Автор: Ярошъ К.  

Теги: история   религиоведение  

Год: 1898

Похожие

Книга пророка Аввакума. Введеніе и толкованіе

АНАӨЕМАТСТВОВАНIЕ (Отлучение отъ церкви), совершаемое въ первую недълю великаго поста.

Толкование на книгу святого пророка Аввакума

Книга пророка Аввакума

Текст
                    ùïïL
/сЗ? и


il
n
1) 1)
LI
\.
'u
Ііротопопъ Авванумъ.
Казань X V I віъка.
Русскій ученый XVIII вѣка.
ХАРЬ КОВ Ъ.
Типографія Лдольфа Дарре, Московская ул., No 19.
1898.


'•>ч
л\У*


ПроФ. К. Ярошъ.
Протопот Аввакумъ.
Казань X V I вѣка.
Русскгй ученый X V 1 1 1 вѣка.
ХАРЬКОВЪ.
Тппографія Адольфа Дарре, Московская ул., No 19.


Дозволено цензурою, Москва, 17 Ноября 1897 года.


Протопопъ Аввакумъ.
I.
Одинъ цзъ обіцепризнанныхъ принциповъ педаго-
гіи требуетъ, чтобы воспитатель постоянно принималъ
во вниыаніе личныя, индивидуальный особенности вос-
иитываемаго. Правильность и важность этого принципа
очевидны. Резу льтатъ недагогическихъ воздѣйствій и
мѣръ, безъ сомиѣнія, обусловливается в ъ значительной
степени соотвѣтствіемъ этихъ мѣръ со свойствами лицъ,
к ъ которымъ онѣ прилагаются. Быватотъ дѣтп и юноши
съ очень инертнымъ, рыхлымъ дуіневнымъ складомъ.
Ихъ вялый взоръ скользитъ но всему равнодушно; ихъ
мысль лишена энергіи и оригинальности, а чувство
слабо и безцвѣтно. И мъ— «все равно». Никакое пріоб-
рѣтеніе не возбуждаетъ въ нихъ радости, и никакая по­
теря не вызываетъ въ нихъ сграданія. Всѣ дороги имъ
безразличны. Ихъ душа напоминаетъ безжизненно вися-
іцій парусъ, который можетъ придти в ъ движеніе только
подъ напоромъ вѣтра, съ какой бы то ни было стороны.
Само собою разумѣется, что педагогъ, пмѣя дѣло съ та­
кими питомцами, іможетъ двигать ихъ толчками на над-
лежаіцій путь, можетъ втискивать эту рыхлую психиче­
скую массу в ъ ту или другую желательную форму доб-
роподобія. Но примѣнима ли така я метода дѣйствія
всегда, ко всѣмъ питомцамъ? Конечно, нѣтъ.
Бываю тъ дѣти и юноши, которые также не обнару-
живаютъ строптивости, горячности и пыла. Но въ нихъ.
подъ иокровомъ кажущейся пассивности, таится способ-


4
ность настойчиво думать свою думу, крѣпко привязы­
ваться сердцемъ к ъ излюбленному предмету, упорно
вести свою лииію. Что бы было, еслибъ воспитатель,
принявъ терпѣніе за безличность, примѣнилъ къ этимъ
характерамъ систему толчковъ и тисканья? Ничего хо-
рогааго. В ъ жизни питомцевъ описываемаго типа мѣро-
пріятія заблуждающагося педагога легли бы мрачной
полосой напраснаго страданія, потеряннаго времени, до­
садной и печальной задержки въ ходѣ внутренней про­
грессивной работы. Очень можетъ быть, что педагога, не
встрѣтилъ бы протестую!цаго взрыва: сильная натура
его питомцевъ вынесла бы на своихъ плечахъ тяжесть
чужихъ ошибокъ и переждала бы время педагогическаго
невѣдѣнія. Так ъ было бы, по всей вѣроятности, хотя
никто не можетъ ручаться за это: терпѣніе тогда только
не имѣетъ границъ, когда оно ничего не стоить терпя­
щему, другими словами, когда терпяіцій есть ка къ бы
нравственный трупъ.
Не приводя дальнМшихъ доказательствъ вѣрности
упомянутаго принципа, мы задаемся вопросомъ: можно
ли его считать принадлежностью только воспптательнаго
искусства? Никоимъ образомъ нельзя. Онъ составляетъ
первую заповѣдь не однихъ педагоговъ, но и всѣхъ, на
комъ лежитъ священное дѣло руководства людьми. Дѣй-
ствію этого принципа подлежать шнрокія области нрав­
ственной, юридической и политической жизни. Съ дав-
нихъ поръ наука государствовѣдѣнія говорить и повто-
ряетъ, что «законы п политика страны должны соотвѣт-
ствовать народному духу».
Но что такое «народный духъ». Многимъ это слово
кажется крайне смутнымъ; однакоже, в ъ немъ можно
открыть болѣе или менѣе ясный смыслъ. В ъ каждомъ
отдѣльномъ человѣкѣ есть нѣкоторое единство духовнаго
существа, нѣкоторая гармонія, в ъ которой сливаются
во-едино разнообразный психическія свойства этого че-
ловѣка. Это единство, эта опредѣленная фигу ра уклада


5
всѣхъ побуждеиій лица всѣхъ его свмпатій и антипатій.
стремленій, идей и идеаловъ,— соотавляетъ то, что назы­
вается «духомъ» или «духовной физіономіей» лица. Зная
эту физіономію человѣка и видя какой-нибудь его по-
ступокъ, или слыша какое-либо его ынѣніе, мы часто
говоримъ: «да, это дѣйствіе в ъ его духѣ», или: «нѣтъ,
эта мысль не ладить съ его нравственною личностью».
Коллективное лицо или народность также имѣетъ
особенный внутренній складъ пли духъ, который есть
своеобразное психическое единство, гдѣ скрывается спо­
собность націи думать, чувствовать и дѣйствовать на
собственный свой «ладъ». Народный духъ есть внутрен­
н яя лабораторія націи, гдѣ родятся и крѣпнутъ ея ори-
гинальныя воззрѣнія. Здѣсь совершается тайна народ-
наго творчества, которое объектпвнруетъ скрытый націо-
нальныя свойства, обнаруживаетъ ихъ, одѣваетъ плотыо
и кровью, обращаетъ вч3 музыкальные аккорды, въ пла-
стпческіе образы, въ моральный идеи, въ правовые и
политическіе принципы. Подъ невпдимымъ дирижерскимъ
жезломъ психической родственности, всѣ сограждане
участвуютъ въ работѣ этого творчества. На поверхност­
ный взглядъ ихъ жизнь представляется самой голово­
кружительной пестротой: одинъ торгуетъ, другой зани­
мается ремесломъ, третій пишетъ книги и т. д. Всякій
п зъ нпхъ, кажется, внолнѣ погружеиъ въ свое отдѣль-
ное дѣло, но это только кажется. Въ сущности, всѣ они,
помимо своей спеціальной работы, дѣлаютъ одно общее
велпкое дѣло: всѣ они каждымъ своимъ шагомъ и двп-
ніемъ создаютъ и осуществляют^, общенародный образъ
желательной, лучшей идеальной жизни. Вс як ая мысль
п всякое дѣйствіе каждаго изъ согралданъ падаетъ въ
горнило народиаго творчества, гдѣ отливаются обіціе
жизненные идеалы и гдѣ выковываются соотвѣтствен-
ныя этимъ идеаламъ общія жизненныя правила. Ничто
не пропадаетъ здѣсь безслѣдно, все оказываетъ тутъ
такое или иное вліяніе. Конечно, богато одаренный лич-


6
ностп в ъ этомъ трудѣ идутъ впереди, за ними движется
остальная народная толпа.
Такая работа весьма часто совершается безсозна-
тельно. Народъ можетъ прожить столѣтія, можетъ выра­
ботать оригинальный складъ жизни, можетъ проявить
фактически большую силу, п въ то же время онъ мо­
жетъ не знать основныхъ чертъ своего духа, своей по­
литической національной сущности. Россія прожила не
безславно тысячелѣтіе и, тѣмъ не менѣе, одинъ изъ ея
талантливыхъ сыновъ назвалъ ее «загадочнымъ сфинк-
сомъ». Чѣмъ объяснить такое странное явленіе? Дѣло
именно въ томъ, что народъ можетъ долго жить в ъ со-
стояніи безсознательнаго творчества, не переступая въ
фазисъ самоанализа, подведенія итоговъ предшествую­
щей работы, не вступая въ фазисъ познанія самого
себя и отчетливаго различения основныхъ чертъ своей
духовной физіономіи.
Однакоже самосознаніе крайне важно. Бл аго «сфинк­
са» настоятельно требуетъ появленія Эдипа, который бы
разгадалъ загадку, снялъ завѣсу съ тайиъ внутренней
народной жизни, произведъ аналпзъ многовѣковой на­
родной работы и указалъ бы во всеобщее свѣдѣніе:
«вотъ въ чемъ заключаются коренныя свойства народа,
вотъ главные элементы его идеала, вотъ руководяіціе
стимулы и принципы его жизни». Только эти указанія
дали бы возможность каждому гражданину выйти изъ
предѣловъ инстинктивнаго существованія; только такія
указанія снабдили бы руководителей народной жизни
способностью дѣйствовать сознательно и правильно, а не
блуждать ощупью, впадая въ досадныя ошибки и в ъ пе­
чальный неправды. Желательный и пламенно призывае­
мый Эдипъ есть критически!, или, лучше, рефлектпру-
юіцій э лемента народнаго мышленія. Коллективное на-
цюнальное лицо должно стать в ъ положеніе наблюдателя,
изслѣдователя и критика самого себя. Оно должно
искать самого себя в ъ продуктахъ своего творчества,


7
въ своихъ массовыхъ движеніяхъ и въ своихъ яркихъ,
чѣмъ-лпбо выдающихся отдѣльныхъ личностяхъ.
Западная Европа уже съ давнихъ поръ выступила
на этотъ путь. Такъ, напр.,
если германскія племена,
занявъ новыя мѣста въ Евронѣ, долгое время жили ин­
стинктивно, то позднѣйшая нѣмецкая наука подвергла
изслѣдованію протекция етолѣтія, и всѣмъ стало ясно
какія національныя свойства обнаруживались и какіе
національные принципы вырабатывались в ъ той жизни,
которая, казалось бы, лишена была всякаго плана и
цѣликомъ наполнена войной, усобицами, смутой и без-
чпнствомъ. Подобный же свѣтъ добытъ анализомъ, ко­
торый Западная Европа направляла и направляетъ на
выдаюіціяся личности своей исторіи и жизни. Периклъ,
Карлъ Великій, Лютеръ, Наполеонъ, Гёте— все это не
загадочные сфинксы, не призраки неопредѣленныхъ очер-
таній, а воскрешенные, живые свидѣтели былаго, крас-
норѣчивые истолкователи народныхъ свойствъ и стрем-
леній. Россіи также пора заняться самоанализомъ, ибо
въ этомъ единственное средство разстаться съ цар-
ствомъ инстинкта и войтн въ свѣтлую область созна­
тельности.
Отъ изложенныхъ общихъ, отвлеченныхъ соображе-
ній, мы перейдемъ к ъ скромному, конкретному предмету
нашей статьи, мы попытаемся очертить одно изъ яркихъ
лпцъ XVII вѣка, личность протопопа Аввакума. Зна­
менитый протопопъ извѣстенъ, главиымъ образомъ, въ
качествѣ одного изъ первыхъ расколоучителей. Но эта
сторона дѣятельности Аввакума уже нашла себѣ доста­
точно солидныхъ и компетентныхъ судей. Наша цЬль
будетъ заключаться въ томъ, чтобы написать иортретъ
не Аввакума-раскольника, съ его заблужденіями, а Ав-
вакума-русскаго человѣка, съ присущими ему характе­
ристическими свойствами. Вооружившись искреннимъ
намѣреиіемъ избѣгать всякихъ увлеченій похвалы или
порицанія, мы приступаемъ къ разсказу.


8
II.
Аввакумъ былъ родомъ изъ Нижегородской области,
которая дала нѣсколько весьма типичныхъ личностей,
каковы Мининъ, Ннконъ и др. Дѣтство, проведенное
Аввакумомъ в ъ семействѣ отца, деревенскаго священ­
ника, не было ознаменовано ничѣмъ замѣчателыіымъ.
Мы не пмѣемъ свѣдѣній ни о какихъ особенныхъ собы-
тіяхъ, который бы могли отразиться на судьбѣ ребенка;
мы не видимъ у его колыбели ни благословляющихъ, ни про-
клинаюіцихъ фей. Отецъ его былъ самымъ заурядиымъ
человѣкомъ своего времени, и извѣстіе о томъ, что онъ
«прилежаше питія хмѣльнаго», не сообщаешь ему, ко­
нечно, оригинальности. Такъ что вліяніе на Аввакума
съ этой стороны могло бы лишь напитать его элемен­
тами сѣрой обыденности, суетой маленькихъ нуждъ и
интересовъ текуіцаго дня. Но семейная атмосфера нѣ-
сколько оживлялась вліяніемъ матери, хотя и она не
была какою-нибудь исключительною и необыкновенною
личностью. В ъ средѣ русскаго народа отнюдь не рѣд-
кость релнгіозная женщина, которой благочестіе не за­
мыкается въ форму обрядовъ, не уходнтъ въ туманную
высь мистицизма, а разливается во всемъ жизненномъ
обиходѣ, про никая всѣ его мелочи облагораживающею,
приподымающего и одухотворяющею струею. Что бы ни
дѣлала такая женщина, какъ бы глубоко ни уходила
она в ъ заботы скромнаго существованія, все же постоян­
но чувствуется, что ея душа не размѣнялась безъ остатка
на житейскія детали и не потеряла способности, среди
будничнаго чада домашняго угла, ощущать надъ собою ^
свѣжую и свѣтлую высоту небесъ. Такова была мать
Аввакума, сообщившая ему извѣстный способъ отно­
шены къ вещамъ, извѣстную точку отправленія для чув-
ствованія и мышленія.
Есть дѣти, который, такъ сказать, чувствуютъ себя
вещью между окружающими вещами. Всѣ предметы ин-


9
тересуютъ их ъ лишь своими конкретными очертаньями,
гранями, формой, окраской. Но есть дѣти, способный
выходить изъ сферы непосредственнаTM сопрпкосновенін
съ вещами, из ъ сферы реалистическаго воспріятія однихъ
только конкретныхъ впечатлѣній. Воздѣйствіе какого-
либо предмета можетъ возбуждать в ъ этихъ дѣтяхъ длин­
ный рядъ воспоминаній, соображеній, грезъ и душев-
ныхъ состояній, уходящпхъ далеко отъ узкнхъ очерта-
ній веіци, послужившей первымъ толчкомъ душевной
работѣ. Происходящее здѣсь напоминаетъ то, что наблю­
дается в ъ высокихъ зданіяхъ: звукъ не слышится въ
нихъ отрывисто, какъ подъ низкимъ потолкомъ, а идетъ
волнами вверхъ и будитъ въ высокпхъ сводахъ долго
не смолкающее эхо. Ребенокъ-Аввакумъ принадлежалъ
несом нѣнно къ этому второму тппу. Какъ-то разъ въ
сосѣднемъ дворѣ пало домашнее животное. Н а большин­
ство дѣтей этотъ фактъ произвелъ бы дѣйствіе карти­
ной судорогъ животнаго, окружающей суеты и проч.
Этими впечатлѣніями, съ ближайшими соотвѣтственнымн
ощуіценіями, и кончилось бы все дѣло. Но Аввакуму
это событіе стоило болынихъ душевныхъ волненій; оно
стоило ему безсонной ночи, проведенной въ слезахъ и
молитвѣ. Почему такъ? А потому, что онъ съумѣлъ уви-
дѣть в ъ судорогахъ ѵмирающаго животнаго борьбу Жи­
ваго существа за жпзнь, съумѣлъ почувствовать въ не-
подвижномъ окоченѣніи трупа великую тайну смерти.
Въ общеніи съ матерью, Аввакумъ выросъ и нз-
бралъ себѣ жену. Затѣмъ онъ рукоположенъ былъ въ
діаконы, наконецъ, въ священники. И вотъ мы видимъ
его в ъ роли молодаго пасты ря. Нужно припомнить жиз-
ненныя условія тѣхъ временъ, чтобы понять всю труд­
ность этой роли.
Русское общество X V II столѣтія еще не т-тмѣло
вполнѣ окрѣпшаго уклада. Жизнь еще не давала зрѣ-
лшца законченнаго творенія; нравственныя, соціалыіыя
и политически! стихіи еще не были надлежаще раздѣ-


10
лены и введены въ долѵкные предѣлы. Напротивъ, сво­
ими могучими столкновеніями и переливами, онѣ еще
напоминали времена первобытнаго хаоса. Сильные міра
не привыкли сдерживать себя. Они давали просторъ
своимъ страстямъ и, встречая ирепятствія, вскипали не-
обузданнымъ гнѣвомъ.
Это не была, разумѣется, какая-нибудь сплошная,
непочатая дикость, такъ какъ грабители и насильники
уже прекрасно знали, что ихъ подвиги—нѣчто не долж­
ное, грѣховное. Очень часто, очнувшись отъ угара без-
чинствъ, они приносили искреннія и горячія покаянія.
Они уже были, слѣдовательно, на пути къ благообразію
жизни, но темпераменты все еще оставались буйными,
и непокорная плоть все еще вырывалась изъ дисциплп-
нирующихъ тисковъ, которые накладывала» на нее духъ,
просвѣіценный* христіанской моралью.... То же было з а-
мѣтно и в ъ массахъ сѣраго люда, которому также ни­
чего не стоило, собравшись толпою въ тысячу душъ му-
жиковъ и бабъ, раздосадоваииыхъ усовѣщиваніями свя­
щенника, вытащить его на улицу, бить его батожьемъ,
топтать и издѣваться, пока не нріѣдетъ воевода и не
противопоставить ихъ расходившейся ярости вооружен­
ную силу.
Таковы в ъ сжатомъ изображеніи условія, среди ко-
торыхъ приходилось священствовать Аввакуму и, надо
отдать ему справедливость, онъ не ироявилъ малодушія
нредъ лицомъ этихъ суровыхъ условій. Его пастырская J
дѣятельность поражаетъ неутомимой настойчивостью. Онъ
въ полномъ правѣ былъ сказать, вспоминая позднѣе объ
этомъ времени, что дѣйствовалъ «не почивая, прилежа
въ церквахъ и въ домахъ, и на распутьяхъ, по горо-
дамъ и селамъ». В ъ этой ревности не было компромис-
совъ i i такъ называемой политичности; знатность и сила
лпцъ не принимались Аввакумомъ въ соображеніе. За-
мѣчая гіроявленія распущенности въ быту глухой дерев­
ни, онъ разражался суровымъ словомъ укора и порица-


11
нія; видя, что воевода былъ неправъ, Аввакумъ смѣло
заявлялъ протестъ.
Однакоже, всматриваясь в ъ эту ревность, нельзя не
найти въ ней излишняго ригоризма. Аввакумъ былъ
склоненъ мѣрить жизнь (уиотребимъ выраженіе Аристо­
теля) желѣзной линейкой, а не мягкой, оловянной, лес-
бійской, которая изгибается по индивидуальному разно­
образно явленій жизни Иногда въ дѣйствіяхъ его
выступали неумѣстныя, истинно эпическія черты, и свя-
іценнпкъ въ эти моменты преображался въ богатыря.
Такъ, однажды, увндя скомороховъ съ медвѣдями и найдя
зрѣлиіце неприличнымъ, Аввакумъ устремился на нихъ,
«одинъ на многихъ», пзломалъ бубны и отнялъ двухъ
медвѣдей, и зъ которыхъ одного уіпибъ, а другаго отпу-
стилъ въ поле... Но, оцѣнпвая по достоинству прямоли­
нейную строгость пастыря къ наствѣ, не надо терять
и з ъ виду, что онъ не менѣе строго относился и къ себѣ.
Здѣсь также онъ не зналъ уступокъ и сдѣлокъ. В ъ его
душѣ постоянно бодрствовалъ внутренній стражъ, кото­
рый и принималъ свои мѣры при каждомъ приступѣ
шевелящейся плоти, при всякомъ проявленіп лѣностп
къ молптвѣ или ропота на судьбу.
Лицу, занимающемуся общественной дѣятельностыо,
приходится сталкиваться съ разными людьми. Р азъ къ
Аввакуму явил ась н а исповѣдь молодая грѣшнпца. Съ
искренними слезами, она начала разсказъ о своихъ проступ-
кахъ и увлеченіяхъ. Конечно, это былъ скомканный пере­
чень именъ,-случаевъ, сценъ; но изъ такихъ отдѣльныхъ
чертъ складывались соблазннтельныя картины. Сквозь
ароматъ сердечнаго сокрушенія пробивалось тлетворное
дыханіе порока. Каявш аяся женщина, разумѣется, не за-
мѣчала этого, но Аввакумъ былъ молодъ и —в ъ священ-
никѣ проснулся мужчина. В ъ глубокомъ ужасѣ предъ
собственной слабостью, онъ поспѣшилъ поставить ей пре-
дѣлъ. Вспоминая позднѣе объ этомъ слѵчаѣ, Аввакумъ
писалъ: «Азъ треокаянный и врачъ п самъ разболѣлся


12
внутри жгомый огнемъ, и горько мнѣ бысть в ъ тотъ
часъ: зажегъ три свѣщи и прилѣпилъ къ налою и воз-
ложилъ руку правую на пламя п держалъ дондеже во
мпѣ угасло злое разженіе, и отпустя дѣвпцу, сложа ризы,
помолился, пошолъ в ъ домъ свой зѣло скорбеиъ». Эта
«горечь» разочарованія в ъ себѣ, эта «скорбь» о прояв­
ленной слабости, эта иронія «врача» относительно его
собственнаго «здоровья», — все это не мнмолетныя слова
и фразы, a рѣзкіе черты характера.
Весьма понятно, что жизнь Аввакума, ка къ и жизнь
всякаго «безпокойнаго человѣка», была преисполнена раз-
ныхъ, иногда очень тяжкпхъ, физическихъ и нравствеи-
ныхъ сграданій. Претерпѣвая гоненія и переходя съ art­
era на мѣсто, Аввакумъ придвинулся, наконецъ, къ сто-
лицѣ и быстро сталъ здѣсь своимъ человѣкомъ. Онъ "
подружился съ настоятелемъ Казанскаго собора, ІІваномъ
Нероновымъ, и иріобрѣлъ въ городѣ большую извѣст-
ность между людьми всѣхъ сословій. Патріахъ Іосифъ .
иазначилъ его въ числѣ «справщиковъ», которымъ было
поручено исправленіе печатавшихся церковныхъ кнпгъ.
[ Рослая, худощавая фигура протопопа, съ длинной боро- 1
дой и вьющимися волосами, была извѣстна и во дворцѣ.
'
Такимъ образомъ в ъ Москвѣ ему открылась возможность
отдохнуть отъ пережитыхъ треволненій и отъ долгой
борьбы съ нищетой и насиліями. Но вскорѣ иатріаргаій
престолъ занялъ землякъ Аввакума, Нпконъ. Съ этимъ
событіемъ весь ходъ вещей совершенно измѣнплся.
Патріархъ Ннконъ, несомнѣнно, принадлежалъ къ
разряду тѣхъ сильныхъ людей, которые проникнуты и
даже нѣсколько ослѣплены сознаніемъ и чувствованіемъ
собственной мощи. Такой человѣкъ, преисполненный ощу-
щеній своего могущества, обыкновенно т ер яетъ умѣніе
впдѣть предметы въ правильной перспективѣ: онъ чув-
ствуетъ себя Антеемъ среди окружаюіцихъ ппгмеевъ.
Онъ теряетъ зоркость, даже интересъ къ стремленіямъ.
желаніямъ п цѣлямъ людей, живущихъ возлѣ него; всѣ


13
эти «мелочи», какъ онъ искренно думаетъ, псчезаютъ в ъ
густой тЪни, ложащейся отъ его крупной фигуры. Такой
человѣкъ даетъ себѣ просторъ, и ему кажется совершен­
но естественнымъ заполнить собственной личностью цѣ-
лую эпоху или столѣтіе. Онъ, какъ Наполеонъ I, счи-
тае тъ вполнѣ натуральнымъ, если одно его имя слышится
на всѣхъ устахъ; ему, какъ Петру Великому, кажется
вполнѣ нормальнымъ, чтобы его идеи и вкусы были об­
щими идеями и вкусами. Само собою разумѣется, что
подобное расширеніе сильной личности дав итъ окружаю-
щпхъ людей, которымъ трудно дышать въ столь неудоб-
номъ сосѣдствѣ. П е тръ I спросилъ у Кикина: «Почему
ты, бывъ умнымъ человѣкомъ, шелъ противъ меня»? Ки-
кинъ отвѣчалъ: «Умъ любитъ просторъ, а отъ тебя ему
тѣсно»... Правда, сильный человѣкъ, весьма часто, вовсе
не золъ. Онъ не совершаетъ умышленныхъ жестокостей
съ преднамѣренной цѣлыо сѣять страданія. Онъ просто
сбрасываетъ съ своего пути препятствія, раздавливаетъ
мнмоходомъ, что попадается подъ ноги. Р азв ѣ мы имѣемъ
что-нибудь противъ тѣхъ насѣкомыхъ и букашекъ, кото­
рый погибаютъ подъ нашими ногами, когда мы идемъ
своею дорогою, заняты е своими мыслями. Однакоже, от-
сѵтствіе злонамѣрепности у круЦаго лица не смягчаетъ
страданія его жертвъ, не дѣлаетъ проливаемыя ими сле­
зы менѣе горькими. Нанолеонъ I хорошо сознавалъ это,
говоря: «При вѣсти о моей смерти, вся Европа восклпк-
нетъ со вздохомъ облегченія: уфъ»!
По вступленіи на патріаршій престолъ, Никонъ на-
чалъ тотчасъ же проявлять свою желѣзную энергію. Если
еще недавно онъ л адилъ съ московскимъ духовенствомъ,
былъ съ нимъ (по выраженію Аввакума) «яко лисъ, че-
ломъ да здорово», то, теперь, получивъ власть, онъ сразу
обнаружилъ львиную смѣлость и силу. Вооружаясь про­
тивъ замѣченныхъ нестроеній русской церкви, противъ
искаженій въ религіозныхъ обрядахъ и церковныхъ кни-
гахъ, Никонъ задумалъ уничтожить все это нѣсколькими


14
рѣшйтельными ударами. Прежніе справщики московской
тинографіи были отставлены, книги ихъ объявлены не­
годными, духовенству были даны категорическія запре-
іценія повторять ошибки старины.
Аввакумъ очень скоро понялъ тенденцію новыхъ
мѣропріятій. Онъ увидѣлъ, «яко зима хощетъ быти», и
почувствовалъ, что у него «сердце озябло іі ноги задро­
жали». Одпнъ изъ первыхъ онъ заявить протестъ и на-
чалъ оппозпцію, а съ этимъ вмѣстѣ начались его бѣд-
ствія. Когда духовенство Казанскаго собора потѣснило
непокойнаго протопопа, онъ ушелъ во дворъ Неронова
и сталъ совершать богослужепіе въ сушильнѣ. За нимъ
перешла значительная часть прихожанъ, которые оста­
вили свою церковь, причемъ, нѣкоторые, по словамъ свя­
щенника И вана Данилова, заявляли открыто, что «бы-
ваетъ время, когда и конюшня иныя церкви лучше». Не
стерпѣвъ этого, Даниловъ извѣстилъ Нпкона про ихъ
«сушильное бдѣніе». И вотъ, во дворъ Неронова явился
Борисъ Неледпнскій во главѣ отряда стрѣльцовъ, захва­
ти ть Аввакума съ паствой на мѣстѣ дѣйствія, билъ его,
дергалъ за волосы и препроводилъ на патріаршій дворъ.
а на другой день арестантъ, окованный «юзами, чѣпыо
большою», отправленъ былъ въ Андроньевъ монастырь.
Здѣсь Аввакумъ сидЬлъ на цѣпи, въ темной, ушедшей
в ъ землю тюрьмѣ. Отъ времени до времени его водили
н а допросы и увѣіцанія въ Москву, «пѣшаго, з а рукава,
снемши съ рукъ, яко разбойника». Эти допросы и увѣ-
іцанія состояли главнымъ образомъ въ томъ, что Авва­
кума поносили, и онъ в ъ свою очередь, «отъ писанія
бранилъ да лаялъ». Наконецъ, его сослали в ъ Сибирь,
и тутъ мы вступаемъ въ многолѣтнюю эпопею бѣдствій,
обильно изливавшихся на Аввакума, вслѣдствіе сурово­
сти климата и условій сибирскихъ путей сообіценія, вслѣд-
ствіе нужды и голода, своеволія, гнѣва и необузданности
начальствующихъ. Всѣ эти бѣды здѣсь чередуются и сли­
ваются съ попытками протопопа не прерывать священ-


15
нослужепіе и учительство, съ проявленіями богатырства,
терпѣнія и выносливости, а главное— съ «браныо отъ
нисанія и съ укорами ереси Никоновой».
Но вотъ, Никонъ потерялъ свое значеніе въ
Москвѣ и выѣхалъ изъ нея. Это обстоятельство повело
з а собою возвраіценіе Аввакума в ъ столицу. Собственно
говоря, онъ возвращался съ тѣмъ же умонастроеніемъ.
съ какимъ и отправился. Онъ все-таки говорилъ и по-
вторялъ: «хотя на меня каменіе накладутъ, я съ отече-
скимъ преданіемъ и подъ каменіемъ лежу, не только
подъ шпыньскою никоніапскою клятвой». Но, по пріѣздѣ
въ Москву, онъ ласково былъ встрѣченъ царемъ. За
царской лаской, понятно, къ нему потекла обильная
пріязнь и со стороны другихъ людей. За поклономъ
царя, —тонко замѣчаетъ Аввакумъ,— «и вси бояра послѣ
его челомъ да челомъ». Вмѣстѣ съ почетомъ, отовсюду
прилагались подарки: «всякъ тащ ить да несетъ всячи­
ною». Нѣсколько знатныхъ домовъ открыли ему объятія
горячаго гостепріимства. Само собою разумѣется, что
такія обстоятельства не могли не умягчить сердце Ав­
вакума, и нѣкоторое время онъ проводить въ благодуш­
ной праздности.
Однакоже, весьма скоро онъ замѣчаетъ, что отсут-
ствіе личнаго вр ага—Никона, нисколько не измѣнило
дѣла. Данный имъ толчекъ продолжаетъ дѣйствовать, и
пстиннымъ врагомъ оказывается не какая-либо лнч-
ность, a цѣлая система новшества. Замѣтнвъ это, Авва­
кумъ испугался своего усыпленія и возобновилъ дѣя-
тельность. Сперва онъ ограничивался «браныо съ от­
ступниками» в ъ знакомыхъ домахъ, горячими спорами
съ Симеономъ Полоцкнмъ и другими сторонниками но­
визны. Но затѣмъ онъ поднялъ голосъ и—«паки завор-
чалъ», по собственнымъ его словамъ. Вслѣдствіе этого,
царь на него «кручиноватъ сталъ», «власти на него
яко козлы пырскать начали», и в ъ результатѣ получи­
лась новая ссылка на Мезень. «Имъ нравилось,— писалъ


