имзл
ЦИТАДЕЛЬ
ПАРТИЙНОЙ А
ПРТПДПКЕИИ Й
ИЗ ИСТОРИИ ИНСТИТУТА МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ
СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Мосолов Владимир Гаврилович
ММП П_ЦИТАДЕЛЬ
N JJ ПАРТИЙНОЙ
 . ОРТОДОКСИИ из ИСТОРИИ ИНСТИТУТА МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА
ПРИ ЦК КПСС, 1921-19 5 6
МОСКВА
НОВЫЙ ХРОНОГРАФ 2010
УДК УДК 061.1 (47157)((>91 )ИМ'ИГ* 1921 -1956”
ББК 72.4(2)ИМ')Л 163.3(2)6-72
М 82
Издание осуществлено при поддержке Международного института социальной истории (Амстердам) и Общества друзей Международного института социальной истории (Амстердам)
Мосолов, В. Г.
М 82 ИМЭЛ - цитадель партийной ортодоксии: из истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 1921 - 1956 / В.Г. Мосолов. - М.: Новый хронограф, 2010. - 600 с.
ISBN 978-5-94881-104-8
Исследовательский труд В.Г. Мосолова является первой попыткой в отечественной и зарубежной историографии реконструировать начальный период истории (с-1921 по 1956 гг.) центрального научно-исследовательского учреждения коммунистической партии СССР - Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, в обыденной практике чаще всего называвшегося ИМЭЛом (Институт Маркса-Энгельса-Ленина), который существовал с 1921 по 1991 гг. Не претендуя на полноту изложения начального периода истории Института, автор стремится раскрыть главные направления его работы, которые и составляли смысл существования Института с точки зрения руководства партии.
В целом книгу В.Г. Мосолова пока не с чем сравнивать, поскольку аналогов ей нет как на российском, так и на зарубежном книжном рынке.
Читательская аудитория может быть самой широкой - от российских и зарубежных исследователей до заинтересованной читающей публики, особенно учитывая новизну и прежнюю малую известность темы.
Агентство CIP РГБ
© Мосолов В.Г., 2010
© Международный институт социальной истории (Амстердам), 2010
ISBN 978-5-94881-104-8	© Издательство «Новый хронограф», 2010
Моей жене
Валентине Андреевне Архангельской
ПРЕДИСЛОВИЕ
В Советском Союзе идеологическая работа партии была таким же сущностным элементом социального строя, как плановое хозяйство, всеобъемлющий контроль органов госбезопасности или однопартийная система. Формы идеологической работы и ее органы, «приводные ремни», при помощи которых партия стремилась властвовать над умами и поступками людей, были чрезвычайно многообразны. И на каждом уровне, в каждом звене имелась своя специфика, определявшаяся непосредственными задачами данного звена. Конкретное исследование деятельности этих «винтиков» огромной машины партийного руководства в духовной сфере можётспособство-вать более глубокому пониманию механизмов ее действия, степени эффективности работы и вместе с тем осмыслению пороков самой системы, которые привели, в конце концов, к краху «реального социализма».
Обязательным элементом идеологической работы партии -как в Советском Союзе, так и позднее в странах «народной демократии» - было наличие такого учреждения, которое помогало бы освящать идеалами марксизма-ленинизма конкретную деятельность руководства, а именно - объединяло бы в себе функции собирания, хранения и публикации текстов классиков этого всепобеждающего учения, причем публикации в нужном направлении и нужном объеме с целью обоснования как долговременных, так и сиюминутных задач политики партии.
Таким учреждением и был Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, который под различными названиями суще-
ствовал семь десятилетий - с 1921 по 1991 год.
Число публикаций, выпущенных Институтом за это время, исчислялось тысячами, а их тираж - миллионами экземпляров. Но истории самого Института, особенно первой половины его существования, до 1956 года, посвящено сравнительно немного работ весьма различного достоинства.
Если говорить об официальных институтских изданиях, то это, прежде всего, вышедшая дважды, в 1971 и 1979 годах, книжка «Идейный арсенал коммунистов» - сухое, казенное и малоинформативное сочинение, очень похожее на сумму отчетов о деятельности основных подразделений Института. Выгодно отличаются от этого разделы IV тома «Очерков истории исторической науки в СССР» (М., 1966), посвященные деятельности предшественников объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б): Института К. Маркса и Ф. Энгельса, Истпарта и Института Ленина. Богатство фактического материала, точность изложения событий и, пожалуй, максимально возможная тогда объективность оценок отличают эту работу. А вот изложение истории ИМЭЛа в военные и послевоенные годы в V томе этих «Очерков» (М., 1985) менее информативно, зато более осторожно в оценках.
Кроме этих общих исследований, отдельные проблемы истории Института, относящиеся к хронологическим рамкам данной книги, нашли отражение в целом ряде работ, посвященных, прежде всего, крупным издательским проектам, - выпуску собраний сочинений классиков марксизма-ленинизма. Это «Великое наследие. О втором издании Сочинений К. Маркса И Ф. Энгельса» (М., 1968); это «Сокровищница великих идей ленинизма. О полном собрании Сочинений В.И. Ленина» (М., 1966 и 1968). Более обстоятельно вопросы, связанные с собиранием документов Маркса и Энгельса в Советском Союзе И изданием их произведений, а также с историей советского марксоведения изложены в монографии «Литературное наследство К. Маркса и Ф. Энгельса. История публикации и изучения в СССР» (М., 1969). Проблемам собирания фондов Центрального партийного архива Института посвящена монография «Фонд документов В.И. Ленина» (М., 1984), а также ряд статей Н.С. Комарова, в частности «Из истории собирания
н СССР литературного наследства К. Маркса и Ф. Энгельса и документов I Интернационала»1. Излишне говорить, что на ’♦тих официальных изданиях Института - при всем различии познавательной их ценности - лежит неизбежный отпечаток места и времени. Из вышедших в постсоветской России работ о Д.Б. Рязанове несомненный интерес - особенно в отношении впервые опубликованных документов - представляет книга Я.Г. Рокитянского, написанная им в соавторстве с Р. Мюллером и как бы подводящая итог серии статей Рокитянского о создателе Института К. Маркса и Ф. Энгельса: «Красный диссидент. Академик Рязанов - оппонент Ленина, жертва Сталина» (М., 1996). К сожалению, деятельности Рязанова в ИМЭ в ней уделено мало места.
За рубежом ранняя история ИМЭЛа заинтересовала исследователей, прежде всего, в аспекте собирания в Москве документов основоположников марксизма, а также попытки издания Полного Собрания их сочинений на языках оригинала - MEGA. Первая проблема была затронута еще в 60-х годах прошлого века в фундаментальной работе Пауля Майера об истории архива германской социал-демократии и судьбах литературного наследия Маркса и Энгельса2. Значительный интерес представляют в этой связи статьи Рольфа Хеккера о переговорах представителей ИМЭЛа в 1935-1936 гг. о покупке архива Маркса и Энгельса и пополнении соответствующих фондов ЦПА в первые послевоенные годы, написанные на материалах РГАСПИ3. Вопросами же истории первого, незавершенного издания МЕОАи тем-^дмни^ истории ИМЭЛа весьма продуктивно занимаются немецкие исследователи с середины 1990-х гг. Их научные статьи и документальные публикации печатаются в серии «Beitrage zur Marx-Engels-Forschung.
1 В: Доклады и сообщения Института истории, вып. 12. М., 1957, стр. 90-103.
2 Mayer, Paul. Die Geschichte des sozialdemokratischen Parteiarchivs und das Schicksal des Marx-Engels Nachlasses B: Archiv fur Sozialgeschichte. Bd. VI-VII. Hannover, 1967, ss. 5-198.
3 Hecker, Rolf. Die Verhandlungen uber den Marx-Engels-Nachlass, 1935/1936. B: MEGA-Studien 1995, Heft. 2, Brl. 1996, ss. 3-25; его же: Marx-Engels-Dokumente dem IMEL Zugefuhrt B: Betrage zur Geschichte der Arbeiterbewegung, Brl., 1997, no.3, ss.68-81..
Neue Folge». Здесь заслуживают упоминания, прежде всего, сборники о Д.Б. Рязанове и первом издании MEGA4, о сотрудничестве Франкфуртского института социальных исследований и Института К. Маркса и Ф. Энгельса5 и особенно выпуск, озаглавленный «Сталинизм и конец первого издания MEGA (1931-1941)»6.
* * *
Данная работа не претендует на полноту изложения первого периода истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, а является лишь наброском ее. В ней освещены не все стороны деятельности ИМЭЛа после 1931 года. Основную задачу автор видел в попытке раскрыть главные направления его работы, которые и составляли смысл его существования с точки зрения руководства партии.
Основным источником книги являются архивные фонды, прежде всего материалы Российского Государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). В первую очередь - это фонд Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и в меньшей степени хуже сохранившийся фонд Института К. Маркса и Ф. Энгельса, а также фонд Института Ленина. Кроме того, использованы личные фонды некоторых деятелей ВКП(б): Н.И. Бухарина, Л.М. Кагановича, Л.Б. Каменева, Н.К. Крупской, В.И. Ленина, В.М. Молотова, П.Н. Поспелова, Д.Б. Рязанова, И.В. Сталина и И.П. Товстухи. Был использован также фонд ЦК КПСС, прежде всего в той части, где содержались отчеты о заседаниях Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, на которых рассматривались вопросы, относящиеся к ИМЭЛу, а также соответствующие материалы Агитпропа ЦК.
Полезным подспорьем при написании 1-й главы послужили фонды ВЦИК и ЦИК СССР Государственного Архива Российской Федерации (ГАРФ).
4 David Borisovic Rjazanov und die erste MEGA. Brl.-Hamburg, 1997.
5 Erfolgreiche Kooperation: Das Frankfurter Institut fur Sozialforschung und das Moskauer Marx-Engels-Institut (1924-1928). Brl.-Hamburg, 2000.
6 Stalinismus und das Ende der ersten Marx-Engels Gesamtausgabe (1931-1941). Brl.-Hamburg, 2001.
С некоторыми материалами Отдела пропаганды ЦК КПСС, относящимися к Институту, удалось ознакомиться в Российском Государственном архиве новейшей истории (РГАНИ).
При всей первостепенной важности официальных, в том числе архивных документов для понимания процессов, происходивших в той или иной сфере жизни страны, всегда надо учитывать, особенно в таком закрытом обществе, как советское, - что любой документ является итогом, некоей вершиной маленького айсберга предшествующих событий, а главное, многочисленных обсуждений и согласований, предшествовавших его появлению. Очень точно сказал об этом Н. Митрохин, автор одного из лучших исследований идеологической жизни периода «развитого социализма»: «В стране, где ни одна официальная бумага не писалась без предварительного согласования, а потому реальный механизм власти оставался скрыт от посторонних, устная история дает уникальную возможность восстановить подробности деятельности лоббистских и клановых группировок в аппарате власти»7.
В отношении устной истории^ Институту марксизма-ленинизма при ЦК КПСС сильно не повезло. Автор проработал в нем с 1956 по 1991 год, застал лщдей, пришедших в него еще в ЗО-е годы и даже при Рязанове, и может засвидетельствовать, что ветераны очень неохотно вспоминали о старых временах, даже когда это стало вполне безопасно. Тем более речи не шло о фиксации каких-то воспоминаний. Так что, похоже, их и не осталось, если це счдтать^немногих свидетельств бывших членов зарубежных компартий, работавших в ИМЭЛе в начале 30-х годов и не попавших под каток репрессий.
Некоторой компенсацией этой отсутствующей «устной истории» и чрезвычайно важным источником являются материалы прекрасно сохранившегося фонда партийной организации Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, находящегося в Центральном архиве общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ). К сожалению, в силу действующего законодательства значительная часть этого фонда не
7 Митрохин Н.А. Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953-1985 годы. М., 2003, стр. 9.
доступна для исследователей. И пусть выступления людей на партийных собраниях профильтрованы и отредактированы, -ведь протоколы собраний шли в вышестоящие инстанции, -все же в этих документах пробиваются живые голоса времени, особенно если речь идет о первичных, еще не заредакти-рованных записях.
В тексте книги много может показаться, что даже слишком много цитат, но это - сознательный выбор. Прежде всего, большинство упоминаемых документов вводится в оборот впервые, но дело не только в этом. Подлинные высказывания людей, вроде благодарности директора ИМЭЛа «дружеской руке органов Наркомвнудела» за помощь в искоренении врагов, скрывавшихся в Институте, или призыва одной из сотрудниц воспитывать в себе «чувство опасности» гораздо лучше, чем любые современные комментарии, раскрывают реальные конфликты и подлинные настроения той эпохи.
* * *
Работа выполнена при поддержке Международного института социальной истории (Амстердам), директору которого Яапу Клоостерману автор выражает глубокую признательность.
Большую благодарность за помощь и содействие приносит автор сотрудникам РГАСПИ К.М. Андерсону, Г.Д. Головиной, Г.В. Горской, Л.П. Кошелевой, В.С. Леванович, Л.А. Роговой, И.Н. Селезневой, М.В. Страхову, В.Н. Щечилиной, а также сотрудникам ЦАОПИМ Л.С. Наумовой и Ю.Ф. Косиновой и сотрудникам РГАНИ Л.И. Степанич и Л.А. Величанской.
Особую признательность автор выражает заместителю директора РГАСПИ Ю.Н. Амиантову, который прочел данную работу в рукописи и сделал ценные замечания.
Автор искренне благодарен А.П. Ненарокову за его действенную дружескую помощь в издании этой книги.
И, наконец, автор считает нужным сказать, что без постоянной и дружеской помощи руководителя Московского бюро МИСИ И.Ю. Новиченко книга вряд ли увидела бы свет.
Глава 1
ИЗ ИСТОРИИ ИНСТИТУТА К. МАРКСА И Ф. ЭНГЕЛЬСА
Взаимоотношения Института с руководящими инстанциями (1921-1930 гг.)
В повестке дня Пленума ЦК РКП(б), начавшегося 8 декабря 1920 г., 4-м пунктом значился вопрос о создании музея по марксизму. Решение по нему гласило: «Ввиду открытия возможности сношений с заграницей и приобретения там изданий, в том числе редких, для создания первого в мире музея по марксизму8 *, что представляет задачу исключительного международного значения, ЦК постановляет поручить эту задачу т. Рязанову и освободить его для наиболее успешного выполнения этой задачи от обязанностей зав. архивом...
Проведение постановления о создании музея Маркса поручить т. Рязанову провести в советском порядке по соглашению с Наркомпросом и Исполкомом Коминтерна»?, Но уже буквально через месяц, И января 1921 г., Оргбюро ЦК по предложению Рязанова постановило: «Назвать музей Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса, организовав его как автономное учреждение при Социалистической"Академии»10.
Разумеется, создание ИМЭ по решению высших партийных инстанций определялось, прежде всего, политическими и идеологическими потребностями правящей коммунистической партии и было, если так можно выразиться, исторически необходимым. РКП(б) исходила из того, что человеческая исто-
8 В первоначальном варианте решения значилось «по Марксу», но затем было исправлено карандашом «по марксизму». См.: РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, е.х. 43, л. 9.
’ РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, е.х. 43, л. 2.
10 Известия ЦК РКП(б), 1921,27 января, с. 16.
10
рия развивается по законам, открытым основоположниками марксизма, а борьба российского пролетариата, победившего в 1917 году, представляет собой воплощение в жизнь основных принципов марксизма. Большевики верили, что процесс развития мировой революции скоро положит конец существованию капитализма как последнего в истории эксплуататорского строя и считали себя единственными и законными наследниками и продолжателями дела Маркса и Энгельса.
Из этих общих установок следовали практические выводы, в реализации которых свою роль должен был сыграть и ИМЭ. Это и перевод общественных наук в России (как исследований, так и преподавания) на марксистскую базу, что сдерживалось почти полным отсутствием соответствующих кадров. Это и подготовка агитационно-пропагандистских кадров для распространения коммунистических идей, что требовало, в частности, создания популярных учебников, выпуска массовой литературы по марксизму, включая издание основных работ классиков научного коммунизма, хрестоматий их текстов и т.п. Это, наконец, воспитание борцов за мировую революцию, успех которой в начале 20-х годов казался - и не совсем безосновательно - близким. Отсюда становится понятным пункт решения Пленума ЦК, где говорится о необходимости согласования вопроса с Наркомпросом и Исполкомом Коминтерна.
Но любые объективные предпосылки, чтобы быть реализованными, требуют соответствующих людей, для которых осуществление замысла становится делом всей жизни - и осознается в качестве такового - и которые всей предшествующей деятельностью подготовлены к этому. Таким человеком был Давид Борисович Рязанов, активный участник социал-демократического и рабочего движения (в официальных документах его партийный стаж отсчитывался с 1889 года), глубокий знаток и исследователь жизни и деятельности основоположников марксизма. Сказать, что он сыграл в создании ИМЭ решающую роль, - значит сказать правильно, но очень мало. Все годы существования ИМЭ он отождествлялся в среде специалистов и в массовом сознании с этим учреждением. Перефразируя слова Маяковского, можно с полным основанием утверждать: мы говорим ИМЭ - подразумеваем Рязанов, мы говорим Рязанов - подразумеваем ИМЭ. Бессменный и
единоличный руководитель Института, его крупнейшая теоретическая сила, инициатор всех важнейших начинаний ИМЭ и более того - ученый, стоявший у истоков создания марксо-ведения как самостоятельной научной дисциплины, - вот кем был Рязанов. Забегая вперед, скажем, что отношение партийного руководства к ИМЭ на протяжении его сравнительно непродолжительной истории во многом определялось не только -а иногда и не столько - тем, что реально делал (или не делал) Институт, но и отношением к его создателю и директору, от которого это, правда, главным образом и зависело.
Рязанов всей своей предшествующей жизнью (а ему к моменту создания ИМЭ исполнилось 50 лет) был лучше, чем кто либо, подготовлен к выполнению задачи исследования и публикации литературного наследия Маркса и Энгельса. Он, как никто из современников, знал из первых рук действительное состояние и судьбу архивов Маркса и Энгельса, был хорошо знаком с этими документами - опубликованными и неопубликованными - и, что не менее важно, - с их хранителями и публикаторами (Бебелем, Бернщтейном, супругами Лафарг, Каутским, Мерингом), с которыми у него сложились добрые и деловые отношения. Рязанов, находясь до 1917 г. в эмиграции, вел исследовательскую и публикаторскую работу в области истории марксизма. Великолепные навыки текстологической работы позволили ему выявить сотни неизвестных ранее читателю статей Маркса и Энгельса в периодической печати. Но главное - он выработал.методологцю подхода к марксизму, исследованию его истории.	*
У Рязанова была не столько своя точка зрения на то, что такое марксизм (здесь он шел в общем и целом в русле социал-демократической традиции), сколько свой взгляд на то, как надо изучать жизнь и деятельность основоположников марксизма, их теорию и практику. Этот подход был, по сути, историко-критическим и означал включение биографий основоположников марксизма в широкий социально-исторический контекст эпохи, когда свидетельства и оценки самих Маркса и Энгельса становились важнейшим, но не единственным элементом истории марксизма. Рязанов поэтому стремился проанализировать не только историческую обусловленность учения Маркса и Энгельса в широком смысле (с точки зрения
Взаимоотношения Института с руководящими инстанциями (1921-1930 гг.) т.н. трех источников марксизма), но и в более узком смысле -с точки зрения влияния конкретных источников, освоенных ими в процессе выработки взглядов по отдельным вопросам, на их конечные выводы и оценки. Это было очень убедительно продемонстрировано Рязановым в большой статье «Англорусские отношения в оценке К. Маркса», опубликованной еще в 1909 г.
В то же время с самого начала руководство ИМЭ считало необходимым дистанцироваться от задачи приложения марксистских тезисов к проблемам текущей политики. Об этом аккуратно, но недвусмысленно речь шла в статье одного из ближайших сподвижников Рязанова Э. Цобеля, опубликованной в начале 1923 года. Там говорилось, в частности, о том, что задачей Института могло бы быть непосредственное приложение марксизма ко всем областям и проблемам, связанным с теорией и практикой социализма. Но «сам Институт Маркса и Энгельса подвергает существенному ограничению круг своей деятельности и своих задач». И далее: «При постановке своей задачи Институт Маркса и Энгельса исходит из следующего основного воззрения: чтобы выявить диалектический метод мышления Маркса...как наиболее могущественный идеологический стимул в процессе общественной трансформации, чтобы способствовать дальнейшей разработке марксизма и приложению теорий Маркса, необходимо стремиться возможно полнее и точнее воспроизвести и реконструировать в исторических рамках его теории всю его духовную работу в ее методе и в ее содержании»11. Трудно было бы определеннее дистанцироваться от необходимости обслуживания сиюминутных идеологических, задач партии и не быть сразу же обвиненным в смертном социал-демократическом грехе отрыва теории от практики.
Если коротко сформулировать суть марксоведческой методологии Рязанова, то можно было бы сказать, что для него марксизм являлся наукой и требовал для своего изучения научного же подхода, в частности, с точки зрения испытанных временем и практикой общенаучных принципов. Но у руко-
" Под знаменем марксизма, 1923, № 2-3, с. 227.
водства РКП(б) было свое, отличное от рязановского и более прагматическое отношение к задачам марксоведения и, соответственно, к деятельности ИМЭ. Оно проявилось, в частности, в общении Рязанова с Лениным.
Рязанов и Ленин
Интерес Ленина к вопросам марксистской теории общеизвестен, но в разные периоды своей деятельности вождь большевистской партии обращался к различным сторонам учения основоположников марксизма в зависимости от конкретной ситуации и задач, стоявших перед партией. Ленин знал о марк-соведческих штудиях Рязанова, и когда ему в руки попала брошюра «Политическое завещание Энгельса», выпущенная в Берлине сотрудником архива германской социал-демократии Э. Драном и представлявшая собой компиляцию отрывков из писем Энгельса (главным образом, Бебелю), он прибег к помощи Рязанова. Ленин тогда интересовался вопросом издания на русском языке избранных писем Маркса и Энгельса в популярном варианте и активно поддерживал работу В. Адоратского над таким сборником. Забегая несколько вперед, скажем, что выпущенный в свет Адоратским в 1922 г. сборник «К. Маркс и Ф. Энгельс. Письма. Теория и политика в переписке Маркса и Энгельса» представлял’с^бой, по существу, выборку из их писем сюжетов, относящихся к актуальным в то время вопросам марксистской теории и политики. Снабжен он был минимумом пцийечаний и указателей, но зато ему было предпослано обширное - в 3 печатных листа - введение Адоратского, где чрезвычайно упрощенно излагались проблемы метода диалектического материализма и революционной тактики Маркса. Таково было влияние времени: ничего лишнего, сложного; все только самое простое и необходимое. Причем относилось это не только к материальной сфере - что вынуждалось обстоятельствами всеобщей нехватки - но и к духовной. Только так можно объяснить резкую реакцию журнала «Вестник пропаганды», издававшегося Московским губ-комом РКП(б), на вполне разумный проект постановки пропагандистской работы, принятый Московским уездным комитетом РКП(б). Речь там шла о том, что поскольку для построения коммунистического общества «необходимо целостное
мировоззрение... и последовательная до конца идеология», то для достижения этих целей нужна пропагандистская работа: лекции, кружки, организация библиотек. Редакция «Вестника пропаганды» обрушилась на авторов документа за то, что, мол, такие прекрасные вещи, как необходимость для пролетариата «целостного мировоззрения», в данный момент способны отвлекать от борьбы. «В партии много усталых людей, и необходимость приобрести «целостное мировоззрение» может быть для них предлогом уйти от практической (каторжной) работы, отдохнуть от нее... Мы должны получать ровно такой научный паек, какой необходим для сегодняшней борьбы, не больше... его [марксизма] нужно отпускать в таком размере, какой необходим для того, чтобы каждый из нас мог представлять из себя боевую политическую силу: дальше начинается академизм, знание - ради знания...»12
Разумеется, Ленину был чужд подобный «пайковый» подход к марксизму, но и он был вынужден считаться с требованиями момента и выдвигать на передний план прагматические соображения.
Неудивительно, что содержание писем Энгельса Бебелю привлекло внимание вождя РКП(б) прежде всего своей актуальностью и созвучием, по его мнению, задачам, стоявшим перед партией. Ленин в письме Рязанову от 2 февраля 1921 г. просил его выяснить, откуда взяты заинтересовавшие его высказывания Энгельса, где можно их найти и получить, «нельзя ли нам купить у Шейдеманов и К0 (ведь это продажная сволочь) письма Маркса и Энгельса? Или купить снимки?..
Есть ли надежда собрать нам в Москве все опубликованное Марксом и Энгельсом?»13 Обращает на себя внимание, что речь идет прежде всего об опубликованных письмах основоположников марксизма, о собирании их и - в более общем плане - всего опубликованного литературного наследия Маркса и Энгельса. При этом, видимо, превалировали прагматические соображения о более широком использовании работ Маркса и Энгельса - и не только общеизвестных - в идеологической
12 Вестник пропаганды, М., 1919 г., № 3,24 сент., с. 4.
13 Ленин В.И. Поли. Собр. Соч., т. 52, с. 64.
работе партии, когда решение совершенно новых задач требовало поисков идейного обоснования в трудах классиков марксизма. Со здоровым цинизмом «реального политика» Ленин называет тогдашнее руководство германской социал-демократии «продажной сволочью». Но для Рязанова при всех его теоретических и политических разногласиях с шейдема-новцами, как их тогда называли, они были не продажной сволочью, а социал-демократами, обладателями литературного наследия Маркса и Энгельса, людьми, с которыми надо было договариваться и с которыми он умел договариваться.
В своем ответе на ленинское письмо Рязанов обстоятельно и с полным знанием дела отвечает на поставленный перед ним вопрос, откуда взяты цитаты, и в заключение пишет: «На остальные вопросы отвечу в другой раз. Было бы хорошо, если бы по вопросу об Институте Маркса и Энгельса и об их литературном насл[едии] я мог поговорить с Вами лично. Когда у Вас выберется свободное время, сообщите мне»14.
Стремясь помочь В. Адоратскому в его работе над подготовкой издания избранных писем Маркса и Энгельса, Ленин обращается к содействию Рязанова, который в это время находился в командировке в Германии. На письме Адоратского Рязанову он делает приписку, где отмечает, что очень поддерживает просьбу Адоратского и делает комплимент Рязанову: «Собрать все письма Маркса и Энгельса важно' и Вы это сделаете лучше других»15. Просьба же Адоратского, показывающая, насколько неясно представлял он себе объем материалов, заключалась в следующем: «Нельзя ли собрать в Германии все, что было опубликовано из переписки Маркса и Энгельса в разное время и переслать сюда отдельной посылкой»16. По указанию Ленина это письмо Адоратского через Секретариат Председателя Совнаркома было переслано курьером в Берлин. Еще не успев получить это письмо, Рязанов сообщает Ленину и Бухарину о том, что есть возможность купить библиотеки
14 РГАСПИ, ф. 2, оп.1, е.х. 7078, л. 3.
15 Ленин В.И. Поли. Собр. Соч., т. 53, с. 211.
16 Письмо Адоратского - Рязанову от 21 сент. 1921 г. РГАСПИ, ф. 2, on. 1, е.х. 20990.
К. Грюнберга и Т. Маутнера и просит увеличить обещанный ему кредит. Информируя руководство РКП(б) о наличии в этом деле конкурентов из Японии и Австрии, Рязанов пишет: «Если мы купим эти библиотеки, то мы будем иметь в Москве лучшую в мире библиотеку по социализму»17. На документе имеется пометка Ленина: «Решено дать еще 75 000». Речь идет о сумме, исчисляемой в золотых рублях в дополнение к уже выделенным для закупок книг и рукописей в Германии 50 тыс. руб. в золотой валюте. Не лишне вспомнить при этом, каким невероятно трудным был 1921 год для Советской России.
Вернувшись из этой поездки, Рязанов написал Ленину об ее итогах: «привез 14 чемоданов всяких драгоценностей, в том числе массу рукописей Маркса и Энгельса, Лассаля, а также фотографий различных документов, кроме того привезено до 240 ящиков книг». В конце письма Рязанов опять обращает внимание на необходимость обсуждения на самом высоком уровне проблем деятельности Института: «Было бы целесообразно, если бы ЦК назначил маленькую комиссию* из интересующихся теорией членов, чтобы выслушать некоторые мои предложения в связи с Институтом Маркса и Энгельса, а также с издательской деятельностью Коминтерна»18. На письме рукой Ленина записано поручение о рассылке его членам Политбюро и пометки о том, что оно было прочитано Троцким, Сталиным и Каменевым. Ленин в письме от 9 ноября 1921 г. вежливо поблагодарил Рязанова за посланные ему материалы фотокопию рукописи «Тезисов о Фейербахе» и корректуру 3-го тома переписки Лассаля, где были письма Лассаля Марксу19.
В переписке с Лениным Рязанов, отвечая на конкретные его вопросы и просьбы и информируя о результатах своей работы, все время стремится вывести собеседника на обсуждение более общих вопросов, связанных с деятельностью Института К. Маркса и Ф. Энгельса, который находился тогда в стадии становления. И если его просьба в письме от 9 ноября 1921 г.
17 РГАСПИ, ф. 2, on, 1, е.х. 25071, л. 3.
111 Там же, е.х. 21837, лл. 2, 3.
” Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 54, с. 9.
о создании комиссии из «интересующихся теорией» членов ЦК РКП(б) вылилась в ознакомление с его письмом членов Политбюро и в доклад Рязанова на заседании Оргбюро ЦК от 14 ноября 1921 г. о поездке в Германию20, а затем в его сообщение о работе ИМЭ на одном из заседаний XI съезда партии21, то добиться личной встречи с Лениным по этому вопросу Рязанову, видимо, не удалось, хотя не исключено, что какие-то предварительные договоренности об этом были. В фонде Секретариата Ленина сохранилась записка Рязанова:
«Уважаемый Владимир Ильич.
Назначьте мне пожалуйста время между 5 и 6 1/2 и оставьте для меня минут пятнадцать. Теперь я должен уехать.
Рязанов»22.
Ленин высоко ценил Рязанова как специалиста-марксоведа, но критически, а иногда и крайне негативно относился к его позиции по ряду актуальных политических вопросов и прежде всего об отношениях партии и профсоюзов. Известно, что М. Томекий, председатель ВЦСПС, получил серьезное партийное взыскание за то, что на заседании комфракции 4-го съезда профсоюзов в 1921 г. «не принял никаких мер для недопущения проведения резолюции Рязанова, носящей определенно независимческий характер»23. При просмотре повестки дня пленума ЦК от 17 декабря 1920 г. Ленин вычеркнул 9-й пункт этой повестки «Вопросы т. Рязанова», где-содержалась не только «просьба пересмотреть вопрос об освобождении его от Главархива и о воспрещении ему работать в профдвижении», но и вопрос «О марксис-тском дрхиве»24. Иногда критическое отношение к Рязанову как деятелю профдвижения распространялось на общую оценку его личности. В том же ноябре 1921 г., когда Рязанов успешно завершил свою командировку в Германию и привез ценнейшие материалы, Ленин получил
20 См.: РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 242, л. 2.
21 Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1961, с. 346-349.
22 РГАСПИ, ф. 5, on. 1, е.х. 799, л. 21.
23 Там же, ф. 2, on. 1, е.х. 24202.
24 Там же, е.х. 24487.
Письмо от видного партийного экономиста Е. Преображенского С предложением создать научно-исследовательский марксистский экономический Институт. В его состав предполагалось включить следующих товарищей: «Ленин, Троцкий, Бухарин, Сталин, Молотов, Сокольников, Варга, Степанов, Преображенский, Дволайцкий, Осинский, Ларин, Крумин, Крицман, Шмидт, Кржижановский, Смилга, Пятаков, Рязанов, Струмилин, Фалькнер, Кузовков и еще кое-кто, кого забыл». Список включал, кроме руководителей партии, действительно весь цвет немногочисленной тогда марксистской экономической мысли. Ленин подчеркнул в нем тремя чертами фамилии Ларина и Рязанова и написал на полях: «Это не подходит».25
Тем не менее в отношении к Рязанову со стороны партийного руководства тогда ощущалось сочетание уважения к нему как к ученому с известной снисходительностью к некоторым чертам его характера в смысле - ну что тут сделаешь, вот такой он есть. Вспоминая об этом через полвека, Молотов говорил: «А вот что я уж слышал от Ленина: «С этой язвой мы, наверное, умрем»... Ленин считал, что наказывать его сильно не стоит, мы, дескать, так проживем и умрем с этой язвой»26.
Создание Института
Весь процесс непосредственной организации Института, создания его материальной базы, формирования архивных и книжных фондов, складывания коллектива научных сотрудников проходил под непосредственным руководством и контролем ЦК РКП(б) и характеризовался в целом достаточно внимательным отношением к нуждам нового научного учреждения.
Прежде всего решением Оргбюро ЦК Институту было передано здание на ул. Знаменка, на которое претендовал еще целый ряд учреждений, было дано поручение срочно выделить Рязанову 30 тыс. руб. золотом для нужд Института, а представителей Наркомвнешторга за границей обязали срочно и аккуратно доставлять грузы, адресованные на имя Института. Через эту же партийную инстанцию проходят ре
25 Там же, е.х. 22228.
26 Чуев Ф. Молотов. М., 1999, стр. 277.
шения о поездке Рязанова в Германию для приобретения рукописей Маркса и Энгельса и фотокопий с них, а также книг для нужд исследовательской работы, причем каждый раз достаточно щедро выделялась соответствующая сумма в валюте27. А вопрос о покупке упоминавшихся выше библиотек К. Грюнберга и Т. Маутнера обсуждался даже на Политбюро28. На уровне Оргбюро ЦК решен был также вопрос о вывозе этих библиотек в Советскую Россию29.
Следует, однако, учесть, что столь высокий уровень обсуждения вопросов, касающихся ИМЭ, объяснялся не только вниманием к нему со стороны руководства партии, но и крайней централизацией властных полномочий в тогдашней России, когда всякий сколько-нибудь важный вопрос - особенно если речь шла о расходовании дефицитной валюты - должен был пройти через высшее партийное руководство, а затем следовало оформление его, как тогда было принято говорить, «в советском порядке», т.е. через формально высшие органы государственной власти: Совнарком и ЦИК. Впрочем, дело упрощалось тем, что руководителями всех этих инстанций были одни и те же люди. Используя слова Ленина, можно сказать -узок их круг.
Институт К. Маркса и Ф. Энгельса был создан в рамках Социалистической академии, но Рязанову было тесно в этих рамках; он по характеру своему был мало приспособлен к подчинению, особенно если речь шла об учреждениях или людях, не слишком авторитетных для него. Поэтому с самого начала директор ИМЭ .боррлся.» за повышение уровня самостоятельности. Отголоски этой борьбы сохранились в протоколах комиссии ЦК по вопросу об определении взаимоотношений Социалистической академии и Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Там столкнулись две точки зрения. По мнению А. Бубнова, тогдашнего заведующего Агитпропом ЦК, руководитель ИМЭ принимает участие в Президиуме
27 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 181, л. 8,39; там же, е.х. 244, л. 3; е.х. 464 л. 5.
28 Там же, ф. 17, оп. 3, е.х. 207.
29 Там же, оп. 112, е.х. 244, л. 3.
Социалистической академии по всем вопросам, касающимся ИМЭ, но все вопросы, общие для ИМЭ и Соцакадемии, решаются ее Президиумом. Точка зрения Рязанова заключалась в том, что все общие для обоих учреждений вопросы должны решаться по соглашению Президиума Соцакадемии и директора ИМЭ. Видимо, какой-то компромисс был найден, поскольку в постановлении Секретариата ЦК от 2 ноября 1922 г. лаконично сказано: «Принять к сведению соглашение, достигнутое в Комиссии ЦК.»30.
Большой проблемой для ИМЭ - с начала его существования и до самого конца - были кадры научных работников, особенно молодежи. Образованных марксистов, пригодных для научной и преподавательской деятельности, было в РКП(б) чрезвычайно мало, и все они были загружены многочисленными обязанностями. Поэтому партии пришлось привлекать к этой работе выходцев из других партий и беспартийных (А. Деборина, Л. Аксельрод, Б. Горева и др.). И если в Истпарте по решению ЦК могли быть использованы на работе только члены РКП(б), то в отношении ИМЭ было сделано исключение и Рязанову было разрешено «принимать работников для Института по его усмотрению и не обязательно коммунистов»31. Рязанову для Института требовались люди, знающие иностранные языки и способные не просто к научной работе, а к специфической текстологической и комментаторской работе по изданию сочинений Маркса и Энгельса на русском и иностранных языках. Здесь приходилось обращаться к выходцам из других партий, как тогда выражались, а проще говоря, к бывшим меньшевикам и эсерам. Так, в Институт пришли А. Деборин, И. Рубин и др. Частично дефицит подготовленных кадров покрывался за счет Коминтерна, когда использовались члены зарубежных компартий, направленные на работу в Москву за разного рода отклонения от генеральной линии. Хуже всего обстояло дело с молодежью. Еще с трибуны XI съезда партии Рязанов призывал: «Нам нужны молодые товарищи»32. Но молодежи
30 Там же, е.х. 384, лл. 156, 5.
31 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 3.
32 Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1961, с. 349.
в ИМЭ было мало. Институты Красной профессуры еще не развернули в начале 20-х годов в полном объеме свою работу, да Рязанов и не любил «икапистов», не считая их достаточно подготовленными. К тому же, молодежь, увлеченная пафосом революционной борьбы, и не рвалась в казавшийся тихой обителью ИМЭ. Когда на одном из совещаний в ИМЭ в конце 1930 года зашла речь о неудачных попытках привлечь в Институт в начальный период его существования молодежь, сухая стенограмма донесла до нас крик души Рязанова: «Потому что эта молодежь была никуда негодной... То есть, не то, не то»33.
А ведь как мечталось ранее, в начале славных дней Института: «Создадим вокруг этого Института Маркса и Энгельса молодую общину, общину из молодых товарищей, тех, у которых имеется сильный теоретический интерес, создадим эту свободную общину свободных единомышленников, дадим им возможность, 30-40 человекам, посвятить себя целиком этой работе с полным сознанием, что те средства, силы и энергия, которые мы затратим на воспитание этих 40-50 молодых товарищей, сторицей оплатятся, что мы создадим резервуар настоящих проповедников теорий и практиков революционного коммунизма и революционного марксизма. И к съезду обращаюсь с просьбою повлиять на ЦК^чтобы уже после этого съезда к тому инвентарю, к тому аппарату, который мы имеем и который мы создали, даны были молодые живые силы Российской коммунистической партии (Аплодисменты)».34
В действительности же, время от времени ЦК РКП(б) решениями Секретариата и ОрРбюр© направлял в Институт на научную работу членов партии, в большинстве своем до того выполнявших ответственные партийные поручения. Иногда это делалось по просьбе Рязанова35, чаще всего - по собственной инициативе. Так, решением Секретариата ЦК от 27 июля 1928 г. в ИМЭ были направлены Иоаннисян А.Г. (бывший ректор Университета в Ереване, секретарь ЦК компартии Армении),
33 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 4, л. 24.
34 Выступление Рязанова 9 марта 1921 г. на X съезде РКП(б). Десятый съезд РКП(б). Стенографический отчет. - М., 1963, с. 160-161.
35 См.: РГАСПИ, ф. 374, оп. 1,е.х. 1,л. 15. Выписка из протокола Оргбюро ЦК от 24 марта 1924 г.
Бобровников Н.Н. (бывший ректор УСКУ), Дворин А.А. (из секретариата Предсовнаркома Рыкова), Будих В.К. (со средним образованием, член правления Русавтоторга) и др.36
Понятно, что кадровый состав Института являлся предметом постоянной озабоченности его директора, поскольку лимитировал осуществление обширных планов, намеченных Рязановым. С другой стороны, этот же состав создавал постоянную возможность нападок на руководство ИМЭ за «засоренность» коллектива чуждыми элементами. В 1925 году, когда ИМЭ находился на подъеме и пользовался большим авторитетом в стране и мире, Рязанов, выступая на XIV съезде партии, внешне шутливо, а, по существу, вполне серьезно отмечал: «...за последнее время, начиная, кажется, с IV Конгресса [Коминтерна] я волею или неволею принимал участие, как укрыватель или содержатель притона, куда скрываются различные лидеры, различные вышвырнутые оппозиционеры и фракции. (Смех. Голос с места: «Только русские или другие?»). Т. Мануильский - с одной стороны, другие товарищи - с другой, каждый раз упрекают меня: если бы не Институт Маркса и Энгельса, то вышвырнутые давным-давно померли бы с голоду, и стало бы тихо и спокойно. Мне, может быть, придется отвечать на некоторые из этих обвинений»37.
Институт был сначала небольшим учреждением, где к концу 1921 года работало всего 13-14 человек38. Основной теоретической силой его являлся сам директор, и именно на его плечи ложились многочисленные поручения ЦК, относящиеся к вопросам марксизма и международного рабочего движения и приуроченные, как это стало типичным для большевистской партии, к тем или иным годовщинам.
Так, на заседании Секретариата ЦК от 4 января 1923 г. на Рязанова было возложено исполнение трех серьезных заданий.
В связи с 75-летием выхода «МанифестаКоммунистической партии» решен был вопрос о выпуске нового его издания «с примечаниями т. Рязанова» (при этом его обязали «снабдить
36 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 643, л. 137.
37 XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л. 1926, с. 688.
38 Бюллетень ИМЭ при ЦИК СССР. № 1. М.-Л., 1926, с. 18.
издание предисловием, посвященным истории «Манифеста»39. По случаю 50-летнего юбилея группы «Освобождение труда» Рязанову же было поручено составление и редактирование сборника к этой дате. Правда, через несколько месяцев его освободили от этого поручения40. И, наконец, по поводу юбилея революции 1848 г. Агитпропу было поручено выпустить сборник статей и привлечь к участию в нем ряд товарищей. Первой в этом списке стояла фамилия Рязанова.
Выпущенное в этом же году издание «Коммунистического Манифеста» с введением и примечаниями Рязанова стало настольной книгой для всех изучающих и пропагандирующих марксизм, а часть тиража бесплатно рассылалась по губернским и уездным комитетам партии, а также по крупным фабрично-заводским ячейкам41.
В 1923 же году Рязанов выпустил под заглавием «Маркс и Энгельс» курс своих лекций о жизни и деятельности Маркса и Энгельса, прочитанный им на краткосрочных курсах по марксизму при Социалистической академии.
И в этой книге, и в примечаниях к «Манифесту коммунистической партии» нашли свое выражение методологические и конкретно-исторические наработки в области марксоведе-ния, которые в основном сложились еще до революции и которые были положены в основу организации и деятельности ИМЭ. Речь шла, прежде всего, о диалектическом, Конкретноисторическом, по сути, своей подходе к истории марксизма. Для Рязанова был очевиден тот факт, что эволюция взглядов Маркса и Энгельса происходила^ общем направлении при полном понимании им специфики пути развития каждого и необходимости выявления и объяснения этой специфики. Более того, Рязанов попытался показать, как даже личные качества и особенности характера Маркса и Энгельса влияли на те или иные ситуации, связанные с их деятельностью в рабочем движении. Обращаясь к своим слушателям, Рязанов говорил:
39 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 400, л. 2.
40 См. выписку из протокола заседания Оргбюро ЦК от 4 мая 1923 г. РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 12.
41 Там же, ф. 17, оп. 112, е.х. 410, л. 27об.; см. также, РГАСПИ, ф. 17, оп.
112, е.х. 421, л. 4.
«Вы, товарищи, прекрасно знаете, и из опыта московской организации и из опыта отдельных районов, что... политические разногласия иногда осложняются и усиливаются личными свойствами враждующих братьев. Бывает и так, что некоторые члены организации размещаются по различным группам или платформам не столько в силу принципиальных разногласий, сколько в силу личных отношений к тому или другому, как у нас любят ни к селу, ни к городу выражаться, вождю или влиятельному члену той или иной группы»42. И проиллюстрировал он это на примере деятельности Энгельса в Генсовете I Интернационала. В 1922 г., когда читались эти лекции, слушателям Рязанова все это было прекрасно понятно, зато потом на многие десятилетия этот тезис стал любимым объектом нападок со стороны критиков Рязанова.
Но главное, на чем делал акцент Рязанов в этой книге, это стремление проанализировать те или иные работы, действия или высказывания основоположников марксизма строго исторически, поставив их в контекст эпохи, без чего их нельзя понять правильно. Говоря о «Святом семействе» - и не только О нем одном - Рязанов писал, что «это сочинение теперь уже устарело... но нельзя сказать, чтобы значительно больше, чем некоторые сочинения Плеханова и даже Ленина. Возьмите какую-нибудь брошюру Плеханова, вышедшую в 1883 г., или даже Ленина, вышедшую в 1903 г., и вы увидите, что молодой читатель, только что вошедший в жизнь, ничего почти не поймет без хорошего комментария»43. И в то же время, подчеркивает Рязанов, книга эта «жива и живет всей полнотой жизни для того, кто себе ясно представляет Германию начала 40-х годов с ожесточенной борьбой различных умственных и общественных течений»44. В этом исследовании эволюции взглядов Маркса и Энгельса Рязанов, по его словам, пользуется их же методом, применяя материалистическое понимание истории, и потому для него их свидетельства и оценки тех или иных событий являются важным, но не единственным и тем более не
42 Рязанов Д.Б. Маркс и Энгельс. М.-Л., 1929, с. 197.
43 Там же, с. 58-59.
44 Там же, с. 59.
единственно верным источником, поскольку на них наложили отпечаток обстоятельства места и времени. Об эпохе нельзя судить только по тому, что она сама о себе свидетельствует, хотя ее и нельзя правильно понять без этих свидетельств.
Рязанов уже тогда подходил к марксизму как к науке, если так можно выразиться, «нормальной» науке, которую можно и должно изучать с общенаучных позиций. Отсюда его взгляд на Институт К. Маркса и Ф. Энгельса как на «лабораторию по изучению марксизма»45, где подбор кадров и организационная структура соответствуют этим задачам. «Внутренняя организация всякого научно-исследовательского Института, - писал он, - должна подчиняться его основной цели. Работающий в нем исследователь должен иметь в своем распоряжении все необходимые материалы и орудия для данной научной работы»46. Основной структурной единицей ИМЭ стал научный кабинет, где были в одном месте сосредоточены рукописные и печатные материалы по теме работы кабинета, а также его штатные сотрудники, и где могли работать исследователи. Таких кабинетов было сначала 5, а потом их число возросло до 1347.
Отношение руководства партии к Рязанову, оказывавшее сильное влияние на становление и работу ИМЭ, в это время определялось несколькими моментами. С одной стороны, Рязанов -крупнейший в стране, и не только в ней, знаток трудов Маркса и Энгельса и истории марксизма, человек, выполняющий ответственные поручения ЦК, прекрасный пропагандист и лектор. С другой - человек, имеющий неортодоксальное, с точки зрения большевизма, прошлое, дай-внасЕОяЩем занимающий особые позиции по ряду важных вопросов и критикующий по ним позицию РКП(б) (проблемы профдвижения, внутрипартийная демократия, отношение к политическим противникам советской власти и др.). И наконец, последнее по счету, но не по важности - играли свою роль и некоторые черты личности Рязанова. Он был блестящим полемистом - резким и остроумным чело
45 РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 61, л. 5.
46 Рязанов Д. Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М. 1924, с. 6.
47 См.: Положение об ИМЭ, утвержденное постановлением Президиума ЦИК СССР от 28 июня 1929 г. ГАРФ, ф. 3316, оп. 22, е.х. 1085, л. 10.
веком с полным отсутствием пиетета к вождям, обостренным чувством собственного достоинства, человеком, не желающим и не способным приноровляться к требованиям власть имущих, если таковые шли вразрез с его убеждениями.
Но так или иначе деятельность Рязанова по созданию ИМЭ поддерживалась и материально, и морально. Выделялись большие суммы в валюте на закупку книг и рукописей, давалась возможность пополнять книжные фонды ИМЭ за счет национализированных частных библиотек; руководители партии по удобным случаям расточали комплименты в адрес Рязанова, как ученого. Особенно это было заметно на XI съезде партии, где его резко критиковали за позицию в вопросе о профсоюзах. «Взгляды же ваши, - говорил, обращаясь к Рязанову Троцкий, - неправильны. Вот вы написали очень хорошую книжку -«Комментарии к Коммунистическому манифесту. Это другое дело». А когда Рязанов бросил в ответ с места: «Потому что я нашел свободное время во время удаления моего из профдвижения», Троцкий - сам блестящий полемист - парировал: «Если дело обстоит так, то Рязанов этим произнес против себя самую убийственную реплику, которую можно произнести, потому что комментариев, которые он написал к Коммунистическому манифесту, никто из нас не напишет»48. Троцкому вторил Зиновьев: «Когда т. Рязанов сделал свой доклад об академии [имеется в виду сообщение Рязанова на этом съезде о работе ИМЭ], мы все слушали его и готовы были хлопать. Это было лучшее доказательство того, что ЦК был прав, когда он поставил его проводить эту работу, работать именно в той области, где он может наилучшим образом применить свои силы, а не в той области, где у него много разногласий с партией»49.
Но не следует думать, что руководство партии было склонно прощать выпады Рязанова против генеральной линии из-за его успешной - и действительно полезной для дела партии -деятельности в ИМЭ. Это рельефно проявилось в истории с выступлениеями Рязанова в Московском дискуссионном клубе и на Московской губпартконференции летом 1922 года. На
* Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М. 1961, с. 274.
49 Там же, с. 398.
Московской партконференции он в связи с процессом эсеров, проходившим тогда, протестовал против вынесения им смертных приговоров, а в партийном дискуссионном клубе говорил в связи с Генуэзской конференцией «о глупости тех, которые творят нашу политику. Слишком много тайны окутывает ее, надо требовать света, побольше света»50. Реакция последовала незамедлительно. В своем заключительном слове на Московской партконференции, член Политбюро ЦК РКП(б) Л. Каменев обвинил Рязанова в том, что его устами «говорила чуточку подкрашенная идеология г. Чернова» и предложил изъять из протокола стенограмму речи Рязанова и направить ее в ЦК51. Вопрос об этих выступлениях Рязанова рассматривался на Политбюро 29 июня 1922 г., где ему было вынесено «серьезнейшее предостережение» и признано, «что изменение общего характера всех выступлений т. Рязанова возможно лишь в том случае, если будет изменена на время вся обстановка его работы, что может быть достигнуто при условии, если он в течение года будет занят за границей обслуживанием Советской России в литературно-научной области»5^. Интересно отметить, что после этого заседания Политбюро Сталин направил письмо члену Президиума ЦКК А. Сольцу с просьбой сообщить ему «как члену ЦК о выступлении т. Рязанова в Московском клубе и результатах привлечения к ответственности т. Рязанова в связи с этим выступлением»53. Сольц в тот же день ответил ему, сообщив, что вызванный в ЦКК т. Рязанов заявил, «что хотя считает себя вправе так именно думать и говорить в кругу ответственных товарищей, но пожалуй готов признать, что дискуссионный клуб не совсем подходящее для этого место и может дать кривотолки ввиду недостаточной подготовленности и партийной выдержки присутствующих там товарищей»54.
50 Цит. по: РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 61, л. 8.
51 Цит. по: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 197.
52 РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, е.х. 301.
53 Там же, ф. 323, оп. 2, е.х. 61, л. 7.
54 Там же, л. 8.
Рязанов резко протестовал против репрессивных мер по отношению к нему, отрицая «за Политбюро всякое право принимать по отношению к члену партии какие бы то ни было карательные меры за мнение, высказанное на собрании ответственных партийных работников». Говоря о своей деятельности по созданию ИМЭ, он с полным основанием ставил вопрос, почему он «должен обслуживать Советскую Россию в литературнонаучной области именно за границей?»55. Политбюро, еще раз обсудившее этот вопрос, вынесло его на Пленум ЦК, который, естественно, поддержал решение Политбюро, однако с учетом того, что т. Рязанов «переносит вопрос на съезд и обязуется до съезда не вести никакой политической работы, ограничиваясь исключительно индивидуально-теоретической работой», постановил «предоставить т. Рязанову возможность оставаться в России до партсъезда при строгом и безусловном выполнении им принятого на себя обязательства»56. Во исполнение решений Пленума Оргбюро ЦК освободило Рязанова от членства в Президиуме Соцакадемии, от заведования курсами марксизма При Соцакадемии, от заведования краткосрочными курсами При ней же, от преподавания в Московском университете, от работы в качестве агитатора и докладчика при МК, оставив за ним заведование Институтом Маркса и Энгельса, редактирование сочинений Маркса и Энгельса, редактирование библиотеки марксизма при издательстве «Московский рабочий», а также сочинений Плеханова57. На очередной XII съезд партии вопрос об этом, естественно, вынесен не был, и Комиссия этого съезда по рассмотрению жалоб и заявлений приняла 18 апреля 1923 г. компромиссное решение, где, с одной стороны, жалоба Т. Рязанова на действия ЦК РКП(б) в отношении него была признана неосновательной, а с другой - «ввиду того, что в действиях т. Рязанова не установлено сознательного намерения нанести ущерб партии», Комиссия сочла «настоящим постановлением вопрос исчерпанным» и предложила «Президиуму Съезда на съезд этот вопрос не переносить». Комиссия предложила также
и Письмо Рязанова в ЦК РКП(б) от 2 июля 1922 г. Там же, л. 1, 5.
54 Пленум ЦК РКП(б) 2 августа 1922 г. Там же, ф. 17, оп. 2, е.х. 80, л. 2.
” Заседание Оргбюро ЦК от 14 августа 1922 г. Там же, оп. 112, е.х. 361, л. 4.
«новому составу ЦК определить род работы т. Рязанова, принимая во внимание настоящее постановление»58. При всем том, что партийное руководство хорошо понимало роль Рязанова в работе ИМЭ, особенно в начальный период, и прежде всего в издательской его деятельности, оно не считало его незаменимым. Когда в связи с вышеупомянутыми событиями руководитель Госиздата О.Ю. Шмидт прислал в ЦК письмо, где выразил беспокойство по поводу того, что предстоящий отъезд Рязанова за границу может совершенно приостановить издание сочинений Маркса и Энгельса, а также сочинений Плеханова, то зав. Агитпропом ЦК А. Бубнов наложил на письмо резолюцию, смысл которой сводился к следующему: эти издания можно будет продолжать по планам Рязанова, создав комиссию в составе Скворцова-Степанова, Бухарина, Преображенского, Радека и Осинского59. Не говоря уже о том, что эти весьма образованные марксисты были обременены множеством партийных поручений, они все вместе не обладали опытом Рязанова в текстологической и издательской работе.
Тем не менее определенный результат был достигнут. Рязанову основательно заткнули рот - и хотя он не молчал и в дальнейшем, но столь резкой критики линии партии старался себе не позволять, во всяком случае публично - и канализировали его энергию в марксоведческое русло, что, может быть, было и полезнее с точки зрения науки.
Под крылом ЦИК, под руководством ЦК
В этом же 1922 г. происходит важное с точки зрения статуса ИМЭ, событие - он отделяется от Социалистической академии и становится самостоятельным учреждением при ВЦИК. Текст постановления президиума ВЦИК от 1 июня 1922 г. гласил: «Сохранить Институт Карла Маркса и Энгельса при ВЦИК, отделив его в сметном и административном отношении от Социалистической Академии»60. Смысл перехода под
58 Выписка из протокола Комиссии XII съезда РКП по рассмотрению жалоб и заявлений. Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 46, лл. 11-11об.
59 Там же, ф. 17, оп. 112, е.х. 361, л. 135.
60 ГАРФ, ф. 1235, оп. 39, е.х. 86, л. 370.
крыло ВЦИК (а потом и ЦИК СССР), т.е. высших государственных органов, состоял в том, что вокруг них тогда концентрировались научные и учебные учреждения, связанные с новой общественной наукой, марксистские и партийные по Своей сути. Недаром, когда Президиум ЦИК СССР 18 апреля 1924 г. постановил «принять в ведение Президиума ЦИК СССР Институт Маркса и Энгельса с отнесением расходов на содержание его по смете ЦИК СССР», то вместе с ним в ведение ЦИК были приняты научные и учебные учреждения востоковедческого профиля в Москве и Ленинграде61. Это понятно, учитывая тогдашнее отношение партии к развитию революционного движения на Востоке и изучению этих процессов. А вообще по смете ЦИК СССР и ВЦИК шло финансирование, кроме востоковедческих учреждений, и ИМЭ, и н. Института Ленина, и Коммунистической академии (так с 1924 г. Г Стала называться Социалистическая академия), и Музея рево-i* дюции, и партийных вузов, и даже хозяйственных расходов ' ЦК партии62. Для оперативного управления этими учреждениями в 1927 г. в рамках ЦИК был создан Комитет по заве-j, Цованию научными и учебными учреждениями ЦИК СССР, в ' |ЦОСтав которого вошел и Рязанов63.
, Постановлением ЦИК СССР и Совнаркома от 11 июля 1924 г. Институт К. Маркса и Ф. Энгельса был признан единственным в СССР государственным хранилищем всех оригинальных документов, имеющих непосредственное отношение к деятельности Маркса и Энгельса и к изданию их Произведений. На Институт было возложено научное издание Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса, а также устройство при нем открытого для широких рабочих и Крестьянских масс музейного отделения по марксоведению И истории международного рабочего и коммунистического движения64.
41 Там же, ф. 3316, оп. 13, е.х. 2, л. 140.
и Отчет Финотдела ЦИК III Съезду Советов СССР. Там же, ф. 3316, оп. 3, е.х. 59, л. 2.
См.: РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 23.
м ГАРФ, ф. 1235, оп. 133, е.х. 210, л. 134.
При том, что официально Институт числился при ЦИК СССР, все важнейшие решения о его работе, в том числе и кадровые, принимались в ЦК. ВЦИК же задним числом дублировал их, или, как тогда говорили, оформлял в советском порядке. Так, за решением Секретариата ЦК от 13 июня 1924 г. об утверждении директором ИМЭ Д.Б. Рязанова, а его заместителями А.М. Деборина - по научной работе и С.Ф. Васильченко - по издательской части65 последовало аналогичное по содержанию постановление Президиума ЦИК от 27 июня того же года66. Точно так же произошло в случае с утверждением 13 июня 1924 г. Секретариатом ЦК Совета Института «в составе т.т. Сырцова, Канатчикова, Мещерякова, Бела-Куна, Бухарина, Тальгеймера, Цеткиной К., Молотова и Енукидзе»67. 27 июня 1924 г. Президиум ЦИК утвердил данный состав Совета. Единственная разница между решениями этих двух органов состояла в том, что в постановлении Президиума ЦИК фамилии членов Совета были перечислены строго в алфавитном порядке68. Но вообще-то Совет Института был серьезной инстанцией, куда входили руководящие деятели РКП(б), ЦИКа и Коминтерна, он наблюдал за текущей деятельностью ИМЭ и корректировал ее. В Совет ex officio входили также директор ИМЭ и его заместители.
Применительно к повседневной работе ИМЭ ЦИК занимался его финансированием, утверждал штаты69, осуществлял текущий контроль за исполнением своих решений70, заслушивал отчеты директора Института на своих сессиях и съездах Советов71, утверждал Положение об ИМЭ72, проводил обследования Института73.
65 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 570, л. 2.
66 ГАРФ, ф. 3316, оп. 13, е.х. 2, л. 174об.
67 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 570, л. 2.
68 ГАРФ, ф. 3316, оп. 19, е.х. 73, л. 1.
69 См.: Там же, е.х. 165, л. 42; там же, оп. 20, е.х. 57, л. 49.
70 Там же, е.х. 682; там же, ф. 1235, оп. 133, е.х. 343, лл. 359-360.
71 ГАРФ, оп. 4, е.х. 106, л. 5-19; там же, е.х. 234, лл. 57-83; там же, оп. 3, е.х. 57.
72 Там же, оп. 19, е.х. 73; там же, оп. 22, е.х. 1085, л. 10.
73 Там же, оп. 22, е.х. 996.
В начальный период ВЦИК помогал Институту в комплектовании книжных фондов. Так, в сентябре 1924 г. Белгородский уездный исполком сообщил ВЦИКу, что в бывшем имении Шебеко есть библиотека в 12 тыс. томов на иностранных языках, которая в настоящее время находится в распоряжении завкома сахарного завода «Профинтерн». 22 декабря того же года Президиум ВЦИК постановил передать ИМЭ иностранную литературу и русские журналы 50-х - 60-х гг. Но, заботясь о том, чтобы местное население не осталось без книг, ВЦИК предварительно принял решение, обязывающее ИМЭ «взамен передаваемой ему библиотеки создать в имении «Шебекино» библиотеку на русском языке, которая обслуживала бы ближайшее к имению местное население»74.
Как конкретно выгйядЬйи взаимоотношения ЦИК и ИМЭ, можно проследить на примере решения Президиума ЦИК от 30 апреля 1926 г. по докладу о деятельности ИМЭ. Одобрив эту деятельность, Президиум ЦИК признал желательным устройство в союзных республиках постоянных выставок по истории социализма и рабочего движения и снабжение их соответствующими материалами, а также предложил Институту принять меры к содействию изданию марксистской литературы на национальных языках75. Если выполнение первого пункта упиралось, в общем-то, в деньги, то со вторым все было существенно сложнее: по многим языкам не хватало, а то и просто не было достаточно квалифицированных переводчиков, владевших языком и материалом, да к тому же не во всех языках нацреспублик имелась в достаточно развитом виде соответствующая терминология. И начались классические бюрократические отписки. Сначала на запрос ЦИК Институт ответил, что на закупку материалов для выставок не было выделено денег, и, вообще, пока не вернется из служебной командировки директор ИМЭ, вопроса решить нельзя. Вернувшись в Москву, Рязанов сообщил, что сам поговорит по этому вопросу с кем следует. И последний документ в деле, датированный 5 мая 1927 г., гласит, что т. Рязанов в настоящее время ни
74 Там же, ф. 1235, оп. 133, е.х. 210, лл. 125-140.
75 Там же, ф. 3316, оп. 19, е.х. 682, л. 8.
чего положительно определенного сказать не может76. Но надо отдать должное директору ИМЭ - через пару лет вопрос об организации в нацреспубликах выставок о жизни и деятельности Маркса и Энгельса был успешно решен77.
Одной из важнейших - если не центральной - задач деятельности ИМЭ, с точки зрения руководства РКП было издание сочинений основоположников марксизма на русском языке и параллельно популярных массовых изданий их основных работ. В этом плане активность Рязанова находила под держку высших органов партии.
Было признано необходимым упорядочить дело издания классиков социализма и в первую очередь Сочинений Маркса и Энгельса78. Предварительно были национализированы сочинения классиков марксизма и переданы для издания Госиздату на правах монополии. Правда, в начале 20-х годов список классиков марксизма включал в себя следующие имена: Маркс, Энгельс, Лафарг, Каутский, Плеханов, Лабриола, Меринг и Р. Люксембург. Из этого списка Секретариат ЦК вычеркнул почему-то Лабриолу79.
1 июня 1923 г. Секретариат ЦК поручил Агитпропу в ознаменование 75-летия «Коммунистического манифеста» и 40-летия смерти Маркса - очень характерная для большевистской партии тенденция привязывать начало или завершение какой-либо важной акции к знаменательной дате - принять все необходимые меры к изданию «полного научного собрания сочинений Маркса и Энгельса», сообразуясь с уже изданными их трудами80. Рязанов, прекрасно понимавший, что подобное издание «предполагает ряд больших и сложных подготовительных работ», изложил в своем письме ЦК РКП от 12 июля 1923 г. целую программу получения из зарубежных архивов копий
76 Там же, оп. 21, е.х. 682, л. 1.
77 РГАСПИ, ф. 374,on. I, е.х. 3, л. 6.
78 См.: Постановление Секретариата ЦК от 10 апреля 1922 г. Там же, ф. 17, оп. 112, е.х. 315, л. 2.
79 См.: Постановление Секретариата ЦК от 12 мая 1922 г. Там же, е.х. 328, л. 2.
80 Там же, е.х. 453, л. 5.
рукописей Маркса и Энгельса и разъяснил, что наилучшим способом их копирования является фотографирование, которое избавляет от ошибок и «огромных затрат на сверку копий с оригиналами»81. (Тогда это были вещи не для всех очевидные.) За необходимыми для этого немалыми деньгами дело не задержалось. 8 мая 1924 г. Политбюро постановило «предрешить дотацию» на издание Сочинений Маркса и Энгельса и создало комиссию из Рязанова, Бухарина и Тальгеймера для разработки плана издания всех сочинений Маркса и Энгельса, определения его стоимости и размера необходимой дотации82. Через месяц 12 июня 1924 г. оно же определило размер дотации для издания сочинений основоположников марксизма и иной марксистской литературы'^. НЖ тыс. руб., а заодно - очевидно, для усиления текущего контроля ЦК над ИМЭ - решило образовать Совет Института. Было также признано необходимым откоман-дироватыв распоряжение ИМЭ «до 10 товарищей для научных занятий»83. Последний пункт в постановлении Секретариата ЦК от 13 июня 1924 г. был конкретизирован следующим образом: «Поручить Орграспреду ЦК совместно с т. Рязановым наметить список работников для научных занятий в Институте и внести на утверждение Секретариата ЦК»84. Однако возможности влияния ЦК на подбор кадров ИМЭ ослаблялись тем, что подходящих кадров в его распоряжении было чрезвычайно мало. Сам Рязанов мыслил издательские задачи ИМЭ достаточно широко. Выступая по этому вопросу на XIII съезде партии, он выдвинул идею издания не только полного собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском языке и выпуска в свет их избранных сочинений для молодежи, но и «издание полного научного собрания сочинений Маркса и Энгельса на всех тех языках, на которых они писали с комментариями и примечаниями». Это «теоретическое воскрешение всего литературного наследства Маркса и Энгельса» он рассматривал как условие подведения «фундамента под теорию и практику пролетарской
к| Там же, е.х. 464, л. 57.
1,2 Там же, оп. 3, е.х. 436.
Там же, оп. 3, е.х. 443.
м Там же, оп. 112, е.х. 570, л. 2-3.
революции в том ее выявлении, которое она приняла на опыте нашей пролетарской революции»85. Постановление съезда было более лаконичным: «Съезд поручает Центральному Комитету по соглашению с Исполкомом Коминтерна принять все меры к скорейшему изданию Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском и других языках»86. Более развернуто это было сделано в резолюции V Конгресса Коминтерна, принятой единогласно после яркой речи Рязанова. Резолюция «приветствует решение XIII съезда РКП по возможности в кратчайший срок опубликовать полное издание сочинений и писем Маркса и Энгельса, снабдив их историко-критическими комментариями...
Конгресс считает необходимым, помимо этого международного издания, опубликовать под наблюдением Коминтерна также избранные сочинения Маркса и Энгельса для пролетариата отдельных стран»87.
Но если работа ИМЭ по изданию Сочинений Маркса и Энгельса встречала поддержку руководства партии, то с изданием других работ по истории марксизма и в более широком плане - истории социализма - дело обстояло сложнее, даже в тех случаях, когда их издание предусматривалось соответствующими решениями партийных инстанций.
