Н. Эйдельман
ПОСЛЕДНИЙ
ЛЕТОПИСЕЦ
Москва
,,Книга“
1983

84(2)7
Э30
Рецензенты
4702010200-072
Э ------------------------- 70-83
002(01)-83
кандидат филологических наук
В. П. Степанов,
кандидат филологических наук
Я. Д . Кочеткова
© Издательство «Книга», 1983

Н. М . Карамзин

И. И. Дмитриев

Е. А . Карамзина

Г. Р. Держави н

В. Л. Жуковский

М. Н. Муравьев

А. И . Тургенев

Александр 1

М. М . Сперанский

A . С. Пушкин

А. А . Аракчеев

Н. М . Муравьев

Архимандрит Фотий

П. А . Вяземский

Ф. В. Булгари н

А. Ф. Малиновский

Н. И. Греч

К. Ф. Калайдович

ИСТОРГ л
ГОСУДАРСТВА РОССШСКАГО.
ТОМЪ I.
И3Д1 Н1К ВТОРОЕ, ИСПРАОДКШВОЕ.
Иждиветемь братьев> Слгннныхъ.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
В ь ШМПОГРАФ1 И Н . Ггкча.
1SI8.
Титульный лист первого тома

Памятник Карамз ину в Симбирске ( Ульяновске )

ПЕРВЫЙ >,,,>„
ИСТОРИК
И
11<М\1<кД11ИЙ
. НкТ0 1 1 И(*(Ш,
Л.Г. Пушкин
1803-й год отмечен в русской ку льтуре исключительным событием: Н и­
колай Михайлович Карамзин, один из первых литераторов (а по мнению
многих — первейший, рядом с Дер жа виным), известный ав тор «Писем
русского путешественника» и еще более известный ав тор «Бедной Лизы»,
издатель лучшего в ту пору журнала «Вестник Е вр опы» — тр идцат и­
семилетний Кар ам з ин реш ител ьно о став ляет прозу, поэзию, жур нали­
стику и за писывается в историки.
Бывало, что по своей воле отре кались от пр естола монархи —прини­
мались саж ать капусту, з апир ались в мо на стыр ь. Однако мы не можем
пр ипо мнить другого пример а, что бы зна менитый художник на высоте

сла вы, силы и успеха подвергал себя добровольному за точению — пусть
даже в хра ме науки, м она стыр е истории...
Карамзин меняет, ломает биографию именно в том возрасте, в каком
позже по гибнет Пушкин.
Мы же сейчас обратимся к его первой жизни лишь для того, чтобы
легче понять втору ю*.
* Автор выражает призна тельность В. Э. Вацуро и В. П. С т е ­
панову за по мощь и це нные сов еты, б е з которых эта работа не могла бы
появиться.

1766— 1803
Кара мз ин точ но знал, что р одил ся в Симбир ской провинции (будущей
губернии), в деревне Кара мз инке (Знаменское тож) первого декабря;
но он не знал года ро ждения: почти всю жизнь был убежден, что — в
1765-м (и поэтому воскл ицал в 1790-м: «Мне скоро минет дв адца ть пять»,
а в 1800-м: «Мне уже 35»). Лишь к старости историк государства Рос­
сийского уточнит и собс твенную ис тор ию: надежные документы з аста-

вили помолодеть на год и отныне начинать биографию с 1 декабря 1766
года.
При записи в службу дворянским де тям по сто янно прибавлял и или
убавляли возраст, да и вообще куда меньше, чем в XIX и XX столетиях,
интересовались точным временем.
Какая ра зница, в конце концо в, 1765-й или 1766-й?
Каракозовы, Карамзины (может, и Карамазовы) — характерные сим­
бирские, волжские фа милии с плохо спрятанной восточ ной «ч ернотою»
(кара...) .
Некий Семен Карамзин числился в дворянах при Иване Грозном
(может быть, з а опричные заслуги), тр и его сына уже в л адеют зем лями
на Волге; один из пра-пра-пра -пр авнуков — о тставной капитан Михаил
Егорович Карамзин.
М ать будущего писателя у м ер л а ра но, о тстав ной капитан женился
во второй раз на тетке Ивана Ивановича Дмитриева, и две будущие зна­
м енитости по роднились да еще и подружились. У отца о т двух браков —
шестеро детей. Николая сначала учат дома, затем — Московский пансион;
с 15 лет в Петербурге, в Преображенском полку, откуда выходит в от­
став ку поруч иком, имея от р оду 17 лет.
17-летний о тста вной поручик живет все больш е в Москве жизнью,
по существу, «р азночинской», тр удовой: 23-ле тним отпра вляетс я в з а ­
гранич но е странствие, в о звр ащ ается с « Пис ьм ам и русского путешест­
венника», затем сентиментальные повести, поэтические сборники, слава...
Вот — канва . И м еются, конечно, и подробнос ти, но немно го . Совсем
немнрго!
П. А. Вяземский, дес ятил етия спустя, уж после смер ти Кар ам з ина ,
умоляет И. И. Дмитриева, чтобы тот как можно больше вспомнил: «Если
эт ого не сдел ать, то [жизнь Кар ам зина] пр опадет без следов».
Мы часто жалуемся, что ничего почти не знае м о тех или иных о б­
стоятельствах жизни Пушкина, Лермонтова, Герцена: куда там! Люди
X IX века, по сравне нию с их о тца м и и дедами, на виду; сколько доку мен­
т ов все-таки с ох ра нилось, ско лько писем написано, ско лько ме м уаро в
напечатано! XVIII же столетие во много раз молчаливее. Как мало,
например, в био графиях Д ерж авина, Р адищ ев а, Ф онвиз ина живых рас ­
сказов, преданий, легенд, вр оде встречи м ал еньког о Пушкина с импераг
тором Павлом, который «велел снять картуз и пожурил няньку», вроде
лицейских шуток, жур налов, вроде южных , михайловских анекдотов,
поэтических черновиков, днев ников, за писок, без ко торых м ы про сто
пр едстав ить не м ож е м пушкинского жизнеописания...
Можно сказать, ч то в пушкинском смысле первых глав карам зинс кой
биографии как бы и нет совсем .
Биографии нет и архива почти нет. Писем родственных, сочинений
детских, безделок юношеских не сохранилось совсем.
Симбирс кая глуш ь, да еще середина X V III века: юго-восточный
край им перии, начало великих пугачевских степей, мир зам ш ел ых ду-
шевла дельцев (гоголевские Ив ан Иванович и Ив ан Никифоро вич вдвое

ближе к Европе). Н о именно о ттуда является умный, образованный
мальчик, неза метно (по крайней мере для нас!) овладев ший французским,
. не м ецким, р азум еетс я, церков нослав янским, а в более зр елые годы еще
латинс ким, греческим, ита льянс ким, польским (по путно за м ет им , что
и Державин, Радищев родом с той же «волжской окраины»)...
Из пр о ш ло го яв ляю тся как бы случайно оброненные мелочи, по кото»
рым нам приходится уг адыв ат ь сокрытое...
32-летний Карамзин вдруг вспоминает в письме к брату «заволжские
метели и вьюги».
Незадол го до см ерти пр изнается другу-земл яку Дмитр иеву, что
воображением перенесся «на берег Вол ги, Симбир ский Венец, где мы
с тобою, геройски отражая сон, ночью читали Юнга в ожидании солнца.
< ... > Даже стихи Сумарокова к домику Петра Великого показались
мне от менно га рм онич ным и и приятным и в вос пом инаниях юнос ти.
< ... > Не забыл я нашего славного Белого Ключа, ни 100-летнего Елисея
Кашинцова, звонившего в колокола, когда Симбирск праздновал Пол­
тавскую победу, и быв ше го гребцом на лодке П е тр а Великого , когд а
он плыл в Астра хань, начиная войну Персидскую».
Прир од а, будто пр едво схищ а ющ ая пейз аж и «Капитанской дочки»;
книги, что по то м м ил ы всю жизнь одним их присутствием в детстве.
Пушкин вспомнит, как вни м ал р ас ска за м няни:
.. ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ..
затверженным
Сыздетства мной — но все приятных сердцу.
Как песни давние или страницы
Любимой старой книги, в коих знаем,
Какое слово где стоит.
Наконец, соседство той ис тории, к от о ра я покаж ется пот ом ст ол ь
далекой. 100-летний (то есть 1670-х гг . ро ждения) гребец, сидевший в
одной лодке с П е тр о м Великим! Пушкину, каж ется, посл едне му удастся
о тыскать « общего знакомца» с пе рв ым им пер ат оро м (135-летнего каз ака
Искру) — з а те м все это ум чится "в позапрошлое...
Однако даже спутник всей жизни Карамзина, старший шестью го­
дами, Ива н Дм итр иев не брался объяс нить необыкновенно быстрых
перемен в с воем кузене, не дав нем мал ьч ишке «в ш ел ко во м перу вьяновом
камзо льч ике... с русской нянюш кой»; несколько же лет спустя, ко гда они
встречаются в Петербурге, «это был уже не тот юнец, который читал без
разбора, пленялся славой воина, мечтал быть завоевателем чернобровой,
пылкой черкешенки, — но бл агоч естивый ученик мудрости, с пла ме нным
рвением к усо верш енствов анию в себе человека!»
17-летний поручик (у которого, по его словам, не нашлось денег для
взятки, чтобы отправиться в действующую армию) — и вдруг (очень
х арактер на я для биографии это го человека вне запность!) — не пр ох одит
и года-другого, а он уж литератор, переводчик, член масонской ложи,
переписывается с европейски из вестным швейцарским м ысл ител ем Л а -
фатеро м.
Дмитриев — свидетель и робкого литературного дебюта: «Разговор
австрийской Марии-Терезии с наш ей импер атрицей Елисаветой в Ели­
сейских полях, перелож енный им с немецкого языка. Я со ве то в ал ему
по каза ть книго пр одавцу Миллеру, кото р ый поку пал и пе чатал переводы.

пла тя з а них книг ами из своей книжной лав ки... Не могу и теперь вспом­
нить без удивления, с каким то рж еств енным видо м добрый и мил ый
юноша Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика
Фильдингов а „Т о ма са-Ио несса - [Тома Джонса] — в м а ле ньком форм ате.
< ... > Это было первое вознаграждение за словесные труды его».
Очень скор о, одна ко, К ар а м з ин уже пере водит Шекспира, Камо энса,
печ ата ет собстве нные стихи, каж дую недел ю «выдает печатный лист»
в «Детское чтение для сердца и разума», издание, на котором в конце
по зап ро ш ло го с толе тия в оспитывалось цел ое просвещ енное по ко ­
ление.
Книга за книгой, оплата грошовая, автору нет и двадцати.
Акселерация, о которой столько писано в наши дни: но кто же тогда
17—20-летние офицеры, л и те ра тор ы, 25-летние г енер алы или (на другом
общественном полюсе) 16—18-летние крестьянские отцы и матер и се­
мейс тва? «Пик спос обностей», кот ор ый, как выяснила с ов рем енная наука,
относится к 12—14 годам, был, выходит, максимально близок к «пику
социальному», что имело последствия разнообразные, но преимущест­
венно благие...
Впрочем, без ма тери, без отца, з анят ого бо льш ой семьей, имением,
без особых средств к существованию легко было , каж ется, за гул ять или
духом пасть, сбиться с пути... Соблазны! А симбирский мальч ик не
ангел: «...литература наша не была выгодным промыслом. <
...> Вмоло­
дости, в течение двух -трех л ет пр ибега л он, как к пособию, к кар то чной'
комм ерч еской игре».
К друзьям доходили слухи, будто молодой Карамзин «прыгает серною
с кира сирс кими офицер ами» (по зже будет в числе «старш ин» м ос ков ского
танцкласса). Одно из писем к Дм итриеву обрывается на словах: «Бье т
11 часов; пора е хать ужинать»; Николай Михайлович хочет обменяться
с братом Василием дворовыми, ибо «купить хорошего повара никак
нельзя; продают одних несносных, пьяниц и воров»; и, хотя в другой раз
писатель по сылает отпу скную д в оро в о му человеку Александру (прежде
предпол агал ось это сдела ть посл е смер ти владельца, но — «Я не хочу,
чтобы он жда л конца м оей жизни»), при всем при то м м анит жребий
светского чело века, игрока...
Не сбылось.
Случ айно сть... Однако восточная мудрость гласит, ч то каж дый че ло­
век встреч ает на свете тех, кото рых долж ен бы л встр етить: р аз но образие -
хара кт еро в и типов на земле сто л ь велико, что есть во зм ож ность встре­
тить любого, но уж выбрать по себе: вору — вора, труженику — тру­
женика...
Если же некто жалуетс я, что жизнь не н агр адил а его д обрыми встреч­
ными, не верьте, не верьте! Скорее всего, сам он пл ох: о тто го и не нагр а ­
дила...
Карамзин встретил, выбрал Дмитриева, Петрова, Новикова, Турге­
невых, и они, конечно, е го выбрали. Видно, с р абот а л «добрый зар яд»:
домашний, пансионный, полков ой...
Те качества, кото рые у Пушкина так ясно (или, по крайней мере, нам
кажется, что ясно) выявились в Лицее, — для Карамзина мы, наоборот,
должны угадывать через результат, обратным движением от его поздних
изв естных лет к ра нним, едва раз личим ым .
30

Хорошо бы написать историю дружбы в России. То была бы, разу­
меется, книга х пр им ер ам и из двенадцати стол етий: дружба военная,
общинная, м о на стыр ская, дружба в беде, счастии, странствиях, мечтаниях,
дружба в труде, в семье... До XIX века, правда, совсем почти не нашлось
бы места для с то ль привычной на м дружбы ш кольной, по т о й причине,
что большинство вообще не училось, а дворян чаще обучали дома. У Ка­
рамзина были прекраснее друзья, но, кроме неизменного Дмитриева,
мы почти не видим их до его перех ода из Преображенского полка в рус­
скую л итера туру. За то с 1784-го они при нем, он при них.
В Москве « р абот а, ученье, пл оды пра зд ных и веселых часов какого-
нибудь веселого немца, с обственная фантаз ия, добрый пр иятел ь... и
все эти противоскучия можно* найти, не вых одя з а вор ота ».
Это пишет 18-летнему Кар а м зину Александр Петро в, один из важней­
ших в ка рам зинской жизни встречных, то т, с кем нач инал писать, с кем
мечтал о новом, свободном русском литературном языке, но кого вскоре
оплакал и всю жизнь считал себя в долгу «пред своим Агатоном, которого
душа была бы украшением самой Греции, отечества Сократов и Пла­
тонов».
Иван Пе тро вич Тургенев, дир ектор Московского университета, за м е ­
тил молодого Карамзина по «масонским отношениям» и «отговорил
о т рассеянной светской жизни и карт».
Сколь же много скр ыто за этой фразой (из записок Дм итр ие ва): отго­
ворил... т о ес ть пер еменил напра вление жизни. Н о м ож но ли переубедить
молодца, если тот сам себя прежде не убеждал? Главное событие, может
быть, определив ше е все дальнейшее, выходит, почти не о тр ази ло сь в
письмах, документах: памятью о нем осталась дружба, любовь к Карам­
зину четырех сыновей Ивана Петровича — братьев Тургеневых, столь
за метных в пушкинскую, декабристскую эпоху.
Старш ий, каж дую недел ю ожидавш ий кар ам з инс ко го «Детского
чтения», Андрей Тургенев — о дна из за меч ател ьных лич ностей конца
столетия, если б не с мерт ь на 22-м го ду жизни, наверное, выш ел бы в
первые российские им ена; в тор ой брат, Ал ександр Тургенев — то т, кт о
позже от вез ет Пушкина в Лицей и пр ов одит в последний путь к С вят ым
горам; его имя часто будет являться на страницах нашего рассказа, так
же, как имена двух младших — Сергея и особенно Николая, «хромого
Тургенева», будущего известного де кабриста и одного из тех, кто с то л ь
же много спорил с Карамзиным, сколь уважал его...
Наконец, л итера турно -фило софское Дружеское общество (название
гов орит сам о за себя: наука и слове сность не отдел им ы о т дружества,
нравственности, «внутреннего просвещения»). Здесь признанным л идер о м
был славный Николай Иванович Новикрв, зажигавший «молодых любо-
словов» огне м пр осв етительст ва и духовного обновл ения, «мистической
мудрости». Племянник И. И . Д м итрие в а, оч евидно со сло в дяди, запишет,
что в конце концов «Карамзин оставил общество Новикова, не найдя
той цели, что искал».
И снова — о дна стр о ка вмес то целой важной биографичес кой гл авы.
Да, Карамзин приходил в дом Новикова, что на углу Лубянки и Мясниц­
кой. Приходил за целью; то есть сам искал ее. И не согласился с их целью,
но укрепился в уверенности, что це ль до лж на бы ть. Он сво им путем пош ел,
31

и они огорчатся, конечно, а следовало бы им радоваться: молодой лите­
ратор испытал себя — и благодаря тому, что к ним зашел, и оттого, что
вышел. Он всегда будет це нить возв ыше нное, духовное просвещение,
но избеж ит масо нско-мистического т ум ана и сохранит свой ясный, з до ­
ровый, чуть иронический в згл яд для лучших дел жизни.
Хотел писать я много
О том, как человеку
Себя счастливым сделать
И мудрым быть в сей жизни.
Но ах! Мне надлежало
Тотчас себе признаться.
Что дух сих философов
Во мне не обитает;
Что я того не знаю,
О чем писать намерен, —
Вздохнув, перо я бросил.
«О тъез жа ет за гр аницу поручик Нико л ай Кар ам з ин» («Московские
в едо мо сти», 25. IV. 1789 г.).
«Простите! Будьте здор о вы , спокойны и в о ображайте себе стр анст­
вующего друга вашего рыцарем веселого образа!»
Рига — Кенигсберг — Берлин — Дрезден — Веймар — Швейцария —
Париж — Лондон — Петербург.
На вр емя путешествия «я лиш ил себя ужина и на эти деньги (за гр а ­
ницею книги дешевые) накупил м нож ес тво книг. Таким образом , я чув­
ствовал себя здравее и возвратился домой с библиотекою».
Из «Писем русского путешественника»:
«Признаться, сердце мое не может одобрить тона, в котором господа
берлинцы пишут. Где искать терпим ост и, если самые фило софы, сам ые
просветители — а они так себя называют — оказывают столько нена ­
висти к тем, которые думают не так, как они? Тот есть для меня истинный
Философ, кто со всеми м о ж ет ужиться в м ире; кто л юби т и несогласных
с его образом мыслей. Должно показывать заблуждения разума челове­
ческого с благородным жаром, но без злобы».
« Угодно ли вам видеть кишки св. Бонифация, ко тор ые хранятся в
церкви св. Ио анн а, — спросил у ме ня с важ ным видом наемный слуга. —
Нет, друг мой! — отв ечал я, — хотя св. Бонифаций был добрый человек
и обратил в христианство баварцев, однако же кишки его не имеют для
меня никакой прелести».
«Везде в Эл ьз асе пр иметно волнение. Целые дерев ни во ору жа ютс я,
и поселяне приш ив ают ко карды к ш ляпам . Поч тмейстеры, постил лио ны,
бабы говорят о революции. <
. . . > За ужином у нас был превеликой спор
между офицерам и о т ом , что дел а ть в нынеш них обстоятел ьс твах чест­
но м у человеку, французу и офицеру? Положить руку на эфес, говорил и
одни, и быть в готовности защ ищ ать правую сторону. Взять абшид*,
го во рил и другие. П ить пиво и над всем сме ятьс я, сказа л по жил ой капитан,
опо ро ж нив св ою бутылку».
«Я ос тавил тебя, л юбезный Париж , ос тавил с со жа лением и благо-
дар ностию! Среди шум ных явлений тв оих жил я спо койно и весело, как
* Отпуск (нем.).

беспечный гр ажданин вселенной; смотр е л на твое волнение с тихою
душою, как мирный пастырь смотрит с горы на бурное море. Ни якобин­
цы, ни аристократы твои не сделали мне никакого зла; я слышал споры
и не спорил; ходил в великолепные храмы твои наслаждаться глазами и
слухом».
«Д евятый-надесять век! ско лько в тебе откр оетс я та кого , что тепе рь
считается т айною!»
Блажен, кто посети л сей м ир в его минуты роковые...
Карамзин блажен; Европа 1789/90 — жерло великого вулкана, пла­
мени которого станет на все XIX столетие. Год, как взята Бастилия, и
еще ос тало сь два г ода Л юдо вику XVI..
И пламенный трибун предрек, восторга полный.
Перерождение земли...
Но Максимилиан Р обеспьер пока еще сра вните льно неза метный
депутат Национального собрания от города Арраса, а Наполеон Бона­
парт — всего лиш ь а р тил лер ийский лейтена нт...
Нет! На м сегодня, пр ивыкш им к р е вол юционному гулу во всем мир е,
все же нелегко по нять, ч то 1789— 1793 были первым вселенским перево­
ротом после более чем тысяч елетней феодал ьной тиш ины (нидерла нд­
ская, а нглийская рев ол юции были зам ечены в десятки р аз меньш е: м ир
в XVI—XVII веке был куда более разъ единенным , да и не до зр ел еще,
чтоб зам етить...) .
Кажется, на ступает конец «глав нейш им бедс твиям человечества»:
Карамзин пишет, что люди вот-вот «уверятся в изящности законов чис­
того разума».
Минуты ро ко вые...
Возвращение на корабле из Лондона в Петербург в июле 1790-го.
В столице доброе знакомство с Державиным, который обещает ли­
т ера турную поддер жку. А з а те м карам зинское путеш ествие из первой
столицы во вторую, о котором не стоило бы и вспоминать (кто не приез­
жал из Петербурга в Москву и обратно), если бы не два обстоятельства.
Этим летом, 30 июня, за свое Путешествие арестован. Радищев.
Второе же обстоятельство — частное: в следующий раз Карамзин ока­
жется на Неве «жизнь спустя» , через 26 лет.
Вот как ездили и расставались в ту пору.
Карамзин торопится в Москву, любезную Москву!
СЛАВА
Вспоминают совр еменники: « К ар а м з ин был красив собою и весьма
л юбезе н; по возвращ ении из чужих краев он напускал на себя немецкий
педантизм, м но го курил, гов орил обо всем, л юбил засиж ива ться дал еко
за полночь, беседов ать, сл у ша ть рас сказы, хор ош о поесть и всл асть
попить чаю... занимал крошечную комнатку во флигеле: там груды
книг...» (Д. П . Рунич).
33

«Он р ос та высоко го. Н а его лице написано нечто такое, ч то привле­
кает к нему всякого человека. Он говорит много, но приятно, разумно»
(В. А. Пол енов).
1791 и 1792: два года Карамзин издает «Московский журнал», где
публикуются лучшие авторы. — Державин, Дмитриев, Херасков, более
же всего сам издатель. Главный, самый сенсационный материал — из
номера в номер — «Письма русского путешественника»: Карамзин до­
во лен и ч исло м подписч иков («прену меранто в»), оч евидно дост аточ ным ,
ч то бы свести концы с концам и, — 210 чело век!
1792 — «Бедная Лиза».
1794 — повесть «Остров Борнгольм».
В следующ ие годы — не сколько очень популярных («наподхват»,
как т о гда гов орили) поэтических альм а нах о в : «Аониды», « Аглая» (где
опять же сам Карамзин, Державин, Дмитриев, другие...).
Федор Глинка: «Из 1200 кадет редкий не повторял наизусть какую-
нибудь страницу из „Острова Борнгольма“ ».
В дворянских списках р а з о м появл яется м ножество Эрастов — имя
прежде неч астое.
Ходят слухи об удачных и неудачных самоубийс твах в духе Бедной
Лизы.
Ядовитый м емуарист Виге ль припо минает, что важные московские
вельм ож и уж нача ли обходиться «почти как с р ав ным с тридцатилетним
отставным поручиком».
Наконец, еще призна к м ассо в ого признания: дурные вирши, сочинен­
ные неким поклонником из Конотопа —
Херасков, Карамзин [так!], Державин
Прекрасные поэты и творцы,
Достойны обще громкой славы
Высоки россов мудрецы.
Слава — и немалая . 210 пренумерантов в 1791 году могут обозначать
большую популярность среди грамотного населения, чем стотысячный
тираж в конце XIX столетия.
"«
Читали и славили «П ис ьм а русско го путешественника», «Бедную
Лизу» как ра з те немногие, кто «делал погоду» в просвещении: студенты,
молодые офицеры, чиновники, архивные юноши, вроде самого Карам­
зина л е т 10—20 назад, то ль ко теперь юнош и наз ыва лись Тургеневыми,
Жуковским или как-то иначе. Мы сляще е меньшинство...
ЦЕНА СЛАВЫ
От успехов дохода почти не было — переиздания дополнительно не оп­
ла чивал ись, пр их одил ось пос тоянно подраба ты ва ть переводами. Сл ава
худо превращалась в злато, но платить за славу пришлось сразу же:
«Боги ничего не дают даром». Когда друг Дмитриев, петербургский офи­
цер, пишет о желании выйти в отставку и заняться словесностью, Карам­
зин объясняет: «Русские литераторы ходят по миру с сумою и клюкою,
худа нажива с нею».
34

К тому же пору гивают старики, привыкшие к более сдержанному,
классическому писательству, неж ели у расков анного, се нтиме нта льно го,
«разговорного» Карамзина. Даже Державин однажды упрекнет за упо­
минание в печати о дружбе с «замужней дамой»: речь шла о доброй при­
ятельнице, мно го с тарш ей Кар ам з ина, Настасье Плещ ее вой, кот ор ой
посвящались нев инные стихи, но та ков век — и чего удивляться тогда ,
если бабушки и дедушки ахают: «При этом упадке нравственности о с та ­
ется уж ож идать тол ько то го , что бы писатели наз ыва ли своих героев
еще и по отчеству! Вот увидите, говорим мы, назовут! Право, назовут
и по отчеству!»
Очень непр илично, оказыв ается, на пис ать: Петрович, М и х а лы ч .
Впрочем, главные хулы « стар одумов » еще впереди...
Обиделись и некоторые друзья, особенно из круга Нов ико ва (А. М. Ку­
тузов, И. В. Лопухин, Н. И . Трубецкой). Л юди "примеча тельные и во
многих отношениях почтенные'— вот что они говорили и писали:
«М ол одой человек, сняв узду, намер ен р ыска ть на пол е пустыя слав ы.
Сие бо льно мне».
«Не м о г доч ита ть... Дерзнов енный дурак... Одер жим гор ячкою...
Быв еще почти ребенок, он дер знул пр едло жить свои сочинения публике».
«Он наз ыва ет себя первым рус ским писател ем, он хочет научить нас
нашему родному языку, которого мы не слышали...»
И наконец, очень зл ое : « Кар ам з ину хочется непрем енно сде латься
писателем, так же как князю Прозоровскому истребить мартинистов;
но, думаю, оба равный будут иметь успех».
Московский генерал-губернатор Прозоровский преследует «марти­
нистов», с то ро ннико в Но вико ва , а они « Кара мзина-отс тупника» чуть ли
не сравнивают, сближают со своим гонителем. Правда, в числе ругатель­
ных о бор о то в насчет «русского путешеств енника» м елька ет и один, уж
очень кр асноречивый: спраш ива я А. И. Плеще ева, что же стр ясл ось с
Кар ам з иным , о тчего он в ыш ел из масонско -м истич еского круга, А. М. Ку­
тузов удивляется: «Может быть, и в нем произошла французская рево­
люция?»
Сравнение мы запомним — пока же только заметим , что французскую
революцию и генерал-губернатор и царица ненавидят люто; подозревают
же ее как раз у Новикова, его друзей.
А также у Карамзина.
Буквально в те дни, когда Карамзин подплывал к Кронштадту, почт-
директор Иван Борисович Пес тель вс крывае т и ч итае т пис ьм а Плещеевых
к А. М. Кутузову и Карамзину.
Почт-дире ктор три года спустя родит сына — зна ме нито го декаб­
риста, а еще через 26 лет будет с Карамзиным обедать; однако это другие
времена, другие песни. Пока же за старую дружбу с мартинистами Карам­
зин «попадает под колпак», многого не зная, о многом догадывается
(и не оттого ли вовсе не стремится сохранить свой архив для потомков?).
Весной 1792-го Н ов ико в а и нескольких друзей ар ес тов ыв аю т, других
(в том числе Ив а на Петр ов ича Тургенева) в ысылаю т. «Сос тояние друзей
моих очень горестно», — сообщается Дмитриеву. В Петербурге распро­
страняются слухи, будто и Кар ам з ин из Мос квы удален, на допр ос ах в
Тайной экспедиции крепко спр а ш ив аю т об издател е «Моско вского жур-
35

нала» тех сам ых друзей-критико в, кото ры е недавно сердились на «м о л о­
дого человека, снявшего узду»; спрашивают, между прочим, о том, не
Новиков ли с « ос обенным задание м» по сыл ал «русского путешествен­
ника» за гра ницу? Новиковцы были л юдь м и высокой пор ядочности
и, разумеется, Карамзина выгородили: нет, он пустился в вояж даже воп­
реки их советам ...
Гроза отступила — подозрения остались. Возможно, из-за этого
«Москов ский журнал» не был продо лж ен в 1793-м.
Правительственная критик а бы ла уже тр етьей по счету... Но и «ста­
роверы», и мартинисты, и тайная полиция не могут переделать молодого
писателя. Он мыслит, пишет, печатает, притом не отказывает себе и в
не котор ых легкомысл енных развл ечениях .
Плата за славу как будто не превышает «обыкновенной». Куда страш­
нее другое!
ПОД ЧЕРНЫМИ ОБЛАКАМИ
Париж ане торж еств енно сж игаю т «дерево феода лизм а».
Собор Парижской богоматери превращен в «Храм разума».
Королевский дворец взят штурмом; 22 сентября 1792 года объявлено
пер вым днем первого г ода но в ой эры.
Большинством в один голос Конвент приговаривает Людовика XVI
к смерти.
На ра зв алинах города, в осставш его пр отив ре вол юции, якобинцы
велят воздвигнуть памятник — «Лион боролся против свободы — нет
больше Лиона».
Почти все страны Европы объявляют Франции войну, но 14 револю­
ционных армий побеждают повсюду и занимают одну страну за другой.
В России Нико лай Раевский, будущий з на ме нитый генерал , учится
пе реплетно му делу, ч то бы пр о кор м иться после око нч ател ьной победы
санкюлотов. Безбородко обучает своего сына слесарному или столяр­
ном у ремеслу, «чтобы, ко гда его крепостные скажут ему, что они его
больше не хотят знать, а что земли его они разделят между собой, он мог
зарабатывать себе на жизнь честным трудом и иметь честь сделаться
одним из членов будущего пензенского или дмитро вс ког о муниципал и­
тета».
Меж тем парижская г ильо тина («нацио на льна я бритва» ) рабо та ет
не переставая.
Под конец террор поглощает и тех, кто его провозгласил: последние
с лов а Робеспьера в Конв енте: «Республика погибла , ра збойники побе­
дили».
17 августа 1793 года. Карамзин — Д ми трие ву (из Орловской губернии,
где время проходит «с людьми милыми, с книгами и с природою»): «По­
веришь ли, что ужасные происшествия Европы во лнуют всю душу м ою?
Бегу в густую мрачность лесов, — но мысль о разрушаемых городах и
погибели людей везде теснит мое сердце. Назови меня Дон-Кишотом;
но сей славный рыцарь не м ог л юбить Дульцинею св ою так страстно,
как я люблю — человечество»; через месяц — Д ерж авину: «Времена ны­
нешние не вес ьма бла го при ятны дл я литер атур ы».
36

Летом 94-го — то м у же неизменн ому Дмитр иеву — «Все худо! Видно,
нам не бывать счастливыми».
И вижу ясно, что с Платоном
Республик нам не учредить...
Через год Хераскову: «Политический горизонт все еще мрачен. Долго
нам ждать того, чтобы люди перестали злодействовать и чтобы дура­
чество вышло из моды на земном шаре».
Франция, Франция — «дурачество на земном шаре»; 27-летний пи­
сатель те ряет охоту « ж ит ь в свете и хо дить под черными обла ка ми».
Через пол года после то го, как эти сл ов а появились в одном из писем
к Д митриеву, но вой бурею принесены новые обл ака: Е катерина II уми­
рает, на престоле Павел; из тюрьмы и ссылки возвращены Радищев,
Новиков с друзьями... Н о не успели обрадо в атьс я, как — новые жесто ­
чайшие гонения на литературу и литераторов...
«Век просвещения! Я не узна ю тебя — в кро ви и плам ени не узнаю
тебя».
Пугающие французские армии меж тем занимают Голландию, Ита­
лию, Египет, а нов ый царь по луч ает донос о «вредности дл я пр ав ите ль­
ства безбожника Карамзина». Расправа на этот раз могла быть скорой —
позже Карамзин скажет, что Павел лишил «награду прелести, а наказа­
ние — стыда...» .
Черные облака все же пронеслись и на этот раз: граф Ростопчин,
один из гл авных павловс ких фа ворито в, к писателю бла гов о лит... Тем
не менее брату сообщается, что о новом журнале «и думать нечего».
Остаются переводы, стихи — и то с опаскою; что, впрочем, не помешало
Карамзину напе ча тать в сборник е «Аониды» (на 1798— 1799 гг.) стихи
о Древнем Риме, но, понятно, не только и не столько о Риме. Жесткие,
горькие стихи:
Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв, не вижу ничего.
Жалеть об нем не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!
Эти строки вполне можно было понять и как программу бунтовщиков.
По мнению будущего историка, в ряд ли с тоит писать о те*, кто все «с
подлостию» терпит...
И, если так, может быть, истина у французов, не стерпевших в 1789-м
и после?
Как известно, цар ица Е катерина, узнав о казни Л юдо вик а XVI, слегла.
Худо ей было, с траш но.
Карамзину же — много хуже. Тем, кто с самого начала боялся разру­
шенной Бастилии, ненавидел парижс кую вол ьницу, т ем жить тепер ь не­
легко, но просто: им ясно, ко го л юбить, понятно , что не нав идеть.
Но как бы ть те м, кто надеял ся, упов ая на Париж первых тр ех пет
революции, и ужаснулся о т следующих двух?
37

Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство!
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Пушкин, вечный Пушкин (ко тор ый в эти дни еще не по явился на свет),
он за ст ав ит свое го А ндре я Шенье в 1825 году пр оизнести сло ва, немало
объясняющие и кар ам зинское — «Все худо!».
Декабрист Н ико лай Тургенев позже вспомнит (в своем труде «Россия
и русские»), будто К ара м з ин был одно вре мя на стор оне санкюлото в
и даж е «пр ол ил слезы», узнав о см ер ти Робесп ьера . Сказ ано сильно,
краски сгущены — нет, Ник ол ай Михайло вич не был ре волюцио неро м,
но над еялся\ Надеял ся на новую историческую весну, на быстро е, светлое
то рж ес тво ра зу м а, просвещения... Наде ялс я в хорошей ком пании —
с Шиллером, Гете, Радищевым, множеством лучших людей Европы.
Но грохочут исторические громы; разлетаются по Европе грозные
парижские формул ы: «Свобода до лж на победить какой угодно ценой.
Вы долж ны кар ать не то л ько пр едател ей, но и равнодушных» (Ссн-Жюст).
«Гражданин, что сдела л ты дл я то го, чтобы быть р асстр елянным
в случае прихода неприятел я?» (из надписей на якобинском клубе).
«Мож ет, в нем про из ош л а французская рево люция?»
Оказалось, что истор ия не ходит путями сентим ентального пр ос ве­
щения. Оказалось, что рай наступит не завтра, даже не послезавтра.
Оказалось, что надо много е пер есм отр еть, а человеку сложивш емуся,
честному, убежденному это необыкновенно трудно. И пока стар ые идеи
утрачены, а новые не обретены — до тех пор неясно, как, за чем жить?
Честный мыс лител ь в эти переходные месяцы и годы м аксим ал ьно без­
защ итен. Личные неприя тности, ко тор ых прежде не зам е тил бы или му­
жественно пережил, тепер ь, в пер иод «по тери см ысла» (выражение Т ыня­
нова), бьют наотмашь, насквозь, случается наповал. Именно так, пол­
века спустя, другой русский писатель, р аз оч ар ов анный и потрясе нный
печальным, кр ов ав ым исходо м другой французской револ юции, ока ­
жется на кр аю пропас ти, куда его пр ито м стал кива ет з апр ет вернуться
на родину, гибель жены, сына, м ате р и; разбил ас ь первая жизнь Герцена,
но выжил, устоял, сумел начать вторую, а с нею — два главных дела:
«Был ое и думы», Вольную типогр афию.
«Непохожесть» Карамзина и Герцена тем более оттеняет сходство,
подобие обстоятел ьств. Герцен это заметит и процитируе т строки,
к от ор ые назо вет «в ыстр аданным и, огненным и, по лными слез»: «Век
просвещения! Я не у знаю тебя!»
Кризис, духовна я драма, на стигает обоих близ 40-летнего рубежа;
драма личная — не замедлит.
1793. Смерть любимого друга-единомышленника Петрова.
В деревенской глуши на Карамзина нападают разбойники — он,
38

чудом спасся (две легкие раны): не окаж ись вблизи нескольких муж иков,
кинувшихся на подм огу , окончилась бы жизнь в июле 1794 года.
Любов ь снач ала сч астливая — по то м несчастная: не зна ем даж е
ее имени. Т о лько несколько стр ок в письм ах к Дм итриеву.
«Теперь главное мое желание состоит в том, что<бы не желать ничего,
ничего: ни самой любви, ни самой дружбу. Да, я люблю, если ты знать
хочешь; очень л юбил , и меня уверяли в любви. Все это пр о ш ло; ос тавим .
Никого не виню».
«Мила я и несч астная ветр еница скатила сь с мо его сердечного гори­
зонта без грозы и бури. Осталось одно нежное воспоминание, как ти ­
хая вечерняя заря».
Слабеет зрение писателя, опасность сле поты.
Тяжелейший упадок духа.
«Судьба моя во власти Провидения; мне не хотелось бы дожить до
старости. Лучше жить недол го , да у мереть хоро шо , то есть покойно,
тихо, без бо ль ш о го с традания...
Талант мой, как сибирский плод, недо зре в, иссыхает...
Все удовольствия жизни истощ ил до последней капли...
Я один в свете, как в пустыне...
Пора гасить свет, — но дл я чего сердце не теряет желаний с потерей
надежды?»
Приближ ается во зра ст гибели Пушкина, герценовского кризиса.
Как спастись? К то спасет? Друзья зовут в Петербург, но опасно: «близ
царя, близ с мер ти...»
Карамзин дерьезно задумывается — не пуститься ли в новое путе­
шествие, по ср авнению с ко т ор ы м европейский в ояж 1789— 1790-х годо в
пустяк: в Х или (то есть Чил и), в П ер у; на остров Бурбон (нынешний
Реюньон в Индийском океане), на Филиппины, на остров Святой Елены
(о котором до ссылки Наполеона почти никто и не знал): «Там согла­
сился бы я дожить до глубокой старости, разогревая холодную кровь
свою теплотою лучей солнечных; а здесь боюсь и подумать о сединах
ш естидесятилетия» .
Это строки из письма к Дмитриеву от 30 декабря 1798 года. Угадываем
тоску, которая гонит в теплые края из «павловских заморозков». С трудом
можем сегодня во образить, что знач ил о в ту пору о тпр авиться на Филип­
пины или в Хили — го д на доро гу, десятилетия на разлуку.
Наконец, пе чалимся даже от случайного прор оч ества: седины шести­
десятилетия, будто Нико л ай Михайлович точ но знает, что прож ив ет
не 55, не 65, но именно шестьдесят ле т (без нескольких месяцев). Многие,
видевшие его в конце жизни, за пом н ят «благор одну ю седину».
Историко м еще не стал, а уж сделался про видцем. И предстоявшие
странствия точно определил. Тол ько не в пространств е — по вре­
мени!
Неужели Рюрик, Ива н Кал ита ближе, чем Перу или остров Бур­
бон?
Но чтобы пус титься в путешествие до конца жизни, до седин шести­
десятилетия, требовалось как можно быстрее одолеть самого себя,
Николая Карамзина. Отправить хандру прочь с уходящим XVIII столе­
тием.
39

У 1800-го
« П оэт им еет две жизни, два м ир а; если ему скучно и неприятно в сущест­
вовании, он уходит в с торо ну в оображения и живет там по своему вкусу
и сердцу, как благочестивый магометанин в раю со своими семью гурия­
ми».
В кар амз инской «с тор оне воображения» — о гро мные события, его
«французская революция», которой мы снова почти не видим, не слышим,
только удивляемся результату — тому, что выходит наружу, закрепля­
ется печатным и письм енным слов ом . Ре во люция, Пар иж , вчера столь
удручавшие, с то ль без надежные, вдруг заняли свое место в таинственном
пути человеч ества: сно ва это вдруг, з а ко то р ы м , конечно, с традания,
сотни книг и споров, отказ от жизни...
«Как бы то ни было, доверенность к Провидению! Как говорит Ка­
рамзин и как должен г о в ор ить всякий добрый человек. Если есть бог,
т о есть и душа, вечнос ть, бесс мер тье! А как не быть богу!»
В. А . Жуковский пере ска зы вает Але кса ндру Тургеневу важную мысл ь
Карамзина. Карамзин верует — без ханжества, истовости, без «внеш­
ности». С помощью разума, чувства и бога укрепляется в убеждении, что
мир движется по особым законам и нужно иметь к ним доверенность,
не жа луясь и не р адуясь по-детски любо м у изгибу Провидения.
Однако дадим слово и самому Карамзину.
«Я слышу пышные речи за и против; но я не собираюсь подражать
этим крику нам. Признаюсь, м ои взгл яды на сей пр едм ет недостаточ но
зрелы. Одно событие сменяется другим , как во лны в бурном море; а
лю ди уже х отят р ас см а тр ив ать ре во люцию как завершенную. Нет. Нет.
Мы еще ув идим множ ество пор азите льных явлений...»
Время движется не вспять — и нужно лишь разгадать законы движе­
ния, о тыскать « м ало изве стную стезю» к «х ра му истинной мудрости».
Французская революция страшна — но не поглотила цивилизацию,
как некоторые полагают, а принесла пользу: хотя бы потому, что «госу­
дари вместо того, чтобы осуждать рассудок на безмолвие, склоняют его
на сво ю сторону» .
Фраза не столько верноподданная, ско лько автобио графическая:
низкий поклон париж ской буре за то , что о м но го м важнейшем думать
заставила — всю Европу вообще, Николая Карамзина в частности.
История, казавшаяся до 1789-го довольно однообразной, вдруг пре­
ломилась; и сразу стали много интереснее и прежние, даже тусклые с
виду исторические г лав ы: все связ ано, сцеплено. Сегодня начиналось
всегда — и нет более интересного дела, чем размышлять об этом.
Размышлять — не печатать . .. Однако и тут обстоятельства вдруг
улучш аютс я.
Павел гибнет, на пр естоле Александр I, реж им смягчен, просвещение
амнистировано, Карамзин пишет «Оду на восшествие...» .
Весна у нас, с тобою мы...
Как дес ять лет назад, он начинает журнал, и очень скоро «Вестник
Европы» станов ится са мы м интересным , с ам ым читаем ым: редактор
выписывает 12 лучших инос транных журнал ов, обсуждает главные,

самые интересные в опро сы евр опейской, российской умств енной жизни
и истории.
«Свобода!» — провозгласили на весь мир французские революцио­
неры; «Свобода есть прав о каждо го д ел ать все, что по жела ет, огр анич ен­
ное только одним: правом другого на то же самое».
Карамзин не соглашается, напоминая своим подписчикам, что «Фран­
ция после долговременного странствования возвратилась опять на то
место, где была прежде, с той разницей, что королевская власть ограни­
чивалась парламентами и собраниями, а воле консульской должно все
покоряться в без мол вии».
Не станем пока что попр а вл ять писателя (ведь « разница » ста рой и
новой Франции прейсде всего в гибели целой феода льной сис те мы); за ­
метим только важную и верную в общем мысль: нельзя достигнуть рес­
публики, демократии там, где еще нет для того условий; все равно пред­
шествующая тысяч елетняя ис тор ия страны, урове нь ее р азв ития, дух
ее народа определят те формы, которые могут образоваться, утвердиться
после пере ворота. Ина че го вор я, «на редьке не выр астет а нанас» (как
говаривал по э то му пов оду известный русский государственный деятель
Н. С. Мордвинов). Карамзин же настаивает в своем журнале, что к при­
меру «Франция л о своему величию* и характеру должна быть монар­
хией»; Россия —и подавно: мысль Монтескье, традиция XVIII столетия.
Что же, для обш ирных государств, вых одит, нет св ободы?
«Свобода, — отвечает Карамзин, — состоит не в одной демократии;
она согласна со всяким р одо м пр авле ния, имеет р азные степени и хочет
единственно з ащ иты о т злоупо требл ений власти».
Иначе говоря, для России начала XIX столетия естественной формой
писатель считает самодержавие с твердыми законами; деспот же в отли­
чие от просвещенного монарха и собственных ведь законов не соблюдает...
Итак, Карамзин объявляет, что самодержавие совместимо со сво­
бодой, и начинает до во л ьно реш ител ьно го вор ить и писать на эту щекот­
ливую тему .
Когда цензор Прокопович -Антонский ис пугался и на шел в нов ой
повести Карамзина «Марфа-посадница» «воззвание к бунту», автор
вспылил (такое с ним быв ал о крайне редко) и объявил, что не о стан ется
*в России.
Кончилось тем , ч то в одно м месте он зам енил опасное сл ов о вольность
на более, оказывается, лояльное — свобода.
Снова почва под ногами: возвращение в литературу, журнал... Все
это, естественно, со гласуется с до м аш ним с ча стьем — подобно тому,
как прежде «черные обла ка » губили друзей и любов ь.
Каждый день — с покинувшим столицу Дмитриевым; постоянно —
с Тургеневыми, Андреем Вязем ским , Хер асков ым, Василием и Сер геем
Пушкиными (Сергей Львович много лет спу стя будет настаивать, что
маленький Александр Сергеевич при появлении Кар а м з ина о с тав л ял
игрушки и не спускал с гос тя глаз). Однажды появляется 18-летний Жуков ­
ский, Карамзин зовет его погостить на даче. «Жить вместе с Николаем
Михайловичем, — пиш ет друзьям молодой поэт, — в ообразите, какое
41
Здесь — в смысле величины, размера.

блаженство, й порадуйтесь вместе со мною. Его знакомство для меня —
счастье».
« Ма кроко см ужасен — микр око см прекрасен» (из стар инного а л ь­
бома).
24 апреля 1801 года Карамзин извещает брата о женитьбе на Елиза­
вете Протасовой, «которую 13 лет люблю и знаю».
Итак, каж ется, о пя ть сч астье л ите ратурное, дом аш не е, удовлетворение
о бщественное: среди по слер ево люцио нных бурь и первых наполео нов­
ских по ходо в — в Ро ссии «дней ал ександровых прекрасное начало».
«Главное то, что можем жить спокойно... Желательно, чтобы бог
не отнял у меня того, что имею» (Карамзин — брату Василию).
Мгновение, прекрасно ты...
Но б лиз ок пушкинский, 37-летний рубеж.
1802-1803
«Я лишился милого ангела, который составлял все счастие моей жизни.
Судите, каково мне, любезнейший брат. Вы не знали ее; не могли знать
и моей чрезмерной любви к ней; не могли видеть последних минут ее
бесценной жизни, в ко тор ые она , за бы вая с вои мучения, думала только
о несчастном своем муже. .. Все для меня исчезло, любезный брат, и в
предм ете ос таетс я одна мо г ила . Стану за ним атьс я трудами, сколько
могу: Лизанька того хотела. Простите, милый брат, я уверен в вашем
сожалении».
Несчастия не окончились.
31 октября 1803 года — ука з Але кс андра 1 о назначении Карамзина
историографом с ж а лов анием в год по две тысячи рублей ассигнациями.
Отказ от дал ьних странств ий, о т предла гае м ой дерптс кой профессуры.
Отказ от про зы , поэзии, жур налистики.
До конца дней — историк!
Это был о похож е на пр ыжок в про пасть, будто в ответ на некий, ему
одному слышный зов.
37 лет «по-тогдашнему» — м ного больше, чем теперь: это уже позд­
няя зрелость; еще немного — и старость. Пушкин позже оценит подвиг
Карамзина/ начатый «уже в тех летах, когда для обыкновенных людей
круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе зам еня­
ю т усилия к просвещ ению» .
Решиться на такую перем ену всего — цели, занятий, бы та; так р е­
шиться!
Разумеется, у поступка имелся свой пролог (о котором уже кое-что
го ворило сь).
Кара мз ин-истор ик нач ина лся в Париж е 1790 года, в минуты роковые;
и в «Письма х русского путешественника», ко гд а об этих минутах приш ­
ло сь писать.
Еще не предвидя свой удел, о н по ме стил в «Пис ьм ах» важнейшее
пророчество, обращенное как бы к другим: «Больно, но должно по спра-
42

ведливости сказа ть, что у на с д о сего времени нет хорош ей Российской
истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благород­
ным красноречием. Т ацит, Ю м , Робер тс он, Гиббо н — вот образцы!
Говорят, что наша История сама по себе менее других занимательна:
не думаю; нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить,
раскрасить; и читател ь удивится, как из Н ес тор а, Никона и про ч. м о гл о
выйти нечто пр ивлекательное, сильно е, достойное в нимания не то л ько
русских, но и чужестранцев. Родо с ло в на я князей, их с соры, междоусобие,
набеги половцев не очень любо пыт ны: со гл аш аю сь; но за чем на пол нять
ими целые томы? Что неважно, то сократить, как сделал Юм в „Англий­
скойистории"; но все черты, которые означают свойство народа Русского,
характер древних наших героев, отм енных людей, проис шествия, дейст ­
вительно любопытны е, описать живо, раз ител ьно . У нас был свой Кар л
Великий: Владимир, свой Людовик XI: царь Иоанн, свой Кромвель:
Годунов, и еще такой государь, которому нигде не было подобных: Петр
Великий. Время их правл ения с ос тав л яет важнейшие эпохи в наш ей исто­
рии и даже в истор ии чел овечества; е го-то на добно предста вить в ж иво ­
писи, а прочее можно обрисовать, но так, как делал свои рисунки Рафаэль
или Микеланджело» .
Так разговаривал сам с собою Карамзин в 1792-м.
И продолжал — в 1793-м «под черными облаками», и в 1797-м, когда
терпели то, чего «без подло сти не м ож но...» .
Кар амзин-исто рик образу ется и в те мгно вения, ко гда «парижские
ужасы» были по няты как яркая вспыш ка тысяч ел етней истории; когда
он шутил в одном из писем «о необходимости ухода в кабинет для фило­
софических ме чтаний и ум ство ваний», о пр едпоч ти тел ьности Ю м а,
Гельвеция, Мабли «томным элегиям»: «Таким образом скоро бедная
Муза' м о я или пойдет совсем в отставку, или будет пере кладывать в стихи
кантову м етафизику с Платоновой) республикою».
Наконец, «Вестник Евр опы» был вестником сущего и минувшего:
статьи о по сл ерев ол юционной Европе, есте ственно, со седс тв овал и с
карамзинскими собстве нными историч ескими сочинениями; ведь как
иначе понять дух своего народа, услышать голос прошлого, постоянно
диктующий на сто ящ е му?
«Правда ли, — спрашивал граф Александр Воронцов в 1796 году, —
что г-н Карамзин занят историей Бонапарта?»
Сам же Карамзин признавался Дмитриеву еще 2 мая 1800 года, что
«по уши. влез в Русскую историю; сплю и вижу Никона с Нес торо м» .
Карамзин явно примеряется к минувшему — в поисках лучшей формы
его завоевания. Писа тель-исто ри к со здае т нес колько исторических по­
вестей («Марфа- по садница», « На тал ья, бо яр ская дочь»); историк-писа ­
т е л ь — докум ентальные с тат ьи и очерки — о Несторе, Никоне, ро ссий­
ских древностях. И то т, кт о не сколько л ет на за д собира лся «в ыбрать,
одушевить, р аскрасить», кт о явно пр едпо читал художественный подход,
теперь предл ож ит историку (то есть себе сам о му) не у влека ться «ки тай­
скими тенями собственного в оображения»: «Ис тор ия в не котор ых л етах
занимает нас гораздо более романов; для зрелого ума истина имеет
бсобенную прел есть, ко т о рой нет в вымыслах».
«В некоторых л ета х» — это крайне л юбо пытно е м емуарное признание.
Так же как слова об «особенной прелести», выдающие поэта и много лет
43

спустя повторенные Карамзиным, но уже маститым историком: «...в по
веств ов ании о вре менах отдале нных е сть как ая-то неизъясним ая пре лесть
для нашего воображения: там источники поэзии! Взор на ш в созерцании
великого пространства не стремится ли обыкновенно — мимо всего близ­
кого, ясного, — к концу горизонта, где густеют, меркнут тени и начина­
ется непр о ницае м ост ь?»
Все как бы устроилось само собою.
Карамзин постоянно делится с Иванах Ивановичем Дмитриевым
сво им же ланием бросить литера туру , ж урналистику и заняться историей.
«„Так приступай к делу, медлить нечего“, — сказал Дмитриев.
—„Я человек частный, — отвечал Карамзин, — без содействия пра­
вите льства не достигну жел анной цели; пр итом лишусь глав ных доходо в
моих : шести тысяч рублей, ко тор ые прино сит Вестник Европы*4.
—,,Ты ничего не потеряешь, трудясь для славы отечества, — отвечал
Дмитриев, — пиши только в Петербург — я уверен в успехе
— „Тебе все представляется в розовом виде**, — заметил Карамзин.
Долго спорили они, наконец, Карам зин должен был уступить убе­
дительному кра снореч ию друга своего и сказал:
— „Пожалуй, я напишу, но берегись, если откажут44.
Письмо было отправлено к товарищу министра народного просве­
щения М. Н. Муравьеву, воспитателю императора Александра, зна ­
м енитом у по кр ов ител ю просвещения. Р езу л ьт ат письм а известен: 31 ок­
тября состоялся высочайший указ...»
Эпизод этот достоверен, позднейший биограф Карамзина М. П. По­
годин пользовался надежными сведениями, в том числе рассказами Дмит­
риева и самого Карамзина. Отметим, между прочим, что роль друзей
представл ена прекрасно: Дм итр иев, а такж е Миха ил Муравьев — отец
будущих декабристов , Никиты и Ал екс андра Муравьевых, крупный
гос ударстве нный человек, са м о тличный з нат ок ис тор ии...
Чего же не хватает в погодинском рассказе?
Во-первых, личной тр агедии 1802 года , зав ещ ания ум ир ающей первой
жены Кар а м зи на («Л изанька то го хотела»); резкого , при тех обст оят ель­
ствах очень понятно го ж елания — переменить жизнь.
Но как ни важен этот эпизод, нео бх одимо и в торо е, сам ое важное
дополнение к рассказу Погодина. Почему Карамзин заводил такие раз­
говоры с Дмитриевым? Чем плоха была ему литература, журналистика,
где он занимал первые места и имел в достатке славу и читателей? Что
за таинственный зов увлек та к сильно — его, да вно уж не мал ьч ика, че­
ло ве ка сдерж анно го, чу ждого экз ал ьтац ии? Ведь десятки з амеч ате льных
совре менников с о гр ом ны м интер есом набл юда ли за историческими
вихрями конца XVIII века; не только наблюдали — постоянно думали
о них, писали; но ни Гете, ни Ка нт, ни Ш иллер, ни Д ержав ин не пойдут
в св ое м интересе к истор ии так далеко , ч то бы бросить поэзию, филосо­
фию, ч тобы из девяти муз с то ль же реш ител ьн о предпочесть Клио. Тут
были какие-то г лубоко скр ытые, особе нные коренные причины. Иначе
не совершил бы Николай Карамзин в себе самом тайной «французской
революции»...
Однако прежде, чем опр едел ять причину причин, за м е тим , что через
2 месяца после «посвящения» в истор ики со сто ялась втор ая его же­
нитьба: при замеченной уже нами в Карамзине закономерной св*пи

общего и личного — эт о каж ется со вер шенно естес твенным. « Им п ер ат ор
пож ало вал мне как исто рио графу пенсию в 2000 рублей. Я о тка за л ся
от своего журнала, чтобы заниматься лишь нашими анналами. После
этой новости — вот другая, более важная для моего счастья. Погружен­
ный 18 месяцев в глубочайшу ю печ аль, я снов а наше л в себе способно сть
к тому, чтобы любить и быть любимым. Я смею еще надеяться на счастье;
провидение сделает остальное. < . . . > Моя первая жена меня обожала;
вторая же выказывает мне более дружбы. Для меня этого достаточно...»
(из письма Вольцогену).
«БУДУЩЕГО ЗОВ»
Прежде чем углубиться во вторую, «историческую», жизнь Карамзина,
по пыта емся все-таки понять .. .
Карамзин шел русскую историю открывать. Много лет спустя Пуш­
кин запишет: «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как
Америка — Коломбом».
Карамзин — Колумб, то есть первый... Между тем и сам Карамзин,
и Пушкин, и еще немалое число образованных людей хорошо помнили,
что в XVIII столетии древнюю Россию искали и находили Ломоносов,
Татищев, Щербатов, Болтин — и не только они... Пять томов русской
истор ии составил и француз Левек.
Из этого ряда двое должны быть выделены особо:
Василий Ник итич Татищев (1686—1750): после его смер ти в ыш л а
« История российская с с ам ых древних врем ен» , где расска з о с обытиях
останавливался на XVI веке.
М ихаи л Мих айл ович Щербатов (1733— 1790), выпустивш ий 15 частей
« Истории российской о т древнейш их времен», ко тор ые ока нчивались
на 1610 годе.
Карамзин будет часто на них ссылаться; много раз обратится к тем
летописям, х ро но гр аф ам , духовным сочинениям, кото рые были обнару ­
жены и впервые введены в об ор о т предшественниками.
Позже научный авторитет Татищева и Щербатова в общем возрастал.
В середине XIX с то летия кру пный истор ик-юр ист С. Ешевский с тане т
сож алеть, что ро ссийская публика заб ыл а «почтенный труд князя Щер­
батова»; великий историк Соловьев тоже скажет немало добрых слов
об ученых XVIII столетия; в наши дни труды Татищева переизданы;
подтвердились многие его сведения, к ко то ры м прежде отно сил ис ь скеп­
тически. Откр ыв л юбой совр еменный курс историографии; м ы найдем ,
что Татищ ев, Щербатов уваж ены т а м примерно так же, как К ар а м зин ...
Но Карамзин — Колумб, а его предшественники, выходит, вроде
тех д око лу мбо в ых путешественников, кот ор ые то же до стигли Америки,
но мир об этом не скоро узнал, не оценил?
Дело в том, что Татищева, Щербатова не читали (за исключением
узкого круга знатоков). Д л я бол ьш ин ства ч итающ ей публики — в т о м
числе для круга Пушкина, декабристов — Кара м з ин станет действите льно
перв ым.
Восклицание известного Федора Толстого (после прочтения Карам­
зина): « Оказывается, у меня есть Отечество!» — выра жае т ощущение
сотен, даж е тысяч образованных людей.
45