16
позднѣе. Аввакумъ,—когда я молчалъ, да мнѣ такъ не
сошлось».
Черезъ полтора года послѣдовало опять возвраще-
ніе в ъ Москву, но уже не н а новую радость. Засѣдавшій
здѣсь соборъ по дѣлу Никона хотѣлъ порѣшнть и съ
раскольниками. Вмѣстѣ съ другими, Аввакумъ былъ до-
ставленъ сюда для увѣіцанія. Но увѣщаніе не привело
ни къ чему; протопопъ горячо отстаивалъ старыя цер­
ковный книги: «съ сими книгами,— говорилъ онъ,— живу
и умираю». Тогда его присудили къ растриженію, и об-
рядъ соЕ^ршенъ былъ в ъ Успенскомъ храмѣ. «Здѣсь
меня проклинали, — описываетъ Аввакумъ, — а
я ихъ
проклиналъ сопротнвъ». Затѣмъ лишеннаго сана прото­
попа чшепроводили в ъ Угрѣшскій монастырь, ночью,
окольными дорогами, т акъ ка къ в ъ обществѣ было опас­
ное волненіе, отголоски котораго отзывались даже во
дворцѣ. И зъ Угрѣшской тюрьмы, для у страненія возмож­
ности съ жѣмъ-нибудь сообщаться, Аввакума перевели
в ъ тюрьму Боровскаго монастыря, причемъ препроводи­
тельный указъ предписывалъ «беречь его на-крѣпко, съ
великимъ опасеніемъ, чтобы онъ съ тюрьмы не ушелъ и
дурна какого надъ собою не учпнилъ, и чернилъ и бу­
маги ему не давать, и никого къ нему не пускать, а
корму давать, ка къ и прочимъ колодникамъ».
Послѣ годичнаго заключенія, Аввакума опять по­
везли на соборъ, куда прибыли восточные патріархи.
Здѣсь онъ получилъ возможность еще разъ, но уже в ъ
послѣдній р азъ , пр ояв ить публично свое упорство, смѣ-
лость и иронію. В ъ автобіографін своей онъ разскавы-
ваетъ, что на увѣщаиія греческихъ патріарховъ онъ
отвѣчалъ обратными увѣіцаніями; онъ совѣтовалъ пмъ
заимствовать свѣтъ у русской церкви и «впередъ прі-
ѣзжать къ намъ учиться». Когда возмущенные члены
собора бросились н а него, в ъ числѣ человѣкъ сорока
(«велико, — замѣчаетъ Аввакумъ, — антихристово войско
собралося!»), онъ з акричал ъ имъ: «Постойте, не бейте,


17
какъ же вы, убивши человѣка, будете совершать бого-
служеніе?» Они сѣли,— разсказываетъ Аввакумъ, — а
я
отошелъ къ двери и повалился на бокъ: «вы посидите,
а я полежу»,— говорю и мъ . — Они смѣются: «дуракъ-де
протопопъ и патріарховъ не уважаетъ»; а я говорю: «мы
юроди Христа ради; вы славны, мы же безчестны; вы
сильны, мы же немощны».
Дѣло окончилось заточеніемъ в ъ Пустозерскій octf
рогъ. Здѣсь Аввакумъ просидѣлъ 14 лѣтъ, до . самой
смерти. Такъ какъ его неоскудѣвавшее упорство оказы­
вало вредное вліяніе на раскольнпковъ, то рѣгіено было
предать узника казни. 1-го апрѣля 1681 года, на пло­
щади в ъ Пустозерскѣ, сдѣлали срубъ изъ дерева и вве­
ли туда Аввакума съ тремя товарищами по зяточенію.
Толпа людей, молчаливо и безъ гаапокъ, окружала ко-
стеръ. Дрова были подожжены, и огненные язы ки со
струйками дыма зазмѣились кверху. Аввакумъ стоялъ,
поднявъ руку съ двуперстнымъ знаменіемъ, п говорилъ
народу: «будете этимъ крестомъ молиться,— во вѣки не
погибнете!..» Между тѣмъ пламя дѣлало свое дѣло, и
одпнъ изъ находившихся въ срубѣ крпкнулъ отъ боли.
Аввакумъ наклонился къ нему и сталъ увѣіцевать его.
Наконенъ, занавѣсъ огня и дыма скрылъ отъ глазъ
зрителей послЬднюю картину жизненной драмы протопопа.
III.
Вся разсказанная выше въ нѣсколькихъ словахъ
біографія проникнута, какъ мы впдѣлп, духомъ стой­
кости, упорства и непреклонности воли. Относясь са-
*мымъ строгимъ образомъ къ Аввакуму, сознавая всю глу­
бину его богословскпхъ заблужденій, нельзя, однакоже,
не согласиться съ тѣмъ^ что иародъ, способный порож­
дать в ъ своемъ лонѣ подобный личности, имѣетъ в ъ
себѣ великіе задатки. Отсюда должно заключить, что
пресловутое русское тернѣніе отнюдь нельзя отожде-
К. Ярошъ.
2


18
ствлять съ пассивной безличностью. Строить же на та-
комъ отождествленіи какіе-либо планы, теоріи, упованія
или мѣропріятія—невѣрно, несправедливо и опасно.
Но мы не будемъ останавливаться на этихъ кос-
венныхъ соображеніяхъ, мы попробуемъ вникнуть в ъ
существо аввакумовскаго упрямства. Чѣмъ оно вызва­
но? Какія причины его поддерживали? Какія свойства
оно проявило?
Есть мнѣніе, которое видитъ в ъ упорствуюіцемъ
Аввакумѣ «справщика» церковныхъ книгъ, обиженнаго
тЬмЪі что его забраковали, отставили, смѣнилп. Но съ
э тимъ мнѣніемъ, конечно, никто не согласится. Указан­
ная въ немъ причина представляете собою слншкомъ
мелкую чашку, чтобы ею можно было исч ерпать море
перенесеннаго протопопомъ тѣлеснаго и душевиаго стра-
данія. Оскорбленное славолюбіе можетъ вы звать в ъ че-
ловѣкѣ пламенный взрывъ, оно можетъ отлиться въ
тупую боль хронпческаго недовольства, но, чтобы изъ-
за лодобнаго рода обиды кто-нибудь у сѣ ял ъ долгіе годы
своей жизни бѣдствіями и, в ъ заключеніе, ношелъ на
смерть,— это едва-ли признаетъ вѣроятнымъ самый за-
коренѣлый честолюбецъ.
Такъ же неосновательно было бы считать причи­
ной неуступчивости Аввакума узкій характеръ его рели-
гіозности, его слѣпую приверженность буквѣ и обряду.
Лица, держаіціяся такого в згляда, опираются на общее
предположеніе, будто и вся вообще релпгіозность рус-
скаго народа запечатлѣна тѣмъ нее духомъ внѣшней об­
рядности. Но это утвержденіе невѣрно. Правда, съ дав-
нихъ временъ на Руси имѣли важное значеніе бого­
служебные обряды, иостроеніе храма всегда было круп-
нымъ событіемъ для прихожанъ, церковный книги изъ
вѣка въ вѣкъ благоговѣйно списывались, переписывались
и хранились. Однакоже, вполнѣ неправильно было бы
думать, будто вся сущность христіанства у насъ огра­
ничивалась предѣлами внЬшнихъ предметовъ и дѣйствій:


19
совершенно ложно было бы полагать, будто смыслъ
русскаго благочестія тяго тѣл ъ къ чему-то в ъ родѣ
фетишизма или какого-то систематизированнаго суе-
вѣрія.
Между суевѣріемъ п религіей огромная разница.
Суевѣріе есть продуктъ смутнаго и неонредѣленнаго
чувствованія людьми надъ собою, в ъ мірѣ, какой-то
высшей могущественной силы. Что такое эта сила? Гдѣ
она находитси? Какъ она дѣйствуетъ? Въ чемъ состоитъ
должный снособъ отпошенія человѣка къ ней? Всѣ эти
вопросы не имѣютъ отвѣта в ъ головѣ и сердцѣ суевѣра.
Онъ только боится и трепещетъ. Онъ подмѣчаетъ будто
бы «счастливые» дни, «удачные» пріемы дѣйствія, и
олѣпо держится «примѣтъ»; но душа его остается пу­
стыней, в ъ которой продолжаетъ царить неугасимое
ощущеніе страха. Религіозный же человѣкъ знаетъ выс­
шую силу, которой поклоняется, знаетъ пути угожденія
этой еилѣ. Съ тѣмъ вмѣстѣ, слѣдовательно, онъ имѣетъ
передъ собою образецъ нравственнаго существованія
или п ланъ богоугодной, хорошей жизни. Неоиредѣлен-
ное чувство страха здѣсь смѣняется благоговѣйно-спо-
койнымъ созерцаніемъ міра, к акъ дѣла рукъ 'Творца.
Суевѣръ поклоняется амулету, вещественному предмету,
въ которомъ, какъ ему кажется, заключенъ оторванный
клочекъ таинственнаго, непзвѣстиаго могущества. Релп-
гіозный человѣкъ почитаетъ икону, какъ изображеніе
того, на чемъ покоится ореолъ святости. Религіозный
человѣкъ слѣдитъ восторженнымъ взоромъ за лучами
этой святости и горитъ желаніемъ подняться по пимъ
въ высоту вѣчнаго свѣта. А этотъ свѣтъ даетъ отблескъ
обратно, в ъ душу и жизнь человѣка, сообщеніемъ кри-
терія для отличія хорошаго отъ дуриаго, сообіцеиіемъ
заповѣдей добра п озареніемъ мотивовъ поведенія. Чему
в ъ состояніп нау чить суевѣра амулетъ? Ничему. Образъ
же угодника есть чудная поэма осуществленной добро-
дѣтелп, •истинная программа нравственной жизни.
2*


20
Если мы не будемъ идти про тивъ очевидности,
если мы призиаемъ, что на основахъ религіозности опи­
рался и опирается укладъ обіцежитш многомилліоннаго
русскаго простонародья,—укладъ, уцѣлѣвавпіій даже въ
моменты отсутствія всякихъ внѣшнихъ юридическихъ и
политпческихъ скрѣпъ,— то съ этимъ вмѣстѣ мы долж­
ны признать и то, что упомянутая религіозность не
есть суевѣріе, не есть слѣпое подчнненіе буквѣ и
обряду. Русскій человѣкъ уважаетъ текстъ Писанія, но
не ' какъ сакраментальную фразу, а какъ внѣшнюю фор­
мулу, заключающую в ъ себѣ священную идею; онъ
уважаетъ церковный обрядъ, но не в ъ значепіп
церемоніи, а ради заключающагоси в ъ обрядѣ духовнаго
знаменованія.
Возвращаясь къ Аввакуму, мы не можемъ согла­
ситься съ тѣмъ, будто многолѣтняя борьба его вызвана
была прикосновеніемъ критики Нпкона къ старому цер­
ковному быту, который протопопу хотѣлось сохранить
ненарушимо, со всѣми вкравш имися сюда ошибками и
порчей. Дѣло исправленія церковпыхъ кнпгъ совсѣмъ
не представляло собою чего-то невиданнаго и неслыхан-
наго раньше. Самъ Аввакумъ былъ «справіцпкомъ».
Какъ бы ни плохо дѣлалъ онъ это дѣло, но все же онъ
не могъ обходиться безъ критики, такъ какъ критика
исправляемаго есть необходимый элементъ операціи
псправленія. Прежде чѣмъ зачеркнуть хотя бы одну
единственную букву в ъ книгѣ, нужно сначала рѣшить,
что эта буква поставлена неправильно. Къ такимъ пред-
варительнымъ рѣшеніямъ должны были, конечно, при-
бѣгать и справщики патріарха Іосифа, между которыми
дѣйствовалъ Аввакумъ. Нѣкоторыя сохранившіяся сви­
детельства говорятъ не только о критикѣ справіциковъ,
но даже находятъ эту критику излишне строгой, слиш-
комъ свободомыслящей. Такъ, келарь Троицкаго мона­
стыря Азарьинъ жалуется, что при составленіи житія
преподобнаго Сергія, спр авщ ики внесли 35 чудесъ и


21
отказались печатать о другихъ, такъ какъ они ихъ
«вмѣняху в ъ случай, а не в ъ чудеса».
Если исправленіе книгъ при Филаретѣ и Іосифѣ
происходило безъ волненій, а при Нпконѣ вызвало
страшное сопротивлеиіе Аввакума и другихъ, то причи­
ну такого явленія надо искать, во-первыхъ, въ пріемахъ
дѣйствія, или, что то же, въ личныхъ свойствахъ Н и­
кона. Знаменитый дѣятель русской церкви, при всѣхъ
евоихъ достоинствахъ, отличался излишней стремитель­
ностью и прямолинейностью веденія дѣлъ. В ъ безчие-
ленныхъ жалобахъ раскольниковъ звучитъ особенно ярко
одинъ упрекъ, унрекъ въ насильственности мѣропріятій
патріарха. «Это человѣкъ, —иисалъ о Ннконѣ раскольни-
чій историкъ Денисовъ,--многокозненнаго ума, всепро-
дерзостнаго нанраснства и огнепальныя ярости». Неро-
новъ (другъ Аввакума) много разъ указывалъ на вла­
столюбие Никона, на склонность его къ насильственнымъ
мѣрамъ. Въ одномъ изъ евоихъ произведеній, онъ при-
велъ слова, будто бы сказанный патріархомъ о царѣ
Алексѣѣ Михайлович1!;: «мнѣ-де и царская помощь не­
годна и не надобна, да такп-де на нее и плюю и смор­
каю». В ъ ппсьмѣ (къ Стефану Вонифатьеву, царскому
духовнику) Нероновъ писалъ: «Нпконъ не по ппсанію
насъ смиряетъ, но страсть свою исполняете». Въ дру-
гомъ письмЬ (къ тому же лицу) мы чптаемъ: «Нпконъ
билъ каждаго изъ насъ, налагалъ узы на нашу шею, то-
мнлъ голодомъ, позорилъ насъ, возилъ на носмѣшище по
царственному граду въ колесницахъ, отлучалъ отъ братін.
Кто изъ святыхъ отцовъ такъ сдѣлалъ? Се ли яко
отецъ творяше? Ни, но яко мучитель! Если мы въ чемъ
ошибаемся, ему бы надо было исцѣдить наши заблуж-
денія, а не прилагать къ язвѣ язву».
Нероновъ лично высказывалъ Никону упреки: «По-
далъ благочестивый Государь тебѣ волю, п ты, не узна­
вая всякія ругаиія творишь, а ему, Государю, сказы­
ваешь, я-де дѣлаю по Евангелію и по отечеекпмъ пре-


22
даніямъ!» В ъ отвѣтъ на такія порицанія, патріархъ при­
знался: «не могу терпѣть», т.-е. не в ъ силахъ сдержи­
в ать свой темпераментъ, могучій в ъ борьбѣ п безпо-
щадный въ гнѣвѣ. Нероновъ возражалъ: «Но кто же
тогда будетъ терпѣть, если не видитъ примѣра въ тебѣ?
Злой нравъ отца развраіцаетъ дѣтей». Изъ всѣхъ
этнхъ сѣтованій Неронова уясняется его мысль, съ ко­
торой онъ писалъ проникнутую молитвеннымъ духомъ
челобитную Алексѣю Михайловичу объ избраніи патрі-
арха: «Дай намъ учителя кроткаго п смиренпаго серд-
цемъ. Дай намъ учителя, могущаго сострадать напдимъ
немощамъ. Дай намъ учителя вѣрнаго и непостыднаго,
могущаго наказывать духомъ кротости. Дай намъ у ч и ­
теля, праваго разумомъ, могущаго утолить гнѣвъ БожіГі.
Дай намъ учителя, вводящаго миръ отъ Бога и истреб-
ляющаго лесть. Дай намъ учителя, могущаго примирить
насъ съ Богомъ. Дай намъ учителя—стѣну церковнымъ
чадамъ и крѣпкаго молитвенника за тебя къ Богу. Дай
намъ учителя, не новоначальника, но- побѣдителя стра­
стей. Дай намъ учителя, ходяіцаго собою показать образъ
благочестія и дѣломъ руководствовать насъ къ Богу».
Конечно, приведенные отзывы принадлежать вра-
гамъ и противникамъ Никона, однакоже, упомянутая
основная нота упрековъ не опровергается историческими
фактами. Знаменитый патріархъ, дѣйствительно, былъ
скоръ на рѣшенія и нетер пимъ къ противорѣчіямъ.
Епископа П авл а Коломенскаго, напр.,
за протестъ на
соборѣ 1654 г., онъ иизвергъ съ каѳедры, снялъ съ него
маитію, предалъ тяжкому тѣлесному наказанію и сослалъ
въ заточеніе, вслѣдствіе чего Павелъ сотелъ съума, и
никто не видѣлъ, какъ погпбъ онъ, «звѣрями ли похи-
щенъ или упалъ и утонулъ». Истребляя ошибки въ
иконописи, Никопъ приказывалъ выкалывать глаза въ
неиравильныхъ иконахъ и въ такомъ видѣ носить эти
иконы по городу. Въ недѣлю православія, въ Успен-
скомъ соборѣ, онъ бросалъ подноснмыя ему испорчен-


ныя иконы на желѣзный полъ съ такою сплою, что онѣ
разбивались. Совершенно основательно требуя въ бого-
служеніи стройнаго пѣнія и чтенія, Никонъ подвергалъ
ослушннковъ болыпимъ штрафамъ, суровымъ наказа-
ніямъ безъ всякой пощады, «отдачѣ за жестокаго при­
става», какъ тогда выражались. Всѣлъ, кто не торо­
пился исполнять приказы суроваго патріарха, грозили
тяжелыя цѣпи, тюрьма, деревянный колодки на шею и т. д.
Такимъ образомъ, въ сферу наиболЬе дорогихъ и
завѣтных ъ человѣческому сердцу убѣжденій здѣсь втор­
гался безцеремонный и рѣзкій приказъ сверху. Рели-
гіозное чувство людей регламентировалось пиркуляромъ,
который считалъ народную душу бѣлымъ листомъ бу­
маги и требовалъ неразсуждающаго, быстраго пови-
новенія себѣ. Потому-то, въ отвѣтъ на мѣропріятія Ни­
кона, в ъ населеніи слышались иегодующіе возгласы:
«нельзя же силою заставить молиться Вогѵ!» Громкія
командный слова, дѣйствительно, т акъ же не на мѣстѣ
въ мірѣ совѣсги, какъ п громкіе военные крики въ
храмѣ. Методъ неосторожныхъ приказовъ какъ бы пред­
полагаете въ обществѣ индиффереитизмъ и, въ свою
очередь, естественно ведетъ къ насажденію этого индиф­
ферентизма. Если человѣческая совѣсть привыкаетъ пас­
сивно принимать циркуляръ одного иатріарха, a затѣмъ
противоположное повелѣніе другаго патріарха, если со-
вѣсть одинаково выслушнваетъ постановленіе Стогла-
ваго собора и рѣшеніе собора 1667 года, которое гово­
рить о первомъ: «той соборъ не въ соборъ, и клятву
не вклятву, но ни во что вмѣняемъ, яко же и не бысть^,—
то в ъ этой совѣсти напрасно было бы искать ирочнаго
устоя. При такомъ положеніп вещей, церковь оставляетъ
свое великое значеніе руководительницы народнаго бла-
гочестія и становится чѣмъ-то в ъ родѣ государственнаго
департамента внѣшняго народнаго благонравія.
Надо думать, что именно это утѣсненіе совѣсти
вызвало душевное смущеиіе, которое почувствовалъ Лвс


24
вакумъ, при первыхъ мѣрахъ Никона, и которое онъ вы-
рази лъ словами: «видимъ, яко зима хоіиетъ быти; серд­
це озябло и ногп задрожали». То же ощущеніе насплія
проступало в ъ челобитной протопопа къ Алексѣю Ми­
хайловичу: «Ничто тако расколъ творить, яко любона-
чаліе во властѣхъ». Чужое рѣзкое прнкосновеніе къ интим­
ному міру религіозной души вызывало в ъ Аввакумѣ недо­
вольство, которое проходить сплошной полосой в ъ его
автобіографіи, прорываясь скорбными сѣтованіями или
злобной ироніей, а иногда п грубыми гнѣвнымп криками.
Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что, совершая подвиги «рев­
ности не по разуму», отстаивая «аллилую» или борясь
за двуперстіе, Аввакумъ— сознательно пли безсозна-
тельно—защиіцалъ свою духовную личность, боролся за
свободу своей совѣсти.
Но этотъ мотивъ не былъ единственнымъ въ дѣя-
телыіости протопопа. Едва-лп будетъ ошибочно предпо­
ложить, что, о тстаивая свою личность, Аввакумъ сра­
жался и за національную личность, намѣревался защи­
тить оригинальность русскаго духовнаго и обіцествен-
наго склада жпзни.
IV.
XVII столѣтіе было вѣкомъ кризиса въ русской
псторін. Въ это время въ Россіп начинаетъ чувство­
ваться особенно сильно притокъ чужеземныхъ вліяній.
Правда, русскіе съ давнихъ иоръ шли на встрѣчу за ­
падному вліянію, но они обращались къ нему съ за­
просами опредѣленнаго, спеціалыіаго характера. Суще­
ство этихъ запросовъ ясно видно, напр., в ъ томъ, что
писалъ Михаилъ Ѳедоровичъ, приглашая голандца Оле-
арія: «Вѣдомо намъ учинилось, что ты гораздо наученъ
и навыченъ астроложіи, и географусъ, и небеснаго бѣгу,
и землемѣрію и инымъ многимъ подобнымъ мастер-
ствамъ, а намъ великому Государю таковъ мастеръ го-


25
денъ». Чужеземецъ, слѣдовательно, призывался какъ ма-
стеръ, могуіцій обучить Россію наукамъ и разработанной
на западѣ техникѣ жизни. Но, къ сожалѣнію, предло-
женіе не отвѣчало спросу. Европа вторгалась въ полу­
отворенные русскіе предѣлы, какъ въ завоеванную страну;
она не ограничивалась сообіценіемъ ученику «полез-
ных ъ искусствъ», а стремилась проникнуть в ъ самую
глубь его души. Западъ въ этомъ отноніеніи показалъ
себя плохимъ наставникомъ, ибо обнаруживалъ склон­
ность презирать и насиловать своего питомца.
Было бы долго разсказывать все, что приходилось
русскимъ терпѣть отъ иностранныхъ гостей. Всиомнимъ.
для иримѣра, исторію сватовства царевны Ирины Михай­
ловны. Ж енихъ, датскій пр инцъ Вольдемаръ, долго жилъ
со своими дворянами в ъ Москвѣ, и москвичи имѣли доста­
точно времени, чтобы оцЬнигь отношеніе къ нимъ обра-
зованныхъ европейцевъ. Самъ королевичъ и его свита
постоянно подсмѣивались надъ царемъ и патріархомъ,
надъ боярами и духовенствомъ. Ннзшіе слуги Вольде­
мара, поощряемые худымъ примѣромъ, грубо издѣвались
надъ простыми людьми, оскорбляли словомъ и дѣломъ
русскихъ женщинъ, насмѣхались надъ русской набож­
ностью, надъ православной святыней, надъ крестнымъ
знаменіемъ, надъ иконами, которыя они срывали со стѣнъ
зданій и подвергали кощунству (подробности см. въ
соч. г. Голубцова «Пренія о вѣрѣ», 1891 г.).
Конечно, между русскими находилось много людей,
которые, не взирая нп на что, перенимали новые обы­
чаи и поддерживали прогрессирующую подражательность
западиымъ образцамъ. Но были и люди, относившіеся
къ этому съ сомнѣніемъ. И х ъ озабочивало соображеніе
о томъ, что «каждая страна имѣетъ свою отчину и свой
законъ, и не нереходятъ они отъ одной страны къ дру­
гой». Еще въ XYI столѣтіи, Максимъ Грекъ описывалъ
Парижъ въ такихъ чертахъ: «Паризія градъ есть наро-
читъ и многочеловѣченъ въ Галіехъ, яже нынѣ глаго-


26
лютея Франза, держава велія п преславная п богатяіца
безчисленными благами. Тамо обрящешп всякое худо­
жество». Въ отвѣтъ на это прославлеиіе Франціп, бояринь
Б ерсенъ замѣтилъ: «Вѣдаеіиь и самъ, господине, а и мы
слыхали у разумныхъ людей, которая земля перестанов-
лпваетъ обычаи свои и та земля недолго стоить». Въ скром-
ныхъ словахъ боярина слышится сердечная тревога. Бер-
сень ч уствовалъ опасеніе, которое вѣкомъ позднѣе формулп-
ро вал ъ Крпжанпчъ: «Нѣмцы убѣждаютъ насъ ко всему-
новому; хотятъ, чтобы мы, презрѣвши свои похвальиыя
древнія учрежденія и нравы, сообразовались съ ихними
нравами и законами».
Всѣ, кто опасался новизны, шедшей съ Запада,
встревожились новшествами реформы Никона. Они соеди­
няли эти два явленія в ъ одно, такъ какъ видѣли подъ
знаменемъ реформы лицъ, кичащихся своимъ «латин-
скпмъ« просвѣщеніемъ. ІІлещеевъ писалъ къ Нероновуг,
на первыхъ же порахъ предпріятій Никона: «Паче гре­
ча нину Арсенію, соблазнившемуся в ъ латинѣ, нежели
похвальной правдѣ Христовой вѣроватп велятъ.» Авва­
кумъ держался того же мнѣнія. Онъ замѣчалъ вокругъ
себя могучій вихрь новизны и думалъ, что этотъ вихрь
уноситъ съ собою Никона, который будто бы говорплъ
Арсенію: «печатай, Арсенъ, книги какъ-нибудь, л иш ь бы
не по-старому». Онъ твердо вѣрилъ, что «никоніане истин-
ныя вѣры отрекіпеся, къ западнымъ приложишася, возлю­
били поступки римскаго костела и мудрованіе ноляковъ».
И протопопъ метался в ъ искреннемъ ужасѣ передъ гря-
дуіцпмъ. «Охъ, бѣдная Русь! восклиналъ онъ. Чего тебѣ
захотѣлось? Л атинскихъ ли обычаевъ и ноступковъ нѣмец-
кпхъ? А свои истинные законы возненавидѣли и отвер­
гли...» В ъ томъ же духѣ изображалъ онъ впечатлѣнія,
полученныя имъ отъ разныхъ новшествъ въ письмѣ къ
Морозовой: «Охъ, собаки! Что имъ старпна помѣшала!»
Разсматрпвая такое душевное волненіе Аввакума,
невольно кажется, будто онъ прозрѣвалъ въ будущее и


27
видѣлъ тамъ фаланги «насадителей культуры», наводняю-
щія Россііо, впдѣлъ растерянное смущеніе русскаго ума,
ослѣиленнаго шедеврами европейской цивилпзаціи, вп-
дѣлъ длинный рядъ годовъ духовнаго плѣненія, цѣлыя
эпохи коппрованія, приведшія къ потерѣ собственныхъ
критеріевъ, къ расшатанности прпнцпповъ, къ рабскому
повторенію чужихъ словъ, к ъ сведенію спльнаго народа
на степень вѣчнаго школьника и къ смертельно-скучной
жизни существа, которое потеряло способность э нерги­
чески дѣлать свое дѣло, потому что слишкомъ долго
стояло въ позѣ праздпаго зрптеля чужаго труда. Наб­
людая ужасъ Аввакума предъ новшествами, невольно'
кажется, будто онъ видѣлъ за ними перспективу обще-
ственныхъ метаній из ъ стороны в ъ сторону, долгое чере-
дованіе эпохъ, поражающихъ искусственной взвинчен­
ностью обіцественныхъ эмоцій, п эпохъ безжизненнаго
гипнотическаго сна, — чередованіе эпохъ, одинаково пе-
чальныхъ и одинаково сулящихъ бѣды. Конечно, было
бы странно утверждать, будто предвкушеніе всего этого
дѣйствительно находилось в ъ сознаніи Аввакума. Но
нельзя отрицать и того, что протопопъ отчасти могъ
судить о смыслѣ надвигавшейся «новизны» по современ-
нымъ ея представителямъ, хотя бы въ родѣ Симеона По-
лоцкаго.
Во время своего пребывапія в ъ Москвѣ, еще на
свободѣ, Аввакумъ часто в ел ъ горячіе споры съ Полоцкимъ,
при чемъ послѣдній каждый разъ подавлялъ протопопа уче­
ностью, уличая его въ томъ, что онъ «не умѣетъ науки»..
Отдавая должное заслугамъ Симеона, не слѣдуетъ одна-
коже терять изъ вігпманія отличительныя свойства его
личности. Полоцкій явился в ъ столицу Россіи, вооружен­
ный латинской эрудиціей польекпхъ іезуитскихъ школъ.
Выдвигая на видъ свое знаніе, среди невѣжества, кото-
¡Уое—какъ ему казалось— окружало его въ Москвѣ, онъ
самодовольно говорилъ о томъ, какъ «божественная благо­
дать сподобила его страннихъ ідіоматъ преблагоцвѣтныя


28
вертограды видѣти посѣтити». Ставъ лицомъ къ лицу съ
глубокой исторической драмой эпохи Никона, онъ сразу
примкнулъ къ дѣятелямъ смѣлой ломки, къ сторонникамъ
новизны и западноевропейскихъ вліяній. Спрашивается,
какія же черты носила на себѣ его дѣятельность? Прежде
и ярче всего здѣсь бросается в ъ глаза необыкновенная
страсть Симеона писать «книжицы хитростью піптн-
ческаго ученія». Онъ быстро завоевалъ себѣ необычное
до того времени в ъ Россіи положеніе придвориаго сти­
хотворца, съ присущей этому званію льстивой угодли­
востью. Наводняя всѣ семейные царскіе праздники без-
конечно длинными виршами, онъ обращалъ то же ору-
жіе «піитическаго художества» и къ нрочимъ спльнымъ
міра, желая обратить н а себя милостивое и щедрое вни-
маніе *). Такая ласковая поэзія не мѣшала присутствие
в ъ характерѣ Полоцкаго иѣкоторой жесткой прозы, на
что намекаетъ чудовскій инокъ Евфимій, говоря о немъ:
«Этотъ человѣкъ смиренно челомъ бьетъ и кланяется до
земли, дабы каменье собралъ и на главу твою металъ;
онъ сказуетъ: впноватъ, а за дверьми наготовилъ на
тебя семь лопать».
Кромѣ піитики, Симеонъ преуспѣвалъ и въ рито-
рикѣ, которою наполнены его безчислениыя, отличаю-
щ іяся заказной искусственностью, проповѣди. Не менѣе
того онъ былъ силенъ въ діалектикѣ, доставлявшей ему
умѣніе оперировать силлогизмами и побѣждать в ъ поле-
микѣ. Вообще, его ученость носила на себѣ всѣ свой­
ства схоластики. Но схоластика его была не той жиз­
ненной п свѣжей средневѣковой мудростью, которая под­
*) Вотъ примѣръ его искусства,— стихи на именины Хитрово:
Отъ всей души всѣхъ ти бдагъ желаю
А себя къ стопамъ твоимъ повергаю:
Le bracy laski bym wnicy byl chowany
I za iviernego sluzke poszytany.
Азъ бо вседушно хощу ти служити
И въ числѣ вѣрныхъ твоихъ вмѣненъ быти и т. д.