Представители ЦК и ЦИКа в Совете Института с самого начала стремились ограничить деятельность ИМЭ в основном и в первую очередь изданием работ основоположников марксизма. На первом же заседании Совета 23 декабря 1924 г. предложение Рязанова о том, чтобы Институт наряду с изданием сочинений Маркса и Энгельса на русском языке начал выпускать работы «главнейших представителей современного социализма, прошедших школу Маркса и Энгельса» -Лассаля, Каутского, Лафарга, Лабриолы, Люксембург, Плеханова, Засулич, Аксельрода и др.88, не встретило поддержки. Возобладало мнение о том, что Институт должен
85 Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, с. 538.
86 Там же, с. 677.
87 Пятый всемирный Конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет, ч. И. - М.-Л., 1925, с. 180.
88 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1427, л. 4.
издавать классиков марксизма. Более того, Молотов заявил, что «издание Институтом Сочинений Маркса и Энгельса не удовлетворяет запросов широкого читателя. Необходимо издавать отдельные работы в пригодном для читателя-середняка виде», а представитель Коминтерна Б. Кун покритиковал Институт за недостаточную «связанность его с широкими массами»89. Рязанов выразил открытое несогласие с этими попытками втиснуть работу ИМЭ в узкие агитпроповские рамки: «Организация публичных выступлений для популяризации марксизма для ИМЭ неприемлема. Это не его дело»90.
Обсуждение вопроса о плане изданий Института на 1924-1925 гг. было перенесено на следующее заседание Совета 29 января 1925 г. Но ещ^до этого, 10 января секретарь ЦИК А. Енукидзе в письме Членам Совета высказался «против издания от имени Института некоторых авторов из русских марксистов (например, Аксельрода, Засулич и др.)»91. И напрасно Рязанов на-этом заседании Совета пытался объяснить его членам, что с Аксельродом он «вынужден был заключить договор об издании его статей до 1903 г. только по политическим соображениям. Только при таком условии была возможность получить необходимые материалы для издания Плеханова»92. Работ Аксельрода и Засулич Институт так и не выпустил. На этом заседании Молотов занял жесткую позицию, раскритиковав Институт за то, что его деятельность «мало продуктивна и недостаточно сосредоточена. Не собираются материалы по биографии Маркса, не издается их [Маркса и Энгельса] переписка. Институт издает Плеханова, с чем можно было бы и подождать, и не издает Маркса». Его поддержал Б. Кун, призвавший Институт сосредоточиться на издании Сочинений Маркса и Энгельса. «Материалы, имеющие актуальный политический интерес, должны издаваться помимо полного собрания сочинений»93. Вторично взяв слово, Молотов «еще раз
Там же, л. 6.
Там же, л. 8.
Тамже, л. 18.
Там же, л. 30.
'п Тамже, л. 29.
указал на необходимость в издательской работе все, кроме материалов Маркса и Энгельса, отложить на второй план»94. Совет не смог прийти к единогласному решению и постановил перенести вопрос в ЦК. Тогда-то, 31 января, Рязанов написал резкое письмо Сталину, которое заслуживает быть приведенным целиком:
«Час от часу не легче. Вот уже больше месяца как Отдел Печати маринует план научно-издательской работы Института Маркса и Энгельса.
На прошлой неделе сомнения возбуждали только Засулич и Аксельрод, а на вчерашнем заседании Совета т. Молотов возражал уже против издания Плеханова и вообще чего бы то ни было, кроме Сочинений Маркса и Энгельса. Назвался груздем, полезай в кузов. Называетесь Институтом Маркса и Энгельса, издавайте только сочинения их, работайте только над их биографиями.
Так как т. Молотов является тем членом ЦК, который руководит Отделом Печати, то мне - и это заявил также т. Молотов - ничего не остается, как только апеллировать к ЦК и временно приостановить все работы Института по изданию всех марксистов, кроме Маркса и Энгельса. Я позволю себе только закончить издание всех научных работ Плеханова, так как это задание поставлено резолюцией партийного съезда* -и скорейшее выполнение его неоднократно ставилось мне на вид самим ЦК. Приходится приостановить также издание библиотеки материализма, сочинений Гегеля и социалистов-утопистов.
С коммунистическим приветом
* Резолюция о печати XI съезда.
Рязанов»95.
Подобная позиция вообще была характерна для Молотова. 30 мая 1925 г. Рязанов докладывал Совету ИМЭ о работе Института с 1 января по 1 июня 1925 г. Он информировал Совет о том, что Полное собрание сочинений Маркса и Энгельса начнет выходить в свет осенью 1925 г. Параллельно
94 Там же, л. 31.
95 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 13, лл. 49-49об.
будут выходить тома такого же издания на русском языке. Все издания будут продолжаться 8-9 лет. « Свой доклад, - отмечается в протоколе, - т. Рязанов заканчивает изложением проекта создания при Институте «Международного общества по изучению истории пролетариата». «Т. Молотов, не возражая прочив создания международного общества по изучению истории пролетариата, указывает, что деятельность Института в этом направлении не должна мешать выполнению основной задачи Института - скорейшему изданию Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса». Затем Молотов предложил к 1 января 1927 г. издать собрание избранных сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, а Рязанов внес дополнение: для этих целей добиться получения соответствукнцих'й&ил,-средств, людей96. Один из элементов тактики Рязанова во взаимоотношениях с высокими инстанциями, когда те выдвигали нереальные прожекты, состоял в том, чтобы не спорить открыто с ними, а блокировать их, замыкая на материальном обеспечении, которого всегда не хватало.
Работа по изданию Сочинений Плеханова, которая чуть было не была поставлена под угрозу, имела свою предысторию, развертывавшуюся в высоких партийных инстанциях. Авторитет Плеханова как теоретика марксизма, особенно философа, в первой половине 20-х годов в Советской России был необычайно высок при всем критическом отношении к его меньшевистским ошибкам. Поэтому вопрос об издании его работ встал довольно рано.
Еще в июле 1921 г., буквально через полгода после образования ИМЭ, Политбюро поручило т. Семашко столковаться с т. Рязановым об издании тех томов сочинений Плеханова, в которых помещаются его политические статьи 1900-1905 гг., опубликованные за границей97. Затем круг произведений Плеханова, рекомендованных к изданию, расширяется - 27 апреля 1922 г. Политбюро, по предложению Ленина, поручило т. Каменеву переговорить с т. Тером [Тер-Ваганяном, крупнейшим специалистом по Плеханову в Советской России] и
Там же, on. 1, е.х. 3, лл. 3—4.
Там же, on. 1, е.х. 1, л. 4.
осуществить издание революционных Сочинений Плеханова в одном сборнике98. И, наконец, 20 ноября 1924 г. Политбюро поручает тт. Каменеву, Зиновьеву, Сталину и Бухарину разрешить вопрос о библиотеке Г.В. Плеханова и об издании его сочинений99.
В результате ИМЭ запланировал издание Сочинений Плеханова в 28 томах (два последних тома должны были содержать именной и предметный указатели ко всему изданию). В 1923-1927 гг. оно вышло в свет, причем большинство томов было выпущено в двух и даже трех изданиях. Однако свет увидели только 24 тома. Тома 25 и 26, которые должны были содержать статьи Плеханова 1914-1918 гг. так и не появились, равно как и тома с указателями. Очевидно, ЦК не дал добро на публикацию оборонческих статей Плеханова периода Первой мировой войны, а тем более его антибольшевистских работ 1917-1918 гг.
В заключении Отдела печати ЦК об издательском плане ИМЭ, подписанном И. Варейкисом, также входившем в Совет Института, говорилось о большом значении, которое придается изданию популярной библиотеки марксиста, но «ее следовало бы, безусловно, пополнить избранными работами В.И. Ленина». Институту не следует «спешить с изданием работ Плеханова, относящихся к оборонческому периоду, а также с предполагаемым изданием работ Засулич и Аксельрода»100.
Институт публиковал сочинения П. Лафарга; вышло несколько томов сочинений К. Каутского. Кроме классиков социализма, ИМЭ начал издавать первое на русском языке издание сочинений Гегеля, работа над которым растянулась на три десятилетия. Увидели свет избранные работы Л. Фейербаха и других философов, в основном материалистов.
Нужды партийной пропаганды обслуживала серия «Библиотека марксиста», где под редакцией Рязанова выходили отдельные работы и сборники статей Маркса, Энгельса, а также Плеханова, Лафарга и др.
98 Там же, ф. 17, оп. 3, е.х. 290.
99 Там же, оп. 3, е.х. 476.
100 Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1427, л. 22.
Исподволь в Институте готовилось и собрание сочинений М. Бакунина. Об этом заявил на заседании Комиссии по празднованию 50-летия смерти Бакунина в мае 1926 г. Ю. Стеклов, один из виднейших тогдашних бакуниноведов. Как он сам сообщил в письме Рязанову - почему-то с грифом «Секретно» -«В конце заседания... мною было сделано сообщение, что по поручению комиссии по изданию классиков русской революции под председательством т. Каменева, подтвержденному через два года заседанием той же комиссии, под председательством т. Мещерякова в Госиздате, мною уже в течение нескольких лет подготовляется полное собрание сочинений и переписки Бакунина, каковая работа в главном уже выполнена... Тогда же мноф бьщр заявлено, что Институт Маркса и Энгельса уже год назад решил в принципе издать подготовленное мною собрание сочинений и переписки Бакунина, отложив это предприятие до окончания издания Плеханова, каковое ныне уже заканчивается»’01. Смысл этого заявления Стеклова заключался в намерении не допустить к этому изданию другого известного специалиста по Бакунину В. Полонского, с которым у Стеклова и Рязанова имелись крупные разногласия в этой области, тем более, что Полонский заявил на этом заседании, что вопрос об издании сочинений Бакунина входит не в компетенцию юбилейной комиссии, а в компетенцию Президиума Комакадемии. Правда, в этом вопросе Президиум поддержал Стеклова и даже на своем заседании 18 июня 1927 г. при обсуждении сметы Комакадемии поручил «выяснить с I . Стекловым, какую сумму потребуется ассигновать в нынешнем году на издание полного собрания сочинений Бакунина, и внести эту сумму в смету»102.
Институту так и не довелось осуществить это издание, хотя в 1926-1930 гг. Стеклов регулярно публиковал в печатных органах ИМЭ переписку Бакунина, подготовленную для данного издания. Попытку реализовать этот проект Стеклов предпринял в 1934-1935 гг., когда в издательстве Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев он выпустил 4 тома
1111 Ю. Стеклов-Д. Рязанову, 22 мая 1926 г. Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 21, л. 20.
Там же, ф. 17, оп. 85, е.х. 36, л. 231.
Полного-собрания сочинений и писем Бакунина. Издание прекратилось с ликвидацией этого общества и репрессированием самого Стеклова.
Развертывание работы над МЭГА - Полным собранием работ К. Маркса и Ф. Энгельса на языках оригинала - и над изданием Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на русском языке поставило перед Институтом некоторые новые проблемы в области научно-исследовательской работы. Смысл МЭГА определялся как создание объективной основы для марксо-ведческих исследований103. Это предполагало, в частности, не только углубленную исследовательскую работу в связи с созданием необходимого научно-справочного аппарата, но и публикацию результатов этой работы с открытым обсуждением ее в печати. И Институт начинает создавать собственные печатные органы. Уже в 1924 г. выходит первая книга ежегодного «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса» - издания, в котором печатались как результаты марксистских исследований Института, так и неопубликованные работы основоположников марксизма. Важное место в «Архиве» занимал критикобиблиографический отдел, где рецензировались важнейшие работы - русские и иностранные - по истории марксизма.
«Архив» сразу привлек к себе внимание, и это неудивительно. Ведь только в I его томе увидели свет 1-я глава «Немецкой идеологии», подлинный текст «Введения» Энгельса к «Классовой борьбе во Франции» и знаменитые черновики ответа Маркса на письмо В. Засулич, а во втором - текст энгельсовской «Диалектики природы».
В редакционном введении к первому тому «Архива» говорилось о том, что применительно к истории русского рабочего и революционного движения Институт и его печатные органы ограничиваются двумя задачами: «во-первых, исследованием тех взаимоотношений.., которые устанавливались между русскими людьми сороковых, шестидесятых и семидесятых годов, с одной стороны, Марксом и Энгельсом - с другой, во-вторых, исследованием международных связей... между социалистической, революционной, философской теорией и
103 MEGA1, Abt. I. Bd. 1, Hbbd 1, S. XXII, XXVI.
практикой на Западе и в России, в первую очередь - влияния и распространения теории и практики марксизма»104. Эти задачи был призван решать новый журнал Института - «Летописи марксизма», первый выпуск которого вышел в свет в 1926 г. Тема «Марксизм и Россия» была в это время актуальнейшей, и не только в научном, но и в политическом отношении, и казалось бы ничто не предвещало препятствий новому изданию. Но... в конце июля 1926 г. Оргбюро ЦК при обсуждении вопроса о журнале «Историк-марксист» приняло решение через месяц поставить доклад Правления Комакадемии и содоклад Отдела печати ЦК об издательской деятельности Комакадемии105. Не через месяц, а через три - 18 октября 1926 г. на Оргбюро ДК фбсуэкпщлся уже не доклад об издательской деятельностй Комакадемии, а доклад Отдела печати ЦК об исторических журналах. В тексте докладной записки Отдела констатировалось, что из десятка выходящих исторических журналов ни один «не представляет из себя подлинного научно-исторического журнала с систематическим -статейным и критико-историческим - материалом»106, и отмечалось, что «такое место претендует занять указанный журнал «Историк-марксист», который может рассматриваться как «серьезное, обеспечивающее строгую научность издание»107.
Здесь уже просматривается логика складывающейся тоталитарной системы: один ведущий журнал в каждой науке, одна научная школа в каждой области знания, один ведущий театр, являющий собой образец для всех других и т.п. Все это пышно расцвело в 30-е-40-е годы..
Отсюда следовал вполне закономерный вывод в отношении «Летописей марксизма», к которым никаких конкретных претензий выдвинуто не было: «целесообразно было бы в дальнейшем «Летописи марксизма» не выпускать специальным изданием, слив этот журнал в один с журналом «Архив Маркса и Энгельса» и предоставив новому журналу возмож-
"м Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Кн. 1. М., 1924, с. 9.
РГАСПИ, ф. 17, оп. ИЗ, е.х. 215, л. 3.
Там же, е.х. 237, л. 122.
Там же, е.х. 237, л. 124.
ность в необходимых случаях наиболее тяжелые архивные материалы выпускать отдельными сборниками как приложение к журналу»108. Оргбюро согласилось с этим предложением и постановило: «Сохраняя дальнейший выпуск «Архива Маркса и Энгельса», признать нецелесообразным издание журнала «Летописи марксизма», о чем поручить договориться Отделу печати ЦК с т. Рязановым»109. Но «договориться с тов. Рязановым» оказалось делом непростым. Пока суд да дело, он успел в том же 1926 г. выпустить еще один номер «Летописей», а вопрос о них был поставлен еще раз на Оргбюро ЦК 1 апреля 1927 г. На сей раз решение было не столь однозначным: «Поручить т.т. Бухарину, Рязанову и Гусеву в двухнедельный срок рассмотреть вопрос о дальнейшей целесообразности издания журнала... и доложить Секретариату»110. В результате упорной борьбы, заручившись, видимо, поддержкой Бухарина, Рязанову удалось спасти свое любимое детище, 3 июня 1927 г. Секретариат ЦК постановил «не возражать против дальнейшего издания журнала «Летопись [sic!] марксизма»111.
Рязанов постоянно боролся против тенденции - находившей поддержку в ЦК, если и не исходившей прямо оттуда -сузить задачи ИМЭ до чисто издательских, да еще желательно на популярном уровне. И для этого он использовал различные средства, в том числе и некоторые нюансы в позиции разных руководящих инстанций. В советское время - и это прекрасно известно всем современникам данной эпохи - можно было добиться льгот или выгодных решений через постановления, принимаемые по тем или иным юбилейным датам. Так, Рязанов в своем выступлении на юбилейной - к 10-летаю Октябрьской революции - сессии ЦИК СССР поставил под несколько иным, чем обычно, углом зрения вопрос об источниках марксизма. Первым его источником он назвал «историю революционного рабочего движения всех стран», а вторым - «историю научной мысли.., которую Маркс и Энгельс усвоили... и переработали
108 Тамже,л. 125.
109 Там же, л. 3.
110 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. I, л. 26.
111 РГАСПИ, ф. 17, оп. 113, е.х. 298.
се, чтобы выковать из нее оружие для борьбы пролетариата. 11о этим двум линиям мы ведем работу»112.
Но изучению истории формирования пролетариата, по его словам, мешает отсутствие собранных и опубликованных источников. Поэтому Рязанов выдвинул идею, опираясь на «те материалы, которые уже собраны в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса и которые с каждым днем все увеличиваются, создать новую международную организацию, создать новое литературное предприятие, учено-исследовательское, которое поставило бы себе задачей издавать в комментированном виде, с примечаниями и предисловиями, документы, которые бы из различных архивов различных буржуазных стран вытаскивались на свет божий»1'\ 3десь стоит напомнить, что подобное предложение уже выдвигалось Рязановым два года назад на заседании Совета Института, но реальных результатов тогда не .последовало114. Эта идея прекрасно укладывалась в восприятии участников сессии ЦИК в государственный апофеоз победы российского пролетариата в 1917 г. и успешной борьбы его братьев по классу в других странах. Последовало постановление ЦИК GCCP от 18 октября 1927 г., в котором на ИМЭ было возложено:
«1. Собирание и изучение материалов по истории пролетариата, исследование процесса его выделения из классов мелких производителей - крестьянства и ремесленников, -положения рабочего класса в различные эпохи капитализма, развития его классовой организации во всех ее формах, его борьбы против эксплуатирующих классов.
2. Издание международной серии «Памятники истории классовой борьбы пролетариата», чтобы сделать таким образом доступными научному исследованию материалы, хранящиеся в государственных архивах различных стран.
3. Создание международной научно-исследовательской организации, которая объединила бы работу исследователей, посвятивших свои знания и силы изучению истории проле-
" ' Цит. по: Летописи марксизма. Вып. IV. М.-Л., 1927, с. 147.
Летописи марксизма, Вып. IV, М.-Л., 1927, с. 149.
См.: РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, лл. 2-4.
тариата и всех угнетенных классов»115. Выступая в ИМЭ уже после юбилейной сессии ЦИК, Рязанов подчеркнул, что эта сессия «только юридически оформила то, что фактически уже создавалось два года в недрах нашего Института. Мы отныне представляем не только Институт марксоведения, но и первый Институт по изучению истории пролетариата и его классовой борьбы»116.
Но развернуть эту работу по-настоящему Институт не успел (в серии «Исследования по истории пролетариата и его классовой борьбы» были выпущены работы известных историков Д. Петрушевского, А. Матьеза, Е. Тарле), хотя предпосылки для нее были уже заложены. Рязанов еще до революции очень серьезно занимался историей I Интернационала и к 1914 г. подготовил к изданию первый том документов Международного Товарищества Рабочих. (В научносправочном кабинете Сектора произведений К. Маркса и Ф. Энгельса ИМЛ при ЦК КПСС до начала 90-х годов находился под названием «Urkundenbuch» его корректурный экземпляр.) Опубликованная в 1-ой книге «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса» статья Рязанова «Возникновение I Интернационала» до сих пор не имеет равных себе по охвату материала, тонкости анализа и глубине выводов. В Институте удалось собрать обширную коллекцию источников (архивных документов и печатных изданий) по истории рабочего движения. Слишком мало времени, как оказалось, было у ИМЭ для более или менее спокойной работы по намеченным планам.
Это определялось изменением обстановки в стране и партии в связи с ужесточением внутрипартийной борьбы и ростом тоталитарных тенденций. Чем дальше теоретические обоснования проводимой в СССР политики отходили от традиционной для т.н. ортодоксального марксизма - а ее придерживался Рязанов - трактовки взглядов Маркса и Энгельса (да и Ленина тоже), тем меньше партийное руководство нуждалось в том, что делал Институт - попытке создать исторически обусловленную картину становления и развития взглядов Маркса
115 Летописи марксизма. Вып. IV. - М.-Л., 1927, с. 143-144.
116 Цит. по: Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. - М.-Л., 1930, с. 101.
и Энгельса и усвоения их рабочим движением. Ведь в этом случае могли, кроме всего прочего, возникать совершенно нежелательные с точки зрения текущей политики аллюзии. Так, в 1928 г. Институт выпустил под редакцией Рязанова новый перевод «Анти-Дюринга», который был предварен большой статьей Рязанова «К 50-летию "Анти-Дюринга". (Она была напечатана также в изданиях этого труда, выпущенных в 1929 и 1930 гг.)
Рязанов воспроизводит в ней историю создания этой работы Энгельса и, в частности, анализирует полемику Бебеля с Дюрингом. В соответствующем месте мы читаем: «Последний [Дюринг] считал, что интернациональный социализм чересчур выдвигает необходимость одновременного интернационального преобразования, одновременного социального переворота. По Дюрингу страна, которая дальше всех пошла экономически и политически, могла бы завести у себя социализм, конечно, в той форме, в какой его рисует себе Дюринг. Этот новый строй должен быть в дальнейшем обороняем, защищаем от внешних влияний. Бебель с этим не согласен. Бебель указывает, что такая-страна, в которой изолированно был бы введен социализм, навлекла бы на себя ненависть всех окружающих стран»117.
Здесь, как видим, фактически упомянуты все основные моменты острых дискуссий по вопросам строительства социализма в одной, отдельно взятой стране, шедшие в большевистской партии в это время. Исторически вполне корректное воспроизведение полемики, имевшей место в середине 70-х годов XIX в., вполне очевидно могло восприниматься как критика взглядов Сталина и его тогдашнего союзника Бухарина ио центральному вопросу политики и идеологии правящей верхушки ВКП(б).
Складывалась внешне парадоксальная ситуация. С одной стороны, Институт крепнет, развертывает свою работу, растет его авторитет и внутри страны, и за рубежом. Он выполняет важную роль в деле издания марксистской литературы, в том числе и популярной, т.е. деятельно участвует в идеологиче
117 Цит. по: Энгельс Ф. Анти-Дюринг, изд. 3-е. М., 1930, с. VII.
ской работе партии. Институт оказывает существенное влияние на внедрение марксистской методологии (в ее тогдашнем понимании) в общественные науки. Его ведущие работники (Деборин, Рубин) принимают активное участие в дискуссиях, развертывавшихся тогда в философии и политэкономии (правда, Рязанов следил тогда за тем, чтобы они делали это не в качестве официальных представителей ИМЭ). Рязанов входит в число первой группы коммунистов, избранных в состав Академии наук.
С другой стороны, в идейной борьбе внутри партии, равно как и в идеологической работе партии в целом все больше усиливается догматизм. Решающее значение приобретают аргументы типа «Magister dixit» («Так сказал учитель»), А решение вопроса, что именно сказал учитель (или учителя), нельзя было просто оставлять на усмотрение коллектива ИМЭ, состоящего во многом из людей чуждого социального и партийного происхождения и возглавляемого самостоятельным и малоуправляемым извне директором. И тем более не нужен был конкретно-исторический подход к работам и отдельным высказываниям основоположников марксизма, при котором их тексты ставились бы в исторический, социальный и даже психологический контекст времени и места. Партии нужны были безразмерные, как сейчас бы сказали, цитаты, уместные и необходимые в данный момент, подобранные ad hoc для подкрепления очередного поворота в политике ЦК и долженствующие доказать, что эта политика всегда базируется на гранитном фундаменте теории Маркса-Энгельса-Ленина - и быстро приближавшегося к сонму классиков Сталина.
В 1927 г. была создана комиссия ЦК, «в задачи которой входило уточнение характера и круга деятельности трех научно-исследовательских учреждений всесоюзного значения: Коммунистической академии, Института Ленина и Института Маркса и Энгельса»118. Рязанов рассказал на одном из партсобраний в ИМЭ о работе этой комиссии, в которую входили представители ИМЭ, Комакадемии и Института Ленина: «Что же сделала комиссия? На одном из первых заседаний двумя
118 См.: Отчет Института Ленина XV партийному съезду. М., 1927, с. 5.
голосами против ИМЭ решено было, что ИМЭ не имеет прана заниматься теорией марксизма»119. Как вспоминал позднее Рязанов, «строго выполняя - казавшееся мне, правда, диким и абсурдным - постановление Комиссии ЦК (в 1927 г.), в силу которого Институту Маркса и Энгельса (по предложению г.т. Степанова и Покровского) категорически запрещалось не только заниматься разработкой марксизма, но и вообще касаться теории, я запрещал всякий «теоретический» уклон, предлагая моим коллегам заниматься - в Институте и для Института только историко-догматическими исследованиями»120. Иначе говоря, исследовательская деятельность ИМЭ должна была быть ограничена комментированием публикуемых текстов Маркса и Энгельса.« у	.
Давление на Рязанова изнутри и извне
Параллельно с этим усиливается давление на Рязанова, и нападки следуют не только «сверху», со стороны руководящих органов партии, но и «снизу», прежде всего со стороны партийной организации - ячейки, по тогдашней терминологии -Института, точнее, ее-бюро и секретарей.
Для давления на Рязанова использовалась также его полемика с отдельными учеными и органами печати. Не гнушались даже мелочными придирками, учитывая, что на такого самолюбивого человека они действовали чрезвычайно сильно. По существу, хотели от него невозможного - чтобы он следовал за линией партии не просто послушно, но истово. И не добились этого. Если говорить о поводах для критики в адрес ИМЭ и его директора, то они шли в основном по трем линиям: кадровый состав Института и политика директора в этом вопросе; недостаточное использование в научной работе молодежи; «академизм» ИМЭ как с точки зрения внутреннего содержания его работы, так и с точки зрения его, якобы, изолированности от насущных задач партии и страны. Естественно, у этой критики были приливы и отливы; кнут сочетался с пряником, но линия и цель были очевидны: ИМЭ в старом виде перестал быть полезен и нужен.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 3, л. 79.
Письмо Рязанова в редакцию Правды от 2 февраля 1931 г. Цит. по: РокипгянскийЯ., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 318.
Конфликт Рязанова с общественными организациями Института, который постоянно использовался его противниками, определялся с его стороны двумя факторами. Во-первых, Рязанов был принципиальным противником всякого вмешательства общественных организаций в непосредственное управление производством, будь то на фабрике, будь то в научном учреждении. На X съезде партии он говорил о том, что «комячейки должны заниматься коммунистическим воспитанием - в первую очередь себя самих - и пропагандой коммунизма на фабриках, практической и теоретической»121.
Еще в декабре 1925 г. Рязанов поставил вопрос об отношении к партячейке четко и жестко. «Я ни в коем случае не допущу над собой контроля и вмешательства партколлектива и ячейки, и я не признаю партколлектива и ячейки, которые занимаются внутренними делами учреждения.»122 И это вовсе не было капризом этакого партийного enfant terrible. Рязанов требовал от коммунистов в Институте только одного - «коммунисты должны работать больше, чем беспартийные»123. Но партия, по словам Рязанова, очень часто присылала в Институт «не научных работников-исследователей, а политических комиссаров»124.
Не менее определенно высказался он в отношении профсоюзов на XV партконференции: «Я поддерживаю, развиваю свою старую точку зрения: рабочий класс на всех стадиях - от фаб-завкомов и ВЦСПС - принимает деятельнейшее участие в организации производства, в организации промышленности, в организации социалистического хозяйства, но на выстрел не подпускается к управлению предприятиями. На предприятии должна быть единая власть»125. Что же касается комсомола, он высказывался «самым решительным образом против даже
121 X съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, с. 295.
122 Центральный архив общественных движений Москвы (далее ЦАОПИМ), ф. 212, on. 1, е.х. 1, л. 16об.
123 Там же, е.х. 3, л. 87об.
124 Там же, лл. 32-32об.
125 XV конференция ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л., 1927, с. 359.
Давление на Рязанова изнутри и извне существования таких профессиональных организаций, как комсомол»126.
Во-вторых, Рязанова не устраивал общий уровень профессиональной подготовки значительной части членов партии - сотрудников Института, не говоря уже о комсомольцах. Именно из-за острой нехватки марксистски подготовленных партийных кадров Рязанову разрешили брать на работу в ИМЭ беспартийных. Они-то плюс откомандированные по линии Коминтерна иностранные коммунисты и составляли ядро основных работников Института. Это отражало общее положение дел в общественных науках. По официальным данным, на 1929 г. всего по СССР (кроме Туркмении и Узбекистана) было учтено 1590 научных работников-коммунистов, что составляло 6,3 % от общего числа научных работников. Даже «среди научных кадров ВКП(б) удельный вес выходцев из других партий доходит почти до одной трети этого состава (30,3 %), причем среди выходцев наибольший удельный вес имеют бывшие меньшевики и бундовцы»127. Но и среди членов партии в ИМЭ настоящих профессионалов было немного, что давало основание Рязанову со свойственной ему резкостью заявлять, что «его коммунисты меньше знают о задачах и работе Института, чем любой черносотенный извозчик»128. Об уровне подготовки комсомольцев Института можно судить по отчету секретаря цехячейки ВЛКСМ, т.е. первичной комсомольской организации ИМЭ: «Цеховая ячейка состоит из ребят малограмотных и малоразвитых; мы стремились с осени послать всех на учебу. Будут учиться 6 человек на рабфаке, 10 на курсах, 1 в техникуме и 1 на спецкурсах. С выдвижением ребят на квалифицированную работу дело обстоит плохо по причине малограмотности»129.
Как уже говорилось выше, среди научных работников ИМЭ-партийцев было немало членов зарубежных компартий,
126 Там же, с. 362.
127 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 13, лл. 8, 16.
|2К Там же, е.х. 11, л. 58.
Протокол заседания бюро ячейки ВКП(б) в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса от 31 июля 1928 г. Там же, л. 3.
направленных через Коминтерн на работу в Институт и входивших в его партячейку. Не говоря уже о людях, переведенных из своих стран в Москву, так сказать, на исправление из-за тех или иных «оппортунистических ошибок» и стремившихся продемонстрировать свою полную перековку, другие иностранные коммунисты, попав в Москве в атмосферу жесткой внутрипартийной борьбы, проявляли подчеркнутую лояльность в отношении политики ВКП(б) и даже нередко вели себя как «католики больше Папы». С социально-психологической точки зрения это вполне понятно и в определенной степени объясняет тот факт, что критика в адрес Рязанова в 1928-1929 гг. часто исходила именно от них. В феврале 1928 г. члены ВКП(б) Э. Пелузо, П. Гайду, К. Шмюкле, Кара-Иванов и К. Козлов (все, кроме Козлова, иностранцы) направили в Совет Института докладную записку с критикой работы ИМЭ и предложениями по ее улучшению, особенно по линии связи этой работы с насущными задачами ВКП(б) и Коминтерна130. Сама докладная записка представляет собой обстоятельную критику всех сторон деятельности Института и по сути предваряет в основных чертах наступление на ИМЭ со стороны руководства партии, которое шло в 1928-1930 гг. и которое закончилось разгромом старого ИМЭ в начале 1931 г.131 В ней отмечаются медленные темпы работы ИМЭ по изданию марксистской литературы, особенно МЭГА и русского издания Сочинений Маркса и Энгельса, и в качестве главных причин этого явления называются бесплановость, спутанность и невыясненность основной направляющей линии работы Института и несовершенство ее внутренней организации132. Авторы документа ставят вопрос о том, на кого рассчитана продукция Института и выделеляют 3 группы ее потребителей: «академического читателя», т.е. научного работника, на которого ориентировано издание МЭГА; «широкую массу партийного и беспартийного читателя, начинающего свое знакомство с марксизмом»; и людей, сознательно осуществляю
130 См. их сопроводительное письмо от 14 февраля 1928 г. Там же, е.х. 21, л. 7.
131 Там же, е.х. 17, лл. 1-14.
132 Там же, л. 9.
щих учение Маркса и Энгельса в политической борьбе, т.е. руководящий коммунистический актив. Для них необязательно знать все варианты и подготовительные материалы. Им важно иметь хотя бы неполное Собрание сочинений Маркса и Энгельса, в которое вошло бы все важнейшее. Этот слой кровно заинтересован в том, чтобы в разгар китайской революции получить сборник статей и документов Маркса и Энгельса о Китае, или в том, чтобы из большого количества статей о Турции, писаных Марксом и Энгельсом на современную им злобу дня, было бы выделено то, что может нам пригодиться в советской восточной политике. Этот слой - в международном масштабе - Институт Маркса и Энгельса должен, нам думается, обслуживать ъвоей .продукцией в первую очередь, а не в последнюю, как было до сих пор»133. По мнению авторов записки, «хуже всего обстоит дело с исследовательской работой. До сих пор Институт Маркса и Энгельса не оправдал еще названия научно-исследовательского Института». Ведь с точки зрения коммунистического актива требуется разработка, например, следующих тем: «1) Колониальный вопрос у Маркса и Энгельса, 2) Организационные принципы Маркса и Энгельса, 3) Маркс и Энгельс в итальянском рабочем движении, 4) Маркс и Энгельс во французском рабочем движении, 5) Маркс и Энгельс в германском рабочем движении»134.
Однако не только превращение ИМЭ в научно-исследовательский институт, но и «вообще дальнейшее существование Института, как учреждения, дающего продукцию в полную меру своих материальных ресурсов, - невозможно без упорядочения внутренней организации Института»135. Препятствием на этом пути является то, что его директор выступает не только в качестве spiritus rector’a, но и как непосредственный и единственный руководитель всех подразделений Института, а это удлиняет процесс принятия решений136. В практической сфере авторы записки предлагают пе-
111 Там же, лл. 9-10.
114 Там же, л. 11.
1,5 Тамже, л. 12.
Там же, л. 12-13.
рестроить организацию работы «по характеру продукции»: «академическая работа» (МЭГА, архив и библиотека); работа партийно-политического характера (русское издание сочинений Маркса и Энгельса, их сочинения на других языках, отдельные издания, имеющие актуально-политический характер); пропагандистско-популяризаторская работа (музей, «Библиотека марксиста» и аналогичные издания). Венчал записку оптимистический финал: «Мы полагаем, что при такой организации Института т. Рязанов дал бы партии и рабочему классу много тех научных работ, которые никто не может выполнить кроме него, а Институт в целом значительно увеличил бы свой темп работы и свою продукцию»137.
Вряд ли было бы правильным считать, что этот документ был просто инспирирован Агитпропом или каким-нибудь другим отделом ЦК, хотя этот фактор не может быть полностью исключен. Его авторами двигала логика политической борьбы, логика актуализации науки, логика сиюминутной конкретности. Винить их за это бессмысленно, хотя, как мы увидим ниже, критические обращения в ЦК носили не столько теоретико-политический, сколько - если пользоваться одним из любимых эпитетов Маркса - сикофантский, т.е. сугубо до-носительский характер. Другое дело - и в этом состояла трагедия Рязанова, - что подобные предложения и требования входили в непримиримое противоречие с его подходом к деятельности и организации Института, с самой логикой развития марксоведения, как он ее понимал. Согласиться на них он не мог, и до конца не соглашался. Читатель же, знакомый с последующей историей ИМЭЛа, легко увидит в идеях вышеупомянутой записки программу и основу деятельности этого учреждения не только в 30-х-50-х годах, но и далее.
Судя по всему, к доводам авторов записки в самом Институте не отнеслись с должным вниманием, и потому они обратились в ЦК, где была создана комиссия для рассмотрения вопроса о работе ИМЭ, с целым рядом практических предложений. Документ не датирован, но, судя по содержанию, относится к первой половине 1928 г. Предложения эти носили в основ
137 Там же, лл. 13-14.
ном кадровый характер и предполагали усиление партийного влияния в Институте: пересмотреть состав Большого Совета Института, в частности, в сторону усиления представительства ЦК ВКП(б), Коминтерна и установления живой связи с Институтом Ленина и Комакадемией; пополнить дирекцию Института минимум двумя научными сотрудниками, членами ВКП(б); в срочном порядке пополнить Институт минимум десятью научными работниками-коммунистами; систематически увеличивать процент коммунистов в группе среднего персонала; создать при Институте аспирантуру и т.д.138 Целый ряд пунктов этой программы был реализован ЦК, хотя и не сразу. Прежде всего, перед ЦК был поставлен вопрос о создании в ИМЭ аспирантуры, .но'уже на уровне подготовки вопроса в отделах ЦК - АППО и Орготделе - формулировка его была изменена на «вопрос об ассистентах в ИМЭ». В докладной записке задо. зав. АППО Я. Стена (кстати говоря, будущего зам. директора ИМЭ) говорилось о том, что «создание собственной аспирантуры в Институте Маркса и Энгельса представляется совершенно нецелесообразным, так как это только создало бы параллелизм с работой ИКП и РАНИОН, готовящих аспирантов для научной работы»139. Иначе говоря, вместо подготовки собственных кадров Институт получает партийные кадры извне. В постановлении Секретариата ЦК так и значилось: «Поручить Орграспреду и АППО ЦК направить на работу в Институт Маркса и Энгельса не позже 1 янв. 1929 г. не менее 5 научных работников-коммунистов преимущественно из числа оканчивающих ИКП и РАНИОН»140. В то же время (в докладной записке Орграспреда к этому заседанию Секретариата ЦК) в вину Институту ставился тот факт, что из него с согласия дирекции ИМЭ, но без разрешения ЦК ушел ряд работников. По мнению Орграспреда, надо обязать правление Института не увольнять научных работников без постановления ЦК141.
"к Там же, on. 1, е.х. 21, л. 8.
'Заседание Секретариата ЦК от 27 июля 1928 г. Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 643, л. 136.
"° Тамже, л. 4.
111 Там же, л. 138.
Можно сказать, что история с «письмом пяти» закончилась для Рязанова благополучно, а один из авторов письма, секретарь партячейки Кара-Иванов был решением бюро ячейки в октябре 1928 г. освобожден от своего поста и ему был разрешен уход из Института’42. Но нападки на Институт и его директора продолжались. В этом смысле 1928 г. был в какой-то мере переломным. Весной-летом разгорелся конфликт с руководством ВЛКСМ.
В мае в Москве прошел VIII Всесоюзный съезд комсомола. В своем докладе член Политбюро Н.И. Бухарин вольно или, скорее, невольно дал повод к нападкам на ИМЭ. Говоря о сложностях пути комсомольской молодежи в науку, он выразил обеспокоенность тем, что «при такой политике мы через некоторое время придем к тому, что в решающих областях теории авторитетами у нас будут не наши люди, а либо наши враги, полувраги или наши полудрузья, но во всяком случае не ортодоксальные коммунисты-ленинцы. В Институте Маркса и Энгельса, например, чрезвычайно мало ортодоксальных партийцев и комсомольцев. И это вовсе не вина этого великолепного и единственного в своем роде учреждения. Его директор т. Рязанов говорил мне: «Да дайте, пожалуйста, мне людей, членов партии». Но мы их не даем, мы любого выдающегося человека, независимо от того, сидит ли он в комсомоле или в другой организации, сейчас же его упрятываем на административно-политическую работу. Мы позабываем, что наука есть наука. Она требует времени, она требует труда, она требует длительной квалификации, она требует борьбы за знания»142 143. Но если Бухарин проявил понимание причин сложившейся в ИМЭ кадровой ситуации, то критика ИМЭ в выступлениях комсомольских активистов шла в совершенно иной тональности. Один из руководящих деятелей тогдашнего комсомола Матвеев обрушился на Рязанова за то, что тот однажды на бюро ячейки заявил следующее: «Ежели что-нибудь случится со всеми коммунистами, которые работают у меня в институте, и они куда-нибудь пропадут, институт останется
142 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 16.
143 VIII Всесоюзный съезд ВЛКСМ. Стенографический отчет. М., 1928, с. 37.
без коммунистов, за исключением 2-х - 3-х иностранных коммунистов, то институт от этого ничуть не пострадает»... Кто же остается в Институте? Беспартийные. Правда, среди беспартийных есть очень уважаемые работники, вроде Деборина, но там есть троцкисты, бывшие и настоящие, есть меньшевики, бывшие и настоящие»144.
Рязанов поднял брошенную перчатку. В своем выступлении на заседании съезда 8 мая 1928 г. он показал, что прекрасно понимает политический смысл нападок Матвеева, который «говорил так, как будто бы что-то неладно не только в шахтинском отрезке Советской России [намек на Шахтинский процесс над «вредителями» в промышленности], но и в другом -марксистском». Рязанов ‘прямо заявил, что ему приходится в своем Институте бороться с комсомольцами, которые полагают, будто для издания трудов Маркса «достаточно пойти в библиотеку, забрать оттуда несколько томов Маркса на немецком языке и переиздать их. Для чего тут нужен Институт Маркса и Энгельса, кому он нужен?»145
Отвечая на критику его деятельности в сфере кадровой политики, Рязанов продемонстрировал вынужденность его кадрового курса. «Я уже несколько лет обиваю пороги различных учреждений и прошу дать мне людей... дайте мне хотя бы безногого, безрукого, какого-нибудь инвалида, который не годится для пламенной агитационной работы... но который у меня будет прочно сидеть. Только не безголовых! Не выходит. Что в таком случае приходится делать? Нужно использовать специалистов. Я это делаю... Пока партия в состоянии давать мне только «Матвеевых», мне приходится брать товарищей, людей, от которых я требую только одного, чтобы они были марксистами, чтобы они делали мое марксистское дело марксистскими мозгами, марксистскими руками. Они все работают над этим делом, как над своим собственным делом»146. Легко понять, сколь еретично звучала для слушавших речь Рязанова мысль о том, что марксистами могут быть не толь-
'" Там же, с. 146.
Там же, с. 157.
"" Там же, с. 158-159.
ко члены ВКП(б) и комсомольцы. Но Рязанов обращается к молодежи со страстным призывом учиться. «Надо стараться, чтобы создать все условия для свободного соревнования, свободной конкуренции, употреблю это слово, надо, чтобы каждый молодой парень, каждый юноша, каждая девушка имели полную возможность выявить на целом ряде ступеней образования их специальные способности»147. Пронизывающий этот пассаж пафос равенства возможностей получить образование для всех в сочетании с принципом соревнования - пусть победит действительно достойный - не имел ничего общего с господствовавшим тогда селективным, классовым подходом в допуске к образованию. Но в таком подходе был весь Рязанов, не признававший никаких привилегий в науке, в научной работе.
После выступления Рязанова в действие была пущена тяжелая артиллерия. Генсек комсомола Украины - а после VIII съезда генсек ВЛКСМ - Мильчаков критиковал «нетипич-ность» обобщений Рязанова. «Случай с рязановскими комсомольцами мог быть, но разве это типично для комсомола, разве в самом деле комсомол... плодит бездельников, хамов? Нет не типично. Таков наш ответ»148. Здесь явно чувствуется чисто сталинский ход мысли, исключавший всякую возможность критики серьезных недостатков под предлогом их неха-рактерности, нетипичное™ для социалистического общества. Представитель «Комсомольской правды» на съезде, Бобрышев, касаясь критики в адрес этой газеты, содержавшейся в речи Рязанова, назвал ее злопыхательством, а действующий на момент съезда генсек комсомола Чаплин обвинил Рязанова в том, что тот «проглядел целое комсомольское движение, которое выросло за эти годы, проглядел такое огромное достижение, как создание и развитие «Комсомольской правды»149.
И наконец. Нельзя этого утверждать с полной определенностью, но все же складывается впечатление, что некоторые пассажи знаменитой речи Сталина на этом съезде - чтобы
147 Там же, с. 160-161.
148 Там же, с. 192.
149 Там же, с. 271.
Давление на Рязанова изнутри и извне строить, надо знать, а чтобы знать, надо учиться; и о том, что перед нами стоит крепость науки и ее надо взять во что бы то ни стало - внутренне полемичны по отношению к выступлению Рязанова. Здесь присутствовали и истерически-рсволюционные призывы к учебе, стиснув зубы, у врагов, и слова о штурме крепости науки. Там - призыв к серьезной, планомерной работе по освоению знаний, доступной каждому, проявившему способности к этому.
Если полемику с Рязановым, развернувшуюся на VIII съезде комсомола, можно было бы расценить как ситуационную, спонтанно возникшую, то история с публикацией 14 июля 1928 г. в «Комсомольской правде» статьи «Тов. Рязанов "недоволен" своими комсомольцами» была явно инспирирована сверху. Сначала в стенгазете Института появилась за подписью «Зрячий» статья «Страничка из истории самокритики в Институте Маркса и Энгельса», предварявшая во многом содержание статьи в «Комсомолке»150. В последней речь шла не только и не столько об институтских комсомольцах, сколько о мнимом пристрастии Рязанова к хозяйственным и административным делам, о его конфликте с парторганизацией Института и о резолюции бюро ячейки от 18 мая с обвинениями Рязанова в терроризировании партколлектива, в подавлении критики и самокритики и в увольнении из Института тех, выступления которых на партийных собраниях не нравятся ему по содержанию или по тону. Рязанова предлагалось разгрузить от ненужной, не его работы» и в упрек ему ставилось противодействие «коллективизации работы». По сути, речь шла о попытке -уже известной по «письму пяти» - резко сузить полномочия Рязанова в Институте.
На следующий же день «Комсомолка» опубликовала заявление «От редакции», где говорилось, что «по полученным редакцией дополнительным сведениям» вчерашняя статья об ИМЭ «является односторонней и неправильно освещающей внутреннюю жизнь» Института. «Редакции известно, что в целях оказания содействия Институту партийными органами предпринимается ряд практических мер, в частности, в соот-
См.: РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 21, лл. 25-29.
ветствии с просьбой тов. Рязанова по укреплению аппарата Института партийными работниками». Таким образом, признав вроде бы - и необычайно быстро - свою ошибку, редакция переводила вектор возможной критики ее со стороны Рязанова «наверх», на уровень ЦК, спрятавшись за его спину.
Так оно и получилось. Рязанов, возмущенный статьей в «Комсомолке» и прекрасно понимавший, чьи уши торчат здесь, уже 16 июля написал резкую отповедь под названием «Вынужденный ответ» и, напечатав этот документ на стеклографе на правах рукописи, разослал его ряду лиц и организаций.
В этом документе он ответил не только на обвинения «Комсомолки», но и на «письмо пяти». Рязанов открыто заявил, что «вся история Института Маркса и Энгельса - есть не только история борьбы с различными советскими учреждениями. .. но и что гораздо хуже с партийцами и комсомольцами»151. И это относилось не только к парторганизации ИМЭ. В связи с содержавшимися в «письме пяти» предложениями об усилении связи Института с Коминтерном Рязанов прямо подчеркнул, что ЦК не доверяет ему: «Нужно быть очень наивными людьми, чтобы предъявлять ЦК ВКП(б) такую реформу Института, директором которого состоит т. Рязанов, настолько мало пользующийся доверием этого ЦК, что после Второго Конгресса Коминтерна его ни разу не выбирали в делегацию партии, не привлекли ни к какой непосредственной работе в Коммунистическом Интернационале»152. Поскольку формально этот документ был адресован в президиум Центральной Контрольной Комиссии, 3 августа 1928 г. последовал ответ секретаря ЦКК Е. Ярославского. В своем письме Ярославский, признавая, что в статье «Комсомолки» были «несправедливые и недостойные выражения» в адрес Рязанова, свел вину авторов газетной статьи к незначительным мелочам. Зато он с пафосом писал о великом вреде, нанесенном письмом Рязанова, и предложил ему прекратить рассылку «вынужденного ответа» как «совершенно искажающего отношение члена партии к комсомольской организации даже в тех случаях, если послед-
151 Там же, л. 12.
152 Тамже, л. 14.
пяя делает ошибки...»153 На эту защиту права комсомольцев на ошибки Рязанов 7 августа ответил Ярославскому, сообщив, что рассылку своего письма он уже прекратил, и дав понять, что прекрасно понимает истоки «смелости» «Комсомольской правды»: «Вы сами видите, как злоупотребили Вашим разрешением писать о Рязанове, и всякий товарищ теперь увидит, что я был безусловно прав, когда писал, что малоуважаемая редакция «К[омсомольской] Пр[авды]» занимается травлей некоторых товарищей только с предварительного разрешения, и что ей в таких случаях наплевать не только на интересы учреждений вроде ИМЭ... но и на интересы партии»154.
В рамках общего ужесточения режима в стране Президиум 1(И К СССР принял в начале 1929 г. решение о секретном де-копроизводстве в отделах ЦИК и подведомственных ему научных и учебных учреждениях. Смысл этого мероприятия отразился в следующих пунктах инструкции о секретном делопроизводстве: «3. Штат сотрудников частей секретного делопроизводства согласовывается со спецотделом ОГПУ, причем сотрудники, ведущие секретное делопроизводство, могут работать по совместительству. 4. Назначение, перемещение н увольнение сотрудников частей секретного делопроизводства должны предварительно согласовываться с секретарем Президиума ЦИК СССР и с обязательным указанием мотивов снятия»155. Иначе говоря, через секретные отделы в то или иное учреждение попадали соглядатаи из ОГПУ - пункт о совместительстве - которых к тому же нельзя было уволить без разрешения высоких инстанций.
Рязанов довольно долго размышлял, как поступить в этой си туации, и в конце мая 1929 г. ответил, что в ИМЭ «все ведение секретного делопроизводства выполняется мною единолично. Никаких штатов кроме меня и т. Маркова (он же комендант), который выполняет лишь отправку секретных пакетов -(член партии) - не заводится»156. Однако избавиться от бди-
111 Там же, л. 17.
1,1 Там же, лл. 18-18 об.
' " Там же, е.х. 6, л. 41.
Там же, л. 59.
тельного глаза ОГПУ ему все-таки не удалось. Автору этих строк довелось услышать в конце 70-х годов от бывшего коменданта ИМЭ Маркова, что он в период работы в ИМЭ (1921-1931 гг.) и позднее состоял в кадрах ОГПУ-НКВД. О добровольных помощниках ОГПУ, следовавших принципу «каждый член партии должен быть чекистом», и говорить не приходится. Их в Институте было более чем достаточно. Многочисленные письма-доносы в руководящие инстанции, прежде всего, в ЦК - убедительное тому свидетельство.
Вообще, к этому времени обстановка вокруг Рязанова была накалена настолько, что он написал 1 мая 1928 г. в ЦК заявление об отставке по состоянию здоровья, оставляя за собой «только издание международного и русского Собрания сочинений Маркса и Энгельса, а также редакцию начатых серий»157. Что дело было вовсе не в состоянии здоровья, а в постоянной травле, говорит его письмо в бюро ячейки ИМЭ, написанное после общего партсобрания ячейки ИМЭ 14 июня 1928 г. В нем Рязанов сообщает: «Не считая для себя возможным состоять членом ячейки, в бюро которой выбраны товарищи, в течение нескольких месяцев проводившие кампанию лжи и клеветы против дирекции Института вообще и против меня в частности, заявляю о своем выходе из ячейки. Вместе с этим возбуждаю ходатайство перед Моск. Комитетом о причислении меня к другой ячейке»158.
Отставку Рязанова с поста директора тогда не приняли, а сколько он находился вне ячейки ИМЭ не вполне ясно; во всяком случае на собрании ячейки 14 декабря 1928 г. он был и «в середине прений демонстративно ушел»159, а на важном партсобрании в Институте 20 марта 1929 г. он, если судить по протоколу, не присутствовал, но в списке членов партячейки ВКП(б) Института на 1 ноября 1930 г. он фигурирует160.
Свою лепту в нагнетании обстановки в Институте вносил и местком профсоюза своими постоянными жалобами на
157 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 46, л. 13.
158 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, лл. 59.
159 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 699, лл. 214.
160 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, лл. 17,33.
Рязанова и мелочными придирками к нему в том плане, что, мол, «местком мог бы работать хорошо, если бы имел хорошие контакты с администрацией, но не вина месткома, что администрация не замечает его существования»161. В то же время комиссия Московского комитета профсоюза работников просвещения, занимавшаяся в августе 1928 г. работой месткома ИМЭ и его взаимоотношениями с администрацией, хотя и констатировала тот факт, что «работу месткома в значительной степени связывала нездоровая обстановка внутри партколлек-гива Института и затянувшиеся трения между партийцами, переносившиеся в работу месткома»162, докладчик от имени комиссии заявил, что «сработаться с тов. Рязановым, по мнению комиссии, можйо^ибр он старый профработник»163.
Стремление оказать давление на Рязанова, ущемить его интересы, задеть его самолюбие шло по разным линиям. Возьмем,, например, историю полемики Рязанова с другим тогдашним специалистом по Бакунину В. Полонским. Полемика, и притом зачастую очень резкая, была вообще характерна для обществоведческой литературы 20-х годов, и высокие инстанции нечасто вмешивались в нее, если, разумеется, не шла речь о принципиальных вопросах партийной политики.
В VI выпуске «Летописей марксизма» была напечатана анонимная - как и все другие рецензии в «Летописях» - рецензия на 3-й том «Материалов для биографии М. Бакунина», подготовленный Полонским. Критика была острой, но, по сути справедливой и заканчивалась словами, что данный том «представляет совершенно ненужную книгу, не выдерживающую никакой критики ни со стороны полноты, ни со стороны научности, ни со стороны полезности»164. Полонский ответил резким письмом, опубликовав его в газете «Известия», т.е. т янув в полемику ее тогдашнего редактора И. Гронского, человека влиятельного и близко знакомого со Сталиным. В очередном - VII—VIII - выпуске «Летописей марксизма» Рязанов
11,1 Там же, л. 6.
Там же, л. 5.
Тамже, л. 6.
' Летописи марксизма БГ. Вып. VI. М.-Л., 1928, с. 152.
уже под собственной фамилией напечатал «Ответ на "открытое письмо" В. Полонского»165, где очень основательно по существу предмета и блистательно по форме подверг едкой критике бакуниноведческие штудии и публикации Полонского. Но развернувшаяся полемика была прекращена постановлением Партколлегии ЦКК от 21 декабря 1928 г., - еще ранее АППО ЦК принял решение о прекращении полемики между Рязановым и Полонским, - в котором говорилось: а) Не входя в обсуждение спора по существу... ЦКК считает «тон печатной полемики т.т. Полонского и Рязанова, не отвечающим достоинству членов коммунистической партии и предлагает этим товарищам прекратить распространение изданных ими оттисков памфлетов». Надо сказать, что ничего из ряда вон выходящего по тону полемика Рязанова и Полонского тогда не представляла, а в сравнении, скажем с зубодробительной рапповской полемикой в сфере литературы выглядела просто академически спокойной. Далее, в резолюции ЦКК следуют пункты «б» и «в»: «б) Просить АППО ЦК ВКП(б) назначить авторитетную научную комиссию для рассмотрения вопроса по существу; в) Указать редакции «Известий» ЦИК, что она поступила неправильно, открыв письмом т. Полонского острую полемику по этому вопросу»166.
И хотя создание авторитетной научной комиссии было совершенно нереальным, вроде бы в постановлении ЦКК всем сестрам раздали по серьгам. Но Рязанов был возмущен не только самим прекращением полемики, но и тем, что Полонскому была дана возможность напечатать 200 экз. оттисков его статьи, предназначавшейся для публикации в журнале «Печать и революция»167. Получив текст постановления партколлегии ЦКК, Рязанов пишет письмо в ЦК, где спрашивает: «перед какой инстанцией - кроме партсъезда я могу обжаловать полученное мною постановление партколлегии ЦКК»168. Окончательную точку в этом вопросе поставил
165 Летописи марксизма. Вып. VII-VIII. М.-Л., 1928, с. 135-156.
166 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 21, л. 22.
167 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, л. 24-26.
168 Там же, л. 75.
('екретариат ЦК, на своем заседании 4 января 1929 г. согласившийся с постановлением ЦКК169. Вся эта история настолько глубоко задела Рязанова, что в своем письме М. Покровскому, являвшемуся председателем юбилейной комиссии по Чернышевскому, от 26 ноября 1928 г. он отказался от участия в вечере, посвященном памяти Чернышевского, «не считая для себя возможным выступать совместно с А. Луначарским»170. Дело в том, что Луначарский входил в редколлегию журнала «11ечать и революция», которую возглавлял Полонский.
Другим примером уколов по самолюбию и достоинству Рязанова была история с рассылкой документов ЦК. В то время закрытые документы ЦК (стенограммы пленумов и т.п.) по решению Секретариата ЦК рассылались определенному кругу партработников и должностных лиц и были одним из внешних признаков определенного статуса человека в партийной и советской иерархии и степени доверия к нему. 11оэтому, перестав получать протоколы Пленумов ЦК, с которыми имели возможность познакомиться его заместители в ИМЭ и члены бюро ячейки, Рязанов 25 июня 1929 г. пишет в Секретариат ЦК (коция т. Сталину) письмо, где указывает, что ему никто не говорил о том, что он лишен права получать эти протоколы. «Мне поэтому остается только обратиться в Секретариат с просьбой: если я не лишен права получать эти протоколы, то сделать распоряжение о присылке мне этих протоколов, если же я лишен этого права, то сообщить мне, какой инстанцией и вследствие каких провинностей с моей стороны»171. Здесь Рязанов защищает от произвола аппаратчиков свое достоинство одного из старейших членов партии. (’удя по распискам секретаря дирекции ИМЭ, возвращавшей эти документы в ЦК, рассылка их Рязанову возобновилась в гом же 1929 г.172 и продолжалась, видимо, до его ареста. Во всяком случае 16 января 1931 года секретарь дирекции ИМЭ вернула присланный на имя тов. Рязанова протокол «по делу
Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 689, л. 15.
1Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, л. 89.
1,1 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 13, л. 35.
1'' Там же, л. 48.
контр-революционеров»173. Очевидно, имелись материалы, следствия по делу т.н. Союзного бюро меньшевиков, к которому пристегнули и самого Рязанова.
Своеобразным венцом доносов в ЦК были письма бывшего секретаря ячейки ИМЭ Кара-Иванова от 8 декабря 1928 г. и его преемника П. Гайду, направленные от имени бюро ячейки ИМЭ секретарям ЦК т.т. Сталину и Молотову от 8 января 1929 г. Не исключено, что отсылка этих писем была скоординирована, тем более, что первое было официально адресовано в Хамовнический райком партии, в бюро ячейки ИМЭ, в Комиссии ЦК, а второе - первым лицам в руководстве партии, так что был охвачен весь спектр партийных органов.
Заверяя партийные инстанции в принципиальном характере борьбы бюро ячейки против Рязанова, Кара-Иванов выдвигает в адрес директора ИМЭ три обвинения. Во-первых, с точки зрения автора письма, Рязанов с ячейкой совершенно не считался; во-вторых, он не подпускал ячейку к производственной работе; и в-третьих, «его отношение к контрреволюционным элементам, к работающим в Институте троцкистам, открыто благосклонное. С благосклонным содействием Рязанова они превратили Институт в гнездо оппозиции». И завершается все сакраментальной фразой: «Если нужно, я могу это доказать»174. Донос П. Гайду - творение куда более фундаментальное. Автор знал (а может быть ему и подсказали), куда и кому писать. Оригинал документа сохранился в делах Секретариата ЦК и несет на себе следы внимательного чтения - многочисленные подчеркивания синим, а в основном красным карандашом, очень похожие на манеру Сталина175.
В начале, дабы подчеркнуть серьезность ситуации, автор заявляет, что «обращение коммунистов непосредственно к Генеральному секретарю ЦК может быть обосновано и оправдано только политической важностью вопроса». И далее рисуется поистине страшная, с точки зрения настоящего партийца,
173 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 46, л. 67.
174 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 58.
175 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 699, лл. 213-216.
картина. «Институт Маркса и Энгельса за последние 2-3 года является приютом и базой для троцкистов»176. Последние два слова в оригинале дважды подчеркнуты красным карандашом. Далее автор приводит сведения о репрессивных мерах, предпринятых после XV съезда в отношении парторганизации ИМЭ, а заодно и об отношении Рязанова к этим мерам: «Из ячейки за принадлежность к троцкистам был исключено 10 человек, 5 из них (6 - если считать Ваганяна) продолжают работать в Институте. (Харламов и Каганович восстановлены). Пятеро арестованы и высланы: Красный, Гуральский (теперь восстановлен), Палатников, Каган и Ваганян. Приняты па службу в ИМЭ уже после исключения из партии 6 человек (из них 4 арестованы)).). «В Институт приняты жены Муралова и Белобородова, делались попытки принять Вуйовича и Михалеца, в ячейке остались трое примиренцев к троцкистам (('.С. Данилов и др.). Не секрет, что троцкисты использовали (и, возможно, продолжают использовать) Институт Маркса и Энгельса для получения из-за границы троцкистской литературы ("фане дес коммунизмус")... Не секрет, что Институт Маркса и Энгельса снабжает высланных троцкистов (при том нс только бывших сотрудников) литературой и денежными средствами. Этому должен быть положен конец»177. Слова «не только бывших сотрудников» в оригинале подчеркнуты дважды. Очевидно, здесь, прежде всего, имелся в виду тот факт, что в 1928 г. Рязанов предложил сосланному в Алма-Ату Троцкому переводческую работу для Собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском языке.
Далее поднимается вопрос о положении партийной и профсоюз-। юй организаций ИМЭ и о «перманентном конфликте» Рязанова с ними. И здесь принципиальная защита генеральной линии партии плавно перерастает у П. Гайду в защиту собственных шкурных интересов. Ходят слухи, пишет он, что будет уволено 7 коммунистов, в том числе третий секретарь ячейки 11. Гайду. «Третий» означает здесь, что до него из Института по настоянию Рязанова пришлось уйти двум секретарям ячей-
Тамже, л. 213.
Тамже.
ки. Пока что мнение директора Института еще кое-что значило в ЦК.
И сразу же после опасений за собственную судьбу секретарь бюро ячейки делает важный политический вывод: «Такое положение, когда в стенах Института Маркса и Энгельса перестанет действовать и Устав ВКП(б), и советские законы, не может быть дольше терпимо, ибо они (sic!) дискредитируют не только тов. Рязанова, но и Московскую парторганизацию вообще»178.
Далее автор критикует производственную работу ИМЭ как не соответствующую «растущему штату сотрудников и финансовым затратам советского правительства» и обвиняет Рязанова в том, что искусственно создаваемые им конфликты с партийной и профсоюзной организациями являются только маневром, чтобы отвлечь внимание от вопроса о повышении продуктивности ИМЭ.
В заключение письма члены бюро ячейки призывают партию «принять необходимые меры для того чтобы:
1)	Освободить Институт от троцкистского балласта и лишить троцкистов возможности превращать Институт Маркса и Энгельса в свою базу.
2)	Восстановить действие Устава ВКП(б) и советских законов в стенах Института Маркса и Энгельса.
3)		
4)	Возвратить в Институт Маркса и Энгельса всех без достаточного основания устраненных т. Рязановым за последний год научных и научно-вспомогательных сотрудников и усилить Институт Маркса и Энгельса новыми научными работниками-коммунистами.
5)	Организационно связать Институт Маркса и Энгельса с Коммунистической академией и Институтом Ленина, сделав тем самым решительный шаг к устранению параллелизма в работе марксистско-ленинских научных учреждений»179. Последние несколько слов, начиная со слова «устранению» в оригинале подчеркнуты дважды красным каандашом.
178 Там же, л. 214.
179 Там же, л. 215-216.
Мы столь подробно остановились на этом документе, поскольку он содержит многие основные положения, которыми аргументировался через пару лет разгром Института Маркса и Энгельса и его слияние с Институтом Ленина в знаменитый ИМЭЛ, ставший на шесть десятилетий идеологическим символом коммунистической партии.
Письму бюро ячейки ВКП(б) в ИМЭ, подписанному И. Гайду, был дан быстрый ход. Но прежде чем перейти к н им событиям, хотелось бы коснуться одного важного вопроса. Несмотря на действительно «перманентный» конфликт Рязанова с партячейкой и его, вероятно, справедливые по сути, хотя и очень резкие по форме характеристики коммунистов ИМЭ, нельзя считать-, чгб^арторганизация Института состоя-па исключительно из невежественных догматиков и карьеристов, беспрекословно следовавших за колебаниями генеральной линии партии. Это, судя по всему, было не совсем так, о чем свидетельствует сохранившийся протокол закрытого партийного собрания ячейки Института от 20 марта 1929 г.; причем - и это большая редкость - сохранился протокол, не обработанный и сокращенный для отправки в вышестоящие инстанции, а первичная карандашная запись, сделанная секретарем собрания на листах большого формата, исписанных с обеих сторон180.
Чтобы лучше понять обстановку, в которой проходило это собрание, следует учесть, что тогда в партии еще продолжалась борьба с троцкизмом и уже начиналась борьба с правым уклоном (Бухарин и др.), что на селе развертывался процесс коллективизации, а также, что членам парторганизации ИМЭ, несомненно было известно о том, что вопрос об Институте обсуждается в ЦК.
На собрании формально обсуждался вопрос об итогах XVII Московской партконференции, но на первый план вышли вопросы, которые волновали тогда партию и страну. Открывший прения зав. издательской частью Данилов сразу предупредил, что «будет говорить о плохом, так как о хорошем будут говори гь другие», и основное внимание уделил зажиму внутри-
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, лл. 17-24.
партийной демократии, или, по его выражению, «режиму зажима». Он критиковал Е. Ярославского за то, что тот делает акцент на злоупотреблениях нашей печати в вопросах критики и самокритики и не понимает того, насколько печать помогает развертыванию внутрипартийной демократии. Он заявил, что члены партии недостаточно информируются о текущих делах и потому «о многих вопросах мы вынуждены информироваться из троцкистских информаций, так как вовремя не делают партийных». Он точно уловил слабость представителей правого уклона. «Несчастье правых уклонистов в том, что они критикуют не режим зажима сам по себе, а когда он только против них, а режим зажима есть». Данилов открыто намекает и на беспринципное политиканство руководства партии в отношении правых: «Рютин, например, применял уголовные методы внутрипартийной демократии, а его сняли не за это, а за то, что он стал прорабатывать Сталина»181. Поддержал Данилова Харламов, а несогласие с ним выразило несколько человек, но с развернутой защитой официальной позиции партии выступил, пожалуй, только Иоаннисян, который говорил об эволюции Троцкого и Бухарина и высказал оптимистическое утверждение, что если с троцкистами мы возились года четыре, то с правым уклоном будем возиться не более двух лет182. Сталин, правда, сократил этот срок вдвое. Заметим в скобках, что Иоаннисян - один из очень немногих работников ИМЭ, который не только выжил в период сталинских репрессий, но и сделал потом вполне успешную научную карьеру. Е. Каганович (заместитель Рубина по кабинету политэкономии) потребовал, чтобы «бывшие троцкисты отмежевались от Троцкого, так как он уже должен быть теперь ясен». Знавший в чей огород брошен этот камень, Харламов с места потребовал: «Называйте имена!» Но ответа не получил183.
Выступление Морозовой было посвящено в основном проблемам крестьянства. Она согласилась с Даниловым в том, что «нужно более последовательно проводить внутрипартийную
181 Там же, лл. 17 об.-18 об.
182 Там же, л. 22.
183 Там же, лл. 22об.
демократию», а затем поделилась своими впечатлениями о командировке в Подмосковье. «Крестьянство возбужденно настроено по отношению к политике коллективизации... Я говорила, что это будет не насильно, а постепенно. А они говорили, что партия на 15 съезде решила уничтожить мелкобуржуазные хозяйства и строить коллективы. И они твердят свое. Хотят выбирать тех, кто ругает советскую власть, а не тех, кто ее хвалит»184. И в заключение высказала пожелание: «Если коллективизация [произойдет] в недалеком будущем и если наша политика правильна, мы должны ее больше разъяснять»185. Как и Данилова, Морозову сразу же стали критиковать и за то, что она «поддалась настроениям деревни», которая недооценивает значение коллективизации186^, и за то, что «не видела классового расслоения деревни»187 Поддержали Морозову Харламов и Данилов, который заявил: «Не вина Морозовой, наша общая беда, что. мы не умеем объяснять, что следует»188.
