/
Автор: Крушеванъ П.А.
Теги: путеводитель исторія россіи исторія россійскаго государства историческій путеводитель
Год: 1896
Текст
/7. А. Крушеванъ.
ПУТЕВЫЯ ЗАМѢТКИ.
>>»{««
/7. А. Крушеванъ.
ЧТО ШОІ РОССІЯ?
ПУТЕВЫЯ ЗАМѢТКИ.
„Ты хочешь знать, что вид-fejn, я
На волѣ?
Ты хочешь знать, что дѣлалъ я
На волѣ?... Жилъ—и^жизнь моя
Безъ этихъ трехъ блаженныхъ дн<*й
Была-бъ иечальнѣй и мрачнѣйѵ
Безсильной старости твоей...
Давныдѵь-давно задумалъ я
Взгяянуть на дальнія поля,
Узнать, прекрасна ли земля;
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этотъ свѣтъ родимся мыа...
„Мцырии- Ле0монтоы>.
вНація есть духъ, отвлеченный принципъ.
Два обстоятельства порождаютъ этотъ духъ,
этотъ отвлеченный принципъ: одно —общее
обладаніе наслѣдственными воспоминаніями,
второе — дѣйствительное согласіе, желаніе
жить вмѣстѣ*.
„Нація есть великая солидарность, какъ
результатъ священныхъ чувствъ кь прине-
сеннымъ жертвамъ и тѣмъ, кои будутъ при-
нессны въ будушемъ". Эрнесть Реиань.
>>»{««-
М 0 С К В А.
Тііпо-литографія Высочанше утвержд. Т-ва И. Н. Нушнѳревъ и И°,
Пимсповская уліца, собспснныіі доыъ.
1896.
ЧТО ТАКОЕ РОССІЯ?
При составленіи настоящихъ замѣтокъ нѣкоторыя статистическія
и другія свѣдігнія и сиравки почерпнуты изъ иижеслѣдующихъ
нзданій:
„Краткій путеводитель no Москвѣ" Добрякова, „Храмъ Христа Спасителя"
М. С. Мостовскаго, „Указателыіамлтниковъ Историческаго Музея"—составленъ,—
Императорск. Россійскимь Историч. Музеемъ, „Иллюстрированный путеводитель
по Волгѣ" Г. П. Демьянова, „Волга", путевыя замѣтки В. Сидорова, вУказатель
историческихъ достопримѣчательностсй Казани" С. М. Шпилевскаго, „Очерки
Кавказа" В. С. Кривенко, „Краткій путеводитель по кавказскимъ минеральнымъ
водамъ", изд. Горнаго Дспартамента, «Кавказъ", справочнал книга Старожила,
„Путеводитель no Кавказскому Музею" д-ра Г. И. 1'аддс, „Путеводитсль по Чер-
ному морюа Григорія Москвича, „Путеводитсль по Крыму" Н. Головкинскаго
(бывшій Сосногоровои), „Севастополь и его окрестности" Е. Э. Иванова, „Одесса
за іоо лѣтъа, историческій очсркъ и путеводитель В. Коханскаго, „Путеводитель
по Кіеву" В. Д. Бублика.
ОГЛАВЛЕНІЕ.
Главъі. Cm p.
I. Сборы въ путь.-*- Маршруть.— На вокзалѣ.— Племенное сліяніе.—
Поѣздъ уходитъ.— Приараки прошлаго.—Четыре брата.—Рога-
чевъ.—У В. Л. Дѣдлова . ... і
JI. Споръ юга и сѣвера. — Параллели. — Дѣдловская экономія. — На
пароходѣ „Рогачевъ".— Бѣлорусскій помѣщикъ.— Панъ Аронъ и
панъ Стась. — Малорусско-бѣлорусско-ііольская йженаа. — „Паныа
мечтаютъ о томъ, какъ ихъ долженъ выручить .Кацапъ". „L'argent-
c'est moi* .... . 8
III. Природа.—Могилевскій „богатыртА—Панъ Стась продолжаетъ уха-
живать аа паномъ Арономъ.—Больная торговля и промышленность.—
Призывъ бѣлорусскаго помѣщика.—Что дѣлать?—Финансовыя за-
дачи.—Ночь.—Подходимъ къ Могилеву...—Въ погонѣ за достопри-
мѣчательностями. — На пВалуа.—На „Гомелѣ*.— Шкловскій писа-
тель Давидъ Львовичъ. — Орша. - На пути къ Москвѣ . іб
IV. Мчмо Смоленска. — Призраки Бородина.— Москва. — Въ „Лоскут-
ной*.— Въ погонѣ за путеводителемъ. — Московскій разгулъ.— Въ
„Фантазіи" . . 26
V. Опять въ погонѣ за путеводителемъ. — Потомокь „великой арміи*
знакомитъ съ Москвой всероссійскаго гражданина.— На „пароходной"
пристани. — Русскій машинистъ.—Продолженіе московской жраспус-
тыв.—Панорама Москвы съ Воробьевыхъ горъ.—Волшебная скавка.—
Какъ фабричные фотЬграфируютъ Воробьевы горы. - Путеводитель
добытъ.—Моя „филиипика" 34
VI. Храмъ Христа Спасигеля 42
VII. Третьяковская галлерея . 5°
VIII. Зоологическій садъ.—Царь-колоколъ и Царь-пушка.—Видъ на Мо-
скву съ колокольни Ивана Великаго.—Московскія бани.—Исгори-
ческій музей.—Оружейнал палата.—Кремлевскіе дворцы и соборы.—
Церковь Василія Бдаженнаго. 59
IX. Московская дистанція и мбсковское благоустройство. — Городское
хозяйство.—Новые типы московскаго купечества. — Благотворитель-
ыыя учрежденія.—Пролетаріатъ.—Петербуржецъ и москвичъ.—Об-
щія впечатлѣыія. —Выѣздъ.— На Нижегородскомъ вокзалѣ . 7°
X. Въ вагонѣ. — Дорожные разговоры. — „Парижскіе фруктыв. — Въ
Нвжнемъ.—Толпа. — Лереселенцы. — Гостиницы. — На скачкахъ.—
Ярмарка . . j6
XI. Нижній и ярмарка. - Опера и ярмарочная публика.— Кунавинская
вакханалія.—„Для ковшерческаго оборота".— Въ главномъ домѣ и
пассажахъ.—Торговля.—,Верхнійа Нижній.—Виды на городъ и яр-
марку.—На Откосѣ.—Волжская панорама . . 84
XII. Пароходство по Волгѣ. — На пристаыи.—.Некрасовъ*.—Пароходная
обстановка.—Плывемъ. — Панорама Нижняго.—Волжскій просторъ.—
VI
Глаеы. Стр.
Пассажиры.—Споръ казанца и нижегородца о выставкѣ.— Мазутъ
и рыба.—Волга Некрасова.—Бурлаки. —Типъ волжанина.—Ночъ.—
„Рѣка временъа. . . • . • 93
XIII. Судьбы народовъ. — Казань, какъ ключь Камы, Волги, Каспія и
Сибири.—Историческіе силуэты,—„Устье".—На пристани.—Казань-
кладбище. —Братская цогила.—Татарско-русское встолкновеніев съ
финаломъ вь современномъ вкусѣ. -- Опять нѣть путеводителя!—
Кремлъ. —Башня Сумбекц.—Видъ Казани.—Прогулка по городу.—
Въ циркѣ . . ..... іоз
XIV. Выѣздъ изъ Казаня. — Воспомиыанья. — На „Гоголѣ*. — Перека-
ты. — Новый пассажиръ. — Мое зыакомство съ Дю-Фаромъ. —
Устье Камы.— Французъ о Россіи. — Нашъ „алліансъ".— Франко-
русскія параллели.—Французская молодежь.— Разговоръ о литера-
турѣ.—Тіамара . . .112
XV. За Самарой.—Александровскій мостъ. — Отсутствіе русскихъ тури-
стовъ.—Мимо Сызрани.— Столица раскола. — Хвалынскъ. — Сара-
товъ.— Франко-нѣмецкій винщідентъв.— На вНовосельскомъв.—
Публика.— Барышня-туристка.— За завтракомъ.—Саратовскій 0^е-
заясамбль".—Легенда о камышинскомъ „инженерѣ".— Царство ар-
бузовъ . . . І2і
XVI. Царицынъ.—Столпотвореніе вавиловское.—Гернгутеры, магометане,
православные, сектанты, евреи и буддисты плывутъ по русской
рѣкѣ на твореніи Фультона. — Мовологь малоросса. — Сарептскій
бальзамъ, какъ антихолерное средство. — Волга и степь. — Черный
яръ.—Дубинка Петра Великаго. - Мысли, навѣянныя Волгой, и ве-
ликій геній земли русской.—Волжская дельта,—Видъ Астрахани.—
На пристани — Толпа востока . .... 131
XVII. На „Кавосѣ".—Въ дельтѣ.—Природа.—Дамская тревога. —За обѣ-
домъ.—На взморь-в.— Двѣнадцатифутовый рейдъ,—„Константинъ"
или „Корниловъ"?—Побѣдители и побѣжденные.- Южная ночь на
морѣ. — Буря. — Качка начинается.— Морская болѣзнь.— Все про-
пало. — Кавказъ . . . . . 141
XVIII. На твердой почв-fc. — Петровсцъ. — Въ персидской банѣ. — „Тор-
щикъа.—Горчаковъ. — Аулъ.—Кавкаэская разноплеменность.—Судъ
и нравы. - Кровавая месть.—Русская „вендетта14.—Нсихологическая
и историческая загадка.— На вокзалѣ.—„Въ иолдневный жаръ въ
долинѣ Дагестанав . .151
XIX. Mope.—Дагестанскіе пейзажи,— Горцы, солдаты и казаки.—Чиръ-
Юртъ и Хасавъ-Юртъ.—Разговоръ ыа кавказскія темы. — Кинжаль-
ный край.—Кавказскіе разбойники. — Сомнительное куначество.—
Непристугшый міръ.—Бабій бунтъ казачекъ.— Грозный.—Евреи въ
роли гориевъ.—Дсмонстрація ингушей.— яПроклятые армяне изъ
Кизляра*.—Владикавказъ.—Панорама горъ . ібі
XX. Колонизаторская работа Россіи.—Метрика Владикавказа.—Терекъ.—
Азіатскіе ряды.— яБратцы, помните мое дѣлой. — На минеральныя
воды.—Оторванная страничка „водяного* романа.—Кисловодскъ.—
Нарзань.— Курсовая публика.—Типы и силуэты. ~ Достопримѣча^-
тельности.— Лермонтовская скала.— Замокъ коварства и любви.—
Легенда во вкусѣ „водяного романтизма*. —О чгмъ говоритъ ста-
рое кресло . . . . 171
XXI. Докторскій разговоръ.—Ессентуки, —Пятигорскъ.—Призраки прош-
лаго.—Кавказъ и Лермонтовъ.— Вядъ Пятигорска.— Памятнихъ.—
Пятигорскіе „курсовые". — Больная Россія.— Вокругъ Машука.—
Лермонтовскій грогъ. — Тамбовскіе помѣщики превзошли кур-
скихъ.- Провалъ.- Мѣсто дуэли.—Обратиый путь . і8і
XXII. Новый спутникт». — Военно-грузинская дорога въ пушкинскія време-
на и теперь.— „He уѣзжай, голубчикъ мой".— Картины горъ.— Въ
VII
Глаеы. Стр.
Ларсѣ.—Дарьяльское ущелье въ лунную ночь.— Замокъ Тамары,—
Тѣни древняго міра. — У полножія Казбека. — Дарьялъ днемъ.—
Кавказъ и три русскихъ генія.—Коби.—Крестовый перевалъ . 190
ХХШ. яКавказъ подо мноюа. —Гудауръ.—Надъ бездной.— Спускаемся по
стѣнѣ въ Млеты.— Волшебный путь.— На днѣ пропасти.—Ночь.-*-
Пассанауръ. — Ночлегъ. — Анануръ.—Развалиыы Грузіи\ —Анаяур-
ская крѣпость.—Дуішгтъ.— Мцхетъ.—Маленькіи сюрприаъ.—Подъ-
ѣажаенъ къ Тифлису.—Новый сюрпризъ.—» Еще сюрпривъ.— Воде-
вилъ съ азіатскимъ букетомъ . 201
XXIV. Церковь св. Давида.—У иогилы Грибоѣдова.—Панораиа Тифлиса.—
Тринадцать вѣковъ „на смарку".—Вядъ европейскои часто.—Тиф-
лисская тарарабумбія. — Аэіатскій баааръ я татарскій майданъ.—
Восточыыя картинки.—Въ мечети.—Каравань-сараи.—Муштаидъ.—
Уличыая жизнь и публика.—„Увеселительные" сады.—Національная
муэыка.—О, Арменія! . і\і
XXV. Въ Ботаническомъ саду. — Видъ на Тифлисъ съ вершины Соло-
лаки.—Въ „храмѣ Славы44.—Картина Рубо „Плѣнъ Шамиля".—Со-
временникъ гунибской капитуляціи.—Въ кавказскомъ музеѣ.—Кав-
казская фауна. — Фрески »Прибытіе Аргонавтовъ въ Колхиду.—
Этнографическій калейдоскопъ Кавкааа.—Тифдисская интеллиген-
ція и печать.—Тифлисскіе „анархисты".— Грузинская и армянская
печать,—Турецкія бани . . ... . . .222
XXVI. Выѣздъ изъ Тифлиса.—На вокзалѣ.—Груэинская княгиня и тиф-
лисскій «Плевако».—Грузинское дворянство.— Кавкааскіи универ-
ситетъ.— Уплисъ-цихе.—Гори.— Михайлово.— Катастрофа.—Мимо
Боржома.—Вь волшебной долинѣ Ріона.—Сурамскій перевалъ и
тунель.—Колхидскій рай.—На станціи Ріонъ.—Кавказскій костго-
мированный балъ.—Пріѣздъ въ Батумъ . . . 232
XXVII. Батумскій дождь.—Въ гостиницѣ^Имперіаль". —Русская Ницца.—
Родина Демосѳена. — Видъ города. — Бульваръ.—Александровскій
паркъ.—Флора.—Откавъ отъ „бакптша*.—Кто онъ?—Финансовыя
размышенья на тему о стеариновой свѣчѣ. —На „Цесаревнѣ".—Пас-
сажиры — Береговая панорама Кавказа.—Очемчири.—Сухумъ-Кале.—
Опять качка.—Новый Аѳонъ.—Гудаутъ.—За обѣдомъ.—Пассажир-
скіе разговоры.—Адлеръ . . 242
XXVIII. Кавказъ исчезаетъ.—Новороссійскъ.—Элеваторъ.—На керченскомъ
рейдѣ.— Керчь.—Призракя Пантикапеи и Босфорскаго царства.—
Новые пассажиры. — За завтракомъ. — Разговоры. — Ѳеодосія и ея
„добрый геній".—Гдѣ приготовляется Черное море? —Вдоль крым-
скихъ береговъ . 252
XXIX. Ялта.—Крымская природа. —Гостиницы.—Въкондитерской Верне.—
О чемъ говоритъ воробей.—Ялтинскіе приводники.—Массандра.—
Никитскій садъ. — Гурзуфъ. — Пубдика. — У платача Пушкина.—
„Тамъ, гдѣ море вѣчно плещетъ"... . 263
XXX. Мимо Ливадіи, Ореанды и Ай-Тодора.—Алупка.—Замокъ и парки.—
Хаосъ. — Береговая пайорама. — Байдарскія ворота.—Въ Байдарахъ.—
Балаклава.—Кладбиша.—Видъ Севастополя.— Бульваръ и бухта.—
На ялякѣ.—Братское кладбище.—Закатъ солнца . 271
XXXI. Приморскій бульваръ вечеромъ.—Музей севастопольской обороны.—
Храмъ св. Владиміра.—Публика.— „В. К. Константинъ".—Пасса-
жиры. — Переселенцы. — Отчаливаемъ. — За обѣдомъ — У Евпато-
ріи.—Мимо Тарханкута. — Пріѣздъ въ Одессу 283
XXXII. Одесса.—Обшее вцечатлѣніе.—Улицы.— Ростъ населенія.—Город-
ской бюджегь.—Благоустройство.—Культурность. —Народное обра-
зованіе.—Одесская печать.— Общественная благотворительность.—
Г.Г. Маразли.—Пасхальныя розговѣны.— Нролетаріатъ. — Народная
аудиторія.— Памятники.— Путеводитель по Одессѣ. — Гостиницы.—
•
VIII
Главы. Стр.
Видь съ Николаевскаго бульвара. —Торговля. —Музей и библіо-
тека.— Театръ . 292
XXXIJI. Александровскій паркъ и Новый бульваръ. — Страничка изъ прош-
лаго.—„Ірофеи* войны и мира.— Герои минувшеи войны.—Одес-
ская публика и уличнал-жизнь.—Выставка плодоводства.— Картины
Лаго{Яо.—Проклятый англичанинъ.—На вокзалѣ.—Въ вагонѣ.—Бо-
напартистъ.—Въ Подольской губерніи. — Клииатическал станція Ка^
менка ... л зо2
XXXIV. На дачѣ вМиляа.—Днѣстръ и виды.—Паркъ.—Виноградъ и курсо-
вые.—Жизнь въ Каменкѣ.—Хоръ трубачей Вознесенскаго полка.—
Національное объединсніе. — Празднество на манеръ „франко-рус-
скихъ симпатій".—Ужияъ и рѣчи трубачей.—Алліансъ именинницъ зю
XXXV. Въ Бессарабіи.— Переправа.— Приднѣстровскіе и припрутскіе мол-
даване.—лостюмы, языкъ и обычаи.— Обстановка жизни и чисто-
плтэтность молдаванъ. — Cassa mare.— Характеръ молдаванъ и ихъ
миролюбіе. — Бессарабскіе помѣщики н „чумазые". — юДжёкъа,
„Хораа и другіе ыародыые танцы. — Посидѣлки. — Попутныя кар-
тинки.—Сороки.—Ьидъ города.—Пеллагра . . . З1^
XXXVI. По Днѣстру. — Сборы въ путь.—Пріятныя ожидарія.—„Піонеръ"
или „Левъ"?—На пароходѣ. —Всероссійскій Ѳедька. — Необыкно-
венный капитанъ и нсобыкновенный аптекарь. — Первый блинъ ко-
момъ. — Вліяніе свадьбы одного цадика на пароходный рейсъ.—
Хорошій буфетъ о трехъ ложечкахъ. — Днѣстровская панорама.—
На мели и опять на мели.—„Левъ", спасенный гостями цадика.—
Виды.-—Капитанъ и аптекарь ведутъ „полемику".—Конецъ мытар-
ствамъ и вавилонскому плѣненію. 329
XXXVII. Прошай, югь! — Въ поѣздѣ.— Кіевъ показывается.—На вокзалѣ.—
Элсктрическая „конка*1. — Ростъ Кіева. — Соперничество Кіева и
Одессы. — Параллели. — Растительность. — Крещатикъ. — Уличная
толпа и кіевская публика.—Кіевъ, какъ народный городъ.—Памят-
никъ св. Владиміра.—Кіевская панорама 337
ХХХѴШ. Разговоръ о стиляхъ. — Владимірскій соборъ. — Внѣшній видъ.—
Внутренность храма.—Византійская живопись.— Картины Васнецо-
ва, Свѣдомскаго, Катарбинскаго и Нестерова.— A. B. Праховъ.—
Памятникъ Богдана Хмѣльницкаго.—Андреевская церковь.—На па
роходѣ.—Выѣздъ изъ Кіева.— Дорожыые разговоры . 34&
XXXIX. Еврейскій вопросъ. — Что дѣлать?—„Лѣвая рукаа человѣчества.—
Грядущее вырожденіе евреевъ,—Разсказъ студента.—Полъскій во-
просъ.—„Буферныя" мечты.— Любечъ.—Гомель,—„Мигъ еще — и
нѣтъ волшсбной сказки* 355
XL. «Еще одно, послѣднее сказаиье»... 3^5
ПРЕДИСЛОВІЕ.
Мнѣ пришлось какъ-то недавно совершить кругову^ поѣздку
по Россіи. Я говорю нарочито поѣздку, а не путешествіе, такъ какъ
не претендую на строгое изслѣдованіе сиеціалиста-путешественника.
Поѣздка эта, продолжавшаяся два мѣсяца, составила кольцо въ во-
семь тысячъ верстъ. Я много видалъ, наблюдалъ, слыхалъ, набрасы-
вая на лету, въ безпрерывномъ дорожномъ водоворотѣ, мои впе-
чатлѣнія и мысли.
Замѣтки эти велись въ формѣ дневника, и потому, можетъ-быть,
получили слишкомъ субъективную окраску. Но, пиша ихъ, я имѣлъ
въ виду изобразить тотъ міръ, который проносился мимо меня,
именно такимъ, какимъ онъ отразился въ моей душѣ, такъ, какъ
я его видалъ, понималъ и воспринималъ въ rfe минуты, чувства и
мысли, которыя онъ будилъ во мнѣ тогда, со всей искренностью и
правдивостью. Я хотѣлъ, наконецъ, развернуть передъ вами волшеб-
ную панораму жизни, промелькнувшую предо мной въ эти два мѣ-
сяца какой-то чарующей сказкой, чтобы показать, какой необъятныи
міръ ощущеній и впечатлѣній можетъ вызвать даже такая мимолет-
ная поѣздка по нашей великой родинѣ, которую мы знаемъ такь
мало и такъ мало стремимся узнать.
Есть вопросы настолько обширные и сложные, что человѣчество
рѣшаетъ ихъ изъ поколѣнья въ поколѣнье. Таковъ и вопросъ, ко-
торымъ озаглавлены настояілія замѣтки. Я поставилъ его невольно,
именно потому, что онъ неотвязно преслѣдовалъ меня во время
моей поѣздки, и отнюдь не претендую дать на него категорическій
отвѣтъ въ этихъ мимолетныхъ наброскахъ, т-бмъ болѣе, что для
опредѣленія исторической роли и культурной миссіи Россіи при-
шлось бы написать ігвлое изслѣдованіе. Но, быть можетъ, тотъ от-
вѣтъ, который я пытаюсь дать здѣсь на этотъ вопросъ, хоть отчасти
выдвинетъ и намѣтитъ его именно теперь, когда этого требуетъ
ростъ нашего самосознанія и когда сознаніе міровой роли Россіи
можетъ сплотить насъ въ еще болѣе цѣльный организмъ для друж-
ной работы на благо родины и человѣчества.
/7. Нрушеванъ.
Что такоѳ Роееія?
ПУТЕВЫЯ ЗАМѢТКИ.
ГЛЛВА I.
Сборы въ путь.—Маршрутъ.—На вокзалѣ.—Племенное сліяніе.—Поѣздъ ухо-
дитъ.—Призраки прошлаго.—Четыре брата.—Рогачевъ.—У В. Л. Дѣдлова.
jo-e іюла> Минскь.
Время близится къ вечеру. Красноватые лучи, врываясь въ рдс-'
крытыя настежь окна кабинета, золотятъ корешки переплетовъ вь
книжныхъ шкафахъ, переливая радугой въ стеклышкахъ канде-
лябровъ.
Укладываюсь. На полу — два раскрытыхъ чемодана, связка ст,
постелыо, дорожный несессеръ, газетные листы и свертки. Багажу
набирается слишкомъ много. Я и досадую на себя при мысли о
предстоящихъ пересадкахъ и сонмѣ артелыциковъ, которые ри-
суются воображенію надо-вдливой толпой «чающихъ на чай», и ма-
лодушествую. Русскій туристъ никакъ не можетъ усвоить себ-fe
манеры европейца путешествовать налегкѣ, съ какимъ-нибудь пле-
дишкомъ подъ мышкой да чемоданомъ въ пудъ—въ багажѣ. Ему
все еще кажется, что предъ нимъ не вагонъ, а шестим-Ьстный рыд-
ванъ, который непрем-внно долженъ быть нагруженъ горой чемо-
дановъ, погребцовъ, корзинъ съ разной сн^дью и т. д. Иначе и
дорога—не дорога.
Размышляю на эту тему въ сильной борьбѣ; но малодушіе и
привычка беругь свое.
Еще разъ обдумываю маршрутъ и диктую его пріятелю, который
сидитъ у газетнаго стола, записывая.
Маршрутъ н-бсколько измѣняется. Наканунѣ я получилъ пригла-
шеніе отъ В. Л. Дѣдлова заглянуть къ нему. Это—совсѣмъ не по пути.
Имѣніе его въ Могилевской губерніи, на югъ, а мнѣ надо на Мо-
скву. Но, во-первыхъ, имѣніе это въ ядрѣ Б-ѣлоруссіи—и мнѣ улы-
бается мысль окунуться на время съ головой въ б-ѣлорусскую при-
роду, во-вторыхъ—очень хочется повидаться съ милѣйшимъ В. Л.,
въ-третьихъ—меня увлекаетъ надежда, что авось как ь-нибудь удастся
искусить автора <ІІисемъ изъ далека», разньгхъ ^Экскурсій>, «Па-
t
— 2 —
рижа и его выставки», «Сашеньки» и «Переселенцевъ» совершить
въ компаніи это «артистическое турнэ».
Диктую:
— Жлобинъ, Рогачевъ... Первыя числа августа — по Днѣпру:
Рогачевъ, Могилевъ, Орша; no чугункѣ—Смоленскъ, Москва. Ср£-
дина августа—Нижній; по ВолгіЬ—Казань, Самара, Саратовъ, Ца-
рицынъ, Астрахань; по Каспійскому морю — до Петровска; Влади-
кавказъ, Пятигорскъ, Кисловодскъ, Есентуки, опять Владикавказъ.
Консцъ августа—военно-грузинская дорога и Тифлисъ. Сентябрь—
долина Ріона до Батума, Кавказское побережье Чернаго моря; сре-
дина сентября—Крымъ, Одесса; конецъ—Бессарабія, Подолія, Кіевъ
и по Днѣпру на Гомель въ Минскъ.
Въ воображеніи вытягиваются эти тысячи верстъ—и опять какъ
будто оробь беретъ. Гляжу на карту — становится спокойн-ве:
восемь тысячъ верстъ огибаютъ такую небольшую плошадь Рос-
сіи, что разстояніе это точно теряетъ свое значеніе предъ без-
конечнымъ пространствомъ земли русской. Этакая громадина! Цѣ-
лый міръ!
Около полуночи я на либаво-роменскомъ вокзалѣ. Чувствую и
нервное возбужденіе, и какъ будто ливингстонское настроеніе. Что-
то и манитъ впередъ, и тянетъ назадъ. Воображенію заманчиво ри-
суется уютная спаленка, шкафы съ книгами, гдѣ каждый томикъ
какъ будто составляетъ частицу твоей души, письменный столъ,
съ которымъ какъ-то сростаешься за работой—и не хочется вѣрить,
что все это цѣлыхъ два мѣсяца будетъ безъ тебя. Но на смѣну
бѣгутъ другія картины, радужными красками пестрѣетъ загадочная
даль, манитъ приволье и русскій просторъ...
Меня провожаютъ товарищи. іВспрыскиваемъ»,—безъ этого ни-
какъ нельзя. Пока шипучка искрится, играя въ бокалахъ и подо-
грѣвая пожеланья, я иоглядываю на лоихъ собесвдниковъ. Случай-
ное совпаденіе, поражающее меня въ эту минуту, какъ будто со-
здаетъ какую-то особенную призму, сквозь которую я пропускаю
дальнѣйшія путевыя впечатлѣнья. Направо отъ меня сидитъ кругло-
головый курчавый великороссъ; въ его рѣчи слышится московская
пѣвучесть и проскакиваетъ неизбѣжное €винте-ли». Рядомъ съ нимъ
блондинъ, но иорывистый, нервнаго темперамента, безъ увѣреннаго
спокойствія москвича; это — полякъ; подлѣ него рослый, съ румян-
цемъ во всю шеку, кроткимъ взглядомъ и плечами въ косую сажень,
добродушный исковитянинъ; рядомъ—смуглый черноглазый италья-
нсцъ — типичный экземпляръ юга, дитя синяго неба Италіи, изнѣ-
женный потомокъ когда-то могучаго Рима; слѣва отъ меня-^-тоже
смуглый и бритый хохолъ, съ широкимъ симпатичнымъ лицомъ, за
нимъ—меланхоличный блондинъ—бѣлоруссъ. Я самъ — южанинъ,
смѣсь романскихъ и славянскихъ племенъ.
Когда-то наши предки, а можетъ-быть и дѣды, здѣсь или гдѣ-
нибудь въ другомъ уголкѣ міра задыхались отъ вражды и ненави-
сти, въ безумной жаждѣ взаимной смерти, уничтожснія и разру-
шенія... А потомки ихъ сидятъ за однимъ столомъ и мирно бесѣдуютъ
— 3 —
дружными членами одной семьи, одного общества, 'чуждые всякой
племенной вражды.
Что сказали бы теперь наши предки, если бы они увидали эту
картину? He ужаснулись ли бы они той безумной борвбы, того ада,
въ который превратили свою жизнь для того, чтобы сегодня ихъ
потомки собрались въ дружескій кружокъ, чуждые вражды и не-
нависти прошлаго. И что сказали бы эти потомки, ссли бы предъ
ними, изъ мрака временъ, выступила кровавая драма братской борьбы
со всѣмъ ея ужасомъ?
Мнѣ кажется, всѣ они отшатнулись бы, и ни одинъ не могъ бы
теперь искренно воодушевиться девизомъ огня и меча, жизни для
вражды и братоубійства.
Слишкомъ устало человѣчество отъ этой вражды, слишкомъ на-
доѣла ему кровь, слишкомъ сознаетъ оно весь ужасъ братоубійства.
И, кромѣ того, прежніе непримиримые враги, скрещиваясь изъ
поко.тѣнья въ гюколѣнье, настолько слились въ каждомъ изъ насъ,
что исконная тема племенной ненависти слишкомъ растворилась въ
смѣси, которую представляетъ изъ себя современный культурный
человѣкъ.
Правда, и теперь насъ иногда нервно возбуждаетъ бряцанье
оружія, будя еще не исчезнувшій наслѣдственный инстинктъ вражды
и порывы кровожаднаго звѣря;но мы уже стыдимся этого чувства,
и если и даемъ ему иногда волю, то пытаемся замаскировать и
оправдать какой-нибудь гуманной необходимостью.
Пока я занятъ этими мыслями, у стола идетъ оживленная бе-
сѣда. Великороссъ становится необыкновенно добродушенъ, физіо-
номія его расплывается, онъ оглядываетъ компанію, прищуривъ сѣрые
глаза. Бѣлоруссъ, меланхолія котораго какъ будто стала глубже
отъ сишпучки», протягиваетъ къ нему руку.
— Передай мнѣ румку.
— He румку, а рюмку, сколько разъ сказывалъ тебѣ,—поправляетъ
задорно великороссъ.
Бѣлоруссъ жалобно оглядывается, какъ бы прося нашего со-
чувствія:
— Господа, развѣ я такъ гавару?
Хохотъ, задоръ великоросса растетъ. Онъ уже теперь задѣваетъ
своего сосѣда, поляка, но опять безъ злобы, просто потому, что
ему смѣшно и хочется, чтобы всбмъ было смѣшно. Полякъ нервно
ерзаетъ; выдающіяся скулы на его живомъ, симпатичномъ лицѣ будто
подпрыгиваюгь.
Хохолъ толкаетъ меня, кивая на него съ лукавой усмѣшкой.
— Порохъ, вспыхнулъ! Уже готовъ.
Д-вйствительно—полякъ клокочеть.
— Одвяжись! Что за дикая манера касаться интимностей! Это-жъ
чистое наказаніе Божіе.
Итальянецъ разсказываетъ что-то быстро, съ порывистостью южа-
нина, съѣдая конецъ словъ.
Теперь и полякъ хохочетъ почти съ д-ѣтской искренностью,
1*
— 4 —
?,агнувъ голову назадъ. Одинъ бѣлоруссъ не смѣется, а какъ-то робко
усмѣхается, будто не рѣшаясь дать волю чувству, будто боясь по-
казать его. Онъ не умѣетъ смѣяться,—см*ѣяться такъ отъ дуіии, какъ
вотъ хохочетъ великороссъ или хохолъ, который даже взвизгиваетъ
отъ вгвги смѣха...
Звонокъ. Вскакиваю. Гурьбой идемъ въ вагонъ. Занимаю весь
диванъ. Пассажировъ почти нѣтъ. Багажный ожидаетъ сь пріятной
надеждой на лиігб. Начинается!.. Опять звонокъ. Прощаемся. Вы-
хожу на площадку. Свистокъ. Поѣздъ вздрагиваетъ и ползетъ.
— Счастливаго пути, доносится съ платформы.
— He забудьте про баклажаны и помидоры! кричитъ италь-
янецъ.
— Винограду! оретъ великороссъ, сложивъ руки рупоромъ.
— Пэрь-цю! вытягиваетъ хохолъ.
— Смотрите, не попадитесь какой-нибудь тамъ черноокой чер-
кешенкѣ,-г-предостерегаетъ полякъ, особенно отчеканивая р и ш.
Ко мнѣ еще доносятся голоса. Поѣздъ бѣжитъ, врываясь вь
теплую мглу іюльской ночи. Кое-гдѣ мелькаютъ огоньки, потомъ
наступаетъ полная тьма; только на небѣ мигаютъ звѣзды, но не
отчетливо, а будто сквозь матовый флеръ.
He спится. Остаюсь на площадкѣ. Поѣздъ бѣжитъ лѣсомъ, по-
стукивая на скрѣпахъ рельсъ, и эхо гдѣ-то. далеко вторитъ этому
металлическому стуку. Сосны и ели принимаютъ фантастическія
формы; эти формы разрастаются, сокращаются, исчезаютъ, снова
появляются какой-то вереницей причудливыхъ призраковъ. Тайна
прошлаго будто глядитъ на меня изъ мглы. Древнія божества, ко-
торымъ здѣсь когда-то молился человѣкъ, выплываютъ изъ мрака
въ едва уловимыхъ очертаніяхъ... Перунъ, Святовитъ, Радагастъ,
Даждьбогъ, Стрибогь, Велесъ, Жива, Лада... ігблый хороводъ язы-
ческихъ боговъ, созданныхъ наивной фантазіей человѣка, жажду-
щаго и ищущаго Бога...
Поѣздъ катится по безконечной Сарматской низменности — и въ
догонку за нимъ бѣжитъ призрачный міръ древнихъ славянскихъ
племенъ — поляне, сѣверяне, древляне, радимичи, дреговичи, кри-
вичи... Иногда мнѣ мерещатся щиты, стрѣлы, цѣлый лѣсъ копій,
слышится дикій воинственный кличъ — и какъ-то не вѣрится, что
прошлое и настоящее им-ѣетъ непрерывную связь, что современный
челов-ѣкъ, который мчится во всемогуществѣ техническаго прогрссса
на этомъ поѣздѣ и который показался бы тѣмъ дикимъ призракамъ
прошлаго богомъ, происходитъ именно отъ нихъ, составляя ихъ
продолженіе./.
Иду въ вагонъ. Ложусь. Пытаюсь 'заснуть. Но возбужденное
воображеніе надоѣдливо рисуетъ отрывочными образами параллели
четырехъ славянскихъ типовъ, четырехъ братьевъ.
Сначала выступаетъ крѣпко сколоченный, съ открытымъ лицомъ
и см-блымъ взглядомъ, блондинъ. Ув-вренность въ р-вчи и жестахъ,
можетъ-быть даже слишкомъ болыиая самоувѣренность, какая-то
устойчивость и рѣшимость будта придаютъ ему особснную силу
— ъ —
для борьбы и побѣды; въ ней залогь его преобладанья надъ братьями
и объединителя славянской семьи.
Рядомъ съ нимъ выступаетъ другой образъ, тоже блондина, но
похрупче и болѣе порывистаго темперамента. Взглядъ смѣдый, но
нѣтъ въ немъ ни упорства, ни постоянства. Онъ, видно, много жилъ
и шибко жилъ; онъ не утратилъ энергіи борьбы, но въ вѣковой
схваткѣ потерялъ устойчивость и разнервничался. Въ глазахъ его
свѣтится и смѣлая фантазія, и немного болѣзненная гордость, и
какъ будто задоръ. Но все это не горитъ ровнымъ пламенемъ, a
вспыхиваетъ, какъ догорающій огонь»
Третій братъ кажется въ этой семь-в обиженнымъ и какъ будто
забитымъ и испуганнымъ Веніаминомъ. Онъ выглядитъ робко и
угрюмо, не вѣря ни первому, ни второму брату, да и никому въ
мір-ѣ; и первый его билъ, и второй его билъ, называя «быдломъ»,
а природа, сырая и суровая, добивала, приковывая всѣ его силы
къ борьбѣ съ ней. Онъ и умегіъ, и смышленъ не мен-fce своихъ
братьевъ, но онъ слишкомъ изв-врился и точно испугался человѣ-
ческой жестокости и вѣчной вражды. Онъ какъ будто чего-то
боится, не рѣшается, мѣшкаетъ и все, что дѣлаетъ, дѣлаетъ не-
увѣренно и съ оглядкойь
Четвертый представляется мнѣ такимъ, какимъ видалъ его Бульба:
ікакъ левъ растянулся онъ на дорогѣ; закинутый гордо чубъ захва-
тываеть на полъ-аршина земли; шаровары алаго дорогого сукна
запачканы дегтемъ, для показанія полнаго къ нимъ презрѣнія»... Но
вотъ онъ лѣниво привстаетъ, оглядывается, какъ бы недоумѣвая,
гдѣ ему разметать накопившуюся энергію—и либо идетъ «татарву*
бить, либо уманьскую рѣзню устраиваетъ... Теперь вѣковая борьба
надоѣла ему, и овъ, будто раскаиваясь въ слишкомъ буйной моло-
дости, глядитъ вдумчиво на жизнь своими умными черными глазами,
полный энергіи, сияы и того смѣлаго полета фантазіи, который
выковала въ немъ прежняя удалая жизнь на привольѣ
Воображеніе рисуетъ мнѣ дружное объятіе четырехъ братьевъ,
полныхъ свѣжихъ силъ молодой расы, и я спрашиваю себя, какую
міровую натуру въ будущемъ выработаетъ ассимиляція этихъ четы-
рехъ типовъ; потомъ мнѣ представляется вырождающаяся Европа,
которая глядитъ съ какимъ-то напряженнымъ, полнымъ зависти ожи-
даньемъ на славянскій просторъ—и на этихъ мысляхъ я засыпаю.
Просыпаюсь подъ Жлобиномъ. Въ окна глядитъ, убѣгая, бѣло-
русскій пейзажъ: то бугристое отъ кочекъ болото съ хилой, нервно
вздрагивающей каждымъ листикомъ березкой, то темиый сосновый
боръ въ перемежку съ зеленыо лиственныхъ деревъ, то коверъ нивъ
въ пестрыхъ иолосахъ хлѣбовъ; нигдѣ яркихъ тоновъ; все—блѣднаго
колорита, какъ и зелень, какъ и небо, какъ и вся бѣлорусская
природа.
Въ Жлобинѣ сажусь въ высланныи за мной экипажъ* нагружая
его багажомъ. He жарко, но душно. Подъ крышу фаетона зале-
— 6 —
таетъ пыль, сквозь которую едва различаю почернѣвшіе неуютные
тесовые дома бѣлорусской деревни. На фонѣ ихъ выдѣляются яркими
красками только цвѣтные ситцы на бабахъ да кумачъ на мужчи-
нахъ. День воскресный. Тамъ и сямъ у избъ видны группы крестьянъ.
Народъ большей частью низкорослый, съ худощавымъ лицомъ и
сѣрыми глазами. Взгляды робкіе; нѣтъ въ нихъ силы и вѣры въ
себя; да и фигуры не крѣпкія и какъ будто замученныя борьбою
съ природой, несмотря на деревенскую свѣжесть лицъ. Чувствуется,
что выросли эти люди не подъ жгучимъ солнцемъ, а подъ облач-
нымъ небомъ, въ пронизывающей сырости, отъ которой размякли до
костей. Слишкомъ мало солнца, слишкомъ много сѣрыхъ красокъ,
ничего яркаго, что будило бы жизнерадостное настроеніе.
Экипажъ катится вдоль обрамляющихъ дорогу бѣ/юстволыхъ
березъ; колеса врѣзываются въ глубокій песокъ. Выѣзжаемъ на
дамбу; впереди, на холмѣ, точно на островѣ, показьшается Рогачевъ.
Охъ, ужъ эти уѣздные города! Вездѣ, на тысячи верстъ—у нихъ
одна и та же физіономія: разбросанность, запыленность, печать за-
холустной скуки, л-^ни жизни и мелочныхъ интересовъ. Непремѣнно
гдѣ-нибудь на видномъ мѣстѣ острогъ, непремѣнно въ центрѣ боль-
шая, загроможденная мусоромъ и деревянными лавчонками, площадь,
непремѣнно на самомъ несообразномъ пунктѣ какая-нибудь каланча
или будка, торчащая не кстати какой-то шишкой подъ носомъ
алжирскаго бея. И масса заборовъ и пустырей, на которыхъ какъ
будто собираются что-то строить, точно Сквозникъ-Дмухановскій
все еше находится въ ожиданіи ревизіи...
Выѣзжаемь на главную улицу. День базарный. Пестрая толпа
б-ѣлоруссовъ подвигается навстрѣчу то въ повозкахъ, то пѣшкомъ;
многіе уже навеселЬ. Въ лавкахъ бойко торгуютъ евреи. Вездѣ они
и только они, вся торговля, какъ и повсюду въ Бѣлоруссіи, въ ихъ
рукахъ. $
Проѣзжаемъ площадь (такъ и есть!)и, минуя бѣлую старинную
церковь, останавливаемся у гостиницы іЗолотой Якорь». Самая
лучшая гостиница... Еврей выбѣгаетъ навстр-ѣчу и проводитъ меня
въ номеръ. Все поношено, потерто, грязно; на запыленной клеенкѣ
стола хоть карту черти. Оглядываюсь не безъ гадливости. Невольно
думается о нашемъ некультурномъ уѣздномъ общесгвѣ, которое
можетъ мириться съ атой грязью. Всѣ эти «уѣздные интеллигенты»
по недѣлямъ живутъ въ такой невозможной обстановкѣ, ѣдятъ на
этихъ столахъ, умываются въ этихъ грязныхъ, обтянутыхъ прово-
локой разбитыхъ чашкахъ, спятъ на этихъ расшатанныхъ, съ про-
валившимся тюфякомъ, кроватяхъ; и такъ изъ года въ годъ, такъ
и здѣсь, такъ и за тысячи верстъ. Просто — неумѣнье устроить
свою жизнь, органическая неряшливость и закорузлая нечисто-
плотность!
Кое-какъ умываюсь и иду въ номеръ къ В. Л., который ждетъ
меня здѣсь.
Авторъ сПереселениевъ» въ утреннемь «неглижэ»... Большая
голова съ цепельной серебрящейся шевелюрой, широкое, необыкно-
венно спокойное и серьезное лицо... Только глаза, сѣрые и вдум-
чивые глаза, точно смѣются исподтишка, не то съ лукавствомъ, не
то смущенно... Это—глаза бѣлорусса, добрые и сосредоточенные, это
клочекъ сѣраго бѣлорусскаго неба, сквозь которое украдкой, словно
не рѣшаясь, сверкнетъ солнечный лучъ, сверкнетъ и спрячется... Они
будто все высматриваютъ васъ и недовѣрчиво, и вопросительно, но
не зло, а добродушно, иногда съ лукавымъ любопытствомъ.
Я, со свойственной мнѣ скипучестью» и порывистостью южа-
нина, выпаливаю сразу, залпомъ мои впечатлѣнія и мысли, рисую
заманчивую перспективу путешествія въ компаніи, не скупясь иа
радужныя краски... сБѣлорусскіе глаза» смотрятъ и раздумываютъ;
имъ какъ будто и хочется, и нельзя. Мнѣ вспоминается В. Л. семь
лѣтъ тому назадъ, когда онъ вернулся изъ своего путешествія по
Италіи, Египту и Малой Азіи, его остроумныя, мѣткія, полныя тон-
кихъ наблюденій и художественной граціи путевыя замѣгки, его
разсказы, потомъ серія экскурсій по Россіи, парижская выставка,
типы и картинки переселеяческой конторы въ Оренбург-fc... Я чув-
ствую, что расшевелилъ въ немъ жилку путешественника и неуго-
монную ішсательскую страсть къ вѣчнымъ наблюденіямъ и новизнѣ
впечатлѣній.
— Думалъ нынѣшнимъ лѣтомъ въ Лондонъ съѣздить, англичанъ
посмотрѣть, да разстроилось...
Во взглядѣ мелькаетъ легкая усмѣшка. Воображенію, вѣроятне,
рисуются тонконогіе англичане въ клѣтчатыхъ пиджакахъ и брю-
кахъ, съ англо-сакоонской флегмой на чопорныхъ лицахъ. Я пы-
таюсь соблазнить красотами Кавказа, не щадя красокъ. Пойытка
моя однако остается безплодной: «дѣла и обстоятельства!»
Послѣ обѣда выѣзжаемъ. Чрезъ Днѣпръ переправляемся на
плашкоутномъ паромѣ. И этотъ громоздкій, будто выкованный изъ
желѣза паромъ, и шоссе, которое начинается за рѣкой и тянется
ыа сотни верстъ, до самой Москвы, и станція Годиловичи, большое
каменное зданіе со стѣнами аршинной толщины и паркетнымъ по-
ломъ, — все говоритъ о какой-то другой эпохѣ, когда человѣкъ
былъ и прочнѣи, и на жизнь глядѣлъ прочнѣй, строясь такъ, словно
и самъ не умиралъ, и вещь, которую строилъ, никогда не должна
была разрушиться. Это Николаевское шоссе, стоившее такой массы
жертвъ и трудовъ человѣческихъ, было нѣкогда главной артеріей,
соединявшей Москву съ Варшавой, центральную Россію съ Европой.
Когда-то по немь безпрерывнымъ потокомъ неслись дормезы, рьгд-,
ваны, дилижансы, кибитки, скакали курьеры, на станціяхъ день и
ночь смѣнялась вереница проѣзжающихъ, пестрая галлерея портре-
товъ гоголевской Россіи... Но все исчезло; желѣзнодорожная линія
измѣнила русло жизни; шоссе пустынно, мертво, имѣетъ тоскли-
вый и заброшенный видъ стараго станціоннаго смотрителя, который
кажется такимъ же призракомъ ушедшаго вь вѣчность прошлаго,
какъ и это шоссе...
Экипажъ катится мимо лѣса, сворачиваетъ, въѣзжаетъ вь л-ѣс-
ную чащу; вокругъ тихо, природа, кажется, еще погружена въ
— 8 —
дѣвственный покой. Опять поворотъ, въѣзжаемъ въ красивую аллею
столѣтнихъ деревьевъ, справа—нивы, слѣва лѣсъ, потомъ садъ, ого-
роженный стѣной высокаго частокола. Еще поворотъ — и мы въ
огромномъ дворѣ большой усадьбы, утопающей въ цѣломъ морѣ
кудрявой зелени. Куда ни оглянешься — лѣсъ и садъ; вѣетъ за-
тишьемъ уютнаго уголка. Противъ воротъ большой барскій домъ,—u
вокругь двора цѣлый городокъ капитальныхъ построекъ той же
прочной Николаевской эпохи...
Экипажъ останавливается у подъѣзда...
Г Л А В A II.
Споръ юга и сѣвера.—Параллели.—Дѣдловская экономія.—На пароходѣ вРога-
чсвъй.—Бѣлорусскій помѣшикъ.—Банъ Аронъ и панъ Стась.—Малорусск«-бѣ-
лорусскопольская вженаа.—„Паны" мечтаюгь о томъ, какъ ихъ долженъ выру-
чить „Кацалъ" „L'argent—c'est moia.
Вѣетъ атмосферой деревенскаго радушія игостепріимства... Лю-
безные хозяева (В. Л. и его матушка) водворяютъ меня въ уютной
комнаткѣ, гд-fc на всемъ видна печать заботливой хозяйской руки
и предусмотрительнаго вниманія. Комнатка въ башнѣ на второмъ
%тажѣ.
Въ раскрытыя окна, окаймленныя гирляндами дикаго винограда,
киваютъ, шелестя листьями, верхушки высокихъ деревьевъ. Выхожу
на висячій балконъ, окутанный тоже дикимъ виноградомъ, спол-
зающимъ до земли шпалерами. Предо мною цѣиый лѣсъ зелени;
мнѣ кажется, будто я вишу надъ какой-то исполинской корзиной
изъ листьевъ, на дно которой брошенъ огромный букегь—цвѣгникъ
роскошнаго гигантскаго флокса въ нѣжныхъ переливахъ отъ блѣд-
но-розоваго до свѣтло-малиноваго цвѣта. Совсѣмъ декорація изъ
третьяго акта «Фауста», только не картонная, съ обманчивыми ку-
лисами, а созданная творческой силой великаго художника—приро-
ды. Везд-Ь, куда ни оглянешься, высокая стѣна зелени, которая слов-
но защищаетъ своей сѣнью отъ мірской суеты съ ея маргариновой
жизнью. Въ душу нисходитъ необыкновенный покой, навѣянный ве-
личавымъ покоемъ природы; хочется такъ оставаться безъ конца
въ нѣмомъ созерцаніи и общеніи съ ней, прислушиваясь къ ея уба-
юкивающему шопоту. Вокругь глубокая тишина: ни грохота эки-
пажей, ни звонковъ и свистковъ, ни возбуждающаго нервы гула
большого города.
Спустя часъ, я брожу съ В. Л. по огромному саду средипыш-
ной растительности, вспоенной обильной влагой. Онъ страстный цвѣ-
товодъ и садоводъ; во всемъ—и въ роскошныхъ цвѣтникахъ съ
дѣлымъ лѣсомъ исполинскихъ георгинъ, и въ группахъ деревьевъ
и кустарниковъ, живописно разбросанныхъ по саду, чувствуется
фантазія художника.
В. Л. показываетъ мнѣ нѣсколько аллей молодыхъ деревьевъ,
— 9 —
посаженныхъ имъ; проходцмъ ыимо шпалеръ изъ тополей въ огородъ,
гдѣ рядомъ съ нетребовательной. картошкой кустятся помидоры,
пересаженные изъ парниковъ въ грунтъ. Немного погодя, уничто-
жаемъ выроіденную въ теплицѣ очень удачную дыню, а за ужи-
номъ, послѣ строгаго обсужденія, приготовляемъ салатъ изъпомиг
доровъ, нѣсколько блѣдныхъ и какъ будто недовольныхъ, что ихъ
лереселили съ юга въ холодный сѣверъ. Это, однако, нисколько
не нарушаетъ торжественности обстановки, при которой мы съѣда-
емъ ихъ, проводя параллели иа тему о сѣверѣ и югѣ Я фантази-
рую о грядущемъ завоеваніи сѣвера югомъ, о томъ нашествіи пол-
чищъ баклажанъ, помидоровъ, перца и другихъ южныхъ овощей,
которое, несомнѣнно, должно заполонить сѣверную картошку, вне-
ся въ кухню разнообразіе и пряности, необходимыя для. слиш-
комъ флегматичной натуры бѣлорусса. Нѣсколько южанъ, гостя-
щихъ у В. Л., сочувственно поддерживаютъ меня. Общество раз-
дѣляется на два лагеря. Южный рѣшительно нападаеть на картош-
ку: неудивительно, молъ, что народъ вашъ такой кроткій и сон-
ный,—язвитъ одна изъ партизанокъ южнаго лагеря. «Былъ я зивюй
какъ-то на заводѣ; спрашиваю: что у васъ сегодня на обѣдъ?—
Картошка, баринка. Спрашиваю на другой деыь опять—картошка,
баринка. А на ужинъ?—Картошка, баринка. А на завтра?—Кар-
тошка, баринка», говоритъ другой южанинъ.—іИ это при шести
рубляхъ въ мѣсяцъ на своихъ харчахъ, тогда какъ на югЬ въ го-г
рячую пору за десятину жатвы дриходится платить двадцать—два-
дцать пять рублей».
Сѣверъ отзывается: ну, ужъ и вашъ югь съ его кукурузой и
мамалыгой, знаемъ мы! У насъ, по крайней мѣрѣ, отъ картошки
пеллагры не бываетъ, а въ вашей кукурузѣ ужъ нашли и пелла-
гру, и микроба, людиимрутъ отъ нея,и съ ума сходятъ.-г-Ничего,
дичего, огрызается югъ, постойте, еще и въ вашей картоішгЬ най-
дутъ какого-нибудь микроба и выдумаютъ какуюнибудь пелла-?
гру.—Жарко ужъ очень у васъ,—замѣчаетъ кто-то изъ сѣверянъ.
Сухо и пыльно такъ, что будто не воздухомъ, а нюхательнымъ та-
бакомъ дышишь.—Ну, ужъ оставьте, пожалуйста, и ваша сырость
хорошаі Точно прачечная, а не природа.—Зато у нась раститель-
ность роскошная. A y васъ что? Акаціи чахоточныя, да выжжен-
цыя солнцемъ степи.—Южане какъ будто пасуютъ: пышная и соч-
ная растительность сѣвера невольно импонируетъ. Однако, изъ
резерва выдвигаются виноградъ, абрикосы, персики, арбузы и ды-
ни, противъ которыхъ сѣверъ выставляетъ, впрочемъ, довольно не-
рѣшительно, клубнику и... клюкву.
Схватка возобновляется. На другой день параллели между сѣ-
веромъ и югомъ продолжаются. Компанія отправляется мимо ряда
амбаровъ на гумно, гдѣ весело гудитъ молотилка на конномъ цри-
вод-fc. Нѣсколько парней и дѣвокъ носятъ снопы, которые быстро
исчезаютъ въ пасти молотилки, другіе отбираютъ солому, третьи встря-
хиваютъ и околачиваютъ ее, чтобы ни одно зернышко не пропало.
Работа кропотливая, аккуратная, совсімъ нѣмецкая. іЮгъ» прони-
— 10 —
кается невольнымъ уваженіемъ предъ трудолюбіемъ сѣверянина,
его настойчивостью въ борьбѣ съ природой, его умѣньемъ ц-Ьнить
каждое зернышко хлѣба насущнаго. Правда, природа для него ма-
чиха, она не балуетъ его, какъ дѣтей юга. Кто-то изъ южанъри-
суеть картину молотьбы хлѣба въ Новороссіи... Цѣлый городокъ
скирдъ въ открытомъ полѣ изъ сплошного пласта чернозема. Па-
ровая молотилка рычитъ и стонетъ, пожирая тысячи сноповъ; ло-
комобиль дрожитъ отъ напряженія; на возахъ то и дѣло подво-
зятъ новую и новую пищу для молотилки, высыпающей золотистое
зерно пшеницы безпрерывными ручьями; тутъ же груды мѣшковъ,
которые еле усігвваютъ зашить; а солома, которой никто не вы-
колачиваетъ (овчинка выд-ѣлки не стоитъ) свозится въ длинную,
высокую скирду, гд-fe она будетъ мокнуть и гнить всю зиму подъ
открытымъ небомъ. Зато южане тутъ же сознаются, что на cree-
p's хозяйство ведется и раціональнѣе, и ровнѣй, безъ той золотой
горячки и риска, которые на юН> въ нѣсколько лѣтъ создаютъ
состоянія и въ одинъ неурожайный годъ приводятъ къ разоренію.
Сѣверянинъ слишкомъ много затратилъ труда, пока покорилъ себѣ
природу и заставилъ ее кормить себя; но зато онъ знаетъ каждый
клочекъ земли своей, знаетъ, что она можетъ дать, и что сдѣлать,
чтобъ она накормила его. Южанинъ избалованъ: земля не только
даетъ ему то, что нужно; она, почти безъ затраты труда, даритъ
#его всѣми благами; и можетъ-быть поэтому, какъ счастливый ба-
ловень, онъ мало щадитъ ея силы.
Компанія отправляется въ лѣсъ, оттуда, мимо волнующейся и
дозрѣвающей ржи, на заливные луга, гдѣ убирается сѣно, загѣмъ
возвращается въ усадьбу, гдѣ производится осмотръ сараевъ, ам-
баровъ и разныхъ хозяйственныхъ строеній. Все прочно и досмо
трѣно, на всемъ печать заботливой хозяйской руки. Южане не безъ
зависти поглядываютъ на капитальныя постройки: строевой лѣсъ
свой, рабочія руки дешевы, строй себѣ хоть цѣлый городъ; не то,
что на югѣ, гдѣ некуда укрыть не только солому, а и невымолочен-
ный хлѣбъ на десятки тысячъ рублей, который остается на зиму въ
скирдахъ и частью гніетъ, частью становится добычей мышей.
Хозяйничаеть, собственно, и здѣсь, и въ смежномъ имѣніи, Дѣд-
ловѣ, братъ В. Л., ученый агрономъ, одинъ изъ лучшихъ хозяевъ
въ губерніи. Подъ вечеръ отправляемся въ Дѣдлово, отстоящее въ
пяти верстахъ. Фольваркъ построенъ на открытой площади, окай-
мленной вдоль горизонта темной лентой лѣсовъ. Небольшой дере-
венскій кирпичный домъ так*ь и улыбается своей новизной и уют-
ностью; вокругъ—тоже цѣлый городокъ хозяйскихъ построекъ; ви-
нокуренный заводъ, амбары, сараи, скотный дворъ, конюшни для
конскаго завода, казармы—все основательно и практично, нигдѣ—
нрорѣхи или щели, которая нуждалась бы въ заплатѣ,—на всемъ печать
необыкновеннаго порядка и голландской чиетоты, чистоты до педан-
тизма. Постоянныхъ рабочихъ и дворни въ обѣихъ экономіяхъ свы-
ше ста человѣкъ—и рабочіе не разб-ѣгаются, какъ обыкновенно, a
остаются изъ года въ годъ, несмотря на то, что заработная плата
— 11 —
не выше, чѣмъ у сосЬдей. Кормятъ хорошо, помѣщеній вдоволь,
равномѣрное распредѣленіе труда не изнуряетъ въ работѣ до изне-
моженія, рабочая энергія расходуется разумно и, главное, вовсемъ
регулярность, которая упорядочиваетъ жизнь. И въ одномъ, и въ
другомъ имѣніи рабочіе и къ обѣду, и къ работамъ собираются
по звонку. Что мнѣ особенно бросилось въ глаза, такъ это полное
от.сутствіе вь обѣихъ экономіяхъ евреевъ въ роли приказчиковъ и
факторовъ, которые въ имѣніяхъ бѣлорусскихъ помѣщиковъ явля-
ются если не главными персонажами, то хоть persona grata.
Хозяйство ведется д-ѣйствительно образцово. Раціональное при-
мѣненіе системъ—и трехпольной,и плодоперемѣнной, и корнеплод-
ной, посѣвы кормовыхъ травъ—все это изъ года въ годъ подгото-
вляетъ и пріучаетъ* землю дать то, что отъ нея требуютъ.
Винокуренный заводъ перерабатываетъ свой же картофель, воз-
вышая цѣнность продукта, онъ же подкармливаетъ и скотъ, кото-
рый доставляется, какъ и черкасскій, въ Петербургъ. На всемъ хо-
зяйствѣ, начиная постройками, кончая орудіями и даже животными,—
печать прочности и солидности: амбаръ—такъ амбаръ, конь—такъ
конь, быкъ—такъ быкъ, телѣга—такъ телѣга: непремѣнно и выкра-
шена, и желѣзомь окована, и чуть ли не съ экономическимъ клей-
момъ на каждой составной части.
Я вообще мало знакомъ съ батищевскимъ хозяйствомъ; но ду-
мается мнѣ, что дѣдловское хозяйство ведется не хуже, по болѣеѣ
широкому масштабу и безъ той нѣмецкой мелочности и ненужныхъ
слатаній», которыя часто тормозятъ хозяйскій розмахъ, экономя
гроши и упуская рубли. Трудъ развивается просто и нормально,
безъ излишняго ригоризма.
Вечеромъ я сижу опять на висячемъ балконѣ башни. Сквозь
ажурную драпировку дикаго винограда прорываются лунные лучи,
играя на стѣнѣ. Силуэты деревьевъ съ волнистой линіей верхушекъ
застыли надъ ивѣтникомъ, въ которомъ, сквозь синеватый туманъ,
сверкаетъ серебристыми брызгами роса. Необыкновенно тихо. Толь-
ко откуда-то снизу доносится м-Ьрный металлическій стукъ, какъ
будто телстрафнаго аппарата. Это В. Л. переписьшаетъ свою новую
повѣсть, «выстукивая» ее (т.-е. печатая) на машинкѣ сКосмопо-
литъ».
Чѣмъ-то бодрящимъ вѣетъ на меня отъ всей этой картины здо-
ровой жизни, въ которой трудъ сельскаго хозяина и интеллигент-
наго работника сливается въ такую дружную гармонію. Одинъ
братъ—весь въ борьбѣ съ землей, въ страстной и безпрерывной
схваткѣ съ природой, которую онъ изучилъ, чтобы покорить и за-
ставить кормить себя, другой—весь въ изученіи жизни, которая
силой искусства должна влить струю обновленія въ общее суще-
ствованіе, чтобъ улучшить его и облегчить, возвысивъ духовный
подъемъ человѣка. Но оба одинаково любятъ землю; и второй, какъ
и первый, не отрывается отъ нея, а сидитъ прочно, такъ какъ зна-
етъ, что въ ней главный источникъ и его жизни, и жизни его
родины.
- 12 -
yt авіусша.
5 часовъ вечера. Я опять въ Рогачевѣ; жду на берегу парохода.
Пристани не полагается. Пароходъ пристаетъ куда вздумается. На-
крапываетъ дождь, вещи мокнутъ. Наконецъ показывается паро-
ходъ «Рогачевъ», вырисовываясь въ поворотахъ своими бѣлыми бо-
ками. На берегу скучивается публика. Пароходъ причаливаетъ; бро-
саютъ сходни. Всхожу по узкой дрожащей доскѣ Беру билегін
До Орши въ I классѣ 5 рублей (за 266 верстъ). He дорого, но
часовъ сорокъ пути.
На лалубѣ сѣрая толпа бѣлоруссовъ — каменщики, плотники,
грабари; нѣсколько бабъ съ дѣтьми, много евреевъ. Давка. На по-
лу спятъ въ живописныхъ позахъ, загромождая перепутанными но-
гами и туловишами проходъ. Пахнетъ углемъ, селедкой и минераль-
нымъ масломъ. Вся палуба засорена сѣмечками. Гдѣ-то слышится
гармоника.
Капитанъ—нѣмеігь, довольно угрюмый и неразговорчивый; кас-
сиръ окончилъ агрономическое училйще и попалъ на пароходъ по
той неисповѣдимости судебъ, по которой русскіе ученые спеціа-
листы становятся суфлерами или урядниками, Съ первой же мину-
ты нашего знакомства онъ разсказываетъ свою печальную одиссею
и мытарства въ поискахъ «спеціальнаго» мѣста.
Въ каютѣ пассажировъ немного: какой-то крупныхъ размѣровъ
офицеръ, какъ будто ремонтеръ, какой-то б-ѣлорусскій помѣщикъ
изъ подъ Жлобина, какой-то «гіанъ», тоже. откуда-то изъ тѣхъ
мѣстъ, плотный, пузатый и чубатый малороссъ изъ Черкассъ, па-
роходный агентъ, еврей, но бритый, побывавшій въ Америкѣ и съ
полипомъ въ носу, и еіцс нѣсколько пассажировъ. Между ними
два-три—еврея, кажется, безъ билетовъ или съ билетами третья-
го класса^ такъ какъ ведутъ себя довольно скромно, сидятъ близ-
ко къ выходу и все поглядываютъ на двери, словно ожидая поя-
вленія капитана или кассира, который станетъ водворять ихъ на Mi-
cro жительства. Имъ какъ будто и лестно находиться въ такой
пріятной компаніи, и какъ будто боязно. Болыпе всѣхъ ихъ без-
покоитъ офииеръ, который довольно мрачно коситъ на нихъ глаза
и не кашляетъ, а просто рычитъ.
«Гвоздь» обшества, несомнѣнно, составляетъ важный еврей, бо-
гатый коммерсантъ изъ Могилева, смуглый, хорошо упитанный муж-
чина. Онъ опрокинулся довольно непринужденно на бархатную
спинку дивана, растопыривъ руки и ноги и выставивъ свое пред-
ставительное брюшко. Фигура его дышитъ сознаніемъ собственна-
го достоинства и той чрезвычайной важности, которую его особа
представляетъ для другихъ. Сознаніе этой его важности можно за-
мѣтить и въ тѣхъ почти раболѣпныхъ и заискиваюшихъ взглядахъ,
которые бросаютъ на него сидящіе у дверей евреи, видимо пламен-
но желая заговорить съ нимъ и не рѣшаясь. Они ловятъ жадно
каждое его слово и одобрительно перешептываются. Сознаніемъ
этой важности проникнуты и бѣлорусскій помѣщикъ, и «панъ».
Первый въ разговорѣ съ нимъ называетъ его Арономъ Мойсееви-
— 13 -
чемъ, нельзя сказать, чтобы съ особенной любезностью, но и не съ
пренебреженіемъ. Второй говоритъ ему «пане Аронъ», ударяя на
а, иногда вкрадчиво, иногда заискивающе-слащаво. Сразу можно
угадать, что и первый, и второй находятся въ какой-то матерьяль-
ной зависимости отъ него. Изъ дальнѣйшаго разговора выясняется,
что всѣ трое ѣдутъ въ Могилевъ заключить какую-то сдѣлку; до-
говоръ окончательно не рѣшенъ, такъ какъ не разсмотрѣны планы
и документы, не сдѣланы какіе - то расчеты. Но именно, можетъ
быть, поэтому оба помѣщика—и панъ, и бѣлоруссъ, пытаются
теперь склонить Арона Мойсеевича къ соглашснію, очевидно опа-
саясь, что если онъ обстоятельнѣе ознакомится съ дѣломъ, то имъ
труднѣе будетъ что-нибудь выгадать. Олнако, панаАрона не осо-
бенно трогаетъ ни ухаживаніе «пана Стася» (онъ такъ ему гово-
ритъ), ни убѣдительность доводовъ «пана Игнася», какъ онъ на-
зываетъ бѣлорусскаго помѣщика. Заложивъ руки въ карманы, онъ,
очевидно, угадывая планы своихъ собесѣдниковъ, отвѣчаетъ не-
возмутимо:
— Ну, добре! Побачимъ! Уже до завтра не долго осталось.
И онъ принимаетъ спокойно-ув-вренный видъ, не допускающій
возраженій,—видъ человѣка, который прекрасно сознаетъ, что онъ
сила. Выраженіе его лица такъ и напоминаетъ знаменитую фразу
Людовика XIV «1'etat c'est moit, но съ небольшимъ измѣненіемъ
въ духѣ вѣка:—tTargent c'est moi». Панъ Стась кипитъ отъ доса-
ды и разочарованья, пытаясь замаскировать свое волненье слаща-
вымъ тономъ рѣчи. Игнатъ Ивановичъ становится угрюмымъ, внут-
ренно раздражаясь, но не рѣшаясь проявить это раздраженье.
Панъ—очень полный блондинъ, бритый, съ усами и подусниками,
подвижной, несмотря на полноту. Игнатъ Ивановичъ—тоже блон-
динъ среднихъ лѣтъ, но съ окладистой бородкой и худощавый.
Видъ у него задумчиво-угнетенный, и можно догадаться, что tсдѣл-
ка» для него представляетъ вопросъ жизни, тѣмъ болѣе, что къ
ней примѣшивается перезалогъ имѣнія, вторая закладная и раз-
ные такіе сильно дѣйствующіе медикаменты въ агоніи предь кра-
хомъ.
Едва только Аронъ Мойсеевичъ выходитъ изъ каюты, какъ панъ
Стась, съ которымъ мы успѣли разговориться, обращается ко мнѣ,
довольно фамильярно потрепавъ меня по колѣну:
— Зъ самаго Жлобина, пане, такъ зъ имъ возимся и ничего
сдѣлать не можемъ.
И онъ знакомитъ меня съ аферой, въ которую они пытаются
втянуть Арона Мойсеевича, предоставляя ему, конечно, какъ капи-
талисту, львиную долю. Дѣло, дѣйствительно, хорошее и должно
имѣть успѣхъ.
— Одличное!—увѣряетъ панъСтась съ увлеченіемъ.—Когда я
вамъ гавару—значитъ такъ. Вся бѣда, что у насъ нима капитали-
стовъ и мы ть головой въ ихъ рукахъ. У нихъ деньги, и они дѣ-
лаютъ зъ нами, что хотятъ себѣ.
— А банки? спрашиваю я.
— 14 —
— Этъ! оставьте ваши банки. Развѣ такой кредитъ намъ ну-
женъ? Для коммерціи нуженъ большой кредитъ и большойрыскъ.
Онъ задумывается, вздыхаетъ и, минуту спустя, прибавляетъ:
— Да, пане, плохо, плохо! Парадку нима. Окончательно они
насъ запутаютъ. (Онъ рѣзко подчеркиваетъ ч.). Удивляюсь я толь-
ко, пане, что же д-ѣлаютъ ваши мянистэрьства...
Я гляжу вопросительно.
— Ну да,—поясняетъ онъ. Пора здѣлать что-нибудь, кредитъ
какой-нибудь открыть намъ, чтобы можно было бороться зъ ими.
A to что жъ это за барба, когда всѣ капиталы въ ихъ рукахъ, и
они насъ вэртятъ, какъ имъ завгодно.
— А вы не поддавайтесь, составьте компаніи, дѣйствуйте са-
ми,—замѣчаю я,—а не ждите, чтобы васъ на помочахъ водили.
— Кто—вы? спрашиваетъ онъ.
— Ну—вы, они (я указываю на бѣлорусса), или вотъ они(ука-
зываю на толстаго чубатаго пом-Ьщика изъ Черкассъ).
Малороссъ не то хохочетъ, не то сгэкаетъ» такъ, что и грудь
его, и животъ вздрагиваютъ. На лоснящемся лицѣ съ широкими усами
расплывается улыбка и какъ будто недоумѣніе.
— Нечего сказать! Хорошая «кумпанія»!
И онъ продолжаетъ въ такомъ же тонѣ: развѣ не извѣстно, развѣ
прошлое не показало, что ни хохолъ, ни полякъ, ни бѣлоруссъ—
не могутъ жить безъ еврея; каждый изъ нихъ—съ другимъ какъ
кошка съ собакой; еврей же сумѣлъ съ каждымъ поладить, и въ
ихъ раздорѣ, въ ихъ слабости—его сила. А ну-ка попробуйпге со-
единить бѣлорусса, малоросса и поляка въ компанію—получится
«такая лебедь, ракъ да щука, что просто мое почтеніе». Какая же
тутъ компанія, когда каждый тянетъ въ сторону. Отъ этого, от-
части и отъ лѣни и непредпріимчивости, они и попались «имъ»
въ руки.
— А вотъ великороссъ, говорю, не попался же.
— А, «кацапъ»!—зам-ѣчаетъ панъ Стась такимъ тономъ, будто
хочетъ сказать: этотъ и чорту не братъ.—Но только знаете, пане
сердце, что и онъ тоже попался бы имъ, ежели бъ насъ не было.
И еще попадется! Мы на закуску, а какъ насъ нехватитъ—его
зъѣдятъ на обѣдъ. Вотъ же увидите! Въ Минскѣ были, пане?
— Оттуда, говорю, ѣду.
— Ну, сколько тамъ не «ихнихъ» магазиновъ? Чатыре русскихъ
и чатыре польскихъ. Въ Могилевѣ, пане, были? Въ Гроднѣ были?
въ Ковнѣ были? Въ царствѣ польскомъ были?—Вездѣ однако... И
не забудьте, что ничего подѣлать нельзя.
Для иллюстраціи онъ разсказываетъ случай, какъ въ прошломъ
году какой-то шляхтичъ открылъ въ уѣздномъ городѣ неболыиую
лавку. Что жъ «они» сд-ѣлали? Сейчасъ жс всѣ понизили цѣны—
на сахаръ по три, на свѣчи по двѣ копѣйки на фунтъ и такъ на
все. Конечно, никто въ польской лавкѣ не бралъ. Сначала сще
пытались свои иоддержать, да видятъ—расчета нѣтъ, все равно про-
падетъ—и махнули рукой. Два мѣсяца поборолся шляхтичъ, поте-
— 15 —
рялъ нѣсколько сотъ рублей, и закрылъ лавку. А какъ онъ закрылъ,
такъ они сейчасъ же не только повысили цѣны, но еще и надба-
вили сверхъ прежнихъ, чтобы пополнить убытки конкурренціи на
счетъ покупателя же.
— Возмутительнѣе всего, «— замѣчаетъ бѣлоруссъ, — что вѣдь
одна лавка не причинила бы имъ никакого убытку, и человѣкъ,
который открылъ ее, выросъ на этой землѣ, его дѣды и прадѣды
жили на ней... А между гЬмъ выходитъ что онъ у себя же, на
родинѣ, лишенъ права, своего законнаго права торговать, зани-
маться коммерціей, потому что они не желаютъ допустить этого.
— Читалъ я въ запрошломъ году, пане,—замѣчаетъ панъ Стась,—
ваши газеты и ужасно сдгѣялся, когда узналъ, что ваши русскіе
купцы называютъ себя всероссійскимъ купечествомъ. Хорошее все-
россійское! Все царство польское и еще зъ пятнадцать губернійвъ
еврейскихъ рукахъ... А пусть-ка они, пане, сунутся сюда, такъ та-
кого имъ носа начепятъ! И не идутъ, бо знаютъ и баятся. Тамъ
у себя на Волгѣ можно куражу задавать и гоноръ показывать, a
здѣсь—ой! ой!
Въ эту минуту входитъ Аронъ Мойсеевичъ, и панъ Стась сра-
зу обрываетъ свою рѣчь, нѣсколько смутившись. Замѣтивъ мою
улыбку, онъ говоритъ мнѣ громко:
— Я, конечно, не юдофобъ (онъ ударяетъ на о и затѣмъ, по-
низивъ голосъ, прибавляетъ), но скажу вамъ посекрету, пане, что
они ужасные разбойники.
Аронъ Мойсеевичъ какъ будто догадывается, о чем-ь идетъ рѣчь,
но онъ невозмутимъ. Онъ прекрасно знаетъ одно: что они ни го-
вори—онъ сила и онъ сдѣлаетъ все такъ, какъ ему будетъ угодно.
Одинъ поагбщикъ изъ Черкассъ продолжаетъ разговоръ на ту
же тему, не сгѣсняясь. Онъ увѣряетъ насъ, что и бѣлоруссъ, и
полякъ, и малороссъ подпали подъ власть евреевъ, точно подъ
башмакъ капризной жены, которую не любятъ, которую готовы иногда
побить, но къ которой привыкли настолько, что не въ состояніи
обойтись безъ нея и отказаться отъ ея капиталовъ и общества.
Панъ Стась, очевидно, всей душой раздѣляетъ это мн-Ьніе; онъ
лукаво подмигиваетъ мнѣ, поглядывая на хохла и сдерживая смѣхъ,
но сейчасъ же обращается ласково и предупредительно къ Арону
Мойсеевичу:
— А чи не пора намъ, пане Аронъ, за гербату?
— Можно, пане.
Панъ Стась суетливо зоветъ прислугу, достаеть изъ саквояжа
чай и сахаръ. И въ этомъ какъ будто сказывается натура мечтате-
ля, который надѣется, что авось хоть любезностыо подкупитъ и
склонитъ въ свого пользу холоднаго и невозмутимаго Арона Мой-
сеевича.
Бѣлоруссъ сначала улыбается, потомъ хмурится и, наконецъ, вы-
ходитъ. Я иду съ нимъ.
Лѣземъ по узкой л-бстниц-Ь на капитанскую площадку и садим-
ся на скамью.
- 16 -
Солнце закатнвается. Пароходъ бодро бѣжитъ впередъ, вздра-
гивая и вспѣнивая воду, которая расплывается полосами до бере-
ГОВЪ;
— Да,—зам-вчаетъ угрюмо бѣлоруссъ,—онъ правъ, все въ ихъ
руказсъ. Говорятъ и кричатъ у насъ объ обрусеніи, а дѣло все сто-
итъ на томъ же, какъ и сто л-ѣтъ назадъ. Немножко больше рус-
скихъ вывѣсокъ да русскихъ школъ, а жизненная сила—вся въ
ихъ власти. Вотъ устраивають выставку въ Нижнемъ... А лучше
бы устроили здѣсь гдѣ-нибудь. Намъ не такъ важенъ востокъ, какъ
западъ. Здѣсь мы лицомъ къ лицу съ Европой, здѣсь объединеніе
окраины съ государственнымъ организмомъ посущественнѣе... А ка-
кое это, позвольте васъ спросить, объединеніе, когда вся жизнь
края въ рукахъ такого неустойчиваго элемента, какъ евреи? Я не
отрииаю, и они двигаютъ торговлю, но еврей—косный коммерсантъ,
онъ тормазитъ предпріятіе крайней расчетливостью и мелочностью,
въ немъ нѣтъ розмаха, шири, фантазіи и, главное, нѣть патріо-
тизма, который объединялъ бн дѣло. Это все работа не націи, a
корпораціи, которая думаетъ только о личныхъ выгодахъ и вовсе не
интересуется русскими выгодами. Вотъ привлечь бы сюда, къ фрон-
ту, русскіе капиталы, русскія коммерческія силы... Выувидалибы—
въ н-бсколько лѣгъ этотъ край сталъ бы неузнаваемымъ. Наши свсе-
россійскіе купцы» неподвижны, ихъ надо заманить сюда, заставить
ихъ заинтересоваться этимъ краемъ, ближе узнать его... Ну, и устро
или бы здѣсь и одну, и другую, и третью выставку... Вѣдь Россія
такъ велика! Каждый уголокъ ея—цѣлое государство. Эти выставки,
устраивай ихъ хоть каждый годъ, имѣли бы усгіѣхъ и былн бы
сплошнымъ праздникомъ торговли и промышленности...
Онъ вдругъ умолкаетъ. Показываются Аронъ Моксеевичъ и панъ
Стась. Аронъ Мойсеевичъ выразилъ желаніе пить чай на плоіцад-
кѣ—й панъ Стась сейчасъ же нашелъ эту мысль восхитительной.
Г Л А В A ILL
Природа.—Могилсвскій «богатыръ».—Панъ Стась продолжаетъ ухаживать за па-
номъ Арономъ.—Больная торговля и ііромышленность. — ІІризывъ бѣлорусскаго
помѣщика. — Что дѣлать?— Финансовыя задачи.—Ночь.— Подходимъ кт» Моги-
леву... Въ погонѣ за достопримѣчательностями. — На «Валу».— На «Гомелѣ».—
Шкловскій писатель Давидъ Львовичъ,—Орша.—На пути къ Москвѣ.
Солнце закатывается краснымъ дискомъ гдѣ-то далеко надъ чер-
ной каемкой лѣса; зеленая степь будто загорается отъ багряныхь
лучей. Днѣпръ неподвиженъ—какъ зеркало. Только за пароходомъ
ггвнится слѣдъ, отливая розовыми переливами зарево заката. Гладь
воды отражаетъ кирпичные берега, вербы, лѣсокъ съ застывшими
соснами и елями, плоты и сплавы, которые неслышно несутся намъ
навстрѣчу. Кое-гдѣ на них ъ вьются синеватыя струйки дыма; подъ
— 17 —
котелками, въ которыхъ готовится ужинъ, горитъ огонекъ; его
окружаетъ группа сплавщиковъ.
Тихо. Парокодъ плавно скользитъ; слышно только мѣрное шле-
панье колесъ; по небу проносится стая утокъ, всчезая въ гѣни,
надвигающейся отъ лѣса.
На носу стоитъ матросъ, то и дѣло зам-Ьряя шестомъ воду:
— Ше-есть. Се-емь. Четыре! доносится къ намъ.
И какъ только раздается это четыре, рыжевато-нѣмецкое лицо
капитана хмурится и онъ кричитъ въ трубу:
— Малый ходъ. Завсэмъ маленьки хо-одъ!
Рулевой то быстро вертитъ колесо, то придерживаетъ его но-
гой; фигура его застываетъ въ напряженьи и ожиданьи; глаза со-
средоточенно устремлены на фарватеръ, по которому, среди вѣхъ
и красныхъ бакеновъ, лавируетъ пароходъ, «рыская» носомъ.
Капитанъ глядить хмуро и недовольно. Мы для него не суще-
ствуемъ. Онъ, вѣроятно, мечтаетъ о своемъ дорогомъ «Vaterland'^»,
о томъ, какъ бы скорѣе скопить деньгу и уйти отъ trussiche Narr»
на свою милую родину, поближе къ Бисмарку и доброму бавар-
скому пиву.
Рулевой—бѣлоруссъ, но не дикарь полѣшукъ, а должно быть
смоленецъ, потершійся около великоросса. ОЬрые съ блескомъ глаза
отважно, будто съ вызывомъ, глядятъ вдаль; лицо энергично; чув-
ствуется уже «натура» и «воля». Изрѣдка онъ поглядываетъ на
нѣмца—и взглядъ этотъ, съ искоркой внутренней усмѣшки, такъ,
кажется, и говоритъ: «и на кой чортъ ты тутъ командуешь, когда
я болыпе твоего знаю фарватеръ? Только въ тебѣ и проку, что
ты н-ѣмецъ».
Совсѣмъ тихо. Природу начинаетъ сковывать дремота. Нѣжный,
еще теплый вѣтерокъ ласкаетъ ухо, нашептывая что-то. Хорошо,
легко. Кажется, будто летишь...
Панъ Стась снимаетъ мягкую зеленую шляпу-пирожокъ, съ
кисточкой, похожей на щеточку для бритья, и вытираетъ обильный
потъ на лииѣ и толстой загорѣлой шеѣ
Аронъ Мойсеевичъ кончаетъ пить чай, который онъ отхлебы-
ваеП» «въ прикуску», совсѣмъ a la russe, держа блюдечко на рас-
топыренной пятерн-fe.
— Ешо стаканчикъ,—любезно предлагаетъ панъ Стась.
— Дзинькую пана.
Аронъ Мойсеевичъ встаетъ, собираясь сойти внизъ. Онъ энер-
гично захватываетъ свой носъ большимъ и указательнымъ пальцемъ,
выдуваетъ его содержимое на полъ площадки, потомъ достаетъ
тонкій батистовый платокъ съ большой шелковой монограммой и
аккуратно вытираетъ имъ сначала носъ, потомъ пальцы.
Панъ Стась брезгливо морщится, подмигивая мнѣ.
За Арономъ Мойсеевичемъ сходитъ внизъ свита евреевъ, ведя
какой-то дѣловой разговоръ.
Панъ Стась поглядываетъ на полъ — и его передергиваетъ отъ
отвращенья.
2
— 18 —
— Видно, же онъ въ сморгоньской акадэміи изучалъ «полити-
ческу экономію». Видите, пане! Отъ такъ на этихъ шмаркательныхъ
платкахъ они себѣ и капиталы строють. Бо ему одинъ такой пла-
токъ на мѣсяцъ хватигь... А ещо считается первый магилэусскій
багатыръ!..
Чубатый панъ изъ Черкассъ не безъ ироніи зам-Ьчаетъ:
— А вотъ, пане, може было бъ лучше, чѣмъ заводы строить,
«пенціонъ» для нихъ открыть, чтобъ этикету обучать.
Панъ Стась и улыбается, и чувствуетъ себя задѣтымъ. Онъ гля-
дитъ подозрительно на хохла, но ничего не отвѣчаетъ и направ-
ляется къ лѣстниц-Ь. Проходя мимо меня, онъ говоритъ, мигнувъ
въ сторону хохла, язвительнымъ шопотомъ:
— Тоже—Мазэпа!
Панъ Стась, видимо, ни минуты не можетъ обойтись безъ обще-
ства Арона Мойсеевича.
— Вже пошолъ опять за своей «жинкой» ухаживать,— произно-
ситъ хохолъ добродушно, тогда кйкъ и голосъ его, и брюшко
вздрагиваютъ отъ сдержаннаго смѣха.
Бѣлорусскій пом-Ьщикъ задумчиво-мечтательно глядитъ вдаль.
Присутствіе пана Арона сгЬсняло его. Теперь онъ продолжаетъ
прерванный разговоръ:
— Да, всѣ мѣры, всѣ средства надо употребить, чтобы привлечь
въ край русскіе капиталы и русскія силы. Только тогда и край
станетъ русскимъ. Племенное объединеніе всегда зависитъ отъ
общности экономической жизни: она сближаетъ и связываетъ инте-
ресы, она вызываетъ общеніе; а здѣсь главный рычагъ экономиче-
ской жизни—коммерція—не въ нашихъ рукахъ. И, право, если бы
сегодня сюда вмѣсто насъ пришелъ нѣмецъ, населеніе не замѣтило
бы даже этой перемѣны; съ внѣшней стороны—да: вмѣсто русскаго
солдата былъ бы нѣмецкій солдатъ, вмѣсто русскаго чиновника—
нѣмецкій; но отсутствіе русскихъ не было бы залгЬтно, такъ какъ
они не проникли въ самую жизнь края, не слились съ ней, не стали
ея необходимымъ элементомъ; этотъ элементъ. попрежнему, какъ и
въ старой Польшѣ и на Литвѣ, — космополитъ еврей, космополитъ
не въ смыслѣ мірового братства и сліянія человѣчества, а космопо-
литъ no интересамъ только и по необходимости, тотъ самый исто-
рическій еврей, который безразлично каждому побѣдителю откры-
валъ городскія ворота, встрѣчая съ хлѣбомъ-солью, выпрашивая
себѣ льготы и дѣлаясь сейчасъ же необходимымъ челов-ккомъ.
— Но вѣдь надо же и ему жить, въ самомъ дѣлѣ,—возражаю
я,—вѣдь и онъ движетъ и торговлю, и промышленность...
— Ахъ, Боже мой,—нервно перебивасГъ меня мой собесѣдникъ,—
какъ будто я говорю, что не надо, или отрицаю его права и зна-
ченье здѣсь? Вопросъ весь въ томъ, насколько выигрываетъ отъ
:)того сліяніе края съ нами и наша національная задача славянскаго
объединенія. Капиталъ — это скопленный коллективный трудъ на-
иіи, и онъ долженъ оставаться въ націи, принося ей прирашеніе;
только тогда онъ и создастъ ел ростъ, ел благополучіе. Еслл же
— 19 —
онъ весь переходитъ въ руки корпораціи, которая пускаетъ его въ
оборотъ исключительно съ цѣлью наживы и эксплуатаціи всего на-
селенія, то всѣ выгоды отъ обращенія такого капитала остаются
не въ населеніи, а въ корпораціи, которая эксплуатируетъ населе-
ніе въ свою пользу властью и всемогуществомъ капитала; такая кор-
порація и вообще является вредной аномаліей въ общественномъ
организмѣ; а если она при этомъ стоитъ еще обособленно и въ
національномъ отношеніи, тогда прямо становится на этомъ орга-
низмѣ какимъ-то неестественнымъ наростомъ, мѣшающимъ пра-
вильному развитію его, поглощающему его жизненную силу и соки.
Помолчавъ минуту, онъ прибавляетъ:
— Вы говорите—торговля, промышленность... Да, они двигаютъ
здѣсь ее. Но какъ? Присмотритесь къ торговлѣ: это не широкая,
здоровая торговля, которая вольно катилась бы по коммерческому
руслу; основа ея—хищничество, нажива и мелочность, которыя, при
страшной сплочеыности, убиваютъ экономическую жизнь. Они ни-
когда не рискуютъ, они всегда идутъ навѣрняка: есть возможность
заработать копѣйку—они задерживаютъ движенье капиталовъ, ожи-
дая, пока настанетъ возможность заработать рубль; н*Ьтъ ея, насту-
пилъ застой — капиталы лежатъ непроизводителыю, они не отва-
жатся создать какое-нибудь новое дѣло, которое вызвало бы при-
мѣненіе капиталовъ, производительной энергіи и рабочей силы страны.
— Вы забьшаете, что у нихъ нѣтъ правъ, что они сидятъ не-
прочно, всегда въ какомъ-то «походномъ» состояніи...
— Вотъ—вотъ! Но вѣдь это «походноо состояніе продолжается
столѣтіями, они нигдѣ не сидятъ нрочно и увѣренно—и эта уна-
слѣдованная національная особенность всегда создаетъ между ними
и страной, въ которой они живутъ, обособленность. Нигдѣ и ни
въ чемъ инстинктъ осѣдлости не проявляется основательно, устой-
чиво; строятся они—какъ-нибудь, на живую нитку, неуютно, лишь
бы только подешевле было; хозяйство, если они хозяйничаютъ,
тоже все изъ латочекъ да подпорочекъ; фабрику ли устроятъ—
опять та же мелочность и грошевая скаредность, то же сморканье
на полъ при батистовомъ платкѣ съ шелковой монограммой... Един-
ственная в-fcpa — вѣра въ капиталъ, который можно всегда унести
съ собой и въ самую Америку, которымъ можно купить все... Вотъ
въ этомъ-то и горе... Нѣтъ органической связи со страной и вы-
сокаго сознанія общности интересовъ.
— Они ли виноваты въ этомъ? спрашиваю я. He виновато .іи
все человѣчество, которое безпрерывными гоненіями само изолиро-
вало ихъ, заставивъ, въ интересахъ самосохраненія, сплотиться въ
такую сомкнутую корпорацію?
— Теперь возьмите промышленность, иродолжаетъ онъ, и фаб-
ричное производство? Развѣ это здоровая, нормальная промышлен-
ность, развѣ вы не видите, что она выросла под ь давленіемъ болѣз-
нснной погони за наживой и нервно напряженной конкурренціи?..
— Но вѣдь конкурренція вездѣ на землѣ—неизбѣжнос условіе
торговли и промышленности...
2*
— 20 —
— Вездѣ, да! Ho нигдѣ она не проявляется въ такой болѣзнен-
ной формѣ, и нигд-Ь никто, охваченный ея азартомъ, не р-ѣшится
на то, на что рѣшаются наши коммерсанты. He рѣшится и потому,
что совѣсть есть, и потому, что не позволятъ... А зд-Ьсь что?
Вотъ-съ этотъ сюртукъ на мігЬ— продуктъ Лодзи или Бѣлостока...
Лодзь конкуррируетъ съ Бѣлостокомъ, Лодзь и Бѣлостокъ конкур-
рируютъ съ фабричной промышленностыо центральныхъ губерній,
а всѣ вмѣстѣ — съ заграницей. Чтобы выдержать такую конкуррен-
цію и между собой, и извнѣ, необходимо, чтобы продуктъ имѣлъ
огромный сбытъ и былъ высокаго качества... Максимумъ спроса за-
виситъ otj> максимума дешевизны... И фабриканты наши бьютъ
именно на эту дешевизну, вырабатывая продуктъ, который no вмъш-
ности выглядитъ качествомъ не хуже заграничнаго... Да, но тольиб"
по внѣшности. Костюмъ изъ англійскаго трико я ношу три-четыре
года, а изъ нашего—годъ. Правда, послѣдній вдвое дешевле пер-
ваго, но эта дешевизна—обманъ, за который я же приплачиваюсь.
Жена прельстилась дешевизной и накупила бѣлостокскихъ и лод-
зинскихъ одѣялъ по з—4 Руб- штуку; и рисунокъ свѣжій, и ивѣта
хороши, и пушисты; но вотъ наши старыя, заграничныя одѣяла
десятый годъ служатъ, не измѣнивъ ни красокъ, ни ворса, а эти
въ полгода и пухъ потеряли, и вылиняли, ставъ тряпкой. И такъ
во всемъ... Конкурренція требуетъ возможной дешевизны производ-
ства, да! Но есть всему мѣра, есть грань порядочности, которую
не рѣшится переступить честный человѣкъ. Ея-то и нѣтъ у евреевъ-
коммерсантовъ. Въ схваткѣ, въ азартѣ конкурренціи они готовы
на все. Въ погонѣ за дешевизной производства, фабрики выраба-
тываютъ продукты изъ отбросовъ; всѣ техническія усилія направ-
ляются въ тому, чтобы придать имъ внѣшній видъ и блескъ; фаб-
рика, при другихъ заказчикахъ, не легко сбыла бы этоѴь бракъ;
но она имѣетъ сотни тысячъ кліентовъ изъ евреевъ-торговцевъ,
которые пользуются скидкой и громаднымъ кредитомъ, навязывая
населенію тотъ именно продуктъ, какой они пожелаютъ. Создается
насильственная фабричная монополія, населеніе пріобрѣтаетъ товаръ,
который его заставляютъ пріобрѣсти, и товаръ гнилой. Въ силу
этого—на свой домашній обиходъ и на жизнь оно расходуетъ почти
вдвое больше; и эти средства идутъ для поддержки конкурренціи
между фабриками, вырабатывающими гнилой и негодный матерьялъ
фабриками, которыя часто губятъ другія фабрики, производяшія
прочный и хорошій продуктъ. Получается такая картина: гигантскій
трудъ, снабжающій населеніе гнилью, и перепроизводство отбро-
совъ и гнили, вызывающее экономическій кризисъ или застой. Здо-
ровая экономическая жизнь не можетъ развиваться при такой об-
становкѣ... И вотъ вамъ финансовыя задачи, отъ которыхь зависитъ
подъемъ нашего благосостоянія: учредите строгій контроль произ-
водства, повысьте качество продукта, подавите горячку больной,
неестествснной конкурренціи —и вы устраните излишній и непроиз-
водительный трудъ, который можно будетъ направить на другую
сторону экономической жизни^ урегулировавъ производитсльныя
силы страны...
— 21 —
Наступаетъ молчаніе.
— Да,—говоритъ онъ немного погодя,—надо привлечь сюда рус-
скихъ коммерсантовъ, безъ этого дѣло не двинется. He отрицаю,
на первыхъ порахъ это, можетъ быть, и обостритъ конкурренцію,
но такая конкурренція нужна намъ! Она устранитъ теперешнюю
монополію, наше экономическое рабство—и тогда мы воспрянемъ.
Это усилило бы внутренній обмѣнъ продуктовъ, слило бы экономи-
ческими артеріями окраины съ центромъ... И знаете ли, если бы между
каждымъ уголкомъ Россіи установился нормальный обмѣнъ эконо-
мическихъ силъ, наша экономическая жизнь могла бы настолько
регулироваться, что мы стали бы въ полную независимость отъ
Европы. Помилуйте, въ то время, когда одна половина Россіи про-
ситъ хлѣба, другая вывозитъ его заграницу, когда гдѣ-нибудь на
югѣ бутылка вина стоитъ двугривенный и не знаютъ, куда и какъ
его сбыть, на сѣверѣ она продается за рубль при пятикоггЬечной
стоимости провоза... И такъ все.
— Въ самомъ дѣлѣ, отчего бы вамъ не попробовать,—замѣчаю
я,—пока-что—сплотиться въ ожиданьи помощи русскихъ капита-
листовъ, образовать компаніи...
— Вы развѣ забыли, что сейчасъ говорилъ этотъ помѣщикъ
изъ Черкассъ? Слишкомъ, кромѣ того, разнородный элементъ пред-
ставляетъ наше населеніе—и городское и деревенское... Вотъ вамъ,
напримѣръ, мои сосѣди по имѣнію: съ одной стороны —панъ Стась,
съ другой еврей, подъименный арендаторъ, съ третьей—тоже арен-
даторы, какой-то нѣмецъ изъ Остзейскаго края, съ четвертой —
русскій чиновникъ, который живетъ въ ПетербургЬ и никогда не
заглядывалъ въ свое имѣніе... Вотъ и сплотите все это въ компа-
нію. А іДпиталы все-таки, не забудьте, въ рукахъ евреевъ. И разъ
ваши дѣла пошатнулись — вы гроша не получите въ кредитъ. Эта
масса такъ удивительно солидарна, что она всегда лучиіе васъ
знаетъ и вашу кредитоспособность, и ваши средства... Однако,
становится свѣжо...
Потемнѣло. На небѣ замигали звѣзды. Изрѣдка вдоль берега
свѣтятся сигнальные фонари.
Сходимъ. Палубные пассажиры располагаются спать. Кое-гдѣ
ужинаютъ, большей частью селедкой съ чернымъ хлѣбомъ. Гдѣ-то
на бакѣ слышится гармоника. Какой-то старикъ набожно крестится
на сонъ грядушій. Матросы сидятъ у дымящейся миски іцей. Изъ
машиннаго отдѣленія доносится шипѣнье пара. Рычаги ворочаются,
сверкая шлифованной сталью. Проходимъ осторожно,лавируя между
руками, ногами и головами спящихъ, сбившихся въ сѣрую кучу.
Въ каютѣ душно. Сердитый офицеръ и еще два пассажира
играютъ въ карты. Малороссъ приготовляетъ себѣ постель—и какъ
разъ подлѣ занятаго мной угла на диванѣ. Мнѣ становится даже
немного страшно: по комплекціи видно, что всю ночь будетъ хра-
пѣгь надъ моимъ ухомъ. Удовольствіе! Сажусь ужинать. Днѣпров-
ская разварная стерлядка недурна; но вкусъ отравляетъ то панъ
Стась, пускающій въ меня клубы пресквернаго табаку, должна
00 _
быть—«Самкрошэ», to панъ Аронъ, продолжающій сморкаться эко-
номическимъ способомъ.
Панъ Стась какъ будто начинаетъ-таки побѣждать своимъ уха-
живаньемъ пана Арона. По крайней м-вр-Ь по сіяющимъ глазамъ и
сладкому тону, которымъ онъ говоритъ вполголоса, можно заклю-
чить это.
— Нну, али жъ ввѣраю васъ! Какъ Бога люблю!—убѣждаетъ
онъ не безъ нѣкоторой страстности.
На минуту въ каютѣ происходитъ переполохъ. Входитъ какая-
то довольно миловидная не то дѣвица, не то дама и, посматривая
на наши чемоданы смущенно-растеряннымъ взглядомъ, говоритъ
быстро:
— Ахъ, извините! Здѣсь, кажется, мой чемоданъ. Впрочемъ,
кажется, нѣтъ... Ахъ, я не знаю, куда его дѣлъ этотъ носилыцикъ...
Онъ такой черненькій, съ мѣдными углами. Ахъ, прошу васъ, не
безпокойтесь. Если онъ, здѣсь, пусть себ-fe будетъ... Я боялась, что
пропалъ... Онъ сейчасъ не нуженъ, завтра только... Благодарю
васъ! Извините.
Офицеръ вскакиваетъ, шаркнувъ зачѣмъ-то ногой и зазвенѣвъ
шпорами; лицо его принимаетъ совсѣмъ привѣтливый видъ.
— Ежели (удареніе на же) вамъ вгодно, я поищу,—предлагаетъ
панъ Стась, тоже поднимаясь и, несмотря на свои «подъ-пятьде-
сятъ», молодцевато покручивая усъ.
— Ахъ—зачѣмъ же! Ахъ—не надо!..
И она исчезаетъ. Мужчины переглядываются. Панъ Стась тол-
каетъ меня.
— Пенкна паненка! Ежели-бъ я былъ кавалеръ (удлреніе на
вп) ...ого-го-го!
Аронъ Мойсеевичъ скептически улыбается. Идутъ предположе-
нія насчетъ спаненки». Одни рѣшаютъ, что это просто пассажирка,
другіе—что «пароходная странница».
ІІолночь. Пароходъ стоитъ гдѣ-то у пристани. Слышно, какъ
вода плешется о бортъ. Надъ нами по палубѣ стучатъ кованными
сапогами. Пассажиры спятъ. Только пароходный агентъ съ поли-
помъ въ носу что-то возится. Онъ приспособляетъ къ сгбнѢ не-
большой резервуарь съ водой и каучуковой трубкой, потомъ начи-
наетъ полоскать но^ъ. Бульканье воды сливается съ жестокимъ
храпомъ моего сосѣда, въ которомъ, кажется. все нутро клокочетъ,
точно каша въ котлѣ... He заснешь!
4-е авіуста.
Ясное утро. Вдали вырисовываются высокіе берега Могилева.
Могилевскій видъ очень похожъ на гомельскій, только здѣсь и
Днѣпръ поуже Сожа, и берега сомкнуты гѣснѣй. Масса зелени,
изъ которой выглядываютъ пестрыя крыши и стѣны домовъ.
Пароходъ подходитъ къ пристани. Начинается суета. Палубная
публика, классные пассажиры, носилыцики съ багажомъ—все это
перемѣшалось въ пеструю кучу; давка, толкотня, шумный говоръ.
На пристани обступаютъ комиссіонеры изъ гостиницъ, подавая кар-
— 23 -
точки и выкрикивая ломаннымъ русскимъ языкомъ съ еврейскимъ
акцентомъ:
— Грандъ-Отель! Отель де Пари-Пассэ... Готель Дэвропъ.
Пароходъ только въ полночь отойдетъ въ Оршу. Ѣду обозр-ѣ-
вать городъ. Экипажъ медленно ползегь въ ropy no булыжной
мостовой. Выѣзжаемъ на площадь; слѣва, надъ зеленымъ обрывомъ
берега, возвышается красивый розовый замокъ — губернаторскій
домъ, справа — бѣлое зданіе ратуши съ башней и часами, далѣе
старинная церковь, еще н-бсколько церквей...
Гуляю по городу. Чтобъ оріентироваться, захожу въ одинъ-
два книжныхъ магазина — спрашиваю путеводитель. Евреи-приказ-
чики смотрятъ на меня не безъ улыбки и недоумѣнья. Спрашиваю
планъ — тоже не оказывается; спрашиваю о достопримѣчательно-
стяхъ — говорятъ никакихъ, достопримѣчательностей нѣть. Чтобы
пояснить вопросъ, спрашиваю о старинѣ и древностяхъ: никакой
старины и древностей, говорятъ, тоже не имѣется. И это понятно:
то прошлое, которое пронеслось здѣсь, для нихъ не интересно; a
ихъ прошлое не оставило никакого слѣда. Впрочемъ, подъ конецъ-
таки вспоминаютъ, что есть, кажется, этнографическій и археоло-
гическій музей, учрежденный губернаторомъ, но какъ и когда
можно туда попасть, никто не знаетъ. Другая достопримѣчатель-
ность, которой нѣтъ пока, но которая будетъ, это— «Могилевскій
Листокъ»; подписка на него уже принимается въ редакціонной
молочной или молочной редакціи. Больше, ув-Ьряютъ, рѣшительно
никакихъ достопримѣчательностей нѣтъ. И не надо. Однако разспросы
мои видимо наводятъ на подозрѣнье. Никто ничего у нихъ, кромѣ
учебниковъ и романовъ, не спрашивалъ, а тутъ вдругь — подавай
достоприЛЬчательности. Любопытствуютъ, зачѣмъ он-fe мнѣ пона-г
добились. Объясненіе мое не удовлетворяетъ, взгляды — скептиче-
скіе: такъ и пытаются прочитать, не для молочной ли газеты соби-
раются эти свѣдѣнія. Благодарю и ухожу.
Чрезъ часъ я безъ всякаго плана знакомъ уже съ планомъ. Онъ
очень простъ. Разставьте большой и указательный палецъ—и вотъ
вамъ двѣ главныхъ улицы—Днѣпровскій проспектъ и Болыыая Са-
довая. Онѣ собственно и составляютъ городъ. Въ центрѣ, отъ
котораго расходятся эти улицы, плошадь съ магазинами, чистень-
кимъ скверомъ и театромъ, немного далѣе—другая площадь, ближе
къ бсрегу, съ губернаторскимъ домомъ и живописнымъ садомъ
сВаломъ», разбитымъ надъ отвѣснымъ высокимъ обрывомъ, подъ
которымъ протекаетъ Дігвпръ, изгибаясь вдоль высокихъ зеленыхъ
горъ въ садахъ и лѣсахъ. Лѣвый берегъ—гладкая равнина, выши-
тая узоромъ пестрыхъ нивъ съ темнозеленой бахромой лѣсовъ и
синеватой каемкой вдоль горизонта.
Съ «Вала» открывается чудный видъ на Днѣпръ, предмѣстье
Могилева, Лопуловъ, разбросанное въ зелени садовъ пестрыми ку-
биками, надъ которыми высится нѣсколько зеленокуполыхъ церквей,
и безконечную равнину съ сѣрымъ московскимъ шоссе^ тоже Ни-
колаевской эпохи. На окраинѣ предмѣстья еще возвышается за-
— 24 —
става, напоминая тріумфальную арку. Городъ соединенъ съ пред-
лгѣстьемъ мостомъ. Населеніе Могилева преимущественно еврейское.
Русскихъ магазиновъ почти нѣгъ. Историческая типичность исче-
заетъ въ нивеллируюшей безцвѣтности шаблонной архитектуры. Но
въ общемъ чувствуется какой-то особенный колоритъ городовъ
Сѣверо-Западнаго края, наложенный другимъ, чуждымъ современ-
ному, строемъ исторической жизни.
Вечеромъ я на «Валу».
Гуляющихъ немного; двѣ трети публики—евреи. На обществѣ
печать провинціализма и скуки жизни. Меня оглядываютъ съ ногъ
до головы съ провинціальнымъ любопытствомъ.
Любуюсь видомъ. Подо мной, въ глубин-fe, пристань; у нея л^-
ниво отдыхаетъ сРогачевъ». Далѣе нѣсколько баржъ, плоты... Дви-
женья мало.
Трубачи бойко играютъ маршъ «Птичка».
Меня охватываетъ какая-то таинственная атмосфера прошлаго
этого города, пронесшагося надъ нимъ за пять вѣковъ егожизни...
Литва, Польша, магдебургское право, осада и взятіе его русскими
въ XVII вѣкѣ, измѣна населенія и избіеніе русскаго гарнизона,
истребленіе города пожаромъ въ XVIII вѣкѣ—съ ярко освѣщенной
заревомъ величественной фигурой Петра Великаго, сраженіе между
войсками Даву и Багратіона въ двѣнадцатомъ году—борьба, кровь,
огонь, смерть, весь ужасъ ненависти и вражды...
А Днѣпръ все такъ же тихо и величаво катитъ изъ вѣка въ
вѣкъ свои воды, отражая въ зеркальной глади выросшій надъ нимъ
неугомонный людской муравейникъ и навѣвая своимъ покоемъ со-
знаніе какой-то вѣчной правды, предъ которой и злоба, и вражда,
и всѣ дикія страсти этого муравейника кажутся такимй ничтож-
ными и безумными.
Около полуночи переселяюсь съ «Рогачева» на іГомель». Льетъ
тропическій дождь; парусный нав-Ьсъ не выдерживаетъ его напора;
грязная палуба вся въ лужахъ.
Пароходъ совсѣмъ маленькій.
Въ кают-ѣ — тѣснота. Гдѣ-то въ темнотѣ, изрѣдка озаряемой
огнемъ молніи, слышится другой свистокъ, будто перекликающійся
съ «Гомелемъ». Это пароходъ «Воробей», конкуррирующій съ рус-
скимъ обществомъ пароходства. На «Воробьѣ» до Орши вдвое
дешевле. Евреи почти всѣ хлынули туда. А въ нашу каюту наби-
вается все больше и больше публики. Становится очевиднымъ, что
негдѣ будетъ не только спать; а и сидѣть.
• Пароходъ покачиваетъ. Плывемъ. Дождь. Громъ и молнія. Ста-
новится жутко. Публика все новая. Подл-fe меня пьютъ чай два
еврея культурнаго облика. Одинъ изъ нихъ, Давидъ Львовичъ,
оказывается писателемъ изъ Шклова. Онъ имѣетъ видъ отставного
военнаго: лицо, испорченное оспой, выбрито; рыжеватые усы съ
подусниками закручены лихо; на глазахъ темные очки. Собесѣдникъ
его, пожилой, полный брюнетъ, глядитъ поверхъ очковъ въ золо-
той оправѣ въ записную книжку и читаетъ что-то. Прислушиваюсь.
— 25 -
Оказывается, что онъ объясняетъ ключъ сначала къ дешифриро-
ванью языка цвѣтовъ, а потомъ и цифръ... Мн*Ь представляется
картина пантофельной почты и тайной еврейской переписки, охва-
тившей весь Западъ Россіи паутиной неуловимой, но прочной, какъ
стальная сѣть, какъ проволока мышеловки...
Давидъ Львовичъ говоритъ очень громко о какой-то своей
статьѣ, гдѣ-то напечатанной, и при этомъ оглядываетъ публику,
словно бы желая посмотрѣть, какое впечатлѣніе произвело его за-
явленіе. Собесѣдникъ восторгается его идеями — и лицо Давида
Львовича расплывается отъ удовольствія.
Составляется винтъ. Часть публики окружаетъ играющихъ. Осталь-
ные пассажиры пытаются заснуть, — кто изогнувшись калачикомъ,
на диванѣ, кто на стульяхъ и чемоданахъ, кто на полу. Духота.
Дышать нечѣмъ. Закрываю глаза — заснуть нѣтъ мочи; двинуться
тоже нельзя; подъ ногами чья-то голова, надо мной тоже какая-то
косматая голова и рука, которая вогь-вотъ вцѣпится въ мою фи-
зіономію. А въ ушахъ безпрерывно звучитъ: пять бубенъ, пасъ,
вамъ ходить, маленькій шлемъ... Кошмаръ какой-то. И такъ до
утра.
На разсвѣтѣ Давидъ Львовичъ съ половиной пассажировъ вы-
саживается въ Шкловѣ.
Выхожу на капитанскую площадку. Свѣжо. Небо ясно. Съ рѣки
вздымается туманъ, кажущійся розоватымъ отъ лучей восхода.
Вдали видна Орша.
Днѣпръ здѣсь совсѣмъ узкій; курица въ бродъ перейдегь. Бе-
рега — низкіе. Тамъ и сямъ тевшѣетъ боръ. Пароходъ идетъ мед-
ленно, и кажется, вотъ-вотъ врѣжется носомъ въ берегъ. Даже
повернутьСя ему негдѣ. He вѣрится какъ-то, что это тотъ—самый
могучій красавецъ Днѣпръ, который разливается такимъ широкимъ
потокомъ подъ Кіевомъ, Кременчугомъ или Екатеринославомъ, тотъ
фмый Борисѳенъ, который игралъ такую роль въ жизни человѣ-
чества.
Справа бѣлѣетъ на фонѣ лѣса монастырь; медленно огибаемъ
его, полземъ мимо кладбища — и мы въ Оршѣ. Опять суета, рас-
четы, «на чай», просительское ожиданіе на лицахъ. Наконецъ ба-
гажъ мой на извозчикѣ. Проѣзжаю грязной базарной площадью
мимо Покровскаго монастыря и какого-то страннаго чернаго, неуклю-
жаго, точно пирамида на сваяхъ, зданія къ центру города, довольно
опрятному, съ двухъ-этажными домами и соборомъ. Словно въ па-
норамѣ проносятся улицы, гд-ѣ рядомъ со щеголеватыми зданіями
скромно лѣпятся, какъ будто сконфуженныя такой компаніей, ла-
чужки. До вокзала три версты. Городъ остается позади. Опять
поле съ ковромъ нивъ и рощей, изъ которой выглядываетъ кир-
пичная крыша станціи. Проѣзжаю мимо ряда веселыхъ домиковъ
съ уютными цвѣгниками; гдѣ кисти рябины склоняются къ пышнымъ
георгинамъ, и пересѣкаю полотно со стальной нитью рельсъ. Я у
главной артеріи, соединяющей сердце Россіи съ Европой.
- 2G —
Г Л А В Л IV.
Мимо Смоленска.—Призраки Бородина.—Москва.—Въ „Лоскутной". —Въ nere-
is за иутеводителемъ.—Московскій разгулъ.—Въ „Фантазін".
Въ шесть часовъ вечера поѣздъ останавливается у смоленскаго
вокзала. Здѣсь узелъ московско-брестской и орловско-витебской
дорогь.
Гляжу въ путеводитель. Отъ Минска всего тристадесять верстъ.
А между тѣмъ в-ѣетъ какой-то иной жизнью. На крытомъ дебар-
кадерѣ суетится густая толпа; но это уже не толпа минскихъ вок-
заловъ; еврей покажется изр-ѣдка и затеряется въ массѣ; въ гул-fe
голосовъ преобладаетъ отчетливый говоръ великоросса; даже бѣ-
лоруссъ какъ будто отчеканиваетъ слова бойчѣй и не «цокаетъ»,
какъ обыкновенно.
Въ залѣ такая же толкотня, какъ и на платформѣ. У кіота съ
образами и тепляідейся лампадкой нѣсколько молящихся; крестятся
двѣ дамы, какой-то пассажиръ; въ залѣ третьяго класса предъ об-
разомъ тоже молятся. Уже замѣтно, что общая религія преобла-
даетъ въ публикѣ, и она не стѣсняется осѣнить себя крёстнымъ
знаменіемъ, какъ среди инов-Ьрцевъ.
Туманно. Чуть моросить.
По-бздъ отходитъ. Стою у окна. На холмахъ, на фонѣ тем-
ныхъ л-бсовъ, вырисовывается Смоленскъ съ нѣсколькими церква-
ми оригинальной старинной архитектуры; одна красновато-кирпич-
наго цв-ѣта, осталышя синеватыя и голубыя, съ зелеными крыша-
ми. Городъ сползаетъ до самаго полотна дороги; въ концѣ крѣ-
пость съ ломанной линіей сгбнъ, огибающихъ Смоленскъ пятиверст-
нымъ колыюмъ; въ крѣпости тоже голубая церковь. Зеленыя кры-
ши и голубыя стѣны образуютъ какое-то странное цвѣтное со-
четанье, производящее болѣзненное впечатл-вніе.
Днѣпръ, который я оставилъ у Орши, за сто верстъ, извивает-
ся гд-б-то вдоль этихъ холмовъ, но его не видать.
Публики въ вагонѣ немного и все не интересная: настоящая
публика второго класса, съ ея необщительностыо, подозрителышмъ
оглядываньемъ и мрачно-озлобленнымъ видомъ въ готовности от-
стаивать занятый диванъ.
Продолжаю гляд^бть на убѣгающій и исчезающій въ туманѣ Смо-
ленскъ.
Опять вспоминается прошлое съ мрачной эпохой удѣльныхъ раз-
доровъ, осада и разореніе города въ XIV и XV вѣкѣ—литовцами,
въ началѣ шестнадцатаго—русскими, въ началѣ семнадцатаго—по-
ляками п, наконецъ, въ і8і2 году—французами... Если бы всѣ rfe
сотни тысячъ людей, которые когда-то глядѣли отсюда на эти хол-
мы въ ожиданіи побѣды, могли бы хоть fia мигъ воскреснуть, ка-
кой жестокой насмѣшкой показалась бы имъ теперь надъ всей ихъ
жизнью та борьба, какой мелкой—племенная вражда предъ этимъ
скованнымъ въ океанъ славянскимъ міромт».
- 27 —
Темн-Ьетъ. Гдѣ-то изъ мглы выступаетъ ярко осв-вщенный пяти-
этажный корпусъ Ярцевской фабрики; точно какая-то гигантская
вафля съ длинными рядами свѣтящихся клѣтокъ. Это громадная
Хлудовская мануфактура, производящая миткаль.
Поѣздъ мчится дальше. Минуемъ Вязьму, Гжатскъ и Бородино,
гдѣ восемь десятковъ лѣгь тому назадъ разыгралась кровавая тра-
гедія, гдѣ каждый уголокъ земли вспоенъ кровью восьмидесяти ты-
сячъ русскихъ и «двунадесяти языковъ». Восемьдесятъ тысячъ жиз-
ней, уничтоженныхъ ві> н-бсколько часовъ! И какихъ жизней! Цвѣ-
та, молодости, силы враждующихъ націй... Восемьдесятъ тысячъ,
повторяю я себ-fe, пытаясь представить весь ужасъ этой картины, и
воображеніе безсильно воспроизвести ее. Это цѣлый большой го-
родъ, это густая сплошная толпа, запрудившая улицу въ н-бсколь-
ко верстъ, это—почти восемьдесятъ кавалерійскихъ полковъ, во-
семьдесятъ полковъ молодыхъ, полныхъ здоровья, энергіи, жизни
и красоты героевъ, которые въ нѣсколько часовъ превращаются въ
груду изуродованныхъ, гніющихъ труповъ... И для чего?.. Для то-
го, чтобы сегодня ихъ дѣги и внуки, полные симпатій и востор-
женной братской любви, бросались въ объятья другь друга при
единодушныхъ возгласахъ—ѵіѵе la Russie! vive la France!
Мнѣ мерещится во мглѣ маленькій чуть сутуловатый призракъ
въ треуголкѣ, мундир-Ь и бѣлыхъ брюкахъ. Онъ скрестилъ на гру-
ди руки и глядитъ сѣрыми, неподвижными, какъу трупа, глазами
на эту равнину смерти... Еслибъ онъ зналъ!.. Но развѣ онъ не
зналъ! Развѣ онъ не зналъ исторіи человѣчества, исторіи древня-
го міра, Греціи и Рима, міровое могущество котораго онъ хотѣлъ
отвоевать для своей родины?.. Развѣ онъ не видалъ, не понималъ,
не зналъ, что мощь націи зависитъ не только отъ ея поб-Ьдъ, но
и отъ ея внутренней, духовной силы, сковываюшей ее въ цѣльный
организмъ, развѣ онъ не зналъ, что Римъ, при всемъ его всемо-
гуществѣ, разложился и распался, несмотря на всѣ побѣды, оть
внутренняго безсилія, что не стоило проливать этой крови, если
жизненность націи не создается огнемъ и мечемъ, что историче-
скія судьбы народовъ зависятъ не только огъ мимолетнаго капри-
за случайныхъ побѣдъ?..
И развѣ онъ не зналъ, что губитъ всб силы своей Франціи, той
Франціи, которая сегодня вырождается, которая создаетъ поощри-
тельные законы, чтобы вызвать ростъ вымирающаго населенія?
Мнѣ вспоминаются жестокіе, жгучіе, какъ раскаленное желѣ-
зо, ямбы Барбье:
„Encore Napoleon! encore sa grande image!
Ah. que ce rude et dur guerrier
Nous a route de sang et de pleurs et d'outrage
Pour quelques rameaux delaurier!"
и далѣе:
O Corse a cheveux plats! que ta France etait belle
Au grand soleil de messidor!
- 28 -
C'etait une cavale indomptable et rebelle,
Sans frein d'acier ni renes d'or..." •).
6-c абіуста,
Седьмой часъ. Ясное утро. Поѣздъ бѣжитъ опять по безконеч-
ной равнинѣ. Я уже въ семистахъ верстахъ отъ Минска, а природа поч-
ти не измѣниласЬ; точно продолженіе Бѣлоруссіи. Та же зеленая
даль, изрѣдка испещренная полосами нивъ съ убраннымъ хлѣбомъ,
тѣ же сизыя ленты лѣсовъ вдоль горизонта, тотъ же манящій про-
сторъ, какъ будто призывающій къ труду и борьбѣ...
Co станціи Кунцево слѣва отъ поѣзда выступаетъ какая-то не-
ясная фіолетовая зубчатая кайма, захватывающая весь горизонтъ.
Поѣздъ поворачиваетъ—и кайма показывается уже справа. Чѣмъ
дальше, тѣмъ она становится яснѣй, принимая сизовато-розовый
оттѣнокъ. Сначала смутно, какъ миражъ, потомъ все отчетливѣй
выростаютъ высокія башни и стройныя, какъ мачты, фабричныя
трубы; за ними изъ загадочной дали надвигается цѣлый лѣсъ дру-
гихъ башенъ, мачтъ и гигантскихъ каменныхъ громадъ; въ розо-
вомъ сіяніи сверкаютъ купола церквей; вдоль горизонта все боль-
ше расползается пестрая панорама огромнаго города въ радугѣ
всЬхъ красокъ. Солнце ярко освѣщаетъ Москву, сверкающую се-
ребромъ и золотомъ своихъ колоколенъ.
Величественный храмъ Спасителя, весь бѣлый, господствуетъ
надъ городомъ, сіяя золотой митрой. Я сразу узнаю его и коло-
кольню Ивана Великаго, возвышающуюся надъ группой другихъ бѣ-
лыхъ колоколенъ. Почему-то вспоминаются русскія былины, рус-
скіе богатыри, подъѣзжающіе къ невѣдомымъ сказочнымъ городамъ
въ погонѣ за жаръ-птицей, въ поискахъ волшебной царевны... Ка-
кимъ-то маревомъ, полнымъ фантазіи востока, вѣетъ отъ этого
вида.
Ноѣздъ проносится надъ Москвой-рѣкой по только-что выстро-
енному мосту. Еще гуще становится лѣсъ фабричныхъ трубъ, еще
пестрѣй и оригинальнѣй башни и колокольни, то остроконечныя,
то съ круглыми, то съ луковицеобразными макушками. Сегодня
Спаса. Надъ городомъ носится могучій гулъ колоколовъ; что-то
бодрящее и ласкающее чувствуется въ тягучемъ благовѣстѣ; ухо
едва можетъ уловить колокольную гамму, которой перекликаются
тысячи колоколовъ, сливаясь въ волнахъ то наростающей, то за-
мираюшей гармоніи.
На душѣ становится какъ - то необыкновенно хорошо и свѣт-
ло, точно и ясное небо, и сіяющій древній городъ, и этотъ тор-
*) Опять Наполсонъ! Опять его великій образъ!
Ахъ, сколько крови, слезъ и оскорбленій намъ стоилъ этотъ суровый и же-
стокій воинъ изъ-за нѣсколькихъ вѣточекъ лавровъ! О, корсиканецъ съ при-
глаженными волосами! Какъ хороша была твоя Франція подъ величественнымъ
солнцемъ мессидора, неукротимая и мятежная, какъ кобылица безъ стальныхъ
удилъ и золотыхъ возжей...
— 29 —
жественный звонъ колоколовъ вливаютъ въ нее какую-то жизне-
радостную струю.
Полземъ безконечно долго мимо ц-ѣлой арміи вагоновъ,пока до-
бираемся до вокзала. Безпрерывная цѣпь поѣздовъ, то вытянутыхъ
стройной вереницей, то маневрирующихъ, вызываетъ представленіе
о какой-то исполинской энергіи и дѣятельности человѣка. Меня
какъ будто даже оробь береть, когда я думаю, что здѣсь шесть
такихъ же пунктовъ, на которыхъ каждый часъ отходятъ и при-
бываютъ поѣзда, то вливая въ это море, то унося изъ него чело-
в-ѣческія жизни, то увозя, то привозя милліоны пудовъ груза....
Москва кажется мнѣ въ эту минуту паукомъ, который, растопы-
ривъ во всѣ концы Россіи свои ножки, держитъ въ нихъ всю рус-
скую жизнь центральной полосы.
Ни вокзалъ, ни суетливая публика, ни рослые жанддрмы и го-
родовые, ни извозчики не имѣютъ вылошеннаго столичнаго вида,
какъ въ Петербургѣ. Чувствуется, что попалъ въ широкое русло
громаднаго потока жизни, но безъ той напряженности и подтяну-
тости, какія создаются в-ь административномъ центр-ѣ государства,
гдѣ каждый «на чеку».
Фигура великоросса какъ-то сразу, опрсдѣленно и отчетливо,
вырисовывается изъ пестрой толпы. И, надо сказать правду, она за-
хватываетъ и подкупаегь невольно, особенно при сравненіи съ
замкнутымъ, подозрительнымъ и боязливымъ бѣлоруссомъ. Я го-
ворю, конечно, не объ интеллигенгѣ—великороссѣ, который успѣлъ
• объевропеиться, окультуриться и даже выродиться, утративъ свой
здоровый и непосредственный • темпераменть; я говорю о простой,
цѣльной, св-Ьжей народной натурѣ, еще не потерявшей своей на-
ціональной типичности въ шаблонѣ сюртучной цивилизаціи.
Великороссъ глядитъ откровенно, прямо—и даже не сморгнетъ;
отъ этого взгляда вѣетъ и простотой, и добродушіемъ, и смѣ/іостью,
которыя сразу завладѣваютъ вашимъ довѣріемъ; изрѣдка только въ
глазахъ мелькнетъ веселый огонекъ; можно подумать, что онъ внут-
ренно смѣется либо потому7что въвасъ нашелъ что-нибудь смѣшное,
либо потому, что ему просто жить весело, либо, наконецъ, потому,
что придумалъ, какъ половчѣй васъ надуть... Говоригъ онъ вѣж-
ливо, предупредительно, не жалобно заискивающе, какъ бѣлоруссъ,
а бойко, ясно, опредѣленно. tHero-сь, да-съ, какже-съ»—это irfc-
лая музыка его языка, особенно въ московскомъ нарѣчіи, и надо
поприслушаться и привыкнуть къ ней, чтобы понять всѣ оттѣнки,
которые она придаетъ тону рѣчи. Это вовсе не холопское «че-
го-съ изволите» и «сей минутъ-съ»; эта приставка, можетъ быть,
создалась именно въ силу нотребности говорить возможно отчет-
ливѣй, не растягивая гласныхъ. Малороссъ говоритъ—эге—или чо-
го—и вамъ слышится какая - то и растянутость, и неясность звука;
скажетъ великороссъ—чего-съ?—и сразу будто отр-Ьзалъ.
Извозчикъ везетъ вяло, умѣренной рысцой: «конецъ» не тотъ,
что въ губернскомъ городѣ; до Лоскутной гостиниіш (въ самомъ
иентрѣ города) версты четыре. Минуемъ Тверскую заставу, тріум-
— 30 —
фальную арку, Тверской бульваръ съ памятникомъ Пушкину спра-
ва и Страстнымъ монастыремъ слѣва, и опять безконечная панора-
ма домовъ и нагазиновъ Тверской улицы, ыосковскаго Невскаго
проспекта; конечно, ни той перспективы, ни гѣхъ грандіозныхъ
зданій, ни того блеска магазиновъ, что на Невскомъ—н-ѣтъ; пожа-
луй даже кіевскій Крешатикъ поспоритъ съ Тверской; но въ Мо-
сквѣ десятки этихъ Тверскихъ, ненного покороче,немного попро-
ще; весь центръ города, а это значитъ площадь, окружностью
верстъ въ пятнадцатъ, состоитъ изъ такихъ же улицъ, разныхъ
Петровокъ, Дмитровокъ, Неглиннаго проѣзда и Кузнецкаго моста,
элегантнаго переулка, въ которомъ, какъ и въ фамусовскія време-
на, сосредоточены всѣ главные магазины московскаго tfashionabl^»
и на которомъ, кстати сказать, никакого моста не существуетъ.
«Лоскутяая», куда я заѣзжаю, вблизи Кремля, почти противъ
Иверскихъ воротъ, по сторонамъ которыхъ, заслоняя видъ на Кремль
и будто наваливаясь на огромную площадь, возвышаются двагран-
діозныхъ зданія красновато-кирпичнаго цвѣта, съ пузатыми точе-
ными колонками, съ фасадами въ русскомъ стилѣ. Слѣва—дума,
справа историческій музей, оба въ четыре—чіять этажей, послѣд-
ній съ башнями и пирамидальными крышами* Что-то величествен-
ное, но громоздскоеи неуклюжее; слишкомъ много ненужнаго <ап-
ликэ», слишкомъ много t стиля> и мало изящной естественности.
Занимаю номеръ во второмъ этажѣ. Небольшая комната; два
окна выходятъ въ узкій переулокъ. Меблировка совсѣмъ провин-
ціальная; цѣна—два рубля. Темновато, воздухъ тяжелый. Ha crfe-
нѣ подозрительныя красноватыя пятна.
— Да у васъ клопы! говорю ясъужасомъ снумеранткѣ», очень
похожей въ своеиъ бѣлонъ передникѣ и бѣломъ платкѣ на фла-
мандку.
— Помилуйте, баринъ! протестуетъ она п-ѣвучимъ голосомъ, по-
чти съ ужасомъ. У насъ о нихъ никогда и слышно не было.
— А это—что-жъ? и я тычу указательнымъ пальцемъ прямо въ
пятна.
— Это-съ? спрашиваетъ она, не смущаясь. Это не клопы-съ.
Это пргѣзжающіе есть такіе, что на стѣнки плюютъ.
— Что вы, Господь съ вами!
— Вѣрно-съ. Вы вотъ—аккуратный, а другіе есть такіе, что
плюютъ-съ. Да-съ.
Она уходитъ, видимо обиженная за «репутацію» гостиницы. Мнѣ
нисколько не легче отътого, что есть такіе господа, которые плю-
ютъ на стѣнки. Даже реномэ первокласснаго отеля не можетъ
успокоить меня.
Въ гостиницахъ Сѣверо-Западнаго края, едва успѣешь занять
номеръ, какъ двери со скрипомъ растворяются, и въ нихъ робко
просовывается голова еврея — комиссіонера или мишуриса.
— А къ намъ заѣхала одна очень хорошая паненка,—объявля-
етъ онъ ни съ того ни съ сего, съ лукаво-пошловатой улыбкой
на лиігб.
— 31 -
— Ну такъ что-жъ? спрашиваете вы.
— Ничего... Я только такъ... чтобъ вы себѣ знали.
И голова искусителя исчезаетъ. Комиссіонеръ, котораго я по-
требовалъ,—бойкій и расторопный великороссъ. По лицу его, от-
крытому и приличному, вижу, что онъ съ такими предложеньями
обращаться не станетъ. И то чувство гадливости, которое неволь-
но испытываешь тамъ къ грязному сфактору», унижаюшему чело-
вѣческое достоинство, смѣняется здѣсь уваженіемъ.
Поручаю достать мнѣ путеводитель. Оказывается—всѣ магазины
и сегодня, и завтра будутъ закрыты. Другой промолчалъ бы и, вос-
пользовавшись моей оплошностью, прогулялся бы по городу, чтобы
получить за комиссію. Еврей мишурисъ, навѣрно, сейчасъ же пу-
стился бн во всѣ лопатки исполнить мое порученіе, выбѣжалъ бы
за ворота, постоялъ бы полчаса, поговорилъ бы съ прохожими ев-
реями о разныхъ гешефтахъ, потомъ, наконецъ, вбѣжалъ бы въ
номеръ запыхавшись и сообщилъ бы, задыхаясь «отъ бѣготни»:
— Ой, вже скольки я хадзилъ и хадзилъ, паночку, толькиса-
поговъ изнасилъ даромъ. Всѣ магазины закрыты.
Этотъ заявляетъ сразу и категорически, что сегодня не до-
стать.
— Въ гостиниц-fe нѣтъ-ли путеводителя?
— Нѣгь.—Нѣтъ-ли плана, по крайней мѣрѣ?—Есть въ конто-
рѣ, да большой, въ 4 аршина, виситъ на сгѣнѣ.
Все-таки онъ еще обѣщаетъ поразспросить газетчиковъ: алсь у
9 кого-нибудь залежался путеводитель. Спустя часъ докладываегС чіо
и у нихъ его н-Ьтъ. '
Что тутъ дѣлать? Безъ плана не оріентируешьс^въ московскомъ
лабиринтѣ. Два дня придется потерять напрасно. №тъ тебѣ исто-
лица! Даже не вѣрится какъ-то. і
Отправляюсь гулять въ надеждѣ раздобнть все-таки гдѣ-нибудь
путеводитель. Иду наудалую.—Попадаю «>всѣмъ случайно на Дмит-
ровку, а оттуда на Кузнецкій мостъ. Два - три фра^цузскихъ и нѣ-
меикихъ магазина открыты. Увы—ни путеводителя, ни плана. Иду
въ надеждѣ набрести на букиниста, спрашиваю у газетчиковъ—все
напрасно.
Невольно покоряюсь своей участи. Сажусь на конку. Внизу
ничего не видно. Перехожу на имперіалъ. Часъ, два, тричасаѣду
изъ одного конца въ другой, не зная, куда меня везугь. Предо
мной разворачивается безконечная панорана московскихъ улицъ, съ
безпрерывнымъ потокомъ праздничной толпы. Что меня и пора-
жаетъ, и огорчаетъ—это невообразииая масса пьяныхъ: и на тро-
туарахъ, и на извозчикахъ, и на конкѣ—вездѣ жертвы Бахуса. Нѣ-
которые, еще не охмелѣвъ, карабка^гся на имперіалъ,а потомъужъ
и сойти не могутъ; какой-то пьяный растянулся подлѣ меня на
скамейкѣ и заснулъ. Кондукторъ будитъ его, но безъ раздраже-
нія: видно—привычная картина. Да и отъ него самого крѣпко по-
пахиваетъ алкоголемъ, онъ и самъ не особснно твердо стоитъ на
ногахъ. Перехожу съ вагона на вагонъ, съ одной линіи на другую—
— 32 —
и ѣду безъ конца. Н-Ькоторыя улицы, даже н-Ькоторыя церкви такъ
похожи, что кажется, будто возвращаешься по прежнему пути.
Почти н-Ьтъ улицы, гд-fe бы не было церкви. И публика то и дѣло
обнажаетъ головы и крестится. Даже пьяные—и rfe чисто механи-
чески водятъ безсильной рукой, пытаясь перекреститься.
Въ номерѣ нахожу на полу, очевидно просунутую подъ двери,
программу знаменитой tФантазіи». Изящная обложка, вродѣ гЬхъ,
что на книжкахъ папиросной бумаги. На золотомъ фонѣ—дѣвица
съ «формамиэ и заманчивой улыбкой. Въ обложкѣ—афиша очень
многооб-ѣщающая.
Обѣдаю въ Лоскутной. Обѣдъ изъ шести блюдт»—і p. jo к.
Кормятъ недурно. Кухня на французскій манеръ и донышка арти-
шоковъ называются въ меню «фондами» изъ артишоковъ, хотя пор-
тятъ ихъ совсѣмъ по-русски.
Гостиница въ общемъ хороша: семейная и приличная. Полная
тиигина. Даже гулъ колоколовъ заглушаютъ окружающія зданія, и
онъ здѣсь похожъ на жужжаніе пчелы, которая мечется въ окнѣ.
Вечеромъ собираюсь въ €фантазію». Договариваю извозчика.
Первый спрашиваетъ пять рублей, второй—три. Захожу во фрук-
товый магазинъ, чтобъ узнать насчетъ таксы. Говорятъ, до Пе-
тровскаго парка верстъсемь; извозчика можно им-Ьть копѣекъ за
сорокъ или за полтинникъ. Оказывается, что я договаривалъ ли-
хачей. Сажусь на обыкновеннаго извозчика. Везетъза полтинникъ.
ДевЬый часъ вечера. Темно. Вдоль Тверской горятъ газовые фона-
pfe; іоё-гдѣ сіяетъ электричество. Опять пьяные и пьяные безт> кон- «
иа. пстрѣчаются пьяныя женщины, даже пьяные подростки. He-
вольно изумляуь.
— Нынче, оаринъ, Спаса,—оправдываетъ извозчикъ эту вакха-
налію. і
— Что-жъ тутъ дѣлается на Святой?..
Въ раскрытыя окна •'Ѵр^ктировъ вылетаютъ отрывочные звуки
органовъ.
ВыЬзжаю за городъ.
Слѣва сіяетъ электричествомъ сАркадія*, справа — сСтрѣльна»,
«Яръ» и «Мавританія». Здѣсь москвичи отдаются широкому разгулу
на лонѣ природы, послѣ зимняго дебоша въ театр-fe знаменитаго
Шарля Омона. Ни мостовыхъ, ни шоссе. Колеса неслышно ка-
тятся по мягкому грунту. Аллея обрамляетъ дорогу. Становится
темно. Изрѣдка только у дачъ мерцаютъ фонари. Даже конка не
проведена. Совсѣмъ глухое мѣсто. Того и гляди ограбятъ. Начи-
наю оглядываться тревожно и подозрительно.
-- Да ты туда ли везешь?
— А то какъ жс? •
Голосъ спокойный, искренній. Но не вѣрится какъ-то, не в-fe-
рится, чтобы московскій бомондъ выбралъ для своихъ прогулокъ
такой глухой и отдаленный сзакоулокъ». Видно—время не цѣнится,
да и дсньги тоже. На лихачѣ — и то часъ или полтора туда и
обратно надо.
• — 83 —
Накфецъ—сразу. изъ чащи деревъ вырывается потокь электри-
ческаго свѣта. Поворотъ—и я у подъѣзда. сФантазія» и есть. Беру
билетъ въ закрытый театрч» и, въ ожиданіи начала, иду въ садъ.
Элекхрическіе, фонари, китайскіе фонарики, цвѣтные стаканчики
въ пестрыхъ звѣздахъ и вензеляхъ, даже самосвітяшійся фонтаа^;
масса кіосковъ съ разными благотворителышми «шеколадами» и
бАготворительными д-Ьвицами, неизб-ьжный тиръ, раковина 'для
струнной музыки, эстрада для хора трубачей, ресторанъ, открытая
сцена. Публики—нельзя сказать, чтобы много; половину ея соста-
вляютъ провинціалы. Должно быть, какъ и я, получили замзнчивыя
афишки. Кіевскій «Шато-де-флеръ», пожалуй, не^уступитъ «Фан-
тазіи»; нітъ столько блеску, но какъ-то грандіознѣе и художе-
ственнѣаі На открытой сценѣ идетъ «Разрушеніе Помпеи», затѣмъ,
въ антра^тахъ—безпрерывно, бсзостановочно—все «извѣстные» ку-
плетйсты, гимнасты, венгерски* ігЬвицы и т. д. въ такомъ же родѣ.
Въ закрытомъ театр-Ь—оперетка сЧайный цвѣгокъ» и балетъ «Фея
куколъ». Ни въ комедіи, ни въ опереткѣ, ни въ балегѣ—нп одного
выдающагося исполнителя. Слишкомъ много всего, и ничего, стбя-
щагр вниманія. рбиліе и быстрота перемѣнъ надоѣдаетъ и уто-
мляегь. Получается какой-то сумбуръ, ни секунды отдыха. Такъ^
иногда попадаешь въ гости къ слишкомъ любезнымъ хсмясвамтЯ
которые, боясь, чтобы вы не скучали, ни на минуту не оставляютъ
васъ одного и наперерывъ занимаютъ разговорами. ^ШКЬ
Стоитъ это удовольствіе не дешево: кресло въ оперет^^^^Ьо
рубля два въ среднихъ рядахъ, извозчикъ — рубль. УжішЦНІа
рубля полтора - два, а наслажденія—никакого. 3fcp> кажется, по-
нимаетъ и публика, но все-таки идетъ, потому <Щр дѣться некуда
и потому, что по л-ьтнему рауисанію^в^гается провести вечеръ
гдѣ-нибудь на гуляньѣ. У болыігинстві^^Вй публики—нервно-ску-
чающій видъ. Потопчется она у раскрыто^Гцены, отойдетъ, опять по-
дойдетъ, точно не знаетъ, что дѣлаИ съ собв^ Преобладающій
типъ въ ней—вырождающійся столичный интеллиЯитъ За столиками
ужинаютъ два-три юша съ дамами полусвѣга; должно быть —
купеческіе сыыки. У ^ноіо, похожаго на молодого воробья, тупая
физіономія кретина и гнилые%убы. Онъ совсѣмъ пьянъ. Дві жен-
щины, кофрыя сидятъ по бокамъ, ухаживаюгъ за нимъ, а онъ про-
должаетъ заказывать и заказывать, несмотря на то, что столъ за-
громожденъ.
Ухожу во второмъ часу. Такъ и не удается послушать концерт-
ный оркестръ. Нервы утошены отъ всей этой безсодержательной
пустоты. Р-Ьшаю прогуля^ф: чудная лунная ночь. Иду и иду...
Изр-Бдка пронесется мимо Идоозфсъ, потомъ все стихнетъ. Чув-
ствуется близость большого гороЯГ, но его еще не видать. Гд-Ь-то,
въ темной чащѣ парка, играетъ оркестръ. Иногда изъ т-Ьни высту-
* питъ и снова исчезнетъ силуэтъ одинокаго прохожаго. Ближе къ
городу, несмотря на поздній часъ, опять встрНЬчаю пьяныхъ. Одинъ
поетъ, другой изступленно гикаетъ...
Постепенно въ голубоватой мгл-fe выростаютъ контуры Москвы,
3
— 34— #
неясные, загадочные, полвые чего-то таинственнаго и Heyj^puitaro.
Въ воображеніи проносится прошлое этого города съ его страш-
ными и могучими образами... И какъ-т* невольно напрашивается
вопросъ: неужели они, необузданные въ своихъ страсгиъ, но силь-
нф и здоровые, могли создать это хилое поколѣніе віірождаю-
щихся и алноголикавъ, которые тѳперь здісь, въ разныхъ аСтрѣль-
нахь» и сМввританіяхъ», прожигаютъ остатокъ жиэненнрхъ р#-
сурсовъ?
ГлАВА V.
Опять въ погон-fc за путеводителемъ. Потомокъ „великой арміи* анакомитъ съ Мо*
сквой всероссійскаго гражданіша, На .пароходной" првстан*. РусскіА вдшшистъ.
Продолженіе московской „распусты". Паыовама Москвы сь ВоробъеЯіхъ горъ.
Волшебная сказка. Какъ фабричные фотографируютъ Воробьевы горы. Путеводи-
тель добытъ. Моя .филиппика".
0 у-4 aetycma.
Утро. Небо ясно. Грохотъ мостовыхъ сливается съ гуломъ ко-
локоловъ въ какую-то ігбсню торжествующей жизви. Иду опять на
Кузнецкіи мостъ, въ надеждѣ раэдобыть путеводитель. Bcfc книж-
Вые магазины, по-вчерашнему, закрыты. ^ахожу къ фракцузу-оптику
и, покщіая бинокль, говорю сму о своемъ горѣ На подвижномъ лицѣ
га^ИВкікая усмѣшка. Утѣшаетъ, что въ Москвѣ—«ту-комса». Го-
рѵ^^^Ш знаетъ прекрасно, такъ какъ живетъ здѣсь болѣе трид-
цаЩ^Вгь и любитъ «Великую Россію». «О, это гранфзная, без-
пред-Бльная, могшая страна... Конечно, не все еще установилось въ
ней, но такъ всЯИа случ^тся въ большомъ хозяйствѣ, гдѣ отъ оби-
лія богатства происходи^^^ѣкотшуе embarras de richesse. Mais
enfin, avec le temps $a ^на»... 'Совѣтуетъ пока-что полюбоваться
Москвой съ Воробьевыхъшігь, любезно сообщаетъ маршрутъ, чер-
титъ планъ... (Шк *
Такъ и р-ѣшЯ* Взаимныя мерси и взаимныя пожел>янія. Ухожу,
чувствуя всю язвительность злой ироніи су^іы: одиц?» изъ потом-
ковъ «великой арміи» учитъ «ситуайена» deputes les Russies, какъ
ему пробраться на ВоробЫвы горы % оріентироваться въ родной
столицѣ. Недурно! Недостаетъ, для полноты картины, чЛбы маши-
нистъ, который повезетт» меня на горы смотрѣть сквозь француз-
ское стекло моего бинокля на матушку-Москву, оказался нѣмцемъ...
Схожу по Неглинной мимо Кремлевскаго сада, сползающаго къ
набережной Москвы. Кремль, окаймленн^йзубчатой ст-бной съ остро-
конечными башнями, возвышается над^ЩрЬкой, на зеленомъ холмѣ,
сверкая золотомъ колоколенъ, Лрая«йестротой красокъ. Оставляя
справа храмъ Спасителя, перехоЩ^ по Камённому мосту къ Болот-
ной набережной. Зд-Ьсь — «пароходная пристань». У самаго бсрега
Отводнаго канала—не то балаганъ, не то—сарай, не то—купальни.
Беретъ сомнѣнье: вспоминаются роскошные, причудливые павильоны
кіевскихъ пристаней, и не вѣрится, чтобъ это ветхое, сколоченное
на живую нитку здаіуе было пристанью московскихъ рѣчныхъ ка-
—r 35 —
таній... С^>авляюсь. Говорятъ—да. Захожу въ балаганъ, сажусь на
засаленную лавку и жду. У пристани колышутся, сталкиваясь бор-
тами, два-три катера. ПреЛЪ мной, по ту сторону .канала, Замо-
скворѣчье. Eke больше двухъ-этажные дома, разные склады... Видъ
совсфмъ губернскаго города. Такъ и кажется, что вы вдругъ очу*
тилгсь въ какой-нибудь Тулѣ или Калугѣ, за сотни верстъ отъ
стоЖцы.
И публика, которая собралась въ балаганѣ, тоже правинціаль-
ная... Толстый («епремѣнно—толстый) купецъ и купчиха, кдкой-то
отставной чиновникъ, какой-то пожилой господинъ съ желчной,
одутловатой физіономіей, нѣсколько фабричныхъ, *в> пиджакахъ
поверхъ кумачевыхъ рубахъ, иѣсколько приказчиковъ изъ второ-
степенныхъ магазиновъ, двѣ-три дамы, кажется—тоже пріѣзжія,
такъ какт# озираются съ видомъ испуганной неожиданности, нѣ-
сколько горничныхъ...
Беру билетъ. До Воробьева—двугривенный, ѣэды—полчаса, a to
и меныие. •
Звонокъ (такъ и полагается). Первый свистокъ (тоже по про-
граммѣ). Но свисіитъ собственна не машинистъ, а парнишкд-ко-
чегаръ, вымазанный углемъ. Машинистъ растяыулся на полу въ
стеклянной будкѣ, что посрединѣ катера, и, раскинувъ ноги,
храпитъ. Кочегаръ тормошитъ его и будитъ:
— Ляксѣй Данилычъ, а Ляксѣй Данилычъ, слышь лль^Шш^
Ужо первый свистокъ. ^^В
Невозмушмый храпъ раздается въ отвѣтъ. Парнишка пМЦрР
ваетъ на пуолику, ворочая бѣлками, которые каэшися на чернои
рожѣ совсѣмъ бѣлыми, и замѣчаетъ, оскадивъ зуоф
— Проклажаются... ф ^^^
Потомъ снова даетъ свистокъ. Кой-і^^Вь публикѣ закрываетъ
уши. «Лякс-Ьй Данилычъ» вскакиваетъ, ^отираетъ мутные глаза,
озирается, потягивается, встаетъ, приде{4киваясь заАрмейку, идетъ
къ паровику jf уже даегь свистокъ своей властнЯг хозяйской ру-
кой, справившись предшительно у кочегара, какой это будетъ по
счету. Стоитъ онъ очефнетвердо и въ движеніяхъ зам-Ьтна мѣш-
коватость и неуклюжесть развЯнченнаго алкоголемъ «механизма».
Я радъ, чт*мое предчувствіе не сбылось: машинистъ, слава Богу,
не нѣмецъ.
Публика занимаетъ мѣста въ катерѣ, когда появляется цодвы-
пившая компанія мастеровыхъ съ дамами. Скамейки въ два яруса,
одинъ надъ другимт* Сажусь на ыю^ней скамьѣ, все время чувствуя,
что верхняя публика утюжіі^ сапогами мое пальто. Два смуглыхъ
музыканта, должно быть — цьЬане,фаигрываютъ раздирательно на
скрипочкахъ какой-то маршъ, надо думать — изъ Боккачіо, потомъ
обходягъ цублику съ шапкой въ рукѣ.
Вдругъ катеръ («Стрѣла») сразу срывается и, качнувшись, мчится.
Дамы ахаютъ: того и гляди—опрокинемся. Машинистъ пошалива-
етъ—и катеръ снуетъ то въ одну, то въ другую сторону прихот-
ливыми зигзагаии. Совсѣмъ будто норовистый конь.
3»
— 36 —
Панорама Москвы движется вокругъ меня безпрерывнф смѣняю-
щимися картинами. Гляжу въ бинокль назадъ—отъ меня убѣгаетъ
Кремль съ его кирпичными, бѣлыми и голубыми башнями, съ розо-
вымъ фасадомъ и золотымъ куполомъ дворца, ящеричной чешуей
иа верхушкахъ башенъ, золотой шапкой Ивана Великаго и еще цѣ-
лой группой золотыхъ макушекъ. Справа—величественный б^іый
гигантъ, царственный златоглавый храмъ Спасителя, слѣва—церкви
З^іоскворѣчья... Все это надвигается, бѣжитъ вслѣдъ за нами,
прячется за другимй зданіями, снова выступаетъ... Сотни»куполовъ—
красныхъ, кирпичныхъ, бізлыхъ, голубыхъ, сѣрыхъ, желтыхъ, тем-
нокоричневцхъ* съ макуііжами то въ видѣ конусовъ, то пирами-
докъ, то луковицъ, то золотыми, то бѣлыми, то зелеными, то го-
лубыми, пестрая смѣсь стидей и эпохъ — мелькаютъ, ослѣпляя и»
производя впечатлѣніе какой-то сказочной фантазіи... #
Впереди—высокія зеленыя Воробьевы горы. Москва остается за
нами. Катеръ бѣжитъ по дугЬ, которой изогнулась здѣсь рѣка, и,
дойдя до половины ея, останавливается у подножія горъ.
На пристани дожидается шумная толпа мастеровыхъ. Все пьяно.
Гармоника, сѣмечки, растрепанныя лица, пьяная яѣсня. Карабкаюсь
, нл горы, въ зелени которыхъ тамъ и сямъ раскинуты дачи, по уз-
fh'OH, круТОЙ ТрОПИНкѢ..
*?мъ становится все отвѣснѣй, тропинка извилистѣй и круче.
такъ и хочется уцѣпиться въ кустарникъ, чтобъ устоять.
иицы, ни скамеекъ. По скату, между жидковатыхъ сосенъ,•—
іая, гіожелтѣвшая трава; на йей—корки арбуірвъ и дынь,
пустыя бутылмь Кое-гдѣ спятъ въ одиночку и группами, въ не-
принужденно-Ж;ровенншсъ позахъ, мастеровые, иногда между ними
видны и бабы, тоже і^В|я. Гдѣ-jo рипитъ гармоника, гдѣ-то не-
складно поютъ. Нав^Ну сходятъ пьяные, пошатываясь. Вотъ
одинъ упалъ, всталъ, оп^кинулся и скатился кубаремъ съ тропинки
на траву; дв-Ѣ^Ьбы покачтаются и будто ловятъ что-то руками
въ воздухѣ.. ^^акъ до самой вершины горы, гдѣ начинается Во-
робьево. To и дѣ/ю останавливаюсь, чтоб^перевести духъ.
Изъ пестрыхъ избъ съ раскрашенными ѴЬнами и вычурной рѣзь-
бой выходятъ бабы въ сарафанахт^ Приложивъ, по обычаю, руки
къ груди, онѣ низко кланяются и зазываютъ нараспѣій>.
— Пожалуйте чайку откушУть.
Лица тоже совсѣмъ праздничныя, лоснящіяся и распаренныя.
Прохожу къ ресторану Крынкина. Справа и слѣва улица рус-
ской бойкой деревни, съ трактирами^и чайными заведеніями.
Ресторанъ, въ стшгѣ терема, посІ^РІнъ надъ обрывомъ. Лакей-
татаринъ проводитъ меня наАгкрытую террасу, съ длиннымъ ря-
домъ столовъ вдоль балюстрады. Кажется, будто она виситъ надъ
пропастью. Невольно останавливаюсь, оторопѣвъ отъ неожиданности...
Вообразите себѣ безконечную равнину. Она начишется внизу
обрыва, у подножія Воробьевыхъ горъ, раскинутыхъ подковой вдоль
выгнутой къ нимъ дуги Москвы-рѣки, разстилается снацала пло-
ской низменностью, потоімъ расползается, холмится, неуловнмо повы-
— 37 -
диаясь къ горизоцту. И по всей этой равнин-fe, и внизу, и предъ
вами, и слѣва, и справа, до самаго края неба, будто врѣзываясь въ
его синій куполъ сррими зодотыми колокольнями, разворачивается
величественная и чарующая панорама Москвы.
Постараемся оріентирозаться. Представьте себѣ, что вы стоите
на этой террасѣ спиной .къ. юго-западу, лицомъ къ востоку или
сѣв#ро-востоку; представьтё .себѣ на необозримой ллощади, которая
ч:телется предъ вами, но не въ центрѣ ея, а болыие такъ направо,
къ югу, французское «эсъ» (S) верстъ въ пйтнадцать. Это—Москйа-
рѣка. Какъ*разъ внизу «эса» расположены Воробьевы горы, и слѣ-
довательно—стоимъ мы; въ верхней его половинѣ, слѣва, Кремль и,
значитъ, центръ Москвы. Немного ближе къ намъ, нНЬсколько за-
-слоняя Кремль и господствуя надъ городомъ, &пять возвышается бѣ-
лымъ въ золотой митрѣ исполиномъ •шрственно-величавый храмъ
Спасителя; предъ его сіяющей бѣлизной громадой размѣры всѣхъ
другихъ зданій, огромныхъ въ отдѣльности, какъ будто скрады-
ваются. •
Направо отъ насъ, далеко на горизонтѣ, выступаетъ бѣлая
группа колоколенъ съ очень высокой башней; это — Симоновъ мо-
настырь; немного ближе къ намъ—такая же бѣлая группа колоко-
ленъ Донского монастыря, еще ближе—Андреевская богадѣльня,
потомъ, вдоль праваго берега, по склону горъ, корпуса нѣсколькихъ
больницъ и Мѣщанскаго училища. Лѣвѣе Симонова монастыря, на
горизонтѣ, опять группа колоколенъ,—это Новоспасскій моніртырЬі,
<еще лѣвѣе и дальше—Покровскій монастырь, за нимъ—АндррнА>
монастырь, въ центрѣ—Кремль съ его лѣсомъ башенъ и храмъ СЖа-
сителя, опять лѣвѣе — остроконечная Сухарева башня, еще лѣвѣе,
въ глубинѣ, двѣ громадныхъ кирпичныхъ. башни водопровода, за
ними Страстной монастырь, что на ТверрирІ, далѣе—тріумфальная
дрка; она у Смоленскаго вокзала, значйЛ—въ совсѣмъ другомъ
концѣ города, Внизу, подъ нами, НозоАѣвичій монастырь, смѣсь
готическаго съ византійскимъ стилемъ, длинный сЦасадъ Аамовни-
ческихъ казармъ, корпуса еще нѣсколькихъ громадныхъ зданій. Это,
такъ сказать, главные цинкты, которые прежде всего бросаются въ
глаза при взглядѣ на Иоскву. Раскиньте между ыими сотни дру-
гихъ монастырей, церквей, колоколенъ и башенъ, тысячи пестрыхъ
камеыныхъ зданій, которыя сливцфтся на горизонтѣ въ неясную
зубчатую линію, не щадите красокъ, зелени и золота, представьте
себѣ надъ этой панорамой ослѣпительное сіяніе августовскаго
солнца, отраженное златоглавыми колокольнями, прибавьте внизу
картины живописную подкоцу изумрудныхъ высокихъ береговъ съ
синей изогнутой лентой рѣки—и вотъ вамъ Москва съ Воробье-
выхъ горъ, на которыхъ восемьдесятъ два года тому назадъ любо-
.вался ея сказочнымъ видомъ Наполеонъ...
Видъ, д-Ьйствительно, волшебный—и мочи нѣтъ оторваться отъ
него. Онъ приковываетъ не только своимъ величіемъ, не только
картиной творческой мощи человѣчества, не только вѣютей отъ
него атмосферой прошлаго, но и какимъ-то непонятнымъ, загадоч-
— 38 —
нымъ обаяніемъ, которос будитъ ощущеніе далекой и сладостной.
мечты д-ѣтства, когда жизнерадостному дѣтскому воображенію гре-
зилась великая Москва съ ея великими богатырями, въ ея яркихъ
краскахъ, полныхъ фантазіи востока.
Каждый уголокъ, каждая Тіядь земли, вспоенная русской кровью,
вызываетъ картины прошлаго, безконечную галлерею историческихъ
обраэовъ. Исторія Москвы—это исторія Рьссіи, это очагъ, въ ното-
ромъ зарождалась и выковываласъ мощь Россіи. Для какихъ драмъ
и трагедій, для какихъ величественныхъ моментовъ служила деко-
рашей эта необозримая равнина съ ея памятниками старины, нѣмшіи
камеиными свидѣтелягии прошлаго... Если бъ ояи могли говорить,
если бъ оніг могли разсказать это прошлое, съ его дикой враждой,
междоусобіями, нашествіями враговъ, ненавистыо, потокаии крови
и грудами труповъ въ яркомъ зарев-fc пожаровъ...
Надъ городомъ гудитъ праздничный благовѣстъ... И мнѣ не-
волъно кажегся, будто въ тягучемъ звонѣ колоколовъ, которьшъ
перекликаются эти памятники старины, слышится какая-то легенда
прошлаго, семивѣковая легенда этого великана...
Воображенію рисуется ещс та пора, когда и равнина, и всѣ эти
горы были покрыты дѣвственными лѣсами, и только тамъ, гдѣ те-
перь возвышается Кремль, стоялъ скромный теремокъ боярина Куч-
ки... Что, если бы онъ могь воскреснуть и взглянуть на эту Москву
съ ея дворцами, храмами, вокзалами, мостовыми, электричествомъ,
ctJ е* шестидесятиверстной окружностью, съ ея золотомъ и бле-
сфмъ?
— Рябчика прикажете подать натурель?—отрезвляетъ меня го-
лосъ татаринаі^кея.
Об-ѣдаю, почти не отрываясь отъ бинокля. Татаринъ, наклонив-
шись надо мной (опятъ ярдо иронія!), помогаетъ мігб оріентироваться.
Однако, онъ самъ многэтч) ие знаетъ, многихъ зданій не умѣетъ
наэвать. Приходится обращаться къ содѣйствію буфетчика, но и тотъ,
оказывается, пуФаетъ.
Кром-Ѣ меня, за нѣсколькими столиками обѣдаютъ компаніи гу-
ляющихъ и туристовъ. Двѣ-три семьи мскрсвичей, должно-быть изъ
завсегдатаевъ, любуются видомъ по дешевому способу, за самова-
ромъ. Ресторанъ дѣйствительно дорогой. Маіонезъ, консомэ, ряб-
чикъ, сладкос и кофе обходитч^ что-то до четырехъ рублей...