29
нималась на почтенную высоту въ лнцѣ Ѳомы Аквин-
скаго и была выразительницей умственной пытливости
своей эпохи. Ученость Симеона была схоластикой временъ
Оккама, когда отъ нея оставалась лишь внѣшняя, сухая
шелуха, состоящая изъ логическихъ контраверзъ и казу-
истическихъ тонкостей. Эрудиція Полоцкаго была вполнѣ
запечатлѣна духомъ формализма, в ъ которомъ суть вещей
исчезала, глубокіе интересы дѣйствительности, исторін,
народности и государства отходили в ъ сторону, а оста­
вался лишь механизмъ словесныхъ и логическихъ фор-
мулъ, механизмъ, правда, хорошо смазанный и легко вра-
іцавшійся по вѣтру. Такимъ образомъ, когда въ Европѣ
Бэкоиъ и Декартъ уже указали новые пріемы мышленія,
когда Спиноза в ъ Голландіи пытался поднять зданіе фило-
софіи вплоть до горняго обиталища Божія, когда в ъ Анг-
ліп Гоббезъ трудился надъ Левіоѳаномъ, а въ Италіи
уже давно прозвучалъ патріотическій вопль Макіавелли, —
Симеонъ Полоцкій, съ самодовольною гордостью, предла-
га лъ Россіи европейскую мудрость, полтора столѣтія тому
назадъ воспѣтую в ъ «Похвалѣ глупости» Эразма и уцѣ-
лѣвшую развѣ кое-гдѣ, въ глухихъ іцеляхъ захолустныхъ
школъ. Нельзя не признать знаменательнымъ явленіемъ,
что «модныя вещи» перваго же заграничнаго привоза
оказались вещами давно прошедшаго сезона.
Здравый смыслъ Аввакума, весь проникнутый инте­
ресами своей эпохи, весь уходяіцій в ъ жизненный круго­
ворота своего времени, съ негодованіемъ видѣлъ въ
«философскомъ киченіи» (чужими обносками) сторонни-
ковъ новизны полный индпфферентизмъ къ существу
дѣла, къ историческимъ преданіямъ, къ сокровищу народ-
ныхъ чувствъ п идеаловъ. Онъ проклиналъ силлогисти­
ческую бойкость своихъ протпвниковъ, потому что пони-
малъ секретъ этой бойкости: равнодушіе къ предмету спора
всегда даетъ ловкость полемисту,— ка къ спокойствіе сердца
фехтовальщика сообіцаетъ быстроту и ловкость его шпагѣ
Аввакумъ чувствоваль нищету внутренняго содержанія


во
i i смѣшную искусственность рѣчп схоластиковъ, когда гово-
рилъ: «ваши нынѣшніе дождями прокислые мудрецы
трясущимися руками пишутъ». Онъ никакъ не могъ счи­
тать серьезными строителями будущности Россіи подра­
жателей, щеголявшихъ наивными заимствованіями, воспѣ-
вавшихъ боярскія именины или увѣрявшпхъ царя, будто
«звѣздное теченіе многое и предбудущее, яко настоящее
возвѣщаетъ по волѣ Божіей». Поэтому онъ вполиѣ сочув-
ствовалъ своему товарищу Лазарю, который писалъ Алек-
сѣю Михайловичу: «Пмѣеніи у себя мудрыхъ философовъ.
разсуждаюіцихъ лицо небеси и земли, и у звѣздъ хвосты
аршиномъ измѣряющихъ. И ты хоіцеіпи внѣшними пхъ
плетухами власть свою мирну управити».
Аввакумъ обнаруживалъ искреннее опасеніе, чтобы
изъ-за суеты заимствованія обычаевъ п перестройки жиз­
ни по чужимъ образцамъ ие померкло в ъ обіцествѣ памя-
тованіе о внутреннему душевно-важномъ. Надо думать,
что это опасеніе было в ъ его мысли, когда онъ писалъ:
«у никоніанъ всѣ говорятъ только, какъ продавать, какъ
покупать, какъ ѣсть, какъ ппть». Та же мысль звучитъ
косвенно и в ъ его изображеніи «праваго» священника:
«онъ не нскалъ ренскихъ и романѣй, водокъ и винъ
процѣженныхъ, и пива съ кардамономъ и медовъ мали-
новыхъ и виіпневыхъ и бѣлыхъ разныхъ крѣпкихъ».
При столкновеніп съ противниками, Аввакумъ велъ
споры, не какъ дисиутъ, чтобы насладиться словесной
побѣдой, а какъ бптву за нѣчто ему дорогое. «Ты,— кри-
чалъ онъ однажды Симеону Полоцкому,— ищешь въ сло-
вопреніи высокія науки, а я прошу у Христа поклонами
и слезами и мнѣ кое обіценіе съ вами». Присутствовав­
ш и при спорѣ Л'оронникъ новизны Матвѣевъ «противъ
того сквозь зубовъ молвилъ: п намъ съ тобою не
сообщно». Полоцкій же началъ распространяться на
свою постоянную тему о томъ, что протопопъ «не умѣетъ
науки». «И я въ то время плюнулъ», заключаетъ раз-
сказъ Аввакумъ.


31
Такимъ образомъ, если Аввакумъ борясь съ прика­
зами Никона, защшцалъ, какъ мы видѣли, свою совѣсть
или свою духовную личность, то, сражаясь съ новше­
ствами, онъ пытался остаивать русскую духовную самосто­
ятельность. Указывая на эти два главные мотива деятель­
ности протопопа, мы не разсматриваемъ ихъ по существу.
Въ нашу цѣль входитъ не изложеиіе нашихъ лпчныхіз
взглядовъ, a раскрытіе точекъ зрѣнія и отправныхъ пунк-
тов ъ самого Аввакума.
У.
Посмотрпмъ теперь, каких черты проявить Аввакумъ
во время прохождения нмъ жпзненнаго тернпстаго пути?
Что бросается намъ въ глаза, когда мы пзучаемъ его
образъ в ъ отдаленіи двухвѣковаго прошедшаго? Не былъ
ли онъ, просто, ханжей, т. е. человѣкомъ, у котораго
подъ жестокой оболочкой внѣшняго благочестія таилась
гндра мелкихъ побужденій и ядовитыхъ страстей? Быть
можетъ Никоиъ не былъ неправъ, когда говорилъ о про-
топопѣ и его товариіцахъ: «Знаю я пустосвятовъ гЬхъ!»
Нельзя отвергать, что многія страницы «Житія» Авва­
кума какъ бы подкрѣпляютъ мнѣніе Никона. Это тѣ
страницы, на которыхъ мы читаемъ длинную повѣсть о
вѣіцихъ сновидѣніяхъ, о прорицаніяхъ, объ исцѣленіяхъ,
которыя будто бы совершалъ Аввакумъ, и о случаяхъ
борьбы его съ бѣсами, «какъ съ собаками». Но, вгляды­
ваясь в ъ существо дѣла, мы приходимъ къ заключенію,
что все это должно быть поставлено не столько на счетъ
протопопа, сколько на счетъ времени, проникнутаго при­
вычной для всѣхъ атмосферой чудеснаго^два-ли можно
назвать ханжей человѣка, который относился къ самому
себѣ съ неоскудѣваюіцей, строгой критикой. А между
тѣмъ, въ Аввакумѣ ярко проявляется эта черта. Онъ не
усыплялъ свою совѣсть поблажками; напротивъ, онъ
ловить своп предсудптельныя побужденія и тотчасъ же


пропзноеилъ имъ суровый приговоръ. Едва въ головѣ
его проносится вызванная страданіями, мятежная мьтслі>
о несправедливости Провидѣнія, и сейчасъ же недрем-
люіцій самоанализъ уже спѣшитъ побороть ее нелице-
пріятнымъ осужденіемъ. « Какъ добрый ч еловѣкъ,— сар­
кастически говорить Аввакумъ самому себѣ,—другой
фарисей, съ навозной рожей, со Владыкою судиться захо-
тѣлъ!» Весьма часто горячая филиппика противъ вра-
го въ у него внезапно обрывается словомъ покаянія:
«простите, никоніаиы, что избранилъ васъ, живите какъ
хочете». Моменты ослабленія молнтвеннаго рвенія всегда
вы зыв аю тъ в ъ немъ искреннюю душевную муку. Факты
же сомнительнаго моральнаго кач ества поднимаютъ въ
его совѣсти долго не унимающееся волненіе. Такъ, вывезя
съ собою тайно из ъ Сибири одного бѣглаго человѣка,
чтобы «схоронить его отъ смерти», Аввакумъ испыты­
ваете большую тревогу: сдѣлалъ ли онъ хорошее или
дурное дѣло? Перевѣшиваетъ ли здѣсь злой фактъ лжи
пли добрый фактъ спасенія человѣка? Аввакумъ долго
нщетъ рѣшенія гнетущаго сомнѣнія въ книгахъ Писанія
и в ъ живой нравственной мудрости своего духовника,
старца Епифанія.
Вѣрнѣйшій пр изнакъ, по которому узнается ханжа,
заключается в ъ безпощадности къ чужимъ прегрѣшеніямъ.
Игно рируя собственные грѣхи, ка къ нѣчто не важное,
ханжа постоянно на стражѣ поведенія окружающихъ
людей. Чужой порокъ для него невыносимъ. Ханжа про­
являете поразительную зоркость ко всякой соринкѣ въ
чужомъ глазу. Его обоняніе необыкновенно чутко улов-
л яе тъ малѣйшую струю предосудительной страсти, и онъ
спѣшптъ со своимъ безжалостнымъ обличеніемъ, съ нез­
нающей пощады карой. Не то мы видимъ в ъ Аввакумѣ.
Онъ, правда, не былъ слѣпъ и равнодушенъ къ окру­
жающему. Онъ не скупился на горячія порицанія тому,
что ему казалось недолжнымъ в ъ жизни «никоніанъ».
Онъ не церемонился обращаться съ суровымъ упрекомъ


33
и къ своимъ единомышленникамъ, когда замѣчалъ въ
нихъ что-либо достойное осужденія. Такъ, онъ писалъ
изъ Пусгозерска къ сторонникаыъ старины, въ средѣ
которыхъ обнаружились несогласія: «Затекаете во многомъ
мудрованіи своемъ и уже другъ друга гнушаетесь и
хлѣба не ядите другъ съ другомъ. Глупцы отъ гордости,
что черви капустные, всѣ пропадете!» Однакоже эта
строгость Аввакума не была строгостью ханжи. И з ъ того
же пустозерскаго заточенія онъ внушалъ, чтобы «каго-
іцагося во всякое время прощать, тоже и молиться за
противнаго, помышлять о судномъ днѣ и грѣхахъ своихъ,
а чужихъ не считать».
И это не была лишь простая учительная фраза, а
серьезный жизненный принципъ. Вся автобіографія усѣя-
на соотвѣтственными примѣрами. Измѣна, напр., стараго
друга, Ивана Неронова, вызываетъ у Аввакзтѵіа только
сострадательный вздохъ: «по многомъ страданіп, изне-
м о гъ . бѣдный. Охъ, горе! Да борется каждый, чтобы не
пасть: лихо время»... Описывая свою бесѣду съ діако-
кономъ Козьмою, который отпалъ отъ «стараго благоче-
стія», протопопъ заключаетъ: «Я запл акалъ, благословплъ
его горюна, больше того мнѣ нечего съ нимъ дѣлать».
Вѣсть о сыновьяхъ, испугавшихся смерти и соединивших­
ся съ нпконіанами, не вызывала въ отцѣ вспышекъ
гнѣва или проклятій. Напротивъ, Авввакумъ обращает­
ся мыслью к ъ слабости, присущей человѣческой природЬ,
и говорить въ духѣ всенрощенія: «страшна смерть, не­
дивно! Нѣкогда и другъ ближній Петръ отрекся, а
на ребятъ и дивить нечего»! Вспоминая своп страда-
нія въ Сибири отъ воеводы Пашкова, Аввакумъ бро-
саетъ мимолетную, но чрезвычайно характеристическую
фразу: «Десять лѣтъ онъ меня мучилъ, или я его, не
знаю; Богъ разберетъ въ день вѣка». Обнаруживая та­
кую неохоту «считать чужіе грѣхи», протопопъ очень ча­
сто горячо восхваляетъ чужіе подвиги. «Да что много
говорить,—восклицаетъ онъ въ такихъ случаяхъ,—не на
К. Ярошъ.
3


34
басняхъ проходилъ подвига, не какъ я окаянный». Отно­
сительно же кающихся, у него не было мѣры ласки и
всепрощенія. Объ одномъ изъ такихъ раскаявшихся Ав­
вакумъ пишетъ: «Цѣлуго руки и ноги его и главу ту
страдальческую, обнимаю, лобызаю, обливаю плачемъ.
Что же сдѣлать съ временнымъ заблужденіемъ? Худо
сдѣлано, немужественно. Да что говорить? Всѣ мы че-
ловѣцы иемоіцнп праху подобны». Намъ становятся, та-
кимъ образомъ, понятны слова Плещеева о «добролюбез-
номъ нравѣ» Аввакума, о его отеческой любви и по
Христѣ дружбѣ».
Само собою разумѣется, что всѣ прпведенныя слова
п мнѣнія не могутъ принадлежать настоящему «пусто­
святу». Правда, иногда гнѣвъ Аввакума растетъ, взды­
мается горой негодованія и низвергается потокомъ
угрозъ и проклятій. «Дайте-ка срокъ, кричитъ онъ, — я
в амъ и лѵчшему-то на горло ступлю о Христѣ Іисусѣ».
Пли, в ъ посланіи къ Ѳеодору Алексѣевичу: «А что,
царь-государь, какъ бы ты мнѣ волю далъ, я бы ихъ,
что Илія пророкъ, всѣхъ перепласталъ въ единъ день,
не осквернилъ бы рукъ своихъ, но п освятилъ, чаю.
Перво бы Никона разсѣкли на четверо, а потомъ бы
никоніанъ». Эти строки, конечно, ды шатъ нехорошей
злобой и явной жаждой насилія. Но проступающее здѣсь
насиліе—не то, которое обыкновенно владѣетъ душой и
сердцемъ ханжи. Насиліе ханжи движется подъ сѣныо
аттрпбутовъ благочестія, оно идетъ со смиренно сложен­
ными руками, среди оиміама кадильннцъ; оно, наконецъ,
накладываетъ петлю на жертву, съ лицемѣрпой кро­
тостью, точно совершая свяіценнодѣйствіе. Аввакумов-
скій же гнѣвъ шумитъ и неистовствуетъ, онъ устрем­
ляется въ бой и размахиваетъ оружіемъ съ отвагой и
дерзостью разбушевавшагося витязя.
И такъ, мы не находимъ чертъ ханжи въ Аввакумѣ.
Но не былъ ли онъ суровымъ аскетомъ, которому про­
тивна жизнь съ ея радостями и который возводить сгра-


35
даніе въ первый нравственный законъ человѣческаго
суіцествованія?
Есть факты, дающіе повидимому утвердительный
отвѣтъ на этотъ вонросъ. И в ъ самомъ дѣлѣ, въ отно-
шеніи Аввакума къ человѣческимъ бѣдствіямъ иногда
какъ будто сквозитъ леденящее дыханіе аскетизма.
Однажды, на Мезени,. между другими упорными рас­
кольниками, казненъ былъ юноша Жука. Жестокая смерть
подкосила молодое суіцествованіе. Вмѣсто перспективы
долгихъ житейскихъ утѣхъ, вмѣсто сладкаго бремени до-
бросовѣстно псполненныхъ трудовъ и обязанностей, судь­
ба дала Лукѣ печальную веревку, «переброшенную на
релѣхъ». Казалось бы, что въ этомъ событіи нѣтъ ни­
чего отраднаго, а между тѣмъ, Аввакумъ говорить о немъ
съ нескрываемой радостью: «Аще и младъ, да по-старому
сдѣлалъ, пошелъ самъ ко Владыцѣ; хотя бы и старый
такъ догадался!»... В ъ посланіи в ъ Москву, «къ горемы-
камъ миленькимъ», протопопъ прямо заявлялъ; «Любо
мнѣ, что вы охаете: Охъ! Охъ!... Меньше спите, другъ
друга убуждайте». В ъ посланіи же его къ Симеону мы
находимъ категорическое, горячее восхваленіе смерти,
страстное, краснорѣчивое воззваніе к ъ самосожженію. «На
что лучше сего? — восклицаетъ Аввакумъ. — Съ мучени­
ками въ чинъ, съ апостолами въ полкъ, со святителями
въ ликъ. А въ огнѣ-то здѣсь небольшое время потер-
пѣть. Аки окомъ мигнуть, такъ душа и выступить...
Боишься печи той? Дерзай, плюнь на нее, не бойся. До
пещи-то страхъ, а когда въ нее вошелъ,
тогда
и забылъ
все. Когда же загоришься— и видишь Христа и ангель-
скія силы съ нимъ. Емлютъ душу тѣ отъ тѣлесъ и при­
носить ко Христу; она ровно какъ птичка попархиваетъ,
рада изъ темницы вылетѣть. Темница горитъ въ пещи,
а душа, яко бисеръ и яко злато чисто, взимается со ан­
гелы выспрь во славу Богу».
Не есть ли все это самый строгій аскетпзмъ?Не
отзываются ли на этотъ страстный зовъ жизнененавист-
з*


36
ники всѣхъ временъ и странъ, начиная съ индійскихъ
факировъ, жаждуіцихъ слішгія съ Нирваной, и кончая
средневѣковыми европейскими самоистязателями, которые
горѣли пламеннымъ желаніемъ сорвать съ себя презрѣн-
ную земную оболочку позорной плоти?
Однакоже, вглядываясь ближе въ личность Авва­
кума, мы замѣчаемъ нѣчто иное. Мы ясно разлпчаемъ,
что онъ прославлялъ страданіе,.. не какъ самостоятельную
цѣль, а только ка къ неизбѣжное свидѣтельство и слѣд-
ствіе твердыхъ убѣжденій. Онъ восхвалялъ бѣдствія, какъ
можно восхвалять терніи, усѣиваюіція единственный путь
в ъ обѣтованную землю свѣтлаго идеала. Онъ училъ не
бояться смерти, но не искать ее, какъ самоцЬнное благо­
честивое дѣло. Онъ желалъ укроіценія плоти, но не
истребленія ея, что явно звучитъ въ слЬдующемъ совѣ-
тѣ его Морозовой: «А буде облѣнишься на ночную мо­
литву, въ тотъ день окаянной плоти и ѣсть не давай:
не игрушка душа, что плотскимъ покоемъ ее подавлять».
Но онъ никому не совѣтовалъ дѣлать спеціальностью
благочестія уничтоженіе тѣла. Онъ зналъ болѣе высокія
жизненныя задачи моральнаго добра, когда говорилъ ста-
рицѣ Анисьѣ, принадлежавшей къ боярскому роду: «Не
разсуждай о величествѣ сана своего, яко боярышня, от-
рицайся мысли сея и оплюй ее... Слушай-ка, Анисья?
умѣешь ли ты молоть? Мели рожь въ жерновахъ, да на
сестеръ хлѣбы пеки или въ пекарнѣ шти вари да сестрамъ
разноси». Эти слова сразу образуютъ бездну между жи­
вою личностью протопопа и мертвенными ликами на-
стоящихъ аскетовъ.
То же самое проступаетъ и въ отношеніп Аввакума
къ собственнымъ бѣдамъ. Онъ принимаете удары судь­
бы не съ радостью поклонника страданій, а чаще всего
съ ироніей удали, на подобіе того, какъ встрѣчаете раны
мужественный рыцарь на полѣ битвы. Описывая свои
заточенія, разеказывая о томъ, какъ ему приходилось
лежать на саломкѣ «точно собачка» съ гніюіцею спиной,


37
среди всякой нечисти, онъ прибавляетъ: «мышей много
было, я ихъ скуфьей билъ, — и батожка не дадутъ ду­
рачки!» Повѣствуя о своемъ разстриженіи, онъ говорите:
«зѣло ми тяжко было», и однако т у т е же замѣчаетъ:
«оборвали, одинъ хохолъ оставили, точно у поляка на
лбу». Отъ времени до времени, в ъ сплошной исторіи
бѣдствій, прорывается строка, мелкаетъ слово, в ъ родЬ
просьбы о присылкѣ «малинки», или в ъ родѣ благодар-
наго воспоминанія о «курочкѣ, дававшей ежедневно по
два яйца, помогая его нуждѣ»,— и мы различаемъ въ
Аввакумѣ не одеревенѣлаго аскета, а живаго человѣка.
Иногда боль этого человѣка сквозитъ подъ оболочкой
богатырскаго мужества, и мы слышимъ (напр, в ъ посла-
ніп к ъ Маремьянѣ) вздохи надорваннаго здоровья, стоны
отъ лома въ костяхъ и плачъ о тхцетно потраченныхъ
силахъ. Все это, правда, тотчасъ же преодолѣвается рѣ-
шимостыо претерпѣть до конца и не поддаться отчаянію,
но мы уже видимъ, въ чемъ дѣло. Передъ нами воинъ
въ смертномъ бою: его воинственные крики еще не
умолкаютъ, его руки еще поднимаютъ и опускаютъ ору-
жіе, но мы уже чувствуемъ подъ его одеждой глубокія
раны, мы уже видимъ въ его глазахъ эпопею вынесен-
ныхъ мукъ и тоску ожиданія смерти.
Не признавая Аввакума ни ханжей, ни аскетомъ,
мы не можемъ назвать его и фанатикомъ, Говоря вооб­
ще, фанатикъ всегда маньякъ. Фанатикъ всецѣло преданъ
одной идеѣ. Онъ видите лишь одну спеціальную цѣль
и стремится къ ней съ неудержимою прямолинейностью.
Онъ слѣпъ ко всему остальному. Одинъ свѣтлый, луче­
зарный, манящій пункте и непроглядный мракъ кру-
гомъ,— таково психическое состояніе человѣка, охвачен-
наго фанатпзмомъ.
Не то мы видимъ в ъ Аввакумѣ. Онъ, действитель­
но, имѣетъ свое спеціальное, дорогое его сердцу дѣло,
но окружающая жизнь не исчезаетъ изъ поля его зрѣ-
нія. Его душа не звучите болѣзненнымъ унисономъ. В ъ


38
ней цѣлы самыя различный струны, способный отзывать­
ся на самыя разнообразный жизнеяныя впечатлѣнія.
Люди не кажутся ему лишь мертвымъ матеріаломъ, удоб-
нымъ или неудобнымъ для достиженія излюбленной цѣли.
Аввакумъ — наблюдательный психологъ. Онъ отлично
знаетъ, папр., что за поклономъ сильнаго человѣка кому-
нибудь или чему нибудь всегда происходить суета по-
клоненія въ томъ же направленіи окружагощихъ мелкихъ
людишекъ. Онъ знаетъ, что «когда бабы бываютъ добры,
то и все о Христѣ бываетъ добро». Онъ знаетъ, что люд­
ская пріязнь и непріязнь движется на подобіе волнъ
прилива и отлива, но управляется не велѣніями разума,
а ласкательствами или оскорбленіями эгоистическихъ
страстей. Онъ знаетъ, что подъ человѣческимъ величіемъ
часто скрывается пошлость, а въ скромной личности ча­
сто таится величіе. Ему извѣстна человѣческая «жид­
кость на расправу», въ силу которой тотъ, кто вчера
еще поносилъ насъ бранными словами, сегодня уже на-
зываетъ насъ «батюпікой».
Всѣ эти знанія обусловливаюсь меткость слова Ав­
вакума, тонкость его ироніи и силу его сарказма. Вмѣ-
стѣ съ тѣмъ, та же открытость его души къ окружаю­
щему міру дѣлаетъ ее доступной полной гаммѣ человѣ-
ческихъ чувствъ. H a-ряду съ гнѣвомъ протнвъ злобы
враговъ, здѣсь громкій смѣхъ надъ ихъ оплошностями;
на-ряду съ дѣловыми радостями и печалями, здѣсь
теплая память о семействѣ, о малолѣтней дочери Агра-
фенѣ, «бѣдной горемыкѣ, о ж енѣ—вѣрной спутницѣ жиз­
ни». «У меня, — говоритъ онъ о послѣдней, — Марковна
сидитъ себѣ въ землѣ съ дѣтьми, будто въ клѣткѣ (т. е.
въ заточеніи)»,— и мы слышимъ въ этой шуткѣ скрытое
восхиіценіе мужествомъ жены, видимъ слезы у миленія...
Когда подъ окно Угрѣшской тюрьмы Аввакума подхо­
дили его сыновья, чтобы провѣдать, «живъ ли онъ пли
мертвъ», протопопъ не терзалъ ихъ сердце жалобами
на судьбу, а крикнулъ имъ съ заботливостью отца обо-


39
дряюіцее слово: «живите да не тужите»! Сидя в ъ пожиз-
ненномъ заключеніп в ъ Пустозерскѣ, Аввакумъ вспоми-
наетъ о своей, упомянутой выше, дочери Аграфенѣ, съ
истинно родительскою нѣжностыо: «Нынѣ уже ей 27 го-
довъ. Дѣвицею, бѣдная моя, на Мезени съ меньшими
сестрами перебивался кое-какъ, плачучи, живутъ»...
Даже въ предѣлахъ спеціальной своей борьбы съ
новизнами, Аввакумъ не выстунаетъ передъ нами въ
мрачномъ образѣ ослѣпленнаго фанатика, Его нападки
на противниковъ обличаютъ не узкаго маньяка, а Жи­
ваго человѣка. Недовольный новшествами в ъ иконописи,
онъ говоритъ: «Пипіутъ Спасовъ образъ— лице одутло­
ватое, уста червонныя, власы кудрявые, руки и мышцы
толстыя и весь яко нѣмчинъ, брюхатъ н толстъ учп-
ненъ, лишь сабли на бедрѣ не написано». Можно ли
оспаривать, что это слова сатирика, а не фанатика? Въ
самые горячіе его монологи врывается струя жизненно­
сти и мѣшаетъ пмъ принять видъ фанатической пропо-
вѣди. «Нутко, правовѣрный! - восклицаетъ онъ въ одномъ
мѣстѣ «Житія»,— нарцы имя Христово, стань среди Мо­
сквы, перекрестися двума персты, — вотъ тебѣ царство
небесное дома родилось«! Можно ли этотъ клич ъ назвать
фанатическимъ воззваніемъ? Слова: «нутко» и другія не
вяжутся съ обычнымъ гробовымъ стилемъ фанатизма,
Это скорѣе крикъ рабочаго, зовущаго другихъ рабочихъ
поднять совокупными силами какую-нибудь тяжесть. То
же самое должно сказать и о слѣдующей рѣчи: «Безум­
ная душа! нутко опрянься, нсповѣждь Христа явствен-
нѣе. Полно украшатися! Инаго времени долго такого
ждать: само царство небесное в ъ р'отъ валится, а ты от­
кладываешь». Повсюду въ Аввакумѣ проглядываетъ жи­
вой человѣкъ и иортитъ цѣльность мистически-вдохно-
веннаго образа непризваннаго пророка, в ъ родѣ Томаса
Мюнцера п другихъ подобныхъ личностей.
Сверхъ того, у Аввакума не было прямолинейности
требоваиій, которая характеризуете точку зрѣнія настоя-


40
іцаго фанатика. Онъ не требовалъ отъ своихъ сторон-
никовъ движенія наироломъ и безъ оглядки. Онъ ѵчилъ
«не отрицатися, но и не наскакивать на напасти». Его
девизомъ было: «не наскочи, ни отскочи». Для насъ ста­
новится совершенно яснымъ взглядъ Аввакума на дѣло,
когда мы читаемъ его совѣты своимъ сторонникамъ,
какъ обращаться съ священниками никоніанами: «А съ
водою, какъ онъ придетъ въ домъ твой и въ дому бывъ
водою намочить, и ты послѣ его вымети метлою; а ре-
бятамъ вели по запечью отъ него спрятаться, а самъ съ
женою ходи тутъ и виномъ его пой, а самъ говори: «про­
сти, бачко, нечнетъ, не достойны ко кресту». Онъ кро­
пить, а ты рожу въ уголь вороти или въ мошну въ
тѣ поры полѣзь, да деньги его добывай. А жена за до­
машними дѣлами поди, да говори ему: «бачко, какой ты
человѣкъ! Аль по своей попадьѣ не разумѣешь? Не вр е­
мя мнѣ». Да какъ-нибудь и отживите его». Какъ бы кто
ни относился къ этой жанровой картинкѣ, всякій одна-
коже согласится съ тѣмъ, что она не могла возникнуть
подъ перомъ настоящаго фанатика,
Наконецъ, взоръ Аввакума, не прикованный къ одной
точкѣ, не ослѣпленный маніей, умѣлъ находить и пони­
мать в ъ окружающемъ мірѣ красоту и величіе природы.
Суровый расколоучитель любилъ природу, какъ въ са-
мыхъ мелкихъ ея деталяхъ, такъ и въ ея широкихъ, вели-
чавыхъ лаидшафтахъ. Вспомнимъ для примѣра еще разъ
исторію съ упомянутой выше сибирской курочкой. Говоря
о ней, Аввакумъ съ умиленіемъ разсказываетъ, какъ, въ
дни бѣдствій его съ семействомъ въ Сибири, э та курочка
вмѣстѣ съ ними клевала изъ котла сосновую кашку, а
прилучится рыбка, и рыбку клевала. Этотъ разсказъ не
отзывается у протопопа притворной слащавостью, такъ
какъ Аввакумъ тутъ же прибавляетъ, что эта курица
«взамѣнъ того давала имъ по два яичка на день». И мы
ясно видимъ, что позади воспомннаній объ этомъ, в ъ
мысли Аввакума стонтъ горькая память о плачущихъ дѣ-


