АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
М.А. Барг, Е.Б. Черняк
ВЕЛИКИЕ

СОЦИАЛЬНЫЕ
РЕВОЛЮЦИИ
XVII-XVIII веков
в структуре переходной эпохи
от феодализма к капитализму
Ответственный редактор
академик Г. Н. СЕВОСТЬЯНОВ
МОСКВА «НАУКА»
1990

ББК 63.3(0)5
Б24
Рецензенты:
доктор исторических наук В. И. БОВЫКИН
доктор исторических наук В. В. СОГРИН
Барг М. А., Черняк Е. Б.
Б24 Великие социальные революции XVII—XVIII веков.—
М.: Наука, 1989.—256 с.
ISBN 5-02-008946-Х
Книга издается в год празднования 200-летнего юбилея Великой
французской революции. В отличие от традиционного подхода, при котором каждая
революция — Английская XVII в. и Французская XVIII в. рассматриваются
изолированно от Других и, следовательно, вне контекста общего межформацион-
ного перехода, данная монография призвана дать целостное представление о
структуре социально-классовых отношений и особенностях основных этапов
переходной эпохи от феодализма к капитализму. Проделанный анализ служит
отправным пунктом для определения критериев ее периодизации и разработки
теоретических основ типологии социальных революций.
Для историков.
0503010000—273
•17-89 доп. ББК 63.3(0)5
042(02)—90
Научное издание
Михаил Абрамович Барг, Ефим Борисович Черняк
ВЕЛИКИЕ СОЦИАЛЬНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ XVII—XVIII ВЕКОВ
Утверждено к печати Институтом всеобщей истории Академии наук СССР
Редактор Р Е Кантор. Редактор издательства Н. Ф. Лейн
Художник В. Н. Тикунов. Художественный редактор Н. Н. Михайлова
Технический редактор Я. Н. Плохова. Корректоры К. П. Келаскина,
К П. Лосева
ИБ № 39164 ^
Сдано в набор 8.06.89. Подписано к печати 16.08.89. А-03947. Oog&at 60X90'/i6.
Бумага типографская № 2. Гарнитура литературная. Печать высокая.. Усл. печ.
л 16,0. Усл. кр.-отт. 16,0. Уч.-изд. л. 19,3. Тираж 2900 экз. Тип.?'зак. 4289.
Цена 3 р. 20 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательства «Наука».
117864 ГСП-7. Москва, В-485. Профсоюзная ул., 90.
2-я типография издательства «Наука». 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6.
ISBN 5-02-008946-Х © М. А. Барг, Е. Б. Черняк, 1989

ОТ АВТОРОВ
Данная работа является опытом теоретического исследования,
главная задача которого состоит в выявлении роли великих
социальных революций нового времени в системе межформацион-
ного перехода от феодализма к капитализму во
всемирно-историческом масштабе. Решение этой проблемы призвано, помимо
всего прочего, определить теоретические и методологические
предпосылки для анализа столь актуального для общественных
наук в наши дни вопроса об исторических альтернативах в
развитии отдельных стран и регионов (включая и возможность
решения на путях реформы революционных по своей сущности
социально-экономических и политических преобразований).
Периоды социальных революций — это моменты высшего
подъема исторического творчества масс, когда разрешались
веками накапливавшиеся социальные противоречия. Именно в
такие моменты в наибольшей мере эти массы проявляли свою
роль как решающей силы социального прогресса. Ход и исход
революций в огромной степени обусловливали меру
демократизма, которая достигалась в десятилетия последующего развития.
На нынешнем этапе исследования истории социальных
революций в мировой науке в центр дискуссий выдвинулась
проблема не только внутренних, но и внешних предпосылок и
последствий каждой из них, рассмотрения их истории в рамках
всемирно-исторической переходной эпохи от феодализма к
капитализму. Такой подход продиктован как всем ходом
современного мирового развития, так и внутренней логикой развития са-
мой исторической науки. Это потребовало постановки и
рассмотрения ряда важных теоретических вопросов, относящихся к
истории переходной эпохи, заключающей в себе предпосылки
этих революций и, в свою очередь, развивающейся под знаком
результатов каждой из них. Поскольку предшествующая
марксистская историография великих социальных революций и
вообще революций нового времени рассматривала каждую из них
обособленно от всех остальных и тем самым как бы расчленяла
переходную эпоху, терялось из виду всемирно-историческое
единство последней. А это неизбежно мешало постижению
исторического места и значения отдельных революций в
развертывании эпохи как целостности. В данной работе, отталкиваясь от
единства эпохи, общности ее фундаментальных закономерностей,
авторы стремились подвергнуть анализу великие революции в
1 з

качестве узловых моментов в развитии самой переходной эпохи
и тем самым определить место в ее структуре всех остальных
революций этого времени с тем, чтобы перевести исследование
всей совокупности проблем изучаемой эпохи на новый уровень
историзма. Традиционно этот историзм выражался прежде
всего в том, что логика анализа следовала за эмпирическим ходом
событий. Уровень же, достигнутый современной
историографией, нацеливает исследователей на осмысление исторических
закономерностей всей переходной эпохи в ее системной
целостности, что открывает новые грани событий, иное течение
исторического процесса, с наибольшей полнотой раскрывающие их
всемирно-исторический смысл. Этой центральной задачей
диктовался не только отбор вопросов, подлежащих изучению, но и
угол зрения под которым они анализируются, система связей,
в которой они получают свои определения и, наконец, самый
уровень научной абстракции, на котором уясняется эта
проблематика. Представляется, что таким путем можно приблизиться
к решению давно назревшей задачи — разработке теоретико-
методологических подходов и классификационных определений,
необходимых для создания современной исторической типологии
социальных революций.
Новизной познавательной задачи определялось и общее
построение исследования, предлагаемого вниманию читателей.
Поскольку перед авторами стояла задача анализа переходной
эпохи как системы общественных отношений, социологически
обособленной от периодов зрелых формаций, отправным
пунктом такого анализа должно было по необходимости стать
четкое различение основных видов и подвидов этих отношений и
связей между ними, что потребовало разработки
соответствующего понятийного аппарата. При этом авторы ограничились
введением лишь того круга понятий, которого непосредственно
требовало решение поставленной ими задачи. Заранее
оговаривая сугубо условный характер вводимых ими терминов для
описания понятий, не имевших до сих пор научных
определений, авторы вместе с тем хотели бы подчеркнуть
принципиальную необходимость разработки аналитического аппарата,
которого требует именно системное описание переходной эпохи.
Системный же анализ переходной эпохи призван служить
фундаментом для такого же анализа каждой революции как
определенного звена, ступени в развивающейся системе, как
подсистемы в структуре всей переходной эпохи и революций, ее
составляющих.
Свою работу авторы считают первым этапом на
намеченном выше пути.

Глава первая
СОЦИАЛЬНО-КЛАССОВЫЕ
ОТНОШЕНИЯ ПЕРЕХОДНОЙ
ЭПОХИ ОТ ФЕОДАЛИЗМА
К КАПИТАЛИЗМУ КАК ОБЪЕКТ
ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
При первом приближении переходная эпоха предстает как
хаотическое множество разнородных общественных отношений.
Этим обстоятельством обусловлена та особенность домарксовой
историографии (в значительной степени унаследованная
некоторыми течениями современной историографии), которая
заключалась в том, что историк из этого многообразия вычленял по
произвольным и часто им самим до конца не осознанным
критериям лишь отдельные из этих отношений, превращая их в
самодовлеющее основание при описании всей переходной эпохи.
Ни о каких научно обоснованных взаимосвязи и взаимодействии
между совокупностью разнородных общественных отношений, а
также между этой совокупностью и отдельно взятым видом
отношений не могло быть и речи. Неудивительно также, что при
таком подходе гипертрофировалась роль одних (часто
объективно сугубо второстепенных связей) и, наоборот, оставались
вне поля зрения связи несравненно более значимые для
динамики эпохи в целом. В результате история переходных эпох
сводилась к истории отдельных лиц либо государственных
учреждений, либо элементов духовной жизни общества. Эта
подстановка частного на место общего сохранялась в историографии
даже в тех случаях, когда в качестве объекта
исследования оказывались те или иные стороны экономических
отношений.
Марксизм, выделив из всей множественности общественных
отношений производственные отношения в качестве базовой
структуры, дал историку научный критерий, позволяющий
выявить в видимом хаосе социальных связей переходной эпохи
стройную динамическую систему, со сложной взаимосвязью
основных и производственных, непосредственных и
опосредованных, прямых и обратных связей. Возможности, заложенные
в материалистическом подходе к истории и, в частности, к
анализу истории переходных эпох, оставались далеко не полностью
использованными марксистской историографией. И
происходило это по той простой причине, что марксистская
историография фактически ограничивалась использованием метода анали-
5

за, необходимого и достаточного в социологии, при котором все
внимание уделяется классовым и при том основным классовым
делениям общества (т. е. отношениям между главными
классами общества: феодальный класс — крестьянство, при
феодализме; буржуазия — пролетариат, при капитализме). Между тем
для выяснения исторической динамики переходных эпох
необходим при сохранении отправного материалистического
критерия анализа общества всесторонний учет неизмеримо более
сложной сети общественных связей (вплоть до включения,
наряду с системой внутренних связей каждого общественного
организма, также связей между этими разнотипными организмами
переходной эпохи). Тем самым историческое исследование не
выходило за рамки социологического анализа рассматриваемой
эпохи.
Не случайно историческая наука оперировала теми же по
объему категориями, что и социология, не выходила за рамки
этой же совокупности категорий даже при анализе переходных
эпох, поскольку социология в рамках своих интересов не
нуждалась в специальном понятийном аппарате для изучения этих
эпох. Историография и поныне из множества социальных
отношений переходной эпохи выхватывает более или менее случайно
лишь отдельные из них. Здесь находятся корни того
догматизма, который ведет к превращению динамических процессов
реальной действительности в голые схемы, искажающие есте-
ственноисторический процесс.
Осмысление огромного фактического материала,
накопленного по истории переходной эпохи, прямо и непосредственно
связано со степенью разработки типологии всей совокупности
отношений этой эпохи, а соответственно и с разработкой
понятийного аппарата, адекватно отражающего специфику
указанных отношений и связи между ними. Попытка приблизиться к
решению этой задачи и воплощена в данной главе.
Исследовательский инструментарий, о котором идет речь,
возник не только и даже не столько индуктивным путем —
посредством вычленения и формализации средств, фактически
используемых в практике марксистского исторического
исследования, но и путем дедуцирования, выведения понятийного
инструментария из категориального аппарата исторического
материализма. В органическом переплетении процессов
абстрагирования и конкретизации только и возможно формирование
понятийного аппарата теоретической истории. При этом
указанное «выведение» нельзя понимать механистически, как некое
«расщепление» той или иной категории исторического
материализма на те или иные понятия теоретической истории. Речь
идет именно о выведении из системы философских категорий
марксистского историзма совокупности понятий теоретической
истории, при помощи которых удается конкретизировать
содержание упомянутых категорий с тем, чтобы они отражали
существенные стороны исторического процесса на уровне всемирно-
6

го, континентального и регионального (национального) его
развертывания. Иными словами, познание реальной
действительности на уровне собственно исторического закона становится
возможным только в силу того, что оно осуществляется
историческим материализмом на уровне более высокой абстракции,
т. е. на уровне социологического закона. Разработка
понятийного аппарата теоретической истории позволяет воочию увидеть
исследовательские возможности, заключенные в
категориальном аппарате исторического материализма, в том числе и те,
что до сих пор остаются скрытыми для
историков-исследователей. С помощью этого понятийного аппарата более четко
предстает механизм генезиса и функционирования исторических
законов, наиболее глубокую основу которых составляют
социологические законы развития общества, открытые марксизмом.
Расчленение в познавательных целях исторического процесса
на более и менее сущностные пласты, имеющее объективную
основу в самой реальной действительности, нашло выражение
в опыте определения сущностных общественных отношений по
основным параметрам. Создание типологии этих отношений
позволяет раскрыть роль каждого из них во всеобщей связи и
взаимодействии исторических явлений. Стоит добавить, что
некоторые из современных буржуазных историков, особенно те
из них, которые в прошлом «грешили» марксизмом, сумели
уловить отсутствие в нашей литературе разработанного
понятийного аппарата на уровне теоретической истории, используя для
«вскрытия» ее слабостей это обстоятельство.
Было бы неразумным механически «прилагать»
предлагаемый понятийный аппарат к уже имеющейся сумме эмпирического
знания о переходной эпохе в целом и истории отдельных
революций в частности. Не увеличивая сумму этого знания,
максимум, чего можно добиться, это лишь его упорядочения.
Разумеется, предложенная авторами терминология носит условный
характер. Ее возможно и оспорить и заменить. Однако
необходимость создания подобного аналитического аппарата
представляется нам бесспорной, так как диктуется самой логикой
развития исторической науки вообще и историографии переходной
эпохи от феодализма к капитализму в особенности. Подлинной
проверкой данного метода может стать лишь проведение с его
помощью обширной исследовательской программы с
последующим обобщением и осмыслением полученных результатов.
1
КРАТКИЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ
ЗАМЕЧАНИЯ
Диалектико-материалистический историзм превратил историю в
науку и этим обосновал историческое познание как теоретиче-
скУю задачу. Тем самым была вскрыта несостоятельность
позитивистского представления об исторической науке как якобы
7

свободной от теоретических предпосылок и от постановки
теоретических целей. В настоящее время одним из проявлений
возрастающего влияния исторического материализма на
немарксистскую историографию является широко распространенное
признание иллюзорности стремления «к истине фактов» в
отрыве от «рабочей теории», на основе которой произведен их
отбор и установление взаимосвязи между ними. Определяющее
значение имеет научный характер самой теории, ее способности
адекватно отразить закономерности объективной
действительности. Методологически функции такой теории состоят в том,
чтобы: 1) эффективно использовать разработанный на ее
основе понятийный инструментарий, обогащая и совершенствуя его
в ходе конкретно-исторического исследования; 2) уяснить и
сформулировать проблемы конкретно-исторического
исследования и их значимость; 3) раскрыть принцип организации
узловых концепций исследования.
Базисная теория марксистского историзма заключена в
категории общественно-экономическая формация. Благодаря ей
предмет исторического исследования независимо от его
пространственно временного масштаба носит в такой же мере
теоретический, сколь и конкретно-исторический характер. В наши
дни признание в той или иной форме огромного воздействия,
оказываемого марксизмом на всю современную историческую
науку, стало уже нередким в устах видных
историков-немарксистов. Однако обычно такие признания и полупризнания
сопровождаются отмежеванием от «доктринерской узости»
исторического материализма и в особенности теории
формаций
Среди сторонников различных методологических
направлений можно найти немало ученых, в той или иной степени
находящихся под влиянием исторического материализма и даже
усвоивших некоторые его идеи. Так, например, английский
исследователь А. Коттрел соглашается с приводимым им
замечанием Маркса, «что средние века не могли жить католицизмом,
а античный мир — политикой. Наоборот, тот способ, каким в эти
эпохи добывались средства к жизни, объясняет, почему в одном
случае главную роль играла политика, в другом —
католицизм» 2. По мнению английского историка Д. Бараклоу,
марксистский подход представляет собой единственную
удовлетворительную основу для разумного упорядочивания фактов
истории человечества3. Американский ученый Г. Р. Берстейн
констатирует: «Столь многое из марксистского анализа общества
было воспринято немарксистскими и даже враждебными
критиками, что... фактически вся социальная история может в
определенном смысле быть названа марксистской»4.
И все же взятая в целом позиция немарксистских
направлений в западной историографии обращена против основных
принципов материалистического понимания истории как общего
принципа историзма. Специфика немарксистской историографии
8

наших дней такова, что свои важнейшие, наиболее действенные
(«работающие») теоретические посылки она черпает не столько
из историософских «систем» Бердяева, Нибура или Тейяра де
Шардена, сколько из арсенала так называемых «дедуктивных
социальных наук», а именно: социологии, теоретической
экономии, политологии, культурантропологии и др. Так, например, из
англосаксонской культурантропологии заимствована — в
противовес классической концепции эволюции — концепция
функционализма; из французской этнологии — в противовес
традиционной диахронии — заимствовано понятие «структура» («событие
большой длительности»); из теоретической экономики —
«теория модернизации», и т. д.
В последние годы консервативная историография атаковала
марксистский историзм с позиций позитивизма. Основные атаки
направлены прежде всего на «холизм» (т. е. стремление к
познанию целого, сущности), присущий марксистской теории
общественно-экономических формаций. К. Поппер, например, в
книге «Открытое общество и его враги» требует при изучении;
явлений отказаться от поиска сущности, которую нельзя
обнаружить эмпирическими методами, и ограничиваться анализом
внешних проявлений. Д. X. Фишер, специалист по истории США,
автор книги «Ошибки историка. К логике исторической мысли»,
явно симпатизирует логическому позитивизму. Он склонен
отнести к «ошибкам историка» метафизическое, как он говорит,
утверждение о целостности исторического процесса («холист-
ская ошибка») и вообще попытки найти глубинные
закономерности, невидимые на эмпирической поверхности5.
Отсюда поиски отправной категории, способной по своему
содержательному объему и познавательным функциям
выполнять ту роль, которую играет все еще неприемлемая для
немарксистской историографии общественно-экономическая формация.
Наибольшее распространение в современной западной
историографии приобрела «социальная система» (в том смысле, в
каком эта категория употребляется в функциональной
социологии). По словам одного из лидеров функционализма,
американского социолога Т. Парсонса, «социальная система — это
функция общей культуры, которая не только образует базис между
ее составляющими, но и намечает, и в известном смысле
определяет относительный статус ее членов» 6. Создатели этой
концепции считают, что она призвана выразить системную
сущность общества как целостности. На деле же, однако, это —
видимость целостности, поскольку в ней производные,
идеологические отношения поставлены на место системообразующих —
материальных и объективных. Разделяя концепцию
социологического параллелизма, сводящую все формы взаимодействия в
обществе к связям «горизонтальным» (т. е. к координации),
немарксистская историография почти полностью игнорирует
связи «вертикальные» (субординацию), что лишает ее
возможности увидеть в господствующем способе производства узел,
9

связывающий воедино все стороны процесса функционирования
данной формации.
Если на уровне макросоциологии материалистическому
историзму противостоит функциональная теория «социальных
систем», то на уровне микросоциологии эту роль выполняет так
называемая «теория малых групп», вычленение которых
производится по любым произвольно выбранным параметрам, часто
лишенным поэтому какого-либо серьезного познавательного
значения. Вместе с тем нельзя не отметить, что создание этой
теории высветило объективную необходимость углубления
анализа общественных отношений на уровне отдельных групп,
обособляющихся по социальному признаку (и поэтому,
естественно, социально однородных) или формирующихся на основе
политических, религиозных, региональных, профессиональных и
иных критериев (и могущих объективно быть разнородными по
своему социальному составу).
Функционализм, как на макро-, так и на микроуровнях
анализа исключает параметр времени, поскольку в рамках такого
анализа процесс развития подменяется процессом
функционирования. В результате динамика социальной системы сводится
к нарушениям и восстановлению ее «равновесного состояния».
Вообще причины изменения становятся при таком видении не
внутренними, а внешними. Неудивительно, что
структурно-функциональный метод выявил свою непригодность для изучения
столь сложной динамической системы, какой является в
действительности человеческое общество. Что же касается
историографии, так или иначе ориентирующейся на функционали-
стские методики, то признание, что все общественные явления
обладают историческим измерением и, следовательно, должны
рассматриваться с точки зрения изменчивости, само по себе
еще ничего не решает, поскольку отсутствуют адекватные
аналитические средства для познания этой изменчивости.
Если методики функционализма не способны
исследовательски реализовать параметр времени, то нельзя не признать
несомненную научную плодотворность этого измерения в
концепции истории, изложенной в трудах Ф. Броделя. Обратив
внимание на многослойность исторического процесса, в котором
каждый слой обладает специфическим для него ритмом
движения 7, Бродель несомненно обогатил аналитические возможности
историографии, поскольку предмет исторического познания
приобрел многомерность, эшелонированность в глубину. В
основании исторического процесса оказался слой, которому присуще
«время большой длительности» 8. И вместе с тем при всей
плодотворности этой концепции нельзя не заметить и ее основную
слабость, заключающуюся в том, что в ней отсутствует
возможность перехода от анализа к синтезу, ибо ритм движения
каждого слоя фактически не связан с ритмом движения
другого слоя. В действительности же не время как таковое
является интегрирующим началом целостности общества, а объектив-
10

ный способ производства и воспроизводства материальных
условий существования составляющих его индивидов.
Если концепция «времени большой длительности»
обнаруживает недостаточность при анализе системы взаимодействия об
щества «по вертикали», то в еще большей степени она
утрачивает свою объясняющую способность при рассмотрении
общества как единого развивающегося организма. В этом случае
констатация разнородности «времен» оборачивается плоской
концепцией многофакторного развития. Все эти трудности
немарксистской историографии, обусловленные во многом
фрагментарным характером ее теоретических заимствований из
различных, зачастую несовместимых друг с другом объясняющих
систем и неизбежно следующим отсюда эклектизмом,
многократно возрастают при попытке анализа переходных эпох
всемирной истории.
Со значительными трудностями при изучении переходных
эпох сталкивается и марксистская историография; Сказывается
и сложность исследуемых исторических процессов, характерных
для этих эпох, но одновременно исследователь сталкивается и
с неразработанностью аналитического аппарата, пригодного для
выявления и описания этой объективной сложности. Острее
всего ощущается отсутствие в науке общепринятых обозначений
для многочисленных видов общественных отношений этой эпохи
и их носителей. Многомерность этих отношений,
расплывчатость и противоречивость сословных и социально-классовых
статусов, столь типичных для переходной эпохи, являются
основным камнем преткновения для достижения согласия между
исследователями. Можно лишь согласиться с таким известным
специалистом по истории Французской революции XVIII в., как
английский профессор А. Коббен, который пишет: «Среди
зыбучих песков неточной и некритичной социальной терминологии
историк Франции XVIII в. слишком часто удовлетворялся
широкими обобщениями»9. Однако вызывает возражение, когда он
из этой несомненно верной констатации заключает, что «первой
необходимостью для освещения социальной истории революции..*,
является отказ от существующей терминологии»10 (т. е. по
сути от марксистской терминологии). Такой тотальный отказ не
решает проблему, а скорее выступает как форма ухода от
подлинной научной задачи, заключающейся в том, что
существующая терминология нуждается в уточнении не только облика
носителей общественных отношений, но и характера самих этих
отношений. Основное требование к этой терминологии —
последовательный историзм, что особенно важно при исследовании
переходной эпохи. Необходимо отдавать себе полный отчет в
следующем: 1) поскольку «чистых» явлений не бывает, то в
поиске определения любого явления надо исходить из ведущей
тенденции, выражающей его сущность (это в равной степени
относится как к общественным отношениям, так и к их
носителям); 2) для переходной «эпохи особенно характерны явления,

в которых наличествует существование исторических
альтернатив, происходит борьба ряда тенденций, исход которой в
рамках данной эпохи отнюдь не является однозначным; 3)
необходимо постоянно учитывать противоречивое отношение между
содержанием и формой общественных отношений; 4) важно
также иметь в виду инерцию обозначений, поскольку
описываемые ими объекты более изменчивы, варьируясь в большем
диапазоне, нежели от одной страны к другой, равно как и в
рамках данной исторической эпохи.
2
ПРОБЛЕМА
Категория переходная эпоха является одной из базовых в
марксистском историзме. Сказанное, однако, не означает, что она
стоит в одном ряду, занимает равное, основополагающее место
с категорией общественно-экономическая формация, поскольку
переходная эпоха социологически не составляет какого-то
особого самостоятельного периода в истории общества. Эта
категория относится к иному, менее высокому уровню абстракции по
сравнению с общественно-экономической формацией.
Выражая специфику движения формации на ее нисходящей
линии развития, переходная эпоха является тем самым началом
упадка и кризиса этой формации. Завершение же переходной
эпохи знаменует собой утверждение формации в качестве
господствующей — не только экономически, но и политически — во
всемирно-историческом масштабе. Переходная эпоха между
феодализмом и капитализмом хронологически включает в себя,
с одной стороны, нисходящую стадию в развитии старой,
изживающей себя формации и, с другой — часть восходящей линии,
идущей ей на смену. В центре переходной эпохи, если
рассматривать ее во всемирно-историческом плане, находятся великие
социальные революции. Предреволюционная фаза переходной
эпохи — их подготовка, а послереволюционная фаза —
историческая реализация их результатов и последствий. Именно это
характеризует переходную эпоху всемирной истории, от которой
следует отличать региональные и национальные уровни
исторического процесса. Соотношение между этими категориями в
теоретико-методологическом плане предстоит выяснить ниже.
Сосуществование в переходную эпоху двух формационных
укладов — старого и нового — обусловливает исключительную
сложность социально-классовых отношений данного времени, само
историческое познание переходной эпохи.
Наряду с основными системными классами старой форма
ции — феодалы и феодально зависимое крестьянство, в лоне ее
складываются системные классы новой формации —
капиталисты и наемные рабочие. Процесс их формирования завершается
лишь на последнем этапе переходной эпохи. Наряду с несистем-
12

ными классами феодального общества (безземельные слои в
деревне, бюргерство, купцы, ремесленники, поденщики, слуги
и т. д., элементы рабства в Южной и Восточной Европе и пр.)
возникают и несистемные слои, которые связаны уже с
формированием нового, буржуазного общества. Эти последние могут
находиться или не находиться в преемственной связи со
старыми как системными, так и несистемными классами и слоями
(городской и сельский плебс XVI—XVIII вв., средние слои
периода промышленного капитализма). Между всеми этими
классами и слоями происходили более или менее интенсивные
передвижки (внедрение бюргерских элементов в землевладение,
крестьянских элементов в торгово-промышленную деятельность,
миграция экспроприированных деревенских слоев города и
превращение в мануфактурных работников и т. д.). Между этими
классами и слоями существовали сложные взаимосвязи и
взаимодействие, противоречия как антагонистического, так и не
антагонистического характера. Переплетение этих противоречий
окрашивало все общественные движения этой эпохи.
Наряду с базовым, определяющим делением общества — на
классы, переходная эпоха наследует от средних веков и
вторичное социальное деление — на сословия. По мере приближения
феодального общества к формационному кризису это последнее
не только не размывается, но, напротив, становится еще более
жестким, сплошь и рядом узаконенным, практически
исключающим или крайне затрудняющим передвижки между сословиями.
Тенденции экономической жизни действовали, однако, в
противоположном направлении. Поэтому позднее средневековье
вносит несомненные изменения в формально-юридическую
строгость этих граней, свидетельством чего может служить
многообразие процессов одворянивания буржуазии и обуржуазивания
дворянства. И все же на протяжении всей переходной эпохи
оставалась устойчивой сословная структура общества. И это
неудивительно, поскольку самый статус привилегированных
сословий — дворянства и духовенства — делал их причастными к
экономической эксплуатации абсолютистским государством
непривилегированных сословий. Однако расхождение классовых
и сословных делений создает для историка необходимость
определять каждый общественный слой и социальные изменения в
отношениях между ними по весьма усложненным и
многомерным формулам.
Учет этой сложности измерений переходной эпохи
необходим для понимания системы не только
социально-экономических, но и политических и идеологических отношений этого вре-
мени (в конечном итоге от этого зависит, в частности, и
уяснение социальной природы абсолютизма на различных этапах его
развития). Чтобы выявить подлинную социально-классовую суть
такого рода социальных отношений, исследователю нужно
исходить из того, что в результате указанных взаимодействий эти
классы и слои, оставаясь по существу на почве закономерностей
13

той формации, к которой они принадлежали, подвергались и
определенной деформации как в социальном, так и
функциональном плане. Разумеется, главный классовый антагонизм как
внутри каждого из двух формационных укладов,
сосуществующих в рамках одного и того же общества в переходную эпоху,
так и между указанными укладами оказывал решающее
воздействие на всю совокупность указанных противоречий и сам
окрашивался этой последней. В рамках дореволюционной фазы
переходной эпохи первоначально решающим оставалось
противоречие внутри феодальной системы, т. е. между основными
антагонистическими классами старого общества. По мере же
приближения к буржуазной революции основным становилось
противоречие между двумя формационными укладами и в такой
степени, что антагонизм крестьянства и его угнетателей
приобретал буржуазную окраску, причем не только внешне, но и по
своей функциональной роли. Что же касается
послереволюционной фазы переходной эпохи, то определяющим становилось
противоречие между антагонистическими классами нового форма-
ционного уклада, причем в опять-таки такой мере, что
постепенно буржуазным содержанием наполняется вся совокупность
поземельных отношений.
Анализ многообразия указанных превращений, которые
претерпевали взаимосвязи между классами и социальными слоями
общества в переходную эпоху, требует использования
исследовательского инструментария, включающего и соответствующий
аналитический аппарат, опыт создания которого предпринят в
данной главе. Необходимость этого инструментария вытекает с
такой же очевидностью и из потребности в выяснении ритмов
исторического движения общества в переходную эпоху и
составляющих ' его социальных, политических и идеологических
процессов. Логически процесс разложения старой формации
находится в строгой причинно-следственной связи с процессом
генезиса в ее лоне нового способа производства. Однако
исторически, поскольку генезису новой, капиталистической
формации предшествует процесс так называемого первоначального
накопления, то нетрудно заключить, что разложение старого и
генезис нового общественного строя не могут быть вполне
синхронными процессами. К тому же и сам процесс
«первоначального накопления» оказывается столь растянутым во времени, что
его завершение относится уже к заключительному этапу
переходной эпохи. Тем самым создавались условия для
значительной «аритмии» в течении этих процессов.
Разложение старой формации могло по своей интенсивности
значительно опережать становление новой формации и
наоборот. В последнем случае, т. е. когда генезис новой формации
шел быстрее процесса разложения старой, основные источники
«первоначального накопления» находились вне данной страны
(Испания в XIV в., Нидерланды в XVII в.). Эти различия в
ритмах движения сосуществующих в переходную эпоху двух
14

формационных укладов, с одной стороны, объясняют остроту
социально-классовых противоречий в предреволюционную эпоху,
а с другой — обусловливают характер этих противоречий.
В первом случае центр тяжести общественных противоречий
концентрируется внутри старого формационного уклада.
Образцом такого типа противоречий была прежде всего Крестьянская
война в Германии в 1525 г. Во втором случае, на более позднем
этапе первой фазы переходной эпохи, решающим становится
противоречие между старым и новым укладом, примером чего
служит Нидерландская революция XVI в. При большой
синхронности процесса разложения старого и генезиса нового
формационного уклада острота противоречий внутри феодального
строя и между последним и буржуазным укладом играет равно-
важную роль в процессе подготовки революции, что имело
место в Англии.
Как следует из изложенного, буржуазные революции могут
происходить и действительно происходили на различных отрезках
переходной эпохи, будучи в каждом случае обусловлены столь
крайне различным сочетанием общественных противоречий,
являющихся выражением специфики социально-классовой
структуры общества на данном этапе этой эпохи. Вместе с тем сам
факт свершения межформационной буржуазной революции
отнюдь еще не влечет за собой немедленного упрощения
социально-классовых отношений, которыми она в конечном счете была
вызвана. Это связано как с незавершенностью всех этих
революций без исключения, так и рядом других факторов как
внутреннего, так и внешнего характера (промышленный переворот,
генезис колониальной системы, воздействие феодальной
«внешней среды» и т. д.). При этом, однако, как уже отмечалось,
следует постоянно иметь в виду, что решающее воздействие на
развитие социально-классовых отношений в
послереволюционную фазу оказывает основной антагонизм новой, победившей в
революцию общественно-экономической формации.
Сложная диалектика выявления этих связей и отношений
предполагает применение таких понятий, которые являются
результатом анализа исторического процесса на уровне
теоретической истории. Эмпирических методов исследования здесь явно
недостаточно.
3
ТРИ СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВА
ПЕРЕХОДНОЙ ЭПОХИ
Последним и неделимым элементом в историческом анализе
является социальное отношение, связь, включаемая как
составляющая в данную формационную структуру (речь, конечно,
идет о социально значимых связях). В классово
антагонистических обществах речь идет прежде всего о вычленении классовой
15

сути социальных отношений, их функции и динамики. Однако,
как уже было отмечено, вне рассмотрения остается
характеристика общественных отношений, их внутренней структуры, т. е.
та область, которую можно было бы назвать «порождающим»
уровнем этих отношений. Познавательные возможности этой
области трудно переоценить. Ведь именно на интересующем нас
уровне анализа (имеющем ряд подуровней) лежит разгадка
возникновения исторической специфики отдельных обществ,
принадлежащих к одному и тому же формационному типу,
своеобразия всех исторических форм. И, в частности, тип социальных
противоречий, которые обусловливают складывание
революционной ситуации. Иными словами, речь идет о выявлении
механизма образования тех или иных конкретно-исторических
разновидностей формационного типа, т. е. возникновения внутри-
формационных подтипов.
Авторы менее всего рассчитывают, что предлагаемые ими
решения будут «целиком» восприняты будущей
исследовательской методикой. Вероятно, изучение части выявленных видов
связей окажется не обязательным (или практически не
осуществимым) с точки зрения общих задач теоретико-исторического
исследования, и этим видам суждено остаться «логическими
пустыми клетками». Но сама их фиксация (пусть они потом
будут удалены как строительные леса) может оказаться
полезной для полного выяснения всей сложной системы этих
диалектических связей. Необходимо также заметить, что,
разрабатывая подступы к исследовательской методике скрытых структур
социальности, авторы имели в поле зрения историю классово
антагонистических формаций (и укладов).
Анализ общественного (социального) отношения как
образующего данной системы и в то же время элемента более
обширной системы связанных и взаимодействующих элементов,
изучение форм этих взаимосвязей, определяющих историческую
особенность данного отношения, мы условно назовем
элементным анализом общественного отношения в противоположность
целостному его анализу. Изучение внутренней, скрытой от
внешнего наблюдения, структуры общественных отношений позволит
еще более детализировать типологический,
сравнительно-исторический анализ, который стал возможным в результате
появления теории марксизма-ленинизма. «Рабочий инструментарий»
для элементного анализа — и это следует подчеркнуть еще
раз — может быть создан только на основе общих категорий и
законов исторического материализма.
Марксистская типология общественных отношений в корне
противоположна формальной классификации общественных
связей, исходящей из их простой рядоположности и
абстрагирующейся от классовой сущности этих связей, их соотношения с
господствующим способом производства, с формационным типом
общества. Классовый подход к типологическому анализу
делает возможным осуществить действительно научное расчлене-
16

ние общественной структуры, установить объективно
существующие иерархии, составляющие ее элементы и связи.
Изучение — с позиций исторического материализма — всех
сторон и граней общественных отношений предполагает, по
нашему мнению, учет трех «срезов» общественных отношений:
1) «вертикального среза» — взаимосвязей между базисными и
надстроечными явлениями («вертикальная структура»); 2)
«временного среза» — качественного своеобразия сменяющих друг
друга типов производственных отношений и соответствующих
им надстроечных явлений; 3) «пространственного
развертывания» тех же явлений, т. е. форм реализации данного типа
производственных отношений в различных историко-географических
средах 1#.
В первых двух направлениях анализ, оставясь на почве
реальных исторических процессов, уже производился на уровне
теоретической абстракции. Напротив, изучение общественных
явлений в третьем измерении осуществлялось исключительно на
эмпирическом уровне локально-исторического исследования.
В результате существуют определенная незавершенность и
разобщенность различных направлений общественного познания
в реализации принципа всестороннего, интегрального освоения
социальной действительности марксистским обществоведением.
Поэтому в процессе осуществления каждого из указанных
подходов не вполне учитываются органически присущие
существенные связи трех граней единого целостного процесса. В
теоретическом исследовании реальный трехмерный континуум
процесса общественного развития рассматривается иногда как
двумерный, плоскостный. Вместе с тем в пространственном
разрезе, превращенном в локально-исторический, не вполне
учитывается механизм его связи с универсальной, необходимой
сущностью процесса общественного развития. Если в ходе
разработки первых двух направлений недостаточно прояснена
сложность социальных связей и взаимоотношений, то в трудах
ученых, занятых разработкой третьего направления, не всегда
используются возможности теории (изучение конкретных стран
и регионов, как правило, не связывается с рассмотрением их
как разновидностей определенного формационного типа).
Анализ трех граней, составляющих диалектическое единство,
требует универсального рассмотрения понятия общественное
отношение, поскольку в человеческом обществе существует и
совокупность необщественных отношений. Первоначально нужно
определить их значение в процессе общественного развития.
Необщественные отношения представляют собой одну из
предпосылок существования как общества, так и составляющих его
Имеется и четвертый параметр социальных отношений — степень
выявления их сущности, что соответственно и составляет смысл расчленения
исторического процесса на три структуры (об этом будет говориться
ниже).
17

отдельных индивидуумов, одно из условий, независимых от
всяких общественных форм как таковых. Поэтому возможно
рассмотрение общественной деятельности человека в абстракции от
всех общественных структур. Так, в 5-й главе «Капитала»
«процесс труда рассматривался абстрактно, независимо от его
исторических форм, как процесс между человеком и природой»11.
В марксистской социологии преобладало мнение, что ее
предметом является исключительно изучение социальных законов и
закономерностей. Марксизм действительно выступает против
подмены социальных законов биологическими,
физиологическими, энергетическими и другими. Однако, хотя движущей силой
развития общества являются, несомненно, социальные факторы,
это не отменяет необходимости изучения специфики
взаимодействия социальных и несоциальных факторов (и их
взаимоперехода) в различных формациях, на различных стадиях каждой
из этих формаций, на различных уровнях и в разных сферах
социальной организации. Общественные отношения — лишь те
отношения между людьми, которые являются либо
производственными, либо в конечном счете сводятся к ним, каким бы
опосредованным и многоступенчатым ни было бы такое сведение.
Отправным пунктом нашего анализа должно послужить
разграничение общественных отношений. В рамках каждой
общественно-экономической формации существует инвариантная
основа меняющейся социальной структуры, которую мы назвали
общественно необходимыми отношениями 12 (они включают
отношения как экономического базиса, так и государственной и
идеологической надстройки, возвышающейся над этим
базисом).
Не всякие общественные отношения являются общественно
необходимыми. Каждое общественное отношение,
рассматриваемое как таковое, это еще не расчлененное единство многих
сторон, только некоторые из коих являются общественно
необходимыми. Подобно тому, как двойственный характер носит
человеческий труд, такой же характер имеет и вся деятельность
общественного человека. Его конкретная деятельность имеет
абстрактное свойство быть выражением общественного
индивида как такового. В общественно необходимые отношения входит
его абстрактная деятельность, в которой погасла специфика всех
конкретных форм отношений. В общественно необходимых
отношениях они продолжают существовать лишь как абстрактная
материальность.
Будучи исходной точкой в настоящем анализе, общественно
необходимые отношения являются объективно, как логически,
так и исторически, первичными в самом процессе развития
общества. Общественно необходимые отношения выступают как
воплощение абстрактной и в то же время выражающей ее
определенной конкретной исторической человеческой деятельности.
Общественно необходимые отношения — это повторяющиеся,
воспроизводящиеся отношения, что делает их регулярно дей-
18

ствующим общественным механизмом. Общественно
необходимые отношения — скрытая основа, отличная от своего внешнего
проявления, в конечном счете определяющая это последнее. Все
проявления каждого типа общественно необходимых отношений
сводятся к ним при отвлечении от их внешней, конкретной
формы.
Следовательно, общественно необходимые отношения —
одинаковая для всех этих форм, употребляя слова Маркса,
«призрачная предметность»13, это лишенный различий сгусток
общественных отношений данного типа. В них не входит, снова
употребляя его же выражение, грубая предметность
конкретных исторических явлений, в общественно необходимых
отношениях нет «ни одного атома вещества природы» 14. Вместе с тем
«призрачная предметность» в известном смысле реальнее ее
внешних проявлений. Говоря об оценке такого рода категорий,
в частности категории стоимости, В. И. Ленин писал: «...Гегель
прав по сути: стоимость есть категория, которая entbehrt des
Stoffes der Sinnlichkeit2*, но она истиннее, чем закон спроса
и предложения» 15. Разумеется, такая «предметная» абстракция
не имеет ничего общего с тем, что Маркс называл
насильственной абстракцией «от противоречий явления»16. Напротив, это
такая абстракция, в результате которой явления предстают в
чистом виде, с отвлечением от всего, что скрывает «внутреннюю
игру» механизма17. Она столь же необходима в теории, как
необходимо на практике сведение различных видов труда к
однородному, простому труду. «Это сведение представляется
абстракцией, однако, это такая абстракция, которая в
общественном процессе производства происходит ежедневно.
Сведение всех товаров к рабочему времени есть не большая, но в то
же время и не менее реальная абстракция, чем превращение
всех органических тел в воздух» 18.
Маркс критиковал попытки отрицать реальность
«предметной» абстракции. Он писал, что просветители XVIII в.,
«объявляя простыми знаками те общественные свойства, которые на
основе определенного способа производства приобретают вещи,
или те вещные формы, которые на основе этого способа
производства приобретают общественные определения труда, их
тем самым объявляют произвольным продуктом человеческого
разума. Такова была излюбленная манера просветителей
XVIII века, применявшаяся ими для того, чтобы, по крайней
мере временно, снимать покров таинственности с тех
загадочных форм, которые имели человеческие отношения и
возникновение которых еще не умели объяснить» 19.
В действительности иллюзорно представление, будто
общественно необходимые отношения определяются внешними
формами их проявления. Напротив, общественные отношения
Лишена вещества чувственности.
19

должны обрести свою общественно необходимую сущность,
прежде чем они получат свое конкретное выражение.
Общественно необходимые отношения — это отношения, не
зависящие от воли конкретных людей, но в них именно они
участвуют и для них эти отношения предстают, разумеется в их
внешней оболочке, как «естественные», унаследованные,
«единственно возможные» и т. д. Именно общественной их
необходимостью и определяется универсальный характер этих
отношений. По своей внутренней сути они лишены любой
определенности, кроме свойства быть необходимыми для
функционирования данного способа производства как такового. Однако,
составляя в реальной действительности универсальную
сущность конкретных отношений, они сами приобретают
качественную определенность этих конкретных отношений, которая в свою
очередь воплощает необходимую количественную меру, как,
например, степень эксплуатации.
Расчленение совокупности общественных отношений на
необходимые и ненеобходимые приводит к выявлению в обществе
как целостной системе на всех ее уровнях различных
иерархически соподчиненных и диалектически взаимодействующих
структур. Нужно особо подчеркнуть, что под структурами далее
подразумеваются не составляющие общественной системы (т. е.
базис, надстройка и их более частные подсистемы, элементы,
связи), а различные по степени своей сущностности уровни,
слои, которые в процессе исторического развития имеют каждая
и все в совокупности эти составляющие. Место каждой
структуры в той или иной иерархии определяется тем, насколько
сущностной является данная структура, т. е. является ли она
сущностью первого, второго и т. д. порядка20. Марксистская
теория позволяет при этом исходить не из спекулятивного и
произвольного разграничения уровней логического анализа, а из
объективно существующих слоев исторической
действительности — от сущностного субстрата до его проявлений на ее
поверхности, раскрывающихся в самом процессе общественного
развития. Именно поэтому В. И. Ленин неоднократно
подчеркивал важность изучения объективной логики исторического
процесса.
Наиболее сущностная из этих структур образуется совокуп-,
ностью общественно необходимых отношений. Поэтому ее
можно рассматривать как общественно необходимую структуру или
для краткости как «структуру А» общества на каждом этапе
его развития. Общественно необходимая структура не выступает
на поверхности явлений, но познание ее является
предварительным условием для понимания остальных структур. Именно это
имел в виду Маркс, неоднократно указывая, что наука должна
подвергать анализу «скрытую структуру буржуазной
экономической системы... внутреннюю связь буржуазной системы...»21.
Структура А — строго гомогенная (однородная и лишенная
несистемных элементов) структура. Она определяет тип данной
20

социально-экономической формации. Как целостность особого
рода эта структура выступает только как функциональная
структура. Как генетическая и трансформационная структура
она является только принципом движения, воплощающим закон
смены социально-экономических формаций.
Все отношения в рамках структуры А — общественно
необходимые как на восходящей, так и на нисходящей линии
развития формаций. В структуре А совпадает понятие
необходимости и для общества и для данного способа производства, чего
нет в других структурах, особенно на нисходящей стадии
формации. В этих структурах отношения, необходимые для
функционирования данного способа производства, могут быть вовсе
не необходимы для общества, уже готового для перехода к
следующей формации (например, для позднефеодального
общества).
Эта структура представляет собой сущность всех остальных
общественных структур. Она регулируется социологическими
законами, которые, как и сама структура А, составляют
сущностную основу всех других законов функционирования и
развития общества.
Итак, категория общественно необходимых отношений —
простейшая, неделимая абстракция. Этого нельзя сказать об
общественно ненеобходимых отношениях. Они подразделяются
по степени своей необходимости на два главных вида: 1) исто-
рико-социологические отношения; 2) исторические отношения.
Их совокупности образуют соответственно: историко-социологи-
ческую (структуру Б) и историческую (структуру В).
Остановимся в данном разделе на первой. Уровень
абстракции структуры Б отличен от уровня структуры А. Прежде всего
следует отметить, что анализ на этом уровне ведется в рамках
той же гомогенной системы (она остается такой, поскольку
внутренне лишена каких-либо несистемных элементов, а в
плане внешних воздействий не испытывает влияния каких-либо
других систем). В этом смысле структура Б еще остается
абстракцией, хотя и на более конкретном уровне. Здесь,
перефразируя известные слова Маркса, «погасли» отнюдь не все,
а только некоторые черты специфики конкретных форм. Это
следует из того, что на данном уровне становятся явными
некоторые из скрытых ранее элементов внутренней диалектики
структуры: а именно: 1) обнаруживается определенная
автономность элементов, составляющих систему — по присущей им
степени динамичности, по «ритму» движения, по
функциональной роли в развитии системы, особенно в моменты перехода от
одного типа общественной организации к другой, иначе говоря,
выявляется внутренняя диалектика системы на уровне ее
подсистем; 2) различия стадиально тождественных форм одного и
того же типа общественной организации (например,
определяемого преобладанием удельного веса одной из сфер
общественного производства); 3) проявления внутренней диалектики
21

структуры в форме внешней диалектики ее подсистем. Но это
значит, что структура Б является в равной мере и гомогенной
и негомогенной структурой. Своей негомогенностью она
отграничена от структуры А, своей относительной гомогенностью —-
от структуры В.
Перейдем теперь к выявлению некоторых из многих
познавательных возможностей, которые открываются фактором
различения структуры Б от структуры А. Известно, что в
структуре А тот или иной уровень общественной организации жестко
коррелируется с уровнем развития производительных сил.
Однако в отдельные периоды истории такая жесткая корреляция
не наблюдается в полной мере. Таким образом создается
определенное отклонение одной структуры от другой,
выравниваемое лишь в процессе исторического развития. Подобные
расхождения могут наблюдаться между всеми соответствующими
подсистемами структур А и Б. В структуре А та или иная
общественно-экономическая формация обусловливается
определенным уровнем развития производительных сил, интервал
между верхней и нижней границами (максимальным и
минимальным уровнями) которого можно обозначить как общественно
необходимый формационный диапазон. В структуре Б этот
диапазон может отклоняться в ту или другую сторону, в пределах
и за пределы общественно необходимого формационного
диапазона, создавая тем самым категорию историко-социологическо-
го формационного диапазона. Сопоставление этих формацион-
ных диапазонов выявляет отклонения первого от второго. Точно
так же вычленяются стадиальные диапазоны и отклонения
структур Б и А.
Задача эмпирического определения диапазонов всех видов
представляется нелегкой, как из-за недостаточности данных для
большинства эпох, так и вследствие слабой разработанности
методики изучения производительных сил (не только техники,
но и трудовых навыков) и, главное, полной еще
неразработанности вопроса об удельном весе каждого из элементов
производительных сил, развития каждой из сфер общественного
производства и отдельных отраслей каждой из сфер с точки зрения
их роли в повышении уровня производительных сил в целом.
Однако при всей сложности эта задача в принципе разрешима
и само осознание ее—необходимая предпосылка для ее решения.
Несомненно, что большое научное значение будет иметь
установление тенденции к расширению или сокращению
стадиальных, формационных, межстадиальных и межформацион-
ных диапазонов в процессе развития историко-социологической
структуры. Установление указанных тенденций послужит
основой для определения другого важного обстоятельства —
удельного веса «обратных связей», существующих в данной
общественной организации (т. е. взаимовлияния производственных
отношений и надстроечных явлений) на расширение или сужение
диапазонов — и их специфичности — в различные эпохи.
22

Производительные силы, являясь^ в структуре А наиболее
подвижной частью, не сохраняют этой особенности на всех
участках развития структуры Б. Они, как и все другие
составляющие исторического процесса, не знают беспрерывного развития
в рамках структуры Б и переживают наряду с периодами
интенсивного развития периоды относительного застоя, с точки
зрения динамики структуры. Однако и в эти периоды не
происходит перерыва в поступательном развитии производительных сил.
речь идет о другом: развитие последних в такие периоды не
приводит к качественным сдвигам (ломке) в характере самого
производства и, следовательно, тем более в характере
производственных отношений и всей надстроечной области. Так,
например, в XV—XVI вв. технологические нововведения в
Западной Европе первоначально «усваивались» ремесленным
производством и не приводили к замене его мануфактурой.
Указанные периоды, когда производительные силы, с точки зрения
исторической динамики, работают только «на себя», а не на всю
структуру в целом, можно назвать периодами эндогенного
развития в движении историко-социологической структуры.
Напротив, периоды, когда развитие производительных сил приводит
к ломке старых производственных отношений и надстроечных
явлений, можно будет назвать периодами экзогенного развития
в движении структуры Б. Структура А, по определению, не
знает периодов эндогенного развития, которые существуют лишь
в структуре Б. В эти периоды роль, отводимая в структуре А
производительным силам, заменяется «вторичными» факторами
исторического процесса, «перерабатывающими» импульс, ранее
полученный от производительных сил.
Если при исследовании взаимоотношений общественно
необходимого и историко-социологического уровней (применительно
к анализу производительных сил) нас интересовали величина
и направление отклонения историко-социологического от
общественно необходимого, то в применении к производственным
отношениям нас интересует направление и формы отклонения.
Хотя вторичный характер производственных отношений,
конечно, сохраняется, как правило, и в историко-социологическом
аспекте, все же из этого правила существуют отдельные
исключения. Производительные силы могут опережать (когда они
опережают) производственные отношения на большие периоды
времени. С другой стороны, производственные отношения порой
не просто приводятся в соответствие с производительными
силами, но и сами могут опережать их развитие на определенные
сроки и т. д.
К видам отклонения производственных отношений на
историко-социологическом уровне от этих же отношений, взятых в
общественно необходимом плане по их направленности,
относятся, в частности: 1) решающая или неподчиненная роль на
определенных этапах «обратных связей» по линии: надстрой-
ка — производственные отношения — производительные силы;
23

2) начало в определенные периоды революционных изменений
в производственных отношениях с последующим влиянием на
производительные силы, что связано с чередованием
эндогенных и экзогенных фаз в их развитии; 3) опережающее развитие
производственных отношений; 4) сравнительно длительная
реакция на изменение в производительных силах; 5) отличное от
общественно необходимого время соответствия или
несоответствия производственных отношений характеру
производительных сил; 6) мера охвата производственных отношений
определенным господствующим типом; 7) деформирующее влияние
изначального формационного уровня (например,
патриархальное рабство и т. п.) и т. д.
Все вышесказанное о структуре Б позволяет уяснить ее
объективную роль в историческом процессе. Поскольку
внутренняя и внешняя диалектика субсистем, образующих
структуру А, может проявиться только как процесс, то очевидно, что,
в то время как структура А определяет характер этого
процесса, структура Б ближе всего, но, разумеется, с необходимыми
отклонениями реализует в своем развитии эту заданность,
заложенную в структуре А.
Историческая структура В — это сфера предметности,
реальной исторической действительности, включающей в себя как
необходимые, так и случайные элементы и связи. Данная
структура неразрывно связана со структурами А и Б, все они
включены в единый процесс развития, имеют одинаковую природу и
могут быть выражены друг в друге. Структуры А и Б — это
сущностное бытие исторической структуры, обусловливающее
закономерный характер исторического процесса. Структура В
воплощает в себе, говоря словами Маркса, противоречие
«между видимым движением системы и ее действительным
движением» 22. В отличие от структуры Б она включает в себя наряду
с внутренними противоречиями гомогенной системы и
противоречия между системными и несистемными элементами, между
отношениями, складывающимися как внутри данного общества,
так и в его взаимодействии с другими обществами. На этой
ступени анализа человечество предстает как система обществ,
а всемирно-исторический процесс не только как внутреннее
развертывание единого (структуры А и Б), но и как история
взаимодействий между различными обществами. На этой
ступени анализа выявляются и части исторической структуры — ее
разновидности и их «носители» — регионы с присущей им
спецификой. Игнорирование ее было бы серьезной ошибкой. Точно
так же неправильно было бы представлять эти особенности
присущими структурам А и Б. Неправомерно смешивать, — писал
В. И. Ленин, — «абстрактную теорию... с конкретными
условиями... в той или другой стране в ту или другую эпоху» 23.
Существование структуры Б, как системы возможных
отклонений от структуры А, «задано» самой этой последней. Однако
превращение возможности этих отклонений в действительность,
24

размеры и направленность определяются спецификой данной
оазновидности структуры В, а эта специфика, в свою очередь,
представляет собой результат взаимодействия внутреннего
развития и суммы влияний внешней среды. Каждая из
разновидностей формации, составляющих историческую структуру, по
сути дела при сравнении с другой ее разновидностью,
находящейся на том же формационном уровне развития, становится
отражением их прообраза, воплощенного в системах А и Б и
лишенного «несистемных» деформаций. При этом сравнении
данная разновидность формации выступает как одно из
конкретных проявлений общественно необходимых отношений, как
особенная их форма, как их телесное, вещественное, видимое
воплощение. Структуры А и Б составляют необходимую основу
всех разновидностей структуры В, регулирующей все наиболее
существенное в механизме функционирования последних. Таким
образом, общественно необходимый субстрат данной
разновидности выявляется в ее подобии другой однотипной вариации
исторической структуры.
Если общественно необходимые отношения не зависят от
воли людей, этого нельзя в полной мере сказать о всех других
общественных отношениях, особенно отношениях структуры В.
Часть из них «задана» естественногеографической средой,
другая, напротив, прямо и непосредственно вытекает из случайных,
т. е. не предопределенных социально, действий людей, которые
могут и не представлять себе, не учитывать общественные
последствия своих действий (и в этом смысле эти последствия
также оказываются независимыми от воли людей). Например,
конкретные формы разделения труда внутри мануфактуры
прямо зависят от воли людей в отличие от общественных форм
разделения труда, складывающихся в структуре В. Люди
наследуют готовые исторические формы общежития, которые
также не зависят от их воли. Если для общественно необходимых
отношений решающее значение имеет качественная
определенность, хотя и предполагающая известную количественную
норму, то для отношений структуры В такое же значение имеет
количественная определенность их социологического субстрата.
В эту количественную определенность входят и размеры
региона.
Из всего сказанного вытекает вывод, что в структурах А и
Б общественно необходимые отношения — это формационные
отношения как таковые. Эта тождественность исчезает при
переходе в структуру В, где присутствуют как инвариантный
субстрат данного типа отношений, так и его определенные формы,
обусловливающие разновидности данного формационного типа
в рамках исторической структуры.
В отличие от структур А и Б структура В — гетерогенная
система, различные составляющие которой обладают
количественной и качественной разнородностью. «...Один и тот же
экономический базис, — отмечал К. Маркс, — один и тот же со
25

стороны основных условий — благодаря бесконечно
разнообразным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям,
расовым отношениям, действующим извне историческим влияниям
и т. д. — может обнаруживать в своем проявлении бесконечные
вариации и градации, которые возможно понять лишь при
помощи анализа этих эмпирически данных обстоятельств» 24.
Отношения элементов и подсистем структур А и Б претерпевают
в структуре В многочисленные превращения при развертывании
в исторической, унаследованной от прошлого среде.
Метаморфозы могут носить не только внешний, поверхностный, но и
внутренний, сущностный характер.
Каков же механизм отклонения структуры В от гомогенных
структур А и Б? Многими сторонами он напоминает
взаимодействие между такими категориями материалистической
диалектики, как сущность и явление, содержание и форма, а
также общее, особенное и единичное. Но вместе с тем соотношение
между этими структурами не исчерпывается ни одной из этих
категорий, ни всей их совокупностью. Для развития структур А
и Б характерна преимущественно скачкообразная форма
(переход от стадии к стадии и от формации к формации). Только
в эпоху качественных изменений в них появляются новые
элементы. В промежутке между ними число и качество
составляющих элементов в структуре А и, как правило, в структуре Б
остаются неизменными. Остается неизменной и система связей
между этими элементами. (Далее в этом разделе мы условно
будем считать системы А и Б тождественными, кроме
специально оговариваемых случаев. Это упрощение правомерно,
поскольку нас интересует в данном разделе только схема
отклонений структуры В от структуры А и структуры В от
структуры Б). Напротив, перемены в структуре В происходят обычно
на всех отрезках ее движения благодаря не только изменению
системы связей, но и постоянному «вовлечению» и
«исключению» различных элементов, ее составляющих.
Сам характер «вовлечения» и «исключения» элементов в
структурах А и Б отличен от соответствующих «процессов» в
структуре В. Совокупность элементов, вовлекаемых в движение
гомогенных структур, ограничена лишь теми из них, что входят
в структуру данной формации или двух формаций (в момент
перехода). Они вовлекаются вдобавок только в соответствии с
законами развития структур А и Б. В структуру В втягиваются
и от нее «отпадают» элементы, избыточные с точки зрения
функционирования данных формаций. Колебания в составе
элементов и связей происходят в структурах А и Б на основании
социологических! и историко-социологических, а в структуре В —
на базе исторических законов.
Выяснение этого позволяет сделать следующий шаг —
отделить элементы и отношения данной части структуры В от их
конкретно-исторических форм. Изменение элементов и
отношений структуры В является обобщением реальной действитель-
26

ности на более конкретном уровне (по сравнению со
структурами А и Б) — на уровне исторической закономерности.
Отклонение составляющих структуры В от структур А и Б следует
понимать как отклонение исторической действительности от ее
идеализации, исторического закона от социологического.
Отклонение структуры В от структур А и Б определяется двумя
факторами: а) отклонением каждого из элементов части
структуры В от структур А и Б (сюда включаются и крайние случаи —
отсутствие того или иного элемента в одной из структур);
б) отклонением совокупности связей структуры В от связей
структур А и Б.
Одним из ярких примеров относительной автономности
изучаемых структур, в частности исторической, может служить тот
факт, что исторические элементы и отношения, представляя
определенные элементы и отношения структур А и Б, могут
сохраняться (пусть в качестве «пережиточных») и после их
исчезновения. Типичным примером таких исторических
элементов с уже исчезнувшим прообразом являются несистемные
элементы в данной исторической общности, унаследованные от
предшествовавшей формации или ранней стадии уже
существующей. Некоторые из этих элементов, трансформируясь в
системные, приобретают новый социологический прообраз.
Возможен и случай прямого перехода системных элементов старой
формации в системные элементы новой. Теряя старый прообраз,
они сразу же приобретают новый прообраз в структурах А и
Б. Так обстояло дело, например, с «новым дворянством» в
Англии XVII в.
Отклонение элементов структуры В может быть
опережающим по сравнению со структурами А и Б (на стадии
разложения данной формации) и отстающим (на стадии генезиса новой
формации). Оно может быть с точки зрения внутреннего
движения структуры В одно- и разнонаправленным.
Однонаправленность не мешает тому, что отклонение одного элемента
может способствовать либо препятствовать отклонению другого.
Точно так же дело обстоит при разнонаправленности
отклонения двух элементов. Подобное положение связано с природой
каждого из элементов и характером связи между ними.
Соотношение отдельных соотносимых элементов структур сводится
к четырем возможным вариантам: а) полное совпадение по
направленности; б) неполное совпадение по направленности;
в) несовпадение по направленности при нейтральности (в
смысле невоздействия друг на друга) этих направлений; г)
столкновение направленности (противонаправленность).
Абсолютно преобладает вариант б. Варианты а и г
являются крайностями, возникающими в виде исключения и на
сравнительно короткий промежуток времени. Само это разделение
является до известной степени абстракцией, поскольку на
практике, как правило, преобладают смешанные варианты, это
связано прежде всего с тем, что условные анализируемые элемен-
27

ты —по сути дела сложные подсистемы («блоки»), которым
присущи внутренние имманентные противоречия и колебания
составляющих.
Примером может служить соотношение функциональных
ролей двух факторов в системе классового принуждения —-
государства и идеологии. Резкое ослабление роли одного из них
может временно компенсироваться соответствующим
увеличением роли другого при устойчивости системы классового
принуждения в системе В и отсутствии ее отклонения от систем
А и Б. Выше сказанное моделировалось с отвлечением от
фактора развития. В процессе исследования в формулу отклонения
каждого элемента должна быть заложена идея учета такого
развития, позволяющая определить состояние отклонения на
каждый момент.
Требует специального раскрытия само понятие отклонение,
которым до сих пор мы оперировали в слитном и нерасчленен-
ном виде. В каком смысле элемент (или подсистема)
структуры В может отклоняться от элементов (или подсистем)
структур А и Б и тем самым совпадать, не совпадать с ним или же
противостоять им? Варианты отклонений многочисленны: а)
генезис; б) пути развития; в) трансформация; г) функциональная
роль; д) длительность существования; е) изменение удельного
веса; ж) увеличение или уменьшение числа связей с
различными элементами; з) замещение функций другого элемента или
элементов и т. д. Отклонение каждого данного элемента в
структуре В от социологического прообраза будет представлять
собой результат совокупности этих отклонений. Каждое из них
может количественно и качественно меняться вследствие
эволюции как некоторых из указанных выше факторов, так и их
сочетания. Особого рассмотрения заслуживает вопрос о
влиянии отклонения одного из элементов базиса на другие, а также
элементов базиса на соответствующие им элементы надстройки
и их обратном влиянии на базис. Проблема отклонения
исторического от социологического может быть рассмотрена не
только на уровне разновидности формации (исторического
закона), но и на уровне индивидуального отклонения,
равнозначного исторической случайности. Именно эта последняя как
воплощение исторически необходимого и случайного на уровне
исторического факта определяет эмпирически данное
отклонение элемента структуры В от соответствующих ему
компонентов структур А и Б.
Подобно тому как нами изучались отклонения диапазонов
структуры Б от структуры А, необходимо исследовать
отклонения диапазонов структуры В от диапазонов первых двух
структур (которые мы по-прежнему будем условно считать
тождественными). Исторический формационный диапазон — это
интервал между минимальным и максимальным уровнями
развития производительных сил, в пределах которого в одной из
разновидностей исторической структуры возможно господство
28

СТРУКТУРНЫЙ КВАДРАТ'*
й
и
<
к.
о
X
и
о
к
Ау
¿2
Аъ
£,
б2
бъ
в,
въ
определенного типа организации общественного производства,,
определенной общественно-экономической формации.
Исторический диапазон существует в каждой разновидности формации,.
в рамках которой он имеет четкие пределы. В силу внутренних
исторических закономерностей, присущих данной формации,,
диапазон этот, по необходимости, оказывается в реальной
действительности значительно более широким или, напротив, более
узким в сравнении с аналогичным диапазоном в структурах
А и Б.
Величина отклонения исторического формационного
диапазона от общественно необходимого диапазона в каждом случае
обусловлена. Исторический формационный диапазон может
характеризовать одну или несколько разновидностей данной фор-
мации. Средний исторический формационный диапазон
представляет собой выражение среднего
отклонения от общественно необходимого и
историко-социологического
формационного диапазона. Это создает основу для
того, чтобы охарактеризовать специфику
развития данного конкретного общества
путем сопоставления его
индивидуального диапазона со средним
отклонением.
Исторический стадиальный диапазон —
это интервал между минимальным и
максимальным уровнями развития
производительных сил, в пределах которого
возможно нахождение одной из
разновидностей исторической структуры на
данной стадии развития определенной общественно-экономической
формации. Этот диапазон также может отклоняться в ту или
другую сторону от общественно необходимого стадиального
диапазона. Число общественно необходимых стадиальных
диапазонов и исторических стадиальных диапазонов данной формации
может не совпадать. Здесь сказываются внешние влияния,
приводящие к переходу одной разновидности формации в другую,
и прохождению стадий этой последней.
В однотипных обществах возможны разные уровни
производительных сил для перехода от одной формации к другой и от
одной стадии к другой в рамках одного и того же
формационного типа. Таким образом, для каждого из таких обществ
(разновидностей формации) существует более или менее широкий
Диапазон колебаний в уровне развития производительных сил и
форм производственных отношений. Назовем его историческим
диапазоном переходной эпохи, имея при этом в виду протяжен-
^а^^ исторической возможности перехода от формации к фор-
При учете параметра времени каждая из трех структур в
ою очередь должна рассматриваться как имеющая по край-
ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Рис. 1
29

ней мере три «слоя» — общесоциологический, формационный и
стадиальный, которые можно условно назвать слоями 1, 2, 3.
В формализованном виде совокупность общественных
отношений разных видов нами представлена в следующем виде:
А1 — общесоциологический субстрат общественно
необходимых отношений.
А2 — совокупность общественно необходимых отношений,
специфичных для данной формации в целом.
Аз — общественно необходимые отношения, специфичные
для определенной стадии данной формации.
Б1 — общесоциологические виды отклонений структуры Б от
структуры А.
Б2 — виды отклонений Б от А, специфичные для данной
формации.
Б3 — виды отклонений Б от А, специфичные для
определенной стадии данной формации.
81 — исторические виды отклонений всей структуры В и ее
отдельных разновидностей от структур А и Б.
82 — отклонения В и ее разновидностей от А и Б,
специфичные для данной формации;
83 — отклонения В и ее разновидностей от А и Б,
специфичные для данной стадии данной формации.
Из указанных элементов может быть построена схема,
условно названная «структурным квадратом» (см. рис. 1).
4
КАТЕГОРИЯ «СУЩНОСТНЫЕ
ОТНОШЕНИЯ» (СО)
Сказанное о трех структурах исторического процесса является
предпосылкой для исторического анализа внутреннего строения
общественного отношения. Этот анализ может быть
осуществлен на нескольких логических уровнях. Ниже из различных
видов связей рассматривается лишь один, основной, который
условно назовем сущностным общественным отношением
(далее — СО).
«Общество, — подчеркивает К. Маркс, — не состоит из
индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых
эти индивиды находятся друг к другу... Быть рабом или быть
гражданином — это общественные определения, отношения
человека А к человеку В. Человек А как таковой — не раб. Он —
раб в обществе и посредством общества» 26.
Общественное отношение заключает в себе противоречия,
которые требуют разрешения, достигаемого установлением
нового отношения 27. Противоречия эти могут быть
антагонистическими, неантагонистическими, включая и противоречия, на-
лример, внутри эксплуатируемого класса при капитализме.
30

Маркс писал, что «движение истории создает общественные
отношения...»28. Отношение рабочих и капиталистов «есть
результат предшествующего исторического развития, продукт
многих экономических переворотов, продукт гибели целого ряда
более старых формаций общественного производства» 29.
Одна из предпосылок правильного понимания сущностного
отношения — это исторический подход к его анализу,
рассмотрение сущностных отношений, как и развития их совокупности,
всей социально-экономической формации в целом в качестве
естественно-исторического процесса30. Так с изменением
способа производства в результате развития производительных сил
люди «изменяют все свои общественные отношения»31.
Исследование развития экономики создает основу для
изучения классовых интересов и отношений. В. И. Лениным на основе
изучения процесса образования рынка для крупной
промышленности в России во второй половине XIX в. был дан
«конкретный анализ положения и интересов различных классов...»32.
Сущностное общественное отношение фиксирует
взаимоотношения как процесс, когда они, не теряя своей качественной
определенности, даже оставаясь в рамках структуры А,
претерпевают существенные изменения, например при капитализме в
результате воздействия на них каждой фазы промышленного
цикла. Эти изменения не лишены элемента повторяемости, которая,,
однако, не носит циклический (кругообразный) характер, а
включает в себя зигзаги, связанные с временными
компромиссами между силами старого и нового. Тем самым развитие,
поступательное в своей основе движение общества, идет по
спирали 33.
СО — это, прежде всего, такое отношение, такая связь,
которые так или иначе задают содержание всем другим видам1
общественных отношений, определенным образом их
окрашивают. Оно является сущностным уже по той причине, что
непосредственно или в «снятом виде» представляет собой отношение
между основными общественными классами данного общества.
Это стержень всей совокупности общественных отношений.
Естественно, что в основе их лежат сущностные
производственные отношения. Далее, хотя СО правомерно определять как:
общественно обусловленное отношение людей, опосредованное
обществом, однако их собственная специфика этим
определением еще не охвачена, поскольку формы этого опосредования
бывают различными. В частности, следует различать
опосредованные отношения между людьми, с одной стороны, а с
другой — отношения людей к материальным вещам и институтам,,
в свюю очередь опосредующим их отношения друг к другу. Так,
сфере политики В. И. Ленин писал, что она «есть область
тношений всех классов и слоев к государству и правительству,
ласть взаимоотношений между всеми классами»34,
вил 3/ГРаничение отношений классов к институтам различного
Да (в данном случае к государству) и классов между собой,.
31

естественно, относится не только к политическим отношениям,
которые являются, говоря словами В. И. Ленина,
концентрированным выражением экономических отношений, но и ко всем
другим сферам общественных отношений. Существование
указанного разграничения дает основание считать отношения
между классами (и между другими социальными общностями)
классовонепосредственными отношениями (которые в корне
отличны от личностных отношений). Напомним, что Маркс
говорил о непосредственном отношении собственников условий
производства к непосредственным производителям35. СО — по
своей сути классовое отношение между людьми, в котором
скрыты все формы социального и институциального
опосредования и которое на данном уровне анализа неразложимо на
свои составные части без потери качественной определенности
в пределах одной, нескольких или всех специфических областей
отношений, в которых, употребляя слова Маркса, выражены
различные (экономические, политические, идеологические и пр.)
формы отчуждения общественного индивида. Примерами СО
могут быть отношения следующего типа: «основной
эксплуататорский класс — основной эксплуатируемый класс»; «часть
основного эксплуататорского класса — основной эксплуатируемый
класс»; «буржуазия — пролетариат»; «феодальное дворянство —
феодальное крестьянство»; «английское обуржуазившееся
дворянство — крестьянство накануне буржуазной революции».
Следовательно, СО включает не только социальные — в узком
смысле слова, — но и экономические, политические,
идеологические отношения, взятые в их сущностном выражении.
Отношение имеет «две стороны, которые относятся друг к
другу»36. Каждую из этих сторон следует рассматривать
отдельно; из этого вытекает характер их отношений друг к другу,
тип их взаимодействия. В понятие СО входит то, что оно
должно включать и фиксировать взаимодействие не менее двух
субъектов данного отношения (будь то классы или другие
социальные группы и индивиды^. Вычленение круга собственно
связей типа СО представляется весьма сложной задачей.
Напротив, вопрос отнесения (или не отнесения) к типу СО данной
конкретной связи или вида связи обычно не вызывает
трудностей. В практическом плане вопрос представляется, как
правило, ясным, поэтому в рамках нашего труда возможно лишь
ограничиться несколькими соображениями, имеющими прямое
отношение к практике выделения отношений типа СО из
общего числа общественных связей. Известно, что группа
«измеряется» функциональной микросоциологией по множеству
показателей, считающихся равноправными. Поэтому даже, если
в их число и включаются показатели, определяющие главное,
существенное в характеристике «измеряемой» группы, они тонут
в массе второстепенных и третьестепенных по значению
показателей. Однако еще чаще наиболее существенные показатели
вовсе исключаются из списка или присутствуют там в совер-
32

но искаженном виде. В результате^ игнорируется или
извращается иерархия атрибутов изучаемой социальной группы, ко-
ооая существует в реальной действительности и которую долж-
та отражать соответствующая иерархия параметров. Таким
образом «многомерность» объективно ведет к искажению
реальной картины отношений между социальными группами и внутри
таких групп.
Прежде всего очевидно, и это отражено в названии, что
отношения указанного типа принадлежат к числу сущностных
социальных связей. Конечно, подобные связи существуют на
разных уровнях, выступая в качестве сущностных на одном и
как несущностные на другом уровнях (или в другой связи).
Сущность первого порядка может иметь в качестве своего
атрибута сущность второго порядка и т. д. К СО принадлежат такие
социальные связи, которые выступают как сущностные на
любом уровне социальности, на котором существуют связи как
минимум между общественными группами, возникающими на
основе определяющего, т. е. классового, и прямо связанного
с ним или им порожденных других главных форм социального
деления. Эти формы СО (профессиональные, региональные
и т. п.) нуждаются в четкой классификации. Особенностью всех
упомянутых выше общественных групп является их
непосредственное (или опосредованное) соответствие основному
классовому делению данного общества. Этим указанные группы
отделяются от всех бесчисленных возможных форм членения в
обществе (допустим, по возрастному, образовательному и другим
подобным признакам, по принадлежности к различным
культурным, спортивным и т. п. обществам, союзам, клубам и
другим подобным организациям и пр.).
Отношения между этими группами и индивидами, как их
членами, есть предмет микросоциологического изучения 37.
Строго говоря, различие между главными и второстепенными
формами социального деления как раз и состоит в их значимости
в смысле отстаивания классовых интересов и тем самым
сохранения или ниспровержения господствующего способа
производства, а также других социально-экономических укладов
общества. Эти различия внешне выступают как количественные, но
в силу своей значимости приобретают отчетливо выраженный
качественный характер.
Проведенное разграничение выводит за пределы СО боль-
Шую группу связей различного вида, лежащих не столь
глубоко, и скорее внешних и поверхностных. Во-первых, к ним
относятся связи, существующие не на уровне отношений между
гРуппами классовых форм общественного деления (например,
связи между членами бесчисленных неполитических
добровольных обществ и т. п.). Во-вторых, связи, хотя и относящиеся к
отдельным составляющим СО, но не на уровне отношений меж-
Ду группами главного деления. Так, отношения отдельного
капиталиста с его рабочими представляют собой типичную форму
2 М. А. Барг, Е. Б. Черняк

СО на уровне связи между двумя антагонистическими
классами — буржуазией и пролетариатом. Но отношения того же
капиталиста, выступающего уже не в качестве представителя
своего класса, а только в качестве индивида, к тому или иному
конкретному рабочему могут быть связаны с мотивами
этническими, конфессиональными, личностными, симпатиями и
антипатиями и т. п. Разумеется, и эти связи социально обусловлены
и проявляются на основе собственно социальных отношений
(в том числе и порожденной преимущественно ими социальной
психологии), однако «чисто личные» отношения капиталиста и
рабочего не относятся к связям типа СО, поскольку это явно
два «слоя» отношений — сущностный и внешний, поверхностный.
Универсальность СО проявляется в том, что их множество
охватывает как необходимые, так и случайные отношения, при
одном, однако, условии, что они представляют собой отношения
между группами, олицетворяющими главные формы
общественного деления. Описание социального отношения, как СО,
наиболее адекватно для определения именно сущностного отношения.
В случайных отношениях, возникающих на уровне групп
вторичного общественного деления (по региональному,
конфессиональному, возрастному, профессиональному, образовательному
и т. п. признакам), собственно к СО относится то, что связывает
их с сущностным слоем. Поэтому при описании слоя случайных
отношений, как СО, фиксируется сущностное своеобразие этих
отношений, но игнорируется как раз то, что отличает их от
другого явления, имеющего аналогичную сущностную специфику.
Именно здесь — в познавательном плане — находится стык
между историко-типологичев-ким и традиционным историческим
исследованием.
Этот стык следует понимать, разумеется, не как
искусственную перегородку, а именно как место соприкосновения и
взаимопроникновения двух методов конкретного изучения
исторического процесса. Менее всего сказанное следует толковать в том
смысле, что рамки конкретно-исторического исследования
необходимо будто бы ограничивать описанием внешней стороны
событий, не вдаваясь в анализ сущностной стороны процесса.
Наоборот, такое исследование должно, призвано включать
изучение этой сущностной стороны, но специальными приемами
историко-типологического анализа, с целью раскрыть объект
этого анализа в его слитности и единстве со случайной формой,
со всегда «уникальным» внешним слоем исторических событий.
Именно такой путь позволяет конкретно отобразить весь ход
всемирно-исторического развития в его единстве и бесконечном
многообразии, чего и требуют основополагающие принципы
диалектического и исторического материализма. В плане
идейной борьбы это будет весомым по своей конкретности и
доказательности вкладом в марксистскую критику риккертианства, и
поныне в его разных модификациях сильно окрашивающего
различные направления западной философии истории.
34