При обсуждении резолюции собрания Данилов внес следующую поправку: -«Мы не покончим в короткий срок с правым уклоном, и чтобы покончить с остатками троцкизма, необходимо: 1. Режим широкой внутрипартийной демократии, 2. Беспощадно бороться с остатками внутрипартийного зажима»189. Об атмосфере, царившей на собрании, свидетельствуют последние строки протокола: «Шмюкле, Волленберг, Бал лог о чем-то ожесточенно начали кричать и спорить. ('обрание закрылось»190.
Возможно, что именно после этого собрания перед Рязановым поставили вопрос о необходимости увольнения Данилова из Института. Как позднее вспоминал об этом Рязанов, он «заявил, что т. Данилов, не в пример прочим, выполняет свои обязанности, как заведующий издательской ча-
Там же, лл. 18 об-19.
Там же, л. 19.
|Н" Там же.
Там же, л. 21 об.
Тамже, л. 23.
Там же, лл. 23-23 об.
Там же, л. 24 об.
стью Института, прекрасно и что я лично не вижу никаких оснований отказаться от его работы, пока более высокая инстанция, чем тогдашний Хамовнический райком, не потребует, чтобы тов. Данилов ушел»191. Причем на партсобрании 15 апреля 1930 г. Рязанов прямо обвинил руководство ячейки в подлоге в деле Данилова, сказав, что «протокол с его злополучными высказываниями был подделан и отослан в поддельном виде в райком»192. Тогда Данилова удалось сохранить в Институте.
Во все усложняющейся обстановке конца 20-х годов Рязанов стремился использовать любую ситуацию во благо Института. Когда началась массовая продажа произведений искусства из государственных фондов для пополнения валютных запасов страны, расходуемых на нужды индустриализации, вряд ли можно представить себе поддержку этой акции со стороны Рязанова. Настоящий российский интеллигент, он знал цену культурному наследию. Но такова была реальность, и от Рязанова она не зависела. О масштабах перемещения ценностей за рубеж свидетельствуют присланные Рязанову материалы к докладу председателя правления АО «Госторг РСФСР» о деятельности главной конторы «Антиквариат», датированные 9 июля 1929 г. Согласно этому документу музеи и другие государственные хранилища должны были выделить антикварных изделий в 1927-1928 г. на сумму 8 млн руб., а в 1928-1929 г. - 10 млн руб.; фактически на данный момент было выделено изделий на сумму 8 млн 392 тыс. руб., что примерно соответствовало сумме на 1927-1928 г.
Что касается 1928-1929 г., «то в настоящее время происходит выделение антикварных изделий из государственных музеев и хранилищ, которые [изделия] находятся в стадии оценки и оформления:
2 тыс. картин,
1	тыс. миниатюр,
2	1/2 тыс. серебряных вещей,
191 Письмо Рязанова в Политбюро ЦК и Президиум ЦКК 23 февр. 1931 г. Цит. по: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 333.
192 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 4, л. 27.
25 тыс. гравюр, 3 библиотеки»193.
Интересно отметить, как распределялись эти расходы (фактически потери) между республиками. «На РСФСР падает сумма 8 млн. 126 тыс. руб. и на УССР сумма в 126 тыс. руб.»194 Рязанов попытался спасти хотя бы часть вывозимых предметов искусства, нужных для Института Маркса и Энгельса. Для этого в ИМЭ был выработан проект документа, в котором от имени СНК РСФСР предлагалось учредить для просмотра и отбора намеченных к вывозу за границу предметов музейного и научного характера особую комиссию с обязательным представительством ИМЭ, без разрешения которой ничего вывозить нельзя. В отношении предметов, являющихся объектом изучения ИМЭ, представителю ИМЭ в комиссии должно быть предоставлено право окончательного решения. Но и это не все. ИМЭ и Наркомпросу предлагалось пересмотреть все музейные фонды главных хранилищ, в частности, Эрмитажа, Русского Музея, Исторического музея, Музея изящных ис-скуств, ГИБ (Ленинград) и музеев-дворцов Московской и Ленинградской областей «в целях передачи ИМЭ материалов (книги, гравюры, литографии, картины, рисунки, манускрипты и пр.), имеющие социально-политическое значение и входящие в круг изучения ИМЭ»195.
Судя по всему, из этого грандиозного замысла по спасению для страны - и для Института - музейных сокровищ ничего не вышло, но сама попытка свидетельствует о многом.
Вернемся теперь к судьбам письма П. Гайду Сталину и Молотову. Оно было датировано 8 января, а менее чем через 10 дней «на голосование вкруговую», т.е. опросом, по вопросу об ИМЭ предлагается поручить t.T. Бубнову и Криницкому срочно ознакомиться с вопросом о взаимоотношениях ячейки и руководителей ИМЭ и доложить на заседании Секретариата 18 янв. 1929 г. Далее в первоначальном проекте значилось: «Доклад заслушать на закрытом заседа-
’•'* РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 8, л. 14.
1,1 Там же, л. 15.
Там же, е.х. 2, лл. 13-14.
нии в присутствии т.т. Рязанова и секретаря ячейки ИМЭ». Но этот абзац вычеркнут, а внизу простым карандашом написано: «Предлагаю 2-й абзац не записывать» И. Ст[алин] М[олотов]196. Поскольку мнение секретаря ячейки было выражено в письме ЦК, то речь, по существу, шла о том, чтобы не выслушивать мнения Рязанова по этому поводу. На заседании Оргбюро ЦК от 25 января вопрос об ИМЭ ставится уже более конкретно. В постановлении говорится: а) поручить комиссии в составе Бубнова (председатель), Криницкого А.И., Попова Н.Н., Ежова Н.И. [того самого!], Финьковского А.И. разработать проект постановления о практических мероприятиях и внести на утверждение Секретариата ЦК к 28 января; б) поручить т. Бубнову информировать ячейку ИМЭ о состоявшемся решении Секретариата ЦК; в) заслушать на одном из ближайших заседаний Секретариата ЦК доклад о деятельности Института197. Иначе говоря, спешка такая, что первое решение об Институте принимается до заслушивания доклада о его работе.
1 февраля 1929 г. на заседании Секретариата ЦК принимается развернутое постановление по вопросу об ИМЭ. (Между прочим, текст письма членов бюро ячейки, подписанное П. Гайду, о котором шла речь выше, находится в материалах именно этого заседания.) Кроме пунктов, в которых МК и Хамовническому райкому предписывается принять меры к установлению внутри Института нормальных отношений между дирекцией, ячейкой и месткомом, а дирекции - установить правильные и нормальные взаимоотношения с ячейкой и месткомом, все остальные пункты решения носят кадровый характер. Речь в них идет о необходимости срочно подобрать кандидатуру секретаря ячейки, «имея в виду особенности работы в Институте»; об усилении и освежении коммунистического состава Института; о том, чтобы Орграспред и АППО внесли в Секретариат проект постановления о новом составе Совета Института; и, наконец, о пополнении состава сотрудников ИМЭ «научными коммунистическими силами», о чем
196 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 866, л. 246.
197 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 34.
()рграспреду и АППО надлежит в двухнедельный срок внести соответствующие предложения в Секретариат198.
На высоком уровне решается прежде всего вопрос о составе Совета Института, и здесь уже спешки нет. С заседания Секретариата ЦК от 22 марта 1929 г. он «по просьбе I. Рязанова» переносится199. И только 5 апреля Секретариат голосует за следующий состав Большой Дирекции (Совета) Института: Рязанов Д.Б. (председатель), Деборин А.М., Цобель Э.О. (б/п), Стэн Я.Э., Криницкий А.И., Петровский Д.Е., Цеткин К., Бухарин Н.И., Каганович Л.М., Бубнов А.С., Халатов А.Б., Лукин Н.М., Луппол И.К. и Ульбрих[т] В.200 Тем же постановлением Институту разрешается ввести 4-ю должность зам. директора.. Не‘исключено, что это было сделано для перевода на работу в Институт Стэна. Изменения в составе ( овета двоякого рода: с одной стороны, усилено и без того не маленькое присутствие работников ЦК - введен верный сподвижник Сталина кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК Каганович, а по линии Коминтерна - твердокаменный марксист-ленинец, будущий руководитель ГДР В. Ульбрихт; с другой - членами Совета становятся видные ученые: историк Лукин и философ Луппол.
8 апреля 1929 г. Оргбюро ЦК, а 11 апреля того же года 11олитбюро ЦК утверждают этот состав Совета Института201.
И только 14 июня 1929 г. - во исполнение постановления Секретариата ЦК от 25 января 1929 г. - на заседании Секретариата ЦК заслушивается доклад о деятельности Института Маркса и Энгельса и принимается решение, ко-юрое в открытой печати публикуется как постановление ЦК ВКП(б). Точнее говоря, в решении Секретариата говорится о гом, что предложенный комиссией Большого Совета ИМЭ проект резолюции в основном принять, поручив окончательное редактирование его на основе состоявшегося обмена мнениями т.т. Бубнову, Криницкому и Рязанову. Вторым пунктом
’'н Там же, ф. 17, оп. 113, е.х.699, л. 12.
Там же, е.х. 712, л. 9.
. Там же, л. 6.
Там же, е.х. 718, л. 5; там же, ф. 17, оп. 3, е.х. 734.
значится поручение Орграспреду и АППО командировать для работы в Институт не менее 10 квалифицированных научных работников-коммунистов202.
Судя по материалам, приложенным к данному заседанию Секретариата, главную роль в составлении проекта резолюции и его редактировании играл Рязанов, и это отразилось на окончательном варианте документа203. Заслуживают внимания также некоторые моменты рязановского доклада о деятельности ИМЭ, представленного Секретариату204, не нашедшие должного отражения в окончательном тексте резолюции.
Прежде всего надо отметить высокую оценку, данную Рязановым организационной структуре Института в виде системы кабинетов (по странам и научным дисциплинам), -это был для него вопрос принципиальный, поскольку, по его мнению, «преимущество такой организационной схемы заключается в том, что исследователь имеет непосредственно в рабочем кабинете все необходимые материалы по предмету в систематизированном и подготовленном к научному исследованию виде»205.
Не менее принципиальным вопросом были взаимоотношения ИМЭ с зарубежными социал-демократами, прежде всего германскими, по линии получения документов и материалов, необходимых для работы Института. В это время в ВКП(б) и Коминтерне господствовало отношение к социал-демократии как к социал-фашизму, и всякое сотрудничество с ней даже по конкретным вопросам, мягко говоря, не приветствовалось. Рязанов же и здесь гнул свою линию. В предисловии к 1-му тому МЭГА он отметил помощь в этом деле, оказанную такими людьми, как Э. Бернштейн, Л. Каутская, Р. Гильфердинг и А. Браун, руководитель архива СДПГ206. При обсуждении на Президиуме ИККИ 27 февраля 1929 г. принятой VI Конгрессом Коминтерна за основу резолюции, где говорится
202 Там же, on. 113, е.х. 741, л. 2.
203 Там же, лл. 66-74, а также ф. 374, on. 1, е.х. 1, лл. 41-43.
204 Там же, е.х. 741, лл. 80-89.
205 Тамже, л. 83.
206 См.: MEGA1, Abt. 1, Bd. 1. Hbbd. 1, S. XXVII.
об издании ИМЭ Сочинений Маркса и Энгельса, он настойчиво, и, судя по всему, безуспешно, пытался вычеркнуть слова о грудах Маркса и Энгельса, извращенных или скрытых социал-демократией207. В представленном Секретариату докладе он ненавязчиво обращает внимание на то, что необходимому доукомплектованию фондов Института документами и книгами в некоторых случаях мешают политические причины208, и ссылается при этом на письмо, полученное им от заведующего партийным архивом СДПГ В. Диттмана, где тот сообщает, что I (К СДПГ постановил впредь не разрешать ИМЭ фотографирование материалов архива. Диттман при этом жалуется на то, •по посещение СССР разрешают буржуазным политикам, но социал-демократов туда йе пускают. Обращаясь к Рязанову, а через него к руководству ВКП(б), он ставит вполне резонный вопрос: «Не думаете ли Вы, что такое неравенство в наших взаимоотношениях неизбежно должно отразиться на вопросе о пользовании архивами, являющимися и в том и в другом случае партийными учреждениями?»209 Не подвергая открыто сомнению линию партии в вопросе об отношении к социал-демократии, Рязанов как бы ставит перед ЦК конкретную проблему, которую только тот и может решить.
И наконец, перечисляя условия, необходимые для выполнения намеченных планов работы, Рязанов говорит о необходимости восстановить и в дальнейшем сохранить валютную смету Института210. А вопрос был более чем актуален. Незадолго до этого, в апреле 1929 г., из Наркомфина пришло в ИМЭ письмо, где было сказано, что вследствие полученного отношения финотдела ЦИК СССР от 2 апреля с/г о приостановлении впредь до особого распоряжения выполнения переводов в инвалюте за счет кредитов по смете ЦИК СССР, выделенной для ИМЭ, требование ИМЭ об открытии аккредитивов в Берлине на 5 тыс. руб. выполнено быть не может211.
РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 17, л. 18.
"" Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 741, лл. 82-83.
Там же, л. 90.
Тамже,л. 89.
" Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 8, л. 9.
В постановлении ЦК от 14 июня 1929 г. дана высокая оценка деятельности ИМЭ, который назван «единственной в мире научной лабораторией по марксоведению и неразрывно с марксоведением связанной историей социализма и классовой борьбы пролетариата Запада». В то же время отмечается, что «деятельность Института была до последнего времени слабо связана с широкой научно-партийной общественностью, что привело к недостаточно полному использованию его научных богатств, недостаточному развертыванию вокруг Института углубленной исследовательской работы, недостаточному распространению и популяризации Маркса и Энгельса в партийных массах и в рабочем классе СССР и других секциях Коминтерна212.
Институту предлагалось ускорить выпуск русского издания Сочинений Маркса и Энгельса и МЭГА, приступить к подготовке избранных сочинений основоположников марксизма на русском и иностранном языках, продолжать издание популярных серий Института, а также - и здесь, видимо, отразились предложения, содержавшиеся в «письме пяти» - издать тематические сборники из сочинений Маркса и Энгельса по вопросам диктатуры и демократии, государства, стратегии и тактики пролетариата и т.п., организовать для широких кругов общественности популярные доклады по проблемам марк-соведения и классовой борьбы пролетариата.
Было рекомендовано также - и это несомненно было идеей Рязанова - «для сплочения вокруг Института разбросанных по всему Союзу специалистов-марксоведов, развития новых кадров марксоведов, стимулирования исследовательской работы... периодически созывать совещания марксоведов»213.
В кадровых вопросах АППО и Орграспреду было предложено в кратчайший срок командировать для постоянной работы в ИМЭ не менее 10 квалифицированных научных работников-коммунистов, а также привлечь для постоянной работы в Институте «научно-квалифицированных коммунистов» из различных секций Коминтерна, отмечалась необхо
212 Цит. по: Летописи марксизма, вып. 1(Х1). М.-Л., 1930, с. 268.
213 Там же, с. 269.
димость обеспечить Институт достаточными штатами для выполнения возложенных на него работ.
И наконец - last but not least - предлагалось «партийному коллективу Института К. Маркса и Ф. Энгельса развить спою общественно-политическую работу и создать обстановку, обеспечивающую рост коллективности в научно-производственной работе, строя работу на основе постановления секретариата ЦК»214. Эта общая и расплывчатая формулировка, видимо, должна была отобразить резкие нападки на рязановский стиль руководства Институтом, которые наличествовали во всех доносах в ЦК.
Через две недели после этого постановления ЦК Президиум I (И К СССР утвердил.новое положение об ИМЭ, но только 13 марта 1930 г. эта инстанция приняла по докладу Рязанова о деятельности ИМЭ постановление, во многом текстуально повторявшее решение ЦК215.
Как мы видим, это постановление ЦК носило достаточно благожелательный по отношению к ИМЭ характер, где похвалы и критика были тщательно уравновешены. Объяснить это можно, видимо, тем, .что руководство партии не стремилось тогда дискредитировать Институт, имевший высокую репутацию издательского и исследовательского учреждения в нашей стране и за рубежом, а главное, Сталин, и только он один, решал, когда и по какому поводу надо расправляться с тем или иным деятелем. Похоже, об этой стороне дела свидетельствует эпизод, о котором пишет в своих мемуарах Кольман. Арношт (Эрнест) Кольман в конце 20-х годов работал в Агитпропе ЦК. «Как-то ко мне, - вспоминает он, - явилась целая делегация членов партийного комитета Института Маркса-Энгельса с секретарем во главе. У них произошел серьезный конфликт с директором Рязановым, старым революционером, бывшим меньшевиком, человеком большой учености, но вместе с тем нетерпимым к малейшей критике и весьма вздорным. Когда в стенной газете появилась довольно безобидная карикатура и статья о финансовой практике дирекции, якобы нарушаю-
Там же, с. 270.
,|S Цит. по: Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М.-Л., 1930, с. 83-85.
щей советские порядки, нежелании считаться с профсоюзной организацией, Рязанов сорвал газету со стены. Я поехал в Институт, чтобы выслушать обе стороны и уладить этот инцидент на месте. Но не тут-то было. Рязанов не пожелал спокойно обсудить создавшееся ненормальное положение, он кричал, напирал на то, что за работу Института отвечает перед ЦК только он.
Я в то время как раз временно замещал заболевшего зав. Агитпропом Криницкого, а поэтому мне пришлось обо всем этом досадном деле докладывать секретарю ЦК Молотову. Каково же было мое удивление, когда он, столь много писавший тогда о руководящей роли партийных организаций, в данном случае стал на сторону Рязанова. Он не нашел ни слова порицания его дикой выходки, но зато обозвал секретаря парторганизации, которого он не знал, да и всю ее "леваками", "анархистами" и приказал мне "поставить их на место". "Эту игру в демократию надо немедленно прекратить. Не надо мешать Рязанову работать", - говорил он. Мои возражения, что таким образом мы плохо воспитываем партийную организацию, Молотов и слушать не хотел... А через год Рязанов был арестован»216. Если учесть, что Кольман пришел на работу в ЦК в августе 1929 г., то все описанное происходило, во всяком случае, после принятия постановления ЦК от 14 июня 1929 г., хотя известно, что Кольман еще в декабре 1928 г. входил в состав комиссии Агитпропа ЦК, созданной для «обследования взаимоотношений дирекции и ячейки»217.
Заслуживает быть отмеченным в этой связи и другой факт. Все основные обвинения в адрес Рязанова, высказывавшиеся в многочисленных письмах в ЦК («академизм», пренебрежительное отношение к институтским коммунистам и в особенности к их руководству, поддержка оппозиционеров, «засоренность» кадрового состава Института и т.д.), были воспроизведены в тщательно срежиссированных следователями ОГПУ показаниях проходивших по т.н. процессу Союзного бюро меньшевиков бывших работников ИМЭ И. Рубина и
216 Арногит (Эрнест) Кольман. Мы не должны были так жить. N.Y., 1982, с. 165-166.
2,7 РГАСПИ, ф. 17, оп. 113, е.х. 699, л. 214.
В. Шера218. И эти показания были использованы против Рязанова. Как говорится, в хорошем хозяйстве ничего зря не пропадает. А сталинское хозяйство было в этой части очень хорошим.
Уязвимым местом Института наличие «чуждых элементов», за которыми пристально следили органы госбезопасности. Отчета по этой линии требовало даже начальство из ЦИК. Так, 1 октября 1926 г. из секретариата ЦИК Рязанову пришло письмо, где ему предлагалось срочно сообщить, «имеются ли в Вашем учреждении сотрудники, состоящие на особом учете ОГПУ, и в случае нахождения таковых сообщить их фамилии»219. Впрочем, в отличие от ЦИКа, ОГПУ само находило таких людей, и уже Рязанов в ответ на телефонный запрос сообщает-Ягс^е 8 мая 1929 г. список выбывших в последнее время сотрудников Института (всего 31 человек). 11екоторые фамилии в списке выглядят так: «Аренский - арестован и. выслан», «Боднай - арестован», «Гуральский - выслан», «Кунисский - арестован и выслан», «Коган - арестован и выслан», «Палатников - арестован и выслан», «Солнцев -арестован и выслан», «Тер-Ваганян - выслан»220. И все это еще до начала массовых репрессий.
Начало конца Института
Тем временем партийные инстанции проводили в Институте целенаправленную кадровую работу. С одной стороны ИМЭ укреплялся надежными кадрами. Уже 21 июня 1929 г. Секретариат ЦК заслушал вопрос об укреплении ИМЭ кадрами и постановил командировать для работы в ИМЭ |.т. Козлова Ф.Ф. и по окончании работы по 5-томнику и Институте Ленина т.т. Вакс Г.И. и Абезгауза Т.М.221. Характерный штрих - первые кадры были направлены в ИМЭ из Института Ленина! О том, какие научные кадры требовались тогда партии, свидетельствует утвержденный на Секретариате
" Меньшевистский процесс 1931 года. - М., 1999. Кн. 1, с. 577, 579-580, 589-590, 592, 605. Кн. 2, с. 216,238.
" РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 9, л. 4.
Там же, л. 10.
'' Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 743, л. 6.
ЦК 26 июня 1929 г. документ, представленный АППО и Орграспредом ЦК, «О научных кадрах ВКП(б)». Согласно ему предусматривалось «активное участие общественных организаций в выдвижении новых аспирантов и устранение личного усмотрения профессуры», «соблюдение классового принципа в подборе аспирантов, стажеров и пр.», «действительный контроль с точки зрения общественно-политической и идеологической ценности аспирантов и выполнения аспирантурой плана научной работы». Обращает на себя внимание порядок приоритетов - сначала общественно-политическое лицо аспиранта, а уж потом его научные успехи.
И далее. «Считать развитие института студентов-выдвиженцев делом крайне необходимым для улучшения подготовки научной смены... В числе выдвиженцев необходимо соблюдать не менее 60 % членов партии, выдвигая в первую очередь выходцев из рабочих и крестьян»222.
А в ИМЭ по всем этим параметрам дело обстояло плохо: к 1930 г. из 109 научных сотрудников всех рангов было 37 членов партии, бывших рабочих - 6, крестьян - 4223.
Другой стороной укрепления кадрового состава ИМЭ была чистка кадров, прежде всего по линии парторганизации. В ИМЭ, кроме общепартийной чистки, осуществлявшейся во исполнение решения XVI партконференции, проводилась еще и «дополнительная чистка членов и кандидатов ячейки ИМЭ», как это следует из протокола заседания президиума РКК Хамовнического района г. Москвы от 5 мая 1930 г.224 На заседании бюро 30 июня 1930 г. принимается постановление о том, что в ячейке наличествует «значительное количество уклонистов.., вредно влияющих на нормальную партийную жизнь ячейки, отвлекающих ее силы от прямых задач»225. Одним из оргвыводов стало решение «считать необходимым передать т. Харламова на массовую работу», т.е. убрать из Института и направить на периферию. 15 сентября того же
222 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 45-48.
223 Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М.-Л., 1930, с. 61.
224 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 60.
225 Там же, л. 27.
куш партбюро обсуждает вопрос об отзыве из Института 5 членов партии, перебрасываемых ЦК ВКП(б) на другую работу, и постановляет не возражать против отзыва Никсдорфа, Ннльдера и Харламова. В Институте начала действовать партком иссия по пересмотру состава сотрудников Института. 11пртбюро дополняет список, составленный ею на увольнение ич Института, фамилией Паскаля и предлагает специально обсудить вопрос о Гуревиче, Рубине и Осповат, а также соглашается с мнением комиссии об Окуловой, Герман и Харламове. 11 нее же, скрепя сердце, приходится «просить Культпроп ЦК оставить т. Е. Кагановича в Институте, ибо снятие его с рабо-гы сорвет подготовку издания экономических работ Маркса и фактически прекратит работу экономического кабинета»226. Дело в том, что к этому времени вопрос об увольнении заве-дующего этим кабинетом И. Рубина был практически решен. 1|юди, попавшие под каток партийных репрессий, каялись, а парторганизация, принимая заявления об их покаянии, оставляла этих людей, как выражались в XIX в., в сильном положении. Примерно так высказалось бюро ячейки по заявлениям т.т. Никсдорфа й-Кроппа «о признании этих вторичных заявлений с признанием ошибок правого характера в общем удовлетворительными при условии дальнейшего подтверждения их на практике»227. Стоило на партийном собрании ИМЭ, обсуждавшем итоги дискуссии на философском фронте, выступить Г. Баммелю и самокритично заявить, что, мол, ядро |.н. философского руководства (Деборин и его единомышленники) «держалось на согласии молчать», как буквально через день партбюро уже «констатирует, что из заявления । Баммеля вытекает, что философское руководство в своей работе действовало, исходя из соображений групповщины и тем самым проявляло полную беспринципность», а сам Баммель «до сих пор целиком и полностью замалчивал об этих фактах, никогда не сообщал о них Бюро [ячейке] и тем самым несет за них полную ответственность»228.
" Гам же, лл. 48—49.
Гам же, л. 34.
“ Гам же, лл. 36, 39—40.
В этот период Рязанов отчаянно и безуспешно боролся против охоты на ведьм, развернувшейся в парторганизации Института и отражавшей аналогичные процессы, происходившие в партии в целом и в стране.
«Нет того термометра, - говорил он на собрании партячейки ИМЭ 15 апреля 1930 г., - который позволил бы бюро ячейке определить уклон и его направление «влево» или вправо. Ненормальным положением является, когда чересчур охотятся друг за другом». Демонстрируя свое неприятие линии на большевистскую бдительность, он призывал не навешивать ярлыков, а создавать товарищескую атмосферу. «Как мы можем жить, если нельзя будет говорить, не испытывая боязни, что за спиной никто не сидит с вертелом, чтобы насадить тебя на вертел за каждое слово»229. Но многим - не предвидевшим того, что и их могут насадить на вертел - казалось, что именно это и есть подлинно партийная атмосфера. Поучая неразумного Рязанова, одна из выступавших квалифицировала его выступление как глубоко ошибочное. «Конечно, - говорила она, -мы должны протестовать против огульного пришивания уклонов там, где имеет место просто критическое выступление, но партия и каждая ячейка должны жить идейной жизнью, а это и выражается «в борьбе направо и налево», в разъяснении и борьбе против всяких уклонов и шатаний и т.д.»230
Рязанов ответил на критику в свой адрес и в адрес Института достойно, но это было достоинство человека, понимающего свою обреченность, однако не желающего идти на морально неприемлемый компромисс с совестью: «Не беру гарантии, что буду кричать "ура", но беру гарантию, что фракционной работы не будет»231. Но критика в адрес Института шла и на гораздо более высоком уровне.
Секретарь ЦК Л. Каганович - между прочим, член Большого Совета ИМЭ, - выступив за три дня (15-17 мая 1930 г.) на четырех райпартконференциях в Москве, на каждой из
229 Там же, л. 25.
230 Там же, л. 30.
231 Там же, л. 34.
них критиковал, точнее, грубо ругал, якобы имевшее место в Институте выступление некоего Сафронова с критикой политики партии. На Хамовнической райпартконференции соответствующий пассаж (по неправленой стенограмме) выглядит следующим образом: «Один ученый (у вас в Хамовническом районе много ученых, и нам, пролетариям, надо здорово приглядываться к этим ученым - я это говорю не в отношении всех ученых, есть прекрасные товарищи среди них, например, из ИКП, там есть и загибщики, но в основном это масса хорошая, это будущая армия, которая работает и борется за ленинскую теорию), один ученый из Института Маркса и Энгельса, некто Сапронов, заявляет в одном из своих выступлений: "Кулака нужно понимать'*нужно подходить к нему так же, как к специалисту, кулацкое хозяйство является показательным и следовательно подход к кулаку как к спецу". Где этот ученый вы читал,, подобные вещи у Маркса и Энгельса - неизвестно, по он так рассуждает. К чему это ведет? Это ведет к ревизии партии»232. Но информаторы подвели Лазаря Моисеевича. На партсобрании ячейки ИМЭ 20 июня 1930 г. было отмечено, что «ячейка осуждала и осуждает позицию Данилова, считая ее антипартийной». В то же время факт выступления I. Сафронова был неточно освещен на партконференции. Дело было так. В кружке для технических служащих беспартийный рабочий-переплетчик Галанцев сказал, что по его мнению «кулак - это все равно, что специалист, поэтому и относиться к нему нужно, как к специалисту». А Сафронов, тоже рабочий, малограмотный, механически выбывший из кандидатов партии, «в Комиссии по чистке, отвечая на вопрос о причинах распада его колхоза, сказал, что, по его мнению, это случилось после статьи т. Сталина»233. Оба представителя пролетариата оказались, как видно, не на высоте, но учеными они не были. (Однако слово - и слово секретаря ЦК - было произнесено и произнесено неоднократно.
Серьезным ударом по Институту явилась опубликованная в «Правде» 27 июня статья Н. Шмидта «Оставьте наши руки...
РГАСПИ, ф. 81, оп. 3, е.х. 136, л. 50.
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 51.
не хватайтесь за нас». Формальным поводом для ее опубликования было выступление Данилова на партийном собрании ИМЭ 6 мая, где он подверг резкой критике руководство партии, которое, по его словам, «теряет способность выслушивать даже справедливые указания на свои ошибки и всякую критику считает нарушением дисциплины, оппозицией, личным оскорблением». Это выступление «Правда» охарактеризовала, как «сплошную клеветническую враждебную вылазку против партии и ее ЦК». При этом выступление Данилова изображалось естественным результатом обстановки, сложившейся в Институте, где скопилось много бывших троцкистов. И последний абзац статьи, выделенный в тексте жирным шрифтом, прозвучал для Института предвестником серьезных событий: «Блок правых с троцкистами в ячейке Института Маркса и Энгельса должен быть разоблачен. Партия не может позволить кому бы то ни было подавать лицемерное заявление о признании ошибок с тем, чтобы на следующий день блокироваться с махровыми оппортунистами»234.
Рязанову пришлось уволить Данилова, но последний был официально «освобожден от службы по собственному желанию ввиду болезни с 3 июля [ 1930 г.] с выплатой жалованья»235. Со стороны Рязанова это было несомненно мужественным поступком.
Все эти события происходили тогда, когда - особенно в первую половину 1930 г. - внешне и публично производственная деятельность Института серьезной критике не подвергалась. Более того, Культпропотдел ЦК, рассмотрев 9 февраля 1930 г. вопрос о выполнении Институтом решений ЦК ВКП(б), даже констатировал, что «задание ЦК об издании сочинений Маркса-Энгельса, как в русском, так и в немецком издании, выполнено с превышением» и что "Библиотека марксиста", а также библиотека "В помощь партучебе", при наличии уже выпущенных "Институтом Маркса-Энгельса важнейших работ и при наличии огромного спроса на них, - на рынке отсутствуют". Вина за это была возложена на Госиздат. И, наконец,
234 Правда, 27 июня 1930 г., стр. 7.
235 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 19.
о i встственность за то, что «постановление ЦК в отношении укрепления Института Маркса-Энгельса работниками еще не выполнено», тоже не лежала на Институте236.
В марте 1930 г. с приличествующей случаю торжественностью было отмечено 60-летие Рязанова. Был выпущен юби-псйный сборник «На боевом посту». Приветствия в адрес юбиляра поступили от Президиума ИККИ, от ЦК ВКП(б), о г Исполбюро Профинтерна, от Академии наук, от ВЦСПС н даже от Реввоенсовета. Постановлением Президиума ЦИК ('(’СР от 13 марта 1930 г. Рязанов был награжден орденом Трудового Красного Знамени и была учреждена «премия имени г. Рязанова за лучшую марксоведческую работу», присуждаемая раз в два года2?2. Правда, в приветствии ЦК говорилось о Рязанове как организаторе и руководителе «первого в мире Института имени Маркса и Энгельса, долженствующего ве-г in непримиримую борьбу против всех и всяких опошлителей революционного наследства Маркса-Энгельса-Ленина»238. «Долженствующего вести» - означало, еще не ведущего. Здесь несомненно в хвалебном, в целом, приветствии содержалась капелька яда.
Несмотря на постепенно сгущавшуюся над Институтом тмосферу недоброжелательства, Рязанов строил обширные пианы работы Института, в которых менее всего присутствовал элемент непримиримой борьбы против всех и всяких опо-шлителей революционного наследства Маркса-Энгельса-Нспина.
Обсуждение в Институте плана работы на конец 1930-1931 |<>да показало, какие приоритеты выделял Рязанов в этой раною и какое содержание вкладывал он в нее. Предполагалось ускорить темпы издания Сочинений Маркса на русском языке и МЭГА с тем, чтобы закончить первое - к 1932 г., а второе -1936 г. Значительное внимание должно было быть уделено из-д||иию избранных Сочинений Маркса и Энгельса на разных
Цит. по: Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М.-Л., 1930, с. 81-82.
" ГАРФ, ф. 3316, оп. 13, е.х. 12, л. 51об.
"" 11а боевом посту. М., 1930, с. 12.
языках - от немецкого и итальянского до украинского. Идея таких изданий объемом 18-20 томов была обоснована еще в выступлении Рязанова на V Конгрессе Коминтерна и состояла в том, что каждое из них должно включать общую для аналогичных изданий часть - фундаментальные работы классиков от Критики гегелевской философии права до «Анти-Дюринга», и вторую часть, где сосредоточено все то, что написано Марксом и Энгельсом по данной стране239.
Предусматривалось издание работ в разных сериях, выпускавшихся Институтом, в том числе сочинений классиков экономической мысли, политической мысли (Руссо, Маккиавелли, Бланки). Должен был увидеть свет двухтомник «Материалов по истории русского марксизма» (1843-1883)240. Современный читатель знает, что почти ничего из этих наметок не было реализовано в срок, либо не было осуществлено вообще.
Центральную задачу исследовательской работы Рязанов и его единомышленники в Институте видели в систематическом изучении трудов Маркса и Энгельса и составлении указателей предметов, терминов, понятий, проблем, упоминавшихся в них с целью подготовки «Словаря Маркса и Энгельса», а затем и «Энциклопедии по марксоведению и истории социализма и рабочего движения». Эта задача мыслилась как в высшей степени актуальная. Так, выступая на партсобрании ячейки ИМЭ и говоря о задачах кабинета философии, его заведующий Э. Цобель сказал, что этот кабинет должен «собрать и систематически разработать все высказывания Маркса и Энгельса по истории философии, диалектическому и историческому материализму, формальной и диалектической логике... Эта разработка стоит в теснейшей связи с разработкой философского наследства Ленина и тем самым является сугубо актуальной политической задачей на философском фронте...»241 Но при обсуждении плана работы ИМЭ звучали и другие голоса. Новый сотрудник Института и секретарь партбюро ячейки
239 Пятый всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. М.-Л., 1925, с. 916.
240 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 21-23.
241 Там же, е.х. 11, л. 37-37об.
•1». Козлов считал, что работа над популярным собранием сочинений Маркса и Энгельса важнее, чем над выпускаемым сейчас изданием, и что «темы, которые каждый кабинет должен выбрать, не должны быть слишком академичными, а должны находиться в связи с политической жизнью рабоче-ю класса»242. Обсуждение этих сюжетов состоялось и на совместном заседании научных работников ИМЭ, Института Непина, Комакадемии, Института истории и Института философии, состоявшегося в конце 1930 г., во всяком случае, не ранее 15 ноября.
Его созыву предшествовали некоторые события в ИМЭ. Дело в том, что одним из постоянных критических замечаний в адрес Института былупр'&к в отсутствии координации работы с другими марксистско-ленинскими научными учреждениями. () светом на эту критику было создание в Институте Комиссии пропаганды, первый протокол которой был утвержден на заседании дирекции 15 ноября 1930 г. В задачи Комиссии входили, и частности, организация докладов внутри и вне Института, связь с комвузами и научно-исследовательскими институтами, организация докладов для партактива, помощь провинциальным ячейкам марксоведения, распространение и популяризация изданий ИМЭ, подготовка всесоюзного совещания марк-соведов243. Говоря о рождении этой Комиссии, Рязанов отмени), что «мы теперь решили во исполнение одного постанов-дспия ЦК партии создать Комиссию пропаганды в качестве вспомогательного органа. Основной задачей деятельности ной комиссии является установление систематической связи Института с широкой научной общественностью»244. Следует hi мстить, что все важнейшие направления работы Комиссии курировали верные сподвижники Рязанова - Стэн, Дворин и Каганович, а также, по положению секретаря бюро ячейки, Козлов. Членам Комиссии Стэну и Кагановичу было поручено подготовить проект созыва совещания в Институте на предмет установления контактов в научно-исследовательской
’’ Там же, е.х. 5, лл. 136, 139.
“ Гам же, е.х. 3, л. 28.
" Там же, е.х. 4, л. 12.
работе. Дирекция ИМЭ еще 10 октября 1930 г. постановила сделать на таком совещании «сообщение о производственном плане Института»245.
Оно, как уже говорилось выше, состоялось поздней осенью 1930 г. С докладом о плане Института на 1931 г. выступил Рязанов, но этот доклад носил и более широкий, в каком-то смысле принципиальный характер. В нем утверждались определенные принципы работы Института, выработанные и воплощенные в практику его деятельности за весь период существования ИМЭ, и намечались основные направления марксоведческих разработок246.
Рязанов, как бы полемизируя с постоянными оппонентами, утверждает, что «показная сторона деятельности Института, которая проявляется во вне - это научно-издательская работа»247. Мысль его здесь заключается в том, что эта работа представляет собой лишь видимую верхушку айсберга, а в основе лежит огромная исследовательская работа. Как соотносятся внешние проявления и внутреннее содержание работы Рязанов показал на таком, казалось бы, чисто музейном объекте, как выставка «Жизнь и деятельность Маркса и Энгельса», первой задачей которой было «выявить для общественности, вузовской, партийной и советской, результаты той научно-исследовательской работы, которая производилась над биографией Маркса и Энгельса. Мы получали новые результаты, мы моментально их опубликовывали»248, т.е. представляли на суд публики. По сути, у Рязанова речь шла о том, что выставка, музей - это отражение результатов научной работы, а не витрина приспособления исследовательской работы к политическим потребностям момента.
В своем докладе Рязанов еще раз подчеркнул, что всегда считал принципиальным моментом построения Института - его кабинетную структуру. «Мне всегда мыслилось, что в
245 Там же, е.х. 3, л. 23.
246 Немецкий перевод этого документа опубликован в: Beitrnge zur Marx-Engels. Forschung. Neue Folge. Sonderband 1. David Borisovic Rjazanov und die erste MEGA. Brl.-Hamburg, 1997, S.S. 108-124.
247 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 4, л. 3.
248 Там же, л. 6.
центре у нас должны находиться кабинеты»249. В брошюре об Институте, вышедшей в том же 1930 г., этот тезис сформулирован еще жестче: «Организационная структура Института... и основном вполне оформлена и не подлежит изменению. II только в связи с развертыванием работ Института, охва-юм все новых и новых областей, подбором и разработкой нее новых и новых материалов рождается необходимость в организации новых кабинетов, дополняющих общую структуру Института»250. И Рязанов в докладе, иллюстрируя этот процесс усовершенствования организационной структуры Института, говорит о создании рядом с кабинетом Маркса и ' йн ельса нового кабинета, «который мы назовем «Словарь к Марксу и Энгельсу»®5^. Й>его ^рамках после завершения издания Сочинений Маркса и Энгельса будут заниматься составлением словаря предметного, именного и словаря понятий к их трудам. А наряду с этим вторым кабинетом создается т.н. Wiss’a - «справочное учреждение по истории социализма и рабочего движения, пб всем именам»252. Надо отметить, что исследовательская программа Рязанова, задуманная в последние 1оды его директорства в ИМЭ, была настолько масштабной и, главное, настолько соответствовала объективным тенденциям развития марксоведения как науки, что она была либо мистично реализована в послесталинские годы, разумеется, с учетом условий места и времени (издание МЭГА, документов I Интернационала, больших биографий Маркса и Энгельса -степень их научности это вопрос особый), либо намечена к реализации в перестроечные годы (Энциклопедия Маркса и 1 )игельса в СССР, несколько ранее - Словарь языка Маркса и ' )игельса в ГДР).
Но деятельность Института проходила не в безвоздушном пространстве. Как не без изящества - и, как скоро выяснилось, пророчески - выразился Рязанов, «все мы ходим... под объективными и субъективными случайностями». Он сар-
Там же, л. 7.
" Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М., 1930, с. 63.
” РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 4, л. 7.
’’ Там же, л. 8.
кастически - хотя речь шла об очень серьезных в советских условиях вещах - обрисовал ситуацию: «Нас обвиняют и не без основания в том, что мы мало актуальны, что мы мирный народ, не путаемся в актуальные вопросы, не принимаем участия ни в каких литературных и иных смертных боях. Говорят даже, что Институт Маркса и Энгельса ведет отшельническую жизнь»253. Если учесть, что примерно в это время Сталин на встрече с членами бюро ячейки отделения философии и естествознания ИКП, призывая бить инакомыслящих в области теории, призвал своих слушателей не забыть про Рязанова и Институт Маркса и Энгельса, который у нас на отлете, то ирония Рязанова выглядит опасным вызовом.
Как же отвечает Рязанов на критику ИМЭ в академизме и самоизоляции? «Мы теперь решили... заняться актуальнейшими проблемами, но, конечно, на наш манер...»254 И здесь Рязанов говорит о необходимости установления систематической связи Института с широкой научной общественностью, что «создаст у нас полное использование научных богатств Института, создаст необходимые условия для дальнейшей издательской, исследовательской, популяризаторской работы Института в области марксоведения»255. Другими словами, для Рязанова подлинное усиление связи с жизнью -это углубление, улучшение, продвижение научной работы в той сфере деятельности, которой занимается Институт. Его работа актуальна и полезна до тех пор, пока он остается в рамках своей отрасли науки, т.е. марксоведения. Но партия требовала совсем другого и об этом Рязанову деликатно, но недвусмысленно напомнили выступавшие в прениях гости, кстати сказать, видные ученые и люди, хорошо относившиеся к Рязанову.
Один из крупнейших советских историков того времени Н.М. Лукин без тени иронии заявил, что приветствует заявление Рязанова о том, что «отныне руководимый им Институт выходит из состояния «splendid isolation» и призвал покончить
253 Тамже,л. 12.
254 Там же.
255 Тамже,л. 13.
с старым положением вещей, «при котором Институт Маркса и ' )нгельса работал вне всякого контакта» с ИКП, Комакадемией, Институтом Ленина, Большой советской энциклопедией256.
Ц. Фридлянд, один из наиболее способных представителей молодого поколения советских историков, разделивший, как и Лукин, судьбу Рязанова, обращаясь к последнему, сказал: «По существу, создание коллектива сотрудников Института Маркса и Энгельса из новой молодежи, а только о них может идти речь, требует, чтобы вы учли то маленькое обстоятельство, что за стенами Института существует мир, и в этот мир, как его составные части, входят: огромная пресса, журналы, собрания, дискуссии...»257
Представитель Госиздата Вольфсон напомнил в связи с вопросом об издании Институтом тематических сборников, что «в свое время Давид Борисович их очень недолюбливал». «Сделал ли он уступку или нет, но считаю, что это вещь необходимая. Одно дело, что сборники Ленина приняли характер халтурный, это-не мешает другому делу»258. Эти слова Вольфсона позволяют понять полемически направленный против Рязанова пассате из выступления секретаря бюро ячейки ИМЭ Ф. Козлова на обсуждении плана работы Института к 1930-131 гг., где тот отметил: «Здесь много говорили о «халтуре». Но нужно иметь в виду, что эта «халтура» имеет под собой достаточное основание. Тяга к марксистской литературе и популярной, и научной огромная. Институту поставлена задача посильного удовлетворения этого спроса, а тем самым борьбы с «халтурой», переполняющей книжный рынок»259. Отвечая на эти и подобные им упреки, Рязанов в заключительном слове заявил, что не признает организации работы, которая представляет собой едва только работу по составлению литературных сборников. Никогда, продолжил он, я это за научно-исследовательскую работу не признаю260. Между
Там же, л. 18.
Тамже, л. 28.
Там же, л. 30.
Там же, е.х. 5, лл. 136-137.
Там же, е.х. 4, лл. 35-36.
тем работа по составлению сборников более или менее связных текстов, а то и просто цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма и составила основное содержание работы будущего Института Маркса-Энгельса-Ленина по крайней мере на четверть века.
В заключительном слове Рязанова на этом совещании уже нет иронии, почти нет полемики; он позволил себе только выпад в адрес Института Ленина, пожалев, что многочисленные его представители не выступили ни разу: ведь «в одном отношении наши задачи тождественны с задачами Института Ленина - мы не занимаемся разработкой марксизма, Институт Ленина, насколько мне известно, не занимается разработкой ленинизма... Я говорю о марксизме в актуальном разрезе»261. Рязанов говорил о самом важном, самом наболевшем, как бы подводя итоги: «Если бы вы знали, - обращается он к своим критикам, как присутствующим на этом совещании, так и не присутствующим на нем, - что научно-исследовательская работа немыслима без хорошо организованной лаборатории, это то, что я не устаю повторять 13 лет, если бы вы знали, что общественные гуманитарные науки так же нуждаются в лаборатории, как химия, если бы знали, что знание литературы своего предмета так же обязательно, как умение делать химические опыты - вы бы не спорили»262. Горечью пронизаны его слова о том, что он мог бы не спешить выпускать сочинения основоположников марксизма и включать туда их вновь открытые работы, а, предваряя эти издания, писать собственные работы о Марксе и Энгельсе и истории I Интернационала. «Я всего Маркса держал бы и претворял бы в самостоятельные научные работы, а я предпочитаю... предоставить это в распоряжение всей огромной международной общественности, чтобы потом на основе равной конкуренции поставить вопрос, кто лучше, кто кого, я работаю, вы работаете - кто лучше обработает научно-исследовательским путем?»263 Сталин, как известно, предпочитал решать вопрос, кто кого, совершенно
261 Там же, л. 40.
262 Там же л. 35.
263 Там же, л. 37.
другими методами. Эти мысли Рязанова в одном из последних публичных выступлений удивительно совпадают по мироощущению со строками Маяковского, написанными почти и это же время:
«И мне агитпроп в зубах навяз, и мне бы строчить романсы на вас -доходней оно и прелестней.
Ноя себя смирял,»'. ‘ ' становясь на горло собственной песне».
Не то чтобы Рязанов становится себе на горло, нет - все, что он делал в издательской области, он делал свободно, осознанно и с полным пониманием значения своей деятельности. 11о его авторские потенции в советское время были реализованы далеко не полностью. Я. Рокитянский и Р. Мюллер в своей книге о Рязанове представляют дело так, будто «научный уровень марксоведческих исследований Рязанова снижал тот факт, что он - ортодоксальный марксист - был чужд критическому отношению к взглядам Маркса и Энгельса, противником любых попыток поставить под сомнение научность их идей...»264. Этот тезис вряд ли правилен. Действительно, находясь внутри определенной теории, ее приверженец не вполне свободен в ее критике в том смысле, что пока он находится в се рамках, он не может полностью отвергнуть ее. Но это не означает, что ipso facto он не способен на ее научное исследование и соответственно критику. Пока та или иная теория сохраняет научный характер, она допускает возможность своей научной критики и тем самым своего развития. А марксизм в начале 20-х годов ни у нас, ни на Западе еще не превратился
1 Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 69.
полностью в чисто идеологическую конструкцию, не утратил своих эвристических потенций, сохранял определенную способность к развитию, хотя она и не лежала там, где ее видели большевистские теоретики, т.е. по линии Ленин-Сталин. Рязанов, во всяком случае, при всей своей ортодоксальности -а может быть, и именно из-за нее - не признавал ни марксизма-ленинизма как высшего этапа развития марксова учения, ни тем более вклада Сталина в этот процесс.
Трагедия Рязанова заключалась в следующем: его генеральная идея в сфере марксоведения - попытка своеобразного применения, в рамках научной лаборатории, общенаучных методов исследования к общественной науке, впервые, по мнению марксистов, ставшей у Маркса и Энгельса подлинной наукой - была совершенно чужда большевистской партии и не разделялась ею. Требования Рязанова к марксовед-ческому исследованию, включавшие необходимость: а) досконального знания предшественников Маркса и Энгельса и с точки зрения идейных источников, и под углом историографии проблемы; б) исследования свидетельств становления и развития марксизма в их первоначальном виде - документов и рукописей; в) публикации результатов исследовательской и издательской работы для всеобщего сведения и обсуждения их в условиях свободной конкуренции различных точек зрения - в реальных советских условиях того времени были абсолютно утопичными. И судьба Рязанова и его Института могла быть только такой, какой была. Но объективно методология деятельности Рязанова и ее результаты значили очень много, ибо заложили плодотворные перспективы дальнейших марксоведческих исследований - пусть не сразу, пусть не в сфере господства марксистско-ленинской идеологии, но заложили.
И, наверное, не случайно, такой далекий от официальной идеологии человек, как академик В.И. Вернадский так высоко оценил значение созданного Рязановым ИМЭ. Уже на склоне жизни, в 1942 г., вспоминая свое знакомство с Институтом, он писал: «В промежуток после выборов в Академию и арестом Рязанова я осмотрел устройство института Карла Маркса и Энгельса, который произвел на меня огромное впечатление. Поразительный по величине и значению архив. Я не мог даже
представить себе, что можно было такой архив и библиотеку собрать»265.
А пока что, к концу 1930 г. вокруг ИМЭ сжималось кольцо. Еще в октябре этого года началась история с политическими обвинениями в адрес зав. кабинетом политэкономии Института И. Рубина, история, к которой в конце концов был привязан и сам Рязанов. 21 ноября 1930 г. Секретариат ЦК освободил Стэна от должности зам. директора ИМЭ и откомандировал его «в распоряжение Уралобкома для научной и преподавательской работы»266. На дирекции ИМЭ было принято решение в связи с 10-летием постановления ЦК об организации Института «отметить дату партийного рождения» Института устройством вечера только для сотрудников 11нститута, с приглашенйем Культпропа Хамовнического райкома, МК и ЦК»267. Действительно, было не до праздников. 17 декабря из Наркомфина в ИМЭ было направлено письмо, и котором говорилось, что валютная комиссия Совета Труда и Обороны при рассмотрении валютного плана на 1931 г. не нключила в план 124.500 руб. для ИМЭ (120 тыс. на издание сочинений и пополнение научного фонда и 4.500 руб. на и н ранкомандировки)268.
Борьбу против руководства парторганизации Института -бюро ячейки ВКП(б) - через которое в последний год суще-с гвования ИМЭ в основном и шла критика рязановской линии н работе, направлявшаяся несомненно вышестоящими пар-। ийными инстанциями от Культпропа ЦК до Хамовнического райкома, Рязанов вел в этой практически безнадежной ситуации упорно и бескомпромиссно. При этом бюро ячейки нель-1Я было считать простым исполнителем воли руководящих органов. Члены ячейки, имевшие старые обиды на Рязанова in его отношение к весьма активным, но не слишком квалифицированным партийцам, вели себя агрессивно, а потому чо поры до времени начальству приходилось иногда сдер-
Вернадский В.И. Дневники. 1926-1934. М., 2001, с. 156—157.
. РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 198, л. 25.
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 25.
Там же, е.х. 8, л. 22.
живать их несвоевременные акции. Так, на партсобрании в ИМЭ, проходившим 11 января 1931 г., т.е. примерно за месяц до ареста Рязанова, состоялся любопытный диалог между ученым секретарем ИМЭ Рохкиным, сторонником Рязанова, и Бобровниковым, членом бюро ячейки. Рохкин заявил, что «т. Сеф в райкоме 11 января 1931 г. ставил вопрос о неправильном подходе нашего Бюро ячейки к тов. Рязанову, и что по этому поводу Райком вызывал бюро ячейки на допрос». Бобровников в ответ подчеркнул, что «тов. Сеф не говорил... что у ЦК или Райкома имеются данные о неправильной тактике бюро ячейки по отношению к т. Рязанову. Т. Сеф лишь спрашивал нас, не делаем ли мы тактических ошибок, говорил, что у т. Стецкого [зав. Культпропом ЦК] возникают такие предположения и что это нужно проверить»269. Обращает на себя внимание тот факт, что и в ЦК, и в райкоме говорят не о существе критики в адрес Рязанова, а лишь о тактике ее проведения.
По мере того как атмосфера вокруг Института становилась все более тревожной, от Рязанова начали отходить бывшие соратники, но даже это ничуть не подвигало его на отступление от тех позиций в понимании деятельности ИМЭ, которые он считал принципиальными. На партсобрании, состоявшемся 30 декабря 1930 г., секретарь бюро ячейки Козлов констатировал тот факт, что члены дирекции продемонстрировали полную солидарность в проведении линии, противоположной линии бюро, и упомянул в этой связи Цобеля. Тот немедленно отмежевался и заявил, что «заместители Рязанова имеют возможность много работать, но мало могут принять участия в самом решении вопросов. Я расходился и расхожусь с т. Рязановым во многих существеннейших вопросах». Рязанов тут же заметил с горечью: «Век живи и все-таки каждый раз узнаешь что-нибудь новое». Но Цобеля уже трудно было сбить с новой позиции: «Давид Борисович сам из этого совсем не делал секрета. Наоборот»270. Один из молодых и способных научных сотрудников, твердокаменный большевик М.С. Зоркий акцен-
269 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 5, лл. 3-4.
270 Там же, е.х. 4, л. 129.
। провал внимание на необходимости актуализации работы Института и, в частности, осуществления т.н. народного из-дпния работ Маркса и Энгельса, а в области научной работы -«но главу угла поставить метод Ленина. Мы не можем пройти мимо замечаний Сталина «В Институте Маркса и Энгельса нс любят ленинизм», - это замечание к чему-то обязывает». Реплика Рязанова была молниеносной и весьма рискованной в icx обстоятельствах: «На разговоры досужих парткумушек у нас нет времени отвечать». И далее: Зоркий: «Извините, это не досужие разговоры кумушек». Рязанов: «Увеличьте любовь к Непину!» Зоркий: «Я думаю, Сталин имел достаточные осно-нпния для такого упрека»271.
Что только не ётдвйпи в-вину Рязанову разгневанные партийцы: и то, что он’нанес удар по адресу тех, «кто ведет определенную партлинию»; и то, что он не видит у Ленина никакого добавления к марксизму, «такого, чтобы сказать «ленинизм»»; й то, что в работе Института нет партийности, в доказательство чего" была приведена публикация в «Архиве К. Маркса и Ф. Энгельса» - кстати за 3 года до этого партсобрания - статьи Р. Постгейта, «контрреволюционера ренегата, который в Англии считается врагом советского движения»272. Не вдаваясь в оценку справедливости этой характеристики, следует заметить, что в этой статье речь шла об обзоре книги протоколов Генсовета I Интернационала за 1866-1869 гг., отсутствовавшей в архиве Института.
Рязанов отверг обвинения в свой адрес и подчеркнул, что «никогда такого глубокого сознательно враждебного дискредитирования Института еще в истории не было», что «бюро ячейки только травило меня, действовало по принципу - наддай ему еще и еще». Он настаивал только на одном: «Дайте мне возможность работать»273.
Когда несколько позже история с Рязановым пришла к своему закономерному трагическому финалу, о роли в этом пар-I и иных активистов ИМЭ хорошо и точно высказался Троцкий.
1 Гам же, л. 131.
Там же, лл. 141, 139, 144.
’ Гам же, л. 137.
В опубликованной летом 1931 г. в «Бюллетене оппозиции» статье «Дело т. Рязанова» он писал: «Рязанов мог в течение нескольких лет осторожно - очень осторожно, слишком осторожно - молчать по целому ряду острых вопросов. Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в возлиянии верноподданнических чувств. Можно себе представить, что на заседаниях ячейки Института он не раз неистово огрызался по адресу тех молодых негодяев из многочисленного «ордена красных профессоров», которые обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов. Такого рода внутренняя клика имела несомненно давно уже своего кандидата в директора Института и, что еще важнее, свои связи с ГПУ и секретариатом ЦК. Если б Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни молодых негодяев сразу рассыпались бы прахом. Но на это Рязанов не пошел. А на меньшем Генеральный секретарь не мог примириться»274.
Комментируя эту статью Троцкого, современный американский исследователь жизни и творчества Рязанова Бад Буркхард утверждает, что «модель смещения старого социалиста его молодыми коллегами», возможная в ряде случаев, «совершенно немыслима в истории с Рязановым»275. Однако дело не столько в молодых партийных волках, затравивших старого социал-демократического зубра, сколько в том, что за их спинами стоял опытный и беспощадный вожак. Так что Троцкий лучше знал свою бывшую партию.
Но хотя официальные протоколы партсобраний содержат в основном выступления с критикой деятельности Рязанова как директора ИМЭ, по-видимому, эта критика не пользовалась такой уж единодушной поддержкой в парторганизации Института. Иначе почему тогда в резолюции Секретариата Фрунзенского райкома ВКП(б), принятой в конце марта 1931 г., уже после ареста Рязанова и чистки в Институте, содержался
274 Бюллетень оппозиции, 1931, № 21-22, с. 21.
275 Bud Burkhard. D.B.Rjazanov and the Marx-Engels Institute: Notes Toward Further Research. In: Studies in Soviet Thought, Dordrecht, 1985, vol. 30, no 1, p. 47.
шкой пункт: «3. РК отмечает, что бюро ячейки, избранное в декабре 1930 г., в своей работе и в своей борьбе с Рязановым проводило в основном правильную политическую линию, опираясь лишь на незначительное меньшинство ячейки» (курсив наш. - В.М.)276. Но главной опорой бюро ячейки была, разумеется, поддержка руководящих партийных инстанций. 11едаром, на вопрос Рязанова секретарю бюро ячейки Козлову о плане работы ячейки: «Вы никуда не ходили с этим планом?» - тот ответил, что «все документы последнего времени посылаются в редакцию "Правды"»277.
Этот план исходил из того, что центральной задачей рабо-। ы ячейки является «активное участие ее в осуществлении поворота в работе Института Маркса и Энгельса». Разумеется, Институт должен в своей деятельности исходить из того, что только ленинизм есть подлинный революционный марксизм и что всю деятельность ИМЭ необходимо проверить под этим углом зрения. Резкой критике была подвергнута по-пщия Института в" отношении «научно-коммунистической общественности», а именно: «к настоящему моменту связи Института с Комакадемией оборваны, с Институтом Ленина их никогда не было, с Обществом историков-марксистов, ()бществом воинствующих материалистов и др. Институт нн в каких отношениях не состоит»278. Но Рязанова трудно ни пить, скажем, за отсутствие связей с Институтом Ленина, коль скоро эта связь мыслилась, например, в заключении договора о соцсоревновании, который Рязанов справедли-но назвал «игрой в бирюльки»279. Для сохранения в чистоте марксистско-ленинских риз ИМЭ предлагалось «отказаться от сотрудничества с реакционной буржуазной профессурой и । а кими "друзьями" (из лагеря буржуазных историков), которые заявляют об отсутствии в СССР "свободной исторической мысли» (Матьез)". Должны изменить свой характер и периодические издания Института, «огромная ценность которых со-
там же, е.х. 16, л. 71.
Там же, е.х. 5, л. 24.
Там же, е.х. 16, лл. 13-14.
Там же, е.х. 4, л. 146.
стоит прежде всего в публикации неизданных работ Маркса и Энгельса»280. Если учесть, что в 1931 г. «Летописи марксизма» были закрыты, а в «Архиве Маркса и Энгельса» публиковались только их работы, но отнюдь не исследовательские статьи по истории марксизма, то прозорливость бюро ячейки просто поражает. На самом деле в плане ее работы суммированы все претензии к ИМЭ, которые за предыдущие годы накопились у партийного аппарата. И программа перестройки ИМЭ, возможная при условии полного его разгрома, была сформулирована здесь. И это при том, что Институт еще существовал и его директором пока оставался Рязанов.
Если эта программа не будет выполнена, «Институт неизбежно, независимо от субъективных намерений его работников объективно может стать идейным центром сил, враждебных политике, проводимой партией на идеологическом фронте»281. После этого грозного предупреждения, перечисляются некоторые практические шаги, которые следует осуществить, а именно: чистка аппарата Института и выделение «из среды партийцев информаторов от научных сотрудников (от немцев...), библиотечных работников, от уборщиц, от переплетной и столярной мастерских»282. И хотя в те годы господствовал принцип, согласно которому каждый коммунист должен быть одновременно и чекистом, профессиональные стукачи казались эффективнее.
Таким образом, ИМЭ и Рязанов были обречены. Их судьба на самом верху была, очевидно, решена.
В январе 1931 г. Рязанов подвергся открытой критике на страницах «Правды». Его попытки ответить на обвинения, естественно, не были опубликованы283. Смысл полемики Рязанова с редакцией «Правды» заключался в отрицании им официально-партийного понимания ленинизма как нового высшего этапа в развитии марксизма, в защите единства
280 Там же, е.х. 16, л. 15.
281 Тамже, л. 17.
282 Там же, лл. 19, 21.
283 Тексты писем Рязанова в редакцию Правды см.: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 311-312 и 316-325.
тории и метода у Маркса, Энгельса и Ленина, в неприятии нульгарного механического приложения философского метода к практике. На финальном этапе расправы с Рязановым последовал вызов 12 февраля в Кремль к Сталину. По данным журнала посещений Сталина, Рязанов вошел в его кабинет в 18 часов 50 мин. и более часа пробыл там на рандеву с вождем. В 20 часов туда же были приглашены руководящие работники ОНГУ В. Менжинский и Г. Прокофьев. Через 20 мин. все они, включая Рязанова, покинули сталинский кабинет. Дальнейшее было делом техники.
В ночь с 15 на 16 февраля 1931 г. Рязанов был арестован. Решением Политбюро ЦК от 20 февраля было назначено новое руководство ИМЭ.: директором - В.В. Адоратский, а его заместителем один из помощников Сталина - И.П. Товстуха. На следующий же день Президиум ЦИК СССР продублировал это решение: «Отстранить Рязанова Давида Борисовича от работы в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса. Назначить гов. Адоратского Владимира Викторовича директором и гов. Товстуху И.П. зам. директора Института К. Маркса и <1>. Энгельса»284.
До объединения с Институтом Ленина оставалось еще около 9 месяцев, но новое руководство уже рьяно принялось наводи гь порядок. Во многом проводились в жизнь уже не раз высказанные за последние годы критические замечания в адрес Института: большой чистке был подвергнут его коллектив, причем для удобства проводивших эту чистку сотрудников обязали в определенные дни непременно бывать в Институте, «чтобы дирекция в любой момент могла [их] вызвать на свои шседания»285. Радикальные изменения произошли в характере и направлении работы Института. Во главу угла была поставит ia актуальность, понимаемая самым упрощенным образом. Например, в пункте решения дирекции от 26 марта 1931 г., о« носящемся к выставке о Парижской Коммуне, говорится: «11о всем залам провести сравнение Коммуны с Советской Республикой, особенно в вопросах клеветы, вредительства и
ГЛРФ, ф. 3316, оп. 13, е.х. 14, л. 20.
РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 40.
интервенции»286. Смысл этой косноязычной фразы заключался, видимо, в том, что в соответствующих залах следовало подчеркнуть, что Парижская Коммуна, как и Советская Россия, подвергалась клеветническим нападкам, что и там и тут имело место вредительство буржуазных элементов, что в обоих случаях состоялась интервенция внешних реакционных сил, но если Коммуна погибла, то Советская Россия под руководством партии нанесла интервентам тяжкое поражение.
Новые - и, естественно, актуальные - задачи были поставлены перед кабинетами. В докладной записке упоминавшегося выше Э. Кольмана, переведенного в Институт в качестве члена дирекции и зав. кабинетом Маркса и Энгельса (вместо Рязанова!), говорилось о необходимости перестройки работы кабинетов вокруг боевых вопросов марксизма-ленинизма. Для кабинета международных отношений это, скажем, означало разработку проблем европейских коалиций и военных конфликтов, колониального вопроса, а для кабинета Маркса и Энгельса - концентрацию усилий вокруг проблемы социально-экономических условий формирования марксизма, а также вокруг вопроса о связи марксизма и ленинизма. Разумеется, обновлению подверглись и методы научной работы, которая с личной должна была быть перестроена на бригадную, «на соцсоревнование, на вовлечение актива из ИКП и других институтов»287.
Радикальным изменениям предполагалось подвергнуть прежде всего издательскую деятельность Института по линии вытравления всяких следов «рязановщины». Обвинения в адрес бывшего директора Института, исходившие от коллектива обновляемого Института, носили поистине глобальных характер. Его обвиняли и в том, что он издавал в основном ранние работы Маркса и Энгельса, которые «не являются столь насущно необходимыми для сегодняшнего дня, как работы позднейших периодов». Если Бернштейну ставили в вину то, что он похоронил переписку основоположников марксизма в 4-х монументальных томах, не доступных широким массам рабочих, то Рязанов «похоронил ее в еще менее
286 Там же, л. 36.
287 Там же, е.х. 5, лл. 124 об.-125.
доступных бесчисленных томах MEGA». Разумеется, все это мнилось следствием культивирования Рязановым академизма, отвлеченной беспартийной учености, «которая в наших рево-иоционных условиях не могла не привести к прямой измене делу пролетариата».
Чтобы выправить создавшееся положение, было предложено сосредоточить работу Института вокруг подготовки массового популярного издания произведений Маркса и Энгельса к 10-11 томах, начиная с «Манифеста Коммунистической партии». 2 тома должны были включать философские произведения классиков марксизма, но главным образом Энгельса, еще 3 тома - экономические работы, в том числе сокращенное издание «Капитала» и-.-еще 5^6 томов отдавалось политико-историческим работам. К тексту должны были быть даны «вводные статьи и краткие комментарии, помогающие выяснить связь произведений Маркса и Энгельса с современными задачами пролетарской революции, разоблачающие оппортунистические извращения марксизма, совершаемые II Интернационалом»288. К счастью, данный проект не был реализован, хотя одному из новых сотрудников и было поручено «провести совещание с экономистами о принципах сокращения I тома «Капитала» и «о плане работы над сокращением»289. Планы дирекции в издательской области были не столь ти-цшическими, тем не менее предусматривалось произвести допечатку ряда томов русского собрания сочинений Маркса и Энгельса и при этой допечатке «выбросить предисловия Рязанова, заменив их небольшими предисловиями по существу материала, помещенного в томе»290. Объем подобных предисловий ограничивался 5 страницами. Тем самым ликвидировалась всякая возможность не только историко-критического подхода к текстам Маркса и Энгельса, но и вообще исторического анализа их. Предисловия стали носить формальный характер.
"к Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, лл. 140-144. Цитируется текст предполагавшегося обращения ИМЭ и Института Ленина к XI Пленуму ИККИ.
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 39.
.. Там же, л. 36.
Менялся тип издания «Архива Маркса и Энгельса». Выпуск VI его книги был задержан, а набор - за исключением статей Маркса - рассыпан. Издание уже подготовленных книг по истории пролетариата и его классовой борьбы передавалось на усмотрение ОГИЗа. Кстати сказать, они так и не были опубликованы291.
Новое руководство Института внесло коррективы и в формирование библиотечных фондов. Так было, в частности, проведено сокращение списка иностранных журналов, получаемых Институтом. Специальной комиссии, в которую входили среди прочих Кольман и П.Ф. Юдин, было поручено «установить точный список журналов, которые должны быть оставлены в ИМЭ»292. Вряд ли главной причиной этих действий была забота об экономии валюты.