Послѣ об^да я опятъ гляжу въ бинокль на дивиую панораму.
Хочется смотрѣть и смотрѣть безъ конца... Кажется, будто пере-
листываешь страницы исторіи... Вспоминается Москва XIV вѣка съ
Іоанномъ Калитой, Москва Іоанна Ш-го, столица Московскаго го-
сударства, Москва Грознаго, Годунова, Москва въ смутное время
съ его самозванііами, Москва Петра Великаго... Встюминается эпоха
ига монгольскаго, разореніе Москвы въ XIII, XIV и XVI вѣкахъ
татарами, въ XVII—поляками, пожары Москвы, горѣвшей съ XII
по лѴІ вѣкъ двадцать шесть разъ,—Москва, сожженная въ двѣнад-
цатомъ году и уничтоженная французами...
Вездѣ, на всемъ этомъ пространствѣ, подъ каждымъ храмомъ—
— 39 —
прахъ героевъ прошлага... Въ Кремлѣ, въ Архангельскомъ соборѣ,
усыпальницд великихъ князеі и царей Россіи, въ Богоявленскомъ
моиастырѣ погребены Голицыны, Меньшиковъ, Шереметевы, Долго-
рукіе, Скавронскіе, въ Андроніевомъ— бояре Лопухины> въ Ново-
дѣвичьемъ — Голицыны, Салтыкобы, въ Новоспасскомъ—Романъ и
Никита Захарьины* патріархъ Филаретъ, въ Симоновомъ—Мстислав-
скіе, Бутурлины, Головины и т. д. безъ концаі
За ними выступаетъ цѣлая галлерся другихъ портретовъ... Вотъ
Антіохъ Кайтеміръ^ погребенный въ греческомъ монастырѣ, Сума-
роковъ, Дмитріевъ и Херасковъ, похороненные въ Донскомъ мона-
стыр-Б, Гоголь, прахъ котораго покоится вонъ тамъ> вдали, въ Да-
ниловскомъ монастырѣ...
Гляжу внизъ, на Новодѣвичій монастырь, и въ памяти встаетъ
властный образъ царевны Софьи, заклгоченной тамъ Петромъ Вели-
кимъ; мнѣ представляются трупы стрѣльцовъ, казиенныхъ у оконъ
ея кельн*..
Воспоыинанія бѣгутъ за воспоминаніями... Давно ли отсюда, съ
этой же террасы, любовались Москвой—Достоевскій, Тургеневъ,
Писеискій?... Проходитъ часъ, другой, а я все не могу оторваться
отъ волшебной, страшной и великой сказки.
Меня снова отрезвляетъ потомокъ Батыя или Мамая, потомокъ
грозной Золотой Орды, бывшей когда^то бичемъ этого города...
Но какъ далекъ этотъ потомокъ, вышколенный временемъ и исто-
рической дрессировкой, отт» своихъ кровожадныхъ предковг! Онъ
стоитъ, изогнувшись, съ тарелочкой въ рукахъ. На тарелочкѣ сдачо,
на осклабившемся калмыцкомъ лиц-ѣ и въ узкихъ глазкахъ—пріят-
ное ожиданіе <ша чаекъ»..»
Я утомленъ отъ массы впечатл-Ьній. Ухожу неохотно къ станціи
ларового трамвая и занимаю мѣсто въ вагонѣ. И здѣсь все дышетъ
такимъ же неблагоустройствомъ, какъ и на рѣчной пристани. Стано-
вится досадно, что москвичи не унѣютъ ігвнить и беречь этотъ Живо-
писный уголокъ съ его чарующей панорамой. Высказываю это моему
сосѣду, желчному господину съ одутловатымъ лицомт», который
•ѣхалъ со мной на катерѣ.
— Да-съ,—говоритъ онъ,—загадили-таки порядкомъ Воробьевы
горы. Каждый день по лразднинамъ собираются сюда эти милости-
вые государи (кивокъ на мастеровыхъ), пьянствуютъ и дебоширни-
чаютъ, а потомъ и въ драку» Іородская полиція сюда не вмѣши-
вается: Воробьево на деревенскомъ положеніи. На прошлой только
недѣлѣ болѣе шестидесяти протоколовъ составлено здѣсь за драку
и разныя безчинства. Являются сотскіе и бьютъ буяновъ, потомъ они
бьютъ сотскихъ, потомъ мирятся и вспрыскиваютъ мировую... A
тѣхъ, что мертвецки пьяны, складываютъ до вытреэвленія, какъ
дрова, въ холодной, что на прудѣ. Наши мастеровые не могутъ въ
праздникъ не принести домой фотографіи Воробьевыхъ горъ на
своей физіономіи...
Трамвай все время идетъ по ребру горъ, надъ синей дугой рѣки.
Слѣва отъ насъ опять разворачивается до самаго горизонта краса-
— 40 —
вица Москва, опять выростаютъ, убѣгаютъ, снова появляются и ис-
чезаютъ сотни монастырей, церквей и дворцовъ...
Вечеромъ ѣду на имперіалѣ по Лубянкѣ и Срѣгенкѣ до Суха-
ревой башни, высокій силуэтъ которой, въ стилѣ итальянскойготики,
смутно выступаетъ вдали изъ фіолетовой дымки надвигающихся
сумерекъ. Выстроенная два віка тому назадъ Петромъ Великимъ въ
память полковника Сухарева, оставшагося вѣрнымъ ему во время
стрѣлецкаго бунта, она служила обсерваторіей для знаменитаго
Брюса, а нынѣ въ ней помѣщается резервуаръ Мытишйнскаго водо-
провода. На Сухаревской площади кишитъ еще толпа старьевщиковъ
и антикваріевъ...
По пути все время попадаются пьяные, на улицахъ, на имперіалі,
въ лавкахъ. На Театральной площади, у Иверскихъ воротъ, между
думой и историческимъ музеемъ, опять они и они... Въ часъ ночи
я вижу на скамейкахъ, разставленныхъ вдоль зданія думы, группы
бѣдняковъ; кто сидитъ и дремлетъ, кто свернулся калачикомъ, при-
курнулъ... Среди нихъ какая-то пожилая женщина въ черномъ
платьѣ и шляшгё, совсбмъ приличная на видъ, какой-то господинъ...
Только въ безпокойномъ и тоскливомъ взглядѣ этихъ призраковъ
горя читается борьба съ нуждой и стыдомъ; но голодъ всс-таки
беретъ свое, рука робко протягивается къ вамъ... тогда какъ лицо,
освѣщенное яркимъ свѣтомъ электричества, искажается отъ муки...
Возврашаюсь въ номеръ въ полномъ изнеможеніи. Изъ трактира,
что напротивъ, доносятся густые звуки органа, наигрывающаго без-
прерывно то маршъ Буланже, то «Москву», то Марсельезу.
Воображаю, какимъ полнымъ сарказма см-бхомъ разразился бы
Наполеонъ надъ популярностью его родной Марсельезы въ городѣ,
который онъ уничтожилъ восемьдесятъ два года тому назадъ!...
S-e aeiycma.
Я торжествую. Наконецъ-то мнѣ удалось добыть путеводитель.
Но какой путеводитель! Тоненькая книжечка въ шестнадцатую долю
листа, ііб страничекъ, изъ которыхъ 66 заняты адреснымъ указа-
телемъ, и только остальныя 50 посвящены краткому перечню досто-
примѣчательностей. При путеводителѣ иллюстрированный планъ.
Ц-вна сорокъ копѣекъ. И за то спасибо г. Добрякову. Безъ него и
этого, пожалуй, не было бы. Перестаю удивляться, что евреи въ
Могилевѣ не знаютъ достопримѣчательностей своего города.
До сихъ поръ не вѣрится, какъ-то не хочется вѣрить, чтобы
Москва—съ ея милліоннымъ населеніемъ, съ ея великимъ прошлымъ,
съ ея историческими памятниками, съ ея дворцами, музсями и элек-
тричествомъ, съ ея тысячами паломниковъ и туристовъ, съ ея уни-
верситетомъ, печатью и учеными обществами—не имѣла сколько-
нибудь сноснаго путеводителя. He говорю ужъ о молодой Одессѣ,
которая издала роскошный путеводитель страницъ въ семьсотъ, съ
отличнымъ историческимъ очеркомъ, массой рисунковъ и планами
(ц. 6о к.), не говорю о Кіевѣ, у котораго есть прекрасный путе-
водитель, съ великолѣпными фототипіями видовъ и планомъ, изящ-
t
— 41 —
ный томикъ въ зоо страницъ (ц. і р. 25 к.)>—но Севастополь—и
тотъ даже имѣетъ очень милый путеводитель, съ картой Крыма,
планомъ и видами города и окрестностей, съ безукоризненно вы-
полненными фототипіями, со множествомъ полезныхъ совѣговъ для
туристовъ и т. д. (ц. 6о к.).
И это—Москва, съ ея исконнымъ патріотизмомъ, которымъ онл
такъ гордится.. Любовь къ родинѣ только тогда и понятна, когда
она зиждется на знаніи этой родины. Россія уже пережила періодъ
стихійнаго, стаднаго патріотизма; теперь ей мало его, ей нужна со-
знательная любовь къ родинѣ, которая сомкнула бы ея силы въ
дружной культурной работѣ, въ общемъ самосознаніи.
Но это еще не все!
Ищу какого-нибудь путеводителя по Россіи — и его тоже не
оказывается. Захожу въ книжные магазины Мамонтова, Суворина,
Ильина, «Общественной Пользи»—и вездѣ получаю одинъ и тогъ
же отвѣтъ:
— Былъ такой путеводитель, изданный Поповымъ, да вышелъ.
Попытайтесь спросить у букинистовъ. Иногда у нихъ можно до-
сгать подержанный экземпляръ...
Негодую и протестую. Изъ дальн-Ьйшихъ разговоровъ выясняю,
что не я первый спрашиваю, что почти каждый день туристы слра-
вляются насчетъ путеводителя...
— Но почему же не выпустятъ второго изданія? Вѣдь это, въ
самомъ дѣлѣ, не милость же какая-нибудь, разъ оно расходится.
— Да такъ какъ-то... He собрались еще...
He забудьте, что это все крупныя издательскія фирмы, выпуска-
ющія ежемѣсячно десятки новыхъ изданій.
— Господа, ради Бога! на насъ Европа смотритъ! — восклицаю я
ле безъ трагизма.
Улыбаются...
Отправляюсь на Никольскій рынокъ къ букинистамъ, перерываю
два-три магазина. Наконецъ отыскивается томикъ, истрепанная и
зачитанная книжка, но все-таки не то, что мнѣ нужно: Путеводи-
тель Попова состоитъ изъ четырехъ частей: «С-ввера», «Востока»,
«Юга» и «Запада». Найденная часть, какъ на зло, оказывается
чсЗападомъ».
Такъ и ухожу ни съ чѣмъ.
Хоть заново открывай Америку! He безъ раздраженья думаю о
московскихъ крезахъ, которые однимъ взмахомъ руки выбрасывают ь
«сотни тысячъ рублей на филантропическія дѣла и ие могутъ по-
жертвовать нѣсколько десятковъ тысячъ на такое патріотическое
дѣло, какъ отчизновѣдѣніе, какъ сознательное изученіе родины,—
которые, прожигая тысячи, не позаботились о томъ, чтобы предо-
ставить туристамъ, посѣщающимъ ихъ родной городъ, такое необ1-
ходимое удобство каждаго мало-мальски культурнаго центра, какъ
путеводитель. He безъ негодованія думаю и о гѣхъ московскихъ
интеллигентахъ, которые мерзнутъ и голодаютъ на чердакахъ въ
ожиданіи казенныхъ мѣстъ и не догадаются ударить пальцемъ о
— 42 —
палецъ, чтобы составить и сколько-нибудь приличный путеводительг
и тѣмъ заработать кусокъ хлѣба.
А тюка-что остается примириться и махнуть рукой. Такъ и д-fe-
лаю, направляясь къ храму Спасителя.
ГЛАВА VI.
Храиъ Христа Спасителя.
Мы у храма Христа Спасителя.
Чувство, которое невольно охватываетъ при взглядѣ на это
грандюзное сооруженіе нашего вѣка и памятникъ одной изъ вели-
чайшихъ эпохъ вгь жизни Россіи, какъ-то раздваивается: васъ по-
давляютъ и размѣры зданія, будто созданнаго не человѣкомъ, a
какнгми-то исполинами, и сознаніе собствениаго ничтожества; но въ
то же время ви испытываете и восторгъ предъ коллективной мощыа
человѣка, и захватывающій духовный подъемъ ггри мысли о ткхъ
высотахъ, иа которыя возноситъ человѣка его творческая сила.
Наружности храма описывать не стангу: врядъ ли кто-нибудь не
видалъ снимковъ этого зданія въ нросгом-ъ древйе-византійскомъ
стилѣ, почти въ видѣ бѣлаго куба съ четырьмя симметричными
фасадами, высокими арками порталовъ и узкими окнами надъ ними,
съ огромнымъ централънымъ куполомъ въ золотой митрѣ и четырьмя
колокольнями по угламъ. Пожалуй, даже слишкомъ много простоты
и строгости линій, съ которыми какъ-то не мирится глазъ совре-
менника, привыкшій къ художественному размаху архитектуры де-
вятнадцатаго вѣка. Эта строгость линій вноситъ какую-то сухостъ,
наводя на мысль о бѣдности художественнаго замысла. Нѣкоторая
непропорціональность архитектурнаго цѣлаго придаетъ ему слишкомъ
массивный видъ. Нѣтъ той стройности и гармоиіи, которыя какъ бы
одухотворяюгь все зданіе, нѣтъ смѣлаго полета фантазіи и гордаго
порыва къ небу... Это, конечно, мой личный взглядъ. Я вообще не
поклонникъ византійскаго стиля. Онъ слишкомъ стѣсняетъ художе-
ственную фантазію; въ немъ чувствуется какая-то неуклюжесть и
расплывчатостъ, что-то будто мѣшавшее зданію вырости въ гармо-
нически-цѣлое волыго, естественно и легко.
Впрочемъ, споръ о стиляхъ—у насъ слишкомъ старый и упорный
споръ. Въ каждомъ лагерѣ есть свое за и противъ и свое право
вкуса. Я думаю только, что творческія силы человѣческаго генія,
какъ въ жизни, такъ и въ искусствѣ, никогда не должны быть
вколачиваемы въ шаблонъ: только тогда и жизнь, и иску&гво бу-
дутъ совершенствоваться, ие застывая на монотонномъ прототиігѣ,
а улучшая его формы въ вольномъ полетѣ творчества и фантазіи.
Я остановился на этомъ вопросѣ потому, что у насъ попытка вбз-
создать свой стиль съ нриАгЬсью византійскаго выработала какой-то
общій шаблонный типъ архитектуры, который, стѣсняя художника,.
— 43 —
парализуя фантазію, сдерживаетъ его ъъ узкихъ рамкахъ, подавля-
етъ его индивидуальность, его творческую силу* па тысячи верстъ
безпред-ѣлъной зенли русской вы видите, если это не оригинальная
старина, какъ бы повтореніе одной и той же архитектурной темы,
съ очень неэначителышми варьяцами. Пріѣзжіете вы въ Тифлисъ—
смотрите на строшційся храмъ, и вамъ кажется, что вы гдѣ-то уже
видали его; всіюминаете, и д-ѣйствительно въ Пятигорскѣ есть та-
кой же, но поменьше; въ Севастопол-Ѣ и Ялтѣ то же, въ какой
нибудь Жмеринкѣ или Кісвѣ—опять то же. По-кзжайте по ста-
риннымъ почтовымъ трактамъ, н вамъ уже со второй станщи на-
чяетъ пріѣдаться архитектурный шаблонъ; однообразіе вокзаловъ на
желѣзныхъ дорогахъ томитъ васъ; воображеыіе ваше, вмѣсго того,
чтобы черпатъ новую пищу, постепенно притупляется огь этого
шаблона, который будто насильно врѣзывается въ паиять. Художе-
ственный вкусъ челотѣка совершенствуется толысо тогда, если ху-
дожественная тема жизни разнообразитсл, если въ ней есть без-
прерывная новизна формъ.
Современное русское искусство должно, прежде всего, отражать
ростъ Россіи и русской души, ея обновленіе и порьшъ къ новымъ
форжамъ, поворотъ къ новой жизни; оно должно быть смѣло, полно
художественной силы, могучаго размаха и жизнерадостности; оно
не должно стѣсняться рамками старины: Россія живетъ не только
в-ь прошломъ, но и въ будущемъ; ея задачи—не только продолжать
историческое прошлое, но внести обновленіе и ъъ будущую жизнь
челов-кчества, не сгѣсняась своей культурной молодостью и своей
бѣдной, въ отношеніи искусства, стариыой.
Я этимъ отыюдь не хочу умалить значенія храна Спасителя,
какъ художественнаго памятника нашональнаго искусства. Напро-
тивъ, онъ именно эггой-то своей стороной и захватываегъ васъ
прежде всего. Для меня, по крайней м-ѣрѣ, онъ всегда будетъ чуд-
нымъ и величественнымъ жертвенникомъ, на которомъ русская Ay-
ma, озаренвая божественной силой искусства, проявила tnepeuc такук>
ширь и мощь въ своемъ стремленіи къ Богу, вѣчной красотѣ и
правдѣ. Вамъ какъ будто кажется, что эта душа еще не жогла со-
всѣмъ отрѣшиться отъ земли и своей прошлой жизни, суровой и
точно скованной стариной, но она уже вошьно оорывается къ небу...
Вт> храмѣ Спасителя все грандіозно, все — по масштабу гиганта.
Высота его—сорокъ восемь съ половиной саженъ. Это — почти
десятая частъ версты. Площадь, которую онъ занимаетъ въ основа-
ніи, составляетъ ijoo квадратныхъ саженъ, т.-е. безъ налаго двѣ
трети десятины, на которыхъ можно разбитъ садъ съ тѣнистыии
аллеями и даже* небольшюгъ прудомъ. Пространство внутрениости
храма—876 квадратныхъ саженъ, алтаря—четыреста аршинъ. Въ
храм-ѣ свободно іюмѣщаются семь тысячъ человѣкъ, т.-е. нѣсколько
полковгь или ігѣлый уѣздный городъ. Высота шестидесяти сжонъ—
отъ двухъ съ полавиной саженъ до четырехъ, джѣнадцата дверей—
до семи сажеыъ. Бронэовыя рамы въ каждовгь окігѣ вѣсятъ отъ
ISO до 250 пудовъ, во всѣхъ, значитъ,—свыше одиннадцати тысячъ.
— 44 —
пуд. бронзы. Обошлись онѣ 547-232 рубля. Бронзовыя литыя двери
вѣсятъ: четыре большихъ по 75° пудовъ, восемь меньшихъ—по 500 пу-
довъ; значитъ, двѣнадцать дверей—семь тысячъ пудовъ. Каждая та-
кая дверь могла бы прикрыть добрую роту солдатъ. Только на одну
позолоту всѣхъ главъ употреблено двадцать шесть пудовъ золота.
Вдоль крыши, между малыми куполами, устроена бронзовая золо-
ченая рѣшетка, которая стоитъ сто девяносто четыре тысячи руб-
лей. Колокола вѣсятъ четыре тысячи пудовъ и обошлись восемьде-
сятъ восемь тысячъ рублей. На устройство набережной, сквера,
террасы затрачено одинъ милліонъ триста восемнадцать тысячъ
рублей. Я нарочно пишу эти суммы прописью, чтобы вы не запо-
дозрили опечатки. Одинъ тротуаръ изъ красноватаго финляндскаго
гранита, окружающій все зданіе, стоитъ семьдесятъ тысячъ рублей.
Заложенъ храмъ въ 1839 году, освященъ въ 1883 году. Значитъ,
сооружали его сорокъ четыре года, безъ малаго полвѣка, т.-е. та-
кой промежутокъ времени, за который другія зданія успѣваютъ
выстроиться, состариться и разрушиться.
Надъ арками входныхъ дверей и вдоль всего зданія на той же
ч:еми-восьми-саженной высотѣ высѣчены горельефы, и если смотрѣть
на храмъ издали, они, пропорціонально его величинѣ, кажутся гнѣз-
дами ласточекъ. Даже вблизи они не поражаютъ васъ своими раз-
мѣрами и, при невооруженномъ глазѣ, фигуры въ нихъ кажутся
не бол-fce обыкновеннаго челов-Ьческаго роста. Я только тогда со-
образилъ, каковъ ихъ д-вйствительный разм-Ьрь, когда посмотрѣлъ
въ бинокль, а затѣмъ, когда при мн-б подняли въ корзинѣ штука-
тура, который чистилъ горельефы щеткой и бѣлилъ ихъ: его фи-
гура составляла не болѣе третьей части фигуръ горельефовъ, и
онъ казался какимъ-то пигмеемъ сравнительно съ ними.
Горельефы эти сначала не приковываюгъ вашего вниманія. Чув-
ствуется маленькій художественный промахъ строителя, который не
сумѣлъ создать для нихъ эффектнаго положенія. Такія выпуклыя
скульптурныя вещи несравненно выиграли бы, если бы онѣ не были
вдавлены въ плоскую стѣну. Ихъ слѣдовало выдвинуть изъ фасада
и дать имъ какой-нибудь фонъ и пьедесталъ. Вы долго не можете
рѣшить, горельефы это или барельефы,—до того такое неудачное
положеніе скрадываетъ ихъ выпуклость и портитъ эффекть.
Межъ тѣмъ, они представляютъ дивное скульптурное произве-
деніе, могучее по экспрессіи и реализму, по жизненности и не-
обыкновенно удачно схваченному моменту положеній; послѣднее
будто одухотворяетъ и мраморъ, и самую картину, и,.кажется, каж-
дую черточку фигуръ.
Вы не чувствуете здѣсь того романтизма, пвлета къ идеалу,
той граціи, воздушности формъ и красоты линій, какія поражаютъ
васъ въ скульптурныхъ произведеніяхъ Кановы или нѣкоторыхъ
работахъ Торвальдсена. Если вы бывали въ Эрмитажѣ и помните
энергичную, полную жизни и напряженія фигуру Каина въ грушгѣ
Дюпрэ «Убитый Авель», Грознаго или Мефистофеля Антокольска-
го, бронзовыя группы Клодта на Аничковомъ мосту, фигуру Воль-
— 45 —
тера работы Гудона или памятникъ Петру Великому Фдльконета,—
вы легко можете представить себѣ и горельефы храма Спасителя,
въ которыхъ каждая фигура дышетъ такой же силой выраженія^
высѣчена такимъ же могучимъ и реальнымъ рѣзцомъ.
Помѣщенные слишкомъ высоко, они много теряютъ. Можетъ
быть, именно поэтому они обрашали на себя до сихъ поръ такъ^
мало вниманья. Я, по крайней мѣрѣ, только тогда получилъ полное
впечатл-ѣніе и могъ разглядѣть детальную чистоту работы, когда
смотрѣлъ въ бинокль на этотъ художественный шедевръ. Въ одной
rpynirfc—преподобный Сергій благословляетъ Дмитрія Донского на
брань съ татарами, въ другой—Діонисій благословляетъ князя По-
жарскаго и Минина на освобожденіе Москвы отъ поляковъ, въ-
третьей — Давидъ передаетъ Соломону чертежи храма, въ четвер-
той—помазаніе Соломона на царство и т. д. Сюжеты и библейска-
го, и историческаго содержанія, множество фигуръ. Это, однакоу
не помѣшало художникамъ въ каждой скульптурной картинѣ вы-
держать, при полномъ ансамблѣ и жизненности, строго національны»
и историческій колоритъ, тему цѣлаго и отдѣльныхъ фигуръ.
Всѣ сорокъ восемь горельефовъ, изъ протопоповскаго мрамора,
исполнены скульпторами: Рамазановымъ; Логановскимъ и барономі>
Клодтомъ и обошлись семьсотъ тринадцать тысячъ рублей.
Вокругъ всего храма—двойныя стѣны, наружная и внутренняя.
Разстояніе между ними—шесть аршинъ. Это пространство образу-
етъ высокій корридоръ вдоль всего храма. Въ корридорѣ въ стѣны
вдѣлано 177 огромныхъ мраморныхъ плитъ, на которыхъ высѣчены
золотыми буквами манифесты, описаніе сраженій, имена убитыхъ п
раненыхъ въ каждомъ сраженіи офицеровъ, имена героевъ, геор-
гіевскихъ кавалеровъ, почти вся исторія двѣнадцатаго года, гран-
діозная мраморная лѣтопись въ сто семьдесятъ семь двухсаженныхъ
мраморныхъ страницъ, пантеонъ борцовъ отечественной войны.
Войдемте во храмъ.
Съ перваго же шага васъ охватываетъ вт» окружающемъ полу-
свѣтѣ инстинктивное сознаніе величія и великолѣпія. Колонны изъ
яшмы, колонньі изъ лабрадора, сгбны, облицованныя порфиромъ
и разными породами мрамора (облицовка стоитъ одинъ милліонъ
четыреста тысячъ), причудливые узоры мозаики изъ порфира, лаб-
радора и итальянскаго мрамора на полу, золоченые орнаменты, зо-
лоченая рѣшетка на хорахъ, величественныя колонны, поддержи-
вающія главный куполъ, съ перекинутыми между ними арками, бѣ-
ломраморный иконостасъ (89 тысячъ рублей) съ развернутымъ надъ
нимъ золотымъ#шатромъ, царскія врата изъ вызолоченной бронзы
(30 тысячъ рублей), громадныя люстры—все это сразу поражаетъ
и грандіозностью, и богатствомъ, и роскошью, и блескомъ.
Глаза невольно разбѣгаются. Тутъ—бросается большая золоче-
ная люстра, b-бсомъпочти въ 230 пудовъ (стоить 22 тысячи p.), и
дв-б люстры поменьше (26 тысячъ рублей), тамъ изъ-подъ арки
выступаетъ чудный орнаменгь, здѣсь приковываетъ вниманіе свя-
щенная картина въ нишѣ..
— 46 -
Проводникъ начинаетъ сухимъ, заученнымъ тономъ перечислять
«достопримѣчательности». Съ выбритымъ лицомъ, въ сѣрой ливреѣ
<ъ галунами, онъ напоминаеть стараго чиновника, который всю
жизнь провяливался въ канцелярской атмосферѣ. Видно, что все
это ему порядкомъ надоѣло, и онъ о томъ только и думаегь, какъ
<>ы поскорѣе отдѣлаться отъ васъ да получить на чай. Огъ него
довольно сильно разитъ виномъ.
— Постойте, дайте пооглядѣгься, говорю я, испытывая какое-то
ошеломляющее ощущеніе.
На хорахъ и внизу, въ двухъ боковыхъ придѣлахъ, слышенъ
легкій шорохъ шаговъ по мрамору, который подхватываетъ резо-
нансъ высокихъ сводовъ. Доносятся голоса публики и объясненія
проводниковъ.
Я стою подъ главнымъ куполомъ. Высоко надо мной, въ глубинѣ
его свода, выдѣляется изъ фона облаковъ и роя херувимовъ сѣдо-
власый образъ Саваоѳа, благословляющаго вселенную. Отъ веришны
купола до мраморнаго пола, на которомъ я стою,—тридцать три са-
жени, фигура Саваоѳа имѣегь семь саженъ длины. А отсюда, снизу*
размѣры ея не превышаютъ человѣческаго роста.
— Господинъ профессоръ Марковъ исполнили,—поясняетъпро
водникъ,—за сто тысячъ рублей.
И идея, и художественный замыселъ, и выполнеыіе, и техниче-
скія трудности, которыя пришлось преодол-Ьть художнику, пора-
жаютъ.
He успѣваешь притти въ себя отъ этого впечатлѣнія, какъ на
смѣну бѣгутъ новыя и новыя. Осматриваю поясъ главнаго купола
съ образами ветхозавѣтной и новозавѣтной церкви и четыре свода
малыхъ куполовъ съ живописью академика Кошелева (и та, и другая
работа исполнены имъ за 143 тысячи рублей), четыре огромныхъ
картины на парусахъ—Преображеніе, Воскресеніе, Возыесеніе и Со-
шествіе Св. Духа,—работы профессоровъ Бруни и Сорокина (ш
тысячъ рублей), образъ «Нерукотвореннаго Спаса» въ правомъ кли-
росѣ, работы его же, наконецъ—четыре ниши съ картинами кисти
профессора Верещагиыа. Изъ нихъ въ особенности чарують худо-
жественнымъ исполненіемъ: Поклоненіе пастырей Новорожденному
Младенцу въ Виѳлеемѣ и Поклоненіе волхвовъ. Образъ Матери
Божіей—идеально хорошт».
Художникъ, измѣнивъ своему строгому реализму, достигь здѣсь
почти рафаэлевской чистоты формъ. Чѣмъ-то возвышеннымъ, дѣв-
ственно-непорочнымъ и неземнымъ вѣетъ отъ его Богоматери; фи-
гура Ея будто дышетъ какимъ-то сліяніемъ земли#и неба.
Такъ же хороши и картины его въ главномъ алтарѣ — Рожде-
ство Христово, Моленіе о чашѣ, Се человѣкъ, Несеніе креста, Рас-
пятіе Господа, Снятіе со креста и Положеніе во гробъ. (Всѣ эти
шедевры обошлись свыше 70-осю рублей).
Іамъ же—огромное полотно кисти профессора Семирадскаго, его
знаменитая Тайная Вечеря, зам-Ьчательная по колоритности, жизнен-
ности и типичности фигуръ картина.
— 47 —
Въ придѣл-fe Александра Невскаго—опять чудныя каотины Семи-
радскаго: Крешеніе Господне, Александръ Невскій въ Орд-fc, Послы
папы предъ Александромъ, Преставленіе и Погребеніе Александра
Невскаго.
Въ придѣл-ѣ Николая Чудотворца живопись Маковскаго, про-
фессора Шамшина, Прянишникова, Сурикова...
И такъ во всемъ храмѣ
To и д-ѣло раздаются имена Верещагина, Семирадскаго, Мар-
кова, Бронникова, Кошелева, Сѣдова, опять Семирадскаго, Журав-
лева, Корэухина и опять Верещагина.
Какая-то безконечная перекличка изо-дня въ день, изъ часа въ
часъ извѣстныхъ художниковъ русской школы.
На лицахъ у публики—и удивленіе, и благоговѣніе, но болѣе
всего изумленіе предъ этимъ великолѣпіемъ. А ливрейные провод-
ники, которымъ пріѣлась и публика, и ея восторженно-удивленное
аханье, то нетерпѣливо переиинаются съ ноги на ногу въ ожиданіи,
то торопливо бѣгутъ впередъ.
Какъ обыкновенно бываетъ въ такихъ случаяхъ—эта масса ше-
девровъ и драгоцѣнностей сливается въ какое-то скомканное вае-
чатлѣніе, въ которомъ нѣтъ мочи раэобраться.
Ясно чувствуешь одно: силу красоты, мощь искусства и вели-
колѣпіе. Все это и вызываетъ восторгъ, и подавляетъ.
Всхожу по лѣстницѣ на хоры, гляжу оттуда внизъ; кажется,
будто смотришь съ третьяго или четвертаго этажа. И здѣсь, какъ
и тамъ, та же роскошь орнаментовъ, тотъ же мраморъ стѣнъ, золо-
ченая бронзовая балюстрада (до 8о тысячъ рублей) съ тремя стами
бронзовыхъ выэолоченныхъ подсвѣчниковъ и цанделябрами. Гово-
рятъ — храмъ имѣетъ волшебный видъ при злектрическомъ осв-fc-
щеніи.
Отсюда фигура Саваоѳа уже кажется много крупнѣе, уже по-
нимаешьея размѣръ—и гѣмъ бол-Ье удивляешься и трудности ра-
боты, и тому мастерству, съ которымъ художникъ сумѣлъ соразмѣ-
рить пропорціональность цѣлаго и разсчитать вѣрность зрительнаго
впечатлѣнія при такомъ раэстояніи.
Проходитъ часъ, другой. Мой проводникъ становится все болѣе
скучнымъ. У меня начинаетъ побаливать шея; въ глазахъ—не то
песокъ, не то черные кружки бѣгаютъ. Но все не хочется уходить.
И въ хорныхъ корридорахъ, и въ нижнихъ корридорахъ, и въ
малыхъ хорныхъ аркахъ, кромѣ трехъ громадчыхъ люстръ, о кото-
рыхъ я говорилъ раньше, развѣшено еще тридцать двѣ люстры и
78 бра (90 тыдячъ рублей). Такимъ образомъ, для освѣіденія внут-
ренности храма, кромѣ алтаря, требуется до трехъ тысячъ свѣчей.
Серебряная утварь хрдоа, работы Хлѣбникова и Овчивникова,
стоить свыше 51 тысячи рублей, облаченія для святеннослужителей
храма—пятьдесятъ тысячъ рублей...
Обхожу корридоръ, окружающій храмъ, между двухъ высокихъ
стѣнъ, въ которыя вдѣланы мраморныя лѣтописи войны двѣнадца-
таго года.
— 48 —
Ha одной доскѣ читаю манифестъ 6 іюля і8і2 года. «Непрія-
тель вошелъ съ великими силами въ предѣлы Россіи. Онъ идетъ.
разорять любезное наше отечество»...
«Да обратится погибель, въ которую мнитъ онъ ввергнуть насъг
на главу его, и освобожденная отъ рабства Европа да возвеличитъ
имя Россіи».
На другой:
«Народъ русскій! Храброе потомство храбрыхъ славянъ! Ты не-
однократно сокр^шалъ зубы устремлявшихся на тебя львовъ и тиг-
ровъ; соединитесь всѣ! Co крестомъ въ сердцѣ и съ оружіемъ въ
рукахъ никакія силы человѣческія васъ не одолѣютъ».
На третьей (стѣна 27-я):
«Нельзя быть не тронутымъ до слезъ, видя духъ, оживляющій
всѣхъ, усердіе и готовность каждаго содѣйствовать общей пользѣ»...
Далѣе начинается описаніе бородинской битвы...
Матерьяльныя жертвы, принесенныя Россіей въ отечественнук>
войну, также занесены на скрижаль исторіи (стѣна 28-я). Св. си-
нодъ далъ полтора милліона, духовенство—свыше двухъ милліо-
новъ, дворянство, кромѣ выставленнаго имъ ополченія, на содержа-
ніе котораго оно израсходовало болѣе пятисотъ милліоновъ, по-
жертвовало до сорока двухъ милліоновъ, купечество, мѣщане
и крестьяне—свыше десяти милліоновъ, наконецъ, стоимость иму-
щества, уничтоженнаго въ виду непріятеля, достигала семисотъ
милліоновъ... Воображенію рисуются сотни тысячъ загубленныхъ
жизней, всѣ бѣдствія, которыя влечетъ за собой война, потоки
крови и слезъ, обида и rope безъ конца, вопль человѣческаго стра-
данія... жизнь десятковъ ашлліоновъ, вдругъ измятая, раздавленная,
перевороченная по безумной прихоти Наполеона...
Да, двѣнадцатый годъ былъ годиной великаго испытанія, но и
великаго подъема русской души. Такая эпоха только и могла быть
увѣковѣчена какимъ-нибудь грандіознымъ памятникомъ. И храмъ
Христа Спасителя,—дѣйствительно пантеолъ героевъ двѣнадцатаго
года, и по своимъ величественнымъ разм-Ьрамъ, и по своему вели-
колѣпію, и по творчеству русскаго генія, проявившемуся въ немъ,
и, наконецъ, по ігѣнности: обошелся онъ Россіи плтнадцать мил-
ліоновъ рублей.
Выхожу съ легкимъ ознобомъ отъ сильнаго нервнаго возбуж-
денія, еще разъ любуюсь горельефами и, наконецъ, иду въ скверъ,
разстилающійся зеленымъ ковромъ на террасѣ предъ храмомъ. От-
сюда открывается опять восхитительный видъ на Москву. Справа,
вдали, едва выступая изъ-за церквей, зеленѣютъ Воробьевы горы,
предо мной Москва - рѣка съ Замоскворѣчьемъ, слѣва — Румянцев-
скій музей съ высокимъ фонаремъ бельведера и Кремль съ его
стѣной, башнями, золотымъ куполомъ дворца и золотыми колоколь-
нями, за мной — храмъ Спасителя. И снова не хочется оторваться
отъ этой панорамы, полной жизнерадостной пестроты и прихотли-
выхъ сочетаній красокъ...
Вечеромъ отправляюсь гулять по залитой огнямн Тверской, до-
- 49 —
хожу до Страстного бульвара. У памятника Пушкина мнѣ всгюми-
нается торжество его открытія. Кажется, будто недавно было, a
сколькихъ изъ тѣхъ нѣтъ, которые участвовали тогда въ этомъ
торжествѣ... Тургеневъ, Писемскій, Достоевскій, Катковъ, Гонча-
ровъ, Гайдебуровъ, Кавелинъ, еще нѣсколько, цѣлый поминальный
списокъ русской литературы...
Дохожу до Садовой. Всходитъ луна. Мігѣ является фантазія
полюбоваться храмомъ Спасителя при лунномъ освѣщеніи. Гляжу
на часы. Десять. Р-Ьшаю пройти ігѣшкомъ. Пытаюсь вспомнить планъ.
Бульвары огибаютъ Москву кольцомъ. Разсчитываю наугалъ, что
по дугѣ ихъ я выберусь къ храму Спасителя. Иду. Поворачиваю
на Малую Бронную, миную Патріаршій прудъ, Никитскій бульваръ...
Двѣнадцатый часъ. Начинаю смущаться: думаю, не туда попалъ.
Бульвары пустынные; все какіе-то захолустные, глухіе уголки. Хочу
кликнуть извозчика; но въ это время впереди сверкаетъ золотой
куполъ. Гляжу на часы—начало перваго, значитъ, верстъ десять от-
махалъ. Это—московскіе концы.
Предо мной—весь залитый луннымъ сіяньемъ бѣлый храмъ Спа-
сителя. Вокругь изъ голубого сумрака выступаютъ силуэты Кремля
со сверкающими верхушками, десятки другихъ куполовъ и церквей
въ неясныхъ, едва уловимыхъ очертаніяхъ. И всЬ они какъ будто
глядятъ на бѣлаго богатыря, охраняя его.
Величаво-спокойный, онъ сіяетъ, окруженный золотымъ ореоломъ.
Мнѣ снова вспоминаются и rfc, въ память которыхъ воздвигнутъ
онъ, и rfc, кто его задумалъ, и гѣ, кто строилъ,—вспоминаются об-
разы трехъ императоровъ: первый далъ обѣтъ создать его, другой
основалъ его, третій продолжалъ строить; но ни одному не было
суждено дожить до окончанія этого памятника; мнѣ представляются
два-три смѣняющихся поколѣнья тысячъ мастеровыхъ и художни-
ковъ, которые сооружали храмъ; многіе изъ нихъ тоже не дожили
до его окончанія. И тѣ, кто задумалъ его, и тѣ, кто строилъ, ві-
роятно, не разъ сомнѣвались, дождутся ли они этого дня. Но все-
таки они дѣлали свое дѣло, не задумываясь, для себя ли, или для
тѣхъ, кого, можетъ быть, еще нѣтъ на свѣт-fe, дѣлаютъ они его.
И храмъ все строился и росъ...
Эта мысль какъ-то невольно наталкиваетъ на сравненія... И мнѣ
кажется, будто общимъ трудомъ человѣчества воздвигается тоже
какой-то веѵіичественный храмъ, въ созданіе котораго сотни поко-
лѣній влагаютъ свою жизнь и душу, сознавая, что не дождутся его
окончанія, но стремясь продолжать этотъ трудъ для другихъ и
живя впередъ тѣмъ наслажденіемъ, которое доставитъ другимъ
ихъ дѣло.
Въ этой работѣ для другихъ, въ этой жизни для невѣдомаго
будущаго есть какой-то неизсякаемый источникъ в-Ьры въ жизнь...
— 50 —
ГЛАВА VII.
Трстьяковская галлерея.
у-е асіуста.
Опять съѣзжаю по Неглинном^ спуску мимо Кремля къ Болот-
ной площади, на которой въм725;году былъ казненъ Пугачевъ, и
сворачиваю въ Лаврушинскій переулокъ, гдѣ Третьяковская галлерея.
Кремль гордо высится надъ Замоскворѣчьемъ, словно старинная
барская усадьба надъ деревней. Снова меня охватываетъ атмосфера
и затишье губернскаго города средней руки. He в-Ьрится какъ-то,
что вблизи, за высокимъ холмомъ Кремля, центръ Москвы и евро-
пейской жизни.
Мимо тянутся торговые склады, подворья, казенные ѵіома, все
небольшихъ размѣровъ особняки шаблонной архитектуры,—и такъ
по всей низменной площади Замоскворѣчья, которое огибаетъ под-
ковой Москва, подползая подъ крутой берегъ Кремля.
Я въ резиденціи московскаго купечества. Это сразу можно уга-
дать. Вѣетъ простотой, практичностью и, если хотите, какой-то ко-
сностью жизни. Въ раскрытыя окна выглядываетъ темная старинная
обстановка, съ кіотами и лампадами по угламъ. Такъ и ждешь, что
откуда-нибудь покажется заплывшее лицо московской купчихи, ко-
торая, позѣвывая отъ скуки, ненремѣнно перекреститъ ротъ...
Извозчикъ останавливается у воротъ.
Во дворѣ—неболыиой желтоватый двухъ-этажный домъ, похожій
на загородную дачу или виллу. Ничего лишняго, вычурнаго, плоскій
ренессансъ немного на итальянскій манеръ. Уже одно сознаніе, что
этотъ храмъ искусства помѣщается въ самой прозаической части
Москвы, среди разныхъ складовъ и подворій, настраиваетъ васъ не-
много на скептическій ладъ. Вамъ представляется купецъ - фанта-
зеръ, бывшій городской голова, меценатствовавшій скуки ради, a
можетъ-быть для того, чтобы свою «амбицію» показать,—и вы не-
вольно спрашиваете себя, какую коллекцію картинъ могъ составить
человѣкъ, вкусъ котораго развишлся на этой грубо - буржуазной
почвѣ, въ этой атмосферѣ унаслѣдованной практичности, чуждой
искусству и поэзіи,—атмосферѣ, вырабатывавшей вѣками узкій, чер-
ствый складъ трезвой купеческой натуры...
Тѣмъ сильнѣе то впечатлѣніе, которое производитъ на васѣ
Третьяковская галлерея. Вамъ становится и неловко, и совѣстнб,
что вы могли такъ иодумать о человѣкѣ, который, помимо самоіі
иіирокой русской любви къ родному искусству, проявилъ и рѣдкііі
талантъ знатока-коллекціонера въ выборѣ сокровииіъ родной живо-
писи. И тогда образъ этого человѣка становится вамъ дорогимъ и
милымъ въ особенности потому, что онъ выросъ именно здѣсь,
именно въ этой прозаической обстановкѣ, и какъ бы наперекоръ
ей вырвался изъ ея власти въ порывѣ къ прекрасному какимъ-то
знаменіемъ нарожденія новой личности, новой души въ этой гру-
бой и чуждой идеала средѣ. Заслуга Третьякова предъ русскимъ
искусствомъ очень вслика: безъ него не было бы у насъ этой един-
— 51 —
•ственной огромной коллекціи русской живописи въ ея лучшихъ
представителяхъ,—коллекціи, ставшей теперь общественнымъ досто-
яніемъ. Это сфкровище, стоимостью въ нѣсколько милліоновъ, Треть-
яковъ пожертвовалъ родному городу.
Много ли у насъ такихъ людей?
Кто не бывалъ въ этой галлереѣ, тотъ врядъ ли имѣетъ пол-
ное понятіе о ея размѣрахъ. Картины расположены въ обоихъ
этажахъ, въ двадцати двухъ комнатахъ, которыя тянутся анфила-
дой вдоль чстырехъ внутреннихъ стѣнъ. Всѣхъ картинъ, напи-
санныхъ масляными красками, 1286, кромѣ того—84 картины ино-
странныхъ художниковъ да 47° акварелей, сепій и рисунковъ,
нѣсколько скулыітурныхъ' произведеній. Всего, значитъ, до ты-
сячи девятисотъ произведеній, созданныхъ 37° художниками. Это
ужъ не просто любительская коллекція, это дѣйствительно худо-
жественная галлерея, которая имѣетъ міровое значеніс. Попробуй-
те представить себѣ картину постепеннаго пріобрѣтенія, скопленія
и классификаціи этихъ тысячи девятисотъ нумеровъ, представьте
себѣ, что трудъ этотъ продолжался десятки лѣтъ, что каждая ху-
дожественная вещица была облюбована, что на пріобрѣтеніе ея не
щадили средствъ, лишь бы имѣть экземпляры лучшихъ мастеровъ,—
и образъ человѣка, создавшаго этотъ храмъ искусства, выступитъ
предъ вами въ еще болѣе симпатичныхъ чертахъ. Если храмъ Спа-
сителя—величественный жертвенникъ, въ созданіи котораго русская
дѵша проявила впервые свою творческую мощь, то и Третьяковская
галлерея—не менѣе величественный храмъ русскаго искусства, ко-
торый всстда будетъ памятникомъ и нарожденія новой личности въ
русской жизни, и жреца, создавшаго его.—
Въ иередней пріобрѣтаю каталогъ. Брошюра большого формата,
около ста страницъ. Стбитъ гривенникъ. На обложкѣ напечатано:
«Опись художественныхъ произведеній городской галлереи Павла и
Сергѣя Третьяковыхъ». Разворачиваю каталогъ, въ надеждѣ найти
хоть маленькое предисловіе, хоть краткое объясненіе, какъ возникла
эта галлерея, кто — Павелъ и Сергѣй Третьяковы, кто изъ нихъ
собственно основалъ галлерею, какъ разросталось это сокровище, на
какихъ условіяхъ оно иожертвовано городу—и не нахожу ничего.
Такъ и до сихъ поръ я не выяснилъ этихъ вопросовъ. Если ката-
логъ изданъ владѣтелями галлереи, то этотъ пропускъ является
излишней и досадной скромностыо; если его издалъ городъ, то
это непростительный промахъ и обидная неделикатность въ отно-
шеніи людей, принесшихъ ему въ даръ неоцѣнимое сокровище,—лю-
дсй, личность которыхъ стала, какъ и ихъ дѣло, обшественнымъ
достояніемъ, представляетъ общественный интересь. Такое дѣло,
такіе примѣры грѣшно замалчивать: они имѣютъ воспитательное
значеніе для общества.
Публики не особенно много, но и не мало; есть и простой людъ,
«чуйковый», въ смазныхъ сапогахъ съ душкомъ и въ грязноватыхъ
блузахъ; посѣтители этого типа ходятъ съ трогательной, почти бла-
гоговѣйной осторожностью, но все-таки постукиваютъ подковами
4»
— 52 —
no паркету. Ha лицахъ—и изумленіе, и умиленіе, а иногда какъ
будто и испугъ, особенно предъ верещагинскими и рѣпинскими
саженными холстами. Такъ и читаешь дѣтскую наивность и впер-
вые проснувшійся въ этихъ душахъ восторгъ предъ силой и зна-
ченіемъ искусства. Перешептываются,' но совсѣмъ тихо, какъ въ
церкви, хотя съ губъ такъ, кажется, и готово сорваться какое-ни-
будь крѣпкое словцо, въ которомъ неизбѣжно долженъ вылиться
крайній восторгъ простого русскаго человѣка.
Пом-Ьщеніе для такой обширной коллекціи тѣсновато. Есть ком-
наты, въ которыхъ всего пять - шесть картинъ: такъ велики ихъ
размѣры. Освѣщеніе мѣстами совсѣмъ плохо; многіе шедевры теряютъ.
Описывать подробно картины, распространяться о живописи и
русской школѣ не стану: пришлось бы написать цѣлый томъ — и
все-таки вы не получили бы полнаго впечатлѣнія. Это надо видать.
Скажу лишь, что только побывавъ въ Третьяковской галлереѣ,
можно понять и значеніе русской живописи, и ея мощь, и ея ве-
ликое будущее. Вы не выносите отсюда того впечатл-внія, какое,.
напримѣръ, производитъ на насъ Эрмитажъ съ его классическими
коллекціями, съ его Рафаэлями, Корреджіо, Тиціанами, Веронезами,
Мурильо, Гвидо Рени, Рубенсами, гембрандтами, Ванъ-Диками, съ
его тосканскими, ломбардскими, флорентійскими, римскими, фла-
мандскими и голландскими школами, съ его атмосферой историче-
скаго храма, гд-fe на каждомъ почти холстѣ начертана вѣковая борь-
ба человѣческаго духа въ его порывахъ къ идеалу и прекрасному,
гдѣ въ созданіяхъ человѣческаго генія можно прослѣдить всю исто-
рію искусства, ростъ художественной силы человѣка и его исканіе
вѣчной красоты и правды, со всѣми переходами отъ мечтательнаго
романтизма къ яркому реализму. Напротивъ, тутъ вы точно попалн
въ новый храмъ, гдѣ какъ будто попахиваетъ еще свѣжей краской,
гдѣ все ясно, просто, вѣетъ молодостью, гдѣ не видать старин-
ныхъ образовъ, которымъ молились десятки поколѣній, хотя образа
эти не отвергнуты здѣсь, а лишь отражены въ новыхъ формахъ,
которыя не маскируютъ правды жизни, а изображаютъ открыто,
сливая ее и прекрасное въ гармоничное цѣлое. Вы чувствуете еще,
что окружающій васъ міръ искусства создался своеобразно, подъ
вліяніемъ совсѣмъ особаго міросозерцанія, отношенія къ жизни и
какой-то правдивости сильной натуры, чувствуете что-то, напоми-
нающее вамъ русскую литературу съ ея Толстымъ, Достоевскймъ и
Тургеневымъ.
Въ этой массѣ художниковъ васъ сразу и неотразимо захваты-
ваютъ своимъ огромнымъ талантомъ н-бсколько человѣкъ. Они го-
сподствуютъ здѣсь, ихъ картины какъ бы подавляютъ, скрадываютъ
сотни другихъ, очень недурныхъ въ отдѣльности, подобранныхъ со
вкусомъ, но блѣдн-ѣющихъ предъ этими шедсврами. Верещагинъ,
Рѣпинъ, Маковскій, Брюлловъ, Ге, Полѣновъ, Ивановъ, Айвазовскій,
Крамской, Куинджи, Шишкинъ, Волковъ, Боголюбовъ, Перовъ—н
десятки другихъ громкихъ именъ русскихъ художниковъ перепол-
няютъ каталогъ. Но особенно ярко, даже изъ нихъ, выдѣляются:
— 53 —
Верешагинъ, Рѣиинъ и Маковскій. Здѣсь собраны почти всѣ выда-
ющіяся произведенія этихъ мастеровъ.
Картинами одного Верещагина занято иять комнатъ. И какія это
картины! Въ нихъ все мощно, колоритно, полно экспрессіи и той
жизненности, которая одухотворяетъ полотно, создавая полную ил-
люзію. Кажется, дальше некуда итти. При этомъ въ большинствѣ
его картинъ васъ захватываетъ и самый сюжетъ, то полный дра-
матизма или лиризма, то эпическій. Вы какъ будто видите предъ
собой то, что читали когда-то въ «Войнѣ и Мирѣ», угадываете ту
же тему, тѣ же мысли.
Техника и plein air у Верещагина, какъ и у Р-впина, изумитель-
ды. Это не детальная, изящная мелкая техника дивныхъ жанровыхъ
миніатюръ Маковскаго, гд-fe, кажется, нѣтъ точки, въ которой не
-сквозила бы тщательная отдѣлка художника,—здѣсь два-три штри-
ха, два - три взмаха кисти—и полотно стало жизнью. Но каждый
такой штрихъ какъ будто улавливаетъ именно ту идеальную линію
дѣйствительности, въ которой сама жизненная правда. Это мастер-
ство—тайна генія, та тайна, то волшебство, которое создаетъ его
власть надъ простыми смертными и заставляетъ ихъ поклоняться
ему. Это волшебство—и въ вѣрности глаза, и въ ум-вніи схватить
моментъ, положеніе и типичную черточку, и въ какой-то таинствен-
ной силѣ кисти, которая будто впитываетъ въ себя и лучи, и воз-
духъ, и кровь, и взглядъ, а потомъ наносигъ все это на холстъ,
придавая ему дыханіе жизни...
Взгляните хоть бы на огромную картину—«У дверей мечети».
Двѣ фигуры—туркмена и туркменки—во весь ростъ. Онъ стоитъ,
она сидитъ у дверей. Мѣхъ на его шапкѣ, синеватая въ цв-вткахъ
ткань халата, сапоги, р-взьба на дверяхъ, штукатурка, деревянный
кувшинъ, желтоватое калмыцкаго типа лицо, кожа, тѣнь отъ обізихъ
4>игуръ, падающая на каменныя плиты,—все это до того реально,
что если всматриваться долго — вамъ кажется, будто обѣ фигуры
дышатъ и чуть движутся.
Другая картина—«Апоѳеозъ войны».—Это почти nature morte,
«если не считать воронъ у пирамиды череповъ. Картина тенденціоз--
ная, изъ мен-fee удачныхъ въ художественномъ отношеніи. Но ея
идея захватываетъ и потрясаетъ васъ больше любого трак-
тата противъ войны. Это выжженное пустынное нолс съ истоптан-
ными желтыми нивами и разбросанными по немъ костями, горка
человѣческихъ череповъ,—череповъ героевъ, которые еще недавно
метались на этомъ полѣ въ дикой схваткѣ, полные жизни и моло-
дой силы,—невольно и приковываютъ, и ужасаютъ. Въ костяной
улыбкѣ стисгіутыхъ зубовъ и въ глазныхъ впадиныхъ читается ка-
кой-то жестокій сарказмъ и надъ славой, и надъ поб-вдой, куплен-
ной такой ужасной ігізной. На сколько размышленій наводитъ эта
картина!.. Какъ хорошо было бы, если бы всѣ, кто пишетъ воин-
ственныя передовицы и входитъ въ воинственный азартъ,—имізли
•бы предъ собой копію этого «апоѳеоза».
Слѣдующая картина, «Поб-Бжденные», съ такимъ же сюжетомъ.
— 54 —
Большое полотно, фонъ—тоже истоптанная нива; изъ соломенныхь
стеблей выглядываютъ обнаженные трупы. Священникъ въ черной:
ризѣ читаетъ отходную, унтеръ-офицеръ, въ роли походнаго дьяч-
ка, стоитъ за нимъ, стараясь держаться попрямѣй и помолодцеватѣй.
Должно быть, «для куражу» онъ выпилъ. Это замѣтно по его кра-
сноватому носу, это можно было бы угадать, если бъ было слышно,
какъ онъ фальшивитъ, подтягивая «Господи, помилуй». Вокругъ—
ни души; степь и степь безъ конца, степь и трупы, трупы враговъ
вт> общей свалкѣ, трупы «побѣжденныхъ»... Да, побѣжденные не
тѣ, кто уцѣлѣлъ, кто избѣжалъ смерти, а тб, кто остался здѣсь и
изъ лагеря поб-вдителей, и изъ лагеря поб-вжденныхъ... Какая ужас-
ная правда и какъ разработана она. Комичная фигура дьячка вь
этой драматической обстановкѣ — совсѣмъ шекспировскій штрихъ,
тотъ р-Ьжущій диссонансъ жизни, отъ котораго правда ея стано-
вится еще понятнѣй и еіде ужаснѣй.
Далыпе— «Предстааіяютъ трофеи». Опять такой же мрачный
сюжетъ. Обстановка востока, мавританскія воздушныя арки съ ажур-
ной рѣзьбой, роскошные ковры, — подъ арками сидятъ нѣсколько
шейковъ, предъ ними стоятъ побѣдители, тоже въ халатахъ и чал-
махъ. У ногъ ихъ—трофеи, иирамидка непріятельскихъ головъ.
Дальше—«У крѣпостной стѣны». Группа солдатъ въ напряжен-
номъ ожиданіи аттаки. «Пусть войдутъ». Положеніе каждой фи-
гуры полно этого ожиданія и готовности ринуться на врага; васъ
невольно охватываютъ тѣ же ощущенія ожиданія...
Дал-fce—«ДвериТамерлана»,за ней—«Самаркандскій Зинданъ»—
тюрьма, въ которую осужденнаго спускаютъ на веревкѣ чрезъ не-
большое отверстіе. Тема ужъ совсѣмъ другая, но та же дивная
техника, удивительно схватывающая свѣтовой эффектъ. Посрединѣ
этой могилы, спиной къ зрителю, стоитъ осужденный и молится.
Сверху, сквозь отверстіе, прорываются лунные лучи, озаряя бѣлую
фигуру молящагося. Жизнь, свѣтъ, движеніе, дыханіе...
А вотъ и огромная, чуть не во всю стѣну, картина «Передь
аттакой». Фигуры почти въ натуральную величину. Фонъ—стогъ
сѣна. Справа, спиной къ вамъ, растянулось въ засадѣ нѣсколько
десятковъ солдатъ. Зелсноватое, запыленное сукно мундировъ, кепи,
съѣхавшіе на стриженые затылки, ранцы, сапоги, шинели калачи-
ками; кой-кто, утомившись походомъ, задремалъ. Слѣва — штабъ.
Старый генералъ, подлѣ—молодой адъютантъ, докладывающій что-то,.
еще нѣсколько штабныхъ. Нѣкоторые глядягь вдаль, защищая ру-
кой глаза; генералъ, кажется, смотритъ въ трубу. Внизу, у ногъ
ихъ, лежитъ молодой офицеръ, тоже спиной къ вамъ; чуть при-
ноднявъ голову, онъ прислушивается къ разговору. Его фигура и
группа солдатъ—изумительно реальны. Они такъ и выступаютъ изъ
картины. Я гляжу,—гляжу и вблизи, потомъ отхожу и любуюсь въ
бинокль. Опять какое-то совсѣмъ невольное ожиданіе движенія,
опять отъ полотна вѣетъ дыханіемъ жизни. Иллюзія особенно силь-
на, если смотрѣгь въ бинокль... Мочи нѣтъ оторваться, не вѣрится,.
не хочется вѣрить, что предъ вами только полотно и краски. Вотъ-
- 55 —
вотъ раздастся команда, вотъ-вотъ всѣ они вспрыгнутъ и ринутся
въ бой...
Слѣдующая картина—«Подъ Плевной», съ группой главнаго
штаба, за ней—«Послѣ аттаки» и такъ далѣе... До двухсотъ эски-
зовъ и этюдовъ, до сорока большихъ картинъ. Въ нѣкоторыхъ
есть что-то, напоминающее батальную живопись Невиля, его де-
тальную, тонкую кисть, но н-бтъ дѣланности, пытающейся смягчить
и скрасить р-ѣзкія формы. Верещагинъ — везд-fe Верещагинъ, вездѣ
самобытный и геніальный художникъ, который приб-Ьгаетъ къ эф-
фекту развіз для того, чтобы ярче выставить правду, но никогда
не пожертвуетъ правдой эффекту.
Перейдемъ къ Маковскому, этому тонкому и остроумному на-
блюдателю жизни, въ кисти котораго сквозитъ малорусскій добро-
душный юморъ Гоголя. Здѣсь до сорока его картинъ. Все неболь-
шія полотна—квадратный аршинъ, а то и меньше. Но въ малень-
кихъ, двухвершковыхъ фигуркахъ — предъ вами разворачивается
безконечная портретная галлерея типовъ, выхваченныхъ живьемъ
изъ будничной, сЬренькой русской жизни. Драмы почти нѣтъ, боль-
шихъ героевъ — тоже; сюжеты все реальные, не громкіе: ходатай
по дѣламъ, посѣщеніе бѣдныхъ, дѣловой визитъ, дѣловая бесѣда,
выговоръ, секретъ, въ передней, объясненіе. Но для того, чтобы
при такой прозаической темѣ придать картинамъ интересъ и вы-
держать тонъ, не вдавшись въ иіаржъ и каррикатуру, надо обладать
страшно крупнымъ талантомъ, и главное—талантомъ не только худож-
ника, но и тонкаго наблюдателя-психолога, который умѣетъ схватить
наиболѣе яркій моментъ психическаго настроенія героя и его поло-
женія, сразу отражающій цѣлаго человѣка, во всей его типичности.
Въ этомъ отношеніи Маковскій неподражаемъ. Зритель по взгляду,
тю выраженію, по жесту каждой фигуры угадываетъ не только,
что она говоритъ, но и весь ея внутренній міръ. Всмотритесь въ
этого чнновничка въ вицъ-мундирѣ, который, нюхая табакъ, при-
слушивается къ докладу писца—и вы сейчасъ же скажете, что
рѣчь идетъ о какомъ-нибудь сомнительномъ дѣльцѣ, о какой-ни-
будь взяткѣ, что этимъ мелкимъ людиткамъ очень хочется пожи-
виться, и они обсуждаютъ только, какъ бы устроить поосторож-
н-ве привычное дѣло. Посмотрите на эту даму—благотворитель-
ницу, зашедшую къ бѣднякамъ, на ея ливрейнаго лакея, стояіцаго
въ дверяхъ, на фигуры б-вдняковъ, которые и смушены, и обрадо-
ваны... Посмотрите на эту маленькую по размѣрамъ и огро.мную по
сюжету картину «Крахъ банка», гдѣ для каждой изт» двадцати
фигурокъ создано особенное положеніе — и однако каждая изъ
нихъ одинаково типична, одинаково выдержана и совсѣмъ живая...
Взгляните на разборъ семейнаго дкла у мирового судьи, — на су-
пруговъ, на переглядывающуюся и развлскающуюся семейнымъ скан-
дальчикомъ публику, на судью... Предъ вами сцена, цѣлое дНЬйствіе
изъ комедіи, гд-б каждый актеръ однимъ выраженіемъ, однимъ же-
стомъ выдаетъ вамъ всего себя, разсказываетъ всю свою жизнь...
Весь жанръ Маковскаго—такая же безконечная комедія жизни, пс-
ренесенная на полотно властью огромнаго таланта.
- 56 —
А вотъ и Рѣпинъ...
Здѣсь тоже свыше сорока его картинъ и этюдовъ, н-ізсколько
портретовъ.
Передъ «Иваномъ Грознымъ и сыномъ его Иваномъ», почти по-
стоянно толпится публика. Есть всегда во всѣхъ ужасныхъ дра-
махъ что - то приковывающее къ себѣ человѣка, пробуждающее
въ немъ чувство жуткаго любопытства и страха предъ тайнои
смерти... На картинѣ схваченъ именно этотъ моментъ перехода че-
ловѣка къ небытію, когда жизнь еще не совсѣмъ ушла, но тѣло
уже замираетъ. Моментъ^ схваченъ настолько реально, что нервы
не выдерживаютъ. Вы испытываете и ужасъ, и холодъ, какой ох-
ватываетъ васъ на краю бездны; вамъ и страшно, и мучительно,
но что-то будто приковываетъ васъ, заставляя все глядѣть въ про-
пасть.
Историческій колоритъ не выдержанъ; передъ вами не эпоха
XVI вѣка, а современная. Фонъ—темный кабинетъ въ восточномъ
вкусѣ; на полу, на коврѣ, уже пропитанномъ кровью, лежитъ, въ
пестромъ шлафрокѣ, молодой умирающій царевичъ; надъ нимъ, въ
черномъ халатѣ, стоитъ на колѣняхъ Грозный. Онъ нагнулся, при-
держивая его лѣвой рукой. Лицо его и руки въ крови; широко
раскрытые, налившіеся кровью холодные сѣрые глаза полны ужаса,
видъ взъерошенный, продолговатое лицо, съ сѣдыми волосами н
жидкой бородой, дышетъ и какимъ-то горячечнымъ безуміемъ,
и какъ будто страхомъ предъ самимъ собой. Царевичъ умираетъ;
онъ чуть съежился, какъ бы приникъ къ отцу, убившему его, и
еще пытается ухватиться за него леденѣющей рукой, будто для
того, чтобъ удержаться надъ бездной, въ которую его уноситъ.
На бл-Ьдно-желтомъ лицѣ и въ стекловидныхъ глазахъ—и жалость,
и всепрощеніе; тѣло застываетъ въ покоѣ небытія... Ему уже все
равно...
•Страшная картина, мучительная картина и вмѣстѣ съ тѣмъ ве-
ликая картина... Какая-то жестокая страница изъ «Карамазовщины»
или аПреступленья и Наказанья», какой-то ужасный кошмаръ. Вы
чувствуете, словно васъ придавила огромная глыба, но вмѣстѣ съ
тѣмъ сознаете, что кто разъ увидалъ эту картину, постоялъ надъ
этой бсздной, тотъ, какъ бы онъ ни былъ кровожаденъ и жестокъ,
уйдетъ отсюда другимъ. Есть въ этомъ контрастѣ живого старика
и умирающаго юноши, убитаго нмъ, какая-то страшно могучая
правда о жизни, о безуміи вражды и ненависти передъ неизбѣж-
ной властью смерти...
Далѣе. Изъ темной кельи выступаеть бЬлая энергичная фигура
царевны Софьи. Вся властная, необузданная натура этой женщины
вылилась въ ея взглядѣ, полномъ ужаса, ненависти и ироклятія. A
въ окна, небольшія рѣшетчатыя окна, видны поввшенныестрѣльцы...
Напротивъ—«He ждали».
Спиной къ зрителю, привставъ и протянувъ руки, вся въ чер-
номъ стоитъ женщина. Изъ передней только-что вошелъ въ ком-
нату человѣкъ въ коричневомъ полушубкѣ, съ желтымъ, изможден-
— 57 —
нымъ лицомъ. Это ссыльный, мужъ или сынъ. Говорятъ, будто онъ
списанъ съ Достоевскаго. Очень отдаленное сходство есть, если
представить себѣ Достоевскаго лѣтъ въ тридцать пять — сорокъ.
Техника картины чудная: лицо привставшаго гимназистика, лицо
дѣвочки, сидящей у рояля, блескъ палисандроваго дерева, обои,
фигуры двухъ горничныхъ, стоящихъ у дверей и недоумѣвающихъ,
зачѣмъ явился сюда этотъ человѣкъ,—все необыкновенно жизненно
и поражаетъ тонкостью техники. Но десять лѣтъ тому назадъ эта
картина произвела на меня на передвижной выставкѣ болѣе силь-
ное впечатлѣніе. Она была тогда помѣтена какъ разъ противъ
входа, въ углу, въ глубинѣ зала, въ черной драпировкѣ; и, помню,
фигуры были тогда до того рельефны, что совершенно выстуиали
изъ рамы; въ картин-ѣ было столько воздуха, что она сливалась съ
комнатой, была какъ бы продолженіемъ ея. При первомъ взгляд-fe
я даже не разобралъ, что это картина; фигуры ея были такія же
живыя, какъ и фигуры публики, стоявшей у нея; мнѣ показалось,
будто что-то случилось, и женщииа въ черномъ падаетъ въ об-
морокъ...
Доискиваюсь причины—и нахожу ее: во-первыхъ—картина плохо
освѣщена, во-вторыхъ—она вылиняла... Грустный фактъ—но фактъ;
въ немъ — цѣлая драма и для творца ея, и для искусства. Совре-
менная живопись, доведя до изумительнаго совершенства технику,
не создала прочныхъ красокъ, не знаетъ секрета, который вѣками
сохранилъ свѣжесть итальянскихъ фресокъ, яркій колоритъ итальян-
скихъ мастеровъ... Картины линяютъ, выішѣтаютъ. Такой шедевръ,
какъ «He ждали», на половину потеряль свою жизненность! Ріеіп
-air, воздухъ, которымъ была полна картина, исчезъ; и это понятно:
его создавали свѣжіе тона красокъ, уловленныхъ въ томъ именно
тонкомъ сочетаніи, которое вызывало иллюзію воздуха; свѣжесть
красокъ улетучилась, а съ ней и воздухъ...
Далѣе—чудный портретъ баронессы Икскуль, «Глинка—вь пс-
ріодъ сочиненія «Руслана», еще нѣсколько портретовъ... А вотъ и
эскизъ знаменитыхъ «Загюрожцевъ». Кошевой Иванъ Дмитріевичъ
Сѣрко съ чубатыми товарищами, навалившимися на него, сочиня-
етъ полный насмѣшекь отвЬтъ на высокопарно-грозную грамоту
султана Магомета. Сколько юмору, сколько жизни, удали и здоро-
ваго, задорнаго смѣха, который нево.іьно дѣйствуетъ заразительно
и на васъ...
Подлѣ небольшая картина «Герой мннувшсй войны». Солдатикъ
въ кепи, ионошенной казенной шинелишкѣ и съ узелкомъ въ рукѣ—
возвращается на родину. Сколько теплоты и лиризма въ этой кар-
тинкѣ. На кроткомъ лицѣ—и ожиданіе свиданья, и воспоминаніс
ужаснаго прошлаго, и какъ бы недоумѣніе, зачѣмъ оно нронеслось
въ его иростой и безобидной жизни...
Я долго стою предъ картиной Ге—«Что есть истина»? Какой
большой и вмѣстѣ своеобразный талантъ. Художникъ очень субъ-
ектнвный, онъ отражаетъ жизнь сквозь призму своего міросозер-
цанія и нервнои, болѣзненной чувствительности Достоевскаго. На
— 58 —
вечернемъ фонѣ—фигура Христа, стоящаго предъ Пилатомъ. Лучк
заката еще играютъ на плечѣ Пилата, но Христосъ — въ сумереч-
ной тѣни; и тѣмъ загадочнѣе и обаятельнѣе выглядитъ Онъ. Ху-
дожникъ какъ будто задался цѣлью изобразить Его не такимъ, ка-
кимъ Онъ рисѵется намъ, а такимъ, какимъ Онъ долженъ былъ
казаться тогда Пилату, видавшему въ Немъ безумнаго мечтателя,
норывающагося любовью пересоздать міръ. Фигура Спасителя имѣ-
етъ жалкій и страдальческій видъ: волосы на головѣ и бородѣ въ
безпорядкѣ, изможденное лицо словно утохмлено безсонными ночами;
въ немъ читается безпокойная мысль человѣка, поглощеннаго упор-^
ной идеей. Свѣтлые съ зеленоватымъ фосфорическимъ блескомъ
глаза полны какой-то особенной силы выраженія, вѣры въ Свои
идси и какъ будто даже усмѣшки и горькаго сознанія, что Егоі
не понимаютъ, не могутъ понять...
Впечатлѣніе получается сильное, но раздвоенное: вы чувствуете
и безконечную жалость и состраданье, и въ то же время неудовле-
творенность, словно бы идеалъ вашъ не выраженъ такъ, какъ онъ
рисуется вамъ.
Картины другого очень большого таланта—Крамского—занима-
ютъ здѣсь тоже цѣлую комнату. Портреты, въ которыхъ талантли-
вой кистью художника увѣковѣчены образы русскихъ писателей,
скульпторовъ и живописцевъ. Въ картинѣ «НеутНЬшное горе» чуд-
ная фигура женщины въ траурномъ плать-fc, стоящей подлѣ уголка
гроба, навсегда врѣзывается въ вашу память. Ея заплаканные глаза,
устремленные въ пространство съ безысходной скорбью, навѣваютъ
такую же безграничную грусть и на васъ. Цѣлая печальная элегія...
Хороша, проникнута тепломъ и симпатичнымъ свѣтомъ картина
Пастернака «Чтеніе иисьма съ родины», трогательная сценка, вы-
хваченная живьемъ изъ солдатской жизни. Одинъ солдатъ лежить
на койкіз и покуриваетъ, иронически поглядывая на товарища, ко-
торый съ благоговНЬніемъ и растроганнымъ видомъ слушаетъ чтеніе
письма изъ дому. Другой сидитъ на краю койки и читаетъ, тоже
чуть усмѣхаясь. Должно быть, будуіиая «гюдруга жизни» гтосыла-
етъ свой поклонъ «милому дружку» — и онъ нѣсколько сконфу-
женъ, что тайну его узнали товарищи.
Вотъ чудная картина Коровина «На міру», написанная совсѣмъ
рѣпинской кистью, вотъ «Гимнъ ииѳагорейцевъ восходящему солнцу»,
Бронникова, съ фигурами, напоминаюіцими Іисуса Христа и апо-
столовъ, вотъ прелестный жанръ Корзухина «Въ монастырской го-
стиницѣ», «Рыболовъ» и «Птицеловы»—Перова, «Самосожженіс»—
Мясоѣдова, прелестныя акварели Ѳедотова, «Заключенный»—Яро-
шенки, оригинальныя въ мрачныхъ и суровыхъ штрихахъ картины
Сурикова—«Утро стрѣлецкой казни», «Меньшиковъ въ Березовѣ» и
«Боярыня Морозова» — огромное полотно во всю сгѣну, съ фигу-
рами во весь ростъ. Дал-ѣе—ландшафтная живопись, пейзажи Ки-
селева, Клевера, Мещерскаго, Волкова, Шишкина, Куинджи, Лебе-
дева, морскіе виды лучшихъ маринистовъ—Айвазовскаго и Судков-
скаго. И такъ безъ конца.
— 59 —
Я утомленъ. Въ глазахъ рябитъ. Хаосъ впечатлѣній подавляетъ..,
Но въ этомъ хаосѣ ясно сказывается сознаніе особенной жизнен-
ности и здоровой правды русской живописи.- Сравнивая Рѣпина,
Маковскаго, Верещагина и другихъ ботве крупныхъ мастеровъ, вы
чувствуете, будто предъ вами разворачивается безконечная панорама
жизни, гдѣ каждая тема будитъ въ васъ не только ощущеніе пре-
краснаго, но и ц-Ьлый рой мыслей и нравственныхъ чувствъ... Эта
содержательность нашей живописи придаетъ ей особенное значе-
ніе, сближая задачи искусства съ жизнью. Вы выносите бодрое впе-
чатѵгБніе, сознавая, что предъ вами не вырождающіеся въ погонѣ
за новыми формами символисты и натуралисты съ господствомъ
«le nu», a свѣжія, здоровыя, отзывчивыя натуры художниковъ, де-
визъ которыхъ—«прекрасное въ правдѣ».
Звонятъ. Три часа. Пора уходить. Мнѣ кажется, будто я раз-
стаюсь съ какимъ-то міромъ живыхъ призраковъ, будто они по
ночамъ выходятъ изъ своихъ рамъ и пестрымъ хороводомъ носятся
по длиннымъ анфиладамъ комнатъ,—будто я уношу съ собою ча-
стицу этого призрачнаго міра, который властью творчсской силы ху-
дожника запечатлѣлся во мнѣ навсегда...
ГЛАВА VIII.
Зоологическій садъ.—Царь-колоколъ и Царь-пѵшка.—Видъ на Москву съ коло-
кольни Ивана Великаго.—Московскія бани.—Историческіи мувей.—Оружейная
падата.—Кремдевскіе дворцы и собэры.—Церковь Василія Блаженнаго.
у-е авіуста.
Отправляюсь въ Зоологическій садъ. По пути навожу справку
въ Румянцевскомъ музеѣ, когда онъ открытъ. Увы, въ лѣгнее время,
съ половины іюня до половины августа, т.-е. именно тогда, когда
въ Москвѣ наплывъ туристовъ, музей закрывается. Это отбиваетъ
у меня охоту попытаться проникнуть и въ двѣ любительскихъ кар-
тинныхъ галлереи—Боткина и Солдлтенкова; въ первой—интерес-
ная коллекція современныхъ иностранныхъ художниковъ, во вто-
рой—русскихъ художниковъ. Обѣ доступны только по рекоменда-
ціи. Аотя «рекомендація» у меня имѣется, однако «процедура съ
паспортомъ» какъ-то отбиваетъ охоту. Есть еще постоянная выставка
картинъ любителей художествъ, но туда я не рѣшаюсь заглянуть,
чтобы не портить впечатлѣнья Третьяковской галлереи.
Въ Зоологическомъ саду перелистываю Брэма въ натурѣ; масса
павильоновъ со всякимъ звѣрьемъ съ разныхъ коицовъ земного
шара. Судьба распорядилась здѣсь съ животными такъ же капрнзно,
какъ она распоряжается иной разъ съ людьми, помѣшая ихъ въ
непріятное сосѣдство.
Живописные павильоны раскинуты на зеленомъ газонЬ, вдолі>
извилистыхъ дорогъ и у берега пруда. Ревъ, тшскъ, ржаніе, птичыі
- 60 —
пѣсни—цѣлый концертъ звѣринца. Обязательно—слоны, которыхъ
публика угощаетъ французскими булками, и обезьяны, очень похо-
жія на публику. Есть что-то напоминающее человѣческое общество,
съ той только разницей, что здѣсь—всЬ злые находятся за рѣшет-
кой, а всѣ кроткіе и добрые прогуливаются безнаказанно на сво-
бодѣ, иной разъ подъ самымъ носомъ у злыхъ, словно бы подза-
доривая ихъ. У злыхъ во взглядахъ сверкаетъ плотоядный огонекъ;
они облизываются, мечтая о томъ днѣ, когда имъ удастся вырваться
изъ неволи и полакомиться на просторѣ этой «глупой породой».
Публика, должно быть, очень надоѣла животнымъ. Огромный
старый левъ, который сидитъ на заднихъ лапахъ, растопыривъ пе-
реднія, и поглядываетъ со скукой на двухъ дамъ, вдругъ повора-
чивается къ нимъ спиной и ложится, вздохнувъ. «Охъ, ужъ и на-
доѣли вы мнѣ», такъ, кажется, и говоритъ этотъ вздохъ. Зато
обезьяны такъ же неугомонны, какъ и человѣкъ. Онѣ визжатъ,
мечутся, дерутся и нѣжничаютъ, копируя ігѣлыя страницы изъ пор-
нографическихъ романовъ.
При мнѣ складываютъ огромный остовъ мамонта. На травѣ ле-
житъ рядомъ тридцать шесть иозвонковъ, размѣромъ съ колесо
паровоза, только безъ обода. Десять человѣкъ рабочихъ, подъ на-
^люденіемъ какого-то господина, поднимаютъ черепъ чудовища на
канат-Ь. Черепъ—съ добрую лодку. Работники надсаживаются, стол-
<5ы дрожатъ. «Раазъ», дружно покрикиваютъ десять человѣкъ, на-
прягая мускулы; черепъ чуть поднимается. Тутъ же лежатъ бивни,
похожіе на оглобли, только втрое толще. Пожалуй, такая машина
своей ногой могла бы такъ же легко расплюснуть голову слона,
какъ этотъ слонъ—головы осужденныхъ на казнь въ Индіи...
Послѣ обѣда ирохожу чрезъ Иверскія ворота на Красную пло-
щадь. Слѣва—величественное, чрезвычайно красивое зданіе новыхъ
торговыхъ рядовъ, справа—кремлевская стѣна съ башнями, въ глу-
бинѣ девятикуполый, кирпичнаго цвѣта, Василій Блаженный съ его
оригинально-фантастичнымъ стилемъ и девятью причудливо-замы-
словатыми макушками ящеричнаго ішѣта, то луковицей, то анана-
сомъ, то раковиной, то рѣпой; ближе ко мнѣ—иамятникъ Минину
и Пожарскому, правѣе—лобное мѣсто, совсѣмъ похожее на какой-то
круглый бассейнъ, только съ высокими боками. Историческія воспо-
минанія бѣгутъ своимъ чередомъ. Здѣзь никакъ нельзя отъ нихъ
отдѣлаться. Прошлое выглядываетъ изъ-за каждаго камня, изъ
каждаго угла, иостоянно переплетаясь съ дкйствительностью.
Чрсзъ Никольскія ворота прохожу въ Кремль, миную арсеналъ,
вдоль фасада котораго разставлены 875 орудій, отбитыхъ у Напо-
леона, и останавливаюсь у казармъ предъ Царь-пушкой. Совсѣмъ
паровозъ, только безъ трубы и подлиннѣе (семь съ половиной ар-
шинъ); снарядъ вѣситъ сто двадцать пудовъ и имѣетъ до двадцати
вершковъ въ діаметрѣ; вѣсъ всего чудовища—двѣ тысячи четыреста
пудовъ. Еще лучше Царь-колоколъ: восемь съ половиной саженъ въ
чжружности, двѣ съ половиной—высоты да двѣнадцать тысячъ
^двѣсти тридцать семь нудовъ вѣсу. Считая, что въ среднемъ чело-
- 61 -
вѣкъ вѣситъ четыре пуда съ небольшимъ, представляю себѣ гигант-
скіе вѣсы; на одну чашу помѣщаю Царь-колоколъ, на другую—три
тысячи человѣкъ, три кавалерійскихъ полка. Недурно! Обломокт>
колокола, который лежитъ здѣсь же на пьедесталѣ, съ аршинъ
толщиной. Мнѣ вспоминается «Notre Dame de Paris». Пытаюсь пред-
ставить себѣ, какъ должны были бы звонить въ эту громадину—
и воображенію рисуются нѣсколько десятковъ глухихъ Квазимодът
раскачивающихся вмѢсгб съ громаднымъ языкомъ подъ могучіе, гроз-
ные звуки, которыхъ они не слышатъ, содрогаясь только отъ ихъ
колебаній. (Вылитый при царѣ Алексѣѣ Михайловичѣ колоколъ
въ 8ооо пудовъ, погибшій во время пожара и впослѣдствіи пере-
литый въ Царь-колоколъ, былъ такъ великъ, что языкъ его должны
были раскачивать свыше трехъ десятковъ звонарей).
Исторія Царя-колокола очень характерна *). Задумавъ въ началѣ
своего царствованія возсоздать колоколъ, разбившійся при царѣ Але-
ксбѢ Михайловичѣ, императрица Анна Іоанновна поручила Миниху
пріискать въ Парижѣ мастеровъ. Предположено было отлить колоколъ
въ 9.000 пудовъ Какой-то французскій академикъ, къ которому обра-
тился Минихъ, принялъ за шутку это предложеніе,—до того ему каза-
лось невозможнымъ осуществить его. И вдругъ простой русскій му-
жикъ, «артиллеріи колокольныхъ дѣлъ мастеръ», Иванъ Маторинъ,
вызывается выполнить это дѣло. Мало того, вм-Ьсто колокола въ де-
вять тысячъ, онъ берется вылить колоколъ въ 14.000 пудовъ. Изъ
Петербурга были выписаны русскіе рѣзчики, и въ январѣ 1733 го^;1
на площади въ Кремлѣ закипѣла работа при участіи ста человѣкъ.
Устроили литейныя печи, вылѣпили гигантскаго колокольнаго бол-
вана изъ глины, выкопали огромную литейную яму для него, вы-
строили надъ ней сарай; но только въ ноябрѣ 1734 ro^il присту-
пили къ литью. Что долженъ былъ испытывать смѣльчакъ-самоучка
въ эту рѣшительную минуту? Двѣсти человѣкъ полицейскихъ окру-
жили площадь съ четырьмя трубами на случай пожара. Послѣ мо-
лебна были затоплены четыре плавильныхъ печи. Четыре дня пла-
вили мѣдь. Вдругъ въ двухъ печахъ образовалась течь и мѣдь по-
текла, еще черезъ день и изъ другихъ двухъ печей мѣдь прорва-
лась. Кромѣ старыхъ колоколовъ, прибавили свыше четырехъ тысячъ
пудовъ мѣди въ полушкахъ; но и это не помогло. Случилось но-
вое несчастье: высокая деревянная машина, построенная надъ ко-
жухомъ (формой), загорѣлась; вспыхнулъ пожаръ—и едва удалось
спасти огь него литейные амбары.
Иванъ Маторинъ, спустя нѣсколько мѣсяцевъ, умеръ; но его
д-Ьло вызвался окончить сынъ его, Михайло, и въ ноябрѣ 1835
года снова приступили къ литью колокола. На этотъ разъ были
приняты мѣры къ предупрежденію всякихъ случайностей; вмѣсто
200 было вытребовано 400 полицейскихъ съ пожарными трубами,.
•) Свѣдѣнія эти чсрпаю изъ статьи г. Викторова въ альманахѣ „Царь-коло-
колъ*.
— 62 —
и 2} ноября Царь-колоколъ благополучно родился. Идея Ивана
Маторина была осуществлена его сыномъ, по моделямъ и черте-
жамъ отца.
Гиганта, однако, не извлекли изъ формы, а въ 1737 г°лу «отъ
копѣечной свѣчи» начался пожаръ съ дома боярина Милославскаго
и разлился по всей Москв-fc. Опасаясь, что Царь-колоколъ распла-
вится, его стали заливать водой. Предполагаютъ, что именно въ это
время, вслѣдствіе рѣзкаго перехода отъ раскаленности къ охлаж-
денію, и откололся кусокъ его.
Сто лѣтъ колок.олъ пролежалъ въ землѣ — и только при Импе-
раторѣ Николаѣ I его извлекли съ большимъ трудомъ. Первая ио-
пытка была неудачна: лѣса и канаты не выдержали тяжести. Ее
возобновили спустя три Агѣсяца, при громадномъ стеченіи народа,
и съ большимъ трудомъ помѣстили гиганта на гранитный пьеде-
сталъ, гдѣ онъ и по сей день находится. Царь-колоколъ до сихъ
поръ не издалъ ни одного звука.
Судьба захотѣла, чтобы этого богатыря, созданнаго простымъ
русскимъ человѣкомъ, извлекъ изь земли одинъ изъ современни-
ковъ «великой арміи» французовъ, архитекторъ Монферранъ.
Вхожу въ колокольню. Темнота. Въ какой-то каморкѣ, будто въ
подземельѣ, слышны голоса. Зову проводника. Откуда-то изъ-подъ
земли выростаетъ громадный дѣтина съ лохматой головой. Въ рас-
крытыя двери несетъ сыростыо и еше чѣмъ-то нестерпимо удушливымъ.
— Вамъ проводника?—раздается зычный басъ, напоминадещій
голосъ провинціальнаго трагика на другой день послѣ бенефиса.—
Да, говорю.—Сейчасъ.
На мгновенье онъ ироваливается куда-то, потомъ появляется и
протягиваетъ мнѣ кружку. Отъ него нестерпимо несетъ водкой.
— Пожалуйте на братію,—говоритъ онъ р-ѣшительно.
— На какую братію?
Кружка не опечатана и не заперта.
— На общество звонарей,—поясняетъ онъ. Поглядываю подо-
зрительно на члена общества звонарей. Рожа страшная, глаза косые,
взглядъ какой-то фальшивый. Того и гляди—придушитъ гдѣ-нибудь
въ телшомъ углу да иотомъ спуститъ виизъ тормашками.
— Сколько-жъ вамъ полагается?—спрашиваю.
— Что милость ваіиа.
Даю полтинникъ.
— Можетъ быть, лучшс, говорю, завтра утромъ цритти?...
— Помилуйте, теперь самая пора. Утромъ туманъ, а теперь
ясно.—Который часъ будетъ?
— Ссмь, отвѣчаю, не вынимая, однако, часовъ.
— Самая пора! пожалуйте!
Нечего дѣлать, лѣзу. Проводникъ пятится, старается сдѣлаться
потоньше, чтобы пропустить меня; но мнѣ какъ-то жутко, пока онъ
позади, и я настаиваю, чтобъ онъ шелъ впередъ.
Подозрѣніе мое растетъ: вмѣсто того, чтобы подниматься, мы
начинаемъ опѵскаться.
63 —
— Стойте, да вы куда это меня ведете? Вѣдь это мы внизъ,
а я нл колокольню хочу...
— Я сначала проведу вашу милость на филаретовскую нри-
чзтройку,—гудитъ гдѣ-то внизу подо мной зычный, точно колоколъ,
•басъ.
— Да никакой мнѣ филаретовой иристройки не надо. Вы меня,
говорю, ведите прямо наверхъ, вотъ и все.
— Наверхь и веду, только сначала надо внизъ.
Недоумѣваю и не вѣрю. Темно; ступаю нерѣшительно, сообра-
жая, что ежели онъ бросится на меня, единственное спасенье —
хватить его биноклемъ въ #исокъ.
— Здѣсь осторожнѣе, чтобы не упасть.
Протягиваетъ предунредитеіьно руку.
— He надо, я самъ.
Наконецъ начинаемъ нодннматься. Узкій нроходъ, узкая ломан-
ная каменная лѣстница, кажется—двумъ не разойтись. Ступеньки
совсѣмъ истерты и вышлифованы, точно нога св. Петра въ Римѣ.
Сколько сотенъ тысячъ людей прошло но нимъ за три вѣка суще-
ствованія этой колокольни, построенной ГодуноЛмъ!...
— Всего здѣсь,—гудитъ голосъ проводника,—тридцать три ко-
локола. Это первый ярусъ. Тутъ все нсбольшіе колокола, до 45°
пудовъ...
Лѣзу далыие. Второй ярусъ.
— Усиенскій колоколъ. Вѣснтъ четырс тысячи иудовь. Звонятъ
восемнадцать разъ въ годъ. Въ языкѣ сго сто двадцать пудовъ. Вос-
кресный—двѣ тысячи восехмьсоть нудовъ, ноліслейный—двѣ тысячи
пудовъ, вседневный—тысячу семнадцать пудовъ... Пожалуйтс далыпс.
Третій ярусъ.
To и дѣло останавливаюсь, чтобы перевести духъ. Тридцать
восемь съ половиной саженъ высоты! Наконецъ я наверху. Дуетъ
вѣтеръ—и я неволыю держусь за камснныя перила, окружающія
колокольню. Кажется, будто она пошатывается. Видъ дѣйствительио
восхитительный. Москва—съ птичьяго нолета—какая-то анатомія
гиганта. Вся она, какъ на ладони. Насколько глазъ хватитъ, сЬрая
чешуя мостовыхъ съ двордами и золотомъ куцоловъ. Солнцс уилы-
ваетъ за дальній горизонтъ; отъ зарева заката на і иі антскіи городъ
падаетъ розоватый отблескъ, отраженный пестрыми крышами, цсрк-
вами и безконечными рядами оконъ. Теперь я уясняю себѣ плань
Москвы. Я какъ разъ въ центрѣ. Отъ Крсмля расползаются радіу-
сами во всб стороны длинныя ленты улицъ; ихъ псресѣкаеть скть
другихъ улицъ, расположенныхъ концентрическими кругами. Совсьмъ
какъ будто иравильно сотканная паутина, въ каждой клѣткѣ кото-
рой высятся стройными рядами дома. Конка тоже расходится лу-
чами ^ъ Кремля и огибаетъ нѣсколькими концентрическими коль-
цами городъ. Рѣка, извиваясь голубой змкей, исчезаетъ однимъ
концомъ у Симонова монастыря, другимъ—у Воробьевыхъ горь.
Кре.\ыь—центръ всего, Кремль—такое же сердце Москвы, какъ
и Москва сердце Россіи. Онъ подо мной, вссь сверкающій, пестрый,
— 64 —
улыбающійся. Его дворцы и иеркви громоздятся въ треугольникѣ:
Большой, Малый, теремной, иотѣшный дворецъ, оружейная палатаг
арсеналъ, судебныя мѣста, казармы, Успенскій соборъ, Архангель-
скій, Благовѣщенскій, Двѣнадцати Апостоловъ, Спаса-на-бору, Чу-
довъ и Вознесенскій монастыри... Сѣдыя зубчатыя стѣны окруж-
ностью въ двѣ версты огибаютъ его съ трехъ сторонъ; на нихъ
горделиво возвышаются восемнадцать башенъ, будто восемнадцать
стройныхъ воиновъ на часахъ. Смѣсь стилей готическаго и визан-
тійскаго, что-то фантастичное, изящное, причудливое, оригинальное,
чуждое шаблона, манящее пестротой, жизнерадостное, вызывающее
въ воображеніи какія-то сказочныя мечЛі. За Красной плошадыо
съ живописными куполами Василія Блаженнаго и бѣлымъ со стек-
лянной крышей дворцомъ торговыхъ рядовъ, на сѣверо-востокъ—
опять группы колоколенъ... Казанскій соборъ, Заиконоспасскій, Гре-
ческій, Знаменскій и Богоявленскій монастыри, нѣсколько церквей.
На Варваркѣ, небольшой улицѣ, я еле могу разглядѣть въ би-
иокль домъ бояръ Романовыхъ. Раньше какъ-то я проходилъ мимо
него; это—коричневаго цвѣта теремокъ, съ маленькими, узенькими
рѣшетчатыми окоЛчками и гербомъ на флюгерѣ и у воротъ. Нѣ-
когда онъ принадлежалъ боярину Никитѣ Романовичу.
Все это вмѣргв со ліножествомъ другихъ зданій, тѣснящихся
одно надъ другимъ, также окаймлено съ трехъ сторонъ сгЬной,
которая своими концами примыкаетъ къ треугольнику Кремля. Стѣна
тоже съ башнями, восемью воротами и называется Китайскою. Это
и есть Китай-городъ. Здѣсь на небольшой сравнительно площади
скучены торговые ряды, конторы, банки и биржи, здѣсь—денежный
и коммерческій центръ города. Кремль и Китай-городъ составляютъ
ядро, которое съ одной стороны огибаетъ полумѣсяяемъ Бѣлый-го-
родъ съ бульварами, съ другой—Замоскворѣчье; за Бѣлымъ-городомъ
разворачивается полукругомъ Земляной-городъ; за нимъ на десятки
верстъ тянется почти сплошное кольцо бульваровъ, охватывая и
Замоскворѣчье.
Гляжу на югъ—передо мной Замоскворѣчье съ его пестрыми
небольшими кубиками, множествомъ церквей и люнастырями, кра-
сиво выдѣляющимися» на фонѣ зелени; съ востока—Китай-городъ>
грандіозная громада воспитательнаго дома, Андроніевъ монастырь и
сотни другихъ огромныхъ зданій и церквей, господствующихъ надъ
массой стройныхъ, вытянутыхъ рядами домовъ. На западѣ—храмь
Христа Спасителя и далеко вдали—зеленая подкова Воробьевыхъ
горъ. Къ свверу, за зданіемъ историческаго музея и думы, Воскресен-
ская и Театральная площади съ Большимъ и Малымъ театрами, a
затѣмъ почти отъ стѣнъ Кремля расползаются, точно полоски ги-
гантскаго вѣера, съ запада къ востоку, главныя артеріи, по кото-
рымъ безпрерывнымъ потокомъ несутся жизненныя силы эт^) ги-
ганта,— Пречистенка, Арбатская, Никитская, Тверская, Дмитровка,
Петровка, Неглннный проѣздъ, Лубянка, переходящая въ Срѣтенку,
Ильинка, переходящая въ Моросейку, продолженіе которой назы-
вается Покровской, потомъ Старо-Басманной и заканчивается Покров-
— 65 —
ской улицей, гдѣ-то въ десяти верстахъ отъ центра. На всемъ этомъ
пространствѣ, по всѣмъ этимъ улицамъ, концы которыхъ теряются
въ изгибахъ или исчезаютъ на горизонгѣ, суетится людской мура-
вейникъ. И какъ-то не в^рится, чтобы крошечные муравьи, бѣгаю-
щіе внизу, могли создать этотъ величественный, могучій городъ,
который расползается до горизонта, весь въ розоватомъ ореолѣ
заката.
Какая-то дивная діорама, приковывающая и чарующая взоръу
захватывающая своимъ необъятнымъ просторомъ и величіемъ.
Солнце закатывается. Св-вжѣетъ. В^теръ усиливается. Колокольня
опять будто колышется. *
Вечеромъ отправляюсь въ «Центральныя бани». Многоэтажное
зданіе, выходящее на три улицы, сіяетъ электричествомъ. Перед-
няя въ восточномъ стил-б: фрески, ниши, мозаика изъ пестрыхъ
стеколъ, матовые цвфтки электрическихъ лампочекъ. Нумера отъ
рубля до десяти. Мн-Ь отводятъ номеръ въ три рубля. Потолокъ
въ лѣпной работѣ, съ изящнымъ плафономъ; сгѣны въ сплош-
ныхъ пано съ идилліей въ стилѣ Ватто; де^венская пастораль,
лестрая группа въ пляскѣ подъ развѣсистымъ дсревомъ; вдоль
сгбнъ нѣсколько турецкихъ дивідовъ, уютныхъ, мягкихъ, обтя-
нутыхъ тисненымъ бархатомъ бордо; мраморный каминъ изящ-
ной скульптурной работы, съ зеркаломъ до потолка и бронзо-
выми канделябрами, большое, высокое трюмо, тоже съ канделяб-
рами, туалетный столъ со всѣми принадлежностями—отъ зубной
щеточки до пудры, узкое зеркало до потолка, опять бронзовые
канделябрьг, пуфъ, три-четыре мягкихъ кресла, chaise-longue, на
полу цѣльный персидскій коверъ во всю комнату. Co стѣны скло-
няется бронзйвая вѣтвь съ матовыми электрическими цвѣгками.
Оглядываю эту обстановку и оцѣниваю ее тысячъ въ шесть. Въ
ванной на полу мозаика, мраморная ванна; но въ самой банѣ—
«полокъ» деревянный и нѣтъ приспособленій для пара; просто
растворяются двустворчатыя двери печи, и парщикъ льетъ воду изъ
ковша на горячіе почернѣвшіе камни по соображенію.
Указываю сму на этотъ недостатокъ.
— У насъ такъ любятъ,—поясняегь онъ. "Купецъ иначе не со-
гласенъ, какъ чтобъ ему паръ съ самаго камня подошелъ.
Чувствуется легкій угаръ.
w-g авіуста.
Историческій музей, какъ и дума,—одно изъ грандіозныхъ зда-
ній Москвы. Фасадъ въ строгомъ русскомъ. стилѣ XVI вѣка, на
башняхъ—орлы, львы, единороги и прапоры, въ окнахъ—переплеты
на манеръ Василія Блаженнаго.
Сѣни илгбютъ очень величественный видъ. Восемь колоннъ под-
держваютъ главный куполъ, отъ котораго расходятся стрѣльчатые
своды. На куполѣ изображено родословное древо Государей рос-
сійекихъ (длина его—25 аршинъ, ширина—ij аршинъ). Полъ моза-
ичный, изъ краснаго и бѣлаго мрамора. По сторонамъ мраморной
лѣстницы—бронзовые львы. Шесть громадныхъ дубовыхъ дверей
б
— 66 —
ведутъ съ нлощадки въ помѣщеніе музея. Пріобрѣтаю у швейцара
каталогъ. Очень обстоятельный томикъ въ боо страницъ, цѣна—
рубль. Это для меня сюрпризъ—и сюрпризъ чрезвычайно иріятный.
Обстановка музея очень хороша и строго выдержана. Стиль
каждой залы соотвѣтствуетъ эпохѣ памятниковъ. Въ двухъ залахъ,
занятыхъ предметами каменнаго в-вка, орнаменты и мозаика на полу
изображаютъ узоры сосудовъ этого в-вка, гончарныя издѣлія, ка-
менные молотки, наконечники стрѣлъ и копья. Очень живописенъ
фризъ, написанный художникомъ Васнецовымъ. Цѣлая фантазія
на тему каменнаго періода и первыхъ зачатковъ ремеслъ и искусствъ.
Тутъ и приготовленіе пищи, и кормлеЯІе дѣтей, и одежды изъ
звѣриныхъ шкуръ, и охотничья добыча—лоси, носороги и медвѣди,
и геркулесъ племени, съ палицей на плечѣ, и охота на мамонга.
Третій залъ въ стилі металлическаго вѣка, въ четвертомъ—двѣ гро-
мадныя картины Семирадскаго: первая—похоррны Русса въ Булгарѣ,
вторая—жертвоприношеніе подъ стѣнами Доростола послѣ битвьг
Святослава съ Цимисхіемъ, — обѣ съ очень сильными сюжетами
и строго выдержі^|нымъ историческимъ колоритомъ; на зрителя
вѣетъ суровой эпохой десятаго вѣка; на разложенныхъ кострахъ,
при лунномъ освѣщеніи, сожигаютъ плѣнныхъ и женщинъ, въ ріжу
бросаютъ младениевъ и пѣтуховъ... Орнаментика пятаго зала по-
строена на художественныхъ мотивахъ курганнаго періода; въ шс-
стомъ—потолокъ устроенъ уступаЪш, по образцамъ пантикопейскихъ
гробницъ; здѣсь пом-ѣщаются эллино-скиѳскіе памятники; очень хо-
роши фрески; напоминающіе классическіе рисунки иа урнахъ. СтЬ-
дуюіцій залъ, соединеиний аркой, отдѣланъ въ древне-армянскомъ
и византійскомъ стилѣ, за нимъ залъ съ четырьмя навѣсами и ко-
ринѳскими колоннами,—въ немъ памятники греческихъ поселеній.
Архитектура девятаго зала, съ куполомъ, сводами и парусами, на-
иоминаетъ храмъ св. Софіи въ Константинопол-в. Въ немъ помѣ-
іцаются христіанскіе памятники до X вѣка. Далѣе — еще нѣсколько
залъ съ предметами кіевскаго періода, Новгорода и Пскова, Влади-
міра и Суздаля.
Колмекціи музея очень богаты и продолжаютъ пополняться. Вь
этой обстановк*Б, гдѣ каждый предінетъ полонъ тайны далекаго
прошлаго доисторическоіт эпохи, языческихъ временъ и первыхъ
вѣковъ христіанства Россіи, на васъ вѣетъ вдругъ ц-блымъ пото-
комъ совремснности отъ большой круглой витрины, помѣщенноіі
въ центрѣ одной изъ залъ. Въ ней—коллекція разныхъ предметовь,
относящихся къ франко-русскимъ празднествамъ: трехцвѣтные бан-
тики, бездѣіушки, кокарды, сотни періодическихъ изданій съ опи-
саніемъ празднествъ, сувениры, которыми обмѣнивались русскіе и
французы, гравюры и иллюстраціи. Составлена она извѣстнымъ
археологомъ барономъ де-Бай и принесена въ даръ музею.^І
Отсюда опять отправляюсь въ Кремль. Въ конторѣ коменданта
получаю разрѣшеніе на входъ въ оружейную палату и лворцы* Би-
леты выдаются безпрепятственно, бсзъ всякихъ формальностей. Зл-
вѣдующій конторой офицеръ одинаково любезно и скоро вру-
— 67 —
чаетъ билетъ какъ мнѣ, такъ и иростому люду, толпящемуся въ
комнатѣ.
Оружейная палата, большое двухъ-этажное зданіе, является какъ
бы продолженіемъ историческаго музея. Это—цѣлая сокровищница
драгоцѣнностей и историческихъ рѣдкостей, которымъ цѣны нѣтъ.
Въ верхнемъ этажѣ—всевозможныя оружія, знамена, принадлежно-
сти коронаціи, троны, державы, короны, шапка Мономаха, залъ съ
золотой и серебряной посудой... Впечатлѣніе—грандіозное. Стѣны
въ звѣздахъ изъ всевозможныхъ оружій и художественно распо-
ложенныхъ латъ, щитовъ, панцырей и кольчугъ, огромный, зако-
ванный въ желѣзо, всадникъ на кон-fc, множество моделей, токар-
ный станокъ Петра Великаго, брилліанты и золото, золото и се-
ребро, опять брилліанты—все на милліоны.
Въ нижнемъ этаж'Ь—модели двухъ дворцовъ, разные рѣдкіе
предметы искусствъ, принадлежавшіе русскимъ государямъ и распо-
ложенные въ кругломъ залѣ, цѣлая коллекція старинныхъ каретъ
XVII и XVIII вѣка, золоченыхъ, на дрогахъ, съ художественной
живописыо, эмальированныхъ, то изящныхъ, то неуклюжихъ, гро-
моздкихъ и страшно тяжелыхъ, одна другой оригинальнѣе и курь-
езнѣе; тамъ же кровать и сапоги Александра I, колыбель, саночки,
деревянные часы и ларчикъ Петра Великаго. Всѣ эти предметьг,
принадлежавшіе когда-то великимъ людямъ русской исторіи, еще
какъ будто носятъ на себѣ отнечатокъ ихъ личности. Что-то не-
уловимое, что чувствуется, но не постигается, словно наполняетъ
всю атмосферу какимъ-то обаяніемъ прошлаго,—обаяніемъ, въ кото-
ромъ ощущается частица чьей-то души, витающей здѣсь, запечат-
лѣвшейся на этихъ предметахъ.
Парадная передняя большого кремлевскаго дворца, обращенная
къ Москвѣ-рѣкѣ, очень напоминаетъ входъ въ Эрмитажъ; стѣны
облицованы мраморомъ, широкая лѣстница съ колоннами ведетъ во
второй этажъ. Множество иридворной прислуги въ будничныхъ
сѣрыхъ ливреяхъ съ золотомъ. Форма та же, что въ оружейной
палатѣ и храмѣ Спасителя, видъ тоже скучающій. Публика разби-
вается на группы; при каждой—ливрейный проводникъ. По всему
дворцу (а въ немъ joo комнатъ и 9 церквей) то и дѣло раздается
шумъ двсрей и .стукъ сапоговъ по паркету. Половина посѣтите-
лей — простой людъ. Нѣсколько челов-ѣкъ въ смазныхъ подкован-
ныхъ сапогахъ; проводники то и дѣло просятъ, чтобъ они ходили
по дорожкамъ. Двѣ бабы—совсѣмъ босыя. Въ этой доступности
есть что-то трогательное.
На верхней площадкѣ лЬстницы я невольно останавливаюсь отъ
неожиданности. To же случается и съ другими посѣтителями.
Противъ насъ Императоръ Александръ III во весь ростъ стоить
предъ группой старшинъ и предводителей дворянствъ, окружив-
шихь его. Это—картина Рѣпина, изображающая тотъ моментъ, когда
покойный Государь говорилъ во время коронаціонныхъ празднествъ
свою рѣчь старшинамъ. Иллюзія до того полная, въ картинѣ—
такая рельефность фигуръ и plein air, что вы безотчетно исиыты-
г>*
— 68 -
ваете какое-то смущеніе. Вамъ такъ и кажется, что полная цар-
ственнаго величія фигура Государя выступитъ изъ рамы и раз-
дастся вновь его энергичное слово...
Вдоль стѣнъ длиннаго корридора — картины до потолка, изо-
браженіе куликовской битвы съ огромными фигурами, которыхъ
даже нельзя разсмотр-вть вблизи; ноги, руки и головы гигантовъ.
Прохожу безконечную анфиладу высокихъ, громадныхъ заловъ
съ мраморными стѣнами и паркетомъ. Георгіевскій, съ ковчегообраз-
нымъ помѣщеніемъ для орденовъ, фамиліями георгіевскихъ кавале-
ровъ, высѣченными золотыми буквами на мраморныхъ доскахъ, чрез-
вычайно величеств£нъ. Отдѣланъ онъ орденскими цвѣгами—оран-
жево-золотистымъ съ темнымъ.
Тутъ же помѣщена литая серебряная группа—подарокъ, подне-
сенный Государю казацкимъ войскомъ. Далѣе—Тронный залъ, Ан-
дреевскій, Александровскій, Владимірскій, Екатерининскій — всв
также отдѣланы подъ цв-бтъ орденскихъ лентъ. Затѣмъ начина-
ются частные покои Государя и Государыни, гостиная и кабинетъ
въ стил-б Людовика XIV, съ золоченой мебелью и роскошными
севрскими вазами, кабинетъ Государя. Все прикрыто чехлами, но
наготовѣ, какъ бы въ ожиданіи.
Кремлевскій дворецъ соединенъ съ теремнымъ цѣлымъ рядомъ
залъ, корридоровъ, вдоль которыхъ тянутся пом-ѣщенія для фрей-
линъ, столовой, украшенной старинной русской живописью, гтре-
стольной и думной палатами. Реставрированъ онъ при Императорѣ
Николаѣ I. Здѣсь — малая золотая палата и грановитая палата съ
краснымъ крыльцомъ, нѣсколько цсрквей и покои Алексѣя Михай-
ловича. Послѣ грандіознаго масштаба болыіюго дворца, тутъ все
кажется маленькимъ. Стрѣльчатыя, узорчатыя окошечки въ цвѣт-
ныхъ стеклахъ, расписанныя стариннымъ рисункомъ стѣны, израз-
цовыя печи. Ото всего вѣетъ далекой стариной, какой-то просто-
той и уютностью. Обстановка сохранилась въ деталяхъ, отъ пест-
рой живописи въ темныхъ узенькихъ корридорахъ, ведущихъ въ
темныя церкви, до царскихъ одеждъ, которыя висятъ въ царской
опочивалънѣ Въ комнатахъ полусвѣть, придающій всему таинствен-
ный видъ. Вспомннаются почему-то былины и легенды, которыя въ
долгіе зимніе вечера разсказывались здѣсь, будя въ молодыхъ
сердцахъ русскихъ царсй жажду подвиговъ и величія Россіи...
Н-ѣсколько минутъ спустя, гуляю вдоль дворца, надъ садомъ,
сползающимъ къ рѣк-ѣ. Здѣсь возвышаются лѣса и модель памят-
ника Царю-Освободителю.
Прохожу въ Успенскій соборъ, гдѣ коронуются русскіе Госу-
дари. Заложенъ онъ Калитой въ XIV вѣкѣ и строился полтораста
лѣтъ. Нынче такой небольшой храмъ можно воздвигнуть въ два-
три года. Архангельскій, Благовѣщенскій и Двунадесяти Апосто-
ловъ соборы тоже таклхъ же размѣровъ. Въ Вознесенскомъ—нко-
ностасъ изъ чеканнаго серебра съ позолотой, образъ Владимірской
БогОхматери съ массой драгоцѣнныхъ камней, въ числѣ которыхъ
одинъ изумрудъ цѣнится въ восемьдесятъ тысячъ рублей, тронъ
— 69 —
Владиміра Мономаха, большое Евангеліе царицы Натальи Кирил-
ловны; въ Благовѣщенскомъ—древняя рѣдкая живопись и мозаика
изъ яшмы на полу, въ соборѣ Двунадесяти Апостоловъ библіотека
съ древнѣйшими рукопнсями, въ Архангельскомъ — усыпальница
всѣхъ великихъ князей и царей Россіи. Всѣ соборы расположены
въ двухъ шагахъ одинъ отъ другого, въ неболыіюмъ дворѣ, и вмѣ-
стѣ съ монастырями составляютъ почти сплошную группу церквей.
Въ Архангельскомъ соборѣ я долго брожу между длинными,
тѣсными рядами гробницъ, прикрытыхъ черными траурными запы-
ленными покрывалами, пока мой проводникъ называетъ мнѣ имена
князей и царей, почившихъ подъ ними. Здѣсь мощи царевича
Дмитрія, князя Михаила и боярина Ѳеодора, замученныхъ ханомъ
Узбекомъ въ ордѣ, здѣсь — прахъ Іоанна Калиты, Дмитрія Дон-
ского, Іоанна III, Іоанна IV, Михаила Ѳеодоровича, Алексѣя Ми-
хайловича и Императора Петра II.
Въ воображеніи проносятся могучіе образы героевъ русской
исторіи, которые вѣками сковывали безграничную землю русскую.
Въ раскрытыя двери слышится гулъ колоколовъ, звонившихъ и при
нихъ, возвѣщая ихъ побѣду или смерть и призывая сюда для мо-
литвы русскій народъ... Сколькихъ событій были свидѣтелями эти
темные своды, полные тайны прошлаго, сколько великихъ и страиі-
ныхъ минутъ было пережито здѣсь русской душой въ теченіе
трехъ в-ѣковъ! Грохотъ огромнаго города, ихъ города, долетаетъ
<юда пѣсней торжествующей жизни, которая будто хочетъ напом-
нить, что смерть ихъ не разрушила ихъ дѣла, что они живы въ
немъ, что оыо росло и выросло въ могучій городъ, въ великую
страну...
Выхожу на Красную площадь, служившую декораціей для столь-
кихъ историческихъ событій, и осматриваю церковь Василія Бла-
женнаго. По цѣлому лабиринту узенькихъ витыхъ корридоровъ
пробираюсь въ каждый изъ отд-ѣльныхъ девяти придѣловъ, раз-
сматриваю старинную живопись, потомъ долго любуюсь оригиналь-
ной фантастической архитектурой.
Есть что-то чарующее, какъ капризный полегь мечты, въ группѣ
несимметричныхъ куполовъ, что-то раздражающее воображеніе, на-
поминающее востокъ и прихотливость индійской архитектуры.
Мнѣ представляется картина закладки храма. Изъ воротъ Кремля
выходитъ пестрая процессія въ золотой парчѣ, съ развѣвающимися
хоругвями, митрополитъ, Іоаннъ Грозный съ Сильвестромъ и Ада-
шевымъ, бояре... Это—эпоха взятія Казани,—татарской силѣ нане-
сенъ послѣдній ударъ, Казанское царство пало. Іоаннъ молодъ, во
всей силѣ и энергіи своихъ тридцати двухъ лѣтъ, со славой по-
бѣдителя исконныхъ враговъ земли русской. Надъ Москвой густыми,
могучими переливами разносится торжественный звонъ колоколовъ...
70 —
ГЛАВА IX.
Московская дистанція и московское благоустройство. —Городское хозяйство.—
Новые типы московскаго купечества.—Благотворительныя учрежденія.—Пролета-
ріатъ.—Петербуржецъ и москвичъ.—Обшія впечатлѣыія.—Выѣздъ.—На Нижего-
родскомъ вокзалѣ.
Москва поражаетъ своей «дистанціей огромнаго размѣра». Мо-
сковскія разстоянія—что-то невозможное; по-московски «вотъ тутъ,
близко, сейчасъ за угломъ» — значитъ верста - двѣ Есть такіе
«концы», чтобольше трехъ-четырехъ въ день не ycrrfceuib отмахать.
Пытался я было хоть слегка осмотрѣгь городъ на конкѣ, по
одному изъ концентрическихъ круговъ,—такъ куда: выѣхалъ послѣ.
завтрака, а пріѣхалъ къ обѣду. Правда, и московская конка везетъ
не шибко, степенно, по-купечески, съ остановочками и передышками.
He даромъ извозчики называютъ се «погребалъной процессіей». Ни
парового трамвая, ни электрической конки, ни городскихъ желѣз-
ныхъ дорогъ Москва не признаетъ.
Благоустройствомъ городъ похвастаться не можетъ; водопроводъ
и канализащя—московскія муниципальныя злобы почти такого же
возраста, какъ и Москва. Московская пыль вошла въ поговорку,
улицы метутся плохо, есть совсѣмъ грязные уголки, подстать лю-
бому губернскому городу; въ такомъ же положеніи и ассенизація.
Васъ охватываетъ постоянно смѣсь культурности и неблагоустрой-
ства, вы то и дѣло попадаете изъ одной полосы въ другую.
Но въ общемъ все-таки преобладаетъ сознаніе, что въ жизни
города произошелъ крутой поворотъ къ прогрессу, и что еще годъ-
другой энергичной работы—и онъ пріобрѣтетъ совсѣмъ культурнукг
внѣшность, станетъ однимъ изъ лучшихъ городовъ въ европейскомъ
СМЫСЛ-Б.
Правда, и справиться съ такой громадиной мудрено. Въ Петер-
бургѣ 12 частей, въ Москвѣ—семнадцать, благодаря ея простран-
ству. Это—десять большихъ губернскихъ городовъ. Въ каждомъ
такомъ городѣ есть голова—и то онъ всего не можетъ досмотр-ѣть,
а въ Москвѣ—одинъ голова на десять такихъ городовъ. Парижъ-
раздѣленъ на двадцать частей при двадцати мэрахъ и сорока по-
мощникахъ, а въ Москвѣ все-таки одинъ хозяинъ на весь городъ
при нѣсколькихъ членахъ. И я думаю, есть такія улицы, которыхъ
онъ никогда въ жизни не видалъ. Еще теперь, при телефонѣ, пол-
бѣды, но представьте себѣ, что стоило только какой-нибудь деся-
токъ лѣтъ съ небольшимъ тому назадъ сдѣлать распоряженіе по
городу и проконтролировать его исполненіе. Москвичъ туговатъ на
ухо и не охотникъ до всякихъ муниципальныхъ новшествъ и за-
т-Ьй. Даже теперь, уже при телефонахъ, и то не обходится безъ
курьезовъ. Взять бы хоть исторію съ вывозкой снѣга. Управа рас-
порядилась было вывозить снѣгъ, а потомъ, по соглашенію
съ полиціей, отмѣнила это распоряженіе. Но пока распоряженіе объ
отмѣнѣ распоряженія стало извѣстнймъ, часть домовладѣльцевъ
успѣла вывезти съ улицъ снѣгъ противъ своихъ домовъ; улицы.
71 -
превратились въ какія-то шахматныя доски; ни на саняхъ нельзя
было ѣздить, ни на колесахъ. Первое распоряженіе было отмѣнено,
отмѣнять и второе—не приходилось; дѣ ло кончилось гѣмъ, что нѣ-
которые домовладѣльцы должны были покупать снѣггу чтобы засы-
пать имъ снова улицы.
Мнѣ кажется, что реформа системы городскихъ хозяйствъ, осо-
бенно въ крупныхъ центрахъ,—вопросъ только времени: какъ бы
ни былъ энергиченъ человѣкъ, немыслимо ему одному справиться
со сложнымъ городскимъ управленіемъ. Москва—это цѣлое госу-
дарство, почти какая-нибудь Греіця. Удивительно ли, что даже при
желѣзной энергіи покойнаго АлексЬева въ хозяйствѣ города были
промахи и недочеты. Стоитъ только вспомнить двухмилліонныя го-
родскія бойни и вссь шумъ въ печати по поводу ихъ неудовлетво-
рительности и безконтрольнаго расхода капитала. Въ Петербургѣ
городской бюджетъ—восемь милліоновъ, въ Москвѣ — тринадцать.
Кажется, можно бы при такихъ доходахъ обернуться и не только
нагнать, а и обогнать Петербургъ въ отношеніи благоустройства.
Однако, и до сихъ поръ, напримѣръ, такой насущный вопросъ для
жизни города, какъ канализація, не можетъ притти къ благополуч-
ному концу: городъ пока собирается сдѣлать пятимилліонный заемъ.
Обязанности городского головы настолько сложны,—особенно,
если вспомнить представительство, предсѣдательство въ разныхъ
комиссіяхъ, благотворительныхъ учрежденіяхъ и безконечныхъ дум-
скихъ засѣданіяхъ,—что если бы онъ могъ разорваться на сто ча-
стей, то и тогда все-таки не поспѣлъ бы всюду. Прибавьте къ
этому занятія въ управ-fe, подпись бумагъ, сотни проектовъ, распредѣ-
леніе городскихъ налоговъ и взиманіе ихъ... Цѣлое министерство.
И отъ этого министерства во многомъ зависитъ и экономическій
рычагъ промышленной жизни города съ его шестыо-стами фабрикъ,
сотней тысячъ фабричныхъ мастеровыхъ и тысячами всяческихъ тор-
говыхъ заведеній.
Господствуюшее сословіе Москвы—купечество. Выборы всецѣло
въ его рукахъ. И оно не только по традиціи, по сословнымъ инте-
ресамъ, но и по необходимостн избираетъ городскихъ головъ изъ
своей среды: только человѣкъ, выросшій на торгово-промышленной
почвѣ Москвы, можетъ знать ея жизненныя нужды и практически
разрабатывать запросы экономической жизнигорода. Неудивительно
поэтому, что преобладаніе въ городскомъ хозяйствѣ буржуазно-
практичнаго элемента отражается и на внѣшнемъ благоустройствѣ
города. Чисто культурные интересы отодвигаются на второй планъ
предъ интересами экономическими. Городскому головѣ, при всей его
теаденціи къ реформамъ и улучшеніямъ, приходится прислушивать*
ся къ практическому камертону интересовъ купечества. До сихъ
поръ вліяніе этого своего рода tiers etat, выросшаго органически, a
не созданнаго искусственно, какъ за границей, чувствительно отра-
жалось на культурной жизни города. Москва, съ ея великимъ прош-
лымъ, съ ея великими людьми, съ ея славнымъ патріотизмомъ—не
имѣетъ еще па.мятниковъ этихъ людей: кромѣ монументовъ Минину
— 72 —
съ ГІожарскимъ, Пушкину да строящагося теперь грандіознаго мав-
золея Царю-Освободителю, въ Москвѣ нѣтъ никакихъ памятниковъ.
Москвичи не увѣковѣчили въ бронзѣ не только образа такого испо-
лина, какъ Петръ Великій, не только десятковъ другихъ героевъ
славнаго прошлаго, но и великихъ людей послѣдней эпохи, родив-
шихся, выросшихъ или жившихъ и творившихъ на ея почвѣ, какъ
Грибоѣдовъ, Лермонтовъ, Гоголь и Тургеневъ. Москва Грибоѣдова
и Москва Островскаго до сихъ поръ еще не исчезла. Но на смѣну
ей нарождается, заслоняя ее, цѣлая галлерея московскихъ людей
новаго типа, такихъ же искреннихъ, но еще болѣе глубокихъ и
сознательныхъ патріотовъ. Они вносятъ обновленіе въ купеческую
среду и потокъ общественныхъ идеаловъ болѣе широкаго патріоти-
ческаго размаха. Это—Третьяковы, Алексѣевы, Морозовы, Бахру-
шины, Солдатенковы, Боткины, Рукавишниковы и тѣ «неизвѣстные»,
которые жертвуютъ по шестисотъ и семисотъ пятидесяти тысячъ на
разные дѣтскіе пріюты и благотворительныя учрежденія, не желая
даже увѣковѣчить свое имя добрымъ дѣломъ. Что-то совсѣмъ сти-
хійное по размаху, размѣрамъ и великодушію.
Москва славится своей филантропіей. Въ ней до двухсотъ раз-
ныхъ благотворительныхъ учрежденій, 26 пріютовъ, j убѣжищъ, 9
богадѣленъ, множество лѣчебницъ, ночлежныхъ домовъ, сорокъ три
больницы, вмѣщающихъ до десяти тысячъ человѣкъ. И, несмотря
на этоѵ нѣтъ, кажется, у насъ города, въ которомъ была бы такая
масса нищихъ и бѣдняковъ, живущихъ на благотворительный счстъ.
Главную массу пролетаріата даютъ фабрики и алкоголь...Въ Москву
безпрерывно стекаются со всѣхъ центральныхъ губерній тысячи ди-
ревенскаго люда. Это все народъ, который или не можетъ прокор-
миться дома, или рвется къ городской жизни. Деревенская натура
не всегда выноситъ фабричную жизнь, доведенную до точности
механизма и пунктуальности, съ которыми не можетъ ужиться ши-
рокая русская душа; человѣкъ поработаетъ, поработаетъ, а потомъ
глядь—его и выбросило изъ колеи. Очутился онъ прямо на улицѣ
и безъ куска хлѣба; въ деревню не хочется, пестрота и шумъ жизни
большого города приковываютъ; деревенскій человѣкъ нс требова-
теленъ, перебиться кое-какъ можно; случайно подвернется зарабо-
токъ, а то и такъ на благотворителя попадетъ; проходитъ время,
глядишь — онъ и вовсе отъ работы отбился, а тамъ, смотришь, и
окончательно распился. Тутъ ужъ наступаетъ полная гибель и
нищенство.
Главное скопленіе пролетаріата—на Хитровомъ и Смоленскомъ
рынкахъ, гдѣ цѣлые кварталы заняты ночлежными притонами; на
Хитровкѣ шесть громадныхъ домовъ въ нѣсколько этажей составля-
ютъ особую группу пріютовъ. Хитровскій абитуріентъ имѣетъ даже
свою кличку «хитровца». Рядомъ съ храмомъ Спасителя, почти въ
центрѣ города—огромный мрачный пріютъ пролетаріата, называемый
въ простонародьи «Сережниковой крѣпостью». Кромѣ того, по все-
му городу разбросаны еще десятки притоновъ, въ которыхъ, какъ
и въ главныхъ скопищахъ нищеты, разыгрываются одинаково мрач-
— 73 —
ныя сцены «Петербургскихъ трущобъ», со всѣмъ ужасомъ пороковъ,
вырожденья, паденья, голода, безпросвѣгной нужды и тысячъ вся-
ческихъ ухищреній несчастной голытьбы въ попыткѣ раздобыть
грошъ и прокормиться лишній день.
Народъ любитъ Москву и рвется къ ней. Онъ то нѣжно назы-
ваетъ ее «матушкой бѣлокаменной, златоглавой, хлѣбосольной, пра-
вославной, словоохотливой», то иронизируетъ надъ ней въ своихъ
поговоркахъ: Москва бьетъ съ носкаг Питеръ—бока повытеръ, Пи-
теръ женится—Москва замужъ идетъ, была правда у Петра и Павла
(въ застѣнкѣ, гдѣ пытали), московскіе люди землю сѣютъ рожью,
а живутъ ложью, въ Москву итти—голову нести, въ Москвѣ mi-
cro звонятъ, да тонко ѣдятъ, Москва—что доска: спать широко, да
кругомъ мететъ, въ Москву бресть—послѣднюю копѣйку несть, жи-
вучи въ Москвѣ—пожить и въ тоскѣ.
Складъ жизни въ Москвѣ попроще, ч-ѣмъ въ Петербургѣ, да и
самъ москвичъ попроще петербуржца. Прежде всего, онъ здоровѣе
и молодцеватѣе, свѣжѣе, не успѣлъ еще пріобрѣсти нервно-перга-
ментнаго лица петербургскаго чиновника, всегда подтянутаго, всегда
на-сторожѣ и въ погонѣ за карьерой, непремѣнно съ катарромъ
легкихъ и желудка. Москвичъ — практикъ, но не скептикъ, петер-
буржецъ, сравнительно съ нимъ,—вольтерьянецъ; москвичъ видитъ
чаще солнце и на жизнь глядитъ бодрѣй, петербуржецъ имѣетъ
прокислый отъ сырости видъ и успѣлъ проникнуться эстонской
флегмой. На петербуржца Европа наложила печать космополитиче-
ской нивеллировки, москвичъ—типичный «руссакъ», сохранившій всѣ
особекности русской души, съ ея ширью, съ ея достоинствами и
недостатками.
Вечеромъ, гуляя, пытаюсь резюмировать свои московскія впе-
чатлѣнія.
Чувствую, что Москва съ каждой минутой все больше и больше
чаруетъ меня. Москва—это какой-то кошмаръ, и сладкій, и томи-
тельный, въ которомъ тайна прошлаго и настоящее, востокъ и за-
падъ, фантазія и дѣйствительность слились и переплелись въ чу-
довищ«омъ контрастѣ; это—страстное первое объятіе Азіи и Евро-
пы, это—хороводъ тѣней прошлаго на фонѣ современности, это—
отраженіе старой и новой Россіи, со всѣми ея недостатками и
всѣмъ ея величіемъ, это—чудный памятникъ сильной духомъ расы,
въ которомъ каждая пядь земли вспоена кровью жертвъ человѣче-
скихъ, создавшихъ могучее русское море, разлившееся на полміра
и дѣлающее русскихъ какими-то міровыми гражданами. До сихь
поръ Москва представлялась мнѣ «большой деревней», и я подозрѣ-
валъ въ отзывахъ о ней что-то подогрѣтое и раздутое шовинизмомъ.
А теперь я какъ будто чувствую даже досаду, что къ ней не умѣютъ
относиться у насъ съ должнымъ благоговНЬніемъ. И въ ея разбро-
санности, и въ ея некультурности есть что-то не установившеся и
дикое, какъ и въ русской натурѣ, но есть и смѣлый размахъ, пол-
ный силы и будущности. Я не могу ни на минуту отдѣлаться отъ-
обаянія прошлаго. Что-то неуловимое, какъ смутные силуэты памят-
- 74 -
никовъ старины, будто выступаетъ изъ каждаго уголка вереницсй
тѣней; предо мной разворачивается исторія великой страны, запи-
санная здѣсь кровью и желѣзомъ на камнѣ, и съ каждой страницы t
ея слетаютъ могучіе образы, продолжая жить и шептаться о чемъ-то
въ темныхъ сводахъ, въ тѣни дворцовъ, воздвигнутыхъ потомками...
и-е ащста,
Просыпаюсь. Вспоминаю, что сейчасъ надо укладываться, что
ссгодня я непремѣнно долженъ -вхать дальше; испытываю малоду-
шіе: не хочется разстаться съ Москвой.
Съ утра еще разъ заглядываю въ Третьяковскую галлерею, от-
туда отправляюсь въ пассажи дѣлать покупки. Лубянскій пассажъу
Солодовникова, Александровскій, Поповскій, Постниковскій — все
это огромныя зданія, въ которыхъ безпрерывно и внизу,г и вверху,
на балконахъ, жужжитъ толпа. Но всѣ они стушевываются предъ
размѣрами, красотой и великолѣпіемъ новыхъ торговыхъ рядовъ,
выросшихъ изящнымъ, стройнымъ бѣлымъ дворцомъ во всю Красную
площадь. Несмотря на громадные размѣры и длинный фасадъ, все
зданіе необыкновенно стройно и пропорціонально; нигдѣ ничего гро-
моздкаго, нсуклюжаго и лишняго; отъ этого оно такъ легко и такъ
изящно въ цѣломъ, такъ чаруетъ глазъ гармоніей. По-моему, въ
новѣйшей архитектурѣ Москвы это—самое красивое, самое удачное
и величественное сооруженіе, которому можетъ позавидовать любая
европейская столица. Внутри оно роскошно. Отдѣлка, мозаика,
балюстрада вдоль второго яруса, висячіе мосты, перекинутые съ
одной стороны на другую легкими арками, стеклянная крыша, ма-
газины—все это, верхъ изящества н вкуса. Зимой здѣсі, играет-ь
военная музыка и при потокахъ электрическаго свѣта гуляетъ вся
Москва.
Завтракаю на Тверской у Филиппова, въ большомъ зеленоватомъ
залѣ, съ художественной лѣпной работой. Днемъ и вечеромъ, при
электрическомъ освѣшеніи, здѣсь безпрерывная разношерстная толпа.
Масса провинціаловъ, которые первымъ дѣломъ являются отвѣдать
филипповскихъ пироговъ и калачей. Дешевизна соблазняетъ, и
многіе объѣдаются: пирогъ съ сочнымъ фаршемъ, весь какой-то
пуховой—пятачекъ, калачъ—тоже; стаканъ чаю—пять или семь ко-
пѣекъ. А почти напротивъ, въ гастрономическомъ магазинѣ Бѣ-
лова, десятокъ янтарныхъ сливъ рейнъ-клодъ, величиной въ аб-
рикосъ, — два рубля пятьдесятъ копѣекъ! Это — въ самый разгаръ
фруктоваго сезона.
Счетъ въ гостиницѣ, противъ всякаго ожиданія, оказывается
очень добросов-ѣстнымъ. Обыкновегшо гю вечерамъ на дверяхъ каж-
даго номера здѣсь вывѣшиваютъ своего рода «бюллетени», въ ко-
торыхъ записано все, что вы потребовали въ теченіе дня. «Это-съ
для памяти», объяснилъ мнѣ лакей. Удобно въ томъ отношеніи,
что ничего не припишутъ, какъ въ нашихъ бѣлорусскихъ «готеляхъ».
У насъ обыкновенно въ самую минуту отъѣзда недоразумѣніе: вьг
усматриваетс въ счетѣ, непремѣнно написанномъ гіероглифами и въ.
— 75 —
кляксахъ, какія-то совершенно непонятныя «тоже», которыя въ.
итогб составляютъ лишній рубль въ чей-то бенефисъ. Указываете
лакею; читаетъ и недоумѣваетъ: выходитъ, какъ будто вы три раза
въ день пили кофе; разъ стаканъ кофею, а два раза «тоже». Иванъ
не помнитъ и зоветъ Михайлу; Михайло тоже не помнитъ, чтобъ
онъ подавалъ «тоже», и зоветъ Ицку; Ицка старается что-то при-
помнить, но въ концѣ концовъ соображаетъ, что объ этомъ, вѣро-
ятно, долженъ знать посыльный мальчикъ Гершко; б-вгутъ за Герш-
кой, но онъ въ воду канулъ. А минутная стрѣлка все ползетъ, a
гдѣ-то далеко упрямо посвистываетъ и зоветъ паровозъ. Вы вспо-
минаете «чорта» и торопливо бѣжите къ извозчику, чтобы не
опоздать.
Зато здѣсь меня ждетъ другой сюрпризъ: въ восемь часовъ ла-
кей докладываетъ, что мнѣ пора ѣхать; какъ бы не опоздаіь. Гляжу
не безъ подозрѣнья: вѣроятно, номеръ понадобился—и онъ на-
рочно торопитъ меня.
— Да вѣдь по-ъздъ отходитъ въ десять? говорю.
— Въ десять-съ. Только до нижегородскаго вокзала полтора
часа ѣзды-съ.
— Какъ полтора часа?
— Вѣрно-съ! Одиннадцать верстъ считается.
Недурно. Это отъ центра-то города! Значитъ, тому, кто живегь
въ противоположномъ концѣ, приходится три часа ѣхать и отмахать
двадцать двѣ версты. Изъ трактира, что напротивъ, доносятся зву-
ки органа, наигрывающаго:
Эхъ, Москва, Москва, Москва
Бѣло-ка-а-аменная 1
Въ корридорѣ въ ожиданіи вытянулась цѣлая шеренга. Есть
даже такія физіономіи, которыя я вижу въ первый разъ въ жизни.
На улицѣ темно. Одноконный ванька нагруженъ багажомъ; на
козлахъ чемоданы подъ самый его подбородокъ; ноги онъ какъ-то
умудряется свѣсить по бокамъ, надъ колесами, напоминая лягушку,
собирающуюся прыгнуть. До нижегородскаго вокзала по таксв рубль.
Но извозчикъ высказываетъ надежду, что «его сіятельство» приба-
вятъ на чаекъ, потому что съ кого же въ Москвѣ заработать, ежели
не съ господъ «прижающихъ»,—купчина не больно тароватъ.
1>ду и ѣду; кажется, конца не будетъ этому пути. Миную одинъ
губернскій городъ, потомъ другой и третій; чѣмъ дальше—дома все
меньше, видъ совсѣмъ провинціальный, булыжная мостовая все ило-
ше; того и гляди—разговаривая, языкъ откусишь. Наконецъ—мы
за городомъ. Впереди полная темнота. Подъѣзжаемъ къ вокзалу.
He в-врится, что онъ въ столицѣ. Низенькое одноэтажное деревян-
ное зданіе, окрашенное охрой. Совсѣмъ какой-нибудь минскій вок-
залъ на московско-брестской дорогѣ, совсѣмъ провинція. И публика
тоже провинціальная. Дородные степенные купцы-бородачи, н-бко-
торые еще въ кафтанахъ и ботфортахъ. Уже замѣтна примѣсь
посторонняго элемента, какихъ-то не русскихъ типовъ. Н^сколько
смуглыхъ восточныхъ лицъ, большихъ восточныхъ носовъ, острыхъ
— 76 —
и горбатыхъ, которые особенно р-ѣзко выдѣляются рядомъ съ ши-
рокими и расплюснутыми русскими носами. Должно быть, какіе-ни-
-будь Теръ-Агаповы или Теръ-Кафеджіанцы. Есть и нѣсколько пло-
скихъ, съ узкими черными щелочками вмѣсто глазъ, калмыцкихъ
лицъ. Поѣздъ спеціально нижегородскій, ярмарочный, и публика
тоже ярмарочная. Выходитъ онъ въ десять, а въ девять утра—въ
Нижнемъ. Четыреста десять верстъ въ одиннадцать часовъ.
Вся дорога имѣетъ какой-то сомнительный и подозрительный
видъ. Вагоны низкіе, старомодные, съ короткими диванами, такъ
что двоимъ только сидѣть можно. Оберъ-кондукторъ—отставной
становой приставъ, огромный дѣгина, будто нарочно приставленный
сюда, чтобы присматривать за купцами, которые вздумаютъ проявить
«ндравъ». Онъ все о чемъ-то шепчется съ пассажирами. По вагону
то и дѣло шмыгаютъ, шурша шелковыми юбками, сомнительныя
дамы; ихъ цѣлый пансіонъ. Какой-то купецъ, уже подвыпившій, зо-
ветъ кондуктора. Онъ подходитъ заискивающе-предупредительно.—
Вотъ что, братъ! Возьми мнѣ въ буфетѣ бутылку вина.—Какого
прикажете?—Все равно, какого-нибудь, чтобы на три рубля бутыл-
ка была... И онъ небрежно бросаетъ скомканную десятирублевку.
Звонокъ. Поѣздъ ползетъ. Стою на площадкѣ. Душно. Темно
Вдали за нами вдоль всего горизонта расползается, точно млечный
путь, матовое сіянье... Миріады огоньковъ пронизываютъ мглу.
Прощай, матушка Москва!
Г Л A B A X.
Въ вагонѣ.— Дорожные разговоры. — „Парижскіе фрукты".— Вт, Нижнехъ. —
Толпа.—Переселенцы.— Гостиницы.—На скачкахъ.—Ярмарка.
Вагонъ переполненъ. Вѣшалокъ и полокъ не полагается. У две-
рей, подлѣ печи, цѣлая гора чемодановъ и узловъ. Въ суматохѣ,
въ тороаяхъ занять мѣсто, навалили все въ кучу. Фигуры копо-
шащихся пассажировъ неясно выступаютъ изъ полутьмы. Настрое-
ніе у всѣхъ необыкновенно ворчливое. Ругаютъ и проклинаюгь до-
рогу даже въ присутствіи кондуктора, контролирующаго билеты.
Онъ невозмутимъ.
Въ отвѣтъ на язвительныя замѣчанія, пересыпанныя «безобразія-
ми» и даже эпитетами бол-ве остраго свойства, раздается только
металлическое чиканье клещей.
Въ рѣчи пассажировъ слышится «оканье», какъ будто налере-
коръ бѣлорусскому «аканью». Это—типичный выговоръ волжанина.
Въ немъ что-то рѣзкое, грубоватое, немного напоминающее бурсу,
но вмѣстѣ съ тѣмъ есть и какой-то задоръ, и н-бчто придающее
тону силу. Волжаниаъ ни одного о не пропуститъ безъ того, чтобы
не сгустить звука и не подчеркнуть его.
— 77 —
Мой сосѣдъ справа, типичный нижегородскій экземпляръ, словно
нарочно напираетъ на эту особенность, передѣлывая каждое слово.
Пароходъ превращается въ пороходъ, поѣхать—въ поѣхоть, ярмар-
ка—въ ярморку, какой—въ кокой; зато е часто исчезаетъ; вмѣста
не знаетъ выходитъ незнатъ, не понимаетъ—непонимать.
Разговоры на іемы «пеньково-мочальныя» и тѣ спеціально-тор-
говые термины, которыми переполнены телеграимы нижегородской
ярмарки.
Я сижу противъ сапернаго офицера. Нѣсколько минутъ мы по-
глядываемъ враждебно и угрюмо другъ на друга. Мѣсто между
диванами занято моимъ и его богажомъ, ногь некуда дѣгь. Въ
проходахъ тѣснятся пассажиры, пытаясь размѣстить какъ-нибудь
вещи. Кондукторъ помогаетъ, подавая практичные совѣты.
Мн-fe и офицеру онъ предлдгаетъ сдвинуть сидѣнья узкихъ ди-
ванчиковъ и лечь рядомъ. Мы переглядываемся нерѣшительно, не
безъ оттѣнка подозрительности. Однако приходится выбирать одно
изъ двухъ: либо всю ночъ просидѣть, задравъ ноги на чемоданы,
либо лечь рядомъ съ незнакомымъ человѣкомъ. Офицерикъ чи-
стенькій, видно—не пьгощій, виномъ отъ него не несетъ, «купецкимъ
духомъ» обдавать не будетъ, но все-таки какъ-то жутко. Кон-
дукторъ настаиваетъ, уб-ѣждая, что зд-ѣсь всѣ пассажиры спятъ
такъ.
Нечего дѣлать. Тащимъ багажъ, сваливаемъ его въ общую ку-
чу, выдвигаемъ сид-Ьнья.
Вступаемъ въ разговоръ. Офицеръ ѣдетъ изъ Бѣлоруссіи, почти
изъ Минска.
Это сразу вызываетъ обоюдяое довѣріе.
Устраиваемся, пытаемся лечь. Поѣздъ идетъ неровно, вагонъ
будто пошатывается, то меня толкаетъ на моего сосѣда, то его
на меня.
— Извините, пожалуйста, я васъ, кажется, толкнулъ?
— Нѣгъ, ничего.
Чтобъ удержаться въ изв-ѣстномъ положеніи, приходится все
время напрягать мускулы.
Рядомъ купецъ продолжаетъ окать, разговаривая съ компаньо-
нами. Зѣвая, онъ украдкой креститъ ротъ.
— Голантереей хорошо, пушнымъ — тоже, хорошій соболь иа
полтора выше прошлогодняго; съ Сидоромъ Семенычемъ сладили,
на этомъ чистый барышъ будетъ, а съ медвѣдемъ плохо: Лондонъ
требовательный сталъ. Видитъ Семенычъ —проворонилъ... А я ему:
говорилъ, пошто л-ѣзешь. — Ну, што-жъ, десять тысячъ изъ кор-
мана вонъ—не бѣаа. У Шарлемона, быватъ, больше оставишь. Вонъ
Лиходѣинъ на сельдяхъ въ часъ полсотни тысчъ потерялъ, — а не
тужитъ. И то, говорю...
— Pardon, мсье...
Кто-то, проходя мимо меня, толкаетъ. Легкая ткань женскаго
платья скользитъ по моей рукѣ. Привстаю и оглядываюсь. Въ про-
ход-fe стоитъ молодая типичная француженка. *
— 78 —
Купецъ смотритъ на меня, потомъ на нее и подмигиваетъ. Офи-
церъ тоже привстаетъ и оглядывается.
Француженка дѣлаетъ видъ, будто ищетъ что-то въ саквояжѣ
— Тоже—добро,—замѣчаетъ купецъ.—Обойдемся и безъ твоего
пордона, береги его для своего Омона.
Онъ говоритъ это не безъ видимаго раздраженья, хотя глазки
его становятся маслянисгЬе и плотоядно скользягь по изящной
фигурѣ француженки. Въ воображеніи его, в-Ьроятно, проносятся
параллели между рыхло-холодной благовѣрной «бѣлугой» и задор-
но-граціозной парижанкой, отъ которой вѣетъ острыми, одуряющими
духами.
— Накодила!—ворчитъ купецъ, безпокойно заерзавъ. — 'Ьдетъ
православный народъ одурманивать. Небось, прямо изъ Парижа къ
Мамону жаритъ.
Подъ «мамономъ» купецъ подразумѣваетъ Шарля Омона, содер-
жателя ярмарочнаго «театра-паризьенъ».
— Comment, monsieur?—обращается къ нему француженка, за-
мѣтивъ на себѣ его взглядъ и услыхавъ знакомое слово.
— Никакихъ тутъ комановъ нѣтъ, а есть здѣсь Русь православ-
ная, вотъ оно што, и говорятъ здѣсь люди по-русски. — Купецъ
отворачивается.
— A, russki, russki,—подхватываетъ француженка, не смущаясь.—
Ah, c'est tres bon le russki, j'aime la Russie et tout ce qui est russki.
— Ладно, говори,—бормочетъ купецъ, какъ-то ощетиниваясь и
продолжая безпокойно ерзать. — Што-же, Василь Егорычъ, поло-
жимся да и спать будемъ.
— И то,—отв-ѣчаетъ собесѣднтшъ, з-ѣвая.
Купеиъ тоже зѣваетъ, но неестественно, потомъ грузно ложится
рядомъ со своимъ сосѣдомъ. Но глаза его нѣтъ-нѣтъ, да и снова
остановятся на француженкѣ съ пытливымъ любопытствомъ.
Офицеръ смѣется. Я вторю ему.
А француженка тараторитъ какъ будто растерянно и безпо-
мощно:
— Mon Dieu, que faire? Pas de place! Et le conducteur qui ne
vient pas...
— И вѣдь вотъ—комедію ломаетъ,—обращается ко мнѣ купецъ.—
Нарочито пришла сюды и будетъ такъ стоять, пока закрючитъ ko-
to... А въ другомъ вагонѣ просторно... Эй, мадамъ, аллэ, маршъ,
нима тутъ мѣста, комса, такъ и знай.
Замѣтивъ, что я заговорилъ съ француженкой и готовъ усту-
пить ей мѣсто, онъ почти съ ужасомъ, полнымъ комизма, кричитъ:
— Што вы? Да этакъ она никому спать ле дастъ. He обра-
щайте вниманья. Будьте безъ нисхожденья. Я ужо знаю ихній ха-
рактеръ...
— И то,—язвитъ его спутникъ,—въ прошломъ году у Омона
сколько катеринокъ за науку выложилъ.
— Небось, и ты на Самокатахъ кунавинскую цивилизацыю по-
нюхалъ?
— 79 -
— Отто^о и молчу...
Входитъ кондукторъ. Француженка пристаетъ къ нему.
— А я вамъ въ томъ вагонѣ мѣсто нашелъ,—говоритъ онъ не
<5езъ скептической улыбки.
Я беру на себя роль переводчика. Француженка разсыпается въ
^благодарностяхъ и исчезаетъ съ кондукторомъ.
— Йъ нынѣшнемъ году Мамонъ удвоиль, сказываютъ, порцыю
своихъ парижескихъ фруктовъ,—не унимается купецъ.—Спецыально
выписываегъ. Къ ярморкѣ этого товару свыше пяти тысчъ доста-
-вляется. Это ежели за одну прописку ихнюю по трешницѣ взимать
и то пятнадцать тысчъ...
— А ежели каждая изъ нихъ,—вторитъ ему сосѣдъ,—круглымъ
счетомъ по тысчѣ рублей зароботаетъ, такъ вотъ тебѣ и пять мил-
ліончиковъ на дамскій бенефисъ.
— Налогь на ярморку въ пользу ихняго сословія...
Купецъ хохочетъ, хотя и не совсѣмъ искренно.
— Это што!—говоритъ его сосѣдъ.— На той недѣлѣ ѣхалъ я
на Самолетѣ изъ Казани въ Нижній. Дакъ на пороходъ сразу не
пансіонъ, а цѣлый батальонъ безъ древнихъ языковъ навалился; до
сотни ихъ было, весь пороходъ зафрахтовали, даже музыку свцю
имѣли. •
Въ другомъ углу вагона тоже не спятъ. Слышенъ разговоръ на
какомъ-то ненонятномъ нарѣчіи, пересыпанномъ исковерканными
русскими словами.
Во Владимірѣ мм въ два часа. Ньемъ чай, а потомъ гуляемъ ио
платформѣ. «Пансіонъ» тоже прогуливается и трещигь на фран-
цузскомъ діалектѣ. Публики eute прибываетъ. Заснуть нѣтъ мочи.
Я лежу съ краю. Меня то и дѣло толкаютъ. Опять раздается «пар-
донт>, мосье», опять откуда-то появляются француженки, но уже
другія. Кондукторъ таинственно шепчется съ ними въ углу, онѣ
выразительно жестикулируютъ. Онъ — ни слова по-французски,
онѣ—ни слова по-русски, но это не мѣшаетъ имъ столковаться п
притти къ соглашенію. Дарвинъ могъ бы найти въ этомъ интерес-
ный случай подтвержденія теоріи языка животныхъ, Іоганнъ Шлей-
еръ—доказательство, что его міровой «волапюкъ» существовалъ
ранѣе, чѣмъ онъ его выдумалъ...
— Pardon, monsieur...
И такъ всю ночь.
і2-е августа.
Утромъ, за Гороховцемъ, минуемъ Владимірскую и въѣзжаемь
въ Нижегородскую губернію. Вся эта равнина отъ Москвы до Ниж-
няго—сплошная фабрично-промышленная полоса съ русскими Шеф-
фильдами и Манчестерами.
Передъ нами разстилается необозримая зеленая степь. Мнѣ ка-
жется, будто я уже видалъ гдѣ-то точь въ точь такую же рав-
нину.
— Смотрите, да вѣдь это Бѣлоруссія,—говоритъ мнѣ офицеръ.
Мы въ тысячѣ верстъ отъ нея; но природа совс'Ьмъ та же: тіі
- 80 —
же луга, та же неяркая сѣровато-зеленая растительнрсть, тѣ же
кочковатыя болотл, тѣ же березки, та же синеватая бахрома хвой-
ныхъ лѣсовъ вдоль горизонта, rfe же темно-сѣрыя тесовыя избы
въ разбросанныхъ тамъ и сямъ селахъ.
Проносимся сквозь желѣзную клѣтку моста надъ Клязьмой, ми-
нуемъ мѣстечко, какой-то городокъ, еще н-ѣсколько станцій. Вдали
на сизоватыхъ горахъ обрисовываются неопредѣленные силуэты;
что-то похожее на неровную полосу вырубленнаго лѣса, съ одиноко
торчащими надъ нимъ высокими тополями и дубами. Ч-ѣмъ ближе,
тѣмъ больше силуэты эти свѣтлѣютъ, становясь стройнѣй, высту-
пая опредѣленнѣй изъ тумана. Гдѣ-то на верхушкѣ показывается
золотой лучъ, другой, туманъ разлетается, стелстся по землѣ, a
надъ нимъ, вдали, на изумрудной зелени Дятловыхъ горъ вдругъ
показывается, точно изъ-подъ сброшеннаго бѣлаго газа, Нижній,
сверкая куполами, сіяя бѣлизной церквей и домовъ, раскинутыхъ
но склону крутыхъ зеленыхъ береговъ.
Офицеръ, бывавшій здѣсь раныпе, помогаегь мнѣ оріентировать-
ся. Купецъ, навалившійся на меня безъ церемоніи и приникшій къ
окну, вмѣшивается въ нашъ разговоръ.
— Да вотъ я вамъ проще скажу, вотъ...
Онъ выставляетъ правую руку ладонью внизъ и продолжаетъ:
— Отодвиньте большдй палецъ—вотъ такъ. Это—Ока, а ука-
зательный — Волга. Конецъ указательнаго — сѣверъ, конецъ боль-
шого — западъ. Мы сейчасъ -ѣдемъ съ запада на востокъ, рядомъ
съ Окой. Теперь смотрите: по лѣвый берегь Оки и вдоль ліваго
Во.іги, значитъ, между большимъ и указательнымъ пальцемъ, и есть
тебѣ ярморка. Съ конца большого пальца начинается (слышь, Ни-
коноръ Федотычъ) Кунавино (Самокаты), тутъ же и вокзалъ. A
какъ разъ въ углу между пальцами, значитъ, между Окой и Вол-
гой—Макарьевна. По ту сторону Оки, тоже въ углу между ней и
Волгой, но на правомъ берегу, на горахъ, Нижній. Да вотъ чего
лучше: въ Кіевѣ изволили бывать? Подолъ знаете? Ну, такъ ежели
стать у церкви Ондрея Первозваннаго и посмотрѣгь внизъ, наПо-
долъ,—это и будетъ ярморка, Днѣпръ будетъ Волгой, между Подо-
ломъ и Ондреевской церковью—Ока, a гд-fc самая церковь—Нижній.
Я разставляю большой палецъ, пытаясь уяснить себѣ купеческую
географію, когда поѣздъ, влет-ввъ въ Кунавино и оставивъ справа
обширную площадь съ лѣсами строящейся выставки, подходитъ къ
вокзалу.
На перрон-в тысячная толпа, ігвлая этнографическая галлерея;
и каждый типъ въ этой пестрой международной смѣси выступаетъ
еще рѣзче, еще оригинальн-вй. Шумъ, стукъ, говоръ, давка.
Немного въ сторон-ѣ, ближе къ дверямъ третьяго класса, топ
чется сЬрая неуклюжая группа переселенцевъ съ женщинами и ре-
бятишками. Великорусскій типъ какъ будто испорченъ, глаза по-
уже, носы приплюснуты; есть монгольскія черточки; должно быть,
помѣсь съ мордвой и чувашами; но изрѣдка попадаются и совсѣмъ
открытыя добродушныя лица великорусса.
— 81 -
Переселенцы поглядываюгь робко, угрюмо и нер-вшительно,
ожидая, должно быть, чтобы ихъ повели къ пристани; въ глазахъ
что-то похожее какъ будто на боязнь и окружающаго, и того не-
вѣдомаго будущаго, къ которому несетъ ихъ судьба.
Здѣсь, въ этой пестрой разноплеменной.толггв, почти невольно
навязывается мысль о той ассимиляціи, которую призваны разливать
въ славянскомъ морѣ эти сотни тысячъ невидимыхъ героевъ—«фа-
гоцитовъ», исполняющихъ незамѣтно миссію объединенія и «всасы-
ванья» въ русскій организмъ иноплеменныхъ элементовъ.
На сѣромъ фон б гругшы переселенцевъ, съ ихъ беззащитно-рас-
теряннымъ видомъ, навѣвающимъ тоску, съ ихъ некультурностью,
безпомощностью, невѣжествомъ, съ ихъ сѣрыми чуйками и лаптями,
съ ихь сумками, мѣшками на плечахъ, краюхами чернаго хлѣба въ
рукахъ, съ ихъ атмосферой пота и махорки,—горсть изящныхъ,
веселыхъ, болтливыхъ парижанокъ, въ какихъ-то воздушныхъ, будто
съ крыльями, ротондахъ и шлянкахъ-мотылькахъ, кажется такимъ
рѣжущимъ контрлстомъ, что я нѣсколько мгновеній не могу ото-
рвать глазъ отъ этой картины, будто нарочно выдуманной каприз-
ной судьбой. Переселенцы глядятъ почти съ изумленіемъ на моло-
дыхъ элегантныхъ женщинъ, похожихъ на стаю птицъ, ахающихъ,
смѣющихся, стрекочущихъ на непонятномъ, неслыханномъ никогда
языкѣ.
Къ нимъ навстрѣчу выѣхали подруги.
Начинается обмѣнъ впечатлѣній; oбъятья^ поцѣлуи.
—- Laure, Odette! Bonjour!—Eh bien, les russes—ca prend et c'est
pas si fort, comme j'le croyais.—Ah, mais par exemple!—J't'assure. Et
puis, sais tu, j'ai appris di'y\ un peu le russe. C'est embetant tout de meme,
mais c'est curieux... Sdrastiti maia doucheka, ia katchou vasse patchi-
louvate na mordotchki.
Раздается смѣхъ.
Особа, усггБвшая изучить русскій языкъ, оглядывается съ тор-
жествомъ и вызовомъ. Какой-то носатый и усатый восточный чело-
вѣкъ, въ камилавкообразной бараньей шапкѣ и чесунчсвомъ кафта-
н-fe, упорно уставился въ нее большими черными глазами. Два
смуглыхъ молодыхъ человѣка, въ легкихъ европейскихъ костюмахъ,
туфляхъ и красныхъ фескахъ, подходятъ развязно къ «парижскимъ
фруктамъ». Вся эта птичья стая, со своими крылатыми ротондами,
напудренными лицами, наведенными бровями и дрожащими кисточ-
ками шляпокъ, исчезаетъ въ дверяхъ.
Ѣду. Въ сутолокѣ и хаосѣ все ошеломляетъ и одурманиваетъ;
васъ сразу захватываетъ какой-то широкій и могучій потокъ, въ
которомъ кипитъ коммерческая жизнь, въ которомъ таютъ и вы-
растаютъ сотни милліоновъ, раздражая воображенье, будя алчность
и жажду наживы этой возбужденной то.піы. Воображенію ри-
суется дикая схватка страстеіі и инстинктовъ въ погонѣ за нажи-
вой, какая-то бѣшеная скачка, въ которой, подъ возбуждающій
звонъ золота, въ чаду и угарѣ, одни теряютъ голову, другіе сто-
ятъ насторожЬ и ловятъ мгновеніе, когда можно будетъ насчетъ
6
— 82 —
глупости и промаха ближняго пострсить собственное благополучіе.
Все это море людскихъ головъ, которое движется мимо васъ пе-
строй рѣкой, тысячи людей, собравшихся сюда изъ разныхъ кон-
цовъ міра на время, на мѣсяцъ, на нѣсколько дней, будто проник-
нуты сознаніемъ важности момента и мечутся въ какой-то лихо-
радкѣ. Вами овладѣваетъ мимовольное напряженное вниманіе, что-
то подсказываетъ быть насторожѣ, держать ухо востро. Деньги
здѣсь точно не имѣютъ цѣны. Я даю багажному на чай тридцать
коігъекъ (тридцать копѣекъ за пять минутъ труда, когда рабочій
день въ нормальное время оплачивается не дороже),—онъ едва бла-
годаритъ меня легкимъ кивкомъ. И онъ, и другія тысячи такихъ
же не этимъ интересуются; всѣ они будто выжидаютъ случая,—того
случая, который сразу позволитъ схватить цѣлый кушъ,поймать какого-
нибудь самодура, щедраго до глупости или пьянаго купца, которыи
не возьметъ сдачи десять рублей, какого-нибудь иностранца или
восточнаго человѣка, который не сумѣетъ сосчитать деньги, a to
и просто передастъ по невѣдѣнію.
Багажныхъ мало, и каждый изъ нихъ служитъ чуть ли не де-
сятку пассажировъ, бросается то къ одному, то къ другому, будто
ловя тотъ же моментъ. Заработки ихъ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ
ярмарки опредѣляются сотнями рублей. To же и извозчики. Въ обык-
новенное время ихъ пятьсотъ, теперь—свыше двухъ тысячъ. Всѣ, на
сотни версгь вокругъ, ждутъ этой поры и стекаются къ Нижнему
алчущей наживы и выжидаюіией счастливаго случая толпой. Отъ
вокзала до города версты полторы, въ семь разъ меньше, чѣмъ отъ
центра Москвы къ Нижегородскому вокзалу, а пароконный фаэтонъ
стоитъ полтора рубля. И то—иоторговаться надо.
Несмотря на ранній часъ, яр.марка нереполнена народомъ. Онъ
плыветъ по тротуарамъ, вдоль мостовыхъ, на которыхъ ио-
лицейскіс верхами охраняютъ порядокъ. Кажется, будто вы по-
пали въ самую толчею предпасхальнаго базара, гдѣ каждый куда-
то спѣшитъ. Въ толпѣ то и дѣло попадаются смуглые кавказцы въ
черкескахъ, типичные хивинцы и бухарцы въ халатахъ, персы, та-
тары, даже китайцы Вдоль улиць и за ярмаркой, на плашкоутиомъ
мосту, выступаютъ длинные ряды вывѣсокъ, прикрѣпленныхъ къ
столбамъ; анонсы, рекламы, афиши, сажеиные адресы разныхъ
фирмъ—все это вытягивается въ цвѣтную ленту, которая перекинута
и на правый берегь, окаймляя пестрымъ бордюромъ подножіе горъ
и пристани. На мосту сплошная толна течетъ двумя встрѣчными
потоками. Городовые на коняхъ безпрерывно движутся въ сре-
дииѣ, конвоируя ее.
