АЛЕКсЕЙ
п
Р2
Л 55
Рисунки Н. Лаврухина
Ливеровский А. А.
Л 55 Тихий берег Лебяжьего, или Приключения за-
гольного бека: Повесть/Рис. Н. Лаврухина. — Л.:
Дет. лит., 1984.— 112 с., ил.
В пер.: 45 коп.
Повесть о мальчишках, свидетелях и участниках борьбы с самодержавием после
революции 1905 г.
Р2
4803010102 — 129
Л-----------------320 — 84
М101(03) — 84
© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1984 г.
ВВЕДЕНИЕ
Эта книжка — рассказ мальчика о днях и событиях давно
прошедшего лета, о его семье и друзьях, о разных приключе-
ниях. Мальчик самый обыкновенный, и семья его — семья
морского врача — не большая и не малая, не бедная и не бо-
гатая, ничем от многих и многих семей не отличалась. А вот
время, про которое рассказывается, было особое.
На российском престоле восседал Николай II, самый ни-
чтожный и незадачливый из русских царей. После войны с
Японией, — когда весь мир удивился, как эта страна смогла
нанести такой страшный удар русскому колоссу, — царь ис-
пугался. Испугался народного гнева за позорно проигранную
войну, за ненужные жертвы и потери и вынужден был дать
кое-какие свободы. Снова испугался, видя нарастающую вол-
ну революционных выступлений, и взял эти свободы назад.
Ко времени рассказа загольного бека все уже шло по-старо-
му: запрещение собраний, демонстраций, жестокая цензура
печати. Тысячи и тысячи полицейских, жандармов, тайных
агентов преследовали любое проявление свободы. Между тем
революция была жива и нарастала. Она была скрытой до поры
до времени, нелегальной. К широкой публике ее существова-
ние доходило только как вспышки зарниц на ночном горизонте
от наступающей грозы.
Отец и мать мальчика, как почти вся интеллигенция того
времени, были против монархии, царя, его правительства и
окружения, но, конечно, их нельзя было назвать революционе-
рами. Однако предгрозовая атмосфера проникала всюду;
жили в ней и герои этой книги — дети врача и их товарищи.
5
лея»
АСТЬ	ПЕРВАЯ
МЫ
ЛЕБЯЖЬЕ
Каждый год мы выезжаем из Петербурга на дачу в Ле-
бяжье. Всей семьей, кроме папы: он морской доктор и летом
всегда в плавании.
Две речушки, Черная и Лебяженка, бегут из леса через
небольшие поля к морю и у моста, перед устьем, сливаются
и впадают в Финский залив. Вот тут, в двадцати километрах
от города Ораниенбаума1, по обеим сторонам реки и у шоссе,
наша деревня Лебяжье. Не такая уж она маленькая, домов
много. Две лавки, школа, трактир «Бережок», земский доктор-
ский приемный пункт, часовенка, пожарный сарай и «Зеленый
сарай». «Зеленый сарай» — это низкое пустое помещение,
окрашенное в зеленый цвет, где по вечерам и по праздникам
устраиваются танцы. Есть и участок. Там урядник, два страж-
ника — они же пограничники. Участок — это просто большая,
разгороженная изба: тут и квартира урядника, и приемная
комната, и еще одна — с решеткой на окне, — которую назы-
вают «холодная». Так и грозит урядник крестьянам: «Посажу
тебя в «холодную». А вообще, стражники и урядник должны
следить за порядком в деревне и ловить контрабандистов, при-
ходящих с финского берега залива на лодках. Они тайно при-
возят папиросы, вина и всякие товары, которые в Финляндии
дешевле. У контрабандистов на нашем берегу в деревнях
много друзей и даже родных. Наши финны — уже не совсем
финны, но язык приезжих понимают хорошо. Впрочем, и рус-
ские так давно живут рядом, что с детства начинают понимать
по-фински и кое-как объясняются. И мы, лебяженские маль-
чишки, любим огорошить городских гостей приветствием «тер-
ве» или в разговоре ввернуть финское слово.
1 Теперь — город Ломоносов.
7
Почты у нас нет. Из города пишут на конвертах: «Ораниен-
баум, лавка Туркина, Лебяжье». Два-три раза в неделю от
этой лавки приезжает приказчик Егор — привозит письма,
газеты и продукты, которых нет в нашей лебяженской лавке
Пульмана. Пульмановская лавка близко от наших домов.
Пульман — огромный бородатый старик, из эстонцев. Лавка
у него на втором этаже, внизу склад и пекарня. Поднимешься
по лесенке, откроешь дверь — и сразу зазвенит колокольчик,
выйдет из комнат за прилавок сам Пульман, — прилавок ему
по колено. Мама говорит, что Пульман весит одиннадцать
пудов. В лавке очень приятно пахнет свежим ситным и пекле-
ванным, мятными пряниками и сыромятной кожей. На прилав-
ке и вдоль стен открытые, отвернутые мешки. Пульман совка-
ми берет из них и отвешивает сдхар, крупу, муку, пряники.
Рядом с Лебяжьим — Лоцманское селение — длинный
ряд вдоль самого берега одинаковых, всегда свежеокрашен-
ных, чистеньких домов. Между домами и морем полоса песка
с режущей босые ноги голубой травой, а за ней шуршит или
шумит прибой. Здесь живут кронштадтские лоцманы. Они по-
стоянно уходят на шлюпках или на лоцманском пароходике
в Кронштадт и там дежурят. Если корабль идет из Петербурга
в Балтийское море, лоцманы осторожно проводят его по зали-
ву, сами потом высаживаются при выходе в море на Лондон-
ский плавучий маяк. Оттуда приводят в Кронштадт встречные
корабли, наши и иностранные. Главный у лоцманов лоцкоман-
дир, суровый седобородый старик, всегда затянутый в мундир
и в белых перчатках. У лоцманов все свое: церковь, магазин,
школа для лоцманских учеников, дома для престарелых от-
ставных, садоводство, клуб и кладбище.
Наша компания ребят живет в Лебяжьем в нескольких
домах. У самой дороги главный дом — бабушкин. Называется
Большой дом, в нем много комнат. Бабушка живет там сама
с дочкой, моей тетей Зиной, и сдает свободные комнаты дачни-
кам, потому что «у нее маленькая пенсия и надо жить». Рядом
с Большим домом, подальше от дороги и тоже у речки, дача
моего отца, где живем мы: мама, Кира, Юрка, Муся и я.
Компания у нас большая. Галя наша старшая девочка.
У нее длинные косы и очки. Она очень хорошая и умная. Глав-
ное, почти как взрослая знает, что нельзя, а что можно. Мама
говорит, что когда Галя в «этой дикой шайке», то есть с нами,
то она спокойна. Ее сестра Нина немного младше, она тоже
с косами, черная, похожа на цыганку и страшно смелая. Алеш-
ка Артист и его брат Мишка мои двоюродные. Артист он пото-
8
му, что его отец настоящий артист, Алешка ходит к нему на
представления и все знает про театр. Еще есть Лялька Булка,
очень толстая, подруга Муси, и Алька, он тоже двоюродный,
кажется, даже троюродный. Из Лоцманского селения прихо-
дят к нам Наточка и Володя Буцефалушка.
Как я люблю Лебяжье! Уверен, что на свете нет места луч-
ше. У нас и поле, и лес, и речка, и, главное, море. Оно называ-
ется Финский залив, потому что напротив, на той стороне,
Финляндия. Ее даже видно, особенно хорошо в ясные дни, —
кажется, совсем близко. Море самое настоящее и не везде
мелкое. За Лебяжьим в двух верстах Новая Красная Горка,
это деревня; и там, дальше — под береговыми обрывами, де-
сять шагов отойдешь — вода по грудь. И в другую сторону,
к Ораниенбауму, например, у Борковской поляны есть глубокие
места под самым берегом, туда и приплывают на лайбах кон-
трабандисты; это все знают.
СТОЛ ЯРО ВО УХО
Алька врун. Девчонки ему верят, а мы-то знаем. Алькина
мама говорит, что «Алик иногда преувеличивает». Он очень
интересно рассказывает, и, бывает, что правду. Лицо у него
хитрое-хитрое, коричневые маленькие глазки всегда прищуре-
ны, одна бровь загнута кверху. Меня-то Альке не обмануть,
я знаю: когда врет, он облизывает губы.
Юрка тоже преувеличивает, но если скажешь ему «вру-
ха» — страшно дерется. Чаще всего дерется с Алькой. Меня
просто лупит за дело и без дела: он старше.
У Альки переэкзаменовка по французскому. Если не выдер-
жит, то останется на второй год, если выдержит — ему пода-
рят духовое ружье, такое, что стреляет иголочками с кисточ-
ками или одной дробиной.
Однажды утром Алькина мама посадила его заниматься,
потом заглянула — в комнате пусто. Алька недолго сидел,
услышал, что мы играем в футбол, и выскочил в окно. Его
мама побежала к нам на поле, схватила Альку за руку, сильно
тянула и толкала его к дому, там сразу заперла в кладовке,
сказала: «На целый час, не меньше. Сиди!»
День был жаркий. После футбола и купания мы все, и де-
вочки тоже, залезли на крышу дровяного сарая. Пришел и
Ванька Моряк. Я забыл про него сказать. Прозвали так пото-
му, что он хочет стать моряком, — читает книжки только про
9
море, морские сражения, про пиратов, о кладах, зарытых на
дальних островах, и утонувших кораблях, полных золота. Он
носит пояс с толстой медной пряжкой, на ней якорь. Ванька
тоже какой-то родственник.
Ванька Моряк сказал, что крыша пахнет кораблем. От
жары смола стала мягкой и липла к ногам. Нам было интерес-
но — ступишь босой ногой, сразу горячо-горячо, кожа при-
липает, на каждом шагу пятка цепляется и всхлипывает: вик!
вик! вик!
Потом все уселись на край крыши, спустили ноги над кус-
тами сирени. Довольно высоко и немного страшно. Даже хоро-
шо, что старшая девочка Галя запретила пихаться у края.
Муська сказала, что, если мы не послушаемся Галю, она бу-
дет жаловаться маме.
Прибежал Алька, залез к нам и сказал, что подслушал
страшную историю.
Альке взаперти было скучно. В кладовке было много
мух, особенно на стекле окошечка. Алька решил их пере-
ловить и загадал: если они поместятся в коробок, то он выдер-
жит экзамен. У него в кармане была спичечная коробка с мох-
натой гусеницей. Алька носил ее уже два дня, ждал, когда из
нее выведется бабочка. Он выпустил гусеницу пока на подокон-
ник, — она и не ушла, только свернулась колечком, — ловил
и запихивал мух. Вдруг услышал за перегородкой голоса, там
стенка тонкая и даже дырки есть, где из досок выпали сучки.
Анна-прачка рассказывала тете Зине про столяров дом.
Он на краю деревни, близко к лесу. Столяр умер, и домик дав-
но стоит с заколоченными кое-как окнами. Все знают этот дом.
И тетя Зина сказала, что знает. Тут прачка стала говорить ше-
потом, Алька не все слышал. В общем, оказывается, столяр
вовсе не сам умер. Его убили разбойники. Во-первых, им ну-
жен притон, во-вторых, в подвале домика подземелье, а там
клад: все, что они награбили. Страшно много золота, и есть
алмазы или бриллианты, — Алька недослышал, — в общем,
разные драгоценности.
Разбойники приходят в столяров дом ночью, ровно в две-
надцать часов, перед восходом солнца уходят. Их один раз
пастух видел. Свет в окошке по ночам бывает постоянно. Все
боятся и про это не говорят. Чтоб было страшнее, разбойники
отрезали у столяра ухо и прибили гвоздем к стенке. Это уж
верно. Ухо видела в щелку бабка Громиха, она ходила смот-
реть. Не боится, потому что сама колдунья. Только тетя Зина
сказала: «Глупости — колдуний нет».
10
Алька страшно интересно рассказывал, правда, я заметил,
что он два раза облизал губы. Но все равно. Юрка стоял на са-
мом краю крыши так, что носки ног свешивались над безд-
ной,— фасонился перед всеми, особенно перед девчонками,
что ему не страшно, и делал вид, что совершенно не слушает
про столяров дом. И вдруг заявил: «Все вранье!»
Девочки стали кричать на Юрку, зачем он так говорит, что,
может быть, все правда, а разбойники бывают. У самой Анны-
прачки сын разбойник. Мы его хорошо знаем: два лета играли
вместе. Он страшно рыжий, вихрастый и до того веснушчатый,
что все лицо коричневое. Теперь он сидит в тюрьме за кражу.
Анна это скрывает, всем говорит, что Ванька гостит в Ростове
у отца. Все равно все знают. Бабушка при всех спрашивает:
«Ну как, твоего каторжного скоро выпустят?» Тут Алешка
Артист рассказал, что у его отца в театре шла пьеса про катор-
жника, — как он вернулся, и у него оказались вырваны нозд-
ри, и на лбу выжжено клеймо — «вор».
Юрка так и стоял на краю крыши, высокий, тонконогий,
светлые волосы лезут на глаза, шрамик в углу губы покраснел.
Шрам этот от меня, я нечаянно из рогатки залепил свинцовой
пулькой. Из-за этого шрама получается, что Юрка всегда не-
много смеется. Только на этот раз он не смеялся, злой слушал,
что мы говорим. Галя была против всех: она никогда Альке не
верит, даже если он говорит правду. Когда все немного при-
молкли, Юрка выпалил:
— Алька трепло и врун!
Удивительно, Алька не рассердился. Он сказал ледяным
царским голосом (когда мы играем в царей и рабов, царь так
говорит):
— Хорошо! Ты не веришь? Тогда давай идем на пари. Се-
годня ровно в полночь ты войдешь в столяров дом и в доказа-
тельство принесешь столярово ухо. Оно там есть. Если выпол-
нишь мой приказ, отдам тебе духовое ружье, если струсишь,
будешь целый месяц у меня рабом. Идет?
Девочки, особенно Муська и Лялька Булка,закричали, что
в двенадцать нельзя: в это время как раз придут разбойники
и убьют Юрку. Одна Нинка была против, заявила, что нужно
идти обязательно в двенадцать, и добавила деревянным, точь-
в-точь как у Анны-прачки, голосом:
— Клады открываются только в полночь.
Алька настаивал:
— Если я вру, значит, разбойников нет. Юрке нечего
бояться, и он получит ружье.
11
Вдруг внизу, из сиреневых кустов, проскрипел голос:
— Алькина мама не позволит дарить духовое ружье.
Опять нас подслушивал Сережка, которого мы не брали
играть. Юрка хотел швырнуть что-нибудь в кусты, но под ру-
кой ничего подходящего не оказалось. Алька перегнулся с
крыши и закричал:
— Дурак! Если я проиграю пари, это будет долг чести.
Мама понимает: у нас застрелился дядюшка офицер, когда
проигрался в карты и не мог отдать долг чести. Уходи, Сереж-
ка! Стыдно подслушивать!
Девочки запели хором:
— Сережка! Сережка! Ябеда-карябида, гнилая картошка.
Юрка свистел. Он всегда, если решается на что, свистит.
Тоненько, с шипом, через зубы. Потом сказал:
— Ладно! Принимаю пари. Условие: ты даешь мне свой
фонарик.
Альке страшно не хотелось давать фонарик. Он электри-
ческий, и можно переводить свет на зеленый и красный. Такого
ни у кого не было. Все-таки согласился. Сказал:
— Только не говорите маме, что я давал фонарик.
Будто мама у него тоже жадина.
Вечером мы сидели на бревнах у скотного двора. Юрка был
веселый, все смеялся и смеялся — даже зря. Алька дал ему
фонарик. Юрка сам переводил на белый, зеленый и красный
цвет. Нам пробовать не давал.
Галя принесла ящичек. Он жестяной, на крышке нарисо-
вана огромная сине-красная бабочка — таких на самом деле
не бывает. У ящичка тесемка, чтобы вешать на шею. Галя
сказала:
— Когда ты снимешь ухо с гвоздя, положи его в ящик —
в руках противно.
Юрка кивнул и взял ящичек. Хотя говорил, что уха нет.
Может быть, притворялся или понарошку. Потом Юрка ушел.
Всем было как-то неприятно, и вдруг Алька еще больше
исхитрил лицо и предложил будто одному Ваньке Моряку:
— Надо проследить за Юркой. Он может сказать, что был
в домике и не нашел уха.
Тут захныкала Муська, что нехорошо посылать одного к
разбойникам и что лучше сказать маме.
Возмутилась Нинка:
— Проверять подло и маме жаловаться подло. Лучше
помочь, если разбойников будет слишком много.
Так и решили: Юрке ничего не говорить, а назначить пат-
12
руль разведчиков. Альку нельзя: он в споре, у Алешки
по-прежнему болит палец и он трус. Значит, пойдут Вань-
ка Моряк и я.
Я, конечно, согласился, только попросил разбудить — мне
самому ни за что не проснуться. Моряк предложил, чтобы не
стучать в окно, не будить весь дом, привязать мне к ноге длин-
ную веревку, другой ее конец спустить за окно.
Юрка спит наверху, встанет сам — у него есть часы. Папа
подарил их ему за то, что Юрка окончил класс без двоек. Юрка
носит часы в карманчике широкого пояса, постоянно на них
смотрит и- даже прикладывает к уху, будто они все время пор-
тятся и надо следить. Вообще, фасонит с этими часами.
Мы с Мусей спим в угловой комнате. Еще мыли ноги, когда
пришла Кира, открыла окно и сожгла над медным тазом пучок
можжевельника, чтобы выгнать комаров. Как только потуши-
ли лампу, я незаметно для Муськи вытащил из-под кровати
припасенную веревку, привязал к ноге, другой конец опустил
через оконную щелку наружу.
Уснул, и сразу большая черная собака стала кусать меня
за ногу. Было страшно, и я закричал. Пришла Кира, укрыла
меня, погладила по голове, веревки не заметила и ушла. Тут
я понял, что это Ванька дергает и ждет под окном. Я открыл
окно, шепнул: «Иду!» — и почувствовал страшный холод.
Если пойти в переднюю за своим пальто, то всех разбудишь.
Я открыл шкаф, взял отцовскую морскую шинель, надел и вы-
лез в окно. Оказалось, шинель такая длинная, что я не могу
идти, наступаю на полы. Ванька Моряк снял пояс и дал мне.
Шикарный пояс, черный, блестящий, с якорем на пряжке.
Подпоясал меня туго поверх шинели и подтянул ее. Можно
было шагать, и еще образовалось пузо, куда прятались руки.
Страшно холодно было на улице! Особенно потому, что от
росы сразу промокли сапоги и чулки.
Сначала было так темно, что мы натыкались друг на друга,
потом глаза привыкли. Прошли полем всю деревню и спрята-
лись в сарайчике неподалеку от Столярова дома. Там было
сено. Мы разлеглись на нем, а дверь приоткрыли. У Ваньки
на руке хронометр. Это обыкновенные часы, только так назы-
ваются. Правда, у них светятся стрелки. Ванька объявил, что
встанет на первую вахту, дальше будем по очереди — по де-
сять минут. Больше выдержать невозможно, захочется спать.
Мы сразу заснули и, наверно, проспали бы до утра, если бы
вдруг не страшный грохот. Оказывается, хлопнула дверь са-
рая: кто-то ее закрыл. Сначала мы побоялись подойти и
13
открыть: неизвестно, кто ее прихлопнул, потом услышали,
что во все щели дует ветер, поняли, в чем дело, и открыли. Лу-
на была почти круглая, чуть-чуть крайчик откушен, и по ней
скользили лохматые обрывки туч.
Моряк посмотрел на часы, — было без десяти двена-
дцать, — и тут мы увидели Юрку. Он шел к Столярову дому.
Белые длинные ноги светились при луне и двигались страшно
медленно. Потом стало видно только Юркину спину, а потом
он и совсем пропал. Мы дрожали от холода, наверно, и все
смотрели и смотрели, и было ничего не видно. Тут Ванька Мо-
ряк уставился в свой хронометр и тихо сказал, прямо чуть-чуть
прохрипел: «Двенадцать часов!» Как нарочно, задул дикий
ветер, деревья вокруг сарая закачались, зашумели, прямо как
собаки завыли. И все равно мы держали дверь, не давая ей
захлопнуться.
В окне Столярова дома зажегся свет. Мне стало жутко.
Ванька сжал мою руку, так и держал. Потом кто-то закричал.
Мне показалось, что — «Стой! Кто идет!» И все смолкло, и
свет продолжал гореть, и Юрки все не было. Мы прямо не
знали, что делать, и оба, и я, и Ванька, дрожали от холода.
Потом вдруг мимо нашего сарая промчался Юрка. Бежал,
пригнув голову и размахивая руками. Бабочкина коробка
прыгала у него от плеча к плечу. Мы подождали немного и по-
шли домой.
Утром, после завтрака, мы как всегда собрались на брев-
нах у скотного двора. Все, кроме Юрки и Альки. Было страш-
но любопытно, и мы волновались. Больше всех Нинка; все
время грызла косу — возьмет в зубы и прикусит. Знаю, по-
чему: она не любит, когда может выйти вранье, все равно ка-
кое, особенно у Юрки.
Наконец появился Алька. И сразу Юрка. Молча отдал
Альке фонарик, сел и принялся ковырять палочкой землю.
Алька показал рукой в сторону Столярова дома:
— Ты был там? Покажи ухо!
Юрка долго не отвечал, голову не поднимал, палочкой
ковырялся, большую уже дырку вырыл. Потом поднял глаза
на Альку и сказал, презрительно поджав губы:
— Я там был. Никакого уха нет, ничего нет, все враки,
бабьи сплетни.
Мы, проверщики, молчали, не знали, что сказать. Алька
заметил, обнахалился и закричал:
— Ты врун-брехун! Никуда не ходил, дома спал. Я знаю.
Врун! Врун!
14

ST^
'••' -Ss-M

!
K?:«g ^;®aw4j^K,
”'•«»« *♦ Waa. *г^к’,л:?,	*4
задя? »>”
Л>^Г :- .ffcjf - i- _>
• ?	“ -	. . Си.. * *♦ ГЧ '
 ' A»'  ’W» ?   nK,» w.w*- -
:<• v -«^-.^ .* : \ ,
* «-«SSI-,Kj^t	f
jW?я &

» '-32$^^ i;4a
Л ’ i.tt
**'&-&?*
fir******
:^Ш**^’*
...
ЖГ "!*•**’-: JI
<J »F J»*5'- .
ige ^3-
w: -?/
w'-
*i
. wr

fe '* > Л „	-Z;
>jt U •-•Asi&s4e-$».- -.ZJS. лЛвКс-ЛгЙЙ1^^
--st:^' *« ^Bife !«4,;
r v# i..	;:ЙЯЙ5»^-^^К^^5Й^
-. *!T. sa_~. « ’
S* z*“

i^r
'jriH
яч??

x’J*,r-W^s
Юрка покраснел, потом побелел, шрамик на губе прямо
вспыхнул, с ним всегда так, если очень злится, и ткнул Альку
кулаком в нос, не сильно. Алька хотел дать сдачи, мы не позво-
лили. Тогда он убежал в дом.
Ванька Моряк удивился:
— Юрка! Ты же был, мы видели, почему Альке не сказал?
Юрка вскочил:
— Видели? Видели? Что видели?
— Как ты бежал от Столярова дома.
— А-а, — протянул Юрка, успокоился, сел, забросил па-
лочку далеко в крапиву. — Ну вас всех!
Нам непонятно, что мы еще могли увидеть, не успели спро-
сить, как явился Алька. Остановился в позе перед Юркой и
бросил ему к ногам тети Зинину вязаную варежку. Мы, маль-
чики, поняли и конечно промолчали. Девчонки не выдержали,
заорали, завизжали:
— Дуэль! Дуэль!
ДУЭЛЬ
Надо было обсудить дуэль тайно от взрослых, и мы собра-
лись у бани. Поединок был назначен на послезавтра. Ванька
Моряк сказал, что самое меньшее день надо на подготовку.
Алька взял секундантом Алешку, Юрка — Ваньку Моряка.
Надо было выбрать оружие. Пистолетов не было. Очень много
спорили. Сначала решили, что пусть стреляются из ружей, но
духовое ружье было одно, и еще спрятанное у Алькиной мамы.
Из рогаток нельзя: можно выбить глаз. Нинка предложила
деревянные сабли и щиты. Всем понравилось. Юрка отказал-
ся, сказал презрительно, что деревянными саблями дерутся
только дети. А я знаю, у него на чердаке спрятана большая
сабля с длинной поперечиной, как у крестоносцев. У Альки то-
же есть. Правда, они в них уже давно не играют.
Алька предложил стреляться из лука. Это было несправед-
ливо. У Альки лук привезен из города, покупной, железный,
страшно сильный и стрелы длинные, ровные, с перьями на хво-
стиках. У Юрки самодельный, из можжевельника, и стрелы
наколоты из простой доски. Они с тупыми наконечниками и без
перьев. Несправедливо.
Ванька Моряк предложил пояса. У них на флоте дерут-
ся поясами с медными пряжками, здорово получается. Он
предложил свой пояс. Это понравилось, только не было
второго такого.
16
Долго решали, как быть, и получилось, что лучше всего
бокс. Только где достать перчатки? Моряк предложил вместо
перчаток намотать на руки побольше и потуже веревки. Тогда
не расшибешь костяшки пальцев.
Еще неизвестно было, когда считать конец дуэли. Тоже
долго спорили, и опять неожиданно раздался скрипучий голос
Сережки. Он сидел верхом на банной крыше и оттуда вякал:
— Дуэли бывают до первой крови или до поверженья.
Нам не хотелось с ним соглашаться. Он ушел. Ванька Мо-
ряк — будто сам придумал — посоветовал, чтобы дрались,
пока кровь не пойдет или когда один не сможет встать.
Место для дуэли выбрали у «Семи берез». Это обрывистый
мыс над речкой. В общем, так, чтобы труп свалился прямо в
пропасть, как у Лермонтова. Алешка Артист встал на камень
и продекламировал:
— «Я выстрелил... Когда дым рассеялся, Грушницкого на
площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на
краю обрыва».
Самое главное, чтобы взрослые не помешали. Нинка, она
здорово лазает по деревьям, должна во время дуэли сидеть на
одной из берез и, если увидит, что идут взрослые, закричать:
«Вендетта! Вендетта!» С другой стороны на страже будет
стоять Галя.
Время дуэли — завтра утром. Хотели сначала после обеда,
когда почти все взрослые спят или дома сидят и не пойдут к
речке, потому что купаться на полный желудок страшно вред-
но. Решили утром. Ванька Моряк посоветовал Юрке и Альке
надеть чистые рубахи, так полагается перед боем.
На дуэль пришли все, кроме Муси: она боится крови. Зато
пришла подруга Гали, Наточка из Лоцманского. Высокая и
тощая, руки-ноги как спички и в носу полипы. Поэтому страш-
но гнусавит. Ее раз спросили — она шла в лавку Пульмана:
— Наточка, куда идешь?
— К Пульманэ.
Так мы ее и дразним. Один спрашивает:
— Наточка, куда идешь?
Другой отвечает:
— К Пульманэ.
Ей очень понравилось, что у нас будет дуэль. Сказала:
— Лоцмановские неинтэресно играют, у вас интерэснее.
Алеша раздобыл большой моток бечевки, и секундан-
ты замотали дуэлянтам руки так, что они превратились в
серые шары.
2 Алексей Ливеровский
17
У Алешкиного отца в театре играют разные старые траге-
дии и вообще пьесы. Алешка ходит смотреть и все знает про
настоящие обычаи и правила дуэлей. Он, наверное, рассказал
Ваньке как надо.
Юрка пришел на дуэль веселый. Алька мрачный. Ванька
палкой выскреб на площадке у обрыва длинную черту-барьер.
Распорядился, чтобы Алешка осмотрел перчатки у противни-
ков; значит, у Юрки, нет ли в перчатке твердых, тяжелых пред-
метов, а сам пощупал Алькины перчатки. Потом велел дуэлян-
там встать на одно колено, поднять правые руки и повторить
за ним клятву:
— Я выхожу на смертный бой. Буду биться честно и ща-
дить побежденного.
После клятвы заставил противников пожать друг другу
руки. Они не могли это сделать, только ткнулись веревочными
лапами. Развел их на десять шагов, повернул навстречу и ско-
мандовал:
— Приготовиться! К барьеру!
Бой был страшный. Стук, будто на риге цепами молотят.
Только недолго. Ванька закричал:
— Стоп! Кровь!
Это у Юрки закапала кровь из носа. Алешка стал оттаски-
вать Альку, и оказывается, у того тоже пошла кровь из губы.
Ванька громко и торжественно объявил:
— Ничья!
