зnнАnдА
ГИППИУС
Собрание сочинений
•
Белая дьяволица
3. н. rnnnnvc в кРnтnкЕ
воспомnнАнnи
COBPEMEHHnKOB
издательство
(]).м,итрий
Сечин
МОСКВА 2012

УДК 882
ББК 84Р
г50
Институт научной информации по общественным наукам РАН
Составление, подготовка текста, комментарии
А.Н. Николюкипа и Т.Ф. Прокопава
Оформление И.А. Шиллева
Гиппиус 3.Н.
Г 50 Собрание сочинений. Т. 15. Белая дьяволица: З.Н. Гиппиус
в критике. Воспоминания современников. Сост., подг. текста, ком­
мент., ук. имен АН. Николюкипа и Т.Ф. Прокопава / Институт
научной информации по общественным наукам РАН. М.: Изд-во
~Дмитрий Сечию~, 2012.
-
688 с.
В т. 15, завершающем впервые издаваемое Собрание сочинений
З.Н. Гиппиус (1869-1945), представлены литературно-критические
суждения и мемуары современников о личности и творчестве
выдающейся писательницы Серебряного века и русского зару­
бежья.
ISBN 978-5 -904962-14 -2
УДК 882
ББК 84Р
© А.Н. Николюкин, составление,
подготовка текста, комментарии, 2012
© Т.Ф. Прокопов, составление,
подготовка текста, комментарии, 2012
©Издательство ~Дмитрий Сечин•, 2012

З. Н. ГИППИУС
В КРИТИКЕ
~

Н.К.~ихайловский
Г-ЖА ГИППИУС
И ~СТУПЕНИ НОВОЙ КРАСОТЫ~
•Разными путями можно идти к одной цели. Ваша до­
рога отлична от моей, оружие, которым Вы боретесь, -
иное, но мы идем в одну сторону, ведем одну войну. И вы,
и я окружены врагами, тем отраднее встретиться друзьям.
Дух того, что Вы пишете, близок мне, и я дарю Вам эту
книгу - первые ступени к новой красоте, которая дорога
нам обоим~.
В этих выражениях З.Н. Гиппиус (Мережковская) пос­
вящает А.Л. Волынскому собрание своих рассказов, озаг­
лавленное •Новые люди~.
Великое дело дружба, и даже отвергающий все сущес­
твующие общественные узы Ницше говорит: •Не любви
к ближнему учу я вас, а любви к другу; да будет для вас
друг праздником на земле и предчувствием сверхчеловека~
(Also sprach Zarathustra [Так говорил Заратустра], 2-е изд.,
с. 85). Но ценность дружбы имеет свои степени, смотря
по источнику. Она может исходить из смутных инстинк­
тивных влечений, из простой привычки и, наконец, из со­
знания общности целей. Эту последнюю, самую высокую
степень и представляет печатно заявленная и, следовательно,
подлежащая печатному обсуждению дружба г-жи Гиппиус
и г. Волынского. Собственно, обсуждать тут, пожалуй, и не­
чего. Одно можно сказать: дай Бог всякому. Но из заявления
г-жи Гиппиус мы можем все-таки извлечь некоторую пользу.
Конечно, не вся эта польза связана с афишированною г-жою
5

Гиппиус дружбою, а относится и к широкой области «поз­
нания всякого рода вещей~. Мы узнаем, например, что г-жа
Гиппиус «окружена врагами~ и, разумеется, проникасмея
сочувствием к ее трудному положению. Шутка в самом деле
сказать: окружена врагами! И за что?! Речь идет, конечно,
не о каких-нибудь личных врагах, не об Сидоре Карпыче
каком-нибудь или Дарье Сидоровне, до которых читателю
нет никакого дела, а о врагах на поприще общественной
деятельности. По всей вероятности, именно такого рода
врагов разумел даже Чичиков, когда говорил генералу Бет­
рищеву: «А что было от врагов, покушавшихся на самую
жизнь, так это ни слова, ни краски, ни самая, так сказать,
кисть не сумеют передать~. Чичиков терпел «за правду~.
За что же терпит г-жа Гиппиус? Пишет она второго сорта
безобидные рассказы, которые беспрепятственно печатаются
в разных журналах, не вызывая больших восторгов, но не
вызывая и каких-нибудь яростных нападений. Так себе,
в числе прочих. Откуда же враги и зачем они окружили
г-жу Гиппиус? Оказывается, однако, что она не простые
заурядные рассказы пишет, а «ведет войну~. и рассказы ее
хотя действительно не совершенны, но только потому, что это
еще «первые ступени~ к «новой~. доселе невиданной «кра­
соте~. Таким образом, деятельность г-жи Гиппиус получает
новое и, согласитесь, неожиданное освещение. Сострадая
горестному положению г-жи Гиппиус, окруженной врагами,
вы естественно сочувствуете и ее «отраде~ встречи с другом.
Что касается этого друга, то и он окружен врагами, по свиде­
тельству г-жи Гиппиус. Это уже не так неожиданно: критику
и публицисту мудрено обойтись без врагов, и г. Волынский
несомненно «ведет войну~. Но и друзьями он, по-видимому,
не беден. Я давно уже не читаю руководимого г. Волынским
«Северного Вестника~, -частью по чувству брезгливости,
частью по убеждению, что потребное для этого время можно
употребить с большею пользою и удовольствием. Но сведущий
человек, бывший редактор-издатель «Северного Вестника~,
Б.Б. Глинский рассказывает о г. Волынском такое («Болезнь
или реклама?~ в февральской книжке «Исторического Вес­
тника~), что он является, напротив, окруженным друзьями.
Да вот и г-жа Гиппиус считает нужным публично заявить,
что она друг г. Волынского. Ну, а совсем без врагов нельзя, -
укогожеизнасихнет?
6

Всем этим я отнюдь не хочу смягчить трагизм положения
г-жи Гиппиус среди врагов или умалить отраду ее встречи
с другом. Я беру факты в собственном ее освещении, и так
как это освещение для меня - да, полагаю, и не для одного
меня - совершенно ново и неожиданно, то пересмотрим
книжку г-жи Гиппиус с некоторым вниманием, не так бегло,
как мы читали ее рассказы зауряд с другими в журналах. Дело
стоит труда, ибо мы узнаем в результате - с кем и за что
ведут войну г-жа Гиппиус и ее друг, за что окружили их враги
и в чем состоит та невиданная доселе красота, которая дорога
им обоим. При этом получится еще та выгода, что, благодаря
заявлению г-жи Гиппиус, мы познакомимся и с г. Волынским,
не марая рук об него самого: они ведь идут к одной цели.
В книжке г-жи Гиппиус есть, кроме рассказов, еще стихот­
ворения. Их счетом двенадцать. Остановимся хоть на двух.
ПЕСНЯ
Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею,
С вечернею зарею.
И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю.
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...
И это желанье не знаю откуда
Пришло откуда.
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда!
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает.
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает -
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете!
По-видимому, содержание этого стихотворения знакомо
и старым поэтам, представителям и служителям старой красо-
7

ты. Это - настроение беспредметной тоски, лишь осложненное
у г-жи Гиппиус не то детски, не то истерически-капризной
нотой: 4Пусть будет то, чего не бывает, никогда не бывает;
мне нужно то, чего нет на свете, чего нет на свете•. А что
касается формы... Ныне много таких стихов пишут, и неко­
торые из них звучат красиво, вернее звучали, в прошедшем
времени, потому что раз красота сводится к чисто техни­
ческим приемам, она выдыхается, иревращаясь в шаблон.
А техника подобных стихов очень проста: изгнание ритма
с сохранением рифмы и повторение или усиление последних
слов предыдущей строки. Это еще Смердяков в 4Братьях
Карамазовых• практиковал. Помните:
Или еще:
Непобедимой силой
Привержен я к милой.
Господи помилуй
Ее и меня!
Ее и меня!
Сколько ни стараться,
Стану удаляться,
Z.Кизнью наслаждаться
И в столице жить!
Не буду тужить.
Совсем не буду тужить,
Совсем даже не намерен тужить!
Конечно, Смердяков - лакей настоящий, душой лакей,
а потому и мысли у него лакейские, притом же он человек
малограмотный, а г-жа Гиппиус одушевлена высокими чувс­
твами и вполне грамотна. Но я говорю только о том чисто
техническом приеме, который, если даже он действительно
входит в состав 4новой красоты•, то годится разве именно
только для 4Первой ее ступени• и должен очень быстро
выдохнуться и надоесть.
8
Возьмем другое стихотворение: 4Цветы ночи•.
О, ночному часу не верьте!
Он исполнен злой красоты.
В этот час люди близки к смерти,
Только странно живы цветы.
Темны, теплы тихие стены,

И давно камин без оmя,
И я жду от цветов измены,
Ненавидят цветы меня.
Среди них мне жарко, тревожно,
Аромат их душен и смел,
Но уйти от них невозможно,
Но нельзя избежать их стрел.
Свет вечерний лучи бросает
Сквозь кровавый шелк на листы...
Тело нежное оживает -
Пробудились злые цветы.
С ядовитого арума мерно
Капли падают на ковер.
Все таинственно, все неверно -
И мне тихий чудится спор.
Шелестят, шевелятся, дышат,
Как враги, за мною следят,
Все, что думаю, знают, слышат
И меня отравить хотят...
О, часу ночному не верьте,
Берегитесь злой красоты!
В этот час все мы близки к смерти -
Только странно живы цветы.
Мне кажется, это лучшее произведение г-жи Гиппиус,
и оно действительно очень хорошо, если видеть в нем го­
рячечный бред или монолог больного, страдающего манией
преследования. Самое отсутствие ритма в данном случае
чрезвычайно целесообразно, придавая монологу безумно
тревожный характер; понятны и уместны с этой точки зре­
ния странные сочетания слов вроде ~злая красота~; и если
непонятны, то простительны совсем не нужные строки вроде:
~тело нежное оживает~. Словом, стихотворение вполне удов­
летворяет тому очень старому эстетическому правилу, в силу
которого форма и содержание должны соответствовать друг
другу. Иначе говоря, тут нет никакой новой красоты. Но я
боюсь, что г-жа Гиппиус не согласится с таким толкованием
~цветов ночи~. что это для нее совсем не горячечный бред
и не монолог больного манией преследования. Недаром же
она сама, на,ходясь в здравом уме и твердой памяти, ~ок­
ружена врагами~. от которых она, может быть, тоже ~ждет
измены~, которые ее ~ненавидят~ и ~отравить хотят~. Тогда
дело совершенно изменяется, и приходится опять припом­
нить ~Братьев Карамазовых~. и в них слова старца Зосимы,
9

обращенные к старику Карамазову: ~Ведь обидеться иногда
очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто
не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал
для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову
привязался и из горошинки сделал гору, - знает сам это,
а все-таки самый первый обижается, обижается до прият­
ности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым
доходит и до вражды истинной~. Федор Карамазов вполне
соглашается с этой характеристикой. Он говорит: ~именно,
именно приятно обидеться. Это вы так хорошо сказали, что
я и не слыхал еще. Именно, именно я-то всю жизнь и оби­
жался до приятности, для эстетики обижался, ибо не токмо
приятно, но и красиво иной раз обиженным быть; вот вы
что забыли, великий старец: красиво!~
Не в этих ли, по выражению того же Зосимы, ~ложных
жестах~ состоит ~новая красота~? Я думаю, что именно
в них и что стихотворения г-жи Гиппиус составляют уже
не первые ступени к ней, ибо таковые уже даны разными
декадентами. Надо, однако, заметить, что стихотворения
г-жи Гиппиус, в отличие от прочих декадентов, не вовсе
лишены смысла. Совсем бессмысленного набора слов у нее
даже вовсе нет, но тем, может быть, яснее выступает общий
родовой признак - ~ложные жесты~. Таково капризное
требование того, ~чего не бывает, чего никогда не бывает~:
это ~ложный жест~. ибо г-жа Гиппиус довольствуется и тем,
что бывает, ну хоть дружбой. ~ложный жест~ - и картинно
ужасное положение человека, окруженного врагами: по совес­
ти говоря, нет ведь этих врагов. ~ложный жест~ - и ~злая
красота~. хотя, к сожалению, этот пункт недостаточно ясен.
Есть у г-жи Гиппиус стихотворение ~Гризельда~. по форме
очень недурное и вместе с тем вполне обыкновенное, то есть
без всяких фокусов по части размера и рифмы. Содержа­
ние же состоит в том, что Гризельда, жена рыцаря, уехавшего
на войну, фактически устояла против любовного искушения,
которое оставило, однако, в ее душе греховно-сладкую за­
нозу. История тоже очень обыкновенная, но дело в том, что
~искал над ней (Гризельдой) победы сам Повелитель Зла:
любовною отравой и дерзостной игрой, манил ее он славой,
весельем, красотой~. ~Гризельда победила, душа ее светла,
а все ж какая сила у Духа лжи и зла!.. И снова сердце
жаждет таинственных утех. Зачем оно так страждет, зачем
10

так любит грех? О, мудрый Соблазнитель, злой Дух, ужели
ты - непонятый Учитель великой красоты?~ Как видите,
и здесь мы имеем какое-то сочетание слов 4ЗЛО~ и 4Красота~,
но что все это значит, - г-жа Гиппиус дает слишком мало
материала для ответа на этот вопрос и, может быть, даже
сама не уяснила себе того особенного понимания 4ЗЛОЙ кра­
соты~ и 4Красоты зла~, которое предъявляется некоторыми
4Новыми людьми~. Я буду, вероятно, иметь случай вернуться
к этому пониманию по другому поводу. А теперь обратимся
к прозаическим произведениям г-жи Гиппиус, где естественно
ожидать большей ясности и меньшего приложеимя той ма­
неры, которая так иравилась Фамусову в современных ему
московских барышнях: 4Словечка в простоте не скажут, - все
с ужимкой~. Конечно, 4Ложные жесты~ вполне возможны
и в прозе, но там они по крайней мере не вуалируются сетью
так называемых поэтических вольностей.
Мы имеем дело с рассказами, представляющими 4Пер­
вые ступени к новой красоте~ и озаглавленными в своей
совокупности: 4Новые люди~; значит, можем рассчитывать
найти в каждом из них и новую красоту, и новых людей.
Рассмотрим три-четыре рассказа наудачу.
Рассказ 4Местъ~. Герой рассказа- восьмилетний мальчик
Костя Антипов. По возрасту это, конечно, даже очень новый
человек, но, может быть, и не только по возрасту, а и в том
высшем смысле, который должны нам разъяснить 4Новые
люди и первые ступени к новой красоте~ г-жи Гиппиус. Вось­
милетний Костя поражает своею просвещенностъю. Он знает
многое такое, чего мы, люди старые, в восемь лет не знали.
Не по части 4наук~ так сведущ Костя, о, нет: 4 У него есть
старая учительница арифметики и Закона Божия, но она
часто пропускает уроки~. Но зато 4ОН знал, что ему восемь
лет, и знал, что это очень много, для мужчины в особеннос­
ти; женщины - те могут киснуть хоть до двадцати лет, им
все можно~. Восьмилетний Костя знал, почему бывавшие
в их доме офицеры 4любили больше маму, чем кузин, - это
оттого, что мама считалась хорошенькой и была при других
веселой и доброй~. Восьмилетний Костя знал, что 4папа дает
маме деньги на офицеров, и если он рассердится, то может
не дать денег, офицеры не придут танцоватъ, и маме будет
скучно~. Восьмилетний Костя 4ЗНал, что у него есть собс­
твенные деньги, от дедушки, и что ни папа, ни мама не могут
11

их взять, хотя бы и пожелали>>. Вот какой проевещенный
молодой человек! Правда, он не знал, откуда берутся дети,
но и над этим вопросом задумывался.
При такой просвещенности восьмилетний Костя отличался
еще необыкновенною злобностью. Приставленная к нему
бонна всегда должна была от него ожидать ~может, щипков,
а может, и хуже~>. К отцу он питал ~враждебность~>, мать
~презирал~>. И когда однажды мать не взяла его с собой
на пикник, он нахмурил брови и сказал ~с достоинством~>:
~Ты, пожалуйста, со мной так не разговаривай. Это вздор,
что на козлах нет места. Я хочу ехать на тройках, почему я
не могу, если вы едете?~> Не правда ли, в самом деле, сколько
твердости и ~достоинства~> и новой красоты в этой реплике
восьмилетнего нового человека? И когда разозленная его
~достоинством~> мать пригрозила ему, при гостях, розгой, он,
естественно, очень оскорбился и задумал месть, - ту самую
месть, которая и в заглавии рассказа стоит. Он целую ночь
не спал, мечтая о мести. Он придумывал много, и все не го­
дилось. ~Разбить вазы и весь фарфор в будуаре? Опять будет
история, на него станут кричать, а папа даст денег и выпишут
новый фарфор из Москвы. Платье залить чернилами? То же
самое. Осрамить ее? Оказать офицерам, что у нее коса при­
вязная? Да ведь у нее не привязная. Она распустит волосы
и стыдно будет не ей, а Косте~. Заметьте опять, сколько
познаний! Однако на этот раз Костя так ничего и не приду­
мал. Но ~он знал, что унывают лишь слабые; и он поклялся
себе, даже ножом на руке знак сделал, хотя больно было, что
он отомстит~>. Случай скоро представился. Костя нечаянно
застал свою мать в объятиях офицера и сообразил, что это
значит: ~мама целовала Далай-Лобачевского, а папа ей это
воспрещает, потому что жена, которая целуется не с мужем,
а с другим, изменяет мужу. И папа должен очень рассердить­
ся, если узнает про это. Костя видел, как они целовались,
и мама боится, что он скажет папе, а папа так рассердится,
что, пожалуй, перестанет давать деньги. И у мамы не будет
ни новых платьев, ни колец, и она уже не даст ни одного
вечера и не будет танцевать с офицерами~>. И вот однажды,
за большим парадным обедом, улучив минуту, когда гости
замолчали, Костя громко спросил мать: ~мама, скажи, отчего
ты папу никогда так крепко не целуешь, как Далай-Лоба­
чевского?~> Попятное дело, произошел скандал, которым ма-
12

ленький негодяй - потому что надо, наконец, правду сказать:
этот новый человек действительно негодяй - остался очень
доволен. Но когда, на другой день, мать должна была уехать
и прощалась с сыном, то и в этой танцевальщице, и в этом
маленьком негодяе что-то проснулось: они плакали, ласкали
друг друга и в то же время, среди острого горя, чувствовали
какую-то не совсем попятную им радостJ> ...
На этом рассказ обрывается, и мы не знаем дальнейшей
судьбы нового человека. Радость его и матери, примешивав­
шаяся к острому горю их расставанья, бьта, конечно, радость
ощущения добрых чувств, возникших на почве сознания вза­
имной виноватости. Но это не гарантия добропорядочности
Кости в будущем, которое остается нам во всяком случае
неизвестным. И согласитесь, что если бы не этот неожидан­
ный и несколько туманный конец рассказа, можно бы бьто
думать, что г-жа Гиппиус пишет злую, даже чересчур злую
сатиру на •новых людей~ и •новую красоту~.
Рассказ •Богиня~. Здесь действуют люди старше восьми­
летнего возраста: есть мальчик 10-11 лет, Амос Крестовоз­
движенский, есть ученик шестого класса реального училища
Виктор, есть пятнадцатилетняя девочка Женя Реш, есть
другие молодые барышни, есть студент Апостолиди и т.д.
Но мало быть молодым человеком, надо быть еще и новым
человеком, с задатками новой красоты или со стремлениями
к ней. Чтобы не утомлять как себя, так и читателей, харак­
теристиками всех действующих лиц рассказа, я прямо скажу,
что новый человек есть студент Апостолид:t~, обыкновенно
называемый и остальными действующими лицами, и самим
автором •Пустоплюнди~. Да не подумает читатель, что, давая
своему герою такое смешное и презрительное прозвище и сам
постоянно так его называя, автор уже тем самым выгоняет
его из среды новых людей и за пределы новой красоты. Су­
дите сами, а мы пока будем называть героя его настоящим
именем. Апостолиди - грек и по отцу, и по матери, но еще
грудным ребенком был перевезен в Москву и почему-то
•никогда даже не знал хорошенько, где он родился~. Таких
•почему-то~ довольно много в жизни Апостолиди. Так, •среди
товарищей он прослыл почему-то за идеалиста, мечтателя
и даже поэта, хотя никогда стихов не писал, не знал и не чи­
тал их~. •Всегда только непонятноеинеобъяснимое имело
силу давать ему радость. Он любил горячие, самые горячие
13

лучи солнца и синее небо. Он часто летом ложился на землю,
на траву и смотрел в самую глубину неба, где оно темное,
темное... Он выбрал себе местечко в парке, на прогалинке,
между прямыми соснами. И высокие, круглые, голые стволы
этих сосен не мешали его радости, а даже увеличивали ее...
Он точно вспоминал что-то, чего с ним никогда не случалось,
может быть, страны, которых глаза его никогда не видели;
он сам не знал, чего ему хочется~.
Апостолиди приезжает репетитором в семью, живущую
на даче; заводятся обыкновенные дачные знакомства, устра­
иваются общие прогулки. На одной из этих прогулок, в ста­
ром богатом помещичьем доме, Апостолиди увидал в одной
из комнат статую Вакха. ~когда другие ушли из столовой,
Пустоплюнди (это г-жа Гиппиус говорит) все стоял перед
Вакхом и смотрел на него. Пустоплюнди сам не знал, что
с ним делается в этом доме. Ему казалось, что он вступает
в какой-тонеизвестный мир, чуждый даже его счастливому
миру неба и прямых сосен, но не менее прекрасный. Все ему
иравилось здесь до слез, и он не мог объяснить- почему~.
Но самая интересная встреча Апостолиди была не со стату­
ей Вакха, а с живой ~богиней~, - хорошенькой барышней,
в которую он сразу влюбился. ~Пустоплюнди не знал, какие
бывают богини, он не видал ни одной и называл Попочку
мысленно богиней, совершенно не отдавая себе отчета, что
именно хотелось ему сказать, и все-таки выражался имен­
но так~. Он полюбил ее ~неизвестно за что, неизвестно
почему, но полюбил; вся она ему нравилась, и опять были
в этой любви у него неведомые родные и неясные воспо­
минания о том, чего он никогда не видел~. Попочка была
вообще хорошенькая, хотя и не всем нравилась. ~но самое
удивительное у Попочки, это был ее цвет лица: не розовый
и белый, а какой-то прозрачный, не живой, удивительной
чистоты и нежности, точно ее голова была сделана из куска
мрамора~. Все движения Попочки были странно красивы,
без грации. Чаще всего она сидела совершенно неподвижно,
даже не мигая ресницами, и так она была удивительно хо­
роша~. Но вот случилось несчастье, не особенно, впрочем,
значительное. Возвращаясь с той самой прогулки, которая
дала Апостолиди возможность полюбоваться Вакхом, По­
почка упала в узкую и неглубокую речку, куда немедленно
бросился ее спасать наш герой. Оба благополучно вышли
14

из опасности, да и опасности никакой не было, но Попочка,
мокрая, перепуганная, плачущая, была так некрасива, что
Апостолиди решил: •Она равна всем; в ней он не найдет
того, что дорого сердцу•. Но от поисков красоты Апостолиди
не отказался. Он немедленно уехал с места своего обожания
и крушения, но затем •хочет побывать на родине, там, где
прямые колонны из пожелтевшего мрамора уходят в си­
нее жаркое небо, там, где есть другое небо, которое люди
называют морем, где он найдет то, чего не знал и всегда
любил - красоту•.
Читателю понятно теперь, почему я считаю именно Апос­
толиди новым человеком новой красоты. Надо заметить,
что до встречи с Попочкой Апостолиди не только никем,
а и ничем не интересовался. В молодом студенте естественно
ожидать какого-нибудь отношения к науке, если не в смысле
стремления к истине, то к карьере, наконец, просто к куску
хлеба. Автор свидетельствует, что ничего этого в Апостолиди
не было. В гимназии •он учился машинально, без малейшего
интереса и понимания•, и так же продолжал и в университе­
те. •У него не было ни самолюбия, ни честолюбия; кажется,
не было даже эгоизма•. О любви он тоже не думал. У него
были только какие-то смутные тяготения к •непонятному
и необъяснимому•, что при встрече с Попочкой вылилось
в несколько более определенную форму •красоты•. По­
почка для него не женщина, а •богиня•, все та же красота,
ничего, кроме восторженного созерцания, не вызывающая.
И когда Попочка утрачивает свою красоту, хотя бы лишь
на короткое время, в волнах речонки, он собирается уезжать
на родину, в Грецию, опять-таки не ради каких-нибудь там
патриотических или научных или еще каких интересов,
а исключительно все ради той же красоты. Эта-то исклю­
чительность, кажется, и составляет новизну Апостолиди.
Доселе служители так называемой чистой красоты обнимали
своим принципом по крайней мере некоторые •житейс­
кие волненья•, главным образом любовь, вследствие чего
относились к женщине иногда очень возвышенно, иногда
просто как к самке, но не отвлекали от нее все-таки одну
красоту. Если не всегда душу женщины, то хоть тело ее они
ценили, как нечто живое и сложное, способное вызывать
сложные чувства. Ныне, для •новых людей• г-жи Гиппиус,
от женщины ничего не остается, кроме отвлеченной красо-
15

ты, в которой она уравнивается не только со статуей Вакха,
но и с мраморной колонной или с напоминающей ее своею
обнаженностью и гладкостью сосной. Только ее положение
рискованнее: мраморная колонна или сосна не подвергаются
той опасности, которая сразу и навсегда лишила бедную
Попочку поклонения Апостолиди.
Вот истинное понимание той ~новой красоты~, которая
дорога г-же Гиппиус и ее другу. Ее новизна состоит в очи­
щенности от всяких - высоких и низких, но посторонних
примесей. А вместе с тем многое в биографии Апостолиди
совпадает с собственною исповедью г-жи Гиппиус в сти­
хотворении ~песня~. Помните: ~Стремлюсь к тому, чего я
не знаю, не знаю... И это желанье не знаю откуда, пришло
откуда... О пусть будет то, чего не бывает, никогда не бы­
вает... Мне нужно то, чего нет на свете, чего нет на свете~.
Точно так же и Апостолиди не знал, откуда пришло к нему
тяготение к красоте, он вспоминал о том, ~чего он никогда
не видел, чего с ним никогда не случалось~, его всегда тяну­
ло к себе ~только непонятное и необъяснимое~. И, взявши
во внимание все это, а также и вышесказанное, мы, кажется,
объясним себе многое.
Пока мы читали рассказы г-жи Гиппиус в журналах за­
уряд с другими, мы могли видеть в истории Апостолиди
заурядный же, но довольно забавный анекдот об пекото­
ром молодом человеке, который разлюбил девушку только
потому, что она промокла или обмокла в речке. Но теперь
мы узнали, что автор ~ведет войну~; он представляет в этой
войне настолько значительную силу, что его ~окружили
враги~, и если бы не мощная рука друга, то кто знает -
не предстояли ли бы г-же Гиппиус те страшные минуты,
которые так ярко описаны в ~цветах ночи~. И мы, естес­
твенно, очень заинтересованные, тревожно спрашиваем:
кто враги? где враги? с кем война? Если мы и не решим
этих вопросов так сраз~ то получаем теперь по крайней
мере возможность с большею уверенностью думать, что
искомые враги г-жи Гиппиус и ее друга суть вместе с тем
враги Апостолиди, а войну г-жа Гиппиус и ее друг ведут
за него, Апостолиди, и подобных ему новых людей новой
красоты, столь родственных им самим. Чтобы привести
к одному знаменателю психологию Апостолиди и собствен­
ную свою поэтическую исповедь в ~песне~, г-жа Гиппиус
16

делает даже ничем не оправдываемые натяжки. В самом
деле, Апостолиди грек, и отец, и мать его были греки, и он
это знает, но почему-то не знает, где он родился, что даже
совершенно невероятно, хотя бы уже потому, что в рус­
ские учебные заведения нельзя поступить без документов,
в которых обозначается, между прочим, и место рождения.
Но г-же Гиппиус нужна эта невероятность, чтобы заставить
Апостолиди, подобно ей самой, стремиться неизвестно от­
куда, неизвестно куда и хотеть неизвестно чего. И вот г-жа
Гиппиус самым бесцеремонным образом, как школьник
товарищу при глухом учителе, подсказывает Апостолиди,
откуда у него это молитвенное созерцание статуи Вакха,
сосен, которые так напоминают греческие колонны, По­
почки, которая так похожа на статую, что ~голова ее была
точно из куска мрамора сделана• и ~чаще всего• она сидела
неподвижно, ~даже не моргая ресницами•. А глупый грек
все-таки ничего не понимает. Но ведь это все ~ложные
жесты•, и, разочаровавшись в красоте Попочки, Апостоли­
ди вполне сознательно собирается не в иное какое место,
а в Грецию: он знает, что он оттуда и что его тянет именно
туда. Но г-же Гиппиус нравятся ~ложные жесты•...
Тем не менее Апостолиди глуп. Это и г-жа Гиппиус удос­
товеряет. Она рассказывает, что ~он бродил по черным до­
рожкам парка, странный и глупый, и перепутанные, нелепые
мысли ему приходили в голову•. Апостолиди глуп, и кроме
того он - Пустоплюнди. И это меня чрезвычайно смущает.
Апостолиди - такое красивое имя, притом намекающее
на какую-то высокую миссию, и оно так идет к служителю
новой, невиданной красоты, а г-жа Гиппиус переделала это
благозвучное и многознаменательное имя в Пустоплюнди!
Добро бы служителя новой красоты так называли профаны
или враги: нет, сама г-жа Гиппиус иначе его не называет.
Не значит ли это, что друзья г-жи Гиппиус вообще ~ходят
странные и глупые•, что в головы им приходят ~перепутан­
ные и нелепые мысли• и что, обращаясь к ним, мы можем
сказать: ~пустоплюнди вы, пустоплюндиl .. •
Вот тут и разбирайся. То нам новых людей и новую красоту
представят в лице несчастного человека, страдающего манией
преследования, то в виде маленького злобного негодяя, то,
наконец, - просто пустоплюнди! И подумать, что это еще
только первые ступени...
17

Еще рассказ- ~голубое небо~. Здесь очень недурна фигура
некоего Антона Антоныча, молодого начальника почтово-теле­
графной станции, чистенького, аккуратного, добросовестного
и вместе с тем узколобого и самодовольного. Но не Антон
Антоныч составляет центр рассказа, а двадцатидвухлетняя
девица Людмила, долженствующая представлять собою но­
вого человека и новую красоту.
В творчестве г-жи Гиппиус есть одна любопытная наивная
черта. Ее, как и Пустоплюнди, тянет ко всему таинствен­
ному, необъяснимому, неясному, и ей хочется и читателю
своему внушить почтение к этим туманам. Но вместе с тем
она чрезвычайно торопливо и в высшей степени антиху­
дожественно раскрывает свои неясности. Мы видели, как
назойливо подсказывала она в ~Богине~: Пустоплюнди грек
и оттого-то ему милы Попочка, сосна, статуя Вакха. Глупый
Пустоплюнди этому не внимал, но читатель-то сразу понял,
в чем дело. Так и в ~голубом небе~. Уж на что прозрачный,
мало таинственный писатель был дедушка Крылов, столь
пригодный для детского чтения, а и тот знал, что ~наруж­
ность иногда обманчива бывает~. А г-жа Гиппиус обманчивых
наружностей, кажется, совсем не признает. По крайней мере,
о девице Людмиле, как только она показывается в рассказе,
автор сообщает: ~При черных бровях и ресницах глаза были
неожиданно светлые, без всякого цвета, странно прозрач­
ные. Такая бывает вода в очень глубоких чистых прудах
в тихую погоду~. По поводу этих глаз некто когда-то сказал
Людмиле: ~знаете, я бы искренно боялся сделаться вашим
супругом. С вашими глазами лгать легко. Я бы не умел
узнать по ним - обманываете вы меня или нет~. И дейс­
твительно, девица Людмила лжет и обманывает постоянно,
сознательно, по принципу. Видите, значит, как любезно:
обманщица даже вполне исключительная, а наружность-то
у нее все-таки не обманчива. Но это любезность торопливо
подсказывающей г-жи Гиппиус, а не самой Людмилы, кото­
рой, несмотря на сразу раскрытые автором карты, удается
обманывать многих.
Попросту говоря, Людмила- кокетка, но кокетка из при­
нципа. Вот как излагает она этот принцип одному из тех,
которым она подавала очень определенные надежды на вза­
имность и супружеское счастье: ~да, я лгала. А разве можно
и нужно всегда говорить только правду? Лжи столько же
18

на свете, и она так же необходима, как правда. Зачем ее
презирать? .. Я не знаю, действительно ли хорошо хорошее
и честно честное. Докажите мне, что я должна подчиняться
вашему долгу. Мне не страшно и не скучно подчиняться, я
только не верю ... не верю в ваши обязательства и нравствен­
ные законы... Это не я одна делаю, а все, все делают или
почти все, только они делают бессознательно, а я сознательно
и обдуманно. Я поняла, что нет людей на свете. Людей нет,
а есть мужчины и женщины, и есть вечная, непрестанная
борьба между ними. Иногда побеждает мужчина, и тогда
женщина принадлежит ему, а иногда наоборот. Побеждает
тот, кто сильнее. Я борюсь много и много побеждаю, и на­
слаждаюсь победой и унижением противника... Для каждой
победы, для каждого торжества надо лгать, хитрить, при­
творяться. И я делаю это, все равно как на войне заряжают
ружья и спускают курки. И чем больше убьешь, тем больше
тебе славы~. Победоносная девица Людмила не отрицает,
что ей может встретиться мужчина сильнее ее, и тогда она
влюбится, но, прибавляет она, •полюблю я, если только
встречу не мужчину, а человека; да если и встречу, то не
поверю~. И она мстит мужчинам за то, что они не хотят
или даже не могут видеть в женщине человека. В течении
рассказа она встречается с неким Елецким, который ей ка­
жется •таким, каких в самом деле нет~. настоящим •чело­
веком~, и она со страхом отгоняет возможность сближения,
наговорив, однако, Елецкому много разного туманнейшего
и претенциозного вздора, от которого, впрочем, ·сейчас же
отреклась: это, говорит, я все лгала...
В рассуждениях девицы Людмилы надо различать две
стороны. Одна - общая, где она поднимается до высших
ступеней отрицания или сомнения, задумываясь над вопро­
сом: действительно ли хорошо хорошее и честно честное?
Об этом (равно как и о вышеупомянутой •красоте зла~)
надо не с девицей Людмилой разговаривать, тем более, что
в конце рассказа она оказывается совсем не демоном зла
каким-нибудь, а даже доброй девушкой, только уж очень
легкомысленной. Другая часть исповедания веры девицы
Людмилы, менее общая и отвлеченная, касается отношений
между мужчинами и женщинами. И вот, значит, как смотрит
на эти отношения новый человек женского пола. Отчаявшись
в возможности мужчины - •человека~, Людмила и ·сама
19

не думает стать женщиной - <~:человеком~. а напротив, ук­
репляется в позиции специально женских побед и одолений,
в ожидании мужчины, который, в свою очередь, победит ее.
С этою возможностью она считается, хотя, понятно, не желает
ее и боится; но боится, хотя и очень желает, она и другой
возможности, - не влюбиться, а полюбить, и не мужчину,
а человека. Боится потому, что считает эту возможность
невозможностью. Это именно то, <!:чего нет на свете, чего нет
на свете~. Ей показалось, как уже упомянуто, что Елецкий -
<!:такой, каких в самом деле нет~, но она сейчас же хватается
за мысль, что и он - <~:как и все~, а потому прогоняет его,
желая сохранить в чистоте те минуты великого счастья,
которые она пережила в недолгое время своей иллюзии.
К сожалению, совершенно не видно, по каким основаниям
она признала, хотя бы на минуту, Елецкого человеком, <!:каких
в самом деле нет~. Он является мельком, и читателю извес­
тно об нем только то, что он - <!:магистр~. Это еще не очень
определительно, ибо о магистрах нельзя все-таки сказать,
что их нет на свете. Надо, впрочем, заметить, что Людмила
и до встречи с Елецким испытывала мгновения, когда к ней
приходило <!:счастье и непонятная радость, и волнение~. - она
<!:Не знает откуда и почему~. Последнее не удивительно, так
как вообще герои и героини г-жи Гиппиус идут неизвестно
откуда, неизвестно куда, зачем и почему. Но удивительны
некоторые из обстоятельств, приводивших девицу Людмилу
в состояние счастья и непонятной радости и волнения. Она
рассказывает, например: «Помню, у меня в детстве была
большая книга с картинками, и на одной была нарисована
скала, где сидел пингвин, и скала и пингвин резко выде­
лялись на голубом небе. И вдруг опять вернулось ко мне
то чувство счастья... ~ Пингвин есть одна из самых глупых
птиц,- он иначе так и называется <!:глупыш~.- а потому
одинаковость хотя бы и очень возвышенного настроения,
вызываемого им и Елецким, не может, по-видимому, быть
особенно лестною для последнего. Тем не менее Елецкий
удовлетворенно заявляет, что он вполне понимает Людмилу,
а та, поигравши с ним в пингвина и другие загадочности,
объясняет, что все это она <!:Выдумала~...
Странный новый человек девица Людмила; странный, не­
приятный, в общежитии неудобный. Но в книжке г-жи Гиппиус
ей есть противовес в лице героини рассказа <!:Мисс Май~.
20

Жил-был молодой человек Андрей, у него была невеста
Катя. Они росли вместе, чуть не с самого раннего детства
считались женихом и невестой и любили друг друга. Но тут
замешалась мисс Май Эвер, англичанка, компаньонка тетки
Андрея. Май с первого же раза произвела сильное впечатле­
ние на Андрея. Он смотрел на англичанку, -«прямую и всю
необычайную, и только удивлялся, почему другие не удив­
ляются и не недоумевают, как он~. И впоследствии, когда
они несколько сблизились, Андрей говорит Май: -«Какая
ты необыкновенная~. Удивительностьинеобыкновенность
Май выражались как в ее наружности и даже костюмах,
которые автор описывает с большою тщательностью, так
и в ее душевных качествах. Май любит Андрея, но реши­
тельно отказывается стать его женой и рекомендует ему
жениться на Кате. -«Я не жена~.- говорит она. Она не со­
здана для -«житейского, мелкого~. Андрей дал ей короткое,
но высшее счастье экстаза, которое девице Людмиле дал
пинrвин на скале, и больше ей ничего не нужно. Она уез­
жает, а Андрей женится на Кате, которую он не переставал
любить обыкновенною, -«житейскою~ любовью.
Почему мисс Май англичанка? То есть почему г-жа Гип­
пиус сочла нужным выписать из Англии героиню для своего
рассказа? Я думаю, единственно потому, что имя -«Май~
звучит так красиво и, согласно общему характеру творчества.
г-жи Гиппиус, так же загадочно подчеркивает загадочную
эфирность героини. Помните: -«как май ароматный, веселье
весны~. Когда Андрей однажды осмелился обнять мисс Май,
то -«под руками его было тонкое, почти несуществующее тело,
почти призрак~... Этому соответствует и высшая тонкость
мисс Май, которая несколько компенсирует грубую лживость
и воинственность девицы Людмилы. Едва ли, однако, все­
таки была действительная надобность выписывать героиню
из Англии, ибо в том же рассказе один чисто русский человек
высказывает совершенно те же взгляды на отношения между
мужчинами и женщинами, что и почти не существующая
мисс Май. Человек этот - лакей Андрея, Тихон.
В наружности Тихона нет ничего необыкновенного
или эфирного, у него -«черствая и унылая физиономия~.
Но он мог бы сказать о себе, как одно из действующих лиц
Островского: -«душа моя из тонких парфюмов соткана~.
Параллельна - с художественной точки зрения слишком
21

параллельна - роману Андрея
-
Катя - Май идет роман
лакея Тихона, прачки Василисы и другой прачки Пелагеи.
Как Андрей Катю, так Тихон Василису любит и ею любим,
и жениться они собираются. Но, подобно тому, как мисс
Май вторглась с своею удивительностью в роман Андрея
и Кати, прачка Пелагея победила сердце лакея Тихона та­
кою же удивительностью. Он ей говорит: ~ты меня, девка,
коли хочешь знать, вот как приворожила. Я без тебя теперь
ни ступить. Повернешься ты - мила мне, слово скажешь
-
еще милее... И сладко вот мне, и сладко, и сам я не знаю,
что мне сладко. Главное - вся ты для меня удивитель­
ная, вот что главное~. Но - и в этом отступление от па­
раллелизма двух романов - Пелагея не похожа на почти
не существующую Май: она требует, чтобы Тихон женился
на ней, Пелагее, а не на Василисе. Но Тихон не согласен.
Он возражает: ~с Басенкой у нас обещанье, давнишнее, я
ее, Васену, вдоль и поперек знаю, она славная жена будет.
Может, и ты славная жена будешь - да жалею я тебя смер­
тно в жены взять. Ты теперь, Поля, такая мне удивительная
и сладкая, как бы мне от Бога ниспослание, а тогда что?
Как Васена и будешь. Жена что? Жена всегда жена. Для
духа нет простора, умиления нет~.
Чрезвычайно красноречив этот новый человек лакейского
звания, и хотя он, по всем видимостям, обременен телом,
но в парении духа нисколько не уступает почти бестелесной
мисс Май, а уж тем более вечно лгущей девице Людмиле...
Что же это, однако, значит? Новые люди г-жи Гиппиус
оказываются то маленькими злобными негодяями, то глу­
пыми ~пустоплюндями~. с нелепыми мыслями в голове,
то лгуньями, приходящими в экстаз при виде пингвина
на скале, то почти не существующими в действительности
лакеями. Если бы мы не знали, что все эти негодяи, лгуньи,
пустоплюнди и лакеи представляют собою первые ступени
к новой красоте, которая дорога г-же Гиппиус и ее другу,
мы бы естественно подумали, что она беспощадно воюет
с этою странною бандой, а потому и нажила себе в ней лютых
врагов. Но так как это ~первые ступени новой красоты~. то,
спрашивается, - с кем же ведет войну г-жа Гиппиус и кто
враги, окружившие ее? Очевидно, наша надежда ответить
на эти вопросы была преждевременна. Поживем - увидим,
а пока после достаточно, кажется, тщательного исследова-
22

ния, ничего определенного сказать не можем, кроме разве
следующего.
Об одном из своих действующих лиц г-жа Гиппиус гово­
рит: ~женю можно бы было назвать хорошенькой девочкой,
если бы она иначе себя держала. Но она слишком рано по­
tiяла, что она хорошенькая, и стала нестерпимо кривляться~.
Г-жа Гиппиус не лишена литературного дарования, но она
слишком высоко оценила это свое маленькое дарование (в
одном из ее стихотворений есть такая строка: ~люблю я
себя, как Бога~) и пустилась в разные вычурности на тему
о том, ~чего нет на свете, чего нет на свете~. Но и этого ей
показалось мало. При всем своем презрении к тому, что есть
на свете, она все-таки пожелала занять на этом свете известное
общественное, притом воинствующее положение; и тотчас же,
по щучьему веленью, по ее прошенью, ее окружили враги,
хотя, может быть, именно их-то и нет на свете. Но раз они,
по щучьему веленью, явились, надо воевать. Воевать же за­
нимательнее всего под знаменем чего-нибудь нового, нового
вообще, говоря немецким философским языком, - нового,
как такового, а что именно представляет собою это новое:
негодяйство восьмилетнего Кости, неустанную лживость
Людмилы, экстаз при виде пингвина на скале, наконец,
просто пустоплюнди, - это не важно .. .
О, поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
23

А.М. Скабичевский
ЛИТЕРАТУРА В ЖИЗНИ
И ЖИЗНЬ В ЛИТЕРАТУРЕ
(Критичес'/Ше письма)
ПИСЬМО ТРЕТЪЕ
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего не знаю,
Не знаю...
И это желанье не знаю откуда,
Пришло откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда!..
1
~новые люди»,
рассказы З.Н. Гиппиус, с. 219
Вы не можете представить себе, какое грустное, какое
тяжелое впечатление произвело на меня чтение книги г-жи
З.Н. Гиппиус ~новые люди~. в которой собрано большинство
ее рассказов, появившихся в течение нескольких последних
лет на страницах разных журналов! Мое сердце преиспол­
нилось тем самым щемящим чувством жалости, какое вы
24

испытываете, когда неожиданно разбивается вдребезги изящ­
ная статуэтка, которою вы только что любовались, когда
грубая ножища расплющивает только что распустившийся
цветок, составляющий красоту вашего цветника, когда мо­
лодая, красивая девушка, составляющая счастье и радость
своей семьи и обещающая в будущем еще более счастья
и радости для всех окружающих ее близких людей, вдруг
занемогает неизлечимым недугом или подвергается пагуб­
ным нравственным влияниям, которые толкают ее на ваших
глазах на путь пошлости, грязи и разврата, и вы сознаете
себя не в силах отстранить эти влияния.
И тем грустнее у меня на сердце, что в настоящем случае
дело идет о гибели не статуэтки, не цветочка, не безвестной
девушки, существующей лишь для немногих, а общего, так
сказать, нашего достояния - литературного таланта.
Правда, в лице г-жи Гиппиус мы имеем не что-либо круп­
ное и многообещающее, потеря чего представляла бы своего
рода общественное бедствие, вроде, например, безвремен­
ной смерти Пушкина или Лермонтова. Гибнет не крупный
талант, а маленький талантик. Но, с одной стороны, разве
не жаль, когда гибнет что бы то ни было живое, хотя бы
самая миниатюрная божия коровка. А с другой стороны,
и маленький талантик, раз он талантик, все-таки представ­
ляет нечто выдающееся над бесталанною посредственностью,
такое счастливое произведение природы, которое составляет
прелесть и радость жизни, потеря чего оставляет вокруг
пустоту, обесцвечивает существование, делает его сереньким
и монотонным.
К тому же, если бы дело шло только о потере! В насто­
ящем же случае мы видим не одну потерю, а искажение,
обезображение. Перед нами словно прекрасное личико, явив­
шесся вдруг в растрепанном виде, с выпученными глазами,
искаженными чертами, высунутым языком,- словом, со всеми
признаками несомненного безумия.
В самом деле, что такое представляет собою в нашей
текущей литературе г-жа Гиппиус, явившаяся на литера­
турное поприще так еще недавно, но успевшая уже обра­
тить на себя внимание и критики, и публики?.. Размер ее
таланта не бог весть как велик и не бог весть, что обещал
в будущем. Но в нем было несколько весьма симпатичных
черт. Так, прежде всего мне иравилось в этом таланте от-
25

сутствие той шаблонности, которою грешат многие наши
беллетристы средней руки и особенно женщины-писатель­
ницы. В рассказах г-жи Гиппиус вы встречаете на каждом
шагу лица, исполненные конкретной индивидуальности;
мастерски обрисованные двумя-тремя чертами, в трех-че­
тырех строках рассказа, они тем не менее рельефно высту­
пают перед вами, как живые, что составляет неотъемлемое
достоинство таланта. Кто же будет оспаривать, что тонкое
и сжатое письмо, уменье в немногих словах сказать многое
составляют признак таланта, во всяком случае, недюжин­
ного. Вместе с тем иравилось мне в г-же Гиппиус уменье
ловко воспользоваться самыми, по-видимому, скудными
материалами и красками, взять какой-нибудь затасканный
сюжетец и суметь рассказать его так живо и увлекательно,
что вы читаете рассказ с таким интересом, как будто он
заключает в себе какое-то новое слово. Ну что, по-види­
мому, рискованнее таких тертых и перетертых сюжетов,
как изображение петербургской мещаночки, обольщенной
кондуктором, отдающей в воспитательный дом своего ре­
бенка и затем хоронящей его на сельском кладбище, или же
зауряднейшей любовной интриги горничной с фабричным
парнем во время дачной жизни господ, или же, наконец,
дрянных ухаживаний бесхарактерного барича за соседнею
бонною-поповной. Но г-жа Гиппиус способна рассказать
подобного рода сюжеты с такою и художественностью, и за­
душевностью, что вы не в состоянии оторваться от рассказа,
пока не дочитаете его до конца.
Все эти неотъемлемые достоинства таланта г-жи Гиппиус
вы можете встретить рассыпанными яркими блестками по всей
книге ее рассказов. Но, к сожалению, лишь в немногих произ­
ведениях ее проявляются они всецело, господствуют от первой
страницы до последней. В большинстве же достоинства эти
являются в печально искаженном виде, а в некоторых и сов­
сем отсутствуют, парализуясь теми тлетворными влияниями,
теми прискорбными новейшими эстетическими веяниями,
которые гибельно действуют на все молодые таланты, не от­
личающиеся крупными размерами, искажая, обезображивая
их и, в конце концов, доводя до полного падения. Здесь мы
можем наблюдать то самое явление, которое присуще всей
природе и среди растительного, и среди животного царства.
Когда является разгул каких-нибудь враждебных жизни сти-
26

хий, гибельному действию их подвергается естественно все
наиболее слабое и тщедушное. Так, внезапно наступившие
морозы среди мая в состоянии бывают лишь замедлить раз­
вертывание почек на дубах или липах, но зато цветы яблонь
или груш гибнут от их ледяного дыхания. То же самое видим
мы и в области литературных талантов. Могучий талант
не боится никаких бушующих вокруг него общественных
бурь, никаких тлетворных умственных или нравственных
зараз. Неуклонно и смело идет он своею дорогою к предна­
значенной цели. Может ли он подвергаться каким бы то ни
было влияниям, когда сам он влияет на все окружающее?
Совсем другое дело таланты маленькие и слабенькие: они
пассивно, без малейшего сопротивления отдаются не только
во власть бурь и непогод, но и каждого встреченного на пути
едва журчащего мутного потока.
11
Прежде чем мы будем говорить о тех произведениях г-жи
Гиппиус, в которых наиболее ярко выразилась та современная
эстетическая эпидемия, которой заразилась молодая писа­
тельница, и прежде чем мы узнаем, до какого печального
безобразия способна доводить молодые таланты эта эпидемия,
мы обратим внимание на те произведения, в которых г-жа
Гиппиус является в своем натуральном и здоровом виде,
в которых природвый талант ее проявляется свободно и не­
принужденно, без всяких потуг и претензий писательницы
выйти из пределов свойственной ей области и данных ей
прирадою сил. Одним словом, сначала мы рассмотрим, чем
г-жа Гиппиус была, а затем увидим, чем она стала.
По порядку размещения рассказов в книге первым, в ко­
тором талант г-жи Гиппиус представляется в своем нату­
ральном виде, является рассказ 4Ближе к природе•. Это
самая незатейливая картинка, маленький эпизодец из дачной
жизни петербуржцев. Рассказывается, как два родствен­
ные семейства сговорились нанять сообща большую дачу
в пекотором отдалении от Петербурга. Дачу они нанимали
зимою, когда были всюду хорошие зимние дороги. Когда же
весною приехали на надлежащую станцию железной дороги
со всеми своими пожитками, оказалось вдруг, что никаких
дорог на дачу не существует, попасть же туда можно лишь
27

на маленьком пароходике, более походившем на кофейник,
причем пассажиры садились вокруг машины, иные на лавках,
иные на столах; в лицо жара, сзади ветер, и ехать приходи­
лось четыре часа.
Для того, чтобы показать вам, как тонко и сжато рисует
г-жа Гиппиус и как немногими словами она способна очертить
перед вами личность столь рельефно, что она будет стоять
перед вами, как живая, делаю самую небольтую выписку
из первой же страницы ее рассказа:
Поезд ушел, на мокрой платформе лежали вещи, сундуки,
коробки и матрасы, зашитые в рогожи. Экономка Текла Павловна
поддерживала слепую бабушку. Два мальчика держали за цепь
большую собаку. Старшие совещались. Тоненькая ЛwlU, в откры­
тых туфельках, презрительно моl!Чшш, lllЯдя в сторону. Она даже
зонтика не раскрывала, и высокие стебельки мака на ее шляпе
печально колебались от дождевых капель. Своей презрительно
спокойной позой ЛWlи точно хотела сказать: -tПо-своему хотели
сделать, не cnpoCWlи меня - и отлично. И еще не то будет. И я
очень рада... »
Не правда ли, в напечатанных нами курсивом пяти стро­
ках перед вами с головы до ног ярко рисуется петербургская
барышня-подросток, избалованная, изнеженная, капризная,
взбалмошная, до мозга костей испорченная чуть не с колыбели,
негодующая на родителей, зачем не удалось ей где-нибудь
в Павловске кокетничать все лето с юнкерами и кадетами.
Но не в ней дело; не она является героиней рассказа,
к которой мы тотчас и обратимся.
Добрались кое-как горемычные дачники на утлом паро­
ходике до нанятой дачи, - там оказалось новое горе: негде
доставать провизию поблизости. За провизней приходилось
ехать через реку на крахмальную фабрику; но не было для
этого никакой мало-мальски сносной лодки, кроме утлого
ботика, на котором никто не решался переиравиться через
реку, так как ботик представлял собою выдолбленный ствол
толстого дерева, мелкий и шаткий, как щепка. Ехать можно
было в крайнем случае двум, причем один, стоя сзади, греб
лопаткой. Даже студенты, бывшие в одном из семейств,
не решались отправиться на ботике. Требовался большой
навык. И вдруг вызвалась ехать за реку на ботике горнич­
ная Дуня. Она была из деревни, расположенной у озера,
и потому умела управлять ботиком.
28

Это была высокая, полная девушка. Она совсем не ше­
велила губами, когда говорила, и потому слова ее были не­
внятны. Тонкое лицо ее с тупым носом и светлыми глазами
напоминало невыразительные лица некоторых статуй. Рот
она никогда не закрывала, точно верхняя губа была слиш­
ком коротка. Одевалась в деревенские платья с лифчиком,
но они не портили ее широкой фигуры. Когда Дуня шла
босая мимо буфета, посуда звенела и дерево трещало.
Вывезенная из захолустной деревушки, Дуня представляла
собою натуру вполне непосредственную, почти дикарку, как
это можно видеть из нижеследующего разговора ее со своею
сослуживицею, горничною Олею:
-
Дуня, ты какой губернии? - приставала к ней Ольга.
-А я не знаю.
-
Эка ты! А как царя зовут?
-Да не знаю.
-
А Троица святая где?
-
Какая Троица? На Троицу девки венки...
-
А звать тебя как?
-
Звать Авдотьей.
-
Слава Богу, это хоть знаешь. Что у вас все такие-то?
-
Какие!
-
Да ничего не знают, ни царя, ни Бога?
-
А откуда что знать? Церкви далеко. Школы далеко. Бабы
все такие.
Ну, а мужчины?
-
Мужики? Мужики похитрее.
-
Откуда ж мужики знают?
-
Они в волость ходят. Им подать. Ихнее дело не бабье.
Дуня устала от длинного разговора. Однако Оля и Луша
не унимались.
-
А что, Дунька, у тебя жених есть?
Дуня удивленно взглянула.
-
Да я ж в услужении. Я замуж теперь не пойду.
-
Отчего так?
-
Воля. Девка - что хошь, то и делаешь. А баба
-
другое.
-
А парни у вас на деревне есть?
-
Есть.
-
Что ж, тебе не нравились?
-
Ничего. Девке - воля. Вот бабе
-
другое.
-
Чудная ты, Дунька. Никакого у вас понятия ни о чем нет.
Люди тоже называются. Сторона-то глухая у вас.
-
Что ж что глухая?
Оля не нашлась что ответить.
29

Не правда ли, опять-таки, как немного слов, и перед вами
эта самая Дуняша стоит, как близко знакомый человек; так
и хочется вам спросить, где я видел такую?
Вот с этой-то самой Дуняшей и произошел в течение лета
роман, такой же простой и незатейливый, какова была и сама
героиня его, и вся ее жизнь. Во время поездок на ботике через
реку в единственную, бывшую при заводе, лавку за прови­
зией, Дуня приглянулась красивому фабричному рабочему
Филиппу. Филипп был в своем роде философ; он очень много
думал, и от мыслей иногда даже запивал. Он был убежден,
что мысли его погубили. Жил он с женою хорошо - да стал
думать, зачем их повенчали, зачем они живут вместе, когда
настоящей любви между ними нет. Ушел на фабрику, жена
померла. На фабрике Филиппу было хорошо, он и сам бы
сделался мастером, но и тут мысли ему мешали. Придет
вдруг в голову что-нибудь вроде того, что отчего, говорит,
стеклянный завод, а ситцевая фабрика, и бумажная фабрика,
а сахарный опять завод, и по нескальку дней думает об этом,
пока не запьет с горя и пропьянствует целую неделю.
Дуня приглянулась ему, конечно, единственно только
потому, что от нее пахло свежим деревенским воздухом,
полями; она будила в нем воспоминания детства и юности.
Начались ухаживания. Он приходил на кухню к господам
дачникам, дарил своей возлюбленной куски ситцу, платоч­
ки, гостинцы. Девушка принимала подарки, хвасталась ими
своим подругам, смеялась с ними над своим ухаживателем,
но далека была, чтобы отдаться ему. Конечно, сердце жен­
ское не камень; этот же, по-видимому, деревянный истукан
в юбке, как мы ниже сейчас увидим, обладал очень нежным
и мягким сердцем. Раньше или позже любовь Филиппа
увенчалась бы успехом. Но между молодыми людьми встала
полюбовница Филиппа, из фабричных работниц - Наташа.
Он не любил ее, а она сама как-то ему навязалась. Вначале
она ему нравилась. Высокая, худая, смуглая, нос тонкий,
лицо строгое. Она в шлифовальной рядом с ним работала.
Он ее не обижал, дарил ей много, но когда он увидал Дуню,
Наташа ему совсем не мила стала. Наташа, естественно,
преисполнилась ревности и явилась к Дуне уговаривать ее
прогнать от себя Филиппа. ~извела ты меня, Дуня, - го­
ворила она, обливаясь слезами. - Самая я несчастная из-за
тебя. Брось. Разве ты ему подходящая?~
30

Дуня отвечала Наташе, что она не навязывалась Филиппу,
а он сам и что ей только жалко Филиппа, убиваться станет.
Когда же Наташа пропяла ее совсем своими слезами, эта
самая девушка, не имевшая, по-видимому, элементарных по­
нятий о нравственности, девушка, которой ничего не стоило
обкрадывать господ, лишь бы никто этого не видал и не знал,
преисполнилась вдруг такою высокою гуманностью, что
поехала через реку навестить Наташу, одарила ее щедро
господскими чулками и дала слово ей отогнать от себя Фи­
липпа, что немедленно и исполнила. Филипп с горя запил
и утонул, катаясь в пьяном виде с приятелями на ботике.
Рассказ, как видите, как нельзя более простенький. Тем
не менее он производит на читателя впечатление. Очень может
быть, что, помимо даже самого автора, вследствие одной только
художественной правды, выходит так, что невежественная
дикарка, ворующая барские платки и сахар, не имеющая
ясного понятия ни о чем, выходящем из тесного круга ед~I
и спанья,- в конце концов оказывается куда и нравствен­
нее, и гуманнее тех цивилизованных господ, которым она
служит и которые презрительно смотрят на нее сверху вниз.
Особенно хороши в рассказе разные пошленькие словечки,
которые произносятся господами, мимоходом, при тех или
других обстоятельствах; например, при известии о смерти
Филиппа, - как характерны сначала предположение Лили,
что Филипп умер от несчастной любви, а затем, когда она
узнала о том, как он умер, ее нравоучительное восклицание:
~вот что значит пьянство!~
111
Далее следует рассказ ~Простая жизнь~, в котором, в свою
очередь, рисуется перед нами один из самых зауряднейтих
и мелких случаев петербургской жизни. Героиня расска­
за, - дитя любви,
-
питомица Воспитательного дома. Она
подробно рассказывает о своем детстве и о всех мытарствах
по деревням, где она жила в воспитомках, сначала в чухон­
ском семействе, затем в русском, наконец - в немецком.
Когда девушке исполнилось 17 лет, ее взяли в Петербург,
в ~казну~, т.е. на казенную службу в институт, и определили
в бельевую смотреть за бельем. Здесь она познакомилась
с некоей мещанкой Анной Ивановной, которая свела ее
31

со своим жильцом, обер-кондуктором с Николаевской же­
лезной дороги. Девушке он понравился. Началась переписка,
свиданья пошли, и вот однажды, заманив девушку в трактир,
обер-кондуктор завладел ею почти силою. Она затяжеле­
ла; казенную службу принуждена была бросить. Сначала
любовник содержал ее на такие скудные средства, что она
должна была жить, занимая угол в дворницкой. А затем он
потерял место, а у него была мать на руках, и вот задумал
он жениться на девушке с приданым. И здесь опять-таки
мы встречаемся с проявлением в простепькой и малообра­
зованной девушке высокого великодушия. Ей предлагали
обратиться на него в суд и помешать его женитьбе. Но она
ни за что не согласилась на это: беспрекословно выдала
своему любезному расписку в том, что не препятствует его
браку, и когда он обещался помогать ей деньгами и после
женитьбы, она отвечала ему:
-
Господь с тобою и с твоими деньгами, Николай; толь­
ко бы ребенок остался жив, - что для меня дороже всего;
а помощи твоей я и теперь не прошу, и после женитьбы
не надо.
В ожидании родов начала она мыкаться по местам, а затем,
родивши мальчика, принуждена была отдать его в Воспи­
тательный, не в состоянии будучи воспитывать его на свои
средства. (Выйдя сама из Воспитательного, она знала все
тамошние порядки и надеяласъ следить за мальчиком, а затем
взять его себе на руки, когда будет к тому возможность.)
Но, когда она собралась навестить его в деревне, то приехала
туда как раз после кончины своего сына. Рассказ заканчи­
вается сценою похорон мальчика, полной захватывающего
трагизма. Мы считаем не лишним целиком привести эту
сцену, такую высокохудожественную при всей своей простоте
и вместе с тем глубоко трогательную, привести потому, что
сцена эта более, чем все другое, свидетельствует нам о силе
и характере таланта г-жи Гиппиус.
32
Я взяла гробик на руки, пошла к церкви - заперта церковь.
Стою я, к железной двери головой прислонилась; темнеть начина­
ло; ветер шевелил байковый платок, я им гробик закрыла. Долго
мы с Колей ждали. Наконец, вижу, идет священник, а навстречу
ему и сторож, папироса в зубах. Ну, батюшка сейчас на него
закричал, как он к нему с папироской являться смеет; тот ему

в ответ, что я, мол, не меньше вашего понимаю и все такое.
Ссорятся. Священник рясу подобрал высоко, идут оба к нам.
Наконец, у самой церкви, а все не унимаются. Сторож ключом
в замок не попадает, а батюшка все его бранит.
-
Каков, пьян!
В церкви пахло сыростью, было еще холоднее, чем на улице.
Я поставила гробик на маленькую скамеечку посередине, перед
алтарем, сняла крышку, в головах прилепила свечку тонкую,
восковую.
Прошло немного времени, вышел священник из алтаря и пря­
мо к сторожу:
Где псалтырь?
-
А я-то почем знаю?
-
Опять твоих рук дело?..
Голоса их громко раздавались по церкви; я ждала; сторож
не унимался. Тогда я подошла к нему:
-
Вот тебе двугривенный, - говорю,
-
замолчи ты.
Ну, он утих немного.
Наступили сумерки. В церкви темнело. Только свечки освещали
гробик. Мой мальчик лежал такой бледный и маленький посреди
церкви. Сторож зажег лампадку перед образом Божией Матери.
Кое-где засияли серебряные ризы на иконах. Лик Богородицы
светился, а наверху, под черными сводами, сделалось еще темнее.
Священник начал читать.
Я стала на колени. Помню, сначала мне было очень горько
и обидно, что сторож трубил, и так нехорошо было на душе, что
я и плакать не могла.
Священник читал громко и внятно; я люблю Св. писание,
у меня свой был псалтырь, и я даже иные места на память знала.
Понемногу я начала вслушиваться в святые слова.
Я подняла глаза и увидела лик Божией Матери, освещенный
лампадкой; он один в темной, большой церкви казался таким
добрым и святым. Я смотрела на святого Младенца на руках
у матери: он был живой, щечки розовые, веселый... А мой лежал
с закрытыми глазами, холодный, желтый.
Я молилась, чтобы Божия Матерь облегчила мое горе; мне
казалось, что она смотрит на меня ласково, жалеет меня.
И вдруг я подумала: ведь и мой мальчик может быть теперь
счастливый и живой у Бога. Мне стало легче; я забыла и сторожа
пьяного, и темную могилу, куда сейчас положат Колю, и мою
обиду - все забыла; я припала лицом к холодному полу; слезы
полились у меня, отрадные и тихие. А священник читал:
•Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых. Ибо у Бога
все живы... ~
И я старалась верить этим словам.
2 Том 15 Бепая дьяволица
33

Предоставляю читателям судить самим, сколько здесь
непосредственной, живой поэзии, ~красоты•, как любят
выражаться новые поэты, и замечательнее всего то, что эта
поэзия, эта ~красота• постигнута автором в такой, по-види­
мому, прозаически-будничной сцене, как похороны незакон­
норожденного младенца из Воспитательного дома.
К числу таких же рассказов трогательно-поэтических,
при всей своей незатейливой простоте, относится рассказ
~смирение•. Героиня его, в свою очередь, простенькая си­
ротка из духовной семьи. Потерявши четырнадцати лет
своих родителей, она сначала жила у призревшего ее дяди,
сельского священника. Там ей было очень худо: дня не про­
ходило, чтобы не вышло какой-нибудь истории. Более всего
донимали ее три дочери дяденьки, ее двоюродные сестрицы,
которых она должна была обшивать. Сестрицы были большие
модницы, любили наряжаться, и как ни старалась Ольга
Александровна, никак не могла угодить им, все им было
неладно. Характер же, по ее словам, был у нее такой, что
они ей слово, а она десять. Кончилось это тем, что она ушла
из дома родных, нанявшись бонною в дом купцов Лисички­
ных, людей не злых, добродушных, которые ее не обижали,
не капризничали, не издевались над нею и не предъявля­
ли излишних требований. Одним словом, ей было хорошо
у них, и она отдохнула душою на своем месте. Но недолго
продолжалось ее счастье.
В селе Преображенском было две усадьбы: в одной из них,
большой, в парке, жил купец Затенин, имевший громад­
ный магазин серебряных изделий в Москве; в усадьбе же
поменьше жили каждое лето его дальние родственники,
те самые Лисичкины, у которых жила в услужении Ольга
Александровна. У старика Затенина, вдовца, был единствен­
ный сын Алексей Иванович, кончивший университетский
курс, увлекшийся историей и готовившийся на магистерский
экзамен по своему избранному предмету. Приехавши к отцу
на каникулы в село Преображенское, Алексей Иванович,
несмотря на то, что был почти помолвлен с старшею дочкою
Лисичкиных Лидою, начал вдруг ухаживать от скуки за Оль­
гою Александровною. Началась, одним словом, одна из тех
дрянных и гадких любовных интриг, которые так часты у нас
в богатых домах, где молодые безусые барчата не считают
ни за малейший грех соблазнить от скуки смазливенькую
34

горничную, бонну, а то, пожалуй, и немудрую гувернанточку.
Тем же кончилось бы дело, конечно, и в настоящем случае,
если бы к Алексею Ивановичу не приехал товарищ Кузьмин,
который вовремя остановил его, прочтя ему нравоучитель­
ную нотацию насчет всей неблаговидности его поведения.
Но только вовремя ли? У нас на этот счет существует от­
вратительно-циничный, глупо-формальный, даже какой-то
фетишический взгляд на обольщение невинных девушек.
Честно поступить с девушкою это значит ничего больше,
как не довести свои ухаживания до конца, т.е. ~не лишить
ее невинности~, как обыкновенно выражаются. О душе же
при этом и не думают. Возбудить в девушке любовь, мечты
о счастии и затем, сразу, отвернуться от нее - это у нас
не считается ни малейшею подлостью и низостью; мы и
не думаем, сколько поселяем в душе несчастной разочарования
в жизни, озлобления на людей, может быть, вконец убиваем
в ней душу живую, убиваем человека. Нам не приходит при
этом и в голов~ сколько во всем этом гадкого черстводу­
шия, и мы готовы даже считать себя героями! И в самом
деле, подумайте только, как легко нам было сорвать цветок
наслаждения, а мы удержались и не сорвали; сколько в нас
этой самой ~воли~, которая составляет неотъемлемую при­
надлежиость всех героев! ..
Вот это самое геройство негодяя обнаружил и Алексей
Иванович, когда, по наущению Кузьмина, отправился ночью
в сад на свидание с Ольгою Александровною, и там благородно
выпалил ей, что он не хочет, чтобы она любила его, так как
сам не любит ее настолько сильно, чтобы жениться на ней...
-
Господи, - воскликнула она, -да разве я думала? .. Не ду­
мала я, я никого не трогала, тихо жила, мне хорошо было, а я
не думала... Вот оно, счастье-то мое .. .
И надо же было случиться, что в то время, когда она
горько плакала и, чтобы утереть слезы, вынула из кармана
платок, вместе с платком у нее выпали на дорожку несколь­
ко бубликов. Бублики эти дала ей няня, так как девушка
любила, ложась спать, съесть хоть какую-нибудь корочку
сухого хлеба.
Ах, какая прелесть - эти неожиданные, смешные бублики
в самый патетический момент сцены! Как освещают они разом
всю жизнь бедненькой Ольги Александровны и подобных ей
35
2.

скромненьких тружениц из-за куска черствого хлеба! Горе­
мычная сиротка - какой холод вокруг тебя на белом свете!
В самом, по-видимому, гуманном доме тебя и накормить-то
досыта не сумели, не только что мало-мальски согреть твое
сердце: зато натешились и наглумились досыта над твоею
человеческой душою, и что же тебе оставалось более, как
не смириться перед своею злою долею, подавить в себе все
лучшие и естественные человеческие стремления и обратиться
в ходячую машину, ради избавления счастливых избранников
судьбы от разных излишних забот, хлопот и усилий!
Не возмутительно ли при этом, что когда она горько
рыдала, оплакивая все свои мечты о счастии и хороня свою
живую душу, дрянной шалопай ненавидел ее в это мгновение
за то, что она причинила ему жестокую боль: заставила его
забыть себя, а он :ц:е мог выносить чувства жалости! ..
Но еще возмутительнее, что, едва успевши принести в своем
роде ~человеческую жертву~, мнящие себя героями палачи
были в состоянии беседовать о Боге и тому подобных важ­
ных материях:
-
Ничего, Сережа, -говорил Алексей Иванович, -ты не бой­
ся, я ничего: я утешился, мне легче. Легче от той веры, от того
внутреннего сознания, которое неизвестно откуда явилось, но есть
у всех людей. У меня, может быть, оно только меньше. Я так
это чувствую, что будет время, когда уйдет все, что мне кажется
несправедливым и горьким, и все люди поЙМУ! правду и станут
думать, как я думаю. Теперь, или через века, через тысячелетия,
не здесь - но это будет...
-
А знаешь, откуда она, эта странная уверенность, против
которой бессильна жизнь?- сказал Кузьмин, вдруг одушевля­
ясь.- Знаешь ли, что это такое? Это- сознание Бога...
IV
В заключение укажем на два рассказа из детской жизни.
Таков прелестный рассказик ~месть~. Здесь затрагивается
вопрос, к которому в последнее время часто обращались
в нашей беллетристике, в особенности писательницы: именно
вопрос о печальном положении детей, когда семейная жизнь
расползается врознь и семья существует лишь, как внешняя
юридическая форма без малейшего внутреннего содержания.
36

О мало-мальски правильном воспитании детей при таких
обстоятелъствах нечего, конечно, и думать. И вот перед
нами рисуется жизнь мальчика, заброшенного вследствие
того, что ни отцу, ни матери некогда было думать о нем, -
и перед нами рисуется картина, производящая впечатление
трагического ужаса.
Многим не поправилась эта повесть вследствие слишком
отталкивающих мрачных красок, в которых рисуется перед
нами маленький Костя; другим показалось неправдоподоб­
ным, чтобы восьмилетний мальчик мог проявить столько
сознательности при обсуждении поведения взрослых и их
отношений между собою, так долго и сосредоточенно зата­
ивать чувство злобы и обиды и с такою жестокою преду­
мышленностью совершить свою задуманную месть против
оскорбившей его матери.
Мы привыкли к сентиментальным изображениям забро­
шенных детей в виде несчастных ангелочков, которых все
вокруг обижают, всячески бьют и тиранят, а они только
и делают, что разливаются горькими слезами, перед всеми
дрожат и покоряются, а сами остаются все такими же чистыми
и непорочными, какими создала их природа. Мы забываем,
что дурное воспитание не только запугивает, обезличива­
ет детей и причиняет им горе, но и портит их, озлобляет,
развивает в них преждевременно разные дурные страсти
и пороки, вроде лени, мстительности, воровства, полового
извращения, заставляет невальна задумываться над тем,
чего детям, воспитываемым правильно, и в голову не при­
ходит. Одним словом, в лице Кости перед нами вовсе не
обыкновенный восьмилетний ребенок, каких мы встречаем
на каждом шагу, а с самой колыбели растленный до мозга
костей и поставленный в такие гибельные условия жизни,
чтобы из него выработался в своем роде монстр. И еще бы
не выработаться из него монстру? Отец Кости служил, имел
довольно важное место в городке и получал деньm, чтобы
нанимать большую квартиру, давать обеды и вечера, на ко­
торых мать его танцевала с офицерами, в обществе которых
она проводила все свое время. Мальчик был сдан всецело
на руки бонны, маленькой, худощавой немочки с коротким
носом и розовыми пятнами на щеках, приелаиной из кон­
торы большого города и не только не имевшей на мальчика
ни малейшего влияния, но боявшейся его, не смевшей даже
37

говорить с ним и молча исполнявшей все его приказания.
Учился Костя мало, у него была старая учительница ариф­
метики и Закона Божия, но она часто пропускала уроки,
и Костя писал еще крайне плохо.
Костя ни капельки не любил ни папу, ни маму. Они
к нему не имели никаких отношений, и часто по целым
дням ему не приходилось слова сказать с ними. К папе он
чувствовал даже некоторую враждебность. Костю смущало
и злило холодное выражение отца. ~Чего он? И что он вооб­
ражает?~ - думал Костя, а маму немножко презирал: долго
думал, отчего мама боится папы - ведь она такая же большая,
как и он? И только потом догадался, что ведь папа же дает
маме денег на офицеров, а если он рассердится, то может
не дать денег, офицеры не придут танцевать, и маме будет
скучно. Прибавьте ко всему этому, что у него в руках не было
еще ни одной мало-мальски дельной, полезной, интересной
книжки, сообразной его возрасту, между тем как он успел
перечитать все романы, какие нашел в гостиной и мамином
будуаре. Понятно, что эти романы поселили в нем поня­
тия о таких вещах, о которых дети его возраста не думают,
вроде свиданий, поцелуев, объятий, любовников, кокетства,
ревности и т.п. По своим летам он вовсе не думал обо всем
этом, и однако же оно бессознательно для него самого внед­
рялось в его мозг, чтобы воскреснуть в один прекрасный
день и вторгнуться в область сознания.
Вообще в нем замечалось поразительное раздвоение:
мозг его то работал, как у взрослого, то находился вполне
на степени его возраста. Рассуждая о том, что мать его ко­
кетничает с офицерами, он в то же время не знал, где люди
живут до рождения и, когда бонна объяснила ему, что души
человеческие до рождения находятся на небе в виде ангелов,
он вполне этим объяснением удовлетворился. Враждебное
чувство к матери, вследствие отчужденности от нее, обос­
трилось в мальчике до ненависти к ней но поводу обиды
вполне детского характера, вследствие того, что его не взяли
на пикник, закричали на него и обещали высечь. При этом
он опять-таки вполне по-детски рассуждал, что вся эта сцена
произошла оттого, что он не догадался сь1грать мальчика.
Костя же называл ~играть мальчика~ - говорить не то,
что он сам думал, а что большие думали, будто он думает:
нарочно говорить. Он помнил, как мама дала ему хорошую
38

грушу и поцеловала его, а все смеялись и радовались, когда
он раз при гостях сказал:
-
Мама, отчего это у Володиной мамы так скучно всегда,
а у нас так весело, и все говорят, что весело? Отчего тебя любят
больше, чем Володину маму? Скажи, а?
Известно, что у детей мстительность развита больше, чем
у большинства взрослых. Сколько можно насчитать случаев,
что озлобленные дети, из злости и чтобы досадить своим гони­
телям, портят их любимые вещи, всячески им вредят; а порою
и поджигают. Нет ничего мудреного, что оскорбленный Костя
начал обдумывать, чем бы 4удружиты· маме. Он придумывал
много, но все не годилось. Разбить вазы и весь фарфор в буду­
аре? Опять будет история, на него станут кричать, а папа даст
денег и выпишут новый фарфор из Москвы. Платье залить
чернилами? То же самое. Осрамить ее? Сказать офицерам,
что у нее коса привязная? Да ведь у нее не привязная. Она
распустит волосы, и стьщно будет не ей, а Косте.
Очень может быть, что он так бы ничего и не придумал,
если бы ему не пришлось нечаянно войти в будуар в то время,
когда мама его, что называется, взасос целовалась с офи­
цером. Но и тут в нем прежде всего сказался ребенок: он
смотрел на представившееся ему зрелище весьма равнодушно
и спокойно, без всяких неожиданных мыслей. 4Его, - чи­
таем мы, - могло бы удивить, если бы мама прыгала через
веревочку и если б Далай-Лобачевский нарядился в женское
платье. Но как люди целуются, и маленькие с большими,
и большие между собою, он видел много раз, и ничего в этом
зрелище не находил ни интересного, ни замечательного~.
Но взрослые люди испугались ребенка, начали ласкать его,
целовать, щедро оделять гостинцами - словом, всячески умас­
ливать и вместе с тем имели такой смущенный и виноватый
вид. Одни эти внешние перемены в отношениях к нему после
обычной холодности, отчужденности и суровости должны
были удивить мальчика и невольно навести на мысль, что
мама его делала что-то нехорошее, вследствие чего считает
нужным задобрить его. И вот тут-то прочитанные романы
оказали ему большую услугу. В голове у него бе.спорядочно
завертелись слова и сцены из прочитанных романов, слова,
на которые он прежде обращал наименьшее внимание. Муж. ..
жена... изменила ... в объятиях! .. Костя все, все понял! ..
39

И как, - читаем мы,
-
он раньше не догадался? Он под­
прыгнул на постели и щелкнул языком. Все так просто: мама
целовала Далай-Лобачевского, а папа ей это запрещает, потому
что жена, которая целуется не с мужем, а с другим, изменяет
мужу. И папа должен очень рассердиться, если узнает про это.
Костя видел, как они целовались, и мама боится, что он скажет
папе, а папа так рассердится, что, пожалуй, перестанет деньги
давать. И у мамы не будет ни новых платьев, ни колец, и она
уже не даст ни одного вечера и не будет танцевать с офицерами.
Поэтому она и старается Костю •умаслить•, и все-то лжет, все
лжет. У Кости даже дух захватило от радости, что он так верно
все понял. И мама его боится! Его, Костю, боится! Пусть-ка теперь
посмеет сказать: •Высеку!•... Она сказала: •Высеку!• .. . При всех
сказала. И все смеялись. А теперь как вьется. Апельсин принесла.
И вот, на парадном обеде, в присутствии массы гостей,
улучив минуту общего молчания, Костя обратился вдруг
к матери, через стол с таким вопросом:
-
Мама, скажи, отчего ты папу никогда так крепко не це­
луешь, как Далай-Лобачевского?..
Последовало, конечно, общее смущение, и затем страшная
семейная драма, в результате которой супруги разъехались,
а Костю решили отправить в Москву, в пансион. В заклю­
чение рассказа мы читаем прекрасную в своем роде сцену
прощания матери с сыном и примирения их - сцену, при
всей своей простоте, трогательную, исполненную глубокой
психологической правды.
В другом рассказе из детской жизни «Совесть~ перед нами
рисуется не какая-либо распадающаяся семья, а напротив того,
вполне порядочная, и дети в этой семье являются отнюдь
не испорченными и не искалеченными до монструозности.
Тем не менее мы видим, как и в подобной семье вредно
отражаются на детях грубость нашей культуры и того бес­
сердечия, которое, являясь в разных мелочах жизни делом
общепринятого «порядка вещей~, тем не менее возбуждает
в детях тревожные вопросы совести и правды. Так, всем
известно, что во многих богатых домах и до сих пор еще
существует грубый и дрянной обычай глумиться над малень­
ким человеком, если только этот маленький человек чем­
нибудь смешон и вместе с тем неспособен ни к малейшему
отпору и можно потешаться над ним безнаказанно. Обычай
40

этот, очевидно, унаследован нашими поколениями от дедов
и прадедов, любивших окружать себя шутами и всякого
рода потешниками.
В семействе, изображаемом в рассказе, роль высмеиваемого
шута разыгрывает немецкая учительница, фрейлен Минна,
немка крепкая, белая, вечно вязавшая что-то длинное, жел­
тое и молчавшая. Раз фрейлен Минна явилась в зеленом
платье и красном платке и одним этим возбудила общий
хохот и шутки над нею.
-
Признайтесь, фрейлен Минна, у вас есть жених на роди­
не?- сказала мать.
Фрейлен Минна покраснела и ничего не отвечала, а Василий
Иванович (жених тети Зины) спросил:
-
Это вы, верно, фрейлен, ему желтые чулки к свадьбе вя­
жете? Пригласите меня, когда венчаться станете. Только я, по­
жалуй, не доживу: через сколько лет вы кончите чулки? Да не
конфузьтесь, фрейлен!
Тетя Зина смеялась и спрашивала:
-
Неужели у вашего жениха такие длинные и тонкие ноги?
Мы все смеялись и так громко, что фрейлен Минна вдруг
вскочила из-за стола, вся красная, и убежала к себе...
Когда после обеда рассказчица, передающая свои воспо­
минания детских лет, полюбопытствовала узнать, что делает
фрейлен Минна, может быть, она сожгла свое вязанье от стьща,
девочка была очень удивлена, увидав, что фрейлен Минна
сидела у окна и плакала, а вязанье лежало у нее на коленях.
Последовал разговор фрейлен Минны с девочкой, приняв­
шей участие в ее слезах, во время которого фрейлен Минна
объяснила ей, что стыдно так поступать с человеком, кото­
рый за свой труд получает деньги, что у нее в самом деле
был жених, и она вязала ему не чулок, а шарф, и свадьба
их будет не через десять лет, а через три года...
Кончилось дело тем, что девочке стало очень жаль фрей­
лен Минну: она села на лестнице в уголок и долго плакала.
Далее следует другой эпизод из тех же детских воспо­
минаний. Ощенилась домашняя собачка, общая любимица
Жучка, и отдан был приказ немедленно утопить всех ее
щенят. Это бесчеловечное приказание старших возбудило
ропот и протест со стороны детей, которые никак ни могли
понять, когда им толковали, что люди - существа разумные
и их больше, чем животных, они, так сказать, победили жи-
41

ватных и потому могут их убивать, и что у человека душа,
а у скота нет души - пар: издохнет собака
-
пар выйдет,
вот и все. Дети с плачем возражали, что неужели Жучке
не так же горько, как если б их у мамы отняли, и неужели
собачке хорошей, доброй или несчастной не будет на том
свете никакой награды. Они утешились только тогда, ког­
да бабинька объявила им, что она велела положить Жучку
с детьми к Федору в сторожку.
v
Все рассмотренные нами рассказы г-жи Гиппиус дают нам
как нельзя более ясное и определенное понятие и о степени
таланта писательницы, и о характере его, и о пределах ее
творчества. Вы видите, что талант этот не бог весть каких
больших размеров, но все-таки в достаточной мере симпа­
тичный, оригинальный и недюжинный. Наблюдательность
у г-жи Гиппиус большая, но круг этой наблюдательности
очень узок, и материал для изображений берется по большей
части под руками - из своих же собственных детских воспо­
минаний, рассказов прислуги, эпизодов дачной жизни и т.п.
При таких условиях наиболее всего удаются г-же Гиппи­
ус мелкие сценки будничной жизни, обыденные характеры
маленьких, заурядных людей. Обратите внимание, что чем
пошлее выведенное г-жою Гиппиус лицо, тем наиболее оно
удается ей; выходит и рельефнее, и живее. Так, например,
что за прелесть в рассказе 4Голубое небо~ начальник почто­
во-телеграфного отделения Антон Антонович Зайцев, этот
немецкой крови педант-либерал, отказывающий из принцила
в приюте своему отцу за то, что тот изгнанный со службы
взяточник, и притом в какой момент отказывает? Когда он
собирался делать предложение любимой девушке, т.е. когда
все люди делаются добрее. Рядом с этим искусством под­
черкивать пошлость пошлых людей г-жа Гиппиус владеет
в немалой дозе уменьем раскрывать гуманные и порою даже
и высокодоблестные черты опять-таки в людях маленьких,
ничтожных, всеми отрицаемых и обижаемых. Одним словом,
деревенская горничная Дуня, воспитомка Паша, скромная
бонна-поповна Оля,- вот настоящие героини г-жи Гиппи­
ус, которые наиболее удаются и которых она обрисовывает
мастерски, глубоко заглядывая им в душу. Но г-жа Гиппиус
42

не захотела довольствоваться этою скромною долею бы­
тописательницы житейской прозы и грязи. Ей захотелось
во что бы то ни стало устремиться в беспредельную высь
и сравняться с таким гигантом всероссийской литературы,
как г. Волынский. Г. Волынский, как Самсон на поле битвы,
стоит победителем в гордом одиночестве среди поверженных
им в прах филистимлян в лице всех и бывших, и настоящих,
и будущих корифеев русской литературы, и г-жа Гиппиус,
пленяясь его величественным положением, стремится разде­
лить с ним лавры его победы. «Разными путями, - говорит
она в посвящении ему своей книги, - можно идти к одной
цели. Ваша дорога отлична от моей, оружие, которым вы
боретесь, иное, но мы идем в одну сторону, ведем одну войну.
И вы, и я окружены врагами: тем отраднее встретиться
друзьям. Дух того, что вы пишете, близок мне, и я дарю
вам эту книгу - первые ступени к новой красоте, которая
дорога нам обоим».
Итак, оказывается, что у г-жи Гиппиус с г. Волынским
одни и те же враги, конечно, в лице тех самых реальных
критиков, которые губят русскую литературу, устремляя
ее на путь тлетворного материализма. Г-жа Гиппиус вооб­
ражает, что она ведет против этих критиков одну и ту же
войну, с той только разницею, что г. Волынский борется
против них оружием ~философского идеализма~, а у г-жи
Гиппиус оружием борьбы служит какая-то ~новая красота~.
к которой она стремится всею душою, но находится пока
еще на первой лишь ступени.
Прежде чем мы войдем в рассмотрение, в чем заключается
~новая красота~, на первой ступени стремления к которой
пребывает пока г-жа Гиппиус, мы обратим внимание на всю
антиэстетическую фальшь самого этого выражения стремиться
к какой бы то ни было красоте новой и старой и пребывать
на первой или на последней ступенях этого стремления.
Лично я весьма далек от предположения, чтобы значение
искусства исчерпывалось одним культом красоты, и всег­
да ставил для него и более высокие, и широкие задачи.
Но в настоящее время речь у нас идет не об этих задачах,
и мы оставим их в стороне. Я готов согласиться с эстетиками
старой школы в том, что красота составляет одно из условий
искусства, но именно только условие, а никак не самодов­
леющую цель.
43

Рассматривая же искусство со стороны одного из главных
условий его, красоты, мы из многочисленных наблюдений
можем вывести следующие два основные эстетические закона:
во-первых, истинная красота в искусстве бывает так же ес­
тественна и непроизвольна, как и в природе: когда художник
создает что-нибудь прекрасное, он не заботится о том, чтоб
оно выходило прекрасно, не стремится к этому, а из-под
его резца, кисти или пера само по себе выходит прекрасное
в силу лишь того, что он художник, и, во-вторых, все ис­
тинно прекрасное само по себе совершенно и не подлежит
никаким сравнениям и восхождениям по ступеням. Одним
словом, могут быть только красота и уродство, средние же
термины между ними немыслимы. В силу этих двух законов
никакие стремления к красоте, пребывания на первых или
последних ее ступенях, невозможны, представляют полный
абсурд. Истинные великие художники ни о какой красоте
не помышляли, ни к чему не стремились и между тем со­
здавали массу прекрасного. Правда, бывали в истории чело­
вечества и такие эпохи эпидемического заблуждения, когда
люди воображали, что ни в делах человеческих, ни в природе
красоты в естественном виде не существует, что ее нужно
искусственно и предумышленно создавать, медленным путем
тяжких и кропотливых усилий, восходя с низших ступеней
прекрасного на высшие. Но каждый раз, когда начинали
таким образом смотреть на вещи, чем более стремились
к прекрасному, тем более от него удалялись, создавая нечто
искусственное, деланное, мертвое, а порою и совершенно
уродливое. Таков, например, был ложный классицизм и не­
которые эксцентричности романтизма.
В таком же роде искусственно-предвзятыми потугами к со­
зданию какой-то особенной, новой, небывалой еще красоты
являются и все эти современные нам декадентства, прерафа­
элизмы и символизмы. В них нет одного и самого главного
условия для создания истинной красоты: непроизвольной
естественности и простоты. И это совершенная ложь, будто
во всех этих новейших школах поэзии выражается протест
против материализма. В натурализме, особенно в том его
виде, в каком он проявился во Франции, действительно, мы
видим некоторую односторонность: в произведениях этой
школы жизнь изображается исключительно в ее буднич­
ных мелочах и дрязгах, в ряду ~холодных, раздробленных,
44

повседневных характеров, которыми кишит наша земная,
подчас горькая и скучная дорога5>, по выражению Гоголя.
Вся праздничная сторона жизни, все ее могучие порывы
в проявлениях возвышенно-идеального и героического почти
совсем игнорируются этою школою. Против подобной одно­
сторонности действительно можно ожидать реакции в виде
возникновения новых школ с преобладанием идеальных ти­
пов, сильных страстей и широких размахов жизни, - одним
словом, чего-нибудь вроде нового романтизма. Но какую же
оппозицию натурализму могут представить безумно-исте­
рический бред, все эти сапоги всмятку, какими являются
декадентства, прерафаэлизмы или символизмы?
VI
Печальное искажение, которому подвергся талант г-жи
Гиппиус, заключается ни в чем ином, как именно в увле­
чении всеми этими новейшими из.мами. В этом увлечении
убеждают прежде всего те несколько стихотворений г-жи
Гиппиус, которые вы встречаете в книге. Они представляют
сплошь бессвязный бред души больной, и я считаю излиш­
ним и касаться этого невероятнога сумбура, довольствуясь
тою выдержкою из него, которую читатели прочли в виде
эпиграфа к моему письму. Выдержка вполне выражает ха­
рактер всех стихотворений. Затем еще в большей степе­
ни убеждают нас в доблестном выступлении г-жи Гиппиус
на путь декадентской истерии все рассказы ее, в которых
являются те самые «новые люди5>, которыми озаглавлена
книга и которые, без сомнения, являются представителями
той «новой красоты5>, на первых ступенях которой пребывает
г-жа Гиппиус. Обратимся же к этим рассказам.
Таков первый рассказ книги, озаглавленный многообе­
щающим заглавием «Яблони цветут5>.
Герой этого рассказа с первых же слов восклицает: «За­
чем она так сделала, что я не умею жить без нее? Это она
сделала, я не виноват... 5> И оказывается затем, что это сде­
лала не какая-либо возлюбленная, а мать. «Это, -говорит
он, - мать моя сделала так, что я умираю без нее. Если
человека держать в тепле всю жизнь, а потом неодетого
выгнать на двадцатиградусный мороз, он непременно умрет.
И я умру. Умру из-за нее5>.
45

Случилось это очень просто и, если хотите, вполне реаль­
но. Оставшись молодою по смерти преетарелога мужа, мать
героя всю свою любовь сосредоточила на сыне. Ни она без
него, ни он без нее не могли существовать ни одной минуты.
Это бывает, и постоянно такая безумная, исключительная
материнская любовь очень гибельно влияет на воспитание
сына! Ах, матери, посвящающие всю свою жизнь, всю душу
вашему единственному произведению, дышащие, молящиеся
на него, не спускающие с него ваших восторженных глаз,
умерьте ваш пыл, не предавайтесь так усердно тому, в чем
вы видите ваш единственный священный долг, - иначе
вы наверное создадите вместо того совершенства, о кото­
ром мечтаете, - физического и нравственного урода. Так
произошло и в настоящем случае. Мальчик вырос, подго­
товленный дома учителями, выдержал экзамен на аттестат
зрелости, пристрастилея к музыке, поступил в московскую
консерваторию, но тем не менее оставался мальчиком, ко­
торый не в состоянии был не только сделать мало-мальски
самостоятельный шаг, но и на одни сутки остаться без ма­
меньки. ~мама, - рассказывает он,
-
раза два меня оставляла
одного на несколько недель, ей необходимо было уехать
домой. И каждый раз я умирал, бросал заниматься, почти
не ел. У меня являлся какой-то нервный ужас; мне казалось,
что я один на свете, ее нет и не было. Главное - не было!
А если не было, значит, и не будет... ~
По моему мнению, малый был в полном смысле нравс­
твенный урод, один из тех мягкотелых, безвольных шало­
паев, которые вырастают в оранжерейной атмосфере даро­
вых хлебов и так привыкают, чтобы их всю жизнь водили
на помочах, что чувствуют себя беспомощными и готовы
от ужаса упасть в обморок, едва только выйдут на улицу
одни без провожатого.
Но, по мнению г-жи Гиппиус, это был ~новый человек~.
Новизна эта особенно ярко обнаружилась в нем с того време­
ни, как он сошелся с такою же, как и он, ~новой женщиной~.
Это было весною, в деревне. Он сидел в саду и предавался
своим новым декадентским мечтам, как вдруг сзади пос­
лышался шорох. Это была она, соседка Коренева, жившая
рядом со своею богатою старухою матерью, много учившаяся
и нигде не бывавшая. Все в ней, в этой ~новой женщине~,
было не так, как у других людей, а совершенно особенное,
46

странное: волосы, завязанные сзади в простой узел, почти
небрежный, серели и еливались с окружающим воздухом;
лицо бледное, тонкое, продолговатое; глаза тоже бледные,
но прозрачные, как чистая вода. И одета-то она была фан­
тастично, словно выскочила из какой-то волшебной феерии:
на ней было широкое платье из мягкой белой материи, оди­
наково широкое вверху и в подоле, с узким темно-красным
поясом, с длинным шлейфом, и даже не шлейфом, а просто
падающим сзади куском материи, небрежным и красивым.
Рукава бьmи узкие и длинные, почти до пальцев.
Феерическая девушка откровенно заявила, что она давно
уже следит за ним, что она одевается так странно, потому
что никуда не выходит, ее никто не видит и потому она
заботится, чтобы нравиться себе самой, и что она находит
себя красивой; многие говорят, что нет, а она думает, что
они не понимают. В заключение же короткой беседы геро­
иня заявила чуть-чуть высокомерно, но снисходительно, что
герой может приходить сюда, он не портит сада.
Между молодыми людьми быстро началось сближение,
но и сближение это было совсем иное, чем у всех прочих
обыкновенных смертных. Так, она явилась на свидание для
того вдруг, чтобы слушать, как ночью будут распускаться
яблони. Казалось бы, как нельзя более естественно, что
почки, и лиственные и цветочные, развертываются под
лучами солнца, и если к вечеру не успеют раз:еернуться,
то под влиянием ночной темноты и прахлады рас~ускание
замедляется, по крайней мере, до раннего утра, до первых
теплых лучей солнца; известно, что у некоторых растений
даже распустившиеся цветы снова свертываются к ночи.
Но у наших героев все было иное, и даже природа, в угоду
им, изменила все свои законы. Прежде, чем расцвели яблони,
последовало объяснение в любви.
-
Отчего вы такая, Марта? - спросил герой.
-
Вы точно
сами с ними (т.е. с цветами).
-
А вы разве не такой? И вы такой, и вы также любите,
оттого я и рада, что вы со мной и люблю вас.
-
И я люблю вас, Марта, - сказал я,
-
как сад, как все.
Она повторила: сКак' все•... и задумалась.
А далее следует самое расцветение яблонь вопреки зако­
нам природы, и мы читаем:
47

Мне было страшно и жутко. Я ждал чего-то, весь ушел в это
ожидание. Марта не смотрела на меня. Ей было холодно. Она
подвинулась ко мне, я бессознательно обнял ее; просто, чтобы
быть ближе и вместе сидеть.
-
Надо спокойнее, спокойнее, - проговорила Марта, поло­
жив бледную руку на мою. - Мы не должны волноваться. Мы
должны так тихо, совсем тихо ждать. Без тишины в душе нельзя
быть близкими ей.
Я понял, что она хотела сказать - ~природе~.
-
А мы будем близки, правда, мы будем? - продолжала
она торопливо, заглядывая мне в глаза. - И я, и ты, мы оба
-
с ней вместе...
Никогда больше, никогда сильнее я не чувствовал, что я -
~с ней вместе•, и что в этом счастье, если это может длиться.
Какой-то новый, неясный запах дошел до нас. Мы оба сразу
его услышали и оба вместе поняли через минуту, откуда он.
-
Первый цветок распустился, - сказала Марта.
-
Оставь, не смотри на него. Погоди, сейчас и другие...
Она говорила шепотом, но торжественно и серьезно и крепче
прижималась ко мне. Я хотел что-то сказать, но она шепнула:
~ни слова•...
-
и посмотрела умоляюще. Я замолчал - и рад
был молчать. Мне больше ничего не хотелось, кроме того, что
было. Я думаю, это и есть счастье. Весь сад наполнился новым,
сильным ароматом. Месяц никпул и уходил с неба, но яблони
не темнели. Они были белые не от лунного света.
Но, увы! им удалось насладиться вместе лишь расцвете­
нием яблонь; а затем, раньше, чем яблони успели осыпаться,
молодые люди подверглись жестокосердой разлуке на всю
жизнь. Между ними встала мать героя, которая, проведав
о том, что сын ее неравнодушен к соседке, возопила:
-
Помни, Володя, наши отношения не таковы. Я не могла
никогда и не могу быть пассивно-нежной матерью. Я тебе
жизнь отдала до последней капли - и ты мне всю свою отдай,
всю, я к этому шла и не разлучалась с тобой, я сделала тебя
сама - для себя. Может быть, это дурно, мне все равно. Это
справедливо. Я на самоотвержения неспособна. Да и поздно
теперь. Теперь - как бы ты ни любил жену, возлюбленную,
как бы она тебя ни любила- ты без меня не проживешьl ..
И вот она, не долго думая, взяла да и услала своего Во­
лодю из деревни в столицу, объявив, что никогда не увидит
его и не простит. Он беспрекословно повиновался. ~я. -
рассказывает он, - был как мертвый. Если б она велела мне
48

взять револьвер и застрелиться, я бы молча взял револьвер
и застрелился~. От сильной ненависти к сыну она в одну ночь
похудела и осунуласъ, а затем захворала и умерла от дифте­
рита, но она, по уверению героя, сделала это нарочно, чтобы
не изменить себе и не проститъ героя. ~дифтерит, - повес­
твует он, - мог быть, а все-таки она бы верно не умерла,
если бы сильно хотела не умереть... ~
Казалось бы, что если бы герой был такой, как все люди,
то как бы ни жаль было ему мать, все-таки он поспешил бы
в деревню, к Марте, снова любоваться вместе с нею, как
расцветают сирени или жасмины; но он бът ~новый чело­
век~. стремящийся к ~новой красоте~. поэтому он предпочел
остаться в Петербурге, один, в темной и пропахшей кухней
квартире, давать ненужные уроки музыки и ненужно воз­
вращаться домой, а затем прикрепил к крюку в потолке
веревку и повесился... Вот так красота! ..
VII
Далее, в рассказе ~Богиня~ изображается студент Пус­
топлюнди, в свою очередь, не такой, как все смертные,
а совершенно особенный, одним словом, ~новый~. Он был
по происхождению грек; в его жилах текла греческая кровь
и будила в нем смутные воспоминания о далекой родине его
предков эпохи Перикла. Поэтому всегда только непонятное­
и необъяснимое имело силу давать ему радость. ~он любил
самые горячие лучи солнца и синее небо. Он часто летом
ложился на землю, на траву и смотрел в самую глубину неба,
где оно темнее, темнее... Высокие, круглые, голые стволы
сосен не мешали его радости, и даже увеличивали ее. Они
шли прямо к небу, и ему хотелось, чтобы стволы бъти еще
прямее и выше и ничего бы не было, кроме этих стволов,
на синем, солнечном небе. Он точно вспоминал что-то, чего
с ним никогда не случалосъ: может быть, страны, которых
глаза его никогда не видали: он сам не знал, чего ему хочется.
То ему хотелось, чтобы еще где-то было небо, другое - ему
казалось мало одного. Он не знал, что он любил, не знал,
есть ли то, что он любил, и даже не хотел знать~.
Но вот он влюбился в дачную соседку Попочку, но и эта
любовь была не такая, как у всех смертных, а особенная,
и ~опять были в этой любви у него неведомые родные и не-
49

ясные воспоминания о том, чего он никогда не видал~. Он
любил ее, как какую-то древнюю богиню; красивее всего она
казалась ему, когда сидела совершенно неподвижно, даже
не мигая ресницами, а солнце падало на нее: 4ему казалось,
что он любит их вместе, и хотелось, чтоб она осталась непод­
вижной навеки, чтобы они были вместе - и солнце, и она,
и он вечно бы смотрел на нее~.
И вдруг 4богиня~. во время одной общей прогулки, осту­
пилась, переходя по жердочке через ручей, окунулась в воду
и вышла на берег в самом жалком виде: 4белого платья,
похожего на пар, больше не было: в грязи, в тине, в иле,
намокшее, повисшее, облипшее - оно было страшно; волосы
ее упали; липкая коса, выше пояса- почернела и заостри­
лась на кончике, и с кончика тихо капала вода. Лицо было
жалкое, трусливое, истеричное, иссиня-бледное... ~
Увидя свою 4богиню~ в таком ужасном виде, герой наш
сразу разлюбил ее, отказался от летнего урока, уехал из Воз­
несенского, перешел на филологический факультет и начал
давать вдвое больше уроков, чтобы накопить денег и побы­
вать на родине, там, 4Где прямые колонны из пожелтевшего
мрамора уходят в синее жаркое небо, там, где есть другое
небо, которое люди называют морем, где он найдет то, чего
не знал и всегда любил- красоту~.
Затем в рассказе 4Голубое небо~ изображается перед нами
в лице героини Людмилы самая, по-видимому, заурядная
кокетка, одна из тех курортных Мессалин дешевого сорта,
которые водят за собою свору поклонников, -в виде юн­
керов, гимназистов, двух-трех купеческих саврасов и двух­
трех мышиных жеребчиков с чином надворного советника
и Анною в петлице, - не столько из-за какой бы то ни было
хищности, сколько ради того, чтобы поскорее выйти замуж,
и рады бывают пристроиться за первого попавшего на удоч­
ку акцизного чиновника или начальника железнодорожной
станции. Самым главным отличием девушки было то, что
при черных бровях и ресницах глаза у нее были неожиданно
светлые, без всякого цвета, странно-прозрачные.
50
-
Знаете, - сказал как-то Людмиле один очень любезный
старичок, - я бы искренно боялся сделаться вашим супругом.
С вашими глазами лгать легко. Я не умел бы узнать по ним -
обманываете вы меня или нет.

И действительно, девушка с прозрачными глазами лгала
направо и налево, каждую минуту, так что даже поклонники
останавливали ее, когда она слишком уже зарапортовывалась.
Казалось бы, перед нами просто-напросто дурно воспи­
танная девушка. И вдруг она является в своем роде «новою
женщиною~.
Во-первых, оказывается, что она лгала не по одной дурной
привычке лгать, а по особенному принципу, свойственно­
му «новым людям~. «Лжи, - говорила она,
-
столько же
на свете, и она так же необходима, как и правда. Зачем ее
презирать?~
Во-вторых, она отрицала не одну правду, но и все нравс­
твенные принципы. «Я не знаю,- говорила она,- действи­
тельно ли хорошо хорошее и честно честное. Докажите мне,
что я должна подчиниться вашему долгу. Мне не страшно
и не скучно подчиняться, я только не верю ... не верю в ваши
обязательства и нравственные законы. Не надо быть в рабстве~.
В-третьих, она завлекала мужчин и затем отталкива­
ла не ради чего-либо другого, как из-за предопределенной
борьбы между двумя полами. По ее мнению, людей нет,
а есть мужчины и женщины, и есть вечная, непрестанная
борьба между ними. Иногда побеждает мужчина - и тогда
женщина ему принадлежит, а иногда наоборот. Побежда­
ет тот, кто сильнее. «Я, - говорила она,
-
борюсь много
и много побуждаю и наслаждаюсь победой и унижением
противника, потому что, вероятно, найдется когда-нибудь
мужчина сильнее меня, и я влюблюсь в него, влюблюсь,
а не полюблю, и буду побеждена, как все... Но полюблю
я, если только встречу не мужчину, а человека... Да если
и встречу, то не поверю ... ~
Наконец, в-четвертых, подобно всем «новым людям~,
Людмила имела дар проникать в мир таинственного и не­
постижимого. Так, одному из своих поклонников, магистру
Елецкому, она однажды рассказывала:
Один раз, давно, в самом раннем детстве, я едва помню теперь,
я видела сон. Мне казалось, что кругом нет ничего, кроме яркого
неба, ничего - и даже нет меня, и небо я вижу через золотистую
решетку; я помню, как резко выделялась решетка на голубом фоне.
И куда я ни посмотрю - везде, веЗде голубое небо сквозь эту
решетку. И тогда ко мне пришло счастье, и непонятная радость,
и волнение - я не знаю, откуда и почему. Такое счастье
-
за-
51

метьте, испытываешь только, не зная ему причины. С тех пор я
не могу забыть мой сон. Помню, у меня, тоже в детстве, была
большая книга с картинками, и на одной была нарисована скала,
где сидел пингвин; и скала и пингвин резко выделялись на го­
лубом небе. И вдруг опять вернулось ко мне то чувство счастья,
слабое, но все-таки оно, я сейчас его узнала. Потом еще один раз
было: в нашем городе есть улица, прямая и короткая. Она чуть
покатая до половины и затем вдруг обрывается таким спуском,
что его не видно издали и кажется, что улица кончается небом...
Я шла мимо один раз и вдруг увидела это небо; оно было чистое,
ровное, синее, и последние дома перед спуском выделялись так
резко и края были огненные. Вот тогда лишь опять показалось
на мгновение, что есть какое-то великое счастье, для нас навеки
недоступное и навеки непонятное. Мы его не можем взять, оно
ускользает, уходит - но оно близко .. .
Совершенно в подобие Людмиле является перед нами
мисс Май, которая явилась в одну российскую усадьбу
в качестве компаньонки старой помещицы и там от скуки
занялась флиртом с неким барчонком Андреем, отбивши его
от нареченной уже невесты. Тут тоже молодые люди только
и делают, что любуются, как распускаются яблони: весна,
сирень, розы, соловьи; затем - лето, когда ~все, по словам
автора, распустилось, разошлось, каждый лист раскрывалея
с полны.м. бесстыдство.м». У Андрея голова пошла кругом: он
готов был отказаться от невесты и жениться на мисс Май.
Но несмотря на всю свою склонность к Андрею, мисс Май
решительно отклонила его предложение по той якобы новой,
но на самом деле очень старой и истрепанной теории, что
брак есть могила любви.
52
-
Я думала, - говорила она,
-
что люди гораздо дольше
живут, чем им следует, чем они действительно могут. Эта как
если бы зрелые апельсины не падали с веток, а сохли и портились
на дереве. Истинная жизнь человека проходит быстро, как весна
и лето, также быстро. А потом люди остаются доживать, - это
ошибка, им просто скучно, потому что жизни нет. Большое счастье,
если можно пройти жизнь, прожить весну и лето - и кончить,
не ползти дальше. И жизнь ничем нельзя продлить. Ты хочешь
быть всегда со мной - как теперь. Теперь есть счастье, потому
что есть жизнь, а потом все равно ничего не будет, потому что
придет смерть. Живи со мной - а доживай ... с кем хочешь .. .
Я бы не хотела доживать совсем...

Курьезнее всего, что рядом с флиртом мисс Май и Анд­
рея изображается подобного же рода роман лакея Андрея,
Тихона, который, в свою очередь, женится на прачке Ва­
силисе, потому что, по его мнению, из нее ~славная жена
будет$>, но вместе с тем ухаживает и за прачкой Пелагеей,
развивая ту же самую теорию, что и мисс Май: ~жена что?
Жена всегда жена. Для духа нет простора, умиления нет,
ну, а Пелагея это - все равно как отрада жизни: человек
каждый день обедает - что в том интереса; но этого ему
мало - хочется и книжку почитать, и в театр пойти
-
это
вот Пелагея$>. Очевидно, Тихон принадлежал, в свою очередь,
к числу ~новых людеЙ$> г-жи Гиппиус...
Но не довольно ли нам этих ~новых людеЙ$>? Из пред­
ставленных нами образчиков мы можем только видеть, что
рекомендует нам их писательница не бог весть как лестно:
все они являются перед нами или безвольными шалопаями,
или истеричными неврастениками и вместе с тем черствыми
эгоистами. А где же та обещанная нам ~новая красота$>?
Неужели в красном пингвине на скале на синем фоне неба
или же в полном бесстыдстве распустившихся летом лис­
тьев? Впрочем, ведь это только лишь первая ступень ~новой
красоТЫ$>, а вот погодите, когда г-жа Гиппиус возвысится
до самой верхней ступени, тогда мы увидим! .. О, что мы
увидим! ..
53

Иван Коневекой
ОБОШЕВАНИИ
НОВОЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
(Общие суждеиия 3. Гиппиус
в М 17-18 ~Мира Искусства~ 1900 z.)
В статье З.Н. Гиппиус о драме Минского ~Альма~ мне
бросились в глаза некоторые общие суждения о поэзии на­
шего времени не только русской, но даже и западноевропей­
ской. Мысли о западноевропейской поэзии обнаруживают,
впрочем, такое круглое невежество по этому предмету, что
вскользь брошенную о ней заметку критика можно извинить
до пекоторой степени только слишком небрежной оговор­
кой: ~я думаю~; очевидно, это суждения, писанные вполне
зря, без тени понятия о сколько-нибудь выдающихся явле­
ниях нынешней поэзии в Западной Европе, что называет­
ся, по крайнему разумению. В журнале, который задается
мыслью распространять знание играющих всеми тонами
и переливами образцов современного начертательного ху­
дожества, чрезвычайно больно и оскорбительно встречать
такие необдуманные суждения о тех литературах, которые
за последнюю четверть века проявили такое могуществен­
ное кипение новых соков жизни, новых тонов ощущения
в скандинавской повести (Ибсен, Якобсен, Гамсун, Гейдеи­
стам и др.), во франко-бельгийской лирике (Верлэн, Вье­
лэ-Гриффин, де Репье, Верхарен, Матерлинк), в некоторых
представителях германской лирики и, сверх того - драмы
(Лилиенкрон, Гофмансталь, Бирбаум, отчасти- Гауптман).
Только разве английская литература теперь в пекотором
54

застое; но все самое передовое и свежее в других странах
воспитано на тех немногих великих поэтах и художниках,
которые лет двадцать-тридцать тому назад сложили в Англии
вещую живопись и вдохновенное словотворчество; а самый
из них, быть может, взывающий лирик и единственный пла­
менный драматик Суинбёрн еще жив и деятелен; сверх того,
совсем особняком, но ярким неотразимым знамением века
выдается среди новейших англичан своей словесной живо­
писью, повестью и песней неуловимый и стереоскопически
явственный Киплинг. Ну, пристало ли такой писательнице,
как 3. Гиппиус, проявлять столь разнузданную беспечность
насчет литературы, не считаясь со всеми этими богатыми,
стремительными и стройными силами, которые озарили
ярко рдеющим заревом западноевропейское слово и увле­
кают, уносят лучшие души века к истинному земному раю,
полному томлений, мук, и восторгов, и отрад. Нет, видно уж
этой писательнице положен такой предел, и все это останется
навсегда вне ее кругозора.
Более достойны внимания, более обстоятельны и вместе
с тем предательски сбивчивы рассуждения критика о тех
новых русских поэтах, которых принято причислять к ка­
кому-то новому направлению. С самого начала он склонен
думать, что чистых декадентов в нашей поэзии совсем нет
и что едва ли можно придавать значение писаниям Брюсо­
ва, Добролюбава и Бальмонта. Из такого приговора можно
вывести только то заключение, что, очевидно, идти речи
впереди не о ко.м, потому что ни ранее, ни далее - ни одного
другого имени. Между тем сейчас же затем следует фраза
о наших 4декадентах, индивидуалистах и эстетах•: кто же
это такие? Остается предположить, что это Брюсов, Добро­
любав и Бальмонт. Но такое предположение почти не стоит
и выставлять, раз о них было утверждено без оговорок, что
едва ли можно им придавать какое бы то ни бьто значение.
Быть может, можно догадаться об этих 4nomina• 1, которые,
видимо, кажутся критику 4odiosa•2, илиженеудобны для
4Принятия их всуе•, по той характеристике их, которая им
предлагается. Но, как увидим, такие ожидания читателя
тоже остаются тщетны.
1 именах (лат.).
2 несносными (лат.).
55

Общее содержание характеристики- то, что это писатели,
которые отрешились от чего-то старого, что критику угодно
называть 4МЛаденческой мудростью~. но на что далее нет
ни одного истолковывающего намека, нового тоже ничего
не сумели изобрести и так остались ни с чем. Оттого-де им
скучно, и живут они не прошлым и не будущим, а только
несуществующим настоящим моментом, при этом выкинули
мысль из своих писаний. Это- единственные черты, которыми
вносится нечто отчетливое и существенное в представление
об этих писателях, ибо такими обозначениями, как 4Нездо­
ровые дети~. вводятся крайне условные и шаткие понятия
о характерах возрастов и совершенно призрачные и пустые для
всякого ума понятия гигиенические, особенно песообразные
и мешающие в обсуждении поэзии. Из всех указанных черт
характеристики выходит уже само собой заключительное
понятие критика о них - тяготение их к смерти.
Если взглянуть на наиболее выдающихся деятелей сов­
ременного русского стихотворчества, нам прежде всего
не представится ни одного, у которого в стихах не было бы
мысли. Из тех соображений, по которым 3. Гиппиус видит
необходимость выставить особенное направление в русской
литературе 4подземное~. но, по-видимому, вмещающее, по ее
мнению, мысли и новые мысли, можно усмотреть, что под
мыслями критиком принято понимать предположения о так
называемом 4важном и вечном~, т.е. о тех предметах, кото­
рыми кончается человеческая мысль. Правда, что мыслями
о таких предметах многие современные русские стихотвор­
цы часто пренебрегают в своих стихах, но в то же время я
не знаю ни одного, которого ценю - Фофанова, Сологуба
или Брюсова, - у которого были бы слова без всякой мысли.
Слова без мысли бьти бы слова без образов и представлений
и внутренней совместности этих представлений. Если же в об­
разах и настроениях этих поэтов передко нет каких-нибудь
обобщающих понятий или предположений, так это свойство,
конечно, составляется из того явления, довольно правильно
отмеченного критиком, что этим писателям нет дела ни до
того, что когда-то было, ни до того, что еще будет, и вообще
ни до чего, что бывает где-то не теперь и не там, где их 4Я~.
Это так: полусознанным чутьем эти поэты ощущают,
что не было и не будет никогда ничего другого сверх того,
что мечтаетел их воображению, в извне приходящих к ним
56

Представлениях и впечатлениях, что, если отнять это вооб­
ражение, это внутреннее расположение (или, что называется,
4настроение•) личной воли, всякий предмет сам по себе
ничто: тогда от него остаются только представления чис­
ловые о нем, этот подобный остову остаток деятельности,
какой остается в воле к мышлению, именуемой человеком,
если им устранены, исключены из себя всякие иные рас­
положения и влечения. Образы же и настроения, которые
вызываются во внешнем материале ощущения человеческим
нравом и вкусом, по большей части наиболее ярко и живо
возбуждаются в меру их непродолжительности, и от этого
поэтами так ценятся наиболее мимолетные, минутные на­
строения. К обратному результату, к производству наиболее
продолжительных, постоянных и наименее ярких и живых
представлений и понятий в сыром материале внешнего мира,
направляется и стремится творчество чисто мозговое, научное,
отчего его заветная цель - свести все отношения предметов
к отношениям математическим. Но нельзя не отметить -
и самими поэтами это явственно сознается, что, если того
запросит их нрав и личность, им есть полная возможность
сосредоточиваться среди своих представлений и впечатлений
и на тех из них, которые создаются самым частым, повто­
ряющимся и возвращающимся, значит, не изменяющимся
образом, удерживать в себе все одни и те же мечты и восторги.
Так поэтами чуется, что своя мечта, свое преображение
предметов в своих руках, в своей власти всегда, а вне своего
настроения, своей мечты человек ничего не чувствует, если
только то изволится ему. Всегда он производит и поэтому
производит какую-нибудь мечт~ какой-нибудь представ­
ленный образ, в чисто мозговой деятельности - минимум
образности, максимум общности; итак, все дело для него в том,
чтобы устремить свою волю к тому воображению, которое ей
наиболее сильно и наиболее постоянно изволится. Личности
в ее порьiВах к творчеству ощущений пряличествует сознать
свою вечную природу, свой вечный лик. То, что личность
хочет и воображает наиболее сильно и наиболее постоянно,
то истинно вечно, потому что это всегда будет, пока и если
личность есть, пока 4Я есмь•. А как может, могу, я не быть?
Ведь чтобы было что-нибудь, что 4Не я•, не может не быть
4Я•. Что же после этого может значить смерть, когда из­
вестно, что ни от чего внешнего личность - 4Я• исчезнуть
57

не может, раз ничего внешнего без ~меня~, без личности
быть не может? Итак, постоянная, главная, основная воля
и стремление личности - вот что есть единое и вечное;
минутные же ее порывы и представления - собственные ее
видоизменения и разновидности, над которыми она властвует
и правит; поэтому временному произволу ею дается полная
временная же свобода. Она не была бы сама собой, если б
не исполняла и временных своих желаний. Таким образом,
из нынешних поэтов каждый является вполне поэтом своей
вечной природы, вечной и единичной монады, если каждый
из них в каждый миг весь распускается в своих мгновенных
образах. Мгновенные образы сами себя упраздняют, мгно­
венная воля, дав себе волю, отступает и вновь приходит
к своему вечному существу. Всякий творец образов, делая
свое временное дело, творит волю своей вечной монады,
единицы.
Таков, во всяком случае, тот замысел, который смутно
чудится многим современным поэтам, тот инстинкт, который
им внушает любовь и возращение настоящего мига, образов
проходящих. И из такого направления и побуждения никак
уже не может происходить безысходной скуки и неудо­
вольствия. Если у кого из лучших нынешних наших поэтов
искать неутомимой тоски, если кому, действительно, все
~не по нем~, потому что ни из чего ничего ему не сделать,
ничего у него не выходит, и потому любится и боготворится
некое вечное ничто, так уж, конечно, нигде не найдется более
красноречивого и усиленного выражения таких мучений,
чем в творчестве самой З.Н. Гиппиус. Нет более страшных
памятников этого чистого отрицания в нашей поэзии, чем ее
~песня~: ~мне нужно то, чего я не знаю ... чего не бывает ...
чего нет на свете~, ее картина скуки в загробном царстве (~я
в лодке Харона... ~ ), ее поэмы тоски и равнодушия, каковы
~легенда~ и ~ведьма~. Почти все ее повести завершаются
неизбежностыо смерти, прекращения человеческих условий,
ради осуществления желаний, да и за смертью едва ли пред­
полагается иное бытие, во всяком случае это должно быть
бытие, уже ни с чем известным не сходное, всему прямо
противоположное. Таким образом, вечная воля ее личности,
в самом деле, направляет ее всегда к уничтожению, никогда
не к творчеству. Само собой разумеется после этого, что ею же
и во все внешние воли влагается тот же порыв к уничтожению.
58

Много подобного этому настроению есть и в прозе и в сти­
хах одного из первых талантов нашей теперешней поэзии
г. Ф. Сологуба; но, когда он оживает, он с удвоенной силой
зовет к радости того, что не вечно и не едино, потому что
~созданьем Его многоликим единство от меня не сокрыто!>.
Достаточно указать на такие стихи его, как: ~мимолетной
лаской мая наслаждайтесь... !> и т.д.; ~Как ребенок развлекаюсь
мимолетною игрой... !>; ~и поет мне ветер вольный речью
буйной, безглагольной про блаженство бытия!>. А если он
бредит об ином мире, то не раз в него вносятся отчетливые
черты и образы: в его звездных раях, в его играх теней, в тех
~призраках неземных!>, которые ему являются ~на мину­
ту!>, в ~бездыханной вселенской душе!> - сладость и мука
для него неизреченная. И вне земли, и на земле его манит
возбужденная, воодушевленная жизнь и восторг: ~ничего
не отвергну в созданье, и во всем есть восторг и веселье!>.
Гораздо более неутомимая сила и жажда жизни человеческой
и сверхчеловеческой, ни в чем уже не похожая на презре­
ние и равнодушие ко всему, что доступно воображению,
выражена, но с гораздо меньшим совершенством слова, чем
у Ф.К. Сологуба, в новых, сочных и пластичных образцах
поэзии В.Я. Брюсова ( ~тertia Vigilia!> ). Наконец, во всем
творчестве К.М. Фофанова, которое неустанно разливается
уже много лет, до недавно только появившейся его большой
новой книги ~иллюзии!>, горят самые жгучие терзания сердца
и бьют ключом страстные ликования в каком-то необъятном
и внутренне уравновешенном кипении. Жизнь его подде­
рживается томительным огнем, и томительный огонь под­
держивается жизнью. Невозможно, наконец, говорить о том,
что пропала наша стихотворная поэзия, и до тех пор, пока
долголетний возраст не препятствует до последнего времени
создавать лучшие свои, даже в крупном объеме, замыслы,
как поэма ~он и Она!>, К.К. Случевскому, единственному
в своем роде из русских поэтов по буйной яркости, размаху
и причудливой изощренности своей живописи.
Чрезвычайно любопытно и знаменательно еще одно толь­
ко указание в характеристике новых русских поэтов, какая
дается З.Н. Гиппиус. Упоминается о том, что посреди своей
смертной скуки эти поэты вдруг возьмут да и развеселят­
ся бессмысленно своим положением и что на эту улыбку
не приходится сердиться, а снисходительно радоваться, как
59

на улыбку больного ребенка, которому уже недолго жить.
Да, улыбка наблюдательно примечена критиком, но по все­
му, что было сказано о производительности и полноте духа
многих нынешних поэтов, можно, я думаю, догадываться
о том, что значение этой еле уловимой и глубокой улыбки
куда мудренее, чем полагает критик. В этой улыбке- жи­
вотворящее и освободительное значение, в ней - любовь
ко всему на свете и торжество надо всем на свете. Много
в ней восторга, много иронии перед судьбой. Пока играет эта
улыбка, скуки в жизни нет, потому что скука- истощение,
скудость, пустота духа, а в улыбке живого поэта - обет
его веры в широту и в избыток своей творческой жизни
и его презрения ко всему, что не от его духа. С этой спо­
койной усмешкой те же поэты, которые охотно принимают
сочувственное им название - дети, будут слушать унылые
и тревожные причитания своих нянюшек, которые ворчат
на то, что детки все здоровье себе повредили - до того
добаловались, так побереглись бы, как бы им совсем скоро
и ножек не протянуть. С улыбкой поживем и увидим, кто
кого переживет - печальная ли пестунья, которой совсем
нет мочи и тошно тянуть жизнь, которая то зевает и охает,
то смиренно покоряется судьбе, или балующиеся и бесну­
ющиеся ребятишки, которые раздражают ее своими козли­
ными прыжками.
60

е;
е
Г.И. Чулков
ПРИМЕЧАНИЕКСЛОВАМ
АНТОНА КРАЙНЕГО О ЧЕХОВЕ
Мы вышли из мира определенностей, точных слов и не­
зыблемых понятий, мы ужаснулись призрачности реального,
и, взволнованные, стоим на распутьи, прислушиваясь к та­
инственному шороху чьих-то огромных крыльев... Не об­
лачно-нежные ли крылья Мировой Души веют над нами?
Не она ли выйдет из мистических недр, чтобы сосредоточить
вокруг себя весь мир и сделать его достойным Логоса? Зо­
лотое ~да~ уже звучит все громче и громче...
Но не станем обманывать себя: еще не преобразилась
земля, еще страшный хаос царит на ней и черные проти­
воречия вопиют. Познать весь ужас этих противоречий,
постигнуть хаос жизни во всей его чудовищной нелепос­
ти, в музыке мучительных диссонансов - вот необходимая
ступень, которую пройти должны люди. Чехов достиг этой
ступени ...
~Публика до Чехова не доросла... -
говорит Антон Край­
ний. - Дай Бог, чтобы она до него и никогда не доросла,
прошла мимо~. Возможно ли это? Нужно ли это? Мертвое
спокойствие, чертово болото не в душе Чехова, а в тех ду­
шах, которые не замечают, не чувствуют рокового разлада,
которые ~не доросли до Чехова>>... А Чехов, может быть,
полусознательно, но осязает уже своим талантом страшные
колебания, глухую тревогу и бессмысленный топот жизни.
Стучат костяшками скелеты ... Рождаются крики из тьмы .. .
Текут ненужные слезы... Пошлость перерастает себя.
61

Чехов не только конец, но и начало. И он, как мы, сто­
ит на распутьи. И перед ним мерцают таинственные огни,
но солнце истинное ни для него, ни для нас еще не зажглось.
И мир наш еще не храм...
Не нужно, Антон Крайний, любовно-суровых слов. Зажи­
гайте факелы. Побольше факелов! И с ними пойдем в самые
черные недра жизни, и там, не страшась опасности, осветим
и освятим сердца. И пусть будет радостное волнение или,
быть может, смятение... Пусть будет. Куйте новый язык,
поклоняйтесь живому Богу и, главное, не уединяйтесь. Свя­
жите крепким узлом тайну с жизнью, восстановите связь,
кощунственно порванную - и только тогда победите вы
хаос и узрите Солнце.
62

Н.Я. Абрамович
ЛИРИКА З.Н. ГИППИУС
Я ищу Тебя, чтоб жила душа моя.
Августин
Я не знаю, где иначе искать жизни,
Как не в смерти.
Св. Тереза
1
~Белая оде~а~ - этим стихотворением заканчивается
книга г-жи Гиппиус, и в строках его бледно просвечивает
чистый образ Христа... Просвечивает бледно, ибо три четверти
книги поэтессы отданы тому, что можно назвать смертью
в жизни, - тупой, холодной тяжести, слепой силе, в тисках
которой бьется живая тоскующая душа, и еще мимолетности
проходящих мгновений.
Чрезвычайно характерным мне кажется одно место в пре­
дисловии автора к своей книге (~необходимое о стихах~),
где говорится о разорванности, об отдельности минут жизни,
отраженных в субъективном творчестве. Автор считает свои
строки выражением лишь данной минуты и об ощущениях
нескольких различных мгновений говорит: ~они разделены
временем, жизнью~ ... Здесь поэт глубоко несправедлив к са­
мому себе. Будь это замечание верно, - вся глубина содержа­
ния творчества многих великих лириков свелась бы к нулю.
Ибо что могло бы из книг этих лириков войти в область
сокровищницы человеческого Духа, если бы к~ое мгнове-
63

ние, своеобразно пережитое ими и своеобразно отраженное
в творчестве, было чем-то совершенно особым, замкнутым
в себе, без единой нити соединения между предыдущей
и последующей минутой их жизни?.. К тайне и глубине их
творчества ключ тогда был бы безвозвратно потерян. Точно
также ложью пришлось бы признать и то, что лирик обозна­
чает словом ~искание•, разумея под этим общую жизненную
основу его творчества. Ибо искание необходимо предполагает
цельность всей разорванной на отдельные мгновения жизни,
а следовательно, внутреннюю, быть может, смутно видимую,
но безусловно существующую последовательность. Именно
жизнь и именно течение времени соединяют отдельность всего
пережитого, сливая в единое то коренное, то центральное,
что непременно было в глубине каждой пережитой минуты.
И в целом жизнь каждого чуткого и ищущего художника,
а следовательно, и его творчество, есть разрешение великой
задачи его жизни.
В наше время почти полного преобладания во внешнем
творчестве ярко субъективных приемов именно этот род
отражений и кажется наиболее верным путем к разрешению
единичной, поставленной перед каждым отдельно, задачи.
В том же предисловии разбираемой книги мы находим ут­
верждение, что субъективное творчество есть особенность
единственно нашего времени, когда переживания и ~молитвы•
каждого поэта выливаются слишком лично, слишком свое­
образно, чтобы один молящийся мог понять другого и слить
с его молитвой свою. Вникая в эту мысль, мы невольно
создаем представления о каких-то замкнутых магическим
кругом, обособленных и отъединенных душах людей нашего
времени. Глаза их видят разное, слух воспринимает разное...
То прекрасное, что волнует и мучает мою душу и зовет ее
на бесконечный открытый путь, - видимо только мне, оно
создано моей душой, которая есть уникум, нечто единое
и неповторяемое в своей тонкой и таинственной своеоб­
разности... И образы мои, которыми я передаю мой сад, мое
небо, моего Христа, мое солнце, не будут видимы и не будут
поняты никому... И, следовательно, молиться или, - что
одно и то же, - творить, отражать мое мгновение,
-
можно
только одному, уйдя в себя, закрывшись в глухом и полном
одиночестве...
Так ли это?..
64

О, это - большой вопрос, который мы решать здесь небу­
дем. Но интересно отметить еще одну странность в том же
предисловии: утверждение, что в не наше, в другое время
поэты молилисъ вместе и молилисъ за всех других - не по­
этов, будучи понятыми и признанными, что, напр., Пушкин
сливался в своей молитве, в своем творчестве со всеми жи­
вущими в его время, как сливается и с людьми поколений
следующих...
Нужно ли понимать это в том смысле, что у Пушкина,
в основе его могучей поэзии, не лежала, как первое и не­
обходимое условие творчества, субъективность, подобная
чернозему почвы, началу производительному и тайному?
Если это не так, то придется признатъ, что в Пушкине-поэте
было то нечто, что присуще единственно ему, что составляет
тайну иного не человеческого творчества, будучи ростком
от Божественного семени. И прежде, и теперь есть и всегда
будет в каждом поэте то, что никогда не может быть до конца
понято и прослежено мыслью читателя, в чем заключается
связь живой человеческой души поэта с его строками. Ибо
поэт никогда себя не договаривает, никогда не исчерпывает
до дна своего чувства, никогда не дает совершенного в этом
смысле образа, и то нечто, что именно и служит основой
таинственного дара художественной интуиции, было, есть
и всегда будет ограждено непереходимым кругом непозна­
ваемости.
Этим устанавливается связь между поэтами нашего вре­
мени и прошлого, - связь, которую г-жа Гиппиус разрывает,
объясняя причины неиужиости для нашего времени сборников
лирической поэзии. Как и поэт, живший две тысячи лет тому
назад, лирик современный, чуткий к правде, говорит о том
лишь, о чем он может говорить, не насилуя себя... Мир он
созерцает своими глазами, - и он рассказывает о том, что
видит; впечатления, мысли и образы созданы его душой, -
и он отражает свою единичную живую душу. Вот все, что я
могу дать, - говорит он :читающему его:
-
книгу моей жизни.
И, несмотря на замечания автора о разорванности, о полной
отдельности ее стихотворений, отражающих мгновения, мы
видим в них нечто единое, нечто цельное, сообщающее всей
книге характер полнейшей своеобразности. Книгу 4Собрание
стихов~ З.Н. Гиппиус кроме ее автора написать никто не мог.
И то жизненно-прекрасное, то духовное и пленительное
65
3 Том 15 Бепая дьяволица

по своей внутренней чистоте, твердости и изяuцеств~ что
составляет содержание этой белой книжки, - неповторяемо.
11
Когда перелистываешь и читаешь такую обильную живой
и сложной, и сильной жизнью книгу, как стихотворения
З.Н. Гиппиус, - центр внимания ежеминутно переносится
от одного светлого и тихого откровения жизни к другому...
Кажется, вот именно то, что может служить самым устой­
чивым, угловым камнем в построенной поэтом тихой, белой,
задумчиво-молчаливой церкви. Но перевертываешь стра­
ницу - и снова видишь тайный и тихо озаренный просвет,
настойчиво и властно зовуuций... Так в сумерках в осеннем
поредевшем саду бредешь из пустынной аллеи к неподвиж­
ному, отражаюuцему серое небо пруду, к ограде, за которой
лежит сливаюuцееся с сумраком поле, - и к сильному, все
нарастаюuцему и точно давяuцему душу своей силой чувс­
тву жизни приливают новые и новые веяния, переполняя
душу чем-то свежим, расширяюuцим и глубоким... Последнее
впечатление будет впечатлением подавленности. Слишком
сильна, слишком расширена и многообразна жизнь, она
превышает наши силы, и сознание этого обилия, этой моuци
ложится бременем на наши плечи... Таково впечатление живой
природы, в которую мы входим лишь как малая частица ее,
созерцая только то, что лежит в пределах нашего ограничен­
ного кругозора, видя опускаюuцуюся вдали для наших глаз
завесу неба... И впечатление книги стихов З.Н. Гиппиус своим
многообразием подобно именно свежему шцуuцению природы.
В ней, этой книге, не мертвые, пустые слова и строки, но сама
жизнь, странно и сильно переживаемая. Книга живая, -
и это первое, что о ней должно быть сказано. Над жизнью,
отраженной в ней, лежит тихий сумеречный свет, тускло
льюuцийся в окна погруженных в тьму комнат, сливаюuций
в одну чашу неподвижные аллеи, наполняюuций глубоким
безмолвием внутренность маленькой строгой часовни, где
мерцает лампада пред живуuцим в полусвете и тишине ликом
Христа и чуть заметно движутся тени...
Да, поэзия Гиппиус - маленькая строгая часовня, безмол­
вная, сумеречная, в тишине которой чувствуется сосредото­
ченно-глубокая, немая и незримая жизнь в Боге... Но у дверей
66

этой часовенки стоят березы, на камни ее ступеней ложатся
тени ветвей, падают капли росы с листьев и по утрам в лис­
тве деревьев слышатся щебет, порханье и возня птиц... Это
необходимо прибавить, потому что кроме живых стен живой
часовенки, где человек с пытливой и отдающейся любовью
глядит на лик Христа и молится в тайном желтом сиянии
свечей, есть для поэта еще утренняя синева неба, свежесть
росных капель, движение теней и солнечного света, садовая
глушь, жизнь природы ...
Прежде чем я перейду к изложению субъективно понятой
мной и смутно просвечивающей в книге поэта жизненной
основы его, - Вере,
-
того, в че.м горит найденный и.м для
своей жизни свет, я несколько слов скажу о природе в книге
З.Н. Гиппиус.
Мне кажется странным, что поэт, допускающий такую
полную свободу формы произведений, словесной передачи,
вместе с тем является таким строгим и сильным, да, имен­
но - сильным мастером стиха. Рифмованное четверости­
шие автора «Святой плоти>> - так легко и непринужден­
но законченно и так полно в своем содержании, что образ
и мысль поэта являются неразрывно и навсегда слитыми в их
ритмаванной певучей форме. То, что он говорит, не может
быть уж иначе сказано, и три элемента художественного
творчества лирика-стихотворца: 1) законченность, полнота
мысли и образа; 2) легкость, чистота стиха и 3) наличность
своего (я подчеркиваю это) слова особого индивидуального
оттенка, цвета и запаха, - достигнуты здесь в совершенстве.
Свобода формы и в то же время строгость в соблюдении
всех ее условностей - как это совместить?.. Мне лично
соблюдение законов ритма и рифмы при передаче неуло­
вимо-легкого и тайного внутреннего кажется грубо-тяже­
лым и ненужным, чем-то вроде признания необходимости
для легкого бестелесного существа одежды грубо-земной.
Условность нашей узаконенной стихотворной речи часто
является кандалами, которыми насилие отяготило хрупкие
и нежные руки поэта... Небесно-легкое и воздушно-тайное,
являющееся выражением откровений духа, требует такой же
легкой и воздушной одежды. Должно быть признано воз­
можным бесконечное расширение формы и разнообразие
ритма, размера и сочетания слов. У З.Н. Гиппиус есть одно
стихотворение («Круги~), в котором допущена вольная естес-
67
з·

твенпая форма словесной передачи, со своеобразным ритмом.
Но, судя по этому единственному стихотворению, поэтессе
наиболее близка именно узаконенная певучая стихотворная
речь. Мысли и образу поэта свободно и легко в этой форме,
и, стесненный ее условностями, автор дает нам отражения
природы высокой художественной ценности. Он рисует то,
в чем сказывается ему жизнь и характер известного пейзажа,
и вносит этим в свой рисунок нечто живое, действительное,
открывающее нашим глазам природу. Слово автора - про­
стое, легкое и вместе с тем всегда образное, являющееся
в цветной одежде и веющее запахами трав, воды, листьев,
полевого ветра. В этом отношении самые характерные вещи
в книге поэта:- ~осень~ и ~нить~. ~осень~- это дающая
бесконечность для созерцания, строго и тихо выдержанная
картина. По мастерству это, вероятно, лучшая вещь в книге.
Почти грубая первобытная наивность впечатлений жизни,
земли сливается с той тишиной смерти, могильного успения,
которая веет покоем пустынных безвоздушных, безветренных,
бесконечно открытых пространств ...
68
Бестрепетно осень
Пустыми очами
Глядит меж стволами
Задумчивых сосен,
Прямых, тонколистых
Берез ЗОЛОТИСТЫХ, -
И нити, как Парка,
Седой паутины
Свивает и тянет
По гроздьям рябины,
И ласково манит
В глубь сонного парка...
Там сумрак, там сладость,
Все осени внемлет,
И тихая радость
Мне душу объемлет.
Приветствую смерть я
С безумной отрадой
И муки бессмертья
Не надо, не надо...
Покорный покою,
Я сном под землею
Усну бесконечным...

В сонете поэт описывает паутинную нить.
Весельем солнечным и тенью облита,
Нить паутинная, упруга и чиста,
Повисла в небесах, и дрожью незаметной
Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно:
Она крепка, тонка, прозрачна и проста...
Разрезана небес живая пустота
Сверкающей чертой, струною многоцветной...
Какое мастерство описания! .. Что это- тщательная об­
работка и выделка формы или же присущая поэту непос­
редственная простота и цельность выражения? ..
Я ограничиваю свой обзор книги г-жи Гиппиус. Я знаю,
что мне не исчерпать всей разлитой в этой книге жизни,
да я и не намереналея это делать... Я оставляю для себя
еще многое, о чем говорит не образным, мертвым словом
значило бы умерщвлять и уничтожать для себя живое
и жизненно-прекрасное... Но я скажу еще несколько слов
о стихотворениях, посвященных гнетущей силе смерти,
не той смерти, которая есть тишина, успокоение, но смерти
в жизни, тупой, давящей, бессилящей и опустошающей душу.
Таких стихотворений много. Автор по-детски искренен... Он
признается в своем бессилии, в своем ужасе, недоумении
перед той темной, страшной силой, которая несомненно
существует...
Моя душа во власти страха
И горькой жалости земной.
Напрасно я бегу от праха,
ЯВСЮдуСНИМИОНСОМНОЙ.
Мне в очи смотрит ночь нагая,
Унылая, как темный день.
Лишь тучи, низко набегая,
Дают ей мертвенную тень.
И ветер, встав на миг единый,
Дождем дохнул - и вмиг исчез.
Волокна серой паутины
Плывут и тянутся с небес.
И в прахе душном, в дыме пыльном,
К последней гибели спеша,
Напрасно в ужасе бессильном
Оковы жизни рвет душа...
69

Прочтите ~глухота~. ~сосны~. <<Уныние~. ~пауки~ .. .
В жизни есть то страшное, что человек не может одолеть...
Одоление есть. Ведь там, у каменных ступеней часовни,
между стволами деревьев, вечером, в тихом сумраке стоит
легкий и светлый Христос ~в белой одежде~ ... Но человек­
человек... И он не всегда одолевает .. .
Но Христу он молится. Он подошел к Нему так близко,
как мог, и вина его отдаленности от Света лежит не на нем.
Иисус в одежде белой...
Иисус детей надежда!
Прости, что я скорблю!
Темна моя одежда,
Но я Тебя люблю.
В бедное простое слово ~люблю~ сколько могло быть
вложено!
В строках стихотворения ~Другой христианин~ мерцает
светло и тайно тихая дорога к рассвету...
Отблески этого света рассыпаны по всей книге поэта.
Это и есть то интимное, основное, внутреннее, что выше
называл я верой и найденным, горящим для жизни свето­
чем. Попытка распространиться об этом была бы бесплодна.
Яснее всяких определений живой образ поэта.
Одиночеству в книге З.Н. Гиппиус отдано несколько стра­
ниц. Чувство это сильно и глубоко выражено в стихотворе­
ниях ~соблазн~. ~сонет~ (~один я в келии неосвещенной~ ),
~Тихое пламя~ ...
Музыка смерти -безнадежная, глубокая, все покоряющая.
Музыка смерти, опускающаяся с неба на землю, широко,
мирно, траурно звучит в строках ~вечерней зари~:
Повеяло нездешнею прахладой
От медленной зари,
Ни счастия, ни радости не надо.
Гори, заря, гори...
Я повторяю еще раз: я не исчерпал и сотой доли всей
жизни, разлитой в книге поэта. Книга его - белый молит­
венный дом, тихий осенний сад в сумерках... Исчерпать
книгу я не мог и я не хотел бы это сделать.
70

А.Л. Волынский
КНИfА ВЕЛИКОfО fHEBA
Может быть, самой типичной фигурой среди декадентов
является Гиппиус. В отличие от Минского, декадента ума,
это декадентка ощущений. Все, что она изображает и описы­
вает, представляет собою какую-то тонкую ткань или, вернее
сказать, паутину ощущений, сквозь которую она и смотрит
на мир. Концепция ее рассказов рассудочны, не являются
органическими художественными замыслами, а весь интерес
ее беллетристического творчества заключается именно в этих
декадентских, исключительно эстетических восприятиях. Ее
описания природы кажутся прекрасными, как изящная гра­
вюра, потому что природа и особенно красивая природа дает
благодарный материал для чисто декадентских изображений.
Но и эти описания Гиппиус, как и вся ее художественная
работа, заключает в себе глубоко спрятанную фальшь: при
внешней красивости, все это страшно безжизненно, дразнить
нервы, но не проходить в душу, потому что лишено души
и лишено даже той силы, которая развивается в иных дека­
дентских натурах, оторвавшихся от чего-то могущественного
в собственной душе. Какой-то слабый прохладный ветерок
вечно колеблет паутину Гиппиус, в которой запутались, .как
мухи, эти, придуманные ею, всегда маленькие, всегда бес­
кровные человечки. Они бессильно карабкаются, цепляются,
злятся друг на друга, воображают себя чем-то большим,
важным, но, в сущности, живут и умирают, как истинные
мухи, с чуть слышным жужжанием. Автор, по-видимому,
считает своих героев настоящими Люциферами, потому что
71

он старается наделить их всеми свойствами декадентского
типа, - на все дерзающим эгоизмом, враждою к морали и раз­
ными утонченно-ядовитыми склонностями, подхваченными
из романов Достоевского. А между тем все более глубокие
психологические мотивы, не исключая и чисто-декадентских,
всегда несколько бессильны в ее произведениях, потому что
она слишком многого не имеет в самой себе и даже в своем
внешнем жизненном опыте идет на буксире чужих мотивов
и чужих идей. Эти чужие идеи, чужие мотивы, всегда совре­
менные, можно сказать, взятые из кружкового обихода, она
разменивает на тонкие дробные ощущения. Что-то болезнен­
ное, худосочное и вместе с тем претенциозное чувствуется
в ее произведениях, манерных, кокетливых, шелестящих
сухим шелестом женских шелковых юбок. Читающая публика
раздражается, оскорбляется ими, потому что она невольно
улавливает в них глубокий нравственный изъян, что-то бес­
плодное, мертвенное именно в том самом пункте, где другим
людям, даже декадентам в их односторонности, приходится
страстно бороться с самим с собою. В последнее время Гиппи­
ус, внушаясь новыми идеалистическими веяниями, начинает
выдвигать божественную сторону в человеческой природе,
то именно, что раньше пренебрежительно отбрасывалось ею,
и мечтать о победе над душевным раздвоением, но эти ее
тенденции отдают еще большею фальшью, потому что здесь
в ней нет уже ничего оригинального и прочувственного. Эти
ее разговоры о Боге, это хождение в гости к Б01у, отзываются
суетою нового кокетства нового интересничанья.
Остается сказать еще о последнем декаденте в области
русской беллетристики, который быстро оставил себе из­
вестность, одно время даже шумел, но в настоящее время
уже иссяк и исчез из литературы. Я говорю о Сологубе,
автор нескольких талантливых стихотворений, одного очень
талантливого очерка под названием ~тени~ и немногих по­
вестей и рассказов, сразу показавтих границы его дарования.
Сологуб тоже декадент ощущений, кое в чем родственный
Гиппиус, более сильный и мрачный, чем она, но уступа­
ющий ей в умственной культурности. В рассказе ~тени~
прозвучало какое-то скорбное безумие, что-то глубоко пес­
симистическое. Какой-то русский Шопенгауэр, вышедший
из удушливого подвала, посмотрел на мир и сказал, что все
это тени. Полное непризнание мира, всех его радостей, всех
72

его волнений. Если бы у Сологуба хватило силы идти далее
этим путем, если бы у него хватило душевного и умственно­
го содержания, из него выработался бы большой писатель.
Но этот мрачный подвал, из которого он на минуту вышел,
не оставил в нем ни сил, ни крови, ни настоящей фантазии,
которая, цепляясь за впечатления жизни, превращает их
в поэтические символы. То, что написано Сологубом после
~теней~, полно болезненных галлюцинаций, нравственных
извращений и передает в грубой, нехудожественной форме
миазмы какого-то разложения, внешней и внутренней бед­
ности. Критика сразу накинулась на слабую сторону его
произведений и воепользовалась ею, чтобы скомпромети­
ровать русское декадентское движение. В самом деле, как
Гиппиус раздражает бездушною кокетливостью, так Сологуб
раздражал ее грубостью. И у того, и у другой улавливалась,
кроме того, нравственная порча, которой никогда не было
в произведениях настоящих русских талантов и которая
никогда не будет привлекательна для русской публики.
По-видимому, это уже почувствовалось и самими дека­
дентами, которые в России, как и на Западе, стали изме­
нять своему декадентству и переходить в идеалистические
течения. В России такая быстрая эволюция декадентства
является особенно естественною, потому что нет народа,
в котором с такою силою была бы выражена противопо­
ложная декадентству религиозная стихия, а также и потому,
что декадентство есть создание чисто-культурное и занесено
в болотистую Россию западноевропейскими ветрами. Теперь
оно явно разлагается, и, когда оно окончательно переродится
в новую форму творчества, можно надеяться, что из всего
этого движения выйдут какие-нибудь новые литературные
силы. Это будет эпоха Достоевского, это будут люди одного
с ним безумия. Толстовская традиция вся исчерпана в русской
литературе, и высокий талант Чехова является последним
словом в этом направлении. Полоса же Достоевского толь­
ко еще начинается. Художественная мысль прошла через
сознание человеческой раздвоенности, почерпнула в этом
сознании трагический взгляд на человека и некоторую но­
возаветную надежду на иные, высшие формы жизни, новые
формы искусства и новую, цельную красоту.
73

Андрей Белый
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДНЕВНИК
(1899-1907)
Легкой критической рапирой, изящно свистящей, воору­
жен Антон Крайний. Прекрасные рисует рапира вензеля,
шутливо посвистывает у носа противника, вызывая на напа­
дение, а то злобно взвизгнет и расплачется гибким блеском.
Легким свистом шелковистым раздразнить, и кажется - легко
сразить такого противника, как Антон Крайний: о, не всегда
его удастся сразить, - попробуйте: перейдите в нападение;
искусству фехтоваться не обучались критики российские:
большинство из них искони дралось на кулачках, ну, а иные,
маркой выше, как тяжело вооруженные выступают они на бой;
пока-то соберутся! Непременно пищаль пудовую потащут
за собой, да и подставку для пищали прихватят: благородно,
почтенно, традиционно - но, Бог, мой!
-
пока-то заряжают
они пищаль (десять печатных страниц!), пока-то установят
подставку (еще десять страниц!), пока на врага свою ручную
наводят пушку (десять страниц!), высекают огонь (десять
страниц!) да выпалят (десять страниц; итого пятьдесят),­
две-три строчки Антона Крайнего (шелковистый свист ис­
кристого лезвия!) способны нанести серьезные порапения той
или иной вооруженной маститости. А кулачников критики
российской буквально рядами укладывает рапира Антона
Крайнего. Недаром в былые годы они устраивали облавы
на изящного публициста.
Теперь собраны некоторые из статей его в одном сборни­
ке; и собрание их обнажает в публицисте уязвимое место:
74

это - форсированная небрежность, с которой разделывается
он с рядом вопросов. Что если бы вышел противник, обу­
ченный фехтованыо? Побрызгали бы они зарницами блеска,
стекающими с лезвий, а потом противник бы предложил
перейти к эспадронам. Тяжел эспадрон методологического
исследования для изящной ручки нашей талантливой поэтес­
сы, укрывающейся под псевдонимом Антона Крайнего! Что,
если бы противник замахнулся эспадроном, перенеся вопрос
о свободе или предопределенности творчества в область
анализа основных понятий ~свободы~. ~необходимости~.
~творчества~, ~искусства~? Бедный Антон Крайний, привык­
ший к небрежному отношению к противникам на основании
прежних схваток с кулачниками да с неуклюжими стрель­
цами из пищалей: тяжелый эспадрон (слишком тяжелый
для изящной ручки, посвистывающей рапирой) выпал бы
скоро из ее рук!
А противник бы наступал: ~вы строите свое нападение
на ряде непродуманных суждений; вы не выдвигаете ни од­
ного вопроса во всей его серьезности; между тем заключа­
ете, что искусство индивидуальное устарело, будучи лишь
переходом от низшей формы тенденциозности к высшей.
Ваши нападки справедливы, быть может, если бы вы имели
дело с Емельяновым- Коханеким или с Мачтетом, но перед
вами Брюсов. Не говорю уже о Гёте: его-то куда прика­
жите вы девать? С ним что поделаете? Антон Крайний,
защищайтесь: где свистящий блеск вашей рапиры? Эспад­
рон неловко вихляется у вас в руках~. И противник бы
наступал, а Антон Крайний отступал... ~вы утверждаете,
что эстетический индивидуализм сыграл свою роль, и опе­
рируете произвольно с понятием, требующим методологи­
ческой обработки; сложна проблема индивидуальности: есть
индивидуальность психологическая, эмпирическая, мета­
физическая, общественная, религиозная. Каково же у вас
содержание понятия ~индивидуальности~? Каков процесс
индивидуального развития и каковы нормы этого процесса?
Или для вас не существуют проблемы индивидуальности,
поднимаемые научно-философскими дисциплинами? или
вы зачеркиваете работы Гельмгольца, Фехнера, Фолькельта,
Липпса, Оствальда, касающиеся искусства? Индивидуализм
в искусстве, - это вопрос, требующий сложной разработки,
спорный и темный, и не свистом вашей, хотя и прекрасной,
75

но - увы!
-
слабой рапиры он разрешится, а союзом или
войной методологических крепостей, вооруженных даль­
нобойными орудиями; посмотрел бы я, что предпримете,
когда разорвется над вами хотя бы одна серьезная граната.
И не мы вам ответим: мы даму пощадим. Вы думали, что
боретесь с нами, с индивидуалистами, - о, нет!
-
вы бо­
ролись не с нами, а с мальчишками из приготовительного
класса, грозящими вам бумажной стрелой. Трах - эспадрон
выпал из рук; защищайтесЪ же, мы не воспользуемся вашею
неловкостью~.
~вы обнаруживаете незнание терминов: когда говорите
об индивидуализме, то под ним разумеете соллипсизм. Что
вы требуете от современного искусства, вы его предста­
витель? Неужели коллективного творчества христианских
ценностей? И так на сложность методологических вопросов
обрушиваетееЪ вы Христом и Антихристом? Так оскопляете
вы культуру, и не ~скопцам~ (ваше определение декадентов)
учит вас тому, что культура многогранна~.
~ну, довольно сражаться на эспадронах: мы ведь не забы­
ваем, что имеем дело с дамой; мы не обрушимся на нее гно­
сеологией; возьмемте рапиру: давайте фехтоваться на равных
основаниях. Итак, куда же у вас денутся Пушкин, Байрон,
Гёте, Ницше? Или они - представители церковного ис­
кусства? Или они писали каноны? Трах- кончик рапиры
сломалея у вас: еще рапиру!~
~ну, Бог с вами: поговорим о декадентах-идеалистах, кото­
рых вы окрестили когда-то собачками Гриньками, скопцами
и другими в высшей степени любезными определениями.
Бедные индивидуалисты-декаденты: пока, игнорируя культуру,
науку, искусство, вы трудились над созданием небывалого
соборного искусства, которое должно вызвать в вас такое
приятное воспоминание (вспомните вашинедавние статьи?),
да скуки ради брапились собачкой Гринькой, индивидуа­
листы создавали произведения, которые навсегда останутся
в литературе русской, сидели над трактатами по истории
искусства, культуры и теории познания, попутно любуясь
зигзагами безобидной для них рапиры, и игнорируя, что ра­
пира рисовала слово ~скопцы~ по адресу их: ах ваша бедная
рапира, столь субъективная в нападках на индивидуалистов,
столь индивидуальная в своем ~сверхиндивидуальном~ про­
рочестве! Опять она сломалась; еще рапиру~.
76

43.Н. Гиппиус - 4декадентская поэтесса~: г. А. Крайний,
кто она, по вашему мнению, - неправдами 4собачка Гринь­
ка~, 4СКопец~? Нет, уж, г. Крайний: позвольте нам, индиви­
дуалистам по существу или индивидуалистам по тактике,
дружно встать на ее защиту. Ах, г-н Крайний: маска слетела
с вашего лица: перед нами уважаемая поэтесса. Что может
сделать галантный кавалер, как не опустить рапиру; как
не подставить грудь под удары изящной ручки!~
Вот, что сказал бы действительный противник и потом
начал бы без игры разбирать положение за положением Анто­
на Крайнего. Мы не станем так поступать. Тяжба, затеянная
когда-то задорным А. Крайним с декадентами - увы!
-
она
решена не в его пользу; вместе с 4отупительным~ московским
декадентством, с 4проникающим во все двери~ (4Сразу про­
никнуть умеешь во все ты~) В. Брюсовым и 4Недокисшим~
А. Белым, талантливый публицист награждал ударами сво­
ей рапиры петербургский 4Сверх-индивидуализм~ -плоть
от плоти чаяний Крайнего. А 4тупительное~ декаденство
4Острее~ поняла мотивы острого критика в болезненно-
4тупительном~ отношении его к товарищам по перу. Эти
товарищи - 4СКопцы от чрева матернего рожденные~
-
оказались вдруг пелпшенными 4Чувства неоспоримого, как
знать, что я не один в мире, но окружен мне подобными~.
А вот А. Крайний, нас укорявший в отсутствии чувства
солидарности, совершил этот грех, перепечатав старые воз­
мутительные слова, опровергнутые очевидностью.
И не 4Недокисшему~ индивидуалисту Белому указывать
на это ~перекисшему~ христианскому сознанию Антона
Крайнего.
И, если у Антона Крайнего есть честность мысли, не долж­
на ли выпасть его рапира, такая изящная, такая легкая, когда
обращает он ее против нас? В руках капризного субъективиз­
ма рапира сверх-индивидуальной публицистики годна лишь
для малограмотной оравы кулачников, или для неуклюжего
стрельца из пищали.
1908.
77

И.Ф. Анненский
О СОВРЕМЕННОМ ЛИРИЗМЕ
1
Среди заключительных положений предыдущей главы
не было одного. Я считал, что оно будет уместнее, как на­
чало этой - второй, и как скрепа между обеими. Вот это
положение.
Женская лирика является одним из достижений того
культурного труда, который будет завещан модернизмом -
истории.
У нас и теперь уже не мало женщин пишет стихи. Над
задачами русского лиризма женщины работают с той же
непобедимой страстностью, с какой они отдают свои силы
и науке. Я думаю, что это явление в значительной степени
определяется свойствами того лиризма, который я старался
охарактеризовать в первой главе.
Но для разъяснения этой мысли надо отвлечься на мину­
ту от современности. В старой русской поэзии, когда песня
еще не имела букв, было два определенных лиризма - один
мужской, другой женский. Авторов песен этих мы не знаем,
певцы нам безразличны. Авторы для нас заменяются, так
сказать, лирическими персонажами. Это - он и она, строго
обособленные в своих лирических типах. Он - завоеватель
жизни. Она только принимает жизнь.
78

Он грозит или пристально думает; он глумится и иногда
кается; она только тихо плачет и покорно, ласково вспо­
минает. Ирония мужчины в народной песне часто кажется
лишь подавленной злобой.
Я за то тебя, детинушка, пожалую:
Середь поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.
Да, это ем.у скажут завтра, скованному. Он оказался слабее.
Будь иначе... Но вот навестить замужнюю дочку приходит
мать, та самая мать, которая выдала ее за неровню •ради
ближнего перепутьица».
На свои расспросы мать узнает от пахудевшей и поблед­
невшей дочери, что •ее белое тело на шелковой плетке»,
а 4алый румянец на правой на ручке». Но в словах певицы
нет никакой злобы - в них только горечь осужденности.
Лирический он и лирическая она почти никогда и не сбли­
жаются в старой песне.
Да и не мудрено. Пока ее добывают, это - еще не она.
Когда же он ее учит, это - уже не он.
Даже в песенном романе о том, как
Ванька ключник,
Злой разлучник,
Разлучил князя с женой.
двух лиризмов нет, а он и здесь, в этом коротком романе,
все тот же он- разбойник, зубоскал, для которого женщи­
на - лишь лакомый кус, изысканный предмет бахвальства.
Из сферы свободно-лирической любовь чаще уходит в мир
ворожбы, волхвований и присух. Как ласка от солнца, так же
стыдливо прячется она от песни, и куда же ближе народной
душе заколдованная тайна любви, чем ее красота и радость.
Влюбленность, как лиризм, как словесная форма, пришла
к нам с Запада, вместе с книгой и ассамблеей.
Но никто другой, как Пушкин, в котором гений так без­
умно красиво сочетался с темпераментом негра и лирическим
стилем итальянца, довел любовь к женщине до обожания,
до апофеоза.
Ничей гений не переходил свободнее от обнаженных
признаний (вроде известной пьесы 19-го января 1832 г.)
79

к стихам почти мистическим, по крайней мере для нашего,
более не чувствительного к их условности, восприятия:
Душе настало пробужденье,
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
•Обожествленная~ Пушкиным женщина поднялась в его
лирике так высоко, что оттуда не стало более слышно ее
голоса.
•Гений чистой красоты~ оставил тяжкий след на нашей
литературе. Сколько Офелий, сколько безумных, мучениц,
сколько чистых, исключительно-прекрасных женщин и де­
вушек прошло перед нами на страницах романов, в лирике
и на подмостках- между •Евгением Онегиным~ и •Крей­
церовой сонатой~, с ее ошельмованным, с ее искалеченным
победителем той, которая, поди, тоже когда-нибудь казалась
ему •гением чистой красоты~. Мне не хотелось бы называть
здесь слишком близких нашему времени имен - арцыба­
шевекого •Санина~ и андреевекой •Анфисы~.
В русской лирике после пушкинского периода прошла,
положим, и легкая струя жорж-сандизма.
Он тогда пел:
Дайте мне женщину, женщину дикую!
А она признавалась:
Не пылкий молодой повеса
Пленил неопытный мой взор;
В горах я встретила черкеса
И отдалась ему с тех пор.
Но эти голоса у нас как-то не распелись.
В современной поэзии обожествленной женщины уже нет
вовсе. Заколдованный круг пушкинской лирики разорван
и, должно быть, навсегда.
У наших избранных иные - центральные задачи лиризма;
другие оправдания жизни.
В поэзии Сологуба центром является желание верить
в метэмпсихозу, и этот мотив, сочетавшись с гениальной
прозорливостью поэта, является источником глубоко инте­
ресных и часто пленительных мотивов.
80

Валерий Брюсов ищет в словах и ритмах магической тай­
ны. И если он не нашел еще ключа, чтобы овладеть нашими
сердцами, то уже не раз заставил нас поверить вместе с ним,
что такой ключ есть и притом именно в словах...
Вячеслав Иванов - резко императивный, почти катего­
рический ум - в путах дуализма, которые всею тяжестью
наложила на него, ученого, вековая культура... Поэт, он за­
кружил нас в лесу символов и требует, чтобы с такою же
страстностью, с какой он хотел бы верить сам, мы верили
в близость цветущей луговины мифа. Гений Вячеслава Ива­
нова горд, но это - почти мучительная гордость.
Но Бальмонт? Нет, и Бальмонт не обожествляет Ее. Как
солнце, воздух и свободу, он любит только любовь, а вовсе
не Ее. Блок- поэт Прекрасной Дамы, тоже далеко отошел
от пушкинства, а тем более от тургеневщины. Его Дама на­
девает пленительные одежды, но сама она - лишь символ
и притом с философским оттенком.
Но кто же тогда? Или пластик Маковский, измученный
певучей легкостью своего стиха и несловесной отчетливостью
того, что он переживает лирически? Нет, ирония увела и его
от пушкинства. Городецкий, с пугающей ширью и искреннос­
тью его признаний, или Андрей Белый, в беспредельности
его горизонтов, дарований, идей, начинаний - отзывчивый,
трепетный, почти миражный, но, в конце концов, все же
будущий?
Или Кузмин, нежный, весь в нюансах, весь в боязливой
красоте своихнеоправданных вер? Я назвал далеко не все
имена, которые теснятся на расщепе моего пера, но доволь­
но и этих, чтобы не только оправдать женский лиризм,
но и требовать его проявлений.
Лирика стала настолько индивидуальной и чуждой общих
мест, что ей нужн:ы теперь и типы женских музыкальнос­
тей. Может быть, она откроет нам даже новые лирические
горизонты, эта женщина, уже более не кумир, осужденный
на молчание, а наш товарищ в общей, свободной и беско­
нечно-разнообразной работе над русской лирикой.
2
Два вполне определиншихся женских имени естественно
открывают наш обзор.
81

Надо ли угадывать их? Зинаида Гиппиус и Allegro -
Поликсена Соловьева. З.Н. Гиппиус - поэтесса первого
призыва. В ее творчестве вся пятнадцатилетняя история
нашего лирического модернизма. Мне не хотелось бы, од­
нако, педантично трактуя тему моей статьи, осуждать себя
на разбор последних стихов Гиппиус.
Каноническим для этого имени останется все же 4Соб­
рание стихов• 1904 г. Я люблю эту книгу за ее певучую
отвлеченность. Никогда мужчина не посмел бы одеть абс­
тракции таким очарованием:
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, -
Но и трепещет оно, и боится,
Что ожидание- может свершиться...
Полностью жизни принять мы не смеем.
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим, - но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая, -
И умираем, не достигая.
(стр. 78)
Как в этих строках все отвлеченно! Н слове трепещет нет
и следа трепета, а умираем значит здесь только перестаем
быть. В пьесе не окрашены ни звуки, ни созвучья; это - ноты
и аккорды, но на немом пианино, и даже в параллелизмах
чувствуется что-то застьmое, почти механическое.
82
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем. ·
Но откуда же тогда эта жизненность целого?
Или и точно поэтесса умеет молиться ритмами?
Нет, для 4Отвлеченности• Гиппиус есть еще один предикат.
Мне мило отвлеченное:
Им жизнь я создаю...
Я все уединенное,
Веявное люблю.
Я - раб моих таинственных,
Необычайных снов...
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов.
(стр. 39)

~незнание здешних слов• - вот этот предикат. Отвлечен­
ность Гиппиус вовсе не схематична; по существу, точнее -
в ее схемах всегда сквозит или тревога, или несказанность,
или мучительные качания маятника в сердце:
К Давшему мне унижение
Шлю я молитву невнятную.
(стр. 51)
В душе моей покорность и свобода
(стр. 50)
А позже - гордое
-
Но слабости смирения
Я душу не отдам.
(стр. 86)
Но все признания в книге Гиппиус, как бы ни казались
они иногда противоречащими друг другу, воспринимаются
мною как лирически-искренние; в них есть - для меня
по крайней мере - какая-то безусловная минутность, ка­
кая-то настойчивая, почти жгучая потребность ритмически
передать ~полное ощущение минуты•, и в этом- их сила
и прелесть.
Зачем Гиппиус краски, зачем ей предметы, зачем ей хотя бы
тени, даже контуры? И разве, в сущности, и все мы не более
всего - мы, когда наша мысль и даже чувство вращаются
в формах утверждений, отрицаний или антиномий?
Грех - маломыслис и малодеяние,
Самонелюбие, самовлюбленность,
И равнодушное саморассеяние,
И успокоенная упоенность.
Грех - легкочувствие и легкодумие,
Полупроказливость - полуволнение,
Благоразумное полубезумие,
Полувнимание - полузабвение.
(стр. 127)
Любимая личина Гиппиус есть равнодушие, безразличие
и усталость.
Не хочу, ничего не хочу,
Принимаю все так, как есть.
83

Или
Изменять ничего не хочу.
я дышу, я живу, я молчу.
(стр. 109)
Серая комната. Речи не спешные,
Даже не страшные, даже не грешные.
Не умиленные, не оскорбленные,
Мертвые люди, собой утомленные...
Я им подражаю. Никого не люблю.
Ничего не знаю. Я тихо сплю.
(стр. 91)
Символы Гиппиус - пауки, пиявки, стоящие часы, лодка
Харона, каменное небо, ~как олово... тяжелые воды~. мыс­
ли - серые птицы. Что за дело Гиппиус до того, что мир
так разнозвучен! Так грубо разносветен!
Для Гиппиус мучителен ~жарко-алый шелк под неумелою
иглою~ швеи. Он кажется ей и огнем, и кровью, и любовью.
Но снег действует на нее успокоительно, когда он падает
(стр. 55 ел.); она любит также апельсинные цветы (57 ел.),
но Сборник оканчивается пьесой ~Белая одежда~. с эпиг­
рафом из Апокалипсиса (стр. 173 ел.).
Не оттого ли только так любит поэтесса белый цвет, что
для нашей загроможденности, для нашей тяжелой вещной
заполненности этот цвет есть не цвет солнечного луча, а цвет
пустого места, цвет тех ~нет~ (стр. 161 ел.) и ~ничего~ (стр.
156), которые так мучительно символизируют в Зинаиде
Гиппиус ее желание уничтожиться и ее боязнь умереть.
Мне было бы тяжело видеть, что среди стихов Зинаиды
Гишmус путаются какие-нибудь картинки, виньетки, заставки...
С большим тактом поэтесса не только уложила свои пье­
сы в книгу, состоящую из одних букв, но даже не придала
ей ни одного из тех названий, которыми лирики так часто
думают украсить свои стихотворные сборники: ~собрание
стихов~ - вот и все. Для З. Гиппиус, насколько я понял ее
~молитвы~. не существует внешней красоты впечатлений,
как чего-то самоценного; все эти навязчивые мелькания,
сияния и застилания - и падающий снег, и лампадные лучи,
и ~колючий угрюмый сад~- ей, по-моему, только мешают
молиться. Но нет для нее, увы! - и оттого-то ей, лирической,
и в жизни так страшно - нет ничего и над нею, нет ничего,
84

о чем она бы молилась, и даже чему бы она молилась, -
словом, того, что она так мучительно знает: - Должно быть
(debet esse).
Для 3. Гиппиус в лирике есть только безмерное Я, не ее
Я, конечно, не Ego вовсе. Оно - и мир, оно
-
иБог;внем
и только в нем весь ужас фатального дуализма; в нем -
и все оправдание и все проклятиенашей осужденной мысли;
в нем - и вся красота лиризма 3. Гиппиус:
Я в себе, от себя, не боюсь ничего,
Ни забвенья, ни страсти.
Не боюсь ни унынья, ни сна моего -
Ибо все в моей власти.
Не боюсь ничего и в других, от других;
К ним нейду за наградой;
Ибо в людях люблю не себя... И от них
Ничего мне не надо...
О, Господь мой и Бог! Пожалей, успокой,
Мы так слабы и наги!
Дай мне сил перед Ней, чистоты пред Тобой
И пред жизнью - отваги ...
(стр. 113 ел.)
Увы! Боязнь не есть еще вера; она даже меньше, чем
желание верить. Да и то, что звучит ежедневной молитвен­
ностью, не есть еще ни исчерпывающее, ни даже характерное
выражение той поэтической молитвы, где с такой чуткостью
высокоталантливая поэтесса отразила нашу, нами же тщательно
опустошенную и все еще столь жадно любопытную душу.
А любопытство - это ведь характерное свойство нашей
души. Я не цитирую здесь столь известных ~до дна• (стр.
90) и ~соблазн• (стр. 67). Но разве эта любовь к русалке
не любовь-любопытство?
Я зверь для русалки, я с тленьем в крови.
И мне она кажется зверем...
Тем жгучей влюбленность: мы силу любви
Одной невозможностью мерим.
Или этот лунный луч?
Лунный луч язвит как жало -
Остро, холодно и больно,
(стр. 166)
85

Я в лучах блестяще властных
Умираю от бессилья.
(стр. 159)
Или, наконец, это-
Не жду необычайного:
Все просто и мертво.
Ни страшного, ни тайного.
Нет в жизни ничего.
(стр. 85)
Среди всех типов нашего лиризма я не знаю более сме­
лого, даже дерзкого, чем у 3. Гиппиус. Но ее мысли-чувства
до того серьезны, лирические отражения ее так безусловно
верны, и так чужда ей эта разъедающая и тлетворная ирония
нашей старой души, что мужская личина этой замечательной
лирики (З.Н. Гиппиус пишет про себя в стихах не иначе,
как в мужском роде) едва ли когда-нибудь обманула хоть
одного внимательного читателя. < ... >
86

М.Л. Гофман
З.Н. ГИППИУС
Трудно отнестись вполне объективно к творчеству Зина­
иды Гиппиус - его можно любить или не любить. И кому
чужда современность, тому всегда останется чуждою Зина­
ида Гиппиус. Только история может сделать справедливую
оценку ее творчества, мы же неспособны на таковую, так
как слишком близко стоим к ней и часто наши молитвы,
молитвы нашего времени встречаются с молитвами З. Гип­
пиус. И нам думается, что история нового течения русской
поэзии не может не вспомнить имени Зинаиды Гиппиус,
так как ее обособленные и 4Однообразные в своеструннос­
ти~ стихи являются вполне выразителями современного
настроения и творчества.
Душа поэзии Гиппиус - это душа современного человека,
расколотого, часто бессильно-рефлективного, но вечно-по­
рывающегося, вечно-тревожного, ни с чем не мирящегося
и ни на чем не успокаивающегося.
В творчестве Зинаиды Гиппиус легко уследить следы
исторических веяний, исторических условий обстановки.
3. Гиппиус начала свою творческую деятельность в то время,
когда живы были еще скорбные песни и жалобные стоны
Надсона, и бессилие Надсона с оттенком сентиментальнос­
ти оказало свое, и притом довольно значительное, влияние
на творческую душу Гиппиус.
Долгий путь, пройденный Гиппиус от конца восьмиде­
сятых и до начала девятисотых годов, путь исторический
и быстрый, - сильно отразился на ее сложной, впечат-
87

лительной душе: все прошлые увлечения и симпатии, -
от которых потом З. Гиппиус отказывалась, - как осадок,
оставались в ней, и еще более осложняли ее душу, •надвое
переломленную• ее волей, - и заставляли ее переходить
к новым учениям, к новой вере с болью, с надорванным
криком.
Творчество З. Гиппиус представляет собою передко какое­
то странное соединение искренности искания- с изломан­
ною искренностью бессилия и вычурностью, и холодной,
ледяной гордости и презрения ко всему - с жалобными
мотивами смиренности и своеобразным сентиментализмом.
Но во всем, даже в ее видимой неискренности, нескрыва­
емой ею, чувствуется искренняя, сложная и надломленная
душа современного человека, мечтающая о том, чего никогда
не бывает, просящая не счастья, от которого она отказыва­
ется, а истины, которую она не способна принять по своему
бессилию, и все-таки ищущая ее, все-таки повторяющая -
О том молюсь, что выше счастья -
и отдающаяся новым созерцаньям, не жалея о пройден­
ных ступенях неяспой детской веры для отыскания новой,
истинной, веры - со знанием. Часто мышление, головное
перевешивает, в З. Гиппиус все остальное, но глубоко-чувству­
ющая и умеющая чувствовать ее душа сказывается и в этих
головных увлечениях, и они иногда облекаются в плоть
и кровь живых и не всегда ярких, но сильных, искренних
и художественных образов. Что говорят о прославленив
Дьявола, Зла Зинаидой Гиппиус! - ее двойственная душа
всегда стремится к светлому воскресению, к победе, но в из­
неможении бессилия она устает, и небо кажется ей •таким
пустым и бледным• и
Странно сердце радуют
Безмолвие и смерть.
В стихотворении ~осень• она говорит:
88
Приветствую смерть я
С бездумной отрадой,
И муки бессмертъя
Не надо, не надо!