Выше были приведены примеры различных СО. Первые два
этих примеров отношения — «основной эксплуататорский
класс — основной эксплуатируемый класс», «часть основного
эксплуататорского класса— основной эксплуатируемый класс»—
принадлежат к разряду абстрактных СО, которые отвлечены от
специфики классов, взаимодействующих в этой конкретной
классово антагонистической формации. Наоборот, последующие
примеры относятся к конкретным СО, относящимся только к
определенной формации. В дальнейшем изложении будет
целесообразным вести анализ на уровне абстрактных СО, которые
могут быть при необходимости всегда трансформированы в
конкретные СО. Принятый нами уровень исторического анализа
общественных отношений дает возможность создания общей
теории структуры этих отношений, в рамках которой найдет
свое место любое конкретное СО. Вместе с тем этот уровень
анализа оставляет нас строго в границах общей теоретической
исторической типологии, которая может впоследствии быть
дополнена более дробными классификациями СО данной
формации, региона, страны и т. д.
Обращаясь вновь к приведенным выше видам СО, нетрудно
заметить, что они фиксируют не только различные виды
отношений, отношения между разнотипными элементами, но и
отношения, принадлежащие к различным структурам — А, Б и В 38,
хотя, как уже указывалось, анализ общественных отношений
наиболее важен для исследования структуры В, начинать его
целесообразно будет, как правило, с другого полюса — с СО
структуры А, как относительно более простых. Результаты
этого анализа далее могут служить основой для изучения СО
структур Б и В.
5
ПАРАМЕТРЫ СО
Градационный параметр
Неразложимость СО на составляющие без потери его
определяющего качества не следует смешивать с их «простотой», в
смысле представления их в качестве конечного, неразложимого
«ядра» социальной структуры. Напротив, в действительное™
сО являются системой, обладающей внутренней иерархией,
каждый из элементов которой в свою очередь состоит из ряда
подсистем. Все это обусловило необходимость измерения СО
по Ряду параметров.
Градационный параметр делит СО по объему.
а)_ Г радационный параметр в структуре А (понятия семей-
ства СО). При анализе исторического процесса перед
исследователем предстает «социальное расчленение общества на бес-
24 35

численные, бесспорно всеми признанные градации...»39. В
пределах структуры А взаимодействуют между собой элементы
трех видов: 1) класс; 2) общественный слой; 3) индивид.
Следовательно, СО структуры А могут иметь следующие градации:
1. Класс —класс (К—К).
2. Класс — общественный слой (К—С).
3. Индивид — индивид (И—И).
Как уже отмечалось, в структуре А речь идет об
общественно необходимых классах и общественно необходимых
отношениях между ними. «Экономическая функция
капиталистического класса» в период промышленного капитализма
заключалась в устранении всех экономических и политических
препятствий, стоящих на пути развития производительных сил 40.
Буржуазия остается общественно необходимым классом, поскольку
речь идет о функционировании буржуазного способа
производства, т. е. классом в структуре А на всем протяжении
существования капиталистической формации.
Общественно необходимые классы можно также определить
в классово антагонистических формациях как основные
эксплуататорский и эксплуатируемый классы. Что же касается
индивидов, то в рамках СО «дело идет о лицах лишь постольку,
поскольку они являются олицетворением экономических
категорий, носителями определенных классовых отношений и
интересов»41, «каждый индивидуальный капиталист представляет
собой лишь индивидуальный элемент класса капиталистов»42.
Марксистской теорией классовой борьбы была создана
возможность в конечном счете свести «элементы индивидуальности к
социальным источникам...»43. «...В рамках разделения труда
личные отношения необходимо, неизбежно развиваются в
классовые отношения...»44.
В градационной иерархии СО на одном полюсе находится
отношение «класс — класс», на другом — «индивид — индивид».
Разумеется, первый из этих полюсов является формирующим,
второй — формируемым. Обозначив один полюс отношения —
СО в градации «класс — класс» — как определяющий, а другой
полюс — СО в градации «индивид — индивид» — как конечное
определяемое, мы тем самым устанавливаем ведущую сторону
всех общественных отношений. Однако эта определяющая
сторона не является единственной. Ведь ее второй стороной служат
в конечном счете отношения между индивидами, и в этом
смысле они являются исходными подсистемами первого ведущего
отношения. Иначе говоря, это первое «складывается» на основе
совокупности последних, но не сводится к ним, приобретая в
процессе своего формирования новое качество.
По сути дела СО всех градаций, кроме первой, исходной,
имеют только относительную автономию, поскольку они
являются лишь элементами действительного общественного отноше-
36

Вместе с тем было бы неправильным не видеть этой авто-
мности. Различные градации СО имеют свои, присущие толь-
им качества. Таким образом, эти СО в одно и то же время
к0 ляются и не являются самостоятельными общественными
Й ношениями. С точки зрения их относительной самостоятель-
°Тсти, внутреннее строение и состав каждого из них в отдель-
н° и' являются предметом специального анализа (о чем будет
казано ниже). Совокупность СО, «образуемых» одним СО
первой градации и слагающихся в это СО, назовем «семейством
^б) Градационный параметр в структуре Б и В. Маркс
отмечал, что, когда рассматриваются «основные отношения»
капиталистического общества, исследователь имеет «перед собой
только три класса — земельных собственников, капиталистов и
рабочих» 45. В другом случае он подчеркивал, что при таком и
аналогичных уровнях абстракции вне рассмотрения остается
«действительная структура общества, которое отнюдь не состоит
только из класса рабочих и класса промышленных
капиталистов...» 46. В «реальной действительности... друг другу
противостоят не две только стороны — капиталист и рабочий, а
[промышленный] капиталист, рабочий, земельный собственник,
денежный капиталист, получатели фиксированных доходов от
государства и т. д....»47. Речь идет о частях класса и о других
общественных группах.
Внутриклассовые различия могут и порождаться данной
формацией, и быть унаследованными от старой формации, и
сохраняться более или менее длительное время после ее
исчезновения. «Основной признак различия между классами — их
место в общественном производстве, а следовательно, их
отношение к средствам производства»48. В. И. Ленин выделял
четыре признака, характеризующих класс как таковой: 1) место
в исторически определенной системе общественного
производства; 2) отношение к средствам производства (обычно
юридически закрепленное); 3) роль в общественной организации
труда; 4) способы и размеры получаемой доли общественного
богатства 49. Нетрудно убедиться в том, что если первых два
признака претерпевали лишь качественные изменения (например,
неполное владение буржуазией средствами производства в
мануфактурный период), то два последних, напротив, отличаются
значительно большей изменчивостью в ходе исторического
развития. Однако взятые в целом указанные изменения не меняют
ачественной определенности класса как такового. При этом
тдельные слои данного класса могут претерпевать качествен-
е изменения в самом существенном — в отношении к сред-
с ам производства (примером может служить роль владельцев
форзац0 0капитала на различных стадиях развития буржуазных
ации).
рИзмаким образом, марксистское требование учитывать исто-
понятий в полной мере относится к такой фундаменталь-
37

ной категории, как общественный класс. На различных стадиях
каждой данной классово антагонистической формации эта
категория будет отличаться значительной изменчивостью по своей
внутренней структуре и составу. На начальных фазах
формации, когда шел процесс генезиса основных (системных)
классов, такие черты класса, которые с течением времени станут
привходящими и вторичными — профессиональные,
конфессиональные, региональные и прочие, — являлись если не
фундаментальными, то во всяком случае весьма важными для понимания
самого процесса формирования этого класса, для уяснения того
многообразия элементов, которые со временем войдут в его
состав. Наоборот, в период зрелости формации, гомогенность
каждого основного класса становится определяющей чертой не
только в его связях вовне, но и внутри. Наконец, в период
разложения данной формации удельный вес упомянутых
вторичных делений в характеристике класса, как правило, снова
возрастает, хотя и по-другому. Это возрастание связано с ролью,,
которая исторически предназначена данному классу в
следующей формации. Вторичные деления могут в конечном счете
послужить границей в процессе разложения старых классов и
образования классов новой формации. Надо заметить, что само
понятие гомогенности класса также является исторически
изменчивым, поскольку в рамках каждой данной формации сама
возможность «реализации» такой гомогенности изменчива для
классов эксплуататорских, с одной стороны, и классов
эксплуатируемых— с другой. Для того чтобы определить степень
гомогенности класса, необходимо «измерять» ее по параметрам,
выражающим специфические условия данной формации.
Способ производства является определяющим в самом
формировании гомогенности класса, как его социального качества.
Так, например, класс рабов в классической древности более
гомогенен, чем класс феодально зависимого крестьянства в
средние века по ведущему признаку — отношению к средствам
производства и вытекающему из этого соединению
производителя со средствами производства (простая кооперация в
древности и индивидуальное крестьянское хозяйство в средние
века). Отсюда юридический статус рабов оказывается неизмеримо
более единообразным, чем крестьян в средние века.
Более сложной оказывается характеристика гомогенности
эксплуататорских классов. Класс феодалов гомогенен по
важнейшему признаку — по функции непосредственной
эксплуатации рабочей силы. Эту функцию выполняют все слои этого
класса — от основания до вершины его иерархии. Вместе с тем
по таким признакам, как владельческие права, объем
сеньориальных прав, численность зависимых по вытекающим из
этого обязательствам по отношению к вышестоящим членам этого
класса, наконец, территориальная «автономность» и прочие, он
оказывается весьма разобщенным. Разумеется, серьезные
обострения классовой борьбы нейтрализовали указанные вторич-
38

признаки эксплуататорского класса, выдвигая на первый
Нпян его гомогенность.
Историческая изменчивость самого понятия гомогенности
сса становится особенно наглядной при сравнении феодалов
КЛ^уржуазии. Даже если отвлечься от этого генезиса капита-
и и его развития в собственно мануфактурный период и
"катиться к периоду промышленного капитализма, то прежде
° го бросается в глаза, что различные слои буржуазии нахо-
всесЯ в различных отношениях к средствам производства (пря-
Дое или опосредованное владение). Из этого вытекает, что раз-
м ные Слои буржуазии могли находиться или не находиться
Л непосредственных производственных отношениях с основным
эксплуатируемым классом — пролетариатом. Из этого также
следует, что и формы эксплуатации рабочего класса
различными слоями буржуазии отличаются по форме друг от друга.
В определенном смысле класс феодалов оказывается
экономически более однородным, чем буржуазия. Различные слои
феодального класса получают в результате эксплуатации
крестьянства доход в экономически одинаковой форме — в виде
феодальной ренты. Правда, при этом низший слой феодалов
получает ренту в результате непосредственной эксплуатации
крестьянства, а более высокие слои в результате как
непосредственной его эксплуатации, так и за счет перераспределения в
пользу высших слоев части ренты, получаемой низшими
слоями. Иными словами, в отношениях внутри феодального класса
отсутствует экономический механизм перераспределения
прибавочного продукта, его заменяет юридически оформленный и к
тому же ограниченный условиями времени волевой элемент.
По-иному обстоит дело при перераспределении прибавочной
стоимости между различными слоями буржуазии. Финансист,
купец и промышленный капиталист не только юридически
разные лица, но и играют различные роли в процессе производства.
Соответственно количественное деление между ними валовой
прибыли превращается в качественное деление50. Необходимо
учесть и различие внутренней структуры сравниваемых нами
классов — феодалов и буржуазии. В период зрелости формации,
т- е. когда она развивается на собственной основе,
промышленная буржуазия, находящаяся в непосредственных
производственных отношениях с главным эксплуататорским классом, за-
имает ведущее место в классе капиталистов. Иначе говоря,
едущая экономическая роль буржуазии находит выражение в
риобретаемой ею ведущей роли в области социальных и по-
тических отношений внутри господствующего класса. Напро-
дал аРИСТ0КРатии, занимавшей ведущее место в рамках фео-
м ЬН0Г0 класса, никогда не принадлежало соответствующее
поня° В Рамках феодального способа производства. Нетрудно
литич^ ЧТ° указанные различия порождали разного типа по-
Такж еские противоречия внутри господствующего класса, а
е Способы их разрешения. Разумеется, на все это опреде-
39

ляющее воздействие оказывали основные отношения — между
формационными классами.
Значительная часть отношений основного эксплуататорского
класса с неосновными эксплуатируемыми классами и
промежуточными слоями была отнесена Марксом к второстепенным
способам капиталистической эксплуатации51 (ростовщик и
крестьянство, крупная торговая, банковская, а также
промышленная и мелкая буржуазия и т. д.). То же следует отчасти
сказать и об основном эксплуатируемом классе. «Рабочий
выступает по отношению к лавочнику как покупатель, то есть как
владелец денег или кредита, и, следовательно, вовсе не в
качестве рабочего, т. е. продавца рабочей силы» 52.
Что же касается «общественных групп», то ими могут быть
слои внутри класса и межклассовые социальные прослойки.
К. Маркс подчеркивал, что «классовое различие ни в коем
случае не основано на «ремесле»; наоборот, разделение труда
создает различные виды труда внутри одного и того же класса»53.
Надо учесть, что в критические моменты истории отношения
буржуазии с другими классами порой определяются не
коренными, не долговременными, а преходящими узкокорыстными
интересами. Так нередко происходило во время войн. «Как
только война ударяет по карману буржуазии, ее торгашеская
природа берет верх над ее национальной гордостью, и страх
перед немедленной потерей личных выгод оказывается сильнее
страха перед неизбежной постепенной потерей огромных
преимуществ для всей нации»54.
Критерии выделения слоя внутри класса исторически
обусловлены. Для крестьянства в капиталистическом обществе
таким критерием могут быть размеры средств производства,
находящихся в их владении. Отсюда возникают качественные
отличия в отношениях к средствам производства (кулачество,
эксплуатирующее наемный труд, и бедняки, вынужденные
продавать свою рабочую силу). Слои рабочего класса различались
Марксом по размерам получаемой заработной платы («плохо
оплачиваемые слои британского промышленного рабочего
класса», «наиболее высоко оплачиваемая часть рабочего класса»55).
В. И. Ленин писал, что нельзя различия между профессиями
путать с различиями между классами56. Однако
профессиональные различия в определенных условиях могут стать одной
из причин внутриклассовых различий. Если речь идет о
господствующих классах, то критерием для выделения слоев может
быть прежде всего отношение к средствам производства и
связанная с этим специфика получения доходов. В условиях
промышленного капитализма «члены общества, не принимающие
прямого участия в воспроизводстве, т. е. не работающие в
сфере материального производства или вообще не работающие,
могут получить свою долю годового товарного продукта, т. е.
предметы своего потребления, прежде всего лишь из рук тех
классов, которым в первую очередь достается продукт: из рук
40

мзводительных рабочих, промышленных капиталистов и зем-
П ладельцев. Постольку их доходы та!епа1Н;ег происходят от
Ляботной платы (производительных рабочих), прибыли и зе-
3 ной ренты и потому являются доходами производными по
МеЛошению к этим первичным доходам»57. Другим критерием
0ТН°г СЛужить размеры средств производства, находящихся во
Мдении данного капиталиста (крупная, средняя, мелкая бур-
ВЛ зия). Этот второй критерий может быть использован и для
^членения слоя, вычлененного на основе первого критерия, на
Ра^ее частные группы (крупная промышленная буржуазия,
едняя промышленная буржуазия, мелкая промышленная
буржуазия, крупная торговая буржуазия и т. д.).
«Распределение произведенной рабочим классом и
безвозмездно отнятой у него прибавочной стоимости» совершается в
ходе борьбы между нетрудящимися классами58. Первичная
эксплуатация рабочего класса осуществляется непосредственно
в самом процессе производства и сопровождается вторичной
эксплуатацией (торговой и ростовщической буржуазией и т. д.).
Основные, межклассовые отношения оказывают
определяющее влияние на внутриклассовые отношения, обусловливая меру
и формы сплоченности класса перед лицом своего антагониста.
Степень внутренней сплоченности класса, как
эксплуататорского, так и эксплуатируемого, есть один из факторов,
обусловливающих его политическую мощь, которая, в свою очередь,
оказывает сильное воздействие на отношения данного класса со
всеми остальными классами. Показательно сравнение
голландской и германской буржуазии во второй половине XVII и XVIII в.
«Буржуазия маленькой Голландии, с ее развитыми классовыми
интересами, была могущественнее, чем гораздо более
многочисленные немецкие бюргеры с характерным для них отсутствием
общих интересов и с их раздробленными мелочными
интересами» 59.
Общественное значение различных слоев данного класса
зависит от изменения их места в процессе производства. Так, в
эпоху промышленного капитализма промышленники были
основными представителями класса капиталистов, как представители
«всех других потребителей прибавочной стоимости...»60. Сам
характер различий внутри классов — между внутриклассовыми
Руппами, между социальными прослойками и т. д. — носит
^°РИческий характер. Внутриклассовые отношения в рамках
с плУататорских классов приобретают особое значение в отно-
веннЛЬН° <<спок°йные», т. е. нереволюционные, этапы общест-
Вами°ГМ Развития- Это относится к этапам, когда, говоря сло-
лось аРкса> <<в процессе общественного переворота достига-
УстойчаВНОВеСИе' когда новые классовые отношения становились
пРибегИВЫМИ И борющиеся фракции господствующего класса
междуЗЛИл * компромиссу, который позволял им продолжать
^евит\7^С° борьбу и вместе с тем отстранить от нее
обессилю народную массу» 61.
41

Деление на классы — самое глубокое, определяющее
основание политических группировок62. Внутриклассовое деление
на слои и группы также сказывается на вычленении
относительно более частных политических группировок (консервативная
крупная буржуазия, либеральная средняя буржуазия,
радикальная мелкая буржуазия и представляющие их интересы
политические партии и организации) и т. д.
В многонациональных феодальных и полуфеодальных
обществах наблюдается сложное переплетение классовых,
внутриклассовых, сословных, религиозно-общинных, национальных,
расовых отношений. Говоря об Османской империи середины
XIX в., Маркс и Энгельс писали: «Трудно назвать турок
господствующим классом в Турции, ибо взаимоотношения различных
классов общества там отличаются такой же запутанностью, как
и отношения между различными расами. В зависимости от
местности и разных обстоятельств, турок бывает рабочим,
крестьянином-арендатором, мелким земельным собственником,
купцом, феодальным землевладельцем, стоящим на самой
низкой и варварской ступени феодализма, чиновником или
военным; но какое бы социальное положение он ни занимал, он
принадлежит к привилегированной религии и национальности-—
он один имеет право носить оружие, и самый
высокопоставленный христианин обязан при встрече уступать дорогу
мусульманину, принадлежащему к низшему слою общества»63.
В переходную межформационную эпоху при сохранении
части прежних классов отношения между ними могут
претерпевать фундаментальные изменения, вплоть до разрыва ранее
существовавших производственных отношений. «С появлением
капиталистического арендатора, — отмечает Маркс, — между
земельным собственником и действительно работающим
земледельцем разрываются все отношения, возникшие из прежнего
способа производства в деревне»64. При выявлении всей
совокупности классовых отношений переходного от феодализма к
капитализму периода необходимо учитывать, что в некоторых
экономически отсталых районах «классовые отношения более
затушеваны, носят более мирный и патриархальный
характер...» 65. При незрелом характере капиталистического
производства неизбежны незрелые классовые отношения66.
Относительно отсталым экономическим условиям соответствуют отсталые
классовые отношения67 («устарелые общественные и
политические отношения»68). Торжество капитализма постепенно
стирало такие различия. «Крупная промышленность создала повсюду
в общем одинаковые отношения между классами общества...»б9-
Однако в определенной степени продолжали существовать и
старые отношения.
В Англии эпохи промышленного капитализма буржуа
непосредственно «сталкивается с фабричным и отчасти с
горнопромышленным пролетариатом, а в качестве фермера — с
сельскохозяйственным рабочим, в то время как так называемый арй-
42

крат приходит в соприкосновение лишь с частью горнопро*
^ышленного пролетариата и с сельскохозяйственным пролета-
^Йтак, перед нами следующие сущностные отношения: 1)
пропиленная буржуазия — фабрично-заводской пролетариат;
о\Г промышленная буржуазия — часть горнопромышленного про-
ариата; 3) капиталистическое фермерство —
сельскохозяйственный пролетариат; 4) аристократия — сельскохозяйственный
В олетариат; 5) аристократия — часть горнопромышленного
"оолетариата. Из приведенных форм СО только первая входит
структуру А, поскольку речь идет об определяющих классо-
вых отношениях. Во втором случае речь идет об отношениях
промышленной буржуазии только с частью
горнопромышленного пролетариата. Отсутствие непосредственных отношений
промышленной буржуазии с другой частью горнопромышленного
пролетариата и существование СО-5 накладывает отпечаток на
СО-2, превращающие его в СО структуры В. (Его основой в
структуре В служит отношение «буржуазия — пролетариат».)
То же следует сказать и об СО-3, на которое отпечаток
накладывается и существованием СО-5, а также СО
«капиталистическое фермерство — аристократия» (которого не было бы в
случае национализации земли или в случае совмещения в лице
фермера капиталистического предпринимателя и лендлорда).
Наконец, СО-4 и СО-5, очевидно, принадлежат к исторической
структуре уже потому, что аристократия или
землевладельческое дворянство, лендлорды не входят в структуры А2 И Б2
эпохи промышленного капитализма (см. выше, рис. 1).
Говоря об общественных группах, следует напомнить о
введенном ранее ограничении, согласно которому речь идет лишь
о таких группах, изучение которых затрагивает главные формы
общественного деления. Разумеется также, что здесь, как и во
всем изложении, при изучении отношений между
общественными группами и между индивидами имеются в виду
исключительно те отношения, которые складываются, во-первых, между
общественными группами и классами, а во-вторых, между
самими классами. Остальные разновидности отношений
общественных групп и индивидуумов составляют предмет изучения
микросоциологов или биографов.
Изучая общество как целостность в структуре В, нельзя
Упускать из виду, что оно состоит не только из классов, слоев,
групп[и других форм социальности, но и из отдельных
индивидов. Человек в его реальных связях с другими людьми и
разными социальными общностями, институтами как мате-
£ ально°й, так и духовной сферы является в конечном счете
нен Не**Шим объектом исторического исследования. Если несом-
ко-и*0, ЧТ0 ИСТ0РИЯ не должна быть обезличенной, то и теорети-
нп^СТ0Рический анализ должен уметь «доходить» до отдель-
МИНдивиДа-
аРкс и Энгельс отмечали, «что общественные отношения,
43

в которые вступали индивиды какого-нибудь класса и которые
обусловливались их общими интересами против какого-либо
другого класса, составляли всегда такую коллективность, к
которой индивиды принадлежали лишь как средние индивиды,
лишь постольку, поскольку они жили в условиях существования
своего класса; они находились в этих общественных отношениях
не как индивиды, а как члены класса» 71.
Однако наряду с тенденцией к сплоченности класса в
капиталистическом обществе действует и другая тенденция — к
изоляции индивида, противопоставлению им себя остальным
представителям своего класса, например соперникам в конкурентной
борьбе. «Конкуренция изолирует друг от друга индивидов — не
только буржуа, но еще более пролетариев, несмотря на то, что
она сводит их вместе». Индивиды находятся «в условиях,
которые ежедневно воспроизводят эту изолированность»72. В
отношениях между классами и в отношениях «индивид — класс»
необходимо учитывать возможности переходов отдельных
индивидов из класса в класс «Чем более способен
господствующий класс принимать в свою среду самых выдающихся людей
из угнетенных классов, тем прочнее и опаснее его господство»73.
Изучение действительных общественных отношений и их
действительного развития невозможно без исследования
деятельности реальных исторических личностей 74.
Выше (с. 36) говорилось о градациях в структуре А, а, как
мы могли убедиться, при переходе от структуры А к
структурам Б и В дополнительно обнаруживаются следующие
градации:
4. Класс —-индиввд (К — И).
5. Общественный слой — общественный слой (С—С).
6. Общественный слой —индивид (С—И).
Естественно, что и в структуре Б определяющим является СО-1
(К-К).
При дальнейшем уточнении, с учетом и отношений
переходной эпохи, вышеупомянутое деление подвергается
трансформации, в результате которой возникают следующие
взаимодействующие элементы:
1. Основной эксплуататорский класс.
2. Неосновной эксплуататорский класс.
3. Основной эксплуатируемый класс.
4. Неосновной эксплуатируемый класс.
В каждом из перечисленных классов, естественно, имелись
внутренние слои, которые, в свою очередь, могут, если говорить
об эксплуататорском классе, делиться на подгруппы,
объединяемые по размеру собственности, по сфере ее
производительного применения. Они могут расчленяться применительно к
крестьянству также по размерам собственности и месту ее
нахождения, уровню доходов и т. п., а применительно к пролетариа-
44

ту — и по сфере приложения производительного труда. В
переходную эпоху эти принципы членения требуют значительной
модификации. Наряду с «внутренними» общественными слоями
{внутри классов, промежуточных слоев) имеются также
межклассовые общественные слои, которые состоят из «части» либо
эксплуататорских классов, либо эксплуатируемых классов, либо,
наконец, из «частей» средних слоев. Необходимо учитывать
различие между межклассовыми общественными слоями и
промежуточными слоями. В первом случае речь идет о группах,
возникающих на границах эксплуататорских или
эксплуатируемых классов, тогда как промежуточные слои возникают на
границах между эксплуататорскими и эксплуатируемыми
классами. Это — частично полупролетарские, частично
мелкобуржуазные слои в эпоху мануфактурного капитализма; промежуточный
слой между крестьянской верхушкой и мелкими феодалами
и т. п. В переходные эпохи картина усложняется наличием
основных и неосновных эксплуататорских и эксплуатируемых
классов, вдобавок различных по своему происхождению
(унаследованных от прошлой формации или предвосхищающих
будущие). Все это необходимо учитывать при составлении
детальной схемы градационного деления.
Примером могут послужить СО, возникающие в результате
действий индивида, принадлежащего к господствующему классу
капиталистического общества, которые вытекали «из пошлого
эгоизма, всегда побуждающего заурядного буржуа жертвовать
общим интересом своего класса ради того или другого личного
мотива» 75. Особого анализа заслуживают и те отношения, где
в качестве индивидов выступают политические и литературные
представители данного класса. Эти отношения, вполне
гармонические в одних случаях, могут приобретать противоречивый
характер. Так было, например, во время политической борьбы
после революции 1848—1849 гг.
Вопрос о внутриклассовых, межклассовых и промежуточных
общественных слоях приобретает особо важное значение в меж-
формационную переходную эпоху, в условиях которой
внутриклассовые слои — по различным причинам — выступают более
отчетливо на поверхности общественной структуры, чем в пору
зрелости данной формации. Процесс разложения старых
общественных классов приводит как бы к их внутреннему
расчленению на слои, интересы которых нередко оказываются
противоречащими интересам «исходного» класса. Такие слои служат
«средой» или «материалом» формирования новых общественных
слоев и класссз. Переплетение «восходящих» и «нисходящих»
слоев требует от исследователя осознания принципиально
важного факта: на различных этапах переходной эпохи интересы
старого и нового формационных классов выражаются наиболее
адекватно различными их слоями. Но было бы ошибочным
смешивать категорию внутриклассового общественного слоя, в
наибольшей мере выражающего экономические интересы клас-
45

са, составляющего часть последнего, с категорией того его слоя,
который присваивает себе функцию политического
представительства этого класса. Примером может служить феодальная
знать в предреволюционную эпоху. В переходную эпоху
наблюдались случаи, когда слой одного класса брал на себя
политическое представительство интересов другого класса (например,,
либеральная аристократия в послереволюционной Англии).
Обратимся теперь к месту индивида в качестве «участника»
сферы классового деления общества. Указанные СО (К—И„
С—И) 3* структуры В имеют наибольший удельный вес в
переходные эпохи, составляя их специфику. Вместе с тем они —
наряду с другими СО, о которых пойдет речь ниже, — лежат в
основе специфики отдельных регионов. Удельный вес
перечисленных выше СО снижается в процессе развития формации и
начинает снова возрастать по мере приближения новой
переходной эпохи.
Надо, наконец, учитывать, что класс как целое может
находиться в таких отношениях с другим классом или
социальным слоем, которые отличаются от отношений каждого из
индивидов, принадлежащего к одному из этих классов, к
индивиду или социальной группе другого класса. «Отдельные
капиталисты эксплуатируют отдельных крестьян посредством ипотек
и ростовщичества; — писал Маркс о Франции середины XIX
столетия, — класс капиталистов эксплуатирует класс крестьян
посредством государственных налогов» 76.
Наряду с первичным, классовым делением в структуре Б
возникает производное социальное деление, которого не знает
структура А. Это деление связано с действием надстройки,
точнее — различного рода учреждений, и поэтому может быть
названо институционным. Выделяя его в особую группу, сохраним,
однако, пока для простоты единую нумерацию всех
градационных ступеней. Институционно-социальное деление генетически
носит социальный характер, является результатом стихийной,
нерегулируемой и в значительной мере неосознанной реакции
общества на действие тех или иных институтов, но
впоследствии получающей правовое оформление. Примером могут
служить сословия или касты. Это деление необязательно связано
с различием функций в сфере производства. Наряду с этим
делением возникает и такое, которое с самого начала
сознательно оформляется, регулируется юридически, фиксируется
определенными институтами. Оно может носить экономический
характер. Особое значение имеют государственные институты.
При капитализме «всякий второстепенный отдельный интерес,
порождаемый взаимоотношениями социальных групп, отрывался
от самого общества, фиксировался и делался независимым от
него и противопоставлялся ему в форме государственного
интереса...» 77. Среди других важных форм институционного деления
з* См. выше, с. 44.
46

отметим, что внутриклассовые отношения эксплуататорских
классов, в том числе экономические, также могут в
определенных условиях быть опосредованы через государство, например
лри перераспределении государством (путем налогов, субсидий,
таможенных тарифов, мероприятий в сфере кредито-денежного
обращения и т. д.) прибавочной стоимости между различными
группами внутри господствующих классов. Такое
опосредование имеет место и в условиях, когда государство (в особенности
военное ведомство) выступает в роли покупателя товаров,
производимых частнокапиталистическими предприятиями.
Особо важная роль принадлежала государству в конституи-
ровании групп институционного деления в переходную эпоху от
феодализма к капитализму. Достаточно вспомнить основание
королевских мануфактур во Франции, Пруссии и других странах,
систему торговых и промышленных монополий, которыми
наделялись различные группы дворянства и буржуазии, торговых
компаний, получивших исключительные права на торговлю с
заморскими территориями, систему налоговых изъятий для
привилегированных сословий и т. д. Естественно, длительность
существования подобного рода институционных делений
различна. Большинство были преходящими, вызванными особыми
условиями, определенными ситуациями. Более устойчивыми
оказывались институционные деления, специфические для каждой
данной формации, во всяком случае большей части ее
существования.
Среди других важных форм институционного деления
отметим политические (партии, политические организации) и
идеологические (газеты или другие средства массовой информации).
Некоторые группы выделяются по нескольким из указанных
критериев, например профсоюзы (экономическая, политическая
группа) или находящиеся в руках государства средства
информации. Надо учитывать и то, что индивид, ранее «участник»
сферы классового деления, оказывается теперь охваченным
институционным делением. Наконец, индивид может быть
участником такой сферы отношений, которая связана с
территориальным и национальным (этническим) делением.
Таковы наиболее важные градационные ступени во всех трех
структурах.
Динамический параметр
Все перечисленные виды социального деления носят
относительно постоянный, стабильный характер, в этом — и только в
этом — смысле отражая статику («анатомию») общественных
отношений. Эти относительно стабильные формы социального
деления дополняются, точнее проявляют себя, как правило, в
Других более мобильных и изменчивых формах. Так, классово
антагонистические отношения пролетариата и буржуазии могут
внешне проявиться и как противоречия между стачечниками и
47

хозяевами предприятия, и как антиналоговые выступления, и
как продовольственные волнения, выступления против
насильственной вербовки в армию, против непопулярной войны,
против тех или иных ненавистных народу правительственных мер,
а также и органов власти, отстаивающих интересы
капиталистического класса и состоящих из представителей той же
господствующей буржуазии. Все это, в конечном счете, превращенные
формы одного и того же классового антагонизма. Еще более
отчетливо это проявляется, когда одни представители
антагонистических классов выступают в ролях участников восстаний
и революций, а другие — в ролях защитников старого порядка.
Эти мобильные группы могут быть динамическим проявлением
отношений не только на уровне классов, но и других групп как
первичного (классового), так и различных видов вторичного
деления (институционного, территориального и национального).
Группы постоянного деления могут быть представлены как
более узкими, так и более широкими (по своему постоянному
социальному составу) мобильными группами. Примером может
служить участие определенного класса в выступлении,
связанном с защитой интересов определенной внутриклассовой
группы, входящей в его состав, или, напротив, в
общедемократической революции, национально-освободительной войне и т. д. По
существу речь идет о дополнительной динамической градации
СО.
Именно эти мобильные группы и являются переменными, в
которых проявляются более глубинные факторы исторического
процесса. При этом надо различать сущность и форму таких
групп. Так, сущность может иметь общественно необходимый
характер — социальной революции при переходе от одной
формации к другой, в то время как форма может не носить такого
характера. В этом случае социально-классовая суть событий
может предстать в виде национально-освободительной войны
или войны между регионами данной страны (война английских
колоний за независимость в конце XVIII в., гражданская война
1861 —1865 гг. в США). Однако в каждом случае классы,
оставаясь сами собой, выступают в своей мобильной форме — в
виде социальных групп, образуемых участниками данного
политического взаимодействия, допустим всеобщей стачки, массовых
демонстраций, организаторов локаута или членов реакционной
организации, подавляющей рабочие волнения. Таким образом
СО «буржуазия — пролетариат» (политическое) может быть
представлено как совокупность динамических СО,
фиксирующих отношения между группами рассматриваемого деления, в
форме которых выступают указанные классы.
Как уже отмечалось, соотношение между упомянутым выше
СО — процессом и событийными СО, в которых оно
проявляется, может уподобиться отношениям между сущностью и
явлением, а также между содержанием и формой. Вместе с тем
границы между СО — процессом и событийными СО очень под-
48

вижны и размыты — процесс может охватывать относительна
небольшой отрезок времени, а событийное СО может
фиксировать отношения в течение довольно длительного события
(которое, впрочем, может быть представлено и как цепь частных
событий). Непростым представляется вопрос о пределах
расчленения СО на подобные динамические проявления.
По-видимому, этот вопрос следует решать отдельно для каждой и&
основных сфер общественных отношений. Вероятно, при этом
минимальной единицей будет действие, которое уже нельзя
расчленить на более простые элементы без потери им основания:
служить проявлением существенного социального отношения,,
воплощенного в данном процессе. Такой минимальной единицей
может быть только общественно значимая часть событий, какой:
бы кратковременной она ни была (допустим, пикеты
забастовщиков у ворот завода, но не «совокупность» их поездок на
различных видах городского транспорта с целью добраться до
этого предприятия).
Само определение СО по динамическому параметру
указывает на то, что речь идет об отношениях, фиксируемых в
рамках «события» между группами динамического деления и
составляющими часть СО—процесса, определяемого по
градационному параметру.
Модальный параметр
Переходим к модальному параметру сущностных
общественных отношений, который распределяет их по роду фиксируемых,
ими социальных взаимодействий. Иными словами, если первые
два параметра определяли классы и другие социальные группы,,
участвующие как стороны общественных отношений, то
модальный параметр характеризует уже сами эти отношения.
Членение по модусу первого порядка происходит по линии
видораздела связей классов, находящихся или ненаходящихся
в определенных производственных отношениях. В. И. Ленииг
подчеркивал важность для научного анализа выделения «из-
всех общественных отношений — отношений производственных,.
как основных, первоначальных, определяющих все остальные
отношения»78. Особенно этот анализ важен при изучении
переходных эпох, когда общественная структура резко усложняется.
Здесь необходимо различать отношения между классами,
связанными участием в едином производственном процессе
(способе производства), когда один из них непосредственно
эксплуатирует другой, от отношений классов, не связанных такими:
производственными отношениями, т. е. производственные и
непроизводственные СО. Примером первого может быть
отношение «буржуазия—пролетариат», второго —
«лендлорды—рабочий класс».
В основе деления по модусу второго порядка лежат
межклассовые и внутриклассовые отношения всех СО. СО, фикси-
49

рующие соответственно межклассовые и внутриклассовые
отношения, разнокачественны. Если межклассовые СО «порождены»
исходными СО первой градации («класс—класс») прямо и
непосредственно, то внутриклассовые СО порождены ими лишь
опосредованно, косвенно.
Модусы третьего порядка — формационные и полиформаци-
онные. Разделение на модусы четвертого порядка зависит от
того, принадлежит ли данное отношение непосредственно к
сфере основного общественного антагонизма, т. е. относится к его
системности или же находится за ее пределами.
Значительная часть закономерностей структуры В (и ее
подструктур Вь В2, В3) порождена взаимоотношениями между
системными и несистемными элементами. Это становится
очевидным при анализе внутренней структуры как системных, так и
несистемных СО. Прежде всего обратим внимание на то, что
СО, системные в первой градации, не всегда сохраняют это
качество в некоторых или даже во всех остальных градациях.
Так, например, отношение «буржуазия—пролетариат», будучи
системным на уровне первой градации (т. е. на уровне «класс—
класс»), уже не является таковым при переходе на уровень
отношения «класс—общественная группа». Ведь наряду с
системным СО «буржуазия—большинство рабочего класса» может
существовать и несистемное СО «буржуазия—рабочая
аристократия». Точно такие же преобразования происходят с
полными, широкими системными СО при их расчленении на простые
и более узкие, при их преобразованиях в рамках модального
параметра и т. д. В переходную эпоху «несистемный элемент»
интергетерогенного (т. е. несистемного) СО может оказаться
системным в интергомогенном (т. е. системном) СО для
рождающейся новой формации (феодалы — наемные работники,
наемные работники — капиталистические предприниматели).
И, наоборот, системная сторона интергомогенного отношения
в старой формации может превратиться в несистемную в
интергетерогенном СО новой формации (феодалы — крестьянство,
помещики — крестьянство, в буржуазной стране). До сих пор
приводившиеся примеры касались классов, которые были
системными в старой формации и превратились в несистемные
в новой, или, напротив, классов несистемных в старой
формации, которым предстояло стать системными в новой. Вместе
с тем существуют «несистемные» классы, составляющие
интергетерогенные СО, которые сохраняют это качество при
переходе из старой в новую формацию (часть ремесленников при
переходе от феодализма к капитализму).
Может быть, наиболее ярко диалектика системности
раскрывается в тех случаях, когда классы, которым в
классический период данной формации была свойственна лишь
имущественная дифференциация, приобретают в переходную эпоху
качественно иной тип внутренней дифференциации —
социальное расслоение (средневековое крестьянство). В этих случаях
50

изначально гомогенный класс, расчленяясь на социальные слои,
порождает множество вариантов перехода из системности в
несистемность. Так, например, зажиточные крестьяне переходят
в системность новой формации в качестве буржуазных
элементов деревни, среднее крестьянство переходит в несистемные
«средние» слои новой формации, а малоземельные и
безземельные крестьяне переходят как наемные рабочие в системную
структуру новой формации. Очевидно, что резко обострившийся
в переходную эпоху процесс расслоения крестьянства являлся
предпосылкой отмеченного перехода отдельных его прослоек из
интергомогенных СО в интергетерогенные и обратно.
Аналогичные изменения происходили и в том случае, где стороной
отношений выступали средневековые ремесленники — несистемный;
слой феодального общества: зажиточная часть переходила в;
системность новой формации (составляя часть буржуазии).,
средняя часть — в сферу несистемности новой формации
(ремесленник в буржуазном обществе) и малоимущие
ремесленники— в системность новой формации (наемные работники
мануфактур и т. д.). Таким образом, расслоение классов старой
формации на социальные слои служило широкой основой для
формирования сфер как системности, так и несистемности в
новой формации. Сказанное вообще относится и к тем сторонам
интергомогенных СО, которые становятся несистемными при
переходе от первой к некоторым из остальных градаций этого
параметра.
Немалый интерес представляло бы исследование влияния
совокупностей моноэкзогенных и полиэкзогенных СО4* на
превращение интергомогенных в интергетерогенные СО и обратно-.
В этой связи следует обратить внимание на взаимоотношение
градационного и модального параметров. Только в структуре А
градация может выступать как таковая, без дополнительных
уточнений сферы ее приложения. Подобное уточнение
становится необходимым в структуре Б и выявляется не только
членением СО на модусы третьего порядка, но и на модусы всех
последующих порядков, о которых пойдет речь ниже.
Дальнейшее членение происходит по линии модусов пятого
порядка — на сферы общественно необходимых и общественно
ненеобходимых отношений. Может возникнуть сомнение, не
совпадает ли оно с четвертым порядком. Но это не имеет
оснований. Ведь область общественно необходимых отношений
значительно шире области основного общественного антагонизма^
поскольку включает также совокупность внутриклассовых
отношений.
В структуре А все СО являются отношениями между
основными классами, т. е. классами — носителями основного общест-
4* Речь идет об отношениях между классами формационно однотипных и
и разнотипных обществ.
51

венного антагонизма. В структуре Б эти отношения составляют
лишь часть общественных отношений. В рамках структуры В
отношения между основными классами разделяются на
общественно необходимые и общественно ненеобходимые. При
капитализме примером последних могут быть ситуации, когда
рабочие приобретают акции предприятия, на котором они заняты;
религиозные, часть политических связей и т. п. Следовательно,
отношения между основными классами значительно шире
общественно необходимых отношений. Наряду с отношениями между
основными классами существуют отношения между основными
и неосновными классами, а также между неосновными
классами. Вместе с тем СО этой сферы в известных мере и смысле
порождают остальные СО и, в конечном счете, их регулируют.
В рамках структуры В все сказанное — а также и то, что
будет сказано ниже,— об измерении СО в структуре Б целиком
и полностью приложимо к внутренним — эндогенным —
отношениям. Разумеется, функционируя теперь не во всей структуре,
а только лишь в одной ее разновидности, носителем которой
является регион, но вместе с тем и в каждой разновидности в
отдельности, эти модусы приобретают новое качество (что,
впрочем, всегда происходит с определениями любого параметра
или переходе из структуры в структуру).
Познавательные возможности модального параметра не
исчерпываются анализом статики данной стороны социальных
отношений, но позволяют уловить механизм их движения и
изменения во времени. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку
задачей модального параметра должно стать выявление и
качественная оценка изменений, происходящих на различных
стадиях развития данной формации и, вместе с тем, переходной
эпохи от формации к формации. Особенно важно подчеркнуть,
что подобный анализ позволяет выявить сложную диалектику
системного и несистемного в развитии общественных
отношений, формы разрешения постоянно возникающих противоречий
между производительными силами и производственными
отношениями путем совершенствования этих последних и всей
системы общественных отношений. Эти формы разрешения
противоречий носят в ряде случаев революционный характер и — по
своей сути — могут являться внутриформационной революцией,
механизмом перехода формации на новую стадию развития.
Разделение на отношения между основными классами и все
остальные отношения и составляют модусы шестого порядка.
Между основными классами возникают гомогенные отношения,
а прочие можно назвать гетерогенными.
Каждый из модусов шестого порядка должен быть, в свою
очередь, подразделен на модусы 61 и 62, где 61 — отношения
между эксплуататорскими и эксплуатируемыми классами; 62 —
отношения только между эксплуататорскими или отношения
только между эксплуатируемыми классами. В результате
возникает четыре варианта отношений:
52

1) интергомогенные (т. е. между основными классами);
2) ингомогенные (т. е. внутри самих этих классов);
3) интергетерогенные (т. е. все другие межклассовые
отношения) ;
4) ингертерогенные (т. е. все другие внутриклассовые
отношения).
Интергомогенные СО не имеют разновидностей, они всегда
являются отношениями между основными эксплуататорским и
эксплуатируемым классами. По-иному обстоит дело с ингомо-
генными отношениями. Они могут быть отношениями между
эксплуататорами, принадлежащими к основному
эксплуататорскому классу, например между различными слоями феодалов
(в пределах структуры Б здесь речь может идти только о
внутриклассовых СО). Назовем их ингомогенными СО 1-го вида.
Ингомогенные отношения могут быть также отношениями
между эксплуатируемыми, принадлежащими к основному
эксплуатируемому классу, например между так называемыми
свободными и наследственно зависимыми крестьянами (опять же в
структуре Б речь может идти только о внутриклассовых СО).
Обозначим их ингомогенными СО 2-го вида. Интергетерогенные
СО в свою очередь могут быть разделены на отношения
следующих видов:
1. Основной эксплуататорский класс данной формации
(группы, индивиды) —неосновные эксплуатируемые классы
(группы, индивиды) (интергетерогенные СО 1-го вида).
2. Неосновные эксплуататорские — основные
эксплуатируемые (интергетерогенные СО 2-го вида).
3. Неосновные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые (интергетерогенные СО 3-го вида).
Далее ингетерогенные СО могут быть также разделены на
виды у
1. Основные эксплуататорские — неосновные
эксплуататорские (ингетерогенные СО 1-го вида).
2. Основные эксплуатируемые — неосновные
эксплуатируемые (ингетерогенные СО 2-го вида).
В данном случае указанное деление производилось без
учета стадиальности в развитии социально-экономической
формации; предполагалось существование лишь унаследованных
классов. Если же, учитывая фактор стадиальности, принять во
внимание появление в период разложения формации также и
классов будущей формации, то к двум видам ингетерогенных
СО прибавятся:
3. Неосновные эксплуататорские — неосновные
эксплуататорские (ингетерогенные СО 3-го вида).
4. Неосновные эксплуатируемые — неосновные
эксплуатируемые (ингетерогенные СО 4-го вида).
Перейдем к членению на модусы седьмого порядка. Оно
является делением на прямые и опосредованные отношения. Это
требует более обстоятельного объяснения. Во всем предшест-
53

вующем изложении речь шла о начальном СО, являющемся
отношением двух субъектов. Однако наряду с начальным СО
существует также суммарное СО, фиксирующее отношения
более чем двух субъектов. По существу, любое начальное СО
является абстракцией и в том смысле, что игнорирует связи ее
двух элементов с остальными, не могущими не влиять и на
первые5!*.
Разделением на модусы седьмого разряда исчерпывается
деление СО на модусы в структуре Б. Новые деления
возникают лишь при переходе в структуру В. Принципиальным
моментом при характеристике отношений в структуре В является
появление наряду с эндогенными СО совокупности внешних
(экзогенных) связей, т. е. по отношению к данному обществу
как определенной исторической целостности. При
характеристике СО, принадлежащих к экзогенному множеству, исчезает
членение на модусы второго порядка, поскольку все экзогенные
отношения — межклассовые, в том числе и те, что возникают
между социально-тождественными классами и их частями.
Вместе с тем для экзогенных СО членение на модусы
третьего порядка (т. е. на формационные и полиформационные)
фиксирует в каждый данный момент лишь уровень развития
разновидностей структуры В, к которым принадлежат данные
элементы СО, а не служит оценкой отношений,
характеризующих данную формацию на протяжении всего или части периода
ее существования. Следует добавить, что членение на модусы
третьего порядка для экзогенных СО характеризует именно
отношения между разновидностями, а не согласуется с сутью
взаимодействующих элементов как таковых. Например,
отношения английской и французской буржуазии во второй
половине XVII в. будут отношениями полиформационными,
поскольку первая принадлежит к стране победившего капитализма, а
во второй сохранились феодальные порядки. Иными словами,
если английская буржуазия являлась системным элементом
в буржуазной разновидности структуры В, то французская
буржуазия, будучи несистемным элементом феодальной разновид-
В свою очередь суммарное СО поддается расчленению на исходные СО.
Так, СО фиксирующее отношения трех элементов: а, в, с — теоретически
может состоять из следующих исходных СО: 1) а —в, 2) а —с, 3) с —в.
Примером могут служить отношения буржуазии, феодалов и
крестьянства. Совокупность этих отношений, входящих в суммарное СО (т. е. с
большим чем два числом элементов), назовем набором этого СО.
Естественно, не все теоретически возможные исходные СО, составляющие
данное суммарное СО, наличествуют в реальной исторической
действительности. Так, если вновь обратиться к нашему примеру, может
отсутствовать любое из трех исходных СО, образующих суммарное СО. Набор
суммарного СО, наряду с упомянутыми выше исходными СО,
фиксирующими прямое отношение между людьми, включает также СО,
устанавливающие непрямые, косвенные отношения между этими общественными
группами и индивидами. Поэтому начальные СО следует разделить на
прямые и косвенные, которые вместе с тем являются суммарными.
54

ности структуры В, представляет опять-таки эту разновидность
в целом, а не ее неформационный капиталистический уклад.
Важная особенность всех экзогенных отношений состоит
в том, что они носят вторичный характер по сравнению с
эндогенными отношениями. Следовательно, к экзогенным
отношениям нельзя прямо приложить понятия основного
общественного антагонизма, поскольку он выступает в них во вторичном,
трансформированном виде, правда, в конечном счете,
детерминируя и сами эти трансформации. Правильно говорить об
антагонизме буржуазии и пролетариата в мировом масштабе, как
основном общественном антагонизме, но это, по существу,
возвращает нас в структуру Б, и этот масштаб оказывается
неприменимым непосредственно ко всем полиэкзогенным
отношениям. Действительно, под понятие основного или неосновного
общественного антагонизма нельзя подвести, допустим,
отношения между господствующей буржуазией одной разновидности
формации и пролетариатом другой разновидности, где
основным общественным антагонизмом является противоречие между
феодальным классом и крестьянством. Таким образом,
разделение на сферы системности и несистемности во всяком случае
не может служить основанием для расчленения всего
экзогенного множества СО.
Это же следует сказать и о СО, принадлежащих к модусам
пятого порядка. Теоретически все экзогенные СО не имеют
общественно необходимого характера, так как в пределах
структур А и Б существует лишь одно общество. Если членение на
модусы второго и пятого порядков излишне, поскольку все
экзогенные СО самим фактом нахождения в рамках своего
множества с необходимостью имеют один и тот же модус этих
порядков, то членение на модусы четвертого порядка вообще
неприменимо к СО экзогенного множества.
Что же касается членения экзогенных СО на модусы
четвертого порядка, т. е. по линии системности и несистемности,
то следует заметить следующее. Само понятие системности
меняется при переходе из структур А и Б в структуру В. В
рамках структуры В системность означает принадлежность к фор-
мационному отношению, а несистемность включает в себя не
принадлежащие к ним отношения. Безусловно, следует считать
системными отношения между системными классами форма-
ционно однотипных разновидностей. Сложнее обстоит дело
с отношениями одинаковых по своей природе классов в форма-
ционно разнотипных разновидностях структуры В (как в
вышеприведенном примере с отношениями между буржуазными
классами капиталистической и феодальной страны). В
определенном смысле их можно считать и системными и
несистемными. Наконец, отношения между формационными классами фор-
мационно разнотипных обществ, вроде отношений между
буржуазией капиталистической страны и феодальным классом
феодальной страны. Иными словами эти экзогенные СО харак-
55

теризуются по линии модусов третьего порядка (формацион-
ные—полиформационные), тогда как их характеристика по
линии модусов четвертого и пятого порядков может быть
приведена с определенными ограничениями и в известном смысле
является избыточной (излишней). Позднее нам еще придется
специально вернуться к вопросу об избыточных
характеристиках, существование которых может быть вскрыто лишь после
установления всего комплекса характеристик СО по всем его
внутренним параметрам. Однако, забегая вперед, следует
сказать, что избыточным оказывается и само членение на
эндогенные и экзогенные СО, поскольку остальные характеристики
с необходимостью указывают на его принадлежность к тому
или иному из этих двух множеств. Поэтому членение на
модусы эндогенности и экзогенности носит формальный характер и
не включается в нумерацию порядков модусов.
Удельный вес экзогенных отношений среди других
общественных отношений заметно изменяется уже в ходе переходной
эпохи и тем более на протяжении всего существования данной
формации. Это — во-первых. И, во-вторых, различные типы
экзогенных отношений возникают неодновременно. Некоторые
из них могут возникать уже после завершения переходной
эпохи и даже после прохождения данной формацией ряда стадий
развития. И наоборот, экзогенные отношения, присущие
переходной эпохе или ранним стадиям развития формации, могут
исчезнуть на более поздних стадиях этой формации. Примером
первого могут служить отношения буржуазии
империалистических стран с пролетариатом других, в том числе колониальных,
стран; примером второго — отношения между буржуазией
буржуазной страны и феодалами феодальной страны.
Кроме всего прочего, приведенные выше примеры выявляют
различие между производственными и непроизводственными
экзогенными отношениями, что станет членением их на модусы
восьмого порядка. Оно разделяет отношения экзогенного ряда
на СО, фиксирующие связи между элементами, находящимися
или ненаходящимися в производственных отношениях. При
этом эти элементы (классы, социальные группы) могут
находиться или не находиться в производственных отношениях с
соответствующими классами и группами «своей» разновидности,
что, как мы знаем, определяется модусами первого порядка.
Так, например, феодалы, как основной эксплуататорский, т. е.,
следовательно, господствующий класс страны или региона
(разновидности формации), находятся в производственных
отношениях с крестьянством этого региона и не находятся в таких
отношениях с крестьянством другого региона, с которым, однако,
могут находиться в других, например политических,
отношениях. Буржуазия находится в производственных отношениях
с пролетариатом данной разновидности формации, но может
находиться или не находиться в производственных отношениях
с пролетариатом другой разновидности (это зависит от того,
56

имеют ли место инвестиции капитала из стран одного региона
в промышленность или ведущееся по-капиталистически
сельское хозяйство другой разновидности).
В этой связи важно еще раз подчеркнуть решающее
значение классового начала. Определяющим является и здесь,
находятся или не находятся в производственных отношениях
классы, взаимосвязи между которыми фиксируются СО экзогенного
ряда. Другими определяющими являются разделение на
модусы седьмого порядка СО, находящихся в первой градации
(«класс—класс»). Членение же производных от них СО,
находящихся в последующих градациях, может совпадать или не
совпадать с членением СО в первой градации. Так, если вся
буржуазия в целом находится в производственных отношениях
с пролетариатом другого региона, то определяющее значение
имеет при этом именно этот факт. Однако вместе с тем
практически речь может идти не о всей буржуазии в целом, а,
допустим, только о части финансовой олигархии, тогда как другие
слои, например средняя буржуазия, как торговая, так и
промышленная, могут не находиться в производственных
отношениях с пролетариатом другого региона. Разумеется, всегда
определяющее значение имеет первая градация.
Дальнейшее расчленение экзогенных СО происходит по
линии различения отношений между классами формационно
однотипных и разнотипных обществ. Назовем их соответственно
моноэкзогенными и полиэкзогенными отношениями.
Простейшей моделью моноэкзогенных отношений являются
отношения между тождественными классами двух
формационно однотипных разновидностей. В этом случае происходит как
бы «удвоение» как основных, так и неосновных классов,
вовлеченных в это взаимодействие. Моноэкзогенные отношения
подразделяются на моноинтергомогенные и моноинтергетерогенные
(«буржуазия—буржуазия», «буржуазия—помещики»). Эти
отношения являются экзогенным аналогом соответствующих
эндогенных СО. В экзогенном ряду — в отличие от эндогенного
ряда— возможны интергомогенные отношения между двумя
основными эксплуататорскими классами и также двумя
основными эксплуатируемыми классами.
При анализе моноэкзогенных отношений надо учитывать их
подчас различную функциональную роль в различных
взаимодействующих разновидностях. Уже в самом содержании
понятия разновидность формации заключена возможность различия
удельного веса основных и неосновных классов. Очевидно, что
моноэкзогенные взаимодействия либо усиливают, либо
ослабляют элемент различия между взаимодействующими
разновидностями, иначе говоря, играют различную функциональную роль.
В первом случае перед нами моноэкзогенные функционально
дифференцирующие отношения, во втором — функционально
нивелирующие отношения. Добавим, что в процессах
дифференциации и нивелирования главная роль принадлежит в одном
57

случае моноинтергомогенным СО, а в других — моноинтергете-
рогенным СО.
Переходя теперь к полиэкзогенному множеству СО, следует
различать в нем полиинтергомогенные и полиинтергетерогенные
отношения. В переходную эпоху от феодализма к капитализму
при условии существования уже раннебуржуазного региона
полиинтергомогенные отношения могут теоретически принимать
следующий вид: «буржуазия капиталистической
страны—дворянство феодальной страны», «буржуазия капиталистической
страны—крестьянство феодальной страны», и т. д. Примеры
полиинтергетерогенных отношений: «буржуазия
капиталистической страны—буржуазия феодальной страны», «буржуазия
капиталистической страны—пролетариат феодальной страны»,
и т. д. В отличие от моноэкзогенных отношений, роль которых
является функционально разнонаправленной, в полиэкзогенных
отношениях она функционально однонаправленна. Это требует
дополнительного разъяснения. Хотя несомненным является
факт, что феодальная разновидность может оказывать
известное тормозящее влияние на развитие буржуазной
разновидности, тем не менее решающее значение в этих условиях
приобретает влияние буржуазной разновидности на феодальную. Эта
влияние может быть двоякого рода — либо консервирующее
феодальные отношения (например, в некоторых колониальных
странах), либо разлагающее их. На практике встречается
переплетение этих тенденций при в общем и целом преобладающем
значении второй из них (т. е. способствования разложению
феодальных отношений). В отличие от моноэкзогенных
отношений— в рамках полиэкзогенного множества СО — понятие
тождественности классов может иметь только структурный смысл,
характеризуя их роль и место в способе производства внутри
каждой из двух взаимодействующих разновидностей
(например, господствующая буржуазия одного
региона—господствующий феодальный класс другой разновидности). Наряду с фор-
мационно тождественными классами во взаимодействующих
разновидностях могут существовать и классы, хотя и
социально-тождественные, но функционирующие при господстве
различных способов производства (например, буржуазия в
капиталистическом обществе и буржуазия феодального общества).
Разделение на тождественные и нетождественные СО и
последующее дробление каждой из этих групп явится членением на
модусы девятого порядка с их подпорядками.
До сих пор при рассмотрении полиэкзогенных СО мы
отвлекались от фактора стадиальности. Но такое абстрагирование
возможно лишь до определенного этапа анализа и при полном
учете того, что оно не только упрощает подлинную картину
действительности, не только лишает ее элементов, существенных
для понимания целого, но и проходит мимо качественных
изменений в этой картине. Достаточно напомнить, что
взаимоотношения капиталистической страны (региона) с регионами, на-
58

годящимися на других, более низких уровнях формационного
развития, претерпевают качественные изменения при переходе
этой страны со стадии мануфактурного к стадии
промышленного капитализма, а позднее к империалистической стадии. При
этом важно осознать, что существо этих изменений в решающей
степени определяется развитием экономически более передовой,
т. е. в данном случае капиталистической, страны, но в немалой
мере и тем уровнем формационного и стадиального развития,
на котором находятся страны и регионы, взаимодействующие
с указанной страной. Для более полного рассмотрения этого
вопроса потребуется специальное исследование, в котором были
бы не только зафиксированы различные варианты такого
взаимодействия (например, капиталистическая страна на уровне
мануфактурного капитализма—феодальная страна на уровне
зрелого феодализма; капиталистическая страна на уровне
промышленного капитализма—феодальная страна на уровне
позднего феодализма, и т. д.). Несложная задача составления
схемы таких взаимодействий должна быть выполнена анализом
особенностей каждого из оказавшихся реализованными в ходе
исторического развития вариантов на основе как уже
введенных в научный оборот материалов, так и специальных
конкретно-исторических исследований.
Конститутивный параметр
Четвертым параметром СО является конститутивный параметр.
Он делит СО по объему отношений, фиксируемых каждой из
них. Отношение может охватывать одну или несколько
областей «вертикальной» структуры общества (базис—надстройка)
или всю их совокупность. В случае если дело идет об одной
области, то перед нами СО простого состава (простое СО).
Напротив, если отношения охватывают несколько сфер
социальности, то речь должна идти о СО сложного состава (сложное
СО). Наконец, отношения, включающие всю вертикальную
структуру социальности (по линии базис—надстройка), назовем
полным СО.
Было бы ошибочным воспринимать полное СО как
механическое сложение простых СО. Тот факт, что различение в ходе
теоретического анализа сложной сети общественных отношений
ее компонентов стало возможным только после вычленения
производственных отношений, как изначальных и
определяющих, не должен скрыть от нас диалектики, существующей
между составляющими полное СО. С учетом вышесказанного
основные линии разделения отношений по конститутивному
параметру можно представить следующим образом:
«буржуазия—пролетариат» (производственное, социальное, политическое,
идеологическое общественные отношения и т. д.).
Таким образом, каждое простое СО должно
рассматриваться как исходная, неделимая единица по данному параметру.
59

(Само собой разумеется, простые СО являются такими
неделимыми единицами только постольку, поскольку измерение
ведется на уровне СО и не переходит на более детальный уровень.)
Из сказанного также следует, что любое полное СО и (при
этом СО любой градации) может быть определяющим по
отношению к соответствующим простым СО. Точно также
совокупность таких простых СО (любой градации) образует сложное
СО. Простые СО являются «простыми» потому, что каждое из
них, в отличие от полного СО, охватывает лишь отдельную
специфическую область общественных отношений. Полное СО
обусловливает простые СО. В свою очередь, простые СО
образуют полные. Простое СО может быть более или менее широким,
т. е. охватывать одну специфическую область целиком, или
узким, т. е. охватывающим только частично. Иначе говоря, более
широкие (по объему фиксируемых отношений) простые СО,
которые мы можем обозначить как простые СО первой степени,
могут быть соответственно разделены на простые СО второй,
третьей и последующих степеней. Итак, простые СО более
высокой степени могут быть трансформированы в СО любой более
низкой степени, а эти последние, напротив, интегрированы в СО
любой более высокой степени. Точно так же полное СО может
быть трансформировано в простые СО любой степени, а
совокупность простых СО любого порядка интегрировано в сложное
СО. Процесс трансформации и интегрирования не затрагивает
градаций СО как претерпевающих этот процесс, так и
возникающих в его результате. Несомненно, что количество простых
СО, порождаемых полным, может меняться в сторону
сокращения или увеличения в структурах Б и В по сравнению со
структурой А.
Очевидно, что простые СО образуют иерархию,
существующую в «вертикальной» структуре общества. Простые СО,
порожденные полным СО и, в свою очередь, образующие его,
представляют собой иерархически сочлененное множество, все
члены которого находятся в прямой и обратной связи между
собой. Сказанное выше позволяет уточнить сделанный ранее
вывод о том, что на уровне отношений типа СО именно такое
отношение является, конечно, и «неделимой» мерой
социальности, в том смысле, что такой мерой является только простое
СО наиболее низкой степени. Остальные СО, казавшиеся на
этом уровне первоначально неделимым элементом структуры,
представляют, подобно атому, многоступенчатую, внутренне
расчлененную систему из порождающих СО, причем первые
являются в то же самое время и результатом сочленения
последних.
До сих пор о простых СО говорилось в наиболее общем
виде, без учета их разновидностей, к рассмотрению которых и
следует теперь перейти.,
Простые СО расчленяются на две основные группы: 1)
базисная; 2) надстроечная. В свою очередь, каждая из этих групп
60

СО делится: базисная — на производственную и социальную,
а надстроечная — на идеологическую и институционную. Это
деление, как легко заметить, воспроизводит главное членение
отношений базиса и надстройки. Только оно является
общественно необходимым и тем самым принадлежит к структуре А.
Последующие расчленения простых СО на простые СО более
низких порядков относятся к структурам Б и В.
Сложное СО отличается от полного тем, что оно охватывает
не всю совокупность специфических областей общественных
отношений (производственную, непроизводственную—базисную,
идеологическую, институционную), а лишь некоторые из них.
Вместе с тем сложное СО отграничено от простого СО тем, что
оно обязательно охватывает не одну, а несколько
специфических областей. Напротив, даже самое широкое простое СО
замкнуто в рамках одной из таких специфических областей.
СО, охватывающее всю совокупность отношений между
двумя классами, с необходимостью должно быть полным только
в том случае, если речь идет об отношениях формационных
классов. Все СО, обнимающие отношения основных классов
с неосновными и этих последних между собой (т. е.
интергетерогенные отношения), являются сложными СО, которые могут
стать полными только в том случае, когда они опосредованы
интергомогенными отношениями, т. е. отношениями между фор-
мационными классами. Примером такого сложного СО
интергетерогенного типа отношений может служить отношение
«феодалы—бюргерство» в феодальном обществе, примером же
интергетерогенных отношений, которые могут из сложных стать
полными, служат отношения «феодалы—наемные работники»
в феодальном обществе, поскольку указанные отношения
охватывают и производственную сферу, во всех же остальных
сферах, в том числе и тех, где эти классы не имеют
непосредственных связей, их отношения опосредуются основным классовым
антагонизмом и, следовательно, всей «вертикальной»
структурой данного общества, т. е. включая и государственную и
идеологическую надстройку.
Наконец, заметим в данной связи, что простое СО,
образующее отношения основного общественного антагонизма, с
необходимостью является частью полного СО. Напротив, если простое
СО не принадлежит к отношениям, образующим основной
общественный антагонизм, оно может составлять либо (1) часть
полного, либо (2) часть сложного, либо, наконец, (3) не
являться только простым СО. Вместе с тем и в этом третьем
случае, и в остальных двух простое СО может быть или не быть
частью более широкого простого СО.
Вопрос о соотношении узких и более широких простых СО,
входящих в сложные и полные СО, заслуживает специального
рассмотрения. Обратимся сначала к интергомогенным
отношениям, т. е. отношениям между основными формационными
классами. Проведем рассмотрение этого вопроса на основе деления
61

полного СО на четыре простых СО, фиксирующих отношения
на четырех уровнях социальности (производственные,
социальные, политические, идеологические отношения), в полной мере
сознавая, что такое деление упрощает действительную картину
общественных связей. Только производственное СО не знает
расчленения на узкое и широкое, поскольку в любой сфере
материального производства основной общественный антагонизм
остается тождественным. По-иному обстоит дело в трех
остальных сферах социальности, представленных в нашей условной
схеме тремя простыми СО. Они могут быть как более узкими,
так и более широкими. При этом узкое простое социальное
может совмещаться с более широким политическим или
идеологическим СО и, наоборот, более узкое простое политическое
и идеологическое может совмещаться с более широким простым
социальным СО. Однако еще важнее другое. Сложное СО
может состоять из простых, в которых производственное
отношение представлено в превращенном виде, вплоть до того, что
исходный антагонизм оказывается утерянным. Это превращение
не касается одной из сторон исходного отношения, а именно —
эксплуататоров, и относится ко второй стороне того же
отношения, т. е. к эксплуатируемым. \
Механизм указанного превращения может быть
заключенным в социальном простом СО (например, в результате
подкупа рабочей аристократии в эпоху империализма) или в
идеологическом простом СО (вследствие воздействия различных форм
идеологического принуждения), и т. п. Надо добавить, что
сказанное в еще большей мере относится к ингомогенным
отношениям второй и последующей градаций (поскольку наш
предшествующий анализ мы вели на уровне СО первой градации,
т. е. отношения классов). Указанные выше превращения
исходного простого производственного СО отражают
относительную автономность сферы надстройки и влияние сферы
несистемности, иными словами совокупности интергетерогенных
отношений. Обращаясь в этой же связи к отношениям ингетеро-
генного ряда, нельзя не отметить определенных отличий в
соотношении в рамках простых широких и простых узких СО. Это
в значительной мере определяется наличием или отсутствием
исходного простого производственного СО, а также тем, в
какой степени ингетерогенные отношения испытывают воздействия
основного общественного антагонизма.
Характерологический параметр
Переходим к последнему, пятому,— характерологическому
параметру, он определяет СО по характеру фиксируемого
взаимодействия. Это измерение выражает главное, решающее в СО -—
и является его дефиницией.
Главный дихотомический принцип параметра — разделение
СО на антагонистические и непротиворечивые СО. Выбором
62

одного из указанных основных характеристик ограничивается
определение СО по характерологическому параметру в
структуре А. В структуре Б определение СО по
характерологическому параметру уже не может быть ограничено выбором одной из
указанных основных характеристик. В определение СО в
структуре Б должен быть прибавлен второй, решающий по значению
признак, указывающий на системность или несистемность СО.
Это требует пояснения. Дело в том, что, как нам уже известно,
в структуре А, попросту говоря, нет места для проявления
несистемности— ее там быть не может. Напротив, вся структура
Б в той мере, в какой она отлична от структуры А, не системна
по критериям этой последней.
Принципиально иным является положение структуры В как
«включающей» отношения всех трех структур. Таким образом,
все отношения, специфические только для структуры В,
несистемны по отношению к структурам А и Б. Из этого следует,,
что СО, присущие структуре В, в свою очередь разделяются на
системные и несистемные. Системные СО в рамках данной
структуры относятся к области «исторической необходимости»,,
отличной от необходимости социологической (структура А) и
историко-социологической (структура Б); представленные же в
ней несистемные элементы относятся к области исторической
случайности. Исторически необходимые СО могут быть
необходимы, т. е. «системны», для одной, либо для нескольких
разновидностей формации. Локальная форма «исторически
необходимых» СО не делает их несистемными.
Итак, все СО структуры А — системны, все СО структуры
Б — системны по отношению к ней и системны либо несистемны
по отношению к структуре А. СО структуры В могут быть
системны или несистемны по отношению к [структурам А и Б.
Следовательно, характерологический параметр в структуре В
требует включения признаков системности и несистемности, иа
которых надлежит сделать выбор при определении СО этой
структуры. Здесь обнаруживается и потребность в уточнении
определения по характерологическому параметру.
Действительно, оно может считаться исчерпывающим только при
предположении о полном соответствии интересов и действий данного
класса, а также производных групп социального деления.
Однако такое соответствие вполне достигается, как правило,,
только в конечном счете и преимущественно на уровне класса^
а не на других градационных уровнях. Следовательно, когда
дело идет об определенном конкретном отношении, это
соответствие может быть неполным в различной степени — вплоть
до полного несоответствия. Поэтому главная
характерологическая оценка, т. е. по своей сути оценка с точки зрения классовых
интересов, не может считаться исчерпывающей, даже при
определении СО первой градации («класс—класс»). Она может
оказаться недостаточной и потому, что соотношение интересов
некоторых классов может оказаться различным на разных ста-
63

днях развития формации (это касается соотношения интересов
основных и неосновных классов, а также соотношения
интересов неосновных классов). Кроме того, необходимо учитывать
диалектику связи между базисными и надстроечными
отношениями. В определенных условиях антагонистические базисные
СО могут на время коррелироваться с неантагонистическими
надстроечными (участие пролетариата и национальной
буржуазии в национально-освободительном движении). Здесь из
простого суммирования определений СО по первым четырем
параметрам нельзя сделать вывода об его неантагонистическом
характере (даже, если в полной мере учитывать определения по
динамическому параметру).
Возможен и другой случай: характерологическое
определение СО остается неизменным, а оно тем не менее претерпевает
существенное изменение благодаря тому, что большая часть
данного класса действовала вопреки своим классовым
интересам, иначе говоря, благодаря отставанию классового сознания
от бытия, т. е. от объективного положения данного класса.
В истории существование такого положения в течение
определенного времени вовсе не являлось редкостью. Следовательно,
определение по характерологическому параметру должно
включать наряду с дефиницией также оценку его соответствия или
несоответствия коренным интересам взаимодействующих
классов, могущих расходиться с сиюминутными интересами
указанных классов или тем более их отдельных слоев (назовем это
условно оценками «С» и «НС»). Выявление коренных
интересов достигается через выяснение места класса в
господствующем способе производства, через соотношение ко всему
историческому процессу в данную эпоху. Последнее является
единственным критерием для классов, не участвующих в
господствующем способе производства.
В предшествующем анализе мы абстрагировались от места,
занимаемого стороной в прямом исходном СО (как и в СО
любого порядка), хотя и сделали оговорку, что оно отнюдь не
безразлично для свойств СО. Теперь необходимо будет вернуться
к рассмотрению этого вопроса. Возьмем уже не раз
использованный пример полного СО буржуазия—пролетариат. Это СО
фиксирует отношения между буржуазией и пролетариатом по
вертикали общественной структуры. Они включают отношения
как буржуазии к пролетариату, так и пролетариата к
буржуазии. Оба эти отношения — исходное и возвратное — имеют
противоположные векторы. Действительно, отношение
эксплуататоры— эксплуатируемые не идентично, а противоположно
отношению эксплуатируемые — эксплуататоры. Если в отношения
капиталистов к рабочим входит стремление первых
максимально расширить размер прибавочного труда, удлинить рабочий
день, снизить заработную плату, увеличить интенсификацию
труда и т. д., то в отношения рабочих к капиталистам,
напротив, указанное стремление входит только как фактор, противо-
64

действующий стремлению пролетариата к ограничению
продолжительности рабочего дня, увеличения заработной платы и т. д.
Оба эти СО не существуют одно без другого. Каждое из
них приобретает качественную определенность благодаря
существованию другого. Однако в большинстве случаев (о них
ниже) одно противоположное СО получает свою определенность
не только потому, что получило свою определенность другое
противоположное СО. Исходное и возвратное СО не могут
механически обменяться местами. Это требует объяснения.
Первый элемент в СО — его главная, ведущая сторона, которой
является экономически и политически (либо экономически или
политически) господствующий класс или группа этого класса.
Формулы противоположных СО могут, как это вытекает из
всего сказанного выше, отличаться только вектором.
Возвращаясь к определению СО по направленности, нужно
еще раз обратить внимание на его подчиненность
характерологическому параметру, который, будучи последним по списку,
является главным по значению. Место этого параметра
определяется тем, что он в обобщенной форме дает итоговую и
решающую характеристику СО, определяя ее тип. Вместе с тем
признаки СО по всем остальным параметрам могут быть, и с
полным основанием, рассматриваемы как элементы, составные
части этой итоговой характерологической оценки. В этом
смысле все остальные параметры являются вспомогательными по
отношению к характерологическому параметру. Можно также
сказать, что признаки СО по первым четырем параметрам
являются уточнением, конкретизацией его определения по
характерологическому параметру. И, как мы убедимся ниже, одной
из задач будет исследование всех реально существующих
комбинаций признаков по четырем параметрам, которые приводят
к одной из трех возможных оценок по характерологическому
параметру — в структурах А и Б, и дополнительно одной из
двух оценок в структуре В.
Одна из особенностей характерологического параметра, в
которой внешне проявляется его определяющая роль,—
неизменность этого параметра в первых двух структурах. В отличие
от предшествующих четырех параметров, которые все в той или
иной мере претерпевают существенные изменения в каждой из
структур, характерологический параметр не знает подобных
трансформаций и дополнений, оставаясь одинаковым и равным
себе в обеих гемогенных структурах А и Б и подвергаясь
изменению только в гетерогенной структуре В. Из сказанного,
однако, было бы неправильно заключить, что и СО, меняющие
свои признаки по четырем параметрам в разных структурах,
обязательно сохраняют свою характеристику по пятому
параметру даже в пределах первых двух структур. Не вдаваясь
пока в специальное исследование этого вопроса, отметим, что
очевидна возможность превращения противоречивого СО в
непротиворечивое и обратно при «переходе» в разные структуры.
3 М. А. Барг, Е. Б. Черняк
65

6
66
ОСНОВНЫЕ виды СО
Совокупность определений СО по всем параметрам составляет
его формулу, которая выделяет данное СО из множества
других. Эта формула абстрагирована от индивидуальности СО,
признаков, присущих только ему одному. Вычленяя данное СО
из всего множества СО, она включает его в рамки
определенной группы, совокупности СО. Для СО, взятого изолированно,
формула — это совокупность его наиболее существенных, но не
всех индивидуальных признаков или свойств. Для группы, в
которую включено СО, формула этого последнего есть
совокупность общих признаков группы. Для СО как целого формула
есть совокупность его свойств, в сумме дающих ее дефиницию.
Если, однако, рассматривать СО как сложную систему,
состоящую из многих связей — подсистем, формула СО в данном
случае есть обобщенные показатели этих подсистем. Ведь все
время речь идет о формуле, составленной из абсолютных
показателей, но возможно и составление относительной формулы
СО — по сравнению с другими СО и подсистемами, входящими
в данное СО.
Формула, состоящая из вышеназванных определений, может
быть либо формулой СО-процесса (характеристика по четырем
параметрам), либо событийного СО (определение по четырем
параметрам с добавлением динамического параметра).
Наконец, для полного определения экзогенного СО (т. е. набора его
характеристик во всех структурах) необходимо объединить
простую, дополнительную и экзогенную формулы, которые
вместе образуют развернутую формулу СО. Ее имеют только
экзогенные СО.
Однако вышесказанное может относиться лишь к СО струк-
тур В, имеющим «прообраз» в структурах А и Б. В противном
случае СО структуры В не имеют простой и дополнительной
формулы. Они получают характеристики структур А и Б только
после их «перехода» в структуру В.
Все указанные формулы отнесем к ряду сущностных формул
СО. Формулу, дающую путем их суммирования максимально
полную характеристику данного СО, назовем его общей фор-
мулой.
Нашей очередной целью будет установление соотношений
между внутренними параметрами СО. С чисто логической
точки зрения, определения по каждому параметру равнозначны
и взаимосвязаны. Это одновременно свидетельство и
целостности определяемого СО и вместе с тем его пластичности,
гибкости, динамизма. Однако «логическая» равноправность не
мешает тому, что в реальной действительности главным
является, как уже упоминалось, характерологический параметр,
который в своей основе есть, с одной стороны, решающий,
определяющий, а с другой — итог всех остальных. Именно это об-