Тут все смешалось. Юрка заорал: «Мы еще посмотрим!»—
бросился на Альку и повалился вместе с ним на траву. Мишка
неожиданно кинулся на Юрку и стал кусать ему спину. Я схва-
тил Мишку за ноги, чтобы оттащить, и мы сцепились. Я честно
дрался, а он все время кусался. Алешка бросился разнимать
дуэлянтов и нечаянно ударил Юру. Ванька заревел: «Секун-
дантам нельзя» и стукнул Алешку по голове, и они задрались.
Так начался общий бой.
Наточка из Лоцманского подбежала, заткнула пальцами
уши и завизжала протяжно, как пароход в тумане:
— И-ии-ии-и!.. — Без конца.
Никто, конечно, не услышал, что Нинка с дерева давно уже
кричит «Вендетта!»—заметила, что бегут Кира и Гали-Нинина
мама. Муська, конечно, наябедничала от страха.
Всех повели к балкону Большого дома. Наточка из Лоц-
манского убежала. Пришли взрослые: наша мама, Альки-
Мишкина, Гали-Нинина и еще какие-то гости, в общем, все-
все. Страшно нас ругали. Громче всех кричала Кира:
18
— Не строжите, все нянничаетесь! Я свою Надьку, что не
так, чуть нагрезит — кров с попки. — И все перечисляла: —
Чашку разбила — кров с попки, платье замарала — кров с
попки.—Нам было страшно смешно, особенно, что не «кровь»,
а «кров».
Ругали, ругали, наконец вышла бабушка. Она низенькая,
круглая, голос писклявый, еще Кира говорит, скупущая как
черт, и все ее боятся. Только и слышно: бабушка не велела,
бабушка не позволяет, бабушка узнает. В общем, главная
взрослая. Юрка скосил губы, шепчет мне:
— Сейчас про штаны скажет.
Бабушка подождала, когда все стихли, и пропищала:
— Ну и ну! Устроили битву русских с кабардинцами!
Ноди, и штаны порвали. Вы, мамаши, сами разберитесь. Надо
наказать как следует, чтобы помнили.
Сказала и ушла с балкона в комнаты. Мамы поговорили,
пошептались.и решили: сегодня без обеда и три дня без слад-
кого, всем.
Юрка спросил:
— И молока не дадите?
— И молока не получите.
Удивительные эти взрослые! Каждый день заставляют
пить молоко, говорят, что, если не пить, будем слабые и за-
болеем, а тут выходит, что нас и не жалко. Ну и пусть. Не надо
нам ихнего молока.
СЛИВОЧНАЯ МЫШЬ
Страшно хотелось есть. Всегда хочется, если нельзя. Чтобы
взрослые над нами не смеялись, мы не пошли домой, забра-
лись на поленницу дров у бани. Было скучно.
Алька рассказал, как он на масленице съел сорок два бли-
на со сметаной и икрой. Мог бы еще больше, сметаны не хвати-
ло. Он говорил и так облизывал губы, будто ел блины. Алешка
рассказал, что в прошлое воскресенье у них был воздушный
пирог с черносливом. Все начали вспоминать разные вкусные
кушанья. Ванька Моряк сказал, что все это ерунда, — ничего
нет лучше щей с солониной, флотских ржаных сухарей и чарки
рома.
В это время совсем близко, снизу из крапивы, послышался
знакомый противный скрип: «Если примите играть, сбегаю
домой, принесу еду». Это говорил Сережка... Как только он не
19
пожегся в крапиве! Алька хотел кинуть что-нибудь в крапиву
для страха. Юрка не дал: ему, наверное, больше всех хотелось
есть. Он всегда хочет есть. Мама говорит, что он растет. Юрка
сказал:
— Пусть принесет. Можно взять играть. Шут с ним.
Сережка не вылезал пока из крапивы, скрипел оттуда:
— Дайте сначала честное слово, что возьмете и не будете
прогонять и драться.
Юрка пошептался с Алькой и крикнул вниз, в крапиву:
— Честный слон!
Сережка не вышел, даже хихикнул, прокричал:
— Знаю! Знаю! Так нельзя. Ты сказал: «Честный слон».
Скажи по-настоящему.
Юрке и Альке — он тоже, наверное, растет — очень хоте-
лось есть, и они хором ответили:
— Честное слово, будем играть вместе.
Сережка скоро принес целый каравай пеклеванного и всем
по два куска сахара. Алька вытащил из ножен настоящий
финский «пукко». Он у него всегда на поясе, даже когда Алька
в одних трусах. Страшно гордится этим ножиком и говорит,
что носит его для самообороны. Интересно, от кого?
Мы съели пеклеванный всухомятку. Галя сказала:
— Пить хочется. Пойдемте к речке.
Юрка свистнул:
— Буду я воду пить. Пошли за мной — я знаю.
Все согласились и пошли за Юркой, хотя не сразу поняли,
куда, и только потом сообразили.
В Большой дом зашли с черного хода, будто идем играть
к Альке и Алешке. Сами пробрались по черной лестнице на
чердак. Там было страшно жарко под железной крышей и ви-
сели тысячи сухих березовых веников. Они всегда там висят,
не знаю, зачем. Стали совсем сухие, шуршат и пахнут баней
и осенью. Через крышные дырки пробиваются узкие солнеч-
ные лучи, и в них крутятся пылинки, миллионы, наверно.
Доски на чердаке положены кое-как и бухают под ногами,
как гром. В конце чердака доски кончаются и там внизу тети
Зинина кладовая. В кладовой на полке банки, горшки и всякая
всячина. Юрка нашел на чердаке старый гамак, привязал его
к балке, и мы, цепляясь ногами и руками за веревочные петли,
спустились вниз.
Юрка нюхал или осторожно пробовал пальцем, что в гор-
шках, и нашел сливки. Мы сели на пол и по очереди, прямо
через край, пили сливки. Вкусно!
20
В горшке оставалось на самом донышке, и вдруг Муська
закричала:
— Что это?
На дне лежало что-то маленькое, темное. Нинка окунула
пальцы в сливки и вытащила утоплую мышь. Всем стало про-
тивно. Один Юрка храбрился и в конце концов решил:
— Очень хорошо! Теперь нам не попадет за сливки. Это
она их выпила. Положите набок горшок там, где он стоял, и на
крайчик головой внутрь кладите мышь. Будто пила и захлеб-
нулась. Вот так. Теперь пошли.
Юрка не хотел брать в руки мышь, только приказывал.
Нина устроила так, как он говорил. Всем понравилось. Прав-
да, Сережка, который теперь играл с нами, проскрипел:
— Ха! Ха! Никто не поверит, что она столько выпила.
Мышь маленькая, горшок большой.
Юрка не стал Сережку бить, тихонько ударил по шее, что-
бы он не говорил что не надо, и полез на чердак опять по га-
маку. Мы втащили гамак наверх, и все было хорошо, если бы
не Муська. Она захныкала, что все узнают и накажут нас еще
сильнее. Девочки ушли за Муськой. Мы решили походить по
чердаку.
БУМАЖНЫЕ ГОЛУБИ
На чердаке интересно, только пыльно и жарко. Слышно,
как воркуют и топают лапками голуби. Топ-топ-топ по железу
над самой-самой головой. Вот бы просунуть руку и схватить!
Кроме веников на чердаке свалены старые кровати, ломаные
стулья, диваны с провалившимися животами. Поближе к лест-
нице огорожены досками две комнаты. Одна, пчелиная, тети
Зинина, другая — старых мальчиков. Там у дяди Коли вроде
мастерской. Это когда его выгнали со службы, он решил зара-
батывать слесарем, и, как всегда, у него ничего не вышло. Так
говорит бабушка.
Оба дяди давно, еще весной, уехали в Петербург. Дядя
Петя, его взрослые почему-то называют «вечный студент», —-
сдавать экзамены в университет. Дядя Коля — неизвестно для
чего. Бабушка говорила маме: «Наверно, опять какую-нибудь
ерунду задумал: кроликов разводить или за деньги на карточ-
ки снимать».
В пчелиной комнате светло и чисто. Пахнет вкусно медом,
только это зря. Стоят два пустых улья. На стенах висят ма-
ленькие деревянные рамки, к ним прилеплены кусочки
21
сот, пустых, без меда. У окна медогонка. Такая огромная ка-
стрюля с крышкой, посредине колесики, сбоку ручка, чтобы
крутить.
Мы сначала все по очереди покрутили ручку, потом поду-
мали: нет ли там меда? Сняли крышку и заглянули в нутро.
Меда там не было, нисколько. По стенкам налипло страшно
много мух, всяких, больших и маленьких, козявок, чуть вид-
ных, и две дохлые пчелы. Мы стали соскабливать щепочками
и просто пальцами остатки меда и пробовать. Почти не сладко,
слишком много мух.
Ванька Моряк нашел в ящике две странные шляпы, соло-
менные, широкополые. Как наденешь, с них свисают до самых
плеч занавески, по бокам белые тряпочные, впереди, против
лица, черная сетка. Шляпы я узнал, бывал на пасеке у тети
Зины. Такие шляпы надевают, когда отбирают у пчел мед и
пчелы сердятся.
Алька сказал, что это шлем и впереди забрало. Они с Юр-
кой нашли палки от штор, надели эти шляпы и начали фехто-
ваться, как мушкетеры, но недолго: на чердаке было слишком
жарко для боя.
Мы пошли в комнату старых мальчиков. Там вдоль стен
полки и на них уйма всяких железяк — велосипедные цепи и
колеса без шин, старые лампы, керосинки, дырявые кастрюли,
болты, гайки, чего только нет, если разглядывать, целого дня
не хватит. У окна — толстая доска, к ней приделаны тиски
и лежат всякие инструменты. В другой половине комнаты две
железные кровати, накрытые серыми одеялами. Между ними
два стула и стол. На нем чайник и два стакана. На обрывке
газеты — колбаса и хлеб, совсем свежие, будто только что их
ели.
Мишка зачем-то полез под кровать, нашел там и вытащил
ящик, прикрытый старым лошадиным потником. В ящике ока-
залась пачка аккуратно нарезанных листиков, похожих на
страницы книг. Мишка стал делать из них бумажных голу-
бей — очень удобно. Мы тоже.
Пускали на чердаке. Они летали плохо, тыкались в крышу,
веники, балки. Алька сказал, что у них в классе бумажные го-
луби хорошо летают, если им к носикам пришпиливать писчие
перья и пускать через окна во двор. Перьев не было. Юра пред-
ложил пускать голубей на улицу из слухового окна. Рама слу-
хового окна была крепко прибита, никак не открывалась. Мы
нашли прут от кровати, подсунули в щелку под раму и навали-
лись трое. Рама ка-ак выскочит! Упала на пол, два стекла раз-
22
бились. Мы много выпустили на улицу бумажных голубей.
Было не очень интересно, потому что окно узкое, пускать
приходилось по очереди и младшим почти не доставалось и,
главное, было плохо видно, куда голуби летят и где
садятся.
Бумажки кончились, и мы ушли по лестнице с чердака.
СЫР! КОЛБАС!
На бревна к скотному двору мы пришли с разных сторон.
Это так, для взрослых, будто мы не были вместе, как они на-
зывают — «в шайке», а каждый сам по себе.
Сидели, болтали. Говорили, что теперь еще больше попадет
и что опять хочется есть.
Алька первый услыхал, как у ворот Большого дома, въез-
жая, громко кричал Егор:
— Сыр! Колбас! Сыр! Ко-о-лбас!
Егор приезжает за двадцать верст из города Ораниенбау-
ма к нам в Лебяжье. У него на телеге большой длинный ящик
с железной, как у домика, крышей. Сбоку открывается дверца,
внутри ящика полки и там целая лавка съестного.
Телегу тащит Васька. Крупный вороной мерин. У него тол-
стые ноги в белых чулках почти до колена и хвост, подвязан-
ный узлом. Васька хороший, мы его любим, и он нас узнает,
всех ребят. Мы кормим его хлебом и сахаром. Сахаром редко,
когда удается стащить. Бабушка говорит:
— Ишь ты! Лошади сахар давать. Он дорогой. Ha-ко, гор-
бушку, посоли покрепче — не хуже сахара. И аккуратнее да-
вайте, глядите — прикусит.
Мы и без бабушки давным-давно знали, что, когда кор-
мишь с руки, надо сжать пальцы и выпятить ладонь, чтобы
лошадь не прихватила зубами.
Губы у Васьки толстые, мягкие-мягкие и теплые, и он так
ловко похлопает ими — и нет сахара. Другой рукой в это вре-
мя можно погладить Васькин лоб — он шерстистый и тоже
мягкий, как плюш. И еще надо мух отгонять, они так и лепятся
ему в уголки глаз.
Нам захотелось посмотреть, что привез Егор. Бабушке по-
казываться было нельзя. Решили подкрасться. Из мальчишек
пошли самые смелые: я, Юрка и Ванька Моряк. Из девчонок—
одна Нинка. Мы прокрались вдоль дома за сиренью. Кус-
ты такие густые, что нас не видно, а под ними голая земля и
23
нарытые курами ямки. В жару они там пурхаются или спят,
растянув крылья.
Когда мы крались, курицы, конечно, страшно закудахтали
и выскочили на дорогу. Васька, он все время вертел головой,
ждал нас с подачками, сразу понял, где мы, и заржал. Взрос-
лые не обратили на кур внимания. Чудаки, любой бы индеец
понял, что в кустах враг, если всполошились птицы.
Повозка стояла у черного крыльца Большого дома. Со всех
сторон подходили хозяйки за заказами. Вышла бабушка и
сразу принялась распекать Егора:
— Привез телятину?
— Привез.
— Что же ты, сатана ликующий, делаешь? К утру просила,
а ты вот когда.
Я вспомнил, что маме не нравится, что бабушка со всеми
разговаривает на «ты» и часто говорит грубые слова. Сереж-
кина мама, она генеральша, всегда добавляет, что это остаток
происхождения.
Егор стал извиняться. Он не виноват: около Ижоры слома-
лось колесо, он ходил в деревню за новым, хорошо, там друг
выручил, а то бы и вовсе сегодня не доехать.
Мы все сидели в сирени, боялись выйти и были рады, когда
Егор расторговался, захлопнул ящик, задвинул толстый же-
лезный засов, взял вожжи и пошел рядом, чтобы вывести теле-
гу за ворота. Ваське не хотелось уходить без наших подарков,
он все поворачивал голову и два раза заржал. У палисадника
Егор нагнулся и взял из травы что-то белое, повертел в руках
и спрятал в карман. Я узнал одного из наших бумажных голу-
бей, пущенных с чердака.
Когда мы подходили к балкону, маркизы были спущены.
По голосам было понятно, что там все или почти все мамы.
Видна была только Сережкина мама. Она вся кружевная: и на
голове, й на рукавах, и на широкой юбке — вся, как в перьях.
Совсем курица, клушка и квохчет куриным голосом, все одно
и то же. И тут мы услышали:
— Не удивляйтесь, у них переходный возраст.
Значит, что и у меня и у Юрки, у всех одинаковый. Ну и
пусть.
Гали-Нинина мама ответила:
— Конечно. И в конце концов все это так по-детски безо-
бидно — дуэль на кулачках. Ничего особенного, плохого они
не делают.
Все мамы согласились.
24
СТРАЖНИКИ
Очень рано Муська заскулила на своей кровати:
— Я не хочу просыпаться... Я не хочу наказываться... За-
чем мы пили сливки? Будут наказывать... опять...
И конечно, захныкала. Такая плакса!
Я тоже страшно не хотел наказываться, но все равно надо
было вставать, и хотелось завтракать. Знал, что мама объявит
наказание после завтрака, будет говорить строгим голосом
и Кира припрется из кухни, примется поучать и повторять свое
дурацкое «кров с попки».
Я вскочил, выбежал на крыльцо, постучал погромче хво-
стиком умывальника, чтобы слышала Кира и не наябеднича-
ла: «Как он моется — нос смочит, и все». Вымылся не очень
хорошо и решил на этот раз не чистить зубы — и без них тош-
но, — смочил щетку, тоже чтобы Кира не нашпионила. Тут
пришел сверху Юрка и спросил:
- Ну?
Я ответил, что еще ничего не знаю, и мы вместе пошли в
столовую. На столе все было приготовлено. Мамы и Киры не
было. Юрка от удивления свистнул. Мы поскорее все съели,
Муськи не дождались и вылетели на улицу. Алешка и Ванька
Моряк нас ждали.
У кухонного крыльца Большого дома собралась масса
людей и все наши мамы. Неподалеку от крыльца к столбам
беседки были привязаны три верховые лошади. Очень высокая
гнедая и две поменьше чалые, все страшно тощие. На песча-
ной, чисто подметенной дорожке, откуда бабушка даже кур
гонит, черные дырки от подков и кучи конского навоза.
Мы с Юркой подошли поближе. На боку у гнедой знаки —
подкова и восьмерка. Нам захотелось посмотреть, какие зна-
ки у чалых, но не вышло: гнедой заметил нас, прижал уши и
оскалил зубы.
Взрослые, задрав головы, смотрели на крышу, и мы, ко-
нечно, стали смотреть. Там ничего не было видно довольно
долго, потом из слухового окна показались два черных сапога
со шпорами, стали болтаться в воздухе и удлиняться в грязно-
ватые штаны с красными лампасами. На крышу с трудом вы-
полз солдат в белой гимнастерке с погонами и в фуражке без
козырька. За ним, также вперед ногами, выполз второй. У обо-
их револьверные кобуры и от них на шею красные шнуры.
Все взрослые зашелестели:
— Стражники! Стражники! Ищут! Что ищут?
25
Стражники гремели сапожищами по крыше, как слоны.
Мы, все ребята, залезли в толпу послушать, что говорят.
Я подкрался к своей маме. Открыто подойти нельзя, сразу:
«Идите играйте, нечего вам тут делать».
Рядом с нашей мамой стояла Гали-Нинина, сказала:
— Маруся! Хорошо, что Петя и Коля уехали.
Наша мама замотала головой и приложила палец к губам.
— Надо уметь приятелей подбирать, — проквохтала Се-
режкина мама, — а не бог знает кого.
Самый громкий голос у Киры, прямо гремит, всем объяс-
няет, всем рассказывает:
— Воспитание называется. С малолетства надо начинать,
не теперь, когда у Николая Васильевича лысина считай во всю
голову. Я свою Надьку так... Раз мне не сказала, в дождь новы
баретки обула, взад-назад в лавку бегала, ботинки аредом
пошли. Плачет не плачет — кров с попки.
— Заберут, обязательно заберут, — сказал мужской
голос.
— Кого заберут?
— Найдут.
— Изгваздают они там белые рубашки, — хихикнула ста-
рушка, — сойдут с чердака, как черти из трубы.
— Чтоб они с крыши свалились, фараоны проклятые, —
всхлипнула Анна-прачка и закрыла рот платком.
Стражники спустились вниз и ходили вокруг дома, что-то
искали в траве.
Юрка куда-то пропал, а мы втроем ушли в дальние сире-
невые кусты. Там у девчонок кукольный дом — столик и чур-
банчики — стулья. Мы расселись, стали думать, что полу-
чается.
— Ты знаешь, про кого она «приятелей подбирать». Я-то
знаю! — заявил Ванька Моряк.
— Про Кота и Антона. Помнишь, знакомые дяди Пети,
студенты?
Я вспомнил. Еще когда сирень цвела, приезжали из города
и неделю жили в Большом доме два студента в мундирах.
Кот — широкоплечий, тонконогий и черный. Антон весь тол-
стый, белесый, и ресницы белые.
Они все время о чем-то спорили и во время обеда. Даже
когда приходили из Лоцманского учительница Катя и очень
красивая, похожая на цыганку, с большими висюльками в
ушах, Груня. Переставали спорить, только когда надо было
петь. Играли на гитарах, Катя и Кот пели. После играли на
26
поле возле дома в золотые ворота и в лес ходили. Нас с собой
не брали, отгоняли даже Юрку и Альку. Я вспомнил и спросил:
— Сережкина мама сказала: «Подбирать не бог знает
кого», значит, плохих. Почему Кот и Антон плохие?
— Ребята! Может быть, знаю, — таинственным голосом
сказал Алешка Артист. — Я слышал, как Гали-Нинина мама
говорила вашей маме, что Антон и Кот под надзором полиции
и это может скомпо... скомпро.. в общем, как-то сментировать
Петю, значит, дядьку Петю. Может быть, это нехорошо?
Мы тоже не знали.
Мы решили посмотреть, что делает бабушка. Подкрались
под сиренью к кухонным окнам и встали на карнизик. Алешке
хорошо: он высокий. Меня подсадил Ванька, я вцепился паль-
цами в подоконник, подтянулся и для ноги нашел упор —
большой гвоздь.
В кухне за столом сидели бабушка и урядник. У плиты что-
то делали тетя Зина и Анна-прачка^ На столе — бутылка,
огурцы, стакан, хлеб, ветчина. Бабушка в двухэтажном лило-
вом платье с буфами. Это плечи такие, как подушки. На голове
у бабушки круглый платок из белых кружев. Все знают, что
она прячет лысину, а она говорит, что носит наколку потому,
что не успевает причесываться, говорит: «Все дела, дела и ни-
кто по-настоящему мне не помогает».
Урядника мы знаем. Чаще всего видим на футболе — про-
хаживается за рядами зрителей, заложив руки за спину. На
поле не смотрит, даже если все заорут при красивом голе. По
деревне ездит или верхом на тощем гнедом мерине, или на нем
же, запряженном в двуколку. Строго поглядывает по сторо-
нам. Лицо смуглое, длинное, глаза хитрющие и большие чер-
ные усы. Мама смеется, что у нашего урядника усы-барометр:
если кончики торчком вверх, — значит, ясно, в стороны —
переменно, вниз — дождь.
Окна в кухне оказались закрытыми. Голосов сквозь стекла
не слышно. Бабушкино лицо огорченное. А урядника, наобо-
рот, нахальное. Усы заострились, торчат вверх пиками, как
у немецкого царя Вильгельма.
Бабушка сама налила рюмку, сама положила на тарелку
кусок ветчины. Урядник выпил, руками замахал, что довольно,
и показал глазами на тетю Зину и Анну-прачку. Бабушка кив-
нула головой и повела урядника в прикухонную комнату. Это
удивительно. Даже в первый день пасхи, когда бабушку при-
ходят поздравлять соседи: доктор, фельдшер, священник, ла-
вочник Пульман, — в общем, все-все, урядника в комнаты не
27
приглашают. Бабушка уходит от гостей, выносит ему на тарел-
ке большую-большую рюмку водки, крашеное яйцо, ветчину,
ломтики кулича и пасхи. Ставит на кухонный стол, отвечает:
«Воистину воскрес!» — христосуется, то есть целуется, и
уходит...
Мы соскакиваем на землю. Алешка говорит Ваньке Мо-
ряку:
— Ты видел, что лежало на столе?
— Видел.
— Наши бумажные голуби.
— Да. Целая кучка.
Пришел Юрка. Сказал:
28
— Интересно, что говорил урядник.
А мы еще ничего не слышали, только видели, что урядник
зачем-то принес бабушке наших бумажных голубей. Так Юрке
и сказали.
Мы лупим бегом вокруг дома, через черный ход в кладовку.
В коридоре навстречу Анна-прачка.
— Вы куда? В кладовку? Бабушка не любит, когда туда
стадом ходят. И занято: там Аля наказанный.
Мы, конечно, не послушались. Стучимся. Алька откиды-
вает крючок, палец к губам: «Тсс!»
Юрка и Ванька забирают себе две оставшиеся свобод-
ными дырки в досках, где сучки выпали, нам с Алешкой
29
дырок не достается. Голоса слышны хорошо. Бабушкин,
уговорчивый:
— Напрасно, Фрол. Петрович, думаете. Мои парни смир-
ные. У них свои дела. Ничего не касаются...
Хриплый голос урядника:
— У меня, сударыня Ольга Константиновна, служба. Мне
все одинаковы — ваши, наши. Извините. Голубки... голубки...
Важные голубки!
Голос становится громким и злым:
— Голубятников найти обязан-с. Так, вот-с... И не иначе.
— Не знаю про ваших голубков. Ничего не ведаю. Ребята
мои ни при чем. Напутал ты, Фрол Петрович, напутал...
Голос урядника еще злее:
— Я напутал? Извините. Посмотрите сюда. Вы человек
грамотный. Развернем голубка, другого. Так, так... Что это?
Что написано? Читайте. Разрешаю и даже прошу. Это листов-
ка, она же прокламация! Против царя и отечества! Нате,
читайте, убедитесь!
Бабушкин голос совсем тихий и расстроенный:
— Ты что, Фрол Петрович! Бог знает, что говоришь!
— Читайте, читайте! Убедитесь...
Мне стало неприятно за бабушку: она у нас не очень гра-
мотная. Бабушка взрослая, нам иногда смешно, что читает
хуже маленьких, особенно если мелко написано. Маме гово-
рила: «Маруся, ты же знаешь, что я писать пишу, а читать —
в лавочку несу».
Бабушка замолчала и урядник тоже, потом спросил:
— Кто у вас в комнате на чердаке живет?
— Никто. И не бывает там. Коленька слесарить давно
бросил, кроликами занялся.
— Кто на кровати спит?
— Никто не спит. Давным-давно, с недельку, жил один.
Попросился, сказал, что межевой1. Я пустила — пожил, уехал.
Может, его бумажки, наверно, так.
— Как его звали?
— Не спрашивала, вроде человек самостоятельный... Гос-
поди помилуй! Кто там забравши!
Это бабушка закричала на страшный шум: мы свалились.
Алешке не досталось дырки в стене, смотрели только Юрка и
Алька, ему страшно хотелось. Заметил высоко-высоко вы-
павший сучок, поставил на подоконник ведро, потянулся и
1 Землемер.
30
сверзился на Альку, а тот схватился за Юрку, и все загремели
на пол. Конечно, бабушка услыхала — тут бы и глухой
услышал.
Толкаясь и падая, мы промчались по коридору и выскочи-
ли из дома. Бежали через яблочный сад, к речке, и там приня-
лись купаться, будто ничего и не было. А Юрка опять куда-то
пропал. Через час я пошел на разведку к Большому дому.
У крыльца и беседки никого не осталось. В сенях раздались
голоса. Я кинулся в сиреневые кусты. На крыльцо вышли ба-
бушка и тетя Зина. Тетя Зина громко сказала:
— Слава богу, обошлось.
— Обошлось, обошлось, — сердито перебила бабушка,—
с деньгами и так плохо, а тут... Куроцап проклятый,..
сыщики
Кира за утренним чаем, прямо захлебываясь от интереса
и страха, рассказывала, что у нас в Лебяжьем делается.
В «Бережке» пьяный стражник говорил, что появилась шайка
воров. А сегодня тетя Зина заметила, что ночью у нас из ко-
нюшни утащили новый хомут, кожаные вожжи и валенки.
Бабушка Ольга Константиновна не велела никому об этом
говорить, чтобы урядник не знал. Кира возмущалась: «Это что
же такое? Воры будут воровать, а мы молчать? Потом и
убьют!»
Мама сказала:
— Оставьте, Кира, не наше дело. Какие-то хомуты, вален-
ки. Бабушка права. Урядника звать — все равно не поможет,
и себе дороже: будет тут крутиться, водку выпрашивать.
Юрка допил добавочное какао и так важно, по-взрослому
сказал:
— И не надо никому говорить. Не беспокойтесь, Кира, не
надо никакого урядника, сами найдем и поймаем воров...
Мама сразу растревожилась, закричала:
— Юрий! Прошу тебя, не вмешивайся. Что за шерлок-
холмсовщина. Оставь, пожалуйста.
Юрка промолчал и вышел.
Я нашел его на бревнах, вместе с остальной компанией, он
рассказывал про воров:
Алька прямо загорелся:
— Воры! Шайка! Надо их поймать! Немедленно! И нам
скажут спасибо.
31
Алешке это понравилось и он предложил вооружиться,
разделиться на вахты и поймать разбойников на месте пре-
ступления.
Галя не согласилась:
— Чепуха, никого мы не поймаем.
Поднялся крик-спор. Когда все успокоились, Юрка под-
нял руку:
— Делайте что хотите, а я буду сыщик и все сначала
узнаю, а потом посмотрим. Кто еще хочет быть сыщиком?
Все закричали: «Я! Я! Я!» — даже девчонки.
Юрка отобрал Алешку, Альку и, когда я попросился, меня.
Ваньки Моряка не было: он был за что-то наказан, сидел дома.
Девчонкам Юрка отказал, потому что сыщиками бывают толь-
ко мужчины.
Мы, сыщики, ушли в дровяной сарай и там заперлись, что-
бы никто не мешал.
Первым делом Юрка обратился к Альке:
— Ватсон, что вы думаете об этом случае? Он меня заин-
тересовал, и я готов бросить все другие дела.
Алька — удивительно, что согласился стать Ватсоном, —
ответил:
— Ничего не могу сказать про этот запутанный случай
и мне страшно интересно, что будет делать мой друг Шерлок
Холмс.