Карамзин в нашем повествовании только еще приступает к работе,
а м ы, опе режая события, то лкуе м о плодах.
Но все же повторим (это нужно для объясне ния карам зинского ф ено­
мена ): « Ист ория Г осударств а Рос сийско го» им ел а больший обществен-
ный успех, чем любой другой исторический труд до и после Карамзина.
Могу т во зр аз ить, а ра зв е Со лов ье в (1820— 1879), Ключевский (1841—
1911) не издавались при жизни куда большими тиражами, чем Карамзин,
разве не имели они настоящ его признания?
Да, все так. Н о опять напом ним , что тира ж три, шесть тысяч экземпл я­
ров в начале XIX столетия мог означать больший успех, нежели 10, 20,
50 тысяч век спустя; он о х ватыв ал практически всю читающую
публику.
Другие исторические труды имели не меньшее, иногда и больш ее
научное значение; но-о ком же еще, кроме Карамзина, могло быть записано;
«Все, даж е светские женщины, бросились читать истор ию своего отече­
ства. < . . . > Несколько времени ни о чем ином не го вор ил и» (Пушкин).
Пред нами ку льтурно е событие, со пост авим ое скорее не с другими
трудами по истории, а с в ыдающ имис я общественно -литератур ным и
явл ениям и, таким и, ска жем, как «Горе о т ума», « Герой наше го времени».
Ни один по следующ ий историч еский труд, пусть мно го более совер­
шенный, не мог иметь подобного значения, не мог быть первооткрытием;
как не может быть «колумбовым плаванием» короткий бросок через
океан суперсовременного лайнера.
Но отчего же Татищ ев, Щ ербатов, писавшие за несколько десятилетий
до Карамзина, — отчего же не они?
Ответ поверхностный тако в: не был о у них кар амз инс ко го тал а нта,
скучно было разбирать их труды, «почтенные», но «тяжелые по изложе­
нию» (Ешевский). К ар ам з ин пере водил «тяж еловесный, неудобо чит аемый
сло г кн. Щ ербатова в изящные, литер атур но -отточ енные, плав но-текущие
пер иоды» (Кизеветтер).
Сказано хор ош о , красиво , но мало. Не удовлетворяет нас это объяс­
нение. Возм ож но, и не бы ло у первых ис ториков кара мз инско го пера,
но — писать умели, недурно высказывались на языке своего времени.
Щербатов по отношению к Карам зину из поколения отцов, а Татищев
сошел бы и за прадеда. Попутно заметим, что в запретном, крамольном
сочинении «О повреждении нр ав ов в России» М. М. Щ ербатов выска­
зыв ался с особенной ж ивос тью — м ного св ободне е, чем в своей «Ис то­
рии»...
Итак, дело не в недос та тке дар ова ний.
Дело, прежде всего, в языке.
«Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу,
о братив его к живым источникам нар одно го с лов а» {Пушкин).
Свидетел ьство, до стато ч но авторитет но е.
Первая причина, помешавшая Татищеву и Щербатову выйти в Карам­
зины: не был о в их р аспоря жении такого языка. Эт о по нимал и, меж ду
про чим, и сам и предш ественники. Вспо мним, как сердился один из прия­
телей на « Письм а русского путешественника» за то , что К ар а м з ин «хочет
научить нас нашему родному языку, которого мы не слышали».
Предос та вим еще слов о со вре менникам:
11 июля 1785 года А. А . Петров иронически воображает друга Карам-
46

зина, пишущего на «р усско-славянском яз ыке, долго сл ож но -про тяж енно-
парящ ими сл овам и» .
Сам Карамзин (19 апреля 1787 г.): «Я лишен удовольствия много читать
на р одно м языке . Мы еще бедны писателями. У нас есть несколько по это в,
заслу живающих быть читанными» .
Граф П. В. За вадовский высказы вае т, по всей видимос ти, мне ние
целого круга «гос ударс твенных л юдей», когда у тв ержда ет в 1800 году,
что «история та только приятна и полезна, которую или философы или
политики писали. Н о еще на ши науки и наш язык не дост игну ли д о то го:
то лучше пользоваться чужим хлебом, чем грызть свои сухари».
А ведь девятью годами раньше Я. Б. Княжнин, взяв в руки первую
книжку «М оско вского журнала», воскликнул: «У нас не было еще та кой
прозы!»
Пройдет несколько десятил етий, и П. А. Вяземский з апиш ет то, что
как бы само собою разумелось для его поколения: «С „Московского
журнала", не во гнев старозаконникам будь сказано, начинается новое
летосчисление в яз ыке нашем ... Э поха преобразования сделана Л о м о н о ­
совым в русском с тихо твор ст ве, эпоха пре образования в русской пр озе
сдел ана Кар ам зиным ».
О том же — стихами:
. . . Язык наш был кафтан тяжелый
И слишком пахнул стариной,
Дал Карамзин покрой иной —
Пускай ворчат себе расколы —
Все приняли его покрой...
Итак, в конце XVIII и в начале XIX века кто только не замечает, что
язык поэзии выработался (заслуга Тредиаковского, Ломоносова, Сума­
рокова, Д ерж ав ина и м но гих других); гр о мко звучит и яз ык драматический
(Фонвизин); однако труднее, позднее образу ется но вая про за , публици­
стика, особенно мучительно вырабатываются, «выговариваются» совре­
менные понятия, метафизические абстра кции...
Не скоро шла языковая революция, но шла:
В. А. Озеров в 1810-м напишет Жуковскому: «Примером почтенного
Николая Михайловича Карамзина и Вашим примером я уверился, что
наш язык ко всем родам слога способен».
Но сам Кар ам з ин в ту же пору (по свидетельс тву друга -родственника
П. А. Вяземского) «п ризнав ал трудность иногда выра зить по-русски
самую обыкновенную вещь, с ам ое пр остое понятие».
Позже сердитый Катенин вздумал уязвить Карамзина и вот что на­
писал свое му посто янному корре спонде нту Николаю Бахтину: «Не
другие к нему [Карамзину] приноровились, а, напротив, он сообразился
с о бщим вкусом! Э то ясно и нео спорим о... Время одно все сдел ало».
Строки л юбопытные. То, чем Катенин хот ел «снизить» Кар а м з ин а
(это видно по общему вор чливо му тону письма), как ра з поднимае т,
увеличивает его ро ль.
Можно было бы даже дополнить катенинский «упрек»: не один Карам­
зин — м ногие учас твов али в ло мке, освобождении л ит ер атурн ого язы ка
одно време нно с ним: Дм итр иев , Петр ов, Андрей Тургенев, Жуковский,
Денис Д авыдо в, Батюш ков, а р яд о м ' за 'нйШГцёЛые отр яды «кар амзи-
47

листов»... И сверх то го многие из их литературных пр отивников (« а р ­
хаистов»), вольно или невольно, — важные деятели той же великой
рефор мы яз ыка...
Наконец Пушкин!
Все это доказывает, что ломка была естественной, назревшей, необ­
ходимой,— Карамзин ярче, резче, чуть раньше выразил то, что многие
сознавали; был он в этом деле революционером, новатором, но что же
за революция с одним инициатором, исполнителем?
Мы не беремся даж е вкра тце предс та вить здесь бор ьбу за новый язык;
пока же вот что повторим: без обновленного литературного языка не­
возможно было начать ту русскую историю, о которой мечтал Карамзин.
Меж тем как часто в книгах и статьях его языковое и историческое дело
рассматриваются порознь: первое — по ведомству филологов, второе —
истор иков... Мы же не устанем со единять: новый литературный язык —
но вая ис тор иогр аф ия; живой язык письм а — существенная причина
того, что Карамзин был обречен на успех!
Очень важная причина. Но — не самая главная!
На вопрос «Что нужно автору?» Карамзин (согласно Вяземскому)
о дна жды о тв етил, что «таланты и знание, острый, проницательный ум,
живое воображение все еще недостаточны». Н адо еще, «чтобы душа
м о гла возвыситься до страсти к добру, м о гла питать в себе святое, ни­
какими сферами не ограниченное желание всеобщего блага».
Мы же «за него» пр ипом ним не сколько иные стро ки —
Привлечь к себе любовь пространства.
Услышать будущего зов...
Карамзин услышал. Дело в том, что российским читающим людям
1800-х годов нужна была такая история, которую он принялся писать.
Очень нужна, и с каж дым годо м нужнее.
Но неужели не требовалась при Татищеве, Щербатове?
Да, требовалась; в течение XVIII века читали все больше, интересо­
вал ись все ббл ыпим.
Н. И. Новиков изд ав ал « Древнюю российскую Вивлиофику», где
было множество старинных государственных документов, писем, «исто­
рического чтения». Дес ять частей перво го издания (1773— 1775) и д вад­
цать частей второго (1788— 1791) разошлись, хотя и не скоро. К прошлому
интерес был немалый, несом ненный (иначе, кстати, исто риогр афы X V I11
века и не брались бы за дело), но все же не со всем то т интерес, как несколь­
ко десятилетий спустя.
Разрыв во времени небольшой — зато годы какие!
.. . Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари.
Пушкинские стро ки (1836 г.) кажутся с тихо творным переложением
кар амзинской пр озы 1802 года .
48

«Зерцало веков, ис тор ия предста вляе т на м чудесную игру таинств ен­
ного рока... Какие удивительные перемены! Какие чрез вычайные про ис­
шествия!»
Французская рев олюция, двор янский пр от ест про тив П ав ла , пох о­
роны Суворо ва, где резко в ыра зил ис ь национальные^ о ппозиционные
чувства; пр ибл иж ающ аяся к русским гра ница м во лна напо ле оно вских
войн; 1812-й еще впереди, но его сло вно предчувствуют лучшие умы —
Карам зин более всего.
Итак, в 1800-х годах ощутима (да не в одной России — у десятка
народов, и в этом смысле Карам зин гражданин мира!) та общественная,
национальная потребность, ко то ра я, конечно, не в один день ра звил ась:
потребность историч ески о см ыслить самих себя, свое мес то в р одной
и миро вой истории, свое будущее, кот ор ое существует уже сегодня и
требует, ч то бы его ра згл яде ли...
Скажем по-другому (вслед за Ю. М. Лотманом): лучшим итогом
столетнего российского р азв ития после П етра были л юди, опр еделенный,
численно небольш ой, а по зна чению о гр ом ный слой русских л юдей —
мыслящее меньш инство, великий русский ч ита тель! К ар а м зи н — один
из них; его друзья — среди них; будущие читатели его истории — тысяч и
людей, кото рых он не знает лично, но о щущает, угадыв ает, сл ыш ит
«будущего зов».
Мы попытались ответить, определ ить причины кар ам зинско го обр а ­
щения в историки: угадана общественная потребнос ть, со зд ается но вый
язык... А затем исторический труд Карамзина будет уж сам по себе обра­
зовывать новый язык, развивать, обогащать зовущий, призывающий
его «общественный спрос»!'
Однако до того Историю следовало написать.
ПЕРВЫЕ ТОМА
Историогр аф Кар а м зин ... Слуги, случалось, до кл адыва ли сво им го спо ­
дам, что явил ся граф Истории.
Никто , кс тати, не знал точных пра в и обязанностей «графа»: ко гда
несколько лет спустя Сергей Глинка вздумал тоже выпускать ис торию,
власти ему за пр етили: история-де з аня та К ар ам з ины м . Глинка пер еим е­
новал свой труд в «учебный курс» (учебники в за пр ет не включалис ь)
и был до зволен:
«Снисходя на просьбу Московского импер атор ского университета
почетного члена и историографа Николая Карамзина, государь импера­
тор высочайше у каза ть соизв ол ил ... о нево збранном позволении пр оси­
телю читать сохраняющиеся как в монастырях, так и в других библиоте­
ках, от святейш его Синода зависящ их, древние рукописи, до российских
древностей ка сающиеся».
Кар ам з ин не собир ается выдав ат ь публике свой труд мелкими час­
тям и — опытный журналист, он по ним ает, что, когда будет пройдена
значительна я час ть пути и освоено не ско лько веков, т о лько т огд а ст оит
представить целое. Дм и трие в по секрету изв еща л друзей, будто публикация

начнется по окончании ГУ тома; на самом деле до типографии придется
написать вдвое бо льш е ...
Поэтому все знают, что Карамзин пишет, но о подробностях наслы­
шан только самый узкий круг. Для широкой же публики исчез литератор
Карамзин, скрылся, заточил сам себя — и по этому поводу толки, шутки:
кто знает, что он т а м втайне сочиняет, и с очиняет л и?
Т ом I —древнейш ая жизнь сл ав ян (позж е гра ницы его раздвинул ись
и охватили время до Владимира включительно). Время написания —
1804 — нач ало 1805-го.
Том II — от 1015 до 1169 года — закончен в начале 1806 года.
Много ли дает подобная сводка? Обратимся к «подробностям».
8
и юля 1804 года — брату Васи ли ю: «Тружусь усердно, и, если не со ­
вершу этой работы, то, по крайней мере, не от лени».
13 сентября — брату : «Все идет медленно и на всяко м шагу вперед
надобно оглядываться назад. Цель так далека, что боюсь даже и мыслить
о конце».
1 ноября того же го д а — рождается первый ребенок (от Кате­
рины. Андреевны): дочь Н ата лья, «бел окож ая и голубоглазая, как
мать».
20 декабря — брату сообщается, что работа в Москве, на Никольской
улице, идет «изо всех сил», силы же «по ка е сть»: «Т еперь пишу о нравах,
правлении и вере древних слав»! и надеюсь это кончить около февраля,
чтобы приняться уже за нашу историю с Рюрика».
В этом году Европа взволнована превращением «первого консула»
в императора Наполеона.
£1 января 1805 года — брату. «Я продолжаю работать и думаю, что
мне не о тдел а ться о т Киева: надобно будет туда съездить» .
Нет, в Киев съездить не пришлось — этого города Карамзин так и
не увидит. Непр ойденные пр ос тра нст ва все более за м еняют ся освоенным
врем ене м...
26 марта: «Пишу второй том, еще о временах Рюрика».
В эти же дни и месяцы Европа снова резко разделилась на два военных
лагеря, и молодой царь Александр в союзе с Англией и Австрией наде­
ется остановить Бонапарта.
Лето и осень 1805-го: русские ар м ии дв игаю тс я навстре чу неприятелю.
Карамзин в деревне столь серьезно заболевает лихорадкою, что
оставляет распоряжение насчет разных архивных бумаг — куда возвра­
тит ь в случае см ерти.
15 ноября: «А любезный наш Карамзин терпеливо сносит жужжание
вокруг себя шершней и продолжает свою „Историю44. Он уже дошел до
Владим ира» (Дмитрие в — Жуковскому).
Дерзость Бонапарта изумляет ^историка: «Перебьет и перестреляет
он еще многих, пока совершенно не слезет с цепи иль не взбесится. Т ако го
медведя давно нё было в свете» (из письма к брату).
Начало 1806 года: в Петербург посылается отчет об окончании II том а
«от первых князей Варяжских до смерти Владимира; заключил его обо­
зре нием гражданского и нрав ственно го состояния древней России».
Карамзин надеется в III томе «дойти до Батыя», в IV— «до первого
Ивана Васильевича; т а м ос танется написать то л ько дв а до Ро манов ых.
< . .. > Теперь я уже свободно перевожу дух».

Тем не менее — задача куда более трудная и долгая, чем казалось
15 лет назад; нельзя миновать скучные княжеские междоусобицы, р азные
не затр агива ющ ие душу элем енты ст ар инной жизни, нельзя пр ито м и
описывать «китайские тени во ображения»...
А собла зн велик! Наде жных фа кто в м а л о , первые века Киевской
Руси во мгле — зато немногие древние легенды тянут «в омут», к повести,
поэме...
Перед описанием з на ме нитой истории о княгине Ольге, ото м стивш е й
древлянам за убитого И гор я (воробьи и голуби, зажегш ие стол ицу пле­
мени— Искоростень), Карамзин замечает: «Здесь летописец сообщает
нам многие подробности, отчасти не согласные ни с вероятностями рас­
судка, ни с важ ностию Ис тории и вз ятые, без всякого сом нения, из нар од­
ной сказки; но как истинное происшествие до лж но быть их о сно ванием,
и самые басни древние любопыт ны для ума вним ате льного , из ображая
обычаи и дух времени, то мы повторим Несторовы простые сказания
о мести и хит ростях Ольгиных».
Незадолго перед тем — при известии об Аустерлице — «я несколько
ночей не спа л и теперь еще не м о гу привыкнуть».
23 января 1806 года — в Английс ком клубе, где вся Москва чествует
Багра тиона , конечно, присутствует Кара м зи н (вместе с не скольким и
героями «Войны и м ира»!).
Истор ик не удер жив ается и по -стар инному сочиняет «Песнь воинов»:
Цари, народы слезы льют:
Державы, воинства их пали;
Европа есть юдоль печали.
Свершился ль неба страшный суд?
Нет, нет! У нас святое знамя,
В" руКах железо, в сердце пламя:
Еще судьба не решена.
Пощады нет: тебя накажем
Или мы все на месте ляжем.
Что жизнь для побежденных? — Стыд!
Еще дочь у Карамзина родилась, но недолго прожила...
IX, X век, Рюрик, Олег, Владимир — и Наполеон, Багратион, Аустер­
лиц в изв естно м смысле не р аздел им ы. Последние с обытия еще острее з а ­
с тавл яют чу вств ова ть с вязь вр емен, виде ть преды сторию, близкую и
дальнюю.
«Сла вяне Дунайские, о став ив свое древнее отечество на Севере, в VI ве­
ке доказали Греции, что храбрость была их природным свойством и что
она с малою опытностию торжествует над искусством долголетним».
Но притом «храбрость, всегда знаменитое свойство народное, может
ли в людях полудиких основываться на одном славолюбии, сродном толь­
ко человеку образованному? Скажем смело, что она была в мире зло­
дейском прежде, нежели обратилась в добродетель, которая утверждает
благоденствие государств: хищность родила ее, корыстолюбие питало».
«Святослав, видя малое число своих храбрых воинов, большею частию
раненных, и са м язвл енный, реш ился наконец тр ебо ва ть мир а. Цимиский,

о брадов анн ый его пр едло жением, отпр ав ил к нему в стан богатые дары.
„Возьмем их, — сказал великий князь дружине своей, — когда же будем
недово льны греками, то, собрав ,войско м ног очис ленное, снов а найдем
путь к Царюграду “ Так повествует наш Летописец, не сказав ни слова
о счас тл ивых успехах греческо го оружия».
Как видим, Карамзинская любовь к отечеству — не за счет просве­
щения. Патриотизм просвещенного человека...
К сожалению, мы, как и прежде, пл охо слы шим главный, внутренний
го л о с писател я-истор ика, до во льствуясь тол ько р езу л ьтато м , внешней
канвой. Писе м и воспом инаний совсем нем ного, и на то были, пож алуй,
ос обые причины. Прежде всего — уединение, нера зг оворч ив ость. И з ­
редка истор ик появл ялся на л юдях «за босто но м» с обычною грус тною
улыбкою и, «казалось, рад бы был все человечество поднять до себя»
(Ф. Ф. Вигель).
«З аним аюсь тол ько моей доброй женой и русской историей».
Катерина Андреевна, от которой Карам зин ожидал более дружбы,
чем любви, о каз ал а сь женой хоро шей, е два ли не идеа льной. Ее лич ность,
нес мо тря на пр истальное внимание совре менников и по том ко в, все же
за гадоч на: причиной то му , наверное , одно из гл авных достоинств этой
женщины, переходящее в « не до ста то к» (для истор иков). Мы подразу­
м ева ем сдерж анность, спо койну ю естественность, нел юбо вь к пустой
светской болтовне.. .
Необыкно венный х ар актер был, ве ро ятно, о бразован нелегкими
обстоятельствами. Внебрачная дочь знатного вельможи Андрея Ива­
новича Вяземского, получившая фамилию Колывановой (по месту рож­
дения: Колывань — он же Ревель, Таллин), несмотря на удочерение,
обеспечение и отличное воспитание, она, конечно, пре кра сно поним ал а
свое особое положение, по ро ю неизбежно унизите льно е. Кара м зин з а ­
метил, понял ее — 23-летняя девушка, выходя за старшего 14-ю годами
зна ме ни то го человека, понял а и поч увс твов ала его, как никто. Одобряя
этот брак, знаменитый адмирал Н. С. Мордвинов записал: «Умный
человек всегда будет хорошим мужем. Я не сомневаюсь, что г-н Карам­
зин сдела ет ее счас тл ивою».
Любо в ь вскоре соединилась с редкостн ой дружбой, скрепленной р а ­
достями от живых детей и гор ес тью об умерших... Наверное, ни у одного
известного русского писателя не бы ло лучшей жены.
«Жизнь мила, — запишет Карамзин, — когда человек счастлив до­
машними и умеет работать без скуки».
Жизнь была мила — «История» шла вперед.
Позже необыкновенность этой женщины будет осознана соверше нно
разными людьми, от юного Пушкина до царя Александра. Но об этом —
не сейчас...
Являлись, впрочем, поводы, со бл аз ны — выйти р азок-другой из круга
сем ьи и древностей, выйти и гро м ко з а го вор ить, за спорить, оставить
следующим поколениям разного рода исповеди и программы.
Искушение явл ял ось и муж ественно отв ергал ось.
Противники же, недоброжелатели, наконец насмеш ники «из своего
круга» не то лько говорил и, но и писали.

ЗАПОВЕДИ КАРАМЗИНИСТОВ
1
Карамзин есть автор твой, да не будет для тебя иных авторов кроме его.
2
Не пр изнавай ни одного писат еля ему р авным ...
3
Не произноси имени Карамзина без благоговения.
4
Помни сочинения К ар а м зи н а наизу сть...
5
Чти русского путешественника и Бедну ю Л изу, да грустно тебе будет и
слезлив будешь на земле...
6
Не критикуй!
7
Не сравнивай!
8
Не суди!
9
Не говори об Истории правды.
10
Не прикасайся до переводов его, не трогай сочинений его, ни «Похваль­
ного слова» его, ни «Пантеона» его, ни Марфы-Посадницы его, ни На­
та льи, бояр ской дочери его, ни всего Путешествия его, ни всего елико
Николая М ихайло вич а.
Ехидные шуточки насчет разных карамзинских изданий и множ ества
поклонников...
Но произносится и кое-что весьм а серьезное.
«Я не знаю, сделал ли господин Карамзин эпоху в истории русского
языка: но ежели сделал, та к это очень худо; ибо если сдел ать эпоху, з на ­
чит произвесть некоторую перемену в слоге, то в книге моей простран­
ной ясно показано, какая перемена воспоследовала с языком нашим».
Далее автор этих стро к утвер ждае т, ч то в «Бедной Лизе» «худые нра вы
названы благовоспитанностью», а повесть Карамзина «Наталья, бояр­
ская дочь» он «вырвал бы из рук дочери своей».
Адмир ал А. С. Шишков печ атает в Петербурге свое «Рассуждение
о с таро м и нов ом сл оге российского языка », где защ ита архаических
форм, неприятие карамзинского новаторства незаметно переходит в

по лудонос: легкий сло г — легкие м ысл и
—
худые правила — «разврат
общественный» — р ев ол юция поч ти что...
Начинается бо льш ой, слож нейший диспут о судьбах русского языка
и с ловесности — диспут, в к о то р о м примут т о или иное участие десятки
сторонников и противников Карамзина. «Все» — кроме самого истори­
огр афа.
Некогда ему спорить — работать надо.
Зимой в м осков ском дом е, сперва в кругу новых родственников Вя­
земских, затем в квартире, снятой на Никольской (где поселился и Дмит­
риев: шутники опять язв или, будто вся рос сийская слов есность пом ещ а ­
е тся отныне в Москве на Нико льской улице!); с мая по октябрь в имении
Вяземских, Остафьеве близ П одо льск а.
Жизнь пр ос тая: вста ет в де вят ом часу, час прогул ки — и скрыва ется
до трех-четырех, иногда, если работа хорошо подвигается, так и позже.
К счастью, подрастает и с каждым годом все больше запоминает свод­
ный брат жены, Пе тр Андреевич Вяземский: 11-летним м альч иком он
печалился, что сестра выходит за старого Карамзина (грусть же свою
из лив ал «стихами с ам о го Кар ам з ина» !); позже очень сбл изились, хотя
старший до поры до времени иронизировал над литературными опытами
младшего (только много позже «признал»).
Петр Вяземский не был столь молчалив и сдержан, как сестра, и
пол века спустя описал гол ые, ош ту катуре нные стены в кабинете историка,
где «не бы ло ш ка пов, кресел, дива но в, этаж ер ок, пюпитро в, ковр ов,
подушек».
«Письменным столом его был тот, который первый попадется ему
на глаза. Обыкновенный небольшой из простого дерева стол, на котором
в наше время и горничная девушка в порядочном доме умываться бы не
хотела, был завален бумагами и книгами.< . . .> Никакой авторской
обстановки нашего времени. Постоянного сотрудника даже и для черно­
вой работы не было. Не было и переписчика».
Не было постоянного сотрудника...
Зато было много друзей и помощников; поскольку же большая их
часть в ту пору жила в одном городе с Карамзиным, Тб писем и записок
почти не писали, все решалось посещениями, разговорами, — но как же
нам их услышать почти через два века?
Недо ста то к докум енто в — избы то к сомнений...
Так зарождалась — глухо, неявно, а много десятилетий спустя более
о пределенно — вер сия, ч то »Кар ам зин один бы не справился.
Действител ьно, писатель, поэт, истор ик-дил етант берется з а дело
неслыханно й слож нос ти, тр ебующе е огро м ной специальной подгото вки.
Если бы он избега л серьезной, сугубо ученой, «сухой» матер ии, а то лько
бы живо повествовал о былых вре мена х, «о душевлял, раскра шивал », —
это еще сочли бы естественным; но с самого начала каждый том делится
на две половины: в первой — живой рассказ, и кому этого достаточно,
может не заглядывать во второй отдел, где сотни примечаний, ссылок

на летописи, латинс кие, немецкие, шведс кие, пол ьские источники, т щ а ­
тельное с рав нение версий.
Суровая наука. Положим, историк знает много языков. Но сверх то­
го по яв ляютс я источники арабские, венгерские, еврейские, кавказские...
И пусть к началу XIX века наука история еще не столь резко выделилась
из сло весности, как это случится по зж е, — все р ав но вчераш нему лит е­
ратору придется теперь углубиться и в палеографию, и в фило софию,
и в географию, и в археографию. Татищев и Щербатов, правда, совме­
щали историю с серье зной го сударственной деятельностью , но ведь
профессио нализ м по сто янно во зр ас та ет; с За пада прих одят серьезные
труды немецких и а нглийских ученых; стародавние, летописно -наивные
способы исторического письма явно отмирают...
Когда же, в самом деле, успел 40-летний литератор овладеть всей но­
вой и старой премудростью? Только на третьем году работы признается
близким друзьям , что перестает бо ятьс я «ферулы Шлецера» (то есть '
розги, которой мог бы наказать нерадивого ученика маститый немец­
кий а кадемик).
Меж тем наблюдательный современник С. П. Жихарев записывает :
(24 марта 1807 г.), что в Петербурге Карамзиным «восхищается один
только Гаврила Романович и стоит за него горою; прочие же про него или ‘
молчат или говорят, что пишет изряднехонькою прозою...»
Иначе говор я, в са ло нах «в ерят в успех повести, но никто почти не
верит в „Историю"...»
В архив он, конечно, ходил, но не сл иш ком ч асто: искали, о т бир ал и,
доставляли старинные манускрипты прямо на стол историографу нес­
кол ько специальных с отрудников , в о згл а вл яе м ых нач альником Мо ско в­
ского а рх ива м инистер ств а инос тр анных дел и велико лепным зн ат о ко м
древностей Алексеем Ф едоро вичем Мал инов ским. М но го ле т спустя
Карамзин ему напишет: «Четверть века я от Вас не видал ничего, кроме
доказательств истинной дружбы».
Архивы и книжные собрания иностр анной колл егии. Синода, Э рми ­
тажа , Академ ии наук, И м пер ат ор с кой публичной библ ио теки. Мо сков ­
ского университета, Троице-Сергиев ой и Алекс андро-Не вской л а вр ы.
Волоколамского , Воскресенского, Софийского м онас тыр ей; сверх то го ,
десятки частных собраний; наконец, архив ы и библ ио те ки Оксф орда,
Париж а, Ко пе нгаге на и других иностранных центр ов ...
Среди работавших на Карамзина (с самого начала и позже) несколь­
ко будущих замечательных ученых, например , Стр оев , Кал айдович ...
Они, каж ется, бо льш е других присла ли и заме чаний на подготов ленные
т о м а (выр ажаясь по-сегодняш нему , опытные рецензенты!). И каж ется,
уж готов ответ — вот чьим трудом (пусть и упоминая о том в примеча­
ниях) во спо льзо в алс я глав ный ис тор ио граф . Вот кто — соавторы...
И в некоторых современных работах Карамзина упрекают за то, что ра­
ботал «не один»...
Однако прислушаемся к самим «соавторам». Чувствовали ли они
себя обделенными, незаслуженно задвинуты ми в тень ?
Да им такое и в голову не приходило! П. М. Строев с благоговением
вспоминал, какую радо ст ь испытыв ал, придя к Кара м зину «с гостинцем» ,
то есть с новым и доку м ентам и, выписками, зам ечаниям и.
Как опасно все-таки судить одну эпоху по пра вил ам другой. Позж е ,

когда ав тор ска я личность сильнее разо вьется, выделится, та ко е соч ета­
ние историографа и сотрудников могло бы показаться щекотливым...
Однако в первые годы XIX века все казалось нормальным; да и архив
едва ли открылся бы для младших, если бы не было царского указа о
старшем . С ам Кар ам з ин, бескорыстный, с о бо стр енным чув ством чести,
нико гда бы не поз во лил себе пр осл авиться за счет со трудников... Н о в
том-то и дело, что почти не было противоречий... К тому же разве толь­
ко «архивные юноши» р абот а ли на графа Ис тор ии?
Вся Россия — и нужно ли лучшее доказательство общественной пот­
ребности в карамзинской Истории?
Держ авин посыл ает ему свои соображения о древнем Нов гор оде;
юный Александр Тургенев пр иво зит нужные книги из Г еттингена и о т ­
ныне будет постоянным «европейским корр еспондентом », сле дящим ,
чтобы Кар ам з ин не пр опус тил чего-то важ ного в новых трудах.
В начале 1806-го Тургенев пр исылает, между пр оч им , пражские ученые
ж урналы за 1785-й, з атем выписывает из Г ол л андии книгу Ибн-эл ь-Амуса
« Histo ria S aracenia»*.
Вместе с ним, чем только могут, стараются содействовать Жуков­
ский, Дмитрий Блудов (молодежь с этого времени постоянно вьется око­
ло своего Карамзина).
'
Стар ые рукописи обещ а ют присла ть Д. И. Языков , А. Р. Ворон­
цов.
Еще важнее участие главных собира тел ей: А. Н. Мусина-Пушкина.
Н. П. Румянцева; один из лучших з нато ков древностей, будущий пре­
зидент Академ ии А. Н . Оленин подсыл ает 12 июня 1806 года из Петербур­
га важнейший текст, 749 лет назад дописанный к древнейшему Еванге ­
лию: «Живущему у меня г-ну Ермолаеву я пору чил сие Е вангелие списа ть,
страница в страницу, строка в строку, слово в слово, буква в букву —
тем же точно почерком, как в подлиннике написано <!> только литерами
в пол ов ину меньш е ор игинала».
Остромирово Евангелие 1057 года — и поныне самая старая из до­
шедших к нам русских книг!
Без дружбы, пом ощ и от овс юду историк не только бы не окончил —
даже не начал бы! И еще раз повторим, что в этом не слабость, не ума­
ление, а сила Кар ам зи на: он своим пером объединяет, ож ив ляет драго ­
ценное «сырье»; он тв орец, з аверш ите ль, душа Истории. Мно жеств о
любо пытных, сегодня сказали бы сенсационных, докум енто в открыл и
историки и кол лекцио неры XV III века, но все рав но в XX веке нелегко
даже представить, как м ал о бы ло известно о древней России в начале
1800-х годо в.
Для неведомого материка требовался Колумб, который не окончит —
тол ько откроет...
Сотни фактов , имен, древние книги, л етописи, изв естные сегодня сту­
дентам, школьникам, миллионам людей,— многое из этого было совер­
шенно неведомо в дни Аустерлица и первых томов.
Еще только через несколько лет канцлер и богат ейш ий по кро витель
наук Н ико лай Румянцев ра з о ш л е т на свои средства десятки ученых по
* История сарацинов.

русским монастырям и западным архивам — добывать «историческое
сырье»*.
Карамзин открывал сам и своею работою стимулировал к розыскам
других.
«Я имел случай, — радуется историк , — до с та ть некоторые драгоцен­
ные для нашей ис тории м атер иал ы : пис ьма папы к российским великим
князьям с 1075 года, выписанные из Ватиканского арх ива нынешним в ар ­
шавским епископом для коро ля По льс ког о в 1780 году, и еще журнал
польских послов, бывших в Москве во вр емя Д им итрия Са м оз ва нца и
Шуйского».
Ипатьевская летопись, о дна из главнейших русских летописей: ее
нашел Кар амз ин!
Троицкая (сгор евшая позж е в пож ар е 1812-го) — Кар а мз ин.
Судебник Ивана Грозного — Карамзин.
А. Тургеневу с р адо ст ью с ообщается, что найдено «Путешествие
игумена Даниила» — X I I век, один из древнейших па мятнико в словес ­
ности.
-
В письмах, документах Карамзина — постоянное удивление, радость
открытия, иногда по по ла м с огорч ение м: гл ава уже написана, новонай-
денная же летопись все р азру ш ае т.
Это совершенно о соба я т ем а — источники «И стор ии Государ ств а
Российского», и мы хотим только напомнить о «колумбовом» духе пер­
вооткрывательс тва: вдруг ханские яр лыки, вдруг письмо Едигея; Ка ­
лайдович сообщает об от кр ытии «Повести о Куликовской битве», обнару ­
живаются бумаги о Кучуме; пол ьские до ку ме нты Чацкого , новые рус­
ские исторические песни.
Замечательная новость — о ткрытие одно го из удивительнейших
образцов древнерусской л итера тур ы — « Мо ления Д аниила Зато ч­
ника».
По заданию К ар а м з ин а де ла ютс я извлечения из венецианской книги
XVII века « И De metria H isto ria tragica»**.
Из библиотеки художника-ко ллекцио нера Федора Т о лс то го — Пск ов ­
ская, М оро зов ская л етописи и другие рукописи. М а лино вско му пише т­
ся: «Я ненасытен, присылайте ка к м ож но более».
Кара мз ин и спольз ова л дл я своего труда около 40 летописей (некото­
рые в ра зных списках) — прежний «рекорд» пр инадл еж ал Щербатову,
изучившему 21 летопись.
В Истории упоминается 350 авторов и названий.
Позже не один суро вый кр итик (Милюков, к примеру) пр оизнес ет,
что в 1803-м было еще слишком рано браться за «Историю Государства
Российского»: с ле дов ал о подожда ть, по иска ть... Вот с этим никак не
согласимся! Без материалов нет Истории; но и без Истории плохо обна­
руживаются материалы. Заколдованный круг. Требовалось разорвать,
Карамзин пробует.
♦ Об этом недавно вышла содержательная книга В. П. Коз­
лова «Колумбы российских древностей». М ., 1980.
♦♦Трагическая история Димитрия (ит.)

«СТАРИНА ВСЕГО ЛЮБЕЗНЕЕ»
Первые четыре т о м а — «вся сушь»: это пр изнание вырв ало сь в поздней­
шем письме к ближайш ему другу Дмитриеву. И оно одно сто ит целой гл а ­
вы мемуаров.
Сушь — далекие века, где документов так мало, а характеры так да­
леки, непонятны!
Еще несколько фраз из немногих откров енных писем: критический
разбор источников — «тяж кая дань, принос им ая до стоверности»; нужны
общие, ученые в ыводы, но « ме тафиз ика не годитс я для изображения
действия и хар актер а» ; «знание, ученость, о строум ие и глубокомыслие
не заменяют таланта изображать действия».
И за это Карамзину позже не раз достанется: строгие ученые следую­
щих дес ятил етий найдут наслажде ние, одушевление, красо ту как раз в
самом скучном (по понятиям Карамзина) ацализе, в самых сухих мате­
риях.
И они будут правы, с ледующ ие покол ения историков , правы, но с дву­
мя оговорками. Во-первых, они жили и работали после Карамзина и
с него начинали даже тогда, когда совсем не соглашались с «Историей
Государства Российского».
«Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки проре­
за лись?» (Пушкин).
И втор ое прим еча ние: серьезнейш ий ученый р а зб ор — великое дело!
Но если при эт ом забы та конечная, человеческая цель, если задач а без
сверхз адач и, т огд а опасность засох нуть, ут онуть в м атериал е, по тер ять
в конце концов научные ор иентиры не м еньш а я (а пожалуй, большая!),
чем о па сность дл я историка-художника заб о лт а тьс я, чересчур вос парить,
оторваться от реальной почвы...
Карам зин-х удожник, см иряющ ий себя в историке; рука, тянущаяся
«одушевить, ра скр асить» , — и вну тре нняя уверенно сть, что о т него ждут
не просто новой занятной повеет^ или сентиментального вымысла...
Вся сушь требовала всех сил, чтобы затем приблизиться к своим,
более понятным векам.14
14 августа 1806 года историк мечтает зимою дойти до татарского
нашествия: «Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли бог даст
мне довершить мой труд; так много еще впереди».
В этом же письме брату Карамзин не надеется на долгий мир в Евро­
пе, «хотя дела кабинета для нас тайна».
22 ноября* 1806 года — родилас ь дочь Ка тер ина (будущая Мещер­
ская).
Осень 1806-го— 1807 -й — новая европейская война, разгром Пруссии
Наполеоном, успех русских при Эйлау, затем — полное поражение при
Фридл анде, Тильзитский мир.
Карамзин — брату: « Солдаты и офицеры русские о ка за ли военную
храбрость, но Румянцевых и Суворовых нет»; работа же над Историей
«не идет о т беспокойства душевного» ; он уж и не надеется дож ить «до
времен сча стлив ых для Европы».
Летом 1807-го — ум ира ет с тар ый княз ь Вяземский, оставив зя тю

«00 душ, 35 ООО долгу и з або ты о двух нес ов ершеннолетних детях . Б езд ­
на хозяйственных забо т, с нова — приступы л ихорадки...
12октября — родился сын Андрей («теперь у нас довольно малюток,
более не желаем»).
1237— 1240-е го ды: нашес твие Батыя.
«Состояние Ро ссии бы л о са мо е плач евное: каз ало сь, что о гненная
река промч алась от ее во сточных предел ов до за падных; что язв а, зе м л е­
трясение и все ужас ы естественные вместе опусто шил и их, от бер егов
Оки до Сана. Лето писцы наш и, сетуя над развалинами отечества о ги­
бели городов и большой части народа, прибавляют: „Батый как лютый
зверь пож ир ал целые облас ти, т ер зая ко гтям и остатки. Храбрейш ие
князья Российские пали в битвах; другие скитались в землях чуждых;
искали заступников м ежду иновер ным и и не нах одил и; славил ис ь прежде
богатством и всего лишились. Матери плакали о детях, пред их глазами
растоптанных конями татар ским и, а девы о своей невинности: скол ь
многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож или в глу­
бокие реки! Жены боярские, не знавш ие тр удов , всегда украшенные з л а ­
тыми монистами и одеждою шелковою13, всегда окруженные толпою
слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жен, мололи жерно­
вом и белые руки свои о па ля ли над о ч аго м, гото вя пищу неверным... Ж и­
вые зав идовали с по койствию мертвых* *. Одним словом , Ро ссия ис пыта ла
тогда все бедствия, претерпенные Р им с ко ю империей от времен Фе одо ­
сия Великого до с едьм ого века, ко гда северные дикие нар оды гр о мил и
ее цветущие области14. Варвары действуют по одним правилам и разн­
ствуют между собою только в силе».
Даже эти горя чие стро ки, писанные боле е художником , чем ученым,
Кара мзин, как видим, со про в ожда ет дву мя нау чными пр имеча ниям и
(13 и 14): одно насчет шелковых одежд боярских жен, с подробными объяс­
нениями и ссыл кам и, что это не расхож ий эпитет; что в с ам ом дел е были
шелка. Историк-писател ь знает свое дело; такое пр имечание ум но ж ает
в глазах читате ля д ост ов ер но сть и ненав язч иво на по минает об избранном
жанре. Вторре же примечание — честная отсылка к подобной же мысли
английского ис тор ика Р обер тсо на . Притом русский ученый, го рюющ ий
о страш ном несчастье, по стигш ем его родину в X II I веке, даже тут о пас а­
ется из менить своем у обы чному ш ир окому взгл яду на вещи, высоко й
объективности: ведь ужас т ат ар с ко го бедствия он срав нивает с чем же?
С набегами на Р им и Византию северных вар варо в, среди которых важней­
шую роль играли'древние славяне, прямые предки тех, кого в 1237—
1240-х годах громит и грабит Батый!
Одним этим штрих о м обнару живается печ альна я «цикличность»
исторических бедствий и одновр ем енно глубокое проникновение ав тор а
в суть вещей: можно и дблжно любить свое отечество без односторон­
него, шовинистического пафоса, в к от ор ый та к л егко было впас ть, опи­
сывая век Батыя и «держа в уме» время Наполеона...
В следующих же строках Карамзин решительно оспаривает мнение
Щербатова о «превосходстве монголов в ратном деле»: «Древние рос­
сияне, в течение м но гих веков во юя или с ино племенникам и или с едино-
земцами, не уступали как в мужес тве, так и в искусстве истр ебл ять л ю ­
дей ни одному из то гдаш них европейских нар одов . Но дружины князей и

го р ода не хотели соединиться, действ ова ли особенно и весьма естествен­
ным образом не могли устоять против полумиллиона Батыева».
Снова заметим, как, восхваляя храбрость древних i <дков, Карамзин
не дает увлечься перу и, написав «не уступали в мужестве», для р авнов е­
сия, истины добав ляет снижающее «и в искусстве истребл ять людей»...
Главная же идея отры вка —• разъединение , нес обранность Руси; й
мы уж угадываем, как, пр оходя по черным десятилетиям X I I I —XIV ве­
ков, исто рик-писа те ль «в ыстрадал» не обходим ос ть дл я стр аны са м одер­
жа вия — ф ор м ы, по его м нению, жесткой, естественной и спасительной...
И вот уже пишутся знам енитые стр оки, о ко торы х вспыхнут большие
споры лет через десять: «Соверш илось при м о г о ла х легко и тихо, чего
не сдела л ни Ярослав Великий, ни Андрей Боголюбский, ни Всеволод III:
во Владимире и везде, кроме Новгорода и Пскова, умолк вечевой колокол,
глас вышнего народного законодательства, столь часто мятежный, но
л юбезный по том ству сла вянор ос со в.< . . .>Князья, смир енно прес мыкаясь
в Орде, во зв ращ алис ь о ттуда гро зным и пов елител ями: ибо повелева ли
имене м царя верхов ного».
Описывается конец древних свобод. К ар а м з и н ум ом историческим,
гос ударст венным о них не жа леет, но человечески, художественно не
с кр ывает печали. Т ам , где дес ятки других ученых или публицистов выска­
за ли бы одно чувство — ли бо одобрение , либо непр иятие, — он умеет
предста вить сразу оба м о тив а. Отве т у его задач и при этом как будто
не сходится, но истор ик эт ому обст оятел ьст ву определенно радуется,
иначе не был бы он Карамзиным!
На татарское нашествие ушел весь 1807-й.
6 июля 1808-го — зам еч ате льное письм о брату из Остафьева, редкая
главка — увы! — несуществующих кара мзинских «м емуаров »: «В труде
моем бреду шаг за шагом, и теперь, описав ужасное наш ествие татар, пе­
решел в четвер тый-на -дес ять век. Хоте лось бы мне до возвращения в
Москву добраться до времен Дим итрия, по бедителя Мамаева . Иду
г о ло ю степью; но от времени до времени удается мне находить и места
живописные. История не ро м ан; ло ж ь всегда мо ж ет быть красива, а
истина в простом своем одеянии нравится только некоторым умам откры­
тым и зр ел ым. Если бог дас т, то добрые рос сияне скажут спасибо или
мне, или моему праху».
Вспомнив виды родного Симбирс ка, «уступающ ие в кр асоте нем ногим
в Евро пе» , историк напо минае т: «Вы живете в древнем отечестве бол га-
ров, народа довольно образованного и торгового, порабощенного та-
та р ам и. Близ Симбирс ка, в ле тние месяцы, ночевал ино гда и славный
Батый, завоеватель России.
Я теперь живу в про ш едш ем, и с тарина для меня всего любезнее».
Архив Кар ам з ин а таинственно исчез... К счастью, друзья, р одстве н­
ники, поклонники кое-что со хр анили «захва том ». В о гр о м но м «Остафьев-
ском архиве» П. А. Вязем ско го , в бумагах истор ика Пог оди на по падаю т­
ся странички, а случается, и целые черновые г ла вы « Истор ии...» .
Хуже всего сохр анил ись рукописи ранних том о в. По это му первые
мучения ав тор а, поиски ве рного то на , движение от «красивой лжи» к
«истине в про стом своем одеянии» — все доста ется на м то лько конечным
результатом. Изредка — в сопровождении авторской жалобы.

Карамзин призывает на помощь славные тени Геродота, Фукидида,
Тита Ливия. То, что они описыва ли, пол ага ет К ар ам з ин, «для всяко го
не русского вообще занимательнее, предс та вляя более душевной силы и
живейшую игру страстей: ибо Греция и Р им были нар одным и дер ж ава ми
и просвещеннее Ро ссии; однако ж с мел о мо же м сказ ать, что некото рые
случаи, картины, хар актеры наш ей Истор ии л юбо пы тны не менее древ ­
них. Таковы суть подвиги Св ято сл ав а, гр оза Ба тыев а, восс тание россиян
при Донском, падение Н о ва г ор ода, взятие К аза ни, то ржес тво нар одных
добродетелей во вре м я м еждуцар ствия».
Легко заметить из приведенных строк, что былые тысячелетия, а н­
тичные истор ики пр едстав лялись Кара м зину куда более близкими, чем
нам: не оттого, конечно, что от нас до Геродота 25 столетий, а от него —
23; историк недооценивает эво люцию, социально-пол итические различия,
которые приносил каждый век; он бо льш е сосредо точен на сходс тве!
Мы же сегодня больше, чаще в идим р азличие. Никогда бы наш со вре ­
менник не написал «Греция и Р им ... просвещеннее России»: что знач ит
. просвещение в ту и эту эпоху? Как измерить «плюсы и минусы» антич но го
рабства по сравнению с российским феодализмом? По-видимому, Ка­
рамзин находит, что важнейшее для него по нятие просвещение, просвещен-
ный не требует пояснений. Е го древние греки м ыс лят о доброде те ли,
злодействе, ку льтуре, невежестве на стол ько сходно с его ру сскими, что,
в конце концов, не так уж важно, какое «тысячелетье на дворе» .
«Солнце, — пишет Карамзин в другом сочинении, — течет и ныне по
тем же за конам , по кот о ры м оно те кло до явления Христа-спа сителя,
так и гражданско е общество не переменило своих коренных уставо в» .
Если это пр авда, если «коренные устав ы» всегда одни и те же (разница
только в уровне просвещения), то историку XIX века легко понять психо­
логию, даже скрытые м о тивы поведения и героев средневековья и древних
греков, р им лян...
Кар ам зин никогда не станет придумывать тех слов или собы тий,
которых не видел в до кум ентах; одна ко, проч итав в летописи одну фра ­
зу, что византийс кая царев на Анна не хо тела идти за киевского князя
Владимира «яко в по лон», историк изл а гае т зате м дело так: «Анна ужа сну ­
лась: супружество с князем нар ода , по мнению греков, дико го и свир е­
пого, каза ло сь ей жестоким пленом ». К ак видим, сочинен целый «вну тр ен­
ний м онол ог» ужаснувшейся Анны; ученый, р абот ающ ий в XX веке, был
бы тут крайне ос торож ен: м ал о ли почему Анна не хотела ехать в Киев?
Была ли в ее поступке именно така я л ог ика? Мож но ли в этом случае
верить летописцу? Кара м з ин же рас судил, что если в 988 году психоло­
гия в основном не отличалась от 1806-го, значит, Анна думала так, как
на ее месте — княжна или царевна из семьи Габсбургов, Бурбонов, Р о ­
мановых...
Подобный взгляд на историю был принят тогда (с разными варианта­
ми) во всех цив ил изова нных странах: пр иятный веб же взгляд, ср азу
очень сближ ающий эпохи, о бъединяющ ий поколения! Ах, если б он
был еще и верным...
Впрочем, не грех на пом нит ь, что вся истор ия человечества пр едс та в­
лялась Карам з ину и его совре менника м длино ю в несколько тысяч лет:
4—5 тысяч от первых пирамид, «потопа»; возможно еще несколько ты­
сячелетий допотопной истории. По церковному счету о т сотворения м ир а

до начала кар ам з инс кой истор ии 7311 лет; если же просвещенный ис тор и­
ограф не желает слишком буквально принимать эти числа, он может
присо единиться к самой дер зкой концепции и дат ь человечеству еще 10—
15 тысячелетий (по Бюффону, считавш ем у, что раска ленный земной
шар мог остыть за 80 ООО лет!).
Итак, небол ьша я, уютна я истор ия со сходным и в основ но м цивили­
за циям и.
Разумеется, Карамзин не наивный мальчик — он знает немало и
о разнице эпох.
Вообще он уверен, ч то во все вр ем ена «суд истор ии — единственный
для государей, кроме суда небесного, — не извиняет и самого счастли­
вого злодейства». Но как доходит до дела, до разбора того или другого
с обы тия, Кар ам з ин очень ч асто «стихийно» судит исторически, забыв ая
о «вечных категориях зла и добродетели». Так, многие убийства, «тем­
ные деяния» X—XIV веков он излагает почти беспристрастно, подразу­
м е вая — так было! Восклицая: «пороки не чело века, но века!» О кр овавой
м ести Ол ьги древлянам сказано так: «Не удивляемся жестокости Ольги­
ной: в ер а и самые гражданс кие з аконы язычнико в о пр авдыв али месть
неумолимую; а мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам
их времени».
Снова живые пр отивореч ия ж ивой ист ории, честного историка.
О методе же своем напиш ет: «Не до з в ол яя себе ника кого изобретения,
я искал выражений в уме своем, а м ысл ей единственно в памятниках;
искал духа жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соеди­
нить в систем у, ясную с тройным сближением частей».
По распространенному обычаю XIX, и не только XIX столетия исто­
рик здесь пр еув ел ичивает сво ю объективно сть. Да , нелегко при знать,
сколь многое в самом искреннем, правдивом рассказе обусловлено со­
циально и лично; понять, что мы сли ис тор ика, отысканной «единствен­
но в пам ятниках», увы, воо бще бы ть не мо же т: он ведь всегда отбир ает
то, что ему интереснее, оставляя в стороне то, что полагает неважным...
А ведь з ав тра , через столетие, другой честный историк (мы все вр емя
гов орим то л ько о субъективно-честных . Об иных знать не желаем) мо ж ет
счесть ве сьм а лю бо пы тны м им енно то, что добросовестно отбросил
предок.
К примеру, Карамзин не очень-то увлекается разбором экономических
причин, хотя, конечно, о них не забывает. Не очень занимают его и мно­
гие фор мы народных волнений, бунтов: опять же не по злонамер ен­
ности, а по его искренним по нятиям — что это не так уж важно!
Итак, о тбор фактов, з ам ена недос та ющих сведений наиболее вероят­
ными предпол ож ениями, наконе ц, истол кова ние; оценка событий, явл е­
ний, людей: как трудно (да и невозможно) не быть при этом человеком
XIX столетия! Как легко создать предка по своему образу и подобию,
но как тяжело измерить его понятиями и правилами XI или XV столетия:
«Тем непозволите льнее историку, для выгод его дар ов аний, обм аныв ать
добросовестных читателей, м ысл ить и гово рить за героев, ко торые уже
давно безм ол вствуют в могил ах. Ч то ж ос тае тся ему, прикованному,
так сказать, к сухим хартиям древности? Порядок, ясность, сила, жи­
вопись. Он творит из данного вещества: не произведет золота из меди,
но должен очистить и медь; должен знать всего цену и свойство; откры-

вать великое, где оно таится, и малому не давать прав великого. Нет цред-
мета столь бедного, чтобы Искусство уже не могло в нем ознаменовать
себя приятным для ума образом».
Ах, еще раз вздохнем мы по-карамзинскй, сколько раз дурной исто­
рик совершал «алхимический подвиг», превращая золото в медь; но тот,
кто в сам ом деде сумел оч истить древнюю, нас тоящую медь о т некоторых
примесей, — разве не примешивает еще и от себя? Примешивает чисто­
сердечно; не за меч ает — но прим еш ива ет... Р азу мее тся, наука, ст ро га я
критика о тча сти пр едо хра няют о т бед — историк-художник это знает,
но считает до л го м извиниться (во введении к своему труду): «М ножес тво
сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого. Счаст­
ливы древние: они не ведали с его мел оч но го труда, в кое м теряется по ­
ловина времени, скучает ум , вяне т во ображение: тягостная жер тва , при­
носимая достоверности, о днако же необх одимая! Если бы все м ат ер и ал ы
были у нас собраны, изданы, очищены критикою, то мне оставалось бы
единственно с сыл аться; но ко гда бо л ьш ая часть их в рукописях, в т ем но ­
те; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено — надобно во­
оружиться терпением. В во ле ч ит ател я за гл яды в а ть в сию пеструю смесь,
которая служ ит ино гда св иде тельст вом , иногда объяснением или д о ­
полнением».
Таков Карамзин, который уверен, что «мыслил и писал об Игорях,
о Всеволодах ка к современник, с м о тр я на них в тускло е зерка ло древней
летописи с неу то м им ым вним анием , с искренним по чтением; и если
вместо живых, целых образов предста вл ял единственно тени, в отрывка х,
то не моя вина: я не мог дополнять летописи!»
Мы же, согл асивш ись, ч то он х о т ел писать как современник древних
князей, уверенно находим в его трудах десятки доказательств, что он —
современник Ал екса ндра, Нап ол ео на, Отечественной войны, декабрис­
тов...
Старина д ля ме ня всего лю безнее...
Но—
22 августа 1808-го брату: «В Е вропе нет ни ма лейшей надежды и ни­
какого следа к миру. < . . .> Чем все кончится, известно одному богу: и сам
Бонапарте не зна ет то го».
18 декабря (под впечатлением переворота в Стамбуле и занятия М адри­
да наполеоновской арм ией): «Ведь не хорош о , по крайней мере хуже
прежнего, или так мне каж ется».
25 января 1809-го: «Волгу ле гко запрудить в Т верской губернии, а в
Симбирской уже трудно. Ч его хочет Провидение, не знаю, но если ве ли­
кий Наполеон поживет еще л ет дес ять или более, то будет много чудес».
21 июля 1809-го: «Я по обыкновению р або т аю и кончил описание
времен Дмитрия Донского; но теперь должен еще многое поправить
позади. < . . . > Счастье не оставляет Бо напарте. Теперь уже по следняя
война, как он го вор ит. Надобно верить Провидению, иначе трудно
успокоить себя...»
Позже запишет: «Клио любит шум битв только в воспоминаниях».
15 августа: «Часто хотелось бы мне укрыться в непроницаемом уеди­
нении, ч тобы ничего не сл ыш а ть о происш ествиях европейских . Как
счастливы были наши отцы!<...> Н о добродетели стоиков не весьма
легче для того , кт о им еет сем ейства».