и в ее равнодушном отчаянии бессилия и смерть кажется ей
~такой же пустою~. И Зинаида Гиппиус очень много икра­
сиво говорит о своем бессилии, о своей израненной душе ~в
крови~. как будто даже рисуется ею, гордится, выставляя ее
на показ всем, пишет порою странные декадентские строчки
~с дерзанием~. И от этой рисовки бессилием, еще ярче от­
теняется ее подлинное, истинное бессилие, ее надорванная,
изломанная современная душа.
Какая-то необычайная честность и строгость к себе от­
мечают творчество Гиппиус - она все время ~в себя гля­
дит, судит, мерит~, - и не верит в себя. Пусть бессильной
и болезненной является иногда эта рефлексия, этот порою
мелкий самоанализ, похожи на самовлюбленность, но реф­
лексия часто удерживает З. Гиппиус от успокоения в най­
денной вере красивых слов и фраз, дает ей сознание, что
в прекрасной проповеди, решительной, властной и собой
упоенной, - может быть
Мы так беспомощны, так жалки и смешны.
И по этой причине Гиппиус никогда не успокаивается, -
и даже тогда, когда верит в воскресение и жизнь, и когда
видит свет, - не пишет бахвальных слов о том, что ~уж
больно глазам от нестерпимого света: так сверкает то, что
впереди~ (Городецкий); вместо этого она и тут признается
в своем бессилии. И, как это часто бывает с слабыми и бес­
сильными, не имеющими силы в себе, она молится о чуде
извне, просит чуда даже у ~пустых и бледных небес~. ждет
~от Бога чуда~, и перед могильною землею Гиппиус, нервно
восклицает:
Я требую чуда
Душою всесильною...
Это требование чуда часто принимает характер, близкий
к требованию знамений, к заклинанию Василия Фивейского.
Удивительно ли, что она ~всесильною душою~ требует чуда -
Но веет оттуда -
Землею могильною...
И мольба о чуде, жажда его в собственном бессилии
приводит Зинаиду Гиппиус к религиозным исканиям. Через
89

долгие, тяжелые пути сомнений, медленно и мучительно,
приближаясь и уходя, - Гиппиус подходит к христианству.
Но христианство в его исторической форме, в его безжиз­
ненности, в проклятии мира, любви (~Христианин• и другие
стихотворения), с его взглядом на жизнь, как на ~бремя•,
с его заботливостью хранить веру и жить ~без возмущений
безумий•, покорность христианства - не удовлетворяют
~непокорное, возмущенное сердце• Гиппиус. И через критику
исторического христианства, поэт приходит к апокалипти­
ческому - так называемому ~неохристианству•.
В этой разъединенной, сложной, двойственной душе
странным образом, но вполне искренно, мирятся ~всему
покорственный привет без битвы• - с вечными возмуще­
ниями и она сама признается в том, что
На дне моей гордости лежит смирение.
Мотив самоутверждения, последняя буква алфавита - ~я•
-
часто повторяется в стихах Гиппиус, но невозможность
что-нибудь сделать от себя, бессилие заставляют в конце
концов признать поэта, что не ~все в ее власти• и отдать
~дух несмелый и тяжесть• Иисусу; и в апокалиптическом
стихотворении ~Белая одежда• она говорит:
Времен и сроков я не ведаю,
В Его руке Его создание...
Но победить - Его победою
Хочу последнее страдание.
Эти две раздельные стороны своей души, два своих лика,
Гиппиус принимает за один и если ей еще в 95-м году ~муд­
рый Соблазнитель• казался ~непонятым Учителем Великой
Красоты•, то в 901 году ~Божия правда и Божий обман• ей
кажутся уже полюсами, которые суть одно и то же:
Небо - вверху; небо
-
внизу.
Звезды - вверху; звезды
-
внизу.
Все, что вверху, то и внизу.
Если поймешь, - благо тебе.
(Tabula Smaгagdina)
и ей кажется (в глубоко-символическом стихотворении
~электричество• ), что ~да• и ~нет• сольются, и ~смерть
90

их будет свет~. И Дьявол, как отрицательное начало, как
начало недоЛЖ1lое, обращается теперь для Гиппиус (как и для
Мережковского) в серого черта с насморком - воплощение
мещанской серединности, пошлости.
Впрочем, эта теория верхнего и нижнего неба, то убежде­
ние (очень ясно выраженное в ее рассказе ~Зеркала>>), что
~надо всякую чашу пить - до дна~, по-видимому, недолго
занимает воображение Гиппиус и мотив этот больше почти
не повторяется в ее поэзии. Очень сомнительная близость
Гиппиус к сатанизму говорит только об ее честности искания.
Никто из обособленных поэтов не тяготится, быть может,
так своею отторженностью ото всех, своим одиночеством,
как Зинаида Гиппиус. Достаточно ясно говорит об этом ее
предисловие (~необходимое о стихах~) к сборнику: ~сов­
ременный поэт утончился и обособился, отделился, как
человек (и, естественно, как стихотворец), от человека, ря­
дом стоящего, ушел даже не в индивидуализм, а в тесную
субъективность. Именно обособился, перенес центр тяжести
в свою особенность, и поет о ней, потому что в ней видит
свой путь, святое своей души. Это может казаться печаль­
ным, но тут нет ничего безнадежного или мелкого; и опе­
чаленных пусть утешает мысль, что это современное, а все
~современное~ - временно. Неизбежная одинокая дорога,
быть может, ведет нас, и в области поэзии, к новому, еще
более полному общению~...
Гиппиус с мучительной болью говорит о том, что ~в оди­
ночестве зверином живет доныне человек~, но надеется на то,
что
Мы соберемся в скорби священной,
В дыме курений, при пламени свеч,
Чтобы смиренно и дерзновенно
В новую плоть наши мысли облечь.
Мы соберемся, чтобыхотеньем
В силу бессилие преобразить,
Веру - со знанием, мысль
-
с откровеньем,
Разум - с любовию соединить.
Но Гиппиус и здесь остается верной своей честности иска­
ния и не прикрывает высокими фразами своего одиночества,
мучения и боли одиночества. И сильно, глубоко и искренно
звучат ее одинокие стихотворения об одиночестве.
91

Тяжелый долгий путь искания в неблагаприятной обста­
новке 4Все кругом~ передко приводит Гиппиус к какому-то
холодному, металлическому, равнодушно-усталому описыва­
нию зла- 4Пьявки~. 4Пауки~. 4Все кругом~. 4В гостиной~ ...
Серая комната. Речи не спешные,
Даже не страшные, даже не грешные.
Не умиленные, не оскорбленные,
Мертвые люди, собой утомленные...
Я им подражаю. Никого не люблю.
Ничего не знаю. Я тихо сплю.
Но в 4Все кругом~ оканчивается надеждой:
Но жалоб не надо, что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.
И обстановка 4Все кругом~ измучила, обессилила тре­
вожную творческую душу Зинаиды Гиппиус, изломала ее
и в творчестве ее передко можно встретить слабые места,
изломанное, вычурное декадентство ( 4Никогда~, 4Ты лю­
бишь?~. 4Серенада~, 4Числа~, 413~ и др.) и сердце Гиппиус
по-декадентеки
Трепещет оно и боится,
Что ожидание - может свершиться.
Кроме лирических стихотворений, часто встречаются очень
удачные и простые описания природы; эти стихотворения
(40сень~. 4Пыль~. 4Вечер~. 4Там~. 4Нить~ ... ) по своему
глубокому символизму, музыкальной напевности и выра­
зительности, по своей художественной правде напоминают
Ф.И. Тютчева и принадлежат к лучшему, что есть в твор­
честве Гиппиус.
Стих Зинаиды Гиппиус всегда свободный, легкий, краси­
вый, напевный, очень индивидуальный, характерный, очень
гибкий; общих мест, общеупотребительных рифм в нем почти
совсем не встречается, попадаются очень интересные и звуч­
ные тройные рифмы, в последнее же время ( 4Водоскат~)
стих З. Гиппиус еще более окреп и получил известную вы­
кованность - в 4Водоскате~ Гиппиус уже чеканит стих.
Размерами Гиппиус пользуется очень свободно и легко, и, как
талантливому поэту, они ей очень удаются.
92

Строгая законченность, отличительное свойство ~книг•
Валерия Брюсова, совершенно отсутствует в творчестве 3. Гип­
пиус. Творчество 3. Гиппиус - творчество минут, а не жизни.
Вот почему у нее почти нет циклов, вот почему ее сборники
стихов, рассказов, статей - являются случайными сборниками
разных стихов, рассказов, статей, а не живым целым - книгою.
Большой интерес представляют также рассказы Гиппи­
ус, но они имеют крупный недостаток неровности: наряду
с лучшими рассказами и местами - попадаются слабые
и ученические.
Антон Крайний (псевдоним Зинаиды Гиппиус в крити­
ческих статьях) еще сильнее подчеркивает и без того яркую
индивидуальность поэта ~тихого пламени•, в его бессилии
часто тихого тления.
Мы не можем сомневаться в искренности исканий 3. Гип­
пиус, в настоящем горении ее, но не можем и преувеличивать
этого горения и принимать ее тихую лампаду за костер или
за солнце, которое она называет ~грубым светилом недося­
гаемых высот•.
Все ее искания происходят в комнате с наглухо зако­
лоченными ставнями, в комнате, в четырех углах которой
~четыре неутомимых паука•.
В одной из своих статей (~хлеб жизни•) 3. Гиппиус го­
ворит: ~любовь нельзя создать, когда ее нет, даже если она
и нужна, да и неизвестно, что собственно значит ~любовь•.
Таким образом сказать ~любовь - все равно, что не ска­
зать ничего•. И через несколько строчек мы читаем: ~мы
их (науку, культуру, искусство, любовь и т.д.) не отдадим,
но нам нужно, чтобы их облила волна живой воды и мы уже
знаем, почти все, что эта вода - понятие об Отце и Сыне.
Да и Сыне, потому что только Сын углубляет, утверждает
и объясняет до конца понятие об Отце•.
И на этом постулате ~нам нужно• строится у 3. Гиппи­
ус ее религия - понятие об Отце и Сыне (~нам нужно• ),
о бессмертии (~нам нужно• ), о преображении и освящении
плоти и пола (~нам нужно• ).
~нам нужно•, а не живое глубокое религиозное чувство
заставляет 3. Гиппиус гореть (~тихим пламенем• ).
Что касается до ее философских обоснований религии -
мы умолчим о них из уважения к поэтическому таланту
3. Гиппиус.
93

Гиппиус постулирует святость пола, но не чувствует ее
и рассказы ее на тему пола немнагим возвышаются над
порнографией (~тварь~, ~маврушка~, ~сокатил~ и т.д.).
З. Гиппиус постулирует Бога Отца и Бога Сына, но что,
кроме скуки, могут вызывать ее безогненные и безжизнен­
ные строки
Мое начало. Мой конец.
Тебя в ком Сын, тебя, кто в Сыне -
безначально и бесконечно.
Тихо освещает глухую комнату поэта тихое пламя лампады
и не дает ей ни одного ответа на ее искания, на ее требо­
вания и мечется в этой комнате поэт и в злобной неудов­
летворенности своей мечет ледолетающие ядовитые стрелы
и бумеранги, возвращающиеся на ее же голову. - На всех,
для кого солнце не является грубым светилом недосягаемых
высот, на всех видевших ~в ночи звездноокой с колоннами
вечными храм~ мечет стрелы Антон Крайний даже тогда,
когда слышит созвучные молитвы к Богу, но исполненные
живою силою жизни - и падает с израненной душой
-
в крови и чуть заметно даже не горит, а тлеет ее лампада.
Болезненная современность - главный, органический
недостаток творчества Зинаиды Гиппиус.
Много и других недостатков можно находить в творчестве
Зинаиды Гиппиус, но нельзя найти у этого крупного совре­
менного поэта, с ярко выраженною индивидуальностью, ~греха
Богоубиения~ -~жизни без проклятия и без молитвы~.
94

Л.Б. Каменев
О РОБКОМ ПЛАМЕНИ
ГГ. АIПОНОВ КРАЙНИХ
-
Вот вы все учите, постигаете пучину моря,
разбираете слабых да сильных, книжки пи­
шете и на дуэли вызываете- и все остаетесь
на своем месте, а, глядите, какой-нибудь сла­
бенький старец святым духом пролепечет
одно только слово, или из Аравии прискачет
на коне новый Магомет с шашкой, и полетит
у вас все вверх тормашкой, и в Европе камня
на камне не останется.
-
Ну, это, дьякон, на небе вилами писано!
А. Чехов. Дуэль
t.МАСКИ
Госпожа Зинаида Гиппиус, она же Антон Крайний, выпус­
тила пять книг рассказов, сборник стихов и, совсем недавно,
собрание своих критических и публицистических статей.
Насчет книги своих стихов автор, в предисловии, счел нуж­
ным оговорить, что считает ее ~самой бесцельной, ненужной
вещью•, ~для других ненужной•; в предисловии к первой же
книге своих расС1ШЗов он писал, что видит в них ~оружие•,
долженствующее служить ему и его друзьям в ведомой ими
•войне• против ~окруживших• его и друзей ~врагов•; на­
конец, в ~двух словах•, предпосланных сборнику статей,
автор оправдывает его появление той ~каплей вчерашнего
95

дня Россию>, которая в нем есть, и усиленно настаивает
на их боевом характере. Рассказывая тут же ~трагическую~
судьбу, битвы и славную гибель журнала ~новый Путь~, где
первоначально появлялись статьи Антона Крайнего, г-жа
Гиппиус не устает требовать для них суда истории.
Кратко говоря, перед нами - публицист с боевым темпе­
раментом, охотно признающийся в иенужиости своих стихов
и очень дорожащий ролью старого рубаки. С публицистом
мы и будем беседовать.
С автором ~Собрания стихов» говорить нам было бы
не о чем: там на протяжении сотни стихотворений опусто­
шенная душа вымаливает себе покоя. Пусть себе молится!
Молитвы опустошенных душ не трогают нас не только по­
тому, что у нас с ними нет ~общего бога», как правильно
полагает их автор, но и потому, что демоны опустошенных
душ нам чужды и смешны.
Но опустошенная душа рядится в тогу проповедника, ей
хочется выйти на улицу, она ищет войны - и тут-то она
представляет известный общественный интерес. Обществен­
ность живет по своим законам; от нее еще можно, пожалуй,
уйти в келью ~уединенных молитв~, но, становясь в ее круг,
неизбежно приходится принять те формы выражения своих
чувств и мыслей, кои достигнуты уже в общежитии. Душев­
ное излияние сменяется логикой, а молитва - аргументами.
Быть может, в той теории, которая, по г-же Гиппиус, нужна
лишь авторам стихов и не нужна больше никому, допустима
по нынешним временам та форма, о которой г. Ф. Сологуб
говорят: ~голосим, как умеем»; в проповеди, в публицисти­
ке, в критике голосить, кто как умеет, вряд ли достаточно.
И вот интересно присмотреться, в какие формы облекается
эта душа, когда, выйдя из своей молельни, она отправляется
на завоевание мира.
Читатель не должен удивляться словам об опустошенной
душе, собравшейся завоевать мир. Отнюдь не мы навязываем
ей сию, казалось бы, неподходящую задачу. Это она сама
отправилась на ~войну», возвестив о сем с подобающим
шумом и треском.
История о том, как опустошенные души восьми- и де­
вятидесятников создали для себя убежище, высокой сте­
ной отгороженное от мира, вывесив на нем флаг ~чистого
искусства», и как, претерпев целый ряд метаморфоз, это
96

~чистое искусство• породило из себя множество кружочков
и группок своеобразных общественников, - чрезвычайно за­
нятная история, заслуживающая специального рассмотрения.
Историку этой полосы с удивлением придется констатиро­
вать, что, не породив никакой художественной школы, дав
двух-трех поэтов, очень мало расширив круг поэтических
мотивов, - русская ~новая поэзия• почти вся целиком уп­
лыла из-под флага ~искусство и красота• под флаг целого
ряда религиозных, мистических, философских систем, причем
все эти системы оказываются крепко связанными с планами
общественного устроения.
Формировка упомянутых кружков и группок обществен­
ников-модернистов датирует с очень недавних дней. Начали
складываться они в атмосфере закипавшей революционной
волны и, конечно, совершенно в стороне от нее. В стороне
остались они и тогда, когда волна пришла. Не видно их
было и тогда, когда волна бушевала. Впрочем, есть некото­
рые данные, чтоб сказать, что отдельные личности из этих
группок революцию заметили, т.е., вернее, некоторые из них
оказались достаточно чуткими и неблагоразумными, чтобы
выжать из глубин своего индивидуалистического духа пару
плохоньких ~гражданских• стихотворений. Если это и так,
то зато с полной достоверностью можно утверждать, что ре­
волюция-то их не заметила. На вопрос, почему не заметила,
существует несколько ответов, идущих от незамеченных:
некоторые, напр., утверждают, что революция была слишком
~хамская•, земная, чтоб усмотреть сияние огней обществен­
ников из ~нового Пути•, ~вопросов Жизни•, ~Религиозно­
Философского Собрания•, Общества Вл. Соловьева и пр.,
и пр. Во всяком случае все они уверены в том, что глубо­
чайшие причины неудач русской революции и коренятся
именно в том, что она их не заметила.
Как бы то ни бьто, лишь тогда, когда арена общественной
жизни была очищена от масс, момент оказался достаточно
удобным, чтоб изо всех щелей повылезли ~общественники•,
настроенные весьма воинственно и немедленно предъявившие
свои завоевательные планы. Общественников этих оказалось
на всякий вкус: от общественников в смысле ~хорового дейс­
тва• через ~мистических анархистов• и ~соборных индиви­
дуалистов• до людей, несколько смешавших общественность
со свальным грехом.
97
4 Том 15 Белая дьявопица

О сем недурно повествует г-жа Гиппиус, ей же и видней:
~повсюду пошла такая чепуха, - пишет она,
-
так все
завертелось и перепуталось, что никто ничего не понимает.
Слова совершенно утратили свой первый смысл•. ~говори
что хочешь - все равно все слова опрокинуты вверх дном
и катятся, - которое поймаешь, то и твое•.
И накопили эти господа слов предостаточно: так попал
к г. Вяч. Иванову ~анархизм•, к г. Белому- ~социал-демокра­
тия•, к г. Мережковскому - ~революция• просто и т.д., и т.д.
И подхваченные ~весами• да ~Перевалами•, ~Факелами•
да ~Рунами•, Чулковыми да Городецкими, Блоками да Гип­
пиусами слова эти завертелись в такой дикой пляске, что
вчуже оторопь брала.
~Страшно, страшно поневоле•, - шептала, вероятно,
не одна чистая душа, вкушая от кухни Чулкова и К".
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж отдают?
И несомненно: домового хоронили, а ведьму отдавали
замуж. Хоронили ~хамскую• революцию и венчали, поль­
зуясь моментом, мистику с прогрессом.
Но как! ..
***
Давно подмечен уже тот любопытный факт, что новая
идея часто пользуется чуждой, но по тем или другим причи­
нам укоренившейся уже в общественном сознании формой.
Своеобразное лукавство истории сказывается в том, что
известный круг идей, вступая в борьбу с другим кругом
и пытаясь отвоевать у него место для себя, часто принужден
усваивать себе внешние признаки своего врага.
В истории общественников-модернистов закон этот ска­
зался с полной силой, заставив их облечь свои умереннейшие
теории и мечтания в платья наирадикальнейшего радикализма.
Достаточно пересмотреть несколько страниц любой статьи
~современного• общественника, дабы убедиться, что ради­
кальнее их никто не писал и не пишет в русской литературе.
Незачем приводить цитат. Читателю и так уж прожужжа­
ли уши толками об ограниченности, умеренности, мещане­
твениости революционных идей и попыток ~старых• обще-
98

ственников. Бунт, <<бунт бесконечный~, бунт en permanence,
всесветный и всеразрушающий-только в такую формулу
может уложиться грандиозное содержание идейного пере­
ворота, которое несет с собой проповедь общественников
из среды людей <1:нового революционного сознания~. Без
словечек о бунте, о <1:последнем освобождении~, о гранди­
озных катастрофах в общественности, в морали, в любви,
в сознании не обходилась ни одна статейка, ни один круж­
ковой манифест. А манифесты писали все, кому не лень
и кто был достаточно смел и проворен, чтоб понять, что
революцию, задушенную в крови, можно еще раз утопить
в словесности и на сем поприще заслужить шпоры мысли­
телей, <1:освободителей~ и пророков.
Несколько новых словечек - вот то наследство революции,
которое попало в руки новых проповедников. И - странная
вещь - этих словечек оказалось достаточно, чтоб на момент
вдохнуть жизнь в опустошенные души. Трупы борцов, за­
давленные звуки революционных песен, революционные
формулы и революционный пыл, замурованный в каторжных
тюрьмах, претерпевают ныне последнее унижение, протас­
киваемые через <1:исследование~ г. Мережковского, теории
г. Чулкова, статейки г. Философова, дифирамбы г. Белого.
Приятно видеть ненависть и слышать проклятия врагов,
отвратительно присутствовать при зрелище того, как из писем
умерших и дневников казненных блудливые перья пусто­
плясов выкапывают божков на потребу своего ничтожества.
Читая, как Бердяев проклинает бесов революции во имя
Христа, с гадливостью ждешь, что встанет г. Мережковский,
потащит светлые тени и, напакостив на чистом месте, заявит,
что он, Мережковский, с своей стороны, видит в револю­
ционерах не <1:бесовское~, а <1:нездешнее, нечеловеческое,
неэмпирическое, даже не метафизическое, а религиозное~ 1•
Или выступит другой защитник революции, г. Андрей Белый,
и заявит, что Бердяев <1:Не видит знамений соединения духа
с плотью в живой исторической действительности~ и что
крушение революционного движения было необходимо, ибо
<1:как знать, не отсюда ли начало преображения его, как дви­
жения религиозного: смерть для воскресения ... >> А то, видите
ли, <1:скрыто религиозный импульс не вместился в механику
1 Ст. ~Бес или Бог~ (Образование. 1908. N!! 8).
99
4.

действий~ ... И вот рецепт новых поборников революции:
~надо, чтоб механика стала мистикой~'.
Революция учит... Да, но только тех, кто хочет учиться
и кто умеет познавать, т.е. тех, кто - в борьбе. Но благо­
родным свидетелям, которым всякий факт интересен лишь
постольку, поскольку поддается мистизирующей обработке,
революция не могла дать ничего, кроме нового поля, куда
могла извергнуться их мертвящая словесность. Революция,
освобожденная от своего действительного содержания, вы­
холощенная до дна, революция-слово пошла на потребу
современной словесности на таких же основаниях, на каких
раньше были использованы в этих целях Юлиан и Винчи,
Гоголь и Достоевский.
И если и раньше устроителям удавалось ставить на сцену
занятные словесные капканы, то с прибавлением нового
ресурса в виде революции, превращенной в словесность,
они могут предложить публике совсем уж скоромный и пес
plus ultra2 современный матшиш3, где блудливое воображе­
ние и бесстыдное перо сочетают величайшее из того, что
мы видели, с мерзейшим из того, что выискали они в кло­
аках всемирной истории в своих поисках ~расцветающей
плоти~.
И тут-то и ошибается г-жа Гиппиус, когда скромненько
пишет: ~повсюду пошла такая чепуха, так все завертелось
и перепуталось, что никто ничего не понимает~. Нет и нет!
Оглянитесь вокруг себя, г-жа Гиппиус, и вам не трудно бу­
дет заметить, сколь многие очень хорошо и тонко поняли,
что, включив ~революцию~ в свой лексикон, перепутав ее
с мистикой, завертев мистику вокруг революции, можно еще
очень и очень преуспеть.
Конечно, это ~преуспеяние~ не надо понимать в каком­
нибудь грубом, материальном смысле. Дело идет о возвы­
шенном идейном оправдании, о религиозном освящении той
общественности, защитниками которой выступают модернисты
интересующего нас толка. Что же это за общественность?
Откуда ведут свое происхождение ее апологеты и каково
содержание их проповеди?
1 Ст. <<Каменная исповедь~ (Там же).
2 дальше некуда, предел (лат.).
3 Танец.
100

***
Как мы уже упоминали, модернисты-общественники
начали свою карьеру под маской антиобщественных дека­
дентов, жрецов 4ЧИстоrо искусства•, "рыцарей 4последнеrо
уединения• личности.
Любопытно послушать, как они сами понимают проде­
ланную ими эволюцию; это даст нам аутентичный материал
для суждения о причинах, по которым они сбросили дека­
дентские маски. Да и книжка г-жи Гиппиус чуть не напо­
ловину занята борьбой, точнее, преодолением декадентства,
преодолением самой себя.
В статье 4Декадентство и общественность• автор занят
вопросом о том, какое место занимают декаденты в 4Нашей
всеобщей чепухе•, посреди разrорающейся борьбы между 4че­
ловечеством• и 4человеком•, и характеризует декадентов так:
Декаденты - в своем роде скопцы . . . Рожденный скопцом -
не виноват; не виноват и декадент, рожденный без одного из самых
коренных свойств человеческой души: чувства, неоспоримого,
как знание, что я не один в .мире, но окружен .мне подобными...
Декадент рожден без этого чувства... У декадента нет.. . никако­
го чувства общности, связанности - ни малейшего. Он просто
не подозревает, что есть другие, кроме него... Он не имеет, в собс­
твенном смысле слова, и СО3Нания личности... У него есть лишь
ощущение личности, неподвижное, округленное, Самодовлейное
и слепое... Ведь она не может стать в соотношение ни с какой
другой, потому что другой - нет1•
Далее г-жа Гиппиус дает следующую общую характерис­
тику декадентской поэзии: 40на - полупроявленное нечто:
она - наполовину рожденный ребенок, недоносок
-
в гро­
мадном большинстве случаев•. И затем:
Ясно, что при этом врожденном недостатке души не может
быть ни борьбы, ни падений, ни восстаний, никакого движения,
кроме как по кругу. И никаких достижений. Какая же борьба,
когда нет противника? Какая общественность, если нет никого,
и никого тебе не нужно?<... > Почти вся поэзия и литература,
посколы(у она декадентская, - вне движения истории, человечес­
тва... ; ни она, эта литература, не имеет отношения к движеиию
жизии и .мысли, ии жизиь к ней2•
1 Литературный дневник. С. 338-339. Курсив автора.
2 Там же. С. 342-343 (курсив мой. - Л.К.).
101

Так, так! И именно поэтому декадентские маски не могли
долго удержаться на лицах русских ~молодых~.
Там, на родине, ~эта литература~. не имеющая ~отношения
к движению жизни и мысли~, как раз к лицу буржуазной
интеллигенции, единственная задача которой и заключа­
ется в том, чтоб создать убежище от движения жизни для
тех, кому жизнь не сулит никаких побед. Там это не маска,
а подлинное, хотя и помертвелое, с синими пятнами, лицо
определенных общественных групп. Но в России, где перед
~новой интеллигенцией~ стоят еще задачи жизни, а не смерти,
где она не может еще видеть свою задачу в бегстве от жизни,
ибо не весь ее жизненный путь проделан, здесь декадентская
маска должна была слезть с русской буржуазной интелли­
генции, как французские манеры с того российского Мирабо,
который, очутившись в своей родной обстановке, ~верного
Гаврилу хлещет в ус и в рыло~.
Саван лежит естественно на мертвеце, а живой, надев­
ший почему-либо саван, непременно задрапируется в него
и устроит из него тогу.
Не будем говорить о европейцах: они хорошо делают свое
нужное дело, в тлении и гниении ища ~последнюю красоту~.
Перед русской молодой буржуазной интеллигенцией стояла
и стоит прямо противоположная задача - оправдать мир, как
он есть, и приспоеобить вселенную к потребностям культур­
ного мещанина, а для этого постоянно и неустанно бороться
с теми, кто грубо, материально хочет его перестроить.
Грубые материалисты нашли точку ощ>ры для своих ры­
чагов и думают перевернуть мир. Как ослабить их работу?
Только одним способом.
Расшатать их неподвижную точку, превратить в мягкую
глину камень, на котором они строят, увлажнить, рассыро­
пить, так чтобы их рычаги скользили, не задевая.
Оправдать мир и телегу жизни, влекомую кем-то по ухабам
и обрывам, поставить на мягкие рессоры, остановить и пре­
вратить в уютную колыбельку, мягко покачивающую мещан
и всегда остающуюся на месте, - это для устроения добропо­
рядочной буржуазной культуры такая же необходимость, как
~своя~ политическая экономия, своя ~наука о государстве~.
как конституция, рынки, армия и рабочее законодательство...
В каждой из этих областей работают специалисты: Милюко­
вы, Струве, Т.-Барановские и пр., и пр., и пр., но должен же
102

кто-либо взять на себя задачу связать эту работу в религию,
в философию... Иначе как же работать специалистам!
Вот та историческая задача, которая под первым попав­
тимея флагом - декадентства увела целую фалангу интел­
лигенции с традиционных позиций и потом заставила их,
сбросив декадентские маски, заявить себя общественниками
~нового религиозного сознания•. Оправдать мир, обмазать
все его трещины сиропом...
2. О НЕОБХОДИМОСТИ СИРОПА
Эх, к этому безмятежному спокойствию
и удовлетворению, какое наполняет душу,
хотя бы кусочек какой-нибудь веры.
А. Чехов. Рассказ неизвестного чеJ108ека
Мир должен быть оправдан весь,
Чтоб можно было жить.
Иэ поэзии девятидесятников
Люди вырвались из декадентского подполья (это тоже
словечко г-жи Гиппиус), ибо стали чувствовать, что еще
немножко и можно на этом пути ~околеть~ (и это слово
принадлежит ей же). ~конец этому (пути декадентства, пути,
которым шла и г-жа Гиппиус в 90 rr.) - медленное, верное
умирание каждого в своем одиночестве, умирание с прокля­
тиями жизни, даже не умирание- околевание~ 1 • Спасение
от этого ~пути околевания~ ищут они в общности, веди­
нении. Единение во имя чье? и какими методами? Во имя
Бога, отвечают. Но какого Бога? Во имя Бога соединяющего
новые общественники произиесли свое слово осуждения над
~декадентским подпольем~ и в каждой статье зовут Его.
~мы Бога хотим. Мы Бога любим. Нам надо Бога~.
И тут же оговорка: ~но и жизнь мы любим~.
В этом ~но~ смысл философии всей.
Вот мы бедные, голодные люди... с нашей наукой, культурой,
искусством, повседневными заботами, любовью к нашим детям,
службой, обязанностями. Мы их не отдадим, но нам нужно, чтоб
их облила волна живой воды.
1 Литературный дневник. С. 48.
103

Иногда это ~но~ заменяется ~а~.
Не отнимающего, а дающего Бога нам надо, прибавляющего
тем, кто уже имеет, а имеем мы - целую жизнь. Вот этого-то Бога
и надо искать и звать, не выходя из жизни, не покидая ни рабо­
ты, ни крова, потому что и зовем мы Его, любя наше жилище•.
Странная проповедь, не правда ли? Можно не поверить
искренности людей, утверждающих Бога при помощи ~но~
и ~а~. и ~вот такого-то, а не этакого~? Но не будем разби­
раться в этом вопросе. Говорят, что им нужен и вот такой
вот - ну, и поверим им и в их горячую любовь в то, что
они признали для себя нужным.
Ясно одно, что мы присутствуем при том, как на чистом
месте созидают Бога уж не только ~по образу и подобию
своему~, но по образу и подобию ~своего жилища~ и приме­
нительно к его размерам. ~войдет Он, и не будет нам душно~.
По такому ~Богу~ можно судить и о ~жизни~ строителей.
Прежде всего оказывается, что жизнь эта не способна
вместить того Бога, который жил и так или иначе живет
еще в душах и умах масс.
Незачем нам здесь напоминать, что этому Богу некоторые
элементы этой же массы давно объявили войну и ведут ее
упорно и страстно, полагая, что Он слишком мал, чтоб иметь
право на опеку над человеком.
Тут не место говорить о том, правы эти богоборцы или
нет. Но таков факт. Отеческая опека кой-кому кажется уже
излишней.
Но, посмотрите, не любят этого Бога и те господа, о ко­
торых у нас речь. Но потому ли, что они чувствуют в себе
силы обойтись без опеки? Отнюдь нет! Тот божок, которого
они призывают, им рисуется только в образе ~отца~.
~слово ~Бог~ - слово слишком общее,
-
пишет г-жа
Гиппиус. - И его необходимо более определить. Хлеб духа
нашего - понятие Бога как отца .. . ~ ~мы ищем Отца~, ~нам
нужен Отец~, ~одно желание, один голод, одно искание -
Отца~ и пр., и т.п. мелькает на страницах г-жи Гиппиус.
Не от опеки освобождаются они, освобождая себя от тради­
ционного Отца, а от суровости Его опеки, требовательности,
категоричности, неподвижности Его заповедей. И их божок
1 Литературный дневник. С. 32.
104

отличается от Старца лишь мягкостью своей опеки же, сво­
ей приспособляемостъю, своей, так сказать, воздушностью.
И, право, вглядываясь в нового божка, начинаешь думать,
во сколько раз величественнее и, если хотите, нужнее был
40гненный Столп~. созданный народами в пустынях своих
исторических странствий, чем мягкий божок, порождение
жаждущей рессор души современного мещанина. Под води­
тельством Гневного Старца переходили моря и пересекали
пустыни; новый божок годится лишь на то, чтоб освятить
уютную, удобную, нетряскую жизнь. Есть и еще претензия
у новых общественников к библейскому Богу. Из-под его
рук часто выходили сердца пламенные и крепкие. Для сов­
местного жительства в колыбельке эти сердца не годятся.
И новый божок призван размягчить сердца, рассыропить
своей благостью жизнь, быть 4Отцом~ кротких деток.
И не обинуясь называют они старую религию 4смер­
телъной религией~!, религией 4Не отца, а взыскательного
и ревнивого хозяина~ и противопоставляют ей религию
4Бога с карими глазами, который даст все, чего у него
ни попросишь, потому что он добрее папы и мамы~. Оста­
вим, однако, и тех, и других в распоряжении г-жи Гиппиус.
Какой смысл в этом противопоставлении 4Взыскателъности
хозяина~ и 4Карих глаз~? Это, конечно, противопоставле­
ние двух мироощущений: одного, порожденного человеком
в роде, родившегося в обстановке суровой, патриархальной
жизни, скудного содержанием, но как-никак включавшего
в себя кое-какие задачи, налагавшего требования и тягости
общественной жизни на каждого, - и другого
-
бесформен­
ного, но исключающего всякую суровость и всякую тягость,
отлично приспособленного к тому, чтоб розоватым туманом
затягивать все противоречия современной жизни, отлич­
но мирящегося и с дозой comme il faut'нoгo2 пессимизма,
и с будничным эпикурейством, и с наукой, и с мистикой,
и с Христом, и с Вакхом.
Это мироощущение современного культурного европей­
ца-мещанина, желающего, в своем качестве наследника всех
1 Литературный дневник. С. 15. Как смело звучит это в России, особенно
в устах г-жи Гиппиус! Не забудем лишь, что за рубежом говорили это уже
60 лет назад. И некоторые р~сские люди тогда уже слышали эти слова.
2 порядочного (фр.).
105

культур и длинного ряда столетий, попользоваться всеми
плодами истории - от культа Летарты до скептицизма Ренана
и теории Дарвина и Ницше - и требующего, чтоб эта его
разносторонность была увенчана и оправдана добреньким
боженькой •с карими глазами~.
В этом именно смысле
Мир должен быть оправдан весь,
Чтоб можно было жить...
Оправдать весь мир с точки зрения вкусов и потребностей
современного мещанина... к этой роли трудно приспоеобить
и •Огненный Столп~ Израиля, и учителя галилейских ры­
баков (хотя попытка- не пытка и почистив, да объяснив,
да открывши в Христе черты Диониса, чего не придумает
услужающий мещанству литератор).
И русские проповедники прекрасно знают, какого рода
мировоззрение сейчас будет на потребу. Я не помню, кто
именно из •молодых~ поэтов (не то Минский, не то Ме­
режковский) требовал •оправдать весь мир~. Но послушай­
те, что поет другой девятидесятник из •Скорпиона~ и как
подпрыгивает по сему поводу г-жа Гиппиус:
А Добролюбов говорит вдруг просто как ребенок: •Я освятить
хочу и мелочь•. Вот именно то, чего мы все хотим, теперь как
всегда, теперь более сознательно, чем всегда: освятить и мелочь.
Нужна человеку святость, нужен Бог; но и •мелочь• мы любим
нашим Богом созданным сердцем и до ужаса надо нам ее освятить
(курсив наш.- Л.К.) именно потому, что мы любим (ее)... Мы
хотим религии, которая бы оправдала, освятила, приняла жизнь1•
Какую же, однако, жизнь должна •оправдать, освятить~.
напарфюмить эта •религия~? Да, конечно, ту, которая в самой
себе не заключает своего оправдания, - вот эту обыденную,
сухую, машинную жизнь. Маслица, маслица сюда! - кричат
новые пророки. Освятите, полейте маслицем вот эти •ме­
лочи~. и, удобно усевшись на них, мы бесконечно будем
на них покачиваться.
Эта наивная, элементарная и такая простодушная, несмот­
ря на то, что она-то и есть •крайняя~. г-жа Гиппиус и тут
выбалтывает тайны людей •нового религиозного сознания~.
1 Литературный дневник. С. 58, 60.
106

Вот ее ответ на вопрос об отношении ~нового религиозного
сознания• к доподлинной, сегодняшней жизни:
Нам не надо сект. Мы не хотим никаких протестов, а потому
нам не нужно никаких осторожностей, скрываний, тайн - ради
страха; а на страх идет очень много сил и времени. На пропаrанду,
на отвлеченные споры, тоже идет много времени: нам не нужна
пропаганда, как нечто главное, первое. Да и кого убеждать?
Все согласны. Никто не хочет черствого хлеба (черствый хлеб,
он же корка, - это •хлеб плоти•
-
культура, политика, эконо­
мика, наука, общественность - без •воды• религии.
-
Л.К.)...
и разве мало окаменевших корок, и разве не все равно, с какой
из них идти к алтарю и просить, чтоб брызнула на нее живая
вода? У каждого из нас, у самого МШlого, есть какая-нибудь своя
работишка, ремесло, способ для прокор.мления, что-нибудь да он
знает, любит, умеет. Пусть идет с тем, что у него есть, на все
может упасть живая капля, все нужно.
Вряд ли эта тирада требует комментариев. Да останется
все на своем месте и все при ~своей работишке• и да брызнет
на всю сию ~мелочь• и на всю эту жизнь вода всеобщего
оправдания и освящения!.. Мы не думаем, впрочем, чтобы
все единомышленники г-жи Гиппиус были столь же уме­
ренны. Доподлинно известно, что, напр., г. Мережковский
весьма склонен настаивать, чтоб ~мелочи• бъти переставлевы
поудобнее, поопрятнее, покультурнее. Да и г-жа Гиппиус,
вероятно, ничего не имеет против того, чтоб азиатская грязь
была поубрана из ~ремесла• и из ~способов для прокорм­
ления• и чтоб к ~алтарю• люди шли не только с ~черствой
коркой•, но и в воротничках, и по возможности чистых.
Наличность этих добрых чувств у новых людей мы отнюдь
не отрицаем. Они только предоставляют другим возиться
с азиатчиной. Свою же задачу усматривают в том, чтоб для
очистившейся, объевропеившейся, буржуазной России преду­
готовить удобную религию на мотив: ~в хорошем хозяйстве
все должно быть на своем месте, уютно и комфортабельно•.
На первый взгляд могло бы показаться неправдоподобным,
что эти господа, у которых революция не сходит с уст, кото­
рые подписываются не иначе как Крайними, и пишут книги
с заглавиями ~не мир, но меч•, - что они в действитель­
ности столь умеренны. Но стоит вдуматься в приведеиные
выше цитаты для того, чтобы вся призрачность их словесной
реJJолюционности выступила с полной очевидностью.
107

Ведь ясно, что г-жа Гиппиус настаивает на той ориги­
нальной мысли, что если долго стоять на одном месте около
своей ~мелочи~. то можно дождаться того момента, когда эта
~мелочь~ покажется вечной и освященной. А меж тем эту
мысль она выражает все действенными глаголами: идите,
да пусть идут, да проситеl .. Слова движутся, а мысль стоит.
***
Добиться такого мироощущения, в котором исключены
все элементы движения и господствует один тон комфор­
табельности, - вот путь, по которому движутся rr. пропо­
ведпики новой религии.
Их задача - оставив все на своем месте, всему придать
вид, характер движения, на все набросить дымку тумана,
которая стоянию на месте придала бы внешность легкого
волнения. И если удастся, превратят они столь ненавидимую
ими грязную землю в болото, трясину зеленую, волнующуюся,
красивее, быть может, грязной земли, но насколько гнуснее!
И над этим мягким красивеньким болотцем мещанской,
устроенной и освященной жизни зыблется и расстилается
все покрывающий, все умягчающий туман - ~Бог с карими
глазами~.
Трудно нам приблизиться к этому мироощущению и, чтоб
хоть приблизительно понять, какую важную роль болотный
туман играет для обитателей болота, возьмем конкретные
примеры. Вот на первый случай так называемый вопрос пола,
сильно занимающей rr. общественников. ~пол~, конечно, дол­
жен быть оправдан, освящен, но все должно и здесь остаться
на месте. И вот именно затем, что можно было ничего здесь
не трогать, надо окутать все зыблющимся туманом. И, как
всегда, г-жа Гиппиус начинает весьма лукаво и радикально,
главное радикально. Все в этой области, заявляет она, - ~не
то! не так! безобразно! или пошло! или грех! или мучительно!
или смешно!~... одним словом- ~в ошuш,ении неприемлемости
никакой из реально существующих форм пола - сходятся
люди самые разнообразные~ ... ~все~ .. .
Современный-де человек, ~совершив чистый брак, вдруг
мгновениями тоскует, стыдится, чувствует себя безмерно
одиноким, чем-то в себе оскорбленным, что-то потерявшим...
Даже в самом счастливом браке, полном любви и родствен-
108

ной нежности, душа и тело (курсив г-жи Гиппиус.- Л.К.)
смутно тоскуют порою и грезят: а ведь что-то есть лучше!
Это хорошо, но есть лучше; и это, пусть хорошее, - все­
таки не то! Не то!~ 1 После такой ~радикальной~ критики
естественно ожидаешь, что в дальнейших строках будет
произведена полная революция в вопросе о поле. Но дело
разрешается гораздо проще, - выход оказывается под рукой
и кроется в одном слове: ~влюбленность~. ~влюбленность~ -
~это новое в нас чувство, ни на какое другое не похожее,
ни к чему определенному, веками изведанному, не стремя­
щееся... это - единственный знак ~оттуда~, обещание чего­
то, что, сбывшись, нас бы вполне удовлетворило в нашем
душе-телесном существе, разрешило бы проклятый вопрос~.
Я должен уверить читателя, что это самое точное опре­
деление того алтаря, к которому зовет г-жа Гиппиус, из всех
определений, которые можно найти на 450 страницах ее кни­
ги. Дальше оказывается, что вот эта самая ~влюбленность~.
о которой г-жа Гиппиус сообщает лишь, что она ни на что
известное не похожа, уже теперь разрешает весь вопрос.
Во влюбленности, истинной, даже теперешней... в ней сам
вопрос пола уже ICllK бы тает, растворяется, противоречия между
духом и телом исчезают, борьбе нет места, а страдания восходят
на ту высоту, где они должны претворяться в счастье.
Ну вот, все, значит, благополучно и окончилось: ~проклятый
вопрос~ растаял, ужасные страдания претворилисЪ в счастье,
а главное - все, и вопрос, и страдания, осталось на месте,
и все ~освящено~ и ~оправдано~. И все это благодаря тому,
что над вопросом и страданиями заклубился туман ~оттуда~.
Спросите же у г-жи Гиппиус, что это за ~влюбленность~. и она
чистосердечно скажет вам: ~не знаем и мы - до конца
-
что
это~ ... и знать не желаем. Ибо ~знание есть конец, смерть~
и ~тайна пола~ - ~не может и не должна быть найдена,
не должна раскрыться(= сделаться не тайной), загадка пола
не должна стать ясной и окончательно решенной~ (курсив
г-жи Г. - Л.К.)2.
Мы должны извиниться перед читателем за то, что вта­
щили его в самую гущу вопросов, занимающих г-жу Гиппиус.
1 Литературный дневник. С. 194.
2 Там же. С. 208.
109

Но это ~освящение пола>> - типичный образчик тех методов,
которыми ~новая религия~ сливается с жизнью, и того,
какую роль призвана она в ней сыграть. ~не знаем и знать
не хотим~ никаких реальных разрешений всяких вопросов
и страданий, но зато окутаем жизнь такими ~тайнами~,
в которых все вопросы ~как бы~ растают и растворятся,
~борьбе не будет места~, а страдания ~претворятся~ ~как
бы~ ~в счастье~. И в этой поставленной на рессоры уба­
юкивающих тайн жизни как уютно и мягко будет жить...
опустошенным душам мещан.
Но вот еще пример, как святится жизнь и ~тают вопросы~.
Г-жа Гиппиус очень не любит, как и подобает идеалистам
мещанства, современную жизнь, взятую так, как она есть, и тот
театр (Московский Художественный), который ее так и дает
со сцены. Ведь жизнь приемлема для идеалистов мещанства
лишь в своем ~освященном~, устроенном, упокоенном виде,
а искусство в глазах проповедиикон ценно не само по себе,
как полагали они в бытность свою поэтами и декадентами,
а лишь как средство оправдать и опоэтизировать жизнь, как
она есть в своих мелочах.
Жизнь, отразившалея в пьесах Чехова, справедливо ужасает
г-жу Гиппиус. ~ведь не всякому под силу жить и стонать,
жить- и чтоб тебя вечно тошнило~. А Художественному
театру, воплотившему эту тошнотворную жизнь на сцене,
она именно за то, что он стремится к ~тождественности
с жизнью~ (выражение г-жи Г.), предрекает в ближайшем
будущем обращение в ~кинематографию, сопровождаемую
граммофоном~: ~вот идеальный театр грядущего; теперешний
Художественный театр - только начало, только первый шаг
по этому пути~, но уже и сейчас,- ~кладбище искусства~.
И вот, объединяя судьбы жизни и искусства, г-жа Гип­
пиус спрашивает: ~Неужели выхода нет, другой жизни нет
и не может быть, и Чехов - последняя точка всего искус­
ства? А за ним- пустота, искусность, театр-граммофон или
петля?~ Тот ~выход~, который Чехов вложил, как порыв
и тоску, в трех сестер, мечтающих- ~в Москву, в Москву!~
и, как ~идеи~, в уста ~вечного студента~ Пети из ~вишне­
вого сада~ - естественно, не удовлетворяют г-жу Гиппиус.
~знает ли Чехов, что все слова студента Пети...
-
не вы­
сокие слова, а старые галоши?~ - спрашивает она. И вот,
казалось бы, столь роковой вопрос для Гиппиус и иже с ней:
110

•Неужели никто и никогда не укажет нам иного выхода,
кроме Москвы и старых галош?~
Нам нечего указывать, что •Москва~ в устах сестер и •идеи~
•облезлого барина~ и студента Пети нас удовлетворяют
так же мало, как и г-жу Гиппиус. И даже менее. Но не
в этом сейчас дело.
Признаться, мы не без душевного волнения приступили
к дальнейшему чтению сейчас цитированной статьи. Ведь
как-никак тошнотворность чеховекой жизни была конста­
тирована, даже было сказано, что от такой жизни •пойдут
давиться, стреляться и топиться~, и выход в виде •Москвы
и старых галош~ отвергнут как выход. Казалось, вот сейчас
•новая религия~ и •новая общественность~ раскроют свои
жемчужные уста и этому выходу противопоставят свой...
Увы! Сколько мы ни перечитывали книжку г-жи Гип­
пиус, так этого выхода мы и не нашли. Но вглядевшись
попристальнее, мы поняли, что искали того, чего Гиппиус
и не обещала указать. Поверив на слово, мы думали, что
речь идет именно о выходе из тошнотворной жизни, о ломке
ее, о переустройстве, о работе для •жизни другой~, а г-жа
Гиппиус под словом •выход~ подразумевает все то же •ос­
вящение, оправдание~ каждой мелочи, все те же •брызги
живой воды~, которые могут упасть •на все~. И вот на этот-то
гиппиусовский вопрос, на эту проблему •новой религии~ -
ее единственную и основную проблему, на которой вся она
держится, - как возможно оправдать и освятить все?
-
на этот вопрос ответ, конечно, дан.
И ответ, конечно, в том, что •и позади, и рядом, и впе­
реди - Вечное, одно, все то же Вечное, и оно всегда цело
в созерцании~.
И если кто-либо, искренне поверивший серьезности г-жи
Гиппиус, когда она в муках, казалось бы, спрашивала: •Не­
ужели выхода нет, другой жизни нет?~ и когда она отвергала
выход Чехова - Москву и студента, если б этот наивный
человек, услыхавши ее собственный ответ, задалея вопро­
сом: •А как же тошнотворная жизнь, а как же - •пойдут
давиться, стреляться и топиться~?~ - то ответ был бы ясен.
Нет уже тошнотворной жизни, ибо тут вот, рядом, Вечное,
одно, все то же, всегда целое в созерцании. И этим жизнь
освящена, оправдана, •претворена~ •как бы~ в новую. И,
конечно, незачем теперь •давиться, стреляться и топиться~,
111

нечего рваться ~в Москву~. ибо ведь нет уже жизни тош­
нотворной, а есть жизнь, ~освященная во всех мелочах~.
и в ней можно и должно жить, созерцая ~вечное~.
Вот ответ ~новой религии~ на чеховекое томление по чис­
той жизни, на ~москву~ и ~идеи вечного студента~, на про­
тест против жизни, воплощенный на сцене театром: нет
тошнотворной жизни, сидите, улавливая Вечное в прошлом,
настоящем и будущем, - оно ~рядом всегда~.
Удобно и комфортабельно можно жить с таким ответом
тем, для кого это ответ, а не круглый нуль. Велик бог, пре­
творяющий страдания в счастье и тошнотворную жизнь
в жизнь комфортабельную, - бог ~их~ религии.
Это тот же бог, который помог купеческой дочери Се­
рафиме Родионовне Глебовой (рассказ 3. Гиппиус ~Чистая
сердцем~) превратить свою придавленную, нудную, скудную
и ненужную жизнь, не жизнь, а прозябание, и свое неумение
преобразовать, изменить ее, свое отсутствие вкуса к борь­
бе - в овеянную поэзией, оправданную жизнь ~чистоты,
тишины и счастья~.
Этот рассказ - какая-то апология опустошенной души.
Было: крутой отец, две заставленные рухлядью комнатуш­
ки во флигеле, забитость, невозможность любви и счастья,
сестра, глухонемой звереныш, как вампир сосавший кровь
живой Серафимы, и была борьба, попытки жить, мысль, мечта
о жизни, - и благодаря ~их~ богу
-
умерла мысль, мечта,
борьба, и, ~казалось, ничего другого и нет на свете, кроме
чистоты, тишины и счастья~. А ведь все осталось на месте.
Вот именно для того, чтоб гнусность жизни и смерть че­
ловека в мещанине показалась чистотой, тишиной, счастьем
и поэзией и чтоб умер гордый человек, и нужна их религия.
~Происходит какое-то развращение человека, иревращение
его в скромное и сонное животное~, - как говорит сама
г-жа Гиппиус, впрочем, по другому поводу.
***
И ненавидит же эта религия гордого и требовательного
человека!
Мы видели ~их~ любовь, и нам понятно, что они должны
ненавидеть. Ненавидят они борьбу и ~камень будущего~,
гордого и борющегося с идолами человека.
112

Но тут нам придется ограничиться лишь одной иллюст­
рацией. Как своему ~Богу с карими глазами~. ~знакомому,
знакомому, милому, драгоценному, златокудрому, с добрыми
глазами~ 1 , они любят противопоставлять ~суровый лик~
требующего Бога, так и мечтам о рассыропленных душах,
живущих в болоте под покровом колеблющегося тумана
освящения и под оком ~вечного~. противопоставляют они
ненависть к человеку, не желающему быть ~кротким сыном
доброго отца~.
Борьба с мещанским болотом - и идейная, и чисто ма­
териальная: их не разделишь - зиждется именно на этих
не кротких, не ~чистых сердцем~. Развратить, завязить в бо­
лоте, обмазать сиропом все, что еще можно, и беспощадно
воевать со всем остальным - вот программа новой религии
в этой области.
Война с ~Грядущим Хамом~ - нераздельная часть учения
прораков русского мещанства. Это ясно само собой.
И не стоит на сем долго останавливаться, ибо аргументы
и проклятия против утверждающего себя человека и челове­
чества, освобождающегося от onexu, у всех проповедиикав
всегда были и, вероятно, уж так и останутся одни и те же.
Во-первых, конечно, утверждающий себя и освобождаю­
щийся человек - зверь и человечество
-
зверство.
Во-вторых, всякое реальное освобождение стоит плевка
сравнительно с ~последним освобождением~ неэмпирическим.
Или, как выражается г-жа Гиппиус: ~Напрасно и стара­
ются его (хлеб, все то, что вне религии.- Л.К.) разделить
всем поровну: братья обломают об него зубы и все равно
умрут с голоду~. Все равно! ..
Несмотря на всю почтенную потрепанность этих прокля­
тий и аргументов, стоит посмотреть на то, какой вид они
принимают в руках новых пророков, раз уж мы занялись их
физиономией. В качестве словесного радикала г-жа Гиппиус,
прежде всего, считает, что идеалы освобождающихся масс
мало радикальны. Идеализм мещанства предусмотрительно
устроен так, чтоб быть в каждый данный момент готовым
упрекнуть идеалы, отражающие борьбу масс с мещанством,
в грубости, мелкости, материалистичности, даже - куда
ни шло - в буржуазности и излишнем консерватизме.
1 Из рассказа • Чистая сердцем•.
113

Таким образом, - пишет г-жа Гиппиус,
-
плохую услугу ока­
зывают поступательному движению жизни те, кто ставит перед
человечеством идеалы неокончательные, видимые, эмпирические,
и притом идеалы постоянного благоденствия, улучшенного быта.
Жизнь при таких идеалах замирает и коснеет, потому что сила
желания бессознательно падает.
О, лицемеры! О, гг. Струве, Бердяевы, Булгаковы, именно
по этим причинам ушедшие из марксизма в кадетизм, и мир­
нообновленство, в октябризм! О, вы, нашедшие здесь, наконец,
утоление своим цветущим идеалам и растущим желаниям!
Но это еще благо, когда невежество г-жи Гиппиус рядится
в брошенные платья г. Струве. Оно шутит с ней скверные
шутки, когда она пытается судить и рядить самостоятельно.
Сейчас г-жа Гиппиус призналась, что, рассуждая по существу,
~все равно братья умрут с голоду~. как там ни дели хлеба;
теперь мы узнаем, что ~идеал братьев~ - ~слишком опре­
деленный, чересчур достижимый~'. Итак, с одной стороны,
~все равно~ ничего не выйдет, а с другой- ~чересчур~ уж
это ~достижимо~. Собственный же идеал г-жи Гиппиус, как
мы уже видели не раз, обладает достижимо-недостижимым
и определенно-неопределенным характером, как и то боло­
то, которое она идеализирует: издали волнующаяся зелень,
а подойди - грязь и трясина.
Кроме этих аргументов, сводящихся к тому, что жизнь
~коснеет и замирает~ от проповеди известных идеалов, не­
нависть г-жи Гиппиус располагает еще рядом проклятий
~поступательному движению жизни~. которые можно бьmо бы
выразить в одном вопле: ~Караул, грабят!~
Без этого вопля образ новой религии был бы неполон
и, извиняясь перед читателем, я его тут приведу.
Ненавистное для г-жи Гиппиус утверждение и освобож­
дение человека и массы, ненавидимая человеческая требо­
вательность и гордость, наконец, ужасающие ее (хотя она
делает вид, что только презирает их) ~эмпирические идеа­
лы~ - все это слилось для г-жи Гиппиус в лице Максима
Горького. Она не скрывает причин своей ненависти. Говоря
просто, но строго согласованно с мыслью г-жи Гиппиус (см.
ст. ~летние размышления~), вина его в том, что он в Бога
не верует, а в человека верит.
1 Литературный дневник. С. 299.
114

~опять ~человек•, вечный идол, почерневший от долгих
воскурений, но не менее милый и божественно великий для
верных... Ведь Максим Горький всю жизнь только и писал
~человека•, - только его и проповедовал, как достойный
апостол•. И вот, к ужасу г-жи Гиппиус, Горький со свои­
ми ~преемниками• до того осмелел, что ~когда Л. Андреев
говорит... о Боге, - он смотрит на него из своего храма,
зовет Его служить истинному божеству- человеку•, и его
~рассказ ~на тему о Боге•- опять все тот же гимн человеку,
многоликому и единому гордому божеству всех Горьких. Все
тот же старый догматический материализм... • 1•
Причина и характер ненависти ясны, и незачем было
возводить М. Горького во множественное число, чтоб мы
поняли, в кого метит ~новая религия• и при виде кого кри­
чит: ~Караул, грабят! Имущество, красоту, всякую надежду,
Бога отнимают!•
Слушайте российского европеизированного мещанина:
... И человек еще человек.
Нужен резкий толчок, чтоб выки­
нуть людей сразу в бескислородное пространство, прекратить
их человеческие мучения. Этот толчок, этот несущий человеку
окончательное, смертное освобождение фонтан углекислоты -
проповедь Максима Горького и его учеников. Она исторически
необходима, но убийственна для попавших в ее полосу. Она
освобождает человека от всего, что он имеет и когда-либо имел:
от любви, от нравственности, от имущества (так! так! - Л.К.),
от знания, от красоты, от долга, от семьи, от всякого помышления
о Боге, от всякой надежды, от всякого страха... И в конце этих
последовательных освобождений- восклицание: сЧеловек- это
гордо!~ Слова, звуки - потому что у такого, освобожденного
от всего, существа, во-первых, нет чем гордиться, а во-вторых -
оно совершенно не человек. Зверь? Вряд ли. Даже и не зверь.
От зверя - потенция движения вверх. Здесь же .. . волна упала
последовательно... от человека - в последнее зверство, конечное,
слепое, глухое, немое, только мычащее и смердящее... (с. 180-181).
Будем откровенны, г-жа Гиппиус! Не в М. Горьком тут
дело, а в том общественном, социалистическо.м движении,
символом которого в Ваших глазах является М. Горький.
И вот это движение, воплотившееся в Горьком, объявле­
но зверством, в котором ~ничего не осталось от человека,
от человечества•.
1 Литературный дневник. С. 275-276.
115

Но ~пророк этот... не всемирен~.
-
утешает себя г-жа
Гиппиус, и есть еще ~оставшиеся в своей привычной, испор­
ченной, удушливой, но все-таки человеческой атмосфере~
(с. 182, выделено нами. - Л.К.). И вот эти ~оставшиеся
в человеческой атмосфере~, по сведениям г-жи Гиппиус,
уже ~смутно беспокоятся~. ~Уж забеспокоились многие...
пишут в газеты, строчат: ~что это, Господи, проходу нигде
нет! Ни на улице, ни в литературе, ни в коммерции~ ... 1
А, вот как! Теперь мы знаем, где искать границы между
~человеческой атмосферой~ г-жи Гиппиус и ~зверством~
М. Горького. Да, да, г-жа Гиппиус, много уже народу вне
~человеческой атмосферы~, вне буржуазной культуры, вне
ее проблем, ее божков, ее волнений, ее исканий покоя и ее
религии комфорта. В сфере ее притяжения, ее понимания
осталось еще многое - от христианства и до Розанова
-
и много еще вопросов и вопросиков будет здесь возникать
и решаться rr. Гиппиусами, Мережковскими, Бердяевыми и пр.,
и пр., но знаем мы, знают и они, что вне этой ~человеческой
атмосферы~ есть другая жизнь и сколько ни проливайте
елея, сколько ни выдумывайте умиротворяющих ~религий~,
сколько ни браните ее ~зверством~. как ни стремитесь ее
обессилить изнутри и извне, -
Лик грозящий
Встал над далью темных дней.
и двинулся...
И поэтому-то так судорожно ~оправдывается~ и ~освя­
щается~ ~человеческая атмосфера~ и так тщательно замазы­
ваются выходы из нее при помощи ~новой религии~.
Человеческая атмосфера г-жи Гиппиус! Религия мещанс­
тва, подгнивающего, не успев созреть!
3. БОДРОЕ ... САМОЗВАНСТВО
Спасать ~человеческую атмосферу~ от <<Грозящего Лика~
дело не легкое и среди разных применяемых с этой целью
методов подделка также может сослужить свою службу.
Мы уже видели в 1-й главе, как и почему революционная
словесность вдруг, словно по щучьему веленью, оказалась
1 Эти сведения см. на с. 183 ~дневника~ г-жи Гиппиус.
116

перенесенной на страницы людей ~новой общественности~
и ~нового религиозного сознания~ из тех, кто похитрей.
Говорю, похитрей, ибо г. Бердяев, не последний человек
в ~новой религии~, предпочитает бороться и воевать с от­
крытым забралом, не меняя старой словесности, за что ему
и достается от товарищей ~по религии~. вроде Андрея Белого.
Что будет признано в конце концов более целесообразным,
трудно предугадать. Можно полагать, однако, что за пере­
одеваниями будет признано известное значение, какое они
действительно и имеют.
Г-жа Гиппиус, равно как и г. Мережковский, напр., весьма
милы в маске защитников и спасателей революции. Г-жа
Гиппиус сочла удобным выступить даже с специальным
словом одобрения по адресу ~приунывших~ революционеров.
~слово~ это помещено в 7-й книжке нового ~образования~
и заслуживает, быть может, более подробного разбора.
Но мне в связи с предыдущим хочется остановиться
только на одном.
Утешение и одобрение г-жи Гиппиус заключаются в при­
знании, что во всех неудачах виноваты ~мы~ сами. (Мы -
это г-жа Гиппиус да выкинутые за рубеж революционеры,
которых она видела в Париже.) Так вот, ~мы~ были не без
~нехватки~. Это нужно сознать, полагает г-жа Гиппиус, и счи­
тает, что ~это чрезвычайно важно для начала~. Для начала
чего, г-жа Гиппиус? А вот:
Тем из скрытых нытиков, которые повторяют зады, фразы
о ~положительных~ своих идеалах, не из упрямства и приличия,
а еще веря в них, - тем, конечно, наступившая полоса новых
поисков и метаний не принесет ничего. Они просто останутся
за флагом, - за жизнью. Что бы жизнь завтра из этого сегодняш­
него хаоса ни выработала, что бы, наконец, ни всплыло наверх, -
оно им будет чуждо, ибо они стояли, пока другие двигались1 •
Но ведь это, не правда ли, больше похоже на конец, чем
на ~начало~? Те, кто еще повторяют ~фразы~ о ~положи­
тельных~ идеалах, останутся за флагом. Завтрашний день
будет чужд этим ~твердым~, как на другой странице называет
их г-жа Гиппиус, с их положительными идеалами. Положи-
1 Образование. 1908. 7 .
117

тельно, похоже на то, что г-жа Гиппиус говорит о конце,
об окончательном, можно сказать, конце.
Но с концом ~твердых~ связано, конечно, и начало.
Глубоко прячут от чужого взора г-да Мартовы с Неведомскими
(раньше речь шла о Луначарском. - Л.К.) свою «растерянность»,
свой «хаос>> ... а только из него и может родиться новое. Прячут,
пытаются уверить нас, что у них все еще светят их сальные огарки.
Вот вам и <<начало~! В дыму и чаду погасших огарков
Мартова все ярче разгораются огоньки ~новой религии~,
на которые летит все живое, чему принадлежит завтрашний
день. Вот что значит ~добрый хаос~. И вот, отпевая ~идеалы>>
Мартова, г-жа Гиппиус проделывает это с таким видом, что
можно подумать, будто она чрезвычайно озабочена его делом.
Мы-де подымем, да начнем, да взбодрим! По крайней мере,
она все ходит вокруг да около этого дела и все убеждает
не ныть, не стонать. Удобная маска!
Между ноющими и потерявшимися Мартовым и Луна­
чарским и прочими подобными нытиками, ~смешноватыми
и бесполезными~, бодро похаживает г-жа Гиппиус, пригова­
ривая: ~не нойте, не нойте, берите пример с меня. Я бодра!~
Так не надо, говорите, ныть? Постараемся, подтянемся
уж как-нибудь, m-me!
А впрочем, позвольте, m-me, какое нам дело до того, что
Вы бодры?
Мало ли на Руси сейчас бодрых и, главное, бодрящихся
людей!
118

А.Н. Потресов
ЛЕЙТМОТИВЫ СОВРЕМЕННОГО ХАОСА
Хаос в жизни, хаос в литературе! Хаос разбившейся ты­
сячью брызг волны много лет нараставшего общественного
подъема, хаос переплетающихся в узел, который трудно рас­
путать, оборвавшихся, обломанных линий движения мысли!
Хаос - вот то неоспоримое в текущих ~литературе и жизни•,
с чем считается каждый, подходящий с вопросом к совре­
менному сфинксу и пытающийся прочесть выражение на его
загадочно-сумрачном лице. Что таит он в себе? ~добрый• ли
он, как полагают одни, или злой - как утверждают другие.
Ясно одно, - для тех и других, его так определяющих он
не бессмысленный, не случайная игра элементов. Ибо в нем
предполагается наличность тенденции, которой дается рас­
ценка смотря по симпатиям оценщика.
Из множества этих расценок сейчас мы остановимся лишь
на недавнем и по некоторым причинам не лишенном для нас
интереса заявления г-на Антона Крайнего, г-жи Гиппиус тож.
Читатель припомнит, быть может, что писала г-жа Гиппиус
в своей статье ~добрый хаос• (см. ~Образование•, июль
1908); перебрав в качестве элементов хаоса и литературу,
кидающуюся в ~дикую порнографию• и ~не знающую, куда
приткнуться молодежь•, и ~обывателя, берущегося в отчаянии
за голову• и ~не понимающего, кто кому враг и кто друг•,
и растерявшихся ~старых вожаков политических партий•,
которые ~не знают, что делать с молодыми членами, исклю­
чать ли из партии или прижать к груди• - она заключала:
~но пусть он разрастается, благодетельный хаос! В нем есть
119

зерна истинного сознания, в нем рождается новая мысль,
новое ощущение себя, людей и мира, надежда на иное ис­
кусство, иное действие:~> (с. 14).
Нам чуждо, конечно, направление ума, продиктовавшее
приведеиные строки неохристианнейшему автору. Без его
нарочитых надежд смотрим мы на современный хаос, и что
в авторе вызывает восторг, просто не приемлется нами. Но мы
отдаем ему должное; он, по крайней мере, методологически
верно подошел к своей теме, не вырывая из общей цепи яв­
лений отдельных ее звеньев. Напротив того: между ~новою
мыслью:~>, ~новым ощущением себя, людей и мира:~>, между
~иным искусством, иным действием:~> и переживаемым нами
~благодетельным хаосом:~> им устанавливается непосредс­
твенная органическая связь. Для нас это ценное признание
в устах представителя ~хаотической:~> литературы. Оно ценно
тем более по нынешнему времени, когда так ощутительно
дает себя знать тенденция установить два независимых или
даже как будто бы идущих в диаметрально противоположных
направлениях процесса: развала общественно-политической
жизни и расцвета литературы.
Да и на самом деле: в то время, как по слову поэта ~ви­
хорь злобы и бешенства носится над тобою, страна безот­
ветная:~>, не проходит, кажется, и дня без того, чтобы на го­
ризонте русской словесности не загорелась какая-нибудь
новая звезда литературы. Должно быть, воистину: что ночь
темнее, то звезды ярче! И потому-то ослепительным светом
засияли над нами в кромешную ночь реакции литературные
созвездия модернизма.
В то время, как общественно-политическая жизнь судо­
рожно бьется в тупике или являет собою кладбище, лите­
ратура, говорят нам, вырабатывает великие новые ценности,
производит революцию духа.
Конечно, когда г. Брюсов откровенно признает себя, Пуш­
кину равным или вообще современные поэты производят
друг друга в чин гения, или раздается уверение какого-либо
глашатая мистической тайны, что поэзия - окошко, через
которое человек созерцает божество, то мы равнодушно­
спокойно говорим: Schwarnrn driiberP
Но совершенно другое, когда нас приглашают снять шап­
ку перед иконостасом современной литературы голоса, как
1 ПЛЫВИ МИМО (нем.).
120

будто бы привыкшие говорить иного рода речи, когда с каж­
дым часом множатся симптомы осуществляемой гегемонии
модернизма над литературой и литературы -в смысле belles
lettres - над прочими формами идейного творчества.
Ведь, вот, напр., г. Горнфелъд и г. Венгеров. Кажется, имена
достаточно за себя говорящие, к тому же до сих пор красу­
ющиеся под тою же журнальною обложкой, из-под которой
вылетали не так еще давно парфянские стрелы Михайловского
против литературы modeme. Теперь они оба, каждый на свой
лад, знаменуют собою отступление, с тою только разницей,
что перед натиском ~новых течений~ г. Горнфелъд иребы­
вает в состоянии недоуменно-колеблющемся, а г. Венгеров,
как ни в чем не бывало, все еще собирается нас убедить,
что не он, г. Венгеров, отступает, а отступил ~победитель~.
превратившисъ в свою собственную противоположность. Он,
г. Венгеров, хулил в свое время декадентство, но он хвалит
современный модернизм, ибо- говорит он - ~нужно твердо
помнить, что есть два совершенно непохожих между собою
момента модернизма, что первоначалъное ~декадентство~ -
конца 80 и 90-х гг. - совсем не то, что ~модернизм~ наших
дней. Нужно помнить, что огромный прилив общественной
бодрости, выразившийся, с одной стороны, в марксизме сре­
дины 90-х годов, произвел коренную перемену и в наиболее
талантливых представителях ~новых течений~. И этот синтез
новой формы со старым содержанием... сообщил русскому
~модернизму~ совсем отличную от первоначалъного дека­
дентства окраску~ 1•
Такова утешающая концепция г. Венгерова. Но что г. Вен­
геров, когда мы присутствуем при сдвиге не отдельных только
лиц, а и целых литературных группировок; мало того, - когда
из-за этой его концепции вырисовывается абрис тысячеликого
~общественного мнения~. совершившего свой кардинальный
поворот в направлении к литературе modeme, когда, можно
сказать, в настоящее время вся прогрессивная печать и все
то, что в России называется прогрессивной средой вообще,
за немногими исключениями, ~модернизированы~ - в боль­
шей или меньшей степени, - т.е. получили прививку тех
умонастроений, которые находятся в непосредственной связи
с модернизмом и его культивируют.
1 См.: Ветеров С.А. Основные черты истории новейшей русской лите­
ратуры (•Победители или побежденные•). С. 43.
121

Это не значит, конечно, что прогрессивная среда повально
исповедует какие-либо новые эстетические принципы, что
она записалась в адепты определенной художественной до­
ктрины. Но это значит, что в силу каких-то причин у данной
среды изменился коренным образом вкус и явилось новое
художественное и идейное предрасположение. Правда, такие
сгущенные вытяжки из модернизма, как ~весы• или ~золо­
тое Руно•, продолжают до сих пор оставаться достоянием
немногих, за то тем сильнее модернизм раздвигается вширь,
входя необходимою частью в состав всех видов прогрес­
сивной литературы. Мы не говорим уже об альманах, мо­
дернизированных раг excellence1 их золотые дни относятся,
по-видимому, уже к прошлому. Но возьмем периодическую
печать в ее двух основных разновидностях - ежемесячном
журнале и ежедневной газете. Здесь и там модернизм -
необходимая приправа. Без такой приправы современный
~прогрессивный• читатель не мыслит себе потребляемой
им пищи духовной. Рассказ Сологуба, апокалиптические
рассуждения Мережковского, поэзия Блока, фельетон Фи­
лософова - это так же неизбежно, как неизбежно читать
ежедневные известия о стольких-то повешенных, минор­
но-тусклые передовицы, повседневную порцию набившей
оскомину юмористики, реляции о кулуарных слухах.
Нам скажут, быть может, что эта неизбежность - удел
лишь одного либерального читателя. Но это было бы в кор­
не ошибочно. Ибо в переживаемый нами момент симбиоз
модернизма с политикой не является отнюдь ~одиозной•
привилегией либерализма; хотя, впрочем, мы не станем ос­
паривать, что либерально-модернистский симбиоз есть, по­
жалуй, наиболее устойчивый: достаточно напомнить с этой
целью два таких характерных образчика, как ~московский
Еженедельник• кн. Евг. Трубецкого и ~Русскую Мысль•
П. Струве. Но как бы то ни было, в своем распространи­
тельном движении модернизм не считается с границами
либерализма и идет гораздо дальше в глубь демократии,
совершая опустошения в сердцах и умах той среды, которая
определяется обычно неопределенной кличкой левее ~ка-де•,
и даже проникая туда, где, казалось бы, всего меньше места
такому симбиозу. Мы имеем в виду ~модернизирование•
1 по преимуществу (фр.).
122

тех кругов и той части повременной печати, для которой
марксизм продолжает еще быть руководящим учением.
Так, в этом смысле для нас существенно симптоматичен
тот двухсторонний - марксистеко-модернистский
-
харак­
тер, которым отличалось ~образование~ за все последнее
время вплоть до момента, когда с ним приключилея совсем
уже ~скверный анекдот~ и оно попало, было, в руки ~по­
недельничной~ прессы. Так, не менее показательно для нас
и то недавнее положение вещей в ~современном Мире~,
которое дало возможность обрадованным критикам загово­
рить о марксизме журнала, как о надстройке над фундамен­
том, в числе прочих представленным Арцыбашевым с его
пресловутым ~Саниным~, этим новейшим ~что делать~.
Деталь к детали слагается в определенную картину и в этой
картине находят себе место и театральная in spe 1 революция
Мейерхольда, Блока, Сологуба и прочих иных, совершаемая
при благосклонном попустительстве марксиста Луначарско­
го2, и неожиданное приветствие ~новому театру~ марксиста
Н. Иорданского3, в попытках Мейерхольда узревшего пос­
тупательный ход буржуазно-демократического развития,
и разные другие faits divers4 наших ~литературы и жизни~
включительно до того неприятного пассажа, о котором так
обстоятельно поведал Пешехонов на страницах ~Русского
Богатства~ (см. май 1908 г.).
Спрашивается, что же означает этот процесс модерни­
зирования русского общества? Процесс, которому дается
различная оценка, но существование которого никем не ос­
паривается. Прав ли г. Венгеров, прекраснодушно относя­
щий современный модернизм на актив ~прогресса~ и даже
провидящий по этому случаю, ~что подымается гребень
большой исторической волны, что обозначается снова один
из тех подъемов, который в состоянии творить чудеса~? Или
не права ли г-жа Гиппиус, не сознающая сама всего смысла
того, что она говорит, и тем не менее подходящая к сути
того, откуда пошло современное торжество модернизма?
1 в будущем (лат.).
2 Мы имеем в виду появление Луначарского (вкупе с r. Горнфельдом)
в сборнике модернистов о театре, изд. «Шиповник•. 1906 r.
3 Современный Мир. 1907. Январь (ст. «Индивидуализм на сцене• ).
4 происшествия (фр.).
123

М.А. Кузмин
ПИСЬМА О РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Очень кстати вышел второй сборник стихов 3. Гиппиус
после шестилетнего промежутка и снова напомнил нам облик
поэта, скрывшегося было за публицистом и тенденциозным
беллетристом. Нам же поэтическое творчество 3. Гиппиус
наиболее дорого, причем очевидны и бесспорны заслуги
автора в этой именно области, как одного из первых пио­
неров зарождавшегося русского символизма, давшего неза­
бываемые по мастерству образцы ~своей~ лирики и много
повлиявшего ритмическими приемами хотя бы на А. Блока.
И вторая книга стихов, напоминая, подтверждает это мне­
ние, не меняя почти ни одной черты в знакомом лице. Будь
обе книги в одном выпуске, цельность отнюдь не была бы
нарушена, но год стоял бы 1903-й (мы не говорим о сюже­
тах, но касательно устремлений, чувствований поэта и форм
его лирики). Ни падения, ни завоевания - ровная линия.
И странно, что читая прозу 3. Гиппиус мы не скажем, что
это - ~проза поэта~, как мы скажем про повести и отрывки
Пушкина. А между тем 3. Гиппиус
-
подлинный и весьма
значительный поэт с редкой концентрацией, ритмическим
богатством, остротою чувства и мысли, большою четкостью,
но поэт безуханный, без очарования, без певучести, с мыс­
лями скорей рассудочными, чем поэтическими, с головною
страстностью, с чрезмерной долей ~мозгологии~. Цветок
засушенный в томе логарифмов. Новая книга дарит нас
такими перламп как ~Мудрость~. ~Перебой~, ~Три формы
сонета~. ~малинка~. ~дьяволенок~. ~женское~. и за одно
124

это должно благодарить автора. Но встречаются и стихот­
ворения средние, испорченные то прозаизмом мысли, то не
поэтическим способом ее выражения, напр.
и т.д.
Я ждал полета и бытия,
Но мертвый ястреб - душа моя (отлично).
Как мертвый ястреб, лежит в пыли,
Отдавшись тупо во власть земли.
Хочу разьединить
Себя с .моим страданием.
Открой, мне Боже, от1Срой людей!
Прости мне! Бесконечности
В любви я не достиг.
(с. 18)
Стихи 3. Гиппиус грешат также чрезмерным обилием
отвлеченных слов для выражения душевных движений
и словообразованием существительных от любого прилага­
тельного, что повелось с Бальмонта и придает стихам вид
то отвлеченно-сухой, то ненужно-декадентский: «темность,
светлость,победность,всестрастность,безудержность,мглис­
тость, иглистость, льдистость, забвенность• и пр.
Самые заглавия - «Так ли? Только о себе, Внезапно,
Оно, Иметь•, - показывают или чрезмерную щепетильность,
рассудочную добросовестность, или напоминают название
картин у Передвижников. Мы сознательно останавливаемся
на этих недостатках, не иреувеличивая их нисколько, так
как с самого начала подчеркнули, что имеем дело с книгой
подлинного и не маленького поэта, достоинства которого
и заслуги, отчасти уже упомянутые нами, всем давно и до­
статочно известны: новая же книга еще раз напоминала
и подтвердила их.
125

В.Л. Львов-Рогачевекий
ЛИРИКА СОВРЕМЕННОЙ ДУШИ
Русскал литература и группа символистов
1
Первого мая 1908 года во французском журнале «Mercure
de France!>, послужившем образцом для «Весов!>, появилась
заметка поэтессы, беллетристки и критика Зинаиды Гиппиус
под заглавием: «Notes sur la literature russe de notre temps!> 1•
Указав на то, что одни идеализируют русскую литера­
туру, другие говорят об ее упадке, а некоторые отрицают
существование ее, г-жа Зинаида Гиппиус со своей стороны
признавала, что для России весьма затруднительно говорить
о литературной среде, о постоянном и правильном развитии
литературы, о цикле традиций. Правда, Россия создала вели­
ких изолированных гениев, имена которых равны славным
именам в Европе; однако, приходится сказать, что «едва ли
существует в России литература в европейском смысле это­
го слова!>. Отсутствие традиций, настоящей литературной
среды, школ автор ставил в вину не изолированным гениям,
а политическим условиям, мешавшим всегда группировке.
Интеллектуальная жизнь в России тесно связана с жизнью
политической и социальной, искусство и наука ненормально
соединены с политикой, как б раздавлены ею.
1 Эта статья <~Заметки о современной русской литературе~> почти
полностью была перепечатана nитальянском журнале ~Minerva~ (1908 г.
27 янn.).
126

Первая попытка - пишет г. 3. Гиппиус: - создать эстети­
ческую и литературную среду имела место около 1893 года.
В 1898 году основывается журнал ~Мир Искусства~ (изд.
до 1904 г.), около которого группировалось все, что было
современного и боевого в литературе и искусстве. В редакции
мы встречаем таких поэтов, как Бальмонт, Брюсов, Сологуб
и т.д., которые основывают в 1904 году свой журнал ~весы~.
встречаем таких писателей, как Розанов, Мережковский,
Минский, преимущественно занятых религиозными и фило­
софскими вопросами (они также издавали журнал ~новый
Путь~ в 1903-1905 гг.).
Какие же характерные черты этого ~центра~, зародившегася
под сенью ~Мира Искусства~. а позднее ~весов~? - Пре­
жде всего, ~глубокое уважение к художественной культуре
Европы и мира в прошлом и настоящем, которое отнюдь
не повело к подражательности, а помогало в творчестве~.
~конечно, - добавляла она,
-
наши декаденты говорят
о ~новых путях~ и о свободном искусстве, они ненавидят
реализм и монополизирование предшественников. Они под­
черкивают глубочайший индифферентизм в области полити­
ки, они проповедуют, не без преувеличения, ~искусство для
искусства~. Этого достаточно для того, чтобы либеральное
русское общество зачислило этих либералов в ряды консерва­
торов,- впрочем, безвредных, скорее безумных~. В этом же
обстоятельстве г-жа Гиппиус видела причину того, что ~ис­
катели~. ~новаторы~. ~мятежники~ в области литературных
форм ускользнули от преследования полицейского режима,
разрушавшего всякую группировку. Их группа могла жить
и своим успехом вызвать подражателей.
Чем же сильна бьmа эта группа, не выдвинувшая ни одного
писателя, который сравнился бы по своей гениальности ~с
изолированными гениями~ - Пушкиным или Толстым? Ее
сила не была силой изолированного гения. Хотя, по духу
индивидуалистичная, она посвятила себя, прежде всего, кол­
лективной работе. В основу этой работы, как неоднократно
подчеркивалось в статье, легла связь с европейской культурой.
Группа расширялась, и уже ~обозначались некоторые
тенденции, впрочем, весьма естественные, - оговаривалась
г. Зинаида Гиппиус,- к мистицизму и религии~.
Какие же изменения внесли огромные исторические со­
бытия в область литературы? - То, что было тайным, стало
127

явным. Страсти сдержанные, но не разрушенные, сорвались
с цепи. Мы вновь должны бьти обнаружить наше варварство,
отсутствие культуры и много еще других дефектов. Впрочем,
это тягостное открытие ~послужило ко благу~.
В окружающем хаосе современности ~внимательный
взгляд~ г-жи Гиппиус усматривал два прежних основных
течения.
К первому течению отнесена литература с социальной
тенденцией; она ~имела мало общего с истинным искус­
ством~, она преобразовалась в революционную литерату­
ру и размножилась. Вторым течением явилась литература
символистов. ~она, - по словам активнейшей участницы
группы символистов, - следовала своей дорогой, и потря­
сения извне только ускорили ее необходимую эволюцию. Ее
представители почти все остаются верными их основному
принцилу - быть в тесном единении с европейской и миро­
вой культурой; но тогда как одни продолжали идти по пути
~чистого искусства~, другие прошли через неопределенный
и туманный мистицизм, к концепциям явно религиозным~.
Переходя от современности к будущему русской ли­
тературы, г-жа Гиппиус пытается взять объективный тон,
но в каждой фразе чувствуется ~наша группа символистов~.
~нам, быть может, скажут, - пишет она:
-
неужели все
надежды русской литературы покоятся на маленьком москов­
ском кружке? Неужели там искать единственного источника
будущих течений? - Конечно, нет. Надежда
-
всюду. Хаос
будет плодотворен. Московская группа, которой, впрочем,
недостает единства' в вопросах деталей, является лишь хра­
нительницей непреложных принцилов искусства, традиций,
часто угрожаемых, но необходимых для будущего расцвета
русской литературы. Невозможно сказать с точностью, какова
будет эта литература завтра. Ничего мы не знаем и о том,
в каком смысле разовьется главное течение, которое уже
назревает в хаосе наших дней, но некоторые, едва уловимые
предсказания позволяют лишь предвидеть две основные
характерные черты истинной литературы будущего: она бу­
дет связана с европейской и мировой культурой, но она же
сохранит и черты, присущие русской души. Одна из этих
черт - стремление к религиозно-сознательной жизни, мета­
физической столько же, сколько и мистической. Искусство
будет покоиться на религиозных концепциях~.
128

11
Таким образом, из этих ~заметок• выходило, что все поле
русской литературы усеяно мертвыми костями, и что создаст
литературу в европейском смысле слова не Чехов, талант
которого ~слишком народен•, не М. Горький и не Леонид
Андреев, таланты которых ~примитивны•. ~в нашу эпоху, -
говорилось в заметках: - всякое литературное движение
узко-национальное, без сильной связи с европейской и ми­
ровой культурой, лишено действительного значения. Такие
связи были у нашей группы символистов•.
Наша группа символистов с ее ~европеизацией•, с ее
~культурой•, с ее эстетизмом, выступала против русской
литературы с ее заветами, с ее служением народу, с ее свя­
зью с общественностью и с ее постоянной боязнью красивой
позы и красивой фразы.
Статья Зинаиды Гиппиус, подхваченная европейской печа­
тью, в значительной степени повторяла положения и доводы
Д. Мережковского, тоже поэта, беллетриста и критика.
В своей знаменитой книге: ~о причинах упадка и о новых
течениях современной литературы•, напечатанной в 1893
году, Мережковский признавал, что в России были истинно­
великие поэтические явления, но ставил вопрос: ~Была ли
в России истинно-великая литература, достойная стать наряду
с другими всемирными литературами?• Он тоже указывал
на одиночество Пушкина, Лермонтова, Гоголя, на эфемер­
ность кружков, и приходил к выводу, что сколько бы у нас
ни было гениальных писателей, но, пока в России не будет
своей литературы, у нее не будет и своего Гёте, представи­
теля народного духа.
Поэт жаловался на упадок русского языка, на одичание
литературы, на разъедающее, гибельное влияние внутренних
язв критики, эзоповщипы и невежества, и внешних причин,
прежде всего на влияние ~уличного насилия, нового, с каждым
днем возрастающего денежного варварства, власти капитала•.
Некоторый просвет и надежды на лучшее будущее русской
литературы Мережковский видел в трех новых элементах
искусства: ~мистическом содержании, символах и расшире­
нии художественной впечатлительности•.
Так как в 1893 году ~наша группа символистов• еще
не возникала, то Мережковскому пришлось выискивать отме-
129
5 Том 15. БеnаяДЬIIIIОПИЦВ

ченные черты у Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова,
которые по мановению поэтического жезла ~с несравненной
силой и полнотой воспроизводят все три основы идеаль­
ной поэзию>. Из более молодых выдвинуты были А. Чехов
и Гаршин, а из поэтов - Фофанов и Минский.
Если Зинаида Гиппиус усиленно подчеркивала культу­
ру, то Мережковский у каждого поэта и художника искал
и находил мистическое содержание. Но недаром работу по­
эта-критика Д. Мережковского отделили 15 лет от заметок
поэта-критика Зинаиды Гиппиус. Ей уже не лонадобилось
насильственно переодевать Гончарова в костюм символиста:
в ее распоряжении оказалась ~наша группа~ и эту груп­
пу рекламировали так откровенно, как это практиковалось
только в ~весах~.
Но, прежде всего, - о русской литературе.
В существовании русской литературы европейский читатель
давно уже не сомневается. И совершили это не осведомители,
а сама литература, ее ~из света и пламени сотканное слово>>.
Еще в 1878 году, во время первого литературного кон­
гресса в Париже; на котором присутствовал И. Тургенев,
успех русского художника ~был огромный. Его окружали
литераторы разных стран, уверяя, что имя его известно чуть
не всему миру~ 1•
Уже тогда ~европейская культура~, в лице своих выда­
ющихся представителей, умела ценить эстетический вкус
русского художника. Достаточно напомнить, что Флобер
много раз читал И. Тургеневу свои произведения и сам при­
знавал в своих письмах, что по поводу его книги и ~иску­
шения св. Антония~ последний сделал целый ряд важных
указаний.
Фридрих Ницше, Габриэль Аннунцио, Кнут Гамсун испы­
тали на себе огромное влияние Ф.М. Достоевского. О вли­
янии Толстого и Достоевского на французскую литературу
красноречиво говорит Гюстав Лапсон в своей ~истории
французской литературы~. Дело не в отдельных писателях,
разумеется, а в том огромном интересе, который проявляется
в Европе не к тому или иному исключительному дарованию,
а ко всей русской литературе в ее целом.
1 Ковалевский М.М. Воспоминания о Тургеневе 11 Русское Слово. 1908 г.
6февр.
130

Один из талантливейших художников нашего времени,
Кнут Гамсун, пишет о ней такие сильные и красивые строки:
~Такой народ может породить литератур~ подобную
русской, безграничную, все перевернувшую, изливающуюся
восьмью горячими потоками от восьми mгантов поэзии. Нам
всем понадобится не .мало времени, чтобы только освоиться
с ней и к ней приблизиться• (~в сказочной стране•, т. V,
с. 26, изд. Саблина).
Покойный Тургенев бьт европейцем в полном смысле
этого слова; вместе с В.П. Боткиным любил он говорит
о ~европейской культуре• и о варварстве русского челове­
ка, и в этом отношении разговоры о связи ~с европейской
культурой• не новые. Но зато в оценке русской литературы
не найдете вы у Тургенева того ~нового•, чем блещет статья
г-жи Зинаиды Гиппиус.
30 лет тому назад в Париже, на торжественном заседа­
нии конгресса, посвященном чествованию Виктора Гюго,
Тургенев говорил о чествовании Вольтера в этом мировом
городе и об участии в этом чествовании Фонвизина. ~исходя
из этого факта, - вспоминал М.М. Ковалевский,
-
он дал
исторический обзор русской литературы, начиная от Фон­
визина и до своего времени, и отметил тот вклад, который
она внесла в мировую литературу•.
С тех пор прошло 30 лет, и уже не в Париже, а в Ясной
Поляне художники и общественные деятели всего мира
сошлись мысленно на праздник мировой литературы и чес­
твовали восьмидесятилетнего ~великого писателя земли
русской•, никогда не заигрывавшего с ~европейской культу­
рой• и даже объявившего ей войну не на жизнь, а на смерть.
Европейская культура приветствовала великого художника,
сказавшего на весь мир свое слово.
Нам говорят, что в России не было литературной среды,
правильного развития литературы, традиций, школ и т.д.,
и т.д. Нельзя же одним почерком пера вычеркнуть целое
столетие с лишним. Можно было Радищева и Новикова
заставить молчать, но пройти молчком литературно-изда­
тельскую деятельность новиковекого кружка, боровшегося
с кружком Екатерины II, вычеркнуть Фонвизина, Рылеева,
Грибоедова, вычеркнуть деятельность кружка Чернышевско­
го, с одной стороны, и кружок Боткина - с другой, забыть
славянофилов и западников, положить всю историю русской
131
s·

литературы под сукно редакции ~весов~. продолжавших
традиции В. Боткина, - этого не в силах сделать никакая
~наша~ символическая группа и никакие застрельщики ее.
У нас не было литературной среды? Но разве не лите­
ратурная среда дала возможность Некрасову укрепить свой
талант и развить удивительно тонкий эстетический вкус?
От первой книжки его стихов ~мечты и звуки~ до поэзии
~Коробейники~. которую так любят цитировать и А. Блок,
и А. Белый,- дистанция огромного размера. Наши журна­
лы - ~современник~ Пушкина, ~современник~ Некрасова,
~отечественные Записки~. ~Русское Богатство~, ~слово~.
~новое Слово~. ~жизнь~. ~Мир Божий~ были литератур­
ными центрами.
Что касается школ, то... не слишком ли у нас их было
много, не слишком ли мы походили на грибоедовских кня­
жен, твердивших: ~Ах, Франция; нет лучше в мире края~;
не слишком ли мы торопились закрепить связь ~с евро­
пейской культурой~ и пощеголять в поношенной шляпке
матушки-барыни - Европы?
Но у нас были основатели школ. Разве Гоголь не был
основателем ~натуральной школы~ в России еще раньше
Бальзака и Золя, - и разве не говорил Достоевский: ~все
мы вышли из гогалевекой "Шинели"~.
У нас Тютчев и Фет были раньше Маллярмэ и Бодлэра,
и не от них ли позаимствовала ~наша~ группа символистов
то лучшее, что у нее есть?
И разве проповедники индифферентизма в политике и те­
ории ~искусство для искусства~, эти апостолы ~эстетизма~
не имели уже талантливого выдающегося предшественника
в лице Боткина, постоянно повторявшего: ~Решительно не­
куда деваться от политики. Под тем или другим видом она
преследует всюду; для объективного взгляда не осталось ни
одного свободного места~?
Политика строила шлагбаумы, выдвигала усмотрения,
предостережения и конфискации, превращала литературу
в страну терний, а лавровый венец поэта - в терновый ве­
нец мученика. Но эта политика, это принуждение, помимо
желания, убивала бациллы мещанства, высекала из кремня
русской жизни искры подвига и борьбы титанической. Русская
литература, как русская девушка у И.С. Тургенева, стояла
~на пороге~ и, несмотря ни на что, ни на какие преграды,
132

хотела поднять завесу и ~войти~. Ее не смущал грубый ок­
рик: ~дура~, ее поддерживал дружеский возглас: ~святая~.
В своих странствованиях ~по мукам~ эта мать всех скорбя­
щих боролась ~за освобождение личности~, боролась против
официальной народности, ~против ига самовластья~, против
~насильственной лозы~, боролась за человека в человеке.
В этой борьбе была своя традиция, своя ганнибалова клятва:
Пушкин ~вслед Радищеву~ восславил свободу, а вслед Пуш­
кину и Радищеву шла русская литература; у нее были свои
приливы и отливы, свои уклонения в сторону современности
и свои увлечения стариной, легендой, фантастикой, эстетиз­
мом. И в этом отношении русская литература переживала
то же, что и всемирное искусство, в особенности в моменты
разрыва со старым порядком и со старым укладом. Нигде
в Европе не чувствовалась так остро власть старого поряд­
ка, как в России, и ни одна литература в мире не отражала
с такой глубиной лицо современности (не в модернистском,
разумеется, смысле слова), как русская литература.
Но этого мало: давно уже историки поэзии, литературы
Мутер, Тэн, Геттнер, Лансон, Александр Веселовский - рас­
сматривают развитие формы и содержания искусства в за­
висимости от социальной эволюции.
~У искусства различных древних эпох, - писал Тард
в своей ~социальной логике~, - были исторически истинные
цели, изменявшиеся от одной эпохи к другой. Если не об­
ратить внимания на разграничение этих последовательных
и различных целей, к которым стремится артист и которые
всегда были плохо отграничены от других современных целей,
то мы не будем иметь ни малейшего понятия о развитии
искусства и последовательности его фазисов~.
Какая же цель в нашу эпоху зажигает сердце миллионов
и все резче отражается в мировой литературе? И действитель­
но ли искусство будет покоиться на религиозных концепциях,
как утверждают это 3. Гиппиус, Андрей Белый и Д. Мереж­
ковский? Социальный вопрос явился основным вопросом
нашего века. Он стоит во всем трагическом величии перед
римским папой и немецким императором, перед простым
смертным и поэтом, - его не обойти и не замолчать, его
не подменить метафизикой и мистикой и никакими религи­
озными концепциями. На этот проклятый вопрос надо дать
ответ тот или другой и только писатели, слишком тенден-
133

циозно закрывавшие глаза на жизнь умудрялись не видеть
и не слышать растущего прибоя.
С социальным вопросом и с великою вестью освобождения
пришел ХХ век, родившийся в слезах и крови; с разрешением
социального вопроса этот век уйдет, и этому разрешению
не мало послужило мировое искусство. Русская литература
использует опыт европейский, ее технические завоевания
в области формы, но по-своему скажет свое слово, родив­
шесся в условиях российской действительности.
К. Гамсун назвал русскую литературу ~безграничною и все
перевернувшую~, и он прав. В огне вековой борьбы русская
литература впитала то ~святое недовольство~, при котором
~нет ни самообольщенья, ни застоя~, научилась ненавидеть
мещанство и проклятую силу косности, научилась без страха
и оглядки подходить к самым охраняемым и самым щекот­
ливым вопросам, научилась дорожить словом и служить
идеалам, а не идолам.
Внутренний огонь, священный пафос без фразы и позы,
свежесть, смелость, искренность русских ~варваров>> давно
уже изумляют и заражают европейца, сытого по горло ~евро­
пейской культуроЙ>>, давно уже задыхающегося в атмосфере
самодовольного мещанства.
Не подражания Верлену, Бодлэру, Эдгару По, Маллярмэ
и Гюисмансу, все то, что культивировала <<наша группа сим­
волистов~, а ~буйство сил~, деятельная любовь к человеку,
все, чем дышала русская литература, привлекло внимание
всего мира, и если теперь в Европе зарождается какой-то
культ поэзии Уолта Уитмана и Эмиля Верхарна, то русская
литература воспитала европейца и подготовила его к такому
восприятию социальной поэзии, отразившей современность
и впитавшей ~бой страстей и буйство бытия~.
111
~заметки~ Зинаиды Гиппиус явились лебединой песнью
уже отходившего и пережитого ~нашей группой символистов~
периода, явилась накануне прекращения ~весов~ и ~золотого
Руна~ и после распада когда-то единой группы, в момент,
когда молодые говорили ~аминь~ иревозносимым недавно
~весам~. В резкой статье, так и озаглавленной: ~Аминь~,
молодой поэт Городецкий, опьяненный жизнью, верящий
134

в великие судьбы родины, чуждый настроениям отчаяния
и предсмертной тоски, обличал 4Весы~ в отсутствии объектив­
ности, называл этот журнал 4преждевременно одряхлевшим
организмом~, 4Вертепом~, 4Мертвецкой~. 4Весы~ не захотели
остаться на высоте строгой объективности и, по словам Го­
родецкого: 4В храме началась конкуренция; при наличнос­
ти одного желающего конкурировать, умершее стало более
желательным у жертвенника, чем живое~ 1•
Поэт признавал, что коллектив символистов развалился,
не оказавшись в состоянии создать единое и обще, и в за­
ключение благословляет судьбу тех, кому 4Так или иначе
удалось уйти из "Весов"~.
Много молодого задора и резкости было в статье Горо­
децкого, в этом выступлении против старого боевого зна­
мени. Дело было, разумеется, не в 4Весах~, а в крушении
эстетизма, культа формы и антиобщественности. Начался
поворот от европейских 4Весов~ к заветам русской лите­
ратуры, начался новый период.
Уже в 1907 году возникает журнал свободной мысли
4Перевал~, поставивший себе задачу: обьединитъ свободное
искусство и свободную общественность. 4На место "как"
молодые поэты выдвигают вопросы "что" и "зачем"~. Уже
европейская культура с ее техникой не удовлетворяет нашу
группу символистов. 43аконы литературной техники, - по ут­
верждению Андрея Белого, - переросли на Западе смысл
литературных произведений. Стилист победил проповедника.
Но победа стиля отдала литератора во власть ремесла: стиль,
как отраженье музыкального ритма души, сменился сти­
лем, как имитацией чужих ритмов. Голос ритма превратили
в литературный граммофон, образ ритма - в кинематограф
марионеток~2•
Почти в тех же выражениях высказывается Александр
Блок в своей статье 4Три вопроса~3• Он горячо восстает
против плеяды ловких подделывателей. 4В те дни, когда
форма стала легкой и общедоступной, ничего уж не стоило
дать красивую оправу стеклу вместо бриллианта, для смеха,
1 Золотое Руно. 1908. N2 7-9 . С. 107.
2 См. сборник •Куда мы идем~: Андрей Белый. Настоящее и будущее
русской литературы~. С. 6.
3 Золотое Руно. 1908. N2 2.
135

забавы, кощунства и наживы~ (с. 56). Чем же будет отли­
чаться истинный художник от •Фальсификаторов~. •ими­
таторов~, •ловких подделывателей~? - Тем, что прежний
стилист станет проповедником и от вопроса •как~ перейдет
к вопросам •что~ и •зачем~.
Оказывается, перед русским художником •вновь стоит
неотступно этот вопрос пользы. Поставлен он не нами,- пи­
шет Александр Блок, - а русской общественностью, в ряды
которой возвращаются постепенно художники всех лагерей.
К вечной заботе о художественной форме и содержания
присоединяется забота о долге, о должном и недолжном
в искусстве. Вопрос этот - пробный камень для художника
современности~ (с. 57).
Наступает время, когда Александр Блок читает в литера­
турном обществе доклад о неонародничестве, причем самое
заседание ведется под председательством В. Короленко. Насту­
пил момент, когда Андрей Белый в Париже перед эмигрантами
пропаведует соединение религии и социал-демократического
учения, когда Аничков восстает против эстетизма, возвещает
эстетику без эстетизма и требует от художника, чтобы он
был не только забавником, но и хранителем •вечно живой
святой тайны новых откровений слова Логоса~ 1• Словом,
•наша группа символистов~ хочет идти •в народ~. Если го­
раздо раньше Александр Добролюбав проклял •европейскую
культуру~, стал •странником~ и растворился в народе среди
сектантов, то Андрей Белый и Александр Блок начинают
клясться именем Некрасова и приелушиваться •к песне
коробейника~.
Там несется издалека
Как в былые дни -
Распрямись ты, рожь высока,
Тайну сохрани -
так Андрей Белый в своем сборнике •Пепел~, посвященном
Некрасову и написанном некрасовским размером, цитирует
поэму <<Коробейники~. Андрею Белому вторит Александр
Блок и в предисловии к сборнику •Земли в снегу~ пишет:
•Пока же снег слепит очи, и холод, сковывая душу, заграж-
1 Аничков Е.В. Последние побеги русской поэзии 11 Золотое Руно. N2 3-4.
С.108.
136

дает пути, издали доносится одинокая песня коробейника:
победно грустный, призывный напев, разносимый вьюгой:
и т.д. и т.д.
Ой, полным полна коробушка
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани.
Эту же ~песню коробейника• в драме Александра Блока:
~песня судьбы• 1 слышит заблудившийся среди метелей
и замерзающий без дороги Герман. Коробейник не собьется
с пути, он знает, куда и как идти, знает, ~что• и ~зачем•.
И подобно тому, как Нехлюдов хотел прилепиться душой
к душе Катюши Масловой, так символический Герман льнет
к некрасовекому ~Коробейнику•. И кажется нам, что среди
вьюги и холода коробейник, обращаясь к Герману, повторяет
слова Катюши Масловой: ~ты мною спастись хочешь•.
IV
Лирика современной души уже пережила два резко обоз­
наченных периода: сперва она бьта гонимой, потом стала
господствующей на некоторое время.
'
Отношение к русской литературе, к ее заветам у группы
символистов определялось в значительной степени этими
двумя периодами. Никто иной, как Вячеслав Иванов дал
интересное объяснение этой смены настроений и очень быс­
трого перехода ~декадентства• от формулы: ~искусство для
искусства• к формуле: ~искусство для жизни•.
~Есть искусство, -писал он2,- находящее себе большой
и верный сбыт и, следовательно, предполагающее наличность
заказчиков, - и есть искусство, необеспеченное сбытом и ра­
ботающее на свой страх, впрок и про запас - искусство неза­
казанное• (с. 227). Если искусство незаказанное утверждает
себя, как ~искусство для искусства•, то искусство, имеющее
верный сбыт, становится ~искусством для жизни•. Вячеслав
Иванов говорит о легкой готовности перейти от одной фор­
мулы к другой в зависимости от роста сбыта, и ссылается
1 Шиповик. Кн. IX.
2 Иванов Вяч. О веселом ремесле и умном веселип // По звездам.
с. 227-228.
137

на «декадентство•, которое было «не заказанным~ и стало
«обеспеченным~ по части сбыта. «К жизни бывшие декаденты
относятся в настоящее время со всяческим попечением~ (с.
228), -иронизирует автор книги «По звездам~.
Разумеется, такое объяснение можно принять с большими
оговорками. Вячеслав Иванов совершенно упустил из виду
политическую атмосферу и социальные отношения, а они
оказали глубокое влияние на психику «нашей группы сим­
волистов~. Наиболее чуткие и наиболее искренние из них
не могли остаться равнодушными и неизменными при бли­
жайшем знакомстве со своими заказчиками - культурными
мещанами. То, на что жаловался Д. Мережковский еще в 1893
году- вторжение уличных нравов, вторжение денежного
варварства и власти капитала в русскую литературу, - ста­
ло в текущее десятилетие каким-то кошмаром. Проповедь
крайнего индивидуализма, антиобщественные и аморальные
тенденции «нашей группы символистов~ дали оружие в руки
бесцеремонных фальсификаторов.
В хлынувшем потоке эротических изделий потонула «ли­
рика современной души~. а песнь торжествующей пошлости
показала подлинный лик заказчика. Александр Блок с горь­
кой и бессильной насмешкой говорит о своей «субъективной
лирике~ и о своих почитателях. В разговоре, который ведут
шут, поэт и придворный «о любви, поэзии и государственной
службе~. придворный рассыпается в благодарностях перед
поэтом: ведь субъективная лирика «дает избранным часы
эстетического отдыха и позволяет им хоть на минуту забыть
голос капризной черни~1• На этих избранных, на «культурное
общество~. на меценатов, на тех, «кто к вечным жемчужинам
духа относится, как к новым сортам сигар~. обрушиваются
Александр Блок, Андрей Белый, Эллис, 3. Гиппиус и другие.
«Разве то же «культурное общество~ (или, если хотите,
буржуазное) не опирается в своем существовании и развитии
на систему сознательного извращения и угнетения, запуги­
вания и отвержения широких масс, истинно-народных?~ -
риторически восклицает Эллис в своей книге, посвященной
«Русским символистам~ (с. 245).
В своей статье «0 театре~ Александр Блок, переживший
постановку своего «Балаганчика~. жаждет новой драмы,
1 Перевал. Кн. Vl. С. 41.
138

4драмы большого действия~. жаждет новой публики, новой
интеллигенции, ибо 4публика наших дней состоит почти
целиком из обреченных смерти~. Он восторгается свежи­
ми зрителями народных театров, рабочими и крестьянами.
4Не сегодня - завтра постучится в двери наших театров
уже не эта пресыщенная толпа современной интеллигенции,
а новая, жадная, требовательная, дерзкая. Будем готовы
встретить эту юность, она разрешит наши противоречия~ 1•
Нужно правду сказать, порвать со старым заказчиком,
с обреченными смерти, с пресытившимися, и связаться с про­
летариатом, с народом нашей группе символистов, не удалось:
она была гораздо ярче, она умела находить тон и крылатое
слово, когда пела о переживаниях своей уединенной души;
но ее причитания, душеспасительные хлопоты о народе, ее
гражданские вздохи никого не трогали, более того - раз­
дражали и оскорбляли. Все это выходило у них 4Как-то
неловко, неуместно, немного невпопад~. - вспоминаются
нам слова Вячеслава Иванова. Они подходили гораздо ближе
к культурному обществу, к 4обреченным~ и 4Пресыщенным~.
к 4Меценатам~ и потребителям дорогих сигар, чем к народу.
И часто приходилось им слышать жестокую и горькую фра­
зу: 4Танцуй свою 4Деву Дуная~. и в покое оставь мужика~.
4Наша группа символистов~ и уединенные души были
чужды душе пролетариата и чужды и жизни народа. Ког­
да-то, определяя субъективную лирику, Александр Блок
распространялся насчет необыкновенно сложных, противо­
речивых и хаотичных переживаний уединенной души: 4Что­
бы разобраться в них, нужно самому быть немного в этом
роде~ ... Как это справедливо! И как это приложимои к пе­
реживаниям стихийным, могучим, зачастую примитивным
переживаниям человека из рабочей среды или из 4Народа~.
Чтобы разобраться в этих переживаниях тоже надо быть
4немного в этом роде~.
Переход из салонов московских меценатов в подвалы
и дырявые избы не совершается в 24 часа. Чтобы изобразить
первобытную жизнь коробейника, не облекая ее в 4Темную
вуаль~. не заклиная ее апокалипсисом и не отпевая ее, не­
достаточно полюбить некрасовских коробейников и 4Песню
коробейника~. Надо слиться с новой средой.
1 Золотое Руно. 1908. Ne 5 ( •О театре•).
139

А Некрасов? Некрасов в детстве слышал стоны бурлаков
и стоны <~:женщин, засекаемых кнутом~. стоны матери. Не­
красов <<чуть не детскою ногой ступил за отеческий порог~
и с 16 лет порвал с отцом и отцовским миром и домом <~:кре­
постных любовниц и рабов~. С Волги он унес неизгладимые
воспоминания. Некрасов прошел <~:сквозь бездны нищеты,
труда и голода~, он <~:голодал подолгу~. он <~:скитался по пе­
тербургским углам~. он жил, как пролетарий среди пролета­
риев, он бродил по полям с крестьянином и посвятил свою
поэму <~:Коробейники~ <~<другу-приятелю, Гавриле Яковлевичу,
крестьянину деревни Шоды, Костромской губернии~. тому
самому, с которым поэт <~:похаживал по болотинам вдвоем~.
От многих учителей услышите вы, что Некрасов- люби­
мый писатель той крестьянской молодежи, которая, выходя
из школы, не теряет с ней связи. Вы узнаете, что среди де­
ревенских читателей он пользуется такой популярностью,
которая делает невозможным соперничество с ним других
писателей. Доходит до того, что деревенские читатели пе­
рестают верить в барское происхождение Н. Некрасова; они
требуют его биографии, изучают ее и недоумевают, - как
мог писать такие стихи человек не из народа?
В поэзии Некрасова встает действительно Русь <~:и убо­
гая, и обильная~, встает великий молчальник-народ, встают
деревни <~:Горелово~ и <~:Неелово~. перед вами - целая гале­
рея типов: огородник лихой, дедушка Мазай, крестьянская
женщина и крестьянские дети, дядя Влас, старик седой,
этот невыдуманный <~:странник~. А что вы найдете в книге
Андрея Белого <~:Пепел~, кроме отчаяния, кроме боязни про­
странства, кроме сгущения красок, кроме кабаков, бурьяна
да тяжелого беспросветного пути?.. Ведь, через всю книгу
проходит все то же предчувствие <~:скорого конца~, все та же
апокалипсическая тоска.
Приведу, как пример, первое стихотворение сборника,
эту увертюру ко всей книге, с ее <~:злым полем~, <~:глухими
днями~ с ее <~:непутевыми жизнями~.
140
ОТЧАЯНЬЕ
З.Н. Гиппиус
Довольно: не жди, не надейся -
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пойди и развейся,
За годом мучительный год!

Века нищеты и безволья.
Позволь же, о, родина-мать
В сырое пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать: -
Туда, на равнине горбатой, -
Где стая зеленых дубов
Волнуется купой подъятой
В косматый свинец облаков,
Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сенью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков, -
Туда, - где смертей и болезней
Лихая прошла колея, -
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
Попытка Александра Блока написать драму о судьбах ро­
дины в пророчески соловьевском тоне окончилась плачевно.
Это был какой-то детский лепет, и что хуже всего - в каждом
слове чувствовалась полная растерянность. ~песня судь­
бы~ стала песнею коробейника. Тьма, холод, метель, тоска...
Но ~вот приедет барин~ - коробейник ... коробейник ~всех
рассудит~, и увезет на знаменитой ~Тройке~. Драма была
написана в белых тонах, с теми же неясностями и недоска­
занностями, как и прежние драмы, и никакого отношения
не имела к народному театру и к драме большого действия.
Душе уединенной чужды души объединившиеся. Алек­
сандр Блок, заговорив о ~долге~, о народе, вспомнил об этом
мастеровом малярного цеха и утверждал, что ~если и есть
реальное понятие ~Россия~, или, лучше, ~Русь~. помимо тер­
ритории, государственной власти и т.д., если есть это великое,
необозримое, просторное, тоскливое и обетованное, что мы
привыкли объединять под именем ~Руси~. - то выразителем
его приходится считать в громадной степени Горького~ 1 •
Разница между нашими символистами и Максимом Горь­
ким заключается в том, что они через книги, через изучения
народного творчества, через свое отчаяние... идут в народ,
1 Золотое Руно. 1907.
141

а Горький ... пришел из народа; они хотят спастись народом
и спасти свою уединенную душу, а Горький кровно связан
с живыми, мятежными и творческими силами народа, говорит
великолепным языком народа и живет бодрыми настроени­
ями коллективной души.
В обращении к народу, к общественности нашей группы
символистов отнюдь не видим зарождения ~синтетического
модернизма~, который сольет старое содержание с новою
формой; мы не склонны принять этот ~синтетический мо­
дернизм~. о котором писал благодушный С. Венгеров'. Во­
первых, потому, что по нынешнему времени все стремятся
к синтезу: и реалисты, и символисты, и поэты, и критики;
а во-вторых, просто потому, что это слияние старого со­
держания и новой формы - утопия: дело ведь в том, что
у нашей группы символистов преобладала форма, но было
и содержание, вполне определенное по своей ультра-инди­
видуалистической тенденции, была и вполне определенная
духовная связь с известной средой, - и от этого не отре­
шиться символистам-~ненародникам~.
В их собственном лагере наиболее трезвые и наиболее
свободные от истерической вспышки, как, например, Д. Фи­
лософов беспощадно и убийственно высмеивали эту погоню
утонченииков за всенародностью. В особенности досталось
Александру Бенуа: ~к чему такая забота о малых сих? Почему
Бенуа думает, что им надо именно то утонченное музейно­
салонно-коллекционерное искусство, которое он им навязы­
вает? Все те круги нашего общества, которые мало-мальски
способны оценить чистую форму, уже освободились от гнета
пресловутой тенденции. И всецело на стороне Бенуа и его
единомышленников у него есть аудитория, есть публика, есть
заказчики. Чего ему еще нужно? Говоря грубо-коммерческим
языком, на рынке есть спрос на красоту формы, чего каких­
нибудь 10 лет тому назад почти не было~2•
Если нет ~синтетического модернизма~, то что же оста­
лось? Осталась великая русская литература, в которую уже
вписала свою страницу ~наша группа символистов>>.
1 См.: Венгеров С. Основные черты истории новейшей русской литерату­
ры. С прибавл. этюда: «Победители или побежденные>>, изд. библиотеки
«Светоч», N2 91, 2-е изд.
2 Золотое Руно. 1908. N.! 1: «Тоже тенденция». С. 73.
142

П.М. Пилъский
ОБ АНТОНЕ КРАЙНЕМ (3. ГИППИУС)
И О НАШЕМ ВРЕМЕНИ
1
Воздушный поэт Сергей Городецкий в ~золотом Руне~
как-то открыл, что наше время ~глухое~. Я думаю, что оно
не глухое, а просто глупое.
Хорошо ~глухое~ время, если у всех теперь так развит слух,
что не отличишь чужого от своего, и живого от мертвого!
Стала ужасно легкой переимчивость, и наши литературные
мартышки все ходят сейчас в чужих очках, совершенно
напрасно прижимая их к своему темени.
В самом деле, никогда еще не было общества, столь до­
верчивого и так легко убеждаемого, как нынешнее. Верят
всем и всему. Как-то жалко разучились противоречить. Везде
какое-то неврастеническое бессилие и истерическая подчи­
няемость.
Только этим объясняется жидкая, но все же широкая
известность, завоеванная холопами слова, пухлыми ничто­
жествами и отпетыми мальчиками.
Литература последних пяти-десяти лет навсегда останет­
ся любопытнейшим временем, эпохой-маседуан, собравшей
свои мысли, как шишки, с бору и с сосенки.
Будущему романисту, бытописателю, историку эти годы
дадут неисчерпаемый материал.
У Ницше в его ~Антихристе~ есть интересная и колкая,
острая мысль.
143

«Тот странный и больной мир, - говорит он,
-
в который
вводят нас евангелия, - мир, словно из русского романа .. .
Происходит гendez-vous отбросов общества, нервных стра­
даний и детского идиотизма>>.
Разве это не про наше «сегодня~? Разве это не формула
нашего горького и горьковекого пятилетия? Сплелись какие­
то концы без начал; следствия без причин, пришли смерти
еще нерожденных.
Бердяев в одной из своих статей печалуется на наш ни­
гилизм и на подростающее «хулиганское поколение~, пост­
роившее свою жизнь и будущее на единственном принципе
эгоистического самоутверждения. Но то, что происходит
в литературе, хуже во сто крат.
2
Разве не смешны и не жалки все эти вызовы в стихах
и в прозе, посылаемые богу в тоне грубящего директору
письмоводителя?
Разве не смешны все эти юродивые выкрики идиотских
«пророчеств~ и безграмотных «заповедей~ на дикую тему
о том, что я «сын вселенной и веков~? А это упрямое во­
ровство стилей, этот постоянный бег к какому-то призовому
столбу глупости?
Это щегольство пустыми рифмами, это коверканье аид­
реевекого языка, брюсовских стихов, упрямое самоослепле­
ние, ничем непобедимая рабья привычка идти в шорах, это
торжество грубости, лакейства и бездарности?
Неужели это человеческий язык у - даровитого в об­
щем- Сергеева-Ценского, когда он описывает свои «колена
Огромного~?
«Колена Огромного; на руках светятся жилы. Тьма кругом
и потому так ярки огненные колена. И словно из огня, -
брызжут ракеты слов; мир протискивается в игольные уши
и возмущенный и тенистый меняет краски. Серое, смятое,
мутное... Треплется, как вечерние паруса над водою, а на воде
стая воздушных, чуть видных, нижет янтарные четки на чер­
ные шнуры~.
Что это такое, как не конвульсия истерики, не надрыв
обмана и не ложь?
144

Неужели, затем, кому-нибудь может бьпь приятно и понятно
фразерство г. Гусева-Оренбургского о том, как ~...с воплем счас­
тья слились в поцелуе два угасших мира. Серебряно-льдистые
планеты полопались, как спелые почки на дне бездны, где два
тусклых солнца слились в порыве страсти, как два усталых
сердца. И страсть зажгла их снова. В черный мрак вселенной
бесшумно(!) метнулись бушующие(?) вихри распавшихся
атомов(!!). И нес эфир в бесконечность их содроганье, как
блеск свободных свечей. В буйном весельи они наслаждались
свободой, кипя, носились, не сталкиваясь, в бешеном танце,
долго-долго,- пока радостное чувство распада не сменилось
жаждой общения... Из кипящего хаоса возник новый мир~.
Не слишком ли странны эти целующиеся миры, лопа­
ющиеся планеты, распадающиеся атомы, кипящие хаосы?
И только подумать, что эта quаsi-мистическая, quаsi-сим­
волическая, а на самом деле просто риторическая ерунда
написана, как вступление к обыкновеннейшей реалистической
повестушке из зауряднейшего духовного быта...
-
О, друг Аркадий, не говори так красиво!
Но главное в том, что эта чепуха, - самая настоящая,
неумелая, непростительная, абсолютно недопустимая в ис­
кусстве по своей великой путанности и сугубой умышленной
неясности! Но ~глухоты~ тут все-таки нет, ибо все это пло­
хой сколок с г. Сергеева- Ценского, который в свою очередь
во многом подчинен Леониду Андрееву. Нет, это не глухота,
а нечто другое, хотя, быть может, и очень близкое к ней.
3
Но Сергей Городецкий не прав, обвиняя сейчас всю сов­
ременную критику в повальной глухоте.
Он пишет:
~глухое время! В глухие времена всего нужней критика.
Но тщетно было бы аукаться с этой неуловимой птицей
в дебрях современной литературы~.
Ну, зачем же так печально?
Есть еще порох в критических пороховницах, есть еще
люди. Чем, например, не критик г. Ст. Иванович?
Правда, он пишет редко, едва ли знает то, о чем пишет,
но кто решится отказать ему в пекоторой оригинальности
хотя бы языка?
145

Ведь это именно он изобрел ~тараканную (ью?) рать•,
это именно он нашел излишним согласовывать определения
с определяемыми.
Правда, одна ласточка не делает весны, но разве один
Иванович? Разве нет в Москве г. Александровича, а в Санкт­
Петербурге - ~ Абрамовича?
Как, вы не знаете господина Абрамовича?
Напрасно!
Вот, не хотите ли из его ~статьи•, ну, хоть об Арцыбашеве.
~мне, - пишет г. Абрамович,
-
явственно (?) рисуется
(1) рассказ работы Арцыбашева в следующем образе (sicl);
кажется, будто бы в рыхлый и мягкий материал тяжело втис­
кивается(??) печать художника и после примериванья (11)
и обдуманного(?!) выбора положений и приемов оставляет
точный отпечаток идейного замысла автора.
Арцыбашев также (1) занят не самим мастерством ри­
сунка, не самовладеющим искусством художника, а замыс­
лом идейным. Не просто нарисовать хочет он, а, нарисовав
то или другое, сказать этим то-то и то-то. Но идейность его
не горящая расплавленным металлом, как у Андреева• ...
Вы, конечно, скажете, что это безграмотно и не по-русски,
что ничья печать, хотя бы в качестве предмета неодушевлен­
ного, прежде чем ~втискиваться•, ничего не ~обдумывала•
и ничего не 4Прикуривала•, и что вообще так писать нельзя.
Насчет нельзя, это - кому 4нельзя•, а кому и можно.
Но, отбросив в сторону обдумывающую печать, разве не ори­
гинальна, не нова, не глубока и не интересна основная мысль?
Будто бы уж так легко заметить, что ~Арцыбашев не толь­
ко нарисовать хочет•, а, нарисовав 4ТО, или другое•, хочет
сказать ~то-то и то-то•?
Это 4То-то и то-то• даже трогательно!
Здесь и убедительность и красноречие, а Сергею Городец­
кому грешно петь отходную русской критике и, тем более,
русскому искусству.
4
Однако, - если шутки в сторону,
-
то наш воздушный
поэт прав. Ведь, в самом деле, не Абрамовичи, Ивановичи
и Александровичи (имя же им легион!) представляют собою
современную критику, и если они даже просто влачат в ней
146

свое незаметное существование, то в таком случае все-таки -
~хороша же, значит, современная критика~.
Ах, конечно, нехороша.
Но тут-то и начинается полоса ошибок Городецкого.
Что, в самом деле, если его, этого недовольно капризни-
чающего ~вдруг - критика~ самого спросить:
-
Милостивый государь, а когда же было лучше?
Что тогда? Что скажет в ответ г. Городецкий?
Вон он сердится, что ~понаторевшие в критике Кра­
ны, Горны и Фельды, как слепые, ворочаются в совре­
менности~. Ну, а разве раньше не оставался долгое время
в критическом остракизме Тургенев? Разве тот же умница
Михайловский не махнул в ~отечественных Записках~
конца семидесятых годов на него рукой? Или Скабичевс­
кий разгадал Чехова, не посулил ему черта и смерть под
забором в пьяном виде, а когда задумался над вопросом:
~Есть ли идеалы у г. Чехова?~- то как задал этот вопрос,
так и остался с этим вопросом? Наконец, были ли сразу
признаны, или определены Горький и Гаршин, Мереж­
ковский и Лесков, Фофанов и Брюсов? Не оставляли ли
в долгом забвении и неприметности Феодора Сологуба,
и разве до самого недавнего времени не смеялись над
Бальмонтом?
Дело, однако, не в этом, а в том, что у нас именно пос­
ледние годы выдвинули критику и дали ее голосу и новое
влияние и новые тона, и, чтобы не ходить далеко за при­
мерами, позвольте остановить ваше серьезное внимание
на Антоне Крайнем.
5
Я назвал бы Антона Крайнего историком литературного
мига.
Под его пером ~миг~ умирает, чтобы войти тотчас в исто­
рическую цепь: если хотите, А. Крайний накалывает ~миг~
на булавку.
Надо ему прежде всего отдать справедливость: он умен,
Антон Крайний, -качество, обладание которым большинство
из ныне критикующих, как будто, не вменяет себе в прямую
обязанность, очевидно, полагая, что ум для них - сверх­
сметное ассигнование.
147

Быть может, именно потому, что он умен и еще оттого,
что А. Крайний - большой скептик (по крайней мере, по от­
ношению к нашему литературному настоящему), он всегда
в своих статьях стоит не рядом с критикуемым, и даже
не вдали от него, а над ним.
Впрочем, в одной из своих статей он сам сознается, что
любит говорить ~не о литераторах, а о литературе~, которая,
замечу от себя, делается все-таки литераторами. Но А. Край­
ний беседует ~об общем уровне духа и мысли, об общем
движении вперед, о росте,- о культуре~.
Культуру подчеркнул в данном случае я, но сам А. Край­
ний ее подчеркивает везде, не курсивом, конечно, а всем,
что он пишет. Когда-то Амфитеатров-Аббадонна упрекнул
его в том, что он верит в прошлое и не верит в будущее. Я
не слежу за всеми нападками на А. Крайнего, но, вероят­
но, многие упрекали его гораздо определенней - именно
в приверженности к культуре буржуазной,- что было одно
время модно и всегда вздорно, но верно то, что А. Крайнего
не разорвать с историзмом.
Он и свой ~литературный дневник~ выпустил также, .__
в последовательной исторической преемственности статей
и по этому поводу решительно заявил, ~что история - везде
и все в истории, - в движении, и даже последняя мелочь
-
и она в истории~, ибо и ~она может кому-нибудь пригодить­
ся~. И свою книгу он тоже считает ~историчной~.
Собственно, для каждого автора, его книга, писанная
даже в течение ~одного года - уже история, а, ~дневник~
Крайнего велся целых восемь лет, - и, значит, в самом деле,
как же он не ~историчен~?
Это понятно.
Но ни для кого так не характерно это слово и это опре­
деление (~исторично~ = культурно), как для А. Крайнего.
Говорит ли он о ~хлебе жизни~. он считает необходимым
напомнить, что ~история- рассказ о человеческом голоде~.
Пишет ли об искании бога, упрекая в холодности к нему
даже Мережковского, и тут под его перо просится напоми­
нание о том, что ~помимо истории мира - есть и у каждого
из нас своя история~.
Вспоминает ли о декадентах, он и тут не может не заме­
тить, что ~чужая культура к нам не прививается~. и если
смеется над интеллигентом российским, то только за то, что
148

тот воображает себя ~культурным любителем искусства1>.
Как же над ним после этого не смеяться?
С точки зрения интересов культуры он нападает и на ~но­
вейших индивидуалистов1>, и на ~субъективистов1>, и на ~ор­
гиастов1>, на имитаторов, и стилизаторов, на Кузмина, и на
~мистический анархизм1>.
6
Тон писаний А. Крайнего матовый, - не холодный и не го­
рячий, а так, с иренебрежением и ленцой, будто ему все
время приходится объяснять надоедливую таблицу умноже­
ния. Ну, кому еще придет в голову спорить, что дважды два
не четыре, а пять, или стеариновая свечка, и кто еще может
сомневаться в том, что ~над всеми этими (читай: современ­
ными) литературными произведениями, революционными
и пустяковыми, над авторами и полуграмотными - стоит
общий чад русской некультурности1>.
В этом вся штука.
~Культурная среда1>, ~работа духа1> и, как их следствие
(или, быть может, их непременное условие), ~релиrия1> и ~ре­
лигиозная совесть1>. Так это или не так, но отказать в цель­
ности и прочности такому миросозерцанию нельзя никак,
хотя сейчас оно уже звучит знакомым мотивом, ибо мы
еще хорошо помним и ~новый Путь1> и ~вопросы Жизни1>.
Все-таки только при такой широте мысли А. Крайний
мог всегда с такой легкой ясностью нападать на два фрон­
та - одинаково на своих, как и на чужих. Только при своей
критической чуткости он мог дать ряд тех метких литера­
турных характеристик, которые потом оказались бесстыдно
разворованными иными лекторами и иными критическими
фельетонистами.
Для примера взять хотя бы того же Зайцева.
А. Крайний очень зорко подметил, что в его рассказах
~нет человека1> (впоследствии это было переведепо rr. Чу­
ковскими как ~крушение индивидуализма1> ), что у него есть
последовательно: ~хаос стихии, земля, тварь и толпа1>, - ~дух
безликий1>, и читатель вспомнит, как потом эту золотую мысль
также, вот, разменяли на фельетонные пятаки и разбазарили
на шумной ярмарке критического воровского невежества
под именем ~воблы1>.
149

Четыре года тому назад А. Крайний остроумно заметил,
что ~у лиц Горького нет лиц~. а ~все один и тот же Чел­
каш, или Фома, или Илья,- Челкашо-Фомо-Илья, он же
супруг Орлов~.
И снова вы помните, как эта мысль по сходной цене
пошла на тех же критических газетных аукционах и стала
слыть тоже за мысль гг. Чуковских.
и т.д., и т.д., и т.д.
'
Но, конечно, и тут, и в этих нападках и на Горького
и, особенно, на его ~босяков~ А. Крайний был прав именно
потому, что исходил от своей единой и огромной любви
к ~историзму~. от своей мечты о ~культуре~, а те, которые
запели с его голоса, едва ли и до сих пор знают, почему
они запели.
Для А Крайнего это логично. Еще бы, если он убежден, вот,
даже в том, что совсем ~нет настоящего момента~ и притом
~никогда нет~ и даже ~в природе нет~. ибо ~настоящее -
точка, где соприкасаются и мгновенно узлом сплетаются
прошлое и будущее~.
Но, конечно, его перелевалам все это было неожиданно
для них же самих.
Вот, вам и ~глухое время~ 1
7
Нет, повторяю, оно не глухое, а именно глупое, хотя,
все-таки, критика не пустынна и не вяла. Ведь, и в са-.
мом деле, А. Крайний не один сейчас, а если кому-нибудь
вздумается и его корить в том, что сначала он Андреева
хвалил и возлагал на него надежды, а потом охладел к нему
и разбранил, то...
То, во-первых, я недавно прочитал у Антона Крайнего
признание, что ему ~надоело браниться и все отвергать~
а, во-вторых, припоминаю отрывок из моей юношеской бе­
седы с Львом Толстым.
Он спросил меня:
-
Кто ваш любимый апостол?
-
Петр, - ответил я.
Толстой не дал мне досказать:
-
Да: ведь, это настоящей современный интеллигент, -
с его сомнениями и постоянными колебаниями.
150

В самом деле, я не поздравил бы ни русскую интеллиген­
цию, ни русскую критику с неподвижностью и мумичностью,
с самоуверенностью и успокоенностью.
Пусть тревожимся и ищем мы, изменяем и меняем суж­
денья наши. Ведь, и все эти тревоги, эти исканья, признанья
и отреченья - все это особенно симптоматично для нас,
и для нашего времени, и для того периода Sturm'a und
Drang'a, который пронесся вихрем над нашими головами.
А сейчас русской критике даже в лице ее наиболее беспо­
койных и беспокоящих представителей, думаю я, каяться
не в чем, и не за что краснеть.
Так не хулите ж так сердито нашу критику. Разброд в ней
есть, нет согласия и согласованности, но, ведь, не об этом же
грустить всерьез!
Сейчас у нас любопытное критическое время, интерес­
ная борьба, впереди большие радости, потому что большие
находки.
Правда, мы все в разных углах сидим, мало верим в наше
настоящее и, возможно, в свои собственные, - наши силы,
много сердимся, немного лицемерим и в большинстве мало
любим наше дело и ту русскую литературу, на служение
которой следовало бы отдать все силы без остатка.
Все же у нас критика есть, хорошая, умная, пылкая и ве­
рующая, связанная корнями с прошлым, глядящая светлыми
глазами в будущее. Правда, она очень немногочисленна,
ибо большинство ее все же тускло и едва ли не ничтожно,
но когда же была вся критика и хороша и зорка, и умна!
А что в ее рядах теперь объявился новый тип критического
хвастуна, блаrера, или карьериста, то, поверьте, русской кри­
тике бояться его нечего, потому что она просто переживет его.
И было время, когда Сергею Городецкому существование
критики было только приятно и не так уж безнадежно было
его ауканье с ней.
151

В.А. Чудонекий
~ЧЕРТОВА КУКЛА~
ЗИНАИДЫ ГИППИУС
~Чертова кукла~ - одно из тех произведений, которые
приносят честь создавшим их писателям, но покрывают
позором бесчисленные ряды читателей и критиков. Столь
мало оказывается толпа2 готовой принять красивую, глу­
бокую мысль!
Эту повесть автор назвал ~жизнеописанием~. по праву
~ракурсного~ изображения. Действие (продолжающееся,
собственно говоря, несколько месяцев) сосредоточено на вы­
явлении одной личности - Юрия Двоекурова, Юрули.
Юруля- ~чертова кукла~. В этом определении и заклю­
чается красивая и глубокая мысль, сказанная не для толпы.
Но по нынешним временам и толпа ухватывается за большие
мысли, и покрывает себя при этом позором. Оказалось, что
простое утверждение для многих явилось загадкой. Да, Юру­
ля - ~чертова кукла~, то есть, переводя это слишком образное
1 Напечатано первоначалыю в ~Русской Мысли~. вышло позднее от­
дельным изданием.
2 Например, критик ~Русского Богатства~ г. Редько, который даже из бла­
гоуханной мысли Зинаиды Гиппиус: ~при Отце слово нравственность
лишнее, оно меркнет, как свеча в ясное утро~ (в статьях Антона Край­
него), - умудрился изготовить некое плоское дрянцо n уровень своих
понятий.
152

выражение на общедоступный язык - негодяй, дрянь. Но .. .
в чем, собственно говоря, состоит его подлость?
Какой прелестный вопрос со стороны непогрешимых судей!
Самое простое, конечно - черпнуть сплеча из водоема
гражданственных критериев, разработке которых так спо­
собствовали ~события последних лет~. Юруля участвовал
в революции и бросил ее для устроения личного своего
счастия ... Следовательно ... Если такое построение понимать
в плоскости маловеров нашей интеллигенции и всех проле­
тариев духа - то стыдно было бы защищать от подобного
понимания Зинаиду Гиппиус. Я думаю, что война истинного
искусства и гражданственных мотивов кончена. - Затем можно
заняться механическим подсчетом всех случаев на протяже­
нии повествования, когда Юруля нарушает общепринятые
нравственность и порядочность. Можно даже притвориться,
что полученный итог уклонений Юрули вполне достаточен
для признания его ~чертовой куклой~.
Но искренно видеть в этом смысле произведения - грус­
тно, ах, как грустно!
Основной лад, в котором должна восприниматься лич­
ность Юрули - это ощущение его победной, несравнен­
ной обаятельности. Выявлению этой обаятельности спо­
собствует длинный ряд вовлекаемых в действие лиц; все
свидетельствуют об очаровании; всем он нравится, все его
любят...
Накопление чар, автором мастерски проведенное, так оче­
видно, что останавливаться на нем не стоит; сводка внешних
успехов Юрули вполне удалось даже упомянутому г. Редько.
На ~второй ступени~ восприятия является вопрос: в ка­
кой мере внутренний облик Юрули соответствует внешней
обаятельности? КонеЧно, такая обаятельность, нравственно
не оправданная - хуже откровенно отталкивающей без­
нравственности. Как известно, днавол тоже ~эволюировал~
со времени голландских примитивов: тогда наивно безобраз­
ный, он научился теперь искусству нравиться. Если Юру­
ля, прикинутый на ходячие мерила, объективно окажется
<<подлецом~,- то пусть ликуют все пролетарии духа; тогда
творчество Зинаиды Гиппиус завершено и замкнуто в тесном
и низком кругу интеллигентского миропонимания ~честнос­
ти~ во вкусе чеховских земских врачей; и пусть мимо идут
те, кому нужны большие дали и глуби...
153

11
Юруля в высшей степени владеет ~искусством жизни~ ...
Но это отвлеченное суждение слишком бледно, оно удов­
летворило бы только немца. Романская культура подскажет
нам более яркое слово: Юруля-виртуоз жизни. Конечно,
прекрасному слову ~виртуоз~, которое так старательно за­
таскивает и обесцвечивает толпа, необходимо вернуть его
начальную силу. Но романский язык дал нам чудесное по­
добие, а русскую суть даст только русское слово.
Спорится, ладится жизнь в руках Юрули! Вспомните,
образно, жизненно вспомните русского рабочего, плотника
какого-нибудь, у которого спорится дело.
Впрочем, пусть на мгновение поможет и романская анало­
гия: француженка, чьи изощренные пальцы мнут ленту для
банта, перебирают цветы для букета... Ясно станет всякому
(ну, конечно, не немцу), что есть какая-то чисто телесная
гениальность, творческая осмысленность бессознательных
усилий... Нечто подобное есть у всякого настоящего ваятеля,
но нам сейчас важнее другой переход в область духовной
жизни (где-то в стороне припоминается Платон Каратаев).
А лучше всего прямо вопрошать наш великий язык: он отве­
тит нам волшебным корнем ~лад-~. который от предзориого
света славянской старины - ой ладо диди ладо, ой ладо лель
люли! - приведет нас к русскому лику жизненной гармонии,
к вещему глаголу ладить и его производимым сладить, по­
ладить, наладить... Что слаще, что краше, что глубже того
миропонимания, - нашего, родного, русского,
-
которое
вложено в волшебный корень ~лад-~?
Право, - вспомнишь, как много ~интеллигентщины~
в Юруле, чертовой кукле, и жалко станет делать его причас­
тным к такому свету... Веладно как-то. Пусть лучше будет
~виртуозом~, по-иностранному.
Житейская виртуозность Юрули доходит до высшей сте­
пени, которая состоит в том, что ему совершенно удаются
даже крайне небрежно выполненные замыслы. Например,
свидание, которое он устраивает революционерам Михаилу
и Наташе, образцово неосторожное, так как все было, даже
без объяснений, поручено девочке Литте.
Юрулино мастерство может показаться какой-то чисто
механической сноровкой, инстинктом. Но немного вдум-
154

чиности показывает, сколько в него вложено духовных сил.
Самороднасть этих сил подчеркивается (скажем, несколько
преувеличенной) молодостьюЮрули-ему 20 лет.
Прежде всего Юруля в редкой мере наделен одной из луч­
ших способностей духа - нравственной прозорливостью,
способностью понять, разгадать, увидеть, учуять человека, чу­
жую душу. Это именно прозорливость, а не проницательность
практического деятеля, какая нужна в политике. Например,
прежних товарищей по революции он давно не видел, стал
им чужой, но ~две минуты после встречи с Наташей, он,
припомнив ее и ее брата, уже представил себе с ясностью,
какие они доllЖ1tы быть теперь, если учесть все с тех пор~
(гл. 1). И тут же он удивительно метко определяет обоих.
Во второй главе он также хорошо понимает своего двоюрод­
ного брата Левковмча и жену его Муру, и так далее, всех.
Как легко ему это дается, видно из того, что способность
свою он тратит не только на глубокого, сильного Михаила
(глава пятая), но тут же сейчас и на ничтожного юношу
Стасика, совсем растерявшегася в своем полупрофессио­
нальном позоре (гл. VI).
Конечно, Юруля крайний эгоист. Но ведь бывает же такой
очаровательный ~солнечный~ эгоизм. Задолго накопленная
от многих жгучих обид людских горечь бессильна против
такого улыбчивого себялюбия... Да и посчитать по всей книге,
так окажется, что Юруля никогда не отказывает кому бы то ни
было в услуге (кроме одного пустяшиого случая в первой
главе, который... технически нужен автору для ~экспозиции~
характера... ) .
А далее выходит, что все хорошее, что только ни проис­
ходит за все время романа, - все исходит от сознательной
деятельности Юрули. Он мастерски восстановляет (хотя бы
и совсем искусственно) семейное ~счастье~ Левковича, кото­
рого он и всегда ~оберегал... с заботливой и снисходительной
нежностью~. Он вводит в жизнь Литты Михаила, чем создает
весь будущий смысл ее, - а может быть, и его жизни. Он
спасает от самоубийства своего же будущего убийцу, Кнорра.
Да и гибнет он, оказывая почти бескорыстную услугу своим
прежним товарищам.
И все это освещено у него красивым чувством. ~Бедная,
бедная~, - сказал он Наташе и ~с нежной жалостью глядел
на нее~. Кнорра он сначала отталкивает с безжалостностью
155

4солнечного• эгоизма, а потом находит для него самые 4насто­
ящие• слова... 4ласково обнял .. . посадил• . .. и спас (гл. XVI).
Во многих местах романа в деятельности Юрули чувствуется
подлинное 4творчество жизни• хотя бы (конечно!) и в самом
житейском смысле. Тут же чувствуется и мастерство Зина­
иды Гиппиус, - местами поистине прекрасное мастерство.
Разумеется, на все дела свои Юруля смотрит исключи­
тельно как на забаву, - 4солнечный• он человек. Последняя,
стоившая ему жизни, услуга товарищам представляется ему
4Стильным• приключением. Но все же недаром веселие его
имеет такую обаятельность для людей, не совсем заурядных;
недаром веселие его так внутренно красиво; 4изумительная
улыбка: сияющая и умная•... 40Т его улыбки в комнате де­
лалось уютнее• ...
-
ведь это нравственные ценности.
4Солнечность• его, конечно, лучше всего сказывается в его
отношении к женщинам. Очень верно показано, например,
его, заочное, к концу романа являющееся, увлечение прежде
ему безразличной Наташей. Эта черта, очень неприятная для
всех, для кого Юруля - 4Противный бабник•
-
в сущности,
проявление глубоко жизнерадостной молодости.
Зинаида Гиппиус вообще очень тщательно выводит до­
стоинства Юрули. Так, например, его вполне попятную
терпимость к Стасику она решительно уравновешивает
свидетельством о совершенной 4Нормальности• Юрули: он
немедленно отворачивается от занимавшей его Мурочки, как
только узнает о мерзостях, бывших между Мурочкой, тогда
еще девушкой, и гувернанткой ее Леонтинкой; а это - сво­
бода от часто почти непреодолимого любопытства, весьма
почтенная в человеке, который в 4Самый разгар• участвовал
в петербургских симпосионах.
111
Такова, в общих чертах, богатейшая положительная на­
личность Юрули. Отрицательная половина - что и гово­
рить - немаловажна. Ну, конечно, он бессердечно обманывал
женщин - бедную, славную Машку. На небе это
-
тяжкий
грех, ах, какой тяжкий! Как больно ангелам! А на земле...
тут разно смотрят. Совсем наоборот - другое нарушение
его на том же пути: это грех, который на небе даже мало
понимают, а вот на земле он - совсем неопрятен. Такова
156

разница между <t.нравственностью~ ангелов и <t.порядочнос­
тью~ людей. Юруля - стыдно сказать!
-
<t.имеет~ женщину
на счет своего богатого дядюшки, которого они <t.обманывают~.
Конечно, ни перед небом, ни перед землей я ни чуточки
не попытаюсь оправдывать Юрулю. Я только скажу, что
Юруля принадлежал к среде часто очень милых юношей,
которым всячески хочется веселиться... А вне этой среды
теперь изобретен зловонный Санин, этот дегенерат грошо­
вого арцыбашевекого ницшеанства... Бедная, бедная, славная
Машка!
Сговоримся об одном положении. Безнравственность
состоит в пренебрежении, в нарушении определенного нравс­
твенного устава. Юруля же, в своем роде блюдет какие­
то свои правила. Поэтому он человек не безнравственный,
а если так можно выразиться, <t.инонравственный~ 1 •
Для того, чтобы осудить его и в этой плоскости, нам нужно
будет возвыситься до другой точки зрения, что - впереди.
К концу романа происходит нечто вполне уже отвратитель­
ное - именно <t.эгоистическое~ поведение Юрули на допросах.
Хотя и то сказать - отвратительность здесь скорее угадыва­
ется, чем усматривается. Зинаида Гиппиус об этом говорит
как-то нарочито двусмысленно и туманно. Фактического
вреда ни для кого от <t.предательства~ не происходит; Юруля
сохраняет полное уважение глубокого и проницательного
революционера Михаила. Он только не захотел быть героем;
но и зачем быть героем ему - не революционеру? Все событие
тщательно пригнано под <t.инонравственный~ устав самого
Юрули. Получается сначала довольно явственное впечатление,
что Зинаида Гиппиус запуталась сама в желании во что бы
то ни стало спасти обаятельность своего <t.любимца~, что
она не соразмерила испытания... И лишь потом, поднявшись
до настоящего, конечного взгляда на все произведение, на­
чинаешь понимать истинную соразмерность всего.
И трудно, и противно оправдывать поведение Юрули
с искусственно созданной точки зрения. Поэтому, после
1 ~Просто живите, верникаких не ищите~ ... Наибольшее личное удов­
летворение при обязателыю наименьшем вреде другим; это основное
правило безусловно ограничено признанием, что наименьший свой
вред всегда перевешивает какой бы то ни было вред чужой. - Такие
~инонравственные~ уставы весьма обыкновенны в наш век индиви­
дуальной этики и злоупотребления ницшеанством.
157

всего сказанного, я прошу читателя вспомнить положитель­
ные свойства Юрулии согласиться с таким утверждением:
в плоскости средней, ходячей, житейской, ~трезвой~ морали
Юруля - безусловно положительный тип. Сумма житейской
пользы, им созданной, количественно превышает сделанный
им вред (ибо для ~трезвой~ морали, ведь, обманутая Маш­
ка- величина ничтожная... ) .
IV
Кстати сказать, - если допустить, что поведение Юрули
на допросах действительно было искусной самообороной,
не включавшей предательства - то самой неэстетичной чертой
во всем его поведении станет нечто совсем другое: именно,
некорректный тон, в котором Юруля говорит о влюбленной
в него девушке Хесе и циничное выполнение услуги, которую
он ей оказывает, когда он ее ~неправожительство~ обходит
тем, что помещает ее портнихой в доме •содержанки~.
Уважение мужчины к влюбленной в него девушке, ко­
торую он сам не любит - вот точка, где земная порядоч­
ность приближается к небесной нравственности. •Тонкость
delicatesse чувства~, порядочность в любви, вот единственное
существенное добавление, какое сделали люди к нравствен­
ности со времен Христа, единственное, что поняли ангелы,
не понимающие предосудительность, например, альфонсизма
или шулерства. Ибо что есть для них порядочность в гре­
хе?- Правда, что и здесь ангелы видят не столько рыцаря,
сколько девушку.
v
И все-таки Юруля обаятельный, солнечный мастер жизни,
сеющий радость Юруля - чертова кукла. Почему? Потому
что Юруля хочет, действенно хочет сделать людей такими,
как он - счастливыми; а если станут люди такими, как он
-
счастливыми, то кончится на земле всякая вера и всякая
любовь, кончатся все подвиги и все искания, и будет земное
счастие печалью лютой на небеси, и будет Диавол царем
того счастия. И кончится Жизнь; ибо жизнь есть любовь,
и страдание, и вера, и жертва.
158

Обаятельность Юрули - чертово наваждение; слепы те,
кто любит его, - а много, много их. Только два раза за всю
жизнь свою встретил Юруля оценку, основанную на нез­
дешней правде.
В первый раз оценка исходила от небольшой группы людей,
точка зрения которых наиболее во всей книги показательна
для взглядов самой Зинаиды Гиппиус. К слову сказать -
разбираемая повесть, как всякое произведение истинного
большого художника, - а Зинаида Гиппиус удовлетворяет
этому именно высшему требованию: - содержит в себе некую
долю общечеловеческой правды, не вполне совпадающей
с личной правдай автора; у такого настоящего художника
достижения осуществленные всегда значительнее и шире
сознательных намерений. Дух всечеловечества говорит в них,
дух, чье величие устрашило Фауста...
Один из людей упомянутой группы, сильный простотой
своих исканий, в мгновение предельного самоутверждения
Юрули швырнул ему в лицо конечный приговор правды:
чертова кукла! В этом мгновении символическое средоточие
повествования: усилия черта встречают неизбежный отпор.
Чрезвычайно показательна оценка, которую дает Юруле
глава этой группы, Саватов. Для него Юруля прежде всего
неприятен. Чертово наваждение здесь бессильно; его нет вовсе.
В другой раз, оценка правды оказалась и более глубо­
кой, и более слепой. Ибо исходила она от самой большой
силы прозрения, какую вмещает земная жизнь, и от самого
большого ослепления: от чуткости влюбленной женщины.
Хеся назвала Юрулю несчастным. Любовь женщины зорко
видит зло в любимом человеке, но, бессильная осуждать,
она называет зло несчастьем. Святая неточиость оценки!
VI
Для Зинаиды Гиппиус революция в широчайшем значении
тождественна с всечеловеческим ~движением вперед~ 1 , притом
она приобретает чисто пророческо-религиозное содержание.
Упомянув об этом для точности, я дальше буду подразумевать
1 Как часто не хватает слов! Здесь иногда говорят •прогресс•, но это
пошлое слово удовлетворяет только интеллигентов; как вместить в нем
чаяние конечных катастрофических проеветлений вечной Apokalypsis?
159

революцию в ~общепринятом~ социально-политическом зна­
чении. Остановиться на ней вообще здесь полезно, не только
потому, что с ней тесно связано содержание романа, но и по­
тому, что с ней связана читательская оценка, да и вообще
нынешние литературные вкусы. Увы! есть много людей,
которые свое толкование определения - ~юруля
-
чертова
кукла~ - будут основывать исключительно на отношении
Юрули к социально-политической революции.
Такая революция для Зинаиды Гиппиус представляется
отнюдь не истиной, а лишь одним из временных modus'oв
предчувствия истины. Притом повремениость этого modus'a
уже исчерпывающе выявлена жизнью. Непрерывная пос­
тупательность создающейся истины оказалась не в нем,
а рядом, - где движется Саватов со своим троебратством.
Позволю ли я себе предъявить личную обобщающую
thesis?
Подобное отношение к революции - единственное, спо­
собствующее художественному ее выявлению.
Доказательство этой thesis я могу лишь наметить. (~кон­
сервативное~ искусство, само по себе столь плодотворное,
в данном случае отпадает, так как революция никогда в самой
сути своей не послужит ему материалом - так, в тургенев­
ской ~нови~.)
Революция есть чистое действие, поэтому оно не сов­
местимо с созерцанием. Созерцание же - стихия искусства.
Великая английская революция дала Мильтона, но как
раз - посколько она бьmа религиозна. Французская же ре­
волюция поразительна бесплодна художественным творчест­
вом. Так как Андре Шенье стоял очевидно вне ее, то единс­
твенным, прекрасным, но все же песоразмерным изящным
порождением ее остается Марсельеза. - Гибель Ламартина,
как поэта, в революции 1848 года, быть может очень убеди­
тельна, но утверждать этого, конечно, нельзя ....
Русская революция, во всей совокупности своей, от де­
кабристов до Богрова, от звезд до клоаки, - несомненно
громадная стихия в русской жизни. Но что дала она для
художеств, - в то время, как обратная ей стихия дала нам,
в творчестве Пушкина (не полудекабриста, а создателя Тать­
яны), Тургенева, Достоевского, все образы света, все тонкости
благоухания, все лики красоты? - Не станем даже вменять
революции ужасного греха, - ~направленства~.
160

Тургенев не дорос до революции, Достоевский перерос ее
безмерной силой мистического прозрения. И оказывается,
что русское искусство на верхах своих (а в конце концов,
ведь лишь верхами стоит заниматься) только один раз в упор
подошло к революции с чисто художественной целью и по­
терпело совершенную неудачу. Я подразумеваю намерение
Льва Толстого написать ~декабристов~, уклонившеесяк 1812
и к 1855 годам, и во втором случае даже не дошедшее до ясного
замысла. И если признать, что единственный положительный
и вполне соразмерный нашей исполинской литературе герой
революции - предтеча Пьер Безухов, то должно сказать, что
взят он очень уж в стороне, да и опоздало наше искусство
ровно на сто лет, хоть юбилей справляй...
Только начинающая назревать, изложенная выше формула
(к которой, как мне кажется, примыкает Зинаида Гиппиус)
содержит достаточно созерцательной объективности, чтобы
в более или менее отдаленном будущем создать почву для
грядущего художественного истолкователя русской рево­
люции.
VII
Повремениость революции, как rnodus'a в предчувствии
истины, выявлена Зинаидой Гиппиус вполне художественно.
~ширится человек~,- говорит Саватов...
-
В скольких
(курсистках) великолепный огонь горит! Двадцать пять лет
назад она бы Перовской, Верой Фигпер очутилась, а теперь
уж ей этого мало; у нее душа то шире... бросится скорее
не знаю куда, в Троице-Сергневскую Лавру пешком пой­
дет, в конец и себя, и огонь свой погубит, а в Веры Фигпер
не пойдет. Хоть и святое место, да уж прошлое, остыло оно.
Нынешние хорошие люди там не умещаются,
~ ... А если идея-то гораздо лучше будет жить без вас?~ -
говорит Наташа революционерам. - ~идея должна двигаться,
менять форму, дo.llЖ'Ila крьиья новые растить, а вы, может,
ей только мешаете?~
~как не оглядеться? Времена уж двинулись~, - говорит
один из членов троебратства.
Но тяжко иго Бога Живого, и лишь ценою лютой муки
дается освобождение. Желание легкой безвольной жизни,
воплощенное в Юруле - от диавола. Недаром каждая заря
161
6 Том 15 Бепая дьяволица

алеет кровью... Вот почему на рассвете новой правды Зинаида
Гиппиус воздвигла трагические фигуры Михаила и Наташи.
Михаил - трагический протест вечной жизни против
слишком легкой эволюции счастья... Глубинная бездна осуж­
дает Виктора Гюго, который, от белого террора реставра­
ции до парижекой коммуны, ликуя приветствовал каждое
восходящее солнце. Ужас овладевает на пороге нового рая
и гётевское ~остановись, мгновение! ты бьию так прекрас­
но~ - становится криком безумного горя.
Михаил отрекается от будущей истины, хотя видит ее;
помня (гл. XXIII), что ~всегда, тупо ли, остро ли, он стра­
Дал~ - он высокомерно отказывается переступить порог.
Наташа, сестра Михаила - женственная чета его. В бо­
лее страдательном порядке чувств любящей женщины, она,
главным образом, страшится за Михаила. Для нас, трагедия
ее зиждется на том, что молодая, девичья прелесть ее обре­
чена черным силам ...
Есть ли небо, где б темная mбель их стала светом?
Несколько друmх лиц взято внутри революции. Хеся -
воплощение бесплодного геройства. Она глубоко любит чер­
тову куклу. Потом, в крепости, она обливает себя керосином
и... Такие смерти были. О, если б можно было не помнить,
что возможны и эти уклоны геройства! ..
Юс- пушечное мясо. Яков- ныне неизбежный пред­
ставитель того проклятия, без которого уже немыслима
активная революция - порождение той клоаки, где старая
государственность и новая революция мерзостно сочетаются,
чтобы родить революционера-сыщика, и символом которой
жизнь сотворила Азефа. Потап Потапыч - жалкая пешка
~активности~, который счастлив, что хоть на мгновение
может стать просто человеком... Вообще, невозможность для
активного революционера бьпь ~просто человеком~·несколько
раз сильно отмечена. Это - трагедия ~вокзальных людей~
(гл. XXXI). Я жалею, что выражение ~вокзальные люди~
не достаточно обще, чтобы стать нарицательным, ходячим.
Литта - милая, добрая девочка, прелестная молодостью
и будущими возможностями, которые так редко осуществля­
ются. Она - маленькая личность вполне обыденная; но той
обыденностью, на которую никогда не устанет любоваться
печальная вдумчивость жизни. Вообще ~трактовка типов~
(извиняюсь за жаргонное клише) очень хороша, с одним
162

роковым ослаблением: бледным троебратством. Во всеобщей
безжизненности положительных типов есть что-то роковое.
Объяснение этому нужно искать, вероятно, в ~метафизике~
творчества. Как бы то ни было, обещание Зинаиды Гиппиус
написать нечто вроде продолжения ~Чертовой куклы~. где
окончательно будут выявлены положительные данные -
встречается с какой-то тревогой. А что, если в судьбах рус­
ской словесности вторая часть ~Мертвых душ~ неизбежно
обречена на неудачу?
VIII
Лады восприятия у Зинаиды Гиппиус вполне современны,
то есть новы, если прикинуть давность модернизма на счет
тысячелетний. Существует не только беспредковал новизна,
в которой одна капля куцего созидания куплена ценой це­
лого моря непоправимых разрушений; новизна кощунства
и попрания.
Есть еще и новизна вечного претворения вечной жизни -
новизна тех утренних восходов, что светлы воспоминанием
о бесчисленных прошлых полуднях.
Мало кто в настоящие дни дает столь радостное ощущение
прекрасного культурного преемства, как Зинаида Гиппиус.
Было бы поучительно собрать воедино, в виде выпис­
ки, все многочисленные отрывки, не более 3-4 строк каж­
дый, в которых воссоздается зрительная (в современно­
синтетическом понимании) обстановка действия. Получи­
лось бы впечатление тончайшего, неподражаемо-личного
искусства...
Что касается архитектоники повествования и техники
изложения... Зинаида Гиппиус - особенно, конечно, как
стихотворец, - давно завоевала завидное право неприкос­
новенности по отношению к всеобщим мерилам. Чьи стихи
остались бы прекрасны под подобными упреками в без-образ­
ности, бескрасочности и т.д.? - И ~Чертова кукла~ остается
своеправна даже перед судом тех, кто никогда не упускает
из виду таких образцов непогрешимого повествования, как
брюсовекий ~дневник женщины~.
Есть ли в ~Чертовой кукле~ гипертрофия развязки?
Созвучны ли всему повествованию обе последние главы?
Да, пожалуй, созвучны, как смерть созвучна жизни. Первая
163
е·

из этих двух последних глав говорит о гибели Юрули. Ритм
ее иной, чем ритм всех предыдущих глав. Какой-то новый
чуткий символизм восприятия. (Кто, кроме Зинаиды Гиппиус,
мог бы перед трупом Юрулипоставить этот глубокостран­
ный вопрос, такой нелепый и в то же время жутко-убеди­
тельный: ~что это? непоправимое? Или только незабвен­
ное?~ - Художественному чутью исключительной женщины -
что логика?)
Мне кажется, что перенесение Юрулиной гибели в какую­
то иную плоскость ощущения художественно оправдано -это
право Смерти. Здесь достигнуто уважение перед могилой.
Только крайняя пошлость может сказать: и поделом черто­
вой кукле! Стыдно тому, кто при встрече о гибели Юрули
не почувствует хоть в наименьшей степени нечто от мифо­
логической скорби о Бальдуре, солнечном боге.
Больше колебания встречает последняя XXXIII глава. Она
как будто бы взята из совсем другой повести. Зачем силою
раздавленной женской любви делать трагически-священной
судьбу Юрули? Зачем Чертовой кукле этот ребенок, эта
святая печаль неудачиого созидания? Ведь это уже не бес­
плодная любовь Хеси, - не любовь мертвой к мертвому.
Если же принять трагическое освящение Юрули любовью
женщин, то вся повесть вдруг получает, - как будто бы,
-
другую оценку. Начинает мерещиться, что и любовь Хеси
можно было в тех же целях выявить до каких-то новых
больших размеров; быть может, в тоскливых сумерках На­
таши по отношению к Юруле найти какие-то новые глу­
бины; и еще много, много такого, что видит лишь глаз ху­
дожника. В таком случае ~Чертова кукла~ действительно
оказывается ~ненаписанным романом~, как объявил, сов­
сем в другом порядке мысли и не без оттенка снобизма,
К.И. Чуковский.
Или может быть то, что я здесь говорю - несправедли­
во, и благодарить должно Зинаиду Гиппиус за то, что она
с прозрением высокой женской души сумела даже на мер­
твенных путях днавола сорвать печальные цветы вечной
жизни?
Во всяком случае сама по себе эта XXXIII глава прекрас­
на. Она заставляет тепло и хорошо подумать о женщине, ее
создавшей.
164

IX
В заключение, два слова о ~метафизике~ Чертовой куклы.
В предисловии к отдельному изданию романа есть сле­
дующее ~аутентическое толкование~: в Юруле обнажены
вечные глубокие корни реакции...
Так как у нас мало распространено умение пройти через
открытую дверь, то многие усумнились, забыв, что в мыш­
лении 3. Гиппиус, Антона Крайнего и Д.С. Мережковского
значит ~революция~. Интеллигентские платформы; altorum
eis non datur1•
Гораздо любопытнее вопрос о метафизическом отрицании
самого понятия реакции, как невозможного взаимоотношения
извечно сосуществующих полярных начал, - ну, хотя бы
там трансцендентно тождественных... Но это уже не бел­
летристика2.
Юруля в повести назван ~чертовой куклой~. а в предис­
ловии ~героем небытия~. Кукла, герой - понятия несов­
местимые, первое - страдательное, второе
-
действенное.
Согласование этого противоречия - опять метафизика. Здесь,
я думаю, ошибся К.И. Чуковский, который в Юруле видит
чистое небытие, математический нуль. Собственно, Юруля
неизъемная часть Бытия, - того антитетического начала
внутри Бытия, которое противоборствует высшему самоут­
верждению Бытия в Вечной Любви.
1 другого не дано (лат.).
2 Впрочем, в переводе на 4эмпирический• язык это значит хотя бы вот
что: эс-деки- реакция против всякого искусства, ну в rr. прогрессивные
интеллигенты - чистейшая реакция против вообще какой бы то ни
было красоты и истины...
165

Б.А. Садовской
3.Н. ГИППИУС.
ЛУННЫЕ МУРАВЬИ
Шестая "нига расс"азов. Мос"ва, 1912
На всем творчестве З.Н. Гиппиус лежит печать глубокой
мысли, отнюдь не рассудочности; в нем, если можно так
выразиться, преобладает чистый ум. Умом Гиппиус пости­
гает то, что смутно другие ощущают в сердце; ум освещает
и охлаждает сердечные движения; оттого холодом веет от ее
творений, благодатным холодом горной выси. Кажется, что
сердце дает лишь первый толчок к постижению умом того,
что самому сердцу не понять вовеки, от чего оно умеет
лишь бестолково биться. К творчеству Гиппиус применимы
лермонтовекие слова:
.. .Диктует совесть,
Пером сердитый водит ум.
Самые стихи Гиппиус - спокойные, холодные мысли,
овеянные дыханием поэзии.
В шестой книге рассказов своих ~лунные муравьи~ (за­
главие первого из двенадцати вошедших сюда рассказов)
З.Н. Гиппиус выступает во всеоружии таланта, расцвет ко­
торого находится в полной силе. Строгая четкость и ясность
формы доходят в них до высокого совершенства; каждый
рассказ запоминается сразу и навсегда. Убедительность есть
первый признак художественной силы. Читаем ли мы о мае-
166

совых самоубийствах и присутствуем при беседе с будущими
самоубийцами (~Лунные муравьи~), о том ли, как переоде­
тый извозчиком революционер, подготовив покушение, сам
отдается в руки властям и идет на смерть (~Был и такой~),
или о том, как студент мечтает жениться на крестьянской
девке, а брат ее, приказчик, разрушает мечты идеалиста
трезвым словом (~Приказчик~), - всему этому веришь, как
самой неподдельной жизненной правде.
Все рассказы Гиппиус строго подчиняются одной общей
идее - и далеко не безразлично, по какой канве вышивает
автор свои узоры: всегда узоры соответствуют канве и ви­
дишь ясно, что если бы не существовало этой именно канвы,
то не бьто бы и никаких узоров.
Лучшим в сборнике надо признать рассказ ~женское~.
Сколько угодно не соглашайтесь с автором принципиально,
читая ~женское~, вы не можете не сознаться: да, это так,
иначе и быть не может, только две женщины и есть на свете:
мать и любовница, и странно, что это раньше не замечалось.
Личные истории двух героев так искусно вплетены в рассказ,
что эти двадцать страничек нельзя читать без мучительно
волнующего и захватывающего интереса.
Что особенно ценно в З.Н. Гиппиус - это то, что она
современная писательница, современная в высшем поня­
тии этого слова, что она близка нашему времени и нашей
мятущейся душе. Мы переживаем теперь черную полосу
самоубийств - и ~от Гиппиус пишет ~Лунных муравьев~
-
рассказ, где по-своему вскрыт и поставлен страшный вопрос
современной жизни; в громах и взрывах революции мы
не слышали одиноких стонов, не видели мук, которым от­
давали себя ее деятели, а Гиппиус воочию показала нам, как
убивая, люди убивают свою душу. В потрясающем рассказе
~нет возврата~ дана психология порт-артурских офицеров,
выдержавших осаду и навеки потерявших душевное здоровье.
Слабейший рассказ в книге ~они похожи~: в нем заметна
пекоторая придуманность. При всем идейном стремлении
ко Христу общий не христианский тон сочинений Гиппиус
мешает верить этому рассказу.
Неизящна аляповатая внешность книги.
167

М.С. Шаrинян
О БЛАЖЕНСТВЕ ИМУЩЕfО
Поэзия З.Н. IUnnuyc
1
Для того чтобы понять и полюбить поэта, надо иметь
с ним, с его поэзией, известное сопереживание. Без этого
темен для нас внутренний свет слов, утрачена тайна их
связи, и мы бродим в оголенном ритме, как в механизме
неведомого, недействующего инструмента.
Нет ничего легче, как назвать стихотворение бессмыслен­
ным; и очень трудно, подчас, объяснить другому смысл стиха,
раскрывающийся в тебе самом и невыразимый в передаче.
Трудность осмысления поэзии усугубляется еще более,
когда мы имеем перед собою поэтов с определенно-воле­
вым темпераментом. Выражение своей воли, - вкладыва­
нье в зыбкую и вместе несокрушимую форму стиха своего
хотенья, своей к чему-нибудь устремленности, - делает
поэзию наиболее пристрастно, наиболее выборно понима­
емой. Тут уж мало одного сопереживания, требуется еще
и ~со-хотение~ - известное совпадение читателя и автора
в волевом пути.
К числу поэтов резко-волевого типа принадлежит и Зи­
наида Гиппиус. Этим отчасти обясняются полное неведение
и незаинтересованность, которые обнаруживает широкая
публика в отношении к ее творчеству. Как это ни странно,
однако же признание ее поэзии, - известное молчаливое
168

допущенье Зин. Гиппиус среди определивших себя поэтов, -
далеко опередило собою ее знание.
.. . ~я считаю мои ст ихи . . . очень обособленными, своеструн­
ными, в своеструнности однообразными, а потому для других
ненужными•, - писала Гиппиус в 1904 году, издавая первую
книгу своих стихов. С тех пор ею издана еще вторая книга,
и к ней, без всякого изменения, могут быть приложимы
слова, писанная шесть лет назад. Но причины обособлен­
ности и однообразия поэзии ее лежат несколько глубже,
да и в иной плоскости, чем указывает сам автор. Гиппиус
ссылается на ~дух времени•, степень крайней отъединен­
ности друг от друга, характерную и для читателей, и для
писателей. Но причина эта- внешняя, объективная. В самих
стихах Гиппиус кроется еще вторая, внутренняя, причина,
по которой они не могут быть попятными, а следовательно
и нужными, - для большинства.
Я сказала, что главнейшее свойство поэтического темпе­
рамента Гиппиус - воля. Не созерцания и не чувства запе­
чатлевают в себе ее стихотворения, но те именно моменты
душевного понуждения, когда существом человека движет
цель, вне его лежащая, - все равно, идеальная или же от­
носительная. Этого мало: однообразие творчества Гиппиус
обусловливается тем, что воля ее сужена, сдвинута в извест­
ном направлении, каждая точка которого есть центр волевого
переживания. Это значит, что как бы, и чем бы ни наполня­
лась минута душевного понуждения, что бы ни доставило
материал для него (радость, уныние, отрицание или припя­
тне}, - сама по себе минута эта вся окрашена общим цветом
направления воли, она есть круг, относящийся всею своею
окружностью к главной центральной точке, лежащей на пути
воления. Из этого, естественно, вытекает необходимое, для
чтеца утомительное, однообразие стихов. Тем характернее это,
необъяснимое на первый взгляд, однообразие, что по теме
и по плоти стиха Гиппиус чрезвычайно разнообразный поэт,
знакомый со всем богатством ритма, со всеми его возмож­
ностями, - поэт, мастерски полъзующийся аллитерациями
и употребляющий самые сложные размеры, подчас ломая их
совершенно неожиданно, хотя всегда музыкально.
Благодаря суженному пути воли, благодаря известной
волевой преднамеренности, стихи Гиппиус имею~ говоря
169

грубо, - дидактический, программный характер; они есть
своего рода пропедевтика к определенной, невысказываемой,
но создаваемой философии. И понимать их - значит усвоить
не только тип поэзии Гиппиус, не только утонченность ее
словосочетаний, не только известный круг тем, охватываемых
ею, но и, главным образом, те внутренние волокна, те воле­
вые импульсы, тянущиеся в одном направлении, на которые
нанизывается внешняя ткань стиха.
Выше я сказала, что понимание такой поэзии, основная
черта которой - не созерцание и чувство, а воля, дается
не только переживанием ее, но и как бы ~со-хотением», т.е.
хотением одного и того же с автором. Должна произойти
известная встреча, в путях, тожество целей, чтобы читатель
понял до конца поэта, стихотворения которого суть как бы
словесные скрепы душевных устремлений. Но душевные
устремления моrут быть результатами либо убеждения, либо
веры. В первом случае мы имеем поэтов так называемого
~тенденциозного» склада, будут ли они гражданскими или
модернистскими, - безразлично. Во втором случае перед
нами поэт религиозный, все равно, какою материей не оде­
вал бы он религиозную сущность своего творчества, - со­
знательным ли теизмом или же самыми противоположными
ему исповеданиями. Факта тот, что поэт, вкладывающий
в творчество свою, переходящую в веру, волю, - хочет он
или не хочет этого, - дает нам в стихах более или менее
определенное исповедание.
Таким образом процесс закрепления в поэзии религиозно­
волевых переживаний есть в то же время как бы некоторое,
невольное, но и неизбежное догматизирование. Для религи­
озного поэта, воля которого направлена верою в одну сторо­
ну, минуты его религиозных переживаний суть неизбежно
догматизируемые в стихах опыты. Вылившееся стихотворе­
ние является догмой по отношению к тому мистическому
содержанию, которое вынесло его на волне своей, - вылило
из темной глубины бессловесного в законченный, прозрач­
ный сосуд из слов.
Ясно поэтому, что всякое понимание такой поэзии есть
необходимое прохождение по ступеням той же лестницы,
по ступеням того же внутреннего опыта, ибо догма откры­
вается не снаружи, не словесным ее смыслом, а изнутри, т.е.
из глубины пребывания в ней. Только войдя в опыт, можно
170

открыть из него двери наружу, в рассудочное понимание
и признание, но не иначе.
Мало того, всякая догма, кроме своего мистического со­
держания, имеет еще другое, праг.матическое, представля­
ющее собою как бы вытечение из нее, подобное вытечению
известных свойств предмета из его качеств. В силу этого
каждое исповедание, кристаллизующееся в догмах, источает
из себя некоторую прагматическую ценность, являющуюся
как бы программой действия, программой отношения к миру
и самоопределения в миру. Религиозная поэзия имеет, таким
образом, не только конфессиональный, но и, по степени боль­
шей или меньшей осознанности автором своего исповедания,
программно действенный характер. Она обращена лицом
к будущему и взывает к определенной группе действий,
которые должны произойти по мере ее усвоения.
11
Что поэзия 3. Гиппиус, вся, от корней и до верхов,- ре­
лигиозна, ясно для всех тех, кто имеет с нею внутреннюю
связь, кому близки и родственны ступеньки того пути, по ко­
торому поэзия эта развертывается и на котором она отслояет,
отпластывает себя догматически. Тем же, кто не имеет с нею
никаких точек совпадения, кому она чужда по природе и кто
с определением моим почему-либо не согласится, я предло­
жу чисто внешнее и, конечно, имеющее только формальное
значение, доказательство в пользу своего определения, -
предложу немножко статистики.
Религиозность поэзии Гиппиус несомненна уже при бег­
лом знакомстве с двумя ее книгами, несомненна простейшим
образом: известный выбор поэтических тем обусловливает
преобладание тех или иных настроений в авторе, причем
там, где однообразие тем являет собою далеко не случай­
ную, а почти систематическую, почти что беспрерывную
цепь, - позволительно говорить уже не только о настрое­
ниях, но и о взглядах поэта. Ясно, что внутреннему зрению
его открыта определенная сторона вещей, и в эту сторону
он смотрит чаще и глубже всего, она им выбрана, и к ней
душа его проложила опытом добытую дорогу.
Если, с этой точки зрения, рассматривать стихи Гип­
пиус, можно установить с достаточною убедительностью
171

следующее: выбор стихотворных тем говорит нам о том, что
в авторе преобладают сознательно религиозные настроения.
И эти настроения настолько индивидуальны и связны, что
выражение их как бы представляет собою своды одного
и того же, воздвигаемого, здания, из которого нельзя вынуть
ни единого кирпича.
Перед нами в обеих книгах всего 161 стихотворение. Из них
более пятидесяти являются выражением отношения автора
к Богу, прямого или косвенного, с неизменным упоминанием
имени Божьего; причем одиннадцать из этих стихотворений
(а именно: ~молитва~. ~стук~ ~Дар~. ~нескорбному Учи­
телю~, ~христу~. ~о другом~. ~страх и Смерть~. ~Божья
тварь~. ~Брачное кольцо~, ~Оправдание~. ~возьми меня~)
суть прямые, - по форме и содержанию,
-
молитвы, созна­
тельно облеченные автором в стихотворную форму. И молит­
вы эти, все, не являются общим выражением молитвенного
пафоса, отнюдь нет, - главное свойство их заключается в их
конкретном содержании, в их, если можно так выразиться,
насущности. Насущность этих молитв, весьма разнообразных
и по содержанию, и по ритму, настолько ярка и определенна,
что ими можно молиться, и чтение их доставляет помимо
эстетических эмоций, еще и религиозную; за ними встает
нужда автора, подлинность тех слов, которые он, - по-раз­
ному и в разные минуты жизни своей, - говорит к истоку
этой жизни - Богу.
Рассматривая остальные сто стихотворений, мы находим
следующее: известно, что вопрос о смерти, в глубочайшем
его смысле, - есть один из главных вопросов, возникающих
в религиозном сознании. И вот смерти, - почти что ей одной
без привходящего иного содержания, - посвящено девять
стихотворений: ~к ней~. ~Перебои~. ~малинка~, ~отрада~,
~сонет~. ~иди за мной~, ~к пруду~. ~Родина~, ~вечерняя
заря~. Во всех них есть томление по уходу из мира, столь
характерное для религиозных людей, причем этому томле­
нию по смерти противоставляется, напр., в стихотворении
~иметь~, не менее религиозная жажда жизни. Качество этих
двух томлений - о жизни и смерти
-
несомненно религи­
озное, говоря уже - христианское, так как оно является
выражением особой, христианским исповеданием созданной
и оправданной воли, - воли к уходу от временного (отсюда:
смерть, как избавительница от тлена жизни) и воли к пре-
172

одолению временного (отсюда: жизнь как избавительница
от тлена смерти). То и другое в сущности суть лишь аспекты
одного и того же, аспекты психологической потребности
Преображения, т.е. той вечной, правильнее говоря, - извеч­
ной цели, которая обещана и поставлена во Христе. Смотря
по тому, какою своею минутою жизнь отражается на душе
человеческой, возникают различные в душе томления; то это
будет тоска по уходу, по возврату к Богу, - то это жаж­
да прихода Божьего на землю, жажда вечного оставления
на земле. Но оба томления в корне своем действенны, т.е.
скрытая в них воля движет человека в сторону пересоздания
себя и жизни, к необходимости преобразить то, что дано
в преходящей форме, и что душа, тем не менее, любит, как
вечное. Тоске по жизни, а еще точнее - по иной жизни,
посвящено наибольшее число стихотворений Гиппиус. Пе­
речислять их было бы делом весьма долгим, да и лишним;
ограничусь поименованнем наиболее характерных. Таковы
~песня~, ~любовь~, ~стук~, ~земле~, ~все кругом~, ~по­
беды~, ~Если~ и т.д.
Я намеренно ссылаюсь лишь на заглавия стихотворе­
ний, избегая приводить цитаты. К конкретному разбору их
перейду несколько позднее, когда мои общие положения
о поэзии Гиппиус надлежащим образом сузятся, что даст
мне возможность легче и плодотворнее разбираться в тексте.
Итак, основные проблемы, затрагиваемые Гиппиус в ее
стихотворениях и служащие живою основою всей ее поэзии,
суть проблемы несомненно религиозного типа, и кроме того,
самая постановка их лежит в плоскости христианства. Та­
ким образом конфессиональный характер ее очевиден и для
певпимательного читателя. Но уже то, что составляет видовой
признак христианства Зинаиды Гиппиус, тот угол зрения,
под которым она рассматривает общие проблемы о жизни
и смерти, о земле и небе, и не только рассматривает, а пытается
их разрешить, - невозможно полностью раскрыть в ссылках
и цитатах. Необходимо, повторяю, известное совпадение воль,
для полного уразумения тех выводов, к которым пришла
Гиппиус. Подобно тому, как определенную точку в предме­
те видишь только с одного места, и для того, чтобы знать
как видит ее другой, надо стать так, как стоит он, - точно
так же и тут: для понимания стихотворных догм Гиппиус
предполагается известное стояние на том месте, с которого
173

увидела и нашла их она. И не раскрыть их намереваюсь я
в этом очерке, а лишь указать на них и на то глубокое их
содержание, которое имеет самый реальный, самый жизнен­
ный интерес - в области религиозного мышления.
111
Религиозный опыт, точнее мистический, чрезвычайно
разнообразен в формах своих, и, благодаря неустанной
творческой производительности мистики, его нельзя учи­
тывать и классифицировать со строгой определенностью.
Тем не менее, разбираясь в оставленных нам памятниках
всевозможных мистических переживаний, мы отмечаем
в них одну, свойственную им всем, главную особенность:
можно определить ее, как стремленье утвердить себя в чем­
то, что выше и больше тебя самого. Это определение есть
в сущности самый примитинный разрез, самая упрошенная
схема обычного религиозного переживания. И вот подходя
с этою схемою к стихотворениям Гиппиус, мы видим, что
она несколько не совпадает с их содержанием. Для опы­
та Гиппиус требуется иная схема, более сложная именно
потому, что опыт этот чрезвычайно индивидуален и свое­
образно отличается от серии общих мистических опытов.
Индивидуальность его не только личная, т.е. субъективно
окрашенная творческой личностью автора, но и идейная,
т.е. в ней, помимо собственной ее ценности, есть еще общий
смысл, общая ценность, довлеющая уже не одному авто­
ру, но и миру. Иными словами, опыт Гиппиус переходит
в учение; то, что есть в нем специфического, самостоятель­
ного,- из лично пережитого стремится стать всеобще-ука­
зательным. Скрытая особенность этого опыта - не столько
желание приобщить себя к тому, что больше себя, сколько
вечное и неутомимое стремление в себе удержать то большее
души человеческой, что в эту душу вошло и расширило ее
до болезненно ощущаемых пределов. Не саморастворение
в широчайшем, не успокоенное блаженство в Боге - тайна
молитвы и знаний Гиппиус, а ношение в себе Бога, ноше­
ние в себе вечного знания Бога и хотений Его, которые
выше, тяжелей и шире души. Отсюда - болезненность
Богоощущения, некоторое понуждение молитвы и, главное,
неизменная боязнь потерять узнанное, потерять силу хотеть.
174

Душа Гиппиус, запечатленная в стихах, показана читателю
не в натуральную свою величину, а как бы в растянутой
диаграмме. Если религиозное чувство подобно бросаемой
в небо струе, то стихи Гиппиус говорят нам о высших,
крайних точках этих взлетов, об их достигаемых вершинах,
и, в противовес им, нижайших точках падения. Поэзия
Гиппиус, с точки зрения психологии, есть показатель пре­
делов души человеческой, а не ее норм. Это есть именно
поэзия пределов, самое творчество является тут не по пути
переживания, а венцом его, на пределе пережитого. Когда
уже нельзя идти дальше, душа останавливается, замкнутая
у крайних границ, еще не раздвинутых, - и минута ее
запечатлевается автором в стихотворении. Отсюда такая
антиномичность тем, почти ни у кого из наших поэтов
не встречающаяся. На каждое утвержденье приходится
отрицание, на каждое ~да~ у Гиппиус есть и ~нет~. Она
часто и очень легко вскрывает двусторонность пережива­
нья, определяет дуализм этот и в самой себе. Укажу, для
примера, на два стихотворения: оба называются ~она~.
и в обоих Гиппиус говорит о своей душе:
ОНА
В своей бессовестной и жалкой низости
Она, как пыль, сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности ее со мной.
Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая,
Ее коленчатая чешуя.
О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа- она глуха.
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная - моя душа!
175

Второе стихотворение следует непосредственно за первым:
ОНА
Кто видел Утреннюю, Белую
Средь расцветающих небес, -
Тот не забудет тайну смелую,
Обетование чудес.
Душа, душа, не бойся холода!
То холод утра, - близость дня.
Но утро живо, утро молодо,
И в нем - дыхание огня.
Душа моя, душа свободная!
Ты чище пролитой воды,
Ты - твердь зеленая, восходная,
Для светлой утренней звезды.
Эти умирания и воскресенья души, высоту ее и низость,
отмечает автор, иногда почти что повторяя себя, в совершенно
разных стихотворениях. Укажу, например, на стихотворение
~сызнова~. Там есть такие две строки:
Ужели поrибать и воскресать
Душа упрямая устала?
А в стихотворении ~иметь~, о котором у нас еще будет
речь, читает почти дословно:
Хочу дойти, хочу узнать,
Чтоб там, обняв Его колени,
И умирать и воскресать.
Колебания между этими двумя полюсами, верхом и низом,
жизнью и смертью, силой и слабостью, хотением и безвольем,
настолько характерны для стихов Гиппиус, что даже и рас­
положены эти последние в схематическом порядке взаимо­
противоположения. Так, пьесе ~не здесь ли?~, выражающей
отпрядыванье души книзу, к безводью, - противополагаютел
~победы~; возмущенному ~Успокойся?~- ровный и усып­
ляющий ~дождичек~.
Я могла бы, для иллюстрации этой религиозной полярнос­
ти, процитировать почти все содержание двух книг Гиппиус,
176

до такой степени она является характерною их особенностью.
Но задача моя состоит в насколько более возможной конк­
ретизации общих положений о поэзии Гиппиус, а потому я
не стану останавливаться на этой антиномичности.
В чем же заключаются те полюсы, меж которыми душа
поэта рястягивает себя в вечном борении? Как было ска­
зано выше, полюсы эти - жизнь и смерть, хотение и без­
волие, сила и слабость. Но эти колебания души не носят
нейтрального, механического характера; автор не отдается
своим переживаниям подобно тому, как фонтан отдается
возносящей его силе и закону земного притяжения. Из двух
полюсов - душою утверждается первый, он ставится как
цель, причем отпрядывания от него не заслоняют ни на
минуту постоянной его правды. Подобно эфиру в известной
вербной игрушке, поднимающемуел по горлышку стеклян­
ного сосуда тем выше, чем жарче температура, держащей
сосуд, руки, - сила хотений Гиппиус возносит себя вверх
пропорционально силе горения души. Мятежиость автора
и его неустанное, неуклонное подвигание себя по линии
наибольшего сопротивления - как бы обусловлены друг
другом. Чуть устает душа, - и прядает вниз хотение. В этом
смысле почти догматическим является превосходное стихот­
ворение ~иметь•. Привожу его целиком:
В зеленом шуме листьев вешних,
В зеленом шорохе волны,
Я вечно жду цветов нездешних
Еще несознанной весны.
А Враг так близко в час томленья.
И шепчет: ~слаще - умереть ... •
Душа, беги от искушенья,
Умей желать, умей иметь!
И если детски плачу ночью,
И слабым сердцем устаю, -
Не потеряю к беспорочью
Дорогу верную мою.
Пусть круче всход - белей ступени.
Хочу дойти, хочу узнать,
Чтоб там, обняв Его колени,
И умирать, и воскресать...
177

Тут мы впервые встречаемся с весьма характерным для
Гиппиус указанием на антихристнанскую сущность безволия.
Еще в первой книге ее стихов, в стихотворении «Соблазн~,
безвольность, типичная для большинства христиан и даже
ставшая некоторым историческим типом христианства, пред­
ставлена ею как соблазн сатаны, как дьявольское искушение.
СОБЛАЗН
Великие мне были искушенья,
Я головы пред ними не склонил.
Но есть соблазн... соблазн уединенья ...
Его доныне я не победил.
Зовет меня лампада в тесной келье,
Многообразие последней тишины,
Блаженного молчания веселье -
И нежное вниманье сатаны.
Он служит: то светильник зажигает,
То рясу мне поправит на груди,
То спавшие мне четки подымает
И шепчет: «С Нами будь, не уходи!>>
Ужель ты одиночества не любишь?
Уединение - великий храм
С людьми... их не спасешь, себя погубишь,
А здесь, один, ты равен будешь Нам.
Ты будешь и не слышать, и не видать,
Со тобою только Мы да тишина.
Ведь тот кто любит, должен ненавидеть,
А ненависть от Нас запрещена.
Давно тебе моя любезна нежность...
Мы вместе, вместе... и всегда одни;
Как сладостна спасенья безмятежность!
Как радостны лампадные огни! и т.д.
В «Тихом пламени~, далее, показывается, насколько сердце
первично тяготеет к этому безволию, к лампадному огню,
к «спасенья безмятежности~ -
178
Как пламя робкое мне мило!
Не ослепляет и не жжет.
Зачем мне грубое светило
Недосягаемых высот?