Так Институт К. Маркса и Ф. Энгельса, меняясь и «нормализуясь», шел к своему неминуемому слиянию с Институтом Ленина.
291 См. там же, лл. 38-39.
292 Тамже, лл. 43.
Глава 2
«БОЕВОЙ РАССАДНИК ЛЕНИНИЗМА» (Из истории Института Ленина. 1923-1931)
Рождение Института
1 апреля 1923 года на первой странице «Правды» был опубликован очередной «Бюллетень № 15 о состоянии здоровья Владимира Ильича Ленина». В нем сообщалось, что темпера-гура больного 37,8, пульс 120, общее состояние лучше.
На третьей странице того же номера напечатан отчет об открывшейся днемранее Московской губернской партийной конференции. Во вступительном слове секретарь МК РКП(б) Зеленский сообщил, что «в ознаменование 25-летнего юбилея партии Московский комитет постановил: организовать институт имени т. Ленина, в котором наши товарищи будут учиться владеть оружием марксизма.
Конференция аплодисментами скрепила постановление МКРКП»1.
В последующие несколько дней в «Правде» появились статьи с выражением полной поддержки этой инициативы, причем подчеркивалось, что изучение Ленина и ленинизма должно принять основательный характер «с карандашом в руках»2. 11о это были лишь самые общие соображения, которые еще не давали представления о том, как, собственно говоря, Институт будет выполнять эту задачу, чем он будет заниматься.
Эти принципиальные вещи сформулировал и начал претворять в жизнь Лев Борисович Каменев, который, несомненно, был инициатором и движущей силой создания Института. Один из ближайших соратников Ленина, являвшийся в это
Правда, 1 апреля 1923 г., стр. 3.
Правда, 6 апреля 1923 г., стр. 1.
время членом Политбюро, заместителем председателя Совета Труда и Обороны, председателем Моссовета, он пользовался -несмотря на отдельные, подчас серьезные, как в 1917 г., разногласия - полным доверием Ленина, который во время своей болезни передал ему через Крупскую часть своего архива, т.н. «чемодан Фрея»3.
Как основатель и первый директор Института Ленина Каменев был в этой роли столь же закономерной фигурой, что и Рязанов для Института Маркса-Энгельса. Для Каменева историческая правота большевизма была аксиомой. А поскольку он принимал непосредственное и важное участие в создании его теории и тактики в борьбе с другими партиями и течениями, в том числе и социалистическими, то он не был изначально ориентирован на искажение - или, скажем осторожнее - на сознательное искажение истории борьбы Ленина и большевиков за победу революции в России. Он досконально знал исторические перипетии этой борьбы, был убежден в истинности ленинских идей и их всемирно-историческом значении и именно поэтому не боялся вводить в научно-справочный аппарат будущего собрания сочинений Ленина документы его политических противников.
25-летие партии - при всей важности этой даты в ее идеологической работе - было в общем формальным основанием учреждения Института Ленина. Руководство РКП(б) понимало в это время, что если Ленин и вернется к работе, то в прежней мере свою руководящую роль и функцию арбитра во внутрипартийных разногласиях он играть уже не сможет. К тому же в силу совокупности внутренних и внешних факторов все острее вставала кардинальная проблема выбора путей развития страны, вызывавшая немалые - и, главное, принципиальные - споры. В этих условиях была очень важна возможность опираться на авторитетное мнение Ильича, который по мере отхода от дел все более превращался в идеологизированную фигуру вождя и учителя, чьи тексты являлись серьезным и -чем дальше, тем в большей мере - определяющим аргументом при принятии важнейших политических решений.
3 См. XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, М., 1963, с. 539.
Создание Института Ленина должно было в значительной с гепени облегчить задачу оформления ленинизма как неотьем-иемой части марксизма в качестве официальной идеологии партии. Сталин это понял лучше и быстрее многих других.
Официальное открытие Института произошло 31 мая 1924 г. на заседании XIII съезда партии. Выступивший на нем в качестве директора Института Ленина Каменев сформулировал дне основные задачи Института - «собрать то, что Владимир Ильич оставил» и «собранное сделать достоянием международного пролетариата», иначе говоря, издать полное и научное собрание его сочинений. Разумеется, Институт не мог превратиться «в какой-нибудь оторванный академический орган», но должен был стать ббеъыЙ рассадником ленинизма4.
Это противоречие между стремлением поставить издание и изучение литературного наследия Ленина на научную почну - при всей условности применения этого термина к воззрениям тогдашних большевиков - и актуальными задачами идеологической работы партии будет проходить через всю деятельность Института с неизменной тенденцией превалирования идеологического фактора. Неслучайно в своем докладе на этом съезде о партийно-организационных вопросах Молотов говорил о том, что «бывают такие истолкования ленинизма и ленинских взглядов, которые имеют очень мало общего с ленинской точкой зрения и с ленинизмом». Из некоторых статей по этим вопросам «выглядывает вовсе не лицо Ленина, а инцо... в больших круглых очках. А ведь известно, что больших круглых очков Ленин не носил»5. Делегатам съезда, как и вообще современникам, намек на Троцкого был ясен.
Съезд постановил считать Институт Ленина открытым, призвал все парторганизации и отдельных членов партии помочь ему в собирании материалов, относящихся к жизни и деятельности Ленина, и в качестве первой и главной задачи поставил перед ним «вполне научное и самое тщательное издание Полного собрания сочинений Ленина и подготовку ленинской библиотеки для более широких масс рабочих из из-
XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, М., 1963, с.542.
Гам же, с. 508-509.
бранных произведений В.И. Ленина на языках всех народностей, населяющих СССР»6.
Попытки издания сочинений Ленина делались еще раньше. В рамках Госиздата даже существовала комиссия «по изданию полного собрания сочинений В.И. Ульянова», в которую входили такие деятели, как Бонч-Бруевич, Бухарин, Каменев и Скворцов-Степанов. На одном из заседаний, 5 ноября 1919 г., обсуждался вопрос о типе издания - располагать материал в хронологическом или историческом порядке. Только Каменев высказался за хронологический принцип. Остальные стояли либо за тематический, либо за комбинированный порядок7. В подобных рамках дискуссии о принципах публикации произведений Ленина шли и позднее.
Сам он относился к переизданию своих произведений более чем сдержанно. Каменев в 1924 г. вспоминал: «Когда в связи с 50-летием Владимира Ильича, в начале 1920 г., я сказал Ильичу, что собираюсь приступить к собранию его сочинений и соответствующее предложение внес на съезд партии, Ильич запротестовал: «Зачем это. Ни к чему. Мало ли, что писалось за 30 лет. Не стоит». Я заставил его поколебаться только ссылкой на то, что молодежи надо учиться и что лучше, чтобы она училась на его сочинениях, чем на произведениях Мартовых и Туган-Барановских8 9. Внешне ситуация чем-то напоминает жалобу булгаковского Иешуа Пилату на Левия Матвея: «ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил»’. Но сходство чисто внешнее. По сути же, Ленин прекрасно понимал историческую детерминированность своих работ и поэтому, когда Бела Кун в 1922 г. предложил перевести на немецкий язык «Что делать?», был решительно против этого10.
6 Там же, стр. 678.
7 РГАСПИ, ф. 70, оп. 4, е.х. 310, л. 4.
8 Ленинский сборник 1. М., 1924, стр. 14.
9 Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5-ти томах, т. 5, М., 1990, стр. 24.
10 См. РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 69, л. 46.
Гак или иначе после IX съезда партии началось издание сочинений Ленина, получившее позднее название первого. Видимо, какие-то материалы Ленин смотрел и правил в верстке11. Но к 1923 г. было издано только несколько томов.
Первоначально Институт находился по адресу Большая Дмитровка д. 24, где ранее помещался «Пролетарский музей»12. Финансировался Институт в это время из средств Московского Совета13, а для формирования его библиотеки была передана часть книг из библиотеки МК партии.14 Директором Института, как уже упоминалось, с самого нача-IIU был Каменев, а ответственным хранителем - существова-иа в то время такая должность - видный партийный работник и литератор А.Я. Аросе^ Чуть позднее в Институт пришел В. Г. Сорин, работавший в МК и в отделе печати ЦК. Характерная деталь, свидетельствующая о статусе нового института. Из него в ЦИК СССР его секретарю Енукидзе 29 февраля 1924 г. ушло письмо с просьбой установить линию связи с коммутатором Кремля. «Иметь хорошую и быструю связь с Кремлем, - говорилось в нем, - Вы сами знаете, для Института крайне нужно.» На документе имеется пометка: «Поставлен ком/м/утатор. 5/Ш 1924 г.»15.
Работа Института начала приобретать реальные черты после публикации Обращения ЦК ко всем членам партии от 8 июля 1923 г. об учреждении Института имени В.И. Ленина. В нем всех лиц, у которых имелись ленинские документы, прижали передать их Институту, ибо, как с пафосом говорилось в (>бращении, «всякий маленький обрывок бумаги, где имеется надпись или пометка Ленина, может составить огромный вклад в изучение личности и деятельности вождя мировой революции и поможет уяснить задачи и трудности, стоящие на том нуги, по которому мы идем, руководимые В.И. Лениным»16.
11 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 202, л. 157.
'' Там же, ф. 347, on 1, е.х. 70, л. 1.
'' Там же, е.х. 67, л. 2.
" Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 3, л. 13.
г Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 33, л. 67.
" В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 39-40.
Подписано обращение было секретарем ЦК РКП И. Сталиным и директором Института Ленина Л.Каменевым.
Интересен был пункт этого Обращения, свидетельствовавший о том, что организация Института только начиналась - ленинские документы просили направлять в Моссовет Каменеву.
Естественно, что Институт, перед которым стояла задача разработки столь масштабной и политически важной проблематики, не мог оставаться на городском, пусть даже столичном уровне, а должен был стать общепартийным. И 28 сентября 1923 г. Секретариат ЦК принимает решение: « а) признать, что Институт т. Ленина, как имеющий общепартийное значение, должен находиться при ЦК РКП. б) Признать необходимой организацию правления института в составе трех лиц»17.
Значительную - возможно и решающую - роль в этом процессе играл Сталин. За несколько дней до заседания Секретариата туда пришла телефонограмма секретаря МК РКП Зеленского: «На предложение тов. Сталина по вопросу о передаче Института имени тов. Ленина в ведение ЦК РКП:
1.	Против передачи Института в ЦК возражать не считаю возможным.
2.	Желательно одновременно с решением вопроса о передаче Института решить вопрос о руководящем составе работников Института.
3.	В данный момент директором Института является тов. Каменев и секретарем тов. Сорин»18.
И Каменев, и Сорин не согласились со схемой руководства из трех лиц. «Я, - телеграфировал Молотову Каменев из Крыма - за единоличного директора плюс руководящий совет»19. И 22 октября того же года Оргбюро ЦК принимает постановление: «утвердить Совет Института В.И. Ленина в составе тт.: Каменев (председатель), Лядов, Зиновьев, Аросев, Сталин, Бухарин, Н.К. Ульянова, В.Н. Невский, Бубнов и Зеленский.
б) Правление Института утвердить в составе тт.: Каменев, Лядов, Аросев.
17 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 483, л. 164.
18 Там же, е.х. 484, л. 28.
19 Там же, е.х. 490, л. 71.
в) Председателем правления (он же директор Института) у твердить т. Каменева»20.
Как видим, в Совет входила добрая половина членов I (олитбюро ЦК. Потом персональный состав этих органов менялся, но данная схема руководства в общем и целом существовала до конца 1926 г.
В связи с формированием первоначальной руководящей группы Института заслуживает упоминания письмо Сорина зав. Агитпропом ЦК Бубнову от 29 сентября 1923 г., в котором автор, член партии с апреля 1917 г., ставил вопрос о своем уходе из Института, «поскольку есть, правда, частным образом сообщенное т. Сталиным - т. Зеленскому мнение ответственнейших работников-партии о нежелательности иметь в управлении Института «молодых членов партии» - я морально не считаю для себя возможным работать в Институте и с удовольствием предоставляю «старой гвардии» осуществить мою идею [об организации управления Институтом]21. В результате Сорин остался в Институте и через год стал членом Совета и зам. директора, но связь «мнения ответственнейших работников партии» с.противостоянием взглядам Троцкого о роли молодежи - очевидна.
Собирание документов Ленина как исходная задача Института
Конечно, то, что говорилось в Обращении ЦК к членам партии от 8 июля 1923 г. о значении всякого обрывка бумаги, |де имеется надпись или пометка Ленина, было совершенно справедливо. Для уяснения трудностей и задач пути, по которому шла страна, требовался анализ максимального количества документов Ленина, коль скоро партия исходила из того, что страна живет и должна жить по заветам Ленина. Более того, как утверждал Каменев на XIII съезде партии, «учение Ленина кшисано не только в обработанных литературных работах, а шписано в телеграммах, в отдельных приказаниях, разговорах,
11 Там же, л. 69.
' Там же, е.х. 484, л. л. 27-27 об.
постановлениях и распоряжениях»22. Такая постановка вопроса предопределяла поистине гигантские масштабы работы по собиранию идейного наследия вождя русской революции.
В целях концентрации ленинских документов в одном месте Политбюро приняло 29 ноября 1923 г. постановление, признающее Институт Ленина «единственным хранилищем всех рукописных материалов В.И. Ленина и относящихся к нему документов полицейских, жандармских и пр.», и обязало Центроархив, Центральный истпарт и местные истпарты передать все материалы такого рода в Институт Ленина. Еще раз подтверждалась необходимость «всем ответственным партийным товарищам» передать в Институт ленинские документы.
Однако в постановлении содержался пункт о временном исключении «в отношении находящихся в распоряжении ЦК документов, носящих особо секретный характер и не могущих в настоящее время быть переданными Институту»23.15 февраля 1924 г. это решение об Институте Ленина было в советском порядке продублировано постановлением ЦИК и СНК СССР, причем книжные палаты всех союзных республик были обязаны передавать Институту по экземпляру всех поступающих изданий произведений Ленина, книг о нем, «а также книг (журналов, листовок, плакатов и пр.) по социально-экономическим и историко-революционным вопросам»24. Тем самым был обеспечен соответствующий уровень комплектования литературой библиотеки Института.
В Институт широким потоком пошли ленинские документы. Прежде всего из фондов Истпарта - созданной в сентябре 1920 г. и работавшей в качестве отдела ЦК Комиссии для собирания и изучения материалов по истории Октябрьской революции и истории РКП; других архивов и отдельных лиц, в основном партийных работников, так или иначе общавшихся с Лениным. С 31 мая 1924 г. по 1 декабря 1925 г. 97 лицами и 50 учреждениями было сдано 3 304 документа25 Списки тех,
22 XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, М., 1963, стр. 542.
23 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. - М., 1988, стр. 156-157.
24 Там же, стр. 159.
25 Институт Ленина при ЦК РКП(б). Отчет XIV парт, съезду. М., 1925,
мо передавал в Институт документы, печатались в разных институтских изданиях, в частности в Ленинских сборниках. И что заслуживает быть отмеченным - в этих сборниках упоминается один-единственный документ, поступивший от ( галина: корректура брошюры Вл. Затонского «Тезисы по национальному вопросу» с пометками Ленина26. В тоже время ia Сталиным по архивным данным числились за 1921 г. 15 пекинских документов, а за 1922 г. - 5527. В списке документа, полученных архивом Института с 21 октября по 1 ноября 1925 г. значится 68 документов из архива ЦК, Истпарта, от I»ухарина, Крупской, М. Ульяновой и других, но ни одного документа от Сталина28. Совершенно очевидно, что Сталин тогда лучше многих своих к§ллег в руководстве партии понимал шачимость обладания документами Ленина в настоящей и будущей внутрипартийной борьбе.
Ленинские документы советского периода в это время подучались в значительной степени из Центроархива после разборки в его рамках" архивных фондов различных советских учреждений. С конца 1923 г. в архив Института начали поступать документы из личного архива Ленина в Совнаркоме.
Розыск документов Ленина с самого начала был постав-||си очень широко. В конце 1923 г. от имени Института были направлены персональные обращения к товарищам, имевшим «устное или письменное общение с Владимиром Ильичем» с просьбой прислать свои воспоминания, а также сохранившиеся письма и записки Владимира Ильича29. Нередко письма и записки Ленина присылались в Институт с пояснениями фактических обстоятельств, связанных с их появлением. Так, советский полпред в Германии Крестинский прислал в феврале 1925 г. 9 записок Ленина «с фактическими пояснениями о каждой из них»30. Или, например, возьмем комментарий
стр." 10.
Ленинский сборник V. М., 1926, стр. 552.
РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 46, л. л. 13-16,77.
" Гам же, ф. 17, оп. 85, е.х. 27, л. л. 16-24.
" Гам же, ф. 347, on. 1, е.х. 25, л. л. 1-1 об.
Гам же, ф. 155, on. 1, е.х. 34, л.1.
Енукидзе к присланным ему «Письмам с Кавказа», входившим в «Переписку эпохи "Искры"». Он тщательнейшим образом расшифровал все конспиративные клички, раскрыл географические и исторические реалии, сделав таким образом зашифрованный текст доступным для читателей и исследователей31. Подобные комментарии непосредственных участников событий являлись бесценными свидетельствами для дальнейшей издательской работы.
Но далеко не все было гладко в этом процессе. Мешали ведомственные интересы. Архивисты нигде и никогда не были склонны расставаться с оригиналами документов. Советская Россия не была исключением. В начале марта 1924 г. Институт попросил Ленинградский истпарт выслать дело Лахтинской типографии, которое «крайне и срочно необходимо Институту»32. В ответ пришло эмоциональное письмо от П. Куделли, занимавшейся этим делом: «Честью заверяю, что о Ленине здесь ничего нет... Никаких рукописей не только Ленина, но и вообще ничего не приложено... Убедительно и усиленно прошу не нарушать моей работы»33. Примерно в это же время Политбюро ЦК занималось вопросом о рукописи Ленина «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни», которую Истпарт не хотел передавать в Институт Ленина, ибо «там имеется уже подобный экземпляр». Постановили передать указанную рукопись в Институт34.
Не все еще архивные фонды были централизованы. В апреле 1924 г. ОГПУ сообщило в Институт, что в г. Коломне в распоряжении уездного уполномоченного ОГПУ имеется архив Московского жандармского и полицейского управлений в общей сложности весом до 500 пудов. «Среди всех материалов имеются также материалы о В.И. Ульянове (Ленине), А.И. Рыкове и Н.К. Крупской». Институт попросил выслать ему весь архив35.
31 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 69, л. л. 75-92.
32 Там же, е.х. 17, л. 30.
33 Там же, е.х. 16, л. 35.
34 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 411, л. л. 22-23.
35 РГАСПИ, ф.347, on. 1, е.х. 17, л. л. 44-Л5.
Вихрь революции и гражданской войны, перевернувший с । рану, привел к тому, что ленинские документы стали всплыви гь в совершенно неожиданных местах. В июне 1924 г. на < ухаревском рынке в Москве было обнаружено распоряжение ш подписью Ленина о материальной помощи семье профессора Тиме. «Документ, - как сообщалось в сопроводительном письме, - оказался у базарного торговца, употребившего его him обертки колбасы». Предположительно на Сухаревку попала значительная часть архива Наркомфина36. В материалах архива Института Ленина сохранилась выписка из постановления правления жилтоварищества дома № 8 по Малой Дмитровке от 19 сентября 1924 г. о нахождении трех подлинных писем Ленина Чичерину и Свердлову в 1918 г., обнаруженных при разборке библиотеки, организуемой в Красном vi олке. Видимо, они попали туда от проживавших в этом доме нолей, о которых шла речь в данных письмах37.
Обращение Института Ленина к членам партии с припевом передавать документы вождя в архив Института дало спои результаты, но партийное руководство сочло, что одной добровольности недостаточно, и постановлением ЦК от 5 ноября 1924 г. было решено все документы, имеющие отношение к архиву ЦК и истории РКП изъять у отдельных лиц н учреждений. Сохранилось письмо помощника директора 11нститута ЛенинаТовстухи Стасовой от4января 1925 г., где он сообщает, что «мандатом за № 2365/с от 19 ноября за подписью । ( галина мне поручено сделать это изъятие у ряда лиц, в том числе и у Вас», а также что у него имеется аналогичное поручение от Института Ленина мандат № 1795, об изъятии у тех же лиц всех писем, записок, телеграмм В.И. Ленина «и вообще игех документов, имеющих его надписи и резолюции»38.
Деятельность Института по собиранию документов Пенина была весьма плодотворной. На 1924 г. этих документов в архиве было около 10 тысяч, на 1 декабря 1926 г. -I / 883; на ту же дату в 1927 г. - 20 900, а на 25 декабря 1928 г. -
” Гам же, ф. 71, оп. 3, е.х. 3, л. л. 6-7..
' Гам же, л. л. 9-10.
" Гам же, ф. 347, on. 1, е.х. 28, л. 4.
23671.39 В основном они были получены из внутренних источников, но и в Институте, и в ЦК прекрасно понимали, что довольно значительное количество ленинских текстов отложилось за границей, ибо именно там Владимир Ильич провел большую часть своей активной политической жизни. Документы его - главным образом, но не исключительно письма - находились в разных местах: у бывших соратников, ныне живших в эмиграции, в материалах Международного Социалистического Бюро, в некоторых архивах и, наконец, в местах, где Ленин жил в тот или иной период, но не смог при переезде забрать с собой все материалы (как, например, в Поронине в 1914 г.).
Еще в конце 1923 г. Институт обратился к зарубежным коммунистическим организациям и отдельным членам компартий с призывом прислать в Москву оригиналы ленинских текстов, с которых набирались помещенные в социалистических и коммунистических изданиях его статьи, а также любые документы, написанные его рукой40.
Аналогичное обращение в тот же адрес было принято в ноябре 1923 г. в связи с крайней трудностью сбора статей и речей Ленина за 1914-1917 гг. Зарубежных товарищей призывали «собрать все статьи, речи и письма В.И. Ленина, печатавшиеся где бы то ни было за этот период» и прислать их в Москву41.
В январе 1924 г. видный коминтерновский работник Бела Кун писал Каменеву о необходимости «основательно и систематически собирать весь литературный материал, находящийся в международном масштабе, в связи с деятельностью В.И. Ленина», предлагая для этого создать специальный отдел.42 В феврале 1924 г. руководство Института направило письмо К. Каутскому, начинавшееся обращением: «Уважаемый товарищ Каутский» и это притом, что уже несколько лет в советской печати его иначе, как «ренегатом» не именовали. Сообщая об
39 Там же, е.х. 43, л. 27.
40 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 157-158.
41 Там же, стр. 156.
42 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 18, л. л. 44-44 об.
( обирание документов Ленина как исходная задача Института организации Института Ленина, Каменев и Аросев просили Каутского прислать подлинники писем Ленина (в частности, о г.11. держательских деньгах) и воспоминания о встречах с ним. Аналогичные послания были отправлены Э. Вандервельде, Ж. Геду, К. Гюисмансу и некоторым другим деятелям 11 Интернационала43. Один из них - Г. Ледебур - довольно быстро ответил, что у него документов Ленина нет44.
В июне 1924 г. Институт командирует Р. Меллера в I ерманию, Австрию и Швейцарию для приобретения рукописей Ленина и других документов. В своем отчете о результатах поездки Меллер сообщает, что у Каутского рукописи есть, но, что он даст их через некоторое время; от Парвуса ответа получить не удалось, Поскольку он в отъезде; П. Леви дал, по имеет еще; Дитман имеет, но не хочет дать; Николаевский даст в обмен на материалы Аксельрода. Николаевский имел все основания так ставить вопрос, тем более что Институт, по его мнению, не выполнил пока договоренность от 7 октября 1923 г. об обмене рукописей Ленина на таковые Аксельрода и Мартова45.
В том же 1924 г. Оргбюро ЦК по инициативе Института командирует И.Ф. Попова в Бельгию для отыскания архивов представительства ЦК при Бюро II Интернационала46.
Много сделал в это время для приобретения за рубежом документов Ленина, а также книг, брошюр и листовок по истории РСДРП и других отрядов революционного движения в России заграничный корреспондент Института Ленина II.С. Ангарский. Он провел успешные переговоры с вдовой Плеханова, жившей в Париже, об обмене оригиналами писем Ленина на письма Плеханова. Ему же удалось обнаружить в архиве бывшего социал-демократа Г. Алексинского рукопись Ленина «Проект речи по аграрному вопросу во 11 Государственной думе»47. Вообще, попытки купить у
" Там же, е.х. 19, л. л. 9,16.
" Тамже, л. 13.
г Там же, л. л. 57-59, 71.
В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 160.
11 Советские архивы, М., 1990, № 5, стр. 52, 57.
Алексинского ленинские материалы продолжались более 20 лет: кое-что удалось приобрести, но многое после войны он продал в США. В 1926 г. были куплены из архива Потресова письма Ленина в его адрес и подлинные документы II съезда партии (речи, записанные Лениным и другими делегатами)48.
Николаевскому, бывшему меньшевику и специалисту в области истории революционного движения, который в 20-е гг. был одним из зарубежных корреспондентов ИМЭ, удалось обнаружить следы библиотеки Ленина периода сибирской ссылки, которую он искал по поручению Рязанова. Выяснилось, что продается значительное количество книг, большей частью земских статистических изданий, из которых 150-200 книг носили ленинские пометки. Просили за эту коллекцию 2 тыс. долларов49. Какое-то количество этих книг было приобретено. Во всяком случае, в конце 1930 г. зав. партархи-вом Г. Тихомирнов сообщал в дирекцию в связи с вопросом об архиве Кричевского, что Рязановым «было получено от Николаевского несколько книг с пометками Ленина, относящихся к периоду работы Ленина над книгой "Развитие капитализма в России"»50.
С документами этого же периода связана попытка добыть письма Ленина Мартову, которая продемонстрировала, что при всем желании получить эти письма даже Каменев, являвшийся членом Политбюро, не мог нарушать принятые тогда «правила игры».
В 1924 г. сестра Мартова Лидия, гражданская жена меньшевика Ф. Дана, носившая фамилию своего первого мужа -Канцель, обратилась с предложением отдать эти письма из архива Мартова, хранившегося в СССР, в обмен на разрешение вывезти за границу остальную часть этого архива.
20 ноября 1924 г. Политбюро обсуждало вопрос «о въезде в СССР Л.О. Канцель». В материалах этого заседания сохранился обмен записками между Каменевым и Дзержинским. Первый писал: «Я готов - по долгу службы - ради получе-
48 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 24, л. л. 86, 89.
49 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 24, л. л. 38-38 об.
50 Там же, е.х. 74, л. л. 184-184 об.
пия десятка писем Владимира Ильича пустить в Россию не только сестру Мартова, но и самого черта. Но можно ли? Нет ли у Вас возражений? Если бы Вы были согласны я пущу на голоса в П/бюро». Ответ гласил: «Мы согласны, но с тем, ч тобы она не занималась здесь партийными делами. ФД». И 11олитбюро приняло решение: «Не возражать против въезда в ( ССР на три месяца Л.О. Канцель на условиях, кои выработает г. Дзержинский»51.
Помощник Каменева по Институту - и одновременно один из ближайших помощников Сталина - Товстуха информировал ее о том, что обратный выезд ей гарантирован, поскольку опа обязуется «точно соблюдать все условия, которые поставит ... ОГПУ»52.
В ответном письме, направленном в Совет Института Ленина, Л. Цедербаум-Дан (как она подписалась) сообщила о своем отказе от поездки в СССР. «Я, - писала она, - предполагаю подчиняться всем правилам, обязательным для всех граждан СССР, и заранее отказываюсь от каких-либо обязательных отношений политического характера с ОГПУ, а тем более отношений, самое содержание которых мне не известно»53. Каменеву ничего не оставалось, как резюмировать на заседании Совета всю эту историю следующим образом: «ЦК разре-П1ил ее [Л.Цедербаум-Дан] пустить и ГПУ согласилось, но мы гак неудачно составили письмо, что она испугалась54.
В Институте было известно, что письма Ленина находятся । де-то в Москве, но они так и не были найдены. Так ленинские письма Мартову периода Минусинской ссылки не попали в Институт.
Создание библиотеки Института
С самого начала библиотека будущего Института мысли-иась не просто в качестве некоего вспомогательного подразде-нения, а как важнейшая составная часть и непременное усло-
' Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 463, л. л. 35, 34. Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 19, л. 117.
' Тамже, л. 118.
' Там же, е.х. 69, л. 61.
вие успешной издательской и исследовательской работы нового учреждения. Ее комплектование рассматривалось как сбор печатных источников работы, столь же важных, как и архивные источники, ибо, по мнению Института, «архив, библиотека и музей представляют собой материально-научный фонд, на котором может быть развернута научно-исследовательская работа по изучению деятельности Владимира Ильича»55.
Уже в первые месяцы работы Института была сформулирована мысль, если так можно выразиться, о двуедином составе библиотеки. В своем интервью корреспонденту «Правды» Аросев заявил, что «при институте будут функционировать две библиотеки - одна, собственно Ленина при архиве, где будут собраны все его сочинения и сочинения о нем, и другая - библиотека института, которую предполагается сделать фундаментальной библиотекой по социально-экономическим вопросам»56. Что касается этой «первой» части библиотеки, то в сентябре 1923 г. Институт обратился ко всем парторганизациям с просьбой направлять в него «местные издания Ленина (и посылать их впредь), затем плакаты, бюсты и рисунки местной работы, произведения пролетарских поэтов и беллетристов, посвященные Ленину... и вообще все, что так или иначе связано с именем Ильича... Институт был бы крайне признателен тем членам нашей партии, которые представили бы ему комплекты или отдельные номера старых большевистских газет и журналов, книги и библиотеки по общественно-политическим вопросам»57.
С первых лет существования библиотека ориентировалась не только на исчерпывающее комплектование всех ленинских изданий и литературы о нем, но и литературы по истории партии и революционного движения в России, истории социализма и социалистического движения на Западе, теории и практике строительства Советского государства.
Руководство Института осуществляло совершенно правильную линию на придание библиотеке фундаментального
55 Бюллетень Института В.И. Ленина при ЦК РКП. № 1, М., 1923, стр. 8.
56 Правда, 4 сент. 1923 г.
57 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 154.
характера. «Известно, - читаем мы во 2-м номере «Бюллетеня Института», - как часто исследователям приходится искать необходимые для работы материалы, не имеющие прямого отношения к их научным работам, в других библиотеках, не находя их обыкновенно в специальных, теряя очень много ценного времени, нередко безрезультатно.
Институт постарается дать возможность товарищам найти весь необходимый материал в его библиотеке»58.
Большое значение в этом плане имело постановление Совнаркома от 16 января 1925 г., согласно которому Российская центральная книжная палата должна была передавать «Институту В.И. Ленина один из обязательных экземпляров произведений, покупающих в палату»59.
С июня 1925 г. было начато систематическое комплектование библиотеки иностранной литературой. Значительную роль и становлении библиотеки в начальный период ее существования сыграла директор библиотеки Соцакадемии Г. Дерман, бо-и ее года возглавлявшая также библиотеку Института Ленина.
Уже к концу 1925 г. в библиотеке было 85 тыс. книг, из них более 2 тыс. нелегальных изданий и 3 тыс. нелегальных листовок60.
Но наиболее значимый вклад в собирание библиотечных фондов представляло приобретение специализированных коллекций и отдельных библиотек. Это давало не только исчерпывающий подбор литературы по отдельным вопросам, и ходившим в исследовательскую проблематику Института, но -и совокупности своей - широту комплектования материалов, когда в них можно было найти то, что на данный момент вроде (и.| и не нужно, но может оказаться совершенно необходимым к будущем по мере развития и изменения задач Института.
Масштабы приобретения для библиотеки коллекций и систематичность этой работы просто поразительны. Так, в 1026-1927 гг. были приобретены библиотека Бунда (более
" Бюллетень Института В.И. Ленина при ЦК РКП, № 2, М., 1924, стр. 30.
В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, - М., 1988, стр. 161.
" И нститут Ленина при ЦК РКП(б), Отчет XIV парт, съезду. - М., 1925, стр. 45-50.
8 тыс. названий), библиотека бывшего австрийского социал-демократа Крейчи по истории западноевропейского рабочего движения периода II Интернационала (более 5 тыс. названий), собрание материалов по германской революции 1918-1919 гг., по венгерской революции 1919 г.61
В 1928 г. Институт через сына Парвуса советского гражданина Е. Гнедина получил библиотеку основанного Парвусом в 1915 г. Института по изучению социальных последствий войны, (18 тыс. книг и столько же журналов). Коллекции подобного масштаба по этой теме имелись тогда только в Британском музее и Библиотеке Конгресса в Вашингтоне62.
Если говорить о материалах по российской проблематике, то дела здесь обстояли еще лучше. В состав библиотеки вошли партийная библиотека ЦК РСДРП в Женеве, собрание подпольных изданий, купленное у бывшего сотрудника царской охранки Меньшикова, коллекция нелегальных изданий Савельева (свыше 3 тыс. единиц), собрание Подвойского (около 10 тыс. единиц, главным образом периодика и листовки периода Гражданской войны), собрание армавирского коллекционера И. Федосеева (коллекция белогвардейских изданий эпохи Гражданской войны в Сибири, Поволжье, на Кубани, Урале и Кавказе) и многое другое63.
Вполне естественно учреждение при ЦК партии, каковым являлся Институт Ленина, получал и закрытые для общего пользования издания. Так, на 1927 г. Институт получил 44 названия эмигрантской периодики, а ЦК только 3664.
Даже в 1930 г., когда пользование такого рода литературой значительно ужесточилось, Секретариат ЦК, решая вопрос о выписке «Бюллетеня оппозиции», постановил: «Разрешить выписать на 1930 г. для ЦК ВКП(б) - 3 экз. и Института Ленина - 1 экз.»65
61 РГАСПИ, ф. 298, on. 1, е.х. 173, л. 1; Правда 31 августа 1926 г., с. 3.
62 Правда, 7 апреля 1928 г., с. 4; Вестник Комм. Академии, 1928, № 27, с. 303.
63 Правда, 31 августа 1926 г., с. 3; Записки Института Ленина, вып. 2, М., 1927, с. 161.
64 РГАСПИ, ф. 17, оп. 60, е.х. 790, л. 47.
65 Там же, оп. 113, е.х. 819, л. 24.
Библиотека имела возможность получать изъятые соответ-с । нующими органами из обращения книги. Например, в июне 1928 г. Институт обратился в ОГПУ с просьбой прислать 2 эк-юмпляра конфискованной книги Быховского «Всероссийский ( овет крестьянских депутатов в 1917 г.»66.
Подобный подбор источников - архивных и печатных -шачительно и качественно превосходил непосредственные нужды Института, особенно в начальный период его существования, и объективно обеспечивал будущим исследова-1слям возможности изучения гораздо более широкого круга проблем и в ином ключе. Прямой же задачей Института в тот период была подготовка к изданию собрания сочинений вождя пролетарской революции.....
Начало систематической работы
С формированием руководящих органов Института -( овета и Правления - началась плановая практическая рабо-III. Причем уже через год после решения ЦК в октябре 1923 г. о создании Совета Института в ноябре-декабре 1924 г. персональный его состав был опять изменен. Туда теперь вхо-цпли: Каменев, Сталин, Зиновьев, Бухарин, Томский, Рыков, Калинин, Угланов, Сокольников, Молотов, Крупская, М.И. Ульянова, Лядов, Ольминский, Канатчиков, Бубнов, Ворошилов, Енукидзе, Куйбышев иЯрославский. Председателем I 'овета и директором Института опять был утвержден Каменев67. Lio помощниками - фактически заместителями - сделались 1овсгуха и Сорин. Таким образом, в Совет входила практически вся - минус Троцкий - верхушка ЦК И ЦКК, Московской ипр (организации, Союзного ЦИКа. Нужно также учесть роль поверенного человека Сталина - И.П. Товстухи, который про-риботает на руководящих должностях в Институте до конца его существования и далее, в ИМЭЛе.
11овый состав Совета озаботился укреплением монополии Института на публикацию новых документов Ленина, привив 7 декабря 1924 г. решение о том, что подобная дублика-
там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 40, л. 68.
Ленинский сборник II. М., 1925, с. 562.
ция должна происходить «исключительно через Институт В.И. Ленина»68. Это была с точки зрения руководства партии весьма дальновидная мера, учитывая роль, которую могла сыграть в борьбе с внутрипартийной оппозицией публикация специально отобранных ленинских документов. Институт в письме в Оргбюро ЦК от 20 декабря 1924 г. за подписью Товстухи просил подтвердить это постановление Совета и «провести его также в советском порядке». Через три месяца в Оргбюро поступает за той же подписью более настойчивое письмо, где говорится, что «до сего времени по неизвестным причинам вопрос этот на Оргбюро не ставится, между тем дело с опубликованием новых писем и документов В.И. Ленина некоторыми периодическими изданиями принимает нежелательный характер»69. И 30 марта 1925 г. все три руководящих органа ЦК - Секретариат, Оргбюро и Политбюро - принимают , наконец, решение, что подобная публикация должна «происходить исключительно через Институт В.И. Ленина или же с его согласия»70.
Однако основные планы работы Института в издательской деятельности были связаны с изданием Сочинений Ленина. Прежде всего, речь шла о завершении 1-го издания Сочинений Ленина, работа над которым была передана Институту. В день официального открытия Института делегатам были розданы XII и XIII тома этого, как выразился Каменев, «первого чернового собрания сочинений Владимира Ильича»71.
Но главным было второе издание Собраний сочинений Ленина, которое должно было строиться на других принципах. Целью было создание «действительно полного и действительно научного издания Полного Собрания Сочинений т. Ленина»72. Это издание мыслилось первоначально и прежде всего Каменевым как строго научная публикация «всего того, что было написано или сказано Ильичем и что поддается
68 Там же, с. 564.
69 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 651, л.л. 141 и 142.
70 Там же, л.л. 3, 140; ф. 71, оп. 3, е.х. 14, л. 6.
71 XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет. М.,1963, стр. 542.
72 РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 108, л. 3.
воспроизведению»73. В отличие от 1-го издания, построенного в основном по тематическому принципу, 2-е издание должно было быть строго хронологическим. В нем предполагалось опубликовать: работы, предназначенные автором для опубликования, а также работы, не предназначенные им в момент написания для широкого опубликования; проекты резолюций и постановлений партийных съездов, совещаний и т.п.; письма Ленина; его речи и доклады; и, наконец, в качестве дополнения - декреты и постановления, написанные Лениным в качестве главы государства74.
Это внушительное 40-томное издание предполагалось снабдить комментариями «не только и не столько библиографического, но главцычрбразом исторического характера. Комментарий должен дать возможность читателю, не обращаясь к другим источникам, ориентироваться в тех вопросах и । сх перипетиях классовой борьбы, которые разбирает данная работа Ильича»75.
Такая общая установка была конкретизирована в ходе работы над изданием включением в него списка неразысканных произведений Ленина, списка произведений, редактировавшихся им; списка работ, переведенных Лениным; библиографией литературных работ и источников, упоминаемых им; именным указателем; основными вехами жизни Ленина; краткой летописью событий; важнейшими документами и материалами, относящимися к данному периоду; и, наконец, примечаниями76.
Нетрудно понять, что этот материал - при более или менее объективном его характере - давал возможность читате-и|о составить достаточно ясное и верное представление об исторических обстоятельствах написания тех или иных работ Пенина и об общественном резонансе на них. Нетрудно современному читателю понять и то, что по мере ужесточения идеологической обстановки в стране к научно-справочному
Ленинский сборник I. М., 1924, стр. 17.
Там же, стр. 19.
Там же.
Записки Института Ленина, вып. 1. М., 1927, стр. 170.
аппарату к Сочинениям Ленина должны были предъявляться все более серьезные политические претензии и, соответственно, менялся его характер.
Но все это будет потом. А пока руководство и коллектив Института Ленина были полны надежд и не собирались ограничиваться полным собранием сочинений Ленина, а замышляли еще и 50-томное академическое издание его трудов, куда предполагалось включить также отдельные отрывки, наброски и планы статей77.
Исходный принцип издания Сочинений Ленина был сформулирован Каменевым совершенно правильно: «...только совокупность всех произведений Ленина в свете сопутствующих им событий может приблизить нас к подлинной науке Ленина»78, и не вина Каменева в том, что реализовать эту идею в первоначальном виде не удалось. И хотя первые наметки по срокам выпуска издания носили несколько авантюрный характер - его собирались закончить к 21 января 1925 г., - практика подготовительной работы быстро показала нереальность подобных планов, которые вступили в непримиримое противоречие с фундаментальным научноисторическим подходом к изданию.
Интенсивный сбор рукописей Ленина нашел свое отражение в 1-м выпуске «Каталога рукописей В.И. Ульянова (Ленина)», объемистом томе почти в 600 страниц, вышедшем в 1924 г. и оставшемся единственным. Создание материальной базы издательской деятельности Института - рукописи, книги - должно было сопровождаться по мысли Каменева составлением «ленинской картотеки, те. хронологически систематизированного собрания всех имеющихся данных о работе Ильича. Нечто подобное проделано пушкинистами и герценистами для Пушкина и Герцена - это же должны проделать ленинцы для Ленина»79.
Начала осуществляться серьезная разработка методологических проблем, связанных как с будущим изданием Сочинений
77 Институт В.И. Ленина при ЦК РКП(б). Отчет XIV партийному съезду. М., 1925, стр. 70-71.
78 Ленинский сборник I. М., 1924, стр. 22.
79 РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 108, л.2.
Пенина, так и с научной обработкой собираемых ленинских цоку ментов. В ноябре 1924 г. в Институте прошло совещание работников архива и подготовителей томов Сочинений Ленина с участием представителей государственных архивов и научных учреждений, посвященное этим вопросам. Важную роль в )тих вышеуказанных аспектах деятельности Института играл виднейший ученый - археограф С.Н. Валк, который много лет плодотворно сотрудничал с Институтом Ленина, а потом и с ИМЭЛом. Им был составлен, в частности, Проект правил издания трудов В.И. Ленина, выпущенный Институтом в 1926 । оду отдельной брошюрой.
Основные моменты подготовительной работы Института к публикации ленинскихч?очинений находили свое отражение в периодических изданиях Института, начавших выходи гь вскоре после его создания. Это прежде всего «Бюллетень Институт# В.И. Ленина при ЦК РКП(б)» , 1-й номер которого иы шел в 1923 г., 2-й - в 1924 г., а материал 3-его вошел в первый выпуск «Ленинского-сборника». Затем в 1927-1928 гг. увидели свет более объемные и более широкие по содержанию три выпуска «Записок Института Ленина». Кроме информации о работе Института в них печатались некоторые ленинские произведения, материалы к биографии Ленина, воспоминания о нем, библиографические публикации.
Но основным органом Института, в рамках которого разрабатывалась методология издания произведений Ленина, были первые пять «Ленинских сборников», вышедших под редакцией Каменева (1924-1926 гг.). В них практически реализовы-валась линия исторического подхода к ленинским произведениям. «Ленинские сборники», - говорилось в редакционном введении ко второму выпуску, - хотят быть, прежде всего органом научного издания всех материалов Института Ленина, а iai см - органом их научного изучения»80.
В третьем выпуске Каменев опубликовал первоначальный вариант статьи Ленина «Аграрная программа социал-демократии», с замечаниями на статью Плеханова, Аксельрода, Засулич и Мартова, т.е. читатель имел возможность видеть
"" Ленинский сборник II. М., 1924, стр. 4.
процесс выработки окончательных формулировок автора. Это относилось, в частности, к вопросу о возвращении крестьянам т.н. «отрезков», понимание которого в советское время создавало столько сложностей для писавших об этом, а еще более для вынужденных изучать его в курсе истории партии. Каменев в своем комментарии стремится к конкретно-историческому анализу смысла идеи о «возвращении отрезков». «Пролагая дорогу своей программе, - пишет он, - и вынужденный считаться с якобы "ортодоксальными предрассудками", Ленин защиту своей программы построил на том, что рекомендуемая им программа возвращения отрезков хочет «поддержать мелкого собственника именно не против капитализма, а против крепостничества». Но из этого - в известной мере неизбежно - вытекала и та уступка господствовавшим предрассудкам, которую склонен был сделать первоначально Ленин, соглашаясь, что возвращены должны быть именно те отрезки, которые служат "орудием закабаления", т.е. орудием крепостнической (в отличие от капиталистической зависимости»81.
В опубликованном в том же выпуске материале «Как происходила выработка пункта программы РКП по национальному вопросу?» напечатаны набросок Каменева, набросок Бухарина, первый и второй наброски Ленина и окончательный проект Бухарина-Ленина 82. Таким образом, наглядно представлена картина рождения важнейшего партийного документа.
Но нельзя сказать, что в этот процесс не вмешивались иногда политические соображения. Так, в связи с предстоявшей публикацией во втором выпуске «Ленинского сборника» писем Ленина Шляпникову и Коллонтай (1914-1916 гг.) Каменев написал членам Совета Института Сталину, Бухарину, Зиновьеву и Рыкову о том, что среди них есть семь писем, «чрезвычайно резко характеризующих т. Пятакова и Е. Бош» и связанных с вопросом финансовой зависимости издания «Коммуниста» от этих товарищей. Каменев предложил эти письма выделить и сейчас не печатать впредь до выяснения всех обстоятельств. Зиновьев, Бухарин и Рыков согласились, а Сталин написал:
81 Ленинский сборник III. - М., 1925, стр. 319.
82 Ленинский сборник III. - М., 1925, стр. 482—487.
«Ничего не могу сказать, пока не увижу писем. Нельзя ли их получить на час?»83 Интерес Сталина понятен - а вдруг письма могут пригодиться, тем более, что Пятаков был одним из видных сторонников Троцкого. И действительно пригодились и были опубликованы в 1929 г. в разгар борьбы против право-ю уклона в журнале «Пролетарская революция». Только во ннодной статье журнала нет ни слова о финансовых разногласиях, а говорится о том, что «Ленин не только вскрывает ошибки Бухарина-Пятакова по основным вопросам, но и вскрывает ошибочность их методологии»84.
И, наконец, в первых же «Ленинских сборниках» были намечены важные направления деятельности Института по со-с гавлению библиографий произведений Ленина и литературы о нем, которые вылились в периодический выпуск сборников « Пенинианы» (т.т. 1-5, М., 1926-1930 гг.), содержавших «би-ьпиографический обзор русской литературы» за 1924-1928 гг., и также библиографического указателя «Ленин на иностранных языках» (М., 193-1 г.). Все эти издания были сделаны весьма добротно и сохранили свое значение и поныне. Интересно отметить, что в составлении иностранной Ленинианы за 1924 г. принимал участие Борис Пастернак.
Исходным партийным документом, определившем изда-юльскую программу Института, было упоминавшееся выше постановление XIII съезда партии. Все последующие решения нысших партийных органов были направлены на материальное, кадровое и идейное обеспечение 2-го издания Сочинений Пепина. Довольно скоро определилась необходимость двух гго вариантов. В отчете Института XIV партийному съезду шла уже речь о том, что «главнейшим литературным предприятием Института является в настоящее время подготовка к печати второго издания Сочинений Ленина и одновременно г ним третьего удешевленного, представляющего точное воспроизведение второго»85.
РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 108, л. 19.
I (ролетарская революция, 1929, № 7, стр. 6.
Институт В.И. Ленина при ЦК РКП(б). Отчет XIV партийному съезду.
М„ 1925, стр. 70.
Для соблюдения советского декорума, а также потому, что средства на издание Сочинений Ленина выделялись из союзного бюджета, решением Оргбюро ЦК весной 1924 г. была создана комиссия при Президиуме ЦИКа по руководству изданием Сочинений Ленина и по ленинизму в составе Каменева (председатель), Крупской, Енукидзе, Квиринга, Червякова, Нариманова, Яковлева. Таким образом, в комиссии была представлена партийная и советская верхушка, а также представители союзных республик86.
Для удешевления этих изданий из общесоюзного бюджета было выделено 3 млн руб. и еще 3 млн. Наркомфин предоставил издательствам в качестве ссуды.87 Правда, через несколько месяцев в связи с решением Совета Труда и Обороны о сокращении расходов на политпросвещение эти суммы были довольно сильно урезаны88.
2-е и 3-е издания Сочинений Ленина должны были распространяться по подписке, и когда Оргбюро ЦК 10 ноября 1924 г. рассматривало работу Госиздата по изданию сочинений Ленина, вопрос о подписке приобрел политическое звучание, прежде всего в выступлении Сталина. Он сообщил, что в ЦК поступили жалобы о том, что «распространение сочинений В.И. Ленина тормозится из-за какого-то договора Госиздата, состоящего в том, что тот, кто хочет получать сочинения В.И. Ленина, оказывается должен подписаться на сочинения Троцкого, иначе он не может получить сочинения В.И. Ленина. Такие условия ставит, оказывается, распространительный аппарат Госиздата»89.
И хотя директор Госиздата О.Ю. Шмидт пытался объяснить, что речь идет о личной инициативе некоторых беспартийных агентов по подписке, которые, желая заработать на двух подписках сразу и зная, что Ленин идет лучше Троцкого, шли на подобные нарушения. Дело для него закончилось снятием с работы90.
86 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 534, л. 68.
87 РГАСПИ, ф. 17, on. 112, е.х. 534, л. 68.
88 Там же, е.х. 598, л. 42.
89 Там же, е.х. 609, л. 45.
90 Там же, л. 3.
В то же время Политбюро приняло решение о новом составе Совета Института и о ликвидации Правления Института, состоявшего из его руководящих работников, причем Совету ныло рекомендовано проводить регулярные ежемесячные со-орания. Тем самым повышалось значение Совета, куда вхо-|или в основном крупнейшие деятели партии. Если учесть, чго тем же постановлением Политбюро первым помощником (фактически первым заместителем) Каменева был назначен Гонстуха, а вторым - Сорин, то можно сказать, что влияние (Талина на Институт усилилось91.
Институт Ленина в идеологической борьбе 20-х годов. Использование в ней неопубликованных документов Ленина
Это использование было очень важно в связи с обострением внутрипартийной борьбы в середине 20-х годов, когда к разногласиям с Троцким в верхушке партии добавились рас-чождения также с Зиновьевым и Каменевым, доселе блокиро-ниишихся со Сталиным.
Неслучайно поэтому появление в марте 1925 г. упоминавшеюся выше постановления ЦК о порядке опубликования писем и других неопубликованных до сих пор документов Ленина. В борьбе за истинное понимание идей вождя, а точнее - за то, h I о их понимает наиболее правильно, в условиях все усиливающейся идеократии введение в оборот ранее неизвестных широкой публике документов Ленина имело огромное значение.
На XIV съезде партии, где развернулась острая борьба с । и. «новой оппозицией» Каменев высказался вполне недвусмысленно: «Я считал бы себя изменником памяти Владимира Иньича, если бы, редактируя собрание сочинений Ильича по ни 111ему поручению, следя за тем, чтобы ни одна запятая в этом собрании сочинений не была искажена, я понимал бы свою роль таким образом, что это делается для того, чтобы выпущенную книжку поставить на полку, а в практике партийной жизни не применять того, как я понимаю эти сочинения»—.
Гам же, оп. 163, е.х. 463, л. 17.
XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л., 1926, стр. 246.
Сталин тоже мог бы подписаться под последней частью этого заявления. Дело только в том, что к ленинскому тексту он относился, скажем мягко, гораздо более прагматично. Через несколько лет, в разгар борьбы уже с «правым уклоном» Товстуха писал директору Института в связи с предстоящей публикацией письма Ленина о монополии внешней торговли: «... вот одно замечание к тексту. Во втором абзаце вторая фраза: «Обходит, таким образом, суть вопроса именно Бухарин, который не только не хочет видеть...» Когда я показывал это письмо своему начальству [т.е. Сталину], то оно обратило внимание на подчеркнутые слова: «Не только...» и сказало, что они лишние в тексте и их следует выбросить»93. И выбросили, причем не только в публикации письма в «Пролетарской революции», 1930, № 2-3, но и в 5-м полном собрании сочинений Ленина, вышедшем после разоблачения «культа личности».
На XIV съезде Крупская, примыкавшая тогда к «новой оппозиции», аргументируя свою мысль, ссылалась на новые документы Ленина, опубликованные в недавно вышедшем 4-м «Ленинском сборнике». В свою очередь, сторонник сталинского большевизма Томский целиком привел письма Ленина Молотову от 24 и 26 марта 1922 г. о необходимости ужесточения приема в партию, ad hoc только что опубликованные в «Вечерней Москве», и не без ехидства добавил о 2-м письме: «Не знаю, почему он [этот документ] не опубликован. Институту Ленина следовало бы его опубликовать». Он прямо обвинил Крупскую и Каменева в сокрытии важных мыслей и документов вождя. «Почему же она [Крупская] не сказала съезду, что по поводу роста партии было мнение? Почему и председатель Института Ленина т. Каменев ничего не сказал об этом?»94
Но Каменеву и Зиновьеву было что сказать в отношении других, антисталинских, документов Ленина, и по мере ужесточения идейной борьбы они делали это, особенно в ответ на стремление Сталина выдвинуть на передний план критику Лениным ошибок Зиновьева и Каменева в предоктябрьские дни.
93 РГАСПИ, ф. 155, on. 1, е.х. 53, л.л. 1-1 об.
94 XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л., 1926, стр. 284-287.
На бурном заседании Политбюро 18 марта 1926 г. Сталин «аявил, что «Ленин 7 раз предлагал исключить из партии обоих этих товарищей», но он, мол, был против этого. «Некоторые документы на этот счет сохранились в партии. Есть даже специальное обращение Ленина к партии большевиков на этот счет»95. Каменев потребовал, чтобы эти письма были переданы в Институт Ленина для опубликования в соответствующем юме сочинений Ленина. Сталин ответил, что сохранилось юлько одно письмо, а остальные уничтожены. (Совершенно очевидно, что речь шла об экземплярах письма Ленина «К товарищам по партии»), Рыков, сославшись на Товстуху, сказал, что есть одно письмо и оно находится в Институте Ленина. ( галин выступил тогда против его публикации, но в ноябре 1927 г. оно было напечатано в «Правде»96.
Вопрос об этом документе поднимался и на апрельском (1926 г.) Пленуме ЦК, где было принято достаточно невнятно (вучавшее решение: «Пункт 8. Слушали: Заявление членов 11ленума о рассылке членам ЦК письма т. Ленина, о котором имеется упоминание в стенограмме Политбюро от 18 мар-III с.г. Постановили: передать на разрешение Политбюро»97. Оно 15 апреля постановило разослать членам ЦК этот документ, обязав их не снимать копий и по прочтении вернуть в Секретариат ЦК. А вот вопрос о рассылке членам ЦК заявлений Зиновьева и Каменева, видимо, с их объяснениями был отложен98.
Вообще, история того, как всплыл этот ленинский документ, до того известный очень узкому кругу, как тогда выража-IH 1сь, цекистов, достаточно характерна для тогдашней обстановки в партии. Один из партийных работников среднего звена, Краевский, сообщал об этом документе в Президиум ЦКК 15 марта 1924 г. следующее: он получил это письмо Ленина па хранение от Свердлова в связи с эвакуацией Петрограда и хранил его до появления решения о сдаче ленинских докумен-
' РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 682, л. 62.
Там же, л.л. 117-118.
' Там же, оп. 2, е.х. 210, л.4.
"" РГАСПИ, ф. 17, оп. 163. е.х.557, л.л. 44-46 об.
тов. Дальше идет самое интересное - «за это время я показал после смерти Владимира Ильича это письмо т. Писареву, который Вам и сообщил о нахождении этого письма у меня». 19 марта 1924 г. Аросев пишет Краевскому, что это письмо Ленина, сданное в ЦК Ярославскому, в Институте Ленина еще не получено, и настаивает на сдаче письма в Институт". Таким образом, Сталин мог узнать о появлении текста письма Ленина до того, как он попал в Институт Ленина.
На июньском (1926 г.) Пленуме ЦК Зиновьев заявил о трех предостережениях Ленина против Сталина: политическом завещании, письме по национальному вопросу и - вот это было нечто новое - о том, что «в начале 1923 г. Владимир Ильич в личном письме тов. Сталину рвал с ним товарищеские отношения»99 100. Речь шла о письме, вызванном грубостью генсека по отношению к Крупской. Сталин ответил на следующий день, сказав: «У меня на руках три письма Ленина [тоже три!], письмо с характеристиками - раз; о национальном вопросе - два; и октябрьское письмо т. Ленина о Каменеве и Зиновьеве - три. Ни одно из этих писем еще не напечатано, не опубликовано. Только два письма [первое и второе] были оглашены на XII и XIII съезде нашей партии... Я стоял и стою за то, чтобы их опубликовать» 101. Но все это были лишь пустые слова. При жизни Сталина письма эти так и не увидели света.
Все эти контроверзы лишний раз показали Сталину, сколь опасными могут быть архивные документы и сколь нежелательно нахождение их в руках политических противников. Это решило участь Каменева как директора Института Ленина. Он еще мог некоторое время оставаться в составе руководящих органов партии, но в руководстве Института места ему уже не было, и он в начале декабря 1926 г. был снят с поста директора. На его место был назначен И.И. Скворцов-Степанов, верный сторонник генеральной линии партии, известный публицист, направленный еще в конце работы XIV съезда партии в Ленинград наводить порядок в редакции «Ленинградской
99 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 18 , л.л. 66—67.
100 Там же, ф. 17, оп. 2, е.х. 240, л. 40.
101 Там же, е.х. 241, л. 97.
правды». Его готовили к занятию этого поста заблаговременно. Еще в мае 1926 г. Политбюро реорганизовало управление Институтом, «создав, вместо единоличного управления, дирекцию в составе тт. Каменева (председатель), Скворцова-(тепанова, Ярославского, Бубнова и Гусева». Скворцов-Степанов и Гусев были введены в Совет Института102. А 2 декабря того же года решением Политбюро Каменев был снят с поста председателя и члена дирекции, на который и был назначен Скворцов-Степанов, а состав дирекции был пополнен Молотовым, Бухариным и Крупской.
Но что самое важное - было постановлено «считать, что Институт Ленина пользуется правами отдела ЦК ВКП(б)»103. ’) го резко повышало с.датус Института в партийной иерархии н одновременно усиливало контроль над ним со стороны ЦК. 11а просьбу Каменева оставить за ним редактирование неко-юрых tojviob Сочинений Ленина дирекция Института постановила: «Полагая, что оставление за т. Каменевым редактирования сочинений В.И. Ленина в настоящее время не может быть оправдано перед партией, просить Политбюро ЦК пересмотреть вопрос о редакции т. Каменевым IV, V и VI томов Собрания сочинений Ленина». Не согласилась с этим только Крупская, которая сочла, что «отстранение т. Каменева от участия в издании Сочинений Ленина нецелесообразно и никакими деловыми соображениями не вызывается»104.
Деловые соображения в этом случае никого не волновали. ('талин и только он один решал, кого, когда и как надо наказать. В материалах заседания Политбюро от 30 декабря 1926 г. сохранилась записка Сталина: «Членам Полит Бюро.
Скворцов просит дать решение Полит. Бюро по предложению дирекции Ленинского Института об освобождении Каменева от редактирования известных трех томов. Предлагаю отклонить предложение дирекции Ленинск. Института. Оставить за г. Каменевым редактирование трех томов сочинений Ленина»105.
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 15, л. 6.
"" РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 15, л. 10.
"" Там же, ф. 323, оп. 2, е.х. 109, л.л. 60-61.
Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 612, л.л. 75-76.
следнего на эту тему в «Пролетарской революции» дала возможность Сталину опубликовать свое знаменитое «Письмо в редакцию журнала "Пролетарская революция"», на многие годы предопределившее разработку истории партии и других общественных дисциплин в Советском Союзе.
При всей важности перечисленных выше новых направлений работы реорганизованного Института важнейшим все-таки было историко-партийное. Недаром в информационном письме ЦК местным парторганизациям о причинах объединения Института Ленина с Истпартом говорилось о том, что основной причиной этого мероприятия является необходимость «устранения параллелизма в работе по изучению ленинизма и истории партии» и что «накопление партийноисторических документов... комментирование и приближение их к читателю, а равно и разработка основных партийноисторических проблем» помогут научной подготовке сочинений Ленина182.
Об этом же говорил Савельев на II Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений в апреле 1929 г., отметив, что «подготовка сочинений Ленина в разрезе всей истории нашей партии является в то же время, может быть, первой и самой грубой попыткой подготовки научной истории партии».183 Но к этому времени после всех передвижек конечной даты издания оно все-таки приближалось к своему завершению, а потому работы по историко-партийной проблематике приходилось планировать по максимуму. И максимум этот выглядел весьма внушительно, настолько внушительно, что можно было усомниться в его реальности.
Если речь шла об издании протоколов съездов и конференций партии - то не менее 30 томов184. Если уж готовить историю «февральско-октябрьской революции», то в ноябре 1930 г. ее планируют издать к 15-й годовщине Октября, т.е. к 1932 г. в 6 томах, 10 книгах185.
182 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1988, стр. 46.
183 Вестник Коммунистической академии. М., 1929, № 32(2), стр. 226.
184 Там же.
185 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 74, л. 108; ф. 71, оп. 3, е.х.32, л. 49.
В качестве ближайшей задачи по созданию «фундамен-। альной научной истории партии» предлагалось «начать работу по истории большевистской мысли», которая рассматрива-пась как идейная история большевизма186.
Время шло, а цели оставались все те же, и в январе 1931 г. ( авельев опять говорит о том, что мы « поставили как одну из актуальнейших задач - выполнение постановления XV съезда партии о написании научной истории партии»187.
Что же реально родилось из этой горы обещаний? То, что и должно было - почти ничего. Протоколов партийных съездов до своего слияния с Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса 11иститут Ленина не выпустил ни одного. Справедливости ради индо отметить, что определенный задел, видимо, удалось создать, ибо с 1932 г. более или менее регулярный их выход начался.
Разумеется, никакой истории партии - ни научной, ни популярной,,.- равно как и истории большевистской мысли, создано не было. Но и здесь дело было не только в нереальности чисто большевистских планов Института. В решающей степени влияла ситуация, сложившаяся в понимании истории парши в условиях острой борьбы с внутрипартийной оппозицией, постоянных персональных перемен в партийном руководстве с соответствующей переоценкой не только современной, по и прошлой роли бывших вождей, выпавших из тележки, по образному выражению Сталина.
На исследовательском уровне эта ситуация, когда все переворотилось и только еще укладывается, воспринималась прежде всего в плане недостаточной разработанности методологии истории партии, а здесь вставал главный вопрос - на кого ориентироваться в этих проблемах. Здесь до поры до времени ясности не было. В докладной записке Института в ЦК oi 9 декабря 1929 г., в частности, упоминалось, что «в ближайшее время заканчивается издание двух обобщающих кол-декгивных работ по истории ВКП(б): работы под редакцией I Ярославского и работы тов. Бубнова для БСЭ». И далее: к Важнейшим элементом научной истории партии является
' РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 76, л. 8.
" Гам же, е.х. 54, л. 37.
методология истории партии, в основном, данная в работе [т.е. в трудах] тов. Ленина и до сих пор недостаточно еще разработанная. В этом отношении имеет также (sic!) большое значение ряд замечаний по вопросам истории партии тов. Сталина ("Вопросы ленинизма", "Об оппозиции" и др.)»188. Но в этом же документе по мере развертывания аргументации тема значения идей тов. Сталина начинает звучать в полную силу, особенно, когда речь заходит о том, как тесно переплелись дискуссии на историко-партийном участке идеологического фронта с общепартийной борьбой против оппортунистических мелкобуржуазных шатаний и уклонов. «Ряд установок, данных тов. Сталиным в борьбе за линию партии, проливает новый свет на важнейшие проблемы прошлого партии, дает исходные пункты для работы исследовательской мысли в этой области»189. В общеполитическом плане роль Сталина была высоко оценена в материале Института, опубликованном под заголовком «Крупнейший теоретик ленинизма» к 50-летию этого лучшего и вернейшего продолжателя дела Ленина: «Ведя последовательную и решительную борьбу за чистоту революционной теории марксизма-ленинизма, против оппортунистического искажения взглядов Ленина, против троцкистских и правоуклонистских попыток свернуть нашу партию с ленинского пути, Вы сумели на основе генеральной линии партии еще теснее сплотить ее ряды вокруг ЦК, еще более усилить1 связи партии с рабочим классом и широчайшими массами^ крестьянства»190.
Следует отметить также, что в рамках собирания историкопартийных материалов Институт Ленина - главным образом, усилиями Товстухи - постепенно подбирал работы Сталина, опубликованные в дореволюционной партийной печати. В феврале 1928 г. Товстуха получает письмо из Закавказского! крайкома партии, где говорится: «Посылаю тебе перевод с грузинских статей хозяина [sic!], которые ты просил»191,
188 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 843, л. 126 об.
189 Там же, л. 129 об.
190 Пролетарская революция, - М., 1929, № 12, стр. 3.
191 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 185, л. 3.
Характерна лексика, а ведь идет еще только 1928 г. В начале марта 1931 г. Товстуха пишет секретарю Закавказского крайкома партии Орахелашвили: «Договорился и вплотную приступил к подготовке 1 тома Сочинений Сталина. Нужна Ваша помощь». И просит перевести и прислать статьи Сталина из грузинской прессы192. Закавказские товарищи проявили в ном вопросе такой энтузиазм, что их пришлось сдерживать. В. Рахметов, директор Института истории партии им. Шаумяна н Баку предложил, чтобы закавказские институты истории партии сделали вопрос об издании сочинений Сталина «генеральным или одним из центральных в своей работе»193. Товстуха несколько охлаждает пыл закавказских историков партии: «Насчет вашей помощи в^этой моей работе. Тут, во-первых, надо будет как-то не шуметь с этим делом, иначе Сталин и меня, и Вас взгреет здорово за это». Так сказать, не вылезайте на свет божий, но делайте свое дело. «Главная задача сейчас -подготовить приблизительно к 1-15 июня весь первый том к просмотру его Сталиным»194.
Если по большому счету Институту Ленина в области разработки теории истории партии мало что удалось, то что же было осуществлено из не столь масштабных проектов? В проекте научно-исследовательского отдела Института на 1928-1929 гг. значилась подготовка к печати ряда изданий, оставшихся от издательского отдела Истпарта. Там была работа Любимова «Революция 1917 г. Хроника событий». Т. 6. октябрь-декабрь, работа Минца о Северном правительстве, I уковского о врангелевщине, Юренева о межрайонке и некоторые другие195. Из них под грифом Института вышла в 1930 г. юлько работа Любимова. Вообще, если говорить об изданиях Института Ленина за последние год-два его существования, представлявших серьезный интерес для исследователей, то следует назвать ленинскую биохронику «Даты жизни и дея-1сльности Ленина. 1870-1924» и два библиографических из-
Там же, л. 37.
Тамже, л. 49.
' " Там же, л.65.
Там же, е.х. 75, л.л. 8-10.
дания: «Ленин на иностранных языках» и 1 -й том указателя по социал-демократическим листовкам 1894—1917 гг.
Важнейшим начинанием могло бы стать - но не стало по причинам, не зависевшим от Института, - издание «Архива ВКП(б)». Еще на XV съезде партии был поставлен вопрос о необходимости «учитывая недостаток печатных материалов для научно-исследовательских работ по истории партии, несмотря на наличие громадных и ценных партийных архивов, приступить в срочном порядке к изданию "Архива партии" ("Материалы по истории партии"), создав постоянный кадр научных работников для этой научно-исследовательской работы».196 Сама по себе идея эта была плодотворной с точки зрения задач разработки истории партии - централизованная публикация наиболее важных архивных документов - и вместе с тем политически оправданной, поскольку весь процесс находился бы под надзором руководящих органов партии.