К тому же истор ик бол еет, болеет. В Москве, по сло вам Жуковского,
«считают его в это время воротившимся из царства мертвых».
Есть, однако, еще силы — и работать, и радоваться находке замеча­
тельнейшей Волынской (Ипатьевской) летописи, пос ле ко тор ой многое
прежде напис анное надо по пр авить, переиначить: «Я не спал несколько
ночей от радости .<...> Она спасла [меня] от стыда, но стоила шести ме­
сяцев работы...»
Так и чередуются в хронике жизни Карамзина дела домашние и все­
мир ные: ро ждение детей, с ме рть стар ико в, собственные бо лезни — и
страсти давно угасшие; Батый и Мюрат, Куликово поле и Тильзит,
Александр Ярославин и Але кс андр Павлович .
Царь Алекса ндр и его истор иограф впервые, кажется, встр еч аются
в Москве в декабре 1809-го
—
«государь изво лил ска зат ь несколько при­
ветливых слов» (Карамзин — брату).
Затем неожиданное пригл аш ение в Твер ь, к л ю бим ой сестре царя
Екатерине Па вло вне; туда ожида ют и Ал ександра ...
Ежегодные 2000 рублей ассигнациями, ж ало вание истор ио графа: для
большой дворянской семьи, по тем временам, не так уж много (цены
перед 1812-м р а стут непрерывно). Однй кв ар тир а съеда ла поч ти все —
думали купить д ом , но дох одов не хватило: собственная деревенька
близ Нижнего Новгорода в краях болдинско-горюхинских платит неис­
правно, голодает...
Жалование от царя, однако, обязывало: Карамзин постоянно оза­
бочен, что там , в Петербурге, возможно , думают, будто зря деньги пе­
реводят — ведь результатов не видно, а выдавать в печать уже сделанное
ав т ор упрям о не ж елает; он сам почувству ет, когда — пора...
Поэтому незадолго до знакомства с царем историограф гордо, даже
немного надменно отчитывается новому статс-секретарю Н.Н . Ново­
сильцеву (старый друг-х о дат ай М. Н . Муравьев неда вно скончался).
«М илос тивый го сударь Нико лай Николаевич!
.. . Б о л ее четырех лет непрестанно занимаюсь сочинением Российской
Истории и всеми нужными д ля то го р азысканиям и... Прилежное чте­
ние и соображение древних истор иков и гео графо в о т Гер одота до Ам-
м иана Марцеллина достав ил и мне способ предста вить ясно все те све­
дения, какие греки и р им ляне имели о стр ана х и народах, составляющ их
ныне Российскую держ аву. Го тский истор ик VI века И ор нанд, византийс ­
кие и другие летописцы средних вре мен служили для меня источником
в описании древностей славянских.
Сии две части труда моего составили первый то м или вступление.
Во второ м то ме, изо бразив древнее состояние России по сказ аниям на­
шего лето пис ца, бессм ертно го Нестора, начинаю историю государ ства
Российского, описывая не то лько войны, но и все гражданские учрежде­
ния, з аконо дател ьс тв о, часто весьма м удрое, наших предков, нр авы,
обыкновения, кои образу ют характер нар одо в на целые века. Г ла вный
пр едм ет м ой есть с тр о гая историч еская истина, основа тельнос ть, ясность,
однако ж стараюсь также писать слогом не слабым...
Смею утвердительно сказать, что я мог объяснить, не прибегая к
догадкам и вымыслам, многое темное и притом достойное любопытства
в нашей истории.
Тепер ь я заключил IV т о м описанием нашествия Бат ыева и надеюсь,

с помощию Божиею, го да через три или четыре, дойти до времен, когда
воцарился у нас знаме нитый дом Р ом ано вы х. Т огда осм елюсь повергнуть
плоды трудов моих к стопам Его императорского величества и буду ожи­
дать высочайшего повеления дл я обнародо вания сей истории. А если и
прежде сего времени буду в Санкт-Петербурге, то, надеюсь, что Вы,
милостивый государ ь, поз во лите мне пр едставить на Ваш суд мое сочи­
нение, котор ое важно, по крайней мере, своим предме том и до лго вр ем е н­
ным, не совсем обыкновенным трудом сочинителя, особенно в наше врем я,
богатое только шумихо ю и скорос пел кам и легких умов».
Отчет пр оф ессио нала, достойный, без всякой лести и дерз ости.
Когда Кар ам з ину с о общ али о его чинах, орденах, полагавш ихся
за выслугу (историо граф на службе), он сердился, что нагр ада сковывает
свободу и обязывает пред на гра ждающ ими, мо ж ет статься, за счет
обязанности пред Истиной.
Но разве официальный историогр аф, р або та ющ ий, что бы предс тавить
Историю своему монарху,— разве это само по себе не определяет верно­
подданного напр авл ения? Р аз в е иначе открыл ись бы ему архивы? Об
этом, понятно, еще не раз речь пойдет. Пока же отметим главное: Ка­
рамзин писал то, что в само м деле думал. В письме к Но в ос ильцеву
каждой стро кой обознач ено: пишу о России, князьях, народе — не с це лью
угодить, но р ади стро гой ис торич еской истины, как я ее вижу.
Историогр аф надеется, что его взгл яд на про шл ое и нас тоящее со в­
падает с принципам и прос веще нно го м онар х а; перед ним почти нет то го
нелегкого выбора, ко то р ый мучил м но гих историков раз ных веков и наро ­
дов: как не ра згнев ать высочайше го за ка зч ика и пр итом не о тто лкну ть
критически на стро енно го чит ател я...
Иногда подобное ра здво ение приним ал о необыкновенные фор мы.
Прокопий Кесарийс кий в VI веке напис ал и пре поднес в иза нтийскому
императору Юстиниану верноподданническое сл авословие его де л ам ;
одновременно же с оставил «Тайную историю», где и зобразил р а зн о об­
разные мерз ости и преступления своих повелителей... Судьбе было у год ­
но, что бы к нам до ш ли обе книги (пра вда, в пос леднее вр емя появилась
гипотеза, будто и в первой, ле гальной ис тор ии Прокопий, дов едя л есть
до абсурда, тож е св ое образно высмеивал царей).
В роли Прокопия, зсего за 20 лет до Карамзина, выступил тогдашний
историограф князь М. М. Щ ербатов: официа льная его «Истор ия Р о с­
сии...» не с о держ ала сколько -нибудь заметной «оппозиции», острые
углы — если вс тр еч аются — обойдены. Обращ ения историка к царице
Екатерине II достаточно лояльны и по форме, и по сути... Но в то же
самое время Щербатов составлял и р яд трудов (важнейший из них —
мемуарный памфлет «О повреждении нравов в России»), где взгл яд на
Екатерину и ее двор — беспощадно -презрите льный, а сверх т ого , лич но
задето еще не менее восьм и цар ствующ их особ...
Кара мз ин был счастливее ПрЬкопия и Щ ербатова, ибо не разд ваи­
вался.
Он не револ юционер, но кто же был в России рев ол юционер ом в пер­
вые годы XIX века, когда выш ло сто лько послаблений? Радищ е ва уж
нет, завтра шние же декабристы либо еще носят коро ткие ш таниш ки,

либо — кто постарше — ходят на Бонапарта и отнюдь йе предчувствуй
ют 1825 года.
Карамзин же, постоянно размышляя над судьбами мира и России
(в 1790 в Париже, в 1793 «под черными облаками», и после — когда хотел
все бросить, уехать, и теперь — когда нашел смысл бытия), Карамзин
при ходит к м ыс лям скорее ум еренным, ко нсерватив ным — об опасности
пр ежде вре менных взр ыво в и мятеж ей, о не обходим ой о сторож нос ти
в л ом ке ... Здесь он пор ою высту па ет как будто умереннее са мо го царя,
так как из Петербурга доносятся известия об огромном влиянии статс-
с екретаря М. М. Сперанского, о его прое кте коре нной перестройки Р о с­
сии (план конституции, по степенного о свобожде ния крестьян). Умерен­
нее, консервативнее царя: еще немно го и, кажется, легко произнесем
уничтожающее — ре тр огр ад, обскурант, реа кционер... Но р азве можно
сказать нечто подобное о Карамзине? Разве допустит Голенищев-Ку­
тузов, который вот что пишет о нем:
«Нужно, не обходим о з ам а скир ов ат ь [его] как человека вредного
обществу и коего писания тем опаснее, что под видом приятно сти преис­
полнены безбожия, материализма и самых пагубных и возмутительных
прав ил; да беспреста нные его публичные толки везде обнару ж ива ют его
яко яко бинца».
Попечитель М осковско го университе та Па ве л Иванович Голенищ ев-
Куту зов — человек важный, вл ият ельный; доносит же еще более важному
лицу, министру народного просвещения Разумовскому; еще не раз и
не дв а напиш ет о «неистов стве мо дны х слезливых писателей, русских
якобинцев», со общит, как один дв ор янин з абр ал детей из Института,
сказав, что «там моровая язва... там сочинения Карамзина более уважа­
ют, нежели Библию, и по оным учат детей грамоте».
Кар а м зин узнал про до носы и не изм енил себе: «Мщения не любл ю,
довольствуюсь пр езр ением, и то невол ьным».
Но все же неприятности были бы обширные, если б не влиятельные
друзья (Иван Иванович Д митрие в теперь м инистр юстиции!).
Нелегко, очень нелегко определить « социально-политическое» место
исто риогр афа: пишет историю по царско му за казу и обвиняется в безбо ­
жии и якобинстве; в есьма насторож ен, почти предубежден пр отив го т о ­
вящихся крупных реформ, но столь горд, независим, что в этом уже —
оппозиция, вол ьно сть...
Всегда искренний, он, разу м еетс я, понимает, что некоторые материи
нел ьзя даж е упом инать, но как раз наибо лее за претные сумел вдруг
представить с ам о му царю.. .
ДРЕВНЯЯ И НОВАЯ РОССИЯ
«Ж алею, что не имею права похва статься пред т обо ю сво ею фило софи­
ческою ум еренностью! Не мно гие от каз ыв ают ся, от чего я отказал ся».
Писано другу-министру Дмитр иеву 11 февра ля 1811 года после оче­
редной пое здки в Тверь.
Это особая любопы тнейш ая гл а ва кар ам зинской биографии, лежащ ая
нескол ько в с то ро не о т наш его по вествова ния, но нельзя обойти.
Великая княгиня Е ка терина П ав л о вна пригл аш а ет один ра з, другой,
третий: Карамзин ездит с женою, объяснив сестре царя, что они «дали

друг другу слово не расставаться, пока живы». Однажды приезжают
царь, великий князь Ко нс тантин. Просят читать. И стор ио гр аф откр ыв ае т
тома о татарском нашествии, Дмитрии Донском. Читает час, другой —
просят еще... Одно из чтений продол ж аетс я дал еко за полночь. Слуш аю т
хорошо — Константин с с олдатской пря мо той после призна ется, что
из всей, российской истор ии теперь т ол ьк о и знает услышанное от К ар а м ­
зина...
Царь — о своем.
Сардинский посол и зна менитый публицист граф Жозеф де М естр
записал незадо л го перед тем об Алекса ндре: «К несчастью, его подданные
гораздо охотнее порицают его, чем раскрывают ему глаза».
По -в идимо му , это отзву к беседы посла с царем. Алекса ндр жаловался.
Колеблющийся между пар адо м и пр ос вещ ением, между самодер ж ави ем
и конституцией, между союзниками вчераш ними (Англия, Ав стр ия,
Пруссия) и новым другом Наполеоном; никогда не забывающий, какою
ценою 12 марта 1801 года он получил трон, до конца никому не доверяю­
щий, никогда почти не улыбающийся, — им п ератор мечтает о верных
друзьях...
Царь по чув ств овал стиль, то н историка — его вежл иву ю неза виси­
мость и бескорыстие. Особенно после того, как по зака зу царской сестры
Карамзин пишет с овер шенно особо е сочинение, ради ко торо го приш ло сь
отложить XIV и XV века. «Записка о древней и новой России», несколько
десятков листов, — в згляд историка древности на все, вплоть до сегод­
няшнего дня. Один из первых, разум еетс я, секретнейших курсов россий­
ской истории и политик и о т IX до XIX века, причем более всего —
о последнем столетии, начиная с П е тр а Вел ико го ...
То есть о том времени, куда Карамзин не чает дойти в своей Истории,
но в ко тор ом живет; ко торо е в нем и через него все время «проециру ется»
на рассказы о Батые, Калите.
Взгляд прям ой, резкий, откр овенный.
Эпиграф: «Несть л ьс ти в языце мо ем » — нет лести...
Петр «нашел средство делать великое.< ...>Оставим ли без замечания
вредную с торо ну его блес тяще го царст вов ания? »
Главное обвинение историка: в XVIII веке нарушены некоторые важ­
ные, естественные пути, ко то р ым и прежде шел нар од, двигал ась русская
история ; речь идет о «повреждении нравов» в Ро ссии (хотя щ ербатовско -
го потаенного пам фл ета историк, по-видимому, не знал).
«Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях,
гражданами России. Виню Петр а» .
В допетро вские вр емена «от сохи до пре сто ла россияне с ходств ова ли
между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкно­
вениях, — со времен Петро вых высшие степени отделились от нижних,
и русский зем леделец, мещ анин, купец увидел немцев в русских дворян ах,
ко вреду братского , на р одно го единодушия государственных состояний...
Однако ж должно согласиться, что мы, с приобретением добродете­
лей человеческих, утра тил и гр ажданские».
Историк вспом ина ет также много е как бы х ор ош о известное, но ни­
когда не произ но сившееся: что при Петре «Тайная канцел ярия день и ночь
работала в Преображенском: пытки и казни служили средством нашего
славного пр еобразования государств енного» ; что при Екатерине II
ь1

«нравы более развратились в палатах и хижинах, — там от примеров
двор а любос тр ас тног о, — здесь от выгодного для казны умножения пи­
тейных домов. Пример Анны и Елисаветы извиняет ли Екатерину? Бо­
га тс тв а государственные принадл еж ат ли то му , кто име ет единственно
лицо кра сивое? Слабос ть тайная есть то л ько сл абост ь; яв ная — поро к,
ибо с обла зняе т других. С амо е досто инство го судар я не терпит, когда он
нарушает устав благонравия: как люди ни развратны, но внутренне не
могут уважать развратных». Впрочем, здесь Карамзин уже почти мемуа­
рист — он ведь св оими гл а з ам и видел, как «сыновья бояр наших рассы­
пались по чужим зе м л ям тр ат ить деньги и врем я для приобретения
французской или английской наруж ности. У нас были Академ ия, высшие
училищ а, нар одные школ ы, умные министры, приятные светские люди,
геро и, прекра сно е войско, знам енитый флот и великая монархия — не
было хор ош его воспитания, тв ердых прав ил и нра вс тв енно сти в гра ж ­
данской жизни».
Все это для Карамзина не просто дурные или хорошие поступки, но
«вредные следствия петровской системы», ко то ры е «яснее откр ылись
при сей государ ыне [Екатерине II]».
Затем на страницах «Записки» — «вредное царствов ание Павла»,
пресеченное «спо собом вредным».
Наконец, сов ременность, але ксандровское правление. Записка истори­
ческая станов ится все более политич еской.
« Чего хочу? С добрым намерением — испытать великодушие Алек­
сандра и сказать, что мне каж ется спр аведливым и что некогда скажет
Истор ия» .
Истор ик все время ссыл ается на историю, на времена своих первых
т о м ов , но что же он советует цар ю, опираясь на опыт стол етий?
Не торопиться с конституционными реформ ами : «самодержавие
есть па лла диум России; целость его необх одима для ее счастья».
Не торопиться с отменой крепостного права: «Не знаю, хоро шо ли
сде лал Годунов, отняв у крестьян св ободу (ибо то гдаш ние обст оятельств а
не сов ер шенно известны), но знаю, что теперь им неудобно в озврат ить
оную. Тогда они имели навык людей вольных, — ныне имеют навык
рабов . Мне кажетс я, что для твердости бытия государственного без опас­
нее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой
надобно го то ви ть человека исправлением нрав ств енным; а система
наших винных отку пов и страш ные успехи пьянств а служат ли к тому
спасительным приго тов ле ние м? В закл ючение скажем доброму монарху:
„Государь! История не упрекает тебя злом, которое прежде тебя сущест­
вов ало (полож им , что неволя крестьян и ес ть решител ьное зло), но
ты будешь ответствовать богу, совести и по то мс тву за всякое вредное
следствие твоих собстве нных уставо в4*».
Карамзин не за освобождение крепостных, но за открытие школ:
сначала просвещение, по то м св о бода.
Если же крестьяне все-таки вскоре получ ат свободу, то «сии зе мл е­
дельцы не будут иметь земли, которая — в чем не может быть и спора —
есть собственность дворянская».
Мы, в XX веке еще м о ж ем спо койно , исторически судить, а декабристы
(они выступят на сцену всего через несколько лет), если бы они прочитали
эти строки, то нашли бы крепкие слова в адрес их автора: невежда, гасиль-

ник, враг человечества или ч то-либо в эт о м роде. Ведь фраза в скобках
(«положим, что неволя... р еш ител ьное зло») намекает, что еще и не из­
вестно, такое ли это зло — крепостное право? Но почему же «не может
быть спора», чья земля, если крестьяне ее обрабатывали веками под
властью по мещ иков и тысяче летиям и — до всяких по м ещ ико в?
И как не заметить, что «страшные успехи пьянства» — вовсе не довод
за сохранение р абств а, а на о бор о т; что множ еств о недо статков ру сской
жизни как р а з следствие рабства, неестественной жизни мил л ионо в
людей: Кар ам з ин же с ам , на соседних страницах , дае т резкую, пр авдивую
критику ра зных российских неу стройс тв — и тут уж го в орит см ело ,
рискованно о «глав ных действиях нынешнего правительства и неудаче
их»: «Если прибавить к сему частные ошибки министров в м ер а х госу­
дарстве нного бл ага: по становле ния о соли, о суконных фабриках, о пр о ­
гоне скота, имевшие ст оль мно го вредных следствий, — всеобщее бес­
страшие, основанное на м не нии о кро тости го сударя, равнодушие местных
начальников ко всяким з л оупотр еблениям, грабеж в судах, нагло е вз ят-
кобрательство капитан-испр авников, председателей палатских , вице-
губернаторо в, а всего более самих губерна торо в — наконец, беспокойные
виды будущего, внешние о паснос ти — то удивительно ли, что о бщее
мнение ст ол ь не бл аго пр иятствуе т правите льству?»
Внешние опасности — о собенно болезненный для царя м о тив : « Н ад ­
ле жало з аб ыть Европу, про игранную нам и в Аустерлице и Фридл анде,
надлежало думать единственно о России, ч то бы Сохранить ее внутреннее
благосостояние, т. е. не пр инима ть м ира , кр ом е честного, без всяко го
о бяз ател ьства р а сторг нуть выгодные для нас торгов ые связи с Англ ией
и воевать со Швецией, в пр отивнос ть святейш им у става м человеч ества
и народным. Без стыда могли бы мы отказаться от Европы, но без стыда
не м огли слу жить в ней орудием Наполеоновым, обещ ав избавить Е вропу
от его насилий».
Это открытое порицание союза с Бонапартом, всей внешней политики
после Т ильзитско го м ира.
Собств енно гов оря, один из до водо в историка про тив коренных
реформ (не единственный, но важный) — что Бонапарт у ворот, и нельз я
при этих обсто ят ельства х ме нять систему (намек на Сперанско го).
Тут, конечно, был свой резо н, но м ы вовсе не собираемся «за щ ищ ат ь»
историогр афа то лько потому, что он на ш герой.
Нелегко разглядывать прошедшее: вот — писатель, ученый, которого,
кажется, хорошо'понимаем, чувствуем. Он говорит, думает умно, нравст­
венно, нам созвучно; то л ько к нему пр ивыкли — гл ядь, а он св оев ол ь­
ничает: он вдруг такой крепостник и консерва тор, что нам обидно. М ы
не ож идали, мы не понимае м, как согласу ется любе зно е нам высокое
благородство с такими «отсталыми понятиями»?
Согласуется.
Во-первых, во всем искренность. Истор ик пр одол жа ет го вор ить и
писать, что думает. Во-в торых, мы видим , как острейш ая критика «слева»
переходит направо и обратно .
Царя призывают не ослаблять свою власть, не торопиться с консти­
туцией, но развивать просвещение в самом широком смысле этого сло­
ва — в р а мках господствующей, естественной (по Кар ам зину) системы.
Довод за естес твенность, в сущности, один, но сильный: систем а сущест-

вует уже м ного веков и, ст ал о быть, с оо тветс тв ует духу, уровню страны,
на рода . В один день — не пере менить; нужна длит ел ьная пр осветитель­
ска я, нравстве нная подго тов ка ...
Карамзин был ре один: он выступал от имени многих дворян, опасав­
шихся «сперанских реф орм »; его поддер ж ивал а цар ская сестр а.
Им , как извес тно, удалось остановить «план го сударственных преоб­
разований», свалить Сперанского. Вопрос о самодержавии, крепостном
пр аве откл адыв ал с я на неопределенное время...
Разумеется, мы не можем уверенно сказать, что было бы, если б Спе­
ранский взял т огд а верх. Однако имеем прав о предпо л агать, что для
с траны это был о бы хорошо; что глубоко продуманный, тщ ател ьно р а з ­
работа нный план м ог на м ног о десятил етий ускорить российский пр ог ­
ресс; что серьезные реформ ы уже назр ели и были бы естественными...
«Вижу опасно сть, но еще не вижу погибели», — восклицает Карам зин.
И — не прав; не сл ышит голоса истории, стар аетс я даж е его за глушить.
Но он прав в том, что не столько сверху, реформами, законами дви­
жетс я стр ана, сколько снизу — есте ственным р аз витием , исторически
слож ивш ейся тр адицией, успехами просвещения.
Сам Карамзин, его книги, его История были ведь частью этого про­
свещения, о т ве том на понятую потр ебно сть. Расхождение со Сперанским
было в общем одно, но существенное: в сроках. «Уже nopal» — по лага ли
рефор мисты. «Еще рано, сначала просвети мся\» — во зра жа ет Карам зин
и пр едос терега ет царя.
Критика «справа»: но разве царя во обще мыслимо кр итико ва ть?
Нельзя ведь даже обращ аться с вопро сом без особого дозво ления. П о ­
этому любая критика сама по себе— в некотором смысле подрыв основ.
Впро чем, Кар ам зин часто по вторял и, наверное, даж е при царе на ­
по мнил : «Е ка терина II любил а, ч тобы с ней говорили вольно».
Александр I, действ ительно , снач ала расс ердился, попр ощ а лс я хо­
лодно. Кар ам зин же отнесся к это му «философически» — как и то гда,
когда узнал, что Александр успокоился, вернее, успокоен сестрой...
Позже откры лос ь, что царь уже в это врем я сам начинал побаиватьс я,
не доверял Сперанскому — и слова Карамзина о преждевременности
реф орм отозвались...
Аракчеевы радова лись.
А ведь истор ик не хо тел аракч еевских тем ных сил (Дмитр иева за ве­
ряет: «Я не фанатик и не плут»). Он хотел пр освещ енного с амодерж ав ия,
как лучшей формы в данное время (но не вообще: о том, какого будущего
ж ел ал истор ик своей стране, еще скажем. Э то очень любопытный сюжет).
Царю тоже теперь кажется, что удастся и самодержавие соблюсти и
просвещение пр иобрести.
Иллюзия историка, иллюзия (или самообольщение) монарха вдруг
с о впада ют. И царь, мо ж ет быть, о ткрыв а ет в тверско м собеседнике
маркиза Позу, того подданного, который не «порицает», но открывает
глаза...
Карамзина дважды приглашают в Петербург, намекают на министер­
ские дол ж но сти.
Казалось бы, мо жно ли устоять, если ве риш ь в эту систему, знаешь,
как ей лучше р а зв ив ат ьс я? Вот случай — пров ести те орию в практику,

«Записку» в по литику; вот собл азн: поэт, пис ател ь, историк, «диктующ ий»
царю!
Соблазн, который не в XIX веке родился и не в том веке умрет...
Кар а мз ин дважды в ежливо отказ ыва ется: семья — еще одна до чь
рождается и умира ет, дет и бо ле ют, приходится ехать в Ниж е городско е
имение дл я защ иты своих кр естьян от местных в ластей («дела ва жно го
не сделал, а себе повредил»), о дол ев аю т исторические занятия, г ла з а
слепнут.
Нет времени и сил.
Однако цар ь предла га ет и нечто необычайное — дружбу.
Когда Кара м зи ну жа лу ют Владим ира 3-й степени, он объясняет
Дмитриеву: «Н екогда сказа л я тебе в шутку, что не буду носить никаких
орденских знаков, если бы мне и дали их: теперь беру эти с ло ва наз ад.
Памятники дружества свяще нны».
Царска я дружба. Ко гда Сперанский в начале 1812-го свергнут, сослан,
историку едва не сде лано третье , настоящее предложение: Алекса ндр
советуется с Дмитриевым, «можно ли употребить Карамзина к письмо­
водству?»; решается вопро с о на значении его государственным секре­
тар ем или минис тр о м про свещ ения.
Карамзин: «Если бы мне предложили это место, я бы его взял, по­
тому что о тказ ы ва ться бы ло нев озм ож но в тогдаш них обстоятел ьс твах!
Я, разу меетс я, ст ал бы действ ов ать энергически».
Историку повезл о: придвор ные внимат ельно следили за но вым «фа­
воритом»; доносы Г оле нищ е ва-Кутуз ова то же не остались без у потреб­
ления... И царь дал себя отговорить: Карамзин-де не имеет государст­
венного опыта; к тому же полного царского доверия еще не было. Исто­
риограф сл иш ком своеобычен и нез ависим.
Государ стве нным секретарем назначен литературный пр отивник ис то­
рика адмирал Шишков.
Кар ам з ин: «Видно, Провидению угодно было, ч тоб все наши действия
в ту эпоху были слабы и ничтожны и чтобы мы спаслись т ол ько его си­
лою».
Екатерина Павловна хочет «возместить ущерб» и сделать Карамзина
тверским губерна тор ом . Т о т отшучив ается. «Ил и буду худым губер на то­
ром или худым истор ико м».
Историк сохранил себя. Устоял перед двором; не себя к ним, но их
к себе приноровил. Великий князь Ко нс тантин однажды берется пря м о
передать письмо Карамзина к Дмитриеву. Историограф вежливо, но
твердо: « На это есть почта»'. У него р ождаетс я дочь, великая княгиня
Екатер ина Па вл ов на пр едл ага ет себя з аочно в крестные м атери. Че сть
очень велика, со тни лучших семейств не см ел и бы и меч тать! Однако
Карам зин вежлив о откл оняе т: «Заочные кр естины — то ль ко церемония
для света».
Члены царской фамилии хотят дружить, но исто риогр аф пишет:
«Пусть другие забыв ают ся!» Никакой фамильяр нос ти; дистанция гар а н­
тирует больш ее почтение с обеих с торо н. Узнав о честолюбии изв естно го
своей бездарностью графа Хвостова, Карамзин небрежно замечает:
«Как счастливы л юд и, кои ум е ют быть с то ль суетными в 50 лет!»
Позднее Екатерина Павловна удалится за границу, царь же больше

предлагать не станет; и К ар ам з ину еще пр идется не ра з задуматься,
как это все о тра зится на судьбе его труда? Т ак или иначе, он извещает
Дмитр иев а, что во зв ращ ается «от настоящ его к дав но минувшему, от
шу мной существенности к без м ол вны м теням, кото рые некогда так же
на земле шумели».
«ВРЕМЯ ЛЕТИТ, ИСТОРИЯ МОЯ ПОЛЗЕТ»
19 сентября 1810 года — брату : «В нынешний год я почти совсем не про ­
двинулся вперед, описав только княжение Василия Дмитриевич а, сына
Донского. < . . . > Труд столь необъятный требует спокойствия и здравия.
< ...> Жаль, если бог не даст мне совершить начатого к чести и пользе
общества. Оставив з а собою дичь и пустыни, вижу впереди прекрасное
и великое. Б о ю сь, чтобы я, как вт ор ой Моисей, не умер прежде, нежели
войду туда. Княжение двух Ив ано в Васильевичей и следующие вре мена
на градили бы меня за скудость прежней м атерии».
21 апреля 1811-го со общ ает друзьям, ч то уже перешел во вторую
половину XV столетия, «спешно оканчивает» Василия Темного: «тут
начина ется действите льная история Российской монархии, впереди много
прекрасного» .
11 мая. «Работаю изрядно...»
Конец мая. Только уселся за работу, великая княгиня зовет в Тверь —
знако м итьс я с о тцо м му жа , ге рцогом Ол ьденбургским, недавно изг нан­
ным из своих владений Наполеоном.
1 июля — брату: «Старость приближается и глаза тупеют. Худо,
если года в три не дойду до Романовых! Тут бы мог я и остановиться».
9
августа — Дмитриеву: «Работаю усердно и готовлюсь описывать
вр еме на Ива на Васильевич а (Ивана III). Вот пря м о исторический пред­
ме т! Доселе я только хитр ил и мудрил, выпутываясь из трудностей.
Вижу з а собо ю песчаную степь африканскую, а пред с обою величествен­
ные дубравы, кр ас ивые лу га, бога тые поля и пр. Но бедный Моисей
не вош ел в обетованную зе м лю!»
Итак, X II I , XIV века — «песчаная степь», потому что нелегко одуше­
вить. Историк должен при этом в самом себе усмирять летописца, и тут
м ы (далеко не в последний ра з) вспо мним за меч ател ьно е пушкинское
определение, сделанное через четв ер ть века: « К ар а м з ин есть наш первыд
истор ик и по следний летописец».
«По ве сть временных лет» со о бщ ает (под 1111 г.), что русское войско
в трудной битве р а згр о м ил о половцев с помощью ангелов небесных.
Как это подать в XIX столетии? Просто пересказать текст — наивно,
ненаучно, пристал о ли прос вещенному ученому, пусть и верующ ему,
сообщать читателям, что ангелы 26 марта 1111 года были союзниками
князей Святополка Изяславича и Владимира Мономаха? Смеяться же
над древним суеверием — неисто рич но да и опа сно (Голенищ ев-Кутуз ов
уж непременно донесет!). Мо жно, конечно, и пр опу стить несущественную
подробно сть, но тут уж в оз мущается истор ик-художник.
Выход найден про стой, изящный: «Битва, са м ая о тч аянная и кр ово ­
пр ол итная, д о ка з ал а пр евосходств о рос сиян в искусстве воинском. М о ­
ном ах ср аж алс я как истинный герой и быс тры м движением своих полков

сломил неприятел я. Ле тописец го в ор ит, что ангел свыше ка р ал половце в,
и что гол ов ы их, невидим ою рукою ссекаемые, лете ли на з ем лю: бог
всегда невидимо помогает храбрым».
Рассказ же о бурях и смутах XV века в пятом томе «Истории...» за­
канчивается поэтическим о тс туплением о русских песнях и языке: «Еще
не время было для россиян д а ть языку ту силу, гибко сть, пр иятность,
тонкость, котор ые соединяются с выспренними успехами р азу м а в м ир но м
благоденствии гр ажданских обществ, с бо гат ств о м м ыслей и зна ний,
с образованием вкуса или чувства изящ ности; по крайней мере, видим ,
что предки наш и трудились над яснейш им выражением своих мысл ей,
смягчали грубые звуки слов, на бл юда ли в их течении какую-то пл авнос ть .
Наконец, не осл епляяс ь нар одны м са мо л юбием , скажем, что россияне
сих веков в сравнении с другими европейцами могли по спр аведливо сти
казаться невеждам и; од нако же не утр атили всех пр изн ако в гражданско го
образования и до каз али, ско ль оно живуще под са м ым и сильными удар а ­
ми варв арств а!
Человек, преодолев жестокую бо лезнь, уверяется в деятел ьно сти своих
жизненных сил и тем более надеется на долго летие: Россия , угнетенная,
подавленная в сякими бедств иям и, уцелела и восстал^ в нов ом величии,
так что И стория едва ли пр едставл яет нам два прим ера в сем роде. Веря
Провидению, м ож е м ла ска ть себ.я мысл ию, что оно назначил о России
быть дол говеч но ю».
Нужно ли доказывать, сколько здесь самого Карамзина — с его
новым яз ыко м ; ско лько мыслей о древней и но вой России, с кол ько пр ед­
чувствия грядущих суро вейш их испытаний...
Но что за манера исторического письма? В таком ключе лучшие
историки Е вропы не часто пишут: «сказочки», «живо пись», — но где же
наука?
Первый историк и последний летописец...
В 1829 году Николай Полевой, критик дерз кий и дельный, рассуждая
о покойном ис тор иогр афе, не числит его «между знаменитыми истор и­
ками новейшими: Нибуром, Тьерри, Гизо, Барантом и др. Карамзин
не выдержив ает сравнения и с великими ис тор ика ми пр ош едш его века:
Робертсоном, Юмом, Гиббоном, ибо, имея все их недостатки, он не
выкупает их тем обширным взглядом, тою глубокою взыскательностью
причин и следствий, какие видим в бессмертных тв орениях тр ех англий­
ских историков прошедшего века. Карамзин так же далек от них по всему,
как дал ека в ум стве нной зре ло сти и деяте льнос ти просвещ ения Рос сия
от Англии».
Критик заметил также и «ошибку явную», когда «Карамзин назвал
первые пять веков Истории русского народа маловажными для разума,
небогатыми ни мыслями для прагматика, ни красотами для живописца!»
Все это, по мнению Полевого, произошло оттого, что Карамзин
не искал в исто рии глубоких причин, корней, зако но ме рностей, котор ые
сделали бы «а фриканскую пустыню» IX—XIV веков куда более плодо­
родной; критик даже предостерегает: «Красноречие Карамзина очаро­
вательно. Вы верите ему, читая его, и убеждаетесь неизъясним ою с ил ою
слова. Карамзин очень хорошо знал это и пользовался своим преиму­
ществом, иногда ж ертвуя даж е про с то то ю, ве рностью изображения».
Итак, Карамзин — последний летописец в эпоху, когда летописи

давно отжили. Но разве он сам не знал, не замечал, что западные коллеги
пишут иначе и все более отрицают «летописную манеру»?
Процитируе м не сколько очень редких и тем особенно ценных пр изна­
нии истор ика на это т счет.
Прочитав присланную А. И . Тургеневым книгу немца Вал ьм ана
(где критиковался швейцарский историк XVIII века Мюллер — примерно
за т о же, что «с тавят в строку» са м ом у Кар ам з ину), русский ис ториограф,
с то ль несклонный к дискуссиям и полемике, вдруг высказывается резко
(благо , оппонент никогда не узнает): « Кроме злобы, что за пустая м ета ­
физика! Все учат, как пис ать истор ию, а м ног о ли хор оших историй?
Мюллер, без сомнения, дельно в ооруж алс я прот ив метафизического
бреду там, где надле жит из ображать действия и характ еры. Мюл лер
был историк, и притом один из лучших, а Вальман — умный враль и
притом черного разбора».
Лишь бы философствовать за счет действий и характеров, лишь бы
умствовать ценою живости изложения — этого Карамзин не примет
никогда. Его взгляд на историографию выстрадан, продуман — иначе
не появил ись бы в письме к Тургеневу ст о ль редкос тные в его лексиконе
слова «злоба, враль, метафизический бред». Годом позже другой молодой
приятель С. С. У вар ов пр исыла ет Кара м зину новую книгу изве стного
венс кого профес сор а Шлегеля. И снова — резкиё оценки: «Не излишне
ли гоняется за пр изра ко м новых м ысл ей? Вторые причины став ит он
иногда на мес то пер вых и держ ится ист орич еско го мистицизм а ...»
Исторический м ист ицизм — поиски таинственных, неявных причин,
управляющих историей... Сам Карамзин тоже не раз толкует о прови­
дении, но не берется у гадыва ть все его пути и лиш ь создает героев по
своему здравому см ыслу. Э то да ет пр екра сные художественные резул ь­
т аты , но не за счет ли науки, за счет люб ез но го ученым читател ям вопро ­
са — почему?
Умный, образованный м итр о по л ит Ев гений (Болховитинов) тонко
заметит в одном из писем разницу между Шишковым и Карамзиным:
«...о дин хочет еще сос тавить правила, а другой давно уже написал образцы
почти классические. Не риторы, а о ра тор ы пленяют читателей».
Меж тем « ора тор » находится в одном из самых интересных мест своего
путешествия по времени: конец XV века, Ио анн II I (1462— 1505), зас луги
которого просты и огромны: покончил с татарским игом, объединил
Русь. Притом великий княз ь, хоть и «не отл ичал ся чу вствительно стью»,
однако не проливал напрасной крови, как его внук Иван Грозный. При­
то м — начал сближ аться с Е вр опой, изу мленной нео жиданным величием
прежде «незаметного», подавленного государства: «Не знаю монарха
достойнейш его жить и сиять в ее святилищ е. Лучи его славы падают
на колыбель Петра». Понять нетрудно: Иоанн III, по Карамзину, лучше
Петра!
Главный герой «И стории Го сударс тва Рос сийско го» — сильный, р а ­
зум ный, спокойный, скл оняющ ийся к пр освещ ению самодерж ец.
Но он уничтожил Н ов гор одс кую республику, а его сын — Псковску ю;
объединение угр ож ал о дес потиз мо м ...
Слухи о том, что Карамзин видит в самодержавии «палладиум Рос­
сии», что выше всех возносит того монарха, который снял новгородский
вечевой кол око л , покончил с о с т атк ам и древних вольностей ради торже-

ства неограниченной влас ти, — эти слухи обго няли еще нес корую публи­
кацию «Истории Государства Российского», и некоторые свободолюбцы
насторожились, за ранее г ото вы е всту питься за вол ьно сть.
Вот что слышали пригл аш енные к дом аш нему чтению Истории (и
что спустя несколько лет увидят напечатанным): Иоанн III — «Колосс
Российский»; «Иоанны III творят, Василии III сохраняют и удерживают,
Иоанны IV прославляют и нередко губят».
Но пр итом — «Мо сковитяне из ъяв ляли остервенение не описанно е:
новгородцы-изменники к аза лись им хуже та тар . Не было пощ ады ни
бедным зем л едел ьцам , ни женщ инам».
На чьей стороне автор этих строк?
Или вот Василий III, сын объединителя Иоанна, идет на Псков. Ле­
тописец, на к от ор о го опира ется К ар ам з ин, яв но сочувствует слабейш им ,
но историк да ет ему прав о гов ор ить «от своего имени»: « На улицах, в
домах ра здав ал о сь стенание: все обним ал и друг друга как в последний
час жизни». «Столь велика, — комментирует Карамзин, — любовь граж­
дан к древним ус тава м св ободы».
К тому же он сравнивает Новгород, Псков с Афинами, Спартою,
Швейцарией... «Сердцу человеческому свойственно д оброж елательство ­
вать республикам, осно ванным на коренных правах в ол ьности, ему л ю ­
безной».
Итак, историк славит Ивана III, Василия III, самодержавие — и
не скрывает сочувствия Но вгор оду, Пскову, «любезной в о л ь­
ности».
Несколько поколений ученых изл аг ал и по то м все эти события пр им ер ­
но так же: объединение Руси — велико е про грессивное де ло , Мо скв а
исторически права , пода вл яя вольност и север о-западных гор одо в...
Но в научном, строгом изложении правота Ивана III и Василия III в
лучшем случае осложнялась двумя-тремя фразами «в пользу» подавлен­
ных вольнос тей... Или, на о бор о т , о сво бодительная, декабристская к
примеру, публицистика о тда в ал а сто ль явно е предпоч тение республике,
свободе, вече, что утра чивал ся смысл, исто рическая не обходим ость
единой Руси...
Карамзин же, обладая даром и ученого, и художника, дает полную
волю обоим своим талантам, устраивает «поединок» двух начал — госу­
дарственного и ч еловеческого, ис торич еско го и художественного. Пусть
читатель не торопится с выводом, будто в шестом и следующих томах
« Истерии...» государственная необх одим о сть по л но стью победила , и
тема исчерпана. Нет! Идеал свободы, нр авственная с тор о на никогда
не от ме няют ся... Т ол ько так, по сто янно «сочувствуя» обеим с тор о нам ,
можно добиться высокой степени объективнос ти; «чем субъективнее —
тем объективнее». Р азу м историка должен по стоянно оспар ив аться
живым чувств ом и на об ор о т, иначе обмане шься.
Итак, «метафизика», сложное философское введение, постоянное
изъяснение причин и следствий о тм ет аю тс я Кар ам з ин ым со знател ьно .
Он не боится быть Последним летописцем, будто у гадывая, с каким ув а­
жением Пушкин напишет эти слова ...
Его отсталый м ет од , как по зж е выяснится, им еет такие сильные
стороны, кот орые утрачены даже м но гими из лучших ма стер ов... Но

об это м еще будет сказано в следующих гл авах. По ка же, не восхваляя
и не принижая кар амз инской м анеры, еще р аз подчеркнем , что она не
наивная, но гл убоко осознанная, в ыбранная из многих других хоро шо
известных а вто ру м анер. С ам историк счита л себя в разных отнош ениях
учеником Фукидида, Тацита , а из новейших пр едпочитал м анеру Робер т­
сона, Юма, Гиббона, а также Вальтера Скотта.
Знаменитый ро м анис т «со стор оны пр озы» вых одил к тем же пробле­
м а м исторической и художественной истины, как и русский писатель
«со стороны науки».
Ознакомившись с историко-художественным методо м Кар ам зина,
видим , как понима л дел о истор иограф, непрер ывно путешествуя из
древнейш их пра-време н к своему...
Просвет между его Историей и его ж изнью меж тем сужается всего
до трех с небол ьш им столетий.
ПЕРЕД ВОЙНОЮ
Конец 1811-го: новый присту п устал ости, боле зн и; расход явно выше
дохода, растут долги. Можно у царя попросить, но ни за что не попросит:
«Не хочу ни чинов, ни денег от государства. Молодость моя прошла,
а с нею и любовь к мирской суетности».
«Нет сомнения, что счастие м ож ет быть то л ько внутри нас».
Но счастие пр их одило также извне, ободряя и помогая. Автор читает
отрывки из Истории не только царям: куда чаще и больше в Москве —
Жуковскому, Ба тюш кову, Тургеневу, Блудову, Уварову, Василию Пуш ­
кину. Будущий Арзамас почти что в сборе!
К. Я. Батюшков — Я. Я . Гнедину: «Я недавно слышал чтение его
Истории и ув еряю тебя, что тако й чистой, пла вной и сильной пр озы ни­
когда и нигде не слыха л». Впеч атления 24-летнего поэта сохранены и в
. стихах:
Фантазии небесной
Давно любимый сын,
То повестью прелестной
Пленяет Карамзин.
То мудрого Платона
Описывает нам
И ужин Агатона
И наслажденья храм,
То древню Русь и нравы
Владимира времян,
И в колыбели славы
Рождение славян.
Молодого Пушкина имений в это время увозят в Лицей.
Новогоднею ноч ью с 1811 -го на 1812-й (той сам ой, когда Пьер Безухов,
утешив На ташу Ростову, выш ел через По вар ску ю к Арбатской площ ади
и увидел з на мениту ю комету, «предвестницу войны») — той ночью К а ­
рамзин был неподалеку, на балу у гр аф а Гудовича...
1 февраля 1812-го — из вещ а ет А. Тургенева, что « готов приняться
за XVI век».

6 марта — брату — «...готовимся к войне с французами».
28 ма я — снов а пишет о близо сти войны, очень ее опасается, но верит
в провидение.
Начало лета — последние годы Ив ана II I в VI том е Истории.
24 июня 1812 года Напо ле он пер еходит Нем ан.
1812
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...»
Наполеон идет к Москве.
«Мы полож или не вые зж ать из Москвы без крайности: не хочу служить
примером робости» (Карамзин — брату).
Все же пришлось разлучиться: Екатерина Андреевна с детьми отправ­
ляется в Ярославль; выехать не было денег, друзья выручили.
История не пишется — делае тся: «Я простил ся и с Ис тор иею; лучщий
и полный экземпляр ее отдал жене, а другой в Архив иностранной кол­
легии. Теперь без Истории и без дела».
Он хочет примкну ть к опо лчению, просится «во что бы то ни стал о
ехать в а р м ию , ч то бы видеть вблизи все ужасы и всю прелесть сражений
и описать их».
Сегодня ни один литер атор , пожалуй, не напис ал бы таких слов —
«прелесть сражений», но в 1812 году еще нах одили эту прелесть...
Генер ал-губернатор Москвы гр аф Ростопчин (родственник по первой
покойной жене) объясняет историку , ч то война с ам а идет с юда; уговар и­
вает Карамзина 16 августа переехать к нему в дом.
Граф выпускает в те дни свои з наменитые афишки, написанные ву ль­
гарно простонародным языком и обращенные к «толпе».
Кар ам з ин предл ож ил Р остопч ину писать за него, но г ене рал-губер­
натор не захотел (как замечает Вяземский) — «из авторского самолюбия».
Петр Вяземский, 20-летний очевидец с обытий, очень л юбо пы тно
ком ментирует их более чем пол века спустя: он на ходит , что по сравнению
с ростопчинскими афишка ми «беседы К ара м з ин а были бы лучше писаны,
сдержаннее, и вообще имели бы более правительс твенно го достоинства .
Но зато лишились бы они этой электрической, скажу грубой, в ос пла­
менительной силы, которая в это время именно возбуждала и потрясала
народ. Русский народ не афиняне: он, вер оятно , м ал о был бы чувстви­
телен к плавной и звучной речи Дем осфена и даж е худо бы понял его».
Однако Ростопчину нико гда так не с ка за ть, как это сдел ал Кар а м з ин
в его доме 27 августа 1812 года, на другой день после Бородина и за 6
дней до оставления Мо скв ы.
Согласно расс казу очевидца, А. Я . Булгакова, в те часы кт о т ол ько
не за езж ал к Ростопчину в Соко льники: жела ли у знать, как око нчилось
сражение? на что над еятьс я? В од но м очень откро венном ра зго вор е
участвовали, кроме Карамзина, известный при дворе Екатерины и Павла
стихотворец Юрий Нелединский-Мелецкий, знаменитый враг Па в л а I
Никита Петрович Панин, гене рал Васильчиков, а т ам а н П л а то в (уверен­
ный, кстати, что все стихотворцы на свете, и Карамзин в их числе, —
горькие пьяницы). В городе т о лк ов а ли о вчерашней победе над Наполе­
оном, но ге не рал -губернатор, р аньш е других узнавш ий, ч то Кутузо в

ско м а ндо ва л отступле ние , пришел в смятение, кот ор о е передалось дру­
гим военным: «Ежели падет М о сква — что будет после?»
Вдруг Карамзин, вообще не любивший войны, крови — почти в про­
роческом экстазе, уверенно объявил , что «мы испили до дна горькую
чашу — з а то наступа ет на ча ло его и конец наших бедствий». Он гов орил
ст ол ь убежденно, как будто читал будущее и (по сло в ам очевидца) « от­
кр ыв ал уже в дал и убийственную скалу святой Елены».
Среди смущенных, по да вленных л юдей эт о т о птимиз м выгляде л
странным, даже неоправданным, — но «в Карамзине было что-то вдох­
новенно го , ув лекате льно го и вместе с тем отр адно го. Он в озв ыш ал свой
приятный, муж ественный го л ос; прекрасные его гл аз а, исполненные
выраж ением , сверкали как две зв езды в тихую, ясную ночь. В жару р а з ­
говора он часто вставал вдруг с места, ходил по комнате, все говоря,
и опять садился. Мы слушали молча».
Ростопчин неуверенно за ме тил , что Бо на пар т «вывернется». Кара мз ин
отвечал доводами, как будто взятыми из романа «Война и мир», — 6
единодушии народа, воюющего за свой дом, тогда как Наполеон за ты­
сячи верст о т своего, о с ложных, нео быкновенных путях исторического
провидения (жаль, что Толстой не узнал вовремя об этой сцене и не раз­
глядел в Кар а м зине своего едино мыш ле нника). Истор ик боялся не
падения Мос квы (он это предвиде л, по утверждению Вяземского , еще
в начале кам пании); он бо ялся одного — как бы царь не заключил
мира.
Когда Карамзин вышел из комнаты, гипноз его слов рассеялся, и
Ростопчин съязвил, что в этих речах «м но го поэтического восторга».
Тем не менее слышавшие всю жизнь затем вспоминали этот эпизод,
где ученый-летописец пр еображался в еще более древнюю фигуру про ­
рока.
Он выехал из Мос квы 1 сент ября, з а считанные часы до вступления
неприятеля.
Потом несколько очень тяжелых месяцев: Карамзин с семьей пере­
бирае тся в Нижний Новгород, с нова записывается в ополчение (как
Минин в том же городе ровно двести лет назад). Однако Москва осво­
бождена, «Напол еон бежит зайцем, пришедши тигро м ... Дел о обош л ось
без меча истор иографич еского ».
Одно из первых московских известий — Дм итриеву: «Вся моя биб­
л иотека о братилась в пепел, но И стор ия цела. Кам оэнс спас Лузиаду».
Вскоре выяснилось, что в пожаре, вместе с домами и людьми, погибла
библио тека Мусина-Пушкина, а с нею «Сло во о пол ку Игореве »; погибл и
сотни других книг и рукописей, из ко торы х Кара м з ин черпал свои све­
дения.
Москвы нет («для нас этой сто лицы уже не бывать»), нет денег, нет
занятия; войне, как тогда еще казалось, конца не видно... Долго и тяжко
болеет, 13 мая 1813 года ум ирает первый сын Андрей.
Кар а м з ин не выдерж ива ет, впада ет в черное отчаяние, м ож ет быть,
с амо е безнадеж но е за последние 10— 15 лет. Е му каж ется, что больш е
не найдет сил продолжать Историю, да и нужна ли теперь? «Что мы
видели, слышали и чувствовали в это время!» — восклицает он в письме
к А. И. Тургеневу.
Историк мечтает только добраться до Петербурга и отчитаться в
78

сделанном: «Едва ли могу пр од ол ж ать... Лучше выдать, пока я жив»
(из письма к брату).
Отчаянному шагу — бросить Историю, уйти на покой — помешали
прежде всего война и время (догадываемся и об огромной роли Катерины
Андреевны).
Война с 1813 года перенесена в Европу, Александр I в армии — гото ­
вые тома некому представить, да и удобно ли?
Великие сражения, по сл едние успехи и пораж ения Б о на пар та ...
Кар амзин с его ос обым про видческим чутьем, скорее не р а зу м о м , а чув­
ством уг адывает внутренний нерв событий. Д о последних дней похода
он все не уверен; разве не чудо — предсказанное им после Бородина кру­
шение завоевателя? Но не может ли все более сдавливаемая Наполеонова
пружина ра скрут иться обратно , пос ко льку теперь французы пр ижаты
к стене?
Это сейчас, почти через два века, нам каж ется все ясны м — что Б о ­
напарт был обречен, а во йна вы играна уже с конца 1812-го. Однако многое
в этой уверенности происх одит о т тв ердого нашего знания — чем де ло
кончилось... Карамзин же может вызвать улыбку потомка, когда пишет
брату даже 25 марта 1814 года (за неделю до падения Парижа): «Вести
из армии хороши, однако же нельзя не беспокоиться: трудно завоевать
такую з ем лю , как Франция» .
Письмо, верно, приш ло в Симбирс к как ра з в день окончания войны*...
Однако «см ешные стра хи» К ар ам зи на пр оисходят от много зна ния исто ­
рии, ощущения великих ее тайн. И разве не сродни эт ому ощущению
«странные» со ображения М. И . Кутуз ов а, ко то рый опасался На пол ео на
до последнего мига, не советовал идти за ним в Европу?
Внешне неразумно — внутренне мудро: мало ли что может придумать
припертый к стене ге ниальный по лков одец? Мало ли как мстит история
за изл ишнюю сам оу веренно сть?
Но Пар иж взят: с ал ют ы, ликование...
Кончилась одна историч еская эпоха, нач инается другая.
Какой урок дблжно извлечь нар ода м , цар ям из случившегося? Не
обязан ли ис торик-художник первым за м е тить направ ление врем ени?
Кар ам з ина это мучит не м еньш е, чем старо е беспокойство, зас тавивш ее
в 1803 году все бросить и приняться за Историю.
ЗАВТРАШНИЕ ЧИТАТЕЛИ
Гуляя по сгоревшей Москве, л ю бим о му городу юности, зре ло сти, первых
трудов, Карамзин немало примечает; как всегда, самое важное откры­
вает вечному другу Ивану Ивановичу Дмитриеву : «Не одни до м ы сгорели:
самая нравстве ннос ть л юдей изм енилась в худое, как уверяют. Зам е тно
ожесточение; видна и дерз ост ь, какой прежде не быва ло. Правительство
* Даже в связи с таким известием не угомонившийся за воен­
ные годы доносчик П. Голенищев-Кутузов сумел сделать очередной выпад:
оказывается, на торжествах в Москве «Мерзляков, обожатель Карамзина», не
успел напискть стихи на взятие Парижа — и «я пособил, велел прочитать мои».

имеет нужду в мер ах чрезв ычайного благ ор а зу м ия. Впрочем, это не мое
дело ».
Правительство — это, между про чим, минис тр юстиции Дмитриев,
которому ведь полезно знать, что народ не тот, каким был прежде, что
нужны реформы, серьезные дела, серьезная программа (очевидно, не
худшая, чем бы ла у Сперанског о?).
«Д ай бог, ч то бы сча стливый м ир дал правительству более способов
занятьс я с успехом внутренним бл агоустр ойств ом России во всех частях!
Доживем ш до време н ис тинного веково го творения, лучшего образова­
ния, на зида ния в системе гр ажданско го общества? Разруше ние надоело.
Говор ю в смысле наш его ограниченно го ума: божественный видит иначе;
но м ы, бедные люди, име ем пр аво мо лит ься в засуху о дожде, в бедах
о спасении».
Иначе говоря, после войны нельзя жить по-старому: возможна вторая
пу гачевщ ина или мятеж ка кого-нибудь иного р ода. Н а взл ете побед,
успехов, з а 12 с небо л ьш им л ет до Се натской площ ади, предчувствия
Кар ам з ин а вы глядят особе нно знач ительными.
«Настал другой век. Дай бог тишины и благоденствия для остальных
дней наших».
Он из самих-то побед предлагает извлечь не только радостный, ма­
ж орный а ккорд; однажды за пиш ет: « Мы наказа ны , но спасены со славою» .
То есть в пр ош едшем , предв оенном периоде были какие-то ро ков ые
не соо бразности, тяж кие грехи, приведшие к на каз анию и искуплению.
Истор ик, м о ж но с каз ать, пер ефразирует древнерусского летописца ,
ко тор ый в оскл ицал (по пов оду разоре ния Киева пол овцам и): «Согр ешили
и получаем наказание. Как сделали — так и страдаем». Карамзин толкует
о наказании за недавнее; м ож е т быть, прав Спер анский, еще до войны
как р аз желав ший заняться «внутренним б ла гоус тр ойс тво м России во
всех частях?»
Нет, тут К ар а м з ин бы не с огласился, но с обычной своей честностью,
наверное , признал бы, что м но го г о не видел, не понимал до велико го
1812 года. Война и все то, что произошло с людьми, заставляет искать
новые слова, новые формы...
«СВОЯ ПОЛУШКА»
Тревоги, победы, размышления — все это возвращает Карамзина к
работ е.
21 июля 1813 года он все-таки пишет «Примечания к царство ванию
Ивана III», то есть доделывает VI том, достигает 1505 года.
20 апр еля 1814-го — Д м итр и е ву: «Наде юсь в Остафьеве кончить
Василия Ива нович а и пр иба вить главу о сос то янии России, а после уви­
дим».
Рассказ движ ется к 1533 году.
15 июня 1814-го — Але кса ндру Тургеневу: «Оканчиваю Василия Ива ­
новича и мысленно уже смотрю на Грозного. Какой славный характер
для исторической живописи! Жаль, если выдам Историю без сего любо­
пытно го царс твов ания».
Охота к Ист ории вернулась, но тепер ь те снов ато в одно м XVI сто­
летии.