стоятельство указывает на то, что отношение между
параметрами носит иерархический характер, во всяком случае
отношение между характерологическим параметром и всеми
остальными. Однако специальный анализ сразу же выявляет
субординацию, существующую и внутри остальных четырех параметров.
Действительно, градационный параметр является сущностью
характерологического параметра. Динамический параметр
представляет собой преобразование этой сущности,
конститутивный параметр «устанавливает» сферу ее приложимости и,
наконец, модальный параметр определяет ее форму, которая
может зависеть и от границ приложимости. Поэтому иерархия
параметров предстает в таком виде:
характерологический
градационный
(динамический, являющийся преобразованием предыдущего)6*
конститутивный
модальный
Очевиден и иерархический характер связей между
определениями внутри каждого параметра. Такая иерархия, в
частности, существует в рамках характерологического параметра.
Поскольку дело идет об измерении СО классово
антагонистических формаций, она имеет следующий вид:
антагонистическое
неантагонистическое7*
Историческое исследование имеет задачей изучение тех
видов классовых антагонизмов, которые проявляют себя в
процессе развития общества.
Определение СО как «антагонистического»
(характерологический параметр) конкретизируется данными всех остальных
параметров. Поэтому описание любого общественного
антагонизма возможно с привлечением определений — наряду с
характерологическим — одного, двух, трех или всех четырех
предшествующих параметров. Тем не менее для того, чтобы эта
формальная задача стала инструментом исследования реально
значимых сторон исторического процесса, необходимо
учитывать иерархию этих признаков вообще и наличие узловых
определений в этой иерархии, имеющих главное значение для
описания антагонистического СО в особенности. Только таким
образом могут быть вычленены главные подразделения
общественных антагонизмов, что является необходимым условием для
приведения в систему и расчленений множества антагонистиче-
6* Скобками отмечена возможность рассмотрения СО в статике, без
определения по динамическому параметру.
7* Определение неантагонистическое делится на два более дробных
определения одинакового иерархического уровня: а) противоречивое, б)
непротиворечивое.
з* 67

ских СО на более дробные группы, которые составляют роды,
подроды, виды, подвиды и т. д. основного деления. Сказанным
и определяется путь, по которому теперь пойдет наше
исследование.
Описание антагонистического СО по градационному
параметру выявляет субстрат отношений — взаимодействующие
элементы. Однако констатация этих элементов (будь то классы и
группы классового деления или группы вторичного деления) не
может привести нас к выявлению основных типов антагонизмов,
хотя бы уже в силу большого числа элементов (их число тем
более велико, что возможно существование не одного, а
нескольких разных по происхождению неосновных
эксплуататорских классов, точно так же обстоит дело и с неосновными
эксплуатируемыми классами). Еще менее подводит нас к нашей
цели динамический параметр. То же следует сказать и о
конститутивном параметре, поскольку его задача — фиксировать
сферу приложимости антагонизма, а не его особенности (лишь
в некоторых, а не во всех случаях область приложения
оказывает воздействие на характер СО, в частности делая его
антагонистическим, но и в этих случаях конститутивные
определения не влияют на специфику антагонизма). По-иному обстоит
дело, когда мы переходим к модальному параметру.
Модальный параметр наиболее далеко отстоит от
характерологического параметра, если рассматривать последний как
первичный и исходный в иерархии параметров. Однако, если
подходить к характерологическому параметру с другой его
стороны— как к итогу всех остальных, перед нами предстанет
другая картина: модальный параметр окажется
непосредственно предшествующим характерологическому, как бы в
предварительном, неполном объеме суммирующим, а точнее
отражающим результаты предшествующих параметров перед их
окончательным подытоживанием в характерологическом параметре.
По этой причине в модальном параметре и обнаруживаются
базовые деления, на которые прежде всего должно быть
расчленено множество антагонистических СО.
Однако эту роль могут выполнить для этого множества
лишь некоторые из определений модального параметра.
Модусы второго порядка можно пропустить — все антагонистические
СО относятся к числу межклассовых СО. Напротив, членение
по модусам третьего порядка — на формационные и полифор-
мационные СО — имеет существенное значение. Для
антагонистических СО одно из дальнейших членений покрывает в
наиболее существенном также модусы третьего и четвертого
порядка. Далее идет рассечение на производственные и
непроизводственные СО, имеющее существенное значение только для СО
эндогенного ряда. Для экзогенных отношений оно не играет такой
роли не только потому, что к роду производственных СО
относится явное меньшинство (их вообще практически не
существует для большинства исторических периодов, равно и для
68

взаимоотношений между большинством разновидностей), но и
потому, что сам этот критерий теряет прежнее значение при
характеристике экзогенного ряда (так, например, роль
инвестиций иностранного капитала — непосредственно в
промышленность или через кредитование национальной буржуазии, через
скупку государственных ценных бумаг и т. д.). Зато на
центральное место выдвигается разделение на модусы шестого по-
ряка — на гомогенные и гетерогенные отношения, которые в
суммарном виде отражают различные варианты отношений,
фиксируемые градационным параметром. Вместе с тем они
учитывают для антагонистических СО все наиболее
существенное из членения по модусам третьего и четвертого порядков.
Поскольку дело идет об антагонистических СО, они могут быть
либо интергомогенными, либо интергетерогенными (последние,
как уже известно, могут быть трех видов).
Дальнейшее рассечение по модусам шестого—восьмого
порядков не относится к сущности общественного антагонизма,
фиксируя лишь те особенности, которые оно приобретает в
экзогенном ряду. Расчленение на модусы девятого порядка
оставляется в стороне, поскольку мы ограничиваемся пока анализом
начальных СО, не касаясь ни косвенных, ни суммарных СО,
требующих специального исследования.
Все сказанное приводит к выводу, что основными
расчленениями множества антагонистических СО (и определениями
подразделения, к которому следует отнести каждую из них в
отдельности) являются:
формационно-полиформационное
интергомогенное — интергетерогенное (1, 2, 3 видов)
Это создает следующие сочетания:
1. Формационно-интергомогенные СО, которые назовем ба-
зово-антагонистическими, т. е. отношениями, выражающими
главный общественный антагонизм (основные
эксплуататорские— основные эксплуатируемые классы).
2. Полиформационно-интергомогенные СО (основные
эксплуататорские— основные эксплуатируемые классы двух стран
разного формационного типа: буржуазия капиталистической
страны — крестьянство феодальной страны).
3. Формационно-интергетерогенные СО трех подвидов:
а) основные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые классы одной страны (буржуазия — крестьянство
капиталистической страны);
б) неосновные эксплуататорские — основные
эксплуатируемые классы одной страны (буржуазия — крестьянство
феодальной страны);
в) неосновные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые классы одной страны (буржуазия — пролетариат
феодальной страны);
4. Полиформационно-интергетерогенные СО трех подвидов:
69

а) основные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые классы двух стран разного формационного типа
(буржуазия капиталистической страны — ремесленники (позднее —
пролетариат) феодальной страны);
б) неосновные эксплуататорские — основные
эксплуатируемые классы двух стран разного формационного типа (феодалы
буржуазной страны — крестьянство феодальной страны);
в) неосновные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые классы двух стран разного формационного типа
(феодалы буржуазной страны —ремесленники феодальной страны).
В исследовательской практике это членение потребует
дальнейшей детализации, а именно расчленение неосновных классов
на классы, унаследованные от старой формации (А), классы,
предвосхищающие будущую формацию (Б), и, наконец,
промежуточные слои, присущие данной формации. Тем самым вместо
двух видов неосновных классов приходится учитывать по
крайней мере четыре вида неосновных классов — два вида
эксплуататорских и два вида эксплуатируемых. Очевидно, что
интергетерогенные отношения будут весьма разниться по своему
характеру и исторической роли в зависимости от того, являются
ли они отношениями между неосновными классами типа А или
типа1 Б.
Отвлечемся пока от отношений с промежуточными слоями и
сосредоточим внимание только на отношениях неосновных
классов видов А и Б. При этом различении число видов формаци-
онно-интергетерогенных отношений возрастает с трех до шести,
а именно:
а) основные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые (А) классы в одной стране (буржуазия — крестьянство
капиталистической страны);
б) основные эксплуататорские — неосновные
эксплуатируемые классы (Б) одной страны (феодальное дворянство —
работники по найму в феодальной стране);
в) неосновные эксплуататорские (А)—неосновные
эксплуатируемые (А) классы одной страны (феодалы — крестьянство
капиталистической страны);
г) неосновные эксплуататорские (Б)—неосновные
эксплуатируемые (Б) классы одной страны (буржуазия — работники
по найму феодальной страны);
д) неосновные эксплуататорские (А)—неосновные
эксплуатируемые (Б) классы одной страны (земельная
аристократия— пролетариат капиталистической страны);
е) неосновные эксплуататорские (Б)—неосновные
эксплуатируемые (А) классы одной страны (торговая буржуазия —
рабы в феодальной стране).
Аналогично с трех до шести возрастает и число полиформа-
ционно-интергетерогенных отношений. Разумеется, не все из
этих видов приобретают в рамках каждой из классово
антагонистических формаций —хотя бы в одной из этих формаций —
70

существенное историческое значение. Некоторые играют
крупную роль, только будучи опосредованы через государственные
институты. Тем не менее систематическое изучение всех
указанных видов позволит всесторонне выявить механизм
воздействия основного формационного антагонизма на все остальные
виды общественных антагонизмов и их обратное влияние на
главный антагонизм.
Здесь не приводится — из-за недостатка места —
аналогичная систематизация всех видов ингомогенных и
интергомогенных отношений. Однако и систематическое изучение всех видов
ингомогенных отношений также открывает немалые
познавательные возможности, в частности для изучения
неантагонистических противоречий, механизмов формирования классовых
союзов и т. д. Разумеется, исследование ингомогенных
отношений невозможно без раскрытия определяющего воздействия на
них главного антагонистического отношения, определяющего
развитие данной социально-экономической формации, а также
влияния остальных видов общественных антагонизмов.
В предшествующих разделах все приводившиеся примеры
относились к числу СО, являвшихся отношениями между
классами, либо другими градациями классовых отношений. Иными
словами, эти СО были непосредственными отношениями между
классами или же являлись непосредственным порождением
таких отношений и одновременно органической частью этих
последних. Однако указанными свойствами обладает лишь часть
СО. Другие СО — отношения между группами национального
и регионального деления. Они, несмотря на свой производный
характер сравнительно с группами классового деления,
образуют с ними единую категорию по отношению к еще одному виду
социальных групп — институционного деления. Группы
институционного деления так же, как и все группы вторичного
деления, в конечном счете восходят к основному классовому
делению общества. Однако они обладают и спецификой,
принципиально отличающей их от других групп. В рамках данной
работы мы можем лишь упомянуть о необходимости
специального рассмотрения таких СО.
Изучение СО велось нами целиком на их собственном
уровне, но оно должно быть дополнено анализом на уровне
составляющих их подсистем и элементов. Такое изучение социального
строя переходных эпох является особой обширной задачей,
которая должна стать предметом специальной работы.
Проведение этого исследования несомненно должно послужить
всестороннему анализу антагонизмов, свойственных обществу данной
эпохи.
Само собой разумеется, что специальной исследовательской
задачей является и анализ внутренней структуры других видов
общественных отношений, включая и «превращенные формы»
СО, особенно при изучении переходных эпох, когда все эти
виды общественных отношений приобретают сложную структуру
71

(например, отношения классов и государства, которое в такие
эпохи может выступать как относительно самостоятельная
сила, «лавирующая между классами»).
7
ВЕЩНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
В анализе социальных отношений вещные отношения в
конечном счете выступают как «результат» исходных, «первичных»,
т. е. производственных, отношений, многоступенчато
опосредованных во всех сферах общественной жизни, а сами
производственные отношения анализируются — в исторических
исследованиях— преимущественно в их политико-экономическом
содержании, при этом остается без рассмотрения обратное
влияние на них всех остальных, «вторичных» и т. д., форм
общественных отношений.
В данной главе сделана попытка рассмотреть методику
конкретно-исторического изучения указанных взаимосвязей.
С этой целью вводится понятие материализованного,
«овеществленного» общественного отношения, в дальнейшем
обозначаемое как ВО — «вещное отношение». Под «вещью» здесь
подразумевается вещественный носитель отношений между
людьми79, а не его натуральная форма. ВО — это по сути дела
определенная сторона (в познавательном аспекте — вещный
параметр) сущностных отношений. Речь идет об отношениях
«между людьми и в конечном счете между классами, но эти
отношения всегда связаны с вещами и проявляются как
вещи»80. Иначе говоря, речь идет об отношении различных
общественных классов к средствам производства. Как известно,
при капитализме общественное отношение даже «принимает
форму вещи, так что отношение лиц в их труде представляется,
как отношение, в котором вещи находятся друг к другу и к
людям»81. При феодализме, наоборот, вещные отношения (ВО)
принимают форму личностных отношений. «Отчужденность»
средств производства от непосредственного производителя
выступает как та или иная форма личной зависимости последнего
от юридически признанного собственника этих средств.
Наконец, в рабовладельческом обществе сам непосредственный
производитель приравнивается к вещному субстрату производства
и тем самым социальные отношения превращаются в
отношения рабовладельца к принадлежащей ему вещи. Вещные
отношения не следует смешивать с понятием «материальные
отношения», которые следует понимать как «экономические
отношения», образующие основу всех отношений82.
Наш анализ — по необходимости — должен начаться с
рассмотрения главных исходных и конечных форм, поскольку
только таким образом возможно осмыслить движение «хаоса
переходных форм» как внешнее проявление необходимого, законо-
72

мерного преобразования одного формационного способа
производства в другой формационный способ производства. ВО не
только является исходным пунктом на данном логическом
уровне анализа общественных отношений переходных эпох, но
и исторически выступает как источник формирования новых
общественных отношений. Однако так же, как в анализе на
уровне СО, необходимо вычленить ВО в качестве
фундаментальной составляющей и в объективном историческом процессе.
Поскольку, как мы могли убедиться, для каждой общественно -
экономической формации характерна своя специфика вещных
отношений, или точнее отношений между людьми по поводу
вещей, и поскольку эта специфика сплошь и рядом
мистифицируется, выступает в превращенной форме, постольку особенно
важен анализ отношений именно в переходные эпохи, когда в
условиях разложения отношений старой формации скрытая до
сих пор суть вещных отношений обнаруживает себя в
относительно «чистом» виде. Так, при разложении феодального
общества элемент личной зависимости земледельца отступает на
задний план, на первом же плане оказываются отношения
владельческие, т. е. вещные. Опираясь на предшествующий
теоретический анализ и конкретный материал, уже введенный в
научный оборот, мы попытаемся наметить путь такого
исследования.
Каждое простое или сложное СО — эндогенного или
экзогенного рода — состоит из элементов (различных социальных
коллективов и индивидов), связи между которыми оно
фиксирует. Разумеется, СО может фиксировать различные
отношения между данными элементами (эти различия определяются
описанными выше параметрами). Но все они в конечном счете
оказываются «иносказанием» исходного вещного отношения.
Иначе говоря, все они опосредованы материальным субстратом
социальности, а прежде всего средствами производства. Таким
образом, составляющие СО в действительности опосредованы,
находятся в указанной выше опосредованной связи. Учитывая
это, можно глубже понять смысл определения СО как более
всеобщего, более абстрактного отношения между людьми. Оно
является таковым не потому, что не имеет «основы» в виде
отношения его субъектов к вещам, а потому, что не сводится
к этому последнему. Следовательно, ВО воплощает «вещную»
сторону отношений между субъектами сущностного отношения.
Другими словами, ВО — это образующая сторона СО, его
реальный базис.
В СО (как и других социальных отношениях, не относимых
к СО) каждая из его сторон всегда непосредственно выступает
как субъект, являясь в то же время объектом с точки зрения
другой стороны. Но все ли СО опосредуются ВО? Ответ будет
положительным, хотя внешне может показаться, что ряд СО не
опосредован ВО и даже в принципе не допускает такого
опосредования. Примером могут служить некоторые особенно
73

абстрактные сферы идеологии. Защищающие свои взгляды
класс, общественная группа и т. п. и в этой сфере вступают
в определенные идеологические отношения с другими классами,
группами, индивидами, придерживающимися аналогичных,
несходных, противоположных или, наконец, антагонистических
воззрений. Эти отношения всегда опосредованы в конечном
счете ВО.
Поскольку СО должно состоять не менее чем из двух
субъектов и поскольку каждый из них имеет связь с «вещами»,
через которые опосредуется отношение с противостоящим
субъектом, СО должно состоять не менее чем из двух ВО. На
деле число ВО оказывается значительно большим и прежде
всего благодаря тому, что СО может состоять более чем из
двух субъектов. Однако даже если речь идет о начальном СО
(с двумя субъектами), то очевидно, что каждый из них может
быть «связан» не с одним, а с несколькими «материальными
объектами», через которые осуществляется опосредование
социального отношения. Так, в СО буржуазия—пролетариат
определяющими формами таковых выступают принадлежащие
буржуазии средства производства и принадлежащая
пролетариату совокупная рабочая сила.
ВО — это особая ступень в расчленении общественного
отношения. Сторонам ВО присущи свои специфические связи.
Правда, их можно рассматривать как простое преобразование
сторон и связей СО. Однако в то же время это такое
преобразование, которое приводит к раскрытию важной сферы
социальности, внешне как бы «растворенной» в непосредственных
отношениях субъектов. По существу, вся буржуазная социология
намеренно или ненамеренно игнорирует материальную сторону
социальности, подставляя вместо нее необщественные
отношения между людьми, в частности отношение человека к вещам,
взятое вне социальной сферы.
ВО — отношение, которое должно содержать
«человеческую» (в смысле субъекта) и «вещную» стороны. Видимым
исключением являются лишь ВО части базисных СО. Эти СО
порождают квази-ВО, внешне, иллюзорно состоящие из
отношения типа «вещь—вещь». Это происходит в процессе
товарообмена, при купле-продаже рабочей силы и вызывает явление
товарного фетишизма при капитализме, затемняющего лежащие в
его основе отношения между людьми. Квази-ВО являются по
сути дела лишь «вещными», т. е. в данном контексте
зеркальным отражением, содержащим количественное измерение СО
в его трансформированной вещной форме8*.
Абстрактные СО (т. е. СО структур Аь Бь В1)9*, в
принципе состоящие из ВО, вместе с тем не могут быть расчленены на
8* При феодализме противоположный процесс, при котором вещные
отношения иллюзорно предстают как личностные отношения, порождает ква-
зи-СО.
9* См. выше, с. 30, 35.
74

ВО. Подобному расчленению возможно подвергнуть только
конкретное СО (т. е. СО, принадлежащее к определенной
формации или стадии, к переходу между двумя формациями, или,
если речь идет об экзогенном ряде, к взаимодействию между
двумя определенными разновидностями структуры В, т. е.
разновидностями, каждая из которых находится на определенном
уровне формационного развития). Это нетрудно понять,
поскольку субъекты ВО не могут уже фигурировать как абстракт
ные классы, группы, индивиды, а должны принять вид
носителей определенной материальной связи, специфичной для
каждой формации.
Начнем с определяющих характер общественных
отношений — производственных отношений. В классово
антагонистических формациях они с необходимостью являются
эксплуататорскими. Однако уже в рамках структуры А нельзя
ограничиться данной констатацией, поскольку она требует
конкретизации механизма этого отношения, имеющего, как известно,
качественную специфику в каждой из классово
антагонистических формаций. Тем более такая констатация недостаточна,
когда речь идет о структурах Б и В, так как условия этих
структур требуют выявления специфики механизма одного
и того же СО во всех его градациях и, разумеется, учета всех
существенных «несистемных» элементов этого механизма.
Обратимся в качестве примера к производственному СО
«капиталист—рабочий» в структуре А в эпоху господства
капитализма. Ясно, что это СО фиксирует отношения между
субъектами (классами и индивидами) через их отношение к
«вещам». Такими «вещами» прежде всего предстают средства
производства. Во взятое нами СО — на уровне отношений
между индивидами, принадлежащими к антагонистическим
классам,— входят следующие ВО, в совокупности составляющие его
«комплекс»:
1. Капиталист — предприятие этого капиталиста.
2. Рабочий — предприятие упомянутого капиталиста.
3. Капиталист — рабочая сила данного рабочего.
4. Рабочий — его рабочая сила.
СО капиталист -
рабочий
(производственное) .
Введение вещного субстрата сразу же придает СО
социологическую определенность в данном случае —
капиталистического способа производства, и тем самым «индивид» оказывается
владельцем либо капитала, либо рабочей силы. Общественные
отношения капиталист—рабочая сила данного рабочего и
рабочий—рабочая сила исчерпывающе проанализированы
Марксом в «Капитале»83. В условиях капитализма, писал
Маркс,— «присвоенная до процесса производства рабочая сила
в самом процессе производства превращается непосредственно
в капитал, превращаясь в условия труда и в прибавочную
стоимость...»84 Такому же всестороннему анализу подвергнуты и
отношения капиталиста и рабочего к средствам производства.
75

Рассматриваемое СО капиталист—рабочий
(производственное) обладает лишь относительной автономией. Очевидно, что
отношения, фиксируемые СО капиталист—рабочий, были бы
невозможны, если бы не существовала монополия капиталистов
на обладание средствами производства. Иначе говоря, СО
капиталист—рабочий нельзя рассматривать в отрыве от СО
буржуазия—рабочий, ВО которого являются:
1. Буржуазия — средства производства.
2. Рабочий — средства производства.
3. Буржуазия — рабочая сила данного рабочего.
4. Рабочий — его рабочая сила 10*.
Точно также СО капиталист—рабочий было бы невозможно,
если бы наряду с данным рабочим не существовало бы класса
наемных рабочих, лишенных средств производства. Тем самым
мы подошли к исходному СО буржуазия—пролетариат,
имеющему следующие ВО:
1. Буржуазия — средства производства.
2. Рабочие — средства производства.
3. Буржуазия — совокупная рабочая сила.
4. Пролетариат — совокупная рабочая сила.
Иначе говоря, СО капиталист—рабочий было бы фикцией,
если бы не существовали другие СО, порожденные исходным
СО и прежде всего само это исходное СО — последнее,
фиксирующее отношения между классом капиталистов, обладающим
монополией на средства производства, и классом пролетариев.
Ведь только через эту монополию и регулируется, казалось бы,
«личностное» отношение капиталиста и рабочего. Таким
образом, только в связи с исходным СО и СО последующих
градаций можно выявить полный «комплекс» данного СО. Так,
комплекс СО «капиталист—рабочий» оказывается значительно
большим, чем это можно было определить, если исходить из
формального расчленения этого отношения. Он состоит из
следующих ВО:
1. Буржуазия — средства производства.
2. Пролетариат — средства производства.
3. Буржуазия — совокупная рабочая сила.
Сделаем в связи с вышесказанным две оговорки. Во-первых, вероятно,
будет целесообразно расчленить ВО данного класса (буржуазия,
пролетариат и др. — средства производства) на два отношения: данный
класс — средства труда (Ст), данный класс — предметы труда (Пт). При
этом указанные экономические отношения следует отличать от
технологических связей людей со средствами и предметами производства (Там
же. С. 70 и след.). Во-вторых, отметим, что следует различать
отношение «буржуазия — средства производства», при котором в качестве
«буржуазии» фигурирует совокупность отдельных от отношения типа
«акционерная компания — средства производства». Впрочем, под понятием
класса буржуазии следует понимать совокупность «физических» и
«юридических» капиталистов (акционерных компаний).
76

4. Пролетариат — совокупная рабочая сила.
5. Буржуазия — рабочая сила даного рабочего.
6. Капиталист — предприятие этого капиталиста.
7. Рабочий — предприятие данного капиталиста.
8. Капиталист — рабочая сила данного рабочего.
9. Рабочий — его рабочая сила.
Назовем такой комплекс СО полным комплексом. Он
слагается из следующих неодинаковых по характеру групп.
Первую группу составляют четыре ВО, выявляемые при
непосредственном расчленении СО. В полном комплексе это 6—9 ВО.
Назовем их активным комплексом. ВО 1—4 назовем базовым
комплексом. Наконец, ВО-5, взятое из СО «класс—индивид»,
«буржуазия — рабочая сила рабочего» назовем аддитивным
(т. е. добавочным) комплексом. Присутствие аддитивного
комплекса в полном комплексе не обязательно. Необходимыми
частями полного комплекса являются базовый и активный
комплексы. Базовым называется комплекс в силу того, что наличие
его является условием существования данного общественного
отношения. В нашем примере ведь только монополия класса
буржуазии на средства производства делает возможным
отношения 6—9. Комплекс этих последних назван активным,
поскольку в нем воплощен механизм реализации вышеуказанного
условия и, следовательно, существования данного СО.
Анализ СО в любой градации, кроме первой, по существу,
оставляет вне поля зрения большую часть необходимых ВО
этого общественного отношения, т. е. ВО, входящих в базовый
комплекс. Это делает очевидным порочность метода так
называемого микроанализа в современной зарубежной
немарксистской социологии, основанного как раз на игнорировании
связей, наиболее существенных даже на уровне микроанализа при
одновременном отрицании значения решающих факторов
развития общества.
Вместе с тем надо учитывать особенности СО, взятого не в
первой градации. Например, следует ясно осознавать различие
СО типа «промышленная буржуазия — средства производства»
и «буржуазия—средства производства». В первом случае речь
идет об определенной части класса (или класса в узком смысле
слова), в другом — о всем классе в целом (или о классе в
широком смысле слова). Очевидно, что это разные отношения и в
силу того, что в одном из них говорится о непосредственном
владении средствами производства, в другом — о сочетании как
непосредственного, так и опосредованного (через механизм
перераспределения прибавочной стоимости между
промышленными капиталистами и другими слоями буржуазии) владения.
Выше был взят пример, относящийся к капиталистическому
обществу, к его производственным отношениям, как к наиболее
развитым отношениям эксплуататорского типа. Естественно, что
в производственных отношениях, предшествующих капитализ-
77

му, на любом градационном уровне фигурируют другие классы,
точно так же иным является и вещный элемент, опосредующий
эти отношения. Причем, поскольку менее развитые отношения
отличает большая сложность, возрастает количество ВО,
входящих в полный комплекс производственного СО любой
градации, фиксирующего отношения феодального и
рабовладельческого общества. По аналогии с предшествующим примером,
возьмем другой —СО «феодал—крестьянин». Активный
комплекс этого СО состоит из следующих ВО:
1. Класс феодалов — совокупная феодальная собственность на землю.
1а. Класс феодалов — личная зависимость части крестьянства.
16. Класс феодалов — совокупная рабочая сила лично зависимого
крестьянства.
2. Класс крестьянства — совокупные крестьянские держания.
2а. Личная зависимость части крестьянства от феодалов.
3. Феодал — земля домена.
4. Феодал — господский инвентарь.
5. Феодал — крестьянские держания.
6. Феодал — инвентарь лично зависимого крестьянина.
7. Крестьянин — крестьянское держание.
8. Крестьянин — крестьянский инвентарь.
9. Крестьянин — его личная зависимость от феодала.
10. Феодал — рабочая сила лично зависимого крестьянина.
11. Крестьянин — его рабочая сила.
Очевидно, что базовый комплекс СО в данном случае
включает ВО 1, 1а, 2, 2а. Активный комплекс — СО состоит из ВО
3—И. Что же касается аддитивного комплекса, то он как бы
«растворен» в активном комплексе и представлен отношениями
личной зависимости крестьянства. Уже тот факт, что активный
комплекс в этом случае по числу ВО вдвое превышает
активный комплекс при капитализме, достаточно наглядно говорит
о том, насколько более сложным по своей внутренней
структуре являлось СО в рамках феодальной формации. Капитализм
несомненно упростил, «рационализировал» СО. Из
вышеприведенного явствует, что число ВО, из которых слагаются даже
комплексы производственного СО в рамках структуры А,
может весьма варьироваться в зависимости от способа
производства. Еще большим, конечно, будет это различие, если
изменится одно из этих условий, т. е. если вместо производственного
СО будет взято какое-либо непроизводственное СО, если,
далее, будет изменена градация или если, наконец, дело будет
идти о СО не структуры А, а структур Б и В. Последнее
заслуживает дополнительного рассмотрения. Проделанный анализ
позволяет выявить познавательные возможности категории ВО
для исследования социальных отношений переходных эпох, в
частности эпохи перехода от феодализма к капитализму.
В этой связи следует отметить, хотя бы в самой сжатой
форме, что совокупность превращенных форм, мистифицирую-
78

щих сущность действительных отношений эксплуатации, не
менее велика в феодальной формации, чем при капитализме.
Такие формы находят «суммарное» выражение в специфике
правовых отношений, и поэтому разложение этих последних
начиная с XIV—XV вв. приводит к выдвижению на первый
план «скрытых пружин» классовых антагонизмов,
раздирающих феодальное общество — отношений феодальной
собственности. Разложение средневекового строя поземельных
отношений протекало в двух сферах — в сфере внутриклассовых
отношений— отношений между членами класса феодалов, и в сфере
крестьянско-сеньориальных (межклассовых) отношений.
Факторы, которыми был обусловлен этот процесс, должны быть по
необходимости оставлены до следующих глав. Отметим лишь,
что главным среди них было развитие простого товарного
производства. В процессе разложения внутрифеодальных отношений
собственности наблюдается «размыв» средневековой иерархии
держателей, особенно в промежуточных ее звеньях, и
постепенное перемещение реального — экономического — содержания
собственности к обладателям доменов (а не фьефов),этот
процесс складывания современных форм частной собственности
долгое время скрывался за традиционностью внешне
неизменного правоотношения. Именно в этом смысле Маркс
употреблял слова «феодальные вывески», скрывавшие указанный
процесс. Второй и не менее важной стороной данного процесса
являлось освобождение земли от публичноправовых
«привесков», ее превращение из источника прежде всего публичной
власти феодала в источник преимущественно его материального
дохода. Тем самым экономическая суть правоотношения,
выраженного в категории феодальной собственности, всплывала
наружу. Тот же по существу процесс освобождения социально-
экономических реалий из средневековоправовых уборов
протекал и в сфере межклассовых, крестьянско-сеньориальных
отношений. Поскольку в исторических условиях XIV—XV вв.
в Западной Европе уменьшалась доля феодальной ренты в
совокупном продукте крестьянского хозяйства, тем самым
относительно увеличивалась, как это показал Маркс, доля продукта
крестьянского хозяйства, присваивавшаяся землевладельцем в
качестве эмбриональной прибыли. Если при этом учесть
неподвижность традиционных рент, то крестьянское держание,
заполнявшееся все более весомым экономическим содержанием,
постепенно приближалось к той форме землевладения, которую
Маркс называл феодальной собственностью крестьянина85,
скрытой за феодальными вывесками. Этот процесс, однако, не
был завершен до буржуазных революций XVII—XVIII вв.
(которые легализировали родившуюся в лоне старого строя
крестьянскую собственность).
До сих пор речь шла о процессе разложения старых
отношений собственности в переходную эпоху от феодализма к
капитализму. В сложной диалектической связи с этим процессом
79

находился другой — процесс становления новых,
капиталистических отношений собственности. Стержнем его было отделение
непосредственного производителя от средств производства и
возникновение на этой основе двух основных классов новой
формации — владельцев средств производства и обладателей
одной лишь рабочей силы. Переходными формами в этом
процессе были отношения скупщика и рабочего на дому, которого
последовательно отделяли от рынка сырья, рынка готовой
продукции и, наконец, частично, а потом и полностью от средств
производства. На каждом из указанных этапов «отделения»
формируются свои особые отношения людей к «вещам», анализ
которых в рамках общего исследования социальных отношений
может быть осуществлен с помощью понятия ВО.
Переходные формы старого и нового формационного
отношения не следует смешивать с отношениями между
несистемными элементами неформационного характера, хотя в
реальной действительности все они в совокупности и образуют тот
пестрый хаос переходных форм, о которых писал Маркс.
Рассмотрение несистемных ВО переходных эпох является
специальной задачей.
Дальнейшая задача исследования заключается теперь
в анализе состава и внутреннего строения ВО, которое до сих
пор было описано по существу в нерасчлененном виде, однако
решение ее уже выходит за пределы данной работы.
Так, известный историк США
Б. Бейлин заявил: «Разумеется,
марксисты создали могучее
средство для упорядочения материала
в исторических трудах... Взгляд с
позиций марксизма остается
мощной силой в осознании прошлого,
каков бы ни был подход к
истории... Мы все — марксисты в
смысле признания того, что история
в своей основе создается
действием подспудных экономических или
«материальных» образований и
ответной реакцией на них людей.
Немногие из нас являются
марксистами в доктринальном смысле,
полагающими, что эти
образования и ответное воздействие на
них сами по себе могут
объяснить весь ход людских дел». См.:
Bailyn В. The Challenge of
Modern Historiography // American
Historical Review. 1982. Febr.
Vol. 87. N 1. P. 5, 6.
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 92; Cottrel А.
Social Classes in Marxist Theory.
L., 1984. P. 11.
3 Baraclough G. Main Trends in
History. N. Y., 1978. P. 17.
4 Berstein H. R. Marxist
Historiography and Theory // Studies in the
Philosophy of History. 1981. Vol.
20, N 4. Beihft 20. P. 449.
5 Fischer D. H. Historian's Fallacies.
Toward a Logic of Historical
Thought. N.Y., 1970. P. 66, 194,
226 a.o.
6 Parsons T. Social Structure and
Personality. Glencoe, 1964. P. 22.
7 См.: Braudel F. Ecrits sur
l'histoire. P., 1969. P. 56 e.a.
8 Ibid.
9 Cobban A. The Vocabulary of
Social History // Political Science
Quarterly. 1956, Mar. Vol. 71,
N 1. P. 21—22 a.o.; см. также:
Idem. The Social Interpretation of
the French Revolution. Cambridge,
1964. P. 11—12 a.o.
10 Разработка понятийного аппарата
призвана стать в ней исходным
пунктом и для более
дифференцированного подхода,
позволяющего наметить исследовательскую
программу более детального, чем
80

макросоциологический, уровень, на
котором рассматривались и
рассматриваются в современной
историографии социальные
отношения переходной эпохи.
Маркс /С, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 23. С. 516.
См.: Барг М. А., Черняк Е. Б.
Исторические структуры и
исторические законы // Жуков Е. М.,
Барг М. А., Черняк Е. Б., Павлов
B. И. Теоретические проблемы
всемирно-исторического процесса.
М., 1979.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 23. С. 46.
Там же. С. 56.
Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 29. С. 154.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 23. С. 316.
См.: Там же. С. 577.
Там же. Т. 13. С. 17.
Там же. Т. 23. С. 101.
См.: Ленин В. Я. Поли. собр. соч.
Т. 29. С. 227.
Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 26, ч. 2. С. 177.
Там же. С. 178.
См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 4. С. 68.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 25, ч. 2. С. 354.
См.: Барг М. Л., Черняк Е. Б.
Указ. соч. Специального
рассмотрения заслуживает вопрос о
соотношении границ диапазона и
границ необратимости процесса
межформ ационного перехода. Ср.:
Чистозвонов А. И. Понятие и
критерии обратимости и
необратимости исторического процесса //
Вопр. истории. 1969. № 5.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 46, ч. 1. С. 214.
См.: Там же. Т. 13. С. 498.
Там же. Т. 4. С. 131.
Там же. Т. 23. С. 180.
См.: Там же. С. 10.
Там же. Т. 4. С. 133.
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 3.
C. 14.
См.: Там же. Т. 16. С. 9.
Там же. Т. 6. С. 79.
Маркс К.> Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 25, ч. 2. С. 354.
См.: Там же. Т. 13. С. 498.
Ср.: Семенов В. С. Капитализм и
классы. М., 1969. С. 67—74.
Напомним, что речь идет о
структурах: социологической (А), исто-
рико-социологической (Б) и
исторической (В).
39 Маркс /С, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 37. С. 270.
40 См.: Там же. Т. 19. С. 297.
41 Там же. Т. 23. С. 10.
« Там же. Т. 24. С. 395.
43 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 1. С. 428.
44 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 3. С. 438—439.
45 Там же. Т. 26, ч. 2. С. 511.
46 Там же. С. 548.
47 Там же. С. 520.
48 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 7.
С. 44—45.
49 См.: Там же. Т. 39. С. 15.
50 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 25, ч. 1. С. 408—411.
51 Там же. Т. 7. С. 17.
52 Там же. Т. 18. С. 208-209.
53 Там же. Т. 4. С. 310.
54 Там же. Т. 11. С. 189.
55 См.: Там же. Т. 23. С. 668, 681.
Речь идет не столько об
абсолютной, сколько об относительной
величине заработной платы.
«Положение классов по отношению друг
к другу обусловливается в
большей мере относительной
заработной платой, чем ее абсолютной
величиной» (Там же. Т. 26, ч. 2.
С. 463). Тем более это относится
к положению по отношению друг
к другу внутриклассовых слоев
при капитализме.
56 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 5. С. 191.
57 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 24. С. 418.
58 См.: Маркс К, Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 18. С. 208.
59 Там же. Т. 3. С. 183.
60 Там же. Т. 24. С. 475.
61 Там же. Т. 7. С. 40.
62 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 7. С. 344.
63 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 9. С. 6.
64 Там же. Т. 25, ч. 2. С. 363.
65 Там же. Т. 7. С. 134.
66 См.: Там же. Т. 19. С. 194; Т. 20.
С. 269.
67 См.: Там же. Т. 21. С. 15.
68 Там же. Т. 22. С. 457; Т. 23. С. 9.
69 Там же. Т. 3. С. 61.
70 Там же. Т. 2. С. 496.
71 Там же. Т. 3. С. 75—76.
72 Там же. С. 61.
73 Там же. Т. 25, ч. 2. С. 150.
81

74 См : Ленин В. И. Поли. собр. соч
Т. 1. С. 427.
75 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т 8. С 180
75 Маркс /С, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 7 С. 86
77 Там же. Т. 17 С. 544.
73 Ленин В. Я. Поли. собр. соч. Т. 1.
С 134
79 См.: Маркс Л'., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 16. С 253, 261.
60 Там же. Т. 13. С. 498.
81 Там же. С 21.
82 Там же. Т. 27. С. 402—403;
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 1.
С. 149.
83 См., например: Маркс К. Капитал,
т. 1, гл. 4, § 3 и др. //Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23.
С. 177 сл., 583, 639 и др
84 Там же. Т. 26, ч. 3. С 392
85 См.: Там же. Т. 23. С. 729.

Глава вторая
ИСТОРИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА
ПЕРЕХОДНОЙ ЭПОХИ
1
ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Переходные периоды между двумя последовательными
общественно-экономическими формациями являются едва ли не
самыми сложными объектами исторического познания. Появление
внутри старой социальной организации уклада-антагониста,
пестрота, многозначность и переплетенность, характеризующие
общественные отношения в такие периоды, крайне усложняют
и без того нелегкие задачи исторического анализа. Но вместе
с тем, с точки зрения таящихся в них громадных
познавательных возможностей, эти переходные эпохи всемирной истории
являются наиболее благодарными объектами научного
исследования. На крутых переломах в жизни народов становится
особенно далеко и ясно видно. И это неудивительно, ибо при
столкновении двух последовательных формаций каждая из них как
бы становится зеркалом для другой, разъясняет ей собственную
суть.
Начало научного освоения переходных эпох всемирной
истории как специфических и взаимосвязанных снизу доверху
структур положила марксистская историография, и это составляет
одну из ее величайших заслуг. Проблематика, относящаяся к
переходным эпохам, это арена самой ожесточенной и никогда не
прекращающейся битвы идей.
Межформационные переходные периоды отмечены заметным
ускорением исторического развития. Социальные изменения
протекают особенно бурно, а само движение истории с
наибольшей силой обнаруживает свой диалектический характер.
Естественно, что и адекватное отражение этого процесса зависит от
диалектического характера самого метода исторического
мышления.
Каковы же теоретические посылки немарксистских
построений применительно к истории переходной эпохи от феодализма
к капитализму? Широкую известность приобрела теория
«модернизации», согласно которой эпоха межформационного
перехода от феодализма к капитализму — это процесс постепенной
адаптации унаследованных от прошлого общественных классов
и институтов к новым функциям, причем решающую роль
83

играет утверждение новых убеждений и — соответственно —
новой системы ценностей. Вся проблема общественных изменений
сводится, таким образом, к изменениям стандартов культуры
как отправного пункта для всех остальных трансформаций К
По логике этой теории, механизм изменений рисуется
следующим образом. Сперва появляются «модернизирующие идеи» и
их выразители, затем реальное влияние на течение человеческих
дел переходит от лидеров «традиционности» к лидерам
«модернизации», наконец, наступает период экономического роста и
социальных изменений, конечный результат которых —
интеграция общества на новой основе2.
Близкая к теории «модернизации» концепция
«экономического роста» также не в состоянии объяснить этот «рост».
Разновидностью этой концепции является промежуточная —
«гибридная» — модель, предложенная американским экономистом,
социологом и историком У. Ростоу3. И в ней, хотя и делаются
попытки экономической интерпретации истории, заключена по
сути дела субъективистская концепция общественного развития.
Претендуя на всеобъемлющий охват аспектов исторического
процесса, Ростоу на деле ограничивается психологическими и
ценностными подходами к объяснению феномена
«экономического роста». Выделенные им пять стадий: 1) традиционное
общество; 2) стадия предпосылок; 3) стадия подъема; 4)
стадия приближения к зрелости; 5) общество массового
потребления — призваны быть альтернативой материалистической
концепции смены способов производства.
В связи с исследуемой нами проблемой наиболее интересна
трактовка двух начальных «стадий». Все историческое
многообразие социальных образований от начала цивилизации до
конца XVII в. Ростоу именует традиционным обществом и
описывает его в терминах «замкнутого круговорота»4. Структура
этого общества развивается, по его словам, в рамках
ограниченных, а главное, малоподвижных производственных функций,
что, впрочем, не исключает известного роста продукции и
некоторых технологических улучшений. Соответственно этическую
норму этого общества составляет сознание неизменности и
неподвижности рамок и форм жизни.
Условия для «снятия» этой стадии сложились только на
рубеже XVII—XVIII вв.: это прежде всего функционирование
сформировавшегося мирового рынка, применение науки для
совершенствования производства, протекционистская политика
государства и т. п. Однако по отношению к самому механизму
перехода это только предварительные условия. Наиболее же
важным фактором оказывается, по Ростоу, «появление» нового
типа предприимчивых людей в частном хозяйстве и у кормила
правления государством, людей, не боящихся риска, связанного
со свободным предпринимательством. «Чтобы увеличить
пропорцию капиталовложений,— пишет Ростоу,— некоторые члены
общества должны быть способны манипулировать капиталом...
84

создать современную науку и полезные, снижающие
себестоимость изобретения. Другие должны быть готовы взять на себя
риск инициаторов, внедряя доступные изобретения и превращая
их в капитал. Третьи... одолжить свои деньги на длительный
срок и с высокой степенью риска»5. Следовательно, все дело
опять-таки сводится к появлению личностей определенного
психологического склада. Однако, благодаря чему они появляются,
каковы условия, их формирующие, Ростоу нам не сообщает.
Релятивизм концепции Ростоу с предельной очевидностью
раскрывается в его утверждениях, будто каждый элемент системы
«общество» может быть и «базисом» и «надстройкой» в
зависимости от того, является ли он в данный момент «источником
влияния» или объектом, «находящимся под влиянием».
Ответвлением теорий «модернизации» и «экономического
роста» следует признать так называемое «технологическое»
направление в современной немарксистской историографии.
Представители этого направления исходят из того, что один и тот
же уровень развития производительных сил оказывается в
разных странах совместимым с разными формами экономической
организации общества. Другой их опорный тезис: длительный
или быстрый рост производительных сил необязательно
получает отражение в изменениях экономического строя. И как
вывод, для понимания течения истории нет необходимости
выходить за пределы развития техники и технологии производства,
тем самым роль социальной революции в процессе перехода от
феодализма к капитализму полностью снимается.
К. Маркс, как известно, подчеркивал, что «экономические
эпохи различаются не тем, что производится, а тем, как
производится, какими средствами труда»6. У представителей же
технологического направления упор делается как раз на том,
что производится в данную эпоху, как земледелец превращается
в промышленника. При этом вопрос о перестройке на
принципиально новой основе как земледелия, так и мануфактурного
производства ими обходится. Маркс подчеркивал, что сами
средства труда, особенно механические средства, представляют
собой «не только мерило развития человеческой рабочей силы,
но и показатель тех общественных отношений, при которых
совершается труд»7. Рассматривая изменения средств
производства только в технологическом аспекте, приверженцы этого
направления отрывают их от изменений в производственных
отношениях. Они в лучшем случае говорят об изменении чисто
организационных, или «технических», отношений на предприятиях.
Для значительной части немарксистских историков
качественный скачок в развитии общества сводится к «технологической»
революции, которая отрывается от социальной, лишаясь тем
самым принадлежащего ей исторического места.
Технологический подход особенно привлекает тех историков,
которые пытаются использовать в своих построениях тот факт,
что история знает периоды серьезных революционных перемен
85

в технике, не сопровождавшихся немедленным изменением типа
производственных отношений и проходивших при более или
менее длительном сохранении старого социального строя.
Примером может служить и современная научно-техническая
революция на Западе. Следует признать, что марксистская
историческая наука сделала еще далеко не достаточно для
аналитического изучения этого направления, например новейшей
западной историографии промышленной революции. Вероятно, это
является следствием слабой разработанности в ней проблем
закономерностей развития самих производительных сил в
переходный период, в частности, проблемы сбалансированного и не
сбалансированного роста, о которой много спорят западные
историки и которая имеет много «выходов» в современность.
Ждут исследования и такие сюжеты, как соотносительное
значение внутреннего и внешнего рынка, размеров рынка рабочей
силы и капитала, роста городов; до сих пор нет ясности в
вопросе о конкретно-исторических хронологических рамках самого
процесса генезиса капитализма и др.
Достижение полной ясности в этих вопросах особенно
актуально в связи со значительной путаницей, существующей в
немарксистской историографии. Так, Р. М. Хартвелл объявил,
будто подъем капитализма «неясно определен, не датирован и
не поддается измерению». Велико различие в определении его
исходной даты — от крестовых походов и до развертывания
работорговли в XVIII в. «Нет даже согласия между историками
в отношении того, что такое капитализм, когда начался его
подъем и чем он был вызван! Нет удовлетворительного
объяснения его отношения как к Возрождению, так и к
промышленной революции»8. Объявляя основные вопросы генезиса
капитализма открытыми, Р. М. Хартвелл пытается проложить путь
тезису о якобы бесплодности и бесперспективности изучения
истории капитализма как социально-экономической формации.
Наконец, некоторые представители технологического
направления критиковали даже своего фактического
единомышленника У. Ростоу за то, что тот в «Стадиях экономического роста»
не оспаривал самую идею членения «процесса экономического
роста» на определенные этапы с более или менее четко
обозначенными границами. Так, известный английский
историк-экономист А. К. Кейрнкрос (выступавший против ленинского
понимания империализма, как определенной стадии в развитии
капиталистической формации) утверждал, что стадиальный подход не
дает возможности различать предпосылки экономического
роста и условия, в которых он происходит9. К этому иногда
добавляются ссылки на разновременность процессов,
происходивших в различных областях экономики, на то, что наиболее
значительные изменения могли происходить в торговле,
транспорте, сельском хозяйстве ранее, чем в промышленности, и что,
следовательно, технологические изменения в этой последней
никак не являются критериями, определяющими разграничение
86

стадий10. Эти соображения имеют известное основание, когда
речь идет о критике Ростоу, вычленяющего указанные выше
стадии, руководствуясь только «технологическими критериями»,
эклектически совмещенными с критериями политического и
даже психологического порядка.
В целом не будет ни малейшим преувеличением вывод, что
в теоретико-методологическом плане немарксистская
историография наших дней недалеко продвинулась в сравнении с
выдвинутой Максом Вебером еще в начале XX в. теорией о
решающей роли нового «рационального сознания»,
формирующегося на почве протестантской этики в процессе генезиса
капитализма.
Поскольку же это сознание складывается еще в лоне
старого феодального общества, постольку переход от него к
капитализму в рамках этой парадигмы полностью отрывается от
проблемы социальной революции. Точнее говоря, последняя из этого
процесса исключается.
2
КАТЕГОРИЯ «ИСТОРИЧЕСКИЙ
ДИАПАЗОН ПЕРЕХОДНОЙ ЭПОХИ»
Особенность изучаемой нами переходной эпохи — во всемирно-
историческом плане — заключается в том, что она, с одной
стороны, как бы находится «между» двумя формациями,
феодализмом и капитализмом, а с другой — не может
конструироваться как некая самостоятельная квазиформация, поскольку
включает заключительную стадию старой и раннюю стадию
следующей за ней формации. Таким образом, содержанием
переходной эпохи являются разложение старого и становление
нового способа производства. Эпоха эта делится на исторические
фазы, каждая из которых имеет свою специфику.
Следовательно, вычленение переходной эпохи как некоей
исторической целостности носит условный характер, и тем не
менее, в интересах познавательности подобная процедура не
только правомерна, но обоюдно необходима. При этом надо
различать переходные эпохи в плане как всемирно-исторического,
так и локально-исторического процесса. Иначе говоря, эпоха
может быть переходной в масштабе общемирового развития,
но не для данной страны или региона. (Мы уже не говорим
о том, что на одном и том же временном «срезе» могут
«совмещаться» в разных регионах переходные эпохи между
рабовладельческой и феодальной и между феодальной и
капиталистической формациями и т. д.)
Маркс подчеркивал, что «эпохи истории общества, подобно
эпохам истории земли, не отделяются друг от друга абстрактно
строгими границами»11. Границы переходных эпох носят
относительно размытый характер. Собственно переходная эпоха отли-
87

чается от следующей за ней «непереходной», «стационарной»
отнюдь не тем, что в рамках последней уже не осуществляется —
в тех или иных регионах и странах — переход от одной
формации к другой. Это неизбежно в связи с различием ритмов в
поступательном движении отдельных стран и регионов.
Специфика переходной эпохи заключается, таким образом, не в
сосуществовании обществ с различным уровнем стадиального
развития, равно как и не в сосуществовании различных
хозяйственных укладов в рамках одного конкретно-исторического
общества, а в том, что в ее рамках осуществляется межформационный
переход на всемирно-историческом уровне процесса, а в рамках
«непереходной» только на региональном его уровне развития.
Проведенный выше анализ внутренней структуры
сущностных и вещных отношений открывает возможность применения
категории исторического диапазона переходной эпохи, который
может быть определен как протяженность во времени процесса
перехода от формации к формации. В зависимости от
совокупности конкретных условий эта протяженность оказывается
различной: от одной формации к другой, от одной внутриформа-
ционной разновидности к другой. Начальный момент перехода
может наступить на разных стадиях созревания новой и
разложения старой формации. Различным может быть и ритм самого
перехода. Понятие исторического диапазона применительно к
передовому региону (стране, воплощающей
всемирно-исторический уровень процесса) будет ниже раскрываться как
протяженность времени от момента начала развития
капиталистического уклада в лоне старой формации до его утверждения в
качестве политически господствующего в данном регионе
(стране) — на завершающем этапе переходной эпохи, когда новая
формация становится необратимой в передовых по уровню
своего развития странах и регионах (и тем самым во
всемирно-историческом плане).
На локально-региональном историческом уровне этот
диапазон хронологически может совпадать с ходом развития
передового региона или же отклоняться от него в сторону расширения,
т. е. запаздывания. Категория исторического диапазона
переходной эпохи должна быть осмыслена в качестве инструмента
конкретно-исторического анализа межформационного перехода
от феодализма к капитализму во всемирно-историческом и
региональном масштабе. На этом уровне анализа диапазон
предстает как парадигма, объясняющая:
I. Какой регион (страна или группа стран)
объективно-исторически играет роль передового региона в межформационном
процессе перехода.
П. Место других стран в указанном процессе.
III. Обратимость и необратимость процесса становления
нового общественного уклада (в рамках отдельных стран).
IV. Обратимость и необратимость утверждения новой
формации.
88

V. Способ и формы перехода каждой данной страны
(региона) от формации к формации.
VI. Взаимодействие регионов и стран, олицетворяющих
различные исторические диапазоны переходной эпохи.
VII. Всемирно-историческая и регионально-историческая
протяженность «диапазонов» (ускорение или замедление перехода).
VIII. При каких условиях страны, «запоздавшие» — во
всемирно-историческом плане — с переходом к новой формации,
могут его совершить «нереволюционным» путем.
Однако для ответа на эти вопросы следует предварительно
рассмотреть содержание понятия всемирность. Первой формой
истолкования категории всемирная история являлось
представление о ней как о простой совокупности исторических (главным
образом военно-политических) событий, происходивших в
различных этнополитических общностях. Это представление
постепенно усложнялось по мере того, как объективно давала себя
знать большая или меньшая взаимосвязанность процессов,
происходивших в различных районах мира. Марксизм впервые
создал научное представление о всемирной истории как едином в
своем бесконечном многообразии процессе общественного
развития. Это единство находит выражение в универсальности
объективных закономерностей этого процесса. Наиболее
фундаментальной закономерностью всемирно-исторического процесса,
«синтезирующей» в себе все остальные закономерности
общественного развития, является закон последовательной смены
общественно-экономических формаций. Далее, всемирность
проявляет себя: 1) в универсализме действия общесоциологического
закона соответствия производственных отношений характеру
производительных сил; 2) в универсальности первой
общественно-экономической формации и, следовательно, тождественности
исходной точки последующего развития; 3) в существовании
инвариантного, по сути своей сущностного отношения, на любом
из стадиально тождественных уровней этого развития;
4) в функциональной близости подсистем различных обществ на
тождественных стадиях развития. Понятая подобным образом
всемирность не отрицается, а раскрывается в многообразии
локально-исторических процессов. Именно в этом и заключена
суть соотношения между категориями всемирно-исторического и
локально-исторического развития.
Рассмотрим теперь категорию всемирно-исторического
развития сквозь призму познавательных возможностей,
открываемых разграничением, существующим между структурами А, Б
и В12. Указанное выше существование инвариантного
«субстрата» развития раскрывается в данной связи в функционировании
так называемой социологической структуры А. На уровне
всемирное™ происходят и отклонения структуры Б от структуры А.
В этой связи надо напомнить известные слова В. И. Ленина
о том, что «при общей закономерности развития во всей
всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предпола-
89

гаются отдельные полосы развития, представляющие
своеобразие либо формы, либо порядка этого развития», видоизменение
обычного исторического порядка13. Ленин подчеркивал, что
«представлять себе всемирную историю идущей гладко и
аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад,
недиалектично, ненаучно, теоретически неверно»и. Все сказанное, как
легко понять, увязывается и с существованием подструктур
в структурах А и Б, и со спецификой развития в пределах
отдельно взятой формации или на определенной стадии этой
формации.
Как же всемирно-историческое проявляется в рамках
структуры В? Пока мы ограничивались структурами А и Б, всемир-
ность на любом этапе исторического развития рассматривалась
в рамках одной формации. В структуре В обнаруживается, что
на каждом данном хронологическом срезе в пределах истории
классовых обществ сосуществуют по крайней мере две
формации. Всемирность в этих условиях олицетворяется передовым ре-
гионом исторически прогрессивной, на данном временном
срезе, формации, который оказывает решающее воздействие на ход
всемирно-исторического процесса в глобальном масштабе. Это
означает, что всемирность проявляет себя через действие
закономерностей, имманентных подструктуре Вь на подструктуры
В2 и В3.
Обратимся теперь к рассмотрению — хотя бы кратко —
внутренней структуры каждого из составляющих формационного и
стадиального диапазонов.
В пределах умирающей формации реакция старого уклада
на развитие нового может быть многообразной. Она может
побудить к совершенствованию старых производственных
отношений, побудить к использованию ресурсов нового уклада
для хотя бы частичного восполнения хозяйственной
неэффективности старого уклада; она может проявиться и в попытках
ограничения или подавления различными экономическими и
политическими мерами — в рамках и с использованием силы
государственной власти — возможностей развития нового уклада.
Нельзя представлять себе соотношение старого и нового
укладов так, будто первый из них вплоть до революции
остается господствующим, притом не только политически, но и
экономически. Были случаи, когда новый уклад достигал
экономического господства еще до наступления буржуазной революции
(Голландия в первой половине XVI в.). Бывало и так, что став
после революции политически господствующим, новый уклад в
течение более или менее длительного срока не являлся таковым
в экономическом отношении (из-за незавершенности
буржуазных революций).
Центральным моментом в разложении старого
общественного уклада является его возрастающая экономическая
неэффективность, неспособность сохранить свои экономические
позиции в соревновании с новым общественным укладом. А отсюда
90

проистекают попытки господствующего класса удержать свои
позиции в экономике. Они выливаются либо в перенапряжение
производительных сил общественного труда (истощение
крестьянского хозяйства, расхищение производительных сил
природы и т. п.), либо в использование новых производительных
сил на старой общественной основе, либо, наконец, в попытки
найти формы сочетания элементов новых производственных
отношений со старыми и т. п. Однако все эти попытки могут дать
лишь частичный и временный эффект. В конечном же счете они
оказываются тщетными, поскольку сохраняется решающая роль
старых форм эксплуатации.
Новый формационный уклад может возникнуть в различных
сферах материального производства. Его отношение к основной
для данной страны сфере производства, к потребностям
внутреннего и внешнего рынка, мера отягощенности
унаследованными формами также могут быть различными. Не одинаковы и
мера открытости антагонизма между новыми и старыми
формами, и темпы роста нового уклада, повышения его удельного веса
в экономике, и уровни развития, на которых новый уклад
приобретает уже господствующее положение в обществе. Новый
формационный уклад может возникнуть как в той сфере
общественного производства, где ранее господствовал старый
формационный уклад, так и вне указанной сферы — будь то в сфере
старых неформационных (неосновных, несистемных) укладов
(до определенного времени он может замещать некоторые из
них) либо выступать как дополнение ко всей совокупности
старых укладов. Встречаются и смешанные формы, в которых
сочетаются в различных пропорциях указанные типы развития.
Необходимо учитывать, что возможности межформационно-
го перехода определяются не только разложением старого
и развитием нового уклада, а именно совмещением этих далеко
не полностью коррелирующихся друг с другом процессов.
Следует принимать во внимание и степень несоответствия,
возникающего между новыми производительными силами и старыми
производственными отношениями, которая в свою очередь
зависит от различных темпов разложения старого и развития
нового укладов. На исторический диапазон переходной эпохи
влияет не только степень несоответствия старых
производственных отношений новым производительным силам, но и мера
остроты социальных противоречий. Еще на базе старых
производственных отношений эта мера может быть столь высокой,
что она вполне восполняет недостаточное развитие нового фор-
мационного уклада. В различных сочетаниях процессов
разложения старого и возникновения и развития нового
общественного укладов и заключена та часть содержания формационного и
стадиального исторического диапазонов, которая относится
к сфере материального производства и определяет
протяженность во времени процесса перехода от господствующего
положения старого формационного уклада к господствующему поло-
91

жению нового формационного уклада. Поскольку эта
протяженность, т. е. исторический формационный и стадиальный
диапазоны, различна в различных регионах, постольку по
интенсивности интересующих нас процессов последние оказываются
«разбросанными» хронологически в рамках всемирно-исторической
эпохи межформационного перехода. Разумеется, в определении
места каждого региона и страны в указанном разбросе
принимает участие не только экономический базис, но и вся система
надстройки. Мера ее влияния на ход этого процесса
проявляется особенно отчетливо в том, что она во многом определяет тот
уровень социально-экономического развития, на котором про»
цесс становления нового формационного уклада необратим.
Однако диалектика этой обратимости и необратимости естественно
не сводится только к роли надстройки. Второй ее стороной
является сокращение в экономике удельного веса старого,
изжившего себя уклада (последнее не равнозначно абсолютному
сокращению старого уклада), которое становится ярко
выраженным на нисходящей линии развития старой формации.
В содержание формационного и стадиального диапазонов
входит взаимодействие старого и нового формационных укладов
с внутренней и внешней средой анализируемой переходной
эпохи (подробнее об этом пойдет речь в следующей главе).
Специфика этого взаимодействия заключается в том, что старый и
новый уклады выступают в качестве внутренней среды один для
другого, разумеется в совокупности с неформационными
укладами и другими несистемными элементами общественной
структуры. Аналогичное усложнение может произойти и во внешней
среде, поскольку в ней также возможно сосуществование
старого и нового формационного укладов. Из этого легко заключить,
сколь усложненной является система многогранного и
многопланового взаимодействия старого и нового формационных
укладов с внутренней и внешней средой в рассматриваемую
эпоху.
Самое главное в историческом анализе эпохи перехода от
феодализма к капитализму — это уяснение диалектики
всемирно-исторического и локально-исторического. Как уже
отмечалось, она проявляется во взаимоотношении и взаимодействии
передового, с точки зрения формы и темпов межформационного
перехода, и остальной совокупностью стран и регионов. Это
значит, что одно и то же явление в любой из стран необходимо
приобретает двойное измерение: всемирно-историческое и
региональное. Так, после победы буржуазной революции в передовом
регионе это явление уже имеет всемирно-исторический масштаб,
т. е. оказывается уже в рамках новой всемирно-исторической
эпохи, между тем на региональном уровне оно еще остается
в рамках неизжившей себя старой формации.
Для более углубленного понимания диалектики
взаимодействия всемирно-исторического и локально-исторического
необходимо дальнейшее уточнение содержания ранее введенной катего-
92

рии — исторический диапазон переходной эпохи. Следует,
очевидно, различать всемирно-исторический и региональный
аспекты. Во всемирно-историческом плане этот диапазон начинается
в общественной структуре передового региона, т. е. при наличии
объективных условий (определенном уровне развития
производительных сил нового передового класса и пр.), необходимых
для реализации межформационного перехода. Эта возможность
первоначально является абстрактной и лишь постепенно
превращается в реальную.
Аналогично обстоит дело и с верхней границей диапазона,
совпадающей с приобретением новым формационным укладом
качества исторической необратимости в передовом регионе
и тем самым во всемирно-историческом плане. На локально-
историческом уровне грани исторического диапазона
переходной эпохи теснейшим образом зависят от того, как идет межфор-
мационный переход во всемирно-историческом масштабе.
Наличие определенных объективных условий для осуществления
перехода (нижняя граница диапазона), хотя в данном случае и
играет определенную роль, однако не является решающим в
наступлении того момента, когда здесь совершается данный
переход. В еще большей степени это следует сказать о верхней
границе указанного диапазона в региональном плане, поскольку
необратимость нового формационного уклада определяется
в данном регионе всем ходом всемирно-исторического развития.
Важность уяснения сказанного выше становится особенно
явной при учете того обстоятельства, что в большинстве регионов
межформационный переход осуществляется за пределами
переходной эпохи во всемирно-историческом масштабе, т. е. после
того, как эта эпоха во всемирно-историческом плане уже
завершилась. Возвращаясь к тому, что диапазон существует во
всемирно-историческом и локально-историческом масштабе,
следует отметить, что на последнем уровне исчерпание диапазона
в рамках одной страны влияет на длительность диапазона
в другой (расширяя или же напротив сужая его). В случае,
если революция в данной стране «не поспела» к моменту
исчерпания исторического диапазона, последний может расшириться
вследствие целенаправленной трансформации старого уклада и
связанных с этим надстроечных явлений, что усложняет задачи
революции. В данной связи становится особенно очевидной
внутренняя связь категорий сущностного отношения и вещного
отношения с содержанием категорий исторического диапазона
переходной эпохи.
Ведь специфика сущностных и вещных отношений этого
времени, их взаимосвязи и следствия, их взаимодействия находят
итоговое выражение в содержании категории исторического
региона переходной эпохи. Последнее же, в свою очередь,
проливает свет на познавательные возможности, заключенные в
типологическом различении разных видов этих отношений.
Свидетельством сказанного могут служить любые из проанализиро-
93

ванных выше параметров и видов отношений. В рамках данной
работы достаточно проиллюстрировать это только на некоторых
примерах.
Обратимся сначала к градационному и модальному
параметрам. Эти параметры позволяют воочию увидеть не только всю
сложность внутренней структуры общественного отношения, но
и уяснить исторические следствия этой сложности. Поскольку
люди «вступали в общение между собой не как чистые Я, а как
индивиды, находящиеся на определенной ступени развития
своих производительных сил и потребностей, и так как это
общение, в свою очередь, определяло производство и потребности,
то именно личное, индивидуальное отношение индивидов друг
к другу, их взаимное отношение в качестве индивидов
создало — и повседневно воссоздаёт — существующие отношений» 15.
Очевидно, что амплитуда этих отношений колеблется между
индивидом на одном полюсе и классом — на другом, имея при
этом в виду антагонистический характер основного отношения
как на уровне классов, так и на уровне индивидов. Столь же
очевидно, что основной общественный антагонизм имеет массу
опосредствовании, связанных с исторической структурой
классов (профессиональное, региональное, конфессиональное,
расовое, национальное и другие деления). Но отсюда неизбежно
вытекает, что каждому отдельному общественному организму,
даже если ограничиться только градационным параметром,
необходимо присущ свой специфический исторический диапазон
переходной эпохи.
Особое значение при этом приобретают типы отношений,
характерные только для переходной межформационной эпохи,
когда на антагонизм основных классов изжившего себя общества
накладываются, с одной стороны, противоречия между
основным и неосновным эксплуататорским классами, антагонизм
между неосновным эксплуататорским и основным
эксплуатируемым классами, между неосновным эксплуататорским и
неосновным эксплуатируемым классами. Если к этому прибавить,
что все эти классы, в свою очередь, подразделены на слои и
группы вторичного и более далеких порядков деления, в
которых основное классовое противоречие выступало
модифицирование и нередко в превращенном виде, то совокупность условий,
породивших сложность механизма формирования исторического
диапазона переходной эпохи, специфического для отдельных
регионов и стран, предстанет еще более наглядной. К этому
следует добавить, что анализ СО экзогенного ряда позволяет
также выявить его нередко игнорируемое в конкретно-исторических
исследованиях значение в складывании совокупности причин,
порождающих исторический регион переходной эпохи. Подобно
тому, как в изучаемую эпоху усложняются социальные
отношения, такое же усложнение претерпевают и отношения
собственности. Разложение традиционных феодальных форм
собственности порождает множество переходных форм, в которых вопло-
94

щается вся гамма вещных отношений от в основе своей
капиталистических до трансформированных, но остававшихся по своей
сущности феодальными. Именно в этих отношениях отражается
вся мера переплетенности разлагающегося и нарождающегося
укладов с присущими им социальными антагонизмами,
складывающимися на почве этих отношений. В этом и заключается
значение вещных отношений как одной из предпосылок
образования исторического диапазона переходной эпохи.
Естественно, все сказанное выше никак не исчерпывает
широкого круга вопросов, связанных с ролью сущностных и
вещных отношений разных типов и видов в выяснении факторов,
приводящих к возникновению вышеуказанного диапазона. По
своему масштабу это — проблема большого самостоятельного
значения, требующая особого исследования. Для нас же было
важно выявить сам факт существования и в самом общем виде
очертить круг вопросов, с которыми связано решение этой
задачи.
3
ПРОБЛЕМА ПЕРЕХОДНЫХ ФОРМ
Глубокий теоретический анализ движущих сил, сущности и
основных форм трансформации социально-классовой структуры
в процессе перехода от феодализма к капитализму содержится
в трудах основоположников марксизма-ленинизма, раскрывших
механизм возникновения основных классов буржуазного
общества из недр феодальной формации, показавших, что буржуазия
периода промышленного капитализма являлась «продуктом
длительного процесса развития, ряда переворотов в способе
производства и обмена» 16.
В истории изучаемой переходной эпохи необходимо
различать две фазы: первая предшествует победе буржуазного
переворота в передовом регионе Европы в середине XVII в.; вторая
фаза, следующая за ним, завершается сменой мануфактурного
капитализма промышленным (30—40-е годы XIX в.). В первую
фазу буржуазия складывалась как класс в условиях господства
феодализма и абсолютной монархии, во вторую,
сформировавшись в класс, она ниспровергает феодализм и абсолютизм,
«чтобы из старого общества создать общество буржуазное»17.
В той же степени, в которой развивалась буржуазия,
развивался и порождаемый ею другой основной класс
капиталистического общества — пролетариат. К. Марксом и Ф. Энгельсом были
раскрыты источники пополнения и основные ступени
формирования рабочего класса: «Низшие слои среднего сословия:
мелкие промышленники, мелкие торговцы и рантье, ремесленники
и крестьяне — все эти классы опускаются в ряды пролетариата,
частью оттого, что их маленького капитала недостаточно для
ведения крупных промышленных предприятий и он не выдержи-
95

вает конкуренции с более крупными капиталистами, частью
потому, что их профессиональное мастерство обесценивается в
результате введения новых методов производства. Так
рекрутируется пролетариат из всех классов населения» 18. Происходит
окончательное оформление массы работников в класс, имеющий
«одинаковое положение и общие интересы»19 по отношению к
капиталу.
В «Положении рабочего класса в Англии» Ф. Энгельса и,
особенно, в «Капитале» К. Маркса был всесторонне освещен
процесс формирования пролетариата в стране, где развитие
капитализма протекало в классической форме. Именно поэтому
Маркс использовал английский материал для иллюстрации
теории перехода от феодализма к капитализму. Теоретический
анализ проводился при этом на уровне абстракции. Наряду с
теоретическим рассмотрением проблемы в ряде трудов К. Маркса
и Ф. Энгельса прослежены особенности складывания основных
классов буржуазного общества и всей его социально-классовой
структуры не только в Англии, но и во многих других странах.
Марксистский анализ истории формирования социально-
классовой структуры буржуазного общества был поднят на
новую ступень в трудах В. И. Ленина — начиная еще с его труда
«Развитие капитализма в России». Наблюдения и выводы
о процессе складывания социально-классовой структуры
буржуазного общества в России, о конкретных «переходных»
формах производства имеют огромное значение для научного
понимания процесса формирования капиталистического строя в
стадиально-тождественных условиях в большинстве стран мира.
Особого внимания заслуживают установленные В. И. Лениным
различия в социально-классовой структуре общества на этапах
мануфактурного и промышленного капитализма. В период
мануфактурного капитализма пропасть между владельцем средств
производства и непосредственным производителем достигает
уже значительных размеров. Однако «обилие мелких заведений,
сохранение связи с землей, сохранение традиции в производстве
и во всем строе жизни, все это создает массу посредствующих
элементов между крайностями мануфактуры и задерживает
развитие этих крайностей». Положение меняется после
утверждения крупного машинного производства, с этого времени
«крайности общественных противоположностей достигают высшего
развития»20. Ленинское идейное наследие содержит огромное
богатство важных научных положений и выводов, относящихся
к проблеме классообразования в процессе перехода от
феодализма к капитализму.
В советской литературе имеется большое число специальных
исследований по истории формирования классов буржуазного
общества в различных странах и регионах. Этой проблематике
посвящено значительное число конкретно-исторических
исследований и теоретических работ С. Д. Сказкина, Ф. В. Потемкина,
М. М. Смирина, В. М. Лавровского, В. К Яцунского, В. И. Ру-
96

тенбурга, Н. М. Дружинина, А. Н. Чистозвонова, В. И. Павлова,
И. Д. Ковальченко и других советских историков21.
Вместе с тем изучение указанной проблемы в ее целостности
во всемирно-историческом плане еще нельзя признать
завершенным, поскольку остаются недостаточно исследованными
такие важные вопросы, как классический и неклассический путь
перехода от феодализма к капитализму, социологическая и
конкретно-историческая структура этого перехода в мировом,
региональном и национальном ритмах процесса, исторические
закономерности перехода и т. д.
В немарксистской историографии и методологии истории
вообще не существует научной проблемы переходных периодов.
Для позитивизма характерно вульгарное представление о том,
что в истории каждый период является «переходным», что
свидетельствует лишь об отсутствии научных критериев
периодизации исторического процесса22. Что же касается неокантианской
традиции, то для нее сама постановка этой проблемы рисуется
«неправомерной», «привнесенной в историю» из социологии,
поскольку за историческим познанием не признается права
оперировать генерализующими категориями. Так называемое
технологическое направление в новейшей западной историографии,
как мы видели, сознательно отрывает этот анализ механизма
экономического роста от рассмотрения социальной структуры
общества и классовой борьбы. Вместе с тем в работах ряда
представителей технологического направления собран
заслуживающий внимания фактический материал, раскрывающий
внутренние механизмы развития производительных сил в
переходную эпоху от феодализма к капитализму. Этот материал
необходимо учитывать при анализе изменений, происходивших в эту
эпоху в социально-классовой структуре. Как влияли на ее
эволюцию такие разнородные факторы, как скудость или обилие
полезных ископаемых, более или менее значительные
технические нововведения, большая или меньшая активность
предпринимателей, более или менее высокий уровень заработной платы,
определявшийся прямо или косвенно ходом классовой борьбы?
Какое воздействие оказывало более или менее быстрое
накопление капитала? Как влияло совпадение или несовпадение по
времени промышленной и аграрной революций? Каково было
воздействие большего или меньшего увеличения емкости
внутреннего рынка в результате роста населения, роста городов,
снижения себестоимости и цен? Каков был удельный вес среди
этих причин большего или меньшего роста внешнего рынка?
Какова была роль государственного вмешательства? Какое
отражение в идеологии получали эти процессы?
В рамки данной работы, естественно, не может входить ни
конкретно-исторический анализ этих вопросов, ни суммарный
пересказ общеизвестных социологических закономерностей
изменения социально-классовой структуры в процессе перехода
от феодализма к капитализму, как и характерных особенностей
4 М. А. Барг, Е. Б. Черняк
97

этого процесса в отдельных странах. Нашей целью является
лишь рассмотрение некоторых проблем исторической типологии,
относящихся к изменению социально-классовой структуры,
а точнее, разработка некоторых методологических и
методических вопросов, необходимых в качестве отправного пункта
такой типологии.
Как уже отмечалось, ядром предметной области
исторической науки является система общественных отношений в
каждом данном формационном типе общества. Сложность их
исторического изучения заключается прежде всего в крайней
разнородности этих отношений. Дело не только в том, что даже
в рамках системности, т. е. отношений, структурирующих
данное общество в качестве общества определенного формационно-
го типа, связи могут отличаться по степени зрелости и
завершенности, но — что еще более важно — системные связи на всех
уровнях социальности окружены отношениями несистемными,
т. е. «избыточными» для данной формации, представляя в одних
случаях отношения, унаследованные от предшествующих
исторических эпох, а в других — отношения, порожденные в
процессе разложения самих системных отношений (так называемые
трансформационные связи). Но этого мало. Разнородность и
пестрота системы общественных отношений — на каждом
данном временном срезе — обусловлена многослойностью каждой
из разновидностей общественных отношений, эшелонирован-
ностью их в глубину. Этой спецификой обусловлена
динамичность общественных отношений, их способность выступать
каждый раз в новом сочетании, в новом сопряжении. Наконец,
поскольку каждое из составляющих системы общественных
отношений является в свою очередь подсистемой, законы
взаимодействия последних — в рамках общей системы — приобретают
важнейшее значение, в особенности в переходные межформа-
ционные эпохи.
К сожалению, наша историческая наука еще далека от
всеобъемлющего изучения системы общественных отношений. Так,
если отношения производственные, классовые ею научно
освоены с относительной полнотой, то этого еще нельзя сказать об
отношениях социальных, политических, юридических,
идеологических и других, причем опять-таки это особенно относится
к изучению переходных эпох всемирной истории. Поскольку речь
идет о переходе от феодализма к капитализму, то диапазон
переходной эпохи обнимает прежде всего тот период, в течение
которого старый феодальный строй, потеряв способность к
развитию на собственной основе, сохраняет еще способность
функционирования за счет использования потенций нового
капиталистического уклада.
В эту первую свою фазу переходный период между
данными классово антагонистическими формациями включает
конечную стадию в истории отживающей формации и начальную
стадию в истории уклада — предвестника формации, идущей ей
98

на смену. Эти два процесса можно только логически
представить как идущие от начала до конца параллельно, исторически
же они тесно переплетены и находятся в тесной связи. Тем не
менее, как это будет видно из последующего изложения,
течение указанных процессов может происходить в различных
ритмах, с различной интенсивностью. Важно только не упускать из
виду, что в сфере социально-классовых отношений центр
тяжести процесса в первой из указанных фаз приходится на
разложение старого способа производства и обусловленных им
социально-классовых отношений, во вторую же из них он
перемещается в сторону развития нового способа производства и
формирования новых общественных классов, олицетворяющих,
утвердившийся в качестве политически господствующего, новый
способ производства.
Итак, поскольку в переходную эпоху речь идет о смене
социологических и исторических закономерностей одной
общественной формации закономерностями другой, постольку очевидно,
что в первую из отмеченных нами фаз преобладали
закономерности отжившей феодальной формации, во вторую из них уже
преобладали закономерности новой формации. Отсюда сложный
характер всех общественных явлений этой эпохи, в особенности
когда речь идет о предреволюционной ее фазе. Поскольку речь
идет об историческом уровне анализа этого периода, грани
между новым и старым, зарождающимся и отживающим весьма
зыбки, неопределенны. Именно на эту фазу приходится
постепенное ослабление действия одних исторических
закономерностей и проявление действия других, зарождающихся.
Переплетенность в явлениях действительности тех и других — основной
камень преткновения при определении стадиальной сущности
такого рода «переходных» явлений. Однако важно при этом
помнить, что в социологической структуре общества на этой стадии
продолжают господствовать закономерности старой формации,
что именно они выступают системообразующим началом в
процессе функционирования общества как целостности и что
именно в нем резюмируются природа и сущность основного
классового антагонизма эпохи. Без этого невозможно составить
правильного представления об обществе интересующей нас фазы,
о «его основаниях и его развитии, о различных классах...
общества, об их взаимоотношении, о борьбе этих классов между
собой», о роли основного эксплуатируемого класса в этой
борьбе, о его отношении к падающим и развивающимся классам, к
прошлому и будущему существующего строя 23.
Предреволюционная фаза переходной эпохи отличается
максимальным усложнением как классовой, так и внутриклассовой
структуры общества, наиболее сложным взаимодействием между
системными и несистемными классами, исключительным
богатством форм общественных отношений. В них представлена
различная мера «отъединения» определенных сфер, удаления
новых — по своей политико-экономической сущности — обществен-
4*
99