Одинъ изъ нихъ подскакиваетъ ко мн-fe и о чемъ-то говоритъ.
Въ гулѣ голосовъ ничего не могу разобрать. Оказывается, что ни
на ярмаркѣ, ни на мосту нельзя курить.
За мостомъ начинается легкій подъемъ. Ѣду вдоль набережной,
надъ пристанями, къ гостиницамъ. Въ одной номеровъ вовсе не
оказывается, въ другой—номеръ во второмъ этажѣ—пять рублей въ
сутки; въ третьей — единственный номеръ какая-то конурка съ
— 83 —
окномъ во дворъ—три рубля. Наконецъ, въ гостиницѣ Соболева
нахожу въ третьемъ этажѣ небольшую комнату съ видомъ на яр-
марку и Волгу; полъ грязный, мебель—жалкій, съ растрескавшейся
фарнировкой, комодъ, вдавленная кровать, крокодилъ-диванъ съ
ободранной клеенкой, два стола, три стула и погнутый умываль-
никъ. Цѣна—два съ полтиной. Ha crfcH-fc прейсъ-курантъ; табличка
разд-влена на двѣ половины; въ одной обозначены цѣны въ обык-
новенное время, въ другой—въ ярмарочное; такса установлена гу-
бернаторомъ; въ обыкновенное время номеръ этотъ 'отдается за
рубль. Другая особенность—это большіе висячіе замки на дверяхъ,
ведущихъ въ смежные номера; по другую сторону двери—такіе же
замки: устроены они, в-вроятно, для безопасности купеческихъ ка-
питаловъ, а можетъ-быть и для огражденія отъ сюрпризовъ со
стороны буйныхъ сосвдей.
Въ корридорахъ безпрерывный шумъ и звонки. Прислуга мечется
съ оголгѣлымъ видомъ.
За кофеемъ пробѣгаю газеты.
Въ Нижнемъ ихъ три: «Волгарь», «Нижегородскій Листокъ» и
«Нижегородская Почта». Послѣдняя издается только во время яр-
марки. На первой страницѣ объявленія о зрѣлищахъ. Въ болыіюмъ
ярмарочномъ каменномъ театрѣ—опера; кромѣ того, есть драмати-
ческій театръ, кафе-шантанъ въ залѣ Семенова, «театръ-паризьен-ья
Омона, который перекочевывастъ сюда изъ Москвы, циркъ Никити-
ныхъ, н*Ьсколько увеселительныхъ заведеній и балагановъ.
Въ пять часовъ отправляюсь на скачки. Ипподромъ за ярмаркой,
въ Кунавинѣ
Публики немного, скачки ведутся вяло; призы берутъ все боль-
иіе кони мѣстныхъ крезовъ: Рукавишниковыхъ, Перевощиковыхъ,
Дунаевыхъ, Блиновыхъ, Голубевыхъ. Среди зрителеи - бблыиая по-
ловина восточныхъ типовъ, нѣсколько халатовъ, нѣсколько фесокъ,
н-бсколько смуглыхъ азіатскихъ физіономій, огарнированныхъ евро-
пейскими костюмами, нѣсколько темныхъ личностей, которыя то и
дѣло пристаютъ съ предложеніемъ попробовать счастье на тота-
лизаторѣ.
Восточные люди, преимушественно армяне, идутъ пзри, но все
на небольшія суммы. Какой-то чсрномазый восточный князекъ, со-
всѣмъ юноша, оглядываетъ нублнку черными и жгучими, какъ у
дикаго звѣрка, глазенками; по-русски онъ еле говоритъ, но всс-
таки играетъ и волнуется. Дамъ мало, большой публикп, кром-к
«своихъ», почти никого; иѣсколько кокотокъ, нѣсколько чумазыхъ
кавалеровъ съ толстыми шсями и животными лицами. Въ общемь
преобладанье какого-то грубаго, некультурнаго элемента; чувствуется,
что эта толпа собралась сюда нс столько ради скачекъ, какъ для
того, чтобъ обдѣлать дѣла; атмосфера купли, продажи, сдѣлокъ и
барышей сквозитъ во всемъ и здѣсь. Предъ вами не фешенебель-
ные спортсмэны-любители, а случайные зрители, которые очень
мало интересуются всімъ :)тимъ. И васъ опять діевольно охваты-
ваетъ чувство, что съ птимн господами надо быть насторожѣ
6*
- 84 —
Смсфкдется. Co скачекъ отправляюсь на ярмарку. Она залита
:>лектрическимъ свѣтомъ. Улицы запружены. Всюду праздничная
толпа и толкотня.
Подъ ярмаркой свыше семисотъ двадцати десятинъ. Центръ ея—
главный ярмарочный домъ, величественное, красйвое зданіе, напо-
минающее московскіе пассажи и новые торговые ряды. Построено
оно въ 1890 г. Внутри—такіе же магазины, такіе же хоры и ие-
рекинутые арками мостики. На время ярмарки губернаторъ поселяет-
ся здѣсь, въ спеціально устроенной для этого квартирѣ. Co всѣхъ
сторонъ главный домъ окружаютъ каменные одноэтажные слады,
всего шестьдесятъ отдѣіьныхъ корпусовъ, вытянувшихся рядами,
точно по ротамъ. За ними неуклюжее огромное зданіе тсатра, нѣ-
сколько улицъ съ двухъ-этажными и трехъ-этажными домами, за-
нятыми разными гостиницами, подворьями, номерами, трактирами,
кафе-шантанами, трехъ-этажная коробка—«театръ-паризьенъ» Омона
съ отдѣльными кабинетами, нѣсколько пассажей; всѣ они дере-
вянные и построены по типу большихъ балагановъ-сараевъ съ дву-
мя сквозными воротами и двумя рядами лавокъ. Въ главиомъ домѣ
и пассажахъ играетъ военная музыка.
Весь этотъ своеобразный городъ, имѣющій какой - то сборный
видъ, совершенно обособленъ отъ Нижняго, который высится на
юрахъ, по ту сторону Оки, сверкая тысячами огней. Жизнь на
ярмаркѣ начинается съ иоловины іюня; открывается она 15 іюля и
продолжается полтора—двл мѣсяца; въ остальное время здѣсь иу-
стынно, какъ въ какомъ-нибудь городѣ мертвыхъ. Весной, въ поло-
водье, ярмарку залнваетъ водой; главный домъ, театръ, трехъ-этаж-
ныя зданія—все это въ водѣ, которая иногда ноднимается на шесть
саженъ, такъ что нароходы могутъ свободно плавать ио улицамъ.
Послѣ спада водъ, въ маѣ, наводятъ плашкоутный мостъ, и тогда
только между ярмаркой и Нижнимъ устанавливается постоянное со-
обіценіс. Поздней осенью и весной переправа чрсзъ Оку и сооб-
іценіс съ вокзаломъ производится нароходами и на лодкахъ.
3»
ГЛАВА XI.
Ннжиій и ярмлрка. — Оперл и ярмарочная публика. — Кунавинская вакхана-
лія.—„Для коммерческаго оборота". — Въ главномъ домѣ и пассажахъ. — Тор-
говля.—„Верхній" Нижній.—Ьиды на городъ и ярмарку.—На Откосѣ. — Волж-
ская панорама.
Ярмарка и.въ административномъ, и въ муниципальномъ отно-
шеніи живетъ своей особенной жизнью. Ею зав-вдуетъ ярмароч-
ный комитстъ, во глав-ѣ съ губернаторомъ, доходы съ нея посту-
паютъ въ ся же пользу, она имѣетъ свой отдѣльный, очень боль-
піой штатъ полиціи, свою иочтовую контору, свой телеграфъ. Вь
ярмарочныхъ барыиіахъ Нижній остается при никовомъ интерсс 1і.
лрмарка кажется въ отношсніи его какимъ-то наростомъ; она иух-
— 85 —
нетъ, раздувается и впитьіваетъ въ себя всѣ жизненныя си.іы его;
оиъ будто мертвѣетъ, атрофируется; коммерческій людъ перекоче-
вываетъ на ту сторону Оки; нѣкоторые магазины закрыты; въ об-
щемъ физіономія верхняго города имѣетъ запустѣлыи ііровпнціаль-
ный видъ губернскаго центра среднсй руки, да еше въ каникуляр-
ное время, когда разъѣзжаются на дачн.
Обыкновенно въ Нижнемъ до 70.000 жителеи; ио ужс съ от-
крытіемъ навигаціи населеніе его возрастаетъ до ста тысячъ; къ
ярмаркѣ, сверхъ того, стекается до двухсоть тысячъ. Нѣкоторые
ув-ѣряютъ даже, что четыреста. Какъ бы то ни было, но все это
создаетъ совсѣмъ своеобразную особеішость нижегородской жиз-
ни, полной приливовъ и отливовъ, то кинящей въ ярмарочномъ
угарѣ, то совсѣмъ замираюшей. Зимой Ннжній—заурядный городъ,
съ небольшимъ скучающнмъ обіцсствомъ, отсутствіемъ движенья и
развлеченій, съ плохенькимъ тсатромь. И жизнь, п ирислуга, и
квартиры въ это время дешевѣютъ. Но настѵпаетъ весна—и карти-
на сразу мѣняется. Къ ярмаркѣ кризисъ становится ещс острѣи.
Мнѣ разсказывали, что за три мѣсяпа ярмарочнаго сезона жизнь
обходится почти столько же, сколько и въ остальное время года.
Изъ верхняго города извозчики и нрислуга перебѣгаютъ вннзъ, къ
ярмаркѣ и пристанямъ, на легкіс заработки; да н ие мудрено:жен-
ская прислуга—и та въ какихъ-нибудь шесть недЬльзарабатываеть
свыше ста рублей.
Нижегородцы и любять свою ярмарку, н гордятся еіі, ио въ то
же время и ворчатъ: она ошсломляетъ, опьяняетъ, переворачиваетъ
всю жизнь, наполняетъ ее чадомъ и лихорадочиымъ напряжсиьем'і>.
Все выходитъ шиворотъ иа виворотъ: зимой—скука и запустѣньс,
въ августовскій зной—драма и опера, иестрота и сутолока, весельс
и разгулъ, какихъ не бываетъ даже въ крупныхъ центрахъ жпзнп
въ разгаръ сезона.
Отправляюсь въ опсру.
ІІо улицамъ, залитымъ аісктрнческимъ сіяиьсмъ, безпрерывно
плыветъ іиумная, густая, праздная толпа. Людской говоръ сливастся
съ грохотомъ экипажей, военной музыкой, гремящей въ иассажахъ,
н звуками органовъ, вылетаюіцими изъ настежь раскрытыхъ оконъ
трактировъ. Хаосъ невообразимый, шабашъ одуряющій; все вокругъ
клокочетъ точно въ котлѣ; и чего-чего только нѣтъ въ этоГі меж-
дународной европейско-азіатской кашѣ.
Извозчикъ не знаетъ, гдѣ опера. Обращаюсь кь городовому.
Полиція здѣсь вся на подборъ; видъ дюжій, внушительный, молод-
иеватый, расторопный; всѣ подтянуты и «выдержаны вь строгомъ
стилѣ» энергичной административной руки генерала Баранова.
Однако, городовой тоже не знаетъ, гдѣ онера. Омона знаетъ,
циркъ знаетъ, а оперы не знаетъ. Недллеко стоитъ околоточный;
онъ любезно подходитъ и любезно козыряетъ, справляясь, въ чемъ
дѣло. Говорю.
— Вамъ, вѣроятно, въ ярмарочный театръ?
— He знаю, какой онь, ярмарочный или нЬгь, но мнѣ нужно
въ оперу...
— 86 —
Околоточному тоже неизвѣстно, гдѣ опера. Разговоръ этотъ
ироисходитъ въ двухъ шагахъ отъ ярко освѣщеннаго подъѣзда яр-
марочнаго театра. Я кричу и переспрашиваю, такъ какъ уличный
гѵлъ заглушаетъ голоса. Отправляюсь въ театръ справиться; здѣсь
и ссть опера. Даютъ «Снѣгурочку». Театръ большой, но неуютный.
Артисты московской оперы. И партеръ, и ложи биткомъ набиты.
Публика разношерстная, ярмарочная. Въ говорѣ преобладаетъ оканье.
Особенно рѣзко слышится оно въ буфетѣ, во время антрактовъ;
темы разговора тоже ярмарочныя, опять разныя сдблки, куиля, иро-
дажа, спрыскиванья. Душная атмосфера пропитана виниыми па-
рамн. Аплодируетъ публика какъ-то стихійно, иногда и съ ре-
вомъ; аплодисменты срываются неожиданно, иной разъ и невпо-
падъ; это не одобренье проникнутой критическимъ чутьемъ большой
культурной публики,—это вихрь безотчетнаго экстаза и «нутренна-
го» воснріятія. Хотя опера и московская, но ансамбль не важный;
хоры хромаютъ, въ оркестрѣ недочеты. Можно подумать, будто
ярмарочный угаръ отразился и на исполнителяхъ. Кассиловъ, въ
роли бобыля Вакулы, очень удачно копируетъ волжское оканье.
Это приводитъ публику въ восторгъ; она изступленно аплодиру-
етъ, требуя повторенья.
Въ полночь на ярмаркѣ уличная жизнь еше кииить. Театраль-
пая нублика разливается потокомъ, встрѣчаясь сь цирковой; у Омо-
на громадныіі залъ съ сотиями столиковъ и отдѣльные кабинеты
нсреіюліісны. To жс и въдругихъ ресторанахъ и трактирахъ. Въ Куна-
вииѣ только тсиерь начинастся разгулъ. Въ притонахъ—музыка, хо-
ристы и хористки, цыганскіе хоры, артисткн, пьяныя пѣсни, нолныя
удали, «трын'ь-травы»,жгучаго зноя страстей и опьянѣнія разврата.
Кунавинская вакханалія пріобрѣла всероссійскую извѣстностц
кунавинскіе вертепы даютъ неисчерпаемую пищу для уголовной
хроннки. Но и здѣсь энергичная рука генерала Баранова подтянула
дсбошъ іі сумасшсдшую оргію. Купецъ, правда, пытается попреж-
нсму развсрнугься во всю, но полиція насторожѣ; она съ преду-
прсдителмюй любезностью ндетъ навстрѣчу купеіікому «ндраву»
іі охранястъ обезумѣвшаго въ разгулѣ Кить Китыча отъ «котиро-
ванья» разныхъ пройдошныхъ аферистовъ и темныхъ личностей.
Дня три-четыре тому назадъ въ Кунавинѣ разыгрался слѣду-
ющій «инцидентъ», который передаю со словъ нижегородскихъ га-
зетъ. Съ ярмарки исчезъ вдругъ арзамасскій купецъ Л. Жена,
проживавшая съ нимъ въ номерѣ, бросилась въ погоню. Поиски
долго оставались тщетными. Но наконецъ она-таки обрѣла его.
На него пашелъ «стихъ», онъ уѣхалъ на Самокаты и закутилъ въ
какомъ-то заведеніи. Жена входнтъ въ номеръ вмѣстѣ съ поли-
ніей. Л.—пьянъ. На столѣ, на кровати н на полу разбросаны пачки
ассигнаиій.
— Извините, вашс благородіе, немножко загулялъ, — говорнгь
Л., добродушно улыбаясь.—Сами знаете—ярмарочнос кремя.
Дении собираютъ и считаютъ. Ихъ оказывается до шсстиде-
сяти тысячъ. Цѣлое состояніе! Надо только удив.іяться, какь не
87 —
расхитили это богатство. Лѣтъ двадцать тому назадъ не то.іько
капита.гь исчезъ бы, но и самъ купецъ, пожалуй, сталъ бы «мерт-
вымъ тбломъ», которыя такъ часто изрыгаетъ изъ себя Волга, хра-
ня тайну смерти и преступленья.
Другой случай. Купецъ выѣзжаетъ изъ Нижняго. Жена про
вожаетъ его. На пристани трогательная сцена разлуки. Паро-
ходъ уходитъ. Жена шепчетъ вслѣдъ благословенья. Прохо-
дитъ три-четыре дня, купецъ не возвращается. Жена въ тре-
вогѣ. Телеграммы летятъ за телеграммами, то въ Балахну, то
въ Богородскъ, то въ Казань. Купецъ какъ вь воду канулъ.
Тогда жена отправляется въ поиски. Идетъ на пристань, садится
на пароходъ. Звонокъ, другой. Вдрутъ—къ пристани подъѣзжаетъ
«самъ». Онъ навеселѣ, видъ распаренно-оголгѣлый. Оказывается,
что онь съ первой же станціи вернулся прямо въ Кунавино—и
закутилъ.
Такія сцены и бытовыя картинки, во вкусѣ комедій Островскаго,
на ярмаркѣ случаются нер-вдко.
Въ этомъ разгулѣ, часто дикомъ, неожиданномъ для самого
внновника, есть что-то въ высшей степени характерное, подчерки-
вающее какой-то стихійный размахъ русской натуры. Вь самомъ
дѣлѣ, сидитъ этотъ самый купецъ годами въ какой-нибудь Балах-
нѣ или Кинешмѣ, торгуетъ смирно, спокойно, коиитъ деньгу, дажс
блпжняго не прочь надуть; каждый день его жизни проходитъ въ
помыслахъ о томъ, какъ бы іюболыие да скорѣи нажиться. А ію-
тоаіъ глядь—эта трсзвая, уравновѣиіенная, иовидимому, спокойная
натура точно съ цѣгш срывается и начинаетъ гулять до безпамят-
ства, до умопомраченья. Человѣкъ теряетъ подъ собой почву; то,
въ чемъ онъ видѣлъ все благополучіе своей жизни, деньги, стано-
вятся вдрутъ «трынъ-травой»; онъ будто извѣрился въ томъ, к*ь
че.му десятками лѣтъ неслись всѣ его помыслы, онъ будто охва-
ченъ какимъ-то инстинктивнымъ сознаньемъ, налетѣвшимъ сразу,
какъ вихрь, что нс въ деньгахъ смыслъ и ігбль жизни; и тогда,
словно нытаясь сорвать съ себя ихъ цѣии, онъ начинаегь ммо-
дурствовать и сорить ими безъ удержу.
Правда, и ярмарочный чадъ хоть кого одурманитъ. Подъ бсз-
прерывный інумъ и праздничный гулъ здѣсь въ иѣсколько часовъ
заключаются сдѣлки, приносяіція вдругъ сотни тысячъ барыіш. И
около каждой такой сдѣлки вертятся десяткн пронырливыхъ ма-
клеровъ, факторовъ, паразитовъ и авантюристовъ, на долю которыхъ
тожс перепадаетъ не мало.
Губернаторъ на врсмя ярмарки ио необходимости переѣзжает ь
изъ»дворца, что въ Кремлѣ, въ главный домъ, въ самый центръ
«всероссійскаго торжища». Здѣсь сосредоточены всѣ рычаги адми-
нистративнаго механизма ярмарки, и отъ него нельзя оторватілія нн
на минуту.
На дняхъ, какъ передастъ «Нижегородская Почта», въ каби-
нетъ «управляющаго ярмаркой», генерала Баранова, былъ вызванъ
какой-то еврей для объясненій.—Вы такой-то?спросилъ генералъ.—
— 88 —
Я-съ.— Дежурный, прочтите вслухъ телеграмму. Чиновникъ чн-
таетъ: «Срочная. Переведите немедленно тринадцать тысячъ, чтобы
скорѣе кончить дѣла; на ярмаркѣ эпидемія холеры страшно усили-
вается, у.мираютъ на улицахъ, всѣ разъѣзжаются».—Этовы писалм?—
Я-съ.—Откуда »ы взялн эти свѣдѣнія?—Я слышалъ иа ярмаркѣ.—
Хорошо-съ. Потрудитесь теперь лично провѣрить слышанное вами.
Я сейчасъ пошлю васъ въ холерные госпитали. Поѣзжайте съ про-
вожатымъ, осмотрите каждаго больного и тогда скажите мнѣ, есть
ли эпиде.мія, илн только иѣсколько боіьныхъ.— Простите, влше
нревосходительство, я телеграфировалъ это только для «коммер-
ческаго оборота». Никакъ не могу получить денегъ — и выдумалъ,
будто холера... По глупости сд-Ьлагь.
Такихъ нроисковъ, на которыхъ строятся собственные интерссы
въ ущербъ обіцему благонолучію,—тысячи. Прнходится все время
быть насторожѣ, нредусматрнвать, прсдунреждать. На ярмаркѣ цѣ-
лый штатъ сыскной иолицін.
Еврссвъ совскмъ не видно. Я, по крайней мѣрѣ, не замѣтилъ ни
одного. Отношеніс къ нимъ не только среди купечества, но и въ
печати—враждебное. Сегодня въ одной изъ московскихъ газетъ я
нрочиталъ: «въ настоящее время этой пархатой саранчи ярмарка
имѣетъ, no офиціальнымь свѣдѣніямъ, до двухъ тысячъ головъ;
200 евреевъ удалились сами собой, не имѣя права проживать
здѣсь».
Куиечество, ирисвоившее себѣ, съ развязностью узуриатора, зва-
ніе «всероссійскаго», прекрасно знаетъ, что вся Западная Россія во
власти «саранчи». Сознанье :ѵго мутитъ сго, но въ сдиноборство
съ неіі оно что-то не рѣшается вступить, а только язвитъ се.
Возвращаюсь въ Нижній пѣшкомъ. Часъ ночи. ІІо плашкоут-
ному мосту движутся тсмныя тѣни встрѣчными тсчсньями. Звѣзд-
ное небо совсЬмъ чсрное. Оно сливается съ высокими берегами,
усыпанными такими же миріадамп звѣздъ; на тысячахъ баржъ, ис-
чезающпхъ во мглѣ вдоль лѣваго берега Оки, свѣтятся нестрые,
зеленые, красные и синіе огоньки. На правомъ берегу, на ириста-
няхъ, мачтахъ и въ окошсчкахъ пароходныхъ каютъ,—тожс разно-
цвѣтныя огнснныя іирлянды; рѣка отражаетъ и звЬзды, и берего1
вые огни, и электрическіе фонарн яр.марки, окутанной сіяньемъ.
И отовсюду изъ окружаюшеіі мглы, въ которой то замираютъ, то
нарастаютъ звуки музнки, мигаютъ пестрыя звѣздочки, исчезая вда-
ли надъ темной, безмолвной бсздноіі Волги, будто притаившейся
иъ страстномъ объятіи съ Окоіі, отдающей еіі всѣ свои силы, всю
свою жизнь.
іуе ащсіиа*
Съ утра я на ярмаркѣ. Направляюсь сначала въ главный домь.
Толпа такая же, какъ и вчера, но торговля идетъ не бойко. Пуб-
лика больше присматривается н прицѣнивается. И здѣсь, и въ пас-
сажахъ раздробительная торговля; а въ складахъ и магазинахъ по
всей ярмаркѣ — только оптовая. Тамъ продаютъ и покупаютъ не
пуды, не фунты, не аршины, а тысячи пудовъ, десятки тысячъ ар-
- 89 —
шмнъ, эти ірэмадныя горы желѣза, хлонка, тканей, ящнковъ, что
вырослн цѣлымп пирамндами вдоль складовъ, на тротуарахъ, у бе-
рега Оки, иа баржахъ.
Магазины въ главномъ домѣ—такія же клѣтки, какъ и въ мо-
сковскихъ нассажахъ.
Нарочно записываю главные прсдметы торговлн: Барилусовь —
восточныя ткани, ковры персидскіе и туркестанскіе, Шапочниковъ—
серебряныя и золотыя вещи, Федотовъ—матеріи, Лукашовъ—юве-
лирныя издѣлія, Кечеджіевъ — опять восточныя матеріи и коврыг
Брокаръ—косметическіе товары, Корниловъ и внуки—образа, Хад-
жейнатовъ—снова восточныя матерін; далѣе — пряники, эмальиро-
ванная іюсуда, стеклянная посуда съ вырѣзываньемъ на стсклѣ ини-
ціаловъ заказчиковъ, французскій магазинъ съ платками, на кото-
рыхъ любезныя француженки вышиваютъ, по вашему заказу, разныя
надписи вродѣ «souvenir de Nijni» и т. п., французская «бижутс-
рія и аржактерія» нзъ разныхъ композицій и имитацій, казанское
мыло съ татарской рожей, какъ бы для доказательства, что никакое
мыло не можетъ измѣнить гпгой рожи, опять пряники, фрукты, га-
лантерейные товары...
Въ общемъ—ничего выдаюшагося, все это можно найти и ви-
д-бть въ любомъ городѣ, на любой выставкѣ. ГІсрсы, татары, тѵрк-
мены и кавказцы имѣютъ видъ восковыхъ фигуръ странствуюіцихъ
«музеевъ». Кажется, будто они приставлены для того только, что-
бы придать азіатскимъ товарамъ азіатскій букетъ. Публнка раз-
сматриваетъ ихъ, щупаетъ и мнетъ ковры, но іюкунаетъ мало.
Видно—приглядѣлось.
Въ шести пассажахъ, огрохмныхъ деревянныхъ сараяхъ, тѣ же
нерегородки, тѣ жс товары, только гюпроше; попадаются и такіе
продукты, которые на фабрикахъ, при сортировкѣ, идутъ въ бракъ
н сбываются за четверть цѣны. Они разсчитаны на восточныхъ по-
купателсй, не очень-то понимающихъ въ европейской мануфактурѣ.
Этого «брака» п «второго сорта» на ярмаркѣ не мало. А между
тѣмъ сбывается онъ здѣсь по такимъ же цѣнамъ, какъ и товаръ
высшаго качества. Оказывается даже, что на ярмаркѣ нѣкоторыя
вещи дороже, чѣмъ въ Нижиемъ, чѣдіъ въ другомъ городѣ.
Мнѣ, напримѣръ, понадобилось купить нѣсколько паръ манжетъ
п воротничковъ. Я обошелъ всѣ магазины главнаго дома, всѣ пас-
сажи — и нигдѣ не могъ найти чисто льняныхъ издѣлій. Что ни
покажутъ—либо бумага, либо «мадапаламъ», и то въ очень плохой
и грубой выдѣлкЬ. Но этого мало. Въ поискахъ манжетъ я обо-
шелъ вмѣстѣ съ моимъ знакомымъ десятокъ магазиновъ въ Ниж-
немъ—и тоже не могъ найти ничего сноснаго. Куда ни зайдешь—
всюду одинъ и тотъ же отвѣтъ: «наши товары на ярморкѣъ; а на
ярмаркѣ ничего нѣтъ.
Фактъ этотъ очень характеренъ. Раздробительная торговля на
ярмаркѣ ведется «между прочимъ», но она не имѣетъ никакого
значенія. Зато оптовая поражаетъ своими размѣрами. Сейчасъ у
моста цѣлый островъ, занятый горами же.-гЬза, далѣе начинается
— 90 —
Сибирская пристань съ тысячами баржъ, вытянувшнхся вдоль 6с-
рега тѣсными рядами, амбарамн, складами и бараками, расползаю-
щимися надъ Волгой на двѣ съ половиной версты. Между ними и
на баржахъ—цѣлыя груды хлопка, пирамиды ящиковъ, батареи бо-
чекъ, горы арбузовъ и дынь, гигантскія колонны пеньки и кана-
товъ, кожи, ободья, мѣшки, — и такъ безъ конца. У величествен-
наго собора, господствуюшаго надъ ярмаркой, изящные китайскіе
павильоны съ баррикадами ящиковъ и цибиковъ съ чаемъ. По дру-
гую сторону моста—рыбный рынокъ съ цѣлымъ караваномъ баржъ.
Сдѣлки все крупныя, грандіозныя. Одна фирма сразу закупаетъ
шестьдесятъ тысячъ ведеръ вина, другая— двадцать тысячъ кипъ
хивинскаго хлопка, третья — тысячи пудовъ чая, четвертая — сотни
тысячъ и милліоны аршинъ ситца.
Коммерческое напряженіе ярмарки отражается и на печати. Въ
корреспонденціяхъ и курсовыхъ телеграммахъ чуется реклама. Между
ярмарочными корреспондентами завязывается полемика, полная до-
вольно откровенныхъ намековъ. Въ одной газетѣ корреспондентъ
описываетъ настроеніе рыбнаго рынка въ самыхъ радужныхъ крас-
кахъ, въ другой говорится, что никогда этотъ рынокъ не произво-
дилъ бо.іѣе унылаго впечатлѣнія; одинъ корреспондентъ интервью-
ируетъ коммерціи совѣтника Щукина, чтобъ опредѣлить положе-
ніе снтцеваго дѣла, выхваляетъ качество ситцевъ фабрнки Цинделя,
вырабатывающей і.20о,ооо кусковъ въ годъ—на десягь милліоиовъ
рублей, другой вышучиваетъ его, увѣряя, чго «интервьюера», по
распоряженію коммерціи совѣтника Щукнна, артелыцикн окатили
тремя ведрами водм...
Совсѣмъ по-американски, но пока еіпе въ приличномъ тонѣ.
Обѣдаю у Омона.
Огромный залъ со сценой и грубо написаннымн кулисамн со-
вс іімъ почти пустой. Кромѣ меня, два-три посѣтителя да нѣсколько
француженокъ изъ состава кафе-шантанной труппы. И у нихъ, и
у лакеевъ совсѣмъ заспанный и поношенный видъ. Оркестръ играетъ
какой-то маригь и невозможно фальшивитъ; резонансъ вторитъ этой
какофоніи. Оказывается, что днемъ рссторанъ не ггосѣшается; зато
ночью здѣсь негдѣ яблоку ууасть. На всен обстановк-fe, отъ грубо
намалеванныхъ колоннъ и нарисованныхъ на окнахъ драпировокъ
до грязнаго пола въ узорахъ и измятой скатерти,—печать чего-то
иошлаго и кабацкаго. Однако, обѣдъ изъ четырехъ блюдъ—по.і-
тора рубля. И пресквериый обѣдъ.
Вечеромъ я опять на ярмаркѣ, а потомъ въ опср+>.
14-С авіусша.
Ѣду въ верхній городъ къ знакомымъ. Онъ соединенъ съ ниж-
ней частью и набережной пятью «ст/БЗдами». Зеленскій, по кото-
рому поднимаюсь, страшно крутой. Лошадь плетется иіагомъ, дорога
изгибается надъ обрывомъ. По бокамъ—опять столбы съ рекламами,
и такъ до самой вершины Дятловыхъ горъ. Выѣзжаю на Благовѣ-»"
іиенскую площадь. Слѣва Кремль съ его дворцомъ, бѣлыми собо-^
рами, Аракчеевскимъ кадетскимъ корпусомъ, сѣдымн башнями и
— 91 —
стѣнами, сползающими уступами къ Волгѣ, справа отъ площадн
расходятся радіусами главныя улицы города.
У подъѣзда звоню напрасно добрыхъ десять минутъ. Наконецъ
въ передней раздаются шаги, и двери растворяются.
— Извините, мы остались бсзъ прислуги.
Спустя полчаса отправляюсь въ компаніи осматривать въ Кремлѣ
Спасо-Преображенскій соборъ съ гробннцей Минина, Архангельскій,
построенный въ одномъ году съ основаніемъ Нижняго-Новгорода,
почти семьсотъ лѣтъ тому назадъ, и крѣпостныя стѣны, заложен-
ныя въ пятнадцатомъ вѣкѣ. Послѣ московскаго Кремля и москов-
скихъ древностей, здѣсь все кажется блѣднымъ. Но историческос
обаянье все-таки очень сильно. Всиоминается понизовая вольница,
опять нашествія татаръ и мордвы, оплотъ, которымъ служила ниже-
городская земля отъ всѣхъ этихъ нашествій для Московскаго го-
сударства. И ярче всего изъ фона прошлаго выступаютъ двѣ могу-
чихъ фигуры нижегородцевъ—Минина и Пожарскаго, съ ихъ за-
хватывающимъ, какъ волжская ширь, призывомъ къ подвигу.
Въ Мининскохмъ саду, надь крсмлевской башней, поставлснъ
имъ памятникъ, неболыіюй обелискъ.
Отсюда открывается дивный видъ. Купецъ, пожалуй, правъ.
Ока и Волга дѣйствителыю связаны какъ большой и указатсльный
пальцы. Устье Оки пошире Волги—и вслѣдствіе гѵгого многіе ftpu-
нимаютъ Оку за Волгу.
Дятловы горы изогнуты угломъ у ихъ сліянья.
Кремль гордо высится надъ отвѣсными высокими берегами. Слѣва,
съ одной нзъ баіненъ, открывается видъ на Д^Ь рѣки, иижній го-
родъ, мостъ, пристани, Кунавино и ярмарку сь главнымъ домомъ,
двумя соборами и татарской мсчетью; вдалн, къ сѣверу, надъ Вол-
гой бѣлѣетъ дНЬлын уѣздный городокъ съ многоэтажными иостроіі-
ками. Это громадный Сормовскій машиностроителышй и чугунно-
литейныи заводъ. Ярмарка какъ на ладони. Вдоль нея торговыя
пристани съ тысячамн баржъ и цѣлымъ лѣсомъ мачтъ. Нанротивъ,
почти подо мной, въ пропастп, у этого берега Оки и Волгл, пас-
сажирскія пристани съ сотнямн пароходовъ, пестрыми крышами
пароходныхъ станцій, мачтами, труб^ми и флагами. Ешс ближе,
вдоль набережной, Рождественская улица съ огромнымъ Блннов-
скимъ пассажемъ, сіяюіцнмъ зеркальными стеклами. Немного вышс
лѣпятся по склону горъ трн цсркви; изъ ннхъ выдѣляется Строга-
новская темно-малиноваго цвѣта, въ зеленоватыхъ змѣйкахъ и
бгЬлыхъ виноградныхъ листьяхъ, съ вычурными колонками и кар-
низами, стройная, пзящная, легкая, полная фантастичной пре-
лести и граціи. Всс это тонетъ въ морѣ зелени. На ярмаркѣ, внизу,
на улицахъ, на пристаняхь и пароходахъ — вездѣ копошится сует-
лнвый черный людской муравсйникъ. Видъ дѣйствительно очень
напоминаетъ кіевскій; но ярмарка и пристани прндаютъ какой-то
практическій и прозаическій оттѣнокъ картинѣ. Вамъ вспоминается
Одесса съ ея гаванями и торговлей, съ ея биржей, цѣнами на
хлѣбъ и погонен за наживой; вы нс можетс ни на минуту забыть,
— 92 -
что въ этомъ гиглнтскомъ трудѣ, въ этоіі мощной картинѣ чело-
вѣческой дѣятельностн клокочетъ неумолпмо жестокая борьба
изъ-за существованья. По рѣкѣ безпрерывно, во всѣхъ направле-
ніяхъ, тянутся на буксирѣ вереницм коломенокъ, снуютъ катера,
бѣгаютъ громадные американскіе пароходы, носятся еле замѣтиой
скорлупой ялики и лодки, ползутъ, точно уродливые верблюды, ка-
раваны баржъ съ прикрытымъ брезентомъ грузомъ. Все это жуж-
житъ, свиститъ, гудитъ, шнпитъ и ренеть... Какой-то безпрерыв-
ный концертъ, рѣжущій, но веселый, бодряшій и такой же воз-
буждающій, какъ неумолчный гулъ ярмарки, какъ грохотъ города,
напоминающій шумъ мельничныхъ колесъ или водопада.
Но стоитъ только отойти отъ башни къ югу — и картина мѣ-
няется. Ока, ярмарка, нижній базаръ и пристани нсчсзаютъ. Предъ
вами разворачивается необозримая стегть, по которой широкимъ зер-
кальнымъ озеромъ иаползастъ съ сѣвера Волга. Тамъ и сямъ въ
безконечной равнин+> сиігЬкѵгь лагуны и я.мѣйки рѣкъ, зеленѣютъ
изухмрудные заливные луга, усѣянные стогами съ сѣномъ, бѣлѣютъ
десятки деревень, ітзъ которыхъ выдѣляется болытюе торговое село
Боръ. Горизонтъ кажется безграничнымъ; даль будто таетъ, сли-
ваясь съ небомъ... И только въ :>ту минуту вы понпмаете всю моідь,
все величіе Волги, которая зд-Ьсь, у сліянія съ Окои, разлилась
озе*ромь всрстъ въ пять шириной, a y устья, за Астраханью, рас-
нлывается иногда на двѣсти верстъ, въ цѣлое море. Три тысячи
двѣсти пятнадиать верстъ нолзетъ она но безконечной русской рав-
нинѣ, поглощая до сорока судоходныхъ и до ста шестидесяти нс-
судоходныхъ р-Іжъ, пронося ежегодно нѣсколько сотъ милліоновъ
пудовъ груза, пятнадцать тысячъ судовъ, двѣ тысячи пароходовь,
до двухъ десятковъ тысячъ нлотовъ и бѣлянъ. Надо только пред-
ставить себѣ эту флотилію, :ліі всреницы судовь, разбѣжавшихся
нескончаемой лентой на тмсячи всрстъ и разносяіцнхъ жизнь ио
гѵгому великому русскому путн...
Почему-то въ эту минуту мнЬ становится особенно понятны.мъ
порывъ русскоіі души создать что-нибудь такое огромнос, подавляю-
іцее размѣрами, богатырское, какъ иарь-нушка или иарь-колоколъ;
въ немъ какъ будто сказалось что-то, навѣянпое разстилающейся
иредо мной величавой и могучей царь-рѣкой.
Еще южнѣе, между кремлевской стѣной и Печерскимъ монасты-
рсмъ, выдѣляющимся бѣлизной своихъ колоколенъ на фонѣ тем-
ной кудрявон зе.іенн, одннъ изъ самыхъ красивыхъ уголковъ Ниж-
няго—живописный паркъ Откосъ. Начинаясь у стройной бЬло-
снѣжной Георгіевской церкви и палаццо Рукавигпникова, онъ
миспадаетъ террасами по крутому обрыву до самой Волги. Надъ
Откосомъ тянстся длннная асфальтовая мостовая съ изящной ба-
люстрадой, отдѣляютей паркъ отъ улицы; она служитъ для нижс-
городцевъ своего рода Ghamps Elysees. Теперь и ярмарка, и при-
стани, и Нижній совсѣмъ исчезли. Co всѣхъ сторонъ море зелени,
изъ котораго выглядываютъ слѣва угрюмыя башни и стѣны Кремля,
опускающіяся гигантскими уступами къ берегу, да пестрыя крышіі
— 93 —
иавильоновъ, ресторана и бесѣдокъ, раскинутыхъ вдоль расиолзаю-
іцихся зигзагами дорожекъ.
Здѣсь совсѣмъ тихо. Гулъ города сюда не долетаетъ. Слышны
только шелестъ листьевъ да какое-то дыханіе, нанолняющее воз-
духъ. Кажется, будто это дышетъ величавая голубая красавица-р-ѣка,
ползущая no залитой солнцемъ безбрежной изумрудной степи,—ды-
шетъ и о чемъ-то шепчется съ высокими берегами, сѣдыми ска-
ламн и деревьями, кивающими ей свонми всрхушками.
Какой захватывающій и чарующій видъ! Въ душу ннсходитъ
г.іубокій покой; нервы, послѣ возбуждающѵяі ярмарочной сутолоки,
будто скованы какимъ-то сладостнымъ изнеможеніемъ. He хочется
ни думать, ни говорить, хочется только оставаться подъ зеленымъ
шатромъ деревъ и глядѣть, забывъ житейскую суету со всей ея
обманчивой мишурой, глядѣть безъ конца, любуясь живопнсной
нанорамой Волги съ ея величественнымъ просторомъ...
ГлАВА XII.
Пароходство по Волгѣ.—На пристани. - „Некрасовъ".—Пароходная обстановка.—
Плывемъ. — Панорама Нижняго.—Волжскій ііросторъ.—Пассажиры.—Сиоръ ка-
занца и нижегородца о выставкѣ. —Мазутъ и рыба.—Волга Нскрасова.—Бурла-
ки.—Типъ волжанина.—Ночь.—„Рѣка временъ".
iyt aoujcma.
Ясное утро. Еще разъ заглядываю на ярмарку. Толчея, сумато-
ха, бсзпрерывный гулъ н грохотъ. И ярмарка, и раскинутый на го-
рахъ Нижній пестрѣютъ флагами. Надъ городомъ п рѣкои расплы-
вается торжественными переливами колокольный звонъ.
Въ главномъ домѣ захожу на телеграфъ. У кассы вытянукя
длинный хвостъ подателей телсграммъ. Нарочно считаю: ждет-ь
очередн свыше тридпати человѣкъ. И такъ здѣсь весь день. При-
ходится простоять часа два, чтобы подать телеграмму.
Пароходъ отходитъ въ часъ.
Гостиничный счетъ—совсѣмъ ярмарочный: три дня жизші нъ
гостііницѣ обходятся дороже, чѣмъ цѣлая недѣля въ Москвѣ, въ
Лосчутной. Справляюсь въ двухъ гіутеводптсляхъ по Во.ігѣ (гг.
Сидорова н Демьяиова) относительно пароходства. Обѣ книжки
составлены недурно и служатъ ирактическимъ подспорьемъ дія
волжскихъ туристовъ. Постѣ отсутствія иутеводителя по Москвѣ п
Россі і, онѣ являются совсѣмъ пріятнымъ н почти неожиданнымъ
сюрпризомъ. Внрочемъ, за послѣдніе два - трп года нѣкоторыя изъ
пароходныхъ обшествъ, пытаясь принлечь путешественниковъ на
Волгу и ознакомить ихъ съ ией, стали издавать справочныя книжки
и практическіе гнды.
Іэду къ пристанямъ или «конторкамъ».
!!3 Ихъ здѣсь болыие трндцати и всѣ онѣ вытянулись нодъ Ннѵк-
ннмъ вдоль праваго берега Волги. Главныя пароходныя общестна—
— 94 -
«Кавказъ и Меркурій», «Самолетъ», «Зевеке», «Пароходство по Вол-
rfc», Курбатова, Любимова, множество товаро-пассажирскихъ и гру-
зовыхъ компаній, туэрное пароходство—всего и не перечесть. Первый
дебютъ пароходъ сдѣлалъ на Волгѣ еіце въ і8і8 году, но дебютъ
весьма печальный и неудачный. Волжанинъ, иривыкшій къ своимъ
баркамъ, баржамъ, бѣлянамъ и коломенкамь, называлъ его «чорто-
вой расшивой». Только спустя четверть вѣка паръ съ торжествомъ
и разъ навссгда завоевалъ Волгу. Теперь на Волгб и ея притокахъ
безпрерывно движется до двухъ тысячъ паровыхъ судовъ.
Пароходное дѣло развилось здѣсь только за нослѣднія двадцать
.тЬтъ; впереди у него еще цѣлое будущее—и будущее блсстящее,
если Волга не обмелѣетъ въ конецъ; есть ыного судоходныхъ при-
токовъ, по которымъ пароходы забѣгали ете недавно. И здѣсь, какъ
и въ жизни, борьба за существованіе и конкуренція дѣлали свое:
пароходы стараго типа, сыгравъ свою роль, уступали мѣсто новымъ,
болѣе приспособленнымъ, разнымъ американскимъ гигантамъ, цѣ-
лымъ трехъ-этажнЫхМі^ гостиницамъ, съ полнымъ комфортомъ и бы-
стрымъ ходомъ. Нѣкоторые похожн на изящные небольшіе двор-
цы съ балконами и верандами. У каждой иристани ихъ no нѣ-
сколько; всѣ стоятъ, пыхтятъ и ревутъ въ ожнданіи; одни вдругъ
отдѣляются отъ бсрега сразу всей своей бѣлой массой п бѣгутъ
на сѣверъ, унося сотни пассажировъ, облѣпившихъ бортъ словно
мурашки, другіе уплываютъ на югъ, трстьи несутся откуда-то издали,
вырастаютъ и, вспѣнивая рѣку, причаливаютъ. Волга колышется н
будто кипитъ; а вмѣстѣ съ нсй колышутся и то всплываютъ, то
исчезаютъ крошечныс катера, бойко и ссрднто нопискивая, ныряютъ
іі взлетаютъ ялики сънадутыми парусами, которые на громадной рѣ-
кѣ, среди исполинскихъ судовъ, кажутся крылыиікамн бѣ.іыхъ мо-
тыльковъ.
На пристаняхъ кишитъ шумная, озабоченная, спѣшащая толпа
нассажнровъ; палубной публики масса; носнльщики безпрсрывно
проходятъ по мосткамъ, пзгибаясь іюдъ тяжестью груза и багажа,
сбрасывая съ какимъ-то ожесточеніемъ тюки, ящики, рогожки; го-
лоса с.інваются въ какой-то гулъ, который заглушастъ рычанье па-
роходовъ.
Это движеніс, эта пестрота жнзни, эти сжсминутно пристаю-
щіе и отдѣляющісся отъ берега бѣлые дома, то упосящіе, то при-
иосяіціе толпу людей, неволыю ошеломляютъ; вы не успѣли отвер-
нуться отъ одиого парохода, за которымъ слѣдили, какъ онъ исчезъ,
а на его мѣстѣ вытянулась всреіінца баржъ, которую тащитъ кар-
ликъ-букспръ, принатуживаясь, пихтя и сопя; минуту тохму назадъ
гдѣ-то вдали смутно вырисовывался бѣлыіі корпусъ пловучаго до-
ма, еще дальиіе впдиѣлась стая дикнхъ утокъ, плывущихъ гуськомъ;
теперь нловучііі домъ выросъ въ американскаго исполнна «Миснси-
пп» или «Ориноко» и горделиво проносится мимовасъ, дикія утки
уже превратились въ цѣлый караванъ баржъ; а надъ зсркальной
далью постоянно вздьіхмаются то струйкн, то клубы ды.ма; можно
нодумать, будто Волга загорѣлась;—то бѣгутъ новые и новые на-
- 95 -
роходы. Въ этой картинѣ, полной кигіучен дѣятельности, есть что-
то захватывающее и бодрящее; становится и лсгко, п весело, ка-
кой-то задоръ, задоръ борьбы и жизни, вызываетъ снльный духов-
ныіі подъемъ.
На «самолетской» прнстани у кассы совсѣмъ вокзальная давка.
На Казань отходитъ «Некрасовъ». Самолетскіе пароходы носятъ все
либо названія разныхъ наядъ и дріадъ, либо фамиліи корифсевъ
русской литературы—Пушкина, Лермонтова, Гоголя... Это подку-
пастъ, хотя какъ-то не вяжется съ ярмарочной прозой.
«Некрасовъ» изъ лучшихъ пароходовъ. Надпалубная постройка
въ два этажа. Первый классъ на носу; внизу—каютъ-компанія, го-
стиная и каюты, вверху—столовая; на кормѣ—второй и третііі
классъ; для палубныхъ пассажировъ усгроены скамьи; помѣщеніе
зашишено по бокамъ навѣсомъ. Оба этажа окружены балконами
въ видѣ веранды, гто которымъ можно обойти весь пароходъ.
Билетъ I класса до Астрахапи стоитъ тридцать рублей; весь
путь—двѣ тысячи сто шестьдссятъ пять верстъ; на немъ до ияти-
десяти станцій; пароходъ приходитъ въ Астрахань на иятыя сутки.
Даже при удешевленномъ тарифѣ иутешествіе по желѣзной дорогѣ
п дороже, и утомительнѣе, и безъ такого удобства.
Каюта, которую отводятъ мнѣ,—небольшая комнатка съ двумя
крытыми бархатомъ диванами на пружинахъ, зеркаломъ, столнкомъ,
умывальникомъ, элсктрическимъ рожкомъ и звонкомъ. Окно выхо-
дитъ на веранду; такимъ образомъ—квартирка моя «съ видомъ на
Волгу». Можно совершить всс путсшествіе, не выходя изъ каюты,
занимаясь, читая и обѣдая у ссбя, коли не хочется вндать обіцс-
ства. Подушки и постелыюе бѣлье отпускаются по трсбова-
нію. Чистота какъ въ каютѣ, такъ и на всемъ пароходѣ—образ-
цовая. Нигдѣ—ни пылинки; все сіяетъ бѣлизной и свѣжестью
краски; всздѣ — it внутри и снаружи, вдоль веранды — пепсль-
ницы; кажется, дажс нскультурный человѣкъ нс рѣшится бро-
сить окурка на полъ. Въ коррндоргЬ, куда выходятъ двери моеіі
каюты и друпіхъ номсровъ (совсѣмъ какъ въ гостиннцѣ), на нолу
каучуковая клеенка, скрадывающая шумъ шаговъ. Каютъ-компаиія
и гостиная уставлсны мягкой мсбслью, стсганной плюиіемъ бордо;
на полу тоже сверкающая чистотой клеенка. Въ всрхнемъ этажЬ—
обширная столовая. Въ глубинѣ, надъ пьянино, портретъ Некрасо-
ва; мебель—краснаго дерева; между окиами—зеркальные простѣнкн;
въ зеркалахъ отражастся прнстань, толпа, рѣка съ б-Ьгупшмн по
ней судами. Столъ сервированъ изяіцно, скатсрть чистая, бсзъ
карты Африки и оазисовъ соуса. Прислуга расторопная, съ при-
лнчнымъ тономъ хорошаго дома. Внизу имѣется ванна н душъ.
Послѣ нижегородской гостнницы, да сще во время ярмаркн, все
это кажется расмъ. Во 2-мъ классѣ обстановка н-бскоіько іюпроіііе,
но въ главномь соб.іюденъ тотъ жс комфортъ.
Табль-дотъ не дорогой. Об-ѣдъ изъ чстырехъ блюдъ—іци, осст-
•рина, рябчикъ и мараскиновый кремъ — рубль. Кухня недурная.
Порція икры (ц-клос блюдсчко)—семьдесятъ иять копі;екъ. Икра—
— 96 —
ѵовсѣмъ черный жемчутъ, — такъ вотъ и разсыпется. Для Волги и
икрянаго царства дорого; но это—вина ярмарки; весной, особенно
въ низовьяхъ, за эти деньги можно купить фунтъ, a to и полтора
икры.
Выхожу на балконъ. Предо мной панорама высокихъ горъ, по
склону которыхъ снолзаетъ къ Волгѣ Нижній, Ока съ цѣлымъ лѣ-
сомъ мачтъ Сибирской иристани; вдоль нея, съ сѣвера, разворачи-
вается вндъ на ярмарку съ высокимъ соборомъ.
Раздается густой ревъ гудка. Весь иароходъ содрогается. Толпа
становится еще суетливѣн. Гдѣ-то совсѣмъ близко, будто въ отвѣтъ,
снова раздается ревъ; не разберешь, на нашемъ пароходѣ или на
то.мъ, что вытянулся рядомъ, свистятъ; шумъ въ толпѣ и нервнос
наиряженіе возрастаютъ. Кто-то илачетъ, какой-то иарень съ арбу-
зомъ бѣжитъ, прокладывая нуть локтями, какой-то иерсіянинъ въ
халатѣ жестикулируетъ, иытаясь объяснить что-то носилыцику;
нѣсколько кавказцевъ, въ черкескахъ и бараньихъ шапкахъ, сталки-
ваются съ публикои, уходящей съ иарохода; бородатый купецъ, съ
открытымъ лицомъ, снявъ фуражку, крестится широкимъ русскимъ
крестомъ; кто-то ахаетъ, кто-то кого-то зоветъ, кто-то бранится,
кто-то нищитъ; гдѣ-то подлѣ нарохода, внизу, юлитъ, назойливо
посвистывая и призывая кого-то, катеръ; откуда-то, будто изъ-
подъ воды, выплываетъ шлюпка. Вся эта пестрая картина залита
яркимъ солнцемъ, которое отражаетъ золотая чешуя рѣки.
Нашъ пловучій домъ съ его рестораномъ, кухнеи, гостиными,
ванными, сотнями людей—вдрутъ какъ-то сразу, неожиданно отдѣ-
ляется отъ бсрсга всей своей массой н, задрожавъ, плыветъ. Сна-
чала кажется, будто не онъ плыветъ, а берега уб ьгаютъ. Панорама
Нижняго, ярмарка, пристани, пароходы, зеленые бсрсга, флаги—все
дшіжется словно въ какомъ-то колоссалыюмъ ка.існдоскопѣ н кру-
жится, сверкая на солнцѣ радугой красокъ. Пароходъ сначала не-
сстся вверхъ, потомъ широкимъ полукругомъ заворачиваетъ внизъ.
Нпжиій ужъ очутился справа, ярмарка остается позадн. Пароходъ
рсвстъ, грозя встрѣчному пароходу, который вотъ-вотъ врѣжется
въ него, лавируетъ, проносясь мимо всреницы баржъ, снова реветъ,
налетая на катерокъ, который, испуганно попискивая, выскакиваетъ
иодь самымъего носомъ. Волга ослѣпигельно сверкаетъ иморщится;
no ея новерхности плывутъ, отливая иерламутромъ, радужныя іюло-
ѵы. Это—мазутъ, нефтяные отбросы, которые выливаются съ иаро-
выхъ судовъ или просачиваются сквозь наливныя баржн. И справа,
и слѣва, то тамъ, то здѣсь, мелькаютъ раскинутыя группами, точно
городки бобровъ, сѣрыя широкія цилиндрическія цистерны съ
нсфтью. Надъ ними колоссальныя вывѣски съ фамиліямп главныхъ
иефтяныхъ фирмъ—разныхъ Нобелси и Теръ-Акоиовыхъ.
Нижній все убѣгаетъ. Малиновая Строгановская цсрковь выросла
надъ домамн набережноіі и исчезла; ее заслонилъ Кремль съ свды-
.ми башнямн и зубчатыми стѣнами, ярмарка съ соборомъ отошла
вдаль; псстрыя зданія сливаются, лѣсъ мачтъ будто сталъ гуще;
сгЬва зсленѣетъ бсзбрежная равнина, справа, надъ кудрявымъ От-
- 97 —
косомь, вздымается къ нсбу бѣлая Георгіевская церковь, у иодножья
горы выступаетъ водопроводный дворецъ, домъ и механическій за-
водъ Курбатова. За Откосомъ на вершинѣ горы выдвигается бѣлый
корпусъ Печерскаго монастыря сь группой колоколенъ. Берега
сплошь покрыты садами и лѣсомъ; вязъ, кленъ, дубъ, серебристый
тополь и липа иеремѣшиваются въ зеленую сгвну всѣхъ оттѣн-
ковъ. Виды и виды безъ конца, каждый уголокъ—цѣлая тема для
иейзажа или ландшафта.
Есть много общаго съ днѣнровскими видами у Кіева, отъ Мс-
жигорья къ Лаврѣ; только въ кіевской природѣ болыие нѣги и
лѣни, мягче тона; здѣсь нрирода нѣсколько строже, холоднѣй , но и
всличавѣм.
Пароходъ огибаетъ берегъ, несется, вспѣнивая воду у подножія
горъ, и поворачиваетъ. Нижній совсѣмъ исчезаетъ. Впереди зер-
кальная гладь рѣки, въ которую глядятся волнистые зеленые берега
и степь; на горизонгѣ, то надъ рѣкой, то надъ степью, вздымается
дымокъ, потомъ вырастаетъ труба и бѣлый корпусъ парохода; насъ
обгоняетъ какой-то пароходъ, вессло иосвистывая. И почти каждыя
иять минутъ, то навстрѣчу на.мъ, то догоняя насъ, плывутъ паро-
ходы, баржи, плоты, раздаются свистки и гудки. Картина иолна
приволья и захватывающаго простора; душа будто растетъ, ее пе-
реполняетъ оіиушеніе эгого простора н мощіг природы. Волга то
суживается, тѣснясь въ берегахъ, то расползастся въ озеро; н на
этой массѣ воды, несушейся величаво-сиокойнымъ потокомъ между
отдаленными берегамн, нашъ иароходъ кажстся совсѣмь маленькимъ;
ято не то, что въ верховьяхъ Днѣнра, гдѣ какой-нибудь крошеч-
ный паровой гтигмей вотъ-вотъ выплеснетъ изъ бсреговъ всю рѣку.
По склону горъ живописно ютятся болыпія, богатыя ссла, со строй-
ными, красивыми церквами. Лѣвыи бсрегъ, то песчаный, то бугристый
и зелсный, извивается лснтоіі, надъ которой серебрится бахрома
всрбъ.
Въ столовой обѣдастъ компанія нассажировъ. Нѣсколько дамъ,
дв*ѣ-три барышни, пять-шесть офицсровъ, двл иомѣщика, илотный,
осанистый и важный коммерсантъ, заложившій салфетку за ворот-
никъ, какой-то старичекъ съ умной бритой физіономіей ирофес-
сорскаго типа и нервно-живоіі рѣчью; въ голосѣ его слышится
свіЬжій, задушевный юношескій тсмбръ, которын бываегь у людей
вѣрующихъ и увлекающихся. Коммерсантъ, напротнвъ, говоритъ
спокойно, иѣдитъ п взвѣшиваетъ безапелляціоннымъ тономъ, види-
мо непріятно дѣйствующимъ на «профессора».
— Вы,казанцы,—произноситъ онъ густымъ, ровнымъ барнтономъ,—
вссгда будете кричать противъ выставки въ Нижиемь и дискрсдн-
тировать ее. Больно ужі> вамъ не но сердцу это.
«Профессоръ» ерзаетъ нетерггъливо, нѣсколько разъ пытаясь нс-
ребить коммерсанта.
— Позвольте-съ, зачѣмъ дискредитировать, зачѣмъ такія страш-
иыя слова?—горячится онъ.—Никто не отрицаетъ, что выставка ріа
desideria нижегородцсвъ, что она подымаетъ ярмарку, городъ, тор-
7
— 98 -
говлю. Ho позвольте-съ, достаточно ли этого для того, чтобъ из-
бирать Нижній мѣстомъ выставки? Коли устраивать ее непремѣнно
на востокѣ, такъ ссть вѣдь и другіе города...
— Казань, напримѣръ,—подсказываетъ коммерсантъ, усмѣхнув-
шись изъ-подъ густыхъ рыжеватыхъ усовъ и схвативъ зубами нож-
ку рябчика.
— А хоть бы и Казань,—огрызается старичекъ. Почему не Ка-
зань, что вы можете имѣть противъ Казани? Во-первыхъ—городъ
побольше Нижняго, университетскій, культурный цснтръ всего По-
волжья. И ужъ ежели выбирать, кого поддерживать—Нижній или
Казань, такъ, по-моему, скорѣе Казань. Съ Нижняго довольно и
того, что онъ имѣетъ уже,—ярмарки. Для чего ему понадобилась
выставка? Вѣдь вся эта масса, которая стекается изъ Персіи, Сиби-
ри, Индіи, Китая, Туркестаиа, Кавказа,—вѣдь она и безъ того
придетъ къ вамъ... Вы хотите показать себя востоку? Ну, и пока-
зывайте. Но вѣдь выставка не ярмарка-съ, выставка должна быть
выраженіемъ прогресса, культурнаго роста страны, она должна быть
устроена въ спокойной обстановкѣ культурнаго центра, а не въ
ярмарочной горячкѣ, не для шумной ярмарочной толпы съ ея ннз-
менными инстинктами, да-съ. Дажс если вы устраиваете выставку
съ извѣстными финансовыми соображеніями,—зачѣмъ вамъ непре-
мѣнно смѣшивать ее съ ярмаркой, а не устроить въ другомъ пунк-
тѣ? Ярмарка ничего не потеряла бы: она осталась бы съ ея дохо-
домъ, съ ея оборотами въ сторонѣ, а выставка спокойно расцвѣла
бы въ другомі^ ітунктѣ, ну хоть бы и въ Казани, ожививъ жизнь
и торговлю. По-іМоему, Казань даже болѣе центръ для востока,
чѣмъ Нижній. И, вѣрьте, у насъ она удалась бы не хуже, чѣмъ у
васъ. Вамъ и теперь некуда размѣстить ярмарочной публики, у васъ
нѣтъ гостиницъ, нѣтъ мало-мальски сносной прислуги, никакихь
удобствъ. тІто же вы станете дѣлать съ выставочной публикой,
куда вы дѣнете ее, откуда достанете тысячи выдрессированной
прислуги и, если достанете, во что обойдется это публикѣ? И что
вы гюкажете этой публикѣ? Ярмарку? Эка невидаль! Выставку? Ві,
этой обстановкѣ, въ этомъ жсрлѣ ада, когда и теперь каждый о
томъ только и мечтаетъ, какъ бы поскорѣй удрать изъ этого хао-
са... А что-то будетъ еще тогда, когда кромѣ двухъ - трехъ сотъ
тысячъ ярмарочныхъ гостеи къ вамъ нагрянетъ сотня - другая вы-
ставочныхъ? Новое Чикаго на американско-нижегородской подклад-
кѣ? Слуга покорный...
— Все это мы слыхали и знасмъ-съ,—отрѣзываетъ авторитетно
и спокойно коммерсантъ.—И пѣсенки ваиіихъ «казанскихъ сиротъ»,
и пророчества тоже слыхивали. Только это все пустое, будьте бла-
гонадежны. Нижній такъ обстроится, что и не узнаете сто; и пуб-
лику размѣстимъ, и нрислугу дрессированную найдемъ, и гостини-
цы будутъ... Только пріѣзжайте.
— Нѣтъ ужъ, благодаримъ покорно...
— Что-й такъ?
Очснь тигіично и оригинально вырывается у коммерсанта Э'іо
— 99 —
«что-й такъ»; въ немъ слышится вульгарная народная нотка, пол-
ная недовѣрчивой и скрыто-задорной усмѣшки, которая чуть-чуть
выступаетъ и прячется подъ его усами, мелькаетъ въ сѣрыхъ хо-
лодныхъ глазахъ.
«Профессоръ» задѣтъ этимъ тономъ; ѣдко улыбнувшись вы-
бритыми тонкими губами, онъ нѣсколько мгновеній смотритъ на
собесѣдника большими умными темными глазами, въ которыхъ свѣ-
тится огонекъ сарказма, и говоритъ довольно небрежно.
— Да больно ужъ надоѣлъ намъ всероссійскій апломбъ ваше,
го купечества и нижегородскій куражъ.
— Это вы про нашу-то старинную поговорку—«мы бы не со-
брались да не встали, такъ вы бы поганую землю носомъ копали»?
спрашиваетъ не бсзъ язвительности коммерсантъ, намекая на эпоху
Минина и князя Пожарскаго.
Старичекъ улыбается.
— И поновѣй поговорки есть,—отвѣчаетъ онъ. Вотъ, напримѣръ,
у васъ говорятъ, что «нынѣ пустяки-то позади Оки» (гдѣ Кунави-
но), а я думаю, что не совсѣмъ-то они и позади остались. Больно
ужъ нижегородцы себя величаютъ, а того не примѣчаютъ и не
«чаютъ (намекъ на «чай», которымъ нижегородцы пересыпаютъ свою
рѣчь), что весь западъ Россіи совсѣмъ отъ нихъ ускользаетъ.
Разговоръ на этомъ случайно обрывается. Помѣщику, которыи
сидитъ рядомъ съ коммерсантомъ, иодаютъ икру. Рѣчь переходитъ
на положеніе рыбнаго рынка. Коммсрсантъ замѣчаетъ, что рыбный
промыселъ все больше приходитъ въ упадокъ; съ одной стороны
развитіе пароходства, которое тревожитъ рыбу во время «нереста»,
съ другой—отсутствіе строгихъ мѣръ для пресѣченія варварскаго
истребленія ея. Старичекъ снова вмѣшивается въ разговоръ.
— А больше всего вашъ мазутъ,—говоритъ онъ. Профессоръ
Гриммъ, ихтіологъ, усматриваетъ въ этомъ главную нричину. Въ
самомъ дѣлѣ, надъ Волгой безпрерывно течетъ другая рѣка, неф-
тяная, изъ разныхъ мазутовъ, керосина, гудрона; отбросы ихъ спу-
скаются въ рѣку пароходами съ нефтянымъ отопленіемъ; баржи
даютъ утечку. А вѣдь по Волгѣ ежегодно провозится милліоновъ
семьдесятъ пудовъ этой пакости... Главный нефтяной путь. He
думаю, чтобы рыбѣ это было особенно пріятно. Кромѣ того, ей гро-
зитъ голодъ: нсфть губитъ на гюверхности воды разныя личннки,
которыми рыба питается. Надо удивляться, какъ она до сихъ поръ
еще не получила керосиновый букетъ, какъ на Печорѣ...
Общество постепенно знакомится. Послѣ обѣда устанавливается
нѣкоторое sans-gene. Въ столовой душно. Солнце врывается въ
окна и отражается въ зеркальныхъ просгѣнкахъ вмѣстѣ съ убѣгаю-
ишми назадъ зелеными берсгаміг.
Офицеръ, съ которымъ я познакомился во время обѣда, раз-
сказываетъ мн-fe о кунавинскомъ омут-fe. Онъ нарочно записалъ нѣ-
сколько гюговорокъ и пѣсенъ фабричнаго стиля и читаетъ мнѣ
ііхъ вполголоса... «Возьму ножикъ, возьму вилку и зарѣжу маво
милку», «Кунавина слобода ві> три дуги ^меня свела», «у Макарья—
7*
— 100 —
no деньгѣ Наталья, а на грошъ—цѣлый возъ». Его знакомая или род-
ственница, смуглая брюнетка, южанка, нѣсколько перезрѣлая, съ
осанкон grande dame и лорнеткой, подходитъ къ нему. Онъ представ-
ляетъ меня. Начинается общій разговоръ. Сообщаю, откуда ѣду и куда.
— Ахъ, вы изъ Бѣлоруссіи?—говоритъ она. Тамъ, кажется, во-
дятся эти, какъ ихъ, зубры... Вы видали ихъ? Мсня всегда почему-
то интересовало, какіе они...
Изъ дальнѣйшаго разговора убѣждаюсь, что дама, хотя и быв-
шая институтка, имѣетъ самое смутное представленіе о географіи
госсіи. Она недоумѣваетъ, почему я не выѣхалъ на пароходѣ прямо
нзъ Минска, Владикавказъ считаетъ приморскимъ городомъ и даже
меня пытается убѣдить въ этомъ. A no - французски говоритъ хо-
рошо и съ французской литературой немного знакома.
Другіе офицеры болтаютъ съ двумя барышнями, упрашивая ихъ
сыграть что-нибудь. Одну изъ нихъ имъ удается-таки усадить за
пьянино. Она беретъ нерѣшитсльно нѣсколько аккордовъ, но обры-
ваетъ, увѣряя, что страшно жарко. Офицеры бросаются къ окнамъ
и задергиваютъ красноватые шелковые занавѣсы.
Беру въ пароходнон библіотекѣ томъ стихотвореній Некрасова
и выхожу на веранду.
Пароходъ уже нѣсколько разъ подходилъ къ пристанямъ, вы-
саживалъ и забиралъ пассажировъ, оставилъ за собой Работки, цѣ-
/іую группу старообрядческихъ селъ, рѣченку Керженецъ, старооб-
рядческій Гангъ, дремучіе лѣса, переполненные раскольничьими ски-
тамн, Лысково съ сто 150 вѣтряными мельницами и 9 церквами,
с. Исадъ н Макарьевъ, прежнее мѣсто ярмарки, которая только съ
і8іу года переведена въ Нижній. Слѣдующей станціей будстъ го-
родъ Василь-Сурскъ; это ужъ почти въ 130 верстахъ отъ Нижня-
го; тамъ мы часовъ въ дсвять вечера. Ночью пройдсмъ мимо Коз-
модемьянска, столицы черемисовъ, Чебоксаръ, столицы чувашей, и
пъ девять часовъ утра ирибудемъ въ Казань; отъ Нижняго до Ка-
зани 381 верста. Пароходъ всс время идетъ къ востоку.
Сажусь на скамейку иротивъ якоря, надъ которымъ развѣвается
флагъ. Пароходъ рѣжетъ воду; она разбѣгастся лвумя пѣнящими-
ся волнамн и плешется о бока; за нами но фарватсру вытягивается
бѣлыіі слѣдъ; волны раснлываются къ далеки.мъ берегамъ, то нара-
стая, то исчезая.
Вечерѣетъ. Отъ высокаіо ираваго берсга на рѣку падаетъ ткнь;
опа раснолзается, становится всс гуіис. Солнце прячется, но надъ
горами еще сіяетъ золотой орсолъ.
На носу стоитъ матросъ и, какъ на 'ІнѣпрЬ, то и дѣло иогру-
жаетъ въ ркку полосатыіі шестъ.
— Се—с.мь, кріічитъ онъ.
— Се—смь, какъ :>хо повторяетъ :»а ннмъ другой матросъ на
капитанскоіі нлоиіадкѣ, у руля.
— Воссмь.
— Во—осемь.
Свѣжѣстъ. Вѣтсръ крѣпчасті,. Флагъ развѣвается и трепсшеті,
— 101 —
точно крылья спугнутой итицы. Пароходъ чуть дрожитъ, будто отъ
напряженья. Волга совсѣмъ покойна. Перелистываю Некрасова...
О, Волга! Послѣ многихъ лѣтъ
Я виовь принесъ тебѣ привѣтъ.
Я ужъ не тотъ, но ты свѣтла
И величава, какъ была.
Кругомъ—все та же даль и ширь,
Все тотъ же виденъ монастырь...
И даже трепетъ прежнихъ дней
Я ощутилъ въ душѣ моей,
Заслыша звонъ колоколовъ.
Все то же, то же... Только нѣтъ
Убитыхъсилъ,прожитыхъ лѣтъ...
О, Волга!.. колыбель моя!
Любилъ ли кто тебя, какъ я?..
Тогда я думать былъ готовъ,
Что не уйду я никогда
Съ песчаныхъ этихъ береговъ.
И не ушелъ бы никуда,
Когда бъ, о Волга, надъ тобой
He раэдавался этотъ вой...
Давно, давно, въ такой же часъ,
Его услышавъ въ первый разъ,
Я былъ испуганъ, оглушенъ,
Я энать хотѣлъ, что значитъ онъ,
И долго берегомъ рѣки
Бѣжалъ. Ѵстали бурлаки,
Котелъ съ расшивы принесли,
Усѣлись, развели костеръ
И межъ собою повели
Неторопливый разговоръ.
—Когда-то въ Нижній попадемъ?,
Одинъ сказалъ:—когда бъ попасть
Хоть на Илью...—„Авось придемъ".
Другой, съ болѣзиенньшъ лицомъ,
Ему отвѣтилъ:—„Эхъ, напасть!
Когда бы зажило плечо,
Тянулъ бы лямку, какъ медвѣдь,
А кабы къ утру уиереть,
Такъ лучше оыло бы еще"...
Онъ замолчалъ и навзничь легъ.
Я этихъ словъ понять не могъ.
Но тотъ, который ихъ сказалъ,
Угркшый, тихій и больной,
Съ тѣхъ поръ меня не покидалъ!
Онъ и теперь передо мной:
Лохиотья жалкой нищеты,
Изнеыоженныя черты
И выражающій укоръ
Спокойно-безнадежный взоръ.
Тридиать иять лѣтъ тому назадъ ііаппсаиъ этоти иесчастнын
образъ бурлака, мученика Волгн.
Я вспомішак) рѣпиискихъ «Ьурлаковъ», горсть иаиряженныхъ
иопарно въ бичеву и надсаживаюшпхся, ікшеможснпыхъ людеи;
фонъ—волжская стспь въ полуденный ;шои; ноги вя:шутъ въ рас-
каленномъ пескЬ; а они, обливаясь нотомъ, всс тянуть п тянутъ
лямку, тянутъ и:зо дня въ день, ігЬлие мксяцы, пока дотянутъ до
— 102 —
верховьевъ рѣки; потомъ — снова и снова каторга; и такъ всю
жизнь...
Теперь картина эта измѣнилась. Надъ безбрежною равниной
Волги пронесся свистъ парохода, какъ провозвѣстникъ освобож-
денья отъ бурлацкой неволи. Весь трудъ, за которымъ надрывались
раньше тысячи жизней, который требовалъ сотню тысячъ рабочихъ
рукъ, теиерь исполняютъ буксирные пароходы. Каждый изъ нихъ
въ пять-шесть дней протаскиваетъ къ верховьямъ сразу по нѣсколь-
ко баржъ, которыя прежде изнеможенные люди волокли мѣсяцами
съ «воемъ» и стономъ.
Мнѣ вспоминаются нападки на цивилизацію и прогрессъ, на «ма-
шину», сократившую спросъ па рабочія руки, — и всѣ эти теоріи
кажутся теперь, именно здѣсь, гдѣ паръ освободилъ рабовъ отъ
каторжной лямки, такими иаивными...
Схожу въ нижній этажъ, на палубу. Въ машинномъ отдѣленін,
подъ стекляннымъ колпакомъ, движутся гигантскіе рычаги и валы,
свсркая сѣрымъ блескомъ стали. Еще ниже, въ отдѣленіи для тол-
ки,—адъ. Я заглядывалъ когда-то туда. Узкій чугунный корридоръ
и два ряда пылаюшихъ печей... Полунагой истопникъ задыхается,
облнваясь пбтомъ. Я видалъ сегодня одного изъ нихъ. Чсрный,
какъ араігь, онъ выбѣж^лъ на палубу и съ жадностью захватывалъ
грудыо-св-БЖІн воздухъ... Тоже бурлакъ, только въ другомъ видѣ; да,
но одинъ, а нс тысячи. И завтра тотъ же техническій прогрессъ
замѣнитъ его машиной. На нароходахъ съ нефтянымъ отоилсніемь
и тепсрь топка производится механнчески...
Въ третьсмъ классѣ публика смѣіланная. Нѣсколько псрсіянъ,
черсмисовъ, татар ь іг чѵвагисіт; но иреобладаютъ великороссы - вол-
жане; между ннми много старообрядцсвъ.
Въ волжанинѣ есть что-то особсннос, что сразу выдаетъ его.
Фигура н-ѣсколько тоиорной работы, напомииающая дерсвянныхъ бо-
родатыхъ мужичковъ кустарнаго издѣлія. Но за сіюкойнымъ и ма-
.'іоподвнжнымъ лицомъ скрывается снльная натура съ очень сильной
индивидуальностью, что-то какъ будто выработаиное волжскимъ про-
сторомъ іі мощью. Взглядъ у волжанина уіюрный иногда до дер-
зости; норой въ пемъ вспыхивастъ что-то пронзительное и отваж-
иое; кажется, будто просыпастся ирежній удалецъ или разбойникъ.
Глядить онъ вь глаза своимъ стальнымъ взглядомъ — и не смор-
піетъ. Такъ и угадываешь, что не забылъ онъ еіце «нонизовой воль-
ницы», что сму ничего не страшно, что сейчасъ вотъ онъ юркнетъ,
улизнетъ и исчезнетъ на расишв+, или въ утломъ челнокѣ. Волж-
ская ширь какъ будто наполняетъ его натуру жаждой такой жс
шири.
Во.іжанинь—стихійгшй бунтарь; ни татарское иго, ни бурлацкая
лямка не подавили въ немъ энсргін воли; это—тростникъ, который
гнется, но не ломается; его широкая русская иатура никакъ не мо-
жетъ у южиться въ шаблонъ. Днѣнръ и просторъ малорусскихъ
степсй выработали заиорожиа, могучая Волга—съ ея безирсдѣльной
равнпноіі,—волжанина. Вся сго жизнь по.іна чего-то стихійнаго, всѣ
— 103 —
сго легенды, все ирошлое дышетъ имъ. Начиная съ Нижняго, съ
его легендарными основателями—разбойниками Скворцомъ и Дят-
ломъ, съ двумя кунавинскими преданьями, одно изъ которыхъ по-
служило темой для «Чародѣйки» Шпажинскаго, легенды и исторія
всего Поволжья рисуютъ фигуры, полныя какой-то особенной сти-
хійной силы, мощи и удали. Въ этой обстановкѣ, на волжскохмь
лросторѣ, выковываются и такія могучія натуры, какъ Мининъ и
Пожарскій, съ ихъ великимъ подвнгомъ; здѣсь народное вообра-
женье создаетъ легендарныхъ богатырей, какъ Илья Муромецъ, или
героевъ вродѣ Соловья-разбойника, зд-бсь вырастаетъ завоеватель
Сибири Ермакъ Тимоѳеевичъ съ Иваномъ Кольцо, здѣсь проносится
ураганомъ, спустя сто лѣтъ, Стенька Разинъ со своими ватажками,
со своими разбоями и дикой казацкоіі удалью, a eme чрезъ сто лЬтъ
разгорается бунтъ Пугачева...
Ночь окутываетъ Волгу. Мгла полна тайны. На пароходѣ вспы-
хиваетъ электричество. Фонарь надъ верандой льетъ лунный
свѣтъ. Въ столовой раскрыты два зелсныхъ столика. Пассажиры
винтятъ. Одна изъ барышень играетъ на иьяниио. Мелаихолическіе
звуки баркароллы Чайковскаго сливаются съ шипѣньемъ и илескомъ
волнъ. Навстрѣчу намъ бѣгутъ пароходы, сіяя электрнчествомъ;
теперь оии совсѣмъ кажутся двухъ-этажными домами съ ярко-освѣ-
щенными окнами. Иногда полоса свѣта скользнетъ no лѣсу, скалѣ
или оврагу — и изъ мглы вдрутъ выстуиает ь какой-то силуэтъ,
загадочный, какъ призраки прошлаго Волгп...
Мн-б вспоминается державинская «рѣка временъ», уносящая въ
своемъ теченіи «и царства, и цареіі»,—и нашъ пароходъ кажется мнѣ
цѣяымъ государстволгь, шывущимъ куда-то въ невѣдомую даль. Мѣ-
няются капитаны и лоцманы, иароходъ то бойко илыветъ иодъ опыт-
ной рукой, то садится на мсль. И нсугомонное человѣчество все
мечется куда-то впередъ въ погонѣ за жизнью, а тайна жизнн
остается все такой же великой загадкой...
ГЛАВА XIII.
Судьбы народовъ. — Казань, какъ ключъ Камы, Волги, Каспія и Сибири.—Исто-
рическіе силуэты.—«Устье».—На пристани.—Кааань—кладбище. — Братская мо-
гила.—Татарско-русское «столкновеніе» съ финаломъ въ совреиенномъ вкусѣ.—
Опять нѣтъ путеводителя!—Кремль.—Башня Сумбеки. —Видъ Казани. — Прогулка
по городу.—Вь циркѣ.
іб-е авіуста.
Просынаюсь. Солнечные лучн образуютъ ярко-красное пятно иа
занавѣскѣ; каюта залита красноватымъ туманомъ. Мгновенье не
могу отдать себѣ отчета, гдѣ я; слышенъ плсскъ воды; кто-то изъ
лассажировъ уже гуляетъ по галлереѣ. Раскрываю окно. Свѣжій
рѣчной воздухъ врывается въ каюту вмѣстѣ съ гютокомъ ослбпляю-
щаго свѣта. Мимо движется низкій, то желтый, то свѣтло-кирпич-
«ыГг, лѣвыіі берегъ.
— 104 —
Въ корридорЬ утренняя суета большого дома, гдѣ много гостеи-
Веселая дробь электрическихъ звонковъ и мягкіе, спѣшные шаги
нрислуги.
Семь часовъ. Вь девять мы въ Казани. Это сразу настраиваетъ
меня на особенный тонъ. Я испытываю невольно нервный толчекъ при
мысли, что сейчасъ предо мной развернется сцена, на котороіі ра-
зыгралась одна изъ кровавыхъ трагедій въ жизни двухъ націй,
направивъ ихъ на новый иуть, полнып величія для одной, упадка
и забвенія для другой.
Сколько страннаго и загадочнаго въ историческоіі роли наро-
довъ. Создается и расцвѣтастъ культура древняго .міра; потомъ
наступастъ разложеніе; Греція и Римъ приходятъ въ упадокъ, вар-
вары разрушаютъ культурныя страны, но сами подпадаютъ вліянію
нобѣжденныхъ, усваивая ихъ формы жизни. Христіанство всс шире
н шире разливается по ЕвроггЬ. На востокѣ постепенно сростаются
въ гигантскій организмъ славяне, а рядомъ съ ними нарождается
новый міръ, магометанскій, мрачная, грозовая, багровая туча Золо-
той Орды, залинающая кровью и сковывающая игомъ весь славян-
скій міръ. Онъ вотъ-вотъ распадется, исчезнетъ, растворнтся въ
монгольскомъ морѣ; кровавая борьба тянется вѣками, но результатъ
ея совсѣмъ ріеожиданный: разложеніе охватываетъ нс побѣжденныхъ,
а побѣдителей; нобѣжденные вырываются нзъ-подъ ига, н начинается
обмѣнъ ролей. Распавшійся монгольскііі міръ пытается сплотиться въ
новые организмы, вырастаютъ Астраханское и Казанское царства,
Крымское ханство. Оторванныс клочки прежнсй тучи соединяются
въ новыя. Судьба какъ будто готова воскресить опять могущество-
монголовъ. И кто зиаетъ, ссли бы Московское государство не вынссло
на своиѵь илечахъ всю борьбу съ нимъ, чѣмъ были бы въ настоящес
время и Квропа, и христіанскііі міръ, что было бы на землѣ взгізсто-
совремснной пивнлизаціи? Россія сыграла роль плотины, сдержавшеіі
наводнсніе монгольскаго моря. Разлейся оно—и, можетъ быть, вся
свроиейская культура бы.іа бы истрсблена, какъ алсксандріііская
библіотека. Соки и снлы для :>тоіі культуры человЬчество чсрпало
въ христіанствѣ. Перевѣсъ пслама отодвинулъ бы Нвропу на ты-
сячелѣтіе назадь: въ немъ пѣтъ ничего жизненнаго, онъ нс даетъ
человѣку живого и.іеала, не вдохновляетъ его для творческой жизнн,
подавляетъ своимъ фатализмомъ.
Въ судьбѣ народовъ есть законъ, который неуклонно создаетъ
перев-ѣсь въ борьбЬ бол-he сильной духовной нндішидуальности.
Нація гибнетъ тогда, когда она псрестастъ быть духовно-индпви-
дуальной и національный характеръ обсзлнчивается. Этотъ законі>
проходитъ сквозь всю исторію Россіи; онъ ярко сказался въ ея
борьбѣ съ татарами. И если бы въ XVI вѣкѣ зта инднвндуальность
ие вылилась такъ интснснвію, если бы во главѣ Московскаго го-
сударства не стояла такая желѣзная и объединяющая напіональную
волю личность, какъ Іоаннъ Грозный, быть можетъ, теперь мьі
были бы въ положеніи ирсжней Грузіи или современнон Армсніп.
Іоаннъ IV сыгралъ нсликую роль въ судьбахъ Россін: какъ
— 105 —
Петръ Первый открылъ ей путь на западъ, такъ и онъ очистилъ
его съ востока. Ударъ, нанесенный здѣсь Казанскому царству, былъ
ударомъ молота, не только разбивающаго ігѣиь и замокъ, но и
открывающаго сразу двери; этотъ ударъ уничтожилъ навсегда гроз-
ныхъ враговъ, освободилъ путь къ покоренію Сибири и отвоевалъ
Волгу, ставшую съ той минуты русской рѣкой.
Враги понимали это. Осада и взятіе Казани — одна изъ ужас-
ныхъ и кровавыхъ страницъ исторіи.
Вонъ на обрывистой горѣ, тонущей въ зелени, лѣпнтся неболь-
ціой у-Ьздный городокъ Свіяжскъ, съ живописно раскинутыми цер-
квами и двумя монастырями. Здѣсь въ 1550 Г°ДУ> послѣ перваго
гюхода на Казань былъ учрежденъ сторожевой пунктъ; отсюда, съ
іфаваго берега, въ тридцати верстахъ отъ Казани, русскіе глядѣли
на ту сторону Волги, на другое царство, выжидая и собираясь. A
два года спустя русскія войска, во глав-fe съ Іоанномъ Грознымъ,
хлынули роковымъ потокомъ, заливъ всю равнину. Два мѣсяца тя-
нулась упорная осада, при страшномъ ожесточеніи съ обѣихъ сто-
ронъ. Земля стонала отъ человѣческаго страданья, Казанка стала
красной отъ человѣческой крови; грохотъ взрывовъ потрясалъ воз-
духъ, будто раскаленный отъ зарева, насыщенный дымомъ и запа-
хомъ крови. Подъ этотъ грохотъ, въ пламени пожара, взлетали на
воздухъ башни и стбны съ людьми. Пылаюшія бревна, кипящее
масло и смола—все это разливалось огненнымъ моремъ за сгвнами
горящаго города... Земля превратилась въ адъ — и въ его пучин-Ь
рухнуло навсегда Казанское царство.
Татары защищали городъ съ отчаяньемъ людей, которые те-
ряютъ все. Шестьдесятъ тысячъ плѣнныхъ состояли только изъ
женщинъ и дѣтей; мужья и отцы пали въ битвѣ...
Почти трн съ половиной вѣка ушло со дня кровавой драмы.
Волга такъ же величаво, покойно катитъ свои воды; но другой міръ,
иные люди проносятся по нимъ...
Пассажиры высыпали на веранду. Матросъ опять замѣряетъ фар-
вдтеръ, выкрикивая число футовъ. Пароходъ осторожно лавируетъ
нодъ Свіяжскомъ, не нриставая.
Облака то сгущаются, то разрываются; солнце то сверкнетъ яр-
кимъ потокомъ лучей, то спрячется.
За Вязовыми—на востокѣ, далеко впереди, надъ Волгой вырисо-
вывается темный, ночти черный силуэтъ города. Есть что-то мрач-
ное въ этомъ силуэтѣ, въ багровыхъ переливахъ окутывающей его
дымки. ЧгЬмъ блнже, тѣмъ яснѣе выдѣляются формы башенъ н
мннаретовъ.
Это—Казань.
Волга здѣсь круто поворачиваетъ къ югу и исчезаетъ. Кажется,
будто она кончается или будто иароходъ воиіелъ въ огромнос
озеро. Какъ разъ въ углу, у поворота, тіристань, называемая «Усть-
емъ». Казань въ семи верстахъ отъ берега Волги. Весной, въ поло-
водье, пароходы пристаютъ на Казанкѣ, въ четырехъ верстахъ отъ
города. На нравомъ берегу, какъ бы замыкая Волгу, высятся кру-
— 106 —
тыя, угрюмыя і оры; между ними ютится Верхній Услонъ съ могилой
княгини Меныииковой, умершей тамъ по пути въ Березовъ.
Пристани пароходныхъ обществъ растянулнсь на версту вдоль
берега пловучими бараками. Послѣ Нижняго здѣсь совсѣмъ мало
жизнн. Лодкн и баржи съ арбузами и дынями выстроились у при-
стани длинными рядамн. Толпа на половину татарская. Шапки съ
бараньей выпушкой, ермолки, бритыя головы, узкіе черные глазки
сь острымъ взглядомъ, ломанная русская рѣчь...
Вокругъ пристани грязь, извозчики и экипажи имѣютъ неряш-
ливый видъ. Надъ берегомъ невысокіе деревянные дома и бараки,
Совсѣмъ какое-нибудь глухое мѣстечко. На лоткахъ и въ будкахъ
продастся вялсная рыба, балыки, икра; тутъ же подводы съ кожами,
опять арбузы, дыни, горы яблоковъ. У берега начинается дамба,
которая тянется по ровному полю, надъ болотами, камышами и лу-
жами, до самой Казани. Дамба вымощена скверно. Встряхиваетъ
порядкомъ. За пристаныо Адмнралтейская слобода, напоминающая
уѣздный городъ. Она схоитъ особнякомъ, верстахъ въ двухъ отъ
города.
Казань все выдѣляется яснѣй, вырастая надъ равниной на семи
невысокихъ холмахъ. Видъ совсѣмъ восточный; есть что-то, напо-
минающее Москву; только здѣсь, кромѣ фабричныхъ трубъ, высту-
паюгь іминареты. Съ лѣвой стороны, на краю города, на холмѣ, воз-
вышается Кремль съ зубчатой сгЬиой и иятью башнями. Надъ
ними, врѣзываясь въ небо, господствуетъ остроконечная башня Сум-
беки, рядомъ съ неіі и правѣе вдоль всей панорамы города выра-
стаютъ купола соборовъ, церквей и .монастырей. Всего »ъ Казани
свышс сорока цсрквей. Лѣвая половина города, сѣверная—русская,
къ югу, вокругъ озера Кабана длиною въ 3 версты, расположена
татарская часть.
По дамбѣ безпрерывно движется веренпда гюдводъ, громыхая
колесами; нагружсиы онѣ преііхмущественно кожами; подводчики-
все смуглые татары; то н дѣло слышатся гортанные звуки татарскоіі
рѣчи. Отъ пристани проведена къ городу конка; вагоны медленно
ползутъ рядомъ съ подводами и тслѣгами. ♦
Съ болотистой равнины, разстилающейся предъ Казанью, иодни-
маются гнилыя иснаренія. Пахнетъ сыростью, болотомъ, кожами.
Слѣва отъ дамбы надъ водой выступаетъ высокая (ю саженъ)
пирамида, съ надрѣзанной верхушкой и четырьмя ыизкими колонча-
тыми фронтонами. Видъ громоздкій и угрюмый. Это «братская мо-
гила» убитыхъ при взятіи Казани воиновъ. Внизу памятника, подъ
иодземнымъ сводомъ — кости, собранныя когда-то на казанскихъ
иоляхъ. Надо думать — не мало среди нихъ и татарскнхъ: по ске-
лету не распознаешь, какому Богу молился человѣкъ.
Въ 1836 году, какъ разсказываетъ профессоръ Шпилевскій, па-
мятникъ посѣтилъ Императоръ Николаіі I. Настоятель Зилантова
люнастыря, давая объясненія, замѣтилъ, что «чѣмъ глубже, тѣмъ
болѣе открывается во всѣхъ направленіяхъ костей православныхъ
воиновъ)). На вопросъ Государя, чѣмъ подтвержлается :>то, онъ
— 107 —
прибавилъ: «коі да-то здѣсь вмѣсто стараго деревяннаго нужно было
устроить каменный помостъ; но оказалось, что фундамента заложить
нельзя вслѣдствіе массы костей, которыми цереполнена почва». Все
это поле, изрытое ямами, залитое лужами и болотами, вся эта рав-
нина отъ Волги и до Казани—сплошное кладбище... Въ народнон
пѣснѣ о покореніи Казани говорится:
Казань-городъ на костяхъ стоитъ,
Казаночка-рѣка кровава течетъ,
Мелки ключи—горючи слезы,
По лугамъ—лугамъ все волосы,
Молодецкіе, все стрѣлецкіе...
Въ душу закрадывается гнетущее, тосклнвое чувство. Весь ужасъ
минувшаго невольно проносится въвоображеніи, и даже мысль о томъ,
что это было три съ половиной вѣка то.му назадъ, не примиряетъ
съ нимъ.
Извозчикъ останавливается. Подводы запруднли дорогу. Тата-
ринъ, не желая свернуть, зацѣпился колесомъ телѣги за повозку
съ высокимъ челнообразнымъ кузовомъ. На ней сидитъ русскій.
Онъ ругается, но изъ іювозки не вылазитъ, хотя она накренилась
на бокъ и вотъ-вотъ опрокинется съ дамбы въ болото. Татаринъ
тоже огрызается и кряхтитъ около телѣги, надсаживаясь. Движе-
ніе по дамбѣ пріостанавливается. Конка—тожс. Кондукторъ энер-
гично звонитъ. Нѣсколько подводчиковъ-татаръ собііраются и гор-
ланятъ что-то на своемъ непонятномъ нарѣчьѣ. Русскій вызываюше
и упрямо сидитъ.
— Онъ зацѣпилъ, онъ пущай и вызволяетъ.
Однако, за татарина все-таки заступаются татары, окружая по-
возку русскаго.
Отсюда и оттуда кричать извозчики, требуя дороги. Русскій
упрямо стоитъ на своемъ и не двигается, ругая татарина. Въ сущ-
ности онъ неиравъ, такъ какъ долженъ былъ держаться иравой
стороны.
— А ты чиво сюды ѣхалъ. Сюды н:* можно. Право дэржи,
знаишъ закхбнъ,—галдятъ татары.
Извозчикъ, обращаясь ко мнѣ, высказываетъ то же мнѣніе;
однако, онъ не кричитъ на русскаго, а нападаетъ на татаръ, хотя
и въ шутливомъ тонѣ. У татаръ въ глазныхъ щелочкахъ зловѣще
блестятъ черные угольки. Воть-вотъ сцѣпятся, вотъ-вотъ изъ-подт»
пепла вспыхнетъ старая вражда, бѣшеная, жгучая, неутолимая...
Но дѣло кончается гораздо проще. Откуда-то показывается горо-
довой. Кажется, подъѣхалъ онъ на встрѣчномъ вагокѣ конки. Со-
ловьиная дробь свистка словно отрезвляетъ враговъ, обдавая ихъ
атмосферой современности. Русскій нехотя, снисходительно, будто
вываливается изъ повозки и своимъ здоровымъ плечомъ сразу сдви-
гаетъ ее съ мѣста.
— Что, часто это у васъ такъ?—спрашиваю извозчика.
— Н-бтъ, ничего. Они народъ смирный, покойный... Только
пзвѣстно—татары, толку въ нихъ никакого. Огометане!
— 108 —
Татары расходятся, ругаясь на своемъ волапюкѣ. Русскій садится
въ телѣгу, улыбаясь. Широкое румяное лицо дышетъ задоромъ:
видно—раздраженья въ немъ нѣтъ; потѣшился только малость. Под-
воды движутся. Бритые сизые затылки удаляются.
Угрюмая нирамида братской могилы хмуро глядитъ на эту сцсну,
сверкая золотымъ крестомъ...
Въѣзжаю въ городъ. Невысокій подъемъ—и я у Кремля съ остро-
конечной пнрампдальной Спасской башней надъ входомъ. Отъ
Кремля начинается, заворачивая вправо, къ югу, главная улица, Во-
скресенская. На нен разные банки и учрсжденія, университетъ, гро-
мадный нзящной архитектуры пассажъ, который, говорятъ, обо-
шелся до десяти милліоновъ рублей, лучшіе магазины н гостнници.
Кромѣ красиваго пассажа, всѣ почти зданія шаблонной архитек-
туры; ничто не поражаетъ ни стилемъ, ни красотой, ни замысломъ.
Въ концѣ улицы—длинное двухъ-этажное неуклюжее зданіе универ-
ситета, съ тремя фронтонами и іонической колоннадой; напро-
тивъ—трехъ-этажный кубъ клиники. Магазины небольшіе, но чи-
стенькіе, тротуары то въ илитахъ, то асфальтовые. На всемъ отпс-
чатокъ лѣтняго застоя. Движенія въ іородѣ почти незамѣтно.
Останавливаюсь, по рекомендаціи «ГІутеводителя» г. Демьянова,
въ Волжско-Камскихъ номерахъ. Въ нутеводителѣ г. Сидорова
отдается иреферанс ь другимъ гостиницамъ. Появленіе мое произ-
водитъ нѣкоторын переполохъ. Видно, туристы рѣдко заглядываютъ
въ Казань. Скучныя лииа ітрислуги 'оживляются. Гостиница не-
важная, номерокъ отнодятъ крошечный, цѣна—полтора рубля съ кло-
пами. Старичскъ лаксй—что-то среднес между татариномъ и чере-
мисомъ; .маленькій, сѣдые баки, глаза узенькіе, но сѣрые, услуж-
ливо-ласковые. Гонорить по-русскп стс нс научился. На воиросъ,
гдѣ книжныіі магазинъ, объясняетъ:
— Здѣсь, сичасъ направа, иотомъ налѣва, .можить одна фартала
болши или мгжьиіи...
Ошравляюсь наудалую, нытаясь угадать, что собственно он7,
понима.іъ подъ словомъ «фартала». Оказывается—кшіжный мага-
зинъ въ одномъ ряду съ гостиницеіі, н никакихъ йоворотовъ и
«фарталъ» не трсбуется. Планъ Казанн, изданный еще двѣнадцать
лѣтъ назадъ, ссть; но нутеводителя не пмѣстся. Вотъ тсбѣ и уни-
верситетскій юродъ съ духовной академіей, ветеринарнымъ инсти-
тутомъ, учнтельской ссминаріей, ннститутомъ благородныхъ дѣвицъ,
трсмя гимназіями, рсальнымъ училищемъ, двумя женскими гимна-
зіями, инородческой се.минаріеп, юнкерскнмъ училншемъ, двумя га-
зстами іі, какъ говорятъ, ста двадиатью, а то и ста сорока тьгсячами
жителеи...
Всс, что мнѣ удается раздобыть, это «Указатель нсторпчсскпхъ
достоприм-Ьчателыюстей г. Казани», составленный ирофессоромъ
Шпилсвскнмъ и изданный комитетомъ по устройству въ Казани
съѣзда сстествоиспытателей еіие въ 1873 Г°ДУ> двадцать два
юда тому назадъ. Въ брошюркѣ 66 страницъ, стбитъ она трид-
иать коггѣекъ. Въ кнпжномъ магазинѣ знакомлюсь съ планомъ,
— 109 —
оріентируюсь и сейчасъ же отнравляюсь ирямо въ Крсмль илн
крѣпость.
Выстроенъ онъ на искусственномъ возвышеніи. Казанка омы-
ваетьего громоздкія стѣны съ запада и сѣвера. Вхожу черезъ ворота
у Сиасской башни въ крѣпость; здѣсь—цѣлая улица съ казармами,
юнкерскимъ училищемъ, Благовѣщенскимъ соборомъ, Спасскимъ
монастыремъ, Кипріановской церковью и архіерейскимъ домомъ.
Впереди, за небольшой площадью со скверомъ— зеленый дворецъ,
і убернаторскій домъ, соединенный съ маленькой оригинальной архи-
тектуры церковью. Лѣвѣе башня Сумбеки. Она занерта. У сквера
стоитъ городовой. Обращаюсь къ нему. Идетъ куда-то спросить
ключъ и немного спустя отпираетъ дверь.
Башня похожа на пять сложенныхъ одинъ на другой умень-
шающихся кверху кубиковъ, съ остроконечной верхушкой. Вы-
сота—тридцать пять саженъ. Внутри что-то напоминаетъ колокольню
Ивана Великаго; такіе же узкіе ломанные ходы, истертыя ступени,
только вдвое выше, такъ что ногу приходится поднимать почти
горизонтально.
Говорятъ—во времена татарской Казани она служила минаре-
томъ мечети. У татаръ масса легендъ, связанныхъ съ этой башней;
они иногда приходятъ сюда молиться. Одни разсказываютъ, будто
съ высоты ея бросилась внизъ татарская царица Сумбека, оплаки-
вая гибель Казанн; другіе говорятъ, что она не бросилась, а только
ужасно много плакала на ней. Вершина башни съ остроконечнымъ
шпилемъ надстроена въ позднѣйшее время.
Съ башни открывается видъ Казани и ея окрестностей на де-
сятки верстъ. Гляжу на западъ: внизу расползается изрѣзанная узень-
кой синей змѣйкой—Казанкой, равнина съ Адмиралтейской слобо-
доіі, пристанями, Волгон, надъ котороіі, заслоняя горизонтъ, надви-
нулись горы, съ Нижнимъ Услономъ у подножія. Дамба изгибается
по птой равнинѣ сѣрой лентой, подползая къ самому Кремлю. Справа,
к ь сѣверу, голое поле, пестрѣющее лужами, и вдали, на фонѣ хвой-
ныхъ и лиственныхъ лѣсовъ, бѣлыя группы Зилантова монастыря—
ближе къ Волгѣ, и Кизитескаго—ближе къ городу. Съ востока—-
опять зеленыя болотистыя иоля въ синихъ зигзагахъ Казанки п
лѣса; къ югу, начинаясь подъ самой башнеіі и все расширяясь,
і ромоздится пестрыми кубами Казань, расползаясь вдали вокругъ
озера Кабана, соединсннаго съ высыхающимъ лѣтомъ озерохмъ Ьу-
лакомъ. За городомъ — зеленые лута н бордюръ темныхъ лѣсовъ,
матово-синихъ на далекомъ горизонтѣ. Вдоль всего города высту-
паютъ стройные бюсты церквеіі, а въ концѣ, въ татарской слободѣ,
легкіе минареты десятка мечетей, съ граціознон ко.юнной Азимов-
ской мечети. За Крсмлемъ, съ его соборомъ и церквами, слѣва воз-
вышается велнчественный бѣлый кориусъ Казанскаго женскаго мо-
настыря, съ трсмя іоннческими колоннадами порталовъ и круглымъ
центральнымъ куполомъ, тоже съ колоннадой. Предъ нимь—высо-
кая колокольня съ золотой макушкой. Еіце нѣсколько церквей, еіцс
нѣсколько монастырей; но мсжду ними вылѣляются на Воскрссен-
— 110 —
ской улицѣ кирпичный Воскресенскій соборъ, съ пятью серебряными
куполами и за ней—Петропавловскій соборъ, оригинальное, краси-
вое зданіе желтаго цвѣта, съ бѣлыми, зелеными и красными карни-
зами, въ стилѣ трехъ-этажнаго русскаго терема съ осьмиугольнымъ
куполомъ, увѣнчаннымъ китайской крышей и маленькой колокольнеи.
Въ обідемъ—ни видъ Казани, нп ея окрестности не поражаютъ.
Восточная типичность, которая издали придавала такую оригиналь-
ность ея силуэту, здѣсь совсѣмъ скрадывается европейской наруж-
ностью города.
Когда-то на этой равнинѣ, еще до нашествія татаръ, ироцвѣ-
тало другое царство, загадочное и забытое человѣчествомъ—Волж-
ско-Камское царство болгаръ, появленіе и происхожденіе которыхъ
такъ и остается исторической загадкой. Цѣлая нація, пронесшаяся
надъ землсй безслѣдно... Уцѣлѣлн только въ ста верстахъ ниже
Казани развалины болгарскаго города съ арабскими зданіями въ
мавританскомъ стилѣ X вѣка, Богъ вѣсть какимъ образомъ зане-
сеннаго на берега Волги.
Въ брошюрѣ профессора Шпилевскаго читаю:
«Преемственность между царствамн Болгарскимъ и Казанскимъ
постоянію вспоминалась въ послѣдующее время: великій князь мос-
ковскій Василій Дмитріевнчъ, при которомъ московское войско, под ь
начальствомъ брата его Юрія, разорило въ 1399 году старую Казань,
наслѣдницу Болгарскаго царства носилъ титулъ Государя Болгаріи;
одинъ изъ архипастырсй казанскихъ въ XVII вѣкѣ) назывался
Казанскимт» и Болгарскнмъ. Симбнрскіеи казанскіе татары называютъ
себя иногда «булгарлыкъ».
Вспоминается кратковременное существованіе Казанскаго царства,
продолжавшееся около ста пятидесяти лѣтъ и полное безпрерыв-
ныхъ смутъ и раздоровъ, безпрерывной борьбы съ русскими. Улу-
Махмета убиваетъ его сынъ Мамутекъ, иогайскій князь Мамукъ из-
гоияетъ Махметъ-Амння, Махмета изгоняетъ Абдулъ-Лстифъ, кото-
раго вновь захмѣщаетъ Махметъ-Аминь; для разнообразія онъ пере-
рѣзываетъ въ городѣ всѣхъ русскихъ; за нимъ слѣдуетъ Шигъ-Алеи,
котораго выгоняетъ крымскііі ханъ Саинъ-Гирей, а затѣмъ тоже
перерѣзываетъ русскихъ; Саииъ-Гирея в^гоняетъ Василій Іоанновичъ,
іі казанцы возводятъ на нрестолъ СафуТирея; по просьбѣ казан-
цевъ, онъ смѣнснъ брато.\п> Еналсемъ, который былъ вскорѣ убитъ,
a na мѣсто его опять водворяется Сафа-Гирей; нсмного спустя ка-
занскіе вельможп изгоняютъ его н выпрашиваютъ ссбѣ снова Шигъ-
Алея; однако онъ вскорѣ удирастъ, н на ирестолъ въ третій разъ
садится СафаТирей. Этому удается Ѵхмерсть на престолѣ и пере-
дать его сыну Утемышу (отъ Сумбеки); его смѣщаетъ, снустя годъ,
въ третій разъ Шигъ-Алей, но, но старости, выѣзжаетъ въ Свіяжскъ.
Его м-ѣсто занимаетъ астраханскій царевичъ Эдигеръ, послѣднііі
парь пос.гіиняго акта Казапскаго дарства.
Казаиь стаиовится русской н, начиная съ кониа XVI вѣка, вы-
юраетъ основатсльмо по 1859 годъ двѣнадцать разъ.
Отправляюсь обозрНЬвать городъ. Катаюсь ио татарской слободі»
— Ill —
съ задумчивыми мечетями и чистенькими домиками, отъ которыхъ
вѣетъ замоскворѣцкой замкнутостью, и выѣзжаю снова къ центру
города. За Воскресенской — Черное озеро, глубокая продолговатая
котловина съ красивыми скверами, цвѣтниками и павильонами; надъ
ннмъ, предъ площадкой съ театромъ и собраніемъ, державинскій са-
дикъ,выхоленный, приглаженный,совсѣмъ н-ѣмеикій. Посрединѣ возвы-
шается намятникъ Державину. Авторъ «Фелицы» сидитъ въ римской
тогѣ и смотритъ на небо. Псевдо-классическій стиль памятника рѣзко
бросается въ глаза, особенно при сравненіи съ памятникомъ Пуш-
кину. Два поэта, двѣ эпохи, два разныхъ художественныхъ вкуса
иевольно навязываются своимъ контрастомъ.
У Чернаго озера — самая элегантная часть Казани. Жизни со-
всѣмъ мало, особенно послѣ нижегородской толчеи; городъ не вы-
глядитъ университетскимъ. Правда, теперь каникулярный сезонъ.
Войска въ лагеряхъ, студентовъ почти не видать. Одни гимназисты
переполняютъ книжные магазины, раскупая учебныя пособія. И въ
пассажѣ, и въ гостиномъ дворѣ, что на Воскресенской, грузномъ,
мрачномъ зданіи съ тяжслыми колоннами, прежнемъ татарскомъ
караванъ-сараѣ,—только они и видны.
Торговля Казани въ упадкѣ, несмотря на то, что въ ней до
ііб заводовъ и фабрикъ. Чувствуется застой большого города,
оставшагося въ сторонѣ отъ жизни. Ее сравниваютъ съ чиновни-
комъ, попавшимъ за штатъ. Есть, дѣйствителыю, въ ея культурной
вн-ѣшности что-то напоминающее приглаженнаго и старательнаго
чиновника, котораго обошли товариши-карьеристы, но который все-
таки не теряетъ надежды сдѣлать карьеру.
Обѣдаю въ гостиницѣ. Обѣдъ изъ пяти блюдъ—рубль, кухня
не то казанско-европейская, не то татарско-французская: на третье,
кь моему величайшему недоумѣнію, подаютъ холодную бѣлугу подъ
хрѣномъ.
Вечеромъ—проливной дождь съ грозой. Чтобъ убить какъ-ни-
будь время, отправляюсь въ циркъ Никитиныхъ. Дебютъ «феноме-
нально извѣстнаго» Дурова. Циркъ переполненъ. Видъ у публики
совсѣмъ провинціальный. Преобладаюіцій элементъ все-таки монголь-
скій: широкія скулы, узкіе .глаза. Много татаръ; и въ райкѣ, и въ
первомъ ряду понадаются халаты. Зрители держатъ себя наивно-
экспанснвно и непосредственно. Въ буфетѣ закусываютъ и пьютъ
дружно. Потомки враговъ, сложившихъ кости на казанскомъ клал-
бищѣ, мирно бесѣдуютъ о статьяхъ лошадей и балеринъ, беззабот-
ной толпой, съ вѣчнымъ девизомъ—panem et circenses.
— 112 —
Г л а в a XIV.
Выѣздъ изъ Казани.—Воспоминанья.—На «Гоголѣ».—Церекаты.—Новый пасса-
жиръ.—Мое знакомство съ Дю-Фаромъ. — Устье Камы.—Французъ о Россіи.—
Нашъ «алліансъ».—Франко-русскія параллели.—Французская молодежь.—Разго-
воръ о литературѣ. —Самара.
іу-е авіусшіі.
Льетъ дождь.
Въ номерѣ темно. Наскоро укллдываюсь. Въ корридорѣ опять
выстроилась шпалерами гостиничная нрислута съ видомъ пріятнаго,
но скромнаго ожиданья.
Надъ Казанью будто опрокинулась исполинская ноливальница.
Городъ исчезаетъ въ мутной дымкѣ. Фаэтонъ выѣзжаетъ на дамбу.
Начинается тряска и громыханье. Минуемъ Адмиралтейскую слобо-
дѵ. Все мокро, кисло, хмуро. Горы, навалившіяся надъ Нижнимъ
Услономъ, угрюмо насупились. Что-то гнететъ. Вспоминаю судьбу
Меньиіикова, вспомииаю Арскос поле, по которому проѣзжалъ вчера
въ Казани. На немъ сосланный въ Пелымъ Биронъ встрѣтился съ
Остерманомъ, возвращавшимся изъ ссылки. Трудно представить себѣ
болѣе жестокую иронію судьбы.
Врагн молча переглянулись. Бываютъ безмолвные взгляды, кото-
рыс ярчс всякихъ словъ передаютъ мысли. Остерманъ видалъ своего
злѣйшаго врага на пути къ тому аду, въ который попалъ благодаря
сму. Что чувствовалъ въ это время безсильный временщикь? И что
долженъ былъ чувствовать другой «сильный міра», одииъ изъ «птен-
иовъ гнѣзда Петрова», «счастья баловень безродный, полудержав-
ный властелинъ», когда вонъ тамъ, на кладбищѣ, что ютится у под-
ножья услонскихъ горъ, самъ рылъ могилу для своей жены, іюслѣ-
довавшей за нимъ въ Сибирь?
Надъ Казанью вообте тяготѣетъ какой-то рокъ: она нс только
кладбите, она бьма воротами, у которыхъ начииался главный путь
пъ макаровскія страны.
Профессоръ ІІІпилевскій приводитъ довольно ѣдкія слова извѣст-
паго иутешественника по Россіи, Шницлера, относитсльно этогонути:
«Nous avons vu le point dc la route, ou rimagination place sur un
poteau cettc inscription: lasciate ogni speranza».
«IIo этому мосту,—говорить г. Сидоровь въ своихъ нутсвыхъ
замѣткахъ,—ироЬхала телѣга съ несчастной семьей Меньшиковыхъ.
;1.олжно быть, мостъ не выдержалъ всѣхъ стоновъ и слезъ, раз-
гававшихся здѣсь на норогѣ къ мраку іі гибели, и рухнулъ въ Ка-
занку»... Увы, есліі бы :по было такъ, Волга отъ слезъ челов+.чс-
скихъ, нролнвавщихся здѣсь вѣками, давно бы стала океаномтѴ и
міръ, не выдержавъ :>тихъ слезъ и стоновъ, давно бы провашлся
в'і» бездиу...
Въ «конторкѣ», какъ здѣсь называютъ иароходныя нристани,
суотится толпа. Масса татаръ, которые пристаютъ съ предложень-
смъ куиить разныя мелочи, начиная платками и казанскимъ мыломъ.
Отбою нѣтъ.
— 113 —
Отходитъ самолетскій пароходъ «Гоголь». Онъ поменьше «Нс-
красова», но такой же чистенькій и того же типа. Въ столовой (на
рубкѣ) надъ пьянино—гюртретъ автора «Мертвыхъ душъ».
Отчаливаемъ. Вихри вѣтра разносятъ туманную пыль. ВолГа мор-
щится. Она—то темносѣрая, то бурая, почти цв-вта кофея съ мо-
локомъ. х
Пассажировъ мало, да и тѣ попрятались по каютамъ.
На носу стоитъ матросъ въ кожаной курткѣ и то и дѣло опу-
скаетъ шестъ, выкрикивая что-то.
Подъ Богородскомъ начинается перекатъ. Перекатовъ этнхъ на
Волгѣ очень много; дно рѣки постоянно мѣняется. Человѣкъ борет-
ся съ нею; она упорно и капризно создаетъ и сноситъ мели, то
нагромождая горы песку, то взрывая ихъ. Неслышно, незамѣтно,
она изъ года въ годъ лижетъ и подмываетъ берега, унося каждый
день горы ила и песку, разсыпающагося по ея руслу до Каспія.
Волжскіе берега постоянно оползаютъ, образуя провалы. Въ Ниж-
немъ когда-то сползла гора, похоронивъ подъ собой развалины до-
мовъ; въ оползняхъ исчезло цѣлое село Ловецкое и древній городъ
Китешъ; въ Чебоксарахъ опускающаяся почва будто втянула въ себя
падающую башню; въ Василь-Сурскѣ провалилась церковь и покосились
дома; въ Старо-Макарьевѣ Волга поглотила большую гору и подтачи-
ваетъ другую; за Сызранью, въ 1839 Г°ДУ» въ с. Феодоровк^ ирова-
лилось и исчезло семьдесятъ дохмовъ... Какая-то безконечная борьба
двухъ стихій: то земля пытается засыпать рѣку, то рѣка — разру-
шить землю. Трудно представить себѣ всю энергію, которую рас-
трачиваетъ здѣсь масса воды, несущаяся по этой широкой долинѣ,
глубиной отъ іо футовъ до 87а саж., а за Камой—до пятнадцати
саженъ.
И, несмотря на всю мощь этого потока въ три съ половиной
тысячи верстъ, Волга въ иные годы становится безсильной: она ме-
л-ветъ до того, что изъ четырехъ плесовъ *) большіе пароходы хо-
дятъ свободно только по четвертому—отъКамы или отъКазанидо
Астрахани; въ такое время пассажиры и грузъ передаются на ма-
ленькіе плоскодонные пароходы, которые сравнительно свободно про-
бираются къ верховьямъ рѣки. Совсѣмъ какъ на Днѣпрѣ, гдѣ въ
мслководье между Кіевомъ и Гомелемъ приходится по два - три
раза пересаживаться.
Къ завтрак^ въ столовой появляется еше нѣсколько пассажи-
ровъ. Все народъ ^гакой же кислый и угрюмый, какъ и погода.
Перелистываю «Всероссійскій Альбомъ-Путеводитель», издаваемый
русскими пароходными обществами. Альбомъ появляется уже пятый
годъ; его можно найти на всѣхъ волжскихъ пароходахъ. Изданіе
очень роскошное (Леона Декроза въ Москвѣ), съ массой гравюръ,
фототипій, справочнымъ отдѣломъ, коммерческими свѣдѣніями, ад-
рссами и объявленіями.
*) і-й плесь отъ Твери до Рыбинска, 2-й огь Рыбинска до Нижняго, уЛ
отъ Нижняго до Камы, 4"й отъ Камы до Астрахани.
- 114 —
Навстрѣчу, мимо оконъ, отражаясь въ зеркалахъ, все бѣгутъ
пароходы. Неболыіюй «буксиръ» тащитъ баржу съ трехъярусноГі
платформой; на ней цѣлый гуртъ рогатаго скота, иітукъ четыреста-
пятъсотъ; изъ каждаго яруса недоумѣло-испуганно выглядываетъ ро-
гатая публнка.
На правомъ берегу, въ котловинѣ, показывается изъ дымчатой
пелены село Богородскос. По гребню горъ выстроились крылатыя
мельницы, въ глубинѣ—цѣлый городъ съ хорошенькими церквами
и пестрыми крышами зданій.
По одному путеводителю—мы въ 67-ми, no другому—въ семидеся-
ти трехъ верстахъ отъ Казани.
На пристани опять тѣ же татары, мордва и чуваши. Въ сред-
немъ Поволжьи инородческій элементъ вездѣ перемѣшанъ съ ве-
ликорусскимъ, какъ перецъ, попавшій въ солонку. Въ Нижегород-
ской и Казанской—черемисы (250 тыс), въ Казанской и Симбир-
ской—чуваши (500 тыс); мордва (до боо т.) раскинулась по пра-
вому, татары (іѴ2 мил.) по лѣвому берегу Волги до Астрахани.
Къ намъ прибавляется всего одинъ пассажиръ, молодой, плот-
ный, высокій брюнетъ, лѣтъ двадцати трехъ-четырехъ. Интеллигент-
ное лицо, черные глаза, черная бородка, энергичныя черты. На
видъ—не то землемѣръ, не то земскій врачъ; до(южный костюмъ
сидитъ мѣшковато, въ манерахъ—увѣренность человѣка бывалаго.
За нимъ проносятъ желтый кожаный чемоданъ и какіе-то инстру-
менты въ чернохмъ чехлѣ. Кажется — астролябія, а можетъ-быть и
фотографическій аппаратъ. Рѣшаю, что фотографъ.
Нассажиръ зоветъ лакея и говоритъ довольно рѣшительно:
— Карточка... обѣдъ.
Лакей подаетъ меню. «Фотографъ» углубляется и долго вертитъ
его въ рукахъ.
— Дать мнѣ боршчъ э бифстекъ.
Губы его, опушенныя черными усиками, складываются какъ-то
странно и старательно, когда онъ выговариваетъ эти слова.
— Водки прикажете?
— Да, да... водка, карашо!
— Какой прикажете?
На лицѣ «фотографа» пробѣгаетъ смущенье.
Это начинаетъ интриговать меня. «Фотографъ» бросаетъ на меня
вопросительный взглядъ. *•
— Вы французъ?—спрашиваю я его. Онъ отвѣчаетъ утвердитель-
но, видимо обрадовавшись.
Послѣ первыхъ же словъ онъ встаетъ и рекомендуется. Фамилія
его Дю-Фаръ; парижанинъ «пюръ-санъ», путеіиествуетъ по Россіи.
— Давно?
— Два мѣсяца.
— А теперь откуда ѣдете?
— Дю гувернманъ де Піермъ.
— Что-жъ вы дѣлали въ Псрмской губерніи?
Дю-Фаръ съ первыхъ же словъ со вссй французской экспансив-
- 115 —
іюстыо разсказываетъ мн-Ь о цѣли своей поѣздки. Путешествіе по
Россіи было давно его завѣтной мечтой. Но онъ не рѣшался ѣхать,
не изучивъ языка. Поэтому нанялъ учителя и въ три-четыре мѣ-
сяца научился по-русски. Пишетъ легко, но въ разговорѣ «зЗтруд-
няется». Главная цѣль поѣздки—познакомиться съ русской живо-
лисью, которая еще въ Парижѣ сильно заинтересовала его. Въ Вѣнѣ
онъ встрѣтился со своимъ знакомымъ, извѣстнымъ археологомъ баро-
номъ де-Бай. Тотъ и далъ ему ключъ маршрута, направивъ снача-
ла въ Кіевъ, къ' профессору В. А. Прахову. Оттуда Дю-Фаръ по-
'кхалъ въ Москву, нобывалъ въ картинныхъ галлереяхъ и студіи
Васнецова, а изъ Москвы очутился вдругъ ни дальше, ни ближе,
какъ въ Сарапульскомъ уѣздѣ, въ имѣніи художника Свѣдомскаго.
Оттуда-то онъ и пробрался по Камѣ въ Богородское.
Между нами сразу же устанавливается то сближеніе людей съ
общими культурными и духовными интересами, въ которомъ залогъ
будущаго сродства и единенія народовъ.
Въ шести верстахъ отъ Богородскаго происходитъ волжско-камскій
«алліансъ». Пробѣжавъ двѣ тысячи версгь, Кама сливаетъ свои свѣт-
лыя воды, принесенныя изъ-подъ Урала, съ темными водами Волги,
лриплывшими изъ-за полуторы тысячи верстъ, изъ Тверской губерніи.
Картина сразу мѣняется. Горы расползаются волнистой грядой
и таютъ на горизонтѣ. Береговъ почти не видать. Они разбѣжа-
лись на тридцать верстъ. гѣка исчезла. Предъ нами цѣлое море
или, по крайней мѣрѣ, морской проливъ, какой-нибудь Ламаншъ.
Просторъ — необъятный. И нашъ пароходъ, и гЬ, что бѣгутъ по
этой водной равнинѣ, становятся вдругъ совсѣмъ маленькими.
Причаливаемъ къ Спасскому Затону. У пристани раскинулся
цѣлый фабричный городокъ. Здѣсь механическіе и маиіино строи-
тельные заводы общества «Кавказъ и Меркурій», на которыхъ стро-
ятся даже корпуса болыиихъ пароходовъ американскаго типа. Вер-
стахъ въ двадцатн отсюда.— с. Болгары съ развалинами столицы
Болгарскаго царства.
За Спасскимъ Затономъ солнце вдругъ прорѣзываетъ тучи и зо-
лотитъ впереди Волгу цѣлымъ потокомъ лучей. Тучи разбѣгаются,
ярко-синее небо все шире расползается надъ нами.
Берега снова надвигаются, но все-таки они еще очень далеки.
Волга опять будто жмется, но это только на время, чтобы прополз-
ти своей могучей массой между горъ, въ темной кудрявой зелени
в-бковыхъ лѣсовъ, и снова вырваться и разлиться на просторѣ зер-
кальной гладью озера.
Мы гуляемъ съ Дю-Фаромъ по галлерсв, то и дѣло останавли-
ваясь, чтобы полюбоваться въ бинокль видами или подѣлиться во-
^торгомъ. Настроеніе все время повышенное. Дуіиа будто растетъ
отъ окружаюіцаго простора и величья природы. КаКой-то трепетъ,
такой же жизнерадостный, какъ трепетъ развѣвающагося и свер-
кающаго яркими цвѣтами c{Mafa, охватываетъ ее.
А тутъ и Дю-Фаръ, словно наоочно, подливастъ масла своими
восторженными отзывами о Россіи.
8*
- 116 -
— Ah, monsieur! La Russie! Mais vous' ne pouvez pas vous ima-
giner ce que c'est que cela. Mais c'est enorme, c'est grandiose... Я
никогда, никогда не воображалъ себѣ ничего подобнаго. Два мѣ-
сяца, что я въ Россіи, прошли какъ сонъ. Я пьянъ отъ впечатл-ѣ-
ній и неожиданностей. Ваше искусство, ваша литература, ваше об-
щество, наконецъ,—все это такъ св-Ьжо и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ
интересно и ново для меня...
И онъ продолжаетъ въ такомъ же родѣ. Въ Кіевѣ онъ прого-
стилъ двѣ недѣли въ радушно-гостепріимномъ семейств-в профессо-
Еа Прахова. (Ah, mais c'est une famille des gens bien braves et bien
ospitaliers!). Профессоръ Праховъ (онъ говоритъ Праковъ, картавя
и ударяя на овъ) познакомилъ его съ византійской школой, посвя-
тилъ во всѣ тонкости древне-византійскаго письма, показывалъ ему
этотъ чудный храмъ Владиміра, въ которомъ мастерская рука зна-
тока будто воскресцла Византію. Картины Васнецова и Свѣдомскаго
очаровали его. Какіе таланты! А Третьяковская галлерея! Онъ на-»
рочно поѣхалъ изъ Москвы въ Пермскую губернію, чтобы ближе
познакомиться съ кистью Свѣдомскаго.
Двѣ недѣли онъ прогостилъ у нихъ.
Его очаровали и хозяева, и ихъ студія, и русская деревня...
Дю-Фаръ смѣется и прибавляетъ:
— Et aussi la vodka russe. Ah, mais on boit chez vous enor-
mement!
Онъ разсказываетъ, какъ, no неопытности, «хватилъ» въ ка-
комъ-то домѣ настой спирта на почкахъ черной смородины—и чуть
не умеръ; хотЬлъ показать,что умѣетъ пить русскую водку, и огто-
рожнилъ залпомъ рюмку восьмидесятиградуснаго алкоголя.
Онъ вдругъ срывается.
Attendez, je vais vous montrer quelque chose.
Немного спустя, онъ тащитъ на галлерею свой фотографнческій
аппаратъ и больиюй ящикъ. Въ немъ цѣлая серія снимковъ. Тамъ—
и кіевскіе виды, и соборъ св. Владиміра, и семья профессора Пра-
хова въ нѣсколькихъ группахъ, и его дача, и цѣлая компанія ху-
дожниковъ въ саду за чайнымъ столомъ, и нижегородская ярмарка,
и усадьба Свѣдомскихъ, и группы сарапульскихъ крестьянъ... Онъ,
видимо, ни минуты не оставался въ нокоѣ; все, что было интерес-
наго въ его впечатлѣніяхъ, онъ сейчасъ же схватывалъ. Я не ycn-fc-
ваю оглянуться, какъ онъ уже прицѣіивается въ меня камеръ-
обскурой.
Вечерѣетъ. Пароходъ застопориваютъ. Онъ беззвучно и какъ-то
безсильно скользитъ къ правому берегу, надъ которымъ изъ вол-
нистой гуіци дубоваго лѣса выглядываютъ Тетюши.
Дю-Фаръ, наводя аппаратъ на прнстань, переговаривается со мной.
Ему хочется чаю; но онъ не любитъ иориіоннаго и предпочитаетъ
пить его по-русски.
— J'aime bien mieux faire mon petit menage... дѣлаэтъ наше
ліалэньки казайство.
Я смѣюсь и поправляю его. *Онъ вынимаетъ книжку и записы-
.— 117 -
ваетъ подъ мою диктовку. Въ этой книжкѣ у него цѣлый лекси-
конь русскихъ словъ и фразъ, черновикъ какого-то письма, которое
онъ написалъ по-русски своему учителю въ Парижъ. Ему особенно
нравится почему-то слово «теперь».
Онъ нѣсколько разъ произноситъ его, вставляя послѣ т и п
твердый знакъ и восклицая:
— Ah, mais c'est tres-beau, vraiment... тъ-епъ-еръ...
O русской живописи онъ хочетъ написать и уже набросалъ
планъ; о Россіи и своемъ путешествщ—тоже.
Чай пьемъ на верандѣ. Дю-Фаръ «хозяйничаетъ», высказывая
въ то же время сожалѣніе, что завтра намъ придется разстаться въ
Самарѣ. Его маршрутъ — Сызрань, Пенза, Харьковъ, Севастополь,
Константинополь, Марсель. Я начинаю искушать его поѣхать со
мной на Кавказъ и въ Крымъ. Быть въ Россіи и не видать Кав-
каза—то же, что быть въ Римѣ и не видать папу. Это, видимо, соблаз-
няетъ его. Но онъ отнѣкивается: ему необходЬмо быть въ Парижѣ
къ сроку. Однако, вытащивъ изъ бокового кармана Бедекера, онъ
начинаетъ высчитывать. Я беру желѣзнодорожный путеводитель и
пытаюсь убѣдить его, что онъ «почти» не потеряетъ времени. Но
французъ не признаетъ моего путеводителя и слѣпо вѣритъ въ
своего Бедекера. Въ конц-fe концовъ, онъ меня съ торжествомъ
побиваетъ: Бедекеръ гораздо точнѣе и обстоятельн-Ье знакомитъ съ
движеніемъ поѣздовъ и притомъ даетъ массу полезныхъ въ пути
свѣдѣній п справокъ. Мнѣ совѣтовали запастись имъ. Но я упрямо
отказался: было какъ-то совѣстно путешествовать въ Россіи по
французскому путсводителю. Оказывается все-тдки, что Бедекеръ
лучше, полнѣе и обстоятельнѣе всѣхъ нашихъ путеводителей.
Дю-Фдра все больше и больше искушаетъ заглянуть на Кав-
казъ.
Еще полчаса—и онъ вдругъ рѣшается.
Мы—компаньоны. Рукопожатіе, съ высокой температурой алліанса.
Поздно вечеромъ проходимъ мимо Симбирска, «иомѣщичьяго
города», а ночью—мимо Жегулей, живописнѣйшаго уголка Волги,
которая здѣсь выгнулась подковой къ востоку, проползая девяносто
верстъ между грядой горъ въ дремучихъ лѣсахъ.
Такъ и не удается увидать Жегулей. Привожу художествснное
описаніе ихъ изъ путевыхъ замѣтокъ г. Сидорова.
«Жегулевскія горы—это былое царство молодецкой удали, гдѣ
до сихъ поръ въ темныхъ обрывахъ звучатъ имена Стеньки Разина,
Василія Буслаева, Феодора ІІІелудяка и другихъ. Сколько въ этомъ
«словѣ—«Жегули» Волги, а въ самой Волгѣ — Жегулей. Какъ без-
конечно эти горы и эта рѣка дополняютъ другъ друга! Жегули—
одно изъ интереснѣйшихъ мѣстъ для туриста, одна изъ характер-
нѣйишхъ картинъ береговъ русской царственной красавицы. Бывшее
разбойничье гнѣздо, царство Булавина и Заметаева, Разина и Ше-
лудяка, этой грозы окрестностей, Жегули наводили неописуемый
ужасъ на всѣхъ, кто долженъ былъ проплыть эту часть Волги.
одѣсь между непроходимыми лѣсами, темными оврагами, грозными
— 118 —
скалами, безконечнымъ небомъ и безбрежной водой сама природа
свила страшное, неприступное хищническое гнѣздо»...
«He такъ еще давно Жегули наводили ужасъ, и караваны су-
довъ съ трепетомъ пробирались этими мѣстами ио широкой водной
дорогѣ, среди обступившихъ дикихъ горъ. Слова «Сарынь на кичку»г
раздававшіяся съ берега, заставляли всѣхъ бросаться на полъ и
лежать безъ движенья, пока подплывшіе разбойники очищали
судно. Хозяева судовъ съ приближеніемъ къ Жегулямъ заискивали
у рабочихъ, поили ихъ водкой и всячески ублажа.іи. Довольно
было малѣйшей жалобы одного изъ нихъ на хозяина разбойникамъ,
чтобы онъ живой не выѣхалъ изъ Жегулей... Много предсмертныхъ
стоновъ слш^рли эти берега, много труповъ поглотила здѣсь Волгаг
много мрачныхъ трагедій разыгралось здѣсь въ полумракѣ, бросае-
момъ горами на рѣку, гдѣ вольно купается мѣсяцъ»...
«Жегули—это художественная слава Волги»,—говоритъг. Демья-
новъ. «Истинный волгарь преклоняется предъ Жегулями, какъ индусъ
предъ Гималаями». На протяженіи всей Волги нѣтъ красивѣе и жи-
вописнѣе мѣстности, какъ Жегулевскія горы»...
Изъ мрака иногда выползаютъ скалистые, щетинистые силуэты
горъ, которыя вверху сливаются съ чернымъ звѣзднымъ небомъ. Во
аіглѢ какъ-то особенно сильно ощушается таинственная мощь окру-
жающаго насъ міра Волги. Это еще цѣлый дѣвственный дремучій
лѣсъ жизни, могучей, дикой и загадочной, полной легендъ, разбой-
ничьей удали, тайнъ раскола, чудесъ и сказочныхъ кладовъ.
Я и Дю-Фаръ далеко за полночь гуляемъ по галлереѣ.
— Насъ и наше общество,—говоритъ онъ,—обвиняютъ и въ
лсгкомысліи, и легкости нравовъ. Эту дурную славу создала намъ
наша бульварная литература и преобладающая адюльтерная тема
беллетристики. He судите насъ по ней. Французы гораздо нрав-
ственнѣе и гораздо выше ставятъ семейныя обязанности, чѣмъ это
кажется. И буржуазія, и нростой народъ одинаково свято чтятъ
семью. Загляните въ деревню, присмотритесь къ жизни средняЦ>
класса; вездѣ вы замѣтите, что благо родины и семейные устои со-^
ставляютъ главный идеалъ француза. Потомъ—мы гораздо ирощег
естественн-ѣе и скромнѣе у себя, чѣмъ вы думаете. Я скажу даже,
что русское общество высіиаго класса, гюжалуй, превосходить
насъ легкостью нравовъ. Что меня особенно поражаетъ у васъ—
это не только широкій разгулъ при извѣстномъ laisser aller, но бе*
зумное мотанье денегъ и grands airs, это презрѣніе къ трудовой
коиѣйкѣ. Русскіе считаютъ насъ расточительными. А імежду тѣмт>
французы чрезвычайно экономны и расчетливы; никто, какъ мы, не
смотритъ на васъ съ удивленіемъ, когда вы сорите у иасъ день-
гами. Французъ не столько щедръ, сколько кажется такимъ вслѣд-
ствіе умѣнья обдуманно и со Схмысломъ израсходовать каждый сан*
тимъ. Ваши пурбуары, ваше «на тшай»—что-то невозможное... Съ.
тѣхъ норъ, какъ я у васъ, я постоянно недоумѣваю. Ѣдятъ у васт>
въ дорогѣ страіино много и бросаютъ на ѣду массу денегъ; мы въ
дорогѣ привыклн наскоро хватить что-нибудь и мчаться дальше;
- 119 —
-бздятъ люди не для того, чтобы въ пути устраивать пиры Сарда-
напала; прислугѣ бросаютъ по рублю, по три, сдачи не считаютъ...
— У меня независимое состояніе, около милліона франковъ,
до сорока тысячъ годового дохода, которыми я вполнѣ свободно
располагаю, такъ какъ отецъ мой и мать умерли. У меня тамъ оста-
лась только замужняя сестра... Болыие — никого въ цѣломъ мірѣ.
Но, повѣрите ли, я себѣ никогда не позволю ничего такого, что
у васъ позволяетъ себѣ даже человѣкъ средняго класса, суще-
ствующій жалованьемъ... Эта ширина русской натуры, безъ мысли
о завтрашнемъ днѣ, не укладывается въ наши понятія...
— Наша молодежь,—продолжаетъ онъ немного спустя,—тоже не
такова, какой вамъ кажегся по нашимъ литературнымъ произведе-
ніямъ. Она полна и вѣры, и жизненной силы; отрицательный типъ
конца второй имперіи и семидесятыхъ годовъ вымираетъ; онъ вы-
работался въ разлагающейся атмосферѣ упадка общества эпохи
имперіи и отчасти послѣ погрома; это было почти физіологическое
оскудѣніе жизненныхъ силъ, какъ послѣдствіе истощенія и созна-
нія своего безсилія. Наша молодежь теперь гораздо здоровѣе; она
спокойно относится къ отрицательнымъ сторонамъ жизни и бодро
смотритъ впередъ. Тѣ сомнѣнья, которыми проникнуты герои Зола,
Мопассана, Марселя Прево или Поля Бурже, его Сиксты, Грелу и
Клодъ Ларшэ—не составляютъ массовое явленіс въ нашей моло-
дежи; это патологическіе типы, которые демонстрируютъ предъ
нами только для того, чтобы мы, изучая ихъ, могли бороться
съ зарожденіемъ ихъ въ самихъ себѣ. Мы не воспринимаемъ
эти отрицательныя идеи съ такой болѣзненной отзывчивостью, какъ
ваша молодежь идеи Достоевскаго или Толстого. Мы тоже заду-
мываемся надъ ними, но мы слишкомъ срослись съ идеей долга и
гражданственности, которая приковываетъ насъ къ общему дѣлу,
отодвигая ихъ на второй планъ; французы слишкомъ давно живутъ
культурной жизнью, слишкомъ хорошо помнятъ всѣ прошлыя со-
^нѣнія и заблужденія, для того чтобы не понимать, что притокъ
новыхъ поколѣній интеллигенціи обновляетъ и жизнь, и настроеніе,
и міросозерцаніе,—что уныніе это временно, а жизнь страны вѣчна.
He смотрите и на націъ анархизмъ, какъ на органическую болѣзнь
Франціи; это продуктъ соціальнои анома^ііи и горсти больныхъ;
большинство нашей молодежи относится къ нему отрицательно...
Отсюда рѣчь переходнтъ на русскую литературу. Оказывается,
что Дю-Фаръ отлично знакомъ съ произведеніями Тургенева, До-
стоевскаго и Толстого.
— Насъ въ особенностн захватываетъ глубина и своеобразное
свойство духа вашихъ писателей, это ясновидѣніе, позволяющее
худо^снику улавливать сушность, душу образа и выковывать ее въ
безсмертную форму, это умѣнье играть на почти неуловимыхъ кла-
вишахъ души человѣческой, которые сразу создаютъ художествен-
ный образъ. Но насъ всегда нѣсколько утомляютъ и охлаждаютъ
ваши объективность и слишкомъ суровый, угрюмый анализъ. Мы
не отрицаемъ правды въ искусствѣ, но мы хотимъ, чтобъ эта
- 120 —
правда была художественна, чтобъ она была смягчена изящной
формой.
Я замѣчаю, что наша литература, какъ и вообще русская ндтура
и русская жизнь, еще не отлились въ окончательную, цѣльную
форму. Когда сѣверъ и югъ со всѣми ихъ контрастами перета-
суются и нейтрализуются въ новомъ сочетаніи, литература и искус-
ство достигнутъ у насъ могучаго расцвѣта. Анализъ анатома, раз-
считанный съ точностью математика холоднымъ умомъ сѣверянина,
пока угнетаетъ непосредственность вдохновенья, создающаго кра-
соту въ искусствѣ, не нарушая правды. Югъ, съ его легендами и
пылкой фантазіей, вдохнетъ новую жизнь въ литературу, которая,
благодаря яркости красокъ и смѣлому полету мечты, обновитъ хо-
лодный фонъ литературы сѣвера. Эти два теченія и теперь уже
замѣтны у насъ; но южанинъ еще робокъ, онъ сдерживаетъ свой
полетъ, подлаживаясь подъ вкусъ свверянина, благодаря, можегъ
быть, его господству въ области искусства...
— У насъ,—говоритъ Дю-Фаръ,—натурализмъ и реализмъ отжи-
ваютъ свой вѣкъ. Мы ищемъ новыхъ формъ, пока неудачно, но
мы найдемъ ихъ. Реализмъ слишкомъ утомляетъ своей сѣрой жиз-
ненной правдой, слишкомъ приковываетъ къ землѣ духъ человѣче-
скій, не позволяя ему оторваться отъ ея грязи, забыться отъ дѣй-
ствительности въ мірѣ грезъ и фантазіи, унестись, возвыситься
надъ самимъ собой, надъ недостатками своей природы, чтобы вѣ-
рить въ возможность своего совершенствованія и, значитъ, чтобы
стать выше и чище...
і8-е авіуста.
Утро. Небо и земля, омытыя дождемъ, имѣютъ совсѣмъ св-ѣжііі
видъ. Легкій паръ вздымается съ Волги и низкихъ зеленыхъ бе-
реговъ. Вдали за нами синѣюгь жегулевскія пирамиды, впереди, на
ровномъ лѣвомъ берегу, изъ бордюра зелени вырастаетъ Самара съ
надвигающимися на насъ группами пестрыхъ крышъ и домовъ,
сверкающихъ яркими цвѣтами. Надъ городомъ господствуетъ строй-
ыая красная масса собора со множествомъ серебряныхъ куполовъ.
Минуемъ дачи съ красивымъ ажурнымъ бѣлымъ кургаузомъ анасв-
скаго кумысол-ѣчебнаго заведенія и причаливаемъ. Пристань грязная,
въ навозѣ, совсѣмъ—черный дворъ Самары. Пароходъ стоитъ вссго
полчаса. Отправляемся съ Дю-Фаромъ получить корреспонденцію.
Большой городъ съ его стотысячнымъ населеніемъ разворачивается
передъ нами широкими, прямыми, но грязными улицами. Едва успѣ-
ваемъ мелькомъ взглянуть на памятникъ Царю-Освободителю и
мчимся на паррходъ, который сердито зоветъ насъ. Отъ Самары
вѣетъ свѣжестью и молодостью еще растущаго организма. Жизнь
кипитъ, чувствуется пульсъ большого торговаго центра, выросшаго
быстро у сліянія такихъ жизненныхъ артерій, какъ Волга, орен-
бургская и великая сибирская дорога.
Пароходъ б-вжитъ дальше.
- 121 —
Глава XV.
За Самарой.—Александровскій мостъ,—Отсутствіе русскихъ туристовъ.—Миио
Сызрани. — Столица раскола.—Хвалынскъ. —Саратовъ.—Франко-нѣмецкій „инци-
дентъ".—На „Новосельскомъ*.—Ііублика.—Барышня-туристка.—За завтракомъ, —
Саратовскій ядезансамбльа.—Легенда о камыпшнскомъ „инженерѣ". — Царство
арбузовъ.
Опять убѣгаютъ отъ насъ берега, то расползаясь, то надвигаясь
холмистой грядой. Степь сверкаетъ на солнігб золотистой соломой
убранныхъ хлѣбовъ; ее точно подстригли гюдъ гребенку. Отсюда
начинается волжская житница—безбрежное хлѣбное море. Высокіе
неуклюжіе магазины и амбары, вытянувшись вдоль Самары цѣлой
арміей, продолжаютъ появляться у станцій отдѣльными отрядами
такъ же часто, какъ и нефтяные городки-цистерны. У амбаровъ—
десятки баржъ, въ которыя льется пшеничный потокъ; буксирные
пароходы то пыхтятъ подл-fe въ ожиданіи, то таіцатъ караванъ на-
груженныхъ судовъ къ одной изъ желѣзнодорожныхъ артерій,
связывающихъ Волгу съ Чернымъ и Балтійскимъ морями.
Вдали надъ Волгой показывается черное кружево, перекинутое
съ одного берега на другой. Это Александровскій мостъ, одно
изъ техническихъ чудесъ нашего вѣка, гигантская желѣзная сѣть
въ цолторы версты, подхваченная четырнадцатью бѣлыми устоями.
Онъ соединяетъ сызрано-вяземскую и самаро-златоустовскую же-
лѣзную дорогу; каждый путь свыше тысячи верстъ. Говорю объ
этомъ Дю-Фару, прибавляя, что златоустовская линія сливается съ
безконечной сибирской дорогой.
Онъ какъ то съеживается, пытаясь вообразить эти про-
странства.
Мостъ представляетъ величественное зрѣлище. Онъ высоко по-
висъ надъ Волгой. Издали невольно закрадывается сомнѣнье, какъ
пройдетъ нашъ пароходъ. Но чѣмъ больше гіриближаемся мы,
тѣмъ больше вырастаютъ и раздвигаются его башни—устои; каждый
лролетъ—длиной до $2 саженъ. И нашъ, и другіе пароходы, такъ
важно пыхтѣвшіе вдали, теперь кажутся игрушками. Пожалуй,
сквозь такіе пролеты можно протаіцить и колокольню Ивана-Вели-
каго, и башню Сумбеки.
Обоиіелся онъ семь милліоновъ, половину того, что стоитъ
храмъ Спасителя.
Душа опять переполнена восторгомъ предъ творческой мощью
человѣка. Украдкой поглядываю на Дю-Фара. Онъ ловитъ мой
взглядъ.
— Чего вы?
— Да вотъ вспоминаю, что вы, европсйцы, все то медвНЬдями,
то казаками величаете насъ.
— Ахъ, мосье! — Жестъ протсста. Для большей выразительно-
сти, обѣ руки прикладываются къ груди. Онъ напоминаетъ мнгб о
франко-русскихъ празднествахъ. Ему пришлось принимать въ нихъ
дѣятельное ѵчастіе.
— 122 —
— Мы сами нс подозрѣвали, что это можетъ выйти такъ тро-
гательно, величественно и задушевно. Бывали такія сцены, что
плакать хотѣлось. Жажда братства и беззавѣтной любви со-
здава.іа какой-то особснный токъ взаимнаго влеченья; имъ была ыа-
сыіцена вся атмосфера, въ которой плыла милліонная парижская
толпа. Кто разъ видалъ это, тотъ никогда не пожелаетъ вражды
народовъ...
Рѣчь снова переходитъ на русскія «пространства». Дю-Фаръ и
удивляется, и недоумѣваетъ. До сихъ поръ онъ иочти не встрѣчалъ
русскихъ туристовъ. Я говорю, что тоже не имѣлъ этого счастья.
— Chez nous, en France, вы не найдете человѣка, который не
исколесилъ бы свою родину вдоль и поперекъ. Наши круговыя
поѣздки даютъ возможность почти за бездѣлицу объѣздить всю
страну. Я чуть ли не мальчуганомъ заглянулъ въ каждый инте-
ресный уголокъ Франціи, въ прошломъ году побывалъ въ Алжи-
рѣ... Прожить, не зная своей родины, не видавъ ее,—это что-та
ужаснос.
Еіце бы! Вамъ то хорошо, коли вся ваша patrie составляетъ
какую-нибудь пятидесятую часть Россіи. А попробуйте-ка у насъ,
гдѣ можно набросать маршруты въ двадцать-тридцать тысячъ
верстъ.
Французъ не унимается.
— Все-таки можно было бы хоть что-нибудь посмотрѣть. Прав-
да, это дорого, но вѣдь у васъ не щадятъ денегъ. Я видалъ, какъ
проигрываютъ въ карты, не сморгнувъ, по тысячѣ рублей и боль-
ше. Par exemple—le prince Libatcheff, un tres - riche proprietaire. И
представьте себѣ—только и знаетъ, что Москву и Ііетербургъ. A
за границей вездѣ побывалъ. У насъ, говоритъ, и интереснаго ни-
чего.нѣтъ, и неудобно путешествовать. Nom de Dieu! Ho ваши
дороги удобнѣе наших-ъ, а волжскіе пароходы—полный комфортъ.
И, главное, даже качки не бываетъ...
Онъ смѣется, вспомнивъ что-то.
— Представьте себѣ, когда я спросилъ одну вашу даму, почему
она не -ѣздитъ по Волгѣ, она отвѣтила, что боится качки. Это на
ВолгЬ-то!
— Въ устьѣ, за Астраханью, бывасті> все-таки качка, особенно
весной.
— Ахъ, но вѣдь тамъ море!.. И потомъ, посмотрите, любоваться
этиліъ просторомъ, дииіать этимъ воздухомъ—чего ужъ это одно
стоитъ.
Воздухъ, дѣйствитсльно, чудный, чистый, прозрачный, бодрящій;
оігь и освѣжаетъ, и повышаетъ настроспіе. У меня почти волчій
ашіетитъ. Это всегда испытываютъ путешествующіе по Вол-
y-іі. За завтракомъ, кроліѣ порціи пкры и стерляди, я съѣдаю еще
бифштсксъ. Дю-Фаръ сл-бдіітъ за мной съ ужасомъ, полнымъ ко-
мпзма; черные живые глаза глядятъ весело и задорно; но въ кон-
цѣ-концовъ онъ сл'Ьдует7> моему примѣру, замтѴгивъ тономъ-
оиравданья:
— 123 -
— Въ сямомъ дѣлѣ, этотъ воздухъ какъ-то особенно дѣйству-
етъ на аппетитъ. Вы замѣтили—капитанъ уже третій разъ -бстъ.
Quel brave cosaque!
Капитанъ дѣйствительно выглядитъ казакомъ. Высокій, румяный
блондинъ, съ добродушнымъ лицомъ; т-влосложеніе геркулеса. Уга-
дывается дѣвственная волжская натура. Дю-Фаръ выражаетъ ему
свои симпатіи по-русски. Лицо капитана расплывается въ широкую
улыбку. Они пытаются понять другъ друга.
Александровскій мостъ уже далеко за нами; онъ кажется чер-
ной ниткой.
Пароходъ останавливается у Сызрани, одной изъ главныхъ
хлѣбныхъ пристаней Волги. Городъ на правомъ берегу, но его
почти не видать. Сызрань и теперь уже соперничаетъ со своимъ
губернскимъ начальникомъ, Симбирскомъ, но скоро обгонитъ его.
Симбирскъ—просто дворянскій сынокъ безъ особой протекціи, Сыз-
рани протежируетъ волжскій хлѣбный тузъ—и онъ «сдѣлаетъ» ея
карьеру. Съ желѣзной дорогой Симбирскъ уже обошли, къ Сыз-
рани, напротивъ, притянули сибирскій путь. He даромъ Сызрань
считается столицей «мартышекъ», особаго типа коммерческихъплу-
товъ Поволжья.
Уже ниже Самары, гдѣ Волга заворачиваетъ къ западу, бере-
говая панорама становится скучной. За Сызранью рѣка ползетъ то
къ югу, то къ западу. Лѣвый берегъ—песчаныя отмели, правый—
сѣрые и бурые, обожженные солнцемъ, холмы. Волга еще шире...
Послѣ завтрака кейфуемъ на галлереѣ. Знакомлюсь съ поволж-
ской печатью; цѣлый ворохъ газетъ. И въ нихъ, какъ и въ при-
волжскихъ городахъ, чувствуется трепетъ и пробужденіе новой
жизни. Будто нарочно—въ каждомъ изъ крупныхъ волжскихъ
це^ровъ, начиная Нижнимъ, кончая Астраханью, по двѣ газеты;
и^кажется, подписная цѣна на близнецовъ вездѣ одинаковая.
Дю-Фаръ пробѣгаетъ газеты. Ему попадается въ «Казанскомъ
Телеграфѣ» корреспонденція изъ Хвалынска.
— Это мы тамъ сейчасъ будемъ? Раскольники — que <;a veut
dire?
Объясняю и читаю корреспонденцію. «Раскольники въ Хвалын-
скѣ даютъ тонъ православному населенію. Живутъ они тихо, мирно;
но передъ Пасхой у нихъ произошелъ такой случай: у бѣглопоповцевъ
убѣжалъ «исправитель требъ» на страстной недѣлѣ. Праздникъ на
двор-в, а «батька» бѣжалъ со двора. Избрали комиссію. Начали
посылать по глухимъ мѣстамъ Хвалынскаго уѣзда разыскивать по-
па. Къ свѣчному ящику поставили тетку Акулину, а свѣчного ста-
росту заставили «обѣдню совершать». Въ настоящее время бѣгло-
поповскихъ поповъ есть довольно. Одинъ изъ нихъ у купца
К—на дворникомъ служитъ».
Дю-Фаръ недоумѣваетъ, потомъ достаетъ записную книжку.
Хвалынскъ—центръ поволжскаго раскола, раскинувшагося отъ
Сызрани вплоть до Астраханит. Диктую названія раскольничьихъ
толковъ:
— 124 —
— Аввакумовщина, вѣтковское согласіе, діаконовщюта, епифа-
новщина, суслово согласіе, чернобольцы, акулиновшина, аристов-
іцина, артамоновщина, онисимовщина, осиповщина, адамантово, да-
ниловщина, самокрещенцы, нѣтовщина, стефановщина, страыники,
титловшина, филипповщина, численники, чувственники, федосіев-
щина, духоборцы, молоканы, субботники, штундисты, хлысты, скоп-
цы, скакуны, наполеоновщина...
Дю-Фаръ смотритъ съ недовѣріемъ
— Voyons, monsieur! Vous plaisantez. C'est du propre, qz\
Объясняю нѣкоторыя черты учсній и обрядности разныхъ толковъ.
' — Mais c'est du tartare, ^а!—восклицаетъ онъ изумленно и, ми-
нуту спустя, заявляетъ рѣшительно, что непремѣнно заглянетъ въ
Хвалынскъ.
— Попробуйте-ка, говорю. Цѣликомъ не вернетесь во Францію.
Онъ съ сомнѣніемъ поглядываетъ на меня.
— И это здѣсь, здѣсь, рядомъ съ этимъ мостомъ!
— Чего здѣсь? У васъ во Франціи рядомъ съ Сорбонной, ака-
деміей и сорока безсмертными уживаются вѣдь символисты, дека-
денты и Саръ-Пелладаны съ «черной мессой» и всякой чертов-
іциной.
— Что же дѣлаетъ ваше правительство?
— Все дѣлаетъ, что можно. И законы, и ссылка для нѣкото-
рыхъ сектъ, и каторга... Но таково свойство человѣческой натуры:
когда ему втемяшится въ голову, что онъ, уродуя себя, скорѣе
иоймаетъ журавля въ небѣ, такъ онъ и синичку изъ рукъ готовъ
выпустить. Образованіе, просвѣщеніе — вотъ главное орудіе для
^юрьбы съ этимъ мракомъ...
Пристаемъ къ Хвалынску.
Опять цѣлые ряды неуклюжихъ хлѣбныхъ амбаровъ, кажущих-
<я, ири надвигающейся вечерней тѣни, черными на фонѣ мѣловыхъ
юръ. Настроеніе ли, рѣзкій ли переходъ послѣ живописныхъ бе-
реговъ, но и городь съ его церквами, и пристань, и толпа на ней
носятъ какой то угрюмый отпечатокъ. На*4лицахъ что- то строгое,
сухое, даже жесткое; въ движеніяхъ спокойиая сосредоточенность;
въ глазахъ свѣтится- чуждый, з;ігадочный духовный міръ, полный
тайны.
Дю-Фаръ срывается и заявляетъ капитану:
— Eh bien, je vais voir votre Akoulina.
Я перевожу. Капитанъ смѣется.
— Они, вѣрно, хотятъ познакомиться сь печатью большой и
малой звѣзды, — шутитъ онъ, напирая на о, по-волжски.
Опять персвожу. Дю-Фаръ хохочетъ.
— Oh, non, jamais! Chez nous,en France, нэльза. У насъ,—объ-
ясняетъ онъ капитану,—за дѣти награда.
За Хвалынскомъ опять вырастаютъ горы, потомъ снова исчеза-
ютъ, сливаясь съ окутавшей землю мглой.
Мы въ столовой. Я играю, Дю-Фаръ напѣваетъ то отрывки
изъ оперъ Массенэ, то баркароллу Чайковскаго, то Вагнера; потомъ
- 125 —
зіы вм-встЗДпоемъ Марсельезу. Дю-Фаръ непремѣнно требуетъ рус-
скій гихмнъ, который и исполняетъ подъ ак компаниментъ.
Въ концѣ концовъ онъ заявляетъ, что завтра мы обязательно
должны пересвсть въ Саратовѣ на «Кавказъ и Меркурій». Въ до-
казательство вытаскивается Бедекеръ, гдѣ на такой-то страницѣ
говорится, что пароходы этого общества предпочитаются избранной
публикой.
Срывается вихрь. Пароходъ дрожитъ.
Мнѣ рисуется переѣздъ по Каспійскому морю, и я предлагаю
моему спутнику измѣнить маршрутъ: изъ Царицына повернуть на
Калачъ, оттуда по Дону до Ростова и затѣмъ на Владикавказъ.
Онъ и слышать не хочетъ. Я изображаю мрачными красками пер-
спективу морской болѣзни, всякія опасности плаванья по морю—
ничего не помогаетъ.
Прямой, почти квадратный упрямый лобъ бретонца морщится.
Вся его энергичная фигура дышетъ этимъ упорствомъ.
— Eh bien, moi, je suis i deux milles lieues de ma patrie, je ne
connais pas assez votre langue, je suis tout seul—et je n'ai pas
peur...
Сдаюсь.
iy~e aetycma.
Ночью мы прошли мимо Вольска, большого уѣзднаго го-
рода, тоже хлѣбной пристани и тоже гнѣзда раскола. Какъ и
въ Хвалынскѣ, здѣсь большинство горожанъ — раскольники. Они
орудуютъ и общественной, и коммерческой, и муниципальноіі
жизнью.
Утромъ, огибая группу острововъ, причаливаемъ къ Баронску
или Екатеринштадту. Пошли уже нѣмецкія колоніи. Онѣ раски-
нулись по Самарской и преимущественно Саратовской губерніи
вдоль Волги. Нѣмцевъ-колонистовъ свыите полутораста тысячъ. Они
поселились здѣсь въ прошломъ вѣкѣ, перенеся съ собой и нѣмец-
кую культуру, и строй жизни родного фатерлянда, и свое гернгу-
терское братство, и нѣмецко-швейцарскія названія. У волжскихъ
береговъ, съ ихъ бурлацкой жизнью и русской ширью, выросли
вдругъ чистенькіе, гладенькіе, вытянутые въ линію, съ готическими
башенками кирхъ, разные Унтервальдены, Базели, Цюрихи, Цуги,
Люцерны, Сузентали и Шафгаузены. Цѣлый вѣкъ нѣмцы жили
сплоченной, религіозной, необыкновенно трудолюбивой и дѣятель-
ной общиной. Теперь, какъ говорятъ, прежняя замкнутость и обо-
собленность исчезла, но вм-fecrfe съ тѣмъ исчезло и прежнее тру-
долюбіе и аккуратность. Въ нѣкоторыхъ колоніяхъ строгійрежимъ
жизни нарушенъ, колонисты распились. Многіе, нажившись, уѣз-
жаютъ на родину.
Вдали снова вырастаютъ горы, и у подножія ихь, надъ Воі-
гой, б-влѣетъ Саратовъ. Горы, угрюмыя и каменистыя, будто на-
двинулись на городъ, мѣшая ему развернуться. Это придаетъ ви-
ду его что-то неуютное. Обнаженные, выжженные солнцемъ
склоны горъ и холмистые, песчаные берега. Одна изь горь,
— 126 —
Соколова, нѣсколько разъ оползала, вызывая страі^ныя ката-
строфы.
По одному путеводителю въ Саратов-в 165, по другому—123
тысячи жителей. Очевидно, волжская статистика основывается пре-
имуіиественно на теоріи «вѣроятности» и «приблизительности».По
одному—онъ именуется волжской столицей, по другому — волж-
скимъ красавцемъ, центромъ Поволжья, наряднымъ и благоустро-
-еннымъ городомъ.
Нашъ пароходъ начинаетъ выдѣлывать какія-то совершенно не-
понятныя эволюціи. Онъ осторожно пробѣгаетъ внизъ мимо ост-
рововъ, мелей и длинной песчаной косы, потомъ опять направляет-
ся вверхъ и медленно пробирается между косой и лѣвымъ бере-
гомъ. Мы въ недоулгЬніи. Саратовъ то остается позади насъ, то
снова разворачивается на буромъ фонѣ горъ панорамой пестрыхъ
громадъ, съ краснымъ старымъ соборомъ, высокой колокольней
Александро-Невскаго собора, двумя красными готическими башня-
ми католической церкви, стройной башней лютеранской и еще нѣ-
сколькими церквами. Городъ имѣетъ скученный и запыленный видъ
степныхъ южныхъ городовъ; недостатокъ зелени и опаленныя
солнцемъ горы придаютъ ему какой-то сухой и безжизненный
колоритъ.