30 марта 1814 года, в последние дни войны, Карамзин признается
им ператрице-матери Марии Ф едоров не: «Хот елось бы мне по т ом о ст а­
ток моих спо со бно стей у потр ебить на описание великих происшествий
нашего времени. < . . . > Не спешу — надобно видеть конец».
Война окончилась, и Дмитриев из столицы (может быть, обменяв­
шись мнениями с М арией Федоров ной), очевидно, сов етует обратиться
к недавним с обытиям . К ар ам зи н отвечае т: «Мысл ь описать про исш ествия
нашего времени мне довольно приятна; но должно знать многое, чего
не знаю. Не во зьму сь за пер о иначе, как с повеления гос ударя. Не хочу
писать для лавок: писать или для потомства, или не говорить ни слова.
У меня есть царь Иван Васильевич: довольно для остатка дней моих
и способностей».
Итак, Ива н IV или Александр I?
Главные свои мысли можно представить на самом различном мате­
риале; од нако совр ем енно сть — неизм енна я пер вопричина р або т ы —
теперь просто захлестывает, «работе мешает»: «Я готов явиться на сцену
со своей полу ш ко ю, и если буду жив, то непр еменно предложу усердное
перо м ое на описание французского нашествия; но мне нужны, любез ный,
сведения, без которых могу только врать. < . . .> Мы очень славны, авось,
будем и разумны; всему есть свое время» (из письма к Дмитриеву).
Царь должен сделать заказ, открыть новые секретные архивы, и,
главное, заранее смириться с тем, что о славных делах 1812—1814 годов
будет рассказано без всякой лести — «авось, будем разумны»...
Как жаль, что не сохр анил ось ни одно го Дмитриевского от ве та на
сотни кара мзинских посланий! Ведь о т то го , что скажет министр юстиции
своему только что возвратившемуся из похода царю, и от того, что Алек­
сандр ответит, во м но го м зав ис ит весь зам ысе л, вся биогр афия историка:
либо с тар ая Ис тория оста новитс я на 1533 годе и отныне переносится
в 1812-й, либо все по-прежнему.
Разумеется, большие надежды и на императрицу-мать.
Мы знаем, что осенью 1814-го у Карамзина был даже разработанный
план истории Оте чественной войны, сохранивш ийся в пересказе
Д. В. Дашкова: «Главная цель автора есть вторжение французов в Рос­
сию и бегство их. Но что же привело их к нам? И с какими целями, с ка­
кими на деждам и? — Д л я объяснения сего необх одимо нужно на ча ть
с французской р ев олюции и вкр атце по каз а ть ее пос ледствия. По ходы
Суворова, Аустерл ицкой, Фридл андской, м ир при Т ил ьзите пр едставл е­
ны гл аза м ч итателя в от далении, как бы кар тины в в олш ебном фонаре.
Но чем ближе к наш ему времени, те м изображения становятся яснее,
обширнее, подробнее. Сильно и красноречиво будет описание сей до ­
стопам ятно й кампании, если судить по жару, с каким Кар а м з ин гов ор ит
об ней. Наконец, перенеся знам е на русские за Не ман, он о пять сж имае т,
так сказать/свои изображения; краткими, но сильными чертами повест­
вует подвиги в Герм ании и во Франции и пот ом вдруг устрем ляет все
лучи на взятие П ариж а, на славное сие последствие 1812 года , ко торый
никогда не перестанет быть гл ав ною его целию».
Снова Карамзин — Толстой.
Наверное , во всех попытках на писать об Отечественной войне не было
другой, по художественному смыслу более бл изкой к «Войне и миру» —
при всей огромной разнице эпох, авторов, мировоззрений...
81

План был — история не состоялась.
Примерно в те же осенние дни 1814 года близкие люди извещались:
21 сентября — А . И. Тургеневу: «Если бог даст, то послезавтра начну
царя Иоа нна. Окончу ли?»
20
октября — брату: «Пишу царя Ивана Васильевича, но не думаю,
чтобы я мог продолжать далее: слабеют силы и охота. Хотелось мне
в пр ибав ок описать историю наш его времени, то есть наш ествие фран­
цузов, но едва ли эта мысль исполнится по разным обстоятельствам».
Разные об стоятельства: подо зр е ва ем — о тн юдь не т о лько неокон­
ченная истерия XVI—XVII веков, не только больные глаза, слабеющие
силы. На вопросы или намеки императрицы-матери, Дмитриева царь,
ве ро ятно, не о тветил ничего о пределенного. О тс юда выходило , что
Карамзину ’надо прежде представить готовое — то, что пишется с 1803
года.
Но как нам не задуматься здесь и над тем, сколь быстро после чудных
надежд на новую жизнь повеяло теперь холодком. Дмитриев получает
отставку 30 августа 1814 года, «не сработавшись» с Аракчеевым. Воен­
ные посе ле ния зал ож ены. Нужна ли Алекс андру I теперь откр овенная
кар ам зинская история недавнего вр емени, где р о л ь царей мо же т быть
призрачна и сомнительна, зато поступь истории, роль народов страшна
и оч ев идна?
Важные исследования А. Г . Т ар т ако в ско го уто чнили недав но, сколь
разным было восприятие прошедшей войны у монарха и многих его под­
данных. Первые же по слевоенные годы отм еч ены но вым общественным
явление м — обилием военных м ему ар ов , с тре мл ение м вчерашних побе­
дителей побо льш е в спом ина ть, выявить с во ю собств енну ю причастность
к истории (о чем раньше думали куда меньше). О Недавнем вспоминают
генерал ы и скро мные чиновники, боев ые оф ицеры и случайные как будто
очевидцы значительных собы тий. С 1812-го по 1819-й написа на при­
мер но ч етверт ь воспом инаний о про шедш ей войне.
Между тем царь и Аракчеев не очень хотят этих записок и предпочи­
тают 1813-й и 1814-й главному, 1812 году, когда царя не было при войске,
ко гда (по сл о в ам Пушкина) «в Москв е не царь, в Мо скве Рос сия» (строчка
из стихот вор ения «На по лео н» , позж е пер едела нная по это м, очевидно,
по д давл ением друзей). Мо лодеж и, особенно лучш им из победител ей,
очень нужна в эту пору история их детства и молодости, написанная
карамзинским пером. Из завоеванного Парижа Батюшков пишет Вя­
земскому: «Поздравь Николая Михайловича с нашими победами и с
новыми материалами для Истории. Я желаю, чтобы бог продлил ему
ж изнь дл я описания нынеш них происшествий; двойна я выгода: у нас
будет пр екрасная, по лна я история, и Н ик ол ай Михайлович будет жить
более века. Сколько материалов!»
Батюш ков, Вяземский, м о л о ды е лицейские — в от пот енциальные
заказ чики кар ам зи нс кого «1812»...
Но — не судьба. К тому же мудрено даже историографу «жить более
века». Значит, нужно д вигаться к сво ему врем ени издал ека, о т гро зно го
Ивана Васил ьев ича: жр ебий, в конце концо в, не худшим.
Путь выбран, все как будто возвращается на круги своя — и новый
сын, родившийся в 1814 году, н азв ан в па м ят ь ум ерш его Андреем: знать

ему Пушкина, Лермонтова и погибнуть в другой большой войне, в 1854-м;
но как далеко это будущее! Пока что отцу младенца — Историю окан-
.
чивать.
ДО 1560 ГОДА...
21 января 1815 года (А. Тургеневу) — «Пишу о царе Ив ане и венчаю его
м оно ма хов ым венцом»: 1547 год.
Мар т — июнь 1815 год а — фантастическое возвращ ение Н апо ле она
с Эльбы, «Сто дней», Ватерлоо. Карамзин спокоен: «С Францией как-
нибудь управятся, а якобинцы не воскреснут».
Историк знает дело; якобинцев очень не любит, но помнит , что за
сила в них была: «не воскреснут» — и поэтому Наполеону не победить.
С этим согласятся и сегодняшние исследо ватели эпохи...
9 сентября: Наполеона отправляют на некогда грезившийся Карам­
зину ос тро в святой Елены, историк же в ыходит к рубежу: «У прав ляюсь
мало-помалу с царем Иваном. Казань уж взята, Астрахань наша, Густав
Ваза и орден Меченосцев изд ыхае т, но еще оста ется м ного де ла и тяж е ­
лого: надо говорить о злодействах, почти неслыханных. Калигула и
Нерон были младенцы в сравнении с Иваном»: 1560 год.
Окончить, о тдел а ть, привести в порядок, пр едставить во семь т ом о в.
Почему же именно восем ь? Если меньш е, то (как уже го ворило сь) не будет
цельной картины, д а и художник-ис то рик чем позже, тем больш е нах одит
про стора дл я пера , д л я описания драматического хода событий, живых
характеро в.
Отчего же не более в ос ьми?
Восьмой останавливается на времени, когда, по мнению Карамзина,
Иоанн Грозный еще «не плох», а правдивый рассказ о нем — еще не по­
весть о тира не.
Затем, в девятом томе, должны начаться такие страшные дела, кото ­
рые лучше не ср азу пр едс тав л ять нынеш нему цар ю; прежде — испытать
судьбу, как будут приняты первые восем ь книг?
В декабре 1815-го пишется Введение ко всему труду (позже о ч е н ь '
высоко оцененное Пушкиным). Д ел аю тс я по следние поправки.
Движение вперед — и все в рем я возвр ащ ение к написанному :
Все давно написанные тома, начиная с самого первого, нужно все
время пополнять. Д а и пра вка написа нного, как видно, адо ва я.
Положим р ядом с VII то м о м черновики, случайно уцелевшие, оче­
видно, взятые на память историком М. П. Погодиным, и заметим пре­
любо пытные вещи.
В окончательном тексте: «Василий пр иял держ аву отца, но без всяких
священных обрядов, которые напомнили бы россиянам о злополучном'
Димитрии, пыш но венч анном и сверженном с пре стол а в темницу. Ва­
силий не хо тел бы ть в еликодушным: ненавидя племянника, пом ня дни
его счастия и своего уничижения, он без жа ло стно осудил сего юношу
на самую тяжкую неволю». Речь идет о борьбе за власть между Дмитрием,
внуком Ив ана II I (сыном покойного с тарш его сына), кот ор ый им ел пра во
на престол, и вторым сыном Ивана — Василием, который и сел на трон
Василием III.
В черновике видно, как по нескольку раз меняются эпитеты, обороты,
83

пор ядок фраз. Сл ов а «ненавидя племянника» были до ст аточно смелыми
при оценке царствующего государя. Кроме того, Карамзин, как видно,
сом нев алс я — т очно ли дел о в лич ной ненависти (на другой странице
напишет о жертве «лютой политики», то есть жестокой по природе власти
и т. п .) . С ло ва «ненавидя пл ем янника» он зач ер кив ает и во сста навливает
четыре раза.
Хотя иные фразы сохр аняются такими, как впервые вышли из-под
пера, все же очень м но го правки, но в о сновно м стилистической: общая
идея, исторический взгл яд, как видно, К ар ам з ину ясны, но стиль, главное,
стиль!
Некоторых описаний в черновике нет — встав лены позж е; но во т
особенно любопытное место. Карам зин сначала написал о Василии III:
«Подражая отцу в миролюбии, согласно с честью и безопасностью Рос­
сии, в сношениях с Литвою Василий оказывал благоразумие и миро­
любие ».
Фраза показалась историку с лиш ком с лащ ав ой, а великий князь
чересчур иде альным; стр ем ясь к объектив ности, Кар ам з ин зачеркивает,
меня ет в ариа нт ы: «Василий... не изме няя бл агора зум ию »; « в сношениях
с Литвою Василий... готовый всегда к миролюбию...» . Все не то: Карам­
зин не хочет с танов иться ис ключите льно на точку зр ения Василия, дал ь ­
нейший ход с обытий обнаруж ивает куда более реалистич ескую картину
политических отнош ений, дипло мат ии, интриг. Ка к бы устыдясь, что его
несомненный па тр иот изм — в ущерб истине, Кара м з ин в последний
раз все перечеркивает и сочиняет фразу, ко то р ая и по падает на 12 страницу
VII тома: «В сношениях с Литвою Василий изъявлял на словах миро­
любие, стара ясь вредить ей тайно и явно». Э т а фраза истор ика-п атрио та,
гл ядящ его со с тор оны России, не сочув ствующ его Литве, но неспо собного
с о лгат ь, особенно достойно ил люстрирует пушкинское «по дв иг честного
человека»; ее можно было бы выбить на воротах храма Истории.
Так Карамзин боролся за истину, сражаясь все больше сам с собою.
В одном из сам ых от кр ове нных призна ний историка-художника
на хо дим : «Трудно говор ить о неизглаг оле нном , а между тем хочется
го в ор ить, слуш ать. Яв ля ют с я светлые мысли, и вдруг, как призраки,
исче за ют; каплет мед в уста, и вдруг сдел ается горько. Есть... но что и
как? Добрый Сократ! и я знаю,,что ничего не знаю; знаю даже, что и
ничего не узнаю в мир е явлений».
Насколько такой вз гляд обоснов ан, чего здесь бол ьш е — отступления
наз ад или движения вперед — по гов орим в заключении к нашей р аботе.
Пока же вернемся к историку, го то во м у предс тавить дел о своей жизни
главе своего государства. Позади 13 лет труда, любви, дружбы, борьбы
з а собств енное д осто инств о; позади вел икая война, рождение и смер ть
детей...
Незадолго до отъезда в Петербург умирает от скарлатины старшая
дочь Наталья; через 10 дней в беседе с Александром Тургеневым Карам­
зин выс ка зыва ет вз гляд на жиз нь, кото рый тут же (в изложении младш его)
представлен общим приятелям в Петербурге: «Ж ить есть не писать
исто рию, не писать т рагедии или ком едии, а как м ож но лучше мыслить,
чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою к его
источнику; все другое, любе зный м ой пр ият ель, есть шелуха: не исключа ю
и моих осьми или девяти томов. Чем далее мы живем, тем более объяс-
84

няется для нас цель жизни и с оверш енство ее. Стр асти долж ны не счас т­
ливить, а разрабатывать душу. Мало разницы между мелочными и так
назыв аем ыми важ ными з анят ия ми: одно внутреннее побуждение % чув­
ство важно. Д елайте, что и как мо жете, т ол ько любите добро, а ч то есть
добро — спраш ивайте у совести. Б ыт ь статс-секр етаре м, министр ом
или автором, ученым — все одно».
Таков был ис торио граф перед появлением в столице.
«ПРИВРАТНИК БЕССМЕРТИЯ»
В конце янв ар я 1816 года, дождавш ись разр еш ения Кат ерины Андреевны
в тор ым с ыно м, Ал екса ндром (тоже будущим приятелем Пушкина, Жу­
ковского, Л ерм о нт ов а), Кар ам з ин вместе с Жуковским и Вяземским
едет в Петербург; снова (но уж точно в последний раз) расстается с женой,
з ато пишет ей ежедневно, а письм а, к счастью, сохр анил ись...
В Петербург, где он не был 26 ле т : со врем ени возвращ ен ия «русского
путешес твенника»...
Приехав в столицу 2 февраля, в конце м арта вернулся в Москву. 18 мая,
отпра вив вперед « обо з и людей», со всей семьей в карете покидает Москву
око нча тельно — и через пять дней снов а в Петербурге.
Месяцы важнейших для К ар а м з ин а событий. Пе тербург непривычен,
впечатлений сл иш ко м м ного , суета, расходы: 500 рублей в месяц за карету,
70 рублей — лакей...
Историографа всюду приглашают, принимают. Вдруг оказывается
на маскараде, в огромной зале среди трех тысяч человек: «В одном мас­
карадном платье (графа Румянцева) и в башмаках ходил по холодным
коридорам, два часа ожидал в холодной комнате, чтобы смотреть фейер­
верк, и потом, вышедши в поту из огромной залы опять в холодные сени,
ним ало не простудился. Кар еты не ждал ни двух м инут, по то му что уехал
рано, в 11 часов, пить чай и ужинать к хозяйке».
Обед у Державина — с Шишковым и даже с испуганным доносчиком
П. И. Кутузо вым , в общем «со всеми мо им и смеш ными неприятелями
и скажу им: „есмь один посреде вас и не устрашуся!“ »
Обеды у Румянцевых, Олениных, М ордвиновых (между пр очим ,
со ста рым приятелем Песте лем , тем са м ы м почт -директором , кто ра с­
печ атывал для царицы Е ка тер ины II кар амзинские письма); чтение глав
из Истор ии у им пера трицы-м ате ри Марии Федоровны. Одна из ее дочерей
удивлена, за что уж та к ласкают этог о человека. Старинный ос тро сл ов
Ростопчин удачно отвечает: «Потому что он привратник бессмертия».
И конечно, по сто янно — лучшие друзья: один раз до в тор о го часу
ночи, другой ра з, каж ется, всю ноч ь...
Арзамасцы — веселый литера тур ный со юз с шутовскими атр ибутами:
арз ам асский колпак, о бяза те льно е угощ ение — а рза ма сский гусь, по­
стоянные надгробные речи л итера тур ным про тивникам и са мим себе,
обяз ате льные прозв ищ а, за имс тво ванные то л ько из стихов Жуковского:
Светлана, Д ым ная печурка, Чу, Вот я ва с! Сверчок... Т ак дурачатся при­
мерно три года, но как не вспом нить петр ов ские «по тешные за бавы »,
переросшие в военные дела; сначала — шутки под Кожуховым, затем
победы под Азовом... Здесь дурачатся Жуковский, Вяземский, Денис
Давыдов, Б ат юш ко в, братья Тур :невы, Никита Муравьев, Михаил
85

Орлов, — чуть позже Пушкин, а из «галиматьи» выходит лучшая русская
дитература...
«Не за водя партий, м ы до лж ны бы ть стеснены в м аленький кружок...
должны быть под одним знаменем: простоты и здравого вкуса. Минист­
рами просвещения в нашей республике пусть будут Карамзин и Дмитриев.
Я папою нашим, Филаретом» (Жуковский).
•«
Одной вечной, как говорят, проблемы у этих шутников не было: проб­
л е м ы от цо в и детей. Д л я 17-летнего Пушкина-Сверчка Жуковский, Ал ек­
сандр Тургенев, Батюшков — 35-летние отцы, 50-летний же Карамзин —
дед. Однако равенство отнош ений пора зител ьно е: Жуковскому и в голову
не приходит учить Пушкина, Карамзину — Жуковского. Нет ни детей,
ни о тцов, ни дедов — все дети: вр ем я тако е, люди такие!
Все, воззрев на Старину,
Персты вверх и ставши рядом
«Брань и смерть Карамзину!»
Грянули, сверкая взглядом.
«Зубы грешнику порвем,
Осрамим хребет строптивый,
Зад во утро избием.
Нам обиды сотворивый!»
Впроч ем , К ар а м зи н — единственный — не име ет шутейного пр озви­
ща: «Вам, арзамасцам, — наставляет друзей Вяземский, — должно ле­
леять его и, согревая арзамасским союзом, не допускать до него холодный
в ет р Невы».
Ну, они уж — не допускали. «То-то гусь!» — записано об историографе
в Арзамасском протоколе. «Наш евангелист Карамзин!»,— восклицает
Жуковский.
Батюшков: «Карамзин^ пр ав о, чел овек не обыкновенный! И каких
не встречаем в обоих клубах Москвы и Петербурга и который явился
к на м из л уч шего века, из лучшей зем ли: откуда — не знаю!»
Когда же, чуть позже, судьба заносит Батюшкова в Неаполь, он сооб­
щает любимому Карамзину: «Пили как-то вино за ваше здоровье на том
месте, где р имл яне ро скош ес твов али, где Сенека писал, где жил Плиний
и Цицер он ф илос оф ствовал».
Карамзин читает своим арзамасцам описание взятия Казани, и они
довольны — до потери юмора (впрочем, Александр Иванович Тургенев
вернул им эти привычные радо сти, ко гда вдруг гр о м ко всхрапнул при
чтении; историограф же бровью не повел, и — не стали будить).
Однако спящий все расслышал и написал братьям Сергею и Николаю,
что История Карамзина ^послужит нам краеугольным камнем для пра­
во славия, нар одно го во спита ния, монар хичес ко го упр авления и, бог
даст, русской во зм о ж ной ко нституции».
Такого, кажется, еще никто не говорил об историческом труде: зная
х о ро ш о тайные мысли братьев-де кабристов, бо лее у меренный Александр
Иванович предлагает им «Историю Государства Российского» как устав
и про гра м му .. . « Брат всем восхищ ается», — недоверчиво откликае тся
Николай Тургенев, но Ис торию ждет с нетер пением.
Они очень нужны дру! другу — ста рш ий историо граф и м ол одые

арзамасцы. Вот лучший способ для мастера не отстать от эпохи! Вот
постоянная питательная сила. В нескольких письмах Карамзин воскли­
цает: «Да здравствует Арзамас!», радуется связи «дружбы и воспомина­
ний», мечтает «жить и умереть» с этими арзамасцами.
Аонисним.
Батюшков — Жуковскому: «Е сли ты имееш ь дар ов ание небесное,
то дорого заплатишь за него, и дороже еще, если не сделаешь того, что
Карамзин; он избрал себе одно занятие, одно поприще, куда уходит от
страстей и огорчений: тайное занятие для пр офа но в, истинное убежище
для души чувствительной.
Последуй ег^ примеру».
Молодые арзамасцы везут своего «евангелиста» в Царское Село,
и там возобновляется знакомство с кудрявым отроком, которого более
10 лет назад Карамзин изредка наблюдал в доме Сергея Львовича Пуш­
кина. Д ядя-а р за м ас ец Василий Львович наставляет племянника насчет
Николая Михайловича: «Л юби его, слушайся и почитай». Н о даж е т ака я
любезная племяннику мораль, даже то обстоятельство, что Карамзину
было (мы точно знаем) не до стихов юного Пушкина, — даже все это не
помешало симпатии н уважению лицеиста к историографу (тем более,
что все прочие лицейские «ско то братцы» з авидов али; то л ь к о , Пушкин
да еще Сергей Ломоносов — по старинным детским связям — могли
запросто беседовать с самим Карамзиным).
АУДИЕНЦИЯ
Меж тем царь почти два месяца не принимает: где там старая дружба
1811 года? К ак предста вляютс я теперь Александру тогдаш няя о ткро в ен­
ность, ка ра мзинс кие речи и пис ьм а?
С тех пор м ир пер евернулся — к цар ю же не пускают, ибо идут пр ид­
ворные церемонии в связи с бракосочетанием младш ей сестры Ал ек­
сандра.
От того, как будут приняты во дворце восемь томов, зависит вся
жизнь, благос осто яние, но не тако в ист орио граф, ч то бы про сить: «З наю,
что могу съездить и возвратиться ни с чем...» «Хочу единственно долж­
ного и справедливого, а не милостей и подарков». Когда-то помогала
великая княгиня Екатерина Павловна, но теперь — «она занята и в нас
не имеет нужды».
Если же царь не одобрит, ну что же: «...продать часть имения и жить
по-мещански».
«Сколько дней для меня потеряно ...»
«Твой друг знает свой долг по отношению к государю, но он знает
также и свой долг по отношению к собственному моральному достоин­
ству» (Карамзин — Дмитриеву).
Умные люди намекают — и Карамзин (в письме к престарелому
Николаю Иванов ичу Новикову) сообщает, что «в Петербурге одно го
человека наз ы ва ю т вел ьмо ж ею: гр афа Аракчеева».
К Аракчееву проситься не хочет, в середине марта находит, что есть
предел униженто, и решительно собирается восвояси...
Однако Аракчеев сам позвал... Кар ам з ин решил, что это не его при­
гл аш ают, а м л адш е го брата, служившего по ведо мству военных поселений.

Брат пошел — Аракчеев тут же начал с ним разговор о российской исто­
рии и мгновенно выяснилось, что дблжно явиться « другому Карам зину» .
Пришлось идти... Го ворил и, что Аракчеев ул ыбае тся не более двух ра з
з а год. Одна ул ыбка расходуется на историогр афа. С ним м ил остиво
беседуют, прис ма тр ива ютс я...
Разумеется, были благоприятные отзывы царицы-матери и министров,
но и сам царь нашел полезным, в конце концов, Карамзина поощрить.
Холодное м ол чание по пов оду планов писать «И стор ию 1812-го», но
слишком уж велика заочная слава восьми томов «Истории Государства
Российского», слишком громко звучит имя Карамзина.
Политика, идеол огия Ал екс андра по природе своей двойственны —
ш аг влев о и т ут же впр ав о; Лицеи, университеты, конституция Пол ьш е,
та йные планы российской «хартии» — и о дно вре ме нно военные поселе­
ния, «Священный союз».
Аракчеев и Кар ам з ин...
Как только посетил Аракчеева — сразу и царь пригласил. Карамзин
пол уч ает аудиенцию
и нес лыханные м ил ости.
Чин статского советника, орден Анны I степени. К ара м з ин при всем
политесе , как видно , не сумел, или не же лал, скр ыть сво его безраз личия
ко всему этому; тогда же сказал друзьям: «Не родись ни умен, ни пригож,
а родись счастлив »; «Не м ое дел о у м но ж ать число аннинских кав алеров
при дворе и слушать фразы; надобно работать...»
Александр заметил недоумение Карамзина и объявил, что награда
жалуется не за Ист ор ию, а за стар ую Записку («О древней и новой Рос ­
сии»).
Главное же — История.
Царь дал изрядную сумму — 60 000 рублей на публикацию; разре­
шение — пе чатать в импер аторской военной типогр афии. Бе з специальной
цензуры.
-
Кар ам з ин о паса лся цензоров : «Наде юсь, что в моей книге нет ничегр
пр отив веры, государ я и нравственности, но, быть мож ет, что цензоры
не поз во ля т мне, наприм ер, г ов ор ить свободно о жестокости царя Ив ана
Васильевича. В т ако м случае, что будет история?».
Действительно, что будет история? Но Алекс андр объявл яет, что сам
будет цензором. Вот кого, в сущности, копиро вал Николай I, беседуя
с Пушкиным.
Милость — и зависимость: Пушкин хорошо это знал, когда писал:
«Г осударь, освободив его от цензуры, сим знако м доверенности неко­
торым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скром­
но сти и умеренности».
Карамзин не просил — царь сам дал.
Не раз это истолковывалось как ясное доказательство дворянского,
кр епостнического, официа льно го хара ктера кар ам зинской Истории; слу ­
чалось, подобно е мнение в ысказ ывал ось в весьм а обличительных форм ах.
Например, М. Н. Покровский (более полувека назад) говорил на своих
лекциях: «Когда наш брат теперь напишет что-нибудь новое, — куда
о н идет? Он идет в Коммунистич ескую академ ию и там читае т. Когда
88

Карамзин написал первую главу [?] „Истории" — что он сделал? Он
поехал в Тверь, где в это вре мя на ходился Ал ександр I в гостях у сестры;
получение же денег и чина в 1816 году — типично пр идв орная история!
< .. . > Это была действительно официальная „ис тор иогр афия" той
России, то го ре жима, ко то р ый прив ел декабристов к убеждению, что,
не вырезав всех Романовых, нельзя сделать шаг вперед».
Столь ре зкие формулир овки пр инадл еж ат в нем ал ой степени истории
того времени, когда они про изно сил ис ь, и требуют, конечно, с тол ь же
исторического подхода, как и сама История Карамзина. Да, разумеется,
царь пр ов ерял ис тор ика на ло ял ьно сть, разум еетс я, кл ассовое, дв орянско е
присутствует в его И стори и и много е определяе т...
Но самое интересное в Карамзине как раз то, что выходит за эти рамки:
иначе чем же он лучше Аракчеева?
Как об ъяснить, что дек абристы, собравшиеся «в ыре за ть Ро ма но вы х» ,
относились к Карамзину с огромным интересом и уважением, даже с ним
не соглаш аясь (об этом речь впереди)? Откуда же пушкинское определение
«Истории Государств а Рос сийско го» — «подвиг честного человека»?
Для ответа на эти и другие существенные вопрос ы последуем за истор и­
ко м в Петербург, где суждено увидеть свет его гл ав но му труду.
ПЕТЕРБУРГ
Если печатать в Петербурге, значит, надо т ам и жить и прос титься с Мо ск­
вою, где Карамзин, по его словам, провел «три возраста жизни».
Историограф гуляет по Петербургу и округе — все отыскивает мос ­
ковские виды. «Я не в России, ко гда сл ышу во круг себя язык чухонский»;
«берега Невы прекрасны, но я не лягушка и не охотник до болот». С первых
петербургских дней Кар а м зи н жал еет жену, ко тор ая, по его мнению, «пр и­
носит жертву», оставаясь в столице: «Двор не подходит ее характеру и
складу ума...»
И снова — Дмитриеву 27 июня 1816 года (сколько лет переписывались
от того, что Карамзин в Москве, а Дмитриев на Неве; теперь вдруг на
старости л ет пом енялись ме ста м и — министр в о тс тавке, исто рио граф
во дворце). Ита к — Дм итриеву: «Меня еще л ас каю т, но мо ско вская жизнь
кажется мне прелестнее, нежели когда-нибудь, хотя с тою в т ом , что в
Петербурге более общественных удовольствий, более приятных р а з г о ­
воров. < . . . > Люби, л юби Москву, будешь веселее».
Чуть позже—
- «Вижу перед собой смерть или Москву в 1818 году».
Но постепенно — все добрее к новому месту.
«Здесь люблю государя, императрицу и — Неву».
«Вообще, не обиж ая Мо сквы, нахожу зде сь бо ле е умных, прият ных
людей, с коими можно говорить о моих любимых материях». Позже
встречаем такие слова: «Помышляю иногда о Москве, но не хотелось
бы на старости переменять места, тем более что и сыновья подрастают»;
еще позже: «Люблю Москву как душу, хотя и не смею сказать, чтобы я
желал теперь во звр атитьс я в ее бел окаменные стены...»
И все-таки до последних дней, как будто предвосхищ ая мечту тр ех
сестер, вре мя о т вре мени во склицает: «В Москву, в Москву!»
89

Вот, думал, выйдут восемь томов — и в Москву; даже ящики архивных
бумаг до поры до времени не велел высылать со старого места — может,
не понадобятся до возвращения; восемь томов выйдут — однако сразу
новое издание: опять нельз я уехать. А та м Катери на Андреевна в поло ­
жении— дорога вредна, «пусть жена родит — и в Москву» (вторая сто­
лица даже чин имеет: «Пора возвращаться в объятия бригадирши»).
Но вот жена родила — пора еще том сдавать в печать; затем — новые
семейные обсто ятел ьст ва , а та м — царь про сит задерж а ться...
Никогда больше Николаю М их ай ло вич у Карам зину не увидеть Мос квы:
18 мая 1816 года в последний раз у заставы обернулся, 22 мая 1826 года
окончится жизнь. По следние 10 лет и 4 дня пройдут в Петербурге или
его окрес тно стях...
Пространство сужалось, расширялось историческое время.
ПЕРЕД НОВОЙ СЛАВОЮ
В Петербурге Карамзины стараются, не всегда с успехом, сохранять
м оско вские привычки. Зи м ою — в гор оде, сперв а на Фо нтанке у госте ­
приимной Б. Ф. Муравьевой, затем «около Литейного двора, на Захарь-
евской за 4000 р., Нева в 100 саженях, не далек и Таврический сад; двор
хорош и с садиком; всего довольно, и сараев, и амбаров, комнаты весьма
не дурны, только без мебели». Летом и осенью они за городом, в Царском
Селе, где по пр иказу царя для ис тор ика о тдел ан китайский домик в цар­
скосельс ко м па рк е — с м ал еньким кабине том во флиге ле (друзья удив­
ляются, как в столь малой келье помещается вся История Государства
Российского!).
Царь дал 60 тысяч, но год многосемейной, светской жизни в столице
стоит 40 тысяч. Хотя вскоре История начинает давать доход, и кое-какой
о брок пр их одит из деревни, а все рав но к лету 1819-го «поло вина истори­
ческого ка пит ала уж рассеялась» . За 5 ле т про ж или сверх дох одо в ровно
100000, еще через 4 го да — 150000. Перв ый ис торик Ро ссии, между пр о­
чим, ж алуется брату : «Не им ею до ст ато ч но средс тв на воспитание детей...
Иногда не без грусти думаю, что нашим небогатым дочерям, к тому же
и не красавицам, придется, как вероятно, доживать век в девушках».
День Карамзина: утром обязательный час прогулка (в любую погоду;
в Царском Селе — верхом). Если очень холодно — утепляется: «под
сюр тук — те традь» . Ос обы м царским разре ш ением государственному
историографу дозволено ходить не только по дорожкам, но и топтать
царскосельские лужайки...
Знакомые места — вое нная слу жба , в ра нней юнос ти, возвращение
из Евро пы 24-летним . «В Царс ко м Селе... все на поминае т Екатерину.
Как переменились времена и обстоятельства! Часто в задумчивости
смотрю на памятники Чесмы и Кагула».
Неда вняя жизнь все бо льш е оборач ива ется историей. У х одят стар ин­
ные, вечные, как казалось, соратники. Умер Державин; 18 июля 1816-го
Кар а м з ин о тпр ав л яет Д митр иеву печальные строки: «В воскресенье
мы обедали в Павловске: ничего не сказали мне о смерти знаменитого
поэта! < ...> Sic transit gloria mundi»*.
* Так проходит слава мирская (лат.)-

После прогу лки — ч аш ка кофею, тр убка и до трех-ч етырех за рабоч им
столом (если только ревматизм или жестокая лихорадка не скручивают —
на неделю, слу чается, и на месяц). Перв ые петербургские годы — ко р ­
ректура, ко рре ктура. По ка отодвину ты в с торо ну летописи XVI века,
записки иностранцев, разнообразные документы о царе Иване Грозном.
Повествование замерл о на 1560 годе.
Тяжкая, нудная подготовка к печати восьми томов.
Типогр афией ис тор ик недов олен: 21 ав густа 1816-го — «Первый
лист будет отпечатан едва ли не в начале се нтября, хо тя вперед уже да но
8000 рублей». «Ноты», т . е. пр им еч ания, тяж ел ы, прежде всего для гла з,
«и для меня скучные: каковы же будут для читателей? Однако ж не имею
духа поставить крест».
1 октября: «Типография смотрит на меня медведем».
Декабрь — отпечатано уже 20 листов первого тома в Военной типо­
графии, а в то рой одноврем енно набира ется в Медицинской.
12 марта 1817-го: «Читаю корректуру до обморока». Тома набира­
ются уже в тре тьей типогр афии — Сенатской.
22
мая — полностью готов лишь первый том, со второго по шестой
печатаются. «Бог знает, буду ли продолжать... Боюсь отвыкнуть от сочи­
нения».
В четвертом часу обед, за которым допускается рюмка мадеры или
специально пр исыла емой из Мо сквы другом А. Ф. Мал иновс ким бел ой
водки, «в которой желудок иногда имеет нужду». В эти часы сходится
вся бо льш а я семья; отец сам обучает сыновей нем ецкому; дети спр аш и­
вают о религии — «приходится удерживать их любопытство ответами:
это непостижимо. Они молчат, думая, может быть: „Что же вы нам
изъясняете ?“ »
Вечера куда более разнообразны, нежели в Москве (чему хозяева
не всегда рады). Заб ега ют друзья-приятели, «и м ы про водим вечера
не скучно». Многодневный праздник — появление Дмитриева в Царском
Селе (л етом 1822 г.): несколько л е т не виделись, больш е не увидятся,
но около месяца живут рядом, «через садик». Каждое утро Карамзин
заходит и застает друга-брата в постели, целый день не разлучаются,
но не помнят, «чтоб хоть четверть часа мы были без свидетелей».
Кроме друзей, к вечеру я вл яю тся по стоянно иностранные визитер ы,
прос ители, надеющие ся на в лияние ис торио гр аф а пр и двор е. Один из
них з амеч ает, что Кар а м з и н «знал в совер ше нств е искусство беседовать,
ко тор ое вовсе разл ич но с искусством рассказывать». Другой з апо м нит
«очень гро м кий пол ноз вучный г о л о с . .. величественный, энергический
вид, прекрасные ч ер ты лица , с вободные, непринужденные манер ы».
Третий вос хитится т ем, ч то историк радуется всякому про тив оре чию
и нико гда не сердится.
Присылают приглашения ко двору, чаще всего от старой или молодой
царицы: надо над ев ать нел юбезный му ндир и пудриться. Во дв орцах
все очень вежливы и ласковы — «но многие ждут моей Истории, чтобы
атаковать меня... Суетность во мне есть, но я искренне презираю ее в
себе, и еще более, нежели в других» . И сторик по стоянно о тказ ыв ается
от почетных званий; соглашается в академ ики после долгих уго вор ов,
не желая обидеть уговаривающих: «...где люди, там пристрастие и зависть:
иногда славнее не б&пъ, нежели быть академ иком . Истинные дар ов ания

не о стаю тся без на грады: есть публика, есть по том ство . Гл авное дело
не по л уч ать, а заслуж ива ть. Не писатели, а м ар а тел и всего более сердятся
за то, что им не дают патентов».
День Карамзина подходит к концу. Поздно вечером — чтение «не
по Древней Руси», вслух, чаще всего Вальтера Скотта «Айвенго», «Квен­
тин Дорвард»: Карамзин настолько любит шотландца, что мечтает
ко гда-нибудь у себя в саду поставить ему памятник. Ино гда же историку
приходитс я ч итать свое...
Лицейский Горчаков — дяде: «Не котор ые из лицеистов, читавшие
Истор ию в отрывка х, в восхищении». Одному из первых учеников з а ­
видно, что он сам не знаком с историографом. «Некоторые» ^ это более
всего Ал ександр Пушкин, постоянный карам зи нский гость (знаем , к
примеру, что 1 июля 1818 года на озере в праздничном катере оказалась
очень примеч ате льна я ком пания: Ал ександр Тургенев, Жуковский, К а ­
рамзин , Пушкин).
«Однажды, отправляясь в Павловск и надевая свою ленту, он посмот­
рел на меня наискось и не мог удержаться от смеха. Я прыснул, и мы
о ба р асхо хо тались...» (Пушкин).
В другой раз Карамзин говорит Пушкину о сенаторах и других важных
лица х: «З ам етил и ли Вы, м ой друг, что из всех этих господ ни одни не
принадлежит к хорошему обществу».
Опять равный арзамасский разговор «деда» с «внуком». Младшему
разр еш ено дел ать выписки из Истор ии; старш ий рекомендует, что бы
именно пе рв ому лицейскому по эту за каз ал и стихи в честь принца Оран­
ско го («Д ово льно битвы мчал ся гро м...» ).
Но вдруг 17-летний Александр Пушкин пишет любовное послание
36-летней Екатерине Андреевне.
Анна Петровна Керн считала жену Карамзина первой любовью
юного гения. О т о м , что л юбо вно е послание было напис ано и перехва­
чено, знали многие: Блудов любил вспоминать, «что Карамзин показы­
вал ему в цар скосе льском китайско м до ме место, облитое слеза ми Пуш ­
кина».
Очень любо пы тен другой рас сказ, записанный П. И. Б арте невым
со сл ов друзей Пушкина: «Пушкину вдруг задумалось пр ив оло кну ться
за женой Карамзина. Он даже написал ей любовную записку. Екатерина
Андреевна, разумеется, показала ее мужу. Оба расхохотались и, призвав­
ш и Пушкина, с тали де ла т ь ему серьезные наставления. Все это было так
см ешно и дал о Пушкину такой удобный случай ближе уз нать Кар а м з и­
ных, что с тех пор их пол юбил, и они сблизились».
Сцены эти хрестоматийно-известны, но о самом в них интересном
почти не го вор илос ь...
50-летний Кар а м зин , случайно пр оч ита вший или получивш ий о т
жены любо вну ю записку юно го л ицеиста — да скол ь нер вного, раним ого!
Какие же слова нашел втр ое старш ий знам енитый писатель, чтобы та кой
«внук» пл акал и смеялся, но прито м не обидел ся, не раз ъярил ся от собст­
венной не право ты или чужой м ор а л и (как эт о был о после нравоучений
т ако го, напр им ер, вполне по ло ж ител ьного лица, как дире ктор Лицея
Энгельгардт); мало того, в пушкинских письмах с юга постоянный мо­
тив — «где, что Карамзины?», «это почтенное семейство ужасно недо­
стает моему сердцу»...

Отношения с истор ик ом однажды о слож нятся, но это будет через
полтора года; дело было в эпиграммах (о чем еще скажем), а история
с лю бов ным пр изнанием ту т со вершенно ни при чем...
Какое же слово знал Карамзин, чтобы в столь невыносимом, щекот­
ливом положении сохранить дружбу и любовь молодого гения?
Ах, если б угадать...
Дальним отзву ком этой т аинственной сцены и всего царскосельс кого
романа остались на всю жизнь особые отнош ения Пушкина к жене, по то м
вдове Карамзина. Гипотеза Тынянова, будто именно эта женщина была
пушкинской Лаурой, Бе атрич е, по таенно й возв ыш енной л юбо в ью, пр о­
несенной через всю жизнь, — г ипо те за не подтвер ждена и не оспорена...
Она, однако, отражает (может быть, преувеличенно) некоторую безус­
ловную истину: то особое отношение Пушкина, которое заставило смер­
тельно ране нного прежде всех других послать за Кар а м зин ой.
Как жаль, что так молчалива была эта замечательная женщина. Но,
мо жет быть, иначе о на не была бы та ко ю...
Петербургский (или царскосе льский) день окончен. Сч астье: «счастье,
когда жена, дети и друзья здоровы, а пять блюд на столе готовы. Загля­
нуть в умну ю книгу, по думать, иногда по говорить неглупо: во т роско шь!
К ней прибавить можно и работу без всякого отношения к славолюбию»
(из письма, разум еетс я, к Д митр иеву).
«Карамзин создал себе мир, светлый и стройный, посреди хаоса,'
тьм ы и неустр ойства» (Вяземский — Ал ександру Тургеневу).
Мы говорили о вещах безусло вно важных вперем ежку с «бытов ой
мел очью». Цел ь же бы ла — пригл ядеться к л ичности историка. Ведь
вклад в культуру — отн юдь не то л ько книги, картины, пр омыш л енные
и полевые плоды. Вклад каждо го человека в ку льтуру — это и его лич ­
ность; биография же таких деятелей, как Пушкин, как К ар а м зин , —
культурное явление вы сокого порядка .
Одно из любимых упражнений автора этой книги — по тексту сочи­
нения определ ять хар актер , личность не зн аком ого сочинителя. И но гда
это — на поверхности, но чаще выяв ляется косвенно, много сл ож но ...
Николай Михайлович Карамзин печатает восемь готовых томов
и думает о следующих; одно вре менно — гу ляет, умеет вести беседу,
учит детей нем ецкому, радуется штофу московской водки, по ним ает,
как не обидеть вино ва то го Пушкина. Все вместе это связа но куда больш е,
чем принято думать. Культур а карам зинс кой личности глубоко запечат­
лена в его сочинениях, где, та ким образом , сливается несколько элем ентов
тогдашней и любой цивилизации.
Вскоре к ним прибав ится еще один: это общественный отклик, одна
из высших его форм — слава.

II
Появление
«ей книги...
наделало
много шуму
и произвело
сильное
впечатление.
3000
экземпляров
разошлись
в один
месяц
(чего никак­
ие ожидал
и сам Карамзин)—
ПРИМЕР
ЕДИНСТВЕННЫЙ
в нашей
земле
А. С. Пушкин
« Ист ория Го сударс тва Р оссийского, сочиненная Н. М. Кар ам з иным , в
осьми томах, продается в Захарьевской улице, близ Литейного Двора,
в доме Баженовой...» — извещает в 1818 году «Сын отечества».
Иначе говоря, на той же улице, в том же доме, где живет Карамзин,
п атриарх ал ьно пр одае тс я его Ис тория, а Кат ер ина Андреевна считает
привоз имые из типо гр афии экз емпл яры.
К этому вре мени по в ос ем ь книжек на веленевой бумаге отосланы
царю, царицам, Дмитриеву и еще нескольким особо важным читателям.
Завер шено почти двухлетнее пр евр ащ ение карам зинской рукописи в
94

печатные т ом а . Нетерпение столичной публики и разные слухи опер еж ают
события.
Восемь томов — о т древнейших времен до 1560 года.
«Болезнь остановила на время образ жизни, избранный мною...
Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов „Русской исто-
рии“ Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле с жад-
ностию и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежал о),
на делал о м но го шуму и про изве ло сильно е впечатление, 3000 экзем ­
пляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карам­
зин)— пример единственный в нашей земле» (Пушкин).
Самые интересные мемуары о главном труде Карамзина, написанные
Пушкиным несколько лет спустя.
Пушкинский отр ыв ок, кажетс я, не про пус кает ни одной сторо ны
события — и по этом у поз во лим себе прибегнуть к «медле нному чте­
нию».
«3000 экзе м пл яров ... прим ер единственный». Как трудно нам, в эпоху
гигантских тира жей, с о пос та вл ят ь числа: классический т ир аж X V III —
первой половины XIX века — 1200 экземпляров. Так выходили главы
«Евгения Онегина», «Бориса Годунова»,'а прежде — карамзинские по­
вести, «Письма русского путешественника». Потом, правда, следовали
пер еиздания — еще 1200, еще... Н о чтобы сразу 3000 — неслыханно! Удив­
ление Карамзина хорошо видно по его письмам Малиновскому, Дмит­
риеву, родственникам .
12 февраля 1818 года: « О стал ась то ль ко пол овина экземпляров» .
К 19 февраля — продано 1900.
27
февраля: «Сбыл я с рук по следний экз ем пляр мо ей Истор ии... Э то
у нас дело беспримерное. В 25 дней продано 3000 экземпляров». Кар ам­
зин, как видим, го во р ит по чти что «пушкинскими сл ов ами» (или Пушкин
это письмо проч ита л?).
К 11 марта — Карамзин получил еще 600 заказов сверх проданного
т ираж а.
Начало апреля — Николай Тургенев сообщает, что экземпляры Ис­
тории пр ода ютс я по дв ойной цене.
7 апреля — д о го вор с книгопр одавцем Слениным на в тор о е издание.
8 июня — объявление о начале печатания второго «исправленного»
издания. Г аз еты изв ещ ают о го тов ящ ем ся пер еводе на французский,
немецкий, итальянский...
Пушкин: «Все, даж е светские женщины, бросились читать истор ию
своего отечества, до то л е им неизвестную. Она бы ла д ля них но вы м
открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как
Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не гово­
рили».
« Все...»
Петербургская цена была по 50 рублей за восемь томов в обыкно­
венном переплете, в Москве продавали за 58, в провинции и того дороже —
цена обычная и нем ал ая. Если бы гр а м о тный мужик-середняк по ж ела л

приобрести Историю, она обо шл ась бы ему пр им ер но в два годов ых
оброка.
Понятно , простых читате лей совсем немно го. Больш е всего покупает
Петербург — лите ра тор ы, чиновники, военные, придвор ные... И все же
нашлис ь покупатели и среди «податных сословий» . Такие л юди очень
интерес ов али историка, надеявшегося на будущую российскую образо ­
ванность. Он не забывае т, в нескольких пис ьмах упо минает бурмистра
одной из деревень Вяз ем ского , ко тор ый просит у сво его бар ина «гостин­
ца» — Историю Карамзина. «Я писал для русских, — восклицает ав­
т ор , — для купцов ростов ских, для владе льцев калмыцких, для крестьян
Шереметева (см. имена пренумеранто в в во сьм ом томе)». Ученик Пен-
96

зенского духовного училища Иринар х Введенский, будущий з ам етный
деятель 1840-х годов, пишет отцу- священнику: « Тятенька, не посыла й
мне лепешек, а пришли еще Карамзина; я буду читать его по ночам и
за то буду хор ош о учиться».
Провинция сразу подписал ась на 400 экземпляр ов — из них пят ь ­
десят запросил далекий Иркутск, чего Карамзин совсем не ожидал; но
во зм ож но л и р аз гл ядет ь из стол ицы восто чно сибирское просвещение?
«Вообразите, — замечает историк, — что в числе сибирских субскри-
бентов [подписчиков] были крестьяне и со лда ты о тстав ные!» Москв а же,
л юбезная Мос ква «никак не проснетс я»: ав т ор Истор ии дае т нео ж идан­
ное, весьма о строумно е объяснение: «Я не дивлюсь, что в Мос кве и Ир-
97

кутске разошлось равное число экземпляров моей старины. К тому же
я с ам москв ич: меня вида ли за бос то но м , нет зам анки для воображения».
То есть нет пр оро ка в сво ем отечестве...
Итак, «все бросились читать» : за втра шние декабристы и вчерашние
«новиковцы»; из рук в руки распространяются том а по известному рас­
саднику вольнодумства Училищу колонновожатых; об «Истории» тол­
куют в гимна зиях, семинариях, са ло нах , в ученых и литер атур ных обще­
ствах...
Вот лишь некотор ые из первых о ткл ико в:
Жуковский — « . .л гляжу на Историю нашего Ливия, как на мое буду­
щее: в ней источник для меня и вдох нов ения и слав ы».
Вяземский называет 8 томов «эпохой в истории гражданской, фило­
софической и л итер атур ной наш его нар ода» .
Сперанский (из Пензы): «...ч то бы ни гов ор или ваш и либеральные
врали, а „И с тор ия" сия ст авит его наряду с перв ейш им и писателями в
Евр опе; скажу даже, что я ничего не знаю ни на английско м, ни на фран­
цузском языке пр евосходнее. С ло г вообще пр екра сный; дух — и времени,
и о бсто ятел ьст ва м , и до сто инству империи свойственный... Он бранит
меня, не зная, а я хвалю его с основанием. История его есть монумент,
в оздвигнутый в честь наш его века, нашей словесности».
Так бывший м инистр, чьи конституционные пр ое кты были отр ину ты
не без участия Карам зина, «мстит» старинному неприятелю.
Но поток восторго в продо лж ается.
Знаменитый Федор Толстой (.Американец) «прочел одним духом восемь
томов Карамзина и после часто говорил, что только от чтения Карамзина
узнал он, какое значение им еет с лов о Отечес тво и получ ил сознание, ч то
у него Отечество есть» (записано Вяз ем ским).
Вигель обрадуется возвр ащ ению «со вре мен Петр а презираемых
нами преданий» и «открытию нового мира» Карамзиным.
Истор ик, публикатор старинных до ку ме нто в И. П. Сахаров: «Здесь-то
[в Истор ии Кар ам зина} узнал я родину и научился л юбить Русску ю зе мл ю
и ув аж ать Русских людей».
Еще и еще от клики.
Царь спрашивает мнение Вяземского об Истории сразу после ее вы­
хода — тот еще не успел прочесть; Александр же объявляет, что прошту­
дировал «с начала до конца».
Заинтересова лся и Запад. Л юбо пыт ст во к российской истории подо гре­
ваетс я о г ро м ны м усилением ме ждунар одной ро ли страны после 1815 года.
Зато суровый декабрист Николай Тургенев очень насторож ен, он
го то ви т важные возр аж ения — но прито м пр изнается: «Чувствую не­
изъяс ним ую прелесть в чтении... Ч т о -т о р одное, любе зное».
Такого успеха не было (и в известном смысле не будет!) ни у одного
из историков. Правда, ни в одно м крупном государс тве того вр емени
не бы ло и тако го пробела в исторических знаниях: ни англич анам, ни
французам, ни нем цам не нужно было от кр ыв а ть с вою древность, как
Колу мбу Америку, так как они ее не теряли: другие исторические судьбы,
другое отношение со своим пр ош лы м...
Размышляя об этом несколько позже, Карамзин заметит друзьям,
что, кр ом е всего прочего, винит в своей славе и удачу: «Есть же и у других
та ла нт ы, к ото р ым не было средств не то лько р а звиться, даже и обнару-
98

житься при обсто яте льс тва х неблагопр иятных; есть и трудолюбие, ко­
торое не имеет удачи».
Если б не он — другим приш ло сь бы о ткры ва ть древности, спаса ть
Россию от нашествия забвения.
Но все же именно он успел.
Пушкин же (не через 8 лет, в мемуарном отрывке, а тогда же —
в стихах к Жуковскому) написал:
Смотри, как пламенный поэт,
Вниманьем сладким упоенный,
На свиток гения склоненный,
Читает повесть древних лет!
Он духом там — в дыму столетий...
(Речь идет о Батюшкове и его огромном интересе к «Истории Госу­
дарств а Рос сийского» .)
Вяземский писал об этих с тро ках Пушкина: «„В дыму с тол етий!4*
Это выражение — город: я все отдал бы за него, движимое и недвижимое.
Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот беше­
ный сорванец нас всех заест, нас и отцо в наших. Знаешь ли, что Держ авин
испугался бы „дыма столетий4*? О прочих и говорить нечего».
Дым столетий, оказ ывает ся, было дер зким, но вато рским выр аж е­
нием: Державин, сам К ар а м з ин так бы не выр азились — то ли из почтения
к м инув ш ему,'то л и.из -за непривычного еще ощущения быстр оты, вихря;
не «река времен» (Держ авин), а именно — «дым столе тий».
Подобный энту зиа зм слиш ком заме тен, чтобы не выз вать и то л ко в
самых р а знообразных, в т о м числе критических, иронических: неизбе ж­
ные спутники, а впроч ем и признаки славы...
Пушкин: «Когда, по моему выздоровлению, я снова явился в свет,
то лки были во всей силе. Признаюсь, они были в состоянии о туч ить
всякого о т охоты к славе. Ничего не могу в ообразить глупей светских
суждений, которые удалось мне слышать насчет духа и слога „Исто­
рии44 К ар а м зина . Одна да м а , впрочем, весьм а почтенная, при мне,
открыв вторую час ть, пр оч ла вслух: „ Владимир усыновил СвятопоЛ-
ка, однако не люб ил е г о . . “ Однако\.. Зачем не но*! Однако\ как это
глупо! чувствуете ли всю ничтожность ваш его К ар а м з ин а? Од на ко!»
«Прочла вслух» и недовольна Евдокия Голицына, «ночная княгиня»
(молодой поэт, кстати, увлекся ею после того, как встретил у Карамзина).
По -видим ому, княгиня, р ассердившись на однако в начале II т о м а, после
того з акр ы ла книгу, как это сделал и отец Герцена: он «принялся за К а ­
рамзина „Историю Государства Российского44, узнавши, что император
Александр ее читал, но пол ож ил в сто рону , с пренебрежением говор я:
„Все Изяславичи да Ол ьгович и, ком у это м о ж ет быть интере сно?44»
Декабрист Нико лай Тургенев сообщит брату Сер гею: «Меж те м
толки о ней [Истории] странны. Иные не нах одят в ней ничего но во го,
другие в претензии, зач ем История Государства Российского, а не Русская
История. Бакаревич три недели смеется (и см еш ит Английский клоб)
над выражением «великодушное остервенение». Иной... иной ж алуется,
зачем о Петре I не говорит в Истории».
99

Тут любопытно все — и слава, и мода (каждому приходится все же
хоть о ткры ть книгу), и уровень «светских суждений»...
Защищая Карамзина, Пушкин ставит его (нечаянно и сознательно)
выше среды, света. Р а зу ме ется, по эт прав в оценке мно гих глупых о ткл и­
ков, однако снов а и сно ва хотим по вт ор ить уже сказанное прежде: Кар а м -
зин-истор ик отве тил на понятую им потр ебность лучшего русского ч ита­
теля, на вопрос тысяч людей о своем пр о ш л о м и настоящ ем . Людей,
менявшихся под влиянием огр о мных событий в Е вропе и России конца
XVIII — начала XIX века, особенно под впечатлением 1812-го. Сам
Карамзин писал брату, что успех его «не доказывает достоинства книги,
но дока зы ва ет л юбо пыт ств о публики или успехи наш его образования» .
Общество жаждал о художественной истории — Кара м зи н дал ее
обществу.
Резу л ьта то м был за меченный Пушкиным взрыв общественного эн-
туз иаз маг в февр але 1818-го и позж е. ..
Скажем больше, если бы Карамзин выдал свои тома до Бородина,
до пожара Москвы и взятия Парижа, эффект хоть и был бы, но, думаем,
м ного меньший. Р ос сия, вернувш аяс я из великого похода, ж ел ала понять
са м а себя и, наверно е, никто лучше друга-р одств енника Вяземского не
оценил этого обсто ятел ьст ва :
«Карамзин — наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от
нашеств ия забвения, в оз зв ал ее к жиз ни, по ка зал нам, что у нас отечество
есть, как мно гие узнали о т ом в д венадца том годе».
Карамзин — Кутузо в...
Но для то го чтобы так понять свой народ и свое время, надо было
с а мо м у стоять выше, г лядеть дал ьш е других. Герцен позже советовал
м ысл ит елю, деятелю быть на ш аг впереди «своего хо ра» , но никогда не
на два! Если не опережать, слиться с хором — не увидеть главного; слиш­
ком опередив, можно главного не услышать.
Противореч ия с ч итател ем, непонимание, та ким о бразом, были в
природе вещей — как и восторг, слава...
Пушкин: «В журналах его не критиковали. Каченовский бросился
на одно предисл овие.
У нас никто не в состоянии исследо вать огр ом но е создание К а ­
р а м з и н а — з ато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся
в ученый кабинет во вр емя сам ых лестных успехов и пос вятив шему
целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Ноты „Рус­
ской истории** свидетел ьс твуют обширную ученость Кара м зина ,
приобретенную им уже в тех ле тах, когда для обыкновенных людей
круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе
за м еняю т усилия к просвещению».
Пушкин пишет эти стро ки м но го позже, ког да улеглись первые в о стор­
ги... Собственно гов оря, поэт впа да ет, как легко зам е тить, в противоречие:
невиданный тираж, успех, о ткрытие русским их про ш лого , но... «никто
не сказ ал спасибо».
Мы видим , что многие ска зали ; и с ам Пушкин, читая «с жа дностью
и вниманием», таким образом благодарил, признавал...
Но пр итом в журналах действите льно кр итиков али — и немал о;

в этом была даже известная смелость — нападать на сочинение государст­
венного историографа, где на обороте титульного листа каждого тома
знач илось: « Печатано по выс очайшему повелению». Пушкин, однако,
в т л а в н о м пра в: такой ли критики было дос тойно это сочинение, необык­
новенное во м но гих отнош ениях?
«НИКТО НЕ В СОСТОЯНИИ...»
Критиковал московский профессор Каченовский, позж е — каз анский
ученый Арцыбаш ев, с печатной по лем икой выступил польский профессор
Лелевель (один из будущих вождей восстания 1830 года); несколько спе­
циалистов разобрали Историю в публичных лекциях, в письмах, впрочем,
предназ нач енных дл я многих. Б ыл а и крити ка политическая, эп игр а м м а ­
тическая, но это ж анр ос обый и р а з го вор особый... В Истории, понятно,
нахо дили неточности, ошибки, дел ал и допо лнения — Каченовский был
недоволен почти каждой фразой введения.
Карамзин благодарил, многое учитывал, кое с чем не соглашался;
это естественно. Уровень точности соответствовал эпохе, грубых, с ме ш ­
ных просчетов не было: речь не о том шла, и главная критика — за другое.
Не вдав аясь в т онко сти, оттенки, подробно сти, скаж ем, что в ос но вном
судили ученые — художника. Ум ный зна ток митро по лит Евгений (Бол ­
ховитинов) позже запиш ет: «Т атищ ев редко витийствует, подобно К ар а м ­
зину, которого уже винят за то».
«Чувство души его для меня посторо ннее делу, когда ч итаю его т в о ­
рения, когда ищу в нем истины, — сердился Каченовский. — Требую от
истор ика, чтобы он пок азы ва л мне л юдей т аким и точно, каким и они
действительно были; а полюблю ли их или нет, одобрю ли их мысли,
их поступки, или напр отив — это уже до меня, не до него касается».
Каченовский в инит историка даже в обмане: во Введении гов ор ится,
что читате ль, м ож е т быть, заскучает, а на са м о м деле — совсем не скучно!
Критик, видимо, хотел сказать, что уж слишком не скучно, что Карам­
зин напрасно ож ивл яет рассказ, предл агая психологические объяснения,
что он необъективен. Ле лев ель согл аш ается, что «российский истор ио г­
раф вовсе не пр ила гал стар ания, ч то бы каз аться сл иш ком беспристр аст­
ным».
Первые критики сформулировали многое из того, что повторят вто­
рые, пятые, десятые: вме сто научной истор ии — художество, «сказочки»;
слишком много авторской личности, слишком мало строгого разбора при­
чин, следствий. Нет историч еской философии, дав но уж освоенной в
Европе. Дерптский профессор Пере вощ ико в, согл аша ясь с тем, что К а ­
рамзин «единственный в искусстве пр едставл ять и р ас пол ага ть картины»,
причисляет его Ис тор ию к сочине ниям литературным и став ит а в т ор а
«наряду с Титом Ливием, Робертсоном», но «не с Тацитом и Миллером».
Лелевель порицает за чрезм ерный художественный «лоск», з а «р о м ан­
тизм», за то, что герои древности говорят и мыслят как люди XIX сто­
летия, и, наконец, з а то , что рас сказ преимущественно о государях,
но не о жизни народа.
Здесь был о м ного верно го, серьезного. Кар а м зи н как будто оживлял
умир авшую, отж ив шу ю тр адицию, все более нелепую для века р азу м а
и анализа .