ных форм от форм, олицетворявших системность отжившей
формации — вплоть до их полной поляризации. Если исторически
это богатство общественных форм являлось гарантией
устойчивости и необратимости процесса становления нового, то
аналитически их освоение возможно только при помощи типологи-
зирующей процедуры, единственно позволяющей, оставаясь на
почве исторической действительности, не потерять красную нить
объективно-исторической сущности группировки изучаемых
явлений.
Такую нить дает господствующая тенденция в изучаемом
процессе. Иными словами, типологизация явлений не есть
раскладывание их «по полочкам» с целью простой констатации
многообразия действительности. На первый взгляд, процесс
противоречив, полон разноликости, хаоса. Между тем в любой момент
в противоборстве противоречивых тенденций существует
господствующая тенденция, стержень, на который нанизывается
разнородность и дает ей общее направление, определяющее общий
процесс превращения. Однако о какой тенденции идет здесь
речь? Ответ на этот вопрос имеет принципиальное значение,
поскольку в исторической дейстительности интересующей нас
эпохи бросаются в глаза две тенденции: объективно-историческая,
воплощенная в стихийно протекающем процессе материального
производства, и тенденция в сфере явлений надстройки, порой
ей противостоящей. Думается, мы не будем далеки от истины,
если утвердимся во мнении, что речь идет о тенденции в сфере
материальных производственных отношений. В свете ведущей
тенденции эпохи раскрывается сущность процессов, внешне не
только отличных, но временами противоположных по форме.
Как же исторически видоизменялись социально-классовые
отношения в Западной Европе, точнее в регионе необратимого
процесса генезиса капитализма в предреволюционную его фазу?
Ответ на этот вопрос, основанный на типологизирующей
процедуре, возможен лишь при соблюдении трех условий:
во-первых, предварительного выяснения факторов, оказывавших
решающее влияние на направление и характер интересующих нас
изменений; во-вторых, при предварительном выяснении
критериев, необходимых для оценки глубины и интенсивности этих
изменений; в-третьих, при условии использования сравнительно-
исторического метода.
Начать с того, что видоизменяться может лишь нечто
существующее. Иными словами, что само понятие изменение прило-
жимо лишь к классам и общественным слоям, не только
унаследованным предреволюционной эпохой от классической
общественной структуры средневековья, но и сохранивших прежние
позиции в этой структуре. Что же касается общественных слоев
и классов вновь возникших, то их изучение может вестись в
двух планах: 1) в плане генезиса этих классов как таковых,
2) в плане формирования новой общественной структуры и ее
взаимосвязей с элементами унаследованной общественной струк-
100

туры. Очевидно, что только в этом случае процесс развития и
изменений может предстать как определенный сдвиг в самой
системе общественных связей. До сих пор речь шла об
образующих элементах интересующего нас процесса. Каковы же
условия, делающие его исторически неизбежным? Следует
различать два вида условий: 1) задающие (определяющие) характер
и направление ведущей тенденции эпохи и 2) производные от
первых, определяющие непосредственно изменения в данном
структурном элементе или в данной его общественной связи.
Очевидно, что в первом случае речь может идти только о
процессе так называемого первоначального накопления
капитала и генезиса (на его основе и в неразрывной связи с ним)
капитализма 24. Это главная линия развития, независимо от
степени распространения капиталистических производственных
отношений. Это следует учитывать в конкретно-историческом
анализе, если мы не желаем свести типологическую процедуру к
простому суммированию всех случаев 25.
Что же касается условий производных, то они
подразделяются на структурные и внеструктурные. При этом первые
выражают суть данного общественного отношения, вторые носят
более или менее привходящий характер. Так, например, движение
земельной ренты как показатель движения крестьянско-сеньори-
альных отношений — условие несомненно структурное, с другой
стороны, ростовщический процент для тех же отношений —
условие внеструктурное. Наоборот, для торгового капитала
именно последнее условие окажется структурным, а первое — вне-
структурным.
Наконец, обратимся к критериям, или к тому, что должно
составить своего рода масштабную сетку для суждения о
характере эволюции социально-классовых отношений в
изучаемый период. Прежде всего очевидно, что искомые критерии не
могут быть отвлечены от чисто внешних характеристик
отдельных классов (таких как, к примеру, сословно-правовое
положение, численность, этнос и т. п.). Следовательно, их надо
искать в скрытой структуре общественных отношений, отношений
между классами. Последняя же, как известно, определяется
прежде всего отношениями производственными, отношениями
собственности. Именно в них следует доискиваться самых
существенных отличительных черт, привнесенных процессом
генезиса капитализма.
Отношения собственности, в свою очередь, подразделяются
на: системные, — поскольку речь идет об основных
антагонистических классах старой формации — и несистемные, —
поскольку речь идет об отношениях каждого из этих классов с классами
и слоями, либо унаследованными от средневековья, либо вновь
возникающими — носителями нового способа производства.
Иными словами, мы не можем в изучаемую эпоху анализировать
отношения собственности этих классов и слоев, отвлекаясь от
формы собственности, господствующей и поэтому все еще окра-
УОУ

шивающей в числе других и формы, ее отрицающие. В этом
проявлялась диалектика живого процесса переходной эпохи: ве-
дущее начало процесса на поверхности выступает как подчинен-
ное, несистемное, хотя именно оно — с течением времени —
выступит подлинно системообразующим фактором целого. Однако
в рамках изучаемого здесь периода это время еще не наступило.
Маркс, отмечал В. И. Ленин, «изучает, как естественноисториче-
ский процесс, рождение нового общества из старого,
переходные формы от второго к первому»26.
При анализе социально-классовой структуры общества в
переходную эпоху особенно недопустимо ограничиваться только
непосредственными экономическими отношениями между
классами. Необходимо дополнить этот анализ рассмотрением
классовых отношений, опосредованных через государственные
институты, которые лишь в конечном счете приводятся в
соответствие с экономическими отношениями. Этот процесс приведения
в соответствие как раз и составляет важную часть содержания
социально-политических изменений в переходную эпоху, в
рамках которых могут существовать сравнительно длительные
периоды несоответствия между классовыми отношениями в разных
(экономической, государственно-политической, идеологической)
сферах.
Итак, исходный пункт в анализе сложной сети общественных
отношений данной эпохи — в какие формы отливались сдвиги в
противоположности труда и собственности в
предреволюционную фазу переходного периода от феодализма к капитализму?
Вторая сфера социально-классовых отношений — отношения
идеологические. Процесс в этой области, будучи в конечном счете
производным от сдвигов в характере производственных
отношений, принимает исторические формы, в кристаллизации которых
огромная роль принадлежит таким факторам, как историческая
преемственность, традиции и т. п. В отличие от сферы
производственных отношений идеологические отношения еще не
подвергались в нашей историографии системному анализу, в
частности и применительно к изучаемому здесь периоду. В этой
области еще только следует формулировать вопросы исследования.
«Переворот в общественном способе производства, этот
необходимый продукт преобразования средства производства,
протекает, — подчеркивал К. Маркс, — среди пестрого хаоса
переходных форм» 27.
Хаотическое переплетение различных переходных форм,
однако, не исключает возможности расчленить их на несколько
основных видов.
Прежде всего, необходимо выделить переходные формы
старого формационного уклада, свидетельствующие о
происходящем процессе его разложения, и переходные и в то же время
зародышевые формы нового формационного уклада. Иногда эти
формы могут быть тождественными, иногда — различными,
сосуществующими друг с другом и воздействующими друг на дру-
102

га. Тождественными эти переходные формы могут быть, если
новый формационный уклад прямо вырастает из старого;
сосуществующими,— если новый формационный уклад возникает
параллельно со старым формационным укладом, оттесняя его
на задний план до постепенного исчезновения. В реальной
жизни могут иметь место и слияние этих путей и сосуществование
переходных отношений указанных укладов. Эти смешанные
варианты в большой степени являются результатом воздействия
среды, т. е. других, неформационных укладов и несистемных
элементов исторической структуры вообще.
Наряду с переходными формами общественно-экономических
укладов необходимо различать формы, которые приобретают в
переходные эпохи существовавшие в рамках старой формации
так называемые неформационные уклады. Было бы
неправильным называть переходными все эти формы, поскольку это
способно затемнить смысл понятия. Существование переходных
форм неформационных укладов (форм их генезиса или
разложения) могут как совпадать, так и не совпадать хронологически
с переходными эпохами и на всемирно-историческом, и на
региональном и локальном уровнях. Таким образом, возможно
сочетание переходных форм формационных укладов с переходными
и непереходными формами других укладов. При взаимодействии
всех этих форм определяющее место в переходную эпоху, как
уже указывалось, принадлежит в ее начале переходным формам
старого формационного уклада, а позднее — нового формацион-
ного уклада.
Указанные соображения относительно внутренней среды
могут быть отчасти распространены и на внешнюю среду. Вместе с
тем необходимо учитывать, что внешняя среда, если она
включает передовой регион (либо регионы), может оказывать
определяющее воздействие на трансформацию переходных форм в
остальных регионах и что сама эта внешняя среда может уже
находиться либо на более поздней стадии переходной эпохи,
либо вообще вне рамок переходной эпохи, которую переживает
отставший в своем развитии регион. Естественно, что
воздействие внешней среды складывается из воздействия
существующих в ней укладов.
Надо особо оговорить, что в новейших немарксистских
«критических анализах» теории общественно-экономических
формаций большое место занимают попытки объявить равнозначными
«факторами» и господствующий способ производства и «условия
его существования» (под которыми подразумеваются прежде
всего несистемные элементы как базисного, так и надстроечного
характера) 28. Обвиняя марксистский монизм в
«абстрагировании» от роли несистемных элементов, эти критики пытаются не
замечать, что только исторический материализм оказался
способным выявить законы взаимосвязи между господствующим
способом производства и условиями его функционирования в
конкретной исторической среде. Причем выявление конкретных
103

путей и форм того, каким образом господствующий способ
производства в конечном счете определяет функционирование всей
совокупности несистемных элементов, и составляет
специфическую задачу марксистской исторической типологии.
Необходимо разграничить понятия типы межформационного
перехода и типы развития нового формационного уклада. Не-
сомненно, что развитие нового формационного уклада является
главным, определяющим, но отнюдь не единственным аспектом
межформационного перехода. Другими аспектами являются
разложение старого формационного уклада, эволюция всех других
укладов и отношений переходной социально-классовой
структуры, а также сложное взаимодействие между всеми этими
сторонами развития в переходную эпоху. (Различие между
понятиями межформационный переход и развитие нового
формационного уклада особенно значительно, если этот последний
возникает не на месте, а наряду со старым формационным
укладом.) Типологию перехода нельзя строить только на основе
вычленения специфики различных типов развития нового
формационного уклада, хотя эта специфика и является
конституирующим признаком каждого типа развития. Наряду с этим главным
следует учитывать и другие критерии, принимать во внимание
и остальные упомянутые выше стороны изменения социально-
классовой структуры. Более того, они, испытывая определяющее
воздействие развития нового формационного уклада, могут
наиболее отчетливо, хотя и опосредованно, отражать специфику
этого развития.
Заслуживало бы специального теоретического анализа
понятие зрелости капиталистического уклада в недрах феодального
строя. Несомненно, что понятие зрелости должно иметь не
только качественную, но и количественную сторону, поскольку,
конечно, капиталистический уклад даже при победе нового строя
не должен обязательно достигнуть количественного
преобладания, и тем более во всех сферах производства. Однако его
удельный вес не может не достигать определенной черты, находясь
ниже которой, капиталистический уклад не был бы в
состоянии оказывать определяющую роль на функционирование,
эволюцию старого формационного и всех остальных укладов.
Вместе с тем в зависимости от технического уровня
производительных сил, которыми «располагал» капиталистический сектор
общества, этот минимальный удельный вес мог изменяться в ту
или другую сторону. Очевидно, что в регионах, где
межформационный переход начинал развертываться в конце переходной
эпохи или даже после ее окончания во всемирном мастшабе,
капиталистический сектор имел возможность опираться на более
высокий уровень производительных сил в связи с
заимствованием технологии более передовых стран. В этих условиях, как
правило, количественно очень небольшой капиталистический
уклад мог оказывать решающее воздействие на всё социально-
экономическое развитие страны или региона.
104

Одним из главных критериев, определяющих тип межформа-
ционного перехода, является уровень развития нового форма-
ционного уклада, на котором он становится господствующим
укладом в регионе (стране). Следует различать стадии развития
нового формационного уклада и стадию в развитии социально-
классовой структуры в целом. В передовом регионе эти стадии
совпадают, точнее стадии развития нового формационного
уклада определяют развитие всей социально-классовой структуры.
По-иному может обстоять дело в других регионах. Одной из
особенностей этого развития является нередко то, что развитие
нового формационного уклада как раз не оказывает такого
определяющего воздействия. Это бывает связано с тем, что в силу
препятствий, создаваемых внутренней и внешней средой, новый
формационный уклад оказывается как бы относительно
«изолированным», «оторванным» от остальной социальной структуры.
Вследствие этого может оказаться настолько ограниченным его
количественный рост, что он не достигает минимального уровня,
необходимого для того, чтобы в данных конкретных условиях
приобрести определяющее влияние на социально-экономическое
развитие страны. (Впрочем, такая стагнация уклада не является
обязательной, например, при экспортной ориентации тех
отраслей экономики, в которых он утвердился.) Замедленные темпы
роста не исключают, однако, качественных изменений под
прямым влиянием внешней среды, даже «перепрыгивания» через
определенные стадии развития, что в данном случае является
лишь показателем деформированного развития.
Авторы уже отмечали29 существование диапазона, в рамках
которого может быть осуществлен межформационный переход
в масштабах страны (или региона). Вместе с тем надо
учитывать, что межформационный переход в таких региональных
рамках может происходить уже после окончания переходной эпохи
во всемирно-историческом масштабе. Подобный региональный
переход вне пределов переходной эпохи неизбежно порождает
ряд специфических особенностей эволюции социально-классовой
системы. К их числу, прежде всего, следует отнести
возникновение таких элементов этой структуры, которые являлись
результатом влияния более развитой в экономическом отношении
внешней среды. Типичным примером может служить появление
монополистической буржуазии во время перехода ряда стран от
феодализма к капитализму в XX столетии.
Изучению проблемы межформационных переходов и их
основы — ломки старого и утверждения нового формационного
способа производства и, следовательно, изменения
социально-классовой структуры общества — мешало смешение логических
уровней анализа этой проблемы. В связи с этим изучение указанной
проблемы на уровне всемирно-историческом (т. е. на уровне
структур А и Б) оказывалось нерасчлененным с рассмотрением
данной проблемы на уровне исторической структуры В, т. е. на
региональном уровне. То же самое следует сказать и об анализе
105

места социальной революции и различных классов в процессе
этого перехода.
Во время межформационного перехода особенно велик
«удельный вес» особенностей в конкретно-историческом облике
двух основных классов, являющихся носителями нового,
капиталистического способа производства. Это связано с двумя
главными причинами. Во-первых, с тем, что оба эти класса
находятся в процессе формирования, т. е., в частности, интенсивного
пополнения за счет различных других классов и социальных групп,
и в определенной степени отражают особенности (включая
особенности разложения) этих классов и групп. Эти особенности и
даже число указанных классов и групп могут сильно отличаться
в разных странах. Классы могли быть генетически более или
менее разнородны. Достаточно указать, что в одних странах
промышленный пролетариат возникал преимущественно из
мануфактурного пролетариата, а в других формировался почти
исключительно за счет иных, непролетарских слоев. Различным
является не только «исходный материал» и способ формирования,
но также специфика влияния на генезис классов надстроечных
элементов, прежде всего государства. Во-вторых, «масштабы»
этих особенностей были вызваны тем, что значительная часть
обоих основных классов была связана с чрезвычайно
разнообразными переходными формами производства.
Классы могли быть более или менее разнородными
профессионально, однонациональными и многонациональными и т. п.
Класс мог иметь подклассы с противоречивыми интересами (в
частности, подклассы буржуазии, интересы которых приходили в
большее или меньшее противоречие с прогрессом
промышленности) 30. Более того, такие подклассы могут быть связаны с
чуждым их классу способом производства (например, подклассы
буржуазии с феодализмом через сферу обращения).
Еще больше различий в социально-классовой структуре
общества переходного периода, если рассматривать в целом. Это
в первую очередь касается соотношения эксплуататорских и
господствующих классов, а также главных и неглавных
эксплуататорских классов с эксплуататорскими и господствующими
классами в однотипных обществах.
Чрезвычайная вариативность в функциях промежуточных
классов зависит во многом от того, связаны ли они со сферой
распределения или производства и распределения; от их
удельного веса в сфере производства; от возможных путей их
«трансформации» (исчезновения), инкорпорации в эксплуататорские
господствующие и негосподствующие классы, в главные и
неглавные эксплуатируемые классы; от экономических и
внеэкономических рычагов этого процесса, его динамизма и
особенностей протекания; от места промежуточного класса в
политической организации и специфики в юридической фиксации этого
положения и т. д. Хорошо известна возможность совмещения
одним и тем же классом функций эксплуатируемого и эксплуа-
106

таторского класса и изменения их в процессе развития. Можно
говорить о существовании формационных и межформационных
промежуточных классов и т. д. Все это свидетельствует о
необходимости более детального исследования отношений между
классами, подклассами и различными социальными слоями.
В период формирования классов могут сохраняться
существенные различия внутри его в отношении определенных групп и
слоев к средствам производства и, следовательно, в интересах.
На конкретно-исторический облик класса на отдельных этапах
его развития могло оказать влияние и то обстоятельство, что
ход промышленной революции временно ставил в благоприятное
положение те слои формирующегося класса, которые являлись
носителями обреченных на исчезновение старых и переходных
производственных форм. В отдельных отраслях производства
отделение непосредственного производителя от средств
производства могло сопровождаться временным увеличением
заработной платы. Примером может служить положение английских
хлопкоткачей. Так, в конце XVIII — начале XIX в. развитие
машинного прядения вызвало острую нехватку ручных ткачей, что
временно увеличило их число и поставило этих рабочих
капиталистической домашней промышленности в положение своего
рода «рабочей аристократии». Но зато часть из них на следующем
этапе промышленного переворота в 20—30-е годы XIX в. (при
внедрении механического ткания хлопка) оказалась обреченной
на жесточайшие лишения 31. Только в результате
промышленного переворота масса народонаселения превратилась в наемных
рабочих, с одинаковым положением и общими интересами.
«Таким образом, эта масса является уже классом по отношению к
капиталу...» 32
Как отмечал Маркс, «один и тот же экономический базис —
один и тот же со стороны основных условий — благодаря
бесконечно разнообразным эмпирическим обстоятельствам,
естественным условиям, расовым отношениям, действующим извне
историческим влияниям и т. д. — может обнаруживать в своем
проявлении бесконечные вариации и градации, которые
возможно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных
обстоятельств»33. Такой анализ, проводимый на логическом
уровне конкретно-исторического исследования в работах по
истории социально-классовой структуры отдельных стран, должен
послужить основой для разработки критериев, из которых
необходимо будет исходить в историко-типологическом анализе
изменений этой структуры при переходе от феодализма к
капитализму.
Переходная эпоха в локально-историческом плане
отличается тем, что различные формационные уклады в это время
сосуществуют в рамках одной и той же разновидности данной
формации, причем «носителем» этой разновидности является
определенный исторический регион 34. Для всесторонней внутренней
характеристики развития исторического региона в определен-
107

ную эпоху необходимо описать его с учетом присущих ему как
системности (формационного уклада), так и несистемности.
В первом случае (анализ системности) будет дана
функциональная характеристика, при которой регион предстанет как
совокупность трех строго подчиненных зон: 1) отношений между
основными, т. е. системными, классами данной формации; 2)
отношений между неосновными, т. е. несистемными, классами и
социальными слоями; 3) отношений между системными и
несистемными классами и социальными слоями. При этом
прослеживается, как господствующий способ производства определяет
сферу отношений не только между основными классами, но и
неосновными классами и социальными слоями, а равно и
«промежуточную» зону (отношения между основными и
неосновными классами и социальными слоями).
Тот же регион, описываемый через системность, но
выраженный субстанционально, т. е. через сущностную характеристику,
примет следующий вид: 1) зона господствующего
производственного отношения; 2) зона, подверженная влиянию, но не
преобразованная указанным отношением; 3) зона, не затронутая
этим отношением. Принципиальное отличие данного описания
от предшествующего сводится к тому, что общественные
отношения, не принадлежащие к основному производственному
отношению, выступают конкретно, в виде «самостоятельной» зоны
отношений, не соподчиненной господствующему способу
производства, а сфера отношений между основными и неосновными
классами предстает как зона, хотя и подверженная влиянию, но
не поглощенная господствующими производственными
отношениями.
Тот же регион, выраженный через несистемность, примет
следующий вид: 1) несистемные отношения; 2) промежуточные
формы между унаследованными и господствующими
производственными отношениями; 3) господствующие производственные
отношения. Это описание выражает генетическую характеристику
региона в смысле генезиса его специфики (а не сущности) как
разновидности формации. Поскольку «точкой отсчета» является
здесь несистемность, в этом описании не может быть раскрыта
определяющая роль формационного типа производственных
отношений, который выступает в ряду равных по значению типов
отношений. (Приводимые виды описаний должны быть уточнены
по ряду направлений, анализ которых является особой задачей.)
При вычленении регионов речь идет, по сути дела, об
определении основных типов развития и, следовательно, типов
изменения социально-классовой структуры при переходе от
феодального к капиталистическому строю. При этом необходимо
учитывать в первую очередь следующие факторы:
1) региональный тип феодализма (включающий и
особенности несистемных элементов феодальной структуры);
2) уровень развития феодализма, уровень развития и
структура капиталистического уклада — сферы производства, охва-
108

ченные этим укладом ко времени совершения буржуазной
революции (до, во время или на определенной стадии
промышленной революции);
3) связанные с этим особенности формирования основных
классов буржуазного общества;
4) особенности влияния несистемных элементов структуры на
старый и новый формационный уклады во время межформаци-
онного перехода;
5) влияние внешней среды, тесно связанное с этапом
общемирового развития, в условиях которого протекает межформа-
ционный переход в данном регионе (или стране). Значение
этого фактора увеличивается в связи с возрастанием воздействия
экономически передового на развитие других регионов. Это
влияние могло становиться определяющим, особенно в колониях и
полуколониях.
Принято говорить о революционном характере межформа-
ционного перехода. Однако это несомненно правильное научное
положение не следует понимать механистически, в том смысле,
что этот переход, будучи в целом революционным по характеру,
сохраняет этот характер на всем его протяжении. Напротив,
процесс ломки старых и формирования новых отношений, как
правило, сравнительно длительное время сводится к
постепенным количественным изменениям, еще не создающим
качественно нового строя социальных отношений. Лишь социальная
революция придает этим эволюционным сдвигам характер
революционного скачка. В этой связи надо различать две часто
переплетающиеся в действительности, но по сути различные формы
воздействия социальной революции. Во-первых, осуществляемую
ею прямую ломку старых производственных отношений
(например, в результате отмены сеньориальных прав и конфискации
помещичьей земли) и, во-вторых, создание благоприятных
условий для ускоренного последующего развития нового строя и
постепенной ликвидации еще сохраняющегося частично прежнего
формационного уклада. И в том, и в другом своем воздействии
на ход социального развития революции выявляют себя как
могучие ускорители общественного прогресса 35.
Во всемирно-историческом плане победа буржуазной
революции знаменует собой окончание первой фазы перехода от
феодализма к капитализму. При переходе от феодализма к
капитализму данная закономерность раскрывается только в
масштабах всемирно-исторического развития. На уровне же отдельных
стран и регионов социальная революция может осуществляться
на разных этапах ломки феодальных и формирования
капиталистических отношений. Иными словами, межформационнный
переход в одних случаях завершался, а в других не завершался
буржуазной революцией (даже если речь шла о победоносной
революции, результаты которой оказывались необратимыми во
время попыток социальной и политической реставрации старого
порядка). Поэтому, поскольку речь идет об истории отдельных
109

стран, для тех из них, где межформационный переход не
завершался революцией, требуется раздельное специальное
исследование его дореволюционного, революционного и
послереволюционного этапов.
4
ПРОБЛЕМА КЛАССИЧЕСКОГО
ПУТИ РАЗВИТИЯ
Известно, что в историческом процессе историческое и
логическое сближаются только в пределах весьма длительной
перспективы. Однако это не значит, что в рамках более сжатых
временных отрезков исследователь не сталкивается с такой
разновидностью данного конкретного процесса, в которой историческое и
логическое предстают в пункте их наибольшего сближения друг
с другом. Именно такие разновидности получили в истории
наименование классических. Основоположники
марксизма-ленинизма неоднократно отмечали, что в действительности — ив
природе, и в обществе — нет «чистых» явлений, В. И. Ленин
подчеркивал, что никогда «чистой» социальной революции нельзя
будет дождаться 36. Вместе с тем существуют классические формы
развития того или иного явления — относительно наиболее
близкие к его «чистому» виду.
На познавательное значение «классических» процессов
истории в нашей литературе уже указывалось. Они позволяют
уловить общее, повторяющееся в громадном разнообразии
конкретно-исторических форм. Характер, степень отклонения данного
локального процесса от его «классической» модели позволяет
выявить объективную историческую типологию
стадиально-тождественных вариантов 37'. Однако при всем очевидном
методологическом значении понятия классический (применительно к
историческому процессу) до сих пор еще не предпринимались
попытки обрисовать характерные признаки такого процесса. Между
тем это могло бы направить исследовательскую мысль (в ее
стремлении выяснить локальные особенности) на изучение
действительно важных вопросов, вооружив ее категорией
классического пути развития. К этой категории неоднократно
обращались Энгельс и Ленин, когда возникала необходимость выделить
во всемирно-историческом процессе конкретные явления,
события, повороты, которые протекали в наиболее чистом, т. е.
свободном от элементов, затемняющих их сущность, виде. Хотя в
рамках переходной эпохи отдельные примеры классических
процессов могут быть обнаружены в различных странах, тем не
менее признать какую-либо из этих стран воплощением
классического процесса перехода от старой формации к новой можно
лишь при условии, если дело идет о классическом способе
формирования капиталистических отношений. Поэтому именно
Англия и может быть признана страной классического перехода от
110

феодальной формации к капиталистической. Франция же, не
могущая претендовать на эту роль, тем не менее являлась
страной, в которой борьба классов всегда доводилась до конца
и т. п. В марксистском историзме изучение подобного рода
«чистых» явлений играет важную теоретико-познавательную роль,
поскольку это позволяет вскрывать сущность
стадиально-тождественных процессов, явлений, событий в тех странах, где — в
силу ряда локально-исторических обстоятельств — суть вещей
скрыта, затемнена спецификой форм. Таким образом, данную
парадигму марксистская историография не вносит в историю
извне, а находит в самой истории, что является лучшим
свидетельством объективности основанных на ней построений.
Однако возникает вопрос: если историку удалось открыть
в данной стране классическое явление, все ли аспекты
последнего априори могут быть отнесены, подведены под эту
категорию? И далее, как соотносится характеристика данного явления
в качестве классического с историей его, другими словами, на
протяжении какого времени подобная характеристика остается
правомерной? Наконец, какова диалектика взаимосвязи между
классическим в истории этого явления в данной стране и
локально-историческим, т. е. сугубо специфическим в одной и той
же сфере социальности, равно как и в сферах пограничных,
взаимодействующих с ним?
Прежде всего очевидно, что явление необходимо сложное по
своей структуре может быть классическим (близким к
социологическому эталону) только в определенном отношении или, в
лучшем случае, в ряде отношений, в то время как в других
отношениях оно может и не быть таковым. Так, например, борьба
третьего сословия во Франции в рамках французского
абсолютизма имела безусловно классические черты. Однако можно ли
подобное утверждать о борьбе крестьянства в той же стране и
в тот же период? Это вызывает сомнения, хотя бы потому, что
ни одного крупного собственно крестьянского восстания,
направленного против сеньориального строя, эта страна не знала. В ней
нет ни одного примера — вплоть до Французской революции —
разработки программы крестьянской антифеодальной
революции. С другой стороны, хотя Англия являлась страной
классического развития капитализма, наиболее зрелые формы
мануфактуры в ней были длительное время представлены слабее,
чем в той же Франции. Следовательно, при обращении к
классическим явлениям в истории всегда следует иметь в виду
сложность явлений и особую необходимость в том, чтобы точно
очертить содержательные рамки подобного определения.
Однако имеется еще и другой его ограничитель — хронологические
рамки. Лишь исторически определенная стадия в истории
данного явления может быть охарактеризована как классическая,
тогда как другие стадии представляли лишь
локально-исторические и необщезначимые его формы. Так, например, рабочее
движение в Англии в период чартизма несомненно приобрело клас-
111

сические для той стадии в истории этого движения черты.
Однако в дальнейшем английское рабочее движение потеряло
подобный характер, превратившись в типично локальное явление,
а классические черты приобрело рабочее движение в странах
континента. Таким образом, переход локально-исторического в
классическое и процесс обратный раскрывают глубокую
диалектику как объективного хода истории, так и категорий, его
отражающих.
Как уже отмечалось, классическое в истории данного
явления событие всегда соседствует с неклассическим, сугубо
локальным, как в природе предмета изучения, так в пограничных
областях, что приводит к взаимодействию сторон, элементов,
столь разнохарактерных между собой. Так, например,
Английская революция, по нашему глубокому убеждению, была
классической с точки зрения классовой природы и поведения
буржуазии в ходе революции. Но именно поэтому исход этой
революции отличался сугубо локальной спецификой — он был
половинчатым и незавершенным. Это стало возможным
благодаря «неклассическому союзу» буржуазии с «новым дворянством»,
что исключало ее союз с крестьянством. С другой стороны,
английское крестьянство, несмотря на свою роль важнейшей
движущей силы революции, так и не добилось отмены феодального
строя поземельных отношений. Повинен в этом был указанный
далеко не классический союз буржуазии и «нового дворянства».
Как же в истории данной страны в данный период
дифференцировать классическое и неклассическое, т. е. локальное и
специфическое? Критерии, которыми определяется классический
путь развития, должны находиться в сфере системности, т. е. в
данном случае — относящейся к переходным формам формаци-
онных укладов, а сфера несистемности должна учитываться
только в той мере, в какой она способствовала относительной
«чистоте» процесса замены старого формационного уклада
новым.
Из приведенных выше примеров очевидно, что: а)
классическое отнюдь не равнозначно количественно преобладающему;
речь идет о качественном аспекте явления; б) что качество само
по себе — преходяще; в) оно далеко не всегда пронизывает
структуру явления до конца, а относится к определенным его
сторонам и отношениям. Что же касается критериев вычленения
подобных явлений из сложного переплетения связей
действительности, то в сугубо предварительной форме они следующие:
а) степень близости данного явления к его социологической
форме и сущности; б) относительная степень жесткой
корреляции его с ведущим базисным отношением. Выдающаяся роль
того или иного явления в возникновении явления классического
еще не делает первое из них тем самым классическим.
112

Первая фаза переходной эпохи
Итак, путь развития капитализма в Англии является
классическим, что в сочетании с меньшим, чем в других странах,
воздействием извне на этот процесс определяло и «чистоту»
сформировавшегося там буржуазного общества. В Англии
«капиталистический способ производства, все больше и больше входивший
в силу с последней трети XVI в., ассимилировал в себе все
имевшиеся условия и в различные периоды снес до основания,
одну за другой, созданные историей предпосылки — деревни,
постройки и людей, — чтобы обеспечить «наиболее
производительное» приложение капитала» 38. И вместе с тем, как
подчеркивал Маркс, и в Англии не существовало «чистого»
капитализма. «В Англии современное общество, с точки зрения его
экономической структуры, получило бесспорно наиболее широкое,
наиболее классическое развитие. Однако и здесь указанное
классовое деление не выступает еще в чистом виде. Даже и
здесь средние и переходные ступени везде затемняют строгие
границы между классами (правда, в деревне несравненно
меньше, чем в городах)»39.
Какова же диалектика общего и особенного в этом
классическом пути? Вероятно, этот вопрос можно поставить и
по-другому: какие особенности упомянутого развития придали ему
классическую форму? Известно, что на материале Англии Маркс
не только вскрыл законы функционирования и развития
капиталистического способа производства, но и выявил классический
образец процесса так называемого «первоначального
накопления». И подобно тому, как этот образец, хотя и оказался
исторически «единственным» и «неповторимым», тем не менее
обнаружил сущность стадиально-тождественных процессов во
всемирно-историческом плане, точно так же и английские
общественные отношения эпохи разложения феодализма и вызревания
в его лоне капиталистического способа производства могут
послужить ключом для понимания сущности эволюции
общественных отношений в эту эпоху в любой другой пережившей ее
стране.
Поскольку процесс генезиса капиталистических отношений
в Англии неоднократно характеризовался Марксом как
классический, проследим характерные черты этого процесса. Нет
необходимости доказывать, что стержнем его в области развития
экономического базиса являлось становление капиталистической
мануфактуры. Как известно, мануфактурный период в истории
этой страны длился с XVI по вторую половину XVIII столетия.
Однако в марксистской историографии процесс становления
мануфактуры анализировался только с точки зрения
количественных показателей, т. е. в термине «больше—меньше»,
«быстрее — медленнее» и т. п. Для историографии оставалось
незамеченным то обстоятельство, что новое качество — новый
способ производства, — раз возникнув, имеет не только
количеств/Я

венную, но и, если можно так выразиться, качественную
историю — свои фазы, стадии, уровни развития. Уже из того факта,
что процесс становления нового способа производства
растянулся почти на три столетия, можно было бы априори
заключить, что процесс этот не мог сводиться только лишь к внешней
экспансии, без того чтобы само качество не подвергалось
внутренним сдвигам. Но если необходимо различать в истории ран- .
него капитализма фазы, стадиальные различия, то неизбежен и
вопрос: каковы эти стадиальные различия в истории
мануфактуры, воплощавшей новый способ производства прежде всего в
промышленности?
Итак, наряду с двумя антагонистическими классами
феодальной формации — землевладельцами-феодалами и
отличавшимся исторически «промежуточным» положением
бюргерством — мы находим в общественной структуре XVI в., хотя и на
ранней стадии их становления, два новых антагонистических
класса, олицетворявших капиталистический уклад —
капиталистов-предпринимателей и наемных рабочих. Одно это
обстоятельство в достаточной степени объясняет сложность общественных
отношений изучаемой эпохи. Однако объективная
действительность была еще сложнее. Дело в том, что гетерогенность классов
старого общества в эпоху позднего средневековья стала
значительно резче выраженной. Эта разнородность временами столь
велика, что зачастую уже невозможно рассматривать их в
качестве единого класса как такового, а приходится каждый раз
конкретизировать, в каком отношении данный класс находится
к другому классу и т. п. Проиллюстрируем эту внутреннюю
трансформацию классов и сословий средневекового общества на
примере каждого из них в отдельности. " ' ~~~~
Как уже отмечалось, сдвиги в структуре дворянства
начались еще в XIV—XV вв. Если для классического периода
средневековья приходится вычленять внутри дворянства Англии два
слоя: крупных и мелких вотчищ1ш<ов^1_1а_уже для
характеристики этого класса в XIV—XV вв. этого деления недостаточно.
На первое место в данное время выдвигается _^итерий__ф£о-
дальной (владельческой) структуры вотчин: от скольких. _виыш£г__
стоящих лордов держит свою вотчину данный землевладелец,
имеет ли вообще" данная земля верховного лорда, отягощена ли
она повинностями,и какими и т. п^ Возникшее в это вр^^поня-
тие ^бвд^^жент^и)относилось как к социально-сословному
происхождению вотчинника, так и к характеру его владении (с
точки зрения феодального права). XIV век унаследовал и
углубил раскол английского дворянства на два отчетливо
противостоящие друг другу слоя: старое дворянство и новое
дворянство. Однако^ основания данного различения резко изменились.
Под(сл^дш11аШ2рянсхашЬ имелись в виду те
немногочисленные феодальные роды, которые пережили войну Алой и Белой
роз и последующие конфискации Генриха VII, сохранив
основное ядро своих родовых владений 41. Что же касается понятия
114

^' новый дворяшш) то теперь оно наполнилось новым — как исто-
рйтапш; так и политико-экономически — содержанием.
Исторически, речь шла теперь о слое вотчинников, которые приобрели
свои владеншг~влгагодаря" тюдоровской^ политике конфискаций
и земельных дарении, предпринимавшихся с целью создать опо-
£У новой династии."Гораздо более важен
политико-экономический аспект" анализируемой категории. <<Новнй_дво£я™н>> — это
вотчинник, либо сам ведущий свое хозяйство с помощЕкг*наём-
ных раббчйхГтГе. по:"капиталистически, либо сдающий
значите л ьну10^1астъ^воих крупным капиталистического типа
арендат^рамТ^чевидно, что и в том, и в другом случаях «новый
дв6pяJiШl>>-^--п^литикo-экoш>мичecки —_щ>ед_став_ляет интересы
капиталистического способа производства в земледелии, хотя в
сословном отношении и принадлежит к дворянству.
Это переплетение в «новом дворянине» классовых и
сословных черт многое объясняет в специфике предпосылок и хода
Английской революции середины XVII в.42 К 1600 г. в Англии
дворяне владели значительно большей частью земли,
приобретенной" за счёт1ШринЫ7"церкви, аристократии и крестьянства,
^чем в 1530 г.43
Этим объясняется необычайная для такого раннего времени
широта поля деятельности капитала, многообразие сфер его
проникновения, сила буржуазной оппозиции абсолютизму в
таком традиционном органе власти, как парламент, а также в
органах местного управления, где дворянам принадлежала
решающая роль44, наконец, глубина проникновения и широта
распространения доктрин пуританизма, поскольку в руках местного
дворянства находились церковные приходы и проповеднические
кафедры. Что же касается крупной феодальной знати, то она
оставалась~~на"гючве^феодального способа производства и тем
самым выступала как политический оплот абсолютизма. Нашу
мевшая дискуссия по вопросу о соотношении совокупных
доходов указанных двух слоев дворянства в столетие,
предшествовавшее революции середины XVII в.45, при всей разноречивости
высказанных суждений и заключений привела к преобладанию
в науке наших дней тезиса об экономическом преуспеянии
«нового дворянства», с одной стороны, и деградации и упадке
крупной знати — с другой. ,
Обратимся теперь к классу /крестьян^ Особенность его
исторических судеб заключалась в 'том", чтсГон столкнулся лицом к
лицу с наступающим капиталистическим способом производства
в земледелии еще в условиях резкого преобладания воли
лендлордов над связывавшей ее*силой традиции, т. е7 задолго до
того, как в ходе революции середины XVII в. была предпринята
попытка (так и неудавшаяся) уничтожить господское право на
крестьянские наделы.. Естественно, что крестьянство как класс
оказалось безоружным в борьбе за землю.
В своей основе эти отношения оставались феодальными на
протяжении XVI и большей части XVII вв. Однако отношения
115

феодальной ренты уже не только не исчерпывали многообразие
аграрных порядков в Англии, но сами значительным образом
деформировались под влиянием складывающихся и в городе, и
в деревне капиталистических отношений. Прежде всего, к
концу XV в. в Англии исчезло крепостничество. Русский
исследователь этого процесса А. Н~ Савин'писал"о «последних вилланах»
применительно к XVI в.46 Межклассовые отношения в деревне
приобрели договорный характер 47. Дело в том, что характер
«договора» во все возрастающей степени определялся не
традицией, а подавляющей волей лендлорда, за которым стояла новая,
враждебная мелкому крестьянскому производству
хозяйственная конъюнктура. Только сочетание рычагов внеэкономического
принуждения (юридическая доктрина и практика копигольда)
с элементами принуждения экономического объясняет саму
возможность при внешней неизменности традиционных
распорядков в английской деревне резко ухудшить условия
крестьянского держания. Эту цель лендлорды в своей массе успешно
реализовали к концу XVI в.48 Развернувшийся с конца XV в.
процесс обезземеливания мелких держателей («огораживания»)
шел неравномерно в отдельных районах страны и в отдельные
периоды. В XVI—XVII вв. было три периода резкого усиления
этого процесса: 40—50-е годы XVI в.; конец XVI — начало
XVII в.; 60—80-е годы XVII в.
Первый из указанных периодов был связан с социальными
последствиями монастырской диссолюции. Переход огромного
фонда монастырских земель в руки короля (более 1/5 пахотной
площади страны) и последовавшая вскоре распродажа большей
их части влекли за собой резкие перемены в условиях
крестьянского держания (в сторону ухудшения) и новую волну
«огораживаний». Новые (светские) владельцы монастырских земель
не считали себя связанными традиционными распорядками. Их
хозяйственный принцип заключался в том, чтобы просто извлечь
максимальную прибыль из затраченных на покупку владений
денег. Характерно, что эта далеко не феодальная цель
достигалась в рамках феодального права, опираясь на
продолжающееся «невмешательство» судов общего права в крестьянско-сеньо-
риальные отношения. На этой почве, как известно, разразилось
два крестьянских восстания: на севере — так называемое
«Благодатное паломничество» (1536—1537 гг.) и на востоке —
восстание Роберта Кета (1549 г.). Вторая волна «огораживаний»
поднялась главным образом в графствах центральной Англии —
в конце XVI — начале XVII в. Помимо уже действующих (с
конца XV в.) причин, она была обусловлена, с одной стороны,
выгодно сложившейся рыночной конъюнктурой, а с другой —
ослаблением правительственного контроля за соблюдением коро
левских статутов, запрещавших «огораживания», которые сопро
вождались сгоном держателей и разрушением их дворов
(стареющую Елизавету I тревожили в конце ее правления более
важные заботы, а взошедшего на английский престол Якова 1
116

Стюарта эта проблема вообще мало занимала). Ответом на
усилившееся огораживание было народное восстание в
центральных графствах страны (1607 г.). Наконец, период реставрации
Стюартов и так называемой «Славной революции»
представлял, по-видимому, пик процесса «огораживаний», решивших
судьбу английского крестьяства как класса. Именно это
обстоятельство придало английскому буржуазному обществу
структуру наиболее близкую к понятию этого общества.
Характеристика английского крестьянства была бы
неполной, если не подчеркнуть еще один факт, имеющий важное
значение: аграрная революция развернулась в условиях далеко
зашедшего" ^ОЖ^са^Жущественной и социальной
дифференциации деревни. С^ди_тдех^обычно встречающихся в эту эпоху
прослоек крестьянства—держателей крупных, средних, мелких
(и мельчайших) наделов — особенно велик был удельный вес
последней прослойки. Во многих случаях держатели этой
категории составляли до 2/3 всего числа держателей земли в маноре.
Разумеется, подобная внутриклассовая структура крестьянства
резко ослабляла былую солидарность сельской общины перед
лицом произвола лордов, что значительно облегчало достижение
последними своих целей. Однако указанная особенность в
структуре крестьянства как класса сказывалась и в другом не менее
важном отношении: она оказалась очень выгодной грюндерам
капиталистических форм производства не только в земледелии,
но и в промышленности. Если не учесть столь необычно
высокого в эту пору удельного веса малоземельных и безнадельных
крестьян в английской деревне, останется необъяснимым
распространение различных форм крупной капиталистической аренды,
равно как и расцвет рассеянной мануфактуры в
промышленности. Только возможность найти в деревне средства к
существованию — вне собственного хозяйства — в качестве рабочего
на дому или в хозяйстве арендатора объясняет то, каким
образом в деревне могла удержаться такая масса малоземельных и
безземельных крестьян. Этим обстоятельством не в малой мере
объясняется видимый парадокс: с одной стороны, начиная с
последней третий XV в. мы встречаемся с несмолкающими
жалобами на уничтожение крестьянства, а с другой — это
крестьянство, пусть в уменьшенном количестве и при все более
ухудшающихся условиях, существует все время.
Итак, видимая непрерывность скрывает от нас
действительный перерыв, глубокий сдвиг в политико-экономической
характеристике сельского населения. Благодаря раннему развитию
капитализма в деревне и классовому союзу буржуазии и «нового
дворянства» в Английской революции середины XVII в. были
заложены основы для полного уничтожения крестьянства. Однако
эта характерная черта «чистого» развития капитализма
совмещалась с сохранением дворянского землевладения, лендлордиз-
ма, правда, говоря словами В. И. Ленина, «при новой,
свободной, чисто капиталистической аренде» 4Э.
117

Прежде, чем покинуть пределы деревни, мы должны
остановиться еще на одном сельском классе, не унаследованном от
феодальной структуры общества, но складывающемся в
процессе ее разложения — капиталистических фермерах. Английская
деревня становится рассадником этого типа фермеров в такой
же мере, в какой товаризация продукта сельского
хозяйства ( и в первую очередь, промышленное сырье — шерсть)
становится условием распространения капиталистической
мануфактуры.
Наплыв в деревню обладателей денежного капитала,
стремившихся на любых условиях получить доступ к земле как
наиболее обеспеченному в ту эпоху источнику прибыли, — вот тот
решающий фактор, которым был обусловлен аграрный
переворот XVI в. «Возникает, таким образом, — писал Маркс, —
рассадник капиталистических арендаторов... которые расцветают с
особенной быстротой, если им способствуют, как в XVI веке в
Англии, особо благоприятные обстоятельства вроде тогдашнего
возрастающего обесценения денег...»50 Три фактора превратили
Англию в классическую страну капиталистического фермерства:
1) наличие общенационального сельскохозяйственного рынка;
2) наличие дешевой и легкодоступной рабочей силы; 3)
сравнительная неподвижность арендаторских рент (благодаря
практике долгосрочных арендных договоров — нередко на 99 лет)
при подвижном состоянии рыночных цен на
сельскохозяйственные продукты.
Социальные прослойки, из рядов которых чаще всего
рекрутировались представители рассматриваемого класса, следует
разыскивать как в городе, так и в самой деревне. В городе с
наибольшей вероятностью их можно найти прежде всего среди
представителей торгового и денежного капитала, это — и члены
богатой верхушки торговых и ремесленных корпораций,
представителей так называемых «свободных» профессий (юристы),
владельцы доходных должностей и т. п. В деревне к
предпринимательской аренде обращались управляющие манорами (так
называемые «бейлифы») и разбогатевшие сельские старосты,
представители «нового дворянства».
Чтобы получить ответ на вопрос, благодаря каким
обстоятельствам в Англии намного раньше, чем в других крупных
странах Европы (уже к концу XVI в.), образовался класс богатых
для того времени капиталистических фермеров, приведем,
помимо высказанных соображений, один основанный на
фактических данных подсчет. Между началом и концом XVI в.
стоимость продуктов сельского хозяйства в стране возросла в 6 раз,
что было обусловлено, с одной стороны, ростом цен, а с другой —
увеличением самого продукта земледельческого труда,
благодаря росту производительности последнего. За тот же период
производственные расходы в такой «средней» (т. е. типичной)
ферме увеличились только в 4 раза. Следует при этом заметить,
что наиболее малоподвижной частью указанных расходов яв-
118

лялась заработная плата сельскохозяйственных рабочих, в то
же время стоимость жизни в Англии возросла на 450 %. На
основе приведенных данных правомерно заключить, что в случае
долгосрочного арендного договора и, следовательно,
неподвижных рент доход фермеров возрос в денежном его выражении в
указанный период в 12 раз 51.
Что же касается покупательной способности ренты,
получавшейся лендлордом, то она — при том же условии
(долгосрочное™ арендного договора) сокращалась на 20—25 % в
сравнении с прежним уровнем. Неудивительно, что лендлорды в
XVI в. предпочитали краткосрочные, регулируемые рыночной
конъюнктурой договоры. Неизмеримо более важным является
вопрос, как влияло распространение крупной
предпринимательской аренды на крестьянскую деревню? Из современной
изучаемому процессу публицистики хорошо известно, что арендаторы
то и дело рассматривались как «жадные волки»,
проглатывающие былые крестьянские держания, конкурирующие с ними на
земельном рынке, повинные в резком повышении вступительных
платежей и рент, в распространении «огораживаний». Одним
словом, с появлением крупного арендатора мелкие держатели
на обычном праве становятся излишними, от них манориальная
администрация стремится любыми средствами избавиться.
Обратимся теперь к другим классам и слоям населения
предреволюционной Англии. В английских городах номинально
господствовал корпоративный строй. Особенностью этих
корпораций являлось то, что ремесленники и купцы в данной отрасли
производства состояли членами одной и той же корпорации.
В заморской торговле складывались корпорации чисто
купеческие. Однако процесс разложения старых корпоративных
объединений и в торговле и в ремесле сопровождался их
дифференциацией. В то время как ремесленники либо низводятся до
положения бесправной и молчаливой массы, либо образуют
самостоятельные объединения, фактически подчиненные
купеческой корпорации. Особый слой сложился как в ремесленных, так
и в купеческих объединениях — так называемые ученики и
подмастерья. Слой пестрый по материальным условиям жизни, но в
большей своей части этически ближе к своим средневековым
предшественникам, чем к наемным рабочим нового времени. Не
менее дифференцированной была торгово-финансовая верхушка
городов. Небольшая, но наиболее влиятельная часть этого слоя
была связана в качестве членов торговых компаний,
поставщиков и финансистов двора с короной. Это она наряду с
придворными извлекала выгоды из политики монополии 52. Большая же
часть анализируемого слоя — купцы средней руки, владельцы
мануфактур и раздаточных контор испытывали на себе всю меру
разорительности для них экономической политики абсолютизма.
Отсюда ее все большая отчужденность от двора, отсюда
близость первой из указанных прослоек с феодальной знатью, а
второй из них — с «новым», преимущественно провинциальным,
119

дворянством. Городские «низы» — поденщики, грузчики,
лодочники, носильщики, подмастерья — составляли очень мятежную
массу, бесправную и угнетенную, но она была лишена как
внутренней солидарности, так и ясно осознанных целей.
Основным ядром пролетариата в предреволюционной Англии
были рабочие централизованных мануфактур (большинство за
пределами корпоративных городов),, сельские батраки^ горнора;
бочие и др. Относительно общей численности населения страны
удельный вес рабочих по найму едва ли не превосходил уже в
ту пору долю мелких самостоятельных хозяев. Однако этот
слой еще полностью был лишен классового — не говоря уже о
политическом — сознания 53.
Попытаемся теперь представить производственные
отношения в предреволюционной Англии в обобщенном виде.
Разложение общественной структуры старого порядка не дошло еще
в рассматриваемый период до полного вырождения. Ядро в
каждом из отживших свой век классов все еще пребывало в
более или менее гомогенном состоянии, консервируемом
феодальными отношениями собственности. Наиболее бурные
процессы разложения и перерождения природы этих классов
протекали на их широкой периферии: малоземельные слои
крестьянства превращались в разноликую массу наемных рабочих
или пополняли ряды пауперов, с другой стороны, значительная
часть дворянства, сохраняя прежний сословный статус, сменила
классовую природу, составив часть формирующегося класса
буржуазии. Аналогичное сочетание разнохарактерных элементов
связей разлагающихся и зарождающихся наблюдается в среде
бюргерства. Если все еще сохраняло средневековый характер
корпоративное устройство ремесла и торговли и олицетворявшая
его прослойка цеховых мастеров и членов торговых корпораций,
то владельцы раздаточных контор, скупщики, владельцы
мануфактур и, наконец, арендаторы-предприниматели входили в
ядро формирующейся буржуазии, точно так же как масса
работных людей, ремесленных учеников и подмастерьев — в ядро
предпролетариата. Для наглядности представим анализируемые
связи в виде схемы:
Старые классы Формы трансформации Новые классы
I. Дворянство «Новое дворянство» I. Буржуазия
II. Крестьянство
а) верхушка
крестьянства
Коттеризация деревни
а) основатели
мануфактур
б) арендаторы-пред-
б) малоземельные
слои
III. Предпролетариат
пауперы
приниматели
III. Бюргерство
Владельцы раздаточных
а) члены городских контор
корпораций «Ливре
:Ливрейные компании»
б) «свободные»
профессии
в) городские «низы»
120

Как и в сфере производственных отношений, в английском
обществе XVI—XVII вв. намного усложнились политические
связи. Три типа этих связей в наибольшей степени формировали
политический облик предреволюционного общества: 1)
феодальное подданство; 2) сословно-представительные; 3) областные и
коммунальные. Первые связи имели своим центром корону,
королевский двор, периферию же его составляли подданные
короны. Поскольку суверенитет короля на территории страны все
еще смешивался в значительной мере с сюзеренитетом,
постольку место подданного в анализируемых отношениях все еще
зависело от его места в иерархии феодальных земельных
держаний, иными словами, этим местом в широком плане
определялось соотношение прав и обязанностей подданных короны.
Расстояние, отделявшее подданного от двора, было мерилом его
политического влияния, политического веса в делах королевства.
Именно этим обстоятельством был обусловлен раскол
английского общества первой половины XVII в. на «партию двора» и
«партию страны» (точнее провинции) 54.
Разумеется, в конечном счете это был раскол по принципу
способов производства — феодального и капиталистического.
Однако только в конечном счете, т. е. в высшей степени
опосредованно. На языке политики в нем отражались противоречия
особого рода: 1) борьба за меру влияния при дворе — в среде
дворянства; 2) борьба против преобладания Лондона — в среде
бюргерства, и т. д. Здесь речь шла о борьбе тенденций
централизации и все еще живого партикуляризма, а на языке права —
о борьбе за уничтожение института феодального сюзеренитета.
Как легко заключить, на этой почве могли объединяться, хотя
и из различных побуждений, элементы и старого, и «нового»
дворянства, лорды маноров и их держатели, городские «верхи»
и городские «низы». Из этого очевидно, сколь преобразованным
выступает основной социальный конфликт в сфере политики.
Центром сословно-представительных связей был английский
парламент, а его периферию составляла узкая прослойка
подданных английской короны, обладавших правом участия в
выборах членов палаты общин: в деревне это были хозяева, по
лучавшие не менее 40 шилл. годового дохода с фригольдерского
держания, в городе — плательщики налогов, домовладельцы.
И хотя это право было более чем призрачным, ибо в первом
случае выборы решались мнением манориальных лордов, а во
втором — мнением знатного патрона данного города, налицо
была прямая связь между нарастанием оппозиции абсолютизму
в стране и в стенах парламента. Иными словами, по мере
приближения революционной ситуации борьба в стенах
парламента все более адекватно отражала расстановку классовых сил в
стране. Следовательно, связи типа сословно-представительных
играли немаловажную роль в формировании лагеря парламента
и его политической программы. Однако и здесь конечный
раскол общества на антагонистические общественные классы был
121

затемнен делениями политическими, нередко значительно от
этого раскола отклонявшимися 55.
Наконец, в переходную эпоху, являющуюся предметом
нашего рассмотрения, стали многозначными областные и
коммунальные связи. С одной стороны, в них отражались все еще сильные
средневековые тенденции к партикуляризму. Этими связями
управляли (и злоупотребляли!) местные магнаты, никак не
желавшие забыть «старые добрые времена» феодальной вольницы.
И хотя теперь лорды уже не могли поднимать мятежи против
короны, тем не менее у них было достаточно сил для пассивного
сопротивления двору и органам центральной администрации.
В определенных ситуациях эти связи могли содействовать
сплочению народных низов в борьбе против местных
угнетателей и их лондонских покровителей. Примером могут служить
народные восстания в Англии XVI—XVII вв., принимавшие, как
правило, локальный характер (на севере Англии в 1536 г., в
восточной Англии в 1549 г., в центральной Англии в 1607 г., в
юго-западной Англии в 1628 г.). В сложных и отличавшихся
неоднозначным характером связях этого типа перемешивались
тенденции и феодальные и антифеодальные, они могли быть
оплотом и «партии двора» и «партии страны», ими могли
пользоваться местные лорды, но они не могли стать инструментом
сопротивления их произволу.
Уяснение роли политической надстройки в переходную эпоху
позволяет различать два вида эндогенного развития
производительных сил: первый — когда оно еще не находит прямого
отражения в соответствующих изменениях производственных
отношений, и второй — мнимо эндогенного развития, когда такому
отражению препятствует обратное воздействие надстройки, а
также несистемных факторов, среди которых особое значение
имеет влияние внешней среды. Возможно, если рассматривать
процесс на уровне формации, правильнее будет более
расширительно трактовать понятие собственно эндогенного развития.
Таким развитием возможно считать его до того этапа, пока
производительные силы не вступают в непримиримое противоречие
с производственными отношениями, разрешение которого
невозможно без ломки существующей системы этих отношений. Еще
ранее такое развитие перестает быть эндогенным, если
рассматривать процесс на уровне стадии формации; оно завершается,
когда возникает необходимость перехода к следующей стадии
данной формации.
Подведем некоторые итоги относительно политических
связей в английском обществе XVI—XVII вв. В содержательном
плане они отражали сложное переплетение общественных
противоречий, характерных для предреволюционной эпохи. Только в
конечном счете в этих связях отражался основной социальный
конфликт эпохи. Сложность и превратность этого отражения
проявлялись: 1) в расхождении между делениями
политическими и социально-классовыми, 2) в расхождении между провозгла-
122

шенными политическими принципами и объективными целями
их сторонников, 3) в неустойчивости политических делений (в
сравнении с социально-классовыми).
Категориальной основой и формой выражения идеологии в
предреволюционной Англии являлась религия. Решающим
фактором в сфере идеологии данного периода была Реформация.
Возникшая в ее результате англиканская церковь, оказала
глубокое влияние на все сферы идеологии: политическую,
философскую, этическую и историческую мысль. И хотя процесс
секуляризации во всех этих областях был значительно ускорен, мы все
же не можем — вплоть до революции середины XVII в. —
анализировать ни одну из них, отвлекаясь от Реформации.
Известно, что эта последняя — на английской почве — не была
доведена до конца: приняв основы кальвиновской догматики,
реформаторы, действовавшие по указке короля, по сути отбросили
кальвиновскую организацию церкви — она осталась
монархической и епископальной.
Тем не менее английское общество раскололось в плане
конфессиональном на две неравные части: преобладающее
большинство — англикане, и меньшинство — католики. И хотя
католическое меньшинство выступало в английской публицистике
того времени в качестве внутриполитического фактора
первостепенной важности, тем не менее уже с конца XVI в. линия
решающего идеологического деления общества передвинулась в
действительности в среду самих англикан. Речь идет о
формировании в этой среде идеологии пуританизма, сыгравшей
решающую роль в идеологической подготовке революции середины
XVII в. И хотя основной социальный конфликт в
предреволюционном обществе был представлен в религиозных партиях
англикан и пуритан в весьма преобразованном виде, однако уже то
обстоятельство, что пуританами в Англии первых Стюартов
сплошь и рядом называли всех противников королевского
произвола, независимо от их религиозных убеждений,
свидетельствует достаточно недвусмысленно, в какой степени в периоды
революционных ситуаций укорачивается в сознании цепь
опосредовании между действительностью и отражением.
Для типологии динамических сил этой эпохи правомерно
усматривать основания в степени корреляции между
решающими делениями общества: социально-классовым, сословно-полити-
ческим и идеологическим.
* * *
Маркс, как известно, датирует наступление собственно
мануфактурного периода «в собственном смысле этого слова»
капитализма (мануфактуры, как характерной, господствующей
формы капиталистического процесса производства) серединой
XVI в.56
Развитие человеческой производительной силы на каждой
123

новой стадии истории было предвестием перехода общества на
более высокую ступень организации производства. Так
случилось и с возникновением мануфактуры. Центр тяжести
мануфактурного периода приходится только на XVII в., точнее — на его
вторую половину. Но в чем выражался новый этап в истории
мануфактуры? Во-первых, в резком возрастании удельного веса
в капиталистическом производстве централизованных
мануфактур 57. И, во-вторых, что, пожалуй, гораздо важнее для
характеристики интересующего нас периода, в XVII в. происходит
великая передвижка, массовое перебазирование промышленности
из города в деревню 58.
Ряд факторов содействовал увеличению удельного веса
централизованных мануфактур в капиталистическом производстве
XVII в. Прежде всего, мировая торговля расширила в
значительной степени сырьевую базу европейской промышленности
(шелк, хлопок, красители, сахар и др.) и тем самым
содействовала основанию многих новых отраслей промышленности59.
Этот же фактор дал мощный толчок судостроению. Рост спроса
на металлы и металлические изделия обусловил интенсивное
укрупнение таких старых отраслей промышленности, как
горнодобывающая, металлургия, обработка металлов60. Наконец,
правительства, заинтересованные в производстве оружия и
военного снаряжения (в связи с переходом к наемным армиям),
а также в производстве предметов роскоши, всячески поощряли
основание централизованных мануфактур. Фактором еще более
многозначительным было распространение в деревне
капиталистической работы на дому (рассеянной мануфактуры).
Следует подчеркнуть, что именно эта форма мануфактуры
оставалась вплоть до конца мануфактурного периода основной,
подлинно доминирующей формой капиталистического
производства, особенно в таких отраслях, как шерстяная, галантерейная,
кожевенная, керамическая и ряд других61.
Остается заметить, что в распространении в деревне
капиталистической работы на дому несомненно важную роль сыграло
стремление предпринимательских элементов освободиться от
стеснительных рамок господствовавших в городах цеховых
статутов, равно как и экономическая целесообразность
приближения промышленности (в случае основания здесь
централизованных мануфактур) к источникам сырья и энергии (водным
потокам). Однако не в этих, хотя и не маловажных, соображениях
следует усматривать движущий мотив подобных начинаний 62.
Решающая же предпосылка в «великом исходе»
промышленности из города в деревню заключалась в процессе
пролетаризации значительного слоя в прошлом самостоятельных
земледельцев, процессе, принявшем особенный размах именно в XVII в.63
Речь идет не только о следствии «спонтанной»
дифференциации крестьянства в условиях товарного производства, но и,
прежде всего, о сознательно осуществлявшейся сеньориальным
классом политике вытеснения из землепользования хозяйственно
124

слабых слоев земледельцев либо в целях увеличения площади
собственных доменов, либо в целях замены традиционных
держателей экономически более выгодными арендаторами64. Так
или иначе, во многих ареалах Западной Европы отмечается
увеличение средних размеров держательских дворов — на одном
полюсе деревни, и умножение в ней численности
малоземельных и безземельных обитателей — на другом. В этом
заключался главный побудительный мотив перебазирования
капиталистических форм производства в сельскую округу городов.
Предпринимателей здесь привлекал, в первую очередь, неисчерпаемый
резерв дешевой рабочей силы при самых незначительных
изначальных затратах капитала на организацию производства.
Неудивительно, что рассеянная мануфактура обеспечивала
предпринимателям прибыли, успешно конкурировавшие с
прибылями членов многих заморских торговых компаний. Мануфактура
оказывалась золотыми россыпями Нового Света,
обнаруженными в нескольких милях от родного города. XVII век — время
подлинного расцвета являвшейся самым репрезентативным
воплощением мануфактурного периода капитализма, как такового,
рассеянной мануфактуры в сельской округе старых
корпоративных городов. Уникальная — в изучаемый период — гармония
ведущих тенденций в промышленном и сельскохозяйственном
производстве и составляла главную особенность «английского
пути» генезиса капитализма, равно как и его последующего
развития. В ней заключена разгадка сути всех важнейших сдвигов
во всей совокупности общественных отношений эпохи
«первоначального накопления» 65. Капиталистический способ
производства «предполагает, с одной стороны, освобождение
непосредственного производителя от роли простого придатка к земле (в
форме вассала, крепостного, раба и т. д.), с другой стороны —
экспроприацию земли у народных масс. В этом смысле
монополия земельной собственности является исторической
предпосылкой и остается постоянной основой капиталистического способа
производства, как и всех прежних способов производства,
основанных на эксплуатации масс в той или иной форме»66.
Поскольку очевидно, что собственно мануфактурный этап в
истории капитализма мог быть достигнут только во
взаимосвязи с определенной фазой процесса разложения феодальной
системы эксплуатации, то место XVII в. в истории перехода
Европы от феодализма к капитализму оказывается уникальным.
Итак, в такой же мере, в какой на XVII в. падает центр
тяжести собственно мануфактурного периода в истории
европейского капитализма, он олицетворяет начало последней фазы
формационного кризиса феодализма 67. Совпадение этих двух
сторон единого процесса перехода от феодализма к капитализму
в XVII в. отнюдь не было случайностью. Достижение данной
стадии одной стороной необходимо предполагало нахождение на
соответствующей стадии другой стороны. Лишь тесным
переплетением и взаимодействием, взаимообусловленностью указанных
125

сторон достигалось то, что придавало XVII в. подлинно
всемирно-историческое значение 68 — становление капиталистической
системы производства приобрело необратимый характер.
Однако прежде, чем мы сумеем подробнее остановиться на
этом положении, необходимо разрешить одно сомнение: можно
ли говорить об общеевропейском характере кризиса
феодализма, если известно, что в странах к востоку от р. Эльбы
феодальные формы эксплуатации именно в XVII в. приняли
наиболее осязаемый и жестокий характер, вылившись в так
называемое «второе издание крепостничества». Для объективной
оценки того, что произошло к востоку от Эльбы, необходимо
совершить небольшой экскурс в политическую экономию
феодализма. Известно, что элементы «кризиса феодализма»
проявились в Европе еще в XIV—XV вв., т. е. еще в условиях простого
товарного производства 69. Однако в действительности в этом
случае речь шла всего лишь о кризисе сеньориальной формы
феодального присвоения, а вовсе не о кризисе феодализма как
системы, как формации 70. Питавшееся товарным хозяйством
стремление сеньоров к увеличению нормы эксплуатации
зависимого крестьянства в условиях происшедшего в предшествующий
период укрепления экономических и в известном смысле
юридических оснований крестьянского хозяйства требовало введения
в действие новых рычагов внеэкономического принуждения.
Только политическая централизация и в конечном счете
абсолютизм смогли подключить к источникам, питавшим феодальную
систему, наряду с налогами и доходы, приносимые политикой
меркантилизма71 — покровительства капиталистического
уклада. На этом фундаменте зиждилась восходящая фаза
абсолютизма. Однако в XVII в. абсолютизм вступил в свою
нисходящую фазу. Идея государственной целесообразности не могла
больше оправдывать в глазах подданных гнет этой
государственности, разорявший поборами деревню и все больше
стеснявший своими регламентами и препонами деятельность
буржуазии 72.
На этом историческом переломе в различных ареалах
проявились признаки назревающего общественного кризиса. И хотя
в каждом отдельном случае и конкретные причины его и
формы, в которые он выливался, были различными (в одних
случаях они свидетельствовали лишь о кризисе данной стадиальной
формы феодализма, а в других — о кризисе феодальной
системы), в целом же налицо был общественный кризис, носивший
общеевропейский характер и охвативший всю систему, начиная
с экономики и кончая традиционным сознанием 73.
Но как же в таком случае вписать в эту картину восточно-
эльбский регион, который как будто вопреки главным
тенденциям проделал в интересующую нас эпоху эволюцию, настолько
противоречившую опыту Западной Европы, что одни историки
расценивают ее как расцвет феодальных форм эксплуатации,
другие, как попятное движение к наиболее примитивной из этих
126

форм — рефеодализации, а третьи — как переход к
капиталистическому типу хозяйства 74?
Так называемый аграрный дуализм начал складываться в
Европе еще в конце XIV и в XV в., когда в странах Западной
Европы утвердилась в качестве господствующей денежная (или
натуральная) рента, а на востоке от Эльбы наметилось
движение в обратном направлении — от натуральной и денежной
форм ренты к ренте отработочной. Окончательно же аграрный
дуализм утвердился только в XVII в. Приблизиться к разгадке
феномена аграрного дуализма в Европе можно лишь при
условии рассмотрения его сквозь призму общеевропейского
разделения труда, сложившегося в результате формирования
общеевропейского и мирового рынков. В условиях генезиса
капитализма в странах Западной Европы и обусловленного им
международного обмена остэльбскому региону выпала роль
продовольственно-сырьевого хинтерланда. То же обстоятельство, что
сеньориальный класс в странах этого региона захватил в свои руки
ключевые позиции как на внутреннем рынке, так и на путях
торгового обмена с Западом, объясняется уже спецификой
социальной и политической структуры соответствующих
обществ 75. Попытка этого класса подчинить барщинное хозяйство
цели получения максимального рыночного продукта, нашедшая
выражение во «втором издании крепостничества», являлась в
глубинной своей основе и в исторической перспектве таким же
признаком вырождения и разложения феодального способа
производства 76, как и сеньориальная реакция в странах Западной
Европы. Иначе говоря, утвердившаяся в остэльбском регионе
под покровом внешней рефеодализации, укрепления, расцвета
феодальных форм эксплуатации система означала такую форму
приспособления феодального способа производства к стихии
товарного рынка, которая в исторической перспективе вела к
полному истощению самой подосновы барщинной системы
крестьянского хозяйства и тем самым к краху этой системы. В I томе
«Капитала» Маркса мы читаем: «...как только народы, у
которых производство совершается еще в сравнительно низких
формах рабского, барщинного труда и т. д., вовлекаются в
мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ
производства и который преобладающим интересом делает
продажу продуктов этого производства за границу, так к
варварским ужасам рабства, крепостничества и т. д. присоединяется
цивилизованный ужас чрезмерного труда»77. Безграничная
потребность в прибавочном продукте убивает работника.
Итак, процесс генезиса капитализма являлся в XVII в.
ведущим фактором социально-экономических сдвигов в
европейском обществе в целом, т. е. во всемирно-историческом плане,
безотносительно к тому, какими конкретными региональными
формами общественного развития этот процесс в каждом
случае оборачивался. В этом наглядное свидетельство
принципиального различия между континентальным (а по сути дела все-
127

мирно-историческим) уровнем процесса истории и локальными и
региональными его проявлениями. Здесь снова подтверждается
та истина, что научное постижение каких-либо явлений или
процессов в отдельно взятой стране в отрыве от целостного
представления о континентальном, всемирно-историческом горизон-1
те современной этим явлениям истории невозможно78.
Диалектика конкретно-исторического развития отдельных
стран и регионов в XVII в. не должна затемнять воздействия
решающего и в действительности объединяющего фактора
движения европейского общества в том столетии. Это было начало
конечной фазы кризиса феодальной системы, обусловленного
возникновением международного рынка, на котором
господствовал капиталистический способ производства. Это замечание
остается истинным и в тех случаях, когда на локальном уровне
истории воздействие указанных факторов оборачивается рефео-
дализацией, т. е. внешне попятным движением феодальных
отношений. Очевидно, что только в рамках указанного
универсализма, единства и целостности европейской истории в
интересующий нас период заключены объективные посылки для
типологического осмысления региональных процессов.
Однако в этом пункте нас снова останавливает
гипотетический оппонент, который замечает, что, даже согласившись с
вышеизложенным, он все же не может понять, почему на
указанной основе мы фундируем переломный характер европейского
XVII в., в то время как отмеченная выше диалектика всемирно-
исторического и локально-исторического уровней исторического
процесса проявлялась уже в XVI в. Несомненно, справедливо
связывать генезис капитализма в странах к западу от Эльбы
с XVI в. Что же касается поворота остэльбского региона к
производящему на далекие рынки барщинному хозяйству, то он
датируется еще XV в. Однако — и на это уже указывалось —
только в XVII в. генезис капитализма приобрел — в
общеевропейском (и, следовательно, всемирно-историческом) плане —
характер процесса необратимого, так же как только в том
столетии кризис феодализма вступил в свою последнюю фазу —
общеевропейский формационный кризис™.
Рассмотрим эти положения несколько подробнее. Для того
чтобы генезис капитализма стал необратимым, требовалась
целая совокупность исторических условий, среди которых наиболее
важными являлись следующие: во-первых, возобладание
мануфактуры в промышленном производстве над ремеслом,
достигнутое благодаря перебазированию ее в деревню80; во-вторых,
достижение мануфактурным производством такой
эффективности, что она приобрела способность самодостаточного роста,
иначе говоря, получаемая прибыль стала достаточной для того,
чтобы питать непрерывный процесс расширенного производства,
и, в-третьих, превращение идеи меркантилизма в основу
государственного регулирования промышленного производства
внутри страны и защиты интересов «национальной мануфактуры»
128

на внешних торговых путях и рынках. Легко убедиться, что все
эти условия были достигнуты лишь в некоторых ареалах и
только в XVII в. В XVI же веке вопреки количественному росту
территориальной экспансии мануфактура практически не достигла
ни одного из перечисленных показателей необратимости,
которые были связаны с важными качественными сдвигами не
только в экономике, но и в социальной структуре и структуре власти.
В этом смысле прав французский историк П. Шоню,
отказывающийся видеть в экономике XVI в. «истинно глубокие» (т. е.
необратимые) изменения81. Ни в одной стране Европы, за
исключением, может быть, лишь Англии, социальные процессы в
деревне, т. е. отрыв земледельца от средств производства, не
носил еще столь разрушительного по отношению к
традиционному порядку вещей характера, чтобы превратить село в
благодатную почву для развития мануфактуры. А покуда
мануфактура оставалась заключенной в городских стенах, она носила
подчиненный характер, будучи эмбрионом в лоне традиционного
ремесла.
К тому же на протяжении всего XVI в. мануфактура как
форма производства оказывалась в высшей степени неустойчивой.
Она то расцветала, то свертывалась, а иногда даже полностью
исчезала в зависимости от конъюнктуры внешних рынков, на
которые она главным образом работала82. Наконец,
применительно к XVI в. рано еще говорить о превращении идеи
меркантилизма в систему государственной политики. Во-первых,
абсолютизм относился к запросам мануфактуры более чем
утилитарно, только с позиции интересов казны. Важная роль внешних
источников ее наполнения (ограбление новооткрытых земель,
полуофициальное пиратство на международных торговых
путях) объясняет большее или меньшее равнодушие государства
к ее судьбам. Но, помимо всего прочего, в XVI в. сам
абсолютизм в большинстве случаев был еще не поглощен собственной
судьбой, борьбой за самоутверждение.
Возвращаясь теперь к рассмотрению классического пути
развития капитализма в переходную эпоху, следует отметить, что
в нашей историографии господствует мнение, согласно
которому общественная структура Англии в XVI—XVII вв. со всеми
ее особенностями была обусловлена средневековой спецификой
социального развития этой страны 83. Нам представляется, что
подобное суждение нуждается в значительных коррективах.
Разумеется, система общественных отношений в средневековой
Англии была отмечена значительной спецификой. Достаточно
указать хотя бы на поразительную «ассиметрию» английского
феодализма: с одной стороны, его стройность и завершенность,
поскольку это относилось к структуре класса феодалов, а с
другой — пестрота и незавершенность межклассовых отношений.
И все же учет этой специфики еще недостаточен для понимания
направлений социальной эволюции английского общества в
интересующий нас период. В лучшем случае речь может идти о
5 М. А. Барг, Е. Б. Черняк
129

трех унаследованных Англией нового времени факторах: I?
наличие в общественной структуре значительного слоя мелких,
крестьянского типа, фригольдеров, близких по своему статусу
к лично свободным собственникам своих наделов; 2) наличие
значительного слоя малоземельных и безземельных наемных /
сельских рабочих; 3) наличие слоя «новых дворян», лишь более'
или менее номинально инкорпорированных в феодальную
структуру землевладения.
Эти и ряд других унаследованных от средних веков
специфических особенностей социальной структуры английского
общества сами по себе еще недостаточны для объяснения
последующей ее эволюции. Между английским обществом XIV—XV вв. и
тем же обществом XVI—XVIII вв. пролегла глубокая трещина,
образовавшаяся в результате аграрной революции, пролог
которой относится к концу XV — началу XVI в. Ни одна другая
европейская страна не знала в столь ранний период подобного
исторического опыта — насильственного разрушения
традиционных поземельных отношений господствующим классом —
феодальной знатью. Объективно-исторически это разрушение
совершалось в интересах и в соответствии с требованиями
капиталистического способа производства в земледелии 84. Перед нами
исторический парадокс, но это лишь на первый взгляд. Аграрная
революция была наиболее ярким проявлением не только
процесса «первоначального накопления» — массового
насильственного отрыва непосредственных производителей от средств
производства, но и процесса монополизации последних — как
юридической, так и фактической — классом лендлордов.
Одновременно аграрная революция свидетельствовала о том, что в
социальном отношении процесс генезиса капитализма в этой
стране протекал наиболее бурно, наиболее зримо не столько в
городе, сколько в деревне. Несомненно, что совпадение по
времени аграрного переворота и мануфактурной стадии развития
капитализма в промышленности в дальнейшем послужили важной
предпосылкой синхронности двух других процессов —
промышленной революции и индустриализации, которые во многих
странах были разделены целой эпохой. Формирование слоя крупных,
капиталистического типа арендаторов имело неизмеримо более
далекоидущие последствия для традиционной структуры
общества, чем распространение — на той стадии — мануфактуры. Эти
последствия были для нее поистине катастрофическими, хотя и
растянулись на два столетия. Итак, опережение английской
деревней города на пути капиталистической перестройки
общественных отношений на время превратило деревню в фермент,
ускоривший общий процесс генезиса капитализма85, в аренду
наиболее острых, связанных с этим процессом катаклизмов.
Поистине без учета этого фактора не может быть вскрыта
наиболее существенная сторона социальной истории Англии ни в
период, предшествовавший революции середины XVII в., ни
спустя десятилетия после нее. Но именно поэтому аграрная револю-
130