Цѣлый часъ насъ тормошатъ мимо Саратова. Волга, какъ гово-
рятъ, выкинула саратовцамъ штуку: она отодвинула свое русло
версты на дв-fc въ сторону, и городъ остался при заливѣ, образо-
вавшемся между берегомъ и косой.
Наконецъ «Гоголь» таки добирается до своей конторки, мино-
вавъ наливныя нефтяныя станціи, лагерь нефтяныхъ цистернъ и
массу баржъ, на которыхъ здоровенные крючники и батраки раз-
гружаютъ мѣшки съ хлѣбомъ.
Берегъ обрывистый, грязный, песчаный. Деревянныя лачуги,
будки, лавчонки и конторки облѣпили его сврыми кубиками. Опять
груды кулей, нирамиды мѣшковъ подъ брезентомъ, ряды бочекъ.
Саратовъ—центръ хл-вбной торговли для всей приволжской чер-
ноземной полосы. Историческихъ достопримѣчательностей почти ни-
какихъ. Выдающіяся событія — нашествіе Пугачева да грабежи Ра-
зина. Городъ гордится своимъ Радищевскимъ музеемъ, въ которомъ
до четырехъ тысячъ предметовъ, богатый отдѣлъ нумизматики, кол-
лскціи старинныхъ вещей и оружія, «тургеневскій кабинетъ» и смѣ-
шанная картинная галлерея русской школы и иностранныхъ мастеровъ.
Я и Дю-Фаръ перебираемся въ конторку «Кавказа и Меркурія».
У пристани вытянулся большой пароходъ «Новосельскій». На бе-
регу масса ншцихъ. Они бросаются къ нашему багажу и отвоевы-
ваютъ его у матросовъ.
Сігбшимъ. Сдаемъ багажъ, беремъ билетъ и -ѣдемъ осматривать
городъ. Обыкновенно ггъ Саратовѣ пароходы останавливаются часа
на четыре. Но мы запоздали. «Новосельскій» отходитъ черезъ два
часа. А тутъ на бѣду Дю-Фару понадобилось размѣнять золото;
русскія деньги у тіего почти совсѣмъ вышли.
— 127 —
Торопил^ іізвозчика. Дрожки встряхиваетъ порядкомъ. Выѣз-
жаемъ на какой-то холмъ, минуемъ какую-то церковь, и мы на теа-
тральной площади съ большимъ зданіемъ театра и Радищевскимъ
музеемъ. Здѣсь центръ города. Ничего «столичнаго» и «блестящаго»
нѣтъ. Въ общемъ, Саратовъ, какъ и почти всѣ приволжскіе города,
имѣетъ видъ молодого, еще формирующагося организма. И тутъ,
и въ Самарѣ, и въ Нижнемъ — одинаково вѣетъ пробудившейся и
вдругъ закиггввшей жизнью. Дуновеніе культуры хлынуло сразу
цѣлымъ потокомъ; но города еще не успѣли вполнѣ примѣниться
къ ней и приспособитьея. Масса новыхъ зданій, много начатыхъ
построекъ, вытѣсняющихъ старыя поколѣнія приземистыхъ домовъ
и лачужекъ. Асфальтовые тротуары, гранитная мостовая, а въ двухъ
шагахъ—пустыри, грязныя, немощеныя улицы и навозъ; электри-
чество или газъ въ центрѣ, полный мракъ на окраинахъ. Но работа
кипитъ, города растутъ быстро. Еще десять-двадцать лѣтъ — и
эти волжскіе гиганты заживутъ совсѣмъ европейской жизнью.
Іэдемъ въ банкъ. Я—въ роли переводчика. Дю-Фаръ вынимаетъ
мѣшечекъ съ золотомъ. Оказывается—не агбняютъ.
— Какъ? французское золото?—протестуетъ онъ тономъ, въ ко-
торомъ слышится обида. Видимо, это задѣло его за живое.
Въ другомъ банкѣ—та же исторія. До отхода парохода остается
лолтора часа.
— Возьмите у меня, предлагаю. Въ Тифлисѣ размѣняете—разо
чтемся. Сколько вамъ надо?
— Сто рублеіі. На пятнадцать лаполеоновъ. Вынимаю деньги.
He беретъ: занимать не хочетъ.
— Такъ вы мнѣ дайте ваше золото. Я подержу его до Тиф-
лиса, а вы подержите у себя мои деньги.
И на эту комбинацію онъ не согласенъ.
— Чего вы хотите, наконецъ?
— Размѣняйте мнѣ ихъ.
На это я не соглашаюсь.
'Ёдемъ еще въ одинъ банкъ. Тоже не мѣняютъ, но направляютъ
въ магазинъ Норблина и Буха. Приказчики, должно быть, изъ са-
ратовскихъ нѣмцевъ. Присматриваются, принюхиваются, взвѣши-
ваютъ наполеоны—и предлагаютъ по тридцати копѣекъ за франкъ,
когда курсъ по тридцати семи. Это значитъ, что на размѣнѣ трех-
сотъ франковъ хотятъ заработать двадцать одинъ рубль. Дю-Фаръ
опять протестуетъ. Онъ говоритъ по-нѣмецки но предпочитаетъ
объясняться по-русски:
— Французское золото! Но мосье! Въ Лёндръ, Берлэнъ, Ромъ,
Эспань, Амэрикъ—парту французское золото не мѣняетъ sa valeur...
Bee это, однако, нисколько не трогаетъ нѣмцевъ.
Я тоже начинаю возмущаться.
— Помилуйте, возражаютъ они. г3дѣсь мы не размѣняемъ. Ихъ
придется отправить для размѣна въ Петербургъ. Сколько времени...
Дю-Фаръ негодуетъ, но въ концѣ концовъ сдается нѣмцу.
— Eh Ъіеп, au reste—5а m'est bien egal... Берьити... Allons.
— 128 —
Онъ подаетъ имъ наполеоны. У приказчиковъ нд%ицѣ скрытое
удовольствіе. Мнѣ ужасно хочется вдругъ испортить сто. Я протя-
гиваю руку и удерживаю Дю-Фара.
— Пардонъ, мосье. Вы р-вшили окончательно продать по трид-
цати копѣекъ франкъ?
— Но вы видите...
— Хорошо. Яу васъ покупаю ихъ. Потрудитесь получить.
-1- Аѵес plaisir.
Дю-Фаръ отдаетъ мнѣ наполеоны, я ему — деньги. Нѣмцы гля-
дять оторопѣло, видимо подозрѣвая какую-то мистификацію.
Мгновенье — общее молчанье и замѣшательство. Мы любезно
раскланиваемся и уходимъ. Нѣмцы совсѣмъ смущены.
На улицѣ даемъ волю смѣху.
— А все-таки, говорю, у нѣмцевъ изъ-подъ носа ушло фран-
цузское золото.
Дю-Фаръ отъ души хохочетъ.
— Ah, les fichus choecroutes!
Смотрю на часы; до отхода парохода остается часъ. А Ради-
щевскій музей? Обруиіиваюсь на Дю-Фара. Онъ кипитъ. Я—тоже,
отпуская по его адресу шпильки. Дѣлать нечего. Ъдемъ кь при-
стани, продолжая ворчать.
Воздухъ то и дѣло прорѣзываютъ гудки пароходовъ. Откуда-то
издалека доносится свистокъ, должно быть — съ псгѣзда рязанско-
уральской дороги.
Саратовъ мелькаетъ мимо широкими улицамн и шпалералш до-
мовъ. На «меркуріевскихъ» пароходахъ гудки съ двойнымъ тономъ.
Одновременно и ревъ гудка, и свистъ паровоза.
Въ конторкѣ давка. Нроталкиваемся на палубу. Всѣ каюты за-
няты. Нашъ багажъ снесли въ общую. Тамъ всего одинъ пасса-
жиръ, раздѣтый больной генералъ. Чахоточное, восковое, бритое лицо,
мутно-изнеможенный взглядъ, руки скелета. Лѣчился кумысомъ
въ Самарѣ, ѣдетъ на Узунъ-Ада, въ Самаркандъ или Ташкентъ.
До Астрахани еще двое сутокъ. He особенно пріятная перспектива
пробыть съ больньщъ, да еіце чахоточнымъ. Идемъ къ капитану.
По пароходнымъ правилахмъ, больные не допускаются въ каютъ-
компанію. Ничсго не помогаетъ. Обратитесь, говоритъ, къ агенту.
Заявляемъ агенту. Просите, говорнтъ, капитана. Онъ, можетъ быть,
переведетъ генерала въ каюту. Капитанъ опять ув-вряегь, что это
не его дѣло. Вспоминаю, что знакомые снабдили меня въ Казани
рскомендатсльной карточкой. Терігвть не могу прибѣгать къ такимъ
«вспомогательнымъ» аргументамъ, но дѣлать нечего. Карточка про-
изводитъ дѣйствіе гоголевскаго полицеймейстсра. Чрезъ три минуты
наши вещи въ особой каютѣ. Оказывается, что генсралъ ѣдетъ
вм-встѣ съ дочерью. Онъ занималъ двѣ каюты, но просилъ оставнть
его въ обідей, такъ какь там>.больше воздуха.
Устраиваемся и осматриваемъ новую гостиницу, въ которой
пробудеыъ два дня. Типъ парохода—общій съ самолетскими. Пер-
выіі класск надъ палубой; тѣ жс номера, каютъ-компанія и полу-
— 129 —
круглая пжшная. Бархатная ліебель, ковры, пьянино. Витая лѣст-
ница ведспгнаверхъ. Тамъ—столовая;большой обѣденныіі столъ чело-
вѣкъ ни трндцать. Въ верхнемъ этажѣ и второй к.іассъ, такое же
нросторное иомѣщеніе, со столовой. Галлерея вокругъ вссго парохода.
Пассажировъ оч^нь много. Въ сосѣдней съ нашей каютой—ве-
селые женскіе голоса. Оттуда выглядываютъ двѣ барышни и дама.
Это, къ нашему удивленію, русскія туристки. Ѣдутъ изъ Петербурга
и тоже на Кавказъ круговымъ маршрутомъ. Дама, должно быть,
компаньонка или гувернантка; мсньшая изъ барышенъ, блондинка,
кажется, ся родственница; старшая, тоже блондинка, составляетъ
центральную фигуру; двѣ ея спутницы будто стушевываются предъ
нсй. Вся она какая-то легонькая, воздушная, съ нерехваченной въ
рюмочку молодой, гибкой талісй. Свѣтло-коричневая ткань нѣжно
обнимаетъ ея изящную фигурку; на головѣ кокетливо наброшен-
иый свѣтлый иерсидскій въ яркихъ нолосахъ платокъ. Совсѣмъ
бѣлое, нѣсколько птичье личико, зеленовато-голубые глаза и темно-
русое облачко волосъ—выдають сѣверянку. Во взглядѣ—что-то за-
думчиво-мечтательное. Угадывается натура, склонная къ фантазіи и
нс ліирятаяся съ обыденной обстановкой жизни. Въ голосѣ, же-
стахъ и иоступи— масса граціи и женственности.
Шзсколько мгновеній мы съ Дю-Фаромъ молча, но многозначи-
тельно переглядываемся. Онъ торжествуеть.
— А что, не говорилъ я вамъ, что обшсство здѣсь интсреснѣе?
ы' видите—Бсдекеръ опять правъ.
Нетербурі ская барышня производитъ на насъ обоихъ очень
сильное впечатлѣніе. Мы сразу рѣшаемъ, что въ ней есть что-то
наиоминаюідее «тихую и чистую мечту». Барышня такъ и получаетъ
у насъ имя «Мечты». Въ другой каютѣ парочка младожсновъ, тоже
изъ Петербурга: онъ—дспартаментскін чиновникъ, выше средняго воз-
раста, въ чесунчѣ и форменной фуражкѣ, с ь офиціалышмъ и сдержан-
нымъ выраженіемъ на сухощавомъ лииѣ; сквозь эту сдержанность
проглядываетъ какъ будто навѣянный волжскимъ просторомъ по-
рывъ выскочить изъ своей накрахмаленной офиціальности. Она—
молоденькая брюнетка, съ н-ѣсколько утомленнымъ, невыспавшимся
и какъ будто недоумѣвающимъ видомъ: не то смущается новоіі
обстановкой жизни, не то озадачена ею. Рядомъ, въ слѣдующей
каюгв, дочь больного генерала, тоже молодая брюнстка, съ груст-
нымъ, симпатичнымъ и встревоженнымъ лицомъ. Въ душу невольно
иакрадывается тоска: рисуется переѣздъ этого несчастнаго больного
ио морю до Узунъ-Ада, а тамъ еще почти полторы тысячи верстъ
no закаспійской дорогѣ И она одна, совсѣмъ одна съ этимъ уми-
рающимъ...
Къ завтраку въ столовой собирается почти вся компанія. Душно.
Отчаливаемъ. Въ окна виденъ убѣгающій Саратовъ и угрюмыя горы.
Нѣсколько верстъ еще вдоль праваго берега выстуиаютъ изъ зеле-
Ци дачи, а потомъ снова разворачивается то волнистыми полями,
то гладкими нивами голая жслто-бурая степь; лѣвый берегъ—без-
консчная и такая же буроватая равнина.
— 130 —
Подлѣ меня сидитъ группа саратовцев ь, два полгішика и ио-
жилой, раскисшій, будто развинтившійся земецъ, съ д^ткными сѣ-
дыми волосаліи и разочарованнымъ лицомъ художника-нсудачника.
Онъ ѣстъ очень много, пьетъ еше болыііе и, грызя косточки цы-
пленка, изрѣдка и неохотно отрывается отъ этого занятія, чтобы
пробурчать едва внятный отвѣтъ. Разговоры на сельско-хозяйствен-
ныя и земскія темы, въ угнетенномъ тонѣ кризиса. Жена его—
полная, пожилая, но еще молодящаяся брюнетка; напоминаетъ ак-
трису на амплуа комическихъ грандъ-дамъ; говоритъ разслабленно-
аристокрьтическимъ голосомъ и томно поводитъ глазами. Видимо,
старается обратить на себя вниманіе. Ъсіъ тоже много и нѣсколько
разъ обраіцается къ «Мишелю», прося заказать сн еіцс что-то.
— Да, да, ужасныя у иасъ дѣла теперь съ этимъ кризисомъ, -
говоритъ она. Полное оскудѣніе, какъ сказалъ нашъ Терпигоревъ.
Но нигдѣ это не замѣтно такъ, какъ въ нашемъ уѣздѣ. Пред-
ставьте, на весь уѣздъ у насъ всего четыре дворянина—и тѣ пере-
ссорились. Словомъ, ужасный дезансамбль.
Мужъ ея какъ-то досадливо поводитъ плечами и опять, нро-
мычавъ что-то, принимается за ножку цыпленка.
Дама не унимается, продолжая на ту же техму и ещс нѣсколько
разъ повторяя очевидно любимое ею словечко «дезансамбль».
Компанія обѣдающихъ наблюдасі-ъ нс безъ любопытства эту
парочку. Она служитъ свосго рода «le distrait du magasin». Общій
тонъ культурности нарушаетъ какой-то рыжеватый, неряшливаго
вида старикъ, тоже ушедшій въ ѣду. Онъ закладывастъ въ ротъ
ножъ по самую рукоятку, не то сопитъ, не то прнхрюкиваетъ и,
въ довершеніе всего, чиститъ салфсткой зубы. Барыни брсзгливо
гримасничаютъ.
Дю-Фару удается заговорить сь «Мсчтой». Послѣ завтрака онъ
уже гуляетъ съ нсй и ея спутницами, весело балагуря о чемъ-то.
За Ровнымъ и равнина, и берега, и села становятся сѣрыми,
пыльныіии и томителъно-монотонными; Волга, тоже сѣрая, начи-
наетъ сердито морщиться. Изрѣдка правый берегъ вырастаетъ то
желтой стѣной, похожей на губку отъ массы дыръ съ гнѣздами
ласточекъ и стрижей, то надвигастся отвѣсной грядой мѣловыхъ,
почти совсѣмъ бѣлыхъ уступовъ. Слѣва—низкая, безбрежная степь,
съ волнующимся ковылемъ и молочаемъ.
«Гоголь» обгоняетъ насъ. Капитань, стоя на п.іотддгсѣ, кла-
няется мнѣ и Дю-Фару. «Новосе.іьскій» не хочетъ отстать и мчится
нд всѣхъ парахъ. Часъ оба парохода бѣгутъ почти рядомъ.
На Волгу спускаются сумерки, приддвая ей и унылымъ берегамъ
меланхолическій вндь. Подъ Камышинымъ срывается буря. Паро-
ходъ трещнтъ, дрожитъ, скрипитъ н, кажется, вотъ-вотъ разсы-
пется—кдкъ старая карста. Загорается электричсство. Въ уютноіт
гостинон собирается компанія. Дю - Фаръ по уши погрузился во
флиртъ. «Мечта» наигрываетъ мендельсоновское «Lieder ohne Wortc».
Вся ся воздушная фигурка полнд сдмозабвенья.
А вѣтеръ все крѣпчастъ, бу тто порываясь опрокинуті> пароход ь.
— 131 —
Изрѣдка въ его иотокахъ разносится трсвожный, испуганный крикъ
гудка. #
Одиннадцатый часъ. Во мглѣ загораются падъ рѣкои красные,
зс.існые и синіе огоньки, отражаясь пестрыми, мигающими поло-
сками въ водѣ.
Нодходимъ къ Камышину, столицѣ баштаннаго царства, арбу-
зовъ и дынь. На баржахъ, на пристани и на нароходахъ ихъ бук-
вально цѣлыя горы. Города не видно; да онь ничего особеннаго
изъ ссбя и не прсдставлястъ. Когда-то здѣсь Петръ Великій мечталъ
соединнть Волгу каналомъ съ Дономъ. Эта грандіозная работа была
поручена какому-то начальнику, вродѣ инженера, который прово-
ровался и загубилъ много солдатъ, назначснныхъ для работъ. Когда
дѣло дошло до отчета, «инженеръ», съ отчаянья, велѣлъ занречь
тройку (въ одномъ изъ путеводителсй говорится даже, будто въ
коляску), помчалъ сс къ обрыву н вмѣстѣ сь конями п возкомъ
(кибиткой, «экипажемъ» или «коляской?») исчезъ въ волнахъ Волги.
Совсѣмъ но-волжски. Таковъ былъ первый кукуевскій дебютъ рус-
скаго «инженера» на поприщк отечественной канализаціи сто семь-
десятъ лѣтъ тому назадъ.
Говорятъ—съ той поры въ Камышинѣ и пошлн растн такіе боль-
шс и будто надутыс арбузы.
Гллва XVI.
Царицынь. — Столпотворсніе вавнлонское.—Гернгутеры, магометане, православ-
ные, ссктанты, евреи и буддисты плывутъ по русской рѣкѣ на твореніи Фуль-
тона. —Монологъ малоросса, — Сарептскій бальзамъ, какъ антихолерное средство,—
Болга и степь. — Чериый ярь.—Дубинка Петра Великаго. — Мысли, навѣяныыя
Волгой, и великій геній землирусской.—Волжская дельта.—Видь Астрахани.—На
пристани,— Толпа востока.
20-е августа.
Всю ночь свирѣпствовалъ вѣтеръ, сливаясь съ илсскомъ и ши-
пѣньемъ рѣки. Гудокъ ревѣлъ ночти безнрсрывно, будя трсвогу:
такъ и казалось, что нароход ь въ непроницаемомъ мракѣ врѣжется
въ бѣгущія навстрѣчу суда.
Къ утру вѣтеръ вдругъ стихъ. И природа, и Волга будто за-
мсрли въ изнеможеніи. Ярко-синее небо необыкновенно покоііно.
Солнце красноватьіАіъ золотымъ шаромъ выкатилось и застыло надъ
безбрежной желтой степью.
Пароходъ заворачивастъ къ царицынской пристани. Почти отвѣс-
ныс глинистые бсрега запружены конторками, баржами сь лксомъ
мачтъ и пароходами. Вдоль наберсжной разбросаиы то хорошенькіс
европейскіс домики, то лачуги, совсѣмъ грязныя и покосившіяся.
Здѣсь Волга связана съ Дономъ желѣзной дорогой, здѣсь жс
начинается и грязе-царицынская линія. Рыбная и хлѣбная торговля
всс больше иоднимаютъ значеніе города. Оиъ растстъ быстро. Еіцс
9*
- 132 —
десятокъ-другой лѣтъ—и сорокатысячное населеніе его удвоится, и
онъ станетъ однимъ изъ главныхъ коммерческихъ %узловъ По-
волжья.
На пристани сутолока, гамъ и говоръ на нѣсколькихъ языкахъ.
Торговки продаютъ, выкрикйвая, какіе-то вязаные шали и платки^
армяне и греки—ковры, губки и туфли.
Оправляемся съ Дю-Фаромъ въ городъ. Къ каждой пароходной
пристани проведены деревянныя лѣстницы; нѣсколько площадокъ
и сотня ступеней; на площадкахъ—лотки торговцевъ; опять коврыг
фрукты, хлѣбъ, рыба.
Городъ безпорядочно расползся среди пустырей неправильна
разбитыми улицами. Какая-то смѣсь Азіи и Европы; видъ захолу-
стно-неряшливый. Грязныя улицы въ навозѣ и коркахъ арбузовъ^
ноги вязнутъ въ пескѣ. И вдоль такихъ улицъ въ центрѣ возвы-
щаются двухъ- и трехъэтажные изящные, нарядные дома съ гро-
мадными, совсѣмъ европейскими магазинами; точно элегантная ба-
рыня, очутившаяся на скотномъ дворѣ
Базаръ съ деревянными бараками и лавками, скучившимися на
грязной площади, совсѣмъ напоминаетъ базаръ любого уѣзднаго
бѣлорусскаго города; такъ и кажется, что перенесся за тысячи
верстъ, въ какой-нибудь Рогачевъ или Оршу. Торгуютъ армяне и
русскіе; что ни армянинъ—то типъ; все пучеглазые, черныс, носа-
тые, хотя и съ довольно добродушными лицами. Горы овощей и
фруктовъ; телѣги нагружены арбузами и дынями; они же сложены
пирамидами вдоль рядовъ; дальиіе — и капуста, и зеленый перецъ,
и синіе баклажаны, и красные помидоры; а рядомъ виноградъ, пер-
сики, шаптала, груши... Глаза такъ и разбѣгаются.
Заходимъ въ рыбныя лавки. Хотя теперь и не сезонъ, но рыбы
масса. Тутъ же расиластываются доставленные изъ садковъ осетры
и выбираются икряные мѣшки. Икра разсыпается—что жемчугъ. Ёъ
резервуарѣ стадо живыхъ стсрлядей. Бѣлая, какъ сало, туша бѣ-
луги въ нѣсколько пудовъ лежитъ на выставкѣ; длинные филеи
балыковъ висягъ вдоль стѣнъ; изъ нихъ еіде сочится янтарный
жиръ; головизна — ни по чемъ, сельди — тоже. Покупаемъ фунтъ
зернистоіг, только-что очищенной, икры. Стоить рубль.
За городомъ, къ западу, вокзхіъ. Тамъ только и ссть неболь-
июй садъ. Весь городъ имѣетъ совсбмъ облысѣвиіій видъ: ни дс-
ревца. Нечѣмъ поливать, — нѣтъ водопровода.
Подлѣ вокзала кладбище, старинное, съ разрушенной и зарос-
шей канавой. Овцы, свиньи и ослы пасутся на немъ. Далыпс—голая,
бурая, выжженная и растрескавшаяся степь до самаго горизонта.
Изрѣдка только попадается зеленый бурьянъ, да гдѣ-нибудь ку-
стятся калачики.
На площади, рядомъ сь прекрасными магазинами, собралась
группа татаръ. Нѣсколько бурыхъ верблюдовъ, навьюченныхъ раз-
нымъ домашнихмъ хламомъ и коврами, переминаются, покачивая своими
овечьими головами съ отвисшими губами. Подлѣ нихъ свирѣпаго
вида косматые киргизы въ острыхъ шапкахъ и грязныхъ халатахъ.
— 133 —
Должно быть, награбивъ ясакъ, пріѣхали откуда-нибудь изъ кир-
гизскихъ степей закупать товаръ.
Еще дальше встрѣчаемъ татарку въ синемъ ситцевомъ кафтанѣ,
верхомъ на ослѣ. Желтое, почти землянистое, сморщенное лицѳ,
черные, злые глазки, сѣдые распущенные волосы. Совсѣмъ вѣдьма.
Азіатскій букетъ такъ и бьетъ въ носъ. Дю-Фаръ то и дѣло тол-
каетъ меня, указывая на какую-нибудь диковинку.
Въ одномъ изъ трехъэтажныхъ домовъ—«Столичная гостиница».
Заходимъ выпить кофею. Гостиница совсѣмъ европейская, большая
и чистая. При ресторанѣ огромный залъ, не меньше, чѣмъ у Омона
въ Нижнемъ. Открытая сцена съ замысловато расписаннымъ зана-
вѣсомъ и около сотни столиковъ. Здѣсь—кафе-шантанъ и биржа
царицынскаго купечества; здѣсь истребляются пуды икры, про-
пиваются сотни рублей подъ звуки французскихъ шансонетокъ,
совершаются крупныя сдѣлки на десятки тысячъ пудовъ икры,
осетрины, сельдей и сотни тысячъ пудовъ хлѣба. Въ двухъ шагахъ
верблюды и киргизы, а тутъ—парижскій каскадъ.
За кофеемъ съѣдаемъ всю икру. Дю-Фаръ, кажется, начинасть
понимать русскій аппетитъ.
Нагружаемся мѣшечками съ виноградомъ, персиками и грушами
и сходимъ къ пристани.
На пароход-fe такое же царство фруктовъ. Пассажиры спѣшатъ
запасаться ими. Бокъ-о-бокъ съ «Новосельскимъ» стоитъ «Вѣщій
Олегь». Вся палуба на немъ загромождена арбузами. Прохода нѣтъ.
А внизу колышется только-что причалившая иілюнка, тоже съ
арбузами. Баба и нѣсколько парней въ кумачевыхъ рубашкахъ,
фіолетовыхъ штанахъ и лаптяхъ перебрасываютъ ихъ рабочимъ,
-что на палубѣ «Олега». Тѣ ловятъ арбузы, какъ мячи. Иной разъ
арбузъ шлепается и раскалывается. Каба, должно-быть хозяйка,
кричитъ на парней. Тѣ, какъ ни въ чемъ не бывало, пересмѣи-
ваются, разламываютъ треснувшіе арбузы и въѣдаются всей своей
загорѣлой рожей въ красное сочное мясо.
Зеленые мячи все летятъ. Въ другомъ концѣ таіцатъ корзины
съ виноградомъ, помидорамн и персиками.
Крикъ, шумъ, перебранка, смѣхъ.
Въ этомъ хоасѣ, подъ ревъ гудка, пароходъ отдѣляется отъ
пристани. Ч^мъ дальше—берега становятся все ниже, степь глаже
и безжизненнѣй. Берега то совсѣмъ голые, то убраны cfcpo-зеленой
бахромой тальника. Иногда промелькнетъ островъ съ изумрудной,
либо съ рыжей щеткой камыша — и опять мертвая степь и степь
безъ конца, съ дрожащимъ маревомъ на горизонтѣ
Солнце все болыие припекаетъ. Пассажиры гуляютъ на галлереѣ
въ легкихъ лѣтнихъ костюмахъ. Дамы прячутся подъ цвѣтные
зонтики.
Публика смѣшанная, особенно палубная. Тутъ можно насчи-
тать представителей нѣсколькихъ религій и десятковъ сектъ. Ста-
рообрядцы разныхъ толковъ, православные, католики, протестанты,
грегоріанцы, евреи, буддисты^ламайцы, магометане... Такая же смѣсь
— 134 —
и въ національномъ отношеніи. Вонъ нѣсколько солдатъ—блондиновъ,
совсѣмъ бѣлолицыхъ, еше не усігЬвшихъ загорѣть сѣверянъ-велико-
россовъ, подл^Ь — группа смуглыхъ татаръ, тараторящихъ что-то
непонятное; дальшс—армяне и персы въ синихъ курткахъ, туфляхъ
и грязныхъ платкахъ на головѣ; потомъ опять русскіе, кажется
раскольники, въ .бархатныхъ жилетахъ поверхъ ситцевыхъ рубахъ
на выпускъ; напротивъ — нѣсколько калмыковъ, и среди нихъ
калмыченокъ лѣтъ десяти, должно быть—воспитанникъ какой-
нибудь иновѣрческой школы; онъ въ ученической блѵзѣ и фор-
менной фуражкѣ съ зеленымъ околышкомъ. Лицо у него желтое,
болѣзненное, глазки узенькіе, уши оттопыренныя, носъ совсѣмъ
•расплюснутый. Калмыки вырождаются и, говорятъ, совсѣмъ выми-
раютъ, преимущественно отъ чахотки. И не мудрено: вся калмыц-
кая степь, что расползается по правому берсгу, — сплошное море
пыли и песку. У калмыченка глаза такъ и сверкаютъ, когда гд-ѣ-
нибудь на бсрегу покажется лошадь. Лолжно быть, сынъ ка-
кого-нибудь найона или зайсанга. Всзутъ сго учиться, а онъ рвется
въ степь, къ родному улусу, къ его войлочнымъ конусообразнымъ
кибиткамъ, къ его хурулу, гдѣ калмыцкіе свяшенники, гелюнги,
учили его молиться ихъ буддистскому богу—Далай-Ламѣ.
Кіце далыітс видна группа нѣ.мцсвъ-колонистовъ, въ соломен-
ныхъ шляпахъ и синихъ курткахъ, съ типичными рыжеватыми и
сосредоточенно-глубокомысленными физіономіями нѣмецкихъ бюр-
геровъ. Ихъ здѣсь много. Они и въ третьемъ. и во второмъ классѣ.
Рхть и дамы - колоиистки. Видъ у нихъ совсвмъ презентабельный,
«интеллигентный», одна даже въ pince-nez. Вяжутъ. шьютъ и ве-
дуть чинно, совсѣмъ цирлихъ-манирлихъ, разговоры исключительно
на нѣмецкомъ. По-русски почти не нонимаютъ.
Одинъ изъ нѣмцевъ. котораго сирашиваю, какое село вилно
впереди, ничего не отвѣчаетъ. а только отрицательно мотаетъ
головой.
Повторяю мой вопросъ.
Та же пантомима. Беретъ досада. He можетъ быть, чтобы не
понималъ! Притворяется нѣмчура или хочетъ выказать презрѣнье
къ русскимъ. Нарочно, рѣшительно и настойчиво, въ третій разъ
задаю мой вопросъ. Онъ опять качаеть головой и, наконецъ, го-
воритъ:
— Nein, ich bin ein Bennicher... Я Праха... Тшехъ...
Должно быть, ѣдетъ въ Сарепту къ своимъ «братьямъ». Гово-
рятъ, гернгутеры, или евангелическое братство послѣдователей
Гусса, сплотились въ очень дружныя братскія обшины въ нѣсколь-
кихъ колоніяхъ. Больше другихъ расивѣла сарептская община. Строго
корпоративный духъ, братскіе принципы въ общежнтіи, безукориз-
ненная честность, неуклонный режимъ въ трудовон жизни. вы-
сокая нравствеиность—все это нзъ поколѣнья въ поколѣнье сковы-
вало въ дружную религіозную семью колонистовъ. Но въ послѣднее
время и здѣсь возникъ расколъ. Духъ наживы проникъ въ ихъ
среду. Нѣкоторыс успѣли сколотить милліонныя состоянія. нача-
— 135 —
лась гжсплоатація своихъ >ке колонистовъ, а съ ней н конкуренція,
и разладъ. Старики и теперь еще. обращаясь къ ближнему. гово-
рятъ «братъ»; но молодежь уже не признаетъ старины и прежней
чистоты нравовъ.
Кромѣ нѣмцевъ, на пароходѣ есть и нѣсколько евреевъ. Онп
сѣли въ Царицынѣ, гдѣ ихъ не мало. Еврейскій элементъ посте-
пенно проникаетъ къ Волгѣ. Г. Демьяновъ, отмѣчая въ своемъ пу-
теводителѣ попытку евреевъ завоевать приволжскій край, предска-
зываетъ, что они разольются страшнымъ потокомъ... Ротшильдовь,
и приводитъ довольно жестокій монологъ одного хохла, который
увидалъ, какъ на царицынскомъ вокзалѣ высадилась цѣлая вереница
представителей этого несчастнаго племенн: «Що се мои очи бачуть?
Оце-жъ хмара — такъ хмара! Якъ саранча! А скильки Ліжда жи-
дивка тягне подушокъ! А скильки за каждой жидивкой бижыть
жыдьшятъ! И куды вона йде, ся нечиста сыла?.. Прощай, Цары-
цынъ. прощай Волга! Отъ цей хмары жыдивьской и въ домовини
нэ сховаешься!..»
Но здѣсь евреи совсѣмъ незамѣтны. Они не носятъ халатовъ,
одѣты по-европейски и почти сливаются съ армянами и цвѣтомъ
лица. и восточнымъ профилемъ, и даже акцентомъ.
Есть затѣмъ на пароходѣ и хохлы-переселенцы, и поляки. Мы-
сленно перебираю всѣ накіональности пассажировъ... Какое-то
столиотвореніе вавилонское. He вѣрится даже, что это все Россія...
Что-то совсѣмъ непонятное... Культурныя колоніи гернгутеровъ и
рядомъ кибитки ламайцевъкалмыковъ...
Пароходъ-огибаетъ островъ и причаливаетъ къ сарептской при-
станн. Колоніи не видно. Берегъ пустынный. Кромѣ конторки, В7>
н-ѣсколькихъ саженяхъ одиноко выглядываетъ будка. Туда бѣгутъ
цассажиры. Справляюсь, въ чемъ дѣло. Оказывается, тамъ про-
дается сарептскій бальзамъ и горчица. Иду вмѣстѣ съ Дю-Фаромъ.
Песокъ no колѣни, ноги вязнутъ. У будки толпится все больиіе
палубная публика. Бальзамъ раскупается нарасхватъ. Нѣмецъ сни-
сходительно, съ необыкновенпо важнымъ видомъ, едва успѣваетъ
передавать пузатыс глиняные кувшинчики и штофы. Штофъ—пол-
тора рубля, кувшинчикъ — семь съ половиной гривенъ. Пароходъ
зоветъ. Публика гурьбой бѣжитъ къ конторкѣ.
— Да что въ немъ, въ этомъ бальзамѣ-то?—спрашиваю на ходу
у русскаго въ ситцевой рубахѣ и съ голенищами гармоніей. Онъ
нѣжно прижимаетъ къ груди цѣлый штофъ и блаженно улыбастся.
— А какъ же-съ! Помилуйте. это - съ всѣмъ извѣстно. Очинно
пользительно-съ для желудка.
— Какъ холера была, — поясняетъ его товарищъ,—въ округѣ
люди какъ мухи вымирали, а въ Сарепт-fe ихней ни одинъ нѣмецъ
не подохъ. Всѣ дивились. А они говорятъ: иейте нашъ бальзамъ,
и у васъ холеры не будетъ. Съ энтихъ поръ ему и слава такая
пошла.
— Да вѣдь нынче холеры-то нѣтъ?
— Богъ миловалъ... А все жс пользительно.
— 136 —
Минуемъ Каменный Яръ, заходимъ во Владиміровку, одну изъ
гларныхъ соляныхъ пристаней. Она соединена желѣзнодорожной
вѣтвью съ Баскунчакскимъ озеромъ. Эльтонское соленое озеро оста-
лось выше, противъ Царева.
Острова показываются все чаще. Лѣвый берегь изрѣзанъ рѣч-
ками и лагунами. Вдоль него на сотни верстъ параллельно съ Вол-
гой тянется рукавъ ея, Ахтуба; иногда она бѣлѣетъ далеко на
горизонтѣ, иногда подходитъ совсѣмъ близко, почти сливаясь.
Пятый часъ. День прекрасный, хотя и душно. Дю-Фаръ зани-
маетъ петербургскихъ барышенъ, возится съ фотографическимъ
аппаратомъ, выставляетъ на солнце стекла. «Мечта» записываетъ
что-то въ изящный альбомъ. Она очень часто заноситъ свои впе-
чатлѣнія. Головка ея задумчиво склоняется надъ тетрадкой. Персид-
ская накидка разв-ъвается. Легкій порывъ вѣтра такъ, кажется, и
унесетъ ея фигурку.
Сажусь на самомъ носу парохода, противъ бѣлаго якоря. Предо
мной—ничего, кролгѣ водной равнины, надо мной вьется и трепе-
іцетъ флагъ. Кажется, будто летишь. Пароходъ рѣжетъ воду, бо-
роздя ее и вздымая бѣлые гребни волнъ. Рѣка вдали сливается съ
синимъ небомъ.
Справа пески и безконечная степь, слѣва изрѣдка показывается
кустарникъ. Десятки верстъ картина :>та не мѣняется. Иногда толь-
ко гдѣ-нибудь далеко выступитъ оазисомъ станица въ зелени са-
довъ, сверкнетъ крестъ на зеленомъ кунолНЬ желтой или розовой
церкви, выглянутъ уютные, крытые камышомъ домики—и снова ис-
чезнутъ, и снова безмолвіе степи, и снова впереди только синес
небо, вода да желтая равнина.
Вечерѣстъ. Пароходъ бѣжитъ на югъ. Солнце закатывается; по
Р"ѣк*Б стелется красноватая иолоса, дрожа на искрящсйся глади.
Порой изъ камышей срываются стаи утокъ, въ неподвижноліъ
воздухѣ бѣлыми мотыльками проносятся чайки; показываются пели-
каны или бабы-птицы съ отвисшими мѣшками подъ клювомъ, вы-
плываетъ красавецъ-лебедь. На берегу стоитъ журавль. задумавшись
о чемъ - то съ виломъ философа, иогрузившагося въ вельт-
шмериъ.
По временамъ, когда машину застопориваютъ, пароходъ будто
замираетъ и неслышно, безвольно несется по теченыо. Тишина ста-
новится еще глубжс. Сладкій покой охватываетъ все сушество.
Только камышъ шепчетъ о чемъ-то на островахъ, колыхая свои
пушистыя верхущки.
ІІодходимъ къ Мерному Яру, нсбольшому уѣздному городку.
Онъ будто застылъ надъ берегомъ и глядится въ зеркальнлто гладь
своими небольшими домами и группой деревъ.
На берегу у пристани рыбаки развѣшиваютъ сѣти. Я какъ-то
прочиталъ сегодня въ астраханскихъ газетахъ о хищнической лов-
лѣ рыбы гигантскими сѣтями почти въ двѣ версты длины, съ про-
свѣтомъ не болѣе всршка. Захватывая огромное пространство рѣки,
такимъ иеводомъ сразу вытягиваютъ до тысячи пудовъ рыбы и болѣе.
— 137 —
Крупную отбираютъ, а мелочь выбрасываютъ на берегъ, гдѣ она и
гніетъ, заражая воздухъ.
И эта груда сѣтей, которую рыбаки волокутъ, вѣроятно, не мень-
ше двухъ верстъ. Воздухъ пропитанъ насквозь запахомъ рыбы и
солью.
Недалеко отсюда —знаменитая. по неудачному дебюту чумы, стани-
ца Ветлянка.
На землю какъ-то сразу надвигается глубокая, теплая южная
ночь.
Пассажиры третьяго класса укладьшаются спать. Какой-то тата-
ринъ. развернувъ коверъ и положивъ подлѣ туфли, сталъ на ко-
лѣни и совершаетъ свой намазъ. Семья переселенцевъ-малороссовъ
пристраивается на скамьѣ. Мать кормитъ грудного ребенка, отецъ
заботливо подкладываетъ свитку подъ голову дремлющаго мальчугана.
Первоклассная публика собирается въ гостиной. Барышни пи-
шутъ письма, дама занята какимъ-то рукодѣліемъ. Департаментскій
чиновникъ, несмотря на медовый мѣсяцъ, ищетъ партнеровъ для
винта. Я пишу зам-втки. Дю-Фаръ отрываетъ меня, спрашивая, что
значитъ дубинка. Въ одномъ изъ путеводителей говорится о цари-
цынскихъ памятникахъ старины—дубинкѣ и шапкѣ Петра Великаго.
Шрь, даря ихъ царицынцамъ, сказалъ:
«Вотъ вамъ моя дубинка. Какъ я управлялся ею съ моими друзь-
ями, такъ и вы обороняйтесь ею отъ враговъ вашихъ. Вотъ вамъ
мой картузъ. Какъ никто не смѣлъ снять его съ моей головы, такъ
пусть. никто нс посмѣетъ васъ вывести изъ Царицына».
Отсюда разговоръ нашъ незйМѣѴно ішри&идигь на личность
этого великаго генія земли русской, этого гиганта, такого же ве-
личественнаго, какъ и исполинская рѣка, по которой мы плывемь.
Вся она полна имъ. будитъ воспоминанія о немъ. Въ Казани онъ
основалъ адмиралтейство, создавшее Каспійскій флотъ. въ Астра-
хани есть его домикъ и два ботика, сооруженныхъ имъ; по Волгѣ
проплылъ онъ во время войны съ Персіей. сто семьдесятъ два года
тому назадъ, и вернулся побѣдителемъ, завоевавъ Дербентъ, Баку
и Астрабадъ...
Я говорю Дю-Фару, что въ исторіи всего человѣчества нѣтъ
почти болѣе великаго, могучаго и захватывающаго генія-реформа-
тора. Что-то изумительное и по энергіи, и по желізной волѣ, и
по размаху натуры, и по силѣ духа, что-то такое, что намъ, совре-
мснникамъ, отравленнымъ сомнѣніями и міровой скорбью, кажется
и недосягаемымъ, и непонятнымъ, что-то и стихійное, и божествен-
ное, что-то почти необъятное. Предъ неутомимой энергіей и силой
этой натуры—мы просто пигмеи. Все въ немъ величественно и чу-
десно, начиная его гюявленіемъ, его порывомъ къ новой жизни. Въ
замкнутой атмосферѣ Московскаго государства вдругъ нарождается
эта дуиіа, съ ея страстнымъ, неодолимымъ стремленіемъ къ обновле-
нію жизни, съ ея безграничной любовью къ родин-ѣ, съ ея желань-
емь отвоевать ей мѣсто въ семьѣ другихъ европейскихъ народовъ.
И какъ все это у него чудно, просто до величія и величественно
— 13S —
до необъятностп. Молодой царь, властелпнъ могучаго царства, онъ
отправляется въ Европу изучать жизнь другнхъ народовъ простымъ
мастеромъ Петромъ Михайдовымъ. онъ самъ становится и матро-
сомъ, и работникомъ, не гнушаясь трудом-ъ, показывая своему на-
роду, что счастье жизни и благоденствіе его — въ этомъ трудѣ и
знаніи. Два года длится эта наука перваго рабстника государства
въ самой простой обстановкѣ, со страстнымъ, ненасытимымь же-
ланьемъ все узнать, все изучить, все хорошее передать своему наро-
ду. Онъ возврашается домой опытнымъ, полнымъ :шергін молодости,
любви и жажды скорѣе открыть родному народу тотъ свѣтъ. кото-
рый охватилъ его душу. На первомъ жс шагу онъ сталкивается съ
измѣной и враждой; онъ неіцадно давитъ ее н, заглушая въ себѣ
муки разочарованья въ окружаюших ь, принуждая себя, можетъ быть
по необходимости, быть жестокимъ, стремится впередъ... Далыпе—
нѣтъ дня, нѣтъ часа почти въ сго жизпи, когда бы онъ оставался
въ покоѣ, когда бы онъ нс дудіалъ о своеті Россін, о ея благѣ,
когда бы онъ съ пыломъ неутомимаго всадника не стремился мчать
ее впередъ,—такого могучаго, гордаго всддника, какимъ онъ увѣко-
вѣченъ въ бронзѣ на берегу его рѣки. Чстверть вѣка длится без-
прерывно эта работа гиганта, ссгодня—какъ завоевателя, завтра —
какъ законодатсля или преобразоватсля; и всюду, гдѣ онъ показы-
вается, его появленіе вдыхаетъ жизнь и призываетъ къ жизни. Во
всемъ онъ одинаково великъ. самобытенъ н непосредственъ. Онъ
ни минуты не колеблется предь тѣмъ, во что вѣритъ; онъ гнетъ
все, что мѣшаетъ ему и его народу пройтп дальшс; онъ выбирастъ
своихъ сотрулнпковъ, чутко угадывая въ нихъ гѣ сімьі, которыя
нужны ему; онъ не залумывается надъ тѣмъ, что олинъ — простой
пирожникъ, а другой—улнчный ліальчишка; онъ знаетъ, что для по-
двига нужны умь и сила души. и что этого ни богатствомь, ни
знатностью не купншь; п нодъ его в.іастной волей изъ ничсто вы-
растаютъ герои, изъ нѣдръ народныхъ — его сподвмжникп. Онъ
словно хочетъ показать своему народу, какія силы таятся въ иемъ,
на что онъ способенъ. Вся его исторіи—:по пробужденье, самосо-
знанье и зарождснье новой жизнп въ русской дунгЬ, такъ ярко
сказавшейся въ иемъ,—это одна пзь са.мыхъ рѣшитслыіыхъ :)похъ,
которая выковала ея судьбу. И онъ настолько удивительно могучъ
и велпкъ, что мы до сихъ порь ете не можсмъ понять его, не на-
учились достаточно любить сто...
Дю-Фаръ, довольно хорошо знако.мый съ русской исторіей. ука-
зываетъ на заточеньс Софьи. казни стрѣлышвъ и тѣ жестокости,
вь обстановкѣ которыхъ Пстръ кажится холоднымъ. безпошаднымъ,
чуждымь человѣческой любвп къ б.шжнему.
Это не только у западныхъ историковъ, но и у насъ довольно
ходя^іій взглядъ. Мы забываемъ эпоху, въ которой разыгрывалась
величайшая страница русской исторіи, забываемъ напряженье и об-
становку борьбы, гдѣ будущее Россіи ставилось на карту и малѣй-
шее колебаніе могло погубить дѣло, которому посвяшена вся жизнь,
всѣ помыслы дупіи. Развѣ можетъ быть чуждъ любви отецъ. кото-
— 139 —
рын, ради блага родины, рѣшается принести въ жертву своего сы-
на,—царь, который, не колеблясь ни минуты, бросается спасать уто-
паюшихъ, жертвуя собственной жизнью?.. Когда въ націи наро-
ждаются такіе герои, жизненныя силы ея неизсякаемы...
Я не знаю, почему именно сегодня, именно теперь я весь охва-
ченъ обаяньемъ этого могучаго образа... Потому ли, что въ волж-
скомъ просторѣ онъ какъ-то понятнѣе, потому ли, что Волга, на-
канунѣ разлуки съ ней, шепчетъ мнѣ о чемъ-то таинственномъ и
сильномъ, какъ мощь, создавшая его
2і-е авіуста.
Утро. Пассажиры суетятся, укладывая багажъ. Выхожу на веран-
ду. Меня обдаетъ теплымъ дыханьемъ земли. Пароходъ подходитъ
къ волжской дельтв, съ ея двумя-стами рукавовъ и семидесятью
устьями. Вся безбрсжная равнина изрѣзана расползающимися во всѣ
стороны широкими рѣками. Степь и сыпучіе пески почти не пре-
рываются. Издали кажется, будто впереди разстилается море вол-
нуюіцейся зрѣлой пшеницы. Цвѣтъ песка золотой. Онъ то стелется
грядой валовъ, то вырастаетъ въ цѣлые холмы, похожіе на мура-
вейники или кротовины. Точно вьюга намела эти песочные сугро-
бы, каждая песчинка которыхъ прпнесена Волгой изъ-за тысячъ
верстъ.
Гдѣ-то на горизонтѣ синѣетъ, совсѣмъ неожиданно для этой
пустыни, лѣсокъ, потомъ вырастаетъ стѣна камышей. За поворотомъ,
надъ однимъ изъ рукавовъ, показывается вдругь зеленый кудрявый
оазисъ, и въ немъ село съ русскими бревенчатыми избами, будто
перенесенное сюда откуда-то изъ далекаго сѣвера.
День необыкновенно ясный. Небо и земля залиты сіяньемъ. Въ
воздухѣ, напоенномъ запахомъ моря, нНЬга и покой. Опять пово-
ротъ—и мы скользимъ по застывшему озеру, мимо Калмыцкаго ба-
зара, улуса калмыковъ. Посрединѣ возвышается хурулъ, что-то въ
родѣ китайской пагоды съ баишями и легкими, повисшими одна
надъ другой, крышами. Лачуги, землянки и черныя съ конусооб-
разными верхуиіками кибитки, похожія на нефтяныя цистерны, рас-
кинулись вокругь хурула большимъ лагеремъ.
Вдали показывается Астрахань... Она выступаетъ будто изъ во-
ды въ легкомъ розоватомъ туман-ѣ, вся какая-то воздушная и бѣ-
лая, точно засыпанный снѣгомъ городъ, съ ярко-бѣлыми стѣнами
домовъ, на которыхъ почти не видно крыигь.
Пароходъ огибаетъ острова, лавируетъ со стороны въ сторону
между рукавами, то приближаясь, то будто поворачивая назадъ;
Астрахань показывается то справа, то слѣва обманчивымъ миражемъ,
то вырастаетъ, то исчезаетъ за игольчатой стѣной мачтъ.
Видъ города фантастичный; молочно-бѣлый фонъ водной рав-
ннны, окружаюшей его, придаетъ ему какой-то прозрачный и лег-
кій колоритъ. Онъ будто выплылъ изъ моря на невидимомъ остро-
вѣ. Надъ бѣіыми громадами выдѣляется все яснѣй величественная,
— 140 —
нысокая кубическая масса Успенскаго собора, построеннаго при
Петрѣ Великомъ, съ пятью зелеными куполами въ формѣ звонковъ
іі золотыми макушками. Дальше—еще ігбсколько церквей, пузатая
крыша мечети съ четырьмя тонкими минаретами, высокія бѣлыя
сгѣны Кремля съ широкими зубчатыми краями, опять мечеть и ка-
раванъ-сарай.
Древній Итиль, столица хазаръ, потомъ Цитрахань, столица Зо-
лотой Орды или Кипчакскаго царства. разрушенная въ XIV вѣкѣ
Тамерланомъ, позже столица Астраханскаго царства, завоеваннаго
Іоанномъ Грознымъ три года спустя послѣ взятія Казани,—Астра-
хань, какъ и Казань, пережила много мрачныхъ эпохъ, служила
сиеной жсстокихъ человѣческихъ трагелій, заливавшихъ ее кровью
изъ вѣка въ в-ѣкъ. Послѣдни.мъ актомъ былъ погромъ Стеньки Ра-
зина и бунтъ стрѣльцовъ.
Теперь Астрахань—болыной городъ, съ семидесятитысячнымъ на-
селеніемъ, еще съ азіатской физіономісй, но съ огромнымъ будѵ-
щимъ. Торговля съ Персісй, Кавказомъ и Азіей съ каждымъ го-
домъ расширяетъ ея роль, какъ главнаго порта Каспійскаго моря.
Это уже чувствуется и утадывается за нѣсколько верстъ отъ го-
рода. Такой массы судовъ, такого лѣса мачтъ нѣтъ ни въ Ниж-
немъ, ни въ Одессѣ. Три-четыре версты вдоль береговъ тянется
безпрерывная флотилія; мачты вырастаютъ со всѣхъ сторонъ будто
іиетина штыковъ и сливаются вдалп въ прозрачно-синюю стѣну.
На рѣкѣ такое же безпрестанное движеніе, какъ и въ Нижнемъ.
Баржи съ пирамидами хлопка, баржи съ рыбой, наливныя неф-
тяныя баржи, выстроившіяся вдоль нефтяныхъ станцій, бочки съ
кунжутомъ, бочки съ сахаромъ и ссльдями, кипы мѣшковъ, горы
яиіиковъ, груды арбузовъ—все это выставилось вдоль береговъ без-
конечнымъ базаромъ. To и дѣло бѣгутъ огромные пароходы, пере-
иолненные публикой, тянутся вереницы баржь, качаются бѣлокры-
лые ялпки. У берега выстроились десятки пароходныхъ конторокъ,
окаймляя городъ рядомъ изяшныхъ тіестрыхъ павильоновъ.
ІІанорама Астрахани разворачивается надъ рѣкой извилистои
лентой, будто заслоняя выходъ изъ нся. Волга кажстся огромной
морской бухтой; не видно, гдѣ она заворачиваетъ и пробирается
къ морю.
Пароходъ подходитъ къ пристани.
Толчея и пестрота невообразимая. Настояиіая Азія. Персы, ар-
мяне, грекн, турки, татары, нѣмцы, бухарцы, калмыки, кавказцы,
киргизы и русскіе—перемѣшались въ удивительном ь международ-
номъ калейдоскопѣ. Хивинцы и бухарцы въ пестрыхъ халатахъ и
чалмахъ; толстогубые киргизы, кажется, стащили откуда-то колпаки
оть сахарныхъ головъ, выкрасили ихъ въ черный цвѣтъ и надѣли
на свою косматую шевелюру. Кавказцы утрюмо сверкаютъ глазами
изъ-подъ бахромы бараньихъ шапокъ; персы не то въ чалмахъ, не
то въ грязныхъ, намотанныхъ калачами, платкахъ, сннихъ курткахъ.
рлскрытыхъ иа бронзовой груди, и туфляхъ на босую ногу; турки—
кто въ красной феск^, кто въ чалмѣ, армяне—то въ европейскихъ
- 141 —
костюмахъ, то въ легкихъ ситцевыхъ халатахъ и камилавкахъ; та-
тары въ бараньихъ шагючкахъ, изъ-подъ которыхъ выглядываютъ
бритые затылки. Цвѣтъ кожи или бронзовый, или темно-кирпич-
ный. глаза черные, острые, либо очень большіе, либо маленькіе и
узенькіе, носы то длинные и крючковатые, то совсѣмъ расплюсну-
тые, съ раздавленными ноздрями. В#я эта толпа толкается, жести-
кулируетъ и галдитъ на непонятныхь нарѣчіяхъ.
Едва приставляютъ сходни, какъ я съ Дю-Фаромъ бѣгу въ агент-
ство справиться насчетъ настроенія Каспія.
Агентъ, привыкшій къ этимъ надоѣдливымъ пассажирскимъ во-
нросамъ, говоритъ съ усмѣшкой.
— Да, волненіе есть порядочное.
Ѣхать или переждать здѣсь?
Дю-Фаръ убѣждаетъ ѣхать.
Я молча «ѣмъ» его глазами.
Г Л А В А ХѴП.
На «Кавосѣ». — Въ дельтѣ. — Природа. —Дамская тревога. — За обѣдом-ь, —На
взморьѣ.—Двѣнадцатифутовый рейдъ. —«Константинъ» или «Корниловъ»?—По-
бѣдители и побѣжденные.—Южная ночь на морѣ.—Буря. Качка начинается.—
Морская болФзнь.—Всс пропало.—Кавказъ.
Пароходъ отходитъ на взморье черезъ часъ. Пересаживаемся съ
«Новосельскаго» на «Константина Кавоса». Впереди предстоитъ
еще одна пересадка, за Бирючьей косой, у двѣнадцатифутовсні
станціи. Это почти въ ста верстахъ отъ Астрахани, въ открытомъ
морѣ. Морскіе гиганты не подходятъ къ городу: устье Волги слиш-
комъ мелко.
Посмотрѣть Астрахань такъ и нс успѣваемъ; достоиримѣчатель-
ностей особенныхъ нѣтъ; но, говорятъ, очень интересенъ караванъ-
сарай—типичное азіатское торжище, на которомъ востокъ щего-
ляеть своими шелками, коврами и воздушными кашемировыми
платками.
Противъ пристани—стройная аллея тополей, посаженная вдоль
набережной Варварціева канала. Здѣсь, въ глубинѣ этой аллеи.
домикъ Петра Великаго съ двумя ішцопками, на которыхъ онъ
когда-то катался. Тутъ было адмиралтейство и докъ, но вслѣдствіе
обмелѣнія Волги они иереведены въ і868 г. въ Баку.
Въ хаосѣ и давкѣ, лавируя среди тюковъ и ящиковъ, которые
персы тащатъ по сходнямъ, кое-какъ перебираемся на пароход ь.
Персы здоровые и сильные. Почти обнаженные мускулистые брон-
зовые бюсты, круглыя головы съ вылитыми изъ бронзы чертами и
кроткими лицами, по которымъ струится потъ, — напоминаютъ по-
чему-то рабовъ-невольниковъ древняго міра и будятъ въ памяти
какую-то забытую библейскую картину изъ жизни востока. Такилш
должны были быть прикованные цѣпями къ триремамъ и римскимъ
- 142 —
галерамъ гребцы-невольники. Работаютъ они удивительно быстро.
иеретаскивая на могучихъ плечахъ, точно вьючныя животныя, груды
ящиковъ и тюковъ и почти исчезая подъ ними; только и видишь
пару ногъ, то босыхъ, то въ туфляхъ, да индиговые панталоны.
Палубной публики масса. Здѣсь и малороссы-переселенцы, что
ѣхали съ нами, и артель турко^ъ-рабочихъ, и артельперсовъ. Пере-
селенцы ѣдутъ въ Нетровскъ, турки и персы—въ Энзели и Лен-
корань. Кавказцы—кто въ Петровскъ, кто въ Дербентъ или Баку.
Классныхъ иассажировъ тоже очень много. Надъ рубкой, на
капитанской площадкѣ, растянутъ брезентовый навѣсъ. Тамъ укры-
лась отъ жгучихъ солнечныхъ лучей публика. Къ волжскимъ пас-
сажирамъ прибавилось много новыхъ. Есть красивые смуглые греки
и итальянцы изъ Одессы, есть какіе-то кавказскіе милиціонеры въ тон-
кихъ верблюжьихъ черксскахъ, съпатронными гнѣздами(«газырями»)
на груди и въ черныхъ съ позументами шапочкахъ, есть и три англи-
чанина-туриста, типичные сыны Альбіона, которые сразу выдаютъ
себя и клѣтчатыми легкими костюмами, и шлемами съ широкими
лентами, и прозрачно-румяными, съ рыжеватоіі растительностью, ли-
цами, и своей англо-саксонской невозмутимостью. Рядомъ съ ними—
два офицера: одинъ пѣхотный, грузинъ, ѣдегъ изъ Петербурга въ
Дагестанъ, другой саперъ, маленькій, рябоватый, круглоголовый
блондинъ, съ почти дѣтскимъ лицомъ и кроткими сѣрыми глазами
сѣверянина, — въ Тифлисъ, чтобы проститься съ родными предъ
выѣздомъ во Владивостокь.
Больного генерала проносятъ на креслѣ въ каюту. За ннмъ
идетъ дочь. Ея скорбный видъ напоминаетъ фигуру Антигоны.
На площадку является армянинъ съ туфлями, потомъ армянинъ
съ коврами на плечахъ, наконецъ—армянинъ съ кольцами и бирю-
зой. Пассажиры присматриваются, ирицѣниваются, но не покуиаютъ.
Армянинъ соблазняегь, не безъ эффекта выставляя руку въ перстняхъ.
Персы все тащатъ и сбрасываютъ на палубу яишки и тюки; на
прнстани все галдитъ шумная азіатская толпа.
Одиннадцатый часъ. Ревъ гудка. Съ пристани и парохода машутъ
нлатками, перекликаются и кланяются. Конторка, толпа, берегь и
гшрамидальные тополи отодвигаются.
Волга колышется, отливая перламутромъ и радугой. Это мазутъ,
нокрывающій рѣку сплошной псрламутроіюй пленкой.
Вдоль берега опять нескончаемая флотилія,опятышралшды хлопка,
горы желѣза и нефтяныя цистерны Нобеля, Шибаева и Теръ-Ако-
пова. Надъ ними вырисовываются черные лѣса въ видѣ не то башни,
не то трехъэтажной клѣтки съ колесомъ; :>то туземная водокачка,
съ которой разливается вода по арьікамъ.
Панорама Астрахани разворачивастся и уходитъ назадъ. Мимо
Крсмля съ сто башнямн будто пронлыла какая-то церковь. за ней
надвинулась мечеть, ее заслонилъ величественныіі бѣлый соборъ
с ь пятью куполами, подъ нимъ выросла громада зданій и окружила
сго тѣсными рядами, потомъ они исчезли за лѣсомъ мачтъ.
Вода становится всс споконнѣе н глаже. \iuxc іюворотъ—и сразу
— 143 —
ндоль рукава, no которому будто прокрадывается пароходъ, выра-
стаютъ шпалеры зеленаго камыша съ золотыми щеточками верху-
шекъ. Камышъ разстилается точно степь, скрывая десятки рукавовъ,
расползающихся въ немъ. Мы только видимъ бѣлые паруса ры-
бачьихъ шкунъ, которые скользятъ, чуть надувшись, въ этихъ ру-
кавахъ. Они кажутся крыльями бѣльуіъ мотыльковъ въ зеленомъ
газонѣ.
Справа изъ камыша вдругъ вырасгаетъ великорусская деревня
съ тесовыми стѣнамн. камышевыми крышами и синей церковью.
Слышенъ праздничный звонъ колоколовъ. Дальше показывается
рыбачья ватага, въ одномъ изъ рукавовъ закидываютъ двухверстый
неводъ. Рыба, спугнутая пароходомъ, то и дѣло илещется. Гово-
рятъ—весной, когда рѣка заливаетъ острова, здѣсь творится что-то
невообразимое. Сразу слетаются со всѣхъ концовъ Волги и Каспія
рыбачьи ватаги—тысячъ шестьдесятъ-семьдесятъ рыбаковъ, цѣлый
губернскій городъ или четыре-пять а^мейскихъ корпусовъ; и вся
эта масса народа запруживаеттГсЬіями двухсотвёрстное устье Волги,
нетадно и коварно вылавливая обитателей рѣки какъ разъ въ лю-
бовную пору. Лососи, севрюги, осетры, громадныя бѣлуги, стер-
ляди—все это~Тйбнетъ въ разставленной человѣкомъ западнѣ. Но
болмпе всего достается селедочнымъ обыватсляхмъ Волги. Ихъ вы-
лавливаютъ свыше двухсотъ милліоновъ. Побережье и острова, не
затопленные рѣкой, забаррикадированы бочками, горами соли, затя-
нуты паутиноіі сѣтей. Воздухъ на сотни верстъ иропитывается за-
пахомъ рыбы и соли. Даже и теперь въ немъ есть что-то напо-
лшнаютее закусочный столъ съ баѵіыками и селедкой.
Еше поворотъ—и мы осторожно обходимъ рукавъ, въ кото-
ромъ сидитъ на мели полуопрокинутый корпусъ больиюй иікуны;
а дальше такъ же мертво и неподвижно стоитъ, врѣзавшись въ песокъ.
баржа. Аваріи—это обыкновенное явленіе въ дельтѣ Волги. Фар-
ватеръ постоянно и быстро мѣняется. Тѣ холмы песковъ. которые
остались за Астраханью. служатъ какъ будто складомъ для капри-
зовъ рѣки. Она то прорываетъ острова, прочитая себѣ путь, то
воздвнгаетъ новые острова. то запруживаетъ устья. Ноэтому здѣсь
ііѣлыя артели опытныхъ лоцмановъ, которые знаютъ русло рѣки и
постоянно слѣдятъ за нимъ.
Въ Астрахани къ намъ тоже сѣлъ такой лоцманъ, армянинъ.
Держитъ онъ себя, несмотря на заношенный костюмъ, важно,
съ капитаномъ говоритъ фамильярно и, не взирая на его форму,
галуны и дисциплину, куритъ въ его присутствіи. Это импони-
руетг, и намъ; мы невольно проникаемся импортантностью его
особы.
Наконецъ и камыши о.стаются за нами. Астрахань еще бѣлѣетъ
вдали; надъ нен вздымается стройная, величественная масса собора,
но уже неясно. А впереди, насколько глазъ хватитъ, до самаго
горизонта, безбрежная водная равнина. Но это все-таки еиіе не
море, это все-таки Ьолга. Несмотря на яркое солнцс, вода почти
молочно-бѣлая и такъ удивительно нокойна, такъ неподвижна, что
— 144 —
нигдѣ на ней морщинки не видать. Пароходъ нашъ даже не врѣ-
зывается въ нее, а какъ-то скользитъ надъ ней.
Картина въ общемъ захватываегь. День — великолѣпный. Тре-
вога смѣняется покоемъ и довѣріемъ къ молочной дали.
Даже дамы храбрятся.
— Что-жъ это насъ пугали качкой? Вѣдь это прелесть что
такое.
У капитана, браваго бакенбардиста, по лицу пробѣгаетъ тонкая
усмѣшка.
— На взморьѣ, за Бирючьей косой, на дв-внадцати футахъ, не
такъ будетъ.
— Развѣ это не взморье?
— О, нѣтъ еще.
И онъ любезно разъясняегь дамамъ, что и рѣка, и море почти
на сто верстъ отъ Астраханн все такой же глубины. У сѣверныхъ
береговъ дно Каспія такъ же песчано и мелко, какъ и дельта
Волги. Съ тѣхъ поръ, какъ устье ея мелѣетъ, Астрахань все больше
удаляется отъ своего порта. Теперь морскіе пароходы не подхо-
дятъ и къ Бирючьей косѣ, а стоятъ верстахъ въ десяти ниже.
Тамъ рейдъ.
— Значить, пересадка въ ста верстахъ отъ Астрахани? — сира-
шиваютъ дамы.—Почти.—Но тамъ все-таки есть какая-нибудь га-
вань, какая-нибудь твердая почва или точка опоры, къ которой
пристаютъ корабли?—Ничего. Просто на якоряхъ стоятъ.—А если
вдругъ буря?—Такъ и стоятъ.—И качаются?—И качаются.—Капи-
танъ, но это ужасно!
Дамы глядятъ совсѣмъ испуганно. Одна «Мечта» замѣчаетъ со
спокойной увѣренностью.
— Мнѣ кажется—можно всегда превозмочь себя, побороть въ се-
бѣ эту «слабость» при морской болѣзни, какъ люди подавляютъ себя
вообще въ жизни.
— Ну-ну! Посмотримъ!
Раздается звонокъ къ обѣду. Такъ какъ пассажировъ слишком ь
много, то для половины столъ накрытъ внизу, въ темной каютъ-
компаніи. Человѣкъ тридцать обѣдаетъ въ рубкѣ, построенной надъ
палубой въ видѣ фонаря, съ зеркальными окнами.
Обѣдъ еще болыие настраиваетъ насъ на мажоръ. Роскошная
оѣлогрудая, съ прослойками янтарнаго жира, паровая стерлядь
такъ и таетъ. Икра—одинъ восторгъ. Недурны астраханское вино
и игристыя донскія. Пароходъ скользитъ такъ незамѣтно, что за-
бываешь о морѣ. Порой невольно кажется, будто мы нопали на
именинный обѣдъ въ хорошій барскій домъ. Душно только. Термо-
метръ показываеть тридцать, это — въ рубкѣ. А на солнцѣ и всѣ
сорокъ есть.
За столомъ армянская, французская, англійская и итальянская
рѣчь перемѣшиваются съ русской. ІІреимущественно обсуждается
вопросъ, на которомъ изъ двухъ парохоловъ, поджидаюиіихъ насъ,
•ѣхать. Одновременно идутъ на Пстровскъ «Адмиралъ Корниловъ»
— 177 —
Сунжинскагоказачьягополка,ближе—другая кондитерская и кіоскъ
съ кавказскими вещами. Трубачи въ черныхъ черкескахъ, черныхъ
шапочкахъ съ вышитымъ галунами дномъ; пояса кавказскіе, съ
чернью, на нихъ, конечно, кинжалы; всѣ чистенькіе, щеголеватые
и такіе же блестящіе, какъ отливающія золотомъ трубы.
За рѣшеткой, на улиц-fe, толпится «плэбсъ», собираясь наслаж-
даться музыкой.
Курсовые постепенно начинаютъ показываться. У Нарзана, подъ
куполомъ, уже стоятъ наготовѣ дѣвочки и дѣвушки въ бѣлыхъ
передникахъ; въ рукахъ у нихъ стаканы съ проволочными прутья-
ми. Онѣ черпаютъ ими воду изъ колодца.
Оркестръ играетъ маршъ.
Наблюдаю и, отхлебывая кофе, записываю. Мнѣ кажется, будто
предо мной пантомима. Всѣ эти люди, съѣхавшіеся сюда изъ раз-
ныхъ концовъ Россіи, представляютъ очень оригинальный водяной
сборный букетъ. Я никого не знаю. Для меня это—маріонетки, но
все-таки очень типичныя; въ двухъ-трехъ взглядахъ, манерѣ, же-
стахъ, походкѣ, выраженіи — такъ и угадывается и жизнь ихъ, и
внутренній міръ, и положеніе. Ровно въ восемь съ четвертью появ-
ляется, прихрамывая, генералъ. Онъ, видимо, бодрится и крѣпко
вѣритъ въ Нарзанъ. Китель свѣжій, сверкающій, сѣдая бородка и
усы «выправлены». Онъ смотритъ на часы. Нѣгъ, не опоздалъ! Во-
енная пунктуальность и режимъ соблюдены. Это, очевидно, достав-
ляетъ ему удовольствіе. Онъ дѣлаетъ рукой неопредѣленный легкій
жестъ и подходитъ къ Нарзану. Дѣвочки поспѣшно черпаютъ во-
ду. Маршъ продолжается. Изъ-подъ зеленаго свода аллеи выходитъ
пожилой, довольно плотный господинъ въ чесунчѣ и шеколадномъ
котелкѣ; черезъ плечо элегантно и небрежно перекинутъ ремешокъ
со стаканомъ; походка увѣренная, лицо нѣсколько одутловатое, пер-
гаментное, съ фаворитками департаментскаго фасона; взглядъ санов-
но-снисходительный. Несмотря на партикулярный видъ, это тоже
генералъ, пріѣхавшій отдохнуть послѣ спасительныхъ проектовъ,
полѣчить печень и заморить разочарованнаго карьернаго червячка.
За нимъ показывается какой-то чиновникъ въ форм-fe лѣсного в-ѣ-
домства; худой, лицо желтое, кожа обтягиваетъ выступившія ску-
лы. Это—настоящій больной. Пьетъ воду энергично и съ какой-то
жадной надеждой, словно, бы хотѣлъ скор-fee кончить курсъ, опа-
саясь, что средствъ не хватитъ дотянуть его. Публика прибываетъ
и первымъ дѣломъ направляется къ водопою. Женскій полъ запаз-
дываетъ. Генерадъ успѣваетъ сдѣлать ровно тридцать туровъ по
площадкѣ, чтобъ «усвоить» воду, когда появляются дамы. За рых-
лой и желтой мамашей степенно и не безъ граціи выступаютъ двѣ
барышни. Это, должно-быть, курсовыя невѣсты и весьма интерес-
ныя, такъ какъ проходящій мимо кавалеристъ, необыкновенно изящ-
но изогнувшись, кланяется, молодцевато шаркнувъ и зазвенѣвъ
шпорами. Изъ парка появляется ете нѣсколько генераловъ, стат-
скихъ и военныхъ, много офицеровъ, много черкесокъ, еще груп-
па дамъ и барышенъ. Общество распадается на фешенебельную пуб-
12
— 178 —
лику и среднюю; въ первой больше здоровыхъ, во второй больше
больныхъ; у первой—увѣренный тонъ людей съ положеніемъ и со
средствами, у второй такъ и сквозитъ разсчитанная до коігбйки
жизнь и заштопанная нужда; предъ первой лакейскія спины гибки,
какъ камышъ, предъ второй онѣ становятся камнемъ. Впрочемъ,
публики второго сорта здѣсь немного; она держитъ себя очень
скромно и почти стушевывается на общемъ фонѣ respectability и
фешенебельности.
Позже всѣхъ появляется пышная брюнетка бальзаковскаго воз-
раста въ голубоватомъ «матинэ», съ прошивочками, сквозь которыя
проглядываетъ ослѣпительной бѣлизны... пудра. Каштановые волосы
взбиты и вырываются изъ-подъ кокетливо накинутой шляпки «бэр-
жэръ». Черные глаза глядятъ сквозь роговой лорнетъ мягко, томно
и маняще. Лицо полное, пудро-матовой свѣжести. Выходъ ея про-
изводитъ въ публикѣ движенье. Переглядываются и шепчутся. Что-
то въ ней очень напоминаетъ Кондорову изъ «Нищихъ духомъ».
Или жена какого-нибудь петербургскаго сановника, приросшаго къ
своему курульному креслу, или московская купчиха посл-ѣдней фор-
маціи. Во всякомъ случаѣ, одна изъ героинь сезона или водяная льви-
ца. Ее сейчасъ же окружаютъ—сначала старенькій генералъ и пе-
тербургвкй чиновникъ, потомъ лермонтовскій ^montagnard au grand
poignard» и н-Ьсколько офицеровъ. Дамы шепчутся и завистничаютъ,
изучая въ то же время ея манеры и grands airs. Три-четыре <шу-
аньяра», покручивая черные усы и метая черными глазами молніи,
то прогуливаются мимо, то бѣгутъ тушить пожаръ своей души Нар-
заномъ.
Ъжу осматривать кисловодскія достоприм-вчательности: Лермон-
товскую скалу, «долину очарованія» и «замокъ коварства и любви».
Интересн-fce всего, конечно, поѣздка на Бермамутъ; высота его—8.400
футовъ надъ уровнемъ моря; съ вершины открывается чудный видъ
на Эльборусъ, отъ подножія до макушки. Но, во-первыхъ, Берма-
мутъ въ сорока пяти верстахъ и тамъ надо переночевать, а во-вто-
рыхъ, хотя солнце и показалось, но Эльборусъ можетъ быть за-
крытъ облаками. Довольствуюсь гѣмъ, что ближе. Извозчикъ спра-
шиваетъ два рубля за объѣздъ достопримѣчательностей. Въ общемъ
это составитъ верстъ десять. Увѣряетъ, что беретъ дешево потому,
что кончается сезонъ.
Извозчикъ совсѣмъ молодецъ на видъ, здоровый, загорѣлый,
такъ что любо даже смотрѣть, особенно послѣ курсовой публики.
— Ты, братъ, вѣрно, по ведру воды изъ Нарзана каждый день
дуешь? сирашиваю.
Смѣется. Говоритъ, что разъ только попробовалъ, потому—«про-
тивъ настоящей воды гадко»,и прибавляетъ не безъ самодовольст-
ва—«намъ въ этомъ нѣгъ надобности».
Чувствую всю справедливость его словъ. Онъ кисловодскій, сынъ
казака. Когда проѣзжаемъ слободой мимо его чистенькаго домика>
весело выглядывающаго изъ сада, онъ говоритъ съ гордостью:
— Отъ здѣсь я хазяюю. Это моя жонка, а это дѣти.
— 179 —
Bo двор-fc молодая женщина и двое мальчугановъ л-ѣтъ пяти-
шести перетаскиваютъ сѣрые иучки конопли. Жена улыбается ему,
дѣти бѣгутъ къ воротамъ. Онъ грозитъ кнутомъ.
На меня вѣетъ чѣмъ-то хорошимъ, здоровымъ, свѣтлымъ. Спра-
вляюсь насчетъ заработка. Говоритъ—«нонѣшній годъ плохо». Это
«плохо»—триста рублей за два мѣсяца чистаго дохода, триста руб-
лей, заработанныхъ имъ и этой парой неважныхъ лошадокъ. «Нон-
че», прибавляетъ, «н-ѣтъ настоящихъ господъ*. Спрашиваю, что
онъ понимаетъ подъ «настоящими» господами.—А вотъ ежели дама
съ кавалеромъ какимъ или офицеромъ въ проѣздку отправляются и
тамъ гдѣ - нибудь заночуютъ или въ лѣсъ зайдутъ, такъ потомъ,
смотришь, десять рублей на чай и дадутъ. - Да за что же? — Ну,
извѣстно... Оглядывается и довольно хитро и пошло улыбается.
Водяная «цивилизація» начинаетъ разъѣдать деревню.
Обыкновенно на всѣхъ группахъ бываетъ тысячъ восемь-десять
человѣкъ. Къ этому времени сюда стекается столько же разнаго
люда, ищущаго наживы, извозчиковъ, прислуги, дачниковъ, сда-
ющихъ отъ себя комнаты, содержателей ресторановъ и шашлыч-
ныхъ. Три мѣсяца эта толпа ловитъ каждый удобный случай раз-
житься на счетъ прЙЬзжихъ. Сезонь кончается, всѣ разлетаются,
жизнь замираетъ.
Ѣдемъ узкимъ ушельемъ. Сѣрыя отвѣсныя невысокія скалы
сплошной ст-Ьной тѣснятся вдоль него. Шумная рѣченка несется по
дну, образуя небольшой водопадъ. Въ глубинѣ ущелья, надъ ка-
меннымъ обрывомъ, выступаетъ сѣрая глыба.
Это и есть Лермонтовская скала. Извозчикъ поясняетъ: здѣсь
Лермонтовъ проживалъ.
Кто его знаетъ, «проживалъ» или не проживалъ, только ничего
интереснаго нѣтъ.
Подъ скалой плетеный шалашъ. Изъ него выходитъ баба съ
самоваромъ. Извозчикъ киваетъ ей отрицательно головой и замѣ-
чаетъ:
— Здѣсь господа чай пьютъ. Дамы сюды тоже ѣздіютъ съ офи-
иерами въ два-три часа ночи...
Выбираемся изъ скучнаго ущелья, выѣзжаемъ на голую гору,
спускаемся въ другое ущелье. Ѣдемъ долго. Скалы и скалы; по дну
журчитъ ручеекъ. На высокомъ зеленомъ холмѣ, окруженномъ ска-
лами, показывается «замокъ». Это дѣйствительно причудливая игра
природы. Большая скала, будто выросшая на островѣ, очень похожа
на замокъ. Даже что - то вродѣ двухъ башенъ возвышается надъ
ней. На нихъ развѣваются жиденькіе флажки. Внизу бѣжитъ весе-
лый ручеекъ. Сколько тайнъ водяныхъ барынекъ, сколько глупо-
сантименталышхъ исторій могъ бы поразсказать онъ! Можетъ-быть,
объ этомъ и шепчется онъ теперь съ кустарникомъ, облѣпившимъ
скалу...
У подножія ея—балаганъ съ флагомъ и палатка. Подлѣ балага-
на на столбѣ вывѣска; бѣлыя буквы на черномъ фонѣ. Вывѣска
гласитъ: «Здѣсь замокъ любви и коварства. При замкѣ находится
12*
- 180 —
чайный буфетъ. При семъ можно получить туземскіл закуски и
живую фарель. Содержатель Кокошвили».
Названіе замка объясняютъ различно. Одна версія такова: во
время покоренія Кавказа какой-то бей или горскій князь былъ ок-
руженъ здъсь русскими войсками. Долго онъ не сдавался, можетъ-
быть потому, что съ нимъ была молодая, прекрасная жена. Она
часто глядѣла сверху внизъ, на осаждавшихъ, и увидала однажды
тамъ красиваго русскаго офицера. Между тѣмъ на «замкѣ» насталъ
голодъ. Бей не сдавался. Онъ предпочиталъ броситься со скалы
внизъ тормашками и предложилъ женѣ поддержать компанію. Она
согласилась. Только, говоритъ, бросайся сначала ты, a to мнѣ пер-
вой страшно. Бей-то, не будь дуракъ, и бросился. А она, не будь
дура, сейчасъ же и сошла внизъ, къ русскому офицеру. Другая
версія, извозчика, гораздо проще:
— Зд-ѣсь,—говоритъ онъ,—когдась-то три офицера стрѣлялись
изъ-за барынь на этомъ самомъ замкѣ, нотому замкомъ коварства и
прозвали.
И онъ не безъ резона высказываетъ сожалѣнье, что вмѣсто офи-
церовъ не застрѣтились дамы: «потому дама—что: одинъ пухъ. Вдна
сколько ихъ кажное лѣто налетаетъ; а офицеръ—все же человѣкъ
и Царю служитъ...»
Всѣ эти «достопримѣчательности» настолько удовлетворяютъ
меня, что я отказываюсь заглянуть въ «долину очарованія».
На обратномъ пути встрѣчаю кавалькады курсовыхъ и экипажи.
Должно-быть, ѣдутъ заниматься коварствомъ, любовью и «тузем-
скими» закусками, при благосклонномъ содѣйствіи господина Ко-
кошвили.
Предо мной вдали вырастаетъ Бештау, заслоняя Машукъ и Пя-
тигорскъ. Отсюда онъ очень похожъ не то на сЬрую баранью
шапку съ остроконечной верхушкой, не то на форму для блан-
манже.
" У Нарзана продолжается водопой.
Теперь барышенъ появилось больше. Казаки въ черкескахъ, съ
перетянутыми въ рюмочку таліями, увиваются за ними. Въ глубин-в
аллей группы и парочки, военные, просто штатскіе, монтаньяры и
пуаньяры. Надъ площадкой, на фонѣ зелени вырисовывается кры-
ша и фронтонъ кургауза, похожаго скорѣе на помѣщичій домъ
средней руки. Подъ нимъ гротъ. Подлѣ, въ тѣни, три зеленыхъ
столика. Больные винтятъ. Отъ этого ужъ, кажется, и Нарзанъ не
вылѣчитъ. У многихъ видъ совсѣмъ не бол-Ьзненный, а скорѣе том-
но-хмеланхолическій, сообразованный съ обстановкой.
Углубляюсь въ паркъ. Сквозь узорчатыя кружева зелени выгля-
дываетъ ярко-синее небо. Аллеи змѣятся во всѣхъ направленіяхъ,
пересѣкая Ольховку, горный ручей, черезъ который перекинуты мо-
стики. Тихо. Только эхо парка вторитъ шумному ручью. По скло-
ну горъ, по извилистымъ тропинкамъ сбѣгаютъ дачницы съ «лег-
костью и граціей газели».
Обѣдаю въ казенномъ ресторанѣ. Обѣдъ изъ четырехъ блюдъ—
- 181 —
рубль; приготовленъ плохо. Рюмка обыкновеннаго кахетинскаго ви-
на—двугривенный. Такихъ рюмокъ въ бутылкѣ наберется десять, a
цѣна такой бутылки — полтинникъ. Справляюсь въ буфетѣ о при-
чинѣ такой высокой «таксы». Буфетчикъ «по секрету», немного
смущенно, немного таинственно, сообщаетъ мнѣ, будто эта цѣна на-
значена для того, чтобъ и больные, и публика «не очень пили». He
углубляясь въ далыгБйшія дипломатическія тоыкости водяной поли-
тики, ѣду на вокзалъ.
На платформѣ двѣ пожилыхъ дамы и барышня; онѣ въ глубо-
комъ траурѣ. Ёидъ у нихъ утомленный, скорбный и будто ошело-
мленный. Онѣ откуда-то издалека. У нихъ много багажу, который
оігб сігБшатъ сдать. Судя по багажу, люди совсѣмъ небогатые: боль-
шой потертый чемоданъ въ заплатахъ, старые сундуки, связки съ
постелью, плетеное кресло на колесахъ, тоже старое и съ поломан-
ными прутьями. Но это кресло,на которое всѣ онѣ то и дѣло по-
глядываютъ, представляетъ для нихъ что - то необыкновенно доро-
гое. Пожилая сѣдая дама проситъ артельщика почти умоляющимъ
голосомъ помѣстить его въ вагоцъ осторожно, чтобъ оно какъ-ни-
будь не сломалось. Кто на этомъ креслѣ исчезъ для нихъ навсегда?
Отецъ, сынъ, братъ? Давно ли онъ пріѣхалъ сюда и жадно глоталъ
цѣлебную воду Нарзана, а три любящихъ женщины съ надеждой и
молитвой въ душѣ гляд-вли на него?.. Но Нарзанъ обманулъ, какъ
обманываетъ и жизнь. — Ахъ, это старое, старое, потертое кресло,
сколько оно говоритъ!..
Поѣздъ, изгибаясь, весело бѣжитъ въ Ессентуки.
ГлАВА XXI.
Докторскій разговоръ. —Ессентуки —Пятигорскъ.—Призраки прошлаго. — Кавказъ
и Лермонтовъ.—Видъ Пятигорска.—Памятникъ.—Пятигорскіе „курсовые*.—Боль-
ная Россія. — Вокругь Машука. — Лермонтовскій гротъ. — Тамбовскіе помѣщики
превзошли курскихъ.—Провалъ.—Мѣсто дуэли.—Обратный путь.
Въ вагонѣ разговоръ на злобу дня, новый каптажъ Нарзана. Мои
сосѣди — два доктора, одинъ статскій, другой военный. Первый —
молодой человѣкъ новой формаціи, съ золотымъ pince-nez, припод-
нятымъ носомъ, открытымъ, лысѣющимъ уже лбомъ и самоувѣренно-
проницательнымъ выраженіемъ, тѣмъ выраженіемъ, которое гипно-
тизируетъ больныхъ, особенно въ хорошей пріемной и при про-
фессорски-пророческомъ тонѣ, внушая вѣру въ нспогрѣшимость.
Второй, воснный, старичекъ, но еще крѣпкій, малеиькій, съ узкими,
но живыми глазками и простовато-дѣтскимъ выраженіемъ на круг-
ломъ лицѣ съ подстриженной сѣдой бородкой и усами. Онъ го-
воритъ прямодушно, почти съ наивной откровенностью; искренній
тонъ его подкупаетъ, и ему можно было бы вѣрить, если бъ изрѣд-
ка во взглядѣ его, особенно когда онъ отворачивается, не пробѣ-
гала какая-то смѣющаяся искорка. Кажется, будто и тонъ этотъ,
— 182 —
и нѣкоторые скачки у него умышленны, именно для того, чтобн
пощупать своего молодого коллегу. Молодой слишкомъ увѣренъ въ
себѣ и не замѣчаетъ этого; въ рѣчи его слышится нѣкоторое
снисхожденіе къ человѣку «другого поколѣнія», поотставшему уже
отъ науки. Однако, несмотря на это, старичекъ два-три раза ло-
витъ его ошибки и поправляетъ, но мягко, замѣчая: «виноватъ, вы,
кажется, хогбли сказать»...
Во взглядѣ его опять пробѣгаетъ смѣющаяся искорка.
— А знаете, — заявляетъ онъ вдругъ, — я вотъ двадцать лѣтъ
живу здѣсь, а не вѣрю въ водичку.
— То-есть какъ же это? Молодой поправляетъ pince-nez какъ
бы для того, чтобы лучше разсмотр-вть собесѣдника.
Старичекъ смѣется.
— Да такъ просто—не віфю, и конецъ. Режимъ, климатъ, от-
дыхъ — дл, это другое дѣло. Поистрепали себѣ нервы—ну, и
уѣзжайте отъ жены, занятій, переутомленія, лѣчитесь солнцемъ,
воздухомъ, ведите здоровую жизнь—вонъ, какъ наши казаки или
солдаты, попробуйте поработать какъ они, весь день на открытомъ
воздухѣ—и, право, такой аппетитъ, такой обмѣнъ веществъ, такое
обновленіе организма получится, что и богатырскаго Нарзана не
надо. A to доведутъ себя до полнаго истощенія, да потомъ прі-
ѣзжаютъ сюда и начинаютъ жлокать эту водичку. А хочепіь воды
пить—и дома можно. Современная химія приготовитъ вамъ велико-
лѣпный Нарзанъ, да еще до посл-ѣдняго каптажа.
Молодой опять поправляетъ pince-nez и приподнимаегь брови.
— Но позвольте-съ!
Завязывается споръ на медицинскую тему съ аллопато-гомеопа-
тическими варіаціями.
Въ окнахъ разворачивается бурая холмистая степь, на которой
вырастаютъ, то приближаясь, то убѣгая отъ поѣзда, Бештау съ мѣ-
ловой вершиной, оригинальная масса Верблюда, похожая на горбъ,
Змѣиная гора съ ея расползающимися внизъ, будто змѣи, волнистыми
ребрами, и Машукъ, вздымающійся гигантскимъ холмомъ. Горы не
ЖіМутся, а выступаютъ отдѣльно, красиво вырисовываясь своими кон-
турами надъ степью. У подножія Машука лѣпится по склону, бѣ-
лѣя домами, Пятигорскъ. Издали что-то очень напоминаетъ Везувій
и Неаполь.
Ессентуки въ полуверстѣ отъ вокзала. Паркъ раскинулся у
окраины казацкой станицы въ неглубокой котловинѣ. Ѣду осматри-
вать станицу. Извозчикъ—старый казакъ-старообрядецъ, въ бараньей
шапкѣ и лиловомъ съ бѣлыми полосками архалукѣ Мазанки и ве-
селые бѣлые домики утопаюгь въ зелени садовъ; тѣ же черешни,
вишни, подсолнечники да стройная цвѣтущая мальва въ палисад-
никахъ. Станицы—копія екатеринославской.или херсонской деревни,
съ тѣмъ же малороссійскимъ отпечаткомъ л-Ьни, идилліи и покоя.
Ессентукская группа выглядигь уютнѣе и симпатичнѣе кисло-
водской. Мѣстоположеніе открыто, паркъ не слишкомъ жмется и
не заслоняетъ перспсктивы, больше освѣщенія. Въ лощинѣ, подъ
— 183 —
уступомъ, бѣлое одноэтажное зданіе кургауза съ мавританской ко-
лоннадой; предъ нимъ широкая площадка съ цвѣтниками, далѣе
вдоль всего парка раскинуты живописные павильоны, бесѣдки надъ
источниками, кіоски съ «бюветами». Всѣхъ источниковъ двадцать.
Надъ каждымъ затѣйливый кіоскъ то въ русскомъ стилѣ, то въ
видѣ жел-ѣзной ажурной клѣтки, то китайской башенки. Особенно
изященъ источникъ № 17, у самаго курзала, и № і8, съ гротомъ
и воздушной бесѣдкой надъ нимъ. Ванны, ресторанъ и гостиница—
у воротъ; въ глубинѣ парка выступаетъ большой корпусъ Компа-
нейской і остиницы. Въ общемъ—и красивые цвѣтники съ выхолен-
нымъ газономъ, и павильоны, разбросанные вдоль парка, очень на-
поминаютъ сельско-хозяйственную выставку.
Надъ источникомъ № і8, въ глубинѣ—тоже какая-то гостини-
ца, а недалеко—бесѣдка и чайная. Стаканъ чаю, недурного и очень
опрятно поданнаго,—что-то пять или семь копѣекъ. Завѣдуетъ чай-
ной какая-то старушка, нѣмка или чухонка. Но что хорошо, такъ
это хоръ Кубанскаго казачьяго полка. Трубачи въ гѣхъ же чер-
ныхъ шапочкахъ, черкескахъ и при кинжалахъ. Между ними есть
и мальчуганы. Капельмейстеръ, нѣмецъ или чехъ, сумѣлъ однако
выработать изъ нихъ прекрасныхъ музыкантовъ. Игра чистая, изяш-
ная, съ художественной отдѣлкой даже такихъ вещей, какъ «Евге-
ній Онѣгинъ», «Нибелунги» и «Вильгельмъ Тель». Одинъ изъ ка-
зачковъ артистически исполняетъ соло на пикули въ концертной
полькѣ Рудольфи, вызвавъ аплодисменты.
Публики мало. Она попроше, чѣмъ въ Кисловодскѣ. Многіе
уже разъѣхались. Сезонъ близится къ концу.
Надвигаются сумерки.
Внизу, подъ бесѣдкой, гдѣ играетъ музыка, влажныя волны
воздуха вздымаются съ только-что политыхъ цвѣтниковъ. Паркъ,
выросшій зеленой сгЬной противъ цвѣтника и кургауза, будто дре-
млетъ, убаюканный сладкой музыкой.
Спустя полчаса въѣзжаю въ Пятигорскъ. Темно. Огоньки зага-
дочно горятъ въ пыльной дымкѣ. Слѣва изъ тьмы надвигается на
городъ тучей черная масса Машука.
Лучшая гостиница—казенная «Минеральныя воды», подъ самымъ
Машукомъ. Но тамъ всѣ номера заняты.
Въ другихъ—тоже.
Заѣзжаю въ номера Тупикова. Комнатка во второмъ этажѣ, съ
балкономъ на улицу—рубль съ четвертакомъ.
«Проклятые армяне изъ Кизляра», несомнѣнно, ночуютъ здѣсь
очень часто.
Выхожу на балконъ.
Черная, совсѣмъ черная и душная ночь окутываетъ городъ. Че-
резъ улицу въ какомъ-то садикѣ играетъ военная музыка. Сначала
раздается маршъ «Птичка», потомъ какой-то минорный, меланхоли-
ческій вальсъ. Грустные, за дуіпу хватающіе звуки расплываются въ
знойномъ воздухѣ, то нарастая, то замирая. Въ этой мглѣ, въ го-
рячихъ порывахъ вѣтерка я чувствую чье-то дыханье, такое жс
— 184 —
таинственное, какъ тѣни, скользящія по тротуарамъ. Атмосфера,
полная чего-то загадочнаго, ощущеніе какой-то неуловимой связи
прошлаго и настоящаго, другой жизни, исчезнувшей, но оставив-
шей послѣ себя что-то, что чувствуется, но не понимается, что-то не-
постижимое, какъ тайна бытія,—охватываетъ все существо.
Образъ Лермонтова выступаетъ во всемъ своемъ неотразимомъ
обаяніи. Онъ носится тутъ, въ этой мглѣ, полной шопота и ды-
ханья жизни. И за нилгь выплываетъ хороводъ другихъ образовъ,
созданныхъ имъ и вылитыхъ здѣсь въ безсмертныя формы. Де-
монъ, Тамара, Мцыри, Измаилъ-бей, Зораимъ и Ада, Печоринъ,
Бэла, Максимъ Максимычъ, Вѣра, Грушницкій, княжна Мэри—вся
эта вереница призраковъ, одухотворенныхъ имъ, кажется особенно
яркой здѣсь, на фонѣ могучей кавказской природы. «Поэтъ бралъ
цвѣгы у радуги, лучи у солнца, блескъ у молніи, грохотъ у гро-
мовъ, гулъ у вѣтровъ, вся природа сама несла и подавала поэту
матеріалы», говоритъ о немъ Бѣлинскій, называя Кавказъ его поэти-
ческой родиной.
Никогда, какъ теперь и какъ здѣсь, я не чувствовалъ всю правду
этой красиво выраженной мысли, не сознавалъ, что природа ни-
когда не имѣла другого такого же могучаго и геніальнаго худож-
ника, который чудной властью слова выразилъ бы такъ ея вѣчную-
красоту, ея тайную силу и прелесть, ея душу. Только здѣсь, среди
этой природы, полной фантазіи и творческаго величія, можно по-
нять всю творческую ширь лермонтовскаго генія. Здѣсь и снѣж-
ныя вершины, и облака, и ручейки, и горы—будто подсказываютъ,
будто нашептываютъ лермонтовскіе стихи. Вы чувствуете, что эти
стихи, эти образы, навѣянные его поэзіей въ дѣтствѣ и юности,
теперь пробуждаются въ васъ съ особенной силой потому именно,
что они роятся въ окружающей васъ природѣ. Чтобы понять всю
іворческую мошь Лермонтова, надо видать Кавказъ; чтобы понять
красоты Кавказа, надо знать Лермонтова. Въ его геніальной натурѣ
была какая-то таинственная связь съ этой дивной природой; онъ
самъ съ пророческимъ ясновидѣньемъ говоритъ:
Отъ юныхъ лѣтъ къ тебѣ мечты уои
Прикованы судъбою неизбѣжной;
На сѣверѣ, въ странѣ тебѣ чужой,
Я сердцемъ твой, всегда и всюду твой...
Я вижу его здѣсь десятилѣтнимъ мальчикомъ съ душою генія^
уже окрыленной смутными, но великими мечтами,—душою, которой
«звуковъ небесъ замѣнить не могли скучныя ігѣсни земли». Я вижу
его юношей, уже томящимся пошлостью жизни и пытающимся со-
рвать съ себя ея цѣпи... Сколько въ этомъ томленіи перечувствовалъ
онъ здѣсь, бродя, можетъ-быть, въ такую же ночь по этимъ ули-
цамъ, въ разладѣ съ собой, въ і лубокой тоскѣ отъ сознанья своего
одиночества въ толп-Ь другихъ людей... И какія сомнѣнья онъ дол-
женъ былъ псреживать здѣсь же наканунѣ роковой встрѣчи? Вся
почти сго жизнь была впереди, жизнь генія, жизнь, которая не
принадлежала ему, а его родинѣ... И вдругъ такой ужасный ко-
нецъ, такое дикое убійство.
— 185 —
Есть въ этомъ что-то такое леденящее и жестокое, съ чѣмъ мы
ыикогда не сможемъ примириться, что всегда будетъ наполнять
сердце негодованьемъ и проклятьемъ. Душа вопіетъ отъ сознаньяу
что гдѣ-то въ окружаюшемъ мракѣ челоьѣческая рука была оба-
грена кровью генія. И этотъ мракъ кажется еще страшнѣй. Онъ
давитъ душу. Хочется крикнуть и отъ нестерпимой боли, и отъ
ужаса предъ человѣческимъ зломъ. Грустные, стонущіе звуки валъ-
са, то стихающіе и умирающіе, то выплывающіе изъ мглы роемъ
минорныхъ нотокъ, говорятъ о чемъ-то утраченномъ и невозврат-
номъ, вливая въ душу щемящую, томительную до слезъ тоску...
2б-е ащста.
Если стать лицомъ къ сѣверу и къ Машуку, то слѣва отъ него
выступитъ Бештау, а справа—Горячая гора, невысокій отрогъ Ма-
шука, приросшій къ нему. Пятигорскъ раскинулся по склону Ма-
шука и Горячей горы, сползая къ долинѣ, по которой змѣится
Подкумокъ. Въ ущельѣ между Машукомъ и Горячей горой помѣ-
щается пятигорская группа. Вдоль хорошенькаго бульвара, врѣзы-
вающагося клиномъ въ ушелье, и надъ нимъ, на отвѣсныхъ бокахъ
Машука и Горячей горы, сосредоточены почти всѣ бальнеологиче-
скія заведенія. Въ углу красивая галлерея Елизаветинскаго источ-
ника, Товіевское ванное зданіе, ниже Николаевское и Ермоловское,
Николаевскій «вокзалъ». Подлѣ бульвара Николаевскій скверъ и
городской. Надъ послѣднимъ возвышается каменная стѣна. На ней,
рядомъ съ новымъ соборомъ, похожимъ на храмъ Спасителя, Лер-
монтовскій скверъ и памятникъ поэту.
Лермонтовъ сидитъ на скалѣ облокотившись, спиной къ Машуку
и лицомъ къ Кавказскому хребту съ бѣлѣющимъ на югѣ Эльбору-
сомъ. Поза хороша и естественна, сходство есть. Но какая-то жас-
сивность цѣлаго и угловатость линій нарушаютъ художественную
гармонію. Голова слишкомъ ужъ велика и лицо слишкомъ ужъ не-
подвижно. Нѣтъ ни въ этомъ лицѣ, ни въ тяжелой фигурѣ жиз-
ни; формы не одухотворены. Спасибо, впрочемъ, и за это. He столько
русскому обшеству и русской литературѣ, сколько пятигорцамъ:
они, главнымъ образомъ, поставили ему этотъ памятникъ. Совѣстно
признаться, но на открытіи его почти не было представителей не
только русской поэзіи, но и русской печати вообше. Еще одна же-
стокая обида русскому генію.
Памятникъ со скверомъ обошелся что-то свыше пятидесяти ты-
сячъ рублей. Скверъ, какъ ни малъ онъ, и теперь уже имѣетъ за-
иущенный видъ. Клумбы безъ цвѣтовъ поросли высохшимъ бурья-
ноиъ. Недалеко отъ памятника бесѣдка въ видѣ каменнаго грота.
На ней, какъ говорится, м-ѣста живого нѣтъ: весь камень изрѣ-
занъ иниціалами, датами и разными надписями.
Подъ террасой, на которой стоитъ памятникъ, въ городскомъ
скверѣ, взлетаетъ высокая струя фонтана. Она можетъ достигать
пятнадцати саженей. Пятигорскъ обзавелся водопроводомъ. Это уже
отражается на его благоустройствѣ. Городъ растетъ и строится. Въ
— 186 —
немъ считаютъ тысячъ пятнадцать жителей. Во время сезона насе-
леніе увеличивается еще на н-бсколько тысячъ—и Пятигорскъ тогда
переживаетъ что-то вродѣ нижегородской лихорадки и погони за
наживой. У бульвара и городского сквера выстроился рядъ бала-
гановъ ярмарочнаго типа. Здѣсь опять разныя кавказскія вещи и
кустарныя издѣлія. На бульварѣ—длинная линія витринъ фотогра-
фовъ и столики съ фотографіями; это все виды минеральныхъ
грушгь и Кавказл.
Курсовая публика? въ Пятигорскѣ имѣетъ нѣсколько иную фи-
зіономію, чѣмъ въ Кисловодскѣ или Ессентукахъ. Въ Кисловодскѣ
внѣшніе симптомы бол-Ьзни большей частью какъ-то скрадываются:
не разберешь сразу, болснъ ли человѣкъ или онъ блажитъ и мни-
тельничаетъ. У иныхъ видъ такой молодцеватый, что лучшей рекла-
мы Нарзану и не надо. Въ Ессентукахъ другое: туда сі*екаются стра-
дающіе желудочнымъ несвареніемъ, болѣзнью печени, желчными
камнями .и разными катаррами. Народъ все раздражительный, сер-
дитый, желчный. Кажется, ни въ одной группѣ не бываетъ такъ
много недовольныхъ, какъ тамъ. Въ Желѣзноводскѣ преобладають
нервно-больные, малокровные, неврастеники и истерички. Въ Пяти-
горскѣ другое: здѣсь преимущественно больные подтверждаютъ всю
справедливость поговорки: если бъ молодость знала, если бъ ста-
рость могла; позднимъ раскаяньемъ и строгимъ режимомъ они пы-
таются искупить ошибки и грѣшки юности. Здѣсь же и другая
категорія больныхъ, «д-втей этихъ отцовъ», разныхъ золотушныхъ,
рахитиковъ и паралитиковъ.
Публики на бульварѣ немного. Преобладаютъ военные. У нѣко-
торыхъ видъ угнетенный. Кое-кто опирается на костыли, кое-кто на
палочки. Къ ваннамъ провозятъ въ креслахъ двухъ разбитыхъ па-
раличемъ стариковъ, у которыхъ голова пошатывается, какъ у ки-
тайскихъ куколъ, и юношу съ мутнымъ взглядомъ и восковымъ ли-
цомъ; прислуга, должно-быть—гостиничная, со скучающимъ видомъ
подталкиваетъ кресла.
Вспоминается Лурдъ. Въ душу невольно закрадывается «чувство
страха при мысли о больной Россіи. Восемь тысячъ больныхъ, сте-
кающихся сюда ежегодно, вѣдь это капля всей больной Россіи, это
десятая часть, а можетъ-быть и меньшая, только одной немощной
интеллигенціи, да и то такой, которая имѣла средства пріѣхать сю-
да. А сколько чахнетъ, исковеркавъ свою жизнь, и умираетъ дома,
а сколько больныхъ, вырождающихся н заживо-гніющихъ среди го-
родского пролетаріата... А сколько ихъ въ деревнѣ, куда тоже на-
чинаетъ проникать ядъ разложенія?..
У зданія Николаевскихъ ваннъ стЙктъ двѣ тройки съ наборной
упряжью.
На тротуарѣ, у садика, остановилось пять-шесть гуляющихъ.
Изъ зданія ваынъ выходитъ плотный, плсчистый, средняго роста
брюнетъ въ форменномъ сюртукѣ и фуражкѣ. Это министръ земле-
дѣлія А. С. Ермоловъ. За нимъ идетъ нравитсльственный комиссаръ
д-ръБертенсонъ и директоръ одного изъденартаментовъминистерства.
— 187 —
Они входятъ въ садикъ. Любопытные приближаются. Рѣчь идетъ
о постройкѣ новаго зданія ваннъ. Докторъ Бертенсонъ говоритъ о
предполагаемой длинѣ его. A. C. Ермоловъ замѣчаетъ, что площадь
мала. Докторъ Бертенсонъ измѣряетъ ее шагами. Оказывается, что
мала. A. C. Ермоловъ предлагаетъ построить фасадъ въ другомъ
направленіи и затѣмъ самъ измѣряетъ пространство. Все это онъ
дѣлаетъ спокойно, покуривая, просто и по-хозяйски. На умномъ и
симпатичномъ лицѣ въ эту минуту написанъ живой интересъ хоро-
шаго хозяина къ своему дѣлу, которое онъ старается поставить по-
лучше, вникнуть въ самую суть его. Вокругъ — никакой суеты, ни-
какой помпы и накрахмаленности, ни одного городового, который
бы «честью говорилъ съ публикой».
Ѣду на Машукъ. Всю гору кольцомъ огибаетъ дорога. По кру-
тому подъему выѣзжаю къ Елизаветинской галлереѣ. Подлѣ нея,
на Машукѣ, Лермонтовскій гротъ. Узкая дорожка змѣйкой ползетъ
къ нему. Съ плошади открывается чудный видъ. Въ ущельѣ, между
зданіями группы, разстилается зеленый коверъ бульвара, дальше по
склону спускается къ Подкумку въ бахромѣ садовъ Пятигорскъ. Къ
югу, за Подкумкомъ, выступаетъ Жуцкая гора, у подножія кото-
рой версты • на двѣ растянулись бѣлыя палатки лагеря и корпуса
казармъ. Надъ Жуцкой горой синѣетъ холмистая гряда Кавказскаго
хребта. Но Эльборуса не видать. Онъ слился съ облаками.
Гротъ высѣченъ въ скалѣ и похожъ на кельи, въ которыхъ спа-
сались схимники. Здѣсь тоже и стѣны, и косяки, и арка испещре-
ны надписями. Нѣтъ, кажется, вершка, который не былъ бы исца-
рапанъ или перепачканъ карандашомъ. Въ одну изъ стѣнъ вдѣлана
доска сѣраго мрамора вышиной почти въ сажень и шириной аршина
въ полтора. На ней крупными золотыми буквами начертаны стихи
и слѣдующая надпись:
«Сія доска сооружена Тамбовской губерніи Козловскаго уѣзда
поагбщикомъ Ильей Васильевичемъ Алексѣсвымъ 2о іюля 1870 года.
Стихи таковы, что если бы бѣдный Лермонтовъ могъ воскреснуть,
то онъ умеръ бы отъ нихъ вторично.
Записываю первый попавшійся куплетъ, сохраняя орѳографію:
„Но кровь родная не забыла
Поэта брата своего,
И у Монарха испросила
Уоѣсть отсюда прахъ егов.
И такихъ «стиховъ» болѣе ста строкъ на цѣломъ сажнѣ мра-
мора! Спасибо, конечно, за добрыя чувства и желаніе почтить здѣсь
память великаго поэта. Но все-таки врядъ ли можно было приду-
мать болѣе жестокую иронію, какъ этн иапышенные и безграмот-
ные стихи, высѣченные на мраморѣ въ Лермонтовскомъ гротѣ. A
говорятъ еіде, будто только курскіе помѣщики хорошо пишутъ! Съ
20 іюля 1870 года славу ихъ несомнѣнно затмили тамбовскіе.
Тутъ же, на мраморѣ, нацарапана, должно-быть перочиннымъ
ножичкомъ, такая эпиграмма:
— 188 —
„Илья, помѣщикъ изъ Таіібова,
Стихами ураиоръ изрубилъ,
Какъ жаль! Въ няхъ смысла нѣтъ ни слова.
Себя и гротъ онъ погубилъ*.
Подписано: А. Самаринъ. (?)
Грибоѣдовъ говоритъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: «Людское
самолюбіе любитъ марать бумаги и стѣны». Про людскую глупость
онъ умалчиваетъ; должно-быть, она въ счетъ нейдетъ.
Надъ гротомъ, въ Эмануэлевскомъ паркѣ, виситъ воздушная бе-
сѣдка—«Эолова арфа», а лѣвѣе изъ зелени выступаетъ другая гра-
ціозная бесѣдка.
Вдоль аллеи, обрамляющей дорогу, выѣзжаю къ Провалу. Онъ
на противоположной Пятигорску сторонѣ Машука, съ сѣвера. Въ
отвѣсной каменной сгѣнѣ высѣчена дверь. Темный тунель ведетъ въ
куполообразную высокую пещеру съ отверстіемъ вверху. Слѣва отъ
входа, подъ сводомъ, источникъ сѣрной воды, справа—горячей во-
ды. Температура—Ьз2 градуса. Горячій источникъ называется «глаз-
нымъ»; его водой промываютъ глаза. Потолокъ пещеры, надъ кото-
рымъ растетъ лѣсъ, постепенно обрушивается, отверстіе увеличивает-
ся. Въ него виденъ клочскъ синяго неба. Воздухъ спертый, удуш-
ливый.
Подл-Ь Ировала надъ обрывомъ построенъ ресторанъ. Предо мной
необозримая панорама. Весь склонъ Машука задрапированъ лѣсомъ
и скалами. Подъ нимъ глубокая холмистая долина. На днѣ ея, из-
рѣзанномъ рѣченкой, пестрѣетъ станица Горичеводская и нѣмецкая
колонія Николаевская, а дальше виднѣется маленькій вокзалъ стан-
ціи Каррасъ. Надъ этой пропастью, вдоль необъятнаго горизонта,
возвышаются опять Змѣева гора, Верблюдъ, Желѣзная и Бештау.
Дальше дорога все время извивается лѣсомъ, изрѣдка только вы-
бѣгая на поляну.
Вотъ и площадка, гдѣ разыгралась эта ужасная драма... Она на
склонѣ Машука, надъ пропастью, которая раздѣляетъ его и Бештау.
Къ югу видна долина съ Подкумкомъ, казармами и лагеремъ, лѣ-
вѣе—Пятигорскъ.
На лужайкѣ поставленъ неболыиой бѣлый, изъ простогокамня,
обелискъ, высотой аршина въ полтора—два. Недалеко—другой, по-
чернѣвшій отъ времени, камень вросъ въ землю.
Трава на лужайкѣ совсѣмъ истоптана. Все-таки «народная тро-
па» не зарастаетъ. На камнѣ высѣчена аляповатыми буквами фами-
лія поэта. И опять надписи!
Одна изъ его же стихотворенья «На смерть Пушкина:
Убитъ! Къ чему теперь рыданья,
Похвалъ и слезъ ненужный хоръ
И жалкій лепетъ состраданья?
Судьбы свершился приговоръ.
Другая:
«О, дорогой -поэтъ! Какъ глубоко мнѣ заронилъ ты въ душу
зерно любви къ тебѣ и ненависти къ...» Слѣдуетъ ліноготочіе.
— 189 —
Третья:
«Очень жаль, что камень пачкаютъ своими надписями!» И самъ
же скорбящій пачкаетъ его!
Біографы поэта говорятъ, что онъ не относился къ дуэли серь-
езно и предполагалъ выстрѣлить въ воздухъ. Мартыновъ долго ігб-
лился, вызвавъ даже со стороны секундантовъ протестъ, рѣдкій въ
практикѣ дуэлей. Ему вынуждены были крикнуть: «стр-вляйте, или
мы васъ разведемъ».
У одного изъ біографовъ вырывается такая полная претензіи на
безапелляціонность и непогрѣшимость фраза: «очень правы гб, ко-
торые говорятъ, что если не Мартыновъ, такъ другой сыгралъ бы
роль палача по отношенію къ Лермонтову». Почему это? Вѣдь Лер-
монтовъ въ томъ же стихотвореніи «На смерть Пушкина» такъ
пророчески и ясно опредѣлилъ и свой взглядъ на тѣхъ, кто поды-
маетъ руку на народнаю хенія, и на ихъ отношеніе къ нему.
Его убійца хладнокровно
Навелъ ударъ... Спасенья нѣтъ!
Пустое сердце бьется ровно,
Въ рукѣ не дрогнетъ пистолетъ...
... He могъ щадить онъ нашей славы,
He могъ понять въ тотъ мигъ кровавый,
На что онъ руку подьшалъ!
Лермонтовъ, можетъ-быть, именно объ этомъ думалъ въ послѣд-
нюю минуту, собираясь выстрѣлить въ воздухъ: онъ не могъ до-
пустить, что его хотятъ убить. Предъ нимъ стоялъ обыкновенный
армейскій офицеръ, фатъ и фанфаронъ; а въ его личности былъ
воплощенъ недосягаемый геній русскаго народа. Какъ ни былъ бы
строптивъ и нсуживчивъ Лермонтовъ, какъ человѣкъ,—въ немъ было
нѣчто, возвышавшее его надъ человѣкомъ, и это нѣчто толпа должна
была «щадить».
Мартыновъ цѣлится спокойно, смакуя, какъ цѣлятся не въ чело-
вѣка даже, а въ мишень...
Ужасно, ужасно это!
Домикъ Лермонтова я такъ и не успѣваю посмотрѣть. Да и что
смотрѣть: онъ, оказывается, совершенно перестроенъ. Въ стѣнку,
правда, вдѣлана мраморная доска съ надписью, что здѣсь когда-то
жилъ поэтъ; но она помѣщена со двора; и развѣ одинъ хозяинъ
дома, отдавая квартиру, указываетъ на нее нанимателямъ, больше
для того, чтобъ оправдать высокую цѣну...
Обѣдаю на вокзалѣ. Ко времени отхода поѣзда на Кисловодскъ
пріѣзжаетъ министръ А. С. Ермоловъ, въ сопровожденіи доктора
Бертенсона и директора департамента. Въ пассажирскомъ зал-Ь все
спокойно, никакой суеты. Никто услужливо не бѣгаетъ, не растал-
киваетъ толпы, не растворяетъ дверей. A. C. Ермоловъ проходитъ
со своими спутниками на платформу. Я жду, что подадутъ спеці-
альный поѣздъ. Ничего подобнаго. Проходитъ пять—десять минутъ.
А. С. Ермоловъ прогуливается по платформѣ, на солнопекѣ, поку-
ривая и оживленно бесѣдуя о чемъ-то. Наконецъ подходитъ по-
- 190 —
ѣздъ. По расписанію, остановка десять минутъ. Смотрю нарочно на
часы. Думаю, авось хоть поѣздъ отойдетъ раньше. Пассажиры бѣ-
гутъ въ вагоны. А. С. Ермоловъ проходитъ въ общій вагонъ пер-
ваго класса. Ни особаго вагона, ни особаго купэ. Въ то же отдѣ-
леніе входитъ и занимаетъ мѣста посторонняя публика. A. C. Ермо-
ловъ, сидѣвшій у раскрытаго окна, пересаживается на противопо-
ложную скамейку, уступая мѣсто какой-то дамѣ. Первый звонокъ.
Поѣздъ все-таки не уходитъ. Министръ и его спутники оживлен-
но бесѣдуютъ. Въ разговорѣ принимаютъ участіе и другіе пасса-
}киры. Второй звонокъ. Нѣтъ, и теперь поѣздъ не проявляетъ ни-
какой экстренности. Третій звонокъ. Смотрю опять на часы. По-
ѣздъ простоялъ ровно десять минутъ. Все это выходитъ совсѣмъ
просто и мило.
Мой поѣздъ врѣзывается въ ущелье между Машукомъ и Бештау.
Отсюда видна площадка, гдѣ убитъ Лермонтовъ. Бѣлый камень
стоитъ такъ одиноко. Огибаемъ подножіе Бештау по живописной
Бештаугорской лѣсной дачѣ. Почти безпрерывный паркъ тянется до
самаго Карраса, за нимъ начинается желѣзноводскій паркъ и лѣсъ,
а надъ нимъ высятся, то приближаясь, то удаляясь, Желѣзная го-
ра, у подножія которой, почти исчезая въ лѣсу, едва виднѣется
желѣзноводская группа; дальше Верблюдъ и Змѣииая гора. Онѣ
иоказываются то съ одной, то съ другой стороны полотна, которое
здѣсь изгибается въ разныхъ направленіяхъ; поѣздъ то тонетъ въ
массѣ зелени, то вылетаетъ на холмистую равнину; горы все время
бѣгутъ то къ намъ, то отъ насъ, поворачиваются то одной, то дру-
гой стороною, словно въ какой-нибудь подвижной панорамѣ.
Отъ Минеральныхъ Водъ до Владикавказа стелется скучная
степь, иногда гладкая, чаще волнистая. Оазисами мелькаютъ по ней
казацкія станицы. Воздухъ насыщенъ пылью и дымомъ. Душно.
Машукъ, Бештау, Желѣзная и Змѣиная гора еще долго видны.
Онѣ вздымаются на равнинѣ, точно передовые сторожа Кавказскаго
хребта, бѣгутъ за нами, исчезаютъ, потомъ гдѣ-то на полпути отъ
Владикавказа снова догоняютъ насъ. Онѣ кажутся еще такъ близко,.
что поѣздъ точно кружится на одномъ мѢстб.
Пыльная, горячая мгла скрываетъ ихъ. Ночью я во Владикавказѣ.
Завтра дальше, по военно-грузинской дорогѣ.
Глава XXII.
Новый спутникь.—Воснно-грузинская дорога въ пушкинскія времена и теперь.—
„He уѣзжай, голубчикъ мой".—Картины горъ.—Въ Ларсѣ.—Дарьяльское ущелье
въ лунную ночь.—Замокъ Тамары.—Тѣни древняго міра.—У подножія Казбе-
ка.—Дарьялъ днемь.—Кавказъ и три русскихъ геиія.-Коби.—Крестовый пе-
ревалъ.
2J-6 авіусша.
Входитъ ко.миссіонеръ, что-то среднее между армянинОіМъ и
свресмъ. Смуглыіі, съ лицомъ восточнаго типа, въ пиджакѣ, вмѣ-
— 191 —
сто ха говорить кха, во взглядѣ услужливость, за которой пря-
чется плутоватость.
Наканунѣ я поручилъ ему пріискать попутчика. Отсюда еже-
дневно въ опредѣленное время отходятъ огромные дилижансы, че-
тырехмѣстныя кареты и коляски. Сообщеніе удобное и, сравни-
тельно, недорогое: за двѣсти верстъ въ і-мъклассѣ, т.-е. внутри ка-
реты, і8 рублей, во 2-мъ классѣ, въ омнибусѣ, 11 рублей, въ $-мъ клас-
сѣ, на козлахъ кареты или омнибуса, 5 рублей. Въ і-мъи2-мъклассѣ
приходится проѣхать весь путь закупореннымъ и ничего не уви-
дать; отмахать эту дистанцію на козлахъ тоже не представляетъ
ничего привлекательнаго. Кромѣ того, и въ карет.ѣ, и въ дили-
жансѣ можно попасть или на непріятныхъ компаньоновъ, или на
дамское общество, — перспектива тоже невеселая: либо придется
сидѣть рядомъ съ какимъ-нибудь антипатичнымъ субъектомъ, либо,
при обиліи дамъ, чувствовать себя нѣкоторымъ образомъ въ тѣс-
номъ сапогѣ и невольно толкать своихъ визави колѣнками, всю
дорогу извиняясь. Но самое непріятное, что и дилижансы, и ка-
реты ѣдутъ день и ночь по расписанію почти жел-ѣзнодорожному,
съ короткими остановками для чая и обѣда, тоже въ опредѣлен-
ныхъ расписаніемъ время и пунктахъ. Выѣзжая изъ Владикавказа
утромъ, карета или омнибусъ на другой день вечеромъ въ Тиф-
лисѣ. Это значитъ — проглотить самый живописный уголокъ Кав-
каза.
Комиссіонеръ заявляетъ вполнѣ р-вшительно, что попутчика не
нашелъ, и предлагаетъ м-бсто і-го класса,въ каретѣ, даже со скид-
кой: какой-то господинъ, взявшій наканун-в билетъ, не можетъ
выѣхать и продаетъ его. Между т-ѣмъ въ сосвднемъ съ моимъ но-
мерѣ я нѣсколько минутъ тому назадъ слыхалъ голосъ этого же
самаго комиссіонера, но болѣе сдавленный. Онъ тоже предлагалъ
моему сосѣду м-бсто въ каретѣ и со скидкой; сосѣдъ отказался.
Это наводитъ меня на подозрѣнье. Говорю, что поѣду одинъ въ
коляскѣ Комиссіонеръ удаляется съ разочарованнымъ видомъ, за-
явивъ, впрочемъ, что все-таки постарается найти мнѣ попутчика.
Дю-Фаръ, съ которымъ я разсчитывалъ вмѣстѣ поѣхать въ Тиф-
лисъ, оказьшается, еще вчера утромъ выѣхалъ туда.
Стучатъ. Въ номеръ входитъ незнакомый господинъ, высокій,
худощавый, въ сѣромъ костюмѣ, съ сѣрыми волосами и бородкой,
съ сврыми глазами и сѣрой шляпой въ рукахъ. Такъ и угады-
вается неэкспансивная и сдержанная натура человѣка, который
много перенесъ, перестрадалъ, извѣрился и успокоился? уйдя въ
себя. Въ глазахъ блескъ, но тоже какой-то сѣроватый, будто изъ-
подъ пепла.
— Извините,—говоритъ онъ спокойнымъ тономъ,—вы, кажется,
собираетесь въ Тифлисъ? Я слыхалъ вашъ разговоръ, я сосѣдъ
вашъ по номеру... — Дат я собираюсь въ Тифлисъ и тоже слыхалъ
вашъ разговоръ.—Вы, кажется, хотите ѣхать въ коляскѣ?—Да, a
вы?—И я тоже.
Пауза, колебанье и взаимное оглядыванье. Въ душѣ у насъ
— 192 —
обоихъ, должно-быть, копошится общее сомнѣнье: кто его знаетъ,
съ какимъ человѣкомъ свяжешься. Рекомендуемся. Фамилія его Лу-
жановъ. Живетъ онъ въ Кіевѣ, челов-Ькъ состоятельный, недавно
продалъ огромное им-вніе и ѣдетъ на Кавказъ отчасти какъ ту-
ристъ, отчасти, чтобъ облюбовать себѣ какой-нибудь живописный
уголокъ. Мать и сестра остались въ Ѳеодосіи.
Проѣхать въ коляскѣ вдвоемъ, оказывается, и дешевле, и удоб-
нѣе, чѣмъ въ каретв. Временемъ мы не сгвсняемся, и потому рѣ-
шаемъ -ѣхать не спѣша и только днемъ.
Пообѣдавъ въ два, отправляемся по Александровскому про-
спекту къ почтовой станціи. При ней и гостиница, и буфетъ. Во
дворѣ—ігклый ассортиментъ экипажей, начиная кибитками и телѣ-
гами, кончая каретами, кочь-каретами и громоздкими омнибусами.
Что-то вродѣ большой каретной мастерской. Одни экипажи закла-
дываютъ, другіе выпрягаютъ. Разъѣздъ огромный и безпрерывный;
на станіііяхъ свыше ста лошадей. Охватываетъ атмосфера эпохи
сороковыхъ годовъ. Долетающій издалека свистъ паровоза звучитъ
какой-то ироніей.
До Тифлиса двѣнадцать перегоновъ. На каждой станціи та-
кіе же вокзалы. Ремонтъ дороги стоитъ ежегодно двѣсти тысячъ.
Она раздѣлена на дистанціи съ нѣсколькими инженерами; на всемъ
пути разбросаны рабочія казармы.
Шоссе окончательно устроено въ 1863 году, и только послѣ
покоренія Кавказа сообщеніе по немъ стало регулярнымъ. Вдоль
всего пути построены сторожевые форты и казачьи пикеты. Но
теперь движенье безопасно. Даже почту не конвоируютъ. Только
въ долинѣ Терека ее «на всякій случай» сопровождаютъ н-бсколь-
ко казаковъ. У военно-грузинской дороги живутъ осетины, народъ
по преимуществу «мирной», да грузины, населяющіе Карталинію и
Кахетію, вдоль которыхъ проходитъ вторая половина пути.
Какой-то почтовый чиновникъ, добродушный старичекъ, сооб-
щающій мнѣ эти св-вдѣнія, конечно, не упускаетъ случая приба-
вить: «посмотрѣли бы вы, что въ прежнее время здѣсь твори-
лось...» И при этомъ, украдкой запустивъ пальцы въ табакерку,
онъ, отвернувшись, набиваетъ носъ табакомъ.
Какъ ни вѣетъ отъ этой дороги анахронизмомъ, но въ сравне-
ніи съ тѣмъ, что было здѣсь полвѣка тому назадъ, она кажется
послѣднимъ словомъ прогресса. Тогда почти весь путь приходи-
лось совершать на волахъ; на подъемахъ въ коляски впрягали по
десяти паръ воловъ; громоздкіе омнибусы, вродѣ этихъ, нечего было
и думать возить; легкія коляски"—и тѣ иногда превращались въ
щепки. Теперь весь путь — гладкое шоссе; не только бугорка на
немъ нѣтъ, камешекъ нигдѣ не торчитъ; даже подметаютъ его,
какъ аллеи въ н-вмецкомъ иаркѣ.
Вотъ какъ Пушкинъ рисуетъ картинку кавказскаго путешествія
въ 1829 году: «Дается конвой, казачій и пѣхотный, и одна пушка.
Почта отправляется два раза въ недѣлю и пріѣзжіе присоедьщя-
ются къ ней: это называется оказіей».
— 193 —
«Ha сборномъ мѣстѣ соединился весь караванъ, состоявшій изъ
пятисотъ человѣкъ или около. Пробили въ барабанъ. Мы трону-
лись. Впередъ поѣхала пушка, оКруженная пѣхотными солдатами.
За нею потянулись коляски, брички, кибитки солдатокъ, переѣз-
жающихъ изъ одной крѣпости въ другую; за ними заскрипѣлъ
обозь двухколесныхъ арбъ. По сторонамъ бѣжали конскіе табуны
и стада воловъ. Около нихъ скакали нагайскіе проводники въ бур-
кахъ и съ арканами. Все это сначала мнѣ очень нравилось, но
скоро надоѣло. Пушка ѣхала шагомъ, фитиль курился и солдаты
раскуривали имъ трубки».
Такую же почти картину рисуетъ Лермонтовъ въ «Героѣ на-
шего времени».
Прошло полвѣка—и какъ все это измѣнилось, какимъ далекимъ
кажется тсперь.
Отходитъ дилижансъ. Онъ переполненъ публикой и картонка-
ми. Сверху багажъ. На козлахъ кондукторъ. Онь въ бѣлой фу-
ра^ѣ, бурой черкескѣ съ газырями, при шашкѣ, револьверѣ и
даже кинжалѣ. Видъ бравый, но это такъ себѣ, больше для бле-
зиру и для того, чтобъ импонировать публикѣ. Пассажиры—пе-
стрые, типа второго класса. Шестерка лошадей съ форейторомъ
уноситъ вскачь омнибусъ. Кондукторъ трубитъ.
Намъ подаютъ легонькую двухмѣстную коляску, запряженную
русской тройкой. Стоитъ это удовольствіе до Тифлиса тридцать
рублей сь копѣйками на двоихъ. Если взять кондуктора, то за
это приплачивается особо три рубля; кромѣ того, и ему прихо-
дится дать на чай. Въ кондукторѣ собственно надобности намъ
ігбтъ. Ямшикъ—татаринъ, въ бараньей шапкѣ. Подъ себя онъ кла-
детъ тулупъ. Жара страшная.
Передъ нами все небо заложено грядой горъ; и, глядя на
нее, невольно задаешь себѣ вопросъ, какъ переберешься сквозь эту
неприступную стѣну. ПереНЬзжаемъ по мосту, перекинутому черезъ
клокочутій Терекъ, на лѣвый берегъ. Кудрявая листва съ зеле-
ными минаретами тополей надъ ней, красныя крыши и купола вла-
дикавказскихъ церквей дрожатъ въ раскаленномъ воздухѣ. Изу-
мрудный коверъ долины Терека, бѣлая, ггвнящаяся, какъ водопадъ,
рѣка, темнозеленые лѣса по склону горъ, сѣдые гиганты - скалы,
утесы и мѣловыя кручи надъ ними, голубыя пропасти и сверкающіе
снѣга еше выше, на фонѣ ярко-синяго неба,—все это напоминаетъ
тѣ чудные альиііЛіе ландшафты, которые на полотнѣ кажутся
больиіе вымысломъ, чѣмъ дѣйствительностью. Подозрѣваешь, что
художникъ пересолилъ,* что краски слишкомъ ярки. И только те-
перь, глядя на эту дивную панораму, чувствуешь, что фантазія че-
ловѣка безсильна преувеличить всю игру красокъ? весь капризъ пе-
реливовъ и тоновъ въ ней.
За городомъ останавливаемся у одиноко стоящаго въ виноград-
ііыхъ садахъ духана, чтобъ утолить мучительную жажду. На ду-
ханѣ вывѣска съ такой «аллегоріей»:
ft 13
— 194 —
„He уѣзжай, голубчикъ мой,
А заъзжай иоъеселится
Въ саде^ъ мой".
Видъ у сидѣльцевъ подозрительный. «Садекъ» очень попахи-
ваетъ ловушкой.
Въѣзжаемъ въ «горныя ворота». Коляска катится мягко по
гладкому шоссе, змѣящемуся по бархатной зелени долины, надъ
Терекомт». Владикавказъ исчезъ. Да и весь міръ какъ будто ис-
чезъ. Мы окунулись съ головой вглубь природы, въ море яркой,
свѣжей зелени и горъ. Онѣ обступили насъ со всѣхъ сторонъ, до
неба, то надвигаясь, то раздвигаясь своими темно-сѣрыми скали-
стыми громадами и утесами. Огѣжныхъ вершинъ уже не видно;
только Столовая гора наползаетъ своей грозной отвѣсной crfc-
ной, заслоняя небо. Становится прохладно, глубокая, какъ вечер-
нія сумерки, тѣнь падаетъ на долину. А наверху, надъ горами,
утесами, скалами и лѣсами стоитъ сіяніе яснаго дня. Воздухъ не-
обыкновенно прозраченъ, и это придаетъ какую-то особенную пре-
лесть и чистоту крлскамъ. Дорога изгибается, и съ каждым*# по-
воротомъ открываются новые ландшафты и пейзажи безъ конца.
Что ни уголокъ—то картина, полная чарующихъ красокъ, гармо-
ніи, дѣвственной свѣжести и величія природы. И такія картины
нагромождены одна надъ другой до самаго неба. Точно великій
художникъ хотѣлъ сразу очаровать и ослѣпить всей силой своей
фантазіи и творчества. Смотришь на эти голубыя пропасти, на
фантастическіе силуэты скалъ и утесовъ, то висящихъ совсѣмъ
надъ головой, то выстроившихся тѣснымъ рядомъ сѣдыхъ велика-
новъ, то прячущихся въ непроходимой чащ-fe лѣса будто въ заса-
дѣ, смотришь на эти величественныя массы горъ—и не успѣваешь
налюбоваться, какъ уже декорація смѣнилась и развернулась новая
панорама, съ новымъ сочетаньемъ красокъ и освѣщенія. Лѣса
вдругъ становятся темными, вершины горъ сверкаютъ, потомъ онѣ
темнѣютъ, а лѣса вдругъ освѣщаются нсвидимо откуда хльшув-
шимъ потокомъ лучей.
Природа здѣсь будто щеголяетъ своимъ роскошнымъ нарядомъ.
Она дышитъ ч-бмъ-то ласкаюшимъ, нѣжнымъ, полнымъ жизни и
любви. Но чѣмъ дальше, тѣмъ больше ущелье суживается, тѣмъ
больше наваливаются на него, гѣснясь, громады. Лѣса постепенно
исчезаютъ съ вершинъ, сползаютъ все ниже, и наконецъ только
легкой каемкой огибаютъ дорогу; а надъ ними^олыя горы, сѣдыя,.
угрюмыя, сплошныя глыбы камня. Вверху одиноко и безпомощно
приросла къ утесу жиденькая сосна и замерла будто въ*страхѣ
предъ пропастью, надъ кфт&дой виситъ. Подъ ней плыветъ обла-
ко, а рядомъ по отвѣсной ст-Енѣ стремительно мчится внизъ бѣ-
лой змѣей горный ручей.
Въ Балтѣ, гдѣ намъ перепрягають лошадсй, мы у подножьн
Столовой горы. Она всей свосй громадой навалидась на пріютив-
шуюся подъ ней станцію и вотъ-вотъ рухнетъ. Смотришь вверхъ,
на небо, точно со дна какого-нибудь гигантскаго котлл. ЦЛя на-
чинаетъ по^ливать.
— 195 -
Чѣмъ ближе къ Ларсу, тѣмъ природа становится суровѣе и
сумрачнѣе. Зелени уже совсѣмъ мало. Горы еще больше выросли,
еще тѣснѣй обступили насъ. Иногда ущелье суживается до того,
что кажется, будто одна сторона горъ срослась съ другой и вы-
хода нѣтъ. Проѣзжаемъ подъ одной полуразрушенной бішней,
стоящей угрюмо на уступѣ, потомъ подъ другой, минуемъ казачій
фортъ съ двумя круглыми башнями, напоминающими керосиновыя
цистерны, и мы у станціи Ларса.
Пьемъ чай. Надъ нами разстилается лоскутъ неба. Горы под-
пираютъ его, скованныя величавой неподвижностыо смерти. При-
рода объята глубокимъ и строгимъ покоемъ. Только Терекъ не-
умолчнымъ шумомъ водопада оглашаетъ безмолвный міръ. Здѣсь
онъ еще яростнѣй, еще быстрѣй; рѣки нѣгъ, несется сплошная
бѣлая піна, которая шипитъ, клокочетъ, лижетъ валуны, прирос-
шіе къ каменистому дну, и мчится дальше.
У станціи артель рабочихъ расположиласыюкругъ костра, надъ
которымъ виситъ котелъ; все турки и персы, починяющіе шоссе.
Су#ерки надвигаются, небо темнѣетъ, тѣни падаютъ на горы таин-
ственнымъ покрываломъ. Костеръ разгорается все ярче, Терекъ
реь^ъ все грознНЬй.
Смотрэтель совѣтуетъ намъ переночевать. Восемь часовъ. До
станціи Казбекг еше пятнадцать верстъ, часа три ѣзды. Въ двухъ
верстахъ отъ Ларса кзчинается Дарьяльское ущелье, самая инте-
ресная картина въ панорйУ/fc горъ. Староста прибавляетъ нѣсколько
пугающимъ тономъ, что обыкчовенно по ночамъ -ѣздятъ только
срочные омнибусы и кареты, «а іікъ господа не ѣздятъ, потому
нехорошо». Ямщикъ-татаринъ, запряг^оідій у подъѣзда лошадей,
тоже ворчитъ что-то, кутаясь въ тулупъ и нахлобучивая баранью
шапку. Мой спутникъ поглядываетъ вопросЯтельно- Меня иску-
шаегь посмотрѣть на Дарьялъ при лунномъ осв1іііІ£ніи.
Ѣдемъ. Лошади плетутся рысцой, потомъ все времй шагомъ;
начинается подъемъ. Дорога ползетъ надъ пропастью, no irtVftO"
торой бѣжитъ Терекъ, то по одной, то по другой сторон-fc ущелМІІ
Темнѣетъ. Погружаемся въ какой-то таинственный міръ. Иногда
нельзя разобрать, ни гдѣ мы, ни куда насъ везутъ. Грозные черные
силуэты надвигаются и срастаются, совсѣмъ заслоняя дорогу. Вѣ-
теръ свиститъ и воетъ, въ безднѣ ему вторитъ Терекъ. Порой
изъ-за утеса, выросшаго вдругъ предъ нами какимъ-то грознымъ
призракомъ, выглянетъ лучъ луны и соскользнеть въ пропасть.
Она вдругъ син'Лъ; Терекъ несется поней потокомъ расплавлен-
наго Серебра. Дорога все суживается, она изгибается лентой по
отвѣсной каменной стѣнѣ надъ са^^.цропастью, она высѣчена въ
самой скалѣ. Справа—отв-ѣсная ^гоа до самаго неба, слѣва—
бездна. Взглядъ не можетъ соразмѣрить ея глубины, но инстин-
ктивно чувствуешь ее, чувствуешь какую-то опасность, и сердце
испуганно жмется. Кажется—вотъ сейчасъ кони шарахнутся, и по-
летишь внизъ.
Бываютъ такіе страшные кошмары: снятся бездны и кручи, по
• % 13*
- 196 —
которымъ карабкаешься, пытаясь удержаться надъ пропастью; душа
объята ужасомъ .предъ неминуемой опасностью, что-то роковое и
неотвратимое, какъ судьба, давигь сердце.
Такое впечатлѣніе производитъ и Дарьялъ ночью. Вамъ все времЪ
кажется, что вы провалились на дно узкой трещины двухверстной
глубины и пытаетесь выбраться изъ нея. Хаосъ разрушенія, груды
навалившихся глыбъ и громадъ, что-то дикое, роковое и грозное^
полное мрака, тайны и смерти. Почти двѣ версты луны не видно.
Ее заслонили совсѣмъ отвѣсныя стѣны ущелья, онѣ нависли надъ
дорогой, надъ нами, закрыли небо; а внизу, освѣщенный хлынув-
шимъ откуда-то фосфорическимъ свѣтомъ, мечется Терекъ. Дорога
виситъ надъ нимъ. Кромѣ дороги, негдѣ ступить: бездна и бездна»
Небо иногда показывается узкой полоской высоко - высоко вверху.
Одинокая звѣзда сверкнетъ надеждой на острой верхушкѣ yteca,.
и спрячется. Порой, когда выѣзжаемъ въ полосу свѣта, откуда-ни-
будь изъ синей проиасти выплыветъ бѣлымъ легкимъ призракомъ
облачко и легко, неслышно сядетъ на скалу. Звонокъ то звучит-
тревожно, то замираетъ въ меланхолическихъ, дрожащихт» «
слышныхъ лереливахъ. Эхо бездны обманчиво перекл^
нимъ.
Проѣзжаемъ «Чортовъ» и Кистинскій мсг «с-
резъ Терекъ и бѣлую рѣчку Девдораки, ~ .««бека,
изъ Девдоракскаго ледника. Вс£ вок»- ..дованнымъ.
Ощущеніе глубокой, необъятно" .^ошлаго охваты-
ваетъ душу.
Представляется д^ ^ іИна переселенія народовъ.
Здѣсь, по этомѵ .оіірерывнымъ потокомъ полчиша
«переселенн^ ^ропу. Чего-чего, какихъ племенъ ни
видали ч угрюмыя громады, сколько дикихъ сценъ
и°" очества разыгралось здѣсь. Народы шли этимъ
ль, соединявшимъ двѣ части свѣта, въ поискахъ
.ізни, шли безпрерывной толпой призраковъ и расплыва-
^ь европейскомъ морѣ; многіе оставались здѣсь и селились от-
^бльными племенами. На востокѣ Кавказъ называютъ «горами язы-
ковъ». Его семьдесятъ нарѣчій—остатки младенческаго лепета на-
родовъ, прошедшихъ по этому пути, по этимъ горамъ, колыбели
фантазіи и легендъ. И кто знаетъ, сколько унесли они отсюда чуд-
ныхъ легендъ и преддній, ставшихъ основой новаго культа и рели-
гіи. Эти горы въ грозу, въ блескѣ молніи и при раскатахъ грома,
должны были повергать въ мистическій ужасАкладенческій умъ
челов-ѣка; эти вершины, окутанныя облаками, казались ему путемъ
къ небу и Богу. Народы проходили, но горы съ ихъ тайной запе-
чатл-ѣвались въ ихъ душ-fe глубоко, рисуя воображенью таинствен-
ный міръ другой жизни, полной загадочныхъ, божественных-к
силъ...
Ямщикъ какъ-то съежился и весь ушслъ въ тулупъ и бараныо
шапку. Слова не выронитъ, по-русски почти не понимаетъ. Изрѣд-
ка только, когда впереди иослышится гулкій топотъ копытъ или
— 197 —
скрииъ колесъ вь арбѣ, онъ будто просыиается и вдругъ кричитъ
не своимъ голосомъ:
— Эй, кабарда, кабарда-а!
• Въ сумракѣ вырастаютъ силуэты всадниковъ въ папахахъ и чер-
кескахъ. Это—осетины. Становится какъ-то жутко. Оглядываемся,
пока они исчезнутъ. Правда, въ концахъ Дарьяла, который тянется
одиннадцать верстъ,—казачьи пикеты, а въ самомъ ущельѣ некуда
повернуть и скрыться. Но что стоитъ ограбить, да и выбросить въ
пропасть вмѣсгв съ экипажемъ; доискивайся потомъ на днѣ ея.
Ямщикъ и всадникамъ, и ѣдущимъ въ арбѣ кричитъ: камарджебъ.
Они отвѣчаютъ ему тѣмъ же. Спрашиваемъ у него объясненія этихъ
массонскихъ словъ. Кабарда—значитъ что-то вродѣ «пади» или сво-
рачивай съ дороги, камарджебъ — здравствуй. — А какъ по-твоему
чортъ?—Ешмакъ. Выѣзжаемъ въ полосу свѣта. Татаринъ не то ры-
читъ, не то глухо смѣется и оглядывается. У самого глаза, какъ у
чорта, такъ и сверкаютъ изъ-подъ бахромы ба^шьей шапки.—А ты
шайтана своего, ешмака, боишься?—спрашиваетъ мой спутникъ.
— Угу, — рычитъ онъ. Шортъ естъ тамъ, шайтанъ, балшой
ешмакъ, тамъ-о... Та-амара, знаишъ? Онъ показываетъ кнутомъ впе-
редъ.—Надъ пропастью вырастаетъ, отдѣлившись отъ горъ, высокій
утесъ. Терекъ огибаетъ его, воя у подножія. На утесѣ—высокая
черная башня. Ея*силуэтъ таинственно вырисовывается въ лунномъ
.^іяніи. Это «замокъ» или башня Т*амары. ft і^^^^а..^ ///A*-**-*/-*-
Въ глубокой тѣснинѣ Дарьяла, /}• 1 - ~* ^ ~^* ^^
Гдѣ роется Терекъ во ыглѣ, ^^л^ ztJ*****^ УУ
Старинная башня стояла, Г7 ^ ^.. *—<-* ^* і
Чернѣя на черной скалѣ... ^* * г. *-
вспоминаются мнѣ лермонговскіе стихи. И въ голубомъ сумракѣ,
въ полномъ фантазіи полетѣ легкихъ тѣней, бѣгущихъ вдоль ущелья,
тайна кажется еще глубже и загадочнѣй.
Около одиннадцати мы у подъѣзда станціи, въ глубокой, темной
котловинѣ, обложенной громадами горъ. Надъ ними, слѣва отъ
Терека, отражаетъ лучи невидимой луны серебристая вершина
Казбека, вся въ лунномъ сіяніи. Кажется, будто луна упала на
горы.
Холодно. Вѣтеръ воетъ. Двухъэтажный фасадъ станціи такъ и
манитъ своими огоньками. Мы продрогли.
Ресторанъ внизу. Большой залъ со стоиф¥т нѣсколькими обѣ-
денными столами, уставленными цвѣтами \і горками бутылокъ съ
винами, имѣетъ совсѣмъ вокзальный видъ. ЕстіР^даже шампанское.
Спѣшимъ согрѣться и чаемъ, и ужиномъ.
Гостиница въ верхнемъ эгажѣ. Амбразуры оконъ—какъ въ крѣ-
пости; номера не особенно чисты, но есть электрическіе звонки. Зато
въ окновиденъ Казбекъ. Мы долго еще не можемъ уснуть. У меня
лихорадка» Я потрясенъ величіемъ пронесшейся„ предо мной карти-
ны. Что-то невообразимо дикое и невообразимо прекрасное въ этой
своей волшебной дикости, какая-то легенда хаоса, тайны и разру-
иіенія.
— 198 —
28-e atiycma.
Просыпаемся рано. Котловина въ сумеркахъ и туманѣ. Но вверху,
на небѣ, на облакахъ виситъ залитая сіяніемъ солнца серебряная
вершина Казбека. Она совсѣмъ близко, мы у самаго подножія rd*
ры, а между тѣмъ, чтобы пробраться къ ледникамъ, надо караб-
каться верстъ семь. Цѣлый день уйдетъ на одно восхожденіе. Са-
мая станція Казбекъ—на высотѣ пяти тысячъ футовъ надъ уровнемъ
моря. Это значитъ, что всѣ минераловодскія горы, казавшіяся мнѣ
гигантами, всѣ эти Машуки и Бештау (з,ооо фут.) уже на 2,ооо
футовъ ниже насъ,—это значитъ, однако, что до вершины Казбека
осталось еще одиннадцать съ половиной тысячъ футовъ, т.-е. почти
четыре Машука. При станціи есть проводники—татары и горцы.
Они жйвутъ у тропы, по которой начинается восхожденіе, въ зем-
лянкѣ. За подъемъ на ледникъ берутъ по полтора рубля отъ ло-
иіади. Подъемъ крутой, опасный и изнурительный. Однако—охот-
никовъ и любителей 4:ильн$лхъ ощущеній не мало. Сюда пргБЗжаютъ
къ вечеру, ночуютъ, а утромъ начинаютъ восхожденіе. И сейчасъ
въ сосѣднемъ номерѣ какіе-то два господина, а въ слѣдующемъ
дамы, всходившіе вчера на ледники. Вернулись они, говорятъ, въ
полномъ изнеможеніи. На самую вершину Казбека проникли только
въ і868 году три англичанина — Фрешвильдъ, Токкеръ и Муръ,
члены лондонскаго альпійскаго клуба.
Насъ тоже начйнаетъ искушЛъ эта экскурсія, но въ концѣ кон-.
цовъ мы предпочитаемъ сдѣлать другое—взглянуть еще разъ на
Дарьяльское уіделье при дневномъ освѣщеніи. Мы оба почти разомъ
высказали эту мысль, сознавшись, что чувствуется какая-то непол-
нота впечатлѣнія.
Спустя полчаса садимся въ коляску. Намъ запрягли одну лошадь,
хотя взяли за тройку. Спрашиваемъ объясненія. Говорятъ—все время
приходится ѣхать подъ гору. Лошадь, дѣйствительно, бѣжитъ пол-
нымъ аллюромъ. Теперь только намъ становится понятнымъ весь
размѣръ бездны, надъ которой мы пронеслись ночью. Дорога виситъ
надъ страшной пропастью. Порой, когда въ низкомъ каменномъ
барьерѣ, обрамляющемъ шоссе, мелькнетъ просввтъ, устроенный для
стока воды, душа невольно замираетъ. Гдѣ-то въ глубинѣ бездны
скачетъ рядомъ съ Терекомъ осетинъ. Отсюда онъ вмѣстѣ съ ло-
шадью едва виденъ и кажется чернымъ полевымъ кузнечикомъ. Надъ
этой пропастью висятъ отвѣсныя каменныя глыбы, безмолвныя, гроз-
ныя, мрачныя, тѣснятся надъ нами до самаго неба, надвигаются такъ
близко, что, кажется, стоитъ разставить руки—и можно упереться
въ нихъ. Двѣ версты шоссе высѣчено въ самой скалѣ, висящей надъ
пропастью; а надъ дорогой, точно потолокъ галлереи, выступаетъ
край скалы. Горы—сплошная масса камня; онѣ то табачныя, то сѣ-
дыя, то покрыты ржавчиной, то аспидныя съ зеленоватымъ отли-
вомъ. Иногда скалы принимаютъ причудливыя формы, то напоми-
наютъ глыбы кристалловъ, то похожи на гигантскую колоннаду^
вырубленную въ стѣнѣ какими-нибудь исполинами. Вокругъ все
бсзжизненно, мертво; ни деревца, ни травки, ни былинки; все полно
- 199 —
мрачнаго и величаваго покоя смерти. Только Терекъ напоминаетъ
своимъ шумомъ о жизни и движеніи, да гдѣ-то на поворогЬ вы-
рывается изъ скалы высокій фонтанъ, обдающій насъ брызгами.
Солнечные лучи изрѣдка только прокрадываются въ эту долину
смерти и тѣней.
Въ Ларсѣ намъ опять запрягаютъ тройку. Снова начинается
нодъемъ. Я оглядываюсь. Мы все выше и выше, но шоссе прове-
дено такъ искусно, что подъемъ почти незамѣтенъ. Казармы, мимо
которыхъ мы недавно проѣзжали, уже подъ нами; еще нѣсколько
поворотовъ—и онѣ уже глубоко внизу, въ пропасти, еле видны.
Я не знаю, бывалъ ли когда-нибудь Густавъ Доре въ Дарьяль-
скомъ ущельѣ, но оно почему-то будитъ въ воображеніи его «Хаэсъ»
и «Страшный Судъ».
По бокамъ шоссе, почти отъ самаго Владикавказа, скалы испи-
саны фамиліями туристовъ и русскихъ художниковъ. Буквы все
большія, выведены масляными красками; попадаются имена нашихъ
знаменитыхъ пейзажистовъ и маринистовъ, ц-Ьлый почетный спи-
сокъ академіи художествъ. Кавказъ вдохновлялъ, давая безконеч-
ныя темы и представителямъ живописи, и представителямъ литера-
туры. Творческая мощь природы будто вливала въ ихъ души твор-
ческія силы и смѣлый полегь фантазіи. Три генія земли русской,
Пушкинъ, ѵіермонтовъ и Грибоѣдовъ, пронеслись по Кавказу, чер-
пая въ его красотахъ и величіи природы свое вдохновеніе. Пуш-
кинъ—мимолетно; но кто знаетъ, какъ глубоко въ его геніальную
душу могло запасть даже мимолетное видѣніе этой сказочной приро-
ды. Лермонтовъ весь слился съ Кавказомъ и отдался ему; Грибоѣдовъ
какъ будто меньше всѣхъ оцѣнилъ его красоты; но онѣ, несомнѣн-
но, имѣли и на нгго огромное вліяніе? вызвавъ въ немъ подъемъ
духа; на фонѣ вѣчной красоты и величія природы еще рельефнѣй,
еще жалче и ничтожнѣй должны были рисоваться ему герои его
великой комедіи, вся пошлая суета и мишура ихъ жизни. Бѣ/іин-
скій въ этомъ случаѣ очень мѣтко опредѣлилъ вліяніе Кавказа на
сатирическое настроеніе Грибоѣдова. И странно: въ жизни этихъ
трехъ геніевъ есть что-то такое же стихійное, какъ Кавказъ, силь-
ное и роковое, какъ ихъ участь: Лермонтовъ пишетъ свои стихи
на смерть Пушкина, пророчески предсказывая себѣ ту же судьбу;
Пушкинъ, во время своего путешествія въ Эрзерумъ, встрѣчаетъ
гдѣ-то за Тифлисомъ арбу, на которой везутъ изъ Тегерана гробъ
съ изуродованнымъ тѣломъ Грибоѣдова, а самъ, нѣсколько лѣтъ
спустя, становится жертвой насильственной смерти.
Позже на Кавказѣ побывали и графъ Толстой, начавшій здѣсь
свою литературную дѣятельность, и Полонскій, и еще цѣлая группа
писателей. Кавказъ—это художественная школа, которая повышаетъ
и творческую силу, и полетъ воображенія, и воодушевленіе.
Подлѣ Девдоракъ на стѣнѣ крупными буквами сдѣлана над-
пись: «тропа обхода провала, бывшаго въ 1831 году». Выше еідс
дидна узкая тропинка. Ущелье было завалено сползшимъ ледникомъ
и обломками скалъ. Высота завала достигала пятидесяти саженей.
— 200 -
длина—двухъ верстъ. Расчищали его по нѣсколько лѣтъ, до новаго
завала.
Впереди въ коляскѣ ѣдетъ какая-то дама съ дѣтьми. На козлахъ
кондукторъ, бравый усачъ - казакъ. Должно-быть, онь изъ труба-
чей: вмѣсто кондукторской трубы, у него корнетъ. Онъ играетъ, и
играетъ очень хорошо, то «Серенаду» Шуберта, то лермонтовскій
романсъ: «Выхожу одинъ я на дорогу». Эхо ущелья прихотливо
подхватываетъ грустную пѣсню.
Вблизи Казбека, по крутой, почти отвѣсной тропинкѣ, медленно
взбирается на скалу женщина. Она тащитъ на спинѣ мѣшокъ. He
только тащить что-нибудь, а и безъ ноши мудрено взобраться надъ
такой кручей. Она послѣ каждаго шага останавливается, чтобы
передохнуть. Ямщикъ говоритъ, что это осетинка и что гдѣ-то въ
скалахъ, еще выше, есть аулъ. Вотъ на чью долю здѣсь выпало
рабство. Жена горца — и раба его, и слуга; она ткетъ ковры, вы-
дѣлываетъ для него сукно и полотно, шьетъ черкеску, папаху и
бурку, она и кормитъ его. А онъ въэто время гарцуетъ и джиги-
туетъ, ломаетъ изъ себя какого-то героя независимости, обрабаты-
вая, и очень илохо, клочекъ земли, а больше—лѣнясь и бездѣль-
ничая....
Женщина медленно подымается все выше и выше надъ краемъ
пропасти. Страшно смотрѣть.
Опять съ-ѣзжаемь къ станціи. Рядомъ съ ней выступаетъ аулъ
Казбекъ и усадьба генерала Казбека, одноэтажный домь изъ бу-
раго гранита, окруженный каменной оградой. Подлѣ дома — цер-
ковь, такого же цвѣта, какь и домъ, въ строгомъ древне-грузин-
скомъ стил-fc. За оградой — духанъ, низкая сакля безъ крыши. Въ
немъ распѣваетъ пьяная компанія, a y дверей стоитъ горсть осетинъ
въ папахахъ и тулупахъ.
Вершина Казбека очистилась отъ облаковъ. Они сползли ниже
и окружили монастырь «Смннди Самеба» (Успенія), древній гру-
зинскій храмъ, тоже изъ бураго гранита. Онъ повисъ высоко надъ
пропастью, точно орлиное гнѣздо. Смотришь — и недоумѣваешь,
какъ люди пробираются туда. Немного ниже надъ обрывомъ лѣ-
пится аулъ Гергецъ. Въ уідельяхъ вьется дымъ.
Послѣ об-Ьда ѣдемъ дальше. До станціи Коби семнадцать верстъ.
Подъемъ продолжается. Горы, то зеленыя, то табачныя, все раздви-
гаются. Видъ унылый, лѣсовъ н-бтъ; скалы и скалы безъ конца.
Изрѣдка по сторонамъ шоссе показываются угрюмые аулы и сѣдыя
развалины башенъ, прежніе сторожевые посты, построенные здѣсь
семь вѣковъ тому назадъ. Горизонтъ шире, чѣмъ въ Дарьялѣ, но
облака плывутъ еще ниже, спускаются клочьями ваты и висятъ на
скалахь надъ нами и ниже насъ.
Станція Коби выстроена изъ краснаго гранита. Отсюда до Гу-
даура шестнадцать верстъ. Подъемъ становится еше круче. Дорога
изгибается змѣей по склону горы. Ѣдемъ совсѣмъ медленно. Ста-
новится все холоднѣй. Я надѣваю зимнее пальто. Руки зябнутъ.
Нижс насъ, въ лощинахъ, бѣл-ѣегь сплошная пелена сн-fera. Расти-
- 201 —
телыюсти никакой, мы вь холодномъ поясѣ,—гдѣ-нибудь въ Архан-
гельской губерніи. Въ одномъ мѣстѣ на шоссе для защиты отъ
обваловъ устроенъ тонель. Выѣзжаемъ на Крестовую гору. Это
высшая точка военно-грузинской дороги. На вершинѣ горы камен-
*шй столбъ съ надписью: «Крестовый перевалъ. 7^94 Фута надъ
уровнемъ моря».
Оглядываемся...
ГЛАВА XXIII.
„Кавказъподомною".- Гудауръ.—Надъ бездной. — Спускаемся ио стѣнѣ въ Мле-
ты.—Волшебный путь.—На днѣ пронасти.—Ночь.—Пассанауръ.—Ночлегъ.-Ана-
нуръ.—Развалиыы Грувіи. - Аыанурская крѣпость. — Душетъ. — Мцхетъ.—Малень-
кій сюрпризъ.—Подъѣзжаемъ къ Тифлису.—Новый сюрпризъ,— Еще сюрпризт..—
Водевиль съ азіатскимъ букетомъ.
Мытеперь выше Сенъ-Бернара,Сенъ-Готарда и всѣхъ альпійскихъ
нереваловъ; но мало сказать выше,—болѣе чѣмъ втрое выше Сенъ-
Бернара и болѣе чѣмъ вдвое выше всего Сенъ-Готардскаго горнаго
узла. Чтобы составить высоту, на которой мы находимся, надо взять
два съ половиной Машука или десятокъ Эйфелевыхъ башенъ. И
тѣмъ не менѣе мы добрались еще только до половины высоты
Казбека (16.500 ф.), и однако намъ надо накинуть къ Крестовой
горѣ ло двѣнадцати тысячъ футовъ, болѣе трехъ верстъ, чтобы
получить Эльборусъ (19.000 футовъ).
Горизонтъ безпредѣльный. Къ сѣверу вздымается гряда снѣжныхъ
вершинъ; но она видна неясно: ее заслоняютъ гигантскія холми-
стыя горы, упирающіяся въ ярко-синее небо и разбросанныя у Кре-
стоваго перевала. Это все холмы въ версту—двѣ высоты, выросшіе
прихотливо, въ безпорядкѣ, на массѣ кавказскаго хребта. Къ югу
горная ігбпь понижается и расползается, образуя исчезающую
вдали бездонную голубую пропасть. Эта пропасть—цвѣтущая Койша-
урская долина, по которой проходитъ втсрая половина военно-гру-
зинской дороги.
Отсюда нельзя разглядѣть ея и лѣсовъ, раскинувшихся по скло-
ну горъ; все сливается въ какое-то голубое туманное море, исчеза-
етъ въ голубой безднѣ.