Юрка остался доволен ответом и спросил, снисходительно
улыбаясь:
— Как часто разбойники воруют?
Я сказал, что они делают набеги. Алешка Артист вскочил
на чурбан и, размахивая руками, продекламировал:
Как ныне сбирается Вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам,
Их села и нивы за буйный набег
Обрёк он мечам и пожарам.
— Хватит трепаться! — оборвал Юрий, давайте думать.
Тут в дверь сарая постучали, и нам пришлось впустить
Ваньку Моряка и Сережку. Мы им все рассказали, и Юрка
задал свой вопрос: когда разбойники придут опять?
— Воры всегда воруют, — безнадежно заметил Алька.
— Ерунда! — возразил Сережка и ничего не объяснил.
— Все равно когда, — вслух размышлял Юрка. — Глав-
ное, их найти.
Алька хлопнул себя по лбу:
32
— Ребята! Они примчатся на лошади. Не зря украли хо-
мут и вожжи.
— И это ерунда, — проскрипел Сережка.
Юрка тут же на него рассердился:
— Ты каркаешь как ворон «ерунда», «ерунда». Почему?
— Ладно, скажу. Откуда у них лошадь? Они просто про-
дадут хомут, вожжи и валенки. А когда истратят деньги, опять
придут.
— Ватсон! Этот дурачок иногда может сказать правду.
Только не в этом дело. Важно узнать, где у них притон. Как вы
думаете, где вообще живут разбойники?
Мы стали предлагать разное: в лесу, в пещерах, на необи-
таемом острове, в заброшенных домах...
— Стоп! Стоп! — Алька поднял обе руки и повторил: —
В заброшенном доме.
Мы поняли, что он думает про столяров дом, и сразу со-
гласились. Один Юрка сразу запротестовал, даже побледнел
и разозлился:
— Чепуха! Разбойники не будут жить почти в деревне, что
они, дураки?
Алька настаивал на своем:
— Не в деревне, а в стороне, и бывают не всегда. Анна-
прачка не выдумала, а пастух видел, и Громиха, и вы свет
видели, и, по правде сказать, Юрка до сих пор молчит про сто-
ляров дом. Верно? Надо проследить.
Юрка совершенно расстроился. Шрамик на губе стал не
красным, а прямо багровым. Встал, пошел от нас, обернулся
и сначала просвистел, потом процедил сквозь зубы:
— Я в таком дурацком деле не участник. И вам не советую.
Мне некогда.
Так и ушел. Мы, конечно, тоже расстроились и бросили бы
все дело, если бы не Алька: его точно черти толкали. Глазки
прищурил, брови задрал и начал командовать:
— Пойдем в столяров дом. Сбор у сенного сарайчика за
последним домом сегодня, после того как ляжем спать. Кто
пойдет со мной?
Вызвались Алешка, Ванька и я. Сережка отказался: мама
заметит и не пустит, она очень чутко спит. Вдруг вернулся
Юрий, не спросил, что мы решили, сказал сердито, ни к кому
не обращаясь:
— У бабушки в кухне сидит урядник. Что-то выпыты-
вает. — Он помолчал и добавил: — Эти тупицы из Скотланд-
Ярда могут испортить все дело.
3 Алексей Ливеровский
33
опять столяров дом
Чтобы проснуться, я попросил Ваньку, как и прошлый раз,
подергать за веревочку под окном. Лег под одеяло не разде-
ваясь и приготовил, положил под кровать, осеннее пальто. Все
получилось хорошо. Мы с Ванькой быстро пришли к сенному
сарайчику и застали там Альку и Алешку Артиста. Мы на-
деялись, что Юрий все-таки придет, и немножко подождали,
хотя уже было двенадцать. Алька спросил:
— Если мы их вдруг накроем. Они с нами не пойдут, мы же
не вооружены.
Ванька ответил, что важно выследить, потом будет видно,
что делать. Мы еще немного подождали и пошли к Столярову
домику. Ночь темная-темная. Чуть капал дождик, если ладонь
протянуть — заметно. Деревьев не видно, слышно, как шумят.
Значит, наши шаги заглушают. Мы шли, держась друг за
друга. Алька не пошел вперед, пустил Ваньку. Вдруг Ванька
остановился и тихонько ахнул. Впереди, там, где должен быть
столяров домик, виднелся тусклый огонек. Мне страшно не за-
хотелось идти дальше, наверно, и другим тоже. Мы сдвинули
головы в кучу и стали шептаться. Алька предложил вернуться,
потому что дело сделано — мы нашли притон разбойников.
Ванька не согласился: вдруг это не разбойники? Мы с Алеш-
кой хотели было уйти и соглашались с Алькой. Конечно, мы
переспорили бы Ваньку и он один бы не пошел, только тут слу-
чилось совсем странное: разбойники пели!
Ветер притих. Мы были близко к домику и ясно услышали,
что поет женщина! Женщина разбойница? Этого не может
быть, это только в сказках. Нам легче и спокойнее стало.
Алька сразу принялся распоряжаться. Велел нам с Алешкой
заходить с левой стороны, а сам с Ванькой пошел с другой.
Мы подкрались к окну и тихонько заглянули.
Очень мешала занавеска и доска, набитая на раме! Почти
ничего не было видно. Посредине избы на столе горела ма-
ленькая керосиновая лампа. Люди сидели вокруг. Лиц не раз-
личить, а голоса слышны. Говорили о чем-то непонятном, и как
только громко заспорили, забренчала гитара и женщина
запела:
Андалузская ночь горяча, горяча,
в этом зное и мраке бессилья,
так что даже спадает с крутого плеча
от биения сердца мантилья.
34

Я сразу узнал голос лоцманской учительницы Кати.
Она вся большая и красивая. Зачем только черные усики,
правда, маленькие? Мама говорит, у Кати замечательное
контральто, редкое, и надо ей ехать самой учиться, не
детишек учить.
Катя замолчала. Я услышал другой голос, страшно знако-
мый. Сразу бы сказал, что это дядя Петя, только он давно
уехал в город. Дядя Петя очень хороший, добрый, только не-
много странный, ходит, как старичок, сгорбившись, и нико-
гда не смотрит в глаза, а мимо. Мама зовет его Петюнчик, го-
ворит, что он всего стесняется и поэтому до сих пор не
женился.
Дяди Петин (да, дяди Петин!) голос сказал:
— Не надо больше подвергать маму...
Это он про бабушку. Тут вступился густой, как из бочки,
голос:
— Петр прав. Теперь надо как-то иначе. Не думайте, что
наш урядник дурак. Прохвост, несомненно. И взятку сорвал,
и унюхал, и будет крутиться вокруг подозрительного дома.
И этот голос я узнал — это лоцманский ученик. Он таким
басом поет в церковном хоре, стекла дрожат. Сразу запела
Катя:
Это он, это он, мой гидальго лихой,
Это он, его поступь я знаю,
Он придет, и на грудь к нему брошуся я,
И не будет конца поцелуям.
Когда Катя смолкла, только гитара тихонько бренькала,
я услышал еще один голос, полузнакомый, то есть где-то уже
слышал, картавый:
— Не в вашей бабушке дело. Пговалили надежное место.
Надо новое. Обещают еще пгислать ского. Дядя Ваня...
Дальше я не расслышал и мне стало скучно. Алешке тоже,
и вообще нехорошо подслушивать. Мы пошли вокруг домика
и встретили Альку с Ванькой. Они тоже уходили. Разбойни-
ков никаких не было. Это наши взрослые. Неинтересно. Из
двери на песчаную дорожку падала полоска света, там что-то
блестело. Алька нагнулся, поднял и сунул в карман. Уходя,
я еще послушал Катину песню:
У меня нет друзей, у меня нет подруг,
Только старый муж деньги считает.
И корит он меня, и ругает меня,
Даже в церковь одну не пускает.
36
Пока мы шли, я сказал Альке:
— По-моему, там дядя Петя и Катя, только не видно было.
Алька рассмеялся:
— Ага, вот так разбойники! Я в то окно почти всех видел.
Там еще Кот и этот картавый Антон. Помнишь, приезжал, и
все спорили, спорили... И были еще незнакомые.
Из двери сарая показалась белая фигура. Я даже вздрог-
нул. Слава богу, Юрка. Он нас поджидал. Мы все рассказали.
Он был доволен, подсмеивался над нами: нашли разбойников!
Потом вдруг остановил нас и сказал страшно серьезно:
— Ребята, наверно, они никому не говорят, что собирают-
ся в столяровом домике, это, может быть, их тайна, а мы под-
глядели. Нехорошо. Давайте дадим клятву никому не гово-
рить. А?
Алешка Артист страшно любит и знает все клятвы. Мы
подняли руки и повторяли за ним:
— Своей клятвой креплю чужую. Никому никогда не рас-
скажу, что видел в столяровом доме. Если нарушу клятву,
пусть моя кровь превратится в жабью и стечет на сырую землю
от удара кинжалом в сердце.
Здорово у Алешки клятвы получаются. Мы поклялись
и пошли домой.
РЕВОЛЬВЕРНЫЙ ПАТРОН
У нас происшествие.
На утренних бревнах было скучно. Накрапывал дождь,
и мы никак не могли решить: оставаться ли на улице, или идти
домой? Купаться или играть в футбол, конечно, не хотелось.
И у сыщиков было плохое настроение: разбойников в столя-
ровом доме не оказалось, где же их искать? Девочки болтали
всякую ерунду и собирались идти на сеновал, под крышу.
Алька вынул из кармана какую-то блестящую штучку и по-
казывал. Ванька Моряк — у него папа военный — сразу узнал
патрон от револьвера. Мишка закричал: «Дай мне!» — и схва-
тил у Альки из руки. Алька стал отнимать. Мишка орал, отби-
вался и засунул патрон в рот. Алька страшно разозлился, по-
валил Мишку на траву. Тут Мишка заорал: «Ой, пусти, я его
проглотил!»
Что тут началось. Пришлось позвать взрослых. У Альки-
Мишкиной мамы сразу сделалась мигрень. Она замотала
голову сырым полотенцем, плакала, стонала и все повторяла,
37
что Мишка взорвется и умрет. Мы осторожно, чтобы не трясти
и не толкать, под руки свели Мишку, чтоб поближе, к нам в
дом и положили на диван. Мишка стал страшно важный и,
хотя, конечно, трусил, молчал — не плакал, только сопел.
Сережка сказал, что Мишка пока безопасный, он взорвет-
ся, когда патрон начнет перевариваться в желудочном соке.
В общем, решили Мишку не трогать, а его мама размотала по-
лотенце и пошла за фельдшером.
А пока все взрослые и мы сбились на крыльце и обсуждали
Мишку, чтобы не при нем говорить: он и так испугался. Мама
спросила:
— Юрий! Кто дал Мишке патрон? Наверно, ты. Сколько
раз говорила, чтобы вы не лазали в папин охотничий ящик!
Никто из нас, ребят, еще не ответил, как Юрка выпалил:
— Мамочка, прости, я взял поиграть пустую гильзу, дал
Альке, а Мишка выхватил и проглотил.
Кира сказала:
— Все это пустяки, порох не такой уж опасный. Алексей
Васильевич, когда заряжает на столе патроны для охоты, по-
стоянно просыпает порох. Раскатятся, как горошины, по полу,
я их на совок — ив печку, хоть бы что!
Мы с Юркой переглянулись. Смешная Кира: говорит про
нашего папу и путает дробь с порохом. Дробь-то свинцовая,
просто расплавится, а порох вспыхнет, еще как, уж мы-то
знаем, не раз поджигали.
Тетя Зина была спокойна, сказала:
— Надо подождать. Сегодня-завтра выйдет. Только бы
не стал поперек.
Пришел фельдшер, вымыл руки, натянул белый халат.
Спросил у мамы, что Мишка проглотил. Мама ответила,
что патрон. Какой? Мама пошла в папину комнату и принес-
ла из охотничьего ящика большой медный патрон двадцать
четвертого калибра от папиного ружья и поставила его
на стол.
— Наверно, доктор, такой.
Совсем не такой: Алька маленький нашел, но мама, конеч-
но, не знала.
— Ого! — удивился фельдшер.
Подошел к Мишке, заставил его открыть рот, посмотрел
язык, пощупал пульс и решил: выйдет.
Мишка заплакал и совсем перестал шевелиться. Мама
сказала «спасибо» и дала фельдшеру денег. Тогда он присел
за стол, написал рецепт и протянул маме:
38
— Слабительное. Не беспокойтесь, выйдет.
На следующий день все Лебяжье знало, что Миша прогло-
тил патрон. Вдруг пришел урядник. В комнате были две мамы,
Кира, Юрка, Алька, Нинка и я. Мишка сидел на диване и чи-
тал книжку. Патрон еще не вышел, и Мишку из дому не вы-
пускали. Урядник вошел, поздоровался, без приглашения сел
к столу и боднул на нас, ребят, усатой мордой. Мама распоря-
дилась:
— Дети, идите к себе!
Мы ушли, но щелку в двери оставили так, чтобы было вид-
но и слышно. Урядник долго молчал, разглядывал все в ком-
нате, будто был первый раз, потом поднял брови на Мишку,
глянул на патрон, что остался на столе со вчерашнего дня,
спросил:
— Этот проглотил? Такой?
Мамы закивали.
Моя сказала:
— Он, он. Такой, такой; сын дал из отцовского охотничье-
го ящика.
Урядник ухмыльнулся противно и стал смотреть в нашу
сторону. Юра зашептал нам:
— Если войдет сюда, будет спрашивать, не говорите,
где Алька нашел патрон. Алька! Слышишь? Скажи, что
я тебе дал.
Урядник встал и, не попрощавшись, вышел, придерживая
руками шашку.
Мама сказала Альки-Мишкиной маме:
— Скоро будет по ночным горшкам шнырить.
— Пускай, пускай, это их дело, — возразила Кира, —
подружка моя рассказывала, она рядом Путилова живет1, там
все мутят и мутят. С флагами гамазом ходят, худые песни
поют, запрещенные, и студенты с ними.
Кира оглянулась, сделала таинственное лицо и почти ше-
потом:
— Против царя идут.
Я толкнул Юрку в бок, шепнул:
— Сейчас скажет про Надьку и «всем им кров с попки».
Юрка даже не улыбнулся, почему-то разозлился и рукой
на меня махнул.
Вечером примчалась Альки-Мишкина мама, такая радост-
ная. Кивнула моей маме: «Вышел!»
1 Путиловский завод. В настоящее время — Кировский.
39
ФУТБОЛ НА СВОЕМ ПОЛЕ
В нашем поселке замечательная футбольная команда,
называется «Лебедь». Играет с Ораниенбаумом, Мартышки-
ном, даже с Кронштадтом, но главные соперники — лимузин-
цы — футбольная команда из деревни Лимузи. Дядя Петя
говорит, что в Лимузях летом еще больше петербургских ли-
говых игроков, чем у нас. Что значит «лиговые», не знаю, ду-
маю, самые лучшие.
За несколько дней до матча на столбе у моста и еще на не-
скольких столбах появлялись объявления: «Лебедь» — «Ли-
музи». Счастье и радость! Играли на поле за деревней, на
опушке леса. Ворота из жердей, лайны — боковые линии —
мелкие канавки. Раздевалка — небольшая полянка в можже-
веловых кустах. Нас туда не пускали. Там игроки переодева-
лись, и туда заранее приносили два ведра с водой, накрытых
чистыми полотенцами, и несколько стаканов.
За полчаса до игры вокруг поля тесно стояли зрители. При-
езжал урядник. Привязывал к кустам лошадь и прохаживался
за стеной зрителей размеренным шагом. На игру не смотрел.
Свисток! Чудесный певучий футбольный свисток! «Лебедь»
выбегает на поле. Белые майки, синие трусы, сильные муску-
листые гиганты. Мы, мальчишки, ревем от восторга и счастья!
— Ура, «Лебедь»! Ура! Смерть лимузинцам.
Мы приходили на поле не только во время матчей, постоян-
но крутились около лебединцев, когда они тренировались.
Самая большая удача, если футболисты не собирали две ко-
манды, а просто кикали в одни ворота. Тут нам разрешалось
становиться за голом, ловить и подавать мячи, промазанные
или пропущенные голкипером. Это было страшно приятно:
поймать мяч, когда бьет какой-нибудь «сам», и опять точно
выкатить ему под удар в ноги. Нас называли «загольными
беками».
Играли мы в футбол и сами на своем поле около дома. Ма-
ленькое поле с одними воротами. Раньше были ворота с обеих
сторон. За правым голом сад, там малина, крыжовник и чер-
ная смородина. Если посильнее и повыше ударить, мяч летел
через изгородь и приходилось всем его искать. Тетя Зина это
заметила, распорядилась сломать правые ворота и нам играть
только в одну сторону. Нам неинтересно, и мы каждый раз де-
лали новые ворота из камней. Они получались низенькие,
больше камней близко не было, приходилось сверху камней
кидать одежду. Не очень помогало, часто получались спо-
40
ры. За левым голом пруд. Мы старались в эту сторону силь-
но не бить, а то мяч попадал в воду и становился мокрым и
скользким.
Играли босиком. Все, кроме Альки. У него были настоящие
бутсы. Из-за этого мы не позволяли ему играть в поле и он
стоял голкипером. И то боялись. Как выбежит из ворот на-
встречу босому форварду в своих бутсыщах — тот сразу в
сторону. Вторым голкипером никто не хотел становиться. При-
ходилось мне, иначе могли совсем не взять.
Против середины поля как раз лежали наши бревна. На
них сидели девочки, смотрели на игру и страшно визжали.
Рефери1 у нас была Наточка из Лоцманского. Хотя и де-
вочка — пусть; зато ей не надоедало, она могла судить хоть
целый день. Кроме того, она не как мальчишки: никогда не
жулила, не подсуживала одной стороне против другой.
И еще у нее был свой настоящий футбольный свисток, висел
на шее на синей шелковой ленточке. Как она свистнет, всюду
слышно и все собираются играть в футбол, даже и не на-
ши ребята.
В тот день беком-защитником у меня был Юрка. Я все от-
махивал его руками, чтобы не заслонял нападающих, а он как
только отобьет мяч, подходил ко мне, подмигивал и напевал
какую-то дурацкую песенку:
— Ра-аз-бой-ники живут в лесу. Да-а. Ра-аз-бой-ники
живут в лесу...
Под самый конец игры, когда счет долго держался 9:9, мяч
пошел на корнер* 2. Это опасно! Игроки и зрители волновались.
Наточка засвистела, закричала (опять у нее полипы разыгра-
лись): «Торнэ!» Это значит корнер.
Все скопились на моей площадке. Юра встал у штанги.
Подавал Ванька Моряк. Он ударил высоко, перекинул мяч
через всех игроков на другой край. Там оказался один Мишка
близко от гола. Он страшно разволновался, знал, что самому
не забить, решил придержать, подождать своих, и лег пузом
на мяч. Подбежал Юрка. Ногами бить нельзя: больно, он взял
да и сел на Мишку и стал выдавливать мяч. Мишке стало душ-
но и он укусил Юрку — он всегда кусается. Наточка засвисте-
ла: «Пэнальте!»—и показала на мои ворота. Поднялся страш-
ный спор. От своих ворот прибежал Алька и схватился с Юр-
кой — они капитаны. Юрка доказывал, что пендель3 надо
’Судья
2 Угловой удар.
3 Одиннадцатиметровый удар.
41
давать за укус и в другие ворота иди удалить Мишку с поля,
а не за фол1. Алька не соглашался, говорил, что пусть укус, но
на чужой площадке, а Юрка сфолил на своей: задержал на-
падающего.
Наточка все свистела, свистела и считала, не обращая ни
на кого внимания, одиннадцать шагов. Девчонки с бревен
кричали, что с рефери не спорят. Пришлось уступить. Когда
Наточка отсчитала шаги, Алька заорал, что она далеко ставит
мяч, что у нее слишком длинные ноги. Юрка не соглашался,
говорил, что ничуть не длинные, просто костлявые и тонкие,
и так кажется.
Пенальти бил Володя Буцефалушка из Лоцманского.
У него страшно сильный удар. Я прыгал в воротах, конечно, не
знал, куда пойдет мяч: увидеть невозможно, и решил заранее
кинуться в левый угол. Мяч попал мне прямо в живот, страшно
больно, но я схватил его и не выпустил, лежал и икал.
Юрка подошел ко мне, сказал: «Молодца!» — взял мяч,
чтобы подать в поле, и запел свою песню про разбойников
и лес.
После игры — получилось все-таки 12:12, ничья, — мы
пошли купаться на речку. Юрка раздевался рядом со мной
и вдруг наклонился к самому уху:
— Серый! Ты мне нужен, только молчи. Приготовь с вече-
ра удочки и накопай червей.
Я знал, что Юрка страшно не любит копать червей, и все-
таки удивился. Он не обратил на это внимания и, вместо того
чтобы растолковать, в чем дело, опять подмигнул и сказал:
— Крупную рыбу ловят на заре.
РАЗБОЙНИЧЬЯ ТРОПА
Я спал. Кто-то тронул меня за голову. Было совсем текшо.
Я хотел заорать, но услышал голос Юрки:
— Тише! Тише! Муську разбудишь. Одевайся.
Мы вылезли через окно, взяли у черного крыльца удочки,
червей и пошли в поле. Долго шли по дороге, потом Юрка
свернул, и мы вышли на речку у Заячьего мыса. Ночь была
звездной, узкий месяц смешно сидел на верхушке елки на той
стороне речки. Правда, в стороне моря уже светилась оранже-
вая полоска зари. Мы размотали удочки, насадили червей
1 Штрафной удар.
42
и забросили. Светлые поплавки замерли в черной-черной воде.
На нашей стороне было некошено, пришлось сесть прямо в
мокрую от росы траву. Клева никакого. Я только что хотел
сказать Юрке, что ну его со всей ловлей, что я совсем замерз,
но туман пожелтел, раскиселился и на той стороне речки по-
казался великан — человек ростом с высокое дерево. Юрка
шепнул:
— Видишь? Молчи! Не шевелись!
Я выпустил из рук удилище. Позади великана появился
другой, чуть пониже. Туман на глазах прозрачнел, пробился
луч солнца, у великана отвалилась голова и на той стороне
реки, на тропинке, оказались два человека. Впереди шел вы-
сокий, чернобородый, на нем черный жилет, а на голове такой
же картуз, как у Егора-торговца. За ним в одной рубашке и
босиком шел парень. Рыжие вихры выбивались из-под кепки,
на спине горбился мешок.
Туман исчез. Парень повернулся к нам, и я его узнал. Это
был Ванька прачкин, которого бабушка почему-то называет
каторжным. На самом деле он самый обыкновенный мальчик.
Мы с ним играли два лета, он веселый, только сильно веснуш-
чатый и хитроглазый. Он смотрел в нашу с Юркой сторону,
споткнулся, выронил ношу, и она покатилась под откос. Черно-
бородый кинулся, схватил мешок у самой воды. Ванька вско-
чил и опять посмотрел в нашу сторону. Чернобородый тоже
посмотрел, заметил нас с Юркой, нагнулся к блестящему от
росы голенищу, вынул страшный нож и погрозил. Я испугал-
ся. Между нами и теми двумя была только речка. Узкая, и пе-
рейти ее просто, мы тут не раз купались — вода только под
мышки. Юрка встал. Молчал и держал в руках удочку. Черно-
бородый подошел к Ваньке, сильно ударил по затылку и кинул
ему мешок. Я бросился бежать. Юрка догнал меня на полови-
не дороги к дому. За удочками мы ходили днем, и все равно
мне было еще немного страшно.
ПО СЛЕДАМ РАЗБОЙНИКОВ
В дровяном сарае собрались сыщики и еще пришли стар-
шие девочки, Галя и Нина, и Ванька Моряк. Мы расселись на
дровах. Юрка как царь залез на самый верх поленницы, спо-
койно, будто ничего особенного нет, рассказал, как он с Леш-
кой, то есть со мной, нашел разбойников. Гале хотелось
узнать, как Юрка догадался, где надо караулить. Юрке
43
было приятно, что мог похвастаться, но он и виду не подал,
ответил небрежно:
— Методом индукции и дедукции. Я понял, что они живут
в лесу, а воруют в нашей деревне. По дороге им ходить нельзя:
заметят. Вдоль речки прямо в деревню идет тропа. По ней
ходят рыбаки и коровы, когда заблудятся, возвращаются не
прогоном, а прямо. Разбойники воруют ночью и к утру должны
уходить. Вот мы их и подкараулили. Очень просто.
Юрка прямо раздулся от гордости. Алька, конечно, зави-
довал, послушал, наморщился, спросил:
— Ну и видели, ну и что? Уряднику скажете?
— Лучше бабушке или тете Зине, — вступилась Галя.
— Так, так, — иронически протянул Юрка, — бабушка
и тетя Зина прячутся на тропе, разбойники подходят, женщи-
ны выскакивают, и разбойники их режут ножом. Великолеп-
ная идея! Галя, ты гений!
— Что ж ты предлагаешь?
— Ничего не предлагаю, я узнал, кто разбойники и где
они. Задача решена и не представляет для меня больше инте-
реса. Ватсон! Вам пора вернуться к своим больным.
Тут, как будто и некстати, Нинка задала вопрос:
— Почему большой черный бьет Ваньку? Может быть,
Ваньке плохо и его надо выручить?
Сразу все закричали:
— Конечно, плохо!
— Может быть, он простой воришка, а черный страшный
разбойник?
— Ванька у него раб!
— Сам в сапогах, а Ванька босой!
Нинка застучала палкой по дровам:
— Слушайте! Слушайте! Как хотите, Ваньку надо выру-
чить, отнять от чернобородого.
Против никто не был, всем захотелось выручить Ваньку.
Когда шум смолк, раздался голос Юрия:
— Хорошо, так решили, может быть, и правда, только как
сделать? Мы знаем, где ходят разбойники, и не знаем, где они
живут, надо...
— Ну что ж, — прервал Алька, — просто надо выследить.
— Просто? Скажи, как? Надо же...
— Пожалуйста. Купим много-много зубного порошка, на-
сыплем на тропинку, где они ходят. Ночью они не заметят, за-
пачкают ноги, и мы их найдем по белым следам.
— Тогда уж лучше вырыть на тропинке глубокую яму, —
44
загорелся Алешка Артист, — сверху закроем ветками. Так в
Бенгалии ловят тигров. Когда оба провалятся, мы осторожно
вытащим Ваньку, разбойника оставим в яме. Идет?
— Лучше написать Ваньке записку, чтобы он удрал к нам,
и приколоть ее на куст у тропинки, — сказала Галя.
Я предложил поднять на опушке леса огромный воздуш-
ный змей и на нем написать: «Ванька! Приходи, не бойся».
— Глупости, — фыркнула Нинка. — Записки — это глу-
пости, разбойник прочтет первый и убьет Ваньку за измену.
— Вы не даете мне говорить, — возмутился Юрка, —
первым делом надо найти их притон. Это главное.
— Хорошо, — поддержал Алька, — давай так: разде-
лимся, ты находишь притон, я беру на себя вытащить
Ваньку.
— Как ты его вытащишь?
— Очень просто. Достану лошадь, подскачу к притону и,
как татары полонянок или казаки раненых, заброшу в седло.
Юрка сделал ехидную морду:
— Где ты достанешь смирную лошадь? На настоящей ка-
валерийской ты до притона не доедешь, свалишься раньше.
Алька разозлился:
— Прекрасно умею на лошади, тысячу раз ездил верхом.
— Врешь, врешь. Где ездил верхом?
Алька облизал губы:
— Ездил в зоо’саду на... на... осле. Катался два раза.
— Алечка, дорогой! Где ты его достанешь? Ручаюсь, что
на двадцать верст кругом нет ни одного осла, кроме тебя, ко-
нечно.
Галька почувствовала, что сейчас начнется драка, захло-
пала в ладоши.
— Довольно, довольно, прекратите. Думайте, как вы-
ручить Ваньку.
— Если бы сыщицкую собаку, — вздохнул я мечтательно.
— Стойте! Стойте! Стойте! Идея! — Юрка задумчиво
помолчал, спросил: — Скажите, Ванька любил играть с ба-
бушкиным Бобкой? Кормил его?
— Любил, любил, вечно ему кусочки таскал. Бабушка
ругалась.
— Отлично, — заключил Юрка. — Мы возьмем Бобку на
веревку, выйдем с ним на тропу, и он приведет нас к Ваньке
как сыщиковская собака.
Мы закричали: «Ура! Здорово!» — и решили не отклады-
вать дело. Юрка был польщен и стал распоряжаться. Гале
45
велел принести колбасы для Бобки, а мне достать веревку.
Вступился Сережка, он всегда так: молчит, молчит и вдруг
проскрипит неприятное:
— Все неправильно. Колбасу давать нельзя, она забивает
у собаки нюх. И главное, чтобы собака нашла, надо дать по-
нюхать какую-нибудь вещь вора.