Осенью 1928 г. дирекция Института приняла решение о выпуске «Архива ВКП(б)» в виде непериодических сборников, в которых сосредотачивалась бы «научная публикация неизданных документов и материалов по истории революционного движения в России, Октябрьской революции и ВКП»197. Иначе говоря, что-то вроде историко-партийного аналога «Ленинских сборников». Но соответствующая санкция ЦК была получена далеко не сразу. В записке Института, направленной в ЦК в январе 1930 г., излагались планы Института по этому изданию. Предполагалось в первую очередь опубликовать документы «Женевского архива», архива газет «Вперед» и «Пролетарий» и записей архива ЦК 1918и1919 годов. Иначе говоря, речь шла о публикации документов в хронологическом порядке. Предлагался и состав редколлегии во главе с тогдашним заведующим единым партархивом С. Кржижановским.198
1 февраля 1930 г. Секретариат ЦК принял решение «разрешить издание "Архива ВКП(б)", с выпуском в течение 1930 г. 2-х - 3-х книг» и согласился с кандидатурой ответ
196 Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стеногр. отчет. - М., 1961, т. 1, стр. 134.
197 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 72, л.151.
198 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 819, л. 147 об.
ственного редактора199. Институт по своим первоначальным планам предполагал выпуск сборников по 1905 году, 1914— 1917 годам (в 2-х частях) и по 1917 году200. И хотя 1-й том «Архива» был подписан в конце года к печати, в 1930 г. ни одного тома не вышло. Зато в ноябре этого же года был составлен новый план, согласно которому в 1931 г. предполагалось выпустить 3 сборника: 1914-1917 гг., 1905-1907 гг. и 1917 г., а в 1932 г. целых 5 сборников: 1918-1919 гг., 1920-1921 гг., 1911-1914 гг., 1907-1910 гг. и 1900-1904 гг.201 Но несомненно с учетом мнения ЦК, для которого гораздо больший интерес представляла публикация современных материалов, дирекция Института в декабре 1930 г. принимает решение «считать необходимым пересмотреть основные установки плана работ [по «Архиву ВКП(б)»] в сторону публикации материалов советского периода»202. Однако ни один выпуск «Архива ВКП(б)» гак и не „увидел света. Судьбу его решило письмо Сталина и редакцию «Пролетарской революции» и высказанное там отношение к архивным документам и их роли. Но это произошло уже после слияния Института Ленина с Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса. Впрочем, причины краха замысла «Архива ВКП(б)» достаточны очевидны. Руководство партии, и прежде всего Сталин, к этому времени четко осознало, что публикация некоей совокупности архивных документов - при всем их отборе и соответствующем комментарии - по каким-либо вопросам истории партии может создать объективную возможность различных их толкований. А сталинская позиция сводилась к тому, что сначала должно быть выработано единственно правильное толкование этих проблем, а затем его следует подкрепить и иллюстрировать специально отобранными документами, а еще лучше - цитатами.
Кроме всех политических пертурбаций и колебаний генеральной линии партии исследовательской и публикаторской работе Института мешало вечное препятствие - недо-
Там же, л. 3.
Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 78, л. 35.
Там же, е.х. 74, л. 104.
....Гам же, л. 115.
статок квалифицированных кадров. В марте 1931 г. директор Института обращается по этому вопросу к зав. культпропом ЦК Стецкому и напоминает о том, что «Институт Ленина неоднократно ставил перед культпропом вопрос о катастрофическом положении Института в отношении научных кадров». Имеется 20 вакантных должностей203. Институт, правда, пытался найти какой-то выход из сложившегося положения в переносе акцента с индивидуальной на коллективную работу. Савельев призвал «искать авторов не целостных громадных монографий, которые этот автор индивидуально осмысливает». С его точки зрения «очевидно нужно будет дробить темы и, дробя эти темы, ориентироваться на молодняк, может быть на то, что на этих темах наши научно-исследовательские кадры будут учиться, будут, так сказать, сами себя вытаскивать за волосы, но при помощи какого-то общего теоретического центра»204. Правда, если вспомнить, что вытаскивание себя за волосы удалось одному-единственному человеку - барону Мюнхаузену - и учесть также бесславную судьбу сборников «коллективных монографий», планировавшихся в Институте, становится ясной иллюзорность планов Савельева. И уж тем менее подобный рецепт годился для подготовки необходимого числа специалистов историко-партийного профиля для пропагандистской, преподавательской и научно-исследовательской работы в масштабах всей страны.
Определенный выход из создавшейся ситуации в ЦК, да и, в общем-то, в Институте, видели в организации на местах научно-исследовательских институтов по истории партии и сокращении сети местных истпартов. Соответствующая записка Института была послана 9 декабря 1929 г. в Секретариат ЦК. В ней ставился вопрос о дальнейшем укрупнении истпар-товской сети и создании научно-исследовательских институтов по истории партии и ленинизму при наиболее крупных областных и республиканских парторганизациях. Эти институты должны были строить свою работу «не на узко-краеведческом методе, а в увязке с изучением и популяризацией общих про-
203 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 6.
204 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 143, л. 29.
Период реорганизаций в Институте. Его слияние с Истпартом блем истории партии и ленинизма в свете очередных задач партийной работы». Наряду с сокращением сети местных пстпартов Институт предложил создание Ленинградского, ( сверо-Кавказского, Украинского и Белорусского научно-исследовательских институтов истории партии205. Секретариат I (К 1 февраля 1930 г. сократил число истпартов с 38 до 30206.
Проблему централизации контроля за историко-партийными исследованиями эти мероприятия во многом решали, а вот вопросы подготовки квалифицированных кадров исследователей, в частности, для Института - нет. Поэтому неслучайно в упоминавшейся уже докладной записке Института ЦК «Об изучении истории ВКП(б)» в связи с вопросом о кадрах отмечено, что .«насущно необходимым является создание при Институте Ленина Института по воспитанию кадров из историко-партийного отделения Института Красной Профессуры»207. Эта идея совпала с реформированием ИКП путем превращения его в ряд отдельных институтов. Институт Непина высказался «за создание из историко-партийного отде-пения ИКП особого "Историко-партийного Института", подчиненного Институту Ленина, с четырьмя отделениями: 1) ленинизма, 2) истории партии, 3) истории Коминтерна и 4) партстроительства». Предупреждая поползновения Комакадемии на инкорпорацию этого отделения, Институт заявил о своих исторических правах: «Концентрация, начатая объединением 11с гпарта ЦК с Институтом Ленина, должна быть завершена нключением историко-партийного отделения ИКП в систему Института Ленина». Поэтому Институт решительно возразил против включения этой организации в Институт истории при Комакадемии208. Партийное начальство согласилось с 1акими доводами, и решением Оргбюро ЦК от 20 июля 1930 г. Историко-партийному отделению ИКП было утверждено «следующее наименование: "Историко-партийный Институт Красной Профессуры при Институте Ленина". Его ректором
В.И.Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1988, стр. 172-173.
Там же, стр. 178.
РГАСПИ, ф. 17, оп. 113, е.х. 843, л. 134.
.. РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 6, л.л. 1-2.
был назначен Адоратский, а проректором по учебной части Д. Кин209. Но воспользоваться плодами этого Институту не удалось, ибо в ноябре 1931 г. он прекратил самостоятельное существование.
Весь процесс перестройки деятельности Института в 1928-1930 гг. проходил в обстановке укрепления в партии и стране режима сталинского единовластия и присущего ему ужесточения идеологической борьбы, роста большевистской бдительности и нагнетания атмосферы подозрительности и страха. И хотя массовых репрессий еще не было - по отношению к членам партии, во всяком случае - создание подобных предпосылок сделало возможным репрессии 1937 и последующих лет.
Институт Ленина не остался в стороне. Вот в 1930 г. Ф. Акулов, сотрудник Института, пишет рецензию на по сборник военных материалов за 1919 г., подготовленный другим сотрудником Института - Огородниковым и привлеченными к этой работе бывшими офицерами Генерального штаба. Основной - и политически беспроигрышный - тезис рецензента заключается в том, что весь характер работы подготовителя «состоит в умалении роли Ленина как руководителя обороны страны и преклонении перед "стратегическим гением Троцкого"»210 211. Критика рецензентом «умаления роли Ленина» осуществляется наступательно, грубо и не очень аргументированно. «Наглый, совершенно недопустимый с точки зрения ленинизма выпад делает Огородников», когда комментирует телеграмму Ленина Троцкому о необходимости формирования национальных частей Красной Армии, и пишет в примечании о том, что «в дальнейшем национальные формирования не оправдали своего существования». Так ведь в дальнейшем! Но это не мешает рецензенту обвинить подготовителя в том, что тот выступает «вразрез с принципиальным содержанием телеграммы»2".
В случае же, когда сам Ленин писал нечто, что не согласовывалось с нынешними нуждами партийной пропаганды, тон
209 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 16, л. 11.
210 Там же, е.х. 42, л. 67.
211 Там же, л. 62.
Лкулова почти столь же суров: «... в сборник включен неизвестный документ, написанный по невыясненному адресу за подписью Ленина, в котором он требует подчинения распоряжению Троцкого, "зная строгий характер распоряжения тов. Грецкого, я настолько убежден в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого т. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело". «Этот документ, - пишет Акулов, - требует проверки, и давать его в сборник без достаточно правильных объяснений нецелесообразно»212. Нервность реакции рецензента объясняет то обстоятельство, что речь шла об обороне Царицына и роли Сталина в ней. Действительно, какая наглость со стороны подготовителя вклнэчажь в книгу этот документ, да и Ленин гоже хорош - пишет бог знает что! Естественно, люди, способные приводить подобные документы насчет отношения Ленина к; Троцкому и Сталину, не заслуживают никакого доверия. «Ознакомление с этими документами Огородникова и других требует особого политического надзора за их деятельностью», ибо у них - поскольку работа проходила на дому -«была полная возможность снятия копий с этих документов и сокрытия (!) некоторых из них»213.
Такова была критика научной работы некоторых сотрудников Института со стороны их коллег - и это в 1930, а не в 1937 году. «Охота на ведьм» в партийной организации Института тоже ощущалась в полной мере. Так, кандидат в члены ВКП(б) Е. Рахметов - видимо, в порядке прохождения кандидатского стажа - пишет с чужих слов в ноябре 1930 г. Е. Ярославскому донос на товарища по партии П. Горина, где обвиняет его «в солидарности с "леваками" на определенном п апе»214. В своей объяснительной записке в ЦКК тот рассказывает, как было дело. Политический разговор с Ломинадзе, который ставился ему в вину, был на волейболе, где Горин попал в одну команду с Ломинадзе. Реплика Горина: если в 11КП узнают, что я играл с Ломинадзе в одной команде, меня
Там же, л.л. 60-59.
11 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 42, л. 56.
Тамже, л. 91.
совсем в "леваки" зачислят215. И узнали в Институте, и зачислили.
Но что говорить о рядовых членах партии, если один из руководителей Института, Адоратский, был вынужден как мальчишка оправдываться перед директором Института, когда некий член партии на заседании ячейки сказал, что будто Адоратский говорил о «каком-то там соревновании» и эти слова произвели на него «неприятное впечатление». И вот человек, которого высоко ценил Ленин, уверяет, что «не мог говорить свысока и с насмешкой о соревновании, направленном к улучшению качества работы по изданию Сочинений Ленина и к ускорению этой работы», и объясняет, что «всегда относился с живым участием к социалистическому соревнованию и принял участие в нем»216.
Но что поделаешь - правила игры в отношении знаковых мероприятий советской власти (в том числе и соцсоревнования) были обязательны для соблюдения всеми. Что же касается роли этого мероприятия в улучшении качества работы по изданию Сочинений Ленина и ускорения ее, то о формализме и бессодержательности его свидетельствует комсомольская затея с организацией штаба по шеститомнику избранных произведений Ленина. (Об этом издании речь пойдет ниже.)
15 марта 1930 г. этот штаб при ЦК ВЛКСМ заслушал руководителей «легкой кавалерии» Института Ленина и Госиздата, а также представителей этих учреждений о работе над шести томником и постановил обратить внимание Института на невыполнение контрольных сроков. «Штаб просит Институт Ленина во избежание дальнейших перебоев... обеспечить планомерную работу Института по читке основного ленинского текста, а также представление аппарата к томам»217. И все. Ни одного конкретного предложения как это сделать, как ускорить работу.
А первый директор Института Ленина Каменев в это время в перерывах между очередными исключениями из партии пытал
215 Там же, л.л. 96-92.
216 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 190, л. 7.
2,7 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. И, л.8.
ся работать над книгой о Ленине. В январе 1930 г. Ярославский с некоторым даже сочувствием писал об этом Савельеву: «Я говорил с Каменевым о его работе о Ленине. Он продолжает эту работу по томам в духе первых своих введений. Работает над 1904-1905 гг. Очень хотел бы как-нибудь помочь [Институту Ленина], хотя бы безымянно. Я ему ничего на это не сказал»218. 11е нужен был в это время Институту ни Каменев, ни его труды, ни его методы работы. Наступило совсем иное время.
Работа над шеститомником избранных произведений Ленина как финальный этап издательской деятельности Института Ленина
Необходимость различных типов издания ленинских работ была ясна руководству партии с самого начала. Ведь более или менее полное собрание сочинений Ленина было рассчитано на достаточно узкий круг партийной и советской интеллигенции и могло быть востребовано именно ею. Но оставалось еще огромное количество людей - и в партии, и вне ее, - которые должны были усвоить азы ленинизма в качестве обоснования текущей и перспективной политики партии, и для этого необходимы были самые разные формы издания текстов вождя.
Уже на XIII съезде партии Каменев говорил о боевых агитационных брошюрах и тематических сборниках по отдельным вопросам, о сборниках, хронологически освещающих отдельные моменты в истории мировой революции, которые должны были быть «основаны на твердом, научно проверенном издании полного собрания сочинений Владимира Ильича»219. И съезд в постановлении о работе Института Ленина специально записал, что основной и главной задачей Института является издание такого полного собрания сочинений и подготовка «ленинской библиотеки для более широких масс рабочих из избранных произведений В.И. Ленина на языках всех народностей, населяющих СССР»220.
Там же, ф. 89, оп. 3, е.х. 195, л. 11а.
Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, стр. 542.
"" Там же, стр. 678.
Собственно еще до принятия этого постановления, 16 мая 1924 г. Секретариат ЦК поручает Отделу печати ЦК «согласовать в пятидневный срок с Институтом им. В.И. Ленина вопрос об издании пятитомного Собрания сочинений Ленина и внести согласованное предложение на Оргбюро»221. А в начале октября того же года Оргбюро решает вопрос о выделении средств на этот пятитомник222.
Но Институт пока не спешил начать работу над ним, и на то были свои причины. Главная - это, конечно, загруженность работой над основным изданием собрания сочинений. Однако руководство Института четко осознавало и трудность подготовки качественного издания не только Полного собрания сочинений Ленина, но и пятитомника. Это показало обсуждение вопроса на Совете Института. В своем выступлении Сорин напомнил: «Кажется больше года назад каким-то из отделов ЦК... или ЦК, как таковым, было сделано постановление, чтобы издать пятитомник... Может быть, пока от него отказаться?» Каменев: «Я, откровенно говоря, боюсь осрамить фирму. Пятитомник хороший издать очень трудно. Это очень большая работа... Боюсь, что в настоящее время не выйдет, поэтому склоняюсь к тому, чтобы сосредоточиться на издании собрания сочинений»223. И Совет констатировал, что вести эту работу [над пятитомником] параллельно с подготовкой к печати 2-го издания Собрания сочинений Ленина оказалось «крайне трудным, поэтому Совет разрешил Институту отложить издание пятитомника до окончания второго издания Сочинений Ленина»224. И на несколько лет для Института этот вопрос перестал быть актуальным. Правда, в ноябре 1927 г. дирекция Института признала желательным приступить к изданию избранных произведений Ленина в виде отдельных работ225, но до практической реализации этой идеи дело дошло позже. Вопрос о пятитомнике всплыл опять в конце 1928 г., когда Госиздат, согласовав
221 РГАСПИ, ф. 17, on. 112, е.х. 537, л. 2.
222 Там же, е.х. 599, л.л.2,157.
223 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 69, л.л. 54-55.
224 Ленинский сборник IV. - М., 1925, стр. 428.
225 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 72, л. 1а.
Работа над шеститомником избранных произведений Ленина вопрос с Институтом, в связи с приближающимся пятилетием со дня смерти Ленина предложил издать пятитомник его работ объемом 200 печ. листов тиражом 300 тыс. экземпляров.226 Приурочивание к значимым политически датам тех или иных акций - от ввода в эксплуатацию заводов до выпуска книг или спектаклей - было специфической чертой советского образа жизни.
И шестеренки аппарата завертелись быстро. 7 декабря 1928 г. Секретариат ЦК постановил «признать необходимым издание избранных сочинений В.И. Ленина в течение 1929 г. в количестве 5 томов. Издание и редактирование Сочинений Ленина возложить на Институт Ленина»227. Через три дня это решение было утверждено, и Оргбюро, и Политбюро228. Как положено, была утверждена главная редакция пятитомника в составе М.Н. Покровского, Ем. Ярославского, М.А. Савельева и К.А. Прпова, а также зафиксированы сроки выполнения работы: сдача в производство - не позднее 1 сентября 1929 г., выход в свет - не позднее 1 января 1930 г. Позаботились и о кадрах для выполнения этой важной и срочной работы - направили в распоряжение Института 13 человек из ИКП, «освободив их от всех других нагрузок до окончания задания по пятитомнику, считая эту их работу основной»229. Итак, решение было принято, и оставалось лишь развернуть работу.
По замыслу дирекции пятитомник - ставший позднее шеститомником - должен был дать «более широким слоям партийного, комсомольского и беспартийного рабочего актива и наиболее передовым слоям крестьянского актива» возможность «систематического изучения ленинизма по подлинным произведениям Ленина в теснейшей связи с актуальными вопросами нашей советской и международной современности. Поэтому пятитомник должен быть составлен так, чтобы он, исчерпывая основы Ленинского учения, мог служить руководством к действию». Последнее предложение совершенно ло-
Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 682, л.л.25-26.
'' Тамже, л. 1.
Там же, е.х. 683, л. 6; оп. 163, е.х. 759, л. 40.
Там же, on. 113, е.х. 689, л.2.
гично обусловило тезис о том, что ленинские работы должны даваться «не в хронологическом, а в тематическом разрезе»230. Этот «разрез», противоречивший принципам организации материала во 2-м и 3-м изданиях Сочинений Ленина, и стал основным подходом к созданию будущего пятитомника.
Правда, предчувствуя возможность критики подобного подхода, а может быть, и ощущая внутренне некоторую его ущербность, автор этого текста, Савельев, оговаривается, что надо сделать так, чтобы «тематическое распределение материала не исключало, а наоборот давало возможность читателю проследить историческое развитие учения Ленина»231. В сложный вопрос, как это сделать, Савельев предпочел не вдаваться.
План пятитомника, приложенный здесь же и направленный на обсуждение, выглядел так: «Т. 1 - Общие вопросы марксизма и диалектики. Т. II, ч. I. - Буржуазная демократия и пролетарская революция; ч. II - Диктатура пролетариата и советское государство. Т. III - Партия и Коминтерн. Т. IV, ч,1 - Аграрнокрестьянский вопрос; ч. II - Национальный и колониальный вопрос. Т. V - Социалистическое строительство». В общем, типичный для хрестоматий подбор текстов по актуальным вопросам идеологической работы партии. Полученные отзывы, видимо, оказались для дирекции неожиданными. Прежде всего, речь шла о весьма резкой рецензии Крупской, которая чутко уловила и вскрыла догматический подход к ленинскому теоретическому наследию, выхолащивавший из него всякую связь с историческим развитием общественной жизни, а тем самым и с исторической эволюцией взглядов Ленина. Отмечая, что пятитомник «должен давать речи и статьи по тому же принципу, по которому подобраны его произведения в полном собрании сочинений, т.е. в историческом порядке»232, Крупская тонко подмечает, что сам принцип отбора самого существенного из сочинений Ленина «таит в себе известную опасность фальсификации Ленина и является очень ответственным»233. По мне
230 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 39, л.л. 2-3.
231 Там же, л. 3.
232 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 39, л. 30.
233 Там же, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, л. 9.
нию Надежды Константиновны, представленный план является лучшим средством воздвигнуть стену между Лениным и широкими партийными массами, между Лениным и рабочими. Она акцентирует как сущностную черту ленинского учения его диалектику, когда в нем показано, «как одна и та же идея в различной обстановке, на различных стадиях развития классовой борьбы, проводились в жизнь каждый раз по-иному, в зависимости от определенных условий, в увязке со всей борьбой». И делает убийственный для плана вывод: «Намеченный план превращает пятитомник в учебник для комвузовцев. Все живое из учения Ленина выброшено, оно берется вне времени и пространства, превращается в мертвую догму». И последние слова отзыва звучат несколько неожиданно и очень лично «ужасно обидно и досадно»234.
В большинстве сохранившихся отзывов оценки Крупской поддержаны полностью. Об этом писал и Ольминский и М. Эссен, которая руководила отделом местных истпартов в Институте. Высказалось за хронологический принцип организации материалов и Бюро Общества старых большевиков235. И только Е. Ярославский, прекрасно знавший действительную историю партии и развитие взглядов Ленина, из политических соображений текущего момента высказался за данный план пятитомника и против критики его Крупской. При этом он предельно ясно и верно изложил сложившийся к этому времени, сталинский по сути своей, подход к ленинскому наследию. «Я не согласен, - писал Ярославский об отзыве Крупской, - с нею. Никто теперь не ищет - а что сказал Ленин в 1905 г. вообще или что он сказал в 1917 г. (я говорю о широком читателе), а главным образом спрашивают, а что сказал Ленин по вопросу о диктатуре пролетариата, что он сказал по национальному вопросу, что сказал о смычке с крестьянством и т.п. И мне кажется, что на эти запросы надо ответить пятитомником»236. Речь, по существу, идет о том, чтобы на эти запросы подобрать ответ в виде таких именно цитат Ленина, которые создают
2,4 Там же, л.л. 9-9 об.
15 Там же, л.л. 41, 56. ’,6 Там же, л.л. 59.
поддержку нынешнему мнению партийного руководства по этим вопросам, а почему, в силу каких обстоятельств Ленин давал такие, а не иные ответы - широкому читателю знать не нужно.
Тем не менее дружная критика первого варианта плана пятитомника заставила дирекцию Института скорректировать свое мнение. Видимо, даже там не все обладали здоровым цинизмом Емельяна Ярославского. Дирекция сначала признала, что «цели издаваемого пятитомника могут быть достигнуты лишь при правильном сочетании исторического расположения материала с тематическим» и что «первый вариант плана, проводя такое сочетание, слишком уклонился в сторону тематического расположения материала». В результате родился компромиссный вариант: три исторических и два тематических тома. I том - Партия и буржуазно-демократическая революция; II том - Партия и пролетарская революция; IV - Партия и диктатура пролетариата; III том - Аграрный, национальный и колониальный вопрос; V том - общие вопросы марксизма237.
Крупская в целом одобрила этот вариант, но выступила против гипостазирования партии и ее роли - характерной черты сталинской идеологии. «Постоянная ориентировка на массы по всем вопросам - типична для ленинизма. Рабочий класс и его партия - лишь движущие силы социалистической реконструкции всего общества. И вот мне кажется неправильным подбор статей исключительно с точки зрения развития партии, рассматривая партию как нечто самодовлеющее»238.
Но на этом злоключения плана пятитомника не закончились. Если на заседании дирекции 5 марта 1929 г. был принят компромиссный план, о котором речь шла выше, то 23 марта того же года дирекция тремя голосами против двух утвердила в окончательном виде следующий план, о котором Савельев сообщил в письме Политбюро с грифом «сов. Секретно»: I том - Партия и буржуазно-демократическая революция (предпосылки и развитие буржуазно-демократической революции); II том - Партия и пролетарская революция (период
237 РГАСПИ, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, л.л. 72-73.
238 Там же, л.69.
империалистической войны и Февральской и Октябрьской революции 1917 г.); III том - Партия и диктатура пролетариата (основные этапы социалистического строительства); IV том -Партия и диктатура пролетариата. Продолжение. (Партия после Октябрьского переворота и Коминтерн); V том - Общие вопросы марксизма-ленинизма.
Меньшинство дирекции высказалось за сохранение прежней схемы (три исторических и два теоретических тома). И, наконец, по мнению дирекции, «пятитомник должен быть действительно уложен в пять томов и ни в коем случае не должен вырасти в шести - или семитомник»239.
Так оно и было до поры до времени. Во всех решениях руководящих органов партии фигурировал именно этот объем издания. Но 18 июня 1929 г. Политбюро принимает решение «согласиться с изданием избранных сочинений Ленина вместо пяти в шести томах... с тем, чтобы общий размер издания не превышал трехсот листов» и «дополнительно ввести в состав редакции т.т. В.В. Адоратского и П.Н. Попова»240.
Скорректированный в Институте план шеститомника выглядел так: т. 1. Партия и буржуазно-демократическая революция (подготовка первой русской революции); т. 2. Партия и буржуазно-демократическая революция в России; т. 3. Октябрьская революция; т. 4. Диктатура пролетариата и гражданская война; т. 5. Социалистическое строительство; т. 6. Теоретические основы марксизма241.
Аппарат к этому изданию предполагался более упрощенный, чем ко 2-му и 3-му изданию Сочинений Ленина и должен был носить разъяснительный, популяризирующий характер. Предусматривались вводные статьи к томам, примечания комментирующего и справочного характера; именной и тематический указатели - общие ко всему изданию. 242 Как это стало уже обычным, плановые сроки издания не выдерживались. Объясняя причины задержки, дирекция
2	,9 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 39, л.л. 81-81 об.
240	Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 18, л. 24.
241	Там же, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, лл.89-101.
242	РГАСПИ, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, л.л. 102-104.
Института ссылалась как на «недостаток опыта в такой работе, как комментирование Сочинений Ленина, у огромного большинства работников по шеститомнику», так и на традиционные помехи в работе: перевод людей на другие работы, отпуска, болезни и т.п. И тут уже для выхода из сложившейся ситуации Институт опять попросил у ЦК помощь кадрами, а также «разрешить выпуск шеститомника без предполагавшихся вводных статей в каждом томе, а лишь с краткими вступительными статьями243.
К 1 января 1930 г. шеститомник, естественно, выпущен не был, и дирекция запросила разрешение на выход его не позднее сентября 1930 г. и - в порядке перестраховки - на выпуск его первоначальным тиражом не более 200 тыс. экземпляров, «имея в виду возможности исправления».244 Об этом же предупреждал дирекцию многоопытный и бдительный Ольминский, отмечая, что в «аппарате 2-го и 3-го издания Сочинений Ленина немало ошибок. Того же можно ожидать и от шеститомника»245. И действительно, когда в 1930 г. увидели свет первые три тома этого издания, то 1-й том имел тираж 5 тыс. экземпляров, 2-й и 3-й - 200 тыс. Зато была намечена обширная программа перевода шеститомника на языки народов СССР. К 1932-1933 гг. предполагалось выпустить его для следующих национальностей: украинцев, грузин, евреев, татар, армян, чувашей, казахов, узбеков, тюрков [азербайджанцев], башкир, туркменов и таджиков246.
Так или иначе, но в 1931 г. вышли заключительные тома шеститомника, а кадры, готовившие его, получили высокую оценку дирекции, - когда речь зашла о подготовке предметного указателя ко 2-му и 3-му изданиям Сочинений Ленина, было рекомендовано «подобрать не менее 10 человек, примерно, типа лучших составителей примечаний VI-томника»247.
243 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 39, л.л. 75-75 об.; ф. 347, on. 1, е.х. 10, л. 29 об.
244 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 10, л. 37.
245 Там же, е.х. 73, л. 50.
246 Там же, е.х. 10, л. 58.
247 Там же , е.х. 73, л. 151.
Работа над шеститомником знаменовала собой финальную стадию издательской деятельности Института Ленина - и не просто потому, что в 1931 г. он прекратил свое существование, слившись с Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса. Главное в другом - шеститомник знаменовал собой окончательное расставание со всякими следами каменевского исторического । юдхода к Ленину (при всей его неизбежной ограниченности) и завершение перехода к обслуживанию победившей идеологии строительства социализма в одной стране. Дозированный набор ленинских текстов, нужный лишь для обоснования текущей политики партии и всех ее зигзагов в сочетании с упрощением справочного аппарата и обеднением его, в частности, за счет изложения позиций не только противников Ленина, но любых инакомыслящих, - все это было ориентировано на малообразованных и не обладавших даже минимальными навыками критического мышления молодых партийцев «ленинского призыва». Подобный тип изданий помогал внедрить в сознание самого широкого партийного и советского актива угодную правящей верхушке версию не только ленинского идейного наследия, но и истории партии в целом как закономерного движения к сталинской идеологии.
В результате целенаправленной кадровой политики ЦК в Институте Ленина сложилась руководящая группа, которая хотела и была в состоянии проводить новую сталинскую политику в области идеологии (особенно после его известного письма в редакцию «Пролетарской революции»). Неслучайно поэтому вся верхушка будущего ИМЭЛа была сформирована из работников Института Ленина (директор, его заместители, ученый секретарь, заведующий Центральным партийным архивом, руководитель библиотеки). И почти все они - кроме Адоратского, Товстухи и Тихомирнова - умерли не своей смертью, а были репрессированы в 30-х гг. Давно и верно было сказано о том, что революция пожирает своих детей, но особенно неуклонно, методично и безжалостно она пожирает детей, верно служивших ей.
В начале главы уже упоминалось выступление Молотова на том самом XIII съезде партии, который официально открыл Институт Ленина. Верный соратник Сталина, он выступил против оппортунистических извращений ленинизма, когда
сквозь лицо Ленина проступает другое лицо, явно намекая на Троцкого. К началу 30-х годов в идеологической сфере - в том числе и в результате деятельности Института Ленина - лицо Ленина уже слабо проступало сквозь лицо человека с низким лбом и кавказскими усами. Завершение этого процесса должно было стать задачей будущего объединенного партийного института.
НА СЛУЖБЕ ПАРТИИ. ИМЭЛ: 1931-1941 гг.
Проблема координации деятельности идеологических учреждений, связанных, с партией - Института К. Маркса и Ф. Энгельса, Истпарта, Института Ленина, Коммунистической академии - оставалась актуальной столько времени, сколько существовали эти организации, но решающий шаг в ее практической реализации был сделан в 1931 г. образованием объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ).
К этому времени победа Сталина над внутрипартийной оппозицией во всех ее формах, прежде всего в вопросе о строительстве и характере развития социально-экономической и политической жизни Советского Союза, поставила в порядок дня задачу установления окончательного идеологического единообразия в партии. Здесь речь шла в первую очередь о завершении оформления марксизма-ленинизма как единой и единственно верной теории, в которой центральной и наиболее важной фигурой становился Сталин, теории, которая идеологически обосновывала систему тоталитарного псевдосоциализма в СССР.
Если говорить о более конкретных задачах, которые партия стремилась решить созданием объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина, то здесь можно отметить следующие моменты.
Партия стремилась обеспечить концентрацию в своих руках литературного наследия классиков марксизма-ленинизма и документов истории большевистской партии, а также международного рабочего и коммунистического движения; при этом деятельность партии рассматривалась как воплощение идей марксизма-ленинизма в действие.
Отсюда вытекали необходимость концентрации, по возможности в одном месте, исследовательской работы по этому кругу проблем, что облегчало контроль над ней, а также сосредоточение работы по изданию произведений классиков марксизма-ленинизма от подготовки собраний их сочинений до выпуска в свет отдельных наиболее важных и нужных в данных момент их работ и хрестоматий по актуальным вопросам дня и - по возможности - основных направлений массовой агитационной и популяризаторской работы в области марксизма-ленинизма и истории большевистской партии.
Важной задачей становилось теоретическое обоснование и практическая реализация идеи «обоймы» классиков марксизма-ленинизма и органическое включение туда фигуры Сталина, сначала как равноправного члена, а затем как завершения и высшей точки развития марксизма-ленинизма, и наконец, внедрение всех идей, о которых шла речь выше, в практику идеологической работы над надзором и при руководстве ЦК.
Создание Института
Создание ИМЭЛа в этих условиях было бы немыслимо без преодоления тех - с точки зрения сталинского руководства партии - негативных сторон (в кадровом составе, характере и направлении издательской и исследовательской работы), которые имели место в деятельности предшественников ИМЭЛа, прежде всего и главным образом рязановского Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Поэтому начало процесса создания ИМЭЛа следует отнести к аресту Рязанова и последовавшему затем разгрому ИМЭ.
16 февраля 1931 г. работники ОГПУ арестовывают Рязанова, уже на следующий день Президиум Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) своим решением исключает Рязанова из партии, а Политбюро тогда же, 17 февраля, опросом утверждает это решение. Сохранившаяся в материалах Политбюро правка текста решения Президиума ЦКК показывает, что Рязанову пытались приписать как можно больше обвинений, так что кое-какие из них пришлось вычеркнуть, как, например, в том, что в якобы хранившихся у него пись
мах Заграничного бюро меньшевиков содержались инструкции «об организации вредительства»1. 20 февраля Политбюро принимает решение о роспуске Правления ИМЭ и о назначении В.В. Адоратского директором ИМЭ, а И.П. Товстухи его заместителем2. Назначение Товстухи особенно характерно - ведь он в течение ряда лет был ближайшим помощником Сталина. 26 февраля решением Секретариата ЦК (28 февраля утвержденным Оргбюро ЦК) в ИМЭ был направлен ряд новых работников: прежде всего был снят прежний зам. директора по административно-хозяйственной части и назначен новый помощник директора по административно-хозяйственной и организационной части (это очень характерная деталь!); а для научной работы в Институт были направлены Э. Кольман (пом. зав. культпропотдело'м' ЦК) и П.Ф. Юдин (слушатель ИКП)3. Фигуры совершенно однозначные - твердые сталинцы. И наконец, с.амое главное - решением Президиума ЦКК от 2 марта 1931 г. была создана комиссия «по проверке и чистке рабочих и служащих Института Маркса и Энгельса» под председательством Б.И. Ройзенмана, члена Президиума ЦКК и члена коллегии Наркомата Рабоче-Крестьянской Инспекции. В ее состав вошли работники аппарата ЦК Цельмин и Пшеницын, начальник секретно-политического отдела ОГПУ Я.С. Агранов и новый зам. директора ИМЭ Товстуха4.
Сама комиссия работала два дня-4 и 5 марта 1931 г. В ее заседаниях принимали участие также представители Коминтерна, Фрунзенского райкома партии и работники Института: его директор, пом. директора по адм.-хоз. части, секретарь ячейки ВКП(б) Козлов, председатель месткома Максимовский и новые сотрудники ИМЭ Ангаров и Юдин5. При изучении протоколов комиссии бросается в глаза крайняя пристрастность
1 См.: РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 867, лл. 130 и 131.
Там же, л. 92.
'	Там же, оп. 114, е.х. 217, л. 12; е.х. 218, л. 7
'	Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, л. 19.
' Там же, е.х. 44, л. 1. Протоколы заседаний этой комиссии опубликованы в немецком переводе в книге: Stalinismus und das Ende der ersten Marx-Engels Gesamtausgabe. Brl.-Hamburg, 2001, S.S. 27-99.
подхода к людям, впрочем вполне обычная для того времени. Проверяющие исходят из некоторых видов презумпции. Прежде всего презумпции виновности: человека считают виновным даже не до тех пор, пока он не докажет обратное, а пока начальство в силу каких-то своих соображений не признает его невиновным. Скажем, при проверке архивистки М. Николаевской председатель месткома заявляет: «Я считаю, что она не советский человек. Фактического материала на этот счет не было. Это мое личное мнение». И этого оказалось достаточным, чтобы снять человека с работы6. Если кто-то занимал неверную с официальной точки зрения позицию или допускал нежелательные высказывания - его судьба ясна. Но если кто-то молчал и не высказывался или не занимал однозначно партийной позиции, то его положение не лучше. Молчит - значит скрывает что-то нехорошее. Так, в отношении недавнего выпускника университета Л. Рубинштейна председатель месткома выразился следующим образом: «О нем ничего нельзя сказать, потому что от него добиться слова чрезвычайно трудно». Но это не помешало Товстухе безапелляционно заявить: «Очевидно, это тип гнилого поганенького интеллигентика, антисоветски настроенного»7. Вывод был соответствующим. Или, скажем, о Д. Лукаче, который тогда работал в Институте, секретарь партячейки заметил: «Политическая позиция несомненно с правыми моментами. Нет ярко выраженных, но правая окраска чувствуется». И Лукача «откомандировывают» из Института8.
Другой вид презумпции - это глубокая внутренняя убежденность комиссии в опасности образованности, интеллекта, короче - высокого профессионализма. При обсуждении зав. кабинетом восточных стран Лиау-Ган-Зина Товстуха привел свидетельство одного из руководителей Коминтерна О. Пятницкого о том, что «это интеллигентный человек», но тут же отметил, что для работы в Институте нужно найти «более крепкого человека»9.
6 Тамже, л. 15.
7 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 44, л. 9.
8 Тамже, л. 41.
9 Там же, л. 40-41.
Еще показательнее то, что было сказано об упоминавшемся выше Л. Рубинштейне. Комиссия не просто выгнала его из Института, но и констатировала, что «при рассмотрении списка сотрудников ИМЭ выявилась целая группа молодых работников, присланных из Университета в качестве отобранных и вполне подходящих для такого научного учреждения, каким является ИМЭ, а на самом деле оказался [так!] антисоветским, разложившимся порнографическим элементом. Просить гт. Товстуху и Юдина выяснить, при каких обстоятельствах и кем отбирались эти люди, и кто их рекомендовал. О результатах довести до сведения парткомиссии ЦКК для привлечения виновных к партийной ответственности»10. Заметим в скобках, что обвинение ^порнографии основано на том, что в дневнике одного из этих молодых людей - Рубинштейна -проверяющие обнаружили фразу: «Вы совершенно не можете себе представить, что женщина может быть красавицей, потому что у нее великолепная задница». В отношении работников группы MEGA представитель Фрунзенского райкома выразился так: «Тут есть целая группа немцев, присланных сюда специально КПГ. Все они занимали подозрительную позицию... ячейка на них сильно нажимала... Стоит разобраться в полезности этих людей в Институте»11. Разобрались и почти всех их, высококвалифицированных специалистов, «откомандировали» из Института.
Другое дело малообразованные, малоквалифицированные, но, как выражались позднее, «социально близкие» элементы. Когда речь зашла об уборщице С.Е. Лось, неграмотной, в прошлом личной уборщице Рязанова, Адоратский напомнил, что «она терроризировала Рязанова, и он ее выгнал». Председатель месткома отметил, что она «работница хорошая, но коновод определенной части склочниц»12. Излишне говорить, что ее оставили. Или ее коллега уборщица М.Ф. Ястребова из крестьян, с низшим образованием, кандидат ВКП(б) с 1924 г. 11ссмотря на бытовое разложение и полученный на партийной
Там же, л. 9.
" Гам же, л. 45.
'' Гам же, л. 33.
чистке строгий выговор за использование служебного положения в личных целях, ее сочли достойной работать в обновляемом Институте13.
Но не всегда социальное положение спасало от суровой партийной руки комиссии. Когда рассматривалось дело молодого парня Д.И. Бузина, курьера, из крестьян, с незаконченным средним образованием, который закончил ФЗУ, работал на фабрике им. Октябрьской революции, а потом пришел в ИМЭ, Товстуха высказался критически: «Почему с фабрики ушел в Институт? Окончил ФЗУ и работает курьером». И выходца с фабрики решили снять и направить на производство14.
Атмосферу работы комиссии характеризует следующая деталь. В первый день активное участие в ее деятельности принимал председатель месткома В. Максимовский - выступал, решал судьбы людей. Когда же на следующий день обсуждали его самого, как зав. кабинетом права, то присланный в Институт из ЦК Ангаров высказался в том духе, что его «отношение к троцкистам не вполне партийное», а Товстуха напомнил членам Комиссии: «Его поведение вы видели вчера здесь». Видимо, его тоже сочли не вполне партийным и Максимовского откомандировали из Института15.
КогдакомиссияподвелаитогикадровойпроверкиИнститута, результат оказался неутешительным. «Социальный состав сотрудников: (из 242 проверенных): дворян - 21, фабрикантов, торговцев и рантье - 49, помещиков - 4, буржуазной интеллигенции - 23, духовных - 2, невыявленных - 12, рабочих и детей рабочих - 9, крестьян - 45, служащих - 77. Политическая физиономия этих сотрудников: из беспартийных - бывших членов РСДРП(м) - 20, близких к мекам - 13, с.-р. - 4, анархистов - 1, исключенных из ВКП(б) - 4, антисоветски настроенных - 14, близких к троцкистам и арестовывавшихся - 12, вообще подозрительных - 5; из коммунистов: бывших меков -10, троцкистов - 6, правых - 7, имевших партвзыскания -10»16.
13 Там же, л. 48.
14 Там же, л. 30-31.
15 Там же, л. 42.
16 Там же е.х. 32, л. 97.
Вполне естественно, что комиссия не могла примириться с подобной «засоренностью» кадров, и из 244 подвергшихся процедуре проверки работников «постановила снять 130 человек (из этого количества 22 коммуниста)», т.е. половина парторганизации ИМЭ. «Остальных поручено проверить дополнительно дирекции»17.
Не приходится поэтому удивляться, что оставленные в Институте - многие временно - сотрудники бывшего ИМЭ обрушили свой гнев - и подспудный страх за свою судьбу -па опального директора. И здесь, как говорится, не было ни эллина, ни иудея: и партийные, и беспартийные на общем собрании Института, состоявшемся сразу после чистки - 12 и 13 марта 1931 г. - не нашди добрых слов о деятельности старого ИМЭ. «Процесс меньшевиков, - говорил бывший заместитель Рязанова Э. Цобель, - есть также процесс Рязанова и процесс всех старых сотрудников Института». А в качестве практических средств преодоления «рязановщины» - этот термин отныне надолго войдет в идеологический арсенал партии -предлагал «1) сломать кабинетную систему, 2) значительно упростить аппарат каждого тома Собрания сочинений Маркса н Энгельса, 3) изучать генезис марксизма с точки зрения генезиса ленинизма, используя указания т. Сталина»18. Кстати сказать, именно так вскоре и сложились дела в Институте.
Для известного философа Д. Лукача ИМЭ был «островом контрреволюции», ибо «вся та научная работа, которая не поставлена на службу революции, носит в себе опасность контрреволюции»19. Еще один старый сотрудник ИМЭ I'. Баммель отметил, что «в Институте были представлены все виды уклонов в теории - рубинщина, деборинщина, ортодоксальное гегельянство»20.
Но особенно гневно звучал голос масс - библиотечных работников и технического персонала. Одна из выступавших с грого вопрошала: «Теперь наши научные работники призна-
Гам же, л. 33.
I (АОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 5, лл. 28, 35об.
Гам же, л. 29об.
Гам же, л. 33.
ют свои ошибки. Почему же они не вскрыли всего этого раньше? Мы, технические работники, получили позор» [видимо, на свою голову]21. Ей вторила уборщица Ястребова: «Больше всего пострадали мы, технические работники», а истопник Чистяков обвинил Рязанова в том, что «у нас был большой перерасход угля [при отоплении] против норм Моссовета. Надо проверить, не было ли вредительства со стороны тех, кто давал Рязанову излишнее топливо». А беспартийный библиотекарь Л. Муравич заявила, что «приговор по делу меньшевиков был слишком мягким»22.
Естественную и горячую поддержку встретили мероприятия ЦК по созданию нового, объединенного Института. М. Лифшиц, вскоре ставший одним из ведущих специалистов в области марксистско-ленинской эстетики, не без гордости отметил: «И недаром буржуазные газеты в настоящее время пишут о победе "сталинского курса" в ИМЭ. Мы должны принять это как лозунг и практически показать, что победа этого курса приведет к повышению качества работы и в научном отношении»23. Итог обсуждения подвел новый директор -Адоратский, который провозгласил, что «работа Института должна быть поставлена на службу партии и ее ЦК». Далее в оригинале протокола собрания было вычеркнуто «во главе», видимо, еще не пришло время. «Основная задача обновленного Института - это выпуск популярного издания Маркса и Энгельса, распространение марксизма в массах»24.
Параллельно с чисткой в ИМЭ проходил процесс проверки прежней деятельности Института, осуществлявшийся вновь присланными работниками. В своих докладных записках П. Юдин, назначенный зам. заведующего кабинетом философии, и Э. Кольман, сменивший Рязанова на посту зав. кабинетом Маркса, дружно обвиняли прежнее руководство в том, что «вся работа [кабинетов] сознательно строилась с таким расчетом, чтобы не увязывать ее с современными задачами
21 Тамже, л. 31.
22 Там же, лл. 35, 35 об., 34.
23 Там же, л. 33 об.
24 Там же, л. 36.
строительства социализма», и призывали перестроить работу кабинетов «вокруг боевых вопросов марксизма-ленинизма». Причем некоторые бывшие руководители кабинетов, совершенно очевидно напуганные событиями в Институте, свидетельствовали о том, чего от них ждали. Так, Юдин утверждал, что, по словам бывшего зав. кабинетом социологии Косвена, «они старательно изгоняли из кабинета все, что в какой-либо мере касалось вопроса о классах и классовой борьбе»25. Авторы этих записок, видимо, вполне искренне забыли, что разработка «боевых вопросов марксизма-ленинизма» была в свое время совершенно официально изъята ЦК ВКП(б) из сферы исследовательской работы ИМЭ26.
Следует отметить такйсе, что на фоне резкой критики в адрес Института Маркса-Энгельса деятельность Института Ленина выглядела в глазах проверяющих гораздо лучше. В подготовленном для XI Пленума ИККИ сообщении от имени ИМЭ и ИЛ относительно ИЛ подчеркивалось, что в сопоставлении работы обоих Институтов «особенно ясно видно, насколько выше была поставлена работа Института Ленина и в частности работы архива», что «свою работу Институт Ленина связывает тесно с жизнью партии, ставит на службу пролетарской революции и социалистическому строительству»27.
Зато инвективы в адрес Рязанова поражают своей безапелляционностью и необоснованностью. Его, например, упрекают в том, что он, мол, не приступил к подготовке издания важнейших экономических работ Маркса, материалов периода I Интернационала и периода 70-х-80-х годов, упрекают за то, что он «оставался по преимуществу в пределах ...ранних работ Маркса и Энгельса»28, которые, по мнению авторов этого сообщения (оглашать его на пленуме ИККИ должен был Адоратский), «не являются столь насущно необходимыми
'' РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 5, лл. 124об.-125 и ф. 71, оп. 3, е.х. 41, л.л. 196. 198.
См.: Рокитанский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 318.
’7 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 81.
Там же, л. 83.
для сегодняшнего дня, как работы позднейших периодов»29. И хотя, действительно, гуманизм ранних работ Маркса плохо корреспондировался с лозунгом «Если враг не сдается, его уничтожают» и соответствующей практикой, то суть дела заключается в том, что Рязанов успел подготовить и издать на русском языке только первые 8 томов Собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса (их работы до 1853 г.) и три тома переписки между ними. Не более справедлив и другой упрек: «...если Бернштейн похоронил переписку [Маркса и Энгельса] в четырех монументальных томах, не доступных широким массам рабочих, то Рязанов похоронил ее в еще менее доступных бесчисленных томах МЕГА»30. Правда, Рязанов до своего ареста из всех «бесчисленных» томов MEGA успел выпустить всего лишь 2 тома I отдела и три тома переписки Маркса и Энгельса из четырех.
Корень же всех грехов Рязанова новое руководство увидело в том, что, руководя работой ИМЭ, он «не вел борьбы против социал-демократии. В своих предисловиях к сочинениям Маркса он культивировал академизм, отвлеченную беспартийность, которая в нашей революционной обстановке не могла не привести к прямой измене делу пролетариата»31.
Один из главных признаков этой измены тогда - и много лет потом - видели в «сокрытии» важных документов Маркса. По существу, речь шла о том, что он не опубликовал письмо Маркса дочери Женни от 11 апреля 1881 г., содержащее резкую и достаточно субъективную характеристику молодого Карла Каутского. При публикации этого документа в «Большевике» (№ 5 за 1931 г.) во вводной статье Рязанова обвинили в том, что он, якобы, тщательно скрывал оригинал этого письма, чтобы оградить авторитет Каутского.
Рязанов ответил письмом от 11 апреля 1931 г. в редакцию «Большевика», где объяснил, что получил текст письма Маркса с условием не публиковать его. «Оно [это письмо] все-таки было украдено у владельца, который сохранял все
29 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, л. 140.
30 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, лл. 83-82.
31 Тамже,л. 83.
свои права на него. И с этим фактом надо было считаться»; Рязанов откровенно пытался объяснить ситуацию руководителям центрального теоретического органа партии32. Еще более откровенным он был в письме в Политбюро, написанном на следующий день. Если в предыдущем письме Рязанов, хотя и исключенный из партии, не хотел писать о том, чего работникам «Большевика» знать было, так сказать, не положено, то в письме в Политбюро он ставит все точки над i. «Я действительно скрывал многочисленные документы, но считаю, что действовал политически совершенно правильно. Так и письмо Маркса к дочери принадлежало к числу скрываемых документов, ибо оно состояло в фонде присвоенных или украденных бумаг»33. И далее Рязанов сообщает, как формировался этот фонд - от документов, полученных от супругов Лафарг с обязательством вернуть их в архив германской социал-демократии, до бумаг Бернштейна, полученных из ГПУ и хранившихся у Рязанова дома. Но истина никого не интересовала, равно как не интересовали, по справедливому замечанию первого публикатора этих писем Рязанова В. Корнеева, «в это время ни Политбюро, ни редакцию журнала «Большевик», ни новое руководство Института Маркса-Энгельса-Ленина нравственные и морально-этические аспекты этой проблемы»34. Их волновало совсем другое - как можно использовать в своих интересах не вполне легально добытые Рязановым документы, взвалив вину за публикацию - не за присвоение - на него.
2 июня 1931 г. Адоратский пишет в Политбюро о том, что в архиве ИМЭ Рязановым хранилось большое количество копий писем Маркса и Энгельса, которые он по разным соображениям не публиковал. Письмо Энгельса к Каутскому из-за личного отношения к Каутскому; письма Энгельса к Бебелю из-за того, что копии были добыты из архива германской социал-демократии нелегальным путем. По мнению Адоратского, «следовало бы быстрее опубликовать все эти письма, как ввиду их огромной ценности теоретической и политической, так
Археографический ежегодник за 1993 год. М., 1995, с. 345.
11 Там же, с. 346.
" Там же, с. 344.
и по соображениям чисто практического порядка», а именно: если мы опубликуем письма сейчас, то социал-демократы, раз эти письма добыты нелегальным путем, вынуждены будут обвинять в этом Рязанова. Если же мы задержим публикацию и опубликуем письма позже, тогда социал-демократы могут иметь основания переносить вину на нас. Поэтому просим разрешить нам публикацию этих писем в ближайшее время.
Сталин внял этим резонам и наложил на письме резолюцию о разрешении публикации всех без исключения писем35. Разумеется, имелись в виду «сокрытые» Рязановым письма, ибо все без исключения письма основоположников марксизма не публиковались еще несколько десятилетий.
30 июня 1931 г. Политбюро разрешило ИМЭЛу «опубликование всех без исключения писем Маркса и Энгельса»36, что и было сделано в I (VI) томе «Архива Маркса и Энгельса», выпущенном в 1932 г.
Выводы проверки деятельности обоих Институтов, прежде всего ИМЭ, нашли свое отражение в ряде документов - в первую очередь в докладной записке в Политбюро от 29 марта 1931 г., подписанной М. Савельевым (директором Института Ленина), В. Адоратским (директором Института Маркса и Энгельса) и И. Товстухой, который к этому времени являлся заместителем директора в обоих Институтах. В ней руководители этих учреждений «настоятельно просят Политбюро принять ряд решений, касающихся обоих Институтов», и подчеркивают, что уже первые наметки реорганизации ИМЭ «приводят к выводу, что развертывать работу без слияния Института Маркса и Энгельса с Институтом Ленина затруднительно. С другой стороны, работа в Институте Ленина от объединения с Институтом Маркса и Энгельса безусловно выиграла бы во всех отношениях». Объединенный Институт предлагается назвать Институтом Маркса-Энгельса-Ленина и подчинить его ЦК на правах отдела37. Итак - ИМЭЛ. Несомненно и идея слияния институтов, и название объединенного учреждения было
35 РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 887, лл. 68-68 об.
36 Там же, л. 67.
37 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 40.
найдено их руководителями в полном согласии с руководством партии, если не по его инициативе.
Была выдвинута также идея создания - по примеру ИМЭ ИЛ-Совета нового Института в составе Адоратского, Ангарова, Бела Куна, Бубнова, Енукидзе, Кагановича, Кнорина, Короткого, Крупской, Молотова, Ольминского, Покровского, ('талина, зав. Культпропом ЦК ВКП(б), зав. Культропом ИККИ, Постышева и Тихомирнова38. Состав, как видно, более чем авторитетный. Но наверху идею эту не поддержали.
Центральным вопросом формирования нового учреждения стал вопрос о кадрах. И хотя лозунг «Кадры решают все» был публично сформулирован Сталиным несколькими годами позднее, практически ^н исходил из него всегда. Его ученики и последователи понймали это. Уже в цитированной выше записке руководители ИМЭ и ИЛ констатировали: «Состав работников как Института Ленина, так и Института Маркса и Энгельса крайне слаб»39. В направленной в это же время в 11К записке Адоратского и Товстухи кадровые проблемы применительно к ИМЭ развернуты более обстоятельно, особенно в части требований, предъявляемых к будущим сотрудникам. «Комплектование Института сотрудниками следует произвести по принципу подбора выдержанной, проверенной на партийной работе, рабочей молодежи. Необходимо подобрать известное количество знающих языки ...остальных же придется обучить... Очень важно сразу же создать крепкую, трудоспособную организацию, которая не болела бы интеллигентски-питераторскими болезнями, как это случалось до сих пор с нашими красными профессорами, среди которых было немало неустойчивых, мало - партийных элементов»40. Как видим, даже теоретический резерв партии - икаписты - признаются не вполне подходящими для работы в будущем Институте. Ч то же касается излюбленной большевистской тактики завоевания командных высот, то руководители ИМЭ намечают следующий план: «Известные командные высоты должны
Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 64, л. 1.
" Там же, л. 41об.
Там же, е.х. 41, л. 45.
быть сразу же заняты назначением на соответствующие места нескольких квалифицированных, выдержанных партийцев: зав. научно-популярным отделом, зав. архивом, музеем, библиотекой, зав. сектором Коминтерна, зав. русским и иностранным изданием сочинений Маркса и Энгельса»41. Здесь с точки зрения будущей структуры объединенного Института и его задач чрезвычайно интересно следующее: ведущими подразделениями признаются вовсе не те, что занимаются вопросами теории и истории марксизма-ленинизма, а те, которые либо хранят информацию (архив, библиотека), либо занимаются чисто издательской работой, либо же популяризаторской деятельностью.
Проблема чистки старых кадров и подбора новых в период формирования нового Института носила первоочередной характер и потребовала решений на высшем партийном уровне. 30 апреля 1931 г. Секретариат ЦК рассматривает вопрос о работниках для Института Маркса и Энгельса (пока еще!) и командирует в него для «ответственной работы» ряд видных идеологических работников - Д. Розенберга, В. Рудаша, В. Ральцевича, правда, по совместительству с их прежней работой. Забегая вперед, скажем, что проблема совместительства в условиях нехватки надежных и подготовленных партийных кадров была постоянным источником головной боли для руководства ИМЭЛа, поскольку Институту постоянно угрожала переброска людей на другие участки работы. Поэтому дирекция ИМЭЛа ставит на рассмотрение Секретариата ЦК просьбу о распространении на Институт действия решения ЦК от 1 апреля 1931 г. о порядке снятия на другую работу его научных сотрудников и добивается ее удовлетворения42. А позднее, 8 октября 1933 г. Оргбюро ЦК принимает решение запретить отделам ЦК брать работников из ИМЭЛ43.
Упомянутым выше постановлением Секретариата ЦК от 30 апреля 1931 г. в Институт возвращался П. Гайду, бывший се
41 Там же, л. 45-44.
42 См.: Решение Секретариата ЦК от И мая 1931 г. РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 234, л. 12.
43 РГАСПИ ф. 17, on. 114, е.х. 365, л. 5.
кретарь партячейки ИМЭ, уволенный в свое время Рязановым и писавший на него доносы в ЦК. Кроме того, в Институт направлялось несколько выпускников Института Красной профессуры.
Для того чтобы новый Институт получил здоровую кадровую основу, Оргбюро ЦК 20 мая 1931 г. поручает «Культпропу ЦК выделить для укрепления ИМЭЛ [отметим, что за полгода до официального решения о создании ИМЭЛ это название уже появляется в партийных документах] квалифицированными научными работниками-коммунистами не менее 10 человек высшей и 20 человек средней научной квалификации, подобрав этих работников из числа наиболее выдержанных в партийном отношении товарищей». ЦК ВЛКСМ в свою очередь было поручено «выделить для работы в ИМЭЛ 20 комсомольцев, по возможности - со знанием иностранных языков»44. Московский горком комсомола сумел направить нужные кадры в ИМЭЛ в количестве 28 человек только через год, и лишь в августе 1932 г. этот вопрос был снят с контроля Оргбюро как решенный45.
Вообще создание ИМЭЛ отличалось одной особенностью: все основные организационные мероприятия проведены были высшими партийными инстанциями до формального решения о слиянии двух Институтов - ИМЭ и ИЛ, - принятого 3 ноября 1931 г. Возможно, дело было в том, что хотели сократить открытый для широкой общественности организационный период с неизбежными неурядицами и ошибками и продемонстрировать затем успешную работу нового Института, освобожденного от пороков «рязановщины» и готового выполнить поставленные перед ним партией задачи.
Вся подготовительная работа по созданию нового Института происходила под непосредственным контролем высших партийных инстанций - Секретариата, Оргбюро и 11олитбюро ЦК - и по их прямым указаниям, сформулированным в решениях. В 1931 г. вопросы о нем поднимались на заседаниях этих органов не менее 20 раз.
" Там же, е.х. 236, л. 4.
•' См. там же, лл. 165-166.
Кроме кадровых вопросов на них обсуждались такие значимые моменты, как план работ ИМЭЛ и положение об ИМЭЛ. Уже 5 апреля 1931 г. Политбюро выносит, очевидно, по записке Савельева, Адоратского и Товстухи от 29 марта, специальное решение об Институтах К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Вот его текст:
«а) Принять предложение дирекции Институтов Ленина и Маркса и Энгельса об объединении этих Институтов.
б) Институт Маркса-Энгельса-Ленина организовать при ЦК ВКП(б).
в) Поручить т.т. Савельеву, Адоратскому и Товстухе представить в Политбюро планы работы объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина». И очень любопытен последний пункт решения: «г) Предложить т. Адоратскому воздержаться от доклада на Пленуме ИККИ»46. Ясно, что Политбюро не хотело до решения основных проблем, задач и структуры нового учреждения выносить вопрос о нем на сколько-нибудь широкое обсуждение, пусть даже в рамках руководства Коминтерна.
Ровно через месяц, 5 мая, Политбюро принимает постановление утвердить представленный дирекцией ИМЭЛ план работы Института, назначить его директором В. Адоратского, а «остальные вопросы передать на рассмотрение Оргбюро»47.
Этот план включал в себя завершение 2 и 3 изданий Сочинений Ленина, продолжение издания «Ленинских сборников и даже подготовку «академического издания сочинений Ленина». Предусматривалось окончание издания шеститомника избранных произведений Ленина и перевод его на языки зарубежных стран и некоторых национальностей СССР, а также издание тематических сборников из произведений Ленина, причем им должен был быть придан «сугубо популярный характер». (Заметим в скобках, что план начинается не с изданий сочинений основоположников марксизма, что было бы логично с точки зрения его развития, а с сочинений Ленина. Актуализация - прежде всего). Впрочем, и изданию
46 Там же, оп. 163, е.х. 872, л. 36.
47 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, с. 180.
Сочинений Маркса и Энгельса было уделено много внимания. Предполагалось продолжение международного издания их сочинений «на языке (sic!) оригинала», ускорение русского издания и выпуск популярного (наподобие шеститомника Ленина) издания Сочинений Маркса и Энгельса с переводом на иностранные языки и языки некоторых национальностей нашей страны.
Наряду с издательской деятельностью Институт намеревался осуществлять и обширную исследовательскую программу. В плане фигурировали научно-исследовательская работа «по изучению вопросов марксизма-ленинизма, истории Коминтерна и международного рабочего движения, истории ВКП(б) и вопросов партстроительства», а также развертывание популярно-издательской работы по этим вопросам. Предполагалось «поставить разработку научных биографий Маркса, Энгельса и Ленина». В действительности же в реальной деятельности ИМЭЛа в последующие годы эта сторона значила все меньше и меньше, и планы научной работы не выполнялись систематически. И, наконец, решено было создать единый архив, единый «Музей Маркса-Энгельса-Ленина» и из библиотек ИМЭ и ИЛ «единую библиотеку с большим читальным залом с таким расчетом, чтобы ее ценнейшие богатства были доступны широкому кругу научно-партийного актива»48.
Важнейшим учредительным документом нового Института стало «Положение об Институте Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)», принятое опять-таки до официального публичного объявления о создании института.
Представленный ИМЭЛом проект «Положения» был обсужден на Секретариате ЦК 21 августа 1931 г. и авторитетной комиссии было поручено его переработать таким образом, чтобы центром работы Института были работы по истории марксизма-ленинизма и ВКП(б)49. Надо сказать, что в имэ-ловском проекте все-таки сохранялись какие-то следы более ранних документов, относящихся к деятельности ИМЭ и ИЛ.
Там же, с. 180-181.
РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 253, л. 3.
Так, его первый пункт был изложен следующим образом: «Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) является высшим партийным научно-исследовательским учреждением, имеющим задачей изучение и содействие изучению жизни и деятельности Маркса, Энгельса и Ленина, вопросов марксизма-ленинизма в связи с современными проблемами классовой борьбы пролетариата, международной революции и социалистического строительства, истории ВКП(б) и Коммунистического Интернационала в связи с историей социализма и классовой борьбы пролетариата, вопросов партийного строительства и пропаганду идей марксизма-ленинизма»50. В окончательном тексте, рассмотренном на Оргбюро 6 октября 1931 г. и утвержденном Политбюро 10 октября того же года, акценты несколько изменены: «I. Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) является высшим партийным научно-исследовательским учреждением, имеющим своей задачей:
а)	Научную подготовку к изданию как опубликованных, так и неопубликованных произведений Маркса-Энгельса-Ленина, а также издание работ их соратников»51. Последняя часть фразы несомненно имплицитно предполагает возможность и необходимость издания работ «великого продолжателя дела Маркса-Энгельса-Ленина товарища Сталина». И вообще на первый план выдвигается именно издательская деятельность. Далее следует: «б) Изучение и содействие изучению жизни и деятельности Маркса-Энгельса-Ленина и их учения;
в)	собирание, изучение и издание документов по истории ВКП(б), научная разработка истории партии, вопросов партийного строительства и коммунистического движения молодежи;
г)	собирание, изучение и научное издание документов по истории Коминтерна.
II. Институт является отделом ЦК ВКП(б) и возглавляется директором»52.
50 Тамже, л. 109.
51 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, с. 182.
52 Там же.
Под решение задач Института была выстроена и его структура, включавшая следующие секторы: научной биографии и издания работ Маркса и Энгельса; научной биографии и издания работ Ленина; истории ВКП(б); истории Коминтерна; марксизма-ленинизма; научной популяризации, а также архив, библиотеку и музей. Кроме того на ИМЭЛ было возложены руководство местными истпартами и Институтами по истории партии и Октябрьской революции, координация исследовательских работ с Коммунистической академией и под крыло ИМЭЛ перешел историко-партийный Институт красной профессуры. Таким образом, под контроль ИМЭЛа перешли основные направления идеологической работы партии, но сам ИМЭЛ, будучи отделом ЦК, находился.дод надзором Культпропа ЦК и высших органов партии -'Секретариата, Оргбюро и Политбюро I |,К. Без их санкции не решался ни один сколько-нибудь значительный вопрос деятельности Института.
Наконец, дело дошло до принятия окончательного решения по ИМЭЛу. Оргбюро ЦК на заседании 19 октября 1931 г. утвердило текст постановления Президиума ЦИК СССР. Решение союзного ЦИКа понадобилось потому, что Институт К. Маркса и Ф. Энгельса официально состоял при нем.
Интересно, что текст, утвержденный Оргбюро, а затем 25 октября 1931 г. и Политбюро ЦК, - «Для объединения усилий по изданию сочинений Маркса-Энгельса-Ленина и для разработки вопросов марксизма-ленинизма и истории их развития, считать целесообразным объединить Институт К. Маркса и Ф. Энгельса с Институтом Ленина и организовать единый Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)»53 - существенно отличается от проекта решения по ггому вопросу, предложенного самим Президиумом ЦИК'а и гласившего: «Считая нецелесообразным раздельное существование Института К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР и Института Ленина при ЦК ВКП(б), что может вести к искусственному разрыву изучения марксизма от изучения ленинизма, составляющих на деле единое, неразрывное учение Маркса-Энгельса-Ленина - марксизм-ленинизм, - передать
РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 912, л. 103.
Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР в ведение ЦК ВКП(б) с целью объединения его с Институтом Ленина в единый Институт Маркса-Энгельса-Ленина»54. Возможно А. Енукидзе, подписавшему проект решения, решили показать, что он выходит за рамки компетенции ЦИКа, выдвигая какие-то свои мотивы в пользу создания единого Института. О том, что вопрос об объединении Институтов считался фактически давно решенным, свидетельствует и тот факт, что на заседании Оргбюро от 19 октября 1931 г. сначала обсуждается вопрос об издании ИМЭЛом в 1932 и 1933 гг. семнадцати томов сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и кадровом его обеспечении и лишь потом стоит пункт «Об объединении Института Маркса и Энгельса с Институтом Ленина»55.
Начало работы ИМЭЛ
С самого начала издательская сторона деятельности нового Института приобрела первостепенное значение и наполнилась новым по сравнению с предыдущими годами содержанием. Это определялось гораздо более политизированным чем раньше, и, соответственно, гораздо менее историческим и сильно догматизированным подходом к самому смыслу публикаторской работы. Для руководителей объединявшихся Институтов выявление политически актуальных текстов классиков марксизма-ленинизма и соответствующее комментирование их - альфа и омега публикаторской работы. В тексте несостоявшегося доклада XI Пленуму ИККИ Адоратский и Савельев писали о том, что «в сочинениях Маркса, Энгельса и Ленина можно найти... множество чрезвычайно ценных мыслей, имеющих самое злободневное значение. Одна из задач пропаганды марксизма-ленинизма состоит в том, чтобы дать в доступных изданиях важнейшие произведения Маркса, Энгельса и Ленина, кратко комментируя их, показывая связь учения марксизма-ленинизма с современной борьбой рабочего класса, с разрешением очередных задач сегодняшнего дня»56.