41
тяхъ, объ изнеможенной женѣ, о скрытыхъ мукахъ соб-
ственнаго голода. Эпизодъ оканчивается религіознымъ
синтезомъ: «Слава Богу,— говорить Аввакумъ, сотворив­
шему все благое. Богу все надобно: и скотинка, и птич­
ка, во славу Его пречистаго Владыки и человѣка ради».
Еще болѣе рельефный примѣръ чувства природы
даетъ опнсаніе Аввакума тѣхъ впечатлѣній, который про­
извело на него озеро Байкалъ. Сжатыми и сильными
чертами рисуетъ онъ красоту мѣс/га, прихотливыя очер-
танія горныхъ вершинъ, гдѣ чудятся «богодѣланныя» па­
латы, столбы, дворцы и ворота, могучую растительность,
сочныя травы и благовонные цвѣты; воздухъ, оглашае­
мый пѣніемъ птицъ; озеро съ бѣлѣющими, точно снѣгъ,
вереницами гусей и лебедей; обиліе рыбъ, стерлядей и
сиговъ, осетровъ и тайменей, настолько жирныхъ, что
«нельзя жарить на сковородѣ: жиръ все будетъ». Тако­
ва роскошь и мирное приволье Божьяго міра, среди ко-
тораго поселенъ человѣкъ. Что же дѣлаетъ человѣкъ въ
этомъ царствѣ гармоніи и уравновѣшенности природы?
Человѣкъ,— говорить Аввакумъ,— «скачетъ, какъ козелъ;
раздувается, какъ пузырь; злится, какъ рысь; съѣсть хо-
четь, какъ змѣя; ржетъ, зря на чужую красоту, яко жребя,
лукавствуетъ, какъ бѣсъ; пресыщается, спитъ безъ мѣры;
не молится Богу; отлагаетъ покаяніе на старость и по-
томъ исчезаетъ. Когда отходить, не знаю,—ил и в ъ свѣтъ
или в ъ тьму: день судный коегождо явить»... Въ такомъ
любовномъ отношеніи Аввакума къ прнродѣ, сентимен-
тализмъ парализуется струей реализма, и вся эта разно­
сторонность, съ ея колоритной поэзіей и элементами
вдумчивой прозы, завершается финалыіымъ аккордомъ
всепрпмиряющей религіозиости.
Мы не будемъ продолжать дальше характеристику
личности Аввакума. Оставивъ въ сторонѣ его печальный
богословскія заблужденія, мы видѣли в ъ образѣ знаме-
нитаго протопопа богатырскую стойкость, блистающую
сквозь оболочку героическаго терпѣнія, самокритику, не


42
исчезающую даже в ъ парокспзмахъ ярости, тонкій юморъ,
свѣтяіційся сквозь слезы, способность быть вдумчивымъ
созерцателемъ природы, способность понимать тонкости
человѣческой природы, умѣніе среди захватываюіцаго
дѣла удѣлпть уголъ сердца семейньшъ заботамъ. Конеч­
но, все это осталось въ нашемъ очеркѣ едва намѣчен-
нымъ, недоговореннымъ. Но, чтобы исчерпать глубины
человѣческой души, чтобы дать полное изображеніе че-
ловѣческой нравственной физіономіп,— для этого нуженъ
сильный талантъ. Будемъ же молить судьбу о ниспо-
сланіи нашему отчеству могучихъ талантовъ, которые бы
разгадали загадку русскаго сфинкса. Когда типичные и
великіе предки наши, воскрешенные волшебнымъ жез-
ломъ таланта, раскроютъ передъ нами свои завѣтныя
думы и побужденія, покажутъ тайники своихъ душъ и
сердецъ, тогда начнется для насъ эпоха яснаго само-
сознанія п окончится время печальныхъ недоразумѣній.
безсмысленныхъ кл ев ета и возмутительныхъ неправдъ.
VI.
Мы не можемъ разстаться съ Аввакумомъ, не упо-
мянувъ о его женѣ. Правда, у насъ нѣтъ обильныхъ
матеріаловъ для возсоздаиія семейной жизни протопопа,
у насъ есть только нѣсколько фактовъ, нѣсколько сценъ
и словъ, мимоходомъ оброненныхъ Аввакумомъ в ъ его
писаніяхъ. Но, къ счастью, эти отрывочный черты на­
столько ярки и выразительны, что изъ нпхъ слагается
довольно рельефный образъ.
Настасья Марковна была дочерью богатаго купца, по-
слѣ смерти котораго, однакоже, не уцѣлѣло никакого иму­
щества. Молодой дѣвушкой она сочеталась брачными узами
съ юношей Аввакумомъ и съ того времени сдѣлалась вѣрной
спутницей его жизни. Карьера Аввакума—діакона, свя­
щенника, протопопа, расколоучителя, ссыльнаго, узника,—
отражается всецѣло и в ъ судьбѣ его жены. Она пере--


43
живаетъ вмѣсвѣ съ Аввакумоыъ бѣдствія первой зпохп
его жизни; она присутствуете при наспліяхъ, совершае-
мыхъ воеводами надъ мужемъ, она слѣдуетъ за нпмъ съ
мѣста на мѣсто въ его изгнаніяхъ. Случалось, что, едва
родивъ младенца и подхвативъ его, еще не крещенаго.
она поспѣшала з а мужемъ, бѣжавпшмъ отъ преслѣдова-
ній. Только изрѣдка не удавалось ей съ дѣтьми поспѣ-
вать за протопопомъ и тогда Аввакумъ съ тревогой ду-
малъ: «невѣдомо живы, невѣдомо прибиты»!...
Какъ мы видѣли выше, Аввакумъ, возставшій нро-
тпвъ Никона, сосланъ былъ за тридевять земель, в ъ да­
лекую Сибирь. Гдѣ же была въ это время Настасья Мар­
ковна? А все же тута, вмѣстѣ съ мужемъ. Тогда она
только-что родила и ее везли въ телѣгѣ до Тобольска.
Долго продолжалось это путешествіе: три тысячи верстъ
тринадцать недѣль волокли телѣгами и водою, и поло­
вину пути въ саняхъ. A затѣмъ послѣдовали новыя ты­
сячи верстъ въ Даурію. Приходилось ѣхать водою, бури
трепали дощеники, и Настасья Марковна не разъ, про­
стоволосая, спасала дѣтей, вытаскивая ихъ на палубу
из ъ заливаемой внутренности плохаго судна. Случалось
идти и волокомъ, босыми ногами по острымъ камнямъ.
перебиваясь кореньями, подъ дождемъ и вѣтромъ. Про­
топопица на этомъ скорбномъ пути отдавала одежду,
разставалась съ своей послѣдней одной рядкой, чтобы
пріобрѣсти семейству немного муки. Но ппкакія жертвы
не помогали: малеиькія дѣти умирали отъ голода на ру-
ках ъ изнеможенной матери, которая принуждена была
посылать свою старшую дѣвочку просить подаянія подъ
окнами, не дастъ ли кто четверть пуда хлѣба, или грп-
венку-другую, или хотя бы курова корма изъ корыта. «Охъ
времени тому»! вспоминаетъ обо всемъ этомъ Аввакумъ.
Мы уже не говоримъ о томъ, что должна была чувствовать
жена, в идя нещадные нобои, наносимые мужу, видя сцены,
послѣ которыхъ у протопопа костп щемили, распухали
жилы и сердце билось предсмертнымъ перебоемъ...


44
Картины бѣдствій Аввакума проносятся передъ нами
безконечной вереницей. Видимъ мы протопопа в ъ мрач­
ное осеннее лѣто подъ нависшими темными облаками
сѣвернаго неба, в ъ избушкѣ съ протекающей крышей.
Аввакумъ лежитъ на печи, нагой подъ берестомъ, вздра­
гивая отъ промозглаго холода. Гдѣ же въ это время На­
стасья Марковна? А все же тутъ: она примостилась къ
печи, и дѣти здѣсь же кое-гдѣ. Или видимъ мы про­
топопа, шагаюіцаго по льду рѣки съ обозомъ. Ж ена его
плетется съ нимъ. Долго идутъ они. Протопопица бре-
детъ-бредетъ, да и повалится на скользкомъ льду.
Какъ-то разъ упала она, а на нее повалился одинъ изъ
шедшихъ возлѣ людей. Оба кричатъ, а встать не могутъ.
Человѣкъ кричитъ: «Матушка, прости»! А протопопица
въ свою очередь: «Что ты, батько, меня задавилъ»! По-
дошелъ Аввакумъ. Тутъ Настасья Марковна не выдер­
жала, попеняла мужу: «Долго ли, протопопъ, муки эти
будутъ»? Аввакумъ отвѣчалъ»: «Марковна! до самой смер­
ти». И что же? Не разразилась ли жена, при такомъ
безотрадномъ отвѣтѣ мужа, проклятіями на горькую судь­
бу, н а день своего рожденія, на злосчастный у зы своего
брака? Нѣтъ, она вздохнула и промолвила: «Добро, Пе-
тровичъ, побредемъ лее дальше»...
Отъ времени до времени Аввакумъ попадалъ въ за-
точеніе. Жена и тутъ не отставала отъ мужа. Она хотя
и в ъ другомъ мЬстѣ, но также сидѣла «въ землѣ зако­
пана», т. е. въ мрачной тюрьмѣ, ушедшей в ъ землю.
И Аввакумъ шутилъ, глотая слезы: «У меня Марковна
сидитъ себѣ в ъ землѣ съ дѣтьми, будто в ъ клѣткѣ».
Подъ трогательной впЬшней солидарностью между
супругами существовала крѣпкая душевная связь. Суро­
вый Аввакумъ глубоко любилъ свою Марковну; всякое
воспоминаніе о ней согрѣто у него никогда не остывав­
шею сердечною ласкою. Кромѣ любви къ женѣ, у этого
богатыря Домостроевской эпохи было еще и уваженіе къ
ней. Однажды в ъ Москвѣ, посхЬ горячаго спора съ «фи­


45
лософами» у Ртищева, Аввакумъ вернулся домой очень
раздосадованный и опечаленный. А ту тъ протопопица не
поладила изъ-за какихъ-то пустяковъ съ одною изъ до-
машнихъ женщинъ, и началась у нихъ перебранка, Не
стерпѣлъ Аввакумъ, оскорбилъ ихъ, обѣихъ прибплъ. Но,
сорвавши, по слабости человѣческой гнѣвъ, протопопъ
почувствовалъ раскаяніе. В ъ его душѣ поднялось мучи­
тельное сознаніе нехорошаго поступка, Полежалъ про­
топопъ, собрался съ совѣстыо и пошелъ искать жену.
Найдя ее, онъ сталъ со слезами просить прощенія и по­
клонился ей в ъ ноги, говоря: «согрѣшилъ, Настасья
Марковна! прости меня грѣшнаго»! Жена въ отвѣтъ так­
же ему поклонилась... Конечно, в ъ настоящее время су-
нружескія отношенія, вѣроятно, возвышеннѣе; нравствен­
ная эволюція не могла же не поднять за два вѣка мо­
ральный строй брачной жизни. Тѣмъ ие менѣе, приве­
денная живая сцена все-таки должна внушить осто­
рожность строгимъ критикамъ русскаго «семейнаго вар­
варства» эпохи Домостроя.
Но это еще не все. Аввакумъ не только любилъ и
уважалъ жену, онъ еще совѣтовался съ ней. В ъ затруд-
нительныхъ случаяхъ, въ моменты нерѣшительности, онъ
не разъ устремлялъ на нее вопросительный взоръ. Такъ,
напр., в ъ одинъ изъ кризисовъ своей жизни, Аввакумъ
томился в ъ недоумѣніи. Онъ сидѣлъ грустный, размыш­
л яя о томъ, какъ ему быть? Продолжать ли свою борьбу,
или, какъ человѣку, обремененному семьей, сойти съ
поля битвы, скрыться? И вотъ, видя грусть Аввакума,
Настасья Марковна подошла къ нему «со опрятствомъ»
и спросила: «Что печалитъ тебя»? Протопопъ отвѣчалъ
подробнымъ изложеніемъ обстоятельствъ. «Жена», —ска-
залъ онъ,—«что мнѣ дѣлать? Зима еретическая на дво-
рѣ,— говорить ли мнѣ или молчать? Связали вы меня».
Тогда протопопица,—уже побывавшая въ Сибири и въ
Дауріи, уже испытавшая нужду и голодъ, уже держав­
шая на рукахъ дѣтей, которыя умирали в ъ судоро-


46
гах ъ голода,— поспѣшно п рѣшительно отвѣчала: «Господи
помилуй, что ты говоришь, Петровичъ! Я съ дѣтьми бла­
гословляю тебя, дерзай дѣлать свое дѣло по-прежнему,
а о насъ не тужи, пока Богъ даетъ намъ жизнь. По-
томъ же не забывай насъ в ъ своихъ молитвахъ. Силенъ
Христосъ и не покинетъ насъ. Поди, поди въ церковь,
Петровичъ»!
Такова величавая энергія жены, матери п женщины,
съ которою мы встрѣчаемся неожиданно тамъ, гдѣ при­
выкли полагать только тьму семейнаго гнета и душную
атмосферу теремовъ.
.
Мы опускаемъ завѣсу надъ яркой картиной нашей
старины и останавливаемся в ъ раздумьи, дѣйствительно
ли такъ «живали наши дѣды», какъ объ этомъ поется
в ъ «Аскольдовой могилѣ», со сценами которой иногда
имѣютъ столь много обіцаго циркулируюіція в ъ обіцествѣ
представленія о русской исторіи.


Казакъ XVI вѣка.
I.
Весьма в ажная роль в ъ человѣческомъ обіцежитін
принадлежишь какъ-называемой «предвзятой мысли». Хотя
значеніе ея не бьетъ в ъ глаза, но тѣмъ не менѣе она
несомнѣнно относится къ тѣмъ вреднымъ «идоламъ», съ
которыми нѣкогда сражался Бэкоиъ. Благодаря предвзя-
тымъ идеямъ, мы часто замѣняемъ реальные факты,
вещи и лица продуктами нашего воображенія. Дѣйстви-
тельность исчезаетъ, уступая мѣсто галлюцинаціямъ или
грезамъ поэта. Наша предвзятая мысль, направленная
на насъ самихъ, заслоняетъ отъ нашего сознанія и
собственную нашу личность. И вотъ, мы оказываемся
вполнѣ в ъ фантастическомъ царствѣ, населенномъ стран­
ными призраками и причудливыми видѣніями. Но видѣть
не то, что есть, значитъ въ нѣкоторомъ смыслѣ ничего
не видѣть; слѣдовательно, предвзяты я идеи дѣлаютъ
людей слѣпыми.
Мы коснемся одной изъ крупныхъ и распространен-
ныхъ «предвзятыхъ идей» относительно коренныхъ иси-
хическихъ свойствъ русскаго человѣка.
Съ давнихъ поръ существовало мнѣніе, что славян­
скому племени вообще свойствененъ исключительно
земледѣльческій складъ жизни и что славяне, по самой
природѣ своей, земледѣльцы, съ присущими этому быту
ч ертами— крѣпкою осѣдлостыо, кротостью п терпѣніемъ.
Многіе ученые и неученые люди утверждали, что сла­
вянскому племени самою природой внушено непреодоли­


48
мое влеченіе къ сельскому хозяйству п что славяне
постоянно искали единственно земли, съ цѣлыо сдѣлать
ее плодородною. Во мпогихъ книгахъ можно прочитать
будто склонность к ъ земледѣлію составляла основу всей
добродѣтели сл авяиъ и будто съ такою склонностью
вышли народы этого племени изъ лервобытныхъ своихъ
ж илшцъ и навсегда остались ей вѣрньг, сосредоточивъ
всѣ свои заботы и думы на умноженіи продуктовъ
земли.
Эти взгляды на общеславянское племя были пере­
несены и на вѣтвь его, на русскій народъ. Такимъ
образомъ составилось весьма распространенное мнѣніе,
по которому русскіе оказались прирожденными, всецѣ-
лыми и исключительными земледѣльцами. Отсюда воз­
никла очень определенная, категорическая и упрощенная
точка зрѣнія н а свойства и нужды нашего народа. Всѣ
сомнѣнія разомъ исчезли, п всѣ вопросы получили пол­
ное рѣшеніе. Что такое русскій народъ?— Земледѣлецъ.
Что дѣлаетъ русскій народъ?—П ашетъ землю. Что состав­
л яете предмете завѣтныхъ стремленій русскаго чело-
вѣка?— Земля. Гдѣ источникъ несчастій нашего народа?—
Малоземелье. Всѣ недоразумѣнія этимъ путемъ устраня­
ются; всякому становится понятно, чѣмъ можно помочь
народу, чѣмъ можно обрадовать и огорчить его. Очерчи­
вается разъ навсегда точный циклъ заботъ, внѣ кото-
торыхъ излишни всѣ другія тревоги, надежды и опасенія.
Конечно, земля,— великое дѣло, малоземелье— круп­
ное неудобство, a земледѣліе почтенное занятіе. Всѣ эти
важные предметы налагаюта серьезныя обязанности и
на общественное вниманіе, и н а государственную дѣя-
телыюсть. Однакоже, исключительное пріурочиваніе на­
рода къ одному дѣлу, помѣіценіе всѣхъ народныхъ силъ и
свойствъ въ узкіе предѣлы сельскаго хозяйства, отожде-
ствленіе человѣка съ земледѣльцемъ, скрытое сомнѣніе
въ способности народа жить «не о единомъ хлѣбѣ»,— во
всемъ этомъ русское сердце не можете не чувствовать


49
обиды и униженія. Вотъ почему указанная предвзятая
мысль должна быть подвергнута строгой критикѣ. Д ей­
ствительно ли русскій человѣкъ есть лишь одушевлен­
ная принадлежность земли? Правда ли, что русская
мысль и чувство прикованы к ъ сохѣ и неспособны по­
дниматься в ъ высь и въ ширь кппучаго миогообразія
Божьяго міра? Можетъ-быть, все это только невѣрныя
предположенія; можетъ-быть, русская душа отнюдь не
укладывается в ъ рамки сельской пасторали, и воздѣлы-
ваніе почвы составляете лишь одну изъ дѣятелыюстей, и
даже не самую излюбленную, нашего народа? Къ чему
тогда сведется упомянутая предвзятая мысль, и какъ
исчислить въ такомъ случаѣ всѣ неправды, ошибки п
разочарованія, которыя могутъ и должны проистекать
изъ практическая реализированія неосновательной пре­
зумпций?
Въ современной литературѣ самымъ яркимъ пред-
ставителемъ разсматрпваемой идеи является Г. Успенскій,
чр езъ всѣ сочиненія котораго проходитъ убѣжденіе в ъ
безграничной «власти земли» надъ русскимъ народомъ.
«Народъ, говоритъ этотъ даровитый, но часто односто­
рон не писатель,—до тѣхъ поръ сохраняетъ свой могу-
чій и кроткій типъ, пока надъ нимъ паритъ власть
земли. Оторвите крестьянина отъ земли, отъ тѣхъ заботъ,
которыя она налагаетъ на него, отъ тѣхъ интересовъ,
которыми она волиуетъ его,— и нѣтъ этого народа, нѣтъ
народнаго міросозерцанія, нѣтъ тепла, которое идетъ отъ
него... Н и в ъ какой- ииой сферѣ, кромѣ сферы земледѣль-
ческаго труда, мысль крестьянина такъ не смѣла, такъ
не напряжена, ка къ именно здѣсь, гдѣ соха, борона,
овцы, куры и т. д. Виѣ этого онъ ничего не знаетъ,
ничемъ не интересуется». Развивая свою мысль, писа­
тель даже утверждаешь, что «народъ почерпаетъ свою
мораль отъ природы, изъ непосредственныхъ указаній и
велѣній природы, съ которою ч еловѣкъ имѣетъ постоян­
ное отношеніе в ъ земледѣльческой жизни».
К.Яр отъ.
4


50
Но всякому понятно, что слово мораль здѣсь постав­
лено напрасно. Всѣмъ извѣстно, что природа, в ъ пстинно-
научномъ смыслѣ, ка къ совокупность явленій, законо­
образно сосуществующпхъ и слѣдующнхъ другъ за дру-
гомъ, не заключаетъ в ъ себѣ ничего ни иравственнаго,
ни безнравственнаго; природа не даетъ человѣку ника-
кихъ этическихъ «велѣній», и потому люди не могутъ
воспринимать отъ нея готовыхъ нормъ. Всѣ эти «велѣ-
нія» и «указанія природы»—только метафоры, которыхъ
ложь и вредъ прекрасно были обнаружены еще знаме-
ннты мъ авторомъ «Анархпческихъ софизмовъ». В ъ складѣ
земледѣльческаго труда, какъ и всякаго другаго, есть
извѣстная логика; такъ, напримѣръ, обработывая поле,
мы должны сообразоваться съ почвой, съ временами
года и пр. Но изъ этой логики вытекаютъ техническіе
пріемы, а не нравственный заповѣди. Усвоивая логику
дѣла, человѣкъ становится благоразумнымъ земледѣль-
цемъ или скотоводомъ, моральные же принципы и кри-
теріи стоять выше; они получаются и зъ дуіневнаго
поетроенія и усвоенія людьми идеаловъ «хорошаго чело-
вѣка» и «хорошей, должной жизни». Нельзя отрицать,
что в ъ нравственное творчество народа входятъ, вмѣстѣ
съ другими матеріалами, и условія преобладающей формы
труда. Но не нужно преувеличивать значенія фактовъ.
Быть-можетъ, свойства пшци, потребляемой человѣкомъ,
вліяютъ на его нравственный міръ, но никто не станетъ
серьезно искать в ъ анализѣ ея конечнаго рѣшенія эти­
ческихъ проблемъ. Точно также нельзя отождествлять
моральные идеалы русскаго народа съ образомъ акку-
ратнаго и предусмотрительнаго сельскаго хозяина. Самъ
Г. Успенскій, в ъ ущербъ цѣлыюсти евоихъ разсужденій,
вводитъ въ святую святыхъ народной души совсѣмъ
иные предметы почитанія, — образы «угодника» и «чело-
вѣка Божія».
Земля, конечно, не остается в ъ сторонѣ в ъ дѣлѣ
духовнаго народнаго творчества. Стоить лишь вспомнить


51
тѣ прекрасные цвѣты, которые возращены на ней народ­
ною поэзіей. Подъ живительною теплотой русскаго сердца,
скромный родныя поля обратились в ъ благоуханную
арену, гдѣ пахарь, в ъ любовномъ союзѣ съ «сивкою»,
совершаетъ свои подвиги, и гдѣ витязь-косарь «гуляета»
съ косою. Однако, кромѣ поэзіи земледѣльческаго труда,
мы имѣемъ поэзію и другихъ родовъ труда, другихъ
формъ суіцествованія. Наше творчество не исчерпывается
темами сельскаго хозяйства. Да и самое обиліе поэзіи
проникающей у насъ деревенскій бытъ, свидѣтельствуетъ
не столько о полномъ подчиненіи человѣка власти земли,
сколько наоборотъ, о порываніяхъ его изъ узкнхъ межъ
воздѣлываемой нивы. Истинный дѣлецъ-хозяинъ, англій-
скій фермеръ или нѣмецкій колониста, ведетъ прямую
лпнію трезваго расчета, чуждаясь всякихъ поэтическихъ
фантазій. Онъ иазываетъ предметы ихъ точными именами,
безъ метафоръ и гиперболъ; все земледѣліе в ъ его ру-
кахъ слагается изъ ряда здравыхъ мѣръ и усилій, за­
вершающихся тою или иною цифрой итога. Съ точки
зрѣнія такого дѣльца, наша деревня фантазируетъ, одѣ-
ваетъ голую прозу труда пестрымъ узоромъ воображенія и
простыя сельско-хозяйствеиныя мѣропріятія, в ъ родѣ
найма пастуха или дѣлежа покоса, о бращаетъ в ъ ненуж­
ный драматическія представлешя. Но не говорить ли
всѣ эти фантазіи и представленіи именно о томъ, что
душа русской деревни не уходить цѣликомъ въ хлѣбо-
пашество, не склоняется подъ игомъ земли, а подни­
мается надъ нею и пщета болѣе ншрокихъ горизонтовъ?
Самая неподвижность русскаго хозяйства, эта не-
измѣнная, переживающая столѣтія соха, составляете не­
малую загадку, которую можно рѣшить одиимъ из ъ двухъ
предітоложеній. Или косная жизнь деревни есть какъ бы
жизнь на бивуакѣ, гдѣ люди чувствуюта себя на времен-
номъ становшцѣ; хотя бы это временное пребываніе
длилось вѣка, все лее люди здѣсь отвлекаются отъ насто-
ящаго смутнымъ чаяніемъ будущаго ивѣчною готовностью
4*


52
двинуться куда-то дальше. И ли же малый прогрессъ
русскаго земледѣлія обусловливается бездарностью нашего
крестьянина. Но послѣднее предположеніе опровергается
всѣмъ извѣстными фактами. Исторія и современность
видЬли и видятъ этого крестьянина въ самыхъ разно-
образныхъ условіяхъ существованія, которымъ онъ умѣетъ
придать опредѣленный смыслъ и оригинальное душевное
озареніе. Среди обстоятельствъ, не имѣющихъ ничего
общаго съ привычною тишыо и гладью роднаго села,
русскій человѣкъ обнаруживаешь стойкое мужество п
замѣчательную ловкость приспособленія.
Не такъ давно одинъ изъ нашихъ соотечествен-
ииковъ, посѣтившій степи Сѣверной Америки, описывалъ
своеобразную жизнь той страны и интересный классъ
мѣстнаго населенія, извѣстный подъ пменемъ «вачеро».
Вачеро—рабочіе степнаго хозяйства п торговли; они
сопровождаютъ караваны, стерегутъ жилье, стада и пр.
Всѣ эти важныя обязанности они несутъ среди постоян­
ной угрозы нападенія индѣйцевъ ii разбойниковъ; никто
изъ нихъ, ложась вечеромъ, не знаетъ навѣрно, встанетъ
ли благополучно утромъ или потеряетъ скальпъ. Жизнь
трудная, требующая много ловкости, такта и сметливой
храбрости. И вотъ оказывается, что лучшая репутація
между разноплеменною массой вачеро принадлежитъ рус-
скимъ. Выходцы и з ъ Восточной Сибири, бѣглецы и з ъ
ссыльныхъ, появляясь в ъ преріяхъ, берутся за тяжелый
трудъ. Очутившись в ъ обстановкѣ, совершенно отличной
отъ далекаго роднаго края, русскій вачеро быстро прп-
мѣняется къ мѣсту, работаешь, богатѣетъ, строитъ соб­
ственный блокгаузъ. Во все это время онъ обнаруживаетъ
много такта въ мѣновой торговлѣ, въ отношеніяхъ къ
туземцамъ, съ которыми не обращается жестоко, какъ
другіе европейцы, a умѣетъ потолковать за трубкою
мира по душѣ, что не мѣшаетъ ему обнаруживать упор­
ное мужество, когда приходится постоять за себя,—
мужество дѣловитое, безъ эффектовъ и кроваваго драма­


53
тизма. В ъ результатѣ получается, что заѣзжій путеше-
ственникъ можетъ гордиться русскимъ именемъ, которое
прославлено здѣсь скромными соотечественниками— ваче-
ро. Нѣ тъ сомнѣнія, что подобные ф акты не дозволяютъ
признать нашего крестьянина тупымъ рабомъ окаменѣ-
лаго, разъ на всегда сложившагося быта.
Г. Успенскій говоритъ, что русскій крестьянинъ,
внѣ землепашества, ничего не знаетъ и ничемъ не ин­
тересуется: онъ не разбираетъ, что такое урядникъ или
непремѣнный членъ, считая все это ненужными подроб­
ностями. Надо думать, однакоже, что такой индпффе-
рентизмъ не есть результата умственной ограниченности
крестьянина или его подавленности властью земли. Онъ
не вдумывается въ существо разныхъ «членовъ» и «при-
сутствій» потому, что во всѣхъ этихъ искусственныхъ,
разноименныхъ, видоизмѣняюіцихся деталяхъ для него
всегда одннъ и тотъ же смыслъ. Но русскій человѣкъ
не чуждъ политпческихъ способностей, которыя не разъ
имъ были обнаружены среди трудныхъ историческихъ
моментовъ иди в ъ случаяхъ, когда приходилось жить и
дѣйствовать по собственному разумѣнію. Вспомнимъ, на-
примѣръ, великую, трагическую эпоху междуцарствія.
Вспомнимъ также своеобразную жизнь Запорожья, гдѣ,
сквозь наружную оболочку своеволія, просвѣчивала спо­
собность дружнаго сограждапства и умѣніе справиться
съ такими сложными дѣламп, какъ защита пріобрѣтен-
ныхъ правъ и вѣры предковъ отъ вражескихъ насилій и
отъ безчинства иольскихъ утѣснителей.
Само-собою разумѣется, если мы увѣруемъ в ъ спе-
ціально земледѣльческую ограниченность русскаго наро­
да, намъ нельзя будетъ отрѣшиться отъ страха за буду­
щее, когда цнвилизація начнетъ свои' завоеванія въ
заколдованномъ царствѣ наш их ъ деревень. Пугливый
взоръ сторонниковъ идеи о власти земли уже теперь за-
мЬчаетъ угрожающіе симптомы во вторгающихся въ села
«пиджакахъ, гармоникахъ, часахъ съ пѣпочкою» и пр.