Куда ни оглянешься, вездѣ стремнины, кручи и пропасти съ
бѣлѣющимъ въ ложбинахъ и оврагахъ снѣгомъ. Облака перелета-
ютъ ниже насъ, по скаламъ, съ одного берега пропасти на другой,
и садятся на снѣгъ оторванными клочьями ваты. Какая-то сказоч-
ная фантасмагорія. Просторъ необъятный. Горизонтъ раздвинулся
на сотни верстъ вокругь; далекая панорама горъ и лѣсовъ кажется
какимъ-то маревомъ; пестрые переливы цвѣтовъ придаютъ дали вол-
шебный видъ; не разберешь, что это бѣлѣетъ тамъ,—озеро ли, ту-
манъ ли, снѣжная ли вершина. Насколько въ Дарьяльскомъ ущельѣ
душа была подавлена, настолько здѣсь ее захватываетъ духовный
подъемъ; насколько Дарьяльское ущелье—мракъ, хаосъ и смерть, на-
столько здѣсь — свѣтъ, жизнь и свобода. Это величіе и просторъ
— 202 —
наполняютъ душу такимь же просторомъ, она будто окрыляется,
какое-то смутное желаніе подвига, «нечеловѣчески величественныхъ
дѣлъ» овлад-Ьваетъ ею. Что-то вдохновляетъ, воодушевляетъ, забы-
ваешь свое личное ничтожество, теряешь ощущсніе своей матері-
альной оболочки, и человѣческая жизнь, которая копошится гдѣ-то
тамъ внизу, въ этой безднѣ, кажется такой далекой, чуждой... Хо-
чется гляд-ѣть и любоваться, любоваться безъ конца. Невыразимо
хорошо. Мнѣ вспоминаются стихи Пушкина, вдохновленные ему
когда-то здѣсь этой дивной картиной:
Кавказъ подо шюю. Одинъ въ вышинѣ
Стою надъ снѣгами у края стремнины.
Орелъ, съ отдаленной поднявшись вершины,
Паритъ неподвижно со иной наравнѣ...
Внизу, въ этой безднѣ, зрѣетъ теперь виноградъ и персики, a
здѣсь—ярко-зеленый лугъ со свѣжей весенней травой, съ весенними
ручейками, выбѣгающими изъ-подъ снѣжной коры; тамъ, въ двухъ-
трехъ верстахъ подъ нами, августъ Закавказья во всемъ блескѣ юж-
ной природы, во всей росксши его почти тропическои раститель-
цости, здѣсь—мартъ далекаго сѣвера; тамъ сорокъ градусовъ жары,
здѣсь я въ зимнемъ пальто, да и то вѣтерокъ продуваетъ. А небо
все-таки синее, лѣтнее, южное.
Зимой и весной тутъ постоянно бываютъ снѣжныя мятелии-за-
носы; иногда снѣжные и каменные завалы прерываютъ сообщеніе
на нѣсколько дней; не обходится и безъ несчастныхъ случаевъ.
Несмотря на высоту Крестоваго перевала, шоссе проведено на-
столько искусно, дорога извивается такой лентой, что подъемъ по-
чти незамѣтень, при всей крутизнѣ горы. Это меня все время вво-
дило въ заблужденіе, и я то и дѣло понукалъ ямщика: дорога—хоть
шаромъ покати, а кони плетутся шагомъ. Мой спутникъ сдержи-
валъ меня. — Да вы оглянитесь назадъ... И дѣйствительно — аулы,
башни, оврагъ со сн-Ьгомъ, мимо которыхъ мы сейчасъ проѣзжали,
уже были далеко внизу, подъ нами.
Съ Крестоваго псревала начинается наклонъ, дорога скатывается
въ Грузію. На Крестовой горѣ, слѣва отъ шоссе, надъ пропастью,
стоитъ станція Гудауръ. Рядомъ съ ней казачій постъ и казармы
дорожныхъ рабочихъ. Все это лѣпится у самаго края бездны. И
какой бездны! Она версты три-четыре ширины, верстъ десять дли-
иы и версты дв-fe глубины. Контуры противоположнаго берега сли-
ваются. Co дна этой пропасти поднимается не то островъ, не то
отвалившаяся отъ края ея и чуть опрокинувшаяся глыба; куда ни
посмотришь—ея совсѣмъ отв-Ьсные бока окружаетъ пропасть; а меж-
ду тѣмъ на плоской вершинѣ этой глыбы, которая все - таки еше
далеко внизу, видны сады и аулы.
Мѣловой обрывъ, надъ которымъ стоитъ Гудауръ, почти верти-
кальный. Подхожу къ самому краю и заглядываю на дно пропасти.
Духъ захватываегь, голова кружится. Совсѣмъ подъ нахми, такъ что
если прыгнуть, то такъ, кажется, прямо и полетишь туда, не зацѣ-
пившись, видны на ілубинѣ двухъ верстъ аулы и еще какіе-то до-
— 203 —
мини съ красной крышей. Ихъ едва можно разглядѣть. Спрашиваю,
что это. Говорятъ—бѣлые домики съ красной крышей—двухъэтаж-
ный вокзалъ станщи Млеты, сг рядомъ—большіе аулы—Земамлетъ и
Квемамлетъ.—Млеты—это слѣдующая станція, куда мы псгѣдемъ? —
Да. Отъ Гудаура до Млетъ пятнадцать верстъ.—Какъ же вы до
ставите насъ туда? Надо надѣяться, что не «кратчайшимъ путемъ?»—
А вотъ васъ спустятъ по этой самой стѣнѣ, надъ которой вы сто-
ите... Гляжу—дѣйствительно, по стѣнѣ узкой почти сѣрой лентой
зигзагами лѣпится шоссе; оно, кажется, виситъ въ воздух-fc, какъ
какой-нибудь сброшенный съ парохода трапъ: не видишь, на чемъ
оно держится...
— Однако!—говоритъ Лужановъ, опираясь на палку и переги-
баясь, чтобы заглянуть въ бездну. Онъ даже щурится.
— Какое тамъ—однако! Просто чортъ знаетъ что такое! Этакую
вѣдь штуку выкинула эта неугомонная и смѣлая козявка—человѣкъ!
На станціи скопилось много прсгЪзжающихъ. Сразу запрягаютъ
и омнибусъ,и еще пять-шесть экипажей. Но въ омнибусъ заклады-
ваютъ вмѣсто шестерки всего пару, а намъ въ коляску только одну
лошадь. Суета; ямщики перекликаются по-русски и по~татарски. И
эта паіная жизни картина такъ не гармонируетъ съ покоемъ при-
роды, съ пустыннымъ полемъ, окружающимъ станцію. Нигдѣ ни де-
ревца, ни кустика. По двору прогуливается нѣсколько верблюдовъ,
Богъ вѣсть откуда и для чего попавшихъ сюда.
Выѣзжаемъ. За нами омнибусъ, потомъ экипажъ съ дамой
и кондукторомъ, играющимъ «Серенаду» Шуберта, загЬмъ ко-
ляска съ военными, дальше карета, опять коляска съ какими-то
чиновникаіми, еще карета съ кондукторомъ. Сначала ст/ѣзжаемъ
по огибающей холмъ спиралью дорогк; за нами вытягиваются
гуськомъ другіе экипажи, потомъ они исчезаютъ за выступомъ;
но пока они объѣзжаютъ его, мы уже видимъ впереди хвостъ
этого «гуська», только выше насъ. Полное недоумѣнье. Кажет-
сяу будто мы повернули обратно и возвращаемся къ станціи. На-
конецъ, обѵкхавъ нѣсколько разъ холмъ и покружившись по спи-
рали мимо другихъ экипажей, мы возвращаемся подъ станцію Гу-
дауръ, но ниже ея. Тутъ уже шоссе все время идетъ зигзагами по
отвѣсной сгѣнѣ. Вверху мы видимъ Гудауръ, а внизу, подъ нами,
Млеты. Повороты и зигзаги положительно сбиваютъ; пропасть, надъ
которой мы кружимся по лентЬ шоссе, то слѣва отъ насъ, то спра-
ва; экипажи, которые были позади насъ, вдругъ очутились какимъ-
то образомъ впереди; но это только такъ кажется; поворотъ—и мы
впереди нихъ,еще поворотъ- и опятьзакрадываетсясомнѣнье, не везутъ
ли насъ обратно, новый поворотъ—коляска съ офицерами и дама съ
кондукторомъ опять впереди, но на аршинъ выше насъ. Все время
мы вертимся по этой отвѣсной стѣн-fc, надъ бездной; но дно ея вы-
рисовывается все яснѣе, верхуиіка глыбы-горы, торчаіцей среди тре-
щины—пропасти, уже надъ нами, болыіюе зданіе млетской станціи
уже можно разглядѣть. На одномъ изт> поворотовъ шоссе у грота
бьеть высокая струя фонтана, далыпе выступаетъ какой-то памят-
— 204 —
никь, еще ниже въ гранитную стѣну вдѣлана черная доска съ над-
писью: «Шоссе сооружено княземъ Барятинскимъ 1857—і86і года».
Вся эта масса гигантской и удивительно грандк&ной работы была
выполнена русскими войсками, тѣми самыми скромными, незамѣтны-
ми, выносливыми русскими героями-солдатиками, которые зявоевали
этотъ край и гибли здѣсь десятками тысячъ отъ вражьихъ пуль и
изнурительныхъ лихорадокъ. Они проложили этотъ культурный
путь, который, по затраченному на него труду, по замыслу и смѣ-
лости, будетъ всегда на ряду съ другими созданіями міровой куль-
туры служить памятникомъ гордой побѣды и безсмертія духа чело-
вѣческаго. Я не знаю, можно ли было бы провести шоссе другимъ
путемъ и укоротить его; но я знаю, что оно не сравнится по смѣ-
лости и художественности ни съ однимъ «путейскимъ» шедевромъ,
что, благодаря этому, путь между Гудауромъ и Млетами не только
самый живописный на военно-грузинской дорогѣ, но и самый фан-
тастичный и оригинальный въ мірѣ.
Становится жарко и пыльно. Снимаю пальто. Шоссе все змѣится
зигзагами, экипажи все то будто обгоняютъ насъ, то исчезаютъ,
Млеты все показываются то справа, то слѣва, то впереди, то поза-
ди. И такъ весь путь, всѣ полтора часа, которые лошадь безоста-
новочно пробѣгаетъ бойкой рысью.
Станція и аулы тонутъ въ зеленой пропасти. Едва пріѣзжаемъ.
гляжу вверхъ, загибая голову. Отвѣсная стѣна мѣловой горы съ
зигзагами шоссе надвинулась на долину; на вершинѣ ея, у самаго
неба, едва виднѣется станція Гудауръ. Горы, которыя недавно были
ниже насъ, теперь опять выросли надъ нами.
На долину уже надвигаются сумерки.
Обыкновенно ѣдутъ съ такимъ расчетомъ, чтобы ночевать въ
Млетахъ, такъ какъ здѣсь и станція большс, и ресторанъ лучше.
Но на б-ѣду въ гостиницѣ всѣ номера заняты пассажирами, пріѣхав-
шими раньше. Въ ресторанѣ вокзальная картинка: торопливый стукъ
ножей и тарелокъ, спѣшная ѣда, взыванье къ «человѣку». Смотри-
тель б-ѣгаетъ съ ошеломленнымъ видомъ начальника узловой станціи,
озабоченнаго отправкой нѣсколькихъ срочныхъ поѣздовъ. У крыльца
то и дѣло раздаются звонки, грохотъ отъѣзжающихъ и нріѣзжаю-
щихъ экипажей. А вокругъ дѣвственный лѣсъ, горы до неба и велича-
вый покой природы, уже охваченной вечерней дремотой. Надъ ауломъ
разстилается синяя пелена дыма. Пахнетъ кизякомъ.
Ѣдемъ дальше съ тревожнымъ чувствомъ," что и на слѣдующей
станціи не найдемъ свободнаго номера. Здѣсь строго соблюдается
очередь; и такъ какъ мы были впереди, то намъ и подаютъ пер-
вымъ. Однако мы пропускаемъ офицеровъ и чиновниковъ: они но-
чевать не будутъ вовсе и потому не являются для насъ конкурен-
тами. Кое-кто остается на ночлегъ въ общей пассажирской комна-
тѣ. Намъ все - таки запрягли только одну лошадь. До Пассанаура
восемнадцать верстъ; дорога идетъ все подъ ropy. Ho здѣсь уже
шоссе не изгибается, а сползаетъ ко дну долины почти прямой ли-
ніей. Ночь какъ - то сразу окутываетъ и долину, и горы, покрытыя
- 205 —
до вершинъ лѣсами. Сначала становится до того темно, что не раз-
глядѣть даже спины ямщика.
— Ей, кабарда!—то и дѣло кричитъ онъ тревожно, заслышавъ
звонокъ или скрипъ арбы.
Гдѣ-то высоко надъ горой небо начинаетъ свѣтлѣть; фосфори-
ческое сіяніе расплывается на немъ все выше, и, наконецъ, надъ
черной зубчатой вершиной лѣса выплываетъ мѣсяцъ. Экипажъ оста-
навливается. Лошадь тревожно храпитъ и фыркаетъ. Чуётъ ка-
кого-нибудь звѣря, который прогуливается г*4- чбудь вблизи. Насъ
обнимаетъ глубокій покой, сковыва*4' * Куда ни огля-
нешься, всюду дремучій л+- бѣлѣетъ только
узкая полоска иі^; w ..;ая полоса неба,
которую ^- ь^илываетъ все выше, звѣѵ-
f ^^свья вырастаютъ въ голубомъ су-
.пческія формы. Колокольчикъ звенитъ мяг-
иодхватываетъ каждую нотку, будто перекликаясь
...х>, и уноситъ ее; слышно, какъ она замираетъ далеко-далеко
въ чащѣ. Гдѣ-то вблизи, около дороги, шумитъ потокъ. Это Араг-
ва. Лѣсъ вторитъ ей, и въ его шопотѣ какъ будто слышатся лер-
монтовскіе стихи:
Лишь только ночь своимъ покровомъ
Верхи Кавкаэа осѣнитъ,
Лишь только иіръ, волшебнымъ словомъ.
Обвороженный, заиолчитъ...
Иногда изъ черной массы лѣса или гдѣ-нибудь въ ущельѣ блес-
нетъ привѣтливо огонект», робкій, далекій, таинственный, какъ не-
вѣдомая жизнь, зажегшая его. Это, должно-быть, аулъ Мохеве,
грузинскихъ горцевъ. Огонекъ исчезнетъ—и душу обнимаетъ чув-
ство одиночества въ окружающемъ насъ дѣвственномъ мірѣ, пол-
номъ загадки и тайны.
Около одиннадцати мы въ Пассанаурѣ. Долина еще глубже
ушла въ землю, горы еще больше выросли. Станція стоитъ на пло-
щадкѣ. Черезъ дорогу низкій духанъ безъ крыши и казармы рабо-
чихъ. Больше никакого жилья вокругъ, ничего, кромѣ стѣны дре-
мучаго лѣса. Надъ нами лоскутокъ неба, который кажется не боль-
ше, чѣмъ площадка, расчищенная подъ станцію. Самая полная, са-
мая глубокая тишина и глушь... Листикъ не шевельнется, воздухъ
неподвиженъ: ему некуда уйти изъ этого котла.
И здНЬсь номера заняты. Кое - кто уже расположился спать въ
обшей пассажирской. Смотритель говоритъ, что есть одна комната,
но увы, эта комната «генеральская», которая спеціально предназна-
чена для сердитыхъ генераловъ. А что, если вдругъ да нагрянетъ
такой генералъ? Вѣдь онъ—пропалъ! Съ другой стороны—смотри-
тель и содержатель ресторана; а такъ какъ мы собирались было за-
казать обильный ужинъ, то ему не хочется и выпускать такихъ
кліентовъ. Почесавъ затылокъ съ видомъ страшной внутренней борь-
бы, онъ, наконецъ, приноситъ ключъ и съ рѣшимостью человѣка,
бросающагося въ пропасть, отпираетъ генеральскую комнату;въ об-
- 206 -
становк-fe ея, оказывается, ничего генеральскаго нѣтъ, если не счи-
тать стараго войлочнаго ковра надъ кроватью, съ очень старымъ и
продыравленнымъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ львомъ. Здѣсь на стан-
ціяхъ почти всѣ смотрители содержатъ рестораны; и почти всѣ —
или грузины, или армяне, которые говорятъ такъ же плохопо-рус-
ски, какъ и ямщики. Эти—все татары. Въ «генеральскую» входитъ
тотъ, который ѣхалъ съ нами. Рожа разбойничья, глаза сверкаютъ.
Такъ какъ я взялъ на себя обязанности казнзчея, то даю ему на чай.
— Задный вэщи ничиво нэ жэлаишь?—спрашиваетъ онъ. Нѣ-
которое время пытаемся понять его. Рѣчь идетъ о нашихъ чемода-
нахъ, привязанныѵъ ;;оаади экипажа. Вопросъ въ томъ, оставить ли
ихъ на ночь на дворѣ, или внести сюда. Вѣдь двора-то собствен-
но нѣтъ, лѣсъ со всѣхъ сторонъ; того и гляди какой-нибудь «мо-
хеве» выползетъ изъ чащи съ кинжаломъ да и отрѣжетъ чемода-
ны. Ищи его потомъ въ этой Америкѣ. Смотритель увѣряетъ, что
у нихъ всегда «все спокойно». Шашлыкъ хорошъ, кахетинское тоже.
Глаза слипаются отъ усталости.
И)-е авіуста.
Утро. Солнце взошло, но его не видать. Надъ лѣсомъ, высоко-
высоко, сіяетъ розовый ореолъ. Въ долин-fe еще темно. Въ духанѣ
подъ навѣсомъ пылаетъ и дымитъ огонекъ. Всю ночь какой-то пья-
ный туземецъ пѣлъ тамъ, и пѣсня, унылая, монотонная, дикая, ка-
залась воемъ собаки. У духана вырисовываются черные силуэты въ
черкескахъ и папахахъ, слышны какія-то чуждыя рѣчи.
Солнце выплываетъ.
Но дремучій лѣсъ непроницаемъ; онъ застылъ темной массой,
скованной глубокимъ покоемъ. Тишина необитаемой дѣвственной
природы. Трудно даже представить себѣ болѣе тихій, уединенный
и уютный уголокъ на землѣ.
До Ананура двадцать одна верста; опять у насъ вмѣсто тройки
одна лошадь. Долина становится шире, горы раздвигаются, дно до-
лины—изумрудный коверъ, изрѣзанный голубоватой лентой Арагвы,
горы въ сплошныхъ лѣсахъ; изрѣдка только навершинахъ или по
окраинамъ дороги выстроятся грозныя глыбы скалъ, потомъ опять
лѣсъ и лѣсъ безъ конца. Во всей этой сказочно - живописной до-
линѣ почти нигдѣ нѣтъ признаковъ человѣческаго жилья. Только
сѣдыя полуразрушенныя башни торчатъ утесами - великанами у
опушки лѣса. Вдоль всей военно - грузинской дороги эти башни
встрѣчаются каждыя пять-шесть верстъ. Мы уже не спрашиваемъ
о нихъ ни у ямщика, ни на станціяхъ, не спрашиваемъ и о тѣхъ
развалинахъ, похожихъ на древніе замки, которыя иногда выступа-
ютъ изъ ущелій грустными и безмолвными призраками прошлаго.
Мы знаемъ уже, что на нашъ вопросъ и отъ ямщика, и отъ смо-
трителя станціи, и отъ туземцевъ неизбѣжно послѣдуетъ одинъ и
тотъ же отвѣтъ: Тамара. Она построила сторожевыя башни и крѣ-
пости, она построила замокъ въ Дарьяльскомъ ущельѣ. Можно по-
думать, что за двѣ тысячи лѣтъ существованья Грузіи строились
только при Тамарѣ.
— 207 —
— Тамара, знаишъ, Тамара,—вылетаютъ у татарина-ямщика гор-
танные звуки. И больше ничего. Все, вся исторія въ этомъ словѣ.
«Интеллигентъ»—грузинъ прибавляетъ только, что Тамара жила въ
XII вѣкѣ, что она была очень хорошей царицей и что именно она
построила все это.
Природа тутъ совсѣмъ ужъ южная. Насколько до Крестоваго
перевала она была угрюмой и суровой, настолько здѣсь она жизне-
радостна, ласкова и роскошна. Это — дѣйствительно «счастливый,
пышный край земли». Вѣковой лѣсъ представляетъ пеструю смѣсь
растительности всѣхъ поясовъ. На вершинахъ — стройная зубчатая
сгѣна елей, сосенъ и кавказской пихты, ниже—шпалеры бука, гра-
ба, липы, ясеня, еще ниже — каштаны и кленъ, у дороги—гигант-
скіе чинары и бахрома крушины, боярышника; все это окутано ви-
ноградомъ, кружевами плюща и хмеля, перевязано цѣлой сѣтыо зе-
леныхъ веревокъ smylax'a и разныхъ другихъ вьющихся растеній.
А тамъ, въ непроходимыхъ дебряхъ — царство оленей, дикихъ
козъ, туровъ, кабановъ, медвѣдей и рысей, волковъ и лисицъ, цар-
ство нѣсколькихъ сотъ видовъ пернатыхъ, начиная ягнятниками и
грифами, кончая фазанами.
Въ Ананурѣ, пока перепрягаютъ лошадей, идемъ осматривать ста-
ринную крѣпость, въ которой въ прошломъ столѣтіи укрывался
предпослѣдній грузинскій царь Ираклій II отъ нашествія турокъ и
персовъ. Крѣпость возвышается на холм-fe у опуиіки лѣса. Древнія
полуразрушившіяся стѣны съ бойницами, круглыми башнями по уг-
ламъ и четыреугольной въ центрѣ, окружаютъ ее. Внутри малень-
кая, дряхлая, поросшая мхомъ церковка, сооруженная еще полторы
тысячи лѣтъ тому назадъ, въ четвертомъ вѣкѣ, и Успенскій соборъ.
Онъ не больше средней деревенской церкви. Стиль строгій, древне-
грузинскій: простой, продолговатый четыреугольный корпусъ, съ дву-
мя выступами по бокамъ; въ центрѣ крыши многоугольный куполъ
съ конусообразной макушкой. Крыша покрыта какими-то шлифо-
ванными плитами, стѣны гранитныя. На нихъ высѣчены кресты и
аллегорическія фигуры. Въ соборѣ очень оригинальна каменная гпоб-
ница князей Эристовыхъ. Въ церкви погребенъ князь Георгій Эри-
стовъ. Вѣетъ глубокой стариной, полнымъ разрушеніемъ и забвені-
емъ. Вспоминается прошлое Грузіи, когда-то молодой и цвѣтущей,
Грузіи, еще полторы тысячи лѣтъ тому назадъ принявшей христіан-
ство, перенесшей жестокія нашествія нерсовъ, борьбу съ турками и
монголъскій погромъ, обезсиленной в^чной враждой, междоусобіями
и наконецъ, послѣ двухтысячелѣтняго существованья, отдающейся
подъ зашиту Россіи. Есть въ исторіи этой страны что-то, напоми-
нающее судьбу способнаго неудачника-скороспѣлки. Была пора, когда
Грузія, воспринявъ раньиіе другихъ народовъ идеи христіанства,
гордилась своей культурой, просвѣщеніемъ, имѣла своихъ ученыхъ
и поэтовъ еще въ то время, когда половину Европы окутывалъ
средневѣковой мракъ, имѣла своихъ героевъ, доказавиіихъ жизне-
способность націи и ея могучія духовныя силы. Потомъ вдругъ
наступила полоса упадка,и именно тогда, когда борьба съ исламомъ.
— 208 —
казалось бы, должна была сплотить еще болыііе націю. Можно по-
думать, что въ самой атмосферѣ востока, приведшей къ упадку или
застою нѣсколько культурныхъ народовъ, есть какая-то разлагающая
сила, парализующая энергію и жизненность или вызывающая апатію
и пресыщеніе послѣ каждаго напряженія энергіи. И вотъ въ этотъ-
то моментъ національной апатіи и наступаетъ разложеніе, на кото-
ромъ создаются побѣды враговъ, часто даже менѣе приспособлен-
ныхъ для борібы, чѣмъ побѣжденные.
У наружной стѣны крѣпости л-ѣпится убогій домикъ грузинскаго
священника и еще какой-то домъ съ темной верандой, а ниже—цѣ-
лый рядъ разрушенныхъ или пустыхъ лавокъ и заброшенныя казармы.
Совсѣмъ какое-то кладбище. Раныііе здѣсь стояли войска, и тогда
Анануръ былъ бойкимъ мѣстечкомъ. Солдаты ушли—и жизнь замерла.
Между Анануромъ и Душетомъ гряда лѣсистыхъ горъ отодви-
гается назадъ, ихъ смѣняетъ группа холмистыхъ Душетскихъ горъ,
по которымъ шоссе опять извивается лентой, перекинутой съ одной
вершины на другую. За нами зеленѣетъ Ананурская долина съ ду-
иіетскимъ л-всничествомъ и дремучей арагвской лѣсной дачей. Надъ
панорамой лѣсовъ бѣлѣютъ снѣжныя вершины Кавказскаго хреб-
та. To и дѣло оглядываешься назадъ: какая-то волшебная сила такъ
и манитъ туда, къ этому сказочному міру голубыхъ горъ, синихъ
лѣсовъ, таинственныхъ ущелій и чарующихъ картинъ.
И здѣсь, какъ и въ Койшаурской долинѣ, почти не видать се-
леній. Весь безконечный пейзажъ оживляетъ только изгибающаяся
по дорогѣ бѣлой вереницей артиллерія да казачій полкъ, перекоче-
вываюшій въ Кутаисъ.
Вы-ѣзжаемъ на гору—и мы у станціи. Съ крыльца, увитаго ви-
ноградомъ со зрѣлыми гроздьями, открывается видъ на Душетъ,ма-
ленькій городокъ съ изящной церковкой и стройными корпусами
казармъ съ розовыми стѣнами и зелеными крышами. За городомъ
тоже сторожевая высокая баиіня, конечно—Тамары, а выше опять
гора, покрытая лѣсомъ.
Душетъ населенъ грузинами, пшавами и осетинами. Жителей,
кромѣ войскъ, двѣ тысячи.
За станціей выступаетъ готическій замокъ съ башенками и зуб-
чатыми стѣнами. Живетъ въ немъ какой-то мѣстный помѣщикъ.
Снова съѣзжаемъ въ долину Арагвы, которую мы покинули было
подъ Душетомъ, и минуемъ голубое Базалетское озеро. Далыііе
опять разстилается живописная котловина, обрамленная горами.
Справа отъ насъ Карталинія, а слѣва Кахетія. Горизонтъ шире,
горы ниже и разбѣгаются далеко по сторонамъ.
Въ Цилканахъ обѣдаемъ. Къ дессерту подаютъ инжиръ, пер-
сики и виноградъ. Мой спутникъ смотритъ подозрительно и нерѣ-
шительно на фіолетовыя, распухшія винныя ягоды.
За Цилканами по долинѣ тянутся фруктовые сады, виноград-
ники и бахчи. Къ намъ то и дѣло выбѣгаютъ оборванныя, черныя,
какъ цыгане, дѣти грузинъ-карталинцевъ. Въ рукахъ у нихъ кор-
зиночки съ персиками, виноградомъ и грушами.
— L>09 -
— Дуо абасъ, два абаса,—кричать они, пускаясь въ перегонку
рядомъ съ коляской. Нѣкоторые при этомъ кувыркаются и ходятъ
колесомъ. Совсѣмъ стая голодныхъ чертеиятъ.
За садами—развалины грузинскаго кладбища. Ограда разруше-
на; вросшіе въ землю памятники сдѣланы въ видѣ гробовъ; они
раскрашены то въ синій цвѣтъ, то въ зеленый, то подъ гранитъ.
Подъѣзжаемъ къ Мцхету. Отсюда до Тифлиса еще двадцать
версть. Шоссе идетъ параллельно закавказской дорогѣ. Здѣсь
сразу волшебная панорама военно-грузинской дороги исчезаетъ.
Предъ нами—рыжая холмистая степъ, бурыя горы, мутная Арагва,
бѣгущая къ Кур-fc подъ отвѣсными желтыми берегалш. Такой же
бурый и запыленный видъ имѣетъ и Мцхетъ, расположившійся у
рѣки. Надъ нимъ, на обрыв-ѣ — древній монастырь съ копіей ана-
нурской церкви, изъ сѣро-желтаго камня;во Мцхетѣ — соборъ, по-
строенный въ IV вѣкѣ при св. Нинѣ, просвѣтительницѣ Грузіи.
Въ немъ короновались грузинскіе цари, здѣсь же и ихъ усыпаль-
ница. Онъ въ томъ же древне-грузинскомъ стилѣ, какъ и ананур-
скій, съ тѣмъ же многоугольнымъ куполомъ, съ той же конусо-
образной макушкой, въ томъ же строгомъ тон*Ь и того же сѣро-
бураго фона. Этотъ безжизненный цвѣтъ, мертво-желтый, сли-
вается со степью, съ мертвой степью мертваго грузинскаго царства,
навѣвая невольную грусть.
Мцхетъ до пятаго вѣка былъ столицей Грузіи; все, что когда-
то создавало мощь этой страны и властвовало надъ ней, теперь
ігокоится прахомъ въ этомъ прахѣ развалинъ, надъ которыми про-
неслось полторы тысячи лѣтъ.
На почтовой станціи съ нами случается довольно любопытный
ннцидентъ. Во Владикавказѣ мы заплатили впередъ полностью эа
проѣздъ до Тифлиса, причемъ насъ не предупредили, что конеч-
нымъ пунктомъ пути считается станція дилижансовъ, а не гости-
нииа или квартира,гдѣ мы остановимся. Подаютъ лошадей. Смотри-
тель люЗезно справляется:
— Виноватъ, госиода. Вы предполагаете ѣхать до станціи омни-
бусовъ или прямо въ гостиницу?
Рѣшивъ остаиовиться въ «Сѣверныхъ нскмерахъ», что на Голо-
винскомъ ироспектѣ, мы спрашиваемъ, далеко ли они отъ почто-
вой станціи. Говоритъ -близко, всего нѣсколько десятковъ саженъ.
Само собой—мы заявляемъ, что ѣдемъ прямо въ гостиницу.
— Тогда я вамъ сейчасъ выдамъ квитанцію. Мы въ недоумѣніи.
Нѣсколько минутъ спустя, онъ выноситъ квитанцію и проситъ «до-
платить» еще два рубля за доставку омъ пѳчтовоП станціи до ю-
стиници, за десятую часть версты, когда за дв*ксти верстъ пути
заплачено тридцать рублей. Мы, конечно, протсстуемъ: не хочется,
• пріѣхавъ на станцію, перекладывать весь багажъ на -извозчика, рас-
паковываться у самой ц-Ьли, когда гостиница въ нѣсколькихъ ша-
гахъ и до нея отлично можно доѣхать въ томъ же экипажѣ; но
не хочется также и платить почтосодержателю два рубля за до-
ставку отъ станціи до іостиницы, которая еъ щѣсколькихь ташхъ.
14
- 210 —
Наконецъ, объ этомъ насъ должны были предупредить еіие во
Владикавказѣ, а не здѣсь, у самаго Тифлиса. Совѣтуюсь съ Лу-
жановымъ, какъ быть. Я принципіально не могу мириться с ь этимъ
произволомъ. Онъ говоритъ довольно безразлично: «дѣлайте, как ь
хотите». Отъ квитанціи и отъ доставки на квартиру отказываюсь—
это во-первыхъ, записываю жалобу :— это во-вторыхъ, изливаю въ
жалобѣ всю свою скорбь по поводу разныхъ «бсзобразій»—это въ-
третьихъ, и, наконецъ, закрываю книгу, исписанную разными по-
добными жалобами, въ полной увѣренности, что и мою ждегь
участь предыдущихъ,—это въ-четвертыхъ. Затѣмъ -Ьдемъ дальше.
На душѣ все-таки какъ-то легче отъ сознанья, что хоть словомъ
«упекъ».
Пыль и духота нестерпимая. Выѣзжаемъ на гору. Далека вде-
реди, въ бурой котловинѣ, изрѣзанной мутной Курой, виденъ
Тифлисъ. Голыя и тоже бурыя горы обступили сго съ двухъ сто-
ронъ. Надъ городомъ носится багровое облако пыли, сквозь кото-
рое прорываются лучи заката. Видъ—безжизненный, зелени іючти
незамѣтно, каменные кубики домовъ сливаются сь рыжимъ фо-
номъ выжженнои стеии. Шоссе ползетъ рядомъ съ желѣзной до-
рогой, Изъ Баку бѣжитъ нефтяной поѣздъ съ сѣрыми цилиндри-
ческими вагонами-цистернами. Навстрѣчу тянутся безконечной ве-
реницей двухколссныя арбы, скрипя немазаными колесами. Колеса
очень высоки и, главное, это — верхь Азіи, вертятся вмѣстѣ съ
осью, къ которой прикрѣплены. На арбахъ какіе-то невозможныс
азіаты, въ какихъ-то чалмахъ, синихъ курткахъ и шароварахъ; лицл
бронзовыя или орѣховыя, черты грубыя и крупныя, глазища черныс
й огромные, усы и борода — тоже. На пѣкоторыхъ арбахъ видны
бабы съ такими же орѣховыми лицами и намотанными на головы
бѣлыми тканями. Это грузины, турки, армяне—все, что хотите; и
не разберешь. Какой-то калеидоскопъ азіатскихъ типовъ. Ямщикъ
то и дѣло кричитъ свое «кабарда», горланя что-то по-татарски.
Въ этомъ гулѣ, скрипѣ и хаосѣ, среди мелькаюшей предъ гла-
зами азіатской галлереи, мимо предмѣстья съ маленькими домика-
ми, у которыхъ видны грузинки въ пестрыхъ, живописныхъ костю-
махъ, выѣзжаемъ къ центру города. Красивая перспектива Голо-
винскаго проспекта съ громадными домами и бульваромъ сразу об-
даетъ насъ европейской атмосферой. Почтовая станція у этого конца
проспекта, «Сѣверные номера»—въ противоположномъ. Половина
седьмого. Посылаемъ сторожа за извозчикомъ. Багажъ нашъ вы-
гружаютъ во дворѣ. Проходить десять минутъ; еше десять минутъ.
Ни сторожа, ни извозчика. Наконецъ сторожъ возвращается, за-
являя, что извозчиковъ нѣтъ, «потому сегодня воскресенье, и го-
спода всѣ поѣхали въ сады кататься». Это въ центрѣ города съ
двухсоттысячнымъ населеньемъ. He вѣрится, иевольно подозрѣваемъ •
какой-нибудь азіатскій «комплотъ». Выходимъ къ воротамъ. Мимо
проѣзжаютъ извозчики; но они либо съ сѣдоками, либо заявляютъ,
что заняты. Извозчики важные, какъ ни въ одномъ городѣ въ мірѣ;
фаэтоны чистенькіе и пароконные. Проходитъ полчаса, три чет-
- 211 —
верти, а «звозчиковъ все нельзя раздобыть. Лужановъ нервничаеть
и, видно, злится. Наконецъ онъ самъ отправляется въ поиски.
Проходигь еще четверть часа. И онъ пропалъ. Посылаю опять сто-
рожа, пронизывая его подозрительнымъ взглядомъ. Божится и кля-
нется, что извозчиковъ дѣйствительно нѣтъ, что это всѣмъ из-
вѣстно, всегда здѣсь такъ бываетъ. Я окончательно теряю терпѣнье
и уже самъ бѣгу. Увы, и я терплю неудачу. Возвращаюсь и вижу—
Лужановъ выѣзжаетъ со станціи; съ нимъ и его маленькій чемо-
данъ. Кричу ему, чтобы сейчасъ же прислалъ за мной извозчика.
Утвердительно киваетъ головой. Жду. Полтора часа длится эта
исторія! Что-то невѣроятное! Наконецъ сторожъ приводитъ-таки
извозчика. Душно, и кажется—въ этомъ раскаленномъ городѣ все
такъ же кипитъ, какъ и во мнНЬ. Пріѣзжаю въ гостиницу. Номер-
ной парень — грузинъ, по-русски едва понимаетъ и говоритъ мнѣ
«ты». Справляюсь у швейцара, въ какомъ номерѣ остановился Лу-
жановъ.—Къ намъ, говоритъ, такой не заѣзжалъ.—Да какъ не за-
ѣзжалъ? Полчаса тому назадъ сюда лріѣхалъ.—Нѣтъ, утверждаетъ,
никто не пріѣзжалъ.
Вотъ те и на! Новый сюрпризъ. Я взялъ на себя роль «казна-
чея» по его просьбѣ, заплатилъ за дорогу, платилъ за обѣды, ям-
щикамъ. Въ Тифлис-fe мы должны были разсчитаться. Съ него при-
читалось что-то двадцать пять рублей. Вспоминаю, какъ онъ мнѣ
говорилъ безразлично, когда я спрашивалъ его мнѣнія насчетъ того
или другого расхода: «пожалуйста, не стѣсняйтесь», вспоминаю,
что чемоданчикъ-то у него совсѣмъ легонькій, да и онъ самъ имѣлъ
черезчуръ ужъ меланхолическій видъ... Такъ вотъ оно что! He-
ужели нарвался? Прокатиль неизвѣстно кого по военно-грузинской
дороНЬ, да еще обѣдами угощалъ. «Пожалуйста, не сгѣсняйтесь»...
Хочется и хохотать, и досада береть, что такъ «влопался». Пы*-
таюсь успокоить себй: значитъ—человѣкъ нуждался, коли рѣшился
на это. Но все-таки непріятно чувствовать себя жертвой такой
«мистификаціи». Сказалъ бы прямо. Впрочемъ, я какъ будто не-
множко и радъ. За все время путешествія, это первое мое «при-
ключеніе».
Возвращаюсь въ номеръ и въ темнотѣ натыкаюсь у дверей на
какой-то громадный сундукъ. Въ такихъ сундукахъ обыкновенно
разбойники прячутся. Кричу, зову^ звоню. Звонки электрическіе.
Является вертлявый грузинъ-номерной. Между нами происходитъ
такой діалогъ.—Что это?—спрашиваю я.—Это твой?—спрашиваетъ
онъ.—Что твой?—Жиманданъ твой?—Нѣтъ, не мой.—He твой? A
чей?—Откуда мнѣ знать, чей. Убери его отсюда.—He твой?—удив-
ляется грузинъ и уходитъ. Минуту спустя онъ прибѣгаетъ съдру-
гимъ грузиномъ, тоже номернымъ. Они вмѣстѣ начинаютъ недо-
умѣвать, болтаютъ что-то на своемъ непонятномъ языкѣ, потомъ
уходятъ. Вдругь двери растворяются, и какой-то персъ-носильщикъ,
вродѣ астраханскихъ, вноситъ на плечахъ чемоданъ и, «не говоря
ни одного вѣжливаго» слова> «бухаетъ» его рядомъ съ сундукомъ.
Я кричу, чтобъ онъ убирался, онъ—нуль вниманія. Опять звоню,
14*
— 212 —
выхожу въ корридоръ. На крикъ мой прибѣгаютъ уже ц-Ьлыхъ два
швейцара и два грузина. Швейцары русскіе и не могутъ объяо
ниться съ грузинаМи^ грузинъ не можетъ объяскиться съ персомъ.
Всѣхъ выручаетъ какая-то дама, которая показывается въ дверяхъ
и тоже начинаегъ кричать раздражительно, что *ея багажъ понесли
въ чужой номеръ. Я ужъ тугь окончательно выхожу изъ себя и
напускаюсь сразу и на швейцаровъ, и ма грузинъ, и на перса.
— Варваррры! Азія!
Отвожу душу за чаемъ. Кто-то стучится. Входитъ Лужановъ.
— Слава Богу^ что нашелъ васъ. Боялся, что вы ушли. Забѣ-
жалъ разсчитаться и поблагодарить ва любезность и компанпо.
МнНЬ совѣстно смотрѣть ему въ глаза. Однако, минуту спустя
чистосердечно каюсь. Смѣемся. Сирашиваю, почему онъ не прислалъ
за мной извозчика.
— Развѣ онъ не вернулся за вами?—удивляется онъ.—Н-ѣтъ.
Отчего же вы не заѣхали сюда?—Я сказалъ извозчику везти меня
въ «Сѣверные номера». Онъ и повезъ. Я вошелъ, занялъ номеръ,
потомъ выпилъ чай и, въ полной увѣренности, что я въ «Сѣвер-
ныхъ номерахъ», справляюсь насчетъ васъ. Говорять—такого у
насъ нѣтъ. Оказалось—извозчикъ завезъ меня въ «Двориовые но-
мера».—А извозчикъ-то русскій?—Настоящій русскій.
Тема для тифлисскаго водевилиста. Совсѣмъ Азія.
Глава XXIV
Церковь св. Давида.—У могилы Грйбоѣдова.—Панорама Тифлиса.~-Тринадііать
вѣковъ „на смаркуѴ- Видъ европейской части.—Тифлисская тарарабумбія.- Ааі-
атскій базаръ и татарскій майданъ.—Восточныя картинки.—Въ мсчети.—Кара-
вань-сараи.—Муштаидъ.—Уличная жизнь и публика.—„Увеселительные" лды.—
Національиая музыка,—Ю, АрменІя!
)о*е алхцста.
Сегодня именины безсмертнаго творца «Горе отъ Ума».Съутра
отправляюсь поклониться праху его.
Тифлись не даромъ по-грузински называется «Теплой мѣстио-
стью» (Тбилиси), благодаря горячимъ сѣрнымъ источиикамъ. Эго
не только теплое, а прямо раскаленное мѣстечко. Котловина, твъ ко-
торой онъ раскинулся съ сѣвёра къ югу rto обѣимъ сторонамъі^у-
ры, окружена каменистыми горами. ІТри тропической жарѣ воздухъ
здѣсь накаляется какъ въ чугунномъ котлѣ. He даромъ туземцы прі-
обр-Ьли и видъ, и цв^тъ зажаренной дичи.
Ст> запада, на каменистой горѣ Мтацминда, выступающей почти
надъ центромъ города, лѣпится точно ласточкино гнѣэдо въ узкомъ
ушсльѣ церковь св. Давида.
Пара лошалей еле тащитъ фаэтонъ по тѣсной, нривой, крутой
улиц-ѣ, подползающей къ подножііо Мтацминды. Отсюда вз&ивается
почти отвѣсная f ропйнка, по которой прюсодится карабкатьоя до са-
мой цсркви, бѣл-ѣюшей вверху на фонѣ угрюмой и голой граниіг-
- 2ta -
ной скалы. У плошадки, опушенной жидкой зеленыо акацій, высту-
оаетъ домикъ съ висячимъ балкономъ. Прохожу мимо него къ
церкви. Она тоже въ стилѣ ананурскаго собора. ГІодъ ней въ гра-
нитной стФыѣ, ооддерживаюшей террасу, темная арка грота съ же-
лѣзной р-ѣшеткой. По бокамъ ея — лѣстницы, ведущія на террасу.
Арка обращена къ Тифлису, и съ площадки, разстилающейся передъ
ней до края обрыва, открывается панорама города съ птичьяго
нолета.
Въ нишѣ стоятъ рядомъ двѣ кубическихъ гробницы изъ чер-
наго мрамора. На одной изъ нихъ—скорбная фигура рыдаюшей жен-
щины, обвившей руками крестъ; у подиожія его—дв-fe кыиги. На
передней сгвнкѣ гробницы—медальонъ съ портретомъ Грибоѣдова.
Подъ медальономъ—его фамилія и лаконическая надпись: «родился
1795 г°Да> генваря 4 Дня> убитъ въ Тегеранѣ 1829 г. геываря 30
дня». На боковой стѣнѣ: «удгь и дѣА твои безсмертны въ памяти
русской; но для чсго тебя пережилй любовь моя». Другая гробница
попроше, съ гладкимъ чернымъ крестомъ; на ней цачертано: кНина
Грибоѣдова. Родилась 4 ноября 1812 года, скончалась 25 іюня 1857
года». И больше ничего. Но эти двѣ могилы рядомъ, скорбыая фи-
гура рыдающей женщины и образъ творца Чацкаго и Софьи такъ
много говорягь душѣ... Нина Грибоѣдова потеряла своего друга со-
всѣмъ молодой,—ей было всего семнадцать лѣтъ; но она до смерти
осталась вѣрной его памяти, его идеаламъ. И въ этой вѣрности, въ
этой преданности да могилы любятей женщины какъ будто скры-
ваеіся награда автору «Горе отъ Ума» за всѣ муки сомнѣній, за мил-
ліонъ терзаній, которыя онъ самъ лереживалъ, изображая пошлый
романъ Софьи и страданія Чацкаго, извѣрившись и въ постоянствѣ,
и въ прочыости женской любви, въ способности женщины возвы-
ситься надъ уровнемъ самки и увлечься духовной красотой челов-Ь-
ка. Нина Грибоѣдова всей своей преданной и сааюотверженной лю-
бовью точно хотѣла доказать ему, что брошенное имъ зерно не
упало на безплодную почву, что его призывъ къ чистой, осмыслен-
ной челов*ѣческой любви и духовному подвигу нашелъ откликъ вь
душѣ женщины, что если Софья не могла полюбить Чацкаго и
возвыситься до него, то для этого нашлась другая женская душа.
Есть что-то въ этихъ могилахъ навѣвающее тихую грусть при
мысли о молодыхъ, разбитыхъ чувствахъ, о грубо и жестоко обор-
ванномъ счастьѣ. Но есть и что-то ужасное, приводящее въ него-
дованье, когда вспомнишь о судьбѣ русскаго генія, который лежитъ
здѣсь. Читаешь и перечитываешь простую, безпощадную фразу:
«убитъ въ Тегеранѣ», и душа не въ силахъ примириться съ ней.
Я думалъ, что сегодня кто-нибудь вспомнитъ его и броситъ на
эту печальную могилу хоть горсть цвѣтковъ. Ничего такого. Зато
весь гротъ испещренъ фамиліями глупцовъ, которые не щадятъ да-
жс посл-ѣднее его убѣжище. Вотъ ужъ именно—горе отъ ума! И
послѣ смерти казнятъ за умъ. Могилы идіотовъ оставляютъ въ ио-
ксгб, могилу генія пачкаюгь. У входа въ церковную ограду вывѣ-
шена дощсчка съ просьбой, чтобы «почтеннѣйшая публика» не дѣ-
— 214 -
лала надписей на могилѣ Грибоѣдова; мало того, для удовлетворе-
нія ея маніи увѣковѣчивать свои имена, зд-всь даже заведена особая
книга, но и это не помогаегь.
Праздничный звонъ колоколовъ и гулъ большого города доле-
таетъ сюда могучими волнами, напоминая о вѣчной cyerfe жизни
съ ея неумирающими Фамусовыми, Загорѣцкими,.блаженствующими
Молчалиными, самоувѣренными Скалозубами, негодующими и оскор-
бленными Чацкими. И тѣмъ томительнѣй становится тоска, навѣва-
емая безмолвіемъ могилы, въ которой покоится прахъ генія, осмѣ-
явшаго мѣткимъ русскимъ умомъ всю пошлость жизни и увѣ-
ковѣчившаго типы главныхъ элементовъ, создающихъ комедію этой
жизни.
Церковь св. Давида не представляетъ ничего интереснаго въ
архитектурномъ отношеніи. Она реставрирована въ семидесятыхъ
годахъ почти заново; уцѣлѣли только стѣны стараго храма, построен-
наго въ IV вѣкѣ, какъ говорятъ одни, въ VI—какъ полагаютъ
другіе. Проводникъ, какой-то здоровенный грузинъ въ кофейномъ
не то кафтанѣ, не то подрясникѣ, показываетъ мнѣ просачиваю-
щійся изъ скалы цѣлебный источникъ, потомъ идетъ достать «ку-
лучи» (ключи).
Храмъ не великъ и довольно убогъ. Рѣзкій контрастъ съ обста-
новкой деревенской церкви составляегь прелестная мозаика на по-
лу. Здѣсь погребенъ одинъ изъ потомковъ династіи Багратидовъ,
князь Романъ Ивановичъ Багратіонъ, братъ знаменитаго героя двѣ-
надцатаго года.
Полдень. Раздается пушечный залпъ. Тифлисъ будто дрожитъ
въ раскаленномъ воздухѣ. Начинаясь у подножія Мтацминды, онъ
сползаетъ своими громадами къ мутной Курѣ и тѣснится вдоль ея
обрывистыхъ бурыхъ береговъ на нѣсколько верстъ. Видъ, благо-
даря отсутствію зелени и бурому фону обнаженныхъ горъ, безжиз-
ненъ. Оазисомъ зеленѣютъ сады только на сѣверной и южной
окраинахъ; на сѣверѣ городской садъ Муштаидъ и акклиматизаці-
онный, на югѣ, за развалинами крѣпости, въ ущельѣ, Ботаническій
садъ, а дальше, совсѣмъ уже за городомъ, сады Ортачалы, и Дзир-
сачалы. Въ центрѣ, правда, виднѣется запыленный Александровскій
садъ и дворіювый, но они совсѣмъ исчезаюгь въ хаосѣ кирпич-
ныхъ и черепичныхъ крышъ, въ тѣсной толпѣ мертвыхъ каменныхъ
громадъ.
Городъ очень большой, много болыие и Казани, и Саратова,
притомъ страшно скученный. Въ нѣкоторыхъ частяхъ дома сро-
мись въ сплошную массу. Считаютъ, что въ немъ свыше ста ты-
сячъ жителей; считаютъ, конечно, по той «приблизительной» ста-
тистикѣ, которой руководились и при опредѣленіи населенія въ
волжскихъ городахъ. Надо думать, что здѣсь свыше двухсотъ ты-
сячъ жителей, если не больше. Посмотримъ, что скажетъ перепись.
Параллельно съ Курой вытянулся Головинскій проспектъ, луч-
иіая улица города, съ громадными многоэтажными домами и ро-
скошными магазинами. Онъ начинается на сѣверѣ, у станціи военно-
— 215 —
грузинской дороги. Ha немъ военно-окружный судъ, за которымъ
выступаетъ кадетскій корпусъ, великолѣпное зданіе строящагося
театра въ мавританскомъ стилѣ, съ башнями и величественной ар-
кой, военно-историчсскій музей, гимназіи, публичная библіотека,
дворецъ, новый соборъ вь клѣткѣ л-ѣсовъ, кавказскій музей, банки,
лучшія гостиницы и редакціи газетъ. Южнымъ концомъ онъ упи-
рается въ Дворцовую улицу съ площадью, окруженной громаднымъ
иданіемъ думы, множествомъ магазиновъ и гостиными дворами,
нли, какъ здѣсь ихъ называютъ, караванъ-сараями Сараджіева,
Арцруни, Зубалова, Тамашова и другихъ. Это все болыиіе дома съ
пассажами. Здѣсь щегольская, европейская часть Тифлиса, которую
можно перенести въ любой столичный городъ. Зато въ нѣсколь-
кихъ шагахъ за Дворцовой и Пушкинской улицей, на которой въ
небольшомъ скверѣ поставленъ поэту миніатюрный памятникъ-фон-
танъ, начинается азіатская часть города, азіатскій базаръ и караванъ-
сараи; кучи домовъ тѣснятся въ невообразимомъ хаосѣ по обѣимъ
сторонамъ Куры, обступаютъ угрюмыя, высокія стѣны Метехскаго
замка, лѣпятся вокругъ холма съ развалинами кр^пости и загро-
мождаютъ всю южную окраину города. Ничего, кромѣ навалившихся
одинъ на другой кубиковъ съ верандами, висячими балконами, съ
низкими крышами, а то и безъ крышъ. He разберешь, гдѣ начи-
нается одно зданіе и кончается другое.
На л-ѣвомъ берегу Куры раскинулась другая, почти такая же
половина города; нѣсколько мостовъ соединяютъ обѣ части. И
тамъ—въ центрѣ торговая часть со множествомъ магазиновъ, къ
югу—азіатская частъ, къ сѣверу—цѣлая сѣть улицъ, Мушгаидъ и
загородные сады. Желѣзная дорога огибаетъ эту часть города. A
за ней по склону горъ, надъ панорамой Тифлиса, разбросаны от-
дѣльными городками казармы, арсеналы, артиллерійскіе и гюроховые
склады, бараки, лагери и далеко на югѣ громадные корпуса воен-
ныхъ госпиталей.
Въ общемъ видъ города имѣетъ что-то особенное, своеобразное,
придающее ему, несмотря на европейскія зданія, восточный коло-
ритъ. Есть въ немъ и еще что-то, что сразу дѣлаетъ его непохо-
жимъ на другіе русскіе города. Вы чувствусте какой-то недостатокъ
во всей картинѣ, но не вдругъ схватываете его. Это—почти полное
отсутствіе русскихъ церквей, стройные сверкающіе купола которыхъ
придаютъ всегда жизнерадостный видъ панорамѣ русскаго города.
ІІравда, тамъ и сямъ разбросаны скромныя грузинскія церкви, въ
ізіатской части виденъ небольшой, построенный въ VII вѣкѣ, Сіон-
скій соборъ, будто забаррикадированный массой окружившихъ его
домиковъ, надъ стѣнами Метехскаго замка высится одинъ изъ древ-
нѣйшихъ храмовъ Тифлиса; но все это построено по общему типу
безішѣтнаго, строгаго грузинскаго стиля, изъ сѣро-бураго камня или
гранита, колокольни съ темными, гладкими конусообразными купо-
лами почти сливаются съ массой другихъ построекъ. Къ югу, въ
азіатской части, виднѣются минареты двухъ мечетей — сунитской и
шіитской, но и они не выдѣляются изъ группы зданій.
- 216 —
Тифлисъ основанъ еще въ V вѣкѣ царствовавшей въ то вреыя
въ Грузіи персидской династіей Сассанадовъ. И эта котловина, и
голыя горы были иокрыты тогда лѣсами^ но за тринадцать вѣковъ
они исчезли, какъ и милліоны жиэней, пронесшихся здѣсь толпой
враждующихъ призраковъ. Чего-чего, какихъ только уясасовъ чело-
вѣческои ненависти не видали эти угрюмыя горы! Каждый вѣкъ
тутъ разливалось безпрерывнымъ кровавымъ потокомгь одно нашест-
віе за другимъ... До гождества Христова здѣсь побывалк войска
Александра Македонскаго, потомъ римляне во глав-fe съ Помпеемъ;
позже, постѣ основанія города,—персы, армяне, аравитяне, хазары...
Кончался одинъ погромъ—начинался другой, являлись сельджукскіе
турки, сарацины, египтяне, за ними пронеслось грознымъ ураганомъ
нашествіе монголовъ, ихъ смѣняли опять турки и персы, которые
нѣсколько вѣковъ терзали страну, и наконецъ вгь 179S году городъ
совсѣмъ опустошилъ и уничтожилъ персидскій ханъ Ага Магометъ,
не оставивъ камня на камнѣ, уведя въ плѣнъ двадцать тысячъ жи-
телей и истребивъ почти всѣхъ остальныхъ. Уцѣл-ѣло всего нѣ-
сколько дссятковъ семействъ. И за сто лѣтъ мирнаго сушествованія
Тифлисъ не только возродился изъ пепла, но и разросся какъ ни-
когда, ставъ цвѣтущимъ центромъ богатаго края.
Какой обидно-жестокой ироніей надъ безуміемъ вражды чело-
вѣческой кажется эта исторія. Одно поколѣнье враждующихъ смѣ-
няло другое, націи и иарства проносились и исчезали, оставляя за
собой развалины и ненависть; а «геній рода» продолжалъ свое дѣло,
сливая жизнь побѣдителей и побѣжденныхъ въ новыхъ существо-
ваньяхъ съ тѣмъ же наслѣдственнымъ зародышемъ ненависти и раз-
рушенья. Борьба снова завязывалась, въ ней проходили вѣка, и мил-
ліоны людей мелькали надъ землей стадомъ ожесточенныхъ живот-
ныхъ, не оставивъ почти никакихъ слѣдовъ своей духовной, чгло-
вѣческой жизни, не слыыиись съ вѣчиой жигнью чсювѣчикаіо духа.
Отсюда отправляюсь кь Лужанову. Мы рѣшиливмѣстѣосмотрѣть
городъ; магазины на Головинскомъ проспектѣ и Дворцовой улиц-fc
нарядные, большіе, торговля идетъ бойко. Она вся вт> рукахъ ар-
мянъ. Они составляютъ половину тифлисскаго иаселенія, другая по-
ловина состоитъ изъ грузинъ и русскихъ. Несмотря на куль-
турный видъ, на чистые асфальтовые тротуары, на европейскіе ко-
стюмы армянъ-приказчиковъ, восточный букетъ постоянно бьегъ въ
носъ. Прежде всего вь толпѣ преобладаютъ все-таки черкески и
кинжалы, слышится чуждая рѣчь; вся масса публики—почти сплош-
ная галлерея смуглыхъ кавказскихъ типовъ; глазиша все большіе и
пронзительные, черты лица выразительныя, растительность обильная,
черная; даже у женщинъ часто верхняя губа оттѣнена пушкомъ,
а иногда и усиками. Блондины сѣверяне попадаются рѣдко, да и
то чаще это офицеры или солдаты. Вывѣски—на русскомъ языкѣ,
но фамиліи всѣ туземныя и какъ будто располагаюшія къ чиханью.
— А ну-ка, прочтите эту вывѣску,—то и д-кло останавливаетъ
меня мой спутникъ, посмѣиваясь.
Нарочито записываю:
- 217 —
Энфіалжіанцъ, Мнацканъ, Читаховъ, Мартиросянцъ, Чарахчіа-
новгъ, Нерсесъ Худжлньяцъ, Аствацатуридзе, На<|петваридзе, Мы-
кергчьянцъ, Худаверьянцъ, Сузанаджьянъ и опять разные адэе, одзеу
tide*, анци и чнритахчирахчіанцы. Нескончаемдя тарарабумбія.
Говорятъ на вейнберговскомъ жаргонѣ, но все-таки старатель-
но. Народъ умный и энергичный. Въ глубоких-ь чериыхъ глазахъ не
читаешь затаенной шіеменной враждм евреевъ къ русскому «гою»,
зато увіренный взглядъ такъ и говоритъ: «мв здѣсь хозяева, мы—
побѣдители»* Стараются даже проявнть н^которую галантерейность,
нс тыкаются и называютъ васъ «мусю». Это такъ здѣсь, въ евро-
пейскомъ Тифлисѣ.
Но стоитъ только пройти нѣсколько шаговъ, повернуть за уголъ—
и начинается такая Азія, что неволыю отороіп» беретъ. Нелоумѣ-
ваешь, какъ это здѣсь, рядомъ съ Европой, бокъ-о-бокъ съ ней,
можегь уживаться такой тшіичный, грязный, закорузлый и дикій
востокъ.
Прежде всего улицы. Во всей азіатской части ихъ почти нѣтъ;
вмѣсто улицъ—темные зигзаги врод-fc Дарьяльскаго ущелья; не толь-
ко негдѣ разъѣхаться, негдѣ двумъ толстымъ московскимъ купчи-
хамъ разойтись. И эти зигзаги застроены двухъэтажными и трехъ-
этажными домами восточной архитектуры, съ лавками внизу и ви-
сячими балконами вверху* Балконы, съ точеными мавританскими
колонками, арками и ажурной кружевной рѣзьбой, выступаютъ надъ
уляцей, бросая на нее гѣнь и эаслоняя небо.
Лавки все открытыя, съ широкими отверстіями врод-t венеціан-
скихъ оконъ, но безъ стеколъ. И чего-чего только тутъ нѣтъ. Преж-
де всего, конечно, масса оружейныхъ мастерскихъ, лавокъ кавказ-
скихъ серебряныхъ издѣлій и кавказскихъ костюмовъ; повтореніс
владикавказскихъ азіатскихъ рядовъ, но en grand. Переулки ружей
и кинжаловъ, переулки кавказскаго серебра, переулки театральныхъ
кавказскихъ костюмовъ. Работа производится тутъ жс, на виду у
прохожихъ и покупателей. Въ лабиринтѣ закоулковъ безпрерывный
металлическій стукъ серебра и желѣза, визжанье напильника, жуж-
жанье толпы и крикъ носилыциковъ.
Толпа — какой-то невозможный національный калейдоскопъ.
Фески, персидскія шапочки, чалмы, бритыя голыя головы, папахи,
бронзовыя лица, иногда совсѣмъ звНЬрскія, грубыя черты, дикіе взгля-
ды, въ которыхъ сквозитъ варваръ и азіатъ, полная этнографиче-
ская коллекція Кавказа и Азіи. Каждая фигура полна своеобразной
типичности и оригииальности, въ каждой черточкѣ, въ каждой
складкѣ то неподвижнаод то эяергическаго и оживленнаго лица
лежитъ тайна чуждой души, созданной магометанскимъ міромъ. Не-
принужденность полная. Распахнувшіеся халаты выказываюгь орѣ-
ховую, поросшую волосамн, грудь и грязное бѣлье; туфли надѣты
на босую ногу. У лавокъ на лоткахъ сидягь торговцы, выставивъ
на улицу голыя нсги; и вы да/іжны лавировать, чтобы не за-
дѣть ихъ.
За оружейными рядами идутъ съѣстные, фруктовые и галанте-
- 218 - ~
рейные, съ курильнями, кухмистерски.ми, кофейнями и парикмахер-
скими, И все это ѣстъ, бреется, пьетъ и куритъ рядомъ съ вами,
на улицѣ, у этихъ широкихъ оконъ безъ стекла. Ботъ тузем-
ная парикмахерская. Какой-то азіатъ сидитъ на узкомъ диванчикѣ,
наклонивъ голову. «Парикмахеръ», не обращая вниманія на остано-
вившихся прохожихъ, невозмутимо-сосредоточенно водитъ бритвой
но синей лысой башкѣ своего кліента; мыло грязной пѣной сгекаетъ
съ нея на грязную простыню и засаленный халатъ. Рядомъ «кух-
мистерская». У окна плита. На ней нѣсколько кипящихъ котловъ
и горшковъ; сковорода съ шипящимъ шашлыкомъ стоитъ на лоткѣ,
на улицѣ.
Паръ и дымъ отъ горящаго масла бьетъ въ носъ. Посѣтители
тутъ же и обѣдаютъ за грязными столами, бросая объѣдки на мо-
стовую. Подлѣ, во фруктовой, публика ѣстъ арбузы и виноградъ,
усыпая переулокъ корками и шелухой.
Дальше—восточная курильня. На столикахъ кальяны. Восточные
человѣки, то въ фескахъ, то въ бараньихъ шапкахъ, то съ обнаженны-
ми бритыми головами, сидятъ на низкихъ турецкихъ диванахъ и,
устремивъ въ пространство меланхолично-квіетическій взглядъ, флег-
матично посасываютъ змѣю кальяна. Желтая вода клокочетъ и
булькаетъ въ стеклянномъ резервуарѣ. Рядомъ, на улиігЬ же, пе-
кутъ мѣстный хлѣбъ — «саджи», что-то вродѣ большихъ коржей
или еврейскихъ «пляцковъ». Предъ этой картиной мы невольно оста-
навливаемся. Печи нѣтъ. Въ лавкѣ, у самаго тротуара, глубокая
круглая яма, вродѣ колодца; надъ ней выведенъ изъ камня высокій
ободъ. Внутри, въ стѣнахъ колодца, устрэены углубленія, а яа днѣ
горятъ уголья; стѣнки раскалены. Одинъ изъ пекарей, голый, съ
повязанной грязной тряпкой щекой, рѣжетъ и раскатываетъ руками
тѣсто, придавая ему форму кружка; другой, съ головой, покрытой
платкомъ и чернымъ отъ грязи передникомъ, беретъ эти лепешки,
весь залазитъ въ колодезь, такъ что только ноги его торчать, бы-
стро прилѣпляетъ лепешку къ одному изъ углубленій и такъ же
быстро вылазитъ, весь багровый, съ налитыми кровью глазами и
потнымъ лицомъ. Затѣмъ онъ хватаетъ прутъ, къ концу котораго
прикртшленъ кусокъ мокрой пожелтѣвшей тряпки, мочитъ ее въ
ведро съ водой, снова наклоняется къ колодцу и смазьшаетъ кор-
жи, которыми облѣплена внутренность печки. Эго д-Ьлается для
того, чтобы придать хлѣбу «румяный видъ».
Дальше проносятъ какіе - то коржи вродѣ еврейской мацы, по-
являются водовозы, «тулухчи», верхомъ на ослахъ или мулахъ, съ
пузатыми кувшинами или боченками, висящими по бокамъ задум-
чиво и лѣниво нлетущагося животнаго.
А вотъ и «кинто», персъ- носильщикъ. Синяя блуза, панталоны
до щиколки, на ногахъ туфли; шапочка—черная кострюлька. Онъ
тащитъ огромный ящикъ, подъ тяжестью котораго согнулся вдвое.
Вся его фигура исчезаетъ за нимъ; кажется, будто ящикъ ходитъ
на человѣческихъ ногахъ. Дальше показывается другой «кинто», но
уже грузинъ, съ пузатыми кувшинами на плечахъ, за нимъ уголь-
— 219 —
щикъ ведетъ мула, навьюченнаго черыыми мѣшками съ углемъ, ря-
домъ—опять носильщикъ; на спинѣ бурдюкъ, похожій на надутую
свиную тушу; потомъ персы въ черныхъ камилавкахъ и халатахъ,
увѣшанные персидскими коврами и платками.
Проходимъ къ Курѣ. По высокому холму съ развалинами крѣ-
пости сползаютъ амфитеатромъ къ грязнымъ берегамъ скученныя
азіатскія постройки. Дома узкіе, съ плоскими крышами, все въ че-
тыре-пять этажей. Балконы и галлереи въ нѣсколько ярусовъ, какъ
іожи въ театр-k; ихъ подпираютъ легкія колонки. Мы въ «татар-
скомъ майдаігѣ». Здѣсь все расположены громадные азіатскіе кара-
ванъ-сараи и подворья; пестрая толпа востока шумитъ у мрачныхъ
воротъ; во дворахъ мулы, верблюды, арбы ст» товарами. На гряз-
ныхъ тротуарахъ развалилась въ живописныхъ позахъ группа азіа-
товъ. А подлѣ, въ какой-то лавчонкѣ, туземный артисгь наигры-
ваетъ на какомъ-то диковинномъ инструментѣ. На палкѣ дискъ со
струнами; онъ держитъ его какъ віолончель и водитъ смычкомь;
раздаются глухіе, тягучіе звуки, напоминающіе «лиру».
Надъ крутымъ берегомъ рѣки, у моста, возвышается мечеть. Въ
памяти встаютъ верещагинскія картины съ туркестанскими сюже-
тами. Стройный, легкій, круглый минаретъ выложенъ мозаикой изъ
желтыхъ и зеленыхъ изразцовыхъ плитокъ. Невысокій куполъ съ
золоченымъ полумѣсяцемъ похожъ на половину глобуса; онт> тоже
въ клкткахъ зеленой и желтой мозаики. Внутри фонтанъ и бао
сейнъ для омовенія. На стѣн-fe арабскія изреченія изъ корана. У
высокихъ раскрытыхъ дверей, подл-fe рѣшетки, вытянулись шерен-
гой туфли. Въ мечети и персы, и татары, и турки совершаютъ
свой намазъ. Одни и:;ъ молящихся лежатъ неподвижно, уткнув-
шись головой въ мозаиковый полъ, другіе воздѣваютъ руки и мо-
лятся громко. Плескъ фонтана сливается съ гуломъ голосовъ, вы-
сокіе своды звучно вторятъ имъ-
Отсюда отправляемся на конкі въ сѣверную часть города, къ
Муштаиду. По кривымъ и узкимъ переулкамъ, среди густой толпы,
кое-какъ выбираемся къ центру города. Послѣ толкотни, мрака и
смрада азіатской части, опять проносимся по элегантному Головин-
скому проспекту, минуемъ Александровскій садъ, два моста, пере-
кинутыхъ черезъ Куру, между островами,—и мы въ другой поло-
винѣ Тифлиса. На площади, окруженной высокими домами со мно-
жествомъ магазиновъ, возвышается памятникъ князю Воронцову.
Отсюда линіи трамвая расходятся паутиной во всѣхъ направленіяхъ.
Вагонт» б-Ьжитъ по Михайловскому проспекту, обрамленному тѣни-
стой аллеей. Изъ зелени выступаюгь красивыс дома то въ стилѣ
ренессансъ, то мавританскомъ. Воздушные висячіе балконы съ ажур-
ной рѣзьбой украшаюгь изящные фасады. Надъ заборами зеленѣ-
югь шпалеры садовъ. Ѣдемъ долго, конецъ совсѣмъ московскій. (Въ
Тифлисѣ десять полицейскихъ частей). Подлѣ Муштаида, по бо-
камъ улицы—небольшіе садики съ ресторанами. Надъ воротами пе-
стрыя вывѣски. Здѣсь есть и «Стрѣльна», и «Ваза», и «Грузія», и
«Бѣлая Лебедь». Это — любимое мѣсто гуляній тифлисскихъ бур-
- «o —
жуевъ и приказчиковъ. Р-вшетка Муштаида эаліыкаетъ ироспектъ.
Сад-ь большой, но растительность неважная; чаще всего попадается
акаціг, вдоль аллей—арыки съ иерекииутыми черезъ ыихъ мостка-
ми. Въ центрѣ — площадка съ павильономъ, раскрашеннымъ на ма-
неръ театральныхъ декорацій, ресторанъ, открытая сцеиа, бесідка
для музыки, все—какъ въ любомъ губернскомъ городѣ.
Рядомъ съ Муштаидомъ изь зелени роскошнаго сада выступа-
етъ зданіе кавказскаго шелкоаодства, очеяь красивая вилла съ кир-
ничными стѣнами, выложенными моааикой изъ глазнроваынаго кир-
пича, и огромными окнами. Въ глубинѣ—павильонъ шелководства,
изящный, маленькій замокъ съ бѣлой стройион мавританск<ж баш-
ней. Дальше—еще нѣскалько построекъ для выводки и кормленія
шелковичныхъ червей, сушенія кокоиовъ и храненія яицъ.
Подл-fe—акклиматизаціонный садъ и школа садоводства. Зеленые
газоны съ темнозеленой бархатной бахромой туи ласкаютъ глазъ.
Выхоленные деревья и кустарники живописно разбросаны среди
клумбъ. Здѣсь — и темные стройные кипарисы, и цвѣгущій родо-
дендронъ, и китайская роза, мимоза и плакучая ива, фиговое де-
рево и магнолія.
На обратномъ пути заходимъ въ одинъ изъ магазияовъ. Тол-
стый и усатый старикъ-армянинъ торгуется и ссорится съ «тулух-
чи». Мулъ съ боченками на спингб стоитъ у дверей въ задумчивомъ
ѳжиданіи. Оказывается, что водовозы повысили цѣну на воду. Въ
Тифдисѣ ссть водопроводь, но домовладѣлыщ неохатно лоль-
зуются имъ. Армянинъ объясняетъ намъ, что вода «тулухчи» обхо-
дится имъ гораздо дешевле, чѣмъ водопроводная. Вообще въ жизни
города замѣтна какая-то безалаберность, въ хозяйствѣ—иеустроен-
ность. Угадывается рзбота гигантскаго городского организма, но
онъ еще какъ будто не можетъ отрѣшиться отъ азіатскаго халата
и напяливаетъ поверхъ него европейскій костюмъ. Это отчасти объ-
ясняется слишкомъ быстрымъ ростомъ, отчасти некультурностью
туэемцевъ, съ которой приходится считаться. При полумилліонномъ
бюджетѣ, Тифлисъ расходуетъ ежегодно свыше милліона ыа благо-
устройство. Городъ въ долгу, какъ в ь шелку. Поатому, можетъ-быть,
въ его хозяйствѣ такъ много прорѣхъ, которыхъ не скрываютъ даже
европейскія заплаты. Впрочемъ, въ общемъ все это не м-вшаетъ
Тифлису быть однимъ изъ лучшихъ провинціальныхъ городовъ.
Уличная жизнь придаетъ ему очень оживленный видъ. Вагоны кон-
ки переполнены публикой. Чиновники и воеоные перемѣшаны съ армя-
нами и грузинами. Разговоры на армянскомъ и грузиыскомъ, но чаще на
русскомь языкѣ. Иногда туземцы даже между собою изъясняются на
немъ, хотя и коверкаютъ его отчаяино. Въ публикѣ преобладаютъ муж-
жчины; это объясняется не только сравнительно замкнутой жизнью
армянскихъ и грузинскихъ женщинъ, но и тѣмъ, что въ Тифлисѣ
женскаго населенія въ пять разъ меньше, чѣмъ мужского. Благо-
даря этому, Тифлисъ—Эльдорадо для незамужнихъ дѣвицъ. Однако,
въ послѣднее время грузинки и армянки становятся мен-fce замкну-
тыми. Въ нашем-ъ вагонѣ — компанія грузинъ и грузинокъ въ на-
— 021 -
ціональныхъ коспомахъ. Грузины въ оранжевыхъ шелковыхъ руба-
хахъ и кофейныхъ «чохахъ», похожихъ на черкески. Рубахи опая-
саны серебряными кушаками, на которыхъ болтаются кинжалы.
Черныя остроконечныя шаіжи молодецки заклнуты на бекрень. Лтща
красивыя, энергичныя, съ крупными чертаяш, глаза черные, бархат-
нне, съ поволокой; щеки бритыя, усы—то тонкіе, то широісіе, ка-
зацкіе. Вообще грузины очень смахиваюгь на малороссовъ, только
носы у нйхъ падлиннѣй. У груэинокъ какъ-то рѣзче сказывается
восточный типъ. Черты лица тоже крупныя, въіразительныя, но въ
черныхъ, иногда миндалевидныхъ глазахъ больше покоя, яоволоки
и кротости; порой на нихъ налетаетъ какос-то облачко истомы и
нѣги. «Тавсакрави», малиновая бархатная повязка, вышитая пе-
стрымъ узоромъ или мишурой, почти скрываетъ лобъ; отъ нея рас-
ходятся «лечакия, что-то вродѣ фаты, эффектао оттѣняющіе смуг-
лое, продолговатое лицо ст> прядями вьющихся волосъ. -Косгюмь
нѣсколъко театральный, съ длиниыми вышитыми полосаии поверхъ
юбки. У старухъ чертд лица р*ѣзкія, стрѳгія, во внѣшности «есгь
что-то иапомийаюшее римскую матрону. Черный головной убэръ
похожъ на клобукъ и придаетъ имъ видъ монахинь.
Вечеромт» городъ кллюминованъ. Въ Александровскомъ саду на-
родное гулянье. Главный элсментъ публики — солдаты, лускающіе
сѣмячки; это, кажется, необходимыйаксесуаръ всѣхъ народныхъ гу-
ланій. Въ обтемъ— праздиичная картинка любого губернскаго го-
родд. Мысленно уносишься на сѣверъ, за дв1> - три тысячи верстъ
отсюда; и тамъ, и на всемъ кеобъятномъ прострлнствѣ земли рус-
ской зажглись такіе же огоньки, играегь такая же музкгка, гуляетъ
шумная толгкц солдаты лускаюгь сѣмячки...
Отправлйюсь спять въ Муштаидъ. Мгла знойной ночи окутала
городъ. Съ мостовыхъ еще вздымается горичій воздухъ. Чярныя
іНЬни дбревьбвъ ползугъ по Михайловскому проспекту, придавая
таинственньій видъ молчаливымъ фасадамъ домовъ и висячимъ Сал-
конамъ. Тамъ и сяыъ надъ ажурной рѣзьбойбѣлѣетъ загадочнымъ
призракомъ женская фигура, по тротуарамъ скользетъ несльшіно и
исчезаютъ въ воротахъ силуэты женщинъ. Что-то и интригустъ, и
дразнитъ воображеніе.
Въ Муштаидѣ публики немного, да и та уныло слоняется по
кругу и въ темныхъ аллеяхъ. Зато въ сосѣднихъ «увеселительныхъ»
садахъ гремятъ оркестры, сливаясь въ какофонію. Co всѣхъ сто-
ронъ во мглѣ налетаетъ рой звуковъ. Кажется —— всі тифлисскіе
обыватели музицируютъ. З^хожу въ'«СтрИЬлшу». На вывѣскѣ об^ѣ-
шанъ «лучшій» гурійскій оркестръ. Садикъ маленькій и узенькій,
всего съ одной аллеей; по бок«імъ-ея два ряда небольшихъ будокъ,
вродѣ купаленъ. Это «отдільные кабинеты». По аллеѣ прогулива-
ются «Зти дамы», большей частью еврейки, переодѣтыя грузинками
и малороссіянками. Онѣ бросаютъ маняшіе <взгляды на восточйыхъ
чбйовѣковъ въ халатахъ и черкескахъ. Нѣкоторые уже попали вт>
капканьг — кулальни. «Лучшій» оркестръ гурійцевсь играеть невоз-
можно. Трубы ренугъ, кларнеты врутъ, барабанъ сердито пытается
— 222 -
-заглушить этотъ диссонансъ, но ему никакъ не удается его благо-
родная попытка. Напротивъ — другой, такихъ же размѣровъ и съ
такими же «кабинетами», садъ «Бѣлая Лебедь». Публика тоже со-
стоитъ изъ туземцевъ. У воротъ — балаганъ Въ немъ играютъ ту-
земные музыканты—«сазандеры», въ національныхъ костюмахъ. Одинъ
«дуетъ» на «дудукѣ», какомъ-то подобіи кларнета, другой—на зур-
нѣ, похожей на трубу, третій водитъ смычкомъ по пузатой «чон-
гурѣ», четвертый бьетъ въ «даиры» (бубенъ), пятый аккомпаниру-
егь на какой-то продолговатой гитарѣ, совсѣмъ тоненькой, щуплень-
кой, будто въ послѣднемъ градусѣ чахотки. Музыка томитъ и своей
какофоніей, и унылыми, ноющими звуками. Однако халаты и чер-
кески, попивая вино, слушаютъ ее глубокомысленно. Въ другомъ
саду, «Грузіи», подъ аккомпаниментъ такой же музыки поетъ слѣ-
пой армянинъ, похожій на «лирника» или «бандуриста». Это —
«ашигъ», странствуюшій ігѣвецъ.
Его окружила горсть армянъ. Есть и сюртуки. Музыка бренчитъ
только для формы, такъ какъ артистъ поетъ «совсѣмь изъ другой
оперы». Слова армянскія; каждый куплетъ заканчивается плакси-
вымъ припѣвомъ: О, Арменія, о, Арменія!
Кое-кто изъ публики, сидящей за столиками, подтягиваетъ за
ігѣвцомъ:
— О, Армэнія, о Армэ-э-нія.
Изъ «купальни» доносится женскій визгь. Четвертый садъ на-
зывается «Вазой». Освѣщеніе тусклое. Пустынно. Гдѣ-то внизу, въ
глубинѣ, надъ самой Курой, ресторанъ. Нѣсколько фонарей освѣ-
щаютъ площадку. Группа туземцевъ, очень подозрительныхъ, си-
дитъ вокругъ стола, уставленнаго бутылками, и поетъ. Что поетъ—
одинъ Богъ вѣдаетъ. Совсѣмъ какой-то кошачій концертъ. Я только
и успѣваю разсмотрѣть черные пьяные глаза да разинутые рты, и
торопливо направляюсь къ выходу. Помилуй Богъ—что за уголки!
Дальше-^-еще какой-то садъ «съ отдѣльными номерами», но я уже
не рѣшаюсь больше заглянуть туда. Ночь—темная-претемная; и вся
эта мгла полна тайны чуждой жизпи, дикой азіатской музыки u
дикой пѣсни.
Г Л А В А ХХ\\
Въ Ботаническомъ саду.—Виль на Тифлисъ съ вершины Сололаки.—Въ „храмѣ
Славы". Картина Рубо „Плѣнъ Шамиля".-Современникъ гунибской капитуля-
ціи.-Вь кавказскомъ музеѣ—Кавказская фауна. — Фрески 9І1рибытіс Аргонав-
товъ вь Колхиду".—Этнографическій калейдоскопъ Кавказа.—Тифлнсская ин-
теллигенція и печать.—Тифлисскіе ганархистыа.—Грузинская и армянская пе-
чать.—Турецкія бани.
}і-е авіуста.
Съ утра отправляюсь въ Ботаническій садъ. Экипажъ опять
едва пробирается по тѣснымъ переулкамъ армянскаго базара сквозь
густую азіатскую толпу. Извозчикъ кричитъ, грозитъ, бранится.
Гулъ голосовъ заглушаетъ его. Объѣзжаемъ по крутой улицѣ вы-
— 223 -
сокій холмъ Сололаки со скалой, окруженной развалившимися
башнями и сгБнами крѣпости. Ботаническій садъ расположенъ ме-
жду этимъ холмомъ и западной грядой горъ, въ уакомъ ущель-fc,
открытомъ къ югу. Уголокъ совсѣмъ глухой. Садъ сползаетъ по
террасамъ крѣпостной стѣны до самаго подножія голой горы, на
которомъ ютится татдрское кладбище.
1 ишина полная. Гулъ города не долетаетъ сюда. Синій куполъ
неба необыкновенно глубокъ. Жаркій воздухъ неподвиженъ.
Слышно только журчанье воды, перебѣгающей по арыкамъ съ од-
кой террасы на другую вдоль тѣнистыхъ аллей, изгибающихся по
склону холма. Ярко-зеленое кружево листвы точно замерло въ воз-
духѣ подъ жгучими лучами южнаго солнца. На одной изъ террасъ,
на площадкѣ подлѣ теплицы, разбитъ цвѣгникъ. Шпалеры тропи-
ческихъ растеній окружаютъ свѣтло-зеленый коверъ газона, будто
вышитый букетами роскошныхъ цвѣтовъ. Темная съ бархатнымъ
отливомъ бахрома туи обрамляетъ клумбы, еще больше оттѣняя
яркія краски цвѣтовъ. Этотъ газонъ съ чуднымъ цвѣгникомъ,
узорчатая фантастическая зелень всѣхъ переливовъ, роскошная тро-
пическая растительность и опьяняющій ароматъ—чаруютъ. Мнѣ ка-
жется, точно я перенесся въ какой-то сказочный, заколдованный
міръ, въ какой-то уголокъ изъ аТысячи и одной ночи». Тамъ, за
этимъ холмомъ, грязь и суета азіатскаго базара, дикій хаосъ жизни,—
здѣсь, въ этой тишинѣ, волшебница-природа разлила всѣ чары
и нѣгу своей прелести словно бы для того, чтобы дать почувство-
вать челов-вку еще больше власть своей вѣчной красоты и всю ложь,
всю мишуру его жизни.
Цв-бты и деревья разныхъ поясовъ и климатовъ, разныхъ по-
родъ дружно обнялись св(»ими вѣтвями, точно очарованные общей
гармоніей. Здѣсь—тиссъ обыкновенный съ мелкими листикамн, бе-
ресклетъ японскій, фотинія зубчатая, маслина съ пепельно-серебри-
стой листвой, магнолія крупноцвѣтная, огромное дерево съ листья-
ми фикусд, только помельче, и бѣлыми большими цвѣтами съ доб-
рую кофейную чашку; а рядомъ елочка и сосна; онѣ будто ежатся,
смушенныя пышнымъ нарядомъ своихъ южныхъ сосѣдокъ. Дальше -
колядія съ темно-зелеными гигантскими бархатными листьями ве-
личиной съ дамскій зонтикъ, кустъ китайской розы съ большими
красными цвѣтами, бамбукъ золотистый, бѣлая пампасная трава съ
высокими серебристыми кистями, похожими на камышъ, можжевель-
никъ и кавказская пихта. Подлѣ — канна индика, та самая канна,
которуго мы холимъ въ горшкахъ; здѣсь она въ грунтѣ и зимуетъ;
высота ея—сажени полторы. Еще дальше—аукуба японская и див-
ный абиссинскій бананъ. Листья его шириной почти въ аршинъ и
длиной въ два аршина.
Надъ цвѣтникомъ ступени, съ увитой плюшемъ балюстрадой и
вазами, ведутъ въ тѣнистую аллею. На лѣстницѣ плещетъ фон-
танъ; по бокамъ—шпалеры темныхъ пирамидальныхъ кипарисовъ;
на фонѣ ихъ красиво выдѣляются шелковистые вѣера зонтичныхъ
пальмъ и грандіозные листья банвна, переплетаясь съ кружевной
- 224 —
криптомеріей, подъ которой пушится евлалія пестрая, тюхожая на
полосатую шелковую травку. Тутъ же каштаны, громадный темный
кустъ блестящаго мелколистаго гіадуба, японская стеркулія съ жел-
тыми или полосатыми лнстьями, опять тиссъ и вьющійся ложоносъ
жгучій, перекинувшійся черезъ трельяжъ и обнявшій нервно съежив-
шуюся мимозу и японскій бересклетъ съ дрожашиии колокольчи-
ками. Въ отдѣленіи для опы-Говъ есть и нѣсколько небильшихъ ку-
стиковъ чайнаго дерева. Въ павильоы-ѣ для сортировки и сушки сѣ-
мянъ—цѣлая лабораторія со стклянками, трубками и банками, раз-
ставленными батареями на столахъ и въ шкафахъ.
На террасѣ, выстуішощей надъ цвѣтникомъ, чайный буфетъ и
шашлычная. Отсюда къ крѣпостной баішгв взвивается зигзагами
дорожка. Прохожу въ крѣпость и по крутому обрыву взбираюсь
на верхушку скалы. За мной, внизу, остался Ботаническій садт»;
предо мной, къ сѣверу, начинаясь у >кр*Бпастной сгбны, разворачи-
вается панорама Тифлиса. Вспоиинается башня Сумбеки и Казань.
Но здѣсь перспектива города не заслонена, какъ въ Казани, хол-
мами,—онъ весь открытъ. Мутная Кура/зм-вящаяся между крутьши,
тѣсныли берегами, пробѣгаетъ посрединѣ города подъ мосхами и
между островами, огибая мрачный обрывъ, ыа котаромъ возвышают-
ся угрюмыя зубчатыя сгкны Метехскаго замка. Отсюда особенно
хорошо видна и старинная цсрковь, и грозныя башни каземата, и
тюремный дворъ, по которому мѣрно шагаютъ часовыс, виденъ
весь азіатскій базаръ и татарскій майданъ съ караваномъ верблю-
довъ на плошади, видны вдали громады Головинскаго проспекта,
къ западу Мтацминда съ лѣпящейся на ней церковью св. Давида,
на востокѣ горы съ казармами и вокзаломъ у подыожія, дадеко на
сѣверѣ кудрявая зелень Муштаида и Михайловскій проспектъ.
Говорятъ—вечеромъ, когда въ городѣ зажигаютъ огни, видт»
Тифлиса съ этой скалы становится волшебнымъ.
Отсюда отправляюсь на Головинскій проспектъ, въ «Храмъ
Славьг», или военно-историческій музей. Онъ еще не открытъ дяя
публики, отдѣлка зданія не вполнѣ окончена. Однако, благодаря
любезности полковника, завѣдующаго музеемъ, мнѣ удается осьго-
трѣть его. Воэникъ онъ недавно и предназначенъ для собранія
картннъ, сочикеній и разныхъ предметовъ, относящихся къ поко-
ренію Кавказа.
Зданіе большае, одноэтажное, стройное. Фасадъ безъ оконъ
Въ сгвнахъ ниши съ изящной арматурой. Между ними черныя
мраморныя илиты, на которыхъ, какъ въ храмѣ Христа Спасителя,
будутъ вьгсвчены главныя событія изъ эпохи завоеванія Кавказа.
Очень хороша высокая рѣшетка, отдѣляющая зданіе отътротуара.
Вмѣсто колонокъ въ ней пушки съ орлами наверху.
По гранитнымъ ступенямъ вхожу въ музей. Вт> немъ всего одинъ
огромный залъ съ облицованными мраморомъ стѣнами. Освѣшеніе
сверху. Мой проводникъ—.старенькій унтеръ-офицеръ, бывиіій ор-
динарецъ, одинъ изъ героевъ покоренія Кавказа; на ветхомъ мун-
дирѣ ігізлый рядъ медалей и георгіевскій крестъ. Современникъ
— 225 -
Шамиля и, какъ говоритъ, былъ при взятіи Гуниба. Старичекъ.
видимо, бодрится и молодцевато расправляетъ сѣдые баки.
На стѣнахъ батальныя картины на темы кавказской войны и
лортреты кавказскихъ героевъ. По угламъ турецкія знамена съ полу-
мѣсяцемъ и персидскія—съ рукой вверху древка.
Старичекъ радъ вспомнить былое и охотно болтаетъ:
— Это вототъ грузинскій царь Ираклій II, а это послѣдній ихній
царь Георгій ХІІІ-й, тутъ генералъ Тотлебенъ, а подлѣ генералъ
Лазаревъ. А этотъ... о, этотъ молодецъ былъ, это и есть онъ са-
мый, нашъ Алексѣй ПетрОвичъ Ермоловъ... Вотъ здѣсь свѣт.іѣйшій
князь Воронцовъ... Это тоже былъ молодецъ.
— А это кто?— спрашиваю я, указывая на одинъ изъ портре-
товъ.
— Который?—Правофланговый или лѣвофланговый?
— Правофланговый,—отвѣчаю ему въ тонъ.
— Правофланговый—князь Паскевичъ Эриванскій, а лѣвофлан-
говый—графъМуравьевъ... А вотъ это-съ нашъ Александръ Ивано-
вичъ князь Барятинскій, съ нимъ мы штурмовали Гунибъ... Да-сь,
было времячко... Боже ты мой, Боже...
Есть здѣсь и двѣ картины Айвазовскаго. На одной изъ нихъ
изображено прибытіе Императора Николая I въ Сухумъ-Калэ. Ба-
тальныя картины почти всѣ работы французскаю художника Рубо
и исполнены имъ въ Париж-Ѣ. Благодаря этому, можетъ-быть, и
русскіе солдаты на нихъ лишены жизненности и типичности, да и
кавказская природа слишкомъ ужъ монотонно освѣщена. Нѣтъ
верешагинской экспрессіи, жизни и plein air'a.
Лучшая картина—это «Плѣнъ Шамиля». На большомъ полотнѣ
масса фигуръ, освѣщенныхь желтоватымъ закатомъ. Фонъ—голыя
каменистыя горы съ бѣлѣющими кубиками аула. Слѣва, подъ дере-
вомъ, сидитъ князь Барятинскій, окруженный штабомъ. Дальше
видны фигуры солдатъ, обступившихъ холмъ, въ центрѣ котораго
нѣсколько мюридовъ, а ближе къ Барятинскому—«владыка горъ»,
имамъ Шамиль. Поза его схвачена удачно, она полна гордаго вы-
зова и недовѣрія. Правая рука заложена за поясъ, на которомъ
виситъ, конечно, кинжалъ; лѣвая — на эфесѣ шашки. На головѣ
бѣлая чалма съ мѣховой выпушкой. Закаленное дикое лицо, обра-
мленное длинной рыжей бородой, полно энергіи и скрытой не-
нависти.
Вспоминается жестокая, упорная, двадцатилѣтняя борьба, боевая
жизнь изо дня въ день въ горахъ Кавказа, и невольно задаешь
себѣ вопрось, что долженъ былъ чувствовать въ эту минуту^вла-
дыка горъ».
— Вотъ, это онъ самый и есть, Шамиль, — говоритъ за мной
старичекъ.—Такой онъ былъ—рыжій и сердитый. Ну, а все же су-
противъ русскаго оружія и онь не устоялъ. Много крови нашей
выпилъ... Двадцать лѣтъ пилъ!
Недалеко отъ «Храма Славы», на утлу Головинскаго проспекта
выступаетъ небольшой двухъэтажныи домъ кавказскаго музея. Таб-
15
— 226 —
личка на дверяхъ гласитъ, что сегодня музей закрытъ для публи-
ки. Однако—звоню. Дверь отворяется и въ ней показывается пол-
ный пожилой блондинъ профессорскаго типа, въ очкахъ. Это—дирек-
торъ музея, докторъ Радде. Спрашиваюразрѣшеніяосмотрѣть музей.
— Но вы видите,—говоритъ онъ, показывая на таблицу и рѣ-
шительно собираясь затворить дверь. Настойчиво прошу, ссылаюсь
на то, что я пргѣзжій, что завтра надо ѣхать далыпе. Докторъ
неумолимо повторяетъ:
— Но вы видите. Въ рѣчи его слышится нѣмецкій акцентъ.
Тогда я прибѣгаю къ послѣднему средству,—говорю, съ какой
цѣлью желаю осмотрѣть музей. Докторъ сдается и любезно про-
ситъ меня пожаловать, потомъ такъ же любезно даритъ мнѣ «на
память» составленный имъ «Путеводитель по музею», извиняясь въ
то же время, что онъ «безъ галстуха» вслѣдствіе страшной жары.
Музей помкщается въ нѣсколькихъ залахъ верхняго инижняго
этажа. Основанъ онъ лѣтъ 25 тому назадъ. Для лицъ, желающихъ
наглядно познакомиться съ Кавказомъ, онъ представляетъ большой
интересъ. О научномъ его значсніи я ужъ и не говорю. Коллекціи
подобраны хорошо и не безъ эффекта. Конечно, послѣ москов-
скаго историческаго музея онъ кажется миніатюрнымъ, но все-
таки норажаетъ пріятно, особенио здѣсь, на окраинѣ, гдѣ мы
едва только усггѣли устроиться.
Первый залъ занятъ коллекиіями по геологіи Кавказа. Мине-
ралышя богатства края еще далеко не изслѣдованы и не разрабо-
таны, но все-таки кое-какой починъ уже сдѣланъ. Вотъ образцы
кубанскаго каменнаго угля и ріонскаго, изъ Тквибульскихъ копей,
загликскіе квасцы, сода, дагестанская сѣра, чатахская желѣзная
руда, мѣдная и кобальтовая руда изъ Кедабега и Карабага, куль-
пинская соль. Золота и серебра пока не нашли, хотя въ руслѣ
Ріона и Терека есть золотой песокъ; но промывка выдѣлки не
стоитъ. Кавказъ и безъ того—золотое руно; надо бы только умѣть
пользоваться имъ.
Хорошо и художественно сгруппированы коллекціи по зооло-
гіи. Въ нихъ кавказская фауна демонстрирована наглядно. И когда
взглянешь на эту массу разнообразныхъ птицъ и звѣрья въ чуче-
лахъ, то невольно удивляешься псстротѣ кавказскаго міра живрт-
ныхъ столько же, сколько и илеменной пестротѣ людей. И здѣсь
сѣверяне и южане, какъ и въ кавказской флорѣ, живутъ въ со-
сѣдствѣ, хотя и не особенно дружномъ, болѣе приближаясь въ
этомъ отношеніи къ homo sapiens, чѣмъ къ растеніямъ.
Въ коллекиіи птицъ выдѣляются кавказскіе орлы, большой грифъ,
ягнятникъ и б-ѣлохвостъ, затѣмъ группа разныхъ видовъ фазановъ
и лунь. Въ нишѣ, расписанной ландиіафтомъ камышей, цѣлая семья
водяныхъ птицъ, разставленныхъ очень художественно. Здѣсь цап-
ли, утки, кулики, ибисы, пеликаны, лебеди, фламинго. Дальше—
бѣлый иавлинъ, чсрный аистъ, пурпуровая иапля. Рядомъ стая
стервятниковъ, терзающихъ чучело всрблюда. Тутъ же и ком-
паньонъ ихъ, шакалъ.
- 227 —
Въ другомъ залѣ—группа кавказскихъ альпійскихъ животныхъ:
дикій баранъ, нѣсколько туровъ, черные козлы. Дальше чучело
кавказскаго зубра. Музей гордится этимъ экземшіяромъ, такъ какъ
онъ единственный; и только въ академіи наукъ имѣется еще шкура
кавказскаго зубра, называемаго туземцами «домбе» и «адомбе».
Правѣе—три гіены изъ окрестностей Тифлиса и три оленя, тоже
изъ-подъ Тифлиса. За ними—дикіе кабаны, барсъ, семья королев-
скихъ тигровъ, убитыхъ вблизи Ленкорани, пантеры, подстерегаю-
іція козулю, компанія изъ шести медвѣдей, опять кабаны, дикая
коіика, куница, пятнистая и кошачья русь, горностаи, лисицы
(между ними двѣ чернобурыхъ съ Казбека), барсуки, антилопа и
даже каспійскій тюлень.
Дальше порядочная масса маринованныхъ змѣй, скорпіоновъ въ
банкахъ и- всякихъ такихъ «гадостей».
Изъ рыбъ выдаются—форель, стерлядь да лососина съ севрю-
гой, заглядывающія зъ Куру изъ Каспійскаго моря. Есть тутъ и
остовъ кита, попавшаго случайно въ Черное море, можно поду-
мать—спеціально для кавказскаго музея. Недурна и бѣлуга, помѣ-
щенная въ центрѣ одной изъ залъ. Ее поймали въ устьѣ Куры;
вѣсила она шестьдесятъ пудовъ; одной икры въ ней было пудовъ
шесть.
Надъ лѣстницей, ведущей въ верхній этажъ, большіе фрески,
иснолненные художникомъ Зимомъ изъ Рима. Здѣсь—и грузинскій
царь Давидъ Возобновитель, и царица Тамара, написанные по ори-
гиналамъ, сохранившимся въ Гелатскомъ монастырѣ, и Ной, сажа-
ющій виноградную лозу, и амазонки верхомъ. Недурно написаны
«Проліетей, прикованный къ скалѣ Кавказа и оплакиваемый океани-
дами», «Язонъ и Медея въ храмѣ Гекаты» и «Прибытіе Аргонав-
товъ въ Колхиду». Вотъ какъ художественно докторъ Радде опи-
сываетъ послѣднюю картину въ путеводител-ѣ:
«Картина представляетъ тотъ моментъ, когда они вступаютъ на
берегъ. Одинъ изъ гребцовъ старается остановитъ быстро плы-
вущую по волнамъ Фазиса Арго и привязываетъ ее канатомъ къ
береговОхму столбу. Высоко на корму стоитъ самъ Язонъ (портретъ
Великаго Князя Николая Михайловича), указываюшіи вооруженною
щитомъ рукою въ ту сторону, откуда онъ прибылъ. Навстрѣчу
чужеземцамъ ѣдетъ Аэтъ въ сопровожденіи двухъ дочерей своихъ,
въ двухколесной колесницѣ, запряженной двумя бѣшеными конями,
которыхъ возничій съ трудомъ удерживаетъ. Выраженіе у Аэта
хю6ноеу вопрошающее, недооѣрчивое и упорстеующее. Влѣво отъ него
сидитъ прекрасная Медея (портретъ грузинской княжны), которая
успѣла уже испытать в^ііяніе проницаюидихъ взоровъ Язона. На Арго,
у ногъ Язона — Орфей, и позади греческій воинъ со шлемомъ нд
головѣ. У мачты—Касторь и Поллуксъ. Настроенію общества въ этой
сценѣ соотв-Ьтствуетъ колоритъ неба; темныя тучи висятъ иадъ Кол-
хидой; на западѣ и югѣ, откуда нрибыли Аргонавты, небо—ясное».
Въ двухъ залахъ верхняго этажа—этнографическія коллекціи и
составленныя изъ болышіхъ фигуръ группы кавказскихъ народно-
15*
— 228 —
стей. Потолки раснисаны узорами ковровои живописи туркменскихъ
и кубинскихъ образцовь. Полы устланы кавказскими коврами, вь
центрѣ зала—тахты, покрытыя туземными матеріями. Драпировки на
дверяхъ изь разныхъ кавказскихъ матерій и ковровъ.
Тутъ грузины, имеретины, мингрельцы и гурійцы, танцующіе лез-
гинку «въ колхидскомъ саду», пшавы, хевсуры, тушины, сваны н
осетины. Напротивъ — абадзехм н кабардинцы, а дальше — евреи н
армяне. Въ другой групггЬ—курды и духоборы, лѣвѣе—персіяне и
татары.
одѣсь же и модели «жилыхъ строеній кавказскихъ народностсй,
и домашняя утварь, оружіе и музыкальные ийструменты.
Стоитъ только взглянуть на коллекцію оружія, на разные ста-
ринные фальконеты и кремневыя ружья, или на современное воору-
женіе хевсуровъ—щиты, кольчуги, шины для рукъ и ногъ, метал-
лическія перчатки и «головныя покрышки», на щиты курдовъ, пики
и.іи нистолеты гурійцевъ, чтобы представить-себѣ весь дикій міръ
кавказскихъ народцевъ, чуждый девятнадцатому вкку, вѣку Круп-
повъ, Манлихеровъ, Пибоди, меленита, динамита и бездымнаго
пороха.
Еще лучше музыкальные инструменты, разныя грузинскія и курд-
скія зурны, скринки — <саламури», турецкая скриіжа «кжаманча»,
осетинскія цитры и балалайки, мингрельскій рогъ «горотото» для
созыванія народа во время опасности или глиняные барабаны сдим-
плинито». И это—рядомъ сь городомъ, переполненнымъ американ-
скими и беккеровскнми роялями, органами и фисгармоніями новѣй-
шей конструкдіи, рядомъ съ милліоннымъ опернымъ театромъ.
Хороша и домашняя утварь, сосуды изъ тыквы, бокалы изъ турь-
ихъ роговъ или болыпой вертелъ для жаренья цѣлыхъ барановъ
«при грузинскихъ гіирпіествахъ».
Зато очснь изящны вышиванья шелкомъ иа сукнѣ и золотомъ
на шелку. Въ нихъ такъ ярко сказывается художественная натура
женищны-рабы, которая пыталась въ замкнутомъ мірѣ семенной
жизни скрасить свой досугъ изящиымъ трудомъ, пока ея госиодинъ
воевалъ или бездѣльничалъ.
Въ слѣдующемъ залѣ—ботаника съ обширной дендрологическои
коллекціей и энтомологія. На стѣнахъ—«картины, представляющія
главнѣйшія физіоіштт растительности въ вертикальномъ направ-
леніи».
Затѣмъ слѣдустъ еще шесть нсбольшихъ залъ съ археологиче-
скими коллекціями, древними орнаментами, нумизматикой и разны.ми
предметами, найденными при раскопкахь.
Въ путеводителѣ такъ огтисывается смаршрутъ» въ эти залы:
«Отъ болыіюй лѣстницы, прямо къ изображенію Ноя, поднима-
ясь вверхь по винтовоіі лѣстницѣ, проходя мимо картины Ноя, по-
сѣтитсль входитъ въ отдѣленіе орнаментовъ и древностей, распо-
ложенныхъ въ шести отдѣльныхъ комнатахъ».
Я ухожу изъ музея совсѣмъ ошеломленныіі пестротой кавказ-
скаго калейдоскопа.
— 229 -
Сравнительно съ другими провинціальными городами, тифлис-
ская интеллигенція проявляетъ рѣдкую жизнедѣятельность. И это
особенно неожиданно здѣсь, въ кавказской обстановкѣ. Въ Тифли-
сѣ есть общества сельскаго хозяйства, географическое, техническое,
нсторіи и археологіи, іМузыкальное, изяшныхъ искусствъ, медицин-
ское. Н-ѣкоторыя обшества, какъ Императорское медицинское, на-
считываютъ по нѣсколько сотъ членовъ. Но самое обширное изъ
ннхъ — это обшество возстановленія православнаго христіанства,
нмѣюшее свыше тысячи членовъ и располагаюшее огромными сред-
ствами. Въ нѣкоторые годы ноступленія пособій и сборовъ дости-
гаютъ полутораста тысячъ. Суммы эти расходуются на содержаніе
.миссіонеровъ въ горахъ, постройку церквей и школы для горцевъ.
Въ Тифлисѣ издаются три русскихъ газеты. Но въ то время,
какъ одесскія, кіевскія и поволжскія газеты растутъ не по днямъ,
конкурируя со столичными, тифлисскія газеты не пользуются осо-
беннымъ успѣхомъ въ мѣстной публикѣ. Кажется, нигд-fe, какъ
здѣсь, и краевыя нужды, н обывательская жизнь не даютъ столько
животрепешущаго матеріала для газеты. Чего стоитъ одна тифлис-
ская дума, давно затмившая своими бурными дебатами славу фран-
цузской палаты депутатовъ и англійскаго парламента. А какой ин-
тересъ, какую нескончаемую тему для обывательской литературы
представляетъ вся эта туземная дикость ѵ\ некультурность. Однако,
въ номерахъ, которые я пробѣгаю, она почти не отражается. В*ь
одной газетѣ, правда, какой-то обыватель обличаетъ, но... городо-
вого. «Когда я подозвалъ его и сказалъ ему, что, благодаря его
безпечности, люди чуть не попали подъ экипажи, то онъ съ насмѣш-
кои мнѣ отвѣтилъ: «Ну, и слава Богу, что не попали, и того до-
вольно». Прошу васъ дать мѣсто моему настояшему заявленію, сви-
дѣтельствующему о безпечности означеннаго блюстителя порядка и
общестеенной безопасности».
Въ другой читаю о слѣдуютемъ обывательскомъ кунстштюкѣ:
«Ради курьеза приводимъ здѣсь письмо, полученное по почтѣ
вчера старшнмъ торгово-хозяйственнымъ смотрителемъ: «Если ти бу-
дышъ оброшатся грубо со свои починеними, то будышъ убитій,
какъ собакъ». Для пущаго устрашенія, должно-быть, подъ пись-
момъ стоитъ подпись: «Онорхистъ».
Счастливый край, гдѣ даже анархисты еше прописываютъ себя
чрезъ два о и воины носятъ щиты и кольчуги въ вѣкъ разрывных ь
пуль.
Вотъ именно тифлисскій-то «онорхизмъ» и есть та гидра, съ ко-
торой должна бы бороться мѣстная печать. Правда, у этой гидры
вмѣсто головъ милліонъ кинжаловъ.
Объявленіи въ газетахъ много. Между ними особенно бросаются
въ глаза розыски убійцъ, разныхъ dio-Мусафаръ-оглы и Амо-
Калаперъ-оглы.
Грузинская и армянская печать относительно процвѣтаютъ. ЗдЬсь
издаются на армянскомъ язык-б «Мшакъм, «Норъ-Даръ, «Ардза-
ганкъ», «Ахпюръ» и «Мурчъ», на грузинскомъ —«Иверія», «Меурне»,
- 230 —
«Джеджили^, «Цискари», «Дроэба» и лруг. Изъ нихь «Иверія»
самая распространенная.
Грузинская литература—одна изъ древнѣйшихъ. Грамота у гру-
зинъ распространилась еще въ V вѣкѣ, а въ XII, при Давид-fc Во-
зобновителѣ и царицѣ Тамарѣ, грузины отправлялись для образо-
ванія въ Аѳины. Это была эноха расцвѣта литературы, съ писателя-
ми Шавтели, Хонели, Тмогвели и Шота Руставели, авторомъ на-
родной поэмы «Барсова Кожа». Затѣмъ наступцла полоса упадка,
продолжавшаяся шесть вѣковъ. И только въ началѣ нынѣшняго
столѣтія грузинская литература возродилась, отрѣшивиіись отъ во-
сточной поэзіи подъ вліяніемъ европейскихъ писателей. Поэты Ал.
Чавчавадзе, князь Орбеліани и Баратовъ пользуются въ Грузіи боль-
шой популярностью. Но всѣхъ ихъ затмилъ современный погѵгъ
князь Илья Чавчавадзс, котораго называютъ грузинскимъ Лермон-
товымъ. Нѣкоторыя изъ его стихотвореній д-ѣиствительно написаны
лермонтовскими красками, другія проникнуты скорбной патріоти-
ческой ноткой въ некрасовскомъ духѣ.
Князь Чавчавадзе воспитывался въ петсрбургскомъ университе-
тѣ, въ эпоху Костомарова, Кавелина, Спасовича и друг., былъ за-
тѣмъ на родин-fe мировымъ посредникомъ и судьею, а теперь состо-
итъ редакторомъ-издателемъ «Иверіи», управляющимъ тифлисскимъ
дворянскимъ земельнымъ банкомъ и предсѣдателемъ общества рас-
иространенія грамотности среди грузинскаго населенія.
Я не знаю, насколько грузинская литература проникнута патріо-
тическими тенденціями націоналыюй самобытности. Князь Чавча-
вадзе, одинъ изъ главныхъ ея представителей, скорбитъ о томъ,
что его «родина не расцвѣтаетъ», поетъ свои іН>сни народу, «чтобт»
плачъ его утихъ», молитъ Бога, «чтобъ скорѣй настало пробуж-
деньс родного края». Это все темы, которыми обыкновенно вдохно-
пляются народиые поэты. Вся дѣятелыюсть автора ихъ, проникнутая
общечеловѣческими идеями и единеніемъ съ русскимъ міромъ, слу-
житъ, мнѣ кажется, знаменіемъ бол-fce близкаго сліянія грузинъ съ
русскими и далека тенденцій сепаратизма, которыя могутъ заподо-
зрить въ его патріотическихъ пѣсняхъ.
Армянская литература такая же дрсвняя. Армянская азбука изо-
брѣтена въ IV вѣк-fc, одновременно съ распространеніемъ въ Армс-
ніи христіанства. Уже въ V вѣкѣ на армянскомъ языкѣ писались
релиі іозныя и философскія сочиненія. Это время считалось золотой
эпохой армянскои литсратуры. Но затѣмъ въ теченіе тринадцати
вѣковъ она оставалась односторонпей, ограничиваясь религіознымь
и научно-историческимъ наиравленіемъ. Только въ половинЬ нынѣш-
няго вѣка народплась, подъ вліяніемъ европсйской литсратуры, груп-
па романистовъ: Абовіанъ, Агаянь, Прошіанъ и Раффи, да драма-
тургъ Сундукіаицъ. Недавно умершій Григоріи Арцруни, редакторь
самой расиространеішой газсты аМшакъ», былъ выдающимся публи-
цистомъ съ общсчсловѣческіши идеаламп и замкчательной личио-
стью. Армяне, конечно, мсчтаютъ о возрожденіи Арменіи. Но это-
только мечта. Практичсская народная жилка, сказавшаяся и въ одно-
— 231 —
сторонней сухости армянской литературы, чуждой фантазіи, и въ
тяготѣніи къ торговлѣ, выработала натуру, не особенно проникну-
тую общественными идеалами и быстро акклиматизируюшуюся на
всякой почвѣ. Въ семейномъ быту армяне, сравнительно съ другими
кавказскими племенами, уже отрѣшаются отъ патріархальности, про-
никаясь общеевропейскимъ строемъ жизни. Женщина въ высшихъ
классахъ сорвала уже съ себя ц-Ьпи востока. Но въ народѣ она
еще остается въ прежнемъ положеніи, укутывается по выходѣ за-
мужъ, не имѣетъ права говорить съ мужемъ до рожденья перваго
ребенка, а объясняется только пантомимой. Очснь интересна эта су-
пружеская пантомима. Надо только иредставить себѣ положеніе без-
д-Ьтныхъ или гбхъ матерей, которыя вынуждены, вслѣдствіе опо-
зданія первенца, продолжать разыгрывать нѣсколько лѣтъ роль «Нѣ-
мой изъ Портичи».
Вечеромъ отправляюсь въ бани. Онѣ всѣ въ азіатской части го-
рода, у сѣверныхъ источниковъ. Вь сумеркахъ какія-то женщины,
закрытыя покрываломъ, таинственно пробираются Армянскимъ база-
ромъ, должно-быть въ бани или церковь. Совсѣмъ будто приви-
дѣнья. Голова и шея укутаны, нижняя часть лица завѣшена сѣрымъ
кускомъ сукна; только большіе черные,точно испуганные,глаза видны,
да и то не у всѣхъ: у нѣкоторыхъ они прнкрыты черной вуалью.
Настояшій маскарадъ. Такъ и ждешь, что откуда-нибудь изъ-за
угла выскочитъ фракъ и, подавъ руку калачикомъ, скажетъ стерео-
типную фразу: «маска, пойдемъ ужинать».
Восточные человѣки или разстунаются, или дѣлаютъ видъ, что
не обращаютъ на нихъ никакого вниманія. А оыб все торопливо
идутъ и кутаются, точно боясь, что ихъ осквернятъ любопытные
взгляды.
Бани тѣснятся у иодиожія крѣпостного холма, подлѣ маленькой
мечети. Онѣ большей частью построены въ мавританскомъ стилѣ, съ
легкими колонками, узкими стрѣльчатыми окнами и узорчатыми ар-
ками. Здѣсь и Иракліевскія бани, и Мизроева, и князей Орбеліани,
Бебутовыхъ и Сумбатовыхъ.
Лучшими считаются Иракліевекія.
Въ длинномъ съ мраморнымъ поломъ корридорѣ дверп въ номсра.
Какія-то женщины въ бѣлыхъ покрывалахъ сидятъ на скамьѣ въ
ожиданіи. Однако, нѣкоторыя изъ нихъ бросаютъ въ іцелочки до-
вольно смѣлые взгляды. Вхожу въ номеръ. Потолокъ—куполомъ,
съ круглымъ окошечкомъ вверху. Полъ въ мраморной мозаикѣ, стѣ-
ны выложены изразцами съ нѣжно-голубыми арабесками. Въ банѣ
обстановка совсѣмъ какого-то сераля. Стѣны тожс въ изразцахъ,
съ пестрыми и тонкими восточными арабссками, куполъ въ н-ѣжныхъ
цвѣтныхъ узорахъ, полъ въ мслкой щахматной мозаикѣ, лавки мра-
морныя. Цвѣтной фонарь льетъ мягкій полусвѣгъ. Въ полу неболыиой
бассейнъ, выложенный бѣлымъ мраморомъ. Надъ нимъ урна. Въ нее
изъ пасти льва льется широкой струсй вода и стекаетъ въ бассейнъ.
Чувствуется тяжелый запахъ сѣры. «Торщикъ», вылитый портрегь
петровскаго, открываетъ кранъ съ тсплымъ -паромъ. Воздухъ согрѣ-
— 232 —
вается, становится влажны*мъ. Но все-таки не то, что русская баня.
Что-то разнѣживаетъ и вызываетъ истому.
«Торщикъ» моетъ по системѣ петровскаго артиста.
Возвращаюсь. Азіатскій базаръ будто замеръ. Узкіе темные пе-
реулки совсѣмъ безмолвны, полны тѣни и тайны. Удушливый, зной-
ный воздухъ насыщенъ міазмами. Вь углахъ, въ темныхъ сводахъ
переулковъ копошатся какіе-то силуэты и стаи собакъ. Контуры
тѣней разрастаются, принимая загадочныя формы. Изрѣдка, въ по-
лосб свѣта, выступитъ носатый профиль какого-нибудь азіата въ
чалмѣ или бараньей шапкѣ.
Отовсюду в-Ьетъ чуждой атмосферой глубокаго востока.
Глава XXVI.
Выѣздъ изъ Тифлиса.—На вокзалѣ.—Грузинская княгиня и тифлисскій «Пле-
вако»,— Грузинское дворянство —Кавказскій университеть.— Уплисъ-цихе.—
Гори.— Михайлово.— Катастрофа.— Мимо Боржома.—Вь волшебной лолинѣ
Ріона.—Сурамскій перевалъ и тунель.—Колхидскій рай.—На станціи Ріонъ.—
Кавказскій костюмированный балъ,—Пріѣздъ ъъ Батумъ.
і-е сентлбрл.
Подаютъ счетъ. Сюрпризъ: хозяинъ гостинииы—Вольфензонъ-
Я вспоминаю гоголевскую «Коляску».—«А, такъ вы здѣсь»?..
Въ Тифлисѣ евреи совсѣмъ незамѣтны, несмотря на то, что ихъ
тутъ довольно, если судить по нѣсколькимъ синагогамъ. Они со-
вершенно сливаются и по языку, и по костюму, и по восточному
тнпу съ армянами, какъ настоящсе серебро съ издѣліями Фраже
нлн Норблина. A мніз казалось, что содержатель гостиницы непре-
мѣнно армянинъ: въ мсню, написанномъ на французско-кавказскомъ
волапкжѣ, среди «жиго дс валяй» и «пулэ сосъ аляндэсъ» изоби-
ловали шашлыки, сбадриджаны» и «разныя «чехохбили».
Кормятъ здѣсь скверно, хотя и не дорого. Лучшіе рестораны
въ гостиницахъ Лондонъ н Кавказъ. Въ посл-вдней—хорошаяфран-
цузская кухня и за буфетной стойкой стрекочутъ француженкиг
разливая «водка рюсъ». Отъ нихъ я узналъ, что Дю-Фаръ про-
-вхалъ дальшс.
Съ Лужановымъ разстаюсь.
Онъ будетъ въ Батумѣ третьяго. По морю поѣдемъ въ ком-
плніи.
Запасаюсь фруктами. Дешевизна для сѣверянъ совсѣмъ нев-вроят-
ная н пепонятная. Я ужъ не говорю про великолѣпный, крупный
виноградъ и груши, въ которыхъ только сокъ да нѣжный кремъ^
но идеальные «невиннаго» цвѣта персики, величиной съ яблоко,
такіе, какіе въ Петсрбургѣ продаются по рублю штука, здѣсь гри-
вснникъ фунтъ. Это во фруктовомъ магазинѣ. А на базарѣ я ви-
дллъ вчера цѣлый возъ такихъ же персиковъ, и пудъ ихъ (120
штукъ) продавался по восьми гривенъ. Маленькая задача: если въ
— 233 —
Тифлисѣ купить тысячу пудовъ персиковъ, а продлть ихъ въ Пе-
тербургЬ, сколько можно заработать? Тема для спасителышхъ про-
ектовъ.
Вѣтеръ. Надъ Тифлисомъ облака пыли. Въ ушахъ и во рту
песокъ. Дома, экипажи, кони, лица—все сѣро отъ пыли.
Толпа зѣвакъ запрудила мостъ. Сорвались плоты. Кура со
страшной быстротой мчитъ ихъ на мельницы и купальни. Голые
туземцы бросаются вшглвь, пытаясь схватить канаты; но поздно. Раз-
дается одинъ залпъ, другой, грескъ, купальни разбиваются. А съ
сѣвера мчатся по бурой рѣкѣ другіе плоты.
Вокзалъ переноситъ нсмножко въ Кишиневъ, немножко въ
Кіевъ или Нижній. Такъ и кажется, что раздастся—«первый зво-
нокъ на Москву или на Одессу». Желѣзнодорожная архитектура
удивительно шаблонна: она не признаетъ ни климата, ни гармоніи
зданія съ декораціей ггрироды, нн обстановочнаго колорита... На-
чнутъ строить тысячеверстную лннію съ сѣвера, такъ и на южномъ
конігб, при сорокаградусной жарѣ, воздвигнутъ закупоренную груз-
ную коробку; начнутъ строить съ юга, такъ и на сѣверѣ окажется
зданіе съ мавританской тѣныо и мавританской прохладой.
У перона короткій поѣздъ съ маленькими вагонами; всего по
три окна въ вагонѣ. Это дачньш поѣздъ на Боржомъ, благодаря
чему съ меня берутъ за билетъ до Михайлова вмѣсто четырехъ
лишь два рубля. Двпженіе по боржомской вѣтви открылось только
вчера.
У вагона третьяго класса стоитъ пожилая маленькая грузинка
съ большой головой, которая кажется еше больше отъ малиновой
шапочки тавсакрави и чернаго клобука. Крупныя черты, большіе
черные глаза и тонкія сжатыя губы полны строгости; на неподвиж-
номъ, будто вырубленномъ изъ камня лицѣ читается нравственная
сила и привычка женщины востока подавлять свои страсти.
Съ ней бесѣдуетъ шегольски одѣтый брюнетъ адвокатскаго
типа, въ пенснэ н цилиндрѣ. Должно-быть, какой-нибудь тифлис-
скій Плевако.
— Просю васъ, просю васт»,— говоритъ грузинка, и голосъ ея
неожиданно оказывается мягкимъ, ласковымъ и нервно вибрирую-
щимъ, тогда какъ лицо продолжаетъ оставаться неподвижнымъ.—
Ай! Ви сибэ передставить ни можно, какъ я ни спакоюса. Сё давай, се
давай. Много дэнги, мхіа дэла.
Господинъ «Плевакоэ какъ-то ежится, переминается, изгибает-
ся, сладенько улыбается и говоритъ поспѣшно, предупредительно,
тономъ человѣка, желающаго оборвать непріятный разговоръ:
— Что-жъ дѣллть, княгиня! Конечно, конечно, какъ же —какъ же,
да—да, я самъ ионимаю это. Но въ Россіи безъ этого невозможно.
He безпокойтесь, княгиня.
Вѣроятно, рѣчь идетъ о какомъ-нибудь нескончаемомъ земель-
ноиъ процессѣ. Княгиня смотритъ на него строго. Онъ, видимо,
чувствуетъ себя неловко подъ этимъ взглядомъ и вдругъ начи-
наетъ говорить что-то по-лрмянски конфидениіальнымъ тономъ.
— 234 —
Звонокъ. Княгиня садится вь вагонъ третьяго класса. «Плевако»
изъ армянскаго ряда галантно поддерживаетъ ее. Она высовывает-
ся въ окно, онъ подходитъ, она опять твердитъ свое «просю васъ»,
онъ свое «какьже, какъ же,не безпокойтесь», а въ глазахъ такъ и
бѣгаетъ мысль, какъ бы скорѣе третій звонокъ.
Ѣдемъ. Голыя, то рыжія, то бурыя скалистыя громады сагбняют-
ся холмами, за которыми опять вырастаютъ горы.
Минуемъ Авчалы и Мцхетъ, показывается какое-то село съ до-
миками, высѣченными въ скалѣ, тамъ и сямъ на горахъ и въ доли-
нахъ разбросаны развалины замковъ.
Эти угрюмыя развалины феодальной эпохи, эта княгиня въ
третьемъ классѣ, эта безжизненная долина, по которой носятсябу-
рыя тучи пыли, эта пыль, въ которой вмѣсгЬ съ прахомъ Грузіи
летятъ пески все надвигак^щихся мертвыхъ степей, когда-то цвѣту-
щихъ житницъ Кавказа, а теперь пустынь,—навѣваютъ невольную
тоску.
Въ одной Тифлисской губерніи насчитывается шестнадиать ты-
сячъ потомственныхъ дворянъ, а въ Кутаисской —ихъ до семиде-
сяти тысячъ. Вспоминаю жалобы саратовской дамы. Тамъ всего че-
тыре дворянина на уѣздъ. Въ Кутаисской—десять тысячъ на увздъ.
Выходитъ, что кутаисскіе дворяне такъ же цѣнились бы въ Сара-
товскои губерніи, какъ... тифлисскіе персики въ ПетербургЬ.
Надо думать—этотъ переизбытокъ дворянъ и послужилъ, вмѣсті
съ крѣпостнымъ правомъ, главной причиной разложенія и упадка
Грузіи. Соціальный строй проченъ, гюка онъ стоитъ въ видѣ пи-
рамиды, иначе нижніе слои не выдерживаютъ тяжести и весь ор-
ганизмъ распадается. Здѣсь рабство дошло до апогея. Здѣсь не
только господа иагбли рабовъ, но и у рабовъ въ свою очередь были
рабы.
Повторилась съ нѣкоторыми варьяціями исторія Рѣчи Посполи-
той, гдѣ всѣ почти были панами, а кто паномъ не могъ быть, тогь
хоть въ спидпанки» лѣзъ, гдѣ государственное единство было не-
мыслимо всл-вдствіе крайней индивидуализаціи личности, гдѣ каж-
дый шляхетскій пупъ, ничего не дѣлая, только и былъ занятъ сво-
еіі амбиціей и ясновельможностью.
Въ вагонѣ—военный докторъ съ семьеи и еще два-три курсо-
выхъ, ѣдущихъ въ Боржомъ. Докторъ и его жена когда-то жили
въ Минскѣ. Начинаются воспоминанія и разспросы. Они уже лѣтъ
пятнадцать на Кавказѣ. На меня смотрятъ, какъ на какого-нибудь
обитателя Марса. Идутъ параллели между сѣверомъ и югомъ. Они
срослись съ Кавказомъ настолько, что никакъ не могутъ собраться
на сѣверъ, чтобы родныхъ провѣдать.
— Да и что тамъ! — говоритъ докторъ. — У насъ вонъ какой
рай.—Онъ показываетъ на здороваго мальчика и дѣвочку, которые
успѣли уже до половины оиустошить корзины съ псрсиками и ви-
ноградомь.—Плохо вотъ только, что туго какъ-то подвигается у
насъ русское дѣло и русскихъ совсѣмъ мало. Повѣрите ли, встрѣ-
тишь новаго своего человѣка—и на дуигв какъ-то сві?жѣе. Глушь,
- 235 —
совсѣмъ чувствуешь себя оторваннымъ ломтемъ. И потомъ—мучаетъ
еще и то, что край-то здѣсь такой богатый, что всего-то вънемъ
въ обиліи, а мы-то вотъ все медлимъ и собираемся. Намъ нужны
интеллигентныя силы для разработки всѣхъ этихъ сокровищъ, и не
капля какая-нибудь, командированная изъ департамента для раз-
ныхъ свѣдѣній и изслѣдованій, а цѣлая интеллигентная армія, ко-
торая могла бы здѣсь постоянно работать. Поговаривали было объ
университетѣ, да такъ на томъ дѣло и стало. А Кавказу нуженъ,
необходимъ университетъ. Это сразу двинетъ и русское дѣло, по-
дыметъ и интеллигентный уровень края. Тогда черезъ какой-нибудь
десятокъ лѣтъ посмотрите, что мы сдѣлаемъ. Наносная интелли-
генція, чиновники и разные случайные слетки, вѣдь это всс при-
ходитъ и уходитъ, а ядро-то остается безъ измѣненія, культурная
шлифовка идетъ только съ внѣшней стороны. Конечно, многіе
кавказцы ѣдутъ въ наши университеты, потомъ заносятъ оттуда
кое-что и домой, но все это загѣмъ сглаживается здѣсь, такъ какъ
окружающая среда чужда этихъ хорошихъ началъ, такъ какъ нѣтъ
на мѣстѣ такого культурнаго рычага, который могъ бы постоянно'
поддерживать интеллигентный уровень университетскихъ центровъ.
А разработка нашихъ природныхъ богатствъ на мѣстѣ и мѣстными
силами, мѣстными учеными? Чего ужъ одно это стоитъ. Пока—Кав-
казъ обходится очень дорого и очень мало даегь намъ. И такъ бу-
дегь, пока мы не поставимъ раціонально эксплуатанію его. Вотъ вы
путешествуете здѣсь... А скажите, много ли вы встрѣчали наКав-
казѣ русскихъ интеллигентныхъ людей, кромѣ чиновниковъ, ко-
нечно, да военныхъ? Такихъ интеллигентныхъ людей, которые вра-
шались бы въ самомъ ядрѣ населенія, вносили бы именно туда на-
чала сліянія, единенія и повысили общественную инииіативу?
На станціи Каспи опять пристаетъ дѣтвора туземцевъ, выкри-
кивая свои абасы. На платформ-в какое-то шествіе фруктовъ. Чуд-
ные персики, яблоки, груши, виноградъ — вь корзиночкахъ, гир-
ляндами, цѣлыми вѣтками.
За Грахалами надъ лѣвымъ берегомъ Куры выступаетъ высокій
желтый утесъ. У подножія его лѣпится деревушка. Въ утес-fe зіяютъ
отверстія. Это—ворота въ городъ, высѣченный въ самой скал*ѣ, го-
родъ съ цѣлыми улицами, лавками, комнатами, каменными лѣстни-
иами и скамьями, подземными ходами къ рѣк-fc. Египетскій трудъ
кавказскихъ троглодитовъ. Въ древности здѣсь была крѣиость
Уплисъ-иихе.
Вдали, нд равниніі вырастаетъ темный холмь. Онъ кажется
островомъ на фонѣ бурой степи. На вершинѣ его громадная, крут-
лая, точно бочка, черная масса полуразрушенной крѣпости съ ба-
стіонами. Она очень напоминаетъ корнусъ рнмскаго замка Сантъ-
Анджело. Вокругъ нея по холму амфитеатромъ тѣснятся кубики
нсбольшого азіатскаго городка. Это—Гори. Вилъ бсзжизнснный;
нн зелени, ни красокъ.
Докторь прощается со мной.
— Будетс въ Гори—милости проспмъ.
- 236 —
Опять справа надвигается гряда высокихъ горъ со сверкающими
снѣговыми вершинами; слѣва выступаетъ цѣпь Малаго Кавказа, по-
крытая дремучими лѣсами. Облака снова плывутъ низко, висятъ на
деревьяхъ, иногда будто сливаются съ дымомъ паровоза. He знаешь,
облако ли пронеслось, бросая густую тѣнь, или дымь паровоза за-
стылъ вдругъ надъ лѣсомъ.
Вечеромъ поѣздъ влетаетъ въ живописное боржомское ущельс,
залитое золотымъ сіяніемъ заката. Горы до неба задрапированы
волнистымъ темнозеленымъ бархатомъ лѣсовъ. Тамъ и сямъ на немъ
выступаютъ пурпурными пятнами зарумяненные листья кустарниковъ
и винограда.
За болыпимъ вокзаломъ съ крытымъ иерономъ раскинулось въ
до.іинѣ мѣстечко Михайлово. Вдали, въ глубинѣ ущелья, виденъ
Боржомъ, «перлъ Кавказа». У подножія горъ кое-гдѣ выгляды-
ваютъ грузинскія ссла. Природа дышитъ необыкновеннымъ покоемъ.
Остроконечныя вершины съ зубчатой линіей лѣсовъ величаво вы-
ступаютъ въ ореолѣ заката.
Сумерки наползаютъ сразу. Становится свѣжо. Мы иа высотѣ
трехъ тысячъ футовь надъ уровнсмъ моря, или на самойверхушкі
Машука. Пять часовъ тому назадъ въ Тифлиск было сорокъ гра-
дусовъ, а здѣсь въ восемь часовъ вечера—всего одиннадцать гра-
дусовъ тсила.
На вокзал-іі какое-то волненіе. Служаіціе и коидуктора тревож-
но бѣгаютъ. Говорятъ об ь отправкѣ паровоза, о телеграммѣ, о не-
счастіи. Поѣздъ на Боржомъ долженъ отойти черезъ часъ; но кон-
дукторъ сообщаетъ мнѣ, что врядъ ли отойдетъ и чрезъ три часа.
Оказывается, гдѣ-то подъ Боржомомъ паровозъ зарылся въ насыпь.
А сейчась отправился другой очереднои поѣздъ съ пассажирами.
Несчастій съ людьми, говорятъ, не было; но кто ихъ разбсретъ.
Курсовые нанимаютъ экипажи. Отсюда до Боржома двадцать семь
версть. Обыкновснно фаэтонь стоитъ рублей шесть, а теперь спра-
шиваютъ двНЬнадцать. Рѣшаю ждать, пока исправятъ путь. Началь-
ник ь станціи объявляетъ, что поѣздъ пойдет ь только утромъ: ночью
не успѣютъ очистить путь.
Около одиннадиати возврашается поѣздъ съ пассажирами, не
доѣхавшими до Боржома. Курсовые взволнованной толпой вплы-
ваютъ въ зал ь. Ихъ продержали шесть часовъ въ пути на мѣстѣ
катастрофы и тенерь вернули обратно. Всѣ набрасываются съ жад-
ностью—кто на чай, кто на ужинъ. Толкотня, стукъ посуды, воз-
буждсніе; разговоры на тсму о катастроф-ѣ. Въ нервныхъ голосахъ
дрожитъ радостная нотка, какая слышится у людей, миновавпіихъ
опасность. Вся публика им-Ьегь курсовой, фешенсбсльный и, пожа-
іуіі, даже столичный видь. НЬсколько военныхь генераловъ, нѣ-
сколько статскихъ; угадывается присутствіе важныхъ міра сего,
чувствустся напряженность и подтянутость маленькихъ. Какой-то
коротенькій инженеръ, державшій себя раньиіс такъ в;гжно, тсперь
пѣіаеть все пѣтушкомъ, а ля Бобчинскій, то и дѣло юлитъ подлѣ
малсиькаго дрожаіцаго старичка съ па.іьто иа зсленой подкладкѣ и
говорить сладко-заискнваюіце:
— 237 —
— Если ваше высоіір—ство изволите, можно несрочныи иоѣздь
№ 5 пустить очереднымь.
Въ дамскомъ обшествѣ тоже замѣтно чтото такое «дистэнг:-*»
большого свѣта. И, надо думать, вся эта компанія иорядочно про-
голодалась, если можетъ истреблять съ такимъ аппетитомъ въ одиннад-
цать часовъ ночи скверный борщъ (многіе не обѣдали)и скверныя
подогрѣтыя котлеты («провизія вышла-съ»).
Эта столичная публика, съ ея аристократическимъ видомъ и
французской рѣчыо, кажется рѣжущимъ диссонансомъ вътрактир-
ной обстановкѣ вокзала, на фонѣ дѣвственной кавказской приро-
ды, кавказскихъ типовъ, служащихъ на станціи и кондукторовъ,
смуглыхъ, чернобородыхъ армянъ и грузинъ, говорящихъ на ло-
манномъ русскомъ языкѣ съ пассажирами и по-грузински или ар-
мянски между собой. Ка передѣлывается въ кха, и—въ еры. Служа-
щіе здѣсь, отъ нача^іьниковъ станцій до смазчиковъ и стрѣлочни-
ковъ, армяне или грузины. На илатформѣ собралась группа желѣз-
нодорожныхъ, и всѣ они говорятъ по-армянски. Перед ь вокзаломъ
маневрируетъ паровозъ, и машинистъ перекликается со стрѣлочни-
комъ тоже ио-армянски.
Подлѣ станіхіи гостиница. Отправляюсь туда на ночлегъ. Ма-
ленькій номеръ, еще не оштукатуренный, совсѣмъ безъ мебели;
только расшатанная, съ провалившимся тюфякомъ, койка и стулъ.
Хозяинъ грузинъ, однако, съ необыкновеннымъ апломбомъ заявляетъ,
что цѣна этого номера «рупъ тризитъ пятъ».
2-е сентлбря.
Утро. Надъ мѣстечкомъ синяя пелена тумана сливается съ ды-
момъ. Кое-гдѣ въ ущельяхъ дымятся облака. Требую счетъ. «Но-
мерной», тоже грузинъ, каюэй-то оборванецъ въ ватной кофточкѣ,
подранныхъ на колѣняхъ штанахъ и босой, приноситъ сдачу на
блюдечкѣ, затѣмъ кланяется, отходитъ къ дверямъ и становится въ
позу почтительнаго ожиданія.
Прогуливаюсь по мѣстечку. Оно совсѣмъ похоже на херсонское
или бессарабское. Есть буфетъ и «садъ съ нумерами», есть фонарн.
На одномъ изъ нихъ—афиша, извѣщающая обывателей, что «опер-
ный артистъ Дартили (грузинскій «итальянецъ») дастъ проѣздомъ
концерть съ в0гн«0-грузинскимъ хоромъ».
Вчерашняя катастрофа разрушила мой планъ: времени мало, не
придется заглянуть ни въ Боржомъ, ни въ Абастуманъ. Беру билетъ
до Батума.
ІІоѣздъ отходитъ въ полдень. По зеленой долинѣ быстро мчится
Кура, вырываясь изъ синяго ущелья, въ глубинѣ котораго бѣлѣетъ
Боржомъ. Высокая лѣсистая гора вырастаетъ слѣва оть полотна и
заслоняетъ эту картину. Дальше — горы и горы, покрытыя сплош-
ными лѣсами, да изумрудный коверъ, по которому мчится поѣздъ.
У опушки лѣсовъ то и дѣло показываются деревушки. Мѣстность
здѣсь населенная. Поѣздъ всползаетъ все выше по ребру горы, бѣ-
житъ надъ зеленой пропастью, изгибается въ узкомъ ущельѣ, по-
крытомъ скалами и лѣсами. Я не могу оторваться отъ бинокля.
— 238 -
Каждыи уголокъ—дивный пейзажъ; и такіе пейзажи разворачива-
ются и убѣгаютъ безконечной панорамой. Ярко-синее небо надъ
нами, море зелени вокругъ и бездна зелени подъ нами; она спол-
заетъ до самаго дна пропасти, по которой стремится горный потокъ.
Я теперь не знаю, что лучше, живописн-fee: фантастическая военно-
грузинская дорога или эта сказочно-волшебная долина. Тамъ при-
рода величественнѣй, здѣсь — нѣжнѣй и наряднѣй; но и тамъ, и
здѣсь она одинаково художественна, одинаково неотразимо чару-
етъ. Иногда поѣздъ подымается на такую высоту, мчится по узко-
му, змѣящемуся пути надъ такой пропастью, что духъ захватываетъ.
Впереди виденъ конецъ насыпи, а за нимъ синяя бездна. Псбздъ
несстся къ ней. Сердце невольно замираетъ. Кажется — вотъ-вотъ
полетишь въ бездну. Но вдругъ надъ самой стрсмниной онъ круто
иоворачиваетъ направо. Паровозъ исчезаетъ за скалой, ее медленно
огибаетъ хвостъ поѣзда надъ краеАмъ пропасти, которая видна до
самаго дна. За поворотомъ паровозъ выѣзжаетъ на мостъ, перёки-
нутый надъ бездной, и выбирается на новую гору, потомъ повора-
чиваетъ опять къ пропасти и по краю ея огибаетъ другую гору,
дальше — снова онъ мчится надъ пропастью, снова впереди откры-
вается синяя бездна, снова кажется, что онъ полетитъ туда. Па-
норама чудныхъ видовъ мелькаетъ съ ослѣпляюіцей быстротой; точно
перелистываются страницы какого-то гигантскаго художественнаго
альбома. He усігвваешь очнуться отъ одного впечатлѣнія, притти въ
себя отъ одною ощущенія, какъ на смѣну въ яркомъ поток-ѣ лу-
чей хлынула новая картина, еіце живописнѣй, еще оригинальнѣй и
заманчивѣй. Глаза разбѣгаются, зрѣніе утомлено отъ этой массы
ландшафтовъ и яркихъ, сочныхъ красокъ.
Между станціямн Варварино и Ципа—знаменитый Сурамскій пе-
ревалъ и тунель. Поѣздъ ползетъ медленно, безконечными зигза-
гами огибая ropy, no которой раньше, на высотѣ трехъ тысячъ фу-
товъ, проходилъ Сурамскій перевалъ. Теперь устроена обходная
линія и сквозь гигантскій горный кряжъ, вздымающійся вдоль всей
границы Тифлисской и Кутаисской губерній, прорытъ четырех-
верстный тунель. Этотъ тунель, одно изъ грандіознѣйшихъ соору-
женій нашего вѣка, обошелся около пяти с ь половиной милліоновъ
рублей. Матеріалъ, употребленный на постройку его, и грунтъ, вы-
везенный изъ тунеля, вѣсили свыше восьмидссяти милліоновъ пу-
довъ. Надо вообразить всю массу этого труда, чтобы понять кол-
лективную мощь человѣчества и смѣлость его генія.
Вдоль края пропасти подъѣзжаемъ къ тунелю. Здѣсь—Картали-
нія, Тифлисская губернія, a no ту сторону — Имеретія, Кутаисская
губернія.
Второй часъ дня. Солнце свѣтитъ необыкновенно ярко, Кондук-
торъ входитъ въ вагонъ и зажигаетъ въ фонаряхъ свѣчи. Впереди,
заграждая путь, вырастаетъ отвѣсная скала, покрытая вверху лѣ-
сомъ. Въ стѣнѣ чернѣсіъ арка тунеля, на ней лаконическая над-
пись: і886—1890 годъ. Этотъ гигантскій трудъ выполненъ въ четыре
года. Поѣздъ врывается въ подземельс, стуча на скрѣпахъ рельсъ.
— 239 —
Этому стальному стуку вторитъ глухое эхо каменныхъ сводовъ,
обшитыхъ желѣзной рѣшеткой. Вдругъ становится темно; темнота
все усиливается; это не темнота глубокой ночи, когда человѣкъ
все-таки ощущаегь пространство и воздухъ, это—полный, безнадеж-
ный, мертвый мракъ могилы, мракъ безъ воздуха, мракъ въ камен-
номъ гробу. Свѣчи еле мерцаютъ, не разгораются, пламя блѣдно-
желтое; въ окна врывается густой нефтяной дымъ. Пассажировъ с ь
трудомъ можно разглядѣть. Лица точно у покойниковъ. Что -то
гнететъ. Становится и душно, и жутко. Все существо охвачено
инстинктивной тревогой. Невольно пробѣгаетъ вопросъ: а что, если
такъ и не выберемся отсюда? Несмотря на всю его нелѣпость, онъ
мучаетъ, мучаетъ безотчетно. Каково же было тѣмъ, которые, не
будучи ни каторжниками, ни злодѣями, четыре года копались въ
этой могилѣ, чтобы провести для другихъ путь?
Смотрю на часы. Проходитъ минута. Пассажиры молчатъ. Мракъ
становится еще безнадежнѣй. Проходитъ другая минута, третья,
четвертая, наконецъ пятая. Все тотъ же мракъ. И такъ цѣлыхъ во-
семь минутъ...
Вдругъ сразу мелькнула и расплылась по своду сѣрая, болѣз-
ненная, дрожащая полоса свѣта. Поѣздъ будто побѣжалъ бодрѣй.
Кще мгновенье — и онъ вылетаеть отъ смерти кь жизни, изъ хмо-
гилы къ свѣту. Этотъ свѣтъ ослѣпляетъ. Онъ хлынулъ сразу жизне-
радостнымъ потокомъ, обдавъ дыханіемъ жизни. Вздохъ облегченія
вылетаетъ изъ груди. Волшебный міръ, окружающій насъ, кажется
«?ще прекраснѣй, краски еще ярче. Мгновенье—и мы опять несемся
лрямо въ какую-то пропасть. Кажется, одинъ толчекъ—и мы поле-
тимъ въ нее. Голова кружится. Чсрезъ пять минутъ показывается
новый тунель, высѣченный въ скалѣ, но короткій, за нимъ начи-
нается большой уклонъ зигзагаліи и тоже надъ бездной, и тоже
ио самому ея краю. Всѣ пассажиры у оконъ.
Скатъ настолько великъ, что кажется, будто зіѵіѣйка полотна
ползетъ въ пропасть. Кондуктора у тормазовъ.
Обманчивое эхо горъ и ущелій подхватываетъ безпрерывные свист-
ки, иовторяетъ и переливаетъ ихъ, точно подразнивая. Голова по-
ѣзда каждую минуту видна то съ одной, то съ другой стороны,
хвостъ изгибается дугой.
Справа отъ насъ—отвѣсная, излучистая каменная стѣна, слѣва—
иропасть; дно—сказочно-живописная долина Ріона; горы въ яркомъ,
нарядно-мъ уборѣ лѣсовъ; изъ нихъ выступаютъ сѣдыя глыбы уте-
совъ. Нѣкоторые внсятъ надъ полотномъ, грозя ему. Впереди вы-
растаетъ на пути скала. Въ ней небольшое отверстіе, какъ разъ
столько, сколько нужно, чтобы поѣздъ прошелъ. Оиъ пробѣгаетъ
сквозь нее, и мы сразу на изогнутомъ дугой мосту со стрѣльча-
тыми арками.
He успѣваю записать эти строки, какъ слѣва опять разверну-
лось ущелье, надъ нимъ выдвинулась колоссальная пузатая скала н
на ней—огромная гора.
Свистокъ, поворотъ, поѣздъ опять псрескочилъ ио мосту на но-
— 240 —
вую ropy; пропасть уже справа. Нодходимъ къ станціи. Я недоумѣ-
ваю, гдѣ она можетъ пріютиться въ этихъ отвѣсныхъ горахъ, надъ
этими пропастями. Гляжу— маленькіи вокзалъ приросъ спиной къ
горѣ, будто пятясь отъ края бездны, которая раскрывается передъ
нимъ у крошечной площадки.
Дальше—новыя картины...
На верхушкѣ скалистаго уступа, изъ зеленаго кустарника вы-
глядываетъ небольшой бѣлый крестъ... Кому онъ поставленъ, ка-
кому герою и борцу, проложившему вм-бсгб съ тысячами другихъ
этотъ смѣлый, чудный путь культуры для своихъ братьевъ?
Вспоминаегся некрасовская «Желѣзная дорогл».
«Все претерпѣли уы, Божіи ратники,
Мирныя дѣти труда»
И здѣсь, какъ на военио-грузииской дорогѣ, что-то вызываетъ ду-
ховный подъемъ,вдохновляетъ на подвигъ,|наполняетъ душу и любовью
къ человѣчеству, и гордостью при мысли объ этой культурной побѣіѣ.
За Марелнсами опять тунель; ущелье становится все гбсн-біі н
тѣснѣй, поѣздъ проходитъ подъ каменной аркой, проползаетъ подъ
скалой; впереди загромождаетъ путь высокая глыба, ущелье еще
уже, горы сливаются съ нсбомъ, скалы висятъ надъ нами, заслоняя
его. Невольно спрашиваешь себя, какъ проберемся далыие. Вдругъ
справа показывается узкая треишна, поѣздъ змѣей вползаетъ вт»
нее, потомъ шумитъ въ желѣзной клѣткѣ моста, надъ зеленой гор-
ной рѣчкой Чирибеллой. Зигзаги продолжаются; снова стукь моста;
надъ нимъ на утесѣ развалины крѣпости или замка («Тамара»).
Промелькнулъ мостъ—дорога опять высѣчена въ скалѣ съ гигант-
ской колоннадой, потомъ въ ней показываются закопченныя пешеры.
Въ нихъ жгугь уголь. Нижс, под^> нами, возводятъ вдоль насыпи
каменную стѣну; русскіе въ красныхъ рубахахъ н имеретины въ
бараньихъ шапкахъ работаютъ вм-ѣстѣ. Опять тѣснины и тунель,
опять скалы, слѣва въ колоннад-ѣ, а справа въ граненыхъ глыбахъ.
На полустанціи Шарапань горы изрѣзаны пластами и терріісами;
подлѣ вокзала баракн рабочихъ. Вокругъ—груды черной марганцовой
руды. Въ ущельи провсденъ узкоколейный путь. Маленькіе парово-
зики тащатъ цѣпь вагонетокъ, нагруженныхъ рудой. Ежегодно въ
окрестностяхъ добывается свыше пяти милліоновъ пудовъ марганца.
Минуемъ Квирнлы. Горизомтъ становится шире, горы раздви-
гаются, но панорама жнвописной Колхиды все такъ же дивно хо-
роша, природа такъ же дѣвственна, какъ, вѣроятно, и во времена
Аргонавтовъ. Лѣса и лѣса безъ конца. Надъ темнымъ, острымъ
ребромъ гряды, въ синей дали выступаетъ снѣговая вершина Ткви-
бульской горы. Она въ н*бсколькихъ десяткахъ верстъ, но кажется
совсѣмъ близко. Тамъ тквибульскія каменноуголыіыя копи.
Маленькіе вокзалы точно тонутъ на днѣ зеленой корзины лѣ-
совъ. Подлѣ нихъ садики. Надъ палисадннкомъ гроздья винограда,
согнувшіяся подъ тяжестью плодовъ вѣтки съ румяными персиками,
гранаты, миндаль, лапчатые темные листья фпговаго дерева (смоков-
кицы) съ багровымъ «инжиромъ» (винными ягодамп).
- 241 —
И на каждой станціи обиліе плодовъ и ягодъ всѣхъ поясовъ
і! сезоновъ. Отъ черномазой, полунагой дѣтворы туземцевъ отбою
Н-БТЪ.
П — Би, шауръ, сами шауръ! — кричатъ они, предлагая огромные
гроздья винограда, связанные гирляндой, корзиночки съ лѣсными и
волошскими орѣхами, очищенными отъ скорлупы, жареными каш-
танами, винными ягодами, иерсиками, груиіами, яблоками, ежевикой
и іМалиной. Все это—въ сентябрѣ. Совсѣмъ обѣтованная земля. Уче-
ные, считающіе Кавказъ колыбелью человѣчества, можетъ-быть и
правы. Трудно придумать другой такой рай.
Подходимъ къ станціи Ріонъ. На перонѣ густая пестрая толпа.
Отсюда путь развѣтвляется на Кутаисъ. Слышатся десятки разныхъ
нарѣчій. МнЬ кажется, будто я гюпалъ на костюмированный балъ
или въ какую-то, кавказскую Испанію. Тутъ полный ассортиментъ
кавказскихъ костюмовъ. Кромѣ черкесокъ, папахъ, красныхъ фе-
сокъ, синихъ куртокъ, маленькихъ черныхъ шаиочекъ и ермолокъ,
зд-ѣсь цѣлая коллекція иовыхъ нарядовъ. Группа абхазцевъ въ чер-
кескахъ съ газырями и черныхъ, над-втыхъ на голову, капюшонахъ
совсѣмъ похожа на маскарадныхъ капуциновъ. Недостаетъ только
масокъ. Гурійцы въ шапочкахъ съ кисточками и красныхъ выши-
тыхь пестрыми узорами курткахъ, перевязанныхъ широкими шелко-
выми поясами, ни дать ни взять — тореадоры. Нѣкоторые поверхъ
этого костюма носятъ легкія черкески съ башлыками; башлыки на-
дѣты на голову, какъ у абхазцевъ. У мингрельцевъ-бородачей на
роскошной шевелюрѣ узорчатыя «папаники», какіе-то лоскутки въ
видѣ мотыльковъ, прикрывающіе только темя; они привязаны те-
семкой, стянутой у подбородка. Въ третій классъ лѣзетъ носатый,
съ ястребинымъ бронзовымъ лицомъ, курдъ въ черной буркk и чал-
мѣ. Тутъ же нѣсколько татаръ и грековъ, нісколько евреевъ вь
черкескахъ и опятьглщ^етшш и^грузины* въ національныхъ костю-
махъ, армяне и турки. сГреди нихъ съ какимъ-то затеряннымъ вн-
домъ толкается русскій солдатъ въ бѣлой блузѣ и фуражкѣ. Куда
ни оглянешься—вездѣ типы и тнпы, кинжалы и кинжалы,—кинжалы
на поясахъ, кинжалы и молніи во мрачныхъ взглядахъ. Знойный
воздухъ будто нагыектризованъ. Въ толпѣ чувствуется нервный токъ
и какос-то напряженіе. Въ черныхъ глазахъ то и дѣ/ю вспыхиваетъ,
словно зарница, огонекъ. Обѣдаю въ тгой костюмирэванноіі компа-
ніи, чувствуя себя нѣсколько въ роли благородыаго нностраица. Съ
лакеемъ-грузиномъ едва могу столковаться.
За Самтреди переѣзжаемъ Ріонъ. Вечерѣет ь. Надвигаются тѣии.
Силуэты ближнихъ горъ темнѣють, отдаленныс таютъ вь голубомъ
туманѣ. Они становятся все меныле, разбѣгаются волнистой грядой
все далыне.
Въ одной половин-fc микста, кромѣ мсня, только какая-то моло-
дая больная армянка. Она все время мечется въ бреду, стонетъ и бор-
мочетъ что-то на непонятномъ языкѣ. Въ другой половинѣ офицеръ
и туземецъ вь красиой фескѣ. Они разговариваютъ «на иностран-
номъ», по-грузински или армянски. Русской рѣчи почти не слышно.
16
— 242 -
Темно. Надъ горами изъ голубого тумана выплываетъ оранже-
вая луна.
Полное одиночество, глубокое одиночество, которое охватываегь
человѣка вдали отъ родины. Вспоминаю кровавыя сцены, которыя
разыгрались здѣсь, въ этои волшебной долинѣ, всего семнадцать
лѣтъ тому назадъ. Становится тяжело. А армянка все стіэнетъ и
стонетъ. Паровозъ безпокойно свиститъ — и это будитъ тревогу.
Кондукторъ-какой-топодозрительный,вагонъ нашъ въ самомъ концѣ
поѣзда. Того и гляди—нападутъ эти азіатскіе разбойники.
Минуемъ Кабулеты. До Батума еще двадцать верстъ. Слѣва лѣсъ
н горы, справа безконечная темно-синяя равнина моря, залитая лун-
нымъ сіяніемь. Поѣздъ все время бѣжитъ надъ моремъ, по краю
обрывистаго берега. Слышенъ ропотъ волнъ, вздымаются бѣлие
гребни нрибоя, разсыпаясь серебристыми брызгами. Далеко впереди
надъ моремъ горитъ огонь батумскаго маяка.
Подъ самымъ Батумомъ поѣздъ опять влетаетъ въ тунель; луна,
лѣса, горы и море на мигъ исчезаютъ. Еще поворогъ—и онъ, обо-
гнувъ нефтяныя пристани съ темнымъ лѣсомъ мачтъ, подходить
къ вокзалу. Толпа такая же пестрая, какъ и въ Ріонѣ; но здѣсь
еиіе чаще иопадаются фески турокъ и чалмы курдовъ. Картина со-
всвмъ восточная.
Отсюда нѣсколько часовъ ѣзды до Азіатскоіі Турціи.
Глава XXVII.
Батумскій дождь.—Въ гостиницѣ „Импсріаль". - Русская Ницца.-Родина Демо-
соена. - Видъ города. - Бульваръ.— Александровскій иарк ь. - Флора, — Отказъ отъ
„бакшиша".—Кто онъ?—Финаисовыя размышленья ыа тему о стеариновои свѣ-
чѣ. - На „Цесаревнѣ**. — Пассажиры.— Береговая панорама Кавказа — Очемчири.—
Сухумъ - Кале. — Опять качка.—Новый Аоонъ,—Гудауть. — За обѣдомь.—Пасса-
жирскіе разговоры.—Адлеръ.
уе сентября.
Просыпаюсь. Страшная канонада. Безпрерывный залпъ пушекъ
Кажется, будто турки бомбардируютъ Батумъ. Ударъ раздается по-
чти мгновенно за каждой вспышкой молніи, ударъ отрывистый, безъ
раската.
Тучи черныя, тяжелыя опустились совсѣмъ низко надъ горо-
домъ. Льетъ тропическій дождь; густыя сѣрыя нити заволокли
и горы, и море. Въ окно видна восьмиугольная мечеть съ вы-
сокимъ минаретомъ да часть улицы, по которои проѣзжаютъ из-
возчики, закутанные въ черные резиновые платци. На головахъ
ихъ черныя круглыя и тожс резнповыя шляпы. Въ такихъ же
плащахъ и шляпахъ прохожіе. Точно факелыцики, спѣшащіе нл
похоронную процессію. Свѣжо. Пахнетъ осенью и Бѣлоруссіей. Ба-
тумъ давно конкурируетъ съ ией своей сыростью и дождями. При-
рода избрала его, какъ и Минскъ, излюбленнымъ мѣстечкомъ для
мокрыхъ надобностей.
Входитъ іюмерной, молодой армянинъ, и, не говоря ни слова,
— 243 -
смотритъ на потолокъ. Спрашиваю, что :>то значитъ.—-«Сматру, если
нэть дощъ».-— Гдѣ?—«Здѣсъ, свэрху».
Я стою въ гостиницѣ «Имперіаль», содержимои г. Бердзенишви-
ли, или г. Бердзеневымъ, какъ онъ именуетъ себя въ объявленіяхъ,
предназначенныхъ для туристовъ. Къ Бердзенишвили, пожалуй, не
за-ѣдутъ русскіе, а къ Бердзеневу — съ распростертыми объятіями. Го-
стиница большая, трехъэтажная, комфортабельная, на манеръ загра-
ничныхъ. Ресторанъ помѣщается въ срединѣ зданія; освѣщеніе свер-
ху; вокругъ—галлерея и номера. Комнаты просторныя, свѣтлыя; об-
становка почти роскошная. И, что удивительнѣе всего, клопонъ
нѣтъ. Это, какъ говорятъ корреспонденты, нельзя не признать «от-
раднымъ яаіеніемъ», особенно имѣя въ виду близость Азіатской
Турціи. Номеръ изъ двухъ комнатъ съ передней, полнымъ комфор-
томъ и видомъ на море стоитъ три рубля. Сравнительно съ ц*ѣна-
ми другихъ курсовыхъ городовъ—недорого: въ Батумѣ ежегодно
бываетъ тысячъ до двадцати пргЬзжихъ. Зданіе каменное, крыша
желѣзная. А что дождь даже сквозь нее проникаетъ, въвину мѣст-
нымъ архитекторамъ ставить нельзя: таково свойство батумскаго
дождя.
Кромѣ «Имперіаль», здѣсь еще н-ѣсколько такихъ же большихъ
и хорошихъ гостиницъ, да столько же попроще и поменьше. Сем-
надцать лѣтъ тому назадъ, когда мы получили Батумъ отъ турокъ,
въ немъ была тысяча жителей. Теперь насчитывается до двад-
ти пяти тысячъ. Портофранко въ нѣсколько лѣгъ создало изъ
Батума очень приличный городъ. Портофранко закрыли, но дру-
гіе экономическіе рычаги продолжаютъ развивать ростъ города.
Онъ «подходитъ», какъ т-Ьсто на хорошихъ дрожжахъ, по ча-
самъ. Закавказская дорога доставляетъ сюда десятки милліоновъ
пудовъ груза; ихъ уноситъ въ море свыше тысячи судовъ. Здѣсь—
главный гтередаточный резервуаръ для всей закавказской нефти. Какъ
климатическая станція, Батумъ съ каждымъ годомъ привлекаетъвсе
больше больныхъ, несмотря на сырость, болота, которыя «осушают-
ся», и дождь, проникающій сквозь желѣзныя крыши.
Населеніе города очень пестрое. Кромѣ русскихъ и кавказцевъ,
здѣсь до тридцати шести народностей, всего понемногу. Есть арабы
и швейцарцы, нѣмцы и турки, датчане и греки, персіяне и голланд-
цы, итальянцы и шведы, англичане и евреи. Торговля въ рукахъ
армянъ.
Городъ раздѣленъ на четыре полицейскихъ части, которыя про-
должаютъ носить турецкія названія: Азизіе, Ахмедіе, Нуріе и Муфти-
Меелеси. Это приводить меня въ умиленье. Нѣмецъ-колонистъ стро-
итъ въ Россіи свою колонію и сейчасъ же называетъ ее Лейпцигомъ
или Мюнхеномъ; а русскіе, завоевавъ турецкій городъ, оставляютъ
въ немъ турецкія названія «въ чесіь мечети и представителя турец-
кой знати», продолжая коверкать свой языкъ разными «муфти-ме-
елсси».