ция и может сыграть роль призмы, сквозь которую только и
возможно рассмотреть сущность сдвигов, происходивших в
общественных отношениях страны.
Вторая фаза переходной эпохи
Формы межформационного перехода в отдельных странах в
значительной мере зависят от того, на каком этапе развития
капиталистического уклада происходит буржуазная революция.
Вместе с тем конкретные формы последующей эволюции социально-
классовой структуры, как правило, на длительный период
определяются историческими особенностями буржуазной революции,
ее непосредственными итогами. Существует сложная
диалектическая взаимосвязь между классической формой буржуазной
революции и дальнейшей эволюцией социально-классовых
отношений.
На протяжении всего мануфактурного периода развития
капитализма, видимо, сохраняются возможности и обуржуазива-
ния определенных слоев дворянства и одворянивания части
буржуазии. Одворянивание (даже частичное) буржуазии в
мануфактурный период было действительным изменением классовой
сущности этой части буржуазии, а не просто приобретением
дворянских титулов или «сращиванием» с дворянством на чисто
буржуазной «основе» (как это имело место в период
промышленного капитализма в Англии, Франции, Германии и ряде
других стран). Напротив, обуржуазивание дворянства имело
одинаковый классовый смысл в периоды и мануфактурного и
промышленного капитализма. Смысл этого процесса состоял во
включении части старого господствующего класса в новый
господствующий класс (разумеется, динамика этого процесса не могла
быть равномерной и прямолинейной и он, естественно, имел
различное историческое значение до и после буржуазной
революции). При относительной неразвитости буржуазных отношений
для буржуа характерно стремление не столько противопоставить
себя дворянству, сколько любыми окольными путями
приобщиться к привилегированному сословию. Абсолютизм,
способствуя или по крайней мере не препятствуя одворяниванию
верхушки буржуазии, сохранял тем самым дополнительное средство
воздействия на значительные ее слои.
Особенностью всех ранних буржуазных революций было не
только то, что они являлись революциями мануфактурного
периода в развитии капитализма. К революциям мануфактурного
периода в целом следует отнести и классическую буржуазную
революцию — Великую Французскую. Но специфика ранних
буржуазных революций заключалась в том, что они
происходили на раннем этапе мануфактурного капитализма, т. е. задолго
до того, как вызревали предпосылки для промышленного
переворота.
В Германии этот разрыв составил более трех веков, в
5*
131

Голландии он оказался короче лишь на несколько десятилетий.
Сыграли свою роль и поражение революции в Германии и
особые пути развития голландского капитализма. Однако и в
Англии, где революция происходила более чем на столетие
позже, чем в Германии, и на три четверти века позднее, чем в
Нидерландах, и где после революции сохранялись относительно
наиболее благоприятные условия для дальнейшего
капиталистического развития, потребовалось еще почти 100 лет, чтобы
созрели условия для промышленного переворота. Таким образом,
классический путь развития английского капитализма
обусловливался не «классическим» характером английской революции.
Решающее значение имело здесь то, что это была ранняя
победоносная буржуазная революция. И это при наличии ряда
немаловажных других условий, о которых пойдет речь ниже,
обеспечило относительно беспрепятственное развитие английского
капитализма на протяжении большей части мануфактурного
периода, а в дальнейшем столь же беспрепятственное развитие
промышленного переворота.
По-иному обстояло дело в других странах — там ранние
буржуазные революции либо потерпели поражение, либо
привели в силу воздействия внутренней исторической среды к
развитию торгового, а не промышленного капитала. В большей
части европейских стран мануфактурный капитализм на
протяжении всего периода его развития оставался лишь
капиталистическим укладом в рамках феодального общества, и это как
создавало серьезные помехи для его развития, так и выдвигало
большие препятствия для развертывания промышленной революции.
Что касается стран, где буржуазная революция происходила уже
тогда, когда во всемирно-историческом плане человечество
вступило в эпоху промышленного капитализма и империализма, то
вне зависимости от уровня капиталистического развития этих
стран к моменту революции они и до и после нее испытывали
сильнейшее воздействие экономически более передовых
государств и поэтому их развитие в очень большой мере
определялось внешней средой. Надо, следовательно, подчеркнуть более
сложную диалектику развития в рамках исторической
структуры в отличие от структур А и Б. Классический путь развития
феодализма не вел, а скорее препятствовал «классической» по
форме буржуазной революции, а та в свою очередь не
«обеспечивала» классический путь развития капитализма.
Как известно, отдельные моменты «первоначального
накопления» исторически более или менее последовательно
распределялись между различными странами — Испанией, Португалией,
Голландией, Францией и Англией. Однако в Англии после
революции середины XVII в. и «славной революции» 1688 г. эти
моменты «систематически объединяются в колониальной
системе и системе государственных займов, современной налоговой
системе и системе протекционизма». Особо следует упомянуть
о налоговой системе. «Чрезмерное обложение — не случайный
132

факт, а скорее ее принцип. В Голландии ...эта система
укрепилась прежде всего...»86. В Англии во второй половине XVII в.,
по мнению известного статистика того времени Кинга, уровень
налогообложения составлял лишь треть голландского87. При
этом система налогообложения в значительной мере обходила
капитал, вложенный в промышленность. Именно в Англии
всеми рычагами «первоначального накопления» задолго до
окончания мануфактурного периода были созданы наиболее
благоприятные условия для развития капиталистической
промышленности. Препятствия для развития мануфактуры в Англии были
сведены к минимуму. Интенсивность ее развития возрастала.
Борьба городов с цеховым корпоративным строем против
учреждения мануфактур заставляла основывать их в морских
экспортных гаванях и внутри страны в пунктах, находящихся вне
контроля старых городов 88. Как известно, мануфактурное
разделение труда в свою очередь развивает и расширяет
общественное разделение труда89.
Такое воздействие английская мануфактура в XVIII в.
отчасти оказывала не только в самой Англии, но и на другие страны
Европы (хотя вместе с тем, это могло способствовать усилению
феодально-крепостнической реакции как формы приспособления
помещичьего хозяйства к росту внутреннего и внешнего рынка).
Западная Европа в целом переживала период разложения
феодального строя, развивала товарное производство,
товарно-денежные отношения, национальные рынки, шло вызревание
капиталистического уклада. Повышение емкости рынка отмечалось
и в странах Восточной Европы. Европейские страны все более
значительно отставали по уровню развития мануфактуры от
Англии и не могли составить сколько-нибудь опасную
конкуренцию для английских товаров. Но эти обстоятельства
превращали европейские страны в наиболее удобных торговых партнеров
для Англии, связи с которой в свою очередь способствовали в
конечном счете расширению рынка в этих странах. Нельзя
забывать и о возможностях, которые открывались торговлей с
колониями, в частности с переселенческими. Победа буржуазной
революции и быстрое развитие мануфактуры стали
предпосылкой для победы Англии в войнах за колониальное и морское
преобладание против феодально-абсолютистской Франции. Тем
самым и внешняя среда способствовала ускоренному развитию
английской мануфактуры.
Невозможность удовлетворить растущий спрос внешних
рынков была одним из проявлений того противоречия, которое
обострилось уже в середине XVIII в., между узким техническим
базисом мануфактуры и ею же созданными потребностями.
Промышленной революции предшествовали перевороты в торговле,
финансах, транспорте, на которые важное «обратное» влияние
оказали перемены в социально-экономической и колониальной
политике государства. Социальные и политические сдвиги
вызвали изменения во всей идеологической надстройке, которые
133

в свою очередь способствовали ускорению развития
капиталистических производственных отношений 90.
В 1651 г. венецианский посол в Лондоне сообщал, что
«купцы и торговля сделали большие успехи, так как
государственная власть и торговля находятся в руках одних и тех же лиц».
Навигационный акт 1651 г. был победой интересов английской
торговли над более узкими интересами отдельных монопольных
компаний. Английские новые сукнодельческие предприятия
одерживали верх над своими голландскими конкурентами.
Интересы английских мануфактур и ремесла были обеспечены на
внутреннем рынке, и в то же время расширился внешний
рынок британских товаров. В конце XVII в. половина всего
английского вывоза и ввоза приходилась на торговлю с колониями
(к 1780 г. — около трети). Считается, что за период с 1640 по
1687 г. тоннаж британского флота удвоился. «Торговая
революция» создала к середине XVIII в. возможность крупных
капиталовложений в индустрию, без которых была бы немыслима
и промышленная революция.
А. Смит отмечал, что после 1688 г. «в Великобритании
промышленности совершенно нечего опасаться: если она и не
пользуется полной свободой, то тем не менее так же или более
свободна, чем в любой другой части Европы». В памфлете 1673 г.
указывалось что производство в большинстве отраслей
промышленности ныне в 5 раз больше... чем было 20 или 30 лет тому
назад.
Второй период развития мануфактуры, наступивший с
середины XVII в.91, в свою очередь разбивается на два этапа,
последний из которых приходится на первые две трети XVIII
столетия. Сравнительно медленные темпы экономического роста,
эволюционный характер технического прогресса создавали
порой впечатление неподвижности. На деле же происходили
важные структурные сдвиги и в промышленности, и в сельском
хозяйстве. Эти изменения можно приравнять к векам
предшествующего развития. Они создавали предпосылки еще более
крутых революционных перемен в последующую эпоху.
Как известно, в мануфактуре исходной точкой переворота в
способе производства служит рабочая сила. Изменения,
которые претерпевала мануфактура, также являлись прежде всего
изменением общественной формы ее организации, а не ее
технического базиса. Переход от ремесла к мануфактуре в одной
из отраслей промышленности до поры до времени не
обусловливал с необходимостью такой же переворот в других отраслях
производства. Однако по мере роста специализации
мануфактур такая связь проявлялась со все большей отчетливостью.
Мануфактура нигде не могла охватить общественное
производство во всем его объеме и преобразовать его до самых
основ, которыми оставались городское ремесло и сельские
промыслы. Соотношение между мануфактурой и ее основаниями
было весьма различным и в количественном отношении и по
134

той роли, которую она играла в общественном производстве.
Этапы развития мануфактурного производства определялись
степенью его преобладания во всем промышленном
производстве и — в масштабах отдельно взятой страны, региона или
континента— мерой воздействия на другие сферы экономики. При
этом имеется в виду не количественное преобладание, а то,
насколько функционирование мануфактуры оказывало
определяющее влияние на все общественное производство в целом.
Такое полное преобладание было достигнуто лишь на
последнем этапе мануфактурного периода только в Англии и
Голландии, а также в ряде отраслей производства во Франции и в
отдельных производствах в других странах. При этом в Англии
и Голландии (и в значительно меньшей степени во Франции)
речь шла о преимущественно зрелых формах крупного
мануфактурного производства. В других странах такие формы
встречались скорее в виде исключения даже в тех отраслях, где оно
занимало господствующие позиции. Так, в Пруссии еще к 1800 г.
большая часть отраслей сохраняла прежний традиционный
облик кустарного и ремесленного производства 92.
Даже к концу рассматриваемого этапа, если взять Европу в
целом, большая часть производимых изделий попадала к
потребителю, минуя рынок. Тем не менее связь с рынком усилилась
и привела к импорту из передовых стран не только предметов
потребления, но даже средств производства, особенно
отличавшихся технологической новизной.
Поскольку мануфактура надстраивалась над традиционным
ремеслом, переходные формы не только не исчезли, но на
последнем этапе ее развития, напротив, стали еще более
разнообразными. В XVIII в. мануфактурные изделия в большинстве
стран занимали весьма скромное место в валовом национальном
продукте и тем не менее повсеместно именно прогресс
мануфактуры определял общий экономический рост и развитие
новых отраслей производства в общеконтинентальном масштабе.
Историческое значение мануфактуры заключается в том,
что, будучи определенной формой организации общественного
труда, она представляет собой особый метод производства
относительно прибавочной стоимости. Общие условия каждой из
стран в разной степени допускали или, напротив, исключали
создание крупного мануфактурного производства. Иначе
говоря, весьма разнилась степень концентрации массы прибавочной
стоимости в руках предпринимателя, а также размеров той
части, которая изымалась классом феодалов и его государством.
При прочих равных условиях процесс концентрации слабее
проявлял себя в старых отраслях, которые давно укоренились и
где не наблюдалось быстрого развития и усвоения технических
нововведений.
Первые две трети XVIII в. являлись, как уже отмечалось,
последним этапом периода, когда мануфактура оставалась
господствующей формой капиталистического производства. Истори-
135

чески возможно длительное сосуществование сохранявшего свое
господство феодального строя с мануфактурным капитализмом.
Однако в развитии мануфактуры в раннебуржуазных и
феодальных странах наблюдались серьезные различия. Хотя
возможности сосуществования феодализма и мануфактурного
капитализма в рассматриваемое время еще не исчерпали себя на
национальном и континентальном уровне, это отнюдь не
исключало неизбежности экономического соревнования и борьбы
между двумя различными социальными системами. В рамках
отдельной страны оно проявлялось как соревнование между
различными хозяйственными укладами. Эти соревнование и
борьба между раннебуржуазными и феодальными
государствами, хотя они лишь в очень ограниченной мере осознавались
современниками, велись в сфере не только экономики и политики.
Они наложили определенный отпечаток и на идеологию века
Просвещения.
Главная особенность экономического развития Европы в
XVIII в. состояла как раз в том, что на континентальном
уровне она переживала послереволюционный, а на региональном и
национальном уровнях в большинстве случаев еще
дореволюционный этап переходной эпохи. Будучи ядром буржуазного
уклада, существование мануфактуры в феодальных странах
предполагало в качестве предварительного условия для широкого
распространения определенную ступень разложения старого строя
(проявлением чего стало открытое либо более или менее
скрытое обезземеливание части крестьянства), а также развития
капиталистических отношений в деревне. Без этих условий даже
наличие свободных капиталов не могло привести к быстрому
развитию мануфактуры и тем более к достижению ею ступени
зрелости, поскольку отсутствовали условия для инвестиций в
капиталистическую домашнюю промышленность. Надо добавить,
что во многих странах по-прежнему не имелось и других
необходимых условий этого развития, таких как наличие
необходимой инфраструктуры, кредитной системы и т. п., которые тоже,
как правило, могли сформироваться лишь при значительно
продвинувшемся процессе разложения феодальных отношений.
Повсеместно в феодальных странах развитие мануфактуры
наталкивалось на многочисленные препятствия в виде нередкого
отсутствия единой денежной системы, внутренних таможенных
застав, местных торговых мер, привилегий местных феодалов,
правительственной регламентации промысловой деятельности и т. д.
Промышленное развитие всей Западной Европы в большой
мере зависело от положения дел в передовых, т. е.
раннебуржуазных, странах, прежде всего Англии. Это было связано не
только с прямым экономическим воздействием возраставшего
экспорта английских мануфактурных изделий на экономику
стран континентальной Европы. Оно проявлялось и через
военное соперничество между Англией и Францией, в орбиту
которого вовлекалось большинство европейских государств.
136

Мануфактура могла подойти к стадии зрелости
первоначально в пределах крупных экономических районов или отдельных
отраслей производства. Это было одним из ярких противоречий
между потребностями развития производительных сил, с одной
стороны, и сохранением основ феодальных отношений и
политических устоев старого режима — с другой. Вызревание
условий для начала промышленного переворота определялось не
преобладающей формой мануфактуры, а характером той
внутренней и внешней среды, в условиях которой она развивалась.
Была ли мануфактура частью капиталистической экономики
или только частью капиталистического уклада в рамках
феодальной страны? На определенной стадии развития
мануфактуры в условиях буржуазной страны сказывалась узость
технического базиса мануфактуры, а в феодальной стране — узость
внутреннего рынка, различные ограничения капиталистического
предпринимательства, создававшиеся вследствие сохранения
феодальных отношений. В середине XVIII в. мануфактура в
национальном масштабе только в Англии достигла уровня
зрелости, при котором ее технический базис вступил в противоречие
с ею же созданными потребностями производства, равно как
и запросами внутреннего и внешнего рынка. Тем самым только
в Англии создались экономические и социально-политические
предпосылки для начала промышленной революции.
Победа Англии в экономическом соревновании с Голландией
была победой не только английского промышленного
капитализма над голландским торговым капитализмом, но и победой
британской капиталистической домашней промышленности над
городской мануфактурой, ее соперницей. Эта победа наряду с
социально-политическими причинами была ускорена природ-
но-географическими факторами. Деревенская рассеянная
мануфактура в Англии, использующая дешевую рабочую силу,
оказалась более конкурентоспособной, чем выросшая на основе
расширения городских ремесленных мастерских голландская
мануфактура. Голландия не могла соперничать с Англией в
металлургии, все более становившейся ведущей отраслью
мануфактурного производства.
В XVIII в. в масштабах континента мануфактура
переживала заключительный этап своего развития. Полностью
мануфактура завершила свое развитие в XVIII в. лишь в Англии,
остальные же страны только находились на этом —
заключительном— этапе или же только приближались к нему. И все же
в общеевропейском масштабе в XVIII в. мануфактура уже
достигла такой ступени зрелости, на которой она вступила в
конфликт с феодальным строем, по-прежнему господствующим в
континентальной Европе.
В XVIII в. уровень развития мануфактуры определялся
прежде всего широтой охвата ею различных отраслей
производства, а не преобладанием централизованной или рассеянной ее
формы. Скорее как раз широта распространения мануфактур-
137

ного производства приводила обычно к снижению удельного
веса централизованной мануфактуры. В Баварии, где
существовало 3—4 десятка централизованных мануфактур93, к 1770-м
годам лишь 0,12% населения было занято в промышленности.
В заключение нельзя не упомянуть о роли колониальной
политики в подготовке условий промышленной революции.
Марксистская история раннего английского колониализма, как и
колониализма в целом, еще не написана> и поэтому предстоит
выяснить исторически-конкретную картину того, куда шло
богатство, награбленное в колониях. Отдельные немарксистские
историки утверждают, будто оно чуть ли не целиком
растрачивалось в непроизводственных целях, а не превращалось в
дополнительный капитал, использование которого ускоряло ход
промышленного и аграрного переворота. В западной
историографии, как правило, преуменьшается та роль, которую играли в
ходе аграрной и промышленной революции капиталы,
полученные в результате эксплуатации колоний. Между тем в
источниках имеется немало свидетельств прямо противоположного
характера. Такой осведомленный современник, как лорд Брум,
отмечал большую роль в интенсификации земледелия
капиталов, полученных в результате эксплуатации чужих, т. е.
французских и голландских, колоний, захваченных англичанами в
ходе войн против революционной и наполеоновской Франции и
ее союзников94. Однако, как бы ни решать вопрос об удельном
весе капиталов, являвшихся результатом колониального
грабежа в промышленной и аграрной революции, совершенно
очевидно, что он оказал многостороннее, прямое и косвенное,
влияние на эволюцию социально-классовой структуры. При этом
указанное влияние было противоречивым, как ускоряющим
межформационные сдвиги в социально-классовой структуре
путем увеличения капиталов, находившихся в распоряжении
промышленной и сельской буржуазии, так и замедляющим
благодаря возрастанию богатства и тем самым политической мощи
тех слоев буржуазии и дворянства, которые непосредственно
участвовали в эксплуатации колоний и не были заинтересованы
в развитии промышленности и даже могли ставить рогатки
этому развитию.
Слабоизученным остается и вопрос (по существу он даже
не поставлен) о том влиянии, которое оказали крушение
колониальной империи феодализма и частичное включение ее в
колониальную систему капитализма на переход от феодальной к
капиталистической формации. Несомненно лишь, что это
влияние было весьма большим—достаточно вспомнить исторические
судьбы Испании в XVI—XVII вв. Очевидно также, что это
влияние было неоднозначным, в одном случае увеличивая ресурсы
абсолютизма и в конечном счете вытаптывая ростки
капиталистического развития, а в других — серьезно ускоряя развитие
капиталистического уклада. Нетрудно понять, что соответственно
было различным и влияние колониальной империи на позиции
138

буржуазии. Надо учитывать также, что частичное крушение этой
колониальной империи в переходную эпоху было следствием
освободительных революций, выявление генезиса которых
требует также всемирно-исторического подхода.
В ходе промышленного переворота не только не сокращалось,
а, напротив, возрастало значение внешних рынков. «В общем и
целом процесс индустриализации Англии должен был
становиться более тесно связанным с международной торговлей, чем
фактически в любой другой стране»95. Внешняя торговля по
темпам роста в целом обгоняла промышленность.
Для анализа специфических черт завершающей фазы
изучаемого нами межформационного перехода немаловажное значение
имеет проблема экономических кризисов мануфактурного
периода. А ведь формирование революционных кризисов
происходило, как правило, в условиях упомянутых экономических
кризисов. В марксистской историографии эта проблема остается
до сих пор не разработанной и в немалой степени из-за того,
что этим кризисам переходной эпохи не придавалось
структурного значения. Казалось неестественным, что внешне сходные
явления могли на одной стадии быть одним из элементов
механизма становления формации, а на других — ее крушения. Это
типичный пример недиалектического подхода к осмыслению
исторического процесса. Всестороннее изучение этого явления
может стать важной предпосылкой системного и комплексного
анализа всей переходной эпохи от феодализма к капитализму.
Недостаточная изученность проблемы экономических
кризисов переходной эпохи сказалась и на подходе к вопросу об их
соотношении с несравненно более изученными кризисами
периода промышленного капитализма. Исследование истории этих
последних производилось на двух уровнях логической
абстракции: во-первых, на уровне их политического анализа, с
максимально возможным отвлечением от влияния «посторонних»
факторов, не порожденных непосредственно внутренними
закономерностями капиталистического производства и обмена. Иначе
говоря, на этом уровне исследователь стремился иметь дело с
«химически чистой» моделью капиталистического хозяйства; во-
вторых, анализ велся на конкретно-историческом уровне, т. е.
описания течения кризиса в данной стране во всем
многообразии его особенностей. Однако не проводилось анализа на
уровне теоретической истории, который в интересующей нас
области предполагает исследование воздействия на генезис и все
течение кризиса взаимоотношений между капиталистическими и
некапиталистическими странами, а также капиталистическим
и некапиталистическим укладами в рамках отдельных стран. Что
же касается истории кризисов эпохи мануфактурного
капитализма, то они изучались лишь на конкретно-историческом
уровне, при том сама степень изученности их крайне недостаточна.
Э. Лабрусс еще в 1933 г. в «Очерках движения цен и
доходов во Франции в XVIII веке», как и в 1944 г. в работе «Кризис
139

французской экономики в конце старого режима и в начале
революции» 96, а также в ряде работ, вышедших в 70-е годы,
развивал теорию кризисов. Он выдвинул (наряду с концепцией
длительных экономических циклов, о которой ниже) идею, что
более короткие этапы подъема и кризиса обусловливались
чередованием урожайных и неурожайных лет. Известный английский
историк, принадлежащий к так называемой «манчестерской
школе», Т. Эштон, который специально изучал изменения
экономической конъюнктуры в Англии, характеризуя положение
земледельческого населения в этой стране в XVIII в., писал:
«Щедрость или скаредность лендлорда значили меньше, чем щедрость
или скаредность природы»97.
Критика, которой подвергается в немарксистской
историографии концепция, уделяющая главное место «природным»
условиям, ведется с позиций эклектической теории факторов98.
Разумеется, влияние неурожаев и других природных факторов не
является открытием новейшей историографии и не подлежит
сомнению99. Однако само по себе это влияние осуществлялось
в рамках социально-экономических закономерностей, которые
обусловливали наиболее глубокие причины кризисов.
В фундаментальном труде Л. Мендельсона, посвященном
исследованию циклических кризисов перепроизводства в период
промышленного капитализма и империализма, так
характеризуются предшествующие кризисы XVII и XIII вв.: «Важнейшая
особенность этих кризисов заключалась... в том, что они
вызывались факторами, лежащими вне производства, и почти не
влияли на ритм производства, они были почти независимы от
хода общественного производства» 10°. Но соответствует ли эта
точка зрения фактам, которыми располагает в настоящее время
историческая наука. В новейших работах по политической
экономии, как правило, вообще игнорируются кризисы эпохи
мануфактурного капитализма. В одном из учебных пособий по
политической экономии утверждается, к примеру, что «в простом
товарном производстве возможность кризиса существует лишь
потенциально. И только в развитом капиталистическом
обществе эта возможность превращается в действительность» 101.
Приведенное положение можно трактовать в том смысле, что до
утверждения развитого капиталистического общества не было
кризисов и существовала лишь их абстрактная возможность. Здесь
необходимо внести большую ясность, в том числе и на
теоретико-историческом уровне анализа.
Маркс справедливо критиковал английские парламентские
отчеты об экономических кризисах за то, «что они трактуют
каждый новый кризис как изолированное явление, впервые
возникающее на социальном горизонте и поэтому объясняющееся
будто бы событиями, движениями и факторами, исключительно
присущими — или такими, которые считаются исключительно
присущими, — только одному периоду, именно периоду,
истекшему между предпоследним и последним потрясениями. Если
140

бы ученые физики пользовались таким же наивным методом, то
даже появление кометы каждый раз заставало бы мир
врасплох» 102. Между тем именно такой метод, изгнанный
марксистской наукой из истории циклических капиталистических
кризисов перепроизводства, еще сохраняется в анализе кризисов
эпохи, предшествующей утверждению промышленного
капитализма. «С начала XVIII века, — подчеркивал Маркс, — в Европе
не было серьезной революции, которой не предшествовал бы
торговый и финансовый кризис. Это в такой же мере
относится к революции 1789 г., как и к революции 1848 года»103.
Маркс использовал иногда термин «революция» не только в
смысле социальной или промышленной революции, но и в одном
из более узких значений, которое он имеет на некоторых
европейских языках — в смысле «волнений», «потрясений», однако в
вышеприведенной цитате речь явно идет о «серьезной
революции». Почему же тогда Маркс говорит о начале XVIII века?
Вероятно, чтобы подчеркнуть, что с начала XVIII в. можно
говорить об особом периоде экономического развития, когда
торговые и финансовые кризисы приобрели новое, более важное, чем
прежде, значение. Маркс не говорит в данной связи о
революциях XVII или тем более XVI в. Обратим внимание на то, что,
считая закономерными революции, Маркс не мог по-другому
оценивать находившиеся с ней в причинной связи кризисы.
Главная причина экономических кризисов, их неизбежность
при буржуазном строе вытекают из основного противоречия
капитализма — противоречия между общественным характером
производства и частнокапиталистической формой присвоения.
До 20-х годов XIX в. нельзя говорить «о кризисах в собственном
смысле слова, о всеобщих, проистекающих из самого процесса
производства кризисах мирового рынка»104. Какой же
характер носили более ранние кризисы? Маркс писал, что Рикардо
мог объяснять кризисы 1800—1815 гг. вздорожанием хлеба или,
напротив, падением хлебных цен, неурожаями, обесцениванием
бумажных денег и колониальных товаров, сужением рынка,
вызванным политическими (континентальная блокада)
обстоятельствами, и т. п.105. Вместе с тем, по убеждению Маркса,
следовательно, за непосредственными причинами кризисов, на
которые ссылался Рикардо, скрывались более глубокие процессы.
Каковы же были эти причины?
В переходную эпоху капиталистическая мануфактура
является частью буржуазного уклада, сосуществующего и
взаимодействующего с другими укладами и на определенной стадии
начинающего оказывать определяющее влияние на
функционирование этих последних. Такое положение сохраняется и для
крупной капиталистической промышленности на начальных
этапах ее развития. Взаимодействие различных укладов в рамках
одной страны создавало внутренние причины кризисов.
Воздействие других укладов во многом усиливались вследствие
имманентных закономерностей самого капитализма, резко усиливая в
141

особенности свойственную ему тенденцию к анархии
производства.
Развитие капиталистической экономики не было
прямолинейным. В новейшей западной историографии преувеличивается
происходившее время от времени замедление темпов
экономического роста. По А. Кларксону, например, весь период с 1560
до 1750 г. характеризовался «мучительно медленным» ростом
производства на душу населения, техническим прогрессом в
большинстве отраслей промышленности, транспорта и
торговли 106. Д. Чэмберс, Ф. Дин, У. Коул, Ч. Уилсон считают, что во
второй четверти XVII в. наблюдался «перерыв», или застойные
темпы, экономического роста 107.
По мнению А. Д. Литла, экономический прогресс 1660—
1700 гг. был главной причиной последующего застоя.
Увеличение аграрной продукции снизило цены и доходность сельского
хозяйства. Усовершенствование ткацкого станка и увеличение
производительности труда ткачей вызвали недостаток пряжи.
Углубление шахт усложнило проблему откачки воды.
Продолжающееся использование древесного топлива в
железоплавильном производстве подняло издержки до уровня, угрожающего
жизнеспособности этой отрасли промышленности. Рост
внутренней торговли сопровождался серьезными транспортными
трудностями и носил по преимуществу экстенсивный характер. Все
эти проблемы обострились примерно после 1725 г. Некоторое
увеличение покупательной способности низших слоев
городского населения лишь в очень незначительной степени повысило
спрос на промышленные изделия (сравнительно высоки были
налоги и медленно шел прирост населения в эти десятилетия).
К 1750 г. металлургия и хлопчатобумажное производство
находились в положении, которое никак не предвещало их
предстоящего бурного развития в период промышленной
революции 108. В новейшей западной историографии накоплен
материал, доказывающий, что медленный экономический рост был
следствием не столько недостатка капитала, сколько
ограниченных возможностей его прибыльного инвестирования в
производственную сферу (отсюда и вложение его в землю,
покупку должностей и т. д.) 109. Разложение феодализма создавало
условия для роста капиталистического сектора, а сохранение
основ феодализма всячески ограничивало этот рост.
В Англии в эпоху Реставрации за три дня продажи акций
удалось не только собрать, но и превысить намеченную сумму
в 2 млн ф. ст. для Новой Ост-Индской компании, что
отражало недовольство потенциальных инвесторов капитала
политикой «старой компании». Не было недостатка и в капиталах для
строительства домов в Лондоне после «Великого пожара».
Высказывалось мнение, что в Англии во второй половине XVII в.
ощущался недостаток скорее объектов для приложения
капитала, чем самого капитала, имелась возможность финансировать
промышленную революцию за столетие до того, как она нача-
142

лась, — особенно, если учесть те сравнительно небольшие
суммы, которые влагались в индустрию в первые десятилетия
промышленного переворота. Ведь через 80 лет после того, как
были набраны 2 млн ф. ст. для Новой Ост-Индской компании,
фирма Болтона и Уайта по производству паровых машин едва
не обанкротилась из-за того, что не могла получить кредит в
размере всего нескольких тысяч ф. ст. по. Несомненно, что здесь
сыграла роль и примитивная структура кредитной системы, не
способной утилизировать вклады на условиях 3—4 % годовых,
в то время как хорошо поставленные промышленные
предприятия давали по 15—20% прибыли. Многое зависело и от того,
что вполне реальным был риск вложений в предприятия,
остававшиеся небольшими по размерам, имевшие неопределенное
будущее, не способные предоставить достаточно солидное
обеспечение кредитов. Тем не менее вложение средств, накопленных
торговой буржуазией, в хлопчатобумажное производство и
металлургию было значительным. Вместе с тем надо учитывать,
что за счет этих средств и доходов землевладельцев
производились гораздо большие инвестиции в сельское хозяйство,
строительство, правительственные займы и т. д., в результате чего
доходы промышленников могли вкладываться в дальнейшее
расширение производства ш.
Ни одна страна не может перепрыгнуть «через тот сложный
комплекс общественно-хозяйственных преобразований, который
необходимо сопровождает развитие капитализма...» К ним
следует отнести кооперацию масс рабочих самых разнообразных
специальностей, что требует значительного времени и т. д.112
Многие хозяйственные диспропорции порождались
отставанием развития инфраструктуры, резкими колебаниями в темпах
роста как всей промышленности, так и ее отдельных ведущих
отраслей, уязвимостью кредитной системы при смене
конъюнктуры и т. д. Эти и другие диспропорции вызывали резкие
колебания спроса и тем самым обусловливали развитие кризисов.
К тому же внутренние причины кризисов переплетались с
международными. К. Маркс писал о «международных условиях
производства» пз. Динамика развития мануфактуры не могла
определяться только внутренними законами капиталистического
развития. Она, как и динамика развития рынков, определялась
развитием и взаимодействием разнотипных укладов и
разнотипных обществ.
Для рынка безразлично, каким являлся способ производст-
ства каждого данного товара, поступившего на этот рынок.
Однако развитие внутреннего рынка определяется прогрессом
господствующего способа производства, а на определенных этапах
переходной эпохи его разложением.
Как отмечал Маркс, «расширение внешней торговли...
служило в младенческий период капиталистического способа
производства базисом для него, однако, с его развитием,
вследствие присущей этому способу производства внутренней необхо-
143

димости, вследствие его потребности в постоянно
расширяющемся рынке, оно стало его собственным результатом»114.
Каковы же были последствия вовлечения не капиталистических
обществ в мировой рынок? Получая через посредство мирового
рынка готовые определенные продукты, которые они в
противном случае должны были бы изготовлять сами, эти страны
могли сделать своим основным продуктом какой-то один вид
изделий.
В рассмотрении интересующей нас проблемы необходимо
кратко остановиться на самой категории мировой рынок.
Можно говорить об эмбрионе мирового рынка в
докапиталистическую эпоху, о мировом рынке эпохи мануфактурного
капитализма, эпохи промышленного переворота, а затем и
промышленного капитализма, эпохи империализма. В каждую эпоху мировой
рынок имел свою структуру, т. е. состоял из различных
подсистем (регионов, стран) и связей между ними. В этой структуре
надо различать исторически необходимое (т. е. регулируемое
историческими закономерностями) и случайное.
Стадии развития мирового рынка определяются в конечном
счете этапами развития производства: в XVI—XVIII вв. это
были стадии переходной эпохи от феодализма к капитализму.
Показателями развития мирового рынка является степень
вовлечения национальных экономик в международный обмен, степень
свободы конкуренции на мировом рынке, соотношение
промышленного и торгового капитала, степень развития
инфраструктуры мировой торговли, быстроты обращения и централизации
капиталов, вовлеченных в международный обмен, развития
кредитно-денежной системы. Период с середины XVII и до конца
XVIII в. характеризуется также «отменой запрета на вывоз
золота и серебра, возникновением торговли деньгами, банков,
государственных долгов, бумажных денег, появлением спекуляции
акциями, ценными бумагами, ажиотажем по всем линиям; он
характеризуется развитием денежной системы вообще»115.
Как известно, в мануфактурный период торговая гегемония
обеспечивала промышленное преобладание116 во многом,
впрочем, благодаря действию внеэкономических причин, но
значительному мануфактурному развитию она способствовала
только там, «где условия для этого создались еще в средние века.
Стоит сравнить, например, Голландию с Португалией» 117. К
тому же торговое преобладание еще не обеспечивало победы в
экономической конкуренции с другими странами, в которых
также развивалась мануфактура. Но в XVIII в. в канун
промышленной революции это более быстрое развитие мануфактуры
(как, например, в Англии) вело к подрыву торговой монополии
соперника. А в эпоху промышленного капитализма
промышленное преобладание обеспечивало торговую гегемонию.
Мировой рынок «состоял сначала из некоторого числа стран,
преимущественно или исключительно сельскохозяйственных,
группировавшихся вокруг одного промышленного центра — Анг-
144

лии, которая потребляла большую часть излишков их сырья и
взамен удовлетворяла большую часть их потребностей в
промышленных изделиях»118. «Неудержимо развивавшаяся в XVII
столетии концентрация торговли и мануфактуры в одной
стране— в Англии, — отмечали Маркс и Энгельс в «Немецкой
идеологии»,— мало-помалу создала для этой страны относительный
мировой рынок, а тем самым и спрос на ее мануфактурные
продукты, который уже не мог быть больше удовлетворен
прежними промышленными производительными силами» 119. Заметим,
что в этом разделе «Немецкой идеологии» Марксом и
Энгельсом были сформулированы положения, имеющие большее
значение для уяснения некоторых теоретических и
методологических вопросов изучения истории мануфактурного капитализма,
так и не получившие достаточного развития в нашей
исторической литературе.
Категория «относительного мирового рынка» специфична для
эпохи мануфактурного производства и явно не применима к
мировому рынку в условиях господства промышленного
капитализма. В XVIII в. значительно ускорившееся движение
капитала было, однако, еще сравнительно медленным. Сильно
тормозили обращение неповоротливость самого производства,
неразвитость денежной системы. Сказывалось «раздробление
мирового рынка на отдельные части, каждая из которых
эксплуатировалась особой нацией...»120 Таковы были характерные черты
мирового рынка в эпоху мануфактурного капитализма.
Несомненно, что Англия благодаря не только промышленной мощи и
колониальным владениям, но и торговому, морскому и
военному могуществу, политическому влиянию сумела преодолеть
многие преграды, созданные ее конкурентами и обеспечила себе
относительный мировой рынок, т. е. открытый для нее, но не для
большинства возможных соперников. При этом и в самой
Англии развитие торговли на некоторых этапах обгоняло развитие
производства. В результате в этой стране мануфактура не
могла уже удовлетворять растущий спрос. Это отнюдь не
исключало того, что в других странах, наоборот, развитие
мануфактуры тормозилось узостью как внутреннего, так и «доступной»
части мирового рынка.
Не следует думать, что прогресс передовой буржуазной
страны на всех этапах непременно обгонял развитие
капиталистического уклада в других странах. Неравномерность
развития, непременный спутник капитализма, могла проявляться
самым неожиданным образом и благодаря воздействию причин,
лежащих вне капиталистического производства. По расчетам
ряда современных исследователей, в том числе Ф. Броделя,
французская промышленность в XVIII в. росла быстрее, чем
английская. Этот рост для Франции характеризуется
следующими индексами: 1715 г. —100, 1790—1791 гг. —210, 1803—
1804 гг. —247, 1810 г. —260; для Англии же: 1715 г. —100,
1800 г. —182. Надо, конечно, учесть значительно более высокий
145

уровень развития в Англии, чем во Франции инфраструктуры.
Вдобавок Франция позже вступила на путь ускоренного
развития мануфактур, и поначалу это способствовало более
высокому в процентном выражении убыстрению темпов роста.
Согласно данным, опубликованным в «Газетте де Франсе» 7
апреля 1783 г., бюджет Франции составлял 16 млн ф. ст., а
Англии— 15 млн ф. ст. По подсчетам историков, в виде налогов в
Англии изымалось 22%, а во Франции—10% валового
национального продукта (между прочим эти цифры опровергают
утверждение об исключительной высоте обложения при старом
порядке, впрочем, надо сделать оговорку, что они не учитывают
преимуществ, которыми пользовались дворянство и церковь) 121.
По этим расчетам, ВНП (валовой национальный продукт)
составлял во Франции 160 млн, а в Англии — 68 млн. ВНП
Великобритании, даже с учетом Шотландии и Ирландии, все
равно далеко отставал от ВНП Франции. Правда, население
Франции втрое превосходило английское. Доход на душу населения
составил в Англии 7,31, а во Франции — б122. Различны были
и темпы роста по отраслям производства.
Как же все-таки возникали кризисы в период, когда мир еще
не был капиталистическим? Причины, порождавшие их,
действовали через механизм складывающегося мирового рынка,
участниками которого могли быть страны и регионы, являвшиеся
«носителями» различных общественных формаций. Кризисы
представляли собой определенные единства, поскольку
проистекали из взаимодействия разных социально-экономических
систем и укладов. Однако вместе с тем это различие социальных
систем приводило к тому, что кризис в пределах различных
стран приобретал качественно иной характер, хотя вместе с
тем являлся частью регионального или даже континентального
кризиса периода мануфактурного капитализма.
То, что для экономики буржуазной страны являлось
кризисом мануфактурного капитализма, выступало для феодальных
стран как потрясение феодальной экономики, подобно тому, что
прежде вызывалось неурожаями или внеэкономическими
факторами. В странах, где далеко продвинулся процесс
разложения феодальных и вызревания капиталистических отношений,
такой кризис в масштабе страны мог перерасти в кризис
феодально-абсолютистского строя. Гетерогенность глубинных
причин могла привести к тому, что они нередко оставались в
рамках отдельной страны и не перерастали в региональный кризис.
Вместе с тем кризис периода мануфактурного капитализма в
своем целом и в своей наиболее глубинной основе был
капиталистическим кризисом. Именно поэтому он получал
распространение во всем регионе, а иногда и в нескольких регионах.
Итак, кризисы эпохи мануфактурного капитализма
возникали из взаимодействия имманентных законов развития
капитализма и законов развития других экономических укладов.
Влияние этих последних на капиталистический уклад порождало спе-
146

цифически исторические законы его развития, более или менее
существенно отклонявшиеся от соответствующих социологических
законов. Свою роль играли экономические связи стран,
находившихся на различных стадиях развития. Различными были
последствия кризисов для этих стран. В Англии они в конечном счете
способствовали укреплению крупной машинной индустрии за
счет ремесла и мануфактуры. Напротив, во Франции кризисы
ставили дополнительные препятствия развитию
капиталистического уклада, обостряли несовместимость этого развития с
дальнейшим существованием старого порядка, т. е. становились
проявлением общего кризиса феодально-абсолютистского строя.
Экономические кризисы эпохи мануфактурного капитализма
можно считать одним из механизмов, определявших структуру
межформационного перехода в региональном и всемирном
масштабах.
Ленин различал две стороны «в процессе развития
капитализма: 1) образование и развитие капиталистических
отношений в пределах данной вполне заселенной и занятой территории;
2) расширение капитализма на другие территории (отчасти
совершенно не занятые и заселяемые выходцами из старой страны,
отчасти занятые племенами, стоящими в стороне от мирового
рынка и мирового капитализма). Первую сторону процесса
можно бы назвать развитием капитализма вглубь, вторую —
развитием капитализма вширь»123. Кризисы XVII—XVIII вв.
были в определенной мере и известном смысле проявлением
процесса развития мануфактурного капитализма вширь.
Таким образом, причины кризисов отнюдь не носили
случайного характера. Ведь отнюдь не случайными были хаотичные
изменения емкости рынка в их совокупности. Именно через
флуктуации (случайные отклонения величины,
характеризующей систему) пробивали себе дорогу исторические
закономерности развития регионов, находившихся на различных
докапиталистических стадиях развития. Межрегиональные
взаимодействия и эти закономерности должны были проявляться в
области внешней торговли в таком «разбросе» состояния рынков
данных стран. Вопрос, следовательно, может идти о вероятности
большей или меньшей частоты резких изменений этих состояний.
Закономерности изменения состояния внутреннего и
внешнего рынков и зависимости от них регионов на международной
стадии развития капитализма определяют закономерность
ранних кризисов перепроизводства.
Закономерности, порождавшие кризисы XIX в. (начиная с
кризиса 1825 г.)—это социологические законы определенной
стадии социально-экономической формации, хотя, конечно, и они
испытывали воздействие исторических закономерностей этой
формации. Напротив, закономерности кризисов XVIII в. — это
исторические закономерности определенной стадии
капиталистической формации. Они были следствием развития
капиталистической страны в некапиталистическом окружении.
147

Раскрытие подлинного механизма возникновения кризисов,
таким образом, невозможно, если оставлять в стороне вопрос
о генезисе взаимоотношений между различными
экономическими укладами в рамках одной страны (региона) и между
странами с различным социально-экономическим строем.
Надо принять во внимание и то, что делало европейскую
экономику XVII в. столь подверженной воздействию «природного»
фактора, вызывало чередование «циклов» урожайных и
неурожайных лет. В средние века неурожаи вели только к
голодовкам, в XVIII столетии к этому прибавились экономические
кризисы. Если даже согласиться с тем, что они были лишь
следствием неурожаев, кризисы все равно представляли собой
реакцию экономики переходной эпохи на эти явления. А эта
экономика в свою очередь складывалась как результат не только
внутреннего, но и общемирового развития. Концепция Лабрус-
са, кроме всего прочего, оставляет по сути дела вне поля зрения
такой фактор кризисов, как более быстрое развитие
капиталистической промышленности по сравнению с сельским
хозяйством.
Рассматривая теорию, согласно которой неурожаи являлись
материальной основой кризисов в допромышленную эпоху,
необходимо установить, существовали ли в данной стране единая
общая рыночная конъюнктура и единые конъюнктуры для
товаров определенной отрасли производства. При отсутствии
единой общей конъюнктуры (что вполне возможно, если не
имеется еще достаточно сформировавшегося национального рынка)
неурожай в отдельных районах страны не мог оказывать
определяющее по своему характеру влияние на экономическое
положение в других частях этой страны. Такое влияние
(гипотетически) мог бы оказать только общий неурожай во всех основных
районах страны. Надо учитывать также, что при отсутствии
единого внутреннего рынка отдельные или даже большинство
областей страны могли быть уже довольно тесно связанными с
мировым рынком (главным образом через морскую торговлю,
при которой снижались транспорные расходы, можно было
обходить внутренние таможни и другие препятствия,
существовавшие на путях обмена между различными областями данной
страны). Низкое органическое строение капитала являлось в
мануфактурный период одним из факторов, определявших особо
важное значение внешней торговли (к этому вопросу мы еще
вернемся).
Бросается в глаза многообразие непосредственных причин и
поводов для кризисов — здесь и войны, и неожиданное
сокращение экспорта, и финансовые спекуляции, и банковские крахи,
и неурожаи. Большинство из них действовало и в XIX в.
Однако в отличие от эпохи промышленного капитализма эти причины
не были следствием циклического развития промышленного
производства. Случайной была каждая причина, приводившая к
свертыванию сбыта, но не случайной была крайняя уязвимость
148

мануфактуры — «достаточно было малейшей перемены в других
странах, чтобы она лишилась своего рынка и была
разорена...»124
Таковы соображения общего характера, после которых
можно перейти к рассмотрению цепи кризисов периода
мануфактурного капитализма и начальных этапов промышленного
переворота. Прежде всего, нужно констатировать особую зависимость
от внешнего рынка наиболее развитых отраслей
мануфактурного производства, а позднее тех из них, где наиболее быстрыми
темпами развивалась промышленная революция. Так, в начале
XIX в. считалось, что внешний рынок поглощал более половины
продукции хлопчатобумажной промышленности, стоимость
которой составляла примерно 30—40 млн ф. ст. в год125. В течение
XVIII в., как подчеркнул Ф. Бродель, продукция тех отраслей
промышленности, которые ориентировались только на
внутренний рынок, выросла в полтора раза, а тех, которые работали на
экспорт, в 5,5, раза 126. При этом надо учитывать, что удельный
вес европейских рынков в английском экспорте (в отличие от
реэкспорта) в течение XVIII в. непрерывно падал. В 1700—
1701 гг. он составлял 85%, в 1750— 1751 гг. —77, в 1772—
1773 гг. —49, в 1798—1799 гг. —30% (удельный вес импорта
из Европы также сокращался, но в меньшем размере) 127.
Обращает на себя внимание то, что особенно резкое сокращение
приходится на начало промышленной революции. Иными словами,
узость европейского рынка для английской мануфактуры не
могла быть преодолена и в первые десятилетия промышленной
революции. Конечно, здесь играли свою роль не только
относительная узость рынка, но и протекционистские мероприятия
абсолютистских правительств Европы. Быстро расширялся сбыт
английских товаров вне Европы, особенно в британских
колониях, находившихся на более низкой стадии экономического
развития и товарно-денежных отношений, чем европейские страны,
но не защищенных подобно им таможенными барьерами.
Одновременно нужно постоянно не упускать из виду и то
значение, которое имела для смены экономической конъюнктуры
колониальная дань, получаемая в XVIII в. Англией из своих
заморских владений. Стремлению многих современных западных
историков всячески преуменьшить размер этой дани,
возможности ее влияния на ускорение экономического развития
метрополии при одновременном замедлении развития колоний,
отрицать сам факт инвестирования этой дани в экономику можно
противопоставить уже цитированный выше капитальный труд
Ф. Броделя. Французский ученый специально оговаривает свое
согласие с индийским историком Амаленду Гуха, считавшим, что
нужно сравнивать не массы экспортируемых и импортируемых
товаров, а излишек, получаемый Англией из Индии, и ту часть
Дохода, которую англичане выделяли для капиталовложений.
По различным подсчетам, эти инвестиции составляют 6 млн ф. ст.
в 1750 г. (5 % ВНП) и 19 млн в 1820 г. (7 %). Вместе с тем из
149

Индии между 1750 и 1800 гг. ежегодно извлекалось в качестве
колониальной дани 2 млн ф. ст. Конечно, мы не знаем, как
точно использовались эти доходы набобов, но прямо или косвенно
(т. е. через рост потребления правящего класса) они
способствовали преодолению кризисных явлений и ускорению темпов'
промышленного роста 128.
В Англии в XVIII в. на кризисы приходилось 42, а если не
считать неполные годы, то примерно 28 лет. А на кризисы и
депрессии вместе падало 34 года, т. е. треть века. Из них на
первую половину столетия приходилось 35 месяцев кризиса, на
вторую половину — 45 месяцев (рост приблизительно на треть).
Однако для точности сравнения, вероятно, из кризисов первой
половины XVIII в. надо не учитывать два: 1715 г. и 1745—
1746 гг., поскольку они были явно связаны с якобитскими
восстаниями, последними попытками сопротивления со стороны
феодальных сил, во второй же половине века подобных
выступлений не происходило. Общая продолжительность указанных
двух кризисов—13 месяцев. Если не учитывать их, то на
первую половину века придется только 22 месяца кризиса, т. е.
более чем вдвое меньше, чем на вторую половину века. Вместе с
тем остается под вопросом, правомерно ли такое
«абстрагирование» от кризисов, порожденных якобитскими восстаниями,
которые ведь были по сути дела «ответом» внутренней
исторической среды на развитие капитализма, т. е. входили в число
условий его развития на мануфактурном этапе, которые
исчезли после развертывания промышленной революции.
Если в первой половине XVIII в. трудно выявить
периодичность кризисов, то по мере развертывания промышленной
революции она прослеживается вполне отчетливо. Из последних
26 лет XVIII в. 20 лет приходится на период, когда четко
проявился 5-летний интервал. В оставшиеся же 6 лет имели место
2 кризиса, первый из которых произошел через 4 года после
предшествующего. С первых десятилетий промышленной
революции тенденция к периодичности кризисов преодолевала даже
сильное «деформирующее» влияние войн. Но истоком кризисов
все более становилась крупная промышленность. Это ярко
проявилось в тенденции периодичности кризисов. Странно, что от
Т. Эштона, собравшего воедино данные о колебаниях
экономической конъюнктуры, явно ускользнула эта наметившаяся
периодичность. По его мнению, в XVIII в. кризис мог возникнуть
в любой момент в результате расширения или сокращения
производства 129.
Английский кризис уже в XVIII в. мог вызвать резкое
увеличение вывоза товаров в колонии, что порождало и в них
кризис промышленности, если она там существовала. Так,
английский кризис 1793 г. явился причиной кризиса
перепроизводства в Ирландии, затронувшего особенно хлопчатобумажную и
шерстяную промышленность (в Дублине бездействовало две
трети станков и не лучше было положение в других районах) 130.
150

Следует, наконец, отметить, что в результате кризисов
регионального характера в XVIII в. уже возникали и в большей
мере порожденные ими национальные кризисы. Эти последние
могли по времени частично или полностью не совпадать с
региональными кризисами.
Кризисы перепроизводства, начиная с эпохи промышленного
капитализма, свидетельствовали о непримиримых антагонизмах
буржуазной общественной формации и ее исторически
преходящем характере. Напротив, кризисы эпохи мануфактурного
капитализма, несмотря на то, что они были порождены в
конечном счете противоречиями развития капиталистического уклада
(и капиталистических стран), протекавшего в феодальном
окружении, способствовали крушению старого строя. Они были
детонаторами для взрыва противоречий старого феодального
способа производства.
* * *
Анализ динамики социально-классовых отношений
переходной эпохи, определявших механизм и специфику перехода от
феодализма к капитализму, развертывания этого процесса на
всемирно-историческом и региональном уровнях, необходимо
дополнить выяснением (разумеется, в самых общих чертах) роли,
которую играли в указанном процессе и составляющие системы
общественной надстройки. Среди них первостепенное значение
принадлежало поначалу феодальному, а на последующей
стадии — раннебуржуазному государству.
По мере выполнения общенациональных задач и вызревания
капиталистического уклада все более выявляются реакционные
черты политики абсолютизма, постепенно получающие полное
преобладание и противостоящие прогрессивным тенденциям
переходной эпохи. Феодально-абсолютистская монархия
становится воплощением тех реакционных институтов и порядков,
которые являлись главным тормозом общественного развития.
Лавируя между двумя эксплуататорскими классами — дворянством
и буржуазией, что собственно и придавало абсолютизму
определенную самостоятельность по отношению к этим классам,
абсолютизм на завершающей стадии своего исторического
существования все более связывает себя с интересами
паразитирующего дворянства. Это не значит, однако, что все связи
абсолютизма и буржуазии оказывались порванными. Они сохранялись,
прежде всего, потому, что определенные слои буржуазии
полностью или частично одворянивались. Вместе с тем некоторая
часть дворянства (очень различная в разных странах) либо
обуржуазивалась, либо находилась в тесных экономических
связях с буржуазией.
Если во всемирно-историческом плане буржуазная
революция наступает вскоре после исчерпания абсолютизмом своих
прогрессивных потенций, т. е. с началом его реакционной ста-
151

дии, а революция, в свою очередь, кладет начало реакционной
стадии абсолютизма во всемирно-историческом плане, то в
локально-историческом плане прогрессивная тенденция еще может
продолжаться, испытывая во все большей мере воздействие
общемирового развития. Таким образом, оно крайне усиливает,
тенденцию к переходу абсолютизма и в локальном
историческом плане на нисходящую (реакционную) линию развития.
Вместе с тем это развитие наталкивается на действие
противоположной тенденции, связанной с возможностью учета абсолютизмом
опыта всемирно-исторического развития, позволяющим
феодальной монархии значительно продлить срок своего
существования, отдалив тем самым наступление буржуазной революции.
Надо учитывать, что судьбы абсолютизма не решались и не
могли быть решены первой революцией европейского масштаба,
поскольку она открывала мануфактурную стадию развития
капитализма. Потребовалась вторая революция общеевропейского
масштаба — Великая Французская революция конца XVIII в.,
которая, покончив с абсолютизмом во Франции, покончила с ним
в большей части Европы.
Этот учет всемирного опыта выражался прежде всего в
создании централизованного бюрократического аппарата,
позволявшего, в частности, более эффективно мобилизовывать и
ставить себе на службу материальные ресурсы, в том числе и
буржуазного сектора экономики, в проведении реформ,
объективно являвшихся превентивными мерами против революции и,
что особенно важно, более эффективно подавлять народные
выступления, которые сами по себе служили свидетельством
растущей реакционности абсолютистского режима.
В той мере, в какой в нашей работе может быть затронута
большая проблема роли идеологической надстройки в процессе
перехода от феодализма к капитализму, на первый план
выдвигается ее внутриполитический и внешнеполитический аспекты.
Стержнем внутриполитического аспекта данной проблемы
явилась общеевропейская Реформация. В Реформации изначально
переплелись интересы различных классов феодального
общества, стремившихся к ограждению данной страны от
эксплуатации ее римской курией. На последующем же этапе эти
интересы оказались настолько различными, что Реформация
разделилась на ряд течений, носители которых находились в острой
борьбе друг с другом. Так возникли Реформации: королевская
(княжеская), бюргерская и народные течения в ней. Для
королевской (княжеской) власти и для дворянства Реформация
являлась, во-первых, способом обновить идеологическую санкцию
существующего порядка вещей, путем превращения церкви в
королевскую или княжескую, что ставило носителей
суверенитета на место римского папы и, во-вторых, способом увеличения
доходов фиска путем конфискации церковных земельных
владений и взимания в свою пользу платежей, шедших в римскую
курию.
152

В той степени, в какой Реформация стала идеологией
формировавшегося класса буржуазии, в этом процессе следует
различать две стадии. На первой из них Реформация служила лишь
идеологией бюргерской оппозиции и наиболее адекватной этой
функции выявила себя Реформация Лютера как более
умеренная и органически лишенная революционных тенденций. На
более же поздней стадии формирования буржуазии как класса,
когда складывались предпосылки для ранних буржуазных
революций, идеологией наиболее решительной части этого класса
явился кальвинизм. Наконец, народные низы нашли выражение
своих чаяний в радикальных сектах, возникших на почве
протестантизма.
Что же касается внешнеполитического плана
рассматриваемой проблемы, то очевидно, что в столкновении стран —
носителей Реформации с носителями идеологии контрреформации во
главе с империей и папством разыгрывалась ситуация, которая
в ходе буржуазных революций XVI—XVII вв. повторится в
рамках данной страны либо в форме борьбы реформационной
идеологии против идеологии контрреформации (Голландия), либо в
форме борьбы идеологий более умеренной и более радикальной
Реформации (Англия). Однако в той и другой формах
сталкивались и выражались интересы в конечном счете противостоявших
друг другу классов отжившего и нарождающегося общества.
Иначе говоря, тот факт, что внешнеполитическая или, точнее,
идеологическая ситуация в Европе в международном плане в
определенный исторический момент превратилась во
внутриполитическую, свидетельствовал лишь о том, что реакционные
феодальные режимы в XVI — первой половине XVII в. в своей
идеологии и политике выразили классовую суть абсолютизма более
развитых стран задолго до того, когда постепенно нараставшая
в последних революционная акция разоблачила эту суть во
внутренней политике этих стран. Английская революция середины
XVII в. оказалась водоразделом между формой революционной
идеологии ранних буржуазных революций и идеологией
буржуазных межформационных революций XVIII в., в которых
рационализм занял место религиозного облачения первых.
Идеологией новой фазы всемирно-исторического перехода от
феодализма к капитализму стало Просвещение, сменившее
первую международную революционную идеологию — Реформацию.
Только новая революционная идеология могла обеспечить
уровень развития субъективного фактора, необходимый для
низвержения феодального строя, располагавшего в XVIII в.
значительно большими экономическими ресурсами, более
эффективной централизованной машиной подавления протеста — мощной
абсолютистской государственностью, чем его предшественники.
Просвещение, с его взрывчатым антифеодальным содержанием,
завоевав преобладающее влияние в сфере общественной мысли,
успешно выполнило свою историческую роль. Просвещая умы,
оно готовило народы к Революции. Однако сами просветители
153

в подавляющем большинстве не были революционерами.
Хорошо известно, что многие из них связывали надежды на
создание нового разумного общественного устройства с действиями
просвещенных монархов. Между тем объективно политика про- ,
свещенного абсолютизма являлась своего рода превентивной
мерой против революции, попыткой путем реформ увековечить
старый порядок. Совокупность острых социальных
противоречий, которые подрывали устои этого порядка, лишь частично
находили прямое отражение в идеологии Просвещения. Эти
противоречия могли быть разрешены только революционным путем.
Революция, идеологически подготовленная Просвещением,
перевела его теории на язык прямого политического действия,
крутой ломки старого общества, создания новых зрелых форм
буржуазной государственности, отвечавших потребностям развития
всего европейского континента и даже шире — всего
тогдашнего мира.
1 Black С. The Dynamics of
Modernization: A Study in Comparative
History. N.Y., 1966.
2 Lewis W. A. The Theory of
Economic Growth. L., 1955; Hagen E. E.
On the Theory of Social Change.
Home Wood, 1962.
3 «Многие из наиболее глубоких
экономических сдвигов, — пишет
Ростоу, — рассматриваются как
следствие неэкономической,
социальной мотивации и устремлений».
См.: Rostow W. W. The Stages of
Economic Growth: A
Non-Communist Manifesto. Cambridge (Mass.),
1960.
4 Ibid. P. 18. Выражение
«традиционное общество» охватывает все
допромышленные цивилизации:
китайскую, средиземноморскую и
средневосточную, средневековую
Европу, а также и «достатистиче-
ские общества», т. е. Европу
XVI-XVII вв.
s Rostow W. W. Op. cit. P. 17.
6 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 191.
7 Там же.
8 Hartwell R. М. Economic Growth
in England before the Industrial
Revolution // Journal of Economic
History. 1969. Mar. P. 19; Idem.
The Industrial Revolution and
Economic Crowth. L., 1971. P. 49.
9 Cairncrose A. K. Factors in
Economic Development. L., 1962. P. 140.
10 Hartwell R. M. The Industrial
Revolution... P. 173—174.
11 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 23. С. 382.
В полном объеме освещение
этого вопроса читатель найдет в
исследовании: Барг М. А., Черняк
Е. Б. Исторические структуры
и исторические законы // Жуков
Е. М., Барг М. А., Черняк Е. Б.,
Павлов В. И. Теоретические
проблемы всемирно-исторического
процесса. М., 1979. С. 44—172. Здесь
же остается только напомнить, что
под социологической структурой
А имеется в виду сфера
общественно необходимых отношений
(или общественно необходимая
структура общества), т. е.
отношения, необходимые для
функционирования данного способа
производства, взятого в его
«чистом» виде. Под историко-социо-
логической структурой Б имеются
в виду такие аспекты в развитии
данного способа производства,
которые являются для него «не
обязательными», хотя в этом случае
речь идет о структуре гомогенной
с точки зрения этого строя (к
примеру, варианты отклонения от
жесткой корреляции между
общественными подсистемами).
Наконец, историческая структура В —
это общество, рассматриваемое на
уровне исторической
необходимости (а не на уровне его
эмпирического бытия), например
зависимость господствующего типа
хозяйства — земледелия,
скотоводства (в докапиталистических
формациях) от природных условий,
формы извлечения прибавочного
продукта в эпоху феодализма, и т. п.
154

13 Ленин В. И. Поли. собр. соч Т. 45
С. 379, 381.
и Там же. Т. 30. С. 6.
15 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 3. С. 439—440.
1в Там же. Т. 4. С. 426.
17 См.: Там же. С. 183.
18 Там же. С. 431.
19 См.: Там же. С. 183.
20 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 3. С. 545.
21 Сказкин С. Д. Зарождение
капиталистических отношений в
Западной Европе // Краткая
всемирная история. М., 1966. Кн. 1; Он
же. Очерки по истории
западноевропейского крестьянства в
средние века. М., 1966; Потемкин Ф. В.
Промышленная революция во
Франции. М., 1971. Т. 1, 2; Слш-
рин М. М. Из истории раннего
капитализма в германских землях,
XV—XVI вв. М., 1969;
Лавровский В. М. Парламентские
огораживания общинных земель в
Англии конца XVIII — начала XIX
века. М.: Л., 1940; Яцунский В. К.
Социально-экономическая история
России XVIII—XIX вв.
//Яцунский В. К. Избр. тр. М., 1973;
Дружинин Н. М. Особенности
генезиса капитализма в России в
сравнении со странами Западной
Европы // Новая и новейшая
история. 1972. № 4, 5; Рутенбург В. И.
Очерки из истории раннего
капитализма в Италии. М., 1951; Он
же. Истоки Рисорджименто:
Италия в XVII—XVIII вв. Л., 1980;
Чистозвонов А. Н. Некоторые
итоги рассмотрения проблемы
генезиса капитализма // Средние века.
М., 1971. Вып. 34; Он же. Общее
и особенное в процессе генезиса
капитализма в странах
Центральной и Восточной Европы:
(Постановка вопроса) // Вопросы
первоначального накопления капитала
и национальные движения в
славянских странах. М., 1972; Он же.
Историческое место XVI века в
процессе генезиса капитализма в
Европе//Средние века. М., 1975.
Вып. 38; Он же. К вопросу о
стадиально-региональном методе
сравнительно-исторического изучения
буржуазных революций XVI—
XVIII вв. в Европе // Проблемы
социально-экономических
формаций: Историко-типологические
исследования. М., 1975; Павлов В. И.
Формирование индийской
буржуазии. М., 1958; Генезис
капитализма в промышленности и сельском
хозяйстве. М., 1965; Проблемы
генезиса капитализма. М., 1970;
Проблемы генезиса капитализма.
М., 1979, и др. Обобщающий
анализ истории формирования
пролетариата см.: Международное
рабочее движение: Вопросы истории
и теории / Под ред. Б. Н.
Пономарева. М., 1976. Т. 1. Гл. 1, 2.
22 Подтверждением этому может
служить пресловутая концепция
«кризиса XII в.»
23 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 2. С. 447.
24 См.: Маркс /С, Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. Гл. 24.
25 См., например: Ленин В. И. Поли,
собр. соч. Т. 27. С. 186 и сл.
26 Там же. Т. 33. С. 48.
27 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 23. С. 484.
28 Ср., например: Sayer D. The
Analytic Foundations of Historical
Materialism. Oxford, 1947.
29 См.: Барг M. А., Черняк E. Б.
Указ. соч.
30 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 4. С. 433.
31 История гибели хлопкоткачей
излагалась немарксистскими
исследователями нередко в очень
смягченном виде. См., например:
Dythell D. The handloom weaver.
Cambridge, 1969.
32 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 4. С. 183.
33 Там же. Т. 25, ч. 2. С. 354.
34 См.: Барг М. А., Черняк Е. Б.
Регион как категория внутренней
типологии
классово-антагонистических формаций // Проблемы
социально-экономических формаций.
35 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 7. С. 86.
36 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 30. С. 54.
37 См.: Барг М. А. Категории и
методы исторической науки. М., 1984.
Гл. 1.
38 Маркс Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 26, ч. 2. С. 169.
39 Там же. Т. 25, ч. 2. С. 457.
40 См.: Косминский Е. А.
Исследования по аграрной истории Англии
в XIII в. М., 1947.
41 См.: Miller Н. Henry VIII and the
English Nobility. [S.I.], 1986.
155

42 См.: Лавровский В. М., БаргМ.А.
Английская революция XVII в. М.,
1958. Гл. 1.
43 См.: Trevor-Roper Н. R. The
Elizabethan Aristocracy // Economic
History Review. 2nd Ser. 1954.
Vol. 3. P. 243.
44 См.: Hill C. Parliament and
People in 17th century//Past and
Present. 1981. N 22.
45 См.: Tawney R. The Rise of the
Gentry // Economic History
Review. 1941. XI. P. 1—38; Hex-
ter Т. H. Storm over Gentry//
Económica, 1958, X. P. 23.
46 См.: Савин A. H. Английская
деревня в эпоху Тюдоров. М., 1903.
С. 49 и сл.
47 См.: Маркс /С., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 25, ч. 2. С. 363.
48 Thirsk J. The Agrarian History
of England and Wales. Cambridge,
1967. Vol. 15. P. 200 ff,
49 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 21. С. 383.
50 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 25, ч. 2. С. 363.
51 См.: Evelit A. Farm Labourers//
The Agrarian History of England
and Wales. Cambridge, 1967.
Vol. 4. P. 326 ff.
52 См.: Hill C. The Century of
Revolution. L., 1988. P. 11 f.
53 См.: Барг M. А. Народные низы...
Гл. 2.
54 См/.Zagorin P. The Court and
Country. L., 1964.
55 См.: Aylmer G. E. The Struggle
for the Constitution. 2nd ed. L.,
1968.
56 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 348, 379. Но это
значит, что до наступления
нового периода центр тяжести
капиталистического производства
падал на «несобственно»
мануфактурные формы производства.
Ленин писал: «Из раздробленного
мелкого производства вырастает
капиталистическая простая
кооперация... Именно этот исходный
пункт капитализма и
наблюдается, следовательно, в наших мелких
крестьянских («кустарных»)
промыслах» (См.: Ленин В. И. Поли,
собр. соч. Т. 3. С. 354). К
сожалению, историческое значение
капиталистической простой
кооперации в первый период генезиса
капитализма до сих пор остается
неизученным. Неудивительно, что
многие историки, как правило,
связывают «исходный пункт»
капиталистического производства
прямо и непосредственно с
мануфактурой, т. е. с кооперацией,
основанной на разделении труда.
57 См.: Bamford P. Entrepreneurship
in the 17th and 18th century
France // Explorations in
Entrepreneurial History. 1937. Vol. 9, N 4.
P. 204 f.
58 См.: Tribe K. Genealogie of
Capitalism. L., 1981. P. 58 f.
59 См., например: Wilson Ch.
England's Apprenticeship. L., 1966.
P. 43 f.
60 См.: Boethins B. Swedish Iron and
Steel (1600—1955) // Scandinavian
Economic History Review. 1958.
Vol. 6, N 2. P. 144 f.
61 См.: Chambers T. The Rural
Domestic Industry//The Second
International Conference of Economic
History. Aix-en Provence. 1965.
Vol. 2.
62 См.: Braudel F. La decline de
Venice au XVII siecle//Aspetti et
cause della decadenza Económica
Veneziana nel secólo XVII. Vene-
zia, 1961; Thirsk J. Industries in
the Country side//Essays in
Economic and Social History of Tudor
and Stuart England. Cambridge,
1961. P. 70 f.
83 См.: Goubert P. Le paysan et la
Terre: Seigneurie, Tenure,
Exploitation // Histoire Economique et
Sociale de la France. P., 1970.
Vol. 2; Leon P. Morcellement et
Emergence du Monde ouvrier // Ibid.
54 См.: Thirsk T. The Rural
Economy of England. L„ 1983.
55 См.: Martin T. Feudalism to
Capitalism. L„ 1983. P. 78 f. Ср.: Ca-
valli A. Le Origini del Capitalismo.
Torino, 1973. P. 112.
16 См.: Маркс /С, Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 25, ч. 2. С. 165—166.
17 Ср.: Wallerstein Е. The Modern
World System. N. Y., 1974. Vol. 1.
8 Все, что фиксировалось на
континентальном уровне истории,
приобретало в эту эпоху
всемирно-исторический характер, что
объяснялось ролью Европы в
тогдашнем мире. См.: Маркс /С,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 45.
9 См.: The Transition from
Feudalism to Capitalism. A symposium.
L., 1954.
156

70 См.: Барг M. А. Категории и
методы исторической науки. М., 1984.
Гл. в.
71 См.: Revisions in Mercantilism. L.,
1962. P. 14 ff.
72 См.: Goubert P. Louis XIV and
Twenty Millions Frenchmen. N. Y.,
1970.
73 См.: Hazard P. The European
Mind (1680—1765). L., 1964. P. 58.
74 См.: Rusinski W. Uber die Ent-
wicklungsetappen der
Fronwirtschaft im Mittel- und OstEuropa//
Studia Historiae Oeconomicae.
1974. Vol. 5. P. 278; Maccai L.
Neo-Serfdom: (Its Origin and
Nature) in East-Central Europe//
Slavic Review. 1975. Vol. XXXIV,
N 2. P. 225—238; Nichtweis /.
Zur Frage der zweiten
Leibeigenschaft // Zeitschrift für
Geschichtswissenschaft. 1953. N 5. Нихт-
вайс, однако, исходил не из
способа производства, а из цели
производства. Во «втором издании
крепостничества»
внеэкономическое принуждение было
подчинено ненасытной жажде
прибавочного продукта. Но эта цель не
меняет способ, которым сеньоры
стремятся ее достичь.
75 См.: Сказкин С. Д. Избранные
труды по истории. М., 1978. С. 246
сл.
76 Перевод массы самостоятельных
земледельцев в разряд дворовых,
приближающихся по статусу к
холопам, лучшее свидетельство
разложения феодальной системы. Ср.:
Сказкин С. Д. Указ. соч. С. 198.
77 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 247.
78 См.: Барг М. А. Категории и
методы исторической науки. Гл. 1.
79 См.: Маркс /С, Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 3. С. 45.
80 Ср.: Чистозвонов А. Н. Понятия и
критерии обратимости и
необратимости исторического процесса //
Вопр. истории. 1969. № 5.
81 См.: Chaunu P. Le XVII siècle.
Problème de
Conjoncture//Melanges d'Histoire Economique et
Sociale. Genève, 1963. Vol. 1. P. 337.
82 См.: Deyon P. Variations de la
production textile aux XVII et
XVIIIe siècles // Annales ESC.
1963. Vol. 18, N 5.
83 См.: Английская революция
XVII в./Под ред. Е. А. Космин-
ского и Я. А. Левицкого. М., 1956.
Т. 1. Гл. 2—3
84 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 728 и сл.
85 В отличие от роли деревни в
континентальных странах, которая на
аналогичной стадии генезиса
капитализма сдерживала, тормозила
этот процесс.
86 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 766.
87 См.: Wilson С. England's
Apprenticeship 1603—1763. L., 1966.
P. 362.
88 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 760.
89 Там же. С. 365.
90 См.: Hill Ch. Reformation and
Industrial Revolution: a Social and
Economic History of Britain 1530—
1780. L., 1967. P. 123 f.
91 См.: Маркс /С, Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 23. С. 348, 749—750.
92 Kaufhold К. Н. Das Gewerbe in
Preussen um 1800. Gôttingen,
1978. S. 470.
93 Chaunu P. Le XVII siècle.
Vol. 1.
94 Hansard's Parliamentary Debates.
Vol. 33. P. 1091.
9s Mathias P. The First Industrial
Nation. An Economic History of
Britain 1700—1914. L., 1969.
P. 103.
96 Labrousse C.-E. Esquisse du
mouvement des prix et des revenus en
France au XVIII siècle. P., 1933;
Idem. La crise de l'économie
française a la fin de l'ancien régime
et au début de la Révolution. P.,
1944. T. 1.
97 Ashton T. S. Economie
Fluctuations in England 1700—1800.
Oxford, 1959. P. 2.
98 См. например: Kindleberger C. P.
Economie Response. Comparative
Studies in Trade, Finance, Growth.
Cambridge (Mass.); L., 1978.
P. 240.
99 См., например: Маркс /С,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 26, ч. 2.
С. 575.
100 Мендельсон Л. Экономические
кризисы и циклы XIX века. М., 1949.
С. 159.
101 Политическая экономия: Т. 1.
Капиталистический способ
производства. М., 1979. С. 331.
102 Маркс /С, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 12. С. 586.
103 Там же. Т. 9. С. 104.
157

104 Там же. Т. 26, ч. 2. С. 553.
105 Там же. Т. 26, ч. 2. С. 553.
106 Clarkson L. Л. The Pre-Industrial
Economy in England 1500—1750.
L., 1971.
107 См., например: Chambers J. D.
Valey of Trent
1670—1800//Economic History Review. 1957.
Supplement N 3; Dean P., Cole W. A.
British Economic Growth 1688—
1959. 2 ed. L., 1966. P. 61, 91—92.
108 Little A. J. Acceleration in the
Eighteenth-century British
Economy. L., 1976. P. 99—102 a.o.
109 Vries J. de. Economy of Europe in
an Age of Crisis 1600—1750.
Cambridge, 1976. P. 219.
110 Davis K. G. Joint-Stock Investment
in the Later Seventeenth
Century // Economic History Review. Sec.
Ser. (1951—1952). P. 283—301;
Gould J. D. Economic Growth in
History. L., 1972. P. 157, 163.
111 Gould /. D. Op. cit. P. 163.
Какими бы ни были
первоначальные источники капитала,
дальнейшее финансирование
промышленного роста производилось за счет
прибылей, получаемых
владельцами новых промышленных
фабричных предприятий. Так, более чем
половина английских фирм конца
XVIII и начала XIX в.,
подсчитанных профессором Ф. Крузе,
получали прибыль в 10 % и более
на вложенный капитал (Сгои-
zet F. La formation du capital en
Grande Bretagne pendant la
revolution industrielle // Second
International Conference of Economic
History. Aix-en-Provence, 1962.
P. 622—623).
112 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 3. С. 232.
113 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т 12 С 735
114 Там же.'Т. 25, ч. 1. С. 260.
115 Там же. Т. 3. С. 59.
116 Там же. Т. 23. С. 764.
117 Там же. Т. 25, ч. 1. С. 365.
118 Там же. Т. 22. С. 273.
"9 Там же. Т. 3. С. 59.
120 Там же.
121 См.: Braudel F. Civilization
materielle, économie et capitalisme
XVe—XVIIIe siècle. P., 1979. T. 3.
P. 329. Следует учесть, что
основную массу в Англии
составляли косвенные, а во Франции
прямые налоги, а также меньшую
товарность французского сельского
хозяйства, что увеличивало
тяжесть налогообложения при
старом режиме.
122 Braudel F. Op. cit. T. 3. P. 329—
330.
123 Ленин В. Я. Поли. собр. соч. Т. 4.
С. 85.
124 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 3. С. 58.
125 См. подробнее об этом: Черняк Е.
Демократическое движение в
Англии 1816—1820. М., 1957. С. 39
и сл.
12в Braudel F. Op. cit. T. 3. P. 497.
127 Deane P. The First Industrial
Revolution. Cambridge, 1965. P. 56.
128 Braudel F. Op. cit. T. 3. P. 503.
129 Ashton 7\ S. Economie
Fluctuations... P. 136.
130 London Chronicle, 1793. 14—
16 May.
158

Глава третья
ПРОБЛЕМЫ ВНУТРЕННЕЙ
И ВНЕШНЕЙ ТИПОЛОГИИ
СОЦИАЛЬНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ
1
ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Проблеме социальных революций традиционно уделяется
большое внимание в современном как марксистском, так и
немарксистском обществоведении. Это, несомненно, связано, прежде
всего, с опытом общественного развития в XX столетии, с ролью
революций в становлении цивилизации нового времени.
Как отмечал американский историк П. Загорин, в
послевоенной западной историографии были испробованы три пути
интерпретации революций. Во-первых, исследование отдельных
революций. Очевидно, что на этом пути были достигнуты
значительные результаты. Во-вторых, сравнительное изучение
революций. Приходится отметить, что в этом направлении успехи
оказались минимальными. И, наконец, в-третьих, теоретическое
осмысление революций, преследующее цели объяснить их
причины, ход и результаты, тип обусловленных ими изменений.
«Здесь не появилось, — вынужден констатировать Загорин,—
ничего, что заслуживало бы названия общей теории
революций» *. Это признание, сделанное еще в начале 70-х годов, и
поныне отражает реальное положение дел, как нельзя лучше
обрисовывает многие характерные тенденции немарксистских
направлений историографии революций нового времени. Она, по
свидетельству другого исследователя, «испытывает
замешательство, сомнения и разногласия. Остаются нерешенными даже
элементарные вопросы дефиниций, терминологии, определения
границ проблемы. Нет согласия в самом определении того, что
такое революция»2. В этих условиях усиленное внимание
немарксистской историографии к проблеме социальных революций
приводит к столь расширительному толкованию самого понятия
революции, что оно лишается какого-либо определенного научного
содержания. Неудивительно, что быстро расширяющийся
перечень революций в истории нового времени, в который включают
не только социальные революции, промышленный и аграрный
перевороты, но и торговую, финансовую, транспортную,
протестантскую, женскую и т. п. «революции»3. Под понятие
революции подводят социально-психологические сдвиги самого
различного характера. Тем самым снимается суть всей пробле-
159