Юрка и тут нашелся:
—: Галя! Принеси не колбасу, а печенье или булку с мас-
лом. Нина! Возьми незаметно у Анны-прачки носовой платок
или... в общем, что найдешь. Ванька ее сын, мать и сын долж-
ны пахнуть одинаково или очень похоже.
Бобка на бабушкином крыльце грелся на солнце и желты-
ми зубами выкусывал блох. На Юрку сначала заворчал, потом
ничего — дал надеть на шею веревку и пошел за ним. Галька,
чтобы Бобка не сердился и ему было бы веселее, все время
давала ему маленькие кусочки печенья.
На тропинке, на том месте, где тогда шли разбойники, мы
остановились. Нинка вытащила из кармана Аннин головной
платок и дала его Бобке понюхать. Бобка чихнул и, наверное,
понял.
Юрка погладил его по голове, скомандовал:
— Ищи! Вперед! Веди!
Бобка сразу сильно потянул веревку, подошел к речке и
долго пил, даже искупался, поплавал у самого берега.
Галя приговаривала:
— Пусть, пусть, не мешайте, он охладится и поведет.
И верно. Бобка отряхнулся, поднял на куст ножку, смешно
пискнул и помчался. Мы еле поспевали. Он вел нас по тропин-
ке до железнодорожной насыпи, там резко повернул вдоль
пути, прошел еще немного и свернул по некошеному полю к
поповой даче. Попов дом стоит отдельно, близко к лесу. Бобка
привел к красивому голубому забору и полез в дыру. Юрка
снял с него веревку, сказал нам:
— Отпущу. Может быть, они там скрываются и он найдет.
Самим идти не стоит.
Бобка обогнул дом, мы побежали за ним вдоль забора,
заглядывая в щелки. На заднем дворе у конуры на цепи сидела
лаечка, белая-белая, пушистая, как игрушечная. Она сразу
вскочила на будку. Бобка подбежал, понюхал, что у лаечки
в жестяной плошке, быстро все съел и принялся кататься на
спине. Видно, они давно уже дружили.
Юрка со зла забросил веревку через забор, и мы пошли
домой.
46
ГРОЗА
Ночью мы все проснулись от страшного грохота. Вспыхи-
вали фиолетовым светом окна. Кира бегала по дому, закрыва-
ла печные вьюшки, крестила двери и окна, что-то бормотала
и зажгла у себя в комнате лампадку. Потом ей, наверно, пока-
залось этого мало и она зажгла перед иконой еще две воско-
вые церковные свечи. И маму ругала за то, что в наших комна-
тах нет образов и что бог может нас всех покарать, спалить
дом. Юрка спросил ее, за что бог может на нас сердиться?
И еще сказал, если бог и захочет спалить наш дом, то ему бу-
дет очень трудно сжечь все и оставить целой Кирину комнату
за то, что там есть икона. Юрке здорово попало от мамы. Она
сказала, что только некультурные люди смеются над верую-
щими, все равно какими, православными, магометанами или
иудейской веры.
Кира же страшно рассердилась на Юрку, накричала, что
он стрекулист, и бог его непременно так или иначе накажет,
и все боятся бога — даже урядник. И это уж так. Вчера только
обедня кончилась, пришел в церковь урядник с одним страж-
ником, и хотели что-то искать. Батюшка их в алтарь не пустил,
и они покорились, поняли, что нельзя, ушли.
— Так они не бога, а попа испугались, — рассмеялся
Юрка.
И опять ему попало от мамы, что зачем Говорит поп, надо
называть священник. Юрка огрызнулся, что все взрослые так
говорят, а потом задумался и пошел спать. Я удивился. Гроза
еще не кончилась, молнии так и сверкали, можно было еще
посидеть со всеми, а он ушел. Тогда я вышел и поднялся к Юр-
ке наверх. Кровать была пустая, даже одеяло не откинуто.
Тут засветились, загорелись молнии, и я увидел в окно, что
Юрка вышел из нашей калитки и побежал в сторону Лоц-
манского.
СТАРЫЙ КИРПИЧНЫЙ
Утром, после завтрака, мы пошли в дровяной сарай, так
как дождь не кончился, правда, был уже не сильный. В сарае
были все, и Сережка пришел.
Юрка взгромоздился на самый верх дровяной кучи и за-
явил:
— Итак, собака не помогла, Бобка не захотел нас
47
привести. Ваньку спасать надо, — это два. Мы знаем, что
разбойники приходят из леса, — это три. Но где они жу-
вут? Надо найти их притон, — это первое дело. Скорее все-
го, они живут в пещере. Пещеру я знаю только одну, за ста-
рым кирпичным заводом в крутом берегу речки: там бра-
ли песок.
Алька тоже знал пещеру за старым кирпичным и сказал,
что это очень подходящее место для притона и что он и раньше
догадывался, что разбойники там живут.
— Хорошо, — сказал Юрка, — если вы согласны искать
притон, то первый вопрос: когда?
Алешка Артист округлил свои и так большие глаза и пред-
ложил искать ночью:
— Будем красться и заметим огонек.
Ночью никому не захотелось. Днем, наверное, удобнее,
когда разбойники должны отсыпаться после набегов. Юрка
подумал и как бы ответил на наши мысли:
— Отлично. Надо идти сейчас же. Дождь перестал. Если
мы бегом туда и обратно, то успеем вернуться к молоку, и дело
сделаем, и никто не узнает, где были.
Алька пытался перечить, говорил: «А что мы, если найдем,
сделаем с разбойниками? Они могут нас убить». Мы согласи-
лись с Юркой: там видно будет и, главное, успеем удрать.
Юрка крикнул:
— Побежали! Все за мной, на носках, на третьем шаге
выдох.
Помчались все сыщики. Руки поджаты в локтях — топ,
топ, топ — выдох, топ, топ, топ — выдох. Долго-долго бежали
полем до опушки леса. У меня, как всегда, закололо под ло-
жечкой, и я попросил остановиться, передохнуть. В лес вошли
шагом. Алька сразу сел и набросился на кислицу. И мы все.
Под деревьями было прохладно и пахло земляникой со слив-
ками. Дальше идти не хотелось; мне, наверное, больше всех
не хотелось — ведь я, если не считать Мишки, самый млад-
ший.
Юрка встал и сказал:
— Пошли, пошли...
Алька замотал головой:
— Подожди, доем.
— Всю кислицу? Лопнешь. Пошли.
Алька облизал губы и думал вслух:
— Вряд ли успеем вернуться к молоку. Я дал маме честное
слово, что приду пораньше.
48
Юрка засвистел сквозь зубы, тяжело задышал и бухнул
Альке в лицо:
— Ты свинья. Старая свинья. Просто трусишь. Никуда
тебе не надо. Хочешь бросить товарищей? Мы тебя проклянем
самым страшным проклятьем и навсегда исключим из пле-
мени.
Алька сдался, и мы не торопясь пошли; страшно не хоте-
лось. Решили искать пещеру вверх по реке, начиная от кир-
пичного завода. Скоро мы оказались на крутом берегу речки,
над заводом. Завод заброшенный, остались там глиномятка,
развалившаяся печь для обжига кирпича и дом для рабочих.
Спустились по дороге и шли мимо заброшенного дома. Вдруг
Юрка повернулся к нам и сделал руки крестом:
— Стойте! Нюхайте!
Мы принялись принюхиваться. Пахло дымом. Тут я заме-
тил у самой реки две рогульки, между ними зола и из нее то-
ненькая ниточка дыма.
— Давайте уйдем, — зашептал Алька, — они близко.
У меня захолодело в животе, посмотрел на Юрку — он
бледный. Неожиданно для всех Алешка Артист решительно
покрутил головой:
— Тише! Тише! Спокойно! Пошли смотреть, в случае чего,
бежим!
Когда он сказал это слово, у меня дернулись в обратную
сторону ноги. Все равно пошли смотреть.
Около костра валялись обглоданные рыбьи кости и корка
хлеба. Больше ничего. У воды на мокром песке отпечатались
свежие следы страшно большого сапога и босой ноги. Рядом
куча рыбьей чешуи. Мы оглядывались, оглядывались—людей
не было видно. Алешка схватил Юрку за руку, показал на дом:
— Смотри! Лестница...
К чердачному окну была прислонена лестница, сбитая из
жердей. Мы подошли поближе, говорили только шепотом:
вдруг они там, на чердаке? Алешка сегодня был самым отча-
янным, сказал:
— Никого нет. Они втянули бы наверх лестницу, так всег-
да делают разбойники. Я пойду.
Сказал и полез. Нас просил подождать, потому что лестни-
ца плохая. Через минуту показался в окошке, поманил рукой.
Полезли один за другим. Я только влез, как услышал Юркин
голос:
— Ого! Смотрите, смотрите.
В дальнем углу чердака у окошка, целого, не разбитого,
4 Алексей Ливеровский
49
занавешенного какой-то тряпкой, стоял стол. Около него две
чурки как стулья, над столом на гвозде, вбитом в балку, фо-
нарь. Совсем рядом под скосом крыши кровать, вернее, логово
из досок и сена. На столе пустая бутылка, две кружки, куски
хлеба, огрызок сахара и длинный, блестящий нож. Отчаянный
Алешка взял его и, размахивая руками, продекламировал,
правда, тихим голосом:
Лемносский бог тебя ковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды...
Мне стало страшно-страшно. Я прямо умолял:
— Брось, Алешка, положи на место. Ребята, пойдемте.
Алька меня поддержал, прошипел:
— Уйдемте, уйдемте, они сейчас вернутся.
Юрке, видно, тоже было страшно, но он не убегал, продол-
жал осматривать чердак, нагнулся и вытащил из кучи сена
лошадиный хомут, совсем новый, наверно, тот, что пропал у
тети Зины. Не знаю, почему, когда осмотрели хомут, стало не
так страшно. Не такие уж разбойники, раз хомуты воруют
и Ванька где-то тут, и мы его все знаем, обыкновенный наш
Ванька прачкин. Юрка скомандовал:
— Ничего не брать, все на место. Пошли!
Мы спустились вниз на свет, на солнце. Поскорее отошли
от проклятого дома, поднялись на дорогу, шли домой и хохо-
тали, хохотали по всякому пустяку. Когда вышли на поле,
Юрка остановил нас, поднял руку:
— Ребята! Молчать! Никому! Клятва!
Мы тоже подняли руки и прошептали про себя обычную
клятву молчания.
НА ВЫРУЧКУ
Девочки, конечно, поняли, что сыщики куда-то ходили,
и на следующий день, когда мы все собрались, страшно хотели
узнать, что и как. Мы молчали. Алешка Артист, когда его
спрашивали, делал такую морду, что сразу понятно — у него
тайна.
Утро было пасмурное, накрапывало, мы не пошли купаться
и собрались под крышей дровяного сарая. Галя сказала, что
это свинство — не рассказывать, делать тайну по пустякам.
Юрка мрачно сдвинул брови и ответил, что у нас клятва. Но
50
сыщики разом заорали, что наши клятвы только от взрослых,
от своих — свинство. Нам, правда, самим хотелось поделить-
ся. Юрка, наконец, позволил, и мы рассказали все как было.
Алька еще добавил то, что я не заметил: что окно было зана-
вешено женским платьем, а кинжал был на кончике окровав-
ленный: Алька уверен, что женщина убита; Наверно, не я один
заметил, что Алька один раз облизал губы, все равно стало не-
приятно и больше не хотелось говорить про кирпичный завод
и разбойников. Галя позвала купаться — не так уж холодно.
Может быть, и пошли бы, да захныкала Муська:
— Жа-ал-ко Ва-ань-ку! Ра-аз-бойник убьет...
Страшно ненавижу, когда ревут девчонки, даже если и не
зря, «на нервы действуют» — как говорит мама. Вот Нинка
никогда не плачет, никогда. И на этот раз она фыркнула на
Муську:
— Не реви! Не поможет. Ребята! Надо Ваньку выручить,
выкрасть у Чернобородого. Обязательно!
Никто не возразил, и Нинка предложила:
— Пусть старшие мальчики и я с ними пойдут на кирпич-
ный выкрадывать Ваньку.
Алька, он старший мальчик, перекосил брови и надул
губы:
— Дураков нет, разбойники зарежут всех, кто подойдет.
Идти на верную смерть? Надо сказать уряднику, они подка-
раулят и заберут.
Галька запротестовала:
— Вот уж это дурацкое дело. Нельзя! Нельзя так — тогда
они и Ваньку заберут в тюрьму. Ваньку жалко. Нина права —
надо самим выручать.
Юрка, Алька и Ванька Моряк молчали и не смотрели друг
на друга. Нинка встала и так спокойно:
— Ну хорошо. Не идете? Так я сама... — И пошла к
выходу.
Муська заплакала. Юрка вскочил и смотрел, куда пойдет
Нина. Она медленно шла по садовой дорожке к полю. Ей не-
давно кто-то подарил высокую с развилочкой тросточку, мож-
жевеловую, на ней выжжено: «Нина» и сверху прицеплен
синий шелковый бант. Кто подарил, неизвестно, и Нинка не
говорит. Теперь она шла по дорожке и хлопала этой палкой
по лопухам. Такая у нее скучная спина была, что мне стало
страшно жалко Нинку. Вот-вот выйдет из сада, дальше по
полю дорога на кирпичный. Юрка смотрел, смотрел на Нинку
и вдруг побежал. Я, конечно, за ним. Мы догнали ее и молча
51
пошли вместе к лесу. Перед
опушкой на березовой аллее
Нинка вдруг села на краю су-
хой канавы и страшно расхохо-
талась, даже слезы из глаз
капнули. Мы с Юркой тоже
сели и как дураки гыгыкали:
«гы-гы-гы» — хотя нам вовсе
не было смешно. Нинка утерла
платочком глаза и, обращаясь
только к Юрке — меня будто
и нет, — сказала:
— Как же мы его уведем?
Чернобородый не даст.
Юрка сердито выдавил:
— Не знаю. Потому и не
хотел идти.
У меня уже было обдума-
но, и я страшно заторопился,
чтобы выслушали:
— Надо подойти, окру-
жить, долго ждать. Тихонько
подкрасться, схватить Ваньку
за руку и убежать вместе с
ним.
Нинка посмотрела на меня
так, будто я почти уже есть на
свете, и кивнула головой. Мы
встали и пошли к лесу по доро-
ге на кирпичный. Пошли и не
дошли. Юрка вдруг сгорбился,
прижал палец к губам и пока-
зал рукой направо к реке.
За деревьями вился тонень-
кий столбик дыма. Мы знали,
что там, откуда поднимается
дым, на мысу у реки полянка
и перед ней густые кусты. Сра-
зу легли на землю и поползли.
Довольно скоро оказались
в густой траве перед кустами.
Лежали и не знали, что де-
лать. Долго решались. Нако-
52
нец Юрка подполз ко мне и
прошептал в самое ухо:
— Серый! Видишь напра-
во елку, одну, высокую. Ты
маленький, незаметный, залезь
и посмотри, что там.
Я страшно осторожно и
медленно подполз к елке и
вскарабкался по веткам, не
очень высоко. Глянул вниз и
чуть не свалился: почти прямо
подо мной лежал Черноборо-
дый ! Он спал, вытянув по траве
длинные босые ноги. Рядом
валялись сапоги и пустая бу-
тылка. У костра сушились пор-
тянки. И Ванька! Ванька прач-
кин сидел на корточках и ряби-
новой веткой отгонял от спя-
щего мух.
Я слез с елки, приполз к на-
шим и рассказал, что видел.
Было очень страшно, у меня
даже во рту пересохло. Нинка
решила:
— Я зайду с левой сторо-
ны и тихонько свистну на-
шим свистом, — Ванька зна-
ет, — синичьим. Серый! Лезь
опять на елку и, если разбой-
ник проснется, крикни и
убегай.
Мне страшно не хотелось
опять лезть на дерево. Все рав-
но влез и стал следить. Свер-
ху хорошо видно. У костра ни-
чего не переменилось. Вижу,
где лежит Юрка. Вдоль кустов
крадется Нинка. Подкралась
к прогалине и свистнула по-
нашему, как синица: «ти-ти-
тй! Ти-ти-тй!»
Ванька вздернул голову и
53
перестал махать веткой. Тут сумасшедшая Нинка встала во
весь рост, вышла из кустов на край поляны и поманила Вань-
ку. Ванька встал, пошел к Нинке, она его схватила за руку,
и они побежали. И тут Чернобородый проснулся, приподнял-
ся и посмотрел на меня страшными мутными глазами. Я весь
сжался на ветке, в комок сжался. Чернобородый стер ладонью
слюну, лег на другой бок, сначала застонал, потом дико захра-
пел. Я не спускался — прямо валился с ветки на ветку. Нинка,
Юрка и Ванька бежали далеко впереди. Это было нехорошо,
я еще сильнее испугался и помчался за ними так, что почти
сразу закололо под ложечкой. Не обращая внимания, бежал
и бежал и скоро догнал. Правда, они немного подождали.
БАБУШКИН СУД
Был праздник, какой, не знаю, но был, потому что на лоц-
мановской церкви бумкали колокола; бабушка вышла в кухню
в двухэтажном лиловом платье и с лиловой наколкой на голо-
ве. Мы привели Ваньку и ютились у входной двери. Анна-прач-
ка плакала на лавочке у кухонного стола, Ванька стоял на
середине кухни. Мы пока вели Ваньку, хорошо его разглядели.
Он был такой же, как и раньше, только страшно подлиннели
ноги и голова еще стриженее, чем всегда. Правда, и нас стриг-
ли перед летом «под ноль», а Мишка одно лето ходил с бритой
наголо головой, потому что где-то «схватил лишай». Один
Юрка не давался стричься и носил пробор, по утрам, конечно.
На Ваньке была суконная рубашка, от грязи непонятного
цвета и без трех пуговиц на середине, так что был виден голый
живот. Серые в полоску брюки были ему совсем не по росту,
свисали через веревочку на поясе почти до колен и прикрыва-
ли босые, покрытые цыпками ступни. Веснушек у Ваньки еще
прибавилось, на щеках они сливались прямо в коричневые
пятна. Только у глаз их не было совсем и казалось, что у него
розовые очки. И все-таки это был наш Ванька, с которым мы
играли с самого детства.
Бабушка оглядела Ваньку с ног до головы несколько раз
и сказала строгим голосом:
— Ну, стрекулист, явился! Вспомнил о матери родной.
Жить-то научился хоть мало-мала? А?
Ванька молчал, почесывая ноги одна о другую. Бабушка
повернулась к Анне:
— Не реви, не реви, дура. Какой-никакой — сын пришел,
54
„	А'**<• *«•	'***»: *‘ч*1*» » 1^/ ,	ШЯ-^fS»» и»«. •*-«
и ладно. Гляди только, чтобы больше баловства не было. Вто-
рой раз не прощу. Уж как ты хочешь. Ведите его в баню, вы-
мойте как следует быть, хоть с песком. Что на нем, сожгите,
и рубаху, и порты, и гашник не забудьте, там, поди, жителев,
жителев... Зина! Поищи в детской в большом шкафу, там вся-
кое есть. Хорошего только не дайте. Идите. Да постой, Анна.
Гляди, чтобы его не видно и не слышно, чтобы из дома никуда
до самого Иван-Купала. Слышишь?
Анна-прачка заплакала еще громче. Бабушка досадливо
махнула рукой. Тетя Зина повела Ваньку. И мы за ним.
ЧЕРНОБОРОДЫЙ
Делать было особенно нечего. Мы сидели на подоконнике
у открытого окна детской. Вдруг Юрка спросил:
— Серый! Ты видел Нинкиных бабочек?
Я ответил, что видел, и сразу вспомнил в комнате Нины
угол за шкафом и столик, где была ее коллекция. Страшно ин-
тересная. На стенках ящики со стеклами, как картины, и там
бабочки, бабочки, тысяча, наверно, даже больше. На столике
морилка — стеклянная банка с крышкой, где усыпляют бабо-
чек, правилка — две дощечки рядом и между ними щелка,
черный ящичек с длинными тонкоголовыми булавками для
накалывания. На стенке, вроде оглавления, Нинкиным акку-
ратным почерком выписаны по порядку все названия бабочек:
аврора, адмирал, аполлон, апорея, аргус... Смешные назва-
ния, есть даже эфиоп. Бабочки под стеклом красивые, наряд-
ные. Мне нравились павлиний глаз, махаон и, конечно, мерт-
вая голова. Она ночная, бражник, большая, толстая, и сверху
нарисован настоящий череп и похоже скрещенные кости.
Очень красивая мертвая голова. Нинка расстроилась, когда
у мертвой головы мухи или черви отъели кусок брюшка, пото-
му что брюшко страшно толстое и не сразу засохло.
— Моя коллекция хуже, — грустно сказал Юрка. Это
было верно.
У Юрки тоже много бабочек, и они наколоты в таких же
ящичках со стеклом, только все неаккуратно. Ящики свалены
в кучу прямо на пол, и надписи коряво и не все написаны.
— Серый! Я знаю, где живет орденская лента. Ей-богу!
У Нинки ее нет. Если поймать, можно оставить себе или по-
дарить Нинке. Поможешь? Она осторожная, орденская лента.
Два раза гонялся и... ничего, никак не поймать.
56
Делать было особенно нечего, и я сразу согласился.
Мы взяли сачки и коробочку и пошли босиком по мокрой
траве. Юрка повел на пасеку. Только мы вышли из дома, как
далеко у леса послышались гулкие выстрелы — один, два,
три. Выстрелы странные, не из охотничьих ружей. Юрка сразу
это понял. Его уже два раза взрослые брали на охоту. После
стал страшно задаваться, так и сыпал: курковка, безкурковка,
дымный порох, бездымка, бекасинник. Теперь сказал, что
стреляют из боевой винтовки. Больше выстрелов не было.
На мысу у речки под обрывом стояли тети Зинины ульи
и там же омшаник — такой домик с маленьким окошечком, где
хранится всякая пчеловодная всячина и туда же на зиму пря-
чут пчел. Сначала мы туда и заглянули — посмотреть, не
осталось ли хоть немного меда. Дверь была на простой заверт-
ке. В омшанике прохладно и пахнет медом. На полочках пче-
ловодные сетки, дымари и много рамок с сотами. Только пу-
стые, без меда. Я даже лизать пробовал. В самом углу над при-
ставной лестницей — дырка на чердак. В общем, ничего инте-
ресного в омшанике не было.. Юрка поднялся по лестнице и за-
глянул на чердак. Зачихал и сказал, что там ломаные ульи
и рамки.
Нам повезло, страшно повезло! Только вышли из омшани-
ка, Юрка зашипел на меня:
— Не шевелись! Сидит! Вон, на камнях.
Сначала я ничего не видел ровным счетом. Юрка все повто-
рял: «Вон, вон сидит, огромная!»
Наконец я увидел на одном камне небольшой серый тре-
угольник. Вдруг он раскрылся в бабочкины яркие крылья —
словно огонек вспыхнул. Ох! И красивая! Крылья красные,
узорчатые. Я стоял неподвижно, Юрка крался, как кот к во-
робью, протянул вперед сачок. И какая же хитрая эта орден-
ская лента! И близко не подпустила, вспорхнула и полетела
к ульям. Я ринулся за ней со своим сачком. Юрка заревел:
— Стой, дурак! Не махай сачком, закусают пчелы. Стой
и смотри, куда сядет. Видишь?
— Вижу, у самых ульев.
Юрка забежал в омшаник, вернулся с сеткой на голове
и пополз по траве к ульям. Я показывал ему и кричал: «Левее!
Правее!»
Тут на меня налетели сразу две пчелы. Одна завизжала
в волосах, другая и думать не стала — ткнулась и ужалила
в переносицу. Страшно больно! Я нечаянно вякнул. Нечаянно,
потому что нельзя. По индейской клятве, мы должны молчать
57
даже у столба пыток. Я лег на траву, докопался до сырой зем-
ли и прикладывал к укушенному месту. Все думал, надо или
нет вырвать жало, забыл, кто его оставляет: осы или пчелы?
Юрка вопил от ульев:
— Серый! Что ты? Где она? Показывай, я боюсь встать,
у меня ноги голые.
Бабочку я уже не видел. Она, слава богу, сама вспорхнула
и села в кустах у реки. Мы с двух сторон помчались к ней.
Я первый подбежал, только без сачка: бросил его, когда пчела
укусила. Кричал Юрке:
— Скорее! Скорее! Вот она!
Юрка подбежал неосторожно, и орденская лента опять
взлетела, перепорхнула через реку и там села у нас на глазах.
Юрка быстро скинул рубаху и трусы и поплыл по-собачьи на
ту сторону, держа в зубах сачок. Только доплыл, как бабочка
перелетела на мою сторону и села на пасечный забор, а у меня
нет сачка и боюсь идти к ульям за сачком. Пошел осторожно,
а когда вернулся, бабочки нигде не было видно. Юрка голый
лежал на берегу кверху брюхом и отдыхал: туда и обратно
переплыл реку — это, конечно, здорово!
Тут раздался голос:
— Ей, ребята! Слышите?
На другой стороне реки из кустов высунулась лошадиная
голова и над ней белая рубаха и красный околыш стражни-
ковой фуражки.
— Ребята! Мужика не видели? Чернобородого, босого?
Тут глубоко? Лошадь пройдет?
Юрка за нас обоих ответил, что никакого мужика не виде-
ли, что глубоко и, главное, пчелы озверели, если лошадь будет
махать хвостом, ее закусают до смерти. Стражник обернулся,
поговорил с кем-то в кустах, кого нам не было видно, и уехал.
Пчелы как будто успокоились. На самом деле они делали
такой вид. Только Юрка сел, чтобы натянуть рубашку, сразу
явились и завыли как звери. Юрка крикнул:
— Серый! В сарай! — Схватил рубашку и побежал.
Я за ним.
В омшанике пчелы отстали, и Юрка спокойно оделся. Мне
было хуже: от укуса лоб стал толстый и навис на глаза. Я ви-
дел только наполовину. Решили подождать, когда пчелы со-
всем успокоятся. Расселись на старых ульях. Юрка задрал
рубаху и прикладывал к укусам землю, размоченную в слюне,
это очень помогает. В омшанике было тихо, и Юрка почему-то
шепотом сказал мне:
58
— Они ловят Чернобородого. Ты слышал выстрелы?
Может быть, это в него.
Я ответил, что слышал, но в людей стреляют только на
войне, а так нельзя.
— Им можно, Серый. Зачем же винтовки дают? Тихо!
Слушай!
На речке будто всплеснула большая рыба. Мы выглянули
в окошечко. Через речку, высоко подняв руки, почти по шею
в воде, перебирался Чернобородый. В одной руке он держал
револьвер, в другой какой-то сверток. По этой руке текла
кровь, вся рука была красная. Он шел к нам, к омшанику.
Деваться было некуда. Мы как белки вскарабкались на чердак
и втянули за собой лестницу. На чердаке легли на пол у слухо-
вого окна.
Дверь в омшаник скрипнула. Слышно было, как прямо под
нами Чернобородый кашлял и хрипло дышал. Я вдохнул, на-
верно, пылинку, в носу страшно защекотало; так сдерживался,
чтобы не чихнуть, что сразу вспотел с ног до головы. Все равно
чих не проходил, и, когда стало совсем невыносимо, раздался
громкий топот лошади и голос стражника прозвучал как гром:
— Ей!
Мы глянули в окошко. На горке над пасекой стоял верхо-
вой. В руке держал винтовку, опертую о седло. Совсем так,
как на картинках в книжке про индейцев.
— Ей! Граф! Трофимов! Брось бульдог и выходи! Слы-
шишь?
Чернобородый перестал хрипеть и дышать.
— Граф! — кричал стражник. — Не таись, ты поймался.
Брось пушку из двери на дорожку, чтобы я видел. Слышишь?
Не шучу!
Чернобородый молчал. Со стороны реки послышался топот
другой лошади и высокий, пискливый голос:
— Трофимов! Шутки играть некогда! Выходи! Простре-
лим всю хибару, и тебе конец.
Чернобородый молчал. Страшно громко ухнул выстрел.
Из крыши на нас с Юркой посыпались щепки, пуля завизжала
в кустах за домиком. И второй стражник выстрелил, только
неизвестно куда. Еще выстрел — и крик Чернобородого:
— Стой! Стой, ребята, выйду! Ну вас...
Заскрипела дверь. Мы не видели, кинул ли он револьвер,
увидели Чернобородого. Он вышел на дорожку с поднятыми
руками и пошел к стражнику. Сбоку выскочил другой вер-
ховой, спешился, скинул ремень с гимнастерки, скрутил
59
Чернобородому руки за спиной, приказал: «Давай, давай,
давай». Как только разбойник подошел к верховому, тот при-
гнулся на седле и со страшной силой стегнул пленника
нагайкой по плечу.