И в то же время критики с водою постоянно выплескивают ребенка;
действительно, никто не исследов ал за мысе л К ар а м з ина по за кона м,
им самим провозглашенным.
Сравнения с другими историками были справедливы; разб ор именно
эт о го истор ика был явно недоста то че н.
К тому ж критика, не привыкшая к гибким академическим формулам,
по сто янно пе реходил а на личность. Н еко т ор ы м и двиг ало раздражение,
зависть. Так, благородного Лелевеля подталкивал на критику Карамзина
небл агор одный Булгар ин. Мо тив ы последнего были таков ы: хорош о бы
публично высмеять ошибки истор ика, «с тав ящ его себя выше всех писа­
телей, называющего и Тацита и Фукидида глупцами, а греков и римлян
дикими людьми».
«Насколько я его [Карамзина] знаю, — продолжает уговаривать
. Булгарин, — у него нет никаких идей, кро ме таких , какие мо гут войти в
ром ан ...» Пол ьско го историка стыдят, что он-де «испугался» ка р ам ­
зинистов.
Лелевель возражает своему «поощрителю», что предпринимает разбор
Кара м зи на т о лько из внутренней по требно сти, не име я «иных побужде­
ний». Затем признает, что по многим вопросам согласен с автором «Исто­
рии Го судар ст ва Р оссийско го». Тут Булгар ин пустился на провокацию,
соо бщив своему корре спонде нту, что получил уже «63-е письмо», тр е­
бующее новых критик на Карамзина. Когда же Лелевель попросил при­
слать хотя бы одно письмо для ознакомления, Булгарин, конечно, от­
молчался.
Напечатав несколько статей, польский ис торик прекратил критику,
хотя Булгарин умолял продолжать...
При такой фор ме и остроте полемик и неудивительно, что друзья,
вос торж енные поч итател и наш ли в упреках Каче но вско го и некоторых
других оскорбление своего ку мира , своих собственных мнений.
Дмитриев уверен, что Карам зин должен отвечать на резкие атаки
Каченовского: «Иначе литература будет раздольем бумагомаракам»;
он поо щряет к антикритике Бате нько ва, Жуковского, упрекает их за
«р обость» .
Вязе м ски й — еще горяче е: «Я вовсе не приверженец са мо вла стных
мер; но у нас, где св обода печа тания не разр еш ена, где об актере при­
дворном говорить запрещается... честь историографа должна быть
огра ждена з аконом от ру гате льств презр енного мерза вца».
Чуть позже: «Каченовский хрипит... Его пор а отпендрячить по бокам ».
«Кабаны, против него [Кара мзина] бунту ющие здесь, гадки... Пушкин
с этими свиньями сражается языком, а я крепко думаю, что разделаюсь
с ними рукой».
Пушкин сочиняет на Каченов ско го четыре эпигр ам мы : напо мним
то ль ко первые их стро ки:
Бессмертною рукой раздавленный зоил...
Клеветник без дарованья...
Хаврониос! ругатель закоснелый...
И наконец, лу чш ая:
Охотник до журнальной драки,
Сей усыпительный зоил
102

Разводит опиум чернил
Слюнею бешеной собаки.
Вяземский в ыда л тоже четыре эпигр ам м ы...
Они знают, что исто риогр аф будет недоволен, всякую защ иту в печати
«почитая ниже себя», но Вяз емский признается, что он в этих вопрос ах
«сын алькорана, а не евангелия» и хочет «за пощечину платить двумя».
В свое письмо к историо графу (после того , как уже отвечено Каче-
новскому) Вяземский вкл юча ет сво еобразный карамзинический м а ни ­
фест: «С тр епето м о жидал я, почтеннейш ий и любезнейш ий Николай
Михайло вич, пр игов ор а Вашего негодования. Простите, я винова т перед
Вами, но в некотором отношении прав перед собою, хотя и жаль, что
делаю Вам неудовольствие. Вы в эт ом случае были для меня истор ическое
лицо, представителем нравственного дела, которое я защищал, забывая
о наличии лич ности. Я поч итаю небл агоприс тойным мол ча ние друзей
истины, при наглом монополе невежества и хотел омыть наше время
от эт ого стыда. Уверенно сть, что никто из здравых и беспристрастных
людей не найдут, что я был Вашим орудием или хотя малейшим образом
движимым Вами, прида ла мне смел ости, и я ополч ился не про тив Каче-
новского — на этот подвиг не нужно много смелости — но против Вас.
Покоритесь необх одим ос ти быть дол ж ником Судьбы и рас пл ачивайтесь
за Славу, если не с врагами, то с друзьями. Но пуще всего простите мне
великодушно. Право, при каждом удачном стихе дрожал я от страха,
думая о Вас, и недавно в письме к Ивану Ивановичу Дмитриеву писал
об это м страхе».
Взгляд же К ар а м з ин а на критику не переменился: все читать, ни на
что не отвеча ть. Н а контркритику вре мени не имеет. Более то го, он со гл а ­
сен с мнением декабриста Никит ы Муравьева: «Г ор е стране, где все
согласны. Можно ли ожидать там успехов просвещения? < ...> Честь
писателю, но с во бода сужде ниям читателей».
Отругиваться некогда и незачем — надо работать. Если б это правило
легко да ва ло сь, если б им ел ась нужная до з а безразл ич ного равнодушия,
тогда не было бы никакой проблемы, но и не было бы, наверное, Истории...
Немногие особенно близкие собеседники з нал и, сколько сдав ленной
нервности таилось под внешней маской благоразумия.' Александр Тур­
генев однажды вдруг слышит, как историк досадует на холодные разборы
в печати, после ко тор ых — не бросить ли рабо ту? Наконец* по на стоянию
Дмитриева Карамзин составил целую тетрадь антикритики, услыхал,
что ста рый друг очень ею д ов о лен — и тотча с кинул рукопись в камин!
Когда же Каченов ский баллотируе тся в Ро ссийску ю Академ ию,
Карамзин объявляет, что «критика его весьма поучительна и добросо­
вестна»: он не только сам за него голосует, но (воспользовавшись правом
выступать о т имени о тсутствующих) присо единяет го лос а Дм итр иев а,
Жуковского, Оленина.
Зато найдя вдруг среди «десяти или двадцати» неинтересных ко м пл и­
ментов те слова, которые хотел бы услышать, историограф не может
скрыть потаенных чувств. П о поводу умного р а збор а во французской
печати заметит: «Moniteur тронул... этот академик посмотрел ко мне
в душу: я услышал какой-то глухой голос потомства».
Французский о тзыв , конечно, отыскали. Вот он: «Автор предс тавл яет
103

о бш ир ну ю кар тину своего отечества о т глубокой древности до нашего
времени. Его р аз мыш л ения, всегда о сно вательные, продикто ваны здравой
философией и беспристрастие м, его стиль серьезен, выдерж ан и оду­
шевлен ка ким-то духом чистосердечия, национальности (если по зв ол ите л ь­
но так в ыра зиться), кот ор ый по каз ывает в историке не т ол ько уч еного,
но в первую очередь ч ес тного чело века (l'honnfcte homme av a nt le sav ant)...»
Так во французской, газе те зазв уч али сло ва, позже подхваченные и
переданные по то мс тву Пушкиным: « Подв иг честного ч еловека...» , «про­
стодушие, искренность, честность».
Вот о чем думал, как понимал себя и свой труд Карамзин и уверенно
продолжал сочинять все в той же своей манере, накаляя и восторг и кри­
тику...
Нелегко, часто и не во зм о ж но определить, с какой стор о ны ат акую т
Историю. Правда, прежние доносы и полудоносы справа (насчет без­
божия, яко бинизм а и проч.) притихли (ав тор поощрен царе м!), ученая же
критика, как правило , политических м от иво в пр ям о не кас алась... Зато
теперь, с 1818 года, появились суждения, кото рых раньш е не было.
Обвинения, кото рые никак не м о гли уж попасть в легал ьный журнал
или газету.
МОЛОДЫЕ ЯКОБИНЦЫ
Пушкин: «М ол одые якобинцы не годо вали; несколько отде льных
размышлений в пол ьзу сам одерж ав ия, краснореч иво опро вергнутые
верным рассказом событий, казались им верхом варварства и уни­
жения. Они забывали, что Карамзин печатал „Историю" свою в
России; что го сударь, освободив его о т цензуры* сим з нак ом дов е­
ренности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность
всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею
вер но стию историка, он везде ссылался на источ ники — чего же более
требовать было от него? Повторяю, что „История Государства
Российского" есть не то л ько с оздание вел икого писателя, но и подвиг
честного человека».
Затем Пушкин кратко сообщает о критике Истории «умным и пылким»
Никитой Муравьевым, о требованиях, предъявляемых к восьми вышед­
шим томам декабристом Орловым, о «некоторых остряках», которые
«за ужином переложили первые главы Тита Ливия слогом Карамзина.
Римляне време н Тарквиния, не по ним ающ ие спасительной пользы само­
держ авия, и Брут, осу ждающ ий на см ерть своих сынов, ибо редко основа­
тели р еспублик слав ят ся нежной чувствительностью, — конечно, были
очень смешны».
В наше врем я пушкинские намеки и о тсылки почти по лно стью ра с­
шифрованы и проанализированы в работах В. Э. Вацуро, С. С. Ланды
и других исследов ателей. Т о гда -то и рас крыла сь впервые серьезнейша я
пол ем ика первого истор ика с перв ыми р е вол юционер ам и.
'
Якобинцы-декабристы... К ар ам зи н привез с в ою И с тор ию в столицу
2 февраля 1816 года. Ровно через неделю, 9 февраля, образовалось первое
та йное общество будущих декабристов — Союз спасения. «Шум... впе­
чатления» от восьми то м о в разнос ится в те месяцы, когда сло жил ся Союз
104

благоденстви я: дв ести его членов и сотни сочувству ющих все резче з ада ю т
тон в ж урналах, гостиных, в а рм ии...
Карамзин — сторонник просвещенного самодерж авия; по его мне­
нию, эт о историч ески е стественная дл я Ро ссии ф орм а правления.
Декабристы — противники самодержавия и рабства. Еще до выхода
карамзинских томов они уже рисуют в своих письмах рядом с именем
историографа знак W : гасильник, то есть враг света, свободы; Николай
Тургенев, пол учив во стор женное письмо брата Александра об И стории
Кара м зин а как основе дл я будущей р ос сийской ко нституции, ирониз ируе т:
«Брат всем восхищ аетс я» ; о тсутс твие «исторической философии» (глав ный
научный упрек) декабрист объясняет прос то: «Автор видел, что р ассуждать
хорошо — трудно, а иногда опасно, и потому молчал». «Хромой Тур­
генев» р еш ает не по сы ла ть та ко му историку своей из вестной книги «Опыт
теории нало гов».
Дело осложняется еще и тем, что со многими из лидеров тайного
союза Карамзин не только близко знаком, но видит их с пеленок, подолгу
живет в их до ма х, встр еч ается чуть ли не каждодневно .
Более всего это относится как р аз к Н ико лаю Тургеневу (с этой семьей
30 лет дружбы), а та кже к Никите Муравьеву — сыну то го, кто вых л опо тал
Кар ам зину графство истории. Кроме того , именно в 1818— 1820-х «левые
настроения» очень сильны у Вяземского, Пушкина...
Мы знаем, к примеру, что 16 ноября 1818 года Карамзин целый день
проводит в разговорах с Николаем Тургеневым и Луниным; 20 ноября —
опять с Тургеневым, и так постоянно...
Именно через посреднич ество К ар а м з ин а Никите Муравьеву пере ­
дается царс кое ра зреш ение — в ернутьс я из отста вки в военную службу.
Для тех лет, когда еще не определил ись, резко не ра зделились общест­
венно-политические л агер и, со вершенно обычно , к примеру, что на Нико-
лин день (1819 г.) именинники Карамзин и Гнедич заезжают к имениннику
Гречу и застают у него Николая Бестужева, Розена, Рылеева, Дельвига
и Булгарина!
Подвиг честного человека — о преде ляет великий поэт; но р азв е он
хоть на м иг сом нева ется и в честно сти «м о ло дых якобинцев»? И разве
у суровейших лев ых критиков И стории на стор ож енность не чередуется
с восхищ ением? Со хра нились, меж ду про чим, искренние радо стные
строки Тургенева и Батенькова о разрешении печатать Историю и шести­
десяти тысячах отпущенных на то рублей; и кто язвительнее Нико ла я
Тургенева издевается над тупыми светскими толками о Карамзине?
Итак, спор честн ых: яв ление всегда пр имеча тел ьное и, как прав ил о,
о бнаруж ивающе е больш е истины, нежели ясное пр отив обор ств о чер ного
и светло го.
Прислуш аемся же...
Никита Муравьев за месяц с небольшим изучает все 8 томов, затем
сверяет источники, пиш ет отв ет. О тве т предназначен дл я то го , чтобы
пойти по рукам; автор показывает рукопись Карамзину и, разумеется,
то т да ет согласие на рас пр остр анение...
Декабрист знакомит пр отив ника с сочинением, до ста точ но вежлив ым
по форме. И тем не менее вот что в нем находим:
Карамзин: «История народа принадлежит царю».
105

Муравьев: «История принадлежит народам».
Николай Тургенев вторит: «История принадлежит народу — и никому
более! Смешно дарить ею царей. Добрые цари никогда не отделяют
себя о т народа».
Карамзин: «История мирит (простого гражданина) с несовершен­
с тв о м в идим ого порядка вещей как с обыкновенным явле ни ем во всех
веках».
Муравьев: «Не мир, но брань вечная должна существовать между
злом и благом. < . . .> Можно ли любить притеснителей и заклепы. Тацита
о душевляло негодование».
Если Каченовский ру гает Кар а м з ин а за «пристр астие», т о декабристы ,
наоборот, находят его чересчур холодным, объективным.
Восхищаясь описание м набе гов древних славян на Виз антию, Муравь­
ев пишет строки, под которыми Карамзин при всем своем патриотизме
нико гда не подпишется (х отя и, несомне нно , оценит горячее одушевление
спорщика!): «Видишь перед собою народ, какого не бывало еще в исто­
рии, — погруж енный в не вежество, не со бранный еще в бла гоус троенные
общества, без письмен, без прав ительств , но великий духом, предприим­
чивый; он заключает в себе все качества обладателя — какое -то чудное
стрем ление к величию. Какой народ м о ж ет гордиться, ч то претерпел
с то лько бедств ий, с колько славянский? Никакой нар од не был сто ль
испытан судьбою! Никакому, может быть, не готовит она такого возда­
яния!»
«Воздаяние» — это, конечно, грядущее освобождение о т са модер ж а­
вия и крепо стного пра ва: во пр ос гл авный!
Муравьева (как и Михаила Орлова, Николая Тургенева) привлекает
древнейш ая Русь — вр е мя нар одных свобод, вече; идеализиру я старинную
вольность, декабристы старались ответить на вопрос — отчего же после
восторжествовал деспотизм?
Иные искали перв опричину в в ар ягах , на чавш их о граничива ть прежде
«незам утненную в о льно сть»; однако Н ико лай Тургенев и Муравьев
уверены, что «причиною [рабства] было нашествие татар , выучив­
ших наших предков безус ловно покорс тв ова ть тиранской их
власти».
Карамзин писал о том же, то есть почти о том же: что после прихода
татар неприметноисчезают старые свободы. Но хотя историк, мы знаем,
не раз вздыхает о Новгороде, Пскове, не раз дает высказаться уходящей
вольности, все же видит в самодержавии «палладиум России», спасение
страны, народа, с чем декабристам согласиться нелегко; а если и согла­
сятся, т о с гор ечью, гнево м: «Россия д о ст ал а сво ю независимость, но
сыны ее утратили личную свободу надолго, может быть навсегда!» (Н. Ту­
ргенев).
Вот как писали, го в ор или декабристы «на людях », в присутствии
Карамзина. Про себя же или в своем кругу высказывались куда резче,
ос обенно ко гда «дискуссия о Кар а м зин е» пе рех одила с древних царс т­
вований на нынешние. Неда вн о опубликованный доку ме нт дает уникаль­
ную возможность познакомиться с этой полемикой уж в самых откро­
венных форм ах.
Около 1820 года Никита Муравьев пере читывает «П ис ьм а русского
путешес твенника» (пер е изданны е1Кар а м з ин ы м в 1814 году) и пишет
106

на пол ях зам еч ания; к этим з ам е ча ниям о пять присоединяется Тургенев,
отвечает, даже не зная их, Карамзин.
Карамзин (о писывая П ар иж 1790тода и коро леву Марию-Антуанетту):
«Нельзя, чтобы ее сердце не страдало; но она умеет скрывать горесть
свою, и на светлых глазах ее не приметно ни одного облачка».
Муравьев (на по лях): «Как все это глупо».
Декабриста не устраивают оценки личных качеств, когда сокрушаются
миры; тем более что через 3 года королеву поведут на эшафот.
Карамзин (о наследном принце, Людовике XVII): «Со всех сторон
бежали люди смотреть его, и все без шляп: все с радостью окружали
любезного младенца, который ласкал их взором и усмешками своими.
Народ любит еще кровь царскую\» [!]
Муравьев: «От глупости».
В связи же с грядущей расправой над Бурбонами умилительная фраза
Карамзина о «крови царской» приобретает второй, зловещий смысл —
и декабрист, ставя в конце ее восклицательный знак, кажется, это заметил.
Тут писатель- историк, кста ти, м о г бы «перехватить, инициативу»: ах
вот как, народ любит «кровь царскую» от глупости (темноты, неве­
жества, исторической о тста л о сти) — но м ог ут л и мас сы быстр о поумнеть,
перем ениться, и на ч то до лж е н рас считы вать пол итик — на сего дняш ний
или завтрашний дух народа?
Карамзин: «Один маркиз [заика], который был некогда осыпан коро­
левскими милостями, играет теперь не последнюю роль между неприя­
телями двора. Некоторые из прежних его друзей изъявили ему свое не­
годование. Он пожал плечами и с холодным видом отвечал им: „Что
делать? Я люблю мяте-те -тежи!“»
Муравьеву неприятна насмешка над дворянином-революционером
(сам ведь из таких!), и он зачеркивает два лишних, заикающихся слога;
не желает у л ыбаться вм есте с русским путешественником.
Дальше — особе нно острые строки.
Карамзин: «Но читал ли маркиз историю Греции и Рима? Помнит ли
цикуту и скалу Тарпейскую? Народ есть острое железо, которым играть
опасно, а революция отверстый гроб для добродетели и — самого зло ­
действа».
Муравьев: «Вероятно, мораль скверная».
Ответ не очень уверенный, по то м у что ведь и са м декабрист не хочет
вовлекать народ в российскую революцию; но он все же находит северной
мораль, которую настойчиво выводит отсюда Карамзин.
В разговоре с Николаем Тургеневым историк тогда же восклицает:
«Вы сами не спос обны ни к како му преуспеянию. Д ово льствуйтесь те м,
что для вас сделали ваши правители и не пытайтесь произвесть какое-
либо изм енение, так как о пасно, ч то бы не надел ал и вы глупостей!»
Однако вернем ся к «П ис ьм а м рус ского путешественника».
Кар амз ин: «Всякое гражда нс кое общество , века ми утв ержденно е,
есть святыня д ля добрых гр аж да н; и в сам ом несовершеннейшем надобно
удивляться чудесной гармонии, бла гоустройству, порядку».
Подчеркнув посл еднюю фразу , Никита Муравьев не сдерж ив аетс я,
и прямо между строк вписывает — дурак.
Любимому другу дома, «евангелисту арзамасцев» (а ведь «беспокой­
ный Никита» один из них!) — самому Карамзину отвешено дурака!
107

Николай Тургенев, утверждая, что Карам зин умный в истории, добавит
(разумеется, «по секрету», в письме): «А в политике ребенок и гасильник».
Брат-е дином ыш ленник Сергей Тургенев находит, что лучше бы историк
о став ил другим «пр опов едо вать мрак, деспотизм и рабство».
А вежливый Николай Михайлович тоже ино гда сердится на молодых
и упо требляет при т ом обор оты очень сходные:
«Скоро спелки легких ум ов...»
«И смешно и жалко!.. Пусть молодежь ярится: мы улыбаемся».
Чуть позже: «Нынешние ум ники не дал еки о т глупцов».
Никита Муравьев, однако, не огра нич ился грубостью между строк,
но еще и на полях откомментировал карамзинское «всякое гражданское
о бщество, ве кам и ут вержденно е, есть святыня».
«Турция святыня, — иронизирует декабрист, — и Алжир также».
Назвав дв а тиранических, рабских ре ж има, Муравьев думает, что
опро вергнул историка. В Других сочинениях лидер Северного общества
не р а з выскажется о гну сно сти всяко го деспо тизм а. В прое кте своей де­
кабристской конс титуции запишет: «Опыт всех народов и всех времен
доказал, что власть сам о держ авная равно гибельна для правителей
и для общества. < . . .> Все нар оды европейские до стигают за ко­
нов и свободы. Бо ле е всех их народ русский заслу жив ает то и
другое».
Николай Тургенев о том же: «Пусть толпы рабов, в коих чувство мел­
кого эгоизма заменило чувство достоинства человека и которые, так
с каза ть, неж атся в подло сти, пусть они в осх ищ аются пр елестями сул­
танско й вла сти и ш ел ков ый шнурок, посланный к визир ю, поч ита ют
залогом порядка и счастия народов; — великий ум, прекрасная душа,
л юбо в ь к отечеству должны были бы внушить на шему историку иные
способы доказательства того, что он доказать хотел и чего, однако ж,
доказать не мог».
Сильно, жестко з вуч ат декабристские фор мул ы: «Опыт всех народов
и всех времен доказал...», «Пусть толпы рабов...». Но Карамзин не устает
по в то р ять свое: ч то общество, го сударст во с кладываю тся естественно,
закономерно и всегда соответствуют духу народа; что преобразователям,
нравитс я или не нра вится, придется с этим сч итатьс я. Он не сомневается,
кстати, что и алжирс кий, и турецкий, и ро ссийский деспотизм , увы, ор га ­
ничны; эта фор м а не подойдет французу , шведу, так же как шведское
устр ойство не име ет российской ил и ал жирской почвы. В пис ьме к луч­
ш ему другу истор ик язвит: « Х от ят уронить тр оны, что бы на их место
нав ал ить кучи жур налов».
В «Пис ьм ах русского пу тешеств енника» м ысл ь пр одолж ена: «Утопия
будет всегда ме чт ою доброго сердца или может исполниться непримет­
ным действием врем ени, по средство м медленных, но верных, безопасных
успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов. Когда люди
уверятс я, что для собственного их счастия доброде тел ь необходима,
т о гд а нас танет век з л атой, и во всяком прав лении человек насладится
м ирн ым благо по луч ием жизни».
Муравьев подчер кив ает сл ов а «во в сяком правлении» и зам ечает:
« Так глупо , что нет и возражений».
Ах, не та к уж глупо — даже если не со гласиться! Не ско лько лет спустя
Пушкин заставит своего Гринева сказать по-кара мзински: «Лучшие и
108

прочнейшие изменения суть те, кот ор ые пр о ис ходят от улучшения нрав ов,
без всяких насильственных потряс ений».
Революционер, конечно, возм ущен «благополучием при всяком пра в ­
лении»: а как же м ил лио ны кре постных , 25-летняя сол датч ина , во енные
поселения, затхлое взяточничество, «неправда в судах»? Не сам ли К а­
рамзин в 1813-м, на пепелище Мос квы, з ам ет ил народное ожесточение,
надеялся на пере мены?
Из-за этого всего, как видно, «схватились» осенью 1818-го умеренный
историк и очень левый в то время родич Вяземский; Карамзин чуть позже
досылает в письме «резюме» разговора (которое вполне подойдет и к
заочному спору с Никитой Муравьевым): «Мы оба думаем, как нам думать
свойственно. Мысль не дело; а дело будет не по нашим мыслям, а по уста­
ву судьбы. Между тем желаю знать, каким образом вы намерены через
или в 10 лет сдела ть ваших крес тьян свободны ми; научите меня: я го то в
следовать хор ош ему примеру, если овцы будут целы и волки сыты.
Это и шутка и не шутка».
Волки сыты, овцы целы, но декабристы вовсе и не стремятся к подоб­
ной гармонии, готовя охоту на волков!
После подобного же обмена мнениями с Карамзиным Николай Тур­
генев за писыва ет (точ но , ка к Н икита Муравьев): «Не о чем гов ор ить».
Во Франции, пишет «русский путешественник», «...ж изнь обществен­
ная украш ал ась цветами пр иятностей; бедный нах одил себе хлеб, бо га ­
тый наслаждался своим избытком ». «Непр авда!», — вос клицает на полях
Муравьев.
Действительно, неправда, иначе зач ем бы в о с ста ва ть? Иначе — и в
России мужики бл агоденствую т.
«Но дерзкие, — продолжает Карамзин, — подняли секиру на свя­
щенное дерево, говоря: мы лучше сделаем!»
«И лучше сделали», — вписывает декабрист прямо между книжных
строк.
И лучше сделаем — на деютс я члены тайных обществ.
И хуже будет — пророчит Карамзин, соглашаясь, что рабство —
зло, но быстрая, не естественная отм ена его — тоже зло .
Русский путешественни к: «Всякие же на си ль ст в енн ые . потрясения
гибельны, й каждый бунтовщик готовит себе эшафот».
Муравьев подчеркива ет сл ов а о бунтовщике, эш а фоте и пишет на
полях: «Ч то ничего не до ка зыва ет».
Пор аз ител ьно е столкновение мнений и судеб. К ар а м зин , свидетель
«роковых минут» в еликой ре вол юции, пом нит реки кро ви, предс ка зыва ет
новые, заклинает не торопиться, пугает бунтовщиков эшафотом... Ни­
кита и не спорит, что, возможно, в перспективе — эшафот, Сибирь. И че­
рез четверть века, оканчив ая дни в глух ом селе Урик близ Ирку тска ,
этот человек, кото рый, по мне нию друзей, «один стоил целой академии»,
может быть, и вспо мнит предсказание, ко тор ое , впрочем,, ничего не дока­
зывает: можно, должно и на эшафот, и на Тарпейскую скалу, если дело
справедливое...*
* Узнав о смерти сына, престарелая мать Екатерина Федоров­
на Муравьева передала его библиотеку в Московский университет, где недавно
и был обнаружен экземпляр «Писем русского путешественника» с «ответами»
на полях.
109

Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
И последняя апелляция К ар ам з ин а к есте ственному ходу истории
и времени: «Предадим, друзья мои, предадим себя во власть Провиде­
нию...»
Никита Муравьев: «Р ев о люция бы ла , без сомнения, в его плане».
Главные слова произнесены.
Карамзин считает то, что есть, не случайным, естественным, и он
прав. Д а и Муравьев согласен; то л ько декабрист в число естественных
обсто яте льс тв в кл юча ет и саму р ев ол юцию: французскую, что уже была,
и русскую, ко тор ая впереди.. Есл и «р азу мно и действительно» то лько
сущее, то откуда же берутся перемены, кто их с ов ерш ае т? Не считает
разве сам Кар ам зин, что 1789— 1794 годы з аконо м ер ны? Не признается
ли Малиновскому, что «л иберал изм сдела лся боле знию века»?
Итак, о ба прав ы. Н о истор ик серьезно ош ибается, переоценивая
прогрессивные возможности самодержавия в XIX веке; декабрист же
недооценивает страшную силу прошедшего, власть традиции, на которой
в немалой степени держится старый мир.
Наконец, близ финал а «Пис ем русского путешес твенника» их ав то р
пол уч ает о т декабриста чуть л и не упрек справа, укор внешне неожиданный
(учитывая предыдущую полемику) за «ч резмерную нейтр ально сть» к
французским дела м.
Кар ам зин: «Я ос тавил тебя, любе зный Пар иж , оста вил с сожалением
и бла год ар нос тью! Среди шум ных явлений тво их я жил спо койно и ве­
село, как беспечный гра жда нин вселенной».
Муравьев (на полях ): «А Мо скв а сгор ела!»
«Беспечность» 1790 года столь же не подходит декабристу, как и страш­
ные, пу гающие ф ор мул ы о «гибельных потрясениях», эш афоте, про ви­
дении.
Вот оно, провидение: Париж 1790-х — Москва 1812-го. .. Из пожара
же и народной войны начинаются новые уроки, о которых, однако, исто­
риограф не любит говорить.
Почему же не попыта ться предсказа ть близ ко е будущее и тем его
пр иблизить?
Кара мзин, уже не в книге, а в жизни, о бъясняет Дм итриеву : «Не требую
ни конституции, ни представителей, но по чувству останусь республи­
канцем и прит ом верным подда нным царя русского: во т противоречие,
но только мнимое».
В другой раз — Вяземскому: «Дать России конституцию в модном
смысле есть нар ядить ка кого-нибудь важного человека в гаерское платье,
или ва шего ученого Линде учить гр а м о т е по л анкастер овской методе.
Россия не Англия, даж е и не Ц ар с тв о Пол ьское: имеет свою государствен­
ную судьбу, великую, удивительную и скорее м о ж е т упа сть, нежели еще
более возвеличиться. Сам одерж ав ие ес ть душа, жизнь ее, как республи­
канское правление было жизнью Рима. Эксперименты не годятся в таком
случае. Впрочем, не мешаю другим думать иначе. Один умный человек
110

сказал: „Я не люблю молодых людей, которые не любят вольности;
но не люблю и пожилых людей, которые любят вольность44. < . . .> Если
он сказал не бессмыслицу, то вы должны любить меня, а я вас. Потом­
ство увидит, что лучше, или что было лучше для России. Для меня, ста­
рика, приятнее идти в ко м едию, нежели в за лу Национ ал ьного с обрания
или в кам еру депу тато в, х отя я в душе республиканец и та ким умру».
Итак, спорить до ож есточения и « любить меня, а я вас» — л юбим ые
карамзинские парадоксы, с которыми так нелегко жить. И не таков пред­
мет спора, чтобы до конца сохранялся политес.
Один из братьев Тургеневых, Сергей, перед отъездом в Константино­
поль демонстративно не заходит к Карамзиным проститься.
«Многие из членов [тайного общества], — запишет позже историк, —
.
удостаивали меня своей ненависти или, по крайней мере, не л юбил и;
а я, кажется, не в ра г ни отечеству, ни человечеству».
Катерина Андреевна Карамзина пишет брату Вяземскому: «Кто
знает, мой дорогой князь Петр, может быть, в один прекрасный день,
когда мы соединимся в одно м гор оде , вы не за хо тите более нас видеть...
Нужно думать одинаково с вами, без этого не только вы не можете любить
человека, но даж е е го видеть».
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ЧЕРТА
Пушкин: «Кстати, замечательная черта. Однажды начал он при
мне излагать свои любимые парадоксы. Оспоривая его, я сказал:
„ И так, вы рабство предпочитаете свободе44. Карамзин вспыхнул
и назвал меня своим клеветником. Я замолчал, уважая самый гнев
прекрасной души. Разговор переменился. Скоро Карамзину стало
совестно и, прощаясь со мною, как обыкновенно, упрекал меня,
как бы са м извиняясь в своей горяч но сти: „Вы сегодня сказа ли на
меня, чего ни Шихматов, ни Кутузов на меня не говорили44».
Пушкинская зарисовка уникальна; Карамзин — очень симпатичен.
Реакционеры Кутуз ов, Шишков, Шихмато в называл и его якобинцем, о б ­
стрел ивали справа; а теперь « м о ло ды е якобинцы» за числ яют в «невежды»,
сторонники рабства. Пушкин «оспо рив ал Кара мз ина» не то лько явно,
но и та йно: «Мне приписали одну из лучших русских эп играм м: это не
лучшая ч ер та моей жизни».
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья.
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Поэт уклончиво говорит об авторстве — « м щ приписали»; однако
сегодня в науке по эт о му по воду почти нет сомнений.
Пер вые три пушкинские строчки К ар ам з ин бы принял, в т о м числе
и « необходимость самовластья», т. е. его историческую обусловленность;
но по сле дняя — обидна. Никогда он не восхищ ался кнутом . Впро чем,
эпиграмма есть эпиграмма... Мы не знаем, что сказал историк, прочитав
четверостишие, — но в 1819-м и на ча ле 1820-го отнош ения с м о л о ды м
Пушкиным сильно охлаждаются. Зато мы можем легко восстановить
«любимые парадоксы» Карамзина: о монархисте сегодня — республи­
канце завтра; о праве на любое мнение, в чем он, Карамзин, куда больший

свободо л юбец, чем его м о ло ды е про тивники. Однажды в сердцах заметит:
«Те, кот ор ые у на с более прочих в опи ют пр отив са модер ж авия, носят
его в крови и лимфе». И еще, при Пушкине и «молодых якобинцах», по
крайней м ере , два с лавных парадокса : «Бели бы у нас была бы с вобода
книгопе чата ния, то он с женой и де тьм и уехал бы в Ко нс тантинопо ль» —
т о есть Р оссия не готова, не дозрела, на до постепенно внедрять « медлен­
ные, но верные, безо пасные успехи р а зу м а , про свещ ения, воспитания,
добрых нрав ов ». Р ез кая о тм ена цензуры выведе т наружу черное, сда в­
ленное, рабское и т. п. К это му прибав им другое любопытнейшее изре­
чение, которое в 1836 году Пушкин передал вот в каком виде: «И ne faut
pas qu'un honnete homme merite d'etre pendu».
Слова Карамзина в 1819 году:
« Чес тн ому человеку не дол ж но подвер гать себя виселице».
Карамзин в 1819-м (т. е. в разгар споров о его восьми томах) очевидно
хотел по -другому с каза ть уже прежде им сказанное, что «всякие нас иль­
ственные по трясения гибельны , и ка ждый бунтовщ ик го то ви т себе эш а ­
фот», в то время как для честного человека возможны другие пути...
Но в ответ мы слышим с декабристской стор оны, что «честный человек
как раз должен подвергать себя виселице», что эш афот «ничего не дока­
зыв ает...»
Тургенев, Муравьев, Орлов, Пушкин, Вяземский в 1818-м, 1819-м,
1820-м прямо говорили (или подразумевали в разговорах, письмах,
намека х, эпигра мм ах) при мер но следующее: если Николай Михайло вич
пр иводит дов оды и факты про тив декабристских идей, он, как человек
честный, ве роятно, обяз ан одновр ем енно ос парив ать и са модер ж авно ­
крепостниче скую, аракчеев ску ю систему, иначе « р абство предпоч итает
свободе». Многое сказать «наверху» — такая возможность имелась!
БЛИЗ ЦАРЯ
Двора, дворца Карамзин не любил — «не еемь от мира сего...». «Я не
придворный! Истор ио графу естественнее ум ер еть на гряде капустной,
им обработанной, нежели на пороге дворца, где я не глупее, но и не умнее
других... Мне бы вал о очень тяжел о, но теперь уже легче о т привычки.
Его уединение — в Царском Селе». Он признавался (все больше Дмит­
риеву), что ему близ царей бывало не по себе; ч то скучал от необходимости
оставлять жену ради приглашения на иллюминацию в связи с бракосочета­
нием великого князя Николая Павловича; что не может серьезно относить­
ся к придворному трауру, когда разрешаются танцы, но обязательно
без музыки! Что отказался от почетного предложения — написать об
умершей благодете льнице великой княгине Екатерине Па вловне, так
как не видит возможности при том не говорить о себе. Время от времени
вдруг замечает охлаждение пр идворных: «У то го я не был с визито м;
другому не оказал учтивостей и проч.; иной считает меня даже гордецом,
хотя я в душе ниже травы»; время от времени вообще считает, что рас­
стался со двором (и тогда-то особенно тянет в Москву).
Впрочем, царицы, М ар ия Федор ов на и Е л из ав ета Алексеевна, по сто ­
янно приглашаю^ к обеду. В Павловске все замирали за столом, слушая,
как в ольно, почти без этикета Кар а м з и н беседует с царицей-матерью,
например, «о нравс тв енной философии». Ж ена Ал ександра читала Ка-
112

рамзину свои дневники, но в некоторых местах, «слишком интимного
свойства», протягивала историку тетрадь, и он дочитывал молча. Когда
изумленный за падный диплом ат спросил, поч ему же допус кается ст оль
вольный разговор, какой ведет при царицах Карамзин, иностранцу объ­
яснили: «Кара м зину м ож но!»
Наиболее интересные отнош ения — с царем. Ал ександр любезе н,
на балах постоянно танцует с Катериной Андреевной, и Карамзин даже
думает, что монарх к ней неравнодушен. Чаще всего видятся летом,
в Цар ском Селе, где Александр имел обыкновение в семь утр а в стр еч аться
и пр огу ливаться с историко м, подолгу беседуя «в зеле ном кабинете»,
то есть по д дер евьям и ст ар о го парка (к величайшей завис ти придворных,
го то вых очень много е о т да ть хотя бы за пятимину тную прогулку с им ­
пер аторо м!). Быв ает, царь появл яется внезапно: однажды вспугнул стайку
а рзам асцев, в другой р а з — «лицейского Пушкина»...
Цар ь снова присм атрив аетс я к историографу, пытается понять м есто
этого странного человека среди обширного дворцового многообразия —
и не может. А ведь с тайным и и действительными тайным и сове тникам и,
с министрами и генералами Александр не может подружиться — никому
не верит (только Аракчееву!); с низшими же не может по другой причине:
во-первых, тоже не верит, в о-вт орых , д ля сближения до лж но их повысит ь,
а тогда явится корысть и т. п. Что за дружба?
Карамзин — не министр и не мелкий чиновник. Он — между или,
скорее, вне... Еще и еще р а з цар ь убеждается, по стоянно, каж доднев но,
что этот человек орга нич ес ки пр авдив и что, в сущности, он нужен цар ю
больше, чем царь ему.
Александру кажется, что вот — второй друг (рядом с Аракчеевым!).
Истор ик го ворит смело , но на душевное сближение идет неохо тно и
уверен, что, соблюдая дистанцию больше, чем хочется самому импера­
то ру, он свободнее, споко йнее...
После увольне ния од ног о симпатичного Кар ам з ину лица историк
записывает: «Мне с казыв ал и, ч то он считаетс я во льно м ысл ящ им . Не
мудрено, если в наше в р ем я у множ ится число лицемеров ». Им енно так
было бы сказано царю, если бы тот спросил мнение историографа; если
же не спросит, Карамзин промолчит: «По моей системе, будет единст­
венно то, что угодно богу. Г осудар ь ж елает добра».
Однажды царь поинтересовался, отчего Карамзин решительно ничего
не прос ит и даже ос тр о намекнул, что «друг человечества» теряе т, та ким
образом, возможность помочь другим.
И KjapaM3HH пр инялся про сить, да как! Действител ьный статский
советник Рябинин был отс тавл ен из-за ка ких -то денежных дел. К ар ам з ин
х одатайство вал чисто по -кара мз ински: прям о объявил им пера тору,
что сути дела не пр едста вл яет, с Р ябининым не знако м, но К атер ина
Андреевна знает этого человека очень давно и утвер жда ет, что он б л аг о ­
роден. Цар ь про стил Рябинина, Кар а м з ин же напис ал Дм итриеву, что
«из всех милостей Александровых ко мне — эта есть главная».
Вскоре историографа уж одолевают ходатаи, и он сообщает Дмит­
риеву: «Знаешь ли, что м о гл о прив яза ть меня к Пе тербургу? Между
нами будь сказано, случай делать иногда добро людям».
Ему удалось у с тро ить Жуковского педаго го м при цар ской сем ье;
по ходатайству Карамзина молодого приятеля Николая Кривцова назна-

чают губернатором в Туле; оказана помощь в устройстве на лучшее
ме сто , вых лопо таны средства родно му Вяземскому, не менее близкому
Александру Тургеневу, беспокойному Никите Муравьеву, ю ном у исто­
рику Погодину; не р аз придется хл о по та ть з а Пушкина. Не все по луч а­
ется: м ногие близкие л юди все р ав но обиж ены, удалены... Н о не м ало и
по луч алось, кое-какие нес прав едливости пресечены.
Капля в море, но бла гор одная капля. Однако те, «м оло дые якобинцы»,
говорили не о пенсиях, чинах, орденах. Они вдруг спра шив али: «Итак,
вы рабс тво пр едпоч итаете свободе?»
Каким же эхом подобные вопро сы по втор ялись в «зел еном кабинете»?
«В Цар ском Селе нет даже и пыли, — ш утит историк.
—
Смотрим
на все чистыми глазами и ничем не ослепляемся».
Разговоры с царем на общие темы происходили с глазу на глаз. О них,
разумеется, нельзя было никому рассказывать, разве что самым близким
(ту т уникальное значение пр иобретают днев ников ые записи секретар я
Карамзина К. С. Сербиновича; они относятся к последним годам его
жизни, но, между проч им , к асаю тся и более ранних лет).
И вот отметим известный «перекос»: о спорах истор ика с « мо ло дым и
якобинцами» мы знаем немало, а разговоры с царем едва слышны; это
тайна... В резу льтате по зиция Кар а м з ин а выгл ядит более одно сторонней,
чем была. Н ару ше но «равновесие» суждений и до водо в, обращ енных
к обеим сторонам.
Меж тем Карамзин толковал с царем обо всем. «Не безмолвствовал
о на ло гах в мирное вр емя, о нелепой губернс кой системе финансов,
о гр оз ных военных поселениях, о стр анно м в ыборе неко торых важнейших
санов ников, о министерстве пр освещ ения иль за тм ения, о не об ходимо сти
уменьш ить войско, воюющ ее то ль ко Ро ссию, о м ним о м исправлении
дорог, столь тягостном для народа, наконец, о необходимости иметь
тве рдые законы, гражданские и государ ственные».
Другого надо бы проверить — Карамзина не надо, скорее наоборот,
он ст ол ь редко гов ор ит о собственных заслугах, что мо жно за него и при-
давить, тем более что сохранились кое-какие подробности. Вяземский
свидете льст ву ет, ч то «много е оспорив ая у Лагар па, [Карамзин] не сочув­
с тво в ал кру тым м ер а м Аракчеева»: бывший учитель цар я Лагарп — это
либер альный, европейский вариант, т о есть ту т историк гов орил, что
многое западное для России не подходит; но притом Аракчеев — это
Аракчеев. Вообще «два друга » Ал ександра не часто виделись; у историка
с воя сфера, у Аракчеева своя. По следний, обеспоко енный критицизм ом
Карамзина, однажды везет его в «образцовое поселение» близ Петер­
бурга и, конечно же, там не к чему придраться (Карамзин удивляется
селениям на месте осушенных бол от). Однако во всей поездке историка
поразило более всего одно неожиданное обстоятельство: «Я не мог не
з а м ет ить, что гр аф с ам был в числе недо вольных» (за пись Сербиновича).
Очевидно, Аракчеев, что бы р аспо ло ж ить собеседника, гов о рил о тяж кой
жизни кре стьян, с о л дат и благор одной идее облегчения их участи.
Впрочем, в те же дни Карамзин читает восторженный, по его мнению,
о тчет Сперанского о военных поселениях и ком м ентирует: « Э тот госу­
дар ств енный человек, так блис тател ьно на чавш ий и продолж авш ий
свое поприще, взял, на конец, на себя обяз анно ст ь аракчеевского секре­
таря».

Искренне, даж е шу м но радуясь, когда введение т о го или иного на ло га
о ткладывается, Кар ам з ин вообще , про себя, каж ется, куда бо льш ий
пессимист, чем в спо рах с де кабристами. К о гд а один из ближайш их друзей
приветствует освобождение пр ибалтийских крес тья н (без земли), исто ­
риограф охлаждает его пыл, справедливо сомневаясь, что эта реформа —
пр имер для россиян. Н амерения Ал ександра он постоянно считает бл а ­
гор одными (наверное, сом нения подсту пал и, но К ар а м з ин еще и умел
наде лять собеседника собств енным прямодушием). И так, «царь жел ает
добра», но утверждает, будто «некем взять», то есть мало достойных
людей на верху; и тут уж в «зе лено м кабинете» звучит м но го нел естного
о зна тнейших ве льмо ж ах, о па сливо гл ядящ их изда ли на эти во льные
диспуты и частенько ст ара ющ ихс я за искивать перед ис ториком -фа во-
ритом. Мы же вычисляе м, что говорилось, ко гда нах одим у Кар а м з ина
сравнение старого вельможи Н. П. Румянцева с новыми: «Это остатки
старого, лучшего мира. Нынешние вельможи, буде их можно так назвать,
не име ют в себе ничего пиитического, ни историч еско го. < . . .> Стр анные
изменения в свете и в душах! Но все хорошо, как думаю, в почтовой скачке
наш его бытия зе мно го» .
«Некем взять» о знач а ло , как видно, не то л ько сомнение в спо собно­
стях: это был о ясное ощущение, что существует аппарат, кам а р илья —
мо лч аливые до пор ы до времени могучие придв орные и го сударственные
силы, у гро жа ющ ие л юб ому , кто посягне т на их влас ть, со бственность.
Несколько лет назад эти люди скинули Спер анского, отменили его
опасные реформы, причем Карамзин, вольно и невольно, им в этом
деле немало помог. Теперь он сам при дворе, сам желает благодетельных
реформ и видит ве льмо ж , не имеющ их ничего «пиитич еского , историчес­
кого».
Царь боится их, колеблется — «некем взять!»
Все это, естественно, в ыв одит собеседников к пробл е м ам исправления.
Историк удержив ается о т старинног о искушения — предлож ить ясные
рецепты: «...Вероятно, г ос ударь займ етс я осно ванием лучшей адм ин и­
страции. Я стар а юс ь ничего не жда ть, не у мил ят ься, не пр едугадыва ть,
не предвидеть». То лько в дружеском письме к М а лино вско му пр изнается:
«Мне часто кажется, что государи могли бы весьма легко устроить благо­
денствие гра жданских существ: но это, думаю , не у годно Провидению.
Покой нас ждет в другом мире».
Однако кое-что было вы сказа но цар ю и в этом мире.
Разумеется, Карамзин не согласен с левым мнением Вяземского о
скорейшей конституции («...чтобы и на наш ей улице был пр аздник. Ч то
за дело, что теперь мало еще людей! Что за дело, что сначала будут врать!
Люди родятся и научатся говорить»). Нет, Карамзин, который собирался
и умереть республиканцем, то есть сто ро ннико м м ного сторо ннего обсу ж­
дения главных дел с траны мн огим и людьм и, не видит пол ьз ы для Ро ссии
в завтрашней конституции, парламенте; он надеется на менее радикаль­
ные и более надежные, по его м нению, ле ка рств а: просвещение, л ите р а ­
туру, печать, притом и в столь близких ему сферах он, как знаем, побаи­
вается «ч рез мерных во льно стей» (в случае полной отм ены цензур ы —
«в Ко нстантино по ль» ).
Все время, однако, при ходится о тста ив ать и таку ю малость. К арам ­
зин— Дмитриеву: «Шишков утверждает, что „давно обнаруживал не-

чес тье!" Другие думали, что надлеж ит за кр ыть классы, где пр епода валис ь
якобинств о и ате изм , т. е. классы истории и статистики; но люди бл а го ­
разум ные не согласилис ь с ним».
То есть К ар ам з ин, очевидно, вну шал царю, что нельзя сл уш ать Шиш­
кова, а царь не послушал Карамзина, сильно прижал, но все же не до
конца («пом еш али л юди благор азу мные!..» ).
«Бегство в Конс тантинопо ль» о т слиш ком свободной цензуры явно
не угр ож ало. З ато в другом письме Дм итриеву «к слову» вспо мянут гр аф
Хвостов, бездарнейший пиит, «живая па родия»: «Я уважаю Хвосто ва,
и бол ее мно гих тех стихо творцев, ко тор ых имена вижу в журналах и
которых также не читаю; он действует чем-то разительным на мою
душу, че м-то т епл ым и живым . Увижу, услышу, что граф еще пишет
стихи, и говорю себе с приятным чувством: „Вот любовь, достойная
таланта!“ Он заслуживает иметь его, если и не имеет. В этом смысле
напис ал некогда в а л ьбо м своей ближней: „ Ж е л а ю тебе быть достойной
счастия еще больше, нежели быть счастливой'».
Наверное, Карамзин умел защитить перед Александром кое-какую
л ите ратуру и образованность, но по всем приз накам Аракчеев, Шишков
лучше ум ел и обвинить...
Сербинович оставил нам очень сильную запись, откр ывающую, как
том ил ся Кар ам з ин из-за всего это го: «Без св ободы в деле просвещения
нел ьзя быть успеху. По кро вите льствуя исключите льно одну систему,
один образ мыслей и вос прещ ая все другие, нел ьзя дат ь пр авде обнару­
житься и з а щ итит ь себя от в озраж ений тайных. Не стесняя никого, долж но
дозволить каждому идти своей дорогой, преподавая между тем народу
всевозм ож ные ср едства к образованию» .
Общее пессимистическое, устал ое распо ложение царя (передавав­
шееся, конечно, дворцу) выдвинуло в это вр ем я на первый план о тнюдь
не хорошие книги, статьи, мысли, а истового архимандрита Фотия, раз­
гов оры о мистике, за гр обных чудесах.
Члены цар ской фамилии апеллир ов ал и к верующ ему, как они знали,
Кар а м зину и сталкива лись со здравым рассудком ум но го человека (по л­
века спустя Вяземский объяснит Барте неву: «Ведь Кар ам з ин был только
деист»). Он еще сдерживается, но все-таки в письмах -исповедях Д м ит ­
риеву нет-нет, а пр о ска льз ыв аю т иронические словечки насчет «чуда
м агнетизм а» и «мистической вздоро л огии» при дв оре: «смеюсь над свя­
тошами новыми: смеюсь про себя, разумеется». Царица верит в чудеса,
Карамзин же прекрасно объясняет и эту веру, и многие будущие (до
летающих блюдец вкл ючите льно) как «подпор ки слабых душ»: «В свете
все идет своим чер едом, но обыкно венно го и естес тв енно го не дово льн о
для людей слабых. Мы все как мл аденцы, вопреки рассудку, падки на
дивное. Зная м а л о, м ы располож ены к вере до суеверия».
Когда его упрекали за слабый интерес к загробным тайнам — отвечал,
что мечтает «спросить на том свете, зачем мы живем на этом».
Выходит, Кара м з ин го вор ил наверху обо всем; говорил сильно, как
свойственно честному человеку. Он во обще — за эту систему и по зв ол яет
себе см елую критику именно по тому , что за; пото му , что мечтает об
исправлении. Противник же системы, скажем декабрист, так откров енно
никогда не с танет объясняться, опасаясь, во-первых, слиш ко м себя обна ­
ружить, а во-вторых, не видя проку в том, чтобы уговаривать врага...