54 Там же, оп. 114, е.х. 265, л. 271.
55 Там же, лл. 2, 3.
56 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 90.
Особенно важным считался выпуск такого рода литературы на языках нацреспублик. В мае 1931 г. Адоратский посылает в ЦК записку с предварительным планом тематических сборников произведений Ленина (для перевода «на языки национальностей»). В первую очередь, в 1931 г., намечалось издание 11 брошюр по актуальным вопросам партийной пропаганды: «Партия и социалистическая революция», «Задачи социалистического строительства», «Социалистическая переделка деревни», «Национальная политика советской власти», «борьба за партию» и т.п. И, во вторую очередь, в 1932 г., предлагалось издать еще 9 сборников ленинских цитат - уже н историческом, если это слово применимо к подобного рода изданиям, аспекте: «Революция 1905 года», «Империализм, II Интернационал и война», «Октябрьская революция», «I ражданская война и интервенция» и др. Последней в перечне стояла брошюра «Маркс, Энгельс и марксизм»57.
Одно из самых серьезных обвинений в адрес Рязанова со-с гояло в том, что он, мол, не осуществил выпуск избранных (очинений Маркса и Энгельса, и в планах ИМЭЛа создание шеститомника текстов основоположников марксизма по типу ленинского шеститомника стало одной из первоочередных задач.
В первоначальном варианте ИМЭЛ это издание планировалось в 9 томах: т.т. 1-3 - исторические работы; т.т. 4-7 -•кономические тексты (1-й том «Капитала» целиком, 2-й и 3-й а сокращенном виде); т.т 8 и 9 - работы по диалектическому материализму58. Секретариат ЦК 21 ноября 1931 г. утвердил и пап подготовки шеститомника избранных произведений основоположников марксизма с дополнительным изданием «Капитала» в двух вариантах: либо его сокращенное издание и двух томах; либо издание всех трех томов «Капитала» в 4-х мин ах59. Наибольшая трудность заключалась именно в сокращении текста «Капитала», хотя эта работа еще в марте 1931 । была поручена одному из политических назначенцев, при-
Гам же, л. 57.
Гам же, ф. 17, on. 114, е.х. 253, л. 128.
Гам же, е.х. 267, л. 2.
сланных ЦК в Институт60. Но «Капитал» оказался трудным орешком и его «сократители» вынуждены были, в частности, признать, что «попытки сократить II и III тома в размере 30 печ. листов, т.е. около 1/3 оригинала, показали, что такое издание не может быть названо "Капиталом", а лишь "Выдержками из «Капитала"»61. В качестве промежуточного этапа было решено к 50-летию со дня смерти Маркса выпустить популярное издание работ Маркса и Энгельса в двух томах, рассчитанное «на широкие массы рабочих и колхозников»62. Так оно и получилось - к 50-летнему юбилею со дня смерти К. Маркса вышел сравнительно небольшого объема двухтомник «Избранных произведений К. Маркса», куда были включены «и некоторые произведения Энгельса, характеризующие теоретические взгляды Маркса, историю их развития... и статьи, излагающие биографию Маркса и рисующие его личность»63. 1-й том начинался со статей Ленина о Марксе и марксизме и статьи Сталина о роли Ленина как продолжателя дела Маркса. Это издание на много лет вперед стало основным источником для широкой пропаганды и изучения марксизма. И хотя никто не снимал с ИМЭЛа обязанность продолжения и завершения издания на русском языке сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и ЦК постоянно настаивал на ускорении этого процесса, все же генеральной линией Института стал отныне выпуск избранных работ и отдельных изданий классиков марксизма-ленинизма.
Самое серьезное внимание при этом руководство партии уделяло вопросам перевода этих изданий на иностранные языки - по линии Коминтерна - и языки народов СССР. Замышлялось все с большим размахом, особенно в отношении шеститомника избранных работ Ленина: сначала планировался его перевод аж на 41 язык - 28 языков капиталистических стран и 13 языков народов Советского Союза64. Потом аппетит
60 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 39.
61 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 23, л. 3.
62 Там же, оп. 3, е.х. 12, л. 59.
63 ИМЭЛ. Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934, л. 31.
64 РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 262, л. 114.
поубавился и решили переводить шеститомник на 12 языков народов СССР и 18 языков зарубежных стран65. Разумеется в рамках столь грандиозного проекта не могло обойтись без типичной для советских условий кампанейщины. Например, Северо-Кавказский крайком партии счел необходимым приступить с начала 1932 г. к изданию шеститомника Ленина и «Вопросов ленинизма» Сталина на следующих языках: адыгейском, кабардино-черкесском, ингушском, карачаево-балкарском, осетинском, аварском, кумыкском, чеченском, лезгинском, лакском и даргинском. Вопрос о том, возможно ли это вообще, видимо, даже не вставал перед северо-кавказскими партбоссами. И зам. директора ИМЭЛ Товстуха, многолетний помощник Сталина, несомненно заинтересованный в распространении трудов великих вождей, написал по поводу этого решения в Кульпроп ЦК: «...ни на одном из дагестанских языков дать шеститомник сейчас невозможно. По опыту других заранее можно сказать, что дело это провалится»66. Но что говорить о «католиках больше папы» из обкомов и крайкомов партии, если Оргбюро ЦК 19 июня 1932 г. при обсуждении вопроса о переводе шеститомника Ленина на «национальные языки», потребовало от крайкомов, обкомов и ЦК нацкомпар-гий «обеспечить качество переводов, не допуская в них извращений». Культпроп ЦК и ИМЭЛ обязаны были «следить за переводами шеститомника с тем, чтобы ставить на Оргбюро ЦК ВКП(б) вопросы об извращениях в переводах, с привлечением виновных к ответственности»67. Никого по существу не интересовал вопрос, а можно ли вообще переводить сложные общественно-политические тексты на тот или иной язык с учетом степени разработанности в нем социально-экономической терминологии и наличия переводчиков соответствующей квалификации. И речь шла не о естественных в подобных случаях ошибках переводчиков и редакторов, а об «извращениях», т.е. о сознательных враждебных действиях. 11оэтому на том же заседании Оргбюро Культпропу и ИМЭЛу
Там же, е.х. 303, лл. 4, 5.
"" Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, лл. 238-238об.
Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 303, л. 4.
было поручено «немедленно проверить сообщение ТАСС об искажениях в переводе «Вопросов ленинизма» т. Сталина на тюркском [азербайджанском] языке»68. Позднее обсуждение этого конкретного вопроса было поднято на принципиальную высоту и найдено более общее решение: «Ввиду наличия ряда злостных извращений в переводах на национальные языки основных марксистских произведений, а также ввиду отсутствия коммунистических кадров, достаточно владеющих национальными языками для редакции переводов и их проверки, признать целесообразным организацию специальных курсов для подготовки этих кадров»69 (Постановление Оргбюро ЦК от 11 октября 1932 г.)
Решающее воздействие на работу ИМЭЛ - как и на всю идеологическую обстановку в стране - оказало письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», опубликованное в конце октября 1931 г. Оно было посвящено напечатанной в журнале статье историка А. Слуцкого «Большевики в германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса», но содержание и значение письма Сталина было неизмеримо шире критики конкретной статьи конкретного автора. В своей статье Слуцкий по сути дела выступает против модернизации взглядов и политики Ленина в предвоенные годы в отношении левых в германской социал-демократии. Выдвигая тезис о «некоторой недооценке Лениным центристской опасности в германской партии до войны»70, он пытается раскрыть развитие взглядов Ленина на идеологию и политику германских центристов и исторический контекст тех или иных мнений Ленина по этому вопросу, в том числе и в связи с обстоятельствами внутрипартийной борьбы в российской социал-демократии. В то же время Слуцкий делает акцент на том, что ленинская позиция по отношению к каутскианству, четко выраженная им после начала империалистической войны, позиция непримиримой борьбы с центризмом, уходит корнями в предвоенную эпоху. Редакция «Пролетарской рево
68 Там же.
69 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, л. 96.
70 Пролетарская революция, 1930, № 6, с. 65.
люции», видимо, почуяла неортодоксальный характер статьи Слуцкого и снабдила ее примечанием относительно дискуссионного характера статьи и своего несогласия с авторской оценкой взглядов Ленина на международный оппортунизм в довоенный период. Сталин использует его статью для того, чтобы провести и закрепить официально догматизацию проблем ленинизма и истории партии, лишить идеологической легитимности исторический подход к этим сюжетам. С точки зрения Сталина существуют «аксиомы большевизма», которые не подлежат критическому, историческому исследованию, или, выражаясь его языком, не должны превращаться в проблемы, подлежащие дальнейшей разработке71. Зачем исследовать сложные и спорные.вопросы истории партии, если «всякий большевик знает, если он действительно большевик, что...»72, а далее нужно лишь подставить тезис, актуальный в данный момент. Между прочим, аналогичный ход мысли использовал Берия в своей речи на похоронах великого вождя: «Кто не слеп, тот видит—». Ленинизм, и в более общем плане -марксизм-ленинизм, в каждый данный момент равен самому себе, а каким он должен быть в этот момент или в данном отношении - это решает партия, ее руководство, в конечном счете, ее вождь.
Данное письмо Сталина пронизывает подчеркнуто неуважительное отношение и недоверие к историческим документам, их анализу, а люди, занимающиеся этим нелегким делом, презрительно именуются архивными крысами. Это, в общем, закономерное свидетельство далеко зашедшего процесса приспособления истории партии к политическим потребностям создания тоталитарной системы. Деятельность партии - это политика, и она всегда фиксируется в неких документах. Но гораздо сложнее исказить историческую картину этой деятельности, выраженную в совокупности опубликованных и известных всем документов, чем дать новую интерпретацию истории партии, сначала по отдельным периодам, а затем и в целом, опираясь на, а точнее иллюстрируя ее выбранными
11 Сталин И.В. Соч., т. 13, с. 85.
Там же, с. 86.
местами из некоторых документов, Отсюда вполне закономерной выглядит история с неудавшейся публикацией «Архива ВКП(б)». Еще 1 февраля 1930 г. Секретариат ЦК санкционировал выпуск журнала «Архив ВКП(б)»73, а 21 августа 1931 г. в этой же инстанции обсуждался вопрос о составе редколлегии этого журнала и просьба ИМЭЛа «разрешить публикацию в "Архиве ВКП(б)" документов ЦК послеоктябрьского периода (в частности стенограмм Оргбюро и Пленумов ЦК) с разрешения секретарей ЦК, Оргбюро и Политбюро»74, но сразу же после публикации письма Сталина Секретариат ЦК 4 ноября 1931 г. принимает решение «считать нецелесообразным отдельное издание "Архива ВКП(б)", сосредоточив издание материалов и документов по истории партии в журнале "Пролетарская революция"75. О том, сколь «широки» были возможности публикации там историко-партийных документов, свидетельствует хотя бы тот факт, что в 1932 г. журнал не выходил вообще, а за 1933-1937 гг. вышло всего 7 номеров76.
В полном соответствии с принятыми в партии нормами поведения ИМЭЛ, органом которого являлся журнал «Пролетарская революция», подверг себя большевистской самокритике. 20 октября 1931 г. В. Адоратский и М. Савельев направили Сталину письмо, где сообщили «для сведения» текст заявления редакции журнала о том, что считают «своей ошибкой помещение этой [А. Слуцкого] статьи» и что «это явилось результатом того, что большинство членов редакции своевременно не прочитало эту статью»77. Объяснение несколько легковесное, но оно сошло членам редакции с рук: очевидно, для Сталина не они были в данном случае главными обвиняемыми. Недаром при обсуждении этого вопроса в партячейке ИМЭЛ Товстуха, безусловно бывший в курсе намерений Сталина, выступил против такого уклона в истолковании этого письма, который представляет недооценку «общеполитиче
73 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. - М., 1989, с. 176-177.
74 РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 253, л. 108.
75 Там же, е.х. 267, л. 18.
76 Там же, е.х. 829, лл. 140-141.
77 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 207.
ских задач за счет поисков конкретных виновников» публикации статьи Слуцкого78. И соответствующая поправка относительно персональной ответственности не была включена в резолюцию собрания. Вопрос стоял гораздо шире и серьезнее, в том числе для ИМЭЛа. Речь шла об общем направлении деятельности нового Института, а для этого нужно было, как подчеркнул Юдин, «переворошить все, что у нас в стенах нашего Института работники сделали неверного. А критиковать есть что, исправлять в наших изданиях, в нашем научном аппарате, в примечаниях. Надо поставить ближайшей задачей пересмотр заново всего нашего научно-вспомогательного аппарата и бесспорно исправить то, что найдем»79. А что будет что находить - сомнению не подвергалось..Презумпция наличия ошибок в трудах работников ИМЭЛ послужила основой многочисленных проверок, в которых критически изучались не только опубликованные статьи и книги, но и устные выступления. В документе по проверке трудов сотрудников сектора Маркса и Энгельса и сектора Коминтерна ее итоги формулировались следующим образом: «Проверка показала, что некоторые товарищи, имевшие ошибки, исправили их блестяще (пример: т. Леонтьев написал новый учебник, который считается вполне выдержанным), другие, как, например, т. Цобель не развернули достаточной самокритики»80. Но были в Институте и виртуозы большевистской самокритики своих ошибок. Так, М. Волин в письме в бюро ячейки ВКП(б) и дирекцию ИМЭЛа писал по поводу собственных ошибок в «Истории КП(б)У»: «...отдельными формулировками (например, что "уже до Октября в основном закончилось идейное укрепление и организационное оформление большевистских организаций на Украине") [я] не разоблачаю троцкистской фальсификации истории партии в 1917 г. и логически [!] привожу читателя к троцкистским выводам в понимании истории большевистских организаций на Украине в 1917 г.».81
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 6, л. 66.
Там же, л. 234.
"" Там же, е.х. 33, л. 133.
1,1 РГАСПИ, ф. 155, on. 1, е.х. 104, л. 1об.
И все же свою порцию розог ИМЭЛ получил. Волна разоблачений троцкистских и прочих контрабандистов в области истории партии затронула и его продукцию. В «Правде» 22 ноября 1931 г. появилась заметка по поводу первого примечания к IV тому «Избранных произведений» Ленина, где авторы этого примечания обвиняются в протаскивании полуанархи-ческого «левацкого» отношения к спору Ленина с Бухариным о государстве и смазывают таким образом полуанархические ошибки Бухарина82.
Но это были еще цветочки. 27 ноября в «Правде» публикуется заметка «От Института Ленина при ЦК ВКП(б)», где в связи с приближающимся окончанием выпуска 2-го издания Сочинений Ленина отмечается, что недостаточная разработанность различных вопросов истории партии и Коминтерна, а также проблем международного рабочего движения «не могла не отразиться на содержании научно-вспомогательного аппарата к Сочинениям Ленина, не могла не повлечь за собою тех или иных ошибок в примечаниях, словаре имен и прочее». Несмотря на исправление обнаруженных ошибок «несомненно, что в аппарате издания остался еще ряд ошибок как чисто фактического характера, так и принципиального». Это было серьезнейшее политическое обвинение в адрес подготовителей и редакторов 2-го издания, тем более что, как говорилось в заметке, «необходимость исправления этих ошибок особенно ясна в свете последней статьи т. Сталина, указания которого должны лечь в основу нашей работы по исправлению ошибок, имеющихся во 2-м издании»83. Подписанная «Институт Ленина», эта заметка была составлена И.П. Товстухой, бывшим заместителем директора Института Ленина и нынешним заместителем директора ИМЭЛ. Смысл подписи, как представляется, состоял в том, чтобы перенести ответственность за возможные ошибки - а они очень скоро будут обнаружены - на Институт Ленина, который готовил это издание, а не на новый объединенный Институт.
Один из членов редакции Сочинений Ленина, В.М.Молотов, который являлся в ней фактически первым лицом, принял эту
82 Правда, 22 ноября 1931 г., с. 4.
83 Правда, 27 ноября 1931 г.
критику - и не без оснований - на свой счет и в тот же день направил в Политбюро гневное письмо. Как опытный аппаратчик он ударил по самому уязвимому месту заметки, текст которой не был согласован с ним, членом дирекции бывшего Института Ленина и членом редакции Сочинений Ленина. Что касается вопроса об ошибках во 2-м издании ленинских сочинений и в «Ленинских сборниках», то Молотов назвал эту критику огульной и неопределенной и заявил, что «вместо безусловно необходимого и действительного исправления отдельных ошибок в примечаниях и т.п. в указанных изданиях, авторы опубликованного заявления от имени "Института Ленина" набросили тень на все издание, что ни в какой мере не отвечает интересам партии». И Молотов попросил Политбюро: 1) «Дать в "Правде" от’ ЦК разъяснение, исправляющее допущенную частью дирекции Института Ленина ошибку». 2) «Предложить директору Института Ленина впредь не допускать опубликования важных сообщений от Института Ленина без ведома всех членов дирекции» и в 3-м пункте говорилось о том, чтобы дирекция Института и редакция Сочинений Ленина доложили ЦК, что делается для «исправления ошибок в примечаниях и т.п.»84. Таким образом, у Молотова речь шла, по существу, об исправлении фактических ошибок.
Разумеется трудно представить себе, что Товстуха осуществил эту акцию без ведома Сталина. И хотя Товстуха послал 29 ноября в Политбюро (копия Молотову) покаянное письмо, главное было сделано - открыто сказано о возможных принципиальных ошибках в издании Сочинений Ленина. В этом письме Товстуха признает свою вину в том, что не согласовал текста заметки с членами редакции Сочинений Ленина, а также в том, что, говоря о ряде ошибок, не подчеркнул, что это отдельные ошибки, и что неправильно указал на принципиальный характер этих ошибок, хотя, добавляет он, «ошибки принципиального характера и могут иметься». Он самокрити-куется в лучших большевистских традициях, просит освободить его от работы в ИМЭЛе и даже восклицает: «Ну, а какой я к черту "ученый"? багажа у меня никакого». Тем не менее
м РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1429, лл. 4-5.
он предлагает вполне определенный и не совпадающий с желаниями Молотова выход из сложившейся ситуации: «Я ... не могу возражать против того, чтобы было дано разъяснение в "Правде" от имени ЦК. Но ... думаю, что это может ударить слишком сильно по Институту. Может быть, можно было бы дать такое разъяснение все же от имени Института ... Дело, конечно, Политбюро решать как здесь лучше сделать»85.
И Политбюро на заседании 1 декабря 1931 г. приняло постановление «считать, что вышла неловкость с опубликованием письма Института в «Правду» и принять предложение т. Товстухи, о том, чтобы дать исправление от имени Института, поручив просмотреть исправления тт. Молотову, Сталину и Товстухе». Последняя фамилия дописана карандашом, видимо, тем, кто имел на это право. Вторым пунктом постановления Политбюро пополнило редакцию Сочинений Ленина т. Сталиным86. И это дало ему фактический надзор за изданием сочинений Ильича. Через неделю Товстуха сообщает об этой истории Адоратскому, находившемуся тогда в отпуске: «Самая главная новость - это опубликование нами в "Правде" обращения к читателям указывать на допущенные ошибки в Сочинениях Ленина. Вышел конфуз в связи с тем, что зря употребили слово "принципиальных". Дело дошло до высшей инстанции... Но сошло легко: приняли мое предложение дать от имени Института разъяснение (а было кое-чье худшее предложение)...»87
15 декабря 1931 г. «Правда» напечатала статью под характерным заголовком «Против искажений ленинизма», где ее авторы в связи с письмом Сталина в «Пролетарскую революцию» отмечают, что имеются также случаи, когда оппортунистический хлам и явная троцкистская контрабанда «были протащены даже в отдельные примечания к сочинениям Ленина». В статье разоблачаются «примиренчество к контрреволюционеру Каутскому», политические ошибки в характеристике Троцкого и делается многозначительный вы
85 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1426, лл. 105-108.
86 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 919.
87 Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 70, л. 2.
вод о том, что «надо просмотреть в частности все примечания собрания сочинений Ленина, вскрыть допущенные в них отдельные ошибки, искажения ленинизма вроде разобранных нами примечаний»88.
27 декабря того же года Адоратский пишет письмо Молотову о «чрезвычайно хлесткой, сенсационной форме» декабрьской статьи в «Правде», где, по его мнению, «тенденциозно спутаны» первое, каменевское издание Ленина и сочинения Владимира Ильича, выпущенные Институтом Ленина, поскольку все примеры ошибок взяты из примечаний к первому изданию, но нигде это не оговорено. Адоратский утверждает в этой связи, что «второе и третье издание сделано гораздо тщательнее и политическая установка редактирования ничего общего не имела’с каменевской»89. Примерно в том же ключе написано и письмо В. Сорина в редакцию сочинений Ленина (Молотову, Адоратскому, Савельеву) и в Секретариат I (К (Кагановичу). Завершается его письмо фразой о том, что «при таком подходе к делу получается не помощь Институту в исправлении отдельных ошибок, а подрыв авторитета сочинений Ленина»90. С другой стороны, видимо, к этому же времени относятся составленные Товстухой «примеры ошибок по существу, имеющихся во 2-м издании» [Сочинений Ленина]. В основном они относятся к критике характеристик тех или иных деятелей международного рабочего движения. Так, по мнению Товстухи, «в XXV томе в биографии Бебеля не отмечен факт наличия у Бебеля целого ряда оппортунистических ошибок; переход Бебеля на позиции центризма отнесен только к концу его жизни». А о биографической справке Рязанова сказано, что она «носит ультра-объективный характер»91.
Тогда эта история закончилась для ИМЭЛа благополучно, но «черная метка» изданию Сочинений Ленина была уже предъявлена. Пройдет не так много времени и окажется, что «политическая установка редактирования» 2-го и 3-го изда-
нн Правда, 15 декабря 1931 г., с. 3.
к’' РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 242.
Там же, оп. 2, е.х. 89, л. 1.
Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 99, лл. 1-1 об.
ний Сочинений Ленина - а они отличались лишь по полиграфическому оформлению и тиражу - была далеко не во всех случаях по-большевистски правильной. Но об этом в свое время.
Для ИМЭЛа и других идеологических учреждений указания тов. Сталина, естественно, означали «новый этап в работе» и явились «той основой, на которой Институт перестроил свою работу»92. И действительно, политическая составляющая работы партийных научно-исследовательских учреждений, всегда весьма весомая в силу вполне понятных причин, превратилась отныне в доминанту всей их работы, и прежде всего работы ИМЭЛа. Это очень четко проявилось в серии юбилеев 1932-1934 гг. (30-летие II съезда РСДРП, 50-летие со дня смерти Маркса и 10-летие со дня смерти Ленина).
Организация проведения серии мероприятий в рамках празднования этих годовщин рассматривалась ИМЭЛом как «политические кампании», которые к тому же поднимают «роль и значение Института как высшего партийного научно-исследовательского учреждения»93. Ну, насчет научно-исследовательского учреждения было сказано, пожалуй, слишком сильно: научно-исследовательских работ по этому поводу выпущено Институтом почти не было. Но что юбилеям придавалось партией большое значение - это факт; ведь юбилеи давали возможность еще раз подчеркнуть единство и непрерывность развития марксистско-ленинской теории - от Маркса до Сталина - и верность политики нынешнего руководства партии этим заветам. В перечне основных задач Института в 1933 г. первыми двумя пунктами значились проведение кампании в связи с 50-летием со дня смерти Маркса и подготовка кампании в связи с 10-летием со дня смерти Ленина. Все остальное шло потом. Вопросы, связанные с проведением юбилеев, обсуждались в самых высоких партийных инстанциях. Так, на заседании Политбюро от 1 марта 1933 г. при обсуждении юбилея Маркса было принято решение «передать вопрос на
92 ИМЭЛ. Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934, л. 16.
93 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 53, л. 2.
разрешение тт. Молотова, Сталина и Кагановича»94, т.е. тогда трех первых лиц партии и государства.
Руководство ИМЭЛа проявляло большую активность в этих вопросах, вносило в ЦК предложения, стремилось повысить уровень праздничных мероприятий. Так, на обсуждение Оргбюро ЦК 19 июня 1932 г. был внесен целый комплекс предложений, начиная от необходимости «издать как руководство для изложения учения Маркса статьи Энгельса, Ленина, Сталина, а также самого Маркса» и поручить ИМЭЛу создать «популярную биографию Маркса в 2-3 печ. листа для самых широких слоев рабочих и крестьян» и кончая выпуском портретов Маркса и Энгельса и серии почтовых марок с портретом Маркса95. Выполнено было,, конечно, не все, что планировалось, но то, что было" выпущено, последовательно работало на дело партии. Открывая торжественное собрание ЦК, ЦКК и МК ВКП(б), ЦИК и СНК СССР и Исполкома Коминтерна 14 марта 1933 г., Л. Каганович заявил: «О величии Маркса можно судить по тому, что его учеником, продолжателем дела Маркса и Ленина является великий вождь нашей партии и международного пролетариата - товарищ Сталин. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию).»96 Во вводной части тезисов ИМЭЛ «Карл Маркс (к пятидесятилетию со дня смерти)» мы читаем выделенные курсивом слова: «СССР - воплощение дела Маркса. Победа первой пятилетки - величайший всемирно-исторический триумф марксизма», а раздел о ленинизме завершает фраза: «Имя Сталина стоит в ряду великих имен теоретиков и вождей мирового пролетариата — Маркса, Энгельса и Ленина»91. Но что верный сталинец Каганович и тезисы ИМЭЛа, согласованные непосредственно со Сталиным, которому их направил Адоратский, если бывший оппозиционер К. Радек в статье «Чему учит Карл Маркс рабочих и колхозников» один из параграфов озаглавил так: «Маркс за колхозы и совхозы»98. В
м Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 973, л. 85.
" Там же, оп. 114, е.х. 303, лл. 3-4.
Карл Маркс - основатель коммунизма. М„ 1933, с. 49.
" Маркс. Ленин. ВКП(б). М., 1933, с. 10, 29.
Карл Маркс - основатель коммунизма. М., 1933, с. 121.
выпущенной ИМЭЛом популярной биографии Маркса, написанной тогдашним заведующим сектором Маркса и Энгельса Л.М. Перчиком, в разделе «Что нового внес Ленин в марксизм» все выводы иллюстрированы исключительно через цитаты из работ Сталина. Единственное из подготовленных ИМЭЛом к юбилею Маркса изданий, носившим действительно научный характер, были «Даты жизни и деятельности К. Маркса», вышедшие в 1934 г. на русском и немецком языках, и то основная работа по ним была проделана еще в рязановском ИМЭ".
В 1934 г. Институт в одной брошюре выпустил текст тезисов ИМЭЛ к трем датам: 50-летию со дня смерти Маркса, 30-летию II съезда РСДРП и 10-летию со дня смерти Ленина. Их сопоставление очень поучительно. В каждом из них и во всех вместе выдвигается на первый план мысль о том, что СССР является воплощением идей Маркса, Энгельса и Ленина, что эти идеи развил и претворил в жизнь Сталин; в них делается акцент на руководящей роли партии и необходимости монолитного ее единства, достигаемого в борьбе с любой оппозицией. Стоит в этом плане привести хотя бы одну формулировку: «Ленин всегда применял самые крутые методы борьбы против врагов партийного единства, против правых и "левых" штрейкбрехеров социалистического строительства»'00. И такой подход к содержанию тезисов был тогда совершенно естественным. В одном внутреннем имэловском документе, посвященном подготовке тезисов о 10-летии со дня смерти Ленина, с подкупающей откровенностью говорится о том, что «тезисы в основном должны быть посвящены вопросу об осуществлении партией и рабочим классом заветов Ленина в области руководства международной революцией и строительством социализма в нашей стране за 10 лет после смерти Ленина», а заключительная часть этих тезисов «должна быть посвящена вопросу дальнейшей разработки учения Ленина продолжателем его дела товарищем Сталиным»99 100 101. Иначе говоря, и в начале, и в
99 Карл Маркс. Даты жизни и деятельности. 1818-1883 г. М., 1934; Karl Marx. Chronik seines Lebens in Einzeldaten. M., 1934.
100 Маркс. Ленин. ВКП(б). M„ 1934, с. 75.
101 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 59, л. 6.
середине, и в конце тезисов речь должна была идти все равно о Сталине. В целом во всех тезисах дан набросок сталинской интерпретации истории марксизма-ленинизма и истории партии с характеристикой ее этапов, съездов и оппозиций.
Но ИМЭЛ не всегда удачно вписывался в проведение юбилеев. В конце июня 1934 г. Адоратский, как обычно, обратился к Сталину за разрешением на публикацию в «Большевике» в связи с 20-летием начала мировой войны 1914-1918 гг. статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма» и одного ленинского материала, а через несколько дней, 4 июля, и за согласием на публикацию письма Энгельса румынскому социалисту Иону Нэдежде102. Но обычного согласия на публикацию на сей раз не последовцла*22 июля 1934 г. на Политбюро был поставлен вопрос: «О статье Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»» и решено «признать нецелесообразным печатание статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»103. Этому предшествовало письмо Сталина членам Политбюро и Адоратскому от 19 июля о статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма», где он подверг ее резкой критике за переоценку агрессивных стремлений царской России и трактовку российского самодержавия как «последней твердыни общеевропейской реакции» и, соответственно, за недооценку роли англо-германских противоречий в возникновении мировой войны. «Едва ли можно сомневаться, что подобный ход мыслей должен был облегчить грехопадение германской социал-демократии 4 августа 1914 года... Понятно, что при таком ходе мысли не остается места для революционного пораженчества, для ленинской политики превращения империалистической войны в войну гражданскую»104. Тогда но письмо не было опубликовано и увидело свет только в мае 1941 года.
Если статью Энгельса «Большевик» не напечатал, то письмо его И. Нэдежде было опубликовано, причем, если ИМЭЛ ограничился краткой археографической вводкой, то
Там же, оп. 3, е.х. 58, лл. 127, 133.
Вопросы истории, 2002, № 7, с. 18.
См.: Сталин и Каганович. Переписка. 1931-1936. М., 2001, с.715.
комментарии редакции, в которых была дана традиционная марксистская трактовка роли царской России как жандарма Европы, вызвали гнев вождя, обратившегося 5 августа 1934 г. с письмом к членам Политбюро и редакции "Большевика". Сталин утверждал, что «взгляды Энгельса о грядущей войне» были там «явным образом сфальсифицированы». Редакции «Большевика» был брошен упрек в том, что она не понимает того, что в марксизме главное не отдельные положения, а дух этого учения, его метод, а также и в недооценке вклада Ленина в развитие марксистского учения. И Сталин иллюстрирует эту «гнилую и антимарксистскую установку» примером взглядов «троцкистско-меньшевистских господ», которые, опираясь на мысль Энгельса в «Принципах коммунизма» о невозможности победы социализма в одной стране, заявляли, будто тот, «кто продолжает настаивать на возможности победы социализма в одной стране, тот ревизует марксизм»105. Кого здесь имеет в виду Сталин, совершенно ясно.
Но, судя по письму Сталина Кагановичу от 5 августа 1934 г., дело было не только в теоретико-политических разногласиях. Сталин там прямо утверждает, что «это дело рук т. Зиновьева» и ставит вопрос о невозможности «оставлять "Большевик" в руках таких олухов, которых т. Зиновьев всегда может околпачить. Надо выявить всех виновников и удалить их из редакции. Лучше всего будет убрать т. Зиновьева». При этом Сталин добавлял: «Если редакция будет ссылаться на то, что она не получала одобренных ЦК моих предыдущих замечаний насчет статьи Энгельса "О внешней политике русского царизма", то это будет формальная отписка, ибо она их несомненно знала через т. Адоратского»106. И в следующем же номере «Большевика», вышедшем 15 августа, фамилии Зиновьева в составе редакции уже не значилось. А для ИМЭЛа и эта история закончилась благополучно, хотя Сталин в письме Кагановичу от 12 августа 1934 г. и назвал Адоратского «ротозеем» и отметил, что «с ИМЭЛ-ом вообще не важно»107.
105 Тамже, с. 717.
106 Там же, с.419.
107 Там же, с. 432.
Похоже, что Адоратский был, видимо, не в курсе складывания новых взглядов Сталина на внешнеполитическую историю и вообще на историю России. Но ИМЭЛ и здесь оказался на высоте, и в ноябре 1934 г. зам. директора Института М. Орахелашвили в своем письме обратил внимание вождя на гот факт, что в XXVIII «Ленинском сборнике» имеются выписки и замечания Ленина по серии статей Энгельса «Может ли Европа разоружиться?», которые страдают теми же недостатками, что и некоторые другие работы Энгельса этого периода по внешней политике. «Ленин, - подчеркивает Орахелашвили, -отмечает в некоторых местах свое несогласие с автором»108. Соответствующие коррективы были внесены и в текст предисловия ко 2-й части Xyi тома собрания сочинений Маркса и Энгельса, куда вошла «Внешняя политика русского царизма». Об этом Адоратский сообщил Сталину 31 мая 1935 г. В проекте предисловия, направленном вождю, говорилось: «Мнения Энгельса о грядущей войне для новой эпохи империализма устарели как раз именно потому, что он не учел империалистического характера грядущей войны. Только Ленин дал принципиально новую установку как в вопросе о характере войны, так и в вопросе о политике марксистов»109.
В это же время ИМЭЛ начинает работу по публикации «Хронологических выписок» Маркса. Эта акция оказалась очень своевременной, поскольку кореллировалась с возрастанием интереса Сталина к т.н. гражданской истории и начинавшейся критике школы Покровского. Эта идея получила немедленную поддержку руководства партии. Уже 2 сентября 1934 г. Оргбюро I (К обсудило вопрос «О заметках Маркса по хронологии всемирной истории» (докладывал вопрос Каганович) и приняло решение «поручить т. Стецкому [ зав. Культпропом ЦК] проследи ть за изданием заметок Карла Маркса по хронологии всемирной истории»110. В ИМЭЛе началась ударная работа по подготовке рукописи к печати, и в конце октября 1934 г. Адоратский посылает Сталину русский перевод I тома «Хронологических
°" РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 58, лл. 218-218об.
"" РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 62, л. 142.
"" Там же, ф. 17, on. 114, е.х. 568, л. 38.
выписок», просит разрешения на публикацию и сообщает, что работа над остальными тремя томами будет закончена к концу года111. В действительности же 1-й том этих выписок (в составе V тома «Архива Маркса и Энгельса») вышел в 1938 г., а заключительный 4-й (в составе VIII тома этого «Архива») - лишь в 1946 г. Вообще ударная работа, а иначе говоря штурмовщина, и в обычное время, и в период юбилеев в особенности, была чревата всякого рода проколами. Один из них имел место в брошюре «Основание Первого Интернационала», выпущенной в связи с отмечавшимся в 1934 г. 70-летием создания этой организации. Расшифровщики текста протоколов Генсовета, включенных в эту брошюру, неверно прочли английское слово «few» как «jew», и в результате получилось, что Генсовет утвердил такую формулировку: «Капитал и земля в руках евреев», тогда как на самом деле утвержденный текст гласил: «Капитал и земля в руках немногих». Перевод соответствующего протокола Генсовета для брошюры редактировал будущий академик Ф.А. Ротштейн. Но самое главное заключается в том, что никто не обратил внимания на следующий факт: при обсуждении этого вопроса на Генсовете было внесено предложение вычеркнуть эту формулировку, и Маркс голосовал за то, чтобы ее оставить, т.е. получается, что он, якобы, голосовал за вполне антисемитскую формулировку112. Это не осталось незамеченным. В докладной записке в Оргбюро ЦК зав. Культпропом ЦК Стецкий справедливо отметил, что перевод звучит так, «будто Маркс поддерживал предложение, под которым подписались бы немецкие фашисты»113. Не вполне понятно, почему ИМЭЛ только в ноябре 1938 г. довел до начальника Главлита мнение дирекции Института о том, что «учитывая политический вред от хождения брошюры с указанной выше фразой... дирекция ИМЭЛ считает целесообразным изъятие брошюры "Основание Первого Интернационала" из продажи, библиотек, читален и т.д.»114
111 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 58, л. 209.
112 См.: Основание Первого Интернационала. М., 1934, с. 31. Правильный перевод в: Генеральный Совет Первого Интернационала. 1864-1866. Протоколы. М., 1961, с. 9.
113 РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 705, л. 106.
114 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, л. 214.
Как функционировал ИМЭЛ
И здесь, пожалуй, имеет смысл перейти к вопросу о том, как функционировал ИМЭЛ в первые годы своего существования. В этом процессе уже были заданы направления и параметры всей будущей деятельности Института, сложился, если так можно выразиться, своеобразный камертон, по тональности которого был настроен и постоянно настраивался Институт. История ИМЭЛа отразила на себе и в себе все перипетии жизни страны, все изгибы советской истории. В то же время он являлся одним - пусть далеко не самым главным -действующим агентом, влиявшим на ход этой истории.
ИМЭЛ родился и развивался как типично советское учрежде-। ше, воплотившее в себе все специфические черты эпохи укрепления сталинизма, тоталитарной псевдосоциалистической диктатуры: от методов организации труда - единых для всего советского общества - до всепроникающей бдительности и всеохватывающего формализма. Альфой и омегой всего советского общественного производства, не только материального, но и, говоря словами Маркса, духовного, был принцип плановости. Планы нового имэловского руководства вполне соответствовали кажущимся перспективам нового учреждения - они были грандиозны и, если этот термин можно отнести к планам, честолюбивы. Вся эта мегамания была собственно заложена в утвержденном Политбюро I тане работ ИМЭЛ, о чем уже упоминалось выше.
Проект плана литературных работ ИМЭЛ на 1932 г. выглядит весьма впечатляюще. Планировалась подготовка «научной биографии Маркса и Энгельса», объемом 30 печ. ли-с гов и «Краткой биографии Маркса» в 5 печ. листов, которую должен был написать Адоратский и сдать на редактирование И декабря 1932 г.
По сектору научной биографии и издания работ Ленина предполагалось начать работу над 1-м томом «академического издания» Сочинений Ленина.
По сектору Коминтерна шла работа над четырехтомным сборником «Коминтерн в документах», протоколами I и III кон-। рессов этой организации, сборником документов по истории К11Г и Компартии Англии, а также над протоколами Генсовета I Интернационала, Лондонской конференции и Гаагского кон
гресса Международного Товарищества Рабочих. Намечалась и подготовка к изданию документов II Интернационала.
Большая бригада должна была готовить 10-томные избранные Сочинения Маркса и Энгельса, а другая группа сотрудников - популярный двухтомник их избранных работ.
Не менее амбициозно выглядит и список планируемых научно-исследовательских публикаций. Здесь и исследования о Марксе - «Маркс и 1848 г.», «Маркс и I Интернационал», «Маркс и Парижская Коммуна», «Маркс как вождь пролетариата»; здесь и труды с весьма обязывающими заглавиями: «Энгельс. Диалектика и естествознание», «Ленин. На философские темы». Излишне добавлять, что по каждому объекту этого плана были указаны исполнители115 116.
Это «embarras de richesses» разрешилось весьма просто. В 1933-1934 гг. увидели свет: двухтомник избранных сочинений К. Маркса, однотомник - правда весьма объемистый, более тысячи страниц - документов Коминтерна, протоколы его I и Ш конгрессов, а в 1936 г. протоколы Лондонской конференции I Интернационала. В соответствующем томе БСЭ в 1937 г. появилась довольно большая статья о I Интернационале. И все. Остальные издания так и остались запланированными, но нерожденными.
И это невыполнение планов - не особенность ИМЭЛа, а сущностная черта всего социалистического способа хозяйствования. Такой же чертой являлись и манипуляции с процентами выполнения планов, сущность которых сводилась к вошедшему в советский фольклор установлению средней температуры пациентов по больнице в целом. Применительно к ИМЭЛу итоги выполнения редакционно-издательского плана в 1933 г. выглядели следующим образом: процент плана выполнения по названием (в целом по Институту) - 100 %. Казалось бы все в порядке, но по секторам картина совсем иная: по сектору Маркса и Энгельса процент выполнения плана - 39,6; по сектору Ленина -130; по сектору истории партии - 86,6; по сектору Коминтерна - 60; по сектору научной популяризации - 75’16. Таким образом,
115 Там же, on. 1, е.х. 3, лл. 2, 3, 6-10.
116 Там же, е.х. 5, л. 2.
суммарное выполнение общеинститутского плана обеспечено исключительно за счет его перевыполнения одним подразделением. Но это не все. По признанию самого руководства ИМЭЛ «выполнение годового плана по названиям на 100 % достигнуто исключительно за счет выпуска внеплановых объектов, к тому же неравноценных невыполненным объектам»"7. Иначе говоря, выполнение плана достигнуто за счет снижения, если гак можно выразиться, качества выпускаемой продукции, а также за счет исчерпания резервов производства - ведь если по сектору Маркса и Энгельса было выпущено 9 томов их сочинений, т.е. в 3 раза больше, чем за предыдущие два года, то « такой рост изданий томов сочинений Маркса и Энгельса объясняется тем, что в 1933 г..были, закончены тома, начатые подготовкой в предыдущие Годы. В то же время сектором не подготовлено томов для издания в 1934 году»"8. Отсутствие заделов в работе привело к тому, что в 1934 г. увидел свет только один XXV том сочинений основоположников марксизма, судя по всему, начатый тоже не в 1933 г. И еще одна черта плановой жономики проявилась в работе ИМЭЛа - штурмовщина: за IV квартал 1933 г. было выпущено почти 100 % по названиям и КО % по печ. листам того, что выпущено за предыдущие три квартала119. И подобные явления были характерны для всей последующей деятельности Института, разве что со временем с гала обычной - с согласия ЦК - корректировка в конце года планов работы в зависимости от реально сделанного к этому времени.
В основе систематического невыполнения ИМЭЛом планов лежало несколько причин общего характера. Прежде все-। о, это нереальность составления самих исходных планов.
Когда Оргбюро ЦК утвердило несомненно шедший «сни-iy» план издания Сочинений Маркса и Энгельса на 1932 г. в количестве 6 томов, а на 1933 г. - 11 томов, то в основе этого плана, очевидно, лежало стремление руководства Института показать начальству, что вот, мол, теперь, когда новое руковод-
Гам же, л. 6
Гам же, л. 3.
Гам же, л. 6.
ство успешно преодолевает остатки «рязановщины», деятельность Института двинется вперед семимильными шагами. Когда Адоратский направил 11 ноября 1936 г. записку заведующим научными секторами ИМЭЛ, в которой заявлял, что «для разработки плана и тематики научно-исследовательской работы ИМЭЛ в области того, что нового внес Ленин в марксизм, необходимо проделать предварительную работу, к которой должен быть привлечен каждый научный сотрудник Института» и возлагал на руководителей секторов обязанность организовать эту работу «с расчетом закончить и подытожить ее к концу ноября» - т.е. в течение трех недель, - то он не мог не понимать нереальности задачи, но должен был показать высокому начальству, что пытается сделать все возможное для выполнения задания, которое довольно давно было возложено на Институт. И неудивительно, что через два месяца, 16 января 1936 г. он вынужден напомнить об этом своем распоряжении, поскольку «сегодня, 15 января 1936 г. от Вас не получено никакого материала, указывающего на окончание работы или даже на приступ к таковой», и приказывает «немедленно взяться за реализацию упомянутого поручения»120. Надо сказать, что ИМЭЛ этого задания партии так и не осуществил.
Не способствовали своевременному выполнению планов и колебания политической конъюнктуры, вызывавшие переработку уже подготовленных книг, а то и снятие их с производства и даже уничтожение отпечатанных тиражей. Биохроника Маркса была доведена до стадии верстки, когда обнаружилось, что книга в таком виде, без основательной доработки не может быть издана121. Но эта книга все-таки вышла в свет, чего нельзя сказать о протоколах конгрессов II Интернационала, в отношении которых обнаружилось неприемлемое качество подготовки книги, вследствие чего набор был рассыпан122. А сборник «Ленин о раскрепощении женщины» уже после выхода из печати был задержан и весь тираж уничтожен123. В
120 Там же, е.х. 6, лл. 16, 17.
121 Там же, е.х. 5, л. боб.
122 Там же.
123 Там же.
вину подготовителям был поставлен «явно неудовлетворительный текст примечаний, их крайне низкий политический уровень и наличие в важнейших примечаниях грубых политических ошибок»124. И все это оказывается вскрылось только ио получении сигнального экземпляра брошюры. К счастью, экземпляр ее сохранился в библиотеке Института. В 1933 г. были сняты с плана подготовки сборники «Ленин о Каутском» и «Ленин о центризме и леворадикалах»125. Видимо, возникли опасения, что совокупность высказываний Ленина по этим сюжетам может не совпасть с теми взглядами, которые Сталин приписывал Владимиру Ильичу в своем письме в редакцию журнала «Пролетарская революция».
Заведомая нереальность планов работы ИМЭЛ в очень большой, если не в решающей степени определялась состоянием кадров. Их все время не хватало количественно -ведь чистка личного состава Института носила постоянный характер. После большого, выражаясь языком эпохи Ивана Грозного, «перебора людишек», произведенного в марте 1931 г. в ИМЭ, в 1933 г. в ИМЭЛ проходила чистка парторганизации, т.е., по существу, основного ядра научных работников. Была поставлена задача изучения членов партии «по линии»: 1) партдисциплины, 2) производственной дисциплины, 3) идейно-политического уровня, 4) нагрузки каждого члена и т.п.»126 Короче все - кроме такой «малости» как качество производственной работы коммунистов. И хотя исключено из партии было всего три человека, дамоклов меч продолжал висеть надо всеми. Комиссия по чистке поставила в упрек бюро цехячеек т.е. парторганизаций отдельных подразделений, недостаточное изучение каждого члена партии и кандидата и в качестве образца подхода к изучению их процитировало слова Кагановича: «Надо понять, что главный наш рычаг люди и не только люди, имеющие партбилет, но и люди, имеющие большевистскую душу»127. А чужая душа - это не про
124 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 20, л. 400.
125 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 23, лл. 26, 31
126 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 19, л. 276.
127 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 53, л. 2об.
сто потемки, там обязательно может скрываться что-нибудь не то. Особенную тревогу в этом плане вызывали немногочисленные члены братских компартий, еще работавшие в Институте, поскольку они не проявляли «необходимой большевистской бдительности... и активности во всей партийной и общественной жизни Института»128. Зато эту большевистскую бдительность активно проявляли их коллеги по работе, находившиеся в рядах ВКП(б). Характерно в этой связи дело члена КПГ, сотрудника сектора Маркса и Энгельса Гертруды Браун. В начале мая 1933 г. партячейка ИМЭЛ разбирала ее персональное дело по обвинению в том, что та «систематически высказывалась в бригаде и в беседах с отдельными товарищами в антипартийном и антисоветском духе о политике ВКП(б) и ее руководства, а также о политике Коминтерна и КПГ, распространяя контрреволюционные, клеветнические утверждения троцкистов»129. Наряду с этим около десятка ее коллег были обвинены в недонесении о подобных ее высказываниях. Как выяснилось, она говорила такие крамольные вещи о Троцком, как то, что он был организатором Красной Армии, а на вопрос члена бюро ячейки М. Зоркого: «Знаешь ли ты установку партии в вопросе об организации Красной Армии?» (имелось в виду провозглашение Сталина организатором Красной Армии в статье Ворошилова «Сталин и Красная Армия»), честно ответила: «Нет»130. Понятно, что незнание установок партии не снимало ответственности за их нарушение. Но еще серьезнее обстояло дело с высказываниями Браун о Сталине.
«Ты часто говорила, - сказали ей на заседании бюро ячейки, -о твоем несогласии с тем, что Сталину устраивают овации. Это тошнотворно». Браун возразила в том плане, что «следует отличать политику, с которой она согласна, от формы ее выражения, а именно, что постоянно в газете подчеркивается: наш любимый вождь. Я не совсем понимаю эту форму. Она мне не очень нравится. Ведь можно быть большим вождем без того,
128 Там же, л. 4.
129 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 19, л. 237.
130 Тамже, л. 255.
чтобы еженедельно видеть портрет, без того чтобы каждая речь заканчивалась: наш любимый вождь». Допрашивавший Г. Браун Зоркий бросил на чашу идеологических весов решающий аргумент: «Но ведь то же самое утверждает буржуазия, наши враги. Перед кем нам стесняться?» «Вопрос не в том, чтобы стесняться», - ответила Браун131.
Не оправдывая, но объясняя свои прегрешения, Браун говорила о том, что у нее «отсутствовало чувство партдисци-плины и ответственности, что нельзя говорить о всем том, о чем человек думает». Оруэлловский «1984» еще не был написан, но проблема двоемыслия уже стала жизненно важной в самом точном смысле этого слова. Руководитель бригады, где работала Браун, Карл . Шмидт характеризовал ее совершенно определенно: «По моему мнению, Браун очень добросовестна, хочет придерживаться линии партии, но она не выдержана, не умеет держать язык за зубами»132. Но простодушным Кандидам не могло быть места в то время ни в партии, ни в партийном идеологическом учреждении. И Браун уволили из Института и исключили из партии. Слава богу для нее, что это был 1933, а не 1937 г.133
В следующем же 1934 году опять работала комиссия «по пересмотру состава работников ИМЭЛ», но функционировавшая уже «в секретном порядке». На сей раз было решено освободить от работы немедленно 9 человек и заменить, по мере подыскания новых, - 25 человек. В отношении сектора Маркса и Энгельса комиссия сочла необходимым, чтобы там был «создан кадр крепких выдержанных партийцев», и предложила по политическим мотивам заменить ряд сотрудников другими, «хотя с производственной стороны они и удовлетворяют предъявляемым к ним требованиям»134.
Там же, л. 256 об.
112 Там же, лл. 246,252.
' ” О деле Г. Браун, а также о судьбах других иностранных коммунистов, работавших в ИМЭЛе до войны см.: W. Hedeler. Zwischen, Wissenschaftlichkeit und Stalinschem Machtanspruch. Schicksale der Mitarbeiter des Marx-Engels-Lenin Institute (1931-1938). In: Stalinismus und das Ende des ersten Marx-Engels-Gesamtausgabe. Brl., 2001. S.S. 121-180.
114 РГАСПИ, ф. 71, on. 3, е.х. 55, лл. 28-31.
Но что такое высокая профессиональная квалификация в сравнении с большевистской душой! А поскольку необходимости выполнения планов никто с ИМЭЛа не снимал, то в ЦК непрерывным потоком шли жалобы на нехватку кадров и просьбы выделить людей. В январе 1934 г. Адоратский пишет письмо зав. Культпропом ЦК Стецкому, в котором жалуется на нехватку кадров экономистов для подготовки экономических рукописей Маркса и просит «в самое ближайшее время укрепить кадры ИМЭЛ квалифицированными экономистами-партийцами, а также историками, знающими иностранные языки». Это тем более необходимо, что перед Институтом стоит задача пересмотра состава работников, привлеченных ранее к подготовке сочинений Маркса и Энгельса. «Эти работники в настоящее время не соответствуют по своему социальному и партийному составу требованиям Института, но отсутствие самых необходимых партийных кадров заставляет нас сохранить временно этих работников». Жалуется Адоратский также на слабую обеспеченность работниками секторов истории ВКП(б) и научной популяризации135. В конце концов, Политбюро 26 мая 1934 г. принимает решение «предложить т. Адоратскому представить в Политбюро проект предложений о помощи ИМЭЛ людьми, особенно в отношении руководства переводом и изданием сочинений Маркса и Энгельса»136.
Здесь следует отметить еще одну сложность кадровой ситуации в ИМЭЛ - большую текучесть руководящих работников. Узок был круг квалифицированных и доверенных людей, и в случае необходимости ЦК решительно перебрасывал их на другой участок работы. Так, работник аппарата ЦК Л. Перчик 3 августа 1932 г. был утвержден Оргбюро зав. Сектором Маркса и Энгельса и помощником директора ИМЭЛ, а 23 сентября следующего года решением той же инстанции - юбилей Маркса уже прошел - был освобожден от этой работы137. Или более поздний пример: Н.Л. Рубинштейн с поста зав. Культпропотделом Сталинградского крайкома пар-
135 Там же, е.х. 58, лл. 25-25об.
136 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1022, л. 64.
137 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, лл. 88, 120.
гии в феврале 1935 г. был направлен в ИМЭЛ зав. Сектором истории партии, но уже в июне того же года мы видим его в качестве ответственного работника Агитпропа ЦК, а через некоторое время он работает начальником Особого бюро НКВД СССР138.
Возвращаемся к Адоратскому. Окрыленный решением 11олитбюро, он 29 мая 1934 г. пишет большое письмо Сталину, где раскрывает свои кадровые пожелания. Здесь просьбы выделить зав. Сектором Маркса и Энгельса, работников для подготовки экономических работ Маркса (в том числе видных тогдашних экономистов Дволайцкого, А. Кона, Мендельсона и Борилина), для работы над историческими произведениями Маркса и Энгельса - Далина, Степанову («с переводом из Самары в Москву ее мужа Фейгельсона на какую-нибудь работу не в Институте»), Зайделя и Кирпотина. Далее речь заходит уже о людях другого калибра: в качестве членов редакционной комиссии по «Теориям прибавочной стоимости» предлагается утвердить Бухарина, Крицмана, Дволайцкого, а для «установления стабилизированного перевода "Капитала"» (обратите внимание на термин - «стабилизированного»!) создать комиссию в составе Бухарина, Сокольникова, Стецкого, Бубнова, Адоратского. Надо отметить, что, кроме Степановой, выпускницы ИКП, все другие люди, затребованные Адоратским, уже где-то трудились и, как правило, не на одной работе. И наконец, Адоратский просит разрешения привлекать для редактирования отдельных произведений Маркса и Энгельса «и обязать выполнять эту работу» тт. Осинского, Сокольникова, Бухарина, Крицмана, Стецкого, Зиновьева, Каменева, Стеклова, Таля и Савельева139. Заслуживает внимания следующий момент: ввиду малочисленности выдержанных партийных кадров Адоратский вынужден привлекать к работе над произведениями основоположников марксизма заведомых оппозиционеров. И ему потом об этом напомнят. Адоратский стремится ковать железо, пока оно горячо, и 12 июня 1934 г. пишет Кагановичу: «Ввиду крайней необходимости усиления
'1х Петров Н., Скоркин К. Кто руководил НКВД 1934-1941. Справочник. М., 1999, с. 366-367.
"9 РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 670, лл. 99-99об.
ИМЭЛ квалифицированными работниками прошу ускорить решение вопроса»140. Решением Оргбюро от 25 июня 1934 г. в ИМЭЛ была направлена группа работников, в основном выпускников ИКП. Этим же решением Адоратскому и Стецкому предлагалось «вносить на утверждение ЦК состав редакций томов сочинений Маркса и Энгельса, подготовляемых к печати»141. Таким образом, ЦК брал на себя утверждение не только руководящих работников Института, но и ответственных сотрудников его подразделений.
Вообще, «хорошо образованный марксист», по оценке Ленина, Адоратский, видимо, плохо понимал специфику подготовки многотомных изданий, когда кадры для них растят и воспитывают в процессе работы над изданием, и уповал на чрезвычайные меры. Обращаясь в мае 1933 г. в Оргбюро, Адоратский просил ЦК для завершения издания сочинений Маркса и Энгельса в 1934 г. - заметим, что заключительный том этого издания вышел лишь 12 годами позднее - «мобилизовать в его [Института] распоряжение сроком на один год: четырех квалифицированных историков со знанием немецкого языка, одного историка со знанием английского языка, трех квалифицированных экономистов со знанием немецкого языка»142.
В обстановке нереального планирования, в условиях дефицита кадров вообще, а квалифицированных в особенности, руководство ИМЭЛа применяло в Институте все те методы и формы организации труда, которые практиковались в других советских предприятиях и учреждениях в ходе проводимых по указанию сверху кампаний. Эти методы и формы, по идее, должны были включить в работу могучие внутренние резервы человека труда, освобожденного от капиталистической эксплуатации, и перекрыть негативный эффект нехватки сырья, современного оборудования, квалифицированных научных и инженерных кадров. На деле все это выливалось в формальную суету, отнимавшую уйму времени и сил и не приносив
140 Там же, л. 98.
141 Там же, л. 97.
142 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 50, л. 98.
шую никакого реального результата, не говоря уже о том, что эти кампании совершенно не учитывали специфики отдельных сфер материального и духовного производства.
Особенно широко был распространен перенос форм организации труда на промышленных предприятиях в иные сферы, в частности в науку.
Так, в октябре 1933 г., когда ситуация с выполнением плана была, видимо, ясна, выходит распоряжение за подписью т.н. треугольника (представитель дирекции, секретарь парткома и председатель месткома), где говорится: «Проведение правильного и систематического учета выполнения ударниками принятых ими на себя обязательств и учет выполнения самообяза-тельств, данных товарищами,.включившимися в соцсоревнование и ударничество/является одним из решающих условий закрепления и дальнейшего развития социалистических методов труда»143. Утверждается и текст Инструкции по проверке выполнения самообязательств и по ведению учета результатов соцсоревнования и ударничества в ИМЭЛе, согласно которой «каждый ударник и товарищ, включившийся в соцсоревнование, закрепляет свое участие в социалистических формах труда дачей самообязательства на данный оперативный месяц или квартал, включив в это самообязательство помимо пунктов о выполнении плана, о высоком качестве работы и о соблюдении трудовой дисциплины, другие пункты по своему усмотрению»144. Вопиющий формализм всех этих инструкций, бессмысленных и бесполезных, был ясен многим уже тогда. Вот факт из имэловской жизни: в декабре 1933 г. в стенгазете Института публикуется за подписью «Часовой» (!) заметка о том, что научный сотрудник сектора произведений Маркса и Энгельса А. Бернштейн в своем самообязательстве на октябрь-декабрь обязался обеспечить «по труддисциплине уплотнение рабочего дня до предела и расширение его сверх всяких пределов», а по повышению квалификации - включиться в кружок испанского языка со всеми вытекающими последствиями» и заключил этот шутливый пассаж воплем души: «Рад бы в рай
143 Там же, on. 1, е.х. 6, л. 1.
144 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 20, л. 493.
(научной работы), да грехи не пускают (не грехи, а ИМЭЛ)». Этот горький юмор был оценен как искажение социалистических методов, граничащее с издевательством, и неудачливому остряку пришлось писать объяснительную записку в бюро партячейки и признаться в том, что «такое легкомысленное отношение к соответствующему документу является политической ошибкой, недопустимой вообще, а в особенности в условиях такого учреждения, как ИМЭЛ»145. Что касается не очень хороших результатов работы Института в 1933 г., то о них речь шла выше, зато социалистические формы труда внедрялись по полной программе и даже в соответствии с инструкцией. В связи со сложностями в выполнении плана первого полугодия 1934 г. дирекция Института ставит задачу развернуть работу научно-производственных совещаний вокруг задач выполнения плана 2-го полугодия «на основе развития социалистических форм труда (соцсоревнования и ударничества, плановой работы бригад СИР и особенно работы Легкой Кавалерии)»146. Или - документ относится к тому же году - дирекция пытается ввести в работу Института идею рационализаторских предложений, заимствованную из заводской практики и означающую внедрение небольших технических усовершенствований. Решением распорядительного совещания при дирекции от 3 июня 1934 г. все зав. секторами обязаны были вести журналы поступлений и реализации рацпредложений, причем ответ по каждому из поступивших рацпредложений должен был быть дан в течение не более трех дней147. Ясности в том, что именно можно считать рацпредложениями, не было. При обсуждении этого вопроса в административно-хозяйственном отделе Института мнения разделились: кто-то считал рацпредложениями «любое указание или налаживание работ», кто-то лишь такие, «которые вносят что-нибудь существенно новое». А один пессимист заметил - «рационализаторские предложения записывают, а дела нет»148. Об эффективности всех вы
145 Там же, е.х. 33, лл. 201,202.
146 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 25, л. 93.
147 Тамже, л. 71.
148 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 30, л. 964.
шеперечисленных методов хозяйствования можно судить по тому, что выполнение плана за 1934 г. по изданиям (названиям) выглядело следующим образом: сектор Маркса и Энгельса - 18,7%; сектор Ленина - 40,6; сектор истории партии - 26,3; сектор Коминтерна - 50; сектор научной популяризации - 5,9 %. Всего же по Институту план был выполнен на 33,3 %'49. И в дальнейшем положение не изменилось к лучшему. Как говорил на активе ИМЭЛ в марте 1937 г., посвященном обсуждению итогов знаменитого февральско-мартовского пленума ЦК, М. Зоркий: «Сколько мы ни говорили, сколько воды ни лили с этой трибуны о том, что у нас соцсоревнование и ударничество носит формальный характер, мы не разрешили этой проблемы до сегодняшнего.дня, и может быть сегодня, в 1937 г., с этим делом еще хуже, чем было в ноябре-декабре 1936 г., когда была попытка путем ударного месячника поднять это дело»149 150.
Могучим фактором внедрения социалистических форм труда - и постоянной головной болью для дирекции Института - было поддержание трудовой дисциплины и, как положено, борьба за нее.
Здесь мы наблюдаем целую гамму средств. От призывов «строго соблюдать распорядок занятий в Институте, добиваясь максимального уплотнения рабочего дня» и не допускать «никаких заседаний, совещаний и переговоров, не связанных прямо с работой в секторе, в часы занятий»151 до системы наказаний, когда при опозданиях сотрудника свыше трех раз в месяц он не допускается к работе и у него вычитается зарплата за один день; при невыходах на работу без бюллетеня вычитаются деньги по количеству пропущенных дней152.
Чем дальше развивается Институт, тем более сложной и, можно сказать, масштабной становится борьба с нарушителями дисциплины. Согласно постановлению дирекции от 22 сентября 1935 г., «заведующий сектором должен сообщить
149 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 7, л. 77.
150 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 44, л. 79об.
151 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 25, л. 4.
152 Тамже,л. 86.
Управляющему Делами, для доклада Директору, о причинах невыхода или опоздания на работу, а также о преждевременном уходе с работы, и обо всех отлучках из Института по делам своего сектора или по делам, связанным с Институтом, которые допускаются только с разрешения Директора или его Заместителя»153. Но, видимо, борьба за дисциплину шла не слишком успешно с точки зрения администрации, иначе чем можно объяснить, что в период общесоюзного закручивания дисциплинарных гаек перед войной, при обсуждении в ИМЭЛе указа Президиума Верховного Совета СССР о трудовой дисциплине, один из руководящих работников Института заявил, что «не только мы должны повышать административные требования к работникам, но надо, чтобы у самих работников была встречная волна сознания ответственности за работу». В качестве примера отсутствия подобной встречной волны этот деятель привел факт просьбы одной из сотрудниц об отпуске за свой счет в связи с заключением брака. «Мы ей отпуска без сохранения содержания не дали, но, тем не менее, она добилась того, что мы все же дали ей 5 дней за счет очередного отпуска». «Я не думаю, - добавил он, с истинно большевистской самокритичностью, - что мы правильно это сделали»154.
Если с идейно-политическим фактором стимулирования производственного процесса в ИМЭЛе было все в порядке, то с его материальным поощрением дело обстояло хуже. Во всяком случае общее собрание цехячейки ВКП(б) сектора истории партии 5 октября 1932 г. предлагает партбюро добиваться, чтобы общеинститутское бюро поставило вопрос «о повышении оплаты труда штатным научным сотрудникам до норм, утвержденных Мособлисполкомом и существующих в родственных ИМЭЛ научных учреждениях»155. Стало быть, в Институте тогда платили меньше, чем в других аналогичных учреждениях. К тому же, не желая просто повышать тарифные ставки, администрация ИМЭЛ пыталась стимулировать эффективность труда внедрением то гонорарно-премиальной
153 Там же, е.х. 26, л. 71.
154 Там же, е.х. 40, л. 38.
155 Там же, е.х. 23, л. 62.
системы, то применением заимствованной в промышленности системы нарядов, то иными способами, вроде дополнительного вознаграждения сотрудников.
По гонорарно-премиальной системе сотрудники получали зарплату по тарифной ставке и дополнительно, в качестве премии за досрочное выполнение работы, разницу между суммой заработной платы и суммой гонорара, устанавливаемой по утвержденным дирекцией расценкам При этом оговаривалось, что на данную систему оплаты «переводятся в первую очередь ударные и основные работы секторов»156. Видимо, для сотрудников эта система была не очень привлекательной, ибо на упомянутом выше собрании цехячейки в секторе истории ВКП(б) они высказались за повышение существующих ставок и сохранение сотрудников на обеспеченной штатной ставке. К тому же и само руководство обнаружило в подобном порядке оплаты труда некие прорехи, позволяющие сотрудникам получать лишние, по мнению начальства, деньги. Иначе трудно объяснить необходимость появления постановления дирекции от 31 июля 1934 г. о попытках некоторых сотрудников получить литературные гонорары за испорченный или затем исправленный объект. «Всякая такая попытка, - грозил Адоратский, - мною будет рассматриваться как попытка рвачества, что повлечет за собой снятие виновников с работы в Институте и передачу вопроса о них органам партийносоветского контроля»157. Суровость наказаний за нарушение установленного порядка, как обычно, свидетельствовала о его неэффективности.
Была сделана попытка ввести систему нарядов. Партком ИМЭЛ в июле 1934 г. признал ее исключительно важное значение как одного из крупнейших стимулов повышения производительности труда и поставил перед дирекцией вопрос о: I) распространении системы нарядов на большее количество научных сотрудников, 2) уточнении положения о нарядах и 3) разработке предварительных смет на типичные объекты158.
156 Тамже, л. 63.
|$7 Там же, е.х. 25, л. 105.
1,8 Там же, е.х. 23, д. 66.
Но и эта попытка была не последней. В ноябре 1936 г. в дирекцию Института был представлен документ с грифом «Не подлежит оглашению», содержащий проект норм дополнительного вознаграждения научных работников Института за подготовку и выпуск изданий. Причем акцентировалось, что речь идет именно о дополнительном вознаграждении к заработной плате сотрудника, а не об авторском гонораре, так как между ИМЭЛом и научными сотрудниками не существует теперь ни прямых авторских договоров, ни договоров в порядке премиально-сдельной оплаты, как это имело место в последние годы159. Иначе говоря, прежние системы оплаты труда, каждая из которых соответственно признавалась самой прогрессивной, благополучно канули в Лету.
О реальном влиянии всех этих схем на производительность труда в ИМЭЛе судить трудно, поскольку на количество и качество выпускаемой продукции воздействовало множество факторов и прежде всего политических, но руководство Института при всех условиях резко отрицательно относилось не то что к попыткам добиться повышения зарплаты - об этом в советских условиях не могло быть и речи, - но даже к просьбам о таком повышении. Еще в начале существования Института руководство беспокоило то, что среди сотрудников «заметна некоторая волна - требование поднятия зарплаты. Парторганизация здесь должна быть начеку и не идти в хвосте за этими настроениями (а, к сожалению, среди наших коммунистов в этом отношении явный хвостизм)»160. О конкретном примере борьбы против подобных проявлений хвостизма свидетельствует история, происшедшая в 1935 г. в библиотеке ИМЭЛ. В хронологии документов она выглядит следующим образом: 22 марта 1935 г. зав. библиотекой Цируль пишет помощнику директора ИМЭЛ Савину докладную записку о необходимости повышения зарплаты сотрудникам библиотеки Балогу, Векслер и Виноградовой161. Видимо никаких откликов «сверху» не было, и 28 августа этого же года на цеховом парт
159 Там же, л. 87.
160 Та же, ф. 155, on. 1, е.х. 70, л. 6 об.
161 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 61, л. 358.