говорит автор. Но далее следуют выразительные строки:
Увы! Заря меня тревожит
Сквозь шелк содвинутых завес,
Огонь трепещущий не может
Бороться с пламенем небес.
Лампада робкая бледнеет...
Бот первый луч - вот алый меч .. .
И плачет сердце... Не умеет
Огня лампадного сберечь!
В стихотворении ~Смиренность» безволие это, прячущее под
маскою ~смиренья» безмерную леность души, любящей себя
такою, как она есть, и сопротивляющейся заповеди о преобра­
жении, - безволие это определенно и религиозно осуЖдается:
Учитель жизни всех нас любит
И силы дал нам - по судьбе.
Смиренномудрие нас губит
И страсть к себе.
Глаза и лица закрываем,
Бежим от узкого пути...
Зачем мы лжем? Мы знаем, знаем
Куда идти!
Возвращаясь ко второй книге, мы находим продолжения,
еще более четко и остро формулированные, все той же мысли
о безволии. ~соблазн уединения» не потерял для Гиппиус
своей силы; стихотворение ~не здесь ли?» выдает нам это.
Но уже религиозная ложь безволия осознана ею до кон­
ца и закристаллизована догматически в таких, например,
стихах, как ~свобода» и ~оправдание». Привожу первое
из них целиком:
СВОБОДА
Я не могу покоряться людям.
Можно ли рабства хотеть?
Целую жизнь мы друг друга судим, -
Чтобы затем- умереть.
Я не могу покоряться Богу,
Если я Бога люблю.
179

Он указал мне мою дорогу,
Как от нее отступлю?
Я разрываю людские сети -
Счастье, унынье и сон.
Мы не рабы, - но мы Божьи дети,
Дети свободны, как Он.
Только взываю, именем Сына,
К Богу, Творцу Бытия:
Отче, во-век да будут едино
Воля Твоя и моя.
В ~оправдании~, имеющем форму молитвы, поэт обра­
щается к Богу с такими словами:
Не дам Тебе смирения, -
Оно - удел рабов!
И если соблазн безволия, как душевная реакция, как
отпрядывание вниз усталой и измученной чрезмерными
напряжениями души, повторяется еще в слабых, недовер­
шенных строфах стихотворения ~так-ли?~, то уже именно
как реакция, как сознанная усталость, а не утверждение
безволия вообще. И недаром последние строки
Не лучше ль в тихой безжеланности
Уснуть, как спит степной ковыль?..
автор берет под знак вопроса, спрашивая самим заглавием
~так ли?~. И, конечно, из всего последующего движения души
видно, что это для нее - не так. Даже там, где усталость
побеждает; где тягость земного бытия становится чудовищ­
ною и вызывает чудовищные, для веры автора, кощунства,
Гиппиус восклицает:
Но слабости смирения
Я душу не отдам -
Не надо искупления
Кощунственным словам!
IV
Выше я говорила, что проблема Преображения, томление
души человеческой по ~новой твари~, есть основное ядро
180

христианства. В сущности, обетование ~новой твари~ есть
чисто-новое, абсолютно самостоятельное, что поставлено нам
христианством. Но и безрелигиозная мысль, а подчас даже
и противохристианская, как это было, например, у Ницше, мо­
жет томиться по новом человеке, новом не в ~реформатском~,
а в биологическом, в чудесном, - т.е. предполагающем чудо
перерождения, смысле. На гранях этого томления вспыхивают
точки, где воля Ницше каким-то образом вливается в волю
христианства, находит свое начало во Христе. И несомненно,
что всякое мировоззрение, чем ярче окрашено оно христианс­
твом, тем настоятельнее и неизбежнее подходит к проблеме
преображения. То же самое видим мы и у Гиппиус. Мало
того: томленье по новой твари есть тот фундамент, на кото­
ром воздвигается вся ее поэзия; и если оно, как фундамент,
как основа поэзия, не выходит еще из области проблема­
тического, т.е. осознано душою, как ~проблема~, - то уже
в последующем душевном пути, в развитии самой поэзии,
томленье это переходит в потребность, а потребность - в дви­
жение. Говоря короче, Гиппиус не останавливается на голом
томлении по новой твари, она прощупывает в самой себе
все корни этого томления, узнает действенную их природу,
находит пути произростания этих корней в живую жизнь.
И вот томленье по новой твари начинает сменяться дела­
нием новой твари. Воля Гиппиус вся в процессе делания,
и запечатленья этой воли, догмы ее, открывают нам пути
для усвоения тех ценностей, которые душа Гиппиус, ширя
себя самою, успела захватить в свой круг.
Отсюда уже указанная мною болезненность Богоощущения,
вечное ширение души, вечная, если можно так выразиться,
беременность души, носящей в себе знание, которое она
стремится выявить, одеть в плоть. В одном из крайне юных
ее стихотворений мы читаем следующее:
Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков...
Мне кажется, что истину я знаю
И только для нее не знаю слов.
Истина, знаемая бессловесно, есть уже не плод разума,
не интеллектуальное знание, а некоторое действо органически
религиозное. Само собою ясно, что религиозное действие (или
переживание) не может найти себе адекватного выражения
181

иначе, как сделав его догматом. Т.е. те слова, в которые
автор облечет, или мог бы облечь, это переживаемое им
без слов знание, должны обладать плотью, должны себя
реализовывать, вводить в жизнь, - служить указаниями,
введением к действию, ими облеченному. Так и получа­
ется впоследствии у Гиппиус. ~Бессловесно знаемая ис­
тина~ вынашивается ее поэзией, и мало-помалу начина­
ет проступать в словах-знаках, в словах-догматах. И уже
преемстветюсть этих живых знаков, открывающих пути
к действию, показывает нам, что ~истина~ автору не только
~кажется~, но и представляет собою подлинную религиозную
наличность.
Пройдем, вместе с автором, ту лестницу ценностей, которая
представляет собою догматическое закрепление религиозной
истины, узнанной внутренно, до словесного ее воплощения.
Рассмотрим, в чем пути к обетованной нам новой твари,
и как надлежит, по Гиппиус, принять эти пути, чтобы они
стали символами внутреннего, уже имеющего совершиться
в нас Преображения.
v
Обычный путь христианского сознания и жизни есть
резиньяция. Душа, изнемогающая от бремени случайного,
сбрасывает с себя это случайное, все до последних тка­
ней, и в сбрасывании не знает предела: сперва скидывается
платье, потом отдирается кожа, отдается плоть. Для совер­
шенного усвоения христианского благовещения, человек
очищает себя от всего человеческого - от мыслей, чувств,
настроений, помыслов, направленных к миру - и наконец,
опустошенный для принятия Бога, он сам отдает себя Богу,
уничтожая свою волю. Гиппиус пошла не путем резиньяции.
Та истина, которую она узнала в себе, ощутила в себе бес­
словесно, оказалась в органическом противоречии с истиной
аскетизма. Христианский аскетизм обернулся к Гиппиус
именно со стороны своего безволия, и этот лик христиан­
ского безволия она не приняла. Резиньяция, идущая мимо
мирского, в сущности не побеждает, а как бы устраняет
его, сдвигает его со своих личных, одиноко-личных путей.
Гиппиус пошла не мимо, а сквозь мирское, - и в этом был
ее первый религиозный опыт. Войдя в мирское, она про-
182

шла сквозь него, вышла с другой стороны феноменального
(если можно так выразиться), и оказалось, что религиозное
прохождение сквозь феноменальное приводит в результате
к той же абсолютной реальности, что и резиньяция. С неко­
торою разницею в духе, в тоне Бого- и мироощущения, но об
этом после. Одно из лучших стихотворений первой книги
называется ~до дна~; в нем такое ~прохождение до конца~
утверждается догматически. Вот оно:
Тебя приветствую, мое поражение,
тебя и победу я люблю равно;
на дне моей гордости лежит смирение,
и радость, и боль - всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
вечера ясного, - все бродит туман;
в последней жестокости - есть бездонность нежности,
в Божией правде - Божий обман.
Люблю я отчаяние мое безмерное,
нам радость в последней капле дана.
И только одно эдесь я знаю верное:
надо всякую чашу пить - до дна.
Завет о принятии всякой чаши до последней ее капли
есть завет об узких, очень узких вратах, в которых слабому
легко застрять. Тут только одно может служить в оправдание
входящего этими вратами: полное, окончательное и неукос­
нительное выполнение завета. Раз приняв его, остановиться
нельзя. Что бы ни было выпито не до конца, что бы ни было
взято на серединке, - оно обращается против неверного,
не выдержавшего и давит его всею своею тяжестью насмерть.
Но и вместе с тем завет этот открывает сильному величайшее
блаженство и величайшее знание.
... В последней жестокости - есть бездонность нежности;
в последней черноте открывается бездонная божья белизна.
И вот эта тайна белuзны, то, о чем нельзя знать и не уме­
реть от этого последнего знания (как читаем мы в рассказе
самой Гиппиус ~он Белый~), есть величайшее блаженство,
которое, - смутно,
-
может быть доступно мистическому
переживанию человека. И открывается оно только при про­
хождении сквозь мирское, и при прохождении его до дна,
до последней ступеньки. Отсюда - прагматический вывод:
183

только при полном принятии всего своего, человеческого,
возможно его преодоление. Итак, новая тварь немыслима,
без прохождения сквозь старую. Там, за гранями мирского,
за полным ведением и принятнем его, начинается путь к но­
вой плоти. С последним глотком праведно выпитой до дна
всякой чаши (потому что праведность заключается в этом
абсолютном ~до дна•, какою бы ни была сама по себе чаша)
начинается новое знание, новое самоощущенье- зарождение
нового человека.
Раз вступив на этот путь, Гиппиус приняла громадную
ответственность. Ее религиозный опыт (ибо всякий опыт
становится религиозным при наличности этого решения
о ~последней капле•) висит под Дамокловым мечом безвоз­
вратности. Назад, в середину, в застревание на полпути, уже
нельзя, там погибель, если даже и середина хорошая, и полпути
невинный; надо вперед, - и это безмерно трудно. Отсюда
частые отпрядывания души, тоска по отринутой резиньяции,
мгновенные вспышки безволия. Но отпрядывания эти, как
туча солнцем, паедаются нарастающею волною блаженства,
нарастающим светом ведения, которое и ширит, и оправды­
вает собою предыдущую, уже пройденную, ступеньку.
VI
Аскеза имеет дело не с мирскими ценностями, как та­
ковыми, она касается не их, т.е. не объективных данностей
бытия, - плоти, культуры, истории,
-
а исключительно
души человеческой.
Аскетизм не есть истина онто- или космологическая, он
всецело остается истиною психологии. Цель его и материал
для него, и средства его, - одна лишь душа человека. Так
что правильнее было бы говорить, что мистический путь
аскезы - не есть отношение человека к миру, а лишь отно­
шение человека к самому себе. Аскетизм не отрицает мир
вообще, он лишь отрицает волю" миру. Иными словами,
то, с чем он борется и что он утверждает, - есть помыслы,
волнения, чувства и страсти. Аскет уничтожает не мир,
а себя для мира; он уничтожает в себе те нити, которы­
ми связан с землей, окапывает от нее свою душу. Путь
его - строго психологический, и потому личный. Недаром
аскетизм, как таковой, в чистом его виде, не догматизиро-
184

ван Церковью, - он есть как бы личное, а не церковное,
творчество верующих.
Уничтожение воли - вот главная задача аскетизма. От­
сюда - громадная патриотическая литература о борьбе
со всевозможными помыслами и желаниями, отсюда шко­
ла молчания и уединения, пустынножительство, старчество
и послушание, - все институты, определенная цель которых
воспитать человеческое безволие, безжелание, довести его
до тех пределов, при которых оно начинает казаться непре­
оборимою волей. 4Сильнейший человек тот, кто уже ничего
не хочет», - вот прописная мораль резиньяции.
Аскет начинающей - еще хочет, но уже отказывается;
аскет завершенный -уже не отказывается, но больше не хо­
чет. Итак, аскетизм есть воспитание безволия; главный враг
его - человеческие желания.
Разбираемый нами поэт, Зинаида Гиппиус, выбравшая
себе исходную точку, противоположную резиньяции, естест­
венно должна была утвердить то, что резиньяция в человеке
уничтожает. Принятие мира и прохождение сквозь него
до конца, выпивание всякой чаши до дна невозможно без
величайшей силы желаний, без неустанного, непреклонного,
неослабного хотения.
Гиппиус сознает, что при первом уничтожении ее хотений,
при первом душевном безжелании, ею будет утрачено все
приобретенное знание, - и она держится за спасительную
силу хотений всеми переживаемыми минутами.
4Желанья были мне всего дороже... » - говорит она в од­
ном из стихотворений.
Как ветер огненный мои хотения,
Как ветер безпреградны и властны, -
читаем мы в другом.
Зажжем желаньем неутолимым
Больную землю, сестру усталую!-
восклицает она в стихотворении 43емле».
Еще характернее строчки в молитве 40правдание»:
Ни ясности, ни знания,
Ни силы быть с людьми...
Господь, мои желания,
Желания прими!
185

Ни твердости, ни нежности,
Ни бодрости в пути...
Господь, мои мятежиости
И дерзость освяти!
В первой книге о силе желаний упоминается так же часто;
начало стихотворения ~сосны~: - ~желанья все безмер­
нее~, а через куплет: ~безмернее хотения~... и т.д. И опять
мы встречаемся с сознанием всей ираведной трудности,
ираведной необходимости желания в классических строках
Душа, беги от искушенья,
Умей желать, умей иметь! -
могущих поистине быть эпиграфом ко всему бытию 3. Гип­
пиус, запечатленному в поэзии.
Но желание само по себе - безвластно; оно должно быть
движимо внутреннею, утверждающею мир силою, иначе
мы в своих желаниях будем представпять смену помыслов,
и только. Внутренняя сила эта, утверждающая мир и перехо­
дящая в действие, - есть Любовь. Не просто любовь, а лю­
бовь с большой буквы, - делаю эту необходимую оговорку,
потому что говорю о поэзии и боюсь ввести в заблуждение
тех, кто с поэзией Гиппиус не знакомы и примут мое слово
не в его метафизическом, а в лирическом смысле. Любви
у Гиппиус дается примат над телесною, душевною и духов­
ною сущностью человека. Именно в силу ее божественности
(~Бог есть любовь~}, в силу того, что сущность любви есть
ведение и видение Бога, она властвует над всем, только­
человеческим, вплоть до законов разума. В стихотворении
~час третий~ у Гиппиус показано, как этот примат Любви
психологически реализуется в борьбе с тем, что косно Любви
сопротивляется, - в борьбе с безволием похоти, с безволием
равнодушия, с безволием интеллектуализма.
186
ЧАСТРЕТИЙ
Три раза искушаема была Любовь моя.
И мужественно борется...
-
сама Любовь, не я.
Восстало первым странное и тупо-злое тело.
Оно, слепорожденное, прозрений не хотело.

И яростно противилось, и падало оно,
Но было волей светлою Любви - озарено.
Потом душа бездумная, - опять слепая сила.
Привычное презрение и холод возрастила.
Но волею горячею растоплен колкий лед:
Пускай в оврагах холодно, - черемуха цветет!
О, дважды искушенная, дрожи пред третьим разом!
Встает мой ярко огненный, мой беспощадный разум!
Ты разум человеческий, его огонь и тишь,
Своей одною силою, Любовь, - не победишь.
Не победишь, живущая в едином сердце тленном,
Лишь в сердце человеческом, изменном и забвенном.
Но если ты не здешнего - иного сердца дочь,
Себя борьбою с разумом напрасно не порочь.
Земная ярость разума светла, но не бездонна.
Любовь! Ты власти разума, как смерти, неподклонна.
Но в Третий час к Создавшему, приникнув, воззови, -
И Сам придет защитником рожденной Им - Любви.
Действенная сущность любви еще ярче подчеркивается
в стихотворении ~Успокойся?»
Своей рукою Вседержитель
К спасенью хочет привести.
И уготована обитель,
И предназначены пути.
Все решено от Духа Свята,
Он держит всех судеб ключи,
Он всех спасет. Не трогай брата,
Не убеждай... Оставь. Молчи.
Но если всем своя дорога,
И есть завет: не прекословь, -
Зачем же нам, по воле Бога.
Дана, - бездейственно,
-
Любовь?
187

VII
Итак, Любовь есть действенная сила, данная нам на пере­
рождение нас самих и на пересоздание мира. Путь, которым
Любовь вершит свое Таинство пересоздания, догматически
запечатлен в очень важном и очень глубоком стихотворении
~победы•. Подобно евангельскому ~называнию несущес­
твующего, как существующего•, Любовь замыкает в себя,
и этим реализует то, что еще не имеет бытия в Боге. Лю­
бовь, силящаяся охватить не включенную в Бога культуру,
общественность, хаос революции и т.д., - этим самым как бы
обоживает их, т.е. вбирает в Бога, делает Божьими. Привожу
стихотворение:
Звезды люблю я и листья весенние, -
Темную землю и алую кровь.
Чем сочетанья во мне совершеннее,
Тем горячее и тем иензмеинее
Жадного сердца живая любовь.
Шорохи теплые, прикосновения
Хаоса черного, - вас ли губит?
О, не пред образом мрака и тления,
Не пред угрозою всеразрушения
Может живая любовь отступить!
Темные шорохи, слепорожденные,
Я ли закрою пред вами лицо?
Безблагодатные и беззаконные,
Вас я xoqy разбудить, мои сонные,
Вас заключить в световое кольцо.
Небо от крови закатной червонное...
Мне-ль по мостам золотым не идти?
С каждым мгновеньем люблю неуклоннее,
С каждым мгновеньем любовь озареннее,
Ближе воскресная смерть на пути!
Не губить, а вывести из поrибели, не уничтожить окон­
чательно, а дать лик и подобие Божие хочет Любовь тем
~темным шорохам• и ~прикосновениям хаоса•, которые
зияют, как черные дыры, в самых дорогих для человека,
ценностях. Не отступить ~пред образом мрака и тления•
должна Любовь, а победить его, претворить в нетленное,
~заключить в световое кольцо•, как символически выража-
188

ется автор. Это стихотворение - одно из самых глубоких
по заключающейся в нем воли к миру. И оно чрезвычайно
прагматично, оно даже не показывает, даже не учит дейс­
твию, а прямо вводит в действие, проецирует его в жизнь тех
людей, которые могут проникнуться, выраженною в словах
этого стихотворения, волею.
~мне ль по мостам золотым не идти~?.. Но идти по мостам
золотым очень трудно, это те же узкие врата, о которых я
говорила при упоминании о первом завете поэзии Гиппи­
ус, - о правде последней капли. Золотые мосты эти налагают
тяжелую ответственность. Полюбив, надо возлюбить до конца,
иначе ~слепорожденные, безблагодатные шорохи~ обступят
бессильного, как змеи неумелого заклинателя, и не преобра­
зятся, а наоборот поглотят его собою. Нельзя вызывать духов,
не умея победить их. Нельзя возлюбить хаос, не имея сил
религиозно его преобразить. Это- задача глубоко религи­
озная, и ответственность ее не сравнима ни с какою другою
психологическою ответственностью. Сам автор, в частностях,
в реализации ~темных шорохов~. например, ~шорохов~ ха­
оса революции и хаоса вечной небытийной женскости, чует
эту опасность и подчас останавливается перед нею. Творя
реальность из хаоса женскости (см. ~женское~. ~тварь~.
I-й сонет 2-й книги), Гиппиус говорит творимому ею:
Я холод мертвый ядом растоплю,
Я острое копье не притуплю,
Пока живая сила в нем таится.
Но бойся за себя... порою мнится,
Что ложью острое копье двоится,­
И что тебя я больше не люблю.
То же и с хаосом революции. Безблагодатные шорохи,
<<.многоногое оно~, как называет стихию революции Гиппиус,
поглощают, опрокидывают, съедают душу. Против них, -для
обожения их, - требуется заклинание; и непосредственно
за стихотворением ~оно~ следует у Гиппиус это ~заклина­
ние~. Гигантская работа Любви, - вбирание хаоса в себя
и претворение его в Боге, - у Гиппиус касается почти всех
сторон жизни. И работе этой сопутствует, работу эту облегчает
последний, найденный и утвержденный ею завет, - завет
совместности. Одна воля, одна личность - ничего не может.
Совокупность личностей, мистическое ~вместе~, т.е., говоря
189

конкретнее, церковное начало, - только оно одно и может
воплотить на земле работу любви, только оно может психо­
логическое перевести на язык догматики, на язык всеобщей
обязательности.
Одинокие - послушны,
Не бегут своей судьбы,
говорит автор. И в противовес этому безвластию одинокого,
он показывает силу и святость совместности в стихотворе­
нии ~вместе~:
Я чту Высокого,
Его завет.
Для одинокого -
Победы нет.
Но путь единственный
Душе открыт,
И зов таинственный,
Как клич воинственный,
Звучит, звучит...
Господь прозрение
Нам ныне дал;
дЛя достижения -
Дорогу тесную,
Пусть дерзновенную,
Но неизменную,
Одну, - совместную,
-
Он указал.
VIII
Мы прошли, таким образом, по основным ступеням той
лестницы, которая вводит нас во внутренний опыт Гиппи­
ус. Дальше того внешнего, что я сказала о нем, - говорить
нельзя, слова не властны передать опытное, постигаемое
лишь действенно.
Выше я заметила, что путь принятия мира, как и путь
аскезы, приводит к сознанию одной и той же реальности,
с некоторою, однако же, разницею в тоне и духе мироощу­
щения. Разница эта определима лишь под углом зрения
религиозной психологии имения и неимения. Поясню ска­
занное. - Преобладающим типом христианского мироощу­
щения является тип религиозного неимения; ~блаженны
190

неимущие• - это подразумевается само собою при живом
усвоении аскетических идеалов. Неимущие мира, неиму­
щие воли, неимущие ничего, - таков идеал христианских
подвижников 1 • Но не иметь так же трудно (если не легче!),
как и иметь. Ответственность абсолютного неимения равна
ответственности абсолютного имения.
Мы не рабы, но мы Божьи дети,
Дети свободны, как Он.
Раб не имеет ничего, а дети - наследники и хозяева Отче­
го Имущества. Психология имения, религиозного держания
того, что дано человеку Богом, имеет и свое подвижничес­
тво, и свое блаженство. О подвижническом пути ~имения•
говорит нам вся поэзия Гиппиус, ибо она есть как бы запись
борьбы, - заключенных в душу человеческую,
-
рабьей
и сыновней миро- и самоосознанности, причем идеальною
предначертывается последняя, т.е. сыновняя. О блаженс­
тве же имущего говорят нам уже не слова поэзии Гиппиус,
а дух, ~температура• (если можно так выразиться) и ритм
их, внутренняя тайна их музыки, всегда радостной, всегда
блаженной в своих достижениях. Употребив музыкальный
термин, я сказала бы, что поэзия Гиппиус, вся, построена
на каденциях, причем диссонансы только углубляют, только
подчеркивают эти каденции; полнота разрешений и дает
поэзии этой ее особенную цельность и радостность, как бы
опаляет внутренним счастьем близко к ней наклоняющихся.
~ночью•, ~Брачное кольцо•, ~победы• и др. открывают
нам, до какого блаженства может доходить это религиозное
чувство имения, чувство держания мира и Бога (знания
о боге) - в себе.
Я закончу свой разбор несколькими словами о том, что
в поэзии чрезвычайно важно, что обусловливает собою степень
проникновения в душу ее, - а именно о плоти стиха. Все
мы знаем изысканность речи Зинаиды Гиппиус, она вошла
даже в литературную поговорку. На каждом стихотворении
Гиппиус - отпечаток ее индивидуальности; не признать его
1 Таинственный евангельский текст о том, что люди не смеют иметь мало,
о том, что у неимущего отнимается и то малое, что он имеет, - неис­
поведимо, но явно расходится с обычною христианской психологией,
выработанной двумя тысячелетиями.
191

среди тысячи других совершенно невозможно для знакомого
с ее поэзией. Разбирать, в чем тайна особой, своеобразной
утонченности Гиппиус - не входит в мою задачу. Это дело
специально филологическое, и оно слишком растянуло бы
мой очерк. Укажу только на одну черту, наиболее харак­
терную, которою, если и не обусловливается, то во всяком
случае очень часто объясняется специфически-гиппиусовекая
изысканная •убедительность~ (иного слова не подберу) сти­
ха. Это - пользование аллитерациями на согласные буквы,
необыкновенно мастерское и вместе с тем не надоедающее,
не утомительное. Вот, например, строчки из отдельных сти­
хотворений:
... Темны,
теплы тихие стены ( •Цветы• ) .
... Шелестят,
шевелятся, дышат (они же).
последняя строка усложняется повторением гласной •я~.
очень удачно сочетающейся с •с~ и •т~.
... Их ласки жалки,
ссоры серы ( •К пруду~).
... Вот Лета.
Не слышу я лепета Леты (•Там•).
.. .Пуста пустыня дождевая (•Август•).
... К рассветным росам пойдем со властью (•Земле•).
... Вешнего
вечера трепет тревожный,
... С
тонкого тополя веточка нежная,-
двойная аллитерация на согласные и гласные (стихотворение
•Ты~ ). И много других.
Как образец необыкновенно красивой и умелой аллите­
рации, придавшей стиху играющую, безостановочную стре­
мительность,- привожу •Весенний ветер~.
192
Неудержимый, властный, влажный,
Весельем белым окрылен,
Слепой, безвольный - и отважный,
Он вестник смены, сын времен.
В нем встречных струй борьба и пляска,
И разрежающе остра
Его неистовая ласка,
Его бездумная игра.
И оседает онемелый,
Усталый, талый, старый лед.
Люби весенний ветер белый,
Его игру, его полет...

На этом я и закончу мои краткие замечания о стихотворной
оболочке того идейно-целостного, религиозно-двойственного
волеучения, которое раскрывается нам в поэзии Гиппиус.
То, что я сказала об этой поэзии, - как и всякие попытки
изложить вероучение, тайна которого передается не в сло­
ве, а в опыте, - неизбежно слабо и неудовлетворительно.
Попытка раскрыть догму всегда ведет к схематизированию,
а схема не влечет за собою живого проникновения в душу
идеи, она только определяет (и поэтому урезывает) те грани,
меж которыми знание размещается. И подобно тому, как бу­
мажные деньги сами по себе не есть еще ценность предмета,
а только ходячее указание на эту ценность) - схемы являются
бумажными деньгами религиозных идей, они не заключают
в себе внутреннего содержания их, а только определяют их
ценность. Иными словами, схема есть обращение идейных
ценностей, и в этом ее собственное бессилие, но и точно
так же ее необходимость. И забывать или же умалять эту
необходимость - не следует.
Если беглый очерк мой послужит, хотя бы для немногих,
указанием на тот живой, действенно-религиозный гнозис,
который содержит в себе поэзия Гиппиус, и побудит их от­
нестись к ней с достаточным вниманием, - я стану считать
цель свою вполне достигнутой, ибо цель эта - не научить
определенному знанию, а указать на его ценность.
193
7 Том 15. Беnая дьявопица

r.в. Плеханов
ИСКУССТВО
И ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ
< ... > Когда у человека все ~рушилось~, кроме его собс­
твенного ~я~, тогда ничего не мешает ему играть роль спо­
койного летописца великой войны, происходящей в недрах
современного общества. Впрочем, нет. И тогда есть нечто
мешающее ему играть эту роль. Этим нечто будет как раз
то отсутствие всякого общественного интереса <... > Зачем
станет выступать в качестве летописца общественной борьбы
человек, нимало не интересующийся ни борьбой, ни обще­
ством? Все, касающееся такой борьбы, будет навевать на него
непреодолимую скуку. И если он художник, то он в своих
произведениях не сделает на нее и намека. Он и там будет
заниматься ~единственной реальностью~, то есть своим ~я~.
А так как его ~я~ может все-таки соскучиться, не имея дру­
гого общества, кроме самого себя, то он придумает для него
фантастический, ~потусторонний~ мир, высоко стоящий над
землею и над всеми земными ~вопросами~. Так и делают
многие из нынешних художников. Я не клевещу на них.
Они сами признаются в этом. Вот что пишет, например,
наша соотечественница госпожа 3. Гиппиус.
~я считаю естественной и необходимейшей потребнос­
тью человеческой природы - молитву. Каждый человек
непременно молится или стремится к молитве, - все равно,
сознает он это или нет, все равно, в какую форму выливается
у него молитва, и к какому Богу обращена. Форма зависит
от способностей и наклонностей каждого. Поэзия вообще,
194

стихосложение в частности, словесная музыка - это лишь
одна из форм, которую принимает в нашей душе молитва~ 1•
Разумеется, совершенно неосновательно это отожествление
~словесной музыки~ с молитвой. В истории поэзии были
очень длинные периоды, в течение которых она не имела
ровно никакого отношения к молитве. Но спорить об этом
нет надобности. Мне важно было здесь лишь познакомить
читателя с терминологией г-жи Гиппиус, так как незнакомс­
тво с этой терминологией могло привести его в некоторое
недоумение при чтении следующих отрывков, важных для
нас уже по своему существу.
Госпожа Гиппиус продолжает: ~виноваты ли мы, что каж­
дое ~я~ теперь сделалось особенным, одиноким, оторванным
от другого ~я~, и потому непонятным ему и ненужным?
Нам, каждому, страстно нужна, понятна и дорога наша мо­
литва, нужно наше стихотворение, - отражение мгновенной
полноты нашего сердца. Но другому, у которого заветное
~свое>> другое, пелопятна и чужда моя молитва. Сознание
одиночества еще более открывает людей друг от друга, обо­
собляет, заставляет замыкаться душу. Мы стыдимся своих
молитв и, зная, что все равно не сольемся в них ни с кем, -
говорим, слагаем их уже вполголоса, про себя, намеками,
ясными лишь для себя~2•
Когда индивидуализм достигает такой крайней степени,
тогда, в самом деле, исчезает, как весьма справедливо го­
ворит г-жа Гиппиус ~возможность общения именно в мо­
литве (то есть поэзии. - Г.П. ), общность молитвенного (то
есть поэтического. - Г.П.) нарыва~. Но от этого не может
не страдать поэзия и вообще искусство, служащее одним
из средств общения между людьми. Еще библейский Иегова
весьма основательно заметил, что не добро быть человеку
едину. И это прекрасно подтверждается примерам самой
г-жи Гиппиус. В одном из ее стихотворений мы читаем:
Беспощадна моя дорога,
Она меня к смерти ведет,
Но люблю я себя, как Бога, -
Любовь мою душу спасет.
1 Гиппиус 3. Предисловие 11 Собрание стихотворений. С. II.
2 Там же. С. III.
7•
195

В этом позволительно усомниться. Кто любит ~себя как
Бога?~ Беспредельный эгоист. А беспредельный эгоизм
вряд ли способен спасти чью-нибудь душу.
Но дело вовсе не в том, будут ли спасены души г-жи
Гиппиус и всех тех, которые, подобно ей, любят ~себя, как
Бога~. Дело в том, что поэты, любящие себя, как Бога, немо­
гут иметь никакого интереса к тому, что происходит в ок­
ружающем их обществе. Их стремления, по необходимости,
будут до последней степени неопределенны. В стихотворении
~песня~ г-жа Гиппиус ~поет~:
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...
И это желание не знаю откуда,
Пришло откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда!
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает!
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает.
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
Это, пожалуй, и не дурно сказано. Человеку, который
~любит себя, как Бога~, и утратил способность общения с дру­
гими людьми, остается только ~просить чуда~ и стремится
к тому, ~чего нет на свете~: то, что есть на свете, для него
не может быть интересным. У Сергеева-Ценекого поручик
Бабаев говорит: ~Бледная немочь выдумала искусство~ 1 •
Этот философствующий сын Марса сильно заблуждается,
полагая, что всякое искусство выдумано бледной немочью.
Но совершенно неоспоримо, что искусство, стремящееся
к тому, ~чего нет на свете~ создается ~бледной немочью~. Оно
характеризует собою упадок целой системы общественных
отношений и потому очень удачно называется декадентским.
Правда, та система общественных отношений, упадок
которой характеризуется этим искусством, то есть, система
1 Сергеев-Ценский С.Н. Рассказы. Т. 11. С. 128.
196

капиталистических отношений производства, еще далека
от упадка на нашей родине. У нас в России капитализм еще
не окончательно справился со старым порядком. Но русская
литература со времен Петра 1 находится под сильнейшим
влиянием западноевропейских. Поэтому в нее передко про­
никают такие течения, которые, вполне соответствуя запад­
ноевропейским общественным отношениям, гораздо меньше
соответствуют сравнительно отсталым отношениям в России.
Было время, когда некоторые наши аристократы увлека­
лись учением энциклопедистов 1 , соответствовавшим одной
из последних фаз борьбы третьего сословия с аристократией
во Франции. Теперь настало такое время, когда многие наши
~интеллигенты~ увлекаются общественными, философскими
и эстетическими учениями, соответствующими эпохе упадка
западноевропейской буржуазии. Это увлечение в такой же
мере упреждает ход нашего собственного общественного раз­
вития, в какой упреждало увлечение людей XVIII столетия
теорией энциклопедистов2• Но если возникновение русского
декадентства не может быть в достаточной мере объяснено
нашими, так сказать, домашними причинами, то это нис­
колько не изменяет его природы. Занесенное к нам с Запада,
оно и у нас не перестает быть тем, чем было у себя дома:
порождением ~бледной немочи~, сопровождающей упадок
класса, господствующего теперь в Западной Европе.
Госпожа Гиппиус скажет, пожалуй, что я совершенно
произвольно приписал ей полное равнодушие к обществен-
1 Известно, например, что сочинение Гельвеция •De l'homme~> было
издано в 1772 г. в Гааге одним из князей Голицыных.
2 Увлечение русских аристократов французскими энциклопедистами
вовсе не имело серьезных практических последствий. Однако оно бьто
полезно в том смысле, что все-таки очищало некоторые аристократи­
ческие головы от кое-каких аристократических предрассудков. На­
оборот, нынешнее увлечение пекоторой части нашей интеллигенции
философскими взглядами и эстетическими вкусами падающей буржу­
азии вредно в том смысле, что оно наполняет наши •интеллигентные•
головы такими буржуазными предрассудками, для самостоятельного
возникновения которых ход общественного развития еще не достаточно
подготовил русскую почву. Предрассудки эти проникают даже в умы
многих русских людей, сочувствующих продетарекому движению.
Поэтому у них образуется удивительная смесь социализма с модер­
низмом, порожденным упадком буржуазии. Эта путаница приносит
немало вреда даже и на практике.
197

ным вопросам. Но во-первых, я ничего не приписывал ей,
а ссьтался на ее собственные лирические излияния, ограни­
чиваясь определением их смысла. Предоставляю читателю
судить, правильно ли я понял от излияния. Во-вторых, я
знаю, конечно, что госпожа Гиппиус не прочь потолковать
теперь и о социальном движении. Вот, например, книга,
написанная ею в сотрудничестве с господами Д. Мережков­
ским и Д. Философовым и изданная в Германии в 1908 г.,
может служить убедительным свидетельством в пользу ее
интереса к русскому общественному движению. Но доста­
точно прочитать предисловие к этой книге, чтобы видеть,
как исключительно стремятся авторы к тому, ~чего они
не знают~. Там говорится, что Европе известно дело русской
революции, но не известна ее душа. И, вероятно, для того,
чтобы познакомить Европу с душой русской революции,
авторы рассказывают европейцам следующее: ~мы похожи
на вас, как похожа левая рука на правую... Мы равны вам,
однако, только в обратном смысле... Кант сказал бы, что наш
дух лежит в трансцендентальном, а ваш - в феноменальном.
Ницше сказал бы: у вас царствует Аполлон, у нас Дионис;
ваш гений состоит в умеренности, наш в порыве. Вы умее­
те вовремя остановиться: если вы наталкиваетесь на стену,
то вы останавливаетееЪ или обходите ее; мы же с разбегу
бьемся об нее головой (wir. Rennen uns aber die Кбрfе ein).
Нам нелегко раскачать себя, но раз мы раскачались, мы
уже не можем остановиться. Мы не ходим, мы бегаем. Мы
не бегаем, мы летаем. Мы не летаем, мы низвергаемся. Вы
любите золотой средний путь, мы любим крайности. Вы
справедливы, для нас нет никаких законов; вы умеете сохра­
нить свое душевное равновесие, мы всегда стремимся к тому,
чтобы потерять его. Вы владеете царством настоящего, мы
ищем царство будущего. В конце концов, вы все-таки всег­
да ставите государственную власть выше всех тех свобод,
каких вы можете добиться. Мы же остаемся бунтовщиками
и анархистами, даже будучи закованы в рабские цепи. Рас­
судок и чувство ведут нас к крайнему пределу отрицания,
и, несмотря на это, все мы в глубочайшей основе нашего
существа и воли остаемся мистиками~ 1 •
1 Mereschkowsky D., Нippius Z., Philosophoff D. Der Zar und die Revolution.
Miinchen, 1908. Seite 1-2.
198

Далее европейцы узнают, что русская революция так же
абсолютна, как и та государственная форма, против которой
она направляется, и что если эмпирическая сознательная
цель этой революции есть социализм, то ее бессознатель­
ной мистической целью является анархия 1 • В заключение,
наши авторы сообщают, что они обращаются не к европей­
ской буржуазии, а... вы думаете, читатель, к пролетариату?
Ошибаетесь! ~только к отдельным умам универсальной
культуры, к людям, разделяющим тот взгляд Ницше, что
государство есть самое холодное изо всех холодных чу­
довищ~. и т.д.2
Я привел эти выписки вовсе не для полемических целей.
Я вообще не веду здесь полемики, а лишь стараюсь харак­
теризовать и объяснить известные настроения известных
общественных слоев. Выписки, только что сделанные мною,
достаточно показывают, надеюсь, что заинтересовавшись
(наконец!) общественными вопросами, г-жа Гиппиус осталась
тем же, чем являлась она перед нами в цитированных выше
стихотворениях: крайней индивидуалисткойдекадентского
толка, которая жаждет ~чуда~ именно потому, что не имеет
никакого серьезного отношения к живой общественной жизни.
Читатель не забыл той мысли Леконта де Лиля, что поэзия
дает теперь идеальную жизнь тому, у кого уже нет жизни
реальной. А когда у человека прекращается всякое духовное
общение с окружающими его людьми, тогда его идеальная
жизнь теряет всякую связь с землею. И тогда его фантазия
уносит его на небо, тогда он становится мистиком. Насквозь
пропитанный мистицизмом, интерес ее к общественным воп­
росам не имеет в себе ровно ничего плодотворного3• Только
напрасно думает она вместе со своими сотрудниками, что ее
жажда ~чуда~ и ее ~мистическое~ отрицание ~политики~. ~как
1 Mereschkowsky D., Hippius Z., Philosophoff D. Der Zar und die Revolution.
Miinchen, 1908. Seite 5.
2Тамже.С.5.
3 Гл. Мережковский, Гиппиус и Философов в своей немецкой книге
совсем не отвергают названия: •декаденты•. Они ограничиваются
скромным сообщением Европе о том, что русские декаденты •достигли
высочайших вершин мировой культуры• ( •Haben die hбchsten Gipfel
der Weltkultur erreicht•) (Назв. соч., с. 151 ).
199

науки~. составляет отличительную черту русских декадентов 1•
~Трезвый~ Запад раньше ~пьяной~ России выдвинул людей,
восстающих против разума во имя перазумного влечения.
Эрик Фальк у Пшибышевского бранит сацмал-демократов
и ~салонных анархистов, вроде Дж. Генр. Маккея~. ни за
что иное, как за их, будто бы, излишнее доверие к разуму.
~все они,- вещает этот не русский декадент,- пропо­
ведуют мирную революцию, замену разбитого колеса новым
в то время, как телега находится в движении. Вся их дог­
матическая постройка идиотски глупа именно потому, что
она так логична, ибо она основана на всемогуществе разума.
Но до сих пор все происходило не по разуму, а по глупости,
по бессмысленной случайности~.
Ссылка Фалька на ~глупость~ и на ~бессмысленную слу­
чайность~ совершенно одинакова, по своей природе, с тем
стремлением у ~чуду~. каким насквозь пропитана немец­
кая книга г-жи Гиппиус и rr. Мережковского и Филосо­
фова. Это одна и та же мысль под разными названиями.
Ее происхождение объясняется крайним субъективизмом
значительной части нынешней буржуазной интеллигенции.
Когда ~единственной реальностью~ человек считает свое
собственное ~я~. тогда он не может допустить, что существует
объективная ~разумная~, то есть, закономерная связь между
этим ~я~. с одной стороны и окружающим его внешним
миром, с другой. Внешний мир должен представляться ему
1 Ее мистический анархизм разумеется, не испугает решительно ни­
кого. Анархизм, вообще, представляет собою лишь крайний вывод
из основных посылок буржуазного идеализма. Вот почему мы часто
встречаем сочувствие к анархизму у буржуазных идеологов периода
упадка. Морис Баррос тоже сочувствовал анархизму в ту пору своего
развития, когда утверждал, что нет никакой другой реальности, кро­
ме нашего ~я•. Теперь у него, наверно, нет сознателыюго сочувствия
к анархизму, так как теперь давно уже прекратились все мнимо-бурные
порьшы Барросовского индивидуализма. Теперь уже ~восстановле­
ны• для него те ~достоверные истины•, которые он объявлял когда
~разрушительными•. Процесс их восстановления совершился путем
перехода Барроса на реакционную точку вульгарнейшего национализ­
ма. И в таком переходе нет ничего удивительного: из крайнего бур­
жуазного идеализма рукой подать до самых реакционных ~истин•.
Avis <предупреждение (фр.) >для г-жи Гиппиус, а также для господ
Мережковского и Философова.
200

или совсем не реальным, или же реальным только отчасти,
только в той мере, в какой его существование опирается
на единственную истинную реальность, то есть на наше
•я•. Если такой человек любит философское умозрение,
то он скажет, что, создавая внешний мир, наше •я• вносит
в него хоть некоторую долю своей разумности; философ
не может окончательно восстать против разума даже тогда,
когда ограничивает его права, по тем или другим побуж­
дениям, например, в интересах религии 1 • Если же человек,
считающий единственной реальностью свое собственное
•я•, к философскому умозрению не склонен, тогда он вовсе
не станет задумываться о том, как создается этим •я• внешний
мир. И тогда он вовсе не будет расположен предполагать
во внешнем мире хоть некоторую долю разумности, то есть
закономерности. Напротив, тогда мир этот представится ему
царством •бессмысленной случайности•. И если он вздумает
посочувствовать какому-нибудь великому общественному
движению, то он непременно скажет, подобно Фальку, что
успех его может быть обеспечен отнюдь не закономерным
ходом общественного развития, а только человеческой •глу­
постью•, или, - что одно и то же,
-
•бессмысленной• исто­
рической •случайностью•. Но, как я уже сказал, мистический
взгляд Гиппиус и обоих ее единомышленников на русское
освободительное движение ничем не отличается, по своему
существу, от взгляда Фалька на •бессмысленные• причины
великих исторических событий. Стремясь поразитъ Европу
неслыханною безмерностью свободолюбивых стремлений
русского человека, авторы названной мною выше немецкой
книги остаются декадентами чистейшей воды, способными
чувствовать симпатию только к тому, •чего не бывает, никогда
не бывает•, то есть, другими словами, неспособными отнестись
с симпатией ни к чему, происходящему в действительности.
Стало быть, их мистический анархизм отнюдь не ослабляет
тех выводов, к которым пришел я на основании лирических
излияний г-жи Гиппиус.
1 Как на пример такого мыслителя, ограничивавшего права разума в ин­
тересах религии, можно указать на Канта: 41ch musste also das Wissen
aufheben, un zum Glauben Platz zu bekommen~ <Я должен был ограни­
чить знание, чтобы утвердить веру (1lем.) >. Kritik der reinen Vernunft.
Vorrede zur rweiten AusgaЬe. S. 26. Leipzig. Druck und Verlag von Philipp
Reclaш, Zweite verbesserte Auflage.
201

Раз заговорив об этом, выскажу свою мысль до конца.
События 1905-1906 годов произвели на русских декадентов
такое же сильное впечатление, какое события 1848-1849 годов
произвели на французских романтиков. Они вызвали в них
интерес к общественной жизни. Но этот интерес еще менее
подходил к душевному складу декадентов, чем подходил он
к душевному складу романтиков. Поэтому он оказался еще
менее устойчивым. И нет никакого основания принимать
его за нечто серьезное.
Вернемся к современному искусству. Когда человек рас­
положен считать свое ~я~ единственной реальностью, тогда
он, как г-жа Гиппиус, ~любит себя, как Бога~. Это вполне
понятно и совершенно неизбежно. А когда человек ~любит
себя, как Бога~. он в своих художественных произведениях
станет заниматься только самим собою. Внешний мир будет
интересовать его лишь постольку, поскольку он так или иначе
касается все той же ~единственной реальности~. все того же
драгоценного ~я~. У Зудермана, в его очень интересной
пьесе ~Das Вlumenboot~ 1 , баронесса Эрффлинген говорит
своей дочери Пэе в первой сцене второго действия: ~люди
нашего разряда существуют затем, чтобы из вещей этого
мира создавать что-то вроде веселой панорамы, которая
проходит перед нами, или, вернее, кажется проходящей.
Потому что на самом-то деле в движении находимся мы. Это
несомненно. И при этом нам не надо никакого балласта~.
Этими словами как нельзя лучше обозначена жизненная
цель людей того разряда, к которому принадлежит госпожа
Эрффлинген, людей, которые с полнейшим убеждением
могут повторить слова Барроса: ~единственная реальность
это наше ~я~. Но люди, иреследующие такую жизненную
цель, будут смотреть на искусство лишь как на средство
так или иначе разукрасить ту панораму, которая ~кажется~
проходящей перед ними. При этом они и здесь постараются
не обременить себя каким-нибудь балластом. Они или совсем
будут пренебрегать идейным содержанием произведений
искусства, или будут подчинять его капризам и изменчивым
требованиям своего крайнего субъективизма.
1 ~Среди цветов• (нем.).
202

А.К. Закржевский
РЕЛИГИЯ.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Беспощадна моя дорога,
Она меня к смерти ведет.
Но люблю я себя, как Бога,
Любовь мою душу спасет.
3. Гиппиус
Такие люди, как Мышкин, - новые люди . . . Пусть они
бессильны, и беспомощны, и смешны в глазах человечес­
ких, но они знают тайну, они носят ее в душе своей, и мир
нездешний, мир чудный, горний в них, и они ищут слова...
Слово должно быть откровением, слово будет магическим
ключом к невидимому царству, вокруг которого они ходят,
слово укажет путь... В страдальческом напряжении душа
Мышкина рвется сквозь жизнь к той минуте, когда осле­
пительный свет духом святым снизойдет на него, когда
экстаз вознесения с небом сроднит, когда времени больше
не будет... И в этом - жизнь . . . А все остальное - не жизнь,
а лишь тень неземной красоты, к которой так редко, так
редко и трудно вернуться! .. И за Мышкиным- многие, ему
подобные - чающие чуда, чающие новой земли и нового
царства, для которых земная жизнь - не жизнь, а мучение . . .
С горнего мира срываются эти души и падают на землю,
и теряют крылья, и все их стремления направлены к возврату,
и все их мысли и переживании такие странные, такие непо-
203

нятные и чуждые людям, и вся их мука и вся их молитва
кажется этим людям далекой, смешной... В них зреет безу­
мие, и безумные, непосильные сны им снятся, и они видят
чертоги нездешние - хрустальные
-
прозрачные - и нет
сил войти в них, и безумие, и изумленный восторг, и страх...
А жить нужно. Жизнь требует исполнения ее законов, жизнь
заставляет делать то, что делают все, жизнь беспощадна...
И они - эти блаженные, эти Мышкины, эти странные
люди, - запутываются в жизни и, сквозь обыденное, сквозь
гнусное, сквозь житейское - стремятся к далекой земле,
к таинственному храму, к чуду нездешнему, - и в этом их
трагедия... Безумие им грезится, сверхчеловеческие подви­
ги, невозможное, необъяснимое - и путь их
-
путь души,
стремящейся из жизни к Богу, религиозный путь...
Такие новые люди, такие вестники нового, грядущего,
может быть невозможного царства - проходят пред нами
в творчестве З.Н. Гиппиус - единственной глубокой, неза­
урядной женщины - писательницы в России .. .
Я не напрасно говорю, что она - единственная. Она
и вправду единственная; тщетно ищу, кого бы сравнить
с ней - и не нахожу.. . Здесь она со всею своей сложностью,
со всей многогранностью и глубиной бездонной - как бы
ненужная, как бы далекая, и такая отдельная... И совсем,
совсем новая как новые люди (а может быть и не люди,
а призраки, тайные символы, смутные образы), которых
она создает... Она вся - тайна. Она вся
-
неразгаданность...
Мышкин поражал всех своей странностью, но он же наво­
дил и чары, - и чары кружили голову, завораживали кровь,
уносили душу куда-то, и пред душою Настасьи Филипповны
открывались новые дали. Прикасалась душой к запредель­
ному, содрогалась от Прикосновений... А то, что открывало
в Мышкине небеса - было чудо, была религиозная истина,
было предчувствие чего-то безумного, нечеловеческого...
То же и в Гиппиус. В ней Мышкин отразился довольно
отчетливо, многие, многие ее черты, многие из ее ~новых
людей идут по пути Мышкина и его душа часть души, часть
творчества самой Гиппиус. Хотя и не все от Мышкина вошло
в нее, многое ей вовсе чуждо, но его причастность к запре­
дельному миру, его горний свет, его неземная, чудотворная,
божественная красота, красота безумия - родственны ей,
составляют плоть ее творчества...
204

Только свет получился очень уж тусклый, холодный, жут­
кий, только безумие отразилось слишком уж слабо, сквозь
разум, не женский разум ее прошло это безумие и стало оно
не творческим, как у Мышкина, а больше умственным, сочи­
ненным, и красота стала другой, слишком тонкой, слишком
неуловимой, слишком прозрачной...
Не детская это красота, не улыбчивая, не восторженная.
И Мышкин бы ее не понял. Мышкин - ребенок. А Гиппиус
не ребенок, что-то жуткое, что-то зловещее чувствуется в ее
душе, больше родственное Достоевскому, чем Мышкину...
Я думаю, без Достоевского Гиппиус не была возможно;
это красота, это жизнь Достоевского, его сложность в ней,
и она без него, пожалуй, и непонятна! ..
Мышкинекое - только часть мира Гиппиус, и это Мыш­
кинекое в ней переломилось весьма своеобразно, вылилось
в целое, чисто субъективное, настроение, в целую мистерию,
в царство странных, непонятных миру и чуждых ему людей -
одиноких, загадочных, которые живут здесь как бы в полусне,
и вся жизнь их кажется тенью, отражением, мечтой! ..
Из Мышкинекого безумия, из его детской кротости, из его
бессловесного очарования, из его болезни - эти люди созда­
ли себе религию, религию новой грядущей жизни, которая
должна придти и сменить то ужасное, косное, червивое, что
утвердилось вокруг...
Их так мало, и все они такие слабые, невыраженные,
в намеках еще, в штрихах, в силуэтах, в предчувствиях,
в снах, и все они до того логлощены мечтой своей, своим
волнующим, сжигаемым чаянием, что кажется - нет людей,
не видно лиц, не слышно голосов, а струится что-то про­
зрачное, как пар, как астральное тело, в смутных очертаниях
образуя плоть тайны: это струится из жизни к беспредельным
вершинам душа Гиппиус, только душа ее, а не люди, ибо
слишком необычна, слишком неуловима мечта ее и слишком
далеки чертоги царства, чтобы можно было облечь символы
души в плоть и кровь человеческих образов... Как в драмах
Метерлинка люди не плоть, а безобразный хаос движений
души, так в рассказах Гиппиус нет людей, а есть только их
отражения из души автора в мир видимый, человеческий...
Может быть и есть в обыденной жизни такие люди (и
наверное есть), но Гиппиус не смогла дать почувствовать,
что они - живые, ибо слишком символично ее творчество
205

и эти люди лишь мысли ее, отраженный на его экран, лишь
мечты, лишь сны ...
Сны о том царстве, царстве новых людей, с новыми душами,
с новыми жизнями, к которому стремится ее религиозный
путь, сны о несбыточном, о невозможном, обо всем, чего
нет, чего не будет, чего быть не может...
Иные знают, что не будет и невозможно, а все же могут сде­
лать так, что почувствуешь, что возможно (это люди глубокой
веры, зажигательной творческой силы), - Гиппиус не может ...
И не потому, что творчество ее лишено этой силы, а потому,
что вера поколеблена изломами, соблазнами, искушениями,
водоворотом глубины, хаосом сомнений...
Вот почему ее религиозный путь есть путь страдальчес­
кий, как и путь Достоевского! ..
Вот почему и он и она - соприкасаются в общих точках,
в роковых точках все одной и той же муки от Бога...
И оба мир разрушающие, и ненавидящие его, и освящающие
чудом, и оба любящие Бога и стремящиеся к Нему сквозь
сатанинскую тину соблазнов, но оба не в силах побороть
и проклятье, и зло, и дьявола, который не меньше, чем Бог
близок душе... В этом-то и главная мука.
В стремлениях героев Гиппиус к новому царству, к новой
земле, к граду невидимому, струящемуся посреди жизни
и жуткою мукой манящему, - в этих стремлениях чувству­
ется душа Мышкина, его очарованье...
Это очарованье околдовало душу. Знает душа, видит,
чувствует, что не здесь, не в этой клоаке грязи, пошлости
и непонимания - обитель ее, знает душа, что здесь все
-
призрак, все - тьма, все
-
обман, неверные, смутные отра­
жения пылающей, манящей небесной бездны, ослепительной
и алой, как кровь, знает душа, что сбросить нужно тяжелые,
грязные одежды и освободить себя нужно, взлететь, раство­
риться, исчезнуть, - воскреснуть .. .
В очарованьи этом кроется живительная истина о земле,
превращенной в небо, о слиянии земли и неба в одно блажен­
ное царство, о чуде великом, чуде исполнения невозможного,
чуде преображения всей жизни, чуде создания единственного
слова, которое стало бы плотью и открыло бы все! ..
И об этом чуде молится душа. И бесконечна, и печальна,
и безответна молитва ее среди жизни. И в молитве - напев
безутешной грусти.
206

Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечерней зарею, -
С вечерней зарею.
И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю...
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...
И это желание не знаю откуда,
Пришло откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда.
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает,
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете,
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
И стала душа одним желанием, одной тоской: из зем­
ли, из людей, из жизни вырвать хоть намек один на это
невозможное, на это чудесное, запредельное, пойти к чуду
ценою мук и жертв, найти свое чудо хоть в призрак, хоть
в подземельях души своей воплощенным! ..
Искание чуда, искание царства не от мира сего, искание
невозможного - оно прошло мечом острым и холодным
сквозь душу Гиппиус, оно отравило творчество ее больны­
ми грезами, неземными видениями, тоской мучительной, -
и творчество стало предчувствием, ясновидением, колдовс­
твом неустанным, и если даже ничего не найдено, если все
надежды рассыпались в прах, если все напрасно, то все же
путь ее есть истинно религиозный, живой, творческий путь,
ибо даже в гибели, даже в последнем отчаянии можно по­
чувствовать Бога, а раз почувствуешь Бога, значит путь,
значит мука, значит сомнения были не напрасны, а нужны...
А это главное...
Какие они усталые, надорванные - эти ~новые люди~,
ждущие исполнения своих странных снов... Среди жизни
207

они совсем беспомощны и ненужны, жизнь заглушает все их
стремления, отбрасывает в сторону, как щепки, и они не то,
что покоряются, а как-то уходят в себя, тают, бледнеют, вянут...
У них нет огня и не могут они пойти на костер, слишком
много сомнений; и бывают минуты, когда не знаешь, зачем
все стремления и к чему все, и они не могут стать победите­
лями, они всегда побежденные, и они не знают уверенности...
Но ясно, что вся душа, все существо души, - рвется
к новому граду - невидимому, но ясно, что не солнечный
свет им нужен, а холодное сияние нездешних, ненайденных,
чудесных миров ...
Это трудный путь... Они не могут преобразить действи­
тельности (хотя бы для себя) так просто и так бессознатель­
но, как это делает Мышкин. Последний повинуется своему
безумно, и стоит ему отдаться своему экстазу, этим преоб­
ражающим мукам его припадков - и он уже не на земле,
он как бы в вечности, он знает то, чего никто не знает, он
совершает человекобожеское таинство...
А они не могут, им нужно все это добывать из себя, им
нужно себя мучить и мучить беспощадно, ибо они не без­
умные, а только желающие стать безумными и безумие свое
изобретающие...
Кто знает - может быть и откроется им тайна таким
образом, может быть и почувствуют они ее, но завладеть
ею, но ожить в ней - не могут, слишком сильна власть
рассудка и самоанализа, слишком холодна душа...
Они могут все испробовать, пройти сквозь всевозмож­
ные - тончайшие, глубочайшие настроения, они могут душу
свою заворожить какими угодно чарами и на какие угодно
вершины взойти готовы - но нет во всем этом того, что бы
захватило, что бы воспламенило, что бы кровь влило, что бы
закружило, вознесло, нет глубокой, истинной веры, двига­
ющей горами! ..
И все они такие осторожные, такие рефлектирующие.
Во имя нового неба погибпуть не ~гут, чтобы другие уви­
дели жертву и уверовали и за ними пошли - новое небо
лишь в утонченных, загадочных, сложных мыслях ...
Новое слово свое воплотить в определенную, живую,
плотскую форму не могут, боятся... Чего боятся? Того ли,
что, получив выражение - это слово станет как все слова
и умрет? Того ли, что оно неизвестно? Или что нет его вовсе
208

и не может быть, а есть лишь стремление к нему безумное,
без которого жить невозможно? .. Все равно, лишь бы откры­
лось оно- и тогда близок час чуда! .. Лишь бы распять себя
в слов, заменить его криком, мольбой, молчаньем, только
чтоб жизнью было оно, чтобы реки воды живой заструились
из распятого в слове сердца! .. Этого им не дано .. .
Любовь свою они замучили, боятся ее, уходят от нее, пре­
зирают ее... Отчего? .. Оттого ли, что невозможно в земную
любовь воплотить свое небо, или оттого, что душа холодна,
холодна и бесстрастна и для земной и для чудесной любви?..
Неизвестно...
Одно известно и одно радостно: не могут сойти они с свое­
го пути, хоть и туманен он и не знают сами, куда ведет, -
не могут сжиться с окружающей пошлостью, не могут жить
возможным, не могут быть сытыми - и в этом их религи­
озность, в этом та красота, которая делает их действительно
новыми людьми ...
Даже самый обыденный из них - Андрей (~мисс Май»,
~suor Maria») не может примириться с засасывающей тиной
той пошлости, которая его окружает, не может закрыть свою
душу от неземных своих снов, которые навевает на него
таинственный образ мисс Май... Жизнь его была реальная,
действительная (это может быть единственный реальный
человек в творчестве Гиппиус), у него была самая обыкно­
венная, олицетворяющая всю эту пошлость, жена, были дети,
сытость, довольство, здоровье, но не мог побороть тоски
своей - почти физической, невыносимой тоски, но про­
зрачный, сотканный из светлого холода образ мисс Май
постоянно колдовал его душу, отрывал от земли, уносил
в бесконечность... И он был несчастен, он был искренно
и безнадежно несчастен, но Май не спасла его, Май от­
вергла любовь, как отвергли ее все эти новые люди, Май
знала слово... Она его ободряет надеждой на то, что откро­
ется слово и в нем он найдет свое счастье, но сказать его
ему она не может, она только мертвой улыбкой на бледных
губах чарует, кто она - женщина, призрак ли, сон?
-
неиз­
вестно! .. Но она говорит, что слово есть, что нужно верить
в него и жить этой верой - и холодна, как все женщины
Гиппиус- холодна беспощадно! .. У Андрея являются сом­
нения, он не может поверить в этот произительный холод.
Он сын земли.
209

-
Ты мне кажешься иногда не живой! Да, да, неживой!
Говоришь о жизни, о слове, и я верю, я не могу не верить,
точно это я же себе говорю... Точно ты во .мне говоришь...
Но ты сама? Разве ты страдала? Вот, как мы, rрубые, простые
люди страдаем, в путах rрубой, простой любви, кровью стра­
даем? Разве ты можешь понять труд и боль? ( ~suor Maria• ).
И Андрей прав. И мисс Май, и все эти жестокие, как
она, неживые, холодные женщины, и все эти люди с новой
душой - не от жизни, а совершенно вдали от нее, ничем
с ней не связанные, чуждые земному горению, они - на своих
вершинах, с гордостью, с презрением глядят вниз на стра­
дания людские, на кровь, на борьбу, и они такие спокойные
в своей оторванности от мира, такие прозрачные, такие
невозмутимые... Эти должны быть счастливы: кто победил
жизнь, кто ушел от нее, тот должен быть безмерно счаст­
лив... Но эти души до того бесстрастны, до того отданы небу
своему - бледному, холодному, что даже счастья не знают
они, не в силах почувствовать его... Может быть, благодаря
этому своему жуткому холоду они и жизнь победили, может
быть и победа, то эта им не стоила никакого труда, ибо сами
они какие-то неживые... И судьба их поэтому завидная! ..
От жизни уйти им дается легко, но зато найти выражение
своим смутным предчувствиям и найти плоть для своего не­
известного, дремлющего в недрах души слова- они не могут.
И не потому, что они ~слишком ранние предтечи слишком
медленной весны•, а потому, что сил не хватило сказать,
выразить слово, потому что любим мы предчувствия и rрезы
свои больше, сильнее, чем неверный образ воплощения...
Но очарование ожидания жутким, волнующим трепетом
охватило душу. И радостно, и светло. И торжественно. Ожи­
дание как крылья. Ожидание как волна душевная, плывущая
в вечность. Лишь бы только знать, что оно не напрасно, что
откроются двери, что безумную усталость земную сменит
причастие небу! И ждать, среди глубокой мертвой ночи,
ждать трепетно и истомленно! ..
А дух белый, неземной, пречистый раздувает в душе не­
бесное, усталое, дремлющее пламя.
210
В начале было слово. Ждите слова.
Откроется оно.
Что совершалось-да свершится снова
Ивы,иОн- одно.

Последний свет равно на всех прольется,
По знаку одному.
Идите все, кто плачет и смеется,
Идите все, - к Нему.
К нему придем в земном освобожденьи
И будут чудеса.
И будет все в одном соединеньи -
Земля и небеса.
У них все необычное: - мысли, желания, чувства Все:
-
человеческую плоть, человеческие страсти хотят они ~перевер­
нуть• по-новому и жить совсем иначе, как жить- не знают,
но только совсем иначе, чем живут все вокруг...
И они верят в чудо свое и ищут его всюду и старая,
одряхлевшая земля, кружась, носит их на груди своей так
привычно, и небеса далеки, и мрачно, и тоскливо! ..
Для них иного неба, кроме своей души - нет, для них
иного мира, кроме мира своего я - не существует, а сами
такие слабые, ничего героического нет в них - оттого столь­
ко усталости, столько затаенной скуки, столько уныния...
Если бы Христос был близок, если бы действитель­
но истинная, живая вера жила в них, то наверное бы Он
раскрыл небо, вознес, растворил, но у них вера только
в образ Его - смутный образ, отраженный в собственной
душе, но у них и эта вера не ради самой веры, а ради той
красоты, того эффекта, которые получаются от чувства
веры и которые всего важнее для них, как важен для них
всякий рефлекс вообще,< всякий самоанализ, всякое ана­
томирование души! ..
А от слабой надежды - бессилие. А от мертвой веры
-
мертвые души. И тоска...
~где же наша сила?• - говорит Беляев в рассказе ~Алый
Меч• - ~говорим только: любить землю, любить небо, но ина­
че•... А как? Не знаем. ~новая земля будет, новое небо• .. .
Ка7Ше?.. Опять не знае.м• . . . (Курсив мой.
-
А.З.).
Индивидуализм Гиппиус вообще несчастен. Несчастен
потому, что неплодотворен. Она не может всецело отдаться
ни Богу, ни своему я, она висит между двух бездн и не может
ни упасть вниз, ни взлететь, это самое ужасное состояние,
хуже быть не может...
Если бы бьmа вера- все было бы иначе. Но веры нет. Есть
только холодное любопытство заглядывать в недра глубин.
211

~очень уж мы сложные, ни к чему неприспособленные
люди! Тяжело нам!~ -говорит, подчеркивая горькую истину,
тот же Беляев...
Да, слишком сложные. А где сложность - там нет уве­
ренности, нет и веры, сложность замучит, убьет, отравит,
отнимет все надежды, отнимет покой, тысячами сомнений
закружить голову, как трясина засосет, и человек утонет,
и Бог будет далеко, и не услышит никто, потому что кто
сложен, тот страшно одинок... Не надо сложности. Не надо
соблазнов. Кто хочет пройти сквозь ужас жизни - пусть будет
цельным, пусть будет простым и неглубоким, в противном
случае пусть запасется холодной броней, тогда может быть
и останется живым и неповрежденным ...
-
~слабы мы, Алеша...
-
Нет, мы не слабые, мы только прошлые. Мысли у нас
новые, а тела наши - старые. Оттого и мысли наши
-
не­
возможные.
Он помолчал. Беляев тоже.
-
Невозможные, небывалые, пустые надежды! - про­
должал Алексей Иванович. - И никому непонятные, не­
уловимые- теперь. Подумай: чего мы хотели? Чтобы Бог
вошел в жизнь, а жизнь сплелась с Богом. Да разве это было
когда-нибудь? Разве искусство, знание, любовь- служили
Богу, Христу? Он - узкий, темный коридор к душеспасе­
нию, жизнь - большая, круглая, безвыходная площадь, там
и любовь, там и слова, там и то, что зовут искусством. Храма
еще никогда не было. Были только подземелья, катакомбы.
-
... И ная,
новая любовь души хочет и новой телесной
любви, а тело старое. Мы - прошлые, Федя. Долго мы
боролись, все трое, во имя еще смутных, едва рождающих­
ся желаний, - и все трое, полумертвые, упали на старую,
безнебесную землю~. (~Алый Меч~) ...
В этих словах вскрыта вся трагическая судьба этих ~новых~
людей, идущих сквозь старую дряхлую землю к своему слову,
к своему чуду... Они бессильны перед действительностью -
и в этом их ужас... Где же их религиозность? Отчего она
не спасет их от этой жизни, отчего она не возносит, отчего
не преображает? Где же их Бог?
Очевидно, в сердце столько искушений, столько соблаз­
нов, столько тоски, что все это заглушает всходы живой,
простой веры. Очевидно, что ~культурность~, эта проклятая
212

убийственная культурность современного человека, логубила
и эти души, жаждущие возрождения жизни, она отравила
их своим ядом - ядом губительным, смертельным,
-
и они
погибли, как погибают все наши •интеллигенты•, у которых
кроме томительной скуки и неврастении нет ничего, за что бы
можно было ухватиться руками...
А вокруг пустота, пустота безнадежная... А вокруг - тор­
жествующая пошлость мира!
Для интеллигентного человека вера доступна именно
в таком виде, как вот у героев Гиппиус. Может быть такая
вера и в тысячу раз хуже самого настоящего безверия, но для
них она все же необходима, без нее они не могут обойтись
так же, как без пищи, зачем она - для сильнейшего ли
бессилия, для утонченного отчаянья, или для спокойствия,
об этом знают одни лишь они...
Вера бездонная не боится свершений, у нее предела нет,
вера истинная открывает вечную радость и дает живую воду,
после которой человек не может возжаждать вновь. Вот та­
кую веру несут в мир немногие, очень немногие люди, вот
такую веру исповедуют те раскольники на •Светлом Озере•,
поглазеть на которых ездила Гиппиус с Мережковским, но
для •новых людей• доступна только эта холодная эстети­
ческая полувера, которая ни от чего не спасает, и ничего
не дает...
И как боятся они, чтобы сбылась хоть одна их надежда! ..
Как боятся они раскрытия тайны, не признак ли это того,
что нет веры в самое существование тайны? Не значит ли
это, что боится душа, как бы вдруг мечты не сменились са­
мой обыкновенной действительностью и как бы не погасли
единственные огни в черном мраке. Лучше пусть будет все
только в грезах, в предчувствиях, в снах! ..
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, -
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание- может свершиться...
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим, - но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая, -
И умираем, не достигая...
213

И вот пред душою, закрывая всякую надежду на чудо -
встала действительность... Что такое эта действительность,
как понять ее, как разгадать? Не всегда можно понимать ее
метафизически, она грубая, она всевластная, она всеразру­
шающая... Пока еще не пробился сквозь холод душевный
ее теплый ужас - Гиппиус верила, что действительность
лишь отражение, что мир - зеркало, в котором отражается
певедамая сущность предметов ...
В зеркальном мире душа полна страха, ничего нельзя
понять, ничего нельзя разгадать... Все - и лица и предметы
-
одни лишь отражения, один лишь старый обман... Нельзя
проникнуть сквозь зеркала, нельзя понять сущность вещей,
все -лишь обман, все - неверно! .. Если бы предметы во всей
обнаженной телесности предстали пред душой - может
быть раскрылась бы мучительная тайна, но нет - все
-
только холод отражений, все - только подобие истинного
мира, а где он сам - неизвестно! И хочется бросить мир
смутный, тусклый, мир отражений, зеркальный мир, и уйти
в уединение, в тихую ночь, в молчанье, в чуть слышный,
таинственный шепот души...
Тихою ночью, когда люди спят и так странно живут цветы,
в лунную, волшебную ночь, когда близка смерть и близок
и понятен трепет космического хаоса - душа оживает, душа
освобождается, душа расправляет крылья свои...
Мертвый глаз вечности - холодная луна, наводит одурма­
нивающие чары, сливается с холодом души, манит, влечет...
Матовое серебро лунных лучей отражается в воде так
мучительно, так странно, - и жуткие шорохи, сказочные
сны, предчувствия, грезы дремлют в сознании, сливаясь
в ночную балладу без слов, баюкающую, колдующую,
прозрачную ...
И тогда близка безумная тайна вечности, неба, звезд,
тишины ...
Раскрыла манящие свои недра вечность, сквозь лунное
очарование струится ее вещий, произительный холод...
Весь мир как одна могила... А ночь
-
как томительная
жизнь освобожденного Духа...
А душа как упоительный напев бессловесной, молитвен­
ной музыки...
И тишина. И блаженство. И прозрачная, сонно печальная,
колдующая дрема...
214

О, дни мои мертвые! Ночь надвигается -
И я оживаю. И жизнь моя - сны.
Суета жизни стирается, все уходит, все человеческое
спит мертвым сном. Обнаженная душа полна очарования,
темный воздух ночи прильнул к лицу поцелуем росистым,
только ночь видит душу, только ночь да безмерная высь,
да звезды... да Бог.. .
Свет вечерний лучи бросает
Сквозь кровавый шелк на листы...
Тело нужное оживает,
Пробудились злые цветы.
С ядовитого арума мерно
Капли падают на ковер...
Все таинственно, все неверно...
И мне тихий чудится спор.
Отдаться бессловесному, тайному, ночному! Утонуть
в прозрачном мерцании луны. Быть бесстрастным, быть
безмятежным, неживым, печальным.
Теперь мир далеко. Теперь все мертво.
И как выразить то, что дремлет - нерожденное, певоп­
лощенное - в душе, и как понять ее
-
эту душу - такую
неверную, такую загадочную, такую сложную - эту душу,
куда закрыты для людей пути, где горделиво замирает скорбь,
где небо и земля, и дух святой, и грех - все слито, сплетено
в загадочно-обманное и жуткое молчанье сфинкса...
Что-то огромное, страдальческое, божественно прекрас­
ное сокрыто в ней. Кажется, вся тайна мира вошла в нее
и присосалась, и замерла, и просит воплощения, но слова
такие пустые, такие ненужные, такие серые, не надо слов
в минуту эту - святую и торжественную, пусть умирают
бессильные слова!
И слышу я как шепчет тишина
О тайнах красоты невоплощенной.
Лишь неразгаданным мечтанья полны.
Не жду и не хочу прихода дня.
Гармония неслышная таится
В тенях, в петрепетной заре... И мнится:
Созвучий нерожденных вкруг меня
Поют и плещут жалобные волны.
215

Вся природа в лунном свете как алмазный храм. Раскры­
ваются таинственные чащи и из них струятся очертания
неземных видений... Шорохи и стоны, и протяжные мольбы
ночи обнажают, затихая, ее безмолвное, неслышное сердце,
и сердце так понятно, так близко, так прекрасно...
Но бессильны слова передать эту тайну, она как чудесная
музыка струится, рыдая, замирая, в тиши, - и знаешь, что
эта музыка природы прекраснее всех симфоний мира, ибо
в ней поет сама тайна, ибо в ней - скорбь мира, вечность,
загадка, Бог...
•Я слушаю музыку только в тишине, я пишу такую му­
зыку, это правда, как я ее понимаю, но для моей музыки еще
не выдуман инструмент. Вот - ветер пронес струю воздуха,
вот умершее эхо тонкого колокола с берега, вот по воде
всплеск, даже не всплеск, а только желание всплеска от дале­
ко скользнувшей гондолы, вот звон чуть дрогнувшей где-то
струны, задетой случайно ветром, вот трепет желтого паруса
на взморье, - вот те нежные, бесхитростные и глубокие звуки,
из которых может выйти еще небывалая и не родившаяся
гармония! И я записываю эти звуки, но боюсь соединять их
в аккорды, не умею... я думаю, что Бог в тишине, и потому
слушаю музыку - в тишине~ ( •Луна~ ).
А сверху льются волны лунных лучей... Луна открыла
душу свою безмолвно нежную, бесстрастно белую, и тихо
манит и тихо шепчет, и тихо колдует, улыбаясь мертвенной,
зябкой, посылающей трепетную тревогу улыбкой...
И лунные чары музыкой бледной, печальной, больной -
говорят о том, что нужно взлететь, землю оставить, землю
отвергнуть, в вечном бесстрастьи раствориться бесследно...
И хотелось бы взлететь, но крыльев нет, есть тусклая,
привычная игра, есть ложь, есть острое желанье, а крыльев
нет, нет и не будет... Отчего крыльев нет? .. Разве не безумна,
разве не властна душа? И изумленно спрашивают глаза...
И опускаются в бессильм руки... И жалобно изнывает сер­
дце в тоске ...
216
Что мне делать с тайной лунной?
С тайной неба бледно-синей,
С этой музыкой бесструнной,
Со сверкающей пустыней?
Я гляжу в нее - мне мало,
Я люблю - мне недовольно ...

Лунный луч язвит как жало -
Остро, холодно и больно.
Я в лучах блестяще - властных
Умираю от бессилья...
Ах, когда-б из нитей ясных
Мог соткать я крылья, крылья!
Но крыльев нет и душа Гиппиус - холодное зеркало,
отражающее мир... И все, что отражается в этой душе, -
тоже холодное, прозрачное, тусклое, неуловимое, смутное.
И вся природа у нее как бы поблекла от холода, зябкая
она, неприветливая. В ней все таинственно, все - неверно .. .
Небеса всегда бледные, словно вымытые, солнечные лучи
холодноватые, бледные, вокруг стужа, тишина, оцепенение,
холодная, манящая луна, такая близкая душе, такая попят­
ная, словно два мертвых мира сливаются в одно объятье.
И даже лица в ее рассказах - неверные, туманные, часто
не живые. И особенно мертвенны женщины. У них пустые,
манящие, холодные глаза. У них неподвижные, застывшие
в жестокой печали лица со сжатыми плотно губами, у них
мертвые руки и слова - ледяные жала. И жуток шорох их
длинных платьев, словно шелест скользящих змей... И они
умерщвляют любовь.
Они как жестокие, гордые царицы - убивают пламя зем­
ное, - страстное, жаркое,
-
убивают в зародыше, отвергают,
уходят, оставляя холод своих ненужных слов, а за ними
струится ледяная, пропитанная змеиным ядом -тень тайны! ..
И они внушают роковую, терзающую мысль, что не надо
свершений в любви, не надо мировой пошлости там, где
может быть чудо, что нужно уходить от любви своей, всег­
да уходить, проклиная плоть и все человеческое, уходить
от счастья, - куда?
-
неизвестно... Может быть туда, где
счастье сливается с вечностью в одну неземную гармонию...
Эти женщины так боятся любви, так боятся ее воплоще­
ния. Они уходят, не дойдя до конца, бросая на костер тех,
кого любят, делая это не ради жестокости, а ради того, что­
бы сохранить чудо любви своей незапятнанным, чтобы для
себя, для себя одной сберечь его неземное пламя и слиться
с ним и вознестись хоть в грезах, хоть в смутных мечтах
в голубую вечность, туда, где любовь живет вне времени
и пространства, вне смерти и жизни, вне концов и начал...
И им хорошо!
217

О, если бы душа не была так холодна, до самых глубо­
чайших недр, может быть прорвалась бы страсть сквозь нее,
сожгла, истерзала бы ее всю, и в этом распятии и в этих
муках воскресла бы истинная, глубокая, животворящая вера! ..
Но душа холодна, холодна до безжизненности - и оттого
мертвое творчество, мертвые, не живые лица и неподвижный
мрак холодных глубин в душе. И над глубинами - туман
безжизненной тоски...
И свой холод сознает душа. И торжествует. Ибо безмерно
счастлив тот, у кого холодная броня. Он может разрушить
землю и пройти мимо нее с высокомерным презреньем. Это
высшее счастье.
Что холодит меня во мне так странно?
Я, слушая не слышу биенья сердца.
Как будто льда обломок острограмный
В меня вложили тайно вместо сердца.
Но именно на этот-то холод и вся надежда. Мировую
муку, мировую пошлость и всю эту далекую, ненужную
землю легче понять, легче увидеть сквозь холодное стекло
души. Можно пройти сквозь жизненный ад, сквозь костры
мучений, сквозь паутину греха, не повредив души, сохранив
эту бесстрастную тишину, эту гордую, презрительную улыбку
на мертвенно холодном лице.
А сквозь ледяной, белый ужас царства души одинокой, пре­
зревшей все - сверкают алые лучи утра. И хорошо. И близок
душе, может быть более близок, чем люди - бесстрастный,
белый снег... Только снег понимает эту душу. И поцелуи
снежных хлопьев нежнее поцелуев любви...
218
Опять он падает, чудесно молчаливый,
Легко колеблется и опускается...
Как сердцу сладостен полет его счастливый!
Несуществующий, он вновь рождается.
Все тот же, вновь пришел, неведомо откуда,
В нем холода соблазны, в нем забвение.
Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,
И странное с ним знаю единение.
Пускай уйдет опять - но не страшна утрата.
Мне радостен ero уход таинственный.
Я вечно буду ждать безмолвного возврата,
Тебя, о ласковый, тебя, единственный.

Он тихо падает, и медленный и властный...
Безмерно счастлив я его победою.
Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,
Тебя люблю... За что люблю
-
не ведаю...
В жестокой броне не умирает, не хочет умирать душа... Ее
смерть-жизнь. Ее холодные чары - блаженство надежды. Ее
бесстрастье - никому неизвестный таинственный восторг.. .
Будет утро. Придет алое, зимнее утро, и предстанет тайна
пред душой - тайна единственная. И ждет душа. Не может
истаять. Все тверже лед ее - творческий лед, прозрачный,
синеватый, чистый.
Душа, душа - не бойся холода!
То холод утра, - близость дня.
Но утро живо, утро молодо,
И в нем - дыхание огня.
Душа моя, душа свободная!
Ты чище пролитой воды,
Ты - твердь зеленая, восходная,
Для светлой утренней звезды.
Но как бы ни была холодна душа, раз глубока она, раз
умеет она тонко и проникиовенпо понимать и чувствовать
мир, - ей не избежать столкновений с той действительностью,
которую она презирает, ей не уйти от того ужаса - ужаса
мировой пошлости, который скрывается в этой действитель­
ности и который обескрыливает самые утонченные души...
Только безумные не чувствуют этого ужаса, только ис­
тинные дети Божии проходят мимо него без вреда, только
умершие для мира, только юродивые свободны от него! ..
Но кто вечно колеблется, кто вечно находится меж­
ду Богом и Диаволом, между миром и небом, кто тонок
и глубок душой, кто впечатлителен на все явления жизни,
тот задохнется в чаду мещанства, обыденщины, пошлости
и будничного мрака, и чем меньше в нем веры, тем сильнее
окружающая его пошлость.
Гиппиус измерила душой весь этот ужас, она видит, чувс­
твует это стоячее болото, в котором задыхаются люди, она
видит, что все кругом совсем не то, что в мечтах мисс Май,
что ~пыльное облако невежества и хамства повисло над нами~
(~светлое Озеро~), что все, что вокруг до того безобразно,
до того беспощадно, что вся душа содрогается, прикасаясь.
219

И вот в каких словах она рисует эту страшную действи­
тельность, которая прежде казалась отраженьем, а теперь
живая и нет от нее спасения:
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко - нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно - довольное, тайно
-
блудливое,
Плоско - смешное и тошно
-
трусливое,
Вязко, болотно и тинно застойное,
Жизни и смерти равно недостойное,
Рабское, хамское, гнойное, черное,
Изредка - серое, в сером упорное,
Вечно лежачее, дьявольски - косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное! ..
Но жалоб не надо; что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.
Где и когда все это будет иначе - об этом Гиппиус не знает.
Но вырваться из тины ей легко. Ее душа хоть и изломана,
но все же религиозна, а только религиозная душа может
освободиться от этого мертвого застоя. Но что ей в этой
свободе? Истинная свобода только в Боге, а эти люди, что
живут вокруг, эти типичные интеллигенты, профессора, уче­
ные, литераторы - рабы, рабы своей ненужности, своего
бессилия перед тайной, которая окружает их, перед тем
неизвестным, жутким, что стоит за ними и перед которым
разлетается в пепел вся их жизнь ...
Вот профессор Ахтыров ( •Обыкновенная вещь~) живет
обыкновенной, бестолковой, интеллигентской жизнью, вся его
душа вошла в лекции, в биологию, в занятья со студентами,
в засушенное профессорское бытие, оторванное от жизни,
от ее загадок, от той тайны, которая в ней.
И когда тайна вдруг врывается в эту жизнь - ненужную,
серую, мертвую, когда умирает его ребенок и над ученой пош­
лостью смерть широко открывает свои пустые и бездонные
и манящие глаза, - Ахтыров приходит в замешательство,
вся его ученость, весь его строгий, всезнающий вид, вся
его биология оказывается смешным и жалким делом перед
тайной, которая открылась вдруг так неожиданно и о самом
220

существовании которой он как будто и забыл вовсе... И весь
он растерялся, побледнел, поблек, и вся жизнь теперь по­
казалась ему одним страшным чудищем, ибо зачем жизнь,
зачем культура, зачем знание, если ничто, никакая биология,
не спасет от такой простой и такой вечной и такой нераз­
гаданной тайны как смерть?..
Жизнь нашей интеллигенции всецело ушла в будничное,
в мелкое, в человеческое, никто не думает о спасении, никто
не думает о Боге и о смерти, все уверены, что человеческое,
земное, может спасти, насытить душу, может заполнить ее
вечно живую, вечно бездонную пропасть... И не оттого ли
тоска, растерянность, смятение, страх, что когда живешь
вот так, а потом столкнешься с одной из загадок жизни,
то ничего нельзя противопоставить тому ужасу, который
при этом охватывает душу, ничего нельзя извлечь из себя
для защиты (все человеческое тогда так бессильно и так
смешно!}, потому что никакой релиmи, никакой уверенности,
никакой молитвы нет в душе во всю жизнь! ..
Вот перед нами другой пример такой серой, неустроенной,
интеллигентской жизни (~в четверг~). Андрей Иванович
Молостов - редактор журнала, весь ушедший в свою работу,
ставший типичной бумажной крысой, почувствовал вдруг,
когда отхлынуло рабочее время, на страстной неделе - не­
выносимую, необъяснимую, серую тоску...
Прежде, когда он с головой уходил в царство чернил
и бумаm - эта тоска не сознавалась им, ему казалось, что
он делает самое важное, самое главное дело- и это запол­
няло все, и этим он был сыт... Но теперь, когда он оторвался,
отошел от своей работы - все:
-
и жизнь его, и жена, и вся
обстановка, и все дела показались вдруг такими скучными,
серыми, совсем ненужными, потому что не было, не чувство­
валось в этом никакого смысла, а было маленькое, смешное,
житейское, а то - главное, вечное, важное, о чем не думалось
никогда - стояло совсем в стороне и казалось и далеким,
и непонятным...
Когда мальчика Волю, сына Молостова - нянька хочет
взять с собой в церковь, родители с брезгливостью смот­
рят на нее. Какая церковь? зачем она? И к чему идти туда
мальчику, который там еще и не был, которому все в ней
чуждо, как та тайна плоти и крови, которую силится объяс­
нить ему нянька... Мальчика отпускают в церковь, он бежит
221

туда весело и радостно, только старики да дети идут туда
радостно, это их царство...
Отец и мать остаются одни. Серая, зевающая, непреодо­
лимая скука воцаряется и в квартире редактора и в душах
этих людей, которые не знают зачем живут...
Он вдруг сознает, что между ним и его женой нет общнос­
ти, что они чужды друг другу, неизвестны, хоть и прожили
вместе столько лет в совместной работе. ~все, в чем они
были связаны, что было у них общим: - убеждения, мысли
о благе человечества, совместная работа на пользу ближнего,
даже его любовь к ней, как к ~удивительной личности• -
все это показалось ему таким не связывающим; просто
внешними, перетлевающими нитками связаны, и полжизни
прошло, а вот, она - отдельно, и он отдельно. Пока в сума­
тохе, в работе, пока громкие слова звенят - не замечаешь;
а вот тишина, и странная полуфизическая тоска поднимается
со дна сердца - и тотчас каждый отдельно. Чем душнее
и необъяснимее тоска - тем отдельнее•.
Среди этой мертвой пошлости, ненужной суеты, ненужных
пел - где-то там вдали сияет огнями церковь, куда пошел
его мальчик, церковь - единственная тайна, единственное
живое чудо, которое может уничтожить раздельность, мо­
жет соединить несоединимое, может искупить одиночество,
по для церкви он так же далек, как и все герои Гиппиус...
Они все страдают от одиночества, от раздельности, от не­
понимания, от той стеклянной стены, что стоит нерушимо
:-.rежду душами, они знают, что, может быть, только церковь
смогла бы соединить их разъединенные души и утопить
в тайне своей всю тоску их, все страданья, весь страх, но и это
сiувство неуверенно, и оно колеблется, и оно не устойчиво,
а церковь и тайна ее так далеко, а личная усталость, личное
одиночество так беспощадно, так остро и невыносимо больно
чувствуются даже в минуту сознанья, что церковь - единс­
твенная пристань.
И вот - другая трагедия Гиппиус, другая боль, другая
причина ее оторванности от мира - одиночество . ..
Все раздельны, все чужды друг другу, все непонятны
друг другу и далеки, как же жить с этой как бы врожденной
раздельностью, как любить, как понять друг друга?..
~никакого сообщения между людьми нет• (~все к худу•) -
жалуется один из них. И знает душа, что этого ~сообщения•
222

и быть не может, что каждый сам по себе и чужая душа -
потемки и что так и надо! ..
И какая тоска, когда сознаешь эту трагедию вечного оди­
ночества, какое уныние, какая беспомощность...
В стране, где все необычайно,
Мы сплетены победной тайной.
Но в жизни нашей, не случайно,
Разъединяя нас легло
Меж нами темное стекло.
Разбить стекла я не умею,
Молить о помощи не смею;
Приникнув к темному стеклу,
Смотрю в безрадужную мглу,
И страшен мне стеклянный холод...
Любовь, любовь, о дай мне молот,
Пусть ранят брызги, все равно,
Мы будем помнить лишь одно,
Что там, где все необычайно,
Не нашей волей, не случайно,
Мы сплетены последней тайной...
Услышит Бог... Кругом светло.
Он даст нам сил разбить стекло.
Но не слышит Бог. И вовсе не светло. А если и светло,
то этот свет безжизненный, холодный, мертвый свет. Он
не зальет ран души, не залечит их, не согреет иззябшую
от бесконечной стужи душу. Он не даст силы...
И душа замирает в бессилье. И вот, вместо правды -
произносятся лживые, коварные, жестокие слова, лишь бы
мука стала сильнее, лишь бы хоть в этой муке, в этой на­
рочно причиненной боли вылить досаду свою, проклятье
свое, злобу свою на свое одиночество, на свою роковую
отдельность от мира! ..
Не слушайте меня; не стоит: бедные
Слова я говорю; я лгу.
И если в сердце знанья есть победные,
Я от людей их берегу.
Как дети, люди; злые и невинные,
Любя, умеют оскорблять.
Они еще не горные, - долинные .. .
Им надо знать, - но рано знать.
223

Минуют времена узаконенные...
Заветных сроков ждет душа.
А до времен, молчаньем утомленные,
Мы лжем, скучая и - смеша.
Но не надолго и ложь. Ложь жалом безмерной обиды, без­
мерного стыда закрадется в душу и станет понятна вся ничтож­
ность тонкой, ускользающей, змеиной игры. И станет больно.
Но сердце навеки закрыто от людей. Люди там, за стеклом,
далеко. Люди так чужды, так ничтожны. И не знает душа,
зачем они, зачем она среди них - одинокая и холодная,
зачем страданья, зачем любовь?
Открой мне, Боже, открой людей!
Они Твои ли, Твое ль созданье,
Иль вражьих плевел произрастанье?
Открой мне, Боже, открой людей!
Верни мне силу, отдай любовь.
Отдай ночные мои прозренья.
И трепет крыльев, и озаренья...
Отдай мне, Боже, мою любовь.
И в час победы - возьми меня;
Возьми, о, жизни моей Властитель,
В Твое сиянье, в Твою обитель,
В Твое забвенье возьми меня!
Если бы была вера, та истинная, живая вера, без сомнений,
может быть и душа стала бы проще, может быть и любовь
и радость воцарились бы в ней! .. Но такой веры нет. Есть
холодное чувство, может быть даже не чувство, а мысль...
Но разве может мысль одна успокоить мятущуюся душу,
разве может разумная вера исцелить ее? ..
Тишина и молчанье такое томительное... И нарастают
в глухой тишине зловещие, отдаленные шумы, рождаются
сомнения все опаснее, все ядовитее, открываются соблаз­
ны все очаровательнее, все губительнее - и приближается
Диавол к душе и закидывает в нее свои сети.
Ловит Днавол душу, терзает, кружит, все ближе, все роднее
его черная, мрачная, оскорбленная, проклятая душа, и вот
с этою душой уже сплетается сознание, уже неразрывные
нити чувствуются между ними, ведь там, где Бог - толь­
ко мысль одна, Диавол может быть чувством, может быть
кровью и плотью! ..
224

И неизвестно, и нельзя понять, отчего и Днавол и Бог
одинаково близки душе, отчего то, что так раздельно в мире,
здесь соединено во что-то ужасное, кровавое, липкое, пре­
ступное, и мешает жить, и кружит, кружит над безднами,
над кручами, над адскими проваламиl ..
И приходят черные, острые, больные мысли - темные
предчувствия, шорохи, ожидания, соблазны.
А все ж какая сила
У Духа лжи и зла!..
И снова сердце жаждет
Таинственных утех...
Зачем оно так страждет,
Зачем так любит грех?
О, мудрый соблазнитель,
Злой Дух, ужели ты
Непонятый учитель
Великой красоты?..
Эта красота такая манящая, такая жестокая, такая тем­
ная... Не мало жертв она обрекла на вечную тоску, на ги­
бель, на вечный мрак, на вечное подпольное проклятие. Она
застигает душу в минуту растерянности, беспочвенности,
слабости, на головокружительные вершины возносит она
дух и указывает все царства вселенной и все обещает, вся­
кую власть, всякую волю за одно слово отреченья от Бога...
Но всякая власть - обман, всякая свобода и всякое раз­
рушенье - сатанинский вымысел.
Ничто не разрушится. Разрушится только собственная
душа...
Но соблазн так близок душе. В этом соблазне - то, чего
не хочет признать Бог - в этом соблазне
-
великая боль,
великое страданье, бездонная слабость.
Я Дьявола за то люблю,
Что вижувнем-мое страданье.
Борясь и мучаясь, он сеть
Свою заботливо сплетает...
И не могу я не жалеть
Того, кто как и я - страдает.
В такие минуты душа познает отчаянье, разложение,
мрак, пустоту. В такие минуты все дальше Бог и все ближе
225
8 Том 15 Бепая дьяволица

Сатана и его подземельное царство. В такие минуты нет
пощады миру, нет ему прощенья, и душа любит отчаянье
свое безмерное, и грезится внизу тихий пруд, на дне кото­
рого - вечный покой, вечная тишина, единственный верный
выход - смерть! ..
И еще любит теперь душа свою жестокость, выше мира,
выше жизни своей превозносить беспощадную пытку жес­
токости.
И какая сила в этой тупой, безысходной жестокости, ка­
кое наслажденье в ней, какая дикая, ведьмовская радость! ..
Сам Достоевский, близкий в этом отношении Гиппиус,
более, чем кто-либо другой, и находящий в жестокости свое
освобождение - все же остается позади ее в этом отно­
шении.
Она вся - всем существом своим, всею силою души своей
буквально воплощается в жестокость, становится страшным
и грозным ее символом, и вот уже нет души, нет Бога, нет
никакого утешения, никакой пощады, есть вместо всего
этого жестокое, злобное чудище, терзающее, дикое, жадное,
пьяное и холодное.
226
Красным углем тьму черчу,
Колким жалом плоть лижу,
Туго, ТУГО жгут кручу,
Гну, ломаю и вяжу.
Шнурочком ссучу,
Стяну и смочу.
Игрой разбужу.
Иглой пронижу.
И я такая добрая.
Влюблюсь - так присосусь.
Как ласковая кобра я
Ласкаясь, обовьюсь.
и опять сожму, сомну,
Винт медлительно ввинчу,
Буду грызть, пока хочу.
Я верна - не обману.
Ты устал - я отдохну,
Отойду и подожду.
Я верна, любовь верну,
Я опять к тебе приду,
Я играть с тобой хочу,
Красным углем зачерчу...

И эта сторона - не минутное явленье, не настроение,
не преходящий каприз, этот демонический элемент является
частью души, оттого она и многогранна и сложна, оттого
и загадочна, но вследствие того же и несчастна...
Такова судьба: вечно стоят на распутьи, ни на что не на­
деяться, никого не любить, ничему не отдаваться всецело,
все презирать, все отвергать, всякую кровь, всякую бездну,
всякое бессилие покрывать ледяным своим, прозрачным
покровом и стремиться только к холодному своему, бес­
страстному свету - в этом Гиппиус, в этом ее загадочная
и трагическая сущность! ..
Соблазны диавола так же манят к себе Гиппиус, как и Бо­
жие лицо. И с одинаковым проникновением она заглядывает
и в бездну нижнюю, и в бездну верхнюю. Но в то время,
как Достоевский закружился в дьявольском водовороте, всю
душу свою истерзал чертовщиной (Ивана Карамазова черт
до безумия довел), Гиппиус ничему отдаться не может душой,
она измеряет все разумом, насколько сил хватит у разума
измерить, а потом отходить в сторону с немым равнодушием
и с застывшей своей, мертвенной неподвижностью...
Как смело, как проникиовенпо смотрит она в лицо диа­
волу! Не смутит ее адская бездна, она бесстрашна... Сильны
диаволовы искушения и страшен лик его черный и очарова­
ние его, но зловещий холод ее души выше страха и ужаса,
выше смерти и жизни, выше добра и зла! ..
Но как глубоко она понимает диавола и тоску его без­
донную, тоску мировую и безумную, ту тоску, от которой
нет спасенья, которая засас!Jшает, которая испепеляет душу!
И вот пред нами - злые, странные предчувствия, тихий
ропот нечистой силы, чертовская трясина и маленький дохлый
диаволенок (стихотв. ~диаволенок~), и измученный, больной
демон, взявшей на себя страданья мира, отвергнувший всякое
сожаление, всякую отраду, всякую надежду на спасение -
и не выдержавший и умирающий (рассказ ~он - белый~) .. .
И странно близок и понятен не меньше, чем Христос - Иуда,
вдохновитель проклятья, соблазнитель и разрушитель мира,
и вот его черты дышат очарованием, и с трепетом душа
чувствует, что ~они были похожи как близнецы~ (Христос
и Иуда). Только один был весь темный, а другой - весь
светлый, один яркий, другой ясный. И в лицах обоих была
разная тишина (расск. ~они похожи~) ...
227
в·

Но знает душа, что не во тьме путь, а где-то на еще не­
найденных, неизвестных, таинственных полях, может быть
вне и добра и зла, но во Христе, а где этот путь - душа
не знает.
Полная холода и бесстрастья, окаменевшая в горе, усталая
от бесплодных исканий - она опускается на дно и дремлет
в тине и видит обморочные, кошмарные сны. И тогда сквозь
муку холода - роковое признание, тяжелое, ледяное, как
глыба- скатывается в душу и давит, и душит, и убивает
покой, и надежду, и свет:
Тебя приветствую, мое поражение,
Тебя и победу я люблю равно;
На дне моей гордости лежит смирение,
И радости, и боль - всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
Вечера ясного - все бродит туман;
В последней жестокости - есть бездонность нежности
И в Божией правде - Божий обман.
Люблю я отчаяние мое безмерное,
Нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
Надо всякую чашу пить до дна.
Но так же ясно, что и страдание не для нее, и страдалье
замучит разум, не даст ему расцвесть, не даст залить кровью
бесстрастно - холодную душу.
Я чашу пил мою до дна...
Но там, за стрелами ограды -
Молчанье, мрак и тишина.
Может быть, от соблазнов диавольских, от красоты для
красоты - бежала душа потому, что там открылась зияющая
бездна гибели, а впереди ничего нет, а душа мертва, устала
и обескрылена - и только один соблазн, только один призрак,
только одна святыня еще не мертва для души и непрестанно
манит к себе, загадкой своей манит, светом своим, своей
безумной тайной: - Христос. Только стон в ночи, толь­
ко бессилие молитвы, только печаль перед Ликом святым,
сквозь отчаянье безмерное, сквозь ледяную неподвижность
души - бледная тень восторга, робкая мысль
-
утешенье:
228
Мы не жили и умираем
Среди тьмы.

Ты вернешься... Но как узнаем
Тебя- мы?
Все дрожим и себя стыдимся,
Тяжел мрак.
Мы молчаний Твоих боимся...
О, дай знак!
Если нет на земле надежды -
То все прах.
Дай коснуться Твоей одежды,
Забыть страх.
Но не готова душа ни к чуду, ни к пришествию, ни к вере.
Одно бесстрастье, одна тоска...
Подобно всем современным христианам - у Гиппиус
не найдете веры и не найдете лучей, а один холод, одно
равнодушное, скрываемое бессилие. Бессилие современно­
го ~неохристианства~ - этот всеми скрываемый, но всем
известный секрет; она сама признает, сама говорит об этом
в одном из своих стихотворений, и хотя оно озаглавлено
~Только о себе~ - на самом деле истина, вскрываемая в нем
-
одинаково приложима ко всем, а не только к ней одной:
Мы - робкие,
-
во власти всех мгновений.
Мы - гордые
-
рабы самих себя.
Мы веруем - стыдясь своих прозрений;
И любим мы, как будто не любя.
Мы - скромные,
-
бесстыдно молчаливы,
Мы в радостях боимся быть смешны, -
И жалобно всегда самолюбивы,
И жизненно всегда разделены!
Мы думаем, что новый храм построим
Для новой, нам обещанной земли...
Но каждый дорожит своим покоем
И одиночеством в своей щели.
Мы - тихие
-
в себе стыдимся Бога,
Надменные, - мы тлеем, не горя .. .
О, страшная и рабская дорога!
О, мутная, последняя заря!
Какое ценное, какое глубоко искреннее признание -
не каждый сможет высказать его. А между тем сколько
в нем сказано! ..
Теперь Гиппиус от тоски своей убежала под стяг обще­
ственности. Я объясняю эту перемену вовсе не симпатиями
229

ее к общественным интересам, а просто - одним из средств
к спасению от пустоты и ледяных вершин опасного инди­
видуализма, за которым - бессилие ...
Таким образом - общественность заменила Христа, хрис­
тианство стало средством, а не целью, а первую дань об­
щественности - «Чертову куклу» читать без скуки нельзя,
просто не нужно все это и мертво, а для общественников
и смешно даже ...
Поворот к общественности такой глубоко антиобществен­
ной по духу своему, по складу своего творчества писатель­
ницы, как Гиппиус - мне кажется особенно трагичным еще
потому, что я чувствую, что она не верит в общественность,
презирает ее, а стремится в этот омут безличности и стаднос­
ти только потому, чтобы хоть в чем-нибудь забыться, чтобы
почувствовать себя живой, а не заживо погребенной, чтобы
хоть пошлыми, избитыми средствами избавиться от той ве­
ликой «уныльницы» - мировой тоски, которая так страшна
и от которой глубокой душе нет спасения! ..
Говорит она избитые фразы общественных истин, пишет
никомуненужные «Чертовы куклы», а на самом деле- все
это не то, что в душе, и сама Гиппиус словно своими же
словами подчеркивает свой, нужный для собственного спа­
сенья, трагический обман:
Не слушайте меня, не стоит: бедные
Слова я говорю; я - лгу.
...Так
и теперь, сплетая речь размерную
Лишь о напрасностях твержу
А тайну грозную, последнюю и верную -
Я все равно вам не скажу.
Что же на дне души? Неужели же там нет ни одного луча
светлого и нежного, ничего женственного, ничего святого? ..
Но вот сама она говорит страшную правду о душе своей.
И в этом отношении Достоевский также сплетается с Гип­
пиус в одно. Но у него это было только частью души, тогда
как для нее это - все...
230
В своей безвестной и жалкой низости,
Она как пыль сера, как прах земной.
Я умираю я от этой близости,
От неразрывности ее со мной.
Она шершавая, она колючая,

Она холодная, она змея.
Меня изранила противно - жгучая
Ее коленчатая чешуя.
О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа - она глуха.
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная - моя душа!
Когда в разложении, в отчаяньи, в злобе истлевает дух­
тогда нет надежды, тогда нет пощады, вся душа словно
раздавленная... Задыхается от жизни, от духоты житейской,
кричит: •изнемогаю от усталости, душа изранена в кро­
ви•, но знает, чует даже эта отравленная всеми соблазнами
душа, что где-то есть Бог, есть неведомая, но близкая тайна,
и вот снова уста, только что произносившие хулу, проклятье,
сатанинские заклинания - произносят такие привычные,
такие усталые слова молитвы. И в этой молитве словно
гимн всего страданья, всей покинутости, всей оторванности
своей от Духа, и в этой молитве уже искренняя, усталая,
бездонная скорбь...
Тени луны неподвижные.
Небо серебряно - черное ...
Тени, как смерть, неподвижные...
Живо ли сердце покорное?
Кто-то из мрака молчания
Вызвал на землю холодную,
Вызвал от сна и молчания
Душу мою несвободную.
Жизни мне дал унижение,
Боль мне послал непонятную...
К Давшему мне унижение
Шлю я молитву невнятную.
Сжалься, о Боже, над слабостью
Сердца, Тобой сотворенного,
Над бесконечною слабостью
Сердца, стыдом утомленного!
Я - это Ты, о Неведомый,
Ты - в моем сердце обиженный,
Так подними же, неведомый,
Дух Твой, Тобою униженный!
231

Прежнее дай мне безмолвие,
О, возврати меня вечности...
Дай поrрузиться в безмолвие,
Дай отдохнуть в бесконечности! ..
Как далека от этой косности белая душа Мышкина! Вот
у кого не было никаких сомнений, никаких соблазнов. Кро­
ток был и тих - и в этом было его счастье, болезнь свою
любил - и в болезни возносился в высоту поднебесную.
Безумен был- и, благодаря безумию своему, достигал на­
ивысшего счастья- ощущения, что времени больше не будет,
что болезнь победила мир...
Душа Гиппиус - вся в плену разума, холода и соблаз­
нов - не смогла победить ни времени, ни законов земли,
ни человеческого.
Свою веру она не смогла раздуть в пламя алое, победное,
душу и тело сжигающее. Свою душу не смогла сохранить
в цельности, нужной для веры - и душа раскололась.
Теперь стоит на распутьи - оцепеневшая от собственной
стужи, жестокая, изломанная, многоликая. А вокруг нее
простерлось ледяное царство безжизненного, холодного,
прозрачного света...
Но свет этот не исцелит душу. И не вознесется она.
И не придет безумная, спасительная радость. И не вы­
растут крылья. Никогда, никогда...
232

А.А. Измайлов
ВЫВИХНУТЪIЕ ДУШИ
(Беллетрисmu~Са 3./Unnuyc)
1
Умственные увлечения, кажется, в такой же мере под­
чинены закону моды, как и человеческий костюм. Кто кап­
ризный, но властный, изобретательный, но не очень умный,
руководит вкусами литераторов, как Борт вкусами портных.
Если со стороны посмотреть под этим углом на литературу,
иногда можно улыбнуться.
Вот старая писательница, аллегорически говоря, все еще
щеголяющая в кринолине 60-х годов. Вот беллетристка,
способная рассказать еще сейчас в сентиментальных тонах
историю о замороженном мальчике. Так на базаре литера­
турной суеты щеголяют великолепные франты в костюмах
последней парижекой недели и отжившие свой век старушки
в старомодных шляпках, похожие на салопниц с картины
Маковского.
Если вы хотите представить сейчас в литературе челове­
ка, для которого закон моды был всегда высшим велением
рока, - присмотритесь к Зинаиде Гиппиус. Сейчас за нею
уже изрядный писательский век. Известный литературный
талант, гибкость, умение вовремя почувствовать устарелость
одного приема и удобство другого, нового, - в ней бесспор­
ны. Она писала так много и умела всегда ставить себя так
выгодно, что с именем ее связывается теперь представление
233

о чем-то очень почтенном и определенно признанном. С го­
дами такие выходят в маститые.
О Гиппиус говорили и писали больше, чем о ком-то из пи­
сательниц двух последних десятилетий. На пирах и балах
литературных аристократов она всегда щеголяла новейшими
туалетами. Какие воротнички! Какие плащи! Какие пышные
шляпки стиля модерн!
С первыми песнями декадентства мы уже услышали пес­
ни Гиппиус на модный мотив. Декадентство перелиналось
в символизм, в импрессионизм, в модернизм, и во всех этих
и иных 4измах~ мы непременно видели ее, и сторонницы
мод охотно заимствовали у нее выкройки.
Наступила революционная пора, и красная гвоздичка ока­
залась в петлице Гиппиус. С Мережковским и Философовым
она создала пьесу, где были и 4Товарищи~. и черносотенцы,
и казаки, и нагайки, и умирающие 4за направление~ студен­
ты, и красные флаги.
Однажды процвел оккультизм и за ним правоверный
мистицизм. Гиппиус отдала дань черным мессам и сатане,
а через неделю перешла к буддийским настроениям с та­
кою же легкостью, с какою еще через неделю отстаивала
христианство. Таинственный Борт предписал новую моду
богоискательства, - Гиппиус занялась богоискательством.
В религиозно-философских собраниях она воссела рядом
со своим мужем, Мережковским.
Что день грядущий ей готовит, -это покрыто мраком
неизвестности. Но что бы там ни было, какие бы новые
4Измы~ ни пришли на смену мистическим анархизмам, ми­
фотворчествам и 4МИрским неприятиям~. можно поручиться
за одно, - мы увидим Гиппиус в первых рядах этих модных
увлечений, опять в умопомрачительно новом костюме, с новой
прической. И обычное ее уменье применять свое дарование,
как всегда, заставит нас остановить на ней свое внимание
раньше, чем на ком-нибудь другом.
11
Гиппиус пишет стихи, создает рассказы и повести, из ко­
торых иные, в сущности, можно было бы подвести и под
понятие романа. Под псевдонимом Антона Крайнего она
написала длинный ряд задорных и колючих критических
234

статей, которые потом составили довольно значительный
по размерам и интересный томик. Есть у нее и вещи в дра­
матической форме.
Гиппиус разностороння, и во всех этих видах она позво­
ляет видеть, если не талант, то несомненное дарование. Она
часто хочет быть не тем, что она есть. Но даже в вывихе,
в изломе, в капризе даровитого человека чувствуется его
дар. О поэтической стороне этого дара мне приходилось
уже высказываться. Среди современных поэтесс Гиппиус -
одна из самых сильных•. Сейчас будет речь о ней только,
как о беллетристке.
Чем человек больше растет, чем писатель больше пишет,
тем длиннее становится падающая от него тень. В дни, ког­
да критики заняты низложением Вербицкой, вознесшейся,
по их мнению, слишком высоко, в дни утомления О. Ша­
пир, полного и давнего молчания талантливой Микулич
и такого же полного смирения всего дамского персонала
в нашей литературе, - тень Гиппиус стелется чрезвычайно
выигрышно. Сам Мережковский, - правда, с большими
предварительными оговорками и с заявлением, что это почти
~страшно~, - написал о ней критический фельетон. По всем
признакам близится время полной канонизации этого автора.
Перед читателем уже пять книг рассказов Гиппиус. Тут
и почти роман ~Сумерки духа~. и большие повести, вроде
~златоцвета~, и пьески, похожие на оперное либретто, как
~святая кровь~. Названия изысканные, заманчивые, часто
изломанные (~вечная женскость~. ~двое - один~), вполне
гармонирующий с внутренней изысканностью и вычурнос­
тью произведений.
У всякого писателя есть книжки, на которые он смотрит
с досадой. Это - еще не он, а его эмбрион. Эти книжки точно
куколки, из которых он давно выполз. У Гиппиус сколько
угодно таких нехарактерных для нее, типичных вообще для
дамского пера, рассказов.
Дамское перо! Прошу извинения, но о нем доселе не при­
ходится еще говорить с глубоким уважением. За последнюю
четверть века здесь выдвинулся единственный прекрасный
талант Мирры Лохвицкой и красиво, но метеорически мель­
кнула Микулич. Женщина не виновата в том, что жизнь
1 См. ~помрачение божков•.
235

обрекла ее на другую роль и не культивировала из нее пи­
сательской силы. Впрочем, это большой вопрос, о котором
трудно высказаться и в целом фельетоне.
Что до Гиппиус, то в некоторых ее вещах отразились все
слабые, иногда почти жалкие стороны женского литератур­
ного труда. Писатель пишет то, что он наблюдал. Не надо
уж говорить о том, что поле зрения пишущего мужчины, -
кто бы он ни был, чиновник или вольный художник, вице­
губернатор, как Салтыков, или пролетарий, как Горький, -
беспредельно обширнее, чем узкая полоска семейной жизни,
в которую единственно втиснута женщина.
Но пишущая женщина не знает для себя преград. Гиппи­
ус спокойно опишет вам жизнь швейцара, прослужившего
28 лет на одном месте и умершего от огорчения, когда ему
предложили, за расстройством здоровья, поехать в деревню
на покой (~Родина~). Она изобразит вам солдат, беседую­
щих в казарме (~в казарме~), бродяжку-странника в де­
ревенской избе (~Странничек~) или хлыстовское раденье
( ~сокатил~ ).
Пишущей женщине кажется, что своей художественной
интуицией она восполнит и свое абсолютное незнание быта
и совершенно чуждую ей психологию и русского окультурив­
шегося мужика, и солдата, и сектанта, которого десятилети­
ями изучали и не могли раскусить Писемские и Печерские.
Это ничего, что они изучали хотя бы быт швейцара, только
спускаясь мимо этих Петров и Иванов по парадной лестни­
це. Это ничего, что во всем рассказе не мелькнет ни одна
бытовая блестка!
111
В женском творчестве меня всегда поражала одна истинно
печальная черта, на которую как-то странно не обратила вни­
мания ни старая, ни новая наша критика. Женщина сплошь
и рядом пишет от лица мужчины. В частности, Гиппиус
в нескольких своих рассказах (~кабан~. ~комета~) ведет
свой рассказ с точки зрения мальчика.
Я думаю, что этого не замечали и это пропускали толь­
ко в виду совершенно несерьезного всегдашнего нашего
отношения к женскому писательству. Какое же творчество!
Ну, а рукоделье сойдет и так!
236

Между тем этот прием, по существу, нетерпим. Он стро­
ит всю вещь на той первичной лжи, про которую говорят
логики. Психология мальчика и психология девочки, тем
более психология взрослого мужчины и взрослой женщи­
ны - часто небо и земля. О, разумеется, всякий большой
талант - Протей и он умеет перевоплощаться сейчас в муж­
чину и сейчас в женщину. Толстой перевоплотился даже
в лошадь, и нам кажется, что холстамер в самом деле не мог
думать иначе, чем думает у него. Но где большие таланты?
И ведь, однако же, тот же Достоевский, кажется, только раз
позволил себе вести рассказ от имени несчастной Неточки
Незвановой.
И вот современная картина: десятки и сотни, и тысячи
пишущих женщин среднего дарования, имевшие возможность
не гениально, не вдохновенно, но все-таки художественно,
умно, верно рассказать правду о женской душе, - вместо
этого берут на себя труднейшую даже для огромного таланта
задачу - вывернуть свою душу на мужской лад. 4Я думал~.
4Я читал~. 4Я любил~, 4Я увидел~ - пишут они, как пишет
Гиппиус. Даже в критических статьях она говорит: 4Я сам~.
Посмотрите под этим углом на писание наших беллет­
ристов, и вы окажетесь в царстве сплошной и обиднейшей
фальши, которой цена- ломаный грош. Писательство только
тогда хорошо, когда оно искренно. При своем даровании
та же Гиппиус могла бы дать странички ирелестных воспо­
минаний из своего 4Женского детства~. как это есть хотя бы
у Микулич.
Но в силу основной лжи она именно должна вычеркивать
с этих страничек все интимно-свое, все характерно-женское,
не идущее для мальчика Вика, от лица которого идет рассказ.
Если она захочет быть искренней, она в то же время мгнове­
нье впадает в горшую ложь. Ее Вик, например, в 4Комете~
так привязывается к игрушечной обезьянке, что кладет ее
в вату, ласкает ее, - словом, обходится с ней совершенно как
девочка с куклой. Ни одного истинно мужского движения
детской души здесь нет и не может быть!
Судите, каков может быть удельный вес такой дамской
беллетристики, и не справедлива ли до сих пор обидная
ирония Салтыкова, огульно усмехавшегося по адресу всех
произведений, 4Одолженных своим появлением в свет дам­
скому перу~.
237

IV
Мелькнем мимо эту первую и, право, очень мало инте­
ресную фазу творчества Гиппиус, пробующей силы. Вот
Гиппиус созревшая, возмужавшая, проявившая свою ис­
тинную сущность.
Это уже - психолог душевного выверта, исследователь­
ница психологических странностей, потемок души. То, что
определенно, реально, ясно - органически чуждо ей, совер­
шенно ей неинтересно. ~Он1> любил ~ее1>, а ~она1> не любила
~его1> и т.д.,- все эти положения, сведенные каким-то кри­
тиком, которому, по-видимому, было нечего делать, к восьми
основным схемам романа, - Гиппиус не захватывают.
На десятки ладов она создает такие позиции, где и ~ОН1>
и ~она1> любят, но и у ~него1> и у ~нее1> какие-то совсем
особые понятия о любви. Чем они больше сговаривают­
ся и соприкасаются, тем неизбежнее между ними разрыв
или смертная катастрофа. Там, где, казалось бы, сказаны
последние слова объяснений, и счастливой чете только бы
жить да радоваться. Гиппиус является, как некий злой де­
мон, то со склянкой яду, то с соблазном утопления в пруду,
то с письмом, устанавливающим между любящими навеки
бездну.
Я не хотел бы быть дурно понятым. Любовь имеет права
на величайшие капризы. Причудливые, неуловимые, при­
хотливейшие извивы ее пленяют нас у Достоевского или
Гамсуна. Но бездна лежит между этим умным, вскрывающим
глубины душ, анализом мастеров и сочиненным, бездушным,
высосанным из пальца современным модернистским вывер­
том. К сожалению, Гиппиус редко оказывается с первыми
и часто в лагере вторых.
Профессор Шадров в романе ~сумерки духа!> полюбил
молодую, интересную, небанально в жизни поставленную
миссис Маргарэт. Она несколько лет замужем за мистером
Стэдом, ~служителем английской церкви!>, человеком не­
сравнимо ее старше. Для этого Стэда она иногда ~не была
настоящей женой1>. Она для него только сестра, и он спокойно
ждет, пока она полюбит его или кого другого.
И вот Маргарэт полюбила Шадрова, и он ее полюбил.
На протяжении трех частей романа они встречаются, объ­
ясняются, разъезжаются по разным обстоятельствам, - все
238

под милостивым взглядом Стэда, смотрящего на все это,
как на должное.
-
Она чувствует к вам влечение, - я даю ей свободу
на столько времени, на сколько она пожелает.
Казалось бы, у молодых людей могло быть ничем не ом­
раченное счастье. Но посмотрите, как Гиппиус громоздит
Оссу на Пелион, чтобы во что бы то ни стало их развести.
В финале романа она достигает этого, и вот как Шадров
мотивирует свой уход от Маргарэт:
-
Люблю я не для себя и не для тебя. Совершенной лю­
бовью нельзя любить несовершенное, нельзя любить ни себя
и никакого человека. Я в тебе... люблю Третьего. Ты меня
понимаешь. Прямо - мне любить Его не дано, а дано любить
лишь через мне подобного. Ты - мое окно к этому Третье­
му. Почему ты, - это глубокая тайна, она заключена в нас
обоих, в нашем, даже не видном для нас, соответствии. Ее
нужно принять. Ты для меня открытое окно, как остальные
люди - закрытые. И через тебя одну,
-
такова Его воля, - я
могу познать, почувствовать Его ближе. Мое сознание и мой
порыв - в одном узле. Было такое мгновенье,
-
и оно стало
вечным. Вот тебе правда обо мне.
-
Живешь ты и живу я, - продолжает он,
-
не для того,
чтобы быть счастливыми друг от друга, а для того, чтобы
сознать жизнь и смерть и Его... отдать Ему все, что у нас
есть. К этому ведут разные пути. Когда ты полюбила меня,
и я увидел Его тень в твоих глазах, я подумал, что любовь
это - твой путь, твое пробуждение, что с этой темной силой
ты придешь к свету, если отдашь ей все. Понимаешь ли, что
значит- все? И как только соединятся нити души в один
узел, - ей дается бесконечность, опять открытое окно, свет
в сознании и любви... Любовь не для любви, Маргарэт. Лю­
бовь - это одно из средств выразить душу, отдать ее всю.
Этого 4окна~ и этого 4узла~ оказалось достаточно для
разрыва, и в лирическом финале 4Сумерек духа~ Гиппиус
заставляет вас сострадать ее герою, который знал уже 4СО
всей ослепительностью внутреннего света, что любить Мар­
гарэт навсегда, всем, что есть в его сердце и в мысли. Он
всегда любил ее и будет любить через нее то, что не дано ему
любить не через нее, пока он подобен ей, пока он в жизни.
Маргарэт - знак, поданный ему Им, Третьим, сквозь хаос
жизни~.
239

Нет повести печальнее на свете, чем повесть об этой,
~столь вящше изломившейся~ чете! ..
v
Иван Сергеевич из ~слишком ранних~ любит Марию
Николаевну. Они переписываются. Правда, он любил дру­
гую, некую Марту, но разлюбил ее и после долгой борьбы
нашел в себе решимость сказать ей, что ее разлюбил. Марта
не перенесла этого и выбросилась в окно.
Как не понять того, что в таком случае потрясенная жен­
щина может уйти от своей любви, купленной такою дорогою
ценою. Но эта простая психология претит Гиппиус, и пос­
мотрите, какой зигзаг опять создает она, чтобы разрушить
счастье своих ~слишком ранних~.
~и вы и я,- пишет героиня рассказа полюбившему ее
человеку, - погибшие люди. Мы те, которые дошли до раз­
двоения и которые не знают соединения. Мы знаем только
о соединении. А дойти до него нам не дано. Мы любим друг
друга, и нам кажется, что мы любим вполне; но это нам
только кажется, потому что мы дошли до желания полности.
Но вы одну душу мою любите одной своей душой~.
Она не хочет счастья, потому что не верит в его прочность.
Мелочи жизни усилят разрыв. ~истинные декаденты~. они
должны разойтись раньше, чем это случится.
В рассказе ~вечная "женскость"~, где уже изломано и самое
название, сын рассказывает матери о том, как ему изменила
его жена. К ужасу матери, он сообщает, что готов ее, как
ни в чем не бывало, взять снова, и когда та справедливо
выражает недоумение, он объясняет это так:
-
Простить Варе я ничего не хочу, потому что не вижу,
что прощать. А какая тут безнравственность? Это не касает­
ся ни людской нравственности, ни безнравственности. Для
меня теперь все стало совершенно ясно. Конечно, жаль, что
около Вари все это очень неказисто, суетливо, недостаточно
блестяще, и тенор из неважных; жалко, что она там устанет
и заболеет; но по существу разницы нет.
Второй Стэд пожалел, что ~тенор из неважных~. как будто
мужу утешительнее, если его жену соблазнит знаменитость.
И как спокойно утешился! Такова мужская психология в пос­
тижении женщины!
240

Так всюду у Гиппиус излом, выкрутас, каприз и причу­
да. ~я хочу, чего не бывает, - никогда не бывает~,
-
пела
она некогда в стихах. Это двустишие ее - девиз и ключ
к беллетристике. Она изыскивает такие положения любви
и ссор, страхов и радостей, какие почти не представимы
в нормальном человеке.
Вот один из таких крайних вычуров, в рассказе ~двое -
один~.
Молоденького правоведа, мальчика Владю, соблазнила
в бане горничная Маврушка. Едва, наконец, убежал от нее
мальчик. Вдруг дикая мысль о том, что Маврушка, в сущ­
ности, то же, что его сестра, овладевает мозгом мальчика. Он
просто ненавидит свою сестру и откровенно объявляет ей
об этом. Сестра ищет объяснения; мальчик, наконец, реша­
ется на него и знакомит сестру подробно со всей историей
своего падения... Но особенно он просит ее понять ~главное~.
-
Ты ведь понимаешь... У меня как бы влечение, влече-
ние, а тут и впуталась эта... мысль .. . Уж не знал, что делаю,
чего не делаю. Понимаешь, ты - и ты.
-
Вместо Маврушки - я?
-
Ну, да, ты, вот как ты, Вера, моя сестра, известная мне
переизвестная, точно моя же собственная рука или нога.
И вдруг, будто не с Маврушкой, а с тобой я все это делаю,
совершенно... не только не нужное, а какое-то противоес­
тественное, а потому отвратительное до такой степени, что
ты сама пойми. И чем дальше, тем хуже... Забыть не могу!
-
Да...
-
сказала опять Вера задумчиво. - Я, кажется,
представляю... А Маврушка похожа на меня?
-
Нет, не похожа... Хотя вот руки сверху, плечи .. . Дви­
гаешься ты иногда, как она... И сложение вообще такое же
широкое... женское, что ли... И так вот, сейчас, в темноте,
когда лицо белеется...
-
И я тебе противна?
-
Ужасно, - признался Владя.
-
Мне все чудится, что
это ты же со мной тогда... Я знаю, что это сумасшествие,
и пройдет. Но что же это будет? Я и сам себе, как представлю
себя с тобой, делаюсь так противен, даже дрожь. И, главное,
я думаю, что же это? Положим, я влюблюсь в кого-нибудь...
Я не влюблялся, но допустим... Пока ничего - ничего, а если
что-нибудь вдруг мне опять покажется, что я как с собой,
как с тобой, как с сестрой. Ведь я ее убить могу...
241

VI
Такой противоестественный излом, конечно, исключите­
лен даже у Гиппиус, но без выверта и вывиха она уже редко
может обойтись. Ей, очевидно, скучно рассказать о том, как
девушка просто полюбила юношу. И вот в •Живых и мерт­
вых~ она создает девушку, влюбленную в мертвеца.
Дочь смотрителя кладбища, Шарлотта, привязалась
к одной свежей могиле с лаконическою надписью на крес­
те •Альберт Рено~. Она ходит на его могилу на свидания,
украшает ее венками, фантазирует о том, кто лежит под этим
крестом.
Раз приехала на могилу молодая барыня. Шарлотта, ду­
мавшая, что Альберт •принадлежит только ей~, замерла от
острой злобы. Злоба эта еще усилиласъ, когда дама предуп­
редительно изъяснила ее отцу, что это ее бывший жених,
и что теперь она выходит за другого.
Шарлотта была возмущена. Когда дама уехала, она •рвала,
топтала богатый фарфоровый венок, мяла, силиласъ зубами
надорвать ленту с золотой надписью~. А когда ей самой
пришлось силой идти за нелюбимого человека, она зимнею
порою босиком (1) по снегу прибежала на могилу и... там
замерзла.
•Стали опускаться на землю большие хлопья, легкие как
пена... Убаюканная нездешней отрадой, Шарлотта спала. Ей
грезился голубой мир... А сверху все падал и падал ласковый
снег, одевая Шарлотту и Альберта одной пеленой... ~
Издательница •Звездочки~ 20-х годов не могла бы дать
финала трогательнее. Андерсеновекая замороженная девочка
не умерла! ..
Вычур отличает и многое другое у Гиппиус ( •Зеркала~.
•Святая кровь~. •Не то~). Но у нее есть и лучшая часть,
где она далека от примитивной рассказчицы о замерзших
Шарлоттах или о девочках, убитых качелями (•На качелях~).
Конечно, стихи - лучшее, что создано Гиппиус. Но мис­
тическое начало недурно отразилось у нее и в прозе. Так,
интересны по подмечаниям мистического в природе •Коме­
та~ и •Кабан~. Благородным и прекрасным заступничест­
вом за право жить человеку, кто бы он ни был, обвеяна ее
•Святая плоть~. В •Странничке~, в •Обыкновенной вещи~.
в •Не занимаются~. - в сущности, в мелочах,
-
сказывает-
242

ся хорошая наблюдательность автора и бодрая, жизненная
мысль о радостном, светлом христианстве.
В нынешней литературе 3. Гиппиус представляется лю­
бопытным образом писателя, ужаснувшегася перед морем
книжной банальщины, - банальщины замыслов и приемов,
мыслей и чувств, заглавий и эпитетов. Она из тех первых,
кто ясно и раз навсегда сознал, что невозможно работать
в направлении, исчерпанном почти до конца, ездить по дороге,
где колеса вязнут по самую ось в проторенных бороздах.
В этом смысле в ее крике, что так существовать нельзя, что
надо дать что-то новое - нельзя отрицать даже исторического
значения. Но ужас банального вовлек ее в противоположную
крайность изысканности, -изысканности замыслов, приемов,
заглавий и отдельных строк: и с Гиппиус повторилась до­
вольно обычная драма таланта, в задоре полемики теряющего
равновесие и, по определению Горация, попадающего в пасть
Сциллы, когда он хотел избежать Харибды.
243

Е.Г. Лундберr
РЕЛИГИЯ И ЛИРИКА
НЕСБОБОДНОЙ ДУШИ
( 3.Н. IUnnuyc)
Ищу напевных шепотов
В несвязном шуме,
Ловлю живые шорохи
В ненужной шутке.
Закидываю певоды
В озера грусти,
Иду в последней нежности
Сквозь пыль и грубость.
Ищу росинок искристых
В садах неправды,
Храню их в чаше истины,
Беру из праха.
Хочу коснуться смелого
Чрез горечь жизни,
Хочу прорезать смертное
И знать, что жив я.
Меж цепкого и липкого
Скользнуть бы с чашей.
По самой темной лестнице
Дойти до счастья.
Так определяет З.Н. Гиппиус значение своего творчества
в малоудавшихся ~неуместных рифмах•. Наиболее смелые
строки этой пьесы представляются мне и наиболее верными.
Писательница, действительно, всегда закидывала свой невод
244

в озера грусти, а дорога ее к ~счастью$> пролегла по самой
темной лестнице. Однако и стертые, вялые образы этого
стихотворения имеют особый, многое определяющий смысл.
Подбор их таков, что сразу и без колебаний убеждаешься,
что все эти ищу, иду, ловлю относятся не к лирике неевобод­
ной души, а к той религии, за которой она погналась, чтобы
обрести свободу. Говорю это вовсе не в укор. Есть писатели,
которым нельзя обойтись без религии, как хромому без
костылей. Печально лишь то, что костыли стали для 3. Гип­
пиус символом движения, и что она отдала едва ли не все
свои творческие силы малоинтересному делу приискания
возможно-удобных костылей. Подобно Д. Мережковскому,
она разделила мир на две неравные половины. В одной -
ищу, иду, нежность, любовь, жизнь, смысл. В другой - пыль,
смерть, горечь, плен, цепкое и липкое. В одной - ее надежда
и вера. В другой - падения и раскаяния. По существу дела
подобное разделение оснований не имеет: раз есть паде­
ния и раскаяния, значит пыль и смерть любезны не одно­
му только внешнему, навязанному поэтессе судьбою миру,
но и ее душе. Литературному же дарованию 3. Гиппиус это
разделение принесло не мало вреда. С ним связаны едва ли
не все моменты ее творчества: и мечтательный пессимизм,
и презрительная, злая скука, и чувство опустошенности.
Верования свои 3. Гиппиус излагает наскоро, случайными
словами, тусклым, притворно-трагическим голосом ненави­
дящей свое дело актрисы. Таким голосом вопит, вероятно,
у Льва Толстого солдат, которого секут перед строем под
однообразно-укоризненную фразу ротного: ~солдат должен
быть честен$>. Но, как это часто случается в литературе, до­
стоинства поэтессы растут на одном корню с ее недостатками:
когда скука и опустошенность перельются через край, и сухой,
но по-своему требовательной душ станет невыносимо вечно
жить с собою и только с собою, 3. Гиппиус создает превосход­
ные стихотворения, ради которых легко и охотно забываются
все ее прозаические грехи и несовершенства. Грехов у нее
накопилось не мало. Тягчайший из них - романы; рассказы
-
поменьше. Критические заметки Антона Крайнего, иногда
очень тонкие, чаще - сварливые, даже не грехи, а греш­
ки и будничная суета литератора-ремесленника. Дозволяет
себе 3.Н. Гиппиус и смешные чудачества, - из тех, какие
свойственны очень умным, но и очень капризным людям:
245

к чудачествам я отношу кокетливо убранные нитчеанские
идеи первых ее произведений, притворно-наивную презри­
тельность по отношению к долгу и не слишком серьезную
апологию лжи, о которой, как об очень характерном явлении
иной человеческой души, З. Гиппиус могла бы рассказать
более точно и внимательно... К чудачествам я вынужден от­
нести и ее разработку религиозно-общественных вопросов, ее
полуреволюционный, полуханжеский плачь о заблуждениях
русской интеллигенции. Иной раз поневоле пожалеешь, что
эта писательница позволяет себе говорить все и обо всем,
и, вопреки преклонению пред идеями женской эмансипации,
сочувственно вспомнишь немую сцену в любой крестьянской
избе: баба вмешалась не в свое дело, заговорила не об ухва­
те, а о лошади; мужик молчит, точно не слышит; умолкает
и баба, сконфуженная своею бестактностью. Я слишком
люблю свободу, чтобы возводить в принцип грубое, мужи­
чье обращение. Однако в исключительных случаях оно так
кстати - и, конечно, для обеих сторон.
Добрых дел за З. Гиппиус количественно меньше, чем
грехов: две небольшие книжки лирических стихотворений.
Зато к ним можно применить поговорку: мал золотник,
да дорог. Если в загробном мире существуют развлечения,
подобные нашим, З. Гиппиус сможет прочесть там один
из своих рассказов, когда достигшие блаженства души захотят
узнать самое стыдное дело, свершенное каждой на земле. Так
рассказывает у Достоевского свои анекдоты злополучный
Фердыщенко. Я говорю здесь, конечно, о безотноситель­
ной оценке рассказов З. Гиппиус: относительно они лучше
многого, что появляется на литературном рынке в наши
дни. Но так как сама писательница, по стремлениям своим,
хочет примкнуть к тем представителям русской литерату­
ры, которые считали себя рожденными для большого дела,
то и судить о ее произведениях следует, предъявляя к ним
самые высокие требования. Тем более, что стихотворения
ее выдержат подобный искус. Насколько позволено об этом
знать современникам, ее лирика останется надолго в сокро­
вищнице литературы. Здесь Гиппиус - сама, одна, и так
много благородства проявляет ее непреклонно-тоскующий
дух, не по-женски острый в своих отрицаниях. С величайшим
вниманием и любовью следишь за непрекращающимся дви­
жением поэтессы, независимо от того, удача или неудача ждет
246

ее в той борьбе, которую она ведет сама с собою. Большая
половина ее существа отравлена настроением, выраженным
Ф. Сологубом в четырех смелых строках:
Томительно молчит могила,
Раскрыт напрасно смрадный склеп,
И мертвый лик Эммануила
Опять ужасен и нелеп.
Мне кажется, что сама писательница оценивает свои
произведения совершенно иначе. Она, должно быть, любит
свою прозу, а к поэзии, сравнительно, равнодушна и о до­
стоинствах ее судит больше с чужих слов. Расправиться
с Юрулей в ~Чертовой кукле~ или написать десять неверных
и циничных строк о браке в ~suor Maria~ представляется ей
делом, имеющим по меньшей мере общественное значение.
Свою прозу она считает наиболее верным средством войти
в историческую жизнь России. Понятно тогда ее равноду­
шие к лирике. Тверда ее вера или нет - все равно невесело
носиться из года в год с подобными вопросами.
Верили мы в неверное,
Мерили мир любовью,
Падали в смерть без ропота,
Радо ли сердце Божие?
Зори встают последние,
Горе земли неизжито.
Сети крепки искусные,
Чаша еще не выпита.
Сети невинных спутали,
Дети земли обмануты.
Падали, вечно падае.м...
Радо ли сердце Божие?
Снова- ~неуместные рифмы~ (верили- мирили, пада­
ли- радо ли). Я прибегаю к ним не потому, чтобы считал
этот опыт удавшимся. Но, чтобы преодолеть трудности но­
вой, и столь ненужной, формы, писательница использовала
содержание старых и лучших своих клише. Те же мотивы
она обрабатывала гораздо более певуче в двух книгах чистой
лирики. Но почему взяты именно эти клише, именно эти мо­
тивы? Недоуменные и тоскующие? ~зори встают последние,
горе земли не изжито~. Это очень хорошо - этот темный
перелом от зрелости к старости. Значит, восемь, а может
247

быть и все десять лет неохристианских упований 3. Гип­
пиус не осилили томительного лейтмотива первоначальной
упадочной лирики? Эта живучесть должна была бы смутить
не слишком стыдливый взор, неохристианства, но оно, к со­
жалению, не любит уступать присвоенный ценою всяких
неправд позиции. Может быть, так и надо, так легче.
Упорная слепота неохристианства ведь такая человечес­
кая слепота. И не нам бороться с нею, пока она не вы­
ходит за пределы лирики и художественной литературы
вообще. Здесь, пожалуй, неуместно и грубое слово - ложь,
и прощающее - слабость. Не будь слабости и лжи, что
сталось бы с литературой? И если можно упрекать пи­
сательницу, то лишь - за бескрылость, за недостаточную
занимательность ее прозаической лжи, такой ничтожной
перед силою ее правдивой поэзии. И еще одно: зачем она
связывает поэзию и прозу общностью тем и проповеди? Мы
предпочли бы знать двух ни в чем не схожих писательниц,
носящих одно имя: прозаика - для идеально настроенных
подростков, и поэта - для взрослых и умеющих ценить
поэзию взрослых людей.
Прозаические произведения 3. Гиппиус посвящены тем
просветам, тем минутам освобождения, которые приносит
в жизнь любовь, вера или природа. И наряду с сантимен­
тальными рассказами об этих просветах, она нашла в себе
мужество так просто и ясно написать, что никто не знает,
что значит слово - любовь. Можно рассмеяться над этой
фразой, отрицающей полдесятка томов, написанных тою же
рукою - но смех ничего не изменит: число томов растет,
не теряет своего смысла и жестокое слово о нашем неведении.
Чтобы заполнить пропасть вокруг последнего, 3. Гиппиус
накопляет цитаты и уподобления, заимствуя их то у Надсона,
то у Влад. Соловьёва, то у Достоевского. То же и с природой,
которой 3. Гиппиус в стихах боится, а в прозе прославляет,
подменяя ее тем архаическим, хотя и подновленным, пред­
ставлением, которое ведет к сантиментальному пантеизму,
уже знакомому нам по произведениям Д. Мережковского.
Отчего же случилось так, что в рассказах 3. Гиппиус нет
ни значительности, ни волнения, свойственного ее поэзии?
Будь ее проза всего лишь разъяснением и повторением за­
тронутых в поэзии тем, этого одного было бы достаточно,
чтобы сделать ее интересной и необходимой.
248

Причин этой неудачи следует искать не в прирожденных
свойствах писательницы, а в ее замыслах. Ей захотелось
скрыть в прозете усилия воли, которых стоит ее религи­
озная лирика, захотелось показать, что идеалы так близки
и доступны, что и задумываться над ними нечего: они тут,
под руками и достаются всякому, кому не лень протянуть
за ними руку. Любовь? Конечно, будет любовь, дайте лишь
зацвести яблоням и загоните чувственность внутрь, что­
бы она вечно вас тревожила, не находя исхода. Надежды?
Он здесь, и вечно с нами, а тому, кто их не заметил, еще
можно воротиться к прилавку и за сходную цену купить
их, и на сегодня, и на завтра, и впрок. Бессмертие? Как
обойтись без бессмертия! Оно дается даром, стоит лишь
попросить хорошенько щедрого хозяина этого странного
торгового дома, где священные предметы культа смешаны
с овощами и туалетными принадлежностями, и где челове­
ческие надежды, как битая птица, печально свесили свои
окровавленные головки.
В афинском Акрополе стоит почтинетронутый временем
храм Победы бескрылой: афиняне лишили Нике едва ли
не самого значительного из ее атрибутов - крыльев
-
затем,
чтобы богиня навсегда осталась у них. Во имя купеческой
расчетливости они попытались задушить божественное свое­
волие... Афинские купцы согрешили не первые и не послед­
ние. Нике- только символ. Действительной победе крыльев
не связать, и не заключить ее насильно в своем дому: пример­
история тех же Афин. Но надежду на победу, вообще вся­
кую надежду, люди привыкли обескрыливать и приковывать
к дверям, как сторожевого пса. С любовью случается то же,
что и с победой или с надеждой на нее. Лишенная крыльев,
она умирает, превращаясь в глыбу померкшего камня. Она
не терпит соседства всевозможных выгод и не хочет быть
низведенной до звания пути, до звания средства, посредницы
между земным и небесным. Она любит не только миловать,
но и казнить - виноватых и невинных равно. Казнь и на­
граду следует принимать из ее рук со смирен:ием и чистотой
бескорыстия. Недаром трагическое творчество так охотно
ставит смерть рядом с любовью, а обыденность - неудачи
рядом с надеждами.
Не любя идиллии, 3. Гиппиус только к ней и стремится,
и, не умея ее дать, останавливается на полудороге между
249

цинизмом и ханжеством, и между тревогой творца и лу­
кавством идолопоклонника, только что принесшего своему
божку обильные жертвы. Подобно афинским расчетливым
купцам, она приковывает на цепь сначала любовь, потом
природу и пол, затем свой ~огненно-ясный разум•, а затем
и смерть. Уже Н.К. Михайловский отметил в ней эту черту.
•Ее тянет, - писал он,
-
ко всему таинственному, необъяс­
нимому, неясному, и ей хочется и читателю своему внушить
почтение к этим туманам. Но, вместе с тем, она чрезвычайно
торопливо и в высшей степени антихудожественно раскрывает
свои неясности•. Михайловский презирал то, что окрестил
здесь кличкой •туманы•, но даже он вступается за темы
3. Гиппиус перед антихудожественным их разрешением.
Апокалипсис и некоторые произведения Достоевского
поработили 3. Гиппиус, как и Д. Мережковского, гранди­
озностью перспективы. Когда нужно изобразить любовь,
З.Н. Гиппиус стилизует ~идиота•. Когда нужно осудить
современников, помогают •Бесы•. В конце же концов, Дух
обещает дать побеждающему белые одежды - область
пророчества. Последние крупные произведения Гиппиус,
•Чертова кукла• и •Роман-Царевич•, возникли под непос­
редственным влиянием •Бесов•. Слишком тесная, слишком
формальная зависимость писательницы от великого учите­
ля, как и у Д. Мережковского, убивает самостоятельность
ее наблюдений. Идя в науку к Достоевскому и к автору
откровений, не мешало бы усвоить одну, им обоим свойс­
твенную, черту - огромность, монументальность замысла
и исполнения. Достоевский иногда тоже погрешал, но лишь
в исполнении. Если же монументальность вовсе не дается
писателю, бестактно и смешно, когда он упорствует и стро­
ить садовые беседки в стиле, приличном дворцу или собо­
ру. И в ~легенде о Великом Инквизиторе• и в ~записках
из подполья• впечатление достигается планом целого, его
устремлением, его силой, а не украшениями отдельных частей
здания. Иначе поступает 3. Гиппиус. ~вот так живут новые
люди•, - говорит она и показывает •новых людей•. Так
тоскуют люди, не умеющие по-христиански отпраздновать
Пасху - и представляет их тоску. Вот босяк, и босяком он
стал потому, что не понимал, что такое любовь - и впрямь
перед нами босяк, соблазнитель и фат.
250

У Достоевского всякая трещина рассекает и скашива­
ет все здание, вызывая мысль о землетрясении; она ни за
что не завьется паутиной узора, который можно закрасить
и скрыть широким мазком идеалистических белил. Досто­
евский не знает ничтожного.
3. Гиппиус, стремясь подражать Достоевскому, не умеет
пользоваться суровыми линиями и не знает законов пропор­
циональности частей и целого. Она разменивается, влагая
основные свои идеи в уста ничтожных людей, легко справ­
ляется с еще более ничтожными противниками; придает
описаниям платья, комнаты или чьих-нибудь рук черты
чрезмерной значительности. Когда определенное явление
нужно назвать ~вселенским~, она не брезгует и фальшивым
параллелизмом (~мисс Май~ и ~suor Maria~ )... Писатели,
одаренные беднее, чем 3. Гиппиус, как Иван Бунин или
Борис Зайцев, дают русской литературе много больше ее.
Им помогли такт, осторожность и готовность ограничиться
посильными задачами. 3. Гиппиус не чувствует, что нельзя
к словам Апокалипсиса: ~ ... И клялся Живущим во веки
веков, Который сотворил небо и все, что на нем, и землю
и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени
больше не будет~ - что нельзя к этим словам пришивать
веселенький ситец детски-неубедительной и банальной
сказки: ~очень далеко на севере жила принцесса Белая
Сирень. Принцесса жила в большом красивом саду. В нем
не было других деревьев, кроме сиреневых, даже павильон
посредине сада был выстроен из стволов сирени, а мебель
внутри павильона стояла только белая и светло-лиловая~.
И лиловая мебель и павильон стыдливо провалятся сквозь
землю при первой же трубе архангела. Но куда скрыть эту
вереницу влюбленных кузенов и кузин, живущих под сенью
библейского эпиграфа: ~солнце, остановись?~ Что делать
с гимназистами и гимназистками, приказчиками и мона­
хами, светлыми девами и злыми мальчишками, слишком
нелепыми для обычной, здоровой, земной жизни и слишком
ничтожными для того, чтобы оторваться от нее и творить
новое? 3. Гиппиус неизменно берется за огромные, требую­
щие совершенных слов и образов задачи. Таков ~Алый меч~
с преждевременным воскресением Христа, и очень мило
задуманные ~небесные слова~, и окончательно неудавшалея
последняя книга рассказов ~лунные муравьи~. Ей кажется,
251

что словцом, заглавием, умело расправленными складками
бело-розового платья героини можно мир перевернуть. Оттого
и происходит, что ее художественный интерес прилепился
к внешней, показной стороне искусства.
~что мне в этих трескучих фразах, -говорит влюблен­
ный в таинственную ~новую~ женщину музыкант, - где я
так быстро перебираю пальцами, и все удивляются и хвалят
меня? Когда же я смогу сыграть то, что слышу часто, и что
ускользнет от меня? Если сумею, если найду, то все сразу
изменится, и буду одно чувствовать с теми, кто слушает.
Мы вместе будем плакать, потому что оно пройдет не мимо,
а заденет, зацепит самое тайное, самое глубокое, одно для
всех. Да, мы будем плакать; а потом... потом все равно,
ну, умрем. Все равно... Я знал, что пока я сам не чувствую -
ничего не будет; и верил без сомнений, что если придет
ко мне - то и ко всем придет, кому я буду ~говорить~. Я
всегда, вместо ~играть~, употреблял мысленно выражение
~говорить с людьми~.
Таковы силы и цели искусства. Музыкант, произносящий
эту речь, располагает всеми данными, чтобы быть глашатаем
истины: он юн; он очень любит свою мать; он надоедливо
твердит о том, что он - чистый; и наконец, он влюблен
в ~новую женщину~. и вовсе не как-нибудь грешно влюблен,
а любит в женщине природу, в природе - женщину, и в той
и в другой любит - все. Поэтому ему дано право говорить
заповедями, которым и сама 3. Гиппиус остается верной
в течение всей своей литературной деятельности. Музыкант
ни единым намеком не указывает на то, чт6 он слышит, каково
это услышанное, но что ~будем вместе плакать~ - а потом
кокетливо и глуповато скажем: ~ну, все равно, ну, умрем~ -
это-то он знает наверное... Данное З.Н. Гиппиус определение
искусства отравляет не только интерес, но и доверие к нему.
Ее определение напоминает мне невинно-бесстыдную фразу
теософа, считавшего, что проникнуть в ~астральный мир~
так же верно и просто, как проехать в поезде прямого сообще­
ния из Петербурга в Париж и обратно. З.Н. Гиппиус в такой
степени удовлетворилась формулой своего музыканта, будто
извозчик-искусство довезет, куда надо, что распространила ее
и на религию, и на философию, и на общественную жизнь.
Обратившись к критическим статьям Антона Крайнего, мы
увидим, как она обсуждает уход бывшего декадента Алек-
252

сандра Добролюбова и его замечательный разрыв с куль­
турой, литературой и привычными условиями жизни. <~:Он
углубил одиночество, создал для своей внутренней судьбы
соответственную внешнюю судьбу - ушел в аскетизм. Если
говорить проще и прямее, то будет так: люди нашего вре­
мени отчаиваются и гибнут - иногда сознательно, иногда
бессознательно - потому что нельзя человеку жить без
Бога. А Бога мы потеряли и не находим. Религии отрече­
ния, аскетизма, одиночества противится наше углубившееся
сознание, которое видит, что в природе человеческой рядом
с желанием Бога лежит желание жизни, и мы хотим религии,
которая бы оправдала, освятила, приняла жизнь. Религии
не одиночества, а общения, соединения многих - во имя
единого. Но сознание наше все-ттш еще слабо, и потому
мы, хотя и мучительно хотим общенья, хотим высказать
свое людям, создать святость - не умеем слушать других,
подать им знак вовремя, спасти их и себя•.
Легкомысленная небрежность в умозаключениях влечет
за собою бессилие языка: •внутренняя судьба•, •внешняя
судьба•, <~<МЫ будем плакать, потому что оно пройдет не мимо,
а зацепит, заденет самое тайное, самое глубокое, одно для
всех•, •создать святость• - всего больше похоже на пелов­
кий перевод с немецкого.
Форма дневника очень изящна и дает большую свободу.
Тем опаснее она для слабо дисциплинированных талантов.
В дневнике, как в письмах и эскизах, наиболее отчетливо
обнаруживаются подлинные интересы писателя, то, что он
видит, и как видит. Дневник поездки 3. Гиппиус на <~:Светлое
озеро• интересен еще и потому, что то была единственная
прогулка ее в народ. Писательница отправилась на свиданье
с народом с тем немного смешливым, немного боязливым
и жеманным любопытством, с каким институтки старшего
класса ходят на кухню - в первый раз в жизни взглянуть
на сырое мясо, узнать, что сырое мясо вообще как-то су­
ществует. Разница лишь в том, что 3. Гиппиус отправилась
во всеоружии идей, с готовностью судить и мерить, изменив
первому долгу писательскому - любви к натуре. <~:Боже мой!
Правда ли, что есть где-то железные дороги? А наш ковчег­
не бричка ли Чичикова? Вот Чичиков наверно видал всякие
дороги. Он изъездил все, ища мертвых душ. Найдем ли мы
253

хоть одпу живую?>> Однако действительность рассеяла все
опасения путешествующей писательницы. Оказалось, что
у народа - tout cornrne chez nous, что народ мыслит совсем,
как мы. ~Беседа продолжалась, заговорили о конце мира,
о втором пришествии. Радуются, понимают с полуслова
наш неумелый, метафизически, книжный язык, помогают
нам, переводят на свой, простой. Обо всем, о чем мы ду­
мали, читали, печалились - думали и они у себя, в лесу,
и, может быть, глубже и серьезнее, чем мы. Во им легче, их
много, они вместе, - а мы
-
немногие живем среди толпы,
которая встречает всякую мысль о Боге грязной усмешкой,
подозрением в ненормальности или... даже нечестности ... Нам
вспомнились ~интеллигенты~, идущие к ~меньшим братьям~,
занятые тем, чтобы одеться, ~как, они~ есть, ~как они~, ру­
бить дрова, ~как они~, и верящие, что это путь к ~слиянию~.
Думая, что думают о ~духе~ -думают они о ~брюхе~ народа,
прежде всего, и влечет их не любовь, а жалость. Жалость
и любовь разделены непереходной пропастью. Они враги~.
Опровергать сделанную 3. Гиппиус характеристику револю­
ционной интеллигенции я не стану. Клеветать писательница,
конечно, не хотела, но от невольной клеветы не убереглась.
К этому естественно привели излюбленные ею в крити­
ческих статьях, да и в рассказах, приемы подчеркиванья,
подмигиванья и искажения. Не мог я разобраться и в том,
с каким имеппо толком раскольничьим удалось сговориться
3. Гиппиус и ее неутомимому спутнику. Ведь не со всеми
же? ~скажут, какой это ~народ~ здесь на озере? Маленькая
кучка начетчиков и ~сектантов~ ... И пусть это и не ~народ~.
Часть народа во всяком случае. Часть, обращенная к нам той
единой точкой, в которой возможно соприкосновение всех
живых людей без различия, - возможно истинное слияние.
И эта одна точка - все. Исток всего. Жива она
-
все осталь­
ное приложится, может приложиться. Так освещается вся
темная комната, когда конец тонкой проволоки прикоснется
к другому узкому концу~.
Только привычною небрежностью можно объяснить появ­
ление этих строк в печати - в такой степени компрометируют
они серьезность замыслов 3. Гиппиус и ее единомышленни­
ков. Увеселительной поездке в ветлужекие леса захотелось
придать оттенок миссии, и - уж коли ехать, так ехать
-
только один шаг отделяет нас от мирового переворота. ~эта
254

одна точка - толпа согласных с мнениями писательницы
о втором пришествии начетчиков - все. Исток всего. Жива
она - все остальное прwюжится, может прwюжиться. Так
освещается вся темная комната, когда конец тонкой проволоки
прикасается к другому узкому концу•. Или, говоря •прямее
и проще•: З.Н. Гиппиус и группа единомышленных с нею
раскольников призваны принести свет миру. З.Н. Гиппиус
будет излагать эти спасительные идеи в книгах, а расколь­
ники, как тридцать тысяч курьеров, разнесут их по России
на зло •грязным усмешкам и подозрениям в ненормаль­
ности• образованной материалистической толпы. Вот это
и называется слиянием с народом при посредстве любви,
а не презренной, интеллигентской жалости...
Каюсь: слишком всерьез принял я только что приведеиные
мечтанья талантливой поэтессы. Она вовсе не настаивает
на них: ее соблазнил лишь презрительный жесть в сторону •не
ведающей, что она творит•, интеллигенции и право пройтись
с высоко поднятой головой мимо раздраженных противни­
ков. Действительно, •Светлое озеро• вызвало в свое время
не мало излишней досады. А между тем наиболее правильное
отношение к общественно-философским и религиозным идеям
писательницы - добродушное: чем бы дитя ни тешилось;
ведь всем известна столько раз наблюденная кровная связь
наивной детскости и самых возвышенных сторон поэтического
характера. Религиозно-общественная полемика 3. Гиппиус -
поэтесса вообще слишком много полемизирует - раздражает
сейчас только потому, что не осталась одиночным явлением
и перестала быть смешною странностью умного, даровитого
и тонкого человека: Гиппиус - одна из стаи славной людей,
чувствующих себя в праве указывать, какими путями должно
идти общественное возрождение России. Как художники
и литераторы, как люди большой культуры, они, вместе
с 3. Гиппиус, достойны всяческого уважения. Но им не место
быть на поле сражения. Здесь они не больше, как военные
корреспонденты, к несчастью для себя и для своих соседей,
вообразившие, что именно им дано направлять ход кампании
и предсказывать, на чьей стороне окажется победа. И одна
из текущих задач русской критики состоит, между прочим,
в том, чтобы отвадить непризванных от легкомысленной
проповеди, фантастических лозунгов и ни к чему не обя­
зывающих литературных выступлений. Давно пора, чтобы
255

~пустые покупатели~ поскорее ~отвалились~ от Ермилиной
мельницы... Недаром ведь на войне принято посылать доб­
ровольцев под первые пули. Как литературное ~пушечное
мясо~ - 3. Гиппиус и ее единомышленники еще терпимы,
но в рядах их оставлять небезопасно: сомнут, смешают ряды,
превратив неизбежное в трудную минуту отступление в бес­
порядочное бегство.
Дело совести каждого из нас, пришедшего в мир в одну
из роковых его минут, безошибочно и раз навсегда опре­
делить свое отношение к ходу событий и свое место - все
равно, в рядах ли, или в тылу, или на передовых позициях.
Ведь не место человека красит, а человек место. Но, раз
избрав его, нужно пребыть верным и нужно знать, что слово
и дело - одно, что смолчать
-
не грех, а крикнуть не вовре­
мя да не про то в иной час бывает позорно. Нехорошо уже
и то, что в эти дела личной совести приходится замешивать
посторонних судей - критику. Подлежащие сейчас ее суду
должны бы сами знать, что им можно и чего нельзя. Сте­
на, которой когда-то отгородилисЪ от общественной жизни
бывшие декаденты и эстеты, разрушена ими же. В. Брюсов
дал нам свой сильный ~кинжал~, ~где вы, грядущие гунны~
и несколько менее сильных вещей. Ф. Сологуб по-своему
преломил ~события~. К. Бальмонт и Н. Минский провели
годы и годы в изгнании. Но ни один из только что упомя­
нутых поэтов, кроме 3. Гиппиус, не потерял равновесия,
не преувеличил своих сил и своего общественного значения.
Есть в первом томе прозы 3. Гиппиус рассказ ~Простая
жизнь~, таящий намеки на совершенно иную, спокойную
и сосредоточенную манеру письма. К сожалению, дальше
двух-трех подобных опытов писательница не пошла. Очень
может быть, что, если бы она родилась в более созерцатель­
ное, менее бурное время, ее дарование нашло бы для себя
подходящую почву и соответствующие ему интересы. Случи­
лось иначе, - и мы должны отвергнуть большую половину
написанного ею. Чтобы показать, что могла дать 3. Гиппиус
в прозе, приведу отрывок, где так свободно и искренно-легко
она переходит от самого, казалось бы, для нее главного -
трудов отшельника ~отца Софонтия~, к еще более главному­
к лесному букету яркой гвоздики и бледных лиловых цветов.
Так пленительно по-женски она забывает о первом - ради
256

вторых, и в легкости ее забвения нет ни кощунства, ни позы,
напротив: неожиданно выступает свое, особое, тайное бла­
гочестие. ~парило; солнце так и падало на плечи. Прошли
мимо колодца, который своими руками выкопал Софонтий.
Здесь он спасался, здесь же и принял вольную кончину,
ради веры - сжег себя в сруб. Отойдя несколько саже­
ней, вспоминаю о своем лилово-красном букете~. Ни жеста,
ни остановки - ничего: не видящие, обращенные к своему,
внутреннему, вольно переходящее от ~сжег себя в срубе~
к ~лилово-красному букету~ глаза. ~надо было оставить
на могиле. Ведь это его цветы, с его поляны. Спутник мой
уже далеко, но я возвращаюсь. С трудом отмыкаю калитку,
потом тяжелые двери могилы. Цветам хорошо в прохладной
мгле, около темной иконы Богоматери~.
В том же дневнике поездки на ~светлое озеро~ мы на­
ходим замечания, которые любопытно сравнить с общим
направлением лирики З. Гиппиус.
~- Хорошо, - говорит мой спутник,
-
но если вы при­
знаете, что без Евхаристии нельзя спастись, то как же быть?
Ведь почему-нибудь не совершаете вы ее себя?- А мы еще
не осмеливаемся, - тихо и серьезно отвечал Иван Игнатьевич.
В его серьезности и строгость, и надежда, и правда. Дмитрия
Ивановича я пытаюсь убедить, что в исключительной ~ду­
ховностиi> есть демоничность, ибо только ~дУХi>, ~даймонi>,
плоти и костей не имеет, вполне ~духовенi> ... Замечательно,
что ~духовностьi> приводить к рационализму. Все духовные
секты- секты рационалистическиеi>.
Если отвлечься от частностей и взглянуть лирике З. Гип­
пиус в глаза, как человеку, станет ясно, что она, подобно
раскольникам, лишила себя ~Евхаристииi>, т.е. акта, движения,
по мнению одних, символически, по мнению других, реально
свидетельствующего о нашей связи с Высшими Силами,
иначе говоря - о том, что тлетворная дисгармония нашего
и всеобщего бытия разрешена. И, правда, в серьезности ее
самоограничения есть ~и строгость, и надеждаi>. ~Духовностьi>,
которую, ради стройности своего учения, Д. Мережковский
давно уже нарек демонической, вопреки всем усилиям З. Гип­
пиус, облекает ее глаз, как роговая оболочка; она восприни­
мает все- через ~духовностьi>, и не может иначе восприни­
мать. Демонизм это или нет, ей и подумать не приходится.
Вступается ли она за дьявола, или рассказывает, как дьявол
257
9 Том 15. Бепая дьяволица