54
Но всѣ эти страхи отходятъ въ сторону, лишь только
мы становимся на болѣе широкую точку зрѣнія. Пресло­
вутые шиджакъ» и «гармоника» нредставляютъ собою
только отблескъ изнанки нашей цивилизаціи. Это гряз­
ная пѣна прегрѣшеній современной европейской куль­
туры. Б рызги пѣны, правда, надаютъ на деревенскій
людъ i i производить въ немъ зараженія, но не в ъ силу
какого-нибудь особеннаго сельско-хозяйственнаго міросо-
зерцанія крестьянъ, а въ силу обіцихъ всѣмъ людямъ
слабостей. Бѣда, знаменуемая «часами съ цѣпочкой», го­
раздо опаснѣе интеллигентному слою нашего общества,
гдЬ зараза свирѣпствуетъ сильнѣе, поражая каждую ми­
нуту сотни гоныхъ и не юныхъ жертвъ. Наблюдая «мень-
шихъ братій», присутствуюіцихъ при нашей жизни, при­
ходится не столько скорбѣть о их ъ податливости, сколько
удивляться ихъ нравственной стойкости. В ъ комедіи гр.
Л. Толстаго, одинъ изъ дѣйствующихъ въ ней мужиковъ
восклицаешь: «О, Господи»! В ъ этомъ краткомъ вздохѣ
цѣлая поэма глубокаго содержанія... В ъ народѣ много
пороковъ, онъ покрыть корою грубости и невѣжества,
но въ немъ нѣтъ хроническаго безволія, моральнаго бан­
кротства и душевной гнили. Вотъ почему нѣкоторые изъ
современныхъ моралистовъ обращаютъ на него пытли­
вый взоръ, ожидая съ этой стороны въ будущемъ появ-
ленія геркулесовъ, необходимыхъ для очшценія авгіе-
выхъ стойлъ загрязненнаго общежитія.
Г. Успенскій находить нодтвержденіе своей мысли о
власти земли въ извѣстной былинѣ, въ которой бога­
тырь Святогоръ не можетъ -догнать на конѣ прохожаго
мужичка и не в ъ силахъ поднять съ земли его сумочки.
«Что въ сумочкѣ»? спросилъ Святогоръ. — Тяга отъ ма­
тери сырой земли, отвѣчалъ прохожій. «А ты самъ кто»?—
Я Микула, мужикъ, меня любить мать сыра земля...
Эта сцена встрѣчи эффектнаго героя военнаго дѣла съ
скромнымъ представителемъ рабочей силы, действитель­
но богата глубокпмъ смысломъ. Но едва ли должно счи­


55
тать былину символическимъ выраженіемъ вѣковаго пора-
бощенія народа землею. В ъ былевомъ разсказѣ Минула
не прикованъ своею сумочкой къ мѣсту; «тяга земли» не
сообіцаетъ сказочному пахарю оцѣпенѣнія неподвижной
осѣдлости. Мпкула не стоить на узкой полосѣ своего
поля, а идетъ, и ш агъ его опережаетъ богатырскаго
коня. Микула в ъ дорогЪ, и , , судя по быстротѣ его хода,
онъ в ъ дальней дорогѣ. По тексту былины, онъ не мѣст-
ный житель, a «прохожій». Куда же движется этотъ эпп-
ческій крестьянинъ? Съ современной точки зрѣнія, мы
могли бы толковать былинную аллегорію самыми разно­
образными предположеніями. Мы могли бы представить
себѣ, в ъ лидѣ Микулы, и переселенца в ъ невѣдомую
страну, и бѣглеца въ степи, въ вольное казачество, и
богомольца, бредущаго ко святымъ мѣстамъ, и Ломоно­
сова, томимаго жаждой умственнаго свѣта. Такія пред-
положенія были бы одинаково законны, потому что рус­
скому человѣку всѣ эти дороги достаточно извѣстны.
Русскій народъ, далекій отъ окоченѣнія утрирован­
ной осѣдлости, обнаруживаете, наоборотъ, яркіе признаки
замѣчательной подвижности. И в ъ самомъ дѣлѣ, едва ли
гдѣ-нибудь населеніе представляетъ собою зрѣлиіце бо-
лѣе оживленнаго перемѣіценія и кочеванія. «Бродячая
Русь» г. Максимова рисуетъ предъ нами поучительную
картину непрерывной суеты громаднаго муравейника.
Мы можемъ здѣсь наблюдать, какъ по всему необъятному
пространству Россіи движутся, встрѣчаются и расходят­
ся, спѣшатъ и плетутся, в ъ одиночку и группами, все­
возможные кубраки, лабори, прошаки, запрощики, поби­
рушки, погорѣльцы, богомолы, боголюбцы, нищеброды,
кадуны, калики. Но г. Максимовъ приподнимаетъ только
край завѣсы. К ъ его очерку великаго русскаго кочева-
нія нужно прибавить переходяіція изъ края въ край
страны артелп плотниковъ, каменщпковъ, грабарей и
пр., вереницы періодическихъ мѣстныхъ паломничествъ,
многотысячный толпы рабочихъ, перелнвающіяся каждую


56
весну и осень съ .сѣвера на югъ и съ юга на сѣверъ;
наконецъ, в ъ послѣднее время, неудержимый, широкій
потокъ переселенія.
Едва ли можно о бъяснять переселенческое движеніе
однѣми экономическими причинами. Правда, хозяйствен­
ный бѣды въ средней полосѣ Россіи з а дослѣднее деся-
тилѣтіе идутъ большими шагами геометрической про-
грессіи. Но тѣмъ не менѣе, еслибы весь міръ крестьянина
замыкался въ иредѣлахъ пашни, то, конечно, онъ проя-
вилъ бы болѣе энергін въ борьбѣ съ невзгодами и бо-
лѣе усилій приспособиться к ъ новымъ обстоятельствамъ.
Когда въ кораблѣ открывается течь, то матросы напря-
гаютъ всѣ силы на исправленіе судна, потому что съ
нпмъ неразрывно связана ихъ жизнь. Но населеніе на-
шпхъ деревень встрѣчаетъ иначе свои крушенія. Оно
обнаруживаете склонность охладѣвать къ землѣ, в ъ немъ
пробуждается жажда вырваться на свободу, на широкій
просторъ манящей дали. Такимъ образомъ переселеніе
становится не расчетливою мѣной дурнаго на завѣдомо
лучшее, а страстяымъ норывомъ эпидемпческаго увле-
ченія, захватывающего не только бѣдняковъ, но и впол-
нѣ состоятельный, даже богатыя семьи. Эмиградія въ
Западной Европѣ сопровождается трогательными сценами
разлуки съ родными полями. Западный эмигранте долго
оборачивается на покидаемую землю и взоръ его тума­
нится горькими слезами. Русскій переселенецъ снимает­
ся съ мѣста легче, тоска по быломъ у него быстро от-
тѣсняется мечтательными гаданіями о будуіцемъ. Эта
жажда не столько лучшаго, болѣе выгоднаго или полез-
наго, сколько поваго и неизвѣданнаго составляете яркую
черту духовной фнзіономіи народа. Объ этой чертѣ, меж­
ду прочимъ, упоминалъ не разъ Достоевскій. «Въ ве­
сеннее время, говорптъ онъ въ Запискахь изъ Мертваго
Дома,— по всей Сибири, какъ и по всей Россіи, съ пер-
вымъ жаворонкомъ, начинается позывъ къ движенію.
Наступаютъ бѣгства съ поселенія. Казалось бы, и дово-


57
ленъ человѣкъ и обезиеченъ, a нѣтъ! все куда-то тянетъ,
куда-то отзываетъ его. Жизнь вольная и полная прп-
ключеній пыѣетъ что-то соблазнительное и смотришь—
бѣжалъ человѣкъ, иной даже скромный, аккуратный, ко­
торый уже обѣщалъ сдЬлаться хорошимъ осѣдлымъ че-
ловѣкомъ и дѣльнымъ хозяиномъ. Иной даже женится,
заводить дѣтей, долго живетъ на одномъ мѣстѣ, и вдругъ,
в ъ одно прекрасное утро, исчезаешь куда-то, оставляя
въ недоумѣнін жену, дѣтей и волость, в ъ которой былъ
приписанъ»...
Подвижность русскаго крестьянства не есть, какъ из-
вѣстно, новое явленіе. Она имѣетъ долгую псторію въігро-
шедшемъ. Документы XV и XVI столѣтій полны указа­
но! на постоянные переходы п бѣгства крестьянъ. На-
селеніе старо-русскихъ деревень постоянно проговарива­
лось намѣреніемъ «разбѣжаться врознь» п часто осу­
ществляло это намѣреніе. Ученая литература (ср. Бѣ-
ляева, г. Соколовскаго, Соловьева и др.) даетъ много
объясненій такого факта, в ъ ссылкахъ на экономическія
и политическія условія жизни тѣхъ временъ; однакоже
эти условія едва ли можно считать исчерпывающими мо­
тивами явленія. Говорятъ, что къ оставленію земли
крестьянъ часто побуждало истоіценіе почвы и возра­
ставш ая затруднительность ея обработки. Но почему же
энергія земледѣльца не устремлялась на попытки интеп-
сивнаго хозяйства, какъ это мы видимъ не только въ
Западной Европѣ, но даже в ъ Китаѣ? Конечно, для этого
требовался тяжелый трудъ, но переселенецъ не могъ
расчитывать на легкую работу, уходя на новое мѣсто,
гдѣ предстояла расчистка дикой почвы, в озведете но-
ваго жилья и пр. Сверхъ того, при истощеніи старой
пашни, ничто не мѣшало подвергнуть обработкѣ сосѣд-
ніоіо полосу, ибо в ъ тѣ времена малоземелья не было.
Говорятъ, дахЬе, будто крестьяне разбѣгались отъ
лпхпхъ людей, отъ татей, отъ разбойниковъ. Но почему
же деревни не вступали в ъ борьбу съ ними организаціей


58
самозащиты и суровымъ самосудомъ, какъ иіонеры Аме­
рики? Утверждаютъ, затѣмъ, что переходы и побѣги
происходили «отъ намѣстшшовъ, отъ тіуповъ, отъ госу-
даревыхъ податей, отъ подводъ и отъ опричнаго пра­
вежу». Но, во-первыхъ, тяжесть податей значительно обу­
словливалась именно побѣгами, сокращавшими число
остававшихся плателыциковъ. Во-вторыхъ, указанный
гнетъ долженъ былъ носить на себѣ характеръ случай­
ности: онъ не былъ систематичеиъ, такъ какъ прави­
тельство не имѣло тогда ни стройной организаціи вла­
стей, ни опредѣленнаго плана дѣйствій. Обитатели селъ
поэтому не лиш ены были возможности ускользать отъ
бѣды и защищаться отъ нея, ища, напримѣръ, покрови­
тельства у сильныхъ сосѣдей, какъ это практиковалось
нѣкогда на Западѣ Европы. Но крестьяне предпочитали
прямо сниматься съ мѣста и брести врознь. Просторъ
страны открывалъ предъ ними поприще для бѣгства,
для кочеванія и полуномадной колонизаціи. Костомаровъ
видѣлъ в ъ этомъ движеніи простое слѣдованіе принципу:
«рыба шцетъ гдѣ глубже, человѣкъ— гдѣ лучше». По дѣй-
ствительно ли бѣглецы и переселенцы ш ли сознательно
на лучшее? Выла ли въ нихъ увѣренность, что новое
будетъ лучше стараго? Безъ сомнѣнія, нѣтъ. Тутъ не
было расчета, трезвой обдуманности и здравыхъ вычи-
сленій. Здѣсь проявлялась главнымъ образомъ черта націо-
нальнаго характера, о которой мы говорили выше. Въ
каждомъ фактѣ передвиженія здѣсь трепетала народная
душа, вырывавшаяся изъ узкихъ рамокъ сложившейся жиз­
ни и жаждавшая новыхъ впечатлѣній, дальнѣйшаго роста
и болѣе широкихъ масштабовъ своего объективированія.
II.
Волнуемые такими душевными мотивами, люди по­
кидали мѣста осѣдлости и уходили, по большей части,
па гогъ, в ъ степи, къ берегамъ вольнаго Дона и широ­


59
кой Волги. Вѣглецовъ этихъ народъ иазывалъ казаками.
На новыхъ мѣстахъ казаки соединялись в ъ общества,
устраивали себѣ своеобразный складъ жизни, выбирали
атамановъ и промышляли средства суіцествованія, не
чуждаясь предпріятій, въ которыхъ доблесть тѣсно пере­
плеталась съ насиліемъ. Хотя исторія помнитъ много
грѣховъ за казаками, однако ихъ нельзя считать лишь
мутною накипью осѣдлой Руси. Бѣглецы далеко не всег­
да были неуживчивыми личностями, которымъ не при­
шлась по вкусу крестьянская работа, a хотѣлось питать­
ся на счетъ чужаго труда. И хъ жизнь была проникнута
не столько лѣг^стыо и боязнью труда, сколько, наобо-
ротъ, жаждой д еятельности, часто даже жаждой подвига. В ъ
самыхъ грабежахъ евоихъ по рѣкамъ и по Черному морю
казаки являлись не профессіональными разбойниками, а
удальцами, въ которыхъ богатый занасъ внутреннихъ п
внѣшнихъ силъ искалъ исхода, и, не находя хорошаго,
вырывался в ъ дурномъ. Такъ обильный водой весенній
потокъ, не имѣя прямаго русла, бьется и брызжетъ без-
норядочнымъ каскадомъ.
Между атаманами X VI вѣка наибольшую извѣстность
получилъ Ермакъ Тимофеевпчъ. Народная память за-
стаетъ его съ товарищами, Иваномъ Кольцо и другими,
на ВолгЬ, вѣроятно на Самарской лукѣ, гдѣ горы, по­
крытый лѣсомъ и усѣянныя пещерами, представляли
удобный наблюдательный постъ за проходящими по рѣкѣ
караванами и укромные углы на случай иреслѣдованія.
Въ этой мѣстности до сихъ поръ еуществуютъ деревни,
носяіція названія Ермаковки и Кольцовки. Народпыя
пѣсни изображаюсь жизнь казаковъ самыми общими чер­
тами разбойничьяго быта. Но даже в ъ этомъ простомъ
рисункѣ, лпшенномъ перспективы, свѣта и тѣней, можно
различить интересные намеки. Знаменательно, что пѣсни
не только даютъ намъ сцены безшабашнаго гульбища,
съ чарками вина и пьянымъ смѣхомъ, сколько рисуютъ
казаков ъ «думающими думу, крѣпкую думу». Правда,


60
предметом, этой думы нерѣдко бывали соблазнительные
товары на басурманскпхъ и государевыхъ корабляхъ. Но
даже такія грабительскія предпріятія носили на себѣ осо­
бенный оттѣнокъ. К ъ мотивамъ корысти присоединялись
здѣсь мотивы молодечества, желаніе открыть выходъ бо­
гатому запасу душевной и физической энергіи. Жажда
помѣряться силою съ морского волной или погулять по
синему простору моря тутъ часто какъ бы заслоняла
прозаическую цѣль в ъ видѣ бѣлѣюіцаго паруса торгова-
го судна. Такимъ образомъ награбленный драгоцѣнности
являл ись здѣсь не добычей разбойничьяго ремесла, а
прпзомъ удалой авантюры. Но «думушка» казацкая часто
имѣла и другіе сюжеты. Въ ней нерѣдко сквозила тоска
по настоящему, хорошему дѣлу, сокрушеніе о дурныхъ
поступкахъ, страстное желаніе обратить энергію н а по­
лезный подвигъ. Казаки народныхъ пѣсенъ съ грустыо
восклицаютъ: «Намъ на Волгѣ жить, братцы, ворами
слыть»! И они тяготятся такой репутаціей, безпокойно
отыскивая иной предмета для приложенія своей отваги.
Предпринять ли какой-нибудь серьезный походъ? Оба­
грить лп мечъ в ъ крови враговъ Православія? Или по­
служить царю вѣрой и правдой? Они сами не знаютъ
хорошенько, но тягостная сердечная тревога не поки-
даетъ ихъ. Быть-можетъ, инстинктивное чувство именно
такого душевнаго состоянія выражается въ наивныхъ
словахъ пѣсни:
Шатался, мотался Ермакъ сынъ Тимофеевичъ,
Онъ шатался, мотался по чисту полю,
По чисту полю, Ермакъ, да по синю морю...
Прекраснымъ выходомъ изъположенія томительнаго
«шатанія» послужило казакамъ движеніе вверхъ по Вол-
гѣ и Камѣ, в ъ предѣлы новыхъ иоселеній купцовъ Стро-
гановыхъ. Данъ ли внѣшній толчекъ къ такому движе­
ние приглашеніемъ Строгановыхъ, какъ говоритъ Сибир­
ская лѣтопись, или преслѣдованіемъ со стороны царскихъ
войскъ, по свидѣтельству Тобольскаго лѣтопнсца, какъ бы


61
то ни было, но мы видимъ Ермака съ атаманами и съ
нѣсколькими стами воиновъ на службѣ у знаменитыхъ
колонизаторовъ нашего сѣверо-востока. В ъ этой мѣстно-
сти шла горячая работа. Тутъ расчищалась дикая почва,
дѣлались первые опыты хлѣбныхъ посѣвовъ, вырабаты­
валась соль на многочисленныхъ варницахъ, производил­
ся торгъ съ инородцами, вымѣнивались дорогіе мѣха и
пр. Казаки охраняли своимъ оружіемъ эту молодую куль­
туру и сторожили государеву границу. Но дѣлая такое
серьезное и почтенное дѣло, они не могли не бросать
любопытныхъ взоровъ за рубежъ, гдѣ жили полудруже-
ственныя, полувраждебныя племена пнородцевъ, и даль­
ше, гдѣ поднимались холмы Урала, заслоняя таинствен­
ною завѣсой сибирское царство Кучума. Что тамъ, за
этими горами? Какое это царство? Какъ живутъ тамъ
люди? Таковы были загадки, естественно манившія ка-
заковъ и разжигавшія въ нихъ общерусскую страсть къ
движенію впередъ, в ъ поискахъ з а новыми впечатлѣнія-
ми, за жизныо и просторомъ горизонтовъ.
XVI столѣтіе и на Западѣ Европы проникнуто было
страстью завоевательныхъ предпріятій. Только-что откры­
тый Новый Свѣтъ привлекалъ къ себѣ толпы людей,
отважно пускавшихся въ далекій путь. Но тамъ мотивы
движенія вполнѣ понятны. Америка была тогда роман­
тическою страной, которую рыцарское воображеніе насе­
ляло великанами волшебныхъ сказокъ п усыпало, какъ
пескомъ, золотомъ и драгоцѣнными камнями. Вслѣдствіе
этого, разумѣется, жажда наживы и приключеній волно­
в ала всѣ сердца. Всякій прожившійся гидальго спѣпіилъ
оставить отечество, воздухъ котораго былъ для него
отравленъ неотступностью кредиторовъ; онъ отправлялся
черезъ океанъ, чтобы стать подъ знамя Кортеса или
Пизарро, набить карманъ золотыми слитками и пока­
зать удаль кастильскаго оружія въ странѣ ванили п
какао, на поляхъ, цвѣтущпхъ круглый годъ, среди рощъ,
пестрѣіоіцпхъ н а тропическомъ солнцѣ птицами, кото-


63
рыхъ опереяіе горитъ и переливается подобно рубинамъ,
изумрудамъ и брилліантамъ.
Казаки Ермака не могли имѣть относительно Сибири
особенно заманчивыхъ иллюзій, в ъ смыслѣ олшданія
обильной поживы. Обитатели З аур алья, которымъ слу­
чалось заходить в ъ поселки Строгановыхъ, не имѣли на
себѣ ни розовыхъ вѣыковъ, ни золотомъ шитыхъ одеждъ,
какъ жители Мексики. Правда, казаки могли расчиты­
вать на ясакъ, на „мягкую рухлядь“ (мѣха), могли лас­
кать свой аппетитъ предвкуіпеніемъ рыбы сибирскихъ
рѣкъ. Но они прекрасно знали, что всѣ эти блага не
лежатъ въ ожиданіи ихъ готовыми кучами, а потребуютъ
для добыванія большой затраты силъ и крови. Такимъ
образомъ, задумывая походъ въ Сибирь, казаки не стояли
на почвѣ утилитарнаго принципа: человѣкъ иіцетъ гдѣ
лучше. Они сознательно выступали на путь лишеній и
трудностей, повинуясь своему внутреннему зуду движе-
нія впередъ, вдаль и вширь.
Снарядившись и запасшись огнестрѣльнымъ ору-
жіемъ, казаки успѣшно выполнили свою задачу. Отно­
сительно времени, употребленнаго н а походъ, лѣтопис-
ны я свидѣтельства впадаютъ в ъ вопіющее разиогласіе.
Тамъ, гдѣ одни сказанія говорясь о мѣсяцахъ, другія—
о годахъ. Мы не будемъ входить в ъ хронологическіе споры,
склоняясь въ пользу болѣе долгихъ сроковъ, такъ какъ
путь Ермака былъ тяжелъ, незнаніе водораздѣловъ Оби и
Заур алья неизбѣжно вело к ъ блужданіямъ, а продовольство-
ваніе отряда являлось, конечно, дѣломъ очень труднымъ.
Въ нагруженныхъ до верху лодкахъ будуіціе завое­
ватели тронулись вверхъ по Чусовой, среди мертвой, ка­
менистой мѣстности и необъятнаго нѣмаго безлюдія. Путь
требовалъ большаго напряженія силъ. Приходилось бо­
роться съ быстрымъ теченіемъ, къ которому прибави­
лось па слѣдующей рѣкѣ, Серебрянкѣ, мелководье. Хру­
стально - чистая вода рѣки ласкала взоръ серебри-
стымъ отливомъ, но лодки часто касались дна; нужно


63
было устраивать нѣчто въ родѣ запрудъ, каждый шагъ
стоилъ много трудоваго пота. Такимъ образомъ медлен­
но двигался казацкій отрядъ, останавливаясь, отыскивая
дорогу, сооружая земляные городки, перетаскиваясь во-
локомъ, сплавляясь на плотахъ и устраивая новыя лод­
ки, взамѣнъ брошенныхъ позади. Казаки шли какъ бы
большою рабочею артелью, съ трезвою дѣловитостью и
упорствомъ преодохЬвая препятствія. Въ этомъ походѣ
ничто не напоминало ни буйную ватагу гулякъ, ни
страстный наѣздъ завоевателей Америки. Лица казаковъ
не горѣли нетерпѣніемъ поскорѣе завладѣть сокровищами
Монтезумы или золотыми блюдами Атагуалыіы. Вмѣсто
горячаго порыва авантюристовъ, напіъ отрядъ являлъ
въ себѣ иныя черты. Это была скорѣе благочести­
вая рать, съ иконами на стругахъ и съ клятвенными
обѣтами запорожскаго ригоризма къ человѣческпмъ сла-
бостямъ. Медленное, но неуклонное движете казаковъ
носило на себѣ т о т ъ своеобразный, меланхолическій ха-
рактеръ, которымъ отличалось движеніе («на долгихъ»)
по тысячеверстнымъ дорогамъ старой Руси и который
еще недавно можно было наблюдать в ъ воспѣтыхъ сти­
хами и прозою украинскихъ обозахъ. Быть-можетъ, кар­
тина подобнаго движенія способна вызывать досаду у
нетерпѣливаго зрителя. Мы не станемъ спорить противъ
обвиненій в ъ флегматичности, но скажемъ, что и зъ -за
видимой вялости тутъ явственно сквозила упорная на­
стойчивость, поселяющая в ъ наблюдатель вѣру, что путь
будетъ оконченъ п дѣло завершится концомъ. Ермакъ и
его товарищи, дѣйствптельно, обнаруживали малую спо­
собность, взвѣшнвать часы и минуты цѣною денегь. Но
съ э тимъ надо примириться. Сибирскіе завоеватели были
русскіе .’поди, то-есть люди народа, котораго жизнь, ка ­
жется, расчитана на тысячелѣтія и который усвоилъ
себѣ привычку мѣрять время вѣками...
Изъ мелкихъ верховій Обскаго бассейна казаки спу­
стились, наконецъ, в ъ Туру, гдѣ обиліе воды давало лодкамъ


64
бодѣе удобствъ. „Ту бѣ и сибирская страна“ говорить
лѣтописецъ. Дѣйствительно, здѣсь казаки должны были
почувствовать себя въ лонѣ новаго, иевиданнаго края.
Ихъ обступилъ, охватилъ и поглотилъ сибирскій лѣсъ,
ничѣмъ не похожій на волжскія рощи и на русскія дуб­
равы. Могучею колоннадой сосенъ и пихтъ потянулся онъ
по берегамъ рѣки. Темныя иглы хвойныхъ породъ пере­
межались съ свѣтлою, трепещущею листвой березы и
осины. Снизу стройный, какъ стрѣлы, стволы были уви­
ты и перепутаны кустами богульника, а ползучая зелень
дикаго хмѣля взбѣгала вверхъ и нависала съ вѣтвей
густыми гирляндами. Повсюду глушь, темныя тѣни и
таинственно чернѣющія ниши. Лѣсъ часто высился надъ
рѣкою уступами, и чѣмъ дальше, тѣмъ выше поднима­
лись деревья; на горизонтѣ величаво очерчивались вер­
хушки гигантскихъ, тридцатисаженныхъ кедровъ. Кое-гдѣ
чаща разступалась, и въ просвѣтѣ сверкало озеро или
зеленая лужайка; подъ красивымъ дерномъ этихъ лужа-
екъ таились зыбуны, ковариыя топи, готовыя всосать
неосторожнаго, который бы у влекся наружною прелестью
живаго ковра. И ногда деревья подходили къ самой водѣ,
простирали вѣтви, нависали зеленымъ сводомъ на цѣ-
лы я версты, и казацкіе струги тихо плыли подъ этимъ
шатромъ, едва нарушая окружавшую ихъ торжественную
тишину.
Мѣста, по которымъ двигались наши путники, не
были ландшафтомъ побѣжденной и ручной природы. Тутъ
природа красовалась на волѣ, какъ бы не зная человѣ-
ка и не желая знать о немъ. Здѣсь она была у себя
дома, свободно дышала своимъ могучимъ дыханіемъ, дѣла-
ла свое дѣло, погружалась въ величавое молчаніе или
пѣла, подъ порывами вѣтра, свою стихійную пѣсню,
тысячеверстнымъ стономъ тайги. Подобный мѣста произ­
водить сильное дМствіе даже на культурнаго человѣка:
окружающая ширь и мощь вырываютъ его изъ привыч­
ной атмосферы житейской мелочи, сообіцаютъ ему пра­


65
вильность точекъ зрѣнія и будятъ в ъ его сердцѣ серьезный
струны, который молчать и ржавѣютъ въ душной суетѣ
людскаго обіцежитія. Но, конечно, еще сильнѣе впечат-
лѣніе, получаемое здѣсь свѣжимъ человѣкомъ, сыномъ
природы, еще не вполнѣ отдѣлившимся отъ ей родитель-
скаго дома.
Тишина п безмолвіе составляютъ преобладающее
состояніе сибирской тайги, но эта тишина не тишина
смерти. В ъ кажущемся оцѣпенѣніи лѣсной глуши совер­
шается неустанная работа, происходить непрерывное
творчество природы. И человѣкъ, составляюіцій самъ
часть природы, обладаете способностью— таинственною
н необъяснимою— чувствовать это недоступное ни глазу,
ни уху, творчество, Сказочное выраженіе: „слышать ро сте
тр ав ы“ намекаете именно на такую способность человѣ-
ка. Во тъ почему самыя непроходимыя дебри не пугаютъ
людей зіяюіцею пустотой могилы, а, напротивъ, манятъ
къ себѣ своеобразнымъ очарованіемъ, которымъ бились
и сердца товарищей Ермака.
Но кромѣ ощуіценія такого незримаго дыхапія самой
тайги, казаки не могли не замѣчать в ъ дремучихъ лѣ-
сахъ, среди которыхъ плыли, обильнаго живаго населе-
нія. Съ береговъ доносились до нихъ самые разнообраз­
ные звуки, начиная отъ шелеста извивавшихся змѣй и
птичьяго щебета, до громкаго треска валежника подъ
тяжелою поступью медвѣдя. Передъ глазамп путниковъ
часто мелькали то прыгаютція по сучьямъ бѣлки, то
соболь, качаюіційся на вѣтвяхъ березы, то уродливая
голова лося, съ закинутыми назадъ узловатыми рогами.
Каждый изгибъ рѣки давалъ казакамъ новую картину
в ъ длинной лентЬ безконечной панорамы. Одинъ и тотъ
же' мотивъ здѣсь варьировался на тысячу ладовъ и былъ
такъ же далекъ отъ однообразія, какъ улыбки одного и
того же милаго лица. Постоянно разступавшаяся даль,
вѣчная смѣна живыхъ впечатлѣній, поминутное возбу-
жденіе и удовлетвореніе любопытства, непрерывное вол­
К. Яр ошъ.
5


66
неніе мысли и чувства при видѣ уходившей впередъ
заманчивой перспективы,— всѣ эти наслажденія путеше­
ственника, всѣ эти радости любителей движенія и прос­
тора служили наградой нашпмъ пловцамъ за ихъ дорожные
труды.
Но вотъ, среди безлюдья сказалось присутствіе че-
ловѣка. Тамъ и сямъ, изъ-за стволовъ деревьевъ, мель­
кнули тюбптейки, пестрые халаты, и надъ головами
казаковъ прозвучала стонущимъ звукомъ первая стрѣла.
Открылись военныя дѣйствія. Сибирскій ханъ Кучумъ
прослышалъ о зауральскихъ пришельцахъ и началъ гото­
виться къ оборонѣ. Широко раскиданные улусы заше­
велились, и татары стали зорко слѣдить за плывшими
стругами. Казакамъ пришла пора обратиться изъ путе-
шественниковъ въ завоевателей. Они бодро взялись за
дѣло, отстрѣливаясь съ лодокъ и выходя на берегъ, гдѣ
представлялась возможность напасть за близлежащее жилье
или вступить в ъ открытый бой. Ружье сыграло здѣсь ту же
роль, какъ и въ Америкѣ, гдѣ сотня авантюристовъ
отражала натискъ тысячи туземцевъ. Татары приходили
въ паническій ужасъ отъ свинцовыхъ стрѣлъ съ ихъ
невидимымъ полетомъ и неотразимымъ ударомъ. Казаки
опрокидывали и разгоняли толпы враговъ, подвигаясь
дальше. Но Кучумъ не принадлежалъ къ числу малодуш-
ныхъ людей. Онъ продолжалъ высылать противъ Ермака
все болыпія и болынія толпы воиновъ, начальство надъ
которыми пр инялъ родственникъ х ана Махметкулъ, храб­
рый в итяз ь и даровитый вождь. Стычки стали горячѣе,
стрѣлы тучами сыпались на казаковъ, и скоро не оста­
лось между ними ни одного, который бы не былъ раненъ.
Убитыхъ, правда, не насчитывалось много, но и малая
убыль была тяжела для слабаго отряда. Можно ли удив­
ляться, что въ виду трудностей пути и потерь людьми
в ъ средѣ казаковъ возникало опасеніе за успѣшность
исхода преднріятія? Но это сомнѣніе не лишило мужества
завоевателей. Удвоивъ энергію и собравшись съ силами.