собрании библиотеки принимается резолюция, где, в частности, предлагается - всего лишь - «принять к сведению заявление т. Цируль о том, что вопрос о непомерно низкой зарплате ряда сотрудников поставлен ею на разрешение Дирекции»162, причем выступавшие высказывали вполне резонные соображения о том, что при нынешней оплате мы не сумеем получить хорошие кадры, поскольку в других библиотеках - в частности, в Ленинке - зарплата выше.
Но даже эта робкая постановка вопроса возмутила начальство. 7 сентября упомянутый выше Савин пишет докладную записку заместителю директора ИМЭЛ М. Орахелашвили, где информирует того, что в повышении окладов тт. Балог, Векслер и Виноградов.ой.?было отказано на основании постановления ЦК ВКП(б) Ц СНК СССР от 30 ноября 1934 г.163, в котором между прочим говорилось: «Ввиду того, что в связи с решением об отмене карточек на хлеб руководители отдельных предприятий и учреждений, идя навстречу рваческим настроениям, могут допустить самочинное повышение установленной заработной платы с целью перестраховки, СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановили:
1. Запретить какое бы то ни было прямое или косвенное (передвижка из разряда в разряд, переименование должностей и т.д.), повышение установленной заработной платы... без разрешения СНК СССР и ЦК ВКП(б)»164. Уровень рассмотрения случая в библиотеке все повышается. 13 сентября 1935 г. Орахелашвили пишет письмо директору Института Адоратскому по поводу резолюции цехового партсобрания библиотеки, где сообщает, что т. Цируль не ставила вопроса о «непомерно низкой заработной плате ряда сотрудников» перед дирекцией, что, по ее словам, она не говорила на собрании об этом, а написала докладную записку Савину о повышении зарплаты трем сотрудникам. Далее голос Орахелашвили поднимается до патетических высот: «Новая надбавка к заработной плате означенным работникам, если бы это и было решено
"’2 Там же, л. 357.
Там же, л. 354 об.
Там же, л. 360.
Дирекцией, не могла быть вообще проведена до отмены решения СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 30 ноября 1934 г., поставившего преграду «рваческим настроениям» в связи с отменой хлебных карточек... Считаю необходимым ввиду этого предложить парткому ИМЭЛ отменить указанную резолюцию, как неверную и совершенно недопустимую в партийной организации ИМЭЛ»165. 17 сентября того же года партсобрание библиотеки отменило соответствующий пункт решения предыдущего собрания, как «могущего быть понятым как требование огульного повышения заработной платы»166. Показной ригоризм не мешал впрочем руководству ИМЭЛ пользоваться привилегиями, например, питаться в буфете дирекции, на оплату счетов которого с февраля по октябрь 1933 г. было истрачено «4065 р. 72 коп. за счет специальных средств», а еще 1500 руб. было ассигновано на ноябрь-декабрь того же года167. Или 53 «ответполитработникам ИМЭЛ», т.е. людям с более высокой зарплатой, чем у рядового работника Института, иметь льготы по квартплате в 1934 году168.
В своей вовлеченности в реалии тогдашнего социалистического бытия ИМЭЛ в 1934 г. в рамках «создания своей продовольственной базы» попросил передать ему какой-нибудь совхоз. Если совхоз передавался какому-либо заводу, то он мог, по крайней мере, получить помощь техникой, запчастями для нее, людьми на время массовых сельхозработ. А что мог дать ИМЭЛ? Очередных пропагандистов? Во всяком случае два решения дирекции о выпуске «печатной стенгазеты для колхозов» не были выполнены. Но к счастью для совхоза Высшая земельная комиссия отказала ИМЭЛу в этой просьбе169. Но если экзотическая затея с собственным совхозом провалилась, то реальный и весьма острый дефицит продуктов питания -особенно мяса - в начале 30-х годов наблюдавшийся в СССР повсеместно, включая крупные города и даже столицу, - тре
165 Там же, л. 353.
166 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 29, л. 856.
167 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, л. 8.
168 Там же, е.х. 57, л. 45-46.
169 Там же, on. 1, е.х. 7, л. 4об.
бовал от руководства ИМЭЛа принятия каких-то конкретных мер. И они шли в русле распространенной тогда практики выращивания «быстрого» мяса. До создания курятника при научно-исследовательском институте дело, слава богу, не дошло, но о свинарнике и крольчатнике вопрос был поставлен на практическую почву. В 1932 г. на партбюро Института часто обсуждаются эти проблемы. В мае партбюро отмечает, что «свинарник не организован, несмотря на постановление бюро ячейки и постановления Дирекции и Месткома», и призывает «немедленно создать крольчатник при столовой в трехдневный срок, выделив организаторов»170. Что же касается свинарника, дело обстоит сложнее, но, как говорится, нам нет преград ни в море, ни на суще: «В случае благоприятного заключения санврача о допустимости создания свинарника во дворе музея, немедленно приступить к его организации. В случае отказа, в 10-дневный срок добиться разрешения этого вопроса иным (!) путем»171. Не лишне отметить, что речь шла о размещении свинарника в самом центре Москвы. Но спустя месяц место для свинарника все еще подыскивают, и похоже, что затея с ним лопнула. Крольчатник, видимо, создать удалось; во всяком случае, в октябре партбюро постановляет оборудовать до 15 октября «зимнее помещение и обеспечить кормами крольчатник»172. Но уже в январе следующего, 1933, года приходится признать, что не только не был организован свинарник, но и «купленные кролики не обеспечены кормами»173.
В условиях нормированного распределения продуктов в тогдашней ситуации очень большое значение имело то, к какому распределителю был прикреплен человек. И здесь имэловское начальство позаботилось о нуждах руководящих работников. На совместном заседании дирекции, бюро ячейки и месткома от 3 июня 1932 г. поручается «тт. Иванову и Гайду выяснить вопрос о распределителе и о возможностях прикрепления руководящих работников к распределителям
170 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 17, лл. 253,254.
171 Там же, е.х. 17, л. 254.
172 Там же, е.х. 18, л. 400.
173 Там же, е.х. 19, л. 7.
повышенного типа»174. По мере ухудшения ситуации просьбы ИМЭЛа становятся более настоятельными и в августе того же года перед директором Института ставится задача «поставить вопрос о распределителе в ЦК ВКП(б) перед одним из секретарей ЦК... и добиться в Горснабе получения прежнего количества пайков. В случае отказа - перераспределить прикрепленных, обеспечив и квалифицированных рабочих»175. Последний пункт, видимо, должен был показать рабочим, что хорошие пайки достаются не только начальству.
Одной из «священных коров» советского образа жизни, во всяком случае до 60-х годов, была подписка на государственные займы. ИМЭЛ и здесь шел в передовых рядах. В 1934 г. руководство общественных организаций Института рапортовало Фрунзенскому райкому партии о том, что при общем количестве рабочих и служащих Института 544 человека и наличии 19 больных подписалось на заем 525 человек, т.е. подписка была стопроцентная. Причем, если на сумму ниже трехнедельного заработка подписалось 52 человека, на трехнедельную сумму - 64, то на месячный оклад подписался 131 человек и выше месячного - 278, т.е. таких сознательных оказалось более половины списочного состава Института176.
Создание канонических текстов
В период становления с его неизбежными ошибками и просчетами в ИМЭЛе постепенно и неуклонно создавался механизм того дела, ради которого Институт и был основан - концентрация в одном месте документов, связанных с жизнью и деятельностью классиков марксизма-ленинизма (куда фактически уже включен был Сталин), и материалов по истории ВКП(б), международного коммунистического и рабочего движения, а также публикация их в соответствии с текущими и перспективными нуждами партии и под ее пристальным контролем.
Другая сторона деятельности Института - научно-исследовательская и популяризаторская работа в области
174 Там же, е.х. 18, л. 269.
175 Там же, л. 322.
176 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 57, л. 112.
истории марксизма-ленинизма и истории партии - постоянно наличествовала в планах Института, но в реальном его функционировании занимала подчиненное место и чем далее, тем ее удельный вес уменьшался и, соответственно, увеличивалась доля публикаторской деятельности. Очень показательной в этом отношении была дискуссия, возникшая на одном из заседаний партбюро ИМЭЛ в ноябре 1932 г. при обсуждении пятилетнего плана Института. В общем и целом первостепенной признавалась издательская деятельность. Но для одних это объяснялось тем, что ИМЭЛ не может сразу стать «высшим научно-исследовательским институтом», и потому в качестве предварительной работы издательская деятельность и «является настоящей научной работой»177. Для других - «получить 20 ленинских сборников это дороже, чем хорошая научно-исследовательская работа», ибо «партия в первую очередь ждет от нас научно подготовленных партийных документов Маркса и Энгельса», и к тому же «у нас еще нет в собранном виде работ Сталина»178. А ведь это был только 1932 г.
ЦК с самого начала существования Института внимательно следил за тем, чтобы монополия его в определенных сферах издательской деятельности не нарушалась никем, и поправлял Институт, если тот чего-то недосматривал. Зимой 1931-1932 гг. готовился к выпуску 1 -й том «Литературного наследства», где намечалась к публикации статья «Марксисты 90-х годов в письмах к Н.К. Михайловскому». В письме редакции «Литнаследства» (Л. Авербаха и И. Ипполита) Молотову рассказывалась история о том, как один из работников Академии наук В. Буш обнаружил эти письма, но редакции предоставил лишь отрывки писем, считавшихся утерянными, прежде всего писем Н. Федосеева. Об этом редакция написала докладную записку в ИМЭЛ, работники которого ознакомились с корректурой сборника. Главлит также разрешил издание, но ЦК остановил его. Весь тираж (5 тыс. экз.) задержан, хотя объявления о содержании этого номера уже обошли всю советскую печать. На этом письме есть резолюция Молотова от 20 февраля 1932 г. с предложением решить этот во
177 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 18, л. 413.
178 Там же, лл. 412,413.
прос на Секретариате ЦК. 5 марта 1932 г. состоялось заседание Секретариата, на котором редакции «Литнаследства» было предложено снять данную статью и заменить ее другим материалом и впредь согласовывать подобные публикации с ИМЭЛом, а непременному секретарю Академии наук Волгину было предложено «немедленно передать ИМЭЛ все письма марксистов»179. На этом злоключения ИМЭЛа с «Литнаследством» не закончились. Очередная история произошла летом 1933 г. с 7-8 выпуском этого издания, где должна была увидеть свет публикация 40 записей ленинских речей, «о большей части которых, - как писал зав. редакцией «Литнаследства» И. Зильберштейн ответственному редактору «ЛН» Л. Авербаху, - ни в собрании сочинений, ни в Вехах жизни и деятельности Ленина (ИМЭЛ, 1932) нет даже указаний на сам факт этих выступлений». К тому же все замечания ИМЭЛ были учтены180. Адоратский в письме Сталину от 25 июня 1933 г. признал ошибкой разрешение ИМЭЛа на печатание этих документов, которые, по его мнению, могли быть использованы в Институте лишь как материалы для внутренней работы без их публикации. Он воспользовался удобным поводом, чтобы поднять вопрос о монополии ИМЭЛ на публикации текстов классиков марксизма-ленинизма: «ИМЭЛ считает необходимым публиковать документы Ленина, а также Маркса и Энгельса лишь в изданиях Института. Исключение должны составлять лишь их публикация в «Большевике» и в «Правде»181. Тем не менее вопрос был вынесен на Политбюро, которое на своем заседании от 1 июля 1933 г. объявило выговор двум руководящим работникам ИМЭЛ - Короткому и Сорину - за разрешение напечатать записи речей Ленина «в недопустимо искаженном виде» и указало редакции «Литнаследства», что та «должна заниматься литературным наследством, а не наследством Маркса-Энгельса-Ленина». Само собой разумеется, что все предполагавшиеся к напечатанию в 7-8 номере «Литнаследства» записи речей Ленина решено было изъять оттуда182.
179 РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 283, лл. 24, 1-2.
180 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 50, лл. 148-148 об.
181 Там же, л. 129
182 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 984, л. 74.
Теперь ИМЭЛ стал тщательно блюсти свою монополию на публикацию текстов классиков марксизма-ленинизма. Было принято специальное постановление дирекции Института о порядке публикации неопубликованных документов подобного рода, согласно которому архивные документы должны публиковаться в изданиях ИМЭЛ и соответственно в «Правде», «Большевике» и «Коммунистическом Интернационале». Публикация документов идет через Ученый совет Института, который организует их обсуждение, причем «ознакомление других лиц с содержанием документов до их публикации категорически запрещается»183. И когда Культпроп ЦК, определяя планы Партиздата, по существу, братского ИМЭЛу учреждения, с которым -тот постоянно сотрудничал, поставил вопрос о возможности для него, минуя ИМЭЛ, составлять популярные биографии основоположников марксизма-ленинизма и издавать отдельные произведения Маркса-Энгельса-Ленина, равно как документы по истории ВКП(б) и Коминтерна, то Институт резко воспротивился подобному вмешательству в сферу своей компетенции. По этому поводу Адоратский обратился со специальным письмом к Сталину 11 мая 1934 г. Бдительность ИМЭЛа к соблюдению своих прав распространилась и на документы международного рабочего движения. Так, сотрудник Института Е. Степанова сообщила в дирекцию, что в хрестоматии «Эпоха промышленного капитализма», вышедшей под редакцией Лукина и Далина, опубликована без ссылки на источник выдержка из протокола Генсовета I Интернационала от 28 февраля 1871 г. «Мне кажется, - заметила в заключение Степанова, - что вопрос о том, каким путем этот документ попал в хрестоматию, должен был бы заинтересовать Дирекцию ИМЭЛ»184. И он действительно заинтересовал ее настолько, что Адоратский написал 26 февраля 1934 г. довольно резкое письмо Лукину, где счел неправильным использование еще неопубликованного материала и попросил сообщить, какие еще у Лукина п других товарищей имеются аналогичные документы, дать
' Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 23, л. 101.
1 Там же, оп. 3, е.х. 57, л. 148.
их перечень и не допускать их публикации без согласия ИМЭЛ185.
С предложениями о публикации документов классиков марксизма-ленинизма - обычно в связи с годовщинами и праздничными датами - Адоратский обращался к Сталину. Таких писем сохранилось много. Ответ он получал, как правило, из секретариата вождя за подписью его помощника Поскребышева. Чаще всего это резолюции типа: «т. Адор[атскому] Возражений] нет. Поскребышев»186. Иногда ответ бывал более развернутым. Так, Адоратский 11 января 1935 г. запросил разрешение опубликовать к годовщине смерти Ленина несколько неопубликованных его документов с осторожной оговоркой относительно того, что «некоторые места в письмах можно было бы опустить» и получил резолюцию Поскребышева, несомненно исходящую от Сталина: «Можно пустить в печать 1) Телеграмма т. Сталину и 2) Карты на стол, поставив обязательно дату»187.
Задача собирания документов классиков марксизма-ленинизма и материалов по истории партии, поставленная в учредительных документах ИМЭЛ, решалась применительно к различным, если так можно выразиться, действующим лицам и участникам этих процессов несколько по-разному. Если литературное и рукописное наследие Маркса, Энгельса и Ленина было в основном собрано в достаточно полном объеме -хотя и потом были довольно серьезные пополнения - предшественниками ИМЭЛ: в подлинниках ленинское наследие и, в основном, в копиях наследие Маркса и Энгельса. Основной корпус документов по истории партии был также сформирован в рамках деятельности Истпарта и его местных подразделений, а затем и Института Ленина (после слияния Истпарта с ним). С историческими же свидетельствами о деяниях Сталина дело обстояло несколько по-другому. Документы, относящиеся к деятельности Сталина, в составе центральных органов партии находились в соответствующих архивных фондах. Но
185 Там же, л. 146.
186 Там же, е.х. 62, л. 28.
187 Там же, л. 5.
документами, связанными с его работой на местах и в рамках выполнения партийных поручений, он интересовался, судя по всему, сам и начал собирать их по крайней мере с середины 20-х годов через собственный аппарат, и прежде всего через верного и надежного его помощника - Товстуху. Скорее всего, решающую роль здесь сыграли потребности внутрипартийной борьбы с соперниками за лидерство в ВКП(б). Речь шла не только об архивных документах в строгом смысле этого слова, но и о его авторских брошюрах, листовках и статьях, опубликованных им, начиная с дореволюционного времени, в периодической печати.
После создания ИМЭЛ Товстуха продолжил и расширил эту деятельность, используя филиалы Института, а также местные и центральные архивы. Документы за подписью Сталина изымались из соответствующих архивов, в делах которых сохранялись только их копии. Так, в ответ на запрос в 1933 г. партархива Горьковского крайкома ВКП(б), что делать с имеющимися у них документами за подписями Сталина, из ИМЭЛа пришел совершенно однозначный ответ: «все документы тов. Сталина и за его подписью направить в ИМЭЛ, сохраняя в делах фотокопии без права ознакомления с содержанием их»188. Не полагаясь на инициативы архивных работников, Институт сам активно разыскивал документы вождя. В июле того же года Адоратский пишет в Центроархив Берзину о том, что ИМЭЛ просит «все документы тов. Сталина, выявляемые при обработке различных фондов, направлять в архив ИМЭЛ. Всякое использование этих документов для различных работ не разрешается»189. Иначе говоря, всякий допуск к документам Сталина прекращался. Интересно отметить, что многие документы, полученные из местных архивов и музеев, хранились непосредственно у Сталина. В ответ на запрос тифлисского Музея революции Товстуха сообщает, что все упоминаемые в нем вещи «находятся сейчас лично у тов. Сталина и вернуть их вам или снять копии не представляется в данный момент возможным»190. В другом письме в столицу
188 Там же, е.х. 48, лл. 136-137.
189 Там же, л. 143.
190 Там же, л. 164.
Грузии Товстуха подтверждает получение нескольких писем «с требованием возвращения газет, прокламаций, жандармских дел и пр., которые давно уже присланы мне в секретный отдел ЦК», и просит сообщить всем, кому надлежит, что «все эти вещи находятся в полной сохранности, но вернуть их в данный момент не представляется возможности, так как большинство из них находятся сейчас у тов. Сталина, который собирается их просмотреть». Заодно просит прислать две дореволюционные брошюры Сталина на грузинском языке, которых «у нас здесь нет»191.
А чтобы совсем успокоить местных архивистов, беспокоящихся за судьбу заимствованных у них документов, руководство ИМЭЛ придумало крайне удобное объяснение. В письме дирекции ИМЭЛ в Институт Сталина при ЦК КП Грузии - будущий филиал ИМЭЛ - содержалась информация о том, что «хотя освоение материалов, взятых из Тифлиса, и закончено, но наличие их здесь пока совершенно необходимо, поскольку они нужны будут (во всяком случае - могут понадобиться) тов. Сталину, когда он будет просматривать подготовленный уже 1-й том его ранних произведений»192. В общем - не лезьте к вождю. Кстати сказать, этот «уже подготовленный» том так никогда и не вышел. Особый интерес был проявлен к полицейским документам о Сталине, что вполне объяснимо, учитывая ходившие в эмиграции слухи относительно того, что лучший ученик и соратник Ленина был вроде бы агентом охранки. В конце августа 1933 г. Адоратский прислал письмо в Архив Октябрьской революции, в котором попросил переслать в ИМЭЛ «все документы (оригиналы) департамента полиции, относящиеся к деятельности тов. Сталина»193.
С самого начала существования ИМЭЛ перед ним была поставлена задача искоренения «рязановщины» в работе. По существу, имелось в виду полное выкорчевывание историкокритического подхода к текстам классиков марксизма. В условиях, когда от этих текстов требовалось лишь выполне
191 Там же, лл. 171-171об.
192 Тамже.л. 175.
193 Там же, е.х. 51, л. 110.
ние функции обоснования тех или иных зигзагов политики партии, мероприятий и решений, нередко противоречивших друг другу и предшествующим решениям, всякая попытка поставить то или иное высказывание Маркса, Энгельса и Ленина в исторический контекст эпохи выглядела по тогдашним официальным меркам антипартийной позицией, ибо могла показать, что это высказывание по сути и происхождению не может служить подкреплением того или иного партийного тезиса. Еще до создания ИМЭЛ вновь назначенное после ареста Рязанова руководство ИМЭ решило при допечатке томов переписки Маркса и Энгельса «выбросить предисловия Рязанова, заменив их небольшими предисловиями По существу материала, помещенного в томе» и даже установило предельный объем предисловий - 5 страниц194. Особые подозрения вызывало Полное собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на языках оригинала (MEGA), которое в титуле имело слова «историко-критическое». Нет, внешне все было вроде бы в порядке. Какое-то время продолжали выходить тома. Когда в 1933 г. в Германии, где печаталось это издание, фашисты пришли к власти, Политбюро 9 августа 1933 г. приняло решение «перенести заграничное академическое издание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса... в СССР в типографию "Печатный двор" в Ленинграде»195. Но к 1935 году издание MEGA практически прекратилось: вышли в свет 7 томов 1-го отдела (работы Маркса и Энгельса до конца 1848 г.) и 4 тома 3-го отдела (переписка между ними), в дополнение к этому в 1935 г. вышел вне нумерации отдельный том, содержащий текст «Анти-Дюринга» и «Диалектики природы» Энгельса.
О перспективах издания MEGA и вообще об отношении к нему достаточно ясно свидетельствует направленная в июне 1936 г. в ЦК записка дирекции ИМЭЛ по этому вопросу. Оказывается, с ее точки зрения, «первые тома, вышедшие и подготовленные еще Рязановым, перегружены массой ненужного материала: наряду с основными произведениями соответствующего периода в эти тома включены конспекты
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, лл. 36,40.
|,,s Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 988, л. 13.
Маркса и Энгельса, описания этих конспектов и рукописей, даны все зачеркнутые Марксом места... Этот псевдонаучный аппарат на деле лишь затрудняет пользование отдельными томами и чрезвычайно замедляет темпы издания»196. Большего непонимания природы и задач «полного историкокритического собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса», -а именно так переводится титул этого издания - трудно себе представить. Но у руководства ИМЭЛа была своя логика, согласно которой в дальнейшем Институт намеревался печатать в его составе «только работы, опубликованные самими Марксом и Энгельсом или после них», а важнейшие рукописные материалы, за исключением экономических рукописей 1857-1858 и 1861-1863 гг., - в «Архиве Маркса и Энгельса».’ Предусмотренная таким образом «разгрузка MEGA от излишнего материала и от громоздкого "аппарата"» - обращают на себя внимание кавычки, в которые поставлено слово аппарат, - должна по наметкам дирекции дать возможность уложить все издание в 45 томов197. Но, повторяем, больше ни одного тома MEGA не увидело света. И это неудивительно, если учесть, как в самом руководстве Института относились к этому изданию. Зам., директора ИМЭЛа В. Сорин, один из образованнейших людей в Институте, на совещании актива в марте 1937 г. заявил: «Насчет МЕГИ. Говорили, что тут было вредительство Цобеля и т.д. Я в этом деле главный виновник, что это не выходит. И пока я буду существовать, и пока мы не кончим русского Маркса, МЕГА идти не будет»198. Сорин перестал существовать очень скоро, и первое русское издание Сочинений Маркса и Энгельса вышло, а до начала работы над вторым изданием МЕГА - первое так и не завершилось -оставались еще десятилетия. Что же касается «вредителя» Цобеля, то он-то прекрасно понимал значение МЕГА, и, отвечая в 1935 г. на утверждения тогдашнего ученого секретаря ИМЭЛ, будто это издание не вызывает у читателя большого интереса, заявил, что «о немногих вышедших томах МЭГА
196 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 71, л. 227.
197 Там же, лл. 227-228.
198 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, л. 213.
появилось больше рецензий, чем о всех вышедших томах русского издания собрания сочинений»199. Правда, рецензии бывали разные.
Критика, демонстрирующая полное непонимание специфики MEGA, содержавшаяся в этой закрытой записке, нашла свое отражение и в печати. В выпускавшемся ИМЭЛом по решению ЦК библиографическом бюллетене «Марксистско-ленинская литература» была опубликована рецензия на VII том 1-го отдела MEGA. В ней, в частности, отмечались «некоторые недостатки МЭГА, которые еще не вполне устранены». Застарелой болезнью МЭГА, утверждал рецензент, является «академизм» в подаче текста и в примечаниях. Страшное слово «академизм» использовалось в эти годы как жупел, как одно из самых тяжких обвинений против «рязановщины». Как же выглядело это обвинение применительно к VII тому 1 -го отдела МЭГА? А вот как. «При опубликовании рукописи подготовитель считает необходимым в подстрочных примечаниях отметить все перечеркнутые Марксом или Энгельсом слова или фразы, первоначальные варианты тех или иных предложений, одним словом, отразить всю черновую работу, проделанную Марксом или Энгельсом над рукописью... Не приходится доказывать, что Маркс и Энгельс при опубликовании своих рукописей и не подумали бы о том, чтобы сообщить читателю все варианты отдельных слов или выражений, которые у них фигурировали в черновике, но были заменены более удачными»200. Конечно, не подумали бы, но все дело в том, что такого рода издания, как MEGA, предназначены не просто для читателей, а для исследователей, которых как раз и интересует как, каким путем приходили Маркс и Энгельс к тем или иным формулировкам, а иногда варианты, зачеркнутые в поисках более удачных, по мнению рецензента - он скрылся за подписью М.М. и скорее всего был сотрудником ИМЭЛа, выражений, бывали, с точки зрения истории становления марксистской теории, интереснее, чем те, что остались в окончательном варианте.
Там же, е.х. 31, л. 219.
. Марксистско-ленинская литература, 1936, № 2, с. 44-45.
Здесь мы подходим к одному из самых принципиальных моментов отношения тогдашних идеологов к текстам классиков марксизма-ленинизма. Этих партийных теоретиков не интересует, как складывалась и развивалась мысль основоположников. Их интересует только конечный ее результат - некий финальный текст. Не случайно в документах ИМЭЛ и высоких партийных инстанций все время фигурируют формулировки типа «окончательного», «стабилизированного» перевода работ Маркса и Энгельса. В декабре 1933 г. директор ИМЭЛ и зав. Культпропом ЦК пишут в ЦК о том, что для решения сложных проблем, связанных с переводом «Капитала» и «Теорий прибавочной стоимости» «и ввиду необходимости выработать окончательный, наиболее совершенный русский текст экономических работ Маркса, Культпроп и ИМЭЛ считают необходимым образовать редакционную комиссию в составе т.т. Стецкого, Бубнова, Бухарина, Бройдо и Адоратского и поручить этой комиссии дать стабилизированный текст перевода «Капитала» и «Теорий прибавочной стоимости»201. Перфекционизм руководства ИМЭЛа и его глубокая вера в магическую силу высоких комиссий в деле создания совершенных переводов текстов классиков марксизма сохранялись в течение всех 30-х годов.
В плане своего доклада на Оргбюро ЦК в начале апреля 1939 г. новый директор ИМЭЛ М.Б. Митин включает тезис: «НАШИ ЗАДАЧИ: СТАБИЛЬНЫЕ ПЕРЕВОДЫ: а) ДВУХТОМНИКА ИЗБРАННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ [Маркса и Энгельса] и отдельных изданий, входящих в этот двухтомник.
б) «Капитал» Маркса т. I»202. И 27 апреля того же года он посылает секретарям ЦК докладную записку о мерах, принятых дирекцией, по улучшению постановки работы в ИМЭЛ, где сообщает о достигнутых успехах, а именно о том, что «в связи с общей задачей дать устойчивые и проверенные переводы работ Маркса и Энгельса», за два последних месяца проверены и подготовлены к печати переводы
201 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 52, л. 67.
202 Там же, е.х. 137, л. 3.
«Коммунистического Манифеста», «Принципов коммунизма», «Людвига Фейербаха...», «Развития социализма от утопии к науке», «Крестьянской войны в Германии» и двух глав «Диалектики природы»203. Вот так - не более и не менее. Достигнутые успехи не помешали тому, что в октябре того же 1939 года уже Политбюро «для окончательного утверждения текста перевода 1-го тома «Капитала» Маркса» назначило «редакционную комиссию в составе тт. Вознесенского, Мехлиса, Поспелова, Варги, Адоратского, Леонтьева и Митина»204. И это естественно: новые времена - новые люди готовят «окончательный перевод». Из прежних специалистов по этому вопросу многих уже не было в живых, а кто-то находился далеко от Москвы.
Руководство Института успешно выправляло остатки историко-критического похода к текстам Маркса и Энгельса, которые еще сохранялись у экономистов. В докладной записке, направленной в дирекцию Института 17 августа 1934 г. с грифом «Секретно» тогдашним зав. сектором Маркса и Энгельса Б. Бирманом, подвергнута резкой критике работа зав. экономической секцией этого сектора Леонтьева по подготовке к изданию текстов Маркса. При этом полемика сразу выводится на политический уровень. «Мы имеем, - пишет Бирман, - дело не с отдельными случайными ошибками, а с системой ошибок, вытекающей из той теории, что у Маркса много описок, опечаток, неточностей и т.д. и т.п. и что все это необходимо исправлять. Эта теория, пропагандируемая некоторыми работниками экономической секции и некоторыми немецкими товарищами (Леонтьев, Фрелих, Шмидт), связана с определенным пренебрежительным отношением к текстам Маркса и Энгельса, с особого рода чванством и с лженаучным подходом в работе по публикации документов Маркса и Энгельса»205. Воспитание священного трепета перед текстами основоположников марксизма не мешало вторжению и этот текст и вторжению не всегда квалифицированному и
Там же, е.х. 109, л. 188.
"" Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1237, л. 180.
Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 7, лл. 97-97об.
обоснованному. Через год новый зав. экономической секцией А. Кон с возмущением пишет по поводу изменений в тексте «Капитала», что «редакторы усвоили себе совершенно недопустимое отношение к тексту основоположников марксизма, выражающееся формулой "Раз я не понимаю Маркса, значит не прав Маркс"»206. И все же с переводами экономических работ Маркса дело обстояло еще более или менее благополучно. Тогдашнее руководство партии придавало большое значение публикации именно этих трудов, и они печатались в составе томов «Архива Маркса-Энгельса» и в некоторых других изданиях. С переводами исторических и философских работ основоположников марксизма дело обстояло сложнее, но об этом несколько позже.
Публикация текстов классиков марксизма-ленинизма занимала, как мы уже говорили, центральное место в деятельности ИМЭЛ - и чем дальше, тем большее внимание ей уделялось. Ибо высказывания классиков должны были обосновывать не только основные направления развития страны, но и все конкретные повороты политики правящей партии. Мало того, в текстах Маркса, Энгельса и Ленина, предлагаемых к изданию и изучению, не должно было по возможности оставаться каких-либо мыслей, которые могли бы побудить живые умы современников к сомнениям в правильности генеральной линии партии и ее отдельных сторон.
Отсюда стремление к созданию канонического, единообразного, стабильного, стандартного текста классиков марксизма, текста, по существу, предназначенного для извлечения цитат. А чтобы цитаты использовались только нужные, собрания сочинений в определенной мере отходят на задний план, а вперед выходят одно- и двухтомники избранных произведений, тематические сборники и хрестоматии. Сам текст представляется лишенным истории. Он выглядит своеобразным священным, богодухновенным, всегда истинным и всегда равным себе. Вытравляется подход к произведениям Маркса, Энгельса и Ленина как к текстам, создававшимся в конкретных обстоятельствах и проходивших определенные стадии разви-
206 Там же, оп. 3, е.х. 61, л. 5.
тия, в том числе и с точки зрения становления самого текста, а не только идей, выраженных в нем. Поскольку Маркс, Энгельс и Ленин (а имплицитно и Сталин) были всегда правы, так сказать, по определению, то проблема исторической детерминированности того или иного высказывания как бы отходит на задний план, теряет свою значимость. И - как ни парадоксально это выглядит - эта детерминированность выходит на первый план прежде всего, когда речь идет об ошибках (действительных или мнимых) великих теоретиков пролетарского движения. Тогда вспоминают, что они - прежде всего Маркс и Энгельс - «подвизались», как любил выражаться Сталин, в другую историческую эпоху, были ограничены современными им источниками, чего?то недопонимали или недоучитывали и т.п.	’ •
Тенденция создания канонического текста - внешне опять-таки парадоксально, а по существу органически - сочеталась со значительным (и весьма конфиденциальным, скрытым от общественности) вмешательством в текст классиков марксизма-ленинизма вплоть до прямой его фальсификации. И это вполне объяснимо, ибо канонический текст - это текст, который нужен здесь и сейчас. Зато когда он принят, он становится, по существу, сакральным. Не только невозможно какое-либо вмешательство в него, но и исключается всякий историко-критический подход к нему, в том числе и серьезное комментирование. Текст вычленяется из истории и начинает самостоятельное существование.
Особо сложные проблемы были с ленинскими текстами. Их использовали в идейной борьбе все внутрипартийные течения, и каждое опиралось на свой комплекс цитат и высказываний. И, кроме того, еще было живо много современников Ленина, людей, работавших и общавшихся с ним, слышавших его выступления и поэтому знакомых с его взглядами больше и шире, чем они отразились в опубликованных и до, и после смерти вождя работах. Поэтому упорядочение и унификация корпуса высказываний Ленина имела первостепенное значение для сталинского руководства.
Это коснулось, прежде всего, текстов записей речей Ленина, репортерских отчетов о них - многочисленных и неавторизованных. В истории с попыткой публикации группы
таких отчетов, о которой уже шла речь выше, отвечать перед ЦК пришлось не только редакции «Литнаследства», но и причастным к этой публикации работникам ИМЭЛа. Разумеется, свою вину признали и Адоратский, и Сорин, особенно в том, что не учли главного: подобные отчеты может использовать только Институт и только в своих собственных изданиях. Интереснее другое. Сорин в письме Сталину от 27 июня 1933 г. кается в том, что пропустил в печать для «Литнаследства» фразу Ленина, между прочим, из отчета в большевистской газете - «В решительную минуту может быть одно: или коалиция с кадетами, или разгром революции». «Совершенно ясно, - пишет Сорин, - что такая фраза никоим образом и нигде не может быть перепечатана, ибо она, как это абсолютно правильно указывает т. Стецкий, представляет грубейшее извращение взглядов Ленина»207. Отметим, что Сорин не утверждает прямо, что эта фраза не могла быть произнесена. Он говорит лишь о том, что ее нельзя напечатать. Что касается указаний т. Стецкого, то речь здесь идет о его докладной записке, текст которой, к сожалению, отсутствует в соответствующих документах дирекции ИМЭЛ. Но аргументацию Стецкого можно понять по ответной записке самого Сорина, где тот высказывает ряд совершенно разумных соображений. Нельзя, говорит он, игнорировать различие, по существу, между газетной записью речи и статьей, нельзя брать из этих записей отдельные несовершенные места, игнорируя общий дух записи, нельзя не сопоставлять их с другими высказываниями Ленина. И далее: простой факт расхождения записи (несовершенной) «Известий» с записью (тоже несовершенной) «Правды» не является основанием для вывода об извращении взглядов Ленина208. Сорин, таким образом, учитывает специфику источника, когда репортер может что-то не расслышать, чего-то не понять, а какие-то высказывания неосознанно интерпретировать в соответствии с собственными представлениями. А потому смысл газетных отчетов может быть установлен при их сопоставлении со всеми высказываниями выступавшего по этому вопросу в данное
207 Там же, е.х. 50, л. 166.
208 Там же, лл. 162, 160.
время. Для Стецкого же, по-видимому, речь идет о сопоставлении формулировки того или иного отчета с канонизированной на данный момент версией оценок Лениным тех или иных событий.
Но этот конкретно-исторический подход Сорина остался его внутренней позицией в данной ситуации, а в реальности ИМЭЛ принимал активное участие в унификации текстов газетных отчетов о речах Ленина, проводимой по указаниям сверху. Так, во исполнение одного из пунктов постановления ЦК от 25 августа 1935 г. ИМЭЛ представил в 1936 г. в ЦК проект исправлений определенных мест в записях речей Ленина209. Всего на рассмотрение Главной редакции сочинений Ленина было представлено 15 Q. выписок, из которых 31 выписка, «содержащая наиболее важные разночтения, предоставляется на рассмотрение ЦК»210.
О том, какого рода правку предлагал ИМЭЛ, можно судить по одному более раннему документу от 29 декабря 1933 г. Адоратский написал Молотову о том, что при переводе XXII тома сочинений Ленина были установлены отдельные выражения, которые «независимо от того, являются ли они результатом неправильной записи или просто опечатки, способны вызвать совершенно неправильное понимание мысли Ленина. Мы считаем необходимым внести ряд исправлений, список которых прилагается здесь»211. В этом списке наряду с разумной правкой, исправляющей явные описки, имеются и исправления иного рода. Так, вместо фразы: «Подписывая мир, мы, конечно, предаем самоопределившуюся Польшу» дана другая ее редакция: «Подписывая мир, мы, конечно, "предаем" | появились кавычки] самоопределение Польши». Изменение акцентов вполне ощутимо. ИМЭЛ даже считал необходимым проведение тотальной ревизии и правки записей ленинских речей. В письме Адоратского Сталину от 20 июля 1938 г. этот ученый просит ЦК принять решение, которое «предоставляло бы право либо редакции Сочинений Ленина, либо специально
Там же, е.х. 71, л. 87.
Там же, е.х. 72, л. 81.
" Там же, е.х. 52, л. 1.
назначенной ЦК комиссии еще раз проверить текст записей речей Ленина и внести в них абсолютно необходимые редакционные исправления с тем, чтобы решение редакции (или комиссии) явилось бы окончательным, и чтобы мы, таким образом, получили окончательно установленный текст речей Ленина. При этом испорченные места, которые нельзя выправить, следовало бы совершенно исключить из текста»212.
Однако дело, естественно, не ограничивалось корректировкой записей ленинских речей. В упоминавшемся выше постановлении ЦК от 25 августа 1935 г. содержался пункт, обязывающий «Институт Маркса-Энгельса-Ленина представить на утверждение ЦК ВКП(б) проект исправления всех обнаруженных неправильностей передачи ленинского текста, закончив эту работу в шестимесячный срок», а вытекал он из суровой констатации того факта, что крупнейшим недостатком в работе ИМЭЛ является «допущенная в ряде случаев неряшливость в изданиях произведений Ленина и безответственное отношение к ленинскому тексту»213.
Все эти инвективы относились, в основном, к нескольким ленинским формулировкам, которые были даны в партийных документах по 1-му изданию Сочинений Ленина, а не по второму-третьему. Речь шла о фразе о «конечной победе нашей революции», о терминах «сохранение» или «поддержание» союза пролетариата и крестьянства и «временные соглашения» или «временный союз» с буржуазной демократией. Все дело было в том, что эти высказывания цитировались в решениях XIV и XV партконференций и объединенного Пленума ЦК и ЦКК 29 июля - 9 августа 1927 г., т.е. в ожесточенной борьбе с внутрипартийной оппозицией. Особое значение имела формулировка, содержавшаяся на стр. 120 XV т. 1-го издания Сочинений Ленина и гласившая: «Если смотреть во всемирно-историческом масштабе, то не подлежит никакому сомнению, что конечная победа нашей революции, если бы она осталась одинокой, если бы не было революционного движения в других странах, была бы безнадежной». Тогда как во 2-ом издании
212 Там же, on. 1, е.х. 143, л. 8.
213 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, лл. 138, 136.
это же место из речи Ленина на VII съезде партии звучало следующим образом: «Конечно, если брать это дело во всемирно-историческом масштабе, не подлежит никакому сомнению та истина, что если бы наша революция осталась одна, если бы не было революционного движения в других странах, то дело наше было бы безнадежным» (т. XXII, с. 319). Различие формулировок столь же очевидно, сколь очевидна и возможность использования одной из них для поддержки сталинского различения «полной» и «окончательной» победы социализма в одной стране. И с точки зрения этой политической прагматики решительно никакого значения не имел установленный ИМЭЛом факт, что «слов о конечной победе», которые есть в I -ом издании, в известцыхщам первоисточниках - нет». Более того, в этой справке ИМЭЛ о 2-м издании Сочинений Ленина, составленной Сориным говорится: «В 1-м издании источник назван неопределенно: "Из архива ЦК". Заведующий архивом ИМЭЛ сообщил, что этот архив состоит из стенограмм, переданных затем в ЦК в архив ИМЭЛ. Источник, которым пользовалась редакция 1-го издания, была, по-видимому, та же стенограмма, которая хранится в архиве ИМЭЛ и которой воспользовалось 2-е издание»214. Казалось бы, вопрос совершенно ясен. Но - и это то самое щедринское «но», которое, но любимому выражению Ленина, означает, что выше лба уши не растут - мы читаем далее в этом документе в разделе «Случаи ухудшения (sic!) текста: «Поскольку эти слова вошли в текст партийных резолюций, они должны были войти и во 2-е издание» и вообще «в 1-ом издании могут быть места, хотя и отсутствующие в имеющихся первоисточниках, но уже вошедшие в партийную печать и потому обязательные для 2-го издания», или, как сказано несколько выше, «некоторые формулировки из речей 1-го издания уже получили официальную партийную санкцию и... поэтому этот текст во всяком случае должен быть воспроизведен во 2-ом издании»215. Добавим - и в 5-ом «полном» Собрании сочинений Ленина тоже. И в 36 томе этого собрания, и в последнем издании протоколов VII съезда
14 Цит. по: РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 22.
’|S Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 62, лл. 267,264.
партии, увидевшем свет после разоблачения культа личности Сталина, есть слова о «конечной победе нашей революции».
Чистка ленинских текстов - прежде всего в виде выбрасывания отдельных выражений и характеристик - была неразрывным образом связана с постоянной переделкой истории партии, с удалением из нее ряда центральных в прошлом фигур и превращением их в как бы несуществовавших. Иначе говоря, с процессом лишения истории партии ее исторического измерения и превращения в инструмент оболванивания массового сознания и обоснования политических репрессий.
В связи с замыслом выпуска XXXI тома, дополнительного тома ко П-Ш изданию собрания Сочинений Ленина Адоратский в письме Сталину и Молотову от 28 ноября 1936 г. высказывается в том смысле, что документы Ленина, адресованные лицам, которые потом стали врагами партии, включаются в том случае, если эти документы имеют большое значение по своему идейнополитическому содержанию. В ряде случаев фамилии заменены названиями учреждений, во главе которых данное лицо стояло.
Чтобы это было понятно современному читателю, отметим, что вместо адресата ленинского письма, скажем, «т. Троцкому» значилось - «Председателю Реввоенсовета».
Более того, по мысли Адоратского, «документы, отдельные места которых содержат одобрение заявлений или действий лиц, ставших потом врагами партии, вообще в том не включены». Правда, в него должно войти заключительное слово Ленина о концессиях от 11 апреля 1921 г., «но в том же заключительном слове о концессиях мы опустили абзац, касающийся Каменева и Троцкого (в связи с Брестским миром) и не имеющий прямого отношения к вопросу о концессиях»216. Логика директора ИМЭЛа - и, конечно, партийного руководства - очевидна: человек, ставший потом врагом партии, стал им только потому, что являлся таковым изначально. Вопрос о том, почему его в том или ином случае хвалил Ленин, стыдливо - или, скорее, бесстыдно - опускался. Несколько позже для этого тома было найдено более простое решение. Зам. директора ИМЭЛ Сорин в письме Сталину от 14 февраля 1937 г.
216 Там же, е.х. 71, лл. 20-21.
информировал его о том, что из 43 печ. листов, составляющих объем тома, только 3 печ. листа связано с именами людей, ставших врагами партии. «Если исключить эти 3 листа, остается 40 листов очень ценных и важных материалов»217. «Худели» в это время многие издания. Так, тот же Сорин в марте 1937 г. сетовал на то, что в Институте подготовлен довольно большой сборник по национальному вопросу. «Сейчас мы сокращаем его почти вдвое, потому что мы выбросили тот материал, который связан с Бухариным, чтобы не портить книгу, потому что опять никто не пропустит».218 Но и эта операция, видимо, не помогла - сборник не увидел света. Но, по-видимому, ложка дегтя перевесила бочку меда, и XXXI том, решение об издании которого было принято Оргбюро ЦК в феврале 1936 г., гак и не увидел света. Однако трехтомник ленинских текстов «Сочинения 1917 года» в 1937-1938 гг. вышел тремя тиражами, и в процессе его подготовки имэловское руководство изложило свои соображения по этому поводу в письме Сталину и Молотову от 15 июня 1937 г. Во главу угла опять стал вопрос об упоминании Лениным людей, ставших потом врагами народа. По мысли авторов письма - Адоратского, Сорина и Савельева: «1. Документы второстепенного значения, содержащие одобрительный отзыв [о будущих врагах народа], в издание не включаются.
2. Все основные документы, имеющие принципиальное значение и постоянно переиздававшиеся, печатаются в полном виде». Сомнения у публикаторов ленинских текстов возникли в отношении «мелких деталей текста», например, упоминания ЦО РСДРП под редакцией Зиновьева и Ленина: если выкинуть это и не оговорить, то читатель может сравнить со 2-ым изданием Сочинений Ленина, и это вызовет недоверие к нашему изданию. «Что касается писем, которые Ленин не предназначал для печати, то мы считаем вполне возможным опускать некоторые детали, связанные с враждебными именами, особенно если речь идет о малоизвестных письмах»219.
'' Там же, е.х. 98, л. 36.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, л. 201.
РГАСПИ, ф. 71, оп.З, е.х. 98, лл. 133-131.
Что говорить о правке печатных текстов, если даже к архивным документам наблюдалось иногда очень вольное, мягко говоря, отношение. Сотрудник архива Гаевская жаловалась в 1937 году: «Есть документы 1905 года, которые имеют недоделанный вид в своей расшифровке. Они были правлены редакторами. Часть фраз вычеркнута, вернее замарана, потому что их вычеркивали иногда так, что их трудно восстановить, но при большом усилии восстановить можно и такие документы, которые имеют незаконченный вид. Архив должен дать документу тот вид, который дан ему автором»220.
Дальше - больше. После выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» основанием для правки ленинских текстов могло стать их несоответствие идеям т. Сталина, высказанным в этой книге. В ноябре 1938 г. в связи с изданием дополнительного тома к сочинениям Ленина дирекция ИМЭЛ запрашивает секретаря ЦК А. Жданова о том, «давать ли документы и речи 1921 г., касающиеся концессий. Концессии не упоминаются в "Кратком курсе истории ВКП(б)". Большой роли в деле восстановления промышленности они не играли. Может быть по этому вопросу материалов не давать»221.
В общем, в решении ЦК от 25 августа 1935 г. по ИМЭЛу торжественно и сурово провозглашается принцип: «Запретить под страхом строжайшей партийной ответственности составителям [томов сочинений Маркса, Энгельса и Ленина] вносить какие бы то ни было изменения и дополнения в тексты основоположников марксизма-ленинизма»222, а на практике «выкидки» из текстов Ленина стали вполне обычным явлением.
Кстати, о самом термине «выкидка». Принадлежит он Молотову, который в своих замечаниях на текст XXIX «Ленинского сборника», направленный ему в 1934 г. из ИМЭЛа, ответил, как бы предварив будущее отношение к текстам Владимира Ильича: «В одном случае, мне кажется, целесообразно сделать небольшую выкидку в письме Ленина, где он, параллельно с официальной постановкой вопроса, вы
220 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, лл. 78-79.
221 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, л. 226.
222 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, л. 139.
сказывает свои приватные соображения»223. И с точки зрения сталинских порядков, установившихся в партии, Молотов в чем-то прав: если есть официальная точка зрения партии, кому интересны и какое значение имеют «приватные соображения» даже такого человека, как Ленин.
Вместе с предложениями о публикации новых ленинских документов ИМЭЛ, нередко, предлагает и сокращения в их тексте. 11 января 1935 г. в письме Сталину Адоратский высказывает предположение, что «некоторые места в письмах можно было бы опустить»224. Или, скажем, уже новый директор ИМЭЛ в феврале 1939 г. посылает Поскребышеву документы, связанные с деятельностью Орджоникидзе, с просьбой разрешить их публикацию и добавляет, в частности, что «в телеграмме Ленина от 22 марта - на имя Орджоникидзе - будут исключены последние три строки»225. Обычное дело, настолько обычное, что предложение о «выкидках» из ленинских документов поступают - и притом как нечто само собой разумеющееся - и от не столь ответственных инстанций. Так, член правления Издательства литературы на иностранных языках Паришев запрашивает ИМЭЛ в связи с переводом на чешский язык шеститомника Ленина о том, надо ли вносить изменения в публикацию статьи Ленина «Из дневника публициста» и предлагает опустить слова «Троцкий за бойкот. Браво, г. Троцкий» и добавляет: «Наше предложение осуществимо, потому что в шеститомнике имеется ряд случаев, когда та или другая работа Ленина дается в сокращенном виде»226. А что говорить о столь скромных купюрах, если на совещании членов партии-сотрудников сектора Ленина ИМЭЛ 3 октября 1938 г. было принято решение, опрокидывающее один из основных принципов издательского дела, - пересмотреть состав томов XXVIII и XXIX 2-го и 3-го изданий Сочинений Ленина «на предмет исключения некоторых ленинских документов, адресованных людам, оказавшимся впоследствии врагами на-
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 58, л. 151.
”4 Там же, е.х. 62, л. 5.
Там же, е.х. 109, л. 64.
Там же, е.х. 121, л. 156.
рода» - внимание! - «не останавливаясь перед нарушением пагинации»227.
Подвергались правке не только тексты вождя покойного, но и вождя живого. Эту правку вносил, естественно, и сам Сталин228, но она предлагалась как нечто обычное и ИМЭЛом. В феврале 1941 г. Митин запрашивает разрешение на публикацию в «Правде» письма Сталина Ленину от 18 июня 1919 г. и добавляет: «Имеющиеся в письме слова: «по заявлению Троцкого» ИМЭЛ предлагает снять»229.
ИМЭЛ тщательно следил за тем, чтобы в печати не появлялось ленинских работ, если это по каким-то причинам в данный момент представлялось партийному руководству неудобным. Когда в 1933 г. компартия Латвии, намереваясь опубликовать на латышском языке материалы Лондонского (1907 г.) съезда латышской социал-демократии, запросила у ИМЭЛа разрешение напечатать там речь Ленина на этом съезде, последовал очень резкий ответ: «Институт категорически настаивает на изъятии этой речи из протоколов и просит вас все экземпляры ее немедленно переслать в ИМЭЛ»230. В чем заключалось дело, сейчас сказать трудно, тем более, что хотя сам факт выступления Ленина на съезде зафиксирован в его «Датах жизни и деятельности» в 5-ом полном собрании сочинений231, примечания 15 тома по этому вопросу несколько неопределенны. С одной стороны, там говорится, что «протоколы съезда не сохранились», а с другой - что «сохранилась лишь очень плохая запись доклада - обратный перевод с латышского языка на русский, сделанный в департаменте полиции»232. В итоге, в томе опубликован лишь соответствующий проект резолюции Ленина, напечатанный в газете латышских социал-демократов «Циня»233.
227 Там же, оп. 2, е.х. 91, л. 18.
228 См. там же, оп. 3, е.х. 81, л. 193.
229 Там же, е.х. 131, л. 189.
230 Там же, е.х. 48, л. 141.
231 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 15, с. 576.
232 Там же, с. 471,472.
233 Там же, с. 366-367.
С другой стороны, если какие-то документы уже вошли в партийную историю и партийную традицию как ленинские, они продолжали считаться таковыми, даже если по этому поводу возникали обоснованные сомнения. Сохранилась докладная записка о резолюциях Совещания расширенной редакции «Пролетария» (1909 г.), направленная ИМЭЛом в ЦК в июне 1941 г. В ней говорится, что во 2-ом и 3-ем издании Сочинений Ленина они были напечатаны как ленинские, но теперь найдены протоколы совещания, из которых видно, что «ни по одному из этих вопросов, обсуждавшихся на совещании, сам Ленин докладчиком не был и проектов резолюции не вносил». Более того, есть тексты резолюций, из которых одна написана Рыкоцыму.а другая - Дубровинским. Но! -«Мы пришли к выводу; что резолюции совещания надо оставить в собрании сочинений как ленинские, так как это сделано во П-Ш издании»234. И дальше авторы докладной записки начинают совершать некие интеллектуальные кульбиты, имеющие целью оставить эти резолюции в составе корпуса ленинских документов. Прежде всего, «резолюции совещания являются полностью ленинскими по своему духу и по своему содержанию»235. Далее, по мнению авторов записки, протоколы совещания показывают, что Каменев, Зиновьев и Рыков «все время обнаруживают колебания и примиренчество к отзовизму»236. «Учитывая все это, видим, что нет никаких оснований приписывать Зиновьеву или Рыкову авторство в отношении резолюций совещания, хотя они и являются официальными докладчиками и вносят эти резолюции»237. И, наконец, главный аргумент - с которым уже пришлось столкнуться в связи с ленинским выступлением на VII съезде партии, - «в данном конкретном случае... нельзя исходить из формальных соображений (отсутствие рукописей Ленина или из того обстоятельства, что не Ленин их вносил). Резолюции Совещания вошли в историю партии, как важнейшие партийные докумен-
-”4 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 130, л. 13.
Тамже, л. 14.
'‘6 Тамже,л. 15.
2,7 Тамже,л. 16.
ты, как документы, выражающие ленинскую позицию борьбы с отзовистами и ультиматистами. Ленин... неоднократно говорит, что в них выражена его позиция»238. Получается, между прочим, что Ленин, кроме самого себя и, пожалуй, Сталина, никогда и ни с кем не мог соглашаться. Мы более или менее подробно остановились на этой записке, потому что в ней ярко выражалась антиисторическая, чисто идеологическая и сервильная в отношении партийного руководства «методология» ИМЭЛа и тогдашнего обществознания. И эта методология не канула в Лету со смертью Сталина и разоблачением культа его личности. В вышедшем в 1961 г. 19 томе 5-го Полного собрания сочинений Ленина эти резолюции включены как ленинские на основаниях, очень напоминающих имэловскую докладную записку 1941 г. В предисловии к тому отмечается, что «резолюции, принятые Совещанием, которое проходило под непосредственным руководством Ленина, проникнуты» и т.д.239, а в примечаниях мы встречаем знакомый тезис о том, что «примиренческую позицию по ряду вопросов занимали Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, А.И. Рыков и М.П. Томский», а также достаточно расплывчатую в отношении авторства резолюций формулу: «Положения, выдвинутые Лениным, легли в основу решений, принятых Совещанием расширенной редакции "Пролетария"»240.
Сознательное отбрасывание принципов конкретноисторического подхода к анализу событий, характерное для трактовки проблем текстов классиков марксизма-ленинизма, еще ярче и откровеннее проявилось в отношении к научносправочному аппарату их сочинений, особенно 2-го и 3-го изданий Сочинений Ленина. Это вполне объяснимо. Справочный аппарат к ним (предисловия, примечания, приложения, именные и другие указатели) - при всей его неизбежной идеологизированное™ - отличался большой насыщенностью фактическим материалом и достаточно высокой его достоверностью. Это фактическое наполнение комментариев по мере усиления
238 Там же, л. 18.
239 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 19, с. IX.
240 Тамже, с. 441.
репрессий в ходе внутрипартийной борьбы, изъятия крупных в прошлом фигур из политической жизни, а потом и из жизни вообще - и соответственно, - по мере внедрения сталинской модели истории партии становилось все более неудобным и ненужным. Всякое сколько-нибудь подробное комментирование ленинских текстов приводило к вытаскиванию на поверхность фактов, событий и людей, о которых старались не упоминать и забыть о том, что нынешние враги народа в недавнем прошлом играли большую роль и делали полезное дело и т.п. Кроме того, право на комментирование исторических событий, связанных с деятельностью великих вождей пролетариата, имели теперь не всякие и даже не особо отобранные историки, а лишь величайщи&ученый всех времен и народов.
Начиналось, как водится, с малого. В письме, направленном в марте 1933 г. членам редакции 2-го издания Сочинений Ленина Молотову и Савельеву, Адоратский информирует их о том, что примечания и именной указатель к XIII тому Сочинений Ленина - злополучному тому, который впоследствии не раз подвергался критике на самом высоком уровне, - «в некоторых частях своих подготовлены неудовлетворительно», а потому Институт ведет сейчас работу по внесению исправлений в научный аппарат тома. «В особенности нуждаются в исправлении места, характеризующие роль Ленина в философии, его взаимоотношения с Плехановым и историю его философских взглядов»241. Здесь явно ощущаются отзвуки недавних философских дискуссий с меныпевиствующими идеалистами, и пока не упоминается самый страшный грех -публикация в приложении к XIII тому критических рецензий на книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Затем на первый план выдвигается проблема «одиозных имен» и особенно характеристик их в именных указателях к томам.
Имя Л. Каменева убирается с титульного листа томов, вышедших под его редакцией. Это проще всего сделать при перепечатках, а особенно при переводах. В апреле 1935 г. распорядительное совещание при дирекции Института, рассмо-
’4| РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 48, л. 58.
трев вопрос об исправлениях в аппарате Сочинений Ленина при переводе на белорусский язык, постановляет снять с томов, вышедших под редакцией Каменева, упоминание о нем как о редакторе и его предисловия, заменив их кратким предисловием от редакции242. 1 июня 1935 г. Политбюро обсудило докладную записку Адоратского Молотову о допечатке томов 3-го издания сочинений Ленина, в которой предлагалось: «1) Во всех без исключения томах Сочинений Ленина на титульном листе указывать нынешнюю редакцию; [т.е. снять фамилию Каменева] 2) из первых четырех томов изъять предисловия и введения Каменева, поручив Институту написать новые предисловия». Это тем более необходимо сделать, что «в допечатках томов, выходивших после 1 декабря 1934 г. [т.е. после убийства Кирова], в примечания и именные указатели всех томов были внесены необходимые поправки». В деле имеются резолюции: «голосую за - Молотов», «за - И. Сталин»243.
Пока лиц, упоминаемых в Сочинениях Ленина и оказавшихся врагами было не так много, вопрос с ними обстоял достаточно просто, но когда число их начало быстро увеличиваться, возникли сложности - всех не упомнить. В июне 1935 г. дирекция ИМЭЛ принимает решение, имеющее гриф «Секретно». «Поручить сектору Ленина в 10-дневный срок произвести повторную проверку словаря имен к сочинениям В.И. Ленина, обратив особое внимание на проверку биографических данных лиц, причастных к антипартийным группировкам. В отношении лиц, причастность которых к антипартийным группировкам твердо не установлена, необходимо в каждом отдельном случае запрашивать соответствующие организации»244. Но иногда с такого рода людьми складывались ситуации, о разрешении которых в июле 1938 г. зам. директора ИМЭЛ Сорин запрашивал секретарей ЦК: «Относительно некоторых врагов народа возникают затруднения такого рода. Например, Бела Кун или Пятницкий, так как в печати нигде не говорилось об их разоблачении, то и в сочинениях редакция не может писать, что они враги, а излагать
242 Там же, on. 1, е.х. 26, л. 41.
243 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1064, л. 166.
244 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 26, л. 51.
их биографии без изменений, как это делалось раньше, нельзя, получится, что Кун или Пятницкий революционеры»245. Кроме этой проблемы Сорин перечислил много пороков, свойственных аппарату 2-го и 3-го изданий Сочинений Ленина. Здесь и цитирование «без нужды» высказываний меньшевиков, эсеров и людей, ставших врагами; здесь и отсутствие «в ряде примечаний большевистского подхода к фактам и событиям, - великолепная формула! - о которых даются "справки". В качестве примера приводится одно из примечаний XVII тома, где «случайные и мимолетные расхождения Ленина с редакцией "Правды" в 1912-1913 гг. раздуты и превращены в серьезные разногласия, в борьбу Ленина против редакции»246.
В обстановке 37 го,да этот аппарат подвергался правке по самым разным мотивам,-в том числе и таким, которые сейчас представляются просто дикими, а тогда выглядели абсолютно нормальными. В одном из томов Сочинений Ленина было указано, что некоторые ленинские документы впервые были опубликованы в книге Троцкого «17-й год». Казалось бы, все нормально - просто указана первая публикация. Но вот что рассказывала на партактиве ИМЭЛ в марте 1937 г. сотрудник сектора истории ВКП(б) Будкова:«.. .на этих днях я была в районе, делала доклад пропагандистам, ко мне подошло человек десять и они меня спрашивали: можем ли мы отнестись с доверием к этим письмам Ленина. Я говорю - конечно, почему же нет? Мне говорят: ведь здесь указано, что они в свое время были напечатаны в книге Троцкого, ведь он мог использовать это по-своему. Я им на это говорю, что здесь по рукописи печатается. Но позвольте, говорят они, - почему Институт Ленина дает такое примечание, что это впервые помещено в книге Троцкого? Почему? Что я могла ответить этим пропагандистам?.. Не могла же я сказать, что это вызывается какими-то техническими причинами. Кто может поверить, что в нашей стране нельзя печатать Ленина как нужно из-за каких-то технических соображений..?»247. А как нужно «печатать Ленина», вернее, аппарат к его работам, тог-
’45 Там же, оп. 3, е.х. 117, л. 277.
46 Там же, лл. 280, 279, 278.
147 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 44, л. 59.
да же сформулировал зам. зав. сектором произведений Ленина Мамулия. На вопрос о том, что значит вносить минимальные поправки в аппарат Сочинений Ленина, он ответил так: «Это значит - новых примечаний не писать, но все ошибки, которые там имеются, поправить, не только ошибки с точки зрения сегодняшнего дня, но и ошибки, которые были допущены с точки зрения прошлого времени... дополнить некоторыми вехами, датами из жизни и деятельности вождей, в частности, товарища Сталина...»248
Еще более радикальная критика справочного аппарата к ленинским работам дана в решении партийного собрания ИМЭЛ в октябре 1938 г. Здесь разгневанные члены партии обвиняют руководство ИМЭЛ в политической беспечности и недостаточно партийном подходе к изданию классиков марксизма-ленинизма, выразившемся, в частности, в том, что «переиздавая сочинения Ленина, ИМЭЛ не изъял из томов враждебные документы и тем самым предоставил трибуну врагам ленинизма, дав возможность дискутировать по основным вопросам марксизма с Лениным, причем последнее слово было оставлено за врагами»249. Интересно только, почему же последнее слово оставалось за врагами? Не фрейдовская ли это проговорка, свидетельствующая о том, что аргументы «врагов» безотчетно казались верным ленинцам из ИМЭЛа убедительными?
Чтобы выправить ситуацию была составлена и утверждена «Инструкция для работы по допечатке сочинений Ленина», в которой, между прочим, предусматривались следующие меры:
«4. Из приложений к каждому тому...исключаются имена врагов народа, а также подписанные ими документы и документы меньшевиков, эсеров, оппозиционных групп и т.д., различные рецензии на книги» - в первом варианте «Инструкции...» было прямо сказано: «на книги Ленина».
«5. В примечаниях исправляются фактические и исторические неточности, вычеркиваются ненужные цитаты и не
248 Там же, е.х. 45, лл. 121-122.
249 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, лл. 271-270.
нужные упоминания врагов народа и в необходимых случаях даются новые формулировки».
«6. Словарь-указатель имен и указатель литературных работ и источников, упоминаемых Лениным, не даются».250 Видно, не теми источниками пользовался Ленин и не тех лиц упоминал. Откровенный антиисторизм этого внутреннего документа и его сиюминутная идеологичность, в общем, избавляют от необходимости его анализа.
Если формула, за которую так ругали Покровского, об истории как опрокинутой в прошлое политике где-то применялась последовательно и неуклонно - так это в деятельности ИМЭЛа, руководимой и контролируемой ЦК ВКП(б).
Аналогичные меры, проводились и в отношении документов по истории партии, в частности применительно к изданию сборника «ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов...» Так, зам. Директора ИМЭЛ Савельев сообщает в сентябре 1938 г. I (оскребышеву о предполагаемых изменениях в текстах. 11амечается:
«1. Снять из текста резолюций и постановлений съездов, конференций и пленумов списки фамилий состава руководящих органов партии». Иначе говоря, списки теперь должны были выглядеть так: Ленин, Сталин, Молотов и др.
«2. Выкинуть перед всеми именами разоблаченных врагов, упоминаемых в резолюциях, слово т. (товарищ)».
«3. Снять согласно прилагаемому списку 13 небольших резолюций, в которых упоминаются фамилии разоблаченных сейчас врагов народа».
«4. Снять имена врагов народа из заголовков резолюций, главным образом как докладчиков».
«6. Снять фамилии разоблаченных врагов народа в информационных сообщениях о пленумах ЦК»251.
К сказанному выше обо всех манипуляциях с текстами произведений классиков марксизма-ленинизма при издании их работ и с изданием историко-партийных документов сле-
Там же, е.х. 117, л. 191.
’Sl Там же, е.х. 121, лл. 44-42.
дует, справедливости ради, добавить следующее. При всех искажениях текста и особенно аппарата сочинений Маркса, Энгельса и Ленина все же в первые десятилетия советской власти в рамках деятельности Института Маркса и Энгельса, Института Ленина, а затем ИМЭЛа был издан основной корпус их работ. И если учесть, что их высказывания воспринимались тогда, как правило, не столько, как мысли, детерминированные конкретной исторической ситуацией, сколько как заветы, и в них встречалось немало такого, что не вполне совпадало с реалиями «социализма в одной стране» и установками партийной пропаганды, а нередко и противоречило им, то издание работ классиков марксизма-ленинизма в более или менее полном виде создавало объективную основу для работы критической мысли и тем самым вступало в противоречие с непосредственными интересами руководства партии. Сходная ситуация сложилась с документами по истории ВКП(б), международного рабочего и коммунистического движения. Интерес партийной верхушки к ним, чем бы он ни определялся в каждый данный момент - от соображений престижа до оперчекистских соображений, подчиненных задачам борьбы с внутрипартийной оппозицией, - объективно способствовал их собиранию и хранению для будущих поколений, которые совершенно иначе смотрят и будут смотреть на бесценные документальные богатства, сосредоточенные в бывшем ЦПА и других партийных и государственных архивах. Лишний раз подтверждается известная историческая максима, согласно которой люди не могут предусмотреть дальних общественных последствий своих поступков.
«Подлежит изъятию»
Большевистская бдительность в отношении трактовки исторических событий распространялась - все усиливаясь - в эти годы не только на издания классиков марксизма-ленинизма.
В своей докладной записке в ЦК от 2 июня 1935 г. зав. Агитпропом Стецкий, который фактически курировал ИМЭЛ, несмотря на то, что тот формально пользовался таким же статусом Отдела ЦК, что и Агитпроп, приводит в качестве иллюстрации неудовлетворительной работы Института довольно длинный список подготовленных им и напечатанных изданий,
которые были задержаны или даже уничтожены. Это - сборник «Партия в революции 1905 г.», в который был «включен ряд антибольшевистских документов (исходящих от примиренцев)». Оказалось, что «третьим - по порядку - документом в сборнике помещено письмо ЦК местным комитетам партии. Письмо резко направлено против Ленина, против большевиков»252. Задержано из-за ляпов в переводе распространение 25-тысячного тиража XXVIII «Ленинского сборника». Пущен под нож тираж протоколов I съезда РКСМ из-за «политической недоброкачественности аппарата». По политическим же мотивам прекращена работа над протоколами II съезда РКСМ, а «набор рассыпан». Разобраны тиражи 1-й части XIX тома Сочинений Маркса и Энгельса, а также брошюр «Ленин и продработа», «Ленин об электрификации»253. Но не следует думать, что ИМЭЛ закрывал глаза на действительные - а они были - или мнимые недостатки этих изданий. Напротив, переписка дирекции ИМЭЛ демонстрирует инициативу, проявлявшуюся Институтом в подобных случаях. В апреле 1935 г. Адоратский информирует Партиздат о том, что книги «Протоколы I съезда РКСМ», XXVIII «Ленинский сборник», сборник «Партия в революции 1905 г.», ежегодник историко-партийной литературы за 1930 г., сборник «Коммунист», сборник «Социал-демократ» не могут быть выпущены в распространение. И если «Ленинский сборник» будет переработан, то из тиража остальных изданий следует сохранить по 50 экз. и передать в распоряжение Института на правах рукописей254. В чем же дело? По мнению зав. сектором истории партии ИМЭЛ Рубинштейна, совершенно недопустимо распространение сборника «Коммунист» - перепечатки издания, выходившего в годы Первой мировой войны - поскольку там помещены 3 статьи Ленина, а остальные 9 статей принадлежат Зиновьеву, Шляпникову, Бухарину, Радеку, Пятакову, Вронскому и Ротштейну. «Нет никакой необходимости популяризировать взгляды этих авторов, ленинско-
’'2 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 705, л. 110.