опутал сетями людей, или жалуется на то, что ее собственная
душа суха и колюча, как сосновые иглы - ее подход к себе
и к миру всегда один и тот же: идеалы чистоты, цельности
и гармонии владеют ею, при том идеалы эти незаметно для
поэтессы вытягиваются, расплываются, захватывают все
шире границы бытия не затем, чтобы помочь бытию в себе
утвердиться, а затем, чтобы себя над бытием и вокруг него
утвердить. Это ли не крайний предел самой рационалисти­
ческой ~духовности•? Хорошо ли это, или плохо - судить
не берусь. На мой вкус, 3. Гиппиус направила свои силы
не в ту сторону, где возможно наиболее заманчивая добыча.
Но таков только приговор личного вкуса. Стоит отвлечься
от себя и увидеть Гиппиус, как становится попятным, что
ей необходимы и ее духовность, и рационализм, и жадные,
опустошительные набеги их на бытие. 3. Гиппиус порою
страшно, порою она побеждает. Цели этой игры нам понять
не дано, но если человеческое имеет смысл, - в этой игре
достигнуто наибольшее возможное напряжение в его сторону.
Предутренний месяц на небе лежит,
Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.
На дерзостный лик я смотрю неустанно,
И он отвечает ул·ыбкою странной...
И странное слово припомнилось мне,
Я все повторяю его в тишине...
Печальнее месяца свет, недвижимей,
А кони быстрее и неутомимей -
Скользят мои сани легко, без следа,
И я все твержу: никогда, никогда!
О ты ль это слово, знакомое слово?
Но ты мне не страшно, боюсь я иного...
Не страшен и месяца мертвенный свет.
Мне страшно что страха в душе моей нет.
Лишь холод безгорестный сердце ласкает,
А месяц склоняется и умирает.
Что бы ни написала 3. Гиппиус после этой вещи, мы знаем:
даром подобные опыты не проходят. Здесь воздух разрежен,
и бег саней уже не оставляет следа на снегу. Месяц, слово,
страх, я - все стало тризрачным. Только ~тайна лунная•
сплетает ~бесструнную музыку•, убедительную и яркую,
несмотря на холод, безнадежность и муку.
258

В начале своей деятельности, когда ни христианство,
ни общественность не имелись в виду, Гиппиус сознательно
останавливалась на тех моментах человеческой жизни, когда
общественные связи рвутся и начинается свой, отдельный
путь. ~новые люди•, ~Зеркала•, отчасти и третья книга ее
рассказов свидетельствуют о склонности писательницы к не­
понятым, огорченным, одиноким людям. Близость к чудесному
и тоска считались в то время признаками значительности.
Общество и общественное - символами пошлости. Земля,
прекрасная только в минуту первого цветения, значительная
только осенью, в умирании,- опутывает тысячью бессмыслен­
ных, мертвящих пут. Семья и быт - враги человеку. Только
влюбленность, уводящая от быта, может дать подлинную
связь с ближним. Но и влюбленность не от мира сего. Она
приходит, как вестник другой страны, а уйти за нею нельзя.
Иногда смерть разоряет гнезда благополучия. Но быть везде
и всегда гасить попытки движения. Светлый час издали
представляется глупым сном. Дети и влюбленные приходят
к сознанию реальной связи между собою и миром, ~я и ты
одно•, говорят они, ~все- Божье, и люди Божьи, Господня
земля и что наполняет ее•, но в них же самих находятся
уклоны к разрыву.
Внимание к столкновениям ~прекрасной души• и ~пре­
красного мига• с повседневностью могло бы далеко завести
Гиппиус и бесконечно затруднить ей доступ к христианству,
если бы она внесла в свою работу другие приемы. Она лишила
свои ~прекрасные души• упорства, искусственно остановив
их рост. Она изолировала определенную черту в них, как
можно растение пересадить из паринка на отдельную гряду,
и точно так же изолировала разлагающую силу повседневнос­
ти, остановив ее набеги. Прекрасная душа и повседневность
застыли, каждая отдельно. Конфликт разрешался в сказке,
в выдумке о мисс Май, или о полетах ведьмы, в воспоми­
нании или благом обете, как в ~suor Maria•, в случайной
смерти или самоубийстве. Борьба не переносилась внутрь,
а подыскивался способ устранить ее. Заклинание, формула
считались достаточно сильными, и, хотя в яви все остает­
ся на своих местах, доверие писательницы к заклинаниям
стало так велико, что определило весь дальнейший рост
ее убеждений: нужно найти спасительную формулу, и все
будет хорошо.
259
g•

4:Прекрасная душа» была одинока, и потому слаба. Пов­
седневность душила людей порознь. Полагаться на собствен­
ные силы безумно. Таковы выводы из опыта прошлых лет.
Нетрудно догадаться, что спасете будет указано- у проти­
воположного полюса.
В своих статьях Гиппиус вспоминает, что еще недавно
слова 4:Бог» боялись люди и думали, что 4:если Бог, то он
непременно что-нибудь отнимет». Время это, очень недавнее,
еще не обращенного 4:декадентства». 4:Было и так, говорит
Гиппиус, что стыдились этого слова, но теперь, благодаря
обострившемуел сознанию нашего неизбывного голода, стыд,
кажется, проходить. Не отнимающего, а дающего Бога нам
надо - прибавляющего тем, кто уже имеет, а мы имеем мно­
го: целую жизнь. Вот оттого-то и Бога надо искать и звать,
не выходя из жизни, не покидая ни работы, ни крова, потому
что и зовем мы его, любя наше жилище».
В 4:Вопросах общественности» - если уж нужно какое­
нибудь торжественное название для попыток спасти людей
не только помощью Бога, но и помощью 4:соборности» -
в вопросах общественности Гиппиус руководится тем же
позывом выбрать путь в сторону наименьшего сопротивления.
Одинокая личность разлагается. В стаде личность теряет самое
свое ценное - как пыль с бабочкиных крыльев. Утверждая
себя и только себя, личность отдается во власть мертвого
кольца преходящих мгновений. Утверждая Бога и только
Бога, она вступает в конфликт с собою. Итак, нужно равно
любить и себя и Бога. - Мир преходящ. Любить мир во имя
мира - грешно и бесцельно. Отвергать его, как то делали
аскеты, тоже грешно и бесцельно. Мир - Божий, и через
Бога нужно принять мир... Стадная общественность грозит
4:мещанской кристаллизацией». Почитать человечество как
высшую ценность, тоже грешно и бесцельно, ибо это значит
почитать свое преходящее 4:Я», лишь бесконечно арифме­
тически умноженное. Спасителен 4:расширяющийся инди­
видуализм», не забывающий последних целей - всеобщего
слияния вещей в Боге. Расширяющийся индивидуализм
будет ломать старые соединения людей 4:ВО имя нового -
такого, где этот индивидуализм, при нераздельности с ними,
чувствовал бы я свою неслиянность».
Спорить с подобными построениями не следует. Они
могут быть вредными лишь тогда, когда вводят кого-нибудь
260

в заблуждение. В их широте тонут все недоумения, чтобы
замениться одним: какое дело миру до этой широты? Вы­
званные к жизни волею заинтересованного в них лица, они
уже в силу этого обстоятельства ни для кого не обязатель­
ны. По внешности они напоминают изречения христианс­
ких мистиков, и, как последние, могут быть оценены лишь
по тем изменениям, какие они вносят в духовную работу
их создателя. Если они, действительно, связаны в качестве
двигающей и направляющей силы с устремлениями твор­
ческого духа - следует определить их реальное содержание
для каждого данного случая. Для других людей, неспособных
расширять свое бытие в любви, эти схемы бывают нуж­
ны, как судьи, для осуждения - чтобы разобраться в хаосе
собственных переживаний и с помощью карающего меча
отделить желанное от нежеланного. Тогда, запомнив, что эти
схемы играют здесь лишь служебную роль, следует перенести
внимание на то, за что судит себя человек. Возможен еще
случай, когда крайности соединяются в едином понятии
Бога, чтобы избавить философствующий ум от затруднений.
Если бы не знать лирики 3. Гиппиус, можно бы заподозрить
происхождение ее схем из последнего источника. Но, судя
по стихотворениям, гармония всеобъемлющей веры нужна
ей затем, чтобы ее собственная неспособиость поддержать
эту гармонию - обнажилась до конца.
Свою веру Гиппиус связывает с будущим - мира и своим.
Для настоящего остается обостренное внимание к дисгар­
монии, как ежедневная работа, и заклинания, как источник
вдохновения или как светлый сон. Подобно большинству
писателей, Гиппиус довольствуется указанием фактов дис­
гармоничности в мире, не исследуя их природы, как делал,
напр., Достоевский, который испытывал ~идеал Содомский~
на огне ~идеала Мадонны~, а ~идеалу Мадонны~ посы­
лал искушения Содома. Пытливость Гиппиус направлена
на изобретете новых случаев, когда добро и зло заступают
друг другу дорогу. Пытливость эта приводит писательницу
порою к очень интересным положениям. Давно уже, в рассказе
~все к худу~ она поставила вопрос о реальности ближних.
Толкуя притчу о сеятеле, она допускает, что под видом про­
росших вражьих плевел Говоривший подразумевал людей.
Может быть, не все мы - подлинные, имеющие наследовать
261

вечность, сыны Сущего. Враг рассеял свои созданья, свои
призраки, они приняли человеческий образ и ходят среди
нас, соблазняя. Может быть, и я лишь призрак? - для того,
кто не хочет воскресить в себе отмершие суеверия средневе­
ковья, для кого, как для большинства из нас, дьявол и Бог
не существуют, в качестве абсолютных реальностей, этот
вопрос не имеет смысла. Гиппиус же возвращается к нему
и в лирике. Тому же призраку зла она посвятила свой пос­
ледний, вызвавший столько споров роман ~Чертова кукла~.
Значит, у нее есть свои основания именно в эту сторону
направить свое творчество.
За ~Чертову куклу~ писательницу упрекали в клеветни­
ческих выходках против революции - и, конечно, напрасно.
У нее не бьто и не могло быть, по самой сущности ее воззре­
ний, желания клеветать. Правда, ее характеристика текущего
положения дел в революционном подполье могла кое-кому
показаться обидной. ~пойми: нас разбросало в стороны~.
говорит один из таинственных заговорщиков ~Чертовой
куклы~. ~одни ужаснулись, но они вовсе не почувствовали
толчка, упрямо и тупо стоят в том же болоте. Оставшиеся
хотят делать, но они с головою старые, в старом, значит,
в старых возможностях. И ведь будет, будет опять то же~.
Что можно возразить против подобной характеристики?
Ничего! Можно предполагать, что дела подполья обстоят
и будут обстоять еще хуже: больше ужас ужаснувшихся,
тупее тупость стоящих в болоте, пемзбежнее вымирание
той когда-то светлой, героической и обнадеживающей куч­
ки русского общества, которую и сегодня и во веки веков
освятит за ее первоначальную чистоту благодарная память.
Нужно отдать справедливость Гиппиус: она могла быть резче
в своей характеристике, но она сознавала, что поражение
тех, с которыми так случайно связался Юруля~ - наше
общее поражение, и потому научилась быть осторожной.
Итак, не против революции направлена ~чертова кукла~.
Вообще нужно помнить, что слова ~реакция~ и ~революция~
в устах писателей-христиан приобретают совершенно иной
и для сегодняшней действительности вполне безопасный
смысл - смысл мировых схем, надежд на преображение
мира, и связываются не с общественной жизнью, как это
принято думать, а с общественно-космической, как она ри­
суется в грандиозных образах христианской апокалиптики.
262

•Чертова кукла~ - это попытка изобразить и осудить
•вечную реакцию~ - пустопорожнюю маску соблазнителя,
живущего призрачно-деятельной крикливой жизнью, а на са­
мом деле лишь спутывающего и сталкивающего чужие, ре­
альные расчеты и судьбы. У Юрули нет ни пафоса, ни целей.
Каучуковая гибкость его психики делает то, что он может
приспоеобиться к любому собеседнику, поддакнуть ему как
раз в той точке беседы, где соблазнитель и соблазненный
соприкасаются одною любовью к косности, и таким образом
отвлечь последнего от настоящей тревоги и настоящего дела.
Как и всюду, Гиппиус в •Чертовой кукле~ не удается вы­
явить определенные живые черты живой действительности:
она пользуется старым материалом для своих - литератур­
ных- целей, ставит в центре романа искусственно собран­
ное по мелочам лицо, и вокруг него, как вокруг солнца зла,
заставляет вращаться Подчинившихея ему и соблазненных.
По мере развития романа, суета Юрули усиливается - но он
так и не становится яснее. Его •угадывают~ - ведь он,
по замыслу, ничто, пустота - но главного, как он внедряет
в сердце бытия, .мы так и не увиди.м до конца. Остаются
лишь отдельные черты его. •У Юрули заботливая снисхо­
дительная нежность~. читаем мы. <<Весело чувствовать себя
сильным и веселым. Веселым, свободным, крепко связанным
в один узел; пути открыты, вот как эта пустая широкая
линия Васильевекого острова перед ним. И стальной руль
послушен ему, - как его тело, его жизнь послушны его
мысли, воле, желанию, капризу, удовольствию, забаве... О,
как вчуже досадно иногда, что люди еще такие глупые, еще
такие несчастные!~.
Когда Гиппиус определяет причины, почему надо искать
Бога и бежать одиночества, и учит как спастись от духовного
голода, слабости и разложения, она обещает столько благ,
что лоневоле связываешь ее обещания с фразой Юрули:
•0, как вчуже досадно иногда, что люди еще такие глупые,
еще такие несчастные!~ Ее легкие переносные схемы бо­
гопознания и миростроительства не должны ли привести
к тому идеалу, который воплотил Юруля? Правда, Юруле
чужда любовь к Богу, к миру и к ближнему, он занят только
тем, что культивирует свои маленькие удовольствия, чтобы
вдруг разом без крика и стона увянуть, как вянет в жаркой
комнате красный масляничный шар. На то он и предста-
263

витель зла. Но как случилось, что Гиппиус приписала ему
все то, чего ей недостает, чтобы полно и свободно, всею
жизнью, а не словом только, прославить, конечно, свои,
а не Юрулины идеалы? У нее нет ни веселья, ни свободы,
ни связанности в один узел, ни твердой походки овладев­
шего истиной человека. Не одни растерянные, полу-сошед­
шие с ума от беспочвенности революционеры лишены всех
этих духовных благ. Даже те, кому являлась Suor Maria,
да и сами эти весенние, таинственные, лилейные девушки
Гиппиус в том же невеселом положении: больших надежд
и сегодняшней бедности. По-своему, общество было право,
рассердившись за ~Чертову куклу~. как за клевету. Клеве­
тать Гиппиус не хотела. Но где же идеалы? И откуда им
взяться на этой гнилой почве? У Гиппиус были наилучшие
намерения указать людям их ошибки и призвать к верному,
совмещающему все вечные возможности пути. Для указания
ошибок у нее есть свое право: она ведь знает, что, чтобы их
не было, нужно равно любить Бога и себя. Беда лишь в том,
что это ~слово~. это заклятие вечно вырывается у нее из рук
и лукаво парит над головою, соблазняя надеждами. А ткань
жизни все та же - или даже становится хуже и слабее
в требовательных, нервных и жадных руках. Гиппиус сама
умеет лишь мять и рвать эту ткань. Ибо без надежд на пре­
ображение, когда отлетит мечтательный гений христианского
жизнестроительства, у нее остается лишь ее острый взгляд,
не пропускающий ни одного пятна, ни одной неправильно
затканной нити, и требования, - требования, одно другого
категоричнее, разъедают основу. Трезвость сухого, перестав­
шего быть женским, но и не мужского ума отвергает, себя
самое, ибо, если этой трезвости, не смягченной религиозным
безумием надежд, дать силу, она захочет утвердиться в радос­
ти и веселим, т.е. перегнется к соблазнам Юрули. В судьбе
Гиппиус, как и в судьбе многих современных поэтов, есть
эта жестокая странная точка: они переросли земные, огра­
ниченные возможности, но не умеют открывать в них зна­
чительных символов великого мирового. Каждая частность
бытия вызывает отрицание и страх - страх за частностями
потерять ~все~. Объединяющая, все оправдывающая надежды
не выносят близости этих частностей, как вообще всякая идея
коробится от жара подлинного бытия. И вот случилось то,
что Гиппиус, в ~принципе~ отвергающая аскетизм, корнями
264

своими вросла в почву, делающую аскетизм неизбежным.
На этой почве и выросла ее сдавленная страхами и недове­
рнем к себе лирика. Ее мировоззрение в корне противоречит
всему ее душевному складу, но она готова скорее сломить
и распять себя ради этого мировоззрения, чем признать,
что ей подсказывают ее трезвость, зоркость и аналитичес­
кая способность ума, т.е. неразлучные с нею - ее первые
и последние враги. Эта борьба с самой собою и составляет,
главным образом, содержание лирики Гиппиус.
265

К.И. Чуковский
З.Н. ГИППИУС
1
Если ты не любишь снег,
Если в снеге нет огня,
Ты не любишь и меня.
3. Гиппиус
Вы с женщиной, которую не любите. И все кругом нехо­
рошо, неуютно. Каменные лестницы, ветер. Она вам надо­
ела,- •отвязаться бы!~- и жалка, и противна. А вы вдруг
перед ней на колени и молите ее о любви:
-
О, нелюбимая, не знаю почему, но жду твоей любви,
хочу, чтоб ты любила!
Неестественно. Невероятно. Хотели ударить, и вот ло­
бызаете. Отталкивая, маните. Что за странная любовь -
наизнанку!
И это с вами всегда - во всех ваших любовных чувствах.
Мы, например, остальные, мы чахнем и сохнем, когда наша
страсть без ответа. А вы напротив, вы почти веселитесь:
-
Пускай, моя Светлана, меня не любишь ты, - это под­
линные ваши слова. - О, пусть тебя не вижу, тем глубже я
люблю... Мне всех радостей дороже моя неразделен:ная любовь ...
А когда наша страсть угасает, мы все, остальные, как мы
тогда печальны! Вечная элегичность умирающей, догорающей
страсти! у вас же и здесь а rebours 1: ни грусти, ни боли:
1 наоборот (фр.).
266

-
Мне было не грустно, мне было не больно. Я думал
о том, как в душе моей вольно...
И дошло до того, что измена любимого, унижение, оскор­
бление страсти высшее для вас торжество. Мы, остальные,
ревнуем и мучимся, убиваем, калечим соперниц, соперников,
а у вас ... вот ваша песня обманутой девушки:
Не меня, - ее, ее
Любит он, но не ревную;
Счастье ведаю мое
И, страдая, торжествую.
Неслыханная песнь торжествующей любви! Кто из мил­
лионов влюбленных за тысячи-тысячи лет пропел бы такую
песнь! Девушка ~ведает счастье~, когда ее любовник ласкает
другую!! Что за извращенное, странное сердце! ..
Я уже не говорю о том, как вам дорого, как вы заботитесь,
чтобы ваша любовь непременно была безнадежной:
-
Мы силу любви - одной невозможностью мерим.
-
Я
радость мою не отдам никому: мы любя неслwтны...
Когда-то в детстве я думал об антиподах, что это такие же
люди, как мы, но только у них все наизнанку. Лед у них
жжется, огнем они тушат воду. Подсудимые у них судят
судей, и всякий, как о высшем блаженстве, мечтает о смерти,
о болезни, о голоде. Теперь, когда я прочитал ваши книжки,
это ваше ~собрание стихов» З.Н. Гиппиус, я вижу, что моя
мечта - не мечта. Такое племя, несомненно, существует,
и это племя - ваше, родное. Там у вас должно быть это
принято, там у вас должно быть это ~норма~ - говорить
и ощущать такое:
Радость из-под муки рвется...
Мне радость мешает страдать...
С какою радостною мукой...
Все радости скучны...
Люблю я отчаяние мое безмерное...
Приветствую мое поражение... (З.Н. Гиппиус. Собрание
стихов. т. 1 и 11).
Там у вас должно быть трюизмы - эти любимые ваши
слова: ~тяжесть счастья~, ~радость страдания~ и всякий,
должно быть, проникнут этим редкостным вашим ощущением:
~в последней жестокости - есть бездонность нежности:
и в Божией правде- Божий обман~.
267

И если бы случайно как-нибудь я прочитал у вас, что горе,
например, тягостно, а радость сладостна, я бы этому весьма
изумился, как самому диковинному парадоксу. Обычное для
вас парадокс. Любовь без ненависти и веселость без скорби
вам, я думаю, недоступны. О смерти, например, вы пишете
с улыбкой и нежностью:
-
~о, почему тебя любить мне суждено неодолимо?­
Концу всегда, как смерти, сердце радо. - Странно сердце
радует безмолвие и смерть.- Приветствую смерть я с без­
умной отрадой и муки бессмертья не надо, не надо!~
Да не подумают, что это культ смерти, кладбищенство,
сологубовщина... Это просто ваше а rebours. Та самая rnania
contгadicens1 , о которой говорит в одном рассказе Брюсов.
Люблю горе и ненавижу счастье. Люблю ненависть, нена­
вижу любовь.
Я счастье ненавижу,
Я радость не терплю.
И т.д., и т.д., и т.д. Однообразное, упрямо-неуклонное
всегда и во всем ~наоборот~. Что это? Кокетство? Бравада?
Ницшеанская хлестаковщина? Поза?
В ваших стихах то и дело читаю:
Смиренная гордость.
-
Безумие мудрости.
-
Воскресная смерть.
-
Дневная ночь.
Кипящая льдистость.
-
Верная неверность.
-
Снеговой огонь.
Как однообразно и бедно. Как будто на машинке сфаб­
риковано целыми пачками, дюжинами. Вы же фабрикуете
еще и еще.
-
Где начало, там конец. - Все, что вверху, то и внизу.
-
Мы, скромные, бесстыдно молчаливы. - Мне страшно, что
страха в душе моей нет, - вот типичные ваши речения.
На каждом ваше клеймо.
И характерно: когда вы очутились на берегу реки забве­
ния, Леты, вы тотчас же сказали себе:
~нет даже забвения в рокоте Леты~.
1 мания противоречий (лат.).
268

Что же это такое? ~Скромность бесстыдства~. ~начальный
конец~. ~страстное бесстрастие~ -что же это такое у вас?
Просто ли словоблудие, fa~on de parler1, или подлинное
кровное чувство? Я думаю, и то, и другое. Но подлинного,
кровного больше. В основе, я уверен, здесь подлинно все; пусть
иные слова и фальшивят, и лгут, но лирика ведь не лжет
никогда, а именно в вашей лирике, в самом тоне ее и ритме,
я слышу, вне всяких слов, ту же сложность и смешанность
чувств, которую неутомимо пытаются выразить ваши сло­
ва: ~распни~ и ~осанну~ вместе, восторг и уныние сразу;
не одними словами вы говорите об этом, но тем, что помимо
слов, всем электричеством своей поэзии, каждым нервом
своего стиха. Вы не только повествуете о себе, но вы хоть
чуть-чуть, хоть на миг, заражаете собою и нас, и под чарами
вашей поэзии мы, действительно, на мгновение чувствуем,
что правда обманна и смерть мила. Лирика лгать не может,
это речь от души к душе. Здесь шутихи афоризмов бессиль­
ны и бубенчики бряцающих слов. И ведь какая нужна сила
внушения, какая искренность и патетичность, чтобы внушить
другим такие чувства, которые чужды и ~отвратны~ чуть
не каждой душе человеческой, чтобы передать, отобразить
(пускай и отдаленно!) такую искаженную, запутанную, слож­
ную душу, как ваша!
О, как сами вы ненавидите эту бедную свою душу. ~я
рабом твоим, запутчица, не стану~. ~ты, уныльница, меня
не сторожи~:
Ты сближаешь два обратные желанья,
Ты сидишь на первопутанных узлах,
Ищешь смешанности, встречности, касанья.
Вы тоскуете о простоте, вам тягостна ваша сложность:
~жалко, мертвенно и грубо все, что сложно~. ~Бегу от горь­
ко сложной боли я и перепутанных узлов~... В прекрасных
сонетах вы доказываете (а вам это необходимо доказывать!),
что нужно жить, ~как дитя~. быть ~радостным и простым~.­
~Буду весел я и прост, пока живу~. но, конечно, это тщетные
мечтанья, ~запутчица~ вас путает доныне.
Интересны ваши отношения к Богу. Вы часто обращаетесь
к Богу с молитвами. Но молитвы ваши тоже наизнанку:
1 оборот речи (фр.).
269

За Дьявола Тебя молю,
Господь! И он Твое созданье.
И кощунство и молитвы - сразу. Да не подумают, что
здесь демонизм. Здесь все та же rnania contradicens, игра
антитетических чувств:
-
Я не могу поклоняться Богу, если я Бога люблю.
Поклонение и вызов сразу. - Не дам тебе смирения,
оно удел рабов. - Слабости смирения я душу не отдам.
-
Смирение - есть величайший грех.
-
Смиренномудрие нас
губит и т.д., и т.д.
Иначе вы не умеете; такое уж извращенное сердце. И ска­
завши когда-то: •люблю я себя, как Бога~, вы ждете от Бога
милости именно за эту свою дерзость:
-
Господь, мои мятежиости и дерзость освяти.
В мятежиости и дерзости - святость; в молитве
-
ко­
щунство; в гордыне - любовь; вы и здесь прямолинейны
и упорны.
11
Теперь самое главное.
Ведь видеть белое в черном и черное в белом - это значит
видеть только серое.
Сразу идти и вперед и назад - это значит стоять на месте.
Сразу и любить и ненавидеть - это значит быть равно­
душным.
И потому вся ваша великолепная лирика есть лирика серо­
сти, косности и равнодушия. Из ваших книг я впервые узнал,
что и у косности есть пафос, и у равнодушия - свой лиризм.
•Никого не люблю. Ничего не знаю. Я тихо сплю~, - уже
не говорите, а как бы бормочете вы в экстазе безразличия
и вялости. - •Не хочу, ничего не хочу, принимаю все так,
как есть~. - •Живу без жизни, не страдая~.- •Тупо, мед­
ленно живу~. - •Ж<иву без мысли и без воли я, без упова­
ний и скорбей~. - •Без борьбы и без усилия опускаюсь я
на дно~.- ~мои глаза под паутиной, она сера, мягка, липка>>.
Даже в безумно-волнующий миг, в октябре девятьсот
пятого года, даже и тогда вам бьmо:
270
Упоительно - и скучно.
Хорошо - и все равно.

Сон, коснение, оцепенение души, инфернальная скука
и томь - это ваша постоянная тема, и сколько образов
находите вы для нее, какие мелодии и ритмы. Здесь вы
несравненный художник. И неистощимы у вас проклятия
этой вашей косной, и страшной, и оцепенелой мертвой
душе:
~в своей бессовестной и жалкой низости она, как пыль
сера, как прах земной, и умираю я от этой близости, от не­
раздельности ее со мной~.
~она шершавая, она колючая, она холодная, она змея.
Меня измучила противно жгучая, ее коленчатая чешуя~.
~о. если б острое почуял жало я! Неповоротлива, тупа,
тиха. Такая тяжкая, такая вялая. И нет к ней доступа, она
глуха~.
Не душа, а недотыкомка какая-то. В ней нет жизни, она
труп, вы сами это ясно и мучительно видите. ~Мертвый
ястреб душа моя. Как мертвый ястреб лежит в пыли, отдав­
шись тупо во власть земли~. - ~и эта мертвая .. . моя душа~ .. .
Да и как же иначе? Тот, кому все - все равно, и распни
и осанна; для кого да и нет равносвяты, у кого любовь убита
ненавистью, страсть бесстрастием, вера неверьем - у того
мертвая душа, и никакой Чичиков на нее не польстится.
И все ваши стихи - панихиды, отпевание этой вашей мер­
твой души.
Тяжелый холод в душе моей.
К земле я никну, сливаюсь с ней.
Иобамертвы- онаия.
Каждое чувство, едва родившись, тотчас же умерщвля­
ется противочувствием, приводится к нулю, к пустоте. Ибо
если Божья правда, - есть Божий обман, то нет ни правды,
ни обмана, а есть ничто, nihil, нуль. И если гордыня смирен­
на, то нет ни гордыни, ни смиренья, а опять-таки какая-то
дыра. И если, как вы говорите, ваша душа есть снеговой
огонь, то нет ни снега, ни огня, снег растаял, а огонь погас,
и опять небытие, nihil.
Пусть я слишком упрощаю все это, но в основе это, не­
сомненно, так.
Вы первый и единственный в России величайший поэт
нигилизма. Гениальный певец пустоты. Такой опустошенной
души мы, кажется, доныне не знали.
271

Вы воспеваете ничто. Вы каждым стихотворением гово-
рите: у меня в душе - ничего. Ничего, ничего, ничего:
~ни твердости, ни нежности, ни бодрости в пути•.
~ни боли, ни счастья, ни страха, ни мира•.
~ни ясности, ни знания, ни силы быть с людьми•.
~нет смелости ни умереть, ни жить• ... и т.д., и т.д.
Вы подсчитываете свои нули, подводите итоги пустоте.
И не потому ли ваши стихи так безвещны, бескрасочны?
Ведь их тема - небытие, отрицание сущего; и не пото­
му ли даже отдельные в них слова суть как бы символы
небытия:
Беззвонный.
Безросный.
Безрадужный.
Безвластный.
Безлюбовный.
Безгорестный.
Безогненный.
Бесструнный.
Безблагодатный.
Этих слов в стихах у вас многое множество. Не радугу,
а безрадужность; не огонь, а безогненность; не власть, а без­
властие воспевают ваши стихи: то, чего нет, изъян, отсутствие,
минус, ущерб, - безжизненность и безжеланность.
-
Не лучше ль в тихой безжеланности заснуть, как спит
степной ковыль!
Умереть - уснуть. Не быть. Тишина, забвенность, мара,
сон. Баю-баюшки, баю! ~сомкни плотней пустые очи и тлей
скорей, мертвец. Нет утр, нет дней, есть только ночи... Ко­
нец... • И пустота! ~Пустынный шар в пустой пустыне, как
Дьявола раздумие•.
Но какими цветочками и бантиками умеете вы укра­
шать - пустоту! Нежнейшее и грациознейшее из ваших
стихотворений так и называется ~Нету•. В этих стихах само
небытие говорит о себе:
-
Меня Сотворивший меня обидел, я плачу оттого,
что .меня нет.
Нуль плачет о том, что он нуль!!! К нему кто-то приходит,
хочет помочь, спасти, но он повторяет свое:
-
Зачем ты приходишь ко мне, зная, что меня небу­
дет - и теперь нет?
272

Кто, кроме вас, мог бы спеть эту песнь о том, кого нет
и не будет, - и спеть так трогательно, так изысканно-нежно:
О, зачем ты меня тревожишь?
Мне твоего не надо пути.
Ты для меня ничего не можешь:
Того, кого нет, нельзя спасти.
Ты душу за МеНЯ ПОЛОЖИШЬ, -
А я останусь венок свой вить.
Ну скажи, что же ты можешь?
Это Бог мне не дал - быть.
(•Женское•)
Никогда еще небытие не являлось в таком обаятельном
образе и не говорило столь милых слов! Офелией, вьющей
венок у ручья, - чистейшим, поэтичнейшим ликом оберну­
лось пред вами ничто. Но часто оно является вам и в другой,
в отвратительной личине- мелкого беса, недотыкомки, дья­
вола, - и напрашивается к вам в приживальщики: •вечный
спутник• всяческой косности, сонности, вялости:
•Я прежде всем себя тревожил: хотел того, мечтал о том...
А с ним мой дом... не то, что ожил, но затянулся, как пушком•.
<<Безрадостно-благополучно и нежно-сонно и темно... Мне
с дьяволенком сладко-скучно... Дитя, старик, - не все ль
равно?•
• Такой смешной он, .мягкий, хлипкий, как разлагающийся
гриб. Такой он цепкий, сладкий, липкий, все липнул, лип­
нул - и прилип•.
Он не отлип еще до сей поры. Дух безросности, безогнен­
ности, безлюбовности, безрадужности, безблагодатности, -
тысячи многоразличных •без-•, опустошающих и умерщ­
вляющих душу.
•Иобасталимы- единый.Ужянесним
-
явнем,я
в нем! Я сам в ненастье пахну псиной и шерсть лижу перед
огнем•.
111
Но кому я пишу эти строки? Зинаиде Гиппиус, •извес­
тной декадентке•? Только ли ей одной? Этот дряненький
дьявол бестревожности - ее ли одну облапил? Дух небытия,
дух косности и пустоты, гаденький анатэма, Nullus, разве
273

не играет и нашими душами? Мы все теперь - чертовы
куклы! - ~Мертвечина ты, стерва тухлая•,
-
мог бы каждый
сказать себе. Гиппиус, чем дальше, тем больше, ненавидит
в себе мертвечину, свою ~тупую, вялую, серую, мертвую•
душу. Она томится, и ее стихи с первой строки до послед­
ней - какое-то бесслезное, оцепенелое рыдание. И она уже
до того дошла, что сама себя предала анафеме и написала
о себе жесточайшую, злобнейтую книгу, которую так и озаг­
лавила: Чертова кукла.
Книга эта только что вышла (Московское книгоизда­
тельство, 1911), -
и по виду она - современный роман,
обыкновеннейший Боборыкин, но по сущности это свирепая
расправа автора с самим собою.
Автор захотел изобразить героя нашего времени. Кто же
этот герой? Санин? Пожалуй, и Санин, но исправленный
и дополненный. В Санине не было множества черт, которые
так показательны для современности нашей. Где в Санине -
Азеф? Где в нем декаденты? Где в нем- реакция? И вот
Гиппиус затеяла написать такого Санина, в котором бы все
это было совмещено, - и показать, что он
-
чертова кукла,
дьявольское наваждение, живой мертвец.
Тема превосходная, замысел величайший, но чем боль­
ше я вчитывался, тем сильнее меня поражало: да ведь это
она сама, ~известная декадентка• З.Н. Гиппиус, это родной
ее брат, и именно, как родного, она ненавидит его!! Он
воплощение именно той безгорестности, безлюбовности,
безблагодатности, которую так виртуозно всегда выражала
Гиппиус. Ему, как и ей -
Упоительно - и скучно,
Хорошо - и все равно.
Он тоже герой небытия, косности, мертвости. - ~Его,
может быть, совсем нет, а только кажется, что он есть•, -
говорит про него кто-то в романе, и сам автор в предисло­
вии указывает: ~хотелось мне собрать, сосредоточить черты
душевной мертвости в одном человеке•.
У героя ~мертвое лицо, - оно точно никогда не бьию
живьш•.
И все вокруг него тоже мертво: ~безсветное, безгранное
пространство• - ~внешняя чернота, внешняя смерть•. Он
274

чует пустоту своей пустыни, и если бы был поэтом, напи­
сал бы то, что так хорошо написала вместо него 3. Гиппиус:
Пустынный шар в пустой пустыне...
Отчаянье! Отчаянье!
Конечно, разница между ними огромная. Он системати­
чески убивает в себе Бога, вытравляет всякий, как говорится,
порыв, она же в этой своей Сахаре вечно хочет хоть что­
нибудь посеять, посадить, завести там ~хоть какого-нибудь,
хоть плохенького Бога~, и призывает, тоскуя:
Господь, Господь мой, Солнце, где Ты?
Душе плененной помоги!
И ждет заветных каких-то ~сроков~. какого-то воскресе­
ния: ~я сплю, успенью моему покорный, но чаю воскресенья
вечной правды~ и почти, насколько может, верит: ~все будет
иначе~, а он именно эту свою мертвость в себе и лелеет,
он победоносен, он выпятил грудь и, как череп безглазый,
смеется.
Вечно с глазу на глаз со своею душою, Гиппиус следит
за нею, как за чудовищным каким-то насекомым, испуганно
и брезгливо, топчет ее, отмахивается, обороняется, ведет с нею
затяжную, глухую борьбу, и в этом обаяние и мучительность
ее глубокой и благородной поэзии.
А ее герой, сатириконствующий, лоснится от самодо­
вольства; все, для него тарарабумбия, - современнейший
из современных! - он есть худшая Гиппиус, ее карикатура,
ее дьяволенок, Гиппиус без лирики, Гиппиус без сложности,
без томления, без душевных извилин, но все же Гиппиус;
пускай в ней - многое, чего нет в нем, но все, что в нем,
тоивней!
... Этот новый роман З.Н.
Гиппиус принято всюду бранить,
а между тем он очень хороший. Лишь один есть у него
недостаток: он еще не написан. Это не роман, а как будто
проект романа, чертеж, - вот как бывают чертежи зданий,
машин. Начерчено все отлично: трубы, и крыши, и окна,
но ведь это еще нужно построить, нужно железо и дерево.
Однако и за это спасибо. Быть может, отыщется ~камен­
щик, каменщик в фартуке белом~. и все это осуществит,
совершит.
275

Но и здесь основная беда: во всех этих черточках и ленивых
набросочках, которые составляют роман, та же косность, то же
равнодушие. Нет никакого пафоса. Роман обличительный;
автор хочет проклинать, ненавидеть, но каждая страница
говорит: все равно, черт с вами, все равно.
Дьяволенок равнодушия и безтревожности, - гнали бы
вы его прочь, когда пишете гражданственный роман! Люди
у вас стреляются, умирают, азефствуют, но в каждой строке
у вас слышится:
Живите, люди, играйте, детки...
Внизу чуть слышно, шуршит поток,
А я качаюсь в воздушной сетке,
Земле и небу равно далек.
Стихи превосходные, но если б ваш Нуллюс, Юруля, ге­
рой небытия, был даровитый поэт, он непременно создал бы
именно эти стихи.
276

Н.П.Ашешов
О ~ЗЕЛЕНОМ КОЛЬЦЕ~
(Литературно-театральные штрихи)
Они меня долго терзали,
И бледный я стал и худой:
Одни - своей глупой любовью,
Друmе - своею враждой.
Гейне
1
Все интересующиеся литературой и театром не могли
не обратить внимания на ту шумиху, которая разыгралась
в нашей петроградекой прессе по поводу постановки в Алек­
сандринеком театре пьесы г-жи Зинаиды Гиппиус •Зеленое
кольцо•. Этой постановке предшествовал необычайно-обиль­
ный поток заметок, извещений, интервью, слухов, опровер­
жений и неизменных бюллетеней о нездоровье того или
иного крупного артиста упомянутого театра, в связи с чем
отодвигалась или приближалась постановка новой пьесы
талантливой писательницы, что чрезвычайно, по-видимому,
волновало авторов всех этих в высокой степени интересных
превентивных сообщений. В газете •Речь•, за пять дней
до знаменательного спектакля, появилась даже целая статья,
подписанная хорошо известными читателям этого издания
и литературному миру инициалами •д.Ф.•, и в этой статье
известный писатель очень талантливо изобразил все магнит­
ные свойства новой пьесы г-жи Гиппиус, свойства, которые
даже самого угрюмого, обреченного на неподвижно-сидячую
277

жизнь петроградца должны были заставить устремиться
немедленно в Александринекий театр.
Кому, в самом деле, не близка тема о нашей учащейся
молодежи, притом совсем зеленой, сидящей еще на mмна­
зической скамье и живущей своей обособленной жизнью?
Кого не волновали эти птенцы, - наше горе и радость, наше
счастье и скорбь, наше светлое будущее или тяжкое разоча­
рование? В чьей семье нет драм, в которых ломаются души
обеих сторон, и в которых в роковой узел сплетаются все
отраженные в семье невзгоды современной нашей жизни?
А автор статьи в ~Речи~, притом столь солидный, обещал
нам в пьесе картину ~перелома в настроениях молодежи,
который стал обнаруживаться незадолго до войны; переход
молодежи от обостренного индивидуализма, безответствен­
ного искания наслаждений - к бодрым жизненным задачам;
отказ от утонченной психологии, от тяготения к самоубийс­
тву, утверждение правды жизни, вера в будущее праведное
устроение человечества~. Г-н Д. Ф. обещал ~оригинальность~
в постановке и развитии темы об отцах и детях, осторожно
рассказал кое-что из содержания пьесы, перечислил глав­
нейших артистов и артисток, участвующих в ней, заранее
пополемизировал с ~умниками-разумниками~. скептически
отнесшимися к участию в пьесе г-жи Савиной и торжественно
обещал, что ~вся пьеса обращена к будущему, но корни ее
в настоящем, в самой реальной жизненной толще; дешевые
ухищрения эстетизма в пьесе и не ночевали~.
Это был последний удар гонга пред поднятием занавеса,
а г-жа Гиппиус у нас пользуется и без того значительной
популярностью, как поэтесса, романистка и критик. Правда,
таинственное замечание о неночующем в пьесе эстетизме
вызывало некоторое удивление, но зато этот интригующий
финал серьезной статьи тем острее оттачивал общее любо­
пытство. А это, по-видимому, только и требовалось.
Пьеса, наконец, была поставлена. Крупное театрально-ли­
тературное событие созрело, и все желавшие могли вкусить
от этого сладкого плода жизненной правды, не попорченного
пятнами эстетизма.
После постановки пьесы первоначальный шум значитель­
но усилился. Сначала, правда, дежурные газетные рецензии
прозвучали в весьма минорном тоне: плод оказался кислым.
В свою очередь и публика премьеры разошлась в оценке
278

пьесы, и часть зрителей довольно явственно выражала свой
протест шиканьем. Пьеса провалилась. Но за то, вслед за тем,
с мощью морской сирены, зазвучали в печати новые голоса:
была организована, так сказать, спасательная экспедиция,
которая должна была вызволить из беды потонувшую пье­
су и разъяснить неионимающей публике ее недалекость.
В экспедиции приняли участие такие силы, как Д.С. Ме­
режковский, Владимир Гиппиус, и - admirationem teneatis,
amicit,- сама г-жа Гиппиус. Явление, можно сказать, небы­
валое в нашей литературе. Шум обратился в грохот. А так
как для отечественной драматургии искони веков сущест­
вует при Александринеком театре ~ковчег завета•, который,
священно храня литературные добрые традиции: тщательно
фильтрует все пьесы, предназначающиеся для этого театра,
то, само собой, родилась необходимость, чтобы театрально­
литературный комитет выступил со своими объяснениями
и, не бросая спасательного круга, что не входило бы в его
обязанности, пролил бы, так сказать, масло в бушующие
волны, ибо, естественно, все протестанты, не приемлющие
~зеленого кольца•, обратили свои недоуменные взоры в сто­
рону этого комитета.
Так замкнулся шумный круг ~зеленого кольца•. И до сих
пор еще в печати играет мертвая зыбь, и о пьесе, раздутой,
как цеппелин, идут нескончаемые толки.
11
Сначала о самой пьесе, а потом о шуме, около нее подня­
том; кстати, этот шум рисует некоторые наши литературные
нравы.
Несомненно, что если бы не этот шум, к новому произ­
ведению г-жи Гиппиус отнеслись бы с большим спокойс­
твием; если бы не предшествовавшая реклама, так искусно
разбередившая любопытство публики, последняя, не ожидая
от современного театра, в силу всем попятных причин, но­
вых откровений, пророческих перспектин и смелых слов,
трактовала бы ~зеленое кольцо• так же добродушно, как
трактовала она пьесу совсем молодой писательницы г-жи
Грушко 4Любовь матери•, тоже прошедшей недавно. Наша
публика без предрассудков по отношению к женскому твор-
1 можете ли, друзья, удержаться от удивления (лат.).
279

честву, а в настоящем сезоне- решительный урожай на жен­
ские пьесы. Кроме Александринекого театра, драматические
новинки, принадлежащие перу женщин-писательниц, были
поставлены и в Малом театре - г-ж Миртовой и Жуковс­
кой, и даже в Народном Доме - г-ж Гуриелли и Бахаревой.
Это только нескромный Чехов очень скептически относился
к женскому равноправию в области драматической литерату­
ры. Мы имеем в виду не тот его рассказ, в котором тяжелое
пресс-папье совершило планирующий спуск на голову женщи­
ны-писательницы, а его письмо к г-же Щепкиной-Куперник,
недавно опубликованное в V томе писем писателя.
•да вы правы, - пишет Чехов своей корреспондентке,
-
бабы с пьесами размножаются не по дням, а по часам, и я
думаю, только одно есть средство для борьбы с этим бедстви­
ем: зазвать всех баб в магазин Мюра и Мерилиза и магазин
сжечь~ (А. Чехов. Письма. Т. V. С. 228). Это - милая шутка
юмориста, и, конечно, наша культурная и свободомыслящая
публика никогда не позволила бы себе выражать свой про­
тест в резкой форме только потому, что пьеса вышла из-под
пера женщины. Но несомненно, что протестовавшая публика
премьеры была разочарована: ей слишком много пообещали
и слишком мало дали.
В чем же, однако, дело?
Действительно, г-жа Гиппиус, - как правильно предсказал
г. Д.Ф.,- поставила в своей пьесе проблему об отцах и детях
проблему, до сих пор бывшую в русской литературе одной
из самых больших, важных и ценных. Какова современная
молодежь, каковы ее отношения к отцам и каковы коллизии,
рождающиеся из соприкосновения двух разных поколений?
Ответы на эти вопросы заключают в себе бесспорный инте­
рес. Но нужно признать, что интерес этот в значительной
мере уже стерт русской жизнью. Вопрос о самой молоде­
жи, об ее современной душе, переживаниях, устремлениях,
идеалах и достижениях - это вопрос жгучий. Но борьба
отцов и детей пошла уже давно на убыль. По мере того,
как растет общественное и политическое сознание, расши­
ряются культурные горизонты, обновляется жизнь в новых
широких порываниях, и обрисовываются свежие социальные
и политические конъюнктуры, грань между отцами и де­
тьми стирается. В недифференцированном ни классовыми,
ни иными факторами обществе естественное движение впе-
280

ред воплощается в его передовой части, в молодежи. Были
периоды русской жизни, когда молодежь была единственной
отдушиной, через которую выливалось общественное недо­
вольство; были периоды, когда единственно на плечах моло­
дежи лежал тяжкий груз борьбы за светлые идеалы. Тогда
на узком пространстве общественной и политической борьбы
сталкивалась отравленная жизнью, ее ласками и благами
мудрость успокоившихся или всегда бывших спокойными
отцов с порывистостью, нетерпеливостью и боевою актив­
ностью молодежи. Но по мере дифференцирования общества,
по мере политических завоеваний и углубления самосознания,
спор между отцами и детьми из семьи переносится на более
широкую арену и перевоплощается в другие формы борьбы,
при которых семейный элемент и родственные отношения
не играют никакой роли. Теперешние отцы не могут быть
ни Фамусовыми, ни Кирсановыми по отношению к своим
детям, как и дети - не Чацкие и не Базаровы. Теперешних
детей и отцов многое соединяет, если же что разъединяет,
то не в силу разностиости поколений, а в силу разностиости
интересов. Политические, например, идеалы сблизили мно­
гих отцов и детей. Правовая свобода ставит их в плоскость
взаимной нестесняемости, потому что их окружает такая же
и для всех общая атмосфера. Кипучая борьба интересов
происходит вне семьи, и чем свободнее эта борьба в об­
ществе, тем меньше места для нее в недрах семьи. Правда,
мы находимся в самом начале этого процесса, но он ясно
виден теперь, и дикостью, например, теперь была бы драма
девушки из-за того, что родители не пускают ее на курсы,
запирая в тюрьму четырех Вильгельмовых ~К».
В пьесе г-жи Гиппиус трактуется именно теза о борьбе
отцов и детей. Эта борьба теперь, однако, совсем не прежняя,
старая борьба, теперь она, так сказать, квалифицированная.
А талантливая писательница, которая могла в своих про­
изведениях уловить биение новой жизни, а в своей поэзии
найти красивые эстетические отзвуки паутинно-тонких пе­
реживаний души, совсем не видит сдвига в отношениях
современных детей и отцов.
Собственно старшие - отцы и матери
-
представлены
в пьесе г-жи Гиппиус в лице одного Вожжина да двух дам.
Есть еще на сцене и дядя Мика, журналист бальзаковского
возраста, но его автор относит к друзьям молодежи. Таким
281

образом, нам приходится иметь дело, преимущественно,
с самим Вожжиным. Что касается дам - Елены Иванов­
ны и Анны Дмитриевны, то относить их за скобку борьбы
было бы нелогично. В отношениях к детям это - просто
заурядные эгоистки, крикуньи, глуповатые, ничем не инте­
ресующиеся и сосредоточившие свою жизнь около интере­
сов спален. К детям оне имеют такое же отношение, какое
имеет к ним занимаемая ими комната, т.е. никакого. Анна
Дмитриевна устраивает глупый и ненатуральный скандал
по поводу собрания в ее доме молодежи, хотя эти собрания
происходят регулярно и она о них отлично осведомлена.
А Елена Ивановна нагоняет скуку на свою дочь своими
глупыми жалобами на несчастную жизнь. Тут нет борьбы
поколений, - здесь просто сопоставление детей и их глу­
пых матерей, которые без всякой борьбы несносны, ибо они
прежде всего - мещанки.
Принцип отцовства воплощается, таким образом, в пьесе
в одном Вожжине. Но этот инженер- славный малый, добрый,
отзывчивый, совестливый и любящий свою дочь, искренно
желающий предоставить ей полную свободу и широкую
возможность жить осмысленной интеллектуальной жизнью.
Борьбы между ними нет ни по существу их отношений,
ни по развитию действия пьесы.
А между тем та зеленая гимназическая молодежь, которая
фигурирует пред нами в произведении г-жи Гиппиус, бранит
старшее поколение, находящееся где-то там, вне пределов
досягаемости для зрителя. Почему мы должны верить под­
росткам в гимназических куртках и коротеньких платьицах
с милыми косичками, что не только отцы их, но и старшие
братья - все изжили себя, что они мертвецы живые, стари­
ки, если добрые, то робкие, если злые, то глупые? В чем же
реальная основа расхождения отцов и детей, где камень пре­
ткновения для их гармоничного сосуществования? По пьесе
мы этого не видим, и зритель, естественно, недоумевает,
почему он должен верить на слово юнцам, склонившись
перед авторитетом Сережи, Никса, Руси и Маруси?
111
Итак, борьбы поколений по пьесе нет. Быть может, она
была в творческом замысле автора, но на сцене она исчезла.
282

Что же представляет собою эта молодежь? Какие у нее
духовные и душевные переживания, какие идеалы и стрем­
ления?
Г-н Д.Ф. обещал нам молодежь новую, бодрую, покончив­
шую с кошмарами прошлого, вроде тяготения к самоубийству,
и стремящуюся к утверждению правды жизни, на новых
моральных началах. Но как и борющихся с детьми отцов,
мы не видели и новых детей. Пред нами, действительно,
прошло несколько пар подростков. Но речи их совершенно
невразумительны, идеалы неощутимы, новый дух не веет
над ними, а их поступки грешат великим грехом против
молодости же, против ее святого духа.
Они крикливы, эти мальчики и девочки. Говорят о Гегеле
и творческой эволюции, исторических причинах и коллектив­
ной работе, о необходимости быстро расти, быстро накоплять
знания. Но все это - либо вычитанные из книжек мертвые
шаблоны ходячих мыслей, столь естественное попугайство
в зеленом возрасте, или приторная преснота, вроде догма­
та о необходимости «милосердия~. Это милосердие часто
звучит в юных устах, но к кому оно - неведомо, как неве­
домо, зачем оно, ради какого идеала? Сережа произносит
одну сакраментальную фразу: «взять бы все это устройство
жизни, да под ноги: было бы от чего оттолкнуться, если
прыгать~. Как, однако, при такой «воле к борьбе~ сочетать
с нею милосердие? Хорошо милосердие, когда ребята всю
современную неустроенную жизнь хотят «себе под ноги~.
точно топтать живых людей этой неустроенной жизни (а
без них нет и ее) значит совершать променад в веселый
месяц май, под душистыми ветвями сирени, после оконча­
ния экзаменов.
Молодежь г-жи Гиппиус пуста, как ореховая скорлупа
без ореха. Ни одной яркой мысли, ни одного красочного
движения. Болтовня и болтовня, которой, впрочем, не ме­
шают ни звонко-звучащее имя Гегеля, ни... танго. Да, танго.
Потому что ребята учатся на сцене и этому танцу, правда,
стыдливо скрываемому от зрителей живою изгородью моло­
дежи. Гегель и танго, это такой маседуан, который, конечно,
не снился бедному немецкому философу.
Юность смела, юность порывиста, юность может легко
разрушать. Юность беспощадна и легко ей перешагнуть чрез
все препятствия для достижения своих идеалов. Юность
283

эгоистична не по отношению к себе, а по отношению к своим
достижениям. И когда она идет вперед, но предварительно
привязывает к своим ногам железные ядра сомнительного
догмата о милосердии, она этим самым готовится не к бо­
евой жизни, а к спокойствию, при котором никакая борьба
и невозможна. Милосердие хорошо в применении к слабому,
к побежденному врагу, к сраженному противнику, к нуж­
дающемуся в помощи и участию, а не к вечно кусающим
ядовитым змеям? И поэтому вечное милосердие, арендую­
щее молодое сердце, симптом душевной слякоти, пресноты
и слюнтяйства.
И все эти бесконечные словеса о милосердии так часто
звучат со сцены, что невольно думаешь, да не в сестры ли
милосердия готовит г-жа Гиппиус своих девочек-гимназисток
и не в санитары ли гимназистов? Но для этого достаточно
краткосрочных курсов Красного Креста, и уж тогда совершен­
но излишни и танго, и Гегель, и синдикализм. Не война ли
навеяла на писательницу этот гипноз милосердия?
Юность свежа и неизменно стыдлива. Есть большая при­
родная красота в этой стыдливости, этой моральной чисто­
те, этой сдержанности в обнаружении своих естественных
хотя бы, но тайных порывов юного здорового тела. Вся
та прежняя боевая наша молодежь романтического боевого
прошлого, которая оставила такой большой след в нашей
истории, страдала даже гипертрофией моральности в отрица­
нии личного счастья. Кошмар же ~огарничества•, раздутого
злыми врагами молодежи, заключался именно в том, что
были развязаны все узы, столь крепкие у юности. Эта полоса
прошла. Наступила естественная реакция, и это ярко видно
и без утверждений г-жи Гиппиус и ее адвокатов. Однако
новая молодежь, такая возвышенная, идеальная, новая моло­
дежь г-жи Гиппиус, прямо поражает отсутствием скромности
в самых интимных вопросах. Как, в самом деле, допустить,
чтобы в большом обществе молодежи, среди горячих бесед
о Гегеле и творческой эволюции, об устройстве жизни, о стра­
даниях и скверности отцов, как допустить, чтобы верзила
в 23 года, не одолевший еще гимназической иремудрости
и многократно зимующий в гимназии, встал бы и непри­
нужденно начал говорить о своем физическом падении?
Какая новая, идеалистическая молодежь допускает у себя
такие разговоры? Возможно ли, чтобы опять-таки в разгар
284

серьезной беседы девочка-подросток, оправляя невинным
движением косичку, вдруг вскочила бы и потребовала себе
неожиданно слова «для одного заявления•. А это заявление
сводится к тому, что она «влюблена• ...
Конечно, это надуманно и придумано, сочинено вообра­
жением, уже не вмещающим светлых переживаний светлых
дней, когда так сладка тайна первых трепетаний любви, когда
бережешься от чужих взоров и находишь счастье в этом не­
знании другими буйных восторгов сердца. Кто в пятнадцать
лет выносит их на площадь? Кто публикует о них? Нет, это
не молодость и не зеленая юность говорила устами подрос­
тка, а либо ее пустосвятство, либо притупленное авторское
восприятие юных ощущений.
Равным образом, поклепом на свежесть юной души звучит
признание и другого подростка, сделанное подруге, тако­
му же подростку: «у меня мама - художница с настроением,
а отец- общественный деятель, и у обоих есть свои привя­
занности•. Не рассказывают такие славные дети, какими их
пытается изобразить г-жа Гиппиус, таких тайн, да и где же
догмат милосердия по отношению к врагам-старшим?
IV
Полнаянесостоятельность идеальной молодежи г-жи Гип­
пиус, вопреки очевидным намерениям автора, доказывается,
в сущности, всем ходом пьесы. Содержание ее в высокой
степени несложно.
У инженера Вожжина была когда-то жена. Она ушла
от него и живет теперь с другим. От первого брака родилась
дочь Финочка, теперь уже почти взрослая. Дочь приезжает
к отцу и пытается что-то сделать, не то для примирения
разошедшихся давно родителей, не то для облегчения своего
довольно-таки неприятного существования. Но у Вожжина
есть уже своя давняя «привязанность•, и это обстоятельство
столь угнетающе действует на Финочку, что она готова за­
стрелиться. Тогда к ней приходит на помощь вся молодежь,
группирующаяся в кружке «Зеленое кольцо•, и создает ей
определенный выход.
В пьесе нет действия, есть разговоры: нет нарастания
коллизии, которое делает драматическое произведение ху­
дожественным, сценично-жизненным, и приемлемым для
285

зрителя; нет самой коллизии, потому что в пьесе нет борьбы
ни страстей, ни интересов. В драматическом отношении она,
поэтому, весьма слаба,- совсем зеленая пьеса. Но в литера­
турном она трактует столь ценную тему, что помимо искус­
ственного шума, об этой теме приходится серьезно говорить,
потому что г-жа Гиппиус своим произведением слишком грубо
затрагивает важный нерв общественного организма, именно
молодежь, затрагивает и дискредитирует ее беспощадно.
Приходится защищать от ~любви~ г-жи Гиппиус эту моло­
дежь, как приходится защищать эту молодежь и от @ражды~.
Духовная и моральная ценность новой, положительной
молодежи, будто бы теперь идущей на смену не только отцам,
но и старшим братьям, естественно, должна учитываться
по ее поступкам.
Какие же поступки совершает молодежь, кроме тех праз­
дных разговоров, которые мы уже отметили выше?
Молодежь собирается в кружок ~зеленого кольца~ под
сильным влиянием журналиста, дяди Мики, человека ~по­
терявшего вкус к жизни~. В журналисте этом нет ничего
журналистского, и если этот сухарь так же пишет, как говорит,
ходит и действует, то его читателям частенько приходится
тошно. Дети его называют ~кожаным~. потому что он для
них книга-справочник по всем вопросам - да притом в ко­
жаном переплете. Дядя Мика- просто до последней степени
неподвижен разумом своим и тускл действиями своими.
Дети его любят. Из милосердия? Может быть. Но ведь
дети милосердны к отцам и братьям, с которыми они борют­
ся, - а дядя Мика уже посеребрен сединой и устал от жиз­
ни, развалившейся у него от какой-то неудачной любовной
авантюры. Тем не менее дети с ним не борются и считают
его своим, что девицы-подростки неоднократно и немило­
сердно подтверждают звучными и вкусными поцелуями,
каковые потерявший вкус к жизни дядя Мика приемлет,
не только не препятствуя, но, по-видимому, с иревеликим
удовольствием и аппетитом.
В кружок молодежи ~зеленого кольца~ залетает несчаст­
ная ласточка - Финочка, рано обломавшая свои крылышки
на семейном ~счастье~ своих родителей. Скромная провин­
циалочка, она в первое же заседание кружка, на которое
попадает, говорит открыто о своих страданиях. Ей обещают
помощь и поддержку.
286

В чем горе-злосчастье Финочки? Она чего-то жаждала,
сама, впрочем, не отдавая себе отчета, чего именно. Приеха­
ла эта скромная девочка пожаловаться папе на свою долю
в новой семье мамы, мечтала о чем-то вроде примирения
и, в конце концов, почувствовала крах душевный, узнав,
что у отца есть ~привязанностъ~. Молодежь видит и знает
ее страдания и обсуждает средства для облегчения тяжелого
надрыва Финочки.
Что сказала бы страдающему товарищу настоящая, жи­
вая молодость, имеющая волю к борьбе, к новой свободной
и независимой жизни? Такая молодежь, принимая к сердцу
муку юной души, ответила бы, вероятно:
~иди к нам, милая девочка. Рано ты обожглась о жизнь.
Хрупки твои силы. Одинока ты. Но мы около тебя. Приди
в нашу среду. Будем учиться и бороться вместе, готовясь
к великой жизненной борьбе. Посмотри, мы - молоды,
здоровы, сильны своими дерзаниями. Мы ощущаем новую
жизнь и ее радости, воспринимаем ее солнце и его теплоту.
Пред нами - радуга прекрасных возможностей, в сравнении
с которыми мелкие семейные дрязги, измены, папашины
увлечения и маматины истерики, - ровно ничего не стоят.
Будем же учиться и пойдем вместе светлыми путями, ибо
мы верим в себя и в свои идеалы~.
Молодежь г-жи Гиппиус чувствует по-иному, недаром
для нее тупой дядя Мика- путеводитель. И, вероятно, ту­
постью своею дядя Мика заразил и молодежь, потому что
она вспомнила в недобрый час, что в шестидесятых годах
девушки, рвавшейся к свободе и знанию, принуждены бъти
выходить фиктивно замуж, чтобы воспользоваться относи­
тельной свободой положения замужней женщины.
Глупо придумали дети. В шестидесятых годах фиктивный
брак был выходом из деспотической семьи, накладывав­
шей свои цепи на свободные порывания молодых девушек.
Фиктивный брак спасал их от теремов и ига предрассудков.
Фиктивный брак совершалея во имя больших и высоких
идеалов новой русской жизни, после краха крепостничес­
тва засиявших в сознании и встретивших лютую вражду
пропитанного стариной общества.
В данном случае нет совершенно никакой аналогии.
У Финочки - умный и славный отец, который ни в какие
терема ее не запирал и не запрет, а, наоборот, сам содейс-
287

твует освобождению дочери от мещанского плена у матери.
И тем не менее дети решили, что единственным выходом
для Финочки явится фиктивный ее брак с... дядей Микой.
Нужно заметить, что тот самый Сережа, который гро­
зил ~бросить все устройство себе под ноги, чтобы было
от чего оттолкнуться, если прыгать•, - пред этим решением,
очевидно отталкиваясь от ~устройства•, прыгнул прямо
в объятия прехорошенькой Руси, с неуклонным намерением
этот прыжок запечатлеть впоследствии самым законным
браком. Известно, что влюбленные любят видеть вокруг
себя влюбленных же и, женясь и выходя замуж, содейс­
твовать устройству таковых же браков и среди близких
себе. Не потому ли и Сережа набрел на нелепую мысль
о браке Финочки и дяди Мики, что сам уже испробовал,
не без приятности, состояние, в каковом обычно пребывают
женихи?
Но это состояние не особенно предполагает к напряженной
работе мысли, потому-то Сережа так усердно рекомендует
дяде Мике жениться на Финочке. Какими аргументами
убедили Финочку выйти замуж за старого Мику, - зри­
телям остается неизвестным. Но дядю Мику дети убежда­
ют согласиться на их план самыми потешными доводами,
от чего четвертый акт пьесы обращается в сплошной фарс.
Дядя Мика растерян, но, по-видимому, к нему возвращается
утерянный было, вкус к жизни при виде цветущей Финоч­
ки, и он соглашается. Но, как мужчина ограниченный, он
серьезное решение глупых детей,- по образцу шестидеся­
тых годов, - тотчас же дешифрирует по-своему и не без
улыбки торжества вопрошает: ~а что, если я серьезно в вас
влюблюсь?• Даже тугоумный дядя Мика смекнул, что шес­
тидесятые годы - шестидесятыми, но розы в шестнадцать
лет могут заставить забыть былые любовные тернии.
Итак, выводы. Современная молодежь душевный надрыв
разрешает при помощи брака. ~зеленое кольцо•, в котором
закаляется будто бы душа современной идеальной и идеа­
листической молодежи, обращается в брачное бюро. Мо­
лодежь, мечтающая о новой жизни и утверждении правды,
искусственно и по глупости своей создает нелепый брак
подростка с нудным и скучным недоумком, видя в этом
акте братскую помощь ~коллектива• заблудшейся душе.
Этот выход, за которым жизнь так часто приуготовляет
288

цепь трагедий, не свидетельствует ли о низком моральном
и духовном чутье молодежи г-жи Гиппиус? Молодежь проло­
ведует милосердие, но к Финочке она жестокосердна, потому
что толкает ее на любовь без любви, на преждевременное
увяданье в том же семейном чаду, в каком молодежь, по ее
словам, и сама задыхается. По отношению к дяде Мике это
весьма милосердно, но его старческие радости покупаются
такой ценой, о какой чуткая молодежь должна хотя бы ин­
стинктивно иметь надлежащее представление. Не говорим
уже о том, что об обучении и подготовке к жизни молодежь
и совсем забыла, или она предполагала, что Финочка, вый­
дя замуж, будет бегать в гимназию с книжками под мыш­
кой? Над этими брачущими и брачущимися гимназистами
и гимназисткаминевольно встает изъявленная сатанински­
похотливой улыбкой тень самого В.В. Розанова, который,
при слове брак, приходит всегда в неописуемое волнение,
а об обязательных браках гимназистов и гимназисток с при­
нудительным проживанием в храмах писал пламенные стро­
ки (см. ~Уединенное~). Так, далекими кругами расходится
по морю мысли брошенная блудливой рукой идея. Почем
знать, к каким берегам прибьет ее капризная волна? А та­
кому талантливому автору, как 3. Гиппиус, совсем петрудно
было бы отгородиться от сомнительных экспериментов над
молодыми душами в нехорошем стиле другого стана.
v
Публика первого представления и театральные рецен­
зенты отнеслись к пьесе весьма сурово, и, как читатель
видит, она вполне заслужила такого приема. Весьма веско
в той же ~Речи~ разрушила всю карточную постройку пьесы
г-жа Любовь Гуревич, показав ее нежизненность, схематич­
ность, неправдоподобие и антихудожественность и резко
отозвавшись о молодежи, как о ~пренеприятных маленьких
старичках-исповедниках и проповедниках, бегающих на сце­
не в гимназических платьицах и рубищах~. Отрицательно
отнесся к пьесе и рецензент газеты ~день~ г. Импрессионист,
назвавший пьесу ~сухой и малокровной~ и из деликатности,
по-видимому, не коснувшийся нелепого выхода, придуман­
ного молодежью для несчастной Финочки. Другие газеты
вторили этим голосам. Провал был несомненным.
289
10 Том 15. Беnая дьяволица

Но не напрасно г. Д.Ф. уже заранее полемизировал с про­
тивниками пьесы, называя их презрителъно •умниками
и разумниками~. Когда пришлось бросать спасательные
круги, явилось много отважных рыцарей для защиты дамы.
И вот тут-то нам приходится столкнуться со странным ли­
тературным явлением, идущим в разрез со всеми добрыми
традициями русской печати.
Можно ли было бы себе представить Чехова, который
печатно выступил бы в защиту своей провалившейся пье­
сы, который полемизировал бы со своими театральными
критиками, раздавал бы печатно похвалы исполнителям
в театре, выражал бы одобрение тем из рецензентов, ко­
торые •поняли~ его? Что бы близкие Чехова выступали
адвокатами его?
Чехов, бежавший из Александринекого театра после про­
вала •Чайки~. Чехов, бродивший в тоске, несмотря на бо­
лезнь, всю ночь по неприютным, сырым и холодным улицам
Петербурга. Чехов, то ненавидевший театр, то любивший
его пламенно и никогда не истребивший в себе этого слад­
кого яда - видеть свое интимное •я~ перевоплощенным
на сцене, видеть творения своей души воспроизведенными
артистами-художниками! ..
После провала пьесы с интересной статьей о ней выступил
в •дне~ г. Владимир Гиппиус. В статье много верных заме­
чаний о споре поколений, хотя выводов никаких не сделано.
Но самое любопытное то, что ни о ценности пьесы, ни об ее
провале не бъто сказано ни слова. Вслед за ним выступает
в печати ( •Биржевые Ведомости~) и сам Д.С. Мережковский.
Защита его заслуживает некоторого внимания.
Автор констатирует неуспех пьесы при первом пред­
ставлении, но сообщает, что при втором спектакле публика
отнесласъ к пьесе одобрительно. Это обстоятельство нис­
колько не смущает писателя. Он смело заявляет, что •раскол
мнений публики есть ничто иное, как раскол поколений,
изображенный в пьесе~. И, точно изучив хорошо состав
зрителей театра, г. Мережковский продолжает: •на первом
представлении шикал •хор стариков~, на втором приветс­
твовал автора •хор молодых~. Кто правее? Кто сильнее? Это
решит будущее. Юность часто ошибается. Но ведь и старость
не всегда безошибочна. Во всяком случае раскол сделан,
а, кажется, это только и нужно было автору~.
290

Довольно странный вывод: выходит, что сама г-жа Гип­
пиус нарочно стремилась к расколу мнений в публике, т.е.
сама же заранее подготовила себе провал под аккомпанемент
шиканья?
Пусть так, пусть г-жа Гиппиус настолько самоотвержен­
на. Но что же сказать об ее адвокате, который решительно
затем поносит публику первых представлений, шикавшую
43еленому кольцу•? 4Мы хорошо знаем, - пишет г. Мереж­
ковский, - кто присутствует на первом представлении: это
люди, убеленные театральным опытом, судьи неумытные,
умники-разумники (припомните те же слова г. Д.Ф.), видя­
щие бесконечно дальше своего носа и никогда не садящиеся
в лужу, словом те, о ком сказано - взяли ключ разумения.
Это старики не только по возрасту, потому что истинная ста­
рость не в возрасте. Это - вечные старцы в утробе матери . . .
Они-то и шикали на премьере 4Кольца•, сразу поняли, что
камешек в их огород. От этих-то дыханий старческих воздух
в зале сгустился так, что трудно было дышать•...
Конечно, г. Мережковский может признавать 43еленое
кольцо• chef d'oeuvre'oм, самым совершенным продуктом
4Искусства творящего• (Гоголь, Достоевский, скромно пояс­
няет автор). Но это не исключает известной корректности.
Принимая во внимание, что 43еленое кольцо• -продукт
4Искусства творящего• его супруги, почтенный писатель
мог бы более сдержанно относиться к ее критикам, без
запальчивости и раздражения и без брани и поношения.
Ведь на страницах печати происходил не семейный спор
и ссора, когда оскорбленный супруг может защищать суп­
ругу, хотя бы при помощи Крупповекай пушки, а литера­
турный открытый поединок при равных условиях сторон.
Поношение ничего не доказывает, и какие бы сильные сло­
ва г. Мережковский не употреблял по адресу шикавшей
публики и протестовавшей критики, он не может отнять
у них права иметь самостоятельное суждение без суфлерства
г-на Д.Ф.
Наконец, выступила на страницах 4Дня• и сама г-жа
Гиппиус. Пришлось для этого ей перешагнуть некоторые
традиции литературы: кто судья в собственном деле? Но г-жа
Гиппиус дерзает, а счастье за смелым.
Конечно, автор весьма скромен в пахвалах себе и в собс­
твенной самооценке и, конечно, он играет на тех же струнах,
291
10•

на каких разыгрывал мелодии о непонимании и г. Мереж­
ковский.
Если бы ~пресса~. - пишет г-жа Гиппиус,
-
благосклон­
но встретила ~зеленое кольцо~ и ее участников, новую
русскую молодежь, - мне пришлось бы задуматься. Уж
не ошибаюсь ли я вместе с моими героями? Они говорят:
~старые нас не понимают, а мы их поймем и всегда про­
стим~. И вдруг бы эти ~старые~. -то есть, как раз те, кто
пишет в газетах, - вдруг бы они
-
~поняли~? Меня такое
предположение несколько смущало. Но оно не оправдалось.
Оправдалось в полноте утверждение ~новых~ молодых: ста­
рые и не понимают их, и не прощают. Ясно видит ~зеленое
кольцо~ тех, к кому имеет силу отнестись ~с милосердием~.
Худа еще нет для самих ~старых~, если они не ~понимают~.
Нет вины, во всяком случае. Нонепонимание важности воп­
росов, которые завиты в смене времен и поколений, косное
невнимание к идущему, растущему, к будущему,- вот это
уж опасно. Пребывших в ограниченной самоуспокоенности
жизнь рано или поздно вытолкнет вон - и уже без всякого
~милосердия~.
Итак, все критики едва ли не кретины-старцы, и г-жи
Гиппиус кажется настоящей общественной катастрофой это
~непонимание важности вопросов, которые завиты в сме­
не времен и поколений, косное невнимание к идущему,
растущему, будущему~. Какое превыспреннее отношение
к собственному произведению и своей особе и какая пора­
зительная, чисто юношеская стыдливость в демонстрации
своих достоинств и качеств?!
Подумаешь, г-жа Гиппиус создала новую систему- фи­
лософскую, социологическую, историческую или антропо­
логическую. Подумаешь, она нашла точку опоры, чтобы
перевернуть весь старый мир с его дряхлым миросозерцанием,
и вот теперь, видя, как этот труп противится воде жизнен­
ной, которою писательница его опрыскивает, и угадывая
чутким сердцем своим все неизгладимые бедствия от этого
упорства, - г-жа Гиппиус делает отчаянные усилия, чтобы
заставить себя слушать. Она гальванизирует труп своими
острыми доводами, она чертит на хартии времен свое ~мане,
факел, фарес~ тому, кто ее не послушает. Какое удивитель­
ное зрелище... Однако скромность еще не вполне утрачена
автором, и он гордо заявляет черни непросвещенной: ~только
292

раньше два слова к ~совсем ничего не понимающим~: отдав
раз навсегда мою пьесу ~зеленое кольцо~ на литературный
и любой суд всякого встречного и поперечного, я не поду­
маю защищать ее~.
И тут же, в целом фельетоне самым порывистым образом
защищает свое произведение, приводя из него цитаты, всячес­
ки стремясь уверить читателя, что молодежь, сочиненная ею,
действительно существует, что настроение у нее действенно­
идеальное, что дядя Мика - умница и все ~понимает~ и т.д.
~Кстати~, - как выражается г-жа Гиппиус,
-
она говорит
комплименты театральному рецензенту ~петроградских Ве­
домостей~, потому что он тоже ~понял~ не в пример прочим
кретинам. Тоже ~кстати~ г-жа Гиппиус приносит публичную
благодарность всем артистам (многие названы поименно)
и режиссеру г. Мейерхольду за их труды и старания... Г-жа
Гиппиус, очевидно, не понимает всей неловкости такой ав­
торской оценки и самооценки. А для читателей и зрителей
все эти оправдания звучат, как трафаретные газетные объ­
явления: ~семья и друзья почившего горячо благодарят всех
выразивших сочувствие в постигшем их горе~.
~Автор, муж, семья и друзья провалившейся пьесы горячо
благодарят всех выразивших чувства милосердия к ней~.
Это фарс, насмешка, или это новый прием новой лите­
ратуры, питающейся рекламой?
Но дело сделано. Тарасконский шум поднят. Около пьесы­
тревога, движенье, газетная шумиха. Значит, спасательный
круг достиг цели. Пьеса выплывет. И публика торопится
посмотреть заморскую диковину, которую хвалили все: и тот,
кто создал ее, и кто был мужем создавшей, кто другом, кто
братом...
VI
Пришлось в пекотором роде заключительное слово ска­
зать и председателю литературно-театрального комитета,
Ф.Д. Батюшкову. Ведь, как мы говорили, недоуменные взоры
протестанта-рителя были обращены в сторону ~ковчега заве­
та~ и, естественно, следовало ожидать, что он откликнется.
Ф.Д. Батюшков это и сделал весьма, по своему обыкно­
вению, корректно. Тщательно он подобран, среди общих
литературно-исторических и по существу соображений все
293

положительные моменты пьесы, доказал бесспорную ее ли­
тературность, - против этого никто не возражал,
-
хорошо
проанализировал связь поколений и правильно отметил,
не говоря об этом прямо, что позиция литературно-теат­
рального комитета, при оценке пьесы, - особенные. Ведь
в комитете пьесу читают, а «В чтении многое восполняет­
ся воображением и иначе воспринимаешь произведение~.
Словом, г. Батюшков ясно обрисовывает позицию комитета.
С ним можно спорить, не соглашаться, но у него есть аргу­
менты не из той плоскости, в которой оперируют адвокаты
г-жи Гиппиус. И с ним находишь общий язык.
Но, - да простит нам почтенный автор статьи,
-
трудно
побороть искушение и не процитировать одну его фразу,
которая, - увы!
-
топит пьесу самым основательным об­
разом. Г. Батюшков говорит: «В общем, автор, несомненно,
много умнее своей пьесы, в которой не выставлено ни одного
умного человека~.
Оставляя в стороне вопрос о пропорции - много умнее
пьесы, в которой нет ни одного умного, - невальна затре­
пещешь за участь г. Батюшкова. Что-то скажет про него, «не
понимающего важности вопросов, которые завиты в смене
времен и поколений~. обнаруживающего «косное невнимание
к сущему, растущему, будущему~ (классифицированному
г. Батюшковым, как исключительно глупое), и автор, и все
ее ближние и дальние апологеты, дифирамбисты и адвокаты?
При наличности столь стремительного шума вокруг пьесы,
вызвавшей бурю в стакане воды, - да и та была поднята
в идейном сервизе,- вряд ли, впрочем, необходимо защи­
щать театрально-литературный комитет. Роль литератур­
но-театрального комитета в одобрении или неодобрении
пьес для казенной сцены, в сущности, должна быть, при
нормальных условиях, весьма простой в том случае, когда
представляется на его просмотр пьеса автора с определенным
литературным цензом. Писатель, создавший себе прочное
и бесспорное имя, отвечает сам за себя. Окончательным
судьей его будет публика - зрители. Комитету остается
только блюсти добрые традиции литературности, этичности
и особых условий казенного репертуара. Раз эти данные соб­
людены, роль комитета окончилась и дело уже заведующих
репертуаром, артистов и режиссуры брать на себя или нет
постановку пьесы.
294

Конечно, речь может идти лишь о произведениях, при­
знанных писателей-художников. Писатель с реальным именем
отвечает сам за себя. Отвечает, в данном случае, сама за себя
г-жа Гиппиус и весь одиум провала лежит, во всяком случае,
не на комитете, а на ней. Было бы странно, если бы комитет
пресекал возможность талантливым писателям проектироватъ
свои искания в области драмы, на основании субъективных
впечатлений от чтения, которое, по компетентному свиде­
тельству председателя литературно-театрального комитета,
дает неверное представление о степени сценичности! ..
Мы считаем, таким образом, в инциденте с ~утопией~
г-жи Гиппиус литературно-театральный комитет ни в какой
мере неповинным.
VII
Такова буря в стакане вод, поднятая по поводу ~зеленого
кольца~. давшего молодому поколению вместо насущного
хлеба Kriegsbrot1, пресловутый немецкий ~к.к. •. Газетного
шума пьеса не стоила, но молодежь от нее защитить нужно.
Молодежь наша слишком хороша, конечно, чтобы заразиться
философией, настроением и практическими методами ~зе­
леного кольца~. Но на всякого мудреца довольно простоты.
Писательские имена обладают свойством гипнотизировать.
И раз вокруг одного популярного имени роем кружатся другие
популярные имена, пускается эффектный фейерверк слов,
раздаются заклинания, производятся отлучения, пэрекаются
угрозы, раздаются патенты на обладание умом и глупостью
и дипломы на право критики, раз на общественное мнение
учиняется организованный наскок, дело серьезной печа­
ти - предостеречь от этого коллективного празднословия
и идейного праздношатания хотя бы нашу молодежь.
Молодежи с этими, ее ~любящими~ самозванными за­
щитниками не по пути.
1 военный хлеб (нем.).
295

В.В. Маяковский
ОТНОШЕНИЕ К ЭМИГРАЦИИ
С возрастанием интереса к людям РСФСР, естественно,
падает •уважение~ к белогвардейской эмиграции, переходя
постепенно в презрение.
Это чувство становится всемирным - от отказа визирова­
ния белогвардейских паспортов Германией, до недвусмыслен­
ного указания на дверь •послу~ Бахметьеву в Вашингrоне.
В Париже самая злостная эмиграция - так называемая
идейная: Мережковский, Гиппиус, Бунин и др.
Нет помоев, которыми бы они не обливали все относя­
щееся к РСФСР.
Вплотьдонебольшого •театра для себя~.
Мне рассказывал, напр., один парижекий литератор
о лекции Гиппиус на невинную тему о Блоке. Исчерпав
все имеющиеся в стихах, в печатном материале указания
на двойственность, на переменчивость его, на разный смысл
•12~,- она вдруг заминается...
-
Нет, нет, об этом я не стану говорить.
Из рядов встает Мережковский:
-
Нет, обязательно скажите, тут не должно быть никаких
недоговорок!
Гиппиус решительно отказывается:
-
Это антиеврейские фразы из личной переписки, и их
неудобно опубликовывать, нет. Нет, не могу...
Ничего достоверного, но тень на Блока - на лучшего
из старописательской среды, приявшего революцию, - все­
таки по мере возможности брошена.
296

~идейность~ эта вначале кое-что давала: то с бала Grand
Prix1 перепадает тысяч 200 франков, то дюшес де Клармонт
устроит вечер. Это для верхушек эмиграции. Низы воют,
получая только изредка обеденные карточки.
Впрочем, в связи с провалом ~идейности~ уменьшилось
и количество ~вещественных доказательств невещественных
отношений~.
Перед моим отъездом уже какая-то дюшесса выражалась
так: надо устроить этот вечер, чтоб они хоть месяца два
не лезли! Все-таки солидный шаг из русской интеллигенции
в... в черт его знает во что!
Я ни слова не прибавляю в этих разговорах от своей
ненависти. Это точная, записанная мною в книжечку харак­
теристика самих низков парижекой эмиграции.
Лично я с этими китами не встречался по попятным
причинам, да и едва ли они мне б об этом рассказали.
Рядом с изменением ~душевных~ отношений меняется
и правовое.
При мне громом среди ясного неба прозвучал отказ гер­
манского посольства от визирования эмигрантских паспортов.
При постоянных поездках в низковалютную Германию для
поправки денежных дел - это большой удар. Многие стали
бешено наводить справки, где же им взять наш красный пас­
порт (на первое время, очевидно, решили иметь два), потом
последовало, по настоянию французов, очевидно, разъяснение,
что паспортов не визируют, но будут визировать бумажки.
Все-таки с бумажками им много хуже - по себе знаю!
Зато в положительную радость привело германское кон­
сульство визирование в Париже первого, моего, советского
паспорта. Я мирно заполнил анкету. Служащие засуетились.
Побежали к консулу; вышел сам, прекраснейший и добрей­
ший г-н Крепе, тут же велел не требовать никаких анкет
от советских. В секунду заполнив все подписи, выдал мне
визированной мою редкость.
1 большой приз (фр.).
297

........ ~
..@
К.В. Мочульекий
ЗИНАИДА ГИППИУС
•Я считаю мои стихи... очень обособленными, своеструн­
ными, в своеструилости однообразными, а потому для других
ненужными~. - писала 3. Гиппиус в предисловии к своему
первому сборнику стихов.
Да, конечно, ненужными, потому что непонятными. Лю­
бители •женской~ поэзии, нежных и изящных признаний
сердца, любовной исповеди шепотком не пойдут за поэ­
том, который говорит о себе в мужском роде, ни о каком
•шарме~ женственности не заботится - даже не описывает
своей наружности и туалетов. Разнеженный воздухом оран­
жереи и будуара, убаюканный несложными песенками •про
любовь~. этот читатель никогда не последует за суровым
и неприветливым поэтом. Да и зачем ему предпринимать
это мучительное восхождение? Куда его приведут? Внизу
все было так уютно и •красиво~: романтические дорожки
извивалисЪ между грациозными клумбами, в меру печально
догорал закат, томно пели птицы.
А здесь - какой угрюмый ландшафт; выжженная солнцем
пустыня, острые камни, ржаваянеживая трава. И если, за­
дыхаясь на произительном ветру, изнемогая от взлетающего
вверх пути, - он спросит своего молчаливого спутника: •Когда
конец?~ - услышит насмешливое: •никогда~. Во времена
Тютчева наша поэзия описывала в небе орлиные круги. Раз­
махом крыльев охватывала мир - и •блистательный покров~
дня и •черный хаос~. Теперь она вьется прирученной птицей
над одной точкой. Из космической она стала психологичес­
кой- •лирикой душевных переживаний~.
298

Этой ~душевностью~ измеряем мы художественную цен­
ность стихов. Приглядываемся как близорукие к нюансам,
деталям, штрихам; влюбляемся в технику фарфоровых та­
бакерок. Это так ~интимно~! 3. Гиппиус не только не куль­
тивирует душевности - она говорит, что душа искушала ее
Любовь:
Потом душа бездумная, - опять слепая сила,
Привычное презрение и холод возрастила.
И это заявление не случайно. С какой дрожью отвращения
говорится о душе в другом стихотворении:
Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая
Ее коленчатая чешуя.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная - моя душа!
Поэту открылась истина, непохожая на все земные правды.
Он знает, что душа - не самое высшее, не самое последнее,
что ее нужно преодолеть, погубить. Раз душа не абсолют -
она ложь. С момента прозрения начинается борьба и одино­
чество. ~я весь чужой, я чуждой веры~ - вот основа этого
творчества. И все слова,- конечно, ~ненужные~,- кто сам
не испытал, не поймет:
Мне кажется что истину я знаю -
И только для нее не знаю слов.
Отсюда - парадоксальный характер поэзии Гиппиус:
безмолвие выражено в словах, все средства художественной
речи призваны к самосожжению.
~душа~. о которой пишется в учебниках психологии,
обыкновенно наполняется различными ~процессами~. Мате­
риалом для лирики преимущественно служат так называемые
эмоции. Преодолеть душу- не в плане религиозном, а в плане
поэтическом означало бы уничтожить ее эмоциональность.
И Гиппиус делает это с силой и дерзостью огромными. Века
и века лирика питалась чувствами, тысячелетия она растила
любовь. 3. Гиппиус бросает свой вызов:
299

«Я счастье ненавижу,
Я радость не терплю•
( «Серенада• ).
«В свободе счастье и в нелюбви•
(«Не любовь• ).
«Я им подражаю. Никого не люблю.
Ничего не знаю. И тихо сплю>>
(«В гостиной• ).
<<0 мука! О любовь! О искушенье!
Я головы пред вами не склонил•
( «Соблазн• ).
«Мир- успокоенной душе моей.
Ничто ее не радует, не ранит•
(«Иди за мной• ).
Так один за другим, последовательно и неумолимо снимает
она покровы со своей души; рассматривает их на свет - тот
ослепительный свет, который когда-то опалил ее сознание -
и они кажутся убого раскрашенными, лживыми. Тогда без
жалости и стыда их срывает. Даже молитва, выраженная
в словах, изменяет своему подлинному смыслу. Яд чувства
разлитый в образах и ритмах, отравляет ее. И эта ~земная сла­
дость~, проникающая в духовное - самый страшный соблазн.
Здесь нужно последнее усилие, мучительнейшее признание:
Стараясь скрыть от них, что лгу,
О правде Божией толкую, -
И так веду мою игру,
Хоть притворяться надоело...
До правды мне какое дело?
Из какой тоски, из какого предельного отчаянья могли
родиться такие слова? В них было слишком страшно вду­
мываться и их просто не заметили. Но вот кончено: душа
опустошена и обнаружена до дна. Оцепенелая она глядит
на мутный, одноцветный мир. Отрезанная от чувств, отмирает
воля; красота развенчивается, как самозванка.
300
И люди, зло и разно,
Сливаются, как пятна:

Безумно-безобразно
И грубо-непонятно.
Слепые небеса давят могильной плитой, месяц светит
мертвенно, «едко и сладко дышит тление~. Будто смотришь
на этот страшный мир через «Желтое стекло~ - дымная,
ржавая, черная - опаленная земля!
А в другом стихотворении однообразно возвращаются
строки!
Пуста пустыня дождевая...
Страшна пустыня дождевая...
Одна пустыня дождевая,
Дневная ночь, ночные дни.
Острое сознание небытия на мгновение воплощается
в напряженные образы. Вспыхнет нестерпимым блеском,
чтобы разбудить мрак, выльется в «протяжной песне~, -
покривляется жутким шутом, вскрикнет от ужаса - и снова
все темно. Но и ужас - тоже чувство
-
в действительности
его нет: ничего нет.
И страх мой - и тот притворный:
Я рад, что кругом темно.
(«Черный серп~).
Никто из русских поэтов после Тютчева не прислушивал­
ся так проникиовенпо к голосам ночи, не стоял так долго
на пороге «Двойного бытия~, как 3. Гиппиус. Даже стилис­
тически некоторые ее стихи напоминают Тютчева.
Например:
Или:
Я древний хаос, я друг твой давний.
Храни, храни ее ключи
И задыхайся и молчи.
Нонебытие с его отрицательными атрибутами- безмол­
вием, безволием, безжалостностью не цель, а путь. Смертное
томление не успокоится в нем, пройдет и этот испуг - силь­
нейший. Трудно разбирать «стихи~, становящиеся записью
301

мистического опыта: поэт борется с ~соблазном уединения,
которого никто еще не победил~>, с ~тихой радостью смерти~>,
с ~блаженностью безволия~>.
Путь Духа лежит через пустыню; только она рождает
святых и пророков; но из ее песков выползают ~черненькие~>,
~дьяволята~>, ~темненькие духи земли~>; эти искушения поэт
объединяет в одном поразительном образе:
Нежное вниманье сатаны.
Порождения тьмы, жуткие и гротескные изображаются
с отчетливостью галлюцинации. В поэзии Гиппиус действи­
тельность превращается в призраки, и призраки становятся
явью. Этот ~лакомый, большеглазый и скромный~> дух земли,
усердно сосущий леденец - единственный живой в царстве
мертвых.
В гибели душевности - зарождение духовности. И не­
земная любовь все замыкает в себе и ~всему твариому дает
бессмертную душу~>. Это последнее восхождение - чисто
религиозное. Понятно, почему свои стихи поэт называет
молитвами. Поэзия Гиппиус всегда будет ~обособленной~>
и ~ненужной~> для толпы. И в этом ее сила.
302

Г.В. Адамович
~ЖИВЫЕ ЛИЦА~ 3. ГИППИУС
1
Дарование З.Н. Гиппиус на редкость разностороннее,
и трудно решить, кем войдет она в историю нашей лите­
ратуры: поэтом, беллетристом или критиком? Ни одной
из сторон этого дарования нельзя отдать предпочтения.
Если же мы все-таки признаем, что 3. Гиппиус - прежде
всего поэт, то лишь потому, что поэтический дар ценнее, за­
метнее других. Писателя, с равным искусством владеющего
прозой и стихами, всегда называют поэтом, естественно,
неизбежно, не отдавая себе отчета в причинах. Так было
с Гете, Пушкиным, Лермонтовым, в наши дни, например,
с Сологубом. Все называют Сологуба поэтом, хотя сологу­
бовекая проза столь же высокого качества, как и его стихи,
а количественно она даже многозначительнее.
Я пишу о З.Н. Гиппиус по поводу только что вышедшей
ее книги воспоминаний и критики ~живые лица~. Поэтому
я сейчас не могу говорить о Гиппиус как о поэте. Но мне
хочется все-таки отметить исключительную черту в ее поэти­
ческом облике: она, как никто другой, понимает, что поэт -
не мечтатель, или не только мечтатель. То, что Гиппиус,
не переставая быть поэтом, так страстно увлекается то об­
щественностью, то религией, то политикой, резко выделяет
ее из ряда российских Орфеев. Не беда, что эти увлечения
могут быть подчас слишком злободневны и даже мелочны.
Все-таки в их соединении с поэзией есть отблеск желания
303

вернуть поэзию на ее настоящее место, в центр, в ~фокус~
жизни; есть скрытое несогласие удовольствоваться в искус­
стве областью несбыточного и неосуществимого.
Это вполне новые ноты в русской литературе.
Помните:
Мы рождены, для вдохновений,
Для звуков сладких и молитв!
Как бы в ответ на эти знаменитые строки было сказано:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан!
Вся литературная деятельность Гиппиус есть как бы ком­
ментарий к этим двум ~наставлениям~, желание соединить
и примирить их.
Замечу еще в связи с этим: среди русских поэтов последних
десятилетий было почти ~принято~ быть косноязычными
в статьях, письмах и т.п. Поэты- •мастера слова~! - пре­
жде всего не умели говорить. Считалось, что поэт не должен
высказывать свои мысли последовательно, связно и, Боже
упаси, •гладко~. М. Кузмин произнес на каком-то юбилее
коротенькую речь: было мучительно и грустно его слушать.
•Но ведь Кузмин поэт~.- сказал кто-то в оправдание, как
будто поэту так и полагается! Это косноязычие перешло
в писаную речь. З.Н. Гиппиус - одна из тех немногих, ко­
торые этому соблазну не поддались и понимали, что это -
соблазн вздорный.
Ее новая книга •Живые лица~ - одна из удачнейтих ее
книг. В сборнике три статьи - о Блоке, Брюсове и о фрей­
лине А.А. Вырубовой. Можно не любить Блока, не инте­
ресоваться ни Брюсовым, ни Вырубовой - и все-таки эти
полустатьи, полурассказы прочесть не отрываясь. Хороши
не только чрезвычайно своеобразные описания, но и заме­
чания в сторону, всегда умные, часто злые и насмешливые.
Статья о Вырубовой, может быть, наиболее интересна, или
это тема сама за себя говорит? Но мне кажется, что •тон~
распутинекой эпохи найден очень верно, а страницы об им­
ператрице Александре Федоровне - очень проницательны.
Статьи о Брюсове и о Блоке - более из области •истории
литературы~.
304

О Брюсове - очень зло, злее В. Ходасевича. О Блоке
-
сочувственно, почти влюбленно, как ни стремится 3.Н. Гип­
пиус подчеркнуть свои расхождения с ним.
Однако, к ~двенадцати• Гиппиус беспощадна. ~поэма
очень нашумела• - вот все, что она находит сказать о ней.
Смерть Блока объясняется 3. Гиппиус по образцу не но­
вому и до крайности спорному. Если Блок и отрекся пред
смертью от своей последней поэмы, то все-таки можно ли
с уверенностью говорить о его ~политическом• обращении?
Сомнитель~о. Вернее, было бы предположить, что Блок,
даже и в последние свои дни, просто не думал о том, о чем
постоянно думает 3. Гиппиус, и что его отречение от ~две­
надцати• было менее всего отречением политическим, так же,
как и сама поэма никогда не была политическим актом.
11
Несколько недель тому назад я писал о книге 3.Н. Гип­
пиус ~живые лица• и упомянул о том, что в ней всего три
статьи, - о Блоке, Брюсове и Вырубовой. Это неправильно.
Я был ~введен в заблуждение• продавцом, не сказавшим
мне, что книга издана в двух томах. Маленькую же римскую
цифру 1 на корешке книги разглядеть трудно.
Во второй том ~живых лиц•, столь же интересный, как
и первый, включена большая статья о Розанове, отрывочные
заметки о Сологубе и воспоминания о ~стариках• - Пле­
щееве, Григоровиче, Майкове, Полонеком и др. Наиболее
значительной статьей является статья о Розанове. Это от­
носится и ко всей книге в целом.
3. Гиппиус начинает статью так:
~что еще писать о Розанове?
Он сам о себе написал.
И так написал, как никто до него не мог и после него
не сможет•.
Поэтому, вероятно, 3. Гиппиус отказывается от всяких
~критических размышлений• о Розанове и ограничивается
только рассказом о нем, воспоминаниями о своих частых
встречах и беседах с ним. Рассказ этот очень ярок. Он написан
умелым и увлекающимся своим умением беллетристом. Он
иллюстрирован множеством полуанекдотов, полусценок, всегда
уместных. Это привычный для 3. Гиппиус жанр. В последние
305

годы он, как будто, входит у нас в моду, вместе с нахлы­
нувшей на нашу литературу модой на всякие •мемуары~.
Слегка удивило меня то, что в своей статье о Розано­
ве 3. Гиппиус сама иногда впадает в розановекий стиль,
с фразами без глагола, без конца и начала, с неожиданными
лаконизмами и столь же неожиданным многоречием. Неко­
торые цитаты из Розанова входят в текст Гиппиус, почти
сливаясь с ним. Умышленно ли это, или так уж заразителен
Розанов, что не проходит даром даже и воспоминание о нем?
По поводу Розанова хочется говорить так много, что
вступительный вопрос Гиппиус - •что еще писать о Розано­
ве?~ - кажется вопросом явно риторическим. Это ведь один
из тех писателей, к которым никто не остался равнодушен.
Но жаль, что Розанов последнего периода ( 4 Уединенное~
и •Опавшие листья~) почти всегда заслоняет Розанова более
раннего. Поклонники Розанова больше всего говорят о хао­
тически разрозненных записях его. Их поражает стиль этих
записей. 3.Н. Гиппиус пишет: •Писание у писателя- сложный
процесс. Самое удачное писание все-таки приблизительно.
То есть, между ощущением (или мыслью) самим по себе
и потом этим же ощущением, переданным в слове, - всегда
есть расстояние; у Розанова нет; хорошо, плохо, - но то
самое, оно; само движение души!~
Это очень верно, если на этом остановиться. Это не впол­
не верно, если сделать вывод в сторону оценки стиля, если
признать мерилом его короткость •расстояния~ (к чему как
будто бы склоняется 3. Гиппиус).
Розанов в •Опавших листьях~. конечно, дописался до пол­
ного зафиксирования мельчайших движений души. Однако
этот его стилистический апогей далеко не совпадает с его
общетворческим апогеем. Он как-то размяк и ослабел в этой
книге, особенно во второй ее части. Убаюканный недавней
славой, воображая, вероятно, что славой этой он, как когда­
то Суворов, наполовину обязан своим •штучкам~ и вывертам,
он на них и приналег: не только пустился на крайние откро­
венности, часто ленивые, совсем не •острые~. но и решил
обставить все свои мысли - для вящей значительности
-
восклицательными знаками, междометиями и многоточи­
ями. Была в • Уединенном~ одна только обмолвка, ничуть
не розановекая по форме. От простоты своей она казалась
вдвое пронзительней и трагичней. Помнит ли читатель:
306

на пустой белой странице одна строка: ~я не хочу истины.
Я ХОЧУ ПОКОЯ!>.
Но, конечно, поздние книги невозможно сравнивать
с ~темным ликом1>. Там нет еще окончательной интимности
в розановеком говорке. Зато насколько там больше страсти,
ужаса, вдохновения, горечи, восторга. Не могу представить
себе человека, который, прочтя эту книгу, не пережил бы
ее, как событие, не ходИл бы долгие недели и месяцы, как
в чаду. И если есть такой человек, не знаю, завидовать ли
ему или только удивляться. Я имею в виду особенно две
статьи: ~Христос- судия мира1> и об ~Иисусе сладчайшем!>,
и, может быть, еще более рассказ психиатра Сикорского
о сектантах, зарывшихся живыми в землю, с розанавекими
примечаниями. Это одно из самых потрясающих русских
чтений. (Кстати: отчего наши переводчики, взявшиеся уже,
кажется, за Сергеева- Ценекого и Арцыбашева, не подумают
о Розанове? Это едва ли не единственный и последний
из до сих пор не известных Европе наших писателей, еще
способный поразить и озадачить ее.)
Но все-таки в Розанове есть что-то, что мешает ему
стать писателем вполне первоклассным или - по шабло­
ну - ~великим1>. Отчасти
-
я подчеркиваю это слово -
это объяснимо все тем же, его стилем. Розанов, постоянно
твердивший о ~тайне>>, сам тайны лишен. Он выговорил
все до конца, и его язык был так гибок, так ему послушен,
что ничего не утаилось. Бедна ли вообще душа человека,
бедна ли была душа Розанова - как знать? Но когда она
вся ~выболталась1>, до конца, без остатка, на нее смотришь
с жалостью: ~только и всего?1> Розанов- если вдуматься­
почти плоский писатель, со своим постоянным ~что на уме,
то и на языке1>. Навсегда к нему не привяжешься. Есть
в нашей литературе сильные антирозановские противоядия -
К. Леонтьев, например, или Флоренский, удивительный
автор ~столпа и утверждения истины1>. Розанова в конечном
счете всегда оттеснит писатель, который, не боясь оставить
~расстоян11е1> - по Гиппиус
-
между мыслью и словом,
оставляет вместе с тем какую-то частицу мысли недогово­
ренной, какое-то тончайшее, последнее излучение мысли.
Недоговореннасть может быть искусственным приемом. Тогда
ей невелика цена. Но она бывает неизбежной, потому что
есть вещи, которые сложнее и тоньше человеческого языка.
307

Не только внутреннее целомудрие, но и стилистическое чу­
тье подсказывает необходимость некоторой сдержанности
и даже условности на языке, ставит предел индивидуальной
языковой разнузданности. О всех действительно ~великих~
книгах можно сказать, что в них есть подводное течение. Есть
не только слова, но и молчание. В словах не все уместилось.
Отблеск оставшегася ~за словами~ заливает всю книгу. Это
та ~музыка~ - высшее качество человеческой мысли
-
которой не было в Розанове. Розановекий стиль, при всей
его внешней выразительности, в конце концов, обернулся
против него самого и обеднил его. ~Уместилось~ в этом
стиле все, и не над чем в нем задуматься. Он груб в своей
отчетливости и точности, в наивном стремлении ~всего себя
вложить в слова~. Мир всегда бывает обеднен фотографией.
А разве розановекие писания не похожи на моментальную
фотографию души и мысли?
3. Гиппиус рассказывает о Розанове случай, который
трудно забыть. Дело было давно, в начале декадентства.
В редакции ~Мира Искусства~ был чай. В числе гостей
были Розанов и Сологуб, еще мало между собой знакомые.
Розанов, как всегда, бегал, суетился, со всеми заговаривал.
Сологуб, как всегда и везде, молчал.
Наконец: ~Розанов привязался к Сологубу.
-
Что это, голубчик, что это вы сидите так, ни словечка
ни с кем. Что это за декадентство. Смотрю на вас и, право,
нахожу, что вы не человек, а кирпич в сюртуке!
Случилось, что в это время все молчали. Сологуб тоже
помолчал, затем произнес монотонно, холодно и явственно:
-
А я нахожу, что вы .грубы~.
Этот ответ был вызван, вероятно, минутным раздражени­
ем. Но когда знаешь Сологуба, кажется, что он имел право
повторить его и в более общем смысле.
308

Г.В. Адамович
~МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ~
3.fИППИУС
Обвинительный акт, свидетельские показания, прокурор,
защита, последнее слово подсудимого... Так ведется судебное
следствие.
З.Н. Гиппиус в замечательной статье ~мальчики и де­
вочки~ изложила дело: ~вот какая она была, предреволюци­
онная, предвоенная молодежь! .. ~ В. Талин выступил в роли
прокурора. Неужели у ~мальчиков и девочек~ не найдется
защитников? Неужели не найдется беспристрастных сви­
детелей? Если уж творить суд, то надо взвесить все pro
et contra. Элементарная справедливость требует этого .. .
У самой З.Н. Гиппиус намек на возможность защиты есть.
Но этот намек дан скорей не в мыслях, а в тоне статьи, для
З.Н. необычном, очень элегическом, почти горестном, почти
покаянном... У В. Талина же читаешь между строк: ~мы,
старые, идейно-старые литераторы, не виноватьJ... Но вы, де­
кадентка и символистка, эстет и мистик, о, вы виноваты! Вы
собирали их вокруг себя, этих ~мальчиков и девочек~, вы их
смущали стихами, вы задавали им вопросы, на которые нет
ответа, вы собла:тяли их праздной прелестью .мира, отвращая
от прозы .мира и от дела .мира... Вот они и вышли опусто­
шенные, никчемные~. Что бы ответила З.Н. Гиппиус, если бы
ей это обвинение было предъявлено не иносказательно,
а прямо?
Дело сложное, и приговор еще далек. Ограничимся пока
поправками и дополнениями ~свидетеля~.
309

***
Прежде всего: нельзя, нет никаких оснований думать, что
собиравшиеся у Зинаиды Николаевны для чтения стихов
и разговора ~мальчики и девочки~ представляли собой
и характеризовали собой всю тогдашнюю русскую молодежь.
Кажется, этого не утверждает и З.Н. Гиппиус. Но В. Талин
в ответ на ее статью ужаснулся, возмутился и ее узко-ост­
рые наблюдения расширил и притупил. Ни ~хорошенький
мальчик Р.~. ни врунья - девочка Л. России не представ­
ляли, это был очень замкнутый, довольно малочисленный
кружок, петербургский, декадентский, эстетствовавший,
и всегда чувствовавший свое одиночество в стране, и если
не вражду, то глубокое равнодушие страны к себе. Не знаю,
как сказать: отрицательно - ~накипь~ поколения, или
хвалебно - ~сливки~ поколения? Пожалуй, и то и дру­
гое вместе. В смысле бесполезности - накипь. В смысле
внутреннего душевно-умственного обострения - сливки.
Обреченная растерянность этих полудетей перед 14-м годом
подтверждает последнее положение. Они действительно
чувствовали электричество в воздухе, когда другие, поч­
тенные и уравновешенные граждане, не чувствовали ровно
ничего.
***
Именно 14-й год, а не 17-й... Дрожь, смятенье, ~удушие~,
тревога тех лет, которые описывает З.Н. Гиппиус, не были
одиночно-русским явлением. Все это было тогда и в Ев­
ропе и разрядилось войной. У нас революция заслонила
войну, которая в нашем теперешнем представлении стала
почти ~пустяком~ ... Между тем потрясла и всколыхнула
весь мир война, революция же была вторым ударом, уже
в полном хаосе, в полном крушении. Война, в которой одни
видели только величье, была для других взрывом глупости
и грубости. Глупость и грубость ощутили в войне с первого
дня ее большинство гиппиусовских ~мальчиков и девочек~.
И с первого дня войны они были <<пораженцами~. А пора­
женчество, к чему бы оно ни относилось, раз закравшись
в душу, к добру не приводит.
310

***
И все-таки это поколение 4Мальчиков и девочек>J>, причас­
тных искусству и литературе, было ничуть не хуже предыду­
щих... Да, они сидели в гостиной Зинаиды Николаевны или
по ночам в 4Бродячей собаке>J>, да, они вели 4беспочвенные>J>
разговоры о смысле любви или ритме Леконт де Лиля, они,
пожалуй, подкрашивали глаза, пудрились, блистали парадокса­
ми, иронизировали, изламывались, изнашивались по-своему...
Но почему это хуже и 4Пакостнее>J>, чем ездить по кабакам
и публичным домам, орать, бить стекла и в пять часов утра
с пьяных слез произносить монологи в честь солнца и сво­
боды, заниматься вообще всем тем, что так красноречиво
описал Горький в воспоминаниях об Андрееве, что, вообще,
так близко и хорошо знакомо русской словесности?
***
Конечно, в массе эти разрумяненные мальчишки и изол­
гавшиеся девчонки ничего не дали, 4Сошли на нет>J> бесследно.
Упорствовать в отрицании этого бессмысленно. Но тако­
ва всякая масса. Надо судить ее по единицам. Несколько
примеров: Леон Каннегисер, плоть от плоти той молодежи,
которая в описании Гиппиус ужаснула Талина, всем ей близ­
кий - и 4Бродячей собакой>J>, и стихами, и парадоксами,
и эстетизмом... Нашел же он в себе силы пойти на верную
гибель? Принес же он в жертву идее- не хуже традицион­
нейшего и благороднейшего 4народника-студента>J> - жизнь,
в которой он был так счастлив и удачлив? Гумилев, кото­
рого теперь с легкой руки П.Б. Струве слишком усердно
делают 4мужем>J>, между тем как этот муж был прежде всего
поэтом, 4поэтишкой>J>, любившим беспорядочный, богем­
но-бестолковый быт, как рыба в воде чувствовавший себя
в петербургских 4Пакостных>J> (по выражению В. Талина)
кружках... Это из области героизма. Из области чистой лите­
ратуры: едва ли кто-нибудь упрекнет Ахматову в легкомыс­
лии, никчемности и прочих предосудительных свойствах...
А между тем:
Да, я любила их, те сборища ночные...
311

И как любила! Поэтический Петербург 1912 и двух-трех
позднейших лет без Анны Ахматовой нельзя себе и пред­
ставить. По-видимому, не так уж все в нем было ничтожно
и ~пакостно~.
***
В. Талин с сочувствием пишет о Блоке, который держался
в стороне от всяких ~дегенеративных~ кружков, хмурился,
не ободрял, опасался... О Блоке надо бы говорить с большой
осторожностью, а еще лучше о нем пока помолчать. Блок
кончил такой катастрофой, таким ~провалом и тупиком~.
что, очевидно, в нем с самого начала было что-то неблаго­
получно. Во всяком случае, блокавекий жизненный ~путь~
никуда его не привел ...
По свидетельствам В. Талина- очень правдоподобным, -
Блок давал добродетельные советы Есенину. Уже не возвес­
ти ли Есенина в образцы: ~вот как жить надо!~
***
В июле 1921 года, дня за два - за три до его ареста,
Гумилев в разговоре произнес слова, очень меня тогда пора­
зившие. Мы беседовали именно на те темы, которых теперь
коспулась З.Н. Гиппиус. Гумилев с убеждением сказал:
-
Я четыре года жил в Париже... Андре Жид ввел меня
в парижекие литературные круги. В Лондоне я провел два
вечера с Честертоном... По сравнению с предвоенным Пе­
тербургом, все это ~чуть-чуть провинция~.
Я привожу эти слова без комментария, как свидетельство
~мужа~. В Гумилеве не было и тени глупого русского бах­
вальства, ~у нас, в матушке- России, все лучше~. Он говорил
удивленно, почти грустно.
***
Я предупредил, что защищать ~мальчиков и девочек~
не собираюсь. Для защиты эти полувоспоминания, полу­
мысли явно недостаточны. Конечно, их можно было бы
пополнить и связать в одно целое. В конце концов, может
быть, придется и ~осудить~ - очень возможно! Но вместе
с ~мальчиками и девочками~ придется тогда осудить очень
многое в русской жизни, - и очень дорогое некоторым
из неосужденных.
312

И.А. Бунин
ЗАМЕТКИ
С месяц тому назад в газете ~возрождениеs. появилась ста­
тья З.Н. Гиппиус, в которой она заявила, что левые и правые
пути изжиты и что нужен некий третий путь. Это вызвало
несколько резких замечаний в левых газетах: знаем мы, мол,
этот третий путь- Гиппиус просто свернула направо, иначе
как бы она могла появиться в ~возрожденииs.?
В статье Гиппиус было твердое заявление: ~я только
с теми, кто признает, приемлет февральскую революцию... s .
Она говорила, что ~белаяs. борьба была борьба святая, но что
она, все-таки, всегда плохо верила в ее добрые результаты
и что теперь - канун ей и ладан.
Но все это ничуть не помогло - левым было важно
только то, что статья появилась ~в органе определенного
политического направленияs., то есть правого. И казалось,
что левые действительно не далеки от истины: ведь, все-таки,
~возрождениеs. - не ~дниs., все-таки, плохо верилось, что
пора переименовать ~возрождениеs. в ~Третий путьs., раз туда
только что вошел такой определенный правый, убежденный
монархист, враг революции, как Н.Н. Львов, уже напеча­
тавший в ~возрожденииs. две горячих хвалебных статьи
памяти П.А. Столыпина, а на днях - свою монархическую
речь, сказанную в Российском центральном объединении,
которое он возглавляет вместе с А.О. Гукасовым. Но, меж
тем, что же, все-таки, вышло?
Вышло большое недоразумение. З.Н. Гиппиус напечатала
в ~возрожденииs. (в пятницу 30 декабря) новую статью,
313

в которой она неопровержимо доказала левым свою несо­
стоятельность их подозрений. Она говорит, что если бы им
серьезно предложить теперь вопрос, в чем они видят правизну
•Возрождения» они, пожалуй, не сразу бы ответили. •Вот,
если бы, говорит она, в газете была интервенция, Вождь,
Ильин, Шульгин, Струве, тогда было бы другое. Но, ведь,
теперь она ни Шульгина, ни Струве в себе не содержит... »
И далее: •Теперь •Возрождение» уже освободилось от свое­
го вождя и верных его последователей... Я в нем провожу
с точностью свою прежнюю политичес*)'Ю позицию, - ту же,
которую проводила и в •Последних новостях» до моего
отхода от них, вследствие моих разногласий с Милюковым
из-за непримиримости к большевизму... »
И далее - еще тверже: •Редакция •Возрождения» сочла
напечатание моей статьи •Третий путь», -статьи, если угод­
но, программной, - делом возможным .. . и это освободило
меня от сомнений, действительно ли в газете произошли
перемены с уходом Струве... »
В самом деле- шутка ли: оказывается, что статья З.Н. Гип­
пиус была даже программнойl Случилось, повторяю, полное
недоразумение, о коем я и считаю своим долгом предупредить
читателей •Возрождения»: все-таки, помните же, господа,
что вы теперь читаете совсем другую газету, чем прежде, -
не ставьте себя в глупое положение!
314

Д.П. Снятополк-Мирекий
ГОДОВЩИНЫ:
ЗИНАИДА ГИППИУС (род.1867)
And what if she (had) seen those glories fade
Тhose titles vanish and that strength decay?
Wordsworth 1
Было бы несправедливо, празднуя шестидесятилетие Зи­
наиды Гиппиус, судить ее исключительно на основании того,
что она делает теперь и забывать об ее долгом и славном
прошлом. Моральная дальтонистка, лишенная способности
непосредственного узнавания и различения добра и зла,
она, на свою беду, одарена сильными этическими эмоциями,
только некстати приуроченными. Отсюда вся неудачиость
и нелепость ее нынешней позиции - беспощадного судьи,
не умеющего читать в законе. Присоединив к этому то, что
весь ее жизненный путь трагически искажен роковой связан­
ностью с Мережковским, присоединив чисто биологическое
сознание сиротства, естественное в человеке, 4Пережившем
свой век~. и всегда дающее какую-то 4Праведность~ его
4неправым упрекам~ и его раздражению на 4багровые лучи
младого, пламенного дня~ - мы поймем и простим нынешнее
лютое озлобление Зинаиды Гиппиус, и без горечи, с благо­
говейной грустью обратимся к тем ее созданиям, которые
дали ей непоколебимое место в пантеоне русского творчества.
1 А если ее слава потускнела, имя поблекло, а сила пришла в упадок?
У. Вордеворт (анzл.).
315

Это, конечно, ее стихи. Чем дальше мы отходим от сим­
волизма, тем более становится ясно, что Зинаида Гиппиус
была едва ли не самым крупным поэтом ~первого выпус­
ка~ символистской школы (выпуска 90-х годов). Изо всех
старших символистов Зинаида Гиппиус была самая рус­
ская, с самыми глубокими корнями в русской традиции.
Товарищами ее в этом были Александр Добролюбов, Иван
Коневской, Владимир Гиппиус; но ни один из них не осу­
ществился вполне как поэт; Коневекой погиб молодым;
Добролюбав отрекся от поэзии во имя мистики; Гиппиус
остался хаотическим неудачником. Одна Зинаида Николаевна
добилась подлинных, прочных, совершенных достижений
на путях метафизической поэзии. Ее метафизическая тради­
ция восходит, с одной стороны, к Баратынскому и Тютчеву,
с другой - к Достоевскому. С Тютчевым ее связь особенно
ясна, хотя от нее был совершенно скрыт основной мир тют­
чевекой поэзии, лежащий за ~зримой оболочкой~ видимой
природы, и даже сама видимая природа - нет поэта более
отрешенного от всего зримого, чем Зинаида Гиппиус. Но тон
ее, несомненно, близок тютчевскому. Особенно сближает
ее с ним то, что одна изо всех русских поэтов после него
она создала настоящую поэзию политической инвективы.
Даже написанные в состоянии крайнего озлобления стихи
1917-18 годов - подлинно поэтическая брань, достойная
сравнения со стихами Тютчева на приезд Австрийского эрц­
герцога или на князя Суворова. Раньше же она написала два
истинных шедевра пророческой инвективы- ~Петербург~
1909 года
(И не сожрет тебя победный
Всеочищающий огонь -
Нет, ты утонешь в тине черной
Проклятый город, Божий враг,
И червь болотный, червь упорный
Изъест твой каменный костяк!)
и ~петроград~ 1914 года-
316
Но близок день - и возгремят перуны .. .
На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!
Воскреснет он, все тот же бледный, юный,
Все тот же в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветреных раздолий
И в белоперистости вешних пург
Создание революционной воли -
Прекрасно-страшный Петербург!
Думала ли Кассандра о своих пророчествах, когда детище
Петрово ~Аврора~ входила в Неву?
Но главное ядро ее поэзии - не это великолепное крас­
норечие, а цикл стихов, единственных в русской литературе,
в которых глубочайшие абстрактные переживаимя вопло­
щены в образы изумительно-жуткой конкретности. Лучшие
из них на свидригайловскую тему, о вечности - русской
бане с пауками по углам, на тему о метафизической скуке,
о метафизической пошлости, о безнадежном отсутствии
огня и любви, о метафизической ~липкости~ своей же души.
Воплощающие мучительный внутренний опыт (опыт, родс­
твенный гоголевскому, в такой же мере, как и подпольно­
свидригайловско-бобковому опыту Достоевского), эти стихи
исключительно оригинальны, и я не знаю ни на каком языке
ничего на них похожего. Это ~там~. ~между~. ~нелюбовь~,
~Мудрость~. ~черный Серп~. ~дьяволенок~. ~л потом?~.
~возня~, ~Серое Платьице~, ~она~, может, самое острое
и едкое изо всех:
В своей бессовестной и жалкой низости,
Она как пыль сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности ее со мной.
Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая
Ее коленчатая чешуя.
О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа - она глуха.
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная - моя душа!
317

П.М. Пильский
ДНЕВНИК 3. ГИППИУС
Дневники и воспоминания! .. Дневники интересней. За ними
всегда останется одно великое преимущества: свежесть.
Воспоминания преломляют жизнь и события, дневники
их отражают в зеркале души. Разумеется, и те и другие, -
и воспоминания и дневники, - могут быть ценны более
или менее, в зависимости от их автора, т.е. 1) от его ума,
2) искренности. Дневники 3. Гиппиус обладают обоими
достоинствами. ~синяя книга~' - записи о годах войны
и революции. Понятна их ценность.
3. Гиппиус верно определяет эту книгу: ~страшный отчет~.
Она допускает, что, при все добросовестности записей, в них
неизбежны ~неточности, неверности, фактические ошибки~,
но ~печатать Дневник имело смысл лишь в том виде в каком
он был написан, без малейших современных поправок (даже
стиля), устранив только все чисто личное (его было немного)
и вычеркнув некоторые имена, но вычеркнуть другие все -
значило бы зачеркнуть дневник~.
З.Н. и Д.С. Мережковских жизнь поставила ~в положе­
ние близкое к событиям~: они жили в Петербурге около
Госуд. думы, у решетки Таврического сада, имели обшир­
ное знакомство среди петербургской интеллигенции, среди
эмигрантов, среди людей, занявших во время революции
большие и ответственные посты. В дневнике проходят ми-
1 Гиппиус 3. Синяя книга. Петербургский дневник 1914-1918. Белград,
1929.
318

нистры, политики, партийные люди, издатели, генералы,
комиссары, писатели.
Да, эти дневники производят именно страuпюе впечатление,
восстанавливая картину тогдашней смуты, разрухи, общей
непонятицы, царившего сумбура, чересполосицы мнений,
шатания умов, разноголосицы и слепоты. В роковой момент
не оказалось людей. Не верили никому, - 4Мало верят у нас
и главнокомандующему Ник. Ник. Романову~ - записывает
3. Гиппиус, - а 4знаменитую его прокламацию писали ему
Струве и Львов (редактировали)~.
Все же волна патриотизма была велика. Лучшие люди
стремилисъ 4помогатъ России, сжав зубы, несмотря на пра­
вителъство и... деланию этому все время правителъство ме­
шало~. Особенно 4москвичи осатанели от православного
патриотизма, - Вяч. Иванов, Эрн, Флоренский, Булгаков,
Трубецкой и т.д. и т.д.~.
-
О, Москва,- записывает 3. Гиппиус,- непонятный
и часто неожиданный город, где то восстание, то погром,
то декадентство, то ура-патриотизм!
А в это время растерянное правителъство все туже натя­
гивало вожжи, - начиналась министерская чехарда,
-
4Про­
топопов захлебнулся от счастья быть министром, не выле­
зает из жандармского мундира (который со времен Плеве,
тоже любителя, висел на гвоздике}, и вообще абсолютно
неприличен~. 3. Гиппиус отмечает, что 4ОН сделался тов.
председателя Гос. думы лишь выйдя из сумасшедшего дома,
где провел несколько лет, - ярко выраженное религиозное
умопомешательство~. Теперь он был счастлив тем, что, на­
конец, 4Полюбил государя и государь его полюбил~ и созвал
на 4дружеское• совещание прогрессивных думцев, совещание
застенографировали, оно весело и неправдоподобно, как фарс,
точно в 4Кривом Зеркале~ играют произведения Тэффи~.
Когда Протопопов пришел в первые дни революции в Думу
арестовыватъся, он обещал открыть 4его высокопревосходи­
тельству~ Керенскому большую тайну: она заключалась в...
списке домов, где были наставлены пулеметы. Протопопов
сказал:
-
Я оставался министром, чтобы сделать революцию. Я
сознательно подготовил ее взрыв.
Права 3. Гиппиус: 4безумный шут~. Естественно, много
строк отведено в дневнике Керенскому. Отношение к нему
319

на этих страницах постепенно меняется. ~Керенский непо­
седлив и нетерпелив~. - гласит одна из первых записей.
Но, вот, приходит революция, и ~ни одного ~имени~. никто
не выдвинулся~. Естественно, что на этом фоне действовал
наиболее ярко Керенский: ~в нем есть горячая интуиция,
и революционность сейчасная, - это хорошо, что он и в Ко­
митете и в Совете~. И, в самом деле, тогда могло казаться,
что он ~единственный ни на одном из ~двух берегов~, а там
где быть надлежит, - единственный, один, но это страшно,
что один, - он
-
гениальный интуит, однако не ~всеобъ­
емлющая личность~.
Время разрушило надежды, разоблачило и Керенского,
и в дни переворота он представляется, как ~самодержец­
безумец и теперь раб большевиков~. Меткие слова находит
Гиппиус, передавая об аресте Львова. Его заперли в Зимнем
Дворце с двумя часовыми, а в соседней комнате, б. Алек­
сандра III, Керенский пел рулады из оперы.
-
Что, еще не бред? - спрашивает 3. Гиппиус.
-
Под
рулады безумца, мешающие спать честному дураку-арестанту,
провалилась Россия в помойную яму всеобще лжи.
Все разъяснялось и разъяснилось и предпоследняя запись
дает окончательную характеристику Керенского: ~да, фаталь­
ный человек; слабый... герой. Мужественный .. . предатель.
Женственный... революционер. Истерический... главноко­
мандующий. Нежный, пылкий, боящийся крови - убийца.
И очень, очень, весь - несчастный~.
Но первая роль выпавшая на долю этого человека, была
не случайной: уж очень пустынно было кругом, пустынно
и путанно, путанно и грязно. Вот - Мстиславский-Мас­
ловский. Он, как известно, считался максималистом. Лич­
ность - ~весьма~ мерцающая, и Керенскому пришлось даже
съездить на юг для расследования его темных дел, и Мстис­
лавского исключили из организации. Не лучшим представ­
лялся и Чернов. ~Его в партии терпеть не могли, однако,
считали партийным лидером~, а ~по его ~литературе~ -
это самоуверенный и самоупоенный тупяк~. Сами эсэры
говорили:
-
Чернов - негодяй, которому мы заграницей и руки
не подавали, но... мы сидим с ним рядом в ЦК партии и пар­
тия ультимативно отстаивает его в правительстве. Громадное
большинство в ЦК партии с.-р.- или дрянь, или ничтожество.
320

Все у нас построено на обмане. Мстиславекий-Масловекий­
определенный форменный провокатор. Но вот - мы его
оправдали. Да, у нас многие - просто германские агенты,
получающие большие деньги... Но мы молчим. Многих из нас
тянет уехать куда-нибудь. Но мы не можем и не хотим уйти
из партии. Чистка ее невозможна. Кто будет чистить?
Наступает большевицкий переворот, и 29 октября 3. Гип­
пиус записывает о Чернове:
-
Ах как он жаждет, подпольно, соглашательства с боль­
шевиками!
Более светлым, более надежным образом тогда пред­
ставлялся Борис Савинков. С ним 3. Гиппиус была связана
узами давней дружбы, и Ропшина-Савинкова нужно считать
ее литературным учеником. ~Борис Савинков, - говорит
дневник, - сильный, сжатый властный индивидуалист, лич­
ник~. Савинков объяснил: ~он (Корнилов) любит свободу...
но Россия для него первое свобода - второе как для Ке­
ренского свобода, революция- первое. Россия- второе~.
Для Савинкова же тогда они были неразделимы, и потому
он хотел ~непременно соединить Керенского и Корнилова~
и без Керенского Корнилову не верил. Есть о Савинкове
истинно драматическая запись в дневнике: ~в Савинконе -
да, есть что-то страшное и ой-ой какое трагичное: достаточно
взглянуть на его неправильное и замечательное лицо со вни­
манием~. Однажды он сказал 3. Гиппиус:
-
Я знаю, что я... умру от покушения.
3. Гиппиус прибавляет: ~это был вовсе не страх смер­
ти- было что-то больше этого~.
Между прочим, у Савинкона шла длительная борьба с Ке­
ренским из-за Филоненко: он был ближайший савинконский
сотрудник. ~он очень неглуп, даже в известном смысле то­
нок и совершенно не заслуживает доверия~. В то же время
3. Гиппиус отмечает: ~никогда не видали мы человека с таким
бесстрашием смелостью - до дерзости~. Но производил он
неприятное впечатление: ~небольшой черный офицер, лицо
и голова - не то что некрасивы, но есть напоминающее
~череп, - беспокойливость взгляда и движений•.
Не лучше были и другие, Н.Д. Соколов - ~вечно здоро­
вый, никаких звезд не хватающий, твердокаменный попович,
смущается своей ~кровавостью~. Он сам рассказывал, как
писал Приказ N'!! 1 в напряженной атмосфере митинга:
321
11 Том 15. Бепая ДЬЯВС111ИЦ8

-
Но вы понимаете, - объяснял он,
-
в такой бур­
лящей атмосфере у меня не могло выйти иначе, я думал
о солдатах, а не об офицерах. Но и тут лгал: писал Приказ
не он, а сотрудник ~дня•, некто Кливанский. Кратка и ярка
характеристика Бонч- Бруевича: ~в типографии ~копейки•
Бонч-Бруевич наставил пулеметов и объявил осадное поло­
жение•. ~Бонч- Бруевич - определенный дурак, но притом
упрямый и подколодный•.
Одни ничего не понимали, другие были растеряны, третьи
лукавили. Не всем было ясно, что пришла революция. В фев­
рале этому не верили. Карташев считал, что это- ~балет•,
французский посол Палеолог заявил, что он ~ничего не по­
нимает• и ищет ~влиятельных общественных деятелей для
информации•. Хитрил и раздваивался Сытин, и то сближался
с Горьким, то собирался издавать казачью газету, то клялся
поддерживать газету Керенского, то обещал распространить
в миллионе экземпляров брошюру о декабристах, и Керен­
ский предложил ее написать Мережковскому.
Все было запутано, туманно, неверно. А улица кипела,
волновалась, шли процессии, иногда комические и стран­
ные. Революционеры ликвидировали лошадей из цирка
Чинизепли и гарцовали на дрессированных конях. В марте
по улицам шли тысячные процессии, сначала женщины и их
было несметное количество, три из них ехали на конях.
Вера Фигпер в открытом автомобиле, по Потемкинекой
шли войска и женщины кричали им ~ура•. Верно, замечает
3. Гиппиус, - что ~всякое специальное ~женское движение,
возбуждает в мужчинах чувства, весьма далекие именно
от ~равенства•, и один самый обыкновенный человек, -
мужчина - стоя у окна умилялся: ~и. ведь, хорошенькие
какие есть!•- ~Уж, конечно,- замечает 3. Гиппиус,- он
за всяческие всем права и свободу•.
Бывал у Мережковских в Кисловодске и генерал Рузс­
кий, - ~маленький, худенький старичек, постукивающий
мягко палкой с резиновым наконечником, слабенький, вечно
у него воспаление легких, болтун невероятный и никак уйти
не может•. Спутались и запутались дипломаты, и политики,
и издатели, и писатели, и не у кого было искать ни указа­
ний, ни руководства, - не у большевиков же! Их 3. Гип­
пиус делит на три группы: 1) тупые фанатики, 2) дураки
природные, невежды и хамы, 3) мерзавцы определениые
322

и агенты Германии. Кроме того, трусы. 3-5 июля у общих
знакомых ~скрывался дрожащий Луначарский, до поганиос­
ти перетрусивший, и все трясся, куда бы ему уехать и все
врал, нагадив~. А ~обращаться к Бронштейну (Троцкому)­
единственный вполне бесполезный путь: помимо противности
вступать с ним в сношения - это так же бесцельно, как на­
чать разговор с чужой обезьяной~. Находит свою аттестацию
и молниеносно примкнувший к большевикам Верховский:
~полуистеричный вьюн, дрянь самая зловредная~.
Растерянно блаженным чувствовал себя Андрей Белый -
~это гениальное, лысое, неосмысленное дитя~ - ~неизменяемо
безответственное~. Было и другое ~потерянное дитя~ -
А. Блок. Он сам сказал про А. Белого: ~и я такое же поте­
рянное дитя~. Тогда он ~положением России бьт доволен~ -
~ведь, она не очень и страдает~. 3. Гиппиус замечает: ~с
Блоком и с Борей (Белым) можно говорить лишь в четвертом
измерении, но они этого не понимают и потому произносят
слова, в трех измерениях прегнусно звучащие~.
Но и тот и другой, были воплощением политической
наивности, закруженные мистическими видениями. Горький
принадлежит к совершенно иной категории и уж, конечно,
никогда ничего общего не имел и не имеет с какими бы
то ни было мистическими и возвышенными бредами, весь
земной, весьма политичный, хитрый, и хорошо знающий
где тепло зимуют раки. После большеницкого переворота
он некоторое время прядал ушами, хорохорился, с чем-то
не соглашался, говорил:
-
Я... органически ... не могу.. . говорить с этими ... мерзав­
цами. С Лениным и Троцким.
Меж тем Ленин был всегда одним из самых близких его
~товарищей~. 3. Гиппиус ему посоветовала:
-
Вам надо уйти из этой компании. И спросила: что
сам-то он перед самим собой, что говорит его собственная
совесть? Горький встал и глухо пролаял:
-
А если... уйти ... с кем быть?
Тогда Мережковский возразил:
-
Если ничего есть, есть ли все-таки человеческое мясо?
Шел развал, надвигалась катастрофа. Но театры были
битком набиты, люди сидели и смотрели ~маскарад~, при­
ходили пешком, - никаких сообщений не было, любовались
Юрьевым, постановка Мейерхольда, - ~один просцениум
323
11*

стоит 18.000 рублей~! - а в то же время вдоль Невского
стрекотали пулеметы и шальная пуля застигла студента,
покупавшего билет у барышника.
В первые месяцы войны в Москве умер старообрядческий
епископ Михаил. Его подняли на улице, как ~неизвестного~,
избитого с переломанными ребрами, в горячечном бреду
от начавшегося заражения крови. Это был примечатель­
ный человек: русский еврей, православный архимандрит,
казанский духовный профессор, старообрядческий епископ,
проrрессивный журналист, судимый и гонимый, интеллигент,
ссылаемый и скрывающийся заграницей аскет в Белоострове,
отдающий всякому всякую копейку, религиозный проповед­
ник, пророк ~нового~ христианства среди рабочих, бурный,
жертвенный, как дитя, беспомощный, хилый маленький,
нервно возбужденный, беспорядочно быстрый в движениях,
рассеянный, заросший черной круглой бородой, совершенно
лысый, большой знаток св. писания опытный полемист с ин­
теллигентными ~еретиками~. -редкий человек, замечательная
фигура. И когда охватываешь сейчас взором те годы, эту
картину путаницы, смешения языков, устремленного бега
к пропасти, вспоминаешь эти лица, борьбу, темен, невольно
чувствуешь всю правдивость этих дневников весь драматизм
этих записей, отразивший надвигавшуюся и наконец надви­
нувшуюся трагедию России.
324

В.Ф. Ходасевич
О ФОРМЕ И СОДЕРЖАНИИ
В той же книжке ~современных Записок~. где напечатаны
воспоминания А.Л. Толстой, есть еще две вещи, о которых
хотелось сказать несколько слов: это - начало 2-го тома
бунинекой ~жизни Арсеньева~ и конец сирийского романа
~camera obscura~. Свое намерение мне пришлось отложить,
о чем я сожалел. Вышло, однако, к лучшему. Только что
подали мне 9-ю книжку ~чисел~. В ней- статья З.Н. Гип­
пиус (Антона Крайнего), стоящая в пекоторой связи как раз
с тем, о чем я намерен был написать.
Статья называется ~современность~, и в ней сначала
довольно длинно трактуется о грехах современности вообще.
Но - будем откровенны: все эти рассуЖдения для того только
и писаны, чтобы под конец расправиться со мной. За мои
грехи влетело всей современности. Мной же З.Н. Гиппиус
крайне раздражена потому, что мне не нравится роман некоеrо
г. Таманина, о котором она восторженно писала в ~последних
Новостях~. а я совсем не восторженно в ~возроЖдении~.
Несогласие наше в основе сводится к тому, что, находя
в романе некоторые художественные недостатки, Гиппиус
требует, чтобы критика их простила г. Таманину ради идей­
ной, прости Господи, начинки, которая лезет из пухлого
таманинекого произведения, как капуста из пирога. Я же
думаю, что произведение художественно никчемное никакой
начинкой не спасается, как безголосые певчие не спасаются
~отменным поведением~. На мои доводы Гиппиус не отве­
чает. Она предпочитает уверять, будто роман г. Таманина
325

мне не нравится не оттого, что он плохо написан, а оттого,
что я питаю некую злостную ненависть к ~общим идеям•,
как бы и где бы они ни высказывались. ~пришив• мне, та­
ким образом, вражду ко всякой ~идейности•, Гиппиус тут же
объясняет и причину такой вражды: причина, по мнению
Гиппиус, заключается в моей человеческой бездарности (ко­
торую просят не смешивать с бездарностью литературной).
Выражается же такая ~человеческая бездарность• именно в от­
сутствии интереса к ~общим идеям•, в бессодержательности
внутренней. Такою же бездарностью страдали (по Гиппиус)
Брюсов и Фет, а сейчас ею страдает и вся современная русская
литература, в частности - Сирин, который ~великолепно
умеет говорить, чтобы сказать... ничего! потому что сказать
ему - нечего•.
Все это высказано даже не без ~гражданской скорби•. Я
ничего не имею против того, что Гиппиус так расстраивается
за меня и за всю современность. Во-первых- потому, что
кого только не обличала Гиппиус на своем веку, именно в этих
самых человеческих заблуждениях и пороках? Перед лицом
истины, ей открытой, кто только не оказывался ничтожен
и пуст? Учила она и Фета, и Брюсова, и Белого, и Блока,
и Бунина, и Сирина, и многих еще. Так что мне как-то даже
и приятнее быть человечески бездарным с этими всеми, нежели
очутиться в паре с г. Таманиным. Во-вторых -за послед­
ние годы я (тоже не без огорчения) убедился в том, о чем
меня многие предупреждали давно: с мнениями и оценками
З.Н. Гиппиус всерьез считаться нельзя, ибо они слишком
легко меняются в связи с ее настроениями и с житейски­
ми обстоятельствами. Года полтора тому назад я сам писал
о том, как З.Н. Гиппиус сперва объявляла, что ~Числа•
единственный порядочный журнал в эмиграции, а через
три недели, после того как ~Числа• не захотели печатать
какую-то ее статью, - что ~ Числа• совсем не порядочный
журнал. Теперь она снова печатается в ~Числах• ...
Спорить о Таманинея тоже не буду: по-моему, о нем и так
уже за глаза довольно говорено. Но статья Гиппиус может
подать повод для совершенно неправильных представлений
о той принципиальной критической позиции, на которой я
стою. Поэтому мне приходится сделать несколько пояснений,
по необходимости кратких. В них я вынужден буду отчасти
повторить то, что высказывал по другим поводам.
326

Литературная деятельность З.Н. Гиппиус началась при­
мерно тогда, когда я ходил в детский сад Л.Н. Балицкой,
на Маросейке, в Москве. Эстетические идеи, с особой от­
четливостью выраженные Писаревым, были тогда еще живы
и в высшей степени влиятельны. Ими была проникнута вся
~передовая• критика, с варварскою наивностью отделявшая
в искусстве форму от содержания. Талантливый писатель,
не призывавший ~вперед, вперед! • и не проливавший слезы
над участью ~усталого, страдающего брата•, уподоблялся
нарядко одетой, но нравственно грязной женщине. (Между
прочим, как раз Фета и сравнивали тогда с такой женщиной.)
Словом, ~форма• считалась делом второстепенным и даже
суетным, а ~содержание• - первоетеленным и важным. Вот
от этих-то эстетических воззрений, воспринятых в молодости,
а потому с особою силой, Гиппиус и не свободна до сего дня.
Ее релиmозные и философские взгляды гораздо новее: она
их заимствовала преимущественно у Владимира Соловьева,
у Розанова, у Мережковского. В основе же ее специально эс­
тетических воззрений лежит отделение формы от содержания,
что с особенной силой сказалось, во-первых, в ее нестерпимо
тенденциозной и никак не ~сделанной• беллетристике (Блок
в своем дневнике прямо называет ее романы бездарными),
во-вторых- в ее критических статьях, в которых о форме
почти не говорится, а если говорится, то вскользь, общими
местами и совершенно раздельно от содержания, вне связи
с ним. Только в стихах, практически Сложившихея под влия­
нием зарождавшеrося модернизма, она порой бессознательно
нарушает ~лучшие заветы• писаревекой эстетики: потому­
то стихи и составляют лучшее из всего, что ею написано.
Это объясняется еще тем, что стихотворному мастерству
ей было у кого учиться: у Лохвицкой, у Фофанова, у Брю­
сова, у Бальмонта, у Сологуба. Проза же нашими ранними
модернистами почти совсем не была затронута (Андрей
Белый явился позже) - прозе училась Гиппиус у авторов
~Русского Богатства•. В конце концов получилось, что ее
писания представляют собою внутренне противоестественное
сочетание модернистской (порой очень пряной) тематики
с ~дореформенною• эстетикой.
Не то удивительно, что такое сочетание сложилось. Уди­
вительно, что оно оказалось так прочно. Как могла Гиппиус,
столько десятилетий прожив в сфере искусства, не приза-
327

думаться над общими вопросами эстетики? Как не пришло
ей в голову, что надо же, наконец, уяснить себе, что такое
форма и содержание, какова связь между ними и проч.?
Безразличие к •общим идеям• Гиппиус определяет как че­
ловеческую бездарность. Идя по ее стопам, пришлось бы
сказать, что такое безразличие к общим идеям литературо­
ведения свидетельствует о бездарности литературной. Я
не думаю, однако, что Гиппиус бездарна. Я только думаю,
что природа ее- женственно-податливая, подражательная:
судьба столкнула ее с людьми, приучившими ее интере­
соваться темами преимущественно религиозными, но не
поставила на ее пути никого, кто мог бы заинтересовать ее
вопросами эстетическими. Вот и пускается она в критику
с чрезвычайно легоньким багажом, свободно умещающимся
в дамском ридикюльчике старинного фасона. В нем лежит
свернутый сантиметр, которым она прежде всего измеряет
•содержание•. Что так или иначе не соответствует мыслям
и темам, затверженным ею от учителей, она порицает. Что
соответствует -хвалит. Что касается вопросов формы, то тут
у нее нет даже и сантиметра. Эти вопросы она презирает
с наивностью невежества: они для нее - нечто вроде •изу­
чения тараканьей ножки•. В результате - ее критические
суждения либо, как я уже говорил, обходят художественную
сторону критикуемой вещи, либо, не будучи основаны ни на
тщательном и правильно поставленном изучении, ни на
формальных принципах, оказываются беспринципны. Дамский
каприз руководит ими в лучшем случае.
Мои мысли, положенные в основу суждений о таманин­
еком романе, Гиппиус огрубляет и упрощает. Однако ж,
на сей раз она это делает не потому, что с упрощенными
и огрубленными мыслями противника легче полемизиро­
вать. Она в самом деле, искренно не понимает, в чем дело.
Привыкнув отделять форму от содержания и не подозревая
(в этом-то и все ее несчастье), что их можно не отделять,
Гиппиус простодушно усмотрела во мне такого же тайного
врага содержания, как она сама есть враг формы. Если бы
она хоть сколько-нибудь интересовалась общими вопросами
литературоведения, если бы имела хоть слабое представ­
ление о том, что происходит в этой области, она бы этого
не могла сделать иначе, как сознательна клевеща на меня.
Но она не клевещет, а заблуждается. Дело в том, что мне
328

приписывает она как раз те взгляды, с которыми боролся
я битых двадцать лет. Двадцать лет тому назад футуристы,
такие же писаревцы, как она сама, только наизнанку, так же,
как она, отрывающие форму от содержания, провозгласили
примат формы - с тем же художественным варварством,
с каким Писарев и Гиппиус настаивают на примате содер­
жания. Мысли Хлебникова и Крученых, подкрепленные
и, корректированные мыслями некоторых теоретиков, преиму­
щественно германских, позже легли в основу целой школы
так называемых формалистов, с которыми я вел такую же
борьбу, как с футуристами. И вот - пожалуйте: Гиппиус
обвиняет меня в формализме, не произнося, впрочем, этого
слова, о котором она, видимо, и не слыхивала (а напрасно:
при всех своих заблуждениях, формалисты успели высказать
немало любопытных и даже справедливых мнений). Мое
положение было бы трагично, если бы положение, в кото­
рое попала Гиппиус со своими нападками на меня, не было
просто смешно.
Форма в литературе неотделима от содержания, как в жи­
вописи или в скульптуре. Она сама по себе составляет часть
его истинного содержания, которое не может быть подменено
идеями, пришитыми к произведению, но не прямо из него
возникающими. Творческий акт заключается прежде всего
в видении (с ударением на и) художника. Произведение есть
объективация этого видения. Идея произведения возника­
ет на пересечении реального Мира с увиденным, преобра­
женным. В том, как видится мир художнику, заключается
философствование художника. Прием (форма) вскрывает
метод преображения. Не пережив форму вместе с худож­
ником, нельзя пережить произведение, нельзя его понять.
Критик, отказывающийся или не умеющий вникнуть в фор­
му, отказывается или не умеет по-настоящему прочитать
произведение. Для такого прочтения порой приходится ему
заняться и ~словосочетаниями~, и ~статистикой~, к которым
г-жа Гиппиус относится свысока. Да, конечно, критик такой
есть ~спец~. И слава Богу! По крайности, он не болтун'
и не шарлатан. По крайности - свои мнения подкрепляет
он ~статистикой~. Зато имеет он некоторый нравственный
кредит у читателя, да и совесть его не подвергается иску­
шению. ~статистика~ мешает критическому самоуправству
и пристрастию.
329

Вернусь, однако, к предметам более возвышенным, чтобы
уж досказать свою мысль до конца, хотя и кратко по неиз­
бежности. Искусство, понятое как преображение мира, авто­
матически заключает в себе идею, - оно идеей беременно.
Оно, однако же, не рупор для идей, выработанных вне его
или хотя бы даже только вне данного произведения. Природа
искусства религиозна, ибо оно, подобно молитве, есть выра­
женное отношение к миру, к устройству мира, к Богу. Оно,
однако ж, не есть религия. Искусство не заменяет религии,
как религией не подменяется и не упраздняется искусство.
Оно автономно - и в этом его смиренная гордость перед
религией. Подобие молитвы все же не есть молитва. Извес­
тное определение, данное тою же З.Н. Гиппиус, - ~поэзия
есть молитва~. - красиво звучит, но оно неверно. Неверность
его происходит все от того же исконного заблуждения Гип­
пиус - от неправильного взгляда на соотношение формы
и содержания в искусстве. В молитве форма и содержание
могут быть разобщены, в поэзии - нет. Всякое обращение,
~отношение~ к Богу есть молитва. Молитве, чтоб стать поэ­
зией, надо стать искусством, то есть не только соответствен­
ным образом оформиться, но и возникнуть в художественно
закономерной форме...
Здесь хотел бы я, как обещал в начале статьи, перейти
к последним вещам Бунина и Сирина. Но статья моя затя­
нулась-делать нечего, приходится отложить мое намерение
до одного из ближайших четвергов.
330

Н.Н. Берберона
ПРЕДИСЛОВИЕ
На старом издании ~синей книги• (первом и единствен­
ном) помета: Белград, 1929. Эта помета требует объяснения.
Русская эмиграция имела между двумя войнами
(1918-1939) несколько центров. Это были Париж, Берлин,
Праrа, Варшава, Рига и Брюссель. Это не значит, что в Лондо­
не, Риме и Женеве не было русских. Они там были. Но кроме
ресторанов с русской едой и православных церквей никакого
другого места объединения мы бы там, вероятно, не нашли.
Такие города, как Гельсингфорс и Харбин, главным образом
были населены людьми, еще до революции (в большинс­
тве после 1905 г.), жившими в Финляндии и Сибири. Они
не считали себя эмигрантами, они были там постоянными
жителями.
В Риге выходили две ежедневные газеты, утром и вечером,
была русская гимназия, русское ~меньшинство• голосовало
в латвийский парламент. В Бельгии была русская молодежь,
учившаяся главным образом в Луненеком университете,
была большая группа русских католиков, были русские до­
ктора, русско-еврейский литературный клуб. В Берлине,
вплоть до прихода Гитлера к власти, выходила газета кадетов
~Руль•, и все еще доживали свой век одно или два русские
издательства из тех, которые открылись в 1920-х rr., когда
их там было несколько десятков.
В Праrе, по сравнению с Парижем, средний возраст русских
эмигрантов был моложе. Это может показаться странным,
принимая во внимание, что Вас. Ив. Немирович-Данченко,
331

жившему там, было уже за 80 лет, и внушительное число
русских университетских профессоров, там преподававших,
было весьма почтенного возраста. Однако •масса• была
молодая. Президент Чехословакии, Томас Масарик, после
периода эвакуации с юга России и Крыма и расселения
большой части русских на Балканах, открыл двери чешских
университетов для русской эмигрантской молодежи, и с его
помощью была открыта русская гимназия. Что касается
Белграда, то царствующий там, в Сербии, царь Александр
(убитый во Франции в 1934 г. хорватами) в самом начале
1920-х гг. предпринял шаги, чтобы удержать некоторых
русских антиболъшевиков с семьями у себя в стране. Это
были люди крайне консервативных, или вернее - реак­
ционных кругов Петербурга, бывшие чиновники царского
правителъства, Сената и Синода, военные, высшие чины
Добровольческой армии и кое-какая аристократия. Из них
очень многие скоро очутилисъ на казенной службе в Сербии.
Дети их, подрастая, постепенно старалисъ сбежать в Париж.
Для тогдашнего сербского правителъства и царя Алексан­
дра, а также для большинства русской эмиграции в Сербии
трагедией была не только революция Октябрьская, но и рево­
люция Февральская. Но кое-какое понимание того, что про­
изошло, все-таки было, если не в русских кругах, то в кругах
сербской и хорватской интеллигенции. И в Академии наук
профессор А.А. Белич, ее президент, живший, учившийся
и учивший когда-то в России, проявил инициативу, и прави­
телъство решило начать выплачивать ежемесячное пособие
знаменитым и старым русским писателям, оказавшимся
в эмиграции (и не только живущим в Белграде), а также
дать средства для учреждения эмигрантского издательства
для издания их сочинений; параллельна решено было в 1928
году устроить в Сербии Зарубежный съезд, для объединения
русских политических и культурных деятелей в рассеянии.
Пособие, выплачиваемое русским писателям-эмигрантам
(знаменитым и старым), было неболъшое, но оно высыла­
лось регулярно. Мне известны 8 человек в Париже, которые
получали его, но я полагаю, что не мало людей в самом
Белграде, а также, вероятно, в Праге состояли в списке.
Пособие составляло приблизителъно 300 франков в месяц
на человека. Другая сумма, тоже около 300 франков, приходила
тем же лицам из Праги, из собственных сумм президента
332

Масарика. На 600 франков в Париже в те годы прожить
было нельзя, но они могли покрыть расход по квартире,
по электричеству, газу, метро. Этого было не много, но это
было хоть что-то. Сербская субсидия, насколько я помню,
кончилась после 1934 г., чешская продолжалась до 1937 г.
Они давали возможность писателям (знаменитым и ста­
рым) писать, в то время как актеры садились за руль такси,
бывшие профессора разносили пирожки, а один из бывших
членов Временного правительства открыл прачечную, где
собственноручно считал и стирал грязное белье клиентов.
Ему помогала жена.
Эти восемь человек бьmи: Мережковский, Гиппиус, Бунин,
Ремизов, Зайцев, Тэффи, Куприн и Шмелев. Ни Марина
Цветаева, ни В.Ф. Ходасевич никогда казенных регулярных
субсидий не получали: они не были ни достаточно стары,
ни достаточно знамениты 1 •
По плану, одобренному сербской Академией и королем,
проф. Белич выпустил около 40 томов русских авторов,
поколения людей, начавших свою литературную деятель­
ность около 1900 года. Не могу сказать, были ли выпущены
издательством книги авторов, не включенных в списки суб­
сидий, кажется, таких не было. Две книги Мережковского
были выпущены, три книги Шмелева, две книги Куприна,
рассказы Тэффи, Ремизова, и другие. ~синяя книга~ Гиппиус
вышла спустя полгода после Зарубежного съезда. Рукопись
1 Здесь уместно коснуться М.И. Цветаевой и ее литературной судьбы
в эмиграции, в нескольких строках напомнив ее взаимоотношения с •ли­
берально-демократической~ частью эмигрантской интеллигенции. Они
были всегда натянуты. От П.Н. Милюкова (или даже от И.В. Гессена,
редактора берлинского •Руля~) до редакционной коллегии •Совре­
менных записок~, людей коробило от ее увлечения •белой армией•
и •героями белой борьбы•. Страстное, бескомпромиссное увлечение
это сделало невозможным для М.И. стать ни постоянной сотрудницей
русской •демократической• прессы, ни создать дружеские отношения
с редакторами этих изданий. Ее безапелляционное обоготворение •ле­
бединого стана• и •русской Вандеи• поставило ее по другую сторону
эмигрантской баррикады, туда, где печатались монархические листов­
ки белградских реакционеров. Сама она поняла слишком поздно, что
там, за чертой, где были ее •герои•, ее никто не полюбит и даже никто
не поймет, и что ее высокое искусство не дойдет до умов наиболее
серого, заскорузлого и темного класса царской России.
333

чудом вернулась к ней в руки из Советской России в 1927 г.
Она оставила ее в Петрограде, когда уезжала, и считала ее
навсегда потерянной.
Личное знакомство эмигрантских писателей с проф. Бе­
личем, а также прием у короля произошли именно в дни
Зарубежного съезда, на который паехала главным образом
та часть парижекой эмиграции, которая считала себя непри­
миримой не только по отношению к Октябрьской революции
(ее, естественно, не признавала вся эмиграция, иначе зачем
было ей жить в изгнании?), но и к революции Февраль­
ской. Разумеется, ни либеральный демократ П.Н. Милюков,
редактор ~последних новостей~, ни журнал ~современ­
ные записки~ к Зарубежному съезду никакого отношения
не имели. Это отнюдь не означает, что произошел разрыв
между печатавшимися в издательстве проф. Белича и этими
изданиями. Все понимали, что обеим сторонам приходится
идти на компромисс. Да и среди поехавших на белградский
съезд не все одинаково легко решились на этот шаг: Зайце­
ву и Ремизову сделать его было нелегко, Шмелев, Куприн
и Бунин поехали с надеждами. Главной фигурой на съезде
был глава синодальной церкви за границей, митрополит
Антоний, крайний реакционер, расколовший православную
церковь в эмиграции.
З.Н. Гиппиус пережила два счастливых момента в свя­
зи с ~синей книгой~. Первый бьщ когда друг секретаря
Мережковских, В.А. Злобина, жившего у них в доме, не­
ожиданно приехал из Ленинграда и привез З.Н. ее старый
дневник. Второй момент был, когда Белич издал эту книгу.
Ни в <<Современных записках~, ни в издательстве, связан­
ном с ними, такая книга издана быть не могла. Несмотря
на перемены в умах (или вернее- душах) четырех редак­
торов, членов партии социалистов-революционеров, старые
принцилы в них были живы, пример - отказ их напечатать
в журнале ту главу ~дара~ Набокова, где была иронически
подана ~жизнь Чернышевского~.
Прямого бойкота Гиппиус ни со стороны газеты Милюкова,
ни со стороны эсэровского журнала не было. Бойкот - рос­
кошь, которую эмигранты не часто могли себе позволить.
Автор был нужен русской печати, русская печать была нуж­
на автору. Но охлаждение произошло - и с Милюковым,
и с Керенским, и с Бунаковым (один из четырех). Раны
334

постепенно залечились, но рубцы остались. Кадетов З.Н.
никогда не любила (это была до революции партия кон­
ституционно-.монархическая); Бунакова она временно вы­
черкнула из числа ближайших друзей. (Позже она писала
о его ~неумной слабости~, считая его ~все-таки человеком...
симпатичным~.) Что касается Керенского, то она соглаша­
лась с мнением Савинкова о нем, когда Савинков говорил,
что для Керенского ~свобода- первое, а Россия- второе~.
Мережковские в свое время, еще до 1917 г., были знакомы
с Керенским и даже ~любили его~.
Самого Савинкова она никогда не понимала: одно время
он значил для нее больше всех остальных, но очень скоро
она усомнилась в нем, а затем предала анафеме. Но самой
большой катастрофой было сначала расхождение, а потом
и разрыв с давним другом ее и Дмитрия Сергеевича, Дмит­
рием Владимировичем Философовым, с которым они много
лет жили под одной крышей и с которым теперь (1918-1921)
потеряли полностью общий язык.
Есть несколько причин, почему ~синяя книга~, оказав­
шаяся снова в наших руках после пятидесяти лет, будет
прочитана и перечитана, и не будет забыта. Она принадлежит
к числу исключительных документов исключительной эпо­
хи России (1914-1920) и бросает яркий (и безжалостный)
свет на события, потрясшие мир в свое время. Все главные
участники - видные деятели Февральской революции и лич­
ные знакомые (или даже близкие друзья) Мережковских.
Впрочем, сказать ~обоих Мережковских~. пожалуй, будет
не совсем справедливо. Д. С. всю жизнь интересовался кни­
гами, идеями и даже фактами (правда, не личными фактами
отдельных людей, но фактами общественно-исторически­
ми) гораздо сильнее, чем самими людьми. З.Н.- наоборот.
Она каждого встречного немедленно клала, как букашку,
под микроскоп, и там его так до конца и оставляла. Конец
мог быть - ссорой, или расхождением, или вынужденной
разлукой, или ~изменой~ (не ее, своих измен она никог­
да не признавала, ~изменяли~ ей. У нее даже есть строка
в стихах: ~я изменяюсь, но не изменяю~, и спорить с этим
утверждением было бы безрезультатно). Под микроскопом
лежали и Иван Петрович, и Петр Иваныч, и Борис Викто­
рович, короткое время находился там и А.Ф. Керенский,
и всю свою долгую жизнь - Д.В. Философов. Лежал Бунин
335

(скоро ей прискучивший), и даже его жена (об уме которой
М.Ф. Андреева, вторая жена Горького, однажды выразилась
весьма неуважительно, но справедливо1 ). Лежали под микро­
скопом поэты Петербурга начала нашего столетия и поэты
парижекой эмиграции. И страстно любопытствуя о человеке,
она, снеостывающим пылом молодости (до 75 лет!), вкривь
и вкось, часто неверно, часто предвзято, судила его и о нем,
по принцилу 4КТО не с нами, тот против нас». А иногда она
откладывала его куда-нибудь далеко от себя и объявляла:
4Я ничего не понимаю», не догадываясь, что в этом признании
заключается нечто гораздо более серьезное, чем кокетливое
женское 4ах, объясните мне пожалуйста!», что-то глубоко
связанное с ее собственными необоримыми недостатками
и ограничениями, с ее неполнотой и эгоцентризмом.
Но она знала всех, кто тогда был на верхах России,
и не просто была знакома, а знала их годами, особенно тех,
с кем у нее было хотя бы некоторое относительное единс­
тво идей. Вторая причина - вполне прозаическая: если мы
взглянем на карту Петербурга, то мы увидим, что З.Н. и Д.
С. жили рядом с Государственной думой, и к ним доходило
то, что делалось в центре России, не по слухам или на второй
день, а так, как если бы они находились за кулисами сцены
или, может быть, сидели в первом ряду театра. Сегодня
Милюков говорит о Распутине, завтра Керенский требует
политической амнистии, послезавтра левая часть депутатов
предает гласности дело военного министра Сухомлина, а еще
через год или два с этой же трибуны объявляется отречение
Николая Il. Дом стоял на углу Сергневекой и Потемкинской,
в окнах квартиры был виден купол Таврического дворца, га­
раж думских автомобилей был за углом, и у заседавших там
денно (и нощно!) государственных людей не было другого
пути из Таврического сада к Литейному и центру столицы,
как Сергневекая улица (более долгий путь шел по Таври­
ческой улице к Суворовскому проспекту).
Третья причина лежала в З.Н. самой. Ее личность окра­
шивает каждую страницу дневника. В те годы даже прозор-
1 З.Н. Гиппиус, видимо, ничего не знала о М.Ф. Андреевой: ни что она
была членом РСДРП(б) с самого начала ее образования, ни что она
была личным другом Ленина, ни что ее первый муж, отец ее детей, ко­
торого она бросила ради Горького, бьт тайный советник Желябужский,
крупный чиновник одного из министерств в Петербурге.
336

ливые и мудрые люди еще не умели ни понимать самих себя,
ни понимать других вокруг. Все приходилисъ друг другу
загадками, и люди посвящали иногда мноmе годы, чтобы
отгадывать друг друга. Теперь мы знаем, что она из своих
неврозов брала свою энергию, из своих неврозов делала свои
стихи, писала свои дневники, и своими неврозами кормила
свое мышление, делая свои мысли яркими, живыми и ост­
рыми не только благодаря их сути, на которой, как на дра­
гоценном компосте, они вырастали и зрели, но и благодаря
тому стилю, которым они облекалисъ.
Но все то, что было результатом этой энерmи и иногда
сверкало и шипело как сноп электрических искр в ее пи­
саниях, роковым образом несло в себе присущее всякому
неврозу ограничение, которое так явственно видно на стра­
ницах дневника: невозможностъ, а может быть, и нежелание
собственной внутренней эволюции, неумение принять ее
в друmх, отсутствие чувства перспективы, недостаток дис­
циплины в ограничении своих политических страстей, страх
себя самой и своего свободного суждения, - она не видела
себя и потому не могла бороться с этими слабостями. Впро­
чем, не сказала ли она однажды: 4Люблю я себя, как Бога•?
В дружбе она признавала только 4Глобалъное• согласие,
только 4тоталитарный унисон•, не знала, что такое 4дружеский
контрапункт• отношений. Раз и навсегда, еще в молодости,
построив непроницаемую стену между сознанием и чувс­
твом, перевязав узлом нить, ведущую от 4ума• к 4Сердцу•,
она только в редкие минуты слабости оплакивала свою
раздвоенность. Приведу здесь первые и последние строки
одного ее стихотворения:
Свяжу я в узел нить
Меж сердцем и сознанъем,
Хочу разъединить
Меня с моим страданъем.
Но плачу я во сне,
Когда слабеет узел.
Но было и другое: какая-то податливость на каждый не­
проверенный слух (например - о 4Китайском мясе• ). Она
видела все в преувеличенном объеме и связывала в одно -
Ленина и каннибализм (она писала: Ленин-Ульянов и Троц-
337

кий- Бронштейн), Ллойд Джорджа и дьявола, издателя Грже­
бина и ворованные ценности Эрмитажа. И даже открытие
Дома искусств (с помощью Горького), где писатели, и поэты,
и художники могли наконец в 1920 г. обогреваться зимой,
встречаться, говорить в чистых комнатах о стихах, есть пшен­
ную кашу в елисеевекой кухне, было воспринято ею, как
космическое (или всероссийское) безобразие, бесстыдство
и мерзость. Что-то жестокое, викторианское, стародевичес­
кое, угрюмое звучит в ее возмущении тем фактом, что люди
все еще (или опять) ходят в театр и •любуются Юрьевым•
и •постановками Мейерхольда•, и что кто-то с кем-то тан­
цует фокстрот. И ее приводил в бешенство •марксистский
мессианизм•, потому что в ней самой глубоко дремала ее
общая с Д. С. великодержавность, презрение к инородцам,
живущим на российской земле. Позже это выветрилось
из нее, и она даже стыдилась этих своих чувств. И она,
и Д. С. никогда не забывали, что русская действительность
ХХ века была результатом шести последних царствований
и той культурно-политической реальности, которую эти
царствования породили.
Но вернемся к •тоталитарному унисону•. Он был у нее
полностью с Д. С., который по существу был и терпимее,
и спокойнее ее, но - и время это доказало
-
был и слабее,
и элементарнее в своих неврозах. Две черты были характер­
ны для него. Первое было - чувство вины, которое было
и в других людях его поколения, а также и следующего,
от древних старцев- Н.В. Чайковского, О.С. Минора, Ек.
Брешковской, до младших депутатов в Учредительное соб­
рание. Д. С. мучился вопросами: кто виноват в том, что
произошло, могло ли все быть иначе, когда и кем была
сделана ошибка? В.А. Маклаков говорил об этом открыто­
спрашивал: • Торопились мы или опаздывали? Поздно было
для реформ? Рано для революции?• Д. С. никогда не забы­
вал этих вопросов, он кричал о них, они постепенно стали
невыносимы и в конце концов убили его.
Как человеку религиозному и всю жизнь имевшему слож­
ные отношения с русской церковью (его хоронили по пра­
вославному обряду, что тогда удивило многих), он не мог
мириться с фактом, что русские всегда любили сектантов
и поэтому •допустили Распутина•, что и Бердяева, и Бонч­
Бруевича тянуло к •изуверам•, чермяковцам и щетининцам,
338

а Щетинин сам был тольконеудачливый Распутин, которого
Бонч ~хотел обработать на божественную социал-демократию~.
Он не мог принять факта, что петербургский митрополит
Питирим был другом Распутина, и вместе с З.Н. боялся, что,
если опять вернутся Романовы, вокруг царя ~может завиться
сильная черносотенная партия, подпираемая церковью~.
Вторая черта была его пророческая сила, проявлявшалея
как в писаниях, так и в речах. Особенно она проявилась
в ~Царстве Антихриста~, где он говорит об угрозе в будущем
русского большевизма западному миру.
В наше время мы опять видим появление такого ~осо­
бенного~ человека и слышим его мировой голос. Он знает,
что он видит будущее и уверен, что он один знает его. Ме­
режковского сначала слушали тысячи, - пятьдесят лет его
лучшие книги бьти в печати, переведенные на 14 языков
от Португалии до Японии. Это были обе трилогии - ~вос­
кресшие боги~ и ~Александр Первый и декабристы~. Потом
его стали читать сотни. Его перестают принимать и слушать
короли, президенты республик, главы государств и римский
папа. И в 1930-х rr., в зале Лас-Каз, в Париже, рассчитанной
на 160 слушателей, где обычно происходят русские собрания,
рядом с церковью св. Клотильды, у метро Сольферино, на его
вечер (лекцию) собирается сорок человек, почти все ему
лично знакомы. И он, картавя, как Ленин, как Лев Толстой,
как Николай 11, вдохновенно пророчит, что они не только
наша проблема, но они и ваша проблема, и через двадцать,
через пятьдесят лет она встанет перед вами.
К годам 1919-1920 Зинаида Николаевна возвращалась
несколько раз: в ~возрождении~ в декабре 1951 г. (N!! 12)
и в январе 1952 г. (N!! 13) Злобин посмертно напечатал ее
рассказ о Польше 1920 г., а в 1951 г. вышла ее посмерт­
ная книга ~Дмитрий Мережковский~, в которой говорится
и о военных, и о революционных годах, и о раннем периоде
эмиграции. Но это уже не ежедневная, взволнованная, живая
речь о событиях, бегущих изо дня в день. Это воспоминания,
сведение счетов, список обид. Что касается книги, то там
не столько сказано о Д. С., сколько об их общей жизни. Книга
обрывается нанеконченном абзаце. Последние 15 страниц -
бормотанье лунатика, потерявшего связь с действительнос­
тью. И речь З.Н. была оборвана смертью, она не рассчитала
время, она слишком поздно принялась за книгу, которую
339

давно собиралась написать, и ~верные слова~, за которые
ее так когда-то ценил Брюсов, и которые всю жизнь шли
к ней сами собой, теперь не давались ей.
И потому так важно новое издание ее живого, огненного
дневника, ее ~синей книги~, написанной в доме на Серги­
евской. А все то, что было потом набросано, сказано, опуб­
ликовано, если и не ушло еще в небытие, то когда-нибудь
уйдет под ~крыло забвения~, о котором она сама написала,
не то страшась его, не то ища его, как всегда полная про­
тиворечий, как своих собственных, так и своего времени.
Принстон, 1980
340

ВОСПОМИНАНИЯ
СОВРЕМЕННИКОВ
~

В.Я. Брюсов
из ~днЕвников~
<Записи 1898-1905 rr.>
Дек., 9 <1898>
Вечером восьмого были в концерте, где Бальмонт читал
стихи. Сочетание бальмонтовских стихов и публики, конечно,
мучительно. После мы трое - я, Бальмонт и Курсинский,
поiiiЛи выпить вина к Палкину.
.. . Втроем
поiiiЛи мы к Мережковскому, который болен.
Сначала Зинаида Гиппиус угощала нас чаем в темной и гряз­
ной столовой. Любезной она быть не старалась и понемногу
начинала говорить мне дерзости. Я ей отплатил тем же
и знаю, что два-три удара были меткими. Так, она бранила
Добролюбова. Я с самым простодушным видом сказал ей: ~А
знаете, мне казалось, что в своих стихах вы подражаете ему~.
Потом нас допустили на четверть часа к Мережковскому.
Он лежал раздетым на постели. Сразу начал он говорить
о моей книге и бранить ее резко.
-
Ее даже бранить не за что, в ней ничего нет. Я почти
со всем в ней соглашаюсь, но без радости. Когда я читаю Ницше,
я содрогаюсь до пяток, а здесь я даже не знаю, зачем читаю.
Зинаида хотела его остановить.
-
Нет, оставь, Зиночка. Я говорю прямо, от сердца, а ты
ведь хоть молчишь, зато как змея жалишь, это хуже...
И правда, он говорил от чистого сердца, бранил еще
больше, чем меня, Толстого, каталея по постели и кричал:
~левиафанl Левиафан поiiiЛостиl~
343

17-22 марта <1899>
К Бальмонту собрались не все, кого звали. Так, не при­
шел Боборыкин. Многие ушли рано. Иных не запомнил я
имен. Был адвокат и ci-devant1 поэт Андреевский. Говорил
он глупости о русском языке; я начал ему объяснять, что это
глупости (будто, например, в Москве говорят ~сейчас~ вместо
~теперь~), - он рассердился и перестал со мной говорить.
Мережковский и Зина Гиппиус бьти такие же, как всегда.
Напр[ имер], Гиппиус просила Бальмонта прочесть его стихи
к Случевскому. Он прочел.
-
Странно, - говорит она,
-
во второй раз они мне менее
нравятся. И так все ваши вещи, Константин Дмитриевич. -
А Мережковский вопил: ~банально!~ З. Гиппиус читала
стихи Минского ~я цепи старые свергаю~. Мережковский
уклонился от чтения, говоря, что ничего наизусть не знает.
Я читал Павловой ~огонь~. Добролюбона ~Утром ли~
и Метерлинка (свой перевод) ~Et s'il revenait un jour~2•
Первое прослушали со вниманием и говорили: ~романтизм~,
~красиво~. ~невыдержанно~, ~риторика~. По поводу моего
перевода Зина заволновалась.
-
Посмотри, посмотри (это мужу), здесь одной строфы
нет и одна прибавлена.
-
Да, да, - уверял ее Бальмонт,
-
это дурно, очень дурно.
По поводу стихотворения Добролюбона поднялся шум.
Мережковский завопил: ~и как это банально!~ Бальмонт
бросился с ним спорить, что такое банально. ~неинтересная
обыкновенностъ~. - поясняла Зина Гиппиус.
Октябрь <1900>
Вечером у Бальмонта бьти Мережковские (т.е. Д(митрий]
С(ергеевич] и Гиппиус), Минцлова, Ясинекий и др. Говорили
о всем и довольно оживленно. Дмитрий Сергеевич говорил
мне комплименты.
-
В Петербурге мало интересных людей. Вот бы Брюсов
переселился в Петербург!
Говорили о сильных и утонченных. Я побивал Мережков­
ского собственными доводами из его романа. С.А. Поляков
беседовал с Гиппиус. Та рассказывала о своих приключениях
в Италии.
1 Кажется (фр.).
2 «А если он возвратится» (фр.).
344

Зашла речь о Горьком. Мережковский бранил его жестоко.
Я защищал и не без успеха.
~это что-то пошлое, что-то нужное толпе. Толпа признала
его за своего. У Горького ничего нет личного, он за всех, он
со всеми• ... Вот речи Мережковского.
Говорил он, что редакторы его всячески отрицают. ~вы
как туча, - говорил ему кто-то,
-
мы знаем, что вы придете
и нас смените, но когда•.
-
~Пронеси подоле, не на мое поле•, - сказала Зиночка.
-
Я бы много дал, чтобы писать фельетоны, - говорил
Мережковский, - ну да, я мог бы напечатать два-три в ~но­
вом Времени•, но ведь потом меня вытолкали бы в шею.
Я было заговорил о спиритизме.
-
Это неинтересно, - возразил Мережковский,
-
просто
неинтересно.
Под конец произошел маленький анекдот:
-
Нравится вам это лицо? - спросила меня Зиночка,
подавая какое-то воспроизведение портрета из ~Мира Ис­
кусства•.
Нет.
А похож на меня?
Нет.
А это мой портрет.
< ... > Вечером были у Мережковских.
Встретили нас, как скупщиков, любезно донельзя.
У них был Андреевский, еще кто-то, но они занимались
лишь нами. Дмитрий Сергеевич показывал мне свою библио­
теку о Леонардо и о Петре, говорил мне разные комплименты:
-
Вы человек умный. Вы человек образованный. Ваши
стихи мне начали нравиться ...
Затем много проповедовал о том, что настало время
единения. Все ищущие новых путей должны соединиться.
Но выше всего - религия. То новое, что чуждо религии,
недостойно жизни...
Когда остались мы одни, Сергей Александрович запросил
Зинаиду Николаевну о рассказах. Она протянула:
А что альманах бла-а-творительный?
Нет.
И там го-но-ра-ры платят?
345

-
Да, и хорошие.
-
Слышишь, Дмитрий, там гонорары платят.
Зиночка дала две вещи: 4Святую кровь~ и 4Слишком
ранние~. Дмитрий Сергеевич заговорил о стихах.
-
Вы знаете, я до чего дошел. Мне стихи чем-то лишним
кажутся. Мне пищу для души подавай, а стихи чт6, детское.
Я возражал Верхарном.
За чаем еще говорили о многих вещах. Дмитрий Серге-
евич делил писания на четыре разряда.
Попятное о попятном,
непонятное о непонятном,
попятное о непонятном,
непонятное о попятном.
Первые три - градации к лучшему, четвертое никуда
не годится.
На прощание Дм. Сергеевич нашел нужным сказать:
-
Я вас ругал, о как я вас ругал!
А З[инаида] Н[иколаевна] продекламировала:
Но милы мне кристаллы
И сказала:
Но милы мне кристаллы
И жала тонких ос.
-
Это хорошо.
Декабрь <1901>
Мережковские бьти в Москве пять дней. Мы, 4СКорпио­
ны~, с ними почти что не разлучались. По утрам завтракали
в 4Славянском базаре~, где они остановились, с 2 так до 4,
а по вечерам были где-нибудь вместе. А иной раз и в про­
межуток совершали визиты вместе.
С первых встреч 4ОШарашили~ они нас своим христи­
анством. Первый день, четверг 6-го декабря, был праздник.
Сергей Александрович и Юргис были у себя, и я должен
был провести с гостями один. Надо было все время за­
нимать их собой и не спускать тона. Памятуя былые на­
смешки и поношения, с какими они встречали меня, я был
осторожен, - но, напротив, гг. Мережковские были более
чем любезны, наперерыв славили мои стихи, читали свои,
спорили, просили советов.
346

Я, согласно с письмом, явился к ним в 12 ч. Вхожу и пер­
вое, чт6 вижу, - раздетой Зинаиду Николаевну. Разумеется,
я постучался, получил ~войдите•, но зеркало так поставлено
в углу, что в нем отражается вся спальня.
-
Ах, мы не одеты, но садитесь.
Поговорили из комнаты в комнату, потом Зиночка (это,
кажется, ее единственное общепринятое имя) вышла.
-
Я причесываться не буду. Вы не рассердитесь?
На самом деле, если она и не причесалась, то все же
собрала свои волосы довольно искусно а la chinoise1•
Стали говорить.
-
Я не знаю ваших московских обычаев. Можно ли всю­
ду бывать в белых платьях? Я иначе не могу. У меня иного
цвета как-то кожа не переносит... В Петербурге так все меня
уже знают. Мы из-за этого в театр не ходим, все на меня
указывают...
Вышел Д[митрий] С[ергеевич], благодарит за хлопоты
и прямо начал с необходимости веровать в Христа.
-
Одно из двух - или вы признаете его Богом, тогда
вот истинный сверхчеловек, или нет, тогда вы не мистик.
Читал свои стихи, все о Христе да о Страшном суде,
довольно плохие. Потом читала Зиночка, прекрасные.
И сердце как игла...
Вечером мы были у Соловьёвых (а я случайно был у них
накануне). Зиночка была опять в белом и с диадемой на голове,
причем на лоб приходилея бриллиант. С Ольгой Михайлов­
ной Соловьевой - она была знакома только по переписке.
Обе, впервые встретясь лицом к лицу, друг другу не очень
понравились. Ольга Михайловна нашла Зиночку не столь
красивой, как ждала, а Зиночка нашла ее слишком ~эсте­
тической•. Говорили о красоте. Дмитрий Сергеевич вопил
против красоты, против декадентов etc.
Проповедь против декадентов особенно всех поражает
у Зиночки. Она сама говорит, что в Петербургском универ­
ситете (на лекции Д[митрия] С[ергеевича]) один студент
сказал ей: ~Как больно это слышать именно из ваших уст•.
Но они против декадентства, они за религиозность. Дмитрий
Сергеевич говорит, что в ~Мире Искусства• раскол, ибо ли-
1 По-китайски (фр.).
347

тературный отдел уже явно религиозный, а художественный
еще чисто эстетический.
Много говорили о Розанове. Соловьев М[ихаил] С[ергеевич]
его терпеть не может, считая его врагом христианства.
-
Так, значит, он вас обошел, - говорил он мне, узнав,
что я люблю Розанова...
Зиночка стыдила меня.
-
Мне кажется, вы успокоились. В вас есть самое худ­
шее - самодовольство. Для вас все решено и уяснено.
С больной головы да на здоровую!
Были там еще два наших студента-декадента: Бугаев,
Борис Николаевич (автор ~симфоний~ и сын проф. Бугае­
ва) и Петровский, чуть-чуть заикающийся; Бугаев старался
говорить вещи очень декадентские. Оба благоговели перед
Мережковским и Зиночкой.
Уехали Мережковские в 11 ч. Я было приписал это ус­
талости с дороги, но оказалось, что так повторяется всегда.
Вообще Мережковский умерен и чинен до беспредела. Пьет
лишь 1/2 рюмки мадеры в день (ибо у него болят почки)
и, выезжая, надевает под шубу белый, вязаный женин платок.
Я немного замедлил. О[льга] М[ихайловна] сказала мне:
-
Вы все время смотрели на З[инаиду] Н[иколаевну],
словно безумно в нее влюблены.
То же самое потом мне пришлось слышать не раз, но без­
винно.
Утром в пятницу завтракали с Сергеем Александровичем.
Опять речи о Христе.
-
Надо признать одно, что Христос есть высшая инди­
видуальность и высшая объективность. Все прошлое мира
было для него, стало быть, он вместил все былое в себе,
и вместе с тем он высшая личность. Надо или признать
Христа мессией и тогда стать христианином, или не признать,
но тотчас объявить себя самого мессией. Иного пути нет.
Неужели же нельзя спастись вне христианства?
-
Можно, быть может, но трудно. А уж против Хрис­
та - невозможно. Посмотрите, какой мор на декадентов:
Добролюбов, Коневской, Эрлих! Это знамение. Я чувствую,
что близок конец всему. Теперь надо или действовать, или
погибнуть.
-
Да, - подхватила Зиночка,
-
мы видим, что спастись
одним невозможно, и хотим, чтобы и другие были с нами.
348

Впрочем, она далеко не всегда поддакивает мужу, а то бол­
тает по-женски с Сергеем Александровичем, так что муж
ее обрывает.
-
Не тараторь, Зина, я серьезно говорю, а ты с глупостями!
После завтрака едем с Д[митрнем] С[ергеевичем] к Ю. Бар­
теневу и кн. С.Н. Трубецкому. Бартенев не в ударе, впрочем,
говорит о Христе и церкви бойко. Спорили о Скворцове,
редакторе •Миссионерского Обозрения•. Мережковский
говорит: он фанатик! А Бартенев - нет, мазурик. Прощаясь,
Мережковский хлопает меня по плечу и говорит: •Вот он
еще коснеет, но он перейдет к нам•. - Он перейдет!
-
вто­
рит Юшенька.
У Трубецкого встретили нас приветливо. Сам автор книги
о Логосе - старичок с трясущимися руками. Разговор был
пустой. Я беседовал с княгиней о студенческих волнениях,
о великой сходке сегодня (7 дек.), вместе с рабочими. Еще
очень они славили Скрябина, как первого композитора на­
шего времени.
Вечером Мережковские были у меня. Еще Юргис, М. Ив.,
Серг[ей] Ал[ександрович] и Дурнов. И только М[ережковск]
ие приехали последние. Мы ждали их с некиим трепетом,
всячески изукрашали квартиру, зажгли огни, поставили цве­
ты, добыли диван для Зиночки. Наши гости сочувствовали
нашему трепету. Наконец, Мережковские явились. Сначала
Зиночка говорила пустяки о том, что любит спать с от­
крытым окном и утром, прямо не одеваясь, бежать в ванну
etc. Два-три укола сделала, конечно. За чаем все немного
развеселились. Опять говорили о Христе, но лучше того -
читали стихи. Зиночка очень мило без просьб, как всегда,
и очень просто прочла пять-шесть стихотворений. Юргис
не понравился. Зиночка говорила, что в ~Мире Искусства•
его зовут: ~Also sprach Baltruschaitis•1.-
Конечно, это она
сама выдумала. Д[митрий] С[ергеевич] выпил 1/2 рюмки
мальвазии, Зиночка - рюмки три. Едва М[ережковск]ие
уехали, мы стали чуть ли не плясать и ликовать, что все
сошло благополучно.
На другой день, в субботу, увидались только вечером,
перед тем, как ехать на чтение. Я ехал с Зиночкой. Говорили
1 4Так говорил Балтрушайтис• (нем.).
349

двусмысленности. На лекции было народу мало, так как
Психологическое общество страха ради иудейского не пе­
чатало объявлений. Читал Мережковский хорошо, и глаза
его сверкали, но менее театрально, чем Волынский. Среди
зрителей я заметил княгиню Трубецкую, Плаксина, Минц­
лову, Курсинского, Саводника (еще Бугаев 2-й, Петровский),
члены Психол[огического] общества были почти все. Доклада
не понял никто.
Во время антракта все жаловались, что в докладе нет
складу. Герье спрашивал меня, что это меня не видно. Лопа­
тин тоже что-то лепетал. Возражать сначала решился один
Бугаев с точки зрения монадологии, конечно, говорил много,
скучно, словно ~резинку жевал~. как о нем выражаются.
Д. С. говорил, как верующий, Бугаеву это было просто
невдомек. Спор вышел совсем нелепым, ибо говорили на раз­
ных языках. Возразил и Герье, по-профессорски строго...
~дело идет не о том, ошибся ли Петр Великий, а о том,
впали ли в ошибку вы~. Еще после говорил Трубецкой
(сносно) и младший Рачинский (очень плохо). Было уже
очень поздно, когда выступил было С. Шарапов в защиту
славянофилов: его не стали слушать.
После лекции мы, ~скорпионы~. влекли было Мережковс­
ких с собой, а члены Психол[огического] общ[ества] - с собой.
Устроилось примирение и нелепейший общий ужин
в ~славянском~. Участвовали: Мережковские, С.А. Поля­
ков, Балтрушайтис, я, Ю. Бартенев, С. Шарапов, Бугаев,
Трубецкой, Лопатин, Рачинский.
Примирить элементы не было возможности. Бугаев опять
говорил с точки зрения монадологии. Мне было это мучи­
тельно, ибо когда-то я сам был ученик Лейбница. 3[инаида]
Н[иколаевна] пыталась устроить общий разговор, задав воп­
рос о браке, ничего не вышло. После Бугаев рассказывал
о своих столкновениях с чертом - любопытно. Еще после
читали стихи: я, З[инаида) Н[иколаевна], Балтрушайтис.
Окружающие, разумеется, ничего не поняли. Я беседовал
с Лопатиным о астральном теле, он выражался очень осто­
рожно. Трубецкой сделал большую неловкость, прочтя свою
пародию ~молитва Розанова~. а Рачинский еще большую,
прочтя свою пародию на декадентов. Но Зиночка его срезала:
350
Вы написали это давно? лет 10 назад?
Нет, лет 5...