67
они перешли изъ Туры въ Тоболъ и повели своп лодки
къ Иртышу, на берегу котораго находилась столица
царства, Сибирь или Искеръ. Чтобы обмануть враговъ
относительно своего числа, казаки дѣлали из ъ хвороста
чучела, одѣвали ихъ въ свои одежды и размѣщали но
стругамъ.
Уже совсѣмъ вблизи отъ цѣли движенія, на берегу
Иртыша, Кучумъ поставилъ послѣдній барьеръ. Здѣсь,
за засѣками, на болыномъ пространствѣ, были собраны
огромный силы татаръ. Махметкулъ и лучшіе воины
хана находились на лицо. Т утъ же располагались много­
численный толпы союзниковъ и вассаловъ, вогульскихъ
и остяцкихъ князьковъ. Казаки, высадившись на берегъ,
тотчасъ же увидѣлп все неравенство силъ, и снова въ
ихъ закаленныхъ душахъ шевельнулась тревога. Ихъ
положеніе, дѣйствительно, было очень тяжело. Впереди—
перспектива битвы въ безразсудныхъ условіяхъ одного
противъ пятидесяти и ста, позади— сотни верстъ отсту-
нленія по рѣкамъ, которыя надвигавшаяся зима готови­
лась сковать на долгіе мѣсяцы льдомъ. Долго думали
„крѣпкую думу“ казаки и пришли къ рѣіпенію, котораго
формула и мотивы (по единогласному оппсанію лѣто-
писцевъ) нисколько не напомпнаютъ жалкихъ „рабовъ
земли“ , и нрирожденныхъ пахарей, a скорѣе отзываются
героизмомъ древняго Рима в ъ соединеніи съ благочес-
тіемъ христіанскихъ рыцарей. „Умремъ до послѣдняго
человѣка, говорили казаки,— а вспять не возвратимся,
срама ради. Если Вогъ поможетъ, то п по смерти нашей
память не оскудѣетъ, и слава наша вѣчно будетъ“. На
другой день, раннимъ утромъ, Ермакъ въ качествѣ глав-
наго атамана обошелъ дружину и со слезами умиленія
предложплъ помолиться. Казаки бодро выступили, воз-
гласивъ „яко единѣми усты“: „Господи, помоги намъ!“
Началось сраженіе, бывшее иоистинѣ смертнымъ боемъ,
такъ какъ татары бились за независимость, а казаки
за честь и жизнь. Загремѣли пищали, полетѣли тучи
5*


68
стрѣлъ; произошла ужасная сшибка, кровавая рукопаш­
ная рѣзня грудь съ грудью, „дондеже, замѣчаетъ лѣто-
писецъ,—другъ-друга за руки емлюще сѣчахуся“ . Едино-
душіе, военный навы къ, лучшее вооруженіе и несокрушимая
отвага казаковъ повернули нобѣду въ ихъ сторону. Ране­
ный Махметкулъ былъ увезенъ съ поля битвы. Татары
дрогнули, а ихъ союзники разсѣялись вразсыпную. Ку ­
чумъ, наблюдавшій з а боемъ съ высокаго холма, увидѣлъ
потерю сраженія, бросился въ столицу, зах ватилъ кое-что
изъ имущества п бѣжалъ въ далекія степи на югъ. Побѣди-
тели вошли въ Искеръ и нашли здѣсь значительную
добычу золотомъ, серебромъ и цѣнными мЬхами.
III.
Мы назвали Сибирь или Искеръ столицей сибпр-
скаго царства. Но слово „столица“ здѣсь нельзя принимать
въ серьезномъ значеніи, такъ какъ Искеръ не представ-
лял ъ собою, конечно, ничего похожаго на городъ въ
современномъ смыслѣ, хоть бы напримѣръ, на нынѣшній
Бахчисарай и пр. По описанію академика Миллера, З а-
валишина и др., мѣстность древней Сибири составляете
высокій холмъ, вдающійся мысомъ в ъ Иртышъ, въ 19
верстахъ отъ Тобольска, Вершина холма, гдѣ жилъ Ку­
чумъ, занимаете теперь небольшое кругловатое простран­
ство саженъ 50 впоперекъ. Эта площадка была, вѣроятно,
въ ггѣ времена обширнѣе и постепенно отмыта весенними
половодьями, отъ которыхъ сильно страдаете и нашъ
Тобольскъ. Н а пустой лысинѣ холма, покрытой дерномъ,
теперь р астете нѣсколько раскидистыхъ деревьевъ; кое-
гдЬ земля изрыта искателями кладовъ. О старинномъ
жильѣ свидѣтельствуютъ только неровности почвы. Боль-
шпхъ остатковъ не сохранилось, потому что зданія сто­
лицы были выстроены, или по татарскому обычаю, въ
видѣ деревяиныхъ срубовъ, или по-бухарски, изъ нежжен-
ных ъ кирпичей.


69
В ъ такихъ-то избахъ, совсѣмъ не похожихъ на дворцы
Мексики и Куско, посѣлились завоеватели. Они зажгли
огонь на бптыхъ изъ глины чувалахъ, разостлали одежды
на нарахъ съ травяными подстилками или тагарами,
размѣстили имущество по кладовымъ, выстроеннымъ на
высокихъ столбахъ, и стали жить. Имъ приходилось
приспособляться къ условіямъ суіцествованія, совершенно
отличнаго отъ земледѣльческаго быта, приходилось жить
среди : незнакомой природы и владѣть совершенно чуж-
дымъ населеніемъ.
Наступившая въ скоромъ времени, зима оковала рѣки,
оголила лѣса, пронеслась снѣжными бурями и засыпала
весь необъятный горизонтъ глубокимъ, саженнымъ суг-
робомъ. Жизнь замерла кругомъ, и край погрузился въ
долгое, жуткое оцѣпенѣніе. Морозный воздухъ, в ъ зача­
рованной неподвижности, искрился отъ времени до вре­
мени огнями сѣвернаго сіянія или игралъ миражами, въ
которыхъ казакамъ чудились дорогін картины, далекіе
хутора Поволжья, съ высокими жердями знакомыхъ ко-
лодцевъ и съ стройными колокольнями родныхъ церквей...
Расположившись какъ дома, завоеватели свободно бро­
дили по окрестностямъ, заходили в ъ ближайшіе улусы,
брали ясакъ, мѣха и продовольствіе. В ъ Искерѣ они жили
такъ же, какъ у себя на Дону или на Волгѣ. День про­
водили вмѣстѣ, или обсуждая общія дѣла, или занимаясь
приготовленіемъ сѣтей, тенетъ и пр. Работа сопровожда­
лась разсказами о различныхъ эгшзодахъ похода и о бы-
лыхъ временахъ. Взаимныя отношенія были проникнуты
духомъ братства; всѣ жили откровенно, на виду другъ у
друга, предположенія каждаго изъ нихъ, что дѣлать завтра,
послѣ завтра, были извѣстны всѣмъ. Добывалъ ли кто-
нибудь дичи или р ыбы,— все это становилось общимъ
достояніемъ. На ряду съ совмѣстнымъ трудомъ были
совмѣстны и развлеченія—игры, стрѣльба въ цѣль и пр.
Лагери американскихъ завоевателей, какъ извѣстно,
составляли постоянную арену раздора; каждая побѣда


70
надъ туземцами тамъ завершалась драмой дѣлежа добычи.
Въ казацкомъ же становищѣ ссоры случались рѣдко:
лѣтописи вовсе не уиоминаютъ о нихъ. Старики умѣли
во время пресѣкать размолвку, заставляя обидчика идти
к ъ обиженному и просить проіценія. Всякіе дѣлежи про­
изводились не по чинамъ: казаки не находили нужнымъ
разсортировываться на болыпихъ и мепыиихъ. Атаманы,
эсаулы, сотники и пятидесятники избирались для дѣла,
а не для величанія и чванства. К ъ проявленіямъ порока
казацкій кр угъ относился строго; всякіе грѣхи, «до не­
чистоты касаюіціеся, влекли за собою наказанія, причемъ
грѣшниковъ всенародно мыли и сажали дня на три въ
желѣза. Цѣломудріе соблюдалось съ высокимъ ригориз-
момъ. Туземки не могли ни пожаловаться на казаковъ,
ни похвастаться побѣдами надъ ними. Какъ-то разъ одинъ
изъ мѣстныхъ князьковъ предложилъ свою дочь Ермаку,
но тотъ немедленно отправилъ красавицу обратно. Та-
кимъ образомъ и в ъ этомъ отношеніи выступаетъ круп­
ное отличіе отъ сиодвижииковъ Кортеса и Ппзарро, зна­
мена которыхъ, по выраженію Прескота, гораздо умѣст-
нѣе было бы вѣнчать магометанскою луной, чѣмъ хри-
стіанскимъ крестомъ.
Прошла, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, долгая зима и насту­
/ пиля, весна,— быстрая, феерическая сибирская весна. Зпм-
н ія оболочки, льды и снѣга, тронулись разомъ, словно
декораціи на сценѣ. Всѣ окрестности И скер а потонули
въ необъятной водной массѣ разлива. Но вода держа­
лась недолго; весьма скоро кар тина истиннаго всемірнаго
потопа измѣнила свой характеръ. Ожили дремучіе, вѣко-
вые лѣса, громадные кедры, ели и сосны дали свѣжіе
побѣги. Между древесныхъ чаіцъ зазеленЬли зыбуны, съ
сочащеюся почвой, н а которой тонетъ человѣческая нога,
если не подвязать подъ обувыо широкія драницы. По­
всюду, но холмамъ и по островамъ, раскинулись ковры
яркихъ цвѣтовъ, роскошные букеты алой сараны, бѣло-
головника, чемерицы, бѣлой и красной лиліи, незабу-


71
докъ, колокольчиковъ и фіалокъ. Н а землѣ и на водѣ
проснулась жизнь; птичій перелотъ наполнилъ лѣса, озера,
i i не осталось ни одной лужи, в ъ которой бы не копо­
шились пернатые весениіе гости, утки, гуси, лебеди и пр.
Въ быстро нагрѣвшемся воздухѣ поднялись тучи мошекъ
ii комаровъ, этихъ бичей сибирскаго лѣта, отъ которыхъ
'
нѣтъ спасенія, такъ какъ они числомъ подавляютъ всѣ
усплія и хитрости человѣка.
Любуясь окружающимъ дикимъ раемъ, благоговѣя
предъ грандіознымъ зрѣлищемъ первобытнаго творенія,
казаки не забывали дѣла. Иногда самъ Ермакъ, иногда
его эсаулы предпринимали движенія по рѣкамъ, съ цѣ-
лію расширить и закрѣпить свои иовын владѣнія. Они
заходили въ улусы, принимали отъ населенія присягу,
брали ясакъ и налагали годовую дань. И хъ разъѣзды не
были рысканьемъ жадныхъ искателей поживы, думаю-
щихъ лишь о томъ, чтобы схватить что можно и уйти.
Казаки шли съ намѣреніемъ создать въ новомъ краю
новую жизнь, завязать прочные узлы мѣстныхъ отноше-
ній, внести в ъ сибирскую глушь определенный бытовой
укладъ. Въ своихъ экскурсіяхъ они надЬвали празднич-
ныя платья, которыя были своего рода масличною вѣтвыо
для туземцевъ или знаменемъ праздника обновленія жиз­
ни, а не истребительнаго хпщенія. Совсѣмъ иное зрѣли-
іце представляли собою въ Новомъ Свѣтѣ банды евро-
пейскихъ авантюристовъ, которые, съ звѣрскимъ видомъ,
въ истерзанныхъ лохмотьяхъ, рылись закопчеными поро-
хомъ руками въ скарбѣ побѣжденныхъ туземцевъ.
Казаки старались дѣйствовать по-божески и соблю­
дать въ поборахъ справедливость. Иногда, видя бѣдность
какого-нибудь поселенія, они вовсе не брали ясака и не
принимали подарковъ. Люди, бывініе предками тѣхъ «ра-
бовъ земли», о которыхъ говорятъ, что ихъ умственный,
и нравственный горизонтъ ограничивается полосой обра­
батываемая поля, и что они не въ силахъ уразумѣть
существо урядника и непремѣннаго члена, — эти люди,


72
в ъ трудномъ положеніи' оторванныхъ отъ міра правите­
лей обширной страны, обнаруживали много политиче-
скаго такта. Казаки принимали и отпускали пріѣзжав-
шихъ туземцевъ съ величавою милостью и всегда отли­
чали вооружеинаго врага отъ мирнаго обывателя. Искеръ,
въ отличіе отъ городовъ Новаго Свѣта временъ завое-
ванія, ни разу не затоплялся кровью жертвъ жестокаго
коварства. Мы тщетно искали бы здѣсь проявленій не
только напраснаго, но и «полезнаго» безчеловѣчья, такъ
часто пятнавшаго блестяіціе гербы кастильскнхъ рыца­
р ей... Лѣтописи единогласно свидѣтельствуютъ о благо-
честіи нашихъ воиновъ, о соблюденіи ими постовъ и пр.
Но их ъ религіозностъ была русскою религіозностыо, всег­
да проникнутой духомъ терпимости. Казаки не чужды
были, пожалуй, ироническаго отношенія къ страннымъ
обрядамъ туземцевъ, они были не прочь посмѣнться
надъ чудаками, садившими металлическаго божка для
чего-то въ чашку съ водой, но въ ихъ дѣйствіяхъ ни­
когда не замѣчалось издѣвательства надъ чужою святы­
ней, не было насилій, не было, словомъ, испанской на­
божности,— жестокой набожности крестоносца...
Между тѣмъ ханъ Кучумъ отнюдь не желалъ при­
мириться съ мыслью о потерѣ царства. Его отряда ры­
скали вокругъ казаковъ, и малая война продолжалась не­
прерывно. Здѣсь-то, на этой аренѣ засадъ и хитростей,
русская натура обнаруживала свой крупный, коренной
педостатокъ. Если вспомнимъ зоркую бдительность, на-
примѣръ, Кортеса, его постоянную духовную напряжен­
ность и не остывавшую энергію, если вспомнимъ не-
дремлюіцихъ часовыхъ, которые всегда сторожили испан-
скіе лагери, гдѣ отдыхали воины, не разставаясь съ ору-
игіемъ, несмотря на самое страшное утомленіе,— если мы
вспомнимъ все это, то получимъ точку зрѣнія, съ кото­
рой дѣйствія казаковъ покажутся намъ въ плохомъ освѣ-
щеніи. Наши завоеватели страдали отсутствіемъ осто­
рожности. В ъ одномъ мѣстѣ 20 казаковъ безпечно лови­


73
ли рыбу и были умерщвлены подкравшимися врагами.
Другой разъ, по коварной просьбѣ о помощи татарскаго
князька, отрядъ въ 40 человѣкъ наивно отправился на
зовъ непріятеля н погибъ въ засадѣ. Такихъ случае въ
было не мало. Быть-можетъ, в ъ этой досадной русской
неосмотрительности кроется національная антипатія къ
путямъ кривды, чувствованіе собственной мощи или увѣ-
ренность в ъ конечной побѣдѣ. Можетъ-быть. Но тѣмъ не
менѣе порокъ остается порокомъ. З а него приходится
платить вялостью прогресса, напрасными уроками, упу-
щеніемъ выгодъ и безконечнымн отсрочками въ борьбѣ
со всякимъ зломъ, которое благополучно тучнѣетъ вѣка-
ми на неѵмЬстно терпЬлпвомъ народномъ тѣлѣ.
Въ постоянныхъ походахъ и стычкахъ таяли силы
казацкаго войска, запасы пороха истощались и оружіе
приходило в ъ негодность. Нужно было искать сильной
помощи людьми и военными припасами. Казаки отпра­
вил и посольство в ъ Москву, «поклониться царю Сибир-
скимъ царствомъ». Іоаннъ Грозный нринялъ съ удоволь-
ствіемъ даръ волжской вольницы и велѣлъ снарядить въ
Сибирь нѣсколько сотъ стрѣльцовъ. Стрѣльцы пошли
подъ начальствомъ Болховскаго, который, к акъ царскій
воевода, долженъ былъ вступить в ъ управленіе пріобрѣ-
теннымъ краемъ. Прибытіе москвичей весьма обрадова­
ло завоевателей, иачинавшихъ серьезно смущаться сла­
бостью своего числа и силъ. Однако же ближайшее бу­
дущее грозило бѣдствіямн. Съ наступленіемъ зимы в ъ
Искерѣ открылся голодъ, за которымъ послѣдовалъ моръ.
Среди неурядицы никто не зналъ, гдѣ и какъ добыть
себѣ дневное пропитаніе; суровость климата не замедли­
ла сказаться на истоіценныхъ организмахъ. Люди забо-
лѣвали десятками и погибали. Умеръ и самъ воевода
Волховской.
Лѣтописцы объясняютъ эти прискорбные факты гЪмъ
что казаки не ожидали прибытія стрѣлепкаго отряда и
не запаслись провіантомъ. Но нужно думать, что истин­


74
ная причина бѣдствія не укладывается въ ѵзкія рамки
мѣстныхъ обстоятельства Она шире тѣсныхъ рвовъ
Искера и заключается в ъ томъ отсутствіи солидарной
гармоніи между земскимъ и государственнымъ элемента­
ми жизни, которое вообще отзывалось тяжело на обіце-
ственно-политическихъ судьбахъ Руси.
Русскій народъ создалъ грандіозное государственное
зданіе и центральный пу нктъ своего политпческаго един­
ства, поставивъ это средоточіе на твердый пьедесталъ
своей испытанной любви. Но народный умъ, весьма ма­
лый формалистъ по существу, не успѣлъ найти удобнаго
способа фуыкціонированія своей государственности и гар ­
монической формы сосуществовали и сотрудничества
земли и государства, вслѣдствіе чего они не приспосо­
бились идти рядомъ, вмѣстѣ и дружно. Не имѣя в оз­
можности обходиться др угъ безъ друга, они не умѣли
къ сожалѣнію соединять во-едино своп силы. Н а попри-
щѣ практической дѣятельности воевода Волховской вы ­
двигался впередъ, а Ермакъ отходилъ совершенно въ
сторону. Земскій элемента складывалъ руки и становился
в ъ позу празднаго зрителя, тогда какъ государство, въ
лпцѣ своихъ оргаиовъ, брало на себя непосильное и ему
несвойственное дѣло. Вмѣсто охраненія и регулированія
жизни, государство желало созидать ее, творить силой
своего усмотрѣнія и воли. Нужно ли удивляться, что такія
предпріятія разрѣшались только внѣшними схемами и фор­
мальностями, лишенными живаго содержанія? Что могъ
сдѣлать московскій воевода, не соединенный живою
связью съ окружающими людьми и обстоятельствами, а
вооруженный л ишь грамотой и властью? Между тѣмъ
онъ долженъ былъ дѣйствовать, запрещ ать, разрѣшать и
приказывать; онъ долженъ былъ всѣхъ одѣть, накормить
и согрѣть. Нужно ли удивляться, что въ результатѣ ио-
слѣдовалъ голодъ и моръ? В ъ далекомъ сибирскомъ по-
селеніи случилось то же, что сѣяло бѣды в ъ другихъ
мѣстахъ.


75
Послѣ смерти Болховскаго Ермакъ и казацкій кругь
снова взялись за дѣло. Жизнь потянулась по прежнему,
съ тѣмъ же умѣніемъ вести свою линію среди всякихъ
обстоятельствъ, сътою же твердостью въ критическіе мо­
менты и всесокрушающимъ мужествомъ самозащиты и
нададенія, но, — мы должны прибавить,— и съ тѣми же
проявлениями неосторожности, съ временными усыпления­
ми вниманія и энергіи. Минута такой досадной оплошно­
сти стоила завоевателямъ жизни ихъ главнаго вождя.
Какъ-то разъ въ Искеръ пришло извѣстіе, быть-можетъ,
ложно пущенное врагами, о приближеніи каравана бу-
харскихъ купцовъ, которыхъ будто-бы не иропускаютъ
татары. Ермакъ тотчась же собралъ отрядъ и отправил­
ся навстрѣчу каравану. Долго искалъ онъ его по окрест-
ностямъ, но купцовъ нигдѣ не оказалось. Ермакъ повер-
нулъ назадъ и вечеромъ подошелъ къ устью рѣки Вагая,
впадающаго въ Иртышъ. Наступила темная, ненастная
ночь. Сильный вѣтеръ клубилъ низкія, черныя тучи, и
дождь лилъ не переставая. Казаки безпечно легли спать,
безъ часовыхъ и безо всякихъ мѣръ предосторожности.
Усталость была очень велика, близости враговъ не
предполагалось, к ъ тому же сама непроглядная, темная
ночь, казалось, могла посторожить покой. Но татары
слѣдили за нашимъ отрядомъ. Пользуясь мракомъ, они
прокрались въ казацкое становище и напали на сонныхъ
людей. Ермакъ, отбиваясь отъ непріятелей, бросился къ
лодкамъ, поскользнулся и упалъ въ воду. Такъ погибъ
знаменитый казакъ XVI столѣтія, простолюдинъ, кото-
раго имя увѣковѣчено в ъ исторіи.
Намъ могутъ замѣтить, что в ъ предшествуюіцемъ
разсказѣ личность Ермака не выступаетъ съ яркою рельеф­
ностью, и что его роль не выделяется изъ обіцаго под­
вига завоевателей. Однакоже мы ни на минуту не сво­
дили съ него глазъ и указали не мало его характери-
стпческихъ чертъ, такъ какъ все сказанное о казакахъ
относится и къ ихъ атаману. Когда мы говорили о шн-


76
. рокихъ душевныхъ запросахъ, не желающихъ мириться
' съ порабоіцеиіемъ узкому укладу жизни, мы подразумѣ-
вали и Ермака. Когда мы удивлялись способности при­
способляться ко всякой средѣ, такту ладить съ людьми
и ловкости оріентироваться среди самыхъ непривычныхъ
обстоятельствъ, мы удивлялись вмѣстѣ съ тѣмъ и Ерма­
ку. Къ нему же относится и все, что мы сказали о ка-
зацкомъ мужествѣ, стойкости, терпимомъ благочестіи, цѣ-
ломудріи, добродушін, поэтической созерцательности, до­
садной безнечности и пр. Если же у насъ Ерііакъ не
вырывается вонъ изъ общей картины событія, не иодав-
л яе тъ своею личностью сотрудниковъ и товарищей, то
въ этомъ именно заключается послѣдняя, наиболѣе ха­
рактерная черта атамана, какъ русскаго героя.
Не надо забывать, что герой в ъ русскомъ смыслѣ
не то, что герой въ западно-европейскомъ значеніи. Въ
Евроиѣ героемъ является человѣкъ, поднимающійся вы­
соко надъ общимъ уровнемъ и выдѣляющійся из ъ общей
среды; человѣкъ личной иниціативы, носитель ориги­
нальной идеи, то изнемогающій в ъ борьбѣ съ окружаю-
щимъ неиониманіемъ, то уловляюіцій людей хитростью
и насиліемъ, обраіцающій ихъ въ матеріалъ для своего
созиданія, мостящій ими мостъ на пути достиженія своей
цѣли и готовый идти по трупамъ къ осуіцествленію лич­
ной задачи. Вспомнимъ еще разъ завоеванія испанцевъ
в ъ Новомъ Свѣтѣ. Все бремя, весь ходъ и вся успѣш-
ность этихъ предпріятій двигались, стимулировались іі
опредѣлялись личными свойствами героевъ-вождей. Въ
мексиканскихъ походахъ мы постоянно виднмъ на пер-
вомъ планѣ Кортеса, его удаль, его бдительность, его
геній. Другіе авантюристы и гидальго были не товари­
щами его и не сотрудниками, а только орудіями его
мысли, его иниціативы и энергіи. Кортесъ объединялъ
личными талантами, какъ цементомъ, рыхлую массу
своего отряда; онъ то разжигалъ ее страстью корыстныхъ
ожиданій, то одухотворялъ мужествомъ отчаянія, истреб­


77
ляя тайно своп корабли и тѣмъ уничтожая мысль объ
отступленін. Много подобнаго же находимъ и в ъ завое-
ваніи Перу. Все дѣло и здѣсь опиралось на личность
Пизарро, который поддерживалъ бодрость спутниковъ.
заботился о каждомъ пзъ нихъ, ухаживалъ лично за боль­
ными; онъ таплъ про себя свои намѣренія, онъ поти­
хоньку ставилъ съ азартностью игрока рискованныя кар­
ты и игралъ на страстяхъ сподвижниковъ, какъ на кла-
виш ахъ, мотивы своего сочиненія. Предпріятіе постоянно
висѣло на тонкомъ волоскѣ судьбы одного человѣка, такъ
какъ достаточно было вождю поколебаться минуту, что­
бы все рухнуло п разсыпалось прахомъ.
Совсѣмъ не то мы видимъ въ Ермакѣ. Онъ не вы-
дѣлялся изъ среды сподвижниковъ и не влекъ ихъ за
собою н а буксирѣ. Вмѣстѣ съ товарищами, онъ думалъ
крѣнкую думу о движеніи съ Волги къ Строгановымъ и
отъ Строгановыхъ въ царство Кучума. Вмѣстѣ съ казаками
преодолѣвалъ онъ трудности похода, намѣчалъ планъ
дальнѣйшихъ дѣйствій, кручинился в ъ тйжелыя минуты,
обсуждалъ и рѣшалъ вопросы. В ъ тѣхъ случаяхъ, когда
приходилось сражаться, Ермакъ не прибѣгалъ ни къ ка-
кимъ искусственнымъ средствами возбужденія мужества
въ войскѣ; онъ только позволялъ еебѣ слезныя пригла-
шенія помолиться. Въ битвѣ, въ первыхъ рядахъ бой-
цовъ, всегда можно было видѣть его коренастую фигуру,
съ курчавою головой и черною бородой. Его взоръ не
сверкалъ при этомъ страстью авантюриста, a свѣтился
солидною, дѣловитою рѣшимостыо сдѣлать свое дѣло, по­
бедить или умереть. Во всѣхъ случаяхъ онъ не распо­
ряжался въ качествѣ хозяина предпріятія, а добросовест­
но исполнялъ возложенный на него атаманскія обязан­
ности. Почему именно онъ, а не ІІв а н ъ Кольцо и никто
другой, былъ атаманомъ и вождемъ отряда? Не потому,
что онъ былъ далекъ отъ своихъ казаковъ но личнымъ
свойствамъ, а потому, наоборотъ, что онъ былъ всемъ
имъ равно близокъ. Говорятъ, что имя его произошло


78
отъ слова «ермакъ», артельный котелъ. Быть-можетъ, это
слово можно примѣнить в ъ ф игуральномъ смыслѣ II къ
..
личнымъ свойствамъ сибирскаго завоевателя, принадле-
жавшаго къ числу тѣхъ душевныхъ, отзывчивыхъ лич­
ностей, вокругь которыхъ у насъ всегда охотно группи­
ровались люди.
Русскимъ героемъ всегда бывалъ человѣкъ, котораго
мысль полнѣе охватывала то, что волновало мысли
всѣхъ, и котораго сердце чувствовало горячѣе то, что
было во всѣхъ сердцахъ. Русскій герой не изолирован­
ный индивидъ, а символъ обіцихъ стремленій и знаме-
ноносецъ обіцаго движенія. Русь охотно шла з а лично­
стями в ъ родѣ Козьмы Минина или патріарха Гермогена,
но отказывалась служить объектомъ для экспериментовъ
людей типа Наполеона I.
"Человѣкъ, «геройствуюіцій»
особнякомъ, для насъ всегда былъ только болѣе или ме-
нѣе любопытнымъ зрѣлищемъ, и мы постоянно обнару­
живали наклонность сторониться отъ его даже блестящей
дѣятельности, какъ отъ фейерверка, в ъ ожиданіи момен­
та, когда огонь погаснетъ и чадъ разсѣется по вѣтру.
Ермакъ погпбъ, но дѣло его не умерло съ нимъ.
Исторія свидѣтельствуетъ, что гораздо раньше Ермака
въ Сибири бывали военные отряды. Отъ этихъ похо-
довъ не получалось прочнаго результата, потому, что они
были спеціально военными экспедиціями и их ъ занимало
свое особенное дѣло маршей и контрмаршей, а та къ и
отступленій. Они прошли такъ же безслѣдно, ка къ по-
летъ птицы подъ облаками или движеніе лодки по по­
верхности воды. Но походъ Ермака не былъ только воен-
нымъ наѣздомъ. Казаки его отряда составляли какъ бы
малую ч астицу русскаго народа; съ качествомъ воиновъ
в ъ нихъ соединялось значеніе переселенцевъ или коло-
нистовъ. Они вошли въ жизнь страны и установили
первыя основы связи съ нею; они наложили на но­
вый край нѣкоторую печать своей личности, a вмѣстѣ,
слѣдовательно, связали этотъ край съ русскою землею.


79
Послѣ Ермака Сибирь вошла въ составъ Россіи и стала
участницей ея исторіи. Съ этого времени, столѣтіе за
столѣтіемъ, она живетъ нашею общею жизнью и наио-
минаетъ о себѣ,— по выраженію г. Ядринцева,—все но­
выми дарами; при Петрѣ I — открьггіемъ рудниковъ, бу-
харскимъ золотомъ и торговлей съ Китаемъ; при Екате-
ринѣ П — бухарскою торговлей, присоединеніемъ степей,
Камчатки, американскими владѣніями; в ъ ближайшее
вр е мя —открытіемъ золота, присоединеніемъ Амура, Сред­
ней Азіи, Сахалина и т. д. На напшхъ глазахъ совер­
шается соединеніе Сибири съ центрами Россіи желѣзною
дорогой. Это соединеніе— чрезвычайно важное дѣло, если,
конечно, мы будемъ видѣть в ъ желѣзной дорогѣ не ору-
діе ликвидаціи средствъ Сибири и спекуляціи на ея
сырье, не насосъ для выкачиванія и расхищенія богатствъ
края, а путь притока в ъ Сибирь всесторонняго просцѣ-
щенія и благоустроенной гражданственности.