мы социальной революции как способа межформационного
перехода. Наряду с классовыми антагонизмами, считают
немарксистские историки, не меньшую роль играет противоречие между
стремлением к большей доли власти и влияния и архаическими ^
социальными институтами, причем это стремление может не раз-'
деляться большинством революционеров. Их движущим
мотивом могут быть относительные лишения, следствия обманутых
надежд, диспропорция между общественным статусом и
достижениями. К тому же относительные лишения только частично
носят экономический характер, не меньшее значение в
революциях имеет столкновение между официально признанными
моральными принципами и реальной практикой, применяемой
властями для поддержания этих принципов. Ко всему этому
нужно, мол, добавить проблему пополнения правящей элиты.
Революцию порождают недостаточное пополнение снизу этой элиты
за счет энергичных, решительных людей и т. д.4
Для самых различных направлений немарксистской
историографии в конечном счете характерно стремление к отрицанию
исторической неизбежности и закономерности межформацион-
ной социальной революции, ее связи с противоречиями
господствующего способа производства и, наконец, отрицание связи
самой революции с последующим общественным развитием5.
Это вызвано тем, что, по мнению ряда ученых, экономический
фактор вообще важен для некоторых, а не для всех периодов
истории и проблем истории6.
Основной водораздел, который отличает истолкование
социальных революций нового времени в немарксистской
историографии от марксистского видения проблемы, проходит по линии
отрицания или признания буржуазного характера этих
революций. Примером такого отрицания является хорошо известная
интерпретация Английской революции середины XVII в. X. Тревор-
Ропером. Он изображал ее как бунт реакционного,
провинциального джентри, восставшего не против монархии, не против
экономического архаизма, а против обширного все
расширявшегося аппарата паразитической бюрократии, которая окружила
двор и «надстроилась» над экономикой страны 1.
Новейшая либеральная, да и консервативная западная
историография Английской революции существенно расходятся в
своем толковании событий середины XVII в. с концепцией Тре-
вор-Ропера, но и они стремятся отрицать буржуазную сущность
происшедшего в стране переворота 8. Подобная же тенденция
отчетливо прослеживается и в новейшей консервативной
историографии Великой Французской революции. Английский
ученый А. Коббен и его многочисленные единомышленники среди
французских историков утверждают, что старый порядок не
препятствовал развитию капитализма. Они ссылаются на то, что
он утвердился в деревне, промышленность развивалась при
активном участии дворянства, ставшего чуть ли не главной
движущей силой экономического прогресса, против революции вы-
160

ступала определенная часть буржуазии, основные события ре*
волюции были связаны, по их мнению, с выступлениями
крестьянства и городского плебса против капитализма. Утверждается
также, что революция не только не способствовала, а напротив,
надолго задержала капиталистическое развитие Франции и т. п.
Одним словом, получается, что Французская революция по
своему социально-экономическому содержанию была всем чем
угодно, только не революцией буржуазной 9.
Наконец, нельзя не отметить тенденцию, ярко проявившуюся,
в частности, в нашумевшей книге Б. Мура «Социальное
происхождение диктатуры и демократии. Роль сеньора и
крестьянина в создании современного мира», впервые изданной в 1966 г.
и с тех пор неоднократно переиздававшейся 10. Суть этой
тенденции состоит в том, что смешиваются революции нового и
революции новейшего времени, что фактически снимает всю
проблему переходной эпохи, игнорирует специфику ее
закономерностей, общественных противоречий и исторических задач.
(При этом революции XX в. предстают как «запоздало»
решающие те же задачи, что и буржуазные революции XVI—XIX
столетий11). Этот краткий обзор современной немарксистской
историографии социальных революций нового времени
позволяет сделать ряд весьма важных общих наблюдений.
Во-первых, сдвиги в пределах одного способа производства,
не меняющие его сущность, выдаются за возникновение нового
способа производства. Но тем самым его действительная
сущность выступает как нечто второстепенное, качественно не
определяющее общественный строй. Сущностью же данной системы
общественных отношений объявляют ее особенности на
определенной стадии развития. Во-вторых, получает обоснование
излюбленный тезис немарксистской историографии о
существующей в переходные эпохи возможности как революционного, так
и эволюционного пути развития. В-третьих, выдвигаются в
качестве узловых пунктов те перевороты, которые приводили не
к переходу экономического господства и политической власти в
руки нового класса, а лишь к изменению форм эксплуатации и
политической организации старого господствующего класса.
В-четвертых, сводится на нет роль социально-политических
революций на том основании, что часть из них произошла вслед
за внутриформационным переходом; они низводятся до роли
либо помехи, либо в лучшем случае механизма одного из
вариантов в принципе уже определившегося пути развития. В-пятых,
значительно менее изученные внутриформационные переходы
изображаются как последствие развития, происходившего вне
сферы господствующего способа производства. В-шестых, эта
подмена облегчает атаки на исторический материализм с
позиций различных видов экономического материализма. В этой
связи, констатируя изменение отношения западных историков к
проблеме «скачка», необходимо уточнить самое главное: в чем
именно видят они этот скачок. Ответ оказывается обычно очень
6 М. А. Барг, Е. Б. Черняк
161

простым, а именно — в увеличении темпов экономического
роста благодаря действию факторов, лежащих вне способа
производства. В-седьмых, внутриформационные переходы трактуются
как межформационные. А такой подход используется для
квазинаучного обоснования ложной трактовки проблемы альтерна--
тивности общественного развития, отрыва ее от общих законов
социального прогресса.
Нельзя не заметить, что эти проблемы и тезисы в той или
иной степени связаны со все еще слабой изученностью самих
структур межформационного перехода — классовой,
идеологической, политической и т. п.
2
ВНУТРЕННЯЯ ТИПОЛОГИЯ
ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ
ФОРМАЦИИ КАК ОСНОВА
ТИПОЛОГИИ РЕВОЛЮЦИИ
Социологами немало сделано для выявления отправных
типологических черт буржуазных революций. Особенностью этих
работ является их сосредоточенность на динамике самих
революций, причем каждая из них рассматривается обособленно как
от предшествующих, так и последующих революций и, что,
может быть, более важно, по сути дела изолированно от
окружавшей ее «внешней среды». При таком подходе буржуазная
революция оказывается лишь формально связанной с
породившей ее эпохой, а диалектика взаимодействия внешнего и внут-
ренного, всемирно-исторического и локально-исторического
почти целиком обходится, причем в наиболее существенных
аспектах. В результате социологическое рассмотрение истории
революций не только не вело к созданию систематически
разработанной типологии этих революций, но даже не наталкивало на
постановку такой задачи. Что же касается традиционно
исторического изучения революций нового времени, то опыт их
обобщения выливался в конечном итоге в чисто механическое
соединение разрозненных историй в «одном переплете». Попытка
же на такой основе создать элементы типологии были заведомо
обречены на неудачу, поскольку в них преобладало лишь
суммирование отдельных черт (подобий и различий), взятых вне
системы, выявляющейся при рассмотрении проблем на уровне
теоретической истории. Это в особенности проявлялось в том,
что типологические наблюдения были сделаны фактически в
полном отрыве от выяснения места каждой из революций в
структуре переходной эпохи.
Исходной предпосылкой создания исторической типологии
революций на указанном уровне ее рассмотрения является
внутренняя типология общественно-экономических формаций. В дру-
162

гих работах авторов уже подвергалось анализу такое понятие,
как разновидности структуры В, носителями которых являлись
•стадиально-формационные регионы. Поэтому в данной работе
мы лишь коснемся тех граней этой проблематики, которые
непосредственно связаны с решением задачи построения
типологии социальных революций.
Речь идет о системности, предусматривающей при
исследовании любого кажущегося частным явления необходимость учета
взаимодействия различных сторон общественной жизни, т. е.
взаимосвязи производительных сил и производственных
отношений, базиса и надстройки, экономики и политики, материальных
условий и идеологии, социальной психологии и политической
культуры.
При рассмотрении вышеизложенного сквозь призму нашей
задачи создания типологии социальных революций нового
времени становится ясной необходимость расчленения этой задачи на
две тесно взаимосвязанные между собой и вместе с тем
обособленные части, т. е. различения внешней и внутренней типологии
революций. Категория внешней типологии революций может
иметь два значения: во-первых, различение исторических типов
социальных революций как механизма перехода между
различными социально-экономическими формациями, т. е.
происходящего в различные переходные эпохи; во-вторых, типология
революций в рамках одной и той же переходной эпохи. В этом-то.
втором, значении далее и будет использоваться нами данная
категория.
Под внешней типологией социальных революций нового
времени подразумевается определение места каждой из них в
общемировом межформационном переходе и вытекающих из этого
положения сходств или различий с другими революциями той
же переходной эпохи. Следовательно, критерием внешней
типологии революций в каждом случае должно служить соотнесение
данной революции с великой социальной революцией,
воплощающей определенную фазу межформационного перехода.
Под внутренней типологией революции нового времени
имеются в виду особенности ее гнезиса, восходящей и нисходящей
линии ее развития, ее завершения. Логика дальнейшего
изложения делает целесообразным начать наш анализ с внутренней
типологии революции.
Историческое своеобразие революции определяется во
многом тем стадиальным уровнем, на котором данное общество
вступает на путь революционных преобразований. Это
подводит нас к необходимости вкратце остановиться на вопросе о
внутренней среде формации. Под этим понятием в рамках
отдельно взятой страны следует понимать совокупность
элементов, не принадлежащих к данной формации как таковой и
«окружающих» господствующий способ производства, к которым
следует прибавить этнические, географические и т. п. факторы.
Комплекс перечисленных элементов определяет внутриформа-
6*
163

ционную разновидность данного общества. Оценка
качественной определенности внутриформационной разновидности
складывается на основе учета того уровня развития общества, на
котором оно вступает в данную формацию, и прежде всего — про-
изводительнь1х сил. Признаки, характеризующие его, вполне
определенны и в то же время довольно широки.
3
РАЗНОВИДНОСТИ СТРУКТУРЫ В
Как уже отмечалось, в качестве нормативного субстрата
данного типа общественной организации структура А не знает ни
региональных, ни стадиальных разновидностей. Как абсолютное
тождество она всегда равна себе. Элементы относительности в
ней появляются на уровне структуры Б. Однако они могут еще
рассматриваться как модификации в рамках сферы самой
гомогенности, т. е. ее не нарушающие. Только на уровне структуры В
общественно-экономическая формация как историческая
реальность проявляет черты пространственно-временной специфики.
Последняя и служит объективным прообразом категории
стадиально-региональной разновидности формации. Абстрактная
возможность появления специфики и тем самым альтернатив в
развитии системы общественная формация заложена уже в самой
сфере гомогенности, что подтверждено самим фактом
существования структуры Б. Однако какую конкретно-историческую
форму она приобретет, какие особенности выдвинутся на передний
план — все это отнюдь не заданно. Они целиком и полностью
зависят от течения исторического процесса в данном регионе и
этнополитической общности (или общностях), являющейся
одновременно и субъектом и объектом этого процесса.
Историческая структура — это воплощение диалектического
единства всемирно-исторического (ибо она представляет собой
историческую структуру определенного формационного типа) и
локально-исторического (проявляющегося в том, что она
состоит из разновидностей различных формаций). В состав структуры
В данного формационного типа входят разновидности данного
формационного типа, а также и «перешедшие» от прежних
формаций.
При анализе на стадиальном уровне состав исторической
структуры предстает в таком виде: 1) разновидности данного
формационного типа, находящиеся на той же стадии развития,
что и структура в целом; 2) разновидности данного
формационного типа, находящиеся на стадиях развития, которые уже
пройдены структурой в целом; 3) разновидности
предшествующих формаций, находящиеся на различных стадиальных
уровнях развития.
В социологическом аспекте определения
социально-экономическая формация (отражая структуры А и Б) выражается гос-
164

подствующий способ производства и порожденные им
общественные отношения, а также надстроечные явления
(изолированный от последних социологический подход свелся бы к полит-
экономическому анализу). Напротив, исторический аспект
должен включать в себя характеристику господствующего способа
производства в каждом данном его историческом воплощении
и в естественноисторической среде его функционирования
(природные, этнические, социально-исторические, культурные
условия и т. д.).
Формаций в «чистом» виде нигде и никогда не
существовало. В каждом конкретном обществе легко обнаруживаются
отношения производства и собственности, явления
идеологической жизни и т. д., которые либо восходят к исчезнувшим ранее
формам общественной жизни (генетической подсистеме), либо,
наоборот, представляют собой продукт разложения
господствующих отношений и предвосхищают будущее
(трансформационная подсистема) 12. Такие элементы принято именовать
несистемными. Разумеется, несистемные элементы входят в более
широкую систему, т. е. общественную структуру в целом (кроме
структуры А, в которой имеются только системные элементы).
Термин несистемные элементы следует понимать как
неорганичные элементы.
Например, в эпоху капитализма продолжают существовать
изжившие себя способы производства и соответствующие им
устарелые общественные и политические отношения. Эти
несистемные элементы могут переходить в системные и обратно,
соотношение их весьма сложно. Очень часто определение тех или
иных общественных явлений как системных или несистемных
элементов формации оказывается весьма трудным. В
докапиталистических формациях особенно велик удельный вес
несистемных элементов. Они заметно влияют не только на конкретно-
исторический облик той или иной формации, но и на всю ее
эволюцию. Примером может служить изменение
функциональной роли отдельных классов в различных формациях или даже
на отдельных этапах развития данной формации (напомним о
различной роли наемного труда при феодализме и
капитализме и т. д.).
Социологу при построении теоретической модели формации
необходимо абстрагироваться от несистемных элементов. Задача
историка по существу обратная. Опираясь на социологическую
модель, он должен исследовать функционирование
господствующего способа производства в различных исторических средах.
Для того, чтобы констатировать установление того или иного
способа производства именно как господствующего в данном
обществе, недостаточна количественная оценка его удельного
веса в общественном производстве в целом, хотя сама по себе
она, разумеется, важна. В период становления формации
способ производства, обусловливающий ее качественную
определенность, как правило, не является количественно господствую-
165

щим, особенно в первых классовых обществах. Такого
абсолютного преобладания он может вообще не достигнуть на
протяжении всего периода существования данной формации, как это
было в рабовладельческом и многих феодальных обществах.
Сущность понятия господствующий способ производства
заключается в том, что он в конечном счете (в том числе и путем кон-
ституирования политической надстройки) определяет основные
закономерности функционирования данной разновидности
исторической структуры В, хотя она включает большее или меньшее
число несистемных элементов.
Отличительной особенностью современной науки является
переход к системному мышлению, и если историки до сих пор
мало продвинулись в этом направлении, то не потому, что
такое мышление им чуждо или неизвестно. Основоположники
марксизма-ленинизма оставили нам много образцов истинно
системного понимания узловых исторических проблем. Сама
теория исторического материализма является ярчайшим примером
системного осмысления истории.
Внутренняя взаимосвязь и взаимообусловленность движения
систем и подсистем, образующих человеческое общество, лежат
в основе механизма общественного развития. Системы,
составляющие общественную структуру, взаимодействуют в
определенной иерархии зависимостей и взаимозависимостей.
Совмещение систем в процессе общественного развития может быть
признано стержневой теоретической проблемой, заслуживающей
дальнейшего исследования.
Изучение исторической эволюции общества остается
неполным, если не соблюдается системный принцип исследования. Он
применим, в частности, при анализе проблемы
неравномерности развития различных обществ, которая находит свое
отражение в темпах развития отдельных общественных
формаций, в характере продвижения одного и того же общества на
отдельных стадиях одной и той же формации, развитии отдельных
элементов общественной структуры на различных этапах
развития формации, разновременности активных фаз применительно
к различным элементам общественной структуры в рамках
одной и той же формации. С чем связаны различные виды
неравномерности в общественном развитии? Системный анализ
позволяет построить модель исторического процесса на основе
иерархии родов противоречий, играющих в каждый данный
момент роль ведущего фактора развития. В процессе социального
движения участвует значительно большее число противоречий,
чем это обычно учитывается при плоскостном изображении
причинно-следственной связи между историческими явлениями.
«Казуальность,— подчеркивает В. И. Ленин, — обычно нами
понимаемая, есть лишь малая частичка всемирной связи...» 13 В
каждый исторический момент решающим оказывается то отношение,
которое в наибольшей степени и с наибольшей силой
опосредует основное движущее противоречие данной формации. Марк-
166

систский монизм в реальной действительности чрезвычайно
богаче и разностороннее.
Изложенное выше понимание господствующего способа
производства дает возможность в отношении складывающихся
более или менее стихийно досоциалистических формаций
установить: а) необходимость корреляции формационного отношения
со стадиально-различными ступенями развития общества
(подразумевая под последними прежде всего уровень развития
производительных сил и надстройки в период развития,
предшествовавший установлению данной формации); б) неизбежность
многоукладности в период существования классово
антагонистических формаций, в результате чего господствующий способ
производства внешне предстает лишь как один из укладов; в)
конкретное соотношение укладов определяется прежде всего
быстротой развития господствующего способа производства, которое
в свою очередь зависит не только от внутренних, но и от
внешних условий; г) взаимодействие различных укладов,
сосуществующих в рамках формаций, и определяет прежде всего
историческое своеобразие одних и тех же стадий развития
формации в различных обществах.
Понятие стадия (этап) олицетворяет одну из категорий
закономерности развития формации. Рассмотрение истории как
постепенного восхождения от низших к высшим формам
социальной жизни требует, разумеется, выделения отдельных
отрезков всемирно-исторического процесса, а также и не
совпадающих с ним по времени стадиально-региональных периодов
данной социально-экономической формации. Из-за этого
несовпадения сама закономерность и поныне изображается
немарксистскими теоретиками как результат механического наложения
абстрактной схемы на бесконечно разнообразную эмпирическую
действительность. Думается, что понятие стадия следует
интерпретировать в двояком смысле. С точки зрения анализа
всемирно-исторического процесса, стадия начинается с появления
принципиально нового качественного этапа в развитии данной
формации, хотя бы он географически и был ограничен одной
страной. С точки зрения анализа развития отдельного
общества, момент вступления в новую стадию может отставать на
целый исторический период или ряд исторических периодов от
общемирового развития. Но тем самым происходит многократное
повторение разновременного вступления в данную стадию
различных обществ, что и создает повторяемость как специфический
тип социального движения. Его подтипы — переход отдельных
элементов одной формации в другую, развитие по спирали
и др. — имеют относительно второстепенное значение.
Трудность периодизации истории каждого отдельного общества
заключается не в том, чтобы теоретически определить начало
данной стадии, а в том, чтобы раскрыть конкретно-исторические
проявления этого начала.
В социологическом аспекте понятие формация содержит оп-
167

ределение различных типов формации, в историческом аспекте —
разновидностей каждого из этих типов. Классификация типов
формации давно уже проведена в марксистской литературе.
Всемирное развитие в каждую историческую эпоху, если
рассматривать его как действительный и однородный в смысле его
основных проявлений процесс, протекает в синхронно
сосуществующих средах, которые могут в одних случаях означать
страну, в других — группу стран. Эти среды поляризуются вокруг
своеобразных центров. Всемирно-исторический процесс
предстает перед историком как ряд взаимосвязанных (или по крайней
мере синхронно функционирующих) региональных процессов. В
основу типологии, на наш взгляд, должно быть положено
понятие региональной, моно-или полиэтнической общности,
объединяемой сходством естественноисторических условий и
порожденного ими сходства материальной и духовной культуры.
Указанная общность и является «носителем» разновидностей формаци-
онного типа.
Различия между этими разновидностями могут быть
троякого рода.
1. Различия между разновидностями, находящимися на
одном и том же этапе (стадии, ее части) данной формации.
2. Различие, связанное с нахождением на разных этапах
развития формации. Именно такое различие имел в виду
К.Маркс, когда, сравнивая общественный строй Англии и
Германии, сводил разницу между ними к «более или менее
высокой ступени развития тех общественных антагонизмов, которые
вытекают из естественных законов капиталистического
производства» и. Данное различие вытекает из самого факта
существования множественности обществ и относительной
автономности подсистем вертикальной структуры обществ, вызывающих
различие в темпах развития. Генетически это различие
разнородно. В том аспекте, в каком оно связано с существованием
множественности обществ, его порождает структура В; в той
степени, в какой оно вызвано относительной автономией
подсистем вертикальной структуры, его порождает структура Б.
3. Различия между регионами, находящимися на различных
формационных уровнях развития, т. е. исторических структур,
сосуществующих в одну историческую эпоху. И на этом уровне
анализа можно выделить различия, вызванные и
взаимодействием между регионами, и фактом существования
множественности обществ, и возможностью неравномерности их развития из-
за относительной автономности систем вертикальной структуры.
В конкретной действительности эти типы различий
выступают в почти или полностью нерасчлененном виде и могут быть
расчленены только в ходе теоретического анализа.
Чем определяется разновидность данного формационного
типа?
1. Конститутивные признаки, которыми определяется
вычленение разновидностей формации, те же, что и признаки вычле-
168

нения регионов той же формации15. В определенных
исторических условиях внешняя историческая среда оказывает
значительное обратное влияние на изучаемое конкретное общество,
компенсируя относительную неразвитость в нем
господствующего способа производства. В таких случаях внешняя
историческая среда может быть причислена к конститутивным признакам
данной разновидности формации (разумеется, речь может идти
только о стадиально близкой среде). Особенно велика роль
этого фактора в переходные периоды истории данной формацион-
ной разновидности.
Итак, ответ на поставленный выше вопрос требует
различения по данной разновидности формации: а) ее внутренней
среды; б) ее внешней среды; в) взаимодействия между этими
средами; г) этапов ее развития (поскольку возможны большие
различия между а и б на одних этапах и унификация на
последующих, и наоборот). Понятие внутренней и внешней среды
крайне условно. Грани между ними чрезвычайно подвижны не
только для различных формаций, но и в пределах одной и той
же формации. Однако трудности в установлении границы
между ними не могут являться основанием для отказа от
возможности реализации такого разграничения, поскольку в нем-то и
заключен один из отправных пунктов для построения внутренней
типологии формаций. Обе среды включают и исторические, и
естественногеографические элементы. Разумеется, их удельный
вес различен в каждом конкретном случае.
2. Тип общественной организации, из которой вырастет
данная формация, может быть различным. Например, переход к
феодализму возможен и от первобытнообщинного строя, и от
рабовладения.
3. Далее следует указать на роль унаследованных
несистемных элементов: старых, ранее господствовавших способов
производства в случае их превращения в уклады новой формации
(рабовладение в раннефеодальном обществе, независимые
формы крестьянского хозяйства в период классического
феодализма, клановая собственность в раннекапиталистическом
обществе, мелкотоварный уклад и т. д.), другие несистемные элементы
(например, помещичье землевладение при капитализме).
4. Имеет место и изменение функциональной роли одних и
тех же элементов и особенно разная «валентность»
(возможность к взаимодействию) того или иного уклада на разных
стадиях развития формации и зависимость этой «валентности» от
разновидности формации.
Стадии в развертывании формации различаются между
собой прежде всего в силу различия удельного веса
господствующего способа производства среди всех других общественных
форм производства, синхронно с ним сосуществующих в данном
обществе (другими словами, речь идет о соотношении между
формационными и неформационными элементами). В форма-
ционной разновидности, к данному моменту уже достаточно раз-
169

витой, соотношение будет совершенно иным, чем в той, что
находится еще на стадии генезиса. Сам по себе факт
разновременности вступления различных обществ в данную формацию
не может объяснить ни специфических черт господствующего ч
способа производства, ни специфических черт формационных
укладов. При изучении докапиталистических формаций важно
иметь в виду, на какой стадии собственного исторического
развития данное общество было вовлечено новой формацией в
орбиту своего развития, какой формацией, какой ее
разновидностью. Историки уже давно пользуются законом исторической
корреляции (хотя обычно интуитивно-эмпирическим образом),
чтобы объяснить, почему, например, древнегерманские и
славянские племена от родового строя, минуя рабовладельческий строй,
прямо перешли к феодализму. В сущности действие закона
исторической корреляции во многом объясняет специфику
формационных разновидностей.
Отдельные общества, особенно в условиях
докапиталистических формаций, часто «вступают» во всемирно-историческую
систему новой формации стадиально, сплошь и рядом еще не
созревшими в новом качестве. Тогда происходит наполнение
новым формационным содержанием уже существующих
стадиально иных общественных институтов. Процесс преобразования
захватывает разнородные социальные связи далеко не в равной
мере. Для многих из них он вообще сводится к наложению
«нового покрывала» на старое содержание.
Формально новое может в таких случаях выступать только
как результат прямого заимствования, перенесения извне
отдельных общественных институтов (к примеру, введение
христианства) или даже их отдельных функций. Новое формацион-
ное содержание выглядит в таких случаях, с формальной
точки зрения, более систематизированным, зрелым, завершенным,
чем в случаях, когда оно складывалось снизу, стихийно,
«естественным путем» (таковы, в частности, феодальные отношения
в районах второго издания крепостничества). В других
институтах внешне вообще трудно разглядеть качественно новые фор-
мационные отношения. Наконец, возможны и в течение
длительного времени самые различные сочетания системно необходимых
и унаследованных институтов. При господстве ведущего форма-
ционного уклада в главной сфере хозяйственной деятельности в
других областях могут развиваться иные, несистемные уклады
(господство зависимых форм труда в земледелии и свободные
формы труда в ремесле при феодализме). Изучение
самостоятельной эволюции таких формационных разновидностей весьма
затруднительно, поскольку взаимодействие между ними с
течением времени затемняет картину. Во всяком случае,
очевидно, что ошибочно судить о принадлежности того или иного
конкретного общества к данной формации только по внешне
характерным институтам.
Целесообразно учитывать степень общественного разделения
170

труда и целый ряд других факторов, зависящих от разных
конкретных исторических ситуаций.
К числу факторов, которые учитываются при анализе
внутренней среды формации, относятся: особенности социальной
организации господствующего класса, определяющиеся
разновидностями способов присвоения прибавочного труда, что в свою
очередь сказывается на характере данной формы
собственности; особенности социальной организации угнетенных классов;
удельный вес классов, не олицетворяющих господствующий
способ производства, т. е. промежуточных, не входящих в главный
господствующий класс (таких, как буржуазия в последний
период развития феодализма), и угнетенных классов, не входящих
в главный угнетенный класс (например, горожане в
средневековом обществе).
Удельный вес несистемных элементов в общественной жизни
нельзя механически вычислить по данным об их роли в
экономике. Подчиненное положение этих классов и социальных групп
определяется целой совокупностью факторов.
Для идентификации общественного строя изучаемого
общества большое значение имеет удельный вес различных слоев
господствующего класса, в частности соотношение
монополистических и немонополистических слоев буржуазии или
характеристика правовой обособленности классов, определяемой типом
формации (сословный строй при феодализме). Степень
консолидации правящего класса зависит не только от типа формации, но
и от совокупности ряда конкретно-исторических условий,
включая, с одной стороны, степень застойности производства, а с
другой — специфику культуры и религии. Кроме того,
существуют формы обособленности (например, касты), которые могут
переходить из одной формации в другую. Различные варианты
отношений социальных групп внутри правящего класса
различны в различных разновидностях формации и могут меняться по
мере ее развития.
Указанные выше факторы неоднородны, одни из них
первичны, другие производны, причем в различной степени. Часть
относится к базису, другая — к надстройке. Иерархия факторов,
определяющих функционирование внутренней среды формации,
меняется на различных стадиях развития и даже в пределах
одного формационного типа. Все эти элементы социальной
системы различаются по своей функциональной роли. Одни из
них — генетические, т. е. унаследованные, другие —
трансформационные, т. е. продукт развития данной разновидности. Одни
факторы служат условиями возникновения и развития данной
системы, другие — формой ее проявления и разложения.
Некоторые сохраняют функциональное значение для ряда формаций
(например, организация искусственного орошения в странах
Востока, колонии для всех классово антагонистических обществ),
другие — для одной формации или ее стадии (например, фактор
«экономического завоевания» полуколоний при империализме),
171

третьи — влияют на части определенной стадии формации
(племенной состав населения в феодальном обществе). Многие
факторы могут приобретать различное функциональное значение на
различных этапах развития (например, социально-политическая
роль христианства в I—II вв. и его роль в последующие эпохи).
В то время как одни факторы являются элементами
структуры (так называемые общественные, политические, духовные
институты), другие осуществляют связь между этими
элементами. В классово антагонистических формациях связи
(отношения) и являются генераторами и носителями общественных
антагонизмов. Изучение их динамики составляет магистральный
путь исследования истории классовой борьбы и
конкретно-исторического раскрытия ее роли как движущей силы
общественного развития.
Региональная разновидность вычленяется на основе
особенностей конкретно-исторического проявления основного форма-
ционного отношения — производственного. Однако было бы
ошибочно только им ограничивать искомое определение. В его
состав должны войти и такие критерии, которые, не являясь
необходимыми для политико-экономического аспекта анализа
формации, в то же время очень важны для изучения ее
конкретно-исторического аспекта. Прежде всего речь идет о
необходимости в каждом случае установить удельный вес неформа-
ционных укладов в экономическом базисе. Эти уклады, как уже
отмечалось, могут быть либо унаследованы от предшествующей
формации или от предшествующей стадии изучаемой
формации, либо могут являться продуктом развития или разложения
данной формации. Все эти уклады могут широко варьироваться
по удельному весу — от маргинального отношения до широкой
основы, на которой складывается господствующий способ
производства (примером первого может служить
натурально-хозяйственный уклад при капитализме, примером второй —
мелкотоварное хозяйство на стадии его генезиса). В первом случае
неформационный уклад является несистемным, так как он не
может перейти в системный элемент. Это своего рода
социальная окаменелость, реликт, в структуре базиса. Во втором случае
неформационный уклад после завершения «кристаллизации»
формационного отношения становится системным, ибо ему
обеспечен естественноисторический переход в систему. Несистемный
уклад на одной стадии развития формации может перейти в
системный на другой его стадии, как, например, городское
хозяйство периода развитого феодализма и тот же тип хозяйства в
период генезиса капитализма.
Различать среди неформационных укладов системные и
несистемные элементы важно для решения вопроса о социально-
экономической природе господствующего способа производства
в тот период, когда последний не является количественно
преобладающим. Некоторые неформационные уклады могут
рассматриваться как широкая историческая основа «кристаллиза-
172

ции» формациойного отношения производства. Для них
ведущее формационное отношение является логическим пределом
действительного развития. Идентификация такого типа
гетерогенной структуры может стать основой методики определения
господствующего способа производства.
Взаимодействие на базе общей естественной среды — почвен-
но-климатических, гидрогеологических, географических
условий— порождает большее или меньшее тождество
хозяйственных возможностей: распространение одних и тех же орудий
труда, производственных приемов, организации и структуры
производства. Немаловажную роль играют и этническое
взаимодействие внутри региона, процессы ассимиляции, в ходе которых
складывались границы современных народов.
Гораздо сложнее протекает взаимодействие
фундаментальных общностей, олицетворяющих формационное отношение, с
исторической средой. Ею являются все неформационные
элементы как базиса, так и надстройки, с которыми необходимо
взаимодействуют элементы формационные. Основные типы
внутрирегионального взаимодействия суть следующие: 1) более
развитое формационное отношение взаимодействует с менее
развитым; 2) формационное отношение взаимодействует с неформа-
ционным элементом, который в то же время является системным
по отношению к первому; 3) взаимодействие подобного же типа,
в котором неформационное отношение является к тому же и
несистемным.
Результат взаимодействия первого типа очевиден — менее
развитое (т. е. более позднее по происхождению) формационное
отношение под влиянием более развитого приобретает
классические черты, т. е. принимает облик формационного отношения
более древней генерации. Так, например, в Европе в
северо-западном регионе (классического феодализма) олицетворением
такого рода взаимодействия было перенесение Вильгельмом
Завоевателем северофранцузских образцов феодальных
отношений в Англию. В результате незавершенные во многом
феодальные отношения приняли там более систематизированный вид,
хотя и характерный для более древней генерации. Аналогичный
пример мы находим в более поздний период во взаимодействии
формационных отношений внутри скандинавского субрегиона.
Такая возможность «кристаллизации» формационных
отношений в рамках одной и той же стадиальной разновидности
формации значительно содействует историческому выравниванию
фундаментальных общностей, стиранию существенных отличий
и, следовательно, большей качественной определенности
региона.
Все далеко идущие последствия обрисованного выше типа
взаимодействия с наибольшей отчетливостью вырисовываются
во взаимодействии второго типа: между формационным
отношением и отношениями неформационными и в то же время
системными. Они могут рассматриваться как широкая основа пер-
173

вого. Каждое общественное отношение, тем более такое
фундаментальное, как производственное отношение, в условиях
классово антагонистических формаций, с теоретической точки
зрения, содержит скрытую возможность альтернативного
развития в сравнении с исторически действительным,
осуществившимся развитием. В процессе развития реализуется только
одна сторона дуализма — непременного условия качественной
определенности основного производственного отношения. Другая,,
подавленная, отступает на задний план или полностью
уничтожается. С этой точки зрения, исторически необходимое есть
только исторически возможное 16. Вопрос о жизнеспособности
какого-либо института нельзя решить в отрыве от характера
исторической среды, где возникла системная специфика
данного отношения.
Итак, историческая среда в конечном итоге предопределяет,
какая из заложенных в данном отношении альтернативных
возможностей станет исторической действительностью, а какая так
и останется нереализовавшимся вариантом развития. Сама
категория исторической среды не аморфна, а внутренне
расчленена, системна. Основными элементами ее являются:
экономические потребности, а также материальные, социальные и
политические условия удовлетворения этой потребности.
Определяющая роль формационного отношения, растущая
по мере его развития, проявляется в усилении внутреннего
антагонизма (дуализма), заложенного в нем самом.
Экономическое преобладание и политическое господство классов,
носителей формационного отношения, создают особенно
благоприятные условия для развития одной из форм указанного дуализма
(в примере с сельской общиной — стороне «равных интересов»,
неравенства, «социального антагонизма»). В конечном итоге не-
формационные отношения разлагаются, превращаясь в
«питательную почву» и «строительный материал» для отношения
формационного. «Легко понять, — писал К. Маркс в набросках
ответа В. И. Засулич, — что свойственный «земледельческой
общине» дуализм может служить для нее источником большой
жизненной силы... Но не менее очевидно, что тот же дуализм
может со временем стать источником разложения». Последнее
имеет место в том случае, если община оказывается во
враждебной среде. В России середины XIX в. ее олицетворяли
экономические интересы крупных землевладельцев. «Но ей
(общине.— Авт.) противостоит земельная собственность, держащая
в своих руках почти половину — притом лучшую — земель...»
Государству, выражающему волю носителей этой собственности,,
«чтобы экспроприировать земледельцев, нет необходимости
изгнать их с их земель, как это было в Англии... точно так же нет
необходимости уничтожить общую собственность посредством
указа. Попробуйте сверх определенной меры отбирать у
крестьян продукт их сельскохозяйственного труда — и... вам не
удастся приковать их к их полям!» И наконец, «с самого так назы-
174

ваемого освобождения крестьян русская община поставлена
была государством к ненормальные экономические условия, и с
тех пор оно не переставало угнетать ее...» 17
Взаимодействие между формационным и неформационным
отношением выражается в форме острейшей социальной
борьбы классов, в которой государство необходимо оказывается
орудием интересов класса, экономически господствующего. Оно
принимает меры к экономическому усилению носителей форма-
ционного отношения, т. е. функционирует в ходе изучаемого
взаимодействия как фактор, влияющий на экономику.
Основной порок различного рода функционалистских школ в
современной западной социологии заключается в утверждении,
будто однажды обособившиеся общественные функции
(экономические, политические, социальные, и т. п.) остаются навсегда
однозначными, неизменными. В действительности же между
ними сохраняются многосторонние взаимосвязи, особенно в
периоды межформационных переходов. Тогда проявляется действие
-функционально-компенсаторного принципа. Он выражается в
том, что общественную функцию, еще не успевшую сложиться,
либо еще слабо выраженную, либо, наконец, оказавшуюся
недостаточной в смысле внутренней логики нового системного
качества в рамках данной формации, берет на себя другой
институт, которому данная функция в нормальных условиях не
свойственна. Феодальное государство более активно вторгается в
экономические процессы в периоды становления и разложения
феодализма и менее активно влияет на них в классический
период формации. Так, вотчина берет на себя политические
функции государства в период феодальной раздробленности и
лишается их в период создания централизованной феодальной
монархии.
Проявление функционально-компенсаторного принципа, в
частности на примере политики государства в России XIX в.,
обрисовывал К. Маркс: «Это угнетение извне обострило уже
происходившую внутри общины борьбу интересов... Но это еще не
все. За счет крестьян государство выпестовало те отрасли
западной капиталистической системы, которые, нисколько не
развивая производственных возможностей сельского хозяйства,
особенно способствуют более легкому и быстрому расхищению его
плодов... Оно способствовало... обогащению нового
капиталистического паразита... Словом, государство оказало свое
содействие ускоренному развитию технических и экономических средств,
наиболее способных облегчить и ускорить эксплуатацию
земледельца...» 18
Внутрирегиональное взаимодействие формационного
элемента с исторической средой не может быть понято без учета
роли идеологической надстройки. Такою, например, была активная
роль церкви как в разложении былой кровнородственной и
имущественной солидарности внутри земледельческой общины, так
и в процессе феодального подчинения землевладельцев. Она рас-
175

пространяла в варварском обществе не только новую религию,
но и римские правовые нормы и представления, в корне
враждебные общинному укладу жизни германских племен. Кроме
того, между областью рационализованной идеологии, с одной
стороны, и экономическим базисом — с другой, находится сфера
общественного сознания — социальная психология, т. е.
совокупность стереотипов и моделей социального поведения,
чувствования, форм естественноисторического, унаследованного
«сознания», влияющих на процесс функционирования общества
данного типа.
Наконец, третий этап взаимодействия — формационное
отношение с несистемными элементами — не играет сколько-нибудь
существенной роли в процессе социальной эволюции.
Рудиментарные отношения, перешедшие в неизменной форме из
прошлого, в классовых обществах не столь значительны, чтобы
влиять на системную специфику формационной разновидности.
Внутрирегиональное взаимодействие не является
константой— ни по длительности и интенсивности, ни по
преобладающим в ту или иную эпоху формам связей, равно как и не
является оно фактором, равномерно сказывающимся во всех
общностях данного региона.
4
ВНУТРЕННЯЯ ТИПОЛОГИЯ
РЕВОЛЮЦИИ
Исторические закономерности формирования
революционной ситуации
Нетрудно убедиться в том, что поскольку в революции, в ее
ходе, расстановке классовых сил и т. д. неизбежно отражается
внутреняя структура общества, породившего эту революцию,
постольку внутренняя типология революций должна содержать
определение вышеизложенных социальных элементов и связей в
форме, специфической для революционной эпохи. Отправным
моментом в построении внутренней и внешней типологии
революции является фаза переходной эпохи во
всемирно-историческом плане. Именно она накладывает определяющий отпечаток
на весь комплекс внутренних причин революции, на
расстановку классовых сил, специфику классовых союзов и тем самым
буржуазный или буржуазно-демократический характер
революции, движение ее по восходящей и нисходящей линии,
идеологию, степень завершенности и ближайшие исторические
последствия. Соотнесение революции с фазой переходной эпохи
является ключевым моментом в построении не только внутренней,
но и внешней типологии революции. Рассмотрим сквозь эту
176

призму основные критерии внутренней типологии революции.
Среди них первое Цесто, естественно, принадлежит ее
причинам, иными словами историческим закономерностям
складывания революционней ситуации. Как явствует из
анализа трех общественных структур, в совокупности причин
революции необходимо различать: социологические и историко-
социологические, с одной стороны, и исторические — с
другой. Социологическими причинами революции являлся
антагонизм двух способов производства, в данном случае —
буржуазного и феодального. Совокупность этих причин хорошо
проанализирована в марксистском обществоведении и поэтому в
рамках данной работы возможно исходить из уже имеющихся
в литературе и общепризнанных решений. Причины же исто-
рико-социологические целиком и полностью определяются
неравномерностью развития базисных и надстроечных элементов,
отличающихся относительной автономией. Следует при этом
лишь заметить, забегая вперед, что степень преобразованности
социологических и историко-социологических причин в
исторические причины революции сама по себе является величиной
исторически изменчивой, также зависящей от фазы переходной*
эпохи. Естественно, что именно в великих социальных
революциях действие социологических и историко-социологических
причин революции проявляется в наиболее «чистом» виде.
Обращаясь теперь к нашей непосредственной задаче —
выявлению исторических причин революции в качестве одного из
критериев внутренней типологии революции, заметим, что эти
причины являются частным случаем исторических
закономерностей (законов). Историческая закономерность — принцип
движения конкретных исторических форм социальности,
рассматриваемых не обособленно одна от другой, а во взаимосвязи и:
взаимодействии. Качественная смена одних исторических форм
другими означает тем самым смену исторических
закономерностей, ими управляющих. Историческая закономерность
теоретически многократна по своему действию. Это не исключает
возможности лишь однократного проявления отдельных
закономерностей в ходе исторического развития.
Законы первой структуры — структуры А — абсолютны и не
знают исключения. «Такие законы имеют в виду лишь
типичное, то, что Маркс однажды назвал „идеальным" в смысле
среднего, нормального, типичного капитализма»19. Напротив,
закономерность исторической структуры В в большинстве типов
и подтипов не только допускает, но и предполагает наличие
исключений. По существу историческая закономерность
фиксирует отношения, необходимые в конечном счете для
функционирования способа производства в гетерогенной среде, вернее в
определенной разновидности структуры В. Этим она отличается
от фиксации просто повторяющихся отношений, не имеющих
такого исторически необходимого характера. В историческом
законе выражена не социологическая, а историческая необхо-
177

димость, хотя первая остается ведущей стороной последней.
В истории имеется громадная масса явлений, которые либо
весьма отдаленно детерминированы социологической
необходимостью, либо вообще явились с социальной точки зрения
результатом случая. Чем короче исследуемый отрезок времени,
чем уже исторический ареал, чем отдаленнее изучаемая сфера
от экономического базиса, тем обоснованнее поиск исторических
закономерностей, определяющих бытие объекта исследования.
Вместе с тем даже в важнейших событиях всемирной
истории, в которых с наибольшей отчетливостью выражена
социологическая необходимость, всегда присутствуют определенные
грани, аспекты, характерные черты, этапы развития и т. д.,
которые порождены непосредственно и только исторической
необходимостью.
События, которые только опосредованно возникают в
результате действия социологических законов, не являются
необходимыми с точки зрения структуры А. Их осуществление —
результат лишь исторической необходимости. Исторический
уровень необходимости существует и вычленяется только во
взаимосвязи с уровнем необходимости социологической. В свою
очередь, последний исторически реализуем нередко в разбросе
региональных уровней исторической необходимости. Именно
поэтому течение истории предстает в виде «зигзагов» и «изломов».
В отличие от абсолютного характера предсказаний на базе
социологических законов прогнозированию на базе исторических
законов свойственна лишь большая или меньшая степень
вероятности. Другими словами, опираясь на социологические
законы, мы выносим суждение по типу: событие возможно —
невозможно, назрело — не назрело и т. п. Опираясь на
исторические законы, мы приходим к выводу: вероятно, маловероятно,
невероятно, поскольку в последнем случае требуется учет ряда
конкретно-исторических обстоятельств, которые еще не
очевидны, а от них зависит превращение возможности в
действительность.
Историческая закономерность — историческое воплощение
социологического закона. Мы временно оставляем в стороне то
обстоятельство, что исторические закономерности являются
конкретизацией не только социологических, но также историко-со-
циологических законов. Законы обеих структур А и Б
принимаются за социологические законы. Соотношение, определяемое
понятием конкретизации, однородно с такими парными
отношениями, как: содержание — форма; сущность — явление. Однако
понятие конкретизация отнюдь не сводимо к ним. Механизм
конкретизации значительно сложней. В исторической
закономерности в* одно и то же время воплощена сущность внутренних
связей не только социологической, но и исторической структуры.
Известно классическое ленинское определение закона:
«Закон есть отношение... Отношение сущностей или между
сущностями» 20. Однако существуют, как указывал В. И. Ленин,
178

сущность первого порядка, сущность второго порядка и т. д. 2К
Иерархия социологических, историко-социологических и
исторических законов обусловлена тем, как фиксируют они отношения'
между более или менее «глубинными» сущностями.
Исторический закон определяет особенности действия социологического
закона в рамках исторической структуры. Его специальной
сферой является фиксация закономерностей взаимоотношений
между господствующим формационным укладом, а также
соответствующей ему надстройкой и совокупностью несистемных
элементов базисного и надстроечного характера и
закономерностей, действующих внутри самой несистемности. В конечном
счете их совокупность определяется закономерностями
функционирования господствующего способа производства, т. е.
закономерностями социологического ряда.
Историческая закономерность — действительность
социологического закона. Она сводится к: а) включению в
социологический закон действия несистемных, с точки зрения структуры
А и Б, элементов и связей (например, элементов
внеэкономического принуждения при раннем капитализме,
военно-феодальный империализм и т. п.); б) исключению из исторической
закономерности действия части системных элементов и связей,,
входящих в социологический закон (при некапиталистическом
пути развития разновидности структуры В); в) изменению
нормы действия системных элементов (включая демографическую
и географическую «норму»); г) изменению сферы
приложимости.
Исторический закон, взятый непосредственно (т. е. не
рассматриваемый как проявление социологического закона), может
воплощать только историческую необходимость.
Социологический закон с необходимостью воплощает в себе
социологическую необходимость. Исторический закон может в разной
степени воплощать историческую необходимость. Фиксируемая
историческим законом причинная связь может принадлежать
к уровню действительности, на котором проявляются случайные
связи. Социологический закон необходим с точки зрения его
возникновения, функционирования и изменения (развития).
Исторический закон, напротив, всегда необходим только с точки
зрения его функционирования и изменения (развития).
Необходимыми, с точки зрения их генезиса, видимо, могут быть
некоторые, но не все исторические законы. Социологический закон
действует при наличии условий, необходимо возникающих в
различные периоды истории или на всем протяжении истории
общества (общесоциологические законы). Исторический закон
действует при-наличии условий, возникновение которых нельзя
считать неизбежностью, ибо оно обусловлено факторами, не
являющимися необходимыми.
Общественные законы-тенденции относятся к уровню исто-
рико-социологической структуры (тенденция средней нормы
прибыли к понижению и т. п.). В исторической структуре наря-
т

ду с законами-тенденциями появляются законы, фиксирующие
реальную, а не абстрактную возможность тех или иных явлений
или процессов. Иными словами, исторический закон (все равно,
является ли он необходимым с точки зрения его
возникновения) одновременно является и не является необходимым с
точки зрения его функционирования. Ведь он может по существу
не оказаться необходимым с точки зрения его
функционирования в случае, если фиксируемая им возможность не
превратится в действительность. Однако этот закон является
необходимым в смысле фиксации существования такой возможности.
Исторический закон как таковой представляет собой
диалектическое единство общего и особенного, представленных
соответственно социологическим субстратом исторического закона и
его собственно историческим слоем (точнее, слоями),
относящимся к исторической структуре. С точки зрения структуры А
и Б, исторический закон является единством сущности и
явления, необходимого и случайного, а также общего, особенного
и единичного.
Было бы, однако, неправильным сводить отношение
социологического и исторического законов к отношению общего к
особенному. Нельзя сводить процесс превращения первого из
этих законов во второй к тому, что содержание исторического
закона включает содержание социологического закона и вместе
с тем моменты, общие не для всех, а лишь для части (группы)
явлений данного рода. На деле процесс трансформации
значительно сложнее. Исторический закон может включать
случайные, с точки зрения социологической структуры, элементы,
противоречащие его социологическому субстрату. Исторический
закон может возникнуть в результате столкновения других
исторических законов, также имеющих элементы, противоречащие
их социологическому ядру, и т. д. В исторической
закономерности в одно и то же время воплощена сущность внутренних
связей не только социологической, но и исторической структуры.
Таким образом, социологические законы
(общесоциологические, социологические законы отдельной формации или стадии
данной формации) должны являться: 1) необходимым условием
возникновения и действия исторического закона (пример —
закон определения сознания бытием); 2) основой, отправным
механизмом, приводящим в действие исторический закон; 3)
сущностью или содержанием, проявляющимся в форме
исторического закона; 4) одной из причин, которая при взаимодействии
(в том числе и противодействии) с другими причинами, т. е.
другими социологическими и историческими законами,
порождает данный исторический закон; 5) определением того
общего, исключение из которого фиксируется данной исторической
закономерностью, и причин, создающих возможность такого
исключения из правила; 6) условием, определяющим границы
приложимости (объясняющей способности) исторического
закона.
180

При существовании взаимосвязи между всеми
общественными законами не всегда можно точно провести границу там, где
эта связь носит характер причинной связи, и случаями, где
одни законы являются условиями действия других законов. Это
в полной мере относится и к соотношению между
социологическими и историческими законами.
Следует особо отметить отсутствие жестких абсолютных
границ между законами всех трех структур. В реальной
действительности они выступают слитно и само их существование
невозможно вне связи друг с другом. Надо учесть и сложную
диалектику взаимоотношения социологических, историко-социо-
логических и исторических законов, не ограниченную
сказанным выше. Так, в частности, некоторые исторические законы,
возникая в результате взаимодействия одних социологических
законов, в своем развитии, видимо, порождают новые
социологические законы. Этот вопрос должен стать предметом
специального исследования.
При анализе соотношения социологических и исторических
законов необходимо учитывать, что как первые, так и вторые
разделяются на базисные и надстроечные. Социологические
законы могут не только относиться друг к другу как целое к
части, являясь условием действия один через другого, но и
находиться в причинной связи друг с другом. Разумеется, это
в полной мере относится и к историческим законам.
Возвращаясь к вопросу о соотношении законов структур А и В, надо
сказать, что базисные социологические законы (а точнее, те
из них, которые действуют прямо, а не через посредство других
законов) могут стать непосредственной причиной существования
надстроечных исторических законов. Базисные социологические
законы могут стать причиной исторических надстроечных
законов, не только проявляясь через действие базисных
исторических законов, но и непосредственно действуя на законы
надстройки. Однако исторические надстроечные законы могут,
естественно, оказывать обратное влияние лишь на законы
исторической структуры, а не на законы других структур.
К примеру, развитие производительных сил в сельском
хозяйстве оказалось несовместимым со старым (феодальным)
способом производства. У класса феодалов при возросшем
сопротивлении крестьянства уже недостает мощи, чтобы
превратить обычную ренту (размер которой фиксировался обычаем)
в максимально возможную при новом уровне производительных
сил. У буржуазии появляется уже потенциальная возможность
возглавить крестьянство и другие слои трудящихся в борьбе
против феодализма, но она не решается до конца использовать
эту возможность, опасаясь, что революция поставит под угрозу
не только феодальную, но и буржуазную собственность. Когда
же тем не менее революции происходили, буржуазия
стремилась ограничить их размах, не допустить плебейских методов
выкорчевывания феодализма. Выступая против национализации
181

земли, буржуазия была готова сохранить старое дворянское
землевладение, дополнив его новой чисто капиталистической
арендой. Феодалу же оказывается выгоднее, чем цепляться за
старую, традиционную ренту, сдавать землю
капиталистическому фермеру, хотя это и предполагает раздел с ним доходов (на
ренту, получаемую лендлордом, и прибыль, достающуюся
фермеру). В результате социологический закон обязательного
соответствия производственных отношений характеру
производительных сил и закон социальной революции в рамках
структуры В не только проявляются в своеобразной форме, но и
порождают во взаимодействии с другими социологическими
законами исторические закономерности, определяющие поведение
основных и неосновных классов (и даже появление или
сохранение неосновных классов) в процессе перехода от феодализма
к капитализму.
Законы соотношения между социологическими и
историческими законами являются специфической формой взаимосвязи
сущности общего и особенного, изучение которых в их целом,,
безусловно, относится к компетенции философской науки.
Исследование указанной специфической формы данных
закономерностей относится к тем задачам, которые призвана решать
методология истории.
На наш взгляд, методологическое значение имеет вопрос о»
закономерном и случайном в трансформации социологического
закона в исторический, точнее, о необходимом и случайном в.
ее процессе. Видимо, в изучение такого процесса следует
включить поиск его границ, точнее, границ отклонения
исторического закона от социологического. Так, например, социологическая
необходимость буржуазной революции может воплотиться в
разных видах этой революции (ранних буржуазных революций,
революций эпохи промышленного капитализма и революций
эпохи монополистического капитализма). Каждый из этих
видов имеет свойственные ему закономерности — это уровень исто-
рико-социологического закона. Далее, в пределах каждого вида
может быть большое разнообразие революций — от народных
до верхушечных. Конечно, выявление всех возможных их
вариантов находится за рамками теоретического рассмотрения
вопроса. Однако сами предельные (или крайние) варианты
являются сферой исторического закона, так же как фиксация
характерных общих черт революций в отдельном определенном
регионе.
К этому закономерному слою процесса превращения,
видимо, следует отнести и фиксацию исторической альтернативы
(движение буржуазной революции по восходящей или
нисходящей линии развития, прусский или американский путь развития
капитализма в сельском хозяйстве и т. п.). Предельные (или
крайние) альтернативные возможности составляют «вилку».
В ее границах заложены остальные варианты реализации той
или иной тенденции развития. В них сочетаются черты крайних
182

альтернативных тенденций внутри данного общества. В рамках
этой «вилки» можно выявить статистические закономерности
повторяемости различных вариантов. Обычно лишь одна из
возможностей наиболее близка, тогда как другая наиболее
отдалена от соответствующего социологического закона.
Историческим законам присущи различные формы
проявления. Законы, объясняющие движение одного отдельно взятого
явления (события, процесса), и законы массовых явлений могут
служить наглядной иллюстрацией этого положения. В
принципе, поскольку речь идет о законах первого из указанных видов,
должно существовать такое же число форм их проявления,
сколько в истории имело место случаев реализации каждого из
этих законов. В природе практически безгранично возможное
число событий, регулируемых данным законом в каждый
данный момент. В истории же условия в корне меняются, так как
на одном и том же срезе времени возможно одно или несколько
событий всемирно-исторического масштаба, регулируемых
данным законом (например, восстание, реформа, революция и т. п.).
Следующее такое событие произойдет (если оно произойдет)
в качественно иной, следующий момент и, следовательно, при
изменившихся условиях и в иной форме. Данное заключение
останется истинным и в том случае, если допустить
возможность одновременных и идентичных событий в нескольких
регионах.
Законы проявляются как тенденция, как «средняя линия» в
разбросе отдельных случаев. В сфере уникальных событий
разброс можно проследить по оси времени. В сфере массовых
событий его легко обнаружить и по оси пространства, и по оси
времени. Например, В. И. Ленин отмечал: «Революции никогда
не рождаются готовыми... Им предшествует всегда процесс
брожений, кризисов, движений, возмущений, начала
революции...» 22. Перед нами результат анализа действия закона как
тенденции действительного процесса по оси времени (очевидно,
что революция — событие, исключительное по значению в
истории отдельной страны).
В сфере явлений массовых закон может проявиться только
как статистическая средняя, т. е. как типичное. К историческим,
как и вообще любым общественным, законам применимо
глубокое замечание Ф. Энгельса об экономических законах, что
они «не имеют иной реальности, кроме как в приближении, в
тенденции, в среднем, но не в непосредственной
действительности» 23. И в природе, и в обществе законы формируются как
средние линии бесчисленных параллелограммов сил. В истории
это взаимодействие имеет важную особенность: в классово
антагонистических обществах оно выступает на уровне закона
(а не на эмпирической поверхности) как действие и
противодействие прежде всего антагонистических классов. На стадии
генезиса каждого способа производства практическая
деятельность складывающегося господствующего класса выражает
183

внутреннюю логику законов нового общества. Складывающийся
эксплуатируемый класс в общем и целом сопротивляется
формированию нового строя. На восходящей линии развития
данного строя оба основных класса стоят на почве «требований»
его исторических законов. Однако тенденция их поведения
противоположная: господствующий класс стремится использовать
возможности своей власти до конца. Угнетенный класс,
наоборот, стремится максимально ослабить и объективно подорвать
эти возможности. На стадии разложения данного способа
производства и зарождения в его лоне нового общественного
уклада антагонистические классы выражают «требования»
противоположных исторических законов, отрицающих друг друга.
Поскольку «требования» исторических законов проявляются в
позициях классово противоположных сил, постольку действие
одного и того же закона может проявиться, разумеется, во
множестве идеологических, политических и т. п.
социально-поведенческих тенденций. В отдельные периоды истории в среде
господствующего класса можно установить различные реакции
отдельных его слоев на процесс реализации исторических законов
(например, две тенденции в аграрном развитии Англии в
средние века, две тенденции в буржуазном преобразовании русской
деревни в пореформенный период и т. д.). Правильная их
идентификация— задача конкретного исследования.
Фетишизация явлений на уровне их эмпирической
«видимости» и (как следствие этого) слепое приспособление людей
к «требованиям» исторических законов путем бесконечных проб
и ошибок обусловливают сложность процесса реализации
исторического закона и исторической действительности. Приходится
ли удивляться тому, что реализация одних и тех же законов
в различных регионах отличалась крайним разнообразием
путей и форм. Во множестве случаев этот процесс вообще
никогда не завершался. Все ограничивалось — поскольку речь шла
об имманентных требованиях закона — то слабой, то более
явственно выраженной тенденцией. Для ее реализации часто не
созревали социальные силы, пока всемирно-исторический
фактор внешнего взаимодействия не стал решающим в
утверждении тех или иных тенденций.
Как следует из этого краткого анализа характера и
специфичности действия исторических законов, возможность и
необходимость исторического ряда причин революций, как частной
формы проявления этих законов, обусловливается не только
сложностью общественной структуры переходной эпохи, но и
неравномерностью процессов разложения старой формации, с
одной стороны, и генезисом новой формации — с другой. Эта
неравномерность настолько усложняет совокупность
исторических причин революции, что возникает необходимость в
классификации этих причин по различным параметрам.
Итак, перед нами многоукладное общество, в котором
сосуществуют как минимум два уклада — господствующий и новый
184

формационные уклады. Господство политическое и господство
экономическое могут не совпадать в течение определенного
времени, предшествующего революции. Иначе говоря, возможны и
исторически засвидетельствованы ситуации, когда старый
формационный уклад, сохраняя свое политическое господство,
теряет господство экономическое, уступая его новому формацион-
ному укладу. Равным образом возможны и исторически
засвидетельствованы ситуации в послереволюционной фазе
переходной эпохи во всемирно-историческом смысле, когда буржуазия,
завоевав политическое господство, еще не стала
господствующей в экономическом смысле, поскольку феодальная
собственность в своей основе сохранилась в ходе революционного
переворота (вспомним Англию в период поздних Стюартов).
Таким образом, возможны ситуации, при которых в
дореволюционной фазе экономически господствующим является не
старый, а новый формационный уклад и обратно — в
послереволюционной фазе не новый, а старый формационный уклад.
Это, однако, отнюдь не значит, что в дореволюционную эпоху
противоречия на почве феодального способа производства, даже
когда старый уклад не является экономически господствующим,
уступают первенство противоречиям на базе нового формацион-
ного уклада. В этом случае феодальное государство берет на
себя экономические эксплуататорские функции, которые уже
оказываются не в состоянии осуществлять отдельные
представители класса феодалов. Сказанное в равной мере может
относиться к противоречиям на почве буржуазного уклада при
сохраняющемся экономическом преобладании старого уклада в
послереволюционную фазу переходной эпохи.
Как известно, социальные революции изучаемой эпохи
возникают на почве неразрешимости противоречий между старым
и новым формационными укладами, включая противоречия, во-
первых, между старыми и новыми эксплуататорскими классами,
во-вторых, между основными классами старого общества.
Совокупность и переплетение указанных видов противоречий и
составляет основу предпосылок буржуазной революции. Однако
для понимания исторического ряда причин буржуазных
революций следует принять во внимание также и противоречия,
производные как от всей внутренней структуры многоукладного
дореволюционного общества, так и от структуры
всемирно-исторического перехода от феодализма к капитализму. Поскольку
это относится к противоречиям, вытекающим из сложности
противоречий многоукладного общества, на обострение основных
противоречий, которыми порождается буржуазная революция,
влияют противоречия между отдельными слоями феодального
класса, противоречия между этими слоями и феодальной
государственностью, противоречия между слоями
обуржуазившегося дворянства, их противоречия как с одворянившейся частью
буржуазии и другими слоями «своих», исходных классов, так
н слоями «чужого» эксплуататорского класса. Наряду с проти-
185

воречиями в рамках эксплуататорских классов следует
учитывать и противоречия между старым эксплуататорским классом
и новым эксплуатируемым классом и между новым
эксплуататорским классом и старым эксплуатируемым классом. Наконец,
нельзя упускать из виду существование большего или меньшего
слоя деклассированных элементов, в совокупности именуемого
плебейством, которое, обретаясь вне структур как старого, так
и нового способа производства, самим своим положением
находилось в антагонизме как с первым, так и со вторым. Удельный
вес плебейства во многом определял остроту этого антагонизма.
Таким образом, было бы неправильно представлять
взаимодействие старого и нового укладов в дореволюционной фазе
переходной эпохи только как механическое противостояние.
Реакция старого уклада на появление и развитие нового фор-
мационного уклада могла быть многоплановой и состоять из:
а) приспособления путем изменения своих производственных
отношений; б) переплетения с новым укладом и использования
его ресурсов в своих интересах; в) подавления нового уклада,
ограничения возможностей его развития путем применения
(через посредство феодального государства) различных мер
экономического и политического воздействия; г) превращения части
старого уклада в новый уклад.
Особого упоминания в данном контексте заслуживает
бюргерство. Его роль в противоречиях, обострявших
предреволюционную ситуацию, зависела от того, во-первых, в какой
степени его «верхние» слои успели превратиться в раннюю
буржуазию, во-вторых, в какой мере бюргерство было вовлечено в
эксплуатацию крестьянства (внедрение в землевладение,
ростовщичество), в-третьих, насколько далеко зашел процесс
расслоения бюргерства, насколько глубокими были противоречия
между бюргерством и дворянством на почве соучастия в
эксплуатации крестьянства и в качестве ростовщиков — самих
феодалов. Кстати, следует заметить, что низшие слои
бюргерства (ремесленники, мелкие торговцы и т. п.) в
послереволюционную фазу всемирной переходной эпохи трансформируются
в мелкую буржуазию, которой принадлежит важная и отнюдь
не однозначная роль в поздних буржуазных революциях.
Для истории этой фазы переходной эпохи имеет большое
значение исследование эволюции мелкой буржуазии. Это
связано с рядом причин. Во-первых, как подчеркивал Маркс,
«буржуазия во всех странах вышла из рядов мелкой буржуазии» 24.
Мелкая буржуазия представляла внутреннюю и прибрежную
торговлю, либо ремесло и частично мануфактуру; буржуазия —
внешнюю торговлю, торговлю деньгами, крупную мануфактуру,
фабрику. «Мелкий буржуа представляет местные, буржуа —
всеобщие интересы... Классическим творением мелкого буржуа
были немецкие имперские города; классическим творением
буржуа является французское представительное государство»25-
Анализ экономических и политических условий, делающих
186

мелкую буржуазию в одних случаях консервативной силой,
прислужницей дворянства, а в других — опорой революционного
лагеря, остается далеко не достаточным, по крайней мере
поскольку дело идет о переходной эпохе. В эту эпоху мелкая
буржуазия оказывалась зажатой в тиски между буржуазией и
дворянством. Различные группы мелкой буржуазии составляют
социальную опору разных буржуазных и дворянских течений.
Одна часть мелкой буржуазии идет за революционной
буржуазией, другая (преимущественно мещанство мелких
провинциальных городов) следует за дворянством. Наконец, при анализе
причин революций следует учитывать неравномерность как
разложения старого уклада, так и становления нового уклада.
Естественно, в дореволюционной фазе переходной эпохи в
соотношении противоречий, возникавших на базе старого уклада, и
тех, что складывались между носителями старого и нового
укладов, первые могли играть важную, а в некоторых случаях
решающую роль. Историческим примером этого может служить
Крестьянская война и Реформация в Германии, в ходе которых
внутрифеодальные противоречия выдвинулись в конечном итоге
на первый план именно из-за незрелости нового уклада. Степень
выраженности основного формационного конфликта следует
признать важным критерием при построении типологии
революций.
До сих пор рассматривалась совокупность базисных причин
социальных революций нового времени. Обратимся теперь к
совокупности "причин надстроечного характера. Среди
последних необходимо учитывать удельный вес централизованной
феодальной ренты в общей ее сумме и формы ее
перераспределения, специфику феодальной государственности данной страны,
степень централизации управления, роль бюрократии в центре
и на местах, взаимоотношения государства и церкви, степень
достигнутой национальной и территориальной консолидации,
значение этнических противоречий, подкрепляющих феодальный
сепаратизм, роль государственной идеологии в системе
духовного принуждения масс. Нетрудно убедиться, что каждая из
этих причин в отдельности либо все они в совокупности могут
оказывать как тормозящее, так и ускоряющее воздействие на
действие причин базисного характера.
Наконец, кратко остановимся на причинах идеологических.
Полностью учитывая, что как раз в области идеологии влияние
всемирно-исторического развития на локально-историческое
выражено с особой силой и отчетливостью, мы пока должны
отвлечься от этого аспекта, оставаясь в рамках внутренней
типологии революций. Прежде всего следует обратить внимание на
то, что разложение идеологических форм, освящавших старый
способ производства, могло как опережать, так и отставать от
процессов в экономическом базисе. В случае опережения
идеологические процессы сами служили предвестником
наступающего кризиса и его ускорителем. Напротив, отставание может
187

быть результатом превентивных мер, принимаемых феодальным
государством и его идеологами с целью приспособить старые
формы идеологии к меняющимся общественным условиям. В
таком случае, как правило, используются элементы идеологии
новых классов, которые в контексте старых доктрин приобретают
нередко противоположный смысл и значение. Опережающее
разложение старой идеологии в сравнении с разложением
старого базиса характерно для предреволюционной фазы всемирно-
исторической эпохи перехода от феодализма к капитализму.
Обратное соотношение указанных процессов типично для
послереволюционной фазы этого перехода, а следовательно, и для
причин революций, завершающих его.
Идеология новых классов, находившихся в антагонизме с
отжившими общественными формами, рождается не в готовом
виде. Процесс ее становления и созревания может растянуться
настолько, что появление ее наиболее зрелых форм относится
уже к послереволюционному периоду развития. От степени
зрелости новой идеологии зависело, в какой мере в ней отрицается
отживший общественный строй (что само по себе отражала
степень зрелости классов—носителей этой идеологии).
Говоря об идеологических предпосылках революции,
необходимо учитывать, на каком этапе развития революционной
идеологии в международном масштабе происходит революция
в данной стране. Обращает на себя внимание, что великие
революции происходили на завершающем этапе развития такой
идеологии. В итоге революции происходило исчерпание этой
идеологии и создавались предпосылки для возникновения новой
идеологической системы, постепенно вытеснявшей старую в
качестве идейного обоснования последующих революций и
выработки программы. Так было, в частности, в середине XVII в.,
когда Английская революция явилась последней европейской
революцией, происходившей в религиозной оболочке. Стоит
отметить, что противоборство сил старого и нового строя в этой
революции осуществлялось не так, как в более ранних
революционных движениях, т. е. в форме столкновения католицизма и
протестанства, а в виде противоборства различных течений
внутри последнего. Приближение момента исчерпания религии
как идеологической формы революции тогда ярко проявилось
в тех чертах рационализма, которые все заметнее проступали
в идейном арсенале политических партий времен революции и
противоречили сохраняющейся пуританской фразеологии.
Именно рациональные мотивы и явились отправным пунктом
сложного пути перехода от старой к новой революционной
идеологии, каковой было призвано стать Просвещение. Именно эта
было одной из важнейших причин, почему Английская
революция открыла собой процесс послереволюционного
политического развития, приведшего к утверждению Просвещения в
качестве общеевропейской (что тогда было равнозначно всемирно-
исторической) революционной идеологии. Такое же соотноше-
188

ние характерно и для соотношения между идеологией Просве
щения и Великой Французской революцией, итогом которой
было как раз исчерпание возможностей просветительской
идеологии в качестве идейного оружия революций середины XIX в.
Высокая степень развития определенной формы
общеевропейской революционной идеологии к моменту свершения обеих
великих социальных революций XVII и XVIII вв., кроме всего
прочего показывающая, насколько они выражали потребности
общемирового развития, вместе с тем не только становилась
одним из источников зрелости субъективного фактора этих
революций, но и ограничивала возможности реакционного лагеря
в идеологическом обосновании отстаиваемых им политических
позиций. Это было связано с тем, что предреволюционные
десятилетия новая идеология, завоевывая господствующие позиции,
оказывала серьезное влияние на самосознание всего общества,
в том числе и на значительную часть старого господствующего
класса. Достаточно напомнить о попытках окрасить в
просветительские цвета специфически дворянские требования в канун
1789 г. Однако именно это ограничивало возможности
реакционного лагеря оказывать эффективное идейное сопротивление
революции, не могло не способствовать увеличению силы
революционного натиска на старый строй. Новая идеология, взятая
в национальных рамках, может лишь отрицать стороны старого
строя как базисного, так и надстроечного характера, не
затрагивая их существа, либо же, наоборот, отвергать старый
порядок в самых его основаниях. При этом необходимо учитывать,
что по форме критика новой идеологией старого строя может
распространяться лишь на отдельные, иногда второстепенные,,
элементы старых базиса и надстройки, по сути же является
отрицанием всего старого порядка. Это характерно для
религиозных форм революционной идеологии. Нужно отличать
рациональные зерна такой идеологии, в которых относительно
адекватно выражаются потребности новых классов, от религиозных
форм, отражающих эти потребности в превращенном виде.
Было бы упрощенчеством представлять идеологию нового
формационного уклада как нечто цельное. Несомненно, что
определенная ступень однородности была ей органически присуща,
хотя бы потому, что, выражая прежде всего интересы нового
эксплуататорского класса, эта идеология вместе с тем
«представляла» и потребности нового передового способа
производства, интересы общественного прогресса. Надо, однако,
учитывать, что и новый, до конца еще далеко не сформировавшийся
класс (буржуазия) отличался неоднородностью своего состава,
различной степенью зрелости составлявших его слоев,
преобладанием тех из них, которые непосредственно не были связаны
с новым способом производства (купечество, владельцы
ссудного капитала) и нередко по своим интересам тесно
переплетены со старым строем (откупщики налогов, государственные
кредиторы, акционеры монопольных торговых компаний, покуп-
189

щики государственных должностей и пр.). Естественно, что
новая идеология должна была отражать противоречивость
интересов этих слоев и, помимо этого, в определенной мере, пусть
в завуалированной, косвенной форме, выражать чаяния и
надежды всего угнетенного третьего сословия, в том числе и
народных «низов». Это не исключает наличия у трудящихся масс
твоих собственных форм революционной идеологии (в
предреволюционную фазу переходной эпохи — идеология радикальных
сект, впоследствии радикальные течения в Просвещении,
утопический социализм и коммунизм).
Одним из важнейших элементов внутренней типологии
революций является расстановка классовых сил во время
формирования революционной ситуации. В этой расстановке в рамках
структуры В социологические причины революции могут
выступать в весьма превращенной форме. В авангарде сил,
отрицающих старый режим, могли находиться социальные слои,
которые отнюдь не являлись носителями нового способа
производства. В столь же превращенной форме выступают на этом этапе
классовые союзы сторонников и противников революции.
Серьезным недостатком не только немарксистской историографии,
;НО и части марксистских работ является представление о
революции как системе статической, а не динамической или
рассмотрение закономерностей этой динамики как заранее данных,
предопределенных изначальной расстановкой сил. Именно в
подмене исторических категорий социологическими при
рассмотрении динамики классов в ходе социальных революций нового
времени и заключается та слабость ряда марксистских
исследований, на использовании которой основана критика многими
западными учеными марксистской концепции
социально-экономического содержания и классового характера этих революций.
Между тем динамика классов, выраженная в понятиях
теоретической истории, может быть раскрыта лишь при соблюдении
перечисленных выше отправных условий.
Различие между подходом к данной проблеме при
эмпирическом ее исследовании (что отнюдь не равнозначно конкретно-
историческому исследованию) и подходом к ней в рамках
теоретической истории можно проиллюстрировать на одном лишь
примере. Даже в случае, если в эмпирическом исследовании
устанавливается наличие многоукладности, эта констатация
мало сказывается на анализе и понимании динамики основных
классовых антагонизмов. Напротив, подход к той же
проблематике с использованием аналитического инструментария,
предлагаемого теоретической историей, позволяет выявить влияние
каждого из всей совокупности социально-классовых отношений
на формирование и модификацию основных антагонизмов,
порождающих социальную революцию, на динамику этих
антагонизмов в ходе самой революции и на весь механизм межфор-
мационного перехода в локально-историческом и
всемирно-историческом масштабе.
190

Упрощенная модель этих отношений на примере страны,
воплощавшей передовой регион, — Великобритании кануна
революции середины XVII в., выглядит следующим образом.
Основными классами и социальными слоями в это время
являлись: а) буржуазия, б) дворянство, в) фермерство, г)
мануфактурный пролетариат, д) городской плебс, е) сельский
пролетариат, ж) городская мелкая буржуазия и ремесленники,
з) крестьянство. Отсюда вытекает, что между указанными
классами и социальными слоями могли возникнуть следующие
отношения: 1) а—б; 2) а—в; 3) а—г; 4) а—д; 5) а—е; 6) а—ж;
7) а—з; 8) б—в; 9) б—г; 10) б—д; 11) б—е; 12) б—ж;
13) б—з; '14) в—г; 15) в—д; 16) в—е; 17) в—ж; 18) в—з;
19) г—д; 20) г—е; 21) г-ж; 22) г—з; 23) д—е; 24) д—ж;.
25) д—з; 26) е—ж; 27) е—з; 28) ж—з.
Формула каждого из них может быть выведена по
параметрам, указанным в первой главе. Так, например, отношения
буржуазии и городского плебса (а—д) будут определены как
отношения класс—слой, т. е. формационно-интергетерогенные
первого вида. Разумеется, далеко не все из указанных отношений
имеют существенное социально-политическое значение для
понимания причин и хода революции. Однако они несомненно*
играли свою роль, хотя и не равноценную, в усложнении
основных антагонизмов эпохи, обусловивших возникновение
революции. Вместе с тем надо учитывать, что о чрезвычайно
упрощенном характере приведенной модели свидетельствует отсутствие
в ней отношений внутри классов и социальных слоев, удельный
вес которых в системе общественных отношений эпохи никак
нельзя преуменьшать (отношения между старым и новым
дворянством, между старыми и новыми слоями буржуазии, между
каждым из этих слоев и различными слоями крестьянства,
сельского пролетариата и пр., что многократно увеличивает
приведенное исчисление видов общественных отношений).
Приходится удивляться тому, что из констатации
многоукладное™ переходной эпохи исследователи не делали никаких
выводов относительно подобной же сложности, возникающей
при характеристике субъективного понимания отдельными
классами и слоями своих интересов в канун и в ходе революции,,
и соотношения этого понимания с объективными
противоречиями, порождавшими революцию. Не различая эти грани,
историки зачастую проходили мимо степени революционности
отдельных классов и слоев, отнюдь не полностью и не столь
адекватно отражающей их объективные классовые интересы. Это-
связано прежде всего с кризисом системы идеологического
принуждения, существовавшего при старом режиме, и
возникновением на его месте целой гаммы «переходных форм»
идеологического принуждения, осуществляемого различными
эксплуататорскими слоями в отношении эксплуатируемых ими классов
и слоев. Одновременно возникали переходные формы
идеологического взаимодействия между новыми эксплуататорскими
191

слоями общества и теми слоями трудящихся масс, которые не
подвергались непосредственной эксплуатации с их стороны.
В данном случае дело идет о влиянии идеологии этих
эксплуататорских слоев не только на определенные слои трудящихся,
но и на отражение отдельных элементов идеологии последних
в «идеологическом уборе» буржуазной революции. Именно
таковы были пути перехода от системы идеологического
принуждения, свойственной феодальному обществу, к характерной для
буржуазного. В идеологических понятиях здесь была выражена
динамика классовых позиций в предреволюционный период и в
ходе буржуазных революций. Разумеется, идеологическое
обоснование классовых интересов не могло не найти прямого
отражения и в способе отстаивания этих интересов.
Классовые антагонизмы
различных формационных типов
в ходе революции
Показать развитие революции как живой процесс, полный
крутых поворотов, подъемов и спадов, приливов и отливов,
достижимо лишь при непременном условии — если мы полностью
осознаем тот факт, что интерес класса на каждом данном этапе
революции наиболее адекватно выражал не один и тот же
элемент (слой), а различные элементы, слои, его составлявшие,
если мы не будем смешивать, с одной стороны, объективный
классовый интерес с иллюзией интереса, а с другой —
историческую роль субъективных иллюзий с исторической ролью
объективного интереса. И, наконец, если мы не ограничимся
исследованием взаимодействия классов, а сумеем проанализировать
также и взаимодействие слоев, их составляющих.
Из того обстоятельства, что всякая межформационная
революция является столкновением двух всемирно-исторических
эпох, следует, что историографию этих революций постоянно
подстерегает опасность, заключающаяся в односторонности
подхода к ним: события революции «читаются» либо почти
полностью в контексте истории эпохи, изжившей себя, уходящей
(в данном случае — феодализма), либо в контексте эпохи
грядущей, хотя и не «ставшей» еще (в данном случае —
капитализма). Между тем ленинское понимание революций XVI—
XVIII вв. как столкновения двух эпох позволяет избежать
подобной односторонности, поскольку очевидно, что история
самой революции не является историей ни одной из
столкнувшихся эпох, отдельно взятой. Вместе с тем она преломляет в своем
движении антагонистическое взаимодействие этих эпох, момент
их диалектического перехода одна в другую. п
Для того чтобы сохранить объективную сложность событий,
необходимо учесть следующее:
1. История каждой из революций XVI—XVIII вв. на всех ее
этапах включает как бы проекцию трех времен: ее прошлого,
752