-
Ну вот, тогда бы и читали...
В 2 часа Мережковские ~удалились во внутренние апар­
таменты~.
Мы четверо (я, С(ергей] А[лександрович], Юргис и Ю. Бар­
тенев) поехали еще к ~Яру~ ...
Следующий день в воскресенье опять завтрак в ~славян­
ском~. М[ережковск]их звала к себе Александра Алексеевна
Андреева на утро, но они не пошли.
-
Там надо представительствовать, - говорил Д( митрий]
С[ергеевич], - а я уже не могу.
С Зиночкой мы говорили о сонетах и рифмах, о Жюле
Верне и Уайльде.
Вечером я обедал с ними у О(бразцов]ой, а после вчетвером
(М[ережковск]ие, я, О[бразцов]а, Евг[ений] Дм[итриевич])
были в Худож[ественном] театре на ~дяде Ване~. Мереж­
ковский ужасалея на пошлость пьесы...
Я проповедовал им Фета, коего они не чувствуют.
Зиночка, словно устала представительствовать и чувствуя,
что ей уже не сыграть ловко своей роли утонченной жрицы,
была намеренно груба.
-
У меня живот болит. Не удивляйтесь, у нас у всех
принято говорить, когда живот болит.
Митенька не давал ей есть лишнее.
-
Ведь тебе вредно.
-
А я хочу.
В театре, кривляясь, как провинциальная барышня, ле­
петала:
-
Останемся на 4-й акт. Хочу слышать сверчка. Хочу
сверчка. - Но мы не остались.
Ужинали опять у О[бразцов ]ой. Говорили о разных фи­
лософских тонкостях.
-
Оставьте, я тоже умею вывертываться, но мне страшно.
Вы мне говорите мои мысли пять лет назад.
Волынского ругали страшно.
-
Я не хочу печататься под одной обложкой с ним.
Я не посмел сказать, что в ~северных Цветах~ будет
Волынский.
Февраль <1902>
Поездка в Петербург.
В поезде болтал с Клодтом, везшим декорации к Эрми­
тажному спектаклю ~Фауст~.
351

Остановился в ~северной~. Недорого. Пошел к П.П. Пер­
цову. По дороге встретился с Апп. Коринфским. Все тот
же. ~в лучах мечты~ не издает, но ~волжские картины~
пишет.- ~спят еще. Они раньше 3-х никогда не встают~.
Пошел к Волынскому, который здесь же в Пале- Рояле. Гово­
рил о литературе. Бранил Мережковского опять. В Зиночке
есть что-то (все же!) наивно-детское. Хвалил очень меня.
Недавно ему Черниговец (!!!) читал мою поэму. Занят он
русской иконописью. Едет на Афон и в Палестину.
Обедал у Мережковских. Сначала долго беседовал с Зи­
ночкой. Но поверхностно. Она спросила:
Как вам понравились ~небесные слова?~
-
Да не очень.
-
Что так?
-Длинно.
Показывала она мне свой портрет во весь рост с хлебом
и вином. Плохо, неинтересно. Пришел Перцов и Дмитрий
Сергеевич. Говорили о журнале и только о журнале. То прихо­
дил в восторг, то отчаивался; и говорил, что не хочет, не надо
никакого журнала. Насмехалея над Максимом Горьким, го­
воря, что его изберут царем, если бы случилась революция.
Босхищалея очень Д[митрий] С[ергеевич] рукописью Бори
Бугаева.
... В
воскресенье обедал с Перцовым и говорил о хрис­
тианстве...
Вечером бьmи у Мережковских, М[ережковск]ий спросил
меня в упор, верю ли я во Христа. Когда вопрос поставлен
так резко, я отвечал - нет. Он пришел в отчаяние .. .
17-19 февраля. 1902 r.
Мережковский в Москве.
Утром в воскресенье завтракал с Мережковскими
в ~славянск[ом] базаре~. Говорили опять обо мне, о том,
что я никогда не искренен. Зиночка говорила еще, что только
очень неумные и недогадливые ухаживают за ней. Потом
были у них, ибо пришла О. Соловьева. Она была немного
больна и напала на Дм[итрия] Серг[еевича] яростно: ~вы
притворяетесь, что вам еще есть что сказать. Но вам сказать
нечего. У кого действительно 'болит, тот не станет говорить
так много. Ну, говорите же, если вам есть что~. Мережковский
уклонялся. ~я. - говорит он, - может быть, избран орудием,
352

голосом. Я - бесноватый. Через меня должно быть все это
сказано. Может быть, сам я не спасусь, но других спасу... ~
На лекцию собралось довольно мало, - много меньше,
чем к Флексеру...
Во время перерыва Мережковского посетил Ю. Барте­
нев, и М[ ережковск]ий вдруг накинулся на него, обвиняя
Д.А. Хомякова и Н.М. Павлова в доносе и шпионстве (на
Рел[игиозно]-фил[ософское] общ[ество]). ~юшенька~ был
очень обижен. На другой день он уже говорил мне: ~скажу
вам, как цензор, лекция Мережковского - мерзость! Он
не маленький! Должен сам понимать!~
Во вторник у Мережковских был Боря Бугаев, и они
просили никого не приходить. На вокзале правожали их
я и О[бразцо]ва. Я сказал Зиночке: ~вы не обратили меня
ни к чему, но кое от чего отвратили уж навсегда... ~
Из 1904-1905 года
Для меня это был год бури, водоворота. Никогда не пе­
реживал я таких страстей, таких мучительств, таких радос­
тей. Большая часть переживаний воплощена в стихах моей
книги ~stephanos~. Кое-что вошло и в роман ~огненный
ангел~. Временами я вполне искренно готов был бросить
все прежние пути моей жизни и перейти на новые, начать
всю жизнь сызнова.
Литературно я почти не существовал за этот год, если
разуметь литературу в верленавеком смысле. Почти не рабо­
тал: ~земля~ напечатана с черновика. Почти со всеми порвал
сношения, в том числе с Бальмонтом и Мережковскими.
353
12 Том 15 Белая дьяволица

И.А. и В.Н. Бунины
ИЗ ~дНЕВНИКОВ•
<Заnиси 1921-1945 п.>
ЗАПИСЬ В.А. БУНИНОЙ
10/23 января <1921>
Днем Гиппиус с Влад. Анан. < ... > Темы самые разнооб­
разные: о каком-то новом объединении, в которое входит
и Руднев, и Балавинский, и Карташев, и Мережковские,
и куда приглашают Яна. О журнале-дневнике писателей,
где каждый писал бы все, что вздумается. < ... > О литера­
туре. З.Н. судит обо всех свысока. Она параллельна читала
Бунина и Куприна. - ~полная противоположность во всем
у вас~. Укоряла Яна за ~Клашу~:- ~немилосердное отно­
шение к читателю. Писатель должен учить, а вы даете лишь
картину~.<... >
ЗАПИСЬ И.А. БУНИНА
6/19 апреля <1921>
Была Гиппиус. О Савинкове: читал доклад о своей
деят[ельности] у Чайковского, - грубое хвастовство
-
~я
организовал 88 пунктов восстаний, в известный момент они
все разом ударят... ~ Парижекой интеллигенции грозил: ~мы
вам покажем, болтунам!~ С языка не сходит ~мужик~ -
~все через него и для него~, ~народ не хочет генералов~. Я
сказал Гиппиус: что же этот народ за ним не пошел, - ведь
354

он не генерал? Что значит ~организовал~? Ведь тут легко
что угодно врать! А насчет ~мужика>> совсем другое гово­
рил он мне прошлым летом! - ~Пора Михрютку в ежовые
рукавицы взять!~
ЗАПИСИ В.А. БУНИНОЙ
20 мая/2 июня <1921>
Звонок. Отворяю. Гиппиус. Очень интересная. < ... > Потом
мы пошли с З.Н. в кухню. Я предложила ей отведать супа
из куриных потрохов. Ей он очень понравился. Потом мы
пили чай. К нам вышел Ян в зеленом халате:
-
Настоящий Иоанн Грозный! - сказала она протяжно.
Заговорили о том, как ее продернули за то, что она в днев­
нике часто употребляет слово ~еврей~.
-
Какая же я антисемитка, когда в меня всегда евреи
влюблялись.
Тогда мы, шутя, стали доказывать ей, что она и мучила
их из-за антисемитизма. Она смеялась и рассказывала, как
ее всегда называли ~гойкой~ и Волынский и Минский.
Потом она стала рассматривать халат Яна, подкладку,
и просить Яна, чтобы он надел его наизнанку. Ян вышел
в другую комнату и вернулся весь красный.
-
Вы настоящий теперь Мефистофель.
Зашла речь о том, что теперь красный цвет вызывает
неприятное ощущение.
-
Я теперь уже отошел, но в Одессе после большевиков
красный цвет доставлял мне настоящие физические муче­
ния,- сказал Ян,- этот халат был сделан еще в шестнад­
цатом году.
25 мая/7 июня
< ... > Мережковские заботливо относятся к Яну, стараются
устраивать переводы его книг на французском языке. Меня
трогает это очень. Вообще, репутация часто не соответствует
действительности. Про Гиппиус говорили - зла, горда, умна,
самомнительна. Кроме умна, все неверно, т.е. может быть,
и зла, да не в той мере, не в том стиле, как об этом принято
думать. Горда не более тех, кто знает себе цену. Самомни­
тельна - нет, нисколько в дурном смысле. Но, конечно, она
знает свой удельный вес. < ... >
355
12'

< ... > мы сидели в комнате Вл. Ан. <Злобина>, с ним
и с 3. Ник. Говорили о поэзии и о поэтах. З.Н. читала свои
стихи. Мне нравится, как она читает: просто, понятно. < ... >
Ян вдруг спросил:
-
Скажите, как вы могли переносить Блока, Белого? Я
совершенно не мог. Я понимаю, что в Блоке есть та муть,
которая делает поэтов, но все же многое мне в нем непере­
носимо. А Белый просто не поэт.
Она защищала их, но слабо, потом прочла свое стихот­
ворение, в котором она говорит, что Христос отвернулся
от них и никогда не будет с ними.
31 июля/13 августа
Вчера переехали в Нероберг. < ... > Сюда нас вез очень
смешливый извозчик. Он был в Риге, знает Вильно, Ков­
но и т.д. Сразу понял, что мы русские. Говорил, что после
войны Россия капут!
Мы с Яном разъединены. Он в 7 номере, я в 1О. Между
нами Мережковские. < ... > Ян сразу переставил у себя все
вещи. Я тоже быстро устроилась. Мы переехали еще до обеда.
Мережковские - после, днем. Обедаем все за одним сто­
лом. Мережковские едят мало. З.Н. говорит, что она никак
не привыкнет к еде после России при большевиках. < ... >
1/14 августа
< ... >Пришло известие о смерти Блока, умер от цынги.
Уже появились некрологи. < ... >
Вчера вечером мы с Яном расспрашивали З.Н. о Блоке,
об его личной жизни. Она была хорошо с ним знакома.
Сойтись с Блоком было очень трудно. Говорить с ним надо
было намеками. < ... > З.Н. стихи Блока любит, но не все,
а пьесы ей не нравятся. ~Розу и Крест» считает даже сла­
бой. ~Балаганчик» тоже никогда не находила хорошим. Она
показала свое стихотворение, переписанное рукой Блока.
Почерк у него хороший. Я спросила о последней ее встрече
с ним. Она была в трамвае. Блок поклонился ей и спросил:
~вы подадите мне руку?» - ~лично, да, но общественно
между нами все кончено». Он спросил: ~вы собираетесь
уезжать?» Она: ~да, ведь выбора нет: или нужно идти туда,
где вы бываете, или умирать». Блок: ~ну, умереть везде
МОЖНО».
356

-
Да, Горький не мог спасти его от цынги, а ведь они
были очень близки, - заметила З.Н.
2/15 августа
День рождения Дм. Серг. В честь этого пили дорогие
вина.< ... >
Вечером опять говорили о Блоке. Мережковский ставит
Блока высоко, за то, что он ~ощущал женское начало~. Далее
он говорил: ~мы считаем Бога мужским началом. А ранее,
во времена Атлантиды, Богом считали женское начало. И вот
Блок ощущал это. Он знал тайну. Когда он входил, то я
чувствовал за ним Прекрасную Даму~.
Ян возразил:- Ну, да, вы это чувствовали, когда видели
его. Но я его не видал, а по стихам я не чувствую этого.
Дмитрий Сергеевич стал смеяться, по-волчьи оскаляться,
зеленый огонек блеснул в глазах: - Мертвых нужно любить,
ласкать.
А Ленина?- спросила я.
Ленина? Нет,- ответил Дм. С.
Но ведь это не по-христиански, - заметила я.
Нет, и в христианстве говорят о тьме кромешной и ге­
енне огненной, - объяснил Дм. С.
З.Н все сводила разговор на мирный тон. И все доби­
валась, как Ян относится к Соловьёву и признает ли его?
-
Соловьёва признаю, у него есть стройность. Хотя вы
сами согласитесь, что у него есть и слабые стихи.
Они согласились. Мы посидели еще немного. < ... >
Ян пришел ко мне и сказал возмущенно:
-
Я хочу судить произведения, а мне суют, что когда
он входит, за ним чувствуется ~Прекрасная дама~ или ~ве­
ликий инквизитор~. Да это совсем другое и ничего общего
с искусством не имеет.
4/17 августа
< ... >Дм. С. развивал мысль, что в Германии нужно начать
антибольшевицкую пропаганду, что здесь это гораздо легче,
чем во Франции. Ян согласился с ним.
З.Н. никогда не говорит о женщинах, точно они не су­
ществуют. О мужчинах известных любит рассказывать.
< ... > Мережковский считает, что скептицизм - слабость
ума.
357

-
А Вольтер? Соломон?
-
Они тоже ограничены.
< ... > З.Н. сказала: - Я умнее тебя. Ты талантлив, у тебя
бывают гениальные прозрения, но я умнее. < ... >
7/20 августа
< ... > Вечером мы час сидели в ее комнате. Д. С. уходит
всегда вечером к себе, читать, Злобин тоже. Вот ей и скучно.
Говорили о революции. < ... > З.Н. сказала, что она приемлет
революцию даже после того, что она за собой принесла, что
февральская революция- счастье!
ЗАПИСЬ И.А. БУНИНА
8/21 авг. <1921>
Прогулка с Мережковскими по лесу, ~курятник~. Лунная
ночь. Пение в судомойне - чисто немецкое,
-
как Зина
и Саша когда-то в Глотове. Звезда, играющая над лесом
направо, - смиренная, прелестная. Клеська, Глотова
-
все
без возврата. Лесные долины вдали. Думал о Кавказе, - как
там они полны тайны! Давно, давно не видал лунных но­
чей.- Луна за домом (нашим)), Капелла налево, над самой
дальней и высокой горой. Как непередаваема туманность над
дальними долинами! Как странно, - я в Германии!
ЗАПИСИ В.А. БУНИНОЙ
11/24 августа <1921>
Вечером сидели у З.Н. Она расспрашивала Яна об его
первой любви. О том, какой он бывал, когда влюблен. <... >
Ян прочел стихотворение - дочь невеста и отношение отца.
З.Н. никогда не читала его, спросила: ~оно напечатано?~ -
~нет~.- ~почему?~- ~таких стихов я не печатаю~.- ~вы
хотели бы иметь дочь?~- ~да,- помните, я рисовал идеал
жизни: лесничий, у него две дочери с толстыми косами~.­
~да, я начинаю понимать Ваше отношение. Оно очень тонкое,
ничего общего не имеет со старческим чувством к девоч­
кам~. - ~конечно, терпеть не могу ничего противоестест­
венного. Во мне только аполлонавекое начало~.- ~во мне
тоже~, - сказала З.Н.
358

22 авг./4 сентября
<... > Во время про:rулки Дм. Серг. поминутно присаживается
и читает о Египте, что производит впечатление гимназичес­
кое. За обедом он сказал: что он ничего больше не желает
иметь, что имеет теперь: Египет - книги, какие угодно, лес,
кормят хорошо. Так он прожил бы до ноября, но боится, что
з.н. соскучится.
Вечером Ян и З.Н. долго спорили о Толстом и Достоевском.
Они спорили хорошо, давали друг дру:rу говорить. Ян доказывал,
что у Толстого такие же глубины, как у Достоевского, и что он
тоже всего касался. З.Н. утверждала, что Толстой гармоничен,
а Достоевский нет и поэтому Достоевский сумел коснуться
тех темных сторон человека, которых Толстой не касался,
и привела пример шигалевщины. Ян говорил, что Толстой
всегда думал о смерти, а Достоевский нигде не писал о ней.
З.Н. возразила на это, что Достоевский как бы перешагнул
смерть и думал о том, что дальше, пример: Зосима. Затем З.Н.
доказывала, что Толстой, отрицая государство, не дал форму,
тогда как Достоевский дал, сказав, что государство должно
превратитъся в церковь. Ян временами очень хорошо говорил,
он возражал и на гармоничность Толстого, приводя в пример
отношение его к половому вопросу (Дьявол, Крейцерова Со­
ната и т.д.). Наконец, вошел Дм. С. и прервал спор.
23 августа/5 сентября
З.Н. очень хорошо сохраниласъ, несмотря на сильную
близорукость и некоторую глухоту. Одевается со вкусом,
очень молодо, но ей это идет. Живет умственной жизнью.
Человек с характером и определенно знает, чего хочет. Жен­
щин не любит, вернее презирает, как вообще большинство
людей. Живет и общается лишь с избранными. Все у нее
распределено по полочкам, она и характеры, и людей любит
расставлять по своим местам - склонность к систематике
большая. Обладает логикой и гордится этим. Гордится и тем,
что ~знает себе цену• и ~не переоценивает себя•. Будто бы?
Любит рассказывать о людях, но они всегда мужчины и зна­
менитости. О женщинах говорит, что они или животное или
божество, а не люди. Очень сдержанна. Если не захочет, она
не поссорится. Но жизни и людей не знает, ибо прожила всю
жизнь в оранжерее, и подлинная жизнь ей неизвестна. Литера­
туру любит, писателей оценивает приблизителъно правильно.
359

Но все же на первом месте у нее - какой вопрос поставлен
в произведении, а уже на втором качество произведения.
Жизнью избалована, друзьями тоже. По натуре эгоистка,
но культурная, а потому не вызывает раздражения.
Несмотря на трезвый ум, она проникнута философией
мужа, что с ней не вяжется, как с типом.
Спорить любит, но спорит хорошо, выслушивает против­
ника. Если же противник ей кажется недостоин ее высокой
темы, она просто не отвечает ему, делает вид, что не слышит.
25 авг./7 сентября
Вечером пришел Кривошеин с сыновьями. Сидели у З.Н.,
вели ~умные~ разговоры, о текущем моменте, о Савинкове,
о Филоненке.
Кривошеин считает Савинкова аморальным. < ... > Он
должен был в момент Корниловекого движения устранить
Керенского и соединиться с Корниловым, это могло быть
его искуплением.
Мережковский говорил, что Савинков должен был убить
Керенского и направить пушки на собачьих депутатов, <... > ~ ...
нужно было сделать выбор между Корниловым и большевика­
ми, а Савинков не смог. Я мог бы быть тайным советником~.
З.Н.: ~мы ими и были. Мы все были сумасшедшими
в то время~.
Кривошеин: ~но < ... > Савинков не должен был быть
сумасшедшим. Ведь с вас никто не спрашивает, а ему не­
простительно~. < ... >
Филоненко пришел летом 1918 г. к Кривошеину, < ... >
спросил, кто он? Кривошеин ответил: ~я был, есть и буду
монархистом, т.к. думаю, что это единственная форма прав­
ления, при которой Россия может быть Великой и разви­
ваться в культурном отношении~. Филоненко сказал: ~и я
так думаю, но мне кажется, что сначала нужно что-нибудь
другое~. < ... >
З.Н. сказала, что считает Филоненко совершенно амо­
ральным человеком, но еще более храбрым, чем Савинков.
Это он устроил убийства Урицкого и Володарского. < ... >
26 авr./8 сент.
Мережковский говорил мне, что при Кривошеине ему
был неприятен разговор о Савинкове, т.к. они его любят,
360

он вырос под их влиянием. ~конь бледный• написан тоже
с их благословения. Кроме того, он, Мережковский, считает
свою судьбу похожей на судьбу Савинкова, ибо в жизни
они оба неудачники. Я что-то плохо понимаю это сходство.
27 авr./9 cem.
< ... >Часто Мережковские ссорятся и, невзирая на при­
сутетвне нас, бранят друг друга резкими словами. А как-то
З.Н. сказала Дм. С.: ~твоя хлестаковская слава продолжает
всех обманывать•. Она в дурном настроении, потому что она
здесь почти не пишет, а Мережковскому омажи, особенно
со стороны немцев. Ей это, видимо, неприятно. < ... >
25 в./8 дек.
< ... >Мережковские устраивают вечер с какой-то маленькой
танцовщицей, которая будет исполнять египетские танцы.
Дм. С. будет читать ~тайна трех•, З.Н.- стихи.<... >
27 в./10 декабря
< ... > Я поняла одну черту З.Н. Она до крайности само­
любива. Из этой черты вытекает ее подчас резкое отношение
к Дм. С.<...>
У Мережковских говорили еще о бессмертии. Они все
верят в индивидуальное бессмертие, в воскресение. Вечно
будешь с теми, кого любишь. < ... >
ЗАПИСЬ И.А. БУНИНА
7/20 января <1922>
Вечер Мережковск. и Гиппиус у Цетлиной. Девять деся­
тых, взявших билеты, не пришли. Чуть не все бесплатные,
да и то почти все женщины, еврейки. И опять он им о Египте,
о религии! И все сплошь цитаты - плоско и элементарно
до нельзя. < ... >
ЗАПИСИ В.А. БУНИНОЙ
20 января <1922>
< ... >Я второй раз с большим интересом слушала Дмитрия
Сергеевича. Но публика, видимо, скучала. < ... > Стихи З.Н.
слушалисъ охотнее, но для нее почти не осталось времени.
361

< ... > После вечера Мария Самойловнапригласила < ... >друзей
к ужину. ГоворилисЪ речи. < ... > В конце ужина вспомнили,
что это день свадьбы Мережковских - 33 года! И ни на
один день они не расставались!
7 июня
Ян и сегодня не приехал. < ... > Умер Ленин. < ... >
У Розенталя я застала Куприных.<... > Наконец, послед­
ними являются Мережковские. 3. Н. элегантна до последней
возможности, вся в черном. На плечи наброшена легкая пеле­
ринка-плиссе. Прозрачная шляпа. Дорогие перчатки. Откуда
у них столько денег, чтобы тратить столько на туалеты?.. < ... >
Розенталь жалел, что с нами нет Яна. < ...> Много говорил
Мережковский о необходимости борьбы, о том, что если
большевики не падут, то эта зараза пойдет и на Европу. < ... >
25 июля, вторинк
< ... > Приехали Мережковские. Дмитрий Сергеевич как
бы сконфужен, что их половина лучше. З.Н. не замечает
этого.<... >
26 июля, среда
< ... >Ян читает вслух по-французски 4Женитьбу~ Гоголя.
Пьесой восхищается. < ... >
С Мережковскими я вижусь только за обедом. Завтрака­
ем мы в разное время. Встаем мы раньше их. С ними жить
приятно, т.к. сюрпризов не будет - все размерено и точно.
Твоей жизнью интересоваться не будут, не интересуйся и ты
их. С такими людьми никогда не поссоришься при совмес­
тной жизни. < ... >
20 августа, воскресенье
< ... > Как всегда по воскресеньям, завтракаем вместе с Ме­
режковскими и я не мою посуды, а после завтрака идем все
в нижний кабинет З.Н. и около часу ведем беседу. < ... > Она
теперь в кокетливой переписке с Милюковым, читает нам
его письма, иногда и свои.
21 августа
Снимали летучую мышь в комнате Дм. Серг. Она высоко
висела на стене над постелью. < ... > Ян шутил: 4Позвольте
362

снять щипчиками~. З.Н. возмутилась. Они все не могут
никого убить, хотя все едят мясо. Дм. С. рассматривая ее,
восхищался: ~Какая шерстка, какая прелесть!~ < ... >
Гуляли вдвоем с Яном, было приятно. Говорили о полити­
ке. < ... > Говорили и о том, что для Кусковой и Прокоповича
не нужна старая Россия, а нужна новая, с их кооперативами,
а мы не можем забыть того прекрасного, что было в России.
Ян сказал: ~<... > Мне скучно с ними. Я не знаю, что
мне делать, о чем говорить мне с ними. Поэтому и писать
не хочется~.<...>
Вечером я сидела с З.Н., говорили о Москве, об институ­
тах. Она рассказывала мне о своих сестрах, которых очень
любит. < ... > Потом я рассказывала об Одессе. < ... >
1 сентября 1922 года
< ... > Многие говорят, что у Мережковских большое умс­
твенное напряжение. Я его не ощущаю. Д. С. чаще всего говорит
о деньгах, об еде и т.п., а З.Н., правда, спорить любит, но это
любовь спортивная, а не для выяснения истины. Сегодня
она говорит Яну: ~вот вы всех в одну кучу валите - Блока,
Кусикова и т.д.~ - ~Бог с вами,
-
возражает Ян, - вы как
на мертвого. Я всегда выделял и выделяю Блока, всегда
говорю, что Блок сделан из настоящего теста~. - ~нет,
и Блока вы так же настойчиво ругаете~. - говорит З.Н.
не слушая, - ~как и Кусикова. А по-моему, с Кусиковым
нужно бороться как с вонью~.- ~да, Блок опаснее Куси­
кова~. - продолжает Ян: ~ибо Кусикав погибнет, а Блок
много еще вреда принесет~.
В своей половине мы продолжали разговор.
Ян: Как к З.Н. ничего не прилипает.
Я: А как ты не понимаешь, что Кусиковы- ее порождение?
Ян: Правда, она много всякой дряни породила.
Я: Да, бабушка русской большеницкой поэзии.
Ян: Вот я скажу ей это.
Я: Она обидится.
Ян: Нисколько, ей это будет лестно.
31 авг./13 сентября
< ... > За обедом З.Н. сказала: ~Бунин занимает меня~.
и сказала это, как бы вслух свою мысль.<...> Пришел Ян
и сказал: ~меня трогает Дм. С. вот уже два вечера. Он го-
363

ворит: нет у меня земли, то есть не только нет России, но я
чувствую, как вся земля уходит из-под моих ног. - Нет,
-
прибавил Ян, - он не плохой человек! А она
-
злая. Как
она сегодня за завтраком была ко мне зло настроена~.
12 марта <1923>
Ян был у Мережковских. З.Н. сухо сказала о «Гибели~:
«Это манера толстовская~. Ян возразил, что он давно пишет
этой манерой, и она не похожа на толстовскую. - «Нет, вы
все накручиваете и накручиваете~. Потом она читала Яну, что
она написала о Распутине - «Самый обыкновенный мужик,
юрод~. И это знаменитая писательница! Она ничего не пони­
мает в людях. Мужик он недюжинный, и совсем не юрод. < ... >
31 марта
Были у всенощной. Служил Евлогий. Я в первый раз
видела так близко архиерейское служение за всенощной. < ... >
Ян вернулся от Мережковских веселый. Д. С. был в хо­
рошем настроении. З.Н. ругала монархистов.
17 июня <1923>
Приезд Мережковских. З.Н. пришла к нам очень ожив­
ленная и возбужденная, бросилась Яну на шею. Дм. С. в хо­
рошем настроении. Дача им понравилась. <... >
29 июня
<... > В 6 ч. приходят Мережковские. Выходим в сад. З.Н.
говорит: «Нужно нам, писателям, определиться, это надо
сделать для французов. А то они говорят - вы мистически
настроенные люди и только. - Падут большевики и что же?
Будем мы поддерживать всякое правительство?~ Дм. Серг.
сказал, что он за религиозный фашизм. Это придумано хорошо.
Ив. С. говорил долго и горячо. Он - белый. Он монархист­
консерватор с демократическим оттенком, но против четы­
реххвоетки и т.д. Ян сказал, что он за Врангеля и Кутепова,
т.е., что он думает, что только сильная военная власть может
восстановить порядок, усмирить разбушевавшегося скота.
Потом говорили о том, что большевизм- это, действи­
тельно, рабоче-крестьянское правительство и что, конечно,
большевики пришли навстречу русскому народу, не желав­
шему воевать и желавшему грабить.
364

8/25 ИIOJUI
Пришли Мережковские. Говорили о Тихоне, о том, какая
часть романовской крови была в Ник[олае] 11. З.Н. спраши­
вала: ~Что Палеолог писал все в России еще, или же здесь,
и так сказать, сжулил?• Ее смущают пророчества его. Она
искренне думает, что предсказывать может только их дом.
9 февраля <1925>
< ... > Вчера была З.Н. Любезна со мной до подозритель­
ности. В чем дело? Вечер. Но она понимает, что я не могу
распространять им билеты. Думала долго. Додумалась вот
до чего: мне кажется, что она в статье об Яне скажет много
неприятного. Не простит она ни его успехов, ни Лондона и т.д.
Вот и думает приручитъ меня. Почти 5 лет не замечала моего
присутствия, а теперь: ~почему не бываете, пришли бы, по­
лежали у меня на кушетке, отдохнули бы•. < ... > Ведь с Яном
как было? Приручала. Написала хвалебную рецензию. Хотела
его приобщить к ним. Заменить Философова. Пыталась с ним
вместе писать пьесу. Пыталась стать его доверенной помимо
меня. Когда ничего из этого не удалось, а значение Яна все
растет, она решила - пора начать его бранить, а то, перовен
час, еще ему и премию присудят. <...> Ее считают умной, силь­
ной, злой и развратной. А она не так умна, он умнее. Сильна
со слабыми, гораздо добрее, чем кажется и развратность лишь
умственная и сильно преувеличенная. Он же человек с ори­
гинальным и образованным умом, представляется нарочно
юродивым, чтобы проводить то, что хочет. < ... >
16 июня
< ... > З.Н. и И. Ис. [Фондаминский] хотят основать левый
центр и тоже строить все на национальной, религиозной
и демократической основе.
-
Если так, - сказала я,
-
вы будете недалеко от Струве.
-
Но, конечно, это все идеалы, желания, но как отделаться
от Черновых и т.д.? - сказала З.Н.
-
Вообще следует обрубить концы и слева и справа, -
заметил Ил. Ис. - В этом-то и задача центров.
За чаем говорили опять о Савинкове. З.Н. уверяет, что он
умер для нее давно, а что он ~от несчастной любви к боль­
шевикам выбросился из окна• - ее мало трогает.
Опять разбирали причины его предательства. < ... >
365

16 августа
< ... > Был Адамович. Он неглупый, но штампованный.
До сих пор петербургский налет во всем, начиная с фигуры,
с той связанности движений, какую я встречала у известного
типа петербург. молодых людей.
Говорили о ~живых лицах~ Гиппиус. Он не верит, что
Толстой мог ей сказать: ~когда умирать буду, скажу Ему -
в руки Твои предаю дух мой. Хочет Он - пусть воскресит
меня, не хочет - не воскресит. В волю Его отдамся, пусть
Он сделает со мною, что хочет... ~ Адамович находит, что это
слишком интимно для первого знакомства.
Говорили о несправедливом отношении Мер[ежковского]
к Толстому, о том, что он в Толстом видит лишь материаль­
ную сущность, ~а между тем бездны у него хватит и на До­
стоевского~, сказал Ян.
Адамович думал, что Мережковский и З.Н. ничего общего
не имеют. Я сказала, что наоборот - З.Н. всегда говорит
~мы~, а не ~я~. и трудно сказать, где кончается она и на­
чинается он. < ... >
6 сентября
Зайчики поехали в церковь, а мы на берег. < ... > За за­
втраком был пирог < ... > и политические разговоры за кофе.
Д. С. [Мережковский], конечно, ушел. Опять о революции
< ... > вообще все то же самое, только З.Н. стала уже говорить:
~Революция - болезнь, в революции есть элемент бунта~.
~бывают революции счастливые и несчастные~ и т.д. В Рос­
сии была ~революция самая несчастная~.
13 сентября
< ... > Обедали у Мережковских. < ... > В эту ночь хулиган
бросил камень в большое окно, где сидела З.Н. и писала.
Если бы попал в висок, то - наповал. < ... >
10 июля <1926>
На завтраке у Мережковских. Очень любезны и гостеп­
риимны. З.Н. прочла свою статью против Святополка [Мир­
ского]. Очень хорошо и с тактом написано. Все ее газеты
отказались напечатать, появится статья у Мельгунова.
Потом пошли гулять, т.е. по магазинам, где З.Н. прямо
молодеет. Она всегда готова ходить по всем отделам и всегда
366

мучается желанием купить то то, то- другое. Какое стран­
ное сочетание в ней мужского, женского (и даже бабьего)
начал. < ... > На набережной встретили Мережковского < ... >
обрадовался З.Н., тащил ее с собой, гости уже надоели ему.
Он редко откровенный человек, поэтому, в конце концов,
с ним легко. <...>
2/20 авг. Ильин день
Вчера ездили в Канн. Были у Мережковских. Они при­
ветливы, ласковы. З.Н. жалуется, что пишет в ~Верстах~
и что это очень трудно, т.к. Милюков не все примет, что
ей хочется. ~так и пишу сначала, что сама думаю, а потом
начинаю смягчать, перемешивать, и так трижды приходится
всякую статью переписывать~.
11 ноября <1927>
Вчера завтрак у Мережковских. < ... > З.Н. пригласила Г. Н.
[Кузнецову], я очень благодарна ей за это.<... > Завтрак был
хороший. После З.Н. читала нам дневник. Перед тем Дм. С.,
который не слушал чтение (он не может ничего ни читать,
ни слушать о революции: ~это все равно если вашу мать
убили, и вы будете слушать об этом~) говорил:
-
Милюков это Чичиков, Керенский - Хлестаков. В нем
сидел бес, в котором и мы повинны, теперь бес из него
ушел, а все продолжает становиться в Наполеоновские
позы.
8 сентября <1928>
Вчера зашли к Мережковским. < ... > В Белград они едут.
Возмущены, что редактор Струве. ~я не буду с ним ра­
ботать~. - заявляет З.Н.: < ... > ~я напишу статью против
самодержавия, вот он и уйдет~. Значит, ясно - Мереж­
ковские едут в Белград, чтобы вырвать у Струве вооб­
ражаемую власть, а если не удастся, то будут стараться,
чтобы Струве отказался работать с ними. Они думают,
что журнал будет в их руках, т.к. Ян занят ~Арсеньевым~.
связан с ~совр. Записками~. то он не опасен им. Алданов
вряд ли станет принимать близкое участие там, Куприн -
рамоли, Шмелев - болен, Зайцев
-
не опасен. Словом,
им мерещится из этого журнала сделать ~новый дом~.
<...>
367

19 сеш.
Мережковские едут в Сербию. Им прислали 1О 000 фр.
будто бы за пьесу. З.Н. сшила новое, слава Боrу, черное
платье. Дм. С. возбужден. < ... >
Ходасевич попросил у меня ту статью Гиппиус, где она
писала об Яне, как о большом писателе, о большой лич­
ности и мздевалась над критиками, которые называют его
описателем. О себе Ходасевич говорит, что он очень довер­
чив, что Мережковским он верил и что они ~ужасно с ним
поступили~. < ... >
8 окт.
Письмо Мережк[овского]:
Дорогой Сергей Константинович, посылаю Вам < ... >
большую газету с моим интервью. Очень прошу Вас велите
его перевести и напечатайте в ~возроЖдении~. Интервью
чрезвычайно важное, благодаря многим обстоятельствам,
между прочим, исключительно любезному приему короля
Александра: на обеде я сидел рядом с королевой, а З.Н. рядом
с королем. Наша беседа была очень важна и она, конечно,
будет иметь последствия. < ... >
Ах, забыл, я получил орден Св. Саввы первой степени,
высший орден в Югославии. Это тоже имеет большое значе­
ние, З.Н. - Савву второй степени. Ленты, звезды, рескрип­
ты. Славяне все в восторге и умилении. Встречали, плачут
слезами от любви к нам русским. А дураки в Париже сидят
каменными болванами.
Сердечно Ваш Д.М.
20/7 октября
Были вчера у Мережковских. Оба сияют и довольны.
Вероятно, денег привезли больше, чем ожидали. < ... > Ордена
красивые. И Д. С. все повторял, что кроме него, такой орден
только еще у одного сербского писателя, а про Немировича
и не упомянул.
Уверяют, что сербов правых почти нет. В Белграде чувс­
твуется Россия. Куприн пил, перед представленнем королю
возили в баню, т.к. он с утра был пьян. К нему было пристав­
лено двое молодых людей. Струве свалили, ~все против него
и сам Белич, т.к. он заявил свою программу и потребовал,
чтоб всех сыновей перевести в Белград (?). Белич понял,
368

что он генерал~. Д. С. еще говорил, что у Струве социал-де­
мократическое ирезрительное отношение ко всем писателям.
Журнала пока не будет. Лучше газета. Но на газету нет
достаточно денег. < ... > Основалось там пока лишь книгоиз­
дательство. На год намечено выпустить 12 книг.<... >
Рассказывали они нам далеко не все, все время лавиро­
вали, особенно З.Н.
Мережковский еще воодушевлен религиозным настроением
Загреба. Его там считают чуть ли не католиком, т.к. католики
думают, что он работает на соединение церквей и уверены,
что если это соединение произойдет, то они православную
церковь сумеют поработить. < ... >
24/11 н<оября>
Была одна у Мережковских, после письма З.Н., в котором
она пишет: ~вы нас плотно покинули... Я всегда обречена
на любовь верную и неразделенную~.
Были все со мной очень милы. Дм. С. в хорошем на­
строении, доволен. А З.Н. - в тяжелом
-
ей негде писать.
В ~возр.~ ее редактируют, даже ее дневник в отд. изд. Под­
нимается вопрос, не взять ли назад этот дневник, нарушить
контракт. < ... >
З.Н. говорила об Яне: ~он - единственный, подражать
ему нельзя. К людям он относится, как к части мира, который
он любит очень. А потому он может дружить и с Кульма­
нами и т.д. Человек сам по себе ему не нужен~. М. б. это
и правда? < ... >
1 апреля <1929>
Вечером пошла [к] З.Н. Думала, никого не будет, но Ма­
нухина пришла. < ... > Разговор о Розанове. М. принесла
~темный лик•, только что прочла. - ~Розанов, по-моему,
возрожденец. Христа не понимает, как русские крестьяне.
Он слишком любит плоть и все через нее•. ~я согласна, что
начало 20 в. в России было веком Возрождения•.
14 апреля
Волнуюсь о вечере. Едва ли продадутся все билеты. Впервые
была у Мережковских на - ~воскресенье•. Пришла первая.
У З.Н. опять процесс в легких. Печень, селезенка. < ... >Дм. С.
читал о ~содоме и Сионе• < ... >, об однополой любви. Было
369

занятно и слушать, и смотреть на тихих мальчиков, чинно
сидевших в ряд. Была и Одоевцева. За мной пришел Ян.
16 марта <1930>
< ... > Мы с Яном зашли к Мережковским и спросили,
можно ли Зурову придти на их •воскресенье~. З.Н. милостиво
разрешила: •Я прочла сегодня его в П[оследних] Н[овостях].
Он талантлив, но слишком все описывает, всякую мелочь,
слишком его глаза насыщены. Нужно, чтобы он проявлял
больше себя~. - •Себя проявлять можно с 40 лет~, -смеясь
сказал Ян, •а пока пусть пишет, что видит, что хочется~.
Потом за чайным столом З.Н. сама сказала Скабарю:
•Я прочла Ваш фельетон и вот что скажу. < ... > Одним глазом
нужно смотреть на мир, а другим - в себя~. < ... >
25 июня
Вчерашний обед прошел •на ять~ ... М. Ал. рассказывал
о примирении (у Цетлиных) Мережковских с Вишняком
и Ходасевичами. < ... > Алданов рад. < ... > Говорили долго
о Мережковских. И.И. <Фондаминский> думает, что на З.Н.
находит минутами злоба и она начинает кого-нибудь костить.
< ... > Ян был в ударе, хорошо говорил о Мережковском, что
когда ему не нужно чего-нибудь добиваться, бывает умен,
блестящ, но затем может нести околесину. И. И. говорил,
что хотел бы устроить •Лигу благоприятного отношения
среди писателей~.<... >
24 сентября <1943>
Верочка <Зайцева> пишет. < ... > Открьти памятник Ме­
режковскому. Белый мраморный крест, в него вделана копия
с Рублевекой иконы.
Говорили Милиотти, Зайцев и Зин. Ник. Она сказала,
поблагодарив французов за памятник, что за пятидесяти­
летнюю жизнь с Д. С. они ни на день не разлучались. И она
надеется, что они скоро опять будут вместе. < ... >
9.IX <1945> Воскресенье
Вернувшись от Наташи Барановой мы увидели записку
на двери •Зинаида Николаевна скончалась. Панихида в 9 часов~.
Я не стала ужинать и помчалась. Шла в большом вол­
нении по тихим улочкам. Не видала ее больше 5 лет. < ... >
370

Вся квартира прибрана - чистота и порядок. В кабинете,
от отсутствия постели Дм. Серг., стало уютнее. < ... > В са­
лоне вкось к окну, на низком сомье в свежих белоснежных
простынях в черном платье и черной прозрачной косынке
лежит худенькая, со спокойным лицом, Зинаида Николаевна.
Я поклонилась ей до земли, поцеловала руку.
Володя сказал, что перед кончиной она раскрыла глаза
и с благодарностью посмотрела на него и Татьяну Алекс.
[Манухину]. Скончалась она без страданий в 3 ч. 45 м. -
~мне кажется, она прошла чистилище•, - сказал Злобин.
Пришел священник, отец Липеровский. Через минуту
опять звонок и я увидела белое пальто - дождевик Яна.
Я немного испугалась. Он всегда боялся покойников,
никогда не ходил ни на панихиды, ни на отпевания.
Он вошел, очень бледный, приблизился к сомье, на ко­
тором она лежала, постоял минуту, вышел в столовую, сел
в кресло, закрыл лицо левой рукой и заплакал.
Когда началась панихида, он вошел в салон. Священник
служил тихо, псаломщиком была Т. А., а кроме нас и Володи,
никого не было. Ян усердно молился, вставал на колени.
По окончании подошел к покойнице, поклонился ей земно
и приложился к руке. Он был бледен и очень подтянут.
Вторая панихида будет завтра в 6 ч. < ... > Ян говорил:
50 лет тому назад я в первый раз выступал в Петербурге
и в первый раз видел ее. Она была вся в белом, с рукавами
до полу и когда поднимала руки - было похоже на крылья.
Это было когда она читала: ~я люблю себя, как Бога! •
и зал разделился - свистки и гром аплодисментов.
-
И вот,
красивая, молодая, а сейчас худенькая старушка - жалко
мне ее стало очень, - продолжал Ян:
-
Хорошо, что лежит
на сомье, а не на столе. <...>
А мне вспоминается она в Амбуазе, когда раз, развесе­
лившись, она танцевала польку Анна. Последний же раз я
видела ее в мае 1940 года, она очень радостно меня встретила
и просила приходить, но у них была черная кошка.
Большинство ошибается, думая, что она не добра. Она
гораздо была добрее, чем казалось. Иной раз делала злое, так
сказать по идее, от ума. Она совсем не была равнодушной.
К себе я несколько раз видела ее доброту и сердечность.
371

С.А. Есенин
ДАМА С ЛОРНЕТОМ
Вроде письма
(На общеизвестное)
Когда-то я мальчиком, проезжая Петербург, зашел к Бло­
ку. Мы говорили очень много о стихах, но Блок мне тут же
заметил, вероятно по указаниям Иванова- Разумника: ~не
верь ты этой бабе. Ее и Горький считает умной. Но, по-моему,
она низкопробная дура•. Это были слова Блока. После слов
Блока, к которому я приехал, впервые я стал относиться
и к Мережковскому и к Гиппиус- подозрительней. Один
только Философов, как и посейчас, занимает мой кругозор,
которому я писал и говорил то устно, то в стихах; но все же
Клюев и на него составил стихи, обобщая его вместе с Ме­
режковскими.
Что такое Мережковский?
Во всяком случае, не Франс.
Что такое Гиппиус?
Бездарная завистливая поэтесса.
В газете ~Eclair• Мережковский называл меня хамом,
называла меня Гиппиус Альфонсом за то, что когда-то я,
пришедший из деревни, имел право носить валенки.
-
Что это на вас за гетры? - спросила она, наведя лорнет.
Я ей ответил:
-
Это охотничьи валенки.
-
Вы вообще кривля~тесь.
372

Потом Мережковский писал: ~Альфонс, пьяница, боль­
шевик!~
А я ему отвечал устно: ~дурак, бездарность!~ Клюев,
которому Мережковский и Гиппиус не годятся в подметки
в смысле искусства, говорил: ~солдаты испражняются. Где
калитка, где забор- Мережковского собор~. Действительно,
колоннады. Мадам Гиппиус! Не хотите ли Лориган? Ведь
вы в ~золотое Руно~ снимались так же в брюках с портрета
Сомова.
Лживая и скверная Вы. Все у Вас направлено на личное
влияние Вас. Вы пишете: ~основа партии - общее утвержде­
ние ценностей~. Это Вы пишете. Безмозглая и глупая дама.
Даже Шкловский помнит, что Вы говорили и что опять пи­
шете: ~крайнюю~ хату, левую или правую, это безразлично,
раз он художник. Такое время. Слова Ваши.
Вы продажны и противны в этом, как всякая контрре­
волюционная дрянь.
Это суждение к нам не подходит. Дорога Ваша ясна с Ва­
шим игнорированием нас. (Хотя Вы писали обо мне статьи
хвалебные.)
Пути Вам нет сюда, в Советскую Россию. Все равно Вы
будете путешественники по стране СССР с Бедекером.
[1924-1925]
373

Андрей Седых
У 3.Н. ГИППИУС
Зинаида Николаевна курит и говорит. В соседней ком­
нате, за стеной шаркают туфли Д.С. Мережковского: время
от времени Мережковский появляется, подает реплику или
задает вопросы.
Зинаида Николаевна говорит медленно, немного каприз­
ным, скучающим голосом.
***
В моих статьях написано все, что надо и интересно
знать читающей публике. Что же я могу сказать больше?
Вы спрашиваете о молодых литераторах в России? Там
могут быть, конечно, талантливые самородки, но в условиях
советских, при неизбежной ~смычке~ с большевистской влас­
тью, как им, в их меру, проявиться? Мы должны помнить,
что там - жернов на шее .. . Здесь, у нас, другой жернов,
-
бездарность, беспочвенность...
Это тяжело, но все-таки, - свободное слово у нас есть .. .
Из писателей эмигрантов - самый значительный, конеч­
но, Бунин. Это первоклассный талант и очень характерный
русский беллетрист. Как поэт - интересен Ходасевич. Мо­
лодая здешняя поэзия не определилась, хотя есть, кажется,
и ~подающие надежды~ ...
-
Вы хотите - обо мне .. . Работаю я сейчас очень много.
Газетная работа берет у меня времени больше, чем нужно бы,
ведь я и статью пишу, как беллетристику, с таким же внима­
нием к языку, хотя знаю, что этим вовсе не интересуются.
374

Летом бьто свободнее, и я начала два романа, - да, ра­
зом два, и оба из эмигрантской жизни. В одном - француз
и русская барышня... Помните, в ~Игроке~ Достоевского:
~Француз и русская барышня это такое соединение, которое
не сразу поймешь~. Эта проблема меня и занимает. Думаю,
трудно русской полюбить француза... Есть какая-то несов­
местимость двух душ. Другой же мой роман - авантюрного
характера... ~общество проверки рекламы~. Представьте себе,
что вышло бы, если бы начать проверять всякую рекламу! ..
Зинаида Николаевна смеется и, по привычке, закатывая
глаза:
-
Сейчас я готовлю большую статью ~о любви~ - по по­
воду романа Бунина ~митина любовь~.
Современную французскую литературу я читаю усердно,
но мало что можно отметить. Впрочем, может быть, мы их
так же не понимаем, как и они нас... Французов я, однако,
очень люблю, и люблю Париж, который знаю столько лет.
Мы жили здесь не эмигрантами - кто думал, что Париж
станет нашим пристанищем? Один значительный эмигрант
сказал как-то недавно такой парадокс: теперь существует
только одна русская столица: и эта столица - Париж.
***
Зинаида Николаевна замолчала на одно мгновенъе... Потом
привычным жестом поправляет мех, сбивает кепи и снова
курит, курит и говорит - временами сердито, временами
со смехом: Мережковский рядом, за столом: прислушивает­
ся, задает вопросы, потом подымается и бродит по комнате
неровными, подпрыгивающими шажками.
375

Г.И. Чулков
ГОДЫ СТРАНСТВИЙ
<...> Мой тогдашний литературный стаж был невелик -
два-три рассказа, напечатанных еще до ссылки, и лирическая
книжка «Кремнистый путь~ с безвкусной, на мой тепереш­
ний взгляд, декадентскою обложкою, где был воспроизведен
рисунок знаменитого Франца Штука- голый человек, кри­
чавший во все горло. Но тогда я совершенно не стыдился
этого голого крикуна.
Я вспомнил, что в «Новом Пути~ появилась месяца за два
до того благосклонная статья о моей книге, написанная Allegro
(П.С. Соловьевой). Руководителем «Нового Пути~. как из­
вестно, был Д.С. Мережковский и его супруга З.Н. Гиппиус.
Брюсов, когда я проездам через Москву зашел к нему, гово­
рил мне, что чета Мережковских справлялась обо мне, кто я
такой и не намерен ли я поселиться в Петербурге. Валерий
Яковлевич настойчиво рекомендовал мне познакомиться
с Мережковским, уверяя, что такое внимание к начинающе­
му писателю со стороны литературных генералов большая
честь. Но я тогда, по дикости своего нрава, не ценил никаких
генералов - в том числе и литературных.
«А пойти к Мережковским все-таки, пожалуй, можно, -
думал я, - журнал мне не нужен, но люди они своеобразные.
Надо их послушать и на них посмотреть~.
Недели через две после этих размышлений я отправил­
ся вечером в дом Мурузи, который оказался в двух шагах
от моей квартиры на Литейном проспекте. Приняла меня
Зинаида Николаевна.
376

Узнав, что я в Петербурге уже две недели, она тотчас же
стала упрекать меня за то, что я медлил к ним явиться.
-
Вам ведь говорил Брюсов, что я хочу с вами позна­
комиться?
Говорил.
-
Почему же вы не шли к нам?
-
Сам не знаю, почему, Зинаида Николаевна. Человек
я дикий.
-
Ах, я сама дикая.
Она полулежала на кушетке, дымя тоненькой дурман­
ной папироской. В полумраке гостиной ей нельзя было дать
и тридцати лет, а ей было тогда под сорок. Я смотрел на нее,
и мне казалось, что я как будто где-то видел это лицо - эти
рыжеватые волосы, русалочьи глаза и большой нескромный рот.
Она болтала со мною просто и непринужденно, заметив,
должно быть, мою застенчивость и стараясь меня ободрить.
Время от времени она, впрочем, сбивалась с дружеского
простого тона, и я чувствовал когти в бархатных лапах
умной тигрицы.
-
Мне говорили, что вы ужасный ре-во-лю-цио-нер! -
протянула она, вооружившись лорнеткой и довольно бес­
церемонно меня разглядывая. - А я, представьте, почти
не встречалась с этими людьми... Говорят, что вас высылали
куда-то в Сибирь, очень далеко... Вы ездили на собаках .. .
Это, должно быть, очень смешно ездить на собаках? А? Вы
жили в тайге? Расскажите про тайгу...
Эта тема была мне по вкусу. Я тогда еще не был свободен
от таежных чар и мог часами рассказывать о лесных озерах,
о шаманах, о снежной пустыне, мне полюбившейся...
Кажется, эти рассказы увлекли мою собеседницу. И когда
на пороге, шаркая туфлями, показался Дмитрий Сергеевич,
она ему крикнула, смеясь:
-
Иди скорей. Тут у меня сидит ре-во-лю-цио-нер. Он
тут очень интересные сказки рассказывает...
Мы перешли в столовую пить чай.
-
Вы следили за нашим ~новым Путем~? -допрашивал
меня Мережковский, разглядывая меня пристально и не­
сколько бесцеремонно, как и его супруга.
-
Да, следил и слежу с немалым интересом.
-
И вас не пугают наши религиозно-философские ис-
кания? Революционеры ведь все атеисты.
377

-
Нет, это меня не пугает. Меня другое смущает в вашем
журнале.
-
А что же именно?
-
Ваши политические статьи и вообще ваша философия
истории. Тут у вас безнадежные противоречия и какая-то
странная путаница. Иногда все это сбивается на очень ба­
нальную реакционность.
-
Ах, какой вы откровенный! - засмеялась Гиппиус.
-
Это мне нравится, что вы так прямо.
-
Я вас предупреждал, что я варвар и не умею хитрить.
-
Оставь, Зина, - завопил Мережковский, широко рас-
крывая рот и чуть картавя. - Дай ему высказаться .. .
И я высказался. Мережковские слушали меня очень вни­
мательно.
Когда я кончил мой монолог, похожий на обвинительную
речь по адресу 4Нового Пути~, Мережковский, переглянув­
шись с женою, вдруг сказал:
-
Я вас приглашаю принять на себя обязанности секре­
таря нашего журнала.
-
Как секретаря? - удивился я.
-
Вы хотите, чтобы я
исполнял обязанности технического секретаря, не вмеши­
ваясь в редакционные дела?
-
О, нет. Вы будете нашим ближайшим сотрудником.
-
Вы смеетесь, Дмитрий Сергеевич? Я вам только что
изложил все мои с вами разногласия, а вы предлагаете мне
войти в журнал.
-
Да, предлагаю. Дело в том, что те политические тен­
денции, какие иногда сказываются в нашем журнале, нам
самим опостылели. Журнал надо очистить от этого полу­
славянофильского, полуреакционного наследия...
Но я не могу сотрудничать с таким-то и таким-то...
-Они уйдут.
-
Но у вас самих, Зинаида Николаевна, и у вас, Дмит-
рий Сергеевич, могут быть такие уклоны, какие для меня
окажутся неприемлемыми...
-
Мы вам предоставим право вето.
Я не ручаюсь, конечно, за буквальную точность выраже­
ний, но сущность тогдашней моей беседы с Мережковскими
была именно такова.
Одним словом, в какие-нибудь два-три часа определилась
моя судьба. Я согласился на предложение Мережковских.
378

Я стал ближайшим сотрудником ~нового Пути~. Мне тогда
не было и двадцати пяти лет, и легко представить, как труд­
но мне было очистить трюм журнального корабля и взять
в свои неопытные руки ответственное кормило. Но я скоро
освоился с журнальным ремеслом и внушил такое доверие
Мережковским, что они преспокойно уехали за границу,
оставив ~новый Путъ~ на мое попечение.
< ... > 1904 год бьл весь под знаком Мережковского- Гип­
пиус. Дом Мурузи на Литейном проспекте был своего рода
психологическим магнитом, куда тянулись философствующие
лирики и лирические философы.
~дом Мурузи~ играл ту же роль, какую впоследствии
играла ~Башня~ Вяч.Ив. Иванова.
Новейшее поколение того времени искало и находило
в Мережковском связь с ушедшим поколением. Каждый
из нас, встретив Мережковского в Летнем саду на утрен­
ней ежедневной проrулке, думал, глядя на его маленькую
фигурку, узенькие плечи и неровную походку, что этот че­
ловек связан какими-тонезримыми нитями с Владимиром
Соловьёвым, значит, и с Достоевским - и далее с Гоголем
и Пушкиным. Пусть Соловьёв относился к Мережковскому
недружелюбно, но у них, однако, была общая тема, казавша­
яся нам пророческой и гениальной. Блок так это чувствовал.
Правда, он то и дело ~уходил~ от Мережковских, но потом
опять неизбежно к ним тянулся. Впрочем, тогда все ~сим­
волисты~ и ~декаденты~ изнемогали в любви-вражде. Все,
как символисты, хотели соединяться, и все, как декаденты,
бежали друг от друга, страшась будто бы соблазна, требуя
друг от друга ~во имя~. этим знанием ~имени~, однако,
не обладая.
В доме Мережковских был особого рода дух - я бы
сказал, сектантский, хотя они, конечно, всегда это отри­
цали и, вероятно, отрицают и теперь. Но такова судьба
всех религиозных мечтателей, утративших связь с духовной
метрополией. Иногда казалось, что Мережковский ~рубит
с плеча~. но когда он, бывало, уличит какую-нибудь модную
литературную ~особу~ в тупеньком мещанстве и крикнет,
растягивая своеобразно гласные: ~ведь это по-шла-а-сть!~,­
невольно хотелось пожать ему руку. Как бы ни относиться
к Мережковскому, но отрицать едва ли возможно ценность
379

его книг о Достоевском и Толстом и особенно о Гоголе.
А в то время эти книги были приняты символистами, и в том
числе Блоком, как события.
Мережковский с большим основанием мог бы сказать,
как сказал про себя В.В. Розанов: 4Пусть я не талантлив:
тема-то моя гениальна~.
К историческому христианству предъявлены были огром­
ные неоплаченные векселя. Мережковский закричал, завопил,
пожалуй, даже визгливо и нескладно, но с совершенною
искренностью, о правах 4Натуры и культуры~. о том, что
ведь должна же история иметь какой-то смысл, если она
тянется после Голгофы две тысячи лет. Холодный, но чест­
ный пафос Мережковского и тонкая, остроумная диалектика
З.Н. Гиппиус гипнотически действовали на некоторых, тогда
еще молодых, а ныне уже вполне сложившихся людей. Иные
из них покинули наш бренный мир.
Кружок Мережковских, где бывал и Блок постоянно,
состоял из людей двух поколений - старшее было представ­
лено В.В. Розановым, Н.М. Минским, П.С. Соловьевой и др.,
младшее - А. В. Карташевым, В.В. Успенским, Д.В. Филосо­
фовым, А.А. Смирновым, В.А. Пеставеким (Пястом) и мн.
др. Не все в равной мере находились под влиянием Зинаиды
Николаевны Гиппиус и Дмитрия Сергеевича, но почти все
были в них немного 4Влюблены~.
Полулежа на мягком диване и покуривая изящно то­
ненькую душистую папироску, З.Н. Гиппиус чаровала сво­
их юных друзей философическими и психологическими
парадоксами, маня их воображение загадками и намеками.
Несмотря на соблазнительность салонного стиля, в этих
беседах была значительность и глубина, и нет ничего удиви­
тельного, что Блок был в сетях Мережковских - ускользал
из этих сетей и вновь в них попадал. Как же Мережковские
относились к Блоку? В последнем, декабрьском, пумере
4Нового Пути~ за 1904 г. появилась статья о книге поэта,
подписанная буквою 4Х~. Она, кажется, выражает довольно
точно отношение к Блоку обитателей дома Мурузи. 4Автор
стихов о Прекрасной Даме, - сказано было в статье,
-
еще слишком туманен, он - безверен: самая мистическая
неопределенность его недостаточно определенна; но там,
где в стихах его есть уклон к чистой эстетике и чистой
мистике, - стихи не художественны, неудачны, от них веет
380

смертью. Страшно, что те именно мертвее, в которых автор
самостоятельнее. Вся первая часть, посвященная сплошь
Прекрасной Даме, - гораздо лучше остальных частей. А в ней
чувствуется несомненное, если не подражание Вл. Соловь­
ёву, не его влияние - то все же тень Вл. Соловьёва. Стихи
без дамы - часто слабый, легкий бред, точно прозрачный
кошмар, даже не страшный и не очень неприятный, а просто
едва существующий; та непонятность, которую и не хочется
понимать ... ~
Несправедливо было бы понять этот отзыв, как простое
брюзжание ~отцов~ на ~детей~. В нем была действительно
честная требовательность, справедливое желание подчинять
неопределенность какому-то высшему смыслу. И все же Ме­
режковские @Любились~ в Блока и каждый раз страдали
от его ~измен~.
В салоне Мережковских беседы велись на темы ~церковь
и культура~, ~язычество и христианство~, ~религия и обще­
ственность~. Тема политики в точном смысле стала занимать
Мережковских значительно позднее, когда у них завязались
противоестественные отношения с социалистами-революци­
онерами. Тогда Мережковские до этого еще не дошли.
Центром внимания в доме Мережковских передко был
В.В. Розанов, впоследствии ими изгнанный из Религиозно­
философского общества за политические убеждения и юдо­
фобство. А в то время Мережковский, провозгласивший
Розанова гением, увивалея вокруг него, восхищаясь каждым
его парадоксом. Я помню, в тот вечер, когда я в первый раз
увидел у Мережковских Розанова, этот лукавый мистик
поразил меня своею откровенностью. В ответ на вопрос
Мережковского: %Кто же, по-вашему, был Христос?~ - Роза­
нов, тряся коленкой и пуская слюну, просюсюкал: %Что же,
сами догадайтесь! От него ведь пошли все скорби и печали.
Значит, дух тьмы... ~
Юные поэты, окружавшие З.Н. Гиппиус, как пажи ко­
ролеву, говорили тихо, многозначительно, все чаяли новых
откровений и верили, что наступила эпоха %Третьего завета~.
Блок среди них был %СВОЙ>> и %Чужой~, вечно ускользаю­
щий. Тут же бывал В.А. Тернавцев, тогда еще не писатель,
однако влиявший весьма на мировоззрение Мережковских.
Впрочем, впоследствии Мережковские от него отреклись,
как отреклись от своего ближайшего друга Розанова.
381

Андрей Белый
НАЧАЛОВЕКА
ВСТРЕЧА С МЕРЕЖКОВСКИМ
И ЗИНАИДОЙГИППИУС
Шестого декабря, вернувшись откуда-то, я получаю бумаж­
ку; читаю: ~Придите: у нас Мережковские~. Мережковский
по вызову князя С.Н. Трубецкого читал реферат о Толстом;
он явился с женой к Соловьёвым: оформить знакомство,
начавшееся перепиской.
Не без волнения я шел к Соловьёвым; Мережковский -
тогда был в зените: для некоторых он предстал русским
Лютером 1 •
Теперь не представишь себе, как могла болтовня Мереж­
ковского выглядеть ~делом~; а в 1901 году после первых
собраний религиозно-философского общества заговорили
тревожно в церковных кругах: Мережковские потрясают­
де устои церковности; обеспокоился Победоносцев; у Льва
Тихомирова только и говорили о Мережковском; находились
общественники, с удовольствием потиравшие руки:
-
~да, реформации русской, по-видимому, не избежать~.
В ~Мире Искусства~, журнале, далеком от всякой цер­
ковности, только и слышалось: ~Мережковские, Розанов~.
И в соловьевской квартире уже с год стоял гул: ~Мережков­
ские!~ В наши дни невообразимо, как эта ~синица~ в потугах
поджечь океан так могла волновать.
1 Разумеется, эти представления оказались иллюзиями уже к 1905 году.
382

Гиппиус, стихи которой я знал, представляла тоже большой
интерес ддя меня; про нее передавали сплетни; она выступала
на вечере, с кисейными крыльями, громко бросая с эстрады:
Мне нужно то, чего нет на свете.
И уже казалось иным: декадентка взболтнула устой пра­
вославия; де синодальные старцы боятся ее; даже Победо­
носцев, летучая мышь, имел где-то свидания с ересиархами,
чтоб образумить их.
В тесной передней встречаю О. М.; ее губы сурово зажаты;
глаза- растаращены; мне показала рукою на дверь кабинета:
-
4Идитеl•
Взглянул вопросительно, но отмахнулася:
-
4Нехорошоl•
И я понял: что в Соловьевой погиб ее 4Миф•: что-то
было в лице, в опускании глаз, - в том, как, приподымая
портьеру, юркнула в нее, точно ящерка; и я - за ней. Тут
зажмурил глаза; из качалки - сверкало; 3. Гиппиус точно
оса в человеческий рост, коль не остов 4пленительницы•
(перо - Обри Бердслея); ком вспученных красных волос
(коль распустит- до пят) укрывал очень маленькое и кри­
вое какое-то личико; пудра и блеск от лорнетки, в которую
вставился зеленоватый глаз; перебирала граненые бусы,
уставясь в меня, пятя пламень губы, осыпаяся пудрою; с ло­
бика, точно сияющий глаз, свисал камень: на черной под­
веске; с безгрудой груди тарахтел черный крест; и ударила
блеснами пряжка с ботиночки; нога на ногу; шлейф белого
платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого
остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану.
Сатана же, Валерий Брюсов, всей позой рисунка, напи­
санного Фелисьеном Ропсом, ей как бы выразил, что - ею
пленился он.
И мелькнуло мне: 40льга Михайловна: бедная!•
4Слона• - не увидел я; он
-
тут же сидел: в карих
штаниках, в синеньком галстучке, с худеньким личиком,
карей бородкой, с пробором зализанным на голове, с очень
слабеньким лобиком вырезалея человечек из серого кресла
под ламповым, золотоватым лучом, прорезавшим кресло;
меня поразил двумя темными всосами почти до скул за­
растающих щек; синодальный чиновник от миру неведомой
383

церкви, на что-то обиженный; точно попал не туда, куда
шел; и теперь вздувал вес себе; помесь дьячка с бюрократом;
и вместе с тем- 4:бяшка>.>. Это был Д.С. Мережковский!
И с ним стоял 4:Черный дьявол>.>, написанный Ропсом
в сквозных золотых косяках, или - Брюсов; О. М., как
монашенка, писанная кистью Греко, уставилась башенкой
черных волос и болезненным блеском очей; сам голубоглазый
хозяин, М.С. Соловьев, едва сохранял равновесие.
Я же нагнулся в лорнеточный блеск Зинаиды 4Прекрас­
ной>.> и взял пахпущую туберозою ручку под синими блесками
спрятанных глаз; удлиненное личико, коль глядеть сбоку;
и маленькое - с фасу: от вздерга под нос подбородка; совсем
неправильный нос.
Мережковский подставил мне бело-зеленую щеку и паль­
чики; что-то в жесте было весьма оскорбительное для меня.
Я прошел в угол: сел в тень; и стал наблюдать.
Мережковский в ту пору еще не забьт статьи Владимира
Соловьёва о нем, напечатанной в 4:Мире Искусства>.>; М.С.,
брат философа, чуялся ему - врагом; я, как близкий дому
Соловьёвых, наверное - враг; вот он и хмурился. Гиппиус,
оберегая достоинства мужа, дерзила всем своим вызываю­
щим видом (а умела быть умницей и даже - 4:Простой>.> ).
Попеело чужим духом: зеленых туманов Невы; Петер­
бург - хмурый сон.
Мережковский впервые ж предстал как итог всех будущих
наших встреч и хмурым и мелочным.
Сколько усилий позднее я тратил понять сердца этих
4:Не только>.> писателей! Буду ж подробно описывать, как
и я уверовал в их головные сердца, как пускалея слагать
слово 4:Вечность>.> из льдинок, отплясывая в петербургской
пурге с Философовым Дмитрием и с Карташевым Антоном.
Что общего? Семинарист, правовед и естественник, сын
профессора!
Нет, я не помню решительно, о чем говорилось в тот ве­
чер; бородка М.С. Соловьева высовывалась из тени и точно
тщетно тщилась прожать разговор:
-
4:Не хотите ли чаю?>.> ...
-
4:Нет>.>, - нараспев, пятя талию, Гиппиус; ее крест
на груди стрекотал; вот в нос В. Брюсову вылетел из губы
ее синий дымок; она игнорировала тяжелое напряжение,
потряхивая прической ярко-лисьего цвета.
384

А Брюсов ей славил и бога и дьявола!
С легкостью, уподобляясь прашинке, ~знаменитый~ пи­
сатель, слетевши с кресла, пройдясь по ковру, стал на ковре,
заложивши ручонку за спину, и вдруг с грацией выгнулся:
в сторону Гиппиус:
-
~Зина,- картавым, раскатистым рыком, точно с эст-
рады в партере,- о, как я ненавижу!~
И из папиросного дыма лениво, врастяг раздалось:
-
~ну, уж я не поверю: кого можешь ты ненавидеть?~
-
~о. - хлопнувши веком, точно над бездной партерных
голов, - ненавижу его, Михаила!~
Какого?
Викария1 оппонента религиозно-философских собраний.
Нет, почему ~михаил~ этот выскочил здесь!
-
~я его ненавижу~.- повторил Мережковский и вы­
пучил темные, коричневатые губы; но блеск обведенных,
зеленых, холодных, огромных пустых его глаз - не пугал:
ведь Афанасий Иванович дразнился, откушавши рыжиков,
перед Пульхерией Ивановной: саблю нацепит и в гусары
пойдет.
О, синица не раз поджигала моря, закрывала даже Мари­
инекий театр 9 января; и пугался: де полиция явится! Так же
она одно время старалась в Париже привлечь к себе внимание
Жореса2, пугаясь Жореса, привлекала к изданию сборника,
после которого въезд ей в Россию отрезан; въехала она бла­
гополучно в Россию и забрасывала правительство из окон
квартиры на Сергиевской, градом бомб, но - словесных.
-
~нет, вы - не общественник! А революция
-
есть
ипостась~.
-
~Как. четвертая?~
От подлинной революции улепетнула: в Париж.
В тот же вечер, не зная синичьих свойств этих, и я со-
дрогался рыканию: за... ~Михаила» несчастного.
После дружили они.. .
Кто-то, помнится, тщился высказать что-то: про чьи-то
стихи (чтобы- ~ярость» погасла); став пасмурным ~бяшкой~.
1 Позднее Михаил, став епископом, дружил с Мережковским, порвал
с православнем и перешел в старообрядчество.
2 Мне по странной случайности судьбы пришлось знакомить Мереж­
ковских с Жоресом. Это бьmо в Париже: в 1907 году.
385
13 Том 15. 6епвя дьявопица

Мережковский похаживал по ковру, в карих штанишках,
руки закинув за спину, как палка, прямой: двумя темными
всосами почти до скул зарастающих щек, пометалея вдоль
коврика из синей тени - на ламповый золотистый луч;
и из луча - в тень, бросал блеск серых, огромных, но пустых
своих глаз; вдруг он осклабился:
-
~Розанов просто в восторге от песни~.
И - маленькой ножкой такт отбивая, прочел неожи­
данно он:
Фонарики-сударики горят себе, горят;
Что видели, что слышали- о том не говорят.
И на нас пометалея глазами: ~что? .. Страшно? .. ~
И сел; и сидел, нам показывал коричневые губы: пугался
фонариков!
Думалось: что это продувает его? И припомнились вновь
сквозняки Петербурга, дым, изморозь, самые эти ~фонарики~:
из-за Невы; в рое чиновников тоже чиновник - от церко­
вочки собственной. Победоносцев синода, в котором сидели:
Философов, Антон Карташев, Тата, Ната и Зина, - таким
был в действительности Мережковский.
-
~Аскетом- веригами угомонить свои плоти пудовые, -
свесилась слабая кисть, зажимавшая дамскими пальчиками
темно-карее тело сигары с дымком сладковатым, как запах
корицы, - плоть наша,
-
схватился за ручку от кресла,
чтобы не взлететь в ветре голоса, - точно пушинки~.
И стал арлекином, беззвучно хохочущим: видно, опять
накатило.
-
~да тише ты, Дмитрий!~
Он тут же ослаб, ставши маленькой бяшкой.
Я же думал: ~Какой неприятный!~
Мне все это - с места в карьер; и я обалдел от бессмыс­
ленных фраз (потому что даже не знал я начала беседы),
от блеска лорнеточного Зинаиды Гиппиус, от растера хозяев,
который во мне отозвался двояким растером: описываю
так, как виделось, воспринималось; а виделось, восприни­
малось - абракадаброю.
Но тут Гиппиус, прерывая тяжкое сиденье, встала, моргая
ресницами, желтыми, брысыми, личика точно кривого; за ней
встал Мережковский, - удаленький и неприятный такой;
386

очевидно, его ~дьяволица~• водила на розовой ленточке при
исполнении миссии очаровать сатану, чтобы в нужный миг
он, спущенный с розовой ленточки, начал откалывать скоки
и брыки в набитом ~чертями~ театре вселенной.
-
~Пора и честь знать!~
Чета в сопровождении хозяйки - прошла в переднюю;
черный дьявол, Валерий, - за ними. < ... >
ПРОФЕССОРА, ДЕКАДЕНТЫ
<... >Числа эдак девятого я, забежав к Соловьёвым в обыч­
ный свой час, встретил Гиппиус; и - поразился иной ее
статью; она, точно чувствуя, что не понравилась, с женским
инстинктом понравиться, переродилась; и думал:
~Простая, немного шутливая умница; где ж перепудреиное
великолепие с камнем на лбу?~
Посетительница, в черной юбке и в простенькой кофточке
(белая с черною клеткой), с крестом, скромно спрятанным
в черное ожерелье, с лорнеткой, уже не писавшей по воз­
духу дуг и не падавшей в обморок в юбку, сидела просто;
и розовый цвет лица, - не напудр,
-
выступал на щеках;
улыбалась живо, стараясь понравиться; и, вероятно в угоду
хозяйке, была со мной ласкова; даже: держалась ровней, как
конфузливая гимназистка из дальней провинции, но много
читавшая, думавшая где-то в дальнем углу; и теперь, ~сво­
их~ встретив, делилась умом и живой наблюдательностью;
такой cmWlъ был больше к лицу ей, чем стиль ~сатанессы~.
Поздней, разглядевши З.Н., постоянно наталкивался на этот
другой ее облик: облик робевшей гимназистки.
И Соловьёва оттаяла; хмурь, - та, с которой молчала
о Гиппиус, точно рассеялась; но вскоре - усилилась хмурь.
Я прочел поэтессе стихи А.А. Блока, еще неизвестного
ей; З.Н. губы скривила, сказав что-то вроде:
-
~как можно увлечься таким декадентством? Писать
так стихи - старомодно; туманы и прочая добролюбовщи­
на2- давно изжиты~.
1 «Белая дьяволица• - выражение из романа Мережковского.
2 Она разумела стихи Александра Добролюбова, декадента, ставшего
главарем секты.
387
13*

На стихи Блока она реагировала совершенно обратно:
через года три; и произошли неприятности с С.Н. Булга­
ковым, забраковавшим статью.
Высокая оценка Блока культивировалась в 1901 году
только в нашем кружке 1 •
Мы просили З.Н. прочитать нам стихи; и прочла:
Единый раз вскипает пеной,
И разбивается волна:
Не может сердце жить изменой,
Любовь - одна: как жизнь
-
одна!
В ее чтеньи звучала интимность; читала же - тихо, чуть­
чуть нараспев, закрывая ресницы и не подавая, как Брюсов,
метафор нам, наоборот, - уводя их в глубь сердца, как бы
заставляя следовать в тихую келью свою, где - задумчиво,
строго.
То все поразило меня; провожал я в переднюю Гиппиус,
точно сестру, - но не смел в том признаться себе, чтобы
не изменить своим ~принципам~; и, держа шубу, я думал:
она исчезает во мглу неизвестности; будут оттуда бить слухи
нелепые о ~дьяволице~. которая, нет, - не пленяла; распо­
ложила же- розовая и робевшая <<девочка~.
С этой поры я внимательно вчитываюсь в ее строчки;
и после А. Блока сильно на них реагирую: символистами
умалена роль поэзии Гиппиус: для начала века; разумею
не идеологию, а стихотворную технику; ведь многие размеры
Блока эпохи ~нечаянной радости~ ведут происхождение
от ранних стихов Гиппиус.
ИЗ ТЕНИ В ТЕНЬ
Впечатлением от встречи с Мережковскими я ни с кем
не делился, как тайной, и ждал их отклика из Петербурга;
и он появился; скоро швейцар мне подал в лабораторию
темно-синий конверт; разрываю: в нем - красный конверт,
его разрываю: в нем белый, с запискою, несколько слов:
лишь- ~ау~ -в стан ~врагов~.
1 Напоминаю: в 1901 году никакого Блока как поэта не существовало
еще; был юноша 4Саша Блок•, родственник моих друзей; и его-то мы,
как еще никому не известного поэта, и пропагандировали, кому могли.
388

Началась оживленнейшая моя переписка с Зинаидою
Гиппиус; изредка и Мережковский писал мне.
Оба звали меня в Петербург, но я не поехал уже: •Сим­
фония~ Андрея Белого вышла; я делал усилия, чтобы со­
хранить псевдоним; мать с отцом поехали в Питер: в конце
апреля.
В начале мая вернувшись в Москву, мать спросила меня
с удивлением:
-
•Ты переписываешься с Мережковским? Зачем ты
скрываешь?~
Кузен Арабажин, знакомый Барятинского, друг Яворской,
сотрудник •Биржовки~ и •Северного курьера~, закрытого
вскоре, явился к родителям и с удивлением им сообщил, что
на днях, повстречавшись с Д.С. Мережковским, он слышал,
как этот писатель хвалил в выражениях для Арабажина
необъяснимых, - меня:
-
•Понимаешь ли, дядя, - он читает вслух письма •Бо­
риса~ своим друзьям?~
Арабажин, поверхностный фельетонист, меня знавший как
•Бореньку~. спрашивал, в чем корень дружбы с •Борисом~
салонных львов.
Мережковские портили мне разговоры с О. М.; я не мог
уже слушать стиля ее рассуждений о Гиппиус; и мы пре­
кратили беседы на эти тяжелые для меня темы; в поджиме
губы и во взгляде О. М. на меня установился между нами
порог: до конца ее жизни.
И Брюсов весьма любопытничал. Весь тот период густо
окрашен мне Мережковскими; куда ни придешь, - говорят
о них; в лаборатории говорим о них; в студенческой чайной,
бывало, соберемся: Петровский, Печковский, Владимиров,
я, - тотчас же разговор поднимается о Мережковских: ведь
тайну синих конвертов, подаваемых мне швейцаром лабора­
тории, мои друзья знали: бывало, Печковский спрашивает,
взглянув на конверт:
-
•От Гиппиус?~
С Гиппиус перелисывались мы чуть ли не каждую не­
делю; а так как дома мать неизбежно спросила бы, кто это
пишет мне (характерные очень конверты}, то пришлось бы
признаться, что я веду усиленную переписку с писателями,
которые все же внушали тревогу отцу (боялся за сына);
поэтому я и дал адрес лаборатории.
389

Брюсов тоже расспрашивал меня о Мережковских так,
как будто я ~спец~ по ним; и делалось неприятно от этого
назойливого любопытства; Мережковские ведь умели кру­
жить головы людям; холодные ~в себе~, они могли казаться
такими нежными; меня- захваливали они; я-де и замеча­
тельный, и новый; и ~симфония~-де моя- замечательная;
было от чего потерять голову юноше, которого до сих пор
жизнь держала скорее в черном теле.
Только О.М. Соловьёва- мне ни звука о Мережковских;
и вдруг:
-
~Гиппиус - дьявол!~
И хотя я знал, что злость О. М. на Гиппиус - не идео­
логия, а недомогание, я вскакивал и в совершенной ярости
убегал. Через день О. М. присылала письмо: мириться.
Верен я был Михаилу Сергеевичу Соловьёву, когда я
некогда встал: против Гиппиус и Мережковского; но, ос­
таваясь верным своей переписке с З.Н., встал я самостно
против О.М. Соловьёвой; и это все выразилось: в автономно
возникшей для меня квартире Владимировых, куда я стал
чаще теперь убегать; и также - квартире Метнеров; на Со­
ловьёвых в одном (лишь в одном отношеньи) гляжу как
на прошлое, уже законченное семилетие; во мне нудится
новое, будущее именами, которые вместе - зенит и надир:
Мережковские, Брюсов, уже обещающие мне блестящую
литературную деятельность; Брюсов - толками о ~скор­
пионе~, Д.С. Мережковский - зовами в проектируемый
~новый Путь~; Брюсов мне в эти дни - новая литература;
и -только; а путь с Мережковским - ~не только~ литература.
Ты пойми: мы - ни здесь, ни
-
тут.
Наше дело - такое бездомное.
Петухи - поют, поют ...
Но лицо небес еще темное.
(Гиппиус)
~только~. ~не только~- Москва, Петербург: и восьмер­
ки, мной писанные семилетье меж ними, есть ужас, мне
еще не видный в 1902 году; отход огорченный без ссоры
от Брюсова, от Мережковского кончился бегством моим
из Москвы, Петербурга, России: на Запад.
390

Уже с 1902 года Брюсов втягивал меня в жизнь ~скорпи­
оновской~ группы; З.Н. меж интимных строчек ознакомляла
меня с петербургскою жизнью; весной сообщила, что был
у них Блок и что он произвел впечатление (я ей завидовал);
она звала меня в Петербург, чтобы я в настоящем обще­
ственном воздухе выветрил дух ~скорпиона~ в себе (тут
она сфантазировала: больше дух ~анилина~, которым несло
в нашей лаборатории); не понимала она: ~декаденты~- для
меня лишь нота в октаве, лишь краска на спектре, октавой
моею была не поэзия: была... культура!
З.Н. в письмах обещала меня познакомить не с ~вырод­
ками~, а с людьми ~настоящими~, ~новыми~: думаю- с сес­
трами, Татой и Натой, с В.В. Розановым, с Философовым
и с Карташевым; их друг, Философов, тогда раздваивался
между ~Миром Искусства~ и Мережковским, тащившим его
в ~новый Путь~: петербургская группа распалась на сно­
бов художников и на писателей; в ~Мире Искусства~ был
дружеский отзыв о книге моей; скоро я стал сотрудником
~Мира Искусства~: вполне неожиданно.<... >
ИСТОРИЧЕСКИЙ ДЕНЬ
Восьмого января я сел в поезд; рос рой диких слухов;
кричали газеты; лавиной росла забастовка; и все повторяли:
Гапон! А девятого утром я был на петербургском перроне;
сперва зашел в парикмахерскую; парикмахер: ~сегодня ра­
бочие двинутся; царь примет их; так нельзя больше жить~.
Поразил видом Невский; гудело: ~с иконами!~ Чмокал губами
извозчик: ~они, стало, -правы!~ На улицах кучки махались:
мальчишки - присвистывали; в контур солнечный, красный,
повисли дымочки солдатских везде распыхтевшихся кухонь,
скрипевших по снегу; солдаты топтались при них.
От Литейного моста ногами на месте потопатьiВал взводик
солдат, - в башлыках, белоусых, хмуреющих, багровоносых;
а два офицера дергали шутками. Набережная: просторы,
зеленые льды; вот - казарменный двор, а
-
не видно сол­
дат; я разыскиваю А.А. Эртеля; мне открывает его денщик:
~самих нет... Ждут: пожалуйста!~ Я- прохожу, а денщик
за мной следом: ~казарма пустая: полк выведен~.
Здесь - жить нельзя!
391

Я бросаюсь к Кублицким: квартиры их выходят в один
коридор с той, где я остановился; Блок - в рубашке без талии,
не перетянутый поясом: ~что?» - ~говорят, что пошли .. . »
Торопливо, взволнованно: ~Боря, - иди .. . »
Александра Андревна и Марья Андревна: примаргивают:
~ужас что: говорят... » Александра Андревна махается ручкою;
возгласы, предположенья: Дворцовая площадь! А - слухи
из кухни: стреляли, стреляют, убитые... И Александра Анд­
ревна - за сердце: ~поймите, как ~он» ненавидит все это,
а должен там с отрядом стоять ... »
Блок, как ветер, металея вдоль окон и пырскал широкою
черной рубашкой в оранжевом фоне стены.
Я спешил к Мережковским.
Тут пауза.
Условимся: беспорядочный набросок того, что я видел
и слышал в исторический день, есть ~кино»-снимок - не бо­
лее, не характеризующий состояния сознания съемщика; про
себя я пережил слишком много в те дни; пережитое лежало
где-то глубоко: под спудом; оно поднималось к порагу со­
знания в месяцах, определяя характер мироощущения лет;
пережитое позже сказалось презрением к ~полярной Звезде»,
журналу Струве, сотрудничеством в социал-демократической
газете, беседами с Жоресом в 1907 году и т.д.; январь 1905
года - перегружение внешними впечатлениями от встречи
с людьми, с которыми издавна я хотел познакомиться, которые
интересовали меня с 1901 года; вдруг все они обрушились
мне на голову; и - внезапно предстали: Минский, Сологуб,
Перцов, Чулков, Лундберг, Булгаков, Бердяев, Дмитрий
Философов, Аскольдов, Тернавцев, Лосский, Розанов, Зи­
наида Венгерова, Сомов, Бакст, присяжный поверенный
Андриевский, тогда интересное имя; и - сколькие!
В первых днях все было метнулись ~налево»; в последу­
ющих - появилась задержь: у скольких!
Подлинно переживал я события дней лишь в беседах
с Семеновым, Леонидом, готовым: к немедленному вос­
станию; он коридором, минуя гостиную Гиппиус, прибегал
в мою комнату; и вывлекал меня в Летний сад, где мы
и беседовали; вероятно, его тянуло ко мне: он во мне нахо­
дил себе эмоциональный отклик; ~серьезно помшtкuвшtи»
392

мы о событиях времени - с Блоком: на прогулках с ним
по ~рабочим районам~; говорю- помалкивали: сочувствен­
ное молчанье с покуром было формой общенья для Блока
в те дни; из этого молчанья потом вынырнули его стихи,
революционно окрашенные, и будущие статьи о России,
интеллигенции и народе; и мои статьи вроде ~о пьянстве
словесном~, в которых я предлагал закрыть интеллигентские
~говорильни~, чтобы научиться ходить поступью Марксов 1 ;
это была моя реакция и на ~говорильню~ у Мережковских,
когда они убедили меня: переехать к ним; ~говорильня~ в пер­
вых же днях оказалась грудной нагрузкой, которую избыв,
как от тебя требуемый урок, я удирал: к Блокам; подлинная
потрясениость событиями выявилась лишь к осени 1905 года.
Я даже не старался глядеть в себя самого, чтоб не видеть,
как меня сражала ~общественность~ Мережковских; отто­
го-то они потом и записали меня в категорию ~безответс­
твенных~; и - да: по отношению к их ~общественности~ я
был безответственен, выделив из них ~личности~, которых
я разглядывал пристально; ~деятели~ ж перестали вовсе
интересовать в них.
Я, болтая с Гиппиус, скорее общался с ней по линии
дурачеств: она была - остроумницей: едкая, злая, с искрой.
С Мережковским же у меня - ничего не вышло!
Но в роковой день, когда я несся к ним, пересекал отряды,
походные кухни, взволнованные кучки на перекрестках, я
пережил многое: не повторяемое никогда.
Помню: вот - уже Литейный: вот
-
черно-серый угло­
вой (углом на Пантелеймоновскую) дом Мурузи; подъезд,
дверь четвертого этажа; дощечка с готическими буквами:
~Мережковский~; звонюсь, отворяют, вхожу; и...
-
~ну, выбрали день~, - З.Н. Гиппиус тянет душеную
лапку с козетки, стреляя душеным дымком папиросочки,
вытянутой из коробочки, - лаковой, красной, стоявшей
с духами; на этой козетке сидела комочком до трех часов
ночи - с трех часов дня: в шерстяном балахонике, напоми­
нающем белую ряску.
Запомнился мячик резиновый пырскавшего пульвериза­
тора, пробочка, притертая, от духов ~Туберозы-Лубэн~, -
в красных, ярких обоях и в красно-малиновых креслах,
1 См. ~Арабески>>.
393

едва озаряемых золотоватыми искрами: взмигивал отблеск
на туберкулезной щеке ее.
Мережковский, малюсенький, щупленький (на сквозняч­
ках унесется в открытую форточку), в туфлях с помпонами
шмякал ко мне, неся лобик и зализь пробора, и нос свой
огромный, и всосы ввалившихся щек, обрастающих шерстью:
~Борис Николаевич~, - хилую ручку мне подал, поросшую
шерстью; и выпуклил око, - пустое, стеклянное: ~ужас что!~
Келейные сплетни о Вилькиной, о - чем нанюхался Фе­
дор Кузьмич Сологуб! О событиях- с шипким подходом;
сужденья, как брюки, - со штрипками; пальцем
-
к биск­
витику; передавалась хрупкая чашечка; к ней прикасались,
склоняя пробор и оттачивая остроумное слово.
Кто?
Юркий Нувель; он, загнувши мизинец, усами касаясь
чашки, рассказывал нам: Сергей Павлович 1 ехал-де в каре­
те, некстати надевши цилиндр; и - рабочие .. . остановили
карету?! Смирнов, бледнолицый философ и ~1ювопутеец~
в студенческом с тонным душком сюртуке, с тонкой талией,
с воротником, подпирающим уши; и он - говорил: о фило­
софе Канте; коли Лундберг бьm (а может, был и воскресень­
ем поздней), то о хаосе он говорил: бледный, страдающий,
кажется, от расширенья сосудов.
Был какой-то Красников-Штамм.
Звонок: Минский.
-
~л я - с баррикад!~
Извиваясь тростиночкой-талией, вставив лорнетку в глаза,
З.Н, Гиппиус с нами кокетничала тем же черным крестом,
тарахтящим из четок, склоняя рыжавое пламя волос под
каминное пламя; Д.С. Мережковский, похлопав глазами,
ушлепал, метая помпоны, к себе в кабинет.
Я остался у Мережковских обедать; и после все вместе
отправились к Философову (он жил у своей матери), что­
бы он вывез нас в Вольно-экономическое общество - на
заседание экстренное.
Философов года ~вывозил~ Мережковских!
Растерянная толчея вокруг стола, за которым сидели
испуганные бородатые люди, метаясь руками, чтоб, павши
1 Дягилев.
394

локтями на стол, вдруг молчать, ожидая вестей, среди криков
о том, что движенье - совсем не ~поповское~.
Кто-то встает и выпячивает на нас бороду:
-
~вооружимся!~
В лице же- испуг, что события перемахнули: да, да,­
ре-во-лю-ция! Гиппиус влезла на стул, чтоб лучше видеть;
и - выгнулась над головами: в шуршащем, блистающем
черном атласе, приставив лорнетку к зеленым глазам; я
векарабкалея рядом; но чопорно к нам подошел Филосо­
фов - изящный, пробритый, с пробором зализанных светлых
волос, в синем галстуке, передвигаясь шажочками, длинный,
как шест; он, обидно приблизивши маленький усик, с кар­
тавым привзвизгом сказал З.Н. Гиппиус, что веприлично
ввиду национального траура ей улыбаться; здесь - русская
интеллигенция, - не ~декаденты~!
И - обиженный взгляд стекловидных, светло-голубею­
щих глаз.
З.Н., вспыхнув, сконфузясь, глаза опустила, со стула со­
шла, затерялась в толпе... Я без ~тона~ стоял и над гробом
отца; неужели же, думал я, тот факт, что он-де общественник,
дает ему право дать мне урок?
Тут какой-то субъект - на весь зал: ~Прошу химиков
выйти за мною в отдельную комнату!~ Думал: ~как можно:
под уши ж шпиков?~ Стал искать Мережковских; их- нет
уже; мне объяснили: они-де делегированы закрывать в знак
протеста Мариинекий театр. <... >
МЕРЕЖКОВСКИЕ
Первые дни в Петербурге меня отделили от Блоков: вихрь
слов: Мережковские! Сыпались удары репрессий, после чего
электричество гасло на Невском; аресты, аресты; кого-то
из левых писателей били; я левел не по дням, по часам;
Мережковскому передавали из ~сфер~. что его - арестуют;
он каждую ночь, ожидая полицию, передавал документы
и деньги жене.
С ней общенье, как вспых сена в засуху: брос афоризмов
в каминные угли; порою, рассыпавши великолепные золо­
то-красные волосы, падавшие до пят, она их расчесывала;
в зубы - шпильки; бросалась в меня яркой фразой, огнем
395

хризолитовым ярких глазищ; вместо щек, носа, лобика -
волосы, криво-кровавые губы да два колеса - не два глаза.
Вот и прическа готова: комочек с козетки, в колени вда­
вив подбородок, качает лорнеткой, любуяся пырснью ее
инкрустации; белая, с черным крестом, в красном фоне
обой, в розовато-рыжавых мельканьях каминного света,
как в бабочках.
Я, с кочергой, - при камине: на маленьком пуфике; крас­
ная горсть - в черно-пепельных кольцах:
-
~смотрите-ка: угли точно свернувшийся злой, золотой
леопард!»
-
~подложите поленья; уж вы тут заведуйте!»
Ведаю: вспыхнули!
В безответственных разговорах она интересна была; в без­
ответственных разговорах я с ней отдыхал: от тяжелой на­
грузки взопреть с Мережковским; она, ~ночной житель»,
утилизировала меня, зазвавши в гостиную по возвращении
от Блоков (к 12 ночи); мы разбалтывались; она разбалтыва­
ла меня; и писала шутливые пируэты, перебирая знакомых
своих и моих; держала при себе до трех-четырех часов ночи:
под сафировым дымком папироски, расклоченным лаписто
(это она приучала меня курить); мы, бывало, витийствуем
о цветовых восприятиях: что есть ~красное», что есть ~пур­
пурное»! Она, бывало, отдастся мистике чисел: что есть один,
два, три, четыре? В чем грех плоти? В чем- святость ее?
И дает свою записную изысканно переплетенную книжечку:
~Вот: вы впишите в нее свою мысль о цветах: мне на память...
Как, как? .. Дневников не ведете? .. »
Она подарила мне книжечку: ~вот вам, записывайте свои
мысли... А чтобы поваднее было, я вам запишу для начала ...
У Дмитрия, Димы,- такие же книжечки: друг другу впи­
сываем мы свои мысли».
Она проповедавала ~коммунизм» дневников, став на фоне
каминных пыланий: сквозной арабескою; лучшие стихатво­
ренья свои она выговаривала, отдаваясь игре.
Но - тук-тук: в стену; и
-
глухие картавые рявки:
-
~да Зина же, - Борю пусти .. . Ведь четвертый час ...
Вы мне спать не даете!»
И - топ: шамки туфель; в открытых дверях
-
всосы щек
и напуки глаз неодетого маленького Мережковского:
~Мочи нет... Тише же!»
396

И он - проналивается в темноту: и опять
-
за стеною
колотится.
Он - нас не одобрял: не серьезные темы! З.Н. провоци­
ровала меня к шаржам; я редко острил - от себя: от чужой
остроты я взлетал до абсурдов; и Гиппиус, зная тогдашнюю
слабость мою, меня уськала темой смешливой; вытягивала
свою нижнюю, злую губу, подавая дымок, из нее вылетающий,
щурилась, брыся ресницами; и - представлялась простячкой:
-
4Вам 3*•*· Боря, нравится?~
-
4Нравится~. - 4Ну,
а по-моему, - она назойлива .. . ~ - 4Может быть ... ~ - 4Пом­
ните, к вам приставала, как муха?.. ~ - 4Пожалуй, что муха~.
З.Н. кошкою дикою вцепится, даже подпрыгнет с ко­
зетки, готовая ведьмой с дымами в трубу пролетать: 4Ну,
ну, - муха же? Всякие мухи бывают; а вы,
-
вы подумайте:
муха- какая? .. Не шпанская же~. Увлеченный сравненьями
с мухами, бацаю трудолюбиво: 40на- песья муха!~
И - кончено: через три дня ею будет передано с видом
девочки глупой: по адресу:
-
4А Боря о вас говорил, что вы... - в синий дымок
с наслажденьем злым, - песья муха .. . ~
Всю жизнь она ссорила; после она... клеветала, что
А.Ф. Кони продался-де советской власти за сахар, а А***­
за ботинки•.
Шаржировал я над чужим материалом: пассивно, коли
инспиратор был добр, то слагались во мне - добрейшие
шаржи; онаж-была 4злая~; она из меня с наслажденьем
выуськивала осмеяние: 4Как вам глаза ее?~- 4Великолеп­
ные, серые... ~ - 4Выпученные; а белок как крутое яйцо . . . ~ -
4Что же, думаете,- бутерброд?~- 4Как?~- 4Яйцо разре­
зают; и кильку кладут на него... ~
Этот бред был по адресу передан П***. П* ** за него
до смерти меня не любила...
-
4Как вам, Зина,- не стыдно!~
-
4Не я ж говорила, а- вы: я же только передала правду~.
Проклявши меня за 40ктябрь~. в 1918 году, напечатала
она в своих воспоминаниях о Блоке - по-русски, француз­
ски, немецки, венгерски,- какой я-де 4дразнило~ дрянной;
и вдобавок еще - 4Косой~; одна публицистка венгерская,
1 Смотри напечатанные за границей дневники Гиппиус (кажется, вираж­
еком журнале Струве).
397

встретив в Берлине, спросила меня: ~вы... вы ... ?~- ~что?~­
~да не косой! .. ~- ~л откуда вы взяли, что мой удел- ко­
сость?~- ~я прочла в будапештской газете: из воспоминаний
3. Гиппиус ... ~
Мне в 1905 году было лишь 24 года; потребности в рез­
вости я изживал - в шутках и в жестах, нелепейших; но не
~разыграешься~ при Мережковском; она же любила прииг­
рываться: ко мне; и наш разговор закипал, как кофейник,
калясь, как раскал кочерги, мной засунутой в уголь; ее я
вытаскивал, чтоб завертеть: из теней - вензеля завивные,
пылающие перемелы<ами, искрились.
Гиппиус часто копалась в своих граненых флакончиках,
в книжечках, в сухих цветочках, в тряпицах; повяжет свою
прическу атласною красною ленточкой; кротко дает мне
советы:
-
~я к Вилькипой вас не пущу... К Сологубу
-
идите...
С сестрой моей, с Татой, сойдитесь; ее растолкайте-ка: какая­
то рохля она... С Антоном Владимирычем
-
постарайтесь
узнаться... Куда завтра вы? Дима же будет у нас .. . ~
Ночь: четыре часа; вьюга хлещет, бывало, в открытые окна
ее малой спаленки (спала с открытым окошком): ~Проснусь, -
в волосах моих снег; стряхну - ничего; коль не окна
-
мне
смерть; я ведь туберкулезная... ~ Утром (от часу до двух)
из ~ледовни~ своей проходила в горячую ванну; жила таким
способом: десятилетия!
Дмитрий Сергеич - оранжерейный, утонченный ~попик~.
воздвигший молеленку среди духов туберозы, гаванских сигар;
видом - постник: всос щек, строго-выпуклые, водянистые
очи; душою- чиновник, а духом - капризник и чувственник;
субъективист - до мизинца; кричал он об общине, а падал
в обмороки от звонков, проносясь в кабинет, - от поклон­
ников, сбывши их Гиппиус; отпрепарировав, взяв за ручку,
их Гиппиус вела в кабинетище:
-
~Дмитрий!~
А он выходил и обнюхивал новых своих поклонников,
скороговоркой рявкая в тысячный раз, в миллионный: ~вы -
наши, мы - ваши: ваш опыт- наш опыт!~ Он слушал не ухом,
а - лорами кожи; показывал белые зубы и напоминал Блоку
маску осклаблешrого арлекина, обросшего шерстью до...
398

бледно-зеленой скулы; сядет слушать; и- бьет по коленке
рукой; не дослушав, загнет трехколенчатым, великолепно
скругленным периодом; хлопнет, как пробка бутылочная,
почти механически:
-
~Бездна: бог-зверь!•
И, пуча око, ушмякивает в свой кабинет, - превосходный,
огромный, прекрасно обставленный, как кабинет управляю­
щего департаментом; стол: двадцать пять Мережковских уло­
жишь! ~священная• рукопись- еще раскрыта: его рукопись!
Он пишет в день часа полтора: с половины одиннадцатого
до полдня; бросал - при звуке полуденной пушки; весь день
потом - отдыхал; как ударит вдали Петрапавловка
-
кла­
дет перо; я видал его еще не просохшую рукопись; и фразу
последнюю с нее считывал; она кончалась порой двоеточием.
Вокруг ~священного• его текста- квадратом разложены:
карандаши, перья, ножницы, щипчики, пилочки, клей, пресс­
папье, разрезалки, линейки, сигары: как выставка! Рукой
касаться- ни-ни: сибаритище этот оскалится тигром; что
было, когда раз, завертевшись, я сломал ему ножку от лом­
берного, утонченного столика; в эту минуту звонок: он!
~как? Что? Мне сломали?.. Что делали? .. •
~с Татой вертелись... •
~Как? Радели?•
~помилуйте: попросту веселились!•
~Радели, радели: какой ужас, Боря!•
Нас - выставил, а сам
-
захлопнулся: холод, покой,
тишина! Одиночество, блеск, аккуратность; коричнево-вспух­
шие, чувственные губы посасывали дорогую сигару, когда,
облеченный в коричневый свой пиджачок, перевязанный
синим, опрятно затянутым галстуком, садился он в свое
кресло; и девочкину волосатую ручку с сигарой на ручку
кресла ронял, пуча очи в коричиево-серую стену и - праз­
дно балдея.
Бывало, в огромных стенах под огромными окнами шле­
пает туфлей по диагонали, - как палка, прямой и холодный;
схватясь за спиною руками, папучивши губы, - насвистывает;
а сигарный дымок отвеется от фалды его.
Пахнет корицами!
Холодно, - в пледик уйдет; и
-
прыг: ножками в черный
диван; закрывается пледиком, туфлей с помпоном вращая,
читает арабские сказки: часами один!
399

А в гостиной - Антон, Дима, Зина «запрели» над темою
спешной заказанной ему статьи; он с сигарой, от сказок
своих оторвавшися, шмякал туфлей; к нам выйдет; усядет­
ся хлопать глазами; а Дима, Антон, Зина, Тата ему пода­
дут, точно мед, за него продуманный материал; отведав его,
свистнет, уйдет; а с утра - застрочит фельетон, где сбор
книжный мыслей у Гиппиус, у Философова, у Карташева:
невиннейше выступит; «община», кооперация, или - пос­
тавка сырья; сырье - мы, Зинаидою Гиппиус вываренные:
в каминном огне; он ей сбыл - Философова, Волжского,
Блока, меня, Карташева, Бердяева; она, - бывало, старается;
он уж - выходит на голос; послушает, встанет при двери,
и «новопутеец» Смирнов склонит свой воротник и два уха:
приять бледно-нежную лапочку, поданную с неприязнью:
о,- не обращайте внимания!
З.Н., Смирнов, рыжеватый Иванов, Е. П., его вводят в суть
речи; а он поучает Смирнова: «Борис Николаевич - интуи­
тивно берет; вы - логически; вы с Борисом Николаевичем
не поймете друг друга; различье- непереступаемо: бездна!»
З.Н.: «Дмитрий, - слушай ушами: опять невпопад.
Боряже-с Кантом; Смирнов- с метафизикой».
Тщетно: не слушал; и - путал; увидев Евгенья Павловича
Иванова, впавши в игривость: раз прыг - с рыком:
-
«Гыжжак».
И, толкнув Иванова на диван, ну игриво локтями пы­
ряться, кидаясь бочком:
-
«Он - гыжжак гыжжаком»,
-
«ер» как «Ze» выго­
варивал, «nолуге»; «же» - подчеркнуто; так что «рыжак»
ВЫХОДИЛО: «ГЫЖЖаК».
-
«Порами кожи, а не ушами слушает», - нам поясняла
Гиппиус.
Или он примется едко дразниться: поэзией Блока:
-
«Блок- косноязычен: рифмует «границ» и «царицу».
Как мячиками, пометает глазками в меня, в Философова:
-
«У Льва Толстого кричал Анатоль, когда резали ногу ему:
«Ooool>> Иван же Ильич у Толстого, когда умирал, то кричал:
«Не хочу-ууу... » Ау Блока: «Цари-цууууl» «Ууу»- хвостик;
он - шлейф подозрительной «дамы» его; не запутайтесь,
Боря, вы в эдаком шлейфе!»
И очень доволен, что нас напугал; и бежит: в кабинете
захлопнуться, бросив нас Гиппиус.
400

Я с ним встречался за утренним кофе: часам к десяти;
З.Н. - к двум из ледовни своей выходила; а Тата и Ната,
художницы-сестры, часов с девяти - в Академии; белая
скатерть, стаканы и булки; Д. С., я - ни звука друг другу;
и всякий - сказал бы: ~Надулся•. С оттенком брезгливости,
чопорно он подавал свою ручку мне, но я знал, что ~брез­
гливость• его - роман ~Петр•; он писал его с половины
одиннадцатого; и боялся, что мысли ему я спугну; мы над
кофе бросали друг в друга угрюмые взоры; вдруг, бросивши
кофе, - шлеп-шлеп: в кабинет; с величайшею мукою отстра­
чивать свою фразу прекраснейшим почерком; в рукописи
не было помарок: лишь - вычерки.
Но вот - пушка ударила.
И, тихо насвистывая, в меховой своей шапке, в пальто
на меху - легким скоком: в переднюю; шел
-
в Летний сад;
недописанная же фраза - на запятой досыхала.
Бывало: пуржит над Невой; пересвистывает через ко­
пья решетки всклокоченной лопастью белая пырснь; из нее
выбегает вдали он - в бобре оснеженном: малюсенький;
воск, - не лицо; я не раз на него натыкался; фигурка бе­
жала, не видя меня; а когда замечала, то чопорно, с яв­
ной брезгливостью к шапке тянула два пальца; и, не дотя­
нувшись, - руку в карман: под углом прямым свертывал
в боковую дорожку, чтоб скрыться в клокочущем дыме
пурги.
Мы сбегались к двум: завтракать.
Завтракали, как за кофе, - вдвоем; Таты, Наты и Зины
-
нет; в третьем З.Н. из ледовни в капоте, с обмотанною головою
проходит в горячую ванну, которую Даша, ее преетарелая
няня, готовит. В четвертом - камин затрещал:
-
~Боря, что же не идете?•
Сидение наше открыто: звонки - с четырех.
ПИРОЖКОВ ИЛИ БЛОК
<... > В 905 году дружба с сестрами - Зиною, Татою, от­
клик на сердце, которого не было (была лишь видимость),
меня держали в гипнозе; и я от себя самого утаил, до чего
этот ~левик• мне чужд в выявленьях идейных и личных:
несло от него, как из поrреба, - холодом!
401

Гиппиус в тонкостях мыслей и чувств была на двадцать
пять голов его выше; она отдала свою жизнь, свой талант,
свой досуг, чтоб возиться с хозяйствами 4Всеевропейского~
имени; она работница с грязною тряпкой в руках; Мереж­
ковский питался ее игрой мысли; во многом он вытяжка
мыслей З.Н.; порошки ему делали: 4Зинаидин~ (нечто вроде
4фитина~ ); 4Коммуна~ позднее мне виделась лабораторией
газов, которыми 4тещин язык~• верещал: на весь мир/
Не случайно, что я и Д. С. друг на друга глазами лишь
хлопали; и не случайно, что с З.Н. я ночи свои проводил
в неотрывных беседах; в те годы она - конфидентка, мне
нужная; еще не видел я тени ее, ставшей ею впоследствии,
когда она - стала тень; это - сплетница, выросшая в клевет­
ницу и кляузницу/ Мотив жизни в сем 4логове~ - не только
Гиппиус; Блоки, с которыми виделся я ежедневно ( 4Коммуна~
моя номер два); Мережковские грызли меня за мое убеганье
в казарму: что общего?
4Дмитрий~, бывало, попугивает: рифмой с хвостиком
Блока:
-
4Кричал Анатоль: 40, о, о/~ Губку пятила жена Андрея
Болконского. Иван Ильич кричал: 4Yyyl~ Блок- 4Цариц­
ууу/~
И - склабился; Блок отмечал тот осклаб:
-
4Арлекин/~
-
4Боря, Блок - тюк какой-то: не сдвинешь~.
-
З.Н.
добавляла; не 4Боря~ у ней выходило,- 4Бээ...оря/~
Однажды Д. С. и З.Н. загорелись желаньем: с Л.Д., женой
Блока, встретиться: 4Бэ-оря, тащите их, сдвиньте их с места!~
Порой порученья давалися мне щекотливые: для Ме­
режковского я покупал... 4Пипифакс~; и
-
его знакомил
в Париже - с Жоресом. Я помню, как я вез А.А. и Л.Д.
на извозчиках к дому Мурузив весенних капелях; зиял юный
серп; Александр Александрович rубы скривил, спрятав нос
в воротник; и мехастую шапку - на лоб.
З.Н. встретила с официальной приветливостью; рыже­
розовые волоса подвязала пурпуровой лентой; лорнетку -
к глазам, Любовь Дмитриевну оглядев с головы и до пят:
4А... скажите . . . А как же . . . А Боря рассказывал?~ Д. С., взвол­
нованный, будто пришел Пирожков, а не Блоки, с любез-
1 Детская игрушка, продававшаяся на Вербе в Москве.
402

но-картавыми рыками зубы показывая, стал эластичный,
слетая с дивана, как мячик, и бегая диагоналями; Блок же
печально тенел из угла.
Ничего из знакомства не вышло.
Блок, я, Любовь Дмитриевна, слухи; в 1906 году Савинков;
где-то таимый, все - мельк пыли подсолнечный; ~Дима~
в 1906 году помчался в Париж; за ним ~Зина~ и ~Дмитрий~
рвались; все зависело от Пирожкова, издателя; Д. Мережков­
ский, млея на солнышке, брал тогда с собою на Литейный
меня и показывал мне на барашки: ~весеннее небо~.
С утра и до вечера слышалось:
-
~вот Пирожков... С Пирожковым .. . Придет Пирожков~.
Продавалась ~Трилогия~; идеология, всякая, таяла пред
ожидаемыми посещениями Пирожкова.
И вот он - пришел.
И сейчас же потом, взяв с собою пальто Мережковского
(уже в Париже- весна), застегнув на нем шубку, схвативши
его чемоданчики, - я, Карташев, Тата, Ната и Ремизова
-
на Варшавский вокзал; он в вагоне облекся в пальто, сбросив
в руки нам шубу:
-
~в Пагижже фиалки!~
Боялся - простуды, заразы, клопов, революции; и посылал
меня за... ~пипифаксом~.
Мне связаны вместе: отъезд, Пирожков и... ~пипифакс~.
В.В. РОЗАНОВ
Раз, когда с Гиппиус перед камином сидели с высокой
~проблемой~, - звонок: из передней в гостиную дробио­
быстро просеменил, дрожа мягкими плотностями, невысо­
кого роста блондин с легкой проседью, с желтой бородкой,
торчком, в сюртуке; но кричал его белый жилет, на лос­
нящемся, дрябло-дородном и бледно-морковного цвета
лице глянцевели очки с золотою оправой; над лобиной
клок мягких редких волос, как кок клоуна; голову на­
бок клонил, скороговорочкою обсюсюкиваясь; и З.Н. нас
представила:
-
~Боря~!
-
~Василий Васильевич!~
Это был - Розанов.
403

Уже лет восемь следил я за этим враждебным и ярким
писателем, так что с огромным вниманьем разглядывал:
севши на низенькую табуретку под Гиппиус, пальцами
он захватывался за пальцы ее, себе под нос выбрызгивая
вместе с брызгой слюной свои тряские фразочки, точно
вприпрыжку, без логики, с тою пустой добротою, кото­
рая - форма поплева в присутствующих; разговор, вероятно,
с собою самим начал еще в передней, а может,- на улице;
можно ль назвать разговором варенье желудочком мозга
о всем, что ни есть: Мережковских, себе, Петербурге? Он
эти возникшие где-то вдали отправленья выбрызгивал с сю­
сюканьем, без окончания и без начала; какая-то праздная
и шепелявая каша, с взлетапьем бровей, но не на собесед­
ника, а над губами своими; в вареньи предметов мыслитель­
ности было наглое что-то; в невиннейшем виде - таимая
злость.
Меня поразили дрожащие кончики пальцев: как жирные
десять червей; он хваталея за пепельницу, за колено З.Н.,
за мое; называя меня Борей, а Гиппиус - Зиночкой; дерга­
лись в пляске на месте коленки его; и хитрейше плясали
под глянцем очковым ничтожные карие глазки.
Да, апофеоз тривиальности, точно нарочно кидаемой в лоб
нам, со смаком, с причмоками чувственных губ, рисовав­
ших сладчайшую, жирную, приторно-пряную линию! И мне
хотелось вскрикнуть: «Хитер нараспашку!~ Вдруг, бросив
нас, он засопел, отвернулся, гребеночку вынул; пустился
причесывать кок; волоса стали гладкие, точно прилизанные;
отдалось мне опять: вот просвирня какого- то древнего хра­
ма культуры, которая переродилась давно в служащую при
писсуаре; мысли же прядали, как пузыри, поднимаясь со дна
подсознания, лопаясь, не доходя до сознания, - в бульках
слюны, в шепелявых сюсюках.
Небрежно отбулькавши мне похвалу, отвернулся с не­
брежеством к Гиппиус и стал дразнить ее: ведьма-де! З.Н.
отшучивалась, называя его просто «Васей~; а «Вася~ уже
шепелявил о чем-то своем, о домашнем, - о розовощекой
матроне своей (ее дико боялся он); дергалась нервно коленка;
лицо и потело, и маслилось; губы вдруг сделали ижицу; карие
глазки - не видели; из-под очков побежали они морготней:
в потолок. < ... >
404

РЕЛИГИОЗНЫЕ ФИЛОСОФЫ
Дом Мурузи, малиново-красная мебель: сидит Андриевский,
поэт и присяжный поверенный, умница, кот седоусый: ~не
верю в безумия ваши, - целует он лапочку Гиппиус,
-
все
в вас ломание; искренен - вот кто,
-
кивок на меня, -
но зато он - рехнулся: простите~.
-
ко мне. И приходит
Тернавцев: румяный, большой, красногубый и черноволосый;
садится и охает: ~ведьма вы: вас бы сжег!~ Мережковские
любят его; и со смехом сжигают друг друга они; появля­
ется В.А. Пяставекий (поздней поэт Пяст); первокурсник:
~читальня Пястовской~ гласит внизу вывеска: в том же
подъезде живет; я позднее сошелся с ним; в этом году - он
еще вдалеке: очень чопорный, нервный и бледный: несет
караул перед лозунгами символизма. П.С. Соловьева сидит
с Зинаидой Венгеровой; Минский, Ф.К. Сологуб, П.П. Пер­
цов, Бакст, Лундберг являются; Волжский - почти каждый
день; Нувель ходит.
Гостиная - мельки людей; З.Н. Гиппиус вмешивается
в социальные связи мои; и таскают в редакцию ~вопросов
Жизни~; туда декаденты отрядиком ходят; я брался на роли
резерва; Булгаков, Бердяев, Аскольдов, Франк, Лосский -
имели в тылу своем армию: с тяжелобойными от формирую­
щейся еще только кадетской общественности; журнал - ~блок~
Мережковского с ними; горсть ~новопутейцев~ съедалася
~идеалистами~, перевалившими в идеализме через Маркса
к церковным отцам мимо троп, на которые звал Мереж­
ковский; боряся с Булгаковым, последний звал на подмогу
~весовцев~: так римляне на Карфаген выпускали германцев,
которых в чащобах ловили.
Редакция ~вопросов Жизни~ в те месяцы - гомон: про­
тесты, петиции, подписи, спор; мимиограф Чулкова трещит;
сам Чулков - бледный, тощий, лохматый, брадою обросший
~зевесик~; З.Н. утверждала: согрела змею на груди-де (ни
слову не верю: ей верить нельзя): сосватав с Булгаковым,
Чулков передался врагу-де, их выдав, так что Мережковские
были затиснуты в угол: мощь, численность, деньги, умение
полемизировать - с идеалистами.
Пугал Булгаков, пугавшийся - Блока, меня, З.Н. Гиппиус,
Брюсова; с В.И. Ивановым и Мережковским он еле мирил­
ся; был силой в редакции; к нам поворачиваясь, имел мину
405

профессора-экономиста; он, по носу щелкнув статистикой,
сильно дручил либеральною теологистикой; вид он имел
осторожный; формально любезный, зажал у себя в журнале
он декадентов в кулак; и - не пикни; показывал видом, что
знает, где раки зимуют.
Стонали:
-
~с Бердяевым можно еще столковаться: Сергей Ни­
колаевич - не понимает ни слова•.
3. Гиппиус с ним воевала; и даже едва не разрушила
~блок•, когда ее статью о поэзии Блока Булгаков решительно
не пропустил.
-
~Боря, вы бы могли нам писать то и то-то, кабы
не Булгаков; с ним - каши не сваришь•. < ... >
УСМИРЕННЫЙ
В те годы мне важным параграфом мировоззрения значи­
лось: ~Дружба, сердечность!• Под ~дружбою• я разумел­
З.Н. Гиппиус, а под сердечностью - Блоков; в З.Н. было
мало сердечности; дружба, но... как сквознячок ледяной,
пробегал Мережковский, метая помпоны меж нами; и я бежал
к Блокам: от роя людей; Любовь Дмитриевна, Александр
Александрович и Александра Андревна мне стали родными;
измученный ~прями•, я жаждал покоя; и вот раздавался
напев: ~нет вопросов давно, и не нужно речей•.
Александра Андревна однажды, взяв за руку, мне поморгала:
-
~да как вам без нас: ясно, просто, естественно!•
Гиппиус пятила нижнюю розовую свою злую губку, выпус-
кая дымочек: ~стыдились бы... Взрослый, а бегает к своим
Блокам!• ~Хлыстовщина!• - рявкал Д.С. Мережковский.
~постой, Дмитрий, - Гиппиус с новым дымком, -не туда! ..
Нет же, не понимаю я: Блок - молчаливый; жена его
-
тоже; ну что вы там делаете!• - ~Зина, Борю замучаешь!
Боря,- не слушайте: к Блокам идите себе•,- перешлепм­
вал Д. Философов. ~нет, Дима, зачем ты мирволишь: ведь
это же ~что-то• и ~где-то•: они в пустоте завиваются•.
И дебатируется: отпускать меня к Блокам иль нет; я же
мимо дверей, - коридором; и вижу, бывало: кусок темно­
красных обой, на них белую Гиппиус, только что взявшую
ванну, перед зеркалом чешущую водопад ярко-красных волос,
406

закрывающих - плечи, лицо, руки, грудь; и, бывало, из гущи
волос застреляют ее изумруды: ~опять?•
Я - в передней; задвижка защелкнута; мимо швейцара;
свободен: вернусь только вечером; из-за дымка голубого
услышу сейчас: ~знаю, - не объясняй! . . Измотался . . . Украд­
кой удрал; а вернешься, - влетит тебе: Тата и Ната запрут;
ключ - в карман•.
Возвращаешься; Гиппиус - едко: ~Что делали с Бло­
ком?• - ~гуляли•.
-
~и - что же?•
-
~ну там... •
-
~в
пустоте завивались?• - ~Пожалуй, что так•.
-
~Удивительно:
аполитичность! Мы вот- обсуждаем; а вы там- гуляете;
знаю: наверное нас предаете!•
Любили все громкое; коли не ~преешь• от трех и до трех­
~предаешь•! < ... >
407

Андрей Белый
МЕЖДУ ДВУХ РЕВОЛЮЦИЙ
ЖАНЖОРЕС
< ... >Трудней было с трио: с четой Мережковских и спут­
ником их, Философовым; трио поставило мне ультиматум:
-
43накомьте с Жоресом нас!•
'IjJuo печатало книrу в Париже: 4Le tzar et la revolution•1;
Мережковский в Париже, отъехав от Струве, подъехал к эсе­
рам; и скоро стал савинковцем; Философов, сжимая в руке
шапоклак и от имени 4Речи• таская свой фрак на банкеты
с министрами, часто ходил к анархистам-кропоткинцам и за­
являл: хотя 4Дима•, кузен его, сделан министрам, он все же
питает симпатии к синдикализму; а Гиппиус даже из чашки
фарфоровой раз угощала свирепого вида матроса-потемкинца,
бившего в скатерть рукой:
-
4Уничтожим мы вас!•
-
4Чай... бисквитик?•
Удрав из России, кричали они о своей левизне; Мереж­
ковский, по комнатам шмякая туфлей, воздев кулачки под
защитой французской полиции (очень боялся апашей он),
бомбой словесной в министров кидал и клялся, что он кни­
гою скажет всю правду, отрезав себе возвращенье в Россию:
сношение с царским правительством есть преступленье для
Франции; тут он, сходяся с Жоресом, мечтал о совместном
с ним митинге; под председательством лидера социалисти­
ческой партии проголосит Мережковский; Жорес - это имя:
1 ~Царь в революция•.
408

-
~вы, Боря, устройте; сведите с Жоресом~.
Недели он три донимал; знал: не выйдет из этого толк;
хоть бы строчку Жореса прочел Мережковский; я по Петер­
бургу достаточно знал отношенье к рабочим писателя этого;
сделку с Жоресом придумав, стал блузником он.
Делать нечего; начал я издали, от разговора с соседкой, -
о бывших собраньях с попами писателей, ратовавших против
церкви, но за христианство; Жорес за газетой пыхтел, ставя
на ухо наш разговор и бросая мне с рявками: ~лё~ или - ~ля~;
как всегда, зацепившись, он выставил нос из газеты; потом,
кракнув стулом, всем корпусом, напоминающим гиппопотама,
влетел в разговор; я представил ему физиономии Минского,
Розанова, Мережковского, Гиппиус как атакующих вместе
с сектантами церковь; он внимал как симптому рассказам
об этой атаке; я вставил броском замечанье: трилогию Д. Ме­
режковского можно прочесть по-французски; о ней что-то
слышал Жорес.
Через несколько дней я соседке докладывал, в ухо Жо­
ресу крича: Мережковские переселились в Париж; я их
вижу почти ежедневно; так, дав силуэт Мережковского, я
обратился уж прямо к Жоресу:
-
~Мой друг, Мережковский, хотел бы, месье, с вами
встретиться; есть у него к вам вопросы; он просит у вас
разрешенья позавтракать с вами~.
Учуяв засаду, Жорес нырнул в блюдо, надувшись и шею
вдавив меж плечей, в этом жесте напомнивши гиппопота­
ма, залезшего в тину и ноздри свои из нее поднимавшего;
и, как Аладьину, светски, с приклоном, пропел, что, встре­
чаясь с общественным деятелем, должен прежде всего он
узнать физиономию этого деятеля; с Мережковским охот­
но бы встретился он; но его не читал; он теперь им займет­
ся; и тут, записавши названье трилогии, фирму издателя,
он оборвал разговор; с той поры о свиданья - ни звука;
прошло две недели; на все приставаимя Гиппиус - ~вы
на Жореса давите~ - ответил отказом, рискуя в опалу
попасть.
Но однажды Жорес, собираясь уйти, - подошел: и, про­
пятив живот, бросив руку, пропел церемонно:
-
~так вот: я знакомился с произведениями Мережковс­
кого; вы передайте же вашим друзьям, что я очень охотно бы
встретился с ними: так- завтра: в двенадцать часов~.
409

Зная скверный обычай четы Мережковских опаздывать
(Гиппиус ведь просыпалась не ранее часа), чету умолял я
быть точной: Жорес, дорожа каждым мигом, наверно, придет
до двенадцати; мне обещали они; но, конечно, проспали;
и - вообразите: хозяин ко мне прибегает за двадцать минут
ДО полудня:
-
4Месье Бугажев: вам месье Жорес просит напомнить,
что ждет вас внизу; вас и ваших друзей•.
4Друзей• - нет! С неприятнейшим чувством спускалея
в пустое я зальце; Жорес, руки бросив за спину и перетопа­
тываясь под окном, проявлял уже признаки ветерпеливой
досады; не глядЯ, ткнул руку; и тотчас, схватясь за часы,
на ладони расщелкнувши их, обратился к двум тощим фран­
цузам сотрудникам 4Юманите•, приведенным, наверное, чтоб
разговор деловой протекал при свидетелях (был осторожен);
стенные часы громко тикали; пять минут, десять; Жорес,
согнув палец, стал перетирать им себе под губой волоса
с таким видом, как будто чихал на меня:
-
4Э, да что уж... Эхмаl ..•
С перевальцем ходил все под окнами; двое французов
сидели у стенки, косясь на меня; вот пришел Мародон, поя­
вилась соседка, спустился рантье; уже первое блюдо; Жорес
занимался с французами, потчуя их, с аппетитом бросаясь
на блюда; второе нам подали; тут он, вторично схватясь
за часы, их расщелкнул:
-
4Ну, - ваши друзья?•
Появились.
Высокий, красивый, подтянутый, с номером 4Речи• в руке,
Философов почтительно подал газету Жоресу:
-
4Позвольте, месье Жорес, вам поднести этот номер
газеты; я вам посвящаю статью в нем•.
Жорес, прижав руки к груди, поклонился; увидевши ры­
жеволосую Гиппиус, в черном блестящем атласе, с лорветоч­
кой белой в руке, косолапо отвесил поклон; и теперь лишь
предстал ему 4Кит• в виде маленькой хмурой фигурочки
с иссиня-белым лицом и пустыми глазами навыкате; эта
фигурочка силилась что-то извлечь из себя; Мережковский,
вели1Шй писатель, нет, - что с ним случилося? Перепугался?
Ни прежде, ни после не видел его в такой глупой позиции;
хлопая глазом, он силился что-то такое промямлить, как
школьник, на стуле присев, и - выщипывал крошки: балдел;
410

как всегда, Философов его отстранил, очень дельно, разде­
льно представя мотивы для митинга и доказавши Жоресу,
что руководителю ~юманите~ надо митинг возглавить.
Жорес только слушал да ел, занавесясь салфеткою, севши
в нее, как в кусты, из которых с большим любопытством
разглядывал трио, облизываясь и оглаживаясь; очевидно, -
весьма забавляла: лорнеточка Гиппиус; на Мережковского
он не глядел, чтоб не мучиться мукой писателя: этот пи­
сатель умел голосить и молчать; говорить не умел он; так,
лет через пять, посетив тихий Фрейбург, он грозно рыкал
на философа, Генриха Риккерта: тихого мужа:
-
~вы, немцы, - мещане, а русские, мы,
-
мы не люди;
мы- боги иль- звери!~
Философ, страдавший боязнью пространства, признался
Ф.А. Степуну, что от этого рыка не мог он опомниться долго:
-
~вы, русские,- странные люди~.
А перед Жоресом обычно ~рыкающий левик~... икающим
стал. Так и ахнул, когда лет через десять в немецком жур­
нале попались мне воепоминанья писателя об этой встрече
с Жоресом; из них я узнал: Мережковский Жоресу выска­
зывал горькие истины; и знаменитый оратор ему-де на них
не ответил; хотелось воскликнуть:
-
~Ах, Дмитрий Сергеевич, - можно ль так лгать! Вы
молчали, набрав в рот воды, потому что за вас говорил
Философов; вы хлопали только глазами~.
Свидание длилось пятнадцать минут или двадцать; Жорес
согласился условно способствовать митингу; был осторожен
до крайности он, отложив разговор о подробностях митинга,
митинга - не было; книга ~Le tzar et la revolution~ права­
лилась; ~великий писатель~ вернулся к себе: в Петербург;
о Жоресе он даже не вспомнил при встрече со мной. <... >
НА ЭКРАНЕ
(МАНАСЕВИЧ-МАНУЙЛОВ, ГУМИЛЕВ,
МИНСКИЙ, АЛЕКСАНДР БЕНУА)
Жорес мне - действителен в мороке города; прочие
-
точно китайские тени; Париж как Мельбурн, потому что я
ехал - маньяк, в свою точку вперенный,
-
выкладывать_
Гиппиус ~раны~ и после шагать пред камином; ходил к Ме-
411

режковским с прогулки: в четвертом часу; посидев до шести,
возвращался к обеду; обедали в семь; Мережковский сидел
в кабинете; Д.В. Философов в переднюю шел с шапоклаком,
одетый в убийственный фрак:
-
«На банкет?~
-
«С Клемансо~.
А когда проходил в пиджаке, - то я знал: к анархистам,
И. Книжнику! и Александрову, жившим в предместье Па­
рижа; раз я с ним ходил; Александров, высокий, с глазами
лучистыми, с русой бородкой, отзывчивый, нервный, мне
нравился; кончил печально в России; его окружили жан­
дармы; он пулю пустил себе в лоб.
Мережковские впутывали в суеты, из которых слагалась
их жизнь; так: забрав Философова, Гиппиус даже его за­
ставляла писать с нею «Маков цвет~ (драму); и мне пред­
ложила сотрудничать с нею; стихи написать ей: о маках2;
она подставляла ненужных людей и тащила к знакомым:
трещавшая дама из светского общества, сладко точа ком­
плимент, являлась; от дочки ее приходил Мережковский
в восторг: даже был он не прочь ей увлечься; фамилии дамы
не помню; ка..1алась пустой; глазки - хитренькие; слыша,
как называли меня Мережковские «Борей~, она принялась
называть меня «Борей~.
-
«Какой «Боря~ милый! Тащите с собою обедать ко мне;
никого: вы да мы~.
Повели; Философов отправился с нами; в гостиной си­
дел франтоватый брюнет, эластичный, красивый; лицо -
с интересною бледностью; взор - опаляющий; с искрой
усы - как атлас.
А фамилия и не расслышалась мне.
Склонив Гиппиус профиль, но выпятив грудь, крепко
сжавши нам руки с закинутым профилем, локоть склонил
он на кресло и гладил свой холеный ус, наблюдательным
взглядом вбирая лорнетку, горжетку, ботиночку с пряжками;
но про себя я отметил: Д.В. Философов, ответствуя фран­
ту, был сдержан; шажочками в угол пройдя, стал за спину
брюнета, свой взгляд выразительный остановил на З.Н.; та,
пустивши дымок, улыбпулась загадочно.
1 Псевдоним Ветрова.
2 См. драму «Маков цвет•.
412

Этот брюнет завладел разговором, пуская ужами по ком­
нате светские фразы и тихо срывая с рояля аккорды, но ос­
трые взгляды бросая на нас; произнес, между прочим, он
стихатворенье Бодлера и с мягко изогнутым корпусом -
к барышне: стан захватив, с нею сделал тур вальса; я понял:
он пишет в газетах; он силится интервьюировать.
Сел за обедом напротив меня, взяв невинную позу; какую­
то мягкую жесткость в руке, передавшей закуску, отметил я;
с пальца - луч перстенный; ловко въиграв в разговор и меня,
вдохновил к политическим шаржам; но тут я почувствовал
быстрый удар под столом по ноге; Философов? Этот пос­
ледний, когда на него я взглянул, не ответил на взгляд, не­
ожиданным упоминанием о брате-министре меня оборвавши:
-
~мне Дима писал, что... ~
Брюнет его выслушал; с ним согласился; спросил:
-
~л послушайте, вы ведь видаетесь с Книжником и Алек­
сандровым?~
А Философов с развязностью, глядя на ногrи, снаивничал:
-
~знаете, я - декадент,
-
ледяными глазами в брюнета
уставился,- и анархист: презираю политики, -всякие!~
Мне же мелькнуло: ~как, он презирает политику? В пер­
вый раз слышу~.
Брюнет согласился и с этим; они запорхали словами; зачем
Философов, ругавшийся словом ~эстет~, - стал эстетом?
Брюнет с замирающей нежностью перебирал имена левых
деятелей; тут меня осенило: да это - дуэль?! В ледяные
глаза Философова очень жестоко и остро, как сабельный
блеск, брызнул блеск черных глаз.
Когда встали, спешили уверить хозяйку, что поздно: пора;
Философов на улице зло на меня напустился:
-
~и вы хороши: угораздило вас говорить о политике;
он только этого ждал: он же к нам подбирается; вижу, что
этот обед- сфабрикован~.
Брюнет- Манасевич-Мануйлов 1 ; известный сподвижник
Рачковского2•
Видел барона Бугсгевдена я, сына организатора ряда
убийств: Герценштейна, едва ль не Иоллоса; проклявши отца,
бросив службу, свой круг, этот аристократ бледноусый бес-
1 Темная личность, провокатор.
2 Директор департамента полиции.
413

цельно слонялся в Париже, сочувствуя террору, чувствуя
преодиноко себя и в том мире, который он бросил, и в мире,
к которому шел; так его объяснила мне Гиппиус; скоро ис­
чез из Парижа, пятном промаячив; поздней, в Петербурге,
в папашу стрелял он, как помнится, или собирался стрелять.
Встречался и Иван Иванович IЦукин, брат капиталиста
московского; тот бьт брюнет; этот- бледный блондин; тот­
живой; этот - вялый; тот
-
каламбурист наблюдательный;
этот - рассеянный; тот
-
наживатель, а этот - ученый;
в 4Весах~ появился ряд корреспонденций о Лувре за под­
писью 41Цукин~, написанных остро, со знанием дела; И.И.
служил в Лувре; он был награжден красной ленточкой (знак
4Легиона~ почетного); он, давно переехав в Париж, у себя
собирал образованных снобов, ученых, артистов, писателей.
Я ходил к IЦукину, где между мебелей, книг и картин,
точно мощи живые, сидел Валишевский, известный историк,
злой, белобородый поляк, с изможденным, изжеванным ли­
ком, сверкавшим очками; я помню с ним рядом огромного,
рыхлого и черноусого баса, Барцала1, бросавшего космы
над лбом и таращившего беспокойно глаза на сарказмы
почтенного старца; запомнился слабо-рассеянный, бледный
хозяин, клонивший угрюмую голову, прятавший в блеске
очков голубые глаза; вид - как будто сосал он лимон; лоб
-
большой, в поперечных морщинах.
Потом оказалось, что он, положив застрелиться, дотра­
чивал средства свои: раз, собравши rостей, он их выслушал,
с ними простился; и, их отпустив, застрелился; ни франка
при нем не нашли; мог служить как ученейший специалист
по искусству; А.Ф. Онеrин, собравший архивы по Пушкину,
часто бывал его rостем.
Однажды сидели за чаем: я, Гиппиус; резкий звонок;
я- в переднюю- двери открыть: бледный юноша, с гла­
зами rуся; рот полуоткрыв, вздернув носик, в цилиндре -
шарк - в дверь.
4Вам кого?~
4Вы...
-
дрожал с перепуrу он, - Белый?~
4Даl~
1 Старый певец московской оперы, очень радикально настроенный в годы
революции.
414

~вас, - он глазами тусклил,
-
я узнал~.
~вам - к кому?~
~к Мережковскому~.- с гордостью бросил он: с вы­
зовом даже.
Явилась тут Гиппиус; стащив цилиндр, он отчетливо
шаркнул; и тускло, немного гнусаво, сказал:
~Гумилев~.
-
~л - вам что?~
-
~я... -
он мямлил, - Меня .. . Мне письмо .. . Дал вам, -
он спотыкался; и с силою вытолкнул:- Брюсов~.
Цилиндр, зажимаемый черной перчаткой под бритым его
подбородком, дрожал от волнения.
-
~что вы?~
-
~поэт из ~весов~.
Это вышло совсем не умно.
-
~Боря, - слышали?~
Тут я замялся; признаться, - не слышал; поздней оказалось,
что Брюсов стихи его принял и с ним в переписку вступил
уже после того, как Москву я покинул; ~шлеп~. ~шлеп~­
шарки туфель: влетел Мережковский в переднюю, выпучась:
-
~вы не по адресу... Мы тут стихами не интересуемся .. .
Дело пустое- стихи~.
-
~почему?- с твердой тупостью непонимания выпалил
юноша: в грязь не ударить. - Ведь великолепно у вас самих
сказано!~ - И, ударяясь в азарт, процитировал строчки,
которые Мережковскому того времени - фига под нос;
этот дерзкий, безусый, безбрадый малец начинал занимать:
-
~вы напрасно: возможности есть и у вас~. - он ста-
рался: попал-таки!
Гиппиус бросила:
-
~сами-то вы о чем пишете? Ну? О козлах, что ли?~
Мог бы ответить ей:
-
~о попугаях!~
Дразнила беднягу, который преглупо стоял перед нею;
впервые попавши в ~весы~. шел от чистого сердца - к по­
этам же; в стриженной бобриком узкой головке, в волосиках
русых, бесцветных, в едва шепелявящем голосе кто бы узнал
скоро крупного мастера, опытного педагога? Тут Гиппиус,
взглядом меня приглашая потешиться ~козлищем~. послан­
ным ей, показала лорнеткой на дверь:
-
~Уж идите~.
415

Супруг ее, охнув, - ~к чему это, Зина~
-
пустился от­
шлепывать туфлями в свой кабинет.
Николаю Степановичу, вероятно, запомнился вечер тот;
все же - он поводы подал к насмешке: ну, как это можно,
усевшися сонным таким судаком, - равнодушно и мерно
патетикой жарить; казался неискрепним - от простодушия;
каюсь, и я в издевательства Гиппиус внес свою лепту: ну, как
не смеяться, когда он цитировал - мерно и важно:
-
~Уж бездна оскалилась пастью~.
Сидел на диванчике, сжавши руками цилиндр, точно палка
прямой, глядя в стену и соображая: смеются над ним или
нет; вдруг он, сообразив, подтянулся: цилиндр церемонно
прижав, суховато простился; и - вышел, запомнив в годах
эту встречу. <... >
416

r.в. Адамович
ИЗ РАЗГОВОРОВ С З.Н. ГИППИУС
Как сейчас помню, приехали мы к вечеру, едва успели
вымыться, переодеться, стучат в дверь: просят в гостиную.
Софья Андреевна усадила меня рядом с собой на диван:
какие платья носят в Петербурге да какие пьесы ставят,
обычная дамская болтовня. А он с Дмитрием Сергеевичем
в стороне, у камина, и я про платья кое-как отвечаю, а все
прислушиваюсь, о чем у них разговор. Он начал что-то не­
суразное: ~Разум это фонарь, который человек несет перед
собой... ~.
-
я не выдержала и перебила его, - ~да что вы,
что вы, какой фонарь, где фонарь, совсем разум не фонарь~.
И вдруг осеклась, даже вся покраснела - Господи Боже мой,
да на кого же это я кричу.
А он замолчал, видимо, удивленный, и потом очень веж­
ливо и тихо сказал: ~может быть, вы правы... я всегда рад
выслушать чужое суждение~.
***
Самый лучший русский поэт - Тютчев. И Лермонтов.
А потом, пожалуй, и ваш Некрасов, если уж вам так хочет­
ся. Да, еще Жуковский. Он, правда, жидковатый какой-то,
но прелестный. И еще у Алексея Толстого восемь или десять
стихотворений чудесных. Еще Баратынский, конечно.
А Пушкин?
Ну что Пушкин?
А Пушкин что же?
14 Том 15 Белая дьявопица
417

-
Пушкин- это совсем другое. Пушкин это Пушкин.
Ну что вы в самом деле пристали!
***
Есть, по-моему, четыре рода поэзии. Первый, низший, -
непонятно о попятном. Второй, выше, - понятно о попят­
ном. Затем непонятно о непонятном. И, наконец, понятно
о непонятном... Блок споткнулся на четвертой ступеньке .. .
***
Отчего вы не были у нас в прошлое воскресенье?
Так.
Ну как вам не стыдно! Так! Что это за слово ~так~?
Терпеть его не могу! Так! Лучше уж соврите, только не го­
ворите ~так~ 1
***
Прислала она мне свой роман и просит отзыв. Уж я
крутила, крутила, и так, и этак, все думаю, как бы ей напи­
сать, чтобы не очень обидно вышло. Даже из апостола Павла
цитату ввернула, до того расфилософствовалась.
-
А если бы вы написали ей правду?
-
Ах, если бы написала я правду, то было бы в моем
письме всего два слова: несчастная дура.
***
В Петербурге у нас тоже такие собрания бывали, толь­
ко народу больше. Кричат, шумят, спорят, ужас... А один
какой-то рыженький, лохматый в углу сидел и все молчал.
Изредка только привстанет и спросит: ~Зинаида Николаевна,
а как же быть с хаосом?~ Пройдет полчаса, разговор уже
совсем о другом, а он опять: ~Зинаида Николаевна, с хаосом
как же?~ И что ему хаос мешал?
***
Вечер поэтесс? Одни дамы? Нет, избавьте, меня уж
когда-то и в Петербурге на такой вечер приглашали, Мариэтта
Шагинян, кажется. По телефону. Я ей и ответила: ~Простите,
по половому признаку я не объединяюсь~. Поэтессы очень
недовольны остались.
418

***
Я верю в бессмертие души, я не могла бы жить без
этой веры... Но я не верю, что все души бессмертны. Или
что все люди воскреснут. Вот Икс, например, - вы знаете
его. Ну как это представить себе, что он вдруг воскреснет.
Чему в нем воскресать? На него дунуть, никакого следа
не останется, а туда же воскреснуть собирается.
***
Я стихи Дмитрия Сергеевича не люблю, да и сам он
их не любит... А когда-то, еще гимназистом, он читал их
знаете кому?
-?
-
Достоевскому. Достоевский слушал, лежа на диване,
закрыв глаза, больной, желтый, и сказал: ~Страдать надо,
молодой человек,- страдать, а потом стихи писать~. А ведь
правду сказал, а?
***
Вчера был у меня Игрек. С выговором.
?
Да как же... Говорит, что я отстала, ничего не понимаю,
что растут новые силы, всюду новые темы, жизнь кипит,
молодость, расцвет, все такое вообще, а я никому не нужна.
Я спрашиваю: ~какие же это такие новые силы?~ Он так
и налетел на меня: ~да что вы! Вот, например, Пузанов
из Воронежа... читали?~ А зачем, скажите, я на старости лет,
да после всего, что я в жизни прочла, зачем я стану читать
еще Пузанова из Воронежа?
***
Мне последнее время все Блок снится. И так стран­
но, будто явление какое-то. И все как будто упрекает меня
в чем-то ...
-
Вы когда-то говорили, что виноваты перед ним.
-
Что? Виновата? Может быть. Трудно об этом говорить...
Он вообще трудный человек был. Но чистый удивитель­
но. Я все-таки рада, что эти стихи... знаете? .. ~мы
-
дети
страшных лет России~ ... он мне посвятил. По-моему, это
лучшие его стихи.
419
14.

***
Если человек никогда не думал о смерти, с ним вообще
не о чем разговаривать... Я всяких морбидностей 1 терпеть
не могу. И даже стихов не люблю со всякими такими по­
хоронными штучками. Но если человек никогда не думал
о смерти, о чем с ним говорить?
1 От фр. morblde - извращенность, болезненность.
420

Н.А. Бердяев
ВСТРЕЧИ С ЛЮДЬМИ
Журнал ~вопросы Жизни• был местом встречи всех новых
течений. Сотрудниками были люди, пришедшие из разных
миров и потом разошедшиеся по разным мирам. Кроме
редакторов, С. Булгакова и меня, в журнале участвовали:
Д. Мережковский, В. Розанов, А. Карташев, Вяч. Иванов,
Ф. Сологуб, А. Блок, А. Белый, В. Брюсов, А. Ремизов,
Г. Чулков, Л. Шестов, М. Гершензон, С. Франк, П. Струве,
кн. Е. Трубецкой, П. Новгородцев, Ф. Зелинский, Б. Кис­
тяковский, Волжский, В. Эрн; из политиков - радикалы­
освобожденцы и некоторые более свободомыслящие социал­
демократы. Вспоминая лиц, сотрудничавших в ~вопросах
Жизни•, я с огорчением думаю, что сейчас я мало с кем
вместе, со многими в идейной вражде. Я почти никого из них
не встречаю в Париже. Некоторые очень враждебны мне, как
Д. Мережковский и П. Струве, которые считают меня чуть ли
не большевиком. ~вопросы Жизни• не были органическим
органом. Была группа сотрудников, писавшая по политичес­
ким и экономическим вопросам, но она была изолирована,
имела мало общего с ядром журнала и его главными целями.
Наибольшее значение для меня в Петербурге имела встреча
с Мережковским. После сравнительно короткого периода
очень интенсивного общения с З.Н. Гиппиус и настоящей
дружбы, мы большую часть жизни враждовали и, в конце
концов, потеряли возможность встречаться и разговаривать.
Это печально. Я не всегда понимаю, почему все так сложи­
лось. Мы, конечно, принадлежали к разным душевным типам,
421

но многое объясняется тут и агрессивным характером той
или другой стороны. Мережковские всегда имели тенденции
к образованию своей маленькой церкви и с трудом могли
примириться с тем, что тот, на кого они возлагали надежды
в этом смысле, отошел от них и критиковал их идеи в лите­
ратуре. У них было сектантское властолюбие. Вокруг как бы
была атмосфера мистической кружковщины. Долгие вечера,
до трех часов ночи, я проводил в зиму 1905 года в разгово­
рах с З.Н. Гиппиус. Потом у нас была очень интенсивная
переписка. К З.Н. Гиппиус у меня сохранилось особенное
отношение и теперь, когда мы уже никогда не встречаемся,
живя в одном городе, но принадлежа к разным мирам. Я
вижу ее иногда во сне, и в этом есть что-то тяжелое. Думаю,
что З.Н. относилась ко мне хорошо. Я считаю З.Н. очень
замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня
всегда поражала ее змеиная холодность. В ней отсутствовала
человеческая теплота. Явно была перемешанность женской
природы с мужской, и трудно было определить, что сильнее.
Было подлинное страдание. З.Н. по природе несчастный
человек. Я очень ценил ее поэзию. Но она не была поэти­
ческим существом, была даже существом антипоэтическим,
как и многие поэты той эпохи. На меня всегда мучительно
действовало отсутствие поэтичности в атмосфере русского
ренессанса, хотя это была эпоха расцвета поэзии. Я не очень
любил поэтов, мне неприятна была их крайняя эгоцент­
ричность. С самим Мережковским у меня не было личного
общения, да и вряд ли оно возможно. Он никого не слушал
и не замечал людей. В атмосфере салона Мережковских было
что-то сверхличное, разлитое в воздухе, какая-то нездоровая
магия, которая, вероятно, бывает в сектантской кружковщине,
в сектах не рационалистического и не евангельского типа;
эту же магию я потом чувствовал в штейнерианстве. Ме­
режковские всегда претендовали говорить от некоего «мы~
и хотели вовлечь в это «мы~ людей, которые с ними близко
соприкасались. К этому «мы~ принадлежал Д. Философов,
одно время почти вошел в него А. Белый. Это «МЫ~ они
называли тайной трех. Так должна была сложиться новая
церковь св. Духа, в которой раскроется тайна плоти. Мой
изначальный и обостренный персонализм, который неверно
называют индивидуализмом, должен был привести к столк­
новению. По характеру своему я совсем не подходил к такого
422

рода 4МЫ~. Но я тоже считал себя выразителем 4нового
религиозного сознания~ и в каком-то смысле остался им
и доныне. Атмосфера Мережковских, в силу реакции, очень
способствовала моему повороту к православной церкви.
От петербургских течений того времени я получил толчки
для происходящего во мне религиозного процесса, часто
вследствие моего сопротивления.
423

В.А. Злобин
З.Н. ГИППИУС. ЕЕ СУДЬБА
Недолrий след оставлю я
В каnризной памяти людской.
3. Гиппиус
1
Всего семь лет прошло - а кажется вечность
-
со смерти
Зинаиды Николаевны Гиппиус - (она умерла в Париже
9-ro сентября 1945 года}, и вот мы уже почти ничего о ней
не помним. Да и как помнить: что мы о ней знаем? Кое-какие
внешние, притом не всегда даже главные факты, о которых
она рассказывает в своей книге о Мережковском. Но и в ней
она старается говорить о себе возможно меньше, сознательно
отодвигая себя на второй план. Она это делает, впрочем,
не из скромности, - она себе цену знает,
-
а из какого-то,
ей самой непонятного, желания оставаться в тени.
Об этом нельзя не пожалеть: как личность, как поэт
и писатель, она явление не менее оригинальное, не менее
значительное, чем затмивший ее своей славой Мережковский.
О ней можно бы написать книгу - неожиданную, захва­
тывающую: судьба этой женщины необычайна. Да, между
той Зинаидой Николаевной, какую мы знаем, и той, какой
она была на самом деле, - пропасть.
Она оставила после себя записные книжки, дневники,
письма. Но главное - стихи. Вот ее настоящая автобиогра­
фия. В них - вся ее жизнь, без прикрас, со всеми срывами
424

и взлетами. Но их надо уметь прочесть. Если нет к ним
ключа, лучше их не трогать: попадешь в лабиринт, из ко­
торого не выбраться.
Она родилась 8-го ноября 1869 года в городе Белеве
от чахоточного отца, предки которого переселилась в Москву
из Германии в XVI веке, и прелестной женщины, сибирячки,
Анастасии Степановой.
Не март девический сиял моей заре,
Ее огни зажглись в суровом ноябре.
Странная девочка, на других не похожая. Крошечная,
крошечная, в розовой вязаной кофточке, с вечно расстегнутой
последней пуговицей. И какая серьезная!
Родителей она обожала. Ее привязанность к ним была
такая страстная, что когда по настоянию отца ее отдали
в киевский институт, она не могла перенести разлуки, забо­
лела и почти все время провела в институтской больнице.
Разлука для нее - хуже смерти.
Живые, бойтесь земных разлук!
Она как будто знает с рождения, что:
Любовь не стерпит, не отомстив,
Любовь отнимет свои дары.
~я с детства ранена смертью и любовью~, - отмечает
она в 1922 году, в своем ~заключительном слове~. А в кни­
ге о Мережковском, рассказывая о своем отце, она пишет:
~я его так любила, что иногда, глядя на его высокую фигуру,
на него в короткой лисьей шубке, прислонившегося спиной
к печке, думала: ~л вдруг от умрет? Тогда я тоже умру~. Он
умер, когда ей едва минуло одиннадцать лет. Но уже раньше,
по поводу смерти в их доме одной дальней родственницы,
она замечает: ~смерть тогда на всю жизнь завладела моей
душой~. Смерть отца для нее как бы начало ее собственной
смерти, которую она тогда ощутила впервые со всей ей до­
ступной реальностью. Не успела родиться, как уже начала
умирать. Недаром прозвали ее в Киевском институте ~ма­
ленький человек с большим горем~.
425

После родителей она больше всего любит свою единс­
твенную ~нянечку Дашу~ - Дарью Павловну Соколову.
Она никогда не узнает,
Как я любил ее,
Как эта любовь пронзает
Все бытие мое.
Любил ее серое платье,
Волос ее каждую прядь.
Но если б и мог сказать я,
Она б не могла понять.
Нянечка Даша зовет ее ~Батюшка белый• и носит перед
сном на руках вокруг зала. Она же водит ее гулять в Летний
сад. Отец З.Н. дважды пытался обосноваться в столице,
но петербургского климата не выдерживал и переводился
в провинцию, во второй раз в Нежин, город Гоголя, где
вскоре и умер от острого туберкулеза.
~в первый раз мы жили там, когда мне было всего четыре
года•, -вспоминает З.Н. о своем ~первом Петербурге•. •Мне
помнятел только кареты, в которых мы ездили, да памятник
Крылова в Летнем саду, куда меня водили няня Даша и где
играло много детей. Впрочем, еще Сестрорецк, лес, море
и белые снежинки, падавшие на мое белое пальто (в мае)•.
Я претепло одета,
Под капором коса
Иду - теперь не лето
-
Всего на полчаса.
Но однажды няня Даша повела ее не в Летний сад, а в Гос­
тиный двор - покупать куклу. Был конец марта и не белые
снежинки падали на ее белое пальто, а громадные хлопья
мокрого снега, похожие на грязные носовые платки. Но ~ма­
ленького человека• ждало разочарование - первое в жизни.
Тот, по ее словам, ~удар о стену, которую мы, может быть,
перейдем только после смерти~. Вместо куклы она пожелала
живую девочку, находившуюся в магазине, да так настой­
чиво, с такой страстностью, что няня Даша с трудом увела
ее домой.
Желанья были мне всего дороже...
426

В этом ее первом желании, ках в фокусе, все, о чем она
потом в жизни мечтала и от чего не могла, не умела (а, может
быть, просто, в глубине души, не хотела) отказаться. За не­
сколько недель до своей смерти она, полупарализованная,
на обложке книги которую перелистывает - антологии рус­
ской поэзии ~якорь~ - левой рукой, справа налево, так, что
прочесть написанное можно только в зеркале, нацарапывает:
По лестнице, ступени все воздушней
И с каждым шагом сердце равнодушней
И дальше от былого бытия...
Эта беспомощная, последняя попытка себя преодолеть -
одно из бесчисленных доказательств ее воистину необык­
новенной живучести:
Неугасим огонь души.
Но кто мог бы предположить, что в этом хрупком, эфе­
мерном, не от мира сего существе, какой она казалась, такая
сила?
11
Первая исповедь. О ней - в ~заключительном слове~.
Бедная, на деревенскую похожая, церковь. За высокими
окнами - верхушки зеленеющих деревьев. Тишина. Весна .. .
Кстати, как это до сих пор никто из критиков не отметил
ее замечательный язык - ясный, острый, сверкающий, как
чистейшей воды алмаз? По поводу этой своей первой ис­
поведи она пишет: ~но искупленья я еще не понимаю~
и прибавляет: ~я. очевидно, не понимаю и покаяния~.
Теперь, когда ее ~труды и дни~ известны, это признание
особенно поражает, чтобы не сказать потрясает. За всю ее
долгую жизнь - ни одного факта, ни даже намека на факт,
который свидетельствовал бы, что она хоть раз чистосердечно
в чем-нибудь покаялась, смирилась, признала себя виноватой
или хотя бы просто попросила у кого-нибудь прощения,
извинилась. Нет - ни смирения, ни покаяния. Она слов­
но боится, что смирившись, покаявшись, она потеряет тот
внутренний ~упор~, ту от ее сознания скрытую ~пружину~.
427

благодаря которой она, плохо ли, хорошо ли, но продолжает
держаться на поверхности, когда другие камнем идут ко дну.
Но слабости смирения
Я душу не отдам...
Не дам Тебе смирения,
Оно - удел рабов.
В своей книге о Мережковском она вспоминает, что когда
ее отец был ею недоволен, он переставал обращать на нее
внимание, и она знала, что необходимо (ее слово) идти просить
прощения. Но о том, каких ей это стоило усилий, она молчит.
И что она шла и прощение просила, свидетельствует о ее
действительно безграничной к отцу любви. Безгранична ее
любовь и к Мережковскому. Ради него она готова на любую
жертву, на любую ложь. Но к спасению души это, конечно,
отношения не имеет никакого.
Стихи писать она начала семи лет. Вот ее первое сти­
хотворение:
Давно печали я не знаю
И слез давно уже не лью.
Я никому не помогаю
Да никого и не люблю.
Людей любить - сам будешь в горе.
Всем не поможешь все равно.
Мир что большое сине-море
И я забьm о нем давно.
А вот, для сравнения, другое, написанное в конце жизни.
Я на единой мысли сужен,
Смотрю в сверкающую тьму,
И мне давно никто не нужен,
Как я не нужен никому.
Та же тема, тот же размер с неизменным мужским родом,
а главное- то же отношение к миру, обиженно-презритель­
ное, как у лермонтовекого Демона.
В своей книге о Мережковском она так определяет свою
натуру: 4 У меня остается раз данное, все равно какое, но то
же. Бутон может распуститься, но это тот же самый цветок,
к нему ничего нового не прибавляется~.
428

Все, что она знает и чувствует в семьдесят лет, она уже
знала и чувствовала в семь, не умея этого выразить. ~всякая
любовь побеждается, поглощается смертью~. - записыва­
ет она в 53 года (~заключительное слово~). И если она,
четырехлетним ребенком, так горько плачет после своей
первой любовной неудачи (~живая кукла~), то оттого, что
с предельной остротой почувствовала, что <<Любви не будет~.
как почувствовала после смерти отца, что умрет.
Не менее интересно и ее второе стихотворение, написанное
два года спустя, то есть - когда ей было девять лет.
Довольно мне тоской томиться
И будет безнадежно ждать!
Пора мне с небом примириться
И жизнь загробную начать.
У Лермонтова:
Хочу я с небом примириться.
Даже если она в девять лет ~демона~ читала, что очень
возможно,- это не подражание. В 1905 году она пишет:
Мне близок Бог, но не могу молиться,
Хочу любви, и не могу любить.
У Лермонтова:
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться.
Недаром ее так к Лермонтову влечет, к его стихам, из ко­
торых она многие даже наизусть помнит (свои, за редкими
исключениями- никогда).
Или:
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.
Сады благоуханьем
Наполнились живым,
Тифлис объят молчаньем,
В ущельях мгла и дым.
429

С Тифлисом у нее, кстати, связаны лучшие воспомина­
ния молодости. Ведь там 8-го января 1889 года она вышла
замуж за Мережковского.
О ее детстве и первых юношеских годах мы не знаем
почти ничего. Время, в каком она родилась и выросла -
семидесятые - восьмидесятые годы, не наложило на нее
никакого отпечатка. Она с начала своих дней живет как бы
вне времени и пространства, занятая чуть ли не с пеленок
решением ~вечных вопросов~. Она сама над этим смеет­
ся в одной из своих пародий, писать которые, кстати, она
мастерица.
Решала я - вопрос огромен
-
Я шла логическим путем,
Решала: нумен и феномен
В соотношении каком?
Вопросы общественные? Какая скука! И когда на ее
горизонте появляется двадцатитрехлетний Мережковский
со своим отвлеченным гуманизмом и своими, даже для того
времени, слабыми стихами, она в первую минуту инстинк­
тивно от него отшатывается. Ведь не только стихи его слабы,
но он и верхом не ездит и не танцует...
Она - человек страстей, и страсти пробуждаются в ней
рано. Властвовать собой она научится не сразу, но в совер­
шенстве. Уже ребенком она лжет, притворяясь опасно боль­
ной. От этого страдает ее мать, которую она любит больше
всего на свете. Но она ее мучит и мучится сама. О чем она
мечтает? Так, ни о чем...
Хочу того, чего нет на свете.
Строчка эта когда-то облетела всю литературную Россию
и с нее начинается поэтическая слава Гиппиус. Но человеку
живому, как она, с этим ни под каким соусом несъедобным,
твердокаменным идеалом делать нечего. Нет, о чем она меч­
тает втайне?
Она в этом не признается. Лишь замечает вскользь:
Сны странные порой нисходят на меня.
Странные - чем? Почему она молчит? Но за нее отвечает
Лермонтов:
430

К тебе я стану прилетать
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать.
Но так это или не так, во всяком случае ее стихотворе­
ние ~Гризельда~, написанное приблизительно в ту же эпоху,
что и ~хочу того, чего нет на свете~ (хронология, впрочем,
роли решающей в ее творчестве, как и в ее жизни, не играет,
а лишь вспомогательную) свидетельствует, что кто-то -
во сне или наяву - ей являлся. Она даже знает, кто, ибо
с нескрываемым изумлением спрашивает:
О, мудрый Соблазнитель,
Злой Дух, ужели ты -
Непонятый Учитель
Великой красоты?
Есть ли за этим какая-нибудь реальность- об этом даль­
ше. Но в те годы, в ~дни ее ранней молодости, проблема зла
не очень ее беспокоит. И когда она встречается с Мереж­
ковским, она еще не знает, не решила - Мадонна она или
ведьма? И то и другое ее прельщает. С выбором она, впро­
чем, не торопится: оба начала уживаются в ней прекрасно.
А Мережковскому сочетание противоположностей, главным
образом, и нравится.
111
Эта встреча - событие в ее жизни единственное.
Она ее считает провиденциальной. И она права. Они бьти
действительно созданы друг для друга. Но не в том смысле,
в каком это обычно принято понимать, то есть - не в смысле
романтическом. Сравнивать их с Филемоном и Бавкидой,
Дафнисом и Хлоей или с Афанасием Ивановичем и Пульхе­
рией Ивановной можно лишь по наивности или незнанию.
Происходит эта встреча в Боржоме, в одно из воскресений
конца июня 1888 года на танцевальном вечере в ротонде.
Кто-то из ее поклонников-гимназистов - в нее, конечно, все
влюблены - представил ей Мережковского. ~я встретила его
довольно сухо, - пишет она в своих воспоминаниях,
-
имы
с первого же раза стали ... ну не то, что ссориться, а что-то
431

вроде». Еще до встречи ей как-то попадается ~живописное
Обозрение» с его стихами, которые ей не нравятся. А ему,
уже в Боржоме, не нравится ее портрет, при взгляде на ко­
торый он восклицает: ~какая рожа!»
~однако, после первой встречи, мы стали встречаться
ежедневно, - продолжает она.
-
Но почти всегда разговор
наш выливалея в спор».
Она это объясняет тем, что у обоих был характер по­
молодому неуступчивый, у нее в особенности. Но дело тут
не в молодости иневнеумении себя сдерживать. Причина­
глубже. С ее стороны, это, конеч11о, борьба с судьбой. Она
требует свободы выбора. Но эта свобода ей не дана и может
быть, это не случайно. Может быть, если бы она знала, что
ее ждет, чем обернется для нее брак с Мережковским, она
испугалась бы и выiiiЛа бы за другого.
Да, жених интересен, остроумен, талантлив, но...
Месяц светит,
Мертвец едет.
Милая моя,
Не боишься ли ты меня?
В 1894 году, на пятом году брака, она пишет:
Беспощадна моя дорога,
Она меня к смерти ведет.
Что она говорит ~к смерти», а не ~к жертве», доказывает
ее слепоту, ее неионимание того, чему она могла бы послу­
жить. Жертва! Но как она от нее еще далека, какое страшное
оказывает ей сопротивление!
О нем в ее воспоминаниях можно и не между строк про­
честь. Мережковский в них, кстати, идеализирован, особенно
в начале. Не так уж он был неизменно интересен и блестящ.
Бывал и скучен, а то и просто невыносим, на что есть на­
мек в ее дневнике 1893 года. С гимназистами ей было куда
привольнее, веселее, а главное - спокойнее. Не было того
вечного напряжения и страха, который она, неизвестно по­
чему, в его присутствии испытывала и который ее смущал.
~любопытно, что у меня была минута испуга, - признается
она. - Я хотела эти свидания прекратить, и пусть он лучше
уезжает. Что мне с ним делать?».
432

Она уже бывала, и не раз, влюблена, знала что это, а ведь
тут - совсем что-то другое. Она так и говорит: ~и вот,
и первый раз с Мережковским, здесь, у меня случилось
что-то совсем ни на что не похожее~.
Это ~ни на что не похожее~ происходит как бы само
собой, без какого-либо участия ее воли. 11-го июля, лунной
ночью, во время детского танцевального вечера в ротонде,
она с Мережковским как-то незаметно оказывается вдвоем
на дорожке парка, что вьется по берегу Боржомки. ~я не могу
припомнить, как начался наш странный разговор, -описывает
она эту ночную прогулку. - Самое странное
-
это, что он
мне тогда не показался странным. Мне уже не раз делали,
как говорится, ~предложение~, еще того чаще слышала я
~объяснения в любви~. Но тут не было ни ~предложения~.
ни ~объяснения~. Мы, и главное оба- вдруг стали разго­
варивать так, как будто давно уже было решено, что мы
женимся и что это будет хорошо~.
Так же, без участия ее воли, словно во сне, происходит
~само собой~, в Тифлисе, утром 8-го января 1889 года вен­
чание. ~я была не то в спокойствии, не то в отупении, -
говорит она.- Мне казалось, что это не очень серьезно~.
Вечером Мережковский уходит к себе в гостиницу, а она
ложится спать, забывая, что замужем. И только на другое
утро едва вспоминает, когда ей мать через дверь кричит:
~ты еще спишь, а уж муж пришел! Вставай!~
И она восклицает в тон Флоберу: - ~Муж? какое удив­
ление!~
Но едва она приходит от ~отупения~ в себя - уже в Пе­
тербурге - как опять начинаются ссоры. Да какие! Она упо­
минает о них вскользь, -дело прошлое! Но по его тогдашним
стихам - он их, по утрам, все так же упорно пишет
-
видно,
что ему, бедному, в этот первый год брака жилось невесело.
Но он покоряется, с горечью восклицая:
Кто любит, должен быть рабом.
А потом как-то все само собой утрясается. Она, впрочем,
от сопротивления не отказывается, но начинает понимать,
что Мережковский перед ней неповинен ни в чем, что не он
враг, а некая слепая сила, рок, с которой она продолжает
вести борьбу - с переменным успехом.
Кем не владеет Бог - владеет Рок.
433

Но одного она понять не может: это что, иногда борясь,
как ей кажется, с роком, она на самом деле борется с Про­
мыслом. А между тем она каким-то ~шестым чувством»
угадывает, что бывают случаи, когда ее поражение - победа.
Тебя приветствую, мое поражение,
Тебя и победу люблю равно.
Тем же ~шестым чувством» она угадывает, что ее сом­
нительный брак с Мережковским на самом деле для обо­
их - несомненно спасителен: он их спасает от впадения
в ничтожество окончательное, от метафизического небытия.
IV
Что было бы с ними, если бы они не встретились- воп­
рос праздный. Не все ли равно, какую форму припяло бы
восторжествовавшее в них небытие?
Он, наверное, женился бы на купчихе, наплодил бы де­
тей и писал бы исторические романы вроде Данилевского.
Она... о ней труднее. Благодаря ее мужественности и дина­
мизму - возможностей у нее больше. Спортсменка,
-
она
любит риск, игру и во всем старается доходить до конца.
Он, да что он! Как сказано у него в паспорте: ~к отбыванию
воинской повинности признан негодным» ...
Может быть, она долгое время находилась бы в непод­
вижности, как в песке угрузшая, невзорвавшаяся бомба. И
вдруг взорвалась бы бесполезно, от случайного толчка, убив
несколько невинных младенцев. А, может быть, и не взо­
рвалась бы: какой-нибудь специалист-техник, вроде Рюрика
Эдуардовича Оказионера, героя одного из ее рассказов, вов­
ремя ~спас» бы ее, разрядив духовно, и она продолжала бы
мило проводить время в обществе гимназистов и молодых
поэтов... В том же духе можно продолжать без конца; од­
нако не лучше ли поставить вопрос иначе: не что было бы
с ними, если бы они не встретились, а как могли они прожить
вместе... ну, скажем, больше недели, а не то, что пятьдесят
с лишним лет, и не сойти с ума, хотя бы от этого зависело
их спасение? Это - гораздо интереснее.
Впрочем, полной уверенности, что она осталась собою
до конца- нет. Ведь ее ~заключительное слово» (1922 г.)
нечто иное, как попытка, правда - неудавшаяся, духовного
434

самоубийства. Чтобы такой человек, как она, мог на это ре­
шиться, одних ~супружеских сцен~ недостаточно, необходимо
по меньшей мере какое-то сильное разочарование, минута
отчаяния. Оно в ней, впрочем, таилось подспудно всегда.
Стоит только прочесть ее стихи внимательно, - не узнать,
не услышать его нельзя.
И ноша жизни, ноша крестная,
Чем далее, тем тяжелей,
И ждет кончина неизвестная
У вечно запертых дверей.
Но это еще пустяки по сравнению, например, со ~змеиным
яйцом~ - одним из ее последних стихотворений.
Значит, кто-то из них любил недостаточно, чего-то глав­
ного в другом не понимал. И тогда не любовью союз их
крепок, во всяком случае не нашей, человеческой любовью,
а какой-то другой, неизвестной.
Ты с бедной человеческою нежностью
Не подходи ко мне...
Но вот что характерно: об этой безжалостной, сверхес­
тественной любви у нее очень много, и в прозе и в стихах,
до 1922 года, то есть до ее попытки ~погасить душу~, как
она говорит. И ни слова - после. Напротив: чем она ближе
к своему ~началу~, тем ~бедную человеческую нежность~
ценит больше.
Через несколько дней после свадьбы они уезжают в Пе­
тербур~ где устраиваются сначала в маленькой квартире
на Верейской улице, а потом в знаменитом ~доме Мурузи~
на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской. Их
совместная жизнь длится без малого пятьдесят три года -
до его смерти.
Как это ни странно, по крайней мере на первый взгляд,
в их браке руководящая, мужская роль принадлежит не ему,
а ей. Она очень женственна, он - мужествен, но в плане
творческом, метафизическом, роли перевернуты. Оплодот­
воряет она, вынашивает, рожает он. Она - семя, он поч­
ва, из всех черноземов плодороднейший. В этом и только
в этом смысле он - явление исключительное, небывалое,
единственное. Его производительная способность феноме­
нальна. Но идей - собственных, творческих
-
у него нет.
435

Он питается духовными консервами, которые ни его самого,
ни его собеседников - читателей у него еще слишком мало,
чтобы о них говорить - не питают. Его еще до женитьбы
написанная пространная диссертация ~о причинах упадка
и о новых течениях русской литературы~ так же слаба, как
его стихи. Но З.Н. указывает его настоящую природу, скры­
тое в нем женское начало и лишь по неопытности - ведь ей
всего девятнадцать лет - не чувствует внутренней пустоты
за внешним блеском, которым он ослепляет ~литературный~
Боржом (его ослепить, кстати сказать, было не трудно). Его
восприимчивость, его способность ассимилировать идеи
граничит с чудом. Он ~слушает лорами~. как она говорит,
и по сравнению с ним она груба. Но у нее - идеи, вернее,
некая, еще смутная, не нашедшая себе выражения реальность,
как бы ни на что не похожая, даже на рай, - новая планета:
~Какие живые, яркие сны!~ -это все, что она может сказать.
Он к ее стихам приелушивается внимательно и недаром
так дорожит утренними с ней проrулками по Боржомекому
парку. Любит их и она. В этих проrулках, разговорах, даже
ссорах - начало их сближения, того ~духовного брака~,
потомство от которого будет ~как песок морской~.
В первый же год после свадьбы, в Петербурге, несмот­
ря на непрекращающиеся ссоры, происходит одна важная
перемена: он бросает стихи и начинает писать прозу. Она
стихи не бросает, но тоже большую часть времени посвящает
прозе. Эта ее попытка - не первая: она уже писала прозой
раньше - дневники, не говоря уже о письмах (их много,
часто это образцы эпистолярного искусства).
Но теперь она прозу пишет главным образом из-за денег,
чтобы дать Мережковскому возможность свободно работать
над его первым романом ~Юлиан Отступник~. Откуда он,
этот ~Юлиан~. а также его продолжение ~Леонардо да Вин­
чи~ - вторая часть ставшей знаменитой трилогии? ~идея
~двойственности~. которую он развивал в романе ~Леонар­
до~ ... казалась мне фальшивой,- пишет она в своих воспо­
минаниях. - И я принялась ему это доказывать~. Напрасно:
идея- ее,иунееимвзята.
436
О, мудрый Соблазнитель,
Злой Дух, ужели ты -
Непонятый Учитель
Великой красоты.