Руеекій ученый XVIII вѣка.
I.
Есть историческіе ф акты и лица, одно воспоминаніе
о которыхъ поднимаете въ нашей душѣ волну отраднаго,
благородно-горделиваго чувства, К ъ такимъ ф актамъ при-
надлежитъ начало русскаго научнаго нросвѣщенія въ
первой половинѣ ХѴПІ вѣка; къ такимъ лицамъ отно­
сятся первые русскіе ученые. Конечно, было бы ошибочно
думать, будто умственная жизнь Россіп начинается съ
названной эпохи и будто реформа Петра провела въ
нашей псторіи рѣзкую линіго, отдѣляющую царство тьмы
отъ царства свѣта. Россія жила и раньше духовными инте­
ресами, и раньше ощущала потребность в ъ знаніи, удо­
влетворяя эту потребность посильнымъ напряженіемъ
мысли. Но умственная жизнь наша до XVÏÏI вѣка, говоря
вообще, оставалась в ъ фазисѣ „народной мудрости“ .
Народная мудрость, это—коллективная работа мысли,
дѣлаюіцая быстрыя обобщенія изъ наличныхъ эмппрп-
ческихъ знаній и полузнаній, претворяющая своимъ
творчествомъ весь матеріалъ сложившихся чувствованій
и пріобрѣтепныхъ свѣдѣній въ цЬлостныя мнѣнія и суж-
денія о веіцахъ, и освѣщающая смѣлыми лучами отгадокъ
всѣ вопросы и всѣ тайны. Мудрость есть сфера человѣ-
ческаго генія; широта и высота мудрости стоитъ въ
прямомъ соотвѣтствіп съ размѣромъ дарованій мудреца.
Въ народной мудрости—естественная арена для про-
явленія прпродныхъ талантовъ народа. Но какъ бы ни
были высоки качества мудрости, ея одной недостаточно.
К. Ярошъ .
6


82
Она постоянно болѣе склонна освѣщать предметы и
явл енія сверху, собственными свѣтомъ, чѣмъ входить въ
среду действительности, съ цѣлыо узнать на мѣстѣ, что
и какъ существуешь. Она сильна гипотезами, обобіце-
ніями п отгадками, но отгадки могутъ быть ошибочными,
тогда какъ есть области, гдѣ людямъ представляется
полная возможность не только предполагать и догады­
ваться, но и твердо знать. Вотъ почему, оставляя на
долю мудрости созданіе обіцаго міросозерцанія, твореніе
великой поэмы жизненныхъ идеаловъ, надо желать водворе-
нія въ народѣ науки, которая расчленяешь по спеціальио-
стямъ и детально объясняетъ обширное поле фактовъ,
доступныхъ счету и мѣрѣ, анализу и опыту. Мудрость
выдвигаешь и з ъ глубины народнаго духа путеводные
образы желательнаго, наука же тысячью глазъ неустан­
но изучаетъ среду, по которой проходить дорога чело-
вѣческаго прогресса. Таковы два условія. обезпечнваю-
щія надлежащее исполненіе важнѣйшаго изъ искусствъ—
искусства жить хорошо.
Начало XVIII вѣка ознаменовалось для насъ именно
вступленіемъ науки в ъ предѣлы Россіп. Почтенные уче­
ные, прибывшіе изъ-за границы, и быстро ставшіе на
ряду съ ними русскіе дЬятели сразу и горячо взялись
з а свою благородную работу. Химическій анализъ, физи­
ческое наблюденіе и астрономическое вычисленіе овладе­
ли областью, гдѣ до тѣхъ поръ ширилась народная му­
дрость и изнемогала народная смётка. Живая любозна­
тельность молодой науки шла в ъ глубь русской старины,
подвергала изслѣдованію русскій языкъ, испытывала
природу ii жизнь, прошедшее и настоящее. Ученые не
оставались ревнивыми жрецами кабинетной науки. На-
противъ, они обнаруживали горячее желаніе быть носи­
телями общедоступнаго свѣта; они составляли учебники
ii руководства, читали нубличныя лекціи, писали попу­
лярный статьи. Честный трудъ піонеровъ науки навсегда
останется глубоко назидательиымъ и отраднымъ зрѣли-


83
щемъ. Тутъ было нѣчто большее, чѣмъ профессіональ-
ная добросовѣстность. Надъ работой первыхъ ученыхъ
вѣялъ духъ героизма, побуждав шій ихъ,—поистпнѣ без-
корыстно,—жертвовать собою на подвигЬ исканія и на-
копленія знаній. Одни изъ этихъ героевъ науки углуб­
лялись в ъ сибирскія дебри, борясь ежечасно съ нуждою
и опасностями, другіе бѣдствовали жертвами любозна­
тельности въ песчаныхъ пустыняхъ, умирали въ татар-
скомъ плѣну или погибали въ бурѣ народныхъ мятежей
и неурядицъ. Русская дѣвственная почва разомъ раскры­
ла свои богатыя продуктивный силы и дала соотвѣт-
ственный плодъ.
Первое мѣсто в ъ ряду названныхъ дѣятелей зани-
малъ Ломоносовъ. Б іографія его обіцеизвѣстна. Всѣмъ
иамятенъ онъ, какъ любознательный мальчпкъ въ Хол-
могорахъ, какъ бѣдствуюіцій інкольннкъ в ъ Москвѣ, какъ
даровитый ученикъ за границей, и какъ знаменитый
академикъ в ъ Петербѵргѣ. Но—- какъ это также всѣмъ
понятно— нодъ этими біографическими фактами, уклады­
вающимися на протяженіп двухъ строкь, скрывается
своего рода «житіе», преисполненное почти сверхъ чело-
вѣческнхъ трудностей. Пройти ломоносовскій жизненный
путь могло только природное могучее призваніе къ нау-
кЬ ,--то призваніе, которое не позволило юношѣ «оста­
вить науки» вътеченіе пятилѣтняго нищенства сь одннмъ
алтыномъ в ъ день; то прпзваніе, которое побуждало Ло­
моносова, на склонѣ дней, обременяемаго разными но-
рученіями, просить какъ милости, ка къ иеобходимаго от­
дыха, «какъ отъ трудовъ упокоенія», нѣскоіькпхъ часовъ
свободы для физическихъ и химическихъ занятій.
Воспрпнявъ основы научнаго образованія за грани­
цей, широкій умъ Ломоносова пронесся орломъ надъ
всѣми отраслями знанія. Современные ученые удивляют­
ся его работамъ по геологін; въ фпзикѣ Ломоносовъ дѣ-
л а лъ открытія одновременно съ иностранными свѣтилами,
иногда и раньше ихъ; въ метеорологіи онъ предвидѣлъ
в*


84
многое изъ того, что стало достояніемъ науки только въ
наши дни. Входя въ детали спеціальныхъ отдѣловъ нау­
ки, онъ понималъ и внутреннюю ихъ связь, говоря:
«Слѣпъ физикъ безъ математики и сухорукъ безъ химіи».
Кромѣ обширной области есгествовѣдѣнія, Ломоносовъ
занимался исторіей п словесностью; его руками были по­
ложены первыя грани на многоцѣнномъ алмазѣ русской
рѣчи. Ученое рвеніе Ломоносова не парализовалось его
великими практическими трудами на пользу отечествен-
наго просвѣщенія. Всѣмъ пзвѣстны его непрерывный
заботы объ академіи, объ университетѣ, о гимназіи;
извѣстны его безконечные учебные проекты, его настоя-
нія и ходатайства, напрнмѣръ, о запрещеніп «привязы­
ваться къ ученымъ, а особливо ругать науки в ъ про-
повѣдяхъ». Извѣстны, наконецъ, его наивныя, но харак-
терпстическія мечты о будущемъ, когда «европейскіе
ученые, возвращаясь пзъ Россіи, станутъ сказывать: мы
были въ градѣ Петровѣ, мы видѣли чудныя дѣла Вожіи,
при дворѣ какъ лгобятъ ученыхъ» и т. д.
Какъ бы ни была строга критика, направленная
противъ результатовъ ученой дѣятельности Ломоносова,
нельзя отрицать величія его дѣла, какъ начинателя на­
учной работы въ Россіи. Онъ самъ сознавалъ свою
роль, говоря и повторяя: «Хотя я и не совершу, однако,
начну, что будетъ другимъ послѣ меня легче дѣлать».
Въ этомъ отношеніи онъ съ полнымъ правомъ могъ
бы называть себя, какъ Вэконъ, передовымъ трубачомъ
зианія п сравнивать себя со статуей Меркурія, которая
ставилась у римлянъ при дорогЬ, для указанія на­
правлены проходящимъ мимо путникамъ. И надо ска­
зать, что путь, указанны й Ломоносовымъ русской наукѣ,
былъ истинный путь, ибо онъ велъ ее не къ гордели­
вому разрыву съ народнымъ духомъ, а къ честному
слѵженію своей странѣ.
Часто утверждаютъ, что наука не можетъ совер­
шать никакихъ разрывовъ съ народностью. Конечно, нау­


85
ка в ъ собственномъ смыслѣ слова не имѣетъ ни гео-
графпческихъ, ни національныхъ гранпцъ, но надо имѣть
въ виду еще тенденціп и личные взгляды ученыхъ,
вплетаюіціеся въ научные труды и окрашиваюіціе нхъ.
Само собою разумѣется, что доказательство скандпиав-
скаго происхожденія варяговъ не ведетъ ни къ какимъ
разрывамъ, но соВсѣмъ иное—«выводъ» изъ этой научной
истины, что, напримѣръ, русскій народъ есть стадо, ко­
торому вѣчно нуженъ чужой бичъ... Г -нъ Пыпинъ, въ
одномъ и з ъ своихъ сочиненій, замѣчаетъ, что новый
знанія не могли произвести в ъ Россіи разрыва, такъ
какъ они состояли и з ъ свѣп,ѣній по географіи, исторіи,
физикѣ и ариѳметикѣ. «Пора бы, — прибавляете онъ,—
перестать видѣть въ усвоеніи правилъ о дробяхъ націо-
нальное несчастье». Но это, конечно, только остроумная
шутка. «Никакой западной науки нѣтъ,— говорить г. Пы-
пннъ,—а есть одна обще-человѣческая, принятая Запа-
домъ отъ класснческаго міра, а пмъ — отъ восточной
цивилизаціи; ничего спеціально-западнаго нѣтъ ни въ
физикѣ, ни в ъ астрономіи, ни в ъ исторіи». Всѣ эти за-
явленія односторонни и закрываютъ глаза отъ истинной
сущности дѣла. Наука, какъ объясненіе закоиовъ сосу-
ществованія и преемственности явленій, безъ сомнѣнія.
столь же обща, какъ н таблица умноженія. Но научныя
данныя всегда становятся матеріаломъ для тгостроенія
теорій, общихъ воззрѣній, и тутъ-то выстуиаетъ субъ­
ективность эпохъ, народностей и лпцъ. Располагая
одними и тѣми же научными знаніями, одинъ ученый
в ѣритъ въ духъ, другой в ъ матерію; стоя на почвѣ
однихъ и тѣхъ же научныхъ данныхъ, одинъ мыслитель
виднтъ в ъ псторіи живую статистику, другой—героиче­
скую эпопею.
Сказанное необходимо нмѣть в ъ виду еще болѣе,
когда пдетъ рѣчь объ этической и политической наукѣ.
Никто не станешь спорить, что знакомство съ западной
политической литературой интересно и полезно. Но нуж­


86
но помнить, что европейскіе писатели-политики суть
люди своей страны и своей эпохи. Помимо наличности
у нихъ капитала знаній по части соціально-государствен-
ной жизни, эти писатели являются носителями интере-
совъ, пдеаловъ и стремленій которые родятся и борются
в ъ окружающемъ их ъ обіцествѣ. Непрестанное памятованіе
объ этомъ составляетъ необходимое условіе для надле-
жащаго изученія ii усвоенія чужаго труда. Разумный
ученпкъ европейской науки разсуждаетъ такъ: мы стоимъ
лицомъ къ лицу съ богатымъ опытомъ Запада, съ огром-
нымъ реестромъ всевозможныхъ общественно-политцче-
скихъ средствъ, для осуіцествленія разиообразныхъ обіце-
ственно-политическихъ цѣлей. Если мы хотпмъ знать же-
ланія европейцевъ пзвѣстнаго времени, изложенный подъ
двусмысленнымъ п обманчивымъ девизомъ естественнаTM
права, то можемъ обратиться к ъ Пуффендорфу, Руссо
или Вольфу. Если мы нредположимъ, что ч еловѣкъ есть
въ сущности звѣрь, то вотъ проектъ соотвѣтственнаго
государства-звѣрпнца у Гоббеза. У Монтескье находпмъ
руководство, какъ управиться съ государственною властью,
разсматриваемою со стороны возможныхъ ея злоупотреб-
леній. Въ «II principe» Макіавелли—ловкіе рецепты для
достиженія противоположной цѣли и т. д. Чтобы восполь­
зоваться должнымъ образомъ всѣми этими идеями, прин­
ципами и опытами, нужно постоянно искать опоры въ
собственномъ регуляторѣ, в ъ собственныхъ нравственно-
нолитпческпхъ пдеалахъ, создаваемыхъ силою національ-
наго творчества.
Но возможно стать и н а другую точку зрѣнія. Мож­
но ошибочно счесть идеи, симпатіи и антипатіи Руссо,
Бентама, или Спенсера, з а тезисы вѣчной, обіцечело-
вѣческой науки, за велѣнія разума или природы. Тогда
намъ придется смпренно подчиниться и начать немугдрое
дѣло подражанія чужимъ образцамъ. Видя издали си­
луэты людей, дѣлающнхъ свое дѣло и борющихся за свои
интересы, мы можемъ сами размахивать руками и со­


87
вершать такія же тѣлодвиженія. Входя во вкусъ такого
ѵпражненія, достойнаго ш утовъ іі малолѣтннхъ дѣтей, мы
изолируемся изъ окружающаго, мы разрываемъ истори-
ческія связи, мы испытываемъ гордость холопа, иереняв-
шаго внѣпгаость господскихъ манеръ. Мы уже не дѣти
своего народа, а его презрительные критики. Насъ ком­
прометируете общество родныхъ «невѣждъ», и мы брез­
гливо сторонимся отъ нихъ, чтобы насъ ие смѣінали съ
ними, какъ сторонится сто л и чн ый лакей отъ «деревен­
щины» родни.
Не таковы были завѣты, данные русскому научному
просвѣіценію первымъ русскпмъ ученымъ. Ломоносовъ
былъ далекъ отъ тупой самоувѣренностп; онъ всегда дер­
жался правила, что «plus honoris est aliena vera agno­
scere, quam sua falsa tu eri (лучше чужое истинное, чѣмъ
ложпое свое»). Но, съ другой стороны, онъ не былъ скло-
неиъ п къ легковѣрію, создающему себѣ повсюду куми­
ры. Онъ высоко ставить Декарта именно за крнтпческій
.элемента его ученія, которымъ французскій мыслитель
ободрялъ у ченыхъ людей «противъ Аристотеля, противъ
самаго себя и противъ прочихъ философовъ въ правѣ
спорить». В отъ почему Ломоносовъ смѣло заяв лял ъ, что
«мода странъ чужпхъ Россіи не законъ». Живя подъ
сильнымъ впечатлѣніемъ богатой западной литературы,
онъ не былъ ослѣпленъ ея блескомъ п не впадалъ въ
малодушное самоуниженіе. Ев ропа сіяетъ многими до­
стоинствами, разсуждалъ онъ, но не надо поддаваться
унынію, не нужно терять чувства справедливости, не слЬ-
дуетъ изображать отечественную исторію такъ, что «почти
на каждой страннцѣ русскихъ грабятъ, быотъ и благо­
получно побѣждаютъ».
Онъ былъ вннмательнымъ ученпкомъ западной науки,
но умѣлъ пользоваться ею безъ духовнаго порабоіценія, а по­
тому и не обнаруживалъ рабьей готовности «высматри­
вать пятна на одеждѣ россійскаго тѣла, проходя пстпнныя
ея украшенія». Чуждаясь унизительной роли простаго


88
подражателя, онъ преолѣдовалъ великія цѣлп, онъ стре­
мился провести европейскую науку черезъ оригинальный
складъ русскаго ума и вооружить такимъ образомъ этотъ
послѣдній на трудное дѣло научнаго, художественная
п соціально-политпческаго творчества.
Ломоносовъ умѣлъ подходить к ъ изученію природы
безъ всякпхъ предвзятыхъ, затуманивающпхъ дЬло то-
чекъ зрѣнія. «Когда насъ треплетъ на морѣ буря, — го-
ворплъ онъ, — то не будетъ грѣхомъ сказать, что бурю
поднялъ вѣтеръ; если въ Египтѣ случится неурожай, то
не грѣхъ объяснить это явленіе слабымъ разлитіемъ
Ннла». Но, умѣя пытливо допрашивать природу, Ломо­
носовъ точно различалъ вопросы, на какіе можно и на
какіе нельзя получить отвѣтъ. Онъ понималъ, что при­
рода есть великая арена, которую долженъ человѣкъ не­
утомимо изучать, чтобы жить п дѣйствовать сознательно,
а не оіцупью. Но Ломоносовъ никогда не доходилъ до
галлюцинацій, до представленія природы в ъ видѣ какой-
то руководительницы, которая будто бы даетъ людямъ
свои предписанія, свои готовый, «объективны», этическія
нормы. В ъ этомъ отношеніи у него былъ весьма опре-
дѣленный взглядъ: «Создатель, говорилъ онъ, далъ намъ
двѣ книги; в ъ одной (въ нриродѣ) онъ показалъ свое
величіе, въ другой (въ свопхъ завѣтахъ) свою волю».
Такимъ образомъ, страстное погруженіе в ъ глубь знанія
не вызывало у Ломоносова головокруженія и не порож­
дало в ъ немъ близорукаго самооболыценія, которымъ вы ­
рывалась бы бездна между естествоиспытателемъ и ду-
ховнымъ строемъ его отечества и его народа. Велика
мощь науки, думалось нашему ученому, велики умствен­
ный силы человѣка, однако что же можетъ онъ отвѣтить
на слово грознаго вопроса: «гдѣ былъ ты, когда Я пре­
красный сей устроилъ свѣтъ?... Возмогъ ли ты хотя
однажды велѣть ранѣе утру быть»?...
Законная доза натурализма и раціоналпзма не исче­
зала въ Ломоносовѣ и тогда, когда онъ переводилъ свой


89
взоръ съ явденій природы на факты окружающаго обіце-
житія. Ему случалось смѣло указывать на недостатки
этого общежитія, на заблужденія и предразсудки своей
современности. «Посты,— п исал ъ онъ, напримѣръ, — учреж­
дены не для самоубивства вредными пищами, но для
воздержанія отъ излишествъ; обманіцикъ, грабитель, не­
правосудный, мздоимецъ, воръ и другими образами ближ-
нихъ вредитель проіценія не сыщетъ, хотя бы онъ вмѣ-
сто обыкновенной пищи семь недѣль ѣлъ щепы, кирпичъ
или мочало... Посты установлены для Обѣтованной зем­
ли, у насъ же другой климатъ и иныя условія, а потому
говѣть нужно больше духомъ, чѣмъ брюхомъ». Исходя
изъ подобныхъ отправныхъ пунктовъ, не мало «трезво-
мыслящихъ личностей» закабалили себя духовно покло-
ненію «гигіенѣ» и «естественнымъ потребностямъ человѣ-
ка», отвернувшись съ огульнымъ презрѣніемъ отъ народа,
«погрязшаго в ъ суевѣріяхъ и невѣжествѣ». Но Ломоно­
совъ избѣгъ такой опасности. Онъ относился къ свой-
ствамъ народной жизни, не какъ знатный путешествен-
никъ къ дикарямъ, которыхъ обычаи и нравы ему смѣшны
и отвратительны, а какъ образованный членъ семьи къ
менѣе просвѣіценнымъ ея членамъ. Поэтому смѣлое сло­
во его звучало не обидой, а родственнымъ наставленіемъ.
Онъ горячо возставалъ противъ недостатковъ народа,
именно потому, что вѣрилъ в ъ его достоинства. «Русскій
народъ гпбокъ!» часто восклицалъ онъ, понимая однакоже
эту гибкость, совсѣмъ не въ томъ смыслѣ, въ какомъ по­
нимали и испытывали ее многіе другіе.
Вообще должно сказать, что ученое «предложеніе»
Ломоносова вполнѣ соотвѣтствовало тому «спросу», ко­
торый таился въ духовной почвѣ его отечества. Эта со­
лидарность чувствуется ясно. Ею объясняется, напр.,
совпадете заботъ и стремленій петербургскаго акаде­
мика съ надеждами и мечтами скромнаго, но благород-
наго мыслителя в ъ глуши далекой харьковской укранны.
Мы говорпмъ о современникѣ Ломоносова, Григоріѣ


90
Саввичѣ Сковородѣ, въ писаніяхъ котораго читаемъ: «Въ
Руси миогіе хотятъ быть Платонами, Аристотелями, Зе­
нонами, Эпикурами, а о томъ не размыпіляютъ, что
Академія, Лицей и Портикъ произошли изъ науки Сок­
ратовой, какъ изъ яичнаго желтка цыпленокъ выверты­
вается. Пока не будемъ имѣть своего Сократа, дотолѣ
не быть своему Платону, ни другому философу. Отче
нашъ, иже еси на небесѣхъ! Скоро л и ниспошлешь намъ
Сократа, который бы научилъ насъ наппервѣе познанію
себя, а когда мы себя познаемъ, тогда мы сами изъ
себя вывьемъ науку, которая будетъ наша, своя, при­
родная». Такъ мечталъ почтенный Сковорода, разсуж-
дая, что «знаніе не должно узить своего изліянія на
однихъ жрецовъ науки, которые жрутъ и пресыщаются,
но должно переходить на весь народъ, войти въ народъ,
и водвориться в ъ сердцѣ и въ душѣ всѣхъ тѣхъ, кон
пмѣютъ правду сказать: и я человѣкъ, и мнѣ, что чело-
вѣческое, то не чуждо»!..
Мы не станемъ продолжать дальше перечень обще-
нзвѣстныхъ заслугъ Ломоносова, знаменнтаго русскаго
ученаго, насадителя иросвѣіценія, борца съ невѣжествомъ,
мѣшающимъ развернуться силѣ русскаго творчества и
богатству русскаго сердца. Ломоносовъ былъ и остается,
для нозднѣйшей нашей науки, родоначальникомъ ея
успѣховъ п жпвымъ укоромъ ея заблужденій.
II.
Отдавая должную дань почтенія дѣятелямъ первой
эпохи нашего научнаго просвѣіценія, высоко цѣня ихъ
ученую энергію и продуктивность, мы не можемъ закры ­
вать глаза на другую сторону дѣла. Вглядываясь при­
стально въ интимную жизнь кружка мужей науки, р аз-
сматривая ихъ поведеніе п взаимныя отношенія, какъ
членовъ общества, мы поражаемся печальнымъ зрѣли-
іцемъ. Казалось бы что группа представителей образованія


91
должна была давать своей современности живой прп-
мѣръ разумной, солидарной и благородной жизнн. К аза­
лось бы, что именно тутъ естественно было бы искать
нравственныхъ уроковъ касательно уваженія человѣче-
окой личности, искренняго сочувствія ближнимъ и воз­
вышенной терпимости къ чужому мнѣнію. Н а самомъ
же дѣлѣ было далеко не такъ. Жизнь нашихъ ученыхъ
проходила в ъ чаду взаимнаго разлада, неопрятнаго со­
перничества, ненасытной зависти, раздутаго эгоизма
i i совсѣмъ больнаго тіцеславія. Эта жизнь, — приходится
прямо сказать,—представляла собою весьма прискорбное
болото, в ъ которомъ копошилась всякаго рода моральная
нечисть. Вмѣсто дружной работы в округъ свяіценнаго
знамени науки, ученые шли въ рознь, ревниво слѣдя
др угъ за другомъ, чтобы не упустить желаннаго момента
повредить одинъ другому. Если они и собирались въ
партіи, то только съ военными цѣлями взаимнаго истреб-
ленія. Неугасимая злоба тутъ змѣилась скрьггымъ под-
вохомъ, мелкой клеветой, доносомъ, или вспыхивала по-
жаромъ крупнаго скандала.
Прочитывая исторпческіе анналы, гдЪ все это со­
хранено для памяти потомства, мы не можемъ побороть
въ себѣ горькаго чувства, То наталкиваемся мы на ули-
ченіе одного ученаго другимъ съ иокровптельствѣ сту­
денту, съ желапіемъ выдать за него сестру, «дѣвку дур­
ную, старую и безприданную», то ударяетъ насъ до боли
«товарищеское» заявленіе о другомъ мужѣ науки, кото­
рый «занялъ въ казенномъ домѣ лучшіе покои, на коштъ
академическій великолѣпно украшенные». Ученыя собра-
нія академпковъ иногда прерывались драками, съ азарт-
нымъ размахиваніемъ палками, съ разбитіемъ зеркалъ,
съ плевками и безудержною бранью. Выходъ новаго со-
чиненія не былъ обіцимъ праздникомъ для всей ученой
корпораціи, а только новой заботой отыскивать въ то-
варищескомъ произведеніп изъяны, съ цѣлью уронить
репутацію автора п повредить ему въ глазахъ началь­


92
ства. Всякое чисто научное преднріятіе в ъ родѣ, напр.,
астрономическаго наблюденія прохожденія Венеры черезъ
солнце, становилось немедленно предлогомъ для всевоз-
можныхъ распрей и кляузъ; подъ напоромъ страстей,
разверзались клоаки, изъ которыхъ лилась обильная
струя взапмныхъ придирокъ, уличеній въ невѣжествѣ,
п пр. Непокойна была атмосфера этой жизни. Здѣсь
чувствуется постоянно глухое недовольство, зудъ обиды
и хроническое раздраженіе.
Тяжелое впечатлѣніе начерченной картины еще бо-
лѣе увеличивается тѣмъ, что въ ней, едва-ли не на пер-
вомъ мѣстѣ, мы видимъ ф игуру Ломоносова. Талантли­
вый ученый, ревнитель умственнаго просвѣщенія, горячій
патріотъ, в ъ житейскихъ отношеніяхъ не держался на
должной моральной высотѣ, не проявлял ъ в ъ своемъ
характерѣ надлежаіцаго благородства, свойственнаго ари­
стократу, какимъ онъ былъ, если понимать слово ари-
стократія в ъ пстинномъ смыслѣ, т. е. в ъ смыслѣ «луч-
ш ихъ людей» страны, соли земли, представителей иарод-
наго таланта. Что-то мутило духъ Лоічоносова, раздувало
его страсти, вносило хаосъ въ его поступки и прида­
вало его дѣятельности неприглядную окраску. Мы не
будемъ останавливаться на первой порѣ его академической
жизни но возвраіценіи изъ за границы, на его гомериче-
скихъ подвигахъ, в ъ родѣ избіенія академическаго садов­
ника Штурма и выбрасыванія изъ оконъ жены этого
нѣмца съ десяткомъ гостей. Но мы не можемъ не за-
мѣтить, что в ъ ігодобныхъ подвигахъ заключалось нѣчто
загадочное; въ нихъ какъ-будто мелькаетъ передъ нами
мечущаяся изъ стороны въ сторону, безъ пристанища,
сила, или вращается на воздухѣ, безцѣльно и не пріят-
но, туго натянутая пружина, которую забыли вставить
въ механизмъ.
Предосудительные факты идутъ въ біографіи Ло­
моносова непрерывнымъ рядомъ. Онъ безпрестанно буя-
нитъ съ членами академіи; на придирки п кляузы про-


93
тпвнпко въ онъ воздаетъ сторицею, переходя нерѣдко
всякіе нредѣлы возможной дерзости. Онъ входить въ
академическія собранія съ шапкой н а головѣ, бра-
нптъ академпковъ н дѣлаетъ пмъ руками «самымъ без-
стыднымъ образомъ безчестный и крайне поносный
знакъ». Позванный судною комиссіей на допросъ, онъ
смѣется и издѣвается, грубо кричитъ и отказывается
отвѣчать, ссылаясь н а свою неподсудность. Посаженный
подъ арестъ, онъ безтактно и съ іцегольствомъ дурнаго
тона своею причастностью къ наукѣ требуетъ выдачи
жалованья, доставленія микроскоиовъ и освобожденія
нзъ-подъ ареста на томъ основаніп, что «не только
искренняя его ревность кЪ наукамъ въ упадокъ прихо­
дить, но и время напрасно тратится, въ которое онъ
могъ бы другихъ ученіемь пользовать». Уже давно выйдя
пз ъ юногаески-пылкаго возраста, тридцатилѣтній акаде-
мпкъ избиваетъ шандаломь переводчика Голубцова,
«отчего воспослѣдовалъ у Голубцова въ глазу ломъ, а
отъ удару язва».
Позднѣе, правда, такія героическія дЬянія прекра­
щаются, но основной тонъ житейскихъ отногаеній остается
тотъ же. Ломоносовъ придавалъ большое значеніе чинов­
ничьему «мѣетничеству» изащ пщ алъ свои нрава въ этомъ
отношеніи указаніями на то, что онъ имѣетъ «отличную
науку». Однажды, в ъ спискѣ профессоровъ онъ зачерк-
нулъ свое имя и написалъ его выше всѣхъ, требуя,
чтобы архиваріусъ переписалъ протоколъ въ такомъ
видѣ; въ отвѣтъ на отказъ архиваріуса, онъ разорвалъ
бумаги. Послѣ долгпхъ лѣтъ борьбы съ самовластіемъ
академической канцеляріи, Ломоносовъ самъ сдѣлался
ея членомъ и сразу далъ волю своему произволу; онъ
требовалъ безусловной покорности отъ академпковъ,
дѣлалъ пмъ замѣчанія п выговоры, отдавалъ пмъ при­
казы, предписывалъ профессору химіи заниматься только
тѣмъ, «отъ чего польза имперіи». Онъ вступалъ съ сво­
ими учениками-коллегами въ запальчивые споры и не


94
скупился при этомъ иа рѣзкости и грубостп. Онъ оскорб-
лялъ историка Миллера, доносилъ по личной враждѣ
сенату на Ш лецера, хлопоча, чтобы скорѣе былъ вы-
данъ послѣднему паспортъ и абпшдъ, и чтобы строп­
тивый нѣмецъ «убирался за границу на всѣ четыре
стороны». Предъявляя требованія благпхъ реформъ или
дѣлая справедливый указанія на злоупотребленія, онъ
дѣйствовалъ не съ благородной дѣловптостыо, а со скан-
даломъ, съ буйнымъ своевольствомъ или съ капризнымъ
раздраженіемъ.
И все это приходится говорить о патріархѣ рус­
ской науки, о человѣкѣ, свѣтлый умъ котораго умѣлъ
вырывать тайны у природы и былъ способенъ понимать
жизненный смыслъ и нужды, достоинства и недостатки
своего отечества!
По мы не будемъ спѣшить съ обвинптельнымъ при-
говоромъ. Нѣтъ дѣйствія безъ причины. Видя отсутствіе
нравственная благообразія въ жизни представителей
знанія, слыша несущіеся отсюда, сварливые, рѣзкіе
крики, на которые способенъ лишь человѣкъ, приведен­
ный въ отчаяніе, замѣчая безпорядочное смуіценіе въ
средѣ людей, окружающпхъ знамя науки, не слѣдуетъ
успокаивать себя презрительнымъ жестомъ п огульнымъ
словомъ осужденія. Гораздо справедливѣе съ историче­
ской точки зрѣнія и гораздо полезнѣе для современности
замѣнить категорическіе приговоры посильныиъ раз-
мышленіемъ надъ фактомъ.
ІП.
Послѣ того, какъ было прорублено у насъ знамени­
тое окно, высшій слой населенія Россіи жадно приль-
иулъ къ нему п пришелъ в ъ восхищеніе предъ роскошью
открывшейся картины. Сильный пульсъ европейскаго об-
іцежитія. велпколѣпіе дворовъ, изящество и веселье са-
лоновъ, высокій уровень промышленности, ремеслъ и