Чернобородый не вскрикнул, сказал:
— Брось! Чего дерешься? Видишь, сдался. Герои! Поду-
маешь, честного вора поймали. Адиеты. Лучше бы за полити-
ками смотрели...
— Ты что знаешь? — сразу спросил стражник и опустил
нагайку. — Говори, говори, Трофимов, бить не буду.
Дальше нам было не слышно. Когда все ушли, мы долго
боялись выйти. Наконец потихоньку спустились и бегом бро-
сились домой.
ДЕНЬ СВИСТУЛЕК
Мы бежали и у самого дома встретили Альку. Юрка ему
рассказал, что было. Других ребят мы в тот вечер не видели.
На следующий день мама рано уехала в город. Кира «дала
нам поспать», и мы вышли из дому поздно.
На бревнах уже все знали — Алька рассказал. Когда кто
подходил, он снова рассказывал про нас с Юркой, и все по-
новому. Язык по губам так и бегал, и, боже мой, чего он только
не наплел. Кроме правды было еще, что в омшаник заманил
Чернобородого Юрка, что стражники изрешетили пулями весь
чердак и «ребята чудом остались живы», пули были отравлены
смертельным ядом кураре, Чернобородому не просто связали
руки, а привязали к конскому хвосту и, самое главное, у Чер-
нобородого за пазухой нашли отрезанную девичью косу, чер-
ную как смоль с алой шелковой лентой. Значит, у Черноборо-
дого пленница и его будут пытать, чтобы сказал, где она.
Альке не совсем верили, и он даже немного надоел, расска-
зывая по-разному; все обрадовались, когда услышали писк.
Шла Наточка и свистела в стручок желтой акации. Значит,
в Лоцманском стручки поспели и можно делать свистульки.
Мы накинулись на нашу акацию. Оказывается, тоже поспела
и все просто. Надо сорвать стручок, ногтем выпихнуть горо-
шины, откусить толстый конец и дуть в стручок, не сильно
сжимая губами. Страшно громко получается. Ванька Моряк
зажимал между двумя большими пальцами травинку и дул
на нее. Сказал, что не хуже стручка. Неправда, получается
страшно пискляво и не каждый раз, иногда просто гусиный
60
шип. Мишка сразу сбегал домой и принес свою свистульку —
ему пастух подарил, сделанную в лесу из дудника. Тоже хоро-
шо и по-своему дудит. Алешка Артист не стал свистеть, делал
хлопушку: на одной руке округлял пальцы, слюнявил их, на-
кладывал сиреневый лист и бил по нему другой ладошкой.
Получалось: «хлоп!» — как маленький выстрел. Страшный
шум: кто свистит, кто дудит, кто хлопает, и всем хочется шу-
меть еще сильнее, — ну их, всех разбойников!
Тут я заметил, что Юрка перестал свистеть, вытолкнул
языком свистульку прямо на землю и смотрит куда-то через
меня. Я обернулся: стражники привязывают к беседке лоша-
дей, урядник уже на бабушкином крыльце. Кроме нас с Юр-
кой, никто не заметил, а он подмигнул мне и пошел в другую
сторону, в наш дом. Я за ним. Мы прошли все комнаты, вы-
прыгнули в окно, побежали к речке и по берегу большим кру-
гом промчались в сиреневые кусты у кухни Большого дома.
Окна открыты. Тихонько-тихонько, страшно осторожно мы
заглянули.
Как и в прошлый раз, за окном бабушка и урядник, тетя
Зина у плиты. Только бабушка не такая расстроенная, как
тогда, и на столе кроме бутылки только хлеб и огурцы, больше
ничего, ветчины ни капельки.
Все равно видно, что урядник доволен: усы торчком, он
гладит их рукой и для важности часто вынимает платок. Сей-
час голос у него не совсем подлизский. Все знают, что у него
два голоса: один тихий, подлизский, когда разговаривает
с бабушкой, священником, лоцкомандиром, другой — гром-
кий, ругательный — для всех остальных. Бабушка говорит,
что «Фрол Петрович был офицер, теперь спустивши».
Сейчас урядник жалуется бабушке, что просто беда: сено
нынче будет дорогое, казна на лошадей выдает — тьфу! — не
деньги. Не знает, как и быть. Бабушка зевнула, прикрыв ру-
кой рот, и согласилась, что сено будет в цене. Тут урядник
пригнулся к бабушке и негромко спросил:
— К Емельяновой, к Анне, сын вернулся? Иван Емельянов
не полностью совершеннолетний? А?
— Я, Фрол Петрович, за всем углядеть не могу. Кажется,
вернулся. Будто у дядьки в Ростове был. Не знаю, не знаю...
Урядник громко нахально расхохотался, вынул платок,
утер глаза:
— У дяденьки, у дяденьки. Где был — оттуда и ушел.
И с собой привел черного ворона, ворюгу знатного. А скажите,
Ольга Константиновна, у вас в последнее время вещи не
61
пропадали? Стало быть, кража. А? К примеру, вален-
ки или вожжи?
— Не знаю. Вроде ничего не пропадало. Чего это ты, Фрол
Петрович, загадки загадываешь? Выпей-ка еще рюмочку.
— Благодарствуйте.
Урядник выпил, крякнул, пальцами взял с тарелки огурец,
прожевал, подошел к окну, — мы едва успели спрятать голо-
вы, — и заорал командирским голосом:
— Хоменко! Принеси разом, быстро!
Стражник затопал в коридоре, принес и положил на лавку
валенки и новые ременные вожжи.
— Ваши?
— В глаза не видала. Что это ты притащил?
Урядник, не спросив бабушку, налил рюмку, подал ее
стражнику:
— Ну-ка. И еще принеси.
Стражник унес валенки и вожжи, вернулся и положил на
пол новый хомут. Новый, отделанный серебром. Его надевали
на Мышку, когда бабушка два раза в год ездила в Большие
Ижоры на дедушкину могилу.
— Ваш?
— Подожди, подожди, дай взглянуть. Может быть, наш,
а может быть, и нет... Зина! Принеси из спальни мою сумочку
и иди по своим делам, не мешай.
Урядник махнул рукой на стражника, чтобы тот ушел.
Бабушка взяла у тети Зины черную пузатую сумочку, долго
в ней рылась, перебирала что-то, наконец вытащила бумажку
и положила ее перед урядником. Сказала недовольным голо-
сом:
— Что ж, с праздником тебя, Фрол Петрович. Допивай,
допивай, бог с тобой.
Урядник сгреб со стола бумажку, сунул в карман гимна-
стерки, выдавил на морде улыбку:
— Благодарствуйте, Ольга Константиновна, мерси вас.
Раз так — пусть живет Иван Емельянов с матерью. Попрошу
приглядеть за ним построже. Знаете: «Повадился кувшин по
воду ходить, там ему и голову сломить». А хозяина Ваньки
мы взяли.
Тут урядник замолчал, отвернулся от стола и спросил скуч-
ным голосом:
— Сыновья ваши, Петр и Николай, не изволили прибыть?
— Жду не дождусь, Фрол Петрович, да все нет. И что так
задержались?
62
— Скажи, пожалуйста, а мне сказали, что Петра-то Ва-
сильевича около церкви видали.
— Ну уж, ты скажешь! Иди, Фрол Петрович, не мути мне
голову. Как это в церкви быть и домой не зайти! Полно врать-
то!
— Все мне не верите, Ольга Константиновна, а, к примеру,
я имею сведения, что голубки-то бумажные на ваш чердак
издалека, ой, издалека прилетели.
— Не знаю, я не ведаю никаких голубков. Будь здоров,
Фрол Петрович.
Урядник вылил в стакан все, что осталось в бутылке, вы-
пил, кивнул головой и ушел.
У меня страшно затекли руки, прямо иголки и мураши в
пальцах, столько висел, цепляясь за доски подоконника. Все
равно захотелось послушать, что скажет бабушка тете Зине.
Тетя Зина вернулась, слова не сказала, как бабушка на нее
накинулась:
— Разбойник! Грабитель! За стрекулиста, за кулигана
такие деньги! Ну, Фрол Петрович, погоди! А ты, Зинаида, не
молчи, скажи Анне, что два месяца будет стирать за одни хар-
чи. Копейки не дам. Нашли благодетельницу!
Мы соскочили с карниза и пошли домой. Наверно, Ваньку
теперь выпустят из дома играть с нами.

ЧАСТЬ	ВТОРАЯ
МОРЕ
МОРЕ
/1 люблю море больше всего на свете. И вся наша компания
любит играть на море не меньше, чем у дома и, конечно, в лесу.
В лесу тоже очень хорошо, только страшновато, а у дома вечно
смотрят и придираются взрослые.
Если не было дождя, мы с утра шли на море. За деревней,
после шоссе, тропинка, прямо-прямо к морю. Сначала она идет
вдоль огородов, потом по сырому лугу, за ним песок, кое-где
прикрытый острой голубоватой травой. Надо сразу снимать
сандалии и идти босиком, хотя горячо и можно порезать ноги
об эту песчаную траву. Тропинка круто взбирается на бата-
рею: довольно длинный и песчаный бугор, целая гора сыпучего
песка. Говорят, что при Петре или при шведах здесь стояли
пушки. Алька при мне рассказывал лоцманским ребятам, что
несколько лет тому назад, когда из батареи брали песок, вы-
копали тело шведского матроса или пехотинца в полном мун-
дире и с ружьем, и что под батареей у шведов был боевой по-
греб, там до сих пор пушки и масса пороха, и что он, Алька,
сам нашел в песке осколок пушечного ядра. Я слушал и про-
молчал, что дядя Петя видел Алькин осколок и сказал, что это
обломок печного горшка.
За батареей плоский берег моря. Если ветра нет, низенькая
гладкая волна говорит тихонько: «тишь, тишь». Хорошо вбе-
жать в воду горячими ногами и мчатся по мелкому, брызгаясь
выше головы.
Далеко-далеко белый столбик Толбухина маяка. Мимо по
фарватеру идет, густо дымит купец — черный, высокий паро-
ход. Высокий, — значит, пустой, идет за грузом. В тихую по-
году слышно, как постукивает машина: «тука, тука, тука».
5 Алексей Ливеровский
65
Дальше в море Лондонская плавучая баржа — на нее выса-
живают кронштадтских лоцманов, когда они выведут судно
из залива в большое море. Финская лайба под парусами —
везет в Петербург дрова или камень гранит. Ветер встречный,
и лайба лавирует от финского берега до нашего. Подходит
так близко, что кажется вот-вот сядет на четвертой банке. От
Кронштадтского мыса показался миноносец. Здорово идет!
Низенький, темный, белый бурун под носом до самой палубы.
Промчится на глазах, скроется за мыс Красной Горки. От
него прикатится волна, не скоро, может быть, через час, обяза-
тельно большая. Вздыбится на мелком, зальет сухой берег
до самого тинного вала, где мы обычно сидим, свесив босые
ноги.
В ясную погоду на Финском берегу видны синие лесистые
горы и прямо напротив нас белый дом. Мне кажется, что там
очень хорошо: по солнечным дорожкам ходят веселые люди,
женщины в длинных белых платьях и мальчишки совершенно
незнакомые и даже странные, не похожие на нас.
Хорошо побродить вдоль воды. Там, особенно после бури,
много интересного: обломки шлюпок, весла, поплавки от сетей
и дохлая рыба, иногда большая. Что-то там происходит в мо-
ре, неведомое, свое. Нам хочется найти запечатанную бутылку
с письмом, призывающим на помощь. Пока еще ни разу не
было. Один раз мы нашли выброшенную на берег толстую-
претолстую книгу. Она была совсем целая, только все буквы
смылись: ничего нельзя было прочитать. Жалко! Может быть,
море прислало нам тайное, самое главное, никому не извест-
ное. Алька говорит, что такая толстая книга с переплетом из
ослиной кожи — это, конечно, Коран. Матрос-турок решил пе-
рейти в нашу веру и выбросил за борт.
Когда купаемся, до глубокого страшно далеко. Идешь...
Идешь... Все по колено. Впереди четыре банки — отмели вдоль
берега. На них от волны приятные для ног песчаные ребра.
Первая банка близко — подходишь по колено, вышел — еле
ступни закрывет. На четвертую идти трудно, надо медленно,
с упором, подпрыгивая; вода по плечи, и под конец приходится
даже плыть, правда, немного, как через половину нашей реч-
ки. Зато лучше всего именно на четвертой банке. Красота!
Стоишь посередине моря, волны прикатываются высокие,
с пенными гребнями. Чтобы волна не сбила, надо подгадывать,
кидаться одним плечом навстречу в самую шипучку. И солнце!
Из воды торчат камни: Плескун, Пять братьев, Чайкин,
Рваный, Плешка, Малые и Большие Лоцманские и еще дру-
66
гие. До Плешки, Плескуна и Лоцманских можно дойти пеш-
ком, на другие надо плыть. Интересно и немного страшно.
Плывешь, плывешь, устанешь и думаешь: «Вдруг не доплы-
ву». Наконец схватишься руками. Ближе всего до Чайкина:
шагов тридцать от четвертой банки. Чайкин удобный — для
рук и ног приступочки, легко хвататься и забираться. Лежать
на нем противно, там ночуют чайки и вся верхушка камня в их
белом скользком помете. На Рваном не ляжешь, можно только
стоять или сидеть, он весь взорванный. Когда строили форт,
камни рвали, кажется, динамитом и увозили по кускам. Рва-
ный почему-то не увезли. Если волны, в расщелинах бьют
такие фонтаны, что окатит с ног до головы: на ветру, когда
подсохнешь, ужасно неприятно. Не любили мы на Рваный
плавать.
Самое интересное: лежать на плоском теплом камне, на-
пример, на одном из Лоцманских, свесить голову, закрыться
руками и смотреть. Если на море тихо и лежишь неподвижно,
все увидишь; целый водяной дом. В расщелине, в тени стоят
окуни. Маленькие боятся больших и отплывают, мигнув хво-
стом. На дне лежат пескари, не береговые, а морские, страшно
крупные. Все равно их трудно заметить, они вроде серых пало-
чек на песке, но как заиграют, заблестят серебряными брюш-
ками! Плотвички не стоят на месте, стайками проносятся мимо
камня, смешно повиливая хвостиками. И обязательно у одной
или даже у нескольких на спине или у хвоста белые пятна —
следы щучьих зубов. Если очень долго смотреть на ракушку,
можно заметить, как она ползет: выпустит беловатую ногу,
подтянется и продолжит свою канавку. Вдруг стая красно-
перок подойдет и остановится у камня. Большие, огромные!
Такая бы клюнула — порвала бы леску, конечно.
Я люблю море!
ПИРАТЫ
Я кончил пить чай и незаметно скатывал хлебный шарик,
чтобы щелчком стрельнуть в Юрку, когда за окном послышал-
ся наш условный синичий свист. Вызывал Володя Буцефалуш-
ка. Мы вышли, и он, не говоря ни слова, повел нас на речку к
пристани, где полощут белье.
У пристани стояла незнакомая черная смоляная лодка
и плот. Плот я узнал сразу: это была знаменитая Володькина
«Щука» — самый быстрый плот на нашем берегу: узкий, с
67
высокой мачтой и настоящим рулем, бушпритом1, окрашен-
ным охрой, с фальшбортом* 2 на баке3 и на нем, на фальш-
борте, синие буквы «Щука».
Почти у всех лоцманских мальчишек есть плоты. В нашей
компании только у Ваньки Моряка. Большой, неуклюжий,
страшно тихоходный. Толкаться на нем мученье — только
вдвоем. Одному и с берега не спихнуть. Ванька считает, что
у его «Буревестника» есть бак, шканцы4, спардек5 и ют6, капи-
танская рубка и еще много чего, что я даже не мог запомнить,
да и не очень и видно. Единственно, что есть и всем нравится,
это гладкая палуба, сделанная из старой двери. Ванька ее
часто драит тети Зининой шваброй.
Остальным ребятам не стоило и заводить плоты, потому
что выходить в море ни на плотах, ни на шлюпках взрослые
не позволяли, на речке — неинтересно. Позволялось только
Ваньке Моряку и нам с Юркой. Мама говорила: «Смешно,
дети моряка и будут воды бояться. Они умеют плавать, и я
верю, что глупостей не наделают. — Последнее уже для нас.—
Мусеньку не пущу». А это и говорить не надо было. Муська
сама не просилась. Правда, ребята, особенно Алька и Алешка,
не очень слушались, потихоньку удирали в море.
Так вот, оказывается, что Володя Буцефалушка пригнал
свой плот, чтобы подарить Юрке, а значит, и мне. Черную
смоленую лодку он нашел ночью прибитую волнами к берегу
против своего дома. Ее прибило неизвестно откуда. Теперь она
стала Володина, и плот ему больше не нужен. Мы погадали,
откуда лодка. Скорее всего, оторвалась от лайбы или откуда-
нибудь с финского берега. Алька потом рассказывал, что из
этой лодки во время шторма кто-то выпал, не мог залезть об-
ратно и утонул, что на носу лодки на смоле, честное слово,
видны царапины от ногтей — несчастный хотел вскарабкать-
ся, но сил уже не было. Врет, наверно; правда, так интереснее.
Главное, что у нас с Юркой свой плот и мы можем куда
угодно плыть по морю. Это здорово! У взрослых есть шлюпки,
они часто катаются, только нас не берут.
’Бушприт — горизонтальный или наклонный брус, выступающий
с носа судна. На него поднимают треугольные паруса.
2Фальшборт — бортовое ограждение палубы.
3 Б а к — носовая часть палубы.
’Шканцы — средняя часть палубы.
5 С п а р д е к — верхняя легкая палуба.
6 Ю т — задняя или кормовая часть палубы.
68
На следующее утро мы с Юркой пришли на речку, чтобы
поднять на плоту пиратский флаг и накрасить новое название.
У пристани мы застали Ваньку Моряка. Ему страшно понра-
вился наш флаг. Юрка дома сам нарисовал чернилами череп
и кости. Хорошо получилось. Ванька посоветовал нам приго-
товить еще один флаг— русский: на белом синий крест. Он
запретил переименовывать наш корабль. На флоте это не по-
лагается, можно, если корабль взят в бою, а нам подарили.
Юрка согласился: пусть будет по-старому — «Щука».
К нам прибежали Алька с Алешкой. Оказывается, что к
четвертой банке прибило судно. Алька кричал, прямо захлебы-
вался, что это, возможно, корабль с сокровищами, потерпев-
ший крушение, и надо немедленно их забрать себе, пока дру-
гие пираты не знают, и звал нас вместе в море.
Мы отшвартовались: Юрка и я на «Щуке», остальные —
на большом «Буревестнике». Юрка нахально предупредил
Ваньку, что не пойдет в кильватере за его тихоходом. Ваньке
было страшно обидно, даже не нашелся, что сказать. Потом
уж рассказывал девчонкам, что шел под охраной легкого ко-
рабля, то есть нашей «Щуки». У легких кораблей, например
эсминцев, полагается ход на несколько узлов больше, чем у
флагмана, значит, у «Буревестника». Ну и пусть. Они втроем
толкались на шестах, и все равно мы с Юркой сильно их обо-
гнали. Перед четвертой банкой пришлось грести: шестов не
хватало до дна, потом опять стало мельче.
Корабль недвижно сидел всем бортом на песке банки. Ог-
ромный, бревенчатый, низкобортный, вместо парусов решет-
чатые щиты, окрашенные в белый и черные цвета, и над ними
флаги. Мы пришвартовались у большого железного кольца
с подветренной стороны. Невысокие волны быстро бежали
вдоль корабля и покачивали плот. Борт корабля был смоле-
ный и гладкий. Мы долго ждали «Буревестника» — не хоте-
лось лезть одним. Сокровища — страшно интересно, но кроме
них там всякое могло быть. Кто его знает, что, вдруг покойни-
ки — мертвые матросы.
«Буревестник» подошел, прицепился к «Щуке», и мы по-
лезли наверх. Страшно трудно — первую ногу на кольцо,
пальцами за щели, где выпала конопатка, потом и вторую ногу
в щель, как кошки. Алешка залез первый и огляделся, встал
в царскую позу и вопил артистским голосом:
— «Корабль голландский трехмачтовый. Отплыть в Испа-
нию готовый. В нем обезьяны, бочки злата и груз изрядный
шоколата...»
69
Ванька вскарабкался и сказал таинственным голосом:
— Ребята! Смотрите! Везде щепки, доски как топором по-
рублены, флаги прострелены... Корабль был в бою! В смер-
тельном морском бою!
Меня, последнего, втянул за руку Юрка. Я никак не мог
перевалиться на палубу, висел на одной ноге. Когда втянули,
я даже сел от усталости и радости и огляделся. Корабль без
палубы, пустой, как лодка. Наверху высоченные дощатые
щиты, прямо в небо уходят. Внизу зеленые от тины ребра-
шпангоуты и между ними такая же зеленая вода. Вода тихая,
неподвижная, и даже сверху чувствуется, как сильно пахнет
болотом.
Корабль пустой. Только на юте будочка-каюта и от нее
вниз трап и там что-то вроде колодца с рычагом. Ванька Мо-
ряк объяснил, что это помпа — откачивать воду, когда шторм.
Алька повернулся, пошел назад к плотам и бормотал:
— Ну его! Вдруг в каюте кто-нибудь. Выскочит, и нам по-
падет.
Мы, конечно, посмеялись над трусом и, хоть было неприят-
но, тихонько прокрались на корму. Двери каюты были заперты
снаружи на засов. Все равно жутковато открывать: вдруг там
спрятан покойник или что-нибудь страшное. Юрка, молодец,
сдернул засов, подождал немного и вошел. Мы за ним. В каю-
те никого. У окошка стол, рядом стул, в глубине койка, на ней
солома без тюфяка. На пустой дощатой стене на гвозде фо-
нарь. Другие стены сплошь заклеены картинками из журна-
лов «Огонек», из «Синего Журнала», «Сатирикона». Мы стали
разглядывать и читать. Смешные. Дама чистит зубы, рядом
медведь что-то толчет в ступке и внизу подпись: «Вадемкум
лучшее средство для рта и зубов». На другой картинке тоже
дама, смотрится в зеркало. И так по всем стенам — женщины,
женщины, и почти у всех пририсованы черные гусарские усы.
В общем, в каюте ничего интересного не было. Мы ушли.
Тут подул ветер и защелкал наверху флагами. Ванька
сразу заорал:
— Пока не спустим на чужом корабле флаги, не имеем
права ничего трогать. Когда спустим, корабль будет называть-
ся «приз», и мы можем отбуксировать его в свой порт.
Как мы будем буксировать такую махину, было непонятно,
все равно флаги надо было снять. Они были высоко. Юрка
сказал Ваньке: «Ты моряк — ты и лезь». Ванька поворчал,
что моряки лазают по вантам, не по доскам, и все-таки полез.
Переставляя ноги с доски на доску, поднимался. Доски неко-
70
торые были лопнутые и качались. Высоко залез Ванька, прямо
маленький стал.
Кричит оттуда:
— Флаг не снять, он прибит. Гвоздями.
Юрка ему:
— Черт с ним, рви!
Ванька постепенно оторвал, скрутил и кинул вниз. Чуть за
борт не унесло. Поймали. Флаг оказался белым, большим
и, верно, в дырках. Мы его аккуратно сложили и бросили на
плот. Ко второму, синему, Ванька перебрался поверху и тоже
скинул. К третьему, желтому, поднялся Юрка. Тоже сорвал
и скинул. Алька поймал, закричал, что это шелк, и обмотал его
вокруг себя на голое тело. Стал похож на индусскую женщину
с рисунка в книге.
Больше на палубе делать было нечего, и мы спустились по
лесенке вниз. Ванька сказал, что это трюм. Думаю, неверно:
какой же трюм, если нет палубы? Ну, пусть. В трюме пахло
гнилой водой. Мы покачали помпу, она не качала: мало воды.
Вернее, корабль сидел на мели косо и у одного борта, где пом-
па, было почти сухо; у другого — поглубже, там плавали, вы-
совывая морды, колюшки. Как они попали внутрь? Наверно,
волнами захлестнуло или где-нибудь дырка. Мы колюшек не-
навидим. Они когда подохнут и высохнут на берегу, попробуй-
те наступить босиком! Ого! Принялись их ловить и выкиды-
вать на сухое. Вдруг в воде плеснулась рыба побольше, навер-
но, окунь. Все ловили, раза два хватали. Он, сильный и скольз-
кий, вывертывался. Тут я нащупал на дне тяжелый шарик.
Оказалась свинцовая пуля, величиной с орех. И еще я нашел,
и другие ребята похватали. Страшно интересные пули. Взять
их было некуда, трусы без карманов, и мы их запихали в рот.
Очень противно. Меня чуть не вытошнило от гнили. Потом
шарики обслюнявились и можно было терпеть. У меня поме-
стились четыре штуки. Алька, жадюга, захватил шесть. Разго-
варивать было невозможно: сразу изо рта вылетали пули.
Ванька был еще наверху, потихоньку спускался и вдруг
заревел как бешеный:
— Полундра! Королевский фрегат! Полундра!
Мы как кошки взметнулись из трюма на палубу. Верно —
с фарватера, густо дымя, шел черный низкий буксир. Белая
пена по обе стороны носа — значит, прямо на нас. Ванька
быстро спускался и все кричал:
— Нас возьмут на абордаж и повесят на реях! Так пола-
гается для пиратов.
71
В один мйг мы были на плотах. Алешка выплюнул пули на
палубу «Буревестника» и верещал тонким голосом:
— Скорее! Скорее! Они захватят нас и продадут на га-
леры.
И без него было страшно. Ванька Моряк спрыгнул на плот,
ушибся и, кривя рот, командовал:
— Руби концы! Весла на воду!
Мы отвязали плоты и гребли как сумасшедшие. Прямо за-
дохнулись. Когда стало мельче, перешли на шесты, и все равно
медленно. Особенно отставал «Буревестник», но нам не хоте-
лось его бросать: нечестно. Вдруг Ванька догадался:
— Поднять паруса!
На обоих плотах в ящичках были простыни. Мы с Юркой
тоже поставили парус. Первое время от страху еще и гребли.
Ветер был свежий. Плот мчался так, что у носа был бурун не
бурун, но здорово урчало и плескало. Я бросил шест и уселся
на ящик-банку. Юрка рулил.
Солнце грело вовсю, и, несмотря на ветер, было тепло.
Волны иногда перебегали через плот, особенно гребешки на
третьей банке. Наш пиратский флаг гордо реял на мачте.
Берег приближался быстро. Буксир подошел к бывшему ко-
раблю с сокровищами и за нами не погнался. Мы крикнули:
«Ур-рра!» Шли под парусами и по речке и только у моста, там,
где деревья и тихо, спустили их.
У пристани нас встретил дядя Коля. Значит, приехал. Мы
спросили его про дядю Петю, которого гораздо больше люби-
ли. Он ответил, что брат на недельку задержится в городе,
и спросил: «Что это такое вы притащили? Нашли на берегу?»
Забрал все флаги, сказал, что это никому не нужная кра-
шеная дерюга, а ему пригодится. Посмотрел наши пули.
Объяснил, что это не пули, а шрапнель.Наш«приз-корабль»—
это плавучая мишень. Ее буксируют на длинном-длинном,
больше версты, наверное, канате, а военные корабли и с фор-
тов стреляют по этой цели. Наверно, осколком снаряда пере-
било канат, погода была свежая, буксир не сумел поймать
барку-мишень и ее прибило к нам, к берегу. И еще сказал, что
мы сильно опоздали к обеду и на нас сердятся.
Мама не позволяет нам ходить на море вечером, почему,
не знаю. Кира вообще не ходит на море, не купается никогда
и считает, что на море все плохо и страшно: бури, контрабан-
дисты, утопленники. Кира необразованная, а почему мама?
И почему только вечером? Знает, что контрабандисты не раз-
бойники — просто финны. Не позволяет, и все.
72
Мне очень хотелось узнать, увез ли буксир наш приз.
Я будто пошел в Большой дом, а на самом деле, через ябло-
невый сад вышел на дорогу и по тропке побежал на батарею.
С высоты песчаной дюны было далеко видно. Полный штиль,
вода гладкая-гладкая. Нашего корабля сокровищ нет, увели.
За четвертой банкой, кажется, что совсем близко к берегу,
стоит финская парусная лайба. Наверно, заштилела и бросила
якорь. По фарватеру, густо дымя, идет к Кронштадту купец.
Хоть еще светло, Толбухин маяк зажег огонь и мигает.
У края воды что-то продолговатое большое теребили две
вороны. Я сбежал вниз, вороны улетели. Оказалось, огромная
тухлая щука, такие большие только мертвые бывают. Я под-
нял голову и увидел, что вдоль берега идут двое — мужчина и
женщина. Они были еще далеко, но я сразу по походке и сгорб-
ленной спине узнал дядю Петю.
Значит, дядя Коля соврал, что брат его остался в городе.