И ~Юлиан~ и ~Леонардо~ вышли из этого четверостишия,
случайно оброненного ею зерна. Но когда Мережковский
был увлечен ~двойственностью~ (~бездна вверху, бездна
внизу~), она от этой идеи уже отошла, логлощенная другой,
ставшей потом главной идеей его жизни.
Что она старается эти его ~опоздания~ объяснить,- а они
понятны: так сразу ведь не родишь даже в плане духовном, -
доказьmает, что она их, в сущности простых, взаимоотно­
шений не понимает. Ей кажется, что те же идеи - в нем,
но только до ее сознания они доходят раньше. У него, по ее
теории, - ~медленный и постоянный рост (курсив ее), в одном
и том же направлении, но смена как бы фаз, изменение (без
измены)~. Смена фаз! Но дело ведь не в процессе беремен­
ности, а в обуславливающем этот процесс оплодотворении.
И если бы она была в самозарождении его идей так твердо
уверена, то не искала бы этому постоянно доказательств.
Конечно, сказать, что каждая его строка внушена ею -
нельзя. Она дает главное - идею, а там уж его дело, он
свободен оформить, развить ее по-своему. Роль его не менее
значительна и не менее ответственна, чем ее. Только это -
не та, какую ему обычно приписывают... Чем мать
-
хуже
отца? Ребенок принадлежит обоим, он един и неделим. А если
трудно установить с точностью момент зачатия физического,
то момент духовного оплодотворения - неуловим совершенно.
Изменяется и его внешний вид. Он приобретает посте­
пенно тот ~европейский~ облик, над которым посмеивается
В.В. Розанов: ~вот идет европеец•. Как-то, в кругу близких,
З.Н. рассказывала, играя цепочкой лорнета и пожимая пре­
зрительно плечами: ~Ведь это я, первая, повела его к дантисту.
А то у них в семье ведь как делалось: когда у кого-нибудь
болели зубы, то клали на самовар... простите за выражение,
подштанники, и когда они нагревались, их прикладывали
к щеке~ ...
От этих ~подштанников на самоваре~ - закоренелого
мещанства и сопутствующего ему дурного вкуса (а ведь
он -сын царедворца!) Мережковскому вполне не освобо­
диться никогда.. Нет-нет, а мелькнет что-то в невольмом
жесте, в нечаянном слове, или, совершенно неожиданно,
в прекраснейшей книге как, например, ~Иисус Неизвестный~.
В последние годы своей жизни он, лежа по вечерам у себя
на кушетке, исправляет свои старые стихи - переставляет
437

запятые, меняет слова, что-то вычеркивает, что-то прибавляет,
потом отдает их в переплет. А их бы сжечь!
Да вот от чего она его спасает - даже не от подражания
Данилевскому, не от 4Семипудовой купчихи~. а от Прекрас­
ной Дамы Графомании.
v
4Что касается меня, то я в это лето (1905 г.) вдруг погру­
зилась в одну мысль, которая сделалась чем-то у меня вроде
idee fixe, и моя idee fixe была - 4Тройственное устройство
мира~. Эта и есть та идея, которая в ней зрела, когда Ме­
режковский еще увлекалея 4двойственностью~.
Он эту новую идею тотчас же подхватывает. Еще бы!
Он ее 4Так понял подкожно, изнутри, - радуется З.Н.,
-
что ясно: она, конечно, была уже в нем еще не доходя пока
до сознания~. Как она скромна! Ведь за эту идею она чуть
не заплатила спасением своей души и если не погибла, то лишь
благодаря чуду. Но ей все равно. Она свое дело -дело своей
жизни сделала. Очередь за ним. И как свидетельствует ее
запись, он оказался на высоте положения.
40н дал ей (этой идее) всю полноту, преобразил ее в са­
мой глубине сердца и ума, сделав из нее религиозную идею
всей своей жизни и веры - Идею 1}'юицы, Пришествия Духа
и 'IjJemьeгo Царства ши Завета (курсив ее). Все его работы
последних десятилетий имеют эту- и только эту - главную
подоснову, главную ведущую идею~.
После такого апофеоза следовало бы эту, в сущности
довольно банальную, историю поскорее кончить. А если она
не кажется банальной, то по всей вероятности оттого, что
речь не о простых смертных, а о Мережковском и Гиппиус.
Ведь фактически настоящий очерк не меняет ничего. Все
остается на прежних местах. Ни один из шестидесяти томов
сочинений Мережковского сочинением Гиппиус не становится.
А что до 4Кухни творчества~ - 4Кухни ведьмы~
-
то дело
это личное, интимное и не касается никого. И слава Богу,
что у писателя Мережковского такая умная жена.
Но тут-то самое интересное и начинается. Действие перено­
сится в другой порядок, не в 4мир неясного и нерешенного~.
по выражению Розанова, а наоборот - в мир очень ясного,
но совершеннонеуловимого - 4imponderaЬle~, как сказал бы
438

француз и для чего в русском языке соответственного слова
нет. Как бы из •мира идей• в •мир запахов•, если можно
так выразиться.
Блаженны нищие духом~ ...
Небо нагорное сине;
Верески смоленым духом.
Дышат в блаженной пустыне;
Белые овцы кротки,
Белые лилии свежи...
И вот среди этой, столь поэтически Мережковским опи­
санной, благоуханной генисаретской идиллии -
А Раввуни босоногий
Все повторяет: •Блаженны...
в смольный дух вереска и свежий аромат лилий вплетается
вдруг, неизвестно откуда, невыносимое адское зловоние,
Как будто тухлое разбилося яйцо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Загадочно!.. Когда в 1903 году Победоносцев запретил
петербургские Религиозно-философские собрания, то может
быть, одной из причин был этот неуловимый запах, кото­
рый он почувствовал в царившей на собраниях атмосфере
свободы...
Скажем сразу: Мережковский тут ни при чем, чертовщина
от Гиппиус.
Для первого заседания Собраний, 29-го ноября 1901 года,
в зале Географического Общества, она заказывает себе чер­
ное, на вид скромное платье. Но оно сшито так, что при
малейшем движении, складки расходятся и просвечивает
бледно-розовая подкладка. Впечатление, что она - голая.
Об этом платье она потом часто и с видимым удовольствием
вспоминает, даже в годы, когда, казалось бы, пора о таких
вещах забыть. Из-за этого ли платья или из-за каких-нибудь
других ее выдумок, недовольные иерархи, члены Собраний,
прозвали ее •белая дьяволица•. Но это не дьявольщина,
а дурной вкус и непростительное легкомыслие.
Верит ли она в Бога? Вопрос может показаться неумест­
ным. Но при ближайшем знакомстве с ее •трудами и днями•,
439

он возникает сам собой. Так, сразу на него, однако, не отве­
тишь. Одно можно сказать: в черта она верит. Это - твердо.
Вот, как верил Гоголь, Достоевский и как не верил Толстой.
Черт для нее - существо реальное, одно из ее главных, если
не главное, действующих лиц. Впрочем, в ее произведени­
ях он большей частью в тени, за кулисами и показывается
лишь изредка, кроме тех случаев, конечно, когда рассказ или
стихотворение ему посвящены. Но нельзя себе представить
такого ее серьезного метафизического письма или разговора,
где тема о черте не занимала бы первого места.
А он вдруг этак сочно, зычно.
Мужским ласкающим баском -
(Признаться даже неприлично,
И жутко было это в нем)
Пророкотал...
Что он пророкотал - не важно. Важно, что он с нею,
что он-
То ходит гоголем-мужчиной,
То вьется бабой вкруг меня.
А если дождик, - пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.
Важно, что она, иревращаясь сама в чертовку, -
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем, -
занимается тем, что крадет у ~двух любовников любовь~:
Сидят целуясь. А я украдкой
Как подкачусь, да сразу - хвать!
Небось друг друга теперь не сладко
Им обнимать да целовать.
Вот чему ее научил ~непонятый Учитель~. Она сама рас­
сказывала, как в молодости сделала себе однажды ожерелье
из обручальных колец ее женатых поклонников. И с тем же
легкомыслием, с каким она описывает свое для Религи­
озно-философских собраний придуманное кафешантанное
платье, она в своих воспоминаниях приводит сказанную ею
440

на паперти после венчания фразу: <~:Мне кажется, что ничего
и не произошло особенного~. На что один из свидетелей
отвечает: <~:Ну нет, очень-таки произошло, и серьезное~.
В этом она, впрочем, и сама постепенно убеждается...
<~:Нет, Дима, не могу так тебя любить, как я люблю Дмит­
рия... ~ (письмо Д. Философову, 1905 г.). <~:Ведь мы- одно
существо~, - говорит она по поводу своих отношений с Ме­
режковским, когда об этом однажды заходит разговор уже
после его смерти. Это и непонятно и неприятно, но за этим
определенная реальность. И если представить себе Мереж­
ковского, как некое высокое дерево с уходящими за облака
ветвями, то корни этого дерева- она. И чем глубже в зем­
лю врастают корни, тем выше в небо простираются ветви.
И вот некоторые из них уже как бы касаются рая. Но что
она в аду - не знает никто.
VI
Лето 1905 года Мережковские проводят на даче в имении
<~:Кобрино~ по Варшавской железной дороге. Оттуда, в июле,
она пишет Д. Философову длинное, на 32-х страницах пись­
мо, - он живет с ними, но уехал на месяц к себе в имение
в Псковскую губернию повидаться с матерью. Э:rо письмо
делает честь не только ее уму, но и мужеству, с каким она
обнажает свою душу.
<~:Знаешь ли ты, или сможешь ли себе ясно представить, -
спрашивает она Философова, - что такое холодный человек
(курсив 3. Гиппиус), холодный дух, холодная душа, холодное
тело - все холодное, все существо сразу? Это не смерть,
потому что рядом, в человеке же, живет ощущение этого
холода, его <~:ожог~ - иначе сказать не могу. Смерть лучше,
когда она - небытие просто, и холод ее только отсутствие
всякой теплоты; а этот холод - холод сгущенного воздуха,
и бытие - как бытие в Дантовом аду, знаешь, в том ледя­
ном озере... ~.
Вот когда она узнала, наконец, что такое <~:снеговой огонь~,
о котором ее душа с <~:Вещей безудержностью~ мечтала:
Душа мечтает с вещей безудержностью
О снеговом огне.
441

Вот когда, на страшном опыте, она поняла, что сверкать
~иглистостью• души - это одно, а в ледяной яме сидеть
-
другое.
Я - черная вода пенноморозная
Меж льдяных берегов...
И вот отчего веет иногда от Мережковских таким холо­
дом - холодом междупланетных пространств, от которого
льнущие к ним души замерзают, как на телеграфных про­
водах воробьи. Но того, каким страданием был этот холод
для них самих, не представляет себе никто.
~Если и не поймешь - поверь мне, Дима,
-
продолжает
З.Н., - очень это большое страдание .. . Я, холодная,
-
или
мы, холодные,- мы чисто-холодные, уже без всякого при­
зрака, подобия вечно-ощутительной и ощущаемой, движу­
щейся вперед любви к человеку, к людям, к миру. Мы без
жалости, без мягкости, без нежности, оттого и страдание
такое... Помнишь те ~вечные муки• ада старца Зосимы, его
слова о душе, уже сознающей, что избавление - любовь,
понимающей любовь, видящей ее - и не имеющей. Вот этот
ад у меня теперь на земле... •
Можно только удивляться, как она действительно не со­
шла с ума. Ведь если даже ограничить время ее пребывания
в ~ледяном озере• сроком с 1905 по 1922 год, когда она,
наконец, сказала: ~нет, довольно!•, то и тогда получается
семнадцать лет. А на самом деле, может быть, не семнадцать,
а вечность.
Но тут только ее необыкновенную силу жизни и пони­
маешь, так же как ее здоровый религиозный инстинкт. Ка­
залось бы, когда как не сейчас думать о спасении личном?
Именно сейчас, именно здесь, в аду, своя рубашка ближе
к телу. Но нет, она в первую очередь думает не о себе. ~я
чувствую, - говорит она,
-
что об этом надо как-нибудь
не словами, чтобы поняла чужая душа•. Она - одна из мно­
гих: ~говорю о себе - но говорю смело, с правом, потому что
и внутренним прозрением, и фактически, реально знаю, что
не одна я такая душа, с таким страданием, а другие тоже,
много, и сейчас есть, а потом еще больше их будет... •.
Что дело спасения есть дело общее, ~соборное•, ей эта
истина, конечно, известна. Но только здесь, в аду, она ей рас­
крывается и приобретает новый, неожиданный, единственно
442

действительный, смысл. Вся тварь спасется, а раз вся, то,
следовательно, может спастись и дьявол, ибо и он - тварь,
и он Богом создан. И она за дьявола молится:
За дьявола Тебя молю,
Господь, и он - Твое созданье.
Я дьявола за то люблю,
Что вижувнем-мое страданье.
Для добрых христиан эта молитва за дьявола - кощунс­
тво, так же как ее ад - выдуманный, ненастоящий: слишком
много и умно она о нем говорит. В аду либо мычат, либо
молчат. Но мы - плохие христиане и, в сущности, не ада
боимся, а рая. Рай, при наличии ~вечных мук• хотя бы од­
ного грешника, пусть даже осужденного справедливо - рай
не вполне, как бы не рай. А от рая настоящего, ~мировой
гармонии•, нас отделяет непреодолимый ужас: оправдание
зла.
Но она бесстрашна и, как во всем, до конца идет и в этом.
Пусть ее рассуждения об аде - длинны, однако, молчать,
когда надо, она умеет. Мы знаем, что страдание у нее и у дья­
вола одно. И это - все! Большего мы от нее не добьемся.
Но если есть в нас хоть капля дерзновения, мы начатую ее
картину дорисуем сами.
Дьявол в аду заснул и ему снится райский сон:
И лучших дней воепоминанья
Пред ним теснилися толпой.
Тех дней, когда в жилище света
Блистал он, чистый херувим...
Когда он верил и любил,
Счастливый первенец творенья.
Что он будет спасен- на это у нее прямых указаний нет
нигде, может быть оттого, что все-таки всего она не знает.
Но она, вместе с ним, надеется:
Все решено от Духа Свята,
Он держит всех судеб ключи,
Он всех спасет...
Мировая гармония! Вот какую она, сквозь дьявола свиной
храп, слышит в аду музыку. И ее она не променяет ни на что
443

на свете, ни на какие ~белые одежды•, ни на какие чудеса
неба и земли.
Но, Боже, как от всего этого далек Мережковский! Что
его прославленная идея Третьего Царства, - из которой он
сделал религиозную идею всей своей жизни и веры, - есть
.мечта дьявола о .мировой гармонии, он так до смерти и не до­
гадался. Но менно этой своей глубокой, подземной и как бы
•антихристианской• основой идея Мережковского и сильна,
и перед другими строителями ~Царства Божия• - отвле­
ченными идеалистами - дает ему громадное превосходство.
Те строят как бы на песке, а то и с купола начинают, он же
спускается на глубину, на какой ~Царствию Божию• на земле
только и может быть положено прочное основание, - на глу­
бину ада, на дно •ледяного озера•. Неудивительно, что для
убежденных церковников книги Мережковского как бы под
молчаливым запретом. От них пахнет серой. А что до самого
автора, то ясно: еретик, хотя доказать это и невозможно.
Его расцвет, пышный и неожиданный, уже после бегства
из России, длится около пятнадцати ле~ приблизительно
между 1920 и 1935 годами. За это время им, в числе других
произведений, написаны: •Тайна Трех•, ~Атлантида•, •Ии­
сус Неизвестный•, ~Данте•, ~наполеон•. Но для Зинаиды
Гиппиус - это эпоха упадка. На нее точно находит какое-то
затмение. Она погружается в полную безнадежность, на самое
дно •ледяного озера•.
Еще в 1905 году у нее была надежда, или •надежда на на­
дежду•, как она пишет в своем письме к Философову: ~ ...
Не вечна мука, должно быть, - кажущаяся нам вечной:
потому что за мгновением ощущения ее вечности, той же
душе дается, в следующее - надежда на надежду на выход•.
А теперь - нет даже этого. Время для нее как бы застыло
на ощущении вечной муки.
Единый миг застыл и длится,
Как вечное раскаянье.
Нельзя ни плакать, ни молиться,
Отчаянье! Отчаянье!
Когда-то она легкомысленно объявляла во всеуслышание:
Приемлю жребий мой- Победиость и любовь.
444

И вот, вместо победы, освобождения, - ледяная тюрь­
ма, в которой она, как общипанная райская птица, сидит
и удивленно страдает. •Страдания нельзя проститъ иначе,
как оторвавшись от жизни,- записывает она в •Заключи­
тельном слове~. - Ибо все страдание
-
от любви. Всячес­
кой - сознательной и бессознательной, притом потому, что
всякая любовь (жизнь) есть потеря~.
Да верила ли она, хотя когда-нибудь в любовь, хочется,
наконец, спросить или затмение на нее нашло уже там, -
в вечности?
Кто-то из мрака молчания
Вызвал на землю холодную,
Вызвал от сна и молчания
Душу мою несвободнуюl
В своем первом, дошедшем до нас дневнике она, в марте
1893 года, отмечает: •да, верю в любовь, как в силу вели­
кую, как в чудо земли. Верю; но знаю, что чуда нет и не бу­
дет~. Через тридцать лет, в •Заключительном слове~. она
эту мысль доводит до конца: •Всякая любовь побеждается,
поглощается смертью~. Смерть - вот за какой, из глубин
вечности идущей на нее, грозовой тучей скрывается солнце
любви. Его редкие, тусклые, мгновенные лучи она, когда б
они ее души ни касалисъ, ловит с жадностью:
Господь, Господь мой, Солнце, где Ты?
Душе плененной помоги...
Но этой ее молитве не суждено быть услышанной. Впереди
еще почти 20 лет жизни. Но ей на земле делать больше нечего:
Ни слов, ни слез, ни вздоха - ничего
Земля и люди недостойны.
И она свой билет - •приглашение на казнь~
-
почти­
телънейше Богу возвращает.
И опять вспоминается Лермонтов:
И проклял Демон побежденный
Мечты безумные свои
И вновь остался он надменный
Один, как прежде, во вселенной
Без упоенья и любви.
445

~ ....
А.В. ТЫркова-Вильямс
О МЕРЕЖКОВСКИХ
(Зинаида IUппиус-МережковtЖая.
Дмитрий Мережковсnй.
Париж. 1952. YMCA-press)
В первый раз увидала я Зинаиду Гиппиус в Петербургском
Дворянском собрании на балу. Я проходила через буфет.
За одним из столиков сидел Мережковский. Его я встречала
еще студентом, и тогда он во мне любопытства не возбудил.
Но лицо молодой женщины, сидевшей рядом с ним, меня
поразило. Длинноватый нос, впалые щеки, явно нарумянен­
ная и набеленная, что тогда было на юных лицах редкостью.
Особенностью этой маленькой, яркой головки были волосы
и глаза. Длинные, то прищуренные, то широко раскрытые,
зеленые, сияющие, русалочьи глаза. Они смотрели с настой­
чивым вызовом, заслоняли вульгарность слишком грубо
наложенных белил. Толстые, золотые косы были положены
над выпуклым лбом, как корона. Совсем бы Гретхен, если бы
не эти румяна, а главное, если бы не рот, странный, большой,
неожиданный на этом красивом лице, с неприятной, точно
чужой, улыбкой. В ней была напряженность, беспокойство,
расходившееся с красотой верхней части лица. Во всяком
случае нельзя было не заметить Зинаиду Гиппиус. Она это
знала, этого искала. С тех пор, как она появлялась в Пе­
тербурге, ее окружали, ее знакомства искали, ее мнением
дорожили. Разборчивая, капризная, она не легко допускала
446

людей в свою свиту, но в свите нуждалась. Ее жизнь, конечно,
не исчерпывалась тем, чтобы окружать себя поклонниками.
Она прежде всего была писательницей, и поклонения искала
двойного, как хорошенькая женщина и как поэтесса и кри­
тик. В живом человеке эту смесь не разделить. Но для меня
несомненно, что, не будь у Зинаиды Гиппиус таких длинных,
изумительных, как у феи, золотых волос, таких колдовских
глаз, она и стихи писала бы иначе, и Антон Крайний иначе
судил бы чужие стихи. Но ее книга о Дмитрии Сергеевиче
Мережковском не похожа на другие ее книги. Она писала,
во всяком случае кончала ее в последний год жизни, уже
вдовой. Волосы ее из золотых превратились в серебряные,
в русалочьих глазах давно потухла дерзость. Это делает ее
книгу о Мережковском, об их общей жизни, для историка,
м.б., более ценной. У автора уже нет сил, нет времени искусно
накладывать краски. Она боится, что не успеет кончить, спешит
передать события и мысли так, как они встают в слабеющей
памяти. Талантливая, наблюдательная, умная писательница
дает много зарисовок, по которым будущие биографы малых
и больших деятелей нашей буйной эпохи будут поправлять
описанья, сделанные современниками, менее острыми, менее
талантливыми. Но это уж не моя задача.
Книга о Мережковском в смысле литературной обработки
ниже много, что З. Гиппиус написала. Ей уже некогда было
гнаться за мастерством. Она чувствовала, что смерть бродит
где-то тут близко, что надо спешить... Зачем? Чтобы отчитаться
перед идущими нам на смену поколеньями? Чтобы облег­
чить душу покаянием? Этот оттенок только чуть мелькает,
недоговоренный, но тревожащий. Она рассказывает интел­
лектуальную биографию своего мужа, с которым прожила
больше полувека, с которым вместе думала, вместе с ним
влияла на мысли других. Не без удивленья прочла я, что
она сначала хотела назвать свою книгу- ~он и мы~. В этом
есть признание его превосходства, есть пиетет, который при
их жизни от посторонних глаз ускользал. Скажу больше.
Есть неожиданная нежность, которая в этой ко многому
холодной женщине удивляет.
Сейчас мои мысли останавливаются не на литературных
перепутьях этой выдающейся писательской пары, а на разви­
тии их политической мысли. Они стремились идти по пути
всяких дерзаний, хотели и в искусстве, и в философии, и, что
447

было новинкой, в вопросах религиозных уйти подальше
от предшественников, от отцов. Само собой разумеется,
что, по моде начала века, они в политике были максима­
листы. В самом конце XIX в. происходит какое-то едва ли
продуманное объединение между создателями Религиозно­
Философского Общества и ~Миром Искусства~, которым
руководит изящный циник, Сергей Дягилев. Тут же проходит
страшная, роковая тень одного из губителей старой России,
Победоносцева. Он был обер-прокурором синода, и к нему
8 окт. 1901 г. отправилась депутация, Мережковский, Фи­
лософов, Розанов, Тернавцев, Миролюбов, чтобы просить
разрешения открыть Религиозно-Философское Общество.
Точнее, содействия, которое и было им оказано.
Дальше вздымаются политические ураганы. Японская
война, поражения, гибель русского флота, речи, банкеты, аг­
рарные беспорядки, 9 января, забастовки, весь оглушительный
поток Освободительного Движения, от которого родилась
Государственная Дума. Все это только одним краешком от­
ражается в воепоминаньях Зинаиды Гиппиус. Мережковские
продолжают жить своей обособленной жизнью, к политике
относятся свысока, пока эта политика, ее борьба, ее угрозы
и страсти не стали казаться им слишком опасными.
Тогда Мережковскиесвернулисьи уехали на несколько
лет в Париж. У Мережковского были средства, жить мож­
но было спокойно и комфортабельно. Уже начиналась его
мировая слава. Он, как всегда, был полон разнообразных
умственных интересов. А в России был террор, казни, бомбы,
виселицы, бьта Дума, были политические волнения, надеж­
ды, разочарования, шла борьба. Судя по книге 3. Гиппиус,
все это было для них как далекий спектакль, участвовать
в котором они не видели нужды.
Из всех политических течений Мережковские оказались
ближе всего к эсерам. В извивы революционной психологии
их посвятил член Ц. К. этой партии, Бунаков-Фундаминс­
кий, с которым они в Париже сдружились. Он привел к ним
Бориса Савинкова. ~совершенно естественно, что темой
наших разговоров сделался вопрос о насилии~, - пишет
3. Гиппиус, осторожно избегая настоящего слова - террор.
В ее дневнике такая запись:
~вечером Б<унаков> и Сав<инков>. Тяжелый и страш­
ный разговор. Д. Ф. <Философов> против, - но и я говорю
448

абсолютное ~нет~. Нельзя передать режущего впечатления,
которое теперь нами владеет. Да? Нет? Нельзя? Надо? Или
~нельзя~. но еще ~надо~?~
И в другом месте: ~савинков сам как будто чувствовал
себя убиваемым - убивая~.
Все это очень интересная гимнасти~ ума, но она проходит
мимо моральных глубин, не требуя от них категорического
ответа. ~наши тяжелые разговоры с Савинковым ничем
не кончились~.
Несравненно острее и больнее зацепили их политичес­
кие бури 1917 и следующих годов. Мережковских они за­
хватили в Петрограде. Казалось, что тут уже невозможно
кончать ничем, быть острым, но сторонним наблюдателем,
а все-таки эти два, по натуре очень деятельные, писателя
не причалили ни к какому берегу. Сначала ставили ставку
на Керенского. ~Керенский, какой ни на есть, все-таки один.
Но вот приедут эмигранты, наши парижекие друзья, м.б.,
они ... ~ Она не договаривает, не говорит, чего от них ждет.
Друзья-эмигранты, Бунаков и Савинков, приехали, но от
этого ничего не произошло. Теперь уже <<не один Керенский
был в истерике. Что говорил тот же Бунаков!~
И в мельканье фраз, оценок, мыслей, многие из которых
она берет из тогдашних своих записей, сделанных по живому
следу, уже нарастает страх, растерянность, желанье за кого-то
уцепиться, ухватиться за какие-то твердые устои, найти того,
или тех, кому можно довериться. Погасла, задутая револю­
ционными вихрями, страсть играть со всеми ценностями,
устоями, обязанностями. Десятки лет два даровитых русских
писателя, муж и жена Мережковские, прожили, забавляясь
какой-то ненасытной игрой ума, безответственным интел­
лигентским любопытством. Жили богатой художественной
и поэтической жизнью, но умудрялись обходить острые,
ответственные политические вопросы. Да и не только поли­
тические. Так обращались они и с вопросами религиозны­
ми. Пока тот зверь из бездны, о котором так красноречиво
толковали в Религиозно-Философском Обществе, не дохнул
на Россию своим мертвящим дыханием. Тогда что-то опа­
лило Мережковских, какое-то проснулось в них реальное
ощущение добра и зла и своей органической живой связи
с Россией. Уезжая за границу и подводя итоги, оглядываясь
назад на то, что в России делается и что с Россией делают,
449
15 Том 15 Беnая дьяволица

Зинаида Гиппиус уже пишет не об эсерах, а о белой армии,
для которой эсеры были плохими соратниками:
~ ... Главная причина гибели Добровольческой армии, - это
ее полная покинутость... Если бы Добровольческой войны
не было - вечный стыд лег бы на Россию, сразу нужно
было бы оставить надежду на ее воскресенье~.
Перебирая разные причины белых неудач, из которых
с наибольшей горечью говорит, она о союзниках и их сбли­
жении с большевиками, Зинаида Гиппиус прибавляет:
~При этих условиях, какой же успех могла иметь святая
белая борьба с зараженным русским народом. Я подчеркиваю
святая, п.ч. такой она была~.
Если мысленно пробежать те извилины эстетических,
отчасти и общественных блужданий, которые бьти свойс­
твенны обоим Мережковским, то такая оценка доброволь­
ческой психологии звучит и неожиданно, и веско. Так же,
как заключительные слова книги:
~д.С.ия,мыбылиивначале,ивконце,ивсегда
за интервенцию ... ~
Оба Мережковские, и муж, и жена, бьти люди даровитые,
думающие. Им много бьто дано, с них много и спрашивается.
Их многолетнюю и разнообразную литературную деятельность
я сейчас не могу разбирать. Я пишу только о той оценке их
общей интеллектуальной жизни, которую в этой книге дала
нам сама Зинаида Гиппиус. Мережковские стояли во главе
определенной литературной кучки. Многие видные писатели
печатно признали то влияние, которое они на них оказали.
Свои симпатии и антипатии, не только эстетические и поэти­
ческие, но и общественные, политические, они перебрасывали
в многочисленный круг читателей. И все это в переломную,
решающую эпоху русской истории, когда происходила ко­
ренная перестройка государственного аппарата, когда каждый
разумный, трезвый голос имел значение. Но события мель­
кали, не задевая сознания этих двух выдающихся русских
интеллигентов. Поздно, только ценой мучительного личного
и общерусского опыта, пришли они к простой древней исти­
не, что есть у нас родина, которая зовется Россией, что все
русские обязаны ее беречь, отгонять от нее разбойников и их
разбойничьи мысли, а не приелушиваться к ним с пустым
любопытством, не забавляться роковой игрой с веками на­
копленной, простой, но повелительной мудростью.
450

Ю.К. Терапиано
З.Н. ГИППИУС
Поэзия Гиппиус остра, индивидуальна, интеллектуаль­
на. В ней много чувства - сконцентрированного, сжатого,
скрытого под броней кажущейся холодности, много иронии,
иногда даже с оттенком вызова.
~гиппиусовские~ соединения прилагательных, ее дека­
дентские сюжеты - змеи, уродцы, колдования, в сочетании
с отвлеченными идеями, порой- гражданские мотивы (на­
пример, известное ее стихотворение: ~звени, звени, кольцо
кандальное~), большая волевая устремленность, отточенность
внешней формы -характерны для поэзии Гиппиус в России.
После революции, минуя период ~гневных~, порой ~мстя­
щих~ стихов (тема о России, скорбь о том, что с нею сделали,
пророчество о ее будущих судьбах до конца была близка
Гиппиус), она, каК поэт, проходит новый искус.
В книге ~сияния~. изданной в Париже в 1938 году, стихи
Гиппиус становятся сдержанными, лишенными прежних
декадентских эффектов, глубокими, грустными. Ее новые
интонации подлинны, человечны, в них много примирен­
·ности и истинной мудрости.
Я не могу подробно останавливаться здесь на поэзии
Гиппиус, но, вспоминая поэта, нельзя не начать с его стихов.
Гиппиус редко читала свои стихи: иногда у себя на ~вос­
кресеньях~ или в ~зеленой Лампе~ где, время от времени,
по желанию поэтов, ~зеленая Лампа~. оставляя свои беседы
о ~главном и важном~. устраивала вечер стихов. Мережков­
ские принимали это ~новшество~ скрепя сердце; Гиппиус
451
15*

как-то написала очень остроумное стихотворение об одном
из таких вечеров: 4Какой мерой поэтов мерить?•
3. Гиппиус принадлежала к поэтам-одиночкам. Она была
сосредоточена на своем и, как ни странно для такого поэ­
та, плохо разбиралась в чужих стихах, ища в них подобия
4Своего•, а если этого не было, оставалась холодной.
Более того, ошибки Гиппиус в оценках некоторых поэ­
тов бывали порой просто необъяснимы. Так, например, она
никак не могла принять поэзии Иннокентия Анненского
и удивлялась искренне: 4Что вы в нем находите?•
Она редко говорила с поэтами, посетителями ее 4ВОС­
кресений•, о стихах и никогда не говорила о стихотворной
технике.
Она не хотела, да, вероятно, и не смогла бы стать поэ­
тическим 4МЭтром•, обучающим молодежь тайнам стихос­
ложения, как Гумилев или Ходасевич.
Говоря о поэзии, о вопросах, связанных с творчеством,
Гиппиус всегда настаивала на необходимости постоянно рас­
ширять свой кругозор, иметь, помимо литературных интересов,
4Общие идеи•, т.е. интересоваться духовными, жизненными
и политическими вопросами. Она помогла многим предста­
вителям 4Младшего поколения• в смысле сформирования
их личности (а личность выражается в поэзии), и это было
полезнее для них, чем заботы о приемах стихосложения.
З.Н. Гиппиус была чрезвычайно умна; она с удивительной
легкостью проникала в самую суть каждого нового уче­
ния, сразу отделяла главное от второстепенного. Она была
ценнейшим собеседником и замечательно писала письма.
Она любила и умела писать, касаясь всегда самых острых
и разнообразных вопросов. За годы жизни в эмиграции она
написала, вероятно, больше тысячи писем - следовало бы
постараться собрать и издать ее письма.
Остроумные, порой убийственно-злые определения Гип­
пиус, ее словечки вроде: 4Ягненок подколодный• немедленно
становились известны всему русскому литературному Парижу.
Критика Антона Крайнего (псевдоним Гиппиус) была ос­
тра, беспощадно зла, смела до дерзости, остроумна и идейна.
4Крайний• боролся за свои идеи и за идеи Мережковского,
расправлялся со своими идейными врагами, ратовал 4За
самое главное• в плане эстетическом, в плане духовном,
в области политической и общественной.
452

Немногие в эмиграции были способны вести спор с Край­
ним на его уровне; он не считался ни с какими авторитетами,
ни с какими именами, поэтому в эмигрантских журналах
и газетах для Крайнего очень скоро не стало места.
•Пусть уж лучше напишет об Х кто-нибудь другой,
а не •Антон•, иначеХ может очень на нас обидеться•, -
рассуждали редакторы.
И до сих пор еще, после смерти Гиппиус, некоторые живые
не могут простить мертвой ее манеры: •Говорю, что думаю•.
Во время публичных прений в ~зеленой Лампе• Гиппиус
любила с места подавать реплики. На этой почве у нее пос­
тоянно возникал спор с Мережковским - к удовольствию
публики.
Этот спор легко можно было принять за подготовлен­
ный заранее прием, но я думаю, такое объяснение было бы
не правильным. Устремленные к общей цели, озабоченные
поисками пути к ней, Мережковский и Гиппиус и дома были
способны ~сражаться• друг с другом по идейным вопросам.
Несмотря на свой почтенный возраст, они сохранили спо­
собность увлекаться и переживать, как молодые люди. В них
вообще было очень много энергии и какой-то неувядаемой
жизненной силы.
У меня сохранилось впечатление, что Гиппиус больше
интересовалась ~человеком вообще•, чем каждым отдельным
из людей, бывавших у нее на ~воскресеньях•. Ее влекло
любопытство рассмотреть и понять, чем человек жив, какое
у него ~кредо•, что в нем наиболее подлинно.
Насколько я знаю, интерес к молодежи у Гиппиус был
всегда. В Петербурге у нее также собирались тогдашние
~молодые• - Блок, Белый, совсем еще юный Гумилев.
После Блока и Белого эмигрантские молодые писате­
ли и поэты должны были казаться Гиппиус не столь уж
сложными для ее расшифровки. Но, с другой стороны,
думаю, некоторые из подлежавших расшифровке припи­
мали такие беседы, как известный стиль салона Мереж­
ковских, и ~открывали свое внутреннее• лишь постоль­
ку, поскольку это требовалось в данный момент тем же
стилем.
Сказанное не исключает и того, что с течением времени
у некоторых участников воскресных собраний установились
с Мережковскими более серьезные отношения.
453

Верила ли сама Гиппиус так, как, несомненно, верил Ме­
режковский, в бессмертие души, в ~метафизику~ и в Бога -.
в то, о чем она говорила всю свою жизнь?
У Мережковского постоянно бывали прорывы в области
интуитивного восприятия, тогда как по складу своего ума
Гиппиус была рационалисткой.
Судьбой ей было отказано в тех интуитивных состояниях,
которые знал, например, Блок, - в состояниях, может быть,
даже не ~умных~ с точки зрения интеллекта.
~невозможно сказать, - пишет 3. Гиппиус в своей статье
~мой лунный друг~, -чтобы он (Блок) не имел отношения
к реальности; еще менее, что он ~не умен~. А между тем
всё, называемое нами философией, логикой, метафизикой,
отскакивало от него, не прилагалось к нему~.
~словесная легкость~. с которой, по ощущению Блока,
Гиппиус могла говорить о самом ~несказанном~, о чем во­
обще нельзя нарушать молчание, неминуемо должна была
заставлять Блока внутренне сжиматься при таких разговорах.
Возможно, что сама Гиппиус знала о своей ограниченнос­
ти в этой области и не поэтому ли так легко она уступала
~последнее слово~ Мережковскому?
Несмотря на весь свой блеск и остроту, несмотря на уве­
ренность в целостности своего мировоззрения (эта уве­
ренность, вероятнее всего, была лишь известной позой),
в Гиппиус иногда чувствовалось сознание безысходности,
невозможности достичь, несмотря на то, что она, казалось бы,
была даже лучше, чем Мережковский, способна понимать
и оценивать.
~хочу того, чего нет на свете~ - изречение Гиппиус вовсе
не было только декадентской позой. Она искала какого-то
особого состояния или особой степени сознания, для опре­
деления которых у нее еще не было ни слов, ни форм.
Есть два возможных пути для человека, вступившего
в ~запретный круг духов~. т.е. в то или иное отношение
к духовным реальностям.
Первый исход - редчайший, состоит в возможности про­
рваться через всю область личного, эротического, земного
и интеллектуально-земного, т.е. умственно-усложненного,
в область Высших Образов, как, например, Гёте во второй
части Фауста. Творчество тогда преображает личное и ста­
новится всеобъемлющим, всечеловеческим.
454

Другой путь сплетается с уединенно-личным, колдовским,
магическим и заклинательным началом - вся атмосфера
русского символизма им пронизана.
В манере всматриваться в людей, анализировать и опреде­
лять их у Гиппиус чувствовалась особая любопытствующая
холодность.
Она, конечно, была достаточно умна и тонка для того,
чтобы не ставить себя ~выше других людей5>, но это про­
исходило оттого, что она искала в других подобия своего
личного опыта, заранее зная, что не найдет, что собеседник
не сможет понять ее условного символического языка - слов,
имеющих особый смысл, за которыми скрывалось самое ее
тайное и самое для нее значительное.
Вероятно, всю свою жизнь Гиппиус была очень одинокой.
Ее любовь к Мережковскому (только после его смерти всем
стало ясно, насколько она любила его) вряд ли могла помочь
ей облегчить духовное и душевное одиночество.
Мережковский вepwz, и у него было много неразложимых
ценностей, не подлежащих анализу и сомнению.
Недаром, в глазах Гиппиус, душа Мережковского была
так чиста и праведна.
В своей неизданной поэме, написанной после смерти
Мережковского, наподобие дантовского ~Ада5>, Гиппиус од­
ного Мережковского поместила в рай, вместе с их собачкой,
которую ~принес в рай Христос5>:
... Да это
ведь она,
Собачка-Булъка, милая моя!
Теперь мне ясно: здесь он, знаю я!
Она бы не осталась там одна.
Она любила нас - осталась с ним,
Раз нет меня - так хоть из двух с одним.
Теперь почуяла меня, зовет...
Судьба послала З.Н. Гиппиус тяжелый и трудный конец
жизни.
В условиях войны и оккупации, после смерти Мереж­
ковского, больная и почти всеми оставленная - в те годы
вопрос: ~с кем ты?5> разделял людей на два непримиримых
лагеря, - она медленно умирала от мучительной болезни.
З.Н. Гиппиус скончалась 9 сентября 1945 года, в Париже.
455

r.в. Адамович
ЗИНАИДА ГИППИУС
История литературы может оказаться к З.Н. Гиппиус
довольно сурова.
Она почти ничего не оставила такого, что надолго людям
запомнилось бы. Ее писания можно ценить, но их трудно
любить. Они бывали оригинальны, интересны, остроумны,
умны, порой блестящи, порой несносны, но того, что до­
ходит до сердца, - не в сантиментальном, а в ином, более
глубоком и общем смысле, - то есть порыва, отказа от себя,
творческого самозабвения или огня, этого в ее писаниях
не было. Наиболее долговечная часть гиппиусовского насле­
дия, вероятно, стихи, но и тут, если вообще возможна поэзия,
лишенная очарования и прелести, если может поэзия быть
построена на вызывающем эгоизме или даже ~эгоцентризме~,
на какой-то жесткой и терпкой сухости, Гиппиус дала этому
пример. Талант ее, разумеется, вне сомнений. Но это не был
талант щедрый, и отсутствие всякой непринужденности
в нем, отсутствие ~благодати~ она заменила или искупила
той личной своей ~единственностью~, которую отметил еще
Александр Блок.
Действительно, она была человеком в своем роде единс­
твенным, и оттого-то история литературы и может оказаться
к ней не вполне справедлива, что в книгах своих человек
редко отражается полностью. Выделим очерки или те ~ли­
тературные портреты~, которые вошли в сборник ~живые
лица~: в них много очень тонкого, очень своеобразного, очень
проницательного, с той игрой тонов и полутонов, утвержде-
456

ний и намеков, мыслей и догадок, которые так для Гиппиус
характерны. Особое место надо бы отвести и ее частным
письмам. Написала она их великое множество, и если бы
они были когда-нибудь собраны и изданы, то заняли бы
по крайней мере томов двадцать. Письма Гиппиус замеча­
тельны, и ~единственность~ ее в них отразиться должна бы.
Однако непринужденности, непосредстпенности недостает
и им. В письмах этих всегда чувствуется ~литератор~. Нет­
нет промелькнут в них досадные красоты, вроде какой­
нибудь ~жемчужной дымки гор~ или даже ~косых лучей
заходящего солнца~. Как часто случается даже с самыми
опытными писателями, Гиппиус не замечала у себя того,
что за чужой подписью заставило бы ее усмехнуться или
поморщиться. Исключением из общего правила она в этом
смысле не была... Но человеком была все-таки исключитель­
ным, хотя и нелегко объяснить, в чем именно. В небесной
мастерской своей Господь Бог как будто удостоил ее ~ручной
выделки~, выпуская огромное большинство других людей
пачками и сериями без особых индивидуальных различий.
Я никогда не видел Зинаиды Николаевны в России, поз­
накомился с ней только в Париже, в начале эмиграции,
и первое мое, чисто литературное, впечатление было скорей
отрицательное. В журнале ~звено~, где я сотрудничал, объ­
явлен был конкурс стихов. Прислано было около двухсот
стихотворений, и, отобрав из них двадцать или тридцать
~возможных~, мы с покойным КВ. Мочульеким отправились
к З.Н. Гиппиус, бывшей вместе с нами членом жюри. Надо
было эти двадцать-тридцать стихотворений рассмотреть
и отделить те, которые мы передавали на окончательный
суд публики.
Формальный разбор, формальная оценка стихов, единс­
твенно допустимая при предварительном их отборе, - дело,
которому я учился у Гумилева. В этой области Гумилев был
великим специалистом, истинным ~мэтром~, и, за исключени­
ем Вяч. Иванова, соперников у него в ней не было. Гумилев
разбирался в стихах, как <<Бонапарт в военной диспозиции~,
по чьему-то давнему сравнению, которым он - при своей
склонности ко всему боевому - был очень польщен и до­
волен. Он все в стихах видел сразу, безошибочно определял
удачи и срывы. Этой своей технической зоркостью Гумилев,
пожалуй, даже превосходил Вяч. Иванова, хотя, конечно,
457

уступал ему в глубине понимания и чувства самой сущности
поэзии, не говоря уж об общей культуре.
Естественно было ждать, что ~мэтром~ окажется и Зи­
наида Гиппиус. Правда, по литературному паспорту она
принадлежала к символистам, то есть к поэтической группе,
которая охотнее толковала о ~несказанном~ и ~небывалом~.
чем о рифмах, образах и размерах. Но репутация ее как че­
ловека с ясным, точным и требовательным умом установлена
была прочно. Еще в России я слышал, например, рассказ о ее
столкновении с Бальмонтом на каком-то собрании - рассказ,
переданный в воспоминаниях Бунина, однако не совсем
в той форме, как передавали его тогда. Бальмонт прочел
какое-то сверхпоэтическое, сверхвоздушное стихотворение.
Гиппиус с неизменным своим лорнетом, тем ~мертвым~ го­
лосом, которым обычно говорила неприятности, процедила
сквозь зубы: ~непонятно и пошло~. Бальмонт вскипел: ~мне
остается только приставить вам свою голову вместо вашей,
чтобы вы поняли!~ Гиппиус, так же медленно, так же сквозь
зубы, ответила: ~не желала бы!~
Она была, по собственному своему выражению, ~врагом
туманов~. но только позднее я понял истинное ее отноше­
ние к ним. Бальмонта она разгадала давно, к его ~туманам~
утратила всякое любопытство бесповоротно и иначе как
с усмешкой никогда о нем не говорила. Но к Блоку, при
всех ее недоразумениях с ним, притом, что она неизменно
оканчивала все свои рассказы о нем каким-то безнадежно­
безразличным жестом, будто означавшим: ~ну, что с него
было спрашивать!~, к Блоку ее тянуло, и была, кажется мне,
в этом тяготении частица зависти, не низменно-литературной,
нет, а другой, как к существу иного порядка, что-то знавше­
му, чего она не знала, куда-то проникшему, куда ей доступа
не было. В существовании чего-то реального за блокавекими
туманами она, по-видимому, не сомпевалась и за проникно­
вение в эту реальность, хотя бы и слепое, готова была все
ему простить. Да и не только ему: всякому, кто тоже не был
в этом смысле притворщиком, кто ~туманов~ на себя не на­
пускал, кто отсутствием ясности в мыслях не кокетничал,
а скорей тяготился, кто логической, разумной и рассудочной
речью не мог всего себя исчерпать.
Очевидно, стихотворная техника мало интересовала Гип­
пиус. Она скорей уж обращала внимание на какие-нибудь
458

формальные кунштюки и вычуры, к которым и сама передко
проявляла склонность, чем на самую ткань стиха, на соот­
ветствие стиля замыслу, на расположение слов, на верность
ритма, то есть на то, что с фокусничаньем ничего общего
не имеет и к чему сводится истинное мастерство. Не знаю,
может быть, давала себя знать разница в выучке, сказывалось,
может быть, и разное отношение к поэзии, однако о сравне­
нии с Гумилевым не могло быть и речи. Замечания Гиппиус
были капризны, медлительны, была в них нерешительность,
Бонапарта отнюдь не напоминавшая. Она перебирала лис­
точки со стихами, близко-близко в них вглядывалась, от­
кладывала, снова принималась читать. ~да, ничего... и это
вот тоже недурно... ~ - без того, что Гумилев в этих случаях
называл ~придаточным предложением>>: то есть без точного
объяснения, почему недурно и почему дурно. Помню, что
в полном тройственном согласии мы забраковали как совсем
негодное стихотворение Марины Цветаевой, присланное,
по условиям конкурса, без подписи. Были и другие недора­
зумения, почти столь же курьезные. Цветаева, однако, долго
не могла прийти в себя от возмущения и даже писала письма
в редакцию ~звена~, требуя огласки происшествия: позор,
мол, скандал, стихи разных Петровых, Сычевых и Чижовых
одобрили, а Цветаеву - Цветаеву!
-
отвергли. Не оправ­
дываю в данном случае ни себя, ни других членов жюри,
но думаю, что при анонимном просмотре стихов повторения
подобных историй неизбежны и что ничего особенно позор­
ного в нашей оплошности не было. К тому же и приелаиное
Цветаевой стихотворение было действительно вяло и мало­
вразумительно при всей обычной напускной напористости,
с восклицательными знаками чуть ли не в каждой строке.
Познакомился я близко с Гиппиус - беру на себя смелость
сказать: ~подружился~ с ней - позже .. . Если бы не было
у меня уверенности, что личность Зинаиды Николаевны была
более своеобразна и замечательна, чем ее книги, то должен
был бы я ограничиться критическим очерком, посвящен­
ным ее литературной деятельности. Но было бы это плохой
ей услугой, да, кроме того, и ошибочно в самом замысле:
Гиппиус была писательницей, но не только писательницей,
а еще и какой-то вдохновительницей, подстрекательницей,
советчицей, исправительницей, сотрудницей чужих писа­
ний, центром преломления и скрещивания разнородных
459

лучей, и эта ее роль, пожалуй, важнее ее литературных
заслуг. Надо бы объяснить, почему то, что в книгах ее да­
леко не полностью отразилось, действовало на людей, с ней
встречавшихся, и то раздражало, то прельщало их. Стихи
ее - область особая: пройти мимо гиппиусовекай поэзии
невозможно. В стихах она, конечно, не вся, но то неповто­
римое, что в ней было, - может быть, и выдуманное, однако
усилием воли превращенное во @Торую натуру~ 1 - в них
все же запечатлено. Романы, рассказы, большинство ста­
тей блекнут и выдыхаются с каждым годом все сильней,
и люди, которые были не только читателями, но и друзьями
или знакомыми Зинаиды Гиппиус, должны были, каждый
по-своему, дать к ее книгам нечто вроде психологического
комментария. Ее «дело~, ее «досье~ в истории литературы
останется без этого неполно. С неподражаемым блеском,
с редчайшим чутьем рассказал о ней Андрей Белый в своих
воспоминаниях о Блоке, хотя не удержался от сведения дав­
них счетов. Воспоминания эти - документ очень большой
ценности, один из ключей к эпохе, с которой Гиппиус была
всем существом своим связана. И пожалуй, именно при
сопоставлении с таким человеком, как Белый, некоторые
черты в облике Гиппиус становятся особенно ясны.
Она не любила, не понимала и совершенно не знала му­
зыки в точном смысле этого слова. Но о «музыке~ в том
отвлеченном, расплывчатом, отчасти ницшевеком значении,
в каком слово это часто употребляется в наше время, говорить
любила. Блокавекий призыв «Слушайте музыку революции!~
приводил ее в негодование по причинам политическим, но не­
доумения в ней никакого не вызывал. Она к этому языку
привыкла, сама способствовала его утверждению и недаром же
величала себя «бабушкой русского декадентства~ ... Однако
сама она была человеком без «музыки~ и хорошо это знала.
«Музыка~ была в нем, в Мережковском; странная, бедная,
какая-то отрешенно-печальная, не то аскетическая, не то
скопческая, но несомненная, и при их теснейшем, чуть ли
не полувековом литературно-умственном сотрудничестве
она многое от него перепяла - и, переняв, осложнила. Она
перестроила себя на его лад, но при этом осталась собой,
не поддавшись ничему сколько-нибудь похожему на подобие
«музыки~, ничему такому, что обычно приводит к дешевой,
легкой слащавости или певучести. Зато к чужой «музыке~
460

слух у нее был необычайный, подлинно абсолютный, и, собс­
твенно говоря, только на нее она и откликалась. Она умом,
разумом, рассудком стремилась к тому, чего умом, рассуд­
ком и разумом достичь нельзя, останавливалась, мучилась,
порой прибегала к загадочным фразам, может быть, даже
<сломалась•, но стоило ей услышать где-нибудь одно слово,
одну музыкально-дребезжащую фразу, как вся она настра­
ивалась, прощая все, всякую слабость, лишь бы только был
этот звук, вернее, этот отзвук, это эхо, которое ни с каким
другим спутать нельзя. Ей все было скучно, все постыло,
кроме этого: в особенности все бытовое и бытом ограничен­
ное. Она хотела <стого, чего нет на свете•, и как бы ни был
удачен, например, роман о постепенном разложении купе­
ческой семьи или о недоразумениях между эмигрантскими
отцами и детьми, если в такой книге было сказано только то,
что сказано, без второго, подводного течения, без прорывов
в повествовательной ткани, ее не могла книга заинтересовать.
Пожалуй, она была даже слишком прямолинейна в этой
своей требовательности, и отчасти это сказалось на ее отно­
шении к Чехову, даже к Толстому и даже, даже к Пушкину.
Она была нетерпелива, она хотела «музыки прежде всего•
по Верлену: музыки «после всего•, в сущности самой глу­
бокой, она не всегда была способна дождаться.
Поэзию Иннокентия Анненского она в свое время пол­
ностью просмотрела - впрочем, как и все старшие сим­
волисты, за исключением Вячеслава Иванова, - а прочтя
«Кипарисовый ларец• впервые в Париже, вернула мне книгу
с замечаниями на полях столь безгранично-безапелляци­
онными и до смешного близорукими, что следовало бы эк­
земпляр этот ради памяти ее уничтожить. С Блоком у нее
счеты были сложные, но однажды она сказала: «Какой же
я поэт в сравнении с ним!• В ответ, помню, я заметил, что
это могли бы и должны были бы сказать все современные
стихотворцы. Она сразу согласилась: <еДа, конечно, все мы.
Какие же мы поэты в сравнении с ним!•
Но она многое у Блока отвергала, и при склонности своей
всех воспитывать или перевоспитывать в период их дружбы,
вероятно, досаждала ему поучениями, наставлениями и дру­
гими педагогическими претензиями. Несиоспа была у нее
эта привычка, или, вернее, эта поза: никогда ничем не быть
вполне довольной, всегда держаться так, будто доверься че-
461

ловек ей и 4Дмитрию~ - т.е. Мережковскому,
-
они сообща
вывели бы его на верный путь. Кого только она в жизни
не учила уму-разуму! В единственное свое посещение Ясной
Поляны накричала даже на Толстого и тридцать лет спустя
не то с удивлением, не то со смущением рассказывала, что
Лев Николаевич очень вежливо ответил: 4Может быть, вы
правы, я всегда рад выслушать чужое мнение~. В другой
области земного величия - логрозила пальцем покойному
сербскому королю Александру, признавшемуся на приеме
в белградском дворце, что начинает забывать русский язык:
4Вот это, ваше величество, совсем нехорошо... совсем нехо­
рошо!~ Король, по примеру Толстого, тоже ответил 4очень
вежливо~, но улыбки сдержать не мог.
Справедливость требует добавить, однако, что и ей 4грозить
пальцем~ мог кто угодно. Она спорила, горячилась, обижалась,
но была отходчива (а еще отходчивее был Мережковский).
В споре она почти никогда не сдавалась. Если случалось
ей оказаться припертой к стене, она изворачивалась, делая
вид, что последнего довода ни за что не откроет, а этот­
то последний, важнейший, таинственный довод и должен
был бы обеспечить ей торжество. В сущности, она была
добрым человеком, 4милым~ человеком - как ни парадок­
сален на первый взгляд этот эпитет в применении к Зинаиде
Гиппиус, а ее репутация 4Ведьмы~ сложилась искусственно,
хотя и пришлась ей по вкусу: она сама ведь ее усиленно
поддерживала. В ней была колкость, но не было злобы. Она
любила острить, и некоторые ее словечки, вроде 4Подко­
лодного ягненка~ - клички, которой она наградила одного
из известных наших православных мыслителей, довольно
елейно державшегося, - бывали язвительны. У нее поэтому
было много врагов. Но злопамятности врагов она удивля­
лась: стоило ли в самом деле из-за шутки или случайной
размолвки сердиться? Самый ее хваленый ум, в редкой ло­
гической силе которого ей удалось чуть не всех убедить, был
ум если и очень тонкий, то путаный, женский, со странной,
однако неженекай склонностью к схоластике. Ум ее подсу­
шивал все, чего касался, и оказывался иногда практически
беспомощным там, где был теоретически проницателен. Ей
иравилась головная эквилибристика, игра соображениями,
ни к чему не ведущими, - притом именно в областях, где
игрой ограничиться нельзя. Любимой, постоянной ее мыс-
462

лительной формулой был вопрос: ~а что, если? .. ~ Всем из­
вестно, например, что летом тепло, а зимой холодно. Именно
потому, что это всем известно, Зинаида Гиппиус с загадочно­
мудрым видом и спрашивала: ~л что, если холодно летом?~
А что, если лошади овса и сена не едят? А что, если Волга
впадает в Черное море? Ответить на подобные недоумения
трудновато, зато построить на них репутацию необычайной
интеллектуальной оригинальности легко. Зинаида Гиппиус
с годами вошла в свою роль, чувствовала, что оригинальной,
злой, высокомерной и придирчивой обязана быть,- и ~тя­
нула лямку~.
В одном из поздних ее стихотворений есть любопытное
признание:
К простоте возвращаться? Зачем?
Зачем, я знаю, положим...
Но тут же - слова в самооправдание: ~такие, как я, не мо­
жем~.
***
Перечитывая написанное, сомневаюсь: не схематизирую ли
я живой облик, ~живое лицо~ Зинаиды Гиппиус. А главное,
не оказываюсь ли - по примеру Андрея Белого
-
в какой-то
мере предателем по отношению к этой удивительной жен­
щине, с которой, повторяю, был дружен и которая оставила
в памяти моей неизгладимый след. Пытаясь ~объяснить~ ее,
не подчеркиваю ли ее слабости, не слишком ли поверхностно
говорю о ее заслугах и достоинствах?
Было бы это крайне досадной, непростительной ошибкой.
Должен сказать, что, вспоминая встречи с другими женщи­
нами-поэтами,- например, с Анной Ахматовой, которую я
знал хорошо, или с Мариной Цветаевой, которую скорей
наблюдал, слушал, видел, чем знал, - я не задумываясь
отвожу Зинаиде Гиппиус особое, исключительное место.
Не будем сравнивать стихи. Стихи вообще сравнивать трудно,
вернее, сравнивать не следует, и уж если на это отважить­
ся, первенство Ахматовой в этой области - вне сомнений.
Но личность Гиппиус, включая даже ту ~безблагодатность~
ее стихов, о которой я упомянул, ее внутреннюю противо­
речивость, ее тягу к простоте и отталкивание от простоты,
463

борьбу разума с чувством в ее сознании, - личность эта,
конечно, сложнее и крупнее. Даже обаятельнее... Да, Гиппиус
бывала обаятельна, когда забывала о своей роли общерос­
сийской литературной классной дамы, в свободное от заня­
тий время не чуждой черным мессам и прочей чертовщине.
Гиппиус выдумала себя, и, как всякая выдумка, ее внешний
духовный облик бывал утомителен и был бесплоден. Но то,
что у нее и в ней выдумала природа, было в самом деле
~единственно•. На людях, за чайным столом, в те шумные
воскресенья на улице Колонель- Боннэ, которые помнят все
парижекие литераторы, она бывала занятна, забавна, ожив­
ленна, остра на язык, но и только... Оценить ее по-настоя­
щему можно было лишь в беседе с глазу на глаз, вечером,
когда ~Дмитрий• отдыхал или работал у себя в комнате,
а она, куря папироску за папироской, со своими ~русало­
чьими глазами•, странно моложавая в свете низкой лампы
с розовым абажуром, говорила не то, что выдумывала, а то,
что действительно думала, и когда вдруг за непрерывно
вьющейся нитью ее полуфраз и полувопросов чувствова­
лось что-то трагическое, пожалуй, тот ~мертвый ястреб•,
с которым сама она сравнивала свою душу в одном из луч­
ших своих стихотворений. Формулы и гладкие составные
построения оказывались отброшены. Учить и высокомерно
обличать в легкомыслии одинокого собеседника - без ау­
дитории, читательской или слушательской, - не хотелось.
Был человек, чем-то - по словам Розанова
-
~от рождения
раненный•, томящийся о том, что ему недоступно, знающий
цену всем литературным комедиям и притворствам, ничуть
насчет себя не обольщающийся, искренний даже в отказе
от искренности, измученный многолетней игрой в какую-то
особую авторитетность, склонный в конце концов признать,
что о ~самом важном• - любимое ее выражение!
-
никто
ничего не знает, все бредут впотьмах и что на самых верхах
своих человеческое творчество только об этом и говорит.
***
Несколько слов о стихах Гиппиус.
Есть в них одна бесспорная, неотъемлемая черта: их не­
льзя спутать ни с какими другими. Из тысячи анонимных
стихотворений разных авторов человек, сколько-нибудь
464

чувствительный к стилю, безошибочно выделит то, которое
принадлежит Гиппиус. Мало о ком из современных поэтов
можно бы с уверенностью сказать то же самое.
Бьmо время, когда гиппиусовские стихи сравнивали со сти­
хами Федора Сологуба. Некоторое сходство действительно
есть, но скорей в приемах, чем в сущности. У Сологуба напев
свободнее и легче, шире, чем у Гиппиус. Стихи его более не­
посредственны. Но сколько в них воды и насколько ближе их
журчанье к однотонно-уньmому шуму крана, который забыли
закрыть, чем к живому плеску ручья! Не говорю об отдельных
созданиях Сологуба, порой очень сильных и резких, или об его
умении найти одно слово, оживляющее ряд бледных строф
(вроде слова ~никли~ - ~никли да цвели~. -бросающего
волшебный отблеск на, в сущности, вялое стихотворение
~много было весен~ ). Передаю лишь общее впечатление
от его поэзии, непредвиденно полинявшей с годами, оказав­
шейся странно бескостной и расплывчатой. Гиппиус гораздо
суше. Уж чего-чего, а ~воды~ у нее не найти. Бунин когда-то
назвал ее стихи ~электрическими~: действительно, иногда
кажется, что они излучают синие потрескивающие огоньки
и колются, как иголки. Да и скручены, выжаты, вывернуты
они так, что сравнение с проводом возникает само собой.
К поэтам гиппиусовского склада неприменимо поня­
тие развития. Гиппиус сразу, чуть ли не с первых ~проб
пера~ - вроде знаменитого ~люблю отчаяние мое безмер­
ное~.- нашла тон и ритм, в точности соответствующие ее
внутреннему миру. Нет в ее стихах никакого стремления
к обольщению, к тому, чтобы ~нравиться~, столь типичного
для женской поэзии. Они замкнуты в себе, слегка высоко­
мерны в самоограничении. В них нет меланхолии, со времен
Жуковского неизменно находящей отклик в душах. Еще
меньше в них сентиментальности. Зинаиде Гиппиус чужда
забота о создании ~самодовлеющих образцов искусства~,
не связанных с личностью автора, способных существовать
вне авторской биографии и судьбы. Стихи ее представляют
собой нечто вроде исповеди. Но это исповедь человека, ко­
торый не хочет, а может быть, и не находит сил забыться,
исповедь поэта, который не доверяет восторгу, пожалуй,
из опасения, чтобы он не стал ~телячьим~. как у стольких
других. От всяких детских мудростей, святых наивностей
или блаженных простодуший поэзия эта - за тридевять
465

земель. Чем настойчивее поэт о таких вещах тоскует, тем
яснее видна пропасть между ними и собой.
Взлетов у Гиппиус нет. Стихи ее извиваются в судорогах,
как личинки бабочек, которым полет обещан, но еще недо­
ступен. Они по отношению к себе передко насмешливы, сами
собой раздражены, и постоянный горький их привкус (не
грустный вовсе, а терпкий, вязкий, разлагающий) внушен
отталкиванием от мечты вместо обычного влечения к ней.
Гиппиус - как будто в мире гость, неуживчивый, в глу­
бине души не очень общительный, враждебный всякого рода
иллюзиям. Никаких просветлений, умилений или озарений,
в большинстве случаев объяснимых убылью сил, не найти
в ее стихах, даже написанных на склоне лет. Изредка только
мелькают среди них строки, в которых отражено спокойс­
твие, -сухие и ясные, без слез, без снисхождения к себе или
другим, сдержанные, холодные и вместе с тем патетические:
Преодолеть без утешенья,
Все пережить и все принять,
И в сердце даже на забвенье
Надежды тайной не питать,
Но быть, как этот купол синий,
Как он, высокий и простой,
Склоняться любящей пустыней
Над нераскаянной землей!
Мюссэ считал своим правом на бессмертье то, что ему
иногда ~случалось плакать~. У Гиппиус в разговоре с судь­
бой это слово не оказалось бы доводом. Она, вероятно,
сослалась бы на другое: думала, вглядывалась, колебалась,
надеялась, верила - правда, не без оттенка ~помоги моему
неверию!~,- хотела понять, где она и зачем живет. Стихи
свои она слагала не для услаждения мира, не как гимны
и элегии, а как записи в дневнике или комментарии к снам,
догадкам, сомнениям и мыслям.
466

Ф.А. Степун
БЫВШЕЕ И НЕСБЫВШЕЕСЯ
< ...> Сдав докторский экзамен, мы, то есть: Сергей Осипо­
вич Гессен, Николай Николаевич Бубнов и я решили вместе
с двумя немецкими товарищами, будущими професеарами
Мелисом и Кронером, основать выходящий на нескольких
языках международный журнал по философии культуры.
Организационное заседание должно было состояться
на квартире профессора Риккерта во Фрейбурге. По счастли­
вой случайности, во Фрейбурге как раз находились Дмитрий
Сергеевич Мережковский и Зинаида Николаевна Гиппиус
с их неразлучным спутником Философовым.
Недолго думая, мы с Сережей решили пригласить наших
знаменитых соотечественников на заседание к Риккерту,
где должен был быть и издатель проектируемого журнала.
Расчет наш оказался вполне правильным. Присутствие рус­
ских известных писателей сильно повысило наш престиж,
а потому и шанс на заключение выгодного контракта.
Предстоящий разговор с Мережковским, с которым он
только что познакомился, как с писателем, очень занимал
Риккерта. В утро того дня, на который было назначено засе­
дание редакции с издателем Зибеком, при участии русских
писателей, Риккерт на своей ежедневной прогулке по Гюн­
теретальекой аллее неожиданно встретил, как он сразу же
понял, Мережковских с Философовым.
Зинаида Николаевна Гиппиус- Мережковская произвела
на домоседа-мыслителя огромное впечатление своеобразной
новизной своего образа. Очень «изящно и даже агрессивно~
467

одетая и окутанная облаком душных духов, пахнувших даже
на душистом летнем воздухе, она показалась ему существом,
только что вышедшим из утонченного французского рома­
на, и он никак не мог представить себе, что сможет с Frau
Mereschkowsky говорить о философии и мистике. Немножко
побаивался он и того, как встретит Зинаиду Николаевну
его жена, женщина большой культуры, очень умная, очень
тонкая, но совсем другого склада: достаточно сказать, что
Париж оказался для нее, талантливой скульпторши, одним
из самых больших разочарований всей ее жизни; он навсег­
да поразил и оттолкнул ее своею грязью. Характерно, что
грязь и беспорядок Рима ее душа и ее глаза принимали без
всякого протеста.
Несмотря на всяческие сомнения и опасения, все кон­
чилось как нельзя лучше. Дмитрий Сергеевич произвел
на Риккерта впечатление очень яркой и сильной индиви­
дуальности, хотя он и не мог понять, почему знаменитый
писатель больше говорил о Суворове, чем о 4Логосе~, как
было решено назвать наш журнал. От Зинаиды Николаевны
в душе Риккерта осталась 4Пur eine Melodie~•. но все же
он почувствовал утонченность и экзотику петербургской
культуры. В издателе Зибеке присутствие знаменитых рус­
ских писателей усилило уважение к русской редакции; он
поверил, что нам удастся найти в Москве столь щедрого
мецената, от которого будет перепадать и ему, и согласился
начать серьезные переговоры, которые Риккерту и удалось
довести до благополучного конца. Вскоре после заседания
мы подписали с Зибеком довольно выгодный контракт.
У меня от первой встречи с Мережковскими и Филосо­
фовым осталось лишь внешнее впечатление: прекрасные,
печальные глаза и красные губы Дмитрия Сергеевича, ка­
кая-то, несмотря на штатский костюм, перетянутая, военпо­
адъютантская талия Философова и изящный костюм-тайер
Зинаиды Николаевны с цветами на отвороте.
Несмотря на то что Мережковский был основателем
и председателем петербургского религиозно-философского
общества, в котором я, по приглашению Вячеслава Ивано­
ва, дважды выступал с докладами, я вторично встретился
с Мережковскими уже в эмиграции, в 1923-м году на бан-
1 •только мелодия• (пе.м.).
468

кете •Современных Записок• в Париже. То, что мы с ним
в России ближе не познакомились, конечно, не случайность:
очень близкий мне по своим темам и с ранних лет интересо­
вавший и волновавший меня писатель, Мережковский чем-то
постоянно и отталкивал меня, чем, мне самому не вполне
ясно: скорее всего назойливостью его идеологического конс­
труктивизма, которым одинаково полны как романы, так
и публицистика, а также и неподлинностью его творческого
горения. Все собираюсь заново перечесть все произведения
этого исключительно трудолюбивого и блестяще одаренно­
го человека и вскрыть для себя его живую человеческую
душу. Дарование Зинаиды Николаевны ближе и попятнее
мне. В нем тоже нет духовной питательности и душевной
теплоты, но зато много тончайшего яду и непередаваемого
очарования. < ...>
469

В.А. Злобин
ЗА ЧАС ДО МАНИФЕСТА
3. Гиппиус была ярая антибольшевичка. Ее отношение
к большевикам - к партии социал-демократов
-
вполне
определилось уже в 1905 г., о чем свидетельствует письмо
к Дмитрию Владимировичу Философову от 7 декабря 1905 г.
На первой странице этого письма, наверху справа - отметка:
~писано за час до манифеста~.
Каково бы ни было политическое значение этого до­
кумента, нельзя отказать Гиппиус ни в проницательности,
ни в стремлении к объективной оценке происходивших тогда
в Россци событий, в частности - работы социал-демокра­
тической партии, ее программы и методов проведения этой
программы в жизнь.
Тогда, в 1905 г., значение, какое Гиппиус придает соци­
ал-демократам, нынешним большевикам, и ее абсолютная
уверенность в их конечной победе могли казаться и многим,
наверно, казались преувеличенными. Ныне эти сбывшиеся
пророчества, по сравнению с тем, что мы, русские, пережи­
ли и что нас и наших, потомков ждет в будущем, кажутся
бледными схемами. У Достоевского, в его ~демонологии~
(~Бесы~), где с удивительной точностью вскрыта истинная
природа большевизма и даже угадано время переворота (после
Покрова)- картина куда ярче и страшнее. Все это, однако,
верно, лишь поскольку мы остаемся в рамках данного доку­
мента. Да и сама Гиппиус делает в начале письма оговорку.
~я все это пишу, - замечает она в скобках,
-
абсолютно без
470

всяких рассуждений, без метафизики, совсем иначе, нежели
всегда. Под другим углом•.
Нет, дело вовсе не в том, что у Гиппиус не хватило вооб­
ражения или что атмосферу большевистского октября она
плохо улавливала. Напротив. Немногим дано бъто чувствовать
смертоносность идущей на мир грозы так, как ее чувствовала
она, и следить за ее приближением с той тревогой, с какой
она следила. Этой вещей тревоги полно большинство ее
произведений, особенно стихи. Так, в канун рокового 14-го
года, она пишет:
На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятных бред.
Гляжу вперед - и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет!
Но словом прикоснуться не умею
К живущему во мне - и в тишине.
Я даже чувствовать не смею:
Оно как сон. Оно как сон во сне.
О, непонятная моя тревога!
Она томительней день ото дня.
И знаю: скорбь, что ныне у порога,
Вся эта скорбь - не только для меня.
Но ведь в том-то и беда, что, чувствуя всем своим сущес­
твом близость катастрофы, - стихотворение озаглавлено
~у порога•,- она не находит для нее имени, не связывает ее
ни с какой земной действительностью, не сознает, что душив­
ший ее всю жизнь кошмар гибели, перед видением которого
она немеет, - неизбежное следствие неизбежной победы
большевиков, на глазах у всех делающих свое темное дело.
Вот, главным образом, отчего в своем письме к Филосо­
фову, где она, - что чрезвычайно характерно,
-
революцию
промежуточную, «Февральскую•, не предусматривает, считая
едИнственно возможными победителями большевиков, - в их
победе не видит ничего страшного. И в этом, т.е. в разрыве
между чувством и сознанием, в постоянно двоящейся воле,
а временами в ее полном параличе - трагедия не только
Гиппиус, но и многих ее современников.
Что же касается самого документа, - письма Гиппиус
к Д. Философову, то на правой стороне, наверху число: Попе-
471

дельник, 17 октября 05 г., в левом верхнем углу евангельская
цитата: ~по делам их узнаете истину их~. Сбоку карандашная
отметка: ~писано за час до манифеста~. А вообще, в начале
этой главы я поставил бы эпиграфом заключительные че­
тыре строчки стихотворения Д. Мережковского ~касандра~:
Ты знала путь к заветным срокам,
И в свете дня ты зрела ночь.
Но мщение судеб - проракам
Все знать и ничего не мочь.
Манифест 17 октября 1905 г. и был для большевиков
таким камнем на дороге, в какой превратился бы и проект
конституции Ларис-Меликова, если б Александр Второй
успел его подписать. Но 1 марта 1881 г. он был убит. Алек­
сандр же Третий нашел проект несвоевременным и подписать
его отказался, сыграв этим в руку революционерам.
Реформа между тем была весьма скромная: дело шло
отнюдь не о введении в России парламентарной системы
на манер английской, а всего лишь о создании совещательного
органа из выбранных в разных слоях общества народных
представителей.
По той же причине и теми же революционерами был
в царствование Николая Второго убит П.А. Столыпин. Его
земская реформа принадлежала также к числу тормозящих
революцию камней на дороге.
Но вернемся к письму Гиппиус. ~этот внутренний тер­
рор, - продолжает она с большим знанием дела,
-
отвлечет
крестьян от какой бы то ни было - попытки даже
-
восста­
ния против временного правительства, которое оно, впрочем,
должно иметь силу победить насилием, - ведь оно должно
продержаться, а может только силой... ~
Но тут Гиппиус как бы просыпается от ~гипнотического
сна~, и ее пророческое зрение мутнеет. Вот что она пишет
по поводу созыва учредительного собрания (которое ~боль­
шевики не хотят~) и его работы: ~наконец, общее учреди­
тельное собрание, мирно (курсив Гиппиус) вырабатывающее
общие коммунистические положения. Забыла сказать, что
они (большевики.- В.З.) совершенно опять-таки правильно
не боятся буржуазии~.
Но, увы! Мы знаем, что выбранное - при большевиках
-
учредительное собрание была победа соц. революционеров,
472

имевших в этом первом русском парламенте абсолютное
большинство. Мы знаем также, что оно было большевиками
разогнано, и роль, какую в этом деле сыграл матрос Желез­
няк. Кстати, в скобках,- в своих напечатанных в 4Новом
Журнале~ воспоминаниях А.Ф. Керенский рассказывает,
как он, в более-менее неузнаваемом виде, на этом собрании
присутствовал.
Но связь с Россией - физическую, плотскую
-
связь
с матерью, порвать не легко. И как ни хороша свобода, Россия
ей всегда недоставала. В Варшаве, куда она с Мережковским,
сразу после бегства, попадает, она заканчивает свой дневник
следующим коротким стихотворением.
Там я люблю иль ненавижу,
Но понимаю всех равно:
и лгущих,
И обманутых,
И петлю вьющих,
И петлей стянутых...
А здесь я никого не вижу
Мне все равны. И все равно.
В Варшаве Мережковские остаются 9 месяцев, потом
переезжают в Париж. Они всячески стараются втолковать
европейцам, что большевизм - опасность мировая. Но их
никто не слушает. Европа устала от войны, она отдыхает,
веселится и ни о какой вооруженной интервенции против
большевиков и думать не хочет.
Слушает Мережковских только одна Германия. Слушает...
и готовится к реваншу.
473

В.А. Злобин
ОГНЕННЫЙ КРЕСТ
1
Еще никогда не было у Зинаиды Николаевны Гиппиус
столько свободного времени, и никогда еще не оставалась
она так долго наедине с собой, как в эту осень <19>18 г.
Жизнь после октябрьского переворота менялась медленно.
В конце <19>17 г. еще существовали наряду с газетой Горького
старые газеты, выходившие под новыми заглавиями (иногда
заглавия менялись с каждым номером), в которых З.Н. пе­
чатала самые антибольшевистские стихи. И лето <19>18 г.
Мережковские провели вполне буржуазно, в ~Дружноселье~,
имении князей Витгенштейнов, близ станции Сиверской,
по Варшавской железной дороге. Там уже распоряжался
большевистский комиссар, по фамилии Мелешин-Вронский,
человек молодой и несколько томный, каким его изображает
в одном шуточном стихотворении Гиппиус.
Но с осени <19>18 г. наступает резкая перемена. Усили­
вается террор, начинается голод, холод. Петербург погружен
во мрак. Электричество не горит, а когда вспыхивает - это
значит будет обыск. Свободной печати больше нет. Этим,
может быть, объясняется, почему в конце <19>18 г. Гиппиус
написала такое количество стихотворений на политические
темы. Поэзия стала ее единственной отдушиной.
Еще больше, чем безделье, угнетает безлюдье. Подде­
рживать с внешним миром связь - все труднее. Телефон
почти не работает, да и пользоваться им не рекомендуется:
474

разговоры подслушиваются. Письма либо пропадают, либо
приходят распечатанными, и Бог весть, что может в них
показаться ~стоящему на страже народу~ контрреволюцией.
Ни трамваев, ни извозчиков, одни большевистские автомоби­
ли. Город погребен под снегом. Он покрывает все, как саван,
образуя местами глубокие сугробы. Навещать кого-либо при
таких условиях трудно и сложно, особенно при дальности
расстояния. Люди друг о друге не знали ничего месяцами.
И когда однажды пришли к Мережковским с Петербургской
стороны на Сергневскую Сологуб с Чеботаревской, это было
целое событие.
По возвращении из ДружноселЪЯ осенью <19>18 г. Д.С. Ме­
режковский начинает зондировать у большевиков почву
относительно разрешения ему и Гиппиус выезда за границу.
Но Смольный дает недвусмысленно понять, что не выпустит.
Тогда Мережковские решают бежать.
Д.С. принимается энергично за дело. Оно опасно и требует
большой выдержки. Но в Д.С. пробуждаются силы, о каких
не подозревал никто. В добывании бесчисленных пропус­
ков, командировок, свидетельств, удостоверений, а также
продуктов, всевозможных пайков -он неутомим. Нужны
деньги. Он подписывает невыгодные контракты с одним
издателем-спекулянтом и необходимую сумму получает.
Пройдет, однако, больше года, прежде чем Мережковские
вырвутся на свободу.
Но пока идут к бегству приготовления, З.Н. логлощена
другим. Зимой в Петербурге темнеет рано. Д.С. нет дома
по целым дням. Отсутствует и Философов, вновь поступивший
на службу в Публичную библиотеку. З.Н. одна в петопленой
квартире. Тускло горит керосиновая лампа. Холодно. На ней
поверх оренбургского платка шуба. Ноги в пледе, но все
равно холодно. Холод пронизывает ее насквозь. Вот когда
она чувствует себя не в переносном, а в прямом смысле
в ~ледяном озере~, о котором когда-то писала Философову.
О чем она думает? О том, о чем долго не хотела, но вот
пришлось: о своей вине, о своем грехе. Большевики - что!
От них можно уйти. А вот от этих мыслей - никуда. Она
это знает. И чем больше думает, тем ей страшнее.
Спаси меня от меня.
Снова сны страшные снятся...
475

Но она это скрывает.
Внешне на Сергиевской, 83, все по-прежнему. Так же она
поздно встает, завтракает в капоте и в свой салон выходит,
когда уже начинает темнеть, часам к четырем-пяти, где ус­
траивается на своей 4адамантовой• кушетке. 4Ты вот все
меня попрекаешь, что я на кушетке лежу, - и ты прав•. Это
из ее письма к Д.В. Философову еще от <19>05 г.
Но ее неподвижность, ее пассивность - кажущаяся.
На самом деле она в эти 4Непроницаемые• минуты как бы
заряжается, подобно элекtрическому аккумулятору. От­
куда сила, из каких глубин или высот, разрушительная
или созидательная, темная или светлая - она не знает
и знать не хочет. Она живет, живет, несмотря ни на что,
вопреки всему. 4Неугасим огонь души•. И только это одно
важно.
В пять часов 4нянечка Даша• - Дарья Павловна Соколо­
ва - приносит ей чашку кофе и сдобную булку. Но кофе
-
бурда, а купленная на улице из-под полы булка- тверже
камня. Все обман, все призрачно. Расползается самая ткань
жизни.
Хочу сказать, но нету rолоса.
На мне почти и тела нет.
Но это еще не смерть. До нее далеко. Это - переплавка,
страшная, мучительная, принимающая иногда формы невы­
носимо уродливые.
Как выносить невыносимое,
Чем искупить кровавый грех?
Этому 4Чем• посвящено много - она сама не помнит,
сколько - ледяных вечеров и ночей, когда ей кажется, что
она сошла с ума, что она в могиле. Но ответ приходит лишь
после того, как она ставит вопрос иначе, по существу: не 4Чем
искупать•, а •надо ли искупать, надо ли страданье?•. И тогда,
из неведомых глубин или высот, знакомый с детства голос
отвечает: 4Нет•.
476

11
~не хочу страдать. Страданье- зло». Об этом она через
десять лет напишет в изгнании религиозно-философский
трактат под заглавием ~выбор?» (с вопросительным знаком).
А сейчас ясно и так, без трактата.
А если от страданья не уйти, как не уйти от смерти?
Она встает с кушетки, подходит к окну. За ним - ничего.
Черная дыра. Давно ли она писала:
Окно мое высоко над землею.
И молилась:
Мне нужно то, чего нет на свете.
Вот оно и пришло, чего еще никогда на свете не было.
А ведь могло миновать. Могло... Потом было другое окно:
Окно мое над улицей низко,
Низко и открыто настежь.
Это было вчера, когда еще была война.
Мы думали, что мы живем на свете...
Но мы воем, воем - в преисподней.
А сейчас даже не иреисподняя - просто черная дыра.
Ничего. Ей кажется, что она умерла и что так будет всег­
да. Эта комната, эта лампа, этот холод. И она одна... Где-то
за окном бьют часы.
Вот три удара, словно пенье
Далекое - колоколов.
Потом опять ничего. И никого. ~Ворчит, будто выстрелы,
тишина».
В минуты вещих одиночеств
Я проклял берег твой, Нева.
И вот сбылись моих пророчеств
Неосторожные слова.
Она отходит от окна. Неужели это отсюда, из этого окна,
она прошлой весной смотрела вслед уходящему Блоку?
477

Прямая улица была пустынна,
И ты ушел -в нее, туда.
Я не прощу. Душа твоя невинна.
Я не прощу ей - никогда.
В сущности, около нее не осталось никого. Близкие, как
Мережковский, не в счет. Философов? С какой ненавистью
он ей вчера крикнул в лицо: •Человекоубийца~. Она сделала
вид, что не слышит.
Но ничего. Ничего. Она еще поборется. Все будет хорошо.
Завтра день Архистратига Михаила и всех бесплотных
сил - день ее рожденья. Ей почему-то всегда казалось, что
бесплотные силы - это ее мечты, ее сны, ее •идеи~, которые
ей всего дороже.
О сны моей последней ночи,
О дым. О дым моих надежд!
Один другим, скользя, сменялся,
И каждый был, как тень, как тень...
А кто-то мудрый во мне смеялся,
Твердя: проснись! Довольно! День.
Что же, проснулась наконец ее душа •иль досель не от­
грезила~? Как будто проснулась, но еще не совсем.
А ведь казалось, что ее мечта о светлом ангеле, вольно
легшем на землю ради свободы людей, потухла уже давно,
еще до войны и революции.
Вспоминая, какой она была в <19>17 г. и в начале <19>18 г.,
поглощенной общественно-политической работой, в част­
ности борьбой с ненавистными большевиками, трудно себе
представить, что она вообще могла тогда мечтать о чем­
либо отвлеченном, а тем более о такой явной чепухе, как
белый дьявол, когда и ребенку ясно было, что он - крас­
ный. Но если судить по этому о степени ее сознательности,
то отчет в происходящем она отдает себе вполне. В одном
ее стихотворении от сентября <19>18 г. дьявол является
ей уже не в романтическом плаще, скрывающем его лицо,
как в < 1>905 г.:
478
Он пришел ко мне, - а кто, не знаю,
Очертил вокруг меня кольцо.

Он сказал, что я его не знаю,
Но плащом закрыл себе лицо.
А почти без маски, в образе наглого палача-чекиста. Но что
смущает- это легкость, с какой она с ним справляется (сти­
хотворение названо 4Час победы~). Так в реальности не бывает.
Гиппиус явно выдает желанное за данное. И если черт от од­
ного ее слова проналивается в тартарары, то исключительно
из уважения к ее литературным заслугам, ибо ее победа над
ним лишь на бумаге. Об этом с достаточной убедительностью
свидетельствуют и ее последующие стихи и - главное
-
третий визит черта, уже здесь, в эмиграции, - ненужный
и невозможный, если б она его победила действительно.
Но этот призрак, этот сон о победе ей необходим, чтобы
могла длиться, не потухала ее страшная и прекрасная мечта
о падшем ангеле, которого она любит, может быть, даже
больше Бога.
Но забегаю вперед (как уже имел случай отметить в на­
печатанной в 4Новом Журнале~ главе из той же книги
о Гиппиус, 4Ее судьба~, хронология ее стихов решающей
роли не играет, а лишь вспомогательную). В середине де­
кабря <19>18 г., т.е. приблизительно через месяц после дня
Архистратига Михаила, Гиппиус пишет стихотворение под
названием 4Тишь~.
На улицах белая тишь,
Я не слышу своего сердца.
И в нем подчеркивает связь своей судьбы с судьбой Пе­
тербурга и России. Эта связь подчеркнута и внешне - путем
повторения в рифме того же слова. Так первая строчка вто­
рого четверостишья 4Город снежный, белый - воскресни~
рифмует не случайно с четвертой: 4Сердце мое, воскресни,
воскресни!~ Не случайно, ибо 4Если кончена моя Россия­
я умираю!~. Не случайно и сопоставление первой и третьей
строчек последнего четверостишья: 4Воскресение- не для
всех~ и 4Над городом распростерся грех~. Тот же грех, что
распростерся над Петербургом, над Россией, - распростерся
и над ее душой.
В редкие, 4Зрячие~ минуты она это осознает и тогда,
вглядываясь в себя тайно-тайно, так, 4чтобы и Бог не уви­
дел, не подслушал~ (иначе покаянья- не миновать), видит
479

себя обнаженно, соответственно времени жизни и мере своей
сознательности.
Должно быть, в одну из таких ~зрячих>> минут и написано
то восьмистишье, о каком сейчас будет речь. Но уже дня
за три до того с ней случается ~что-то~, от чего изменяется
все, как она говорит в стихотворении ~дни~.
Но знаю молнии: все изменяется...
Во сне пророческом иль наяву?
Копье Архангела меня касается
Ожогом пламенным - и я живу.
Копье Архистратига Михаила. Ощущенье ожога мучи­
тельно-блаженное у нее - несколько дней. А затем, в ночь
с 7 на 8 ноября, она вдруг понимает, что ей надо делать.
Отойдя от окна, она садится на кушетку, в угол, берет
лежащие на круглом столике рядом с папиросной коробкой
работы Лукутина и водяной пепельницей, от которой пахнет
мокрыми окурками, тетрадь, карандаш и пишет, без помарок,
восьмистишье. Но две последние строчки не записывает,
а вместо слов ставит тире - по четыре в каждой, в общем,
восемь. В виде заглавия она рисует восьмерку.
Вот это стихотворение, каким оно записано ее рукой
в черновой тетради, ~лаборатории стихов~, как она ее на­
зывает, а затем переписано без изменений в <<брюсовскую~,
подаренную ей Валерием Брюсовым, тетрадь:
8
Восемь слов в сердце горят,
Но сказать их не осмелюсь.
Есть черта - о ней молчат
И нельзя переступить через.
А все-таки? Ведь никто не поймет,
Что слова эти налиты кровью:
~----
---
-».
111
-
Догадываетесь? - спрашивает Гиппиус, показывая
на следующий день это стихотворение одному, пришедшему
ее поздравить приятелю.
480

Это - проверка. Она боится, что горящие в ее сердце
слова горят так ярко и обжигают так больно, что догадаться
о них может каждый. Отрицательный ответ ее успокаивает,
и больше она к этому не возвращается.
Проходит двадцать семь лет. Она умирает и тайну этих
слов уносит с собой в могилу.
Можем ли мы их восстановить, можем ли догадаться, какие
из всех человеческих слов те восемь, что она не хотела при
жизни произнести вслух и на какой случай она их хранила?
И да и нет, ибо точно мы этих слов не узнаем никогда.
Как бы ни были наши догадки близки к истине - тайна ос­
танется тайной. Но если слова в их единственном сочетании
для нас потеряны безвозвратно, то, может быть, не потерян их
смысл. Зная, чем жила и чем интересовалась в то страшное
время Гиппиус, мы при пекотором воображении могли бы
не записанные слова восстановить приблизительно.
Во всяком случае, одно из них почти наверно - ~лю­
бовь~. Банальности рифмы ~кровью - любовью~ Гиппиус
в таком стихотворении, как ~в~. не побоялась бы. Ее стихи,
где она обнажает душу, всегда просты и в своей простоте
незаметны, - стыдливы той ~возвышенной стыдливостью
страданья~, о какой говорит Тютчев. Кто, например, помнит
следующие две строчки ее стихотворения ~в ноября~:
Вечные смены, вечные смежности,
Лето и осень - день и ночь.
Между тем в этих нищих, забвенных словах, на кото­
рые, как на заплаканные детские лица, никто не обращает
внимания, - вся трагедия ее души. Напротив, за многими
ее с блеском написанными стихами, вроде ~час победы~.
технически, может быть, одном из ее самых совершенных
стихотворений, нет никакой реальности, если не считать
реальностью факт воли.
В явь превращу я волей моею
Все, что мерцает в тающем сне.
Но это ей удается не всегда и не вполне.
Зинаида Гиппиус всю жизнь думала об одном - о Боге,
любви и свободе. Но в зиму <19>1В г. под большевиками,
в порабощенном Петербурге, вопрос о свободе становится
4В1
16 Том 15 Бепая дьявоnицв

для нее самым важным. Она, конечно, понимала, что дело
не в одной только свободе, а в гармоническом соединении
всех трех начал между собой. Однако, как она их ни соеди­
няла, одно из них неизменно противоречило двум другим.
Это было похоже на детскую головоломку о волке, козе
и капусте, которых ей никогда не удавалось переправить
целыми и невредимыми с одного берега на другой. Между
тем это было так просто. Она чувствовала, что ее задача тоже
проста и что сложность- призрачная и, главным образом,
в ней самой. Но решенье не приходило.
Когда оно пришло - молния, о которой она говорит
в стихотворении ~дни~. ~но знаю молнии: все изменяется... ~.
и бьта молния сознанья - она поняла, что свобода
-
это имя
новое любви. И мгновенно все изменилось, встало на свое
место. И тогда ей открылся смысл 17-го стиха второй главы
Откровения: ~побеждающему дам... белый камень и на камне
написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того,
кто получает~. Она этот камень получила. Через три дня
было написано ~в~.
Вот это восьмистишье с двумя последними строчками,
как они сами сложились:
Восемь слов в сердце горят,
Но сказать их не осмелюсь.
Есть черта - о ней молчат,
И нельзя переступить через.
А все-таки? Ведь никто не поймет,
Что слова эти налиты кровью.
Но свободою Бог зовет,
Что мы называем любовью.
Допустим, что так это на самом деле и было, что все
восемь слов угаданы верно, но тогда нельзя не спросить:
какое отношение имеют эти слова к ее, с Россией общему,
греху, о котором, кстати, тоже неизвестно ничего и зачем
она их таила так тщательно даже от себя самой?
Я повторять их не люблю; я берегу
Их от себя, нарочно забывая.
Чтобы на это ответить, надо прежде всего знать, в чем
ее грех.
482

IV
О своем грехе она никогда не говорит прямо. Все, что
известно, - это что она, в редкие минуты, его сознает, что
каяться не хочет и не будет и что ее грех - •грех великий•.
И клонит долу грех великий,
И тяжесть мне не по плечам.
Это все. Впрочем, в одном стихотворении она говорит
несколько определеннее: •Тяжелее всех грехов - Богоу­
бъение•. Но, как я уже не раз отмечал, это не определяет
ничего. Всякий грех в большей или в меньшей степени -
Богоубийство. Все дело в том, кто и как убивает.
Что же до ее стихов о грехе вообще, явно выросших
из личного опыта - как же иначе!
-
то они слишком от­
влеченны, чтобы по ним можно было что-либо узнать о том
•великом грехе•, что над ней тяготеет.
Даже черт - он является ей трижды
-
ее не искушает,
по крайней мере первые два раза. Он приходит, так сказать,
уже •на готовое• и лишь •констатирует факт•, как будто
она пала еще до рожденъя. Он очерчивает вокруг нее кольцо
и, когда она его просит подождать, отвечает:
Твой же грех обвился, - что могу я?
Твой же грех обвил тебя кольцом.
А какой - неизвестно. Во втором стихотворении, • Час
победы•, она черта •побеждает•, разрывая кольцо.
В этот час победное кольцо мое
В огненную выгнулось черту.
Но мы знаем, что это лишь мечта об освобождении и что
на самом деле кольцо превратится в мертвую петлю, от ко­
торой ее спасет только чудо.
Искушает ее черт или делает вид, что искушает, лишь
в третье посещение, уже здесь, в Париже. Соответственно
с временем и местом изменяется и его внешний облик.
16*
Он приходит теперь не так.
Принимает он рабий зрак.
483

Это уже не ангел в темной одежде, прячущий лицо под
романтическим плащом, как в <19>05 г.; не красный дьявол
в образе чекиста-палача, какие ходили с обыском после ок­
тябрьского переворота, это - скромный эмигрант-обыватель,
шофер такси или рабочий на обойной фабрике, полуин­
теллигент с интересом к литературе, усердный посетитель
•Зеленой Лампы~. а может быть, даже воскресный гость
на авеню дю Колонель Бонэ, куда он проник под видом
4МОЛОДОГО ПОЭТа~.
Но это черт. И он ее искушает. Зная ее слабость ко вся­
кого рода выдумкам, он ей предлагает забавную и как бы
невинную игру:
Хочешь в ближнего поглядеть?
Это со смеху умереть!
Назови мне только любого.
Укажи скорей хоть кого,
И сейчас же тебя в него
Превращу я, честное слово!
Она слушает благосклонно, не догадываясь, что перед
ней черт. И ободренный черт продолжает:
На миг, не на век!- Чтоб узнать,
Чтобы в шкуре его побывать...
Как минуточку в ней побудешь -
Узнаешь, где правда, где ложь,
Все до донышка там поймешь,
А поймешь - не скоро забудешь.
Тут выражение ее лица меняется. Она узнала гостя и при­
нимает надменно-холодный вид. А черт беспокоится:
Что же ты? Поболтай со мной...
Не забавно? Постой, постой,
И другие я знаю штучки...
Но она не отвечает.
484
Уходи - оставайся со мной,
Извивайся, - но мой покой
Не тобою будет нарушен...
И растаял он на глазах,
На глазах растворился в прах,
Оттого, что я - равнодушен ...

Скажем прямо: и эта ее победа над чертом - не более как
мечта о победе. Она хотела бы, чтобы так было, на самом же
деле черт и в этот раз приходит на готовое и лишь ~конс­
татирует факт~. Искушенью, какому он ее подвергает, она
поддалась уже давно, и ее равнодушие - напускное. Редко,
когда ее сердце билось с такой силой, как в это третье свида­
нье. Она поняла сразу, зачем он пришел: выпытать те восемь
слов, что она скрыла от всех, но о существовании которых
он неизвестно как пронюхал. Вот истинная цель его визита.
Больше она с ним в жизни не встретится. Однако это
еще не конец ...
А душу ближнего она знает как свои пять пальцев. На­
смотрелась на нее, слава Богу, достаточно, узнала, где в ней
правда, где ложь, все поняла до донышка...
Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,
Чужое сердце видеть, как свое.
Вот и узнала, и увидела, и, не выдержав, отвернулась
с ~брезгливым презрением~.
Ни слов, ни слез, ни вздоха, - ничего
Земля и люди недостойны.
~мне- о земле- болтали сказки: ~Есть человек. Есть
любовь. А есть лишь злость. Личины. Маски. Ложь и грязь.
Ложь и кровь~. В другом стихотворении, ~Страшное~, она
говорит:
А самое страшное, невыносимое -
Это что никто не любит друг друга.
Если никто, то, значит, и она никого не любит. Но ведь
не всегда было так. Когда-то она вглядывалась в человечес­
кую душу с любовью и тогда видела другое.
В углу под образом
Горит моя медовая свеча.
Весной, как осенью,
Горит твоя прозрачная душа.
Душа, сестра моя!
Как я люблю свечи кудрявый круг!
Молчу от радости,
Но ангелы твои меня поймут.
485

~я была имеющая много!>,- вспоминает она в ~заклю­
чительном слове!>. А теперь у нее, кроме ее греха да восьми
незаписанных слов, - ничего.
Все умерло в душе давно.
Угасли ненависть и возмущенье.
О, бедная душа! Одно
Осталось в ней: брезгливое презренье.
Грех свое дело сделал: убил душу. Богаубийство - са­
моубийство. Но у этого страшного греха два имени - одно
для России - свободоубийство.
Народ, безумствуя, убил свою свободу
И даже не убил - засек кнутом.
Другое - любвеубийство, для Гиппиус.
v
Внешне на 11Ьis, Avenue du Colonel Bonnet, как некогда
на Сергиевской, 83, все по-прежнему. Так же она поздно
встает, ходит днем с Д.С. в Булонский лес или едет к порт­
нихе, по воскресеньям принимает ~молодых поэтов!>, пишет
доклады для ~зеленой Лампы!>, будто не случилось ничего,
будто черт к ней и не заглядывал. Ее золотой сон так же
ослепителен, и так же она идет от победы к победе. С той же
легкостью, с какой она победила черта, она побеждает смерть.
Когда я воскрес из мертвых,
Одно меня поразило...
Но тут случается неприятность: неожиданно она получает
красное, как бы пасхальное яйцо. Но из него выползают змеи.
Это - чертов подарок ко дню ее преждевременного воскре­
сенья. Поторопилась, матушка. ~воскресение- не для всех>>.
Не отрываясь, она холодно смотрит на выползающих змей:
Ползут они скользящей чередою,
Ползут, ползут за первою змеею,
Свивая туго за кольцом кольцо.
И так же холодно, с гадливой усмешкой, замечает:
486
Ах да, и то, что мы зовем Землею -
Не вся ль Земля - змеиное яйцо?

Это даже не ад, это - безумье.
Теперь ее от золотого сна, от Царства Божьего на земле
отделяет - змеиный ров.
Об этом Царстве в ее стихах так же мало, как о ее грехе.
Сказать и не сделать хотя бы шага по направлению к завет­
ной цели - значит предать свое самое святое. А сделать она
и первого не может, ибо, не смирившись, не покаявшись, его
не сделаешь. Вот, между прочим, одна из причин - не глав­
ная, - почему она не хочет произнести вслух те восемь слов,
что горят в ее сердце.
Но еще никогда она об этом Царстве не молилась с такой
силой, как со дна змеиного рва. И чем ее презренье холод­
ней и насмешка злей, тем явственней вздох: да приидет
Царствие Твое.
После смерти Мережковского она внутренне остается
совершенно одна. Бог ждет с присущим Ему терпением,
когда она покается. Но она упорствует. Она хочет, чтобы
ее простили, как ребенка прощает мать, не принуждая его
ни к чему. Наконец Бог от нее отступает. Она удивлена.
~Если б я была Богом, я бы простила~. Ей всегда казалось,
что она знает о Нем что-то, чего не знают другие.
Ты не любишь овец покорных,
Не пропадающих.
Ты любишь других - упорных
И вопрошающих.
Но вот, оказывается, она ошиблась: Он любит первых
учеников и старых дев ...
Она еще может шутить. Но скоро ей будет не до шуток.
Впрочем, даже в самые страшные минуты она умудряется
разъединить себя со своим страданием. И однажды, когда
ей кажется, что вместо пришедшего ее навестить старого
приятеля перед ней черт, она от его лица пишет стихотво­
рение, где он ей как будто говорит:
На харю старческую хмуро
Смотрю и каменпо молчу.
О чем угодно думай, дура.
Аяодухе- нехочу.
У нее есть поклонник- Иосиф Григорьевич Лорис-Мели­
ков. Этот очаровательный человек, старый дипломат, бывает
487

у нее раз в неделю обязательно, приносит ей цветы и посвя­
щает ей французские сонеты. Это ее последний рыцарь. Он
ее проводит до самой двери, на которой написано: •Оставь
надежду всяк сюда входящий>.>.
Об этом ее предсмертном схождении в ад мы не знаем
почти ничего. Но если судить по ее стихотворению •Пос­
ледний круг>.> и по намекам в некоторых других ее стихах,
она была на краю безумья. Вот конец •Последнего круга>.>:
Будь счастлив, Дант, что по заботе друга
В жилище мертвых ты не все узнал,
Что спутник твой отвел тебя от круга
Последнего - его ты не видал.
И если б ты не умер от испуга,
Нам все равно о нем бы не сказал.
Но что могло ее, человека бесстрашного, никаких мыслей
ни о Боге, ни о черте не боящегося, не раз и Богу и чер­
ту противостоявшего, что могло ее в последнем круге так
потрясти?
Только одно: что Бог и дьявол - две ипостаси векоего
неведомого существа, ни дьявола, ни Бога и Бога и дьявола
вместе, представить себе которого человеческое сознание
не в силах. Она вдруг почувствовала себя в его власти и по­
няла, что это - гибель ее и мира.
Это длилось мгновенье. Словно сверкнула черная мол­
ния. Если б продлилось дольше - разум не выдержал бы.
Но в этом мгновении уже было начало идущей на нее из глу­
бины вечности бури смерти.
И не будет падений в бездны:
Просто сойду со ступень крыльца,
Просто совьется свиток звездный,
Если дочитан до конца.
Это стихотворение, которое почему-то любил И.И. Фон­
даминский, тоже из числа ее •победных снов>.>. Но ее созна­
ние ей подсказало - оно ошибалось редко,
-
что ее конец
будет далеко не такой простой и легкий, как она мечтает.
Тогда она написала свое восьмистишье и скрыла на самом
дне души, в ее самых недоступных тайниках- так, чтобы
не мог найти враг - восемь волшебных слов.
488

Но когда налетела на нее буря смерти и силы ада об­
рушились, у нее было в руках это непобедимое оружие -
крест. Число креста - четыре. Восемь горящих в ее сердце
слов - как бы двоящийся в трепете пламени огненный крест,
приносимая втайне двойная жертва - Бога за мир и мира
за пришествие Духа: да приидет Царствие Твое.
Вот что значат не записанные Гиппиус восемь слов и вот
отчего она их не записала.
489

М.В. Вишняк
З.Н. ГИППИУС
По делам •С<овременных> З<аписок>• Зинаида Ни­
колаевна Гиппиус сносилась в первую очередь и скорее
в личном порядке с Фондаминским, а затем со мной. Такое
•двуподданство• имело свои преимуiЦества и свои недо­
статки - для обеих сторон. Оно осложняло и затягивало
решения. Оно давало сотруднику возможность апеллировать
от одного редактора к другому, а то и •разыгрывать• одного
против другого. Снимая ответственность с определенного
лица, оно лишало возможности использовать обычный прием
успокоения недовольного сотрудника при наличности кол­
легиальной редакции: •я - не я•, я отлично вас понимаю
и совершенно согласен, но •они•, редакция, к сожалению,
решили и т.д.
З.Н. Гиппиус, как известно, была поэтом, драматургом,
романистом, литературным критиком, публицистом и, если
хотите, - политиком. В иерархии литературного творчества
вершиной - даже выше драматургии
-
принято считать
поэзию. За последние, примерно, четыре десятилетия своей
жизни Гиппиус странным образом отдавала предпочтение
политике и публицистике перед поэзией. Несмотря на все
политические неудачи, постигавшие и лично З.Н., и ее ок­
ружение, да и всех других, политика неизменно влекла ее
к себе. И до самой кончины не переставала она политически
метаться из стороны в сторону, меняя, иногда на протяже­
нии месяцев, героев политических увлечений, но неустанно
возвраiЦаясь к своей неистребимой •страсти•.
490

В вопросах общего, или •миросозерцательного•, порядка
Гиппиус светила отраженным светом, падавшим на нее от
Д.С. Мережковского, тоже поэта, литературного критика
и мыслителя-эрудита. Многолетний секретарь Мережковских,
В.А. Злобин, утверждает, что Гиппиус была и зачинатель­
ницей идей и планов, которые с изумительной чуткостью
воспринимал и разрабатывал Мережковский. Кто бы ни был
первоначальным творцом связанной с именем Мережковс­
кого религиозной мистики, - Гиппиус сводила эту мистику
с заоблачных высот на землю, связывала отвлеченные раз­
мышления со злобами дня и популяризовала их в перио­
дической печати.
З.Н. Гиппиус пользовалась всероссийской известностью.
У нее бывало множество поклонников ее таланта, в раз­
ное время разных, и, как оказалось, - до невероятля мало
верных друзей. Большинству она изменила. Другие, она
была убеждена, изменили ей. По своенравной своей на­
туре З.Н. неспособна была подчиняться чьему-либо ру­
ководству или следовать за кем-нибудь. Но и за собой
она не умела вести. Почти все единомышленники в фи­
лософской, литературной, политической областях отошли
от Мережковских раньше или позже. Редко кто просто от­
странился. Чаще отходили с возмущением, а то и с про­
клятиями. Достаточно назвать Блока, Белого, Ходасевича,
Бунина.
За ум и острое, жалящее перо Гиппиус сравнивали со змием
и даже с вульгарной •змеей подколодной•. Гумилев называл
ее •больной жемчужиной•. Ремизов - •вся в костях и пру­
жилах, устройство сложное, но к живому человеку никак•.
Петербургские иерархи величали •белой дьяволицей•. Даже
друзья, сохранившие верность, - •ведьмой•, по свидетельству
Злобина. А Белый живописал ее, как •епископессу, благо­
словлявшую собравшихся лорнеткой и миропомазывавшую
перчаткой• ...
На замечательном портрете Льва Бакста молодая Гип­
пиус - в мужском костюме с заложенными в карманы ру­
ками, рукава окаймлены кружевными манжетами, а ноги,
изящные, длинные, тонкие, перекинуты одна на другую.
Полуоткинувшись и склонив головку, с кокетливым задо­
ром взирает поэтесса на мир прищуренными близорукими
глазами. Это Гиппиус первых десятилетий своей деятель-
491

ности, ~вяще изломившаяся~ символистка и декадентка,
приятельница Брюсова, Минского, Волынского, жрица чис­
того искусства, не считающаяся ни с какими предрассудка­
ми и ни с чьим самолюбием. Это эпоха крайнего самоут­
верждения: ~люблю себя, как Бога~ и ~хочу того, чего нет
на свете~.
При всей бесспорности Гиппиус-поэта, который останется
в истории русской поэзии, имеется еще жанр литературы,
который, по мнению многих, в том числе поэтов и литера­
турных критиков, является высшим достижением в много­
образном и разнохарактерном творчестве Гиппиус. Это - ее
эпистолярное творчество. Г.В. Адамович утверждает: ~Рано
или поздно станет общепризнанной истиной, что отчетливее,
сильнее всего талант Зин. Гиппиус, ~единственность~ ее
личности, - как выразился в дневнике своем Блок,
-
запе­
чатлены не в стихах, не в рассказах, не в статьях, а в частных
ее письмах~.
В течение 15 лет, с 1923 по 1937 г., я был в числе много­
численных адресатов и корреспондентов Гиппиус. То краткие,
синего цвета ~пневматички~ (доставляемые в экстренном
порядке), то пространные на несколько страниц, написанных
от руки, разного формата, цвета и качества бумаги, - иногда
два письма в день, а то ни одного на протяжении месяцев
и даже лет, - письма эти связаны с сотрудничеством Гип­
пиус в ~с.з.~. Началось с технической оплошности, -по­
видимому, самого автора, а не типографии. В корректуре
~литературной записи~ оказались ~фатальные описки! На­
пример, - о расцветшем Моисеевом жезле, когда я внезапно
вспомнила, что с ним этого никогда не случалось, а расцвел
Ааронов! Нормальные люди будут упрекать меня в невежес­
тве, а ненормальные, пожалуй, в антисемитизме! Я не хочу
ни того, ни другого. Поэтому - нельзя ли мне все-таки
корректуру?~
Это и другие ходатайства и требования, чаще законные
и неизменно в шутливой, иронической, а то и саркасти­
ческой форме, вызывали, естественно, ответные реплики.
И постепенно завязалась переписка, в которую то и дело
вклинивались ~выяснения личных отношений~ и обмен мне­
ний на политические темы - личного и общего порядка.
Гиппиус утверждала, что не имеет вкуса к политике, что
она ~отнюдь не профессионал~. ~не участник событий, име-
492

ющий влияние на них•, а всего-навсего ~просто обыватель,
созерцатель, наблюдатель•,- ~записыватель•. Но это бьmо
не так - и в России, и в эмиграции Гиппиус постоянно
куда-то входила и откуда-то выходила, политически сходи­
лась и расходилась (и расходилась охотнее, чем сходиласьl),
мирилась и мирила, ссорилась и ссорила, - не переставая
оставаться почти в полном политическом одиночестве и изо­
ляции. Многолетний опыт ничему ее не научил, и в годы
сотрудничества в ~с.З.• она, как и встарь, с увлечением за­
нималась политикой, делая ее на свой эстетически-капризный
лад.
Она нападала на всех - с особенной страстью на Куско­
ву, Пешехонова, Чернова, Степуна и Керенского, - от ко­
торого отвернулась, по ее уверению, уже в июне 1917 г.
и к которому вернулась в 30-х гг. В 20-х она защищала
свою особую, якобы новую позицию. Разместив всех с нею
песогласных-а кто был согласен с нею? - по двум пу­
тям, ~изведанным, исхоженным, утоптанным•, себе Гиппи­
ус наметила ~третий путь•, ~центр•. Она писала (14 янв.
1924 г.): ~с тех пор как эмиграция треснула на две части- я
сознательно сижу в трещине. Очень неудобно сидеть там,
да еще одной, но как быть? Ни очарование Кусковой со Сте­
пуном, ни таланты Бунина и Шульгина не заставят меня
изменить ~предмету• (в смысле моей ~правды• и в смысле
человека)•.
Поиски Гиппиус своего особого пути ~не правого и не ле­
вого• были искренни и заслуживали всякого признания.
Но объективно, в сознании окружавших ее, они оборачи­
вались совсем иначе. Редакция ~возрождения•, где Гип­
пиус, параллельно с частной перепиской, публично искала
свой путь, бесцеремонно сблизила этот третий путь Гиппиус
с путем, избранным Муссолини: ~из опыта Муссолини мы
почерпаем то поучение, что в политической жизни пути
не ограничиваются правизной и левизной, что эти понятия
правизны и левизны, эти политические шоры устарели, что
возможны какие-то иные пути... •
Мне трудно объяснить удовлетворительно, почему З.Н. Гип­
пиус в поисках своей политической линии обратила свое бла­
госклонное внимание на меня и сделала меня конфидентом
ее добрых и недобрых чувств. Может быть, единственным
мотивом было то, что персонифицируя и отождествляя ~с.З.•
493

со мной, она считала, что воздействие на меня в какой-то
мере может отразиться и на политическом направлении жур­
нала. Как бы то ни было, в письмах ко мне, как и в том, что
она писала в ~возрождении~ о ~символическом Вишняке~,
обозначая им всех ~левых~, с которыми считала возможным
иметь дело, она бывала и отменно любезной, и недопустимо
резкой.
Уже через две недели, как началась переписка, Гиппи­
ус писала: ~это прямо ужасно, во что превратился наш
~роман~. Только что я чему обрадуюсь - Вы тут-то меня
изничтожите. Чуть я найду, что Вы поступили благородно
и красиво, оказывается, что Вы полны раскаяния и рвете
на себе одежду. Нет, я больше не могу. Я требую свидания
(подчеркнуто дважды)! .. Хочу, чтобы Вы мне решительно
все высказали, а я буду слушать и принимать к сведению~.
Наряду с этим она издевалась, язвила и корила журнал
в целом и отдельных его редакторов. Почти все вызывало
ее возражения, недовольство или осложнения.
~стихи Цветаевой - конечно, дело вкуса редакции, но на
одной странице с .моими - этот узел,
-
во всяком случае,
бесспорное безвкусие. Вы не согласны?~ - спрашивал мой
корреспондент. ~Шмелева я (уж тут- я) не только простила,
но даже и не сердилась ни секунды; ответила ему ласково
и успокаивающе, сказав, что как бы он ко мне ни относился, -
я всегда отношусь к нему с неизменно хорошим чувством
в душе. Но вам совсем не к лицу тоже ~шмелять~. Я пишу
мои отзывы по силе разума и по совести и в этом полагаю
мою честь (хотя допускаю, что могу, обьективно, и ошибать­
ся). Скорее просите у меня прощения, что обвинили меня
в ~лицеприятии~, а то подумайте, как же таких сотрудников
в журнал пускать? Я очень сдавлена двумя цензурами, вашей
и милюковской; если бы я могла как в прежние времена
при духовно светской цензуре ~нового Пути~ 1 или просто
светской ~дня~2 говорить полным голосом, я бы говорила
больше и лучше, но не иное!~ (17.1.26).
~У каждого писателя своя психология. Я прекрасно по­
нимаю Вашу. И мне только жаль, что никогда вы не хотели
1 Религиозно-философский журнал, выходивший в Петербурге до Пер­
вой <мировой> войны.
2 Ежедневная газета в Петербурге до большевиков.
494

понять меня. Я это отношу исключительно к недостатку
внимания к вашей покорной слуге• и т.д. (4.IX.26).
В другой раз Гиппиус почувствовала себя задетой тем,
что ~с.З.• попросили у нее более актуальный очерк, нежели
предложенный ею, - о Полонеком и Плещееве. ~ну уж, что
там, дорогой Марк Вениаминович! Уж лучше б признались
просто, певелико преступление - желать ~отдохнуть• от меня,
точно я не понимаю! В ~неловкости• вашей последней и я,
пожалуй, отчасти виновата: чего сама раньше не догадалась.
Так что и ни к чему ваше это письмо, такое официальное,
точно ~письмо в редакцию•: какая же я ~редакция•, и что
мне делать с грозным ~является да представляется•, когда
все будто на ладонке, а беды нет никому. Неужели, серьезно,
вы бы предпочли, чтоб я верила такой шутке: будто редакция
не приемлет тему о русской литературе? Правда, Сунорин
и Чехов были плохие революционеры, но зато у Плещеева
имеется ~вперед, без страха и сомнения•, а у Вейнберга
~Море•, а у Григоровича ~Антон Горемыка•. Неужели мне
верить, что даже и за них редакция не могла стерпеть имен
двух первых (и Майкова, признаюсь)• (13.V .24).
И я, и Руднев, и Фондаминский доказывали Гиппиус
в устном порядке и в письменном, что мы вовсе не намерены
~отдохнуть• от нее. Она продолжала стоять на своем, и редак­
ция вынуждена была уступить: в 21-й книге ~современных
Записок• появилось ~Благоухание седин• - о Плещееве,
Полонском, Вейнберге, Суворине, Чехове и Толстом.
Как я уже упоминал, Гиппиус было трудно сотрудничать
в ~современных Записках•, но объективные трудности она
сильно иреувеличивала и утрировала, изображая себя жер­
твой, которую притесняют, - что было только оборотной
стороной присущего ей убеждения в собственном превосходс­
тве и правоте. Открыто она, конечно, об этом не говорила
и не писала, но иронически на это не раз намекала. Приве­
ду для иллюстрации одно из ее шуточных сопровождений
к статье (это было вскоре после эпизода с ее нападками
на Горького < ... >).
Чтоб вновь не стало небу жарко
От скучных покаяний Марка -
Писал я каждую строку
Во угожденье Вишняку.
495

Ну, и была, ей-Богу, мука!
А если вышла только скука -
Скажу, нимало не смущен,
Что в ней виновен не Антон.
(20.11 .24)
Без специального о том уговора Гиппиус и я воздержи­
вались от взаимной полемики на страницах ~современных
Записок•. Для этого мы пользовалисЪ газетами, в которых
сотрудничали: ~возрождением• и ~днями•. Тут я чувствовал
себя гораздо свободнее - не был редактором, оказывавшим
~гостеприимство•, - и давал выход своим чувствам. Я писал
о ~Путях и перепутьях З.Н. Гиппиус• ( ~дни• 14.XII .27)
и о ее ~символах и реальности• (4.1.28). Эпиграфом для
последней статьи я взял строки из старого стихотворения
Федора Сологуба (10.XII .1889):
... Тогда последнего удара
Я равнодушно ожидал,
Но мой противник, злая мара,
Вдруг побледнел и задрожал.
Холодным тягостным туманом
Обоих нас он окружил,
И, трепеща скользящим станом,
Он, как змея, меня обвил.
Глаза туманит, грудь мне давит,
По капле кровь мою сосет,
Мне душно. Кто меня избавит?
Кто этот призрак рассечет?..
В долгу З.Н., конечно, не оставалась. И параллельно с по­
лемикой в печати полемика продолжалась в частных наших
письмах1 • Наша переписка всегда была окрашена политикой.
Я доказывал, что Гиппиус стремится ~обновить• политику
эстетикой. Гиппиус признавала, что я ~во многом прав•,
но уточняла, что в прошлом политик ~боролся• против эс­
тетики, а эстет ~не желал• политики. Теперь же, очевидно,
положение иное ( 18.Х.ЗО).
1 Часть сохранившихся у меня писем З.Н. Гиппиус опубликована в ~но­
вом Журнале~. N2 37. Нью-Йорк, 1954.
496

В начале 1927 г. Мережковские надумали зажечь в Париже
~зеленую Лампу•, на манер пушкинской, - для собеседо­
ваний на литературно-философские темы. Беседы немед­
ленно приняли политическую окраску. Говорили там много
и о ~современных Записках•, и о взглядах того и другого
редактора журнала. В издававшемся Мережковскими ~но­
вом Корабле• печатались ~протоколы• заседаний ~зеленой
Лампы•, - в частности, ~протоколы• заседания 1927 г.,
посвященного обсуждению доклада И.И. Бунакова о ~Рус­
ской интеллигенции, как духовном Ордене•. В числе многих
выступавших бьт и секретарь Мережковских В.А. Злобин,
сказавший, между прочим: ~Если из ордена русской интел­
лигенции могли выйти большевики, то, очевидно, в самой
его сердцевине была червоточина. И я боюсь, что червяк,
а, может быть, даже и нечто похуже(?- М.В.), нечто более
страшное, завелся и здесь, в эмиграции, в частности, в ~сов­
ременных Записках•. Да простит мне Марк Веньяминович,
что я их тревожу. Но как о них не говорить? Ведь это единс­
твенный русский журнал на всем свете. Как не предъявлять
к нему самые строгие требования? Он собирает русскую
культуру; это конечно, нельзя не приветствовать. Но не
повторяет ли журнал основную ошибку интеллигентского
ордена, не обезличивает ли он свободу? Для него она - я все
больше убеждаюсь - лишь отвлеченная идея, не имеющая
никакого внутреннего положительного содержания, нечто
вроде пустого мешка, который можно набить чем угодно,
и куда, увы, попало уже немало дряни. Нас такой ~свобо­
дой• не соблазнишь. Мы на опыте убедились, что нет ничего
разрушительнее отвлеченных идей; бесплотная, бескровная
идея свободы высосала нас, буквально, как вампир. Поэтому,
когда Бунаков расправляет крылья, мне хочется спрятаться
куда-нибудь подальше, зарыться в землю: знаю я, чего эти
взлеты стоят! И мы уже достаточно потеряли крови, чтобы
служить тому бледному чудовищу(?- М.В.), которое вос­
питывают в своем мешке ~современные Записки•• (~новый
Корабль•. N!! 4).
Мережковские всячески старались привлечь в ~зеленую
Лампу• не только своих ~сочувственников•, но и против­
ников. Однако, как и многие другие, я после двукратно­
го посещения ~лампы• утратил интерес к ней. Она была
интересна преимущественно тем, кто не имели никакого
497

отношения к литературе и политике и хотели взглянуть
на живую Гиппиус или Бунина, послушать Мережковского
или Ходасевича и, главное, понюхать, чем живы писатели
и что делается за редакционными кулисами: из-за какого
гусака поссорились Иван Иванович и Иван Никифорович
или чего не поделила Пульхерия Ивановна со своим Афа­
насием Ивановичем. На собрании ~лампы~ можно было
услышать поразительные вещи, вроде негодующего обличения
Д.С. Мережковским:
-
Вы с кем, с Христом или с Адамовичем?!.
З.Н., конечно, не могла примириться с тем, что ее ~лам­
пой~ пренебрегли. И в длинном послании она пытается
склонить корреспондента в пользу ~лампы~. ~вам не нра­
вится ~зеленая Лампа~. Очень хорошо. (Мне она тоже
не нравится.) Вы, конечно, отдаете себе полный отчет, почему
она вам не нравится, а нам почему этого не объяснили? Нам
неизвестно... Я не могу понять, почему вы,- как вы- счи-
таете себя ~блаженным~, не идя на совет нечестивых.<... >
Не знаю, почему вам кажется, что вы ~блаженные, не идя... ~
и, очевидно, -
Не узнаю,
Не схвачу, не рассужу,
Всех клубков не размотаю,
Всех узлов не развяжу, -
пока вы мне сами не поможете. С недоуменным приветом
3. Гиппиус~ (25.111.27).
И еще: ~ ... ну просто вам показалось, что ~литераторы~
позвали редакторов, чтобы бранить их за ~нелитератур­
ность~ или под видом ~нелитературности~ за то, что они
у них не все сплошь печатают. Действительно, какое по­
ложение редакторов при этом? Не защищаться же, не уве­
рять же, что литературен. Кроме того, если резко, - то со­
трудники обидятся. Вы правы, если так, если для этого
и зажгли перфидные писатели свою глупую лампу, но всего
лучше сказать им, - как гимназистам мы говаривали,
-
~ноль внимания, фунт презрения~. Такие разговоры сов­
сем никому не нужны, а споры на эту тему и того менее~
(31.111 .27).
З.Н. Гиппиус защищала ~лампу~. атаковала ее против­
ников, пока ~лампа~ сама собой не потухла.
498

Несмотря на все трудности, неприятности и обиды, ко­
торые Гиппиус претерпевала от •Современных Записок~.
журнал оставил длительный и глубокий след в ее созна­
нии. Присутствовавший при том, как З.Н. умирала, Злобин
свидетельствует, что и через 5 лет после того, как журнал
приказал долго жить, после всего пережитого миром и самой
Гиппиус за время войны и после она сохранила живой интерес
к журналу и перечитывала его. •Толстый том •Современ­
ных Записок~. который она, лежа после обеда на кушетке,
читает, вываливается из рук - в тот самый момент, когда
у нее отнимается правая рука и нога... ~ < ... >
На этом можно было бы кончить, если бы не посмертная
книга З.Н. Гиппиус, написанная ею в 1943-1944 гг. незадол­
го до собственной смерти (9 сентября 1945 г.), о Д.С. Ме­
режковском. Писала она, конечно, со всей доступной ей
искренностью и предельным приближением к своей правде.
Эта книга отбрасывает свет и на многое из того, что и как
Гиппиус писала в частных письмах 17-31 год назад.
Написанная в естественных думах о конце своего жиз­
ненного пути, посмертная книга Гиппиус не содержит почти
ни одного доброжелательного слова ни по чьему адресу,
за исключением, конечно, Мережковского и самого автора,
хотя говорить •о себе в высшей степени неприятно - было
и есть~. Булгаков, Андрей Белый, Карташев, Дягилев, Ке­
ренский, даже Философов и Фондаминский, не исключая
самого Владимира Соловьёва, - все помянуты недобрым
словом. И кем? Долголетней проповедницей •охристиа­
низации земной плоти мира~, религии •третьего завета~,
•вселенского братства~. автором стихотворения •Вер­
ность~, посвященного И. И. Ф-му (Фондаминскому), где
говорилось:
<< ••• Но сердцем бедным, горько равнодушным
Тебя люблю, мой верный, навсегда~.
(.с.З.>>, кн. 18-я).
В. Злобин свидетельствует, что •в кругу Мережковских~
фраза •когда однажды погибала Помпея, я завивала папи­
льотки~- стала •классической~. Посмертное произведение
Гиппиус подтверждает, что •Фраза~ точно соответствовала
внутреннему отношению автора к миру и людям. В предель-
499

ной гордыне, без самого отдаленного намека на собственные
грехи и заблуждения, - а сколько было тех и других, поли­
тических и иных 1 ,- Гиппиус кичится своей непримиримос­
тью к большевизму и отталкивается от всей политической
эмиграции: ~интеллигенты-эмигранты, войдя или не входя
в Церковь, будучи или не будучи масонами или евреями,
все равно не могли с полной непримиримостью к советской
власти относиться ... •
Конечно, З.Н. Гиппиус писала свою книгу в состоянии
некоторого аффекта, в одиночестве, еще более ее угнетав­
шем, может быть, чем нищета. Она озлобилась на весь мир
и презрела его. Это не меняет положения. Перечитывая
1 Я не касаюсь морально-политической капитуляции З.Н. Гиппиус в пору
Гитлера, так как это случилось уже после прекращения ~современных
Записок•. Но в эскизе к политическому портрету видной сотрудницы
~современных Записок• нельзя умолчать о сделанном по ее адресу
заявлении иресловутого органа Жеребкова, mтлеровского гаулейтера
для русской эмиграции во Франции.
~парижский вестник• перевел на русский язык и перепечатал 3 ян­
варя 1944 г. статью Мережковского, опубликованную в итальянском
фашистском издании в июле 1941 г. При этом сообщалось, что это дела­
ется ~с согласия З.Н. Гиппиус, верной соратницы Д.С. Мережковского
по борьбе с большевиками, так чутко осознавшей, что только в тесном
союзе с Германией, под водительством ее Великого Фюрера, будет наша
родина спасена от иудо-большевизма• ( ~парижский вестник•. N2 81).
После этого Париж, Франция и Гиппиус были освобождены от под­
чинения Гитлеру и Жеребкову. И больше года прожила З.Н. Гиппиус
в освобожденном Париже в атмосфере всеобщего отмежевания от часто
вынужденной связи с Гитлером и Жеребковым, - в атмосфере раскаяния
и покаяния в содеянном. Я не встретил, однако, ни одного публичного
заявления З.Н. о том, что Жеребков возвел на нее поклеп или, если
то была правда, - раскаяния с ее стороны или выражения хотя бы со­
жаления о содеянном.
~эволюция• Гиппиус бьта тем более неожиданной, что еще в конце
1939 г. она как будто относилась к наци и их юдофобии совершенно
иначе. В 69-й книге ~современных Записок• напечатан ею за подписью
Антон Крайний отзыв <<Об одной книжке• анонимного русского автора,
пожелавшего, по выражению рецензента, ~подпереть• антисемитизм
наци авторитетом В. В. Розанова. Заступаясь за последнего, А. Крайний
доказывал, что <<Розанов ходил около евреев, как завороженный• всю
жизнь. В еврейской религии Розанов ощущал ~связь Бога с плотью
мира, с полом, с рождением• и т.д.
500

сейчас письма Гиппиус в свете - или тени,
-
отброшен­
ных заключительным этапом ее жизни и творчества, трудно
отрешиться от вывода, что мысли и чувства, находившие
частичное выражение в ее стихах в •Современных Запис­
ках• и письмах, далеко не соответствовали подлинному ее
отношению к адресату и темам, которые она трактовала. Я
не слишком обольщался и обманывался и прежде. Посмер­
тная книга убеждает в том, что и худшие опасения, увы,
оправдались.
Письма Гиппиус представляются мне сейчас разновиднос­
тью •nрелестных писем•, которые распространялись в смутное
время с целью обольстить и склонить противника к переходу
на свою сторону. Гиппиус надеялась и старалась •выправить•
политическую линию •Современных Записок• и в этих целях
пыталась склонить на свою сторону руководителей журна­
ла. Она считала, что делает этим •nолитику•. Чем другим
объяснить эту затрату времени и духовной энергии, которой
требовала даже у скоро пишущей З.Н. Гиппиус ее переписка.
501

~ .... =~~
С.К. Маковский
ЗИНАИДАГИППИУС
(1869-1945)
Оглядываясь в конце жизни на прошлое, невольно уко­
ряешь себя... за многое, но больше всего за то, что недооце­
нил иных ушедших из этого мира спутников, не захотел
узнать их ближе, когда они были живы, поддался ходя­
чему о них мнению, сплошь да рядом поверхностно-одно­
стороннему.
Одним из таких ~укоров~ стала для меня Зинаида Ни­
колаевна Гиппиус после того, как я прочел и перечел нано­
во (благодаря содействию В.А. Злобина - он унаследовал
по завещанию архив Мережковских) все, что за долгую
жизнь бьто ею написано. Действительно все - или почти
все, и напечатанное, и неи:щанное: варианты стихотворений
в тетрадях, которые она называла ~лабораторией стихов~.
неоконченные рассказы и статьи, дневники (~самый личный~.
раскрывающий ее обнаженно-правдиво, она собиралась сжечь
перед смертью), некоторые письма (не отосланные или ей
возвращенные).
Я знал ее - с перерывами
-
много лет; весь мой ~пе­
тербург~ и эмигрантский ~Париж~ связаны с нею, до самой
ее смерти осенью 1945 года, а запомнилась мне Зинаида
Николаевна еще в Ницце в 92 году, совсем юной, незадол­
го перед тем вышедшей замуж за Мережковского. Семью
годами позже я стал встречать обоих в редакции ~Мира
Искусства~.
502

Ей шел тогда тридцатый год, но казалась она, очень тонкая
и стройная, намного моложе. Роста среднего, узкобедрая,
без намека на грудь, с миниатюрными ступнями... Красива?
О, несомненно. ~Какой обольстительный подросток!~- дума­
лось при первом на нее взгляде. Маленькая гордо вздернутая
головка, удлиненные серо-зеленые глаза, слегка прищуренные,
яркий, чувственно очерченный рот с поднятыми уголками
и вся на редкость пропорциональная фигурка делали ее
похожей на андрогина с холста Соддомы. Вдобавок густые,
нежно вьющиеся бронзаво-рыжеватые волосы она заплета­
ла в длинную косу - в знак девичьей своей петрапутости
(несмотря на десятилетний брак)... Подробность, стоящая
многого! Только ей могло прийти в голову это нескромное
щегольство ~чистотой~ супружеской жизни (сложившейся
для нее так необычно).
Вся она была вызывающе ~не как все~: умом произитель­
ным еще больше, чем наружностью. Судила З.Н. обо всем
самоуверенно-откровенно, не считаясь с припятыми поняти­
ями, и любила удивить суждением ~наоборот~. Не в этом ли
и состояло главное ее тщеславие? Притом в манере держать
себя и говорить была рисовка: она произносила слова ле­
ниво, чуть в нос, с растяжкой и была готова при первом же
знакомстве на резкость и насмешку, если что-нибудь в со­
беседнике не понравится.
Сама себе З.Н. иравилась безусловно и этого не скрывала.
Ее давила мысль о своей исключительности, избраннос­
ти, о праве не подчиняться навыкам простых смертных...
И одевалась она не так, как было в обычае писательских
кругов, и не так, как одевались ~в свете~, - очень по­
своему, с явным намерением быть замеченной. Платья
носила ~собственного~ покроя, то обтягивавшие ее, как
чешуей, то с какими-то рюшками и оборочками, любила
бусы, цепочки и пушистые платки. Надо ли напоминать
и о знаменитой лорнетке? Не без жеманства подносила
ее З.Н. к близоруким глазам, всматриваясь в собеседника,
и этим жестом подчеркивала свое рассеянное высокомерие.
А ее ~грим~ 1 Когда надоела коса, она изобрела прическу,
придававшую ей до смешного взлохмаченный вид: разле­
тающиеся завитки во все стороны; к тому же было время,
когда она красила волосы в рыжий цвет и преувеличенно
503

румянилась ( 4Порядочные• женщины в тогдашней России
от ~макияжа• воздерживались)1•
Сразу сложилась о ней неприязненная слава: ломака, декаде­
нтка, поэт холодный, головной, со скупым сердцем. Словесная
изысканность и отвлеченный лиризм Зинаиды Николаевны
казались оригинальничанием, надуманной экзальтацией.
Эта слава приросла к ней крепко. Немногие в то далекое
уже время понимали, что ~парадоксальность~ Гиппиус - от ре­
бячливой спеси, от капризного кокетства, что на самом деле
она совсем другая: чувствует глубоко и горит, не щадя себя,
мыслью и творческим огнем... Да и позже, после революции,
читатель, помнивший Гиппиус по Петербургу, продолжал
большею частью думать о ней с предвзятостью, хоть жила
она и писала последние полжизни в Париже и молодая ее
репутация должна была бы потускнеть.
Религиозная настроенность и любовь к России сочетались
в этой парадоксальной русской жешцине (германского корня)2
с эстетизмом и вкусом, воспитанным на ~последних словах~
Запада. В эпоху весьма попижеиных требований к поэзии
(поэты толстых журналов подражали Майкову, Фругу, Над­
сону, повторяя ~гражданские~ общие места) Гиппиус стала
~грести против течения~. возненавидя посредственность,
пошлость, культурное убожество и в искусстве, и в жизни.
Отсюда ведь и обида среднего читателя того времени... Но те­
перь? Теперь, когда все подверглось переоценке и сделалась
~новая~ поэзия общедоступной?
1 Андрей Белый, называвший Гиппиус •Зинаидой Прекрасной•, в своих
воспоминаниях •Начало века• (Госиздат, 1933) дает такой несколько
карикатурный, как всегда у него, портрет молодой З.Н.: •... точно оса
в человеческий рост, коль не остов -спленительницы• (перо - Обри
Бердслея); ком вспученных красных волос (коль распустит- до пят)
укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико; пудра и блеск
от лорнетки, в которую вставился зеленоватый глаз... шлейф белого
платья в обтяжку закинула; орелесть ее костяного,· безбокого остова
напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану•. Этот злостный
портрет А. Белого дает отдаленное представление лишь о •декаде­
нтской• личине З.Н. На самом деле ничего ядовито-осиного и •ловко
пленяющего сатану• не было в ее глубоком, изнутри сияющем взоре
да и во всем женском ее обаянии.
2 Отец ее принадлежал к роду обрусевших еще с XVI века немцев (из Мек­
ленбурга), мать, урожденная Анастасья Степанова, была сибирячкой.
504

К сожалению, и теперь, полвека спустя, Гиппиус остается
поэтом почти неузнанным, во всяком случае недооцененным
даже передовой критикой. Еще совсем недавно вышла книга
автора, с которым эмиграция привыкла считаться, и в этой
книге так характеризуется творчество Гиппиус: •История
литературы может оказаться к З.Н. Гиппиус довольно сурова.
Она почти ничего не оставила такого, что надолго людям
запомнилось бы. Ее писания можно ценить, но их трудно
любить. Они бывали оригинальны, интересны, остроумны,
умны, порой блестящи, порой несносны, но того, что до­
ходит до сердца, - не в сентиментальном, а в ином, более
глубоком и общем смысле, - то есть порыва, отказа от себя,
творческого самозабвения или огня, этого в ее писаниях
не было. Наиболее долговечная часть гиппиусавекого насле­
дия, вероятно, стихи, но и тут, если вообще возможна поэзия,
лишенная очарования и прелести, если может быть поэзия
построена на вызывающем эгоизме или даже •эгоцентризме~,
на какой-то жесткой и терпкой сухости, Гиппиус дала этому
пример. Талант ее, разумеется, вне сомнений. Но это не был
талант щедрый, и отсутствие всякой непринужденности
в нем, отсутствие •благодати~ она заменила или искупила
(1) той личной своей •единственностью~. которую отметил
еще Александр Блок~ 1•
Она стала известностью как раз в годы наших встреч
на •средах~ •Мира Искусства~ (1899 г.). Замечены были
ее очень •новые~ стихи (после совсем ранних, с уклоном
к Полонекому и даже к Надсону, что появлялись в разных
периодических изданиях, но не вошли ни в один ее сбор­
ник), и вызывали эти новые стихи- рядом с признанием
культурной •элиты~ - насмешки в широких кругах, где
ко всякой не совсем обычной литературе приклеивалея яр­
лык •декадентства~.
Сама Гиппиус, однако, от декадентов, которых называла
эгоистами, поэтами без соединяющей, соборной религиозной
правды, убежденно открещивалась и, обнаруживая в себе
с присущей ей честностью признаки декадентства, не ща­
дила и себя. Будучи натурой религиозной, думать иначе
она не могла, хотя своим интеллектуальным свободомыс-
1 Адамович Георгий. Одиночество и свобода. Нью- Йорк: Изд-во имени
Чехова, 1956. С. 153.
505

лием и своей необыкновенностью (не только психической,
но и телесной, возымевшей трагическое влияние на всю ее
жизнь) была кровно связана с декадентами и с литератур­
ными вкусами навыворот.
Едва примкнув к 4Миру Искусства~, она восстала
на равнодушие дягилевцев к религиозной проблематике:
не к ним ли обращено уничижительное замечание Антона
Крайнего (псевдоним Гиппиус-критика): 4Петербургские
декаденты - зябкие, презрительные снобы, эстеты чистой
воды~? Как только З.Н. окунулась в передовой Петербург,
сразу непереносимой показалась ей атмосфера гедонического
искусстволюбия, царившая в 4Мире Искусства~, и вместе
с Мережковским она задумала 4СВОЙ~ журнал, где говори­
лось бы о том, о чем эстеты не говорили: о правде христи­
анства, о теологии, об исторической миссии русской церкви.
В этом журнале, 4Новый Путь~, и стали появляться отклики
З.Н. на многообразные вопросы литературного, обществен­
ного и религиозного значения.
Не помню, читала ли она доклады на Религиозно-фило­
софских собраниях, но, сидя за председательским столом, она
постоянно вмешивалась в споры, чаще всего чтобы одернуть
не в меру увлекшегося Дмитрия Сергеевича или задать
вопрос 4ребром~ кому-нибудь из монахов.
Родился тогда же в 4Новом Пути~ и ее беспощадный
alter ego - Антон Крайний. Говоря о юношеских стихах
Александра Добролюбова, Брюсова, Ивана Коневского, Во­
лошина, Антон Крайний дал исчерпывающее 4объяснение~
декадентству как крайней писательской обособленности:
декадент пишет для себя, между тем поэзия - всегда 4одна
из форм, которую принимает в человеческой душе молитва~.
Гиппиус сказала это и стихами:
Слова - как пена,
Невозвратимы и ничтожны.
Слова - измена,
Когда молитвы невозможны.
А в ее интимном дневнике я прочел: 4Стихи я всегда
пишу, как молюсь ... ~
Но молитва - не одиночество, а общение, 4Соединение
многих во имя Единого, общность молитвенного порыва~.
Отсюда - отповедь Гиппиус современной поэзии, да и своим
506

собственным стихам: она чувствует их тоже очень современ­
ными, т.е. ~очень обособленными, своеструнными, в сво­
ей своеструнности однообразными, а потому для других
ненужными~. Она говорит это в предисловии к первому
своему ~собранию стихов~ (1904 г.): ~теперь у каждого
из нас отдельный, сознанный или не сознанный, но свой
Бог, а потому так грустны и беспомощны и бездейственны
наши одинокие, лишь нам дорогие молитвы~. И так закан­
чивается эта отповедь новой поэзии: ~пока мы... не найдем
общего Бога или хоть не поймем, что стремимся все к Нему,
Единственному, до тех пор наши молитвы, наши стихи -
живые для каждого из нас- будут непонятны и не нужны
ни для кого~. В одной из статей ~литературного дневника~
(где собраны критические отзывы Антона Крайнего) сказано
еще резче: ~почти вся поэзия и литература, поскольку она
декадентская, - вне движения истории, человечества, вне
борьбы между ~мы~ и ~я~, и ~она, эта литература, не имеет
отношения к движению жизни и мысли... ~.
Прошло полстолетия... Мы знаем теперь, что если ре­
лигиозный подход Гиппиус к поэзии и верен по существу,
то все же несправедлива ее беспрекословность в отноше­
нии к новой поэзии, стольким обязанной прежде всего ей,
Гиппиус: может быть, ярче других модернистов выразила
она характерную для конца прошлого и начала этого века
влюбленность в красоту и не менее характерный антиномизм
религиозных умонастроений и дерзающего богоборчества.
Никак нельзя сказать, что новая поэзия оказалась ~ненуж­
ной~: иначе не стала бы эта поэзия наиболее долговечным,
пожалуй, наследием нашей предреволюционной культуры.
Все поддельное в ней, велеречиво-бессодержательное, фо­
кусническое, декоративно-формальное постоянно забыва­
ется, но с годами становится она в лучших образцах лишь
бесспорнее, благодаря тому отчасти, чего и требует Антон
Крайний: духовному взлету, если еще не религии, не ~соеди­
нению многих~ во имя ~Его, Единственного~, то, несомненно,
молитвенных порывов. Пусть у каждого из поэтов только
~свой Бог, сознанный или не сознанный~, лучшие песни их
и полувеком позже оказались нужными! И яркий пример
тому - творчество самой Гиппиус, хотя так до конца и не об­
рела она веры немудрствующих и смиренных. Стихи ее за-
507

мечательны и по мастерству, и по духовной насыщенности.
Нет, история литературы не останется к ним ~суровой•...
Очень хорошо сказал в свое время об ее ~собрании сти­
хов• 1904 года Иннокентий Анненский: ~в ее творчестве вся
пятнадцатилетняя история нашего лирического модернизма...
Я люблю эту книгу за ее певучую отвлеченность•. Эта от­
влеченность ~вовсе не схематична по существу, точнее - в ее
схемах всегда сквозит или тревога, или несказанность, или
мучительные качания маятника в сердце... • 1
Самое молодое в ее первом сборнике стихотворение ~от­
рада• помечено 1889 годом. Год замужества: исполнилось
ей тогда двадцать лет. Для юношеского начала - какие это
строфы необыкновенные! Талант созрел сразу, и определилось
в ней то, что хочется назвать ~лирическим сознанием•, -
лейтмотивы, не покидавшие ее в течение всей жизни: медости­
жимость любви и оставлепиость Богом вместе со страстным
томлением и по любви всеразрешающей, и по небу:
Мой друг, меня сомненья не тревожат.
Я смерти близость чувствовал давно.
В могиле, там, куда меня положат,
Я знаю, сыро, душно и темно.
Но не в земле - я буду здесь, с тобою,
В дыханьи ветра, в солнечных лучах,
Я буду в море бледною волною
И облачною тенью в небесах.
Но это еще не вполне самостоятельные стихи, в них явно
звучит Лермонтов (от него вообще многое у Гиппиус); лишь
четырьмя годами позже написана ~песня• -с нее, собственно,
и началась поэтическая карьера З.Н. Стихотворение поражало
остротой выразительности и ритмическими вольностями,
до того не допускавшимися. И сейчас ~песня• не утратила
ни своего очарования, ни историко-литературного значения;
тут Гиппиус как бы называет все, что грезилось и о чем
плакалось ей в течение жизни:
Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею, -
С вечернею зарею.
1 Аполлон. Кн. 3. С. 8-9 .
508

И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...
И это желанье не знаю откуда
Пришло, откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда!
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает.
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
Большой смелостью была в то время сама форма сти­
хотворения: в иных строчках - прибавка слога в стопе,
нарушающая метр (~мне нужно то, чего нет на свете~).
Этот перебой вместе с повторением тех же слов и неодина­
ковой длиннотой строк сообщает в ~песне~ особую прелесть
уводящему вдаль лирическому признанию сродни Верлену.
Лишь значительно позже Блок и Гумилев узаконили этот
прием, не слишком привившийся, однако, русскому стиху:
до сих пор писать ~паузником~. т.е. пропуская или прибавляя
слоги в стопе, считается новаторством. Впрочем, Гиппиус
не настаивала на своей находке, в большинстве случаев она
оставалась верна классическим размерам.
~Классичность~ отвечает мужественной ее настроенности,
стихи Зинаиды Николаевны и проза - всегда от мужского
~я~. Более того: если по духу она сродни Лермонтову, торит­
мической чеканкой и обдуманным выбором определений
ближе к Пушкину. Вот, например, ее ~Третий Петербург~.
стихотворение о Петербурге 1919 года, когда умножились
ее стихи на политические темы. Пережив мучительнее боль-
509

шинства наших поэтов трагедию «Октября~. она посвятила
падшей столице эти строфы непревзойденной, пожалуй,
гражданской ярости:
В минуты вещих одиночеств
Я проклял берег твой, Нева.
И вот сбылись моих пророчеств
Неосторожные слова.
Мой город строгий, город милый!
Я ненавидел - но тебя ль?
Я ненавидел плен твой стылый,
Твою покорную печаль.
Люблю тебя... Но повседневность
И рабий сон твой - проклял я .. .
Остра, как ненависть, как ревность,
Любовь жестокая моя.
И ты взметнулся мартом снежным,
Пургой весенней просверкал...
Но тотчас в плясе безудержном
Рванулся к пропасти- и пал.
Свершилось! В гнили, в мутной пене
Полузадушенный - лежишь.
На теле вспухшем сини тени,
Закрыты очи, в сердце тишь.
Какая мгла над змием медным,
Над медным вздыбленным конем!
Ужель не вспыхнешь ты победным
Всеочищающим огнем?
Чей нужен бич, чье злое слово,
Каких морей последний вал,
Чтоб Петербург, дитя Петрово,
В победном пламени восстал?
Вспомним, к слову, и другой «Петербург~, почти вари­
ант этого, относящийсяк 1909 году. Начинается им второе
«Собрание стихов~. выпущенное московским издательс-·
твом «Мусагет~. Уже в ту пору Петербург казался Гиппиус
«проклятым~, «Божьим врагом~. и она призывала на него
«всеочищающий огонь~. «Пророчеств неосторожные слова~
звучат с особой силой в последней строфе:
510

Нет! Ты утонешь в тине черной,
Проклятый город, Божий враг!
И червь болотный, червь упорный
Изъест твой каменный костяк!
Проклятнем Петербургу она разразилась в год, когда
возник ~Аполлон~ (1909), журнал столь ~петербургских~
художников и писателей. Мережковские не отказались в нем
участвовать, но обоих коробила ограниченная искусством,
эстетикой программа журнала, отчужденность ~Аполлона~
от того, что для Мережковских являлось единственно важным
делом России. Как мирискусники десятью годами раньше,
<<зябкими, презрительными снобами, эстетами чистой воды~
казались Гиппиус и аполлоновцы. Открытой вражды не воз­
никло (отчасти, думается, благодаря стараниям Вячеслава
Иванова), мы продолжали видеться; но лед не таял, запаль­
чивая прямолинейность З.Н. компромиссов не допускала.
На страницах ~Аполлона~ так и не появилось ни одного
ее стихотворения'.
О поэзии Гиппиус установилось мнение: головной, наду­
манный поэт... Неправда. Поэт умный и тяготеющий к абс­
тракциям, поэт, взвешивающий слова на весах тончайшей
сознательности, - вопрос другой. Разве может ум мешать
чувствовать и черпать образы из сердечной глубины? Даже
эти строфы Гиппиус о Петербурге - разве не полны из глуби
звучащего чувства, несмотря на то что холодят их ритори­
ческие проклятия?
В этой ~жестокой~ любви ее и ненависти сказалась двой­
ная природа З.Н.: рядом с мужественной силой - какое
женское нетерпение и капризный напор. И самообольщен-
1 Напомню, впрочем, что ни в каком ••штиидейном• эстетстве •Аполлон•
повинен не был. Об этом определенно говорит и мое редакционное
<<вступление• к первой книжке журнала: •Мечта о вдохновляющем
идеале, разумеется, уводит нас за пределы специально художественных
задач и тем. Но цели •Аполлона• остаются тем не менее чисто эстети­
ческими, независимо от тех идеологических оттенков (общественного,
этического, религиозного), которые может получить символ Сребролу­
кого бога- в устах отдельных авторов. Пусть искусство соприкасается
со всеми областями культурной сознательности, -от этого оно не менее
дорого нам как область самостоятельная, как самоцельноедостояние
наше - источник и средоточие бесчисленных сияний жизни•.
511

ность: Пушкин не назвал бы своих стихов 4Неосторожными
пророчествами~ ... Политические стихи Гиппиус (было их
много - больше, чем у кого-либо из русских поэтов, включая
Хомякова и Тютчева) часто страдают от жесткой резкости:
негодование переходит в грубоватое издевательство над тем,
что для нее хула на Духа... Зато когда утихал политичес­
кий гнев и оставалась лишь скорбь о потерянной России,
к ней приходили слова, совсем по-другому убедительные.
Вспоминая свой отъезд из советского Петербурга (вернее,
ряженое бегство из России с Мережковским и Д.В. Филосо­
фовым), она пишет всего восемь строк, но- как вылились
они из сердца!
ОТЪЕЗД
До самой смерти... Кто бы мог думать?
(Санки у подъезда, вечер, снег.)
Знаю. Знаю. Но как было думать,
Что это- до смерти? Совсем? Навек?
Молчите, молчите, не надо надежды.
(Вечер, ветер, снег, дома.)
Но кто бы мог подумать, что нет надежды...
(Санки. Вечер. Ветер. Тьма.)
Поистине своевременно вслушаться внимательно в ее
стихи, непонятно пренебреженные, если и не забытые вовсе...
Вспоминаются острые словечки Гиппиус, ее экстравагант­
ности, насмешки, ненависть к большевизму, но стихи (на­
печатано более трехсот) - какие из них остались в памяти
новых поколений?
В этом отчасти и ее вина. Стихотворцем она была на ред­
кость скромным. Тщеславная в жизни, -как любила нравиться
и умом, и женским обаянием, выдвинуть себя на первый план
в кругу писателей, учительствовать, доктринерствоватЪ по вся­
кому поводу, - к своей поэзии относилась она без малейшего
славолюбия. Редко читала свои стихи на публичных вечерах
и не поощряла разговоров о них среди друзей - разве в тех
случаях, когда поэзия ее давала повод к нападкам 4Толпы
непосвященной~. Так же была скромна Гиппиус и как бел­
летрист, автор исключительно тонких, проникнутых зоркой
мыслью и острым чувством, а то и сложной философской
проблематикай рассказов (и какой чудесный язык, всегда
512

психологически верный, поражающий и описательной сжа­
тостью, и правдой простонародных интонаций) 1 •
Много лет встречался я с З.Н., переписывался в годы,
когда заведовал литературой в эмигрантской газете, где
она сотрудничала; бывал у Мережковских и в Петербурге,
и на парижекой квартире, два летних отпуска жил у них
на даче в Канне, где проводил дни с З.Н. в разговорах на ли­
тературные, политические, религиозные темы... и все-таки
не задумался как следует над ее поэзией. Сама она редко­
редко прочтет какое-нибудь свое ~последнее~ ... И невдомек
мне было - за все время знакомства с З.Н. и моей искренней
привязанности к ней, всегда ровной со мной, приветливой,
~простой~ и отзывчивой, - как вдохновенно-насыщенны
строки, что писала она непрерывно всю жизнь с предельной
правдивостью, поверяя как на духу своим заветным тетрадЯм
изменчивые, противоречивые, но никогда не выдуманные
переживания.
Исповедь продолжалась до последнего часа. Стихов на­
копилось много. Но печатались они сравнительно скупо.
В Париже после изданного ~словом~ в Берлине ~дневника~
(1911-1921) вышел всего один тоненький сборник- ~си­
яния~ - в 1938 году. При этом иравилось ей подписывать
стихи какими-то псевдонимами ~на один раз~. З.Н. имела
слабость к шутливой мистификации. Напомню хотя бы это
стихотворение - такое многозначительное!
-
из второго
выпуска ~нового корабля~ (1927), подписанное ~в. Витовт~:
Дана мне грозная отрада,
Моя необщая стезя.
Но говорить о ней не надо,
Но рассказать о ней нельзя.
Иялинемодин?Невсели?
Мое молчанье - не мое:
Слова земные отупели,
И ржа покрыла лезвие.
1 Между ними есть совсем удивительные, напр. <~Странник~. <~Судьба~.
<~Ниниш~. <~Святая плоть~ (в сборниках под заглавиями <~Алый меч>>,
<~Черное по белому~. <~Лунные муравьи~). Вообще прозаические ми­
ниатюры Гиппиус ждут еще вдумчивой критической оценки. Длинные
повести гораздо слабее, в особенности написанные наспех, для заработка
романы, выпускавшиеся ею газетными фельетонами.
513
17Том 15 Белаядьяволица

Во всех ладах и сочетаньях
Они давно повторены,
Как надоевшие мечтанья,
Как утомительные сны.
И дни текут. И чувства новы.
Простора ищет жадный дух.
Но где несказанное слово,
Которое пронзает слух?
О, родился я слишком поздно,
А бедный дух мой слишком нов...
И вот с моею тайной грозной
Молчу среди истлевших слов.
Писательская скромность Гиппиус происходила от ее
повышенной требовательности к себе. Давалось ей все лег­
ко, но продумывала она и передумывала строчки с великим
тщанием, иногда подолгу. Немало стихотворений помечено
несколькими датами, от такого-то года до такого-то. Хотя бы
следующее:
514
ПАМЯТЬ
Недолгий след оставлю я
В безбольной памяти людской...
Но память - призрак бытия,
Неясный, лживый и пустой, -
На что мне он? Живу в себе,
А если нет - не все ль равно,
Что кто-то помнит о тебе
Иль всеми ты забыт давно?
Пройдут одною чередой
И долгий век, и краткий день...
Нет жизни - в памяти чужой:
И память, как забвенье, - тень.
Но на земле, пока моя
Еще живет и дышит плоть -
Лишь об одном забочусь я:
Чтоб не забыл меня Господь.
(1913-1925, СПб.-Канн)

Эта скромная медлительность в прямой зависимости
от чисто ~пушкинского~ отношения Гиппиус к точности
речевых формулировок. Вчитываясь в ее строки, поражаешься
их завершенности. Как бы ни были неожиданны словесные
эффекты - ничего случайного, никакой самодовольной им­
провизации. От подсознательной глуби (откуда - из мглы
первоначальной - ведь все истоки творческого наития)
к предельной ясности. Она не дает читателю догадываться.
Проверены каждое слово, каждый слог, каждая буква...
С другой стороны, хотя Гиппиус любит подчеркнуто не­
обычные рифмы и грешит подчас словесной вычурой (дека­
дентская закваска), но поэтика ее шире, чем забота о ~новиз­
не~. Пусть колющая заостренность мысли сообщает иногда
ее стихам несколько деланную сложность, она хочет (и это
кажется в ней самым ~новым~ теперь, когда мы так отош­
ли от всякой бальмонтовщипы и брюсовщины) той второй
простоты, которой достигается искусная безыскусственность
поэзии. Пусть нужны ей подчас, чтобы стать попятной, свои
неходкие, необщие слова и обороты - она не боится и того,
что коварно-шутливо называет ~банальностями~.
Этим ~банальностям~. к слову сказать, посвящено сти­
хотворение - с таким показным мастерством написанное!
-
как бы в оправдание ~запетых~ рифм:
п·
Не покидаю острой кручи я,
Гранит сверкающий дроблю.
Но вас, о старые созвучия,
Неизменяемо люблю.
Люблю сады с оградой тонкою,
Где роза с грезой, сны весны
И тень с сиренью - перепонкою,
Как близнецы, сопряжены.
Влечется нежность за безбрежностью,
Все рифмы-девы- мало жен...
О, как их трогательною смежностью
Мой дух стальной обворожен!
Вас гонят... Словно дети малые,
Дрожат мечта и красота...
Целую ноги их усталые,
Целую старые уста.
515

Создатели домов лучиночных,
Пустых, гороховых домов,
Искатели сокровищ рыночных -
Одни боятся вечных слов.
Я - не боюсь. На кручу сыпкую
Возьму их в каменный приют.
Прилажу зыбкую им зыбку я...
Пусть отдохнут! Пусть отдохнут!
Элемент воли в поэзии Гиппиус неотделим от эмоциональ­
ной встревоженности. Даже профетическая тревога звучит
у нее непререкаемым приказом. Оттого ее стихи так жестки
порой, словно выжжены царской водкой на металлической
поверхности; не случайно называет она свой дух 4Стальным~.
Корить ее за это было бы наивно. Такова ее природа.
Повелительная прямота присуща ей, всей своей гордостью
она против туманных поэтических млений (хотя и призна­
вала их у других поэтов). В жизни и творчестве она ищет
категорических решений: то или это. А если противоречит
себе, меняет свои 4да~ и •нет~, то потому, что на какой-то
глубине вечно двоится ее сознание. Она - двойственна,
не двусмысленна; то одна, то другая, но не изменяющая
своей страстной честности. По совести могла сказать:
И лишь в одном душа моя тверда:
Я изменяюсь, - но не изменяю.
• ... Все признания... Гиппиус,
-
заметил в своем отзыве
Иннокентий Анненский, - как бы ни казались они иногда
противоречащими друг другу, воспринимаются мною как
лирически искренние; в них есть - для меня по крайней
мере- какая-то... минутность, какая-то настойчивая, почти
жгучая потребность ритмически передать 4Полное ощущение
минуты~. и в этом их сила и прелесть~ 1• Добавлю от себя:
ссьтаясь на Баратынского, Гиппиус тоже определяет поэзию
как полноту в •ощущении данной минуты~...
При современном отношении передовых кругов к поэ­
зии, вообще к искусству волевая четкость Гиппиус может
и отталкивать. Мы доживаем эпоху увлечения, так сказать,
•метапсихическим~ творчеством, художественной правдой,
1 Аполлон. Кн. 3. С. 10.
516

не поддающейся рационализации, - иначе говоря, прав­
дай касаний к Психее подсознательного. Потому-то и стали
божками современности Гельдерлин, Блейк, Рембо, Джойс.
Русский символизм до известной степени того же толка (не
говоря уж об имажинизме и ~зауми~ разных оттенков)... Не­
льзя, конечно, отрицать а priori искусства подсознательных
наитий, отрицать во имя логики или того, что Кузмин назвал
~прекрасной ясностью~, но разве это дает право обесценивать
поэзию, поскольку в ней преобладает рацио, а не бредовое
воодушевление, не темная фантастика или даже безумие?
В одной из своих повестей-размышлений - ~небесные
слова~ - Гиппиус говорит устами рассказчика: ~это была
у меня не мысль, не знание и не чувство, не ощущение:
было то, что я называю сознанием: т.е. чувство со знанием,
ощущение с мыслью~. Весь тон ее лирики, имеющей так
мало общего с метапсихизмом, - от самоутверждающейся
сознательности, от ~совпадения~ сердца и ума.
К нашим символистам она относилась прохладно. Блока
любила как человека, но как писателя - только за немногие
лучшие строфы; Валерия Брюсова высмеивала не без злости:
Валерий, Валерий...
... всех
покоряя - ты вечно покорен,
То красен - то зелен, то розов
-
то черен...
Ты дерзко-смиренен- и томно-преступен.. .
О, жрец дерзновенный московских мистерий,
Валерий, Валерий...
Бальмонта не выносила; от Вячеслава Иванова с его не­
оязычеством сторонилась; Анненского никак не восприни­
мала; Андреем Белым восхищалась за пророческие стихи
~пепла~, но антропософские его мудрствования (вместе
с самим Штейнером) ни в грош не ставила; Сологуба-поэта
глубоко ценила как раз за его ~классичность~; о всех ~заум­
ных~ стихотворцах (Хлебников, Крученых и др.) и слышать
не хотела... Впрочем, несмотря на ее тонкое знание искусства
и поэзии, критические мнения ее о поэтах наиболее шатки.
Вся заполненная собой, она подчас не слышала чужих голосов.
В ее поэзии три главных темы. Гиппиус была уверена, что
к ним вообще сводится подлинная поэзия. Сказала об этом
так:
517

Тройною бездонностью мир богат.
Тройная бездонность дана поэтам.
Но разве поэты не говорят
Только об этом?
Только об этом?
Тройная правда - и тройной порог.
Поэты, этому верному верьте;
Ведь только об этом думает Бог:
О человеке.
Любви.
И смерти.
~о человеке~ для нее значило то же, что о Боге. Она
не мыслила человечности без Божества. Человек без Бога
представлялся ей чудовищным автоматом, ~чертовой кук­
лой~ (заглавие известнейшей ее повести). И на протяжении
всей жизни З.Н. не изменяла этому чувству Бога, как бы
ни менялось ее богомыслие.
Вначале можно было думать, что ею преодолена ~горды­
ня~ и обретет она в конце концов истинное христианство,
отчасти под влиянием Мережковского. Они были так крепко
спаяны духовно, составляли как бы одно целое, несмотря
на полное несходство душевных свойств; но Мережковский
неуклонно верил в Бога. Гиппиус - только хотела веры,
призывала к вере, в мыслях сводила все проблемы жизни
к Нему, ~Единому~. ~Единственному~ ... Но разве верила?
Кое-кто из критиков после выхода в свет ее первого ~собра­
ния стихов~ отнесся к ней как к религиозному мыслителю.
Мариэтта Шагинян в отдельной брошюре (~о блаженстве
имущего~) доказывала, что ~поэзия Гиппиус, вся, от корней
и до верхов, религиозна~.
Недавно я перечел эту достаточно забытую брошюру.
Автор определяет поэзию Гиппиус как ~идейно целостное,
религиозно действенное волеучение~. Отметив, что ~тоске
по жизни, а еще вернее, по иной жизни посвящено наиболь­
шее число ее стихотворений~, Шагинян отмечает и то, что
~с точки зрения психологии~ эта поэзия - ~показатель
пределов души человеческой, а не ее норм. Это... именно
поэзия пределов... Отсюда такая антиномичность тем, почти
ни у кого из наших поэтов не встречающаяся. На каждое
утверждение приходится отрицание, на каждое ~да~ есть
518

и ~нет~~. Далее Шагинян говорит о преобладающей ноте
в христианстве Гиппиус: ~она пошла не путем резиньяции.
Та истина, которую она узнала в себе, ощутила в себе бес­
словесно, оказалась в органическом противоречии с истиной
аскетизма. Христианский аскетизм обернулся к Гиппиус
со стороны своего безволия, и этот лик христианского без­
волия она не приняла~.
Тут иллюстрацией может служить стихотворение, напи­
санное З.Н. в 1904 году,- ~не здесь ли?~
Я к монастырскому житью
Имею тайное пристрастье.
Не здесь ли бурную ладью
Ждет успокоенное счастье?
В полночь - служенье в алтаре,
Напевы медленно-тоскливые...
Бредут, как тени, на заре
По кельям братья молчаливые.
А утром - звонкую бадью
Спускаю я в колодезь каменный,
И рясу черную мою
Ласкает первый отсвет пламенный.
Весь день работаю без дум,
С однообразнойнеизменностью
И убиваю гордый ум
Тупой и ласковой смиренностью.
Я на молитву становлюсь
В часы вечерние, обычные,
И говорю, когда молюсь,
Слова чужие и привычные.
Так жизнь проходит и пройдет,
Благим сияньем озаренная,
И ничего уже не ждет
Моя душа невозмущенная.
Неразличима смена дней,
Живу без мысли и без боли я,
Без упований и скорбей,
В одной блаженности - безволия.
519

В этих строфах - явная насмешка над религиозной по­
корностью. Гиппиус презирает то, что зовет •блаженностью
безволия~, монастырскую смиренность она величает тупой,
без упований и скорбей...
Но в христианстве она не •приняла~ и многого другого,
чего не мог угадать автор упомянутой брошюры •О бла­
женстве имущего~. Раскрылось это в Гиппиус лишь позднее.
Ничего общего, замечу попутно, в ее •неприятии~ с бун­
том Мережковского, восстававшего на церковь (поскольку,
по его мнению, она догматически окаменела), но еретика
гармонично целостного и даже детски-наивного в своем
богословском громогласии. •Неприятие~ Гиппиус гораздо
глубже, и пламеннее ее порывы в религиозном утверждении
и отрицании и в греховном безудерже, хоть проявлялись эти
порывы не в жизни, а лишь в плане умозрительном, так же,
впрочем, как и христианство Мережковского 1 • Но разве к по­
этам не приложима особая мерка? Их песни- дела их. Мы
не можем не верить Гиппиус, когда она восклицает:
Люблю я отчаяние мое безмерное,
Нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
Надо всякую чашу пить - до дна.
В.А. Злобин одну из своих статей о З.Н. назвал •Неистовая
душа~2• Злобин долгие годы не расставался с четой Мереж­
ковских, пережил с ними вместе эмигрантские мытарства,
а после кончины Дмитрия Сергеевича (7 декабря 1941 года)
оставался один при З.Н. до самой ее смерти (9 сентября
1945 г.). Свидетельство Злобина заслуживает внимания:
•Вот она - в своей петербургской гостиной или в па­
рижском •салоне~ ... Кто, глядя на эту нарумяненную даму,
лениво закуривающую тонкую надушенную папиросу, на эту
брезгливую декадентку, мог бы сказать, что она способна
живой закопаться в землю, как закалывались в ожидании
Второго Пришествия раскольники, о которых с таким ужа­
сом и восторгом рассказывает в своей книге •Темный лик~
1 В одной из глав (~хлеб жизни~) ~литературного дневника~ З.Н. за­
мечает: ~... Мережковский, горящий, кажется, чистым огнем, но в этом
пламени все-таки довольно осторожный и холодноватыЙ>>.
2 См.: Возрождение. 1955. N2 47.
520