настоящего и будущего — и, следовательно, каждому этапу
революции свойственна преобладающая —
объективно-познавательная — роль одного из этих аналитических планов.
Разумеется, что вычленение трех временных проекций ранних
буржуазных революций возможно только в познавательных целях,
поскольку в реальной действительности эти проекции
переплетались, «проглядывали» друг сквозь друга и одна другую
затемняли. Однако только этот план анализа дает возможность
вычленить три основных этапа в развертывании великих
революций XVII—XVIII вв., каждый из которых воплощал — с
наибольшим приближением — одну из указанных «проекций».
2. Осознание того факта, что классы в буржуазной
революции вступают на авансцену «послойно», как бы
последовательно развертываясь различными слоями, их составляющими.
3. Революционные потенции всех классов в ходе революции
развиваются. Коренное различие между буржуазией и другими
классами, с этой точки зрения, заключается в том, что в первом
случае это развитие происходит по мере «отпадения» от
революции — одного за другим — верхних слоев буржуазии и
перемещения деятельно выраженного буржуазного интереса в
революции ко все более ниже стоящим ее слоям, т. е.
революционность буржуазии возрастает по мере замены действия класса
действием лишь одного его низшего слоя (из чего следует, что
проблема гегемонии буржуазии в ранних революциях может
познавательно выступить только как проблема гегемонии
одного из ее слоев), во втором же случае развитие революционных
потенций крестьянства как класса означает процесс
постепенного вовлечения в революции все более широких его слоев по
мере замены действий слоя действиями класса как целого.
4. Наконец, деятельная форма антагонизма между каждым
из классов лагеря революции по отношению к феодально-абсо-
лютскому режиму должна была в действительности выражаться
в антагонизме внутри лагеря самой революции, т. е.
субъективно, в форме борьбы различных — исторически возможных —
путей буржуазного развития, в форме социального выбора
«уровней», «типов» этого развития.
Попытаемся теперь, следуя логике ленинских воззрений на
предмет нашего исследования, выяснить, каковы актуальные
задачи и перспективы дальнейшего конкретно-исторического его
изучения. Первая из указанных трех временных проекций
отчетливо прослеживается в ходе каждой революции. В самом
деле, что такое «посмотреть на революцию» с точки зрения ее
прошлого? Очевидно это предполагает выяснение, во-первых,
тех черт в структуре классовых сил революции, в социальном
поведении этих сил, в так или иначе сформулированных ими
программах, в их «идеологическом уборе», которые являлись
продолжением характерных для феодализма форм
функционирования и антагонизма этих сил, т. е. на почве органически
присущей феодализму, и, во-вторых, рассмотрение, как выгля-
7 М. А. Барг, Е. Б. Черняк
193

дело с такой точки зрения олицетворение социального зла, с
которым боролись «силы революции», каковы были их
относительные потенции в борьбе с ним? Нетрудно убедиться в том,
что речь идет по существу о той стороне социального
антагонизма, которая восходит к «средневековому состоянию»,
генетическому прошлому «сил революции» и формам его
проявления в ходе революции. Поскольку характерный для
феодального способа производства антагонизм исторически
формулируется (как и порождается) безотносительно к тому, что позднее
привносится в него развитием капитализма, постольку
историография оказывается перед важнейшей познавательной задачей:
вычленить, что в «поведении классов» в ходе революции
определялось их, образно выражаясь, генетическим кодом,
средневековым типом социального антагонизма. Очевидно, что только
с такой точки зрения революция может предстать в качестве
конфликта, завершающего феодальную эпоху26. К сожалению,
эта задача до сих пор не только не акцентировалась в практике
исследования, но по сути дела оставлена в тени.
В свете только что сказанного становится очевидным, что
историография в сущности «просмотрела»
конкретно-историческое проявление принципиального различия между отрицанием
феодализма как на почве собственно феодального способа
производства, так и на почве капиталистических отношений,
позднее складывающихся в его лоне. Даже в новейшей специальной
литературе вопроса эти два аспекта отрицания
феодально-абсолютистского режима буржуазной революцией смешиваются и
подставляются, чаще всего весьма некстати, один вместо
другого. Но это означает, что вопрос об отрицании этого строя как
способа эксплуатации то и дело подменяется вопросом об
исторических условиях, делающих это отрицание объективно
осуществимой, практически достижимой целью борьбы.
Вряд ли требуется пространное доказательство той истины,
что отрицание феодального строя в каждой стране имеет за
собой историю неизмеримо более длительную, нежели
складывание в нем капиталистического уклада хозяйства. Но если это
так, то исследовательская задача должна заключаться в том,
чтобы выяснить, в каких формах это унаследованное
буржуазной революцией от средневековья отрицание феодализма
проявилось в ходе революции, т. е. рассмотреть революцию как
завершение «многовекового классового конфликта» в недрах
феодальной системы. Попытаемся, разумеется в самой общей
форме, выяснить эту проекцию «прошлого» в революции.
Поскольку центр тяжести федального производства
находится в сельском хозяйстве, то априори не подлежит сомнению,
что основным выразителем классового отрицания феодализма
на почве присущего ему способа эксплуатации являлось
крестьянство и что, следовательно, его присутствие в качестве
«силы революции» превращало ее в исторически последнюю
великую крестьянскую войну средневековья.
194

Именно такой смысл вкладывал В. И. Ленин в понятие
«крестьянская революция», которая в конечном итоге решала
успех буржуазной революции, если она происходила в условиях
господства феодальных форм эксплуатации крестьянства, но
которая вовсе не обязательна для буржуазной революции как
таковой. Одна из черт ранних буржуазных революций,
позволяющих отнести их к типу «классической буржуазной
революции», заключалась в том, что они являлись одновременно и
крестьянскими революциями, т. е. революциями, выраставшими
из недр феодализма, хотя стать действительностью в тех
условиях они могли только в связи с национальным политическим
кризисом, вызревавшим на почве капиталистического развития
страны. «...Какая потенциальная разрушительная энергия, —
подчеркивал В. И. Ленин, — накопилась в крестьянских массах
против дворянства...»27. Крестьяне «накопили горы ненависти,
злобы и отчаянной решимости», стремление смести до основания
все старые формы и распорядки землевладения и создать
общежитие свободных равных мелких производителей. «...Это
стремление красной нитью проходит через каждый
исторический шаг крестьян в... революции...» 28. И как вывод: ...антаго-
ризм крестьянина и помещика — это самый глубокий и
типичный для буржуазной революции антагонизм29. Другими
словами, самая глубокая подпочва буржуазных революций XVI—
XVIII вв. может быть обнаружена только при условии
вычленения в ней «плана прошлого», единственно позволяющего
объективно установить иерархию революционных потенций
классовых сил этих революций, иерархию их ролей,
учитывающую меру остроты социальных антагонизмов, этими силами
олицетворяемых.
Если в «плане прошлого» революции крестьянство выступает
удивительно сплоченной и единственно последовательной
революционной силой, то класс буржуазии — в том же «плане»,—
наоборот, проявляет характерные для средневековых бюргеров
социально-имущественные членения со всеми вытекающими из
него последствиями для социального поведения буржуазии.
Слой крупной буржуазии оказывается лишь слегка
трансформированным городским патрициатом, смыкавшимся по многим
линиям с системой феодальной власти и интересов. Слой
средней и мелкой буржуазии многими чертами своего социального
поведения в указанном «плане» революции обнаруживает
удивительную генетическую близость к бюргерской оппозиции в
средневековых городах.
Что же касается плебса, то поскольку в партию его
превращают лишь события революции, ее рассмотрение в «плане
прошлого» познавательно неоправданно, ибо оно ничего не дает
для понимания его функциональной роли в ходе самой
революции.
Проекция революции как завершения прошлой истории
особенно наглядно прослеживается в событиях Реформации и
7*
195

Крестьянской войны в Германии в начале XVI в. Это
объясняется, во-первых, тем, что это была самая ранняя из
буржуазных революций нового времени, и, во-вторых, тем, что ее
развитие было прервано в самом ее начале поражением. В
результате наиболее отчетливо в этой революции просматриваются
именно «средневековые черты» ее событий.
В Германии в начале XVI в. отсутствовал «тот раскол всей
нации на два больших лагеря, который имел место в начале
первой революции во Франции...»30. Вместо этого мы
наблюдаем (как в средневековых социальных движениях)
регионально и по времени разрозненные восстания с весьма различным
соотношением интересов, воззрений, устремлений31. Далее, в
формировании различных группировок в Германии
немаловажную роль играли религиозные и региональные моменты 32.
Наконец, существовала непреодоленная межсословная рознь и
внутрисословная отчужденность между отдельными
общественными слоями в самом лагере восставших. Таковы общие черты
«плана прошлого», наиболее отчетливо проявившиеся в первом
акте буржуазной революции в Германии начала XVI в.
«Капитализм, — подчеркивал В. И. Ленин, — не устроен так
гармонично, чтобы различные источники восстания сами собой
сливались сразу, без неудач и поражений. Наоборот, именно
разновременность, разнородность, разноместность восстаний»
характеризует целый этап буржуазной революции 33. Это
замечательное по глубине историзма наблюдение позволяет
полностью оценить познавательные возможности, заложенные в
вычленении «плана прошлого» этой революции: раннебуржуаз-
ные революции не только завершают социальные движения
средневековья, но как бы в сжатом виде повторяют их
специфику. Как уже сказано, наиболее адекватно этот «план»
представлен в Германии начала XVI в. Крестьянство трудно
поднимается на восстание. Его мышлению, ограниченному
провинциальной узостью, чужды политические аспекты борьбы. Его
программа столь же реалистична, сколь и утопична.
Знаменитые «12 статей» ярко свидетельствуют о том, как тесно
революционные мотивы переплетались в ней с соглашательством,
элементы разрыва со средневековьем с предрассудками,
слабостями, ошибками, а то и вовсе «реакционными фантазиями», так
характерными для средневекового крестьянства.
Далее. Поскольку бюргерство в ходе революционных
событий в Германии сумело проявить по преимуществу, если не
исключительно, «план прошлого» в революционной функции
буржуазии, постольку его «поведение» может служить
познавательной призмой при изучении этого же «плана» в поведении
буржуазии в эпоху ранних революций XVI—XVIII вв. в целом.
Наиболее характерной чертой в «социальном поведении»
немецкого бюргерства в событиях XVI в. являлось, как известно,
абсолютное преобладание корпоративных интересов, сословного
сознания над интересами и сознанием классовым. С этой точки
196

зрения «Гейльброннская программа» столь же мало отражала
уровень этого сознания, как и «Статейное письмо» — уровень
классового сознания восставших крестьян. Она, по выражению
Энгельса, олицетворяла лишь «предчувствие современного
буржуазного общества»34. Этим была обусловлена вторая
характерная черта в социальном поведении бюргерства — полное
непонимание роли крестьянского движения в деле достижения
общенациональных (т. е. прежде всего бюргерских) задач
революции. Только этим можно объяснить очевидное пренебрежение
интересами крестьянства, равнодушие к нему, проявленное в уже
упомянутой «Гейльброннской программе». «...Как только, —
подчеркивал Энгельс, — крестьянские требования были сведены к
проекту «имперской реформы», они неизбежно оказались
подчиненными... требованиям бюргеров...»35. Сословная рознь,
чуждость крестьянским интересам, их полное исключение, точнее,
противоположение их «собственно бюргерским» интересам
лучше всего свидетельствуют о стадиальном уровне, на котором
находилось немецкое бюргерство в момент, когда на его долю
выпала роль буржуазии в буржуазной революции.
Третья черта в социальном поведении бюргерства — его
глубокая внутренняя политическая и социальная рознь,
неустойчивость, его склонность к соглашениям с врагом, его, мы сказали
бы, связанность по отношению к врагу. Узость кругозора и
провинциальная ограниченность интересов неизбежно подчиняла
бюргерство во всех его действиях интересам того же
княжеского абсолютизма, против которого — по своей «сверхзадаче» —
была направлена борьба. Одним словом, в той мере, в какой
бюргерская оппозиция обособлена и противостоит крестьянству,
она реакционна 36.
Наконец, та исторически неожиданная для столь ранней
революции громадная роль, которая выпала на долю
революционной партии Мюнцера в Крестьянской войне, была
полностью обусловлена политическим уровнем «бюргерской
оппозиции», являлась обратной функцией этого условия. «Плану
прошлого», как уже отмечалось, здесь ничего не принадлежит.
Поскольку плебс в гораздо большей степени, чем все другие
«силы революции», предвещал будущее развитие общества и
грядущие противоречия его, постольку при анализе его роли в
революции единственной познавательной призмой может
служить проекция настоящего и будущего революции. Но о ней
ниже.
Итак, революция 1525 г. в ее определяющих чертах может
рассматриваться в качестве исторической модели, характерной
для этапа завершения истории борьбы классов, свойственной
феодальному обществу («конфликт, завершающий феодальную
эпоху»).
Рассмотрим теперь другой «план» всестороннего анализа
революций, а именно «план настоящего». В отличие от
предшествующего «настоящее» в буржуазной революции опреде-
197

ляется теми чертами в динамике классовых сил, которые
порождаются, хотя и в рамках феодализма, но на почве развития
капиталистических отношений и в качестве таковых приходят
в противоречие с феодально-абсолютистским режимом. В самом
деле, что значит констатация, что данная революция —
буржуазная? «Это значит, — отвечал В. И. Ленин, — что переворот
происходит на почве капиталистических отношений производства,
и что результатом переворота неизбежно является дальнейшее
развитие именно этих отношений...»37. Следует, однако, иметь
в виду, что в «плане настоящего» капиталистические
общественные отношения выступают не сами по себе, не обособленно,
а только в той связи, в какой они предстают по отношению к
отрицаемому им феодальному строю. Очевидно, что с данной
точки зрения в «игру сил» вступает принципиально новый,
более высокий тип антагонизма.
Это антагонизм двух способов производства —
капиталистического и феодального, двух эпох, выдвинувший на первый план
вопрос о власти, равно как и нового носителя этого антаго-
йизма — класс буржуазии. Здесь в конечном итоге решался
вопрос, какой класс стоит в центре той или иной эпохи,
определяя главное ее содержание, главное направление ее развития,
т. е. объясняется, почему буржуазии, а не крестьянству дано
было выразить существо этой социальной революции на языке,
ей соответствующем — на языке политики. По отношению к
унаследованному от средневековья антагонизму — крестьянства
и дворянства — новый тип противоречия выступил в одно и то
же время с другим «знаком» и в другой плоскости. В самом деле,
если «ненависть крестьянства» к дворянству прежде всего
олицетворяла огромную разрушительную силу, самую потенцию
социального переворота, ниспровержения существующего строя,
то буржуазия воплощала в себе историческое разрешение этого
антагонизма, его объективное содержание.
Антагонизм «на почве капиталистических отношений»
суммировал конечный результат других противоречий и неизбежно
становился в ходе революции «мерилом всех вещей», обобщая
все формы классового антагонизма вообще, выступая как
основание для определения их реальной, объективно-исторической
сущности, но ни в коем случае не их исторической роли в ходе
революции. Иными словами, история революции как бы создает
свою собственную логическую призму, сквозь которую она
преломляла для самой себя все противоречивые стремления и
интересы. И такой призмой в эпоху ранних революций стал
антагонизм между двумя способами производства, вырастающий на
почве развития капиталистических отношений. Но в такой же
мере, в какой антагонизм на базе капиталистических отношений
рбобщал все другие формы социального антагонизма, сводил их
к единому основанию, его носитель — буржуазия обобщала в
своей политической идеологии на начальном этапе революции
перекрещивающиеся интересы всех «сил революции». Другими
198

словами, интересы буржуазии могли быть представлены как
национальные интересы и ее историческое дело — как дело
общенародное в той мере, в какой угнетенное состояние буржуазии,
этого олицетворения третьего сословия, могло выразить,
вместить и измерить угнетенное состояние народа. И хотя между
двумя основными формами социального опыта,
представленными носителями указанных выше типов антагонизма —
буржуазией и крестьянством, — проходила принципиальная
историческая и классовая грань, определявшаяся различием
между положением основного эксплуатируемого класса
феодального общества и состоянием класса, по своей социальной
природе эксплуататорского, хотя и угнетенного по своему со-
словно-политическому положению, сама эта грань оставалась
в тени, по крайней мере в начале революции.
Этому немало содействовали особенности феодального
господства в позднее средневековье с характерной для него
гипертрофией государственности в системе феодальной эксплуатации
(перенос центра тяжести с сеньориальных форм ренты на
централизованные ее формы). Орудия угнетения казались общими.
В интересующем нас аспекте сословная угнетенность
буржуазии, трансформированная в любую из форм политической
идеологии, религиозную или рациональную, превращалась в
великую просвещающую и мобилизующую силу революции.
Наконец, только в проекции «настоящего» можно различить
в социальном поведении буржуазии, во всех ее членениях,
черты максимально возможной для нее исторической
раскованности, проявившейся в ее политических требованиях, призывах,
декларациях, образно выражаясь, моменты максимального
отвлечения ее от самой себя, от своей собственой природы, от
своего грядущего врага. Без этих моментов не понять
действительного содержания тезиса о гегемонии буржуазии в ранних
революциях XVI—XVIII вв.
Как подчеркивал В. И. Ленин, каждый революционный класс
в ту эпоху имел свою «Жиронду», свою «Гору» 38. Буржуазия
XVI—-XVIII вв. не являлась исключением из этого правила.
С интересующей нас точки зрения она состояла из следующих
слоев: 1) крупная торгово-ростовщическая буржуазия,
генетически восходящая частью к патрициату, частью — к
зажиточному бюргерству и составляющая в плане политическом правое
крыло либеральной оппозиции абсолютизму; 2) средняя
предпринимательская и торговая буржуазия (включая
представителей так называемых свободных профессий), генетически
восходящая к бюргерству и составлявшая в плане политическом —
левое, «радикальное» крыло либеральной оппозиции
абсолютизма; наконец, 3) мелкая буржуазия — ремесленные мастера,
мелкие торговцы, торговые ученики, клерки и др., генетически
восходящие к мелкому бюргерству и в политическом плане
составлявшие ядро городской революционной демократии.
Перед нами не что иное, как иерархия революционности
199

внутри класса буржуазии, вмещавшая в пограничных, полярных
зонах свою «Гору» и свою «Жиронду», свое консервативное и
свое революционное крыло. Но из этого следует, что
оперировать категорией буржуазия безотносительно к наличию этой
иерархии или к определенному «плану», или этапу, революции
можно только в абстрактном смысле, но не при конкретном
исследовании истории ранних революций. Что же касается
крестьянства, рассматриваемого в той же проекции «настоящего»
революции, то его членение в общем мало отличалось от типа
дифференциации этого же класса на почве феодальных
отношений.
Иными словами, поскольку господство феодальных
отношений в деревне оставалось определяющим фактором ее жизни,
тормозя внедрение в нее элементов капитализма и вместе с ним
нового социального членения, им обусловленного, постольку
имущественные градации внутри крестьянства не исключали, а
наоборот, предполагали его общеклассовую солидарность в
буржуазной революции.
Как отмечал В. И. Ленин, движения типа Ванден (или так
назывемых клобменов в Англии) — факт скорее
социально-психологический, нежели классовый. «Никогда не бывало в
истории и не может быть в классовом обществе гражданской войны
эксплуатируемой массы с эксплуататорским меньшинством без
того, чтобы часть эксплуатируемых не шла за эксплуататорами,
вместе с ними, против своих братьев»39. В этом факте
сказывалась неспособность «отделаться от веками державшихся
политических предрассудков рабства, терпения, покорности»40.
Наконец, городская беднота, в «плане настоящего»
революции не представляет, по определению В. И. Ленина, «ни
самостоятельных интересов, ни самостоятельного фактора силы»41,
по сравнению с буржуазией, с одной стороны, и
крестьянством — с другой. Итак, перед нами два класса, собственно
основных класса в лагере ранней буржуазной революции, —
буржуазия и крестьянство, — которые даже своей внутренней
структурой — разрозненность первого и сплоченность второго —
свидетельствовали, сколь велико было различие революционного
потенциала, заключенного в каждом из них. Очевидно, что это
различие определялось не только несопоставимым удельным
весом каждого из этих классов в нации, взятой в целом, не
только мерой внутренней их спаянности на базе
антифеодального антагонизма, но и, а может быть даже прежде всего,
спецификой самого антагонизма по отношению к «старому
режиму», типом революционности, олицетворявшимся каждым из
этих классов.
Дело в том, что поскольку для буржуазии
капиталистический способ производства являлся хорошо осознанным
настоящим, торжествующей экономической действительностью,
неодолимость которой воспринималась ею как «естественный закон»,
постольку буржуазии оставалось требовать и добиваться глав-
200

ным образом, если не исключительно, адекватных политических
условий, государственных санкций, утверждавших эту
действительность. Иными словами, у буржуазии фактически не было
своей целостной программы революции, ее программа была
политической по преимуществу. Интересы широкого, свободного,
быстрого развития капитализма упирались для нее в проблему
власти.
Ничего подобного, разумеется, нельзя сказать о втором
классе — о крестьянстве. Известно, что этот класс ни в
малейшей степени не представлял себе объективно исторических
последствий своей борьбы — они оставались для него неведомым
будущим. Именно этот факт имел в виду В. И. Ленин, когда
писал: «Темным мужикам извинительно требовать от
капиталиста... чтобы он жил „по-божецки", а не
по-капиталистически...» 42. Действительностью же, которую он сознавал,
являлось мелкое основанное на собственном труде хозяйство. Не
приходится сомневаться, что в основе идеализации
крестьянином так называемого «трудового начала» жизни лежало в
изучаемую эпоху его вековое стремление к свободной от
феодального права парцелле, т. е. требование коренного переворота в
господствующих экономических отношениях в земледелии.
Из всего сказанного правомерно заключить, что
принципиальное различие между двумя — буржуазной и
крестьянской — типами революционности, олицетворявшимися
соответствующими двумя программами революции, состояло в том, что»
революционность буржуазии как класса была менее глубокой,
более поверхностной, так как она затрагивала почти
исключительно одну лишь область политической и правовой надстройки
отрицаемого ею строя, в то же время революционность
крестьянства как класса затрагивала самые основы, экономический
фундамент всего здания, отрицая базис феодальных
производственных отношений. Следовательно, именно в борьбе
крестьянства за землю воплощался главный экономический вопрос
ранних буржуазных революций, ее важнейшая и действительная
экономическая программа. Иными словами, революционность
крестьянства в эпоху ранних буржуазных революций являлась
силой, решающей судьбы революции в целом. Борьба
крестьянских и помещичьих интересов, как подчеркивал В. И. Ленин,
составляет важнейшую социальную основу ранних буржуазных
революций43.
Однако то, что в исторической перспективе предстало как
отношение между решающим и второстепенным, перед взором
современников, как и в последующей немарксистской
историографии, выступало в отношении «перевернутом», обратном:
революционность буржуазии представлялась не только
всеобъемлющей, но и всеопределяющей, в то время как революционность
крестьянства чем-то привходящим, частным и производным.
Причиной, столь извратившей действительное положение вещей,
являлось огромное различие в степени осознания указанными
201

классами своих целей в революции и еще больше — путей и
средств их достижения. Иными словами, политическая зрелость
буржуазии настолько же превосходила политическое сознание
крестьянства, насколько революционная энергия последнего
превосходила смелость и решительность буржуазии в борьбе.
В результате роль буржуазии в пробуждении колоссальных
народных масс к политическому сознанию и к революционной
борьбе была столь же решающей в начале революции, сколь
определяющей была роль крестьянства и городских «низов» в
завоевании победы буржуазной революции. Очевидно, что
революция— это по сути дела система, элементы которой могут
быть поняты в их роли не порознь, не обособленно, а только во
взаимосвязи друг с другом. Оценка роли изолированного от этой
связи элемента ведет к мертвой абстракции. В. И. Ленин писал
о крестьянстве, не связанном с классом-гегемоном, что оно
показало в революции, как велика его ненависть к старому. «И в
то же время эта масса (в основном крестьянство. — Авт.)
показала в революции, что в своей ненависти она недостаточно
сознательна, в своей борьбе непоследовательна, в своих поисках
лучшей жизни ограничена узкими пределами»44.
Эта исторически унаследованная неспособность
крестьянства, несмотря на всю его революционность в ту эпоху,
освободить себя от веками угнетавшей его власти господ делала его
в политическом плане зависимым от буржуазии в начале
революции, превращало этого колосса из ведущей социальной силы
революции в силу, политически ведомую. Историческая
специфика крестьянства как класса вызвала к жизни потребность в
гегемонии другого класса. Антифеодальная крестьянская
революция, с одной стороны, открывала буржуазии возможность
осуществить свою гегемонию, использовать крестьянство в
своих интересах, а, с другой — в определенном смысле —
навязывала ей эту роль в революции. «Мы не забываем политической
неразвитости и темноты крестьян, нисколько не стираем
разницы между... бунтом бессмысленным и беспощадным и
революционной борьбой, нисколько не забываем того, какая масса
предрассудков (тяготеет над крестьянством)... Но из всего этого
следует только то, что крестьянство не может возглавить
антифеодальный общественный переворот, хотя оно представляет
основной производящий и эксплуатируемый класс этого
общества». Наконец, В. И. Ленин неоднократно отмечал, что сами
революции навязываются буржуазии45, субъективно
предпочитающей как можно дольше оставаться на почве легальности,
т. е. «навязываются» как форма борьбы, совершенно чуждая
социальной природе этого класса.
Но, разумеется, совершенно недостаточно, и на это
указывал В. И. Ленин, утверждать, будто гегемония буржуазии в
революциях XVI—XVIII вв. вытекала не столько из положения
в системе главного антагонизма эпохи, сколько была навязана
ей в силу невысокого уровня политического сознания других
202

классов, несрайненно более радикальных по своим
революционным настроениям, равно как и «неустойчивостью» власть
имущих. Гегемония буржуазии определялась именно характером,
особой направленностью буржуазной революционности, ее
политически выраженным острием, интегрирующим свойством ее
антагонизма.
Иначе говоря, то, что в ходе революции оказывалось
признаком исторической ограниченности, узости революционных
устремлений буржуазного класса, в начале ее выступало в
качестве бесспорного преимущества, т. е. как источник
всеобъемлющей, мобилизующей и просвещающей силы. Недаром же
революционное просвещение масс начинается как их политическое
дросвещение, а уроками при этом служат парламентские и
внепарламентские словесные и печатные турниры буржуазных
идеологов против старого режима.
«Буржуазия в Англии и во Франции в свое время... — писал
В. И. Ленин, — не вздыхала по случаю «нетерпимости»
меньшого брата, не строила кислых гримас по поводу «слишком
пламенных ораторов» из числа этого меньшого брата, а сама**
поставляла ораторов (и не только ораторов) самых пламенных,
будивших чувство презрения к проповеди «терпимости»...И из
числа этих пламенных ораторов находились люди, в течение
веков и веков оставшиеся светочами, учителями, несмотря на
всю историческую ограниченность, зачастую наивность их
тогдашних представлений...»46. Гегемония буржуазии в
революциях XVI—XVIII вв. обусловлена была более высоким уровнем ее
политического сознания, опытом «политических битв»,
приобретенным в представительных учреждениях феодальной
монархии.
В своей основе это не субъективный атрибут буржуазии, а
объективное выражение того факта, что она являлась носителем^
«более высокого типа общественной организации труда по
сравнению с феодализмом»47, т. е. воплощала в себе историческую'
потенцию товарного производства как такового. Именно благое
даря этой обобщающей функции буржуазного сознания
рассудок буржуа мог стать предрассудком мелкого буржуа, чертой
психологии всякого мелкого собственника, втянутого в
рыночную стихию. Сформулировать эту идеологию было дано в
проекции «настоящего» революции только буржуазии.
«План настоящего» позволяет выявить в ранней буржуазной
революции: а) принципиально различные типы (базисный и
надстроечный) революционности отдельных классов; б)
принципиальное противоречие между объективной обусловленностью и
значимостью роли основных классов в революции и
субъективной их способностью сыграть эту роль в различные периоды
революции.
Нам осталось рассмотреть буржуазную революцию в
аспекте ее «будущего», т. е. отвлекаясь от антагонизма, «обобщаю-'
щим» носителем которого являлась буржуазия, и
сосредоточила

ваясь на антагонизме, порожденном фактом ее победы в
революции. Другими словами, речь идет о том «плане» революций,
который связан, с одной стороны, с захватом буржуазией
политической власти и, следовательно, достижением ею своей
основной цели в революции, и, с другой стороны, с
нерешенностью главной экономической программы буржуазного
переворота.
Так как в этом аспекте впервые с наибольшей ясностью
обнаруживается действительное, т. е. классово эгоистическое,
содержание вначале столь «общенародно» звучавших буржуазных
требований и лозунгов, то очевидно, что ведущим, с данной
точки зрения, в системе революции выступит противоречие в
самом лагере восстания, порожденное самой победой буржуазии
как класса. Соответственно, ведущим элементом в системе
окажутся народные «низы», революционная демократия города и
деревни. Выдающаяся роль плебейства в «плане будущего»
революции в конечном счете самый важный и принципиально
новый факт, открытый марксистским анализом хода ранних
буржуазных революций. Если в «плане настоящего» революции
говорилось о незрелости плебса для роли антипода буржуазии,
то в «плане будущего» революции эта роль постоянно
приковывала к себе внимание. И случилось это потому, что плебс,
вопреки собственной незрелости как бы подталкиваемый фактом
растущего консерватизма, а то и открытой
контрреволюционностью буржуазии как класса, выступает на авансцену
революции в качестве противовеса буржуазии, в качестве
противоположного ей центра притяжения демократических «низов»
города и деревни.
В итоге с появлением плебса на авансцене революции вся
система последней не только усложнилась, но, с точки зрения
динамики сил, преобразовалась. В этом плане и
обнаруживается, что «низшие классы» являются «активными двигателями
всякого демократического переворота», что свобода
завоевывается «только „толпой", только тем народом, который
самоотверженно шел на улицу, который приносил неисчислимые
жертвы...»48.
Если для буржуазии этот период означал более или менее
реальную опасность потерять гегемонию в революции, то для
плебса речь шла, наоборот, об усилиях вырвать гегемонию из
рук буржуазии, оказаться во главе все еще штурмующих
феодализм в самых его основаниях масс. Оспаривание плебсом у
буржуазии гегемонии в раннебуржуазной революции
объективно исторически, разумеется, не означало, что он хоть сколько-
нибудь способен был предложить альтернативу буржуазному
развитию общества, хотя субъективно цель казалась самому
плебсу именно такой альтернативой.
Но столь же несомненно, что в борьбе за гегемонию
выражалась борьба различных тенденций этого развития,
объективная возможность выбора того или иного «типа» буржуазного
204

развития страЦы и прежде всего, разумеется, в области
аграрных отношении,
«...Эти „низй",— писал В. И. Ленин, — даже в те короткие
периоды, когда им случалось в истории играть роль „центров
притяжения для демократического крестьянства", когда им
удавалось вырвать эту роль из рук либеральной буржуазии,
оказывали решительное влияние на то, какую степень демократии
получала страна в последующие столетия так называемого
спокойного развития. Эти „низы" в короткие периоды „своей"
гегемонии воспитывали свою буржуазию, переделывали ее ...Вот
эта, историческим опытом всех европейских стран
подтверждаемая, идея о том, что в эпохи буржуазных преобразований (или
вернее: буржуазных революций) буржуазная демократия
каждой страны оформливается так или иначе, принимает тот или
иной вид, воспитывается в той или иной традиции, признает тот
или другой минимум демократизма, смотря по тому, насколько
гегемония переходит в решающие моменты национальной
истории не к буржуазии, а к «низам», к плебейству...»49.
В плане системного анализа буржуазных революций эта
идея позволяет вскрыть глубочайшую противоречивость между
объективными целями и субъективными факторами
завершающего этапа движения революции по восходящей линии. Эта
идея впервые позволила выяснить, каков в действительности тот
идейно-политический механизм, который приводит буржуазную
революцию к решающей победе вопреки упорнейшему
нежеланию буржуазии подобную победу «одержать».
Марксистская историография, хотя и оценила
познавательное значение этой идеи, однако оставила ее в исследовательском
плане по сути дела не разработанной. Это относится, прежде
всего, к историческим формам реализации этой идеи, которые
достаточно широко варьировались в истории ранних
буржуазных революций: от региональной в основном гегемонии партии
Мюнцера в ходе Крестьянской войны в Германии (в Тюринг-
ско-Саксонском районе) — через, скорее всего, потенциальную
угрозу — гегемонию «низов» в ходе Английской революции
середины XVII в. к действительно общенациональной гегемонии
«низов» на завершающем этапе Французской революции конца
XVIII в. (1792—1793 гг.). Во-вторых, ленинское положение о
зависимости исторического типа демократизма в той или иной
стране от полноты гегемонии «низов» в решающие моменты
национальной истории данной страны заключает в себе
богатейшее содержание.
При ближайшем его рассмотрении в нем обнаруживаются
характеристики различных типов буржуазного развития
общества. Важнейшие из этих характеристик суть следующие: 1) как
далеко может буржуазия после крушения «гегемонии низов»
пятиться назад в уничтожении демократических завоеваний
масс; 2) какова степень демократизма, сохраняющегося в
последующий период в государственном строе страны, какие за-
205

кладываются традиции государственной и общественной жизни;
3) какова степень самостоятельности, независимости,
свободолюбия и инициативы «низов»? 50.
В основе марксистской идеи «гегемонии низов» в
решающий момент буржуазной революции В. И. Ленин усматривал
прежде всего торжество плебейского способа чистки страны
от остатков феодализма и крепостничества, решения аграрного
вопроса, основного для ранних буржуазных революций. Таким
образом, содержание понятия тип демократизма много богаче
обычного его чисто политического истолкования. В проекции
«будущего» революции два основных класса — буржуазия и
крестьянство предстают в преображенном виде.
И крестьянство в данной «проекции» в значительной мере
теряет былую монолитность. Поэтому позволительно говорить,
с одной стороны, о крестьянстве последовательно
революционном, «демократическом крестьянстве», а, с другой — о
«крестьянской буржуазии», не способной уже на «левый блок» с
плебсом. Таковы основные черты «плана будущего» революции.
Соотношение вышеизложенных трех «планов» на разных
этапах социальных революций нового времени является одним
из важнейших критериев их внутренней типологии. Это
соотношение нельзя понимать упрощенно, поскольку
взаимодействие этих «планов» может иметь разнонаправленный характер:
в одних случаях тормозить движение революции (при
преобладании «плана прошлого» либо при «преждевременном»
проявлении в этот же период «плана будущего»), в других
случаях ;«план будущего» мог завести буржуазную революцию
слишком далеко за пределы ее непосредственных задач, за чем
неизбежно следовал настолько резкий «откат» назад, что эти
задачи оставались в значительной мере нерешенными.
Соотношение трех «планов» в ходе революции во многом
предопределяет, была ли революция по своему характеру буржуазной
или буржуазно-демократической. В переходную эпоху, за
исключением ее завершающего этапа (середина XIX в.),
демократический характер революции определялся ролью крестьянства
и плебейских масс города на решающих этапах революционного
переворота. Этим же в конечном счете определяется и такая
типологическая черта изучаемых революций, как степень их
незавершенности (завершенными ранние революции вообще
не могли быть, поскольку отсутствовали объективные
исторические условия для полного преобразования общества на
буржуазной основе).
Наконец, в ряду критериев внутренней типологии
революций следует указать на специфику их развития по восходящей
или нисходящей линиям. Эти линии были свойственны всем
социальным революциям переходной эпохи. Вот почему было
бы неправомерно игнорировать восходящую линию в. тех
революциях, в которых она была «спрессована» в один момент
революционного взрыва. Не менее ошибочным было бы также
206

считать концам революции переход ее в нисходящую фазу.
Открытым остается до сих пор в исторической литературе
вопрос о конечно» точке нисходящей линии революции и тем
самым революции $ целом.
ВНЕШНЯЯ ТИПОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ
Роль внешней среды
Проведенный анализ позволяет убедиться, в какой степени
типологический метод рассмотрения проблематики ранних
буржуазных революций позволяет уловить наряду с уже известными
социологическими закономерностями также закономерности
исторические, углубляющие наше понимание развития
классовых сил в ходе революционного процесса, внутренние
структурные сдвиги в каждом из боровшихся общественных классов,
выявить изменение их позиции на различных стадиях этого
процесса.
Выше шла речь о возможностях, заключенных в
теоретико-историческом анализе внутренних закономерностей ранних
буржуазных революций. Перейдем теперь к рассмотрению того,
что может дать этот анализ для понимания механизма меж-
формационного перехода от феодализма к капитализму во
всемирно-историческом масштабе, т. е. к внешней типологии
социальных революций нового времени.
Так же как внутренней типологии революций необходимо
предшествовал анализ внутренней среды разновидности
формаций, и в данном случае мы обратимся к связям формационной
разновидности с внешней средой, под которой имеются в виду
те условия развития разновидности формации, в которые она
была поставлена течением более широких, в конечном счете
всемирно-исторических процессов. К этим внешним условиям
относится прежде всего степень удаленности данной формации
от «центра», подразумевая под «центром» моно- и
полиэтническую общность, которой принадлежала ведущая роль в
утверждении данной формации. Различие естественногеографических
условий обусловливает складывание в регионах неодинаковых
типов агрикультуры, требующих своеобразных орудий,
определенных приемов агротехники и т. п. Стадиальные разрывы
между производственными организмами создаются и из-за
неравномерности включения регионов в данную формацию. На
различных стадиях развития предшествующей формации в них
складываются различные исходные типы формационного
отношения. Различие исторических потенциалов порождает
неизбежное взаимодействие регионов. При этом необходимо
дифференцировать различия между: а) внешней средой и данной
общностью в рамках одной и той же формации; б) разновидно-
207

стями данной формации, находящимися на одной и той же или
разных стадиях развития; в) внешней средой и данной
политико-этнической общностью в связи с их принадлежностью
к различным формациям (с вариантами, вытекающими из
различия этапов развития разновидностей соответствующих
формаций).
Возникает проблема взаимодействия сосуществующих
формаций. Влияние внешней среды — величина переменная,
зависящая от конкретно-исторического сочетания указанных
вариантов контактов. Их роль, как прогрессивная, так и регрессивная,
возрастает при межформационных взаимодействиях или
переходах от одной стадии к другой.
Степень активности взаимодействия различных формаций
с внешней исторической средой зависит либо от природы их
системного качества (структуры А), либо от системной
специфики данной разновидности формации (структуры В), а также
и от конкретно-исторических обстоятельств. В
рабовладельческом обществе восполнение рабочей силы находится в прямой
зависимости от этого взаимодействия. Другие типы формаций
более инертны к внешней среде в том смысле, что они могут
в течение длительного времени воспроизводить условия
собственного существования. Если для одних обществ влияние
внешней исторической среды может проявляться лишь в активных
формах взаимодействия с нею, то в других для его
реализации достаточно самого существования такой среды. В
последних случаях достаточно прекращения контактов с внеш-.
ней исторической средой для коренного изменения судеб
данного общества.
Поскольку общественная формация олицетворяет
определенную ступень исторического прогресса, то, следовательно, под
взаимодействием различных формаций следует понимать связи
более и менее развитых обществ. Конкретно-исторически они
сводились к: а) ускорению развития менее развитых обществ;
б) торможению развития или консервированию данного
общества; в) поглощению данной разновидности более развитой
внешней средой.
В обществе более высокого формационного типа такое
взаимодействие (особенно в случае, если обществу органически не-
обходимы активные контакты со внешней средой) ведет к
интенсивному развитию внутренних возможностей, заложенные
в нем. Всемирная история знает немало случаев, когда на одну
и ту же политико-этническую общность воздействуют две или
более среды, принадлежащие к различным формационным
типам. В таком случае их влияние осуществлялось либо в виде
«параллельного» действия, либо в виде столкновения
противоположных воздействий, т. е. одна среда «консервировала»
данное общество, другая его «разлагала». Конечный результат их
контактов сводился к одному из вариантов влияния единой
внешней среды, о которых говорилось выше.
208

Отсюда вытекает определенная типология известных в
истории межформационных типов взаимодействия. Абстрактно
можно было 6^1 сказать, что каждая из досоциалистических
формаций контактирует со всеми другими, так как практически
вплоть до нашеп> столетия все они продолжали в той или иной
форме сосуществовать на земном шаре. В реальной
действительности это далёко не так, ибо мы имеем в виду
двусторонние контакты, т. е. влияние на каждое из взаимодействующих
обществ. Между тем некоторые социальные формы в общем
контексте развития всемирно-исторического процесса
оказываются объектом лишь внешнего воздействия. Разумеется, они,
рудиментарно воплощая уже изжитую формацию, не могут быть
осмыслены как реально существующая всемирная формация
(например, социальные отношения первобытнообщинного строя,
а также многочисленные остатки феодализма в странах Азии,
Африки и Латинской Америки в новое и новейшее время и т. д.).
Искомая схема межформационных связей классово
антагонистических формаций приобретает следующий вид:
Формация С какими формациями взаимодействует
Рабовладельческая Первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная
Феодальная Первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная,
капиталистическая, социалистическая
Капиталистическая Первобытнообщинная, феодальная, капиталистическая,
социалистическая
Характеристика взаимосоотношения качественно разных
формационных типов распространяется и на внутриформацион-
ные взаимодействия обществ, т. е. на влияние среды или
нескольких сред, принадлежащих к различным видам и
находящихся на различных этапах развития данной формации. Этот
вопрос требует особого рассмотрения.
Исследуя проблему как внутриформационных, так и
межформационных вариантов контактов между данным обществом
и внешней исторической средой, желательно принять во
внимание, что они осуществляются в одно и то же время не на всю
глубину общественной структуры (включая и общественное
сознание). Уровень влияния определяется конкретно-историческим
вариантом взаимосвязи, а также его длительностью. Более
высокая классово антагонистическая структура извлекает из более
низкой прежде всего дополнительный прибавочный продукт
(либо в прямой форме, либо присваивая самого носителя
прибавочного труда — раба, крепостного и т. д.). Такое
взаимодействие приводит к более или менее глубоким изменениям
в уровне развития производительных сил, а вслед за ними и во
всей структуре общества. Напротив, менее развитое общество
(в пределах классово антагонистических формаций) в
результате такого столкновения движется по пути разложения
присущего ему способа производства, что, однако, не ведет с
необходимостью к замене его более высоким общественным строем.
209

Если в «отставшем» обществе в результате межформационного
контакта появляются какие-то элементы новых
производственных отношений, то они обычно надстраиваются над массивом
прежних отношений, неизмеримо ухудшая условия
воспроизводства и развития. Возникает большая проблема, требующая
специального рассмотрения,— всегда ли взаимодействие
осуществляется таким образом, что один уровень общественной
структуры влияет на соответствующий уровень другого общества.
Если же эти влияния параллельны и пересекаются, то
необходимо установить соотношение их вариантов в различных
обществах. Очевидно одно: формы общественного сознания в
докапиталистических обществах более инертны к внешним
импульсам по сравнению с элементами экономического базиса.
Взаимодействие форм сознания относительно слабо влияет на
общественную структуру, поскольку неизменными остаются
условия ее функционирования.
Контакты между обществом и средой могут быть
антагонистическими, противоречивыми или гармоничными. Наконец,
взаимодействие может быть непосредственным и
опосредованным. Для более ранних периодов непосредственным следует,
вероятно, считать взаимоотношения не отдельных
политико-этнических общностей, а так называемых региональных
цивилизаций. Как правило, наиболее эффективные последствия тогда
оказывали связи внешней исторической среды с эпицентрами
региональных цивилизаций. Именно через них эти влияния
распространялись на всю совокупность данной региональной
группы общностей. По мере всемирно-исторического развития
растут число и удельный вес непосредственных контактов между
обществами.
Различение видов взаимодействия — внутриформационных и
межформационных — имеет важное значение при решении
вопроса об условиях, необходимых для того, чтобы данное
общество миновало определенные стадии общественного развития
(например, стадию мануфактурного капитализма). При
внутриформационных отношениях речь, очевидно, может идти лишь
о возможности «минования» определенных этапов развития
в рамках данной формации, исторически весьма
распространенном варианте социального движения. В рамках
докапиталистических формаций именно такой вид взаимодействия
порождал основную форму ускоренного развития данного общества.
Важным последствием межформационных и
внутриформационных контактов были деформации данной разновидности
(порой на практике с трудом отличаемые от формирования особой,
новой разновидности). Возникновение подтипов
(разновидностей) формации связано прежде всего с обратным влиянием
определенного сочетания несистемных элементов внутренней
среды и внешней среды, которые приводят к формированию
различных вариантов базиса.
Скачкообразность исторического процесса проявляется от-
210

нюдь не только в форме социальных революций, т. е.
переходов от одной формации к другой. Такой характер могли носить
и переходы от одной стадии развития формации к другой. Хотя
они нередко обусловливались внешними влияниями, они были
по существу революционными, затрагивая либо сферу
надстройки, либо сферу экономического базиса.
При межформационных взаимодействиях возможно
«минование» менее развитым обществом как отдельных этапов внутри
данной формации, так и целых формаций. С теоретической
точки зрения можно, очевидно, говорить, что каждая формационно
более высокоразвитая среда может обусловить «минование»
менее развитым обществом даже определенной формации.
Однако исторически такая возможность реализовалась в
досоциалистических формациях лишь в ограниченных масштабах.
С исторической точки зрения можно выделить следующие
типы «перепрыгивания» через формацию. Первый тип — когда
более высокая формация находится уже на стадии своего
разложения, а более низкая формация, с ней взаимодействующая,
также приближается к грани перехода к следующему формаци-
онному типу. В таком случае менее развитое общество, минуя
очередную формацию, переходит на ту же ступень развития,
что и более развитое общество. Подобным образом древнегер-
манские и древнеславянские племена вслед за Римом и
Византией миновали рабовладельческую формацию, перейдя от
первобытнообщинного строя к феодализму51.
Близким к первому является второй тип межформационно-
го взаимодействия, создающий условия для «перепрыгивания»,
когда взаимодействуют более высокоразвитое общество,
находящееся на начальной стадии новой формации, с менее
развитым обществом, переживающим время разложения старой
формации. Конкретным примером является переход к феодализму
саксов, баваров и других племен в результате взаимодействия
с франкским обществом (VIII—IX вв.).
Третий тип правомернее всего назвать деформированным.
Его суть заключается в том, что менее развитое общество
«перетаскивается» на более высокие ступени лишь отдельными
элементами своей структуры при сохранении абсолютного
преобладания предшествующих форм (это можно наблюдать в
развитии колониальных и зависимых стран при капитализме).
Коренным образом отличаются от всех перечисленных
вариантов «минования» одной или нескольких формаций те типы
социального движения, которые возникают в результате
взаимодействия социалистического общества с менее развитыми
социальными системами. Они качественно отличаются по
механизму и темпам переходов и их историческим последствиям.
Проблема межформационного взаимодействия тесно
связана с проблемой альтернативного пути в истории. Пример
решения этой проблемы мы находим в уже упоминавшихся
набросках письма К< Маркса В. И. Засулич52. «...Одновременное су-
211

ты войн: 1) растворение завоевателей в завоеванной
общности или обратное; 2) этническое смешение завоевателей и
завоеванных и возникновение новой общности; 3) превращение
этнически однородной общности в разнородную; 4)
превращение полиэтнической общности в моноэтническую.
II. Завоевание данной общностью внешней среды, т. е.
колонизационные войны, с такой же схемой вариантов, как
в пункте I.
В истории классовых формаций имели место завоевания:
1) обществ, переживавших стадию первобытнообщинного
строя, господствующими классами всех трех классово
антагонистических формаций;
2) рабовладельческих обществ господствующими классами
всех трех классово антагонистических формаций, а также
верхушкой доклассовых обществ на стадии их разложения;
3) феодальных обществ господствующими классами
феодальных и капиталистических обществ, а также верхушкой
доклассовых обществ на стадии их разложения;
4) буржуазных обществ буржуазией других обществ.
Социальные последствия завоевания оказываются в
сильнейшей степени зависимыми от разновидности формации,
существующей в государстве-завоевателе.
Та же проблема классификации должна быть решена и в
отношении колонизационных войн, точнее, их социальных
последствий для общества-завоевателя. Эти войны можно расчленить
на те, что связаны с перенесением общественной структуры на
завоеванную территорию, завоевания с «простым» подчинением
завоеванной области и, наконец, завоевания, ведущие к
коренным социальным последствиям для завоеванной территории,
не копирующим строй общества-завоевателя, но имеющим
важное значение для эволюции последнего. Классовая структура
такого взаимодействия представляет по существу перевернутую
схему для обществ, подвергшихся завоеванию, которая была
приведена выше. Изложенная выше классификация может быть
усложнена путем введения категории стадиально-формационно-
го уровня данной разновидности, на котором произошли
внешние завоевания или колонизационные войны.
Переходя к анализу неантагонистических форм
взаимодействия, нужно вычленить формы обмена людьми,
материальными ценностями и информацией. В научной литературе они
определяются довольно широким и неопределенным понятием
миграция. Оно превратилось у западных социологов едва ли
не в ключевое объяснение смены цивилизаций. Однако если
оставаться в рамках анализа неантагонистических
взаимодействий классово антагонистических формаций, то станет
очевидным привходящая роль этой группы факторов в общественном
прогрессе54.
Рассмотрим каждый вид этих миграционных связей в
отдельности:
213

ществование западного производства, господствующего на
мировом рынке, позволяет России ввести в общину все
положительные достижения, добытые капиталистическим строем, не
проходя сквозь его кавдинские ущелья»53.
Наличие более высокоразвитых формаций открывает для
отставших обществ объективную материальную возможность для
выпрямления, сокращения предстоящего им исторического пути,
для «перепрыгивания» через ступеньки исторической лестницы.
Было бы ошибочно игнорировать эту возможность в
теоретическом анализе структуры межформационного взаимодействия.
Более развитая внешняя историческая среда выполняет ту же
компенсаторскую функцию по отношению к субъекту
взаимодействия, которую мы наблюдали при анализе внутренней
исторической среды.
При анализе предпосылок революционных переходов той
или иной страны или группы стран к общественным
отношениям более высокого формационного порядка необходимо
учитывать не только региональный (внутренний) уровень способа
производства, но и уровень всемирно-исторический, т. е. в
конечном счете уровень внешней исторической среды.
Субъективные условия возможности подобных скачков нельзя оценить
без учета взаимодействия с той же средой.
Социально-политические предпосылки национальных революций, скрытые в
противоречиях общественной структуры данной общности, в ходе
исторического взаимодействия становятся только более
очевидными. Проблема исторической неизбежности есть в
значительной мере проблема исторического взаимодействия.
Являясь разновидностью антагонистических столкновений,
войны могут быть формой как внутриформационных, так и меж-
формационных взаимодействий. В целом их роль в эволюции
конкретных обществ широко известна и не нуждается в
объяснении. Важно другое — влияние военного фактора на
кристаллизацию разновидностей формационного типа. С этой точки
зрения возникает возможность следующей классификации
завоеваний:
I. Завоевание данной общности внешней средой, т. е.
завоевателями, находящимися: 1) на более высокой ступени
общественного развития; 2) на той же стадии развития; 3) на более
низкой стадии развития.
В рамках каждого из этих трех вариантов можно
различать завоевания как: 1) переселение целого народа; 2)
переселение части господствующего класса; 3) установление
различных форм зависимости; 4) захват части территории
побежденной стороны.
Точно так же следует различать завоевания: 1)
сопровождающиеся ликвидацией местного господствующего класса;
2) приводящие к инкорпорации старого господствующего
класса в новый.
Имеют большое социальное значение и этнические результа-
212

а) миграция людей, в которой следует выделить
военно-колонизационные миграции, включающие переселения целых
народов, и спонтанное переселение людей из одного общества в
другое, причины которых обусловлены развитием обоих обществ;
б) миграция ценностей (торговля), размеры и влияние
которой зависят от структуры обществ;
в) миграция информации (идей), значение которой
увеличивается с течением времени. Переменными являются не только
объем и характер информации, но и восприимчивость к ней со
стороны данного общества. Через идеологические каналы
влияния происходит воздействие исторического примера одного
общества на другое, если оно подготовлено к его восприятию
историческими условиями своей жизни.
Изучение роли миграции — часть важного вопроса о
возможности превращения случайности в определяющий фактор
развития определенного общества в течение более или менее
длительного хронологически периода, иначе говоря, решения
проблемы «несамостоятельного» развития того или иного
общества.
Заслуживает последующего исследования и вопрос о внут-
риформационных миграционных связях, а также об
историчности восприимчивости общества к миграционным влияниям, о ес-
тественногеографических и национально-исторических
«защитных барьерах» данного общества. Относительность этих
барьеров в ходе истории самоочевидна. Защитные барьеры
разновидностей данной формации могут быть различными по стойкости.
Она неодинаково проявляется на разных уровнях данной
общественной структуры. Эта стойкость может быть различной в
отношении влияний, которые исходят от разных ступеней
общественной структуры, существующей во всех средах.
Взаимоотношения социальной революции с внешней средой
являются частным случаем взаимоотношения формационной
разновидности с этой же средой. Поэтому анализ
взаимоотношений разновидности с внешней средой является
теоретико-методологической предпосылкой анализа взаимоотношений
революции с другими синхронными революциями и
революционными движениями.
Взаимоотношения революции с внешней средой могут быть
рассмотрены в двух пространственно-временных планах.
Первый: взаимодействие революции с внешней средой во всемирно-
историческом масштабе раскрывается и как внутриформацион-
ное (частный случай — межстадиальное), и как межформацион-
ное, осуществляясь в обоих случаях в рамках
всемирно-исторической эпохи межформационного перехода. Второй:
взаимодействие революции с обществами, принадлежащими к той же
разновидности формации, т. е. в рамках этой разновидности.
Если рассматривать переход от феодализма к капитализму
во всемирно-историческом масштабе, то окажется, что
центральным моментом в процессе этого перехода, сделавшим этот пе-
214

реход необратимым, явилась революция середины XVII в.
в Англии. Не случайно Маркс усмотрел в Английской
революции первую революцию европейского масштаба, которая
«выражала в гораздо большей степени потребности всего тогдашнего
мира», чем потребности той страны, в которой она
происходила55. Это значило, что отныне всемирно-историческая эпоха
перехода от феодализма к капитализму вступила в качественно
новую фазу. Оставшийся в рамках феодального строя мир
стал подвергаться воздействию закономерностей развития
капиталистического строя, победившего в раннебуржуазном регионе,
включавшем тогда, помимо Англии, и Нидерланды (в данной
связи отметим, что значение Английской революции как первой
революции общеевропейского масштаба заключалось, в
частности, и в том, что только в соединении с ней в полной мере
могло раскрыться историческое значение Нидерландской
революции XVI в.). Победа Английской революции
предопределила более высокий стадиальный уровень последующих
буржуазных революций нового времени. Английская революция носила
межформационный характер не только для самой Англии, но
и для мира в целом.
Для Англии победа революции означала не только
превращение капиталистического уклада в политически
господствующий, формационный, но и окончательный переход его в
собственно-мануфактурную стадию. Тем самым мануфактурная
стадия развития капитализма открылась в общеевропейском, а
следовательно, и мировом масштабе. Это значит, что и для
капиталистического уклада стран, оставшихся на почве феодализма,
наступившая новая историческая эпоха ознаменовалась
вступлением в собственно-мануфактурную стадию. Говоря более
конкретно, это было равнозначно постепенному занятию
мануфактурой преобладающего положения в рамках
капиталистического уклада и в этих феодальных странах.
Место Великой Французской революции конца XVIII в.
в межформационном переходе отличается от Английской
революции. Как вторая революция европейского масштаба она
определила историческое развитие в последующем, XIX в. Для
Франции она являлась межформационной революцией и вместе
с тем межстадиальной, поскольку открыла путь для перехода
от мануфактурного к промышленному капитализму. Во
всемирно-историческом масштабе анализируемого перехода она
являлась революцией внутриформационной, поскольку следовала за
победой новой формации в результате Английской революции
XVII столетия. Подобно последней, Французская революция
имела межстадиальное значение для стран, где сохранилось
господство феодализма, поскольку она открыла возможность
для перехода буржуазного уклада в этих странах от
мануфактурной к промышленной стадии. Но имелось и отличие — под
непосредственным влиянием Французской революции
осуществился межформационный переход в ряде сопредельных стран.
215

Тем самым она явилась межформационной революцией не
только для Франции, но и в региональном масштабе.
Надо особо отметить то обстоятельство, что Французская
революция произошла уже после того, как начался
промышленный переворот в Англии. Однако этот межстадиальный переход,,
носивший до поры до времени лишь ограниченный, локальный
характер, приобрел всемирно-историческое значение в
результате победы Великой Французской революции.
Таким образом, вся переходная эпоха как бы находится
в поле притяжения двух великих революций. Это находило свое
выражение в стадиально последовательных этапах переходной
эпохи не только в уровне развития экономического базиса, на
которых происходили эти революции, но и в степени развития
революционных классов и их идеологии, в международных
последствиях великих революций. Учитывая это, необходимо
более подробно остановиться на самом механизме воздействия
великих революций на другие страны, который и придал этим
последствиям всемирно-исторический масштаб.
Нетрудно заметить, что все критерии внутренней типологии
находятся в органической взаимосвязи с внешней типологией
революций. Каждый из критериев внутренней типологии имеет
внешний аспект. Так, внутренние причины революций нельзя
охарактеризовать, рассматривая их изолированно от
международных причин, особенно если они выражали, как великие
революции общеевропейского масштаба, в большей мере
потребности всего континента и всемирно-исторического развития, чем
потребности той страны, в которой происходили. Тем более
и революционную идеологию нельзя понять вне мирового
контекста. В свою очередь, все составляющие внешней типологии
революций имеют свои внутренние аспекты, без которых они
вообще не могли бы играть функциональную роль.
Естественно, что связи между внешними и внутренними критериями
типологии не могут не носить диалектически противоречивого
характера, как и сам характер отношений между
локально-историческим и всемирно-историческим развитием.
Категория «эпоха буржуазных
революций»
Буржуазные революции XVI—XVIII вв. это — во
всемирно-историческом плане — переходная эпоха. «История шла через всю
эту необычайно богатую войнами и трагедиями... эпоху вперед
от феодализма — к «свободному» капитализму»56.
Известно, что на материале великих буржуазных революций
XVI—XVIII вв. К. Маркс и Ф. Энгельс в значительной мере
основывали свое учение о социальной революции, о месте ее
в исторических судьбах человечества. В этой области в итоге
создана целая серия фундаментальных обобщающих трудов57.
От фундаментальных исследований каждой из межформацион-
216

ных революций нового времени58 советские историки затем
перешли к опытам историко-сравнительных исследований59. В
качестве очередной актуальной задачи выдвигается разработка
методики системного исследования всей совокупности
социальных революций нового времени как предпосылки к выявлению
структуры всей эпохи межформационного перехода в целом,
к сравнительно-типологическому ее изучению60. Только при
рассмотрении каждой из революций, с одной стороны, как
системы, а с другой — как составляющего в рамках более обширной
системы — эпохи перехода от феодализма к капитализму, могут
быть раскрыты наиболее фундаментальные (системные)
закономерности революционного перехода от одной общественной
формации к другой.
Познавательная актуальность теоретических вопросов,
возникающих на уровне исследования исторических
закономерностей движения общества в эти периоды, станет еще более
очевидной, если учесть всю степень усложнения исторической
действительности при переходе от структуры социологической
к исторической. Последняя позволяет рассматривать течение
всемирно-исторических процессов на региональном и
национальном уровнях, благодаря чему резко возрастает теоретическое
значение выводов и обобщений исторического исследования.
Впрочем при этом усложняется и его методика. Однако теория
системных исследований вооружает обществоведов вообще,
а историков в частности соответствующим понятийным
аппаратом. Прежде всего, речь идет о самом понятии система, т. е.
целостности, которая в отличие от механической совокупности
обладает свойствами и закономерностями, которых лишены их
составляющие, если их рассматривать по отдельности.
Исторические системы, являются ли они диахронными или
синхронными, на уровне социологического анализа вполне правомерно
представить как структурную целостность. Это относится
и к переходной эпохе от феодализма к капитализму. На уровне
исторического изучения эта целостность предстает сложной
системой взаимодействия как в плане синхронии, так и в плане
диахронии. На первый план здесь выдвигается проблема
метода.
Поскольку более обширная система (т. е. более высокого
порядка) обусловливает закономерности и ритмы движения
составляющих ее подсистем, мы начнем наш анализ с
рассмотрения эпохи.
Понятие эпоха включает аспект как формальный
(логический), так и содержательный (исторический). Забвение одной
из этих сторон обесценивает данную категорию как
познавательный инструмент. Формальной стороной этой категории
является само подведение длинной цепи одноактных и
многоактных национальных революций под единый социологический тип:
буржуазные революции всемирно-исторической переходной — от
феодализма к капитализму — эпохи. Впрочем, следует здесь же
217

подчеркнуть, что в основе этой абстракции лежат
действительно однородные, опытным путем устанавливаемые,
фундаментальные черты и закономерности этих революций: их целей,
движущих сил, конечных результатов. На этой
объективно-исторической основе зиждется рассмотрение всех этих революций
как составляющих единой системы — эпохи, которую В. И.
Ленин охарактеризовал так: «Это эпоха краха феодализма и
абсолютизма, эпоха сложения буржуазно-демократического
общества...»61 Поскольку межформационные революции,
составляющие эту эпоху, происходили в разное время, постольку систему
этих революций правомерно назвать диахронной.
Сравнительно-историческое, системное изучение революций
XVI—XVIII вв. позволяет установить общие, свойственные всем
им закономерности, а одновременно и выделить специфические
особенности каждой из них62.
Очевидно, что эпоха буржуазных революций может
выступать как целостность лишь в результате вычленения
(дифференциации) ее отдельных этапов, т. е. если рассматривать ее как
систему развивающуюся, состоящую из этапов
последовательного восхождения от низшего, начального, к высшему этапу,
т. е. как эволюцию данного исторически обусловленного типа
буржуазной революции. Иными словами, категория эпохи
олицетворяет социологическую однородность исторического типа
революции.
Именно так представлял эту проблему К. Маркс,
расположив три победоносные буржуазные революции XVI—XVIII вв.
в Европе по трем восходящим ступеням, по степени их
исторической зрелости: «Революция 1789 года,— писал он,— имела
своим прообразом (по крайней мере, в Европе) только
революцию 1648 года, а революция 1648 года —только восстание
нидерландцев против Испании. Каждая из этих революций ушла
на столетие вперед по сравнению со своими прообразами не
только по времени, но и по своему содержанию»63.
Конечно, при хроникально-событийном подходе к
рассматриваемой нами проблеме при изучении каждой из упомянутых
революций в отдельности, так сказать, одной за другой, что
было вполне оправданно на первом этапе их исследования,
задача системно-исторического изучения переходной эпохи
остается неразрешимой. Создание типологии буржуазных революций
требует определения единого основания этой развивающейся
системы. В противном случае социологическая однородность
буржуазных революций может свестись к их исторической
однородности.
Английская революция была первой буржуазной
революцией европейского масштаба, но отнюдь не первой из ранних
буржуазных революций. Вернее было бы сказать, что она была
последней из них (если не считать «Славной революции»,
завершившей ее дело). Более того, она была отделена более чем
столетием от следующей крупной буржуазной революции. Этот
218

разрыв. во времени, конечно, был исторической случайностью
с точки зрения собственно английского развития, поскольку
вызван был историческими закономерностями развития не столько
Великобритании, сколько других стран. Однако именно этот
разрыв во многом определял создание благоприятных
международных условий для развития английского капитализма. Они
дополнялись также особенностями развития единственной
страны, уже осуществившей в середине XVII в. буржуазную
революцию и обогнавшей другие государства по уровню технического
развития. Заимствование нидерландского технического опыта
англичанами началось еще в 60—70-е годы XVI в., когда
кровавый террор герцога Альбы вызвал первую волну эмиграции
ремесленников, устремившихся через Ламанш. Однако
массовое использование в Англии технических достижений
послереволюционных Нидерландов — самой передовой страны XVII в.—
приходится на послереволюционное время (вторую половину
этого века) (к этому надо добавить еще одну волну
эмиграции ремесленников — французских протестантов после отмены
Нантского эдикта).
Экономическое развитие Голландии, где на три четверти
века раньше произошла буржуазная революция, было
важнейшим фактором, формировавшим международные условия
Великой Английской революции. При этом стадиально Голландия
находилась на той же ступени развития мануфактурного
капитализма, что и Англия. В XVIII в. экономическое развитие
Англии стало важнейшим фактором формирования международных
условий Великой Французской революции. К этому времени
Англия, где начался промышленный переворот, находилась на
более высокой стадии развития капитализма, чем буржуазный
уклад в дореволюционной Франции, пребывавшей на
мануфактурной стадии.
Обогнав другие страны, Англия могла более эффективно
использовать даже те технологические изобретения, которые
были сделаны в этих странах и не нашли там применения.
Подобно тому, как германские технические открытия в XVI и
XVII вв. нередко эксплуатировались лишь в Голландии,
некоторые французские изобретения XVIII в. находили применение
только в Англии64. Англия могла наиболее эффективно
утилизировать достижения научной революции второй половины
XVII в. В течение послереволюционного периода английский
мануфактурный капитализм развивался в исключительно
благоприятной внешней среде.
Представление о системе как развивающейся, диахронной
позволяет выявить в каждой из разновременных революций
только ей присущий потенциал революционности,
сознательности, героизма революционных классов, характер доступных ей
свершений, конечных результатов. Типологическая
дифференциация, выявление подлинно исторической индивидуальности
каждой из революций достижима не вопреки, а только через
219

последовательную реализацию принципа диахронной
системности эпохи.
Однако эпохе буржуазных революций как исторической
целостности присуща и системность синхронная. Каждая из
великих буржуазных революций как определенная стадия в
развитии эпохи, в развитии самого типа буржуазной революции
данной эпохи включает ряд более или менее одновременных
революционных «событий», разнотипных по своему стадиальному
уровню противоречий данной эпохи. В совокупности эти
движения составляют «ряд», цикл синхронии. Очевидно, что принцип
формирования такого цикла вокруг межформационной
революции иной по сравнению с формированием системы диахронной.
Здесь речь идет уже не об уровне развития каждой из
составляющих системы, которые принадлежат к одной и той же
стадии. В системе синхронии структурообразующую роль играет
революция «классическая», т. е. та, которая на данной стадии
является наиболее «чистым», «образцовым», «предельным»
выражением буржуазной революции как таковой. Для XVI в.
таковой являлась Нидерландская революция, для XVII в.—
Английская в 40-х годах XVII в., для XVIII в.— Французская
конца века,— которые выступали как предельное в
познавательном плане событие по отношению ко всем другим
революционным событиям данного столетия.
Весьма распространенное обособленное рассмотрение
«сопутствующих» революционных движений — более или менее
одновременных классической революции, к примеру Фронды во
Франции,— приводило обычно к тому, что историки стремились
«возвысить» такое движение до уровня одновременно
происходившей межформационной революции (в данном случае
Английской революции) либо рассматривать такие движения как
сугубо специфические, обусловленные целиком и полностью
локальными условиями движения. Очевидно, что в обоих
случаях игнорировалась система синхронии как объективная мера
всей совокупности одновременно происходивших
революционных движений.
Итак, если система диахронии позволяет выявить
разновременные стадиальные модификации одного и того же типа
буржуазной революции, то система синхронии позволяет
дифференцировать природу революционных движений,
происходивших на одной и той же исторической ступени в рамках
переходной эпохи. И если подобные движения по своим внутренним
основаниям никак не могут быть подведены под понятие
буржуазной революции (к примеру, крестьянская война на
Украине под руководством Богдана Хмельницкого), то остается
ответить на вопрос, что скрывается за фактом одновременности
подобных движений с межформационной буржуазной революцией
(к примеру Английской)—случайность или глубокая
закономерность? На каком основании такого рода внешне
одновременные, но разнородные по внутренним породившим их причи-
220

нам революционные движения включаются нами в синхронную
систему буржуазных революций? Откладывая до поры до
времени подробный анализ этого очень существенного вопроса,
заметим, что подобное «включение» социально-исторически
оправдано хотя бы тем, что классическая — для этой стадии —
буржуазная революция является не столько национальным
движением, сколько выражением всемирно-исторических задач
данной фазы общественного развития, развертывания всемирно-
исторической эпохи. Вспомним слова Маркса, относящиеся
к Английской революции середины XVII в. и Французской
революции конца XVIII в.: «Революции 1648 и 1789 годов не были
английской и французской революциями; это были революции
европейского масштаба... Революция 1648 года представляла
собой революцию семнадцатого века по отношению к
шестнадцатому, революция 1789 года — победу восемнадцатого века
над семнадцатым»65.
В этом положении Маркса заложена теоретическая основа
для вычленения системы синхронии буржуазных революций
XVI—XVIII вв. Межформационный переход в рамках
классово антагонистических формаций должен был протекать в
экономически и социально неоднородной среде. Разнородность
среды, естественно, определяет специфические особенности
процесса в регионах и странах. Естественно, что универсализм эпохи
выступит на поверхность внешне столь разнородных событий
лишь при условии рассмотрения их в неразрывной связи с
одновременной с ними межформационной революцией на каждом
данном этапе всемирно-исторического перехода. Следовательно,
если буржуазные революции XVII и XVIII вв. выражали
интересы не только и не столько тех стран, в которых они
совершались, сколько интересы и потребности «всего тогдашнего мира»,
то очевидно, что только в свете этих «мировых потребностей»,
т.е. потребностей, вытекающих из условий развития новой
формации в наиболее развитом регионе, могут быть раскрыты
природа и сущность всех одновременных — с межформационными
революциями данного века — революционных движений во всех
странах этого мира. Иными словами, ни одно внешне
национально-ограниченное движение — в рамках «века» — не может
быть адекватно изучено вне связи с межформационной
революцией этого «века», т. е. вне системы синхронии. Именно эта
революция проливает свет на всемирно-исторический смысл
подобных движений, который почти полностью теряется при их
обособленном изучении.
Итак, если классические буржуазные революции решали
«мировые задачи» данного века, вызванные его
всемирно-историческими потребностями, то национальные революционные
движения (или другие революции), одновременные с ними,
представляют собой специфические проявления тех же потребностей,
однако в деформированной локальными условиями форме.
Великие революции определяют преимущественно развитие капи-
22 Г

тализма вглубь, другие, одновременные с ними — вширь.
Первые определяют поступательное движение формации как
целого, вторые, и это особенно ярко проявляется в синхронных
циклах революций, ее развертывание в пространстве,
возникновение и функционирование ее региональных разновидностей.
Препятствия для развития капитализма вглубь в национальном
(региональном) масштабе устраняются диахронным рядом
революций (при наличии определенных внутренних предпосылок,
особенностей исторического развития страны, этот результат
может достигаться и путем реформ, проведению которых
способствуют определенные внешние условия, опережающее
общемировое развитие, которое, в конечном счете, является
следствием великих революций). В этом всемирно-историческом
(а не локально-историческом) смысле все эти внутриформаци-
онные революции и реформы доделывают работу великих
революций, даже и в том случае, если они не могут достигнуть ее
уровня революционности. Синхронный и диахронный циклы
революций внутренне тесно взаимосвязаны и
взаимообусловлены. Их синтезом является межформационный переход во
всемирно-историческом масштабе.
До сих пор мы рассматривали отправные посылки
системного подхода к изучению эпохи буржуазных революций.
Обратимся теперь к методу системного анализа каждой из
отдельно взятых революций XVI—XVIII вв. На первый взгляд,
структура классических революций эпохи предельно ясна. Как
правило, она состоит из трех периодов: 1) конституционного,
2) гражданской войны и 3) разложения завоеванного
революцией политического порядка и реставрации. Столь же ясным
представляется и движение классов в революции: постепенный
отход от революции верхушечных слоев буржуазии и переход
революционной инициативы (если не гегемонии) к народным
«низам», революционность которых возрастает в такой же
пропорции, в какой она убывает в имущих слоях лагеря
революции. Однако за этой в общем верной картиной революции, как
она рисуется социологически, скрываются и подчас остаются
незамеченными исторические формы классовой динамики.
Проиллюстрируем различие между социологическим и
историческим видением одних и тех же явлений на примере тех же
буржуазных революций. Для социолога базовые противоречия,
порождающие буржуазные революции, идентичны во всех
революциях XVI—XVIII вв. Однако историку очевидно, что
буржуазный уклад в XVI—XVII вв. еще только формируется,
причем стадии этого процесса различны для каждой из
классических революций изучаемой эпохи. Отсюда и неодинаковая
острота противоречий между буржуазией и феодальным
дворянством. Для социолога формы классовых противоречий,
порождающих революции, изначально заданны. Для историка же
классы революционного лагеря в изучаемую эпоху все еще
находятся в стадии формирования, причем для каждой революции
222

по-своему. Только в ходе победоносной революции
разрозненные элементы, пройдя через ее горнило, оказываются не только
в объективно-историческом, но и субъективно-историческом
смысле классом. Отсюда проистекает столь характерное для
марксистской историографии требование представить генезис
и развитие революций в виде процесса углубления и
нарастания изначального конфликта классов.
Диахронные циклы революций
Для выявления всемирно-исторического значения великих
буржуазных революций и механизма перехода от одной социально-
экономической формации к другой в глобальном масштабе
чрезвычайно важную роль призвано сыграть изучение проблемы
диахронного цикла революций, т. е. последовательного ряда
революций в масштабе отдельно взятой страны. Эта проблема
была поставлена и получила глубокое теоретическое решение
в трудах В. И. Ленина.
Подчеркивание всемирно-исторического значения великих
межформационных революций ни в коей мере не означает
какого бы то ни было принижения роли других революций, в том
числе и внутриформационных. Выявление же этой роли
возможно только на основе четкого представления о месте великих,
революций во всемирно-историческом процессе. Совершенно
очевидно, что «поздние» межформационные революции, роль
которых, на первый взгляд, ограничена пределами стран, где они
происходили, при соотнесении их с великими революциями
предстают как часть единого процесса перехода от формации
к формации во всемирном масштабе. И роль
внутриформационных революций раскрывается во всем ее значении только при
соотнесении их с великими революциями (и в национальном,
и во всемирном масштабе).
Великие революции нового времени могли происходить до-
того, как созрели исторические условия для решения ряда
важных задач межформационного перехода от феодализма к
капитализму. Революции XVII—XVIII вв. могли решать толька
некоторые из этих задач и вместе с тем подготовлять почву для
решения остальных. Это явствует уже из того, что революции
XVII—XVIII вв. происходили на разных этапах развития
мануфактурного капитализма, до того как вполне созрели условия
для развертывания промышленного переворота во всемирном
масштабе или в рамках страны, где происходила революция.
Уже по этой причине революции мануфактурного периода
не могли решать задачи, связанные с приведением надстройки,
в соответствие с экономическим базисом промышленного
капитализма.
Эти важнейшие задачи межформационного перехода могли
решаться уже последующими внутриформационными
революциями (или в особых случаях реформами, рассчитанными на
229

предотвращение таких революций). К тому же ни одна из
великих революций не смогла решить и некоторых из вполне
назревших задач. Ведь даже Великая Французская революция
частично лишь ликвидировала дворянское землевладение66, что
сохранило, в частности, социальную базу партии легитимистов,
занимавшей столь важное место в политической жизни
Франции в XIX в., и т. п. Это было связано с тем, что ведущий
революционный класс оказывался недостаточно идейно зрелым;
опасаясь народных масс, буржуазия шла на частичный
компромисс с силами старого порядка. Кроме того, революции
происходили в рамках одной страны и, способствуя возникновению
революционного цикла, вместе с тем наталкивались на
сопротивление реакционных правящих классов других стран. В
определенном смысле последующие революционные «волны» можно
рассматривать как разрозненные по времени этапы великой
революции, без которых она не могла бы выполнит^ свою роль
и было бы невозможно решение объективных задач буржуазной
революции.
Не менее важным может быть значение внутриформацион-
ных революций во всемирно-историческом плане, поскольку они,
в частности, могли сыграть роль катализатора межформацион-
ных революций (напомним известную мысль Маркса, что
американская революция дала «первый толчок европейской
революции XVIII века»67). Для определения границ
революционного цикла особое значение имеет мысль Ленина, что под
завершением буржуазной революции «разумеют решение
объективных исторических задач буржуазной революции, „завершение"
ее, т. е. устранение самой почвы, способной родить буржуазную
революцию, завершение всего цикла буржуазных революций»68.
Таким образом, необходимо обратить особое внимание на
«механизм» доделывания последующими революциями того, что
было начато предшественницами, и тем самым на выявление
внутренней структуры диахронного цикла. В. И. Ленин
отмечал, что буржуазные революции происходят, когда налицо «есть
готовые формы капиталистических отношений...»69. Однако
история обнаруживает очень широкий диапазон в уровнях
развития производительных сил и в степени зрелости новых
общественных отношений, в рамках которых могли происходить и
происходили буржуазные революции70.
Итак, буржуазные революции XVI—XIX вв. по их
объективным задачам и результатам (историческому содержанию)
можно разделить на: 1) межформационные (переход от
феодальной формации к капиталистической); 2) внутриформационные
межстадиальные (переход от стадии к стадии или
«перепрыгивание» через стадию); 3) внутриформационные внутристади-
альные.
Необходимо уточнить различие между понятиями
межстадиальная и внутриформационная революция. Для этого прежде
всего следует сделать оговорку о том, что, если понятие меж-
224