Зачем? Этого еще не хватало! Если дядя Петя меня увидит,
может сказать маме. Надо спрятаться, а куда? Голый песча-
ный берег. Удача! Под откосом батареи опрокинута давным-
давно брошенная шлюпка. Добежал и нырнул под нее.
Голоса все ближе и ближе, узнаю Катин... Вот беда, по-
дошли и сели на днище лодки. Тут они, рядом, надо мной.
Сколько времени будут сидеть?
Разговор у них был взрослый, скучный. Я не все понимал,
да еще Катя часто говорила вполголоса. Дядя Петя больше
молчал. Катя просила: «Не втягивайте Николая, он человек
легкомысленный и может сболтнуть». Дядя Петя спросил:
«Есть ли еще?» Катя ответила, что немного есть, но уже не
в церкви, пришлось найти другое место. Потом она сказала,
что решили — повезет другой, а ему, дяде Пете, надо уезжать
в город: слишком он здесь на виду.
Потом они долго молчали, и вдруг Катя с такой досадой
стала говорить, что провалили Большой дом, а теперь и столя-
ров тоже. «Столяров? — удивился дядя Петя. — Как так?»—
«Как дети, ей-богу! — Катя чуть не плакала.—Собрались там,
караула не выставили, поговорили, среди ночи думали уже
расходиться — дверь открылась, вошел высокий оборванец
с большой черной бородой, с порога всех оглядел, расхохотал-
ся и убежал. Как дети, как дети», — повторяла Катя.
Мне показалось, что они еще долго надо мной сидели. Спо-
рили про совсем непонятное. Потом ушли. Я выполз. От холо-
да и скрюченности в икрах забегали мураши, и я еле встал на
ноги.
73
ШТОРМ
Люблю береговое море, но... не настоящее оно, потому что
ноги на дне. Настоящее море, когда хоть немного покачивает,
хоть чуть-чуть, как на пароходной пристани. Страшно люблю!
Когда мы шли из Кронштадта на лоцманском буксире, Мусь-
ку укачало, а мне было только приятно. Стоял на носу, и так
замечательно поднимало высоко-высоко, и, еще лучше, когда
нос парохода проваливается и волна бухнется в борт — шип,
брызги.
Море всегда хорошее, даже когда сердится. Помню, страш-
ный был ветер. Взрослые говорили: «Буря!» Мы побежали на
берег смотреть. Ох, какое сердитое море, прямо грозное! Тину
накидало к самой батарее. Все четыре банки — как длинные
снежные полосы. Далеко еще от берега поднимается темный
стеклянный вал, летит на тебя, растет, становится бледно-зе-
леным, загибается в пенный гребень и бухает: «карр-раух!
Кар-р-аух!» Бухнет и клетчатым ковром расстелется до круто-
го берега. Взрослые учили нас смотреть девятый вал, самый
высокий, страшный. До вечера и всю ночь бушевала буря.
Самое-самое лучшее — уйти подальше в море. Отплыть
на лодке так, чтобы корабли на фарватере казались ближе,
а берег стал длинный. На него тогда интересно смотреть: вы-
сокий обрыв Красной Горки, низкие сосны Петровского ху-
тора, Свиньинская бухта, устье Лебяженки, батарея, Лоцман-
ское селение, Старая гавань и Борковский лес — все сразу
видно. Борковский лес стоит на высоком песчаном берегу, на
обрыве, и там видна голая Борковская поляна. Говорят, к ней
по ночам приходят контрабандисты. Мы с Юркой хотели про-
верить, подкрасться и посмотреть, но никак не могли собрать-
ся встать ночью. Борковский лес — все сосны, сосны. На не-
которых, береговых, привязаны шесты. Это рыбаки ставят
против того места, где прибило утопленника. С берега этих
шестов почти не видно, редко заметишь; стоит отплыть — их
становится довольно много. Я один раз ходил смотреть утоп-
ленника. Он лежал на песке, на берегу, ноги в воде, все осталь-
ное накрыто рогожей. Стражник всех отгонял, я почти нечего
не видел, одну руку. Она торчала из-под рогожи, очень пух-
лая и будто в лайковых перчатках, и кожа на пальцах лопну-
ла. Я поскорее ушел и все равно никак не мог забыть эту руку,
и ночью она мне привиделась. Что за человек — неизвестно.
Мама говорит, наверно, в бурю разбилась финская лайба.
Из-за «Щуки» — нового плота, подарка Володи, — мы
74
почти все время проводили в море. Даже выпросили у мамы
позволения не приходить к молоку. От солнца и ветра у нас
с Юркой стали лупиться морды. Я одну шелушку на носу ото-
драл, и получилась большая рана. Главное, на таком месте,
что не спрячешь, и пришлось позволить намазать йодом. Мама
говорила Кире: «От рук отбились, дома никогда нет, похуде-
ли оба, в баню не согнать, говорят — мы чистые, в воде целый
день. Просолились так, что щеку лизнуть — соленая. Пора
кончать...» Кире такой разговор прямо счастье — сразу про
Надьку. Разговоры оказались ни при чем, все вышло по-дру-
гому.
Один раз мы с Юркой решили зайти как можно дальше
в море — хоть не до самого фарватера, в общем, в ту сторону,
подальше. Пошли с утра, выплыли из речки и гребли, гребли
очень долго. Лоцманские домики на берегу стали как спичеч-
ные коробки и лес вроде синей полосы. Сначала был полный
штиль — вода гладкая и от носа плота усы. Потом с запада
подул ветерок и пошла мелкая зыбь. Мы поставили парус.
Плот в полветра шел плохо — очень сносило. Солнце грело
сильно и вдруг скрылось в черной-пречерной туче.
Мне стало холодновато и неприятно, и еще Юрка свистит.
Он свистит, когда думает, остальное время что-то поет, ти-
хонько бурчит под нос или громко. Тогда голос у него резкий.
Алька дразнится: «Козлетон». Мне нравится, и мы иногда по-
ем вместе. Я сказал, что на море не свистят, и Юрка запел:
Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней.
Будет буря! Мы поспорим
И помужествуем с ней.
Ветер здорово надувал паруса. На волнах получились ба-
рашки и скоро — целые бараны. Со стороны форта громыхну-
ло. Мы подумали, что пушки, — не сразу поняли, что гроза.
Юрка скомандовал:
— Лево на борт, поворот на другой галс! Курс — порт!
С трудом повернули к берегу, парус перекидывался с борта
на борт, мне два раза сильно хлестнуло шкотом по лицу, чуть
глаз не выбило. Нос плота заносило, хоть мы и сильно гребли.
Все равно я поймал шкот и стал держать, правда, через утку.
Получалось плохо, плот не так к берегу идет, как его несет по
ветру. Ветер вдруг завизжал тоненько, мачта затрещала,
Юрка заорал:
— Отдай шкот!
75
Я сдернул шкот с утки, и мне чуть руку не оторвало.
— Трави! Трави до полного! — кричал Юрий.
Парус заполоскался и оглушительно захлопал. Волны
росли на глазах, загибались, курчавились, шипели, как змеи,
и все чаще забегали на плот. Стало мокро и противно; не
только ноги, живот мокнет. Плеск, шип, вой — прямо невоз-
можно. Грести не могу. Юрка тоже бросил весло, крикнул мне:
— Серый! Нас несет на Ижорский мыс, повернем туда,
скорее вынесет.
Кое-как веслами и рулем привернули, и плот понесся по
ветру. «Щука» мчалась как бешеный миноносец. Волны все
равно нагоняли плот, останавливали, заливали все выше и
76
выше, бросали нас вперед и опять заливали. Блеснула молния,
еще и еще раз, и все ближе урчал, а потом с оглушительным
треском грохотал гром. Ветер прямо озверел, срывал пену с
гребней и нес ее по воздуху. Мы мокрые до головы, как утоп-
лые котята. Холодно нестерпимо.
Сорвало парус. Он не упал. Вместе с кусочком мачты
и цепью полетел вверх в черное небо, как бумажный змей, —
выше, выше, маленький стал и пропал. Нас заливало уже
выше пояса. К черту смыло весла, отломался и поплыл руль.
Мачта стояла. Мы держались за нее. Нас все несет и несет,
и волны уже с дом, не ниже. Говорить невозможно и нечего.
Юрка мокрый и синий, и я, наверное.
77
Сколько так мчались, не помню. Юрка опять прокричал:
— Серый! Нас смоет, ослабеем и смоет в воду. Надо при-
вязаться к мачте. — Веревки были в ящике у самой мачты.
Юрка привязал меня, и я ему помог привязаться. Получи-
лось, что мы вроде закрепились на плоту и можно тер-
петь — только волны мучили и брызги. Мне сразу много воды
в рот попало и я заплакал. Юрка зубами стучит и опять
в самое ухо: — Сер-р-ый! Не рев-ви! И мне хочется. Не рев-
ви, не поможет!
Я тоже весь дрожу и лязгаю зубами, как замерзший волк,
и вдруг вижу, что уходит одно бревно. У «Щуки» длинное сере-
динное бревно и по бокам по три. Одно боковое поползло на-
зад. Юрка тоже увидел, хотел остановить ногой — ничего не
вышло. Бревно уплыло, получилась дырка; плот осел и не-
много накренился. Хорошо, что мачта стоит на срединном.
Страшно, что развалится плот. Ой, худо!
Юрка вдруг наклонился и закричал мне прямо в ухо:
— Серый! Слушай внимательно. Если я утону, а ты оста-
нешься, найди Катю, знаешь, учительницу. Скажи ей: «В тети
Зинином омшанике, на чердаке, в пустом улье». Запомнил? На
чердаке, в пустом улье.
Толстая фиолетовая молния вспыхнула совсем рядом,
оглушительно крякнул гром, и хлынул дождь, страшный ли-
вень. Вокруг встала серо-белая стена и закрыла берег. Куда
нас несет?
Папа говорит, что когда плохо, самое главное не отчаи-
ваться, кто отчается — непременно пропадет. И всякие при-
меры рассказывал, тоже больше про море. Мне было плохо,
и, конечно, Юрке. Холодно, пальцы синие, отволгли и не слу-
шаются, даже в животе не осталось теплого, будто там лед.
И ничего не видно, и не знаешь, что будет, и вообще, и сейчас,
через секунду. Волна, как огромная кошачья рука, то схватит
нас, как мышь, задержит, притопит, то бросит вперед на водя-
ную стену. Я не знал даже, отчаиваться или нет... но тут полу-
чилось странно. От дождя волны пригладились и притих ветер.
Легче стало, даже показалось, что чуть-чуть-чуть теплее.
Еще раз, уже впереди, сверкнула молния и осветила гре-
бенку береговых сосен. Плот несло к ним наискось, и они были
совсем недалеко. Берег показался и больше не пропадал из
глаз, приближался. Первый стук плота о дно — страшная
радость. Юрка руками и зубами отвязывался и меня отвязал
от мачты. Зашуршал под бревнами песок, плот еще раз под-
нялся высоко на волне, залился прибоем и остановился. Мы
78
соскочили в воду. Юрка выбежал далеко, далеко на берег
и бухнулся ничком прямо на мокрую тину, я за ним.
Когда успокоились, стало так холодно, так холодно, что
Юрка вскочил, закричал: «Бежим» и бросился вдоль берега
в сторону дома. По песку было плохо бежать. У Юрки лопнули
и свалились сразу обе сандалии, он их не поднял. У меня по-
рвался ремешок на одной, я немного пробежал прихрамывая,
снял и бросил вторую. Ну ее! Кололо под ложечкой, все равно
бежал и бежал.
Тяжело по песку. Мы поднялись на обрыв, и там оказалось
шоссе. Сразу узнали Ижорский Лык. До Лебяжьего семь
верст. Дождь не переставал, и мы бежали и бежали до самого
дома. Дальше получилось и хорошо и плохо.
Мы ввалились в кухню совершенно мокрые, Кира не пусти-
ла нас в комнаты. Не сговариваясь, решили с Юрием не рас-
сказывать про плот и море. Мы живые, а мама бы разволнова-
лась. Ей нельзя — у нее сердце. С сандалиями вышло плохо.
Юрка сказал:
— Они совершенно развалились от воды, и мы их бросили.
Кира вскипела как самовар, шипела и брызгалась:
— Бросили? Надо же такое дельное бросить! Что дума-
ют? Как ни развалились, починить можно. Я бы снесла сапож-
нику. Пусть теперь до конца лета босиком... Я бы за это
свою Надьку...
Дальше все было известно и нам противно слушать, даже
не смешно. Мама сказала грустно:
— Что вы, Кира... Разве можно босиком. Придется новые
покупать. Дорого, конечно. Мальчики, сейчас же снимайте
все и в кровать. Кира! Надо горячий чай, поскорее.
Это было ужасно хорошо. Не ночью, днем еще, лежать в
постели. Юрку для компании положили в детской на диване—
пить чай с малиновым вареньем и есть гоголь-моголь. Мама
позволила для такого случая. Сидела рядом со мной на крова-
ти и сбивала из желтка. Юрка сбивал сам и из жадности, что-
бы побольше было, добавил свой и мой белок, у него не сбива-
лось. Потом мама принесла бутылку красного вина «Кагора»
и налила в мой настоящий гоголь-моголь целую ложку и в Юр-
кину гадость — тоже. Ему даже больше. Прибежала Муська,
увидела и скривила рот:
— А мне?
Маме пришлось и ей сбить гоголь-моголь; несправедливо,
потому что с ней ничего не случилось и она была сухая. Заме-
чательная у нас мама.
79
Страшно не хотелось на другой день идти на море смотреть,
что случилось со «Щукой». Все равно пошли. Пошли в старых
городских сапогах. Странно и неудобно. Из ребят никого не
взяли и пока решили не особенно рассказывать.
До Ижорского Лыка дошли быстро и спустились к берегу.
«Щуки» не было видно. Искали, искали и нашли. Растащенные
поодиночке бревна замыло песком, видны только кончики.
Высоко на берегу торчала наружу носовая доска с надписью:
«Щука». Вот все, что он нее осталось, а пиратский флаг тогда
еще унесло вместе с парусом. Прощай, «Щука»!
Когда мы шли домой, Юрка остановил меня на минуту,
сказал:
— Серый- Когда мы тонули, я тебе ничего не говорил про
омшаник и ульи. Ты ничего не слышал, пожалуйста!
Я кивнул: очень мне нужны эти тайны.
ЖИВЫЕ КАРТИНЫ
Наши девочки в последнее время «в отдельном плавании»,
как говорит Ванька, — занимаются живыми картинами. Во-
обще-то, все делают взрослые, девочки помогают.
Всякие живые картины и спектакли выдумывает моя мама.
Бабушка сказала: «Ладно, Маруся, забавляйтесь, до осени
рига пустая. Можете и пианино туда взять. Смотри не сожги-
те, не дай бог, с вашими огнями да лампами».
В поле у речки стоит рига: большой-большой сарай, в нем
две комнаты: маленькая, где печка и вешала, для сушки сно-
пов, и большая, прямо огромная, где снопы молотят на полу
цепами.
На лето дачники разгородили большую комнату риги.
С одной стороны сделали помост, в другой стороне поставили
скамейки для зрителей. Впереди помоста канава, и в нее
запихивают несколько керосиновых ламп, называется —
рампа. Над помостом натягивают проволоку и на ней за-
навески. Когда представление начинается, посредине изнут-
ри появляются две руки и растягивают занавески в обе сто-
роны. Людей, чьи руки, не видно. Занавес открывается, и на-
чинаются живые картины. Живые картины на самом-то деле
мертвые.
Я уже видел две: «Праздник в Риме» и «Подводное царст-
во». Сидел в первом ряду, когда показывали «Подводное
царство». Народу в зале было полно. Долго-долго играет му-
80
зыка. Потом занавес открывается. Сверху свисают гирлянды
водорослей. На золоченом троне дядя Воля. В одной руке
вилы, обернутые золотой лентой, — трезубец, другая по-цар-
ски простерта вперед. На голове золотая корона, и весь обер-
нут в рыбацкую сеть, с ног до самой шеи. Внутри он почти го-
лый. Рядом с ним — кресло чуть пониже — подводная цари-
ца — Альки-Мишкина мама. Тоже с золотой короной, вся в
сетке и в длинной белой рубашке. С обеих сторон на камнях
лежат русалки: волосы распущены, платья узкие зеленые,
с блестящими чешуйками и кончаются рыбьими хвостами. Им
не пошевелиться: ноги в хвосты спрятаны. Русалки здорово
намазаны: брови, глаза, щеки, а все равно одну узнал — Катю
из Лоцманского.
А рыб! Рыб! Это все наши девочки. На головах рыбьи
маски, позади пришпилены рыбьи хвостики. Узнал Наточку
из Лоцманского — узкая, длинная, чистая селедка. Рядом
с рыбами краб — толстый Мишка. Ему приделано много крас-
ных гнутых ног и щупальцы-усы. Шевелиться ему не полага-
лось, все равно ползал взад-вперед.
Зажгли бенгальский огонь, все стало зеленое и будто прав-
да под водой. Заклубился вонючий дым, занавес закрылся,
и зрители закричали: «Бис! Браво!»
Моя мама рассказывала, что наибольший успех был у
Мишки-краба. Всем страшно понравился. Мишка гордился,
а когда мы собрались на бревнах, показывал, как ползал кра-
бом. Смешной и толстый.
Теперь я пришел в ригу, — может быть, и меня возьмут.
Попал на первую репетицию картины «Мороз-воевода». Дев-
чонки мне обрадовались и запищали, что я буду еще одна
снежинка. Я должен попросить маму, чтобы сшила снежный
костюм с ватной шапочкой и юбкой, все в блестках. Мне не
захотелось, чтобы с юбкой, пусть лучше будут белые штаны,
как у Юрки. Девчонки смеялись: снежинок мальчиков не
бывает.
Вечером я рассказал Юрке, что буду играть снежинку. Он
и внимания не обратил, спросил: за кем я стреляю?
Я знал, что «стрелять» — это выбрать какую-нибудь дев-
чонку, делать вид, что она тебе страшно нравится, и скрывать
это так, чтобы все знали. Я не сразу ответил, пожал плечами,
будто не хочу признаваться. На самом деле — выбирал. По-
жалуй, лучше всех Наточка из Лоцманского, если бы не по-
липы. Когда Юрка стал настаивать и смеяться — неужели
никого нет, — я назвал Ляльку Булку.
6 Алексей Ливеровский
81
С тех пор мне никакого покоя не было: надо было что-
нибудь делать, чтобы не сказали, что наврал. Сначала я столк-
нул ее с мостков в воду, правда, на мелком. Она даже не за-
плакала. Юрка видел и сказал, что я набитый дурак и что, если
стреляешь, надо дарить подарки и обязательно поцеловать.
Мне очень не хотелось целовать, решил что-нибудь подарить.
Вырезал из можжевельника длинную, как у Нины, тросточку
и целый вечер раскаленным гвоздем выжигал на этой палке
круглое с лучами солнце и надпись «Ляля». Свое имя я не вы-
жег, чтобы не сразу отгадала от кого. Сразу — стыдно.
«Мороз-воевода» — картина полуживая, потому что снег
сыплется и есть танцы.
Перед тем как открывается занавес, к нему изнутри под-
ходит лоцманский ученик, тот самый, что был тогда в столя-
ровом доме, и декламирует грустно угрожающим басом:
Я последнюю песню пою,
Но не будет она веселей,
Будет много печальнее прежней,
Потому что на сердце темней
И в грядущем еще безнадежней...
Занавес раздвигается. На сцене все в вате и нафталине —
белое-белое. На середине сцены, прислонившись к толстому
дереву, стоит Дарья — Катя, лоцманская учительница. Вся
в снегу: и тулуп, и головной платок, даже брови толстые, бе-
лые. В руке у нее топор. Кроме Дарьи на сцене еще виден хвост
саней с дровами и заяц. Не совсем настоящий: чучело белого
зайца не нашли и вместо него поставили на вату серое —
кроличье.
Как только занавес откроется, сверху слышится женский
голос:
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи,
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
Глядит — хорошо ли метели
Лесные тропы занесли,
И нет ли где трещинки, щели?
И нет ли где голой земли?
Тут сверху начинают все гуще и гуще сыпаться мелкие
бумажки — снег, и к рампе выбегают снежинки. Они в кисей-
ных костюмах с юбочками, танцуют и поют:
Мы белые снежинки, летим туда-сюда...
82
В это время зажигается бенгальский огонь, снежинки со-
бираются в круг, приседают, опустив головы на руки. Дарья
роняет из руки топор. Снежинки не шевелятся, падает снег,
из-за кулис гремит бас:
А Дарья стояла и стыла
В своем заколдованном сне...
f
«Мороз-воевода» нравился взрослым и, конечно, девоч-
кам, его ставили несколько раз. Не хватало снежинок, взяли
меня и Мишку. Мама сшила нам снежинкинские костюмы,
тоже со складчатыми юбочками.
В день спектакля я пришел в ригу раньше. За кулисами
из снежинок была только Лялька Булка. Если стреляешь за
девчонкой, надо ее обязательно удивить. Ванька Моряк умеет
двигать ушами, как осел, может сразу двумя, а может по от-
дельности, одно ухо выпятит, другое задвинет к затылку. Здо-
рово у Ваньки получается! Не только девчонки, взрослые удив-
ляются. Алешка Артист фокусы доказывает: ловит из кулака
свой большой палец, при встрече поднимает неизвестно как
без рук шапку. Я такого не умею. Правда, научился стоять на
голове, твердо, могу даже руки по швам вытянуть. Только
надо ноги упереть в стенку.
Мы с Лялькой Булкой одни. Сначала я решил послушать-
ся Юрку и тихонько ткнулся губами ей в ухо. Она не поняла,
прогудела:
— Ты что щекочешься?
Я сразу встал на голову, оперся ногами в стенку... она ока-
залась не настоящей — тряпочной декорацией. Я страшно
долго летел в глубокую и пыльную яму. Ушибся не сильно,
долго вылезал и чихал. Вылез, а Лялька обеими руками на
меня показывает и ржет:
— Ха! Ха! Грязный! Черный!
Тут сразу пришли другие снежинки и мама. Она ужасну-
лась, хлопнула руками:
— Сейчас же уберите эту грязинку! Нельзя такую на
сцену!
Я обиделся и ушел. Спектакль начался. Меня забыли,
я шлялся за кулисами. Услышал голоса, пошел и попал в су-
шилку. Дверь была не заперта. Меня никто не заметил. В су-
шилке было много народу:, дядя Петя, Кот, Антон, еще два
студента, что были в столяровом доме, и несколько мне неиз-
вестных. И Юрка там был. Не было только Кати-учительницы
и лоцманского ученика, они на сцене. Все сидели на старых
83
снопах. В середине сушилки стоял высокий, тощий незнако-
мый мне человек с усами и бакенбардами. Сердито говорил:
— В игрушки играете! Слыхал, слыхал, Лева Бианки на-
шил на синие форменные брюки красные заплаты, ходит по
деревне, эпатирует буржуазию. Надо же! Глупость какая, ей-
богу! В игрушки играете, шутите. Мы не шутим, и с нами не
шутят; полиции чуть не втрое стало и агенты, и провокаторы,
каждый день аресты. Ладно, от вас ждем...
Тут высокий заметил меня, улыбнулся и замолчал. Юрка
схватил меня за руку и юбку, утащил на улицу, пихнул слегка
к дому, сказал:
— Не сердись, Серый! Ты еще маленький, я потом тебе все
расскажу. Скоро. Иди и никому ничего не говори.
Я ответил, что очень мне надо, и пошел домой снять дурац-
кий снежинковский костюм. Ну их всех, с их живыми картина-
ми и тайнами!
РЫБАЛЕНЦИЯ
Рыбаленция старый. Лицо и шея в мелких частых морщи-
нах и черных точках, как перцем посыпано, глаза небольшие
и в глубине, а губы огромные, всегда жуют или шевелятся —
шепчут. Пахнет от него приятно — хлебом и свежей рыбой.
Каждый вечер он идет с моря по деревне, постукивая узлова-
той деревянной палкой. Одет во что-то серое, мохнатое, на го-
лове желтая зюйдвестка, на ногах пудовые рыбацкие сапоги-
заколенкики, сбоку висит тяжелая клеенчатая сума, там рыба.
Рыбу он несет самую лучшую Фролу Петровичу, уряднику,
потом бабушке и еще в дом, где снимает угол у старушки-
вдовы. Еще заходит, если останется рыба, в последний дом в
сторону Лоцманского селения. Там живет женщина с двумя
маленькими девочками. Ее муж утонул в прошлом году в боль-
шую сентябрьскую бурю.
Когда он приходит на кухню Большого дома, бабушка сте-
сняется сказать: «Здравствуйте, Рыбаленция!» — говорит
просто:
— Здравствуй, здравствуй! Ну, что сегодня принес?
Рыбаленция вытаскивает из сумы и кладет на' кухонный
стол рыбу: крупных окуней, щук, красноперок, редко сига или
угря. Никогда не говорит цену. Забирает в руку, что даст ба-
бушка, прячет в кожаный кошелек, защелкивает замок с ша-
риками и сует его в карман. Бабушка наша страшная скупуша
и, наверно, дает мало. Урядник совсем не платит.
84
. ? *


По дороге к дому Рыбаленция еще заходит в лавку Пуль-
мана за хлебом и табаком. Потом его не видно. Зато в любую
погоду, чуть рассветет, видно, как далеко в море за четвертой
банкой маячит черная точка — «Утка» Рыбаленции.
По субботам, после бани, в той же одежде, но без сумки, он
идет в трактир «Бережок» и там выпивает. Становится доб-
рый, очень, бредет по улице, поет невнятно или выкрикивает:
— Рр-рр-ыбаленция! Рашкатушки! Першиада! Буря!
Буря! Рр-рыбаленция!
Плохо он выговаривает «с» и «з», шепелявит.
Мальчишки бегут за ним и дразнятся:
— Рыбаленция! Раскатушки! Персиада! Буря!
Он не сердится. Если начнут хвататься, целится клюкой,
как ружьем, и кричит:
— Бу-ум!
Из наших мальчишек Рыбаленцию дразнит один Мишка.
Он тоже плохо выговаривает и получается:
— Либалёнция! Ласкатушки! Пелсиада!
Мы ему не позволяем передразнивать.
Другое дело мальчишки Барановы. Они живут в пред-
последнем доме к Лоцманскому. Как раз там, где Рыбаленция
поворачивает к вдове рыбака. Братья-близнецы ему прохода
не дают. Мало что кричат, дразнятся — стреляют из луков
и рогаток, больно, конечно.
Эти братья ужасные задавалы. Во-первых, они нас считают
неприличными, потому что ходим в коротких штанах, сами они
носят длинные коломянковые. Во-вторых, у них новые двухко-
лесные велосипеды «Свифт» и на них особые звонки: не как
у всех — маленький на руле — а у них над передним колесом
целая тарелка свешивается. От звонка шнур; если за него по-
тянуть, маленькое колесико опускается на шину и получается
длинный оглушительный звон. Братья нарочно молча мчатся
по тропинке, а за твоей спиной ка-ак зазвонят. Конечно, пры-
гаешь — хоть в канаву, хоть в крапиву. Они, свиньи, обора-
чиваются и хохочут. В-третьих, они очень богатые. Дача своя,
голубая, двухэтажная. Балкон с разноцветными стеклами,
и за высоким забором на столбах два огромных стеклянных
синих шара. В шарах виден весь мир, только маленький: дом,
балкон, калитка, ограда, деревья, шоссе, солнце и облака.
И еще, все люди приезжают из Ораниенбаума на извозчи-
ках — они на своих. Коляска дурацкая: без дуги, с гнутыми
красно-желтыми оглоблями, впереди не только кучер, а еще
человек в белых штанах, лаковых сапогах и в цилиндре с ко-
86
кардой сбоку — называется грум. Зачем он нужен? Вдвоем
лошадьми править нельзя, значит, для задавальства, для того
же огромный кнут, он торчит кверху из подставки.
Мы с Юркой шли мимо дома Барановых и видели, как один
из близнецов прицелился в Рыбаленцию и выстрелил. Стрела
попала ему в спину. Рыбаленция вздрогнул и выронил палку.
Я поднял, а Юрка подбежал и двинул в морду стрелку. Братья
убежали за забор и принялись Юрку дразнить:
— Рыжий, красный, человек опасный! Рыжий, красный!
Юрка и не рыжий, он блондин.
Калитку они закрыли. Юрка подошел, потрогал и заявил
страшно спокойно:
— Трусливые идиоты. От нас не спрячетесь. Объявляем
войну. Не трогайте Рыбаленцию, или худо...
Когда мы обгоняли Рыбаленцию, он, не оборачиваясь,
сказал:
— Шпашибо! Шпашибо!