Карамзин говорил сильно с обеими сторонами; слева все больше
сердились, в оз ра жа ли, писали меж с трок «дурака»; спра ва — вежливо
выслушивали, у лыбались, нагр аждал и, пож имал и плеч ами, и все ш л о
своим чер едом.
В чем историк, в про чем, и не с ом невался. Он совсем не был наивен.
Все своим чередом, все будет, как будет, но и он не станет ни о чем мол ­
чать...
Когда царь спра ш ивае т — он отвеч ает; однажды резко' высказ ы­
вается о том, о чем не спрашивают.
История самого острого его столкновения с царем позже стала изве­
с тна узкому кругу со вр еменников — пол но стью же опубликована только
в конце XIX века. Вопрос об Александре I в роли царя польского (каким
он стал с 1815 года) крайне сложен и предметом нашего рассказа не явля­
ется. Скажем только, что причудливым образом и декабристы, и Карам­
зин — всякий со своей по зиции — ту т сош лись на недовол ьств е царской
пол итикой, на с вое образной р евности к Алекс андру за его особо е будто
бы снисхождение к новым подданным.
Консерв атив но -па тр ио тич еские м отив ы слож но переплелись с резко
оппозиционными (т ак же, как не сколько ле т на зад, в записке «О древней
и новой России»).
Любо е осуждение царской политик и, по вто ряе м, было риском , хотя,
конечно же, критика справа в этих случаях •более без опасна ...
Тем не менее Карамзин в беседе с царем (которая длилась после пот
дачи им Записки о Польше «с во сьм и до часу з а полночь») з ам етил , что
нисколько царя не боится, что так же напис ал бы и его отцу, « гр оз ному
Павлу I». Особенно дер зкой была фраза: «Ваше величество, у Вас много
самолюбия — у меня никакого. Мы равны перед богом... Я люблю только
ту свободу, которой ни один тиран не сможет меня лишить».
Подав цар ю Записку (17 октября 1819 года), историк занес в Дне вник:
«Мы душою ра сста лись, каж ется, навеки». Чуть позже пр ибавлено (уже
после с мерти Ал ександра): «Я ошибся: благов оле ние Алекса ндра ко мне
не изменилось, и в течение шести лет (от 1819 до 1825 года) мы имели с ним
несколько подобных бесед о разных важных предметах. Я всегда был
чистосердечен, он всегда терпе лив, кро ток, любезен не изъясним о; не
требов ал моих сов етов , однако ж слу шал их, хотя им большей частию
и не сл едо вал , так что ныне, вм есте с Рос сиею опл акивая кончину его,
не могу утешать себя мыслию о десятилетней милости и доверенности
ко мне сто ль знам е нито го венценосца: ибо эт а мил ос ть и доверенность
бесплодны для л юбе зно го отечества» .
Царь не раз признавал правоту историка: историограф царю нужнее,
чем царь ему. Карамзин — человек высоких добродетелей — возвы ­
шает царя в собственных гл аз ах , улучш ает репутацию в образованном
обществе... К т ому же царь мече тся, нетверд, подозрителен, а историк
спокоен, открыт, знает, чего хочет. Александр ищет моральной под­
держки...
И затем продолжает отыскивать ее у Аракчеева.
К тому же Ал ександр рано у знает о первых декабристских обществах;
и — за га дк а доныне — про тив них ничего поч ти не предпринимает.
Одному из приближ енных цар ь пр изна ется: «Не мне их судить!»
Кар ам з ин, без со мнения, тож е зна л о ко нспирации. Трудно пред-

ставить, чтобы царь, хо тя бы обиняком , не пож а ло вал ся на известные
ему «козни» мно гих з на ком ых истор ика. И разве. Пушкин не сказал после,
что о за гов ор е «кричали по в сем пер еулка м»?
Куда более глубокой была тайна прес то ло насл едия. Однажды царь
объявляет, что доверит Карамзину важнейший государственный секрет.
Кар ам зи н — в своем духе! — ос танав лив ает Ал ександра и предупреж­
дает, что обязательно поделится с Катериной Андреевной. Царь не возра­
жает.
Тайну зна ли еще 5—6 человек (большинство министро в, высочайших
персон империи — не знали). А Карамзин знал и, конечно, сохранил
слово.
Тайна была в том, что Александр объявлял наследником не Констан­
тина, а Нико лая. Секретнейшие пакеты были в 1823-м спр ятаны в Сенате,
Государ стве нном совете и Мос ков ско м Кремле . Сверх то го Алекс андр —
нет никаких сомнений — пов едал историогр афу свою давн юю мечту ,
ос тавить тр он, отречься, за жить жи знью час тно го человека. Впервые'
это т м отив в стр еч ае тся еще у 19-летнего внука Ека терины II , м еч тающ его
удалиться «с придворной сцены» в какой-нибудь тихий европейский уголок:
«Я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь,
и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал
себе клятву отказаться тем или другим способом». Затем этот мотив
всплывает не раз. Теперь, когда дела в стране ухудшаются, зреют заго­
воры (и не ему их судить), теперь, казалось бы, самое время... Карамзин
для такого разговора, конечно, лучший собеседник: друг простоты,
презиратель двора, еще продолжающий воображать «милую, тихую
Москву».
Утопия царская — медленная подго тов ка стр аны к но вы м форм ам
пр оекты государственных преобразований, более потаенные, чем у са ­
м ых «зл онаме ре нных за говорщиков» ; желание вовр ем я уйти, скр ыть­
ся.
Утопия Кара мзина: лична я — о с ентиме нт альном идиллич еском фи­
нал е жиз ни; общественная — о будущей республике, кото ру ю подгото вит
и вз р ас тит просвещенное сам одерж авие.
Наконец, утопия декабристская: убеждение, ч то Р оссия со зр ел а для
ко ренных перемен; преувеличенные пр едс тавл ения о принципиа льной
легкости Дела, о возможности освободить народ без его непосредствен­
ного участия.
Но напомним о логике нашего повествования. Обрисовав споры
Карам зина с декабристами, мы пытались показать, что он так же спорил,
обо всем говорил и с царем. Позже Вяземский скажет, что Карамзин
был «представ ителем и пр едстател ем русской гр ам оты у тр он а без ­
грамотного».
Крупнейшим же противовесом тем «любимым парадоксам», что не
нравились «молодым якобинцам», станет следующий, самый трудный
и ст раш ный то м «Ис тории Г осудар ств а Рос сийско го»: Россия 1560—
1584 годов.
«Государь, — пишет Карамзин Дмитриеву, — не расположен мешать
исторической откров енно сти; но меня ч то -т о останавл ив ает . Дух времени
не есть л и в етер? А ветер переме няется. Вопреки тв оему м не нию нельзя

писать так, чтобы не воз мо ж но был о прицепиться. Впрочем, мне еще на ­
добно м ног о писать, ч тобы дописа ть царя Ив ана» .
На годично м за седании Р оссийской Академ ии, 5 декабря 1818-го,
историк спокойно'произносит: «Великий Петр, изменив многое, не изме­
нил всего коренного русского: для того ли, что не хотел, или для того,
что не мо г, ибо и вл асть са модержцев им еет свои пределы». Присут ство ­
в авший на за седа нии Ал ександр Тургенев комментиру ет эпизод Вязем­
скому: «В Европе.это сочли бы за общее место, пошлою истиною; у нас
верно дерз о стию, ко то р у ю вслух гов ор ить опасно. Со времене м Н о станут
цитиров ать м ежду хр истиа нским и ч ерта ми наш его времени, беремен­
ного будущим»... Образ «беспредельного самодержца» оказыв аетс я чр ез­
вычайно з лободневным .
«НУ, ГРОЗНЫЙ! НУ, КАРАМЗИН!»
28 ноября 1818-го: «Описываю з лодейства Ивашки».
27 января 1819 года: «Пишу об Ивашке».
1820. 8 января. Карамзин опять с большим успехом читает из IX тома
в годичном зас еда нии Российской Академии. Чере з день цар ь на Ф онта нке
встр еч ает Е катерину Андреевну и по здравляет ее с успехом мужа .
20
марта. Д о писыва ет пяту ю гл аву — об окончании Ливонской
войны, убийстве сына Ив ана ... Впереди— еще две.
Май. Увлеченно пишет и охотно говорит о завоевании Сибири Ерма­
ком.
25 мая. Увлечен работой: «...все еще жалею, что утро коротко» (из
письма А. Мал иновс ко му).
27 июня: «Видно, [Кара мзину] так же трудно описывать царство вание
Ивана Васильев ича, как б ыл о совр еменника м сносить его» (шутка
Д. Н. Б лудова).
>
9 июля — глава о Сибири окончена: «Вот еще одна поэма Ермаку».
Октябрь. Отч итыв аетс я Ма лино вско му : «Вывезу от сюда [из Ц ар ско го
Села] Ермака с Сибирью и смерть Иванову, но без хвоста, который еще
требует добрых недель шести р аботы ».
10 декабря 1820 года: Д ев ятый то м окончен — настроение хорошее,
и в Москву к Малиновскому уж передается просьба выслать «все мате­
риалы дл я описания Ф еодор о ва цар ствования».
Меж тем Катерина Андреевна рожает снова — дочь Елизавету (ста­
рая шутка графа Каподистрия, что Карамзин «считает годы новорож­
денными д етьм и и т о м а м и российской истории»).
В Петербурге слухи, будто дев ят ый т о м «уже запрещен».
9 мая 1821 г. Девятый том поступает в продажу (через 6 дней его читает
Николай Тургенев; через 16 — в озв рат ив ш ийс я с очередно го ко нгресса
император). К ниго тор го вцы выдал и рекламу, веро ятно, по у ка заниям
или даже под диктовку самого автора: «Сей девятый том. заключает в
себе историю царствования Иоанна Васильевича Гро’зного с 1560 года
по его кончину: пери од важ ный по м ног им государ ственным де л ам ,
любопытный по разнообразным лицам и происшествиям; в нем изобра­
жение ужасного по грозному характеру и деяниям царя! Сей том обо­
гащен та кими историч ес кими сведениям и и чер там и, кот ор ые до ныне

вовсе не были известны или, по крайней мере, известны весьм а сбивчиво
и недостаточно».
472 стра ницы т екста и 287 страниц пр имечаний. Цена одной книжки —
15 рублей.
Том начинается словами: « Присту па ем к описанию ужасной перемены
в душе царя и в судьбе царс тва».
Прежние историки и публицисты не ре ша лись откров енно описывать
эту эпоху. М. М. Щ ербатов хор ош о знал, но в своей ис тории не очень
углублялся в подробно сти, обх одил (т ол ько в потае нном сочинении
«О повреждении нрав ов в России» сообщил некотор ые эпизоды, будто
предвосхищ ая К ар ам з ина). Русские цари X V III —XIX веков постоянно
подчеркивал и преемс тв енно сть в отнош ении прежних пр ав ител ей, и те м
самым «обида» Ивану Грозному становилась политическим делом и
для Петра I, и для Екатерины II, и для Александра I.
Карамзин же пишет свободно и страшно. Об «изверге вне правил
и вер оятно стей рассудка », о «шести эпохах душегубства», когда царь,
в оч ередной ра з казнив своих сподвиж ников, на бира л нов ых: «сокрушив
любезное ему дотоле орудие мучител ьс тва, остался муч ител ем ».
Перелистаем же девятый том:
«Никто не противоречил: воля царская была законом. < . . .> Начались
казни м ним ых изменников, кото р ые будто бы в месте с Курбским ум ыш ­
л ял и на жизць Иоанна, покойной царицы Анас тасии и его детей. Перво ю
ж ертв ою был славный воевода, князь Ал ександр Бор ис ович Г орбатый-
Шуйский, по то мо к св. Владим ира, Всеволода Великого и древних князей
Сузда льских, знам енитый участник в зав оевании Каз а нско го царства,
муж у ма глубокого , искусный в делах ра тных, р евнос тный друг отечества
и христианин. Ему надлежало умереть вместе с сыном Петром, семнад­
цатилетним юношею. Оба ш ли к месту казни без с трах а, спо койно , держ а
друг друга за руку. Сын не хотел видеть казни отца, и первый скл онил
под меч свою голову. Родитель отвел его от плахи, сказав с умилением:
„ Да не зрю тебя мертвого!“ Юноша уступил ему первенство, взял отсе­
ченную го лову отца, поце лова л ее, взглянул на небо и с лицо м веселым
от да л себя в руки палача».
«Судили И оанн и сын его таким образом: ежедневно предста вляли им
о т пятисо т до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли ка ким -то
составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли
на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в
воду, целым и сем ействами, жен с муж ьями, м атерей с грудными м ла ­
денца ми. Р атники московские ездил и на лодках по Волхову с кольям и,
багра м и и секирами: кто из вверженных в реку в спл ывал, то го ко лоли,
рассекали на части. Сии убийства продо лж ал ись пять недель и з акл ю ­
чились г рабеж ом общим».
«Сам Ио анн, сидя на коне, пр онзил ко пием одно го с тарца. Ум ертв ил и
в четыре часа окол о двух сот человек. Наконец, соверш ив дел о, убийцы,
облиянные кр овию, с дым ящ им ися м еча ми ст али пред цар ем , восклицая:
гойда\ гойда\ и славил и его правосудие. Объехав пл ощ адь, о бозрев груды
тел, Ио анн, сытый убийствам и, еще не насытилс я отчаянием людей:
ж елал видеть зл осчастных супруг Фуникова и Виско вато го; приехав
к ним в до м , сме ялся над их сл еза ми; мучил первую, тр ебуя сокровищ;
хотел мучить и пятнадцатилетнюю дочь ее, которая стенала и вопила;

но отдал ее сыну, царевичу Иоанну, а после вместе с материю и с женою
Висковатого заточил в монастырь, где они умерли с горести».
«Услыш ав обвинение, увидев доносител я, Воротынс кий ска зал тихо:
„Государь! дед, отец мой учили меня служить ревностно богу и царю,
а не бесу; прибегать в скорбях сердечных к алтарям всевышнего, а не
к ведьма м. Сей кл еветник есть м ой р аб беглый, уличенный в та тьбе :
не верь з л о де ю44. Н о Ио а нн хотел вер ить, доселе щадив жизнь сего послед­
него из верных друзей Адашева, как бы невольно, как бы для того, чтобы
иметь хо тя единого победо носно го воеводу на случай чрез вычайной
опасности. Опа сно сть м ино ва ла с ь — и ш естидесятилетне го г еро я свя­
за нного по ло жили на дер ево ме жду дву мя огнями; жгли, мучили. У вер яют,
что сам Иоанн кровавым жезлом своим пригребал пылающие уголья
к телу страдальца. Изожженного, едва дышащего взяли и повезли Воро­
тынского на Бел о оз ер о : он скончался в пути. Знаменитый прах его л еж ит
в обители св. Кирилла. „О муж великий!“ — пишет несчастный Курбский».
И так почти на каждой стр анице: каз ни, казни, сожжение пленных при
известии о гибели Малюты; приказ уничтожить слона, отказавшегося
опуститься на колени перед цар ем , с емь жен Ио а нна , оприч ные игры...
Страшные дес ятил етия (когда, между пр оч им , и начался дворянский
род Кара мзиных).
И все же при всех доказательствах не сгущены ли краски? Не преуве­
личены л и ужа сы? М ож н о ли верить в беспристрастность ле тописцев?
Перв ым поднял голо с все т о т же скептик Каченовский (за что был нес пра ­
ведливо заподозрен друзьями Карамзина, будто он «нравственный
защитник» Ив ана Грозного).
Позже русские, советские историки писали о т ой эпохе не ма ло и,
действ ительно, наш л и, ч то иные ужасы преувеличены, что, например,
зимой 1570 года в Но вгор оде истребили не десятки тысяч (как пишет К а ­
рамзин вслед за со вр еме нниками событий), а несколько тысяч человек;
к тому же отмечались и прогрессивные черты в политике Ивана — цен­
трализация, о слабл ение бо яр ст ва , присоединение новых зем ель, Судеб­
ник... Наконец, Карамзина упрекали за то, что он судит грозного царя
по моральным меркам своего просвещенного времени, тогда как в XVI
веке подобная р езня — дело обыкно венное (чего ст оит Варфоломеевская
ночь 1572 года в Париж е!).
Дискуссия не окончена, здесь не т в озм о ж но сти в нее углубляться.
Но все "же предло ж им нес ко лько соображений насчет карам з инского
Иоанна IV.
Карамзин был первым: следующие уточняли, уже основываясь на
его девятом томе.
Число жертв, действительно, завышено, но и без того достаточно
велико (в стране ведь 5—6 м илл ио нов жителей): в советское время а ка ­
демик С. Б. Веселовский и другие исследо ватели показ али, ч то и та кровь,
которая пролилась на самом деле, многое подорвала в. стране, имела
неизмеримые моральные последствия; когда Карамзин цитирует лето­
писцев, свидетелей описываем ых зверств, он ведь исх одит из впеч атлений
то го давнего совре менника событий... Преувеличение? Но, значит, оче­
видцу, мно гим оч евидцам им енно так ка за ло сь; это было их мнение, но
прито м и социал ьно е впечатление! Если с оврем енника м пр едстав ляло сь
все в крови, и они удесятеряли число жертв, здесь м ал о воскл икнуть, что
Г.1

ошибаются. Надо понять — отчего они ошибаются именно «в эту сторо­
ну». И тогда явится истина, не менее, а, может, более важная, чем точная
с татис тика казней: предстанет общественная атмосфера терр ор а и ужаса.
Что касается прогресса, то Карам зин постоянно, даже подчеркнуто
говорит и о верных, разумных действиях Грозного, а если эти слова все-
таки т ону т в пр едш ествующих и пос ледующ их кро вав ых сценах, значит,
та к пр едстав лялс я историку общий «кол орит» это го цар ств ова ния; то ,
чего он не ж ела л пр инять ни пр и каких оправданиях.
Наконец, насчет того, что в XVI веке зверства расценивались иначе,
чем в ХЕХ-м. Н о ведь обв иняющий, даж е преувелич ивающ ий голо с
современников как раз говорит о том, что террор был непривычен, далеко
выхо дил з а р а м ки «допущений» то й эпохи. Впрочем, в 761-м примечании
Карамзина к девятому тому находим: «Людовик XI не уступал Иоанну
в свир епости. Во т одна чер та : в 1477 году, каз ня герцога Немур ского
(Jacques d'Armagnac), он поставил его детей внизу эшафота, чтобы кровь
несчастного отца излилася на них!.. Платон говорит, что есть три рода
безбожников: одни не верят в существование богов; другие воображают
их беспечными, р авнодушными к де ян иям человеч еским; тр етьи думают,
что их можно всегда умилостивить легкими жертвами или обрядами
благочестия: И оа нн и Л юдо в ик пр инадлеж ал и к сему роду безбожников».
Сравнений с Варфоломеевской ноч ью, сто ль л юбезных некоторым
публицистам, К ар ам з ин , как человек сведущий и объективный, конечно,
не приводит: Иван Грозный резал — и в ночь с 23 на 24 августа 1572-го
в Париже резали. Так! Но во втором случае была гражданская война:
пусть подл о е нарушение перем ирия, но все же не «про стая» казнь б езз а­
щитных; кроме того, Франция, не знавшая татарского ига, в 1572 году
им ел а р яд достижений: нач авшийся к апит ал из м , буржу азия, вол ьности,
городские парламенты, университет — то, что Россия еще не скоро узнает
(расплата за черные, по дне во льны е века...). Инач е го воря, страш ную
резню 1572-го общественный, го судар ственный ор га низм Франции пере­
нес все же куда легче, чем более отсталая российская структура — террор
Ивана Грозного . Здесь ра зные контексты внешне сходных событий.
Трудно доказать, что после Варфоломеевской ночи во Франции произош­
ло усиление деспотизма, были задеты коренные моральные устои; о
России же 1560— 1584 годов историк имеет право сказать, что террор
«губительною рукою ка сался... сам ых будущих времен: ибо туча до но ­
сителей, клеветник ов , крбмешников, им образованных, как туча гл адо -
носных насекомых, исчезнув, о ст ав ил а зл ое се мя в народе; и если иго
Батыево унизило дух россиян, то , без сом нения, не возв ысило е го и цар ст­
в ов ание Иоа нново».
Поэтому обвинения Карамзина при частных неточностях верны в
целом.
Но остался еще один «вопрос вопросов»: можно ли было такое пере­
носить, даже в XVI веке, как же не восстать? Карамзин видит и эту проб­
лему, пишет о сопротивлении: «Еще некоторые го ворил и о до лг е и чести;
их не слушали — но они говорили, что думали, и явили пример достойный
лучших времен Рима».
Другой вид обор оны: «Ужас, наведенный ж естокостям и царя на
всех россиян, про изв ел бегство многих из них в чужие зе мли. Князь Димит­
рий Вишневецкий слу жил при меро м : усердный ко с лаве наш его отечес тва

и любив Иоанна добродетельного, он не хотел подвергать себя злобному
своенравию тирана: из воинского стана в южной России ушел к Сигиз-
мунду, который принял Димитрия милостиво как элодея Иоаннова и дал
ему собстве нного медика, что бы излеч ить сего сл а вног о воина от тяж ко го
недуга, произведенного в нем отр а в ою . Н о Вишневецкий думал лишь о
крови единоверных россиян: тайно убеждае мый неко торым и в е л ьм о ­
жами Молдавии изгнать недостойного их господаря Стефана, он с дру­
жиною верных Козаков спешил туда искать новой сл авы и был ж ер тво ю
о бм ана; никто не явил ся под зна м е на гер оя: Стефан пленил Вишневецкого
и по сла л в Ко нс та нтинопо ль, где сул тан велел у мертвить его. Вслед за
Вишневецким о тъехали в Л ит ву два брата , знатные сановники, Алексей
и Тавр ил о Черкасс кие, без сом не ния, угро жаем ые опал о ю. Бегство не
всегда из мена; гражданс кие зако ны не м огу т бы ть сильнее е стестве нного:
спасаться от мучителя; но горе гражданину, который за тирана мстит
отечеству!»
Карам зин считает естественным бегство Курбского, но нико гда ему
не простит вступления во вражескую арм ию .
Еще и еще прим ер ы пассив ного со противления: Адашев, Сил ьвестр
не роняют чести и отказываются участвовать в кровавой вакханалии;
м итрополит Филипп не же лает б ла го сл ов лять палача: «,,Я давно ожидаю
смерти: да исполнится в оля государ е ва!“ Она исполнилась: гнусный.
Скурато в задушил святого муж а; но, желая скр ыть убийство, объявил
игумену и братии, что Филипп умер от несносного жара в его келье.
Устрашенные иноки вырыли могилу за алтарем и в присутствии убийцы
погребли сего ве лико го иерар ха церкви российской, у краш енного венцом
мученика и славы: ибо ум ер еть з а доброде тел ь есть верх человеческой
добродетели, и ни новая, ни древняя история не представляют нам героя
знаменитейшего».
Карамзин взволнован — и не желает холодного измерения, кто боль­
ший или меньший герой; подобно Алеше Карамазову, он близок к тому,
чтобы, вопр еки с а м о му с ебе, про ш епт ать крайние, «р еволюционные
слова»: «Зрелище удивительное, навеки достопамятное для самого от­
даленнейшего потомства, для всех народов и властителей земли; ра­
зительное доказ ател ьс тво , с ко ль тир анство унижа ет душу , ослепл яет
ум привидениями страха, мертвит силы и в государе, и в государстве!
Не изменились россияне, но царь изм енил им!»
Царь-изменник!
Карамзин затем «спохватывается», но не смягчает написанного:
«Меж иным и тяж ким и опы та м и судьбы, сверх бедств ий удельной сис­
темы, сверх ига моголов, Россия должна была испытать и грозу само-
держца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила,
что бог посылает и язву и землетрясение и тиранов; не преломила желез­
ного скиптра в руках Иоа ннов ых, и дв адца ть ч етыре года с носил а губи­
теля, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы в лучшие
времена иметь Петра Великого, Екатерину Вторую...»
Сохранился черновик этого листа: Карамзин после Екатерины вписал
Александра, вычеркнул, снова вписал...
И наконец, сде лал так, как и попало в печать: « Чт обы в лучшие врем е­
на иметь Пе тра Великого, Екатерину Втору ю (История не любит име ­
новать живых)».

Намек всем понятен, но никто не обвинил в «ласкательстве»; фраза
даже несколько двусмысленна: «История не любит...», то есть будущее
еще оценит, скаж ет по-своем у — и не ве дом о как...
Но вообще в приведенном отрывке мо нарх ич еская идея Кар ам зин а
представлена резко, сгущенно и страшно. Довод «в пользу самодержа­
вия»— что даже против Ивана не восстали, даже его терпели!
Хорошо это или плохо? Историк находит громкие доводы в пользу
естественности самодержавия, но отнюдь не умиляется, что все сошлось
с ответом... Противоречия собственного рассказа его не смущают. Живые
чу вства, столкнов ения человеческого и «государственно-историческо го»
о т эт ого с тано вятся горячее, правдивее...
Но зачем же он, мо нарх ист, ко нсер ватор, не остано вилс я перед опи­
санием тира нии?
Цель свою историк не скрывает; он дает отрицательный образец —
как не следует цар с тв ов а ть; урок всяким цар ям и по лезное подспорье
пр ос вещ енным... «Ж изнь тира на есть бедствие дл я челове че ства, но его
история всегда пол езна д л я го сударей и нар одо в: все лять омерзение
ко злу есть вселять любовь к добродетели — и слава времени, когда
вооруж енный истиною дееписате ль м ож ет, в правлении с ам одерж ав ном ,
выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подоб­
ных! М огил ы бесчувственны; но живые с тр аш ат ся вечного пр оклятия
в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда зло­
действа, всегда возм ож ные, ибо страсти дикие свирепс твуют и в веки
гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским
гл ас о м опр а вдыв а ть свои исступления».
К этим строкам Карамзин дает примечание 762, и читатель легко
нахо дит в конце книги: «См . исто рию французской революции». Песси­
м изм , во з м ож но с ть и опаснос ть повторения со седствуют, как видим,
с о птим ист ичес кой наде ждой («пр едупр еждает инотда ...»), с верой, что
просвещение дела ет тир ани ю все менее во зм ож ной...
Карамзин оканчивает девятый том. Вот последние строки: «В заклю­
чение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу
в народной п а м ят и : стенания у м олкл и, же ртвы истл ели, и стар ые предания
з ат мил ись новейш им и; но имя Ио анно во блис та ло на Судебнике и напо ми­
нал о приобретение трех цар ств мого льских : дока з а те льс т ва дел ужасных
лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астра­
хань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем зна­
менито го винов ника наш ей государс твенной сил ы, на шего гр ажданско го
образования; отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему
совр еме нниками, и по т ем ны м слух ам о ж естоко сти Иоа ннов ой доныне
именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным
древнею Росс иею более в хвалу, нежели в укоризну. Ист ория з л о пам ят ­
нее народа!
Конец IX тома»-
Вот как писал и печатал Карамзин в 1821 году.
Больше всех именно этот, девятый том подтверждает пушкинское:
«несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красно­
речиво опро вергнутые в ерным р ас ска зо м событий».
Интереснейш ее то му доказательство — откл ики современников...

Царь, то чно известно, сде ла л нес колько зам ечаний на полях, и К а ­
рамзин спросил, сл едует ли здесь видеть пр иказ? Александр, одна ко ,
боится задеть сво его ис тор иограф а и « предпо читает печ атать, как есть
в рукописи». Успех в ос ьми то м о в , общественная и литер атурная р епута ­
ция Карамзина не позволяли остановить девятый (который прозорливо
не был включен автором в первый комплект — тогда «ужасы» могли бы
задержать издание, и оно было бы, по выражению самого историка,
«павлин без хвоста»).
«Здесь многие находят, что рано печатать историю ужасов Ивана-
царя», — иронически замечает Николай Тургенев.
Царс ко е ра зр еше ние почти уничтожило «критику справ а» — но все
же кое-что доносится.
Член царствующей фамилии (вероятно, будущий Николай I) негодует:
«Карамзин помог догадаться русскому народу, что между русскими
царями были тираны» ( свиде тел ьств о декабриста Лорера).
Видные мракобесы Магницкий и Страхов в своем кругу называют
Карамзина «якобинцем» — ему не привыкать.
Митрополит Филарет, услышав отрывки из IX тома в заседании
Российской Академии, запиш ет: « Ч ита ющ ий и чтение были привлека­
тельны, но читаемое страшно. Мне думалось тогда, не довольно ли
исполнила бы свою обязанность история, если бы хорошо осветила
лучшую часть царствования Грозного, а другую более покрыла бы тенью,
нежели многими мрачными резкими чертами, которые тяжело видеть
полож енны ми на имя рус ского царя».
Зато каковы голоса слева, откуда еще вчера шли эпиграммы насчет
«прелести кнута» и рисовали знак 'А !
Восторж енный Рылее в (20 июля 1821 г.): «Ну, Грозный! Ну, Кар ам зин!
Не знаю, чему больше дивиться, тиранству ли И о анн а или дар о в анию
наш его Т ацита».
Лорер: «В Петербурге оттого такая пустота, на улицах, что все углуб­
лены в царствование Иоанна Грозного».
Кюхельбекер: это «лучшее творение Карамзина».
В 1825— 1826-х г одах на процессе дек абристов рев ол юционер ы ссы­
лались на Карамзина как на один из источников вредных мыслей.
Штейнгель: «Между тем, по ходу просвещения, х от я цензура по ст е­
пенно делалась строже, но в то же время явился феномен небывалый
в России — девятый том ,Истории Государства Российского“, смелыми,
резкими чер там и изобразивший все уж асы неограниче нного са м ов ла стия
и одного из великих царей открыто именовавший тираном, какому по­
добных мало представляет история».
Михаилу Бестужеву в т юр ьму принесли девятый то м Истории: « П о ­
чему именно 9-й том попал ко мне? Не для того ли, что судьба заранее
хотела познакомить меня с тонкими причудами деспотизма и приготовить
к тому, что меня ожидало? Хотя мне очень хорошо была известна эпоха
зверского цар ство вания Ио анна, но я предался чте нию с каким -то л и ­
хорадочным чувством любопытства. Было ли это удовольствие — вку­
сить духовную пищу после томительной голодовки или смутное желание
взглянуть поближе в глаза смерти, меня ожидающей, я не знаю... Но j
я читал... про ч иты ва л — и читал сно ва каж дую страницу».
Много лет спустя знаменитый генерал Ермолов сетовал на «оскорбле-

ние достоинства истории». «Достоинство истории» — вот что уж всегда
при Карамзине! Проще говоря, всегда пишет, что думает, а это одно
придает р ассказу особую мелодию, даж е если читате ль совсем не согласен
с идеей, выво до м...
Последние главы девятого тома, вольница Ермака, как бы выходят
з а пределы жутких казней и опричного мр а ка: оставляют надежду.
Ермак почему-то ос обенно ра здразнил Кар амзина-художника.
21
июня 1820 (Дмитриеву): «Между тем я в Сибир и: Пишу о твоем
герое Ермаке. < .. .> ищу й не нахожу ничего характерного; все бездуш­
но — а выдумывать нельзя».
Благодаря записи Сербиновича, мы знаем , каких характерных, то
есть художественно-типических, дета лей искал К ар а м з ин в Сибир и 1580-х
го дов : «...интереснейший эпизод наш ей истор ии, с таким и ка ртинами,
каких еще в ней не бывал о. Здесь он [Карам зин] несколько ра спр остр а­
нился о ха рактере Ермака, о превр ащении его из разбойника в героя
и о тех высоких нравственных условиях и обетах, которыми он обя­
зал своих сподвижников и чрез которые получил столь блестящий
успех».
Чувство художественно-историческое К ар ам з ину редко изм еняло:
его могло (по нашему понятию) далеко заносить от настоящего объяс­
нения, но он верно чувствовал, где, в каких сюж ета х долж ны быть ва ж­
нейшие ответы.
Ермак, за воев ание Сибири — события «л юбо пытные, действительно
удивительные, если и не чудесные». Вернее, пер во е звено в цепи чудес,
немыслим ые дебри, нево образимые моро з ы , рас стояния, лишения, опас­
ности... Пушкин скажет 17 лет спустя: «Завоев ание Сибири постепенно
со верш алось. Уже все о т Л ены до Анадыри реки, впада ющ ие в Ледовитое
м о ре, были откры ты каз акам и, и дикие пле мена, живущие на их берегах
или кочующие по ту ндрам северным , были уже по корены смел ыми спод­
в ижниками Ермака . Выявились см ельч аки, с кво зь неимов ерные препят­
ствия и опасно сти ус тре млявш иеся посреди враждебных диких племен,
пр иводили [их] под высокую царс кую руку, на ла га ли на их ясак и бес­
с тр аш но селились между ними в своих жалких острожках».
Чисто пушкинское сто лкновение р азных по нятий — в одной фразе
эпитеты «неимоверный, бесстрашный, жалкий » — и все о них, каз аках,
открыв ателях , земл епроходца х.
Тут была тема народа.
Правда, она присутствует в любом томе — от Рюрика до Ивана
Грозного. Но там всегда у Карамзина — народ плюс власть; князья,
цари, управл яющие народо м ...
Но Ермак — случай особый: российский человек на воле,.без царей,
воевод, приказных . И г ор стка каза ков , сотни, редко тысячи, вчерашних
крестья н, оказыва ется, несут в себе неслых анный з ар яд энергии, ко тора я
вдруг ведет их за тысячи верст и по зв ол яет у четверить ра зм ер ы россий­
с ко го го сударства.
Автор «И стории Г о судар ства Рос сийско го» приглядыв аетс я к народу
внимательно, художественно. Действительно, «какая сила в нем сокрыта» ?
Вынесли многовековое иго, поднялис ь, свер гли, побили м ощ ных соседей,
распр остранил ис ь на два ко нтинента , а через тридца ть л ет после Ермака,
когда страна, казалось, рассыпается, когда царя нет и в Москве неприя-

тель, вдруг за Мининым и П ож ар ским (как во Франции за Орлеанской
девой) поднимутся, с пасу т и — подчинятся...
Кажется, все м о г великий нар од, заряж енный особенной исторической
энергией: все мог — всех разбить, все освоить и даже самого себя зака­
балить...
Сегодня м ож но было бы сра внить его с бурлящ им по то ко м , способным
все препятствия размыть, всюду пробиться; однако являются строители
канала, плотины — и вся сила воды уж им принадлежит.
Карамзин о том и говорит, декабристы о том и говорят, но «с разными
знаками». Д л я по кл онников древних вольностей царская в ла сть (сна чала
Рюриковичи, потом Романовы) вознеслась народною силою, и за то
народ поработился — самодержавием и крепостным правом.
Кар ам зин же приветствует превращ ение « ра збойника в гер оя» —
соединение дикой казацкой во льницы с м ос ко вской вла стью и о тсюда —
удесятерение их общих сил.
Пишется о Ермаке , но, по сути дела, и о Разине , Пугачеве...
Крестьянский бунт, восстание пр отив царей — дл я К ар а м з ин а «бес­
смысленны и бес пощ адны» (хотя не он эти сл о в а напишет); декабристы
тоже не хо тят Пугачева , но по л аг аю т, что гла вным виновником нов ой
пугачевщины будет Аракчеев.
Зато Кара мзин находит плоды свое образного союза власти с нар одо м
в 1812-м...
Тема, важнее всех других, поставлена.
Ермак в девятом томе сражается с Кучумом и посылает гонцов к
Ивану Грозному.
Карам зинские геро и, им описанный народ, о тпра вятся вскоре на с тр а ­
ницы пушкинского « Бор иса Годунова» .
Но до то го еще несколько нелегких лет.
ПОСЛЕ ГРОЗНОГО
Три с лишним года тысячи читателей с нетерпением ожидают продол­
жения— следующих томов. Сетуют на медленность Карамзина: за
сто лько лет ни одной нов ой книги!
1821— 1824-е годы : Ш ам по л ьон рас шифровывает египетские иер ог­
лифы и д ар и т миру целую древнюю цивилизацию; революции в Испании,
Пор тугал ии, П ье м онт е, Неа по л е, Греции, Лат инской Америке...
«Газеты снова интересны, — кажетс я, радуется историк. — Как бы
хотелось знать, что будет с греками».
«...Венец слетел с головы Фердинанда V II [Испанского], а остался
на ней один колпак почти шутовской», — так почти весело писано Алек­
сандру Тургеневу.
Улыбки, печаль, надежды и в других письмах.
« П оздравляю с новою революцией) (португальскою). Скоро ли пройдет
эта мода? Или мы пройдем скорее?»
«В Ам ерике р ож даю тся но вые государс тва: Мексика и Перу мо гу т
со временем быть великими держ а вам и, бо га ты м и и приятнейшими для
жизни; но это еще далеко. Между тем видим Испанию в судорогах раз­
рушения. Наше время заставляет более мыслить, нежели веселиться».

Попадаются, однако, строки куда более нервные, горячие: «Век кон­
ституций напоминает век Тамерланов: везде солдаты в ружье...»
«Между тем шум ят о ко нституциях. Сапо ж ники, портные хо тят быть
за коно дател ями, ос обенно в ученой немецкой земле. Покойная француз­
ская ре волюция о став ил а семя, как саранча: из него вылеза ют гадкие
насекомые. Так кажется. — Впрочем, будет, чему быть надобно по з ако­
ну высшей премудрости».
Эти сапожники, порт ные — действующие лица будущей «славной»
шутки граф а Ро стопч ина: во Франции гр аф по ним ает р ево люцию —
«сапожники захотели стать князьями»; в России же 14-го декабря не
понимает: «князья пожелали стать сапожниками».
Российские княз ья все крепче и опаснее за к л ады в а ю т мины для буду­
щего взрыва... Почти на глазах Карамзина — Семеновская история
1820 года , «мирный бунт» важнейшего гв ардейского по лка.
Историк зна ет, предчувствуе т 14 декабря — и огор чае тся: не верит,
от рицает для России эт от путь.
И не менее, а может быть и более, огорчается действиями другой
стороны, формально — его, государственной стороны: все то же, о чем
он столько раз заговаривал с Александром, — военные поселения, мисти­
ка, гонение на просвещение, никаких благих реформ . В одном из писем
к Д митр иеву р адо сть: р азнес ся слу х о важных переменах, царь все время
работает с Аракчеевым! Однако более ничего не последовало. И у Ка­
рамзина меланхолия, которая «питается и печальными слухами о саранче,
о непрер ывных дождях в нутри Р ос сии, о худой надежде на жатву: ибо я,
уже м ало занимаясь политикою, все еще при ним аю живейшее участие
в физическо м благо сос тоянии Р оссии». Д о конца дней, до последнего
вздоха — все равно будет верить в просвещение; в то, что «преступления
та м бо льше , где бол ьш е невежества» , в Рос сии же «е жегодно в Сибирь
о т пр а вл яю т до 6000 человек» (з апись Сербиновича).
Отношения с царем, с царицами по-прежнему хорошие. Все хорошо —
и все печально... Старшую дочь Софью делают фрейлиной, его самого—
действител ьным ст атским (генерал К ар а м зин!). Цар ь, зная нелюбо вь
историка к чинам, подчеркнул, что награждает историографа, а не Карам­
зина. Нагр ажденный благодари л из ыска нно и ехидно — за признание
заслуг йсториогр афа и «чин дл я публики».
Нагр ады, чины, но в то же*время над другими, оч ень близким и,черные
облака, как некогда, в 1792—1793-м, над тогдашним Карамзиным. В опалу
и отс тавку по падае т друг-брат П е тр Вяземский; Александра Тургенева,
м о ж но ска за ть, съели темные, клер ика льные сил ы, на бир авш ие голос
возле трона. Карамзин горячился, пытался примирить с царем старин­
ного друга, который никогда не был радикалом, заговорщиком и смотрел
на вещи .сходно с историком . Александр I, каж е тся, го то в был уступить,
но сам Тургенев понял, что ему с новым курсом не ужиться. По этому
слу чаю К ар а м з ин жалуется Дм итриеву : «Тургенев спокоен в чувстве
своей правости, а я, любя его как брата родного, любя искренно и доброго
цар я, был грустен, и все еще ж ал ею, очень жалею».
Пор ою нелегко сдерж аться, со бл юсти диста нцию. Однажды з а ­
пишет о придворных: «Бо льш е лиц, нежели гол ов ; а душ еще м е­
нее».
В 1822 году истор ик см ело пиш ет цар ю: «Здесь либералисты, там

сервилисты. Ис тина и д обро в середине: в о т Ваше ме сто, прекр асное,
славное!»
И как всегда, внимательно следят за историком-фаворитом многие
могучие недоброхоты, крайние мр акобесы. Магницкий, Рунич, Ф отий
то лько и ж дут сигнала, ч тобы осв истать, выкину ть: «Ты говориш ь о
нападка х Булгарина: это пер едов ое л егкое войско, а главное еще гот ов ится
к делу, как мне с каз ыва ли: Магницкий etc, etc. вступаются будто бы за
Иоанна Грозного. И ту т ничего не предприним аю: есть бо г и царь!»
(Дмитриеву).
Раньше, до 1820 года, историограф много спорил и направо, и налево;
нико гда не о тве ча я на печатные атаки, ох отно всту пал в раз гов ор ы.
Теперь же все чаще находит и это бесполезным; удаляется: «Ось мира
будет вертеться и без нас». Он стар для молодых, молод для стариков:
о чем говорить? Уже все сказано... Мысль устремляется на десятилетия
и века вперед. Предс каз ания (как и прежде) печ альные и оптимистич еские;
друг другу обяз ате л ьно и пре кр асно противор ечащие...
«Основание гра жданских обществ неизменно: можете низ поставить
наверху, но будет всегда низ и верх, воля и неволя, богатство и бедность,
удовольствие и страдание».
«Одно утешает меня — то, что с падением народов не упадает весь
род человеческий: одни уступают свое место другим, — и если запустеет
Европа, то в ср едине Африки или в К а наде процве тут нов ые политические
общества, пр оцве ту т нау ки, искусства и художества».
«...Мне уже ничего не надобно. Я простился даже и с мечтою быть
по лезным в государств енно м смыс ле; не пр остился то л ько с ис ториею;
вот мое дело, вопреки нашим кастратам и щепетильникам».
То есть ему говорят, намекают, что есть дела поважнее, посовремен­
нее его Истории; или, наоборот, стоит ли так писать, например, о зло­
деяниях Грозного?
Вот мое дело...
Такая позиция обрекала на одиночество. Одиночество обострялось
и распадом «Арзамаса»: одни ушли в декабристы, другие в дальние
края, третьи в деревню, в частную жизнь. «Мы все как муха на возу, —
вздыхает Карамзин, — важничаем и в своей невинности считаем себя
вино вникам и великих пр оисш ес твий! — Велик т о т, кто чув ствует свое
ничто жество — перед богом!»
Вяземский воскл икнет: «Умнейш ие из нас, дельнейшие из нас, бол ее
или менее, а все вывихнуты: у ко го рука, у кого язык, у ко го душа, у кого
голова в лубках... Арзамас рассеян по лицу земли или, правильнее, по
[....] земли».
Наконец, Батюшков (в своей тетради под чудесным заглавием —
«Чужое — мое сокровище»): «Карамзин мне говорил однажды: человек...
он всех т вар ей живущее, он все перенести мо же т. Д л я него нет сов ерш ен­
ного лиш ения, совер ше нного бедствия: я, по крайней м ере, не з на ю...
Кроме бесславия, пр иба вил он, подумав немного».
Одиночество . И сочувствие нем ногих избранных:
«Мне кажется, что одно му Кар а м зину дано жить жизнью души, ума
и сердца. Мы все поем вполголоса и живем не полною жизнью; оттого
и не можем быть впо лне до во льны собо ю». Т ак писал Александр Тургенев
Вяземскому.
129

Вяземский соглашался: «Карамзин... создал себе мир светлый и строй­
ный по среди х аос а тьм ы и неу стройства».
И Вяземский, и Ал ександр Тургенев не пр инадлеж ат к тем сор атникам
Рылеева, Пестеля, Николая Тургенева, кто решился, кто нашел смысл
жизни, и по это му не согла сятся, будто один историограф живет светл о
и стройно.
Но мы уже говорили, что моральную силу, чистоту души Карамзина
приз навал о и больш инство критиков.
Само существование такого человека, с тако й позицией ср еди вихрей
и стол кно вений 1820-х го дов бы ло уже событие м, целым «политическим
течением». Он же вослед надолго уезжающему за границу Александру
Тургеневу ш л ет пр им еч ательное напутствие : « Дл я нас, русских с душою,
одна Ро ссия с ам обытна , одна Р осс ия истинно существует: все иное есть
только отношение к ней, мысль, привидение. Мыслить, мечтать можем
в Германии, Франции, Италии, а дело делать единственно в России,
или нет гр ажданина, нет человека: есть т о л ьк о двунож ное животное ,
с брюхом и с знаком пола, в навозе, хотя и цветами убранном. Так мы
с вами давно рассуждали». *
Одиночество — и свое дело. Десятый том — время царя Федора
Иоанновича, конец XVI столетия. Одиннадцатый то м — Борис Годунов,
Лжедм итр ий. И постоянные попытки сегодняш него, X I X века вторгнуться
в мысли, направить перо историографа.
«Хотелось бы дописать до Романовых: тут конец поэмы — осталь ­
ное— наследникам. Еще бы два тома, и поклон истории».
3 марта 1821-го — Малиновскому благодарность за присылку из
московского архива «двух ящиков» для десятого тома; сообщает, что
написа л первые «несколько строк».
30 сентября: «Я бреду впер ед; описываю теперь убиение Дим итрия».
5 декабря — просит приготовить «все о Годунове»: «...хочется отде­
лать его цельно, не отрывком. На сих днях встретилось мне в бумагах
1597 года описание двадцати или тридцати блюд царского стола — на ­
хо дка л юбо пытная!»
1822
год, 27 января: Карамзин просит у Малиновского «дела европей­
ские и азиатс кие, П ол ьш и, Авс тр ии, Англии, Швеции, Ит ал ии etc; ту­
рецкие, крымские, нагайские, персидские, гр узинские, кабардинские etc.
Спешу к цели, ибо м о гу ум ере ть или сдел а ться нес пособен к работе;
могут перемениться и обстоятельства».
«Обстоятельс тва» — эт о политический курс, царс кая мило сть.
Позже истор ик просит пл аны зданий, косм огр афию.
31 марта: «...кончил 4 главу 10-го том а и примусь за Годунова, описав
судьбу России под скипетром Варяжс кого до му ».
Десятый том окончен; царю, отправляющ емуся на Веронский кон­
гресс, ис тор ио граф вру чает тетр ади «в дорогу».
Том начинался со слов: «Первые дни по смерти тирана (говорит рим­
ский историк) бывают счастливейшими для народов: ибо конец страдания
есть живейшее из человеческих удовольствий.
Но цар ствование жестокое часто го тов ит царство вание слабое».
Александр I, вернувшись, дел ае т не скол ько з амечаний, очевидно не
настаивая. Карамзин «взялся поправить» в двух только местах. Против
фразы «Слабый Федор должен был зависеть от вельмож или монахов»

царь написал: « Пос леднее не ос корбит ли нашего духовенства?» К ар а м ­
зин чуть отредактировал, не изменив смысла: «Угадывая, что сей двад­
цатисемилетний го судар ь, осужденный пр иродою на всегдашнее м а л о ­
летство духа, будет зависеть от вельмож или монахов, не с мели р адов аться
концу тиранства».
16 июня 1822-го — жал уе тся Дм итр ие ву, ч то трудится над Историей
по 5 часов в день «ино гда и бесплодно или почти бесплодно».
5 июля — благодарит Малиновского за получение на краткое время
ценной Бееровой летописи: списывал три дня, «не жалея глаз, ибо пись­
м о не четко, связно, крюч кова то».
Десятый том на столе. И вдруг...
7сентября: «Нынешняя зима, т.е. Сленин и X том Русской Истории
могут решить, здесь ли мне умереть иль в Москве, или в Арзамасе».
Письмо к Дмитриеву легко разгадываем: если новые тома хорошо
пойдут (а издате ль Сленин удачно переизда ст их вместе со старым и),
тогда будет возможность и дальше в столице оставаться, новые тома пи­
сать. Если же — неудача, т о гда надо св ор ач ивать столичные р ос ко ше ст­
ва и жить поскромне е, в провинции.
Такого страха м ы, каж ется, у истор ио гр аф а не встречали: прежде
опасался, что царь не примет, средств не даст, но в успехе мало сомневал­
ся, очень хо ро ш о ощ ущ ал читательский интерес.
Теперь же — произошло что-то?
Вспомнив ру гательн ое « ка стр а ты и щепетильники», угадыв аем мы сль
стареюще го историка: м о ж е т быть, критика в печати (Каченовский,
Лелевель), критика сл ева (декабристы), критика справ а, зата енная,
ожидающ ая приказа свыше (Магницкий и др.)
—
может быть, все это,
с ра зных совершенно с тор он, означ ае т, что нео бходимо сть такой ис то­
рии, такого историка миновала? Может быть, не станут уж так читать,
как в 1818— 1821-м?
Он знает к тому же, что книги вообще плохо идут: лучше всех расхо­
дится декабристская « П ол яр н ая звезда»!
«Могу на писать более, но уж не мо гу на писа ть лучше».
Самого историографа притом не оставляет бес современности. Де­
кабрист Николай Тургенев еще 9 сентября 1820 года записал слова К а­
рамзина насчет книги Ш атобриана « Герцог Беррийский»: «Т акие книги,
будучи произведе нием врем ени и обст оятел ьств, по ка зы ва ют и дух
времени и существо обстоятельств». Не будем сейчас толковать о книге
французского писателя и о том , что в ней увидел русский историк: ва ж ­
нее — что он пишет о себе.
Друг Дмитриев написал Воспоминания, и Карамзин их с наслажде­
нием читает, требует еще и еще, но сам даже и не думает о чем-то по ­
добно м.
«История...» — это и есть его мемуары. В своих старых веках он, по­
нятно, хорошо видит дух времени и существо сегодняшних обстоя­
те льств.
Но все ему мало, мало... То, что писано в 1811-м («О древней и новой
России»), ч то же лал ось и не сбылос ь в 1814-м (Истор ия 1812-го, нач инаю­
щаяся в 1789-м), каж ется, и те перь м ер ещитс я: отв етить на острейшие
1.П

вопросы 1820-х годов не только описанием Годунова, Дмитрия, но и
книгой о времени отцов, дедов.
Среди напряженнейших работ и забот о XVI—XVII веках Карамзин
очень много читает о недавнем XVII I-м. На эту тему больше всего, ко­
нечно, в переписке с Дм итр ие вы м : бывш ий м инистр и сегодняш ний исто­
риограф не боятся писать обо всем, не опасаются, что их, например,
сошлют за слишком вольное письмо (как Пушкина в 1824-м из Одессы
в Михайловское). К тому же им (да еще и Малиновскому, директору
архива) можно читать, хранить «запретную литературу» — и два лите­
ратора жадно, сладостно обмениваются впечатлениями.
Дмитриеву: «Благодарю тебя за выписку из журналов Храповицкого:
я читал ее с живе йшим удовольствием. Е катерина з на л а людей. Ее сужде­
ния любо пы тны и основ ательны. Неда вн о ч итал я письма ее гр. Захару
Григор ьев ичу Чернышеву , и какие!»
«Известна ли вам, — спрашивает Карамзин Малиновского, — био­
графия кн. Даш к ов ой? Я достал экземпляр, но так худо переписанный,
ч то тяже ло ч итать».
Сверхсекретные, хранящиеся под особыми печатями в Государствен-
ном архиве Записки Екатерины II... Но некогда Павел I дал их на краткое
время почитать близкому другу князю Куракину — тот посадил за дело
писарей, и они молниеносно скопировали огромную рукопись. А. Тур­
генев списал у Куракина, Карамзин взял у Тургенева.
Впрочем, даже им, осведомленнейшим людям империи, не удается
дознаться, ч то, например,, версия Брюса об отр авле нии царевича Алек­
сея позже будет отвергнута; и что не имеет никаких оснований слух (в ко­
торый поверил Карамзин), будто царевича казнили за «связь с Екате­
риной I». Зато ес ть еще по в од по спорить о Пе тр е Великом и восклицать
(читая «м анускр ипт, поч ти нико му не известный» испанско го по слан­
ника герцога де Лириа): «...как любопытно! Вижу перед собою и Долго­
руких и Голицыных, и Бирона и Остермана. Недавно читал я также доп­
росы Лестоку и Бирону , жалея, ч то не буду писать истории сего времени.
Прелесть! »
Прелесть — присоединим и м ы св ой гол ос, оценивая то лько что при­
веденные стро ки. К ар а м з ин — чувствит ельный, с ентиментальный, очень
чуткий к нр авс твенному на ча лу — забы ва ет ся: на слаждение ученого
явно берет верх над ужасом потомка перед допросами, казнями, кошма­
рами бироновщины; «прелестьЬ — восклицает Карамзин, воображая,
как бы хорошо можно было заполнить двухвековую пропасть между его
Историей и его современностью.
«Вообще я так много читал здесь о пр оисш ествиях петербургских,
что этот город сделался для меня уже историческим: Нева, крепость,
двор ец на по ми нают мне сто лько людей и случаев! Отж ивая век для
настояще го , с ка ким нежным ч увством обращ ае мс я мы к прош едшему».
Осмелимся поправ ить историка: именно о тт о го , что не отж ил век
для настоящего, обращается он к вчерашнему; не жалеет времени и,
добив шись с пециального цар ского разреш ения, погруж ается в дело
Волынского («две кипы и сундук. Гнусно и любо пытно» ); тянет к родно му
XVIII веку, к пожару Москвы, но где силы взять на все века?
«Осталось бы написать X II то м и coup d oeil [взгляд, краткий обзор]
до наших вр ем ен, дл я ро скош и...» Мечтание эт о высказано в письме

к А. Ф. Малиновскому. Брату чуть иначе: «Заключу мою Историю обоз­
рением новейшей до самых наших време н».
Вот для чего он читает из XVIII века... Но постоянно сам себя опро­
вергает. Л е т о м 1825-го он, напр им ер , о бъясняет Жуковскому, Вяз ем ско­
му и Сербиновичу о французской р ево люции (и, понятно, во обще о но­
вейшей истории, которая притягивает так, что приходится крепко оттал­
киваться!)*' «...писать ее историю еще рано; предмет богатый, но слиш ­
ком близкий к н аш ему времени. Соврем енники тр ебуют более подроб ­
ностей, а история должна быть разборчива».
Нет истор ии без типических подробнос тей, но нельзя о бнар одо в а ть
подробности о недавнем: заколдованный круг — как выйти?
Пушкин скажет, ч то на до вести Записки, что бы на нас м ог ли с сы ла ть­
ся; сам несколько р а з будет за них пр иним аться — плоды четыр ехл етнего
труда сожжет, снов а в о зьм е тся — и не успеет...
Карамзин отпускает вежливый поклон XIX, XVIII векам и, не прекра­
щая чтения недав них записок, доку ме нто в, удаляется в 1600-е...
1822, 22 сентября: «...начинаю описывать гонение Романовых, го ­
лод, разбой, явление самозванца: это ужаснее Батыева нашествия».
28 сентября: «Теперь пишу о гонении Романовых, а самозванец сто­
ит у дверей. Предмет любопытен: лишь бы удалось описать хорошенько».
30 октября: вместо главы из Вальтера Скотта читал императрице
Марии об избрании Г одунова... «Гатчинское общество не дремало.
Хорошо, если бы удалось еще с некоторою живостию дойти до конца,
мною предполагаемого, чтобы высокоблагородное потомство, дочи­
тав, могло сказать: ,,Жаль!“ ».
Сегодняшний историк, возможно , удивится такому вниманию к фор­
ме: «лишь бы опис ать х ор ош еньк о... с Некоторою живостию». Сохр а­
нившиеся лис ты черно виков насыщ ены стилистической пр авкой. Худо­
жественность рассказа для Карамзина-ученого — цель. Форма в опре­
деленном смысле — ва жнее со держ ания, ибо без нее нет содержания,
т. е. былой жизни.
11
декабря: «Теперь пишу о самозванце, стараясь отличить ложь
о т истины. Я уверен в т ом , что он был действите льно Отр епьев-р асстрига.
Это не новое, и тем лучше».
1823 год. Новый год историк встречает у Муравьевых:
«Съездил, по здравил обеих им пер атриц; до обеда успел еще написать
строк десять о Са мо зв анце».
14 января — в торжественном ежегодном заседании Российской Ака­
демии Карамзин читает отрывок об убиении царевича Дмитрия и об
избрании на царство Бориса Годунова.
«Где был Годунов и что делал? Заключился в монастыре со сестрою,
пл акал и м ол илс я с нею... Сведав о постр иж ении Ирины, духовенство,
чиновники и граждане собралися в Кремле... Все восклицали: „ Д а здрав ­
ствует отец наш, Борис Федорович!“ Так совершилось желание власто­
любца!.. Но он умел лицемерить: не забылся в радости сердца— и за
семь лет пред тем, смело вонзив убийственный нож в гортань св. мла ­
денца Дмитрия, чтобы похитить корону, с ужасом отринул ее, предла­
гаемую ему торжественно, единодушно, духовенством, синклитом , на ­
родом ^ ...> Но патриарх и бояре еще не теряли надежды. Все благоприят­
ствовало Годунову, ибо все было им устроено. Но сей человеческою

м удростию наде ленный пра витель достиг пре ст ол а зл одейство м... К аз нь
небесная у гро ж ал а цар ю преступнику и царс тву несчастному».
Николаю Тургеневу не-понравились «эти слезы, эта тоска народа
при см ер ти Федор а Ив анов ича и при про сьба х Годунова о принятии прес­
тола».
ч Ис тор ик читает, декабрист оспаривае т, а главный истолкователь еще
не знает, не подо зр ева ет — «в гл уш и М олдав ии печальной...» .
«Пушкин, говоря о Карамзине, рассказал мне однажды: часто на­
ходил я его за письменным столом с вытянутым лицом — вот так (при
это м слове он в ытягивал сам свое лицо). Он отыскивал какое-нибудь
выражение для своей мысли...» (запись М. П . По година).
Пушкин со многими пытается разделить тоску по Карамзиным; про­
сит Вяземского не забывать прозы — «ты да Карамзин одни владеете
ею».
Брату Льву Сергеевичу: «Напишите мне нечто о Карамзине, ой, ых».
Жуковскому: «Введи меня в семейство Карамзиных, скажи им, что
я для них тот же. Обними из них кого можно; прочим — всю мою ду­
шу».
Последние строки, кажется, спорят с возможным мнением Карамзина,
Карамзиной, Карамзиных, будто Пушкин для них «не тот»...
Отголосок старых споров, эпиграмм — Карамзин только лучшему
другу Дмитриеву написал (25 сентября 1822 г.) откро венно е мнение
о «л юбе зно м Пушкине» : «Т а л ант действител ьно пр екрасный: жаль, что
нет устройства и мира в душе, а в голове ни малейшего благоразумия».
Сам же любезный Пушкин, з а тысячи вер ст, конечно, то нко ул авлива­
ет отнош ение одно го из сам ых у важ аем ых и м людей...
Сегодня, ко гда м ы во льно ил и нев ол ьно ра сс та вл яем российских
писателей «по р ангам » , Пушкин, разум еется, главне е, и нам , право, не­
ловко за карамзинское мнение, будто у Пушкина «в голове ни малейшего
благоразумия». Но что же делать! Карамзин в ту пору был читателям
не менее важен, чем Пушкин; Карамзин так думал; Карамзин Пушкина
несколько л е т не видел — и судил по старинке; Пушкину кар ам зинс кий
упрек, са мы й нес праведл ивый, был все р ав но пол езне е пош л ой хвалы.
И наконец, с ам ое глав но е: Пушкин делом о пр ов ер г ис ториографиче ский
вздо х о себе.
Смерт ь Федора, избрание Бор иса — здесь он, Пушкин, вскоре про из­
несет гл ав ные слова!
Тема Бориса, самозванцев была, как видно, созвучна напряженному
неустройству, ож иданию 1820-х го дов — и м але йш ие сведения о карам -
зинском з ам ысл е будор аж или м ол одых.
29
авгу ста 1823 года дерптский студент и славный поэт Николай
Языков пишет, что с нетерпением ждет кара мзинских стра ниц о са м о з ­
ванце — ибо та эпоха «может дать хорошие матерьялы для романиста
историч ес кого». Пушкин же у м о м , душою, со мнениями, поэтическим
опытом приближается к истории— и будто только ждет десятого и
одиннадцатого томов, чтобы приняться за «Комедию о настоящей беде
Московскому государству...» .
Как все просто выглядит сейчас, когда мы знаем то, что сбылось.
И как все было зыбко летом 1823-го!
12 апреля Карамзин еще уверял брата, что работает усердно: кончил

Федора Борис овича , нач инает Л ж едм итр ия, осе нью наде ется нач а ть
Шуйского.
А затем так навалилась лихорадка, так худо было, что разнеслись
слухи о смерти — все лето приходил в себя и 6 августа открылся брату:
«Я был действительно при дверях гроба... Умер бы легко, не чувствуя
смерти».
Умри Карамзин (не дай бог — хочется вдруг сказать) — умри летом
1823-го
—
и выход одиннадцатого тома (да, наверное, и десятого, с ним
с вяза нного ) з адер ж ал ся бы, конечно, на несколько лет. И не написал
бы Пушкин своего « Бор иса» в 1825-м, а после 14 декабря совсем иная
обста но вка и, ве ро ятно, не на писа л бы совсем.
Страшно даже о таком подумать; но — обошлось...
ДЕСЯТЫЙ И ОДИННАДЦАТЫЙ
1823 год. 18 октября: «Дописываю теперь самозванца. После болезни
имею к себе менее доверенности: не ослабела ли голова с памятью и
во ображением ?»
Конец ноября — начало д екабря : рукописи десято го и одиннадца того
томов уходят в типографию. «Хуже всего то, что на меня часто находит
грусть неизъ яснимая, без всякой причины, и нервы м о и ра здражены до
крайности».
~
с
1 декабря : «Хорошо, если они [X и XI тома] так же разойдутся, как
9-й том. Кроме авторского честолюбия, это могло бы поправить и наши
экономические обс тоятел ьства ».
1824 год. 1 января: «З аним аюсь печа танием, не ж ал ею денег, а идет
плохо».
21 января. Д ес ятый то м о тпечатан.
С 4 марта десятый и одиннадцатый том а рассылаются подписчикам.
14 марта (А. Тургенев — Вяземскому): «На Семеновском мосту толь­
ко и встречаешь, что навьюченных томами Карамзина „Истории".
Уж 900 экземпляров в три дни продано».
В столице, как бывало и прежде, книжки прямо на квартире Карамзи­
на продает Афанасий Иванович — «грамотный рядовой из сторожей
департамента духовных дел».
Тома разошлись, но все же не так стремительно, сенсационно, как
в 1818-м. Карамзин был прав — что -то переменилось в воздухе; одни
устали, другие дал е ко ушли.
Александр Тургенев, понач ал у радов авш ийся, тож е нервничае т: « М ал о
берут — по 4, по 5 экземпляров в день разбирают. Вчера взяли семь на
простой бумаге. [Кара мз ин] принужден уступить н а срок книго продав ­
цам . Ожидаю б ольш его рвения и патр ио тиз м а от русской России: Чухон­
ская р авнодушна к славе отечества... Д а во зрадуются клевреты Каченов^
ского!»
«История моя худо продается; говорят, что все худо продается», —
жалуется Карамзин Дмитриеву 13 июня 1824 года; опять приходят мысли,
что все это — не нужно: мысли об отречении. Как раз в это время ведь
и царь «распорядился наследством»; говорит о своем давнем желании
отречься, ж ить ч астной жизнью.
Цар ь отрече тся, истор ику о тр ечься?