формационного перехода (точнее его кульминационного пункта)
и понятие межформационной революции тождественны, то
этого никак нельзя сказать о понятиях «межстадиальный переход»
и «межстадиальная революция». По сути дела последняя —
один из возможных вариантов этого перехода. Реализация того
или иного варианта в конечном счете зависит от последствий
великой межформационной революции (т. е. от влияния
общемирового развития) и последствий межформационной
революции в данной стране.
Надо специально оговорить, что межстадиальный переход
может осуществляться и в пределах буржуазного уклада еще
до победы межформационной революции в данной стране, но
обязательно после победы великой межформационной
революции. В указанном случае он, естественно, может носить
нереволюционный характер. Некоторые внутриформационные
революции только завершают то, что было в основном сделано меж-
формационными революциями. Однако иногда эта часть
работы не только не была, но и не могла быть сделана
межформационной буржуазной революцией, так как для этого еще
не существовало социально-экономических предпосылок. В
таких случаях внутриформационные революции являются
революциями межстадиальными, т. е. имеют специфические
межстадиальные задачи.
Среди них наиболее частым случаем является передача
власти из рук «старых», привилегированных слоев буржуазии,
интересы которых вступают в конфликт с интересами развития
крупного капиталистического фабричного производства, к
«переходным» правительствам или непосредственно в руки
буржуазии в целом. Типичным примером здесь может послужить
революция 1848 г. во Франции, свергнувшая июльскую
монархию и тем самым власть финансовой аристократии. Грань
между такого рода межстадиальными революциями, если особенно
они протекают мирным путем (без гражданской войны), и
реформой может оказаться очень подвижной, что показывает
сравнение той же французской революции 1848 г. с событиями
1830—1832 гг. в Великобритании (парламентская реформа),
приведшими к тому, что новая промышленная буржуазия была
допущена непосредственно к управлению страной и быстро
завоевала преобладающее положение в блоке, объединявшем
всю собственническую Англию.
Опыт истории доказал, что создание условий для
осуществления, в том числе на его поздних стадиях, промышленного
переворота может происходить различным путем:
непосредственно в результате межформационной революции; как
следствие одной из последующих волн доделывавших эту
революцию; в итоге межстадиальной революции; вследствие давления
снизу, принуждающего господствующий класс к важным
преобразованиям. Наконец, нужно напомнить, что в результате
влияния всемирно-исторического процесса на отдельные стра-
8 М. А. Барг, Е. Б. Черняк
225

ны, позднее передовых вступившие на путь капиталистического
развития, возможно и начало промышленного переворота
в рамках капиталистического уклада, существующего при
численном преобладании феодального или полуфеодального
хозяйства и сохранении старой феодально-абсолютистской
государственно-политической надстройки.
Раскрытие понятий межстадиальная и внутриформационная
революция требует строгой последовательности при проведении
анализа на всемирно-историческом или локальном уровне.
Проще начать с последнего, хотя точкой отсчета, разумеется,
должна служить межформационная революция. Только после ее
победы может последовать внутриформационная. Не всякая
внутриформационная революция является межстадиальной,
нередко решаются внутриформационные задачи более частного
характера. Межстадиальная революция может по времени
совпадать с межформационной и как бы являться ее составной
частью. Это надо понимать в том смысле, что
межформационная революция, превращая капиталистический уклад в
господствующий, одновременно открывает и возможность
перехода его на новую стадию. В иных случаях эту задачу решает
внутриформационная революция, являющаяся в таких случаях
и межстадиальной. В случае, если межформационная
революция не до конца решает задачи межстадиального перехода, они
решаются последующими революционными волнами,
являющимися по своему социально-экономическому содержанию внут-
риформационными и межстадиальными революциями. В
реальной действительности этот межстадиальный переход может
принять форму завершения дела межстадиальной революции
на уровне политической надстройки.
Та же проблема, рассматриваемая во
всемирно-историческом плане, предстает как соотношение этапов
всемирно-исторического перехода и локально-исторического перехода, о чем
уже говорилось. В любом из этих видов внутриформационных
революций могли происходить качественные изменения и
производственных отношений (особенно в несистемных укладах).
Надстроечными, видимо, могут быть только
внутриформационные революции (в частности, национально-освободительные).
Революции всех трех видов могут быть как буржуазными, так
и буржуазно-демократическими. Наличие объективных
предпосылок (задач) революции еще не означает, что они решаются
в ходе данной революции. Однако в наличии подобных
объективных задач (выходящих за рамки того, что первоначально
получает решение) заключена одна из причин, порождающих
перерастание одного вида революции в другой,
последовательные их волны. Попытка же вывести революцию за рамки ее
исторических задач может в лучшем случае обеспечить при
определенных условиях лишь более основательное и прочное
решение этих задач.
Одно из важных «системных» отличий межформационных
226

революций от межстадиальных заключается в том, что меж-
формационные революции могут быть «европейского», а по тем
временам — всемирно-исторического масштаба. Диапазон, в
рамках которого происходили буржуазные революции, простирался
от существования еще крайне неразвитого буржуазного уклада
при полном преобладании феодальных отношений (Германия
начала XVI в.) до наличия в стране лишь пережитков
феодализма в экономике при явном господстве в ней капитализма
(Франция середины XIX в.). Таким образом, эти революции
происходили при самом различном соотношении между
феодальным и капиталистическим укладами1*. В этой связи,
чтобы сделать более наглядным наш анализ, целесообразно
разделить буржуазные революции изучаемой эпохи на базисные
и надстроечные. В ходе и итоге базисных (т. е. межформацион-
ных) революций осуществлялись ломка феодальных отношений,
как это имело место в Англии XVII в. и во Франции в конце
XVIII в.2*, первые попытки приведения политической
надстройки в соответствие с базисом. В ходе же надстроечных (внутри-
формационных) революций осуществлялось полное или
неполное приведение надстройки в соответствие с базисом (полным
такое соответствие могло стать только в ходе нескольких
последовательных революционных «волн» — всего диахронного цикла
революций).
Структура диахронного цикла революций зависит от того,
какого вида революции входят в этот цикл.
Первым в хронологическом порядке является английский
цикл:
годы революции вид революции
1640—1649 1-й базисный
1688 3-й надстроечный
18323* 3-й надстроечный
Далее следует французский цикл:
годы революции вид революции
1789-1794 1-й базисный
1830 3-й надстроечный
1848—1849 3-й надстроечный
1870 3-й надстроечный
Мы в данном случае отвлекаемся от существования и роли других
социально-экономических укладов, не являвшихся господствующими ни в
старой, ни в новой формации. Естественно, что указанное соотношение
должно быть всесторонне изучено при определении места каждой из
революций, входящих в диахронный цикл.
В истории отдельных стран не раз случалось, что межформационная
революция оказывалась не в силах решить стоявшие перед ней задачи
преобразования базиса и ограничивалась лишь частичным решением
надстроечных задач, что не могло не повлечь за собой временного
торжества реакции.
В 1832 г. лишь капитуляция консервативного лагеря предотвратила
революцию. Приход к власти промышленной буржуазии был осуществлен
в форме реформы системы парламентского представительства.
8*
227

Приведенные схемы показывают, что английский и
французский циклы, начало которым положили революции
«общеевропейского масштаба» принадлежат к одному и тому же виду
диахронных циклов.
Иным оказывается облик испанского цикла, поскольку меж-
формационная революция не доводилась здесь до конца и ее
приходилось повторять.
Конечно, вышеприведенные схемы носят сугубо условный
характер, какой является и сама грань между базисными и
надстроечными, между межформационными и
межстадиальными революциями. Отнесение революции ко 2-му и 3-му виду
скрывает, что они, будучи внутриформационными межстадиаль-
ным-и и внутристадиальными революциями, могли
«доделывать» решение межформационных задач. Кроме того,
надстроечная революция могла сделать возможным иногда через
десятилетия последующие «государственные реформы»,
направленные на ликвидацию сохранившихся пережитков старых
общественных отношений. Думается, однако, что эти оговорки
не зачеркивают познавательного значения приведенных схем,
но лишь свидетельствуют о необходимости всестороннего
специального изучения структуры каждого из диахронных циклов,
на основе которого можно прийти к более развернутым и
точным выводам.
Диахронные циклы межформационных революций
охватывают весь процесс развития данного типа буржуазной революции
в рамках действия одних и тех же социологических законов
и исторических закономерностей. Так, например, диахронный
цикл буржуазных революций мануфактурного периода
капитализма, очевидно, не может включать в себя рассмотрение
революций периода промышленного капитализма и т. д. Из этого
следует, что буржуазные революции XIX в. и тем более XX в.
должны быть осмыслены в пределах соответствующих
диахронных циклов.
В чем состоит познавательное значение категории
международных диахронных циклов буржуазных революций? В плане
всемирно-историческом — это способ анализа межформацион-
ной переходной эпохи как целостного исторического периода
(повторяем, в рамках действия данных исторических
закономерностей). Этим открывается возможность представить на первый
взгляд хронологически разрозненные, обособленные революции
как звенья одной цепи, как ступени единого процесса развития
данного исторического типа буржуазной революции. Очевидно,
что в наднациональный диахронный цикл в отличие от отдель-
1808—1812
1820—1823
1834—1843
1854—1856
1868
годы революции
вид революции
1-й базисный
1-й базисный
1-й базисный
1-й базисный
3-й надстроечный
228

но взятой страны могут быть включены только «базисные»,
или — что то же — межформационные социальные революции.
Если же в такой цикл включить и революции внутриформаци-
онные межстадиальные, то произойдет смещение типов
революций и указанный цикл потеряет свое познавательное
значение.
Понятие эпоха буржуазных революций означает не только
тождество исторических задач, в ходе каждой из них
образующих диахронный цикл, но и тождество движущих сил
революции, способов революционного действия, сходства типов
поведения классов, составлявших лагерь революции, и т. д.
Вычленение диахронной системы буржуазных революций позволяет
раскрыть исторические закономерности, характерные для
революций данного типа в целом,— их предпосылок, их
развертывания и конечных результатов.
Как уже отмечалось, в каждой из великих революций XVI—
XVIII вв. прослеживаются определенные периоды их развития.
Первый — когда борьба между абсолютизмом и
революционными классами велась еще на почве противоречий, присущих
феодальному способу производства. Буржуазия выступает еще как
бюргерство, крестьянство — как держатель земли на
феодальном праве, а предпролетариат — как городской и сельский
плебс. Соответственно и политическое мышление этих классов
и слоев еще пронизано традиционными представлениями.
На втором этапе развертывания революционного процесса
борьба ведется уже на почве противоречий двух
антагонистических общественных укладов — буржуазного и феодального.
Соответственно буржуазия осознает себя выразительницей
интересов не одного только корпоративного слоя (бюргерства), а как
глашатай интересов общественного класса, отождествлявшихся
с интересами «всего угнетенного народа». В этой трактовке
буржуазия является уже носительницей идеологии класса, хотя
и представленной в форме абстрактно гуманистических
идеалов; крестьянство осознает себя как социальный класс с
тождественными интересами, независимо от общинной его
расчлененности.
Наконец, на третьем, заключительном этапе буржуазной
революции рассматриваемого периода буржуазия, так или иначе
добившись своих политических целей, начинает «пятиться
назад», становится классом консервативнььм, склонным на
сделки с поверженным врагом; крестьянство, добившись цели,
исчезает с общественной политической арены; только плебс,
превратившись в ходе борьбы в социально-политическом смысле
в глашатая интересов предпролетариата, сохраняет свою
революционность и способность вести борьбу дальше — уже на
почве противоречий, присущих буржуазному способу производства.
Для понимания механизма революционного межформацион-
ного перехода от феодализма к капитализму следует четко
представить, что каждая из революций выполняла в этом ме-
229

ханизме функционально неповторимую роль и только в
совокупности этих ролей, выпадавших каждой из них, может быть
вскрыта внутренняя диалектика этого перехода. В этой связи
стоит повторить, что голландская революция привела к
возникновению тех общеевропейских потребностей в развитии нового
капиталистического уклада, которые сделали возможной и
необходимой буржуазную революцию общеевропейского
масштаба. Великая Английская революция середины XVII в. явилась
ответом на эти потребности и тем самым стала первой и
единственной во всемирно-историческом масштабе межформацион-
ной революцией. Подобное утверждение может, на первый
взгляд, вызвать недоумение, учитывая общеизвестную роль,
сыгранную Великой Французской революцией в утверждении
нового буржуазного общества. Однако, поскольку межформа-
ционный переход во всемирно-историческом масштабе уже
совершился, Французская революция может в этом масштабе
быть рассмотрена как межстадиальная, ибо она открыла
переход от мануфактурного к промышленному капитализму. Вместе
с тем она явилась межформационной революцией для Франции
и послужила мощным импульсом для ряда межформационных
революций XIX в. в различных странах. Опыт истории Франции
является доказательством того, что на послереволюционной
фазе всемирно-исторического перехода мануфактурная стадия
капитализма может в пределах отдельно взятой страны быть
пройденной в рамках старого порядка.
Это подводит нас к необходимости различать определения
революции с точки зрения перехода данного общества в новую
формацию и с точки зрения трансформации нового уклада.
Общество может перейти в результате революции в новую
формацию безотносительно к уровню развития нового уклада.
С точки зрения же нового уклада революция не может быть
охарактеризована просто как переход от старого к новому
способу производства, поскольку этот уклад и до революции
являлся воплощением нового способа производства. Революция
лишь превращает его в господствующий уклад. Вместе с тем
эта трансформация может знаменовать собой переход от одной
стадии развития данного уклада к другой или развитие внутри
той стадии, на которой его застала революция.
Поэтому для раскрытия места каждой из революций
переходной эпохи она должна быть определена по трем
параметрам: 1) всемирно-историческому; 2) национальному; 3)
параметру стадиального уровня нового уклада.
Определения по указанным параметрам позволяют выявить
исключительность места великих революций во всемирном
переходе от феодализма к капитализму. Английская революция
середины XVII в. являлась межформационной во
всемирно-историческом масштабе, межформационной в национальном
масштабе и внутристадиальной с точки зрения развития нового
уклада (капиталистической мануфактуры). Французская рево-
230

люция конца XVIII в. была межстадиальной во
всемирно-историческом масштабе, межформационной в национальном
масштабе и межстадиальной с точки зрения развития нового
уклада (переход от мануфактурного капитализма к
промышленному). Испанская революция 1820—1823 гг. была
межстадиальной во всемирно-историческом масштабе,
межформационной в национальном масштабе и внутристадиальной с точки
зрения развития нового уклада.
Таким образом, каждая из революций должна быть
определена по вышеуказанным трем параметрам. По первому из них
революции разделяются на межформационные и внутриформа-
ционные; по второму — на межформационные, межстадиальные
и внутристадаильные; по третьему — на межстадиальные и
внутристадиальные. Схематически это выглядит так:
1-й параметр
А — межформационная
Б — межстадиальная
2-й параметр
а — межформационная
б— межстадиальная
в — внутристадиальная
3-й параметр
х — межстадиальная
у — внутристадиальная
Чисто теоретически здесь возможны следующие сочетания
определений по упомянутым параметрам:
1) А —а —х 6) Б — а — у
2) А — а— у 7) Б — б — х
3) А — б —х 8) Б —б —у
4) А — б — у 9) Б — в — х
5) Б —а —х 10) Б —в—у
Из первых четырех вариантов реально возможным был лишь
один, поскольку могла быть лишь одна межформационная
революция во всемирно-историческом масштабе. Исторически
осуществленным оказался среди них вариант № 2 (Английская
революция XVII в.). Воплощением варианта № 5 стала
Великая Французская революция. Примером варианта № 6 может
служить Испанская революция 1820—1823 гг., варианта № 7 —
революция 1848—1849 гг. в Германии, варианта № 8
—Неаполитанская революция 1798 г., варианта № 10 — «Славная
революция» 1688 г. в Англии и т. д. Вариант № 9 оказывается
невозможным, поскольку межстадиальная революция во всемирно-
историческом масштабе не может быть одновременно
внутристадиальной в национальном масштабе и межнациональной на
уровне уклада.
Синхронные циклы революций
Тезис Маркса о том, что революции «европейского масштаба»
(Английская революция середины XVII в. и Французская
революция конца XVIII в.) выражали в гораздо большей степени
потребности всего тогдашнего мира, чем потребности тех частей
231

мира, где они происходили, содержит в себе постановку
проблемы огромного теоретико-методологического значения —
проблемы синхронии революции как системы. В каком смысле
великая революция в одной стране воплощала потребности
стадиально весьма гетерогенной совокупности стран, представляла
мир, окружавший эту революцию, что следует понимать под
общностью потребностей «частей» такого мира? Ясно одно, что
речь идет о потребностях определенной фазы в процессе меж-
формационного перехода. Только в рамках подобной всемирно-
исторической фазы может быть выявлена общность
потребностей мира на данном временном срезе процесса перехода.
Следовательно, весь «переход» феодализма к капитализму как бы
распадался на последовательные исторические ступени
содержательного развития «потребностей» эпохи. Иначе говоря,
каждая синхронная система, «синхронный цикл» революции
наиболее адекватно выражали содержание данного отрезка, фазы
переходной эпохи.
Поскольку речь идет о Европе, то Маркс, как известно,
указал на две буржуазные революции общеевропейского
масштаба— Английскую XVII в. и Французскую конца XVIII в.
Именно этого типа революции составляют системообразующий
элемент в синхронной системе. Раскрыть историческое содержание
и значение каждой из этих революций можно лишь при условии
анализа этих событий национальной истории (к примеру,
английской или французской истории) с позиции европейской
истории в целом. Иначе говоря, революция «европейского
масштаба» выражает в наиболее адекватной форме прогрессивную
тенденцию европейской истории.
Рассмотрение проблемы синхронных циклов надо
предварить констатацией того факта, что на более поздних стадиях
развития капитализма во всемирно-историческом масштабе
происходили революции в странах, остававшихся еще на
предшествующих стадиях развития буржуазной формации.
В связи с этим перед исторической наукой встают
следующие задачи:
1. Выявление международных причин последствий великих
революций как выражения и удовлетворения потребностей
определенных этапов всемирно-исторического развития и как
движущего начала в процессе развития данной
социально-экономической формации во всемирном масштабе.
2. Выяснение механизма перехода от формации к формации
во всемирно-историческом масштабе в переходную эпоху,
«довершаемого» по сути дела на всех этапах развития буржуазной
формации.
3. Выяснение места революции в странах, запоздавших в
своем развитии в этом переходе.
4. Выяснение воздействия всемирно-исторического развития,
влияния эпохи на облик революций в таких странах. Это
связано с учетом всеми классами данной страны в той или иной
232

мере опыта всемирного развития (включая развитие передовой
идеологии), что может приводить не только к повышению, но и,
наоборот, к заметному снижению революционной активности
буржуазии, вплоть до полной ее измены революционному
лагерю. Надо добавить, что воздействие всемирного развития не
ограничивалось идеологической сферой. Оно могло расширять
исторические возможности революции в данной стране, в
частности ускоренного перехода ее на стадию промышленного
капитализма и империализма (Италия и особенно Япония в XIX —
начале XX в.).
Рассмотрим несколько подробнее причины возникновения
синхронных циклов революций. Речь идет не о причинах
каждой из составляющих их революций, взятых в отдельности.
В данном анализе следует исходить из того, что у каждой
революции, поскольку она является фактом, имелись
достаточные причины. Нас же здесь интересует вопрос о причинах
синхронности революций в различных странах. Исключим
возможность полной автономности причин возникновения
революций в каждой из стран, при которой синхронность выглядела
бы как результат совершенно неправдоподобной случайности
(тем более повторяющейся случайности при возникновении
каждого из циклов). В такой же мере немыслимым
представляется абсолютное совпадение по времени процессов,
приводивших к революции в разных странах; при подобном
предположении история приобрела бы поистине мистический характер.
Таким образом, даже чисто теоретическое рассмотрение
проблемы с необходимостью приводит к поиску причин данного
цикла и еще более общих причин неоднократного возникновения
таких циклов разных исторических эпох.
Циклы могли порождаться как внутренними, так и
внешними причинами. Без действия внутренних причин революции
синхронного цикла не были бы революциями, без внешних —
они не были бы синхронными. Мы уже касались вопросов о
типологии взаимодействий классово однотипных и разнотипных
обществ. В интересующем нас здесь плане воздействие
внешней среды (общемирового, континентального, регионального
развития) можно разделить на влияние через сферу экономики,,
межгосударственные отношения, идеологию. Нельзя, понятно,
упрощать формы взаимодействия через каждую из указанных,
сфер. Так, в области экономики оно может способствовать
развитию капитализма, ускоренному созреванию материальных
предпосылок революции, создавать препятствия для
буржуазного развития (вспомним второе издание крепостного права,-
которому столь способствовало развитие мирового рынка
и пр.), что также может ускорить революционный взрыв, но
при иной — даже предполагая равными прочие условия —
расстановке классовых сил. Воздействие через сферу
международных отношений может быть еще более разнонаправленным,
диалектически противоречивым. Это в полной мере, конечно,
233

относится и к идеологическому взаимодействию. Изучая
каждый из синхронных циклов, нужно выявить, какие из
указанных путей воздействия становились механизмом,
обеспечивавшим синхронность. Только таким образом возможно уяснить
специфику формирования данного синхронного цикла.
В конце периода мануфактурного капитализма и в период
промышленного капитализма синхронность цикла в большой
степени «обеспечивалась» экономическими кризисами. Правда,
цикличность кризисов не совпадала вполне с циклами
революций. Это было связано с тем, что не все капиталистические
кризисы перепроизводства порождали революции или циклы
революций, но всем синхронным циклам революций
предшествовали такие кризисы.
Далее требует выяснения степень гомогенности
(однородности) революционных движений, образующих данный
синхронный цикл. Марксистско-ленинской наукой доказано, что не
было и не могло быть «чистых» буржуазных революций, что они
всегда включали разные, иногда параллельные, иногда
сливающиеся революционные потоки — борьбу крестьянства против
сеньориального гнета и против обезземеливания в процессе
«первоначального накопления», против совмещения старых,
феодальных, с новыми, буржуазными, формами эксплуатации,
против налогового ограбления абсолютистским государством,
продовольственные волнения и другие разнообразные движения
городского плебса и т. д. Эти выступления могли принимать
форму религиозных ересей или, напротив, насилий над
религиозными меньшинствами, национально-освободительной
борьбы или участия в мятежах сепаратистски настроенных
земельных магнатов, отстаивания привилегий различных городских
корпораций, гильдий и цехов и, наоборот, бунтов против этих
привилегий, и т. п.
Часть из этих движений вела к осуществлению
плебейскими методами задач буржуазной революции и обеспечению
прочности ее результатов. Ведь для этого необходимо было довести
революцию значительно дальше исторически достижимых
целей. «По-видимому,— как отмечал Ф. Энгельс,— таков... один
из законов развития буржуазного общества»71.
Социальные революции эпохи перехода от феодализма к
капитализму складываются не только из буржуазных революций
в собственном смысле слова, но также из крестьянских
выступлений и крестьянских войн в странах, где отсутствовал
развитой капиталистический уклад. В анализе крестьянских
восстаний и войн историками-марксистами во главу угла ставится
(часто в спорах с консервативной историографией) их
несомненная антифеодальная направленность; наряду с этим
рассматриваются субъективные устремления участников движений
(включая эгалитарные утопии). Однако при всем том остается
недостаточно раскрытой различная объективная роль
крестьянских войн (и других восстаний) в различные периоды. Кресть-
234

янские войны в XVII—XVIII вв.— это формы классовой борьбы
на разных этапах развития феодализма в странах, где они
происходили, и, что не менее важно, на разных стадиях всемирно-
исторического развития.
Неправомерно рассматривать крупные крестьянские
движения как просто лишь выступления, которые вследствие
отсутствия капиталистического уклада не могли превратиться в пролог
или составную часть буржуазной революции. Вернее было бы
выявить роль, по крайней мере некоторых, крестьянских войн
как внутриформационных революций. При этом подавление их
отнюдь не означало в ряде случаев, что господствующие классы
не были вынуждены позднее соглашаться на меры, проведение
которых являлось сознательной или неосознанной целью
повстанческого лагеря во время крестьянской войны. Эти
крестьянские движения не могли стать органической частью
революции в своих странах, поскольку в них еще не сложились
предпосылки для буржуазной революции. Однако в отличие
от предшествующих исторических периодов выступления
крестьянства против феодального гнета становились важной частью
тех международных условий, в которых происходили
буржуазные революции в передовых странах. В определенном смысле
эти движения могут рассматриваться, если переходить к
анализу событий в масштабе Европы, как один из компонентов
общего революционного потока, центральным течением
которого являлась буржуазная революция в одной или нескольких
странах.
Важной задачей представляется выяснение того, каковы
были формы объективно-сознательного или неосознававшегося
современниками взаимодействия между синхронными
революционными движениями в разных странах. Если некоторые (не
все) революционные движения были в той или иной степени
вызваны к жизни «главной» революцией цикла, то они
оказывали в свою очередь обратное воздействие на ход и исход этой
революции. Объективно цикл становился механизмом большего
или меньшего вовлечения этих движений в единый
революционный поток. Нужно иметь в виду, что даже социальные и
политические конфликты, отнюдь не являющиеся по своей внутренней
сути революционными или даже выражением глубокого
кризиса «верхов» в рамках одной отдельно взятой страны, могут
стать важными компонентами синхронного цикла. Примером
могут служить династические конфликты и войны. При
изучении истории революции в национальных рамках в задачу
исследователя входит установление того, сливались ли различные
по своей природе выступления в единый поток буржуазной
революции. Ту же задачу, но в региональных и континентальных
рамках обязан ставить перед собой исследователь синхронного
цикла. При этом следует учесть, что различные движения, не
становящиеся частью революций в «своей» стране, могут стать
важными компонентами синхронного цикла революций.
235

Исследование конкретно-исторических форм взаимодействия
в пределах синхронных циклов никак нельзя признать
достаточным. Авторы, разумеется, не ставят целью проведение
такого исследования и даже подведение итогов уже сделанного
в историографии в интересующем нас плане. Ограничимся для
примера отдельными замечаниями, касающимися первого
синхронного цикла революций (середина XVII в.). Ему
предшествовали две крупные революции, которые не послужили
импульсом для революционных движений в других странах —
Крестьянская война в Германии в 1525 г. и Нидерландская
революция. Франция в период религиозных войн, возможно, дает
основание говорить о неполностью сформировавшемся
синхронном цикле во второй половине XVI в. Это тем более
заслуживает внимания, что обе революции происходили в период
конфронтации сил протестантизма и католической
контрреформации— первого конфликта между старым, феодальным и
нарождавшимся буржуазным строем на международной арене.
Напротив, на заключительном этапе этой конфронтации — в
конце Тридцатилетней войны — она, несомненно, стала по
крайней мере одним из каналов распространения импульса,
исходившего от Английской революции в континентальной Европе.
Наоборот, то обстоятельство, что религиозной формой, в
которую была облачена классовая борьба в Англии в годы
революции, являлось противоборство между различными течениями
в протестантизме (англиканство, пресвитерианство,
индепендентство, радикальные секты), видимо, мешало восприятию
британского примера в континентальных странах, где линия
раздела проходила преимущественно между католицизмом и
протестантизмом. О прямом широком идеологическом
воздействии можно говорить, вероятно, лишь в отношении французской
Фронды72. И это, несмотря на то, что импульс исходил от
революции общеевропейского масштаба, отвечавшей
потребностям всего континента. Уже одно это свидетельствует о еще
недостаточной зрелости внешней среды, т. е. в данном случае
способности к борьбе против старого строя классов, объективно
призванных сыграть роль движущих сил буржуазной
революции. Особый интерес представляет собой специфика
идеологического воздействия Английской революции. Это воздействие
на Фронду осуществлялось как бы в отрыве от религиозной
оболочки революции и в этом смысле предвосхищало
идеологическое воздействие английского Просвещения, являвшегося
следствием революции и вместе с тем уже вполне порвавшего
с религиозной оболочкой.
Особенности взаимодействия великих революций и
сопутствующих им синхронных «циклов» становятся объяснимыми
только при условии, если великие революции рассматриваются
как воплощение прежде всего социологических законов, тогда
как сопутствующие им общественные движения выступают, в
первую очередь, воплощением исторических законов. Именно
236

по этой причине революции, приведшие к утверждению
капитализма в странах, где они происходили, способны оказывать
всестороннее воздействие на остальные страны региона,
континента, а позднее и всего мира. Над конкретными
историческими условиями, существующими в данный момент в отдельной
стране, довлели общемировые условия. Достигнув в одних час-
стях мира определенной ступени развития, капитализм
оказывал влияние на историческую перспективу других стран.
Наряду с влиянием, оказывавшимся капиталистическими
элементами в «собственной стране», такое международное
воздействие перерастает рамки внешнего фактора, вторгаясь и
деформируя весь механизм феодального способа производства.
Указанное влияние все более вынуждало феодализм создавать
новые защитные меры в сфере как базиса, так и, особенно,
надстройки для приспособления к новой обстановке. Такие
изменения, однако, говорят не об исчезновении почвы для
революции в данной стране, а об усилении влияния на нее
всемирного перехода от феодальной к капиталистической формации,
о неизбежности включения в этот процесс элементов частичных
преобразований. На определенной стадии влияние нового строя
превращается в решающий фактор мирового развития и в
конечном счете не дает случайностям увести со столбовой дороги
этого развития ни одну из стран или регионов. Конечно, в
рамках классово антагонистических обществ такое влияние может
временно и отчасти приобретать деформированный вид —
достаточно напомнить о консервации колониализмом
определенных элементов отсталости и патриархальщины и т. п., но это —
особая проблема.
Говоря о переходной эпохе, необходимо учитывать, сколь
всесторонне ее характер определяет развитие всех укладов
экономического базиса и всех элементов идеологической и
государственно-политической надстройки. Развитие нового,
поскольку речь идет о XVII—XVIII вв., капиталистического уклада
лишь в конечном счете детерминировало общее развитие.
Развитие же самого капиталистического уклада в каждом
конкретном случае только отчасти вытекало из внутренних законов его
развития, а частично из взаимодействия этих законов с
законами функционирования феодального уклада. Такое
взаимодействие имело место не только (а в отдельных случаях даже не
столько) на национальном, сколько на региональном и даже
общемировом уровне. Это взаимодействие осуществлялось в
сфере как базисных, так и надстроечных явлений через
внешнюю торговлю, войны, колониальную политику, миграции,
усвоение новых технических изобретений, новых политических
и экономических идей, находивших отражение в экономической
политике правительств, и т. д.
Буржуазные революции, как показал опыт, побеждали
только в масштабах страны, даже если происходили одновременно
в нескольких странах. Можно ли считать, что феодальная си-
237

стема созрела для революции в Европе в целом уже в середине
XVII в.? На это следует дать положительный ответ. Маркс
справедливо отмечал, что Английская революция середины
XVII в. и Французская революция конца XVIII в. происходили
на разных ступенях развития73. Но Европа к середине XVII в.
созрела только для ранних буржуазных революций. Маркс
писал о том, что Английская революция выражала в большей
мере потребности Европы, чем самой Англии. Европа в середине
XVII в. созрела для революции типа Английской, т. е. для
революции первого этапа мануфактурного развития, а в
XVIII в.— для революции второго этапа мануфактуры (при уже
выявившемся несоответствии ее потребностям дальнейшего
развития производительных сил).
Следует уточнить самое понятие потребности Европы,
которым отвечала Английская революция. Их надо, видимо,
понимать не в том смысле, что вся Европа была готова для
совершения революции. Мысль Маркса заключается в том, что
революция в одной стране — Англии, могла стать и становилась
ферментом для ускоренного перехода всего континента от
формации к формации, который имеет как предреволюционный, так
и послереволюционный этапы.
Возникает также вопрос: действительно ли ранняя
буржуазная революция должна была обязательно происходить в
наиболее развитой капиталистической стране? Ведь революция
отвечала менее потребностям страны, где она происходила, чем
потребностям всей Европы в целом.
В пределах нового времени могут быть вычленены
крупномасштабные революции и (начиная с середины XVII в.)
синхронные циклы.
Годы Промежутки
между началами циклов
(примерно лет)
1517—1525
1566 50>
1640 70
1789 150
1810 (Лат. Америка) 20
1820 10
1830 10
1848 17
1905 60
Приведенные данные показывают, что две крупные
революции, предшествующие первому синхронному циклу, разделяло
примерно полвека и вторую из них с первым циклом —
несколько более полстолетия. Напротив, разрыв между первым и
вторым циклом составил уже полтора века, с тем чтобы после
этого время, отделявшее циклы друг от друга, сократилось
в среднем до 15 лет. И лишь по достижении зрелости
капиталистической формацией этот разрыв вновь превысил
полстолетия. Естественно, наше внимание должна привлечь исключи-
238

тельная длительность этапа между первым и вторым
синхронным циклами.
Предпринять попытку всеобъемлющей типологии
революций межформационного перехода от феодализма к капитализму
было бы на данной стадии изученности как самих революций,
так и «сопровождавших» их революционных движений задачей
преждевременной. Дело в том, что многие революции,
которыми заполнена история таких стран, как Испания, Италия в
XIX в., до сих пор изучены явно недостаточно. В еще большей
мере это относится к целой цепи народных движений,
сопровождавших социальные революции нового времени.
Именно поэтому мы ограничили нашу задачу лишь
разработкой некоторых из методов, раскрывающих познавательные
возможности такой типологии. В соответствии с наличием двух
типов циклов революций в изучаемую переходную эпоху
необходимо выявить предварительные условия, открывающие
возможность типологического исследования соответственно
синхронных и диахронных циклов. Подчеркивая, что каждая из
великих революций во всемирно-историческом плане отражала
определенный момент эпохи межформационного перехода, мы
вместе с тем не можем упускать из виду, что эти революции
являлись лишь высшим выражением данной фазы формацион-
ного кризиса феодализма. Производными выражениями того же
кризиса являлись синхронные революционные движения,
сопутствующие великим революциям в тех странах, где основным и
решающим общественным противоречием еще оставались
противоречия на базе старого, феодального уклада. Следовательно,
и в этих движениях в большей или меньшей мере
фиксировалась фаза межформационного перехода. Именно это
обстоятельство оправдывает рассмотрение подобного рода народных
движений в одном синхронном ряду с великими межформаци-
онными революциями.
Заслуживает быть отмеченным и то обстоятельство, что в
такой же мере, в какой межформационная революция
индуцировала одновременные революционные движения в других
странах, последние в свою очередь свидетельствовали об
исторической необходимости первой, об ее не только
национальном, но и всемирно-историческом значении.
В свете только что изложенного становится очевидным, что
само понятие формационный кризис феодализма нуждается в
уточнении. Возникая на почве генезиса в его лоне
капиталистического уклада, этот кризис в предреволюционную эпоху даже
в пределах так называемого передового региона оставался по
своему значению национальным, не говоря уже о странах,
лежавших за границами этого региона. Сказанное нельзя, однако,
понимать в том смысле, что в предреволюционную фазу
межформационного перехода во внутренней структуре
господствующей формации не было передового региона — в
действительности им являлась страна наиболее интенсивного разложения
239

феодального уклада и классических форм генезиса
капитализма.
Естественно, что в пределах Европы функцию передового
региона выполняла Англия — страна классического развития
капитализма. Только после победы капиталистического
производства в результате Английской революции середины XVII в.
формационный кризис феодализма приобретает всемирно-
историческое содержание, т. е. становится всеобщим
кризисом.
Вернемся, однако, к синхронному циклу революций.
Поскольку в предреволюционную фазу межформационного
перехода кризис старого уклада проявлялся в
локально-исторических формах, отражавших значительный «разброс»
противоречий на базе этого уклада — от противоречий, характерных для
той или иной стадии феодализма, до противоречий, связанных
с началом формационного его кризиса, постольку и народные
движения в указанную фазу межформационного перехода
отличались как разнохарактерностью, так и разнородностью
причин, которыми они обусловливались. Чтобы в этом убедиться,
достаточно сопоставить народные движения, синхронные
Английской революции середины XVII в., с народными
движениями конца XVIII в., составившими второй синхронный цикл
революций. Степень разложения старого уклада достигла к тому
времени уровня, при котором национальные особенности
процесса отступили на задний план перед чертами универсализма
и общности. Недаром этот цикл состоял уже почти сплошь из
социальных революций в собственном смысле слова.
Первое расчленение движений, вошедших в первый
синхронный цикл,— на движения в странах, имевших и не имевших
сколько-нибудь развитый капиталистический уклад
(расчленение А—Б).
Движения как типа А, так и типа Б могут быть
в свою очередь подразделены на следующие: а)
антисеньориальные движения; б) антиналоговые народные движения,
направленные в своей основе против централизованной
феодальной эксплуатации; в) дворянские выступления против центра-
лизаторской политики короны; г) бюргерские движения; д)
народно-освободительные движения против иноземного
господства; е) «областнические» освободительные движения.
Это дает следующие виды народных движений4*: Аа; Аб
(Франция); Ав (Франция); Аг (Испания); Ад (Северная
Италия); Ае (Франция, Каталония); Ба; Бб (Юг Италии); Бв; Бг;
Бд (Неаполь, Португалия, Украина) и т. д.
К этому следует добавить движения на базе внутренних
противоречий капиталистического уклада — Ах — и движения
на основе противоречий капиталистического и феодального
4* В скобках приведены некоторые примеры стран, в которых происходили
движения соответствующего типа.
240

укладов — Ау. Специфика первого синхронного цикла
заключалась в том, что противоречия типа Ах и Ау еще не проявились
в виде крупных самостоятельных выступлений. Таким образом,
в отличие от последующих синхронных циклов, главными
составными частями которых являлись социальные революции, в
первом цикле составляющими являлись социальные движения,
крайне разнородные по своему классовому содержанию и мере
отражения в них основного конфликта всемирно-исторической
эпохи.
Обратимся теперь к некоторым другим возможностям,
которые создаются в свете вышесказанного для типологического
анализа революций.
В освещении процесса перехода от феодализма к
капитализму не была надлежащим образом раскрыта специфика и
роль буржуазного государства, возникающего после победы
раннебуржуазных революций. Являясь буржуазным по своей
классовой природе, оно тем не менее не достигло того уровня
буржуазной государственности, который возникает в ходе
революции и в особенности на их высшем этапе развития, когда
свершения революции выходят за рамки ее исторически
достижимых результатов.
Однако именно эти свершения революции, которые
выходили за эти пределы, и обеспечивали незыблемость,
необратимость тех результатов революции, условия для которых к тому
времени уже вполне созрели. Специфическая особенность ран-
небуржуазной государственности заключается в том, что она
представляла интересы тех слоев буржуазии, которые не были
связаны непосредственно с капиталистическим производством и
поэтому занимали более умеренную позицию по отношению
к сохранившемуся феодальному укладу, что открывало
возможность для их союза с дворянством как классом, все более
широкие слои которого вступали на путь обуржуазивания. Если
раннебуржуазное государство утверждалось непосредственно
после революции, то оно означало попятное движение
политической надстройки. В случае же, если этой форме
государственности предшествовала реставрация, оно являлось
показателем возобновления поступательного движения надстройки. Во
всемирно-историческом масштабе раннебуржуазное государство
и просвещенный абсолютизм XVIII в. являлись двумя
разнотипными вариантами государственности, выполнявшими близкую
по своей сути историческую задачу переходной эпохи. Политика
и того и другого свидетельствовала о неодолимости развития
нового способа производства. В силу этого она была, хотя и
далеко в не равной мере, ориентирована на учет интересов как
дворянства, так и верхушечных слоев буржуазии.
Говоря о сходстве, необходимо не менее четко представлять
и различия. Раннебуржуазное государство ставило во главу
угла интересы буржуазии и удовлетворяло интересы
дворянства в той мере, в какой все более широкие круги его вступали
241

на путь обуржуазивания. Напротив, правительства
просвещенного абсолютизма ставили на первый план интересы
дворянства, удовлетворяя притязания буржуазии лишь постольку, по
скольку они не затрагивали основ старого режима.
Стадиальная специфика раннебуржуазного государства,
особенности его социально-классовой природы приводили к тому,
что переход власти от олигархической формы правления
верхушечных слоев буржуазии к правлению буржуазии как класса,
общие интересы которого в новых исторических условиях пред
ставляла уже промышленная буржуазия, не мог совершаться
без межстадиальной революции (или равнозначных
революционных изменений, осуществлявшихся путем реформ). Таким
образом, если для смены абсолютизма господством буржуазии
требовалась межформационная революция, то для
трансформации раннебуржуазного правления в более развитую форму того
же типа государственности оказывалась нужной
межстадиальная революция.
В исторической литературе не получил ответа вопрос о
причинах относительной устойчивости социально-политического
строя европейских стран за полтора столетия между
Английской революцией середины XVII в. и Великой Французской
революцией (или за столетие, считая со «Славной революции»
1688 г.). Несомненно, что именно политическая надстройка,
сформировавшаяся во Франции в середине XVII в. и
усовершенствованная в последующие десятилетия, была важнейшим
фактором, обеспечившим французскому абсолютизму
относительно длительное существование. Однако сила этой
надстройки заключалась не только в том, что был укреплен и
централизован государственный аппарат, создана большая армия
и т. д., и даже не в том, что благодаря этому надстройка
смогла в значительно большей мере, чем прежде, способствовать
удовлетворению требований и устремлений «верхов» третьего
сословия (шла ли речь о расширении позиций
капиталистического уклада или, напротив, об одворянивании части
буржуазии). Более важно, что расширение капиталистического уклада,
в свою очередь, обеспечило поступление дополнительных
материальных ресурсов для укрепления государственной машины
абсолютизма. Для борьбы против абсолютизма XVIII в. нужна
была значительно большая степень зрелости субъективного
фактора, чем для выступления против абсолютизма XVII в.
Зрелость субъективного фактора исторична. Без достижения
нового уровня зрелости невозможно наступление нового цикла
революций. Без нее была невозможна требовавшаяся степень
революционной энергии масс
Буржуазные революции нового времени одерживали победу,
как правило, в рамках одной страны. В период
мануфактурного капитализма это было связано с тем, что предпосылки для
такой революции созревали одновременно в очень немногих
странах или даже лишь в одной стране. Об этом свидетельств
242

вует и большой разрыв во времени между Крестьянской войной
в Германии и Нидерландской революцией и между этой
последней и Английской буржуазной революцией. Однако победа
достигалась в пределах одной страны и во время синхронных
циклов революции, как это имело место в середине XVII в.
Объясняется это тем, что революционный процесс,
происходивший в национальных границах, имел сравнительно слабые
точки соприкосновения (или вообще не имел их) с
одновременно происходившими революционными событиями в других
странах. Это было, конечно, во многом следствием
экономической разобщенности, ограниченности идейных и культурных
связей, неразвитости средств коммуникации, а также в еще
большей степени — социальной разнородности различных
революционных выступлений того периода. Однако еще большее
влияние имела здесь национальная ограниченность и
национальный эгоизм буржуазии, выступавшей классом-гегемоном в
ранних буржуазных революциях. Ведь даже космополитические
устремления части идеологов буржуазии, возникшие более чем
на столетие позднее, тоже нисколько не воспрепятствовали
утверждению национального эгоизма как руководящего
принципа политики буржуазной Франции в конце XVIII — начале
XIX в.
Вторая сторона синхронной системы революций состоит в
том, что великие революции XVII и XVIII вв. были в известном
смысле результатом не только своего внутреннего, но и
общеевропейского развития. Немыслима была бы
предреволюционная Англия или Франция той эпохи вне европейского
континента. Именно вследствие того, что эти революции выражали
общеевропейские потребности, определялись и потенциальные
возможности, формы, интенсивность их воздействия на Европу.
Нельзя не учитывать состояние феодальной формации во
всемирном масштабе при определении наиболее глубоких
причин буржуазных революций в отдельных странах. Уже по
одному этому неправомерно выводить объективные предпосылки
буржуазной революции только из степени зрелости
капиталистического уклада в данном обществе. Нет сомнения,
например, что он был более зрелым в Германии в конце XVIII в.,
чем в Англии за полтора столетия до этого, однако немецкая
буржуазная революция (если не считать крестьянской войны
1525 г.) произошла только в середине XIX в. Нельзя выводить
предпосылки этих революций даже из совокупности развития
капиталистического уклада и общего обострения классовых
противоречий. Ведь именно это последнее побуждало
буржуазию искать соглашения с силами старого порядка.
Обращаясь теперь ко второму — и значительно лучше
изученному в интересующем нас здесь аспекте — синхронному
циклу конца XVIII в., отметим, что механизмом для передачи
революционного импульса, исходившего из Франции, являлись и
сфера экономики, и сфера идеологии, и сфера межгосударст-
243

венных отношений (преимущественно две последние из них).
Все революционные выступления и революции цикла были
значительно более однородны по их движущим силам, кругу
решавшихся задач и их идеологическому обоснованию. К. Маркс
писал об «европейской революции XVIII века»74. В истории
Французской революции обращает на себя внимание крайне
быстрое преодоление монархических иллюзий основной массой
народа. Конечно во многом это было результатом развития
века Просвещения, итогом его воздействия на социальную
психологию трудящихся масс. В меньшей мере, чем для Франции,
это же явление было характерно и для ряда других
европейских стран (значительная часть германских и итальянских
государств, Австрийские Нидерланды, Бельгия, Голландия и др.).
Взаимосвязь между всеми составными частями цикла
оказалась несравненно более тесной, чем в XVII в. Однако нигде в
Европе, за исключением Франции, революционные силы не
оказались достаточно зрелыми, чтобы самостоятельно, без помощи
извне одержать победу над силами старого порядка.
«Для того чтобы буржуазия,— писал Энгельс,— могла
заполучить хотя бы только те плоды победы, которые тогда были
уже вполне зрелы для сбора их,— для этого необходимо было
довести революцию значительно дальше такой цели...»75. Ни
одна из революций второго цикла, кроме опять-таки,
разумеется, Французской, не достигла такого предела. Там, где
самостоятельные революционные выступления происходили в
национальном масштабе (например, в Ирландии), они приобретали
форму освободительной войны против иноземного гнета.
В остальных случаях революционное движение опиралось на
прямую военную и политическую поддержку со стороны
Франции, которая неизбежно деформировала сама эти движения.
Вместе с тем, по мере превращения революционных войн в
империалистские войны Наполеона, достигли широкого размаха
национально-освободительные движения против французского
господства. Являясь по своей сути тоже порождением
революционной эпохи, они возглавлялись, однако,
феодально-абсолютистскими кругами, что придавало этим движениям
противоречивое сочетание прогресса и реакции76. Оно не стало
характерным для освободительной борьбы народов латиноамериканских
стран, которое, начавшись формально выступлениями против
посаженного французскими завоевателями правительства в
Мадриде, продолжалось и после восстановления в 1815 г. на
троне «легитимного» монарха Фердинанда VII.
Если международные последствия Английской революции
включали прежде всего расчистку почвы для широкого
развития мануфактуры, то последствиями Великой Французской
революции стало создание благоприятных условий для
развертывания промышленного переворота в масштабе всей Европы.
Однако в эти условия входило и быстрое развитие
промышленного переворота в наиболее развитой капиталистической стра-
244

не — Англии, где он начался до Французской революции и стал
возможным только как одно из последствий Английской
революции середины XVII в. Одним из последствий Французской
революции стала возможность развертывания промышленного
переворота в ряде европейских стран еще до буржуазной
революции в этих странах.
Синхронный цикл 1820—1823 гг. не приобрел
общеевропейского характера. Его задача состояла в ликвидации феодально-
абсолютистских порядков, частично или полностью
реставрированных после крушения наполеоновской империи77.
Цикл 1830—1833 гг. происходил в условиях, когда «внешняя
среда» была несравненно более подготовленной к восприятию
французского примера как импульса к революционному
действию. Этот цикл был первым, происходившим в условиях, когда
в общемировом масштабе мануфактурный капитализм
сменился промышленным капитализмом. Вместе с тем в буржуазном
секторе экономики большинства стран, в которых
развертывались революционные события, сохранялось преобладание
мануфактуры, а фабричное производство делало только первые
шаги. Энгельс отмечал, что 1830 год «был кульминационным
пунктом революционного движения буржуазии»78. Опыт Июльской
революции, в ходе которой французской буржуазии удалось
твердо удерживать руководство силами, низвергнувшими
монархию Бурбонов, демонстрировал буржуазии других
европейских стран возможность такой формы революционного
свержения старого строя, при котором может быть сведена к
минимуму самостоятельная активность народных масс,
предотвращаются якобинские методы и действия и выдвижение
эгалитаристских требований, угрожающих не только феодальной, но и
крупнобуржуазной собственности. Однако именно в силу того,
что Июльская революция была революцией буржуазной, но не
буржуазно-демократической, ее пример оказался значительно
менее привлекательным для народных масс, чем пример
Великой Французской революции, и это, несомненно, сказалось на
размахе их выступлений. А без сильного давления снизу
буржуазия и в этот период оказалась не склонной к решительному
революционному действию.
Говоря об особенностях циклов революций первой трети
XIX в., следует принять во внимание особенности абсолютизма
этого времени. Для характеристики этих особенностей
необходимо учитывать наряду с этапами развития абсолютизма в
национальных рамках и этапы его развития в Европе в целом.
В известном смысле это есть не что иное, как различие между
социологическим и историческим понятием абсолютизма.
Особо следует сказать о месте массового движения в
Англии как составной части цикла революций начала 1830-х
годов. Здесь мы сталкиваемся с феноменом воздействия
буржуазной революции на другую, более развитую капиталистическую
страну. В конце XVIII в. страх перед плебейскими способами
245

решения задач революции отбросил даже либеральное крыло
торгово-промышленной буржуазии Великобритании в
реакционный лагерь, привел к поддержке репрессий против английских
«якобинцев» и даже против демократического движения в
1816—1820 гг. Напротив, влияние Июльской революции 1830 г.
как революции буржуазной, но не буржуазно-демократической
побудил промышленную и торговую буржуазию,
экономическая мощь которой сильно возросла с конца XVIII в.,
возглавить массовое движение за парламентскую реформу.
Поскольку же это движение не встретило противодействия
реакционного лагеря, готового бороться любыми средствами до конца,
поскольку правящая олигархия, представлявшая интересы
блока поземельной и финансовой аристократии, предпочла
уступить, самые назревшие буржуазно-демократические
преобразования были осуществлены в стране в результате не революции,
а парламентской реформы 1832 г. Все историческое значение
великих революций становится еще более ощутимым, если
учесть, что их продолжающие революции диахронного ряда,
являясь одновременно компонентами синхронных рядов
революций, способны заставлять реакционные правящие классы в
другой стране осознавать неизбежность перемен. Это побуждало
реакционный лагерь к капитуляции на приемлемых для себя
условиях, к согласию на изменения, проведение которых
являлось объективной задачей назревавшей революции в этой
стране.
Синхронный цикл революций 1848—1849 гг. отличает
фактическая одновременность начала революций в целом ряде
европейских стран, где созрели для этого условия. Февральская
революция в Париже послужила не столько импульсом, сколько
сигналом для вполне назревших выступлений народных масс
Значительным было сходство идеологии движений 1848—
1849 гг., несмотря на то, что часть из них решала задачи внут-
риформационной (Франция), а другие преимущественно и
целиком межформационной революций. Разумеется, это сходство
отнюдь не являлось показателем внутренней целостности той
идеологии, которой были присущи противоречия, отражавшие
различие интересов классов, входивших в революционный
лагерь, а также достигнутую ими ступень политической зрелости.
В ходе революций 1848—1849 гг. повсеместно проявилась
соглашательская или прямо предательская роль буржуазии,
вступавшей в союз против народа с силами дворянской
реакции. Так, французская буржуазия «каждую минуту жертвовала
своими общеклассовыми интересами... для самых узких, самых
грязных частных интересов»79. Именно поэтому революции
XIX в. в Западной Европе остались неоконченными и на три
четверти бесплодными для интересов пролетариата и
крестьянства 80.
Революция 1870 г. во Франции, происходившая на стадии
зрелого промышленного капитализма, не стала началом син-
246

хронного цикла. За ней последовала Парижская Коммуна —
первый опыт установления диктатуры пролетариата. Цикл
революций начала XX в. требует специального рассмотрения как
возникший под воздействием буржуазно-демократической
революции в России, где пролетариат выступал в роли гегемона и
где революция носила не только антифеодальный, но и
антиимпериалистический характер.
Изучение циклов революций позволяет осознать, что они
являются ступенями в процессе общемирового межформацион-
ного перехода. Это находит отражение в существовании диа-
хронного «цикла синхронных циклов». Исторически достижимой
целью цикла середины XVII в. была частичная ликвидация
феодализма и препятствий для развития капиталистического
уклада и его превращения в господствующий уклад, создание
раннебуржуазных государств. Эта задача была частично
решена в самой Англии (еще ранее в Нидерландах), были созданы
международные условия для дальнейшего развития
капитализма. В ходе второго цикла была решена задача ликвидации
феодальных отношений в большей части Западной и Центральной
Европы, которые устояли во время первого цикла революций.
Во время второго цикла была впервые создана
государственная надстройка, адекватная потребностям зрелого
капиталистического общества, развитым формам господства буржуазии.
И хотя эта форма первоначально нигде не удержалась,
возвращение к ней или достижение ее стало вполне осознанной целью
революционных движений в последующих циклах революций.
Однако в большинстве стран она так и не была достигнута
даже после наступления периода зрелости капиталистической
формации ( в серединные десятилетия XIX в.) вследствие
сговора буржуазии с силами феодальной реакции.
Циклы — это воплощение диалектики
всемирно-исторического и локально-исторического в межформационном переходе.
С одной стороны, циклы революций являлись механизмом
воздействия всемирно-исторического на локально-историческое; с
другой, становясь звеном цикла, локально-историческое
приобретало атрибут всемирно-исторического. Изучение циклов
революций позволит увидеть в новом ракурсе и время, отделяющее
циклы друг от друга, рассмотреть его через призму
предшествующих и последующих революций, понять его как
межреволюционные этапы развития формации.
Видимо, будет правильным говорить о существовании меж-
формационных и внутриформационных циклов буржуазных
революций и среди последних, в свою очередь, различать
межстадиальные и внутристадиальные циклы (иначе говоря,
распространить на циклы классификацию революций). Конечно, при
этом не следует забывать об условности граней между ними,
поскольку в большинстве случаев речь может идти о главной
объективной задаче цикла, при которой могут и всем циклом
в целом и особенно его отдельными составляющими решаться
247

также другие задачи (в межформационном цикле —
межстадиальные и внутристадиальные, а в межстадиальном — меж-
формационные и внутристадиальные и т. д.). Решающее
значение в развитии формации имели первый и второй межформа-
ционные и один межстадиальный (1848—1849 гг.) циклы.
Первый из них знаменовал начало новой формации, второй наряду
с развертыванием формации означал переход от
мануфактурного капитализма к промышленному, а цикл середины XIX в. —
победу и утверждение промышленного капитализма,
наступление периода зрелости капиталистической формации.
Каждый из этих трех синхронных циклов имел свой тип
союза буржуазии с другими классами (и здесь снова ярко
проявляется воздействие примера великих революций).
Единство, гомогенность синхронного цикла как раз с особой
отчетливостью проявляется в преобладании одного из типов
классовых союзов в большинстве наиболее значительных по
масштабу революций и революционных движений,
составляющих данный цикл. Разумеется, речь здесь идет только о
сходстве в основных чертах, а не в деталях. Да и в рамках каждой
отдельно взятой революции наряду с главными,
определяющими чертами союза классов существовали соглашения между
отдельными фракциями этих классов, могущие носить
противоположную политическую направленность.
Требует рассмотрения и проблема «минования» отдельных
формаций, «перепрыгивания» через них. Энгельс использовал
понятие ускоренного развития, «сокращенного процесса
развития» отсталых стран81. У нас утвердился термин «минование»,
например капиталистической формации, для определения
некапиталистического пути развития. Это «минование» в разные
периоды может быть результатом как стихийного воздействия
общемирового развития, так и сознательной активности
передовых стран — в современную эпоху.
Однако теоретически разработан только вопрос о
«миновании» «целых» классово антагонистических формаций —
рабовладельческой, капиталистической. Не получил достаточной
теоретической проработки важный для историков вопрос о
«миновании» отдельными народами определенных стадий классово
антагонистических формаций. Этот вопрос очень тесно связан
с проблемой циклов революции и заслуживает специального
изучения.
В исследовании нуждаются исторические формы
революционного скачка, необходимо провести сравнительно-исторический
анализ «контрреволюционных ситуаций», реставраций и
интервенций и ряда других проблем для создания более полного
представления о закономерности развития общества в
переходные эпохи всемирной истории.
Изучение циклов революций позволяет глубже понять
мысль Маркса о том, что великие революции выражали
потребности общемирового развития. Если социологические при-
248

чины порождали объективную необходимость революций, то
исторические причины — их возникновение в определенный
момент, в тех или иных странах, в конкретных международных
условиях развития революционного процесса. Исторически
ненеобходимыми были циклы революций, исторически случаен их
конкретный облик, определявшийся сочетанием революционных
движений в разных странах, общей международной
обстановкой. Великие революции были следствием континентального (и
шире — всемирного) развития. Внутренние причины,
конкретные условия стран, где они происходили, в решающей степени
определяли место и время революций. Напротив, синхронные
циклы революций (как циклы) были в решающей степени
порождены внешними условиями, в которых протекали великие
революции или вообще революции, подававшие
первоначальный «импульс» к началу цикла. Это, конечно, отнюдь не
означает, что остальные революции цикла были прежде всего
порождением внешних причин. Это означает только, что
внешними причинами была вызвана одновременность этих революций,
их превращения в составные части синхронного цикла.
Обстоятельного исследования ждут и различные пути,
формы влияния общемирового развития на региональное развитие
страны. Эти разработки, видимо, тормозились совершенно
неосновательными опасениями, будто они могут привести к
умалению роли внутренних причин и национальной самобытности в
развитии той или иной страны. На деле же это лишь ведет
к неполному выявлению роли данной страны в общемировом
развитии. При проведении данных исследований яснее станет
все значение известной мысли Маркса о великих революциях
как выражении потребностей всемирно-исторического развития.
Станет также более ясным, что если социологические причины
порождали необходимость революции, то исторические
причины — ее возникновение в тот или иной момент в той или иной
стране — международные условия ее свершения.
В. И. Ленин говорил, что вследствие победы Октябрьской
революции «весь мир стал ... иным, буржуазия повсюду стала
тоже иной»82. В этой ленинской мысли заключен важный
методологический принцип, который в своей основе применим ко
всем социальным революциям нового и новейшего времени.
Вместе с тем надо в полной мере учитывать, что степень и
формы международного воздействия революции историчны.
В XVII в. они были иными, чем в XVI, в XVIII — другими, чем
в XVII, и т. д. Сила воздействия революций европейского
масштаба определялась не только глубиной преобразований в
стране, где она происходила, но и степенью подготовленности
Европы к восприятию этого воздействия. А оно в конечном счете
определялось, прежде всего, уровнем развития
капиталистического уклада.
249

1 Zagorin P. Theories of Revolution
in Contemporary Historiography //
Political Science Quarterly. 1973.
Mar. Vol. 87. N 1. P. 29.
2 Gurr T. R. Why Men Rebel.
Princeton, 1970. P 41. Ср.: Andzwle S.J,.
Hopple G. W. Revolution and
Political Instability. N.Y., 1983.
3 См., например, монографии,
вышедшие только за один год: Кег-
ridge Е. The Agricultural
Revolution. L., 1967; Dickson P. G. M.
The Financial Revolution in
England: A History in the
Development of Public Credit in England
1688—1756. L., 1967; Davis R.
A Commercial Revolution. L., 1967;
Duckham B. F. The Transport
Revolution, 1750—1830. L., 1967.
4 Inglehart P. The Silent Revolution:
Changing Values and Political
Styles among Western Publics.
Princeton, 1977.
5 Krejci G. C. Great Revolution: In
Search of a Theory. Brighton,
1983. P. 15, 16, 193. Ср.: Tumber-
ger Ek. Revolution from Above.
N.Y., 1978; Klitgaard R. Choosing
elites. N.Y., 1985; Elites and the
Ruling classes. Ames (Jowa).
1986//Journal of Political and Щ-
litary Sociology. N 14. N 1. Qp.,
например: Horling B. Timeless
Problems in History. L., 1970.
P. 61—63. Ср.: Revolution Theory
and Political Reality /Ed. by Salli-
ban. Breghton, 1983.
6 Atkinson P. Historical
Materialism//Marx and Marxism/Ed. by
G. H. R. Parkinson. Cambridge,
1982. P. 57.
7 Trevor-Roper H. R. Religion, the
Reformation and social Change.
L., 1967. P. 81.
8 Stone L. The Crisis: Aristocracy,
1558—1641. L., 1967. P. 4—8. Ср.:
Aylmer G. C. Rebellion or
Revolution in England, 1640—1660.
Oxford, 1966; The Interregnum,
1649—1660/Ed. by G. E. Aylmer.
L., 1972; The Origins of the
English Civil War/Ed. by C. Russel.
L., 1973; Russel C. Parliament
and English 1621 — 1629 Oxford,
1979; Ashton R. The English
Civil War Conservatism and
Revolution, 1603—1649. L., 1978; Under-
down D. Pride's Purge. Politics in
the Puritan Revolution. Oxford,
1971; The Restored Monarchy
1660—1688/Ed. by R. Jones. L.,
1979; Three British Revolution /
Ed. by J. G. A. Poccok. Princeton,
1980; Everett A. The Revolt of the
Provinces: Conservatives and
Radicals 1630—1650. L., 1980;
Fletcher A. The Outbreak of the
English Civil War. L., 1981; Мог-
ril J. S. Seventeenth Century
Britain 1603—1714. L., 1980;
Wrightson. English Society
1580—1680. L., 1982; Reay B. The
Quakuers and the English
Revolution. L., 1985.
9 О концепции А. Коббена см
также: Годшо Ж. Современное
состояние изучения Французской
революции в странах Западной
Европы и США // Французский
ежегодник, 1970. М., 1972. С. 274;
Ado А. В. Французская
буржуазная революция и современная
идеологическая борьба // Вопр.
истории. 1973. № 5. Критику
концепции Ф. Фюре,
сформулированной им в написанной в
соавторстве с Д. Рише двухтомной
«Революции» (1965—1966), см.:
Годшо Ж. Указ. соч. С. 273—274;
Ado А. В. Еще одна попытка
опровергнуть марксистскую
концепцию Французской революции //
Вопр. истории. 1968. № 10; Он же.
Очередная атака на марксистскую
концепцию Французской
революции XVIII века//Вопр. истории.
1973. № 4; Он же. Современные
споры о Великой Французской
революции // Вопросы методологии и
истории исторической науки. М.,
1977; Соколова M. Н.
Современная французская историография.
М., 1979. С. 221—236.
10 Moore В. Social Origins of
Dictatorship and Democracy: Lord and
Peasant in the Making of Modern
World. Boston, 1966. Ср.: Mey H.
Der Beitrag von Barrington Moore
Jr. zur soziologisch orientierten
Sozialgeschichte//Kölner
Zeitschrift für Soziologie und
Sozialpsychologie. 1972. Sonderheft, 16.
В более поздней работе Б. Мур
пытается рассмотреть тот же
вопрос развития в категориях
идеологически мотивированных
политических действий: Moore В.
Injustice. L., 1978.
11 См., например: Skocpol Т. State
and Social Revolution. N.Y., 1979.
12 Ср.: Варг M. А. Структурный
анализ в историческом исследова-
250

нии // Вопр. философии. 1964.
№ 10.
13 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29.
С 144.
14 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 23. С. 6.
15 См.: Барг М. А., Черняк Е. Б.
Регион как категория внутренней
типологии
классово-антагонистических формаций // Проблемы
социально-экономических формаций:
Историко-типологические
исследования / Под ред. Е. М. Жукова.
М., 1975; Новосельцев А. П., Па-
шуто В. Т., Щапов #. Н.
Назревшие проблемы типологии
древнейших государств нашей страны //
Там же; Гутнова Е. В., Удальцо-
ва Э. В. К вопросу о типологии
развитого феодализма в Западной
Европе // Там же; Удальцова 3. В.
Проблемы типологии феодализма
в Византии//Там же.
16 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 19. С. 401.
17 Там же. С. 404, 406, 408.
18 Там же. С. 408—409.
19 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 37.
С 247.
20 Там же. Т. 29. С. 138.
21 Там же. С. 227.
22 Там же. Т. 27. С. 112.
23 Маркс Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т 39. С. 355.
24 Там же. Т. 4. С. 47.
25 Там же. С. 47—48.
26 См : Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 17. С. 266.
27 Там же. С 170.
28 Там же. С. 211.
29 См.: Там же. Т. 15. С. 21.
30 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т 7. С. 358.
31 См.: Там же. С. 357—358.
32 См.: Там же. С. 359.
33 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30.
С. 56.
34 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 7. С. 413.
35 Там же. С 414.
36 См.: Там же С. 356.
37 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 15.
С. 204—205.
38 См.: Там же. Т. 20. С. 306.
39 Там же. Т. 39 С. 143.
40 Там же. Т. 23. С. 263.
41 Там же Т 14. С. 151.
42 Там же Т. 31. С. 305.
43 Там же. Т. 16 С. 218.
44 Там же. Т. 20. С. 70.
45 См : Там же. Т. 4. С. 228—229;
Т. 20. С. 283
46 Там же. Т. 20.^6.^81.
47 Там же. Т. 39. С. 13
48 См.: Там же. Т. 10. С. 13; Т. 13.
С. 82.
49 Там же. Т. 20. С. 282—283
50 Там же. С. 283.
51 Поршнев Б. Ф. Феодализм и
народные массы. М., 1964. С. 507—
518; Люблинская А. Д. Типология
раннего феодализма в Западной
Европе и проблема романо-гер-
манского синтеза // Средние века.
М., 1968. Вып. 31; Пашуто В. Г.
Страны прибалтийского региона //
Новосельцев А. П., Пашуто В. Т.,
Черепнин Л. В. Пути развития
феодализма (Закавказье,
Средняя Азия, Русь, Прибалтика).М.,
1972; Королюк В. Д. Основные
проблемы формирования
контактной зоны в Юго-Восточной
Европе и бессинтезного региона в
Восточной и Центральной
Европе // Проблемы
социально-экономических формаций.
52 См.: Маркс /С, Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 19. С. 405—410.
53 Там же. С. 405.
54 См.: Ерофеев Н. А. Народная
эмиграция и классовая борьба в
Англии в 1825—1850 гг. М., 1962.
55 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 6. С. 115 (курсив
наш.— Авт.)
56 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 35.
С. 383.
57 В историографии к этой
проблеме исследователи обращались при
изучении откликов на
определенную революцию в других странах.
Отдельные грани теоретического
аспекта указанной проблемы
затрагивались в работах: Поршнев
Б. Ф. Франция, Английская
революция и европейская политика в
середине XVII в. М., 1970.
Введение. Заключение.; Он же. Роль
социальных революций в смене
формаций // Проблемы социально-
экономических формаций; Жуков
Е. М. Очерки методологии
истории. М., 1980. С. 121 — 149, и др.
58 См. особенно коллективные
труды: Французская буржуазная
революция 1789—1794 гг. / Под ред.
В П. Волгина и Е. В. Тарле. М.,
1941; Революции 1848—1849 гг./
Под ред. Ф. В Потемкина и А. И.
Молока. М., 1952. Т. 1—2; Англий-
251

екая буржуазная революция XVII
века / Под ред. Е. А. Косминского
и Я. А. Левицкого. М., 1954.
Т. 1—2.
Фурсенко А. А. Американская и
Французская революции XVIII
века//Вопр. истории. 1972. № 2;
Чистозвонов А. Н. К вопросу о
стадиально-региональном методе
сравнительно-исторического
изучения буржуазных революций XVI—
XVIII вв. в Европе//Проблемы
социально-экономических
формаций; Барг М. А. О сравнительно-
историческом изучении
буржуазных революций XVI—XVIII вв.—
Вопр. истории. 1975. № 9; Сог-
рин В. В. Буржуазные революции
в США: общее и особенное//Там
же. 1983. № з.
Об общих вопросах
системно-исторического анализа см.:
Афанасьев В. Г. Системность и общество.
М., 1980.
См : Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 25. С. 264.
См более подробно об этом
сюжете: Барг М. А. О сравнительно-
историческом изучении
буржуазных революций XVI—XVIII вв.
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 6. С. 114.
См.: Там же. Т. 23. С. 404.
Там же. Т. 6. С. 115.
«Несмотря на шок, причиненный
революцией, и понесенные потери,
крупная земельная собственность
оставалась в основном
дворянской» (Soboul A. Propriété
foncière et condition des terres dans
l'Europe napoléonienne: Le cas de
la France//XVe Congrès des
Sciences historiques. Bucarest, 1980.
Rapports. Vol. 3. P. 395).
67 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 16. С. 17.
68 См., например: Ленин В. И. Поли,
собр. соч. Т. 19. С. 246—247.
69 Там же. Т. 36. С. 7.
70 Барг М. А., Черняк Е. Б.
Исторические структуры и исторические
законы//Жуков Е. М., Барг М. А,
Черняк Е. Б., Павлов В. И.
Теоретические проблемы
всемирно-исторического процесса. М, 1979.
71 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 29. С. 309.
72 См.: Поршнев Б. Ф. Народные
восстания во Франции перед
Фрондой (1623—1648). М.; Л., 1948;
Он же. Франция, Английская
революция и европейская политика
в середине XVII в.
73 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 8. С. 120.
74 См.: Там же. Т. 16. С. 17.
75 Там же. Т. 22. С. 308-309.
76 См : Там же. Т. 10. С. 436.
77 Мы не можем здесь касаться
вопроса о влиянии на диахрон-
ный цикл специфики реставраций,
контрреволюционного
интервенционизма. Вопросы социологии
интервенций рассматривались в кн.:
Черняк Е. Жандармы истории,
контрреволюционные интервенции
и заговоры. М., 1969.
78 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 4. С. 461.
79 Там же. Т. 8. С. 194.
80 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.
Т. 12. С. 396—397.
81 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 22. С. 446.
82 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41.
С. 85.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В данной работе авторы предприняли попытку рассмотреть тот
срез истории великих революций нового времени, который до
сих пор в марксистской литературе оставался неизученным, а
в немарксистской — подвергается наибольшей «ревизии» с
целью доказать их «избыточный» характер, поскольку переход к
новому общественному строю мог якобы совершиться и без
революций, т. е. эволюционным путем. Противостоять этому
крайне тенденциозному принижению всемирно-исторической
роли великих социальных революций в переходе от феодализма
к капитализму можно лишь одним путем — выявлением места
этих революций в меняющейся структуре переходной эпохи,
в ее движении от фазы к фазе, в диалектике
всемирно-исторического, регионального и локально-исторического уровней этого
перехода, раскрытием на этой основе общего и особенного в
закономерностях развития отдельных революций. Для
достижения этой цели требовалось разработать специальный
аналитический аппарат, дающий возможность уловить всю сложность
характера социально-классовых отношений переходной эпохи,
иерархии этих отношений, наполнение этих отношений новым
содержанием по мере развития переходной эпохи, наконец, тот
«механизм», благодаря которому вся совокупность этих
отношений способствовала формированию и углублению основного
классового антагонизма, порождавшего революции. Нетрудно
заметить, что при таком подходе к проблеме новым
содержанием наполняется сама категория межформационного перехода.
В работе проведено различение между критериями,
внутренней и внешней типологии революций, основанное на
внутренней типологии общественно-экономических формаций. Если
рассмотрение внутренней типологии революций приводило к
необходимости осмысления категории диахронных циклов
революций, то при анализе внешней типологии создавались условия
для раскрытия понятия синхронных циклов революций и их
сложной диалектической связи с диахронными циклами,
выявления роли как тех, так и других в процессе
всемирно-исторического перехода от феодальной к капиталистической формации.
Если на предшествующей стадии изучения буржуазных
революций нового времени обособленное изучение каждой из них
приближало возможность их совокупного рассмотрения как
чего-то целостного в рамках всемирно-исторической эпохи, то
на данном этапе сама логика развития науки настоятельно
требует движения в обратном направлении. Отталкиваясь от
изучения общих закономерностей переходной эпохи, следует
переходить к более углубленному выяснению специфики каждой из
этих революций. Авторы надеются, что их работа послужит
импульсом к более интенсивному движению в этом направлении.
253

SUMMARY
The authors of this study consider such an aspect of the history
of the great revolutions of modern time which hitherto remained
unexplored in marxian historiography and which was subjected to
a total „revision" in nonmarxian literature in order to show the
„accidentar character of the revolutions, because history knows
examples of „peaceful" transitions from one social structure to
another. This underestimation of the world-historical significance of
the great social revolutions in the process of transition from
feudalism to capitalism can be opposed only by clarification of the
place of these revolutions in mutable structure of the transitional
epoch, in its motion from one stage to another, in the process of
dialectical correlation of world-historical, regional and
locally-historical levels of this movement and by revealing common and
peculiar features of the laws of development of each revolution.
To this end it was necessary to work out a special procedure
which allowed to understand the complex character of socio-class
relations in the transitional epoch, the hierarchy of these relations,
endowed with the new substance in the course of this epoch,
finally, the „mechanism" due to which this whole complex of
relations promoted and deepened the principal social antagonism
which resumed itself in the revolutions. It is easy to notice that
the given approach to this problem fills with new content the very
category of inter-formational transition as the historical integrity
with its peculiar historical laws.
The authors make difference between the criteria of inner and
outer typology of revolutions; based on the inner typology of
socio-economic formations. While the analysis of the inner
typology of revolutions required the introduction of the category of
diachronical cycles of revolutions, the investigation of outer
typology made it possible to reveal the essence of notion of synchro-
nical cycles of revolutions and their complex dialectical
connection with diachronical cycles, to clarify the role of both in the
process of worldhistorical transition from feudalism to capitalism.
On the preceding stage of the study of bourgeois revolutions of
modern time the isolated investigation of each of them gave
the opportunity of their combined examination as something
integral within the limits of the world-historical epoch. Nowadays
the very logic of science insists on the move in reverse
direction. It is necessary now to pay more close attention to the
peculiarities of each revolution founding on the study of general
laws of the transitional epoch considered as history of
development of social revolutions of the modern time from their earliest
to the most mature forms.
The proposed study may provide a new impetus to the
investigations in this direction.
254

ОГЛАВЛЕНИЕ
ОТ АВТОРОВ 3
Глава первая
СОЦИАЛЬНО-КЛАССОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ ПЕРЕХОДНОЙ
ЭПОХИ ОТ ФЕОДАЛИЗМА К КАПИТАЛИЗМУ КАК ОБЪЕКТ
ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ 5
1. Краткие историографические замечания 7
2. Проблема . 12
3. Три структуры общества переходной эпохи 15
4. Категория «сущностные отношения» (СО) 30
5. Параметры СО 35
Градационный параметр 35
Динамический параметр 47
Модальный параметр 49
Конститутивный параметр 59
Характерологический параметр 62
6. Основные виды СО 66
7. Вещные отношения 72
Глава вторая
ИСТОРИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ПЕРЕХОДНОЙ ЭПОХИ . . 83
1. Вводные замечания 83
2. Категория «исторический диапазон переходной эпохи» . . 87
3. Проблема переходных форм 95
4. Проблема классического пути развития НО
Первая фаза переходной эпохи 113
Вторая фаза переходной эпохи 131
Глава третья
ПРОБЛЕМЫ ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ТИПОЛОГИИ
СОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ 159
1. Вводные замечания 159
2. Внутренняя типология общественно-экономических формаций
как основа типологии революций 162
3. Разновидности структуры В 164
4. Внутренняя типология революций 176
Исторические закономерности формирования
революционной ситуации 176
Классовые антагонизмы различных формационных типов
в ходе революции 192
5. Внешняя типология революций 207
Роль внешней среды 207
Категория «эпоха буржуазных революций» . . . . 216
Диахронные циклы революций 223
Синхронные циклы революций 231
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 253
SUMMARY 254

CONTENTS
The authors's note 3
Chapter one
The social-class relations during the transition from feudalism to
capitalism as the object of historical study 5
1. A brief historiographical remarks 7
2. The problem 12
3. Three structures of the society of the transitional epoch . 15
4. The category of the essential relations" (ER) .... 30
5. Parameters of ER 35
Gradational parameter 35
Dynamical parameter 47
Modal parameter 49
Constitutive parameter 59
Characterological parameter 62
6. The basic forms of ER 66
7. Material relations 72
Chapter two
The historical structure of the transitional epoch .... 83
1. The introductory remarks 83
2. The category of the "historical diapason of the transitional
epoch" 87
3. The problem of the transitional forms 95
4. The problem of the classical way of development . . . . 110
The first phase of the transitional epoch 113
The second phase of the transitional epoch . . . . 131
Chapter third
The promblems of the inner and outer typology of the social
relations 159
1. The introductory remarks 159
2. The inner typology of the social and economic structures as
the basis of the typology of revolutions 162
3. The varieties of the B structure 164
4. The inner typology of revolutions 176
The historical regularities of the forming of a revolutionary
situation 176
The class antagonisms of the different structural types in
the course of revolution 192
5. The outer typology of revolutions 207
The role of the environment 207
THe category of the "epoch of bourgeois revolutions" . 216
The diachronical cycles of revolutions 223
The synchronical cycles of revolutions 231
The conclusion * 253
Summary 254