После обеда мы готовили к бою оружие. У Юрки рогатка
побольше с очень сильной круглой резиной, мне даже не натя-
нуть. Моя рогатка с плоской резиной, послабее, зато очень
меткая. Незаметно от мамы мы открыли в папином столе охот-
ничий ящик и вытащили несколько картечин. Я еще захватил
шрапнель — нашу пулю с корабля-мишени.
К дому Барановых мы подкрались в полной темноте. В ок-
нах светились огни. Яркий калильный фонарь у входа над ка-
литкой освещал сад и оба стеклянных шара. Юрка тихонько
скомандовал:
— Батарея! Товсь!
Мы просунули рогатки сквозь решетку забора и прицели-
лись. Юрка хмыкнул:
— Хм! Большие, не воробей. Я левый, ты правый... Огонь!
Зашипела моя шрапнель, свистнула Юркина картечина.
Мой шар раскололся на куски — звон такой, будто обруши-
лись тысячи зеркал. В Юркином засветилась сквозная дырка.
Юрка скомандовал:
— Беглым!
Мы перезарядили и ударили опять. Развалился второй
шар. Дальше все было обдумано: убегали не по дороге, пере-
скочили через шоссе и залегли в канаве.
Двери на крыльцо распахнулись с треском, на песчаную
дорожку хлынула полоса света. Завопила женщина:
— Ловите! Скорее! Держите!
На дорогу без шапки в черном жилете выскочил толстый
87
барановский дворник и загремел сапожищами к Лоцманско-
му. Он пробежал так близко, что мы слышали, как он сопел
и ругался про себя. За ним, тоже простоволосый, в белых шта-
нах и тонких скрипучих сапожках выскочил грум. Огляделся
и побежал в другую сторону. Бараниха вывалилась на крыль-
цо и все орала, орала: «Держите!»
Преследователи скрылись в темноте. Юрка скомандовал:
— Батарея! По фонарю, прицельным, товсь! Огонь!
Юрка попал с первого выстрела — фонарь звякнул, раз-
летелся на куски и погас. Бараниха с воплем провалилась в
освещенную дверь и показалась в кухонном окне. Я прице-
лился и пустил картечину. Кухонное окно лопнуло и вывали-
лось на сиреневые кусты.
Неслышными волчьими шагами мы скрылись из канавы
в сторону моря и большим кругом вышли к дому.
На следующий день у нашего дома побывала дурацкая
коляска с Баранихой и грумом. Мы ее переждали в дровяном
сарае. Во время обеда у мамы было строгое лицо и она сказа-
ла выговаривательным голосом:
— У меня была мадам Баранова...
Юрка уткнулся в тарелку и торопливо глотал суп. Я акку-
ратно собирал ножом и запихивал в солонку’ просыпанную на
скатерть соль.
— У них в саду вчера вечером какие-то хулиганы разбили
шары... .
Неприятно, когда говорят и пристально на тебя смотрят.
Хорошо, что соли на столе было еще порядочно.
— Ее ребята думают, что это сделали докторские мальчи-
ки... Я сказала мадам Барановой, что поговорю с вами, и знаю,
скажете правду... Ну?
Ужасно не хотелось говорить и Юрке, и мне, конечно. Мы
и молчали.
И вдруг мама улыбнулась, спросила ласково-ласково:
— Ребята, вы?
Мы сразу заорали: «Да! Да!» Юрка отодвинул тарелку,
вскочил весь красный, шрамик на губе багровый:
— Они сволочи, мама, барановские близнецы! Рыбален-
цию мучают! Из лука в него стреляли! За что? Мы им объяви-
ли войну!
— Юрий! Что за выражения? И при чем тут шары? Разве
они принадлежат барановским мальчикам? В следующий раз
вы двери сломаете или что-нибудь еще... Это печально. Шары
дорогие, мне придется, вы же знаете, что у нас...
88
Мы знали, и все равно Юрка не мог успокоиться:
— Война! Мы будем их бить как собак...
— Юрий! Драки — это ваши мальчишеские дела, в них
не вмешиваюсь. Прошу ничего не портить и не трогать в доме
Барановых...
Юрка посмотрел на меня и стал успокаиваться. Мама по-
молчала и вдруг жалобным голосом попросила:
— Мальчики! Пожалуйста!
Когда мама говорит жалобным голосом «пожалуйста»,
устоять невозможно. Мы сразу дали честное слово.
Война почти кончилась. Правда, близнецы больше Рыба-
ленцию не трогали, ни разу.
НА ЛУДЕ
В трусиках и бутсах Юра кикает в футбол,
Лихо загоняет он врагу за голом гол,
Надо заниматься и диктовочку писать,
Он предпочитает в. Борки скорей удрать.
Кит, Кит, Кит—Китай превосходный край:
Что ни шаг, то чудак — просто рай.
Мама отвернулась от рояля и оглядела комнату — Юрки
уже не было.
Женщины ничего не понимают в футболе. Мама сочинила
про Юрку хорошо, но разве можно говорить «враги;»? На матч
выходят соперники, и когда кикают, то голы не забивают. Про
диктовку верно: у Юрки плохо по-русскому. Зачем же она
сама подарила ему бутсы? Его обещали перевести в первую
команду «Лебедя», это, конечно, класс. Нечего удивляться,
что Юрки никогда нет дома, то на Петровском хуторе, то на
втором поле в Борках. Меня совершенно не берет. Говорит:
«Хватит там загольных беков». Я все равно хотел пойти, так
он показал мне кулак. Страшно скучно одному!
Один раз я ушел из дому еще до завтрака, чтобы половить
крупную рыбу, которая никогда не клевала. Устроился на
берегу речки у куста, неподалеку от мостков, где привязана
рыбаленцовская «Утка». Ловились почти одни колюшки, я их
выбрасывал на берег и еще поймал два маленьких окунька.
За спиной кто-то остановился и негромко сказал:
— Худая рыбалка. Хочешь научу, научу? В море пойдем,
пойдем.
89
Мне и оборачиваться не надо, сразу понял, кто говорит.
Тут еще поплавок потопило и надо было подсекать. Подсек,
выдернул на траву окунька, побольше, чем два первых, и
сказал:
— Спасибо! Попрошусь у мамы. Когда?
Рыбаленция прошамкал:
— Жавтра как шветает, шветает, — застучал палкой по
тропинке и запел непонятное.
Страшно трудно было вставать. Юрке не сказал, попросил
Киру разбудить до света. Шел по тропке над речкой. Рассвело,
и стало холодно. Хорошо, что Кира заставила надеть фуфайку.
Мерзли руки. Та, в которой была удочка и мешочек с едой, не
очень. Мерзли пальцы на жестяной коробке с червями. Утрен-
ний воздух страшно пахучий: в липовой аллее запах листьев,
на лугу — кошеной травы, потом, хотя до моря было еще дале-
ко, — тины и чем всегда пахнет море. Не знаю, что это, море
соленое, но соль не пахнет. На речке над самой водой носились
черные ласточки. Черные, если смотреть сверху. Большая стая
расселась на засохшем дереве — сплошь белые грудки. Сидят
рядками одна к одной и непрерывно щебечут: «ти-ти! Ти! Ти!»
Я почему-то боялся, что Рыбаленция не придет, и зря. Из-
далека услышал: шлеп! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Рыбаленция
сидел на корме и, подняв елани, лейкой1 вычерпывал воду.
Он оглядел меня, буркнул:
— Черви хороши. Удочку шпрячь в куштах.
Шлюпка Рыбаленции большая, просмоленная. На носу
две корявые желтые буквы «П. А.». Значит, «Утка» — не на-
стоящее название. Просто люди с берега смотрели, как она,
черная, целый день ныряет в волнах и так прозвали.
— Шадишь!
Я прыгнул в шлюпку и еще раз удивился, какая она боль-
шая: две банки, не считая транцевой* 2 для рулевого, можно
грести одному и вдвоем, баковая часть покрыта досками и там
внизу вроде комнатки — форпик. В форпике расстелена соло-
ма, на ней непромокаемый морской плащ и нужные вещи: ан-
керок3 с пресной водой, ящик с песком для перемета, фонарь
и всякая всячина. По бортам, за фальшбортами, принайтов-
лены4 длинный шест с делениями и короткая мачта.
'Лейка — черпак для откачки воды из шлюпки.
2 Транцевая банка — кормовая скамья.
3 А н ке р о к — бочонок для пресной воды.
4Прина йтовить — от найтов: обвязка, веревка, трос — при-
вязать.
90
Над морем поднялась и поползла странная коричневая
туча, вытянулась в одну сторону, и получилась морда, страш-
ная, неизвестно чья. Вдруг осветилась изнутри ярким светом
и прямо загорелась там, где глаза и рот. Грома не было слыш-
но. Подул ветер, вывернул светлую подкладку приречных
кустов и зарябил воду. Море почернело.
Стало неприятно, не захотелось идти с Рыбаленцией: в
паршивую погоду, с незнакомым. Даже с Юркой лучше и, ко-
нечно, с мамой. Тут я подумал: «С мамой в море», рассмеялся
и больше об этом не думал.
Рыбаленция распорядился: «Иди на руль». Сам сел в
весла. Он греб по-морски, задерживая весла в конце гребка,
вперед не смотрел. Молчал. Когда вышли из речки, скоман-
довал:
— Держи на Толбухин, на шамую башню. Плешкуна
пройдем, приворачивай помалу, не вдруг, на Лондоншкий.
Свежий ветер бил в левую скулу. Страшно трудно было
держаться на курсе. Я старался и вспотел. Рыбаленция греб
равномерно, без устали. Не обращал внимания, что брызги,
иногда целые гребешки волн, перехлестывали нос шлюпки.
Я боялся прозевать Плескуна — в такую погоду все камни
плещут. Нашел по памяти и привернул на Лондонский. Рыба-
ленция не обернулся, не проверил меня, головой кивнул и про-
должал грести. Я понял, что он часто ходит этим курсом и
знает его не только по носу, но и по корме — следит за берего-
выми приметами.
Волны на банках дыбились, шипели и пенились, бежали
к берегу, как гривастые лошади, и частенько заскакивали
через борт. Под ногами всплыли, зашевелились елани — вот
сколько воды накидало. За четвертой банкой водяные валы
позеленели, стали выше и глаже. Ветер стихал. Мы прошли
еще с версту, не меньше — береговой лес низенький, синий,
прибрежные дома — коробочки.
Рыбаленция остановился, посмотрел вперед и по сторонам,
сказал:
— Вожми футшток1, пробуй, штукнет, шкажи, шкажи.
Я догадался, что футшток — это шест с зарубинами, что
лежит вдоль борта, разобрал найтовы, встал и, с трудом удер-
живаясь на ногах, опустил футшток глубоко в воду. Он дале-
ко внизу уперся в мягкое. Рыбаленция потихоньку греб, я ме-
рил. Все было мягко и мягко, и вдруг жестко стукнуло —
‘Футшток — шест с делениями для измерения глубины.
91
камни. Не успел я еще сказать, как Рыбаленция буркнул
себе: «Вешла по борту» и потянулся за якорем. Мне сказал:
«Ешть луда. Убери вешла» — и отдал якорь.
Я понял, что мы пришли на место, на луду — каменистую
отмель, положил футшток и с удовольствием плюхнулся на
банку, трудно было стоять. Рыбаленция недовольно захмыкал:
— Хм! Хм! Вожми верп1, ражвернет по ветру, отдай. Шта-
нем фертоинг1 2, на два, на два.
Под моей банкой оказался второй якорь. Я взял его в руки,
подождал, когда нос шлюпки пришел строго на ветер, и скинул
за корму.
Так мы и встали на два якоря далеко от берега, и волны
качали и подбрасывали нашу шлюпку. И ветер был еще силь-
ней: когда я откачивал воду, по дурости плеснул из лейки в на-
ветренную сторону, все вернулось мне в морду.
Рыбаленция сползал в форпик, достал баночки с червями
и удочки. Страшно смешные удочки: удилища короткие мож-
жевеловые, на двух оставленных сучках намотано много тол-
стой лески, поплавки большие пробковые, крашеные, из каж-
дого высоко торчит кисточка куриного пера, грузила тяжелен-
ные, крючки прямо звери, в сто раз больше наших речных.
Я не умел ловить такой удочкой, смотрел на Рыбаленцию.
Он размотал леску, уложил ее кольцами на елань, приладил
можжевеловое удилище стойком у борта, ослабил на поплавке
перо, протягивая леску, поставил глубину по футштоку, нажи-
вил червяка, взял в руки поплавок и грузило и кинул за борт.
Леска побежала как змея, разматывая кольца, поплавок вы-
нырнул и закачался на волне, бойко подняв перяной хохолок.
Я точно все повторил, кинул в волну поплавок. Он утонул.
Что делать? Рыбаленция заметил, сказал:
— Подшекай! Шражу вжяла, вжяла.
Я дернул удилище, понял, что так не получится, и тащил,
перебирая леску руками. Тяжело и в руки стучит. Глубоко
в зеленой прозрачной толще блеснуло, раз, другой. Я заторо-
пился и с силой выкинул в шлюпку огромную рыбу.
Что это был за окунь! Гигант! Не меньше фунта! Таких
у нас в речке не бывает. И цвет другой: не темный — удиви-
тельный, светло-зеленый с ярко-красными плавниками. Пасть
как пещера и глаза кошачьи — большие и круглые. Он сам
сошел с крючка, провалился под елани и забрызгал меня гряз-
1 Верп — маленький якорь.
2 Ф е ртои н г — стояние корабля на двух якорях в нужном положе-
нии. В данном случае — вдоль волны.
92
ной водой, пока я хватал его и перекладывал в ведро. Сразу
клюнуло и у Рыбаленции. Его окунь был не меньше.
Сильный был клев! Мы натаскали больше полведра, а по-
плавки то и дело уходили глубоко в воду. Я не успевал, ловил
на одну удочку. Рыбаленция удил двумя и еще постоянно рас-
куривал крохотную трубочку, закрываясь от ветра ладонями.
Рядом с моим поплавком в воде затемнело, показались усы
и глаза. Они уставились на меня, не мигая. Честно говоря, я
немного испугался, отдернулся от борта и вскрикнул. Рыба-
ленция обернулся, увидел морду, взял весло, стукнул резко по
борту и сказал с досадой:
— Тюлень. Теперь клеву конец. Ладно, подождем, по-
дождем.
Морда ушла в глубину. Поплавки замерли. Скучно пока-
чиваясь на волнах, они неглубоко заливались, выныривали,
и солнце играло в налипших на перьях пузырях воды.
Пока клевало, оглянуться было некогда, теперь смотрел во
все стороны. Опустит волна шлюпку — ничего не видно, кру-
гом вода, поднимет — вот он, Толбухин маяк, за ним финский
берег. Из Кронштадта летит низенький черный миноносец.
Бурун у носа кажется выше палубы. Рыбаленция одобрил:
— Шлавно идет. «Новик»... В Кронштадте три таких по-
шудины. Никак по шорок ужлов...1 Раньше не было. Давай
жавтракать. А?
Он вытащил из сумки хлеб, бутылку молока, две кружки
и достал из форпика мой мешочек. Кира положила бутербро-
ды — французская булка с котлетами, — печенье и мятные
леденцы. Рыбаленция налил в обе кружки:
— Пей! Кожье, хорошее.
Я еще никогда козьего молока не пил.
Мне страшно неудобно было разговаривать, не знал, как
обращаться. Решился спросить:
— Пожалуйста! Как вас зовут?
Рыбаленция ничуть не смутился:
— Дядя Ваня, дядя Ваня жови, дядя Ваня.
Припасы мы разложили на банке, на куске парусины. Дядя
Ваня вытащил из-за голенища источенный, узкий финский
нож, нарезал хлеб. От своих кусков отрезал корки и бросил за
борт. Мякоть медленно жевал красными беззубыми деснами.
Про зубы не хотелось думать: завтра нужно было идти к зуб-
1 Миноносцы типа «Новик». Тогда, перед первой мировой войной, они
только что появились. Отличались от прежних большим ходом: около
36 узлов в час.
93
нихе. Страшно ненавижу! Когда зажужжит проклятая машин-
ка и начнет подбираться к больному месту — лучше умереть.
Я сказал:
— Дядя Ваня, знаете, и мне уже два зуба вырвали, и еще
надо, а вам вот сколько...
Рыбаленция улыбнулся, вдруг нахмурился, глаза стали
совсем маленькие, сердитые, ответил коротко:
— Выбили дружья.
Я понял, что ему про это почему-то не хочется говорить,
и больше никогда не спрашивал.
Солнце припекало, от нашей шлюпки запахло смолой.
Я скинул куртку и рубашку, остался в одних трусах. Дядя
Ваня отвернул сколько мог голенища сапог и тоже разделся.
Если не считать маленького серебряного креста, он был голый
до пояса и оказался весь-весь татуированный. Пока он лазал,
убирал бутылку, кружки и остатки хлеба, я оглядел его со всех
сторон.
Рыбаленция закрыл своим кафтаном ведро с уловом, рас-
курил трубочку и пристально смотрел в открытое море. Я рас-
тянулся на банке, пригрелся, немного подремал, вспомнил
про удочку, глянул на воду. Моего поплавка нигде не было.
Спросонья не мог сообразить, все искал его в зыби и вдруг
понял, что клюнула рыба. Удилище мое дрыгалось и плясало
как игрушечный паяц. Я схватил, подсек, почувствовал толчки
и тяжесть. Тащил осторожно. Кто-то там внизу понял, что
тащат, и заходил из стороны в сторону. Леска рассекала воду,
и за ней бежал водяной бурунчик. За спиной услышал голос:
— Не торопишь, дай походить.
Пальцы резало, как ножом, даже бросить хотелось, терпел.
Далеко внизу показалась серая палка. Я осторожно тащил.
Когда она оказалась близко, помог дядя Ваня; с борта появил-
ся сачок и выкинул палку в шлюпку. Это был угорь. Таких
я еще не видел! Толще, много толще моей руки, он змеей вился
на еланях, путался в леске. Взять его в руку и отцепить крючок
было прямо невозможно, такой он скользкий и верткий. Рыба-
ленция посмотрел на мою возню, опустил руку в переметный
ящик с песком, легко взял рыбу, снял с крючка и кинул в ведро.
После угря клев пошел вялый, у дяди Вани иногда клевало,
а мой поплавок замер. Зашла туча, похолодало, подул ветер.
Мы оделись, еще немного подождали, и Рыбаленция решил:
— Ладно, пора.
Я принялся вставлять в уключины весла. Дядя Ваня оста-
новил:
94
— Не надо, гляди, чиштый фордевинд1.
Ветер дул прямо на берег. Мы подняли парус и скоро вле-
тели в устье речки. Удивительно, как легко шла тяжелая
лодка под небольшим парусом. Дотянули до самой пристани.
Я стеснялся взять себе рыбы. Сказал:
— Мне не надо.
Дядя Ваня сердито фыркнул, срезал на берегу прут, продел
угря и нескольких окуней под жабры, свернул в кольцо и про-
тянул мне:
— Вожми, твоя рыба.
Я держал кольцо в руке, закинув рыб за спину. Угорь ви-
сел, почти касаясь хвостом травы. Вся спина у меня была лип-
кая от рыбьей слизи. Ужасно хотелось встретить кого-нибудь
из наших ребят. Пофасонить не получилось, даже наоборот.
Положил угря на кухонный стол, Кира увидела, как закричит:
— Уберите! Уберите!
Мама уговаривала:
— Кира! Это лучшая, самая вкусная рыба. Деликатес,
очень дорогая. Это — угорь, не змея, не гадюка, не уж. Это —
рыба! Завтра сделаем пирог с угрем, попробуете и скажете —
прелесть.
Кира не слушала, повторяла:
— Не буду делать пирог ни с ужовиной, ни с угрёвиной.
Тесто сделаю, там как хотите, сами...
С тех пор я ходил в море с дядей Ваней почти каждый день.
Мама, конечно, была довольна, что приношу свежую рыбу.
Гордилась — добытчик. Ворчала немножко:
— Нельзя так. Совсем запсел, ноги плохо моешь, засы-
паешь над тазом. Рыбой от тебя пахнет. И бери поменьше
рыбы — он на это живет.
Ребята завидовали. Рыбаленция их не звал, со мной по-
дружился и сердился, если я не приходил к мосткам.
«СИНИЙ волк»
Один раз в очень свежую погоду мы стояли на той же лу-
де. Рыбалка шла ни шатко ни валко, ведро помалу наполня-
лось окунями. Попался один сиг. Я ловил уже на две удочки,
был очень занят и все же услышал за спиной ворчание
'Фордевинд — полный попутный ветер.
95
Рыбаленции. Он бросил удочки и внимательно, из-под руки
смотрел на море.
По фарватеру, густо дымя, тащился черный жук-буксир,
за ним довольно далеко такая же барка-щит, как наш корабль
сокровищ. Рыбаленция поднял руку и, не отрывая глаз от ко-
раблей, сказал мне:
— Видишь букшир и мишень? Гляди, шкоро выйдут на
траверж1. Либо ш нашего форта, либо ш Ино ударят. Во!..
На нашем берегу грохнуло, в небе заскрежетало и завыло.
Рядом со мной в лейке вода сделалась кольцами. За баржами
поднялся белый столб, оттуда глухо докатился разрыв. Вскоре
все повторилось. И еще, и еще.
Рыбаленция поднимал и опускал руку, бормотал чуть
слышно:
— Перелет! Недолет! Вилка! Опять недолет! Эх! Пушка-
ри, кабы опять...
Я спросил:
— Дядя Ваня, что опять?
Он забыл про меня, удивленно обернулся:
— Опять?.. А... Видел баржу, недавно к берегу прибилаш?
— Видел, видел. Мы на нее лазали...
— Лажали, лажали... Почему прибило, прибило... Беда!
Шмотри... букшир, жа ним баржа, будто далеко, будто шама
идет. Не, он ее тащит, тащит... на букшире, ну, перлинь* 2 ка-
бельтов3 шем-вошемь. Ближко и далеко. Ошиблишь, ахнули
не в мишень — букширишке в корму, в корму... Пароходишко
оверкиль4 и нет... матрошики на дно, на дно... там и штоят или
лежат... Мишень по ветру...
— Стоят?
Рыбаленция нагнулся ко мне и дальше говорил шепотом:
— Штоят, чуть качаютша, глажа жакрыты, волоши ды-
бом... Гошподи помилуй!..
Черноголовая крачка прилетела, принялась кружиться над
шлюпкой, наверно, заметила хлебную корку или рыбу. Плавно
кружила, проваливаясь между крыльями, внимательно смот-
рела вниз черными глазами, вдруг забилась на месте, закри-
чала отчаянно: «кирр-риэ! Кирр-риэ!» — и бросилась в сторо-
ну. Что она заметила сверху? Может быть, тех матросов, что
стоят и покачиваются в глубине, под нашей шлюпкой?
'Траверс — направление, перпендикулярное курсу корабля.
2 П е р л и н ь — корабельный канат, трос.
3Кабельтов — морская мера длины — 185,2 метра.
’Оверкиль — полное опрокидывание судна вверх дном.
96
Я долго смотрел, как улетает крачка, вихляясь в полете,
далеко в море. Забыл про удочки и очнулся, услышав, что Ры-
баленция шепеляво свистнул. Ни разу не слышал от него.
Дядя Ваня нагнулся, вытащил из форпика1 плащ, накинул
его на вход так, чтобы свисал до сланш, повернулся ко мне:
— Полежай туда. Не покаживайшя, пока не шкажу, —
добавил просительно: — Пожалуйшта!
Я бросил удочки, нырнул под плащ и устроился на соломе.
В щелку мне все было видно. С моря шла парусная шлюпка,
ходко, в полветра. Быстро приблизилась, разваливая и пеня
воду острым форштевнем. Ближе и ближе, казалось, сейчас
протаранит наш борт. Я чуть не крикнул, удержался, и мне
показалось, что только в последнюю секунду рулевой прямо
лег на румпель* 2 3, лихо повернул оверштаг4, потравил шкот
и встал борт к борту. Большой, гладкий, темно-синий шверт-
бот5 покачивался рядом. На кливере нашита или нарисована
синяя голова волка с оскаленными зубами. У руля девушка,
желтоволосая, в полосатой вязанке, красивая. Держась рукой
за мачту, стоял похожий на девушку, тоже белокурый, широ-
коплечий молодой мужчина в белом костюме.
Рыбаленция приподнял зюйдвестку. Мужчина заговорил
скороговоркой по-фински и так тихо, что я понял одно слово—
«кокка». Рыбаленция опять приподнял шляпу. Девушка вы-
брала шкот, «Синий волк» отвалил, парус набрал ветер, за
рулем поднялся водяной бурун, швертбот накренился и по-
мчался в море. Белый парус уменьшался, и скоро только яркая
от солнца блестка маячила на горизонте.
Я вылез из форпика, взялся за удочку. Мы еще часок по-
удили. Дядя Ваня молчал, и я тоже. Страшно хотелось спро-
сить про этих людей. Все равно молчал: настоящие моряки
не болтуны. На обратном пути Рыбаленция строго держал
курс, мурлыкал песню, мне показалось, почти веселую.
На берегу, укладывая в мой мешочек рыбу — всегда ста-
рался дать побольше, а я отказывался, — Рыбаленция сказал:
— Жнакомые... давно, давно... их отца жнал... Хорошие
люди. Не говори никому. Ладно?
Я кивнул. Больше не спрашивал, — это взрослые дела.
Хоть и хотелось узнать, что за люди и почему «синий волк».
'Форпик — носовой отсек судна.
2 С л а н ь — настил из досок в трюме корабля.
’Румпель — рычаг управления рулем.
4О ве р ш та г — поворот корабля против ветра.
’Швертбот — парусная шлюпка с выдвижным килем.
7 Алексей Ливеровский
97
ТЕТЯ МАРИША
Дядя Ваня оказался очень хороший. Он привык ко мне
и в море был совсем другой: быстрый, ловкий, почти не повто-
рял слова и рассказывал всякое интересное. Последние дни
он не приходил и вообще не показывался в деревне. Мне стало
скучно, тоскливо без него. Я снова и снова шел к лодке, два
раза откачал воду, налитую дождем. Последний раз после
ночной грозы очень много было воды, я долго откачивал и вер-
нулся домой весь мокрый.
В гостях у мамы за чашкой чая с печеньем и вареньем си-
дела тетя Мариша. Она — земский доктор. Принимает боль-
ных в маленьком домике на краю деревни. Приходит к маме,
рассказывает кто чем болеет и при младших часто переходит
на шепот. К варенью я, конечно, подсел. Мама налила чашку.
Тетя Мариша рассказывала про Рыбаленцию. Оказывается,
он наживлял сиговый перемет и наколол руку крючком. На
крючке был присохший червяк, в червяке трупный яд, получи-
лась флегмона. Руку раздуло, как крокетный шар. Пришлось
резать, два раза. Стало лучше, но еще не совсем.
— И знаешь, Маруся, какая история. Мы все гадали, как
его настоящее имя. Я обязана записать в книгу посетителей.
Спросила.
Моя мама, любопытка, страшно заинтересовалась:
— Ну и как? Ну и как его зовут?
Тетя Мариша женщина, а курит, всем рассказывает, что
привыкла в анатомичке, чтобы отбивать трупный запах. Она
вытащила из ридикюля черепаховый портсигар, достала па-
пиросу, долго закуривала — нарочно, чтобы помучить ма-
му, — закашлялась и так с кашлем и ответила:
— Не-кх-по-кх-мня-щий... Иван Непомнящий! By ком-
проне?
— И все?
— Все... Улыбнулся, говорит: «Можно еще Иван-С-Во-
ли»1.
— Что это значит?
— Значит, без письменного вида...
— Кто же он?
1 Иван Непомнящий, Иван-С-Воли, Иван Где-День-Где-Ночь, Иван
Безродный — так называли себя люди, скрывавшие свое настоящее имя,
звание, родителей, откуда родом, нередко и судимость, утверждали, что не
помнят, не знают, откуда они и кто. По закону царского времени они при-
надлежали к особому разряду бродяг.
98
Тетя Мариша пожала плечами и выразительно показала
на меня глазами. Я сразу понял, что меня сейчас выгонят, и по-
торопился сказать:
— Мам! Ты знаешь, что у Рыбаленции на груди написа-
но: «За веру», а дальше стерто. Какая Вера?
Мама рассмеялась:
— Ты не понял. Это солдат и матросов так учили, что они
должны сражаться «за веру, царя и Отечество».
— Значит, он царя и отечество стер?
Мама промолчала. Тетя Мариша развела руками и пере-
шла, как она всегда говорит, «на другой пикантный случай».
Очень мне надо. Я понял главное, что Рыбаленция болен
и потому не приходит к лодке. А фамилия? Какая-то странная.
И что? Всякие бывают. Бабушкина девичья фамилия Кнопке,
еще смешнее — не такая уж она маленькая.