В.В. Розанов? Да, такой в своем последнем обнажении была
З.Н. Гиппиус - неистовая душа .. . Мы привыкли к ледяному
тону, к жестокому спокойствию ее стихов. Но среди русских
поэтов ХХ века по силе и глубине переживания вряд ли
найдется ей равный. Напряженная страстность некоторых ее
стихотворений поражает. Откуда этот огонь, эта нечеловечес­
кая любовь и ненависть? Нет, Второго Пришествия, какого
ждали раскольники, она не ждала, но какого-то другого,
равного ему по силе события ждала. И дождалась: в России
произошла революция. Дальнейшее известно: гибель России.
Как бы конец мира, но без Второго Пришествия:
Если гаснет свет - я ничего не вижу.
Если человек - зверь, я его ненавижу.
Если человек хуже зверя - я его убиваю.
Если кончена моя Россия - я умираю.
Она действительно как бы умерла, сошла живой в могилу,
~закопалась~, чтобы вместе с Россией воскреснуть. И, может
быть, никто этого воскресения не ждал с таким трепетом,
не молился о нем так горячо, как она~.
В ~Сияниях~ есть стихотворение, свидетельствующее
об этих страстных ее молитвах:
Я от дверей не отойду.
Пусть длится ночь, пусть злится ветер.
Стучу, пока не упаду,
Стучу, пока Ты не ответишь.
Не отступлю, не отступлю,
Стучу, зову Тебя без страха:
Отдай мне ту, кого люблю,
Восстанови ее из праха!
Верни ее под Отчий кров,
Пускай виновна - отпусти ей!
Твой очистительный покров
Простри над грешною Россией!
И мне, упрямому рабу,
Увидеть дай ее, живую...
Открой! Пока она в гробу,
От двери Отчей не уйду я:
Неугасим огонь души,
Стучу- дрожат дверные петли,
Кричу к Тебе - о, не замедли!
521

О муке своей, неотделимой от судьбы России, и о мета­
физической муке говорила З.Н. не только стихами. В рас,.
сказах, в теоретических статьях она постоянно возвращается
к основному для нее вопросу - к моральной загадке бытия.
Она одержима проблемой добра и зла; ее гложет недоумение:
как примирить Бога, всеблагого и всемогущего, с безжалос­
тной природой, со всяческим разлитым в мире страданием
и с греховной тьмой в человеке? Ответ для ортодоксально
верующего один: смиренной верой. Но Гиппиус послушна
рассудку, своим мыслям и безграничной своей гордости.
«Мыслям - не изменю никогда,
-
записывает она в одном
из дневников. - Пусть я и все рушится, а они
-
Правда.
И пойду в них, пока не упаду•. Отсюда к богоотступничес­
тву - один шаг. Умственная гордыня и
-
надо договорить
до конца - плотская взволнованность, неутоленная и не­
утолимая вопреки духовной жажде, влекут ее от неба куда­
то в противоположную бездну. В дневнике, обрекавшемся ею
на сожжение перед смертью, есть такое признание: «... мне
дан крест чувственности•. Еще в 1895 году она недоумевала:
И сердце снова жаждет
Таинственных утех...
Зачем оно так страждет,
Зачем так любит грех?
О мудрый Соблазнитель!
Злой Дух, ужели ты -
Непонятый Учитель
Великой красоты?
По-видимому, уже смолоду ей грезился (внушение Лер­
монтова?) демиург, Люцифер, падший серафим, сатана- дело
не в имени. Она и высмеивает его, и призывает, и клянет;
демонический соблазн оборачивается в ней то жалостью
к Черту (с большой буквы), то головокружением от сознания
неизъяснимо чудной свободы. Намек на все это слышится
и в словах о «грозной отраде• ее «необычной стези• (в
стихотворении за подписью В. Витовт)... Если не продумать
«демономании• в духовной биографии Гиппиус, многое в ней
останется непонятным.
Разумеется, немало литературной позы и напускного ци­
низма в этой «чертовщине• Гиппиус: писателем стала она
в годы, когда хороший вкус не слишком требовал «чувств
522

добрых• и добродетели. Черт был в моде у модернистов.
Но и сквозь позу и модный цинизм просвечивает ее жуткая
idee fixe - призрак злого духа. Как бы ответом на призыв
к ~соединению•, к соборности, к любви во Христе написано
(еще в 1900 году) стихотворение ~соблазн•, где одиночество
свое она называет ~великим искушением• и услужливый
сатана нашептывает:
Давно тебе моя любезна нежность.
Мы вместе, вместе... И всегда одни.
Впрочем, ~соблазн уединения• -лишь дьявольская проба
пера. Как у Владимира Соловьёва с ~девой радужных ворот•,
так у Гиппиус три встречи с чертом. О первой встрече -
стихотворение (1905 г.) ~в черту•. Тут она еще колеблется,
готова бороться и ~вытянуть в черту• очерченное вокруг
нее кольцо. Но когда черт, накинув романтический плащ,
уходит, она не может скрыть своей растерянности:
Что мне делать, если он вернется?
Не могу я разорвать кольца.
В экземпляре сборника, принадлежавшем З.Н., ее рукой
рядом с этим стихотворением приписано другое - о второй
встрече. Помечено оно 1918 годом и гласит: ~час победы•.
На пришедшего опять черта в плаще она глядит презри­
тельно и даже бьет его:
Снял перчатки он с улыбкой гадкою
И схватился за концы кольца...
Но его же черною перчаткою
Я в лицо ударил пришлеца...
В этот час победное кольцо мое
В оmенную выmулось черту.
Однако, если бы можно было верить этой ~победе•, Гип­
пиус не написала бы- двадцатью годами позже!- то сти­
хотворение о своей третьей встрече - ~Равнодушие• (с
эпиграфом из двух предшествующих), которое куда страшнее,
чем первые два... Черт предлагает ей злые ~штучки• с ~ближ­
ними•, соблазняет издевательством над родом человеческим.
А она? Равнодушна.
523

Разъедал его тайный страх,
Что отвечу я? Ждал и чах,
Обещаясь мне быть послушен.
От работы и в этот раз
На него я не поднял глаз,
Неответен - и равнодушен.
11нтересно сопоставить этот рассказ о третьей встре­
че с одним из последних ее стихотворений (не вошедших
ни в один сборник). Оно относится к 1940 году, названо
«Прежде и теперь~ и поистине могло бы быть подсказано
самим дьяволом:
Не отдавайся никакой надежде
И сожаленьям о былом не верь.
Не говори, что лучше было прежде...
Ведь, как в яйце змеином, в этом Прежде
Таилось наше страшное Теперь.
И скорлупа еще не вся отпала,
Лишь треснула немного: погляди,
Змея головку только показала,
Но и змеенышей в яйце немало...
Без возмущенья, холодно следи:
Ползут они скользящей чередою,
Ползут, ползут за первою змеею,
Свивая ТУГО за кольцом кольцо...
Ах, да и то, что мы зовем Землею, -
Не вся ль Земля - змеиное яйцо?
Эти злые строчки не случайны. Как перекликаются они
с ее сравнительно ранней «Землей~:
Пустынный шар в пустой пустыне,
Как дьявола раздумие...
Висел всегда, висит поныне...
Безумие! Безумие!
Единый миг застыл - и длится,
Как вечное раскаянье...
Нельзя ни плакать, ни молиться...
Отчаянье! Отчаянье!
Не надо все же забывать: демономания Гиппиус кровно
связана с русской революцией. Как я сказал уже, она не от­
деляла судьбы России от своей собственной и от мировых
524

событий. Эгоистический абсолютизм обнаруживается и в ее
отечестволюбии. По мере развития революции ее душа, как
маятник, качается от тьмы к свету. Сперва она как будто
предчувствует 4Воскресение~ России, говорит (после октябрь­
ских дней 17 года, ровно через месяц), что копье Архангела
коспулось ее 4ожогом пламенным~, и она верит
... в
счастие освобождения,
В Любовь, прощение, в огонь - в полет!
В самом конце того же страшного года приходят к ней
и такие строчки:
Она не погибнет, - знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, - верьте!
Поля ее золотые.
Но полгода спустя, ощутив зло, торжествующим над сво­
бодой, переставая видеть в безбожном человеке подобие
Божие, она предалась отчаянью:
Противны мне равно земля и твердь,
И добродетель, и бесчеловечность,
Одну тебя я принимаю, Смерть...
Отчаянье не помешало ей, однако, написать несколькими
месяцами позже, в годовщину 40ктября~, одно из своих
наиболее религиозных стихотворений (хоть и по-прежнему
несмиренных: говорится в нем о любви к ней Бога, не о люб­
ви ее к Богу):
ТВОЯЛЮБОВЬ
Из тяжкой тишины событий,
Из горькой глубины скорбей,
Взываю я к Твоей защите.
Хочу я помощи Твоей.
Ты рабьих не услышишь стонов,
И жалости не надо мне.
Не применения законов -
А мужества хочу в огне.
525

Доверчиво к Тебе иду я.
Мой дух смятенный обнови.
Об имени Своем ревнуя,
Себя во мне восстанови.
О, пусть душа страдает смело,
Надеждой сердце бьется вновь...
Хочу, чтобы меня одела,
Как ризою, - Твоя любовь.
У гиппиусавекого черта есть и другое происхождение -
эзотерическое. В стихах это менее явно, но вспомним прозу:
сборник под заглавием ~лунные муравьи~. рассказы ~Иван
Иванович и черт~. ~Они- похожи~ и ~он- белый~ (все
три написаны до революции). Здесь от рассказа к рассказу
растет зачарованпасть автора Искусителем.
Иван Иванович еще не сдается черту: убаюканный сна­
чала сладкими его речами, под конец он приходит в себя
и швыряет в духа тьмы подсвечником (как Лютер- черниль­
ницей), а в заключение, угомонившись, так характеризует
идиллическую сказку сатаны: ~вот с вашей стороны плести
какую-то чепуху декадентскую и притом имморальную -
действительно... ~
Но в рассказе ~они - похожи~ весь тон другой. Черт
появляется в образе Иуды среди учеников Христа: ~лицо
у него было молодое, темное, прямой нос, алые, сжатые губы,
глаза, похожие на небо, только темные, почти черные; мягкие
волосы, слабо завиваясь, падали на лоб, черная мягкая боро­
да почти не курчавилась; казалось, человек с таким лицом
не может улыбаться. Он и не улыбался никогда. Весь он
был черный и яркий. И одежда у него была почти яркая -
желтая~. А вот- Христос. В одежде почти совсем белой
~он сидел на белом камне под деревом. У Него были глаза,
похожие на небо, только светлее, почти солнечные; казалось,
он никогда не улыбается. Но порою Он улыбался. Только
улыбка Его была такою невозможной, радостной радостью,
что и видевшие ее не верили потом, что видели ... ~
Христос с учениками отдыхал по дороге в соседний го­
род. К ним подошла девушка, шестнадцатилетняя невеста
Иуды (она давно следовала за ними). И обратилась девушка
к Христу с требованием вернуть ей жениха: ~ты не хочешь
отпустить его? Ты меня не слышишь! Ты думаешь, он лю-
526

бит тебя? Я знаю, не оттого он с тобою, что любит тебя! ..
Ты знаешь, что, когда он не видал еще тебя, а слышал про
тебя, он уже задумал свое... И подумал он: •Не я ли тоже
пророк? И не та же ли у меня сила?~ Потому что, - девушка
остановилась от волнения и гнева, - потому что нагово­
рили ему в уши, что он похож на тебя, как близнец... Что
одно лицо у вас... ~ •Выкрикнув эти слова, она взглянула
пристально на Учителя - и сразу умолкла с оборвавшимел
голосом и широко открытыми глазами. В них были изум­
ление и ужас... И ученики поднялись с мест, пораженные;
и глядели на двух сидящих друг против друга: на черного
человека в желтой одежде и на Учителя. Они были похожи,
как близнецы. Только один был весь темный - а другой
весь светлый, один яркий, другой - ясный. И в лицах обоих
была разная тишина... ~
Третий рассказ, •Он - белый~. совсем уж без утайки
вскрывает серафическую сущность сатаны, хоть и принимает
он на земле самые мерзкие и пошлые или пугающие личины.
Герой рассказа - студент Федя. Он болен, угасает. Перед
смертью он узнает правду о черте после долгого разговора
с ним и последовательных его превращений. Он Феде по­
казывается во всех видах - •и маленьким пушистым дьяво­
ленком, и матерым сатаной с железными когтями, и призрач­
ным прекрасным существом, одетым чуть-чуть театрально~.
и в виде •серого, паршивого, но сильного и вертлявого черта
с традиционным хвостом датской собаки~, и просто в виде
невзрачного человека, призрачного двойника... Но постепенно
•туманный облик все светлел... Тьма кусками сваливалась
с него и пропадала внизу, обнажая светлое ядро... ~
Черт, просветлев, открывает умирающему Феде свою
настоящую сущность, и глаза у него •тихие, голубые~. Он
исповедуется Феде: •Мы оба - тварь, и я, и ты. Но я был
прежде тебя. Создавший мир создал любовь и свет. Сотво­
рив людей, Он полюбил их. И сказал себе: •Хочу послать
им Мой высший дар - хочу дать им свободу. Хочу, чтобы
каждый из них был воистину Моим образом и подобием,
чтобы сам, вольно шел ко благу и возрастал к свету, а не был
как раб, покорно принимающий доброе, потому что забла­
горассудилось это Господину~. И позвал Он нас, светлых,
к Себе и сказал: •Кто из вас вольно ляжет тенью на Мою
землю, вольно, ради свободы людей и ради Моей Любви?
527

Кто хочет быть ненавидимым и гонимым на земле, не узнан­
ным до конца ради сияния света Моего? Ибо, если не ляжет
тень на землю, не будет у людей свободы выбирать между
светом и тенью. И не будут они как Мы~. Так Он сказал,
и отделился я, и сказал Ему: ~я пойду... ~. и я пал на землю,
как молния... Врезался в нее громовой стрелой. Я здесь. Ты
меня видишь ... >>
~Остро, как меч, прорезало Федину душу знакомое понятие
смерти. И скрестилось с другим мечом - таким же острым
понятием жизни. И он воскликнул вдруг, опрокидываясь
на подушки: ~мама! Мама!~
Кто-то лениво и сладко приник к его изголовью, кто-то
обнял его, совсем как старая мать его из Ельца, она - ро­
димая, единственная, заступница вечная.
~мама~ - опять прошептал Федя, не открывая глаз,
и умер~.
Интересно сопоставить эзотерический миф о дьяволе,
пригрезившийся Гиппиус, с другими, теоретическими ее
домыслами на ту же тему: я имею в виду размышления
о свободе, предоставленной человеку в выборе пути к спа­
сению. Среди неизданных рукописей З.Н. нашлась длинная
статья, пополнявшалея в течение многих лет, озаглавленная
~выбор?~. Вопросительный знак указывает на проблема­
тичность этой ~логической схемы~ (как З.Н. уясняет), хотя
схема и ~напрашивается сама собой~. вытекая из учения
церкви... И тут же автор заявляет о своем несогласим с цер­
ковью - ввиду высшей правды любви, которая противится
мистическому спасению отдельного человека, если не будут
спасены все люди и даже вся тварь отданного на страдание
мира. Иначе говоря, Гиппиус против спасения личной свя­
тостью, аскезой, требует всеобщего преображения: в этом
для нее смысл Евангелия; сам дьявол (как в рассказе ~он­
белый~) темен лишь до ~дня оправдания~.
Отсюда- ее ~не хочу~. Как Иван Карамазов, она ~воз­
вращает билет~ ... Церковь, по ее мнению, лишь узаконила
то, что надо бы назвать божественной несправедливостью.
Спасается каждый, кто... ~но какая-то очень глубокая часть
нашего человеческого существа не хочет, чтобы так бьию,
не может примириться с этой наверное гибелью всего, что
не ~каждый~ ... ~Билет~ Достоевского и есть отречение одного
528

из ~каждых» от своих преимуществ. Если Христос пришел
лишь для того, чтобы указать ~каждому» путь, каким можно
выбраться из проклятого места,- я этого не хочу».
Это карамазовское неприятие мира З.Н., видимо, пыта­
лась превозмочь к концу жизни верой в догмат троичности
под влиянием ~Тайны Трех» Мережковского (или было тут
ее влияние на Мережковского?). Она пишет, что проник­
новение в глубочайшую тайну тайн примиряет кажущееся
нашему разуму ~противоречие» ... В рукописи ~выбор?»
есть и приписка, помеченная 1942 годом: ~Перед тайной,
о которой едва могу знать лишь, что она есть, - чем-то
вроде шестого чувства о ней догадываются, - я останав­
ливаюсь. Ни глаз, ни ушей, ни языка для нее нет у меня
(у кого есть?)... Вот резюме всех этих беспомощных наме­
ков, рассуждений о самом важном (не для меня важном,
а для всякого, для каждого): не хочу, чтобы оно было так,
не хочу потерять Христа: а потому хочу, надеюсь, думаю,
ощущаю, что оно все не так, то есть - так, но оно же
-
другое».
Хотя эта примирительная нота прозвучала уже после
смерти Мережковского, но смерть его, несомненно, ввергла
Гиппиус в кромешный мрак, на этот раз без искушающей
~грозной отрады»: двумя годами позже была написана ею
страшная поэма ~последний круг» ...
В той же статье о ~выборе» с вопросительным знаком
Гиппиус так определяет любовь: ~великий и первый источ­
ник счастья. Ничто не может сравниться со счастьем любви
самой высокой: она непобедима, она уже победила страдание.
Не она ли, по слову любимого ученика Христа, ~изгоняет
страх, который есть мучение» ... »
Из 161 стихотворения первых двух ее сборников более
пятидесяти выражают ее порыв к Богу, немногим меньше
посвященных любви небесной и земной, чаще всего - люб­
ви, в которой небесное и земное слиты (вернее, должны
слиться) нераздельно:
Люблю огни неугасимые,
Любви заветные огни.
Для взора чуждого незримые,
Для нас божественны они.
529

Или:
Пускай печали - неутешнее,
Пусть мы лишь знаем - я и ты,
-
Что расцветут для нас нездешние,
Любви бессмертные цветы.
Любовь, любовь... О, даже не ее -
Слова любви любил я неуклонно.
Иное в них я чуял бытие,
Оно неуловимо и бездонно.
Слова любви горят на всех путях,
На всех путях - и горных, и долинных.
Нежданные в накрашенных устах,
Неловкие в устах еще невинных...
(1912)
На ту же тему и большинство рассказов Гиппиус, таких
поражающих психологическим тайноведением. Все самое
взволнованное и волнующее в ее прозе - о любви. Цитирую
наудачу: ~земля не отнимает жизнь, не отнимает человека
у неба. Да и как отнять, когда все трое, небо, земля и тварь,
живы лишь друг другом и все трое - одно• (~Ущерб• ). ~я
никогда не видал ее больше... но . . . не только моя любовь -
но многое во мне, мои мысли о смерти, мои самые страшные,
светлые надежды, все, что у человека не вмещается, не входит
в жизнь, связано у меня с частой думой - о ней• ( ~Судьба• ).
Рассказ ~святая плоть• (один из самых значительных) в конце
переходит в молитву. Девушка Серафима чуть было во имя
любви не отравила убогой сестры своей, но от страшного
греха ее спасла икона - златокудрый Христос ~с синими,
добрыми глазами•. И молится Серафима: ~Придавило меня...
Господи! Господи! Нет у меня разумения, ничего я не знаю,
не словами молюсь... и где Ты, Господи, - не знаю, и Тебя ли
люблю - не знаю, прости Ты меня . . . Только любовь мою
не отдам, радость мою не бери, Господи... •
К мыслям о любви, как и к мыслям о Боге, постоянно
возвращаются ее герои, и говорит она их голосами о своем
сомнении, и о своей надежде, и о своем бессилии полюбить
так, как подсказывает религиозная совесть, так, чтобы освя­
тить плоть, соединить небо и землю... Достижима ли такая
любовь? Личная драма Гиппиус - в этом вопросе. Ничто
530

не может сравниться со счастьем ~высокой•, ~нездешней•
любви, и в то же время от нее ~печали - неутешнее•. И про­
исходит это от раздвоенности духа и тела. Только в ином,
сверхчувственном плане дано им слиться. Гиппиус грезит
о преображенной плоти. Вожделея любви, как благосло­
венной реальности, она отталкивается от грубо земной ее
правды, а если и уступает зовам тела, то останавливается
на полпути, на том волнении, что она называет ~влюблен­
ностью•, - к брачному, плотскому увенчанию любви она
относится с болезненной брезгливостью, готова отдать пред­
почтение даже извращению, лишь бы не принять ~звериного
закона•, навязанного природой. Тем более что разница пола,
по ее мнению, не так уж существенна в отношениях меж­
ду любящими. В статье Антона Крайнего ~влюбленность•
есть такое замечание: ~...во влюбленности истинной, даже
теперешней, едва развившейся среди человечества и еще
беспомощной, - в ней сам вопрос пола уже как бы тает,
растворяется; противоречие между духом и телом исчезает,
борьбе нет места, а страдания восходят на ту высоту, где они
должны претворяться в счастье•. В этой статье, посвященной
В.В. Розанову, есть и такой афоризм: ~...духовное отношение
к полу - отрицание его•.
В интимном дневнике (на первой странице красивым
острым ее почерком начертано: ~любовь•, а в углу на чер­
ной клеенчатой обложке выцарапано: ~Amouг•), подробно
повествуя о своих всегда медовершенных романах, З.Н. при­
знается - без тени лицемерия, с безусловной прямотой
-
в грехе чувственности, но никогда не забывает прибавить, что
~такая• любовь - не для нее: ~и любовь, и сладострастие . . .
я принимаю и могу принимать только во имя возможности
изменения их в другую, новую любовь, новое, безгранное
сладострастие: огонь его в моей крови•.
Один из рассказов- ~не то• -ярко уясняет мистику этой
~сублимованной• чувственности. Героиня, курсистка Вика,
ощущает любовь как божественную тайну, но у нее отталки­
вание от любви, поскольку любовь плотски осуществляется,
переставая чаровать одной мечтательной влюбленностью.
Вика вспоминает с возмущением студента Леонтьева, ~краси­
вого, сильного, черного, румяного•, ~его влажные, сияющие
и счастливые глаза•. ~потом он поцеловал ее в самые губы,
и еще раз, и опять•. Вика хочет быть искренней... и вспоми-
531

нает, что эти единственные, первые три поцелуя облили ее
странной жутью, а мыслей никаких не было. •Не было их
и в следующее мгновение, когда эта сладкая и властная жуть
превратилась сама собою в такое же властное отвращение,
отталкивание от красивого и грубо сильного человека-самца.. .
Без слов и без мыслей... сделалось страшно и отвратительно . . .
Раздумывать над этим некогда было и скучно. Да и не умела
Вика размышлять над такими вещами и переворачивать их.
Любовь просто не для нее, ежели любовь такова•.
Так же окончился роман Вики и с другим молодым че­
ловеком - Васютой. Она влюбилась в него, когда он был
послушником •с лицом святого•, •не мужским и не женс­
ким•. Но Васюта, сделавшись ее женихом, захотел, на правах
будущего мужа, обнять ее... Тут Вика •вскочила в смертель­
ном ужасе. Какая-то чернота наплыла на нее, густая, и она
точно тонула в ней•. И плачет она вместе с братом своим
Тасей (тоже •влюбленным• в послушника Васюту), •не зная
о чем, а если б они знали, то, может быть, слезы были бы
еще солонее и тяжелее. Знали смутно, что плакали о Васюте
настоящем, которого можно было любить - но которого
по-настоящему никогда не было•.
Та же нота звучит и в рассказе •двое - один~ . ..
В интимном дневнике есть и такое признание: • ... о, если б
совсем потерять эту возможность сладострастной грязи, кото­
рая, знаю, таится во мне, и которую я даже не понимаю, ибо я
ведь и при сладострастии, при всей чувственности - не хочу
определенной формы любви, той, смешной, про которую
знаю... ~ Отсюда неукротимая ее девственность и влечение
не только к женщинам, но и к мужчинам с двоящимся по­
лом. Сказано ею и это без обиняков: •Мне нравится тут
обман возможности: как бы намек на двуполость: он кажется
и женщиной, и мужчиной. Это мне ужасно близко•.
И в стихах затуманенно выражено это влечение к дву-
полости. Поэт спрашивает месяц:
532
Скажи мне еще: а где золотой,
Что недавно на небе лежал? Пологий?
Юный, веселый, двурогий?
-
Он? Это я. Луна.
Яион-яиона.
Я не всегда бываю та же,

Круглая, зеленая, синяя
Иль золотая тонкая линия -
Этовсеонжеивсеяже.
Мы - свет одного огня.
Не оттого ль ты и любишь меня?
В стихотворении -«Ты• характерна для ее андрогинизма
последняя строфа, обращенная к месяцу-луне:
Ждал я и жду я зари моей ясной,
Неутомимо тебя полюбила я...
Встань же, мой месяц серебряно-красный,
Выйди, двурогая, - Милый мой
-
Милая...
О соблазне двуполой прелести говорят многие ее рассказы
(особенно -«Мисс Май• и -«Перламутровая трость•). О самой
себе она записала: -«В моем духе- я больше мужчина, в моем
теле -я больше женщина•. Но телесная женекость Гиппиус
была недоразвитой; совсем женщиной, матерью сделаться
она физически не могла... С другой стороны, хоть и писала
она неизменно от лица мужчины, в душе и уме ее было
много чисто женского. Рядом с терпкой повелительностью
и с демонической отвагой уживалась в ней и материнская
растроганная нежность (замечательные ее рассказы о детях),
и сентиментальность -«Эммы из Мекленбурга•, как шутливо
называла она себя. В том же дневнике находим: -«Ведь во мне
-«зеленая лампадка•, -«житие святых•, бабушка, заутреня,
ведь это все бьию в темноте прошлого, это - .мое•.
Читая ее такие мужские стихи, улавливаешь в них сплошь
да рядом акцент разнеженной, мечтающей о самоотдаче женс­
твенности... Наиболее характерны, однако, стихи, посвященные
Женщине, одной единственной, которую она любит (отчасти
тоже -«в мечтах• или, быть может, самое себя, свою душу,
как влюбленный в свое отражение Нарцисс). Не о себе ли
говорит она устами героя рассказа -«Жалость, смертная тень•?
-«Во всю мою жизнь я любил одну женщину - и эта любовь
оставила у меня в душе такую горькую борозду, что я рад
был забыть любовь и потом очень сторонился женщин,
которые мне могли бы поправиться•. Многозначительно­
искренни в лирике Гиппиус именно стихотворения к -«ЛЮ­
бимой•, но никогда не знаешь, обращены ли они к какой-то
женщине или к ее собственной душе, которую она любит,
533

~как Бога», и ненавидит, как грех. Вообще З.Н. не хочет,
чтобы стихи ее были связаны с кем-то: они отвлеченны даже
тогда, когда рождены выношенной страстью, и лишь изредка
звучат они как личное признание, например написанное
в 1903 году стихотворение ~поцелуй», такое пленительное
нежной своей шутливостью:
Когда, Аньес, мою улыбку
К твоим устам я приближаю,
Не убегай пугливой рыбкой,
Что будет- я и сам не знаю.
Я знаю радость приближенья,
Веселье дум моих мятежных;
Но в цепь соединю ль мгновенья
И губ твоих коснусь ли нежных?
Дрожат уста твои, не зная,
Какой огонь я берегу им...
Аньес... Аньес ... Я только края
Коснусь скользящим поцелуем...
О влюбленном поцелуе сделано ею много признаний,
особенно в интимном дневнике: ~нет, в поцелуе, даже без
любви души, есть искра Божеская. Равенство, одинаковость,
единство двух». Впрочем, и у Антона Крайнего на страни­
цах, посвященных Розанову, мы находим целый трактат
о влюбленности с апологией поцелуя: ~влюбленного оскор­
бляет мысль о ~браке»; но он не гонит плоть, видя ее свято;
и уже мысль о поцелуе - его бы не оскорбила. Поцелуй,
эта печать близости и равенства двух ~я»,- принадлежит
влюбленности; желание, страсть от жадности украли у нее
поцелуй -давно, когда она еще спала, - и приспособили его
для себя, изменив, окрасив в свой цвет». ~влюбленность­
ничем не кончается. Для того чтобы эта новая тайна нового
брака была найдена - нужно физическое иреобразование
тела». Влюбленность создалась через Христа ~как нечто
новое, духовно-телесное- на наших глазах; из нее родился
поцелуй, таинственный знак ее телесной близости, ее соеди­
нения двух - без потери ~я» . . . » (тут влияние Владимира
Соловьёва несомненно).
Антон Крайний, называющий Розанова- не без язви­
тельности- ~плотовидцем», так анализирует идеал любви-
534

влюбленности: 4При достижении цели -желание достижения
естественно исчезает; при недостижении - желание может
длиться, слабея, и, наконец, от отсутствия всякой надежды -
тоже исчезает... И все-таки оно- не 4Влюбленностъ•, это
новое в нас чувство, ни на какое другое не похожее, ни к чему
определенному, веками изведанному не стремящееся и даже
отрицающее все формы телесных соединений, как равно
отрицающее и само отрицание тела. Это - единственный
знак 4оттуда•, обещание чего-то, что, сбывшисъ, нас бы
вполне удовлетворило в нашем душетелесном существе,
разрешило бы 4проклятый• вопрос•.
Не должна вЪIЗыватъ недоумений любовь Гиппиус-андро­
гина... Скорее изумляешься тому, что, загоревшись желанием
к женщине, она, будучи не вполне женщиной физически
и столь мужественной духовно, не покориласъ своему андроги­
низму, а боролась с собой, искала иной любви - безусловной,
духовно освященной, не снижающейся до сластолюбивой
4телесности• - любви, преображающей плоть. Ангелами ей
представляются существа, достойные человеческой любви,
о такой любви она грезила смолоду, этой любви посвящено
и известнейшее стихотворение 1896 года с заключительной
строфой:
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа - верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.
Поэтому вовсе не кажется мне, что этой любви 4Как
смерть• она искала в женскости, хоть и отвращалась от ее
мужественного лика. К тому же она была невысокого мне­
ния о женской духовной природе, подчас в ее словах чувс­
твуется прямое презрение к 4слабому полу•. 4Ведъ среди
женщин, - пишет она в дневнике,
-
даже и такой дешево
нарядный ум, как мой, - редкость•. А вот
-
из рассказа
4Вечная женскостъ•: 4Иван отворил дверь. На него прямо
в упор глянули красивые темные глаза, по-своему умные, по­
своему правые, прекрасные, таинственные, - и в их вечной,
в их собственной таинственности совершенные; глаза того
существа, которое все уговорилисЪ считать и называть чело­
веком - и зовут и стараются считать, хотя ничего из этого
ни для кого, кроме муки и боли, не выходит•. А кончается
535

исповедь Ивана матери об измене жены еще более резким
приговором женщине: 40н так долго рассказывал матери
о своем горе и о своем новом прозрении и забыл, что мать
его- женщина. Старая, милая, кровью рождения привязанная
к нему; но и она - из тех же существ, которые даны миру,
но которых не надо понимать и которым не дано понимание;
и она - женщина•.
Гиппиус тянется к большой любви, к настоящей, Творцом
установленной, чудотворной, беззаветной, единственной,
и молит о ней Бога... Но любить, как 4все•, она не может
и, мы знаем, с Богом все время борется, и оттого обожест­
вляемая любовь обращается в чередующиеся любви, от ра­
зочарования к разочарованию ...
В молодости ее жажда любви носила характер донжуа­
низма (не без эстетства), но, конечно, тоже- донжуанизма,
устремленного к 4Высокому идеалу•. Отсюда опьянение влюб­
ленной вседозволенностью. Вероятно, она могла бы сказать
о себе, как герой ее очерка 4Смех• (из цикла 4Небесные
слова• ): 4Порой я казался себе разочарованным искателем
новых красот, почти демонистом, что не мешало мне быть,
в сущности, юным романтиком не без сентиментализма... Я
чувствовал, как я сам... забываю все на свете и только обожаю
красоту да ненавижу пошлые, старые пути... И я был влюблен.
Влюблен, как никогда, во все, что меня окружало, и в себя,
и в свою влюбленность. Тело мое ныло сладко и слабо, и я
чувствовал его на себе все слабеющим, мягким, безвольным,
бессильным. Мне казалось, что я достигаю, касаюсь вершин
красоты, от которых пошлость так же далека, как и сам я далек
теперь от низких, пошлых людей с их грубой 4нормальной•
любовью на грубой, уродливой земле. Новые пути, новые
формы красоты, любви, жизни. Иду к ним, предчувствую их!•
Тогда же (в начале 90-х годов) в своем дневнике она запи­
сывает: 4Да, верю в любовь, как в силу великую, как в чудо
земли. Верю, но знаю, что чуда нет и не будет•. Интересно,
что эта запись (1 марта 1893 года) совпадает по времени с ее
4Песней•: 4Но сердце хочет и просит чуда, чуда!•
Чуда она так и не дождалась. Чуда любви - другого
она, в сущности, и не призывала, любви в самом возвы­
шенно-духовном смысле. Вот строки из стихотворения 24
года 4Лик• (не попавшие ни в один из ее сборников, нигде
не напечатанные, насколько я знаю):
536

Зарниц отверстые блистаньем вежды,
Родных берез апрельские одежды,
На лунном море ангелов стезя -
И вас любить? Без страха и надежды,
Без жалости - любить нельзя.
А вы и Бог - всегда одни, от века
Вы неподвижный пламень бытия.
Вы - часть меня, сама душа моя.
Любить же я могу лишь человека,
Страдающего, как и я.
Не человека даже - шире, шире!
Пусть гор лиловых светит красота
И звезды пышно плавают в эфире:
Любовь моя - к живому лику в мире,
От глаз звериных до Христа!
Но эта боготворимая ею любовь ко всему живущему
и к Творцу жизни и любовь-жалость к страдающему человеку
оставалась ее умозрительной жаждой, не покоряла сердца,
и вырывались горькие строки:
В моей душе любви так было много,
Но ни чудес земли, ни даже Бога
Любить - я никогда не мог.
Мне близок Бог - но не могу молиться,
Хочу любви - и не могу любить.
Подтверждает это любовное бессилие и многолетняя при­
вязанность ее к Д.В. Философову. Я был свидетелем - еще
во времена ~Мира Искусства~ - завязки этой странной любви
между женщиной, не признававшей мужчин, и мужчиной,
не признававшим женщин... Уточнять этого романа не буду,
тем более что в творчестве Гиппиус он не оставил особого
следа. Одно надо сказать: она сделала все от себя зависевшее,
чтобы дружба их стала настоящей любовью, в данном случае
женщина победила в ней неженщину. Она глубоко выстра­
дала холодность Философова, несколько раз возвращала его
себе, теряла опять (об этом сохранилась переписка). Никогда
не могла забыть его окончательного ~ухода~ 1 •
1 Они расстались в 1920 году. Философов умер двадцатью годами позже
в Польше.
537

Не к нему ли обращаются эти строки, написанные еще
во время их дружбы:
Любовь, любовь! О, дай мне молот,
Пусть ранят брызги, все равно,
Мы будем помнить лишь одно,
Что там, где все необычайно,
Не нашей волей, не случайно,
Мы сплетены последней тайной...
Бог, любовь, смерть. Третьей главной теме Гиппиус, смер­
ти, посвящено тоже немало стихов, и почти все связаны
с чувством Бога и любовью.
Приветствую смерть я
С безумной отрадой,
И муки бессмертья
Не надо, не надо!
Пускай без видений
Покорный покою,
Усну под землею
Я сном бесконечным...
Но не в этой ~покорности покою•, разумеется, прав­
да Гиппиус о смерти. Тут скорее риторика, чем смирение.
Нет, несмотря на свою устремленность к небу, З.Н. никогда
со смертью не примирялась. Куда искреннее, мне кажется,
следующее восьмистишие (неизданное)- ~счастье•:
Есть счастье у нас, поверьте,
И всем дано его знать.
В том счастье, что мы о смерти
Умеем вдруг забывать.
Не разумом ложно смелым
(Пусть знает, твердит свое),
Но чувственно, кровью, телом
Не помним мы про нее.
Чтобы сознательно ~принять• смерть, ей не хватало пре­
жде всего покорности. Устремленность к Божеству, к по­
тусторонней истине оставалась отвлеченной идеологией.
Ничем в ее жизни не отразилась и ~покорность покою•. И,
конечно, не в 4забывании вдруг• и не в мысли о каком-то
паптеистическом слиянии с вечностью нашла бы она путь
538

к ~счастью:Р. Совсем другое звучит в стихотворении ~Страх
и смерть:Р с заключительными строфами:
Лишь одно, перед чем я навеки без сил, -
Страх последней разлуки.
Я услышу холодное веянье крыл...
Я не вынесу муки.
О, Господь мой и Бог! Пожалей, успокой,
Мы так слабы и наги.
Дай мне сил перед Ней, чистоты пред Тобой
И пред жизнью - отваги .. .
Как недоговоренно-остро выражено в этих строках самое
страшное из противоречий земного существования - чело­
веческая любовь и навечное исчезновение любимых, это лер­
монтовское ~вечно любить невозможно:Р. Не отсюда ли наше
томление по бессмертию? Одно средство у поэта примирить
любовь и вечность - увести любовь от временного, от прехо­
дящего в смерть (так думал и Баратынский, и Случевский).
Гиппиус томилась всю жизнь мыслью о непостижимом их
слиянии. Как страстно обращалась она ~к Ней:Р (смерти):
~о. почему Тебя любить мне суждено неодолимо?:Р
Но была ли для З.Н. - как бы ни настаивала она на ~пре­
ображении плоти:Р - реальностью, а не только метафорой
правда этого слияния? Не думаю...
Ведь все-таки безусловнее всего любила она землю, Божью
землю, красоту ее, таинственную плоть земной действитель­
ности. Оттого и мечтала неистово о слиянии земли и неба.
Оттого и призывала смерть преображающую...
БОЖЬЯ
Милея, верная, от века Суженая,
Чистый цветок миндаля,
Божьим дыханьем к любви разбуженная,
Радость моя - Земля!
Всю я тебя люблю, Единственная.
Вся ты моя, моя!
Вместе воскреснем, за гранью таинственною,
Вместе- иты,ияl
(1916)
539

И не потому ли так долго писалось ею (от 1915 до 1927
года) стихотворение ~Ты•, где соединение любви земной
и небесной уподобляется молнии?
Она войдет, земная и прелестная,
Но моего - ее огонь не встретит.
Ему одна моя любовь небесная,
Моя прозрачная любовь ответит.
Я обовью ее святой влюбленностью,
Ее, душистую, как цвет черешни,
Заворожу неуловимой сонностью,
Отдам земную - радости нездешней.
А пламень тела, жадный и таинственный,
Тебе, другой, - тебе, незримой в страсти.
И ты придешь ко мне в свой час единственный,
Покроешь темными крылами Счастья.
О, первые твои прикосновения,
Двойной ожог невидимого тела!
И путь двойной томления и дления
До молнии. До здешнего предела.
(1915-1927)
З.Н. объясняла, почему так долго писалисъ эти стро­
фы. Говорила, что они написаны ~накрест•, и если ей было
сравнительно легко на любовь земную (~она войдет, земная
и прелестная•) ответить небесной, то как на любовь по­
тустороннюю ответить земной страстью, т.е. в чьем образе
воплотить эту потустороннюю любовь? Она много размыш­
ляла об этом и часто возвращалась к своему стихотворению,
пока наконец не почувствовала ~первые ее прикосновения•
и не поняла, что мучавшая ее всю жизнь страсть находит
свое разрешение и исполнение в смерти.
И все-таки утешения религиозной мудрости ей дано
не было... После кончины Мережковского, самого близ­
кого ей человека (действительно ее духовной половины),
ею овладело отчаяние. Перед концом, находясь у порога
смерти, написала она длиннейшую поэму - как бы про­
должение Дантова ~Ада• - ~последний круг•. Написала
старательно, сначала ямбическими стансами, затем пере­
делала в терцины (300 строк!) и тут дала волю своему
безысходно-мрачному ~неприятию•. Последний круг -
540

это круг 4тошноты нездешней•, и к нему влечет ее -
смерть.
4 Черт• воистину отомстил поэту за мнимую над ним победу.
4Поэзия пределов• вылилась в эту предсмертную исповедь
с потрясающей силой. Отрывок поэмы бьm напечатан в 4Но­
вом Журнале•, но критика не придала ей того значения, какое
она заслуживает. В заключение я приведу эти напечатанные
терцины, они завершат характеристику глубоко трагической
души З.Н., мечтавшей о каком-то <о>слепительно ярком
сошествии неба на землю и не выдержавшей земного испы­
тания, низвергнутой в конце концов в ужас загробной тьмы:
Вскипают волны тошноты нездешней
И в черный рассыпаются туман.
И вновь во тьму, которой нет кромешней,
Скользят к себе, в подземный океан.
Припадком боли, горестно сердечной,
Зовем мы это здесь. Но боль - не то.
Для тошноты, подземной и навечной,
Все здешние слова - ничто.
Пред болью всяческой- на избавленье
Надежд раскинута живая сеть:
На дружбу новую, на Время, на забвенье...
Иль, наконец, надежда умереть.
Будь счастлив, Дант, что по заботе друга
В жилище мертвых ты не все узнал,
Что спутник твой отвел тебя от Круга
Последнего - его ты не видал.
Иеслибтынеумеротиспуга-
Нам все равно о нем бы не сказал.
(1943)
Тогда же простилась она окончательно с самой неудав­
шейся из всех своих любвей. Следующее стихотворение,
без сомнения, написано с мыслью об умершем уже тогда
Д.В. Философове:
Когда-то было, меня любила
Его Психея, его Любовь.
Но он не ведал, что Дух поведал
Ему про это - не плоть и кровь.
541

Своим обманом он счел Психею,
Своею правдой - лишь плоть и кровь.
Пошел за ними, а не за нею,
Надеясь с ними найти любовь.
Но потерял он свою Психею,
И то, что было, - не будет вновь.
Ушла Психея, и вместе с нею
Я потеряла его любовь.
(1943)
А вот совсем последние ее строки. Они сочинены нака­
нуне смерти. Она уж не могла писать и продиктовала их
В.А. Злобину:
542
По лестнице... Ступени все воздушней.
Бегут наверх иль вниз - не все ль равно!
И с каждым шагом сердце равнодушней:
И все, что было, - было так давно .. .

··~··
Н.Н. Берберона
ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЪ
Декабрь <1941>
7 декабря в 9 часов утра умер Мережковский. В последнее
время он был очень худ, очень стар. Он бегал маленькими
шажками по улице Пасси под руку с З.Н.Г. Когда я пришла
к ним три недели тому назад, он был безразличен ко всему (и
ко мне). Злобин кутал ему ноги в плед. Ему все бьmо холодно.
На З.Н. в церкви на отпевании было страшно смотреть:
белая, мертвая, с подгибающимися ногами. Рядом с ней стоял
Злобин, широкий, сильный. Он поддерживал ее.
На отпевании было довольно много народу. Весть о его
смерти распространилась быстро, хоть газеты русской нет.
Оля прислала мне телеграмму. Были: Маклаков, Тесленко,
Зайцевы, Любимов, Ставров, Ладинский, проф. Михайлов,
Кнорринг, Карташев, Лифарь, Мамченко, свящ. Булгаков,
всего человек восемьдесят. Служил Евлогий, четыре попа
и два дьякона. З.Н. стояла передо мной. Гроб показался мне
совсем маленьким.
Мережковский был последним из живых символистов.
Теперь остались: Бальмонт (живой труп) и Вяч. Иванов (в
Италии).
Сентябрь <1943>
5-го- открытие памятника на могиле Д.С. Мережковского
в Сен-Женевьев-де-Буа. Старики и старухи из Русского дома,
страшно старая, хрупкая, совсем прозрачная З.Н. Гиппиус,
Зайцев и еще двое-трое знакомых.
543

Памятник поставлен на подаяние французских издателей.
Говорили: Милиоти (по-французски), Шюзевилль (тоже
и очень хорошо). З.Н. благодарила французов. Зайцев - по­
русски два слова. Стало очень грустно. Я повторяла про себя
строки моего стихотворения, посвященного когда-то Д.С.М.
Октябрь
У Зин. Ник. вчера: Лорис- Меликов, Тэффи, еще несколько
человек. Сидим за чайным столом. Я взглянула на часы: без
четверти восемь. Пора уходить. И вдруг - летят самолеты,
сирена ревет. Мы со Злобиным бросились на кухню. Там,
в окне, выходящем на юг, летели треугольниками, как гуси,
американские истребители и разбрасывали бомбы - один
треугольник, за ним второй, за вторым - третий. Сирена
ревет, бомбы взрываются, весь город начинает дрожать, и мы
дрожим. Возвращаемся в столовую и решаем спуститься
в подвал. Я беру З.Н.Г. под руку, Злобин берет под руку
Тэффи, за нами - Лорис. В страшном грохоте вокруг мы
начинаем спускаться по лестнице (третий этаж), и вдруг я
вижу, что мраморная лестница под моими ногами движется.
З.Н. ничего не слышит и не видит. Мы сходим вниз и там,
у входа, стоим довольно долго. Когда дают отбой, я ухожу.
Март <1944>
Очередное воскресенье у З.Н.Г. Она, по старой привычке,
~принимает~ от 5 до 8. Злобин готовит чай. Постоянные
посетители: Лорис-Меликов (из Русского дома в Сен-Же­
невьев-де-Буа), Тэффи, какие-то дамы, иногда Мамченко,
реже - я. Лорису, племяннику министра Александра 11, лет
восемьдесят. Он говорит на восьми языках, служил до 1917
года в министерстве иностранных дел, знает наизусть ~Фа­
уста~ и добрую половину ~Божественной комедии~.
Пришел Н. Давиденков, власовецt, друг Л.Н.Г., с ним
учился в Ленинграде, в университете. Долго рассказывал
про Ахматову и читал ее никому из нас не известные стихи:
Муж в могиле, сын в тюрьме.
Помолитесь обо мне.
1 Позже его соратники, ген. Власов, Краснов и др., бьти схвачены и каз­
нены в Москве. Давиденков был сослан в лагерь.
544

Я не могла сдержать слез и вышла в другую комнату.
В столовой наступило молчание. Давиденков, видимо, ждал,
когда я вернусь. Когда я села на свое место, он прочел про
иву:
Я лопухи любила и крапиву,
Но больше всех - серебряную иву,
И странно - я ее пережила!
Это был голос Анны Андреевны, который донесся через
двадцать лет - и каких лет! Мне захотелось записать эти
стихи, но было неловко это сделать, почему-то мешало при­
сутетвне З.Н. и Тэффи. Я не решилась. Он прочитал также
~годовщину последнюю праздную~ и наконец:
Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу...
Аяиду- замнойбеда,
-
Не прямо и не косо,
Я в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
Тут я опять встала и ушла в гостиную, но не для того,
чтобы плакать, а чтобы на блокноте Гиппиус записать все
восемь строк - они были у меня в памяти, я не расплескала
их, пока добралась до карандаша. Когда я опять вернулась,
Давиденков сказал: Не знал, простите, что это вас так взвол­
нует. Больше он не читал.
545
18 Том 15. Белая дьяволица

М.С. Шаrинян
~УВИЖУ ТУ, ЧЬИ СТИХИ ДАЛИ
МОЕЙ ЖИЗНИ НОВОЕ СОДЕРЖАНЬЕ~
Домой я пришла со странным чувством стыда вместо
умиленья. Сестры не было; и чтоб заглушить это вечное
подсматриванье за собой я стала усиленно хозяйничать,
убирать, подметать нашу каютку. Но тут на тумбочке между
кроватями я заметила книгу. Кто-то побывал у нас (дверь
не запиралась, а только задвигалась), ждал, должно быть,
зачитался в ожиданье и, уходя, забыл ее. На книге сто­
яло: ~стихотворения Зинаиды Гиппиус~. Мы уже знали
от Ходасевича, кто такая Гиппиус. Она жила в Петербурге
в своеобразном ~menage en trois~ (браке втроем) с Дмитрием
Мережковским и Дмитрием Философовым, - и не только
писала и печаталась. Втроем они создали новую практику,
свою собственную церковь, - с учением, известным как ~но­
вое религиозное сознание~. Еще полная пережитым счастьем,
перешедшим во что-то стыдное, я раскрыла книгу.
Лампа у нас была маленькая, керосиновая - из тех, что
назывались тогда ~кухонными~, - и зажигалась она в подспо­
рье электрической лампочке, висевшей с общего для нашей
каюты и коридора потолка. Она давала очень мало света.
Хотя керосин в ней был налит доверху, но в эту ночь бедная
усталая Лина, как ни была запаслива, прилечь не смогла:
очень скоро керосин весь выгорел. Я как безумная уткнулась
в книгу. Лина зажгла свечку - догорела и свечка. Тогда она
рассыпала перед собой весь запас имевшихся у нас в доме
спичек и всю ночь зажигала их одну за другой, пока я читала
546

и читала, забыв обо всем на свете. Передо мной был ответ:
соборность, связь общих по духу людей, Бог, революция.
По Гиппиус выходило, что революция 1905 года не могла
победить из-за своего безбожия. А я, не отдавала себе отчета, -
быть может, единственной тогда чертой непосредственности,
сохранившейся у меня на всю жизнь, - тянулась к трудовому
народу, к простому обездоленному человеку, к справедливой
жизни для него и отдаче себя для правды, тянулась всей своей
совестью, а совесть и была чувством Бога, высшего начала
в человеке. И тут вдруг встретились совесть и революция, Бог
и революция - в единстве сознательном и продуманном, не­
обходимом, изложенном между строк в самой атмосфере очень
новых по форме, тонких, умных, необыкновенных стихов...
Утром, когда еще не забрезжило, но потянуло дымком
из кухни от раздуваемого самовара, Лина, как была одетая,
свалилась на постель досыпать за свою круглосуточную
работу. А я, захватив чернильницу, ручку и бумагу, пошла
искать местечко в кухне, где был свет, и написала первое
свое письмо Гиппиус. Совершенно не помню, во что оно
вылилось, как вообще не помню своих писем, во множестве
писавшихся всю мою жизнь - без черновиков, без какого­
либо пересказа их содержанья в дневниках. Написала -
и словно тяжесть с души свалилась. Даже усталости не было.
В этот же день, отыскав через Ходасевича адрес какого-то
петербургского журнала, я послала письмо заказным. Дня
через три пришел серо-сизый стандартный конверт, зелено­
ватая иногородняя семикопеечная марка на нем с двуглавым
орлом в середине, - самый обычный конверт, надписанный
твердым ясным почерком с уклоном вправо. Это было пер­
вое письмо от Гиппиус, а их у меня хранится свыше сотни
за три года переписки. И это первое было, пожалуй, таким же
по четкости, твердости, властности и выработанной привычке
•наставлять~. как и все последующие. Я приведу его здесь
в главной части, заменив старую орфографию новой.
18*
Мариэтте Cepzee611e Шаzинян.
МШI. Дм.итровка, Успенский пер.,
д. Феррари, кв. 5, Москва.
24.Х/.08. СПб. Литейный, 24
(wtи Пантелеймоновская, 27,
это одно и то же)
547

Милая Мариэтrа. Ваше письмо было мне очень радостно.
Оно такое хорошее, ваше письмо; такое умное и трезвое.
Знаете, очень важно, что трезвое. Так это редко теперь. Мне
казалось, когда я читала ваше письмо, что вы поняли все, что
я... не писала, а думала и чувствовала, когда писала. Иного ведь
написать не смеешь, да и нельзя, а хочешь, чтобы угадывалось.
Вы подслушали мою душу. И как верно то, что вы пишете о про­
стом, «обыкновенном• ...
Прежде я все-таки говорила больше, а теперь чувствую, что
надо быть еще скрытнее, надо уметь выявлять тайное... почти
молчанием.
Я думаю, - чувствую сознанием,
-
что вам близок «Бог•,
который близок мне и к которому я хочу все больше, еще больше
приближаться. Я все слова и мысли вашего письма принимаю,
говорю им «да• с величайшей радостью. Да, у вас хорошая молитва,
да, не фетиш, но надо «сквозь• земные явления... И «символ•
вы понимаете не как все, а шире, более реально; как я понимаю
и еще некоторые, мне близкие...
В первую минуту по прочтении этого письма я почувс­
твовала огромное счастье. В чем-то жизненно необходимом,
очень главном, через несколько сот верст (мы считали тогда
расстоянье на милые русские ~версты полосаты~, а не на
механически звучащие километры),- через всю эту дальнюю
даль радищевекого ~из Петербурга в Москву~ дотранулось
до меня дыхание мысли другого живого человека, и это
дыханье почти совпало с моим. На днях один из читателей
пожаловался мне, что вот-де ~с каждым открытием техни­
ческая революция как будто облегчает общение людей друг
с другом, - приближает их носом к носу, скрадывает между
ними пространство и время чуть ли не до нуля, а между тем
настоящее человеческое общение, дружба, беседа становятся
все более и более трудными, недосягаемыми, невозможны­
ми и скоро вовсе исчезнут. Исчезнут от развития техники,
от цивилизации. Заменятся машиной... ~.
Это звучит парадоксом. Но в этом - огромная правда.
Письменное и личное общение были в прошлом не то что
глубже или сильнее - они были нужнее и поэтому необык­
новенно реальны. Даже через почерк приближался человек
к другому без всякой хиромантии: в извилинах букв, в ритме
слов передавался характер - через движенье руки, не за­
мененное отстуканным на машинке шрифтом, общим для
548

десятков и сотен тысяч людей. Я написала выше словечко
~почти~ (почти совпало с моим). Видя сейчас прошлое гла­
зами своей старости, я вспоминаю, до мельчайших движений
чувств, тогдашнее мое восприятие первого читанного и пе­
речитанного письма Гиппиус. Все - близко, все
-
родное,
словно эхом повторенное, сокровенное состоянье тогдашней
моей двадцатилетней души. А в то же время чуть заметный
сквознячок иного, не совсем моего, и отсюда это ~почти~.
Сквознячок веял от совершенства гиппиусовской прозы.
В те годы даже от писем, какими обменивалась интеллек­
туальная часть общества, как бы духом эпохи требовался
законченный эстетизм, лишенный всякой манерности или
вычура. В духе времени тяга к молчанью, к скрытности,
к уменью ~выявлять тайное... почти молчанием~.
Я чувствовала в законченном эстетизме этих строк - таких
дорогих и близких по смыслу - что-то очень верховодящее,
высший класс, превосходство, а потому остановившееся,
окаменевшее или каменеющее, как и в почерке. Почерк
Гиппиус был похож на мой, но в то время как мой, при всей
его точной направленности, носил все черточки нервности,
нестабильности, поиска, внутренней противоречивости, словно
ровная походка человека, идущего по палубе движущегося
парохода, Гиппиус всегда писала элегантно-твердым, почти
печатно ровным, с густым чернильным нажимом, ювелирно­
красивым почерком, неизменным при всяком содержании
письма - хвалила или ругала, соглашалась или спорила.
В первом же письме передалось мне это устоявшееся в Гип­
пиус, хотя я ее никогда не видела и не слышала. Огромная
полоса жизни -два с половиной года, последовавших за этим
письмом, были историей моей безграничной самоотдачи
с крохотным, но постоянно растущим уголком сопротивле­
ния, пока он не превратился в огромный ком несогласия.
Но об этой полосе будет рассказано отдельно, в четвертой
книге. А сейчас я вернусь к узловому 1908 году, точней к его
последней трети (сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь), когда
завязались еще два общения, нити которых перепутались
и между собой, а в дальнейшем и с петербургской ниточкой
Гиппиус- Мережковских.
< ... > Когда мы с сестрой прощались перед моим отъ­
ездом в Петербург, одна из нас сказала другой: ~смотри,
549

каждый день пиши мне регламентацию!~ И мы с ней в те­
чение двух с половиной ~учебных лет~ ежедневно строчили
друг другу такие ~регламентации~, отсылая их заказными
каждую субботу и ставя на конверте последовательные
номера - 1-я, 2-я, 3-я. Мало того: когда я как-то показа­
ла Гиппиус одну из Лининых регламентаций, она вдруг
спокойно взяла в обиход это слово без всяких кавычек
и потребовала, чтоб я в ~каникулярные периоды~ (летом)
и когда - по месяцам
-
Мережковские уезжали за границу,
писала ей точь-в-точь такие же регламентации. В ответных
ее письмах пестрят слова ~недостает регламентации~. ~по­
чему опаздывает регламентация?~. Хотя мои собственные
пропали или были ею уничтожены, но по письмам Гиппиус
(их сохранилось, не считая мелких записочек, восемьдесят
пять), в ее ответах на них так же, как в сберегаемых мной
Лининых, есть много такого, что воскрешает в памяти все
~колебания~ моего духовного пульса, трепавшие меня в эти
два с половиной года.
< ... > Вот задумала - и приехала. Увижу ту, чьи сти­
хи дали моей жизни новое содержанье. Она отвечала мне
на каждое письмо, позволила звать ее просто Зиной. Одно
это имя наполняло меня чем-то, расширяющим дыханье,
углубляющим взгляд на мир. Должно быть, Алеша Кара­
мазов чувствовал нечто подобное к своему ~старцу~. Это
было началом ~послушничества~, подчинением всего моего
духовного существа особой форме обучения, особой форме
самоотдачи ...
Мережковские жили на углу Литейного и Пантелеймо­
новской, в доме Мурузи. С Невского я свернула на Литей­
ный, шла очень медленно, чтоб утро добралось до десяти,
смотрела в стекла букинистов на выставленные книги - весь
Литейный как будто продавал старые книги. Но вот прямая
и короткая Пантелеймоновская, иерееекающая под прямым
углом длинный и широкий Литейный. Одним концом она
упирается в белую, компактную, как воздушный пирог, цер­
ковь, а другим - в Соляной городок. Искать комнату нужно
было в том конце, где Соляной городок, и я свернула туда,
оглядев лишь мельком и оставляя на будущее время боль­
шой барский угловой дом Мурузи, черное пятно на белом
фоне церкви. < ... >
550

Волненъе мое росло с каждой секундой, горечь таяла,
казалась дикой, и когда пришел срок идти, я двинулась
как бы ослепнув. Ничего не видела - не увидела лестни­
цы, не увидела передней, не увидела лица ~няни Даши•,
открывшей мне дверь, и куда она повесила пальто, а толь­
ко одну комнату - гостиную, потому что в ней, в самом
дальнем углу возле камина, сидела как-то очень неподвиж­
но, откинувшись на спинку кресла, Зинаида Николаевна
Гиппиус.
Гостиная была по-петербургски темная, с мягкими сту­
льями и пуфами, в мягких тяжелых занавесях, с толстым
ковром во всю ее ширину. Гиппиус почти всегда принимала
гостей сидя, верней полулежа в своем большом кресле, поло­
жив одну ногу на скамеечку, в пушистой, очень элегантной
шали, с папироской в руке. Папироски лежали в особом
ящике тут же на столике и были чем-то надушены. Дымок
от них - она очень редко затягивалась и почти незаметно,
как-то небрежно выдыхала его, - дымок от них был слабый
и голубой, словно дыханье в морозный день. Мать и род­
ные Гиппиус умерли от чахотки, как тогда говорили вместо
неуклюжего ~туберкулеза•, и одним из защитных орудий
ее, всегда бывших в действии, была угроза смертельной бо­
лезни. В Петербурге она постоянно температурила, близкие
смотрели с опаской на ее градусник, на каждый необычный
румянец на скулах. Страх за ее жизнь был как бы атмос­
ферой, окружавшей ее физическое бытие в этой гостиной.
Часть зимы и весну семья ~снималасъ с места•, как пере­
летные птицы, - на юг Франции, в Канны, в Калъвадос,
на приморские курорты Северной Италии.
Я пишу ~семья•, но то была особая семья, внутри которой
царствовало безмолвное, хотя всеми видимое убежденъе, что
именно такими ячейками будет созидаться грядущее обще­
ство - или грядущая церковь. Трое. Не два лица, где так
часто одно поедает или высасывает другое; где нет выхода
из-под власти одного над другим; где соединяются, чтоб
отваливаться друг от друга в растущем равнодушии; где
давление так велико, что порождает бегства, постоянную
ложь и неблагополучие; а скобки для бегуна не падают,
а только стискиваются чувством вины. Не двоица, освя­
щенная ложью, а пифагорейская троица, трое, развернутый
круг, снявший давление и ложь. ~семья• Гиппиус состояла
551

из одной женщины в центре и двух мужчин вокруг нее -
мужа, Дмитрия Сергеевича Мережковского, и друга, Дмит­
рия Владимировича Философова. К этой главной троице
примыкала другая, второстепенная: две младшие сестры
Гиппиус - Тата и Ната, две женщины, и один мужчина среди
них - невенчанный муж Таты, Антон Карташев. Неволь­
но заговорив здесь с читателем пифагорейской цифровой
философией, не разделявшейся мною ни тогда, ни теперь
в ее безжизненной абстрактности, хочу еще, для пониманья
всего дальнейшего, опереться немного на старика Пифагора.
Число ~три•, конечно, снимало, или, верней, разжижало,
в совместной жизни тяжелое давление числа ~два•, но - как
я увидела в оба периода моей тогдашней жизни (1909-1910
и 1910-1911)- троим оказывалось недостаточным пребы­
вание в ~троице•. Оно все же было чересчур личностным,
чересчур замкнутым - а где выход в народ, в обществен­
ность, в мир? Тот самый мир, о котором крестьяне говорят
~в миру и помирать легше•, ~обсудим• или ~порешим всем
миром•, ~со-обча•... Троице вдруг оказался необходимым
некто - стоящий за скобками, за личным совершенством их
круга, - четвертый: открытое, прозаическое, просто арифме­
тическое, лишенное всякой алгебры, всякой мистики число
четыре. Некий связной. Тот, кто, стоя близко к кругу, но вне
круга, мог бы связать этот круг с народом, как церковь -
с мирянами. Я и стала у Мережковских, на три зимы, этим
~четвертым•. Но путь к нему, начавшийся с первого дня
пребыванья моего у Мережковских, был осознан не сразу.
И меньше всего предчувствовала я этот свой будущий путь,
стоя впервые перед автором, книга которого перевернула
страницу в истории моей жизни.
Передо мной лежит сейчас фотография, снятая в Москве,
когда 3. Гиппиус было двадцать с чем-то лет, в художествен­
ном фотоателье Отто Ренара. Тонкая, очень высокая девушка
в длиннейшем платье из мягкого белого французского сукна,
с широким, того же сукна, сборчатым поясом, обтягивающим
худую прямую талию. Волны этого льющегося платья шлей­
фом откинуты на полу вокруг ног. Стоячий воротник во всю
вышину длинной шеи, как и пояс - во всю вышину талии.
Небрежно вдоль платья опущенные руки. Небрежная, чуть
оживившая губы и ноздри усмешка. Холодные, русалочьи
глаза без тени этой усмешки - одно ирезрительное понима-
552

нье. И волнисто взбитая рамка пышных светло-каштановых
волос справа и слева от узкого умного лба.
Но такой я ее уже не застала. Меня встретила, сидя
в своем кресле, пожилая женщина - ей было всего только
за сорок, но очень худые женщины быстро стареют ли­
цом. Щеки - с нездоровым румянцем на сероватой коже,
волосы подобраны в какое-то элегантное подобие сетки
или чепчика, веки изношены, маленькие руки в больших
и тяжелых кольцах, умные, все те же глаза, на с оттенком
простоты - признаком ушедшей молодости
-
и сухости.
Ни она, ни я не сказали 4Здравствуйте•, а встретились мол­
чаньем. Постояв с минуту, я села перед ней. Первое, что я
тогда почувствовала, было ощущенье присутствия. Бывает,
сидишь с кучей людей или с кем-нибудь в комнате- и как-то
отсутствуешь с ними - или они с тобой
-
не знаю, как это
лучше объяснить читателю. Много раз можно дотронуться
до электрической кнопки, включить свет, и свет сразу вклю­
чается, словно ничего в нем не происходит, кроме того, что он
светит; но вот вы втыкаете в штепсель еще вилку- от чай­
ника или от плитки, от согревателя, - и лампочка над вами,
так просто и ровно светившая, вдруг как бы вздрагивает,
словно что-то вмешалось в ее горенье - отняло, дернуло,
вступило в поток энергии новым своим бытием. Этот миг
дрожи от включенья нового 4Потребителя• энергии каж­
дому из нас так знаком в быту, что невольно удивляешься
иногда, почему не перестаешь его замечать, не становится
этот миг незаметной привычкой. Может быть, потому, что
его 4физика• - физиологична?
Вот такой физиологической физикой - словно в один
миг включается новый потребитель энергии - я каждый раз
ощущала контакт от присутствия Зины в ее излюбленном
кресле. За три зимы привыкнув, начав глядеть и видеть кри­
тически и даже посягнув критически в печати на ее роман
4 Чертова кукла• - и даже открыто ссорясь и противоре­
ча ее формальной безукоризненной правоте, -я не могла
4Привыкнуть• к ее присутствию в комнате, только вместо
4Включения• стала постепенно испытывать что-то вроде
4отключения•, как бы отталкиванья от нее при встрече. Зина
говорила удивительным, сипловатым голосом. В то время
я начинала брать в библиотеках для практики английского
языка первые детективы и страшно удивлялась, когда геро-
553

иня в них говорит голосом husky - сиплым, низким, как бы
простуженным, и голос этот явно подчеркивается автором
как обольстительный. А тут, впервые услыша Зинин голос,
невальна подумала: huskyl - и сразу почувствовала обаяние
этого husky.
С Мережковским и Философовым мы встретились не­
сколько дней спустя. Дмитрий Сергеевич Мережковский­
~золотое перо~, по определению Философова, - был су­
хонький, невысокого роста, черноглазый брюнет с бородкой
клинышком. Очень нервный, всегда мысленно чем-то занятый,
рассеянно-добрый, но постоянно в быту как-то капризно-не­
довольный, он мало с кем разговаривал, принимал на веру
людей, которых ему приводили, сразу начинал самую откры­
тую беседу, накалывался на непониманье, скрытую издевку,
критику - и сжимался, как гусеница на листе, когда ее
тронут. Он преувеличенно ценил свои книги. Они казались
ему пророческими. И в триумвирате за ним закрепилась ве­
дущая эзотерическая роль внутреннего, ~скрытого~ центра.
В день приезда я ничего почти о нем не знала, кроме двух
строк из его автобиографической поэмы:
Я не люблю родни; друзья мне чужды, брак -
Тяжелая обуза...
(цитирую по памяти).
Потом эти строки начали расшифровываться. < ... >
Насчет ~друзей~ что-то не помню. Три зимы с обязатель­
ными посещеньями по два-три раза в неделю; переписка при
житье в одном и том же городе, а насчет личных друзей
Мережковского я ни слова не слышала ни от кого. И это
при обычной для него легкости ~первых знакомств~. Мне,
по крайней мере, его друзья не встречались. Если не считать
Философова. Но сказать об этом единственном друге, что
он был ~чужд~. значило, в сущности, нанести удар по всему
триумвирату, всей идее ~новой церкви~.
Дмитрий Владимирович Философов был крупный со­
рокалетний барич, мясистый, выхоленный, с пухловатым,
по-женски красивым лицом и белокурыми, коротко под­
стриженными усами. Волнистые волосы начинали у него
редеть, руки были удивительной красоты. Говорил он соч-
554

ным баритоном, вкусно, словно карамель сосал. Поговорить
любил, но в отсутствие других членов триумвирата. Как-то,
вернувшись раньше времени из-за границы по телеграмме
заболевшей матери, он пригласил меня пообедать с ним,
обещав ~рассказать о Зине, как она там~, а рассказывал весь
вечер о своей матери, крупной общественной деятельнице,
о житье с ней - и нотка проскользнула, как раздельная
черточка: ~У нас было не так, как... Золотое перо не любит
людей, терпеть не может, когда у него гостят, срывают с ус­
тановленного порядка, в этих условиях он просто изнемо­
гает, отказывается писать. И Зина в своем роде нелюдимка,
страдает от нарушения обычного порядка. Чтоб все было по­
заведенному, чтоб ничто не вторгалось. А я с детства привык
не быть у себя хозяином, комната моя - как проходная: Дима,
у тебя сегодня заночует на диване такой-то, Дима, прими
и устрой, пожалуйста, того-то. Иногда я даже лица не видел,
кто заночевал у меня в комнате... ~ Рассказывая мне все это,
он не жаловался, но хотел как бы оттенить разницу. Типич­
ный русский либерал, по натуре добрый человек, немножко
Обломов, Дима перешел к Мережковским, кажется, прямо
от Дягилева, которым в юности увлекался. Он хорошо знал
и любил живопись. Но Философов, писавший газетные ста­
тьи, не был ни журналистом, ни писателем, ему не хватало
таланта, и не было в том, что он писал, изюминки.
Антон Карташев, глава второй ~троицы~. показался мне
сразу, при первой же встрече, сухим петербургским чинов­
ником, главное выражение которого (глядевшее из сухих
глаз, из худого, бледного, книжно-кабинетного, бритого лица)
было чем-то вроде постоянного ~вопрошения~. ответа на ко­
торое он не ждал, да и получать не хотел. Чиновник, притом
не гражданского ведомства, а чего-то вроде синода, чего-то
при церкви. Не знаю, как могла Тата полюбить такого сухаря
и что у них было общего. Скорей обывательское чувство
постоянной осторожности, боязни шпиков, нежелания быть
~замешанными~, острого страха попасть под наблюденье по­
лиции и даже под арест. Сама Тата, художница, окончившая
Академию художеств, была толстушка с чуть выпуклыми
глазами, любившая покушать. Жили они в темной недоро­
гой квартире, оберегали свой быт и священнодействовали
за едой. Горничная (типа хозяйкиной Фени) была и кухар­
кой. Помню, как вносила она в их мрачную, без окон, сто-
555

ловую, просунутую меж двумя спальнями, большое блюдо
с шипящими сосисками. Таких вкусных сосисок я больше
нигде не ела; они были прожарены до каштанового цвета,
с черной корочкой, густо обложенные жареной кислой ка­
пустой, и, когда их накладывали на тарелки, шипя, обдавали
вас горячими брызгами. И как ели их за этим столом! Какую
уйму свежего белого хлеба - питерского хлеба немецкой
выпечки - упихивали в рот вслед за ними! Частенько я
тоже уплетала их, наголодавшись за неделю.
Тата, при всей своей видимой академичности и благона­
меренности, не была, в сущности, живописцем. Она плохо
чувствовала краску, полотна ее были не ~писаны маслом~,
а раскрашены по рисунку бледной палитрой прирожденно­
го рисовальщика. Но и рисунок ее не имел сочной, густой
реальности - она тонко рисовала всяких чудищ: гномов,
хвостатых рыб, апокалипсических коней, зверушек, не су­
ществующих в природе, - и в этом мире изощренных, извра­
щенных, измученных линий вдруг проступала банальность
мысли, не уходящей слишком далеко. Тата заставила меня
посидеть перед ней и ~нарисовала~ мой портрет, раскрасив
его бледными красками. Дима раскритиковал этот портрет
(~один глаз на нас, другой в Арзамас~), но спустя десятки
лет он несколько раз воспроизводился в печати.
Я еще ничего не сказала о Нате. Это была тонкая, как
тростиночка, худая и бесполая девушка с чертами лица, как
на итальянской камее. Почти всегда рот ее был замкнут. Ред­
ко-редко я слышала ее односложную, немногославную речь.
После революции Ната как бы и вовсе потеряла свой пол. Мне
говорили, что она служила дьячком в одной из прославленных
древних церквей старого русского города, где Ната водила
экскурсии по архитектурным достопримечательностям как
местный музейный работник. Мережковские, убегая после
Октябрьской революции в эмиграцию, их с собою не взяли
и, по-видимому, позднее не вызвали.
Выше я не совсем точно назвала чувство осторожности
у троицы Карташевых и опасение ареста - ~обывательским~.
Уже с первых месяцев мне стало ясно (хотя я смущалась
признаться в этом самой себе), что непонятная конспира­
ция, чувство сугубой политической значительности, некая
таинственность, которыми окружали свою деятельность Ме­
режковские, были преувеличены, были похожи на что-то
556

театральное и даже смахивающее на самозванство. В свое
время (самое юное) я интересовалась масонством и читала
о нем. Но у них не было ничего похожего на масонство. По­
добно явлению рыцарства, явлению вполне историческому
и связанному со структурой своего общества, явление ма­
сонства, хоть и не ~классовое•, не обусловленное обществен­
ной структурой, было реально-историческим. Но в том, что
творилось Мережковскими и у Мережковских, ничего, ни на
грош исторического не было, и опасного для самодержавия
тоже не было. Поэтому конспирация, сугубая подпольная
атмосфера, опасение ареста- вместо того чтобы придать делу
больше торжественности - сперва немного импонировали
новичку, а потом здравый смысл начинал подталкивать его,
как локтем, к неудержимой иронии, которую приходилось
сдерживать, как чиханье или кашель на симфоническом
концерте. Серьезное в том, что я пережила за три зимы,
все-таки бьто. Но было оно в самой человеческой личности,
создателе ~нового религиозного сознания•, а не в созданном
ею (да и созданном ли?) деле. Чтоб начать понятно расска­
зывать об этом деле, я должна теперь дать читателю полную
и правдивую характеристику главного действующего лица
петербургского ~дела• - Зинаиды Гиппиус.
Начну с того, что ее донельзя неумно и непохоже опи­
сывают в некоторых наших работах, основываясь, вероятно,
лишь на мертвом свидетельстве документов. Зинаида Гиппиус
была одной из самых умных и талантливых женщин, каких
я знала в моей долгой жизни. Но ей не хватало широты по­
нимания исторической действительности, не хватало простой
человеческой любви к народу. <... >
Я услышала во время первых бесед с Гиппиус в октяб­
ре-ноябре-декабре (кроме краткого моего наезда в Москву
к Лине), что при легальном ~Религиозно-философском об­
ществе•, где, как в Московском литературно-художественном
кружке, устраиваются диспуты, лекции и конференции, Зи­
наида Николаевна организовала еще ~христианскую секцию•,
членов для которой надо было подбирать, прощупывать,
зондировать и пропускать по субботам через квартиру в доме
Мурузи. Членов этих было очень мало. А когда их ~просеи­
вали•, то оставалось и еще меньше. Зина звала их в письмах
ко мне ~мужики•: ~нынче было целых четверо мужиков,
557

а вы не пришли- и пришлось мне одной с ними возиться~>.
Мужики - звучало как-то странно. Среди них
-
умнейший
Александр Александрович Мейер, автор интересной книги
о культуре, в ту пору убежденный христианин (я встретила
его вторично, уже после Октябрьской революции, случайно
оказавшимел в окружении Горького, и уже буддистом); Каб­
луков- не то профессор, не то лектор; и рабочие, прошед­
шие через 1905 год; были даже из демонстрантов Девятого
января, участники похода к Зимнему, к ~царю за правдой~>,
и оставшиеся в живых после расстрела; были два ~кающих­
ся~> интеллигента, главной целью которых оказалась надеж­
да получить от Мережковских денежную помощь. От этой
разношерстной и, кстати сказать, почти не прибавлявшейся
числом публики, а скорей убывавшей после ~прощупыванья~>,
требовалась, в сущности, одна, чуть ли не самая существенная
для ~допуска~> черта: быть чем-то схожими со сказочными
Лелями, то есть черта нездешности, того, чего не было, -
странной, новой романтики.
А куда должен был быть ~допуск~>? Об этом не гово­
рилось. Это подразумевалось особой формой умолчания.
И до самой последней половинки зимы (1911 года) я знала
об этом лишь намеками, хотя - если не в полный голос
и не с точками над ~и~>, но в переписке с Зиной и в самих
фигурах умолчания - все было очень ясно и предельно
выражено; допуск в их домашнюю церковь, а церковь -
это таинство Причащения. Рассказать о последовательном
ходе моих работ в две с половиной петербургских зимы,
в тесном кругу выдуманного Гиппиус христианского об­
щества как своего рода ~предбанника~> перед вступлением
в ~церковь~> и о самой этой ~церкви~>, к допуску в которую
я удивительным образом так и не была допущена, не очень
легко, и не сразу это можно сделать. Сперва - обо всем,
что происходило в Петербурге вне этой дороги к ~допуску~>.
И прежде всего - о своей собственной жизни вне дома Му­
рузи, обыкновенной жизни курсистки, которой надо учиться
и зарабатывать насущный хлеб.
Странным образом вот это аккуратное детское ухо, прочно
и зримо застрявшее в моем воображенье, связано с памятью
о первой ссоре, или, точней, первом сомнения в Зине. Часы,
проводимые в ее гостиной, были драгоценными для меня
558

часами общения, одной из величайших моих потребностей
в· течение всей жизни. Общение - акт встречи человека
с человеком в той области, где нет никакой корысти, никакой
преходящей эмоции, никакого намека эгоизма, - в области
дележа мыслями и опытом, вопросом и ответом; обмена,
где оба получают; духовного соприкосновенья, не ведущего
ни к равнодушию, ни к распаду, где дух как бы становится
материей, природой, потому что уподобляется энергии, хи­
мии, земле, которая ~удобряется~. всасывает, пережевывает,
переваривает, чтоб стать матерью тысячам корней, побегов,
злаков, хлеба насущного... Кажется, Ницше первый сказал, что
~дружба~ - высшее достиженье, высшая тема для романиста,
поскольку она интересней, глубже и бессмертней любви. Так
вот, я начала привыкать делиться с Зиной каждым своим
~впечатленьем бытия~ и каждой мыслью, порожденной этим
впечатленьем. Мысль не всегда выражалась вопросом. Часто -
как мне казалось - мысль была у меня чем-то позитивным,
ею можно было поделиться, как куском хлеба, - разделить
ее. Мысль, рожденная ~аккуратным детским ухом~. которой
не терпелось мне поделиться с Зиной, была такая: чело­
веческие поступки зависят не только от того, что человек
исповедует или думает, а и от того, что он в эту данную,
переживаемую сейчас минуту чувствует для себя самым
главным в жизни, - отсюда убийства, пороки, преступленья.
Главное для каждой данной минуты - это как бы одержание,
человек стал одержимым. Главное - это не весь человек,
а только какая-то одна его частица, но эта частица вдруг
разрастается в раковую опухоль, делается одержимостью,
болезнью, духовным раком, побеждает всего человека - и
человек падает, погибает. Мысль не очень ясная, не очень
до конца продуманная, но захватившая меня, потому что она
вела за собой другую, педагогическую, мысль, но ее я еще
полностью не знала. Изложив перед Зиной в каком-то раз­
говоре о Гилевиче это свое ~позитивное~ размышленье, я
получила в ответ обычный ~ушат холодной воды~ на голову:
~вечное теоретизированье без капли фактов!~
Зина вылила этот ушат на мою голову с тем чувством
духовного превосходства, которое всегда было в ней очень
сильно и тем заметней, чем благовоспитанней она его прята­
ла под оболочкой постоянной скромности. Замечанье было,
как и все ее замечанья, внешне удивительно справедливое,
559

попавшее в точку. Обидное, но как будто справедливое.
Придя домой, я разложила ее записочки, полученные за пос­
леднее время. И во всех я увидела точно такие же замеча­
нья. Хвалила за то, что я ~умно высказала~; ругала за то,
что ~разводила теорию~. Главные мои недостатки, когда
они проявлялись, - ~детская беспомощность в 22 года~.
~полное непониманье действительности~ - отругивались
сильней всего. ~Трезвенность~. ~как это вас на все хватает~.
~умница-разумница~. ~о. если б вы действовали так хорошо,
как хорошо пишете~ - расхваливались сильней всего. Спра­
ведливо! Однако же всякий раз так, словно один недоста­
ток или одно хорошее качество, попадавшие под ее оценку,
представляли собой всю меня, всего человека во мне, а как я
могла одновременно быть только ~трезвенной~. не понимая
действительности, или только ~умницей-разумницей~ при
детской беспомощности. < ... >
Одна из старых моих ~курсячьих~ подруг прислала мне
письмо, переполненное завистью: ~вы живете в самом сердце
петербургского декадентства, окружены блестящими писате­
лями, наверное, и сами в такой среде скоро еделаетесь блес­
тящим писателем... Счастливица!~ Была ли у Мережковских
писательская среда? Нечто вроде первых слабых проблесков
критического анализа просочилось и стало расширяться
во мне, сопровождая все еще восторженные думы о Мереж­
ковских. Но еще до анализа скопились ~наблюдения~. и они
проникали в сознанье невольно, с налету, почти ежедневно.
Как ~четвертый~ в триединой семье Мережковских, я боль­
шую часть времени проводила ~вне круга~. соприкасалась
с читателями Публички, с мещанским окруженьем хозяйки,
с дворянским домом Уваровых, с самыми неожиданными
людьми, наезжавшими из Москвы в Питер, и прежде всего
заметила внешнее положение моих ~богов~. отраженное
в разных суждениях и мнениях. Репутация Мережковских,
взятых втроем, как писателей оказывалась высокой лишь
в определенных кругах, где большими именами были Федор
Сологуб, Вячеслав Иванов, Ремизов... Зинаиду Гиппиус высоко
ценили в те годы символисты Блок и Белый. Но ~знамени­
тостями~ вне этих кругов они не были. Общероссийскими
знаменитостями в то время, если не считать доживавшего
последний год своей жизни Льва Толстого, были Максим
560

Горький и Леонид Андреев. Слава Горького возрастала
чуть ли не с каждым днем, за ним бегали по улицам, его
хватали за фалды на лестницах, ему нельзя было появить­
ся, чтоб не оказаться тут же, в ту же минуту облепленным
людьми. В том узком кругу, далеком от большой дороги
развития русской литературы, к которому принадлежали
Мережковские, Горький как писатель котировался очень
низко, что-то вроде третьего сорта. Он был в глазах этого
круга необразован, неотесан, выскочка, parvenu, попавший
под прожсктора случайно, не по заслугам - за некоторую
новизну изображаемого им мира, - и так же скоро, как
прославился, будет развенчан. Но при этом - а мне прихо­
дилось часто слышать такой пренебрежительный отзыв - я
столкнулась у Мережковских со странным явлением: чувством
плохо скрытой зависти к тем, кого они считали ниже себя.
Зависть - неприкрашенная, плохо скрываемая
-
к славе,
к высоте гонораров, к положению в народе! Своеобразный,
даже унизительно-заискивающий оттенок в отношении к ним,
когда они оказывались поблизости, у них на квартире... Меня
в эти часы если впускали, то лишь в переднюю и на корот­
кое время. Помню, как-то зимой, придя к ним, я застала
в передней Зину, приложившую палец к губам: тише! Я
замерла на месте. Зина держала в руках великолепную шап­
ку из серебристого, с блеском, мягкого меха, который она
логладила почти благоговейно. ~знаете, чья это?- И тут же
добавила почти хвастливо:- Леонида Андреева!~ В гостях
у них был почему-то Леонид Андреев. И вдруг тот, кто счи­
тался бездарным, невежественным недоучкой с вульгарными
претензиями, принимается, когда зашел к ним, с чувством
чуть ли не подобострастия! Никакого подобия этого чувства
я никогда не находила ни в ком из троицы по отношению,
скажем, к Блоку, которого они считали большим поэтом,
или к Андрею Белому, которого любили как близкого друга.
Откуда же рождался такой тон к тем, на творчество которых
они обычно смотрели ~сверху вниз~. - к Леониду Андрееву,
к Максиму Горькому? Мода? Спрос на них в народе?
Один раз, правда, бът другой оттенок, но опять с при­
вкусом чего-то противного мне. Вся наша передовая печать
была охвачена в то время осуждением смертных казней. Дела
~политических~ после 1905 года передавались в военпо-по­
левые суды, смертные приговоры выносились очень часто,
561

они мучили совесть честных людей в России, - прогремело
знаменитое толстовское ~не могу молчать~ ... И, как знак
доверия ко мне, подходит Зинаида Николаевна к запертой
на ключ шкатулке, отмыкает ее, поднимает крышку. .. Пальцы
в тяжелых кольцах подносят к самым моим глазам почтовую
бумагу, осторожно вынутую из конверта. Четыре страницы
покрыты крупными, связанными между собой, как пря­
жа спицами, большими буквами почерка, известного всему
читающему миру. Письмо Льва Толстого Зинаиде Гиппиус
по поводу смертной казни1 в ответ на ее письмо, написанное
о том же. Зина показала это письмо с большой гордостью.
Законная гордость - письмо Толстого. Но в этой гордости
почудилось мне что-то, отодвигающее на задний план самую
причину и тему письма - смертные казни. Не то, что об этих
казнях написано, и даже не то, кем написано именно о них,
а голый факт получения письма от величайшего писателя
мира - автограф! Может быть, и я, случись такое со мной,
чувствовала бы то же самое и хвасталась так же, забыв или
отодвинув в глубину памяти общественный смысл письма.
Но Зина была для меня ~идеал человека~, у Зины не должно
было даже мелькнуть ни при каких обстоятельствах что­
либо мелкое, ~человеческое, слишком человеческое~... Так,
по крупицам, накапливались факты, крохотные, но рябинами
оспы ложившиеся на любимое лицо.
За все три зимние половины я не столкнулась в доме
Мережковских ни с одним крупным писателем и даже новым
для меня посетителем. < ... >
.. .Декадентство ввело в обиход начинающих поэтов понятие
~хорошего вкуса~- вкуса, диктуемого чувством меры; изя­
щества как изъятия всего лишнего; оригинальности, свежести,
незатасканности словаря и синтаксиса; адекватности образа
и смысла; выразительности необычного и непривычного;
словесной изобретательности. Оно ввело понятие ритма в его
раздельности, его песовпадаемости с метром - движения
жизни с движением счета, их диалектического противоборс-
1 Нигде после революции в письмах Толстого оно мне не попадалось.
Быть может, увезенное после революции Мережковскими за границу,
это письмо в минуту безденежья было ими продано и хранится сейчас
в одном из западных архивов или частных собраний?
562

тва и взаимной нужности. Оно как бы вернуло нас к пуш­
кинской эпохе работы над языком, к необходимости школы.
И освежающими, оживляющими в этой школе, как группа
витаминов Б, сделались Бальмонт, Белый, Брюсов, Блок...
Я не была настоящей участницей этого движенья, хотя
биографы постоянно запихивают меня в него. Есть нечто
в явлении модернизма - не только нашего, но и всемирного,
в прошлом и в настоящем, - что отталкивало меня от него,
заставляя держаться за скобками. Это ~нечто~ - в их изо­
лированности, в их ~аристократизме~, их ~хорошем тоне~ -
разновидности снобизма, - их чувстве исключительности.
Может быть, оно усиливается в них как самозащита и протест
против гонения со стороны ~официозного~. общепринятого
искусства, не знаю. Но за версту чувствуешь в этом движе­
нье словечко над, атмосферу над - над обычными людьми,
~не доросшими~ до его пониманья. Это над, ощущаемое
и нынче у наших леваков в искусстве, всегда было для
меня невыносимо чуждым, с чем я не могла слиться и еще
менее подчиниться ему. Я чувствовала себя перед этим над
плебеем. Понимая школу писательства прежде всего как
осмысляемый процесс жизни, я вносила в эту свою шко­
лу главнейшую страсть моей молодости - страсть найти
истину, справедливую жизнь, равенство для всех, чувство
самоуваженья для каждого живого существа и чтоб не было
больших и малых, любимчиков бога, фаворитов, чтоб всем
людям было хорошо и никому не было неловко в обществе
других людей. Чувство стеснительности всегда связывало
мне душу в тех кругах, где вставало над. Но я просто сол­
гала бы, если б сказала, что школа модернизма не захватила
меня и оставила в стороне.
Сперва такой школой сделалась поэзия Гиппиус. Я исклю­
чала ее из круга символистов. Она с первых стихов открьmась
мне как религиозно-революционное, нравственное, а вовсе
не только литературное явленье, и, может быть, поэтому
учиться у нее было легко. Вначале ученье выразилось прос­
тым подражательством: у Гиппиус была своя походка, свой
почерк, свой жест в стихах; они, как силуэты, возникали
перед глазами в чтении сквозь особый, изломанный ритм,
преобладанье любимых глаголов и эпитетов, делавшие узким
и по-своему изысканным ее поэтический словарь. В первой
книге моих собственных стихов, ~Первые встречи~. изданной
563

в Москве в 1909 году на деньги, вырученные мамой от про­
дажи дедушкиной шубы, очень заметны и подражанъе этим
•силуэтам~ Гиппиус, и результат такого подражанъя. Рядом
с простыми и бесхитростными •детскими портретами~. •гри­
бами~. •галками~. вызванными к жизни московской зимней
прогулкой, детской площадкой на бульваре, появляются
замки, рыцари, провожающие прекрасных дам по анфиладе
королевских покоев, и сами эти королевы, говорящие ры­
царям, возвращая им шпагу:
Никогда не прощу вашей скромности,
Как могла бы простить отвагу...
И рыцари эти были ни к чему, ни с какой стороны не мои
и ненужные мне, и королева не отвечала ни одной черте
моею характера - их словно песком нанесло мне на бумагу
из чужой форточки, а главное: стало видно как днем, как
черным по белому, что нельзя подражать не своей форме,
потому что не своя форма никак не налезет на твое содер­
жанъе, не передаст его (ибо форма не мундир, а структура)
и обязательно потащит за собой чужое содержанъе. А содер­
жанью подражать нельзя, оно всегда родится в тебе самом,
в твоем опыте, в твоем характере, содержанье должно быть
нажито тобою самим, твоим личным трудом, как хлеб.
Много раз потом приходил мне в голову этот ранний на­
глядный урок, полученный от моей собственной книги. < ... >
Но я опять отвлекласъ от прямого движенъя вперед,
отвечая невидимому читателю: как же это, сидя в центре
литературного Петербурга, в интереснейшее время истории
русской литературы, так еще мало у нас изученное, имея
возможность своими глазами увидеть все эти туманные
фигуры прошлого- автора •Мелкого беса~ Федора Сологу­
ба; маленького •кукольника~. •мартышечника~. увесившего
свою квартиру самодельными игрушками, Ремизова; мистика
Вячеслава Иванова с его ореолом рыжеватых волос вокруг
греческого лба; прекрасного, как молодой Дионис, Блока;
еще свежей памяти философа Владимира Соловъёва с его
бездонными соловьевскими глазами, переходившими по на­
следству ко всем Соловъёвым, - как это так, почти живя
на квартире у Мережковских, не увидеть их, не познакомиться,
564

не описать! Ничему от них не поучиться, ничего не взять!
Да. Будучи почти три зимы подряд в центре литературного
Петербурга, перевернувшего в нашей профессии писателя
взгляд на язык и форму поэтического произведенья, я не
видела их, не заинтересовалась ими как живыми людьми,
избегала всякой встречи с ними - совершенно сознательно
и твердо, потому что мне было это ни к чему. Это был бы
шаг в сторону, потеря времени, а значит - жизни. Но зато
увидела я нечто другое, гораздо более неизвестное, сопри­
коснулась с этим неизвестным и хочу его описать.
Однако же, прежде чем описать его, - не пожалейте,
читатель, времени еще на одну страничку о технике литера­
турного ремесла. Дело в том, что один-единственный урок
этого ремесла я все-таки у Мережковских получила, и это
был стоящий урок. Пользуюсь им и доныне, пользуюсь
и сейчас, к великой досаде моей машинистки. Орудие для
него - перочинный ножик с острым концом и свое собс­
твенное дыханье, верней - дуновенье, каким сгоняют муху
или мусор с бумажного листа.
Однажды, во вторую или третью петербургскую зиму,
поджидая Гиппиус в полумраке гостиной у розоватого света
лампы, я- из мучительной непривычки к ничегонеделанью -
взяла со стола писчие листы бумаги, только что отпечатанные
на машинке. Машинка в те годы была роскошью, и Софья
Андреевна Толстая, например, переписывала рукописи Льва
Николаевича от руки. Но у Мережковских всегда было
наличие новой техники - машинка, телефон и наемный
автомобиль - как своего рода признак постоянной преобла­
дающей в быту ~заграничности•, за которой наш скромный
русско-интеллигентский быт еще плохо поспевал. На взятых
мною писчих листах была отстукана новая, должно быть
только что написанная, статья Дмитрия Мережковского.
По соглашению с Сытиным за аховую цену (кажется, трис­
та рублей статья) Мережковский давал в ~Русское Слово•
знаменитые в то время ~подвалы•. В эпоху Дорошевича
и Амфитеатрова, считавшихся ~генералами• фельетонов,
трудно было прославиться, но Мережковский действительно
прославился. Его статьи казались в то время необыкновенно
глубокими, умными, заходившими далеко за горизонт зло­
бодневности. В них была контрастность, уже упомянутое
постоянное противопоставление двух начал - добра и зла,
565

как у Тициана ~Венеры небесной~ и ~Венеры земной~, Христа
и Антихриста, культуры и цивилизации, Петра и Алексея и т.д.,
в большом плане разрабатывавшихся в его книгах, но малым
отблеском сиявших и в его газетных фельетонах. Я тут же
с интересом начала читать - и не узнала Мережковского!
Статья была скучная, тяжелая, нудная, безо всякого блеска,
словно писалась под палкой, в зевоте, со слипающимися
глазами, каждая фраза в отдельности, фраза - и стоп, фра­
за - и стоп. Читалась она тоже ~фраза
-
и стоп~, трудно
было перелазить в продолженье, словно через забор ногами.
Я тупо глядела на подпись ~д. Мережковский~, как вдруг
листы стали тянуться из моих рук. Это их вытягивала у меня
Гиппиус. Вместо них она мне всовывала в ладонь другие та­
кие же листы: ~вы прочли неправленое. У Дмитрия первая
переписка всегда правится, потом опять идет на машинку.
И только после в печать. Вы прочитайте правку!~
Она доверила мне драгоценную вещь - писательскую
правку. Сама я писала единым махом, одним дыханьем.
< ... > Писательская правка Мережковского, случайно по­
павшая мне в руки в 1910 году, научила меня (не сразу,
а исподволь, годами) становиться в процессе творчества
не только создателем, но и читателем, потребителем своих
вещей. Хотелось бы передать этот урок всем начинающим,
он - одно из самых могучих средств сохранить свою прозу
свежей, сделать ее ~вечнозеленой~.< ... >
< ... > Не помню, с какого времени это началось - ка­
жется, в начале осени 1910 года, когда Мережковские еще
не уехали за границу. Зина остановила меня в субботний
вечер, когда я собралась, как обычно, отправиться к семи
часам домой, коротеньким словечком: ~останьтесь~. Это
было особое, немного страшное для меня ~останьтесь~: пос­
ле семи по субботам у них, как я уже знала, собиралась
их церковь - церковь ~нового религиозного сознания~.
где сходились на молитву члены организованной Гицпиус
~христианской секции~. Первый раз соприкоснуться с этой
церковью было огромным духовным событием для меня.
Как в тумане, в голове моей еливались самые разные пред­
ставленья о деле, ради которого Гиппиус перетянула меня
из Москвы в Питер, ради которого я рассталась с Линой
и со своей курсячьей средой.
566

Во-первых, был образ ~костра~. для которого надо было
~таскать щепки~. Где он горел, в каком лесу, какие щепки
питали его, чтоб костер не погас, я совершенно не знала.
Во-вторых, было видение - лучезарное видение будущей
революции, где волки улягутся рядом с ягнятами и где
обязательно должна быть музыка, музыка, организующая
душу, музыка ~того, чего нет на свете~. В-третьих, возникало
очертанье дела - дела, опасного для тех, кто в нем участ­
вует, попятного разуму, доступного моим силам и, главное,
совершаемого не в одиночку, а сообща. Вот стану признан­
ным, призванным членом церкви, буду вместе с другими,
начну наконец прялагать свои силы к высокой реальности,
а не только бегать по урокам и в библиотеку... И я осталась
сидеть в гостиной на своем постоянном месте, мысленно
читая свою собственную, сочиненную мною самой и одоб­
ренную Зиной молитву.
Прибежал откуда-то из своей половины, куда я не заха­
живала, чем-то внутренне занятый Мереж, поглядел на меня,
скосив глаз, пробормотал что-то вроде ~ах да, да~, едва мне
слышимое, и стал потирать у камина руки, как от большо­
го озноба. Вошел в гостиную спокойный и важный Дима,
внес пачку тонких восковых свечей и положил на стол.
Потом - с полки
-
большой, очень нарядно переплетенный
том Библии и положил его рядом со свечами. И опять та­
кими же медленными движеньями, стараясь - видимо, для
новичка в моем лице - сделать их совершенно обыденными,
простыми и добрыми, достал с самой верхней полки боль­
шое металлическое блюдо, закапанное остывшим воском,
а из кармана вытащил коробок спичек. Мережковский в эти
немногие минуты как-то рассеянно листал Библию, что-то
просматривал в своей записной книжке; потом захлопнул
Библию, спрятал записную книжку в карман и коротко поп­
росил: ~дай Евангелие с посланиями~. И опять Дима полез
в шкаф и протянул Мережу тоненькое, старое, с полустертым
золотым крестом на переплете Евангелие, похожее на то,
какое было у дедушки в Григориополе на армянском языке.
Потом пришла Зина, улыбпулась мне и стала зажигать
свечки, капать с них воском на блюдо и вставлять тупым
концом в горячий воск. Несколько свечек протянула и мне,
кивнув, чтоб я ей помогла. Дотрагиваясь фитилем до уже
горящих, приятно пахнувших воском свечек, я аккуратно
567

проделывала все, что делала она, и когда блюдо было уты­
кано яркими, истекающими воском огоньками, мы рассе­
лись по местам, а Мережковский, вынимая своими сухими
пальцами закладки, какими он отметил нужные места, начал
довольно обычным, торопливым голосом читать из Еванге­
лия. Слух у меня еще не поиизилея до такой степени, чтоб
не различать чтение вблизи. Я следила - и удивлялась.
Мереж читал ничем не примечательные, ничего не говоря­
щие данной минуте, друг с другом ничем не согласованные
места из посланий апостола Павла коринфянам, кусочек
из Деяний апостолов, кусочек Евангелия от Иоанна, и все
это не производило никакого впечатленья и не казалось осо­
бо нужным. Я могла бы набрать десятки более интересных,
более многозначительных мест. У меня вдруг появилось са­
мое привычное, знакомое чувство присутствия на семинаре,
где докладывает моя подруга, а я так и горю нетерпением
выскочить, чтоб наговорить куда больше нее... Обыденность
семинара, обыденность и непривлекательность курсячьего
тщеславия - и это новая Церковь! Словно угадывая мои
мысли, Зина встала, как только Мережковский захлопнул
Евангелие, и сказала мне: ~в следующую субботу будете
вы читать~. После этого она поцеловалась с каждым из нас,
и мы тоже подходили и целовались с каждым и - пошли чай
пить в столовую. Неужели только и всего, вся ~церковь~?
К тому же ни одного члена ~христианской секции~ среди
нас не было, и даже Карташевы сегодня вечером не смогли
прийти.
Когда я укладывалась этим вечером на свою жесткую
железную кровать, мне было как-то стыдно. Было стыдно
за отсутствие религиозности во мне самой и за кощунствен­
ные мысли критического подхода к Мережковским, к Зине.
Было еще - как всегда и как до сих пор у меня
-
стыдно
за отсутствие непосредственностивсебе и постоянную под­
месь соглядатайства за самой собой, постоянную подмесь
критики, похожей на издевку, откуда-то выскакивающую
из головы, как змеиный язычок здравого смысла. Критики,
относящейся не столько к другим, сколько к самой себе.
Причем эта постоянная критичность отнюдь не мешала мне
делать глупости и безумства, потому что возникала она
не перед поступками, а уже после них, и действие ее было
не удерживающее, а скорей тормозящее... И сейчас тормо-
568

зит и не дает заснуть. Вот приблизительно мысли и ответы
на них, диалог с самой собой, вихрем проносившийся в голове,
пока эта голова не отяжелела на подушке и сои не задвинул
в ней свой тяжелый засов. А утром мысли приняли более
трезвый характер.
Что, собственно, делала я в Петербурге и для чего меня
выписали? Единственное реальное дело у Мережковских бьmа
организованная Зиной при существовавшем в Петербурге
•Религиозно-философском обществе~ •христианская секция~.
Она была задумана как место подбора и единенья душевно­
духовно схожих людей, стоящих на платформе •религиозной
революции~. Платформа эта объединяла на убеждении, что
без бога нельзя создать революцию. Бог, идея вечного, абсо­
лютного Добра, завещанного человечеству распятым на кресте
Спасителем, создаст такую форму общества, где не будет
условности, лжи и фальши, несправедливости и насилия,
потому что все эти вещи преходящи и нереальны, а все
безбожные революции, строившие общество без идеи бога,
обречены были на зло и на гибель. Я излагаю своими сло­
вами то, что в истолкованьях других членов •христианской
секции~ звучало полной заумью и не выдерживало никаких
атак со стороны •инако думающих~. приходивших к нам
на секцию поспорить. Роль моя в развитии нашей секции
была ничтожна. Как ее член, я сделала доклад на тему •Ре­
лигия и свобода~. где доказывала (странным образом!), что
только верующий в бога, сливаясь с ним в этой своей вере,
действует и чувствует (может действовать и чувствовать!)
абсолютно свободно, потому что он полностью совпадает
с намерениями и делами бога на земле. Через десять лет
я, как родную свою веру, почувствовала живущей у меня
в сердце диалектическую истину марксизма: свобода есть
сознание необходимости... Слушали мой доклад человек
семнадцать, и среди них Дима Философов, сидевший возле
меня, чтоб в случае атак защитить •начинающего адепта~.
Но атак не последовало. А как помощница Мережковских
я и совсем ничего не делала: наклеивала марки и рассылала
повестки членам секции; и должна была приводить новых
членов из рабочих, а они не приходили. Верней сказать, я
ни одного из них не хотела приводить, чтоб перед ними
не осрамиться. Тайком даже от себя самой, а не то что
от Зины я считала моих рабочих умнее даже самых умных
569

членов секции вроде Александра Александровича Мейера.
Умней, потому что они сразу схватили бы нашу новую ~цер­
ковь~ за ее ахиллесову пяту вопросом: чего, собственно, эти
господа хотят, задача у них какая?
Задача у нас... какая? Так раздумывала и я, идя пешоч­
ком вдоль Фонтанки на урок к Уваровым. А между тем
наступали дни, когда на мою голову должна была свалиться
очень большая и вполне конкретная задача, одна из самых
серьезных в моей жизни, проложившая, кстати сказать, глу­
бокую трещину в наших отношениях с Мережковскими
и закончившалея разрывом с ними.
< ... > Поздняя осень 1910 года была третьим сезоном
моего пребывания в Питере, и я стала заправской петер­
буржанкой, отлично разбиравшейся в топографии города.
Два лета провели мы с Линой на даче у одной нашей тети
в Геленджике; и у другой тети в ее имении в Енакиеве.
Петербургский мой адрес стал уже другим- вместо Пан­
телеймоновской - Фурштадтская. И по всем этим адресам
приходили ко мне письма с заграничной маркой, чаще всего
ранней весной и поздней осенью. Мережковские дважды,
иногда и трижды в год снимались всей троицей с места
и в доступных только очень богатым людям ~wagons-lits~ -
спальных вагонах иностранного происхождения, где даже
кондуктора приветствовали их как старых знакомых, - от­
бывали на юг. Но где бы ни были, в Каннах или Кальва­
досе, Италии или Сицилии, они обязательно сворачивали
в Париж. Там, в Париже, у них были таинственные друзья,
у которых оставался их ~архив~; там они снимали ~квартир­
ку~. чтоб не жить по гостиницам, и оттуда просачивались
ко мне, когда уж слишком явным было мое недоверие к их
питерским ~кадрам~. таинственные упоминания о каких-то
девушках, искавших спасения в их ~платформе~, и о ~кру­
гах~. в которых мелькали иногда ~разногласия~ ... И все это
в гомеопатических дозах страшного засекречиванья, словно
речь шла о настоящей, реальной политике, сопровождаемой
опасностями для жизни.
В то время в Париже были большевики, был Ленин.
Но я ничего не знала о них, о разном составе эмигрантов.
Всех живших в Париже ~политических~ я причисляла к со­
циалистам-революционерам, к народникам и террористам.
570

В письмах Гиппиус то и дело встречались намеки на •за­
секреченные~. безымянные заграничные кадры, вступавшие
в их •церковь~. Перед своим отъездом весной 1910 года
Гиппиус поручила мне писать ей за границу регламентации,
такие, как Лине. Слово •регламентация~ давно уже вошло
в наш обиход и потеряло свои кавычки, и я посылала ей в ее
Канны и Кальвадосы толстенные заказные пакеты, всякий
раз терзаясь, что не дойдут, пропадут.
Дневник изо дня в день на протяжении месяцев, не для
себя, а для требовательного и умного профессионала-писателя
был увлекательным делом. Он стал для меня хорошей прак­
тикой. Не замечая, что сама становлюсь писателем и начинаю
подбирать детали, которые раньше отбрасывала •с поля зре­
ния~. я стала •накладывать штрихи и краски~. схватывать
и передавать точные образы, останавливаться на пейзаже,
архитектуре, а главное - бороться со стихийностью своего
синтаксиса, держать словесные вожжи в руках, соблюдать
меру - и стремиться, чтоб все, сказанное мною на бумаге,
было видимо глазу, как на рисунке, на картине. Мережковс­
кие •цеплялись~ за эти регламентации как за жизнь, прохо­
дившую перед ними на экране, без затраты их собственных
сил на ее •изживание~. Зина чуть ли не в каждом письме
просила о них, сообщала, что •утешается ими~.-:- и в кон­
це 1910 года, когда они опять укатили в Париж, я как бы
сделалась для них летописцем события, начавшегося еще
до их отъезда...
< ... > Впервые очень ясно за полтора года, похожих на пол­
тораста лет, мне пришло в голову, что рядом с Зиной все это
время мне бьто не очень-то хорошо, и, главное, очень трудно.
В каждую ложку счастья подмешивалась капля дегтя. Меня
наставляли, но как-то свысока. В сущности, что я узнала
от них? Ничего, кроме своих несовершенств, мешающих
мне быть припятой в самое сердце их церкви- в. таинство
причастия - вместе с ними. Это •таинство причастия~ вос­
принималось мною, до приезда в Питер, как обычный цер­
ковный обряд. Но тут его окружил туман, и этот питерский
туман - умолчание, намек, чуть-чуть приоткрытие тайны,
захлопывание дверей, я все это принимала на веру, сама
думала об этом как бы •шепотом~. не желая пустить в ход
свое •ratio~ - простой рациональный взгляд на вещи. Ведь
571

вот - Михаил. Интереснейтая фигура. Я, правда, забыла
в те первые дни спросить о нем, но разве сами они не могли
рассказать? И разве когда-либо, в одну из бесед, передала
мне Зина хоть какое-нибудь конкретное знание о том, что
в России, в Петербурге творилось, какие были партии, ка­
кие происходили с этими партиями события, - да хоть бы
даже что шло тогда в театрах, на лекциях, на концертах, что
творилось со студентами в университетах? Ничего, кроме
случайно схваченного мною в случайных газетах, я не ус­
певала узнать от них - уроки, лекции рабочим, библиотека,
Зина поглощали мои короткие зимние дни. Чтение... Что
мне давала читать Зина? Я вспомнила нашу первую ссору.
У меня была 4инфлюэнца~. как тогда называли грипп. Я
лежала и мерила температуру. И Зина прислала мне для
чтения французский роман- уж не помню как он назы­
вался. Его героиня, знатная дама, пережила во Франции
подряд несколько переворотов, ухитряясь остаться и в живых
и в своей обычной роскоши, потому что заводила тотчас
роман с каждым представителем новой власти, являвшейся
к ней в виде военного, полицейского, юриста, журналиста
и так далее. Я страшно вознегодовала на эту книгу, показав­
шуюся мне пошлой и подлой. Все исторические эпохи - как
громадная бабья постель! И тотчас, невзирая на температуру,
написала негодующее письмо Зине. < ... >
Переписывая сейчас Зинины письма и вспоминая свои
собственные душевные состоянья, вижу перед собой бездну,
как чертовы ущелья в горах Кавказа, где костей не соберешь,
разделявшую нас тогда. Несмотря на всю силу моей любви
к ней, я увидела Зину внезапно такой, как она есть: не мелко,
не по-женски, а классово, по своему положепью в обществе,
самолюбивой, с внутренней сознательной фальшью, с уменьем
щегольнуть своей образованностью, оттенить ее, унизить ею
другого человека, с притворной усмешкой непониманья...
Но я сейчас, как тогда, разозлившись, навешиваю на нее
всех чертей моей тогдашней злости. < ... >
Когда Мережковские вернулись из-за границы, стало ясно,
что мы - чужие. Пережитое врозь разрезало нас, но так, что
разрез еще держал нас некоторое время вместе, как держатся
в каравае хлеба разрезанные, но еще плотно стоящие рядом
572

куски. Подобно им, ~стоймя и рядом~, закончили мы личные
собьrrия 1911 года: появленье романа Гиппиус ~Чертова кукла~,
где ~безбожные революционеры~ (марксисты!) выставлены
марионетками и весь инвентарь ~Бесов~ Достоевского исполь­
зован, как на любительском спектакле; появленье моей резкой
отповеди, еще наивной, но уже трезвой- в ~Приазовском
Крае~, - и полный отпад друг от друга, отпад с ненавистью,
с болью почти физической, которую ненавидишь, как мозоль­
ную, как зубную. Она давала иногда рецидивы: перед самой
Октябрьской революцией, в мае или июне 1917 года, я была
опять в Кисловодске, забралась в горы и читала, положив
рядом белый раскрытый зонтик. Вдруг, подняв глаза - че­
рез глубокую впадину, разделявшую горы, на той стороне
ущелья, в парке, - я увидела троих, троицу ненавистного
мне прошлого: высокую худую Гиппиус в большой кружев­
ной шляпе, с лорнеткой, поднесенной к глазам; маленького,
черного, как жук, Мережковского рядом с нею; и плотного,
даже толстого Диму Философова с поседевшими густыми
усами над губой, в соломенной панаме. Было что-то патетич­
ное в этом виденье из прошлого. Все случилось мгновенно,
меньше мгновенья - они как бы повернулисЪ ко мне все
разом, а я тут же, одновременно, непроизвольно дернулась
от них, схватив свой большой старый зонт и загородившись
им, как щитом. Судорога ~отключения~. как отвращенья...
Старая бессмысленная боль пронзила - похожая на зубную,
мозольную. Через минуту их уже не было...
573

И.В. Одоевцева
НА БЕРЕГАХ СЕНЫ
Парижекое дождливое предрождественское воскресенье.
Мы сидим за длинным чайным столом на 11-бис, Колонель
Боннэ. Мы - то есть хозяева, Алданов и все ~воскресники~,
за исключением Адамовича, уехавшего в Ниццу к матери
и тетке на праздники.
Алданов здесь довольно редкий гость. Очень почтен­
ный, но не очень любимый. По мнению Гиппиус - ~он
не интересуется интересным. Он неверующий, атеист. Даже
не активный, воинствующий, а пассивный атеист - что уже
хуже всего. И слишком насквозь литературный, абстракт­
ный. Конечно, он умен, чрезвычайно умен и тонок, но мне
с ним не о чем говорить. И Димитрию Сергеевичу тоже.
Скучно~, - и она подавляет зевок в знак того, что ей скучно
даже говорить о нем.
Вот и сейчас она посадила его возле себя, с правого,
лучше слышащего уха, и с полулюбезным, полускучающим
видом ведет с ним литературный разговор, расспрашивает
о его планах.
Мережковский, что с ним редко случается, не в ударе,
и это передается всем ~метафизикам~, группирующимся
вокруг него. Настроение у них кислое. Мережковский вяло
и бесцветно обсуждает последнее заседание ~зеленой Лам­
пы~, не взлетая, как обычно, в надзвездные края, не ныряя
в метафизические бездны. Все сегодня как-то не клеится -
нет ни ожесточенных споров, ни яростных столкновений
мнений. Все не то и не так.
574

Звонок. И нежданно-негаданно появляется Тэффи. Наряд­
ная, веселая. Полная бьющей через край жизнерадостности.
-
Что, не ждали меня?- весело и звонко осведомляется
она. - Незваный гость хуже татарина, знаю, знаю. А я все­
таки взяла и пришла. Принимайте!
И Гиппиус, обрадовавшись, что не надо больше занимать
Алданова, ~принимает~ ее с подчеркнутым удовольствием.
-
Вы прекрасно сделали, что навестили нас, Надежда
Александровна. Вы повсюду вносите веселье и свет. А у нас
сегодня как раз - sornbre dirnanche1•
Романс ~sornbre dirnanche~ сейчас с утра до вечера распева­
ют все граммофоны и передают по радио. ~sornbre dirnanche~
особенно прославился после того, как под его звуки застре­
лилось несколько человек. Ведь и на самоубийства своя мода.
Меня немного удивляет, что Гиппиус знает о существо­
вании ~sornbre dirnanche~: на 11-бис, Колонель Боннэ, нет
ни граммофона, ни радио.
Взлет лорнетки и повелительное:
-
Николай Бернгардович, уступите, пожалуйста, ваше
место Надежде Александровне!
И Фельзен, милый, благовоспитанный ~спарженька~,
безропотно перебирается на конец стола в царство Мереж­
ковского, где группируются ~метафизики~ - Поплавский,
Варшавский, Терапиано, Дикой, - хотя ему чуждо все, о чем
там рассуждают. Ведь он, как Алданов, тоже насквозь ли­
тературный.
С появлением Тэффи все сразу меняется. Все ожили.
Мережковский, будто в него пустили магнетический заряд,
наЧинает страстно предсказывать неизбежность мировой
катастрофы. И хотя он обращается не к Тэффи, мне кажется,
что именно она является источником оживления и вдохно­
вения, охватившего его и слушателей.
Гиппиус, Алданов и Тэффи к ним не относятся, как и я.
Но Георгий Иванов принимает деятельное участие во вдруг
разгоревшемся споре о судьбах мира и России. Его все, что
касается России, неизменно волнует и задевает.
Зинаида Николаевна, только что расспрашивавшая Алдано­
ва о его литературных планах, обращается с тем же вопросом
к Тэффи. Услышав от Тэффи, что скоро выйдет еще одна ее
1 пасмурное воскресенье (фр.).
575

книга, она слегка морщится. И понятно - сколько уже их,
этих книг, Тэффи издала в эмиграции. А ей, Гиппиус, кроме
двух тонких сборников стихов, не удалось ничего издать.
Ровно ничего. У нее в сундуке спят беспробудным сном це­
лых семнадцать романов. Никто не желает их знать. Гиппиус
унизилась даже до помещения в ~иллюстрированной России~
одного из своих романов с заглавием (если не ошибаюсь)
~Будут ли они счастливы?~ Но ей, автору, это счастья не при­
несло. Роман прошел почти незамеченным. С рассказами
дело обстоит не многим лучше - в ~последних Новостях~.
в ~числах~. в варшавском ~мече~. в ~новом Доме~ и ~но­
вом Корабле~ их, конечно, - из уважения к ней
-
печатают.
Но без энтузиазма. Как же ей не завидовать?
-
Поздравляю, - цедит она сквозь зубы,
-
ваша новая
книга - событие, конечно.
-
Да, да, - подхватывает Алданов,
-
еще бы не событие!
И еще какое! Ведь вас, Надежда Александровна, можно срав­
нить с самим Грибоедовым. Как его строки из ~горя от ума~
стали поговорками, так и ваши словечки и выражения вошли
в эмигрантский язык и обогатили его. Не счесть алмазов
в каменных пещерах! Чего стоит одно ваше знаменитое ~ке
фер? 1 Фер-то ке?~l
Тэффи благосклонно слушает его:
-
Вот это комплимент так комплимент! Обогатить рус­
ский язык, пусть эмигрантский! Большая, неслыханная честь.
Спасибо.
Тэффи прищуривается и с невинным видом продолжает:
-
Только жаль, что из всех моих ~алмазов~ вы выбрали
как раз тот, который мне не принадлежит. ~ке фер? Фер-то
ке?~ выдумала не я, а мой брат, генерал Лохвицкий. Да, да, тот
самый. Остроумней его я никого не знала. Куда мне до него.
Алданов слегка сбит с толку. Он самый вежливый и так­
тичный человек эмиграции. Неужели же он обидел Тэффи?
Но она весело продолжает.
-
Не вздумайте извиняться. И огорчаться. Но кесарево -
кесарю. И мне ведь лестно, что у меня такой остроумный
генеральствующий брат.
Алданов, возможно, из желания загладить свою ~бестак­
тность~. продолжает убежденно и убедительно:
1 Что делать? (от фр. Que faire?).
576

-
Ваши рассказы, Надежда Александровна, может быть,
самое ценное, что создала эмигрантская литература. Это -
наши анналы, свидетельство эпохи, материал для будущих
историков. Просто памятник эмиграции.
Тэффи кивает, радостно сверкая глазами.
-
Чувствую, как я начинаю стареть, седеть, превращаться
в этакого седобородого Пимена. И насчет памятника, как
ловко, как верно. - Она лукаво улыбается.
-
Никто, кроме
вас, не умеет так угодить авторскому самолюбию. Может
быть, еще что-нибудь прибавите, чтобы я себя памятником
почувствовала, так сказать, эмигрантским памятником, воз­
веденным во вторую или энную степень - если только мои
скудные остатки алгебры не изменяют мне.
Алданов разводит руками:
-
Помилуйте, Надежда Александровна! Я совершенно
серьезно. Я действительно считаю вас...
-
Пименом! Седобородым Пименом в юбке. И нерукот­
ворным памятником. Принимаю. Верю. И горжусь собой.
Алданов смотрит на Тэффи своими слишком красивы­
ми, газельими глазами, странно не гармонирующими с его
одутловатым, немолодым лицом.
-
Надежда Александровна, я без шуток, совершенно
искренне восхищаюсь вами. Ведь юмор - самый трудный
род литературы. Откуда вы все это берете?
-
Откуда? Из себя,- не задумываясь, отвечает она.­
Из себя. Черпаю, как из бочки.
-
Из бездонной бочки, - веско роняет Гиппиус.
-
Совершенно правильно, -подхватывает Алданов. - Как
из бездонной бочки. Так легко, так неисчерпаемо. А ведь, как вы
изволите знать, остроумие, по Сент-Бёву, схоже с карандашом.
Его постоянно надо оттачивать, чтобы оно не притупилось.
Алданов, приведя какую-нибудь цитату, неизменно при­
бавляет •как вы изволите знать~. подчеркивая этим свою
уверенность в знаниях собеседника.
-
А вот, представьте себе, я и не изволю знать мнения
Сент- Бёва об остроумии, - капризно и запальчиво заявляет
Зинаида Николаевна. - Но запомню. И буду точить свой
карандаш, чтобы он не притупился. Остроумие ведь и кри­
тику необходимо, - она переводит свой лорнет на Тэффи.
-
Но вам, Надежда Александровна, точить ничего не надо. Вы
пишете самопишущим пером.
577
19 Том 15. Бепая дьяволица

Алданов хотя и понимает, что Гиппиус начинает раздра­
жаться, терять терпение и пора переменять тему, все же
продолжает восхвалять Тэффи, игнорируя двусмысленное,
не совсем попятное ~самопишущее перо~.
-
Мы все, Надежда Александровна, должны быть вам
благодарны за то, что вы заставляете нас смеяться. Ведь тот,
кто смешит людей, оказывает им настоящую услугу, застав­
ляя их забывать о страхе смерти. А от страха смерти, как
известно, люди старятся преждевременно. Недаром французы
говорят: ~Le jour ou l'on cesse de rire, on commence а vieillir~.
(В день, когда перестаешь смеяться, начинаешь стареть.)
Вы сохраняете нашу молодость. Не позволяйте нам стареть.
Гиппиус кивает насмешливо.
-
Понимаю, понимаю, - растягивая слова, произносит
она. - Надежда Александровна фабрикует эликсир вечной
молодости. - Она
-
еще и алхимик. Вернее - алхимичка.
И подумать, что я об этом и не догадываласьl Спасибо, Марк
Александрович, вы меня просветили, открыли мне истину. -
И, сделав многозначительную паузу: - А я как раз, слушая
вас, решила сообщить вам в награду интересную новость.
Это пока секрет, но я собираюсь посвятить вам большую
статью. Написать о вашем ~Ключе~ и последовавших за них
~ключиках~. И о ~чертовом мосте~ и прочем историческом.
Все сказать, что думаю о всем вашем, о вас. Мне уже давно
хочется. Обещаю вам.
Алданов меняется в лице.
-
Ради бога, Зинаида Николаевна! .. Не пишите!- испу­
ганно вскрикивает он срывающимся голосом. И, спохватив­
шись, багрово краснеет до корней волос. У него, всегда такого
выдержанного, отлично умеющего собой владеть, совершенно
потрясенный, потерянный вид. На него жалко смотреть.
Но Гиппиус с явным удовольствием наводит на него свой
лорнет и любуется эффектом, произведенным ее обещани­
ем. Помолчав немного, она любезно предлагает, будто ему
необходимо подкрепиться после пережитого волнения:
-
Не налить ли вам чашечку моего кофе?
Но Алданов так потрясен, что даже не благодарит за ред­
чайшее желание угостить его ее кофе. Она не настаивает
и, все так же пристально глядя на него, говорит:
-
Успокойтесь, Марк Александрович. Я пошутила. Правда,
мне хочется написать о вас. Но я еще не знаю когда. Ника-
578

ко;й статьи о вас у меня еще в проекте нет. Может быть, я
отложу ~на завтра, на потом, на послезавтра~, -лорнетка
снова взлетает и на этот раз останавливается на мне. - Как
в стихотворении Ирины Владимировны: ~на когда умрем~.
Должно быть, Гиппиус очень довольна. Если делает мне
неслыханный ~омаж~ 1 - цитирует мои строчки. Я никогда
не предполагала, что она знает их наизусть.
Да, Гиппиус действительно пришла в прекрасное настро­
ение и хочет всех одарить своей благосклонностью.
-
Володя, - обращается она к Злобину,
-
принесите
из моей комнаты ~Числа~.
Злобин возвращается с последним номером ~Чисел~ и по­
дает ей журнал. Она начинает его перелистывать.
-
Удивительно удачно все. Да, как ни странно, на этот раз
все. Но особенно мне нравятся Адамович, Георгий Иванов,
Оцуп, Терапиано, Поплавский, Фельзен, - и она перебирает
имена почти всех участников. - Куда же ~сов. Запкам~ (то
есть ~современным Запискам~) до ~чисел~! -кончает она,
с улыбкой глядя~ на засиявшего Оцупа. - Поздравляю,
Николай Авдеевич.
И ~воскресенье~ заканчивается вполне благополучно...
-
Мне сейчас кажется, - мечтательно произносит Тэф­
фи, - что это было давным-давно. ~это было давно. Я
не помню, когда это было. Может быть, никогда~. А вот мы
с вами, - прибавляет она уже другим тоном,
-
восстановили
то @оскресенье~ во всех подробностях и деталях. И сейчас
мы, как два пуделя, только что вылезших из пруда, отряхи­
ваемся, и брызги воспоминаний летят во все стороны. Жаль,
что нас никто не слушает.
Она улыбается, глядя перед собой на все разгорающийся
закат, но вряд ли видит его, поrруженная в воспоминания.
-
Ведь как правильно: ~что пройдет, то будет мило~.
Тонкий психолог Жуковский. Тогда я и внимания на слова
Алданова не обратила, а сейчас до чего приятно вспомнить,
до чего мне его панегирик нравится! И сама я себе сейчас
та, прежняя, та, прошлая, очень нравлюсь. ~Онегин, я тогда
моложе, я лучше, кажется, была~... Безусловно лучше. Ведь
голод и скука не красят. И одета я в тот день была прекрас­
но - в новом бархатном платье, и причесана соответствующе.
1 •уважение• (от фр. hommage).
579
19'

Зинаида Николаевна на меня весь свой лорнет прогляде~
ла - не без зависти. А я страшно люблю вызывать зависть.
Каюсь в женском тщеславии! Пусть лопаются от зависти!
Вот я какая! И не стыжусь!
Она горделиво оглядывает сидящих за соседним столиком
и самодовольно улыбается.
-
Да, о том панегирике Алданова мне сейчас очень приятно
вспомнить. Чего он только тогда не наговорил! И все-таки, -
продолжает она, и тень ложится на ее только что улыбавшееся
лицо,- по-настоящему такие славословия меня не трогают.
Ведь он восхищался моим ~смешным~. А я больше всего ценю
свое ~серьезное~- то, что я называю ~слезами моей души~.
то, что Мережковский не постеснялся объявить пошлостью,
прямо мне в глаза: ~пошлость весь этот жемчуг вашей души~!
Потом он, правда, извинялся: ~я погорячился, оговорился. Мой
язык часто произносит не то, что я думаю~. Я не обиделась.
Но мне больно, что мое ~серьезное~ не признают - особенно
стихи. Со стихами мне ужасно не везет. Моим песенкам- ~Ах.
какая прелесть! Еще, еще спойте!~ - хлопают, восторгают­
ся, а от моих настоящих стихов отворачиваются брезгливо.
И представить себе нельзя, что они появятся в ~современных
Записках~, в ~числах~ или в каком-нибудь ~смотре~ или
~новом Доме~. Со стихами мне у поэтов и у критиков всег­
да не везло. Еще до первой войны Брюсов меня прославил
рецензией на мой сборник стихов ~семь камней~: ~Камней
действительно семь, но все они фальшивые~.
Вот моя сестра Мирра Лохвицкая, ту все сразу признали
и захвалили. И Брюсов в том числе. Игорь Северянин просто
поклонялся ей. Ее прозвали ~русской Сафо~. Правда, мальчики
шли на смерть, распевая ~Три юных пажа~ и ~мимо стеклышек
иллюминатора~, но Гиппиус уверяет, что это от полуинтел­
лигентского безвкусия. Признайтесь, - она поворачивается
ко мне,- вы ведь тоже терпеть не можете мои стихи?- И сразу,
не дав мне времени ответить: - Не надо, не отвечайте. Если
пахвалите - я не поверю. Если скажете правду, мне будет
больно. Лучше давайте-ка разойдемся, как в море корабли,
до следующей, такой же, надеюсь, приятной встречи.
The rest is silence1, -
с трудом произносит она и смеется, -
я ведь от безделия учусь английскому языку. Только выговор
1 Об остальном умолчим (ашл. ).
580

у меня корявый, как и у моей учительницы, впрочем. Я ей
уроки русского даю в обмен. Я превосходная учительница.
У меня своя система. Вот как я учу ее счету:
Раз, два, три, четыре,
Скучно жить мне в этом мире,
Пять, шесть, семь,
Слишком мало пью и ем,
Восемь, девять, десять,
Вот бы фюрера повесить.
И так далее - до ста. Она гораздо большие успехи делает,
чем я. Му tailor is richt, -
вот и все, что я пока усвоила.
Да этот самый silence. Но подождите, скоро заговорю, как
англичанка. Хотя мне это решительно ни к чему. Просто
лекарство от скуки. Но и оно не помогает. <... >
***
То ~воскресенье~ на 11-бис, Колонель Боннэ, было, как
ему и полагалось, многолюдно и многоречиво. Мережковский
ожесточенно спорил с Адамовичем, Поплавским, Терапиано,
вдохновенно - с помощью россыпи цитат всевозможных
древних авторов - отстаивая свою точку зрения. Георгий
Иванов, сидевший, как всегда, со стороны правого, менее
глухого уха Зинаиды Николаевны, вел с ней разговор о стихах.
Звонок, и Злобин вводит в столовую нового гостя, шедшего
за ним какой-то совсем особенной походкой. И весь он был
какой-то совсем особенный, резко отличавшийся от других
посетителей ~воскресений~. Особенными были и его ма­
нера наклонять голову, и его узкие очки в металлической
оправе - в те дни большие очки в широкой роговой оправе
уже входили в моду, - и его руки с широко отставленными
большими пальцами, которыми он странно жестикулировал.
Я сразу почувствовала, что он чужой, а не свой, не ~со­
ставная часть высокого собрания~. а иностранец, и это впечат­
ление еще увеличилось, когда он замедленно, с перерывами
и паузами произнес несколько слов, здороваясь с Зинаидой
Николаевной, и пожал ее руку, явно высоко поданную для
верноподданнического поцелуя.
1 Мой портной боrат (анzл.).
581

-
А, Шаршун, как хорошо, что вы вспомнили наконец-то
и нас,- любезно протянула она, приветствуя его.
Шаршун. Так вот кто он. О Шаршуне, авангардном ху­
дожнике, поселившемся в Париже еще до войны 1914 года,
я уже слыхала как о большом оригинале. И действительно,
в оригинальности ему отказать было нельзя.
Злобин усадил его на свободное место у стола и принес
ему чашку чая.
Спор продолжался. Никому и в голову не пришло объ­
яснить новопришедшему, чем спор был вызван. Впрочем,
обмен мнениями являлся необходимой, если не главной
частью программы ~воскресений~. Спор как спорт спор
ради спора. Но исключительно на высокие темы. Никакой
обывательщины Мережковский не переносил и не допускал.
Шаршун сидел, как все мы, за тем же столом, но мне ка­
залось, что он своим присутствием нарушает магнетическую
цепь, образованную присутствующими, что он не сливается
гармонически с остальными, а сидит сам по себе, отделяясь
от всех, как будто выше, в стороне от стола.
Это первое поразиншее меня тогда смутное впечатление
и потом не покидало меня. Мне всегда казалось, что Шар­
шун находится не на одном уровне с остальными, а немного
выше их или немного в стороне от них. Никогда не вместе
с ними, а всегда сам по себе. Одиноко. Один. Всюду не свой,
а чужой. Другого измерения или с другой планеты - чужой
и непонятный.
И это не мешало нам всем, с Зинаидой Николаевной
и Мережковским во главе, относиться к нему с большой
симпатией и уважением. Пожалуй, эта его отчужденность
и особенность и вызывала уважение к нему. Был он к тому же
добрый и отличный товарищ, готовый помочь нуждавшимся,
хотя он сам тогда едва-едва мог сводить концы с концами
и жизнь его была очень нелегка. Но об этом я слышала
от других, сам он никогда ни на что не жаловался. < ... >
Однажды, явившись на очередное, очень бурное ~вос­
кресенье~, он, еще не успев поздороваться ни с Зинаидой
Николаевной и Мережковским, ни с посетителями, заявил
не без пекоторой торжественности:
-
Господа, я всю ночь не спал и пришел к неожиданному
выводу. Я не только гениальный художник и прозаик, я еще
582

и гениальный поэт. Вы не можете с этим не согласиться.
Вот послушайте.
И он, сбиваясь и запинаясь, заикаясь от волнения, прочел
сложное и длинное стихотворение.
На аудиторию ни его провозглашение себя гениальным
поэтом, ни его стихотворение не произвели должного впечат­
ления. Только одна Зинаида Николаевна капризно протянула:
-
Поздравляю. Вот и у нас появился свой Элюар и рус­
ский сюрреалист или подреалист. А мы здесь очень страс­
тно обсуждаем ~Распад атома~ Георгия Иванова. Садитесь,
Сергей Иванович, скорей и слушайте. Хотите моего кофе?
Кофе она пила одна из маленького кофейника. Остальным,
в том числе и Мережковскому, полагалея чай. Предложение
выпить ~ее~ кофе воспринималось как проявление монаршей
милости. Шаршун от него даже слегка обиженно отказался
и сел насупившись. Дальнейших отзывов о его ~гениальном~
стихотворении не последовало, все были слишком увлече­
ны разбором ~Распада атома~, названного Мережковским
~изумительнейшей~ книгой двадцатого века.
Стихотворения Шаршуна я не запомнила. На меня оно
не произвело большого впечатления. Не могу ручаться, но мне
кажется, что оно осталось его единственным поэтическим
произведением того времени. Кажется, раньше он писал стихи.
В тот вечер мы, покинув Мережковских, собрались все
в кафе, прозванном почему-то ~ла-ба~, и тут, в отсутствие
Шаршуна, долго смеялись над его выступлением. Что он
действительно гениален в какой бы то ни было области, ни­
кому из нас и в голову не могло тогда прийти. Его считали
слегка тронувшимся милым чудаком.
С живописью его я почти не была знакома. Только однаж­
ды побывала у него в студии, и он в тот день подарил мне
одну из своих картин. Она погибла в моем доме во время
бомбардировки Биаррица, и я до сих пор жалею об этом.
Мы встречались с Шаршуном довольно часто на ~вос­
кресеньях~ и на Монпарнасе. Георгий Иванов - очень стро­
гий к людям - высоко ценил его как писателя и человека.
Но настоящей дружбы у него, как и у меня, с Шаршуном
не получилось.
Время шло. Я почти потеряла его из виду в военные
и послевоенные годы. И только когда я в 1958 году пере­
селилась в предместье Парижа, в Ганьи, я услышала, что
583

Шаршун стал знаменитым художником, и это очень меня
обрадовало.
< ... > Я смотрю на него и вдруг мысленно переношусь
в ~воскресенья• на рю Колонель Боннэ и вижу Зинаиду
Николаевну, как всегда, набеленную и нарумяненную, рыжую,
замысловато и старомодно причесанную, в зеленом платье
с неизменным лорнетом в тонкой руке. Справа от нее Георгий
Иванов, слева - красивый, черноглазый, ставший под конец
ее жизни ее лучшим молодым другом Виктор Мамченко,
для которого она и ~изменила• прежним молодым друзьям
Адамовичу и Георгию Иванову. Дальше по кругу - неис­
товый Бахтин, черноволосый, тонкий Терапиано, Фельзен,
похожий на прибалтийского немца, Поплавский в черных
очках и сам Мережковский, вдохновенно вещающий что-то
об Атлантиде.
И все они умерли, умерли...
584

В.С. Яновский
ПОЛЯ ЕЛИСЕЙСКИЕ
Мережковские закончили довольно позорно свой идеоло­
гический путь. Главным виновником этого падения старич­
ков надо считать Злобина - злого духа их дома, решавшего
все практические дела и служившего единственной связью
с внешним, реальным миром. Предполагаю, что это он, ~за­
вхоз~, говорил им: ~так надо. Пишите, говорите, выступайте
по радио, иначе не сведем концы с концами, не выживем~.
Восьмидесятилетнему Мережковскому, кащею бессмертно­
му, и рыжей бабе-яге страшно было высунуть нос на улицу.
А пожить со сладким и славою очень хотелось после столь­
ких лет изгнания. ~в чем дело, - уговаривал Злобин.
-
Вы
ведь утверждали, что Маркс - Антихрист. А Гитлер борется
с ним. Стало быть- он антидьявол~.
Салон Мережковских напоминал старинный театр, мо­
жет быть, крепостной театр. Там всяких талантов хватало
с избытком, но не было целомудрия, чести, благородства.
(Даже упоминать о таких вещах не следовало.)
В двадцатых годах и в начале тридцатых гостиная Ме­
режковских была местом встречи всего зарубежного ли­
тературного мира. Причем молодых писателей там даже
предпочитали маститым. Объяснялось это многими причи­
нами. Тут и снобизм, и жажда открывать таланты, и любовь
к свеженькому, и потребность обольщать учеников.
Мережковский не был, в первую очередь, писателем,
оригинальным мыслителем, он утверждал себя, главным
образом, как актер, может быть, гениальный актер... Стон-
585

ло кому-нибудь взять чистую ноту, и Мережковский сразу
подхватывал. Пригибаясь к земле, точно стремясь стать
на четвереньки, ударяя маленьким кулачком по воздуху
над самым столом, он начинал размазывать чужую мысль,
смачно картавя, играя голосом, убежденный и убедительный,
как первый любовник на сцене. Коронная роль его - это,
разумеется, роль жреца или пророка.
Поводом к его очередному вдохновенному выступлению
могла послужить передовица Милюкова, убийство в Halles,
цитата Розанова-Гоголя или невинное замечание Гершенкрона.
Мережковскому все равно, авторитеты его не смущали: он
добросовестно исправлял тексты новых и древних святых
и даже апостолов. Чуял издалека острую, кровоточащую,
живую тему и бросался на нее, как акула, привлекаемая
запахом или конвульсиями раненой жертвы. Из этой чужой
мысли Дмитрий Сергеевич извлекал все возможное и даже
невозможное, обгладывал, обсасывал ее косточки и торжес­
твующе подводил блестящий итог-синтез: мастерство вам­
пира! (Он и был похож на упыря, питающегося по ночам
кровью младенцев.)
Проведя целую длинную жизнь за письменным столом,
Мережковский был на редкость несамостоятелен в своем
религиозно-философском сочинительстве. Популяризатор?
Плагиатор? Журналист с хлестким пером?.. Возможно.
Но главным образом, гениальный актер, вдохновляемый
чужим текстом... и аплодисментами. И как он произносил
свой монолог! .. По старой школе, играя 4Нутром•, не всегда
выучив роль и неся отсебятину, - но какую проникновенную,
слезу вышибающую!
Парадоксом этого дома, где хозяйничала черная тень Зло­
бина, была Гиппиус: единственное, оригинальное, самобытное
существо там, хотя и ограниченное в своих возможностях.
Она казалась умнее мужа, если под умом понимать нечто
поддающееся учету и контролю. Но Мережковского несли.
4таинственные• силы, и он походил на отчаянно удалого
наездника... Хотя порою неясно было, по чьей инициативе
происходит эта бравая вольтижировка: джигит ли такой
храбрый или конь с норовом?
Кто-то за столом произносит имя Виолетты Нозьер - ге­
роини криминальной хроники того периода (девица, убившая
отца, с которым состояла в противоестественной связи).
586

-' -- Вот,
-
заливается Мережковский и ударяет кулачком
в такт по воздуху над столом. - Вот! От Жанны д'Арк
до Виолетты Нозьер - это современная Франция.
-
Ах, какой из него бы получился журналист! - не без
зависти повторял Алданов, с которым я вышел оттуда. - Ах,
какой журналист! Подумайте, одно заглавие чего стоит: 40т
Жанны д'Арк до Виолетты Нозьер~.
Такими штучками - и в плане метафизическом
-
блистал
всеща Мережковский. Но особой глубины и даже свежести,
подлинной оригинальности в них как будто не оказалось.
Да и правды не было, то есть всей правды. От Жанны д'Арк
до Шарля де Голля - гораздо справедливее и осмысленнее.
А Виолетты Нозьер были повсюду, во все времена. Но Ме­
режковскому главное произвести эффект, сорвать под занавес
рукоплескания.
Демонизм - это когда душа человека не принадлежит
себе: она во власти не страстей вообще, а одной, всепогло­
щающей, часто тайной страсти. Думаю, что Мережковский
был насквозь демоническим существом, хотя что и кто им
владели в первую очередь, для меня неясно.
Собирались у Мережковских пополудни, в воскресенье,
рассаживались за длинным столом, в узкой столовой. Злобин
подавал чай. Звонили, Злобин отворял дверь.
Разговор чаще велся не общий. Но вдруг Дмитрий Серге­
евич услышит кем-то произнесенную фразу о Христе, Андрее
Белом или о лунных героях Пруста... и сразу набросится,
точно хищная птица на падаль. Начнет когтить новое имя
или новую тему, раскачиваясь, постукивая кулачком по воз­
духу и постепенно вдохновляясь, раскаляясь, импровизируя,
убеждая самого себя. Закончит блестящим парадоксом: под
занавес, нарядно картавя.
Люди постарше, вроде Цетлина, Алданова, Керенского,
почтительно слушают, изредка не то возражают, не то задают
замысловатый вопрос. Кто-нибудь из отчаянной молодежи
лихо брякнет:
-
Я всегда думал, что Христос не мог бы сказать о пе­
дерастах то, что себе позволил заявить апостол Павел.
-
Вы будете вечером на Монпарнасе?- тихо спраши­
вают рядом.
-
Нет, я сегодня в •Мюрат~. < ...>
587

Гиппиус милостиво подавала свою сухую ручку гостЯм
и, улыбаясь, говорила любезность: ~л я вас читала сегодня~
или ~Хорошее стихотворение ваше... ~ Впрочем, кое-кому
она молча совала лапку - почти с ожесточением. В общей
сутолоке, среди Перепутавшихея рук, прощаясь, Закович
будто бы однажды поцеловал кисть Мережковского, чему
последний отнюдь не удивился.
Беседуя, Гиппиус произносила имена св. Терезы малень­
кой или св. Иоанна Креста, точно дело касалось ее кузенов
и кузин; то же о Третьем Завете или первородном грехе.
Если бы Мережковский не занимался метафизикой, а марк­
сизмом или физиологией, то Зинаида Николаевна, вероятно,
заигрывала бы с Энгельсом или цитировала бы Павлова.
Несмотря на всю свою поэтическую самостоятельность, те­
ологическую заинтересованность, это первично недоброе
существо я рассматриваю в порядке ~душечки~ Чехова.
Повествовали о ее ~ангельской~ красоте в молодости; вероят­
но, это правда. Хотя я заметил, что такое рассказывают про
многих темпераментных литературных старух. В мое время
она уже была сухой, сгорбленной, вылинявшей, полуслепой,
полуглухой ведьмой из немецкой сказки на стеклянных не­
гнущихся ножках. (Что-то ~ботническое~ все же оставалось
в красках.) Страшно было вспомнить ее стишок: ~и я, такая
добрая, Влюблюсь - так присосусь. Как ласковая кобра, я,
Ласкаясь обовьюсь~ ...
Она любила молодежь и поощряла некоторых поэтов;
думаю, что многие ей должны быть благодарны. Из про­
заиков бедняжка похвалила одного Фельзена (до прихода
немцев, разумеется).
А затем немцы начали отступать, Мережковские остались
одни. Даже ~единомышленники~ вроде Иванова скрылись,
стараясь где-то застраховаться. Об этой поре гордая Гиппиус
писала: ~одно утешенье осталось- Мамченко~.
Так себе утешение...
Полагаю, что от стихов Гиппиус сохранится многое: больше,
чем от декламации Мережковского. Но вообще что-то неес­
тественное, духовно разлагающее характеризовало эту чету.
Раз на большом собрании не то ~зеленой Лампы~. не то
~чисел~ ... ~числа~ в нашей жизни сменили ~зеленую Лам­
пу~. как потом ~Круг~ вытеснил ~числа~, но на стыках они
некоторое время ~перекрывали~ друг друга. Итак, на большом
588

собрании Иванович-Талин громил зарубежную литературу,
утверждая, что у нас осталось всего два стоящих писателя,
но один устремлен исключительно в прошлое, а другой видит
в жизни только дурное. Мережковский, председательство­
вавший, оживился и начал расспрашивать: ~может быть,
писатель, обращенный в прошлое, ищет там ответа на сов­
ременные вопросы?~ ... -
и так далее, очевидно, полагая, что
речь идет об авторе ~Атлантиды~ или ~Леонардо да Винчи~.
На что Талин с места крикнул:
-
Меня заставляют назвать трех писателей, тогда как я
имел в виду только двух: Бунина и Алданова.
И весь зал в ответ захлопал, заулюлюкал, завыл, на ред­
кость единодушно ликуя. Алданов рядом со мною в тесном
для него кресле беспокойно ерзал, вздыхая и оглядываясь.
-
Видишь, а ты думал, что о тебе... -
с грустной иронией
отозвалась Гиппиус, сидевшая тоже на эстраде.
И серый, зеленый, согнутый Мережковский в продолже­
ние нескольких минут вяло мямлил что-то такое, стараясь
с честью выйти из неловкого положения. Было тяжело смот­
реть на него и противно - на ликующую толпу. Откуда эта
стихийная радость всей аудитории? Почему такое всеобщее
одобрение ловкому удару, нанесенному ниже пояса?
Я случайно видел Мережковского в церкви на рю Дарю.
В будний день, пустой собор; и его сухое тельце в российс­
кой шубе с бобровым воротником - похожее на высохшее
насекомое или на парализованного зверька! .. Он долго ле­
жал на полу, напоминая финальную сцену из лесковекого
~чертогона~.
589

Ю.К. Терапиано
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ
РУССКОГО ПАРИЖА
ЗА ПОЛВЕКА (1924-1974)
43ЕЛЕНАЯ ЛАМПА•
Общество ~зеленая Лампа•, игравшее видную роль в ин­
теллектуальной жизни первой эмиграции и собиравшее в те­
чение ряда лет цвет зарубежной интеллигенции, возникло
по инициативе Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус.
Они решили организовать нечто вроде ~инкубатора идей•,
род тайного общества, где все бьти бы меЖду собой в загово­
ре в отношении важнейших вопросов и будили бы во время
собеседований интерес к ним.
Первое собрание ~зеленой Лампы• состоялось 5 февраля
1927 года.
Владислав Ходасевич в своем вступительном слове напом­
нил о собраниях ~зеленой Лампы• в начале девятнадцатого
века, в которых принимал участие молодой Пушкин.
Первые доклады сделали: М. О. Цетлин ~о литературной
критике•, Зинаида Гиппиус ~Русская литература в изгнании•,
И.И. Бунаков-Фондаминский ~Русская интеллигенция как
духовный орден•, Г.В. Адамович ~Есть ли цель у поэзии?•.
Стенографические отчеты о собраниях ~зеленой Лампы•
(пяти первых собраний) напечатаны в журнале ~новый
Корабль•. Затем, ввиду возникших трудностей с проверкой
стенографического текста и для того, чтобы не связывать
590

выступавших на собраниях в будущем, решено было, по об­
щему согласию, печатание стенографических отчетов пре­
кратить - и до самого конца ~зеленой Лампы• так и было.
~пламя нашей Лампы светит сквозь зеленый абажур,
вернее, сквозь зеленый цвет надежды•, - сказал Д. Мереж­
ковский в своем вступительном слове. ~Русская литература -
наше священное писание, наша Библия, не книги, а Книги,
не слово, а Слово, Логос народного духа•.
Зинаида Гиппиус в своем докладе ~Русская литература
в изгнании• отметила особый род миссии зарубежной лите­
ратуры - необходимость учиться истинной свободе слова.
~научиться свободе- что это значит? - Это значит найти
для себя и для всех максимум ее меры, соответствующий
времени. А выучиться свободе - пожалуй, главная задача,
заданная ~эмиграции•.
Далее З. Гиппиус предлагает отказаться от узости, от пар­
тийности и даже от многих прежних ~заветов~. которые
в наше время уже не могут соблюдаться.
Вторым важнейшим вопросом является вера в то, что
за рубежом, в отрыве от родной атмосферы, творчество
невозможно.
Некоторые оппоненты просто так и утверждают: ~не­
возможно~.
И.А. Бунин в своей речи бросил им нечто вроде вызова:
~Переселение, отрыв от России - для художественного твор­
чества смерть, катастрофа, землетрясение... Выход из своего
пруда в реку, в море - это совсем не так плохо и никогда
плохо не было для художественного творчества... Но, говорят,
раз из Белевского уезда уехал, не пишет - пропал человек•.
Г. Адамович также против того, что в эмиграции творить
невозможно.
Может ли то, что было хорошо или прекрасно десять лет
тому назад, стать теперь плохим? Изменились ли стремления
. искусства, ~идеалы~ художника? Едва ли... Надо радоваться,
что наша литература не поддалась соблазну внешне отражать
волнение ~житейского моря~.
Творчество художника за рубежом, в отрыве - не от Рос­
сии, а от ее текущего дня и ~волнения житейского моря~.
как мы потом убедились, оказалось вполне возможным, что
было утверждено и самим Буниным, и другими писателями
старшего и более молодого поколения.
591

Теперь вспомним, как из одного заседания в другое фун­
кционировала сама ~зеленая Лампа~.
Собрания ~зеленой Лампы~ были доступны только для
избранной публики. На каждое собрание, по заранее ут­
вержденному устроителями списку, приглашалисЪ литера­
торы, философы, журналисты и сотрудники литературных
журналов вместе с представителями квалифицированной
интеллигенции. Они каждый раз получали от ~зеленой Лам­
пы~ приглашения, а в день собрания при входе секретарь
Мережковских В.А. Злобин взымал с каждого небольшую
плату для покрытия расходов по найму зала.
Около девяти часов вечера зал обыкновенно был уже
полон. И.А. Бунин с супругой, Б.К. Зайцев, М.А. Алданов,
А.М. Ремизов, Владислав Ходасевич, Н.А. Тэффи и другие
литераторы занимали место в первом ряду.
Часто бывали в ~зеленой Лампе~ редакторы журнала ~сов­
ременные Записки~ М.В. Вишняк, В.В. Руднев и И.И. Бу­
наков-Фондаминский, И.П. Демидов и С.И. Талин из ~пос­
ледних Новостей~ и С.К. Маковский из ~возрождения~.
Философы - Н. Бердяев, Л. Шестов, К. Мочульекий
и Г. Федотов - были частыми посетителями ~зеленой Лам­
пы~ и участниками прений.
Собрания начинались по возможности точно в девять
часов вечера.
Администрация ~зеленой Лампы~ -Д. С. Мережковский,
Зинаида Гиппиус, председательствующий Георгий Иванов
и очередной докладчик- выходят на эстраду из-за кулис
и размещаются по установленному раз навсегда порядку
за большим столом, покрытым зеленым сукном, символи­
зирующим ~зеленую Лампу~ пушкинских времен.
Георгий Иванов, председатель, посредине.
Справа и слева от него по концам стола - Д. Мережков­
ский и Зинаида Гиппиус.
Докладчик занимает свое место за столом, рядом с пред­
седателем.
Георгий Иванов объявляет открытым очередной вечер
~зеленой Лампы~. и докладчик начинает свой доклад.
Реплики с мест и всякие попытки перебивать докладчика
не допускаются.
Лишь изредка, когда докладчиком является Мережков­
ский, Зинаида Гиппиус вдруг вставляет реплику, но и ее
председателЪ немедленно призывает к порядку.
592

По окончании доклада объявляется перерыв, во время
которого Георгий Иванов устанавливает список оппонентов.
Несмотря на противоречивые впечатления, вызванные
докладчиком у оппонентов, порой по самым острым и вол­
нующим всех вопросам, председательствующий и тут должен
следить за тем, чтобы страсти, вызываемые спором, не вы­
ходили за пределы, но это - трудно.
И тогда Мережковский, нетерпеливый и стремительный,
не может удержаться от замечаний.
Г.П. Федотов, горячась, становится иногда неприятным,
некоторые ~молодые• тоже рвутся в бой, поддерживаемые
единомышленниками, - Бахтин, Поплавский, Довид Кнут,
Варшавский, Кельберин и другие.
Наконец, прения окончены, и докладчик начинает по оче­
реди возражать своим оппонентам. Д. Мережковский иногда
также говорит заключительное слово по поводу доклада.
Все бывшие посетители собраний ~зеленой Лампы• пом­
нят, вероятно, каким сильным и опасным противником был
Мережковский, обладавший редким ораторским талантом
и умевший вовремя бросить самые убийственные для его
оппонента реплики.
Он говорил, как бы думая вслух - спокойно, четким
и всем слышным голосом, почти не делая жестов.
Ходячие попытки представить его каким-то бьющим себя
в грудь и размахивающим руками ~пророком• - фантазия.
Стать пророком своего времени Мережковский, может
быть, и мечтал - и кое-что действительно напророчил в своей
~Тайне Запада, Атлантида-Европа•, но у него было достаточно
вкуса для того, чтобы не изображать из себя пророка- та­
ким, каким воображали его некоторые.
Точно так же и ~богоискательством• Мережковский ни­
когда не занимался хотя бы потому, что с самого начала
жизни он был глубоко верующим христианином.
~Еще в Петербурге, - рассказывал как-то на одном из своих
~воскресений• Мережковский, - когда начались собрания
~Религиозно-философского общества•, какой-то рецензент
объявил, что мы все занимаемся там ~богоискательством•,
хотя и я, и другие участники этих собраний ни в каком
~богоискательстве• не нуждались•.
Аудитория первых лет существования ~зеленой Лампы•
была очень внимательной и чуткой, и каждый вечер потом
593

вызывал долгие разговоры присутствовавших на этом соб­
рании.
Были, конечно, и столкновения, потребовавшие больших
усилий со стороны устроителей, чтобы подобные случаи
не повторялись.
Зато очень трогательно было выступление группы русских
шоферов и рабочих с завода ~Рено~, которые благодарили
поэтов, участвовавших в чтении стихов на вечере поэзии,
устроенном в ~зеленой Лампе~.
Конечно, не все посетители одинаково (аудитория больших
собраний ~зеленой Лампы~ состояла из нескольких сотен
человек) могли по-настоящему оценить то, о чем говорилось
в докладах и прениях.
Но, так или иначе, в течение всего довоенного периода,
с 1927 по 1939 год, ~зеленая Лампа~ была одной из достоп­
римечательностей русского Парижа. < ... >
КЕРЕНСКИЙ НА ~ВОСКРЕСЕНЬЯХ~
В двадцатых годах и в самом начале тридцатых, пом­
нится, ~воскресенья~ у Мережковских почти всегда были
~без посторонних~, то есть постоянными посетителями их
были литераторы так называемого ~младшего поколения~,
а также и некоторые ~старшие~ - Владислав Ходасевич,
Георгий Иванов, Ирина Одоевцева, Георгий Адамович, Ал­
данов и другие.
Разговоры велись главным образом на литературные
и метафизические темы, но со времени прихода к власти
в Германии Гитлера атмосфера в Париже, как и всюду, из­
менилась. ~военная тема~ и политика врывались во все
разговоры и всех тревожили.
Мережковский, сейчас же после окончания первой ми­
ровой войны, был одержим предощущением новой мировой
катастрофы. Он старался ~заклясть~ ее во всех своих тог­
дашних писаниях и, как ~глас вопиющего в пустыне~, был
иногда слишком утомителен для слушателей. Ему не верили
и считали его предсказания мрачной фантазией.
Керенский на ~воскресеньях~ бывал изредка. С ним Ме­
режковские были знакомы еще в дореволюционное время
в Петербурге, когда он, как рассказывала Зинаида Гиппиус,
594

был одним из лидеров партии эсеров. На него в различных
кругах возлагали тогда много надежд.
Мы, ~младшие•, заставшие в России ~керенщину•, - как
Ладинский, Юрий Фельзен, Георгий Раевский, я и более
молодые - Поплавский, Юрий Мандельштам и другие,
-
относились к Керенскому сдержанно. Но, конечно, все мы
с интересом слушали его. Нужно отдать справедливость: он
говорил всегда на уровне ~воскресений•, сдержанно и умно.
Его высказывания о литературе, в отличие от некоторых
других политиков, были вполне приемлемы для требователь­
ной среды ~воскресений•. О ~веревке в доме повешенного•,
то есть о его последних днях в России, конечно, никто уже
не упоминал. Раз только Зинаида Николаевна полушутя
спросила Керенского, как он чувствовал себя в костюме
сестры милосердия, на что Керенский, смеясь, ответил, что
этого никогда не было, что история его переодевания при
бегстве в форму сестры милосердия - выдумка его врагов.
В другой раз сам Керенский рассказал такой случай. Шел
он по авеню де Версай. Вдруг за собой слышит громкий
женский голос: ~Сережа, обрати внимание на этого человека
и навсегда запомни: ты видел Керенского, который погубил
Россию!•
Концепции Мережковского о метафизике всех событий
в истории мира очень интересовали Керенского, и он всегда
с интересом слушал, когда Мережковский говорил об этом
на ~воскресеньях•. Но лишь в одном пункте у них было пос­
тоянное несогласие - в вопросе о близости второй мировой
войны. В противовес Мережковскому, в близость второй
мировой войны Керенский не верил, считая, что Гитлер все
время блефует и что он никогда не решится вновь бросить
открытый вызов. Керенский умел говорить убедительно,
и, слушая его, многие посетители ~воскресений• станови­
лись на его сторону.
Есть что-то роковое в предощущении странных мировых
событий - чем больше о них говорят, тем они кажутся все
более и более отдаленными, не могущими осуществиться.
С Мережковским оставались немногие, и сама Зинаида
Гиппиус порой готова была признать, что он слишком уж
верит в свои предчувствия. Но Лев Шестов, как-то попавший
на такой спор о будущей войне, признался, что он и сам,
вопреки логике, вопреки тому, что говорят сведущие в по-
595

литике люди, готов стать на точку зрения Мережковского.
Время шло, события нарастали, атмосфера последнего
предвоенного времени все сгущалась и сгущалась, и правота
Мережковского становилась почти всем очевидной.
В день объявления войны я ехал к Мережковским из Ме­
дона вместе с Виктором Мамченко. Высадившись из поезда
в Париже, мы сейчас же увидели газетчика, кричавшего:
~война объявлена!~>, и эти слова, напечатанные крупным
шрифтом, краеоnались на первой странице ~Франс-Суар~>.
В передней у Мережковских, откуда открытая дверь вела
прямо в столовую, где проходили воскресные собрания, нас,
как всегда, встретил секретарь Мережковских Владимир Зло­
бин. В ту минуту, когда мы здоровались с ним, из столовой
донесся громкий, уверенный голос Керенского:
-
Нет, Дмитрий Сергеевич, уверяю вас, войны не будет.
Это говорю я, Керенский!
Войдя с Мамченко и Злобиным в столовую с развернутой
газетой в руках, мы направились к Зинаиде Николаевне.
-
Что это у вас? - воскликнула она, увидев газету.
Что это?
-
Война объявлена, - ответили мы.
~смоТР~·
В начале 1938 года Зинаида Гиппиус затеяла особое ли­
тературное начинание: ~опыт свободы~> - серию сборников,
не зависящих ни от каких литературных или политических
группировок.
Выбор участников для первого сборника она тоже окру­
жила пекоторой таинственностью.
~во избежание обид (но, конечно, они будут), я держу
точный список приглашеиных про себя~>,- пишет она мне
16 февраля 1938 года, лосьтая ~билет~> для участия в сборнике.
Каждый о нем, очевидно, догадывается, но только догады­
вается, а потому я ему и не рекомендую со ~всеми~> говорить
о полученном билете на данное представление.
Другое дело - принципиальная записка о нем: ее должны
знать именно все и ждать, чем кончится этот ~опыт свободы~>.
1 Литературный смотр. Свободный сборник. Редакторы: 3. Гиппиус
и Д. Мережковский. Париж, 1939 г.
596

Дело, конечно, ответственное; я не сомневаюсь, что тут
каждый покажет себя в своем самом ему дорогом и важном~.
К письму был приложен ~билет~ и отпечатанная на пишу­
щей машинке ~инструкция~, на левой стороне которой, сбоку,
рукой Гиппиус крупными буквами: ~опыт свободы~.<... >
***
Вполне естественно, разговоров о задуманном 3. Гиппиус
~опыте свободы~ было много - не только среди получив­
ших ~билет~, но и на всем ~монпарнасе~ (хранить тайну
были способны не многие!), однако, как это часто бывает,
неожиданная возможность высказать ~свое самое заветное~
смутила многих.
В течение ряда лет писатели всех литературных поколе­
ний - и ~старшего~, и ~младшего~
-
привыкли жаловать­
ся на редакторскую цензуру, на невозможность высказать
полностью свое ~то, что думаю~ без оглядки на целый ряд
условностей и т.д.
Когда же ~свобода~ вдруг далась им в руки, дело оказа­
лось не столь легким.
-
О чем писать?
-
Дать просто какое-нибудь свое произведение из чис-
ла тех, которые ~не подошли~ по каким-нибудь причинам
~обыкновенным~ редакциям? - но для подлинного ~опыта
свободы~ этого как будто мало?
Не менее соблазнительна была возможность высказаться
о некоторых литературных явлениях ~без цензуры~, поднять,
например, вопрос о положении зарубежных писателей именно
с точки зрения свободы, указать на ряд недостатков журна­
лов и газет, поколебать чей-нибудь литературный тренож­
ник, - но вся эта злоба дня для ~Смотра~ явно не годилась,
явилась бы снижением темы.
Оставались метафизика и философия современных собы­
тий- постоянные темы воскресных собраний у Мережковских.
О метафизике, кстати сказать, в то время действительно
было трудно где-нибудь говорить, такие статьи ~обыкновен­
ными редакциями~ принимались весьма неохотно.
Левая пресса, настроенная позитивно и скептически в от­
ношении ~всякой мистики~ и ~суеверий~, естественно, для
метафизиков была ~чужой~, а правая - придерживалась
597

в вопросах духовных церковно-ортодоксальной точки зренИя
и никаких 4еретических рассуждений~ не допускала.
В специальные же издания, как, например, религиозно­
философский журнал 4Путь~. литераторов - и 4СТарших~.
и 4младших~ - одинаково не допускали.
Этим обстоятельством и объясняется то, что сам Мереж­
ковский, несмотря на свое положение в русской и иност­
ранной тогдашней литературе, лишь с большими усилиями
мог печатать свои произведения последнего периода своего
творчества, сплошь посвященные как раз метафизическим
вопросам.
Недаром Зинаида Гиппиус в конце своего предисловия
к 4Смотру~ называет этот сборник 4Салоном отверженных~.
4Этим объясняется участие в нем двух писателей 4старше­
го~ поколения: один, несмотря на то, что книги его перево­
дятся почти на все существующие языки, вплоть до японского
и даже эсперанто, такой же 4отверженный~ для русской
эмигрантской печати, как и молодые его соседи по кни­
ге; так же, как они, он не имеет возможности печататься
ни в одном парижеком журнале, ни газете~.
***
Если память мне не изменяет, Зинаида Гиппиус одна
из первых выполнила 4Заказ~. написав для 4Смотра~ всту­
пительную статью 40пыт свободы~.
Впрочем, в то лето у нее было много свободного времени.
Материальные дела Мережковских были не в блестящем
состоянии, им не удалось даже уехать на отдых на юг, они
должны были проводить лето в Париже.
В начале своего письма от 4 июля 1938 года Зинаида
Николаевна пишет с иронической горечью:
4... Наши обстоятельства так 4сузились~. что мы никуда
не можем двинуться (хуже последней кухарки); принуждены
сидеть в Париже.
Воскресенья опустеют, но не закроются: всегда найдется
кто-нибудь либо еще не уехавший, либо уже вернувшийся.
Я, по крайней мере, на это надеюсь.
Очень хочу прочесть вам предисловие к 4Смотру~.
Не знаю, не усилить ли резкость правды?
А м[ожет] б[ытьl, не нужно~.
598

В этом вступлении Зинаида Гиппиус, характеризуя ~пер­
вый опыт свободы слова~ в эмиграции, подводит итог до­
вольно печальному состоянию зарубежной прессы в Париже
в 1938 году:
~Русская пресса сжалась, изменилась и количественно,
и качественно. К половине 30-х годов у нас оказалась одна­
единственная газета (с ее собственным журналом) и один
уцелевший толстый журнал, выходящий раз в 3-4 месяца.
Таким образом, возможность печататься (да еще свободно)
для большинства ~молодых~- отпала~.
От ~недостатка места~ страдали преимущественно тогдаш­
ние ~младшие~ писатели, которым приходилось считаться
с наличием немалого числа ~старших~, с которыми им было
не под силу конкурировать.
Поэты, в виду почти полного отсутствия ~старых стихот­
ворцев~. как говорит 3. Гиппиус, принимались более охотно:
~Много места стихи не займут, вещь они всегда безобидная~.
Нужно пожалеть, что ~смотр~ стал теперь библиогра­
фической редкостью.
Современным читателям, особенно из числа ~новой~
эмиграции, было бы важно, например, прочесть и продумать
~опыт свободы~, особенно те пассажи, где 3. Гиппиус с резкой
беспощадностью и с большой точностыо говорит о свободе
слова в эмиграции и в прежней России, а главное - о мере
этой свободы, о ее истинном значении.
~Пусть не говорят мне, что в России, мол, никогда не было
свободы слова, а какой высоты достигла наша литература!
Нужно ли в сотый раз повторять, что дело не в абсолютной
свободе (абсолюта вообще и нигде не может быть, ибо все
относительно); мы говорим о той мере свободы, при которой
возможна постоянная борьба за ее расширение.
Довоенная Россия такой мере во все времена отвечала:
даже при Некрасове (его борьба с цензурой велась открыто
и успешно); о годах нового века нечего и говорить...
Но признаем: общая свобода в России прогрессировала
медленно, и понятие ее медленно входило в душу русского
человека.
Он - не писатель только, а вообще русский человек
-
не успел еще ей как следует выучиться, когда всякую школу
захлопнули ... ~
Не менее ясно 3. Гиппиус поставила ~точку над i~ в от­
ношении условий жизни писателей ~младшего поколения~.
599

Писатели и поэты новой эмиграции, с самого начала
оказавшиеся в атмосфере всеобщего внимания, и, особенно,
читатели из той же среды, вероятно, даже не представляют
себе, какой ценой покупали себе право на творчество «париж­
ские эстеты~ (как думают они), собиравшиеся в двадцатых
и тридцатых годах на Монпарнасе.
«Когда бывший военный, офицер делается шофером так­
си, - писала З. Гиппиус,
-
это не так уж плохо: воевать
и служить ему все равно негде, нет ни войны, ни русского
полка. Но если молодой интеллигент со склонностью к умс­
твенному труду и со способностями или талантом писателя
убивает себя то на малярной работе, то делается коммиво­
яжером по продаже рыбьего жира для свиней...
-
это дело
как будто иное... Мне возразят, что и в старой России начи­
нающий писатель не мог жить литературой и что некоторые
из больших наших писателей терпели в юности жестокую
нужду - Некрасов, например.
Это возражение легко отвести уже потому, что русские
в России - одно, а русские в чужой стране
-
совсем другое.
Тогда, там, отдельные начинающие писатели могли гибнуть
(и гибли, вероятно), но чтоб гибло целое литературное по­
коление,- об этом и мысли быть не могло~.
***
Рукописи для «Смотра~ поступали медленно. И хотя все
авторы, каждый по-своему, были полны доброй воли, все же
«Опыт свободы~ получился не таким, каким его хотела бы
видеть Зинаида Гиппиус.
В первом вьmуске помещены произведения десяти авторов
(одиннадцатый - сама З. Гиппиус):
Г. Адамович- О «самом важном~.
В. Мамченко - Движение любви.
Ю. Фельзен- Перемены. Он же- Прописи.
Ю. Мандельштам - О любви.
Дион...
-
«Лошади едят сено~.
Л. Кельберин - Начало.
Ю. Терапиано- Жизнь.
В. Зензинов - Генриэтта.
Л. Червинская - В последнюю минуту. (В оглавлении
ошибочно: В. Червинская.)
В. Злобин - Человек в наши дни.
600

Нужно заметить, что отрывок из романа Ю. Фельзена
и 4Генриэтта• В. Зензинава (рассказ о единственной на­
стоящей любви известного авантюриста Казановы) только
с натяжками могут быть названы 4опытом свободы• - эти
произведения без всякого препятствия могли быть помещены
в любо.м тогдашнем журнале или газете.
Сознавая, видимо, это, Фельзен и прислал еще допол­
нительную статью 4Прописи•, изображающую в несколько
схематичной форме положение эмигрантских писателей,
работающих почти в полном одиночестве, но все же спо­
собных творить 4Живое искусство•.
Столь же мало 4революционным• оказался и Дион (если
не ошибаюсь, псевдоним одного непарижского писателя),
повторивший в своей статье 4Лошади едят сено• общие
места об абсолютной ценности человеческой личности, -
в чем его тоже не упрекнул бы ни один из 4а-литературных
редакторов•, как назвала их в 40пыте свободы• 3. Гиппиус.
Тут, сама собой, в 4Смотре• возникла разделяющая черта.
4Самое важное• большинства участников 4Смотра• ока­
залось вне злобы дня.
Говорить с 4гражданским пафосом• - 40 Гитлере, само
собой разумеется, - как же сейчас без Гитлера! О больше­
визме... священных правах индивидуума, о поэзии как тихом
убежище или боевом фронте, в зависимости от темперамен­
та• (Г. Адамович - О 4самом важном•)
-
этим авторам
показалось нецеломудренным, претенциозным.
На это едко намекнул Георгий Адамович в конце своей
статьи: 4... если во мне- в любом из нас- что-то еще теп­
лится, я безотчетно задуваю огонек, едва беру перо в руки•.
Г. Адамович подчеркнул расхождение между 4Мыслями•
и 4Мыслями-чувствами•, между исповедуемыми на словах
4идеалами• и личным эгоизмом, безразличием: 4...Потому нам
и остается только бросать в океан бутылки и отделываться
вздохами, что наше 4Самое главное• - лишь призрачно,
обманчиво наше. Для публичных парадирований мы берем
его напрокат, а дома сбрасываем маскарадный костюм и об­
лачаемся в халат. В лучшем случае: это наши .мысли, но это
не наши .мысли-чувства, - разница 4дьявольская•.
Сейчас, кажется мне, не так важны конкретные сюже­
ты каждой статьи, а самая «музыка• душ, то, что каждого
из авторов наиболее задевало, тревожило.
601

В этом смысле все авторы - совсем разные и не похожие
друг на друга - связаны, тем не менее, каким-то общим
внутренним сговором и, если так можно выразиться, общим
всем тогдашним ~парижанам~ недостатком- песовпадени­
ем между ~мыслями~ и поступками, между ~идеологиеЙ>>
и волей для конкретных действий.
Поэтому, вероятно, абстрактные, отвлеченные вопросы или
личные высказывания на тему о любви, о жизни и т.п. осо­
бенно их привлекали - как раз в то время, когда, казалось,
нужно было действовать, кричать на всех перекрестках,
бороться за идею свободы гражданской.
Но, несмотря на такое отвлеченное, созерцательное на­
строение, эпохе не созвучное, ~парижане~. участвующие
в ~смотре~, возносят свои мысли над злобой дня не только
потому, что все они - неисправимые мечтатели, а потому, что
в их ощущении никакая злоба дня не может стать ~самым
главным~ для человека, стоящего перед вечными вопроса­
ми: о присутствии Христа в мире, о смерти, о внутренней
свободе, о творчестве.
Необходимо отметить, что авторы, так или иначе касав­
шиеся вопроса о христианстве (В. Мамченко, Л. Кельберин
и др.), подходят к нему совсем не так, как Мережковский
и Гиппиус: для них человечность Христа и Его отношение
к людям значительнее, чем ~тайна Трех~. наступление ~Тре­
тьего Завета~ и эсхатология.
Невозможно было бы попытаться дать хотя бы общее
представление о содержании каждой из десяти статей авторов
~смотра>>, такой пересказ равнялся бы насилию над ними.
Поэтому я остановлюсь только на ~музыке душ~, на трех
наиболее типичных высказываниях поэтов - В. Мамченко,
Ю. Мандельштама и Л. Червинской, связанных общей темой
~о любви~.
В. Мамченко задет равнодушием человечества к самому
высшему и драгоценнейшему, что было в мировой исто­
рии, - к явлению Христа.
Почему ~они~ ~допустили тогда, почему посейчас все мы
(не те, кто отрицают, а именно те, кто веруют) по существу
так же покорны ~злу и злым законам жизни~. почему и мы
предаем Его на каждом шагу?
~Чего стоит история, общество, знание и так называемая
государственная культура, если ни одного живого вздоха
602

не прибавляют они человеку, задыхающемуся в судорогах ги­
бели? Если бы они были истинными, - в них явлено было бы
движение Любви; но движение это приходится искать далеко,
в иных местах, местах прямо противоположных тем, какими
гордится человек - устроитель нынешней жизни? .. Зло за зло:
зло плюс зло, - зло. Но как убедительно внушает чудовище,
что будет добр! - Где оно, добро? Когда? Завтра? Но ведь
уже тысячелетия длится такое ~завтра~ ... Лишь в движении
Любви не так: там нет чудовищного страха - история Сына
Божьего- Сына Человеческого- тому порукой~.
Ю. Мандельштам говорит о земной любви, о бесконечном
многообразии ее содержания, ~о чем так значительно сказал
Жак Шардонн: ~любовь- гораздо больше любви~.
В этом высказывании тоже важны для нас не отдельные
мысли, не цитаты, а общий ~трепет~. общая взволнованность
души автора, сочетанье подъема, восторга, грусти и горечи.
-
~Ах, это тот, кто выдумал эту глупую любовь!>>- вос­
кликнул уже безумный Гельдерлин, которому показали бюст
Платона. И все же - сущность любви, всегда духовно-телесной,
в своем пределе неизменно выходит за рамки телесности ...
От нас зависит сделать нашу любовь бессмертной. Эпитафия
Стендаля: ~Анри Бейль. Жил, писал, любил~ - наиболее
достойный надгробный памятник~.
Статья Лидии Червинской ~в последнюю минуту~ -о ком­
промиссе совести и чувства в творческом плане, об ~опыте
свободы, сестры одиночества~ - замечательна по тону и очень
талантлива по форме.
С точки зрения чисто литературной, это, вероятно, луч­
шая вещь в сборнике, но начало литературное у Червинской
находится в полном равновесии с ее личной ~нотой~.
~но- искусство? Невозможное без вдохновения, ~святое
искусство~? Оно, прежде всего, серьезно - это искусство.
Вдохновленное серьезностью, оно прислушивается, пред­
чувствует, приближает тему каждого нового дня.
Настоящее искусство современно, и этим вечно.
Не такими ли сегодня кажутся строки:
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви...
Совесть тоже бывает гениальной...
603