95
художествъ, совершенство армій и флотовъ,—все это по­
разило нашъ высшій классъ до ослѣпленія. Постоянной
темой разговоровъ русскпхъ интеллигентныхъ людей ста­
ло горячее восхваленіе культуры Европы, ея богатства,
ея образа жизни, a вмѣстѣ съ тѣмъ и презрительное со-
крушеніе о русской отсталости во всѣх ъ отношеніяхъ. П е­
реходя отъ слова и чувства къ дѣлу, всѣ устремились
на путь заимствованій и нодражанія. Всѣмъ было лестно
сбросить съ себя поскорѣе неуклюжія восточный ф ерязп
и переодѣться европейцемъ. Но между богатствами З апа­
да не послѣднее мѣсто занималъ огромный, накоплен­
ный капиталъ знаній; между прекрасными зданіями, ко­
торый внднѣлись в ъ прорубленное окно, торжественно
высился великолѣпный храмъ науки, наполненный жре­
цами и окруженный ореоломъ всеобщаго почтенія. Рус-
скіе зрители не замедлили присоединиться къ этому
почтенно. Европейскій ученый сталъ для насъ иредме-
томъ смиреннаго поклонеиія и самой предупредительной
■деликатности. Началось трогательное ухаживаніе за евро­
пейскими знаменитостями.
Вольтеру была заказана псторія Петра Великаго,
причемъ не щадили никакихъ издержекъ, посылались
впередъ отъ Елизаветы Петровны дорогіе подарки, со­
брате изображеній русскихъ людей, выбптыхъ на золо-
тѣ, множество отборныхъ соболей, черныхъ н голубыхъ
лиснцъ и пр. Почтеніе къ фернейскому мудрецу не умень­
шилось, когда заказанная нсторія оказалась пустой и лег­
комысленной книжкой. То же самое мы видимъ и в ъ
отношеніяхъ къ другимъ ученымъ и литературнымъ из-
вѣстностямъ Запада. Узнавъ о затруднптельномъ финан-
совомъ положеніп Дидро, Ека терина II. съ деликатной
щедростью, купила у него библіотеку и оставила ее при
немъ въ Парижѣ, приказавъ выдавать ему пожизненно
жалованье в ъ качествѣ библіотекаря россійской импе­
ратрицы. Екатерина же писала Даламберу, котораго при­
глашала воспитателемъ къ Павлу Петровичу: «У васъ


96
во Франціи, должно быть, большое количество великихъ
людей, если ваше правительство не считаетъ себя обя-
заннымъ покровительствовать имъ... Государи обязаны
поощрять таланты, иначе занодозрятъ, что у нихъ са-
михъ нѣтъ талантовъ». Вслѣдъ за такимъ высокимъ свидѣ-
тельствомъ почтенія передъ наукой, шло почтеніе толпы
людей высшаго класса. Не имѣя возможности выписы­
вать Даламберовъ, тѣмъ не менѣе, всѣ старались запа­
стись для своихъ дѣтей иностранными учителями. Всѣ
говорили о необходимости образоваиія, и в ъ русскихъ
семействахъ появилась цѣлая армія Карловъ Карловичей
и «французовъ изъ Бордо». Между знатью выдвинулся
рядъ покровителей наѵкъ и искусствъ, россійскихъ ме-
ценатовъ. Такимъ образомъ, въ нашемъ обществѣ суще­
ствовали на лицо всѣ признаки уваженія къ знанію, къ
наукѣ и къ ученымъ. Но не было ли подъ этой внѣш-
ней видимостью чего-нибудь обманчиваго?
Всматриваясь ближе въ существо дѣла, мы замѣ-
чаемъ, что уваженіе къ наукѣ, въ большинствѣ случаевъ,
пмѣло здѣсь условное значеніе. Н аука цѣнилась, какъ
аристократически! французскій языкъ, какъ изяіцныя
манеры парижскихъ салоновъ, словомъ, какъ одно изъ
украшеній роскошнаго Запада. Часто отдѣлка платья,
сама по себѣ, не имѣетъ въ нашпхъ глазахъ особенной
цѣны, но она пріобрѣтаетъ большое значеніе, когда мы
видимъ ее на импонирующемъ костюмѣ законодатель­
ницы модъ. Такт, точно было и здѣсь. Едва ли есть воз­
можность утверждать, что большинству нашпхъ мецепа-
товъ и поклонниковъ западныхъ талантовъ понятно было
самоцѣнное значеніе науки, удовлетворяющей совершен­
но самостоятельной и чрезвычайно важной человѣческой
потребности, потребности въ знаніи. Съ большей смѣ-
лостыо можно сказать, что роль науки понималась у насъ
только въ утилитарномъ смыслѣ, и что наукѣ приходи­
лось спускаться до значенія ремесла и оправдывать свое
существованіе, выдвигая на первый планъ свои послуги


97
разнымъ жизненными нуждами, тогда какъ, ви сущно­
сти, практическія пользы составляютп только второсте­
пенный резул ьтата, падающія крохи оти самостоятель­
ной ученой работы.
На ряду си фактами, каки будто говорящими оби
искреннемп стремленіи нашего высшаго класса ки обра­
зованно, существуети много противоположныхп обличи-
телыіыхи свндѣтельстви. Воти напримѣрп, показаніе из-
вѣстнаго Сумарокова: «Много знать значити у наси знать
по-педантски; мало знать значити знать по-кавалерскп.
А имя кавал ера обыкновенно дается дворянами; итакп,
знать по-кавалерски, есть знать по дворянски, знать
столько, сколько благородному человѣку пристойно, т. е.
мало и неосновательно, чтобы умѣть нач инать говорить
о всеми и не умѣть окончить ни о чеми, скакать пзп
матеріи в ъ матерію, показываясь, будто все знаешь, хотя
этому кромѣ такихъ же невѣждъ никто не повѣрптъ, дока­
зы вать не но-педантскп доводами, но по-дворянскп кри-
комъ, изо всей мочи хохотать, и потомъ, ежели самымъ луч-
шпмъ и благороднѣйшпмъ образомъ рѣчь окончить, т. е.
по-петиметрскп, такъ надлежнтъ залѣть французскую
пѣсню».
Держась самымъ строгимъ образомъ предѣловъ спра­
ведливости, приходится сознаться, что наука не задѣвала
за живое ни ума, ни сердца нашего общества, занятаго
другими силами, казавшимися ему болѣе реальными, ка ­
ковы богатство и знатность, чувственный наслажденія и
чиновничья выслуга, фортуна, карьера и «случай». До иасъ
дошло много мемуаровъ, гдѣ поденный записи даютъ
намъ отвѣтъ на вопросъ о томъ, что волновало души
нашихъ предковъ, что было тогда въ спросѣ п въ поче-
тѣ. Обращаясь къ одному изъ такихи мемуаровп, ки запи­
сками Порошина, воспитателя малолѣтняго Павла Пе­
тровича, мы находнми цѣлую книгу о ежедневиыхи фак-
тахи и разговорахи, пропсходившихи при маленькомъ
дворѣ, гдѣ группировалось множество лпцъ интеллигент-
К. Ярошъ.
7


98
наго и высшаго общества. Тѵтъ передъ нами длинный
рядъ всевозможныхъ темъ застольныхъ н иныхъ бесѣдъ
и сиоровъ,—объ историческихъ событіяхъ былой стари­
ны и о текуіцихъ злобахъ дня, о французской комедіи,
оиерѣ н балетѣ, о пожалованіяхъ и немилостяхъ, о пол-
кахъ и флотѣ, объ иностранныхъ дииломатахъ, о вели-
каиѣ Жолли трехъ аршинъ и пяти вершковъ, о куртагахъ
каруселяхъ, маскарадахъ, кавалерахъ и фрейлинахъ. Но,
намъ интересно найти что-нибудь о наукѣ и объ уче-
ныхъ; мы терпѣливо перевертываемъ страницу за страни­
цей и, наконецъ, находимъ кое-гдѣ искомое. «Обѣдалъ у
насъ»,— пишетъ Порошпнъ,— «А. П . Сумароковъ. Его вы­
сочество весьма забавлялся, какъ онъ описаніе дѣлалъ
о г. Еминѣ и его съ нимъ спорѣ». В ъ другомъ мѣстѣ
читаемъ: однажды Порошинъ произнесъ цитату изъ Ло­
моносова, на что Павелъ Петровнчъ замѣтилъ: «это, ко­
нечно, уже и зъ сочиненіевъ дурака Ломоносова». В ъ
третьемъ мѣстѣ встрѣчаемъ извѣстіе о смерти Ломоно­
сова, по поводу которой его высочество сказалъ: «что о
дуракѣ жалѣть, казну только разорялъ и ничего не сдѣ-
лалъ». Разумѣется, десятилѣтній Павелъ Петровичъ, въ
евоихъ замѣчаніяхъ, повторялъ лишь существовавшія
вокругъ мнѣнія, но именно поэтому фактъ является
весьма характеристичнымъ. Мы можемъ вдоволь размы­
шлять о ломоносовскомъ «разореніп казны», — в ъ эпоху
внезапнаго возникновенія колоссальныхъ богатствъ. Мы
можемъ вдоволь ломать себѣ голову надъ вопросомъ, ка -
кимъ образомъ «ничего не сдѣлалъ» человѣкъ, положив­
ши! начало русской науки и новой русской литературы?
Надо думать, что многимъ тогда и То и другое казалось
ничего не стоюіцимъ дѣломъ.
Намъ могутъ возразить, что, какъ бы то ни было,
но совершались же мѣрогіріятія относительно водворенія
въ Россіп просвѣщенія, устроенія академіп; писались же
соотвѣтственные проекты, расходовались суммы и т. д.
Н а это должно замѣтить, что покровительство академіп


99
и просвѣщенііо часто имѣло совершенно посторониій
источникъ и какъ бы символическое значеніе; это на­
глядное покровительство было чѣмъ-то в ъ родѣ политиче-
скаго лозунга слѣдованія системѣ Петра Великаго. Во вся-
комъ же случаѣ, названны й мѣропріятія не имѣли должной
интенсивности и неуклонности. Извѣстно, что Ломоносову
приходилось цѣлыхъ восемь лѣтъ доказы вать столь простую
истину, какъ необходимость лабораторіп для химіи. ІІз-
вѣстно, что назиаченіе в ъ академики часто обусловлива­
лось случайностями; вельможи сбывали сюда, за нена­
добностью, секретарей и учителей своихъ дѣтей. Леруа,
учитель въ семьѣ герцога Курляндскаго на жалованьи
в ъ 300 р., былъ назначенъ академикомъ съ 660 р. со-
держанія; учитель в ъ домѣ граф а Остермана перемѣщенъ
в ъ профессора Академіи на 500 р. жалованья... Въ отно-
шеніяхъ властей къ академіи мы тщетно искали бы той
изящной деликатности, какая проявлялась въ сноше-
ніяхъ съ Вольтеромъ или Даламберомъ. Ііакъ-то разъ
академія въ своихъ извѣстіяхъ выразилась кратко: «ка-
меръ-пажъ ІІванъ ПІуваловъ пожалованъ въ камеръ-
юнкеры». За этотъ лаконизмъ послѣдовалъ строжайшій
окрикъ со стороны президента, который иисалъ, что ему
«безпримѣрно удивительно, какъ мало подчиненные смот-
рятъ на свою должность и отправляюсь дѣла свои съ
крайнимъ нерадѣніемъ и неосторожностью». Послѣ искрен-
няго недоумѣнія почтенны хъ уч еныхъ мужей оказалось,
что они должны были приведенное выше извѣстіе ре­
дактировать слѣдующимъ образомъ: «императрица пожа­
ловать изволила камеръ-пажа своего Ивана Ивановича
господина Шувало ва двора своего камеръ-юнкеромъ».
Вообще, исторія академіи свпдѣтельствуетъ, что
яшзнь ученаго учрежденія, разсадника русской науки,
была открыта всѣмъ четыремъ вѣтрамъ. Если президентъ
былъ сильнымъ человѣкомъ, то ни сенатъ, ни коллегіп
не рѣшались придираться к ъ ученому учрежденію, когда же
первое условіе отсутствовало, то подъячіе наперерывъ спѣ-
7*


100
шили показать академіи свою силу и свое понятіе о нау-
кахъ. Такимъ образомъ, ученый ч елнъ русской науки безпо-
моіцно носился по широкому морю общественная рав-
нодушія. Мало кто интересовался тѣмъ, что дѣлается въ
стѣнахъ ученыхъ ирштовъ; нерасходившіеся труды ака-
демиковъ загромождали книжные склады. Кто-то предло­
жить однажды проектъ—просить сенатъ разрѣшить обя­
зательную продажу русскнхъ книгъ по всему государ­
ству, не только въ коллегіяхъ, канцеляріяхъ и прочихъ
прнсутственныхъ мѣстахъ, но и служаіцимъ въ граждан­
ской п въ военной службѣ, которые бы обязывались по­
купать въ академіи книгъ на 5 — 6 рублей съ каждой
получаемой сотни рублей жалованья; купцы также долж­
ны были участвовать въ насильственной покупкѣ, «по
пропорціп своего торгу». Этотъ дикій проектъ весьма
знаменателенъ, такъ какъ онъ могъ родиться только въ
потугахъ безсильной борьбы науки съ общественнымъ
равнодушіемъ.
IV.
Если мы примемъ в ъ соображеніе сказанное, т. е. не-
нониманіе в ъ наш емъ «интеллигентпомъ классѣ» истин­
н а я значенія пауки и непробудное равнодушіе этого
класса къ знанію, то намъ станетъ ясно, къ чему сво­
дилось отношеніе общества къ ученымъ. Уставъ акаде-
міп отдавалъ ее на полный произволъ президента. «Но­
вое изобрѣтеніе,— гласила одна статья устава,— пмѣющее
быть напечатаннымъ в ъ комментаріи академическомъ,
не должно быть внесено въ оный безъ позволенія пре­
зидента, ибо собою академикъ, тѣмъ менѣе ады онктъ
ничего опредѣлить не могутъ». СхЬдовательно, предста­
вители науки, несмотря на всѣ ихъ знанія, поступали
в ъ опеку президента, иногда двадцатидвухлѣтняго юно­
ши. В ъ отсутствіе президента опека переходила къ ака­
демической канцеляріи, состоявшей и зъ чиновниковъ.


101
которые должны были, по словамъ устава, «быть по ни ­
скольку искусны в ъ наукахъ». Легко представить себѣ
горькую чашу бѣдъ, огорченій и преслѣдованій, какую
подносили ученымъ мужамъ эти «нѣсколько искусные»
чиновники! Что могли значить для сихъ послѣднихъ уче-
ныя дарованія и заслуги, условія умственнаго труда, стра-
данія и радости научнаго и литературнаго творчества?
Ихъ отиогаеніе къ Гекубѣ было то же, что и Гекубы къ
нимъ. Миллеръ и Гмелинъ составляли истинное укра-
шеніе академіи, и именно имъ приходилось особенно часто
испытывать удары судьбы. Съ академической канцеля-
ріей соперничали на томъ же полѣ и другія канцеляріи.
Сенатъ смотрѣлъ на знаменитыхъ носителей просвѣще-
нія сверху внизъ; онъ снисходилъ къ ихъ слабостямъ,
проіцалъ или наказывалъ, дѣлалъ вычеты изъ нищен-
скаго ихъ жалованья и пр.
Смиренные почитатели Вольтеровъ были гораздо
смѣлѣе дома. Извѣстно, что Артемій Волынскій однажды
жестоко избил ъ Третьяковскаго. Немногимъ менѣе по-
страдалъ несчастный верснфикаторъ, по подозрѣнію въ
написаніп подметнаго письма, и отъ Теплова, «Тепловъ,—
разсказываетъ Третьяковскій, призваннаго меня в ъ домъ
графскаго сіятельства (Разумовскаго), не обличивъ п не до-
казавъ ничѣмъ, ругалъ, какъ хотѣлъ м ... и грозилъ шпа­
гою заколоть. Когда я, на другой день принесъ письменную
жалобу его сіятельству, то одинъ изъ лакеевъ, увидѣвъ
меня въ прихожей, сказалъ мнѣ, что меня пускать въ
камеры не велѣно. А понеже я съ природы не имѣю на­
хальства, то услышавъ такое запреіценіе отъ лакея, тот-
часъ вонъ побѣяіалъ, чтобъ скорѣе уйти домой и съ со­
бою унести свой стыдъ». Конечно, Третьяковскаго нельзя
ставить на ряду съ Вольтеромъ, однакоже и онъ не про-
піелъ безслѣдно въ исторін науки, и польза, имъ прине­
сенная отечеству, во всякомъ случаѣ, гораздо больше
пользы, оказанной Волынскимъ и ему подобными. Къ
тому же, упомянутые побои и брань были не своеобраз­


102
ной критикой илохпхъ стиховъ знаменитая піпты, а
л ишь свидѣтельствомъ презрѣнія сильныхъ міра къ столь
ничтожному званію, какъ званіе члена россійской ака-
деміи. Съ такой размашистостью поклонниковъ Дидерота
приходится встрѣчаться на каждомъ шагу. Даламбера
тщетно упрашивали заняться воспитаніемъ Павла Петро­
вича, a русскій наставнпкъ великаго князя, высокочест­
ный и благородный Порошннъ, былъ безцеремонно про-
гнанъ прочь, надо думать, за одно лишь то, что позво­
л и м . себѣ мечтать о бракѣ съ фрейлиной Шереметьевой.
Эта мечта высокообразованная молодаго человѣка о же-
нитьбѣ на боярышнѣ—конечно, малограмотной,— призна­
н а была непозволительною дерзостью.
Правда, у насъ бывали покровители наукъ, бывали
меценаты, которые «держали в ъ милости своихъ ученыхъ».
Среди превратностей судьбы, среди гоненій и обидь,
иногда на долю тружениковъ науки выпадалъ лучъ
свѣта и тепла. Такъ, напримѣръ, Ломоносовъ удостоил­
ся однажды посѣщенія Екатерины П. Императрица ла­
сково разговаривала съ ниыъ и приглашала къ себѣ
обѣдать, увѣряя, что «у нея щи будутъ такія же ярячія,
ка къ и тѣ, что подаетъ ему его хозяйка». Хотя, быть
можетъ, формула прпглашенія была не вполнѣ удачна,
напоминая болѣе обраіценіе к ъ какому-нибудь доброму
мужичку, чѣмъ к ъ свѣтилу просвѣіценія своей эпохи,
тЬмъ не менѣе, теплое слово согрѣло старика Ломоносо­
ва. Не отрицая, такимъ образомъ, суіцествованіе у насъ
покровителей нау къ и меценатовъ, необходимо, однакоже,
пристально вглядѣться в ъ свойства, которыя весьма ча­
сто проявлялись въ этомъ покровительствѣ.
Въ концѣ царствованія Елизаветы Петровны, меж­
ду старымъ дворомъ, группировавшимся вокругъ Шува-
ловыхъ, и молодымъ дворомъ великой княгини Екате­
рины, опиравшимся на Разумовскихъ, существовалъ ан­
таго низм а Обѣ партіи имѣли своихъ ученыхъ и поэтовъ,
во главѣ которыхъ стояли Ломоносовъ и Сумароковъ.


103
Ведя между собою скрытую борьбу, вельможи натравля­
ли и своихъ ученыхъ другъ на друга. Такія литератур­
ный ссоры и перепалки служили, вмѣсгЬ съ тѣмъ, для
знати пріятиымъ развлеченіемъ. Вотъ разсказъ объ этомъ
в ъ воспоминаніяхъ Ив. Шувалова: «Въ спорахъ чѣмъ
больше Сумароковъ злился, тѣмъ больше Ломоносовъ
язвилъ его, и если оба не совсѣмъ были трезвы, то окан­
чивали ссору бранью, такъ что я высылалъ или обоихъ,
или чаще Сумарокова. Если же Ломоносовъ занесется въ
своихъ жалобахъ, то я посылаю за Сумароковыми а съ
тѣмъ, ожидая, заведу рѣчь о немъ. Сумароковъ, услы-
іпавъ у дверей, что Ломоносовъ здѣсь, илп уходилъ, плп,
подслушавъ, вбѣгалъ съ крпкомъ: не вѣрьте ему, ваше
превосходительство, онъ все лжетъ; удивляюсь, ка къ вы
даете у себя мѣсго такому пьннпцѣ, негодяю. — Самъ ты
лодлецъ, пьяница, неучъ,—возражаешь Ломоносовъ... Но
иногда мнѣ удавалось примирять, и тогда оба были очень
пріятны»... Такимъ-то образомъ люди, представлявшіе со­
бою умственный свѣтъ страны, сводились къ роли забав-
ннковъ при барскомъ домѣ. Едва-ли нужно объяснять
всю бездну безсознательнаго высокомѣрія и столь-же без-
сознательнаго цинизма, которые лроникаютъ весь приве­
денный разсказъ. Извѣстный «покровитель просвѣіценія»
обнаруживаетъ здѣсь спокойную увѣренноеть в ъ своей
высотѣ, безмѣрно далекой отъ у ровня столповъ знанія,
которые искренно казались ему мелкими челядпнцами,
потому что онъ прилагалъ къ нимъ свое мѣрпло, мѣри-
ло «случайнаго» человѣка. Исходя изъ фактовъ, подоб-
ныхъ приведенному, нельзя не отнестись съ довѣріемъ
къ сѣтованію Ломоносова о томъ, что «персоны высоко­
родный любили попрекать его низкою породою»...
.
Сказаннаго объ отношеніп нашего «образованная»
общества къ ученымъ вполнѣ достаточно, чтобы понять
положеніе н жизненныя условія представителей науки.
Это положеніе было пстиннымъ скорбнымъ путемъ. Это
была жизнь людей, дѣлавшихъ трудное, но почти никому


104
не нужное дѣло, говорнвшихъ языкомъ, котораго никто
не желалъ искренно понять. Эта жизнь была хожденіемъ
по канату, причемъ ни заслуги, ни дарованія, ничто не
давало твердой точки опоры, а все висѣло на волоскѣ,
все зависѣло о тъ дуновенія случайностей, отъ удачъ
эквилибрированія между дѣйствительными силами, кото­
рый общество понимало, цѣнило и терпѣло.
Несмотря на тяжесть окружавшей атмосферы, люди
науки не сразу п не всегда теряли сознаніе важности
своего дѣла и чувство собственнаго достоинства. Ломо­
носовъ не былъ неправъ, говоря, что «ученые пріобыкли
быть всегда при наукахъ и, не привыкнѵвъ разносить
по домамъ поклоновъ, не могутъ сыскать себѣ заіцище-
пія». Ш лецеръ объ историкѣ Миллерѣ пишетъ слѣдую-
щее: « Въ образѣ мыслей его было какое-то величіе, бла­
городство, справедливость. Горой стоялъ онъ за честь
Россіи, несмотря на то, что его держали въ черномъ
тѣлѣ. Достоинства Миллера, не были, какъ должно, оцѣ-
нены, потому что онъ не могъ пресмыкаться». Между
письмами Ломоносова есть одно, которое нельзя пройти
молчаніемъ. «Никто въ жизни,—пишетъ онъ къ своему
«покровителю», Ив. Шувалову,—меня больше не изоби-
дѣлъ, ка къ ваше высокопревосходительство. Пр изв ал и
вы меня сегодня къ себѣ. Я думалъ, можетъ быть, какое-
нибудь обрадованіе будетъ по мопмъ справедливымъ про-
шеніямъ. Вдругъ слышу: помирись съ Сумар око вы м^
т. е. сдѣлай смѣхъ и позоръ!... Не хотя васъ оскорбить
отказомъ при многихъ кавалерахъ, показалъ я вамъ по-
слушаніе, только, Іувѣряю васъ, послѣдній разъ. Ваше
высокопревосходительство, имѣя нынѣ случай служить
отечеству спомоществованіемъ въ наукахъ, можете луч-
ш ія дѣла производить, нежели меня мирить съ Сумаро-ч
ковы мъ... Не токмо у стола знатныхъ господъ, пли у
какихъ земныхъ владетелей дуракомъ быть не хочу, но
ниже у самого Господа Бога, который далъ мнѣ смыслъ,
пока развѣ отниметъ».


105
Эта благородная рѣчь не нуждается в ъ коммента-
ріяхъ. Но нужно сознаться, что всѣ подобный вспышки
собственнаго достоинства были именно только вспыш­
ками. Мы не будемъ осуждать за то ученыхъ. Жизнь
есть жизнь. Можно показать себя героемъ р азъ и два,
сегодня и завтра, но героизмъ на нротяженіи цѣлой жиз­
ни едва-ли по силамъ человѣку. В ъ мѣстностяхъ, гдѣ
изрѣдка налетаютъ бури, деревья стоять твердо и вы­
сятся стройно в ъ небо, но тамъ, гдѣ дуетъ постоянный
холодный вѣтеръ, стволы теряютъ вершины и вырож­
даются в ъ ползучую, «карликовую» поросль.
Понимая все это, мы съ грустью взнраемъ на борь­
бу за существование в ъ жизни академиковъ. Мы видимъ
их ъ низкопоклонство, вы пр аш иваніе милостей и служеб-
ныхъ пооіцреній, ревнивую взаимную вражду и зависть,
мы видимъ их ъ самоуниженіе, на р яду съ безтактнымъ
самохвальствомъ, в ъ уродливой формѣ котораго проры­
валось угнетенное, до степени отчаянія, чувство соб­
ственнаго достоинства. Мы чнтаеімъ прошеніе Третьяков-
скаго къ К. Разумовскому, гдѣ академикъ, задумавъ печа­
тать сочпненіе «О россійской ортографіи», спѣшитъ съ
увѣреніями, «подъ лишеніемъ чести и живота, что в ъ
сей его книжкѣ нѣтъ никакихъ противностей православ­
ной вѣрѣ, самодержицѣ, отечеству, добронравію, также
нѣтъ въ ней никакихъ обидныхъ словъ и изображеній
ни тайныхъ, ни явныхъ никому». Почтенный Ломоно­
совъ плетется по стопамъ Третьяковскаго и разсыпаетъ
свой талантъ въ торжественныхъ одахъ. Правда, любн-
мымъ лидомъ его пѣснопѣній былъ Петръ Великій, ко­
торый, «царствуя, служилъ, свои законы самъ примѣромъ
утвердилъ, монаршу власть скрывалъ (въ Голландіи)
чтобъ намъ открыть науки». Но, к ъ сожалѣнію, ломоно­
совская лира издавала часто гораздо менѣе высокіе ак­
корды. В ъ сильный стиль ломоносовской рѣчи, напри-
мѣръ, при посвяіценіи сочиненій разны мъ лицамъ, вно­
силась порча «рабьимъ языкомъ». В ъ посвященіи книги


106
графу Воронцову академпкъ пншетъ: «Уже знатныхъ
военныхъ, статскихъ и прпдворныхъ особъ бесѣды рѣдко
проходятъ, чтобы притомъ о наукахъ разсужденія съ по­
хвалою не было. В ъ наукахъ трудъ свой полагающіе
получаютъ у вашего сіятельства надежное прибѣжшце н
воликодушное покровительство. Н а eie уповая, приношу»
п пр. Нѣтъ ничего печальнѣе литературы подобныхъ
«прпношеній». В ъ нпхъ таится безпощадное оскорбленіе
науки и явный уронъ просвѣіценію. В ъ нихъ плоды
думъ и таланта кладутся у подножія равнодушныхъ ку-
мировъ, и высокая умственная сила становится добро­
вольно за колесницей различныхъ тріумфирующихъ въ
обществѣ силъ. Цвѣты поэзіи въ атмосферѣ проситель-
ныхъ посвяіценій вянутъ, а величественные порывы мы­
сли падаютъ в ъ прахъ. Здѣсь благородный левъ высту-
паетъ въ низкой позѣ виляющей хвостомъ собаки.
Но тогдашняя жизнь налагала на ученыхъ мужей
свою руку, п съ нею имъ приходилось считаться. К акъ
бы ни глубоко погружались они в ъ свое дѣло, но имъ
нельзя было совершенно изолироваться отъ окружающая,
а это окружающее имѣло свои твердые вкусы и взгляды,
которые и внушало всѣмъ сурово-ощутительными уро­
ками. Такъ, окружаюіцая жизнь, напримѣръ, строго от­
деляла бѣдность отъ богатства, считая первую «хуже
порока», п вознося второе превыше добродѣтелп. И вотъ
мы видимъ, что ученые, подъ напоромъ этого взгляда,
жмутся в ъ нищ етѣ своего угла и, устами Ломоносова,
стараются поставить на видъ, что въ западной Европѣ
«Ныотонъ былъ богатымъ лордомъ, а В ольфъ пріобрѣлъ
лекціями и подарками болѣе пятисотъ тысячъ и, сверхъ
того, баронство»... То же самое должно сказать о чино-
маніп представителей науки. Конечно, тога ученаго—
одѣяніе весьма почтенная свойства. Но какъ же быть,
когда данное общество ионимаетъ только шитье мунди­
ра i i выпушки военной формы, нлащъ же мудреца вы­
зываем. въ немъ лишь смѣхъ и презрѣніе? Само собою


107
разумѣется, что ученый, тѣмъ не менѣе, можетъ носить
самоотверженно свою тогу, но если мы рѣшимъ судить
«по человѣчеству», то не отнесемся слишкомъ строго къ
«тщеславію» Ломоносова, къ его домогательству совѣт-
ничьяго чина. Мы поймемъ, что в ъ этомъ стремленіи къ
чинамъ выступало естественное желаніе занять подобаю­
щее мѣсто в ъ обществѣ, хотя бы спускаясь до крите-
ріевъ и понятій этого темнаго царства. Намъ также не
будетъ странно, напримѣръ, требованіе Ломоносова, въ
проектѣ унпверситетскаго устава, чтобы студенты по-
слѣдняго курса числились «въ рангѣ армейскаго прапор­
щика». Мы поймемъ, что здѣсь передъ нами попытки
перевести значеніе образованнаго человѣка на языкъ,
единственно понятный обществу.


î(
IO
И4/
I
Сочиненія того-же автора.
Спиноза и его ученіе о правѣ. 1877 г.
- ЛІсторія идеи естественнаго права. Ч. I. 1881 г.
Псторія идеи естественнаго права. Ч. П. 1885 г.
Ісремія Беитамъ, его отношеніе к ъ учеиію о естествеы-
помъ правѣ. 1886 г.
Вопросы современной морали. 1888 г.
Чувство законности іі мировая юетиція. 1888 г.
Императоръ Николай Павловичъ. Біографическій очеркъ.
1890 г.
Параллели. Собр. статей. 1892 г.
Современная задача иравствеппаго воспнтанія. 1893 г.
Русско-Польскія отношенія. 1898 г.
Іоаниъ Грозный и Петръ Великій. Психологическая
параллель. 1898 г.