Я оставил маму и тетю Маришу допивать чай и ушел к
морю. Дядя Ваня болен и неизвестно, когда поправится, с ре-
бятами играть неохота. Взрослые скучные со своими неинте-
ресными, иногда непонятными делами. Я один, я ушел.
По мосту навстречу мне быстро шла, почти бежала Анна-
прачка. Заметила меня, громко всхлипнула и еще быстрее по-
мчалась к Большому дому. Я облокотился на перила моста.
Внизу, на отлогом берегу риголовский Абрам Хенцу, не рас-
прягая, негромко посвистывая, поил мерина. На телеге полу-
лежали двое мужчин. По бокам, свесив ноги, — два стражни-
ка. Стражники злые, угрюмые. У одного наган вынут из кобу-
ры, держит в руке.
Абрам взнуздал коня и поехал в гору. На выезде к шоссе,
у трактира «Бережок», телега зацепилась осью за тумбу и
стала. Абрам соскочил, схватил за узду, ударил мерина кула-
ком по храпу, вывел телегу на шоссе, опять вскочил на нее
и долго злобно хлестал коня кнутом. Мимо меня они промча-
лись, подняв жуткую пыль и гремя деревянным настилом,
почти вскачь. Я узнал, кого везли: Кот и Антон держались
руками за грядки телеги. Мне стало страшно.
В ГОСТЯХ У РЫБАЛЕНЦИИ
В воскресенье я решил навестить дядю Ваню. Кстати,
вспомнил, что он давно просил достать конский волос и перья.
С перьями просто — набрал целый пук у курятника, столько
и не надо. С волосом хуже. Обещал принести от Мышки, дядя
99
Ваня отказался: от кобылы не годится, тонкий. Надо от мерина
или лучше всего от жеребца. Знакомого жеребца не было, при-
шлось взять у мамы из шкатулки ножницы и идти к пульма-
новскому мерину. Его зовут Пойга — по-фински, мальчик, —
он смирный и почти всегда стоит под навесом на дворе за лав-
кой. Я прошел тихонечко во двор. Мерин заржал добродушно.
Дал ему корочку подсоленного хлеба, зашел сбоку и отчикнул
от хвоста большую прядь. Пойга даже не вздрогнул, обернул-
ся и посмотрел. Пульман во двор не выходил. Все обошлось.
Изба Натальи в другом конце деревни, крайняя. Домик
маленький, темный, огороженный забором, недавно починен-
ным — много белых палок. Я вошел в калитку и остановился.
Весь двор был засыпан будто черной смородиной. В углу
стояла большая серая коза и смотрела на меня стеклянными
злыми глазами. Я коз не боюсь, не очень, хотя она наклонила
в мою сторону длинные рога.
Еще немного постоял у калитки и услышал голос:
— Проходи, мальчик. Ты к нам? Не бойся, Машка не бо-
дается, пугает.
Я быстро забежал в сени и в темноте столкнулся с высокой
пожилой женщиной. Вместе вошли в дом. Комната оказалась,
как ни странно для такого домика, большая. У окна дощатый
стол, две скамейки. У стены — огромный сундук и маленькая
плита. На полу чистые половики. В открытых окнах, чтобы
мухи не залетали, полоски из газетной бумаги. Они дрыгнули
и задрались, когда тетя Наташа захлопнула дверь. На плите
кипели два горшка. Пахло рыбой и вареной картошкой. Неиз-
вестно откуда сказал Рыбаленция:
— Жаходи, жаходи.
Я не сразу нашел оклеенную обоями дверь в перегородке.
Закуток Рыбаленции узкий, в одно небольшое окно. Сам он
сидел на кровати, положив забинтованную руку на стол, дру-
гой листал книгу. Дядя Ваня был в полосатой тельняшке и ва-
ляных галошах. Первый раз увидел его без зюйдвестки. Воло-
сы по-цыгански черные, виски белые; выглядит гораздо моло-
же, чем на улице. В закутке, как и в первой комнате, чисто.
У двери палка, и на гвозде знакомая клеенчатая сума. Узкая
железная кровать. Над ней прибит образок, медный, тройной
с петельками, вроде книжки. Стол у окна совсем маленький,
накрытый простой скатерью.
Дядя Ваня показал мне место на табуретке у стола. Я вы-
тащил из-за пазухи перья и волос. Дядя Ваня посмотрел, по-
щупал обрезок Пойгова хвоста, одобрил:
100
— Хорош! Толштый и шивый — по нашей воде лучше
черного. Поправитша рука, выучу тебя лешки плешть, креп-
кие, беж ужлов.
Я посмотрел на забинтованную, похожую на большой
снежный ком руку, и посочувствовал.
— Болит?
— Не. Лучше штало. Беда, грешть не могу, никак.
Дверь скрипнула. Мурлыкая на ходу, пришел большой
кот. Очень смешной. Весь белый, кончик хвоста и нос черные,
будто его двумя концами по очереди ткнули в чернила. Кот
еще раз громко мурлыкнул и одним прыжком забрался ко мне
на колени.
Я удивился:
— Какой тяжелый!
Рыбаленция погладил кота:
— Харч хороший — рыба, кожье молоко. Кто хошь попра-
витша.
Придерживая локтем дверь, тетя Наташа внесла и поста-
вила на стол котелок с горячей картошкой, тарелку с селедкой,
политой постным маслом, и хлеб. Из карманчика передника
вынула две вилки; одну целую, другую — с обломанным зу-
бом.
— Ешьте на здоровье. Старая картоха, да хорошая, моло-
дая не скоро.
Дядя Ваня подал мне целую вилку, ломаную взял себе.
Тетя Наташа принесла и положила мне на колени вышитое
петухами полотенце. Спросила:
— Мерзавчика подать?
Рыбаленция замотал головой и принялся за еду. Страшно
вкусная была картошка. Часть прижарилась, отлупишь короч-
ку, она, как печенная на костре. И селедка вкусная.
Рыбаленция сказал:
— Шгони кота, мешает. Папка в плавании?
— Ага. В Котке.
— Жнаю. Финляндия.
— Дядя Ваня! Где вы по-фински научились?
— В Швеаборге. Шлужил долго, там и отшлужилша...
Глаза у Рыбаленции стали совсем-совсем маленькими
и сердитыми. Вообще, говорил он мало, но почему-то не повто-
рял слова. Я рассказывал. Про все: про Ваньку прачкина, раз-
бойников, стражников, урядника и что завтра Иванов день,
кокка, будут костры везде и мама позволила нам с Юркой не
ложится спать. Можем идти на берег, смотреть хоть всю ночь.
101
Рыбаленция слушал внимательно, один раз переспросил,
когда я про разбойника Графа рассказывал:
— Как? Как он штражнику шкажал?
Я повторил:
— «Адиеты, лучше бы за политиками смотрели!»
Рыбаленция на минуту перестал слушать, смотрел куда-
то в сторону. А когда я говорил про Иванов день, сказал:
— Да, кокка...
И вдруг — при мне первый раз — помянул черта.
Тетя Наташа убрала, со стола и ушла. Кот побрел за ней.
Рыбаленция вытащил из-под кровати окованный железом
матросский сундук и открыл крышку. На крышке — фотогра-
фия военного корабля. Показал, спросил:
— Хорош карап?
Я не очень разобрался, довольно темный был снимок, все
равно согласился, что корабль очень хороший. Дядя Ваня
порылся в сундуке, вынул что-то аккуратно завернутое в чер-
ную суконку, развернул и подал мне маленького медного си-
дящего человека, с ладонями, положенными на колени.
— Вожми на память. Давно иждалека привеж, вше думал
подарить кому-нибудь, вожми.
Как я не отнекивался, пришлось взять. Рыбаленция задви-
нул сундук, мы еще поговорили, собственно, один я, он все
смотрел и смотрел на меня, и вдруг:
— Жнаешь што? Хочешь на кокку ш моря пошмотреть?
Крашиво! Грешть тебе, не могу...
Я сразу согласился. Дядя Ваня еще раз глянул на меня,
будто рост смерил, решил:
— Жавтра к вечеру приходи к мошткам. Пойдем в море.
Шайчаш мне на перевяжку. Пошли?
Мы вместе вышли на главное шоссе. Я рассказывал, что
отец из плавания прислал велосипед и обещал еще шлюпку,
настоящую морскую. Рыбаленция как всегда слушал молча,
и вдруг... голова у него пригнулась, ноги зашаркали, палка
застучала вовсю. Громко-громко забормотал:
— Рыбаленция! Рашкатушки! Першиада! Норд-вешт —
тень-вешт! Буря!
Навстречу нам шел Фрол Петрович, урядник. Не здоро-
ваясь, строго посмотрел на Рыбаленцию и разминулся с нами,
не сказав ни слова.
Дома мама посмотрела на подаренного мне медного чело-
вечка и сказала, что это Будда и что зачем я взял, может быть,
вещь дорогая.
102
опять урядник
Юрка целое утро растирал бутсы страшно вонючей и тем-
ной мазью. После завтрака убежал в Петровский хутор. Я ре-
шил посмотреть, как в Лоцманском готовят кокку. Не хотел
с собой никого брать, прошел мимо наших бревен. Там никого
не было. Заметил, что с шоссе в Большой дом идет урядник.
Опять что-то случилось! Мигом обежал вокруг, на тропку под
сиреневыми кустами и взгромоздился на приступку.
В кухне была одна тетя Зина. Открылась дверь, ввалил-
ся урядник и опрокинул ведро. Страшный получился гро-
хот. Хорошо, что в ведре было мало воды. Урядник бор-
мотал:
— Пардон! Пардон! Виноват! Ольгу бы Константиновну...
Тетя Зина бросила тряпку на лужу и ушла в комнаты.
Урядник плюхнулся на табуретку. Вид у нег был унылый. Кон-
чики усов свешивались, как сосульки. Бабушка появилась, как
всегда, в двухэтажном платье и в наколке, только все светло-
коричневое. Подошла к уряднику:
— Что ж ты, Фрол Петрович, с утра пораньше и в виде?
Водки не дам...
— Ивана Купала большой праздник, сударыня, — уряд-
ник хотел перекреститься; получилось не очень: залез рукой
выше красного погона. Хихикнул, икнул.
Бабушка продолжала выговаривать:
— Что люди скажут, — ладно еще, пусть. Гляди,
Фрол, как бы начальство не заглянуло. Не за тридевять
земель.
— Ольга Константиновна! Как в воду глядела. Беда, по-
могайте, становой завтра пожалует.
— Ну?
— С ревизией. Всюду нос сунет. Скажет, кони тощие...
— Не продавал бы овес на сторону. На одном сене...
— Помилуй бог, Ольга Константиновна, не продавал.
Худокормные они...
— Врать-то в глаза. У кого Абрам Хенцу, риголовский
мужик, десять мешков купил?
— Лошадки полдела. Подлецы кругом — люди, нашепчут:
берет, порядка нет, кругом воровство. Ох, ославят ни за что!
— Сам виноват.
— Помилуйте, разве я... Посудите, с воришками. Одного,
ради вас, отпустил, другой убежал...
— Как убежал?
103
— Из риги. Подрылся — и нет...
— Откупился, значит. Эх! Фрол Петрович, сам ты себе
враг.
— И то ничего, сударыня, всего хуже голубки-листовки
эти, с вашего чердака, — урядник провел ребром ладони над
форменным воротником, — вот где! Егор-продавец, сволочь,
извините, в Ораниенбауме стукнул.
Бабушка промолчала, переложила что-то на полке, попра-
вила волосы.
Урядник тянул:
— Вот и получается, на моем участке с политикой небла-
гополучно, а тут еще довесочки. Считайте. Воришка живет?
Живет. Непомнящий живет. Цыгане пришли — разрешил по-
жить. Полное притонодержательство!
— Что тебе цыгане? — спросила бабушка и притворно
зевнула.
— Как что? Волхование запрещено1.
— Ис этих взял.
Тетя Зина вошла с бутылкой водки и кусочком колбасы
на тарелке.
Бабушка отмахнула ее рукой:
— Не надо, ему и так полно.
Тетя Зина поставила все на стол и вышла. Урядник долго
молчал опустив голову.
Бабушка сказала: «Подожди, сейчас» и вышла. Фрол
Петрович прямо прыгнул к столу, налил стопку водки, про-
глотил, не закусывая, и уселся на место. Еле успел. Бабушка
вернулась и скучным голосом спросила:
— Что тебе надо?
Урядник сложил ладони и таким сладким-сладким голо-
сом:
— Ольга Константиновна! Матушка! Выручайте. Не уедет
так становой. Не отдарить — съест, сожрет с потрохами.
У меня ничего, ну, ничего...
— Врешь, поди...
Мне надоело слушать. Я запомнил некоторые новые слова,
чтобы спросить у мамы. Хотя понял, что разговор о Непомня-
щем — это о Рыбаленции, что отпущенный воришка — это
Ванька и что Чернобородый на свободе. А про лошадей, цыган
и волхование — не понял.
'Волхование — колдовство, гадание, знахарство были запре-
щены законом. Цыгане тогда этим занимались.
104
КОККА
Кокка — это большой костер. Его у нас и на той стороне
залива у финнов жгут в день Ивана Купала. Чем больше ко-
стер, тем лучше. Правда, наши дяди и их компания жгут про-
тив батареи не один, а два костра поменьше, чтобы удобнее
было прыгать. Поодиночке или парами. Возьмутся за руки,
разбегутся и прыгают прямо через пламя. Через большой
нельзя.
Я пошел смотреть, как в Лоцманском готовят кокку.
В Лоцманское село ведут высокие железные ворота с кра-
сивой надписью. Одинаковые домики лоцманов стоят за ста-
рой речкой вдоль морского берега. Речка не течет, она быв-
шая. В ней удивительно прозрачная вода и белые лилии. Се-
режка говорит, что это не лилии, а кувшинки. Все равно очень
красивые, особенно днем, когда полностью открываются —
белоснежные лепестки и на середине чашечки желтая пупочка.
Я постоял на мосту через старую речку, посмотрел, как
смешно бегают поверху водомерки и черные блестящие жуки-
вертячки. Листья лилий, как большие зеленые тарелки, пла-
вают на воде. Под ними, если присмотреться, можно заметить
щурят. Похожие на зеленые палочки, они недвижно стоят в
прозрачной воде, как полагается у больших щук — хвостики
в тени под листьями, головы на солнце.
На песке у самого моря, подальше от домов, готовился
большой костер, наверно, самый большой на всем побережье.
Садовник и трое лоцманских учеников привезли бочку смолы.
Здоровый конь еле протащил по песку, тужился и хрипел.
Бочку сгрузили и поехали за дровами.
У бочки крутились лоцманские ребята и, хуже всего, бара-
новские близнецы. Они сразу начали приставать ко мне, тол-
каться и дразниться. Я знал, что они перестали мучить Рыба-
ленцию, и не хотел связываться. Все-таки чуть не пришлось
драться. Лоцманские сказали, что двоим на одного нечестно,
и отогнали близнецов, даже раза два их стукнули.
С дровами приехали три подводы. Привезли всякие старые
доски, обломки бревен, всякую деревянщину. Сложили такой
кострище, что, когда зажгут, наверно, будет видно на том бе-
регу. Мы смотрели, как садовник обвязал дрова проволокой,
чтобы не развалились, и топором отколол кусок от бочки,
чтобы смола немного вылилась и вечером было легче поджечь.
Тут лоцманские ребята закричали: «Идет! Идет!» — и бро-
сились бежать от моря к своим домам, будто так далеко может
105
заплеснуть. Я сразу понял, что они увидели большой пароход
и ждали волну. Нарочно остался на берегу, даже ближе по-
до шел.
Высокую черную волну было хорошо видно. Над Плеску-
ном поднялся белый столб, потом над Чайкиным, и все ближе
и ближе. От берега сначала ушла вода, потом хлынула далеко
на берег, охватила и даже немного покачала готовую кокку.
Я оказался слишком близко, еще для задавательства повер-
нулся спиной к морю. В спину и стукнуло, свалило и прокатило
по песку. Весь мокрый, я встал и, спокойно посвистывая, по-
шел домой. Нахальные барановские ребята смеялись.
КОНТРАБАНДИСТЫ
После ужина все пошли на берег. Я задержался, будто бы
дочитать «Кожаный чулок», выждал и побежал к пристани.
Рыбаленция одной рукой откачивал из шлюпки воду. Я ото-
брал лейку и откачивал долго-долго — так налило дождями.
Кончил, когда сильно стемнело. Дядя Ваня сел на руль, я на
весла. Сначала было неудобно, непривычно широко, потом
приспособился, и шлюпка пошла.
Мы вышли из речки, отвалили за вторую банку и повернули
на восток. По берегам зажигались кокки: горела у дачников
Петровского хутора, в Свиньинской бухте, наша — перед ба-
тареей, лоцманская и еще много. Когда мы вышли на траверз
Лоцманского, там горел большой огонь. Дыма не было видно,
только высокое пламя, искры до неба и внизу на песке темные
фигурки людей. Здорово горит смола!
Рыбаленция молчал. Я греб и греб, не оглядываясь, и без
особого любопытства старался догадаться, куда. идем. Слу-
чайно оглянулся и ахнул: на море был полный штиль и везде
звезды. Они светились россыпью над головой, струились вол-
нами от носа шлюпки, вспыхивали и кувыркались в каждой
воронке гребка, переходили на берег как бусы по обеим сторо-
нам моря...
По кострам я увидел, что мы миновали Лоцманское и Ста-
рую гавань. Я все греб и греб, понимал, что скоро будет Бор-
ковская поляна. Вдруг, странное дело, от шума весел получи-
лось эхо и голос с неба окликнул:
— На шлюпке!
Рыбаленция скомандовал:
— Вешла по борту, — ответил: — Ешть на шлюпке!
106

— Пекка синя? Кукаж он тойнен?1
— Миня, миня. Хян он мейгялянен1 2.
Я обернулся. Шлюпка скользила вдоль высоченного борта
лайбы. Оттуда и говорили. Рыбаленция вполголоса распоря-
дился:
— Подгребай помалу и штоп.
Я бросил весла, встал и уперся руками в смоляные бревна.
Наверху появился фонарь. Он осветил руку, седую бороду под
желтой широкополой шляпой, спасательный круг с надписью:
«Saima» и нашу шлюпку. Зашуршал и опустился к нам
штормтрап. Рыбаленция придержал его здоровой рукой. До
половины трапа сошел кряжистый парень в толстой серой
рубашке, кивнул, буркнул: «Терве!» — принял поданный свер-
ху велосипед, сошел ниже и положил его в нашу шлюпку.
Шесть машин мы поставили стойком, три положили сверху
боком. На море тихо, не страшно, не соскользнут. Велосипеды
новые, рамы и колеса обернуты бумагой. Парень соскочил
к нам с последним велосипедом, сел на весла, показал, чтобы
я придерживал груз, и быстро погреб к берегу. Там горел не-
большой костер.
Я узнал Борковскую поляну. Она в лесу, в двух верстах от
деревни Борки, на высоком обрывистом берегу, покрытом
сосновым лесом. Берег здесь приглубый, лайба подошла близ-
ко. Рядом с поляной до самого моря пологий овраг, по нему
рыбаки привозят на море лодки и сети.
Как только под днищем шлюпки зашуршал песок, от
костра в воду сошли двое и принялись вытаскивать велосипе-
ды. При свете костра я узнал обоих: борковские крестьяне —
не раз их видел в лавке Пульмана.
Шесть раз мы ходили к лайбе за велосипедами. Потом в
темноте затопали, захрипели лошади, заскрипели, удаляясь
по песчаной дороге, телеги. Потом мы возили ящики. Неудоб-
ные, тяжелые, они пахли табаком или булькали. Помогая бор-
ковским тащить на берег очередную партию, парень с лайбы
подмигнул Рыбаленции:
— Тубаккаа я виина. Пиан лобедамме3.
Борковские рыбаки и парень сложили на берегу последние
ящики, сели на них, вытащили кисеты и коротенькие кривые
трубки. Ждали подводы. Мы с дядей Ваней, усталые, присели
на песок.
1 — Петр, ты? Кто с тобой? (Финск.)
2 •— Я, я. Это свой. (Финск.)
3 — Табак и вино. Сейчас кончим. (Финск.)
108
Ночь темная. Костер пригас, только чуть туманил звезды.
На нашем берегу, за мысами, костры не видны. И на той сторо-
не их осталось немного. Лайба без огней, ее почти не видно,
если приглядеться, заметно на воде черное расплывчатое
пятно. Ветер-полуночник тронул прибрежные сосны, и они
скучно зашуршали.
Стало зябко. В стороне, на кромке берега надсадно пищал
кулик: «ти-ип! Ти-ип! Ти-ип!» Ночью они не кричат — кто-то
потревожил.
Бесшумно поднялась зеленая ракета. Вскинулась дугой
в нашу сторону, высветила берег и лайбу, плюхнулась непо-
далеку в черную воду. Один из борковских встал, прислу-
шался:
— Перкеле! Хевозмиес!1
Слышно было, как лошадь то идет по песку, то хлюпает
копытами по мелкой воде. Рыбаленция схватил меня за руку
и как молодой бросился к обрыву. Добежал, задыхаясь, вы-
пустил руку и сел за кустом.
Конский топот приближался. В темноте раздался высокий
голос привычного запевалы:
Сол-да-тушки, браво, ребятушки,
Где же ваши се-о-стры?
Наши сестры — сабли востры,
Вот и наши се-остры!
На свет костра вылезли лошадиные ноги, белая рубашка
и сам знакомый мне по пчельнику стражник. Он посмотрел на
груду ящиков, придержал коня, снял с плеча карабин и при-
целился в одного из борковских. Тот даже трубки изо рта не
вынул, пробурчал:
— Не балуй.
Стражник высунул язык, рассмеялся, бросил карабин за
плечи и нагнулся к парню с лайбы. Нам не было слышно, что
он говорит. Что-то просил. Парень мотал головой, рукой ма-
хал, чтобы не мешал, ехал дальше. Стражник не отставал,
злился, заговорил громко:
— Андакаж виинаа! Катсос кехност, тулеп!2
Парень досадливо плюнул, рывком выдернул из ножен
финку, отодрал у одного ящика край крышки, вытащил тем-
ную пузатую бутылку и подал стражнику. Тот захохотал,
— Черт побери! Верховой! (Финск.)
— Водки дай! Смотри, плохо будет! (Финск.)
109
схватил, сунул в кобуру и пощекотал шпорами коня. Конь
вскинулся, взял с места галопом и скрылся в темноте. Донес-
лась, затихая, песня:
Сол-да-тушки, браво, ребятушки,
Где же ваши ха-атки?
Наши ха-атки — белые палатки,
Вот и наши ха-ат...
Мы вышли из кустов. Рыбаленция покачал головой и за-
курил трубочку. На берегу заскрипели телеги — подошли
подводы. В пять минут весь груз пропал с берега. Дядя Ваня
подложил в огонь несколько палок и позвал к лодке. Это было
непонятно. Я устал и думал, что мы свезем парня на лайбу
и пойдем домой. Зачем костер?
На лайбе было темно и тихо. Никто нас не встречал. Словно
не видели, как мы подваливали к штормтрапу. Он висел на
старом месте, и как только дядя Ваня достал его рукой, над
бортом лайбы появился толстый мешок. Парень принял его,
помог уложить в шлюпку, через минуту поднялся на борт
лайбы и подал мне второй. Подал неудачно — мешок зацепил-
ся за уключину и торчал над водой. Я потянул его двумя ру-
ками на себя, порвал немного, но благополучно уложил на
елани.
Над бортом лайбы, в свете фонаря появился еще один чело-
век. Я сразу узнал белокурого мужчину с «Синего волка».
Он сказал Рыбаленции «терве», помахал рукой и пропал. Наш
парень улыбнулся, сказал по-русски: «До свидания» и втащил
за собой трап. Мы отвалили от лайбы. Из дырки в мешке вы-
валилось несколько квадратиков бумаги. Рыбаленция порыл-
ся здоровой рукой в кармане, нашел шкертик, показал на
дырку в мешке:
— Жавяжи!
Я собрал листочки, совсем такие, как те, из которых мы на
чердаке делали голубей, затискал их в дыру, натянул мешко-
вину и завязал. Вдвоем — Рыбаленция помогал здоровой
рукой — мы запихнули мешки в форпик.
К нашему приходу костер разгорелся. Рыбаленция прита-
щил из шлюпки пук соломы и плащ, расстелил у огня, завер-
нул часть плаща валиком, вроде подушки, показал на нее.
— Полежи, отдохни, рано еще. Пошпи, пошпи.
Я с удовольствием лег, сразу пригрелся и уснул. Появился
конный стражник, пел на финском языке и целился в меня из
карабина. Я хотел убежать — ноги не шевелились. Понял,
ПО
что сплю, хотел проснуться, мучился и не мог. Голос дяди Вани
проворчал над ухом:
— Не кричи, шпи, шпи шпокойно.
И я уснул. Урядник приехал на лодке, плакал, торопливо
греб шашкой и никак не мог подойти к берегу, если удавалось,
его отпихивали двое борковских. Юрка бил и бил вместо мяча
кочном капусты, без бутс, босой и после каждого удара вскри-
кивал и хватался за ногу. Потом пришли Катя-учительница
и лоцманский ученик. Катя спросила: «Привезли? Здесь?»
Я не знал, про что она спрашивает, зашевелился. Рыбален-
ция сказал: «Шпи, шпи» и за меня ответил Кате: «Ждесь,
ждесь — в шлюпке». Лоцманский ученик пророкотил басом:
«Спасибо, сейчас возьмем. До свидания!»
Катя пропала. Закричала Кира, что я пролил какао на но-
вую скатерть и как теперь детей воспитывают... и про Надьку.
Потом я ловил рыбу. Поплавки так и уходили, так и тонули в
зеленой воде, а у меня сил не было подсечь: потянусь, рука
гнется как тряпочная.
— Вштавай! Вштавай! Шолнче шкоро. — Рыбаленция
тихонько тряс меня за плечо.
Я открыл глаза. Было совсем светло. Ночь ушла. Мне было
тепло: грели костер и наброшенная на плечи куртка дядя
Вани. Он сидел рядом, покуривал трубочку, добрый, даже ве-
селый. Небольшой прибой гонял взад-вперед лепешки тины.
Чайки одна за другой медленно тянули вдоль берега, высмат-
ривая снулую рыбешку. Лайбы нигде на было. Мы пошли к
шлюпке. Она стояла на том же месте, наполовину вытащенная
на песок. Мешков в форпике не было.
Я греб в охотку, прошли камыши старой гавани, поравня-
лись с лоцманской пристанью. Дядя Ваня предложил: «По-
шабашь, отдохни». Шлюпку почти не качало. Я спросил:
— Дядя Ваня, мне во сне показалось, что приходила
Катя-учительница и этот... из Лоцманского, басистый...
Рыбаленция внимательно смотрел мимо меня в море и мол-
чал. Я понял, что загольный бек не должен задавать вопросов
капитану.
Ленинград
1970—1975—1980
Оглавление
Введение .	5
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЫ
Лебяжье........... 7
Столярове ухо	....	9
Дуэль............ 16
Сливочная мышь ...	19
Бумажные голуби ...	21
Сыр! Колбас!..... 23
Стражники........ 25
Сыщики........... 31
Опять столяров дом . .	34
Револьверный патрон . .	37
Футбол на своем поле . .	40
Разбойничья тропа ...	42
По следам разбойников .	43
Г роза.......... 47
Старый кирпичный ...	—
На выручку . .	.50
Бабушкин суд .	.	54
Чернобородый .	, 56
День свистулек .	.	60
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МОРЕ
Море.................... 65
Пираты ................. 67
Шторм................... 74
Живые картины ....	80
Рыбаленция.............. 84
На луде................. 89
«Синий волк» ....	95
Тетя Мариша ....	98
В гостях у Рыбаленции .	99
Опять урядник ....	103
Кокка................... 105
Контрабандисты . . .	106
ДЛЯ СРЕДНЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА
Ливеровский Алексей Алексеевич
ТИХИЙ БЕРЕГ ЛЕБЯЖЬЕГО,
или
Приключения загольного бека
Ответственный редактор Е. В. Т у и н о в.
Художественный редактор А. В. Карпов.
Технический редактор Л. Б. Куприянова.
Корректоры Н. Н. Ж у к о в а и Л. А. Н и.
ИБ 7436
Сдано в набор 05.11.83. Подписано к печати 20.01.84. Формат 70Х 100’/16. Бумага офсетная
№ 1. Шрифт литературный. Печать офсетная. Усл. печ. л. 9,1. Усл. кр.-отт. 19,5. Уч.-изд.
л. 6,88. Тираж 100 000 экз. М-22716. Заказ № 580. Цена 45 коп. Ленинградское отделение
орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов издательства «Детская литература»
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
191187, Ленинград, наб. Кутузова, 6. Фабрика «Детская книга» № 2 Росглавполиграфпрома
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
193036, Ленинград, 2-я Советская, 7.
45 коп