Трудно сказать, в чем тема нашего дня. Но ~тональность•
его сурова.
А нежность? Она не исчезла из мира, но, как влага, ис­
парилась с поверхности земли. Быть может, для того, чтобы
пролиться когда-нибудь новым дождем•.
***
События в Европе шли своим путем - тучи сгущались
все больше и больше, почти никто уже не сомневался, что
дело кончится катастрофой.
Мережковский и Гиппиус с волнением всматривались
в будущее.
Они хотели бы ~огня Данте, гнева Мицкевича•, появления
поэта, который бы ~глаголом жег•...
В последнем письме Зинаиды Гиппиус по поводу ~смотра•,
от 8 ноября 1938 года, звучит нота разочарования ~нами•
и даже пекоторога недовольства:
~сегодня я получила, наконец, известие, что наш первый
~опыт свободного слова• - реализуется. Подготовка его
должна начаться немедленно, так как, во-первых, это должен
быть опыт действительной свободы для каждого, и, во-вто­
рых, так как со дня возникновения мысли о подобной книге
прошло много месяцев, чреватых всякими событиями, кото­
рые могли произвести у некоторых участников перемещение
центров их интереса, и я предлагаю, вам, например, вопрос:
не желаете ли вы воспользоваться этим случаем полной не­
зависимости и печатной свободы, чтобы, оформив, уяснить
себе и другим ваше отношение к тем или другим мировым
событиям? Быть может, это вам хочется сделать более, чем
что-либо другое сейчас? .. Все, однако, по вашему желанию.
В этом тоже смысл ~смотра•. Идеал его, как всякий идеал,
недостижим. А был бы, конечно, если бы писатель, в том
состоянии, о котором говорит Лермонтов, мог сказать:
Тогда пишу. Диктует совесть,
Пером сердитым водит ум:
То соблазнительная повесть
Сокрытых дел и тайных дум...
Оставив ~идеалы•, вернемся к маленькому, худенькому
данному, чтобы хоть им удовлетвориться... •
604

***
~смотр~ вышел летом 1939 года, почти перед самой войной.
14 июня скончался Владислав Ходасевич - первая тя­
желая утрата литературного тогдашнего Парижа.
Кажется, успел появиться только один- плоско-глумли­
вый отзыв о ~смотре~, затем началась война, и следующий
выпуск был отложен 3. Гиппиус ~на неопределенное время~.
1958 г.
КОНЕЦ МЕРЕЖКОВСКИХ
После отъезда в 1940 году в Биарриц Мережковских и тро­
гательного прощания с ними поэты и писатели ~младшего
поколения~, постоянные участники ~воскресений~ у Мереж­
ковских и ~зеленой Лампы~. потеряли с Мережковскими
связь.
Доходили до Парижа слухи, что им в Биаррице не повез­
ло, что с меценатами, на которых они рассчитывали, у них
ничего не вышло, что жить им там приходится чуть ли
не впроголодь.
А Париж вскоре был оккупирован немцами, все русские
газеты и журналы прекратились, и ~молодым~ приходи­
лось забыть на время о литературе и стараться ~не служить
у немцев~. а как-то иначе устраиваться, чтобы зарабатывать
себе на жизнь.
Не говоря уже о евреях, даже чистокровные арийцы, как,
например, Антонин Ладинский, Перикл Ставров, Юрий Со­
фиев, Виктор Мамченко и другие, были настроены против
Гитлера.
Лишь небольтое количество литераторов, о чем я уже
говорил, вошло в гитлеровский новый русский Союз Писа­
телей в Париже, а затем стало сотрудничать в зарубежной
прогитлеровской прессе на русском языке.
Борис Дикой- Вильде и Анатолий Левицкий приступи­
ли к организации ~сопротивления~ немцам во Франции,
о котором и по-французски, и по-русски много написано,
и не буду я на этом останавливаться здесь.
Конец 1940 года и начало 1941 года бьти для находившихся
в Париже литераторов всех поколений трудным временем.
605

Мы встречались друг с другом изредка и не надолго; так
как всякие собрания, даже частные, у кого-нибудь на дому,
могли показаться подозрительными, и лучше было не играть
с огнем.
За некоторое время до нападения Гитлера на Россию я
тяжело заболел, подвергся в парижеком госпитале ~Hotel
Dieu~ очень опасной операции, а в то время, когда началась
война, лежал в палате для выздоравливающих.
Нас было шесть человек, среди них два иностранца - мой
сосед по койке, инженер итальянец, и я.
В палате был радиоаппарат, и мы с вниманием слушали
новости и по радио и, с еще большим интересом, те, которые
сообщали каждому из нас близкие, ежедневно приходившие
навещать нас, которые могли слушать тайком передачи ан­
глийского радио.
Как русский я сделался главным комментатором собы­
тий, должен был объяснять и рассказывать моим коллегам
по палате все, о чем они спрашивали.
В смысле отношения к событиям наши взгляды совершен­
но совпадали. Французы желали победы России - России,
а не большевикам, и понимали, какой катастрофой для всего
мира явилась бы победа Гитлера.
И вот однажды, в послеполуденное время, наше радио
стало передавать чью-то взволнованную речь.
Говоривший сравнивал Гитлера с Жанной д'Арк, призван­
ной спасти мир от власти дьявола, говорил о победе духов­
ных ценностей, которые несут на своих штыках немецкие
рыцари-воины, и о гибели материализма, которому во всем
мире пришел конец.
Сначала я не очень вникал в ;угу речь (пропаганды в то вре­
мя всегда было достаточно), но вдруг мой сосед итальянец
громко воскликнул:
-
Это - ваш! Ведь говорит ваш великий писатель Мереж­
ковский, тот, который писал и о нашем Леонардо да Винчи!
-
~тraitre, collabo~.- отчеканил один из французов.
Никогда мне не было так обидно, так горько и так стыдно
за русского.
Потом, через много лет, я нашел объяснение этому пос­
тупку Мережковского и если не извинение для него, то объ­
яснение, почему он совершил такую ошибку.
606

Но в тот момент я был потрясен и совсем убит: ведь Ме­
режковский столько лет был для нас всех олицетворением
духовного и возвышенного начала.
Ирина Одоевцева, которая в это время была в Биаррице,
наверно расскажет в своих •На берегах Сены• об этом тя­
желом периоде в жизни Мережковского и З. Гиппиус более
подробно и точно.
Все же упомяну, что Мережковского, как говорили по­
том уже, после освобождения, увлекли на немецкое радио
В. Злобин и одна их иностранная знакомая, думая, что по­
добное выступление может облегчить их тяжелое матери­
альное положение, - без ведома З. Гиппиус, которая якобы
чуть не умерла от возмущения и негодования, когда узнала
о злополучной речи.
Так или иначе, эта радиоречь, напечатанная во фран­
цузском журнале •Жерб• и, если не ошибаюсь, по-русски
в одной из русских нацистских газет, стала началом конца
Мережковского.
Когда осенью 1941 года Мережковские вернулись в Па­
риж, от них отвернулись почти все не только в литературном
мире, но и в •общественном•.
Потеряв почти всех посетителей своих воскресений, Ме­
режковский и З. Гиппиус окружили себя литературными
германофилами - без двора, как короли, хотя и в изгнании,
они существовать не могли.
В. Мамченко, не разделявший германофильских убеждений,
но единственно верный •друг номер один• З. Гиппиус (как
она сама его называла), говорил мне, что слухи о зверствах
немцев в России и их явные завоевательные намерения сильно
охладили Мережковского незадолго до его смерти и что он
якобы начал критиковать •Жанну д'Арк- Гитлера•. 7 де­
кабря 1941 года Мережковский скончался скоропостижно.
Я узнал о его смерти уже после его похорон - и решил
все же, несмотря на бойкот с нашей стороны, пойти навес­
тить Зинаиду Николаевну.
Вместе с Юрием Мандельштамом я приехал на 11-бис
rue Colonel Bonnet и, поднимаясь по лестнице, встретил
у дверей Мережковских Георгия Иванова и Юрия Фельзе­
на (Георгий Иванов с Ириной Одоевцевой зиму 41-42 rr.
проводили в Париже, а не в Биаррице).
607

В гостиной нас встретила З. Гиппиус, такая же, как всегда,
и усадила на тех же местах, как прежде.
Ю. Фельзен, к которому она благоволила, был посажен
ею на диван, рядом, - и разговор начался самый обыкно­
венный, литературный, как на очередном воскресенье, как
ни в чем не бывало!
Только Злобин почему-то сел в стороне от всех около
окна и не принимал никакого участия в разговоре.
Смущенные таким поведением Гиппиус, мы не знали, как
выразить ей цель нашего визита, как вдруг Гиппиус, обра­
щаясь к Фельзену, который на что-то возразил ей, самым
спокойным голосом сказала:
-
Подождите. Сейчас Димитрий вернется с прогулки,
он объяснит вам...
А Злобин из своего угла сделал нам знак, чтобы мы
не протестовали.
Провожал нас, Злобин на лестнице объяснил нам, что
со дня смерти Мережковского Зинаида Гиппиус не в себе. Она
сначала хотела выброситься из окна гостиной (выходившего
на улицу), а затем вдруг успокоилась, говоря, что Дмитрий
Сергеевич жив, что он живет тут же, хотя и не видимый,
и стала вести с ним разговоры, - а в остальном, прибавил
он, она как будто совсем нормальная, совсем та же.
Не желая встречаться с некоторыми новыми посетителями
~воскресений~ этого времени, что порой могло оказаться
даже опасным, особенно для ~не арийцев~, никто из прежних
посетителей @Оскресений~ у З. Гиппиус не бывал.
Через Злобина и Мамченко мы знали, что болезнь З. Гип­
пиус - склероз мозга
-
все прогрессировала и что ее состо­
яние становилось все более и более безнадежным.
В. Злобин в своих статьях и в книге, посвященной З. Гип­
пиус, после ее смерти подробно рассказал о последних годах
ее жизни, поэтому я не буду говорить об этом.
В день ее смерти, 9 сентября 1945 года, Виктор Мамченко
пришел ко мне и предложил пойти проститься с нею.
В гостиной на полу, на большом ковре, лежала Зинаида
Гиппиус совсем как живая.
В. Злобин причесал ее, набелил и нарумянил ее лицо
и одел в то самое платье, которое она любила надевать для
~воскресений~.
608

Лицо Зинаиды Николаевны было спокойно, будто она тихо
спала, но, казалось, вот-вот проснется и спросит: ~Володя,
зачем вы меня здесь положили, что со мною?•
И глядя на нее в последний раз, и я, и Мамченко, по­
мимо воли, пережили вновь все прошлое, связанное с ней
и с Мережковским, слышали ее голос, как будто разгова­
ривали с нею.
Затем мы вышли в столовую, где всегда происходили
~воскресенья•, и сели за большим овальным столом на те
места, которые всегда были ~нашими•,- а рядом со мной
было место Юрия Мандельштама и рядом с Мамченко -
Ю. Фелъзена, которых тоже уже не было в живых.
Трудно передать то, что мы чувствовали, - это было
настоящее и последнее наше свидание с нею.
И даже сейчас, в 1973 году, я с такой же глубокой грустью
и любовью к обоим ~старикам• (как мы за глаза называли
их) вспоминаю конец Мережковских.
Голос, говоривший тогда по радио, был не его, а чужой,
спикера. Голос Зинаиды Николаевны был не материальный,
внутренний, но он до сих пор звучит в памяти.
Начались послевоенные времена. Новые люди. Новые
отношения.
1973 г.
ВЛАДИМИР ЗЛОБИН
~Дорогой Юрий Константинович, мы едем к Гиппиус
в воскресенье. Т. к. я перед тем не дома, то встретимся
между тремя и половиной четвертого в кафе des Tourelles,
на углу rue de I'Alboni и Bd. Delessert, это возле метро Passy,
на площади. Буду Вас ждать.
Жму руку. В. Ходасевич. Пятница•. Штемпель на от­
крытке: 2 апреля 1926 года.
Четвертого апреля, следовательно, в воскресенье, Вла­
дислав Ходасевич повел меня к Мережковским, на 11-бис
rue du Colonel Bonnet, и первым, кто встретил нас, открыв
двери, был секретарь Д. С. Мережковского и З.Н. Гиппиус ~
Владимир Ананьевич Злобин.
С того дня прошло столько лет, совершилось множество
самых разнообразных событий, и до и после второй мировой
609
20 Том 15 Беnая дьявопица

войны, но и сейчас облик В.А. Злобина для меня остался
таким же, как и в первый день знакомства.
Элегантный, сдержанный, говорящий как-то особо, слегка
размеренно, всегда определенно, твердо высказывающий свои
взгляды, пунктуально-точный во всех литературных делах
и встречах, Владимир Ананьевич, можно без преувеличения
сказать, был ~точкой опоры~ квартиры на rue du Colonel
Bonnet, и Мережковские во всем полагались на ~Володю~.
Не спеша, спокойно, на ~воскресеньях~ Владимир Злобин
разливал чай, а изредка, во время каких-нибудь больших
событий, - кофе, полагавшееся ~избранным и особо отме­
ченным~ (иногда даже ликер или вино), и следил за благочи­
нием собраний, выходя из столовой только, чтобы впустить
опоздавших.
Он помнил все даты и события, все происшествия в ~зе­
леной Лампе~ и обязан был сообщать Мережковским хро­
нику происшествий за неделю на Монпарнасе, на других
вечерах и т.д.
Он рассылал приглашеимя на собрания ~зеленой Лампы~.
хлопотал, чтобы вовремя нанять зал, заведовал контролем,
а кроме того, поддерживал отношения со всеми посетителями
~воскресений~. представляя, хотя и неофициально, всюду
~начало Colonel Bonnet~.
Не говорю уже о том, что все сношения с издателями
и редакторами, все литературные дела З.Н. Гиппиус и Д. С. Ме­
режковского лежали на нем, равно как и все их жизненные
дела - от самых крупных до самых мелких.
Оба отвлеченные, хотя прекрасно разбиравшиеся в делах,
Зинаида Гиппиус и Мережковский были всегда ~дающими
задания~, а выполнял их - Злобин.
Бывали, конечно, недоразумения, ошибки, волнения и даже
упреки, но в общем Владимир Ананьевич уверенно вел ко­
рабль Colonel Bonnet по водам житейским.
Одно время, в двадцатых-тридцатых годах (не до конца
их) у него еще сохранялась собственная дача в Cannet, на юге
Франции, где Мережковские проводили лето.
Злобин должен был оттуда поддерживать связь с ~па­
рижем~. т.к. и во время каникул Гиппиус и Мережковский
хотели быть в курсе того, что делают и думают в отношении
~самого главного и важного~ посетители их ~воскресений~,
т.е. литературные ~молодые~.
610

Еще в Петербурге, будучи студентом филологического
факультета, Владимир Злобин познакомился с Мережков­
скими и стал их секретарем.
Вместе с ними в 1920 году он бежал из России в Поль­
шу, а затем приехал во Францию и до конца жизни обоих
был с ними.
В 1927 году, после неудачной попытки поэта Всеволода
Фохта издавать журнал молодых ~новый Дом~, мне вместе
с поэтом Львом Евгеньевичем Энгельгардтом удалось до­
стать средства на издание такого же журнальчика размером
в четыре печатных листа большого формата.
Мережковский и З. Гиппиус живо заинтересовались этой
возможностью и объявили, что они станут принимать бли­
жайшее участие в журнале, если делегируют от себя в ре­
дакцию В. Злобина,- что и было принято.
Перелистывал сейчас пожелтевшие страницы ~нового
Корабля~ (так по настоянию Зинаиды Гиппиус был назван
журнал), находишь в нем до сих пор не потерявшие ценности
статьи, стихи многих, ставших потом известными поэтов,
например почти неведомого в то время Анатолия Штейгера,
но главный интерес представляют печатавшиеся в каждом
из первых четырех номеров (их и вышло, увы, только че­
тыре, дальше средств не хватило) стенографические отчеты
четырех начальных собраний ~зеленой Лампы~ (из них два
я поместил затем в моих воспоминаниях ~встречи~).
Лето 1927 года и весь 1928 год, особенно лето 1927-го,
когда Мережковские были в Cannet, явились для Злобина
периодом активнейшей редакторской работы, а мне дали
возможность по достоинству оценить его выдержку и уменье
сохранять спокойствие среди самых бурных обстоятельств.
В дальнейшем мне не раз приходилось принимать участие
в различных редакционных группах и видеть немало всяких
волнений и бурь, но должен сказать, что быть редактором
журнала, в котором сотрудничают Мережковские, было очень
и очень трудно, а подчас просто едва выносимо.
Они вметивались во все, они решали и перерешали,
они всегда спорили друг с другом, не говоря уже о том,
что в отношении к другим журналам, газетам, писателям,
поэтам, критикам, философам и политикам (без политики
Мережковские жить не могли, хотя свысока громили других
~утилитаристов~, Стремившихея ограничить свободу искусст-
611
20'

ва) их линия поведения, их ~да• и ~нет• были чрезвычайно
извилистыми и все время менялись.
Полученных из Cannet, у меня сохранялась огромная
папка писем В. Злобина по делам редакции, в которых он
по поручению Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны
давал бесчисленные инструкции, подтверждавшиеся или
изменявшиеся потом еще и Зинаидой Николаевной лично.
Работа по ~новому Кораблю• сблизила меня с В. Зло­
биным, хотя в метафизике и в отношении к эзотерическим
учениям у нас не было единомыслия и В. Злобин оставал­
ся чужд тем кругам, интересовавшим многих посетителей
~воскресений•.
Отмечу еще совершенно особое и, на мой взгляд, несколь­
ко придуманное отношение В. Злобина к Зинаиде Гиппиус,
начавшееся еще в Петербурге и продолжавшееся до самого
конца, даже после ее смерти.
В то время как идеология Мережковского не очень им­
понировала. В. Злобину, о чем он после войны не раз пи­
сал, он был чрезвычайно захвачен внутренне ~колдовским•,
демоническим, ~ведьмовским• началом, которое находил
в творчестве З. Гиппиус и в ее личности, в ее жизни.
Тут мы с ним никогда не могли совпасть - ни при жизни
З.Н. Гиппиус, ни после ее смерти.
З.Н. Гиппиус не раз, иногда очень беспощадно, говори­
ла об отношении к ней, к ее теме, ~Володи• (порой даже
казалось - несправедливо ), но, видимо, в каком-то смысле
его отношение все же интересовало ее, а она была способна
играть человеком, как кошка с мышкой.
Как поэт она наложила на поэзию Злобина свою печать,
и лишь после ее смерти Злобин мог во многих стихах от ее
влияния освободиться, хотя и после смерти З. Гиппиус не­
которые стихи Злобина, иногда очень хорошие, кажутся
как бы написанными не им, а З. Гиппиус.
Сейчас, вспоминая то, что писал В. Злобин о Зинаиде
Гиппиус в разное время (содержания его последних лекций
о Д.С. Мережковском и З.Н. Гиппиус в различных уни­
верситетах во время его турне по Америке нам не извес­
тно, а объявленная в издательстве В. Камкина его книга
о З. Гиппиус еще не вышла), я нахожу там, на мой взгляд,
то же преувеличение, против которого не раз спорил в моих
беседах с ним.
612

Демонизм З. Гиппиус, ее иресловутое •ведьмовское на­
чало•, о котором столько говорили и писали в эпоху сим­
волизма, еще задолго до Злобина, когда З. Гиппиус играла
роль •Белой дьяволицы• и провозглашала с эстрады всякие
экстравагантности, в эмиграции уже не существовал.
В стихах З. Гиппиус эмигрантского периода звучит уже
подлинно человечная нота острой и грустной тревоги и люб­
ви к человеку.
Зная трезвый ум Зинаиды Гиппиус и ее скептицизм в от­
ношении всяких воображаемых •сверхземных прозрений•,
наблюдая в течение многих лет ее реакции, вспоминая ее
суждения об эпохе символизма, я, как и другие постоянные
посетители •воскресений•, никогда не принимал всерьез ее
•демонизма•.
Да, она с удовольствием участвовала в свое время в общей
игре символистов в •белых дьяволиц• и в личное общение
с Дьяволом, она прекрасно умела соблюдать все правила
этой игры, но про себя, конечно, знала ей цену.
Вскоре после того, как я стал бывать у Мережковских,
разговор иногда касался •демонизма• и •колдовства•, но эта
тема была уже не по душе пореволюционным людям, и Ме­
режковские скоро о ней забыли.
Злобин же, не только воспринимавший всерьез духов­
ную атмосферу декадентства и символизма, но и по своей
натуре близкий им, смотрел на эту •игру• иными глазами,
чем большинство его сверстников.
Он, видимо, всерьез верил в то, что другим его коллегам,
поклонникам •Комментариев• Георгия Адамовича, было уже
просто невыносимо, и, возможно, вел с Зинаидой Гиппиус
особые разговоры с глазу на глаз, наедине.
Не могу отделаться от предположения, что он видел
не реальную, а им самим сотворенную Зинаиду Гиппиус.
К созданной им •Зинаиде Гиппиус• он притягивался -
и отталкивался от нее, •любовь-ненависть•, столь дорогая
людям символической эпохи, казавшаяся им чем-то чрезвы­
чайно значительным, порой овладевала им, - и отношение
В. Злобина к З. Гиппиус еще больше уходило вглубь его
•нереальной реальности•.;
В книге его стихотворений, выпущенных в начале пя­
тидесятых годов издательством •Рифма•, •После смерти•
613

есть прекрасное стихотворение, посвященное памяти ~д.М.
и з.г.~ - ~свиданье~
-
о посмертной встрече.
После войны внешние обстоятельства еложились так,
что мне не часто приходилось видеться с Владимиром Ана­
ньевичем, но наши отношения с ним - не очень близкие,
но дружественные, - оставались все теми же, а о его новых
стихах, появлявшихся в ~новом Журнале~. к моему удоволь­
ствию, всегда можно было высказываться положительно.
Год тому назад, приблизительно, мы встретились с ним
в Париже в кафе на площади Трокадеро, и Владимир Ана­
ньевич подробно рассказал мне о своей поездке в Америку,
о чтении лекций и об интересе американских студентов
к нашей зарубежной литературе - к Д. Мережковскому
и З. Гиппиус, в частности.
Через несколько месяцев после этого я узнал о тяжелой
болезни В. Злобина, - как мне сказали, ~безнадежной~,
а 9 декабря он скончался в госпитале Ville d'Evrard, куда
был переведен из парижского госпиталя.
Очень хотелось бы, чтобы какое-нибудь издательство
выпустило сборник стихов В. Злобина, написанных после
его книги, изданной в ~Рифме~, - это было бы лучшим
увековечением памяти поэта.
1968 г.
614

Л.В. Иванова
ВОСПОМИНАНИЯ
Приезжали к нам на виа Mшrre Тарпео летом 1936 и 1937 гг.
Мережковский с Зинаидой Гиппиус. Мережковский, старый,
но очень живой и даже боевой, полный идей и замыслов.
Зинаида Николаевна - уже совсем съежившаяся, малень­
кая, хрупкая старушка, придерживающаяся всех ухищрений
парижских модниц, живая, задорная, кокетливая. Вячеслав
ввел Мережковского в свою комнату и с гордостью показал
ему свой книжный шкаф. Мы шкаф приобрели за грошевую
цену на рынке Кампо ди Фиори. Он был большой радостью
для Вячеслава: первая его собственная мебель в его личной
квартире; а кстати, и книги наконец установлены по своим
местам. Мережковский остановился, впился взглядом в шкаф
и, указывая на него обличительно пальцем, торжественным
голосом начал как бы взывать:
-
Шкаф, Вячеслав, шкаф! Так вот это что! Значит это
теперь все не то? Теперь у тебя завелся шкаф! Шка-а-а-фl
Мережковские ходили к нам ежедневно; сидели часами,
разговорам конца не было. Летом 1936 г. они приехали по при­
глашению правительства, и жизнь их в Италии бьта хорошо
обеспечена на шесть месяцев, так как Мережковскому был
предложен контракт для книги о Данте. Муссолини принял
Мережковского в Палаццо Венеция и имел с ним длинный
разговор. Мережковский вернулся в энтузиазме и рассказы­
вал Вячеславу своим мелодекламаторским голосом, почти
вопил:
615

-
Вячеслав, Муссолини - это ма-а-ать! Да, он
-
ма-а­
атьl Вячеслав, он - ма-а-атьl После разговора Муссолини
проводил меня до порога, и тут я остановился, обернулся
и, прямо ему глядя в глаза, торжественно возгласил: Duce,
io sono un crede-e-ente. А он на меня пялит свои глазища
и молчит. Он на меня, а я на него. Так и расстались!
В эти годы Мережковские страстно увлеклись житием
святой Терезы из Лизье (Therese de Lisieux), умершей сов­
сем молоденькой (ей было 25 лет) в конце прошлого века.
Ее называют «маленькой~ Терезой, в отличие от «вели­
кой~ испанской святой XVI века, Терезы из Авилы. «Ма­
ленькую~ Терезу канонизировали в 1924 году. Ее культ
чрезвычайно распространен. И Мережковский и Зинаида
Николаевна ее нежно любили, и восхищались ею, и чтили
ее. Он готовил о ней книгу. Во время поисков материала
им удалось найти у подножья холма Gianicolo мало кому
известный маленький домик, где жили две-три монашки
и в котором святая Тереза провела несколько дней, - оче­
видно, когда ездила в Рим, чтобы просить папу разрешить
ей постричься в монахини. Монастырь Кармелиток, куда
она стремилась попасть, отказывался ее принять, так как
ей было тогда только 14 или 15 лет. По настоянию Мереж­
ковских мы все трое (Дима был тогда во Франции) отпра­
вились с ними посетить домик Поездка эта имела характер
паломничества.
Стояла летняя погода, жара все увеличивалась, было
решено отправить Мережковских на дачу. Мы нашли им
очаровательную маленькую виллу, спрятанную в горах не­
далеко от Рима. Место это называется Рокка ди Папа. Ме­
режковские переехали на виллу. Там была кем-то найдена
для них прислуга. Двое служащих: женщина - прислуга,
мужчина - сторож и садовник.
В годы 1931 и 1932 я жила в Риме в меблированных
комнатах на виа Аврора, 39. К хозяйке дома приходила убор­
щица, молоденькая Джузеппина: на голове как бы огромная
шапка из мелко вьющихся волос. Приехала прямо из ма­
ленькой деревушки в Сицилии; понятия, реакции, воспри­
ятие жизни совсем первобытные. Как-то раз она обращается
ко мне:
616

-
Я хотела вас спросить: это верно, что рассказывают
мне люди, будто в море живут женщины-развратницы, ко­
торые завораживают моряков так, что те бросаются к ним
в море и гибнут?
В другой раз, когда до нас через открытое окно доносились
звуки женского голоса, голосящего по радио (радио было
тогда совсем новинкой), Джузеппина говорит:
-
Как, разве это не мужчина говорит? - И после ми­
нутного размышления: - Если это женщина, то это конечно
любовница Маркони. Он ее у себя и устроил в своем кабинете.
Она знала, что радио изобрел Маркони.
Жила Джузеппина с двумя своими братьями, один из ко­
торых был ненормальный. Она много о них хлопотала, и ей
удалось им обоим найти места. Я всегда жалела, что не запи­
сала с ее слов рассказы о быте в Сицилии. Жизнь нас разлу­
чила на время. И вдруг, через несколько лет, на виа Монте
Тарпео кто-то звонит. Я открываю дверь: стоит, смиренно
и жалостно улыбаясь, Джузеппина в стареньком розовом
ситцевом платьице, а на руках у нее крошечный младенец.
Выяснилось, что произошла трагедия: Джузеппину обма­
нул почтовый служащий, она забеременела, братья, в свое
время ею облагодетельствованные, выгнали ее, спустили ее
с лестницы. В родильном доме она с безумной смелостью
отказалась отдать ребенка и вышла на улицу с ним на руках.
Что было делать? Как спасти Джузеппину? Тут не совсем
рациональная, но гениальная мысль пришла в голову Фламин­
го. Отдать Джузеппину как третью прислугу Мережковским.
Пускай едет к ним с ребенком в Роккади Папа. Фламин­
го поговорила с Зинаидой Николаевной и, ко всеобщему
удивлению, та с восторгом приняла к себе третью прислугу
с ребенком.
В Рокко ди Папа через несколько очень бурных дней
установилась полная идиллия. Джузеппина, как ревнивая
сицилианка, за несколько дней так отравила жизнь двум слу­
жащим, что они ушли, и она, счастливая, одна царила над всем
домом и садом. Работала днем и ночью, вела хозяйство, все
катилось, как по маслу. И что самое удивительное: за Франкой,
ее ребенком, ухаживала сама Зинаида Николаевна, сидела
на полянке и качала колясочку. Когда Мережковские уехали,
переписка между нами не установилась (мы все очень туги
617

на писание писем). Но забавно бьmо то, что корреспонден­
ция завелась между Зинаидой Николаевной и Джузеппиной,
которая с большим трудом ей писала по-итальянски и полу­
чала ответы по-французски. Письма Гиппиус приносились
Джузеппиной для перевода к нам. К сожалению, эта милая
и трогательная переписка не сохранилась.
618

КОММЕНТАРИИ
\fi

З.Н. ГИППИУС В КРИТИКЕ
В текстах, опубликованных до 1917 г. и в издательствах
русского зарубежья, частично сохраняется авторская орфо­
графия, в том числе написания названий периодики.
Н.К. Михайловский. f -жа fиппиус и ~ступени новой
красоты~ (с. 5)
Впервые: Русское Богатство. 1896. N2 3. С. 66-81 (под
названием ~литература и жизнь~).
Михайловский Николай Константинович (1842-1904)-
публицист, критик, редактор (в 1893-1903) журнала ~Рус­
ское Богатство~.
Чичиков, Бетрищев- персонажи ~Мертвых душ~ (1835-
1841) Н.В. Гоголя.
Это еще Смердяков... практиковал.
-
см.: Достоевс­
кий Ф.М. Братья Карамазовы (1879-1880), кн. 5, гл. II.
Смердяков с гитарой.
~ведь обидеться иногда очень приятно... ~
-
там же, кн.
2, гл. 2. Старый шут.
~словечка в простоте не скажут... ~
-
слова Фамусова
из комедии А.С. Грибоедова ~Горе от ума~ (1824), д.2, явл. 5.
... ~душа моя из тонких парфюмов соткана~. - А.Н. Ос­
тровский. Таланты и поклонники, д. 1, явл. 2.
О, поле, кто тебя/ Jtеял мертвыми костями? - ария
из оперы ~князь Игорь~ (1887) А.П. Бородина.
А.М. Скабичевский. Литература в жизни и жизнь в ли­
тературе. Критические письма. Письмо третье (с. 24)
Впервые: Новое Слово. 1896. N2 7. Апрель. Отдел 2.
с. 60-85.
621

Скабичевский Александр Михайлович (1838-1910)- кри­
тик, историк литературы, мемуарист.
~Простая жизнь~ - рассказ Гиппиус, называвшийся
в первой публикации (Вестник Европы. 1890. Т. 4. Кн. 7)
~злосчастная. Из рассказов ~казенной~~.
Иван Коневской. Об omeвamm новой русской поэз101 (с. 54)
Впервые: Северные Цветы на 1901 год, собранные изда­
тельством ~скорпион~. М., 1901. С. 180-188.
Иван Коневекой (наст. имя и фам. Иван Иванович Ореус;
1877-1901) -поэт, критик.
Ибсен Генрик (1828-1906)- норвежский драматург.
Якобсен Йенс Петерсен (1847-1885)- датский писатель.
Гамсун Кнут (наст. фам. Педерсен; 1859-1952)- норвеж-
ский прозаик, Нобелевский лауреат (1920).
Гейденетам (Хейденстам) Карл Густав Вернер фон (1859-
1940) -шведский писатель.
Верлэн (Верлен) Поль (1844-1896)- французский поэт­
символист.
Вьелэ-Гриффин (Вьеле-Гриффен) Фрапене (1864-1937)-
французский поэт.
Ренье Анри Франсуа Жозеф де (1864-1934)- француз­
ский писатель, близкий к символизму.
Верхарен (Верхарн) Эмиль ( 1855-1916)- бельгийский поэт.
Матерлинк (Метерлинк) Морис (1862-1949)- бельгий­
ский поэт и драматург.
Лилиенкрон Детлев Фридрих фон (1844-1909)- немец­
кий писатель.
Гофмансталь Гуго фон (1874-1929) - австрийский по­
эт-символист, драматург, прозаик; глава ~венской группы
декадентов~.
Бирбаум Отто Юлиус (1865-1910) - немецкий поэт,
прозаик, драматург.
Гауптман Герхард (1862-1846) - немецкий драматург
и прозаик, глава немецкого натурализма. Нобелевский ла­
уреат (1912).
Суинбёрн Алджернон Чарлз (1837-1909) - английский
поэт и драматург, воспевавший чувственность и жажду на­
слаждений.
Добролюбов Александр Михайлович (1876 - не ранее
декабря 1944) -поэт.
622

Бальмонт Константин Дмитриевич (1867-1942)- поэт,
критик. С 1920 г. в эмиграции.
Фофанов Константин Михайлович (1862-1911) -поэт.
Гиппиус о драме Минского... - З.Н. Гиппиус. Торжество
в честь смерти (~Альма~. трагедия Минского)// Мир Ис­
кусства. 1901. N2 17/18.
... слоЖWtи в Англии вещую живопись и вдохновенное слово­
творчество... -
Имеется в виду Прерафаэлитское братство
(1848-1853). Обратившись к творчеству мастеров Средневе­
ковья и раннего Возрождения (т.е. ~дорафаэлевского перио­
да~), прерафаэлиты выступили с романтическим протестом
против холодного академизма.
~Тertia Vigilia~ (~Третья стража~) - сборник стихов
В.Я. Брюсова // М.: Скорпион, 1900.
~ИJUlюзии~ (1900)- сборник стихов К.М. Фофанова.
~он и Она~ (1900) - поэма К.К. Случевского.
Г.И. Чулков. Примечанне к словам Антона Крайнего
о Чехове (с. 61)
Впервые: Новый Путь. 1904. N!! 5. С. 267-268. Отклик
на статью З.Н. Гиппиус ~Еще о пошлости (Антон Крайний)~
в ~новом Пути~ (1904. N2 4).
Чулков Георгий Иванович ( 1879-1939) - прозаик, поэт,
критик, философ. Издатель альманахов ~Факелы~ (кн. 1-3,
1906-1908), ~Белые ночи~ (1907) и газеты ~народоправс­
тво~ (1917).
Н.Я. Абрамович. Лирика З.Н. Гиппиус (с. 63)
Впервые: Новый Путь. 1904. N!! 8. С. 214-222.
Абрамович Николай Яковлевич (псевд. Н. Кадмии;
1881-1922) -критик, прозаик, поэт, публицист.
Тереза Лизьеская (в миру Мари Франсуа Тереза Мартен;
1873-1897) - монахиня кармелитекого ордена, канонизи­
рованная в 1925 г. Гиппиус и Д.С. Мережковский, высоко
чтившие святую, по воскресеньям до своих последних дней
посещали в Париже церковь св. Терезы. Мережковский напи­
сал о ней свой последний роман ~маленькая Тереза~ (1941).
А.Л. Волынский. Книга великого гнева (с. 71)
Впервые: Волынский А. Книга великого гнева. Критичес­
кие статьи. Заметки. Полемика. СПб.: Труд, 1904. Фрагмент.
с. 190-193.
623

Волынский Аким Львович (наст. имя и фам. Хаим Лей­
бович Флексер; 1861-1926) - литературный и балетный
критик, историк и теоретик искусства.
Сологуб Федор Кузьмич (наст. фам. Тетерников; 1863-
1927) -поэт, прозаик, драматург, переводчик.
Андрей Белый. Литературныйдневник (1899-1907) (с. 74)
Печ. по изд.: Белый А. Арабески. М., 1911. С. 441-445.
Белый Андрей (наст. имя и фам. Борис Николаевич
Бугаев; 1880-1934) - прозаик, поэт, критик, литерату­
ровед.
Е.мельянов-Коханский Александр Николаевич (1871-
1936) -поэт, беллетрист.
Мачтет Григорий Александрович (1852-1901) - про­
заик, поэт.
Гельмгольц Г.Л.Ф. (1821-1894), Фехнер Г.Т. (1801-1887),
Фалькельт И. (1848-?),Липпс Т. (1851-1914), Оствальд В.Ф.
(1853-1932) -немецкие ученые.
И.Ф. Анненский. О современном лиризме (с. 78)
Впервые: Аполлон. 1909. N!! 3. С. 5-12 . Статья, сданная
Анненским в печать за несколько дней до кончины.
Анненский Иннокентий Федорович (1855-1909)- поэт,
критик.
Душе настало пробужденье... -
А.С. Пушкин. ~я помню
чудное мгновенье... • (1825).
Офелия - героиня трагедии Шекспира ~Гамлет, принц
датский•.
~Крейцерова соната• (1887-1889) - повесть Л.Н. Толстого.
~Санин• (1907)- роман М.П. Арцыбашева (1878-1927).
М.Л. Гоф.ман. 3.Н. Гиппиус (с. 87)
Впервые: Книга о русских поэтах последнего десятилетия/
Под ред. М. Гофмана. СПб.; М.: Изд. т-ваМ.О. Вольф, 1909.
с. 175-183.
Гоф.ман Модест Людвигович (1887-1959)- поэт, критик.
Василий Фивейский- герой повести Л.Н. Андреева ~жизнь
Василия Фивейского• (1903).
~хлеб жизни• - статья Гиппиус (см. в т. 7 наст. изд.
с. 7-25).
624

Л.Б. Каменев. О робком мамени rr. Антонов Крайних
(с. 95)
Впервые: Литературный распад: Критический сборник.
Кн. 2-я. СПб.: Книгоизд-во «EOS~. 1909. Подпись: Ю. Ка­
менев. С. 67-83 .
Каменев Лев Борисович (наст. фам. Розенфельд; 1883-
1936) - публицист, критик, политический деятель. Расстре­
лян. Реабилитирован в 1988 г.
... «голосим, как умеем~ ... -
Ф. Сологуб. Плененные звери
(1905).
Домового ли хоронят... -
А.С. Пушкин. Бесы (1830).
...использованы в этих целях Юлиан и Винчи, Гоголь и Досто­
евский. - Имеются в виду произведения Д.С. Мережковского:
исторические романы «Смерть богов (Юлиан Отступник)~
(1895) и «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)~ (1901),
исследования «Л. Толстой и Достоевский~ (1900), «Судьба
Гоголя~ (1903).
Т.-Барановский - Туган-Барановекий Михаил Иванович
(1865-1919), экономист, публицист, кадет, министр финансов
украинской Центральной Рады (1917-1918).
Астарта - в финикийско-сирийской мифологии богиня
любви и плодородия, богиня-воительница.
Слово это помещено... -
Гиппиус. Добрый хаос (О совре­
менных настроениях) // Образование. 1908. М 7 (см. в т. 7
наст. изд. С. 314-321).
Мартов Л. (наст. имя и фам. Юлий Осипович Цедербаум;
1873-1923)- политический деятель.
Луначарский Анатолий Васильевич ( 1875-1933) - критик,
публицист, искусствовед, драматург, политический деятель.
Неведо.мский М. (наст. имя и фам. Михаил Петрович Мик­
лашевский; 1866-1943) - публицист, критик.
А.Н. Потресов. Лейтмотивы современного хаоса (с. 119)
Впервые: На рубеже (К характеристике современных
исканий). Критический сборник. СПб.: Наше Время, 1909.
с. 302-307.
Потресов Александр Николаевич (1869-1934)- публи­
цист, социал-демократ. С 1925 г. за границей.
Горнфельд Аркадий Георгиевич (1867-1941)- литерату­
ровед, критик, переводчик.
Венгеров Семен Афанасьевич (1855-1920) - историк
литературы и общественной мысли, библиограф.
625

Трубецкой Евгений Николаевич, князь (1863-1920) -
религиозный философ, правовед, общественный деятель,
главный редактор ~московского Еженедельника~ (1906-1910).
Иорданский Николай Иванович (1876-1928)- публицист,
общественный деятель.
Мейерхольд Всеволод Эмильевич (1874-1940)- режис­
сер, актер.
Пешехонов Алексей Васильевич (1867-1933)- публицист,
политический и общественный деятель.
М.А. Куэ:мин. Письма о русской поэзии (с. 124)
Впервые: Аполлон. 1910. N!! 8. Хроника. С. 62-63 .
Куз.мин Михаил Алексеевич (1872-1936)- поэт, прозаик,
критик.
В.Л. Львов-Рогачевский. Лирика современной души.
Русская литература и группа си.мволистов (с. 126)
Впервые: Современный Мир. 1910. N!! 9. С. 117-131. Ста­
тья четвертая из цикла ~лирика современной души~ (см.
вN24,6,8и10).
Львов-Рогачевекий Василий Львович (1873/1874-1930)-
критик, литературовед.
... ~из света и пламени сотканное слово~. - Из стихотво­
рения М.Ю. Лермонтова ~Есть речи- значенье... ~ (1840):
~из пламя и света/ Рожденное слово~.
Флобер Гюстав (1821-1880)- французский писатель.
Фридрих Ницше (1844-1900)- немецкий философ.
Аннунцио (д'Аннунцио) Габриеле (1863-1938)- италь-
янский писатель.
Гюстав Лансон (1867-1934) - французский литературовед.
Боткин Василий Петрович (1811-1869) -критик, пуб­
лицист.
Виктор Гюго (1802-1885)- французский писатель.
Вольтер (наст. имя Мари Франсуа Аруэ; 1694-1778)-
французский писатель и философ-просветитель.
Ковалевский Максим Максимович (1851-1916) - исто­
рик, юрист, социолог, издатель журнала ~вестник Европы~
в 1909-1916 гг.
Фонвизин Денис Иванович (1744 или 1745-1792)- дра­
матург, прозаик, публицист.
Радищев Александр Николаевич (1749-1802) -мысли­
тель, писатель. Автор конфискованной книги ~Путешествие
626

из Петербурга в Москву~ ( 1790), отразившей главные идеи
эпохи русского Просвещения.
Новиков Николай Иванович (1744-1818)- просветитель,
писатель, журналист.
Екатерина II ( 1729-1896) - российская императрица
с 1862 г.
Рьиzеев Кондратий Федорович (1795-1826)- поэт. Один
из руководителей восстания декабристов. Повешен.
ЧернышевСIШЙ Николай Гаврилович (1828-1889)- публи­
цист, прозаик, критик. В 1856-1862 гг. один из руководителей
журнала ~современник~. Идейный вдохновитель движения
революционной демократии 1860-х гг.
~Ах, Франция, нет в мире лучше края...~ - А.С. Грибоедов.
Горе от ума, д. 111, явл. 22.
Бальзак Опоре де (1799-1850)- французский писатель
Золя Эмиль (1840-1902)- французский прозаик.
...разве не говорwl ДостоевС1Шй: ~все мы выииzи из гогалевекой
"Шинели"~? - Такого высказывания у Ф.М. Достоевского
нет. Это была точка зрения Ап. А. Григорьева, Н.Н. Страхова,
И.С. Аксакова. В 1885 г. французский писатель и литерату­
ровед-русист Э. М. де Вогюэ (1848-1910) привел эти слова
в своей статье в журнале ~Revue des Deux Mondes>> (см.:
Вопросы литературы. 1968. N2 2. С. 184-187).
Маллярме (Малларме) Стефан (1842-1898)- француз­
ский поэт-символист.
Бодлар (Бодлер) Шарль (1821-1867) - французский
поэт-символист и критик.
... как русская девушка у И. С. Тургенева, стояла ~на поро­
ге~ ... -
Тургенев. Порог (1878; из ~стихотворений в прозе~ ).
Ганнибалава клятва - клятва, которую карфагенский
полководец Ганнибал дал в детстве отцу: быть врагом Рима,
превратившего Карфаген в колонию. Клятву свою он сдержал.
... ~вслед
Радищеву~ ...
-
из первоначального варианта
стихотворения А.С. Пушкина ~я памятник себе воздвиг
нерукотворный ... ~ (1836).
Мутер Стефан (1842-1898) - французский поэт-сим­
волист.
Тэн Ипполит (1828-1893) -французский философ, со­
циолог искусства, историк.
Геттнер Герман Теодор (1821-1882)- немецкий историк
литературы и искусств.
627

Веселовский Александр Николаевич (1838-1906) - ли­
тературовед.
. . . Та р д в своей 4Социальной логике~... -
перевод этой книги
французского социолога Г. Тарда (1843-1904) был издан
в Петербурге в 1901 г.
Эдгар По (1809-1849) - американский поэт, прозаик,
критик.
Гюис.м.анс Шарль Мари Жорж (1848-1907) -француз­
ский прозаик, критик.
Уит.ман (Уитмен) Уолт (1819-1892) - американский
поэт, публицист.
Городецкий Сергей Митрофанович (1884-1967) - поэт,
прозаик, драматург.
. . . Бл ок чи та ет . . . доклад о неонародничестве... - Доклад,
напечатанный под названием 4Народ и интеллигенция~.
Блок прочитал в Литературном обществе 12 декабря 1908 г.
Короленко Владимир Галактионович (1853-1921)- про­
заик, публицист.
Нехлюдов, Катюша Маслова- персонажи романа Л.Н. Тол­
стого 4Воскресение~ (1899).
Эллис (наст. имя и фам. Кобылинекий Лев Львович;
1879-1947)- поэт-символист, критик, литературовед.
40meampe~- статья Блока(Золотое Руно.1908. N!! 3/4,5).
... 4вот приедет барин~ ...
-
Н.А. Некрасов. Забытая де­
ревня (1855).
...Горький ... пришел из народа ...
-
С.А. Венгеров в ста­
тье о Горьком ( 4Энциклопедический словарь~ Брокгауза
и Ефрона) писал: 4Апологет босячества вышел из вполне
буржуазной семьи. Рано умерший отец его из обойщиков
выбился в управляющие большой пароходной конторы; дед
со стороны матери, Каширин, был богатый красильщик~.
П.М. ПильсiШй. Об Антоне Крайнем (3. fшшиус) и о на­
шем времени (с. 143)
Впервые: ЛWlьскиЙ Л. Критические статьи. СПб.: Прогресс,
1910. т. 1. с. 235-248.
Пшьский Петр Моисеевич (1881-1941) - критик, бел­
летрист. В эмиграции с 1918 г.
...Городецкий... открыл, чтонашевремя 4lJlyxoe~. - В статье
С.М. Городецкого 4Аминь~ (Золотое Руно. 1908. N!! 7-8. С.
105): 4Глухонемое общество~.
628

~о, друг Аркадий, не говори так красиво!~ - И.С. Турге­
нев. Отцы и дети (1862. Гл. 21).
Ст. Иванович - один из псевдонимов публициста Семена
Осиповича Португейса (1880-1944). С 1920 г. в эмиграции.
Александрович - псевдоним нескольких публицистов;
здесь, вероятно, Энгельгардт Михаил Александрович (1861-
1915);так подписывавший свои статьи в газетах и журналах
начала 1900-х гг.
Абрамович - Николай Яковлевич.
Арцыбашев Михаил Петрович (1878-1927) - прозаик,
драматург, публицист; автор романа ~Санин~, вызвавшего
судебные преследования ~за порнографию~. В эмиграции
с 1923 г. Соредактор варшавской газеты ~за свободу!~.
...в критике Краны, Горны и Фельды... -
имеются в виду
В.П. Кранихфельд (1865-1918), А.Г. Горнфельд.
Разве... Михайловский не махнул . . . на него рукой? - Имеется
в виду статья Н.К. Михайловского о романе И. С. Тургенева
~новь~ (Отечественные Записки. 1977. N!! 2).
... Скабичевский разгадал
Чехова... -см. статью ~Есть ли
у Чехова идеалы? (~палата N!! 6~. ~Рассказ неиужиого че­
ловека~)~ в кн.: Скабичевский А.М. Сочинения. 2-е изд.
СПб., 1895. Т. 2.
Ам.фитеатров-Аббадонна - Амфитеатров Александр Ва­
лентинович (один из псевд. Аббадона; 1862-1938) - прозаик,
публицист, критик, драматург. С 1921 г. в эмиграции.
В.А. Чудовский. •Черrова кукла~ 31П18ИДЫ Iimпиyc (с.152)
Впервые: Аполлон. 1911. N!! 9. С. 66-73.
Чудовский Валериан А. -сотрудник журнала ~Аполлон~.
Редько Александр Мефодьевич (1866-1933) - критик,
напечатавший в ~Русском Богатстве~ около 50 статей в соав­
торстве с женой Евгенией Исааковной, урожденной Шефтель
(1868-1955) под псевд. А.Е. (т.е. Александр и Евгения) Редько;
в том числе соавторы статьи «0 чертовой кукле - мертвой
красоте~ (Русское Богатство. 1911. N!! 7).
Платон Каратаев - персонаж романа Л.Н. Толстого
~война и мир~ (1863-1867).
Мильтон Джон (1608-1684)- английский поэт, публи­
цист, отразивший в своем творчестве социальные потрясения
эпохи Английской революции XVII в.
Андре Шенье (1764-1794)- французский поэт и публи­
цист, казненный якобинцами.
629

Гибель Ламартина, как поэта, в революции... -
Альфонс
Ламартин (1790-1869)- поэт-романтик, вошедший во время
революции 1848 г. во Временное правительство.
Богров Д. Г. - агент Киевского охранного отделения, терро­
рист, смертельно ранивший 1 сентября 1911 г. председателя
Совета министров П.А. Столыпина.
Пьер Безухов- герой романа ~война и мир>> Л.Н. Толстого.
. .. она б ы Перовской, В ерой
Фитер очутилась... -
Софья
Львовна Перовская (1853-1881)- террористка, организатор
и участница убийства Александра 11. Повешена. Вера Нико­
лаевна Фигпер (1852-1942)- революционерка, участница
в организации покушения на Александра 11. Приговорена
к вечной каторге.
Осуждает Виктора Гюго...
-
Гюго приветствовал учас­
тников июльской революции 1830 г. поэмой ~к молодой
Франции~, а погибшим на баррикадах посвятил стихотво­
рение ~гимн~. Во время революции 1848 г. писатель был
в числе защитников республики и после прихода к власти
Наполеона 111 в 1851 г. отправился в изгнание.
... ~остановись, .мтовеиие! ..~ - И.В. Гете. Фауст. Ч. 1. Сцена
~Рабочая комната~.
Азеф Евно Фишелевич (1869-1918) - один из основа­
телей партии эсеров, ставший провокатором.
. .. п родолжение
~чертовой куклы~ ...
-
~Роман-царевич~
(1912), 3-я часть задуманной трилогии (ч. 2-я ~очарование
истины~ осталась незавершенной).
... Чуковский, который в Юруле видит... -
рецензия К.И. Чу-
ковского 11 Речь. 1911. 29 мая.
Б.А. Садовской. З.Н. Гиппиус. Лушп.1е муравьи (с.166)
Впервые: Современник. 1912. N!! 5. С. 363-364.
Садовской Борис Александрович (1881-1952)- прозаик,
критик.
Диктует совесть... -
М.Ю. Лермонтов. Журналист, чи­
татель и писатель (1840).
М. С. Шагинян. О блаженстве имущего. Поэзил З.Н. /1m-
nuyc (с. 168)
Печ. по изд.: Шагинян М.С. О блаженстве имущего. По­
эзия З.Н. Гиппиус. М.: Альциона, 1912.
Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888-1982) -поэт, про­
заик, публицист.
630

Г.В. Плеханов. Искусство и обществеiПiая жизнь (с. 194)
Впервые: Современник. 1913. N!! 1. С. 141 -148.
Плеханов Георгий Валентинович (1856-1918)- полити-
ческий деятель, философ, пропагандист марксизма.
Гельвеций Клод Адриан ( 1715-1771) - французский фило­
соф, автор книги ~о человеке, его умственных способностях
и его воспитании~ (1773).
Морис Баррос (Баррес; 1862-1923) - французский пи-
сатель.
Кант Иммануил (1724-1804)- немецкий философ.
Леконт деЛиль Шарль (1818-1894)- французский поэт.
Фальк, Маккей- персонажи романа ~ноmо sapiens~ ( 1901)
польского писателя Станислава Пшибышевского (1868-
1927).
Зудерман Герман (1857-1928)- немецкий писатель.
А.К. Закржевский. Религия. Психологические парал­
лели (с. 203)
Впервые: Закржевский А. Религия. Психологические па­
раллели. IV. Киев: Искусство, 1913. С. 52-94.
Закржевский Александр Карлович (1878-1921)- критик,
поэт, прозаик.
Мышкин, Настасья Филипповна - герои романа Ф.М. До­
стоевского ~идиот• (1868).
...раскольники на ~светлом Озере• ... -
Гиппиус написала
о них в очерке ~старый Керженец• (см. т. 11 наст. изд.),
посвященном путешествию на Светлояр (Светлое озеро),
к ~невидимому граду Китежу•, которое она совершила с Ме­
режковским в июне 1902 г.
А.А. Из.м.айлов. Вывихнутые души (Беллетристика
3. IUnnиyc) (с. 233)
Печ. по изд.: Измайлов АА. Пестрые знамена. Литера­
турные портреты безвременья. М.: Изд-во И. Сытина, 1913.
с 149-160.
Измайлов Александр Алексеевич (1873-1921)- критик,
поэт, прозаик.
Маковский Константин Егорович (1839-1915) - живо­
писец, создатель жанровых картин.
Вербицкая Анастасия Александровна (1861-1928)- про­
заик, драматург.
631

... как Борт вкусами портних. - Ш. Борт
-
французский
художник-модельер, законодатель мод, открывший в Париже
в 1870-х rr. первый в истории дом моделей.
Шапир Ольга Андреевна ( 1850-1916) - прозаик, драматург.
Микулич В. (наст. имя и фам. Лидия Ивановна Веселит­
екая; 1857-1936) - прозаик, переводчица.
Лохвицкая Мирра Александровна ( 1869-1905) - поэтесса.
Сестра Н.А. Тэффи.
...вице-губернатор, как Салтыков... -
М.Е. Салтыков-Щед­
рин был нице-губернатором в Рязани (1858-1860) и Твери
( 1860-1862).
<f.Помрачение божков~ - А.А Измайлов. Помрачение божков
и новые кумиры. Книга о новых веяниях в литературе. М., 1909.
Писемский Алексей Феофилактович ( 1821-1881) - прозаик
Печерский - Мельников- Печерский Павел Иванович
(1818-1883)- прозаик, историк.
Протей - греческое морское божество, наделенное даром
пророчества и способностью изменять свой облик.
Холсто.мер - старый мерин, герой одноименного рассказа
( 1863-1864, 1885) Л.Н. Толстого.
...рассказ
от имени несчастной Неточки Незвановой. -
Незаконченный роман Ф.М. Достоевского <f.Неточка Не­
званова~ (1849).
Издательница <f.Звездочки~ - писательница Александ­
ра Осиповна Ишимова (1804-1881), издававшая популяр­
ные журналы для детей, в том числе <f.Звездочку~ (СПб.,
1842-1863).
.. .андерсеновская
девочка не умерла! - героиня сказки
<f.Девочка со спичками~ ( 1845) Ханса Кристиана Андерсена
( 1805-1875).
... по
определению Горация... - см. послание <f.Искусство
поэзии~ римского поэта Горация (65-8 до н.э.).
Е.Г. Лундберг. Религия и лирика неевободной души
(З.Н. IUnnuyc) (с. 244)
Впервые: Заветы. 1913. N!! 1 (под названием <f.Проза и по­
эзия З.Н. Гиппиус~). Печ. по изд.: Лундберг Е. Мережковский
и его новое христианство. СПб., 1914. Раздел 1-й статьи. 2-й
раздел - впервые: Русская Мысль. 1912. N!! 12, под назва­
нием <f.Поэзия З.Н. Гиппиус~ (см. в т. 2 наст. изд.). С 1919 г.
в эмиграции. В 1924 г. вернулся в СССР.
632

Лундберг Евгений Германович (1883-1965) - прозаик,
критик, переводчик.
Фердыщенко - персонаж романа Ф.М. Достоевского
4Идиот• (1868).
... она обсуждает уход бывшего декадента А.лександра Доб­
ролюбова... -
Гиппиус. Критика любви (см. в т. 7 наст. изд.
С. 29-34). Один из первых русских символистов А.М. Доб­
ролюбон весной 1898 г., оставив университет, ушел до конца
жизни в странствия по России. Его последние открытки
друзьям приходили из Азербайджана до конца 1944 г.
К.И. Ч!J1Совский. З.Н. Тhппиус (с. 266).
Печ. по изд.: ЧуковС'КUй К. Лица и маски. СПб., 1914. С.
165-177.
ЧуковС'КUй Корней Иванович (наст. имя и фам. Николай
Васильевич Корнейчуков; 1882-1969) - поэт, критик, ис­
торик литературы, переводчик.
Н.П. Ашешов. О ~зеленом кольце• (Лumepamypнo­
meampllJlьныe штрихи) (с. 277)
Впервые: Современный Мир. 1915. N!! 3. Подпись: А. Ожи­
гов. Отд.2. С. 125-141 .
Ашешов Николай Петрович (1866-1923) - публицист,
критик.
Они меня долго терзали... -
начало стихотворения Г. Гейне
из цикла 4Лирические интермеццо• (1823).
...постановки в А.лександринско.м театре пьесы... -
•Зеленое
кольцо• в этом театре было поставлено В.Э. Мейерхольдом
(премьера 18 февраля 1915 г.).
Д.Ф. - Д.В. Философов.
Грушко Наталья Васильевна ( 1891-1974) - поэтесса,
прозаик, автор драмы •Слепая любовь• (1914).
Миртова (0. Миртов)- Ольга Эммануиловна Неrрескул,
в замужествах Котылёва и Розенфельд (1874-1939)- про­
заик, драматург.
Жуковская - вероятно, Жуковская-Лисенко Наталья
Юльевна.
Гуриелли Ольга Георгиевна - писательница, актриса.
Бахарева Наталия Дмитриевна - драматург.
...его письмо к г-же Щепкиной-Куперник... -
письмо А.П. Че­
хова к Т.Л. Щепкиной-Куперник от 1 октября 1898 г., впервые
напечатанное в т. 5 •Писем• Чехова (М., 1915)
633

Фамусов, Чацкий- персонажи комедии А.С. Грибоедова
~горе от ума~.
Кирсанов, Базаров- герои романа И. С. Тургенева ~отцы
и дети~ .
...четырех Вилыельмовых ~к~.- Кirche. Кinder. Кleider.
Kuche (церковь, дети, одежда, кухня)- выражение, будто бы
сказанное германским императором Вильгельмом 11 во время
приема на яхте группы американских сторонниц гражданс­
кого равноправия женщин.
... с принудительным проживанием в храмах... -
см. запись
В.В. Розанова в первом коробе ~опавших листьев~ о воз­
можном проживании новобрачных в церкви после венчания.
Гиппиус Владимир Васильевич (псевд. Вл. Бестужев, Вл.
Нелединский; 1876-1941)- поэт, прозаик, критик, педагог.
~Мане, факел, фарес~ -Дан 5: 25-28. Слова, начертан­
ные на пиру Валтасара (мене- исчислил Бог царство твое
и положил конец ему; текел-ты взвешен на весах и най­
ден очень легким; фарес <перес> - разделено царство твое
и дано мидянам и персам).
Тарасконский шум - гари3ательное обозначение болтов­
ни по имени героя романа Альфонса Доде ~необычайные
приключения Тартарена из Тараскона~ (1872).
Батюшков Федор Дмитриевич ( 1857-1920) -литератур­
ный и театральный критик, общественный деятель.
В.В. Маяковский. Отношение к эмиграции (с. 296)
Впервые: Известия. 1923.6 февраля. Печ. по изд.: Маяков­
ский В.В. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1957. Т. 4. С. 220-221 .
Маяковский Владимир Владимирович (1893-1930)- поэт;
поездки в Париж совершил в 1922-1925, 1927-1929 rr.
К.В. Мочульский. Зинаида fиппиус (с. 298)
Впервые: Звено (Париж). 1923. 19 марта. N!! 7.
Мочульекий Константин Васильевич (1892-1950) - ис-
торик литературы, критик. С 1919 г. в эмиграции.
Г.В. Адамович. ~живые лица~ 3. fиппиус (с. 303)
Впервые: Звено (Париж). 1925. 22 июня. N!! 125.
Адамович Георгий Викторович (1892-1972)- поэт, кри-
тик. С 1923 г. в эмиграции.
Мы рождены для. вдохновений...
-
А.С. Пушкин. Поэт
и толпа (1828).
634

Поэтом можешь ты не быть...
-
Н.А. Некрасов. Поэт
и гражданин (1856).
Вырубова Анна Александровна, урожд. Танеева (1884-
1964) - фрейлина императрицы Александры Федоровны (с
1904 г.) и ее подруга. С 1920 г. в эмиграции. Автор книги
4Страницы моей жизни• (1922).
.Александра Федоровна (1872-1918) -российская императ­
рица, жена Николая 11 с 1894 г. Расстреляна большевиками
без суда вместе с мужем и детьми.
Г.В. Адамович. ~мальчики и девочки• 3. fiDIШIYc (с. 309)
Впервые: Звено (Париж). 1926.3 октября. Отклик на ме­
муарный очерк Гиппиус 4Мальчики и девочки• (Последние
Новости. 1926. 17 сентября. N! 2004; см. в т. 13 наст. изд.
с. 390-398).
В. Талин выступил в роли прокурора. - В.И. Талин
(С.О. Португейс). Предгрозовье (Последние Новости. 1926.
24 сентября).
4Бродячая собака• - литературно-художественное кабаре
в Петербурге, открывшееся 31 декабря 1911 г. и просущест­
вовавшее по 1915 г. в подвале здания Михайловского театра
(Итальянская ул., 5).
... описшt Горький в воспоминаниях об Андрееве... -
Горький,
вспоминая своего друга Л.Н. Андреева, писал: 4... Когда он
начинал пить, в нем просыпалось нечто жуткое, мстительная
потребность разрушения, какая-то ненависть 4Плененного
зверя•• (Книга о Леониде Андрееве. Воспоминания... Бер­
лин; Пб.; М., 1922. С. 30).
Каннегисер Леонид Иоакимович (1896-1918) - поэт,
расстрелянный за убийство председателя петроградекой ЧК
М. Урицкого.
Да, я любила их, те сборища ночные... -
первая строка сти­
хотворения ( 1917) Анны Андреевны Ахматовой ( 1889-1966).
В июле 1921 г., дня задва-за три до его ареста... -
Н.С. Гу-
милева чекисты арестовали в ночь с 3 на 4 августа 1921 г.
Андре Жид (1869-1951)- французский писатель.
И.А. Бунин. Заметки (с. 313)
Впервые: Россия. 1928. 7 января. М 20. С. 1. Печ. по изд.:
Бунин ИА. Публицистика 1918-1953 годов. М.: Наследие,
1998. с. 263-264.
635

Бунин Иван Алексеевич (1870-1953) - поэт, прозаик,
лауреат Нобелевской премии (1933). В эмиграции с января
1920 г.
... статья З.Н. Гиппиус... -
~Третий путь~// Возрождение.
1927. 4 декабря. N2 916 (см. в т. 12. С. 448-456).
Львов Николай Николаевич (1867-1944)- землевладелец,
юрист, депутат 1-й, 3-й и 4-й Государственных дум. С 1920 г.
в эмиграции. Бунин имеет в виду статьи Львова ~гр. Витте
и П.А. Столыпин~, ~1905 год. Воспоминание~ (Возрождение.
1927. 17, 24 декабря. N2 928, 935) и его вступительное сло­
во на собрании главного совета Российского центрального
объединения (монархистов) 12 января 1928 г. (там же. 1928.
14 января. N2 956).
Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911)- с 1906 г. ми­
нистр внутренних дел и председателЪ Совета министров,
провозгласивший курс социально-политических реформ.
Убит террористом.
Гукасов Абрам Осипович (наст. фам. Гукасянц; 1872-1969) -
промышленник, общественный деятель. В эмиграции издатель
газеты (1925-1940) и журнала (1949-1974) ~возрождение~.
Один из инвесторов Первого зарубежного съезда русских
писателей и журналистов в Белграде (1928).
З.Н. Гиппиус... новую статью . . . -
~символический Виш­
няк~// Возрождение. 1927. 30 декабря. N2 941 (см. в т. 12.
с. 467-474).
Ильин Иван Александрович (1883-1954) - философ,
правовед, культуролог, публицист, критик. В 1922 г. выслан
из России.
Струве Петр Бернгардович (1870-1944) - экономист,
историк, философ, критик, публицист, политический деятель.
Лидер партии кадетов. В 1906-1918 rr. редактор петербургско­
го журнала ~Русская Мысль~. С 1920 г. в эмиграции. Редактор
газет ~возрождение~ (1925-1927), ~Россия~ (1927-1928),
~Россия и Славянство~ (1928-1934).
Шульгин Василий Витальевич (1878-1976)- обществен­
но-политический деятель, прозаик, публицист, мемуарист.
С 1920 г. в эмиграции.
... ~Возрождение» уже освободилось от своего вождя~ ... -
П.Б. Струве из-за разногласий с издателем А.О. Гукасовым
и его политическими единомышленниками оставил в августе
1927 г. пост главного редактора ~возрождения~. Гиппиус
636

с этого времени стала активно печататься в его бывшей га­
зете. Бунин, поддержав Струве, ушел из газеты вместе с ним.
Д.П. Святопошс-Мирс1Шй. ГодовЩIПIЪI: Зинаида Гиппиус
(род.1867) (с. 315)
Впервые: Версты. 1928. N2 3. С. 141-144 . В подзаголовке
неточность: З.Н. Гиппиус родилась 8 (20) ноября 1869 г.
Святополк-Мирский Дмитрий Петрович, князь (1890-
1939)- критик, публицист. С. 1920 г. в эмиграции. В 1932 г.
вернулся в СССР. В 1937 г. арестован и погиб в лагерях.
А если ее слава потускнела... -
У. Вордсворт. Стихи на уга­
сание Венецианской республики ( 1802).
... со стихами Тютчева на приезд Австрийского эрцгерцога
или на князя Суворова...
-
стихотворения Ф.И. Тютчева
~по случаю приезда австрийского эрцгерцога на похоро­
ны императора Николая~ (1855) и ~Его светлости князю
А.А. Суворова~ (1863).
...русской бане с пауками по углам ... -
Ф.М. Достоевский.
Преступление и наказание (1866; ч. IV, гл. 1).
П.М. Пильский. Дневник 3. Гиппиус (1929) (с. 318)
Впервые: Сегодня (Рига). 1929. 2 ноября. N2 304. Под­
пись: Р. Вельский.
... главнокомандующему
Ник. Ник. Романову...
-
Вели­
кий князь, генерал от кавалерии Николай Николаевич
(1956-1929) был назначен 20 июля 1914 г., с началом 1-й
мировой войны, верховным главнокомандующим всеми сухо­
путными и морскими силами России. Однако через год его
отчислили от должности из-за конфликтов с гражданскими
властями.
...знаменитую его прокламацию ...
-
приуроченное к на­
чалу войны воззвание Николая Николаевича к полякам
с программой объединения всех политических сил Польши
~под скипетром русского царя~.
Львов Георгий Евгеньевич, князь (1861-1925)- с 1915 г.
председатель объединенного Земгора. 2 марта 1917 г. воз­
главил Временное правительства.
Эрн Владимир Францевич (1882-1917) -религиозный
философ, публицист.
Флоренский Павел Александрович (1882-1937)- право­
славный философ и богослов, физик, математик, инженер.
637

В 1912-1917 гг. редактор журнала ~Богословский Вестник~.
С 1933 г. узник Соловецкого концлагеря. Расстрелян.
7рубецкой Евгений Николаевич (1863-1920) - религи­
озный философ, правовед, общественный деятель.
Протопопов Александр Дмитриевич (1866-1817)- в сен­
тябре 1916 г. по протекции Г.Е. Распутина был назначен
министром внутренних дел и главноначальствующим От­
дельным корпусом жандармов. Расстрелян большевиками.
... со
времен Плеве...
-
Вячеслав Константинович Плеве
(1846-1904) - действительный тайный советник (1899).
В 1881-1884 гг. директор департамента полиции. Сенатор (с
1884), государственный секретарь (с 1894). В 1902-1904 гг.
министр внутренних дел и шеф корпуса жандармов. Убит
эсером Е.С. Созоновым.
~Кривое Зеркало~ -первый в России театр пародий и ми­
ниатюр, работавший а Петербурге в 1908-1930 гг. (сперва
на правах ночного артистического кабаре).
МстиславС1Сий-МасловС1СиЙ - Мстиславский (наст. фам.
Масловский) Сергей Дмитриевич (1876-1943) - прозаик,
публицист.
Чернов Виктор Михайлович (1873-1952) -один из ос­
нователей партии эсеров, публицист. В эмиграции с 1920 г.
Савинков Борис Викторович (1879-1925) - с 1903 г.
один из лидеров Боевой организации эсеров, организатор
и участник убийств министра внутренних дел В.К. Плеве
и московского генерал-губернатора великого князя Сергея
Александровича. В 1906 г. приговорен к смертной казни.
Бежал в Румынию, где занялся литературным творчеством
(написал романы ~конь бледный~ и ~то, чего не было~).
В 1917 г. управляющий военным министерством во Временном
правительстве, исполняющий обязанности командующего
войсками Петроградекого военного округа. В 1919 г. выехал
за границу. Покончил с собой в советской тюрьме (по другой
версии - убит чекистами).
Соколов Николай Дмитриевич (1870-1928) - адвокат,
меньшевик. После Февральской революции член испол­
кома Петросовета. Считается автором текста Приказа N2 1
по Петроградекому гарнизону о гражданских правах солдат,
изданного исполкомом Петросавета 2 марта 1917 г. тиражом
около девяти миллионов экз. Приказом отменялось титуло­
вание офицеров, солдаты уравнивались в правах с другими
гражданами России.
638

Кливанскuй СА. -сотрудник петроградекой газеты ~день~,
в которой Гиппиус печаталась в 1914-1915 гг..
Бонч-Бруевич Михаил Дмитриевич (1870-1956) - ге­
нерал-лейтенант. В 1-ю мировую войну начальник штаба,
главнокомандующий Северным фронтом. В 1917 г. перешел
на службу в Красную Армию.
Палеолог Морис (1859-1944) - французский дипломат,
публицист, посол Франции в России. Автор мемуаров ~царская
Россия во время мировой войны~ (т.1-2. М.; Пг., 1922, 1923).
Сытин Иван Дмитриевич (1851-1934)- владелец круп­
нейшей в России книгоиздательской фирмы, основанной
в Москве в 1883 г.
. . . брошюру о декабристах. ..
-
Д.С. Мережковский. Пер­
венцы свободы. История восстания 14 декабря 1825 г. (с
участием Гиппиус) 11 Пг.: Народная власть, 1917.
Чинизелли Сципионе - итальянский антрепренер, руко­
водивший в 1891-1919 гг. цирком в России.
Рузскuй Николай Владимирович (1854-1918) - генерал
от инфантерии (1909). В 1-ю мировую войну главнокомандую­
щий армиями Северо-Западного и Северного фронтов. С апреля
1917 г. в отставке. Расстрелян большевиками в Пятигорске.
Верховский Александр Иванович (1886-1939)- генерал­
майор ( 1917), военный теоретик и историк. В июле - ав­
густе 1917 г. командующий войсками Московского военного
округа, в сентябре - октябре военный министр Временного
правительства. В 1919 г. вступил в Красную Армию. В 1930-е
гг., будучи в звании комбрига, после неоднократных арестов
расстрелян.
Ленин Владимир Ильич (наст. фам. Ульянов; 1870-1924)-
политический деятель, публицист, теоретик марксизма-ле­
нинизма.
Троцкий Лев Давидович (наст. фам. Бронштейн; 1879-
1940) - политический деятель, один из вождей Октябрьского
переворота в 1917 г. В 1929 г. выслан за границу и там убит
террористом по заданию НКВД.
Юрьев Юрий Михайлович (1872-1948) - актер Алек­
сандринекого театра с 1893 г.
MuxaWl (в миру Павел Васильевич Семенов; 1874-1916)-
архимандрит, духовный писатель, профессор С.- Петербург­
ской духовной академии. В 1906 г. увлекся старообрядчеством
и получил номинальный сан епископа Канадского.
639

В.Ф. Ходасевич. О форме и содержании (с. 325)
Впервые: Возрождение. 1933. 15 июня. Статья вызвана
полемикой вокруг романа Т. Таманина (Т.И. Манухиной)
~отечество~ (Париж, 1933). Гиппиус в ~последних Новостях~
12 января 1933 г. напечатала рецензию ~живая книга~ (см.
в т. 13 наст. изд. С. 186-193), которую оспорил Ходасевич
в рецензии (Возрождение. 1933. 26 января).
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939)- поэт,
прозаик, критик. В эмиграции с 1922 г. Один из постоянных
оппонентов Гиппиус в литературных дискуссиях. Публику­
емая статья вызвана полемикой вокруг романа ~отечество~
Т. Таманина. Под этим псевдонимом печаталась подруга
Гиппиус Татьяна Ивановна Манухина (1885-1962).
Толстая Александра Львовна ( 1884-1979) -дочь Л.Н. Тол­
стого, мемуаристка, в эмиграции основательница благотво­
рительного Толстовского фонда.
.. . ~ Чи сл а~ . . . порядочный журнал . . . ~Числа~ совсем не поря­
дочный журнал. - Имеются в виду статьи Гиппиус ~У кого
мы в рабстве. Слово, произнесенное на собрании кружка
~зеленая Лампа~~ (За свободу! 1931. 21 июня) и ~у кого
мы в рабстве. Четвертая цензурная дверь (О ~Числах~) (там
же. 8 июля; см. в т. 13 наст. изд. С. 171-179).
~...усталого, страдающего брата~ . .. -
С.Я. Надсон. ~Друг
мой, брат мой, усталый, страдающий брат... ~ (1881).
... Фета и сравнивали тогда... -выступлениекритикаСергея
Борисовича Любошица ( 1859-1926) на вечере в Московс­
ком литературно-художественном кружке 3 января 1901 г,
посвященном 10-летию со дня смерти А.А. Фета (см.: Брю­
сов ВЯ. Фетовский вечер и фетовский скандал 11 Новый
Путь. 1903. N!! 2. С. 189-191. Подпись: Москвитянин) .
...Блок в своем дневнике... -
29 апреля 1913 г. А.А. Блок
записал: ~Гиппиус строчит свои бездарные религиозно-по­
литические романы~.
Н.Н. Берберова. Предисловие (с. 331)
Впервые: Гиппиус 3. Петербургские дневники. 1914-1919
1 Предисловие Н.Н. Берберовой. Нью-Йорк: Орфей, 1982.
Печ. 2-му изд.: Нью-Йорк: Телекс, 1990. С. 11-18.
В Риге выходили две ежедневные газеты... -
Газеты ~се­
годня~ (1919-1940) и ~сегодня вечером~ (1924-1940).
640

ВОСПОМИНАНИЯСОВРЕМЕННИКОВ
В.Я. Брюсов. Из «Дневников~. <Записи 1898-1905 гг.>
(с. 343)
Впервые: Брюсов В.Я. Дневники. 1891-1910. М., 1927.
Печ. по изд.: Брюсов В.Я. Дневники. Автобиографическая
проза. Письма. М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2002. С.
69, 79-80, 113, 115-116, 126-131, 133, 136-137, 155.
Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924)- поэт, прозаик,
драматург, критик, литературовед, переводчик, литератур­
но-общественный деятель. Один из вождей и теоретиков
русского символизма. Инициатор и руководитель ведущих
органов символистов- издательства ~скорпион~ (1899-1916)
и журнала ~весы~ ( 1904-1908), основанных С.А. Поляковым.
Курсипский Александр Антонович (1873-1919) -поэт.
Палкин К.П. - владелец ресторанов.
Левиафан - в библейской мифологии морское чудовище;
в переноснам смысле - нечто огромное и устрашающее.
Боборыкин Петр Дмитриевич (1836-1921) - прозаик,
драматург, публицист, критик. С 1865 г. жил за границей,
редко приезжая в Россию.
Андреевский Сергей Аркадьевич (1847-1918)- адвокат,
поэт-дилетант, критик.
Минский Николай Максимович (наст. фам. Виленкин;
1855-1937) -поэт, публицист, философ, драматург. Ини­
циатор (вместе с Мережковским, Гиппиус и Розановым)
Религиозно-философских собраний (СПб., 1901-1903) и со­
редактор журнала ~новый Путь~ (1903-1904). С 1914 г.
в эмиграции .
...читал Павловой ~огонь~, Добролюбава ~Утром ли~ ... -
стихотворения ~огонь~ ( ~Блещет дол оледенелый... ~; 1841)
Каролины Карловны Павловой (1807-1893) и ~встал ли я
ночью? утром ли встал~ А.М. Добролюбава из его ~собрания
стихов~ (М., 1900. С. 19).
...Метерлинка (свой перевод). - Брюсов включил перевод
стихотворения М. Метерлинка ~А если он возвратится~
в свою ~книгу раздумий~ (СПб., 1899. С. 42.).
Минцлова Анна Рудольфовна (ок. 1860-1910?) - пере­
водчица, теософка.
Ясинекий Иероним Иеронимович (1850-1931) - про­
заик, поэт, редактор журналов ~Ежемесячные Сочине-
641
21 Том 15 Бепая дьяволица

ния~ (1901-1902), ~Беседа~ (1903-1908), ~новое Слово~
(1908-1914), ~Красный Огонек~ (1918).
Поляков Сергей Александрович (1874-1948)- переводчик,
владелец московского издательства ~скорпион~ (1900-1916),
выпускавшего журнал ~весы~ (1904-1909) и альманах ~се­
верные цветы~ (пять выпусков в 1900-1904 и 1911 гг.).
Мы, ~скорпионы~ ... -
сотрудники и авторы издательства
~скорпион~.
Сергей Александрович - Поляков.
Юргис- Балтрушайтис Ю.К. (1873-1944), русский и ли­
товский поэт, дипломат.
...у Солоf!Ьёвы.х... -
Соловьёвы: переводчик, издатель сочине­
ний брата Владимира Михаил Сергеевич (1862-1903), покон­
чивший с собой, и его жена Ольга Михайловна (1855-1903),
покончившая с собой вслед за супругом.
Петровский Алексей Сергеевич (1881-1958)- переводчик,
участник кружков символистов.
Эрлих Яков (Яков-Вольф) Исаакович (1874-1902)- му­
зыкальный критик, автор философеко-религиозных статей.
Близкий друг А.М. Добролюбава и Вл. В. Гиппиуса со времен
учебы в гимназии и на историко-филологическом факультете
Петербургского университета (в 1894-1899 гг.).
Бартенев Юрий Петрович (1866-1908)- цензор.
1j:Jубецкой Сергей Николаевич, князь (1862-1905)- фи­
лософ, публицист.
Скворцов Василий Михайлович (1859-1932)- чиновник
Святейшего Синода, редактор-издатель журнала ~миссионер­
ское Обозрение~ (1896-1916) и церковной газеты ~колокол~
( 1905-1917). Участник Религиозно-философских собраний.
Юшенька - Ю.П. Бартенев.
Скрябин Александр Николаевич (1871-1915) - компо­
зитор.
М. Ив.- Михаил Иванович Пантюхов (1880-1910), про­
заик, входил в круг общения Брюсова.
Дурнов Модест Александрович (1868-1928)- художник,
архитектор.
Саводник Владимир Федорович (1874-1940) -историк
литературы, критик.
Бугаев- Николай Васильевич (1837-1903), отец А Бе­
лого (Б.Н. Бугаева), профессор математики Московского
университета.
642

РачинС1СUймладший- Григорий Алексеевич (1859-1939)-
литератор, переводчик, философ, председатель Религиозно­
философского общества в Москве.
Геръе Владимир Иванович (1837-1919)- профессор Мос­
ковского университета, основатель и руководитель Высших
женских курсов в Москве (1872-1905).
Лопатин Лев Михайлович (1855-1920)- философ, пси­
холог, профессор Московского университета.
Шарапов Сергей Федорович (1855-1911)- публицист.
Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646-1716) - немецкий
философ, математик, физик, языковед.
Александра Алексеевна Андреева ( 1853-1926) - литератор.
ЖюльВерн (1828-1905)- французский писатель-фантаст.
Уайльд Оскар (1854-1900)- английский писатель.
Образцова Евгения Ивановна - меценатка.
Евгений Дмитриевич - Жураковский (1871-1922), кри-
тик, педагог.
Фет Афанасий Афанасьевич ( 1820-1892) - поэт.
Флексер - см. Волынский А.Л.
Хомяков Дмитрий Алексеевич (1840-1918)- публицист.
Сын поэта-славянофила А. С. Хомякова. Автор книг ~само­
державие~. ~Православие~, ~народность~.
Павлов Николай Михайлович (1836-1906)- историк.
И.А. и В.Н. Бунины. Из ~дневников~. <Записи 1921-
1945 гг.> (с. 354)
Печ. по первому изд.: Устами Буниных. Дневники Ивана
Алексеевича и Веры Николаевны Буниных и другие ар­
хивные материалы под редакцией Милицы Грин: В трех
томах. Frankfurt am Main: Possev-Verlag, 1981. Т. 2. С. 24,
34.40-42,52-55,59-62,68,74,87,91-94,110,112-113,135,
143,146-149,158-160,169, 182-185,201-202,217,223;т.3.
с. 155, 178-180.
Бунин Иван Алексеевич (1870-1953) - поэт, прозаик.
Лауреат Нобелевской премии (1933). Бунина Вера Нико­
лаевна, урожд. Муромцева (1881-1961)- жена И.А. Буни­
на, переводчица, автор мемуарных книг ~жизнь Бунина~
и ~Беседы с памятью~.
З.Н. - здесь и далее Зинаида Николаевна Гиппиус.
Влад. Анан. - В.А. Злобин.
Руднёв Вадим Викторович (1879-1940) - публицист,
издатель, деятель партии социалистов-революционеров; го-
643
21.

родской голова г. Москвы с 11 июля 1917 г. В эмиграции
с 1919 г. Соредактор газет ~Родина~ (1920) в Лозанне, ~дни~
в Берлине, ~свобода~ в Париже, журналов ~современные
Записки~ (1920-1940 г.), ~Русские Записки~ (1937-1939).
Балавинс'КИЙ Сергей Андреевич (1864-1928) - адвокат,
деятель Земского и Городского союзов. В 1917 г. полковник,
помощник начальника главного управления по делам ми­
лиции министерства внутренних дел. После Октябрьского
переворота в эмиграции.
Карташёв Антон Владимирович (1875-1960) - исто­
рик церкви, публицист. Участник Религиозно-философских
собраний (1901-1903). С 1909 г. председатель Религиозно­
философского общества. В 1917 г. обер-прокурор Синода,
министр вероисповеданий Временного правительства. В ян­
варе 1919 г. бежал за границу. В 1925-1960 гг. один из ос­
нователей и профессор Свято-Сергневекого Богословского
института в Париже.
Ян - здесь и далее И.А. Бунин.
~Клаша~ - рассказ Бунина.
Чайковский Николай Васильевич (1850-1926)- в 1917 г.
лидер Трудовой народно-социалистической партии и Пред­
парламента. В эмиграции один из руководителей испол­
нительного бюро ~комитета помощи русским писателям
и ученым во Франции~.
Дм. С. - здесь и далее Мережковский.
Соловьёв Владимир Сергеевич (1853-1900) - поэт, фи­
лософ, публицист
Соломон - царь Израильско- Иудейского царства в 965-
928 гг. до н.э. Ему приписывается авторство библейских
книг ~Притчи~. ~Екклезиаст~. ~песнь Песней~.
Шигалевщина - по имени персонажа романа Ф.М. Досто­
евского ~Бесы~ (1869-1872) Шигалева, автора программы
~устройства мира~. в котором одна десятая безгранично
властвует над девятью десятыми, превращенными в безро­
потное стадо.
Зосима - старец, персонаж романа Ф.М. Достоевского
~Братья Карамазовы~ (1879-1880).
Кривошеин Александр Васильевич (1857-1921) - член
Государственного совета с 1906 г. В 1908-1915 гг. главно­
управляющий землеустройством и земледелием. В 1915 г.
фактически руководил правительством. С 1920 г. в эмиграции.
644

Фuлонен:ко Максимилиан Максимилианович ( 1885-1960) -
с 19 июля 1917 г. комиссар Временного правительства при
Ставке верховного главнокомандующего Корнилова. По­
мощник генерал-губернатора Петрограда по военной части.
Друг Б.В. Савинкова. С 1919 г. в эмиграции.
.. ..момент Корнwювского движения ... -
Корниловекий мя­
теж против Временного правительства, поднятый 25 августа
1917 г. верховным главнокомандующим Русской армией ге­
нералом от инфантерии Лавром Георгиевичем Корниловым
(1870-1918). Через два дня генерал был смещен Керенским,
объявлен вне закона и после ликвидации мятежа 2 сентября
арестован. Освобожден 19 ноября Н.Н. Духоминым и вы­
ехал на Дон. В Новочеркасске вместе с М.В. Алексеевым
и А.И. Деникиным возглавил формирование Добровольчес­
кой армии. Погиб перед очередным штурмом Екатеринадара
(ныне Краснодар).
...убийства Урицкого и Володарского.- В 1918 г. эсерами­
террористами были убиты большевики, участники ~красного
террора~: 20 июня - комиссар по делам печати, пропаганды
и агитации В. Воладарекий (наст. имя и фам. Моисей Марко­
вич Гольдштейн; 1891-1918), 30 августа- председатель ЧК
М.С. Урицкий (1873-1918). См. об этих терактах газетные
очерки А.В. Луначарского ~Моисей Соломонович Урицкий~
и ~товарищ Володарский~, вошедшие в его сборник ~Рево­
люционные силуэты~ (М., 1923).
~конь бледный~ ... с их благословения.- Б.В. Савинков на­
писал свою повесть ~конь бледный~ (1909) под впечатлением
идей, выраженных Д.С. Мережковским в лекции ~о наси­
лии~ (1907) и З.Н. Гиппиус в статье ~Революция и насилие~
(1907). Савинков издал повесть под псевдонимом В. Ропшин,
подаренным ему Гиппиус (Н. Ропшин- так в 1906 г. в N!! 7
журнала ~свобода и Культура~ она подписала свою статью
~тоска по смерти~; см. в т. 7 наст. изд. С. 244-250).
...у Цетлиной.
-Журфиксы 1920-1930 гг. в парижекой
квартире меценатов М.С. и ее мужа М.О. Цетлиных.
Детлин (Цетлина) Мария Самойловна, урожд. Тумаркина,
в первом браке Авксентьева (1882-1976) -общественный
деятель. С апреля 1907 г. в эмиграции. Будучи членом Ко­
митета помощи русским писателям и ученым во Франции,
щедро помогала (в том числе из личных средств) бедству­
ющим эмигрантам. С ноября 1940 г. в США.
645

Детлин Михаил Осипович (псевд. Амари; 1882-1945)-
поэт, критик, прозаик, издатель. В 1920-1940 гг. редактор отде­
ла поэзии в журнале ~современные Записки•. В 1942-1945 гг.
один из редакторов-основателей (вместе с женой и М.А. Ал­
дановым) ~нового Журнала• в Нью-Йорке.
Кусиков Александр Борисович (наст. имя и фам. Сандра
Кусикян; 1896-1977)- поэт-имажинист. С 1922 г. в эмиграции.
Вратель Петр Николаевич, барон (1878-1928)- генерал­
лейтенант. Один из главных организаторов Белого движения
в Гражданскую войну.
Кутепов Александр Павлович (1882-1930) - генерал
от инфантерии. С декабря 1917 г. в Добровольческой армии.
В эмиграции возглавлял (с 1928 г.) Русский Обще-Воинский
Союз (РОВС). 26 января 1930 г. похищен в Париже агентами
НКВД (погиб во время этой акции).
Тихон (в миру Василий Иванович Белавин; 1865-1925)-
с 1917 г. патриарх Московский и Всея Руси. В годы Граж­
данской войны выступил с призывом остановить кровопро­
литие. В 1922 г. арестован по обвинению в антисоветской
деятельности. Канонизирован Русской православной цер­
ковью в 1989 г.
Николай II (1868-1918)- последний император России
с 1894 г. Расстрелян с семьей в Екатеринбурге в ночь с 16
на 17 июля 1918 г.
Написала хвалебную рецензию. - Гиппиус в 1925 г. не­
сколько раз обращалась к прозе И.А. Бунина, высоко ее
оценивая в обзорных статьях ~о любви•, ~современные
Записки. Книга XXIV• и др.
И. Ис. - Илья Исидорович Фондаминский (псевд. Ву­
иаков; 1880-1942), общественно-политический деятель,
публицист, историк, соредактор журналов ~современные
Записки• (1920-1940) и ~новый Град• (1931-1939). Погиб
в концлагере ~освенцим•.
~когда умирать буду, скажу Ему... •
-
~живые лица•.
Л. Толстой
Ку31lецова Галина Николаевна (1900-1976)- поэт, про­
заик. С 1927 по 1942 г. (с перерывами) жила в семье И.А.
и В.Н. Буниных в Грассе. Автор воспоминаний ~Грасский
дневник• (1967).
Милюков Павел Николаевич (1859-1943) - историк,
публицист, политический деятель. Один из основателей
646

партии кадетов, председателъ ее ЦК и редактор централь­
ного органа ~Речь~ (до 1917 г.). Министр иностранных дел
в первом составе Временного правителъства. В эмиграции
с 1918 г. ПредседателЪ Союза русских писателей и журна­
листов (1922-1943).
Чичиков- главный герой ~Мертвых душ~ Гоголя.
Хлестаков- герой комедии Гоголя ~Ревизор~.
~новый Дом~ (Париж, 1926-1927) - литературный жур­
нал, в числе редакторов которого была Н.Н. Берберова. Его
продолжением стал журнал Мережковских ~новый Корабль~
(1927-1928).
Сергей Константинович - Маковский.
Не.мирович-Данченко Василий Иванович (1844-1936) -
прозаик, публицист. С 1922 г. в эмиграции. Почетный пред­
седатель Союза русских писателей и журналистов в Чехос­
ловакии.
Манухина Татьяна Ивановна (псевд. Т. Таманин; 1886-
1962)- прозаик, критик. В эмиграции с 1921 г.
~Темный лик. Метафизика христианства~ ( 191 О) - книга
В.В. Розанова.
Верочка- Вера Алексеевна Зайцева (1879-1965), жена
писателя Б.К. Зайцева.
Мшиотти Николай Дмитриевич (1874-1962)- живо­
писец. С 1920 г. в эмиграции.
С.А. Есенин. Дама с лорнетом. Вроде письма (На об­
щеизвестное) (с. 372)
Печ. по первой публикации в изд. Есенин СА.: Собр. соч.:
В 5 т. М.: Художественная литература, 1962. Т. 5. С. 83-84,
где установлена дата написания мемуарного памфлета: между
сентябрем 1924- сентябрем 1925 г.
Есенин Сергей Александрович ( 1895-1925) - поэт. 14 марта
1915 г. посетил салон Гиппиус, которая стала автором первого
отклика о его поэзии (Роман Аренский. Земля и камень 11
Голос Жизни. 1915. 22 апреля. N!! 17). Гиппиус после знакомства
с Есениным не раз возвращалась к его личности и творчеству,
в том числе в статьях ~Лундберг, Антонин, Есенин~ (1922)
и ~Судьба Есенина~ (1926; обе статьи см. в т. 13 наст. изд.).
Относясь к нему с чрезмерным пристрастием, она, однако,
вынуЖдена бъта признатъ: ~из цепи сегодняшних ~свободных~
поэтов, делателей русской поэзии, Есенина не выкинешь, он
647

колечко заметное. < ... > Его безудержность, его талантливость,
ребяческая лживость и бессознательная правдивость, его
способность опьяняться 4Свободой~, чтобы 4Полететь вверх
пятами~ и потом в медленном похмелье приходить в себя,­
разве все это не черты самого русского народа?~ ( 4Поэзия
наших дней~, т. 12 наст. изд. С. 218).
...зашел к Блоку... -
Есенин, приехав в Петроград, встре­
тился с А.А. Блоком и читал ему свои стихи. Блок об этой
встрече 9 марта 1915 г. в 4Записной книжке~ отметил: 4Днем
у меня рязанский парень со стихами~.
Иванов-Разумник (наст. имя и фам. Разумник Васильевич
Иванов; 1878-1946)- критик, публицист, историк русской
литературы и общественной мысли.
Горький Максим (наст. имя и фам. Алексей Максимович
Пешков; 1868-1936) - прозаик, драматург, публицист, об­
щественный деятель.
В газете 4Eclair>> ...
-
статья Д.С. Мережковского в па­
рижской газете (1923, 16 июня).
Клюев Николай Алексеевич (1884-1937)- поэт, прозаик.
Безвинно репрессирован.
Франс Анатоль (наст. имя и фам. Анатоль Франсуа Тибо;
1844-1924)- французский прозаик и публицист. Лауреат
Нобелевской премии (1921).
Философов Дмитрий Владимирович ( 1872-1940) - критик,
публицист. С начала 1900-х гг. ближайший друг и сподвиж­
ник Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус. В конце декабря
1919 г. в эмиграции (с Мережковскими и В.А. Злобиным)
в Варшаву. Соредактор варшавских газет 4За Свободу!~
(1921-1932), 4Молва~ (1932-1934), 4Меч~ (1934-1939).
Лориган - марка французских духов .
...в
43олото.м Руно~... в брюках с портрета Со.мова. -
В журнале 4Золотое Руно~ (1906. N!! 4; см. вклейку в т. 8
наст. изд.) воспроизведен портрет Гиппиус (1905) работы
не К.С. Сомова, а Л.С. Бакста.
Ш1С.Ловский Виктор Борисович (1893-1984) - прозаик,
литературовед, критик, кинодраматург.
Бедекер - путеводитель; по имени владельцев немецкой
издательской фирмы, выпускающей путеводители по странам.
Андрей Седых. У З.Н. Гиппиус (с. 374)
Впервые: Звено (Париж). 1925. 30 марта. N!! 113. Под
рубрикой 4Наша анкета~.
648

Андрей Седых (наст. имя и фам. Яков Моисеевич Цви­
бак; 1902-1994) - публицист, критик, прозаик. С 1919 г.
в эмиграции.
~о любви~ (1925)- статья Гиппиус (см. т. 12 наст. изд.
с. 232-253).
Георгий Чулков. Годы странствий (с. 376)
Впервые: Годы странствий. М., 1930. Фрагменты книги
печ. по изд.: Чулков Г. Годы странствий. М.: Эллис Лак, 1999.
с. 74-77, 145-148.
Франц Штук ( 1863-1928) - немецкий живописец-мо­
дернист и скульптор.
~новый Путь~ (СПб., 1903-1904)- журнал Мережковс­
ких, в котором официальными редакторами были П.П. Пер­
цов и Д.В. Философов. В июле 1904 г. в редакцию вошел
Г.И. Чулков.
... статья
о моей книге...
-
Рецензия поэтессы и изда­
тельницы Поликсены Сергеевны Соловьёвой (1867-1924)
на книгу Г.И. Чулкова ~Кремнистый путь~ напечатана (под
псевдоним Allegro) в N2 2 ~нового Пути~ за 1904 г.
Соловъёва Поликсена Сергеевна (псевд. Allegro, А. Мень­
шов; 1867-1924) - поэтесса, детский писатель. Младшая
дочь историка С.М. Соловьева.
ДомМурузи (Литейный пр., 24)- здесь с 1895 по 1912 г.
квартировали Мережковские, устраивавшие литературные
вечера и некоторые из Религиозно-философских собра­
ний.
~Баш'Н.Я~ - круглая комната в петербургской квартире
на ул. Таврической, 25, где в 1905-1907 rr. Вяч. И. Иванов
и его жена писательницаЛ.Д. Зиновьева-Аннибал (1865 или
1866-1907) устраивали литературно-философские собрании
(~среды~).
... ценность его книг... -
имеются в виду монографии Ме­
режковского ~л. Толстой и Достоевский~ (СПб., 1901-1902.
Т. 1-2), ~гоголь и черт~ (1906).
Розанов Василий Васильевич (1856-1919) - писатель,
публицист, мыслитель.
Успенский Василий Васильевич (1876-1930)- богослов,
профессор Петербургской духовной академии. В ~новом
Пути~ лечаталея под псевдонимом В. Бартенев. Гиппиус
посвятила ему стихотворение ~вместе~ (1902).
649

Смирнов Александр Александрович (1883-1962)- поэт,
литературовед, переводчик.
Пестовский Владимир Алексеевич (псевд. Пяст; 1886-
1940) - роэ~ переводчик
. . . статья . .. подписанная буквою •Х~.
-
Гиппиус. Стихи
о Прекрасной Даме (см. в т. 7 наст. изд. С. 227-233).
... В.В.
Розанов... изгнанный из Религиозно-философского
общества... -
см. об этом подробно в кн.: Николюкин А.Н. Гол­
гофа Василия Розанова (гл. •Изгнание из Религиозно-фи­
лософского общества~). М.: Русский путь, 1998. С. 402-403.
См. также стенограмму дискуссии вокруг этого вопроса:
•Суд~ над Розановым. Записки С.-Петербургского Рели­
гиозно-философского общества 11 Василий Розанов: Pro et
contra. СПб., 1995. Т. 2. С. 184-215.
... эпоха
•Третьего Завета~. - Мережковский в нача­
ле1900-х гг., работая над завершением трилогии •Христос
и Антихрист~, пришел к исповеданию Третьего Завета -
религии св. Духа (третьей ипостаси Божественной Троицы),
что нашло отражение в его философеко-литературном ис­
следовании •Л. Толстой и Достоевский~.
Тернавцев Валентин Александрович (1866-1940)- бого­
слов, чиновник Синода, один из организаторов Религиозно­
философских собраний, выступивший на первом заседании
29 ноября 1901 г. с проrраммным докладом •Интеллигенция
и Церковь~.
Андрей Белый. Начало века (с. 382)
Впервые в кн.: Белый А. Начало века. М.; Л.: Государс­
твенное издательство художественной литературы, 1933.
Фрагменты книги. Печ. по изд.: М.: Художественная ли­
тература, 1998. С. 192-197, 203-204, 214-217, 456-466,
474-477, 491-493, 497-498. Белый познакомился с Гип­
пиус и Мережковским 6 декабря 1901 г. в квартире М.С.
и О.М. Соловьёвых. О взаимоотношениях Гиппиус и Белого
см. в статье: Pachmuss Т. Zinaida Hippius and Andrey Bely:
А Story of their Relatioship 11 Andrey Bely. Centenary Papers.
Amsterdam, 1980. Р. 52-62. А.В. Лавров, комментируя мему­
ары А. Белого о встречах с Мережковскими, отмечает: •на
портреты Мережковского и Гиппиус легли тени от разрыва
взаимоотношений между ними и Белым, вызванного октябрь­
скими событиями, а в позднейших книгах •Начало века~
650

и ~между двух революций• эти искажения усугубились
вынужденным стремлением автора соответствовать в своих
интерпретациях былого советским цензурно-идеологическим
нормам• ( ~з.Н. Гиппиус и ее поэтический дневник• в кн.:
Лавров А.В. Русские символисты. Этюды и разыскания. М.:
Прогресс-Плеяда, 2007. С. 22).
Соловьёвы - Михаил Сергеевич и Ольга Михайловна.
Лютер Мартин (1483-1546)- теолог, основатель немец­
кого протестантизма (лютеранства).
Тихомиров Лев Александрович (1852-1923)- публицист,
издатель, теоретик монархической государственности.
Победоносцев Константин Петрович (1827-1907)- обер­
прокурор Святейшего Синода (1880-1905).
Обри Бердслей (Бёрдсли; 1872-1898) - английский ри­
совальщик
Фелисьен Ропс (1833-1898) - бельгийский живописец
и график.
Греко, Эль Греко (Доменико Теотокопули; 1541-1614)-
испанский живописец.
Мережковский... не забыл статьи Владимира Соловьёва ... -
АВ. Лавров в комментариях предположил, что здесь речь идет
о пушкинском номере ~Мира Искусства• и его участниках,
в том числе Мережковском (1899. т. 2. N!! 13-14), о которых
В.С. Соловьёв критически отозвался в статье ~Особое чест­
вование Пушкина• (Вестник Европы. 1899. М 7).
...слагать слово ~вечность. из льдинок... -
эпизод сказки
~снежная королева• Х.К. Андерсена.
Афанасий Иванович, Пульхерия Ивановна- герои повести
Н.В. Гоголя ~старосветские помещики• (1832).
... синица не раз noджuzOJla моря... -
И.А. Крылов. Синица
(1811).
...За'К]JЫвОJlа даже Мариинекий театр... -
Мережковский
был в числе тех, кому собрание Вольного экономического
общества поручило участвовать в срыве спектаклей в теат­
рах в связи с трауром по жертвам расстрела демонстрации
9 января 1905 г.
Жан Жорес (1859-1914) -лидер Французской социа­
листической партии, публицист, историк, основатель газеты
~юманите• .
... к изданию
сборника...
-
сборник статей Д.С. Мереж­
ковского, З.Н. Гиппиус, Д.В. Философова ~Le Tsar et la
Revolution• (Париж, 1907).
651

Фонарики-сударики горят себе, горят... -
неточно из сти­
хотворения И.П. Мятлева ~Фонарики~ (1841), ставшего
популярной песней.
Тата, Ната- сестры Гиппиус: художница Татьяна (1877-
1957) и скульптор Наталья (1880-1963) Николаевны.
...Мережковский ... его ~дьяволица~ ...
-
~Белой Дьяволи­
цей~ Мережковский назвал вещую колдунью Кассандру
в романа ~воскресшие боги (Леонардо да Винчи)~ (Мереж­
ковский Д.С. Собр. соч.: В 4-х т. М.,: Правда, 1990. Т. 2. С.
211). Ассоциировалась также с Венерой, римской богиней
любовной страсти. В дальнейшем ~Белой дьяволицей~ стали
называть Зинаиду Гиппиус. Русские эмигранты в это про­
звание вкладывали еще и политический смысл: ~белая~ -
белогвардейская, антибольшевистская.
Валерий - В.Я. Брюсов.
На стихи Блока она реагировала...
-
рецензия Гиппиус
~стихи о Прекрасной Даме~ (Новый Путь. 1904. N!! 12;
см. в т. 7 наст. изд. С. 227-233).
Добролюбов - Александр Михайлович.
~симфония (2-я, драматическая)~- писательский дебют
А. Белого в издательстве ~скорпион~ (М.,1902). ~1-я. геро­
ическая~ - ~северная симфония~ была написана в 1900,
издана в 1904 г. ~Третья симфония~ - ~возврат~ вышла
в 1905 г. Цикл сказочно-фантастических, ритмически орга­
низованных повествовании в жанре, изобретенном Белым,
завершила 4-я симфония ~Кубок метелей~ (М., 1908).
Арабажин Константин Иванович (1866-1929)- критик,
историк литературы. С 1913 г. профессор Гельсингфорсского
университета, редактор рl:'.жской газеты ~день~ (1922).
Барятинский Владимир Владимирович, князь (1874-
1941) -драматург, журналист. С 1914 г. за границей.
Яворская Лидия Борисовна, в замужестве Барятинская
(1871-1921)- драматическая актриса.
~Биржовка~ - ~Биржевые Ведомости~, петербургская
газета, образованная в 1861 г. из соединения ~коммерческой
Газеты~ и ~Журнала для Акционеров~.
О.М. - Соловьева.
Петровский Алексей Сергеевич (1881-1958)- перевод­
чик, библиотекарь Румянцевекого музея. Друг А. Белого.
Печковский Александр Петрович - студент-химик, пере­
водчик, член кружка ~аргонавтов~.
652

Владимиров Василий Васильевич (1880-1931)- худож­
ник, друг А. Белого.
...квартире Метнеров... -
Белый в 1901 г. познакомился
с Эмилием Карловичем Метиером (1872-1936), музыкаль­
ным критиком, философом, руководителем издательства
московских символистов ~мусагет~ (1910-1917), и с этого
времени стал другом его семьи, жившей в Гнездникавеком
переулке на Арбате.
Га.пон Георгий Аполлонович (1870-1906) - священник,
агент охранки, организатор шествия петербургских рабочих
с петицией к царю 9 января 1905 г., расстрелянного войсками.
Повешен группой рабочих-эсеров.
Эртелъ Александр Александрович - штабе-капитан, брат
историка из кружка ~арганавтов~ А.А. Эртеля.
Александра Андреевна - Кублицкая-Пиоттух, урожд. Бе­
кетова, в 1-м браке Блок (1860-1923). Мать А.А. Блока.
Марья Андреевна- Бекетава ( 1862-1938) -тетка и био­
граф А.А. Блока.
~полярная Звезда~ (СПб., 1905-1906) - еженедельник
под редакцией П.Б. Струве.
Аскольдов Сергей Алексеевич (наст. фам. Алексеев; 1871-
1945) - философ, критик.
Лосский Николай Онуфриевич (1870-1965)- философ.
В 1922 г. выслан из России.
Венгерова Зинаида Афанасьевна (1867-1941) -критик,
историк литературы, переводчица.
Семенов (Семенов-Тян- Шанский) Леонид Дмитриевич
(1880-1917)- поэт, прозаик. Убит бандитами в Рязанской
обл.
~Арабески~ (М., 1911)- сборник статей Белого.
Вилъкина Людмила Николаевна (наст. фам. Виленкина;
1873-1920) -поэтесса, жена Н. Минского.
Нувелъ Вальтер Федорович (1871-1949)- чиновник ми­
нистерства императорского двора, член объединения ~Мир
Искусства~.
Сергей Павлович Дягилев (1872-1929) - театральный
и художественный деятель, один из создателей объединения
~Мир искусства~, соредактор одноименного журнала, орга­
низатор ~Русских сезонов~ (с 1907) за границей и труппы
~Русский балет Дягилева~ (1911-1929).
653

Кони Анатолий Федорович (1844-1927)- юрист, обще­
ственный деятель, судебный оратор. Член Государственного
совета, сенатор, почетный академик (1900).
... дневники
Гиппиус (кажется в пражском журнале Стру­
ве).- Дневники З.Н. Гиппиус ~Черная книжка~ и ~серый
блокнот~ опубликованы в софийском журнале П.Б. Струве
~Русская Мысль~ в 1921 г. (N!! 1/2, 3/4; см. в т. 10 наст. изд.
с. 24-64, 65-84).
Проклявши меня за ~Октябрь~... -
Белый в августе 1918 г.
участвовал в составлении альманаха (издание не состоялось),
посвященного октябрьскому перевороту большевиков. С про­
сьбой прислать стихи он обратился и к Гиппиус. Решительно
отказываясь, она 1 сентября 1918 г. пишет в ответ, перечисляя
свои антибольшевистские публикации: ~вы не видали мою
новую книжку ~последние стихи~. Вы не читали того, что я
писала о ~теперешних людях~, вплоть до Разумника, Блока
и вас. Вы не читали и стихов ~Идущий~, посвященных вам.
Иначе вы не написали бы мне, не просили бы моего участия
в Альманахе. < ... > не могу не взорвать мостов между ~нами~
и ~ними~, участниками ~скифов~ и ~знамен Труда~ < ... >
вы не сознаете, куда идете, чему сопричастились~.
С Антоном Владимировичем...
-
с Карташёвым.
Дима - здесь и далее Д.В. Философов.
Волжский (наст. имя и фам. Александр Сергеевич Глинка;
1878-1940)- критик, литературовед, публицист.
Иванов Евгений Павлович (1879-1942)- литератор, друг
А.А. Блока.
У Льва Толстого... Анатоль . . . Иван Ильич . . .
-
персонажи
романа ~война и мир~ (Анатоль Курагин) и повести ~смерть
Ивана Ильича~.
...роман ~Петр~ ... -
~Антихрист (Петр и Алексей~ (1904-
1905), завершающая часть трилогии Мережковского ~Хрис­
тос и Антихрист~.
Пирожков Михаил Васильевич (1867-1926 или 1927)-
издатель.
Л.Д. - Лидия Дмитриевна Блок, урожд. Менделеева
(1881-1939), жена А.А. .Блока.
Д.С.,Дмитрий (отличие от Димы- Философова)- Ме­
режковский.
Андриевский- Андреевский Сергей Аркадьевич (1847-
1918) - поэт, критик, адвокат.
654

Бакст Лев Самойлович (наст. фам. Розенберг; 1866-
1924) -живописец, график, театральный художник.
Франк Семен Людвигович (1877-1950)- философ, пуб-
лицист.
Сергей Николаевич- Булгаков.
Александр Александрович - Блок.
Александра Андреевна - Кублицкая- Пиоттух.
Андрей Белый. Между двух революций (с. 408)
Впервые в кн.: Белый А. Между двух революций. Л.: Из­
дательство писателей в Ленинграде, 1934 (том вышел в свет
в апреле 1935 г.). Фрагменты книги. Печ. по изд.: М.: Худо­
жественная литература, 1998. С. 146-149, 153-157.
<(.Речь~ (СПб., февраль 1906 - октябрь 1917) - газе­
та конституционно-демократической партии, выходившая
под идейным руководством П.Н. Милюкова и с участием
Д.В. Философова.
... <(.Дима~. кузен его, сделан.министро.м... -
Дмитрий Алек­
сандрович Философов ( 1861-1907) -министр торговли и про­
мышленности (с 1906), двоюродный брат Д.В. Философова.
...трwюгию Д. МереЖ1Совского... -
<(.Христос и Антихрист~.
трилогия из романов <(.Смерть богов (Юлиан Отступник)~
(1895), <(.Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)~ (1900),
<(.Антихрист. Петр и Алексей~ (1904).
Мародон- французский художник.
Клемансо Жорж (1841-1929)- французский политичес­
кий деятель, премьер-министр.
КнИЖilик Иван Сергеевич (наст. имя Израиль Самойлович;
1878-1965) - журналист, историк, библиограф.
Манасевич-Мануйлов Иван Федорович (1869-1918) -
журналист, чиновник департамента полиции.
РачковС1СUЙ Петр Иванович (1853-1911)- в 1885-1902 rr.
глава русской тайной полиции в Париже. В дальнейшем
вице-директор департамента полиции.
Бугсгевден (Буксrевден) Отто Оттович, барон ( 1839-1907) -
морской офицер, филантроп.
Буксгевден Рудольф Оттович- сын 0.0 . Буксгевдена.
Герцештейн Михаил Яковлевич (1859-1906)- экономист,
кадет, член 1-й Государственной думы.
Иоллос Григорий Борисович (1850-1907) - публицист,
кадет.
655

Иван Иванович Щукин (1869-1907)- коллекционер жи­
вописи, художественный критик.
ВшzШJJевский Казимир Феликсович (Казимеж; 1849-1935)-
польский историк, писатель, публицист.
Барцшz Антон Иванович (1847-1927)- оперный певец,
в 1882-1903 гг. главный режиссер Большого театра.
Онегин Александр Федорович ( 1844-1925) - историк
литературы, коллекционер рукописей А.С. Пушкина,
Николай Степанович - Гумилев.
Г.В. Адамович. Из разговоров с З.Н. Гиппиус (с. 417)
Впервые: Встреча. Сборник Объединения русских пи­
сателей во Франции. Париж, 1945. Ноябрь. N!! 2. С. 31-32.
Подпись: Г.А.
Софья Андреевна, урожденная Вере (1844-1919)- жена
Л.Н. Толстого, которого Мережковские посетили в Ясной
Поляне 11-12 мая 1904 г.
Достоевский слушол... -
Мережковский о встрече с Ф.М. Дос­
тоевским рассказал в ~Автобиографической заметке~ (Ме­
режковский Д.С. Поли. собр. соч. М., 1914. Т. 24. С. 111).
... <<МЫ -дети страшных лет России» ... -
А.А. Блок. Рож­
денные в года глухие... (1914).
Н.А. Бердяев. Встречи с людьми (с. 421)
Впервые: Бердяев НА. Самопознание (Опыт философской
автобиографии). Париж: YMCA-Press, 1949. С. 151-153.
Бердяев Николай Александрович (1874-1943)- философ,
публицист, общественный деятель.
В.А. Злобин. З.Н. Гиппиус. Ее ~удьба (с. 424)
Впервые: Новый Журнал (Нью-йорк). 1952. N!! 31 .
... в своей книге о Мережковском ... -
З.Н. Гиппиус-Мереж­
ковская. Дмитрий Мережковский. Париж: YMCA-Press, 1951.
Дарья Павловна Соколова ( 1856-?) - няня в семье Гиппи­
ус и ее сестер Анны (Аси; 1872-1942), Татьяны и Натальи .
...памятник Крылова в Летнем Caify... -
Памятник баснопис­
цу Ивану Андреевичу Крылову (1769, по др. сведениям 1766
или 1768-1844) выполнен в 1855 г. скульптором П.К. Клодтом.
<<Якорь» (Берлин: Петрополис, 1936) - антология русских
поэтов-эмигрантов, составленная Г.В. Адамовичем и М.Л. Кан­
тором. В сборнике напечатаны 1О стихотворений Гиппиус.
656

Степанова Анастасия Васильевна, в замужестве Гиппиус
(?-1903) - дочь екатеринбургского уездного полицмейстера,
мать сестер Гиппиус.
.. Хочу я с небом. прим.ириться. - М.Ю. Лермонтов. Демон
(1829-1839).
ДанWLевский Григорий Петрович (1829-1890)- истори­
ческий романист.
... ~как песок морской~ ... -
Откр. 20, 7
... <<Мир неясного и нерешенного~ ... -
название сборника ста­
тей В.В. Розанова ~в миренеясного и нерешенного~ (1901).
А.В. 1Ыркова-Вилья.мс. О Мережковских (с. 446)
Впервые: Возрождение (Париж). 1952. N!! 20. С. 175-178.
Тыркова-ВWLьям.с Ариадна Владимировна (1869-1962)-
прозаик, публицист, критик, общественный деятель. С марта
1918 г. в эмиграции.
~он им.ы~- под таким названием печатались главы вос­
поминаний Гиппиус о Мережковском в ~новом Журнале~
(1950. N!! 23, 24; 1951. N!! 25).
Ю.К. Терапиано. З.Н. f~~IIIЩYc (с. 451)
Печ. по изд.: Встречи. Нью-Йорк, 1953. С. 36-42 .
Терапиано Юрий Константинович (1892-1980) - поэт,
критик, историк религии. С 1920 г. в эмиграции.
~какой мерой поэтов мерить?~ - Гиппиус. Стихотворный
вечер в ~зеленой Лампе~ (1927).
~Мой лунный друг~ (1922)- мемуарный очерк Гиппиус
об А.А. Блоке (см. в т. 6 наст. изд. С. 5-40).
В своей неиэданной поэме... -
Гиппиус. Последний круг (И
новый Дант в аду). Поэма (см. в т. 6 наст. изд. С. 526-598).
Г.В. Адамович. Зинаида Гиппиус (с. 456)
Впервые: Адамович Г.В. Одиночество и свобода. Нью-Йорк:
Изд-во им. Чехова, 1955. Печ. по изд.: М.: Республика, 1996.
С. 60-65 . См. также мемуар Адамовича ~Зинаида Гиппиус~
в т. 9 наст. изд.
Ф.А. Степун. Бывшее и несбьшшееся (с. 467)
Впервые: Нью-Йорк: Изд-воим. Чехова, 1956. Т.1. С.130-132.
Степун Федор Августович (1884-1965)- философ, про-
заик, критик. В 1922 г. выслан в эмиграцию.
657
22 Том 15. Бепая дьявопица

Сергей Осипович (Иосифович) Гессен (1887-1950)- фи­
лософ, публицист, литературовед, педагог. С декабря 1921 г.
в эмиграции.
Николай Николаевич Бубнов (1880-1962) - философ,
с 1962 г. профессор Гейдельбергского университета.
Кронер Рихард (1863-1936)- немецкий философ .
.. .международный журнал по фwюсофии 1СJ1лътуры. - ~ло­
гос•- ежегодник, издававшийся на немецком (1910-1933),
русском (1910-1914, 1925-1928), итальянском (1914) языках.
Риккерт Генрих (1884-1974)- немецкий философ.
Зибек Герман (1842-?)- немецкий философ.
Суворов Александр Васильевич, граф Рымникский, князь
Италийский (1730-1800)- полководец, генералиссимус.
В.А. Злобин. За час до манифеста (с. 470)
Впервые: ВозроЖдение. 1957. N!! 64; под рубрикой ~к 40-ле­
тию Февральской революции• (сокращенная редакция, как
предисловие к письму Гиппиус, посланного ею Д.В. Филосо­
фову 7 декабря 1905 г.). Глава 6-я книги Злобина ~тяжелая
душа• (Вашингтон, 1970). Другие главы мемуаров см. в т. 8
и 9 наст. изд. Гиппиус свое письмо написала 17 октября
1905 г., в день, когда был опубликован манифест Николая 11
~об усовершенствовании государственного порядка•. Импе­
ратор повелевал властям принять все меры к прекращению
бесчинств и насилий, а также ~даровать населению незыбле­
мые основы гражданской свободы на началах действитель­
ной неприкосновенности личности, свободы совести, слова,
собраний и союзов•. Главным результатом манифеста стало
учреждение Государственной думы -двухпалатного пред­
ставительного органа различных политических сил страны.
Злобин Владимир Ананьевич (1894-1967)- поэт, прозаик,
публицист, критик. В декабре 1919 г. вместе с З.Н. Гиппиус
и Д.С. Мережковским уехал за границу, где стал их секре­
тарем. Подруга Гиппиус шведская художница Грета Герель
вспоминала: ~что делали бы Зина и Дмитрий без Злобина,
я не могу представить. В период, когда они переживали
трудности, он исполнял помимо секретарской работы роль
единственной служанки• (Pachmuss Т. Zinaida Hippius: An
intellectual profile. Carbondale, 1971. Р. 399).
На сердце непонятная тревога... -
стихотворение Гиппи­
ус ~у порога• (1913). 2-я строка второй строфы: ~я даже
чувствовать его не смею•.
658

~по делам их узнаете истину ux. -
см. Мф, 7, 20: ~итак
по плодам их узнаете их~.
Ты знала путь к заветным срокам... - Мережковский.
Кассандра (1921). 2-я строка: ~и в блеске дня ты зрела ночь~.
Лорис-Меликов Михаил Тариелович, граф (1825-1888)-
с 12 февраля по 6 августа 1880 г. главный начальник Верховной
распорядительной комиссии по охранению государственного
порядка и общественного спокойствия с неограниченными
полномочиями. С 6 августа 1880 по 4 мая 1881 г. министр
внутренних дел и шеф жандармов. Сторонник примирения
общественных движений с монархией путем введения кон­
ституции и парламента.
Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911)- с 1906 г. ми­
нистр внутренних дел и председатель Совета министров.
Провозгласил курс социально-политических реформ и начал
его осуществление. Был смертельно ранен Д.Г. Богровым,
агентом охранки, связанным с анархистами.
Железняк- Железняков Анатолий Григорьевич (1895-
1919), матрос Балтийского флота, анархист, примкнувший
к большевикам. 6 января 1918 г., будучи начальником ка­
раула в Таврическом дворце, объявил приказ Совнаркома
о роспуске Учредительного собрания.
... в
своих... воспоминаниях А.Ф. Керенский . . .
-
~как это
случилось?~ 11 Новый Журнал. 1950. N!! 24 . Александр Фе­
дорович Керенский (1881-1970)- с марта 1917 г. министр
юстиции, военный и морской министр, министр-председатель
(с июля) Временного правительства. С 1918 г. в эмиграции.
Соучредитель и редактор в Берлине и Париже газеты ~дни~
(1922-1933) и журнала ~новая Россия~ (1936-1940). В этих
изданиях почти в каждом номере Керенский публиковал
свои мемуарные очерки и дневник политика (около семисот
статей). С осени 1940 г. в США.
Там я люблю wtь ненавижу... -
Гиппиус. Там и здесь ( 1920).
Как Иван Карамазов, она ~возвращает бwtет~ ... -
Эпизод
романа Ф.М. Достоевского ~Братья Карамазовы~ (ч. 2, кн.
5, гл. IV), в котором Иван Карамазов говорит своему брату
Алексею: ~ ...слишком дорого оценили гармонию, не по кар­
ману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой
билет на вход спешу возвратить обратно. < ... > Не Бога я
не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше
возвращаю~.
659
22'

В.А. Злобин. Огненный крест (с. 474)
Впервые: Возрождение. 1957, N!! 72 .
... наряду
с газетой Горького... - 4Новая Жизнь~ (Пг.,
1917-1918)- общественно-литературная газета, основанная
на личные деньги М. Горького. Политическую программу
издания выражали его антибольшевистские статьи, которые
составили две книги: 4Несвоевременные мысли. Заметки
о революции и культуре~ (Пг., 1918) и 4Революция и куль­
тура~ (Берлин, 1918). Издание было запрещено по распо­
ряжению Ленина. Гиппиус в 1917-1918 rr. печаталась в га­
зетах 4Новые Ведомости~, 4Грядущее~, 4Вечерний Звон~,
4Современное Слово~. 4Воля Народа~. журналах 40гонек~,
4Вешние Воды~.
Мелешин-Вронский... томный . ..
-
Гиппиус в шуточном
стихотворении 4Мелешин-Вронский~ (1918) пишет о ко-
миссаре: 4В его очах - такая грусть .. . 1 Он - весь загадка,
хоть и сдобен. 1 Я не решу вопроса... Пусть 1 Его решит
Володя Злобин~.
... 4возвышенной стыдливостью страданья~, о какой гово­
рит Тютчев.- У Ф.И. Тютчева в стихотворении 40сенний
вечер~ (1830): 4Божественной стыдливостью румянца~
М.В. Вишняк. З.Н. fиппиус (с. 490)
Впервые: Вишняк М.В. 4Современные записки~. Воспо­
минания редактора. Блуменгтон, 1957. Печ. по изд.: СПб.:
Logos; Дюссельдорф: Голубой всадник, 2000. С. 153-162.
Кускова Екатерина Дмитриевна ( 1869-1958) - обществен­
ный и политический деятель, публицист. После Октябрь­
ского переворота 1917 г. издавала в Москве оппозиционную
большевикам газету 4Власть Народа~. В 1921 г. одна из ор­
ганизаторов Комитета помощи голодающим, разогнанного
властями. В 1922 г. выслана из России. В эмиграции пред­
седатель Политического Красного Креста, член комитета
пражского Земгора.
Муссолини Бенито (1883-1945) - фашистский лидер
Италии. Казнен.
Цветаева Марина Ивановна (1892-1941)- поэт, прозаик,
драматург, критик. В эмиграции с 1922 г. В 1939 г. вернулась
в СССР, где покончила с собой.
Шмелев Иван Сергеевич (1873-1950)- прозаик. В эмиг­
рации с 1922 г.
660

С.К. Маковский. Зинаида Гиппиус (1869-1945) (с. 502)
Впервые: МаковС1Шй С.К. На Париасе <~Серебряного века~.
Мюнхен: Центральное объединение политических эмигрантов
из СССР, 1962. С. 87-132. Печ. по изд.: Маковский С. Пор­
треты современников. М.: Аграф, 2000. С. 326-360 .
Маковский Сергей Константинович (1877-1962)- поэт,
критик, искусствовед, издатель. Один из основателей и ре­
дакторов журналов <~Старые Годы~ (1907-1915) и <~Апол­
лон~ (1909-1917). В эмиграции с 1920 г. В 1926-1932 гг.
заведовал литературно-художественным отделом парижекой
газеты <~Возрождение~.
Майков Аполлон Николаевич (1821-1897)- поэт.
Фруг Семен Григорьевич (1860-1915)- поэт.
Надсон Семен Яковлевич (1862-1887)- поэт.
Степанова Анастасия Васильевна - мать Гиппиус.
Н.Н. Берберова. Черная тетрадь (с. 543)
Впервые: Берберава Н.Н. The ltalics are mine / Authorized
translation of Philippe Radley. London and New York, 1969
(авторизованный перевод на английский язык). 1-е изд.
на рус. яз. - Берберава Н.Н. Курсив мой. Автобиография.
Мюнхен: Fink, 1972. Фрагменты книги печ. по републикации:
М.: Согласие, 1995. С. 473-474, 493-494, 496-497.
З.Н.Г.- Гиппиус.
Лорис-Меликов Иосиф Григорьевич- дипломат. В эмиг­
рации участник <~воскресений~ у Мережковских.
Оля- Ольга Борисовна Марголина (1890-1942)- чет­
вертая жена В.Ф. Ходасевича, погибшая в фашистском кон­
цлагере.
Маклаков Василий Алексеевич (1869-1957) - юрист,
публицист, депутат 2-4-й Государственных дум. Входил
в ЦК партии кадетов. Автор пяти мемуарных книг.
Тесленко Николай Васильевич (1870-?) -юрист, кадет.
В эмиграции с 1920 г.
Зайцевы: писатель Борис Константинович (1881-1972)
и его жена Вера Алексеевна (1879-1965); в эмиграции
с 1922 г.
Любимов Лев Дмитриевич (1902-1976)- публицист па­
рижской газеты <~Возрождение~. Н.Н. Бе6рберова: <~Выслан
из Франции в 1948 г. и поселился в Москве. В 1957 г. написал
книгу об эмиграции, первую в своем роде (<~На чужбине~)~.
661

Ставров Перикл Ставрович (1895-1955)- поэт, перевод­
чик. В эмиграции с 1920 г. Участник ~воскресений• уМе-'
режковских и собраний ~зеленой Лампы•.
Ладинекий Антонин Петрович (1896-1961) - прозаик,
поэт, публицист. В эмиграции с 1920 г. В 1925 г. стал одним
из организаторов парижского Союза молодых поэтов и пи­
сателей. В 1946 г. принял советское гражданство и в марте
1955 г. вернулся в СССР.
...проф. Михайлов... -
возможно, П.А. Михайлов, юрист,
читавший лекции в парижекой Сорбонне.
Кнорринг Ирина Николаевна (1906-1943) - поэтесса.
В эмиграции с 1920 г.
Лифарь Сергей Михайлович ( 1905-1986) - артист балета,
хореограф, педагог. В 1923-1929 гг. входил в труппу ~Русский
балет Дягилева• (Париж). В 1930-1977 гг. премьер, главный
балетмейстер, педагог в ~Гранд-Опера•. Основатель Париж­
ского института хореографии (1947) и Университета танца
(1957). Автор более 200 балетов и более 25 книг о балете.
Ма.мченко Виктор Андреевич (1901-1982)- поэт. С 1920 г.
в эмиграции. Завсегдатай ~воскресений• у Мережковских
и собраний ~зеленой Лампы•.
Булгаков Сергей Николаевич (1871-1944) - философ,
богослов, публицист, общественный деятель. В 1918 г. принял
священство. С 1922 г. в эмиграции.
Евлогий (в миру Александр Семенович Георгиевский;
1868-1946) - митрополит, церковный и общественный де­
ятель. С 1919 г. в эмиграции.
Мшиоти Николай Дмитриевич ( 1874-1962) -живописец.
С 1920 г. в эмиграции.
Александр II (1818-1881) - российский император с 1855 г.
~Фауст• (1908-1832)- трагедия И.В. Гете.
~Божественная Комедия• (1307-1321) - поэма Данте
Алигьери.
Л.Н.Г.- Лев Николаевич Гумилев (1912-1992), историк,
географ, сын Н.С. Гумилева и А.А. Ахматовой, подвергав­
шийся репрессиям в 1930-1950-х гг.
Ахматова Анна Андреевна (1889-1966)- поэтесса.
Муж в .могше, сын в тюрьме...
-
А.А. Ахматова. ~тихо
льется тихий Дон... • (1938).
Власов Андрей Андреевич ( 1901-1946) -генерал-лейтенант
(1942). В Великую отечественную войну командующий 2-й
662

Ударной армией, оказавшейся весной 1942 г. в окружении.
Попав в плен, возглавил антисоветский ~комитет освобож­
дения народов России• и сформировал ~Русскую освободи­
тельную армию•, называвшуюся ~власовской•. После войны
повешен в Москве.
Краснов Петр Николаевич (1869-1947) - генерал-лей­
тенант (1917}, историк, писатель, один из вождей Белого
движения в гражданскую войну и в эмиграции. В 1944 г.
возглавил созданное фашистами Главное казачье управле­
ние. 7 мая 1945 г. сдался в плен англичанам и передан ими
советской военной администрации. Повешен в Москве.
Я лопухи любwtа и крапиву... -
Ахматова. Ива (1940).
~Годовщину последнюю праздную• - стихотворение Ах­
матовой ~годовщину последнюю празднуй... • (1939).
Один идет прям'Ы.М путем... -
стихотворение Ахматовой;
опущены две строки: ~и ждет возврата в отчий дом, 1 Ждет
прежнюю подругу• (1940).
М.С. Шагинлн. •Увижу ту, чьи стихи дали моей жизни
новое содержанье• (с. 546)
Печ. по изд.: Шагинян М. Человек и время. История чело­
веческого становления. М.: Художественная литература, 1980.
Фрагменты книги. С. 268-272, 328-329, 333, 340-347, 350-352,
358-359,362-364,379-384,393-396,400-401,403-405,445.
Лина - Магдалина Сергеевна Шагинян, сестра писа­
тельницы .
...дшtь радищевекого ~из Петербурга в Москву•... -
А.Н. Ра­
дищев. Путешествие из Петербурга в Москву (1790).
.. .Алеша Карамазов чувствовшt нечто подобное к своему
~cmapUJJ•· - Алеша Карамазов
-
герой романа Ф.М. До­
стоевского ~Братья Карамазовы• (1879-1880}, воспитанник
старца-праведника Зосимы.
Обломов- герой одноименного романа (1859) И.А. Гон­
чарова.
Александр Александрович Мейер (1875-1939)- религи­
озный мыслитель, философ-культуролог, публицист. Один
из теоретиков ~мистического анархизма• (наряду с Г.И. Чул­
ковым). Участник дискуссий в Религиозно-философском
обществе. В 1910-е гг. взгляды Мейера и Гиппиус на сов­
ременное общественное движение во многом совпадали.
В 1918 г. один из учредителей Вольной философской ассо-
663

циации (Вольфилы). В декабре 1928 г. арестован и отправлен
в Соловецкий концлагерь. Отбыл срок в 1935 г.
Каблуков Сергей Платонович (1871-1919) - педагог,
музыкальный критик, секретарь петербургского Религиозно­
философского общества.
Нечаев Александр Павлович (1866-?) - ученый нату­
ралист, педагог.
И.В. Одоевцева. На берегах Сены (с. 574)
Печ. по изд.: Одоевцева И. Избранное. М.: Согласие, 1998.
Фрагменты книги. С. 657-664, 679-682, 584.
Алданов Марк Александрович (наст. фам. Ландау; 1886-
1957)- прозаик, драматург, критик, литературовед, публи­
цист, историк. В эмиграции с марта 1919 г. Вел литературные
отделы в газетах ~дни~ и ~возрождение~. Один из осно­
вателей (совместно с М.О. Цетлиным) ~нового Журнала~
в Нью-Йорке (1942).
Фельзен Юрий (наст. имя и фам. Николай Бернгардович
Фрейденштейн; 1895-1943)- прозаик. Погиб в фашистском
концлагере.
Поплавский Борис Юлианович (1903-1935)- поэт, про­
заик. С 1919. г. в эмиграции.
Варшавский Владимир Сергеевич ( 1906-1977) - прозаик,
публицист. С 1926 г. в Париже.
Дикой- псевдоним Бориса Владимировича Вильде ( 1903-
1942), поэта, критика, филолога, этнографа, расстрелянного
фашистамй.
ЛOXfJtlUICUЙ Николай Александрович- генерал, брат НА Тэф­
фи. В апреле 1916 г. его 1-я Особая пехотная бригада выса­
дилась в Марселе.
Пимен - монах-летописец, персонах драмы А. С. Пушкина
~Борис Годунов~ (1824-1825).
Сент-Бёв Шарль Огюстен ( 1804-1869) - французский
критик и поэт.
Ирина Владимировна- Одоевцева.
Оцуп Николай Авдеевич (1894-1958) - поэт, критик,
прозаик, драматург, литературовед. В эмиграции с 1922 г.
... ~Что
пройдет, то будет .мшю~. Тонкий психолог Жу­
ковский. - Из стихотворения А.С. Пушкина ~Если жизнь
тебя обманет~ (1825). У В.А. Жуковского в стихотворении
~путешественник~ (1809) эта мысль выражена так: ~счастье
вижу в отдаленье, / Все, что мило,- мнится - там!~.
664

Сафо ( Сапфо) - древнегреческая поэтесса VII-VI вв.
до н.э. Жила на о. Лесбос, где организовала кружок знат­
ных девушек и обучала их музыке, пению, танцам и сти­
хосложению. Из-за несчастной любви покончила с собой,
бросившись со скалы.
Шаршун Сергей Иванович (1888-1975)- прозаик, поэт,
живописец, график. С 1914 г. жил за границей.
Элюар Поль (наст. имя Эжен Грендель; 1895-1952) -
французский поэт, один из вдохновителей Движения Со­
противления.
В.С. Яновский. Поля Елисейские (с. 585)
Вп~рвые: Яновский В.С. Поля Елисейские: Книга памяти.
Нью-Иорк: ~серебряный век~. 1983; СПб.: Пушкинский
фонд, 1993. Фрагмент книги. С. 129-131.
Яновский Василий Семенович (1906-1989) - прозаик,
врач. В эмиграции с 1922 г.
Закович Борис Григорьевич ( 1907-?) -поэт. В эмиграции
с 1920 г. В 1944-1945 гг. возглавлял просоветскую газету
~Русский патриот~.
Маркс Карл (1818-1883)- философ, социолог, осново­
положник марксизма, утопического учения о неизбежности
перехода к коммунизму в результате пролетарекой революции
и установления диктатуры пролетариата.
Гитлер Адольф (наст. фам. Шикльгрубер; 1889-1945) -
фюрер национал-социалистической партии (с 1921), глава
германского фашистского государства (с 1933 г.).
Гершеикрон (Гершенкройн) Габриэль Осипович - критик,
публицист.
Жанна д'Арк (1412-1431)- народная героиня Франции,
возглавившая в 1429 г. армию в войне с англичанами. Попала
в плен и была приговорена к сожжению на костре. Похоро­
нена в Руане. В 1920 г. католической церковью причислена
к лику святых.
Шарль де Голль (1890-1970)- президент Франции в 1959-
1969 гг.
Пруст"Марсель (1871-1922)- французский прозаик.
РинШlьдо Петрович Кюфферле (1903-1955)- поэт, про­
заик, переводчик, скульптор.
Энгельс Фридрих (1820-1895) - немецкий мыслитель
и политический деятель, один из основоположников марксизма.
665

Павлов Иван Петрович (1849-1936)- физиолог
~Числа~ (Париж, 1930-1934) -журнал под редакцией С.В. ,
де Манциарли и Н.А. Оцупа, проводившего литературные
вечера. В активе журнала - Гиппиус.
~Круг~ (Париж, 1935-1939) - литературное общество
молодых писателей, возглавлявшееся И.И. Фондаминским.
Иванович-Талин- Португейс Семен Осипович (псевд. Ст.
Иванович, В.И. Талин; 1880-1944)- публицист. В эмигра­
ции с 1920 г.
Ю.К. Терапиано. Литературная жизнь русского Парижа
за полвека (1924-1974) (с. 590)
Печ. по изд.: Терапиано Ю. Литературная жизнь русского
Парижа за полвека (1924-1974): Эссе, воспоминания, статьи.
Сост. Р. Герра и А. Глезер. Париж: Альбатрос; Нью-Йорк:
Третья волна, 1987. С. 38-103.
Ремизов Алексей Михайлович (1877-1957) - прозаик,
драматург, критик, публицист. С 1921 г. в эмиграции.
Демидов Игорь Платонович (1873-1946)- политический
деятель, журналист. В 1917 г. товарищ министра земледелия
Временного правительства. С 1920 г. в эмиграции, где был
помощником редактора П.Н. Милюкова в газете ~последние
Новости~.
Федотов Георгий Петрович (1886-1951)- философ, бо­
гослов, публицист, критик. В эмиграции с 1925 г.
Бахтин Николай Михайлович (псевд. Н. Боратов; 1894-
1950) - филолог-классик, философ, критик, поэт. В 1918 г.
в рядах Добровольческой армии. С 1919 г. в эмиграции в Па­
риже. С 1932 г. в Великобритании.
Кельберин Лазарь Израилевич ( 1907-1975) - поэт, критик.
Раевский Георгий (наст. имя Георгий Авдеевич Оцуп;
1897 -1963) - поэт.
Некрасов Николай Алексеевич (1821-1877)- поэт, про­
заик, публицист.
Червинская Лидия Давидовна (1906-1988) -поэт, про­
заик, критик. С 1920 г. в эмиграции.
Iёльдерлин Фридрих (1770-1843) - немецкий поэт-ро­
мантик.
Платон (428 или 427-348 или 347 до н.э.)- древнегре­
ческий философ.
Стендаль (наст. имя и фам. Анри Мари Бейль; 1783-1842)-
французский прозаик, историк.
666

Софиев Юрий (наст. фам. и имя Бек-Софиев Юрий Бо­
рисович; 1899-1975)- поэт.
Дикой-Вшьде Б.- Вильде Б.В.
Левицкий Анатолий Сергеевич (1901-1942)- антрополог.
В эмиграции с 1918 г. Герой французского Сопротивления.
Расстрелян фашистами.
Фохт Всеволод Борисович (1895-1941)- поэт, прозаик.
Энzелыардт Лев Евгеньевич, барон (1895-1944)- поэт.
Штейzер Анатолий Сергеевич, барон ( 1907-1944) - поэт,
прозаик, публицист.
Л.В. Иванова. Воспоминания (с. 615)
Печ. по изд.: Иванова Л. Воспоминания. М.: РИК ~Куль­
тура•, 1992. С. 241-244 .
Иванова Лидия Вячеславовна ( 1896-1985) - композитор,
музыкальный педагог, мемуарист. Дочь Вяч.И. Иванова.
667

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Абрамович Н.Я. 63-70,
146, 623, 629
Августин 63
Адамович Г.В. 309-312,
366, 417-420, 456-466,
492,498,505,574,579,
581, 584, 590, 594, 600,
601, 634, 635, 65~ 657
Азеф Е.Ф. 162, 274, 630
Аксаков И.С. 627
Аладьин А.Ф. 409
Алданов М.А. 367, 370,
574-580, 587, 589, 592,
594, 646, 664
Александр 11 472, 544, 630,
662
Александр 111 320, 472
Александр 1 Карагеоргие­
вич 332, 368, 462
Александра Федоровна
304, 635
Александров 412, 413
Александрович Ю. 146
Алексеев М.В. 645
Амфитеатров А.В. 148, 565,
629
668
Андерсен Х.К. 242, 632,
651
Андреев Л.Н. 80, 115, 129,
145, 146, 311, 561, 624,
635
Андреева А.А. 351, 643
Андреева М.Ф. 336
Андриевский (Андреевс-
кий) С.А. 344-346, 348,
349,392,405,641,654
Аничков Е.В. 136, 626
Анненский И.Ф. 78-86,
452, 461, 508, 516, 624
Аннунцио Г. -
см. Д'Аннунцио Г.
Антоний 334
Антонин 647
Арабажин К.И. 389, 652
Арцыбашев М.П. 80, 123,
146, 157, 307, 624, 629
Аскольдов С.А. 392, 405,
653
Ахматова А.А. 311, 312,
463, 544, 545, 635, 662,
663
Ашешов Н.П. 277-295, 633

Байрон Дж. Г. 76
Бакст Л.С. 392, 405, 491,
648, 655
Балавинекий С.А.354, 644
Балтрушайтис Ю.К. 346,
349-351, 642
Бальзак О. де 132, 627
Бальмонт К.Д. 55, 81, 125,
127,147,256,327,343,
344,353,458,517,543,
563, 623
Баратынский Е.А. 316, 417,
516,539
Баррос М. 200, 202, 631
Бартенев Ю.П. 349-351,
353, 642
Барцал А.И. 414, 656
Барятинский В.В. 389,
652
Батюшков Ф.Д. 293, 294,
634
Бахарева Н.Д. 280, 633
Бахметьев Б.А. 296
Бахтин Н.М. 584, 593, 666
Бедекер 373, 648
Бекетона М.А. 392, 653
БеличА.А. 332-334,368
Белый А. 74-77, 81, 99,
117, 132, 133, 135, 136,
138, 140, 323, 326, 327,
348,350,352,353,356,
382-416,421,422,453,
460,463,491,499,504,
517,560,561,563,587,
624, 642, 650-655
Бенуа А.Н. 142, 411
Берберона Н.Н. 331-340,
543-545, 640, 647,
661
Бердслей О. 383, 651
Бердяев Н.А. 99, 114, 116,
117, 338, 392, 400, 405,
406,421-423,592,656
Бирбаум О.Ю. 54, 622
Блейк У. 517
Блок А.А. 81, 98, 123, 132,
135-139,141,312,296,
304,305,323,326,327,
356,357,363,372,379-
381,387,388,392,393,
395,397,398,400-403,
405, 406, 418, 419, 421,
453,456,458,460,461,
491,492,505,509,517,
560,561,563,564,628,
640, 648, 652-657
Блок Л.Д. 402, 403, 406,
654
Боборыкин П.Д. 274, 344,
641
Богров Д.Г. 160, 630, 659
Бодлер Ш. 132, 134, 413,
627
Бонч- Бруевич М.Д. 322,
639
Бородин А.П. 621
Боткин В.П. 131, 132, 626
Бреюковекая (Брешко-
Брешковская) Е.К. 338
Брюсов В.Я. 55, 56, 59,
75, 77, 81, 93, 127, 147,
256,304,305,326,327,
340,343-353,376,377,
383-385, 387, 390, 391,
405,415,421,480,492,
506, 517, 563, 580, 640,
641, 652
Бубнов Н.Н.467, 658
Бугаев 2-й Б.Н. - см. Бе­
лый А.
669

Бугаев Н.В. 348, 642
Бугсгевден (Буксгевден)
0.0. 413, 642
Буксгевден Р.О. 413, 655
Булгаков С.Н. 114, 319,
392,405,406,421,499,
543, 655, 662
Бунаков - см. Фондаминс­
кий и.и.
Бунин И.А. 251, 296,
313-314,325,326,330,
333-335, 354-371,
374,375,458,465,491,
493, 498, 589, 591, 592,
635-637, 643, 644,
646
Бунина В.Н. 354-371, 590,
592, 643, 646
Балицкая Л.Н. 327
Валитевекий К.Ф. 414,
656
Варшавский В.С. 575, 593,
664
Вейнберг Петр И. 495
Венгеров С.А. 121, 123,
142, 625, 628
Венгерова З.А. 392, 405,
653
Вербицкая А.Н. 235, 631
Верлен П. 54, 134, 461, 509,
622
Верн Ж. 351, 643
Верхарн Э. 54, 134, 346,
622
Верховский А.И. 323, 639
Веселовский Александр Н.
133, 628
Вильгельм 11 281, 634
670
Вильде Б.В. 575, 605, 664,
667
Вилькипа Л.Н. 394, 398,
653
Винчи - см. Леонардо
да Винчи.
Витгенштейны 474
Витrе С.Ю. 636
Вишняк М.В. 370,490-501,
592, 636, 660
Владимиров В.В. 389, 653
Власов А.А. 544, 662
Вогюэ Э.М. де 627
Волжский (Глинка А.С.)
400,405,421,654
Воладарекий В. 360, 645
Волошин М.А. 506
Волынский А.Л. 5-7, 43,
71-73, 350, 352, 353,
355, 492, 623, 624,
643
Вольтер Ф.М.А. де 131,
358, 626
Вордеворт У. 315, 637
Борт Ш. 234, 632
Врангель П.Н. 364
Вырубова А.А. 304, 305,
635
Вьелэ-Гриффин Ф. 54, 622
Гамсун К. 54, 130, 131, 134,
238, 622
Ганнибал 627
Гапон Г.А. 391, 653
Гаршин В.М. 130, 147
Гауптман Г. 54, 622
Гегель Г.В.Ф. 283, 284
Гейденетам (Хейденстам)
к.г.в. фон 54, 622

Гейне Г. 277, 633
Гельвеций К.А. 197, 631
Гельдерлин И.Х.Ф. 517,
603, 666
Гельмгольц Г.Л.Ф. 75, 624,
Герель Г. 658
Герра Р. 666
Герценштейн М.Я. 655
Гершензон М.О. 421
Гершеикрон Г.О. 665
Герье В.И. 350, 643
Гессен И.В. 333
Гессен С.О. 467, 658
Гете И.В. 75, 76, 129, 303,
303, 454, 630, 662
Геттнер Г.Т. 133, 627
Гиппиус В.В. 279, 290, 316,
634
Гиппиус Н.Н. 386, 391, 400,
401,403,407,552,556,
652, 657
Гиппиус Т.Н. 386, 391,
398-401,403,407,552,
555, 556, 652, 657
Гитлер А. 331, 500, 585,
594, 601, 605-607, 665
Глезер А. 666
Глинский Б.Б. 6
Гоголь Н.В. 100, 129, 132,
291, 362, 379, 440, 621,
625, 647, 651
Голицыны 197
Голль Ш. де 587, 665
Гончаров И.А. 30, 130, 663
Гораций Квинт Флакк 632
Горнфельд А.Г. 121, 123,
625, 629
Городецкий С.М. 81, 89, 98,
134, 135, 143, 145-147,
151, 628
Горький М. 114-116, 129,
141, 142, 147, 150, 236,
311, 322, 323, 336, 338,
345,352,357,372,495,
558, 561, 628, 635, 648,
660
Гофман М.Л. 87-94, 624
Гофмансталь Г. фон 54,
622
Греко - см. Эль Греко.
Грибоедов А.С. 131,
576,621, 627, 634
ГригоровичД.В. 305,495
Григорьев Ап. А. 627
Грин М. 643
Грушко Н.В. 279, 633
Гукасов А.О. 313, 636
Гумилев Л.Н. 662
Гумилев Н.С. 311, 312, 411,
415,416,457,491,509,
635, 656, 662
Гуриелли О.Г. 280, 633
Гусев-Оренбургский С.И.
145
Гюго В. 131, 162, 626,
630
Гюисманс Ш.М.Ж. 134, 628
Давиденков Н. 544, 545
Данилевский Г.П. 438, 657
Д'Аннунцио Г. 130
Данте А. 441, 454, 540, 541,
604, 615, 657, 662
Дарвин Ч. 106
Демидов И.П. 592, 666
Деникин А.И. 645
Джойс Дж. 517
Дикой - см. Вильде Б.В.
Дион 600
671

Добролюбав А.М. 55, 136,
253,316,343,344,348,
387, 506, 622, 633, 641,
652
Доде А. 634
Дорошевич В.М. 565
Достоевский Ф.М. 72, 73,
100, 130, 132, 160, 161,
205, 226, 227, 230, 237,
238, 246, 248, 250, 251,
261,291,316,317,359,
374,379,380,419,440,
470, 528, 573, 621, 625,
627, 631-633, 637, 644,
649, 656, 659, 663
Дурнов М.А. 349, 642
Духанин Н.Н. 645
Дягилев С.П. 394, 448, 499,
555, 653
Евлогий 364, 543, 662
Екатерина 11 131, 627
Емельянов- Коханекий А. Н.
75, 624,
Есенин С.А. 312, 372, 373,
647, 648
Жанна д'Арк 587, 606, 607,
665
Железняков А.Г. 659
Жеребков Ю.С. 500
Жид А. 312, 635
Жорес Ж. 385, 392, 402,
408-411, 651
Жуковская-Лисенка Н.Ю.
280, 633
Жуковский В.А. 417, 579,
664
672
Жураковский Е.Д. 351, 643
Зайцев Б.К. 149, 251, 333,
334, 366, 367, 370, 543,
544, 592, 647, 661
Зайцева В.А. 366, 370, 543,
647, 661
Закович Б.Г. 588, 665
Закржевский А.К. 203-232,
631
Зелинский Ф.Ф. 421
Зензинов В.М. 600, 601
Зибек Г. 468, 658
Зиновьева-Аннибал Л.Д.
649
Злобин В.А. 334, 339, 356,
358, 370, 424-445,
470-473,491,497,499,
502, 520, 542, 543, 544,
579, 581, 585, 587, 590,
596, 600, 608-614, 643,
648, 656, 658, 660
Золя Э. 132, 627
Зудерман Г. 202, 631
Зуров Л.Ф. 370
Ибсен Г. 54, 622,
Иванов Вяч. И. 81, 98,
137-139,319,379,405,
421, 457, 461, 468, 511,
517,543,560,564,615,
616, 649, 667
Иванов Г.В. 575, 579, 581,
583, 584, 588, 592-594,
607
Иванов Е.П. 400, 654
Иванов- Разумник Р.В. 372,
648, 654

Иванова Л.В. 615-618, 667
Иванович Ст. - см. Порту­
гейс С.О.
Измайлов А.А. 233-243,
631, 632
Ильин И.А. 314, 636
Иоанн Грозный 355
Иоллас Г.Б. 655
Иорданский Н.И. 123, 626
Ишимова А.О. 632
Каблуков С.П. 664
Каменев Л.Б. 95-118, 625
Каменев Ю.- см. Каме-
нев Л.Б.
Камкин В.П. 612
Капнегисер Л.И. 311, 635
Кант И. 198, 201, 394, 400,
631
Кантор М.Л. 656
Карташёв А.В. 322, 354,
380,384,386,391,398,
400, 403, 421, 499, 543,
552, 555, 556, 568, 644,
654
Кельберин Л.И. 593, 600,
602, 666
Керенский А.Ф. 319-322,
334, 335, 336, 360, 366,
449,473,493,499,587,
594-596, 659
Киплинг Р. 55
Кистяковский Б.А. 421
Клемансо Ж. 412, 655
Клинанекий С.А. 322, 639
Клодт П.К. 351, 656
Клюев Н.А. 648
Книжник И.С. 412, 413,
655
Кнорринг И.Н. 543, 662
Кнут Д. 593
Ковалевский М.М. 130, 626
Коневекой И.И. 54-60,
316, 348, 506, 622
Кони А.Ф. 397, 654
Коринфский А.А. 352
Корнилов Л.Г. 321, 360,
645
Короленко В.Г. 136, 628
Кранихфельд В.П. 629
Краеникав-Штамм 394
Краснов П.Н.544, 663
Крепе 297
Кривошеин А.В. 360, 644
Кронер Р. 658
Крученых А.Е. 329, 517
Крылов И.А. 18, 426, 651,
656
Кублицкая- Пиоттух А.А.
392,406,653,655
Кузмин М.А. 81, 124-125,
149, 304, 517, 626
Кузнецова Г.Н. 367, 646
Кульман Н.К. 369
Куприн А.И. 333, 334, 354,
362, 367, 368
Курсинекий А.А. 343, 350,
641
Кусикав А.Б. 363, 646
Кускова Е.Д. 363, 493,
660
Кутепав А.П. 364, 646
Кюфферле Р.П. 665
Лавров А.В. 650, 651
Ладинекий А.П. 543, 595,
605, 662
Ламартин А. 160, 630
673

Лапсон Г. 130, 133, 626
ЛевицкийА.С. 605,667
Лейбниц Г.В. 350, 643
Леконт де Лиль Ш. 311,
631
Ленин В.И. 323,336, 337,
362, 639, 660
Леонардо да Винчи 100,
345, 606, 625, 652
Леонтьев К.Н. 307
Лермонтов М.Ю. 25, 129,
303,417,428-430,445,
508, 509, 522, 604, 626,
630,657
Лесков Н.С. 147,589
Лилиенкрон Д. фон 54, 622
Липпс Т. 75, 624
Лифарь С.М. 543, 662
Ллойд Джордж Д. 338
Лопатин Л.М. 350, 643
Лорис-Меликов И.Г. 487,
544, 661
Лорис-Меликов М.Т. 472,
659
Лосский Н.О. 405, 653
Лохвицкая М.А. 235, 327,
580, 632
ЛохвицкийН.А.576,664
Лукутин 480
Луначарский А.В. 118, 123,
323, 625, 645
Лундберг Е.Г. 244-265,
392, 394, 405, 632, 633,
647
Львов Г.Е. 319, 320, 637
Львов Н.Н. 313, 636
Львов- Рогачевекий В.Л.
126-142, 626
Любимов Л.Д. 543, 661
Любошиц С.Б. 640
674
Лютер М. 526, 651
Майков Ап. Н. 305, 495,
504, 661
Маклаков В.А. 338, 543,
661
Маковский К.Е. 631
Маковский С.К. 233, 368,
502-542, 592, 64~ 661
Малларме С. 132, 627
Мамченко В.А. 543, 584,
588, 596, 600, 602, 605,
607-609, 662
Манасевич-Мануйлов И.Ф.
411,413,655
Мандельштам Ю.В. 595,
600, 602, 603, 607
Манухина Т.И. 325, 326,
369, 371, 640, 647
Манциарли С.В. де 666
Марголина О.Б. 661
Маркони Г. 617
Маркс К. 405, 585, 665
Мародон 410, 655
Мартов Л. 118, 625
Масарик Т. 332
Мачтет Г.А. 75, 624
Маяковский В.В. 296-297,
634
МейерА.А. 558,570,663
Мейерхольд В.Э. 123, 293,
323, 338, 626, 633
Мелешин- Вронский 660
Мельгунов С.П. 366
Мельников-Печерский
п.и. 236, 632
Мережковский Д.С. 91,
98, 99, 106, 107, 117,
127, 129, 130, 133, 147,
148,165,198,199,200,
213, 234, 235, 245, 248,

250, 257, 279, 290-292,
296,315,318,322,323,
327, 333-335, 338, 339,
343-376,378-416,421-
425,428,430-442,444,
446-455,460,462,464,
467-469, 472-475, 478,
486,487,491,497-500,
502,506,511-513,518,
520, 529, 540, 543, 550,
552, 554-558, 560-562,
564, 566-574, 580-598,
604-617, 623, 625,
631, 632, 639, 644, 645,
648-652, 654-659, 661
Метерлинк М. 54, 205, 344,
622, 641
Метпер Э.К. 653
Мелешин-Бронекий 474,
660
М. Ив. - см. Пантю­
хов м.и.
Микулич В. 235, 632
Милиотти Н.Д. 370, 544,
647, 662
Мильтон Д. 160, 629
Милюков П.Н. 102, 314,
333, 334, 336, 362, 367,
586, 646, 655, 666
Минор О.С. 338
Минский Н.М. 54, 71, 106,
127, 130, 256, 344, 355,
380,392,394,405,409,
411,492,623,641,653
Минцлова А.Р. 344, 350,
641
Миролюбов В.С. 448,
Миртов О. 280, 633
Михаил (П.В. Семенов)
324, 385, 572, 639
~ихайлов П.А. 543, 662
~ихайловский Н.К. 5-23,
147, 250, 621, 629
~ицкевич А. 604
Мочульекий К.В. 298-302,
457, 592, 634
Мстиславский С.Д. 320,
321, 638
Муссолини Б. 493, 615,
616, 660
Мутер С. 133, 627
Мятлев Н.П. 652
Набоков В.В. 326, 330, 334
Надсон С.Я. 248, 504, 505,
640, 661
Наполеон 111 630
Неведомекий М. 625
Некрасов Н.А. 132, 137,
139,140,417,599,600,
628, 635, 666
Немирович-Данченко Вас.
и. 331, 368, 647
Нечаев А.П. 664
Николай 1 637
Николай 11 336, 339, 472,
646, 658
Николюкип А.Н. 650
Ницше Ф. 5, 76, 106, 130,
143, 157, 181, 198, 199,
343, 559, 626
Новгородцев П.И. 421
Новиков Н.И. 131, 627
Нозьер В. 586, 587
Нувель В.Ф. 394, 405, 653
Образцова Е.И. 351, 353,
643
675

Одоевцева И.В. 370, 574-
584, 594, 606, 607'
664
Онегин А.Ф. 414, 656
Оствальд В.Ф. 75, 624
Островский А.Н. 21, 621
Оцуп Г.А. 595, 666
Оцуп Н.А.579, 66~ 666
Павлов И.П. 588, 666
Павлов Н.М. 353, 643
Павлова К.К. 344, 641
Палеолог М. 322, 365, 639
Палкип К.П. 343, 641
Пантюхов М.И. 349
Перикл 49
Перовская С.Л. 161, 630
Перцов В.П. 649
Перцов П.П. 392, 352, 405
Петр 1 317, 345, 350
Петровский А.С. 348, 350,
389, 642, 652
Печковский А.П. 389, 652
Пешехонов А.В. 123, 493,
626
Пильский П.М. 143-151,
318-324, 628, 637
Пирожков М.В. 401-403,
654
Писарев Д.И. 327, 329
Писемский А.Ф. 236, 632
Питирим 339
Пифагор 552
Плаксин 350
Платон 603, 666
Плеве В.К. 319, 638
Плеханов Г.В. 194-202, 631
Плещеев А.Н. 305, 495
По Э. 134, 628
676
Победоносцев К.П. 382,
439, 651
Полонекий Я.П. 305, 495,
505
Поляков С.А. 344, 350, 642
Поплавский Б.Ю. 575, 579,
581, 584, 593, 595, 664
Португейс С.О. 145, 146,
309-312, 589, 592, 629,
635, 666
Потресов А.Н. 119-123,
625
Прокопович С.Н. 363
Протопопов А.Д. 319, 638
Пруст М. 587, 665
Пушкин А.С. 25, 65, 76, 79,
80, 124, 127, 129, 133,
160, 303, 379, 414, 417,
418, 461, 509, 512, 590,
624, 625, 627, 634, 651,
656, 664
Пшибышевский С. 200, 631
Пяст В.А. 380, 405, 650
Радищев А.Н. 131, 133,
626, 627, 663
Раевский Г. -
см. Оцуп Г.А.
Распутин Г.Е. 336, 338, 339,
364
Рачинский Г.А. 350, 643
Рачковский П.И. 413, 655
Редько А.М. 152, 153, 629
Редько Е.И. 152, 153, 629
Рембо А. 517
Ремизов А.М. 333, 334,
403, 421, 491, 560, 592,
666
Ренан Ж.Э.106

Ренар О. 552
Репье А. де 54, 622,
Риккерт Г. 411, 467, 468,
658
Розанов В.В. 127, 289,
305-308, 327, 348, 350,
369, 380-382, 391, 392,
403, 404, 409, 421, 437,
438, 448, 464, 500, 521,
634, 649, 650, 657
Розенталь Л.М. 352
Романов Н.Н. 319, 637,
647
Романовы 339
Рапс Ф. 383, 384, 651
Рапшин В.- см. Савин-
ков Б.В.
Руднёв В.В. 354, 592, 643
Рузский Н.В. 322, 639
Рылеев К.Ф. 131, 626
Саблин М.П. 131
Савинков Б.В. 321, 335,
354, 360, 361, 365, 403,
448, 449, 638, 645
Саводник В.Ф. 350, 642
Садовской Б.А. 166-167,
630
Салтыков- Щедрин М. Е.
236, 237, 632
Сафо 580, 665
Святополк-МирскийД.П.
315-317, 366, 637
Северянин И. 580
Седых А. 374, 375, 648, 649
Семенов Л.Д. 392, 653
Сент-Бёв Ш.О. 577, 664
Сергеев-Ценский С.Н. 144,
145, 196, 307
Сергей Александрович 638
Сикорский И.А. 307
Сирин - см. Набоков В.В.
Скабарь 370
Скабичевский А.М. 24-53,
147, 621, 629
Скворцов В.М. 349, 642
Скрябин А.Н. 349, 642
Случевский К.К. 59,
344,539
Смирнов А.А. 380, 394,
400, 650
Созонов Е.С. 638
Соколов М.И. 642
Соколов Н.Д. 321, 638
Соколова Д.П. 426, 476,
656
Соловьёв Вл. С. 97, 248,
327,357,379,381,499,
642, 523, 564, 644,
651
Соловьёв М.С. 347, 348,
382,383,384,387,642,
650, 651
Соловьёв С.М. 649
Соловьёва О.М. 347, 348,
352, 382, 384, 387'
389, 390, 642, 650-
652
Соловьёва П.С. 82, 376,
380, 405, 649
Сологуб Ф.К. 56, 59, 72,
73, 80, 96, 123, 127, 147,
247, 256, 303, 308, 327,
392, 394, 398, 405, 421,
465,496,517,560,564,
624, 625
Соломон 358, 644
Сомов К.С. 373, 392, 648
Софиев Ю. 605, 667
677

Ставров П.С. 543, 605, 662,
666
Стендаль 603, 666
Степанова А.В. 425, 504,
657, 661
Степун Ф.А. 411, 467-469,
493, 657
Столыпин П.А. 313, 472,
630, 636, 659
Страхов Н.Н. 627
Струве П.Б. 102, 114, 122,
311, 314, 319, 367, 369,
392, 397, 408, 421, 636,
637, 653, 654
Суворин А.С. 495
Суворов А.В. 316, 637, 658
Суинбёрн А.Ч. 55, 622
Сытин И.Д. 322, 564, 639
Талин В. - см. Порту­
гейс С.О.
Таманин Т.- см. Манухи­
наТ.И.
Тард Г. 628
Терапиано Ю.К. 451-455,
575, 579, 581, 584,
590-614, 657, 666
Тереза Лизьеская, св. 63,
588, 616, 623
Тернавцев В.А. 381, 448,
650
Тесленка Н.В.543, 661
Тихомиров Л.А. 382, 651
Тихон (В.И. Белавин) 365,
646
Тициан 566
Толстая А.Л. 325, 640
Толстая С.А. 417, 656
Толстой А.К. 417
678
Толстой Л.Н. 127, 130, 150,
161, 237, 245, 343, 359,
366, 382, 400, 440, 461,
462,495,560,562,564,
624, 628-630, 632, 640,
646, 649, 654, 656
ТроцкийЛ.Д.323,337, 639
Трубецкая 350
Трубецкой Е.Н. 122, 319,
421, 626, 638
Трубецкой С.Н. 349, 350,
382, 642
Туган-Барановекий М.И.
102, 625
Тургенев И.С. 130-132,
147, 160, 627, 629, 634
Тыркова-Вильямс А.В.
446-450, 657
Тэн И. 133, 627
Тэффи Н.А. 319, 333, 544,
545, 575-579, 592, 632,
664
Тютчев Ф.И. 92, 132, 316,
417,481,512, 63~ 660
Уайльд О. 351, 643
Уваровы 560, 570
Уитмен У. 134, 628
Урицкий М.С. 360, 635,
645
Успенский В.В. 380, 649
Федотов Г.П. 592, 593, 666
Фельзен Ю. 575, 579, 584,
588, 595, 600, 601,
607-609, 664
Фет А.А. 132, 326, 327, 351,
640,643

Фехнер Г.Т. 75, 624
Фигнер В.Н. 161, 322, 630
Филоненко М.М. 321, 360,
645
Философов Д.А. 655
Философов Д.В. 99, 142,
198-200,234,335,365,
372,380,384,386,391,
392, 394, 395, 398, 400,
406, 408, 410-413,
422, 441, 448, 467, 468,
470,471,476,478,499,
512,537,541,543,552,
554-556, 567, 569, 573,
633, 648, 649, 651, 654,
655, 658
Флексер- см. Больше­
кий А.Л.
Флобер Г. 130, 433, 626
Флоренский П.А. 307, 319,
637
Фолькельт Х. 75, 624
Фонвизин Д.И. 131, 626
Фондаминский И.И. 334,
335, 365, 370, 448, 449,
488, 497, 499, 590, 592,
646
Фофанов К.М. 56, 59, 130,
130, 147, 327
Фохт В.Б. 667
Франк С.Л. 405, 421, 655
Франс А. 372, 648
Фруг С.Г. 504, 661
Хлебников В. В. 329, 517
Ходасевич В.Ф. 325-330,
333, 368, 370, 374, 546,
491, 498, 592, 594, 605,
609, 640, 661
Хомяков А.С. 643
Хомяков Д.А. 353, 512, 643
Цветаева М.И. 333, 459,
463, 493, 660
Цетлин М.О. 370, 587, 590,
645, 646, 664
Цетлин (Цетлина) М.С.
361, 362, 370, 645
Чайковский Н.В. 338, 354,
644
Червинская Л.Д. 600, 602,
666
Черниговец- Вишневскмй
Ф.В. 352
Чернов В.М. 320, 365, 493
Чернышевский Н.Г. 131,
334, 627
Честертон Г.К. 312
Чехов А.П. 61, 62, 73, 95,
95, 102, 110, 129, 130,
147, 280, 290, 421, 461,
495, 588, 623, 629,
633
Чинизелли С.Г. 322, 639
Чудовский В.А. 152-165,
629
Чуковский К.И. 150, 165,
266-276, 630, 633
Чулков Г.И. 61-62, 98, 99,
376-381, 392, 405, 623,
649, 663
Шагинян Магдалина С.
518, 519, 546, 550, 557,
570, 571, 663
679

Шагинян Мариэтта С.
168-193,418,546-573,
630, 663
Шапир О.А. 235,632
Шарапов С.Ф. 350,643
Шардонн Ж. 603
Шаршун С.И. 582-584,
665
Шекспир У. 624
Шенье А. 160, 629
Шестов Л. 421, 592, 595
Шкловский В.Б. 373, 648
Шмелев И.С. 333, 334, 364,
367,493,660
Шопенгауэр А 72
Штейrер АС. 611, 667
Штейнер Р. 422, 617
Штук Ф. 376, 649
Шульгин В.В. 314, 493, 636
Шюзевилль Ж. 544
Щепкина-Куперник Т.Л.
280, 633
Щетинин 339
Щукин И.И. 414,656
680
Эллис (Кобылинский Л.Л.)
138, 628
Эль Греко 651
Элюар П. 583, 665
Энrельrардт Л.Е. 611, 667
Энrельrардт М.А 629
Энгельс Ф. 588, 665
Эрлих Я.И. 348, 642
Эрн В.Ф. 421, 637
Эртель АА. 653
Эртель М.А 391, 653
Юлиан Отступник 100
Юрьев Ю.М. 323, 338,
639
Юшенька - Барте­
нев Ю.П.
Яворская Л.Б. 389, 652
Якобсен Й.П. 54, 622
Яновский В.С. 585-589,
665
ЯсинскийИ.И.34~ 641

СОДЕРЖАНИЕ
З.Н. Гиппиус в критике
Н.К. Михайловский. Г-жа Гиппиус
и ~ступени новой красоты• .................................................... 5
А.М. Скабичевский. Литература в жизни
и жизнь в литературе (Критические письма).
Письмо третье............................................................................ 24
Иван Коневской. Об отпевании новой русской
поэзии (Общие суждения 3. Гиппиус в М 17-18
~Мира Искусства» 1900 г.) ...................................................54
Г.И. Чупов. Примечанне к словам
Антона Крайнего о Чехове.................................................... 61
Н.Я. Абрамович. Лирика З.Н. Гиппиус .......................... 63
А.Л. Волынский. Книга великого гнева.......................... 71
Андрей Белый. Литературный дневник
(1899-1907) ................................................................................ 74
И.Ф. Анненский. О современном лиризме ................... 78
М.Л. Гофман. З.Н. Гиппиус ................................................. 87
681

Л.Б. Каменев. О робком пламени
гг. Антонов Крайних................................................................ 95
А.Н. Потресов. Лейтмотивы современного хаоса.... 119
М.А. Кузмин. Письма о русской поэзии ...................... 124
В.Л. Львов-Рогачевский. Лирика современной
души. Русская литература и группа
сим,волистов ............................................................................. 126
П.М. Пильский. Об Антоне Крайнем
(З. Гиппиус) и о нашем времени ..................................... 143
В.А. Чудовский. ~Чертова кукла~
Зинаиды Гиппиус .................................................................. 152
Б.А. Садовской. З.Н. Гиппиус. Лунные муравьи ..... 166
М.С. Шагинян. О блаженстве имущего.
·Поэзия З.Н. Гиппиус............................................................... 168
f.B . Плеханов. Искусство и общественная жизнь .. . 194
А.К. Закржевский. Религия. Психологические
параллели ................................................................................. 203
А.А. Измайлов. Вывихнутые души
(Беллетристика 3. Гиппиус) .............................................. 233
E.f . Лундберг. Религия и лирика неевободной
души (З.Н. Гиппиус) .............................................................. 244
К.И. Чуковский. З.Н. Гиппиус........................................ 266
Н.П. Ашешов. О ~зеленом кольце~
(Литературно-театральные штрихи) ......................... 277
В.В. Маяковский. Отношение к эмиграции............... 296
К.В. Мочульский. Зинаида Гиппиус ............................. 298
f.B. Адамович. ~живые лица~ З. Гиппиус ................. 303
f.B. Адамович. ~мальчики и девочки~ З. Гиппиус .. . 309
682

И.А. Бунин. Заметки ........................................................... 313
Д.П. СвятопоJП(·МирсiСИй. Годовщины:
Зинаида Гиппиус ................................................................... 315
П.М. Пильский. Дневник З. Гиппиус............................ 318
В.Ф. Ходасевич. О форме и содержании .................... 325
Н.Н. Берберона Предисловие ......................................... 331
Воспоминания современников
В.Я. Брюсов. Из •дневников•.
<Записи 1898-1905 rr.> ..................................................... 343
И.А. и В.Н. Бунины. Из •дневников•.
<Записи 1921-1945rr.> ..................................................... 354
С.А. Есении. Дама с лорнетом. Вроде письма
(На общеизвестное) ............................................................. 372
Андрей Седых. У З.Н. Гиппиус....................................... 374
feopmй ЧуJП(ов. Годы странствий .................................. 376
Андрей Белый. Начало века ............................................. 382
Андрей Белый. Между двух революций ...................... 408
Г.В. Адамович. Из разговоров с З.Н. Гиппиус ........... 417
Н.А. Бердяев. Встречи с людьми ................................... 421
В.А. Злобин. З.Н. Гиппиус. Ее судьба .......................... 424
А. В. Тыркова-ВИJIЬямс. О Мережковских ................. 446
Ю.К. Терапиано. З.Н. Гиппиус ....................................... 451
Г.В. Адамович. Зинаида Гиппиус ................................... 456
683

Ф.А. Степун. Бывшее и несбывшееся .......................... 467
В.А. Злобин. За час до манифеста ................................. 470
В.А. Злобин. Огненный крест ......................................... 474
М.В. Вишняк. З.Н. Гиппиус ............................................. 490
С.К. Маковский. Зинаида Гиппиус ............................... 502
Н.Н. Берберова. Черная тетрадь ................................... 543
М.С. Шагинян. ~Увижу ту, чьи стихи дали моей
жизни новое содержанье~ .................................................. 546
И.В. Одоевцева. На берегах Сены................................. 574
В.С. Яновский. Поля Елисейские .................................. 585
Ю.К. Терапиано. Литературная жизнь русского
Парижа за полвека (1924-1974)...................................... 590
Л.В. Иванова. Воспоминания.......................................... 615
Комментарии .......................................................................... 619
Указатель имен ....................................................................... 668
684

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС
Собрание сочинений в пятнадцати томах
Том 15
БЕЛАЯ ДЬЯВОЛИЦА
З.Н. Гиппиус в критике.
Воспоминания современников
Художественный редактор И.А. Шиляев
Технический редактор Т.В. Иванникона
Подписано в печать 20.08.12.
Гарнитура ~Petersburg~. Формат 84х108 1/32
Печать офсетная. Уел. печ. л. 36,12
Тираж 1000 экз. Заказ N2 5476
000 ~издательство ~Дмитрий Сечин~
Ул. Ирины Левченко, 2. Москва, 123298, аjя 33.
Тел. 8(985)995-79-70
E-mail: sechinbook@mail.ru
Отпечатано в ОАО •Первая Образцовая типография~,
филиал •дом печати - ВЯТКА~ в полном соответствии
с качеством предоставленных материалов
610033, г. Киров, ул. Московская, 122
Факс: (8332) 53-53-80,62-10-36
http:{/www.gipp .kirov.ru
e-mai : order@gipp.kirov.ru