Всего продано 2000 экземпляров — втрое меньше, чем в 1818-м, но
отказываться от Истории рано, и Карамзин, кажется, это вскоре почувст­
вует.
Восемь томов в 1818-м году, как и девятый том в 1821-м, как и десятый,
о диннадца тый в 1824-м — ка ждый р аз с танов ил ись з начит ельным куль­
тур ным , общественно-политичес ким с обытием , вы зыв ал и волну откл и­
ков, споров, ответов , подражаний, новых замыслов ...
В напряженной усталой атмосфере 1824-го, когда миновали надежды
н а р еф ор мы, ког да окончились европейские рево люции, ко гда «либерал
Пушкин» о с тавл яет в черновике:
От Тибровых валов до Вислы и Невы,
От сарскосельских лип до башен Гибралтара:
Все молча ждет удара,
Все пало — под ярем склонились все главы...
В этом-то «остановившемся времени» бурные, живые страницы род­
но й истории были свежим в оздухом , пр изна ком нас тоящ ей жизни.
Языков в Дерите жадно читает десятый и одиннадцатый тома: «эти
любопытства полные доказательства великого таланта нашего Ливия.
Дай бог, чтоб он сколько можно продолжал писать Русскую Историю,
хотя бы до смерти Петра».
Грибоедов летом 1824-го находит, что «стыдно было бы уехать из
России, не в идавш и чело века, ко то рый ей наибол ее чести приносит сво ­
ими трудами».
Александр Бестуж ев, о бдумывая р аз ные с пособы исторического опи­
с ания русской жизни, вздыха ет: «Но ч то ска жеш ь после К ар ам з ина? »
Наконец, Пушкин: «Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина!
Какая жизнь! Э то злободневно, как свежая газета».
Карамзин, кстати, хорошо знает от Вяземского, что Пушкин пишет
« Бор иса» , про сит рукопись, но не успевает пр очесть... Слиш ком м а ло
вр емени, сл иш ком м но го событий...
«Мы не рады тому, что бог не дал нам видеть этого общего бедствия».
Карамзин, всегда стремящийся в «минуты роковые» сам быть исто­
рическим свидетел ем, жалеет, ч то не видел ве лико го петербургского
наводнения 7 ноября 1824 года. В*Царском Селе та буря, что гнала обрат­
но Неву, «ломала и рвала с корнем давнолетние деревья».
Царь скажет Карамзину слова, которые позже попадут в пушкинский
« Медный Всадник»: «Мой долг быть на месте ... Во ля божия, на м остает­
ся преклонить гл аву пред нею».
Наводнение это немалому числу мыслящих людей показалось близ­
ким предвестником других ро ко вых минут и ро ковых лет.
ОСЕНЬ ЖИЗНИ
Карамзин — Дмитриеву. 22 октября 1825 года: «...я точно наслаждаюсь
з деш нею тихо ю, уединенною жизнию, ко гд а здор о в и не имею сердечной
тревоги. Все часы дня заняты приятным образом: в девять утра гуляю
136

по сухим и в ненастье дорогам, вокруг прекрасного, не туманного озера...
В 11-м завтракаю с семейством и работаю с удовольствием до двух,
еще находя в себе и душу и воображение; в два часа на коне, несмотря
ни на дождь, ни на снег. Трясусь, качаюсь — и весел...
Втемноте вечерней еще хожу час по саду, смотря в дали на огни домов,
слушаю колокольчик скачущих по большой дороге и нередко — крик
совы. С 10 до половины 12 читаем с женою и двумя девицами Вальтера
Скотта романы, но с невинною пищею для воображения и сердца, всегда
жалея, что вечера коротки. Не знаю скуки с зевотою и благодарю бога.
Рад жить так до конца жизни. Что мне город?.. Знаешь ли, что я с слезами
чу вствую пр изна те льно сть к Небу за свое историч еское де ло? Знаю, что
и как пишу: в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни
о по томстве; я независим и насл аждаюсь то лько своим трудом , лю бо вию
к отечеству и человечеству. Пусть никто не будет читать моей Истории:
она есть, и довольно для меня. Одним словом, я совершенный граф Хвос­
тов по жару к м уз а м или музе! За неимением читателей мо гу ч итат ь себя
и бормотать сердцу, где и что хорошо. Мне остается просить бога един­
ственно о здоровье /Милых и насущном хлебе до той минуты,
Как лебедь на водах Меандра,
Пропев, умолкнет навсегда».
Прекрасна я про за , испов едь. Чер ез год без м алого после наводнения,
за два месяца без малого до восстания. Ровно за 7 месяцев до смерти...
О смерти заговаривает все чаще; брату признается, что смотрит
на здешний свет «как на гостиницу». « Ч тоб ы чу вство вать всю с ладо сть
жизни, надобно л юб ит ь и см ерть, как сла дк ое успокоение в объятиях
отца. В мои веселые, светлые часы я всегда бываю ласков к мысли о
смерти, мало заботясь о бессмертии и авторском».
Меж тем работа «опять сладка», перед прощанием.
Жуковский и А лекса ндр Тургенев ра сс каз ыв аю т, а Сербинович запи­
сыва ет о недавно обнаруж енном 200-летнем старце: появился на свет
около 1620 года — в то самое время, куда вплотную подошли тома «Исто­
рии Го судар ств а Ро ссийского».
Старец прожил «недостающую часть»...
Жена умоляет лечиться — поехать за границу, снова увидеть мир
«русского путешестве нника» . Н ик ол ай Михайлович, однако , никак не
желает «трястись в карете или шататься на корабле».
Путешествие, да! — но все по врем ени, в X V I I век, к Шуйскому, Ту­
шинскому вору , Сем ибо ярщине, Минину и По ж арс кому .
ПОСЛЕДНИЙ т о м
«Пишу мало, однако ж пишу, во всяком случае последний XI I-й том:им
заго веюсь дл я двух тысяч совр ем енников (No по числу купленных экз емп­
ляров) и для потомства, о котором мечтают орлы и лягушки авторства
с рав ным жаром ». (Дмитриеву).
Брату сообщает, что торопится дописать «прежде охлаждения ду­
шевного».
Посланы в Москву подробные вопросы и получены обширные отве­
ты — о Шуйском. Калайдовича просят побывать в Тушине и описать мес-
137

то, где с тоял Л ж едм итрий II; корр еспо нде нт пр исылает историо графу
по дробный план.
3 сентября 1825-го Кар а м з ин жа луется, ч то «ис тория не двига лась
вперед: в 3 1/ 2 месяца едва л и написал 30 страниц». Ка к и прежде, нужны
помо щ ники, наследники. Мал иновс кий, Румянцев, Ка лайдович, Строев,
Оленин, Ал ександр Тургенев... Теперь м но го по м о га ет Сербинович, все
сильнее участие молодых — Погодина, Сухорукова, Хомякова.
Уже говорили, но повторим, что видим здесь не умаление, а, наобо­
рот, величие исто рика: он объединил в сво ем труде всю науку своей стр а­
ны и своего времени, его книги были общим делом — и в то же время
«подвигом честного человека», Нико лая Кар а м зин а.
Повторим также, что и знаменитый мастер не волен знать главных
своих наследников. Ведь одиннадцатый т о м и с поры насч ет Борис а как
будто менее всего обращены к тому михайловскому ссыльному, который,
пере читав им написанно е, в ос кликнет: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»,
а после напиш ет на тит ул ьном листе — «Драгоценной для россиян па­
мяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновен­
ный, с благого вением и б ла год ар н о ст ью пос вящ ает Ал ександр Пушкин».
И разве не к тому же молодому человеку «без устройства и мира
в душе» — вздох Карамзина о финале Истории: «Дай мне бог дойти до
Романовых; а о Петре Великом и не думаю: для описания одного устрой­
ства его, в небольшом размере, понадобилось бы, по крайней мере, пять
лет» .
7 октября в Мих айл овс ком окончен пушкинский «Борис».
Карамзин в тот день дописывает пятую главу двенадцатого тома:
1611 год, с лав ная об оро на Троице-Сергиевского м она ст ыря; еще нем но ­
го — «и поклон всему миру, не холодный, с движением руки навстречу
потомству, ласковому или спесивому, как ему угодно... Близко, близко,
но еще можно не доплыть до берега» (Дмитриеву).
15 ноября 1825-го семья Карамзиных переезжает из Царского Села
в город.
26 ноября из Таганрога прибывает курьер с сообщением о тяжелой
болезни цар я.
«Я, МИРНЫЙ. ИСТОРИОГРАФ...»
Еще летом 1825-го Карамзин по просьбе молодой императрицы подоб­
рал исторические справки о Т аг анро ге — юж ном гор оде, куда собирал ас ь
царская фа милия. 1 сент ября 1825-го ис тор иогр аф про стился с Алекс ан­
дром I; через день — с царицей. Много лет спустя вышла из архивных
тайников запись К ар ам зин а об одной из последних бесед с им пера тор о м,
28 августа с восьми до половины двенадцатого...
«В последней м оей беседе с ним 28 августа ... я сказа л ему как прор ок :
Sire , Vos anne es sont comptdes; Vous n'av ez phis rien k remettre, et Vous
avez encore tant de choses k faire pour que la fin de Votre regne soit digne de
son beau commencement (Государ ь, Ваши дни сочтены, Вы не може те
более ничего отклады ва ть и долж ны еще сто л ько сдел ать, чтобы конец
Вашего цар ство вания был до стоин его пр екрасно го нача ла).»
Царь обещ ает...
Запись, поражающая и смыслом и краткостью.

Царю, как видим, делается пр ямо е, недвусм ысленное предсказание
(впрочем, в озм о ж но, в о твет на его собств енные предчувствия): ис торик
знает, что вот-вот нечто вспыхнет, а у царя уже доносы Шервуда и Бош-
няка о плана х скор ого во сстания и цареубийств а.
Александр обещает — но отчего же на другой день после его отъезда
Карамзину «грустно, м рач но, х оло дно в сердце и не хочется взять пера»?
(Дмитриеву).
Больше с этим царем не виделся. 27 ноября 1825 года, в разгар молебст­
вия во здравие, во дв ор ец прим чалс я траурный гонец из Та ганр ога .
Открыли за вещание Н ико л аю — присягнули Ко нстантину — пол у­
чили отказ К о нс т а нт и н а— го тов ятся присяг ать Никола ю... Междуцарст­
вие, какого не бывало со времен карамзинского двенадцатого тома.
Минуты ро ко вые...
Истор ик присм атрив аетс я к с транно му , притих ше му Петербургу
без импера тор а. «Вот уже целый месяц, как м ы существуем без государя, а
однако все идет так же хорошо, или, по крайней мере, так же плохо, как
раньше». Эти слова одного из «арзамасцев», сказанные при Карамзине,
запомнил декабрист Ал ександр Муравьев, брат Никит ы: дл я за го в орщ и­
ков это — еще один довод, что самбдержцы вообще не нужны. Карамзин
иначе думает, но п рито м , разу м еется, не скрывает своих опасений насчет
ожесточенной России. В разговорах с императрицей-матерью и завтраш­
ним царем Нико лае м пр ив оди т такие стр аш ные подробности (и, надо
думать, исторические пар ал ле ли с Г одуновым, Лж едм итрием , Шуйским),
так «увлекся отрица нием», кр итикой пра вления Алекс андра, что (со гла с­
но М. П. Погодину) Мария Федоровна просит историографа: «Пощади­
те сердце матери!»
«Ваше Величество, — отвечает Карамзин, ’— я говорю не только ма­
тери государя, ко тор ый скончался, но и м ат ер и государя, кото рый го ­
товит ся цар ствов ать».
Вот таким был этот монархист, который не умел, не мог лгать во
спасение и говорил любимым монархам страшные вещи, да еще так пи­
сал про их предше ственников, что будущий декабрист-смертник вос­
клицал: «Ну, Грозный! Ну, К ар ам зин!»
14 декабря 1825 года с у тра — явился во дворец с дочерьми-фрейл и-
нами: день присяги Нико л аю. Снаружи вдруг стрел ьба , крики, восстание!
Историк видит оцепеневшего о т стр ах а Аракчеева и еще нескольких
виновников — ему нечего им ска зать. Але кс андра Ф едоро вна, жена Н и­
колая, молится; Мария Федоровна повторяет: «Что скажет Европа!» —
«Я случился подле них: чувствовал живо, сильно, но сам дивил ся спокойст­
вию мое й души странной; опасность под носо м уже для меня не опа сно сть,
арок — и не смущает сердца».
Он долж ен все видеть с ам — как в Пар иж е 1790-го, в Москве 1812-го.
Идет на улицу, к Сена тской — люди за по мнили человека в парадно м пр и­
дворном мундире, без шляпы «с его статным ростом, тонкими благород­
ными ч ер тами, плав ною споко йною по ходкою и разв ева ющ имися на хо­
ду жидкими седыми во лоса ми».
«—Видел ужасные л ица, с лы ш ал ужасные слов а, и кам ней 5—6 упало
к ногам».
Он ненавидит мятеж, но все же, явно удивляясь самому себе, признает-
139

ся (все в том же длинном письме-отчете Дмитриеву, который мы только
что цитиро вали): «Я, м ир ный истор ио граф, ал кал пушечного гр о м а,
будучи уверен, что не бы ло ино го спос оба пре кратить мятеж ».
Из других писем и разговоров тех дней мы восстанавливаем горькие,
противоречивые чувства, одолевавшие Карамзина. Он, оказывается, уго­
варивал каких-то солдат или обывателей — не бунтовать, разойтись.
Другим бы это не сошло — одному из таких агитаторов чуть череп не
проломили прикладом...
Историограф алкал, «ждал» пушечных выстрелов, негодовал: «Како­
вы преобразователи России: Рылеев, Корнилович...»
Однако замешано, арестовано и множество своих! Прежде всего
близкие из близких — Никита и Ал ександр Муравьевы, Николай Турге ­
нев (он, пр авда , в Англ ии, но объявл ен вне за ко на), Ник ол ай Бестужев,
который «один мог бы продолжать Письма русского путешественника».
Подпис аны приказы об аресте Миха ила Орлова , Кюхел ьбекер а (пере­
водившего Историю на немецкий), в тюрьме и множество других старин­
ных знаком ых, читателей, по читател ей — тех м о л о дых л юдей, кото рые
так жадно ожидали его Историю и которые там вычитали свое. В письме
к неизменному Дмитриеву Карамзин надеется: «Дай бог, чтобы истин­
ных злодеев наш л ось между ими не так много » ; с первых же дней обес по­
коен, что тепер ь р аздо л ье будет дл я Аракчеевых, Магницких , кото рые ст а­
нут восклицать: «Мы же го ворили!»
Декабризма Карамзин решительно, не принимает, но он историк:
тр удно не заметить шир оких причин, гл убоких основ.
Карамзин: «Каждый бунтовщик готовит себе эшафот». «Что ничего
не доказывает», — отвечал Никита Муравьев.
Пришло время эшафота.
Карамзин: «Предадим, друзья мои, предадим себя во власть Прови­
дению. Оно, конечно, им еет свой пла н...»
Муравьев: «Р ево люция был а, без со мнения, в его плане».
Нечестному легко помнить одно, забыв, желая забыть другое. Чест­
ному человеку — невозможно. «Я только зритель, но устал душою, —
жалуется Карамзин.— < .. .> Авось скоро возвращусь к своей музе-ста-
рухе».
Но в Историю, в XVII век, теперь не скрыться: к тому же в течение
23 лет работы над Историей древность и современность в каждом томе
привыкли к «смешению».
Главные свои слова о 14 декабря и декабристах Карамзин произнесет
очень скоро: «Заблуждения и преступления этих м ол оды х людей суть
заблуждения и пре ступления наш его века».
И если так, значит, прав был Никита Муравьев: рев олюция в плане
провидения; ведь заблу ждения века не м о гу т быть случ айностью, простым
«злым умыслом» одного, десятерых? Они в природе вещей...
И если так, надо на всю русскую историю, давнюю и недавнюю, взгля­
нуть по-иному, заметить то, что высветилось в минувших веках от вспыш­
ки 14 декабря.
Опять что-то не сходится в ответе . Как и до лж но быть.
Честному человеку м енять свои убеждения — з нач ит м енять жизнь.
Если же сил не хватает — умереть.
140

ДЕКАБРЬ — МАЙ
Карамзин заболевает — простудился на улицах и площадях 14 декабря.
В представлениях современников и ближ айш их по то м ко в истор иограф
стал еще одной, пусть неявной жертвой рокового дня.
Если не спрямлять события, не романтизировать, то можнб бы, ка­
залось, возразить: историк и прежде серьезно хворал, теперь же болезнь
то наступает, то отступает, и в хорошие дни Карамзин еще пишет, пы­
тается выходить...
И все же, действительно, — с 14 декабря Карамзин умирает. По­
дорвано не только здоровье, но и некая оптимистическая струна, на кото­
рой все держ ало сь. Э то подтв ер ж даю т и его попытки выйти из кризиса,
ожить.
«Не боюсь встретиться с Александром I на том свете, о котором мы
так часто говорили, оба не ужасаясь смерти, оба веря богу и добродетели».
Еще накануне восстания новый царь Николай просит Карамзина
написать ма нифест о вступлении его на пр естол.
Историк пишет, причем дв ажды обращ а ет ся к «тени Ал екс андра 1»:
во-первых, упом янув «дел а беспримерной сл авы для отечеств а», слу­
чившиеся в прошлом царствовании; во-вторых, предложив Николаю I
формулы «Да будет наше царствование только продолжением Алексан­
дрова!.. Д а исполнится все, чего же лал , но еще не успел совер ш ить дл я
отечества Александр!..»
Новому императору это не пришлось по душе. Он крепко недолюб­
ливал старшего брата (а после восстания вообще едва сдерживался, се­
товал, что Александр «распустил» народ); карамзинский намек на ожи­
давшиеся, но не сбывшиеся общественные реформы тоже раздражает
Николая. Истор ио гр афу было сказано, что цар ю «неприлично х ва лить
брата в манифесте» и что решительно не нужно «излишних обязательств».
Тут настал час Сперанского. Автор старых проектов государствен­
ного пр еобразования Ро ссии теперь пригл аш ен для составления до ку ­
мента, где о преобразованиях ни слова! Консерватор Карамзин отверг­
нут как л ибера л; левый Сперанский бере т ко нс ерв ативный реванш. К а ­
рамзин, с делав «секретную запись» обо всех этих дел ах , прибавл яет:
«Один бог знает, каково будет наступившее царствование. Желаю, что­
бы это сообщение было любопытно для потомства: разумею, в хоро­
шем смысле». Историк опасается (и справедливо), что в истории с мани­
фестом есть и дурной см ыс л...
С этим царем диалогу не бывать: «Новый государь России не может
з на ть и ценить мо их чувств, как з нал и ценил их Александр».
Врачи объясняют Катер ине Андреевне, ч то легкие очень плохи, что
гро зит хроническое воспаление и о тек (пе нициллина еще не изобрели,
спасение маловероятно). Больного не беспокоят, но в дни ухудшения он
требует друзей и новостей. Иногда принимает в саду: «...люблю солнце
и греюсь; да оно меня что-то не очень жалует».
Последние беседы запис ыв ает Сербинович, ко тор ый теперь то л ьк о
гф воскресеньям может забегать к Карамзиным: его взяли на службу в
Следственную комиссию по делу декабристов, где он разбирает и сли­
чает сотни бумаг, переводит с польского и т. п.

Постоянно пр иходят Жуковский, Ал ександр Тургенев, Б лудов, Д аш ­
ков — арзамасцы.
Месяц за месяцем иде т секретный процесс над сотням и «го судар ст­
венных преступников» — з а себя ис торик, р азу меется, совсем не бо ится,
не то, что за других...
Племянник Карамзина Философов нашалил с друзьями, их разжа­
ловали в солдаты.
Получив только что, «во время чумы», вышедший сборник стихотво­
рений Пушкина, Карамзин напуган латинским эпиграфом («Первая мо­
л о дос ть воспевае т любо вь, более поздняя — см ятение»), пеняет издател ю
Плетневу: « Ч то это Вы сдела ли? За чем губит себя м о л од ой человек?»
Плетнев вынужден объяснить, ч то Пушкин пр идумал эпиграф еще до
восстания и р азум ел смятение душевное...
Бще ра з вспом ним , приведе м в ко нтексте пр имеча тел ьные воспом и­
нания об историографе декабриста Р о зе на: «...ж у рнал ы и га зеты русские
т вердили о бесчеловечных ум ыслах, о безнра встве нной цели тайных
о бществ, о жестокосердии членов этих обществ, о зверской их нару жно с­
ти. Но тогда журналы и газеты выражали только мнение и волю прави­
т ельс тв а; изд ател и не сме ли им е ть своего мнения, а м нения о бщественно­
го не было никакого. Из русских один только Н. М. Карамзин, имевший
доступ к государю, дерзнул замолвить слово, сказав:„Ваше величество!
заблуждения и преступления* этих м о ло ды х л юдей суть заблуждения и
преступл ения наше го века!“ »
Один Карамзин... Мы зна ем , что не он один просил, но репутация у него
та ка я; и ведь нет со мнения, что при редких, последних встречах с Нико­
лаем он говорил нечто подобное; и не только для облегчения участи
отдельных декабристов, сколько для вразумления царя на реформы.
Боязнь Аракчеева не оставляет Карамзина — и то, что сам граф
Алексей Андреевич тер яет фа вор у но вого царя, ничего не меняет. Он
пр едчув ствует ( и ведь верно предчувствует!), что, взойдя на тр он через
пода вление, тру пы, аре сты. Ник ол ай I выберет другую формулу прав ­
ления, нежели его старший брат. Выходило, что брат не досмотрел,
распустил , ч то просвещ ение не оправдалось, что необходим новый курс.
Но притом Николай многого боится — и революции, и народа, и
дворянства: ведь столько видных семейств задето, арестованы родст­
венники.
Поэтому курс на подавление соч етается с объяв лениями и действ иям и
«умиротворяющими». Да и в будущем, даже в самые жесткие годы ни­
кол аев ского пр авления, были м инис тр ы, генерал ы дл я основного курса
и нескол ько сановнико в (Киселев, Пер ов ский и др.) для смягчения, ур ав­
нов ешив ания. Понятно, в пер вые м есяцы неу стойч ивого правления по­
добное «р аздвоение» бы ло куда более сильным .
Тут-то и нужен был Карамзин.
Авторит етн ая фигура, у важ ае ма я на ра зн ых общественных полюсах, —
сим во л прос вещ енного курса , человек, не мыс лимый среди казней, крови,
каторги. Привлечение Карамзина без сомнения повышало авторитет
нов ого цар ств ов ания; п оэто му «неудача» с ма нифе сто м не уничтожила
большого интереса Николая I к его автору. Важную роль тут играла, ко­
нечно, М ар ия Федоро вна, весьм а привязанная к Кар а м з ину и посещав­
шая его во время болезни.

Еще в декабре 1825-го цар ь пос лал ис ториогр афу новое предл ож ение—
участвовать в составлении « бумаг государс твенных». Реч ь ш л а (как и
в 1811— 1812 г.) либо о до лж но сти ста тс -с екретаря, либо о каком-нибудь
минис терском посте.
Карамзин решительно отказался, сославшись на здоровье и двенад­
цатый то м , но уверенно предлож ил зам ену: дв а важнейших м инистерских
места, внутренних дел и юстиции, были к это му времени занят ы л юд ьм и
больными, престарелыми и явно требовали укрепления. Карамзин ре­
комендует двух старинных друзей, пом ощ ников, а рз ама сцев — Блудова
и Д аш кова : просвещенные люди, способные пол итически ур авнов есить
аракчеевскую угрозу. Ц арь согласилс я, Блудов и Да ш ков тоже; их по вы ­
сили, и вскор е они с танут николаевс кими министр ами.
Не в нашей книге разбирать этот эпизод. Заметим только, что арза­
масцев взял и наверх после стр аш ног о экзам ена. Блудову было велено
составить «Донесение Следс тв енной комиссии», правительс твен ную вер ­
сию декабристского дела. И он на пис ал — как велели; скрыл «дум высо ­
кое стрем ле нье» мно гих своих старинных приятелей й собе седников
(между пр оч им , а рз ам а сце в Н икол ая Тургенева, Никиты Муравьева,
Михаила Орлова); скрыл, что они желали отмены крепостного права,
военных поселений, рекрут чины, введения конституции, р еформы судов;
скрыл — и пр едстав ил их то л ьк о как рвущихся к власти цареубийц.
Нам интересно знать, что сказал бы об этом Карамзин? Он не дожил —
но сам бы так не с та л писать о «заблу ждениях века». Ум еренный же, по-
карам зински думавший Александр Тургенев навсегда прерв ет отно ш ения
со старинным другом Блудовым. За брата Николая Тургенева...
Однако истор ия есть история. Блудов и Даш к ов , да леко уйдя от арза­
масских принципов, все же в никол аевс ко м кабинете будут весьма либе­
ральными, «левыми» (рядом с Чернышевым, Бенкендорфом, Клейнми­
хелем); все же способствуют тому, чтобы еще хуже не стало...
И всегда, при каждом случае, они повторяют, что их Карамзин ре­
комендовал. Это явно поощрялось самим монархом, ибо историограф,
та ким о бразом , как бы в водился в правительственный круг Нико­
лая I.
Другое же ходатайство Карамзина, одно из последних, наоборот,
покрыто такой тайной, что и полтора века спустя мы представляем под­
роб но сти д ов ол ьно смутно.
Дело в том , что , по всей видим ости, Ник ол ай Михайлович вместе
с Жуковским убед ил -цар я вернуть Пушкина.
Согласно данным западных дипломатов, «по настоятельным прось­
бам историографа Карамзина, преданного друга Пушкина и настоящего
ценителя его таланта, император Николай, взойдя на трон, призвал
поэта».
Карамзин объяснил царю всю выгоду, которую первый дворянин
м ож ет пол уч ить всл едствие а мнис тии первого поэта. Т ак или иначе —
лучшей официа льной версией с очтена была личная царс кая инициатива:
иначе от упоминания карамзинско-жуковской подсказки роль Нико­
лая I снижается; возникают подозрения, что он не знал или почти не слы­
хал о нацио нал ьно м гении.
Так Карамзин в последний раз помогает, пытается помочь...
Оставалось еще рассчитаться с самим собою.

Двенадцатый том замер в междуцарствии 1612—1613 годов и после
м еждуцар ствия 1825-го.
11 января 1826 года: «Начинаю снова заниматься своим делом, т. е.
Истор ие ю».
Март — много читает по XVII веку: «...имею часто сладкие минуты
в душе: в ней бывает какая-то тиш ина неизъясним ая и несказанно пр ият ­
ная».
«Смерть медлит» — это последние слова в последнем историческом
сочинении Т ацита.
Однажды Карамзин признается, что «привык думать с пером в руке»,
но нет сил, а дикт ов ат ь отказы вае тс я. Т ем не менее письм а приходится
по ручать доч еря м. Н а всякий случай о ст авл яе т Блудову и Сербиновичу
подробные инструкции — об окончании двенадцатого тома, о примеча­
ниях, архивных бумагах ... А ту т — ка ш ель с кр ов ью, воспаление легких;
«похудел так, что не узнать». Врачи не надеют ся; единственный зыбкий
шанс — Италия.
Денег нет, даж е долги. Ник огда не просил за себя и прежнего царя,
тем более — этого. И все же приходится: как видно, настояли домашние —
заодно с Жуковским, Александром Тургеневым, Блудовым, Дашковым.
Заходит и стар инный про тивник Сперанский, гов ор ит, что «вся Россия
приним ает участие в болезни Кар а м зин а» . Ц ар ь меж тем сам справился
о здоровье, спросил о нуждах.
22
марта 1826 года: « Имея понятие о политических о тнош ениях России
к державам Европейским», Карамзин просит должности русского рези­
дента _во Флоренции: Италия нужна для здоровья, должность — для
обеспечения за гра нич ного житья.
Царь К ар ам зи ну 6 апреля 1826 года: «Мес то в о Флоренции еще не
ва ка нтно , но российскому историогр афу не нужно подобно го пр едл ога ,
дабы иметь способ т ам ж ить свободно и з аним аясь своим дел ом , ко торое,
без лести, кажетс я ст оит дипл ом атичес кой корреспонденции, особливо
флорентийской».
7 апреля Карамзин благодарит царя. Надеется «в чужой земле бес­
престанно за ни ма ться Россией».
У русского путешественника и пл ан по ездки уже гото в; в июне на
корабле от Кронштадта до Бордо — на это уйдет около трех недель.
Затем каретой до Марселя, и снова на корабле в Ливорно. В Царское
Село этой весною уж не поедет и просит, если возможно, в зданиях, при­
надл еж ащих Та врич ескому дворцу, «уголок скр омный, сухой и теплый,
чтоб еще недели 3 подышать там лучшим городским воздухом».
Цар ь обещ а ет д ат ь специальный фрегат для историограф а...
В этот же день Ал екса ндр Тургенев пишет за границу своему брату,
гос ударс твенному преступнику Николаю Тургеневу: «Се мейство [Кар ам ­
зина] не з нает всей опасности. < . . . > Он исчезает д ля здешнего мира , но
еще думает кончить в чужих краях 12-й том ».
В этот же день в Петр опа вл ов ской крепос ти происх одит 101-е заседание
Следственной комиссии: допро сы Сер гея Муравьева-Апо сто ла, Б ар ятин ­
с кого, Бесту жев а-Рюм ина .
В этот день в Варшаве арестован Лунин.
Рылеев просит жену передать ему в камеру 11 томов Карамзина —
144

последнее чтение... Михаил Бестужев, тож е деливш ий заключение с
«Историей Государ ства Российског о», на одной из с траниц девятого
том а набрасывает схему тюр ем ной азбуки — той системы перестукива ­
ния, ко тор ой воспользуется нес колько ре вол юцио нных поколений.
В эти дни Жуковский собирае тс я з а границу — нет сил дл я Пе тербурга
накануне приго вора, казней. Поч ти каждый день он заходит к Кара мз ину,
а уезжает, не пр ос тивш ись: не хватило духа, знал — что больш е не сви­
дятся.
Меж тем склады ваютс я ч ем оданы для Итал ии, и Ка тер ина Андреевна,
знав шая, что вр яд ли поедут, непро ницаемо-сдержа нна в своем горе.
13
мая. Рескри пт Ник ол ая I. Сохранились черновики, написанные
Жуковским. После торж ественных слов («Русский народ дост оин з на ть
свою историю... История, Ва ми написа нная, достойна русского народа!»)
пр илага лся указ царя м инистру финансов, и его тоже набросал Жуков ­
ский. Указ об особой пенсии, ко то р ая будет выплачиваться самому ис то­
риографу, жене и детям — причем сумма не зависит от того, сколько
Кар амзиных останется на свете: до выхода всех дочерей заму ж, до по лу ­
чения всеми сыновьям и офицерского чина...
Жуковский оставил место для годовой суммы — и царь вписал огром­
ное число — 50 ООО рублей.
Одиннадцать л ет спустя, в дни пушкинских похорон, Жуковский на ­
помнит Нико лаю I: « „ Т ак как Ваше Величество д ля написания у ка за
о Карамзине избрали тогда меня орудием, то позвольте мне и теперь
того же надеяться" — Царь отвечал: „Я во всем с тобою согласен, кроме
сравнения твоего с Карамзиным. Для Пушкина я все готов сделать,
но я не могу сравнить его в уважении с Карамзиным, тот умирал как
ангел". Он дал почувствовать < ...> что и смерть и жизнь Пушкина
не могут быть для Росс ии тем , чем был для нее Карам з ин» (А. Тургенев).
Карамзин, получив неслыханную милость, вежливо благодарит за
«благодеяния сверх меры», но посетивший историка в тот день Александр
Тургенев несколько р а з в спом ина л о пора зив ше м его редко стном явлении.
Кар ам зин был р азгне ван, по-видим ому, очень разгневан, он «рассердился
за пенсию», «принял с негодованием...» . Негодовал, потому что слишком
мно го, подо зр ител ьно м но го!
Прежний царь, с ко т ор ы м были близкие отно шения, не о см еливался
платить больше 2000 в год (одоходах за Историю речь не идет — это
зависело от самого историографа.) 2000 было маловато, но не сковывало ,
не обязывало. Пятьдесят тысяч — это явно не столько для Карамзина,
сколько дл я м ол вы!
Однажды у Греча обедают литераторы Крылов, Булгарин, Лобанов,
Измайл ов , Сом о в, французский публицист Ансло: пр ово згл аш ен и очень
радостно встречен тост за царя, «который только что почтил литературу
в лице г. Карамзина».
Дело понятное: литература очень напугана арестами, следствием над
Рылеевым, Бесту жевым, Кюх ельбекеро м, Грибо едов ым , Корниловйч ем ,
Одоевским и другими писателями, жу рна листам и; слов есность во обще
на подозрении и ждет худшего, а цар ский подаро к Кара м зину успокаив ает
лояльных и привле ка ет ко леблющ их ся...
Впрочем, двус мысленность о гр ом но го по ж ало вания, политич еский
145

расчет среди весенних ужасов 1826 года (и ож идаем ых летних казней) —
все это было замечено не одним Карамзиным. Осведомленный и вполне
благонамер енный свиде тел ь А. Я . Булгаков пишет насчет «пенсии»:
«Вы превоз нос ите душу им пера тор а, а есть, конечно, зав истники, коим
это не нравится».
Карамзин разгневался — в последний раз в жизни, но сильно. Всегда
чувствовал фальшь, лживый тон — и точно так же, как некогда воспро­
тивился л естном у жел анию царской сестры быть з аоч ной крестной м а ­
те рью его ребенка («это для людей»), точно так же недов олен докум ентом ,
несомненно гар а нтиру ющ им будущее его семьи, но — не даро м, не дар ом ...
13 мая — последний гнев Карамзина.
22 мая 1826 года Карамзина не стало.
Жуковский — Катерине Андреевне из Дрездена; 28/16 сентября
1826 года: «Тот, кто был на свете Карамзиным, о том воспоминание не
м ож ет име ть ничего о быкно венно го. Все уроки зем ной мудрости, все,
что на зе мл е есть пр екр асного, соединяется в гор естн о-во зв ыш енно м
чувстве: он б ы л! Видишь пред собо ю прекрасную чисту ю жизнь и утеша­
ешься, воз выш аеш ь себя м ысл ию, что т ака я жизнь на зе мле возм ожна.
Вспомнить об ней — значит поверить сердцем всему тому, что так слабо
сберегает в будущем рассудок. Дружба к нему (не с ним, ибо мы не могли
быть товарищами), но способность понимать его и любить — была
моим главным моральным достоинством. Не иметь его свидетелем
жизни своей, о добрителем своих дел есть великая потер я; но тем дороже
должно быть во спо минание об нем; с этим вос по мина нием не уснет в
душе ничто его достойное. Г л а за не видят, а сердце помнит. Моя истинно
деятельная жизнь, можно сказать, теперь только начинается; тут-то
и нужен бы был такой Судья, которого присутствие давало бы силу одоб­
рения, награду. < . . . > Теперь по м нить его есть т о же, что было прежде
л юбить: действие дол ж но б ыть одно и то же. Напишите, про шу Вас,
сделан ли надгр обный памятник^ если нет, я поста ра лся бы здесь приго­
то в ить рисунок. Н адоб но, ч тоб был с амый пр ос той и величественный.
Надоб но бы посадить кругом дере вье в...»
Памятник стоит сегодня в Ал ександро -Не вской лавр е. Н а плите
два имени: Нико лай Михайлович , Е катерина Андреевна Кар ам зины.
Была молва, искренняя и наивная, (записанная много лет спустя):
« Никто не верил то гд а, что с м ер тная ка знь будет приведена в исполнение,
и будь жив Карамзин, ее бы и не было, — в этом убеждены были все...»

в душу:
я услышал
какой-то
глухой
голос
ПОТОМСТВА
Н.М. Карамзин
ПОСЛЕ
Кара мз ин про жил две жизни и еще одну — после.
Блудов , Сербинович р а зобрали почти готову ю рукопись две надцат ого
то м а, на это уш ло больш е двух лет, душеприказч ики, впр оч ем, были очень
за няты в ту пору по секр етным декабристским и иным дел ам ...
Последний т о м вышел в нач але 1829 года . Он оканчивался сло ва м и
о 1611-м: «И что была тогда Россия? ...Шведы, схватив Новгород, убеж­
дениями и силою присвоили себе наш и север о-за падные владе ния, где
госпо дс тво вало безначалие , — где явился еще нов ый, третий или четвер-
147

тый Лжедм итрий, достойный предшестве нников , что бы прибавить новый
стыд к стыду россиян современных и новыми гну сно стям и обременить
Историю, — и где еще дер жался Лисовский со своим и злодейс кими ш ай­
ками. Высланный наконец жителям и изо Пско ва и не впущенный в крепкий
Ивань-го род, он взял Вор оноч ь, Красный, Заволоч ье; нападал на м а л о ­
численные о т р яд ы шведов; граби л, где и кого мог. Тихвин, Л адо га сдал ись
генера лу Делагарди на условиях новгородских; Орешек не сдавал ся» .
Последние сл ова последнего т о м а.
Орешек не сдавался.
В том же 1829 году — второе полное издание 12 томов, 6538 приме­
чаний.
В 1830— 1831 — тре тье издание.
Четвер тое — 1833— 1835 годы, пято е — в 1842— 1843, шестое в 1853-м.
Затем — еще и еще полные издания, а также сокр ащенные «для публики»
(без примечаний). Последние пол ные издания — в начале XX века; о тры в­
ки, извлечения — во мно гих х ре сто мат иях, сборниках наших дней. Одно­
вре менно переизда валось наследие Карам з ин а-«не историка»: пр озаика,
по эта, ж урналиста, публициста, человека. Кое-ч то по явл ял ось впервые:
1860 год — письма Карамзина к А. Ф. Малиновскому.
1866 — письма Карамзина к Дмитриеву.
Тогда же: «Н ико лай Михайлович Кар а м зи н по его сочинениям, пись­
м ам и о тз ы ва м сов рем енников. М ат ер иал ы для биографии с примечания­
ми и объяснениями (М. П. Погодина)». Часть I и II.
1897 — «Письма Карамзина к князю Вяземскому 1810 — 1826 го­
дов».
1914 — впервые пол ностью выходит «Записка о древней и новой
России». В 1914-м Академия наук собир ала сь изда ва ть пол ное , академи­
ческое со брание Кар ам з ина, но на деял ась ли получить один из главных
источников «живой воды» — архив писателя-истор ика?
Нет главного архива Карамзина — и одно это уже предмет для вооб­
ражения и рассуждения: перв ый историк, так ценивший древнюю и новую
рукописную пам ят ь, но почем у-то почти не оставивш ий нам своей!
В этом , если угодно, нечто мистическое. Кар а м зи н не же лает являтьс я
сомневающимся, несовершенным, в «домаш нем платье» — только в
законченной, изящ ной форме, при параде.
Дейс твительно, несколько сотен писем к Д митриеву за десятки л е т
(бесценная исповедь, из данная отдельн ой книжкой!). И ни одно го отв ет­
ного послания Дм итр иев а — Кар ам зину ...
Десятки писем историка к Жуковскому, Тургеневу, М алиновс кому —
почти без ответных (несколько исключений подтвер ждают правило).
С Пушкиным вряд ли была переписка, но уж сочувственное послание
вдове, наверное, пришло из Мих айл овского — где же о но?
Два р аз а бумаги Кар ам зин а про пада ли из-за обыкновенных российских
причин.
Сначала, как уже говорилось в начале книги, — перед угрозою обыска,
ареста по делу Н. И. Новикова и его товарищей.
Затем— 1812 год, московский пожар. Но после 1812-го Карамзин
обыска ведь не боялся и войны не было. Готовясь к смерти, он все же
думал и о поездке в Италию и об окончании двенадцатого тома. Значит
148

22 мая 1826 года его кабинет был наполнен разнообразнейшими бумагами,
которыми пользовались друзья, завершавшие издание Истории.
Повтор им и о тр етьей причине исчезновения кара мзинс ких рукописей.
Почти уверенно можем судить, что на квартире Карамзина не произ­
водилось по смертного обыска, какой был, напр имер , у Пушкина: иначе
была бы обяз ате л ьно изъ ята секр етная переписка и стор иографа с А ле к­
сандром I, а она, точно известно, хранилась в семье и была полностью
обнародована внуками и правнуками только много лет спустя.
Как видим, не все письм а истребл ялись, а сверх писем — с кол ько бы ло
черновиков, конспектов, копий истор ических докум енто в — всего, что
водится, в ка бинетах историков.
Выходит, родственники Кар ам зи на, высоко образованные, яркие л юди
пр едставили в печать дале ко не все рукописное наследие ис тор иографа —
и это в эпоху, когда он считался среди велич айш их; когда ему, о дно му
из первых русских литераторов, воздвигли памятник — на родине, в
Симбирске, в 1845-м*; ко гда его неизве стные строки, страницы были бы
жадно приняты в л юб о м журнале...
Чем торжественнее про изн осило сь им я Кара м з ин а, тем недоступнее
делались его бумаги.
Архив мог, наверно е, пом еш ать..;
СУД ПОТОМСТВА
Спор ы вокруг имени и наследия пис ател я-исто рика, начавшиеся при его
жизни, дела лись все жестче. Споры о самых серьезных вещах: о пр о ш л о м
и настояще м, об их вз аим одейств ии в исторических трудах и в жизни
Карамзина.
Литература огромная, и даже десятка книг вроде нашей не хватило
бы для подробного ее разбора.
Но все же, когда дискуссии длятс я столетие (а некоторые пр одо л ж а ­
ются и в наши дни), есть в оз м о ж но с ть вычленить г лавное , увидеть неко­
торые общие контуры, не за темне нные частно стям и.
Попр обуем же...
Первая точ ка зр ения, уже представл енная в прежних гл авах, но с го да м и
развивающ а яся: критика научная.
То, что писал в 1829 году Николай Полевой, очень характерно и для
его предше ственников и д ля позднейших откл иков: «Мы ска жем, что
никто из русских писателей не пользовался такою славою, как Карамзин,
и никто более его не заслуживал сей славы. Подвиг Карамзина достоин
хва лы и удивления. Х ор о ш о зная всех отечественных, современных на м
литер аторо в, м ы о см елива ем ся утвер ждать, что ныне никто из всех лит е­
раторов русских не может быть даже его преемником, не только подумать
шагнуть далее Карамзина. Довольно ли этого?»
Отдав ая должно е нов ым м ат ер и ал а м , слогу, о бщественному влиянию
«Истории...», Полевой верно отмечает, что Карамзин «угадал стремление
времени»; «шел впереди всех и де лал всех более».
* «Высочайшее согласие» на сооружение памятника было
149
дано в 1833 году.

Однако «не ищите в нем высшего вз гляда на события... Придет по
го дам событие: Кар ам з ин описывает его и думает, что исполнил до лг
свой, не зна ет или не хочет знать, что событие важное не выра стает м г но ­
венно, как гриб после дождя, что причины его с кр ываютс я глубоко, и
в зр ыв означ ает тол ько, что фитиль, проведенный к подкопу, до горел ,
а положен и зажжен был гораздо прежде».
Историк осуждается за то , что в последних то м ах видна «у сталость»,
что красноречие его — за счет мысли; критик видит здесь «общий не­
достаток писателей XVIII века, который разделял с ними и Карамзин...
Так, дойдя до ре волюции при Кар ле I, Ю м искренне думает, что внеш­
ние безде лки ос корбили народ и про изв ели р ево люцию... Даже в наше
вр ем я, повествуя о французской ре волюции, ра зв е не пола га ли, что ф ло-
с офы р аз вра тил и Францию, французы, по природе ветреники, одурели
от ч ада философии и — вспыхнула ре волюция! Но когда описывают
вам самые события, то Юм и Робертсон говорят верно, точно: и Карамзин
та кже описывает события, как критик бл агора зу м ный, человек, зна ющий
по дробнос ти их весьма хорош о».
Тут у Полевого много верного. Действительно — как доходит до
дела , до описания события, краснореч ивый ра ссказ К ар а м з ина сильнее
его теорий. Однако многие читатели и последо ватели покойного исто ­
риогр афа не мо гли принять вывод критика , будто «К ар ам з ин велик
то лько для нынешней России, и в отношении к нынешней ^России
не более», что «истинная идея истории' была недоступна К ар ам зи­
ну».
Карамзина обвиняли и в том, что в его Истории «нет одного общего
нач ала », нет долж ной связи с историей человеч ества, есть масса мелких
по дробнос тей, но нет «духа народно го»: он дае т тол ько «стройную пр о­
должительную г алерею портр ето в, пос та вленных , в ; одинакие рамки,
нар исованных не с натуры, но по воле художника, и одетых также по его
воле. Э то летопись, написанная м ас тер ом , художником таланта прево с­
ходно го, убедительно го, а не История».
Полевому, как известно, отвечал Пушкин. Мы о тнюдь не собираемся
сразу же присоединяться к гению — ибо речь идет не стол ько о сорев но­
вании та ла нто в, скол ько о столкновении идей.
В 1830 году Пушкин рецензирует первый т о м сочиненной Полевым
«Истории русского нар ода» (на зв ание бы ло тоже форм ой полемики с
Карамзиным): «Приемлем смелость заметить г-ну Полевому, что он
пос тупил, по крайней мере, неискусно, напав на Истор ию Го судар ства
Российского ” в то са мое врем я, как начина л пе чатать „И с тор ию русского
народа” . Чем полнее, чем искреннее отдал бы он справедливость Карам­
зину, чем смиреннее о тозв алс я бы он о с ам о м себе, тем охотнее были бы
все го тов ы приве тство вать его появление на поприщ е, о зн аме но ванном
бессмер тным трудом его предшественника. Он отда л ил бы о т себя наре­
кания, правдоподобные, если не совсем справедливые.Уваж ение к им енам,
освященным с лавою, не есть подл ость (как ос мелил ся кто -то напеч атать) ,
но первый признак ума просвещенного. Позорить их дозволяется токмо
ветреному невежеству, как некогда, по указу эфоров, одним хиосским
ж ите лям доз во лено было пако стить всенар одно».
Вслед з а этим и с тро кам и и следуют афористические пушкинские
опреде ления: «К ар ам зин есть первый наш историк и последний лето-
150

писец. Свое ю критикой он принадл ежит истории, про стодушием и апо ­
фегмами* хронике».
Так через несколько лет после см ерти историо гр афа выявилис ь два
вз гляда на его труд. М о жно было бы сказ ать, что один — более со сторо ны
стр огой науки; другой — шир окий, общественно-художественный. Не
торопясь присоединиться или возразить, сразу скажем, что у каждого
есть своя правота — как в любом серьезном суждении.
Обе позиции т отча с после их про во згла ш ения на ш ли с тор онников;
з атем дискуссия продлитс я, углубится, о брастет новыми идеями, о т ве т­
влениями. Критические стро ки, сходные более или менее с теми, что,
написал Пол евой, вдруг обнару жива ются у деятелей совер шенно р а зно го ,
порою и противоположного толка; впрочем, суровые критические оценки
Кар а м з ина иногда соседс твуют с горячей похвалой в сочинениях одно го
и того же автора.
Вот несколько прим еров :
Белинский: «Заметим, что Карамзин не одного Пушкина — несколько
поколений увлек... с воею „ Ист ор ией Государс тва Ро сс ийск ого ”, кот о р ая
им ела на них сильное влияние не одним своим сл о гом , как думают, но
го р аздо бо льш е с воим духом, направлением ... Пушкин до то го вош ел
в ее дух, до то го прон икнулся им, что сдел ал ся реш ительным рыцар ем
„Истории” Карамзина». Притом критик находит, что «если творения
[Карамзина] отжили свое вр ем я, те м не менее им я его будет всегда зна м е­
нито и почтенно, даж е бессмертно» .
Чаадаев, с одной стороны, (в письме к А. И . Тургеневу, 1837 г.) пропел
гимн Карамзину: «Что касается в особенности до Карамзина, то скажу
тебе, что с каждым дне м более и боле е научаюсь чтить его па м ять. Ка кая
была возвышенность в этой душе, какая теплота в этом сердце! Как
здраво, как толково любил он свое отечество! Как простодушно любо­
вался он его огромностию и как хорошо разумел, что весь смысл России
заключается в этой огр о мно ст и! »
Последние слов а, впроч ем, о т р а ж а ю т уже сложную историческую
концепцию фил ос офа, ко то рый отча сти приписывает Карам зину св ои
собственные слова.
В другом же документе Чаадаев замечает, что «мы еще никогда не
рассматр ива ли нашу ис тор ию с фил ософской точки зрения. Ни одно из
великих событий наш его нацио нал ьного существования не бы ло дол ж ным
образом характеризовано, ни один из великих переломов нашей истории
не был добросовестно оценен». Не без иронии дал ьш е пишется, что « К а ­
рамзин рассказал звучным слогом дела и подвиги наших государей; в
наши дни плохие писател и, неумелые а нтикв арии и несколько неудав-
шихся поэтов, не вл аде я ни уч еностью немцев, ни пе ром зн ам е нито го
историка, сам оуверенно р ису ют и вос кр еш ают вр емена и нравы, кото ры х
уже никто у нас не помнит и не любит: таков итог наших трудов по нацио­
нал ьной истории».
С. М. Соловьев, признавая себя и своих коллег наследниками Карам­
зина, тоже видит в нем все больше ревнителя прошлого; задача же исто­
рика — пр евращение с воего предм ета в науку.
Еще суровее специалисты в конце XIX — нач ал е XX столетия. Вот как
* Апофегма — краткое изречение, афоризм.
151

от зы валс я о карамзинс кой Истории П. Н. Мил юков: «С своими взг ля­
дами на задачи ис тор ика К ар а м зин остал ся вне Господствующих течений
русской историографии и не уча ствовал в ее по следо вате льно м разв итии...
Не внеся ничего нового в общее понимание русской истор ии, Кар ам з ин и
в р азр або тке подробностей находилс я в сильной завис имости от своих
предшественников». От* Щ ербатова Кар а м зи н отсту пает «не к по льзе
истины, в картинных описаниях „действий" и се нтим ента льно- психоло ­
гической обрисовке „характеров". Особенности литературной формы
„Истории Государства Российского" доставили ей широкое распростра­
нение. Но те же особенности, которые делали „Историю" превосходной
для своего времени популярной книгой, уже т о гда л иш али ее текст серь­
езного на учного значения».
Наконец, в специальной статье о Карам з ине, опубликованной в начале
1917-го в «Русском историческом журнале», А. А. Кизев еттер с ог л аш а ­
ется с Милюковым , что кар амз инская И стор ия крупное событие «в ходе
нашей образованности», но — не «в р азв итии наш ей науки»; он нах одит
также, что у Карамзина «заглавие труда не совпадает с содержанием: это
и не ист ор ия государства , это ист<*рия государ ей» .
Итак, снова и сно ва серьезные упреки в недостатке философии, теор ии:
сказочки в место подлинной истории! Академич еская критика прито м
не ра з касается делика тных политических пробл ем : М ил юков нам ека ет
на декабристов, когда пишет, что в 1820-х «интел лиге нтные кружки нах о­
дили ее [«Историю» Карамзина] отсталой по общим взглядам и тенден­
циозной, а позже —. „История" Карамзина делается знаменем официаль­
но-«рус ского» направления».
Как видим , линия Полевого к нач алу XX столетия укр епилась прежде
всего успехами по слекар амзинской ис тории-на уки. Акции Кар ам з ина -
исто рика в гла зах его ко лле г пост оянно снижались... Некотор ые специа­
листы полагали, что «История Карамзина уже устарела, когда вышла в
свет», что « История Го судар ств а Российского » «в наш е время представ­
ляет лиш ь ис тор иографиче ский интерес».
Не замирает, однако, и голос защиты. Вместе с Пушкиным и после
него м но го и интересно го вор ят об «Ис тор ии Г осудар ств а Российского»
прежние друзья автор а.
Вяземский хлопоч ет, м ож ет быть, более других о сохранении карам зин-
ско го наследства; он пишет Дмитриеву (17. IX. 1832 г.): «Мно гое из того ,
что видели м ы сами, перешло уже в баснослов ные предания, или и вовсе
по гл ощено забвением. Надобно сдав ать с во ю драгоценнос ть в сохр анное
место ».
В 1837-м: «Век К ар ам зин а и Д м итр иев а сменя ется веком Сенковского
и Булгарина» .
Блудов ут верждал, что «против Кар а м з ина г ов орили наиболее те,
кото ры е обил ьно в его источнике цочерпали и в его шко ле образовались» .
Позже Вяземский сердится еще сильнее, о собенно на м о лодых : «Ныне
с лог причисляется к ка ким-то пр едубеждениям и слабоу м иям чо порной
старины... Х от ят ли пор ицать сочинение... не нахо дят более убийственного
пр игов ор а, как следующий: сочинение писано кар ам зи нс ким сло гом...
А меж тем искусство существует».
«Д ля нас уж Пушкин стар, давай на м помол оже».
Однако все чаще защ ита друзей сбивается на панегирик, на обвинения
152

тем, кто осмелился о Карамзине толковать без должного почтения. Сам
Вяземский однажды услыш ал упрек от дочери ист ориогр афа, что пише т
биографию Фонвизина, а не К ар а м зин а. Вяземский отвеча л: «Ведь не
напишешь же био графии, например, го рячо л юбим о го отца».
Иными словами, нет биографии без разбора сильных и слабых сто­
рон...
Один из больших почитателей Карамзина П. А. Плетнев заметил
другому — Я . К. Гроту, что он не боялся бы писать биографии, например,
И. А. Крылова: «Нечего церемониться, какой бы смешной случай ни
приш лось ра ссказ ать: По пр обуй это сделать с Кар ам зины м ... претензий
не оберешься».
Цензура меж тем не пропускала и некоторые страницы самого исто­
риографа . «История (как у твер ждал ось в шиш ков ском це нзурном устав е
1826 года) не должна заключать в себе произвольных умствований, кото­
рые не пр инадле жа т к по вествованию». Погодину в 1846 году запрет ил и
пере печатывать не котор ые карам зинские текс ты, уже пропущенные
четверть века назад. В 1853 году цензор вычеркнул из одно го м ног окр атно
издававшего ся сочинения К ар ам з ина с лов о «сограждане» как « р ев ол ю­
ционное».
Кар а м зин , оч ищенный; упрощ енный до одной ноты, иде ал изир ов ан­
ный до блеска — друзьями из добрых побуждений, вл ас тями «из видов» —
становится все более официал ьной фигурой. Собственно, это и з акр епле но
николаевской фор му лой: Кар ам з ин «...ум ирал, как ангел».
Все чаще и чаще в самых верноподданных изданиях мелькают обороты
в духе — «священное имя Карамзина». С годами власть все сильнее
стремится его присвоить, а еще здравству ющие друзья (Вяземский)
ч асто идут ей на вс тречу.
Столетие со дня ро ждения историка (1866) прох одил о среди мо лебн ов,
слав ословий, в пр исутствии великих кцязей, официальных депутаций.
В Киевском университете, на пр им ер , (как видно из газет) юбил ейная
церемония состояла из богослужения, в котором участвовали митро­
полит, два архимандрита, четыре протоиерея; затем — провозглашено
здравие государя, произнесена речь попе чителя, выдерж анная в то не
предельной апологии самодержавия и православия. Хор пропел строфы
из карамзинской оды «На торжественное коронование его императорского
величества Ал ександра I са м одер жца Всероссийского». Э то т юбилей
притом противопоставлялся недавнему покушению Каракозова на Алек­
с андра II: «В нас тоящую эпоху брожения и борьбы р азнородных идей,
ш аткости убеждений и отр ицания нр авс твенных иде алов как бы с ам а
судьба вызыв ает из пр ош едш его светлый образ Кара м зина» .
Демократическая молодежь, конечно, холодно отнеслась к такого
рода пр азднеств ам, и официа льный «Русский инвалид» (14 декабря 1866 г.)
сетовал, что в Одессе «публика не принял а в нем почти никако го участия.
Несмотря на тро екр а тное приглаш ение Одесского Вестника, она со бра ­
л а с ь в университете в т ако м ничтож ном количестве, что об энту зиазме
ее к памяти великих людей России не могло быть много речи».
Ученики К ар а м з ина надеял ись на общественный интерес к нов ым
материалам о жизни и творчестве учителя, чем в основном ведал М. П. По­
годин. П. М. Строев писал ему в те дни: «Помоги бог в тяжком труде
вашем. Кара м зи н ре шител ьно упал, частию сам со бо ю, частию по совре-
153

менному направлению литературы нашей; необходимо, сколько возмож ­
но, приподнять его. Не успеете ли вы в этом подвиге?»
Разум еется, в юбил ейных речах, ст атьях об историке говорило сь и
м но го дел ьно го, интересного. В Академии наук признавали, наприм ер,
что «критика со с тав л яла с лабую сторо ну исторических достоинств К а ­
рамзина», во з дал и хвалу нравственной лич ности ис тор ика, по днимав шей
« достоинств о истории». Откликнулся и р яд западных ученых — в т ом
числе выдающ ийся немецкий ис торик Л ео по л ьд Ранке: «К ар ам зин
имеет главным образом ту заслугу, которой именно я не в состоянии
о ценить: он писал пре вос ходно на сво ем языке, доступно для своего наро ­
да и через т о сдела лся по пуляр ным . Н о его попу лярност ь приобретена
им не за счет учености в исследованиях. Я обращался к его труду с пользою
во всех тех случаях, кото р ых он касае тс я, и живо чу вствовал отсутствие
его в тех эпохах, о которых он не писал. < .. .> Он писал не только для
своего народа, но и вообще для целого мира».
Все это, однако , не ме нял о общей картины.
«КАРАМЗИН РЕШИТЕЛЬНО УПАЛ»
Катенин (1828): « Ис тория его подла я и педантичная, а , все прочие его
сочинения жалкое детство; может быть, первого сказать нельзя, но второе
дблжно сказать и доказать».
Кюхельбекер, отдавая должное слогу, умению Карамзина, все же
замечает—«покойный и спокойный историограф».
«Карамзин менее либеральный, чем император», — запишет один
из русских за гра ничных издател ей.
Герцен — человек совсем не кар амзинских идей, но сам изумите льный
историк-художник: «Великое творе ние К ар а м з ина , па мятник, во здвиг­
нутый им для потомства,— это двенадцать томов русской истории...
Но Карамзину не хватало того саркастического элемента, который от
Фонвизина перешел к Крылову и даже к Дмитриеву — задушевному
другу Карамзина. В мягком и доброжелательном Карамзине было что-то
немецкое. Мож но было з аранее предсказа ть, что из-за своей сентимен­
та л ьн о сти Кар ам зин попадется в им ператорские сети, как попа лся позже
поэт Жуковский. История России сблизила Карам зина с Александром.
Он читал ему дерзостные страницы, в кото р ых кл еймил тира нию И в ан а
Грозного и возлагал иммортели на могилу Новгородской республики.
Александр слу ша л его с вниманием и волнением и тихо ньк о по ж имал
руку истор иографа. Але кс андр был слишком хор ош о воспитан, чтобы
од обрять Ива на , ко тор ый нередко приказ ыва л р аспиливать своих вр агов
надвое, и чтобы не повздыхать над участью Новгорода, хотя отлично
зна л, ч то гр аф Аракчеев уже в водил та м военные поселения».
Чернышевский, го вор я о Кар а м з ине и писателях XV 111 века, призывает
восхищаться «тем, что было у этих писателей лучшего», но в то же время
нах одит, что «при появлении Пушкина рус ска я лит ер атур а со стоял а из
одних стихов, не знала прозы и продолжала не знать ее до начала 30-х
годов ».
4
Проза карамзинской «Истории», которую сам Пушкин считал образ­
цовой, как видим, в р асчет не принимается.
154

Мы выбрали несколько оценок с ре вол юционной стор о ны; еще кра с ­
норечивее их отсут ств ие или почти по лно е отсу тствие в конце XIX —
начале XX века.
Не на кар амзинских путях русская о св ободительная м ысль ищет
выхода — и все реже упом инает, цитируе т истор ика-художника, м о н а р ­
хиста, ко нс ерв атор а.
За это он подвергается, как видим , критике и о пале даж е со с тор оны
либера льной (Милюков , Кизев еттер).
Наконец, бы ла еще слав янофильс кая, по чвенниче ска я критика : с
одной стороны, Карамзин здесь пользовался полным признанием —
за живые о бразы допетр ов ской Руси, за критический в згл яд на Пе тр а I;
по мнению И. Киреевского, историк — «чистая совесть нашего народа»;
но при этом — Карамзин подозревается в незнании России.
И. С. Аксаков: «У Карамзина... гладкая, даже изящная или безличная
нерусскость».
Достоевский в спо минал, что уже к десяти года м «знал почти все гл а в ­
ные эпиз оды русской истории из Кар ам зи на , кот ор ую всегда по вечерам
нам читал отец»; но при этом, писатель Ыеялся над незнанием народа,
о котором надо судить «не по карамзинским повестям и по фарфоровым
пейзанчикам».
Тоньше других судит А п олло н Григорьев. Он тож е о тмеч ае т «непони­
мание народности», но при то м находит, что «о браз мыслей и чу вство ва­
ний», равно как и яз ык К ар а м зин а, улучшаясь с лета ми, все более и более
приближается к языку с тарых Памятнико в.
Григорьев, можно сказать, вызывающе непоследователен — и в этой
противор еч иво сти жив ая м ыс ль, искреннее нежелание свести концы с кон­
цами «любой ценой». «Карамзиным и его деятельностию общество начало
жить нравственно». Написав это, Григорьев затем продолжает «как мно­
гие»: «Для нас, людей иной эпохи, в К ара мз ине почти что ничего не о ст а­
лось такого , чем бы мы м о гл и нравственно жить хотя один день; но без
толчка, данного литературе и жизни Карамзиным, мы не были бы тем,
чем мы теперь». Однако автор чуть ли не берет обратно сказанное, вспо ­
миная с наслаждением с вое «суеверное уважение к Карамзину»: « Как т о л ь­
ко перенесся я в его эпоху и в ле та собстве нного отрочества , как то лько
припомнил „Письма русского путешественника".. Белинский попрекал
их за пустоту. Все это так... А все-таки „Письма" — книга удивитель­
ная!..»
Григорьев принадлежит к тем немногим читателям Карамзина,
кто желае т взгл яну ть м но г огра нно , уйти от «о бщепр инятых крайностей».
Тут Григорьев продолжил линию Пушкина; к ней явно близок и Гоголь,
котор ый, ра зум ее тс я, не м о г пр инять карам зинской м анер ы письма, но
при то м полагал, ч то « Кара м з ин представляет.,,
явление не обыкн о­
венное. Вот о ко м из наш их писател ей м ож но сказ ать, что он весь исполнил
долг, ничего не зарыл в землю и на данные ему пять талантов истинно
принес другие пять». Го го л ь надеялся, что на ст оящ а я оценка еще впереди.
«О Державине, Карамзине, Крылове ничего не сказали или сказали то,что
говор ит уездный учитель своему ученику, и от дел ались по ш лым и фра ­
зами».

«НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛИ ИЛИ ОТДЕЛА­
ЛИСЬ...»
Т олько Чл о обозначенная линия историч еского, нравстве нно го поним а­
ния, не скр ываем, каж ется нам наиболе е близк ой к истине.
Но в течение многих десятилетий ее почти не замечают, почти не слы ­
ш а т; тут отнюдь не упрек, а исто рич еский факт: российская мысль, пол и­
тическая, идейная борьба второй половины XIX — начала XX века
развивалась в сложном водовороте притяжений и отталкиваний, где
для таких явлений, как Кар а м зи н, часто находил ись категорические,
кр айние,стр астные оценки: л ибо панегирик, л ибо — «реш ительно упал».
Не оттого ли потомки историографа боялись публиковать больше,
чем «нуж но»?
Официальная версия ангельской жизни не дол ж на быть замутне на и,
что греха таить, 50 ОООежегодной пенсии (за 40 лет более двух милл ионов)
тут играли свою роль: да не только и не столько в грубо материальном
смысле (все равно же не возьмут обратно!), сколько в моральном: не­
удобно, невозможно при такой награде говорить вольно, «выходить из
образа», представлять настоящего Карамзина, который хвалил только
то, что м о г по рицать, кт о критико ва л царя справа, но с левой дерз остью,
кто з ащ ищ а л монарх ический пр инцип о писание м та ких са модержавных
зл о действ, что читате ли «ш ли в декабристы»; кто не зр я сердился за
во семь дней до смерти, что пенсия чересчур велика...
В 1911 году многознающий редактор «Русского архива» П. И. Барте­
нев пом естил в своем жу рнале за метку о бо га т о м собрании неопублико ­
ванных бумаг Карамзина, находившемся у его внуков Мещерских в
имении Дугине Сычев ского уезда См ол енской губернии.
В 1915 году известный пуш кинист Модзалецс кий описал бесценный
альбом дочери Карамзина Екатерины Николаевны Мещерской (где
были, между прочим , и ав то гр аф ы Пушкина). Ал ьбо м был утрачен во
врем я рев олюции.
И 90 лет спустя сем ья как видим , пр идер жи вал а архив , боясь, как бы
Карамзин не высказался...
Бумаги Мещерских... С ам ое л юбопыт но е, что о гр ом ный архив именно
тех Мещерских, которые (породнившись с родом Паниных) владели до
с ам ой рево люции смоленс ким имением Дугино , — это т архив сохр анился.
В Центр ал ьно м государств енном архиве древних актов (ф. князей
Мещерских) две с лишним тысячи «единиц хранения»: лич ная переписка,
бухгалтерские счета то го с а м о го Дугина — впл оть до революции.
Но где же здесь бумаги карам зинские?
Всего два-тр и докум ента, имеющих вес ьм а косвенное отношение
к ис тор иографу.
Как видно, в имении было дв а сундучка — один повседневный, хо­
зяйственный, сем ьи Мещер ских; другой — с кара мз инским и реликв иями.
Куда он дева лся? Сгорел, но ведь другой, рядом уцелел...
Вывезен за гр аницу? — Н о т а м не было ни одной публикации...
Растворился в других собраниях — может быть!
Закопан в земле — возможно!
Требует ро зыс ка? Без сомнения!
156

Таковы некотор ые ч ерты причудливой судьбы «Истор ии Го судар ства
Российского» .
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
200 лет было тому старику, которому удивлялся Карамзин перед
смертью... Два века— особенно последние два— это очень много (столько
же, сколько от нас до ко нца X XII столетия).
Автор «Истории Государства Российского» — человек астрономи­
чески далекой эпохи, чей язык и убеждения считались глубокой с тариной
уже в 1840-х годах!
Но чудеса: статистика научных и литературных р або т ясно пока зыв ает,
что з а последнее двадцатилетие (после м но го ле тне го спада с конца
XIX века поч^и до наших дней) количество книг, статей, эссе, публикаций
о Карамзине явно растет.
С гро м ким успехом «Бедная Л из а» явил ась на сцену одного из лучш их
театров страны, Большого Драматического в Ленинграде.
«Письма русского путешественника», в сов етско е вре мя печ атавшие ся
чаще всего в отрывках, в хрестоматиях, выходят в 1980 и 1982 годах (и
сверх того , ож идаютс я в « Литера тур ных памятниках»). Но сколько с е то ­
ваний, что их трудно достать при тираже в сотни раз больше первого
издания. И , ра зу меется, предпол ага ем о е советское переиздание « Ис тории
Государ ства Ро ссийского» ра зойдется мгновенно, хотя п ф а ж будет,:
наверное, по более всех дор ево люцио нных , взятых вместе.
Значит, есть общественная потребно сть в книгах д вухсотлетнего
автора. Пусть притом — и мода, поверхностное любопытство, но это
ведь цобочные дети спроса настоящего!
Отчего же?
Нелегко ответить, но все же попытаем ся...
Карамзин — виднейший деятель своей эпохи, реформатор языка,
один из отцов рус ского се нтим е нтал изм а , историк, публицист, а в то р
стихов, проз ы, на ко тор ых воспитыв алис ь поколения. Все это дост ат оч но
для того, чтобы изучать, уважать, признавать; но недостаточно, чтобы
полюбить — в литературе, в себе самих, а не в мире прадедов.
Кажется, две черты биографии и творчества Карамзина делают его
одним из наших собеседников.
Историк-художник.
Над этим посмеивались уже в 1820-х, от это го позже с тар ал ись уйти
в научную сторону, но именно этого, кажется, не хватает полтора века
спустя!
Пушкинское — «Посл едний летописец» означал о, что больш е ле топис ­
цев не будет; век другой, в з гл я д иной: история идет своим пу тем, х удожест­
венная лит ер атур а своим , изр едка пересекаясь, но в общем обос обляясь.
Лермонтов, Толстой, Булгаков увлечены прошлым, но сочиняют поэмы,
повести, романы; Ключевский, Тарле обладают художественным даром,
но все-таки прежде всего ученые, избега ющ ие та ко го совмещения науки
и «летописи», какое было в « Истории Го сударс тв а Российского ».
В самом деле, Карамзин-историк предлагал одновременно два способа
по знавать пр ош л ое; один — научный, объе ктив ный: новые фа кты, по ня­
тия, за ко ном ернос ти; другой — художественный, субъективный. И стор и-
157

о граф как будто спра ш ив ал, не следует ли — очень о стор ож но, то нко
умело, не всегда, а то ль ко в необходимых случаях — эту субъективность.,
увеличивать? Форму л а «чем Субъективнее, те м объективнее» выглядит
антинаучной; и такой она и явл яется у легковесной посредственности
Однако если речь идет о субъективности талантливого историка-х удож
ника, это совсем другое. Он своей лич но стью, духом , даро ванием так
объединяет рассыпанные факты, так за по лняе т «пу стоты», что создает
важную, ценную модель общего хода событий... Было замечено, к при­
меру, что, толкуя о Грозном, о гибели царевича Дмитрия в Угличе, Ка­
рамзин ведет поч ти «р епор та ж» со бытий, постоянно присо единяясь
к древнему летописцу, очевидцу про исшествий. Ис тор ик, в ме сто то го ,
чтобы р а з обрать, сто лкну ть разные версии и вывести наиболе е вероятную
(как это сде ла л о бы бо льш инств о по зднейших ученых), передает случив­
шееся в XVI веке, как будто он сам всему свидетель, а р азны е точки зрения
«отодвигает» во вторую часть тома, в л/ншечшшл: главное — не раздро­
бить цельного, г орячего описания тех событий...
Да , при это м как будто отступае т историч еский анализ, по добному
историку меньш е мо жно верить в ча стностях, но за т о схвачено нечто
для К ар ам з ина бо лее в ажное — дух це лого, летописная атмосфера
прошлого.
Достижения послекар ам зинской историогр афии огро м ны: «Истор ия
человечеств а уже пере стала ка за тьс я нелепым клубком бессмысленных
насилий... она, напро тив, пр едстал а как процесс разв ития са м ог о чело­
вечества, и зада ча м ышл ения свелась теперь к тому, чтобы проследить
по следо вател ьные ступени это го процесса среди всех его блужданий и
доказать внутреннюю его законо мерность среди всех кажущихся случай­
ностей». (Энгельс).
Вскоре после кончины К ар а м зи н а его знаменитый (и уже упом и­
навшийся) ко лле га Ле о по л ьд Ранке про изнесет формулу , кото рая на
много лет станет ответом на вопрос — к чему должен стремиться ис­
торик?
К тому, чтобы узнать — «как собственно было на самом деле».
Просто, ясно. Карамзин бы согласился. Пушкин — тоже (хотя и
призадумался бы).
Как, собственно, было на самом д е ле ?
С тех пор много воды утекло и много книг написано.
Все гром че и чаще звуч ат возр аже ния про тив фор му лы Ранке. Одно
из них (М. Н. Покровского) казалось чересчур дерзким: «История есть
политика, опрокинутая в прошлое». Другая «редакция» этой же формулы
(Б. Кроче) более гибкая: «Всякая история есть в определенном смысле
совр ем енна я ис тория».
Речь идет, снова по вто ряем , о субъективно честном , добросовестном ,
историке . Но и. кр истал ьно чистый ис следова те ль — все ра вно человек
сво его вре мени, и это неминуемо с каж ется на из ображении им любо го
минув шего сто летия и тысячелетия; скажется не за висим о от любых
стараний мастера, чтобы ничего подобного не было; большой знаток
эт ой пробл е м ы английский истор ик Ко л лингвуд (чей труд «Идея истории»
недавно переведен на русский язык) зам еча ет, ч то , во-первых, всякий
историк ограничен дошедшими из прошлого (а еще более — не дошед­
шими!) фактами, памятниками; из того, что осталось, он и строит «мо-
158

дель» нужного ему исторического явления. Однако всегда ли из м ира
предков доходит к на м на ибол ее существенное, типичное? Во-вторых,
отбирая из миллиона фактов, скажем, тысячу или сотню, историк (Ка­
рамзин, Р а н к е — кто у годно) руководствуется своими кр итериям и —
что важно, а что нет. Ч ем научнее, объективнее кр итерий, тем лучше.
Кара мз ин, как уже говор ил о сь, куда меньше, чем более поздние историки,
пишет об экономических вопро сах, значении нар одно го сопро тивл ения
и т. п. Отчего же? Да оттого, что совершенно искренне — в духе своего
воспитания, положения, мировоззрения — считает, что это не так уж
важно; мы сегодня с ним не согласны, но сами, в свою очередь, возможно
упускаем, откладываем в сторону как второстепенное нечто такое, о чем
в XXII, XXIX веках будут толковать куда больше!
Итак, фактов мало, отбор их зависит от позиции наблюдателя; в-
третьих, исто лко вание фактов, логические вы воды — эт о ведь тож е
модель, где пустоты между «островками известного» заполняются логи­
кой историка, но не всегда — его героев (Карамзина, как мы знаем, совре­
менники упрекали, что древние князья, м онахи, воины у него уж сл иш ком
похожи на граждан XV III—XIX столетий).
Итак, к историче ской истине стр ем итьс я до лж но, получить ее м ож но ,
но не следует и сегодня забывать, что мы восстанавливаем целостную
картину прошлого по частным, порою случайным деталям. Эта операция
по природе своёй не только науч ная, о бъективна я, но и в нем ало й степени
художественная, субъективная. А если та к, значит, и сегодня, на высо ком
витке историографич еской с пирали, м ож но и долж но в ос по л ьз ов атьс я
о пытом стар ых ма стеро в, разу мее тся, не в буквальном, на ивном смысле .
Сегодняшний ученый, не отказываясь ни от одного научного завое­
вания, мож ет, пол аг ае м, найти м ассу ценного, поуч ительного в м етоде
Кара м зин а и ему подобных первых истор иков и «последних летописцев».
К тому же, стрем ясь к стр о гой, объе ктивной картине, спе циалисты но ­
вейшего времени, воор уженные м ощ ны м и научным и м етода м и, кое-что
и утратили по сравнению со старыми историографами. Открылось,
наприм ер, что с ов рем енный ученый куда лучше, легче «управляетс я»
с бол ьш ими ма сс ам и людей, нежели с отдел ьны ми личностям и: класс,
сословие, нация — за коно м ер нос ти подобных общественных категорий,
кажется, более п оддаю тся объективно му анал изу , нежели биогр афия,
внутреннее раз витие одно го исторического лица. Между тем К ар а м з ин
и другие историки-художники как р а з до стигал и больш их высот в « по р т­
ретировании» своих геро ев, в ана лиз е их намерений и действий.
Было бы очень легкомысленным просто отмахнуться от «художест­
венного» метода в истории, как связанного с выдумкой, домыслом;
не попытавшись разобраться, как же при этом достигались существенные
результаты при воссоздании ушедших веков? К тому же ряд знаменитых
иссл едовател ей X IX—XX веков, отр ицая старинный субъективизм во
им я высшей объективности, практичес ки в своей р або те ведь все р а вно
пол ьз у ют ся художественно-обобщающ ими хар актеристикам и.
Итак, образ историка-художника принадлежит не только прошлому;
совпадение позиции К ар а м з ин а и некоторых новейших концепций о
сущности исторического познания — это говорит само за себя!
Такова, по ла гае м , пе рвая ч ерта «зл ободне внос ти» ка рам зи нских
трудов.
159

А во-вторых, еще и еще раз отметим тот замечательный вклад в рус­
скую культуру, кото р ый именуется личностью Карамзина.
Всякая личность — вклад в культуру, пол ожител ьный или отр ица ­
тельный, узкий или широкий.
Личность же писателя, х удожника, ученого, общественного деятеля
имеет особые воз мо ж ности для тысяч екратно го «самово9Произведе-
ния» — в книгах, произведениях искусства, открытиях, политических
действиях ...
К ар а м з и н — в ысоконравственная, привле кател ьная лич ность, ко тор ая
на многих влияла прямым примером, дружбою; но куда на большее
число — присутствием этой личности в стихах, повестях, статьях и особе н­
но в Истории.
Пушкинское «Подвиг честного человека» — это ведь моральная оценка
кру пно го, мно гол етнего , научного труда. За с тр о ко ю вел икого поэта-
исто рика м ы сл ь о сверхчеловеческой трудности, подвиге — писать И сто ­
рию, себе не из менить, не подл адиться к с ильны м лицам или, нао боро т,
к мол ве, м оде, « кр ыла той новизне» ...
Решимся сказать, что это был и подвиг свободного че ловека: Кара м зин
ведь был одним из сам ых внутренне св ободных людей своей эпохи, а
среди друзей, пр ияте лей его множ е ство прекрасных, л уч ши х людей; спо­
койно, никогда не споря с критиками, Карамзин свободно разговаривал
и с цар ям и и с декабристами, никого и ничего не боясь. Писал, что думал,
рисовал исторические характеры на основе огромного, нового материала;
сумел открыть древнюю Россию, как Америку Колумб, сообщить о
своем открытии максимально возможному числу людей и притом —
со хра нить до стоинс тв о Истории, до сто инство Историка.
«Карамзин есть наш первый историк и последний летописец».
Его любили, ос парива ли, читали, бранили, уч ились...
Интерес общественный, народный — тож е культурный фактор, ко то ­
рый как бы присоединяется к творению и, вкл юча ясь в его ткань, тоже
светит потомкам.
Никуда не деться: откр ыва я кара мзинские гла вы о М оном ахе, Ба тые,
Куликовом поле, опричных казнях, избрании Годунова , сам озванцах,
сибирских ка заках, мы уже не м ож ем никак о твле чьс я от при сем присут­
ствующих первых читателей: от бат юш к о вс ко го «тако й пр озы никогда
и нигде не слыхал», о т рылеевского «Ну, Грозный! Ну, Карам зин!» ,
от пушкинского посвящ ения на титул ьном листе «Бориса»...
Энергия их души и мысли будто запечатлелась между строками две­
надцатито м ника , и о тт о го это пам ятник целой эпохи, нескольких куль­
турных по колений — одна из ярчайших ф орм соединения времен: IX—
XVII веков Истории, X V III —XIX веков Историка, XIX —XX веков
Читателя.
«И по кло н всему миру, не хо лодный, с движ ением руки навстречу
по том ству , лас ко во му или спесивому, как ему угодно ...»

Краткий список использованных материалов
I. Архивные материалы
Государственная публичная библиотека им. М . Е . Салтыкова-Щедрина. Отдел
рукописей :
фонд 178 (А. А. Краевекого),
фонд 286 (В. А. Жуковского),
фонд 588 (погодинские автографы),
фонд 603 (С. Д . Полторацкого).
Центральный Государственный архив литературы и искусства:
фонд 195 (Вяземских),
фонд 198 (В. А. Жуковского),
фонд 248 (Н. М . Карамзина).
Центральный Государственный архив Октябрьской революции, высших органов
государственной власти и государственного управления СССР:
фонд 728 (рукописное собрание Зимнего дворца).
Центральный Государственный исторический архив СССР:
фонд 951 (Н. М. Карамзина).
II. Литература
Энгельс Ф. Анти-Дюринг.
—
Маркс 1C и Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издм т. 20.
М. , 1961.
Архив братьев Тургеневых. Вып. 1—3, 5—6. Спб.; Пг., 1911—1921.
Барское Я. Л . Переписка московских масонов XVIII века. Пг., 1915.
Барсуков Н. П. Жизнь и труды П. М . Строева. Спб., 1878.
Белинский В. Г . Полное собрание сочинений. Т. I, V—VII, X. М ., 1953—1956.
Батюшков К. Н . Сочинения. Т. I —III . Спб., 1885—1887.
Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь «умственные плотины». М ., 1972.
Верещагина Е. И . Маргиналии и другие пометы декабриста Н. М . Муравьева
на «Письмах русского путешественника» в 9-томном издании «Сочинений»
Карамзина 1814 года.
—
В сб.: Из коллекций редких книг и рукописей Науч­
ной библиотеки Московского университета. М ., 1981.
Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. I, II, VIII, XII. Спб., 1878— 1896.
Вяземский П. А . Записные книжки. М ., 1963.
Герцен А. И. Собрание сочинений в 30-ти т . Т. VI, VII. М ., 1955—1956.
Гиллельсон М. И . Письма Н. М . Карамзина к С. С. Уварову.
—
В сб.:
XVIII век. Вып. 8. Л ., 1969.
Гиллельсон М. И . П . А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л .,
1969.
Григорьев Аполлон. Литературная критика. М ., 1967.
Декабристы — критики «Истории Государства Российского» Н. М .‘Карамзи­
на. — Литературное наследство, т. 59.
Дмитриев И. И . Взгляд на мою жизнь. Записки. М ., 1866.
Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М ., 1869.
Жуковский В. А. Письма В. А. Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу.
М., 1895.
Иконников В. С. Карамзин-историк. Спб., 1912.
Карамзин Н. М. [Автобиография]/Комм. Я . К . Грота . — Записки имп. АН,
1866. т. VIII, No 2.
161

Карамзин Н. М . Записка о древней и новой России. Спб., 1914.
Карамзин Н. М . История Государства Российского. Т . I —XII . 2-е изд. Спб.,
1818— 1829.
Карамзин Н. М . Неизданные сочинения и переписка. Спб., 1862.
Карамзин Н. М . Письма русского путешественника. М ., 1980.
Карамзин Н. М. Письма Н. М. Карамзина к князю П. Л . Вяземскому. 1810—
1826. С пб ., 1897.
Карамзин Н. М. Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Спб., 1866.
Карамзин R. М . Письма Карамзина к А. Ф. Малиновскому и письма Грибоедо­
ва к С. П. Бегичеву. М ., 1860.
Карамзин Н. М. Письма брату В. М . Карамзину — Атеней, 1858,, No 19—
28.
Карамзин Н. М. Письма к императрице Марии Федоровне. — Русская старина,
1898, No 10.
Карамзин Н. М. Письма Н. М. Карамзина М. Н. Муравьеву.
—
В кн.: Воспо­
минания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг . Т. I. М .; JI., 1931,
с. 141— 148.
Карамзин Н. М . Переписка с Николаем 1. — Русский архив, 1906, No 1.
Карамзин R. М. Письмо Н. И . Новосильцеву.
—
Москвитянин, 1847, ч. 1.
Карамзин Н. М. Письма А. И. Тургеневу.
—
Русская старина, 1899, No 1—4.
Карамзин Н. М. Сочинения. 3-е изд. Т. I—IX . М .,
1820.
Катенин П. А. Письма П. А. Катенина к Н. И . Бахтину: материалы для истории
русской литературы 20-х —30-х годов XIX века. Спб., 1911.
Каченовский М. Т. От Киевского читателя к его другу. — Вестник Европы,
1819, ч. 103— 104.
Кислягина Л. Г. Формирование общественно-политических взглядов Н. М . Ка­
рамзина. М ., 1971.
Козлов В. П . Колумбы российских древностей. М ., 1981.
Коллингвуд Р. Дж. Идея истории: Автобиография. М ., 1980.
Ланда С. С . Дух революционных преобразований. 1816—1825. М ., 1975.
Лотман Ю. М . Эволюция мировоззрения Карамзина.
—
Уч. зал . Тартуского
университета. 1957. Вып, 51.
Лузянииа Л. П . «История государства Российского» и трагедия Пушкина «Борис
Годунов»: к проблеме характера летописца. — Рус. лит ., 1971, No 1.
Макогоненко Г. П . Литературная позиция Карамзина в XIX веке.
—
Рус. лит .,
1962, No 1.
Меламед Е. И . Забытое письмо Н. М . Карамзина.
—
Рус. лит .,
1976, No3.
Милюков П. Н . Статья «Карамзин» в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, т. 27.
Остафьевский архив. Т. I, III.
Погодин М. П. Н . М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам сов­
ременников. Ч . I, II. М ., 1866.
Полевой Н. А . История Государства Российского. Сочинение Н. М . Карам­
зина. Т. I —XII.
—
Московский телеграф, 1829, ч. XXVII, No 12.
Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII — начало XIX в.
Л., 1981.
Пупкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. XI—XIII. М.; Л., 1937—1949.
Пушкин и его современники, вып. VI. Спб., 1906.
Розен А. Е. Записки. Спб., 1907.
Сербинович К. С. Н . М . Карамзин: Воспоминания.
—
Русская старина, 1874,
No 9—10.
Соловьев С. М . Карамзин и его литературная деятельность.
—
В кн.: Соло­
вьев С. М. Собрание сочинений. Спб., 1900.
Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. М ., 1980.
Тургенев А. И . Переписка Александра Ивановича Тургенева с князем Петром
Андреевичем Вяземским. Т. I, Пг., 1921.
Тургенев Н. И. Россия и русские. Т. I—II. М., 1907.
162

Тургенев Н. И . Декабрист Н. И . Тургенев — письма к брату С. И . Тургеневу.
М.; Л., 1936.
Чаадаев П. Я . Сочинения и письма. Т. I—II . М ., 1913—1914.
Шильдер Н. К . Император Александр I. Т . IV. Спб., 1898.
Штейнгель В. И . Письмо к Николаю I от 11/1 1826 г. — В сб.: Восстание декаб­
ристов. Т. 14. М .,
1976.
Шторм Г. П . Новое о Пушкине и Карамзине.
—
Известия АН СССР, отделение
' литературы и языка. М ., 1960, т. XIX, вып. 2.
Эйхенбаум Б. М . Карамзин.
—
В сб.: Эйхенбаум Б. М . Сквозь литературу.
Л., 1924.
Языковский архив, вып. 1(письма Н. М . Языкова к родным за дерптский период
его жизни. 1822— 1829). Спб., 1913..

Н. М. КАРАМЗИН
ИЗ «ВВЕДЕНИЯ» К «ИСТОРИИ
ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО»
ПРЕДИСЛОВИЕ
История в некотором смысле есть священная книга народов: глав­
ная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль открове­
ний и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение на­
стоящего и пример будущего. ь
Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят
на ее листы как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человече­
ская имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать,
как искони мятежные страсти волновали гражданское общество, и ка­
кими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стрем­
ление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им
возможное на земле счастье.
Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его
с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явле­
нием во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя,
что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство
не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом
своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше
благо и согласие общества.
Вот польза: сколько же удовольствий для сердца и разума! Любопыт­
ство сродно человеку, и просвещенному и дикому. На славных играх
Олимпийских умолкал шум, и толпы безмолвствовали вокруг Геродота,
читающего предания веков. Еще не зная употребления букв, народы
уже любят Историю: старец указывает юноше на высокую могилу и по­
вествует о делах лежащего в ней Героя. Первые опыты наших предков
в искусстве грамоты были посвящены Вере и Дееписанию; омраченный
густою сенью невежества народ с жадностию внимал сказаниям Лето­
писцев. И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия должно
обманывать себя и думать, что они истина. История, отверзая гробы,
поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления
вновь созидая Царства, и представляя воображению ряд веков с их от­
ечными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего
собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех
времен, видим и слышим их, любим и ненавидим: еще не думая о пользе,
уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров,
которые занимают ум или питают чувствительность.
Если всякая история, даже и неискусно писанная, бывает приятна,
как говорит Плиний: тем более отечественная. Истинный Космополит
есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что
нет нужды говорить об нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все гражда­
не, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии: личность каждого тесно
связана с отечеством: любим его, ибо любим себя. Пусть Греки, Римляне
пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого,
164

и нам не чужие по своим добродетелям'и слабостям, славе и бедствиям:
но имя Русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое еще сил ь­
нее бьется за По ж арс кого, нежели з а Фе мистокла или Сципиона . Всемир­
ная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Рос­
сийская укра ш ает отечество, где живем и чувствуем. Ско ль привлека­
тельны берега Волхова, Д непра, До на , когда зна ем, что в глубокой древ ­
ности на них пр оисходило! Не то лько Н о вг ор од, Киев, Владим ир, но и
хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятни­
ками, и немые предм еты крас нореч ивыми. Тени минувших столетий
везде рисую т кар тины перед нами.
Кроме особенно го до ст оинс тв а для нас, сынов Ро ссии, ее летописи
имеют общее. Взглянем на пр остр анств о сей единстве нной Дер ж авы:
м ысль цепенеет; никогда Р им в сво ем величии не мо г равняться с нею,
господствуя о т Тибра до К ав ка за , Э льбы и песков Африканских. Не уди­
вительно ли, как зе мл и, разделенные вечными прегр адам и Естес тва,
неизм еримыми пус тынями и л есами непр оходим ыми, х ладными и ж ар ­
кими кл им ата м и: как Ас траха нь и Лапл андия, Сибирь и Бессарабия,
могли со ставить одну Дер жа ву с Мо скв ою? Менее ли чудесна и смесь
ее жителей, ра зно плем енных, разно видных и столь удаленных друг от
друга в степенях образования? Подобно Америке, Россия имеет своих
Диких; подобно другим стр ан ам Европы, явл яет пло ды долго вре менной
гр ажданской жизни. Не надобно быть Русским: надобно тол ько м ысл ить,
чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостью
и мужество м снискал го сподств о над дев ятою ч астию м ир а, открыл
страны, ником у дотоле неизвестные, внес их в общую систему Географии,
Истории и просве тил Бо ж еств енно ю Верою, без насил ия, без злодейс тв,
употребленных другими р евнителям и Христианства в Евро пе и в Америке,
но единстве нно пр им ер ом лучшего.
Согласимся, что деяния, описанные Гер од от ом , Фукидидом , Л и­
вием, дл я всякого не Русского вообще занимательнее, представ ляя более
душевной сил ы и живейшую игру страстей: ибо Греция и Рим были на ­
родными Дер ж ав ам и и просвещеннее России; однако ж см ело м ож ем
сказа ть, что некоторые случаи, ка ртины, х арактеры наш ей Истор ии
л юбопытны не менее древних. Т ако вы суть подвиги Свят ос ла ва , гр о з а
Батыева, восстание Ро ссиян при Д о нс ком , падение Но в города , взя тие
Казани, то рж еств о народных добродете лей во время Междуцарствия.
Великаны су мр ака, Олег и сын И гор ев; пр остосердечный витязь, слепец
Василько; друг отечества, бл аго л юбив ый Мономах; Мстиславы Храб­
рые ужасные в битвах и прим ер незл обия в м ир е; Михаил Тверский, сто л ь
знаменитый в ел икодушною смертью; зл опо лучный, истинно му жест­
венный Александр Невский; Герой юно ш а, победите ль М ама ев, в са м о м
ле гком начертании сильно дейс твую т на во ображение и сердце. Одно
государствование Иоанна III есть редкое богатство для Истории: по
крайней мере не знаю Монарха достойнейшего жить и сиять в ее святи­
лище. Лучи его славы падают на колыбель Петра — и между сими двумя
Самодер жца м и удивительный Иоанн IV, Годунов, дос тойный своего
счастья и несч астья, странный Лжедим итр ий, и за со нмо м доблес тных
Патриотов, Бояр и граждан, наставник трона, Первосвятитель Филарет
с Д ерж ав ным сыном, свето носцем во тьме наших го сударственных бед­
ствий, и Царь Алексий, мудрый отец Императора, коего назвала вели-
165

ким Европа. Или вся Новая История должна безмолвствовать, или Рос­
сийская имеет пр аво на внимание.
Знаю, что бит вы наше го Удельного междоусобия, гремящ ие без
умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей пред­
мет не богат ни мыслями для Прагматика, ни красотами для живописца:
но История не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она
изо бражает действ ительный мир . Видим на зе м ле величественные горы
и водопады, цветущие лу га и долины; но с ко лько песков бесплодных и
степей унылых! Однако ж путешествие во обще любезно человеку с жи­
вым чувством и во ображением; в сам ых пустынях встречаются виды
прелестные.
Не будем суеверны в наш ем выс оком понятии о Дееписаниях Древ­
ности. Если исключить из бесс мертно го творе ния Фукидидова в ым ышлен­
ные речи, что останетс я? голый ра ссказ о междоу собии Греческих гор о ­
дов: толпы злодействуют, режутся за честь Афин или Спарты, как у нас
за честь Мономаха или Олегова Дому. Не много разности, если забудем,
что сии полутигры изъяснялись языком Гомера, имели Софокловы Тра­
гедии и статуи Фидиасовы. Глубокомысленный живописец Тацит всегда
ли представляет нам великое,'разительное? С умилением смотрим на
Агриппину, несущую пепел Г ерм аника; с ж ал остью на рассеянные в лесу
кости и доспехи Легиона Вар ова; с ужасом на кр ова вый пир неистовых
Римлян, ос вещаемых пл ам енем К апитол ия; с ом ерзением на чудовище
тиранст ва, пож ир ающ ее о статки Республиканских добродетел ей в ст о­
лице мира: но скучные тяжбы городов о праве иметь жреца в том или дру­
гом храме и сухой Нефолог Римских чиновников занимают много листов
в Таците. Он за видов ал Титу Ливию в бо гатств е предмета; а Ливий,
плав ный, красноречивый, иногда целые книги на полняет известиями о
сшибках и р азбоях, кото рые едва ли важнее Пол овецких набегов . — Од­
ним сл ово м, чтение всех Историй тр ебует некотор о го терпения, более
или менее награждаемого удовольствием.
Истор ик Росс ии мо г бы, конечно, сказав неско лько слов о происх ож­
дении ее главного нар ода, о составе Г осудар ства, пр едставить важные,
достопамятнейш ие черты древности в искусной картине и нач ать обстоя­
тельное повествование с И оа ннов а времени, или с XV века, когда с овер­
ш ил ось одно из величайших государств енных творений в мире: он на ­
писал бы легко 200 или 300 красноречивых, приятных страниц, вм есто
мно гих книг, трудных дл я Ав тор а, уто м ите льных дл я Читател я. Но сии
обозрения, сии картины не за м е няю т летописей, и кто читал единственно
Робертсоново Введение в Историю Карла V, тот еще не имеет основа­
тел ьно го , истинного понятия о Европе средних времен. Ма ло , что умный
человек, окинув гл аз а ми па мятники веков, скаж ет на м свои примечания:
мы дол ж ны сами видеть дейс твия и действующих: т о гда знаем Истор ию.
Хвастливость Ав тор ского краснор ечия и нега Читател ей осудят ли на
вечное забвение дел а и судьбу наших предко в? Они с традал и и своим и
бедствиями изготовили наше величие: а мы не захотим и слушать о том,
ни зна ть, кого они любил и, кого обвиняли в своих нес ча стьях? Иноземцы
м огут пропус тить скучное дл я них в нашей древней Истории; но добрые
Россияне не обяза ны ли им еть более терпения, следуя правилу го сударст­
венной нра вственнос ти, ко то р ая ставит уважение к предкам в достоин:
ство гражданину образованному?.. Так я мыслил и писал об Игорях,
166

о Всеволодах, как современнику с м о тр я на них в тусклое зер кал о древней
Летописи с неу то мим ым вним ание м, с искренним по чтением; и если,
вместо живых, целы х о бразов, предс та влял единственно тени, в отрыв­
ках: то не моя вина: я не мог дополнять Летописи!
Есть три р ода Истории: первая со временная, наприм ер Фукидидо ва,
где очевидный свидете ль г о в ор и т о пр оисш ествиях; вторая, как Т аци-
то ва, осно вывается на свежих словесных преданиях в близко е к описыв ае­
м ым действиям врем я; третья извлекаетс я то лько из па мятнико в, ка к
наша до самого XVIII века. В первой и второй блистает ум, воображение
Дееписателя, ко тор ый избир ае т любопытнейшее , цветит, укр аш ае т,
иногда творит, не бо ясь обличения; скажет: я так видел, так слышал —
и безмолвная Критика не мешает Читателю наслаждаться прекрасными
описаниями. Третий род есть с амый огранич енный для таланта: нельзя
прибавить ни одной черты к известному; нельзя вопрошать мертвых;
говорим, что предали нам современники; молчим, если они умолчали —
или справедливая Критика загр ади т уста л егко мысл енному Историку ,
обяза нно му предс та влять единственно то , что со хр анило сь о т веков в
Летописях , в Архивах. Древние имели право в ы м ыш л ять речи согласно
с хар актер ом людей, с о бсто ят ел ьств ам и: пр аво, не оцененное дл я истин­
ных даро ваний, и Ливий, пользуясь им , о бога тил свои книги сил ою ум а,
кра сноречия, мудрых наставлений. Но мы, вопреки мне нию Абб а та
Мабли, не мож ем ныне в итийство вать в Ис тор ии. Новые успехи р а зу м а
дали нам яснейшее понятие о свойств е и цели ее; здравый вкус ус тавил
неизменные пра вила и навсегда отлуч ил Дееписание от По эмы , от цвет­
ников красноречия, оставив в. удел первому быть верным з ерцалом м и­
нувшего, верным о т з ы в о м сл ов, действ ител ьно сказанных Героям и ве­
ков. Сам ая прекрасная выдуманная речь без образит Историю, посвя­
щенную не славе Писателя, не удовольствию Читателей и даже не муд­
рости нравоучительной, но только истине, которая уже сама собою де­
лается источ ником удовольствия и пользы. Как Ес теств енная, так и
Гражданская История не терпит вымыслов, изображая, что есть или было,
а не что быть могло. Но История, говорят, наполнена ложью: скажем
лучше, что в ней, как в дел е человеческом, бы вае т примесь лжи; однако ж
хара ктер истины всегда более или менее со хр аняется; и сего до в ол ьн о
для нас, чтобы с оста вить себе общее понятие о людях и деяниях. Т е м
взыскательнее и стро же Критика; те м непоз волител ьнее Историку , дл я
выгод его даров ания, обм а н ыв а ть добросовестных Чит ателей, мысл ить
и говорить за Героев, которые уже давно безмолвствуют в могилах.
Что ж остается ему, прикованному, так с каза ть, к сухим хартиям древ­
ности? пор ядок, ясно сть, сил а, живопись. Он тв ори т из данного вещес тв а:
не произведет золота из меди, но должен очистить и медь; должен знать
всего цену и свойство; откр ыв ат ь великое, где оно таится, и м а ло м у не
давать пра в вел икого. Не т пр едм е та сто ль бедного, чтобы Искус ство
уже не могло в нем ознаменовать себя приятным для ума образом.
Доселе древние служат нам образцами. Никто не превзошел Ливия в
красоте по вествов ания, Т ацита в силе; во т главное! Знание всех Прав
на свете, ученость Не мецкая, ост роу мие Вол ьтер ово, ни са м о е гл убоко ­
мыслие Макиавелево в Историке не заменяют таланта изображать дей­
ствия. Англичане славятся Юмом, Немцы Иоанном Мюллером, и спра­
ведливо: об а суть до стойные сов местники Древних — не по дражатели:
167

ибо каждый век, каждый нар од дает особенные краски искусному Быто ­
писателю. «Не подражай Тациту, но пиши, как писал бы он на т вое м
месте!» есть пр авило Гения. Хотел ли Мюл лер, часто вставляя в р ассказ
нравственные апофегмы, уподобиться Тациту? не знаю; но сие желание
блистать у м ом или ка зат ьс я глубокомысленным едва ли не противно
истинно му вкусу. И стор ик рассуждает т олько в объяснение дел, та м,
где м ысл и его как бы д опо л няю т описание. З аме тим, что сии апофегмы
бывают для основательных умо в или по луи стинами, или весьма обыкно­
венными истинами, кото рые не име ют бо л ьш ой цены в Истории, где
ищем действий и хара ктеров . Искусное повеств ование есть долг Быто ­
писателя, а хо ро ш ая отдел ьная мыс ль дар: Чита тел ь требует перво го и
благодар ит за второе, когда уже требо вание его исполнено. Не так ли
думал и благоразумный Юм, иногда весьма плодовитый в изъяснении
причин, но до ску пости у меренный в р аз мы ш ле ния х? Историк, коего
мы на зв ал и бы соверш еннейш им из Новых, если бы он не из лишно
чуждался Англии, не из лишно хвалил ся бе сприс трастием и те м не о хла ­
дил своего изящно го тв орения! В Фукидиде видим всегда Афинского
Грека, в Ливии всегда Р им лянина , и пленяем ся им и, и верим им. Чувство:
мы, наше, оживл яет по ве ствование — и как грубое пристрастие, следствие
ума слабого или души слабой, несносно в Историке: та к любов ь к оте ­
честву дает его кисти жар, силу, прелесть. Где нет любв и, нет и души.
Обращ а юсь к труду моему. Не доз во ляя себе никакого изобретения,
я искал выра же ний в уме своем, а м ыслей единственно в памятниках;
искал духа и жизни в тлеющ их хартиях; ж елал преданно е нам веками
сое динить в систему, ясную с тройным сближением частей, изображал
не т ол ько бедствия и славу войны, но и вое, что вх одит в со став гра ждан­
ского бытия л юдей: успехи ра зум а , искусства, обычаи, за ко ны, про м ыш ­
ленность; не боялся с важностью говорить о том, что уважалось предка­
м и; хотел, не изменяя своему веку, без гордости и насмешек описывать
веки душевного младенч ества, легковерия, баснослов ия; хотел пр едс та­
вить и ха рактер вре мени и х арактер Летописцев : ибо одно каза ло сь мне
нужным для другого. Чем менее на ходил я известий, тем более доро жил
и по льзо ва лс я на ходим ыми; тем менее выбира л: ибо не бедные, а бо га­
тые избирают. Надлежало или не сказать ничего, или сказать все о каком-
то Князе, дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но с не­
кот ор о ю нрав ств енною физ иогном иею. Прилежно истощая м ате риалы
древнейшей Российской Истории, я о бодрял себя м ыс лью, что в повест­
вовании о в рем ена х отдал енных есть ка кая-т о неизъясним ая прелесть
для нашего воображения: там источники Поэзии! Взор наш, в созе рца­
нии великого пр ос транства, не стрем ится ли обыкновенно — м имо всего
близкого, яс ного — к концу гор изо нта , где гус теют, м еркнут тени и на­
чинается непро ницаемос ть?
Читатель заметит, что описываю деяния не врознь, по годам, и
дням, но совокупляю их дл я удобнейшего впечатления в пам яти. Истор ик
не Летописец: последний с м отри т единственно на вре мя, а первый на
свойство и связь деяний: мо жет ош ибиться в распределе нии мест, но дол ­
жен всему у каза ть свое место.
Множество сдел анных м но ю примеч аний и выписок у страша ет меня
сам ого . Сч астливы древние: они не ведали сего м ело чного труда, в коем
теряе тся пол овина времени, скучает ум, вянет воображение: тягостная
168

жертва, приносим ая достоверности, однако ж необходимая! Если бы все
м атер иалы были у нас собраны, изданы, очищены Критикою: то мне
оставалось бы единственно ссылатьс я; но когда бо льш а я час ть их в ру­
кописях, в темноте; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглаше­
н о — надобно вооружиться терпением. В воле Читателя заглядывать
в сию пеструю смесь, ко тор ая слу жит ино гда свидете льств ом, иногда
объяснением или допо лнение м. Д ля охотников все бывает л юбо пытно :
старое имя, слово; малейшая черта древности дает повод к соображениям.
С XV века уже менее выписываю: источники ра зм но ж аю тся и дел аю тс я
яснее.
Муж ученый и слав ный, Шлецер, сказа л, что наш а История им еет пять
главных периодов; что Россия от 862 года до Св ятопол ка до лж на бы ть
назв ана рождающеюся (Nascens), о т Ярослава до М огол ов разделенною
(Divisa), от Батыя до Иоанна III угнетенною (Oppressa), от Иоанна до
Петра Великого победоносною (Victrix), о т Петра до Екатерины И
процветающею. Сия м ысл ь ка жется мне более ос троум но ю, нежели осно­
вател ьною. 1) Век Св. Вл адим ир а был уже веком могущества и славы,
а не рождения. 2) Государство делилось и прежде 1015 года. 3) Если по
внутреннему со сто янию и внеш ним действиям Ро ссии надобно оз нач ать
периоды, то можно ли смешать в один время Великого Князя Димитрия
Александровича и Донского, безмолвное рабство с победою и славою?
4) Век Сам озв анцев оз нам енова н более зл осчастие м, нежели по бедо ю.
Гор аздо лучше, истиннее, скром нее История наш а делитс я на Древней­
шую от Рюрика до Иоанна III, на Среднюю от Иоанна до Петра, и Новую
от Петра до Александра. Систем а Уделов была х ар акт ер ом первой эпохи,
Единовластие — второй, изменение гр ажданс ких обычаев — третьей.
Впрочем, нет нужды с тав ить грани т ам, где м еста служат живым уро­
чищем.
С охотою и ре внос тию пос вятив двенадцать лет, и лучшее вре мя
моей жизни, на сочинение сих осьми или дев яти Т ом ов , могу по слабо сти
желать хвалы и бояться оху ждения; но с мею сказа ть, что это для меня,
не главное. Одно славолюбие не м огл о бы да ть мне твердости постоян­
ной, долговр еменной, необх одим ой в та ком деле, если бы не на ходил
я истинного удовольствия в самом труде и не имел надежды б ыть пол ез ­
ным, то есть сдела ть Ро ссийскую Ис торию известнее дл я многих, даж е
и для строгих мо их судей.
Благодаря всех, и живых и мертвых, коих ум, знания, таланты, искус­
ство служили мне руко водств о м, пору чаю себя снисходительности д об­
рых согр аждан. Мы одно л юбим , одно го желаем: любим отече ство;
желаем ему благоде нствия еще более, нежели с лав ы; желае м, да не из ме­
нится никогда твердое основание нашего величия; да пр ав ила мудрого
с амодерж ав ия и с вятой веры более и боле е у крепляют со юз частей; да
цветет Россия... по крайней мере д ол го, дол го, если на зе мле нет ничего
бессмертного, кро ме души человеческой!
Декабря 7, 1815.
169

ОБ ИСТОЧНИКАХ
РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ
ДО XVII ВЕКА
Сии источники суть:
1) Летописи. Нес тор, инок М о настыр я Киевопеч ер ского, прозванный
отцом Российской Истории, жил в X I веке: одар енный ум ом л юбо пыт ­
ным, слушал со вниманием изустные предания древности, народные
исторические ска зки; видел памятники, м огил ы Кня зей; беседовал с
ве л ьм о ж ам и, ст арцами Кие вскими, путешественникам и, жителями иных
обл астей Российских; ч итал Византийские Хроники, записки церковные
й сде лался первым Летописцем наш его отечества. Второй, именем
Василий, жил такж е в конце XI сто летия: употребленный Владимир ским
князем Д ав идо м в пере го вор ах с нес частным Вас ильком, описал нам
великодушие последнего и другие соврем енные деяния юго -за падной
России. Все иные л ето писцы ос тал ись для нас безьименными; м ожно
только угадывать, где и когда они жили: например, один в Новгороде,
Иерей, по священный Епископом Н ифо нто м в 1144 году; другой во Вла­
димире на К л яз ьм е при Всев ол оде Великом; третий в Киеве, соврем ен­
ник Рюрика II; четвертый в Волынии около 1290 года; пятый тогда же
во Пскове. К сожа лению, они не ска зы вали всего, что быв ает Любопытно
для потомства; но, к счастию, не вымышляли, и достовернейшие из Лето­
писцев иноз емных с ог лас ны с ними. — Сия поч ти непрерывная цепь
Хроник идет до государ ствов ания Алексия Мих айловича. Неко торые
доныне еще не изда ны или напеч атаны ве сьм а неисправно. Я искал древ­
нейших списков: самые лучшие Не стор а и пр одо л жа телей его суть ха­
ратейные, Пушкинский и Троицкий, XIV и XV века. До стойны также
з амеча ния Ипатьевский, Хлебниковский, Кенигсбергский, Ростовский,
Воскресенский, Львовский, Архивский. В к аждо м из них есть нечто особен-
ное и действ ител ьно историч ес кое , внесенное, ка к надобно думать, со в­
ременниками, или по их записка м. Никоновский более всех искажен
в сткв кам и бессмысленных переписчиков, но в XIV веке со общ ает вероят­
ные допо лнител ьные известия о Тв ерс ко м Княж ении; далее уже сход­
ству ет с другими, уступая им однако ж в исправности, — напр имер,
Архивскому.
II) Степенная К ниг а, сочиненная в царст вов ание Иоа нна Грозного ,
по мысли и наставлению Митрополита Макария. Она есть выбор из ле­
тописей с не котор ыми пр иба влениями, более или менее достоверны ми,
и наз ва на сим именем для то го, что в ней обознач ены степени или по ко­
ления Государей.
I II) Так называемые Хронографы, или Всеобщая И стор ия по Визан­
тийским летописям, со внесением и нашей, ве сьм а краткой. Они л юб опы т ­
ны с X VII века: ту т уже м ного подробных современных изв естий, которых
нет в летописях.
IV) Жития Святых , в Патер ике, в Прологах, в Минеях, в особенных
рукописях. Многие из сих Биогр аф ий сочинены в новейшие времена;
некоторые однако ж, например , Св. Вл адимира , Бори са и Глеба, Феодо­
сия, находятся в харатейных Прологах; а Патерик сочинен в XIII веке.
V) Особенные дееписания: на пр им ер , сказ ание о Д о вм о нт е Псковско м,
Александре Невском; со временные записки Курбского и Па лицына;
170

известия о Псковской осаде в 1581 году, о М итродо лит е Филиппе и проч.
VI) Разряды, или ра спределение Воевод и полков: начинаются со
времен Ио анн а III . Сии рукописные книги не редки.
V II) Родословная К нига: есть печ атная; исправнейшая и пол нейшая,
писанная в 1660 году, хранитс я в Синода льной библиотеке .
V III) Письменные Ка талоги Митрополитов и Епископов. Сии дв а
ис1чэчника не весьм а дос товерны; надобно их св ерять с ле то пис ями.
IX) Послания Святителей к Князьям , Духовенству и м ир янам;
важнейшее из оных есть Посл ание к Шемяке; но и в других находится
много достопамятного.
X) Древние монеты, меда ли, надписи, сказки, песни, пословицы: источ ­
ник скудный, однако ж не совсем бесполезный.
XI) Грамоты. Древнейш ая из подлинных писана окол о 1125 года.
Архивские Нов городские гр а м о ты и Душевные записи Князей нач ина­
ются с X III века; сей источник уже богат, но еще гораздо богатейший
есть.
XII) Собрание так называемых Статейных Списков, или Посоль­
ских дел, и грамот в Архиве Иностранной Коллегии с XV века, когда и
происшествия и способы для их описания дают Читателю право требо­
вать уже большей удовлетворительности от Историка. — К сей нашей
с обственности присов окупляются.
X II I) Иностранные современные ле тописи: Византийские, Сканди­
навские, Немецкие, Венгерские, По льские, вм есте с известия ми пу те­
шественников.
XIV) Государственные бумаг и иностранных Архивов: всего бол ее
по л ьзо ва лся я в ыписка ми из Кенигсбергского.
Вот материа лы Ист ории и предм ет Исторической Критики!
А. С.ПУШКИН
ИЗ СТАТЬИ
ИСТОРИЯ РУССКОГО НАРОДА,
сочинение Николая Полевого
< ...> Приемлем смелость заметить г-ну Полевому, что он поступил
по крайней мере неискусно, на пав на « Истор ию го судар ства Российско го»
в то самое время, как начинал печатать «Историю русского народа».
Чем полнее, чем искреннее о тда л бы он спр аведливо сть Кар а м зину ,
чем смиреннее отозвался бы он о самом себе, тем охотнее были бы все
готов'ы - прив етств ов ать е го появл ение на поприщ е, оз нам ено ва нном
бессмертным трудом его предшественник^ Он отдалил бы от себя на­
рекания, пр авдо подобные, если не сов сем справедливые. Уважение к
имена м, освященным сл ав о ю, не есть подл о сть (как о смел ил ся кто -то
напечатать), но первый признак ума просвещенного. Позорить их дозво­
ляется т о км о ве тр ен но му невежеству, как некогда , по указу эфоров ,
одним хио сским ж ителям до зв о лено б ыло пакостить всенар одно .

Кар а м з ин есть первый на ш историк и последний летописец. Своею
критикой он принадл еж ит истории, прос тодушием и апофе гмам и хронике.
Критика его состоит в ученом сличении преданий, в ос троу мно м изы­
скании истины, в ясно м и вер но м изображении событий. Нет ни единой
эпохи, ни единого важ ного про исшествия, ко тор ые не были бы удовлет­
в о рительно р аз виты Кар ам зин ым . Где ра ссказ его неудовлетворителен,
там недоставало ему источников: он их не заменял своевольными до­
га дка ми. Нравственные его р аз м ыш ле ния, своею ино ческою про стот ою,
дают его повествованию всю неизъяснимую прелесть древней летописи.
Он их упо треблял, как краски, но не п ол а гал в них никакой существенной
важности. «З ам етим, что сии апо фегмы, — гов ор ит он в предисловии,
столь много критикованном и столь еще мало понятом, — бывают для
о снов ател ьных ум ов или по лу ис тинам и, или весьма обыкновенными
истинами, ко то ры е не име ют бо л ьш ой цены в истории, где ищ ем действия
и х арактеров». Не дол ж но в идеть в отдельных разм ыш лениях насил ь­
ственно го направления по вествов ания к какой-нибудь известной цели.
Истор ик, добросовестно расс ка за в происш ествие, выво дит одно з акл ю­
чение, вы другое, г-н П ол ев ой никако го: вольном у во ля , как го вор или
наши предки.
Г-н Полевой замечает, что 5-я глава XII тома была еще недописана
Карамзиным, а начало ее, вместе с первыми четырьмя главами, было
уже переписано и го то во к печати, и дела ет в опрос : «Когда же думал
историк!»
На сие ответству ем:
Когда первые труды Карам зина были с жадностию принимаемы
публикою, им о бразу ем о ю, ко гда лестный успех сл едо вал за каждым
но вым произведением его гарм онич еского пера, то гда уже думал он
об ис тории России и м ысленно обнима л свое будущее создание. Вероятно,
что XII том не был им еще начат, а уже историк думал о той странице,
на которой смерть застала последнюю его мысль... Г-н Полевой, не­
м но го по думав, конечно с ам удивится своему легком ысл енно му вопросу.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ПЕРВЫ Й И С Т О Р И К ...........................
25
1766— 1803
27
С л а в а ................................ . ..........................................33
Цена славы
34
Под черными о б л а к а м и ....................................... . 3 6
У 1800-го
........................................
40
1802— 1803
42
«Будущего з о в » ................................... -
.
.
^..45
Первые тома
.............................................................. 49
«Старина всего л ю б е з н е е » ...................................... 58
Древняя и новая Р о с с и я .......................................... 66
«Время летит, История моя п о л з е т » .................. 72
Перед в о й н о ю .....................
76
1812
77
Завтрашние читатели
...............................................79
«Своя п о л у ш к а » .......................................................... 80
До 1560 года................................................................... 83
«Привратник бессмертия»
................................... . 8 5
Аудиенция
.................................................................. 87
П е т е р б у р г ...................................................................... 89
Перед новой славою
.............................................. 90
II
П Р ИМ Е Р Е Д И Н С Т В Е Н Н Ы Й ....................................................
94
«Никто не в с о с т о я н и и ...» .....................................101
Молодые якобинцы
104
Замечательная ч е р т а .................................................111
Близ ц а р я .................................................................... 112
«Ну, Грозный! Ну, Карамзин!»
.........................119
После Г р о з н о г о ........................................................ 127
173

Десятый и одиннадцатый
135
Осень ж и з н и .................................................................136
Последний том
137
«Я, мирный историограф...»
................................ 138
Декабрь — м а й ............................................
.
.141
III
ГОЛОС П ОТ ОМ С Т ВА ...........................................
147
П о с л е ............................................................................ 147
Суд потомства
....................
.149
«Карамзин решительно упал»
............................ 154
«Ничего не сказали или отделались...»
.
.
.
.156
З а к л ю ч ен и е ...............................
157
Краткий список использованных м а т е р и а л о в ..................... 161
Н. М. Карамзин. Из «Введения» к «Истории Государства
Российского»
................................................................................. 164
А. С. Пушкин. Из статьи «История русского народа,
сочинение Николая П о л е в о г о » ............................................
171

30
Эйдельман Н. Я.
Последний летописец.
—
М.: Книга, 1983. —
176 с., ил.
Книга посвящ ена из вест ному русскому писател ю, историку и общественному
деятелю Н. М. Карамзину и его главному труду — «Истории Государства Россий­
ского». Живо воссоздана эпоха Карамзина, его личность, истоки его труда, трудности
и противоречия, друзья и враги, помощники и читатели. Показана многообразная
борьба мнений вокруг его «Истории...», ее необычная роль для русского общества,
но вый интерес к ней в наш и дни. Привлечены малоизвестные и новые архивн ые мат е­
риалы.
Для книголюбов и широкого круга читателей.
4702010200-072
-------------- ----- ----
70-83
84(2)7
002(01)-83
Натан Яковлевич Эйдельман
ПОСЛЕДНИЙ ЛЕТОПИСЕЦ
ИБ J* 703
Зав. редакцией Г. В . Громова
Редактор Э. Б . Кузьмина
Художник В. А, Корольков
Художественный редактор Н. Г . Пескова
Технический редактор И. А . Лукашова
Корректор Я. И . Балакирева
Сдано в наб ор 28.12 .82 . П одп исано в печать 27.07.83. А-07876.
Формат 8 4 x 108/32. Бум. .офс. 75г. Гар нитура «Таймс».
Печать офсетн ая. Усл.печ .л . 9,24. Усл.кр. -о т т . 19,11. Уч. -
изд .л . 12,98. Тираж 200 000 экз. ЗакаЪ 3. Изд. No 2977.
Цена'85 к.
Изд ат ельст в о «К нига», 12S047, Москва, ул. Горьк ого, 50.
Ярославский полиграфкомбинат Союзподиграфпрома при
Государственном комитете СССР по делам издательств,
полиграфин и книжной торговли
150014, Ярославль, ул. Св об од ы, 97.

ИСТОРГ
ГОСУДАРСТВА POCCI
ТОМЪ I.
И3ДАНIE ВТОРОЕ, ИСПРАВД
Иждивения* братьев* Слет

85 коп.
Москва
Книга"