Батумъ — это русская Ницца или Соренто. Коронисъ - цкали,
живописный уголокъ въ окрестностяхъ города, признанъ профессо-
16*
— 244 —
ромъ Вирховымъ одной изъ лучшихъ санитарныхъ станцій, даже
сравнителыю съ европейскими. Самымъ благопріятнымъ сезономъ для
купанья считается осень; но можно купаться и круглый годъ: мини-
мумъ температуры морской воды+іо°, максимумъ+25°, средняя го-
довая+Ч0- Наиболѣе сухое и тихое время года—съоктября по ян-
варь включительно, какъ разъ, когда на сѣверѣ Россіи свирѣпствуютъ
морозы. Отъ февраля дз половины апрѣля—сезонъ дождей.
Въ срединѣ февраля воздухъ напоенъ ароматомъ фіалокъ.
Къ полудню дождь унимается. Сажусь на извозчика-факелыци-
ка и ѣду осматривать городъ. На время изъ черныхъ тучъ, будто
подзадоривая, выглянетъ чудный синій клочекъ неба, брызнетъ снопъ
лучей—и опять спрячется. Городъ, окруженный живописными л-ѣси-
стыми горами, скрытыми до половины тучами, улыбнется и снова
насупится. СЬро-зеленое море колышется въ бухтѣ, покачивая кор-
пуса пароходовъ, врѣзавшихся носомъ въ самую улицу. Вокругъ бух-
ты гѣснится старый городъ съ узкими переулками и низкими азіат-
скими домами. Онъ очень напоминаетъ уголокъ тифлисскаго армян-
скаго базара. Тѣ же «кухмистерскія», курильни и кофейни. Этихъ
кофеенъ здѣсь до сорока. Въ одной изъ прибрежныхъ улицъ ме-
чсть и турецкая баня съ черными куполами въ видѣ усѣченныхъ
ядеръ. Рядомъ со старымъ городомъ высятся стройные шпалеры до-
мовъ новаго города; зданія все въ два - три этажа. Улицы моще-
ныя, видъ европейскій, магазины большіе. Дальше, вплоть до мыса
съ Михайловскимъ укрѣпленіемъ, стѣны и башни котораго врѣзы-
ваются угломъ въ море, разворачиваются широкія улицы съ одно-
этажными домами-особняками, тонущими въ роскошной зелени са-
довъ. Среди нихъ очень скромно выступаетъ единственная право-
славная церковь. (Соборъ строится). За Михайловскимъ укрѣплені-
емъ начинается бульваръ, раскинувшійся на цѣлую версту вдоль са-
млго берега моря. Я не видалъ лучшаго приморскаго бульвара. Глав-
ная прелесть его въ тохмъ, что онъ стелется въ уровень съ моремъ;
оно подползаетъ почти къ его аллеямъ, лижетъ песокъ у его рѣ-
шетки. Кажется даже, будто морс выше бульвара, будто вся эта
величественная водная равнина, повышающаяся къ горизонту, вдругъ
хлынетъ всей своей хмассой и зальетъ и его, и городъ.
А море сегодня, какъ нарочно, совсѣмъ бѣшеное. Грохотъ при-
Г)Оя безпрерывный.
Волны вздымаются почти въ уровень съ молодой растительностью
бульвара и разлетаются бѣлой туманной пылью по мягкому песчано-
му берегу. He разберешь, прибой ли грохочетъ, громъ ли гремитъ.
Вся клокочущая пучина вь бѣлыхъ гребняхъ и пѣнѣ; вся она въ
движеніи, то вздувается и пухнетъ, то опускается и морщится. На
і оризонтѣ море зеленаго цвѣта; этотъ цвѣтъ, на фонѣ сизыхъ тучъ,
получаетъ какой-то грозный и холодный колоритъ воды зимой.
Вблизи бульвара Александровскій садъ, устроенный лѣтъ пятнад-
иать тому назадъ вице-адмираломъ Греве по плану садовода д^ль-
cf)OHca. Это—огромный паркъ, раскинувшійся у берега лимана Мееле,
цѣлаго озера, отдѣленнаго отъ моря дамбой.
— 245 —
Зеленые газоны окаймлены широкими зигзагами дорожекъ. Въ
этой благодатной, роскошной природ-ѣ уживается альпійская флора
вмѣстѣ съ японской, австралійской, гималайской и американской.
Масса тропическихъ растеній. Въ Батум-Ѣ вѣчная зелень. Флора мо-
гучая, какъ и вообще въ Закавказьи; ростъ исполинскій. (Въ Кута-
исѣ, наприм-ѣръ, есть чинаръ пятнадцати аршинъ въ окружности).
Подлѣ Батума — пальмовые лѣса, апельсинныя и лимонныя роіци,
плантаціи хлопка, оливокъ и чайнаго дерева. Смоковница и гранаты
съ румяными ядрами виднѣются въ каждомъ саду. Олеандры здѣсь
«въ амплуа» живой изгороди. На берегу озера они разрослись тог-
но верба.
Чинары, кипарисы, туи, лавры, мирты, айва, млслина, пальмл,
буксъ, эйкалиптусъ, ель, драчена, юка, бананъ, кедръ, мимоза, лау-
га съ огромными, широкими темнозелеными бархатными листьями,
магнолія—все это переплелось здѣсьвъ такой чудный букетъ пыш-
иой зелени, такъ красиво обрисовьшается фантастическими узорами,
что чаруетъ даже на фонѣ пасмурнаго дня, подъ этимъ надо-ѣдли-
вымъ дождемъ.
Агава, тотъ самый кактусъ съ длинными сѣро-зслеными толстыми
листьями, который на сѣверѣ лел-ѣютъ въ теплицахъ, здѣсь дости-
гаетъ въ грунтѣ, на поляхъ, колоссальныхъ размѣровь. Мой чиче-"
роне, маленькій молодой грузинъ, говоритъ, что отъ нихь не могутъ
избавиться; срѣжутъ, а они опять растутъ. Нѣсколько экземпляровъ
оставлено такъ себѣ, больше «для пріѣзжихъ». Недурна и датура.
Здѣсь она изъ небольшого дурмана, растущаго въ степяхъ Новорос-
сіи, выросла въ цѣлое дерево; листья гигантскіе; цвѣты съ одуря-
ющимъ ароматомъ. Но еще лучше бурьянъ, обыкновенный степной
бурьянъ, похожій на свеклу; тутъ онъ превратился въ саженный
кустъ съ малиновымъ стволомъ и зелеными гроздьями.
Есть и три чайныхъ кустика съ листьями, похожими на лавро-
вые, и маленькими бѣлыми цвѣтками. Кустики захирѣли; было
раньше больше, да вымерли почему- то. Цвѣты пахнутъ паренымь
чаемъ.
Въ центрѣ сада — нѣсколько кедровъ и магнолій, посаженныхъ
собственноручно иокойнымъ Императоромъ Александромъ III и Цар-
ской Семьей въ і888 году. Мынѣ царствующимъ Государемъ поса-
жена Cuniagamia langeolata, стройное молодое деревцо, похожее на
ель. Дальше бигнонія, гигантская канна, кустики іонимуса и букса
(buxus), съ мелкими темнозелеными листиками мирты. Буксъ подстри-
женъ вь видѣ шаровъ и конусовъ. Такими же красивыми овальны-
ми фигурами вырастаетъ изъ газона unipera, похожая на можже-
вельникъ.
Магнолія обыкновенно цвѣгетъ въ іюнѣ. Но на огромномъ дс-
ревѣ, посаженномъ покойнымъ Государемъ, бѣлѣютъ два цв-ѣтка, вс-
личиной съ чайный стаканъ.
Грузинъ срываетъ ихъ и любезно преподноситъ мнѣ. Бѣлые фар-
форовые съ серебристыми искорками цвѣтки издаютъ опьяняюіцік
ароматъ, напоминающій лилію, но болѣе острый и экзотическій.
— 246 -
У воротъ вынимаю нѣсколько серебряныхъ монетъ, чтобы побла-
годарить мосго проводника. Онъ смущенъ; денегъ не беретъ. На-
стаиваю. Отказывается. — Почему?— «Намъ нельзя». Убѣждаю его.
Все напрасно. Я настолько пораженъ, что не могу скрыть своего
изумленья. За все мое путешествіе ио Россіи это первый проводникъ,
который не только не изобразилъ на лицѣ ожиданья «чая или бак-
шиша», но прямо отказался.— Вы сами, можетъ-быть, садовникъ?—
спрашнваю его.—«Нѣгь, я такъ... работникъ».
Снимаю фуражку, благодарю и кланяюсь. Отъѣхавъ, оглядыва-
юсь. Онъ стоитъ неподвижно у воротъ подъ могучимъ платаномъ.
Его приземистая фигура въ перепачканной землей блузѣ и смуглое,.
обрамленное черной бородкой лицо, съ большими, не то печальны-
ми, не то смущенными глазами, врѣзываются въ память какой - то
загадкой. Кто онъ? Одинъ изъ семидесяти тысячъ кутаисскихъ дво-
рянъ, какой - нибудь князь, въ* которомъ не умерла гордость пред-
ковъ? Или простой, съ еще не испорченной, дѣвственной душой го-
реігь, сохранившій въ постоянномъ обшеніи съ этой дивной приро-
дои чистоту духовную и презрѣньс къ деныамъ? Или безволышй
рлбъ, привыкшій изъ поколѣнья въ поколѣнье безропотно исполнять
все, что ему прикажутъ?...
А природа, дѣйствительно, сказочно хороша. Несмотря даже на
эту несносную погоду, она уноситъ воображенье въ волшебный міръ
«Тысячи и одной ночи».
У Батума устье рѣки Чорохъ, мчащей свои воды изъ Турціивъ
Понтъ. Нѣкоторые доказываютъ, что въ древности не Ріонъ, а именно
Чорохъ назывался Фазисомъ, и что къ его устью пристали аргонавтыг
стремившіеся въ Колхиду за золотымъ руномъ. Когда-то, какъ говорятъ
армянскіе лѣтописцы, вблизи Чороха были золотые рудники. Теченіе
его настолько быстро, что въ половодье нагруженный каюкъ, если
вѣрить разсказамъ туземцевъ, пролстаетъ въ три часа свыше вось-
мидесяти верстъ.
Все прошло. Теперь на территоріи древней Колхиды, по батум-
скнмъ улицамъ прогуливаются потомки аргонавтовъ и Демосѳена,
который, какъ предполагаютъ нѣкоторые историки, былъ уроженецъ
Батума, суілествовавшаго еше въ Y вѣкѣ до Р. X.; но эти потомки
ужъ не задаются героической цѣлью—добывать колхидскос золото.
Имъ, какъ и другимъ народамъ, явившимся въ этотъ райскій уго-
локъ, довольно и русскаі о золота. Новые аргонавты — въ европей-
скихъ костюмахъ и красныхъ фескахъ—трутся бокъ-о-бокъ съ тур-
ками въ синихъ курткахъ и чалмахъ. А рядомъ толкутся русскіе
со ідаты, со скукой гарнизонной жизни на загорѣлыхъ лицахъ.
Въ одиннадцать часовъ ночи собираюсь на пароходъ. Подаютъ
счетъ. Въ отомъ счетѣ господинъ Бердзеневъ обнар-уживаетъ, что
омъ настоищій Бердзенишвили. Двѣ свѣчи, которыя, кстати сказать*
только надгорѣли, такъ какъ я сейчасъ же по пріѣзд-ѣ легъ спать^
оцѣнены въ сорокъ копѣекъ. сУго тогда, когда фунтъ свѣчей сто-
ит ь двадцать двѣ копѣйки и когда рядомъ по батумскимъ улицамъ
развозятъ керосинъ въ сорокаведерныхъ бочкахъ съ надписыо: «пудъ—
двадцать нять кон-ѣекъ».
— 247 —
Ѣду на пристань подъ тропическимъ дождемъ, разАіышляя на
тему о тифлиссихъ персикахъ, кутаисскихъ дворянахъ, невскомъ
стеариновомъ товариществѣ, саратовской дамѣ, съ ея жалобой ил
недохватъ дворянъ, и нашемъ экономическомъ «дезансамблѣ».
Черный корпусъ «Цесаревны» колышется у гранитной набереж-
ной. Сходни пошатываются, палуба то опускается, то подьшается и
иухнетъ нодъ ногами. Якорная цѣпь надоѣдливо стучитъ и визжитъ.
За бухтой слышится грозный ревъ и шиігБнье моря.
Лужановъ здѣсь. Онъ сейчасъ прибылъ съ поѣздомъ. Беру
билетъ.
До Ялты круговымъ рейсомъ въ лервомъ классѣ—тридцать рублей
съ продовольствіемъ. Это не дорого. Плыть прндется почти четверо
сутокъ вдоль береговъ Кавказа и Крыма. Перспектива морской бо-
лѣзни не такъ иугаетъ меня: укачаетъ—высажусь въ какомъ-нибудь
попупюмъ лортѣ. Кромѣ того, у меня флакончикъ съ мятньшъ ма-
сломъ. Я рѣшилъ испытать это средство. Отъ тошноты оно помога-
стъ отлично.
«Цесаревна»—одинъ изъ болыиихъ пароходовъ русскаго обшест-
ва пар. и торг., но сще не ремонтированный со времени постройки,
г.-е. съ начала семидссятыхъ годовъ. Это обшество забрало Черное
море въ такую же монополію, какъ «Кавказъ и Меркурій» Каспій-
ское. Оба они одинаково «важны», одинаково смотрятъ на публи-
ку, какъ на нѣчто побочное, и устраиваютъ отъ поры до времени
катастрофы; въ нослѣднемъ, впрочемъ, пальма первенства все-таки
остается за черноморсктіъ обідествомъ. Іюньская траіедія съ «Вла-
диміромъ» окончательно упрочила за ниліъ эти лавры.
Длина «Цесаревны»—около тридцати ссми саженсй, безъ малаго
колоколі>ня Ивана Великаго; ширина—семь саженей, высота—до четы-
рехъ. Пароходъ трехпалубный. Въ нервомъ классѣ пятьдесятъ во-
семь пассажирскихъ м-бстъ, во второмъ—пятьдесятъ шесть, вътреть-
емъ—пятьсотъ.
Первый классъ въ среднемъ этажѣ, на второй палуб-ѣ. Занимаю
каюту вм-Ьстѣ съ Лужановымъ. Звонковъ нѣтъ. Освѣщается паро-
ходъ масломъ. Оффииіантъ, типичный хохолъ въ ливреиномъ сюр-
тукѣ, говоритъ no этому иоводу невозмутимо:
— А онъ дѣлался щэ тогда, якъ звонковъ не было. Зимой бу-
дутъ передѣлывать, все новое дадутъ, и звонки, и паръ.
Цвѣты магноліи разливаютъ въ каютѣ одуряюшій лромать. Лу-
жановъ иротестуетъ и нервничаетъ. Отдаю ихъ на храненіе лакею.
Въ первомъ классѣ публики немного, человѣкъ двадцать. Въ
рубкѣ- штабной офииеръ-кавказецъ, владѣлецъ нефтяныхъ источ-
никовъ, иожилой господинъ въ штатскомъ и б-влой фуражкѣ съ
коклрдой, на видъ—отставной чиновникъ пятаго класса, и какой-то
среднихъ лѣтъ щуплый брюнетъ съ окладистой бородкой и въ
темныхъ очклхъ, не то художникъ, не то «спеціальный» корреспон-
дентъ; черная фстровая шляпа и накинутый на плечи пледь какъ
будто иодчеркиваютъ эту его «художествентюсть». Говоритъ, впро-
чсмь, о какихъ-то своихъ тамбонскихъ имѣніяхъ. Подлѣ него си-
- 248 —
дять два армейскихъ офицера. Немного погодя сюда же является
сѣдой, осанистый адмиралъ и полная, величественная адмиральша.
Это н-ѣсколько подтягиваетъ компанію. Офицеры «оправляются».
Еще позже черезъ рубку проходитъ въ каюты молодая грузинка, въ
національномъ костюмѣ, со старухой матерью.
На палубѣ темно. Тамъ одиноко прогуливается помощникъ ка-
питана.
— Что, покачаетъ-таки насъ? спрашиваю. Угрюмый морякъ цѣ-
дитъ безразлично, сквозь зубы:—Да, покачаетъ немного.—А въ По-
ти зайдемъ?—Это смотря... Трудно оттуда выбраться. Таковъ этотъ
портъ. Негдѣ повернуться. Восемь милліоновъ убухали на него, a
проку никакого. При нордъ-весгѣ и входить опасно; проходъ узкій,
нарѣзаться можно.
Ревъ гудка. На пристани движутся силуэты, у канатовъ суетят-
ся матросы. Раздается команда. лЦесаревна», колыхнувшись, ото-
двигается отъ набережной. Бухту обступили черныя массы горъ,
обрисовываясь загадочными волнистыми линіями на фонѣ неба. Луну
заволокли тучи. Огненныя гирлянды огней движутся вдоль города,
убѣгая во мглу.
4-е сентлбря.
Звонятъ. Вспоминается пансіонъ, когда приходилось вставать
подъ такой же надоѣдливый звонокъ. Это зовутъ къ чаю. Онъ
подается отъ семи до девяти.
Ночью миновали Поти. Теперь подходимъ къ Очемчирямъ. Mo-
pe темно-синее съ зеленымъ отливомъ. Маленькій поселокъ ютится
у берега на песчаной равнинѣ. За нимъ отв-всная стѣна зеленыхъ
горъ; выше горъ ярко-бѣлая гряда снѣговыхъ вершинъ. Она засло-
нила весь востокъ и особенно рельефно выдѣляется на фон-fe зе-
леныхъ береговъ и синяго неба. Контуры вершинъ вырисовываются
легкими фантастичными формами, разворачиваются безконечной
панорамой. Кажется—весь Кавказскій хребетъ повисъ въ воздухѣ
какимъ-то волиіебнымъ видѣньемъ, какимъ-то царствомъ безмолвія,
холода и смерти, величественнымъ и неприступнымъ, и глядитъог-
туда съ ледяной и торжествующей улыбкой на покоренное человѣ-
комъ море. Въ сіяніи снѣговыхъ вершинъ есть что-то напоминаю-
щее другой міръ, чуждый землѣ, мертвый міръ луны. Но, всс-таки,
какъ он-б хороши въ своихъ причудливыхъ формахъ, похожихъ то
на сказочные замки, то на города, засыпанные снѣгомъ. Даль при-
даетъ имъ воздушность, и вершины, видимыя за сто верстъ, нельзя
даже вооруженнымъ глазомъ отличить отъ облаковъ. Движутся
зеленые берега, движутся горы, плывутъ сн-ѣговыя вершины, а на-
встр-ѣчу имъ несутся такія же бѣлыя и легкія облака. Полная фан-
тасмагорія.
Машину застопориваютъ. Пароходъ иошатывается. Качка силь-
ная. Но на меня она почти не дѣйствуетъ. Мутитъ только нсмного.
Изъ Очемчиръ къ намъ плывутъ баркасы. Турки въ красныхъ фе-
скахъ и абхазцы, съ намотанными на головы черными башлыками,
дружно гребутъ. Баркасы взлетаютъ высоко на гребни н вдрутъ
— 249 -
исчезаютъ въ пучинѣ. Съ парохода подаютъ трапъ и бросаютъ канатъ.
Одинъ изъ гребцовъ отважно и ловко ловитъ его. Ио трапу, поша-
тываясь, сходятъ пассажиры. Баркасы то прибиваетъ, то относитъ.
Они бьются бортами о бокъ парохода, ныряя и накрениваясь. Гребцы
напрягаютъ всѣ усилія, чтобъ удержаться. Волны яростно мечутся,
заливая баркасъ.
Плывемъ. Баркасы уже далеко. Буриая стихія то выбрасываетъ,
то поглощаетъ ихъ. Они кажутся уже крошечной скорлупой.
Береговая панорама разворачивается въ н-ѣсколькихъ верстахъ
отъ насъ. Серебристыя вершины Абхазскихъ горъ то приближают-
ся, то отодвигаются, исчезая въ дымкѣ. Зеленые шпалеры береговъ
изгибаются углами, въ которыхъ синѣютъ глубокія ущелья. Надъ
лѣсами вырастаютъ неприступной твердыней грозныя скалы, похожія
на кр-впости, высятся утесы-великаны. А еще выше опять выплы-
ваютъ снѣговыя вершины, опять строятся въ какіе-то бѣлые сказоч-
ные замки и города.
Въ полдень мы у Сухумъ-Кале. Но къ берегу не подходимъ.
Въ бухтѣ тихо. Вода зелено-голубого цвѣта. Городокъ имѣетъ очень
уютный видъ. Онъ раскинулся амфитеатромъ у подножія горъ,
обступившихъ его и бухту съ трехъ сторонъ. Въ центрѣ его возвы-
шается красный съ зеленымъ куполомъ соборъ; правѣе, къ окраинѣ,
казармы и бѣлыя палатки лагеря. Надъ городомъ изъ зелени са-
довъ заманчиво выглядываетъ нѣсколько хорошенькихъ дачъ. Флора
здѣсь почти батумская, но зима свѣжѣе. Зато климатъ здоровѣе.
Вблизи города источники съ цѣлебными свойствами Нарзана; но
пока они еше мало изслѣдованы. Въ послѣднюю войну турки раз-
рушили городъ бомбардировкой.
Плывемъ вдоль береговъ дальше. Снѣжныя вершины все бѣгутъ
за нами нескончаемой серебристой грядой.
Останавливаемся у Новаго Аѳона. Монастырь ютится въ ущельѣ
высоко надъ берегомъ. Бѣлые корпуса церквей ярко выдѣляются на
темной зелени дремучихъ лѣсовъ, покрывающихъ сплошнымъ ко-
вромъ горы. Главный корпусъ у скалы; это— большое сѣрое зданіе
съ бѣлой крышей и н-бсколькими куполами. Ниже, ближе къ бере-
гу, гостиницы и еше группа какихъ-то построекъ; на берегу ча-
совня. Горы, горы и горы; всѣ онѣ сверху и до низу, до самаго мо-
ря, задрапированы зеленыо. Слѣва на высокой горѣ тоже виденъ
монастырь и сбдыя развалины генуэзской башни. Наконецъ-то и на
Кавказѣ оказалась хоть одна башня, постройку которой не припи-
сываютъ Тамар-Ѣ.
Облака плывутъ ниже горъ, висятъ на утесахъ и ущельяхъ.
За Новымъ Аѳономъ снѣговыя вершины вдрутъ исчезаютъ.
Сегодня игра моря не поддастся описанію, и даже кисть Айва-
зовскаго была бы безсильна справиться съ капризными переливами
сго красокъ. Если бы художникъ р-вшился изобразить эти краскн
на картинѣ, ему бы не новѣрили, его осмѣяли бы. А между тѣмъ
вся водная равнина кажстся полосатымъ шелкомъ, то зеленымъ, то
— 2oO —
бирюзовымъ, то сшшмъ, то прозрачно-изумруднымъ, то, наконецъ,
почти чернымъ съ серсбристой бахромой гребней.
За пароходомъ бѣлѣетъ вспѣненный широкій слѣдъ, искрясь на
солнцѣ.
В ь Гудаутѣ море становится вдругъ молочнымъ съ зеленымъ отли-
вомъ. Волненіе продолжается. Къ берегу, благодаря этому, опять
не пристаемъ, Къ намъ плывутъ три баркаса. Картина борьбы че-
ловѣка со стихіей захватываетъ. Гребцы дружно опускаютъ весла,
видимо напрягая всю энергію. Четверть часа баркасы бьются у па-
рохода; ихъ то уноситъ, то прибиваетъ волной, то опрокидываетъ.
Съ парохода кричатъ, бросаютъ канаты. По трапу надъ клокочу-
ідей бездной сходятъ пассажиры. Какая-то баба-грузинка ссорится
съ матросомъ. Крикъ, перебранка, суета. Внизу гребцы употребля-
ютъ нечеловѣческія усилія, чтобъ удержать баркасы на мѣстѣ; ихъ
сталкиваетъ, иотомъ уноситъ, канатъ ускользаетъ изъ рукъ, волна
заливаетъ. Двухъ пассажировъ укачало. Головы ихъ безсилыю свтѴ-
сились за бортъ баркаса. Вотъ-вотъ ударитъ о пароходъ. Мы отсюда
кричимъ, чтобы ихъ берсгли. Шумъ и ропотъ моря заглушаютъ го-
лоса. Грузинка все визжитъ и ссорится. Ке насильно ташатъ по
трапу матросы. Цѣлые полчаса продолжается этотъ адъ надъ свер-
кающей подъ яркими солнечными лучами нучиной.
Звонокъ. Зовутъ къ обѣду. Вь салонѣ, со стѣнами, облицован-
нымн краснымъ деревомъ и зеркалами, собралось всего человѣкъ
восемь. Это придаетъ пустынный видъ огромному помѣщенію, устав-
ленному нѣсколькимп столами, стегашіыми малиновымъ бархатомъ
диванами вдоль стѣнъ, пьяниио и буфетомъ у входа.
Изъ дамъ появилась одна адмиральша. Изъ мужчинъ—адмиралъ,
два офицера, «отставной чиновникь» 5 класса, оказавшіГіся помѣ-
щикомъ изъ-подъ Новочеркаска Вышкинымъ, «художникъ», Лужа-
новъ да я. Капитанъ предсѣдательствуетъ. Адмиральша, какъ мор-
ская дама, не иризнаетъ качкн. При ея иолнотѣ и дсбелости, это
даже удивительно: говорятъ, нолныхъ и здоровыхъ укачиваетъ легче,
чѣмъ худыхъ. Компанія мужчинъ, сидяіиихъ за столомъ, какъ будто
подтверждаетъ это правило: ни одного полиаго. Лица утратыли
свой здоровый цвѣтъ: они блѣдно-зеленыя. Качка томитъ дажс
т+>хъ, кто не подлерженъ морской болѣзни. Ветераны-моряки—и тѣ
ііс іегко выносятъ ес. Отъ этого, можетъ-быть. ипохондрическое
настроеніе такъ свойственно записнымъ мореходиамъ. Нашъ капи-
танъ, бравый, предстапнтельный старикъ, дссятки лѣтъ плаваетъ, a
н он ъ сегодня къ завтраку не вышелъ, извинившись нездоровьемъ-
И теперь, видимо, крѣпится. Очертѣло, я думаю, всю жизнь ходить
и дЬйствовать на вѣчно колеблющейся імощади. У лакеевъ тоже
лнца сѣро-зеленыя, съ вытянуто-ссрьсзнымъ, безстрастнымъ выра-
жсніе.мъ.
Кормятъ на «Цесарсвнѣ» нрскрасно. Завтракъ—изъ двухъ блюдъ
съ десссртомъ; обѣдь—изъ пити. сь закускогі, лирожками,водкой,
дсссертомъ, сырами, конфектами и кофс.Кухня французская.
На столѣ рамка изь краснаго дсрсвц. То.істыя, тяжслыя тарелки,
— 251 —
бутылки и стаканы номѣщены въ перегородкахъ точно въ футли-
рѣ иогребца. Несмотря на это, супъ проливается, бутылки опро-
кидываются. Лакеи лавируютъ, пошатываясь и неестественно шагая.
Хорошая школа для акробатовъ и эквилибристовъ.
Адмиральша сидитъ противъ меня. Она то опускается, то по-
дымается. Однако, это нисколько нс сліущаетъ ее. Меня мутитъ.
Штабной офицеръ оказывается нефтепромышленникомъ и вино-
дѣломъ. Въ имѣніи сго недавно открылся нефтяной фонтанъ. і^з-
днлъ съ какимъ-то французомъ иоказать ему и продать.
— Ахъ, у насъ иностранцы, на Кавказѣ вездѣ все забираютъ
иностранцы,—говоритъ адмиральша.
— Что-жъ иодѣлаешь! Наши нижсгородскіе спасители отече-
ства зиать насъ не хотятъ... Вотъ и вино свос я иродалъ францу-
зу... И все такъ будетъ. Выбора другого нѣтъ: или французъ, или
скуііщикъ-армянинъ...
— А вамъи подѣломъ,—отзывается «художникъ».—Надосамнмъ
сдѣлать іючинъ, повысить культуру винодѣлія, придумать какой-
нибудь синднкатъ, что ли. Посмотрите на сахарозаводчиковъ. Вѣдь
выскочили вь люди. А вы вотъ свое чудное вино продолжаете въ
іѵгихъ безобразныхъ бурдюкахъ развозить.
На палубѣ дѣиствптельно лежитъ нѣсколько бурдюковъ съ ка-
хстинскимъ. Ихъ доставили въ Сухумѣ. Они совсѣмъ похожи на
і олыя свиныя туши съ растопыренными ногами.
— Развозимъ-съ потому, что иначе не выноситъ перевозку и ки-
снетъ-съ,—отрѣзываетъ офицеръ.
— А вы бы научились выдѣлывать его такъ, чтобы не кисло-
сь,—отв-вчастъ не безь апломба «художникъ».
— А вы бы вотъ устроили у насъ училища винодѣлія, горныс
мнституты, университетъ—мы бы и научилнсь. Шутка ли сказать:
Кавказь производитъ ежегодно до двѣнадцати .милліоновъ ведеръ
вина, почти на шестьдесятъ милліоновъ рублей,—и не имѣетъ шко-
лы, гдѣ бы можно было поучиться, какъ выдѣлывать это вино;
Кавказь на десятки милліоновъ рублеіі вывозитъ хлѣба—и не имѣ-
стъ своей сельско-хозяйственной школы; Кавказъ снабжаетъ и Рос-
сію. и всю Европу своей нефтью на десятки милліоновъ, своими ми-
неральными богатствами—и не имѣетъ горнаго института...
— Ахь, вы совершенно правы,—отзывается адмиралыш.—И все у
насъ такъ. Ничего мы сами не умѣемъ сдѣлать, Или вотъ хоть бы
возьмите эти шведскіе складные домнки. Сколько у насъ своихъ
лѣсовъ, а мы и тутъ нс догадались. Вотъ мы съ мужсмъ нынѣш-
нилгь лтѴгомъ купили такую дачу и сложнли ее себѣ въ Ба-
тум-ѣ. И что-жъ? Очснь удобно. Вмѣсто того, чтобы платить каж-
дый сезонъ за квартнру, мы имѣемъ собственную складную дачу
изъ четырехъ комнатъ. Пріѣхали — сложи ли, уѣхали—разобрали,
пргѣхали—опять сложили. Главное—гигіенично, чисто, ни этихъ
насѣкомыхъ, мичего, и всс :ло удовольствіс стоить восемьсотъ ру-
блсй... He іірав.іа ли — остроумно? А мм вотъ нс догадались — и
швсды успѣли получнть привилсгік). Устроивпшсь па DTOii нашсй
— 252 -
дач fc, я какъ-то писала своей подругЬ: ma chere, я пишу тебѣ среди
индійской флоры Батума, на грузинской землѣ, сидя на вѣнскомъ
стулѣ, въ гнѣздышкѣ, сдѣланномъ шведами... n'est-ce pas?
— Совершенно вѣрно!—подхватываетъ художникъ въ тонъ.—Или
вотъ наши горы, этотъ Казбекъ или Эльбрусъ. Никакихъ удобствь
для туристовъ. А посмотрите, что дѣлается въ Швсйцаріи, напри-
мѣръ—на Юнгфрау...
— Ахъ, Юнгфрау!—восклицаетъ адмиральша, вырастая надъ сто-
ломъ.—Вытамъ были?
— Какъ же! Я всходилъ на Юнгфрау. Два с ь половиной дня
всходилъ... Знаете, съ альпенштокомъ и въ алыгійскихъ сапогахъ.
Какъ же. Внизу, знаете, въ отеляхъ, вся Европа смотритъ: слѣдятъ
за вами въ бинокли, потомъ отмѣчаютъ на картахъ булавками. Какъ
же, даже пари идутъ на того или другого ходока, все равно—какъ
на скачкахъ. Ну, я поднялся, былъ уже у самой вершины—и вдругъ
съ пятидесятисаженной высоты полетѣлъ...
— Съ пятидесятисаженной высоты?—ужасается адмиральша.
— Представьте себѣ! Къ счастью, скала была не совсѣмъ от-
вѣсная... И потомь снѣгъ... Даже довольно мягко, какъ же! Что-жъ,
я, не унывая, началъ карабкаться вторично. И таки до самой верши-
ны добрался.
— До самой вершины?
— Какъ же! Ну, конечно, потомъ, когда я сошелъ внизъ, меня
встрѣтили съ помпой, всѣ вышли изъ гостиницъ, впереди оркестръ..
Тамъ у нихъ всегда это такъ дѣлается...
Какъ ни качаетъ, у нѣкоторыхъ ио лицу проб-ѣгаеть улыбка,
довольно, впрочемъ, кислая. Паѳосъ художника, однако, вдругъ исче-
заетъ, когда штабной офицеръ начинаетъ довольно скромнымъ то-
номъ разсказывать адмиралу о своей командировкѣ на Памиры, о
подъемѣ на памирскіе ледники и съемкѣ плановъ. Художникъ по-
глядываетъ на него подозрительно, какъ на конкурента, пытающагося
отнять у него пальму первенства.
Вечеромъ мы у Адлера. Опять подлѣ парохода безгюмощно
ныряютъ баркасы. По ясному, прозрачному небу плыветъ луна. На
волнистой береговой лентѣ, подернутой голубой дымкой, мигаютъ
огоньки.
Клокочущая необозримая даль моря до самаго горизонта залита
расплавленнымъ серебромъ.
Глава ХХѴШ.
Кавказъ исчезаеть. — Новороссійскъ. — Элеваторь.—На керчеяскомъ рейдѣ.—
Керчь.—Призраки Пантикапеи и Босфорскаго ііарства. - Новые пассажиры.—За
завтракомъ.—Раэговоры.—Ѳеодосія и ея «добрый геній».—Гдѣ приготовляется
Черное море?-Вдоль крымскихъ береговь.
у-е сентябрл.
Ночью мы минули Сочи, Туапсе и Джубгу. Абхазскія горы
исчезли. На смѣну имъ выросла снѣговая гряда другихъ вершинъ
— 253 —
Кавказскаго хребта. Дивная береговая панорама продолжаетъ раз-
ворачиваться нескончаемыми картинами.
День свѣглый, море все клокочетъ, переливая радугой красокъ,
и только когда солнце прячется за тучи, оно вдругъ становится
чернымъ и грознымъ, яростно шипя и заливая колышущійся паро-
ходъ высокими волнами.
«Цесаревна» то приближается къ берегамъ, то удаляется. Кав-
казъ то вырастаетъ надъ нами, то исчезаетъ въ голубой дали, заман-
чиво улыбаясь и будто подзадоривая. Что-то неотразимо влечетъ
туда, къ этимъ нѣжнымъ, воздушнымъ, какъ мечта, контурамъ, ка-
жущимся легкимъ голубымъ покровомъ, за которымъ прячется ска-
зочный міръ Кавказа. Этотъ міръ промелькнулъ предо мною какъ
какой-то волшебный сонъ, который снится иногда человѣку точно
для того, чтобы смутить его несбыточной мечтой и пробудить вь
душѣ жажду какой-то иной, еще невѣдомой жизни. Я чувствую,
будто Кавказъ, съ его могучей фантастической природой, съ его
красотой и величіемъ, съ его тайнами и сказками горъ, съ его яр-
кимъ племеннымъ калейдоскопомъ, заслонилъ и русскую степь съ
ея раздольемъ, и красавицу Волгу, и Каспій... Есть въ иныхъ кни-
гахъ страницы, написанныя такими яркими красками, что предъ ними
все остальное блѣднѣетъ и невольно хочется перечитывать ихъ.
Кавказъ—одна изъ такихъ страницъ въ книгѣ природы. Если міръ
былъ сотворенъ въ шесть дней, на созданіе этого волшебнаго края
ушелъ по крайней мѣрѣ одинъ день.
«Цесаревна» входитъ въ новороссійскую бухту. Здѣсь—полное
затишье; бухта кажется какимъ-то швейцарскимъ озеромъ; со всѣхъ
сторонъ ее окружаютъ горы, то голыя, то въ лѣсахъ и скалахъ.
Но затишье это обманчиво и портъ очень опасенъ, когда свирѣп-
ствуетъ «бора», сѣверо-восточный вѣтеръ. Онъ не разъ превращалъ
въ щепки суда, стоявшія здѣсь на рейдѣ. Теперь два мола огибаютъ
гюртъ двухверстной дугой, заідищая его отъ боры.
Справа отъ бухты, къ востоку, въ ущельѣ лѣпится крошечный
городокь съ виноградниками и фабричными зданіями. Это черно-
морскій цементный заводъ. Ниже его—паровой бондарный заводъ со
сложенными въ сѣрые конусообразные стоги клепками. Противъ
входа въ бухту, за эстокадою, выступаетъ громадное зданіе элева-
тора съ грандіознымъ центральнымъ корпусомъ въ шесть-семь эта-
жей. Подлѣ него тѣснится «новый городъ», группа большихъ до-
мовъ; они принадлежатъ французскому обществу «Русскій Стан-
дартъ», занимающемуся эксплуатаціей нефти. Вдоль французскаго го-
рода длинные ряды амбаровъ и складовъ, примыкающихъ кь эсто-
кадѣ. Слѣва отъ бухты у подножія горы раскинулся Новороссійскъ.
Видъ—небольшого уѣзднаго городка, съ маленькими домами, пылью,
немощеными улицами и бѣдной растительностью. Что-то напоминаетъ
Петровскъ. Въ центрѣ небольшая и единственная церковь. Соборъ,
конечно, «еще строится». Сразу угадываеиіь, что рычагъ жизни не
тамъ, а здѣсь, во французскомъ городѣ и у элеватора, за кото-
рымъ виденъ вокза.ѵь.
- 254 -
Собираемся компаніей осматривать Новороссійскъ. Сначала от-
правляемся въ старый городъ. Онъ им-ветъ совсѣмъ заштатную и
захолустную физіономію. Улицы грязнйя, ноги вязнутъ въ пескѣ;
магазины маленькіе; торгуютъ армяне, ио уже вперемежку съ рус-
скими. Туземцевъ, папахъ и черкесокъ не видать. Зато на улицахъ,
несмотря на понсдѣльникъ, попадаются пьяные. Это все рабочіе съ
пристани и заводовъ. Сюрпризомъ въ этой обстановкѣ является
перепачканный ваксой мальчуганъ, «чистилыдикъ» сапоговъ, выско-
чившій откуда-то изъ-за угла. Это—въ Новороссійскѣ, гд-fe шагу
нельзя стуиить, чтобы не перепачкаться пылью и болотомъ. Ново-
россійскій комфортъ и цивилизація настолько поражаютъ насъ,
что мы приносимъ ей дань и отдаемъ свои ноги въ распоряженіе
«наводителя культурнаго лоска». Онъ съ необыкновеннымъ усерді-
емъ плюетъ на щетку и третъ, третъ, третъ до изнеможенія.
Зато французскій городъ. или «новый», несмотря на то, что
сушествуетъ всего н-ѣсколько лѣтъ, имѣетъ и мостовыя, и телефонъ,
и почтово-телеграфную контору, и первоклассную гостиницу съ
рестораномъ. Все это, конечно, сколочено тоже на скорую руку,
по-американски, но еше годъ-другой—и городъ, весь въ новыхъ
постройкахъ, станетъ одкимъ изъ уютныхъ культурныхъ уголковъ
Кавказа.
Главнымъ залогомъ будущности Новороссійска является все-таки
элеваторъ, построенный по проекту инженера Щенсновича и обо-
шедшійся что-то до десяти милліоновъ. Это житница, чрезъ кото-
руюнаправляетсяхлѣбъпочти всего Сѣвернаго Кавказа.Въ прошломъ
году изъ новороссійскаго порта вывезено до тридцати милліоновь
пудовъ только зерновыхъ продуктовъ.
Чтобы судить о размѣрахъ этого грандіознаго сооруженія, надо
не забывать, что онъ вмѣст-в съ сѣтью рельсъ, окружающей его,
занимаетъ нѣсколько десятковъ десятинъ. Зданія, примнкающія къ
главному корпусу, представляютъ такой лабиринтъ, забаррикадиро-
ванный со всѣхъ сторонъ цѣпью товарныхъ вагоновъ, что намъ при-
ходится употребить чуть не полчаса времени, чтобы ітробраться къ
центру, къ этой многоэтажной громадѣ. Подлѣ нея высится ги-
гантская труба отъ электрическаго отдѣленія. Вокругъ — двухъ-
этажные и трехъэтажные дома-особняки. Это — разныя запасныя
отдѣленія, конторы, пом-вшенія для служащихъ. Отъ элеватора тя-
нется на полторы версты, до самой пристани, крытый рукавъ, то
деревянный, то каменный, со множествомъ окошечекъ; по этому ру-
каву зерно пересыпается изъ центральнаго корпуса прямо на паро-
ходъ, за полторы версты отсюда. Весь громадный и сложный меха-
низмъ элеватора приводится въ движеніе электричествомъ. Освѣ-
щеніе во всѣхъ зданіяхъ тоже электрическое.
Проводникъ - сторожъ сначала ведетъ насъ въ подземелье, гдѣ
помѣщается машинное отдѣленіе. Сходимъ по лѣстницамъ, проби-
раемся какими - то узкими, мрачными переходами. Свѣча еле освѣ-
піаетъ крутыя ступени. Въ мудреной системѣ механизма и не раз-
береиіься; інестерни, стержни, рычаги, блоки, передаютіе двигатель-
— 255 —
ную силу снизу до самой крыши, — похожи на желѣзный скелетъ
какого-то чудовита. Карабкаемся наверхъ, минуемъ одинъ этажъ
съ громадными залами, другой, третій, входимъ въ отдѣленіе для
ссыпки зерна. Полъ цементный; въ немъ тянутся рядами неболыііія
отверстія; подъ каждымъ — цистерна для зерна, ігклый резервуаръ,
вмѣщаюіцій нѣсколько тысячъ четвертей хлѣба. И такихъ отдѣле-
ній нѣсколько, не считая особыхъ помѣщеній для взвѣшиванія,
чистки и сушки зерна, разныхъ вентиляторовъ съ гигантскими рем-
нями, снабженными жестяными коробочками, въ которыхъ хлѣбъ
перетаскиваегся изъ нижнихъ :ггажей въ зернохранилища или су-
шильни. Милліоны пудовъ зерна, поступаюшіе въ элеваторь, взвѣ-
шиваются, очиідаются, сортируются и распредѣіяются по этажамъ
механическимъ двигателемъ. Въ длинномъ рукавѣ—корридорѣ, про-
веденномъ къ пристани, тянется безпрерывная ременная лента. По
ней зерно переносится прямо на пароходъ нескончаемымъ потокомъ.
Еіце выше—опять машинное отдѣленіе, опять сложная система ры-
чаговъ, колесъ и лентъ, движущихся по приводу, передающему силу
откуда-то снизу. Весь элеваторъ кажется какимъ-то живьшъ орга-
низмомъ, сь такой сложной циркуляціей и системой артерій, что
невольно становишься втупикъ. И этотъ организмъ во власти нѣ-
сколькихь челов-Ькъ, нажимающихъ электрическія кнонки, произво-
дить въ одинъ день работу, которую тысяча людей не могла бы
выволнить вт> нѣсколько дней.
6~е сентлбрл*
Утро. «Цесаревна» колышется въ Керченскомъ проливѣ. Слѣва
огъ насъ—берега Крыма, справа—Кавказа, слѣва Керчь и Еника-
ле, справа полуостровъ Тамань. За мысомъ. который облѣнили камен-
ные кубики Еникале, начинается Азовское море, зд-ѣсь—Черное.
Въ пристань мы не заходимъ, а стоимъ на рейд-fe въ верстѣ отъ
города. Къ намъ вьгвзжаетъ неболыной юркій пароходъ «Баба»,
который забираетъ пассажировъ и грузъ.
«Цесаревна» запоздала противъ расписанія; благодаря этому, и
въ Керчь не удается заглянуть.
Кое-кто изъ пассажировъ ворчит ь, заявляя помощнику капитана
протесть.
— Помилуйте, что - жъ это такое? Скажите, почему вы этотъ
рейсъ круговымъ называетс?
— Потому, что во всѣ порты заходимъ, — отрѣзывает ь угрю.мо
помошникъ капитана.
— Хоропю— во всѣ! До сихъ поръ изъ десяти портовъ зашлн
только въ одинъ Новороссійскъ. Даже въ Сухумѣ не приставали.
— МнНЬ надо было въ Анапу, — жалуется другой пассажнръ,
сггвша на «Бабу»,—а меня вмсаживаютъ въ Керчи.
— Вы знаете, что въ Новороссійскѣ было получено штормовое
предостереженіе, и въ Анапу мы не могли зайти.
— Вѣрно груза не было,—замѣчаетъ кто-то.—Теперь жди въ
Керчи другои круговой пароходъ. А если опять получится иітор-
— 256 —
мовое предостереженіе, то снова вмѣсто Анапы очутишься въ Ново-
россійскѣ.
— А тамъ опять пргдостереженіе, и опять мимо Анапы въ
Керчь...
— Очень ужъ облѣнились здѣсь, вотъ что, — говоритъ пасса-
жиръ, успѣвшій перебраться на «Бабу» и очутиться внѣ власти на-
чальства «Цесаревны». Кажется, даже телеграмками изволятъ обмѣ-
ниваться. Есть грузъ—заходятъ, а нѣтъ—что за интересъ! Что ка-
кой-нибудь тамъ одинъ пассажиръ пострадаетъ — имъ что! Зато
ихніе интересы соблюдены и угля меньше выйдетъ. А тамъ, гдѣ
груза много, пробарахтаются и два-три часа лишнихъ. — He бѣда.
Пассажиры должны все терпѣть. Штормовое предостереженіе! Да
вы мнѣ позвольте сюда это штормовое предостереженіе. A to ма-
ло ли что можно выдумать... да-съ!
«Баба» свиститъ, заглушая голосъ протестанта и унося его къ
берегамъ Крыма, на которыхъ онъ никакъ не предполагалъ быть
сегодня. Обыкновенный маленькій сюрпризъ господина Понта Эвксин-
скаго и Р. о. п. и. т.
Керчь раскинулась маленькимъ Неаполемъ у подножія горы Ми-
тридатъ, бѣлѣя каменными кубиками на фонѣ обнаженныхъ окрест-
ностей, то песчаныхъ, то буроватыхъ. Отсутствіе растительности
придаетъ городу безжизненный видъ. На вершинѣ горы Митридатъ
высится красивая колоннада, нѣсколько похожая на Тезеевъ храмъ
въ Акрополѣ. Ниже виднѣются какія-то руины. Несмотря на боль-
іпія европейскія зданія и лѣсъ мачтъ у пристани, городъ кажется
выросиіимъ изъ пепла, на развалинахъ прошлаго. Таинственная
атмосфера этого прошлаго какъ будто носится въ тепломъ утрен-
немь воздухѣ вмѣстѣ съ прахомъ тысячслѣтій, слетающимъ съ
песчаныхъ холмовь, кажущихся какой-то ободранной, выцвѣт-
шей декораціей исторіи человѣческой. Кто только не перебы-
валъ здѣсь, въ этой Пантикапеѣ, когда • то блестящей столицѣ
могучаго Босфорскаго царства, за двадцать пять вѣковъ ея суще-
ствованія, какихъ народовъ не видала только здѣсь эта безмолв-
ная гора, — народовъ, вѣчно враждовавшихъ изъ-за этого уголка
земли,отнимавшихъ его другъ у друга и потомъ исчезавшихъ вмѣстѣ
со своимъ могуществомъ, со своими царями и великими полковод-
цами-побѣдителями въ безднѣ всепобѣждающей смерти и забве-
нія, не оставивъ потомству ничего, кромѣ грудъ развалинъ, наслѣд-
ственной вражды и звуковъ—имен ь, перевранныхъ историкал»и. Были
тавры, были киммеріяне, ворвались за полторы тысячи лѣтъ до Р. X.
скиѳы и поработили ихъ; семь вѣковъ киммеріяне оставались подъ
игомъ, но при скиѳскомъ цар-fe Гич^сѣ перекочевали въ Азію, a
іюбѣдители, слившись с ь побѣжденными, стали тавро-скиѳами. Этихъ
тавро-скиѳовъ завоеваѵіи в ь VI вѣкѣ до Р. X. эллины, основавъ по
всему побережью Крыма свои колоніи, начиная Пантикапеей. Вы-
росло на тавро - скиѳскомъ пеплѣ Босфорское царство съ дрсвне-
греческою культурой и просуществовало восемь вѣковъ, въ теченіе
которыхь с.мѣнялись династіи разныхъ Археантидовъ, Спартакти-
— 257 —
довъ, Археменидовъ, Зенонидовъ и Аспургіановъ... Звуки, зв^ки и
звуки... Въ первомъ вѣкѣ до Р. X. явился понтійскій и парфгінскій
царь Митридатъ Великій, покровитель наукъ и искусствъ, говорив-
шій на двадцати двухъ языкахъ, тотъ самый Митридатъ, каменный
тронъ и гробница котораго уцѣлѣли еще на вершин-в этой горы,
у развалинъ акрополя; его поб-БДИли римляне, зат-вмъ сюда хлы-
нули сначала полчища гунновъ, готовъ и угровъ, позже-1—хазаръ
печенѣговъ, руссовъ и половцевъ и, наконецъ, монголовъ; одно
побережье еіде осталось во власти грековъ, а потомъ венеціанц£въ и
генуэзцевъ, основавшихъ здѣсь цвѣгущія колоніи; въ XV іѣкѣ
пришли турки, разрушили колоніи, увели сорокъ тысячъ гфуэз-
цевъ въ плѣнъ — и исламъ воцарился на всемъ полуостров^,1' хри-
стіанская культура рухнула, все превратилось въ прахъ, и на разва-
линахъ культуры выросло могучее, дикое крымское ханство, зали-
вавшее потоками крови христіанскій міръ и теперь тоже превратив-
шееся въ развалины.
Вспоминаешь эту трехтысячелѣтнюю исторію самоистребленія
челов-Ьческаго рода — и недоумѣваешь, точно ли о немъ, о разум-
номъ существ-в, созданномъ «по образу и подобію Божіему», сло-
жилась эта исторія, или о какихъ - нибудь керченскихъ селедкахъ,
которыя ежегодно истребляются зд-Ьсь человѣкомъ въ количествѣ
семи-восьми милліоновъ штукъ.
Къ «Цесаревнѣ» подошелъ грузовой пароходикъ, притащившій
яшики и бочки съ сельдями. Трупы селедочнаго народа, потомковъ
тѣхъ самыхъ сельдей, которыя питались здѣсь когда - то человѣче-
скимъ мясомъ побѣжденныхъ и поб-ѣдителей, почему и пріобрѣли,
можетъ-быть, такой отличный вкусъ (н-бтъ худа безъ добра), ты-
сячами перегружаются съ одного парохода на другой.
Лебедка работаетъ точно какой-то чудовищный журавль, выкле-
вывая добычу изъ трюма одного парохода и перетаскивая ее въ
трюмъ другого.
— Вира (поднимай)!—командуетъ помощникъ капитана, и цѣпь
быстро взвивается по блоку журавля, вытаскивая нѣсколъко десят-
ковъ пудов-ь. Лебедка поворачиваетъ свой клювъ съ ношей надъ
пастью трюма.—Майна (опускай)! — раздается новая команда; цѣпь
разворачивается, и грузъ мягко и осторожно опускается на самое
дно парохода. Ящики и бочки перелетаютъ подъ лязгъ цѣпей и
визгъ блоковъ въ теченіе цѣлаго часа.
Движеніе на рейд-fe неболыиое. Подлѣ насъ выступаетъ кор-
пусъ англійскаго гиганта, мимо проходитъ, исчезая въ глубинѣ
Керченскаго пролива, н-бсколько пароходовъ, далеко-далеко въ розо-
ватомъ туманѣ бѣлѣютъ паруса рыбачьихъ шкунъ.
«Баба» прибѣгаетъ изъ Керчи, притащивъ массу пассажировъ.
Публика ужъ не кавказская и не астраханская. Палубные пасса-
жиры всс больше типичные руссаки или хохлы; русская рѣчь пере-
сыпается съ малорусской; татары показываются изрѣдка; зато есть
фески грековъ и несомнѣнныя еврейскія физіономіи, впрочемъ—въ
гарнирѣ европейскихъ костюмовъ.
— 258 -
Вь классной публнкѣ тоже преобладаетъ русскій элементъ, но
не фешенебельной курсовой публики, а преимущественно новорос-
сійской. Кромѣ двухъ генераловъ, къ намъ садится одинъ князь,
нѣсколько степняковъ-пом-Ьщиковъ, нѣсколько керченскихъ дамъ
съ немножко провинціальной sans-gene, какой-то тучный милліонеръ-
рыбопромышленникь, на манеръ волжскихъ, парочка стариковъ,
высохшихъ, какъ вяленая тарань, и будто выкопанныхъ изъ кер-
ченскихъ катакомбъ, да какой-то французъ съ молодой, красноще-
кой и волнующейся женой.
На пароходѣ мойка. Изъ помпы пущенъ потокъ воды, залившій
палубу. Матросы, съ завороченными по колѣни брюками, энергично
трутъ полъ швабрами, шлепая босыми ногами въ лужахъ.
Плывемъ. Песчаные берега съ горой Митридатомъ и Керчью въ
глубинѣ бухты, кр-впостью слѣва и Еникале справа, на высокомъ
мысѣ, начинаютъ кружиться и уб-Ьгать. Съ крымскими берегами
переглядываются такіе жс безжизненные кавказскіе берега. Они все
удаляются, сливаются и таютъ въ розовой дымкѣ.
Кавказь исчезаетъ какъ сонъ, какъ чудная сказка. А справа
разворачивается волнистая лента крымскихъ береговъ, желтыхъ,
совсѣмъ мертвыхъ; ни деревца, ни травки. Чѣмъ дальше, они все
становятся ниже и, наконецъ, разстшаются песчаной стегтью, напо-
миная берега Волги въ усть-fe.
Mope мѣняетъ цвѣта безпрерывно. Мертвая зыбь то подымаетъ,
то опускаетъ огромныя водныя площади. Пароходъ, не колыхнув-
шись, нс дрогнувъ, сразу взлетаетъ всей своей массой.
За завтракомъ время проходитъ весело. Новая иублика внесла
оживленіе. Старые пассажиры чувствуютъ себя нѣсколько въ роли
деревенскихъ хозяевь, къ которьшъ сразу нагрянули гости.
Въ дополненіе ко всему—и завтракъ прекрасный. Идеально свѣ-
жія .маслянистыя ксфали, величиной со щуку, тонутъ въ красномъ
сокѣ изь помидоръ. За ними слѣдуютъ рябчики, прекрасный че-
стеръ, огромные батумскіс персики и виноградъ изабелла. Кавказ-
ское и крымское вино дополняютъ эту кулинарную музыку.
Лакеи тоже повесслѣли. Пассажировъ прибавилось—болыііе за-
работаютъ. Прислуга на «Цесаревнѣ» образцовая, вышколенная въ
строгомъ стилѣ хорошаго барскаго дома. Ничего холоискаго, самое
гюлное вииманіе, похожее скорѣе на хозяйскую предупредитель-
ность. Занимаете каюту—сейчасъ же на вашей койкѣ мѣняютъпо-
стсльное бѣлье; ложитесь — портьера неслышно отодвигается и ла-
кей осторожно забираетъ ваши вещи и сагтоги, не дожидаясь ва-
шего приказанія почистить ихъ. Пароходъ качаетъ во всѣ сторо-
ны, съ пассажирами «фридрихъ», а они знай себѣ чистятъ веши,
нодтираютъ нолъ,- накрываютъ на столъ и къ обѣду и завтраку
являются въ новенькихъ ливреяхъ и свѣжихъ перчаткахъ, съ ма-
нишками и манжетами болѣе чистыми, чѣмъ у многихъ пассажи-
ровъ. Правда, и зарабатываютъ они много: въ одинъ какой-нибудь
круговой рейсъ, за недѣлю, выручаютъ рублеи сорокъ-пятьдесять
ле считая жалованья.
— 25У —
За все время моей поѣздки я только въ европейской комфор-
табельной обстановкѣ черноморскихъ пароходовъ и отдохнулъ отъ
гостиничной грязи, скверныхъ ресторановъ и клоповъ.
Качка, которой я такъ боялся, совсѣмъ теперь не дѣйствуетъ;
можетъ-быть, привычка взяла свое, а можетъ-быть, мятное масло
помогло. И, главное, благодаря чистому и здоровому морскому воз-
духу, апиетитъ просто мучительный.
Мертвая зыбь дѣйствуетъ на дамъ. Моя сосѣдка, волнующаяся
француженка, объѣдается кефалью, потомъ вдругъ говоритъ мужу,
отчаянно картавя и съ необыкновеннымъ трескомъ выговаривая
эръ: €ты знаешь, мнѣ сейчасъ будетъ скверно. Ахъ, c'est trrrres bon,
но... я не могу». Она бросаетъ вилку и исчезаетъ. Одна изъ кер-
ченскихъ дамъ тоже начинаетъ съ брезгливой миной ковырять ке-
фаль, замѣчая: «они, кажется, приготовляютъ здѣсь на маргари-
нѣ», и удаляется по стопамъ француженки. Скоро и другія дамы
исчезаютъ. Одна адмиральша невозмутима.
«Гвоздь» общества составляетъ князь, высокій, красивый, оса-
нистый брюнетъ, одинъ изъ крупныхъ крымскихъ винодѣловъ. Онъ
какъ-то сразу, съ появленіемъ на пароходъ, обратилъ на себя вни-
діаніе и своей фигурой, и барскимъ тономъ, и десятирублевкой,
которую подарилъ провожавшему его чел овѣку, сказавъ снисходи-
тельно-небрежно:
— На, Георгій, возьми себѣ...
Съ княземъ, видимо, хорошъ смуглый брюнетъ армянскаго типа,
извѣстный крымскій табачный фабрикантъ. Онъ сейчасъ же знако-
митъ его съ полнымъ блондиномъ-бородачемъ, своимъ пріятелемъ.
Близорукіе голубые глаза, очки и спокойное румяное русское лицо
придаютъ его расплывшейся фигурѣ что-то профессорское. Оказы-
вается, это владѣлецъ нѣсколькихъ десятковь тысячъ десятинъ
земли и крупный овцеводъ, притомъ чистопробный хохолъ.
— Я васъ помню, князь, еще въ шестидесятыхъ годахъ въ
кіевскомъ университетѣ,—говоритъ онъ добродушно.
— Ахъ, да-да, и я теперь васъ припоминаю! — восклицаетъ
князь.—Какъ это давно, Боже мой, было...
Начинаются разныя воспоминанья. Но «хохолъ» сейчасъ же до-
бродушно признается, что и фамиліи профессоровъ, и вся универ-
ситетская жизнь—почти забыты.
— Только и остались въ памяти изъ университета двѣ вещи,—
говоритъ онъ:—это—какъ стаканомъ сахаръ колоть и въ лексиконъ
Рейфа свѣчи закладывать.
Эта откровенность вызываетъ общія улыбки. Князь тонко усм-Ь-
хается, расправляетъ сѣд-ѣющую бороду и, надѣвъ роговое пенснэ,
иереводитъ разговоръ на хл-вбный кризисъ.
— Ахъ, князь, кстати,—раздается сразу съ нѣсколькихъ сторонъ.
Что намъ, въ самомъ дѣлѣ, дѣлать? Вѣдь выхода нѣтъ...
— У васъ какія цѣны? — спрашиваетъ ѳеодосійскій помѣщикъ
керченскаго.
— Тридцать пять—сорокъ копѣекъ пудъ пшеницы.
17*
— 260 —
— Сегодня въ Керчи,—говоритъ «малороссъ», — четверть про-
давали по шести рублей.
— Это еще хорошо.
Раздается смѣхъ. Нѣкоторые переглядываются вопросительно.
— Да какъ не смѣяться, помилуйте!—отзывается кто-то.—Вѣдь
въ горячую пору за одну жатву съ десятины приходится платить
двадцать рублей. Только и остается смѣяться.
— Я въ этомъ году двѣсти десятинъ банатки такъ и оставшгь
на выпасъ. Даже косить не пытался,—заявляетъ «малороссъ».
— Да, господа, да, плохо,—замѣчаетъ князь.—Что-жъ, я вѣдь
говорилъ... (Называется крупное имя). Mon cher, что вы дѣлаете,
вѣдь для насъ это—петля, надо знать мѣстныя условія. He песлу-
шалъ. Ну—что-жъ! Потеряли заграничные рынки. Конечно, они на-
шли ,другихъ поставщиковъ. He ждать же имъ и съ голоду поми-
рать, пока мы смилуемся. Теперь извольте-ка отвоевать рынки. Что
въ одинъ годъ потеряли—и въ десять не вернешь. А вѣдь все нашс
хозяйство и такъ на волоскѣ, вся Новороссія на волоскѣ. Это надо
знать, съ этимъ нельзя не считаться.
— Но, все-таки, что же дѣлать-то?—раздаются голоса.
— А вотъ бросайте пшеницу, да насаждайте виноградники, какъ
я. Вѣдь вы знаете—у меня одно прошлогоднее кабернэ дало семь-
десятъ пять тысячъ чистаго дохода. Пино, какъ ни малъ былъ
сборъ, и то двадцать тысячъ рублей чистоганчйкомъ далъ.
— Такъ-то такъ, а что скажетъ госпожа филоксера?
Mope становится спокойнѣе, переливая то зеленымъ, то нѣжно-
голубымъ цвѣтомъ. Берега все разворачиваются желтой лентой
мертвой пустыни.
Впереди вырастаютъ, приближаясь къ намъ, бѣлые вздутые па-
руса. Это камни-корабли, громадные утссы, кажушіеся нарусами.
Иллюзія полная.
На всемъ пути до Ѳеодосіи ничто не приковываетъ глаза. Без-
брежная степь моря, поднимающаяся до горизонта, и пустынные
берега.
Въ шестомъ часу вечера у подножія невысокой горы показы-
вается Ѳеодосія, древняя греческая колонія, основанная въ V вѣкѣ
до Р. X., ставшая позже іівѣтущей генуэзской Каффой и затѣмь
въ XV в-Ькѣ тоже завоеванная турками.
Берега такіе же желтые или бурые, видъ города совсѣмъ без-
жизненный. Кое-гдѣ изъ мертвыхъ каменныхъ кубиковъ выгляды-
ваетъ жиденькая, чахлая растительность. Слѣва, на окраинѣ, надъ
портомъ выступаютъ угрюмыя развалины стѣнъ и башенъ древней
крѣпости, справа, иа противоположной окраинѣ, такіе же мрачі*ые
бастіоны генуэзской крѣпости. Въ центрѣ, надъ городомъ, высится
колоннада музея древностеи. Соборъ и купола восьми церквей, раз-
бросанныхъ тамъ и сямъ, да минаретъ мечети н-бсколько скрады-
ваютъ однообразіе ѳеодосійской панорамы. У бульвара выдвигается
красивая вилла Айвазовскаго и еще нѣсколько живописныхъ дачъ,
а далыпе—вокзалъ.
— 261 -
Портъ строится. Вся гора у крѣпости изрѣзана террасами, съ
которыхъ сносится на молъ земля и тсамни.
Солнце закатывается за крѣпостныя башни, обливая крыши и
купола красноватымъ свѣтомъ.
Городъ застраивается. Всюду видны лѣса, новыя зданія, свѣжія
краски. Улицы обрамлены то старинными, низкими, еще турецкими
іюстройками, съ тяжелыми колоннами вдоль фасадовъ, то новыми
европейскими зданіями. Въ центрѣ—нѣсколько болыпихъ гостиницъ
и красивыхъ домовъ съ величественными фасадами и прекрасными
магазинами. На молодомъ бульварѣ — фонтанъ Айвазовскаго и нс-
оольшой памятникъ съ бронзовой статуей и надписью: «Доброму
Генію города Ѳеодосіи».
Этимъ «добрымъ геніемъ» города явился знаменитый маринистъ
И. К. Айвазовскій, уроженеиъ Ѳеодосіи. Здѣсь онъ наблюдалъ это
иепокорное море еще мальчуганомъ, уловивъ тайну его красокъ,
здѣсь онъ виервые вдохновился его могучей красотой, которую по-
томъ властыо таланта перенесъ на иолотно. Для города онъ сдѣ-
лалъ очень много. Его студія, Мекка маринистовъ, привлекаетъ не
только художниковъ, но и туристовъ. Онъ же подарилъ городу
нраво иользоваться богатымъ источникомъ воды изъ его имѣнія и
устроить водопроводъ, ежедневно дающій свыше 5°-00° ведеръ
воды. Чтобы понять, что значитъ такои даръ для Ѳеодосіи, надо
вспомнить, что недавно, въ 1887 юду, во время засухи воду до-
ставляли сюда изъ Севастополя въ бочкахъ, на пароходахъ.
Только съ устройствомъ водопровода и желѣзной дороги го-
родъ ожилъ. Куда дѣвалась вода генуэзской Каффы—тайна про-
шлаго и земли; когда-то здѣсь было бол«Ье ста фонтановъ. Остат-
кн ихъ и теперь еіце видны кое-гдѣ на улицахъ, но воды нѣтъ;
:>то трупы.
Отпрааляюсь въ картинную галлерею Айвазовскаго. Слѣва отъ
красиваго подъѣзда—большой залъ. Освѣшеніе сверху. При входѣ
опускаютъ въ кружку двугривенный въ пользу бНкдныхъ.
Въ галлере-fe до тридцати большихъ картинъ. Швейцаръ зажи-
гаетъ нѣсколько ламиъ съ рефлекторами. Какъ ни теряютъ нѣко-
торыя картины отъ этого освѣщенія, какъ ни высоко онѣ помѣще-
ны, все-таки эффектъ поразительный. To море, которое я сейчасъ
иокинулъ, опять предо мной, на полотнѣ, но такое же живое, та-
кое же могучее, то яростное и дикое, то н*ѣжно-голубое и маня-
іасе, то съ прозрачной зеленоватой волной. Эта прозрачнорть, при-
дающая столько жизни и правды клокочущей стихіи, вызываетъ
иолную иллюзію. Надо было съ дѣтства расти у моря, наблюдать
нзо-дня въ дснь прибой, капризные переливы волны, ея измѣнчивые
тона, чтобъ умѣть такъ живо схватить ихъ. He to въ рамку вста-
влены куски моря, не то оно приготовляется въ студіи Айвазовскаго.
НЬкоторыя картины мнѣ пришлось видать нѣсколько лѣтъ тому
мазадъ на выставкѣ въ Петербургѣ. Но теперь, въ сосѣдствѣ съ
оригиналомъ, который стоитъ предо мной три дня, онѣ захваты-
ваютъ еше больше. Особенно хороиіи: «Пушкішъ у гурзуфскихъ
— 262 —
скалъ», «Островъ Капри», будто плывущій по голубой, необыкно-
венно покойной равнинѣ, «Зыбь послѣ кораблекрушенія», «Предъ
стрижкой овецъ на берегу. Чернаго моря», «Прибой у Біарица»,
«Штормъ во время пллванья Императора Николая I въ 1828 году»
и «Погибающее судно».
«Зыбь послѣ кораблекрушенія» — это цѣлая поэма на вереща-
гинскую тему—«На Шипкѣ все спокойно». Какъ тамъ солдата-
часового заноситъ метель и изъ снѣжнаго сугроба виденъ только
одинъ штыкь да кончикъ башлыка, такъ и здѣсь — надъ моремъ
еще виднѣется только верхушка мачты. Но и здѣсь, какъ и тамъ,
васъ охватываетъ ощущеніе безиомощности человѣка въ борьбѣ съ
дикой и безпощадной стихіей. Mope не бушуетъ, не клокочетъ отъ
ярости, оно точно замираетъ въ нѣгѣ изнеможенія послѣ борьбы
съ человѣкомъ, послѣ того, какъ поглотило свои жертвы. На томъ
мѣсгв, гдѣ исчезъ корабль, видна воронка водоворота; а вокругъ
колышется пластами водная равнина, но колышется спокойно,безъ
волны и гребней, какъ какой-то злой геній, который кончилъ злое
дѣло и которому больше нечего дѣлать...
Что-то напоминаюшее адажіо патетической сонаты Бетховена.
Вечеромъ надъ моремъ выплываетъ луна, и Ѳеодосія, съ ея бѣ-
лыми домами и тысячами огней въ окнахъ и фонаряхъ, принимаетъ
совсѣмъ волшебный видъ. Огни отражаются въ бухтѣ пестрыми
точками и полосками. которыя дрожатъ и морщатся отъ легкой
ряби.
Кь намъ на нароходъ садится цѣлая рота солдатъ со знаме-
немъ и хоромъ трубачей. Знамя помѣщаютъ на кормѣ, подл-fe рубки
перваго класса. Къ нему приставляютъ часового.
Трубачи играютъ маршъ. Опять «Птичка», которую я слыхал ь
мѣсяцъ тому назадъ въ Могилевѣ и еще гдѣ-то на сѣверѣ, за ты-
сячи верстъ отсюда, потомъ въ Пятигорскѣ. «Цесаревна» мягко и
легко отодвигается отъ мола. Миріады огоньковъ, тѣни береговъ,
звѣзды на небѣ—все это движется въ голубомъ сіяніи лунной но-
чи. Звуки музыки разлетаются стройными волнами надъ серебря-
щейся бездной, сливаясь съ плескомъ воды, которую пароходъ рѣ-
жетъ своей грудью.
Ночь совсѣмъ волшебная. Я сижу на палубѣ. Что-то убаюки-
ваетъ и ласкаетъ. Mope гючти спокойно; изрѣдка только серебря-
ныя змѣйки скользятъ по немъ и разбѣгаются р^звой стаей. Надъ
моремъ вырастаютъ бѣлые контуры Яйлы.Луна подымается все вы-
ше. Музыка играетъ какой-то нѣжныіі романсъ. Такъ хочется жить
и любить...
У знамени все стоитъ часовой. Онъ будто приросъ къ ружью.
Его неподвижная фигура въ бѣлой іпапкѣ и блузѣ кажется на си-
немъ фонѣ неба н моря изваянной изъ мрдмора.
— 263 —
Глава XXIX.
Ялта.— Крымская природа.-Гостиницы. —Въ кондитерской Верне. —О чемъ го-
воритъ воробей. — Ялтинскіе проводники.—Массандра.—Никитскій садъ,—Гур-
зуфъ,—Публика.—У платана Пушккна.—„Таиь, гдѣ море вѣчно плещетъ*...
Подходимъ къ Ялтѣ. 7~е сентлбря.
Ночью мы минули Судакъ и Алушту, пріютившуюся у подножія
Чатырдага, утромъ прошли мимо Гурзуфа. Яйла, начавшаяся за Ѳео-
досіей, выросла теперь въ высокій береговой хребетъ, сползающіи
къ морю террасами и холхмами, надъ которыми, точно гигантскія
ширмы, надвинулись сѣрыя каменистыя вершины.
Слѣва отъ насъ, врѣзываясь въ море, смутно вырисовывается за-
гадочный силуэтъ мыса Ай-Тадоръ, справа выступаетъ громада мыса
Никита.
Впереди, въ долинѣ, надъ которой выплываетъ изъ тумана кону-
сообразная Могаби и двуперстый утесъ Ай-Петри, разворачивается
на темномъ фонѣ зелени и скалистыхъ горъ панорама Ялты. Надъ
моремъ вырастаютъ стройные корпуса гостиницъ, шпалеры домовъ
вдоль набережной, раскинутыя амфитеатромъ дачи и двѣ церкви.
Все это движется, приближаясь къ намъ. Лучи восходящаго солнца
играютъ на пестрыхъ крышахъ и горахъ, обступившихъ Ялту съ
трехъ сторонъ.
Mope, нѣжно-голубое, необыкновенно покойно. На всей бирюзо-
вой дали, будто отдыхающей послѣ бури, нигдѣ ни морщинки. Легкій
голубовато - молочный туманъ окутываетъ ее и горы, придавая ихъ
контурамъ какую-то воздушность.
«Цесаревна» подходитъ къ молу. Городъ такъ близко, что ка-
жется, будто пароходъ врѣзался въ улицу.
Что-то напоминаетъ картинку изъ «Нивы», въ воображеніи вста-
ютъ десятки иллюстрацій съ ялтинскими видами, но только раскра-
шенными.
Уголокъ заманчиво-уютный. Городъ еще будто нѣжится въ ут-
ренней дремотѣ, мирно улыбаясь. Миромъ вѣетъ отовсюду: и отъ
сѣрыхъ, застывшихъ надъ пропастью, утесовъ, подъ которыми плы-
вутъ облака, и отъ великановъ-горъ, окружившихъ городокъ слов-
но для защиты, и отъ виднѣющейся въ глубинѣ Ялтинской долины
татарской деревни, и отъ живописныхъ дачъ, пестрѣющихъ по скло-
ну холмовъ надъ Ялтой.
Тепло. Мягкій воздухъ какъ будто насыщенъ дыханіемъ жизни.
Что-то нѣжитъ и умиротворяетъ. Природа полна иокоя и лѣни.
Въ ней не чувствуется страсти и силы кавказской природы, ни ея
творческой мощи. Та^мъ — какой-то заколдованный міръ титановъ,
величавый, могучій и необъятный, полный чего-то и дикаго, и ча-
рующаго; здѣсь—иной міръ,—міръ земной, полный ласки и тихихъ
грезъ, такихъ же нѣжныхъ и безмятежныхъ, какъ безбрежная го-
лубая гладь. Тамъ что-то иоражаетъ духъ и дразннтъ воображеніе.
тревожа его, будя жажду какой-то иной, призрачной жизни и не-
- 264 —
вѣдомыхъ ощущеній; здѣсь что-то убаюкиваетъ душу, наполняя ее
сладкимъ томленьемъ, когда и желанія, и мечты будто растворяют-
ся въ общей гармоніи съ природой. Ничто не волнуетъ, ничего не
хочется; только бы жить, дышать и глядѣть на міръ.
Послѣ Кавказа, Крымъ не поражаетъ ни величіемъ, ни кра-
сками, ни фантазіей природы. Есть лица очень симпатичныя, очень
милыя и хорошенькія, которыми вы, кажется, готовы любоваться
безъ конца и вѣрить, что они красивы; но стоитъ только вамъ уви-
дать настоящую красоту—и вы чувствусте, что милое и симпатич-
ное лицо, которое казалось такимъ прекраснымъ, какъ будто по-
блекло и нотеряло для васъ навсегда свое прежнее обаянье. Видѣть
Крымъ послѣ Кавказа — это видѣть милое и симпатичное личико
послѣ лица необыкновенной красоты.
Хороши вершины Яйлы, живописна синѣющая гряда далекихъ
горъ, красиво и дико вырастаетъ утесъ Ай - Петри... Но все это
только мило, все это блѣднѣетъ предъ величавой красотой Кавка-
за, который неотвязно, какъ образъ любимаго существа, преслѣду-
етъ, заслоняя все.
Крымъ живонисен ь только въ береговой полосѣ между Ѳеодо-
сіей и Севастополемъ. Здѣсь вдоль моря раскинулась коллекція чуд-
ныхъ картинокъ, прелестныхъ, какъ художественныя миніатюры. Но
всѣ онѣ затерялись бы въ массѣ кавказскихъ иіедевровъ, гдѣ въ
каждомъ уголкѣ дюг.іа бы умвститься вся панорама крымскихъ ми-
ніатюръ.
Я даже досадую на себя за нѣсколько неудачный мариірутъ:
Крымъ надо было іюсмотрѣть до Кавказа.
Отправляюсь вмѣстѣ съ Вышкинымъ «искать номеръ». Въ ЯлгЬ
всегда «ищутъ номера». «Россія», развернувшая вдоль набережной
свой величественный фасадъ, переполнена; изъ 150 номеровъ—ни
одного свободнаго; то же и во «Франціи», и въ «Грандъ-Отелѣ».
Только въ «Центральной», выдвинувшей надъ пристанью свой че-
тырехъэтажный корпусъ, удается найти два номера, да и то гдѣ-то
вь поднебесьи. Комната маленькая и низкая, окна прорѣзаны въ
крышѣ, цѣна — два рубля. На обояхъ, у кровати, пятна. Невольно
начинаешь мнительничать. Можетъ-быть, не дальше, какъ вчера,
здѣсь лежалъ чахоточный, выплевывая эти свои проклятыя палочки
вмѣстѣ съ виноградной шелухой, лежалъ и глядѣлъ умирающимъ
взглядомъ въ окно, на клочекъ неба и голубой лоскутокъ моряу
мечтая о томъ днѣ, когда выздоровѣетъ и вырвется изъэтой клкт-
ки. А вокругъ вертѣлись здоровые люди, чуждые этому прише-іьцу,
явившсмуся сюда съ далекаго и сырого сѣвера въ надеждѣ оття-
нуть роковую развязку, въ надеждѣ, что живительный воздухъ и
синее небо возродятъ его; и всѣ эти люди, начиная содержателемъ
гостиницы, кончая оффнціантомъ, только о томъ и мечтали, какъ
бы побольиіе урвать сь уліирающаго, какъ бы нагрѣть руки у этого
почти трупа. Совсѣмъ какая-то мародерская картинка.
Дерутъ невозможно и невозбранно, дерутъ всѣ, кто можетъ и
что можетъ. Ужъ довольно сказать, что въ странѣ винограда, въ
- 265 —
виноградномъ курортѣ, фунтъ винограда продается по пятнадцати-,
восемнадцати и двадцати пяти копѣекъ. Это въ сентябрѣ, въ то вре-
мя, когда въ Кіевѣ пудъ винограда, немного, правда, попроще и
покислѣй,—три pyбляt когда въ нѣсколькихъ десяткахъ верстъ отъ
Ялты тотъ же виноградъ можно имѣть по 2—3 к- фунтъ.
Отправляемся обозрѣвать городъ. Отъ улицъ и подметенныхъ
тротуаровъ вѣетъ утренней свѣжестыо. Набережную огибаютъ шпа-
леры домовъ съ нарядными магазинахми и пестрыми вывѣсками. Здѣсь
городъ имѣетъ совсѣмъ приглаженный и европейскій видъ. Къ за-
паду, проползая между дачами, извивается шоссе въ Ливадію. Она
за горой.
Заходимъ въ городской садъ.
Зеленый газонъ, обрамленный бахромой туи, причесанъ; темные,
стройные кипарисы отчетливо выдѣляются на его яркомъ фонѣ. Ре-
сторанъ, театръ и нѣсколько павильоновъ красиво выступаютъ на
кружевѣ южной зелени. Садъ содержится съ нѣмецкой аккурат-
ностью; усыпанныя гравіемъ дорожки будто приглажены щеткой.
Тамъ и сямъ уже видны курсовые. Въ рукахъ корзиночки или бу-
мажные мѣшечки съ виноградомъ. Глотаютъ ягоды и молча плюются.
У гостиницы «Франція» надъ самымъ моремъ изящный кіоскъ,
въ которомъ помѣщается кондитерская Верне. Заходимъ выпить ко-
фею. Mope илешется подъ нами, пѣна прибоя взлетаетъ на набе-
режную, на перила балкона, иокрытаго парусиной. Близость моря,
его неумолчный, но теперь нѣжащій прибой, покойная голубая рав-
нина и этотъ живописный городокъ, выглядываюшій изъ зелени
корзины и залитый сіяніемъ южнаго солнца, неотразимо чаруютъ.
Къ намъ слетаетъ стая воробьевъ. Ихъ приручила публика.Они
здѣсь совсѣмъ нахалы и разбойники. Чирикаютъ, переговариваются,
воровски поглядываютъ и подбираются все ближе и ближе. Одинъ
сорванецъ, недовольный кроижами, которыя я бросилъ ему, не долго
думая, садится на столъ. Его дерзость приводитъ въ неописуемый
восторгъ всю воробьиную комианію. Его пріятели смѣются, весело
помахивая хвостикахми; нѣкоторые, болѣе опытные, кричатъ ему что-
то тревожно. Должно-быть, совѣтуютъ не довѣряться «этОх\іу кро-
кодилу—человѣку». А онъ. разбойникъ, стуча по подносу цѣпкими
лапками, уставился въ меня своими бисерными глазками и, чирикая,
такъ, кажется, и говоритъ:
«Вѣдь міръ такъ хорошъ, вѣдь ты такъ охваченъ теперь этиліъ
обаяніемъ жизнн, что не станешь обижать меня. В-бдь и ты, какъ
и я, мы прилетѣли сюда только на мигъ, чтобы полюбоваться этимъ
чуднымъ міромъ, насладиться его гармоніей. He мѣшай же мн-fe жить,
какъ я тебк не хмѣшаю. Позволь мнѣ воспользоваться этой крош-
кой. Она вѣдь не нужна тебѣ»...
Всноминается Надсонъ...
Такъ вотъ оно море!.. Горитъ бирюзой,
Жемчужною пѣнои сверкаетъ.
На влажную отмель волна за волной
Тревожно и тяжко взбѣгаетъ...
— 266 —
Взгляни, онъ живетъ, этотъ зыбкій хрусталь...
А даль-то какая!.. О, какъ эта даль
Усталые взоры чаруетъ...
Сынъ края метелей, тумановъ и вьюгъ,
Сынъ хиурой и олѣдной природы,
Какъ пылко, какъ жадно я рвался на югъ,
Къ ваиъ, мѣрно шуиящія воды!...
Въ концѣ города, по пути въ Гурзуфъ, у шоссе бѣлѣютъ па-
мятники кладбища. Подлѣ него стоитъ дача Цыбульскаго. Тамъ
умеръ больной пѣвец-% больного поколѣнья подъ отдаленный гулъ
неумолчнаго и вѣчнаго, какъ жизнь, прибоя.
Полдгнь. Движеніе на улицахъ все усиливается. Публика пест-
рая. Преобладающій элементъ курсовыхъ — сѣверяне. Много воен-
ныхъ, много элегантныхъ нарядовъ, гюлныхъ кричащаго иіика, не-
смотря на дѣланную простоту. Столичный лоскъ и французскій го-
воръ рядомъ съ провиниіальнымъ «санфасономъ» и туземнымъ жар-
гономъ. На тратуарахъ—греки, итальянцы и татары съ губками, ра-
ковинами, ялтинскими сувенирами и виноградомъ.
По набережной мчатся щегольскіе экипажи и легкіе кабріолеты съ
кузовами въ видѣ плетеныхъ корзиночекъ. Надъ ними раскрыты
парусиновые зонтики. Это сиеціально ялтинскій экипажъ.
V кондитерской, заложивъ руки назадъ или играя хлыстами,
стоитъ нѣсколько рослыхъ татаръ. На нихъ маленькія каракулевыя
шапочки, черньія куртки, обшитыя галуномъ, какъ у швейцаровъ
или старшинъ, и широкіе иіаровары, у однихъ на выпускъ, у дру-
гихъ—въ ботфортахъ. Татары поглядываютъ пристально и, пожалуй,
даже презрительно.
— Это—дамскіе мальчики,—говоритъ мн-fe Вышкинъ.
Народъ—нельзя сказать, чтобъ интересный. Узкіе, совсѣмъ татар-
скіе глаза, неуклюже выточенные носы, скуластыя, смуглыя лица и
во взглядѣ нахальная самоувѣреиность мужчины, который хочетъ
нравиться. Даже той чисто животной, самческой красоты, которая
должна бы составлять бестіальный атрибутъ татарскихъ альфонсовъ,
не видать.
Только извращенный вкусъ питерскихъ истеричекъ и психопа-
токъ могь облюбовать такихъ «проводниковъ».
— Воть подите-жъ,—замѣчаетъ мой спутникъ.—А вѣдь изъ-за
этого самаго тупоумнаго Мустафы онѣ чуть не на стѣну лѣзутъ.
Курсовая мода. И, главное, ничего этотъ татаринъ выдумать не мо-
жетъ, а до этой профессіи додумался. Говорятъ — она такъ при-
быльна, что даже наши пытаются конкурировать. Уже начинаютъ
наѣзжать сюда и столичные альфонсы: только имъ приходится под-
дѣлываться подъ мѣстный колоритъ, коиировать татаръ и гримиро-
ваться: иначе—никакого ycrrfcxa. Разсказываютъ—одного изъ этихъ
маргариновыхъ проводниковъ, пытавшагося конкурировать, абдулки
отодрали: не отбивай, молъ, татарскій хлѣбъ, не твоихъ это рукъ
дѣло. Въ оны времена въ Сибарисѣ очень в-ь модѣ были обезьяны,
а теперь—въ Ялтѣ татары.
Между Ялтой и Гурзуфомъ ежедневно курсируетъ паровой ка-
- 267 -
теръ. Съ моря открывается чудный видъ на береговую наыораму съ
Массандрой, Никитскимъ садомъ, Гурзуфомъ и Аю-Дагомь. Но ка-
танье по морю намъ надсѣло. Нанимаемъ дрожки-корзиночку. Туда
и обратно—восемь рублей. До Гурзуфа считается четырнадцать
верстъ.
Корзнночка съ раскрытымъ надъ ней зонтикомъ легко несется
по ялтинскимъ улицамъ къ востоку. Подъемъ становится все кру-
че, шоссе извилистѣй. Оно проведено такими же зигзагами, какъ и
на военно-грузинской дорогѣ. Но нѣтъ тѣхъ высотъ, тѣхъ стрем-
нинъ и бездонныхъ пропастей, той нескончЪемой толпы исполиновъ
со снѣжными макушками, которые обступаютъ васъ тамъ со всѣхъ сто-
ронъ, то убѣгая, то надвигаясь.
Высокая отвѣсная дикаго цвѣта стѣна Яйлы, изъ-подъ которой
разсыпаются холмы, исчезаетъ за поворотомъ. На мигъ шоссе врѣ-
зывается въ аллею акацій, сквозь кружево которыхъ виднѣются да-
чи, потомъ внизу подъ нами, въ котловинѣ, вдругъ показывается
Ялта, гдѣ-то глубоко на днѣ долины, у зеркаліінаго голубого за-
лива. Еще поворотъ — опять стѣна Яйлы съ темной зеленью хвой-
ныхъ деревъ, хилой крымской сосной и пихтой. Растительность все
6-бдн-Ѣй и рѣже, чинары и кипарисы остались внизу. Шоссе змѣит-
ся все выше, потомъ начинаетъ спиралью огибать высокую гору. Мы
объѣзжаемъ вокругъ нея нѣсколько разъ. И съ каждымъ поворотомъ
величественная и безбрежная голубая равнина моря, опускаясь все
ниже, разворачивается шире и шире, на необозримое пространство,
маня своимъ бирюзовымъ просторомъ и ясностыо.
Теперь передъ нами разстилается холмистый скатъ отрогаЯйлы
до самаго моря. Весь онъ въ зеленыхъ кудрявыхъ буграхъ, на ко-
торыхъ разсыпаны живописныя, хорошенькія, какъ игрушки, дачи..
За нами—Горная Массандра съ дворцомъ у сѣдой стѣны Яйлы и
легкой колоннадой церковки на темномъ фонѣ дубовой рощи, передъ
нами—Нижняя Массандра, сползающая къ самому морю, у котораго
виденъ Магарачъ съ училищемъ винодѣлія, рядомъ съ Массандрой—
постройки Никитскаго сада, училище садоводства, дача министра
государственныхъ имуіцествъ, еще какія-то зданія.
Все это то показывается, то исчезаетъ за зеленой декораціей
садовъ и холмовъ. Ялта и татарская деревушка съ темными веран-
дами и навѣсами выглядываютъ со дна пропасти еще нѣсколько
разъ, ихъ заслоняютъ горы въ скалахъ и виноградникахъ: шоссе
все змѣится спирально вокругъ утеса, потомъ совсѣмъ неожиданно
взвивается на другую гору и начинаетъ сползать внизъ по аллеѣ
вѣковыхъ чинаръ и орѣховъ. За поворотомъ вырастаетъ столбъ съ
надписью: Императорскій Никитскій Садъ.
Онъ расположенъ на террасахъ, спускающихся къ морю. Клѣтки
виноградныхъ плантацій и роскошная зелень деревъ кажутся какими-
то исполинскими коврами, раскинутыми подъ синимъ шатромъ неба
будто для того, чтобы любоваться съ нихъ голубымъ привольемъ
моря.
Сейчась же у воротъ стелется изумрудный овалъ газона, съ пру-
- 268 -
домъ, фонтаномъ, гладкой дугой дорожекъ, статуями и скамьями.
Этотъ нѣжный газонъ, стройные, какъ тополи, темные силуэты ки-
парисовъ, исполинскій камышъ, шарообразные и овальные кусты зо-
лотистой біоты восточной, похожей на тую, темный, вырѣзанный
фигурами, то въ видѣ глобусовъ, то митры, буксъ—необыкновенно
отчетливо и красиво выдѣляются на лазури ліоря. Зелень кажется
еше ярче, лазурная равнина еще чище.
И здѣсь, какъ въ тифлисскомъ ботаническомъ саду, растенія
всѣхъ поясовъ сплетаются въ дружную семью, и строгіе представи-
тели далекаго сѣвера растутъ рядомъ съ изнѣженными, изящными
дѣтьми троиической флоры.
Надъ прудомъ —ива и хурма японская, у фонтана—серебристая
пампасовая трава съ серебряными дрожащими колосьями, вездѣ
розы въ цвѣту. Надъ мостикомъ въ стилѣ rustique, перекинутомъ
черезъ ручей, задумчиво прислушивается къ его журчанью высокая
нальмовидная муза,ее окружаетъ группа магнолій, за ними—огромная
вѣерная пальма, дальше—иохожая на ель криптомерія японская, цвѣ-
тущій фернамбукъ съ желтыми кистями цвѣтовъ, напоминающихъ
акацію, калина японская, агерстремія восточная съ листьями сирени
и букетами лиловыхъ цвѣтовъ, юка цѣлыми группами, некленъ амс-
риканскій съ бѣлыми крапинками и полоскаіли на листьяхъ, опять
юка, но коротколистая, съ чудными, громадными гроздьями бѣлыхъ
цвѣтовъ, бигнонія, кедръ африканскій, похожій на ель, пихта кефа-
лонская и кедръ гималайскій съ распластанными вѣтвями. Дальше—
мирты, цѣлый лавровый лѣсокъ съ кругомъ и скамейками, шпалеры
изъ гранатника, стеркулія, большой пробковый дубъ съ надрѣзан-
нымъ стволомъ, роскошные развѣсистые восточные чинары, оливко-
вая роіда, падубъ и опять лавровишня, магноліи, смоковница и ки-
парисы...
Растительность такъ же роскошна, такъ же выхолена, какъ н въ
тифлисскомъ ботаническомъ саду; но тамъ она скучена и сжата въ
узкой, тѣсной котловинѣ, здѣсъ иышно развернулась на просторѣ,
на этомъ дивномъ голубомъ фонѣ моря, которое глядитъ сквозь
зеленое ажурное иокрывало листвы, сквозь своды аллей, подпираю-
тіе синій куполъ неба.
Въ Гурзуфъ ѣдемъ no прежнему пути. Опять июссс извивается
сииралью. Минуемъ Ай-Даниль и круто поворачиваемъ къ ыорю.
Гурзуфъ виднѣется внизу; но до него еіце нѣсколько верстъ. Шоссе
сползаетъ съ одной террасы, покрытой шелковистыми коврами ви-
ноградниковъ, на другую. Яйла все разворачивается надъ нами сѣ-
рыми ширмами, съ уступами, отвѣсными скалами и черными ущель-
ями. Облака дымятся, сползая съ вершинъ, плывутъ надъ глубокой
котловиной, въ которой ютится Гурзуфъ, несутся къ Аю-Дагу,
Медвкдь-rop'fe. Она вссй своей массой выступила въ море и дѣй-
ствительно очень напоминаетъ медвѣдя, который будто лежитъ, по-
сасывая лаиу. Волпистый скатъ, по которому змѣится шоссе, весь
вь зелени садовъ и виноградниковъ. Зигзаги продолжаются, мы то
поворачиваемся лииомъ къ морю, то къ Яй.ѵб, все оиускаясь, и, на-
- 269 —
конецъ, у самаго берега, свернувъ влѣво, проѣзжаемъ сквозь зеле-
ный тунель съ гроздьями винограда, висящими надъ нами. Навстрѣ-
чу и за нами движутся экипажи съ курсовой публикой и каваль-
кады, гарцуютъ татарскіе проводники рядомъ съ амазонками.
Курзалъ и гурзуфскія гостиницы расположены группой у ило-
щадки съ чуднымъ цвѣгникомъ, отъ котораго^ изрѣзывая змѣйками
газонъ, разбѣгаются въ «паркъ дорожки. Гостиницъ семь; это все
красивыя двухъ-и трехъэтажныя зданія съ сѣрыми стѣнами, окай-
іМленными бѣлыми рамами, дверями, полураскрытыми маркизами и
прелестными ажурными висячими балконами у каждой двери. Эти
балконы, легкіе, какъ корзиночки, придаютъ зданію живописный
видъ швейцарскихъ шалэ.
Цвѣтникъ со статуямрг, художественной группой фонтана и затѣй-
ливыми узорами клумбъ—шедевръ. Все выхолено и подчищено до
педантизма. He рѣшаешься даже бросить на дорожку окурокъ.
Гостиницы, ресторанъ и паркъ освѣщаются электричествомъ.
Съ площадки открывается чарующій видъ на горы, убранныя ви-
ноградниками, дѣсами и скалами, и на море съ массой Аю-Дага и
двумя исполинами-камнями, точно сторожащими дремлющій заливъ.
У берега изъ зелени выглядываегъ хорошенькая, нарядная визан-
тійская церковь; противъ кургауза, у подножія пригорка, выступастъ
вилла Губонина. Тамъ въ двадцатыхъ годахъ гостилъ у Раевскихъ
Пушкинъ.
За паркомъ, надъ моремъ, на крутомъ, скалистомъ и обнажен-
номъ бугрѣ лѣпится амфитеатромъ мѣстечко Гурзуфъ. Татарскіе
домики съ плоскими крышами, тѣнистыми верандами и навѣсами
твснятся у скалы, на вершинѣ которой видны развалины древнсй
генуэзской крѣпости.
Тамъ и сямъ въ napirfc и на горахъ раскинуты живописиыс
павильоны и бесѣдки.
Вездѣ, куда ни заглянешь, образцовый порядокъ и чистота; во
всемъ, отъ ваннъ, почтово-телеграфной* конторы, до магазина и
аптеки, до мелочей—видна заботливая хозяйская рука и желаніс
предоставить ттублик^ возможно болыие удобствъ. Губонинъ средствъ
не щадилъ и, благодаря этому, не «испортивъ природы», превратилъ
Рурзуфъ въ одинъ изъ уютнѣйшихъ уголковъ Крыма, въ самый
лучшій и благоустроенный русскій курорть. Неудивительно, что
публика, несмотря на относительную дороговизну, наперебой стре-
мится сюда, еше зимой запасаясь квартирами на лѣто. Нарочно за-
ходимъ поочередно во всѣ семь гостиницъ. Изъ двухсотъ номе-
ровъ—ни одного свободнаго.
Ресторанъ помѣшается въ центрѣ группы. Огромный, прекрасный
залъ въ два свѣга, съ арками, легкими колоннами, зеркальными окна-
ми, лѣпной работой и фресками, сіяетъ чистотой. У веранды—па-
вильонъ для оркестра. Звуки музыки влетаютъ въ раскрытыя окна
мягкими, ласкающими волнами.
Цѣны, несмотря на фешенебельность курорта, нельзя сказать,
чтобъ совсізмъ разбойничьи. Обѣдт» изъ четырехъ блюдъ—рубльсъ
— 270 —
четвертакомъ. Приготовлено вкусно и опрятно, кухня французская,
сервировка безукоризненная.
Къ обѣденному часу залъ наполняется курсовой публикой и
пріѣзжими изъ окрестностей. Общество не такъ разношерстно, какъ
на кавказскихъ водахъ# и въ Ялтѣ, но все-таки группируется круж-
ками. Замѣтна какая-то подтянутость и ^апряженность, которыя
чувствуются, когда среди обыкновенныхъ людей появляются «персо-
ны», и большія персоны. Говоръ сдержанный, прислуга бѣгаетъ съ
чрезвычайной быстротой и почти безплотной легкостью. Типъ у
публики все больше столичный, преобладаютъ суховатыя желчно-
геморроидальныя или малокровныя физіономіи, со слѣдами переуто-
мленія отъ безсонныхъ ночей или бездѣлья,' съ тѣмъ безжизнен-
нымъ ішѣтомъ кожи, который бываетъ у людей, живушихъ въ ком-
натной атмосферѣ, при. электрическомъ или газовомъ освѣщеніи,
безъ живительныхъ лучей солнца.
Появленіе сухощаваго пожилого господина сановнаго вида. со
строго-задумчивымъ лицомъ и сѣдыми департаментскими котлетками,
производитъ движеніе. Публика шепчется, поглядывая на него, ла-
кей изгибается въ дугу, дѣлает<Ж каки*мъ-то маленькимъ и глядитъ
снизу вверхъ. Почти сенсацію вызываетъ появленіе другого госпо-
дина, не высокаго, но массивнаго, съ необыкновенно элегантной по-
ходкои, отъ которой его округленный корпусъ подпрыгиваетъ будто
на рессорахъ За нимъ идетъ его семья—дама, двѣ барышни и су-
хоточнаго вида подростокъ. Публика еще чаще оглядывается и шеп-
чется, лакеи дѣлаются еще гибче и меньше, голоса становятся еще
угодливѣй и слащавѣй, какъ прикажете-съ и чего изволите-съ
будто скользитъ по тройному экстракту мыла № 4711-
Военныхъ совсѣмъ почти не видать^ Р*Ьчь не только француз-
ская, но болѣе даже французская, чѣмъ въ самой Франціи. Карта-
вятъ и грассируютъ какъ парижанки, унаслѣдовавиіія этотъ порокъ.
Послѣ обѣда выходимъ въ цвѣтникъ и садиліся на скамейку
противъ рксторана. Оркестръ играетъ веселенькую полъху> и Амой
карандашикъ какъ разъ въ тактъ ей отплясываетъ по записной
книжкѣ. Предо мной—прелестная группа фонтана, кургаузъ, рако-
вина для оркестра, фасады гостиницъ съ облѣпившими ихъ, какъ
гнѣзда ласточекъ, балконами, живописныя зеленыя горы и утеси-
стая стѣна Яйлы съ темными ущельями, въ которыхъ курится ды-
мокъ взлетающихъ къ небу облаковъ.
Сладкій покой охватываетъ все существо. Волнистыя, задернутыя
голубой кисеей очертанія далекихъ горъ, безбрежное ясно-лазурное
море, синее небо и яркіе узоры зелени—все будто замерло, чуть
дыша, въ чарующей гармоніи природы.
Какой-то «проводникъ» въ бархатной курткѣ, синихъ брюкахъ
и черной шапочкѣ прогуливается мимо насъ, заложивъ руки въ
карманы и поглядывая на одно изъ оконъ верхняго этажа. Должно-
быть, татарскій Ромео, поджидающій питерскую Жюльету.
Это настолько нарушаетъ картину общей гармоніи, что мы ухо-
димъ въ верхній паркъ.
— 271 -
У виллы Губонина, противъ балкона, стоитъ могучій развѣси-
стый платанъ. Къ стволу прибита дощечка съ надписью: «Платанъ
Пушкина».
Здѣсь, подъ сѣнью этого платана, сиживалъ онъ двадцатилѣт-
нимъ юношей; и кто знаетъ, сколько думъ, сколько образовъ на-
вѣяла эму эта чудная природа, нашепталъ этотъ вѣчный прибой
волнъ...
„Рѣдѣетъ облаковъ летучая гряда,
Звѣзда печальная, вечерняя эвѣзда!
Твой лучъ осеребрилъ увядшія равнины,
И дремлющій заливъ, и черныхъ скалъ вершины...
Люолю твой слабый свѣтъ въ небесной вышинѣ;
Онъ думы раэбудилъ уснувшія во инѣ.
Я поиню твой восходъ, знакомое свѣтило,
Надъ иирною страной, гдѣ все для сердца ііило,
Гдѣ стройно тополи въ долинѣ вознеслись,
Гдѣ дремлетъ нѣжный ииртъ и темный кипарисъ
И сладостно шумятъ таврическія волны.
Таиъ нѣногда гь гарахъ, сердечно* хуиы ношй,.
Надъ мореігь я влачилъ задумчивую лѣнь..."
Надвигаются сумерки, море и горц все глубже охватываетъ по-
кой. Очертанія ихъ сливаются. Экипажъ медленно выѣзжаетъ по
зигзагамъ шоссе. Мѣрное громыханье рессоръ убаюкиваетъ. Гд-б-то
высоко на утесѣ загорается звѣзда, гдѣ-то внизу, на морѣ, мигаютъ
движущіеся огоньки. Гурзуфъ залитъ электрическимъ сіяньемъ.
Окутавшую землю тьму изрѣдка прор-взываетъ свѣтъ, мелъкающій
въ окнахъ дачъ. Въ пропасти, въ дымчатой пелен-fc, показываются
миріады огней Ялты. Кажется, будто это море отражаетъ млечный
путь и звѣзды.
Спустя н-бсколько минутъ, мы въ гостиниігб. Въ номерѣ душно.
Раскрываю окно. Гавань и набережная окаймлены гирляндою огней.
На молѣ сіяетъ зеленый электрическій свѣгь маяка. Изъ садика
«Россіи» доносятся явственно звуки военной музыки. Играютъ вальсъ
«Герольдъ». Барабанная дробь и нарастающее крещендо страстныхъ
звуковъ сливаются съ неумолчнымъ прибоемъ волнъ въ общій ак-
кордъ. Кажется, будто во мглѣ кто-то стонетъ въ сладкомъ изне-
моженіи страсти.
Г л а в a XXX.
Мимо Ливадіи, Ореанды и Ай-Тодора,—Алупка.—Замокь и парки.—Хаосъ.—
Береговая панорама.—Байдарскія ворота.—Въ Байдарахъ.—Балаклава.—Кладби-
Ща,—Видъ Севастополя.—Бульваръ и бухта, - На яликѣ.—Братское кладбище.—
Закатъ солнца.
8-* сентлбрл.
Отъ Ялты до Севастополя около девяноста верстъ. Прекрасное
шоссе, прорѣзывая Ливадію, Ореанду, Ай-Тодоръ, Алупку и Мис-
хоръ, извивается лентой вдоль берега и только у Байдарскихъ во-
ротъ круто поворачиваетъ, углубляясь в*ь полуостровъ.
— 272 —
Изъ Ялты ежедневно отпрааіяются дилижаисы. Проѣздъ до Се-
вастополя стоитъ 4—5 рублей.
Договариваю извозчика. Легонькій фаэтонъ-корзиночка и тройка
лошадей. Спрашиваетъ пятнадцать рублей. Швейцаръ убѣждаетъ
согласиться. Увѣряетъ, что дешево, что надо пользоваться случаемъ,
такъ какъ извозчикъ — севастопольскій. Сходимся все-таки на двѣ-
надцати. Швейцаръ получаетъ отъ меня рубль на чай спеціально
за то, что «насилу уговорилъ» извозчика уступить.
Выѣзжаемъ. Извозчикъ—хохолъ, съ добродушнымъ лицомъ; но
за добродушіемъ проглядываетъ малорусское «себѣ на умѣ», съ
плохо скрытой и простоватой хитрецой.
— Ты сколько заплатилъ швейцару за то, что онъ' привелъ те-
бя?—спрашиваю.
— Два рубля.
Высказываю сомнѣніе. Божится.
— Я радъ былъ, потому думалъ уже порожнякомъ вертаться.
Учерась двухъ пассажировъ сюда привезъ.
— Значитъ, тебѣ всего десять рублей остается?
— Ага.
Говорю ему, что я тоже далъ швейцару рубль. Смѣется, хотя,
видимо, чувствуетъ себя довольно глупо, такъ какъ почесываетъ
«потылицу».
Что я плачу двѣнадцать рублей—это понятно: я ѣду; что из-
возчикъ получаетъ эти 12 рублей—тоже понятно: его экипажъ, его
лошади, онъ везетъ. Но за что швейцаръ въ теченіе десяти ми-
нутъ заработалъ три рубля — могли бы объяснить развѣ только
ялтинцы.
Набережная, пристань съ колышущейся на ней бѣлой, легкой
какт> птица, Императорской яхтой «Эрикликъ», гостиницы и мага-
зины—все это проносится мимо, исчезая за мной. Шоссе изгибается
вдоль садовъ и хорошенькихъ, заманчиво улыбающихся дачъ. Огля-
дываюсь. Ялта пестрѣетъ въ зеленой корзинѣ надъ голубымъ за-
ливомъ.
Предъ нами столбъ съ золотыми гербами и двуглавымъ ор-
ломъ.
Это—граница Ливадіи.
Шоссе заворачиваетъ къ берегу; внизу, на террасахъ, изъ ро-
скошныхъ садовъ, изумрудныхъ газоновъ и раскинутыхъ коврами
цвѣтниковъ, выступаютъ ливадійскіе дворцы, церковь, оранжереи и
службы.
Проѣзжаемъ нижней дорогой въ Ореанду. Паркъ усыпанъ ска-
лами; іиоссе змѣится во всѣхъ направленіяхъ подъ темнымъ сводомъ
зелени, теряясь въ чащѣ, потомъ выбѣгаетъ на обрывъ. Внизу видны
руины сгорѣвшаго дворца; справа, надъ нами, на скалѣ вырастаетъ
бѣлая колоннада портика. Одинъ живописный ландшафтъ смѣняется
другимъ; природа величественная, но строгая. суроваго тона; угрю*
мыя скалы и лѣсъ, перевитый вьющимися растеніями, имѣютъ дѣв-
ственный видъ. Ещс мгновеніе—и мы углубляемся въ темный тунель;
— 273 —
сквозь зеленое кружево виднѣется голубое море, надъ нами выраста-
етъ громадная грозная скала, гд-ѣ-то на поворотЬ открывается вдругъ
видъ на Ялту и Аю-Дагъ съ синѣющей котловиной у подножія.
Изъ нея выступаетъ на холмѣ Гурзуфъ.
Скалы, точно какое-то грозное полчище, надвигаются къ берегу,
подступаютъ къ самому морю, словно бы пытаясь заградить ему
иуть, защитить землю отъ набѣга его волнъ. А оно все ближе под-
крадывается къ ней, вздымается высокими гребнями и яростно ре-
ветъ въ безсиліи.
Ай-Петри," отвѣсная зубчатая каменная стѣна, высотой въ 57^
саженъ, болѣе версты, мрачно и будто съ вызовомъ глядитъ на
море, господствуя надъ этимъ авангардомъ скалъ.
Впереди выступаетъ Ай-Тодорскій мысъ съ тремя обрывистыми
утесами. На мысѣ надъ обрывомъ высится башня маяка, замокъ и
еще нѣсколько зданій. Живописныя дачи выглядьшаютъ отовсюду,
лѣпятся по склону горъ, неожиданно показываются изъ чащи, у
аллей. вдоль которыхъ все время стелется июссе. На пятнадцати-
верстномъ разстояніи между Ялтой и Алупкой виноградаики, парки
и лѣса не прекращаѵѵгся. He разберешь, гдѣ начинается одна дача
и кончается другая.
Иногда изъ зелени, врѣзываясь въ синее небо, все ближе на-
двигаются утесы Ай-Петри. Съ-Ьзжаемъ въ тѣыистую долину, за-
строенную дачами; изъ группы кипарисовъ, тополей и платановъ
выступаютъ темнос-ѣрыя стѣны алупкинскаго замка. Минуемъ одинъ
дворъ, окруженный башнями и увитый плющемъ и дикимъ вино-
градомъ, затѣмъ второй. Строгій стиль и видъ средневѣкового го-
тическаго замка. Угрюмые своды воротъ, подъемные мосты, стрѣль-
чатыя амбразуры оконъ — все это придаетъ замку суровый и таин-
ственный колоритъ. Въ звонкомъ эхо, подхваченномъ сводами, какъ
будто еще слышатся иіаги тѣхъ людей, которые прошли здѣсь
когда-то.
Замокъ построенъ въ 1837 г°ду. Фасадъ его, обращенный къ
морю, въ мавританскомъ стилѣ. Большая величественная арка, съ
двумя легкими минаретами надъ ней, тѣнистая веранда въ два яруса,
съ ажурной балюстрадой и башнями по бокамъ,—все это сливается
въ необыкновенно гармоничное архитектурное цѣлое и полно той
граціи и легкости, которыя составляютъ главную прелесть маври-
танскаго стиля.
Мой ироводникъ — старый, приземистый, коренастый татаринъ.
На немъ баранья шапочка, куртка, перепоясанная краснымъ широ-
кимъ поясомъ, мѣшковатые шаровары и туфли. На бородатомъ лиігб
и въ черныхъ глазахъ—строго-сосредоточенное и важное выраженіе.
Видимо—ему надоѣло водить всю эту праздную вереницу людей,
твердить одно и то же, десять разъ на день проходить по длин-
ной анфилад-fc иустынныхъ залъ, гдѣ эхо вторитъ какимъ-то зага-
дочнымъ откликомъ иного міра шагамъ и голосамъ пришельцевъ.
Онъ и еще три татарина составляютъ теперь весь штатъ при-
слугн замка, когда-то такого шумнаго, полнаго блеска и жизни ма-
18
— 274 —
ленькаго двора. Старикъ служилъ сше при князѣ Воронцовѣ и до
сихъ поръ какъ будто не можетъ примириться съ мыслыо. что про-
шлое исчезло, что вмѣсто минувшаго величія здѣсь воцарилось зл-
пустѣніе и забвеніе.
Князь завѣшалъ алупкинскій дворецъ со всѣмъ имуществомъ въ
пожизненное пользованіе княгини, своей супруги. Самое имѣніе во-
шло въ маіоратъ, доставшійся по наслѣдству графу Шувалову. Это
поставило наслѣдниковъ въ совершенно исключительное положеніе:
княгиня не пользуется замкомъ иотому, что у стѣнъ его начина-
ются владѣнія трафа Шувалова; и паркъ, и цвѣтнйки, и дворъ—всс
это принадлежитъ графу и находится въ вѣдѣніи его управляю-
щихъ. Живя въ Алупкѣ, княгиня, уже переступая порогъ замка,
входила бы въ чужое владѣніе. Она поселилась въ Италіи, куда
вывезла драгоцѣнную мебель, рѣдкія коллекціи картинъ и сокрови-
ща, которыя собирались изъ поколѣнія въ поколѣніе, составляя
фамильную гордость. Уцѣл-ѣла только громадная библіотека. Съ дру-
гой стороны — и графъ Шуваловъ, со времени полученія этого на-
слѣдства, почти не заглядывалъ сюда. Въ паркѣ есть небольшой
живописный домъ съ башней; но помѣщеніе это слишкамъ мало,
а дворецъ принадлежитъ пожизненно княгинѣ. Благодаря этому,
такимъ райскимъ уголкомъ, какъ Алупка, его владѣльцы не поль-
зуются. И во дворцѣ, и въ паркѣ уже замѣтна запущенность.
Становится грустно. Кажется, ужъ гдѣ бы человѣкъ могъ жить
привольнѣе, безиечнѣе и счастливѣе, какъ не здѣсь, въ этомъ чуд-
номъ паркѣ, надъ этой дивной нѣжно-голубой, чаруюіцей равнинойт
іюдъ этимъ синимъ небомъ юга...
— И давно здѣсь никто не живетъ?—спрашиваю проводника.
— Ишо какъ кнэасъ умиралъ. Кнэагинъ уѣхалъ можить бол-
ши, можить нимножка мэнши, какъ питинасатъ годъ.
Надъ величественной мавританской нишей съ расиисаннымъ ара-
бссками сводомъ—какая-то арабская иадпись. Спрашиваю татарина,
что она значитъ.
— Эта значить,—говоритъ онъ,—кроми Бохъ никто ни можна
эта дварэць разрушитъ, такъ чито ана крэпка строэна.
Замокъ, несмотря на его архитектурную стройность и легкость,
дѣйствительно кажется высѣченнымъ изъ одного массивнаго темно-
сѣраго куска трахита.
Татаринъ вводитъ меня во дворецъ. Проходимъ длинную анфи-
ладу залъ, зимній садъ и множество комнатъ. Ихъ болѣе двух-
соть, но показываются только парадные іюкои. На стѣнахъ переднен
и въ залахъ—фамильные нортреты съ гербами Воронцовыхъ; надь
портретомъ графа Браницкаго, отца старой княгини, соединенный
гербъ Воронцовыхъ и Браницкихъ съ девизомъ semper immita fides;
въ спальнѣ еще уцѣлѣли кое-какія картины; изяіиный фонтанъ въ
мавританскомъ стилѣ безмолвствустъ у одной изъ стѣнъ. Мебели
почти никакой; голыя стѣны, въ лѣпныхъ карнизахъ и фрескахъ, да
изрѣдка нортреты—вотъ и все убранство дворца.
Верхнііт паркъ, раскинувшійся за замкомъ, подымается къ сл-
— 275 —
мому подножію Ай-Петри, вырастающему надъ нимъ неприступной
и такой же сѣрой стѣной, какъ и замокъ. Видъ запущенный и ди-
кій. Тамъ и сямъ изъ темной листвьГ, надъ зигзагами дорожекъ,
выступаютъ скалы съ гротами. Въ одномъ изъ нихъ — могила лю-
бимой собаки князя Воронцова; надъ гротомъ на скалѣ высѣчено
«Chemlek». Дальше дремлетъ подъ тѣнистыми сводами зелели за-
стывшій, точно стекло, прудъ. Въ центрѣ его пирамидальный утесъ,
изъ котораго бьетъ струя фонтана, лѣниво журча въ окружающемъ
безмолвіи.
Ближе къ грозному Ай-Петри начинается знаменитый «хаосъ».
Это — цѣлая гора изъ глыбъ, скалъ, утесовъ и осколковъ обвала,
перепутавшихся въ невообразимомъ безпорядкѣ. Точно какая-то
толпа гигантовъ, боровшихся въ изступленной схваткѣ и вдругь
окаменѣвшихъ; одни исполины навалились сверху, тысячи другихъ
обступили холмъ, словно осаждая его, и въ самый р-ѣшительный мо-
ментъ битвы вдругъ застыли нав-вки въ лолныхъ напряженія позахь
атакующих%.
Между навалившимися на узкій проходъ скалами карабкаемся
наверхъ, пробираемся, согнувшись, подъ громаднымъ утесомъ и вы-
ходимъ на макушку егсѵвъсамый центръ «хаоса». Вокругъ, на про-
тяженіи полуверсты, цѣлыя полчища камней и скалъ, нагроможден-
ныхъ одна на другую, точно изверженныхъ откуда-то изъ ире-
исподней.
Сажусь на камснную скамейку. Эта картина разрушенія и смсрти
подавляетъ. За нами—такое же мертвое и величественное Ай-Петри
■съ плывушими подъ двуперстымъ утесомъ облаками и глыбы «хаоса»,
предъ нами, за грудой разсыпавшихся къ подножію холма камнсй,
кудрявая зелень парка, ниже татарскія мазанки аула, угрюмыя и
безъ крышъ, изящная мечеть.со стройнымъ минаретомъ, далыце —
сѣрыя башни и стѣны замка, выглядывающія изъ бахромы парка,
совсѣмъ внизу—голубое море, на фонѣ котораго особенно рельефно
выдѣляются стройныя, какь минареты, темныя иглы кипарисовъ. На
морѣ, точно крылья мотыльковъ, колышутся и трепещутъ ярко-бѣлые
паруса. Слѣвл, надъ голубой гладью, выдвигается Ай-Тодоръ съ зам-
комъ и башней маяка.
Нижній паркъ спускается къ морю уступами. У мавританской
арки дворца начинается лѣстница; на каждой площадкѣ — мрамор-
ныя фигуры львовъ. Внизу львы спятъ, вверху, на террасѣ предъ
замкомъ, они стоятъ во весь ростъ, какъ бы зашищая входь во
дворецъ.
Нижній паркь не имѣеть того дикаго вида, какъ верхній; онъ
рлзработанъ, расчипіенъ; цвѣтники въ зеленомъ газонѣ досмотрѣны,
но нѣтъ все-таки той выхоленности, что въ Гурзуфѣ. Подлѣ лѣст-
ницы—грузинскій садъ съ фонтаномъ въ скалѣ, дальше—сфонтанъ
слезъ Маріи Потоцкой», бесѣдка, обвитая виноградомъ сътроздьями
душистой изабеллы, еіие скала со скамьей и бссѣдкой въ видѣ пор-
тика, въ глубинѣ—обрывъ и водопадъ.
Растительность такая же чудная, какъ и въ Никитскомъ саду.
18*
— 276 —
Столѣтніе дубы и платаны, перевитые плющемъ, шпалеры выощихся
розъ, рощи громадныхъ магнолій, рощи лавровъ и цѣлый лѣсъ ки-
парисовъ. Ихъ темные силуэты выстроились группами, неподвижны-
ми и мертвенно-безмолвными, точно какая-нибудь толпа сторожей
у могилы прошлаго.
Въ замкѣ на одной изъ башенъ раздается мягкій и.меланхоли-
ческій бой часовъ. Для чего и кому они напоминаютъ о времени?
Въ окружающемъ безмолвіи этотъ бой кажется тоже какимъ-то
отзвукомъ прошлаго.
За оградой парка, выше замка, гостиницы, дачи и татарская
деревня.
Об-вдаю въ ресторанѣ. Это небольшой открытый балаган-ц.
устроенный вблизи одной изъ гостиниігь. Говорятъ, будто лучшій
въ Алупкѣ. Содержательница — дама строгая, раздражительная и
очень негостепріимнаго вида. Неряшливо и неуютно, обстановка
черезчуръ ужъ трактирная. Изъ Ялты пріѣзжаетъ компанія курсог
выхъ. Нѣсколько папашъ, мамашъ и много барышенъ. При нихъ
какой-то крымскій «эффенди». Мамаши иочему-то ухаживаютъ за
нимъ. На немъ длинный чесунчевый сюртукъ и баранья шапочка. -
— Видите, какой вы нехорошій, Мустафа Сюлеймановичъ,—уко-
ряетъ его одна изъ мамашъ довольно сладенькимъ голосомъ.—Мы
къ вамъ лѣчиться, а вы даже и не показываетесь.
— Выдышь, мы нэ зналь,—оправдывается онъ.—Нэкада, пата-
му дэла...
Около трехъ ѣду дальше. Дорога ползетъ въ ropy, вдоль та-
тарскихъ мазанокъ. Деревня выглядитъ безжизненно. Изрѣдка по^
казывается татарка, въ туфляхъ и синемъ съ красными цвѣтками
бешметѣ, да по узкой, кривой улицѣ пробѣжитъ чернсшазая д*бт-
вора. Изъ садовъ выглядываютъ дачи, построенныя по тииу гурзуфг
скихъ; Алуггка и дворецъ опускаются все ниже.
Шоссе все время вьется по холмистому берегу, надъ обрывами*
подъ которыми стелется море. Справа и слѣва то сады, то шелко*
вистыя виноградныя плантаціи. Кудрявые кусты съ подернутой пур-
пуромъ листвой увѣшаны то янтарными, то черными гирляндами
винограда.
За станціей Мисхоръ подъемъ становится круче. Надъ шоссе
разворачивается безконечными сѣрыми ширмами стѣна Яйлы, къ мог
рю разсыпаются скалы и бугры, вырастающіе въ цѣлыя группы хол-
мовъ. Растительности меньше и она бѣднѣй. На скалахъ краснѣютъ
ярко - коричневые стволы арбутуса и темно - коричневые—крымскои
сосны. Тамъ и сямъ кустится дубовый молоднякъ, попадается мож-
жевельникъ, на сѣромъ фонЬ Яйлы вырисовываются шпалеры ду-.
боваго, буковаго и грабоваго лѣса. Плющъ и ломоносъ темнымъ
кружевомъ покрываютъ скалы.
Дачи и усадьбы попадаются все рѣже, да и то онѣ далеко отъ
насъ, внизу, у моря. Мѣстность кажется необитаемой, природа имѣ-
етъ дикій и суровый видъ.
Солнце закатывается гдѣ-то за стѣной Яйлы. Тѣни все стано-
- 277 —
вятся длинігѣй и подиолзаютъ ближе кт» морю. Оно теперь уже не
голубое, а темно-синее, ггочти такого же цвѣта, какъ и небо, съ
которымъ сливается далеко на горизонгв. Дорога змѣится надъ
обрывомъ, прогасть подъ нами становится все глубже, берега от-
в-ѣснѣй. Мѣстами охватываетъ такое же. жуткое ощущеніе, какъ
между Гудауромъ и Млетами.. Шоссе кажется какимъ-то карнизомъ,
который л-ѣпится зигзагами вдоль гигантской стѣны; иногда оно
спиралью огибаетъ выступъ Яйлы и снова гюлзетъ по стѣн-в. Mope
уже такъ далеко внизу, что пароходъ, выплываюшій изъ-за мыса,
кажется чернымъ жукомъ. Быстрота . его хода отсюда незаагѣтна;
онъ точно стоитъ на мѣсгѣ.
Минуемъ. Симеизъ, Лименыи Кикинеизъ, надъ которымъ дачи-
нается гряда Яйлы, громоздящейся вдоль берега до самой Ѳеодо-
сіи.< Ущелья и пропасти заволакиваются. легкой дымкой. Справа отъ
шоссе—неприступная, совсѣмъ отвѣсная гигантская стѣна, слѣва—
бездна, потомъ оврагъ, заросшій лѣсомъ. Въ этомъ оврагѣ—Мерд-
вень, «чортова л-всгница», путь, по которому жители побережья
сообщались съ .полуоггровомъ, проникая въ него сквозь. какое-то
ущелье, прорѣзывающее гдѣ-то здѣсь неприступный горный .хре-
бетъ. Въ «Чортовой лѣстниц-в» насчитываютъ отъ 8оо до.іооо.кру-
тыхъ ступеней. Подъемъ по ней иногда совершаютъ верхами.
Впереди показывается покрытый лѣсами и скалами мысъ Сарычъ,
на фонѣ его, на б^регу, бѣлѣетъ дача форосъ. Высокая гора, окру-
женная нѣсколькими холмами, точно колокольня куполами, выдви-
гается надъ Форосомъ. На вершин-ѣ ея, необыкновенно ярко выдѣ-
ляясь на темной.зелени лѣсовъ, высится лрелестная бѣлая церковь,
построенная владѣльцемъ.Фороса. Шоссе подымается все выше, то
проползаетъ между холмами, то опять .вдоль каменной сгбііы, to
подбирается къ бѣлой церкви, то. уходитъ отъ нея. Проѣзжаемъ
небольшой тунель, впереди снова вырастаетъ атвѣсная сгЬна, но
она изогнулась угломъ. Шоссе круто направляется туда. Mope, Фо-
росъ и церковь уже за нами, мы ѣдемъ прямо на непристущіую ка-
менную стѣну. Въ ней темнѣетъ арка воротт». Надъ ней—шпиль.
Это Байдарскія ворота. Отсюда открывается величественный видъ
на море. Туристы обыкновенуо начуютъ въ Байдарахъ, чгобы лю-
боваться чарующей и захватывающей картиной восхода «солнца.
Осенью огненный шаръ выплываетъ какъ .разъ противъ воротъ, изъ-за
края безбрежной синей дали, заливая золотымъ гютокомъ весь
этоть просторъ, эти живописные берега въ горахъ, скалахъ и
лѣсахъ.
По ту сторону воротъ начинается холмистая, убранная жидко-
ватыми лѣсами Байдарская долина. Ворота кажутся вырубленнымъ
въ исполинской стѣнѣ окномъ. Стоишь въ нихъ, надъ пропастью,
и не можешь налюбоваться этой чудной панорамой съ безгранич-
нымъ горизонтомъ.
Р-вшаю переночевать здѣсь, чтобы иосмотрѣть завтра на восходъ
солнца. Сейчасъ же за воротами почтовая станція и гостиница,
жалкая лачуга. Два номера заняты туристами, третій «номеръ» —
— 278 —
какая-то кухонька. Ha станціи, въ комнатѣ для проѣзжающихъ, на
диванахъ расположились пассажиры. Есть и два художника. Такъ
и зйалъ! Кажется, нѣтъ мариниста и пейзажиста, который не по-
бывалъ бы въ этомъ уголкѣ и не попытался бы изобразить «восходъ
солнца» изъ Байдарскихъ воротъ. Даже оскомину набило.
Какъ ни искушаетъ меня желаніе полюбоваться этой картиной9
но перспектива ночлега въ грязной конурѣ не особенно улыбается.
Мѣстечко Байдары въ пяти верстахъ. 1>ду туда, съ расчетомъ завтра,
къ восходу солнца, быть у воротъ.
Темно и свѣжо. Впереди, въ долинѣ, горятъ байдарскіе огонь-
ки. «Лучшая» гостиница оказывается пресквернымъ заѣзднымъ до-
момъ. Матрацъ — надгробная плита; холодно и сыро.. Выхожу на
балконъ. По улицамъ бродятъ татары. Изрѣдка въ ворота шмыгаютъ
силуэты татарокъ. Слышно блеяніе овецъ, дымъ кизяка бьетъ. въ
носъ.
р-е сентлбрл.
Утро. Восходъ проспалъ. Байдарская нанорама пропала. Тему ея
я видалъ. Пытаюсь аорисовать воображеніемъ, какъ все это должно
быть необыкновенно красиво, какъ откуда-то изъ-подъ края моря,
зарумяненнаго каймой пурпура, вдругъ вырывается ореолъ ослѣпи-
тельныхъ лучей, и по зеркальной голубой или синей глади разли-
вается розовое сіяніе. Но все-таки не удается убаюкать чувство до-
сады. Въ довершеніе всего, хозяинъ тостиницы, клкой-то крымскій
баши-бузукъ съ малороссійской фамиліей, предъявляетъ невозмож-
ный счетъ. Эта конурка оцѣнена въ полтора рубля, скверное вино
и невозможный ужинъ—тоже что-то около этого. Спрашиваю, не
ошибся ли онъ. Смотритъ безстыжими глазами и даже не смор-
гнетъ. Прошу его написать мнѣ еще одинъ экземпляръ этого счета
для памяти. Пусть хоть поупражняется. Идетъ, пишетъ и такъ же
спокойно вручаетъ его мнѣ.
Надъ долиной, въ которой раскинулось мѣстечко, стелется дьгмъ.
Свѣжо. На улицахъ показываются крупные, здоровые татары въ
курткахъ, повязанныхъ красными кушаками, широкихъ шароварахъ
и бараньихъ шапочкахъ. Изъ раскрытыхъ воротъ выгоняютъ овецъ;
спугнутыя собаками, онНЬ разбѣгаются, вздымая пыль. Какая-то та-
тарка, съ лицомъ, повязаннымъ платкомъ, въ красномъ халатѣ, ша-
роварахъ и туфляхъ, робко выглядываетъ изъ калитки.
Выѣзжаю. Изъ разговора съ извозчикомъ узнаю, что хозяинъ
гостиницы безплатно отвелъ для его лоиіадей помѣщеніе и отпу-
стилъ ему сѣно и овесъ.
— У насъ это завссгда такъ полагается, за то, что мы пассажи-
ровъ ему доставляемъ,—объясняетъ онъ откровенно.
Теперь понятно, почему съ меня содрали. У колодца, пока онъ
поитъ лошадеи, къ нему подходитъ парень, типичный руссакъ, и за-
і овариваетъ. Должно-быть—мастеровой. Развязности, какую русскій
человѣкъ чувствуетъ среди своихь, нсзамѣтно. Видно—неволя за-
гна.іа сюда. Идетъ въ Севастополь мѣста искать. Рѣчь хорошая,
бойкая, отчетлпвая. Спрашиваю — откуда. Оказывастся — тулякъ.
— 279 —
Предлагаю иодвезти. Хохолъ охотно уступаетъ ему мѣсто подлЬ
ссбя, но относится не безъ ироніи, и когда тулякъ, на вопросъ
мой, отвѣчаетъ, что былъ въ военной службѣ, спрашиваетъ его не
безъ ехидства:
— Разли кацаповъ бэруть въ солдаты?
«Кацапъ» смѣется добродушно, не обижаясь. Онъ, видимо, до-
воленъ, почти счастливъ, что ему представился такой случай—от-
ліахать въ рессорномъ экипажѣ двадцдть пять верстъ. Въ голосѣ
сго, чистомъ и звонкомъ, звучитъ хорошая, ласкающая нотка бла-
годарности. Онъ разспрашиваетъ извозчика, гдѣ бы ему пріютить-
ся, какъ бы устроиться, и въ этихъ вопросахъ слышится тревога
чужого человѣка, истратившаго послѣдній грошъ въ пути и сомнѣ-
вающагося въ завтрашнемъ днѣ.
Шоссе разворачивается узкой сѣрой лентой вдоль Байдарской до-
лины. Тамъ и сямъ по склону холмовъ и невысокихъ горъ темнѣютъ
надъ выжженной солнцемъ степью лѣса, низкорослые и рѣденькіе.
Mope совсѣмъ исчезло, оно осталось позади, за грядой горъ. Толь-
ко на время въ ущелѵѣ, гдѣ ютится Балаклава, показывается голу-
бая гладь залива. Маленькій городъ лѣпится бѣлыми кубиками
вдоль каменистыхъ береговъ. На холмѣ видны башни и развалины
древней генуэзской крѣпости. Нѣкоторые историки предполагаютъ,
что Балаклава именно и есть древній «портъ Лестригоновъ», въ
которомъ въ оны времена, если вѣрить Гомеру, побывалъ хитро-
умный Улиссъ.
Неподалеку отсюда, на берегу моря, въ одномъ изъ самыхъжи-
вописныхъ уголковъ Крыма, стоитъ древній Георгіевскій хмона-
стырь. Справа отъ него, на мысѣ Фіолентѣ, былъ нѣкогда, какъ
тоже предполагаютъ историки, храмъ знаменитой Ифигеніи, при-
носившей богамъ человѣческія жертвы, героини Эврипида, Расина
и Гете. Такъ ли это или нѣтъ, но каждая пядь земли Крымскаго
побережья полна праха,—праха тысячелѣтій, пронесшихся такъ же
оезслѣдно и зд-ѣсь, какъ и въ памяти потомства.
Противъ ущелья, въ которомъ глядится въ зеркальный задивъ
Балаклава, бѣлѣетъ маленькая пирамида, обнесенная низкой камен-
ной оградой. Это памятникъ англичанамъ, павшимъ въ «Балаклав-
скомъ дѣлѣ» въ 1854 г-
Захожу носмотр-Бть. Тулякъ тоже слазитъ и идетъ за мной.
На памятникѣ опять слѣды туристовъ,—имена, фамиліи и раз-
ныя надписи. Между ними куплетъ изь Надсона:
„Міръ устанетъ отъ мукъ, захлебнется въ крови,
Утомится безумной борьбой"...
Тулякъ спрашиваетъ, кому поставленъ этотъ памятникъ, потомъ
снимаеть шапку и осѣнястъ себя широкицъ русскимъ крестомъ.
Напротивъ, сирава отъ шоссе, итальянское кладбите.
Вокругъ вся степь, бурая, безжизненная степь, изрыта рвами
и. траншеямиі усыііана буграми н курганами. Чѣмъ ближе къ го-
роду, тѣмъ больиіс этихъ кротовииъ и канавъ. Въ шести верстахъ
— 280 —
отъ Сеаастополя, слѣва отъ шоссе, французское кладбище, спра-
ва—англійское.
Вдали, вырастая на холмѣ, увѣнчанномъ храмомъ Владиміра, по-
КАЗЫвается сверкающій бѣлыми кубиками Севастополь. Правѣе—надъ
городомъ выступаетъ темная пирамида. Она очень напоминаетъ па-
мятвикъ воинамъ, павшимъ при взятіи Казани, только величествен-
ні# н стройнѣй.
Это церковь на Братскомъ кладбищѣ.
Изъ города доносится безпрерывная пушечная канонада.
Шоссе подходитъ къ Севастополю съ юга. При въѣздѣ—Исто-
рическій бульваръ. Подлѣ него на площади нѣсколько ротъ сол-
датъ обучаются стрѣльбѣ.
Б-ѣлый городъ красиво выступаетъ надъ ьаливомъ, спускаясь къ
нему невысокимъ амфитеатромъ. Съ сѣвера его омываетъ обшир-
ный, не замерзающій севастопольскій иортъ, съ востока — южная
бухта. Растительности очень мало, и это придаетъ городу какой-то
обнаженный видъ. Изрѣдка на красивыхъ улицахъ съ большими,
прекрасными зданіями попадаются развалины, слѣды бомбардиров-
ки. Но ихъ совсѣмъ уже мало. Городъ возродился изъ пепла и
растетъ не по днямъ. Широкія улицы вымощеыы гранитными ку-
биками, тротуары—плитами или асфальтомъ. На главныхъ улицахъ
гтрекрасные европейскіе магазины. Нахимовскій проспектъ, соеди-
няющійся съ Екатерининской и Большой Морской въ трехверстный
элипсисъ, кажется уголкомъ столицы. Красивые многоэтажные до*
ма, огромныя зеркальныя витрины, грохотъ мостовыхъ, шумная тол-
па—все это сразу иереноситъ васъ въ какой-то крупный центръ
жизни. И какъ-то не вѣрится, что именно здѣсь сорокъ лѣтъ тому
назадъ разыгралась такая жестокая трагедія человѣческой жизыи:
Съ сѣвера, на* полуостровѣ, врѣзывающемся въ Большую бухту,
разбитъ Приморскій бульваръ. Растительность«еще молодая. Мѣсто-
гюложеніе чудное. Съ юга вдоль него высятся шпалеры дворцовъ,
съ запада, сѣвера и востока онъ окруженъ моремъ. Всѣ суда, вхо-
дящія въ севастопольскій рейдъ, проносятся мимо. Съ него откры-
вается видъ и на просторъ моря, и на противоположный берегъ за-
лива, и на Южную бухту.
Вблизи бульвара, рядомъ съ красивымъ- фасадомъ отеля Киста,
выступаетъ колоннада и лѣстница Графской пристани, обраііхенной
къ востоку. Дальше—пристани Русскаго общества и доки. Южная
бухта переполнена судами. На восточномъ берегу Малаховъ кур-
ганъ и корпуса морскихъ казармъ; иредъ ними памятникъ адмиралу
Лазареву. Черный силуэть гррмадной фигуры величественно вы-
сится на пьедесталѣ. У Графской прнстани цѣлая стая яликовъ.
Сажусь на яликъ и ѣду къ Братскому кладбищу. Легкій вѣтерь
вздуваеть парусъ. Яликь быстро и легко скользитъ надъ темно-
синсй колышущейся иучиной, лавируя среди ггароходовъ и гиган-
товъ-броненосцевъ, выстроившихся своими темными корпусами вдолк
рейда. Навстрѣчу летятъ такъ же легко и неслышно друтіе гіли-
ки. б'Бгутъ, весело посвистывая, катера.
— 281 —
Высаживаюсь на сѣверномъ берегу, въ Панаіотовой бухтѣ. Отсюда
до кладбища еше съ полверсты. Вдоль бухты—рыбачьи лачуги; тамъ
и сямъ на заборахъ развѣшены невода и сѣти. Ко мнѣ подбѣгаютъ
два мальчугана, лѣтъ шести-оеми, н* вызываются проводить на кладбн-
ще. Яличникъ гонитъ ихъ. Онъ самъ взялся быть. моимъ проводни-
коагь. Мальчуганы недовольны и что-то ворчатъ по адресу яличника.
Идемь. Степь, покрытая порыжѣвшей и высохшей травой, совсбмъ
мертвая. Изрѣдка она изрыта канавами. Впереди, на холм<ѣ, высту-
иаетъ пирамида церкви, окруженная длинной оградой.^ У ворогь ста-
рикъ въ ветхомъ военнаго покроя сюртук-fe. На груди георгіевскій
крестъ и медали. Должно-быть, одинъ изъ героевъ. севастопольскон
обороны. Предлагаетъ иоказать кладбище. Благодарю, говоря. что
у меняесть уже ироводникъ. Смотритъ недовольно на яличника и
что-то бормочетъ.
Сейчаеъ подлѣ воротъ стоить груіша памятниковъ севастополь-
скихъ героевъ. На высокой бѣлой колоннѣ мраморный бюстъ генс-
рала Хрулева; это скульптурный шедевръ; типичное лицо живетъ,
мраморъ кажется одухотвореинымъ. Дальше—роскошный мавзолей
графа Тотлебена съ бюстомъ въ ниіігѣ, памятникъ адмирала Спи-
цына, тоже съ бкктомъ, памятники Кумани и Новикова, краснвый,
еще совсбмъ новый памятникъ генерала Мольскаго съ портретомъ
въ овальномъ медальонѣ, дальше, вдоль аллей, ещедесятки памят-
никовъ и мавзолеевъ другихъ героевъ и цѣлая масса большихъ над-
гробныхъ плитъ въ видѣ крышки гроба съ лаконической надписью:
«братская могила».
Надо всѣмъ кладбищемъ господствуетъ массйвная, высокая гсмно-
сѣрая пирамида церкви, увѣнчанная золотымъ крестомъ. Вокругь
нея разставлены орудія, отвоеванныя у непріятеля.. Образа вт» цер-
кви—изъ ирелестной итальянской мозаики.
Сажусь на ступени площадки, окружающей храмъ. Кладбише
разворачивается предо.мной по склону холма; за нимъ стелетсябу-
рая долина, дальше синѣетъ бухта, а <надъ ней тѣснятся амфи-
театромъ бѣлыя громады Севастополя, залитыя розовато-золотистымь
сіяньемъ заката.
Вспоминается ужасная драма, которая разыі ралась въ этой об-
станошгЬ, и не вѣрится, что все это было, что надъ зтимъ бѣлымъ,
сверкающимъ городомъ стояли стонъ и проклятье. неумолчно гро-
хотали орудія, разрушая трудъ человѣческій, превращая все вь
груды пепла, неся смерть и страданье.
Эти могилы, такія безмолвныя, какъ тайна смерти, сколько жиз-
ней, и какихъ жизней, поглотили тгѣІВь иной день сюда вонъ іто
той бухтѣ, которая такъ заманчиво синѣетъ теперь, провозили на
шаландахъ или парѳмакъ ио тысячѣ труіювъ, изувѣченныхъ, обе-
зображенныхъ и всяго еіце нѣсколько часовь тому назадъ полныхъ
энергіи и жажды жизни. Здѣсь приготовлялись широкія, огромныя
ямы, всѣ эти общія кбратскія» могнлы, въ которыя нѳтомъ свали-
вались сотнями люди, нстребленные другпми людьми, нпкогда рань-
— 282 —
ше не знлвшими ихъ, не видавшими, не имѣвшими съ ними ни-
чег.о общаго,—людъми, дѣти и внуки которыхъ сегодня бросаются
другъ другу въ объятья...
И изо-дня въ день, пока тамъ грохотала неумолчная разруши-
тельная канонада, здѣсь толпа арестантовъ, угрюмая сѣрая толпа
людей, лишенныхъ даже права умереть за родину, рыла эти могилы
для своихъ братьевъ. Могилы наполнялись и наполнялись; вереница
«можаръ» тянулась сюда безпрерывно, доставляя новые транспорты
труповъ... Сто тысячъ труповъ лежитъ въ этихъ могилахъ, сто ты-
сячъ жизней поглотила здѣсь земля!..
Сто тысячъ!..
Что-то гнететъ нестерпимо...
Ухожу. У воротъ старикъ-сторожъ, таки не выдсржавъ, замѣ-
чаетъ яличнику:
— А ты чего провожаешь? Это не твое дѣло! Только и знают ь
перехватывать кусокъ хлѣба.
На пристани, къ которой мы нричалнли, камни покрыты охапкой
скользкой морской травы. Мальчуганы, просившіе взять ихъ провод-
никами, стоятъ въ сторонѣ и поглядываютъ ожидательно, съ ви-
домъ заговоршиковъ. У ялика стоитъ какой-то мальчикъ, должно-
быть—знакомый яличника.
— Это они, дяденька, нарочно траву положили .на камни, чтобы
вы поскользнулись и упали,—говоритъ онъ.
— За что-жъ это они такъ?
— А за то, дяденька, что баринъ нхъ проводниками на клад-
бище не взялъ.
Тоже конкуренція!
Плывемъ. Парусъ вздувается. Яликъ летитъ съ безплотной лег-
костью. Паморама Севастополя и береговъ залива разворачивается
іісстрыми картинами.
Въ глубинѣ бухти, подлѣ устья Черной рѣчки, виденъ Инкер-
манъ, дальше выступаютъ Малаховъ кургань, морскія казармы, па-
мятникъ Лазареву, доки и, наконецъ, весь городъ съ возвышающи-
мися надъ нимъ колоннадой ІІетропавловскаго собора, въ стилѣ
храма Тезея, и куполомъ храма св. Владиміра. Въ глубинѣ Южной
бухты, вырвавшись изь тунеля, 6'Ьжитъ вдоль берега поѣздъ. Ка-
тсръ тащитъ къ Графской пристани огромігый плашкоутъ, на кото-
ромъ, точмо муравьиная куча, чернѣетъ толпа изъ нѣсколькихъ сотъ
рабочихь, возвращающихся съ доковъ.
На броненосцахъ, расцвѣченныхъ флагами, сустливо бѣгаютъ
матросы. Миноноски окружаютъ ихъ, точно цыплята курицу. На
«Синопѣ» нѣсколько сотъ матросовь выстроились черными рядами.
На флангѣ сверкаютъ мѣдныя трубы хора.
Солнце закатывается за море огненнымъ дискомъ. Уже видна
только половина его. Золотыя иглы лучсй скользятъ по колы-
иіущейся поверхности залива.
Солнце исчезаетъ. Надъ моремъ сше только красшскъ его и
золотоіі орсолъ.
— 283 — '
Вода чуть-чуть журчитъ у сколъзящаго надъ ней ялика. Вдругъ^
какъ разъ въ то время, когда мы подплываемъ къ «Синопу», на ііа-
лубѣ всныхиваетъ, какъ молнія, огонь, и изъ пушечнаго жерла
вмѣстѣ съ дымомъ вылетаетъ оглушительный раскатъ выстрѣла.
Парусъ. ялика, дрогнувъ, накренивается...
Солнце зашло...
На .мигъ въ природѣ воцаряется торжественная и величествен-
ная тишина. Co стороны Братскаго кладбища проносится волна
теплаго, легкаго, как;ь вздохъ, вѣтерка. Почти въ ту же минуту на
«Синоігб» слышится бой стклянокъ, и сразу изъ сотни молодыхъ
грудей и мѣдныхъ трубъ оркестра плавно раздаются звуки «Коль
славенъ», разливаясь нарастающими и ласкающими волнами въ пур-
лурномь сіяніи моря.
Глава XXXI.
Лриморскій бульваръ вечеромъ.—Музей севастопольской обороны.—Хранъ св.
Владиміра.—Публика.—«В. К. Константинъ». — Пассажиры.— Переселенцы.—
Отчаливаемъ,—За обѣдомъ.—У Евпаторіи.—Мимо Тарханкута.—Пріѣздъ въ
Одессу.
Вечеръ заканчиваю на Приморскомъ бульварѣ.
Изящное зданіе яхтъ-клуба съ мавританской башней и л^гкими
ажурными арками сіяетъ огнями.
На площадкѣ пестрая толпа гуляющихъ. Изъ раковины льются
ласкающіе звуки музыки, которые иногда заглушаетъ прибой моря.
Въ сумракѣ загадочно вырисовываются волнистые контуры зе-
лени и стройные, совсѣмъ черные силуэты кипарисовъ.
Ропотъ моря доносится со всѣхъ сторонъ, и порой мнѣ кажет-
ся, что я на островѣ, который незамѣтно уплываетъ куда-то, или
опять на пароходгв. Вокругъ, куда ни оглянешься, гирлянды фона-
рей. За мной, къ югу, городъ, окутанныи сіяньемъ и выступающій
надъ шпалерами зелени, предо мной рейдъ съ его миріададіи огонь-
ковъ,. отражающихся бѣгающими змѣйками на волнующейся по-
верхности залива.
Громадные корпуса эскадры, выстроившснся противъ бульвара,
кажутся какими-то чудовищами. Съ нихъ то и дѣло льется широ-
кій, какъ хвостъ кометы, потокъ электрическаго свѣта. Фонари по-
ворачиваютъ то въ одну, то въ другуіо сторону, освѣіцая берега и
бухту. Яркій хвостъ лучей заливаетъ свѣтомъ сѣверный берегъ съ
батареямп и бвлылш домиками, потомъ иерслетаетъ иа бульваръ,
обдавая сіяньемъ каждый листикъ узорчатой зелени, толпу, бесѣдки
и фасады дОіМовъ, сверкающіе вдали длинны.ми рядами оконъ. Ми-
нуту спустя съ другого броненосца вырывается такой же потокъ
свѣта, скользящій по бухтѣ и берегамъ, иногда скрещивающійся съ
первымъ. Эти хвосты движутся по небу, нодымаются, опускаются,
исчезаютъ и снова появляются. Нотоки лучей ласкаютъ, вызывая
- _ 284 —
какое-то странное ощущеніе сліянія и матеріальнаго * общенія съ
этими волнами свѣга. А внизу, почти у ногъ, продолжаетъ клоко-
тать серебристо-бѣлая ігвна прибоя, принимая загадочныя формы
какихъ-то привидѣній.
Картина полна волшебства, и въ этихъ переливахъ свѣта и rfc-
ней, въ этомъ полегБ лучей, будто сливающихся съ волнами зву-
ковъ, чувствуется какой-то невѣдомый еще міръ,—міръ иллюзіи и
гармоніи, за которымъ исчезаетъ дѣйствительность жизни съ ея
настоящей суетой и есце не замершимъ стономъ ужаснаго прошлаго.
іо-е сентлбря*
Ясное утро; синее небо, синее море. Городъ еще ярче выдѣ-
ляется на ихъ фонѣ, сверкая своей бѣлизной.надъ этой равнинок,
вспоенной кровью и засыпанной пепломъ.
Осматриваю музей севастопольской обороны. Онъ на Екатери-
нинской, въ небольшомъ помѣщеніи. Но напротивъ аля него стро-
ится новое зданіе съ величественньшъ фасадомъ, арматурами и
пушками вдоль фронтона.
Коллекціи музея не богаты, и далеко не все, что относится къ
эіюпсѣ зашиты Севастополя, собрано здѣсь. Но и то, что есть,
очень интересно и будитъ много. священныхъ воспоминаній. Пла-
ны, карты, ружья (еще кремневыя!), тесаки—пилы, давно вышедшія
изъ употребленія, тяжелая амуннція, по плечу какимъ-нибудь гер-
кулесамъ, французскія картечныя ружья, опять рисуыки, чертежи и
модели, портреты главныхъ д-Ьятелей обороны—Нахимова, Корни-
лова, Тотлебена, Истомина и Хрулсва, ихъ вещи, одежда Корни-
лова, бывшая на немъ въ день смерти на Малаховомъ кургааѣ,
этомъ роковомъ курганѣ, на которомъ столько русскихъ тероевъ
гибло за родину съ величествевной простотой и мужествокъ древ-
нихъ, коллекція орденовъ, адресовъ и подарковъ, поднесенныхъ
генералу Тотлебену, еще сотни предметовъ, принадлежавшихъ дру^
гимъ сподвижникам ь, бомбы, картечь. патроны, шашки, штыки,
ружья, ігвлый арсеналъ.
Здѣсь же модели «Трехъ Святителей» и «Двѣиадцати Аііосто-
ловъ», а надъ ними, на стѣнѣ, картина потопленія кораблей. Въ ночь
съ ю на іі сентября, сорокъ лѣтъ тому назадъ,.эти два гиганта
исчезли на днѣ залива вмѣстѣ съ пятью фрегатами и однимъ кор-
встомъ.
Въ воображеніи еще ярче встаетъ картина разрушенія и смер-
ти, царившихъ здѣсь въ теченіе одиннадцати мѣсяцевъ обороны
Севастополя. Бывали дни, когда непріятель бомбардировалъ одно-
временно изъ 1364 орудіи, выбрасывавшихъ до 59 тысячъ снаря-
довъ. Генералъ Тотлебенъ высчиталъ, что за время осады непрія-
тели выпустили до двухъ съ гголовиной милліоновъ снарядовъ и
сорокъ пять милліоновъ пуль. Вся равнина была засыпана свинцо-
вымъ градомъ, и подъ этимъ смертсльнымъ градомъ иогибло до ста
шестидесяти тысячъ жизней. гибли осаждавшіе, пришедшіе сюда
съ разныхъ концовъ Европы, гибли защитники, собрашіые со всѣхт*
— 285 —
уголковъ земли русскрй, и велияороссъ, и іюлякъ, и малороссъ, и
финнъ, и десятки инородцевъ, предки которыхъ враждовали между
собой, истребляя другъ друга для того, чтобы потомки ихъ, слив-
шись подъ общимъ знаменемъ, легли костьми въ эту общую брат-
скую могилу.
Отсюда отправляюсь по узкой, высокой лѣстницѣ къ храму св.
Владиміра. 1>го тоже шшятникъ севастопольской обороны. Онъ по-
стрренъ въ.центрѣ города, на вершин-в горы, въ строгомъ визан-
тійскомъ стил-fc, слишкомъ массивномъ и нѣсколько громоздкомъ.
Въ соборѣ усыпальницы адмираловъ Нахимова, Корнилова, Исто-
мина и Лазарева. Снаружи въ сгбны вставлены черныя мраморныя
доски съ ихъ именами. Внутри соборъ облицованъ желтымъ мра-
моронъ. Богатая живопись, изящная отдѣлка и величественные сво-
ды придаютъ торжественный видъ храму.
Съ площадки, гдѣ разбитъ совсѣмъ жалкій и запущенный цвѣт-
никъ, открывается прелестная панорама и на Южную бухту, и нз.
болыіюй рейдъ, и на сползающій къ нему амфитеатромъ бѣлый городъ,
и на море, разворачивдющееся на западѣ безбрежной синей степью.
Остальное время до отхода парохода гуляю по городу.
Прербладаюіцій элементъ въ уличной толпѣ—военные и типич-
ные моряки, съ энергичными, загорѣлыми лицами и переваливающейся,
(Спеціал^но-морской походкой. Много грековъ и армянъ, изрѣдка
іюпадаются и турки. Но въ общемъ преобладаютъ русскіе, и рядомъ
съ ломаннои рѣчью инородцевъ слышнтся бойкій, отчетливый вели-
корусскій говоръ.
Моряки придаютъ своеобразный колоритъ городской жизни.
Тысячи людей, приплываюишхъ сюда изъ разныхъ уголковъ міра,
иногда всего на нѣсколько дней, вносятъ какую-то нервную тороп-
ливость и беззаботность въ общій потокъ людского муравейника.
На улииахъ то и дѣло встрѣчаются группы матросовъ, пришед-
шихъ съ пароходовъ погулять. И все, что заработаыо было въ дол-
гое плаванье, спускается здѣсь въ нѣсколько часовъ въ притонахъ,
.въ чаду широкаго, полнаго удали и запорожской безпечности мор-
ского разгула..
Въ иублиісв много курсовыхъ изь крымскихъ курортовъ. Боль-
шинство ихъ главнымъ образомъ направляется на Севастополь. Да
и въ городѣ ихъ не мало.
Прекрасныя климатическія условія съ каждымъ годомъ привле-
каюгь.сюда все больше больныхъ для лѣченья купаньями и мор-
скимъ воздухомъ. Средняя годовая температура зд-бсь + 12 1/%°. Ве-
.іиколѣпная бухта никогда не замерзаетъ.
Севастополь славится своими окрестностями.
Въ трехъ верстахъ отсюда развалины Херсонеса (Корсуни), гдѣ
вь X вѣк*ѣ принялъ крещеніе великій князь Владиміръ,—колыбель
христіанской Россіи, въ двѣнадцати верстахъ — Георгіевскій мона-
стырь съ его величественнымъ видомъ на бездну хморя, въ глубинѣ
бухты—Инкерманскій монастырь, въ нѣсколькихъ часахъ взды по же-
лѣзной дорог б—Бахчисарай.
— 286 —
Страшно искушаетъ посмотрѣть все это, но времени нѣтъ.
Скрѣпя сердце, около трехъ отправляюсь на пароходъ.
На пристани Русскаго общества густая толпа.
Пароходъ пыхтитъ и реветъ. По перекинутымъ въ двухъ мѣ-
стахъ сходнямъ плыветъ безпрерывный потокъ пассажировъ. «В.
К. Константинъ» только-что прибылъ съ Кавказа. Это огромный
трехпалубный пароходъ до сорока пяти саженъ длины, на семь са-
женъ длиннѣе колокольни Ивана Великаго.'Въ гіерйомъ классѣ по-
мѣщается до юо пассажировъ, во второмъ около девяноста; палуб-
ныхъ—шестьсотъ, да команды до семидесяти человѣкъ. Принимаетъ
тридцать тысячъ пудовъ груза. Пароходъ новый, построенъ всего
два года тому назадъ.
Отдѣлка роскошная.
Столовая—огромный залъ. Стѣны въ мраморѣ и зеркалахъ, ди-
ваны обиты дорогимъ штофомъ. Восемь обѣденныхъ столовъ 'раз-
ставлены въ два ряда. За ними помѣшается сто чёловѣкъ.
Въ каютахъ все блещетъ новизной и безукоризненной чистотой.
Мѣдныя койки съ проволочными тюфяками сверкаютъ. Едва зани-
маю каюту, какъ прислуга приноситъ свѣжее бѣлоснѣжное бѣлье
и застилаетъ постель. Комфортъ почти идеальный. Вездѣ элёктри-
ческое освѣщеніе.
Пассажировъ въ первомъ классѣ человѣкъ семьдесятъ. Мнѳго
знакомыхъ лицъ, которыя промелькнули гдѣ-то раньше. Три-четыре
генерала (двухъ изъ нихъ я видалъ въ Пятигорскѣ), нѣсколько
моряковъ, нѣсколько гвардейскихъ офицеровъ, нѣсколько кавказ-
цевъ, которыхъ я, кажется, встрѣчалъ въ Тифлисѣ, много дамъ изъ
Ялты и другихъ крымскихъ курортовъ, группа важныхъ чиновни-
ковъ, несомнѣнно петербуржцевъ. Осенній перелетъ курсовыхъ на
сѣверъ начинается. Вся эта нублика расположилась на палубѣ пер-
ваго класса, подъ парусиновымъ навѣсомъ.
Толкотня и суета на пароходѣ и пристани невообразимая. Съ
парохода сходитъ галлерея кавказскихъ типовъ, на пароходъ валитъ
вереница смѣшанныхъ крымскихь типовъ. Малороссы, великороссы,
татары, армяне и евреи, артель рабочихъ и группа солдатъ, опять
кавказскіе экзсмпляры, въ pendant къ нимъ греки въ красныхъ фе-
скахъ, итальянцы въ синихъ блузахъ, потомъ снова великороссы.
Все это гудитъ, нервно и спѣшно проталкивается, таща узелки и
яшйки. А надъ толпой движется гигантская лебедка, захватываю-
шая въ одинъ пріемъ и подымающая по сто-двѣсти пудовъ груза.
Вокругъ парохода снуютъ катера, и по всей бухтѣ летаютъ, точно
бѣлые мотыльки съ дрожащими крылышками, десятки яликовъ.
Картина полна жизни и захватывающей суеты. Подъ этотъ
гулъ ко мнѣ доносится рѣжущимъ диссонансомъ чей-то жалобный,
ноюшій, молящій о помощи голосъ.
Оглядываюсь. У рубки, гдѣ на скамкк сидятъ пассажиры пер-
ваго класса, стоятъ двое мужчинъ и три бабы; бабы въ пестряде-
выхъ деревенскихъ юбкахъ и намотанныхъ на голову платкахъ; у
двухъ—грудныя дѣти. Одинъ изъ мужчинъ пожилой, въ обыкно-
— 287 —
венномъ «мужицкомъ» костюмѣ, другой—молодой, въ поношенномъ
пиджакѣ и заложенныхъ въ сапоги брюкахъ. У всѣхъ видъ жал-
кій, утомленный, голодный и растерянный.
— Вдше—ство, явите божеску милость. Переселенцы мы, изъ
Пензенской губерніи. Помогите, Христа ради. В-ѣкъ не забудемъ,
Бога будемъ молить.
Пассажиры притворяются, что не слышатъ, отворачиваются или
задумчиво глядять на синее небо. А переселенцы все приближают-
ся, повторяя свою мольбу.
— Ступайте, ступайте отсюда,—раздается вдругъ голосъ капи-
тана, вышедшаго изъ рубки.—Переселенцы, ионуривъ голову, угрю-
мо переминаются.
— Смилуйтесь, явите божеску милость..;
— Куда вы ѣдете?—спрашиваю.
— Въ Одессъ,—отвѣчаетъ молодой, напирая на о. И всѣ оста-
навливаются.. Во взглядѣ мелькаегъ надежда. • Все-таки—заговорили
съ ними.
Обращаюсь къ капитану:
— Нельзя ли какъ-нибудь помочь имъ? Мржно было бы со-
брать что-нибудь. Вѣдь имъ-то, я думаю, не много надо.
По лицу капитана пробѣгаетъ тѣнь скуки и досады.
— Надоѣдаютъ они. Каждый разъ являются. Находятся разные
сердобольные пассажиры, которыхъ они эксплуатируютъ только.
Побираются въ надеждѣ даромъ -проѣхать. A to получагь что-
нибудь, и въ городъ уходятъ пропить.
— Никакъ нѣгь, — говоритъ дрожащимъ голосомъ младшій пе-
реселенецъ:—мы истинно нуждающіе люди, ваше-скобродіе.
— Бумаги-то у васъ есть?—спрашиваюѵ
— Такъ точно,—есть.
А бабы въ это время продолжаютъ кланяться и причитать.
— Явите божеску милость...
Изъ документовъ оказывается, что молодой переселенецъ—млад-
шій военный фельдшеръ, находится въ запасѣ, идетъ къ роднымъ
въ Измаилъ; двѣ бабы пробираются къ мужьямъ, пожилой перс-
кочевываетъ туда же съ женой.
— Сродственники у насъ тамъ,—пояснястъ онъ.—Значитъ, этта
мы по чугункѣ пріѣхали сюды, а тутъ намъ .и матъ.
— И вовсе у васъ денсгъ нѣтъ?
— He то, чтобы вовсс, а окончательно израсходовались на пу-
тевыя надобности, ваше-скобродіе,—говоритъ фельдшеръ.—Потому
какъ мы это только сюда прибыли, у ево дитё заболѣвиіи было,
два дня потеряли. И теперъ тойсь не ѣвши мы, а на билеты до
Одеса деньги есть, только для всѣхъ не хватастъ.
— Вотъ мы и думаючи, какъ быть,—вмѣшивается другой пересе-
ленецъ,—и порѣшили, что не всѣмъ пропадать и кто-либо остать-
ся тутъ должонъ. Авось Богъ гюможетъ—тоже проберется.
— Сколько жъ вамъ не хватаетъ на билеты?
Фельдшеръ вынимаетъ иорыжѣлый, измятый кошелекь и счи-
— 288 —
тастъ. Онъ—кассиръ всей компаніи. Весь капиталъ ея—одиннадцать
рублей съ копѣйками.
Поглядываю вопросительно на пассажировъ, Авось уловлю ыа
чьемъ-нибудь лиц-Ь хоть искорку сочувствія. Мою затаенную мысль,
видимо, угадываютъ и отворзчиваюд-ся. Хочу предложить собрать
что-нибудь для несчастныхъ—языкъ не поворачивается.
— Можетъ-быть,.—говорю капитаиу,—для переселенцевъ у васъ
существуетъ удешевленний тарифъ? Нельзя ли. какъ-нибудь устроить
это, дать имъ какую-нибудь льготу, сдѣ/іать скидку?
— У насъ нѣтъ для нихъ удешевленнаго тарифа,—возражаетъ
онъ недовольно.
— Это у Русскаго-то Общества пароходства и торговли,—вы-
рывается у меня невольно,—у общества, которое загребаетъ здѣсь
такія страшныя дсньги, сто на сто.
Капитанъ отворачивается. Еше разъ поглядываю на пассажировъ.
Одинъ смотритъ на небо, другой встаегь.и уходитѣ,. третій еще
глубже уткнулъ носъ въ газету:
Этакій народъ! Евреи такъ, небось, не поступили бы. По ко-
пѣйкѣ, по пятачку собрали.бы, сдѣлали бн раскладку, но вызво-
лили бы своего человѣка изъ бѣдц.
Разбирасть злость. А переселенцы все стоять неподвижно, сь
робкой надеждой .на голодныхъ лицахъ. Схожу вмѢсгб съ ними
на берегъ. Справляюсь въ конторѣ, у кассира, нельзя ли что-нибудь
сдѣлать, воспользовалъся какой-нибудь скидкой. Просто не вѣрит-
ся, чтобы при разныхъ льготахъ и мѣрахъ для облегченія участи
переселенцевъ нельзя было бы помочь имъ.. Кассиръ даегъ такой
же отрицательный и категорическій отвѣтъ. Съ парохода доно-
сится яростный ревъ. Онъ сейчасъ отойдегь.
Даю имъ деньги на билеты и бѣгу, протискиваясь сквозь тол-
пу, шагая черезъ ящики и корзвны съ фруктами. Они загромож-
даютъ палубу; почти н*тъ пассажира, который не запасся бы кор-
зиночкой съ пер£иками, великол-ѣпнымъ виноградомъ и ликоннаго
цв-вта грушами. Севастополь въ это время представляетъ изъ себя
какую-то фруктовую кладовую; воздухъ насыщенъ запахомъ ябло-
ковъ, грушъ и винограда. Здѣсь главныи путь, черезъ который
провозятся на свверъ плоды благословенной Колхиды и Тавриды.
Въ гамѣ и суетѣ Жонстантинъ)), задрожавъ, отваливается отъ
берега всей своей громадной массой. Мы начинасмъ кружиться.
Пароходъ сначала заворачиваетъ носомъ вглубь бухты, гд-fe rtac-
сажирскій вокзалъ. На пристани движутся сотни.зонтиковъ и плат-
ковъ. «Константинъ» яростно реветъ, грозя снующимъ вокругъ
него крошечнымъ, какъ скорлупа, яликамъ. Панорана Севастополя
разворачивается бѣлымъ амфитеатромъ, надъ которымъ высится,
сверкая золотой митрой, храмъ Владиміра. Мимо движутся, уда-
іяясь, доки, морскія казармы, памятникъ Лазарева, берега Южной
бухты, сѣрая пирамида Вратскаго кладбища,.батдреи. Слѣва—Граф-
ская пристань, Приморскій бульваръ съ кіосками и театромъ, яхтъ-
клубъ.
— 289 —
Еще мвнута—и «Константинъ», быстро мчась мимо идущихъ
навстр-вчу пароходовъ, величественно выплываетъ изъ залива въ
открытое синее безпредѣльное море. Сь юга долго еще въ золо-
томъ ореол-fc бѣл-ветъ надъ синей равниной Севастополь и нако-
нецъ исчезаетъ, какъ какой-то миражъ.
— А гдѣ же ваши переселенцы?—спрашиваетъ меня одинъ изъ
пассажировъ, замѣтившій, что я хлопоталъ насчетъ нихъ.
Въ суетѣ передъ отходомъ я не обратилъ вниманія, сѣли ли они
съ нами.
— Развѣ ихъ нѣтъ на пароходѣ?
— Что-то не видать.
У пассажира на лицѣ довольно язвительная улыбка. Я чувствую
себя совсѣмъ скверно. Порываюсь сиросить кого-нибудь, послать
офиціанта узнать, ѣдутъ ли они съ нами—и раздумываю. Просто
малодушіе какое-то беретъ: не хочется окончательно разочаровы-
вать себя. Авось они и здѣсь, а можетъ-быть, опоздали и остались
до слѣдующаго парохода.
— А можетъ-быть, этотъ самый фельдшеръ, — подсказываетъ
мнѣ скептическій пассажиръ,—поймалъ ихъ и пустилъ въ оборотъ,
чтобы «жалобить» публику, какъ нищіе—дѣтей.
Однако, въ конігб концовъ, не выдерживаю. Прогуливаясь вдоль
палубы третьяго класса, обхожу гигантскую трубу, почти въ пол-
торы сажени діаметромъ, заглядываю въ трюмъ, гд-fe на нарахъ
скучилась густая толпа. Пензенцевъ не видать.
Звонятъ къ обѣду. Сгбны, облицованныя бѣлымъ мраморомъ съ
золотыми арабесками, и зеркала въ простѣнкахъ отражаютъ яркій
свѣтъ электрическихъ лампъ.
Большое элегантное общество расположилось за восемыо сто-
лами. Посрединѣ салона стоитъ метръ-д'отель въ форменномъ си-
немъ сюртукѣ и бѣлыхъ брюкахъ. На лицѣ его строгое и наблю-
дательное выраженіе. Шесть лакеевъ, тоже въ форменныхъ сюрту-
кахъ и бѣлыхъ брюкахъ, неслышно и легко ступаютъ по коврамъ.
Опять невольно забываешь, что ѣдешь, что сидишь на пароход-ѣ.
Изящные туалеты дамъ, безпечный разговоръ, веселый смѣхъ и
этотъ легонькій туманъ благодушія, который обыкновенно за хо-
рошимъ и длиннымъ обѣдомъ какъ-то заволакиваетъ мозгъ и ско-
вываетъ мысли лѣнью, дополняютъ иллюзію.
Подлѣ меня два совсѣмъ молоденькихъ гварАейскихъ офицера,
обоимъ лѣтъ сорокъ, одинъ совсѣмъ блондинъ, другой брюнетъ,
оба безусые и постоянно краснѣютъ. Стараются быть необыкно-
венно серьезными и ведутъ разговоры на служебныя темы.
— Когда я буду полковникомъ, я никогда не допущу у себя
:)того,—говоритъ рѣшительно брюнетикъ.
— А что-жъ, еще два-три года—и ты будешь непремѣнно пол-
ковникомъ,—такъ же серьезно замѣчаетъ блондинъ.
Визави сидитъ княжна, ирехорошенькая княжна, румыночка изъ
Бессарабіи. Прелестные болыиіе сѣро-зеленые глаза, съ влагой и
огонькомъ, немного нохожіе на глаза дикой козы, сверкаютъ за-
19
— 290 —
доромъ и весельемъ, когда она поглядываетъ на офицериковъ. Ей
страшно хочется пошалить и посмѣяться, но чопорный видъ матери
сдерживаетъ ее. Офицерики тоже не рѣшаются заговорить, но къ
концу обѣда знакомство завязывается. Офицерики волнуются и дѣ-
лаются совсѣмъ махровыми. Княгиня лорнируетъ ихъ и общество.
Нѣсколько мужчинъ то и дѣло оглядываются, чтобы посмотрѣть на
княжну. Она приковываетъ всеобщее вниманіе. Ея глаза дикой козы
смѣются все болыие, и ямочки на шекахъ становятся все глубжс
отъ задорной улыбки. Будущіе полковники имѣютъ видъ совсѣмъ
погибшихъ поручиковъ.
Въ девять часовъ вечера мы у Евпаторіи. Къ пристани не под-
ходимъ. «Константинъ» останавливается на рейдѣ. Изъ тьмы со
всѣхъ сторонъ мигаютъ огоньки, отсвѣчиваясь полосами на глад-
кой поверхности моря. He разберешь, гдѣ кончается городъ, гдѣ
начинается пристань; свѣтящіяся точки то приближаются, то уда-
ляются. Къ намъ подходитъ катеръ. Начинается разгрузка. Во-
кругь, вдоль рейда, скользятъ невидимо ялики; на нихъ горятъ
фонари, бѣгающіе огрньки которыхъ движутся въ водѣ.
Вспоминаются Астрахань и Бирючья Коса. Такая же черная
звѣздная ночь, такая же бездна подо мной. А какъ я далеко от-
туда...
И здѣсь на палубѣ молится какой-то турокъ. Постлалъ ков-
рикъ, приготовилъ постель, снялъ туфли, сталъ на колѣни, про-
челъ молитву, а потомъ досталъ свертокъ съ провизіей и начал ь
закусывать. Далыпе видна группа солдатъ и мастеровыхъ, распо-
лагающихся ко сну. Въ трюмѣ какая-то каша. И тамъ кое-кто мо-
лится и крестится.
Гигантскіе сверкающіе рычаги машины точно отдыхаютъ. Загля-
дываю въ топку. Опять картинка изъ Дантова ада. Всего двѣнад-
цать печей. Изъ нихъ дѣйствуетъ девять, подогрѣвая три котла и
поглощая каждый часъ пятьдесятъ, а при усиленномъ ходѣ и сто
пудовъ угля. Пятнадцать кочегаровъ смѣняются постоянно.
Пароходъ будто дремлетъ. Слышенъ только безирерывный лязгъ
цѣпи да визгъ блоковъ на лебедкѣ. Какая-то невидимая сила подъ
команду «майна» и «вира» безпрерывно подымаетъ и опускаетъ въ
трюмъ громадные ящики и тюки.
Вдругъ пароходъ, точно очнувшись, реветъ, дрожитъ и уноситъ
сразу тысячи жизнсй въ непроглядную мглу ночи.
Огоньки удаляются, и вмѣстѣ съ ними удаляются невидимые бе-
рега Крыма, промелькнувшаго предо мной своей живописной бере-
говой панорамой и исчезнувшаго, какъ исчезъ и Кавказъ, какимъ-
то мимолетнымъ видѣньемъ.
Въ рубкѣ, сверкающей огнями, играютъ въ карты. На палубѣ,
осв-вщенной луннымъ св-бтомъ электрической лампы, гуляютъ.
Около часа ночи проходимъ мимо Тарханкута. Вспоминается
ужасная трагедія, разыгравшаяся здѣсь «такъ недавно». «Влади-
міръ» былъ почти такихъ же размѣровъ, какъ и гигантъ, на
которомъ мы плывемъ. Такъ же плавно мчался онъ надъ
— 291 —
<5ездной, такъ же спокойно спали на неыъ и видѣли сонъ, посл-вд-
ній сонъ предъ вѣчнымъ сномъ, сотни людей. Здѣсь, гдѣ-то на днѣ,
лежитъ онъ. Можетъ-быть, въ эту минуту мы плывемъ надъ нимъ.
Сгановится жутко отъ сознанія роковой стихійной силы, тяготѣю-
щей надъ человѣкомъ.
Справа показывается Тарханкутскій маякъ. Онъ кажется ка-
кимъ-то факеломъ, зажженнымъ надъ могилой.
и-е сентября.
Одиннадцатый часъ утра. Дуетъ жестокій нордъ-вестъ. Небо об-
лачно. Mope клокочетъ; гребни волнъ подымаются косматыми сѣ-
дыми гривами, заграждая путь пароходу. «Константинъ» дрожитъ
и пыхтитъ отъ напряженія, взлетаетъ на волны, наклоняется то на
одинъ, то на другой бокъ и снова несется впередъ.
Многихъ укачало. Вдоль рубки на скамейкахъ лежатъ дамы. У
пассажировъ лица позеленѣли, палуба пухнетъ подъ ногами. Всѣ
поглядываютъ съ нетерпѣніемъ впередъ, на горизонтъ, гдѣ у края
пѣнящейся равнины вырисовывается кайма берега и надъ ней си-
зый силуэтъ, похожій на зубчатую стѣну лѣса.
Иногда изъ-за тучъ прорывается яркій снопъ лучей. Даль вы-
рисовывается яснѣй. Теперь явственно выступаютъ очертанія боль-
шого города, растянувшагося на нѣсколько верстъ вдоль гори-
зонта.
Онъ вырастаетъ изъ дымки минаретами фабричныхъ трубъ, вы-
сокими колокольнями и пестрыми фасадами домовъ, рельефно вы-
рисовывающихся надъ зеленой лентой береговъ.
Это Одесса.
Пароходь приближается къ бухтѣ, которую городъ огибаеть
подковой. СтЬва волнистая линія кудрявыхъ береговъ, съ разсыпан-
иыми по склону ихъ виллами и дворцами. Тамъ предмѣстья Одес-
^ы—Большой, Малый и Средній Фонтаны. Противъ насъ центръ
города съ массой громадъ, надъ которыми господствуетъ огромный
корпусъ театра, остроконечная башня собора и бѣлыя колокольни
церквей. На невысокомъ берегу шпалеры дворцовъ, отъ которыхъ
спускается къ морю уступами гигантская лѣстница. У подножія ея
черная рѣшетка эстокады, извивающейся вдоль трехъ гаваней:Ка-
рантинной, Новой и Практической. Въ гаваняхъ цѣлый лѣсъ мачтъ,
сотни пароходовъ и черныхъ трубъ. По эстокадѣ движется пестрая
лента вагоновъ. Справа—предмѣстье Пересыпь, а въ глубинѣ залива
лиманы Хаджибейскій и Куяльницкій съ корпусами грязел-Ьчебныхъ
заведеній.
«Константинъ» огибаетъ длинный, врѣзавшійся въ море молъ съ
чернымъ лѣсомъ эстокады, проносится мимо гранитной стѣны вол-
нолома и входитъ въ гавань.
На пристани оглушительный гулъ толпы, который сливается съ
ревомъ десятковъ пароходовъ, свистомъ мчащихся по эстокадѣ па-
ровозовъ и грохотомъ мостовыхъ. Шумный потокъ жизни ошело-
мляетъ, вызывая невольную тревогу и нервное возбужденіе: чув-
ствуется, что вы попали въ могучій водоворотъ, гдѣ борьба за су-
19*
— 292 —
ществованіе дошла до высшаго напряженія, гдЬ никому нітъ дѣла
до васъ и каждый занятъ собой, захваченъ азартомъ житейской
скачки, думаетъ о томъ, какъ бы самому уцѣл-ѣть и пробиться впе-
редъ въ этой уносящей его пучинѣ. Куда ни оглянешься—вездѣ
клокочетъ кипучая д-ѣятельность людского муравейника. Надъ ар-
кой моста бѣжитъ, оглушая грохотомъ, поѣздъ съ нагруженными
хл-Ьбомъ вагонами, изъ-подъ арки тянется, громыхая колесами, ве-
реница ломовыхъ извозчиковъ, дальше черные, какъ трубочисты,
угольщики возятся у горъ каменнаго угля. На нѣсколькихъ судахъ
идетъ нагрузка; одинъ пароходъ только-что прибылъ, другіе ре-
вутъ, отчаливая отъ берега, къ третьимъ мчатся десятки извозчи-
ковъ. Какая то невообразимая каша. Кажется, будто вся эта масса
куда-то стремящихся и спѣшащихъ людей убѣгаетъ отъ какого-то
татарскаго нашествія.
Гигантская работа одесскаго лорта съ его эстокадами, конвей-
ерами, нефтепроводами, наливными станціями, элингами и элевато-
рами, съ его гаванями, которыя загромождены сотнями каботаж-
ныхъ судовъ и иностранныхъ пароходовъ, гдѣ англичанинъ, фран-
цузъ, турокъ, итальянецъ и американецъ выстроились своими бор-
тами бокъ-о-бокъ и рядомъ съ океанскими исполинами Добро-
вольнаго флота,—невольно захватываетъ. Вы сразу чувствуете, что
очутились у могучаго рычага экономической жизни страны, на ка-
комъ-то міровомъ рынкѣ.
Ѣду. Грохочущій потокъ экипажей, обгоняющихъ и мчаідихся
навстр-ѣчу, оглушаетъ. Рядомъ плыветъ толпа палубныхъ пассажи-
ровъ. Кто-то кланяется мнѣ. Присматриваюсь — пензенскіе пересе-
ленцы съ котомками и узлами на плечахъ. Фельдшеръ, по привычкѣ
ли, или въ силу особенной галантерейности, послѣ поклона козы-
ряетъ по-военному. На душѣ становится легко, какъ бываетъ въ
такія минуты, когда отравленная сомнѣньемъ вѣра въ ближняго
снова воскресаеть. Они сливаются съ толпой и теряются въ этомъ
морѣ жизни.
Предо мной разворачиваются шпалеры широкихъ, нарядныхъ
улицъ «южной красавицы», столицы хлѣбородныхъ золотыхъ сте-
пей Новороссіи, «царицы Чернаго моря».
Глава XXXII.
Одесса.—Обшеевпечатлѣнье. —Улицы.—Ростъ населеыія.—Городской бюджетъ.—
Благоустройство.—Культурность.—Народное обрааованіе. — Одесская печать.—
Обшественная благотворителыюсть.—Г.Г. Маразли.—Пасхалъныя розговѣны,—
Пролетаріатъ.—Народная аудиторія.—Памятники.—Путеводитель по Одессѣ.—
Гостиницы. - Видъ съ Николаевскаго бульвара.—Торговля.—Музей и библіотека.—
Театръ.
Я знаю Одессу давно.
Я увидалъ ее впервые въ началѣ семидесятыхъ годовъ, и въ
воспоминаньяхъ дѣтства она всегда проносится предо мной какимъ-
— 293 —
то сказочнымъ, лучезарнымъ городомъ, съ блестящими дворцами и
пестрой праздничной толпой. Я помню ее позже, въ концѣ семи-
лесятыхъ годовъ, въ разгаръ русско-турецкой войны, когда одесси-
ты, въ ожиданіи бомбардировки, покидали городъ и по улицамъ
тянулась безконечная вереница подводъ съ мебелью, а по-Ьзда под-
возили безпрерывно транспорты раненыхъ; когда я самъ, уже юно-
шей, переживалъ здѣсь весь ужасъ войны, жестокій, леденящій
ужасъ, безъ ея треска и опьяненья, потому что видалъ только
жертвъ войны, когда бараки и лазареты, гдѣ я бывалъ ежедневно,
переполнялись новыми и новыми изув-вченными людьми съ разби-
той жизнью, доставлявшимися съ невидимаго театра челов-Ьческой
трагедіи, а на улицахъ каждый день расклеивались телеграммы,
извѣщавшія, что всего наканунѣ нашихъ выбыло изъ строя нѣ-
сколько тысячъ; когда на бульвар-fc всегда толпился кружокъ лю-
бопытныхъ, тревожно поглядывавшихъ на море въ ожиданіи ту-
рецкихъ мониторовъ и бомбардировки. Я помню Одессу въ средин-fc
восьмидесятыхъ годовъ и позже, когда экономическій кризисъ сталъ
подтачивать ея жизненныя силы.
И потому ли, что я самъ южанинъ (а всѣ южане гордятся
Одессой), или потому, что съ ней связано много свѣтлыхъ юно-
шескихъ дней моей жизни, но я люблю этотъ цв-ѣтущій, молодой
и жизнерадостный городъ.
Росъ онъ сказочно быстро, какъ растутъ могучіс организмы на
привольѣ южныхъ степей, у простора синяго моря, и выросъ цвѣ-
тущимъ гигантомъ, такимъ же мощнымъ, какъ и страна, создавшая
его. Въ росгѣ Одессы есть какая то связь съ ростомъ Россіи. Сто
лѣтъ тому назадъ, когда русское море разлилось потокомъ по югу,
зд-ѣсь, у турецкой крѣпости Гаджибея, былъ основанъ этотъ го-
родъ. Росла Новороссія—и всв жизненныя силы юга текли сюда
по широкому руслу. Колонизаторская работа киггѣла съ американ-
ской быстротой. Русскій челов-Ькъ, перенесенный на просторъ пло-
дородных\ новороссійскихъ степей, проявилъ и здѣсь свою жиз-
ненную силу, создавъ въ этой богатой окраинѣ, еще недавно
пустынной, множество цвѣтущихъ городовъ: Николаевъ, Херсонъ,
Елизаветградъ, Кишиневъ, Екатеринославъ, Ростовъ — все это
совсѣмъ какія-то американскія скоросп-Ьлки. Но особенно посча-
стливилось Одессѣ, столицѣ Новороссіи. Сюда стремились и екате-
ринославцы, и херсонцы, и бессарабцы, отсюда разливалась по всей
окраин-в европейская культура, здѣсь степнякъ малороссъ, велико-
россъ и бессарабецъ терлись бокъ-о-бокъ съ иностранцемъ, и въ
этой міровой толііѣ, на этомъ міровомъ рынкѣ «чумацкая» разма-
шистая натура южанина слилась съ европейцемъ.
Въ Одессѣ есть что-то, напоминающее св-вжесть и жизнерадост-
ность юноши. Это, можетъ-быть, потому, что она выросла не на
насиженномъ человѣкомъ мѣстѣ, а на новомъ, что у нея нѣтъ
прошлаго и исторіи съ ея жестокими страницами, нѣтъ вспоенной
человѣческой кровью земли. За сто лѣть жизни Одессы, она не
служила сценой для братоубійственной войны, и только чума да
— 294 —
легкая бомбардировка города въ 1854 г°ду составляютъ единствен-
ную мрачную эпоху въ ея исторіи.
Другое, что придаетъ ей жизнерадостный видъ, это просторъ
ея прямыхъ улицъ, обрамленныхъ безконечными гирляндами де-
ревьевъ. Эти широкія улицы съ гранитной чешуей кубиковъ, вы-
ложенныхъ точно шахматная доска, съ просторными асфальтовыми
тротуарами и огромными, блестящими витринами магазиновъ, съ
ихъ стройной перспективой, въ кондѣ которой вырастаетъ синяя
сгвна моря, залиты яркимъ потокомъ свѣта и воздуха. Стоитъ
только вспомнить какой-нибудь старинный, съ извилистыми ущель-
ями вмѣсто улицъ, германскій городъ, старую Варшаву или Вильну
съ ея мрачными зигзагами и закоулками, гдѣ темно, какъ въ тюрь-
мѣ, гдѣ никогда не бываетъ ни солнца, ни воздуха, чтобы понять
причину этой юношеской свѣжести и жизнерадостности Одессы.
Какъ-то даже не вѣрится, что и тамъ, и здѣсь живутъ люди>
имѣющіе между собой что-нибудь общее.
Правда, въ Одессѣ мало оригинальнаго. Городъ раскинулся на
гладкой равнинѣ, которая холмится только вдоль береговъ. Нигдѣ
ни одной горки, на которой бы живописно лѣпились дома, высту-
пая надъ громадами другихъ зданій. Все ровно, вытянуто въ линіюг
фасады большей частью вырастаютъ сплошной стѣной, не выдви-
гаясь изъ общей массы; и это придаетъ городу нѣсколько моно-
тонный видъ. Зато въ прямизнѣ улицъ есть другая. прелесть—
прелесть простора перспективы. Двѣ громадныхъ параллельныхъ
артеріи, Ришельевская и Преображенская, пересѣкающія весь го-
родъ по направленію къ бухтѣ, подстать любой петербургской или
московской улиігк Тѣ же тающіе въ дымкѣ шпалеры дворцовъ^
тотъ же величественный видъ, тотъ же грохотъ и потокъ кипучей
жизни. Параллельно съ ними еще десятокъ такихъ же прямыхъ н
оживлённыхъ улицъ. Ихъ прорѣзаетъ сѣть другихъ артерій, съ
Дерибасовской, одесскимъ Невскимъ, въ центрѣ. Здѣсь главный
потокъ городской жизни. Грохотъ экипажей заглушаетъ. На ши-
рокихъ тротуарахъ плыветъ нескончаемая толпа пѣшеходовъ. Рос-
кошные магазины съ зеркальнымн витринами во весь этажъ, a to
и на два этажа, могутъ конкурировать съ лучшими европейскими
магазинами. Гостиныхъ дворовъ и пассажей нѣтъ, но зато есть
фирмы, занимающія цѣлые дом;і, вродѣ московскихъ Мюра и Ме-
рилиза, съ громадными двухъэтажными залами. Что-то похожее въ
миніатюрѣ на парижскіе «Лувръ», (^ifef^rrintemps)) или «A Quatre
Saisonsw. Ha вывѣскахъ иопадаются то русскія, то иностранныя
фамиліи; послѣднихъ, правда, больше.
Говорятъ, будто Одесса не русскій городъ. Это не такъ. Одес-
са—несомнѣнно русскій городъ, но городъ, который объевропеился
и гдѣ" русскія національности окраины подъ европейской нивели-
ровкой отлились въ новую формацію русскихъ людей, имѣющихъ
мало обшаго по внѣшности съ русскими центральныхъ губерній,
утратившихъ чисто русскую типичность въ международной ассл-
хчляціи, но русскихъ іі по сердцу, и по складу иатуры, и по чув-
— 295 —
ствамъ. Словомъ, Одесса не то, что какая-нибудь Рига, Варшава
или Тифлисъ, гдѣ русскіи элементъ какъ-то тонетъ въ массѣ не-
русскаго городского населенія.
Какъ пунктъ средоточія коммерческаго флота и первый портъ
Россіи, городъ, конечно, обилуетъ иностраннымъ элементомъ, при-
дающимъ населенію какой-то международный налетъ. Но это не
больше, какъ внѣшность. Изъ трехсотъ пятидесяти тысячъ жите-
лей—до двухсотъ тысячъ православныхъ, двадцать тысячъ католи-
ковъ и восемь тысячъ протестантовъ. Кромѣ того, сто дв^ѣн^дцать
тысячъ евреевъ^ которыхъ нельзя причислять къ иностранцамъ.
Послѣ русскихъ и евреевъ мѣсто принадлежитъ грекамъ, итальян-
цамъ, полякамъ и французамъ. Всѣхъ иностранцевъ 21 тысяча.
Какъ сказочно быстро росло населеніе Одессы—могутъ дать
нѣкоторое понятіе слѣдующія цифры: въ іу95 Г°ДУ> т-~е- въ пеР"
вомъ году жизни города, въ немъ числилось 2,349 душъ, въ 1807—
14,000, въ 1829—52 тысячи, въ 1854— 90»000» въ 1%73 Г°ДУ—Уже
193»5х3 душъ, т.-е. въ теченіе девятнадцати лѣтъ населеніе уве-
личилось на сто три тыслчи. Въ послѣднее же двадцатилѣтіе
приростъ этотъ гораздо болыие: онъ составляетъ приблизительно
до 150 тысячъ. Еще лучше евреи: въ 1882 году ихъ было 68
тысячъ, а за одиннадцать лѣтъ число ихъ почти удвоилось. Со-
всѣмъ какаято Америка. Чѣмъ вызвано это плодородіе,—особен-
ностями ли одесскаго климата или какими-нибудь исключительными
свойствами одесситовъ, слѣдуетъ ли главную причину его видѣть
въ ненормальномъ притокѣ со всего юга пришлаго люда,—но если
такой ростъ будетъ продолжаться въ той же степени, то еше
чрезъ десять - двадцать лѣтъ населеніе города удвоится.
Даже какъ-то не вѣрится, что этому гиганту всего сто лѣтъ.
Росту города много способствовало бывшее здѣсь въ теченіе
сорока двухъ лѣтъ, до 1859 года, порто-франко. Оно упрочило
за Одессой ея значеніе мірового рынка.
Городъ богатѣлъ не по днямъ. Въ настоящее время ежегодный
бюджетъ его превышаетъ три съ половиной милліона. На благо-
устройство его затрачены десятки милліоновъ, и въ этом^ отноше-
ніи онъ конкурируетъ со столицами, опередивъ во многомъ Мо-
скву. Отличная канализаііія, водопроводъ, рынки, газовое и элек-
трическое освѣтеніе, великолѣпныя мостовыя и роскошный театръ
ставятъ его на ряду съ самыми благоустроенными европейскимн
городами.
Университетъ, нѣсколько мужскихъ и женскихъ гимназій,
реальныхъ училищъ и прогимназій, множество частныхъ учебныхъ
заведеній, коммерческое и юнкерское училища, техническія школы,
женскій институтъ, шестьдесятъ народныхъ училищъ, публичная
библіотека, музей древностей, разныя ученыя общества, десятокъ
клубовъ, масса филантропическихъ учрежденій — все :ш> прида-
стъ городу культурную физіономію болыиого центра умственной
^жизни.
Многіе ставятъ Одессѣ въ укорь ся коммерческую и меркантиль-
— 296 —
ную жилку, указывая на то, что доминирующая нотка обществен-
ной жизни—гешефтъ и нажива. Врядъ ли это такъ. Несомн-Ьнно,
чго въ портовомъ городѣ, торговля котораго составляетъ ежегод-
ный оборотъ около двухсотъ милліоновъ, общій вн-бшній тонъ
жизни не можетъ не носить коммерческаго характера, но онъ не
составляетъ все-таки преобладающаго элемента въ ней. Ядро мѣ-
стнаго общества безусловно культурно, просвѣщенно и проникнуто
широкими общественными идеалами. Если поставить въ параллель
«космополитической» Одессѣ чисто русскую Москву или отчасти
и Петербургъ, то одесская культурность будетъ поражать тѣмъ
болѣе, что создалась она не искусственными мѣрами, а вылилась
непосредственно, какъ естественная потребность мѣстнаго общества.
Уже одинъ тотъ фактъ, что изъ зѴі милліоновъ дохода городъ
тратитъ ежегодно 700 тысячъ рублей на содержаніе благотвори-
тельныхъ учрежденій и триста тысячъ на дѣло народнаго образованія
(немного мен-ве третьей части дохода—на благо всего населенія и
удовлетвореніе его духовныхъ потребностей), показываетъ, насколько
въ этомъ отношеніи Одесса опередила другіе русскіе города. Одес-
скій муниципалитетъ стяжалъ себѣ давно репутацію передового,
а это можетъ служить мѣриломъ и самого общества, изъ среды
котораго онъ. пополняется. Если вспомнить ете, что третью
часть населенія составляетъ еврейская масса, чуждая обществен-
ныхъ интересовъ, то культурныя завоеванія Одессы тѣмъ бол-fce
слѣдуетъ поставить ей въ заслугу. Въ этомъ случаѣ роль могучаго
рычага выпала на долю мѣстной печати, необыкновенно отзывчивой
на злобы дня и запросы жизни, всегда стоящей насторожѣ обще-
ственныхъ интересовъ. Одесская печать завоевала себѣ совсѣмъ
своеобразное м-бсто въ русской прессѣ. Это по преимуществу
боевая печать, не только отражающая жизнь, но и постоянно вою-
ющая съ ея злобами. Въ каждомъ номерѣ изо-дня въ день ьгбст-
ныя газеты захватываютъ такіД темы, разрабатываютъ ихъ, обли-
чаютъ, протестуютъ, полемизируютъ; это придаетъ имъ особенный
жизненный интересъ, въ этомъ, главнымъ образомъ, кроется и
ѵсігбхъ одесскихъ газетъ, конкурирующихъ и по содержательно-
сти, и по формату со столичными. Одесситъ привыкъ прислуши-
ваться къ голосу печати, привыкъ и къ гласности.
Городъ работалъ сознательно, работалъ энергично и, несмотря
на всю свою молодость, показалъ многимъ отечественнымъ «ста-
ричкамъ», что можно сдѣлать и какъ можно устроить общее бла-
гополучіе при добромъ желаніи.
Одесса, какъ курортъ, куда стекаются тысячи больныхъ, поль-
зуюіцихся морскими и лиманными купаньями, представляетъ един-
ственное въ Россіи м-бсто по постановкѣ лѣчебнаго дѣла. Городъ
не щадилъ средствъ на устройство разныхъ лѣчебныхъ учрежденій.
Кромѣ множества больницъ и доступныхъ безплатныхъ л-ѣчебницъ,
кромѣ частныхъ лѣчебницъ и гидропатическихъ заведеній, Одесса
имѣетъ прекрасное лѣчебное заведеніе на лиманѣ. Это цѣлый ла-
биринтъ зданій, оббіиедшійся нѣсколько сотъ тысячъ, обставлен-
- 297 —
ный роскошно, съ полнымъ комфортомъ и по послкднему слову
современныхъ техническихъ приспособленій.
По своей благотворительности «меркантильная» и «торгашеская»
Одесса занимаетъ въ Имперіи первое мѣсто послѣ столицъ. Въ
отношеніи шири и размаха частной благотворительности она мо-
жетъ потягаться и съ милліонной Москвой. Кромѣ нѣсколькихъ
ночлежныхъ пріютовъ, сиротскихъ домовъ, городскихъ богадѣленъ,
инвалиднаго дома, убѣжищъ, дешевыхъ столовыхъ, устроенныхъ
городомъ, есть много частныхъ благотворительныхъ учрежденій,
свидѣтельствующихъ о широкой отзывчивости одесситовъ на об-
щественныя нужды. Въ этомъ отношеніи пальма первенства принад-
лежитъ одесскому городскому головѣ Г. Г. Маразли, одному изъ
симпатичнѣйшихъ дѣятелей и филантроповъ Одессы. Почти нѣтъ
добраго д-ѣла, нѣтъ благотворительнаго учрежденья, которое за
послѣднее время возникло бы безъ его почина или широкой под-
держки. Зданіе городской публичной библіотеки и музея древно-
стей, зданіе художественнаго музея, безплатная народная читальня,
зданіе школы садоводства съ фермой, обширная богадѣльня, деше-
вая и д-ѣтская столовыя, ночлежный пріютъ—все это построено на
средства, пожертвованныя Г. Г. Маразли.
И въ каждомъ дѣлѣ, созданномъ имъ, проглядываетъ искренняя
любовь и къ человѣчеству, и къ родному городу, а ие желаніе
щегольнуть меценатской щедростью. На дачѣ Маразли, при школѣ
садоводства для учениковъ выстроена небольшая церковь; на ней
краткая, но краснорѣчивая надпись: «любящій—любимымъ».
Въ этихъ простыхъ и теплыхъ словахъ сказалась главная черта
благотворительной дѣятельности Г. Г. Маразли—любовь къ ближ-
нему и сердечность. Обладая состояніемъ въ нѣсколько милліоновъ,
им-ѣя два десятка домовъ въ Одессѣ и много имѣній въ Новороссіи,
онъ около двадцати лѣтъ поработалъ на пользу родного города,
неся безвозмездно трудныя и безпокойныя обязанности головы.
Въ числѣ другихъ блa^oтвopитeльныxъ учрежденій, созданныхъ
на средства частныхъ лицъ, выдаются строящаяся теперь громадная
богадѣльня Валиха, Павловскія дешевыя квартиры Ямчитскаго и
• Когановскія учрежденія для бѣдныхъ жителей, съ двумя-стами де-
шевыхъ квартиръ, вмѣщающихъ до тысячи квартирантовъ. Средства,
зав-Ьщанныя жертвователями на каждое изъ этихъ добрыхъ дѣлъ,
превышаютъ полмилліона. Сравнительно съ другими городами, и
еврейская благотворительность въ Одессѣ процвѣтаетъ. ІСромѣ си-
ротскаго еврейскаго дома, земледѣльческой фермы, еврейской бога-
д-Ьльни, дешев^й кухни, больницы и училищъ, здѣсь есть выдаю-
щееся своей широкой дѣятельностью «Обществовзаимнаго вспомо-
ществованія приказчиковъ - евреевъ», имѣющее собственный домъ
и основной капиталъ около і2о,ооор. Члены общества пользуются
безплатными совѣгами врачей и лѣкарствами, д-ѣти и сироты вос-
питываются на счетъ общества, престарѣлые члены получаютъ по-
жизненныя пенсіи изъ спеціальнаго пенсіоннаго капитала. Девизъ
общества—«да окажемъ другъ другу милосердіе и состраданіе».
— 298 —
Еще одна особенность благотворительности «меркантильной» и
«не русской» Одессы — это пасхальныя розговѣны для бѣдныхъ.
Такой заботливости о бѣдномъ братѣ въ свѣтлые дни Пасхи не
нроявлялъ у насъ ни одинъ городъ. Въ теченіе великаго поста
ежегодно собирается здѣсь для этой цѣли свыше дссяти тысячъ
рублей. Въ пожертвованіяхъ принимаютъ участіе наравнѣ съ хри-
стіанами и евреи. Въ спискѣ рядомъ съ фамиліями крупныхъ не-
гоціантовъ - христіанъ—фамиліи еврейскихъ коммерсантовъ, жерт-
вующихъ по сто, двѣсти и триста рублей.
Зато нигдѣ нужда такъ не сильна, какъ здѣсь, благодаря на-
плыву пролетаріата, нигдѣ не увидишь столько здоровыхъ и силь-
ныхъ людей, сидящихъ въ гаваняхъ, на бульварахъ и по окраинамъ
города безъ всякаго дѣла и безцѣльно глядящихъ на море. Иногда
на скамьѣ, въ какой-нпбудь глухой алле-fe, вы видите бѣдняковъ,
спящихъ или дремлюшихъ сидя. При вашемъ приближеніи они
пробуждаются. Безпокойный, усталый взглядъ, худыя, изнуренныя
лииа, просьба о помощи, готовая сорваться съ блѣдныхъ губъ,—все
говоритъ о ихъ отчаянномъ положеніи. Чувствуешь, что чело-
вѣкъ тонетъ, но не рѣшается крикнуть о помощи... Въ Одессѣ
насчитывается до сорока тысячъ только однихъ «золоторотцевъ»,
«босоножекъ» или рядовыхъ «босой команды». Это все пришлый
людъ, явившійся сюда въ надеждѣ найти работу и перебивающійся
тѣмъ, что ему даетъ кормилецъ портъ. Обыкновенно въ горячую
пору на пристаняхъ десятки тысячъ людей находятъ заработокъ.
Но наступаетъ кризисъ, замерзаетъ рейдъ или прекращается нави-
гація—и вся эта масса людей остается буквально безъ куска хлѣба.
Въ крутыя минуты, какъ, напримѣръ, вовремя лютой зимы, городъ
по возможности пытается помочь :ѵгой бѣдѣ.
Вообіце отзывчивость Одессы и ея попытка облегчить участь
простого люда, улучшивъ условія его жизни, • ставитъ ее впереди
другихъ городовъ. Взять бы хоть городскую аудиторію для народ-
ныхъ чтеній, единственную въ Россіи послѣ Нарышкинской. Зданіе
и устройство ея обошлось до ста тысячъ рублей. Въ оіромномъ
зрительномъ залѣ, вмѣщаюіиемъ тысячу человѣкъ, большая сцена и
паркетный полъ; отопленіе—калориферомъ; освѣщеніе электрическос.
Вентиляція прекрасна. Въ трехъ фой:>, длиной въ 17 саженъ, и
вестибюлѣ—полы мозаиковые. Только въ первые два съ половиноіі
мѣсяца посліэ открытія въ аудиторіи перебывало на чтеніяхъ, му
зыкальныхъ и литературно-драматическихъ вечерахъ до ^2,ооо по-
сѣтителей.
При аудиторіи имѣется библіотска; кннги для чтенія выдаются
даромъ. Здѣсь пока книги читаются ^іало, преимущественно дѣтьми.
Но въ народной читальнѣ Маразли въ теченіе перваго года было
выдано для чтенія до 75>000 книгъ, чнсло посЬтителей нерѣдко
доходило до зо° въ день.
Одесса, несмотря на свою молодость и «меркантильность», имѣетъ
все-таки пять паліятниковъ: Царю-Освободителю, герцогу Рииіелье,
князю Воронцову, генералу Радеикому и Пушкину. Въ день празд-
— 299 —
нованія столѣгія, на Ккатерининскомъ скверѣ заложенъ величест-
венный монументъ основательницѣ Одессы, Екатеринѣ II. На па-
мятникѣ въ числѣ сподвижниковъ Императрицы не забытъ и адми-
ралъ де-Рибасъ, основатель и устроитель города. Въ Москвѣ, не-
смотря на то, что она въ шесть разъ старше Одессы, пока всего
два памятника.
Еще лучше съ путеводителемъ. Въ Москвѣ, если помните, я еле
досталъ жиденькую брошюрку крохотнаго формата въсотню стра-
ницъ. Это и есть единственный путеводитель по Москвѣ. Стоитъ
онъ сорокъ коггвекъ. Сейчасъ предо мной лежитъ одесскій путево-
дитель—толстая книга почти формата и объема «Русской Мысли».
Обложка съ видами Одессы отпечатана въ нѣсколько красокъ.
Всего въ книгѣ свыше семисотъ страницъ, восемь плановъ и картъ,
сто двадцать рисунковъ и гравюръ, историческій очеркъ и иллю-
стрированный путеводитель, масса справочныхъ св-ідѣній и объяв-
леній. И этотъ путеводитель, издаваемый г. Коханскимъ, путеводи-
тель въ двадцать разъ обширнѣе и обстоятельнѣе московскаго,
стоитъ всего шестпъдесятъ копѣекъі Кромѣ того, къ столѣтію Одессы
издано еше нізсколько книгь и брошюръ съ иллюстраціями, раздавав-
шихся безплатно народу.
Я нарочно подчеркиваю зд-Ьсь все это, чтобъ отмѣтить могучій
ростъ русской жизни, ростъ ея духовныхъ силъ и самосознанія на
одной изъ окраинъ, которая всего сто лѣтъ тому назадъ была
завоевана нами и представляла пустыню.
і2-е сентлбрл.
«Крымская гостиница», гдѣ я остановился,—нс йзъ первоклас-
ныхъ, однако очень приличная и въцентр-в города. Болъшой, свѣг-
лый номеръ, который я занимаю, въ первомъ этажѣ. Высокія окна
выходятъ на улицу. Цѣна—два рубля. При гостиниц-Ь дешевый и
недурной табль-д'отъ. А напротивъ, черезъ улицу, Restaurant fran-
<;ais, славящійся своейкухней. Обѣдъ изъ пяти блюдъ, съ хорошо
составленнымъ меню и легкій, какъ обѣды -французской кухни,
полбутылки бессарабскаго или крымскаго вина и чашка кофе, при
бе&укоризненной сервировкѣ,—рубль двадцать пять копѣекъ. Въ
Одессѣ свыше сорока гостиницъ. Цѣны относительно очень невы-
сокія, обстановка прекрасная, комфортъ европейскій и, главное,
«армянъ изъ Кизляра» нѣтъ.
Съ утра отправляюсь на Николаевскій бульваръ. Онъ въ нѣ-
сколькихъ шагахъ отъ гостиницы. Подлѣ исполинской л-бстницы
изящный кіоскъ сь рестораномъ и площадка, заставленная десятками
столиковъ.
Въ лѣтнее время, по вечерамъ^ когда играетъ музыка, зд-бсь со-
бирается толпа гуляюіцихъ въ нѣсколько тысячъ, сливаясь въ такую
массу, что движеніс иногда прекращается. Публика, несмотря на
лоскъ и европейскіс костюмы, представляетъ рѣдкую космополити-
ческую галлерею типовъ. Вся Европа им-бстъ здѣсь своихъ предста-
вителей. Сидите ли вы у ресторана въ гѣсной толпѣ, занявшей всЬ
столики, гуляете ли вы—къ вамъ доносятся отрывочныя фразы то
— 300 —
на греческомъ, русскомъ, молдавскомъ, французскомъ, итальянскомъ
или англійскомъ языкахъ, то на другихъ нарѣчьяхъ, которыхъ вы
не можете опредѣлить. Международная масса жизней плыветъ без-
прерывнымъ потокомъ подъ звуки музыки, заглушаемой говоромъ;
снизу, изъ порта, залитаго электрическимъ сіяньемъ, доносится
грохотъ по-бздовъ, свистъ паровозовъ и ревъ пароходовъ. Миріады
пестрыхъ огней мигаютъ въ безднѣ, раскинувшейся предъ вами,
б-вгаютъ по ней, то угасая, то разгораясь. А надъ городомъ рао
плывается то нарастающими, то замирающими волцами неугомонный
гулъ жизни, похожій на отдаленный шумъ водопада или мельнич-
ныхъ колесъ.
Утро ясное. Публики мало. Платановыя аллеи почти безлюдны.
Я стою у исполинской лѣстницы, любуясь величественнымъ и ча-
рующимъ видомъ. За мной—шпалеры дворцовъ и небольшой въ
псевдо-классическомъ стилѣ памятникъ герцогу Ришелье. Слѣва въ
одномъ конігЬ бульвара—бѣлый фронтонъ дворца князя Воронцова,
справа сквозь аллею выглядываетъ величественная античная колон-
нада думы и фонтанъ съ бюстомъ Пушкина. Даже издали не-
пропорціональность цѣлаго и непомѣрно большая голова бюста бро-
саются въ глаза.
Внизу разворачивается панорама порта съ его гаванями, эстока-
дой, элеваторомъ и элингами, съ его сотнями судовъ, лѣсомъ мачтъ
и трубъ, съ безпрерывнымъ движеньемъ. Всюду кипитъ работа сует-
ливаго людского муравейника. Куда ни оглянешься—вездѣ копошатся
люди, которые отсюда, съ высоты, кажутся черными козявками.
Вспоминается Нижній-Новгородъ. И здѣсь клокочетъ такая же
дѣятельность, такъ же безпрерывно снуютъ катера, отдѣляются .отъ
пристани гиганты и уплываютъ въ море. А тамъ, на этой синей
степи, подымающейся къ горизонту и сливающейся съ нимъ, по-
казываются черныя точки, клубится дымъ еще невидимаго парохода,
выплываютъ, расправивъ свои бѣлыя крылья, баржи, появляются
откуда-то изъ-подъ края моря какіе-то продолговатые жучки, ко-
торые, приближаясь, разрастаются въ ц-блыхъ гигантовъ.
Есть въ видахъ приморскихъ городовъ какая-то свѣжесть, яс-
ность и, если хотите, чистота, которыя придаютъ краскамъ картины
особенную прелесть и освѣщеніе. Дѣвственная свѣжесть моря, его
сіянье и просторъ какъ будто отражаются въ душѣ, наполняя и
ее чѣмъ-то бодрящимъ и свѣглымъ, окрыляя ее, чаруя и маня.
Смотришь и на безбрежную даль, и на суету людского мура-
вейника—и оторваться нѣтъ мочи.
Въ теченіе года въ портъ приходитъ до десяти тысячъ судовъ
и уходитъ столько же. Однихъ пароходовъ бываетъ ежегодно три
съ половиной тысячи. Вся эта масса приноситъ и уноситъ отсюда
милліоны жизней, сотни милліоновъ пудовъ груза. Кромѣ портовой
торговли, свыше трехсотъ фабрикъ съ десятью тысячами рабочихъ
производятъ ежегодно разныхъ предметовъ на 30 милліоновъ рублей.
Рядомъ съ думой небольшое, но красивое съ коринѳскимъ фрон-
тономъ зданіе музея и публичной библіотеки. Музей, основанный
— ЗОі —
еще въ 1839 Г°ДУ> обладаетъ богатыми коллекціями египетскихъ,
эллинскихъ, римскихъ, византійскихъ, монгольскихъ и русскихъ
древностей. Отдѣлъ по нумизматикѣ состоитъ изъ десяти тысячъ
нумеровъ. Въ библіотекѣ, занимающей правую половину зданія,—до
40,000 названій книгъ и до 77>000 томовъ.
Дальше, за площадью, на небольшомъ возвышеніи выступаетъ
грандіозное зданіе театра. Это одинъ изъ лучшихъ театровъ не
только въ Россіи, но и въ ЕвроігЬ. Обошелся онъ почти полтора
милліона. «Спиной» онъ обращенъ къ морю, боковымъ фасадомъ
къ Театральной площади, главнымъ фасадомъ къ Ришельевской
улиц-Б. Это испортило видъ зданія. Оно слишкомъ стѣснено, пер-
спектива закрыта. Издали имъ нельзя полюбоваться, вблизи трудно
разсмотрѣгь всю массу, подавляющую своей громадностью. На-
сколько зданіе кажется легкимъ на картинкахъ, настолько оно тя-
жело въ д-вйствительности. Нѣтъ той пропорціональности частей
и гармоніи, которыя составляюгь единство цѣлаго.
Театръ построенъ въ стилѣ Возрожденія. Чувствуется переиз-
бытокъ деталей и, какъ говорятъ французы, «trop charge». Закры-
тыя арки балкона придаютъ ему закупоренный видъ. Нѣтъ оттЬнка
легкости и граціи, какая должна быть въ архитектурѣ юга, какого
бы стиля она ни была, архитектурѣ южанъ, выросшихъ подъ от-
крытымъ синимъ куполомъ неба, на «вольномъ воздухѣ» и въ
теплѣ. Такое зданіе умѣстно на сѣверѣ. Боковой фасадъ развер-
нулся просторно, но его портитъ несимметричность; на немъ, надъ
сценой, громоздится треугольная и совсѣмъ грубая крыша, нич*бмъ
не замаскированная, а самъ онъ кажется склееннымъ изъ трехъ
непропорціональныхъ зданій съ разными окнами и неодинаковымъ
числомъ этажей.
Очень хорошъ и изященъ фронтонъ главнаго фасада, укра-
шенный художественными скульптурными группами, изображающими
музу въ колесниігв, танцы и музыку, трагедію и комедію.
Строили театръ нѣмецкіе архитекторы, кажется—Фельснеръ и
Гельмеръ, которымъ принадлежитъ и проекть вѣнскаго «Рингъ-
Театра». Нѣмецкая аккуратность, старателъность и положительность
сказались и здѣсь.
Зато внутріг онъ не оставляетъ желать ничего лучшаго. Все
устроено по посл-вднему слову техники и сценическихъ требованій.
Великол-впная вентиляція, иросторъ, электрическое освѣщеніе, nap-
Kerb, мраморъ, мозаика и фрески, колоннады и арки, величествен-
ныя л-бстницы, украшенныя статуями,—все это красиво, изящно,
эффектно, полно вкуса и гармоніи. Зрительный залъ вмѣщаетъ
ібоо человѣкъ. Онъ весь отдѣланъ краснымъ бархатомъ и радуж-
ной позолотой. Потолокъ въ золотѣ и фрескахъ. Ложи, выступаю-
щія раковинами, кажутся хорошенькими бонбоньерками съ пунцо-
вой атласной отдѣлкой.
Это-—д-вйствительно храмъ искусства, въ которомъ «черствые»
одесситы, страстные любители музыки, иміющіе, кстати сказать,
одну изъ лучшихъ оперъ, отр-вшаются отъсвоей «меркантильности».
— 302 —
Главл ХХХШ.
Александровскій парк ь и Новый бульваръ.—Страыичкаизь прошлаго.—„Трофеи*
войыы и мира.—Терои минувшей войны.—Одесская публика и уличыая жизнь.—
Выставка плодоводства. — Картины Лагоріо.—Проклятый англичанинъ.—На вок-
аалѣ.—Въ вагонѣ,—Бонапартистъ.—Въ Подольской губерніи.—Климатическая
станція Каменка.
Къ югу отъ города на обширной площади раскинулся Але-
ксандровскій паркъ и Новый бульваръ.
Паркъ разбитъ ло-англійски; растительность разнообразная и
роскошная; рядомъ съ экземплярами южной флоры—группы хвойныхъ
сѣверянъ. Почти въ центрѣ парка высится холмъ съ памятникомъ
Царю-Освободителю. Величественная коринѳская колонна изъ ла-
брадора увѣнчана шапкой Мономаха. Четыре бронзовыхъ орла, рас-
пустивъ крылья, защищаютъ ея подножіе съ гранитными ступеня-
ми. Внизу,въ изящной р-вшеткѣ, украшенной коронами, дерево, по-
саженное Александромъ II въ 1875 году.
Съ холма открывается видъ на Одессу, съ нескончаемой, по-
вышающейся къ горизонту грядой фасадовъ и чешуей крышъ. Кро-
мѣ береговой панорамы, это чуть ли не единственный видъ на го-
родъ. Масса громадъ, надъ которой выдѣляются колокольни, ост-
рая башня собора, фабричныя трубы и корпусъ театра, сливается
въ какой-то окованный желѣзной броней организмъ гиганта. Гулъ
жизни, то нарастая, то замирая, наполняетъ воздухъ безпрерыв-
нымъ жужжаньемъ, смѣняющимся раскатами. Иногда кажется, что
гдѣ-то вблизи гудитъ молотилка.
На западъ отъ парка начинаются живописныя предмѣстья Одес-
сы—Ланжеронъ, Малый, Средній и Болыной Фонтаны, Лілошной
коверъ зеленыхъ садовъ, въ которомъ, выступая изъ трельяжей,
увитыхъ розами и виноградомъ, на изумрудномъ газонѣ, въ цвѣт-
никахъ и кружевѣ растительности разбросаны сотни живописныхъ
виллъ, замковъ и теремовъ. Дачи тянутся вдоль берега верстъ на
двадцать-двадцать пять. Конка и паровой трамвай соединяютъ ихъ
съ городомъ. Дорога проходитъ то сквозь тѣнистыя аллеи, за ко-
торыми улыбаются, маня своей уютностью, дачи, то надъ берегомъ,
у. разстилающагося безконечной синей степью моря. Сообщеніе де-
шевое. Поѣздка на Малый Фонтанъ стоитъ что-то копѣекъ пять,
на Большой, лежащій въ четырнадцати верстахъ отъ города,—дву-
гривенный. И въ этомъ отношеніи Одесса перещеголяла Москву, не
собравшуюся до сихъ поръ устроить сноснаго, сколько-нибудь ком-
фортабельнаго сообщенія съ такимъ дивнымъ уголкомъ, какъ Во-
робьевы горы.
Новый бульваръ—часть Александровскаго парка, примыкающая
къ морю. Отсюда открывается видъ и на городъ, и на Николаев-
скій бульваръ, и на бухту съ ея стаями судовъ въ гаваняхъ, и на
лиманы, и на кайму далекихъ береговъ. Здѣсь тоже красивый
павильонъ съ рестораномъ и рядами столиковъ подъ открытымъ
небомъ. Есть и нѣсколько отдѣльныхъ будсжъ, какъ въ тифлис-
— 303 —
скихъ «садахъ съ нумерами». Цвѣтники, бархатистая бахрома тем-
но-зеленой туи вдоль аллей и молодая растительность придаютъ
бульвару особенную прелесть. Тутъ не жмутся надъ вами громады
дворцовъ, какъ на Николаевскомъ бульварѣ, море не заслоненосу-
дами. Съ юга отъ бульвара выступаютъ ломанной линіей невысокія
стѣны старой крѣпости. Во время чумы, свир-Біктвовавшей въ Одес-
cfe нѣсколько разъ (въ 1802, і8і2—13 и 1830 годахъ), зд-бсьбылъ
учрежденъ карантинъ.
Въ 1877 Г°ДУ во время русско-турецкой войны во всѣхъ здані-
яхъ и во двор-fe крѣпости, въ баракахъ, помѣщались военные лаза-
реты. Восемнадцать лѣтъ тому назадъ, въ это же время мнѣ при-
шлось часто бывать здѣсь. Въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ я посто-
янно заходилъ въ лазареты и наглядѣлся на жертвъ войны, наслу-
шался разсказовъ о всѣхъ ужасахъ и жестокостяхъ ея изъ устъ
русскаго народа, простого, кроткаго и вмѣстѣ великаго героя—рус-*
скаго солдата. Предо мной пронеслась цѣлая толпа этихъ героевъ,
скромныхъ, добродушныхъ и наивныхъ, какъ дѣти, съ такимъ же
чистымъ и открытымъ сердцемъ. Сюда большей частью доставляли
выздоравливаюшихъ. Но бывали и тяжело раненые, искалѣченные,
которыхъ раны сводили въ могилу. Каждый день въ лазаретъ прі-
-взжали изъ города дамы, приходилъ простой людъ, и все это нес-
ло—кто что могъ, и деньги, и корпію, и бѣлье, чтобы хоть чѣмь-
нибудь облегчить участь героевъ, хоть чѣмъ-нибудь утѣшить ихт/.
Въ захватывающей волнѣ всеобщаго милосердія и состраданія, ко-
гда подъемъ русскаго общества достить высшаго напряженія и воз-
духъ точно былъ наэлектризованъ жаждой подвига,—не только мо-
лодыя, открытыя для любви сердца, но черствыя натуры были увле-
чены этимъ потокомъ.
Солдатики съ первыхъ же дней назвали меня «братцемъ», а за-
тѣмъ приспособили въ качествѣ своего секретаря и повѣреннаго по
сердечнымъ дѣламъ. Мой стиль особенно понравился имъ, и вскорѣ
за мной упрочилась репутація секретаря «внѣ конкуренціи». Сколь-
ко разъ, сидя за столикомъ, у изголовья раненаго, мнѣ приходи-
лось невольно улыбаться, примѣняясь къ понятіямъ простого чело-
вѣка, къ шаблону солдатскихъ писемъ; и сколько интимныхъ, то
трогательныхъ до слезъ, то наивныхъ сердечныхъ изліяній чужой
души изображалъ я въ этихъ письмахъ.
Обыкновенно я приходилъ въ опредѣленный часъ. Во дворѣ
бродили группы выздоравливающихъ, въ старыхъ полосатыхъ хала-
тахъ и форменныхъ фуражкахъ. Нѣкоторые опирались на палку,
нѣкоторые передвигались на костыляхъ. Въ саду тоже были ране-
ные; они сидѣли на скамейкахъ по цѣлымъ часамъ, то въ комианіи,
то одиноко, устремивъ неподвижный взглядъ на синюю безгранич-
ную даль моря. Тамъ, за этимъ моремъ, въ чужой сторонѣ, оста-
лись товарищи и братья, которые въ эту минуту, можетъ-быть, по-
гибали въ схваткѣ съ врагомъ. Сколько жестокихъ картинъ и тяже-
лыхъ воспоминаній проносилось здѣсь предъ ними подъ вѣчный
прибой и ропотъ моря.
— 304 —
Въ высокихъ б-ѣлыхъ палатахъ на койкахъ, разставленныхъ дву-
мя рядами, лежали тяжело больные и раненые. Зд-бсь былъ велико-
россъ и полякъ, молдаванинъ и малороссъ, еврей и татаринъ, ка-
закъ изъ донскихъ степей и пол-вшукъ, волжанинъ и остзеецъ.
Изо всей этой толпы пронесшихся предо мной тогда жертвъ
войны, н-Ькоторые особенно глубоко врѣзались въ память.
Помню одного малоросса съ круглой головой, смуглымъ лицомъ
и густой, остриженной подъ гребенку шапкой черныхъ волосъ. По-
ловина лба и лица была забинтована. Пуля попала ему въ глазъ и
осталась въ голов-fc. Онъ какимъ-то чудомъ уцѣлілъ. Потеря гла-
за, однако, нисколько, повидимому не огорчала его. Вопреки мало-
россійской флегмѣ, онъ былъ необыкновенно подвижной и веселый
парень. Раненые любили его; онъ считался у нихъ первымъ коми-
комъ. Его почему-то прозвали «султаномъ». Онъ такъ и былъ из-
вѣстенъ подъ этимъ именемъ. Бывало, когда ни придешь, «султанъ»
непремѣнно встрѣгитъ улыбкой и разными каламбурами или приба-
утками; единственный черный глазъ глядѣлъ съ веселымъ задоромъ.
Тяжело раненыхъ онъ постоянно старался подбодрить, поддавая
имъ «куражу». Если кто стоналъ, онъ подходилъ и уговаривалъ:
«Ну, чого, чого? нэ поможе. Бачь у мэнэ якъ. А пуля такъ ажъ
булькаетъ въ голови—и то мовчу». При этомъ онъ покачивалъ го-
ловой, прося присутствующихъ послушать, какъ у него «булькаетъ
пуля»...
Помню худого парня-б-влорусса изъ Минской губерніи, съ блѣд-
но-зеленой кожей, обтянувшей, точно перчатка, выдающіяся скулы,
и будто поб-Бл-Ьвшими отъ испуга глазами. Онъ былъ подъ Плев-
ной. Во время одной изъ атакъ въ рядахъ произошло замѣша-
тельство. Нѣсколькими ротами овладѣла паника. Он-fe пустились бі-
жать. И вотъ именно въ эту минуту пуля ранила его въ мизн-
нецъ. И легко ранила, оторвавъ только конецъ. Но вслѣдствіе
потрясенья съ нил^ъ сдѣлалась нервная горячка, отъ которой онъ
третій мѣсяцъ не могъ оправиться. Доктора говорили, что у него
чахотка и что онъ не выживетъ. Я ему часто писалъ письма до-
мой. Обыкновенно грустный, молчаливый, онъ тогда вдругъ ожи-
влялся, а потомъ, уткнувшись въ подушку, начиналъ тихр пла-
кать. Разсказовъ его объ этой атакѣ я никогда не забуду. Онт»
говорилъ о ней съ ужасомъ, задыхаясь, словно бы предъ нимъ
проносилась снова эта картина.
Помню другого раненаго, тоже молодого солдата, которому
пуля попала въ грудь, но, не пробивъ грудной кл-бтки, прошла
подъ кожей вокругъ спины и груди, точно опоясавъ ихъ швомъ.
Помню Андрея Тихонова, донского казака, высокаго красавца блон-
дина, съ синими, какъ небо, глазами и румянымъ лицомъ. Онъ
былъ подъ Рущукомъ въ отряд-fe Наслѣдника Цесаревича. Во вре-
мя долгаго и мучительнаго перехода, отрядъ истомился отъ жаж-
ды. У перваго колодца Тихоновъ жадно выпилъ воды и вдругъ
почувствовалъ себя плохо, а потомъ и слегъ. Отъ переутомленія
ли, отъ того ли, что у него раныде былъ какой-нибудь органиче-
— 305 —
скій порокъ, но сердце его перемѣстилось въ правый бокъ. Этотъ
рѣдкій въ медицинской практикѣ случай нѣсколько одесскихъ вра-
чей констатировало при мнѣ въ присутствіи тогдашняго одесска-
го градоначальника, графа Левашова. На видъ Тихоновъ былъ
совсбмъ богатырь; плечи—въ косую сажень, грудь выпуклая, точ-
но кираса, лицо свѣжее, здоровое. И, однако, онъ почти не по-
кидалъ постели. Бывало, подойдешь къ нему, онъ просіяетъ, ска-
жетъ привѣгливо слабымъ голосомъ: «а, братецъ, не забываете
насъ», и сейчасъ же проситъ «письмецо составить». Чуть не каж-
дый день домой писалъ. Въ станицѣ, надъ тихимъ Дономъ,
у него осталась «жонка и двое малышей». И все-то онъ дождать-
ся не могь, чтобъ его выписали, раздражался, ворчалъ на врачей,
a to вдругъ самъ пугался своей болѣзни, просилъ выслушать его.
Приложишь ухо къ груди—слѣва—ничего, а справа—сердце то
стучитъ, то вдругъ замираетъ. Позже его повезли въ Москву, что-
бы демонстрировать передъ московскими профессорами. Я думаю,
этотъ случай занесенъ* въ хронику московской университетекой
клиники. Тихонова я такъ больше и не видалъ, и что съ нимъ
сталось—не знаю.
Прошло семь лѣтъ.
По странному капризу судьбы, здѣсь же, въ карантинѣ, была
устроена одесская сельско-хозяйственнаяи промышленная выставка.
Во дворѣ возвышалось красивое зданіе главнаго павильона, въ са-
ду въ зеленомъ газонѣ были живописно разбросаны вплоть до бе-
рега моря изяшные кіоски. Въ большихъ бѣлыхъ палатахъ, гдѣ
семь лѣтъ тому назадъ помѣщались раненые, стояли витрины и
столы съ плодами, овощами и цвѣгами. Праздничная толпа ттосѣ-
тителей, достигавшая въ иные дни тридцати тысячъ, проходила
какимъ-то жизнерадостнымъ потокомъ по заламъ, гдѣ когда-то
раздавался стонъ умирающихъ и раненыхъ, по аллеямъ, гдѣ прогу-
ливались выздоравливающіе.
Въ золотомъ сіяніи сентябрьскаго ю>^наго дня стоялъ какой-то
гулъ, въ которомъ говоръ толпы и иіумъ молотилокъ и машинъ
сливался съ музыкой двухъ оркестровъ' въ оглушительный ярма-
рочный хаосъ. Казалось—человѣчество собралось на праздникъ ми-
ра, на какое-то торжество братскаго развитія народовъ. По вече-
рамъ, когда выставка, залитая электрическимъ св-бтомъ, принима-
ла волшебный видъ, и душистые цв-ѣты въ клумбахъ, приподнявъ
головки, будто упивались н-бжнымъ свѣтомъ и сладкими звуками
музыки, а море плескалось у берега, нашептывая что-то,—мнѣ осо-
бенно ярко вспоминались тѣ герои войны, которые пронеслись здѣсь
еще такъ недавно толпой мучениковъ. Мнѣ казалось, будто что-то
отъ нихъ, легкое какъ гѣнь, оста^іось здѣсь, и въголубомъ сумра-
кѣ, надъ колышущимся моремъ, мігб мерещилась толпа изув-ѣчен-
ныхъ призраковъ со страдальческимм лицами, на которыхъ чита-
лась братская мольба о чемъ-то... Можетъ-быть, о томъ, чтобы че-
ловѣчество, во имя общаго блага, отреклось отъ безумнаго брато-
убійства.
20
— 306 —
И теперь, вспоминая эти два мгновенья, полныхъ такого кон-
траста, я переживаю прежнія чувства.
іуе сентлбрл.
Весь день идетъ проливной, совсѣмъ тропическій дождь.
Вечеромъ отправляюсь въ театръ. Роскошный, залитый электри-
ческимъ свѣтомъ залъ полонъ.
Въ публикѣ преобладаютъ южные типы. На пунцовомъ фонѣ
ложъ особенно красиво выд-ѣляются туалеты и матовыя лица южа-
нокъ.
Одесская публика очень нервная, чуткая и требовательная. «Вер-
хи», по обыкновенію, со студенческимъ темпераментомъ универси-
тетскихъ городовъ. Труппа прекрасная, не безъ изъяновъ, но въ
общемъ подъ стать и столицамъ.
Обстановка не оставляетъ желать ничего лучшаго. Даютъ с Пер-
вую Муху».
І4тс сентлбрл,
Ясный день. Вчерашній дождь точно промылъ куполъ неба; си-
нева его стала еще ярче. На улицахъ и тротуарахъ безукоризненная
чистота; сухо; даже не вѣрится, что вчера былъ такой ливень.
Всюду кипитъ жизнь, вездѣ куда-то сггЬшащая толпа.
Одесситы, какъ и вообще южане, живутъ на улицѣ. Въ конди-
терскихъ и кофейняхъ подъ полотняными навѣсами и завтракаютъ,
и пьютъ, и читаютъ, и занимаются дѣлами. Типичная черта одес-
сита—дѣловитый видъ, размашистые жесты и торопливая походка.
Онъ вѣчно куда-то стремится. И эта его нервная торопливость
сообщается и прі-Ьзжимъ. Смотришь—рядомъ съ вертлявымъ одес-
скимъ д-бльцомъ и увалень степнякъ-помѣщикъ начинаетъ шагать
быотрѣй, захваченный общимъ нервнымъ токомъ.
«Конка» переполнена; т-бснятся на площадкахъ, стоятъ на сту-
пеняхъ, обл-впили вагонъ со всѣхъ сторонъ, какъ мухи сахаръ. Пу-
блика см-вшанная и очень типичная; средній классъ горожанъ все-
таки выглядитъ культурніе, чѣмъ въ другихъ городахъ. Много,
впрочемъ, евреевъ; но и одесскіе евреи считаются цивилизованнѣе
другихъ русскихъ евреев-J. Общій потокъ европеизма захватилъ и
ихъ; лапсердаковъ почти не видать.
Отправляюсь на выставку плодоводства. Она въ пом-вщеніи
прежняго благороднаго собранія. Въ нѣсколькихъ комнатахъ раз-
ставлены фрукты, овощи и группы экзотическихъ растеній. Вы-
ставка совсѣмъ бѣдная. Вспоминается роскошный отдѣлъ плодо-
водства на сельско - хозяйственной выставкѣ десять лѣтъ тому
назадъ—и даже какъ-то неловко становится. За десять л*бтъ ни-
чего новаго.
Всего десятка два экспонентовъ. Главные — французъ Робина,
садоводъ Шульцъ, городской голова Маразли да садовое заве-
деніе Роте. Въ саду жидкая школка да коллекціи изъ питомника.
Въ отдѣлѣ цвѣтовъ господствуетъ надо всѣмъ огромная универси-
тетская пальма, persona grata на всѣхъ подобныхъ цвѣгочныхъ пара-
дахъ, старушка, видавшая виды и лучшія выставки. Играетъ хоръ
— 307 —
мальчугановъ изъ сиротскаго дома, и играетъ бойко. Публики мало,
нѣсколько челов-ѣкъ, и то больше своихъ. Однако, завтракъ экспо-
нентовъ по случаю открытія проходитъ съ помпой и рѣчи гово-
рятся нй темы «о процвѣтаніи, благоденствіи и прогрессѣ» со-
всѣхмъ хорошія.
Отсюда ѣду на выставку картинъ профессора Лагоріо. Преоб-
ладающая тема — ландшафты и морскіе виды. Много этюдовъ,
больше этюдовъ, чѣмъ публики. Живопись профессора Лагоріо
очень своеобразная. Въ ней нѣтъ ничего общаго съ кистью Айва-
зовскаго. Картины выписаны необыкновенно тщательно, изящно,
вездѣ проглядываетъ попытка идеализировать формы, отразить дѣй-
ствительность подъ дымкой прекраснаго. Но, можетъ-быть, именно
благодаря этому онѣ такъ мало жизненны; н-ѣтъ въ нихъ есте-
ственности и дыханія природы. Очень эффектна «Мадонна». Въ
ея лик-fe художнику удалось воспроизвести что-то дѣйствительно
безплотное и идеально-прекрасное, при божественной чистотѣ вы-
раженія. Отлично написанъ и «Гурзуфъ съ Аю-Дага», опять та-
кими же легкими тонами, съ той же идеализаціей формъ. Осталь-
ныя картины почему-то не врѣзываются въ память. Сейчасъ я даже
не могу вспомнить ихъ.
Об-ѣдаю въ «ОЬверной гостиницѣ». Здѣсь—лучшая кухня въ
Одессѣ. Обѣдъ вдвое дороже, чѣмъ во Французскомъ ресторанѣ
что-то два съ полтиной, и безъ вина, но очень хорошъ. Зато аппе-
титъ портитъ проклятый старый англичанинъ, съ его дурацкой на-
ціональной претензіей на комфортъ. Такъ бы и треснулъ его за
этотъ комфортъ. Ничего, по-моему, нѣтъ отвратительн-fee обычая
полоскать ротъ и зубы во время обѣда.
Хочешь заниматься туалетомъ—для этого есть уборная. Но сидя
за общимъ столомъ—промывать свой гнилой ротъ и полоскать зубы,
это можетъ считать комфортабельньшъ и приличнымъ только на-
дутый своей претензіей на культурность англичанинъ да тѣ, кто
любитъ рабски подражать ему, возводя подобный обычай въ хоро-
шій тонъ. Пять минутъ анаѳемскій джонъ-буль полощетъ ротъ!
Мало того, засовываеть туда палецъ, храпитъ, сопитъ, фыркаетъ
и плюется. Тошнитъ. Аппетитъ прошелъ. Высидѣть нѣтъ мочи.
Начинаю демонстративно ерзать на стул% нервно бросаю ножъ,
стучу тарелкой, кашляю, ворчу. Хоть бы ты што! Англосаксонская
флегма—ноль вниманія. Звоню. Велю лакею перенести мой приборъ
въ другую комнату. Англичанинъ поворачивается, смотритъ на меня
мутно-зелеными глазами сь полнымъ недоумѣніемъ, приподнявъ ры-
жеватыя брови, и снова принимается за свое. Нав-ѣрно, въ душ-fe
послалъ мнѣ «варвара».
Вечеромъ выѣзжаю.
Городъ продолжаетъ грохотать во мглѣ, на каждомъ поворотѣ
показываются гирлянды огней, сливающіяся въ перспективѣ. По
длинной Пушкинской улицѣ рядомъ мчатся другіе экипажи. Точно
скачка какая-то.
Огромный вокзалъ построенъ покоемъ. Дебаркадеръ внутри.
20*
— 308 —
Пассажирскій залъ въ лѣпной рабогЬ и гербахъ южныхъ губерній, полъ
въ мозаикѣ. Пассажиры все больше бессарабцы, подольцы, херсонцы да
кіевляне. Общій типъ новороссійско-малорусскій, съ черной ретуши-
ровкой юга. Много евреевъ. Очень много евреевъ. Совсѣмъ даже много
евреевъ. Въ третьемъ классѣ масса лапсердаковъ, съ букетомъ но-
вороссійскихъ захолустій. Во второмъ классѣ вагоны биткомъ на-
биты евреями же. Но здѣсь народъ цивилизованный, говорятъ по-
русски, хотя и не безъ жаргона; еръ и ха трещитъ въ глоткахъ
точно въ тромбонѣ. При этомъ оказывается и другая особенность:
адскій гвалтъ. Одна ихняя дама, толстая дама, высовывается въ
окно и кричитъ:—«Лейзеръ, Лейзеръ! чиво ти ни идешь? Хатишъ
аставаца уфъ АдесъРНу»? Другая дама зоветъ какого-то Ипполита
Саломоновича и свою дочь «Лёлечку». Двѣ дамы даже говорятъ
по-французски. Вездѣ, на каждой вѣшалк-ѣ и полкѣ, до самаго
потолка, до электрическаго фонаря—ихніе ящики, картонки, чемо-
даны ті подушки. И все это съ подушками, чемоданами, одѣялами,
всякими бебехами и ногами заняло всѣ диваны до верху. Зову кон-
дуктора. Кажется—тоже еврей. Въ самый уголъ вагона забился и
угрюмо молчигь офицеръ довольно раздражительнаго вида. Рядомъ
съ нимъ какой-то смуглый, бритый, сухой господинъ, молдаванинъ
или итальянецъ. Онъ подобралъ подъ себя ноги и ежится, чтобы
дать мѣсто этимъ дамамъ. Кое-какъ устраиваюсь рядомъ съ нимъ.
Офицеръ ворчитъ:
— Чортъ знаетъ что такое! Два мѣсяца ѣздилъ по Россіи—
не видалъ этой саранчи. Даже забылъ, что она существуетъ. Те-
перь опять высыпала...
Мой сосбдъ не понимаетъ тто-русски, такъ какъ относится къ
этому заявленію безъ всякаго сочувствія, но, видимо, хочетъ загово-
рить. Обращаюсь къ нему съ какимъ-то вопросомъ. Отвѣчаетъ гто-
французски, но съ нѣмецкимъ акцентомъ. Вмѣсто же говоритъ ше,
вмѣсто де—me. Увѣряетъ, что эльзасецъ. Оказывается—бывшій бо-
напартистъ. Чуть ли не присутствовалъ при смерти Наполеона въ
Чизлъгёрстѣ, а позже съ однимъ изъ старыхъ придворныхъ, ка-
кимъ-то графомъ, былъ командированъ къ зулусамъ отыскивать
тѣло несчастнаго принца Лулу. Разсказываетъ обо всемъ этомъ
очень подробно. Кажется, что говоритъ правду. Обошлась эта эк-
спедиція дв-бсти тысячъ франковъ, участвовало въ ней полтора-
ста человѣкъ. Страстный путешественникъ. Всю жизнь провелъ въ
дорогѣ. Въ Россіи впервые, но, конечно, очарованъ. «Cette largeur
de la nature russe et cet espace — cela vous seduit tout d'abord»...
Въ Одессѣ, если вѣрить, его фетировали.
Минуемъ Раздѣльную, потомъ Бирзулу, узлы, въ которыхъ скре-
щиваются артеріи юго-западныхъ дорогь. Навстрѣчу то и дѣло
мчатся гкувзда, мимо, ст> быстротой молніи, мелькаютъ яркій фо-
нарь паровоза и окна вагоновъ. Ревъ гудка и грохотъ пролетаю-
щаго поѣзда будятъ невольную тревогу.
— 309 —
if-e сентлбрл.
Ha разсвѣтѣ высаживаюсь въ Попелюхахъ. Маленькій вокзалъ
одиноко стоитъ въ степи. Псгѣздъ ушелъ — и настало полное за-
тишье. У служащихъ какой-то невыспавшійся видъ и печать стан-
ціонной скуки. Въ общемъ залѣ на деревянныхъ скамейкахъ спятъ
пассажиры. У нодъѣзда стоитъ высланный за мной изъ Каменки
фаэтонъ.
Іэду. Свѣжо. Съ земли подымаются бѣлыя, какъ вата, холод-
ныя облака, открывая горизонтъ надъ холмистой степыо съ зеле-
ными коврами озимей и рыжеватыми полосами выжатыхъ хлѣбовъ.
Изр-ѣдка на горизонтѣ вырисовывается черная стѣна лѣса, гдѣ-ни-
будь изъ котловины выглянетъ богатое, огромное подольское село,
потомъ снова тянутся изумрудные ковры озимей, густыхъ, какъ
щетка, да черныя, какъ чернила, ленты и лоскутья только-что
вспаханнаго чернозема.
Широкій трактъ, по которому катится фаэтонъ, то глинистый,
то черноземный. Иногда ио бокамъ, рядомъ съ озимями, вытяги-
ваются полосы высокой рыжевато-золотистой, еще не убранной ку-
курузы, иногда у стожковъ видны горки ярко - оранжевыхъ
стручковъ.
Нѣсколько разъ дорога прорѣзаетъ села, большія, уютныя ма-
лороссійскія села съ бѣлыми веселенькими домами, прочно сколо-
ченными хозяйскими лристройками и садами. Отовсюду вѣетъ за-
житочностью и достаткомъ. Вездѣ желтѣютъ скирды соломы и зо-
лотятся стоги съ хлѣбомъ. Подолія—благодатный край, иодольскіи
черноземъ такой же жирный и неистощимый, какъ и бессарабскій.
Въ селахъ видны большія, красивыя церкви, школы и богатыя
помѣщичьи усадьбы. Постройки все каменныя, капитальныя, на ши-
рокую ногу; дома то полутора, то двухъэтажные, старинной ар-
хитектуры, имѣютъ видъ насиженнаго гн-Ьзда. Все это строилось
еше въ крѣпостную эпоху, польскими помѣщиками, строилось тогда,
когда рабочія руки ничего не стоили, когда надо всѣми :>тими де-
ревнями, тепсрь такими богатыми, стоялъ стонъ нужды и рабства.
Люди были свои, камень свой, рабочія руки—руки рабовъ: только
и стройся. По всеи Подольской губерніи раскинуты палаццо, на-
стоящіе дворцы, которые часто кажутся просто неумѣстными въ
деревенской обстановкѣ. Много есть разва.іинъ, много и недостро-
енныхъ зданій, цѣлыхъ замковъ въ два и три этажа. Настало
освобожденіе крестьянъ — ноддерживать всѣ эти затѣйливыя па-
лаццо не было средствъ, кончить постройку начатыхъ — тоже, и
волей-неволей пришлось все забросить. Йато на крестьянской улиігв
насталъ праздникъ.
Около полудня экипажъ подъѣзжаетъ къ скалистому обрыву и по
узкому, извилистому уіцелью спускается въ долину. Въ уіцельѣ на
версты двѣ-три тянется село, облѣпившее своими домами и садами
бока оврага. Внизу, въ долинѣ, бѣлой лентой извивается Днѣстръ.
На лѣвомъ берсгу, у подножія скалистыхъ, отвѣсныхъ горъ, ютится
— 310 —
мѣстечко Каменка. Правый берегъ, бессарабскій,—покатая равнина,
покрытая коврами озимей.
Фаэтонъ, громыхая рессорами и рѣжа тормазомъ камни, мед-
ленно съѣзжаетъ въ ущелье и, наконецъ, катится по лгЬстечку, на-
селенному молдаванами, подольскими малороссами и евреями. По-
воротъ—и онъ, миновавъ обширную площадь, застроенную скром-
ными одноэтажными домиками, переглядывающимися своими под-
слѣповатыми окнами, направляется параллельно Днѣстру на сѣ-
веръ. Длинная, широкая аллея раздѣляетъ каменскіе парки, верх-
ній и нижній. Верхній разстилается у подножія горъ, покрытыхъ
сплошными клѣтками виноградныхъ плантацій. Въ немъ—«замокъ»,
старый кургаузъ, погреба и винодѣльня. Въ нижнемъ паркѣ, рас-
кинувшемся на ровной площади у берега Днѣстра, высится двухъ-
этажный кургаузъ съ двухъярусной верандой вдоль фасада; изъ
зелени выступаютъ крыши нѣсколькихъ дачъ. Впереди видна длин-
ная улица нѣмецкой колоніи.
Сезонъ въ каменской «климатической станціи» начинается въ
іюнѣ До 15 августа—лѣченіе кумысомъ и купаньемъ въ Днѣстр-fc,
послѣ 15 до половины октября—лѣченіе виноградомъ. Это одинь
изъ скромныхъ, очень недорогихъ, но уютныхъ курортовъ. Мѣ-
стечко принадлежитъ князю Витгенштейну, курортъ содержитъ
А. А. Наркевичъ-Іодко, минскій помѣщикъ.
Паркъ весело вторитъ звонку, перекликаясь съ нимъ. Фаэтонъ
въѣзжаетъ въ ворота съ замысловатой рѣзьбой и останавливается
у веранды кургауза.
Въ бесѣдкѣ хоръ трубачей 23 драгунскаго Вознесенскаго полка.
Старые знакомые. На верандѣ нѣсколько офицеровъ-вознесенцевъ,
нѣсколько дамъ, пріѣхавшихъ изъ Сорокъ, и группа курсовыхъ.
Я чувствую себя почти дома. Здѣсь отдохну.
Взаимныя привѣтствія. Трубачи дружно играютъ маршъ «Птич-
ку». Опять ((Птичка»! Она точно пресл-ѣдуетъ меня на протяже-
ніи этихъ шести—семи тысячъ верстъ.
Эхо парка подхватываетъ стройные звуки и переливаетъ ихъ
мелодичными волнами, расплывающимися въ золотѣ сентябрьска-
го дня.
Глава XXXIV.
На ддчѣ „Миля*.—Днѣстръ и виды.—Паркъ.—Виноградъ и курсовые. — Жизнь
въ Каменкѣ.—Хоръ трубачей Вознесенскаго полка.—Національное объединеніе.—
Прааднество на манеръ „франко-русскихь сішпатій*.—Ужинъ и рѣчи трубачей.—
Алліансъ именинницъ.
іб-е сентлбрл.
Я поселился на дачѣ «Миля». Здѣсь дачки названы именами
курсовыхъ дамъ, болѣе или менѣе «царицъ сезона».
«Миля» стоитъ у воротъ, недалеко отъ кургауза. Напротивъ, по
другую сторону аллеи, видна другая дача, кажется — «Оля», еще
дальше выступаетъ зеленая шляпка — должно-быть, «Кати». Когда
- 311 -
курсовые въ разговорѣ о дачахъ выбрасываютъ опредѣленія, не
обходится безъ каламбуровъ.
На моей дачѣ четыре комнаты. Мнѣ отвели двѣ: просторный
залъ, въ которомъ могутъ обѣдать челов-ѣкъ тридцать, и спальню.
Стоитъ это удовольствіе два рубля. Помѣсячно, конечно, дешевле.
Окна выходятъ на балконъ, окруженный шпалерами зелени.
Полное затишье, которое захватываетъ особенно глубоко послѣ
безпрерывной дорожной суеты, шума и движенья. Ни грохота по-
-ѣздовъ, ни рева пароходнаго гудка, ни свиста паровозовъ. Только
синій куполъ неба, гряда безмолвныхъ горъ, выглядывающихъ надъ
зеленой листвой, да нѣжный, убаюкивающій шопотъ парка, у ко-
тораго неслышно проползаетъ Днѣстръ. Онъ въ нѣсколькихъ шагахъ
отъ моей дачи.
Выхожу на берегъ. Рѣк*, такая могучая и бурная весной, теперь
совсѣмъ отощала. Она не шире Днѣпра въ верховьяхъ и помельче
его. Изъ воды выступили мели и зигзаги дамбъ. По фарватеру раз-
ставлены бакены и вѣхи. Слѣва, къ югу, у м-Ьстечка виднѣется рядъ
мельницъ, справа кудрявая зелень лѣса, въ которой исчезаетъ рѣка.
Берега желто-бурые, обнаженные, унылые. Бессарабская сторона—
сплошная, повышающаяся къ горизонту степь въ выжженныхъ солн-
цемъ лугахъ, зеленыхъ нивахъ да высокой, какъ тростникъ, рыже-
ватой кукурузѣ. Съ подольской стороны надвинулась волнистая гряда
горъ то въ бѣлыхъ мѣловыхъ морщинахъ и трещинахъ, то въ ви-
ноградникахъ.
Мѣстоположеніе красивое, но не изъ лучшихъ на Днѣстрѣ. Я
не знаю бол-fee живописной рѣки. Величественна и могуча Ьолга,
чуденъ Дн-ѣпръ; Волга рядомъ съ Днѣстромъ казалась бы моремъ.
Днѣпръ въ два-три раза шире его. Но все это не умалило бы
красоты Днѣстра. Главная его особенность состоитъ въ томъ, что
часто оба берега одинаково высоки и рѣка проползаетъ по какому-
то изумрудному ущелью; другая—это необыкновенная извилистость
русла. Днѣстръ, точно змѣя, изгибается между отрогами Карпатовъ,
пробираясь къ Черному морю. И съ каждымъ изгибомъ, съ каждымъ
поворотомъ открываются чарующіе виды, то зеленыя горы, то груп-
пы скалъ, то долины, то опять горы, лѣса и скалы, тѣснящіеся со
всѣхъ сторонъ и заслоняющіе горизонтъ. И вся эта волшебная па-
норама въ яркихъ тонахъ и переливахъ освѣщена ласкакхщимъ
солнцемъ юга.
Климатъ въ Каменкѣ ровный, здоровый, не слишкомъ сухой,
но и не сырой. Воздухъ теплый и чистый. Днѣстръ въ мѣру на-
сыщаетъ его влагой. Есть что-то какъ будто общее съ климатомъ
Сѣвернаго Кавказа на минеральныхъ группахъ, но тамъ воздухъ
слишкомъ ужъ знойный и сухой. Здѣсь дышется легко.
Надъ паркомъ разлетаются звуки музыки. Они доносятся откуда-
то издалека, подхваченные эхомъ горъ. Играютъ въ верхнемъ пар-
кѣ. Тамъ обыкновенно музыка отъ одиннадцати до часу дня.
Зд-ѣсь—отъ шести до десяти вечера. Курсовые всѣ теперь тамъ. Въ
кургауз-fe и нижнемъ паркѣ безлюдье.
— 312 —
Отправляюсь въ верхній паркъ. Справа отъ воротъ — «замокъ»
князя Витгенштейна. Это болыиой полтораэтажный блѣдно-кана-
реечнаго цвѣта домъ, съ фронтономъ въ центрѣ и двумя полукруг-
лыми крыльями. Слѣва—старый кургаузъ, одноэтажное зданіе, но-
мера и разныя постройки, окружающія со всѣхъ сторонъ обширный
дворъ. Дальше начинается огромный паркъ съ вѣковыми деревьями,
тѣнистыми аллеями, лужайками, цв-ѣтниками, холмами и живопнс-
ными мостиками, перекинутыми черезъ оврагъ. Есть уголки и аллеи,
совсбмъ рапоминаюшіе кисловодскій паркъ. Достоприм-вчателъностей,
какъ вообще въ курортныхъ паркахъ, нѣтъ. Много живописныхъ
уединенныхъ аллей, много скамсекъ, разставленныхъ подъ сбныо
каштановъ и вѣковыхъ дубовъ. Въ чащѣ, на холмѣ, окруженномъ
кустарникомъ, одиноко высится полуразвалившійся портикъ бесѣдки.
Въ глубинѣ, въ глухой, темной аллеѣ, стоитъ обелискъ-памятникъ на
мѣстѣ, гдѣ одинъ изъ князей Витгенштейновъ былъ убитъ лошадью.
Романическихъ и таинственныхъ закоулковъ много, но каменскій
курортъ еще не пользуется славой кавказскихъ, и романы здѣсь не
въ мод-fe. Есть, впрочемъ, въ одной изъ уединенныхъ аллей знаме-
нитая «колода», излюбленное мѣсто свиданій. Это вѣковой ствол-ь
дерева, лежащій вдоль аллеи. Кора на немъ очищена. Злыс языкп
говорятъ, будто администрація кургауза, им-бя въ виду страсть пу-
блики исписывать стѣны и иамятники, нарочно предоставила въ ея
распоряженіе, для удовлетворенья этой страсти, ц-влую «колоду».
ДЬйствительно, вся она испещрена иниціалами, надписями, призна-
ніями, приглашеніями на свиданіе и даже стихами. Нѣкотораго
рода громоотводъ или бумажка для мухъ.
На окраинк парка, у подножія горъ, видны длинные бѣлые
корпуса разныхъ построекъ. Здѣсь и винод-Ьльня, и обширные по-
грсба съ каменскимъ виномъ въ гигантскихъ бочкахъ, и контора,
рядомъ съ которой, въ особомъ пом-Біденіи, продается виноградъ.
Каменскіе виноградники насаждены давно. Лозы все иностран-
ныя, французскія и нѣмецкія. Купажъ производитъ опытный вино-
дѣлъ. Высшіе сорта бургундскаго и бордосскаго, каменскій рейн-
вейнъ, мозельвейнъ и мускагь-люнель давно пріобрѣли извѣстность.
Вблизи конторы площадка съ бесѣдкой для музыки и скамей-
ками. Зд-бсь обыкновенно собираются по утрамъ курсовые. Народу
немного, публика скромная, нѣтъ претензіи на шикъ и фешенебель-
ность, какъ на кавказскихъ водахъ или въ Крыму. Все просто,
совсѣмъ по-домашнему. Есть и евреи, но они, квартируя въ м-fe-
стечкѣ, приходятъ въ паркъ во время нузыки и выдачи винограда.
Вмѣсто кисловодскихъ портативныхъ стаканчиковъ нй ремеш-
кахъ, здѣсь корзиночки. Нѣкоторые ѣдятъ виноградъ прогуливаясь,
другіе—сидя на скамейкахъ. Ѣдятъ и плюются.
Жизнь въ Каменкѣ совсѣмъ скромная и тихая. Изрѣдка устраи-
паются танцовальные вечера, на которые обыкновенно наѣзжаютъ
подольскіе и бессарабскіе помѣіцики. Цѣны невысокія, вдвое, a to
и втрое дешевле, чѣмъ въ другихъ курортахъ. Обѣдъ изъ трехъ
блюдъ—шестьдесятъ пять копѣекъ, пориіи—коггѣекъ тридцать-пять-
— 313 —
десятъ, бутылка рейнскаго вина—сорокъ пять копѣекъ, бордо—шесть-
десятъ пять; номеръ въ кургаузѣ, неболыиая, но высокая комната
съ дверьми на веранду,—рубль, двѣ комнаты—два рубля. Виноградъ
сравнительно дорогь—десять коігвекъ фунтъ, но все-таки вдвое
дешевле, чѣмъ въ ЯлгЬ. Въ нижнемъ этажѣ кургауза—столовая,
бильярдная, читальня и болыпой залъ, въ которомъ устраиваются и
вечера, и концерты. Есть, конечно, и пьянино.
Въ общемъ — совсѣмъ домашній складъ жизни. Мнѣ кажется,
будто я пріѣхалъ погостить въ большой помѣщичій домъ, гд-fe гости
вполнѣ предоставлены себѣ и не стѣснены чопорнымъ этикетомъ.
Встаютъ рано; часовъ въ восемь всѣ на ногахъ, обѣдаютъ тоже
рано, въ часъ—два, и часовъ въ десять — одиннадцать жизнь въ
кургаузѣ совсѣмъ замираетъ.
Главное развлеченіе—музыка, и музыка очень хорошая.
Вечероічъ, часовъ около шести—семи, на площадкѣ, что передъ
кургаузомъ, появляется публика. На верандѣ зажигаютъ огни. Груп-
пы курсовыхъ по-семейному располагаются у столиковъ.
Трубачи уже въ бесѣдкѣ. Народъ все на подборъ, чистенькій,
даже щеголеватый. Въ игрѣ проглядываетъ отсутствіе ремесленности
и какая-то нервная музыкальная чуткость. Всѣ отдаются музыкѣ съ
увлеченіемъ; талантливому капельмейстеру удалось вдохновить и
объединить эти разнородные элементы въ одну общую душу. A
элементы, дѣйствительно, разнородные. Здѣсь, въ этомъ хорѣ, есть
екатеринославскіе и херсонскіе малороссы, выросшіё на привольѣ
южныхъ степей, есть волжанинъ, тамбовецъ, есть орловецъ и орен-
буржецъ, есть полякъ и еврей, есть и молдаванинъ. Эта національная
смѣсь, это объединеніе разноплеменныхъ людей въ одной и той же
обстановкѣ, въ общей службѣ и обязанностяхъ, за музыкой, сли-
вающей всѣ души въ одну душу, не разъ наводило меня на мно-
го размышленій о значеніи военной музыки для народа, о ея роли,
облагораживающей и повышающей его эстетическія потребности.
Приходитъ въ полкъ неуклюжій степнякъ м;ілороссъ, какой-нибудь
Грицько или тамбовскій медв-Ьженокъ, которые и ступить-то толкомъ
не могутъ. Берутъ ихъ въ хоръ, цѣлый годъ учатся они дуть на
трубѣ, еще годъ, другой въ ученической командѣ трубятъ сигналы,
а потомъ, смотришь, и въ музыканты попали. Родной гопакъ нли
трепакъ уже не кажется имъ музыкальнымъ шедевромъ. Имъ пода-
вай Глинку, «господина Вердіева» или «господина Мейерберсова».
Простой челов-вкъ уже жаждетъ новыхъ звуковъ, новыхъ пѣсенъ,
новой музыкальной гармоиіи. Его нервы стали чувствтельнѣй, вос-
пріимчив-вй, душа открыта для новыхъ, возвышающихъ чувствъ.
Облагораживающая и смягчающая роль музыки уже сказалась... Еще
одно, другое поколѣнье—и всѣ эти простыя и чистыя души еще
ближе, еще тѣснѣй солыотся въ гимнѣ великой братской любви...
Сегодня программа, вывѣшенная на одной изъ колоннъ веран-
ды, особенно интересна. Играютъ «Аиду», «I угенотовъ», «Фауета»,
«Жизнь за Царя», «Баркароллу» Чайковскаго, «Ночь» Рубинштейна,
«Меланхолическій вальсъ» Бородина, одну изъ рапсодій Листа.
— 314 —
Капельмейстеръ, г. Марешъ, чехъ. Онъ пріѣхалъ нѣсколько л-ѣтъ
тому назадъ въ Россію—и теперь сталъ совсѣмъ русскимъ. Славян-
ская душа слилась и растворилась, какъ капля, въ русскомъ морѣ.
Онъ—enfant gite курсовой публики. Это живой, свѣтлый блондинъ,
съ добродушнымъ, открытыцъ лицомъ славянина и широкой по-
ходкой. Весь въ музыкѣ и для музыки. Дирижируя, волнуется
и кипитъ. Солдатики чутко сл-Ьдятъ за дирижорской палочкой.
Они любятъ своего капельмейстера, хотя и побаиваются его; но
боязнь больше артистическаго свойства, вслѣдствіе музыкантскаго
самолюбія и страха не наврать.
Сегодня нѣкоторые изъ нихъ подходятъ ко мнѣ, хотя и не безъ
робости, чтобы привѣтствовать съ пріѣздомъ. Починъ дѣлаетъ штабсъ-
трубачъ Петровъ, худощавый и нервный брюнетъ съ выдающимися
скулами и черной бородой. Это заслуженный музыкантъ. Играетъ
на баритонѣ и любитъ музыку страстно. Тонъ у него нервный,
мягкій, округленный, безъ рѣзкаго оттѣнка мѣдныхъ инструментовъ.
Петровъ страшно самолюбивъ, болѣзненно чувствителенъ, готовъ
играть до изнеможенія и вѣчно безпокоится, что плохо сыгралъ.
Иногда не только нервничаетъ, но даже болѣетъ. Когда онъ со-
лируетъ, играя арію Сусанина, «Серенаду» Шуберта или другія лю-
бимыя его вещи, — баритонъ поетъ. Публика всегда аплодируетъ
ему. Онъ орловецъ. Рѣчь его чистая, отчетливая, великорусская.
Челов-вкъ «умственный» и любитъ говорить о высокихъ матеріяхъ.
На мой вопросъ о его здоровьѣ отвѣчаетъ нервнымъ, вибри-
рующимъ теноромъ, козыряя:
— Ничего, ваше скобродь, покорнѣйше благодаримъ. Только
какъ дюже форто беру, такъ рвеніе испытываю.
За Петровымъ подходитъ тоже заслуженный трубачъ Биштикъ.
Этотъ откуда-то изъ Привислянскаго края. Высокій блондинъ не
то польскаго, не то литовскаго типа. Видъ бравый, усы большіе.
Говоритъ мягко и совсѣмъ просто, по рѣчи скорѣй малороссъ, чѣмъ
полякъ. Играетъ на корнетѣ. За корнетомъ появляется теноръ, штабсъ-
трубачъ Орищенко, высокій красавецъ-хохолъ изъ Екатеринослав-
ской губерніи, съ совсѣмъ дѣтскимъ св-бжимъ лицомъ, кроткими
и застѣнчивыми глазами. Стѣсняется, краснѣетъ, говоритъ мягкимъ
теноркомъ, и говоритъ нерѣшительно, съ малорусскимъ акцентомъ.
Тоже любитъ музыку и волнуется, но переживаетъ все молча, съ
хохлацкимъ наружнымъ спокойствіемъ. Дальше выходитъ корнетъ—
Грицько, солистъ, смуглый брюнетъ, смѣсь молдававина и малорос-
са, за нимъ волторна—херсонскій молдаванинъ Барбарошъ (въ пе-
реводѣ значитъ «красная борода»), засгѣнчивый и какъ будто
сконфуженный своей смѣлостью брюнетъ, наконецъ первый
кларнетъ — еврей Ляховецкій, франтикъ, при часахъ, бритый. На
вопросъ, какъ поживаетъ, отчеканиваетъ старательно, молодецки ко-
зыряя:
— Какъ много очень благодаренъ вашему скобродію за любез-
ную внимательность...
Кто-то изъ публики посылаетъ трубачамъ угощеніе. Когда я
— 315 —
ирохожу миаю бесѣдки, чарка обходитъ въ круговую. Одинъ изъ
трубачей, Бѣловъ, волжанинъ изъ Саратовской губерніи, передаетъ
ее еврею. Тотъ отказывается.
— Пей,—настаиваетъ Бѣловъ шутливо и добродушно. Пошто не
пьешь? Ежели ты россейскій—пей, a to доложу господину капли-
местеру—онъ те на абахту...
Солдатики смѣются. Раздается стукъ дирижорской палочки. И
люди снова исчезаютъ, становятся оркестромъ. Льются пѣвучіе,
грустные, за души хватающіе, полные тоски и отчаянія звуки «Бар-
кароллы» Чайковскаго, и во мгл-fe парка будто стонетъ и плачетъ чья-
то душа, откликаясь на нихъ. Потомъ на смѣну имъ плывутъ волны
мотивовъ изъ «Гугенотовъ», за ними изящный и грустный, какъ
осенній вечеръ, какъ тоска отъ обманутыхъ надеждъ, «Меланхоли-
ческій вальсъ» Бородина. Въ парк-ѣ летаетъ ройзвуковъ, рой чувствъ,
и весь паркъ будто дышитъ каждымъ листикомъ и поетъ, откли-
каясь на эти ігѣсни...
Годъ тому назадъ, въ это же время, я былъ здѣсь. Мнѣ прихо-
дилось надолго разставаться съ роднымъ югомъ.
Я • н-ѣсколько лѣтъ подъ рядъ съ удовольствіемъ слушалъ музыку
трубачей-вознесенцевъ, и мнѣ захотѣлось хоть чѣмъ-нибудь выразить
имъ мою признательность.
Благодарятъ же разныхъ артистовъ, фетируютъ ихъ на бенефи-
сахъ, почему же не сдѣлать этого въ отношеніи русскаго солдата,
который, служа отечеству, въ то же время служитъ, сколько мо-
жетъ и умѣетъ, искусству.
Наканунѣ выѣзда я заказалъ для ннхъ ужинъ. Сдѣлано это
было подъ секретомъ. Любезный хозяинъ кургауза, A. A. Нарке-
вичъ-Іодко, отнесся къ моей затѣѣ настолько сочувственно, что
ужинъ обошелся очень недорого. Помѣщеніе было отведено на
той же дач-fe «Миля», гдѣ я теперь стою. Въ залѣ былъ накрытъ
столъ на тридцать челов-ѣкъ, при полной сервировкѣ. Видъ былъ
совсѣмъ парадный. На столѣ, освѣщенномъ канделябрами, стояли
вазы съ виноградомъ и цвѣтами. Больше всего меня тревожило, что
на лицахъ прислуги будетъ мелькать нехорошая улыбочка, которая
можетъ оскорбить трубачей. Хозяинъ сдѣлалъ на этотъ счетъ стро-
гое внушеніе. Ужинъ, кромѣ закусокъ, поданныхъ за отдѣльнымъ
столикомъ, состоялъ изъ кулебяки, форшмака, ростбифа съ гарни-
ромъ, крема и дессерта. Водки въ мѣру, вина бутылокъ сорокъ.
Часовъ около десяти, когда трубачи сыграли прошальный маршъ,
я подошелъ вмѣстѣ съ хозяиномъ къ бесѣдкѣ и пригласилъ ихъ
и капельмейстера на закуску.
Курсовые, усігѣвъ провѣдать объ этомъ, стали прогуливаться
мимо дачи. Нѣкоторые довольно нескромно заглядывали въ окна.
Боясь, что посторонніе стѣснили бы трубачей, мы не рѣшились
пригласить кого-нибудь изъ публики.
Трубачи, сложивъ инструменты и ноты на балкон-ѣ, вошли.
Признаться откровенно, первое мгновеніе я чувствовалъ себя
очень скверно и глядѣлъ на нихъ не безъ страха. Я боялся, что
— 316 —
люе искреннее желаніе выразить имъ признатсльность будетъ не по-
нято ими и истолковано по-своему, что и въ этомъ, и въ самой
обстановкѣ ужина они заподозрятъ попытку посмѣяться надъ ними,
барскую фантазію—посмотрѣгь скуки ради, что станутъ дѣлать они
за этимъ столомъ, сервированнымъ точно такъ же, какъ на балахъ
и свадьбахъ, гдѣ имъ приходилось играть во время ужина, глядя,
какъ ѣдятъ другіе.
На первыхъ порахъ онн смутились и стали нерѣшительно топ-
таться у дверей. Задніе навалились на стоявшихъ впереди, и всѣ
сразу будто застыли. Это была минута общей неловкости. На всѣхъ
почти лицахъ промелькнуло недоум-вніе, въ глазахъ сверкнула какая-
то особенная искорка, въ которой было и что-то немножко дикое,
похожее на боязнь застѣнчивыхъ людей показаться смѣшными, и
что-то свѣглое, напоминавшес взглядъ дѣгей, когда передъ ними
вдругъ распахнули дверь зала, въ которомъ сверкаетъ огняхми
елка.
Мы тоже были немножко смутены. Надо было сейчасъ же спа-
сать положеніе. На предложеніс закусить никто не рѣшался пойти
первымъ. Намъ пришлось вести ихъ, угощать, разсаживать и уса-
живать. Послѣ закуски сѣли, опустили руки подъ столъ и опять
умолкли. Но уже на лицахъ стала появляться улыбка. Нѣкоторые
переглядывались,—улыбка становилась шнре. Постепенно смущеніе
исчезало. Кто-то засмѣялся, одинъ изъ хохловъ, передавая блюдо,
сказалъ неуклюжую, но глубокомысленную и остроумную фразу,
вызвавшую взрывъ смѣха,—и ледъ вдругъ растаялъ. Видно было,
что всѣ уже чувствуютъ себя спокойно, свободно и легко.
Кушанья стояли на столѣ, такъ что прислуга только мѣняла
тарелки. Мы об.ходили, угощая rocteii. Изрѣдка капельмейстеръ
добродушно внушалъ то одному, то другому изъ своихъ учени-
ковъ, что «не надо конфузатся, бо ты военный чловэкъ». Но даль-
ше въ этихъ внушеніяхъ не явилось нйкакой надобности. Всѣ раз-
вернулись, и даже обыкновенно молчаливые и тихіе вдругъ разго-
ворились. Рѣчь полилась на разныя темы—и между собой, и общая,
рѣчь непринужденная. Стали перекидываться шуточками, вызывав-
шими смѣхъ, шутками товарищескими, иногда наивными, но при-
личными. Всѣ ѣли какъ-то аккуратно н иногда даже черезчуръ
старательно и серьезио работали ножами и вилками. Аппетитъ дѣ-
лалъ свое. Кушанья на блюдахъ таяли точно по мановенію волшеб-
ника. Никто не перепилъ, такъ какъ каменское вино легкое, и со-
рока бутылокъ для всей этойкоманды, пожалуй, было и мало.
На раскраснѣвшихся лицахъ всс пшре расплывалась улыбка, у
нѣкоторыхъ глаза сіяли дѣтскидіъ удовольствіемъ. И вдругъ со-
всѣмъ неожиданно посыпались тосты. Началъ Петровъ. Онъ всталъ,
поднялъ рюмку, сказалъ—«вотъ что, братцы», и предложилъ вынить
за мое здоровье. Всѣ поднялись, и когда онъ, взмахнувъ рукой, не
то кивнулъ, не то мигнулъ и крикнулъ «ура, братцы», то солда-
тики гаркнули такое троекратное однотактное дружное ура, что ка-
залось—«Миля» вотъ-вотъ рухнетъ. Надо было отвѣчать. Выпили за
— 317 —
трубачей, за музыку, за капельмейстера, за хозяина кургауза, выпили
за вознесенцевъ. И полились рѣчи.
Мн-fe пришлось бывать много разъ на всяческихъ парадныхъ обѣ-
дахъ, говорить и слушать много спичей, иногда блестящихъ, цвѣ-
тистыхъ, эффектныхъ какъ фейерверкъ, иногда очень искреннихъ,
вылившихся отъ души подъ настроеніемъ минуты и въ легкомъ
шампанскомъ туманѣ, но никогда не доводилось мнѣ слыхать такихъ
простыхъ и необыкновенно искреннихъ рѣчей, нескладныхъ, выра-
женныхъ иногда въ грубой формѣ, но лившихся изъ самой глубины
души, отъ всего сердца.
Bcfe какъ-то вдругъ захотѣли говорить, у всѣхъ этихъ душъ
явилась потребность высказать хоть въ одномъ словѣ чувства, вол-
новавшія ихъ. Сказалъ «рѣчь» малороссъ, сказалъ, спотыкаясь, мол-
даванинъ, за нимъ великороссъ и полякъ, потомъ еврей. И всѣ,
какъ первые, такъ и послѣдній, начинали • непремѣнно стереотипнымъ
вступленіемъ—«вотъ что, братцы». Главной темойрѣчи все-таки было
желаніе выразить свою благодарность и высказать, что они поняли
и оцѣнили вниманіе, оказанное имъ. Лучше всѣхъ говорилъ Петровъ.
Онъ былъ точно наэлектризованъ. Въ его р-Ьчи, простой, отчетли-
вой и искренней, были и мысли, и чувства, хватавшія за душу.
Совсѣмъ неожиданно заговорилъ басъ, обыкновенно меланхоличный
и молчаливый екатеринославскій малороссъ, и произвелъ почти фу-
роръ, выразивъ общія чувства. Произнося нѣкоторыя слова по-ма-
лороссійски, онъ сказалъ приблизительно такъ: «Вотъ что, братцы».
Мы простые люди. И мы всѣ понимаемъ, что если сегодня намъ *
оказана такая честь, то это потому, что мы научились музыкѣ и
стали другими, чѣмъ были прежде, когда пришли въ полкъ. Каж-
дый изъ насъ, пока живъ, не забудетъ этого всчера. Мы вернсмся
въ деревню и разскажемъ нашимъ то, что мы чувствуемъ теперь,
и сами всегда будемъ вспоминать этотъ часъ. Правда, братцы, что
будемъ? Выпьемъ же такъ крѣпко за ихнее здоровье, чтобъ «ажъ
до самаго сердця каждая капля прошла и осталась тамъ на память».
Рѣчь произвела тѣмъ бол-fee сильный эффектъ, что никто не пред-
полагалъ въ своемъ товарищ-fe оратора. И когда онъ сѣлъ, нѣкото-
рые стали добродушно подшучивать на его счетъ. А онъ, смущенный,
съ блестящими глазами, сидѣлъ молча, нервно отпивая и глотая вино.
Кончалъ одинъ—вставалъ и говорилъ другой, за нимъ третій.
Въ концѣ ужина Петровъ сказалъ совсѣмъ неожиданную «р-ѣчь».
Зам-втилъ ли онъ что-н^ібудь, угнетала ли его какая-нибудь мысль,
чувствовалъ лй онъ какую-нибудь фальшивую нотку, но только онъ
вдругь произнесъ приблизительно такое слово: «мы простые люди,
братцы, и очень хорошо это понимаемъ, такіе же простые люди,
какъ и тѣ, которые подаютъ намъ. И мы очень имъ благодарны за
это. А потому выпьемъ и за ихнее здоровье».
И когда замолкло ура, онъ снова поднялъ рюмку, прибавивъ:
— И за всѣхъ бѣдняковъ, и за весь міръ, братцы!
Ужинъ продолжался часа три. Послѣ дессерта были предложены
папиросы, а затѣмъ всѣ стали благодарить и расходиться.
— 318 —
Я никогда не забуду этихъ растроганныхъ лицъ, этихъ сіяющихъ
глазъ. На балкон-Ь немного потоптались, разбирая трубы, а потомъ
сошли, выстроились персдъ дачей и грянули, какъ послѣдній при-
в-ѣтъ, свой полковой маршъ. Изъ мглы, въ которой сливались ихъ
силуэты, выступали только мѣдныя трубы, отражая вылетавшій изъ
раскрытыхъ оконъ свѣгъ.
Стояла такая же тихая и теплая сентябрьская ночь.
Раздалась команда. Трубачи дрогнули, сомкнулись и, дружно
зашагавъ, исчезли въ воротахъ, продолжая играть.
Мы долго молча стояли на балконѣ, у котораго вырастала чер-
ная стѣна парка, вторившаго таявшимъ уже глгЬ-то далеко звукамъ
марша. Эхо горъ перекликалось съ нимъ.
Простите и не поставьте мнѣ въ вину мою нескромность. Я по-
зволилъ себѣ уклониться отъ темы только потому, что эта картинка,
можетъ-быть, дополнитъ отчасти основныя мысли моихъ замѣтокъ.
іу-е сентябрл.
Случайный вечеръ. Въ кургаузѣ и мѣстечкѣ оказалось нѣсколько
именинницъ. ВсЬ рѣшили соединиться въ именинную коалицію и
отпраздновать это торжество вмѣстѣ. Съ утра въ кургаузѣ приго-
товленія.
Къ вечеру прі-ѣзжаетъ кое-кто изъ Сорокъ, кое-кто изъ сосѣд-
нихъ бессарабскихъ и подольскихъ помѣщиковъ. Въ залѣ большое
общество. Соединенныя именинницы общими усиліями занимаютъ
гостей. Все выходитъ мило, просто и по-семейному. Въ столовой
хлопочетъ BM-fccrfc съ женой французъ Франсюро. Онъ въ нынѣш-
немъ году вошелъ въ компанію съ содержателемъ кургауза. За
ужиномъ, устроеннымъ тоже на общія средства соединенныхъ име-
нинницъ, большая столовая переполнена. Тосты, спичи и туши.
Я насчитываю въ этомъ смѣшанномъ обществѣ бол-fee десяти
представителей разныхъ національностей.
Послѣ ужина опять танцы. До утра паркъ и горы вторятъ бра-
вурному темпу мазурки и барабанной дроби.
Глава XXXV.
Въ Бессарабіи.—Переправа.—Приднѣстровскіе и припрутскіе моліаване.—Костю-
мы, языкъ и обычаи.—Обстановка жизни и чистоплотность молдаванъ.—Cassa
mare.—Характеръ молдаванъ и ихъ миролюбіе.—Бессарабскіе помѣщики и „чу-
иазые*. — „Джёкъа, „Хора" и другіе народные танцы.—Посидѣлки.—Попутныя
картинки.—Сороки.—Видъ города. — Пеллагра.
Ѣду на нѣсколько дней въ Бессарабію. lS~e сентл6Рл-
Дорога извивается вдоль берега Днѣстра, у подножія обступив-
шихъ его горъ. Къ сѣверу отъ м. Каменки на правомъ берегу вы-
- 319 —
ступаетъ изъ зелени садовъ и виноградниковъ с. Нападова съкра-
сивой барской усадьбой, дальше—с. Вертюжаны, надъ нимъ, у кру-
того обрыва—еврейская колонія, выстроившаяся точно двѣ роты
тѣсными рядами домиковъ. Колонія имѣетъ совсѣмъ обнаженный
видъ; вершина горы голая; ни садика, ни деревца. А ниже, въ раз-
стояніи какой-нибудь версты, у подошвы отв-бсныхъ горъ раски-
нулось живописное монастырское имѣніе Залучаны. На холмѣ хо-
рошенькая церковь съ зеленой крышей; ниже ея изъ зелени выгля-
дываютъ веселые бѣлые домики, крытые то камышомъ или снопами
соломы, то гонтой. Постройки изрѣдка глинобитныя и валькован-
ныя, чаще каменныя; по типу очень напоминаютъ малороссійскіе
дома. Въ срединѣ фасада—двери, по бокамъ—по два окна; подъ
ними вдоль всего дома тянется заваленка или «пристба», какъ и
въ Малороссіи. Окна и двери обведены голубыми или зелеными
полосами въ крапинкахъ и лапкахъ. На нѣкоторыхъ—замысловатые
узоры. Колонки, иногда р-взныя, тоже выкрашены синей краской съ
цвѣтными полосами. Предъ домомъ дворъ, за домомъ садъ. Хозяй-
ственныя постройки все низкія, кром-ѣ «коша» или «сусуяка»,круг-
лой, плетеной изъ хвороста, корзины, въ которой хранится кукуру-
за. При дворѣ или въ особыхъ оградахъ за селомъ—токъсостож-
ками сѣна, пшеницы и кукурузы. Въ садахъ — черешни, вишни,
сливы, яблоки, груши и виноградъ. Впрочемъ, большая часть ви-
ноградниковъ стелется по склону горъ.
Въ Залучанахъ—переправа. Мой кучеръ, молдаванинъ, сюживъ
руки рупоромъ, кричитъ, требуя паромъ. Его подаютъ намъ съ
бессарабскаго берега. Два высокихъ смуглыхъ молдаванина, оба въ
бѣлыхъ полотняныхъ рубахахъ и штанахъ, одинъ въ соломенной,
а другой въ черной поярковой шляігб, опускаютъ въ воду длин-
ные шесты и наваливаются на нихъ. Паромъ медленно скользитъ
вверхъ по теченыо.
Молдаване здоровые, мускулистые. Въ распахнувшіяся рубахи
выглядываетъ выпуклая загорѣлая грудь. Лица покойны и сосредо-
точенны. Черные глаза смотрятъ умно и немного лѣниво. Есть что-
то у молдаванина, напоминающее физіономію малоросса; ноеслипри-
смотр-вться къ нему внимательнѣй, въ лицѣ его можно уловитька-
кія-то особенныя, тонкія формы и черты, выдающія породу и ста-
рую расу. Въ сѣверной Бессарабіи и по Днѣстру чистый молдав-
скій типъ встрѣчается р-вже. Здѣсь онъ уже сливается со славян-
скимъ типомъ. На сѣверѣ, рядомъ съ молдавскими селами, идутъ
въ пересыпку и малорусскія; по границ-ѣ съ Австріей есть и руси-
ны. Днѣстровскіе молдаване перемѣшались съ подольскими мало-
россами. Зимой, когда рѣка замерзаетъ, между подольскимъ и бес-
сарабскимъ берегами устанавливается самыи полный марьяжныйал-
ліансъ. Молдаване берутъ себѣ женъ изъ Подольской губерніи,
подоляне женятся на молдаванкахъ. Благодаря этому, въ нѣкото-
рыхъ молдавскихъ селахъ уже есть малорусскій элементъ, а въ ма-
лорусскихъ—молдавскій. Зато по Пруту и въ придунайской Бесса-
рабіи молдаване сохранились во всей ихъ типичности. Между ни-
— 320 —
ми то и дѣло попадаются характерныя физіономіи дако-романскаго
р-ѣзца, напоминаюідія античныя изваянья эпохи Траяна. Тонко
очерченный энергичный профиль, открытый лобъ, прямой или ор-
линый, римскій носъ, вьющіеся черные волосы, черные глаза, кра-
сиво закинутая голова—все это такъ и вызываетъ въ воображеніи
какую-нибудь фигуру изъ римскаго форума. У припрутскихъ мол-
даванокъ тоже еще сохранился романскій типъ, то напоминаю-
щій черноглазую итальянку, то строгія чсрты римской матроны.
На Прутѣ молдаване еще носятъ широкіе шаровары, въ родѣ
запорожскихъ, со множествомъ складокъ; они большей частью
темнаго цв-ѣта и заложены въ сапоги. Короткая куртка, «мин-
тянъ», чаще всего синяя, плотно охватываетъ станъ, перетянутый
широкимъ краснымъ поясомъ. На головѣ, иногда и лѣтомъ, чер-
ная баранья шапка. Молдаванки одѣты въ вышитыя, а то и про-
сто ковровыя домотканныя юбки, сорочки, украшенныя множе-
ствомъ бусъ, и яркіе платки; у старухъ они бѣлые, иногда изъ
шелка—сырца. По Днѣстру костюмъ этотъ вышелъ изъ моды.
Мужчины уже завели сюртуки и свою «манту» перешили на ма-
неръ свитки. Женщины тоже переняли кое-что отъ малороссіянокъ,
а остальное довершила ситцевая цивилизація морозовскихъ и цин-
делевскихъ мануфактуръ.
Молдавскій языкъ, несмотря на множество славянскихъ словъ и
отчасти турецкихъ, несомнѣнно, составляетъ характерную вѣтвьро-
манскихъ нарѣчій. Филологи находятъ въ немъ, на ряду съ древ-
не-латинскими словами, и этрусскія, которыя давно исчезли даже
въ литературномъ латинскомъ языкѣ. Въ народной жизни сохра-
нилось очень много обычаевъ, точно выхваченныхъ изъ быта древ-
няго Рима. Нѣкоторые обряды носятъ въ себѣ слѣды языческаго
міра. Молдаване еще до сихъ поръ похищаютъ сабинянокъ: и да-
же на тѣхъ свадьбахъ, гдѣ бракъ заключается ст> обоюднаго со-
согласія родителей, непремѣнно разыгрывается сцена похищенія
невѣсты. Еще лучше свадебный обѣдъ, massa mare, гдѣ всѣ го-
сти обязательно дарятъ молодыхъ рублемъ, что даетъ возможность
окупить расходы по свадьбѣ. Естъ и обычай, напоминающій нѣ-
сколъко римскія сатурналіи и вакханаліи,—это торжество женщинъ
на второй день послѣ свадьбы, торжество по случаю присоедине-
нія новобрачной къ ихъ сонму. Оно сопровождается обыкновенно
пѣснями, выпивкой и пляской. Кто побывалъ въ Италіи, особенно
въ глубинѣ страны, въ глухой провинціи, тотъ всегда наблюдалъ
у молдаванъ очень много общаго даже съ современнымъ итальян-
скимъ народомъ. Тѣ же обычаи, та же почти пища, въ которой
главную роль играетъ тамъ полента, здѣсь—мамалыпі; тѣ же земле-
дѣльческія орудія, тѣ же возы и арбы, запряженные волами, т*ѣ
же ковры, узоры которыхъ, совсѣмъ какимъ-то непонятнымъ образомъ,
передаваясь изъ поколѣнья въ покол-Ънье, перелетѣли съ береговъ
Тибра на берега Дуная и Днѣстра. Мн-fe показывали нѣсколъко
лѣтъ тому назадъ ковры, купленные въ Кампаньи, рисунки кото-
рыхъ и по цвѣтамъ, и по размѣрамъ совершенно соотвѣтствовали ри-
— 321 —
сункамъ .молдавскихъ ковровъ. Но еще лучше съ народными ле-
гендами и преданьями, которыя сохранились до сихъ поръ, какъ
какое-то дуновеніе фантазіи давно исчезнувшаго міра, съ его про-
стотой и часто младенческой наивностью. Мнѣ не разъ приходи-
лось слышать народныя сказки и анекдоты, фабула которыхъ, до
мельчайшихъ деталей, походитъ на разсказы Боккачіо. Есть и «Гриз-
леди», и «Le trou de diable», и другія темы, которыя Боккачіо, какъ
извѣстно, черпалъ изъ народныхъ сказокъ, придавая имъ окраску
на соврененныя злобы дня и выводя въ нихъ портреты своихъсо-
временниковъ.
У молдаванина есть поэтическая и художественная жилка. Да-
же ъъ степяхъ, гд-fc природа бѣдна художественными темами, онъ
пытается прикрасить жизнь хоть внутренней обстановкой. Есть се-
ла, въ которыхъ, несмотря на благодатный климать иплодородную
ѵочву, нигдѣ не видать ни деревца. Вокругъ, насколько хватитъ глазъ,
no самаго горизонта,—сплошная волнистая степь, безъ признака лѣса
или сада. Это еще во времена владычества турокъ, когда Молдавія
переживала мрачныя кровавыя страницы,полныя всбхъ ужасовъ татар-
скаго ига, молдаванинъ, часто сомнѣвавшійся и въ завтрашнемъ днѣ,
и въ своемъ правѣ на клочекъ земли, потерялъ любовь къ насаж-
деньямъ, которыя, особенно при засухахъ, стоили громадныхъ жертвъ.
Онъ обзаводился садами вблизи лѣсовъ и въ т-бхъ мѣстахъ, гдѣ приро-
да сама помогала ему въ этомъ, безъ затраты особеннаго труда, плоды
котораго могъ бы разрушить по прихоти турокъ. Зато въ домаш-
ней обстановкѣ этотъ простой народъ пытался достигнуть возмож-
ной красоты, художественности и, пожалуй, комфорта. И я не
знаю народа, который улгѣлъ бы въ этомъ отношеніи устроиться
уютнѣе и, пожалуй, поэтичнѣе. Даже у бѣдныхъ мужиковъ домъ
непремѣнно раздѣляется на двѣ половины; въ одной помѣщается
семья, другая, большая, cassa mare, для гостей. Въ посл-вдней вдоль
стѣнъ лавки, крытыя домотканными коврами изъ овечьей шерсти;
надъ лавками, иногда до самаго потолка, тоже ковры; на полу,
глиняномъ или досчатомъ, опять ковры или толстое рядно. Ма-
ленькія окна, иногда въ одну—двѣ шибки, задрапированы кисей-
ными или ситцевыми занавѣсками. Стѣны и печь непремѣнно вы-
крашены домашнимъ способомъ, большей частью синими крапинка-
ми съ красными лапками, иногда фигурно, вазончиками съ цвѣта-
ми и узорами. Въ одномъ углу помѣшается сундукъ, сложенные
ковры и подушки въ бѣлыхъ наволочкахъ до самаго потолка. Это—
dzestre, приданое невѣсты, которое заготовляется изъ года въ годъ.
Въ другомъ углу, противъ стола, образа, тоже задрапированные за-
иавѣсками, и рядомъ—портреты Государя и Государыни. Я почти
не видалъ избы, гдѣ бы не было ихъ портретовъ, иногда даже по
два и по три экземпляра совершенно однородныхъ, то олеографи-
ческихъ, то, большей частью, суздальской работы. А ниже ихъ—
цѣлая картинная галлерея. Здѣсь и страшный судъ, и «какъ мыши
кота хоронили», и десятки другихъ яркихъ лубочныхъ картинъ.
Въ комнатѣ пахнетъ душистыми травами. Обыкновенно въ потол-
21
— 322 -
кѣ за балку накладываются пучки мяты, чибрика и другихъ аро-
матическихъ растеній. На другой половинѣ, гдѣ живутъ хозяева,
хата убрана просто. Въ парадной половин-б—чистота идеальная.
Клоповъ и въ поминѣ нѣгъ. Молдаванка десять разъ на день моетъ,
подметаетъ и перетираетъ. О томъ, чтобы можно было, какъ, напри-
мѣръ, въ Бѣлоруссіи, жить и спать въ одной избѣ съ телятами и
свиньями, въ грязи и среди полчищъ клоповъ и таракановъ, здѣсь
никто даже понятія не имѣетъ. Кажется, болѣе чистоплотнаго
народа, кромѣ разв-fc нѣмцевъ, трудно сыскать.
По натурѣ молдаване спокойны и добродушны. Въ этомъ от-
ношеніи между ними и малороссами большое сходство. Есть и сще
одна общая черта—безпечность.
Что касается лѣни, которая почему-то считается доминируюшеи
особенностью въ ихъ характерѣ, то ее, мн-б кажется, отрицаетъ са-
ма дѣйствительность.' Co времени введенья надѣла въ Бессарабіи,
населеніе въ нѣкоторыхъ деревняхъ удвоилось и даже утроилось.
Есть села, въ которыхъ двѣ трети крестьянъ, не имѣя земли, арен-
дуюіъ ее. И, однако, безземельные живутъ не хуже, чѣмъ владѣю-
щіе надѣломъ; у нихъ такіе же дома, полное хозяйство и рабочій
скотъ. Въ молдавскихъ деревняхъ мнѣ почти не приходилось встрѣ-
чать нищихъ, кромѣ развѣ цыганъ. Правда, молдаванинъ не рабо-
таетъ съ натискомъ великоросса и его энергіей или съ усидчивостью
и трудолюбіемъ обездоленнаго бѣлорусса. Природа слишкомъ ба-
луетъ его. Убралъ онъ съ поля кукурузу, а къ веснѣ, не вспахавъ
его, сѣетъ овесъ или ячмень да только бороной поскребетъ землю;
смотришь, а ячмень и уродилъ гю двадцати четвертей съдесятины.
Кукурузы вдоволь, пшеницы—тоже, вино свое, чего-жъ больше?
Впрочемъ, въ послѣднее время кризисъ, неурожайные годы да пьян-
ство, которое все больше захватываетъ народъ, стали подтачивать
его благосостояніе.
Есть у бессарабскаго молдаванина и еще одна очень характер-
ная особенность: онъ необыкновенно миролюбивъ. Является ли это
миролюбіе признакомъ переутомленія старой воинственной расы,
которая, враждуя тысячелѣтіями, почувствовала вдругъ отвращеніе
къ войнѣ и братоубійству, выработалось ли оно вслѣдствіе вьшуж-
денной пассивности подъ гнетомъ турецкаго ига, но только нѣтъ
у нихъ воинственнаго задора и апломба. Это отнюдь не значитъ,
что молдаване по натурѣ трусы. Напротивъ, вся исторія Молдавіи
полна выдающихся народныхъ героевъ и героическихъ страницъ,
на которыхъ рядомъ съ именами мужчинъ встрѣчаются имена во-
иыственныхъ женщинъ *). Среди бессарабскихъ молдаванъ есть не
мало георгіевскихъ кавалеровъ. Въ войскѣ они пользуются репу-
таціей лихихъ кавалеристовъ.
Бессарабія присоединена къ Россіи восемьдесятъ съ небольшимъ
*) Въ октябрьской книжкѣ „Revue de Revues" 1895 г* помѣщена очень интс-
ресвая статья руиынскои королевы (Carmen Sylva) о руиынскихъ женщинахъ, подъ
заглавіемь wLa femme roumaine".
- 323 —
лѣтъ. Изо всѣхъ окраинъ это чуть ли не единственная, которая не
стоила русскому народу ни капли крови (я говорю о времени ея
присоединенія, не касаясь части Бессарабіи, отнятой у Россіи и за-
т-бмъ вновь завоеванной). И за всѣ эти восемьдесятъ лѣтъ бесса-
рабскіе молдаване, даже въ такія тяжелыя для Россіи минуты, какъ
1853—i8ss года, не проявляли никакой враждебности и сепара-
тистскихъ тенденцій.
Напротивъ, они любятъ русскихъ и гордятся, что слились съ
могучей Россіей. Они охотно посылаютъ въ школы своихъ дѣтей,
и въ Бессарабіи всѣ школы, и министерскія, и земскія, переполне-
ны молдавской дѣтворой. Молодежь даже не безъ гордости идетъ
въ солдаты и, возвращаясь домой, говоритъ по-русски, хотя и ло-
маннымъ языкомъ.
Въ Бессарабіи никогда не было рабовъ и крѣпостного права; но
народъ извѣдалъвесь гнеіъ барщины и десятияы, или «дежмы». Только
съ полученіемъ надѣла и отмѣной барщины онъ ожилъ и зажилъ
спокойно.
Высшіе классы въ Бессарабіи давно слилисьсъ Россіей. Рефор-
мы шестидесятыхъ годовъ нашли въ средѣ бессарабской молодежи,
получавшей образованіе въ русскихъ университетахъ, выдающихся
дѣятелей. Благодаря этому, бессарабское земство завоевало себѣ
видное положеніе среди другихъ земствъ даже съ чисто-русскимъ
элементомъ. Но и бессарабское дворянство, послѣ освобожденія
крестьянъ, пережило тяжелую эпоху оскудѣнія, когда «чумазый»
завоеватель сталъ вытѣснять его. Здѣсь его роль исполнили не
россійскіе Разуваевы и Колупаевы, а цѣлая толпа пришлыхъ людей,
хлынувшихъ какимъ-то потокомъ калифорнійскихъ золотоискате-
лей и начавшихъ безбожно эксплуатировать эту богатую окраину.
Уже въ началѣ шестидесятыхъ годовъ рядомъ съ евреями на землю
сѣли греки, которые раньше занимались здѣсь преимущественно
торговлей; затѣмъ появились полчища австрійскихъ армянъ — и
этотъ плодородный край былъ предоставленъ на расхищенье чуж-
дымъ Россіи пришельцамъ, разнымъ проходимцамъ, наводнявшимъ
его фальшивыми ассигнаціями и начинавшимъ съ этого свое обо-
гащеніе, чтобы затѣмъ вытѣснить коренной помѣщичій элементь,
связанный интересами и съ землей, и съ народомъ, и съ Россіей.
Одно имѣнье за другимъ вылетало въ трубу. Старинныя дворян-
скія фамиліи бѣднѣли, а на пепелиш^ѣ дворянскихъ гнѣздъ выра-
стали милліонныя состоянья темныхъ личностей, разныхъ евреевъ,
грековъ и армянъ. Хозяйство велось хищнически. Сразу засѣвалось
какихъ - нибудь пять - шесть тысячъ десятинъ одной пшеницы,
разстилавшейся сплошнымъ ковромъ на десятокъ верстъ. Восемь
паровыхъ молотилокъ по нѣсколько мѣсяцевъ работали безпрерывно,
чтобы вымолотить такую массу хлѣба. Это былъ милліонный капи-
талъ, и въ иные годы онъ вдругъ, въ два три дня засухи,
сгоралъ.
Молдаване смотрѣлн на смѣну людей въ барской усадьбѣ, по-
чесывая затылокъ. Прежній «боеръ», какой-нибудь Исаческо, Бос-
21»
— 324 —
реско или Домати былъ ближе къ нему, больше входилъ въ его
положеніе, наконецъ—это былъ свой; теперешній боеръ—Сруль
Мошкельзонъ, Карапетъ Агопъ или грекъ Панаити— совсѣмъ чужды
ему; онъ видалъ ихъ за стойкой въ шинкѣ, они съ этого начали;
теперь ему приходится ломать предъ ними шапку, говорить имъ
«баринъ», зная въ то же время, что они его не пощадятъ и вы-
жмутъ всѣ соки. Молдаванинъ остался въ сторонѣ огъ своега новаго
барина — и нигдѣ, можетъ-быть, ыѣгь больш^й пропасти между
барской усадьбой и деревней, между помѣщикомъ и крестьянами,
какъ здѣсь.
Паромъ причаливаетъ къ берегу. Экипажъ катится по извили-
стымъ улицамъ, мимо садовъ и уютныхъ бѣлыхъ домиковъ. Старо-
ста и сотскій, заслышавъ звонокъ, выходягь навстрѣчу и кланяют-
ся. Крестьяне, сидящіе на пристбахъ, встаютъ и тоже кланяются.
Въ срединѣ села, у одного изъ домиковъ, праздничная толпа.
Дѣвушки—въ пестрыхъ платкахъ и платьяхъ, парни—въ новыхъ
сюртукахъ, шляпахъ и сапогахъ съ высокими, сложенными гармо-
ніей голенищами. Это «джёкъ», деревенскій балъ. Музыканты цы-
гане сидятъ на «пристб-Ь». Одинъ играетъ на «кобз-Ь», другой на
скрипкѣ, третій на кларнетѣ, четвертый, должно-быть изъ отстав-
ныхъ трубачей, на баритонѣ. Молдаване очень любятъ. танцы. He
только зимой, но даже лѣтомъ по праздникамъ парни въ складчи-
ну нанимаютъ музыку и задаютъ своимъ «фатамъ» (дѣвушкамъ)
балъ. Трепакъ уже очень недурно отплясываютъ нѣкоторые «соли-
сты». Національный танецъ—«хора». Парни и дѣвки, взявшись за
руки, составляютъ кругъ и медленно, плавно, слегка присѣдая въ
тактъ, движутся то направо, то налѣво, выдѣлывая особенныя па.
Это парадный и церемоніальный танецъ, танецъ для всЬхъ воз-
растовъ, вродѣ полонеза. Изъ легкихъ—очень живой танецъ «рус-
саска», т.-е. русскій, похожій на польку, и болгарскій—бравурный
и чрезвычайно оригинальный. Но самый эффектный, полный граціи
и красоты, настоящій хореографическій шедевръ, это—urma dracului,
«чортовъ сл-ѣдъ». Его очень хорошо танцуюгь припрутскіе молда-
ване. Дѣвушки въ немъ не участвуютъ. Парни, выстроившись въ
рядъ въ своихъ живописныхъ костюмахъ, лѣвой рукой обнимаютъ.
сосѣда, а правой держатся за поясъ другого сосѣда,—и. вся эта
живая стѣна быстро движется то въ одну, то въ другую сторону,
выдѣлывая дружно въ тактъ какіе-то замысловатые выкрутасы но-
гамн, то сразу падая на одно колѣно, то ударяя ногой, то снимая
баранью шапку и бросая ее оземь съ ухарствомь и вызовомъ.
Совсѣмъ какой-то балетъ.
У молдаванъ, какъ и у малороссовъ, устраиваются вечеринки.
Это—зимній клубъ молодсжи, въ которомъ обыкновенно парыи из-
бираютъ будущихъ подругъ жизни. Д-Ьвушки сидятъ за работой,
парни что-нибудь поютъ или разсказываютъ. Иногда засиживаются
далеко за полночь, слушая разсказы изъ далекаго прошлаго, изъ
временъ турецкаго гнета. Вечеринки, посидѣлки и молдавскія
- 325 —
sedzetoare, совершенно почти сходныя, создались при разномъ складѣ
національнаго быта и темперамента. Народъ—вездѣ народъ. Тамъ,
гд-fe человѣкъ находится въ непосредственномъ единеніи съ приро-
дой и гдѣ его душа вырабатывается подъ ея стихійнымі» дыханъемъ,
онъ почти всегда создаетъ однѣ и тѣ же элементарныя формы
для общенія съ ближними и удовлетворенія духовныхъ потребно-
стей. И здѣсь народная поэзія полна наивнаго суевѣрія, народны*
былины и сказки—легендарныхъ богатырей и могучихъ витязей,
являющихся идеаломъ героевъ, въ которыхъ народъ воплощалъ
свои мечты. Молдаване такъ же музыкальны, какъ и малороссы,
яо ихъ пѣсни болѣе заунывны и монотоныы.
Экипажъ, громыхая рессорами, выѣзжаетъ на гору. Дн-ѣстръ и
Залучаны уже внизу. Предо мной разворачивается холмистая бес-
сарабская степь, вся устланная то зелеными коврами озимей, то
полосами кукурузы, то выжатыми нивами съ желтой щеткой соло-
мы. Чѣмъ дальше ртъ Днѣстра, гѣмъ рѣже на горизонтѣ вид-
нѣются каемки лѣса, и наконецъ онъ совсѣмъ исчезаетъ. Куда ни
оглянешься, холмы и невысокія горы, подпирающія волнистой ли-
ніей края неба. Изрѣдка въ долинѣ у пруда выглянетъ, точна оа-
зисъ, село—и снова степь, и снова коверъ озимей, за которымъ
вдругъ вырастаетъ господскій токъ. Длинныя скирды съ ішіеницей
выстроились въ два - три ряда точно домики. Подлѣ нихъ цѣлая
гора золотистой соломы, пирамида «стодолы», крытаго соломой
амбара, въ которцй ссыпается зерно, локомобйль съ высокой чер-
ной трубой и кирцичный корпусъ молотилки.
Вечеромъ останавливаюсь на ночлегъ въ одномъ изъ попутныхъ
селъ, раскиыувшихся вдоль Реута, притока Днѣстра. Глубокая
тишина степи. Мирную деревню все глубже охватываетъ дремота.
Кое-гд-fe въ окнахъ свѣтится огонекъ. Надъ улицей стелется тон-
кая пелена дыма. Пахнетъ кизякомъ. Онъ сложенъ кубиками и
пирамидками вдоль забора. Изъ хлѣвовъ и овчаренъ доносится
блеянье овецъ, иногда слышенъ далекій лай собакъ.
На «касса ди обштіи»*), гдѣ я остановился, суетливая хозяйка
наставляетъ самоваръ и готовитъ постель изъ цѣлаго вороха поду-
шекъ. Во дворѣ, у небольшого костра, сидитъ хозяинъ, сыновья
его и двѣ дочки. Надъ костромъ, на треножник-Ь, котелокъ. Въ
немъ клокочетъ канареечнаго цвѣта маисовая каша. Это варится
мамалыга. Одна изъ дочерей приготовляетъ тутъ же низкій круглый
столикъ, покрываетъ егр скатертью, кладетъ на него борщъ и ми-
ску съ «брындзой» (овечій сыръ), потомъ опрокидываетъ котелокъ
съ мамалыгой; она вываливается на скатерть точно бабка изъ
формы.
Мой кучеръ и вся семья садятся на землю вокругъ стола и ужи-
наютъ. Пламя костра освѣщаетъ ихъ здоровыя фигуры, огъ кото-
рыхъ в-ветъ глубокимъ покоемъ простыхъ душъ съ чистой со-
*) Квартира, которая обязательно въ каждом ь селѣ отводится ддж должност-
ныгъ ллцъ.
— 326 -
вѣстью. Надъ ними, точно черный бархатъ, вышитый блестками,
раскинулось темное звѣздное небо.
Тишина становится еще болыие, миръ, въ который погрузилась
природа, еще глубже. Только порой безмолвіе нарушаютъ мелан-
холическіе переливы звонка, вздрагивающаго вдругъ на дышл-б
фаэтона.
2іч сентлбрл.
Вдали, на окраинѣ степи, снова показываются скалистые берега
Днѣстра. Экипажъ выѣзжаетъ на сорокское шоссе, сползающее
извилистой лентой въ долину, по которой змѣится рѣка. Слѣва,
по бокамъ глубокаго оврага, лѣпится село, справа лѣсъ. Надъ
Днѣстромъ выдвигается совсѣмъ отвѣсная, неприступная глыба бѣ-
лаго камня. Въ ней темнѣетъ продолговатое отверстіе въ видѣ
дверей. Это высѣченная въ скалѣ келья какого-то схимника. По
Днѣстру встрѣчается очень много такихъ келій и даже монасты-
рей, вырублснныхъ въ неприступныхъ скалахъ. Когда-то тамъ скры-
вались отъ турецкихъ гоненій христіане.
У рѣки шоссе круто поворачиваетъ на сѣверъ. Фаэтонъ гро-
хочетъ по Бекирову мосту (названіе, оставшееся еще со временъ
турокъ) и катится по узкой лентѣ дороги надъ самымъ Днѣстромъ.
На подольскомъ берегу, на огромной покатой площади раскину-
лось мѣстечко Цѣкиновка. Сл-вва надъ шоссе высятся шпалеры
зеленыхъ горъ вь скалахъ и виноградникахъ. Впереди разворачи-
вается панорама Сорокъ съ сѣдой массой круглой пятибашенной
генуэзской крѣпости, грозно выдвинувшейся надъ зеркальной гладью
рѣки.
Городъ неболыиой, но очень живописный. Днѣстръ, изогнув-
шись, вдался въ бессарабскую сторону. Онъ кажется какимъ-то
гигантскимъ серпомъ, положеннымъ на дно зеленой корзины. По
бокамъ этой корзины въ садахъ и виноградникахъ раскинулся ам-
фитеатромъ городъ, у суровыхъ стѣнъ кр-впости тѣснятся, точно
пигмеи, кубики домовъ, обступивъ ее густой толпой и разворачи-
ваясь дальше, по берегу, стройными рядами вдоль нѣскольких*ь
улицъ.
На горахъ разбросаны дачи. Лѣса и сады уже зарумянились
пурпуромъ дикаго винограда и пунцовыми букетами кустарника.
Городъ—какъ любой уѣздный городъ западной Россіи, гд-fc
половину населенія составляетъ еврейскій элементъ. При въ-вздѣ—
дома то каменные, то валькованные, болыией частью одноэтажные,
выстроились особняками вдоль главныхъ улиііъ и будто подсма-
триваютъ одинъ за другимъ своими окнами. Въ центрѣ—базарная
илошадь и непремѣнно тюремный замокъ, а дальше—торговая улица
со скученными еврейскими лавками, въ которыхъ мѣстные Мюры и
Мерилизы, Симхи и Мордки, снабжаютъ весь уѣздъ, начиная бо-
мондомъ и кончая крестьянами, всѣмъ, чѣмъ хотите, съ примѣсью
брака варшавскихъ, лодзинскихъ и бѣлостокскихъ фабрикъ. Замѣ-
чательно, что въ Сорокахъ, при пятнадцатитысячномъ населеніи,
н-ѣтъ ни одной христіанской лавки. Буквально—ни одной. .Гости-
— 327 —
ница, куда я заѣзждю, — на площади; она немножко получше
рогачевскаго «Золотого Якоря» и много хуже гостиницы «Франція»
въ Петровскѣ-Дагестанскомъ. Тамъ номера съ видомъ на Каспій-
ское море, здѣсь — на тюрьму и базаръ. Площадь загромождена
подводами, возами, запряженными волами, и «каруцами» (повозка-
ми). Молдаване и молдаванки плывутъ густой, шумной толпой по
нлощади. Народъ все здоровый, сильный, съ загорѣлыми, кирпичными
лицами.
• Отправ іяюсь въ клубъ. Онъ у самаго берега ДнЬстра. Здѣсь
нахожу компанію знакомыхъ: нѣсколько офицеровъ - вознесенцевъ,
н-всколько земцевъ.
Идетъ оживленный разговоръ о пеллагр-ѣ.
Докторъ В. П. Кожухаревъ любезно снабжаетъ меня экземпля-
ромъ составленной нмъ брошюры объ этой болѣзни. Издана она
на счетъ земства для распространенія въ народѣ
Вотъ кое-какія свѣдѣнія объ этомъ новомъ бичѣ, грозящемъ
разразиться въ цѣлое народное бѣдствіе на югѣ.
Пеллагра была обнаружена въ Испаніи еще въ прошломъ вѣкѣ;
затѣмъ она быстро распространилась по Италіи, позже—во Фран-
ціи, Румыніи, Австріи и Новороссіи. Въ теченіе ста лѣтъ болѣзнь
продолжала развиваться, особенно въ Италіи, гдѣ въ і88і году
насчитывалось 104067 больныхъ.
Въ Бессарабіи она появилась впервые въ 1885 году, причемъ
заболѣвшихъ было всего 54 человѣка; а въ 1893 Г°ДУ ихъ было
уже до 3-500 человѣкъ.
Поражаетъ пеллагра преимущественно сельское населеніе. Этіо-
логія ея пока не вполнѣ выяснена. Предполагаютъ, что главная
причина болѣзни кроется въ отравленіи ядовитыми веществами,
развивающимися въ испорченной кукурузѣ, благодаря особому
микроскопическому грибку—bacterium maidis.
Болѣзнь развивается ранней весной, продолжается все лѣго и
исчезаетъ къ зимѣ. Симптомы—головныя боли, лихорадка, а за-
тѣмъ оконечности начинаютъ припухать и кожа на дихъ шелу-
шится. Пораженныя мѣста темнѣютъ, трескаются, покрываются
пузырями и изъязвляются. Въ стЬдующемъ году болѣзнь, иногда
затягивающаяся на ю—15 лѣтъ, становится интенсивнѣе, поражая
у нѣкоторыхъ больныхъ мозгь и вызывая умопомѣшательство.
Къ брошюр-Ь доктора Кожухарева приложенъ портретъ одного
пеллагрика. Носъ и руки его покрыты узловатыми бугорками; кожа
имѣеть видъ чешуи крокодила.
Среди земцевъ, принимающихъ участіе въ разговорѣ о мѣрахъ
для предупрежденія развитія пеллагры, есть два - три человѣка съ
Ъеликорусскими фамиліями, н-бсколько—съ молдавскими и поль-
скими. Одинъ изъ поляковъ, владѣлецъ крупныхъ им-Ьній въ Бес-
сарабіи,—выдающійся земскій д-вятель, энергично работающій на
обществеиную пользу.
Вспоминается Сѣверо-Западный край, поЬздка по Днѣпру, панъ
Стась... И даже какъ-то не хочется вѣрить, что тотъ самый по-
— 323 -
лякъ, который тамъ будируетъ, сторонясь русскаго дѣла, здѣсь*,
на окраинѣ, съ такимъ увлеченіемъ отдается ему, внося и свою
лепту просв-Ьщеннаго человѣка въ культурную работу русскаго
государства для общаго блага, не задаваясь вопросомъ, кто будетъ
пользоваться этимъ благомъ—католикъ или православный, велико-
россъ, полякъ или молдаванинъ, и довольствуясь сознаніемъ, что*
оно полезно ближнему, че.ювѣку, какова бы ни была его національ-
ная вывѣска.
Глава XXXVI.
„ Если бась тлнеть на Рейнь и на Эльбу
но Днѣстръ оть сасъ 6лижг,—поѣзжайте
на Дниьстръ. Это дѣйстеительно прелесть
діъйсіпоителъно рай9.
В, Діьдлобъ.—яВокруіь Pbcciu*.
Утро. На берегу Днѣстра иосвистываетъ «Піонеръ», крошечный
бѣлобокій пароходъ, напоминающій могилевскаго «Воробья». Па-
лубныхъ пассажировъ много. Двѣ трети евреевъ, одна треть—мол-
даванъ и малороссовъ.
Пароходикъ шипитъ, пыхтитъ и страшно реветъ, будто сер-
дясь, что никакъ не можетъ сдвинуться. Наконецъ это таки
удается ему, и онъ, покружившись зачѣмъ-то нѣсколько разъ на
мѣстѣ, точно норовистый конь, стремительно бѣжитъ внизъ по
теченію.
Вмѣстѣ со мной изъ Сорокъ въ Каменку ѣдетъ цѣлая компа-
нія. Отсюда н-ѣсколько часовъ ѣзды даже на днѣстровскомъ па-
роход-fc. По прямому пути считается верстъ двадцать пять.
Живописные сорокскіе берега съ городкомъ, раскинувшимся
амфитеатромъ по склону горъ, и сѣдой генуэзской пятибашенной
крѣпостью убѣгаютъ назадъ.
Впереди разворачивается днѣстровская панорама.
Два года тому назадъ мнѣ пришлось совершить по Днѣстру
маленькую экскурсію огь Сорокъ до Ваду-луй-Вода, ближайшей
къ Кишиневу пристани. Если вы желаете составить себѣ понятіе
о состояніи судоходства по Днѣстру и отчасти о красотахъ этой
рѣки, то не захотите ли пробѣжать напечатанныя мною тогда пу-
тевыя замѣтки, въ которыхъ я описалъ эту невѣроятно курьезную
и траги-комическую экскурсію? Мнѣ остается только прибавить,
что Днѣстръ гораздо живописнѣе въ верховьяхъ своихъ, т.-е. отт»
Сорокъ къ сѣверу, и что состояніе сулоходства по немъ до сихъ
поръ не улучшилось.
— 329 —
ПО ДНѢСТРУ.
ПУТЕВЫЯ ЗАМѢТКИ.
Lasciate ogni speran^a
Voi che intrate,
Dante.
Сборы въ путь. — Пріятныя ожидаыія.—„Піонеръ" или вЛевъ"?—На па*роходѣ.—
Всероссійскій Ѳедька.—Необыкновенный капитанъ и необыкновенный аптекаръ.—
Псрвый блинъ комоиъ.—Вліяніе свадьбы одного цадика на пароходный рейсъ.—
Хорошій буфетъ о трехъ ложечкахъ.—Д нѣстровская панорама. — Намели и опять
на иели.—шЛевъа, спасенный гостяии цадика.—Виды.-Капитанъ и аптекарь ве-
дутъ ,полемику".—Конецъ мытарствамъ и вавилонскому плѣненію.
«Рѣшено: ѣду. Беру карту, набрасываю маршрутъ, лавируя на
приличной дистанціи отъ холерныхъ запятыхъ, собираюсь въ
путь и»...
Vogue, ma galere!
Между Сороками и Бендерами курсируютъ два иароходика—
«Піонеръ» и «Левъ»; первый назы&ается этимъ громкимъ именемъ
потому, что еще два года тому назадъ началъ доказывать несудог
ходность Днѣстра въ его теперешнемъ состояніи, съ убѣдительной
наглядностью сажая пассажировъ на мели; второй назвался «Львомъ»,
эмблемой силы и побѣды, потому, вѣроятно, что жаждетъ растер-
зать своего конкурента, «Піонера». Но до сихъ поръ, слава Богу,
катастрофы еще не было. «Піонеръ» принадлежитъ еврею, «Левъ»
въ арендѣ у евреевъ; «Піонеръ» сидитъ на два фута, и потому
ходитъ исправнѣй; «Левъ»—на три фута, и потому чаще сидитъ
на мели; но на «Піонер-fc» есть, говорятъ, клопы и всякіе другіе
зловредные звѣри, дѣлающіе его чѣмъ-то въ родѣ азіатскаго кло-
повника; на «Львѣ» гіока ихъ нѣтъ. *Ёду на «Львѣ»!... Справля-
юсь съ расписаніемъ. «Левъ» отходитъ заетра, въ пятницу., вь
12 час. дня. «На пароходѣ имѣется хорошій буфетъ». Это окон-
чательно склоняетъ меня въ пользу «Льва». Обѣда не заказываю:
пообѣдаю на пароход-ѣ.
Въ пятницу, въ 12 час, я на берегу. Говорю—на берегу, потому
что пристани нѣгь. Пароходы здѣсь причаливаютъ прямо къ бе-
регу и непремѣнно подлѣ купаленъ или между ними; справа—муж-
чины, слѣва—дамы. Патріархальность нравовъ у насъ необыкновен-
ная, и обыватели стыдятся наготы своей гораздо менѣе, чѣмъ дра-
родители, не прибѣгая даже къ фиговымъ листьямъ. Въ дождь
пароходу приходится ждать подъ открытымъ небомъ, въ солно-
пекъ—ни пяди тѣни, ни одной скамейки. Стой, глазѣй на барах-
тающихся въ вод-fc добродушныхъ обывателей и жди.
А ждать можно до безконечности.
«Левъ» въ пятницу не пришслъ; ні пришелъ онъ и вь субботу.
Почему? Иду справляться въ «агентство», изображаемое супругай
одного изъ арендаторовъ парохода. Ничего не знаетъ, никакихъ
телеграммъ не получала, хотя въ «расписаніи» и сказано, что обо
— 330 —
всякихъ замедленіяхъ будетъ сообщаться по телеграфу. Но на лицѣ
тревога, читается опасеніе, что мужъ бѣжалъ... можетъ-быть, въ
Аргентину?
Вь понбдгьльникъ сіяющее «агентство» обнадеживаетъ меня. Мужъ,
слава Богу, вспомнилъ о жен-fe и пассажирахъ, телеграфировалъ,
что «Левъ» будетъ во еторникъ, т.-е. на четыре дня позже, чѣмъ
слѣдуетъ. Если вспомнить, что отъ Сорокъ до Бендеръ пятнадцать
станцій, и предположить, что на каждой станціи томится только
по одному пассажиру въ четырехдневномъ пріятномъ ожиданіи,
если подумать, что у каждаго изъ нихъ есть срочное дѣло,—то
можно, пожалуй, понять тѣхъ, кто даетъ зарокъ не -ѣздить на
дн-Ьстровскихъ пароходахъ. «Агентство» увѣряетъ, что пароходъ
«запоздалъ» вслѣдствіе мелководья. Днѣстръ совсѣмъ отощалъ. У
водомѣра, на черной доскѣ, на которой ведется кондуитный спи-
сокъ Днѣстра, уровень воды вь Сорокахъ обозначенъ нулемъ.
Этотъ нуль рисуетъ воображенію рака на мели. Нѣсколько утѣ-
шаетъ мысль, что і.2оо,ооо, затраченныхъ казной на углубленіе
дн-ѣстровскаго русла, плюсъ 2оо тыс, отпускаемыхъ ежегодно на
ту же надобность, плюсъ дамбы, бакены и вѣхи, разставленныя во
всЬхъ опасныхъ мѣстахъ, плюсъ цѣлый штатъ служащихъ,—должны
нѣсколько повліять на этотъ нуль... Пока, правда, эта милліон-
ная жертва безмолвной р-ѣкѣ ничего не сдѣлала; и сердце вчужѣ
надрывается отъ ламентацій тѣхъ, кому пришлось и приходится
вести стихійную борьбу съ этой упрямой змѣей. Строишь дамбы—
ихъ сноситъ, сносишь мели—ихъ наноситъ... Это не рѣка, это—
метель, вихрь которой поглощаетъ со стихійной безстрастностью
все: и трудъ человѣческій, и казенныя сотни тысячъ...
Вторникъ, 5 часовъ пополудни. Я на «Львѣ»; это—фактъ. Сижу
на капитанской площадкѣ. Справа, внизу, барахтаются дамы, слѣва—
кавалеры. Свистокъ; снимаютъ сходни. «Матросы», напирая нд ше-
сты, пытаются сдвинуть пароходъ. Отчаливаемъ. Въ пяти шагахъ
отъ берёга раздается — «стопъ». Среди пароходной прислуги слы-
шатся вопросы—«Ѳедька? Гдѣ же Ѳедька»? Про Ѳедьку забыли,
а Ѳедька—лоцманъ. Безъ Ѳедьки пароходъ не можетъ идти; только
Ѳедька знаетъ фарватеръ. Свистятъ—зовутъ Ѳедьку. Наконецъ
онъ является, по канату карабкается на пароходъ и, минуту спу-
стя, стоит7> на капитанской площадкѣ, у рулевого колеса.
Это приземистый, коренастый парень, съ широкой скуластой фи-
зіономіей русскаго типа, вздернутымъ толстымъ носомъ и толстыми
губами; надъ верхней губой чуть виденъ русый пушокъ, къ ниж-
ией, оттопыренной, прилипла папироска, которую онъ изрѣдка по-
сасываетъ. Фуражка набекрень, ноги выгнуты оглоблями, какъ у
заправскаго моряка; но въ общемъ онъ скорѣе напоминаетъ масте-
рового или фабричнаго. Ѳедька—единственный великороссъ въ эки-
пажѣ парохода; остальныя лица—малороссы и евреи. Ѳедька весь
проникнутъ сознаньемъ, что онъ представитель «расейскаго чело-
— 331 —
вѣка», и смотритъ на хохловъ и жидовъ свысока, какъ побѣди-
тель. ВмѢсгб съ гбмъ, онъ весь полонъ и сознанья собственнаго
достоинства, и важности своей роли. На выговоръ, который дѣла-
егь ему капитанъ, Ѳедька, не выпуская папироски, проігвживаетъ
сквозь зубы:
— Дѣло было.
И такъ это сказано невозмутимо, резонно, что капитанъ обезо-
руженъ; лукаво-добродушная усмѣшка скользитъ по его смуглому
малорусскому лицу съ черной сѣдѣющей бородой и паутиной мор-
щинокъ. Въ самомъ дѣлѣ—у Ѳедьки было дѣло,—значитъ, Ѳедьку
должны ждать: безъ Ѳедьки вѣдь все равно не пойдутъ, — очень
просто.
Ѳедька собственно вовсе не лоцманъ, а такъ себѣ, «расейскій
человѣкъ», который беретъ въ жизни апломбомъ и «авоськой»,
импонируя ими. Въ этой самонадѣянности и самоувѣренности та
стихійная сила русскаго человѣка, которая сдѣлала его властели-
номъ полуміра. Ѳедька, говорятъ, два года былъ матросомъ на «Піо-
нерѣ»; случилось на дняхъ, что со «Льва» ушелъ лоцманъ, и Ѳедь-
ка сталъ лоцманомъ. Очень просто. Завтра уйдетъ капитанъ—Ѳедька
станетъ «за капитана», ни минуты не колеблясь. Ѳедька прекрасно
знаетъ одно: повернешь рулевое колесо—и пароходъ идетъ направо,
отвернешь—и пароходъ пойдетъ нал-Ьво. А фарватеръ... кто его зна-
етъ? Самъ инженеръ ногу сломаетъ. «Есть вода—и фарватера не
нужно, а нѣтъ воды — и по фарватеру не пройдешь», — гово-
ритъ онъ.
Капитанъ—собственно тоже не капитанъ, а какая-то неопредѣ-
ленная юридическая фикція. Пароходъ принадлежитъ пяти лицамъ.
Капитанъ—долыцикъ. Кажется, былъ шкиперомъ каботажнаго пла-
ванія. Но плавать по морю не то, что плавать по Дн-встру: размахъ
моряка на днѣстровскомъ фарватерѣ только сбиваетъ. Капитанъ то
и дѣло кричитъ въ ругюръ: малый ходъ, самый малый.
Онъ херсонецъ. Йъ началѣ навигаціи въ Херсонъ пробрались
«предпріимчивые генуэзцы»—сорокскій адвокатъ и рашковскій ап-
текарь, заарендовали пароходъ вмѣстѣ со злополучнымъ «капита-
номъ». За аренду платятъ по 500 руб. въ мѣсяцъ, капитану пла-
тятъ особо жалов^нье за «капитанство». Такимъ образомъ капи-
танъ и собственникь парохода, и онь же служитъ у арендаторовъ
парохода. Какъ собственникъ, онъ каждую минуту боится, какъ
бы не проломать пароходъ, какъ наемный работникъ—долженъ под-
чиняться арендаторамъ, какъ капитанъ—им-ветъ право каждую ми-
нуту высадить ихъ на берегъ. Эта удивительная комбинація вызы-
ваетъ массу комическихъ инцидентовъ, развлекающихъ публику.
Стороны на ножахъ. Капитанъ пытается либо игнорировать суще-
ствованіе арендаторовъ, либо прогуливается на ихъ счетъ; аренда-
торы пытаются игнорировать «капитана» и изрѣдка, чтобы показать
свое хозяйское право, покрикиваютъ даже въ слуховую трубу; они
знаютъ капитанское право, но знаютъ также, что пароходная при-
слуга служитъ у нихъ: значитъ, приказывай капитанъ хоть до
— 332 —
второго пришествія—«матросы» не высадятъ арендаторовъ. Слова—
«контрактъ» и лнеустойка» раздаются то съ той, то съ другой
сторойы. Кромѣ арсндаторовъ и капитана, «администрація» парохода
состоитъ изъ какого-то еврея, именующагося «управляющимъ па-
роходомъ», другого еврея, «помощника управляющаго» и еще какихъ-
то двухъ безъ опредѣленныхъ занятій евреевъ, кажется—второсте-
пенныхъ компаньоновъ предпріятія, которые, въ минуту р-Ьшитель-
ныхъ капитанско-арендаторскихъ стычекъ, появляются на площадку
и стоятъ въ безмолвно-выжидательной позѣ, какъ резервъ.
Сегодня на пароходѣ плыветъ «аптекарь» нервный и желчный че-
ловѣчекъ, съ озабоченнымъ видомъ снующій изъ одного угла въ
другой. Говорятъ—онъ совращенъ съ пути истины краснорѣчіемъ
адвоката; ему сулили открыть Калифорнію или Эльдорадо; онъ
продалъ свою аптечку, вложивъ въ предпріятіе всб деньги; адво-
катъ, вложилъ «идею» и «краснорѣчіе». Компанейскія дѣла идутъ
плохо: мелководье и конкуренпія. Говорятъ—прогорягь...
Вдругъ толчскъ... Бугоръ... Пароходъ съ размаху сЬлъ на мель.
Тревога... Пассажиры безпокоятся. Что-то случилось...
— Пустяки, пустяки,—успокаиваетъ аптекарь:—надо было взять
немножко лѣвѣе, а онъ (кивокъ на Ѳедьку) ьзялъ немножко праеѣе.
Ѳедька почесываетъ затылокъ и бормочетъ, не особенно кон-
фузясь:
— Чортъ... Взялъ бы чуть лявѣе... Пароходъ «рисканулъ».
Что Ѳедька понимаетъ подъ этимъ «рисканулъ» — трудно рѣ-
шить, но каждый разъ, когда садитъ насъ на мель, непремѣнно за-
являегь, что пароходъ «рисканулъ».
Калитанъ срываетъ на Ѳедьк-fe злобу:
— Рисканулъ! Ляв-ѣй!—передразииваетъ онъ.—Эхъ ты! А еще
въ лоцмаиа лѣзешь! Какой ты лоцманъ, когда «фарвахтера» не зна-
ешь.?. Еще встромилъ въ зубы папироску и франтить ею!..
Ѳедька оскорбленъ. Онъ уходитъ внизъ и бормочетъ, продол-
жая «франтить папироской»:
— Нарочито ня сдѣлано. Кажиный старается, какъ получіие...
Сидимъ.
Матросы съ кольями и шестами лѣзутъ въ воду.
— Запихивай, ребята, запихивай веселѣй!—воъдушевляетъ ихѣ
капитанъ.
Ребята «запихиваютъ».
— Ра-а-зомъ! доносится снизу.—Еще-о, еще-о...
— Полный ходъ! командуеть капитанъ.
Машина работаетъ, пароходъ дрожитъ, пыхтитъ, колеса вертятся,
пѣня и мутя воду, взрывая со дна клубы желтаго песку. «Левъѵ>
поворачивается корпусомъ то вдоль, то поперекъ теченія...
Четверть часа длится эта возня.
Наконецъ снимаемся.
Напряжснное томленіе смѣняется чувствомъ облегченія.
— 5ови Ѳедьку къ рулю,—говоритъ капитанъ.
— He хочетъ,—отвѣчаетъ снизу матросъ.
— 333 -
— Чего?
— (Эсерчалъ.
Однакр, немного спустя, Ѳедька, обливаясь потомъ и мокрый
отъ воды, опять занимаетъ свой постъ. На его широкой роіжѣ—
горечь уязвленнаго самолюбія и неоцѣненнаго таланта.
На носу матросъ замѣряетъ шестомъ фарватеръ, выкрикиваяі
семь, пять, три!..
И какъ только раздается это роковое «три», у капитана лицо
вытягивается, а Ѳедька сосредоточенно сжимаетъ свои толстыя губы:
онъ чувствуетъ, что пароходъ опять хочетъ «рискануть».
— Вотъ и плавайте! ворчитъ капитанъ.—Хужебыть не можетъ...
Развѣ это рѣка? Чорть знаетъ что!..
— Скажите, а послѣдній рейсъ вы пропустили тоже благодаря
мелководью?
— Какое тамъ! восклицаетъ онъ, вздернувъ плечами.—Какъни
мало воды—все-таки доползли бы до Сорокъ. Да мы застряли въ
Ваду-луй-Вода и ждемъ... Просто жидовская хитрость...,
— Чего ждали?
— Видите—въ Рашковѣ у ихняго цадика свадьба... Поджидали:
думали 2оо—зоо человѣкъ гостей забрать...
— И что же?
— Даромъ прождали: только воздухъ ихній забрали. А гово-
рятъ—ждемъ, чтобы въ рейсь попасть.—Что хотятъ, то и дѣлаютъ.
Развѣ это пароходъ? Просто жидовская балагула.
Пароходъ то нарѣзывается на камни, то ползетъ по перекатамъ.
Чувство невольной тревоги то слабѣетъ, то снова растетъ. И только
окружающая природа отвлекаетъ, приковывая къ себѣ и очаровывая.
Картина полна сказочнаго волшебства. Кажется, будто ѵы катимся
по какой-то изумрудной долинѣ; зеркало водъ отражаетъ синее
небо съ плывущими по немъ бѣлыми барашками, зеленые берега,
скалы; высокія горы, то мѣловыя, то въ лѣсахъ, то скалистыя, то
въ кудрявомъ молодник^, смѣняются какъ въ панорамѣ. За каждымъ
поворотомъ открывается новый видъ: то дикій ландшафтъ, то ро-
скошный пейзажъ, манящій дѣвственной свѣжестью природы. Зрѣніе
утомляется, но глаза очарованы: мочи нѣтъ оторваться отъ этихъ
живописныхъ береговъ, отъ этихъ сказочныхъ видовъ.
— Дать бы этотъ уголокъ французамъ,—говоритъ мой сосѣдъ,—
какихъ чудесъ натворили бы они!.. А ужъ рѣку-то навѣрно сдѣ-
лали бы судоходной. "Зря денегъ не стали бы бросать. Десять мил-
ліоновъ понадобилось бы—не пожалѣли бы, но углубили бы русло,
но построили бы дамбы, а не эти кучи камней; поставили бы десять,
двадцать землечерпательныхъ машинъ, а не эту черепаху, которая
вонъ виднѣется впереди... Шлюзы понадобились бы—и это устро-
или бы... Вѣдь подумать только, какъ важно сд-Ьлать Днѣстръ судо-
ходнымъ: онъ прорѣзаетъ и соединяетъ три параллельныхъ линіи
желѣзныхъ дорогъ, соединяетъ житницу Россіи—Бессарабію и По-
— 334 —
долію—съ Чернымъ моремъ, съ Одессой, захватывая шесть-семь
торговыхъ городовъ и пятнадцать мѣстечекъ. Грузовое и пассажир-
ское движеніе обезпечены, это милліоны... А теперь что? Пять-
шесть баржъ, два грузовыхъ парохода да два пассажирскихъ...
Въ половодье еще кое-какъ; но въ мелководье—видите, какая мука.
В-бдь вотъ, по расписанію, отъ Сорокъ до Ваду весь путь высчи-
танъ въ 14 часовъ, а дай Богъ, чтобы мы завтра къ вечеру посігбли...
— Да, дай Богъ,—глухо отзывается капитанъ.
— О, капитанъ! восклицаетъ одна изъ пассажирокъ:—вы не
такъ жестоки, нѣгь! Вы постараетесь доставить насъ вовреня.
— Да что-жъ я? отвѣчаетъ капитанъ, видимо польщенный этимъ
трогательнымъ воззваніемъ.
— И то,—говоритъ кто-то,—вотъ если Ѳедька постарается...
Ѳедька тоже полыценъ.
— Я—что-жъ... Ежели пароходъ не рисканетъ...
Вдругъ толчекъ. Мы снова на мели.
— Н-втъ, капитанъ, это ужасно,—говоритъ пассажирка:—вашъ
пароходъ не Левъ, а ракъ, ракъ, ракъ...
Съ отчаянья идемъ пить чай. Въ каютѣ на столѣ кухонная ке-
росиновая лампочка. Возгласы протеста. Это что? Керосиновая лампа
въ первомъ классв? Капитана сюда! Говорятъ—св-вчи вышли. Да
мы—протоколъ, да мы въ книгу... Приносятъ свѣчу. Разливаемъ
чай. А ложечки? Всего три ложечки. Больше, хоть переверни паро-
ходъ вверхъ дномъ, нѣгъ. Это фактъ историческій, достойный
быть занесеннымъ въ лѣтописи пароходства ио Днѣстру. Мѣшаемъ
чай поочереди.
— Ничего,--утѣшаетъ «управляющій»,—когда проѣдете въ слѣ-
дующій разъ, у насъ будетъ цѣлыхъ двѣнадцать ложечекъ.
Хотя на пароходѣ им-вется «хорошій буфетъ», кромѣ «антри-
коца^ и «биштика» ничего нельзя достать. Съ капитанской пло-
щадки мы наблюдали процедуру самаго прнготовленія этихъ яствъ.
Нельзя сказать, чтобъ она была интересна и поучительна, особенно
по нынѣшнему тревожному насчетъ запятыхъ времени. Одна нзъ
дамъ сейчасъ же приняла капли Иноземцева.
Что за ночь!
Тихо. Листикъ не шелохнется. Тепло. Въ бездонномъ небѣ
плыветъ луна, сверкаетъ большая медвѣдица и марсъ. Земля зйлита
фосфорическимъ свѣтомъ, даль исчезаетъ въ голубомъ туманѣ.
Рѣка—точно расплавленное серебро. Смотришь внизъ—и видишь
въ вод-в то же черное небо, луну и звѣзды; совсѣмъ зеркальная
гладь. Порой, при поворотахъ, съ высокихъ горъ падаютъ длинныя
т-вни, укрывая пароходъ; луна на минуту исчезла; но и за нами, и
впереди вся долина залита ея сіяньемъ. Склонившаяся къ рѣкѣ
ракита, в-бтвистый дубъ, нависшая скала, сѣдой утесъ—все прини-
маетъ какой-то фантастическій видъ въ голубомъ сумракѣ. Пово-
ротъ—и опять изъ-за горы выглянетъ луна, и хлынетъ потоками
ея сіяніе. И опять въ водѣ, какъ въ зеркалѣ, отражаются то зе-
— 335 —
леныя, то бѣлыя, какъ мраморъ, известковыя горы, съ ущельями и
оврагами. Смотришь на берсга, смотришь на отраженіе ихъ въ
водѣ—и не можешь отличить, гдѣ кончается берегь, гдѣ начинается
отраженіе... Какое-то царство тѣней, фантазіи и иллюзіи...
Два берега, бессарабскій и подольскій, два края, чуждыхъ по
исторіи и культурѣ, будто уставились другъ въ друга, раздѣленные
водной границей, скованные дремотой. И изъ-за каждаго дерева,
изъ-подъ каждаго утеса выступаютъ хороводомъ тѣней призраки
лрошлаго... Вотъ дикій скиѳъ подъ этою скалой сидитъ въ засадѣ
на врага, вотъ римская когорта ведетъ толпу плѣненныхъ даковъ,
вонъ ватага гунновъ раскинула шатры, а тамъ, изъ-за угла, галера
генуэзцевъ плыветъ навстрѣчу, вотъ на челн-fc отважный запо-
рожецъ скользитъ въ тѣни, а далѣе толпа жестокихъ янычаръ, и
отъ нея, обезумѣвъ отъ страха, бѣгутъ и молдаване, и поляки, и
свреи... О, если бъ Днѣстръ могъ разсказать тайны прошлаго,
если бъ онъ могъ передать, какой океанъ человѣческихъ мукъ и
слезъ пронесся по немъ за эти тысячелѣтія!
Толчекъ отрезвляетъ меня.
Ѳедька садитъ насъ на мель. На этотъ разъ основательно. Мы
подъ м. Каменкой. Собственными средствами сняться нельзя. Шлюпка
уплываетъ за рабочими. Всю ночь пароходъ безсильно барахтается,
и «аврора» застаетъ насъ на мѣстѣ преступленія.
Въ 8 час. утра мы только въ Рашковѣ.
Почти два часа грузятъ уголь; поджидаемъ гостей со свадьбы
цадика. На палубѣ давка и гвалтъ. «Гости» -Ьдутъ въ м. Резину.
Но между Рашковомъ и Резиной есть большой перекатъ, а паро-
ходъ отъ новаго груза сѣлъ глубже. Плывемъ. По пути встрѣчаются
плоты, сплавы и галеры. Огибаемъ баржу, сидящую на мели, и
подходимъ къ перекату. Впередивиднѣютсячеловѣкъ 12 крестьянъ,
по колѣни въ водѣ, и четверка иокорныхъ лошадей, запряженныхъ
цугомъ въ плугъ. To пашутъ и разрыхляютъ песокъ на мели. На-
встрѣчу выѣзжаетъ сторожъ, съ зеленымъ флагомъ наносу душе-
губки. Садимся на мель, и начинается барахтанье. Матросы лѣзутъ
вт» воду, крестьяне помогаютъ.
— оапихивай ребята, запихивай веселѣй, молодцы!
«Левъ» ни съ мѣста.
Тогда «гости цадика» раздѣваются тутъ же, на палубѣ, и лѣ-
зутъ въ воду. Наши дамы скрываются въ каюты, ихнія дамы стыд-
ливо потупляютъ глаза. Картина иолна библейской простоты и идил-
лической прелестн. Челов-вкъ сорокъ толкаютъ пароходъ. Гиканье,
возгласы понуканья, смѣхъ.
Пароходъ сползаетъ съ иереката.
Проходимъ мимо Стройницъ, Рыбницы, Резины, Солончанъ,
Сахарны... Живописныя горы, л-feca и села мелькаютъ какъ въ пано-
рамѣ. Что за виды! Каждый уголокъ—цѣлая тема для художест-
веннаго шедевра. И если итальянцы говорятъ—vedi Napoli e poi
— 336 —
morir, to и молдаване имѣюгь право сказать—se vedz Nestru
s'apoi se mori.
Да, это—точно Рейнъ, но безъ суровости и строгихъ тоновъ
сввера; природа Днѣстра мягче и нѣжн-ѣе; она дышитъ нѣгой и
любовью юга.
За Куратурой, гдѣ высоко надъ рѣкой бѣлѣетъ высѣченныйвъ
скалѣ монастырь, мы отдыхаемъ на мели; подъ Ягорлыкомъ «Левъ»
получаетъ пробоину, и изъ каюты II класса ведрами выносятъ воду; въ
Маловатѣ мы въ j час. вечера и опять на мели. Опять «Левъ» отды-
хаетъ часокъ-другой, опять отправляются въ село за крестьянами,
опять пароходъ безсильно пыхтитъ и дрожить. Въ полночъ, вер-
стахъ въ трехъ ниже, Ѳедька, задремавъ у руля, спросонья при-
нимаеі*ъ красную вѣху за бѣлую и беретъ «лявѣе», на самую мель.
«Левъ» глубоко врѣзывается въ нее. Вокругъ степь. Здѣсь проси-
димъ до утра, пока на шлюпкѣ проберутся въ село и привезутъ
рабочихъ.
Та же чудная ночь.
Капитанъ и аптекарь раздражены. Капитанъ б-ѣгаетъ на пло-
щадкѣ по одной діагонали, аптекарь—по другой. Вотъ-вотъ сцѣ-
иятся...
— Я вамъ говорю, что не дамъ парохода. Дойдемъ до Бендеръ
и—стопоръ! кричитъ капитанъ.
— Посмотримъ! возражаетъ аптекарь.
— Посмотримъ!
— А контрактъ на что?
— Что вы мнѣ все съ контрактомъ да контрактомъ? Наплевать
мн-fe на вашъ контрактъ—вотъ что! Въ контракт-fe сказано, что я
долженъ плавать по водѣ, a непосуш-fe... Развѣ это р-ѣка?
— А я ч-бмъ виноватъ, что теперь мелководье?
— Да вамъ что? Вамъ все равно! A y меня, какъ нароходъ на
камень попадетъ, печснки переворачиваются, вотъ что!
Цѣлый часъ продолжается эта «полемика»,наконецъ оба, уставъ,
исиортивъ другъ другу кровь, уходятъ спать. Воцаряется тишина;
изрѣдка съ палубы доносится храпъ, да слышно, какъ вода жур-
читъ и плещется въ бока парохода.
Гд-б-то далеко-далеко лаютъ собаки. По времснамъ гд-в-нибудь
плеснетъ рыба, обвалится съ крутого берега камень. Вокругъ пу-
стынно. Зв-Ьзды горятъ все ярче и ярче. Св-вжѣетъ... Скоро
разсвѣтъ.
А шлюпка все не возвращается...
Четвергь. Десятый часъ утра. Подходимъ къ Ваду-луй-Вода.
Наши мытарства кончаются. Подводимъ итоги. Оказывается,
что вм-бсто 14 часовъ мы пробыли въ пути 42 часа и Р^зъ пят-
надцать сидѣли на мели. Къ этимъ сидѣніямъ мы настолько при-
выкли, что намъ какъ будто даже странно, когда плывемъ. Каза-
— 337 —
лось, что Сороки и Ваду—какая-то Сцилла и Харибда, изъ кото-
рой никогда не выберешься.
Ѳедька—у руля. Онъ въ глубокихъ калошахъ и а^бховомъ
«спинжакѣ». Всю ночь онъ надсаживался въ водѣ, «пихая» паро-
ходъ. Капитанъ и аптекарь, съ поднятыми воротниками пальто,
прогуливаются по площадкѣ. Оба дѣлають видъ, что не замѣчаютъ
другь друга. У капитана, видимо, всю ночь «переворачивались пе-
ченки», аптекарь штудировалъ контрактъ.
Чѣмъ ближе, тѣмъ дальше отъ берега расползаются гряды вы-
сокихъ горъ, тѣмъ шире становится горизонтъ. И на душѣ какъ-
то легче.
Одинъ изъ пассажировъ сердито ворчитъ:
— Это чортъ знаетъ что такое: у меня срочное дѣло. Если-бъ
я во вторникъ, одновременно съ пароходомъ, выѣхалъ на почто-
выхъ, я бы вчера вечеромъ былъ въ Кишиневѣ. А если-бъ махнулъ
на Крыжополь, то вчера, еще въ 9 часовъ утра, былъ бы тамъ...
Н-бтъ, такъ нельзя, надо или сдѣлать пароходство возможнымъ, или
упразднить его... Иначе—это изд-ѣвательство надъ публикой. За-
тратили столько денегь, а неустроили для образца хоть два плоско-
донныхъ парохода американскаго типа.
Продолжительный свистокъ заглушаетъ его слова.
Причаливаемъ. Пассажиры суетятся.
Наконецъ-то мы на твердой почвѣ.
Мн-fe какъ-то жаль разстаться съ красавицей р-вкой, съ этимъ
міромъ волшебной красоты, фантазіи и грёзъ»...
Глава XXXVII.
Прощай, югь!—Въ поѣздѣ.—Кіевъ оокааывается.—На воквалѣ. — Электрическая
«конка».—Ростъ Кіева.—Соперничество Кіева и Одессы.—Параллели.—Раститель-
ность.—Крешатикъ.—Уличная толпа и кіевская публика.—Кіевъ, какъ народный
городъ.—Памятникъ св. Владиміра. — Кіевская панорама.
24-е сентябрл.
Фаэтонъ стоитъ у веранды каменскаго кургауза. Звонокъ побря-
киваетъ. Кони нетерігѣливо постукиваютъ копытами.
Вещи мои уже уложены.
Надо -вхать, а такъ не хочется. Скр-Ьпя сердце, прощаюсь...
Дни, какъ нарочно, стоятъ такіе чудные. Природа принаряди-
.іась въ свой золотой съ пурпуромъ осенній нарядъ. Все въ ней
дышитъ и нѣгой, и жаждой жизни, и прощальной улыбкой исче-
:іающаго лѣга. Золотая диства, золотое сіяніе сентябрьскаго дня,
безмятежный покой синяго, ярко-синяго неба, теплое дыханіе зе-
мли... И при этомъ—ласкаюшая и опьяняющая музыкальная гармѳнія,
подхваченная эхомъ вѣкового парка, полнаго легендъ, о которыхъ
онъ шепчстся съ плешуідейся вдоль иего красавицей рѣкой...
22
- 338 —
Лицо милаго существа всегда кажется намъ милымъ и красивымъ;
но въ минуту разлуки, когда приходится, можегь-быть, навѣки ска-
зать прости, оно въ тысячу разъ милѣе, прекраснѣе и дороже.
Мочи нѣтъ оторваться отъ него.
Это же чувствую теперь и я, при разлук-fe съ роднымъ югомъ,
съ его чудной природой. На душѣ совсѣмъ тоска влюбленнаго.
Кони сразу подхватываютъ экипажъ и мчатся. Пронеслась мимо
дача «Миля», ворота, осталась за мной нѣмецкая колонія съ кир-
хой, потомъ—«замокъ» и верхній паркъ, надъ которымъ разлетаются
звуки музыки, мелькнули площадь и м-встечко, начался подъемъ по
ущелью. Проходитъ полчаса. Каменка уже далеко внизу; Днѣстръ,
сверкая серебромъ, будто улыбается. И вся живописная долина
исчезаетъ въ золотомъ сіяніи.
Опять разворачивается безконечнымъ ковромъ Подольская степь.
Навстр-вчу то и дѣло тянется обозъ со свекловицей. Везутъ бу-
раки на какой-нибудь сахарный заводъ. Минуемъ громадное село
Студены и мѣстечко Песчанку. За опушкой лѣса выглядываетъ стан-
ція Попелюхи.
Въ три часа курьерскій псгбздъ подхватываетъ меня и мчитъ въ
Кіевъ. Опять грохогь и свистки несущихся мимо псИЬздовъ.
Въ вагонѣ тѣснота. Публика пестрая. Есть австрійскій нѣмецъ,
какой-то коммерсантъ, ѣдущій въ Волочискъ, чиновникъ, два подоль-
скихъ пана, евреи и малорусскіе помѣщики съ толстыми усами,
толстой шеей и массивными фигурами, отъ которыхъ вѣетъ прак-
тичностью и невозмутимымъ покоемъ глухой деревни.
Вечеромъ минуемъ Жмеринку, ночью—Казатинъ'и Фастовъ. Вездѣ
толкотня, суетливая толпа куда-то сігЬшащихъ людей, какой-то
стремительный потокъ людского моря, который несется по артеріямъ
юго-западныхъ дорогъ. Паровозъ все реветъ какъ-то испуганно и
въ окнѣ мелькаютъ безпрерывными огненными нитями искры.
іуе сентябрл.
Очень непріятно въ быстрыхъ путешествіяхь пробужденіе. Про-
сыпаешься гдѣ-нибудь за двѣсти-триста верстъ отъ імѣста, гдѣ за-
снулъ. Никакъ не можешь отдѣлаться отъ ощущенія какой-то сти-
хійной силы, которая сразу, точно въ сказкѣ, переноситъ въ дру-
гой міръ.
Уже за Мотовиловкой вагонъ постепенно наполняется дачника-
ми. Молодые люди, франтики, чистенькіе, съ только-что вымытнми
лицами, въ котелкахъ и приподнятыхъ воротникахъ пальто,студенты,
съ длинными, расчесанными на скорую руку, волосами, барышни съ
«musiquo4 подъ мышкой, гимназистки, дачники въ утреннемъ не-
глиже—все это занимаетъ съ бою мѣста, запруживаетъ проходъ,
давитъ ноги и чуть не садится къ вамъ на колѣни.
Въ Васильковѣ на платформѣ топчется съ затеряннымъ видомъ
Богь вѣсть откуда и зачѣмъ попавшая сюда горсточка словаковъ.
На лицахъ, наиоминаюшихъ б-ѣлорусса, смиренное выра^кеніе ну-
ждающихся и голодныхъ. Волосы, позади длинные, какъ у музы-
— 339 —
кантовъ, надъ лболіъ подстрижены въ скобку, на манеръ дамской
чолки. Снимаютъ шапки, низко кланяются и говорятъ нараспѣвъ:
— Пожалкуйце, панове. Отъ Карпатскихъ гуръ...
Въ Бояркѣ дачники еще рѣшительнѣе штурмуютъ поѣздъ. Пас-
сажиры ежатся по угламъ, стараются сд-Ьлаться тоньше, прячутъ
подъ себя ноги.
Угадывается близость большого центра жизни. Изъ л-feca, вы-
растаюшаго шпалерами вдоль полотна, все чаще показываются дачи.
Могучіе развѣсистые дубы, грабы и сосны смѣняются садами.
Впереди, заслоняя горизонтъ, выдвигается величественный си-
луэтъ Кіева. Онъ выступаетъ изъ розоватаго тумана точно изъ об-
лаковъ, еще въ смутныхъ очертаніяхъ. Высокія кудрявыя горы вы-
рисовываются волнистыми линіями тучъ, гряда домовъ, то сѣрыхъ,
to кирпичнаго цвѣта, кажется глыбами гранита. Туманъ разлетается—
и городъ сразу ^веркаетъ радугой красокъ и куполовъ. Надъ до-
рогой вырастаютъ и убѣгаютъ новые и строящіеся дома, выше, изъ-
за фабричныхъ трубъ, гигантскихъ громадъ и зеленыхъ тополей,
выдвигается красный корпусъ университета и семибашенный храмъ
св. Владиміра съ ярко-голубыми куполами, усѣянными золотыми
звѣздами, потомъ еще нѣсколько золотыхъ макушекъ, которыя, свер-
кнувъ крестами, исчезаютъ.
На вокзалѣ хаосъ большого города и говоръ на нѣсколькихъ
нарѣчіяхъ. Публика совсѣмъ особенная, спеціально кіевская. Швей-
цары, ландо, столичный лоскъ, аристократическій букетъ, изыскан-
ность манеръ и костюмовъ, а рядомъ захолустный санфасонъ, вы-
шитая малороссійская сорочка, помятая шляпа и провинціальная
непринужденность. Въ третьемъ классѣ среди сюрт^гчной публики—
деревенскія бабы въ синихъ халатахъ безрукавкахъ, чоботахъ, крас-
ныхъ «намиткахъ» или громадныхъ платкахъ съ ушками, намотан-
ныхъ точно чалма. Мужчины въ свиткахъ, вышитыхъ краснымъ
кантомъ, при чупринахъ и трубкахъ, которыя флегматично сосутъ,
обязательно поплевывая. Преобладаетъ малорусскій акцентъ; жен-
щины, со свойственной малорусскому слабому полу кокетливостью,
говорятъ нараспѣвъ. Слышатся разные «чого, слухайте, эгэ, чуйте,
що» и даже «трасця».
А тутъ же, у подъѣзда вокзала, плавно бѣгутъ вагоны электрн-
ческаго трамвая, перваго въ Россіи. Хохолъ смотритъ недоумѣло
на эту «нечисту сылу», почесываеть «потылицу» и тьфукаетъ.
Извозчикъ, который везетъ меня, сердито поглядываетъ на «элек-
тричку». Теперь все-таки пообыкли. А на первыхъ порахъ устраи-
вали разныя враждебныя демонстраціи и неистово плева^іись. Спра-
шиваю, не отбиваетъ ли заработокъ—и задѣваю за самую больную
струну.
— Порядочные господа не ѣздіютъ на ней,—говоритъ.
— Почему?
— Для здоровья вредно. Доктора сказываютъ — самую невру
свербигь, потому въ ней сыла такая. О, какъ гудитъ. Даже боль-
нымъ запрещаютъ. Вѣрно!
22*
— 340 —
Минуемъ памятникъ графу Бобринскому и поворачиваемъ на Би-
биковскій бульваръ съ его величественной аллеей тополей, спуска-
ющейся къ Крещатику.
Останавливаюсь въ гостиницѣ Гладынюка, на Фундуклеевской.
Хорошій номеръ во второмъ этажѣ, паркетный полъ, безукоризнен-
ная чистота. Цѣна съ постельнымъ бѣльемъ—два рубля. Клопы не
пользуются попустительствомъ прислуги.
Осматриваю городъ. Я знаю Кіевъ лѣтъ двадцать. И за это
время онъ разросся и похорошѣлъ со сказочной быстротой. Тогда
у него только начиналась та горячка культуры и благоустройства,
которая привела къ такому расцвѣгу. Тогда вездѣ рядомъ съ боль-
шими домами робко жались подслѣповатые одноэтажные старички,
и только Крешатикъ былъ сплошной массой многоэтажныхъ камен-
ныхъ громадъ. Теперь, куда ни оглянешься—шпалеры дворцовъ;
пустыри застроены, старые дома вытѣснены щеголеватыми гигаытами
новаго поколѣнія, появились цѣлыя улицы, которыхъ двадцать лѣтъ
тому назадъ даже въ поминѣ не было.
Площадь, на которой раскинулся Кіевъ, занимаетъ около 45
квадратныхъ верстъ. Сколько въ Кіевѣ жителей—никто не знаетъ.
По однодневной переписи 1874 года, ихъ было 127 тысячъ и даже
съ четвертыо. Теперь, какъ предполагаютъ, населеніе достигаетъ
двухсотъ тысячъ. Но, принимая во вниманіе-, съ одной стороны, ма-
лорусскую скромность, а съ другой — малорусскую плодовитость,
можно смѣло сказать, что теперь въ Кіевѣ добрыхъ 250 тысячъ.
На видъ, ио крайней мѣрѣ, онъ нисколько не меньше Одсссы.
Между Кіевомъ и Одессой вѣчный споръ и сосѣдская зависть.
Кіевляне готовы поставить въ счетъ каждый сучекъ Одессѣ, одес-
ситы—Кіеву. Это отнюдь не мѣшаетъ одесскимъ муницииаламъ при
посѣщеніи Кіева восхвалять кіевское благоустройство, а кіевскимъ
муниципаламъ, при носѣщеніи Одессы,—одесское. Таково ужъ свой-
ство современной политики и банкетныхъ рѣчей. Было время, когда
Кіевъ поотсталъ отъ Одессы. Но теперь онъ обогналъ ее, несмотря
на то, что доходъ его безъ малаго втрое меныие дохода Одессы
(до 1.300.000 руб.). Обогналъ кое въ чемъ и Москву. Напризгѣръ—
электрической конкой и канализаціей. Вышло это какъ-то сразу и
совсѣмъ неожиданно, какъ бываетъ у сосредоточенныхъ малорус-
скихъ натуръ, которыя долго собираются, разжевываютъ, а потомъ
трахъ—и вдругъ выкинутъ «штуку», да сщси не нростую, а такую,
какой и у другихъ нѣтъ. Много, впрочемъ, помогло Кіеву девяти-
сотлѣтіе крещенія Россіи. Онъ сразу принарядился щеголемъ.
Я думаю, Одессу и Кіевъ сравнивать нельзя. Это двѣ несравни-
мыхъ величины. У Одессы есть море, у Кіева — Днѣпръ. Одесса
выстроилась на гладкой равнинѣ, но хороша своей величественноіі,
хотя и монотонной, перспективой; Кіевъ живописно раскинулся на
горахъ, чаруя своими чѵдными видами, но перспектнва кіевскихъ
улицъ болѣе замкнута. Гысячелѣтній Кісвъ—это grand-papa всѣхъ
русскихъ городовъ, но papa еше совсѣмъ свѣжеиькій, зелененькій,
съ румянцемъ во всю щеку и юношескиліъ сердцемъ. Одесса— мо-
— 341 —
лодая барынька, болыиая модница, кокетничающая постоянно съ
европейцемъ, нервничающая и уже пожившая, несмотря на моло-
дость. Одно, что есть у нихъ общаго, это жизнерадостность. Но
и здѣсь преимущество на сторонѣ Кіева. Въ жизнерадостности
Одессы слишкомъ ужъ много разнѣживающаго и знойнаго юга, у
Кіева она какъ-то спокойгнѣе, душевн-ве, яснѣе и здоров-ве. Это
жизнерадостность Москвы, но осв-вщенная болѣе сердечной улыб-
кой. Кіевъ—:еще югь, но уже югъ ум-вренный, ровный, безъ изне-
могаюіцихъ страстей, хотя все-таки лучезарный.
При взглядѣ на Кіевъ вы чувствуете, какъ и при взглядѣ на
Москву, что этотъ гигантъ созданъ могучей и здрровой расой. Во
всемъ сказывается какая-то жизненная сила, лгобовь къ жизни и
вѣра въ жизнь молодой натуры. Н-бтъ строгихъ тоновъ, мрачныхъ
красокъ, все ярко, но ярко въ мѣру, безъ рѣзкости. Здѣсь кипучій
темпераментъ великоросса какъ будто нейтрализованъ бол-ве мягкимъ
темпераментомъ малоросса. И это придаетъ наружности города ка-
кую-то особенно симпатичную черточку. Угадывается душа человѣ-
ка, не укладывающаяся въ общій жизненный шаблонъ, а пытающаяся
разнообразить его разными завитушками и арабесками. Несомн-внно,
красота кіевскихъ видовъ изъ поколѣнія въ покол-ѣніе вырабатывала
художественный вкусъ кіевлянъ. Это, въ связи съ поэтической
жилкой малорусской натуры, и придало такое изящество оригиналь-
ной красогѣ Кіева. Кажется, у насъ н-бтъ другого города, въ ко-
торомъ (относительно) было бы такъ много красивыхъ зданій. Вт»
этомъ Кіевъ оставляетъ за собою Одессу^ Тамъ громады, вытяну-
тыя въ линію, болыией частью построены по шаблону и отдаготъ
какой-то практичностью. Здѣсъ, напротивъ, почти нѣтъ зданія, изъ
новыхъ, конечно, которое не было бы изящной архитектурной ве-
щиией, а иногда и шедевромъ. Пройдитесь по величественному Кре-
щатику, не уступающему по красотѣ Невскому, но бол-fee ориги-
нальному, благодаря разнообразію стилей его дворцовъ и извили-
стости, постоянно открывающей новыя перспективы; присмотритесъ
повнимательнѣй къ архитектурѣ этихъ многОэтажныхъ гигантовъ
то въ стилѣ ренесансъ, то готическомъ, то рококо, то современномъ
«імеланжѣ», «fantaisie» или русскомъ; загляните на Прорѣзную и
полюбуйтесь великол-ѣпнымъ мавританскимъ стилемъ какого-то двор-
ца и роскошью лѣпной работы, прогуляйтесь по Большой Владимір-
ской мимо фасадовъ н-бсколькихъ домовъ съ оригинальной и вели-
чественной мавританской аркой въ центр-fe,—вездѣ, въ каждой ксь
лонкѣ, въ каждой завитушкѣ вы зам-втите если не вкусъ, то во
всякомъ случаѣ стремленіе къ изящному, чуждое шаблона, и же-
ланіе не только построиться, но и создать красивуго вещь, которая
дополняла бы общую архитектурную гармонію. Своеобразная особен-
ность Кіева—это палисадники вдоль тротуаровъ второстепенныхъ
улицъ. Они замѣнили зд-бсъ садочки съ вишнями и черешнями, ко-
торые составляютъ обязательную принадлежность малорусскаго дома.
Въ доброе старое время кіевскіе Афанасіи Ивановичи, Шпоньки,
Довгочхуны и Иеререпенко, вѣроятно, частенько сиживали въ этихъ
— 342 —
палисадникахъ въ своихъ халаіахъ, безпечно посасывая трубку и
поглядывая на уличную жизнь.
Въ Кіевѣ масса зелени, красиво декорирующей городъ и при-
дающей ему уютный видъ. Кром-fe палисадниковъ, Бибиковскаго
бульвара и частныхъ садовъ, по городу разостланы зелеными ко-
врами Царскій и роскошный ботаническій садъ съ его чудной ал-
леей каштановъ, университетскій и дворцовый парки, кадетская
роща, еще нѣсколько бульваровъ и скверовъ. Высокіе берега Днѣ-
пра задрапированы вдоль всего города зеленой бахромой садовъ и
кудрявыми волнами рощъ, надъ которыми величественно выступа-
ютъ стройные силуэты тополей.
Выхожу на Крещатикъ. Широкій, могучій потокъ жизни не-
умолчно стремится по этой извилистой артеріи Кіева. Послѣ вто-
ростепенныхъ кіевскихъ улицъ очутиться на Крещатикѣ—все рав-
но, что изъ губернскаго города попасть прямо въ центръ Петербур-
га. Здѣсь совсѣмъ столица. Грандіозные, великол-ѣпные дворцы да
половины облѣплены пестрыми блестящими выв-Ьсками, изъ подъ
которыхъ сверкаютъ громадныя зеркальныя витрины роскошныхъ
магазиновъ. Посрединѣ широкой улицы бѣжитъ паровой трамвайг
который будетъ замѣненъ электрическимъ, a no бокамъ—два встрѣч-
ныхъ потока экипажей. Надъ высокими столбами электрическихъ
фонарей виситъ, вырисовываясь темной кисеей на фоігЬ синяго не-
ба, проволочная сѣть телефона, телеграфа и электропровода
трамвая.
Несмотря на конецъ сентября, солнце грѣетъ и заливаетъ эту
чудную, просторную, полную жизни и воздуха улицу цѣлымъ мо-
ремъ свѣта. Теплая атмосфера насыщена особеннымъ магазиннымъ.
запахомъ большого города, съ примѣсью сладкаго аромата фрук-
товъ, которыми здѣсь переполнены кіоски и лавки. Маркизы еще
приспущены надъ витринами и окнами верхнихъ этажей. To и дѣло
мелькаютъ бѣлыя фуражки.
Густая толпа плыветъ по широкимъ тротуарамъ. Насколько на-
ряденъ, щеголеватъ и вылощенъ по столичному Крещатикъ, на-
столько смѣшана и пестра эта толпа. Зд-ѣсь рядомъ съ фешенеб-
лемъ, точно соскочившимъ съ модной картинки, шагаетъ съ не-
возмутимой флегмой и sans-gene какой-нибудь захолустный степ-
някъ помѣщикъ, весь въ пыли и неглаженной сорочкѣ; рядомъ съ
элегантной дамой—скромно одѣтая дѣвушка; за ней горсточка бо-
гомольцевъ, пришедшая сюда поглазѣть на кіевскія диковинки^
опять цѣлый семейный звѣринецъ провинціаловъ, дальше снова нѣ-
сколько типовъ расфранченныхъ горожанъ.и рядомъ—блузы, мало-
россійскія сорочки, шляпы—на затылокъ, безпечная и размашистая
походка студентовъ добраго стараго времени...
Мнѣ нѣсколько разъ приходилось пріѣзжать въ Кіевъ съ сѣ-
вера, изъ Бѣлоруссіи. И тогда эта толпа особенно поражала меня.
Наканунѣ я бродилъ въ низкорослой, угрюмой, худосочной и бо-
лѣзненной на видъ толпѣ бѣлорусскихъ городовъ. Теперь предо
мной плыла толпа людей изъ какого-то совсѣмъ иного міра, людей
— 343 —
высокихъ, свѣжихъ, здоровыхъ, съ загорѣлыми лицами, оживлен-
ными жестами, звучными голосами, открытыми выразительными взгля-
дами и задушевнымъ смѣхомъ. Тамъ, подъ вѣчно сѣрымъ, пасмур-
нымъ небомъ, человѣкъ пріобр-влъ какой-то подавленный, безжиз-
ненный видъ; это свинцовое небо, угнетая его душу изъ в*ѣка въ
вѣкъ, убило въ немъ жизнерадостность; здѣсь онъ росъ подъ яс-
нымъ синимъ куполомъ, впитывая въ себя вмѣсгѣ съ солнечными
лучами и жизненныя силы; онъ дышалъ всей грудью, дышалъ здо-
рово, всласть, и, чувствуя себя здорсвымъ, привыкъ иначе смотрѣть
на міръ. Глядя на эту толпу, вы прежде всего чувствуете, что въ
ней преобладаетъ здоровый челов-вкъ, что это не искалѣченная и
вырождающаяся толпа столицъ и другихъ большихъ центровъ жи-
зни, а еще свѣжая, вѣчно обновляющаяся притокомъ дѣвственныхъ
силъ народа. Присмотритесь къ городовымъ, дворникамъ, кондук-
торамъ на конкѣ; все народъ крупный, широкоплечій, съ румян-
иемъ и загаромъ, бодрымъ видомъ, живыми, блестящими глазами.
Присмотритесь къ женщинамъ—и вы зам-втите преобладанье того
же здороваго типа. Въ Кіевѣ очень много красивыхъ людей. Преж-
ній малороссъ, буйный сѣчевикъ, который бралъ въ жены итатар-
ку, и польку, и турчанку, и русскую, изъ поколѣнья въпоколѣнье
сливалъ въ себѣ и ассимилировалъ всѣ оригинальныя особенности
каждаго племени; а позже сліяніе его съ великороссомъ точно до-
полнило и нейтрализовало этотъ типъ. Въ особенности красивы
кіевлянки. Навстрѣчу то и дѣло попадаются то хорошенькія, то
симпатичныя личики, иногда чистаго малорусскаго типа, нѣсколько
широкія или округленныя, съ тонкими чертами, красиво обведен-
ными бровями и глубокими глазами, иногда—уже утратившія свою
малорусскую характерность, со свѣтлыми глазами, то сѣрыми, то
голубыми, при смуглой или матовой кожѣ и черныхъ волосахъ
южанокъ.
Въ натурѣ кіевлянина, несмотря на смѣсь съ великороссомъ,
все-таки преобладаетъ малорусскій элементь. И это налагаетъ со-
всѣмъ своеобразный отпечатокъ на общественный темпераментъ.
Въ немъ какъ-то большё простоты и мягкости, съ отт-ѣнкомъ ка-
кой-то ноэтической и симпатичной жилки, чего-то задушевнаго.
Малороссъ, при глубокомъ умѣ, во всемъ непосредственъ. Въэтомъ
особенно ярко сказывается историческая канва, по которой выши-
вался складъ малороссійской натуры. Н-втъ-нѣтъ -да и проглянетъ
въ немъ совсѣмъ запорожскій размахъ, съ его страстностью и ширью.
Поэтому, можетъ-быть, ни въ одномъ русскомъ городѣ ігбтъ такой
отзывчивой, чуткой и искренней публики, какъ въ Кіевѣ. Я пом-
ню эту публику въ семидесятыхъ годахъ, когда дирекція театра
вынуждена была вывѣшивать объявленія съ просьбой вызывать
оперныхъ артистовъ не болѣе трехъ разъ, *) когда энтузіазмъ и
оваціи дѣйсгвительно принимали какіе-то невозможные размѣры, и
молодежь доходила до высшаго напряженія экстаза. О спектакляхъ
*) Кажется, такое распоряженіе существуеть и теперь.
— 344 —
малорусской труппы ужъ и говорить нечего. Здѣсь хохлы прямо
минуты спокойно высидѣть не могутъ. Непринужденность, искрен-
ность, взрывы заразительнаго смѣха и буря аплодисментовъ; зри-
тельный залъ такъ и стонетъ отъ нѣги веселья и совсѣмъ дѣтска-
го восторга. И надо думать, что если въ Кіевѣ и запрещаютъ играть
постоянной труппѣ малороссовъ, то это отнюдь не вызывается опа-
сеньемъ какихъ-нибудь сепаратистскихъ тенденцій, которыя могли
бы скрываться въ малорусской драмѣ, а главнымъ образомъ желань-
емъ избѣжать этого экстаза и напряженія, не обходящихся безъ
инцидентовъ прискорбнаго свойства. Какъ-то лѣіомъ мнѣ при-
шлось попасть въ Шато-де-Флеръ. Дебютировалъ посредственный
разсказчикъ малорусскихъ анекдотовъ. И, несмотря на это, публика
просто бѣсновалась. Вызовамъ не было конца; болѣе десяти разъ
бисировали. Таковъ уже хохолъ: если смѣяться—такъ смѣяться;
если ему пріятно, такъ онъ хочетъ, чтобь его подольше щеко-
тали.
Кіевъ—городъ не только русскій, но и народный, такой же на-
родный, какъ и Москва. Въ этомъ отношеніи между Одессой и
Кіевомъ такая же неизмѣримая пропасть, какъ между Петербур-
гомъ и Москвои. Будто нарочно, для симметріи, на юг-fe Россіи,
какъ и на сѣверѣ, создалось это соперничество между двумя горо-
дами. Народъ знаетъ Петербургъ, знаетъ и Одессу; и тотъ, и дру-
гой городъ очень иопулярны у него, и въ тотъ, и въ другой онъ
стремится. Но народъ любитъ Москву, любитъ Кіевъ; какъ прош-
лое націи, оба они органически приросли къ народной душѣ. Вся
исторія, вся героическая эпоха въ жизни русскаго народа, его бы-
лины, легенды, богатыри, его подвиги, вѣра, національное самосо-
знаніе—всс это тѣсно связано съ Кіевомъ и Москвой. Народъ идетъ
и въ Одессу, и въ Петербургъ потому, что его соблазняетъ жизнь
большого города или столицы и заработки; въ Москву и Кіевъ онъ
идетъ не только поэтому, но и потому, что любитъ ихъ. Они ма-
нятъ его, какъ мѣсто, куда стремились грёзы дѣтства и юности, какъ
колыбель русской души. Святыни Кіева такъ же дороги русскому
сердцу, какь и святыни Москвы, какъ Іерусалимъ для всѣхъ хри-
стіанъ, какъ Мекка для турка, какъ Римъ для католика. Русскій
народъ идетъ въ Москву и Кіевъ, чтобы сдѣлать угодное Богу,
идетъ изъ-за тысячъ верстъ выполнить священный обѣтъ, идеть
безъ гроша за душой, часто впроголодь; для того, чтобъ увидѣть
Москву нли Кіевъ и поклониться ихъ святынямъ, онъ совершаетъ
цѣлый подвигъ. Полтораста тысячъ богомольцевъ, стекаюишхся сю-
да ежегодно, какъ бы еще больиіе подчсркиваютъ значеніе Кіева,
какъ народнаго города.
И здѣсь, какъ и въ Москвѣ, нельзя отдѣлаться отъ какой-то
атмосферы прошлаго, отъ ея обаянія. Каждый уголокь будитъ въ
душѣ историческія воспоминанія; въ воздухѣ будто носится прахъ
тысячелѣтій.
По Крещатику прохожу къ Днѣпру. Впереди, изъ зеленойкот-
ловины, выступаетъ бѣлая колонна памятника Крещенія, слѣва отъ
— 345 —
нея на горѣ возвышается памятникъ св. Владиміру. Фигура нро-
свѣтителя Руси полна величаваго покоя и классической простоты.
Это одинъ изъ самыхъ величественныхъ и прекрасно выполнен-
ныхъ монументовъ. Ничего вычурнаго, никакихъ идейныхъ аллего-
рій. Реально, красиво и просто, какъ проста и чиста христіанская
идея. Но вмѣстѣ съ тѣмъ и отъ этой массивной бронзовой двухса-
женной фнгуры съ гигантскимъ крестомъ, и отъ всего монумента,
высота котораго отъ пьедестала до оконечности креста—девять са-
женъ, вѣетъ чѣмъ-то могучимъ, богатырскимъ, какъ та страна, которая
увѣковѣчила въ бронзѣ образъ своего просвѣтителя. Памятникъ
исполненъ барономъ Клодтомъ, талантливымъ творцомъ горельефовъ
храма Спасителя, четырехъ группъ на Аничковомъ мосту и конной
статуи императора Николая I.
Лучшаго мѣстоположенія для памятника нельзя было бы избрать.
Онъ такъ же дополняетъ это мѣсто, какъ мѣсто—его. Теперь да-
жс трудно было бы представить себѣ одно безъ друтого, какъ"па-
мятникъ Петра Великаго безъ Невы, а набережную безъ этого чуд-
наго монумента. И тамъ, какъ и здѣсь, окружающій видъ какъбы
одухотворяетъ фигуру.
Съ площадки, что разстилается предъ памятникомъ, открывается
чарующій видъ съ необозримымъ горизонтохмъ.
За мной на холмахъ громоздится Кіевъ съ его стариной, съ
его золотыми воротами, древними девятисотлѣтними церквами, съ
Софійскимъ соборомъ, построеннымъ восемь съ половиною вѣковъ
тому назадъ и подъ сводами котораго погребены—Ярославъ Муд-
рый, Владиміръ Мономахъ и другіе кіевскіе князья, съ Михайлов-
скимъ монастыремъ, основаннымъ около 8 вѣковъ тому назадъ, Де-
сятинной церковью съ гробницами св. Владиміра и св. Ольги. Слѣ-
ва выдвигается на горѣ легкая, стройная, какъ юноша, Андреевская
цсрковь, справа, внизу, въ зеленой кущѣ—памятникъ Крещенія,
надъ нимъ, на высокомъ обрыв-fc, изящный павильонъ купеческаго
собранія, а дальше, вырастая изъ моря зелени, вздымается къ небу
бѣлая въ золотой митрѣ колокольня Кіево-Печерской лавры, суще-
ствующей болѣе восьмисотъ лѣтъ, и макушки ея шести монастырей.
Какая глубокая старина, какая безконечная историческая даль, на
фонѣ которой вырисовываются первые сподвижники христіанства
въ Россіи—Иларіоігъ, Антоній Печерскій, Ѳеодосій...
Внизу, начиная отъ подошвы Андреевской горы, тѣснится у рѣ-
ки Подолъ. Вдоль берега выстроились сотни баржъ; у пристаней
десятки пароходовъ. По рѣкі^ снуютъ лодки и катсра. Могучій
Днѣпръ широко и вольно развернулся на безконечной равн«нѣ, ко-
торая сливается съ далекимъ горизонтомъ, исчезаявъ дымкѣ... Видъ
очень похожь на нижегородскій съ кремлевской стѣны.Та жебез-
брежная степь, та же извивающаяся по ней и уплывающая въ даль
рѣка, тотъ же захватывающій и маняіцій просторъ. Даже Подолъ
напоминаетъ Кунавино и ярмарку. Но въ днѣпровскойпанорамѣбо-
лѣе нѣжный и ласкающій колоритъ, природа улыбается привѣтливѣй,
краски кажутся ярче подъ синимъ бездоннымъ нсбомъ Украины.
— 346 —
Смотришь, смотришь—и не налюбуешься. Эти волшебные виды,
этотъ чарующій просторъ, это тысячелѣтнее прошлое наполняютъ
душу какимъ-то необъятнымъ чувствомъ. Въ воспоминаніи одна
картина б-вжитъ на смѣну другой, изъ глубины в-бковъ выступа-
етъ толпа скиѳовъ, за ними поляне, радимичи, сЬверяне, Кій, Щекъ
и Хоривъ, Асколд>дъ и Диръ, моіцная фигура Олега, съ его про-
роческими словами: «се буде мати городомъ русскимъ», дальше
Ольга, Игорь, Владиміръ Святой, Ярославъ Мудрый, Владиміръ Мо-
номахъ, поляки, осаждающіе городъ, нашествіе Батыя, Гедиминъ,
пожары и опять нашествія татаръ, запорожцы, Сагайдачный, Бо-
гданъ Хмѣльницкій, еще цѣлая толпа призраковъ... Кажется, будто
сливаешься съ этимъ прошлымъ, будто прахъ тысячелѣгій, носящій-
ся въ сіяніи дня, устанавливаетъ какое-то общеніе между душой н
гбмъ міромъ другихъ жизней, которыя пронеслись здѣсь и раство-
рились въ общемъ д*ѣлѣ могучей страны какимъ-то потокомъ жиз-
ненной энергіи, возродившейся въ новыхъ формахъ...
Глава XXXVIII.
Разговоръ о стиляхъ.—Владимірскій соборъ.—Внѣшній видъ.—Внутренность
храма.—Византійская живопись.—Картины Васнецова, Свѣдомскаго, Катарбин-
скаго и Нестерова-—A. B. Праховъ. — Памятникъ Богдана Хнѣльницкаго.—
Андреевская иерковь.—На пароходѣ.—Выѣздъ изъ Кіева.—Дорожыые разговоры.
2б-е сентлбрл.
Вчера вечеромъ мнѣ пришлось слыхать у моихъ знакомыхъ до-
вольно любопытный споръ о стиляхъ. Р-бчь зашла о Владимірскомъ
соборѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ отдѣлка его стала близиться къ концу,
въ кіевскомъ обществѣ о немъ говорятъ постоянно. И, какъ всегда
бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, мнѣнія разд-вляются на дв-fe группы,
спорящіе—на два лагеря.
— Да вы византіецъ или «рококистъ»? спросила хозяйка до.ма
полушутя, полусерьезно одного изъ споривишхъ.
И онъ, также шутя, хотя и не безъ вызова, отвѣгнлъ.
— Рококистъ.
— А вы? обратилась хозяйка къ другому гостю.
— Я въ искусств-fe—опортунистъ,—сказалъ онъ смѣясь,—такъ
какъ, по-моему, tous \es genres sont bons hors le genre ennuyeux. Въ
нскусствѣ, въ живописи, зодчествѣ, скульптурѣ всѣ роды хороши,
гдѣ творчеству дана воля, гдѣ оно самобытно, оригинально, не
стѣснено шаблономъ и педантизмомъ школы.
— Это значитъ?..
— Это значитъ, что и византійскій стиль, и готнческій, и ма-
вританскій, и рококо могутъ выливаться въ очень красивыхъ худо-
жественныхъ формахъ, пока ихъ не вымучиваютъ, втискивая въ
рамки, не загромождаютъ деталями и не мѣшаютъ естествеиному
- 347 -
р^звитію фантазіи. Иначе—художественная работа сводится или къ
рабскому копированью прототипа и старыхъ формъ, и, сл-вдователь-
но, если не вырождается, то по крайней мѣрѣ застываетъ на' одной
и той же точкѣ, или, сгвсненная границами старыхъ формъ,
создаетъ какую-нибудь неестественную, напыщенную пародію или
композицію.
Для поясненія этого разговора отѣдуетъ замѣтить, что «визан-
тійіш»—сторонники архитектуры Владимірскаго собора, тогда какъ
крококисты»—Андреевской церкви, этого чуднаго шедевра Растрел-
ли. Византійцы въ своихъ нападкахъ нѣсколько рѣшительн-ве роко-
кистовъ.
— Помилуйте, да развѣ это стиль для храма? говорили они.
Разв-Ѣ это удовлетворяетъ религіозной идеѣ, которая связана съ
представленіемъ о храмѣ? Легкость, воздушность формъ, полетъ
къ небу... Вотъ именно въ этомъ-то и бѣда, что легкость! Совсѣмъ
какой-нибудь кіоскъ, бесѣдка или тѣ растреллевскіе изящные па-
вильоны, которые раскинуты въ царскосельскомъ паркѣ. Развѣ еСть
въ этомъ зданіи какая-нибудь архитектурная тема? Присмотритесь—
и вы увидите, что мотивъ его—судогіъ для уксуса, горчицы и
прованскаго масла.
— А вашъ византійскій стиль,—возражали рококисты,—развѣ это
не варьяціи формъ какой-нибудь сахарницы или чайницы съ груше-
образной крышкой?
— Все-таки вы не станете отрицать, господа,—замѣгилъ «гопор-
тунистъ»,—что когда назначеніе храма—быть историческимъ памят-
никомъ эпрхи и отраженіемъ извѣстнаго стиля, создавшаго или,
если хотите, воспитавшаго національный вкусъ и національное ис-
кусство, то было бы по крайней M-fep-fe неумѣстно строить его пс*
чуждому и намъ, и нашимъ предкамъ стилю, украшая живописью
какой-нибудь фламандской школы.
— Позвольте-съ, да почему вы думаете, что византійскій стиль—
нашъ національный стиль, а не навязанъ намъ? Его тема—шатеръ,
мы съ ней не имѣ/іи ничего общаго. У насъ есть свой русскій стиль,
и, ужъ если хотите, къ намъ ближе китайскій или индійскій стиль.
Теперь, подходя къ Владимірскому собору, я невольно вспоминаю
этотъ разговоръ.
Храмъ, обращенный фасадомъ къ Бибиковскому бульвару, вы-
держанъ въ византійскомъ стилѣ эпохи расцвѣта. Онъ производитъ
очень внушительное впечатлѣніе своей массой, своимъ продолгова-
тымъ корпусомъ, увѣнчаннымъ семью баиінями. Конечно, это не то
впечатлѣніе, какое получается отъ храма Спасителя. Владимірскій
соборъ вдвое ниже; высота его до креста главнаго купола—всего
двадцать три сажени, при такой же длинѣ зданія. Это уже само
по себ-fe указываетъ на н-ѣкоторую архитектурную непропорціональ-
ность, лишаюшую легкости, стройности и гармоническаго единства
цѣлое. Угадывается какой-то архитектурный промахъ. И дѣйстви-
тельно, соборъ былъ задуманъ архитекторомъ Штромомъ въ гран-
діозныхъ размѣрахъ, какимъ и доіженъ бы быть памятникъ, ув*ѣко-
— 348 —
вѣчивающій одно изь величайшихъ событій въ жизни Россіи и
посвященный имени ея просвѣгителя; но, за недостаткомъ средствъ,
поручили епархіальнному архитектору «урѣзлть» планъ, а затѣмъ
ужъ постройка была передана новому архитектору, Беретти, кото-
рый тоже сдѣлалъ кое-какія измѣненія, благодаря чему зданіе дало
трещину. Пятнадцать лѣтъ простоялъ соборъ на пустырѣ, порос-
шемъ бурьяномъ, но выдержалъ испытаніе. Трещины оказались не
опасными, и въ 1877 г- приступили къ отдѣлкѣ храма, заложеннаго
въ 1862 году.
Много украшаютъ соборъ семь башенъ со сквозными нишами и
голубыми куполами. Золотые лучи, расходяшіеся полосами изъ-подъ
крестовъ, и золотыя звѣзды придаютъ куполамъ особенно наряд-
ный видъ.
Работами по внутреннему устройству и украшенію храма завѣ-
дуетъ съ 1883 года изв-бстный знатокъ церковныхъ древностей,
византійскаго письма и живописи, профессоръ кіевскаго универси-
тета А. В. Праховъ. Я кстати запасся визитной карточкой «съ
рекомендаціей». Передаю ее сторожу. A. B. въ соборѣ. Онъ лю-
безно принимаетъ меня и, послѣ обмѣна общими привѣтствіями,
уѣзжаетъ. Сторожъ водитъ меня по храму. Тамъ и сямъ еще стоятъ
лѣса.
Говорить подробно о своемъ впечатлѣніи не стану, тѣмъ болѣе,
что работы еще не закончены. Но все-таки оно очень сильное.
Общій колоритъ собора н-всколько темноватый, какъ въ древ-
нихъ храмахъ. И это, вигбсгб съ чрезвычайно характерно выдер-
жанной византійской живописью и древней орнаментировкой, сразу
обдаетъ васъ атмосферой другой эпохи, другого міра. Только
присмотрѣвшись къ картинамъ, къ свѣжести красокъ, замѣтивъ, что
грубые, элементарные, сухіе штрихи византійскаго письма послужили
здѣсь лишь темой, лишь канвой, по которой выведены живыялица
со всей тонкостью и силой современной живописи и техники, вы
можете отрѣшиться отъ этого ощущенья.
Сейчасъ же при вход-fe бросается въ глаза написанный въ глав-
ном ь кунолѣ, надъ алтаремъ, огромный образъ Богоматери съ Мла-
денцемъ, окруженный, на манеръ Сикстинской Мадонны, облаками
и ангелами. Это работа знатока византійской живописи, профес-
сора Васнеиова. О ней очень много говорили и говорятъ, востор-
гаясь вдохновенісмъ художника, который сум Ьлъ сочетать строгій
тонъ византійсклго стиля съ современнымъ вкусомъ и создать
этотъ прелестный образъ.
Очень хороши глаза Мадонны. Черные, глубокіе, задумчивые,
они устремлены на васъ какъ-то проникновенно, глядятъ какъ будто
изъ другого міра. Образъ написанъ темными красками и, благодаря
золотому фону, выдѣляется чрезвычайно рельефно. Позолота по-
дернута легкой тѣныо, и это придаетъ ей прозрачный видъ. Очень
оригинальны и эффектны крылья ангеловъ; то бѣлыя, то свѣтло-
кирпичныя, то голубыя съ зеленымъ отливомъ, они красиво, хотя
и пестро, выступаютъ на золотомъ полѣ. Вообще позолоты въ
— 349 —
храмѣ очень много, и это* при замысловатой орнаментировкѣ, вы-
держанной въ строгомъ византійскомъ стилѣ, придаетъ внутрен-
ности его восточный колоритъ. Въ этомъ отношеніи трудъ A. B.
Прахова, какъ знатока и ученаго изсл-ѣдователя, который по исто-
рическимъ источникамъ сумѣлъ возстановить до мелочей въ гар-
моническомъ цѣломъ характерные византійскіе орнаменты, неоцѣаимъ.
Прекрасны картины П. А. Свѣдомскаго—Тайная Вечеря, Входъ
въ Іерусалимъ, Распятіе, Моленіе въ Геѳсиманскомъ саду. Ж>ко-
торыя фигуры идеально хороши. Могучей кистью и съ потрясающей
экспрессіей написано Распятіе; здѣсь художникъ выказалъ всю
ширь и мощь своего таланта. Въ картин-fe «Спаситель на судѣ Пи-
лата» удивительно реальна фигура Пилата и воиновъ. Картина пре-
красно задуманаи производитъ особенно сильный эффектъ благо-
даря тому, что помѣщена надъ мраморнымъ карнизомъ дверей;
нарисованныя на ней хмраморныя перила кажутся продолженіемъ
мраморнаго карниза, вызывая полную иллюзію, и фигуры выдвига-
ются еще рельефнѣе. Такъ же хороша и реальна его же картина
Воскрешеніе Лазаря.
Въ главномъ купол-ѣ и боковыхь на потолкѣ написаны очень
эффектныя картины художникомъ Катарбинскимъ. Особенно выдѣ-
ляется Духъ БожіА, носящійся надъ водами, нѣсколько напоминаю-
шій по темѣ Бога Саваоѳа въ храмѣ Спасителя.
Изъ произведеній профессора Васнецова, написанныхъ исключи-
тельно на византійскіе мотивы, произведеній, которыми восторгаются
любители и знатоки византійской живописи, мнѣ понравился на-
рисованный на стѣнѣ сл-ѣва отъ алтаря образъ Богоматери. Фигура
Ея, вся въ темномъ, выдѣляется какъ-то изящно и идеа^іьно легко,
точно видѣнье. Необыкновенная чистота формъ и линій лица оду-
хотворяюгь его какимъ-то неземнымъ выраженіемъ.
Очень красиво на темномъ фонѣ храма выступаетъ мраморная пере-
городка, отд-ѣляющая алтарь и замѣняющая иконостасъ. Она ка-
жется легкой, какъ ажурная работа; білия мраморныя колонны съ
капителями изъ розоваго мрамора стройно поддерживаютъ ее.
Какъ и въ храмѣ Спасителя, здѣсь на хорахъ, окруженныхъ рѣ-
шеткой, какъ бы связываюихей арки и своды, устроены также два
алтаря надъ нижними боковыми алтарями. Оба они изъ сѣраго
мрамора, прекрасной работы. Особенно хороши и пффектны визан-
тійскія мраморныя колонны въ видѣ сплетающихся змѣй.
Сгбны всюду покрыты фресками, характерными византійскими
орнаментами и символическими фигурами. Темой отчасти послужила
стѣнная живопись Софійскаго собора и Михайловскаго монастыря.
Всѣ тонкія мраморныя работы, какъ барельефы, н-ѣкоторыя колонны
и рѣзьба капителей, исполнялись въ Каррар-Ь.
На хорахъ въ лѣвомъ алтарѣ помѣщается замѣчательная кар-
тина художника Нестерова—Воскресеніе Христово. Замѣчательная
не только нотому, что она исполнена художественно и о ней много
говорятъ (хотя тоже и за, и нротивъ), но и потому, что она въ
особенности захватываетъ, и именно здѣсь, какъ рѣзкій контрастъ
— 350 —
съ общимъ тономъ Живописи собора. Прежде всего, послѣ темнаго
фона она сразу обдаетъ васъ какимъ-то сіяніемъ. Переходъ отъ
реальной кисти Свѣдомскаго и рельефныхъ штриховъ византійской
живописи Васнецова къ этимъ нѣжнымъ, тающимъ линіямъ уже
самъ по себѣ производитъ нѣкоторый эффектъ.
,.Фонъ картины—блѣдный, зелено-голубой овалъ въ нѣжныхъ,
едва уловимыхъ переливахъ отъ голубого къ зеленому, какъ въ
радугѣ. Таковы тона утренняго сіянія, зари. И фигура Спасителя,
выступающая изъ этого сіянія, имѣетъ необыкновенно идеальный
видъ. Чистота, прозрачность и легкость ея, красота формъ и
воздушность тканей придаютъ Ему совсѣмъ безплотный видъ.
Это—д-вйствительно Богочеловѣкъ, божественная душа Котораго
временно вселилась въ оболочку человѣческой жизни. Идеальная
чистота лица, въ которомъ все-таки сохраненъ восточный типъ, и
какое-то кроткое, но вдохновенное сіяніе глазъ невольно распола-
гаютъ къ молитвѣ.
Въ общемъ Владимірскій соборъ, какъ историческій памятникъ,
производитъ очень сильное внечатлініе и кажется какимъ-то от-
раженіемъ византійскаго міра и древней Руси, будто воскрешен-
ныхъ мастерской рукой знатока.
Отсюда, подъ впечатл-вніемъ вчерашнихъ разговоровъ, ѣду по-
смотр-вть на Андреевскую церковь.
Предъ Софійскимъ соборомъ на площади возвышается эффект-
ный монументъ Богдану Амѣльницкому. По темѣ онъ нѣсколько
напоминаетъ памятникъ Петру Великому. Гранитный постаментъ
въ видѣ неправильно отесанной глыбы грубоватъ. Но фигура вели-
каго гетмана очень хороша, полна жизни и энергіи. Моментъ и поза,
вызывающая и вдохновенная, схвачены прекрасно. Правой рукой,
въ которой гетманская булава, Хмѣльницкій указьшаетъ на сѣверъ,
по направленію къ Москвѣ, лѣвой сдерживаетъ коня. Гордый по-
рывъ, типичность могучаго запорожца и какая-то дикая, стихійная
сила—воплощены удачно. Но богатырская фигура славнаго гетмана
слишкомъ велика сравнительно съ конемъ. Говорятъ, что казацкія
лошади вообще не большія. Но все таки он-б не пон^. На одной
сторонѣ памятника высѣчены знаменательныя слова—«волимъ подъ
царя восточнаго, православнаго», слова, въ которыхъ увѣковѣчено
сліяніе двухъ братьевъ, на другой—«Богдану Хмѣльницкому единая
и недѣлимая Россія—1654—1888».
Миную Десятинную церковь. Впереди, на крутомъ холмѣт надъ
Андреевскимъ спускомъ вырастаетъ бѣлый съ серебряной главой
профиль Андреевской церкви.
Высота ея—двадцать саженей; фундаментъ нодъ ней углубленъ
почти на столько же*). Высокая чугунная лѣстница ведетъ на чу-
гунную паперть, надъ которой вырастаетъ корпусъ церкви съ че-
тырьмя симметричными фронтонами; между ними группы колоннъ
коринѳскаго ордена съ золочеными капителями; надъ колоннами
в) яПут«водитель по Кіеву11 г. Бублика.
— 351 —
вздымаются лсгкія, стройныя башни тоже съ коринѳскими колон-
нами, но поменьше. Куполъ будто увѣнчанъ серебрянымъ коло-
коломъ.
Все это, необыкновенно пропорціональное, сливается въ такое
гармоническое цѣлое, что зданіе кажется какимъ-то единымъ, какъ
существо, организмомъ. Нигдѣ, какъ здѣсь, не чувствуется, іцкое
существенное условіе въ архитектурномъ произведеніи составляетъ
пропорціональность и гармонія частей. На одинъ вершокъ приба-
вить или убавить что-нибудь—и эта легкость, стройность и гармо-
нія ц-влаго были бы нарушены.
Внутри церковь не производитъ того впечатл-ѣнія, что снаружи.
Она мала, ярко-красный цв-ѣтъ иконостаса, несмотря на торжествен-
ный видъ, нѣсколько рѣзковатъ; бѣлыя рѣзныя фигуры и золоче-
ные орнаменты слншкомъ выдѣляются.
Въ церкви нѣсколько богомолокъ-малороссіянокъ въ чоботахъ,
чалмахъ и свиткахъ. На простыхъ лицахъ—выраженіе благоговѣнія.
Ступаютъ неуклюже, стуча подкованными каблуками, хотя и ста-
раются ходить на цыпочкахъ. Одна изъ нихъ спрашиваетъ монаха,
какіе поклоны нужно класть предъ однимъ изъ образовь.
— He кладите земныхъ, а только поясные.—И богомолки вь
точности исполняютъ это указаніе, нагибаясь до пола. А въ дие-
ряхъ показывается новая горсть богомольцевъ.
Съ паперти открывается видъ и на Подолъ, начинающійся у
самаго подножія горы, и на Дн-впръ, и на памятникъ Владиміра.
По преданію, еіце въ первомъ вѣкѣ апостоль Андрей Перво-
званный на этой горѣ водрузилъ крестъ среди жившихъ тогда^
здѣсь скиѳовъ.
Вечеромъ я въ оперѣ. Даютъ «Африканку». Театръ перепол-
ненъ. Потомки тѣхъ, кто изъ вѣка въ в-бкъ враждовалъ здѣсь,
проливая свою кровь, слились въ мирную толпу, наслаждающуюся
музыкой, которая будитъ въ ихъ душахъ новыя чувства, раскры-
ваетъ предъ ними новый міръ.
28-е сентябрл.
Полдень. Пароходъ Русскаго Общсства «Надежда» отходить
на Гомель. Къ пристани подъѣзжаетъ господинъ въ дорожномъ
костюмѣ и фуражкѣ. На его нервномъ загорѣломъ лиігб и вт>
большихъ темныхъ глазахъ зам-Ьтно утомленіе. Носильишкъ тащитъ
чемоданы, оклеенные багажными билетиками, и сакь. «Господинъ»
подходитъ къ кассѣ, справляется, довольно ли воды въ Дн-Бпрѣ,
и, получивъ утвердительный отвѣтъ, покупаетъ билетъ. Однако
tMO беретъ сомнѣніе, и опъ вторично спрашиваетъ кассира, глядя
на него недовѣрчиво:
— Вы скажите откровенно. Мнѣ надо къ сроку. Въ прошломъ
году я попалъ въ мелководье—такъ вмѣсто сутокъ почти три дня
'вхалъ. Одна мука.
Кассиръ еще разъ уснокоительнымъ тономъ увѣряетъ, что воды
— 352 —
довольно. «Госііодинъ» нервной походкой пробирастся сквозь гу-
стую толиу палубныхъ пассажировЪ въ первый классъ. За нимъ
несутъ и багажъ. Въ каютѣ оказывается довольно много публики.
Этого, очевидно, онъ не ожидалъ; на его лицѣ—и разочарованіе, и
досада. Однако, ему все-таки удаетсЯ'- занять уголъ и онъ сейчасъ
же устраиваетъ въ немъ свое маленькое «у себя» со сиоровкой
человѣка, который давно и долго путешествуетъ и привыкъ при-
способляться въ дорогѣ къ разнымъ положеніямъ. Мы такъ и бу-
демъ называть его путешественннкомъ. Появленіе «путешествен-
ника», видимо, вызываетъ къ нему н-вкоторое вниманіе со стороны
другихъ пассажировъ. Во взглядахъ мелькаетъ любопытство людей,
заинтересованныхъ новымъ лицомъ. «Путешественникъ», устроив-
шись «у себя», окидываетъ спутниковъ быстрымъ, испытующимъ
взглядомъ наблюдателя. Компанія, какъ случается иногда на днѣ-
провскихь пароходахъ, совсѣмъ ку.іьтурнаго фасона. Два типич-
ныхъ бѣлорусскихъ помѣщика, одинъ пожилой и представительный
полякъ, должно-быть тоже изъ крупныхъ землевладѣльцевъ, какой-
то путеецъ, кажется изъ «водяныхъ»,молодой блондинъ съ добро-
душнымъ румянымъ лицомъ н курносый, еще четыре доволыю
важныхъ господина, двое изъ которыхъ, плотные брюнеты, лѣтъ
за сорокъ, одинъ только при черныхъ усахъ, другой съ бакамн и
пробритымъ подбородкомъ,—не то евреи-коммерсанты, не то риж-
скіе нѣмцы. Позже появляется еще нѣсколько пассажировъ и между
ними два офицера, саперъ и артиллеристъ. Саперъ, смуглый моло-
дой брюнетъ съ бѣлымъ лбомъ и кирпичными отъ загара выбри-
тыми щеками, должно-быть малороссъ. Артиллеристъ тоже молодой,
но блондинъ, съ русыми усами, тонкимъ носомъ съ горбинкой и
сѣрыми глазами; по худощавому лицу то и дѣло бвгаетъ «нервный
токъ». Что-то въ немъ напоминаетъ западнаго мавянина, не то
поляка, не то чеха.
Раздается гудокъ. Пассажиры выходятъ на капитанскую нло-
щадку. Зд-всь уже сидятъ пѣсколько дамъ и студентъ, брюнетъ съ
типичнымъ лицомъ еврея.
На палубѣ пестрая толпа. Бѣлорусскій, великорусскііѵ и мало-
русскій говоръ сливается съ еврейскимъ. Есть артель орловцевъ—
каменыциковъ, возвращающихся въ Брянскъ, есть сплавщики лѣса,
крестьяне изъ Пинскаго уѣзда, есть приднѣпровскіе малороссы,
нѣсколько солдатъ, много бабъ съ дѣтворой. Палуба уже засыпана
сѣмечками. Дымъ махоркн, запахъ керосина, машиннаго масла, сс-
ледки и кухни смѣшивается съ клубами пара. Гдѣ-то рипитъ гар-
моника.
Пароходъ, зашумѣвъ колесами, отодвигается отъ изятнаго паг
вильона пристани, на которой толпится публика. Панорама жи-
вописныхъ кіевскихъ береговъ начинлетъ колыхаться н разворачи-
ваться. Вдали, подлѣ перекинутаго черезъ Днѣпръ цѣпного моста,
виступаютъ бойницы и сгбны крѣпости, выше каменная ограда
лавры, вздымающей къ сннему небу свою огромную златоглавую
блпіню и колокольни монастырей, ближе, надъ каменистымъ обры-
- 353 —
вомъ, выдвигается павильонъ купеческаго собранія, внизу выгля-
дываетъ бѣлая колонна памятника Креіленія, надъ ней, на горѣ,
монументъ Владиміра, кажущійся совсѣмъ чернымъ на синевѣ неба,
у подножія горы, по склону Александровскаго спуска, шпалеры
домовъ, мимо которыхъ бѣжитъ вагонъ электрическаго трамвая,
дальше—нѣсколько золотыхъ макушекъ колоколенъ и, наконецъ,
надъ громадами Подола, на фонѣ зелени и неба, вырастаетъ,
сверкая серебромъ, ярко-бѣлая, стройная, легкая Андреевская цер-
ковь. Она точно паритъ въ воздухѣ.
Пронеслась набережная съ пестрыми фасадами домовъ, приста-
нями, пароходами и баржами, волнистые зеленые берега Кіева ото-
двинулись, а Андреевская церковь еще будто выросла, еще больше
врѣзалась своей колокольней въ синій куполъ. Она стала легче,
воздушн-БЙ, она уже кажется какимъ-то бѣлымъ призракомъ цар-
ственнаго юноши, съ в-крой глядящаго на небо.
Волшебная панорама Кіева уплываетъ, таетъ и исчезаетъ лег-
кими сизыми облаками въ дымкѣ. На правомъ берегу въ зеленой
раковин-fe, изъ-за горъ, покрытыхъ темнымъ лѣсомъ, выступаютъ
бѣлые корпуса и колокольни Межигорскаго монастыря. Это одинъ
изъ самыхъ живописныхъ уголковъ Дн-впра. Дальше волнистая
береговая линія все понижается, гладкая безбрежная. степь точно
море расползается во всѣ стороны, до самаго горизонта. Ничего,
кромѣ неба, степи да широкой рѣки, обрамленной кустарникомъ.
Навстрѣчу по зеркалу Днѣпра беззвучно скользятъ плоты, да из-
рѣдка, волнуя воду, б-вжитъ пароходъ. Солнце сіяетъ, но уже не
такъ ярко, и въ воздухѣ носится дыханіе холодной осени сѣвера.
За обѣдомъ между пассажирами завязывается оживленный раз-
говоръ.
— А вы, должно-быть, издалека? спрашиваетъ кто-то «путе-
шественника».
— Почему вы такъ думаете? И онъ, улыбнувшись, смотритъ на
лассажира.
— Да вотъ сужу по багажнымъ билетикамъ на вашихъ чемо-
данахъ. Путешествовали?
— Вы угадали.
— И далеко изволили ѣздить?
— А вотъ—началъ я съ Бѣлоруссіи, потомъ на Москву про-
-вхалъ въ Нижній, оттуда по Волгѣ и Каспійскому морю на Кав-
казъ, затѣмъ вт> Крымъ, Одессу, Бессарабію и, наконецъ, Кіевъ,
а теперь вотъ ѣду по Днѣпру въ Минскъ.
— Ого, интересная поѣздка. И долго изволите вояжировать?
— Да вотъ два мѣсяца.
— Быстро. Вѣдь это, пожалуй, около восьми тысячъ верстъ
составитъ? Цѣлое путешествіе.
— Мнѣ самому казалось такъ, когда я набрасывалъ маршрутъ.
А теперь вижу, что это не больше, как ь круговое partie de plaisir,
клочекъ Россіи. Два мѣсяца скитаюсь—и все-таки почтина мѣстѣ...
Посмотрите-ка (онъ указываетъ на карту), какое это пространство...
23
— 354 —
Привислянскій край, Прибалтійскій, Финляндія, весь сѣверъ, весь
центръ, весь востокъ за Волгой, а дальше безконечный океанъ
Сибири. Жизни не хватйло бы, чтобъ изъѣздить все это.
—- Да, дистанція огромнаго размѣра. Что же, вы такъ себѣ
-ѣздили или съ какой-нибудь цѣлью? •
— Какъ бы вамъ сказать? Хотѣлось посмотрѣть на Россію и
составить себѣ хоть приблизительное понятіе о родинѣ.
— И что-же? Интересно?
— Очень.
— Какое же впечатлѣніе въ общемъ вы вынесли?
— Самое хорошее.
— Вотъ какъ? Я, признаться, по Россіи мало путешествовалъ,—
говоритъ одинъ изъ пассажировъ не безъ иронической улыбки,—
хотя и изъѣздилъ весь западъ Европы. Путешествія у насъ об-
ставлены такъ неудобно. И потомъ, собственно говоря, ничего ин-
тереснаго. Что я увижу? Степь, народъ, неблагоустроенные города,
нашу некультурность. За границей—я понимаю. Пріѣхалъ въ Па-
рижъ, Римъ, Берлинъ, тамъ есть на что посмотрѣть, каждый го-
родъ—цѣлый музей достопримѣчательностей.' A y насъ что? Изволь
отмахать какихъ-нибудь пятьсотъ верстъ, чтобы потомъ тебѣ пока-
зали старинную церковь или башню Сумбеки, или что-нибудь въ
такомъ родѣ. Эка невидаль! И, главное, покздка-то у насъ обой-
дется вдвое дороже. Вѣдь вотъ хоть вы. За эти же деньги могли
бы по крайней мѣр-ѣ въ Парижъ съѣздить. Сколько вамъ обошлась
ваша поѣздка, простите за нескромный вопросъ?
«Путешественникъ», видимо, начинаетъ волноваться и нервничать.
Нѣсколько разъ онъ порывается перебить своего собесѣдника, но
сдерживаетъ себя. Во взглядѣ его вспыхиваетъ огонекъ.
— Вопрос ь вовсе не нескромный, а очень естественный и понятный,
разъ вы русскій,—говоритъ онъ торопливо.—Обошлось мнѣ это
удовольствіе около тысячи рублей, но благодаря, во-первыхъ, моей
личной безалаберности и тому, что я денегъ не щадилъ, а во-
вторыхъ — нашему неумѣнію путешествовать. Англичанинъ или
французъ проѣздилъ бы четыреста рублей. А если бы у насъ были
компаніи для круговыхъ поѣздокъ, какъ за границей, то такой мар-
шрутъ обошелся бы не болѣе двухсотъ рублей.
— Вы говорите, что вынесли хорошее впечатлѣніе. Что же соб-
ственно настроило васъ на этотъ ладъ?
— Прежде всего,—отвѣчаетъ «путешественникъ»,—я увидалъ ги-
гантскую работу гигантскаго русскаго организма, самосознаніе ко-
тораго растетъ и который все болыие и тѣснѣй сплачивается или,
ес.іи хотите, ассимилируется въ единое тѣло. Пока я ѣздилъ, я
все время чувствовалъ себя въ невѣроятной національной каигѣ,
которую будто вымѣшивала какая-то исполинская ложка судьбы
для того, чтобы люди въ этомъ общеніи скор-Бй слились въ брат-
скую семью. Во-вторыхъ, глядя на эту картину, я чувствовалъ себя
безконечно счастливымъ, что я русскій, что я клѣточка этого ги-
гантскаго, мірового органнзма, что я не какой нибудь вольный
— 355 —
швейцарскій гражданинъ, для котораго за предѣлами его государ-
ства-уѣзда связь съ людьми слабѣетъ и замыкается міръ его граж-
данской дѣятельности. Я былъ счастливъ отъ сознанія, что вездѣ,
не только на пространствѣ этихъ восьми тысячъ верстъ, но десят-
ковъ тысячъ верстъ, я у себя, среди своихъ, что мнѣ не надо,
проѣхавъ какихъ-нибудь сто верстъ, возиться съ разными тамож-
нями, чувствовать себя чужестранцемъ, говорить на другомъ языкѣ,
примѣняться къ складу чужой жизни, ломая свою, и все-таки быть
чужимъ. Мнѣ было пріятно, что и та идейная работа, которую я
вношу въ общій трудъ страны, какъ бы мала она ни была, не
ограничивается узкимъ райономъ, за предѣломъ котораго она—
ничто, а сливается съ грандіозной работой этой страны, и что моя лич-
ность связана съ интересами человѣчества на такомъ безгранич-
номъ пространствѣ, что, наконецъ, жизнь на русской окраинѣ,
отстоящей на какой-нибудь десятокъ тысячъ верстъ, тоже моя
жизнь и такъ же близка мнѣ, какъ и та, что вокругъ меня.
— Все это прекрасно,—замѣчаетъ скептически одинъ изъ бѣло-
русскихъ помѣщиковъ, господинъ довольно желчнаго темперамента
и, надо думать, судя по корректности и суховатому тону, изъ
отставныхъ чиновниковъ, осѣвшихъ въ Сѣверо-Западномъ краѣ.—
Но вотъ вы сказали объ этой ассимиляціи. Что-жъ, и евреи, на-
примѣръ, и поляки, по-вашему, сливаются, проявляютъ тяготѣніе
къ сліянію.
Случайно или умышленно, но кто-то изъ пассажировъ преры-
шетъ этотъ разговоръ.
— Мы, кажется, приближаемся къ устью Припети?
Большинство, въ томъ числѣ «путешественникъ» и бѣлорусскій
помѣщикъ, выходятъ на капитанскую площадку. На западѣ разли-
вается цѣлое озеро, окрашенное пурпуромъ заката. На сѣвер-в,
плывя въ бахромѣ береговъ, Днѣпръ отражаетъ этотъ пурпуръ
алыми переливами. Безбрежная степь, надъ которой вздымается
розовая пелена тумана, все глубже погружается въ надвигающіяся
суліерки осенняіго вечера.
ГлАва ХХХІХ.
Еврейскій вопросъ.—Что дѣлать?—„Лѣвая рукаа человѣчества.—Грядущее вы-
рожденіеевреевь. - Разсказъстудента.—Польскій вопросъ.—яБуферныяа мечты.—
любечъ.—Гомель. — „Мигъ еще—и нѣтъ волшебной сказки*.
Однако, по возвращеніи всей компаніи въ каюту, ирерванный
разговоръ возобновляется. Толчекъ ему даетъ опять-таки желч-
ный бѣлорусскій помѣщикъ, повторивъ свой вопросъ довольно на-
стойчиво и какъ будто и не безъ ехидства. Очевидно—въ душѣ
его набралось много накипи н противъ евреевъ, и противъ поля-
ковъ. Можно дажс иодумать, что онъ нарочно наводитъ разговоръ
на эту непріятную для нѣкоторыхъ спутниковъ тему, разсчитывая,
іюжа.іуй, на наивность и экспансивность ((путешественника». По-
23*
- 356 —
слѣдній не безъ колебанія оглядываетъ ирисутствующихъ. Кое-кто
изъ пассажировъ пьетъ чай. Польскій помѣщикъ какъ-то быстрѣй
начинаетъ м-ѣшать ложечкой въ стаканѣ, артиллеристъ нервно пе-
релистываетъ русскій романъ, подсѣдая ближе къ свѣчѣ, два го-
сподина, оказавшіеся крупными і омельскими каммерсантами евреями,
а не рижскими нѣмцами, какъ думалъ было сначала «путешествен-
никъ», заказали общую порцію чая и пьютъ на компанейскихъ на-
чалахъ.
— Какъ бы вамъ сказать,—начинаетъ иерѣшительно «иутеше-
ственникъ», чуть улыбнувшись, больше для того, чтобъ отвѣгить
на улыбку сапера, переглянувшагося съ ниыъ. — Вы слишкомъ ре-
бромъ ставите вашъ вопросъ. Но разъ ужъ объ этомъ зашла рѣчь—
что-жъ... Я думаю—присутствующіе на меня не посѣтуютъ, тѣмъ
болѣе, что намъ вообще приходится такъ рѣдко говорить, а такіе
вопросы всегда слѣдуетъ выдвигать. Знаете ли, ѣхалъ я no во-
стоку—и все время никакихъ этихъ польскихъ и еврейскихъ во-
просовъ не было. Только очутился на западѣ—опять они выплыли.
И теперь, возвращаясь вь Сѣверо-Западный край, я испытываю гне-
тущее чувство отъ сознанія, что снова приходится стать лицомъ
къ лицу съ ними. Противно просто. И даже не только противно,
а какъ-то дико все это. Взять бы хоть еврейскій вопросъ. Недо-
умѣваешь, какъ этотъ народъ, несомнѣныо умный и способный, не
додумался до сихъ поръ до какого-нибудь рѣшенія его, до какого-
нибудь выхода. Чего онъ ждетъ, на что надѣется? Вѣдь нельзя же
въ самомъ дѣлѣ допустить, чтобы стодвадцатимилліонныи государ-
ственный организліъ передѣлалъ себя на его ладъ. Остается одно,—
и это неизбѣжно,—слиться ручью сь моремъ, ассимилироваться.
Россія не настаиваетъ, чтобъ евреи перестали молиться своему
Богу. Если-бъ она этого желала, въ Россіи давно бы не было ни
одного еврея. Но она требуетъ, чтобъ евреи стали русскими, чтобъ
они слились съ русскимъ организмомъ, чтобъ эти пять милліоновъ
не были разрозняющимъ и тормазящимъ объединеніе страны эле-
ментомъ, чтобъ они были такими же гражданамн, такими же по-
лезными членами общества, какъ и остальные.
— Извините, пожалуйста, что я вмѣшиваюсь въ разговоръ,—за-
мѣчаетъ одинъ изъ гомельскихъ коммерсантовъ, владѣлецъ большого
аптекарскаго склада и, какъ оказывается, человѣкъ съ высшимъ
образованіемъ. Говоритъ онъ сдержанно, солидно, густымъ бари-
тономъ и почти безъ акцента. На его лицѣ съ бритымъ подбород-
комъ и черными баками проб-ѣгастъ тѣнь не то раздраженія, не то
досады. — Разъ вы заговорили объ евреяхъ, а я самъ еврей,—я ду-
маю, что мнѣ можно высказать нѣсколько словъ. Для того, чтобъ
евреи слились съ русскими, надо дать имъ возможность, дать имъ
права, которыя имѣютъ всѣ русскіе граждане; іюзвольте имъ поль-
зоваться тою землей, на которой они стоятъ, воздухомъ, которымъ
дышагь другіе.
— Имъ были даны эти нрава,—отвѣчаетъ «путешествеі/никъ»,—
и онп ихъ попрали, вызвавъ вновь стѣснительныя мѣры. Имъ было
— 357 -
дано право стать пом-Ьщиками—они сейчасъ же закупили половину
губсрніи и, не занимаясь хозяйствомъ, сдали свои им-бнія въ аренду.
Вы скажете, что и русскіе помѣщики часто не обрабатываютъ сво-
ей земли? Да, это такъ. Но государство все-таки знаетъ, что на
землѣ сидитъ свой челов-вкъ, который не индиферентенъ въ націо-
нальномъ отношеніи и постоитъ за свою страну. Имъ устроили
земледѣльческія колоніи—и что они сд-Блали? Вотъ я сейчасъ ѣду
изъ Бессарабіи. Тамъ десятки этихъ колоній. А хотите знать, чѣмъ
тамъ занимаются колонисты? Ни одной пяди зехмли эти колонисты
не обрабатываютъ своими руками. Они завели сейчасъ же лавочки
и занимаются торговлей. Эта легкая профессія, передаваясь изъ по-
колѣнія въ поколѣніе, стала органической потребностыо націи. Ея
другія способности вырождались въ ущербъ коммерческой. Она от-
выкла отъ земли...
— Вотъ-вотъ,—перебиваетъ коммерсантъ,—я готовъ и самъ не от-
рицать этого. Но я зам-Ьчаю въ вашихъ словахъ н-вкоторое проти-
вор-Ьчіе. Сейчасъ вы сказали, что нація отвыкла отъ земли, а раньше
замѣтили, что колонисты и пом-вщики-евреи все-таки, имѣя даже
возможность, не обрабатываютъ сами земли. Согласенъ. Но какъ же,
признавая, что вырожденіе это совершалось постепенно, изъ поко-
лѣнія въ покол-вніе, вы вдругъ хотите, чтобы возрожденіе совер-
ииилось въ первомъ же покол-ѣніи? Дайте имъ время, дайте имъ
втянуться въ свое новое положеніе, войти, такъ сказать, во вкусъ.
Тема разговора все больше заинтересовываетъ пассажировъ.
Кое-кто начинаетъ принимать въ немъ участіе. Еврей-студентъ, си-
дѣвшій до сихъ поръ молча на диванѣ, подсаживается къ столу.
— Виноватъ,—говоритъ«путешественникъ»,—но, я думаю, вы не
станете требовать, чтобы челов-Ьческая семья возилась со своими
больными членами изъ вѣка въ вѣкъ, предоставляя имъ льготы,
удобства и ожидая, пока они выздоровѣютъ.
— А почему бы и ке такъ?—зам-вчаетъ студентъ.—Если еврейскій
вопросъ назрѣлъ въ такую бол-взнь, то потому, что въ этомъ ви-
новато и челов-Бчество. Оно лишало его правъ, оно преслѣдовало
его вѣками, оно заставило сплотиться его тНЬси-Ьй, изолировало его
въ общечеловѣческой семьѣ.
— Надо думать, что это произошло и не безъ вины евреевъ.
Загляните въ исторію. Есть ли на земл-ѣ другая нація, которая ты-
сячел-ѣтіями отстаивала бы свою обособленность, не слившись съ
обшествомъ, въ которомъ живетъ. Мало того, сознавая, что чело-
вѣчество относится враждебно къ ней, она никогда не пыталась
такъ н.ли иначе найти выходъ изъ этого положенія, а упрямо про-
должала свое, изворачиваясь всѣми путями, всѣми средствами. И
что же получилось? Взгляните на эту драму, вникните въ нее.
(Простите, я буду откровененъ: вы настолько освоились съ этимъ
положеніемъ, со всбми расовыми аномаліями вашего племени, что
даже не видите ихъ, неспособны отнестись кт» нимъ критически и
безпристрастно. Валіъ все кажется, что по ненавистн, по злоб-в го-
ворятъ такъ, а не потому, что вы таковы на слмомъ д-вл-Ь. Ахъ,
— 358 -
если бы вы могли посмотрѣть на себя со стороны! И ете разъ—
простите, господа! Мнѣ очень больно и грустно говорить все это.
Я думаю, что им-бю дѣло съ интеллигентными людьми, которые по-
нимаютъ, что я подразумѣваю массу).
Коммерсантъ и студентъ киваютъ головой и, не безъ ирониче-
скаго огонька во взглядѣ, зам-вчаютъ: пожалуйста.
— Яговорю,—продолжаетъ«путешественникъ»,—что евреи не ны-
тались такъ или иначе найти выходъ изъ этого положенія, кромѣ
развѣ мечты образовать новое іудейское царство. Они всегда счи-
тали себя правыми, нс признавая ни новыхъ теченій мысли, ни тре-
бованій новаго времени, ни христіанскаго міра. И посмотрите, ка-
кая кара постнгла ихъ за эту отчужденность отъ остального чело-
вѣчества, за нежеланіе слиться съ нимъ. Какъ вывелъ ихъ Титъ
тысячу восемьсотъ съ чѣмъ-то лѣтъ тому назадъ изъ Іудеи (въ
недобрый часъ!), такъ и скитаются они, безъ твердой почвы, безъ
своего уголка земли, окруженные вѣчной ненавистью народовъ. Вѣч-
ной ненавистью! Подумайте! Да разв-fc можетъ быть большее про-
клятіе, большее наказаніе? Они потеряли связь сь землей, любовь
къ ней, они не знаютъ того наслажденія, которое даетъ человѣку
земледѣльческій трудъ. Они потеряли связь съ человѣчествомъ, ли-
шились гражданскихъ правъ. Всѣ эти чувства изъ поколѣнія въ
поколѣніе вырождались и атрофировались. Всѣ духовныя и умствеп-
ныя силы націи концентрировались у одной профессіи, торговли,
составлявшей ея главный modus vivendi. Время шло. Человѣчество
все болѣе усвоивало взглядъ, что евреи—паразиты въ его семьѣ, что
они ничего не внесли въ общечеловѣческій трудъ. Евреи, лишен-
ные правъ, все больше замыкались въ себѣ, все больше ненавидѣли
человѣчество... Въ результатѣ—какая мрачная и дикая картииа.
Обоюдная ненависть разражалась грозой, изъ вѣка въ вѣкь про-
должались убійства, гоненія, вражда и погромы. Возьмите хоть бы
евреевъ въ Россіи... Вѣдь подумайте только: первое избіеніе евре-
евъ въ Кіевѣ было въ 1092 году. Восемьсотъ лѣтъ тому назадъ!
И за восемьсотъ лѣгь отношеніе человѣчества къ евреямъ не изм-б-
нилось. To, что тогда могло быть вызвано фанатизмомъ, суевѣрі-
емъ и народной дикостью, повторяется теперь въ культурной стра-
нѣ, и у насъ, и въ Австріи, и въ Германіи. Господа, да что-Жъ
это такое? Неужели вы не сознаете, что пора прекратить весь этотъ
ужасъ, что первый шагъ къ этому должны сдѣлать вы и въ осо-
бенности вы, еврейская интеллигенція! Неужели вы не сознаете
всего ужаса положенія своего народа и своего собственнаго,—
ужаса, который грозитъ не только извнѣ, какь все больше нако-
пляющаяся ненавистькъ вамъ человѣчества, но ужаса, который гні»з-
дится внутри племени, грозя ему окончательнымъ вырожденіемъ
и моральнымъ разложеніемъ. Помните идеи Дарвина, предсказываю-
щаго, что челов-вчество, по закоиу наслѣдственности, должно со
временемъ остаться безъ лѣвой руки, дѣятельность которои все
больше атрофируется? Евреи въ организмѣ человѣчества—это та же
лѣвая рука; еврейскую націю, если подобное положеніе будетъ
— 359 —
продолжаться, неизбѣжно ждетъ и физическое, и психическое вы-
рожденіе. А это положеніе не только продолжается, но и ухуд-
шается. Еврейскій пролетаріатъ все нарастаетъ, въ полномъ отчуж-
деніи и обособленности отъ интересовъ страны; онъ глохнетъ въ
нев-ѣжеств-fc и дикомъ фанатизмѣ. Эта замкнутая въ себѣ, нищая
масса, ложась пятномъ на всю націю, станетъ изо-дня въ день по-
рождать еще болыиую рознь и ненависть христіанъ. И не забудьте,
что какъ ни обширна Россія, а и въ ней становится все тѣснѣй и
тЬснѣй, и что русскій человѣкъ, переселяющійся на востокъ, на-
чинаетъ все больше сознавать, что на западѣ, какъ разъ на гра-
ниц-fc съ его врагами, есть пять милліоновъ людей, которые зани-
маютъ его м-ѣсто, оставаясь чуждыми его родинѣ. Народъ вашъ
всего этого, можетъ-быть, не сознаетъ. Но вы, интеллигенція, что
вы сдѣлали, что вы дѣлаете для того, чтобы просвѣгить темную мас-
су вашего народа, уб-ѣдить ее отбросить свою узко-національную
замкнутость и хламъ ненужныхъ предразсудковъ, пріучить ее къ
д-ѣятельному труду и заставить проникнуться общей душой,
общими интересам» страны, въ которой она живетъ? Ниче-
го! Мало того, что ничего, — вы еще не хотите выслушивать
правды, которую вамъ высказываютъ изъ хорошихъ побужденій,
вы замалчиваете ее, вы готовы даже купить печать, лишь бы про-
тивъ васъ не говорили. А зло все больше накопляется. И не ду-
майте, что это враждебное чувство къ вамъ только въ народной
массѣ; оно есть и въ интеллигенціи, даже въ гЬхъ, кто желалъ бы
подавить его въ себѣ. Господа, задумайтесь-ка надъ такимъ фак-
томъ. Недавно мн-fc пришлось назначить день для поЬздки по же-
лізной дорогѣ. Я р-ѣшилъ было выѣхать въ пятницу. Но мнѣ от-
совітовали. Мотивъ, который мн-fe выставили, чтобъ убѣдить меня,
ужасенъ, если вдуматься въ него. Mirfc сказали: теперь, послѣ ев-
рейскихъ праздниковъ, поѣзда • будутъ переполнены евреями. По-
ѣзжайте лучше въ субботу, жидовъ не будетъ. И я согласился.
Я полноправный гражданинъ Россійской Имперіи, я у себя дома,
а между гѣмъ, чтобы не терпѣть непріятностей и неудобствъ отъ
общенія съ чуждыми мн-fe людьми, я вынужденъ ѣхать не тогда,
когда мнѣ надо, но тогда, когда я могу. Что-жъ это такое? И не
забудьте, господа, что я былъ воспитанъ въ полной національной
терпимости, что я не ненавижу евреевъ, а жалѣю ихъ... Что же ду-
маютъ и чувствуютъ другіе? Фактъ неотвратимый, его нельзя игно-
рировать, вопросъ этотъ долженъ быть рѣшенъ такъ или иначе.
Этого требуетъ не только напряженность соціальнаго кризиса, ко-
торый переживаетъ еврейство, этого требуетъ Россія. Она пролила
слишкомъ много крови за свое объединеніе и ей вовсе не жела-
тельно, чтобы въ ея массѣ былъ чуждый элементъ, мѣшаюіцій пол-
ному сліянію.
Надо полагать—у «путешественника» давно назрѣвали и наки-
пали всѣ эти мысли, такъ какъ онъ выпускаетъ ихъ сразу, съ нерв-
ной торопливостью, какъ одинъ зарядъ. Въ спорѣ постепенно при-
нимаетъ участіе вся компанія. И такъ какъ бесѣда ведется въ кругу
— 360 -
интеллигентныхъ людей, то тонъ ея не переходитъ границъ при-
личія, не принимая даже враждебнаго оттѣнка. Саперъ раэсказы-
ваетъ нѣсколько интересныхъ характерныхъ случаевъ изъ быта
евреевъ-солдатъ, путеецъ—изъ своей практики по подрядамъ.
— Вы говорите, что еврейская интеллигенція,—замѣчаетъ гомель-
скій коммерсантъ,—ничего не дѣлаетъ для еврейскаго народа, Это
не совскмъ такъ. Мы сами понимаемъ наше положеніе и дѣлаемъ^
что можемъ. Но во многомъ наша дѣятельность парализуется.
Главное зло—въ нашихъ хедерахъ и меламедахъ. Оттуда весь мракъ
и фанатизмъ, который расгтространяется въ массѣ. Дайте этой массѣ
хорошую русскую школу, нравственныхъ руководителей—и въ двад-
цать-тридцать лѣтъ вы не узнаете нашъ народъ.
— Что-жъ! Начинайте въ добрый часъ, идите и пр.освѣщайте.
— Вы говорите,—отзывается въ свою очередь и студентъ,—что
нетерпимость христіанъ, главнымъ образомъ, относится къ массѣ.
А вотъ вамъ случай (онгь, конечно, не единственный), когда и къ
общественной дѣятельности интеллигентнаго еврея относятся если
не совсѣмъ враждебно, то все-таки скептически.* Въ прошломъ году,
во время холеры, на каждомъ изъ здѣшнихъ пароходовъ, кромѣ
фельдшера, плавалъ и студентъ-медикъ. Общество пароходства по
Дн-fenpy, сверхъ 5° рублей жалованья и помѣщенія, отпускало и
харчи, т.-е. обѣдъ, ужинъ и чай. Вогь, въ числѣ студентовъ кіев-
скаго университета вызвалось и н-ѣсколько евреевъ, между про-
чимъ — и я. Чувства, руководившія мной, были самыя искреннія.
Шли русскіе товарищи, шелъ и я. Средства къ жизни у меня
все-таки есть, да so P« жалованья и не представляютъ особой при-
манки. Ихъ можно было за каникулы заработать и на кондиціи.
Четыре м-Ьсяца плавалъ я. Скука страшная. Классныхъ пассажировъ
почти нѣгъ. Да и палубныхъ не ъшого. Правда, больные случались
рѣдко, всего—три-четыре острыхъ «случая за лѣто, и то сейчасъ
же въ бараки передавали. И что же? Мнѣ самому пришлось н-fc-
сколько разъ слышать, какъ въ обществ-fe прогуливались на нашъ
счетъ: «а жидки-то студенты хорошо устроились; для поправки
здоровья приспособились на пароходахъ въ качествѣ холерныхъ
медикусовъ. Эпидеміи нѣтъ, общество обязано содержать медиковъ,
а они знай себѣ катаются. Говорятъ даже—рдинъ вмѣсто пятиде-
сяти рублей согласился служить за 25 р. и перебилъ мѣсто у сту-
дента-христіанина».
Разговоръ перебѣгаетъ на новую те.му. Гомельскій коммерсантъ
замѣчаетъ не безъ язвительности:
— Вы говорите—еврейскій вопросъ... У Россіи, кажется, не одинъ
этотъ національный вопросъ. Есть и остзейскій, и финляндскій, или
вотъ польскій... Развѣ онъ, напримѣръ, менѣе интересенъ, чѣмъ
еврейскій?
— Совершенно вѣрно,—отвѣчаетъ «путешественникъ»:—но поль-
скій вопросъ—это совсѣмъ особъ-статья, это домашнее дНЬло. Пом-
ните, егце Пушкинъ сказа.іъ:
— 361 —
„Оставьте, это-споръ славянъ между собою,
Доуашній, старый споръ, ужъ вэвѣшенный судьбою
Вопросъ, котораго не разрѣшите вы"!
Конечно, очень обидно, что они будируютъ, никакъ не желая
сознать, что это «споръ, давыо ужъ взвѣшенный судьбою», давно
рѣшенный, что полякамъ остается одинъ только выходъ — слиться
гѣснѣй съ братомъ славяниномъ, съ русскимъ, и чѣмъ скорѣй,
тѣмъ лучше.
Зд-Ьсь польскій помѣщикъ, почти не принимавшій до сихъ поръ
участія въ разговорѣ, ставитъ «путешественнику», довольно, впро-
чемъ, спокойно и добродушно, вопросъ:
— Почему вы думаете, что одинъ только выходъ?
— Потому, что другого не вижу,—отвѣчаетъ онъ тоже спокойно,
глядя прямо въ сѣрые глаза иана, который, подхватывая указатель-
нымъ пальцемъ широкій усъ, то наматываетъ, то разматываетъ его.—
Это стало ясно еще сто лѣтъ тому назадъ. Чтобы Польшѣ возро-
диться, ей надо было бы сразу побить Германію, Австрію и Россію.
И очень грустно, что находятся мечтатели, которые грезятъ какой-
то автономіей. Это приноситъ только вредъ полякамъ, сбивая ихъ
и задерживая неизбѣжное сліяніе. Какъ-то разные непризнанные
гюлитики фантазировали, что европейское-де равновѣсіе требуетъ
возстановленія автономіи Польши. Она-де будетъ буферомъ между
Россіей и Западной Европой. Охъ, ужъ этотъ буферъ! Какой мо-
жетъ быть буферъ между громадиной врэдѣ Россіи, съ одной
стороны, Австріей и Германіей—съ другой? Политическій буферъ!
Выдумаютъ словечко—и возятся съ нимъ! А это значитъ тормазить
только дѣло братскаго единенія и играть въ руку Германіи. Да,
несомнѣнно, нѣмцы отъ поры до времени, когда имъ это нужно,
пускаютъ мыльные иузыри, которые очень прелыцаютъ нѣкоторыхъ
наивныхъ патріотовъ. Но, Боже мой, если-бъ они только вдумались
въ смыслъ всѣхъ этихъ радужныхъ перспективъ, рисуемыхъ нѣм-
цами. Въ Германіи сорокъ ыилліоновъ н-Ьмцевъ, живущихъ въ тѣс-
нотѣ, на пространствѣ одной русской губерніи. Неужели это море
не по пытается впитать въ себя весь польскій элементъ и германизи-
ровать его? Неужели, при этой тѣснотѣ, Германія способна, для
созданія какого-то политическаго буферл, вернуть полякамъ ихъ
провинціи?
— Во всякомъ случаѣ,—замѣчаетъ ианъ,—у нѣмцевъ гораздо
больше терпиліости въ ихъ политикѣ относительно поляковъ. Возь-
мите хоть бы такой фактъ. Я это говорю потому, что знаю хоро
шо, такъ какъ въ Познани у меня есть родственники, у которыхъ
я часто бываю. Нѣміш, чтобъ ускорить германизацію края, образо-
вали компанію для покупки польскихъ имѣній. И дѣйствительно,
въ небольшое время они успѣли закупить много такихъ имѣній. Но
что же? Поляки сейчасъ же образовали свою компанію и стали
покупать нѣмецкія имѣнія. Германское правительство прекрасно ви-
дитъ :>то и знаетъ. Однако, оно нисколько имъ не м^шаетъ. Вотъ
это и располагаетъ поляка къ нѣмцу.
- 362 —
— Очень просто. Германія всегда будетъ вести такую политику
въ виду Россіи. Но она все-таки шагь за шагомъ неотступно бу-
детъ добиваться своего. Наша политика болѣе прямолинейна. Но
вы знаетб сами, всего этого не было бы, если бы не шестьдесятъ
третій годъ. И не было бы, можетъ - быть, несмотря и на это,
даже и сегодня, если - бъ къ религіи не примѣшивали поли-
тику, если-бъ поляки сдѣлали шагъ къ сближенію и если бы поль-
ская печать не растравляла старыхъ ранъ, напрасно разжигая страсти.
И для чего? Неужели они не сознаютъ, что это значило бы снова
столкнуть двухъ братьевъ, снова заставить ихъ, на потѣху враговъ
славянства, проливать братскую кровь, которой и такъ довольно
пролито? И безполезно пролито. Полякамъ предстоитъ одно изъ
двухъ: или—чтобъ ихъ германизировали нѣмцы и чтобъ они со-
вершенно растворились въ нѣмецкомъ морѣ, или—слиться съ братья-
ми-славянами въ дружную семью. Тамъ у нихъ чуждая имъ нація,
которая несомнѣнно подавитъ ихъ, тамъ тѣснота, отъ которой
борьба за существойаніе достигла высшаго напряженія, здѣсь—сла-
вянскій океанъ, просторъ, который такъ и зоветъ къ дружной
братской работѣ. И полякамъ, съ ихъ культурностыо, съ ихъ та-
лантливыми писателями и художниками, съ ихъ литературой, при-
нять участіе въ этой дружной общеславянской рабогЬ—значило бы
расширить еще больше ея культурное значеніе, сдѣлать свою работу
почти міровой, выдвинувъ изъ узко-ндціональной рамки. Пусть-ка
попробуютъ они развернуть такъ свои силы въ Германіи. И даже
если бы допустить, что Польша могла бы стать когда-нибудь са-
мостоятельной, то развѣ теперь не выше, не шире ея задача рабо-
тать вмѣстѣ, на этомъ безбрежномъ просторѣ, завоеванномъ славя-
нами, ч-ѣмъ съуживать дѣятельность чертой своихъ границъ. Взгля-
ните, какое это пространство. Цѣлый міръ. Перевернуть этоть міръ
поляки никогда не смогутъ, нѣмцы, что бы они имъ ни обѣшали,
никогда не выполнятъ этого. Остается одно: пойти навстрѣчу
общеславянскому дѣлу съ открытой душой и тѣснѣй слиться въ
дружной культурной работѣ. Вѣдь эта вражда просто обидна. Вѣдь
не такъ ужъ плохи, въ самомъ д-ѣлѣ, русскіе, чтобы нельзя было
найти общихъ симпатій, общихъ чувствъ для единенія. Вспомнить
бы хоть франко - русскія празднества... Сумѣли же найти общія
симпатіи для братскаго единенія двѣ націи, чуждыя и по тради-
ціямъ, и по культурѣ, и по исторіи. А в-ѣдь здѣсь — своя кровь,
и кровь, которая не разъ ужъ вмѣст-ѣ проливалась въ общемъ потокѣ...
Я не привожу возраженій, высказанныхъ польскимъ помѣщи-
комъ, хотя и рискую показаться тенденціознымъ, не привожу, глав-
нымъ образомъ, потому, что мотивы ихъ общеизвкстны.
Разговоръ на эту тему затягивается до полуночи. Пассажиры
укладываются спать. Артиллеристъ, не принимавшій участія въ бе-
сѣдѣ и дѣлавшій видъ, что читаетъ (по нервнымъ движеніямъ, ко-
торыя прорывались у него изрѣдка, можно было догадаться, что
онъ слѣдитъ за разговоромъ и даже волнуется), обращается вдругъ
къ «путешественнику», выходя вмѣстѣ съ нимъ на палубу:
— 363 —
— Я слыхалъ все, что вы сейчасъ говорили. Я самъ полякъ...
Дѣйствительно, такой разладъ очень грустенъ-и обиденъ, особен-
но для тѣхъ, кто сдѣлалъ шагъ къ этому сліянію. А такихъ много.
Сколько поляковъ и среди военныхъ, и среди чиновниковъ разныхъ
классовъ, сколько инженеровъ, желѣзнодорожныхъ, врачей, техни-
ковъ, судейскихъ... По всему русскому государству разсыпались
они. И вотъ, когда подумаешь, что наши непрошенные патріоты,
политиканствуя, только разжигаютъ страсти, которыя могутъ раз-
разиться въ новую грозу, невольно негодуешь. Вѣдь народъ чуждъ
всякой политики. Это—дѣло печати да высшаго класса, домогающа-
гося прежней роли и привилегій. И в-ѣдь, пожалуй, опять когда-
нибудь взбудоражатъ и заставятъ проливать кровь своихъ же братьевъ
безсмысленно, безполезно...
На палубѣ уже давно спятъ, сбившись въ кучу. Лавки большей
частью заняты евреями, на полу, перепутавшись, лежатъ въ свалку
бѣлоруссы, малороссы и великороссы. Кто съежился, спрятавшись
подъ тулупомъ, кто растопырилъ ноги, кто уткнулся головой въ
грудь сосѣда, обнявъ его во снѣ рукой; не разберешь, чья голо-
ва, чьи ноги. Храпъ сливается съ мѣрнымъ шумомъ колесъ.
— Вѣдь вотъ имъ-то политика вовсе не нужна. Никакой иоли-
тики для нихъне существуетъ,—говоритъ офицеръ. Имъ бы кусокъ
насущнаго хлѣба, клочекъ земли, да чтобы какъ-нибудь протянуть
эту сѣренькую жизнь въ мирѣ и покоѣ...
Переступая черезъ ноги и руки спящихъ, они пробираются на
носъ. Сырость пронизываетъ. Пароходъ, шлепая колесами, осторожно
прокрадывается. Впереди показывается свѣтлое пятно, все рдсплы-
ваясь въ туманѣ, и, наконецъ, изъ мглы выступаетъ, сверкнувъ огонь-
ками, пловучій баракъ какой-то пристани.
Пароходъ реветъ.
2і/- сентября.
Утромъ проходимъ мимо м. Любеча. Изъ кудрявой зелени лѣса
выглядьшаетъ бѣлая колокольня и еще какія-то зданія. Любечъ—тоже
тысячелѣтній старикъ. Восемь вѣковъ тому назадъ здѣсь былъ со-
званъ Владиміромъ Мономахомъ съѣздъ удѣльныхъ князей для пре-
кращенія междоусобицъ. Вокругь— дремучіе лѣса. Они то раздви-
гаются, раскрывая равнину, окаймленную вдоль горизонта темной
гирляндой, то снова скучиваются, обступая густой стѣной рѣку.
Чѣмъ дальше, тѣмъ мѣстность становится глуше. Ни поселка, ни
избушки. Изрѣдка только у берега покажется одинокій пловучій
баракъ пристани, тоскливо выглядывающій окошечками, да навстрѣ-
чу выползутъ плоты или сплавы. Иногда міръ кажется необитае-
мымъ. Исчезаютъ лѣса — разворачивается гладкая унылая степь и
желтая лента песчаныхъ береговъ.
У мѣстечка Лоева пароходъ оставляетъ Днѣпръ и заворачиваетъ
на Сожъ. Р-ѣка узкая, извилистая. «Надежда» пробирается осторожно
по рукавамъ, обходя острова. Весь фарватеръ утыканъ вѣтками, у
которыхъ иногда показываются желтыя мели. Матросъ постоянно
опускаетъ шестъ, выкрикивая футы. Пароходъ виляетъ то въ одну,
то въ другую сторону.
— 364 —
День ясный и теплый, совсѣмъ необыкновенный день для по-
слѣднихъ чиселъ сѣвернаго сентября. Вся компанія высыпала на
капитанскую плоріадку. Разговоры на вчерашнія темы продолжаются,
перескакивая попутно и на разные другіе вопросы русской жизни.
На станціяхъ, пока грузягь дрова, пассажиры выходягь на берегь
прогуляться, не прерывая бесѣды. И, что удивителыгѣе всего, бесѣ-
да эта, видимо, всѣхъ одинаково увлекаетъ, и участвующіе въ ней
безъ раздражительности относятся къ мн-Ьніямъ своихъ оппонентовъ.
Случай совсѣмъ рѣдкій среди русскихъ интеллигентныхъ людей, и
потому, вѣроятно, поѣздка по Днѣпру 28 — 29 сентября надолго
сохранится въ памяти тѣхъ, кто принималъ въ ней участіе. И этотъ
ясный день, и умиротворяющій плескъ рѣки, и безбрежная степь,
будто призывающая къ дружному труду и ожидающая своего ра-
ботника,—всеточно наполняетъ душу согрѣвающей братской любовью.
«Путешественникъ» болтаетъ до изнеможенія. За обѣдомъ у всей
компаніи является потребность вмѣстѣ выпить и даже почокать-
ся. «Путешественникъ» считаегь своимъ долгомъ извиниться, если
задѣлъ въ комъ-нибудь наніональное чувство, и увѣряетъ, что онъ
ничего и ни противъ кого не имѣетъ, искренно любя весь міръ и
всѣхъ хорошихъ людей.
Чокаются.
Къ вечеру надъ равниною показывается, точно зеленая туча, вы-
сокій оазисъ. Постепенно на крутомъ берегу все ярче вырисовы-
ваются кирпичнаго цвѣта зданія, трубы и какія-то башни. Это Го-
]лель. За степью, золотя волнистыя края розовыхъ облаковъ, зака-
тывается солнце. И этотъ закатъ какъ будто манитъ своей далью.
Облака принимаютъ фантастическія очертанія сказочныхъ городовъ
и рощъ, рисуя воображенію еще невѣдомые края, иную, лучшую
жизнь. Косые лучи стелются надъ степыо и заливаютъ городъ ро-
зовымъ сіяніемъ.
Пароходъ еще долго, очень долго пробирается по извилистой
рѣкѣ, изрѣзавшей степь во всѣхъ направленіяхъ, то подходя къ
городу, то вдругъ уходя отъ него, и, наконецъ, провозившись этакъ
часа иолтора совсѣмъ на виду у Гомеля, подплываетъ къ пріютив-
шемуся подъ крутымъ берегомъ изяіцному павильону пристани. Надъ
ней изъ-за длинной каменной стѣны, окаймляющей роскоиіный паркъ,
выглядываетъ фасадъ замка князя Паскевича.
На пристани давка и шумъ болыпого города. Пахнетъ не уѣздной
глушью, а какъ будто губернской комильфотностыо. Извозчики,
экшіажи изъ гостиницъ, комиссіонеры съ позументами на шапоч-
кахъ и неизбѣжнымъ «готель дэвропъ» на языкѣ. Компанія раз-
стается. Пассажиры благодарятъ другъ друга «за пріятно проведен-
ное вмѣстѣ время». Это ужъ совскчъ что - то необыкновенное и
неожнданное.
«Путешественникъ» исчезаетъ. Въ надвигающихся сумеркахъ
разворачиваются улицы большого города, все съ двухъэтажными шпа-
лерами домовъ. Шесть лѣтъ тому назадъ Гомель выгорѣлъ. И за
это врсмя обстроился такъ, что и не узнать его. Тротуары, мосто-
— 365 —
выя, большіе, ярко освѣщенные магазины, огромныя новыя зданія,
бойкая жизнь, которая вливается изъ двухъ скрещивающихся зд-бсь
жел-Ьзнодорожныхъ артерій и приносится по Сожу... Совсѣмъ гу-
бернская физіономія.
}о-с септябрА.
Проклятые клопы! Такихъ злыхъ клоповъ, какь въ ГомЬлѣ, я
еще нигдѣ не встрѣчалъ. Должно-быть, предчувствовали, что это
послѣдній день моего путешествія, и устроили реваншъ.
Сѣрое утро. Тяжелыя облака низко плывутъ надъ землей. Из-
рѣдка мороситъ мелкій, точно пропущенный сквозь сито, дождь. Си-
зая кайма лѣсовъ смутно вырисовывается въ туманной дымкѣ.
Въ вагонѣ жарко. Нѣсколько пассажировъ, съ такими же угрю-
мыми лицами, какъ и погода, молча сидятъ на диванахъ. Только
какой-то мальчуганъ, болтая и рѣзвясь, отчасти оживляетъ эту скуч-
ную картину. Онъ то и дѣло пристаетъ къ отцу.
— Папа, nana, посмотри! Вотъ вся земля опять въ прыщикахъ.
Это кочки и бугры, покрывшіе, точно бородавками, степь; кочки
смѣняются пнями, за ними показывается темная стѣна ельника, груп-
па сосенъ, мелькаютъ бревенчатыя хмурыя постройки какой-то де-
ревушки, за ней опять лѣсокъ съ ульями, прикрѣпленными к ь ство-
ламъ деревьевъ, лужи, болотце, и снова пни и кочки... Знакомый
бѣлорусскій пейзажъ!.. Вдоль пути нескончаемые шпалеры сльника.
Тамъ, на далекомъ югѣ, эти шпалеры были изъ гранатъ, олеандръ
и смоковницы... На душѣ тоскливо..И кажется, будто вся природа
тоскуетъ о чемъ-то. Задумчивый лѣсъ тихо роняетъ слезы. Одино-
кая бѣлостволая худенькая нервная березка, будто выступившая на-
встрѣчу поѣзду, склоняется къ нему и трепещетъ своими листиками
табачнаго цвѣта, съ которыхъ тоже капаютъ слезы... Вспоминается
все, что пронеслось предо ашой за два мѣсяца скитаній, и какъ-
то не вѣрится, что оно было. Точно какой - то волшебный сонъ,
смутившій душу несбыточныыи грёзами...
Г Л А В A XL.
«Ещг одно послгъднсе скаъанъе—
И ліыпописъ окончена моя»...
Пробѣгая корреспонденцію, полученную въ мое отсутствіе, я
нашелъ слѣдуюиіее письмо отъ Дю-Фара:
9 MONSIEUR,
„Combien j'ai regrette que le hasard ne nous ait pas reunis au Caucase, comme
il l'avait fait sur les bords de la mer Volga. Je tiens a vous le dire, au moment,
oil, revenu a Minsk, vous reprenez vos quartiers d'hiver, et oil vous evoquez, sans
doute, dans la melancolie des soirs d'automne, les souvenirs de vos vacances".
wPuissiez-vous etre aussi heureux, que moi d'avoir vu le Caucase! Je me rap-
pelle avec reconnaissance que sans vous j'aurais remis A plus tard mon voyage dans
ces magnifiques montagnes. Le Bermamout, l'Elbrouz, la route de Georgie, Tiflis,
Borjom, Koutais - m'ont enchante".
— 366 —
„Je vis a present par la pensee en Russie, jc n'ai pas quitte ce cher pays. J'dtu •
die votre litterature. Je lis vos poetes et surtout vos romanciers. Rien ne me ріаі*
plus, que les oeuvres de TourguenefT. Comme il y a de la douceur et de la melan-
colie dans les R£cits d'un Chasseur! Je lisais aujourd'hui encore les „Reliques Vi-
vantes"; il y a la une po£sie, une emotion delicieuse".
„Je m'occupe de retracer la vie des serfs et de leurs maitres d'apres les tableaux
de la vie de province qu'ont laisses Gogol, TourguenefT, Pissemsky et les autres.
C'est un travail, qui m'interesse beaucoup".
„Racontez nous les impressions, que vous ont produits toutes les merveilles du Cau-
case. ct aussi, monsieur, n'oubliez pas votre promesse de m'ecrire vos pensees sur
la Russie et sur sa mission, que lui a destinee la providence".
„11 faut, que nous gardions l'espoir de nous revoir un jour. Ceserait trop triste
de se dire, apres qu'on s'est connu, que jamais on ne se reverra.
Croyez a mes meilleurs sentiments etc.
Du-Phare.
Я позволяю себѣ привести здѣсь и мой отвѣтъ Дю-Фару. Мо-
жетъ-быть, онъ хоть отчасти пояснитъ заглавіе моихъ замѣтокъ.
«Вы напомнили мнѣ о моемъ обѣщаніи высказать мои взгляды
на миссію, которую призвана выполнить Россія въ человѣческой
семьѣ. Исполняю его тѣмъ болѣе охотно, что это дастъ возмож-
ность и мнѣ самому разобраться въ хаосѣ мыслей, вызванныхъ
впечатлѣніями и наблюденіями въ теченіе моего двухмѣсячнаго
странствованія по Россіи.
«Помните ли вы тотъ чудный южный вечеръ, когда мы на «Ка-
восѣ» плыли ло зеркальной глади взморья? Помните эту разнопле-
менную толпу людей, еще недавно завзятыхъ враговъ, людейстоль
чуждыхь и по прошло.му, и' по религіи, и по развитію, но теперь
связанныхъ общей судьбой? Здѣсь были и великороссы, и малорос-
сы, н н-ѣмцы, и персы, и англичане, и турки, и французы, и поля-
ки, и даже китайцы. И болышшство этихъ людей, такихъ разно-
родныхъ, были членами одной страны, въ которой, какъ въ океа-
нѣ, слились племенные ручсйки съ ихъ старыми спорами н враждой.
«Вечеръ былъ необыкновенно тих ь. Солнце закатывалось за край
Каспійскаго люря. И это гладкое, какъ стекло, необъятное море,
и синее небо были полны какого-то сладкаго мира, наполнявшаго
наиіи души невыразимымъ покоемъ.
«Настала ночь. Мы уилыли далыпе. Надъ бездной моря раски-
нулась шатромъ черная бездна неба. Въ окутавшей насъ мглі но-
сились, нарастая, порывы вѣтра, вздымались съ яростнымъ ревомъ
волны. Я сидѣлъ на капитанской площадкѣ. У слуховойтрубысто-
ялъ старичекъ капитанъ. Его черный силуэтъ пошатывался вмѣстѣ
с ь мачтой. Но онъ держался твердо на своемъ гюсту, то и дѣло
отдавая дрсбезжащимъ голосомъ команду и нажимая кнопку элек-
трическаго звонка. И пароходъ, словно какое-у) ^чудовище, одухо-
творенное волей этого человѣка, снова набирался силъ и снова, точно
живое суідество, рвался висредъ, разрѣзая грудыд волны.
«Я смотрѣлъ и думалъ:
«Завтра старичекъ исчезнетъ мимолетнымъ призракомъ, на его
мѣсто станетъ другой и такъ же будетъ возить по этому морю не-
угомоннаго челов-вка, н такъ же будетъ раздаваться команда «впе-
— 367 —
редъ» надъ этой бездной, въ этомъ мракѣ, полномъ вѣчной и глу-
бокой тайны.
«И въ эту минуту мнѣ особенно ярко представилось, что въ
такой же безднѣ плыветъ на своей землѣ и все человѣчество, по
волѣ той силы, которая влечетъ его так ь же куда-то впередъ, какъ
этотъ пароходъ. Куда? Зачѣмъ? Никто этого не знаетъ. Одни, от-
рицая жизнь, извѣрились въ ея цѣли, не видятъ никакого смысла
въ этомъ движеніи, борьбѣ и эволюціи. Они говорятъ, что и жизнь,
и ихъ самихъ, съихъ разумомъ, выводамъ котораго они, однако, вѣрятъ,
создала какая-то безсознательная міровая воля, создала безцѣль-
но, механически, въ силу какого-то ненужнаго perpetuum mobile
космической матеріи. Другіе, напротивъ, вѣрятъ въ жизнь и при-
званіе человѣка на земл-ѣ, продолжая общечеловѣческую работу на
этомъ загадочномъ пути съ его таинственной цѣлью.
«Я вѣрю.
«Мнѣ кажется даже, чтомы не имѣемъ права не вѣрить, чтово
всей исторіи человѣчества, то стремившагося къ свѣту, то снова
погружавшагося въ первобытный мракъ, есть какая-то воля, кото-
рая упорно, настойчиво вырывала его изъ этого мрака и заблуж-
деній и довела его духъ до современной высоты, сдѣлавъ его вла-
стелиномъ земли, полубогомъ. Для чего нуженъ этотъ прогрессъ,
эта культура, это совершенствованіе духа человѣческаго той волѣ,
которая руководитъ судьбой нашей,—никто не знаетъ. Порой мнѣ
кажется, что мы—блуждающія идеи гигантскаго существа, которое
летитъ вмѣстѣ съ нами въ міровой безднѣ, и что именно отъ насъ
зависитъ и самосознаніе, и судьба этого существа. Созрѣетъ это
самосознаніе во время—и вѣчная жизнь земли обезпечена, и чело-
вѣкъ сумѣетъ поддержать жизненныя силы этого организма, нѣтъ—
и она рухнетъ и разсыплется космической пылью вмѣстѣ со всѣмъ
нашимъ величіемъ и тысячелѣтними трудами, какъ тѣ неудачные
міры, осколки которыхъ проносятся сверкающимъ дождемъ метео-
ровъ въ черной безднѣ августовской ночи.
«Вы улыбаетесь? Вамъ кажется моя фантазія странной, слиш-
комъ рискованной и даже наивной? Можетъ быть. Но въ тѣ ми-
нуты, когда она приходитъ мнѣ и я вѣрю въ призваніе человѣка
на зсмлѣ, мнѣ становится въ особенности страшно за его судьбу,
за его участь. Я спрашиваю себя: а что, если участь эта уже рѣ-
шена, благодаря прежнимъ ошибкамъ и заблужденіямъ человѣче-
ства, затормазившимъ его естественное развитіе; а что, ссли всѣ
эти Чингисханы, Тамерланы, Атиллы и Омары, истреблявшіе тыся-
челѣтніе труды духа человѣческаго, эти болѣзнетворные микробы
въ самосознаніи земли и человѣка, задержавшіе сго ростъ на де-
сятки вѣковъ, уже лишили его возможности выиолнить свою зада-
чу, свое призваніе? И что, если въ тотъ день, когда человѣчество,
наконецъ, постигнетъ эту задачу, оно увидитъ, что стало банкро-
томъ, что жизненные рессурсы и его, и земли истощены, что уже
поздно спасти и ее, и себя, хотя оно и знаетъ средства для спа-
ссніяг Я не могу представить себѣ болѣс ужлсной картины страш-
— 368 —
наго суда, чѣмъ эта. Человѣчество познало міръ, познало жизнь и
себя, но оно видитъ, что все поздно, что міръ, на которомъ оно
носится въ безднѣ, умираетъ и неминуемо долженъ рухнуть вмѣ-
crfc со всЬмъ этимъ теперь ненужнымъ и безплоднымъ трудомъ де-
сятковъ тысячъ поколѣній. Какое проклятіе всему прошлому чело-
вѣчества, всЬмъ его ошибкамъ и заблужденіямъ, всѣмъ его злымъ
демонамъ, создавшимъ эту жестокую развязку, исторгнется изъ
груди милліардовъ жизней въ день гибели!
сЭти мысли проносились у меня и въ ту иочь, когда каспійскія
волны играли, какъ скорлупой, нашимъ пароходомъ съ его сотнями
жизней разноплеменныхъ людей. И никогда, какъ въ эту минуту,
мнѣ не казалась страшной судьба челов-Ьчества, летящаго на та-
кой же скорлупѣ, среди такого же мрака въ бездн-Ь вселенной.
сВы помните, на другой день, когда мы вышли на берегъ Кав-
каза, я передалъ вамъ ощущенія, волновавшія меня тогда. Чувство
невыразимой радости охватило все мое существо. Къ ней примѣ-
шивалось смутное торжество человіжа, который вышелъ побѣди-
телемъ. Капитанъ казался мнѣ гтросто героемъ. Борьба челов-Ькасо
слѣпой стихіей, его побѣда надъ ней, этотъ славный старикъ, ко-
торый всго ночь стоялъ на своемъ посту, защищая нашу жизнь, и
превозмогь дикую, злую силу,—все это повышало духовный подъемъ
и вмѣстѣ съ нимъ будто возродило упавшую было вѣру и въ жизнь,
и въ челов-Ька, и въ прогрессъ.
«Я часто потомъ вспоминалъ и эту ночь, и это свѣтлое утро,
возвращался къ этимъ вшслямъ. И мнѣ казалось, что и человѣчество
въ своихъ блужданіяхъ и сомнѣніяхъ, можетъ - быть, выберется на
берегъ, что это еще не поздно. Я думалъ еще, что главное горе
челов-ѣка, главное несчастье, которое тормазитъ его движеніе къ
невѣдомой цѣли, главное бѣдствіе, это—вражда, самоуничтоженіе,
вѣчная война, вражда тѣмъ бол-fce обидная, что на землѣ всѣ су-
щества одного вида никогда не уничтожаютъ сами себя, и только
челов-Ькъ, считающій себя царемъ природы и высшимъ существомъ,
истребляетъ себѣ подобнаго, своего ближняго. Это самоистребле-
ніе тормазило и ростъ его духовной жизни, оно, можетъ-быть, сд-fc-
лаетъ его въ будущемъ банкротомъ.
«Я говорилъ себѣ: если правы тѣ, кто отрицаетъ предназначе-
ніе человѣка на землНЬ, сго призваніе выполнить какую-то невѣдо-
мую еще намъ задачу, наконецъ—самый смыслъ жизни, то этавза-
имная вражда и самоуничтоженіе т-ѣмъ болѣе обидны, что они,
значитъ, тоже не имѣютъ смысла и тоже ни для чего ненужныуне
служат ь ни длл какой цпли. Если же, напротивъ, у человѣка есть
высшая цѣль, если онъ вѣритт» въ свое предназначеніе, если у He-
ro есть Богъ, то онъ не въ правѣ располагать ни своей жизнью, ни
жизнью своихъ ближнихъ, не долженъ уничтожать себя и брать-
евъ своихъ, такъ какъ это самоуничтоженіе есть отрицаніе жизни,
смысла ея и его призванія, въ которое онъ вѣритъ.
«Я* говорилъ себѣ еще: ни одно бѣдствіе не поглощало у че-
ловѣчества такъ непроизводительно его жизненную энергію, не тор-
— 369 —
мазило его духовный ростъ, не причиняло ему столько горя и страданья,
не стоило ему столько безплодныхъ трудовъ, какъ эта вѣчная враж-
да и самоуничтоженіе. Если бы всю энергію, затраченную на дикую и
безумную борьбу народовъ, можно было бы утилизировать теперь,
можно было бы вернуть ее, возродить и направить на другой луть,—
земля превратилась бы въ цвѣгущій садъ, стала бы вѣчнымъраемъ.
Мы знали бы теперь не только телефонъ, фонографъ или кинето-
графъ, мы, можетъ-быть, уже летали бы, познали бы свое предна-
значеніе. Есть мудрецы, которые пытаются доказать, что самоуни-
чтоженіе имѣетъ хорошую сторону, что оно освобождаетъ мѣсто
для другихъ покол-бній. Но благополучіе человѣчества на землѣ ни-
когда не зависѣло только отъ мѣста, отъ простора, но и отъ того,
какъ оно умѣло устроить свою жизнь. А кто можетъ сказать, сколь-
ко идей, которыя могли бы осчастливить человѣчество, разрушено л
вм-встѣ съ истребленіемъ челов-вческихъ жизней, погибло въ этой
враждѣ! Въ гигантс^ой лабораторіи человѣческой мысли нѣгь ато-
ма, нѣтъ клѣточки, которые не были бы нужны для роста идеи.
И никто не можетъ предугадать, въ комъ и въ какой оболочкѣ
сидитъ будущій Шекспиръ, Мольеръ, Руссо, Фультонъ или Эдис-
сонъ.
аВсѣ эти мысли гюстоянно преслѣдовали меня въ пути. А путь
этотъ, будто нарочно, проходилъ по развалинамъ прошлаго, надъ
которыми, въ прахѣ тысячелѣтій, носились призраки иной жизни,
неотвязно преслѣдовавшіе меня.
«Вы помните, я разсказываѵіъ вамъ мои московскія и волжскія
впечатлѣнія... Потомъ мимо пронеслись развалины Болгарскаго, Ка-
занскаго и Астраханскаго царствъ, нѣсколькихъ ханствъ, кавказ-
скихъ княжествъ, руины Грузіи и Арменіи, царства скиѳовъ, цвѣ-
тущихъ эллинскихъ колоній, Босфорскаго царства, Крымскаго хан-
ства, Дакіи, Запорожской Сѣчи, Польши...
«Все время я не могъ отд-Ьлаться отъ ощущенія, что ѣду по
какому-то безконечному кладбищу. Мнѣ вспоминалась вся исторія
человѣчества—и тогда невольно казалось, что и весь мірт»—такое
же кладбище народовъ, націй, трудовъ ихъ и славы. Были могучіе
народы древняго міра—и исчезли такъ безсл-вдно, что современные
люди даже сомнѣваются, точАа ли они были. Былъ Египетъ, была
Греція, былъ Карѳагенъ, былъ^шровой властелинъ Римъ, была им-
перія Александра Македонскаго, былъ Калифатъ, была Византійская
Имперія, Имперія Карла Великаго, были десятки другихъ царствъ
и народовъ, исчезнувшихъ съ лица Европы и Азіи. Для чего они
были? Для чего было пролито столько крови, для чего одна нація
порабощала другую, передѣлывая ея жизнъ по-своему, a ee, въ
свою очередь, подавляла третья, которую побѣждала четвертая?..
«Къ чему это привело? Что эта вражда и потоки крови дали
человѣчеству? И что же, наконецъРНеужеливѣчно и вѣчно будеть
продолжаться эта ужасная вражда и самоуничтоженіе, вѣчно одна
нація будетъ истреблять другую, чтобы въ свою очередь быть
истребленной и такъ же безслѣдно исчезнуть? Неужели та же
24
- 370 —
участь ждетъ и всѣ народы, которые теперь населяютъ землю? Какъ-
то страшно даже подумать: есть Франція—и не будетъ ея, есть
Германія—и не будетъ ея, есть Россія—и не будетъ ея. Страшно
тѣмъ болѣе, что безъ этого можно обойтись и что ни отъ кого
больше, какъ отъ человѣка же, зависитъ сохранить въ будущемъ
все свое прошлое не только по однимъ смутнымъ памятникамъ и
историческимъ догадкамъ, но и въ самой жизни народовъ. И не
кощунство ли это надо всѣмъ святымъ, что есть у челов-Ька, надъ
жизнью? Для того ли дана каждому изъ насъ наша маленькая
жизнь, такая короткая, что ея и теперь уже не хватаетъ длятого,
чтобъ обнять то немногое, что знаетъ человѣкъ? И кому нужна
эта вражда? Масса всегда была чужда ея, пока не являлись герои,
разжигавшіе въ ней зв-ѣря. Народъ не знаетъ политики. Онъ жаж-
#детъ одного—клочка земли, куска хлѣба и мира. И вдругъ встаетъ
какой-нибудь Александръ Македонскій и завоевываетъ міръ, скола-
чиваетъ гигантскій государственный организмъ, который сейчасъ же
посл-fe его смерти и раскалывается; является Наполеонъ, увлекаетъ
народъ, устраиваетъ эту ужасную европейскую бойню, разрушаетъ
троны и царства—и все это опять-таки не приводитъ ни къ чему,
кромѣ самоуничтоженія и гибели народныхъ богатствъ. Я скажу
даже больше: если бы челов-Ьчество взвѣсило все, во что война
обходится даже побѣдителю, оно навсегда отказалось бы отъ нея.
Нѣмцы побѣдили васъ подъ Седаномъ, отняли у васъ Эльзасъ и
Лотарингію, вы мечтаете о реваншѣ, ждете часа возмездія. Вопросъ
идетъ изъ-за наиіональнаго самолюбія, изъ-за территоріи, изъ-за
клочка земли. Но подумайте, только ли землю потеряли вы? И что
вамъ эта земля, если на ней нѣтъ жизни? Вѣдь именно жизнь-то
и составляетъ нотенціальную энергію и богатство націи. Вы сами
прекрасно понимаете это теперь, когда вамъ грозитъ уменьшеніе
народонаселенія и вырожденіе, когда вы придумываете разные
покровительственные законы, чтобы сод-ѣйствовать росту народона-
селенія страны, которое стало вырождаться со времени наполеонов-
скихъ войнъ. А вѣдь если бы не было этой франко - прусской
войны, которая обошлась вамъ и н-вмцамъ полмилліона жизней,
молодыхъ, отборныхъ жизней,—всѣ эти погибшіе двадцать пять
лѣтъ тому назадъ люди могли бы составить теперь три-четыре
милліона новыхъ жизней. Нѣмцы^ :не проливая крови братьевъ
своихъ, имѣли бы теперь населеніе Эльзаса и Лотарингіи, но не-
сомнѣнно свое населсніе, которое не приходилось бы безплодно
германизировать. Французы тоже имѣли бы два милліона лишнихъ
жизней, лишнихъ культурныхъ работниковъ, которые нашли бы
себѣ мѣсто и въ Африкѣ, и на Мадагаскарѣ, пригодились бы лля
культурныхъ побѣдъ націи. Таковъ законъ войны, который постоян-
но напоминаетъ человѣку и—увы! безполезно, что главное богат-
ство страны—это сохраненіе ея жизненныхъ силъ, ея энергіи.
Я задумывался надъ этими мыслями... а мимо все проносились
развалины исчезнувшихъ царствъ, потомки народовъ, которые сли-
лись теперь въ одну могучую страну, въ одшіъ организмъ. И я не
— 371 —
разъ спрашивалъ себя, что было бы, если бы всѣ эти отдѣльныя
дарства и народы продолжали существовать? Теперь на всемъ гро-
мадномъ пространств-fe Россіи, которая обширнѣе Европы и Австра-
ліи, вмѣстѣ взятыхъ, въ пять разъ больше площади, занимаемой
всѣми десятками европейскихъ государствъ, въ два раза больше
Китая, въ сорокъ одинъ разъ—Германіи и въ пятьдесятъ разъ—ва-
шей прекрасной Франціи, нигдѣ не проливается ни капли братской
крови. Въ Европѣ—всѣ вооружены, всѣ готовятся къ войнѣ, съ
оггаской поглядывая на сосѣда. Въ Россіи—знаютъ только вн/бш-
няго врага. Но между собой всѣ эти десятки Германій и Францій
живутъ мирно и, связанные болѣе широкими интересами, сознаютъ,
что мсжду собой имъ нельзя проливать кровь, что имъ можно про-
ливать ее только за всѣхъ себя въ совокупности, безъ различія
народности, что они уже не разъ проливали ее не за свое частно-
національное, а за общс-русскос дѣло. Bcfe эти отдѣльныя пятьдесятъ*
Францій и Германій перестали быть Франціями и Германіями между
собой.
tA что было бы, если-бъ онѣ продолжали существовать само-
стоятельно? Могли ли бы онѣ ужиться? He проливали ли бы онѣ
каждую минуту кровь, безпрерывно и невѣдомо для чего уничто-
жая другъ друга? Сегодня живутъ рядомъ такіе антиподы, какъ
тдтаринъ и великороссъ, кавказецъ и казакъ, полякъ и малороссъ,
молдаванинъ и нѣмецъ, какъ десятки народовъ, населяющихъ
Россію, десятки исконныхъ враговъ, которые прежде при первой
возможности готовы были бы пырнуть другъ друга. И ничего. He
только уживаются, но съ каждымъ днемъ гбсн-бй и тѣснѣй сли-
ваются въ общій организмъ. Помните тотъ волжскій пароходъ, на
которомъ мы насчитали десятокъ разныхъ національностей, насе-
ляющихъ Россію? И все это сидѣло вмѣстѣ, рядомъ, пыталось уста-
новить какое-нибудь общеніе, забывало свою вѣковую вражду...
«Я проѣзжалъ по Казанскому царству и думалъ: если-бъ оно
существовало и нынѣ, пришлось бы очутиться среди чуждаго мнѣ
и по религіи, и по языку, и по культурѣ, а, можетъ-бытц и полу-
дикаго, какъ и раньше, народа. Я не могъ бы побывать здѣсь,
можегь-быть, или это былъ бы совсѣмъ недоступный для меня
міръ. Нужно было бы« пробираться сквозь разныя таможни, пре-
одолѣвать замкнутость народа и всякія препятствія. To же самое
я думалъ и въ Астрахани, и на Кавказѣ, въ этомъ раю, который
то/іько и имѣетъ смыслъ для человѣчества, пока имъ можетъ, какъ
теперь, пользоваться весь міръ, а не отдѣльныя племена дикарей;
то же я думалъ и въ Крыму, и въ Бессарабіи, и въ Подольской
губерніи. И я зналъ, что не только на протяженіи восьми тысячъ
верСтъ этого моего пути, охватившаго кольцомъ лишь незначнтель-
ную площадь Россіи, но и на десятки тысячъ верстъ, на территоріи
болѣе обширной, чѣмъ Австралія и Европа, вмѣстѣ взятыя, я у
се6я9 среди своихъ братъееъ, что вездѣ, и у Ледовитаго океана, и на
Прут-в, и у Тихаго океана, и въ Средней Азіи, и у Каспійскаю
-моря, я не буду чуждъ, услышу родную рѣчь, родную пѣсню, най-
24*
— 372 —
ду родную душу. Понимать это и чувствовать—уже само по себѣ
цѣлое счастіе. Я думалъ: Боже мой, да чего же болыле надо? Да
развѣ это сліяніе племенъ въ общую братскую семмо не есть
знаменіе нарожденія новыхъ чувствъ въ народахъ, можегь-быть—
пресыщенія ихъ вѣковой враждой и самоуничтоженіемъ, развѣ это
не прим-Ьръ и для европейскихъ, и для другихъ націй, не пред-
знаменованіе, что он-Ь неизбѣжно сольются между собой или съ
нами? Мнѣ кажется, народъ наиіъ давно и глубоко проникся этой
идеей. Вы помните, я показывалъ вамъ на пароходѣ, съ какимъ
сосредоточеннымъ вниманіемъ смотрѣлъ простой людъ на моляща-
гося татарина и какъ звуки гармоники замерли, когда онъ сталъ
молиться. Это—особенность русскаго народа, который всегда отно-
сился съ терпимостью къ чужой вѣрѣ и никогда никому насильно
не .навязывалъ своей, какъ это было въ католическомъ мірѣ, ни-
когда не былъ рслигіознымъ фанатикомъ. Въ этомъ, можетъ - быть,
главная сила и сскретъ, благодаря которымъ побѣжденные ужи-
ваются съ русскимъ побѣдителемъ. Вы помните мои разсказы о томъ,
какъ вездѣ въ войскахъ всѣ эти разныя племена въ общихъ ка-
зармахъ, подъ одной крышей, все больше ассимилируются; помни-
те, вѣроятно, и ужинъ трубачей, о которомъ я вамъ какъ-то го-
ворилъ, гд-fe тѣ же простые люди изъ народа представляли такой
единодушный слитокъ племенной амальгамы, выкованный въ одну
общую форму? И надо над-Ьяться, что чѣмъ больше просвѣщеніе
проникнетъ въ массы, тѣмъ больше и тѣснѣй солыотся онѣ въ
единый организмъ.
«Вы, должно-быть, уже угадали отвѣтъ мой на вашъ вопросъ,
что такое Россія и какова ея миссія. Это—братство народовъ, раз-
ливающееся все шире по міру, сковывая человѣчество въ общую
семью для любви и единенія, которыя, раныпе или позже, заста-
вятъ его прекратить безсмысленную вражду и самоуничтоженіе. И
я думаю, что всякій культурный человѣкъ, который жаждетъ мира
и благоденствія народовъ, долженъ радоваться росту этой могучей
страны. Русскій человѣкъ, сравнительно со швейцариемъ, замкну-
тымъ на территоріи одного русскаго уѣзда, и теперь уже кажется
міровымъ гражданиномъ. Насколько это расширяетъ кругъ человѣ-
ческой дѣятельности и общенія съ людьми, насколько увеличи-
ваетъ его терпимость, сливая съ остальнымъ міромъ, не изолируя
его отъ человѣческой семьи,—говорить нечего.
«Это—семья народовъ, все тѣснѣй срастаюшихся въ одинъ ор-
ганизмъ подъ обшимъ національнымъ знаменемъ. Это—нація не въ
узкомъ смыслѣ племенной обособленности и замкнутости, а въ та-
комъ, какъ опредѣлилъ ее Ренанъ, эпиграфъ котораго я взялъ для
моихъ замѣтокъ: «Нація есть духъ, отвлеченньгй принципъ. Два
обстоятельства порождаютъ этотъ духъ, этотъ отвлеченный прин-
ципъ: одно—есть общее обладаніе наслѣдственными воспоминанія-
ми, другое есть дѣйствителъное соиасіе, желйніе жить вмпстѣ; на-
ція есть ееликая солидарностъ, какъ результатъ священныхъ ч}гвствъ
къ принссенішмъ жертвамъ и тѣмъ, кои въ будуіцемъ ещебудутъ
принесены».
- 373 —
Такое опредѣленіе исключаетъ всякую отчужденность, вызывае-
мую этнографическими особенностями. «Сегодня, — говоритъ Ре-
нанъ,—всякому можно бы сгіазать: вы проливали*кровь за то-то и
то-то. Вы думали, что вы кельтъ. Нѣтъ, вы германецъ. Затѣмъ
чрезъ десять лѣтъ вамъ могутъ сказать, что вы славянинъ.»
«Въ такой странѣ, какъ Россія, главное единеніе націи соста-
вляетъ не этнографическая марка, а солидарность, общность инте-
ресовъ, общій языкъ, общія чувства, .иобоеъ кь своему цѣлому, къ
сбоей сіпранѣ.
«Вы скажете: былъ Ррыіъ~и исчезъ, была .имперія Александра
Македонскаго или Карла%еликаго—и распалась. Почему же и та-
кому гигантскому организму, какъ Россія, съ ея составными частя-
ли, такими разнообразными по окраинамъ, не распасться?
«Прежде всего, и человѣчество теперь не то, и способы борь-
бы не гЬ, что въ древнемъ Римѣ, при Александрѣ Македонскомъ
или Карлѣ Великомъ. Люди становятся съ каждымъ днемъ все
культурнѣе, относятся съ большимъ уваженіемъ и къ прошлому
человѣчества, и къ его трудамъ. Чувство вѣчной вражды и нена-
висти постепенно начинаетъ вырождаться у нихъ; наиболѣе куль-
турныя расы уже и теперь пресыщены кровопролитіемъ и человѣ-
конснавистничествомъ, и теперь относятся къ войнѣ безъ прежня-
і о паѳоса и увлеченія, мирясь съ ней только какъ съ необходи-
мостью. Завтра они возненавидятъ ее и отрекутся навсегда. Дру-
гое, что ручается за цѣлость такого исполина, какъ Россія, это
средства современной цивилизаціи, дѣйствительно объединяющія и
сковываюіція націю въ цѣльный живой организмъ, какъ бы ни бы-
ла велика территорія, по которой она разсѣялась. Желѣзныя доро-
ги и пароходства уничтожили пространство и время, телеграфъ
связалъ весь организмъ нервной сѣтью, печать разноситъ по всѣмъ
его артеріямъ идейный токъ, отражая общее настроеніе и желаніе
цѣлаго. Въ прежнее время нужны были мѣсяцы для того, чтобъ
одол-Ьть русскія пространства, регулируя силы страны. Теперь «са-
мочувствіе» ея таково, что въ нѣсколько часовъ въ центрѣ знаютъ
все, что дѣлается на окраинахъ, и въ нѣсколько дней силы стра-
ны могутъ быть направлены могучимъ потокомъ именно туда, гдѣ
необходимо сосредоточить ихъ. Я не отрицаю, что въ такомъ гро-
мадномъ, міроѳомь государственномъ организм-ѣ не всЬ функціи дѣй-
ствуютъ одинаково ровно и гармонично. Но нельзя все сразу. Мы
еіце молоды и культурой, и опытомъ, у насъ еше продолжается
амальгама цѣлаго. И потомъ не забывайте, что пока Западная Ев-
ропа пользовалась для своего культурнаго роста почвой, подгото-
вленной многовѣковой цивилизаціей, Россіи пришлось сразу идти
скачками, продолжая параллельно пріобрѣтать новыя земли, окраи-
ны съ полудикими народами, и насаждать въ нихъ культуру. Ьесь
нынѣшній вѣкъ прошелъ для Россіи въ безпрерывныхъ завоеваніяхъ
и колонизаторской работѣ. Вы видали, сколько колонизаторской
пнергіи развернула она только на югѣ, еще недавно пустынномъ.
А необозримыя пространства Средней Азіи и Сибири? Еще немно-
— 374 -
го,—и вся эта энергія получитъ примѣненіе въ новой культурной
работѣ государства, которая еще гбсн-бй сплотитъ его въ цѣлое,
для мирнаго процвѣтанія и благоденіствія.
«Мы знаемъ, что Западная Европа не безъ зависти, и очень
тревожной зависти, поглядываетъ на славянскій просторъ; ночело-
вѣчество слишкомъ хорошо понимаетъ, что оно ничего не выигра-
ло бы,если-бъ этотъпросторъ завоевала Германія или какая-нибудь дру-
гая культурная раса. Это могло бы еще представлять извѣстный обще-
человѣческій интересъ, пока Россія не была цивилизованной стра-
ной, пока она могл4 грозить общеевроп?йской цивилизаціи. Теперь
этого нѣтъ. И надо думать, что для ФГдгоденствія европейскихъ
народовъ горазно важнѣе, чтобъ именно Россія, уже подготовлен-
ная долгимъ историческимъ прошлымъ къ борьб-fe съ востокомъ,
занимала это положеніе, а не Германія или какая-нибудь другая
страна, которая, можетъ-быть, и не справилась бы на таксжъ про-
стор-в. Россія ужъ однажды вынесла на своихъ плечахъ нашествіе
монголовъ, защитивъ отъ потопа европейскую культуру. Теперь она
защищаетъ ее отъ Китая.
«Мн-б кажется, что вы, французы, давно угадали эту миссію
Россіи, и что т-Ь симпатіи къ русскому народу, которыя залили всю
вашу страну потокомъ братскихъ чувствъ, вызваны прежде всего
сознаніемъ значенія Россіи въ міровомъ братствѣ народовъ. Я д_у-
маю даже, что уже въ этой нашей трогательной братской любвн,
проявленіе которой потрясло весь міръ, есть знаменіе грядущаго
братства. Какъ, въ какой форм-Ь выразится оно, будетъ ли это
сліяніе въ видѣ суверенитета Россіи, или, можетъ-быть, вся Евро-
па соединитъ свои войскав^ одну общую международную армію, кото-
рая будетъ защищать міровой порядокъ какъ полиція въ современ-
номъ государствѣ,—покажетъ будущее. Hot надо надѣяться, это со-
знаніе охватитъ раньше или позже все человѣчество. Оно слишкомъ
устало отъ вражды и самоуничтоженія, слишкомъ пресытилось брат-
ской кровью и этимъ вѣчнымъ вооруженнымъ нейтралитетомъ, по-
глощающимъ всѣ силы націи. Человѣчеству нужеяъ покой и вѣч-
ный миръ. Оно вырождается, оно губитъ свои лучшія силы въ
этой безпрерывной враждѣ, отрицающей жизнь. Ему надо порабо-
тать для общаго блага, обновиться и возродиться, чтобы примирить про-
грессъ съ идеями истинной христіанской жизни и искупить весь
ужасъ и мракъ прошлаго будущимъ благоденствіемъ народовъ».
к о н е ц ъ.
Минскъ — Вильна.
Апрѣль—декабрь
1895 года.