Тамже,лл. 112-114.
'4 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, л. 59.
сталинская оценка которых партии известна». Оценка известно какая - враги. С аналогичных позиций характеризуются Рубинштейном и протоколы I съезда РКСМ. Там приводятся 9 выступлений Шацкина и 13 выступлений Цетлина и «содержится также выступление ныне расстрелянного контрреволюционера Толмазова»255. И руководство ИМЭЛ принимает решение о политической нецелесообразности выпуска этой книги и предлагает Партиздату «уничтожить напечатанный тираж»256. Идет последовательная очистка истории партии от людей, игравших в ней важную роль, но, как выражались тогда, оказавшихся потом врагами народа. И здесь едины партия и комсомол. Когда Адоратский посылает тогдашнему генсеку ВЛКСМ Косареву верстку протоколов II съезда РКСМ и ставит вопрос о целесообразности их издания, тот без тени сомнения дает отрицательный ответ и добавляет, что «нет необходимости издавать некоторые выступления, которые исторической ценности собой не представляют, тем более не нужно издавать выступления лиц, находящихся теперь в передовых рядах контрреволюции (речь Троцкого)»257. Что уж говорить о Троцком, если был задержан тираж сборника работ Я. Свердлова - фигуры никогда не критиковавшейся в сталинские времена, задержан по причине «неправильного подбора работ Свердлова и плохого качества аппарата»258.
Подозрительный подход к содержанию распространялся даже на большевистские газеты. И это вполне объяснимо. В письме Товстухи Адоратскому от 6 июля 1934 г. мы читаем: «В VII выпуске ["Правды" за 1917 г.] в № 41 "Рабочего пути" имеется письмо в редакцию Зиновьева по поводу "Письма к товарищам" Ленина. К этому письму - примечание "От редакции". В скобках редакция (наша) раскрывает автора примечания - Сталина. Но раскрывая, никакого примечания - кроме формальной ссылки на протоколы ЦК - не дает. А в протоколах ЦК - тоже издание Института - также с примечания
255 Там же, лл. 62,64.
256 Там же, л. 66.
257 Там же, е.х. 61, лл. 151, 23.
258 Там же, е.х. 63, л. 25.
ми слабо. И выходит политический скандал : что в октябре Сталин был с Зиновьевым против Ленина. Если уж не могли дать приличного (политического) примечания - то кто их тянул раскрывать здесь свое авторство Сталина?!»259
Гнев верного сталинского оруженосца понятен, если мы вспомним, что именно написано в этом редакционном примечании к письму Зиновьева. «Мы в свою очередь выражаем надежду, что сделанным заявлением т. Зиновьева (а также заявлением т. Каменева в Совете) вопрос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи тов. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками»260.
Кстати сказать, в переиздании протоколов ЦК РСДРП(б) в 1917-1918 гг., выпущенном Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в 1958 г., т.е. после XX съезда партии, в полном соответствии с заветом тов. Товстухи имя Сталина как автора редакционного примечания не раскрыто.
В феврале 1935 г. дирекция ИМЭЛ принимает решение о VIII выпуске - это перепечатка «Правды» за 1913 год: книгу на выпуск подписать, но распространение тиража задержать до особого уведомления ИМЭЛ261. Но этот-то выпуск в конце концов увидел свет, а вот набор II выпуска газеты «Солдатская правда» за 1917 г. был разобран по распоряжению дирекции Института «ввиду того, что содержание ряда статей...»[многоточие в оригинале]. Такая же судьба постигла и указатель к газете «Правда» за 1917 г., который не мог быть выпущен из печати ввиду того, что «в список включены многие статьи Зиновьева, Каменева и др.»262 Невыход в свет подготовленных объектов - прежде всего по политическим причинам - принял такой массовый характер, что комиссия по приему дел сектора истории ВКП(б) констатировала «наличие несомненного вредительства, выразившегося в том, что 2/3 объектов, подготовлявшихся сектором на протяжении ряда лет, не увидели света.. .»263
259 Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 70, лл. 22-23об.
260 Протоколы ЦК РСДРП(б). Август 1917 - февраль 1918. М., 1958, с. 115.
2,и РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, л. 61.
262 Там же, е.х. 63, л. 26.
261 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 185, л. 9.
От бдительного взора ИМЭЛ не всегда спасал даже выход книги в свет. В мае 1934 г. зам. ученого секретаря ИМЭЛ сообщил в Партиздат о том, что библиотека Института получила из Книжной палаты экземпляр брошюры «Февральские бои 1934 г. в Австрии», изъятой «решением директивных органов». Институт просил расследовать это дело и «принять меры к тому, чтобы Книжная палата немедленно изъяла все разосланные ею экземпляры и вернула бы их Партиздату для уничтожения»264.
По мере провозглашенного Сталиным обострения классовой борьбы в период строительства социализма, требования к изданиям ИМЭЛ все ужесточались, а Институт становился все осторожнее. В июле 1937 г. Адоратский в письме директору Партиздата сообщил, что в типографии закончены печатанием «Протоколы VII съезда РКП(б)», но что Институт «считает нецелесообразным выпуск в продажу этого издания в настоящий момент»265. И ведь действительно не вышло оно тогда в продажу и вообще не увидело света. В августе того же года Адоратский обратился в тот же адрес по поводу обнаружения в сигнальном экземпляре № 6 бюллетеня «Марксистско-ленинская литература», выпускавшегося Институтом, искажения портрета т. Сталина. «Суть искажения, - писал Адоратский зав. Партиздатом Бройдо, - Вам известна». Видимо искажение портрета было столь чудовищным с тогдашней точки зрения, что не допускало внятного рассказа о нем, зафиксированного на бумаге. Но, как известно, «dictum sapienti sat», и далее Адоратский от имени ИМЭЛа просит: «1) расследовать этот факт и привлечь виновных к ответственности и 2) перепечатать 43-44 стр. бюллетеня. Просим Вас также принять меры к тому, чтобы ни один экземпляр этого номера в неисправленном виде не был выпущен из типографии»266.
Но не всегда ИМЭЛу удавалось удержаться на необходимом уровне большевистской бдительности, и тогда его поправлял ЦК. В мае 1938 г. два зама Агитпропа ЦК П. Поспелов и
264 Там же, оп. 3, е.х. 57, л. 102.
265 Там же, е.х. 102, л. 163.
266 Тамже, л. 212.
Н. Рубинштейн (еще не так давно бывший зав. Отделом истории партии в ИМЭЛ) обратились в Оргбюро ЦК с запиской о плане ИМЭЛа, где, между прочим, сообщили, что в сборнике «Великая Октябрьская Социалистическая Революция в СССР», «уже набранном... без всякой критики приводится следующая выдержка из протокола Московского областного бюро РСДРП(б) от 18(5) ноября 1917г.: «По словам докладчика, из Петрограда получились сведения о расколе в среде ЦК нашей партии и СНК. В то время как одна часть названных учреждений отстаивает Советскую власть и против соглашения с оборонцами, другая стоит за включение в состав центральной власти представителей других демократических организаций и согласна -составить коалиционное правительство до народных социалистов включительно». С точки зрения современного читателя здесь вполне адекватно отражена и ситуация ноября 1917 г., и тогдашнее восприятие разногласий в партии, но для партчиновников 1938 г. - тем более, что речь идет о документе той эпохи, а не о позднейших оценках этих событий, - подобные вещи звучали чудовищно. И письмо их далее грозно констатирует: «Таким образом, сборник ИМЭЛ ложно ориентирует читателей на то, что в Октябре 1917 г. был якобы раскол в среде ЦК нашей партии, а кучку дезертиров и штрейкбрехеров Октябрьской социалистической революции изображает как равноправную "часть ЦК и СНК"». Однако и это еще не все. «Неправильно также, что в тексте сборника важнейшие статьи Ленина и Сталина перемешаны со случайными газетными материалами, заметками»267.
Внутренняя бдительность, так сказать, самоцензура, советских идеологических учреждений была важным, необходимым, но далеко не достаточным фактором в деле ограждения советских людей - не только рядовых граждан, но и идеологических работников - от чуждых буржуазных и контрреволюционных влияний. Основное средство здесь - ограничение допуска к «вредной» литературе и сужение возможностей попадания подобной литературы в страну, строящую социализм. Причем система «спецхранов», закрытых библи
267 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 853, лл. 64,65.
отечных фондов, в полной мере касалась и ИМЭЛа. Но использовался и более простой метод - чистка имевшихся библиотечных фондов. Так, новая дирекция ИМЭ еще до образования объединенного Института принимает в апреле 1931 г. решение о сокращении выписки иностранных журналов для Института268. И ведь как в воду глядели: в начале июня 1933 г. один из ведущих научных сотрудников ИМЭЛ М. Зоркий пишет письмо в дирекцию, где ставит вопрос о необходимости «срочно пересмотреть состав выписываемой ИМЭЛ иностранной периодики» и «немедленно установить, какая часть этой периодики не выходит за пределы закрытого отделения читзала. В этом особом фонде сосредоточена, как правило, вся социал-демократическая и буржуазная пресса. Между тем, 30 мая я обнаружил на полках читального зала доступные любому читателю следующие издания»269. И далее упоминаются несколько социал-демократических журналов. На этом письме зам. директора ИМЭЛ М. Орахелашвили наложил резолюцию в адрес зав. библиотекой: «Тов. Цируль. Дать справку-объяснение». И чистка фондов продолжалась. В докладной записке ученого секретаря Института в дирекцию от 11 декабря 1935 г. предлагалось ускорить темпы «разгрузки библиотеки от ненужной литературы», и от руководства библиотеки требовался план с точным перечнем тех фондов, которые могли быть немедленно переданы безвозмездно другим организациям. Такой список был составлен - официально, применительно к обменному фонду - и включал в себя: 1) фонд дореволюционных русских журналов, 2) пореволюционные русские журналы, 3) иностранные журналы (кроме важных журналов по списку для Истпарта) и 4) Отобранная русская литература из неосвоенных фондов (библиотеке не нужная)270. Если учесть важность для научной библиотеки системности подбора и полноты комплектов периодики, то вредность указанной процедуры «разгрузки» становится очевидной. К тому же в любое время современники в принципе не могут судить о том,
268 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 43.
269 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 48, л. 152.
270 Там же, е.х. 55, лл. 133, 135.
насколько литература, вроде бы не нужная сейчас, окажется нужной в будущем. При планировании работы библиотеки на 1938 г. намечалось приступить к чистке фондов, освободив их от ненужных и имеющихся в большом количестве книг но следующим разделам: журналы русские, бывший кабинет права, Rabe, международные отношения (русская часть), художественная литература. Особым пунктом была выделена необходимость произвести дополнительную чистку справочных фондов читальных залов271. К тому же и сами работники обращали свое бдительное внимание на «обилие такой литературы в читальном зале, как Троцкий, Зиновьев, и недостаточное количество сочинений Сталина»272. Так что по-настоящему прозорливым оказался в свое, время тов. Зоркий.
Основным средством ограничения доступа к враждебной литературе - а таковой считались белоэмигрантские и вообще зарубежные издания, а также работы партийных оппозиционеров - являлась организация спецхранов в библиотеках и постоянное сужение доступа к ним.
Положение о специальном фонде библиотеки ИМЭЛ предусматривало, что он «образуется из следующих видов литературы: а) белоэмигрантская литература;
б)	периодические и непериодические издания, изъятые по постановлению Главлита;
в)	периодические и непериодические издания с обозначением «секретно», "только для членов ВКП(б)", "не подлежат оглашению";
г)	иностранная литература (периодическая и непериодическая), не подлежащая выдаче для широкого пользования ("ге-нерально запрещена");
д)	вырезки из иностранных газет, не подлежащих широкому пользованию».
Выдача такого рода литературы производилась «всякий раз только с письменного разрешения Директора Института с точным указанием, какую именно книгу, газету или журнал разрешается выдать данному лицу. Выдаваемые из спецфонда
л Там же, on. 1, е.х. 29, лл. 5, 8.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 35, л. 473.
издания не могут кем бы то ни было выноситься за пределы помещения фонда»273.
Надо сказать, что поначалу спецфонды создавались в довольно значительном числе библиотек. Согласно приказу Главлита от 15 февраля 1935 г. этот круг включал библиотеку Академии наук, ИМЭЛа, библиотеки им. Ленина, Салтыкова-Щедрина (Ленинград), библиотеки ИКП, Комуниверситетов в Москве и Ленинграде, центральные библиотеки главных городов союзных республик, краев, областей и университетских городов274. Затем их количество будет постоянно уменьшаться.
Процесс изъятия враждебной литературы проходил под контролем ЦК, который в нужных случаях вмешивался в него непосредственно - и в плане определения изымаемой литературы, и в плане организации этого процесса. Так, например, Оргбюро ЦК 14 июня 1935 г. определило список «троцкистско-зиновьевской литературы, подлежащей изъятию из библиотек общественного пользования». Среди них только в отношении Троцкого сказано, что подлежат изъятию «все книги». В остальных случаях речь шла в основном о литературе по истории партии. Сюда вошло 12 книг Зиновьева, 3 книги Шляпникова, 2 книги Яворского, 2 книги Преображенского, 3 книги Сафарова, 6 книг Волосевича - помните у Сталина «Слуцкие и Волосевичи» - и даже «Революционные силуэты Луначарского, «История партии» Невского (1926 г.) и т.д.275 Так что именно литература, выражавшая иной, чем у Сталина, взгляд на историю партии, рассматривалась тогда как наиболее опасная.
Тем же решением Оргбюро упорядочило процесс изъятия литературы. Партийное руководство было обеспокоено тем, что «при изъятии троцкистско-зиновьевской литературы из библиотек фактически проводится никем не контролируемая и никем не руководимая "чистка" библиотек, расхищение и порча библиотечных фондов». Иначе говоря, беспокойство
273 РГАСПИ, ф.71, оп. 3, е.х. 78, лл. 6,4.
274 Там же, л. 2.
275 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 587, л. 66.
вызывала и инициатива на местах, и возможность утечки вредных книг из библиотек на сторону. Поэтому было предложено прекратить «общую чистку» и изымать книги «согласно прилагаемого списка». Само это изъятие было поставлено под контроль НКВД276.
Что касается ИМЭЛа, то комплектование его, как тогда выражались, «белогвардейской и белоэмигрантской литературой» было сначала весьма широким. Достаточно сказать, что при подписке на эти издания на 1932 г. ИМЭЛ получал 41 название, а секретариат Сталина - 14277, хотя в том же году Секретариат ЦК принял решение «сократить... выписку белоэмигрантской периодической литературы наполовину»278. Впоследствии количеств», выписываемой периодики такого рода сокращалось, и, наконец, в конце 1937 г. зам. директора ИМЭЛ Сорин пишет в книжную экспедицию Управления делами ЦК просьбу о том, чтобы «из получавшихся в 1937 г. библиотекой ИМЭЛ белоэмигрантских периодических изданий в количестве 16 названий... оставить на 1938 г. только следующие: 1) Социалистический вестник и 2) Бюллетень оппозиции»279. А выписка белоэмигрантских и троцкистских книг из-за рубежа шла для ИМЭЛа с 1933 г. «исключительно с разрешения ЦК ВКП(б)»280.
Допуск к нежелательной литературе сужался не только за счет ее перевода в спецхран, но и за счет ограничения права пользования спецхраном и затруднения для посторонних читателей доступа в библиотеку ИМЭЛ вообще. В начале 1935 г. на дирекции был поставлен вопрос об «уточнении состава читателей» библиотеки и для этой цели было предложено запросить у всех директоров научно-исследовательских и учебных учреждений, включенных в разверстку мест по читальным залам библиотеки, новые списки аспирантуры. Следовало также перерегистрировать всех читателей-индивидуалов. Их
276 Там же, лл. 9-10.
277 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, лл. 70-72.
278 Там же, ф. 17, on. 114, е.х. 280, л. 3.
279 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 102, л. 237.
280 Там же, е.х. 50, л. 24.
командировочные удостоверения должны содержать указания на занимаемую должность и партийность, точно сформулированную тему и срок, необходимый для ее изучения в библиотеке281. И уж совсем трудно было постороннему читателю добраться до закрытой литературы. Когда в еще вполне, так сказать, «вегетарианском», 1932 году редколлегия очень солидного «Био-библиографического словаря деятелей революционного движения в России» обратилась в ИМЭЛ с просьбой допустить сотрудника Словаря к работе «по нелегальной зарубежной литературе для Словаря», ей было отвечено, что «за получением разрешения пользоваться послереволюционной зарубежной литературой необходимо обратиться в Секретариат Центрального Комитета партии»282. Вот так - ни больше, ни меньше. Впрочем, и для самих сотрудников ИМЭЛа допуск к спецхрану был достаточно сложным. Когда в 1933 г. Культпроп попросил ИМЭЛ представить список лиц, пользующихся белоэмигрантской литературой «с точным указанием должности и партстажа», то таковых оказалось 9 человек, включая не работавшего в Институте Бела Куна. Среди них был директор, его заместители, ученый секретарь и некоторые зав. секторами283. В соответствии с постановлением дирекции ИМЭЛ от 14 октября 1935 г. право пользования спецфондом было предоставлено зав. и зам. зав. секторами, а также научным сотрудникам I разряда по их личному письменному требованию. Выдача книг другим сотрудникам должна производиться в каждом отдельном случае по письменному разрешению директора ИМЭЛ или его заместителя284. Пользоваться же белоэмигрантской литературой было еще сложнее. В ответ на соответствующий запрос Культпропа в том же году Адоратский сообщил, что ею «пользуюсь я и мой заместитель, остальные ответственные сотрудники Института по специальному разрешению меня или моего заместителя»285.
281 Там же, е.х. 55, л. 60.
282 Там же, е.х. 47, лл. 185-186.
283 Там же, е.х. 50, лл. 186, 185.
284 Там же, е.х. 61, л. 224.
285 Там же, е.х. 62, л. 83.
Одним словом, возможные читатели были настолько прочно защищены от воздействия вражеской литературы, что в 1936 г. в ответ на запрос ЦК из дирекции ИМЭЛ последовал ответ: «Пользование белоэмигрантской литературой разрешается директором ИМЭЛ лишь для каждого случая отдельно. За вторую половину 1935 г. и за 1936 г. указанной литературой никто не пользовался»286. И это в Институте, считавшемся научно-исследовательским !
Постановление ЦК об ИМЭЛе от 25- августа 1935 г.
Все эти ограничения соответствовали духу времени и генеральной линии партии, но вряд ли способствовали успешной работе Института, кац-тому не способствовало много других причин, о которых частйчно уже шла речь. Так или иначе, претензии к Институту - справедливые и не очень - со стороны ЦК постепенно накапливались, и Оргбюро ЦК 4 июля приняло решение о создании весьма авторитетной по своему составу комиссии, которой было поручено в 15 дневный срок разработать предложения о работе ИМЭЛа для внесения в Политбюро. В этом проекте должны были быть предусмотрены «меры улучшения всей организации дела в ИМЭЛ: о плане и качестве переводов и изданий классиков марксизма-ленинизма, об улучшении хранения материалов, о лучшей организации Музея, укреплении ИМЭЛа квалифицированными кадрами и проверке наличных кадров»287. Обращает на себя внимание акцент не столько на существе работы Института, сколько на ее организации и на кадровом составе ИМЭЛа. Содержание будущего текста решения ЦК во многом определялось результатами проверки его деятельности, отразившимися в записке Агитпропа ЦК от 2 июня 1935 г., подписанной его руководителем Стецким. Там отмечено, что работа ИМЭЛ имеет огромное значение в деле научной разработки литературного наследства классиков марксизма-ленинизма, «в деле подготовки научных и массовых (sic!) трудов Маркса, Энгельса, Ленина, в частности доброкачественных переводов произведений классиков
’86 Там же, е.х. 78, л. 22.
’87 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 587, л. 2.
марксизма-ленинизма, свободных от каутскианских, рязановских и всяких иных фальсификаций»288, а далее констатируется, что «Институт Маркса-Энгельса-Ленина с поставленными перед ним задачами не справляется»289. Характерно, что все негативные примеры, взятые из деятельности ИМЭЛа, относятся только к его издательской работе, а о научной разработке наследия классиков марксизма-ленинизма и речи не идет.
ИМЭЛ упрекают в том, что он до сих пор не подготовил еще доброкачественного перевода «Капитала» и что, в частности, «перевод II тома «Капитала», включенный в собрание сочинений Маркса и Энгельса (т. XVIII), гораздо труднее для понимания, чем перевод И. Степанова»290. Возможно. Но отсюда совершенно не следует, что он хуже.
Единственной причиной недостатков в работе ИМЭЛ «является исключительно плохая организация работы»291. И далее идут совершенно справедливые слова об отсутствии в ИМЭЛе настоящего планирования работы, о частом изменении планов, о том, что работы сдаются в производство в сыром, часто совершенно недоброкачественном виде, но ни слова нет о причинах этого - о нереальных заданиях, спускаемых сверху, о боязни руководства Института открыто сказать об этой нереальности, о фетишизировании понятия плана вообще. И предлагаемые конкретные меры «коренного изменения существующей системы организации работы в ИМЭЛ» сводятся, по существу, к укреплению руководящего звена на уровне заместителей директора, к необходимости утверждения планов ИМЭЛ в ЦК и даже к упразднению должности ученого секретаря Института.
Отправленная в ЦК, видимо в ответ, записка Адоратского от 27 июня в своей содержательной части состоит из привычных жалоб на то, что «кадры Института совершенно недостаточны и в значительной части неудовлетворительны. Лишь очень небольшая группа основных работников (около
288 Там же, е.х. 705, л. 100.
289 Тамже,л. 101.
290 Там же, л. 102.
291 Тамже, л. 115.
15 человек) может вести самостоятельную научную работу», а также из ламентаций по поводу того, что успешное развертывание дальнейшей работы ИМЭЛ возможно «только при условии серьезного укрепления его высококвалифицированными кадрами»292. Прежде всего, нужно 10-15 человек для работы над Сочинениями Маркса и Энгельса, над биографиями Маркса, Энгельса и Ленина.
25 августа 1935 г. Политбюро утвердило текст Постановления ЦК о работе Института Маркса-Энгельса-Ленина и поручило комиссии в двухнедельный срок разработать предложения о реорганизации работы Музея Маркса-Энгельса-Ленина. Секретариату ЦК было поручено рассмотреть вопрос о заместителях директора и других работниках для укрепления Института Маркса-Энгельса-Ленина293. В этом постановлении ИМЭЛу ставят в упрек то, что он «вследствие плохой организации работы занимался в ряде случаев изданием малоценных работ в ущерб изданию произведений классиков марксизма-ленинизма» и «до сих пор не выпустил в доброкачественных переводах таких произведений Маркса и Энгельса, как «Капитал», «Теории прибавочной стоимости», «Анти-Дюринг»»294. Если последнее замечание понятно и до известной степени справедливо, то что имелось в виду под «малоценными работами» не совсем ясно - ведь основную часть издательской продукции Института составляли именно работы классиков марксизма-ленинизма и вообще издания документов.
Далее следует, видимо, центральный пункт критики: «ЦК ВКП(б) особо отмечает в качестве крупнейшего недостатка в работе Института Маркса-Энгельса-Ленина допущенную в ряде случаев неряшливость в изданиях произведений Ленина и безответственное отношение к ленинскому тексту»295. И приводится уже упоминавшийся пример с цитатой из выступления Ленина на VII съезде партии. Причем утверждается,
•’92 Там же, лл. 125,135.
Там же, оп. 163, е.х. 1075, л. 134.
"'4 Тамже, л. 135.
Тамже,л. 136.
будто «это место, приводимое в известной резолюции XIV конференции ВКП(б), направленной против троцкистской теории невозможности победы социализма в одной стране, произвольно изменено составителем и гласит иначе»296. Что «иначе» и есть правильно, а «произвольно изменено» это место было раньше - это было прекрасно известно и ИМЭЛу, и ЦК, но главное сиюминутная политическая целесообразность.
Корни недостатков в деятельности ИМЭЛа ЦК увидел в субъективной сфере, сочтя что серьезные недочеты в работе Института Маркса-Энгельса-Ленина являются прежде всего результатом неудовлетворительной организации работы и отсутствия четкого руководства.
В качестве основных задач на ближайшие 3-4 года перед Институтом были поставлены: окончание русского издания Сочинений Маркса и Энгельса и издание массовыми тиражами важнейших работ классиков марксизма-ленинизма; закончить издание ленинских сборников и приступить к организации IV издания Собрания сочинений Ленина, закончить издание протоколов съездов и подготовить к изданию «Хронику ВКП(б)» (перечень важнейших дат и событий жизни партии). К числу задач Института относились издание биографий Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, «Дат жизни и деятельности Маркса, Энгельса и Ленина», а также продолжение подготовки научных биографий классиков марксизма-ленинизма, включая, естественно, Сталина. Эти пункты решения так и остались мертвой буквой, переходящей из одного годового плана в другой, и последовательно не выполнялись.
Кое-что из этого уже должно было быть сделано ИМЭЛом, а кое-что и не будет сделано в обозримом будущем или никогда, вроде «Хроники ВКП(б)». А ведь какие обширные и хорошие планы рождались в Институте в связи с этим постановлением, особенно в области истории партии. В письме членам дирекции ИМЭЛ от 1 декабря 1936 г. зам. директора Сорин наметил грандиозную программу публикации источников по истории ВКП(б), прежде всего переиздания легальной и нелегальной большевистской прессы, листовок и прокламаций;
296 Там же, л. 137.
а также разработки и издания библиографических указателей. Сорин предложил также обсудить вопрос о том, «в какой форме можно знакомить пропагандистов с деятельностью враждебных большевизму партий в рабочем движении». В основе этой программы лежало глубокое убеждение автора, что «нельзя разрабатывать историю партии без сравнительно широкого распространения... важнейших первоисточников»297. Но самое ближайшее будущее показало, что еще как можно, потому что так нужно руководству партии.
Заслуживает быть отмеченным пункт постановления о необходимости «приступить к изданию Сочинений Сталина».
Постановление обязывает ИМЭЛ «представить на утверждение ЦК ВКП(б) проект исправления всех обнаруженных неправильностей передачи ленинского текста», закончив эту работу в 6 месячный срок298, а несколько ниже с неумолимой большевистской логикой предлагает «запретить под страхом строжайшей партийной ответственности составителям вносить какие бы то ни было изменения и дополнения в тексты основоположников марксизма-ленинизма»299. И, наконец, еще один пункт постановления, который фигурировал в планах Института и до этого решения, и после него, но никогда не был осуществлен - это организация изучения того, что нового внес Ленин в сокровищницу марксизма. Эта задача была принципиально невыполнима, потому что в тех условиях ответ на нее мог дать только «четвертый классик» марксизма-ленинизма - Сталин.
Институт должным образом отреагировал на постановление ЦК. Три дня - 7, 8 и 9 сентября на общем партийном собрании шло обсуждение доклада Адоратского300. В конце сентября 1935 г. было принято решение дирекции по тому же поводу. Там было несколько добрых слов о деятельности Института в предшествующие годы, в частности, о большой работе «по выкорчевыванию остатков рязановщины», отмече
297 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 185, лл. 8,5.
29S Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, л. 138.
299 Там же, л. 139.
См.: там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 186 ч. I, л. 37.
но, что только благодаря вниманию ЦК, «благодаря непосредственным указаниям товарища Сталина, возможно сделать Институт высшим партийным научно-исследовательским учреждением международного значения»301; присутствовала и приличествующая случаю самокритика. Но наиболее интересны предложения дирекции по реализации мероприятий, намеченных в постановлении ЦК. Здесь видна безусловная и бездумная готовность сделать все и сделать быстро, а вместе с тем стремление ликвидировать те немногие структуры, которые еще остались от бывшего Института Маркса и Энгельса. Например, намеревались не только разработать план 4-го издания Сочинений Ленина объемом в 40—45 томов, но закончить его за 5 лет. В то же время была намечена организация «сплошной читки текстов [Ленина] для того, чтобы отметить все те места, которые в смысловом и стилистическом отношении вызывают какие-то сомнения»302. У кого вызывают сомнения? А главное - в чем? По существу, речь шла о сплошном цензурировании ленинских текстов, что, впрочем, в это время неудивительно. Что касается Сочинений Сталина, то специальная группа после утверждения плана их издания - а к этому моменту еще не было сделано практически ничего - должна была подготовить план «Международного издания сочинений Сталина»303.
Чтобы выполнить пункт решения ЦК о написании научных биографий Маркса и Энгельса, было решено в течение 1935 г., т.е. практически за 3 оставшихся месяца организовать секцию биографий Маркса и Энгельса и при ней кабинет Маркса и Энгельса. Но при этом «ВИССУ в старом виде ликвидировать», поскольку она «была перегружена посторонним ненужным материалом... а то, что было собрано, было малодоступно даже для сведущих работников, вследствие сложной академической системы хранения. Кабинет построить таким образом, чтобы любой работник легко мог бы ориентироваться в его
301 Там же, on. 1, е.х. 27, л. 18.
302 Там же, л. 23.
303 Там же, л. 30.
материалах»304. Иначе говоря, система организации фондов кабинета должна была соответствовать уровню знаний любого выдвиженца, пришедшего на работу в Институт. Но разрушение старого, рязановского кабинета не прошло бесследно и было одной из причин - не единственной, но очень весомой того, что никаких биографий Маркса и Энгельса, ни научных, ни популярных в довоенном ИМЭЛе создано не было. Правда, трудно объяснить, почему написанная сотрудником Института Е. Степановой на большом фактическом материале книга «Фридрих Энгельс» вышла в 1935 г. без грифа ИМЭЛа.
Завершалось постановление дирекции тезисом, согласно которому главной политической задачей всех работников Института являлась необходимость «бдительно стоять на страже наследства Маркса-Энгельса-Ленина, максимально соблюдать подлинную передачу текста, не допуская малейшего отклонения и искажений работ классиков марксизма-ленинизма»305.
«Стоять на страже» в ИМЭЛе всегда было много охотников, но для выполнения большой и амбициозной программы на ближайшие 2-3 года - а она включала в себя завершение издания Сочинений Маркса и Энгельса, Ленинских сборников, протоколов съездов и конференций ВКП(б), создание биографий всех четверых классиков марксизма-ленинизма, написание 4-х томной «Истории ВКП(б)» и многое другое - нужны были и притом немедленно квалифицированные кадры. А вот с притоком новых кадров дело обстояло плохо. Политбюро провело ранжирование зам. директоров Института: первым замом был утвержден Сорин, вторым - Савельев, третьим - Орахелашвили306. Оргбюро в мае 1936 г. поручило Секретариату ЦК совместно с ИМЭЛ в 5-ти дневный срок рассмотреть вопрос об освобождении части работников ИМЭЛ, занятых редактированием произведений Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и внести предложения на утверждение
'”4 Там же, лл. 22-23.
Там же, лл. 31 -32.
"’6 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1092, л. 59.
ЦК307. Таким образом, с чисткой все было ясно, но с пополнением Института дело шло туго. 11 сентября 1935 г. Адоратский пишет одному из руководящих работников Института о постановлении ЦК: «Обещают дать людей, но пока еще никого не дали»308. В декабре того же года Адоратский обращается к Сталину, Кагановичу, Андрееву, Ежову, Молотову и ставит их в известность о том, что Институт находится «в крайне затруднительном положении с выполнением стоящих перед ним задач. Требуется немедленное оказание помощи людьми»309. Но, как сообщает 19 марта 1936 г. зам. директора ИМЭЛ Сорин своему патрону, «людей нам, конечно, не дают. А.И. [Стецкий] отказывается самым решительным образом: считает, что мы управимся нашим составом». А состав этот все время меняется. За 1936 г. было уволено 146 человек, т.е. около 40 % наличного состава, а принято 92 человека. Для одного из основных научных секторов - сектора Маркса и Энгельса динамика выглядит следующим образом принято 9 человек, уволено - 18, налицо 25 человек; для библиотеки цифры еще выразительнее: принято - 19 человек, уволено 24+18, налицо 54 человека. Подобные вещи и обрекали заранее на неудачу выполнение постановления ЦК, обрекали, конечно, не только они, но и нереально поставленные в нем задачи, однако квалифицированных работников в ИМЭЛе очень не хватало в течение всей истории его существования. Эту нехватку старались компенсировать искусственным повышением научного статуса личного состава работников. Сохранился текст записки, направленной в дирекцию ИМЭЛ 28 ноября 1935 г. комиссией по представлению работников Института к присуждению научных степеней и научных званий. На документе характерный гриф: «Не подлежит оглашению. Подлежит возврату». В нем предлагается присудить без защиты докторскую степень 14 сотрудникам (М. Волину, Варенцовой, Зоркому, А. Кону, Короткому, Крамольникову, Леонтьеву, X. Лурье, К. Попову, Рыклину, В. Рудашу, Сегалю, Степановой и Тихомирнову),
307 Там же, оп. 114, е.х. 606, л. 2.
308 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 186 ч. I, л. 37.
309 Там же, е.х. 63, л. 63.
степень кандидата наук, также без защиты, - 15 сотрудникам, и звание старшего научного сотрудника (без защиты) 21 человеку310. Если вспомнить, как об этом говорилось выше, что сам директор Института считал, что в нем насчитывается максимум 10-15 настоящих работников, то замах на квалификационный рост слишком уж велик. Эту же цель преследовало и письмо Адоратского секретарю ЦК А. Андрееву от 25 января 1936 г. о том, что ИМЭЛ считает необходимым установить -видимо, по аналогии с Комакадемией, которая находилась на грани закрытия - звание действительного члена ИМЭЛ и давать его тем сотрудникам, которые достигли значительных результатов в своей работе. Предлагаемый список состоял почти исключительно из руководящих работников и открывался фамилиями директора и трех его заместителей311.
Неудавшаяся сделка
Постановление ЦК от 25 августа 1935 г. открывалось абзацем, в котором отмечалась огромная работа ИМЭЛа «по собиранию печатных и рукописных произведений классиков марксизма-ленинизма»312. В этой несколько корявой - «рукописные произведения» - фразе отразился тот действительный факт, что рукописи классиков собирались и приобретались в первой половине 30-х годов, хотя и в не столь крупных масштабах, как в 20-х годах. Одним из самых крупных приобретений могла стать - но, к сожалению, не стала - покупка архива Маркса и Энгельса, хотя тогда же удалось приобрести ряд ценных ленинских материалов и документов по истории партии, да и экономических рукописей Маркса.
Надо отдать должное руководству ИМЭЛа - после прихода фашистов к власти в Германии оно забило тревогу в отношении судьбы архива Маркса и Энгельса. 14 апреля 1933 г. Адоратский направил письмо Сталину об угрозе уничтожения архива Маркса и Энгельса, находившегося в руках германских социал-демократов. «До последнего времени ИМЭЛ
" Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 8, лл. 81-85.
1 Там же, оп. 3, е.х. 72, л. 27.
’ В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, с. 186.
удавалось вести переговоры с известным берлинским антикваром Альтманом и через него приобретать из архива германской социал-демократии отдельные документы Маркса и Энгельса». Теперь сведений о местонахождении архива Маркса и Энгельса нет. «ИМЭЛ считает необходимым немедленно предпринять соответствующие шаги по розыску и приобретению архива Маркса и Энгельса. Для этой цели необходимо в ближайшее время послать в Германию соответствующего товарища, который путем переговоров с социал-демократами или иными средствами, которые окажутся необходимыми, добился бы желанных результатов». Адоратский предложил для этого кандидатуру Ганецкого313. Здесь обращает на себя внимание фраза об «иных средствах». Из дальнейшего изложения будет видно, сколь неразборчивыми в средствах готовы были быть сталинские переговорщики.
Через полтора месяца следует новое письмо Сталину о том, что угроза захвата и уничтожения архива Маркса и Энгельса «становится с каждым днем все более реальной». И потому «мы могли бы, очевидно, и путем различных "сговоров" с фашистскими деятелями получить уже захваченные ими архивы, обещав им в некоторых случаях "компенсацию" в виде имеющихся у нас... архивных документов крупных государственных деятелей Германии (как, например, Вильгельма I, Бисмарка и др.)»314. Если называть вещи своими именами, то речь здесь шла о покупке краденого, но цель - несомненно, благородная -видимо, оправдывала некоторую нечистоплотность средств. Из письма нашего полпредства в Германии, направленного 29 августа 1933 г. Адоратскому, последнему становится известно о том, что архив германской социал-демократии (не целиком) вывезен в Париж Николаевским315. Б. Николаевский, сыгравший важную роль в судьбе архива Маркса и Энгельса, меньшевик, крупный специалист в области истории русского революционного движения с 1924 по 1931 гг., являлся одним из зарубежных корреспондентов ИМЭ, а затем, естественно, был уволен.
313 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 50, л. 77.
314 Тамже,л. 106.
3,5 Там же, е.х. 51, л. 116.
Узнав о перемещении архива в Париж, руководство ИМЭЛ обратилось в ЦК, к Кагановичу и Молотову, с просьбой отправить во Францию представителя Института для выяснения вопроса о приобретении части архива германской социал-демократии, хранящегося в настоящее время в 11ариже, в Национальной библиотеке. В качестве представителя Института должен был выступать руководящий работник «Международной книги» Ионов316. В его задачу входило не только расследование вопроса об архиве Маркса и Энгельса, । ю и приобретение материалов V (Лондонского) съезда РСДРП. 11 ноября 1933 г. Ионов информировал ИМЭЛ о том, что архив перевезен из Национальной библиотеки в Венсеннский военный музей, а заодно ио договоренности о покупке протоколов Лондонского съезда за 40 тыс. франков наличными и книгами на 8 тыс. франков317. 4 декабря 1933 г. он сообщил в Москву, что архив не куплен французским правительством, а сдан на хранение в Национальную библиотеку и в настоящее время перевезен в Военный музей в Венсенне, а потому любое распоряжение в отношении его может исходить только от военного министра Даладье318.
Получив эту информацию, Адоратский пишет Сталину (20 февраля и 17 марта 1934 г.). В письме от 20 февраля он высказался в пользу необходимости предложить французскому правительству в обмен на архив Маркса и Энгельса имеющиеся у нас «материалы и документы, представляющие большую ценность для французской исторической науки»319. И 31 марта 1934 г. Политбюро принимает решение: «Для выработки конкретных предложений по поводу приобретения у французского правительства архива Маркса и Энгельса назначить комиссию в составе: от Культпропа ЦК г. Стецкого, от НКИД т. Литвинова, от ОГПУ т. Ягода, от ИМЭЛ т. Адоратского»320.
Там же, е.х. 50, л. 235.
Там же, on. 1, е.х. 248, лл. 36-37.
"к Там же, оп. 3, е.х. 58, лл. 52-51.
"9 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1018, л. 53.
В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, с. 185.
Далее в истории с покупкой архива наступает некоторый перерыв. Видимо, руководству партии было не до этого (созыв XVII съезда, убийство Кирова), а все решения о подобных трансакциях, тем более что это было связано с затратой валюты, шли через Политбюро. Так, например, когда в начале 1935 г. поступило из-за рубежа предложение купить письмо Ленина в газету «Чикаго Дейли Ньюс» (за достаточно скромную сумму 700-800 долларов), оно обсуждалось на Политбюро. Для характеристики обстоятельств покупки этого документа приведем такую деталь. Советский представитель, ведший переговоры «незаметно от фирмы... снял [на] фотостате это письмо»321, так что на Политбюро был уже представлен его перевод.
И только 10 июня 1935 г. Адоратский пишет письмо Сталину «По поводу архива Маркса и Энгельса», где, сообщая о перевозке архива в Париж, просит Политбюро «разрешить приобрести указанный архив, войдя в соответствующие переговоры с французским правительством или лицами, в распоряжении которых находится архив. Для этого ИМЭЛ считает необходимым командировать в Париж тт. Аросева и Тихомирнова, которых необходимо снабдить соответствующими полномочиями»322. По-видимому, была достигнута какая-то предварительная договоренность, потому что уже 13 июня Политбюро приняло решение разрешить ИМЭЛ войти в переговоры на предмет приобретения архива Маркса и Энгельса и командировать для этой цели в Париж на месячный срок (ориентировочно) тт. Аросева и Тихомирнова323. Аросев являлся председателем правления ВОКСа и хорошо знал иностранные языки, а Тихомирнов заведовал центральным партархивом ИМЭЛ. Однако кроме полномочий для переговоров на поездку требовались деньги, и 2 тыс. рублей золотом были решением Политбюро от 28 июня 1935 г. ассигнованы «на оплату расходов по командировке»324.
321 РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 1054, лл. 139-139об.
322 Там же, е.х. 1065, л. 166.
323 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, лл. 185-186.
324 РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 1068, л. 43.
Перед поездкой Тихомирнов получил от Цобеля справку о содержании архива СДПГ и о том, какие материалы из него у нас имеются в фотокопиях, а каких нет.
В Париже прежде всего пришлось налаживать контакты с Николаевским, который особых симпатий ни к СССР, ни гем более к ИМЭЛ не питал, причем ему было даже сделано предложение возобновить работу для Института. Другим посредником, более сговорчивым, выступал французский журналист Анри Роллен, связанный с советским постпредством. С Ролленом переговоры велись с целью зондажа французского правительства насчет возможности компенсации его наполеоновскими документами, хранящимися в Центрархиве, а с Николаевским - о компенсации германских социал-демократов деньгами. Переговоры эти были тесно связаны еще и потому, что в Москве Николаевского считали фактическим владельцем архива Маркса и Энгельса, как и всего архива германской социал-демократии, и оказывали на него давление возможностью приобретения архива основоположников марксизма путем обмена его у французских властей на документы Наполеона I.
Сразу же выяснилось, что имеется очень опасный конкурент в лице голландского профессора Н. Постюмуса. В шифротелеграмме, отправленной из Парижа секретарю ЦК Андрееву 16 августа 1935 г., говорилось о том, что тот располагает большими средствами, отпущенными Амстердамским муниципалитетом. «Цель последнего создать в Голландии центр по изучению марксизма, чтобы сделать возможным работу над Марксом, не прибегая к помощи нашего Института Маркса-Энгельса-Ленина. Недавно Постмус [sic!] скупил архив Бунда, сейчас он ведет переговоры о приобретении того же архива, за которым приехали мы». И, видимо, чтобы воздействовать на партийное руководство на предмет ассигнования средств, на чашу весов бросается тяжкий аргумент - «нам кажется... что через Постмуса действует гитлеровская полиция, стремясь скупить документы германских социал-демократов». Постюмус располагает возможностью непосредственно и немедленно платить. Завершает телеграмму просьба перевести 20 тыс. руб.325
'••5 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1074, л. 170.
Чтобы информация о связях Постюмуса с немцами выглядела более убедительной, Аросев и Тихомирнов дополнительно сообщили, что о ней свидетельствуют некоторые данные, «которые доставил нам Роллан»326. О финансовой стороне дела несколько ранее Аросев сообщал Адоратскому: «Если завтра Николаевский вступит с нами в переговоры и мы не сможем дать ему задатка, не будет ничего удивительного, что Николаевский предпочтет продавать документы Portsmus’y [sic!], который дает задатки и платит немедленно»327.
Настоятельные просьбы о деньгах возымели действие и 16 августа 1935 г. Политбюро приняло решение «перевести в Париж тт. Аросеву и Тихомирнову на приобретение архива Маркса и Энгельса 20.000 руб. золотом»328. Как это обычно бывало в советские времена, выделенная сумма была значительно ниже требуемой. Через месяц после решения Политбюро Адоратский информировал ЦК о том, что за архив Маркса и Энгельса просят 5 млн франков (около 350 тыс. золотых рублей)329. Сталин вообще проявлял в этом вопросе сдержанность, которая очень четко отразилась в его резолюции на письме Адоратского, в котором тот просил перевести Аросеву и Тихомирнову в Париж для покупки архивов 50 тыс. рублей. На подлиннике письма Сталин начертал следующие строки, воспроизведенные на копийном экземпляре: «Ассигновать можно, но надо знать, что именно покупаем под видом "архива" - нельзя покупать кота в мешке. Пусть дадут нам список документов в архиве с кратким содержанием документов, а потом можно ассигновать 50 тыс. рублей. И. Сталин»330. Здесь характерны и презрительные кавычки, в которые заключено слово «архив» - напомним, что речь идет об архиве основоположников марксизма, так сказать, своих предшественников, -и полное непонимание существа дела, которым только и можно объяснить требование аннотации на каждый архивный до
326 Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, лл. 42-43.
327 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 63, л. 233.
328 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1074, л. 169.
329 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 63, л. 204.
330 Тамже, л. 51.
кумент. Похоже, имплицитно здесь уже содержалась одна из причин неудачи с покупкой архива Маркса и Энгельса.
Переговоры в Париже шли трудно. Представители ИМЭЛа, как говорилось выше, использовали Роллена - угрозой обратиться через него непосредственно к французскому правительству для обмена марксовых документов на наполеоновские - для давления на Николаевского и германских социал-демократов. Правда, тут имелись свои сложности. «Конечно, -писали Аросев и Тихомирнов Молотову, Ворошилову и Андрееву 24 августа 1935 г., - если бы у нас сорвалось дело с Николаевским, мы вступим на путь разговора с Лавалем (это не будет официальный демарш, Роллан близок к Лавалю), но этот путь чреват тем,, что. французское] правительство попытается на почве переговоров о документах поставить всякие другие вопросы... потребует может быть и политических компенсаций»331. В свою очередь, Николаевский тоже, видимо, пытался воздействовать на гостей из Москвы, сообщая им о том, что, мол, сейчас Постюмус находится в Праге и ведет переговоры с германскими социал-демократами о покупке архива Маркса и Энгельса. Но дезинформация представителей Москвы, видимо, оказалась более действенной, и, как сообщали Аросев и Тихомирнов в начале сентября 1935 г. Андрееву и Адоратскому, «Николаевский и другие социал-демократы встревожены высказанной нами мыслью, что гитлеровцы возможно скупают архив и что не исключено, что они же могут его похитить. Это производит впечатление и заставляет их [социал-демократов] торопиться»332. Здесь становится совершенно очевидным, что в идею об охоте немецких фашистов за архивом Маркса и Энгельса, да еще через Постюмуса, ни Аросев, ни Тихомирнов не верили и использовали ее для воздействия на собственное начальство и на контрагентов по переговорам.
Более того, в этом ключе была задумана целая стратагема для получения в свои руки архива. Начальным ее этапом планировалось перемещение его на квартиру Роллена. «Мы с
Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 44.
"2 Там же, е.х. 186 ч. I. л. 40.
Ролланом, - писал Аросев секретарю ЦК Ежову 25 сентября 1935 г. незадолго до своего отъезда из Парижа, - имеем устное соглашение, вероятно, в курсе его и Николаевский, который в этом вопросе целиком на нашей стороне, что, как только архивные ценности перейдут к нему, Роллану, так он любым путем - легально или нелегально передаст документы нам. Для этого мы должны с ним сторговаться и заключить сделку»333. В более развернутом виде этот план изложен в отчете о переговорах, который Аросев и Тихомирнов направили после возвращения в Москву, 13 октября 1935 г. Сталину, Молотову, Кагановичу, Ежову и Адоратскому. Одновременно с переговорами с социал-демократами, сообщают они, «чтобы ускорить дело и не попадать в зависимость только от разговоров и переговоров, мы выдвинули по соглашению с Ролланом новый план. Мотивируя тем, что благодаря "опросам" Вельса факт наших переговоров мог стать известным фашистам, которые, пользуясь несовершенством охраны в "Эколь Нормаль" могут легко похитить, мы предлагаем перевести архив на частную квартиру Роллана. В ней мы гарантируем безопасность архива денежным взносом Германскому ЦК [социал-демократии]. В случае пропажи архива взнос остается собственностью ЦК. Роллан же совершенно ясно предложил, что по перевозке архива к нему, он немедленно фактически был передан нам, а формально "украден", хотя бы даже фашистами»334. Но эта прелестная в своей циничной откровенности схема, частично использованная несколько позже при похищении части архива Троцкого в Париже, не сработала. Пришлось вести переговоры дальше.
Довольно значительное место в отчете уделяется голландской конкуренции, которая подается для членов Политбюро в очень своеобразном плане. «Мы натолкнулись на интересный и сильно обеспокоивший нас факт, а именно: оказывается, что некий голландец Постимус ездит по Европе и скупает всякие документы, касающиеся истории рабочего движения и революций. Цель - создать по мысли голландских социал-
333 Тамже, л. 43.
334 Там же, л. 50.
демократов, в Амстердаме нечто вроде Института Маркса и Энгельса в противоположность нашему. Не очень давно Постимус купил у русских эмигрантов документы Бунда и отдельные документы Маркса. В настоящее время упомянутый Постимус намеревается купить архив Маркса и Энгельса... Однако действия Постимуса нам внушают опасения и с другой стороны. А именно: судя по некоторым его разговорам и по тому как свободно он распоряжается огромными суммами, а также как он невежествен при выборе и просмотре документов. есть основания полагать, что он действует если не прямо, го косвенно как агент гитлеровской тайной полиции, скупающей марксовы документы в свои руки.
В свете этого факта нам нужно было действовать осторожно и конспиративно, ибо, если о нашей миссии узнали бы фашисты через Постимуса или иным каким путем, они могли бы легко организовать похищение документов»335. Если учесть, что - как сообщалось в Москву несколько ранее - эта информация исходила от Роллена, человека, близкого к советскому постпредству в Париже336, то последний абзац просто умиляет - сами придумали страшилку с Постюмусом как с гитлеровским агентом и с мнимым возможным похищением документов фашистами как прикрытие собственного плана изъятия архива и сами же на полном серьезе пишут об этом руководству партии и страны.
Следующий тур переговоров, начавшийся в конце ноября 1935 г., проходил сложно. И хотя, по мнению Тихомирнова, появившиеся одно время шведские покупатели как конкуренты отпали, а также «отпал и Постимус, но это не значит, что он не может выплыть снова»337. Тихомирнов считал - и его точка зрения была доведена Адоратским до партийного руководства, - что, «продавая архив, германские социал-демократы хотят обеспечить себя на 5 лет»338. Эта боязнь финансировать своих политических противников все время создавала для со-
1,5 Там же, лл. 45-46.
"6 Там же, л. 43.
"7 Там же, л. 61 об.
|,к Там же, е.х. 63, л. 54.
ветской стороны внутренние препятствия на переговорах. Но были и препятствия иного рода. «Дело двигается туго, - жаловался Тихомирнов Адоратскому в конце декабря 1935 г., -они все просят, чтобы мы указали свою сумму, а из ЦК нам не сообщают»339. Контрагенты Тихомирнова даже выдвинули следующий аргумент - вы, мол, получили за Синайскую библию 100 тыс. фунтов стерлингов, а не хотите давать за Маркса больше340. Но ЦК в денежном вопросе стоял неколебимо, и, хотя Адоратский в письме Сталину и другим руководителям партии от 1 декабря 1936 г. обращал внимание на то, почему важна покупка архива, без которого «невозможно безупречное издание произведений Маркса и Энгельса»341, нашим переговорщикам пришлось прибегать к разным уловкам для сбивания цены. Здесь были и угроза уехать и прекратить переговоры вообще, и обвинения контрагентов в тайных антисоветских намерениях. «Я заявил, - сообщил Тихомирнов Адоратскому 9 января 1936 г., - что мне известно, якобы, что деньги будут использованы для пропаганды против нас, а потому сделка не может состояться».342 Здесь обращает на себя внимание честное словечко «якобы» - знаю, что на самом деле не так, но продолжаю утверждать. И еще один столь же весомый аргумент, вы-де хотите на наши деньги сами издавать Маркса. «Я, - признается Тихомирнов,- кручусь всячески, придумываю разные штуки... говорю, что нам известно, что они часть сумм используют для кампании против нас, что за наш счет хотят издавать Маркса». Для того чтобы предотвратить это издание надо платить социал-демократам по частям343.
К этому времени выяснилось, что за архив просят 25 млн фр., но готовы снизить сумму до 17-18 млн. Наши же предлагают - и эта сумма названа в письме Адоратского Сталину от 29 января 1936 г. - 5-7 млн. франков. Но пока шел торг о продажной цене всего архива, кое-что удалось урвать по ча
339 Там же, е.х. 186 ч. I, л. 70.
340 Там же, л. 86об.
341 Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 50.
342 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 186, ч. I, л. 84.
343 Там же, лл. 106-106об.
стям. В начале января 1936 г. Аросев, информируя Сталина о ходе переговоров, сообщает между прочим, что в части архива Маркса и Энгельса, находящейся в Копенгагене, не хватает нескольких тетрадей по сравнению с берлинской описью. «Они, по-видимому, похищены. Часть из них уже появилась в продаже у частных лиц и предложены Институту Маркса-Энгельса-Ленина».344 Предложил их ИМЭЛу некий Марек Кригер, бывший пресс-атташе Польского посольства в Берлине. Этот человек представил документ, якобы исходивший от руководства архива Германской социал-демократии и подтверждавший, что означенный господин работал в архиве по приведению в порядок рукописей с апреля по декабрь 1932 г. и «за упомянутую выше работу и за неоднократную помощь деньгами» этому Кригеру были переданы «в виде вознаграждения отмеченные им и остающиеся по большей части в других вариантах рукописи Маркса, Энгельса и М. Гесса. Таким образом, находящиеся у него рукописи и архивные материалы он приобрел законным путем»345. Представители ИМЭЛа, видимо, сочли этот документ достаточно убедительным, хотя Николаевский, прекрасно знавший всю подноготную архивных дел в германской социал-демократии, информировал Тихомирнова о том, что «все, что пропало, упер из архива Мейер, в том числе и 23 тетради к "Капиталу". Очевидно у Кригера и находятся эти тетради, а он предлагает только З»346. Речь здесь идет о 23 тетрадях т.н. «Большой серии». А Кригер сначала, в марте 1935 г. действительно предложил купить у него три тетради и еще несколько документов Маркса и выразил желание поработать в библиотеке ИМЭЛ347. В конце января 1936 г. в письме Тихомирнова Адоратскому содержится специальный абзац, не оставляющий сомнения в том, что представителям ИМЭЛа было прекрасно известно происхождение предложенных им документов: «О Кригере. Может быть он и не Мейер, но дело в том, что как раз над этими документами
1,4 Там же, е.х. 69, л. 9.
Там же, е.х. 186 ч. I, л. 58.
116 Там же, лл. 87-87об.
117 Там же, е.х. 82, л. 55.
в SPD архиве сидел Мейер - и он украл их. Об этом мне, наконец, сказал Николаевский. Никакого работника на букву К. в эти годы в архиве не работало, и никому за услуги оригинальных документов не выдавалось. Архив не разворован сильно, а пропало только 23 тетради и несколько отдельных документов, которые отмечены в описи»348. Фактически для архива ИМЭЛ у Кригера было куплено всего 36 рукописей общим объемом 1736 стр., в том числе 23 тетради «Большой серии», 8 тетрадей «Малой серии», «Устав "Союза коммунистов"» и рукопись «Принципов коммунизма»349. За это Кригеру было заплачено 20 тыс. руб. золотом350. Кое-какие документы удалось получить - и притом gratis - у Николаевского: два письма Маркса Г. Юнгу и даже одно письмо Сталина. С обезоруживающей откровенностью Тихомирнов сообщал одному своему имэловскому коллеге о том, что нашел в архиве Кольцова открытку Сталина и положил ее в карман и Николаевскому ничего не оставалось делать, как согласиться при условии, что никто об этом не узнает351. Аналогичную схему он пытался применить в отношении книг с пометками Маркса, «почти уговорив» Николаевского сложить книги с пометками Маркса в несгораемый шкаф в советском посольстве, причем тот не хотел только, чтобы об этом знали352. Но, видимо, в этом случае прием не сработал.
Пока шли переговоры - долгие и трудные - о приобретении в какой-то форме архива Маркса и Энгельса (а с весны 1936 г. их вела делегация ИМЭЛ в составе Адоратского, Аросева и Бухарина) и даже наметились контуры соглашения по этому вопросу, произошло событие, в конечном счете оказавшее решающее влияние на окончательную судьбу архива основоположников марксизма - в ноябре 1935 г. в Амстердаме был создан Международный институт социальной истории во главе с Н. Постюмусом. Это сказалось, в частности, на отношениях
348 Там же, е.х. 186 ч. I, л. 107об.
349 Там же, е.х. 71, лл. 47-49.
350 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 61.
351 Там же, е.х. 186 ч. I, л. 146.
352 Там же, лл. 142-142об.
имэловских представителей к нему. И если в январе 1936 г. Адоратский еще полагает, что как конкурент Постюмус отпал, хотя «это не значит, что он еще не может выплыть»353, то уже в конце февраля Тихомирнов сообщает в Москву Сорину о том, что «беседовал с секретарем Голландского Института. Договорились об обмене наших дублетов на фото ленинских, марксовских и социал-демократических документов. Они получают у голландских трибунистов ряд писем Ленина. Просят организовать доставку наших изданий. Обязательно надо будет это сделать»354. Тихомирнов вынес из разговора в Париже с Постюмусом впечатление - и сообщил о нем Адоратскому, -что тот «всецело за контакт с нашим Институтом. Жаловался, что мы на его запросы не, отвечаем. Если он получит ответ, го, конечно, сочтет мои переговоры с ним за искреннее желание установить с его Институтом связь. Почему все-таки ему ничего не ответили?»355 Адоратский возмущенно возразил Тихомирнову, что Постюмус «врет, он писал в ноябре 1933 г., и мы ему ответили, а он на наше письмо не ответил. Я ему написал, что готов вступить с ним в переписку и в обмен»356. В архивном деле сохранились копии этих писем. 30 октября 1933 г. в ИМЭЛ пришло письмо из библиотеки по экономической истории, являвшейся частью Нидерландского архива экономической истории, возглавлявшегося Постюмусом. В письме содержалась просьба присылать издания ИМЭЛ в обмен на голландские издания. Ученый секретарь ИМЭЛ Бирман ответил через 2 недели, что свободных экземпляров сочинений Маркса и Энгельса в ИМЭЛе нет, а в отношении тех томов, которые появятся в будущем, рекомендовал обратиться в Цюрихское издательство Ring-Verlag357. Об этом и написал Адоратский Постюмусу 17 января 1936 г. и высказал предположение, что возможный ответ из Голландии потерялся в пути, и просил «повторить Ваши пожелания. Естественно, мы охотно будем
Там же, е.х. 72, л. 8.
" ' Там же, е.х. 186 ч. I, лл. 152-152об.
Там же, л. 86.
Там же, л. 93.
Там же, лл. 184-185.
поддерживать книгообмен»358. В одном из своих писем (10 апреля 1936 г.) в Москву Сорину, а, по существу, для информации ЦК, Адоратский рисует почти идиллическую картину: «а с Постимусом я договорился о взаимном обмене услугами. Мы даем ему свои дублеты или фото с наших уникумов (библиотечных), можно даже фото кое-каких документов ему дать, - а он нам дает дублеты и соответствующие фото с того, что нужно для нас. Постимусу Николаевский перевел мою статью о задачах ИМЭЛ из № 6 "Пролетарской революции" и тот заявил, что ни одна из наших задач не перекрещивается и не противоречит задачам его Института. Таким образом, тут мы могли бы кое-чем существенным воспользоваться»359. По правде говоря, проф. Постюмусу нетрудно было сделать это признание, поскольку в статье, в частности, речь шла о том, с каким «огромным энтузиазмом будет встречено всей партией, Коминтерном, трудящимися нашей родины и всего мира решение об издании сочинений товарища Сталина», а также о необходимости изучения «того нового, что внес Ленин в сокровищницу марксизма»360. Чисто же публикаторские задачи ИМЭЛа тогда тоже не пересекались с планами становящегося еще МИСИ.
Тем не менее в соперничестве за приобретение архива Маркса и Энгельса ИМЭЛ проиграл, и тому были свои причины. Дело, между прочим, заключалось в том, что в Москве считали, что германским социал-демократам деваться некуда -больше нас все равно никто не даст. О таких настроениях в Москве свидетельствует, в частности, письмо ученого секретаря ИМЭЛа Бирмана Тихомирнову, где рекомендуется следующая тактика переговоров: «в покупке они [социал-демократы] заинтересованы в десять раз больше, чем мы. Для них горит, а мы можем немного еще повременить. Нужно сделать такое положение, при котором мы будем диктовать условия, а не они... Если ты хочешь с успехом довести дело до конца, то должен стать именно на такую позицию, а не на позицию, за
358 Там же, л. 186.
359 Там же, л. 178об.
360 Пролетарская революция. М., 1935, № 6, с. 9,10.
щищаемую Аросевым: "купить любой ценой, купить лишь бы завершить сделку". Эта позиция по-моему не годится. Денег не жалко, но политическую сторону дела нужно взвешивать со всех сторон»361. Но денег тоже было жалко, и в Париже шла жесткая торговля за сумму сделки. В конце концов, сошлись на сумме 10 млн. франков за передачу архива Маркса и Энгельса на хранение на 10 лет. Первоначально делегация ИМЭЛа настаивала на сроке в 20 лет, но поскольку - как писали Адоратский и Тихомирнов Сталину, Молотову, Андрееву и Ежову в середине июня 1936 г., - «полученный нами архив мы во всяком случае социал-демократам никогда уже более не возвратим...», считаем возможным принять поправки, за исключением последней, где социал-демократы настаивали на выплате сумм: 1/2 при подписании соглашения, 1/4 при получении парижской части архива и 1/4 при получении копенгагенской части362.
Адоратский в письме Гиршфельду, заместителю советского полпреда во Франции, от 3 июля 1936 г. просил его передать Роллену - посреднику, через которого шли переговоры в отсутствии представителей ИМЭЛа, - что Институт настаивает на дате 31 декабря 1946 г., ранее которой не может ставиться вопрос о возвращении архива, и на дополнении этого пункта условием: по истечении 20 лет «в случае если будут созданы бесспорные гарантии безопасности хранения архива Маркса и Энгельса за пределами СССР», социал-демократы «будут вправе получить все подлинники Маркса и Энгельса, переданные на хранение Институту без возврата гарантийной суммы». Далее сообщалось о том, что комиссионные Роллену входят в сумму 10 млн франков, а это означало, что социал-демократы реально получат меньше 10 млн, и завершала письмо сакраментальная фраза: «Текст данного письма утвержден инстанцией»363, т.е. ЦК. Условие о гарантиях безопасности оставляло широчайший простор для толкований, и поэтому социал-демократы сопротивлялись его принятию,
161	РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 74, л. 1.
162	Там же, е.х. 71, лл. 231 -232.
163	Там же, е.х. 186 ч. II, л. 38.
но потом уступили. И 1-го августа 1936 г. Николаевский направил представителю ИМЭЛа письмо, в котором сообщил о готовности «подписать соглашение в том виде, в каком оно было составлено в ходе переговоров в апреле 1936 г. с уточнениями, внесенными в соответствии с Вашим письмом г-ну А. Роллену», и о том, что Ж. Лонге уполномочен подписать его. Согласно этому проекту ИМЭЛу передавались на хранение оригиналы всех рукописей Маркса и Энгельса и писем к ним членов их семей и фотокопии писем т.н. третьих лиц. ИМЭЛ, в свою очередь, должен был передать Комитету по развитию марксистских исследований - который официально представлял владельцев архива на переговорах - фотокопии и расшифровки передаваемых на хранение рукописей, а также рукописей Маркса и Энгельса, хранящихся в ИМЭЛе и не имевшихся в архиве германской социал-демократии. Сумма оплаты составляла 7,5 млн франков. Действие режима хранения прекращается по желанию Комитета с предуведомлением за 6 мес., но не ранее 31 декабря 1946 г. По истечении срока в 20 лет при наличии бесспорных гарантий безопасности для архивных документов вне СССР Комитет вправе получить их назад без уплаты гарантийной суммы.
График выплат тоже был составлен в соответствии с пожеланиями советской стороны: 1/3 суммы выплачивалась при подписании соглашения; 1/3 после передачи копенгагенских документов (наиболее ценной части коллекции) и 1/3 не позже чем через 1,5 мес. после передачи парижских документов364.
Казалось бы, все в порядке и надо срочно подписывать соглашение, однако наступила какая-то пауза: то ли дело заключалось в обычной бюрократической волоките, то ли Москва уверовала, что никуда социал-демократы теперь не денутся, но решения советская сторона не принимала. 19 августа 1936 г. Адоратский писал в Париж Гиршфельду: «Вопрос о завершении дела с покупкой архива (о подписании договора о командировке для приема архива, об ассигновке соответствующих сумм), находится на разрешении инстанции. Получив Вашу телеграмму в начале августа, я немедленно же написал свои
364 Там же, лл. 44-48.
предложения и направил их на решение. Как только решение состоится, сообщу Вам немедленно. Пока придется подождать. Господа социал-демократы долго волынили - могут теперь подождать»365.
Но ожидания не получилось, в Москве 19 августа 1936 г. начался процесс над Зиновьевым и Каменевым и германские социал-демократы уже не могли идти на соглашение с Москвой, не рискуя потерять политическое лицо. Сразу же они начали переговоры с Постюмусом, которые в конце концов привели в 1938 г. к продаже архива Маркса и Энгельса за неизмеримо более низкую цену, чем та, которая была в свое время предложена ИМЭЛом. Но обо всем этом, скорее всего, не было известно имэловским переговорщикам, и они продолжали бомбардировать «инстанцию» письмами о необходимости скорейшего оформления покупки. 26 сентября 1936 г. Адоратский обращается к Сталину и Молотову с просьбой разрешить выслать Гиршфельду полномочия для подписания договора, обязать наркомфин срочно перевести одну треть от оговоренной суммы в 10 млн франков тому же Гиршфельду и отправить для приемки архива делегацию из трех человек, профинансировав ее поездку366. На письме пометка: «Секретно. Вторично». Первое письмо аналогичного содержания было отправлено в тот же адрес еще 10 августа. 10 октября 1936 г. зам. директора ИМЭЛ М. Савельев сообщает Сталину из Вены о том, что «германские социал-демократы в Праге ставят вопрос - ввиду затишья переговоров о продаже большого архива Маркса с нами - о возможности его перепродажи в Скандинавию, и якобы собираются даже это осуществить, хотя и за более дешевую цену в течение ближайшего месяца»367. Еще раз Адоратский пишет по этому вопросу советскому руководству 1 ноября того же года и просит окончательно решить вопрос о приобретении архива, так как «последние сообщения, полученные ИМЭЛом, свидетельствуют о возможности перепродажи в ближайшее время всего
165	Там же, л. 58.
166	Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 57.
167	РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 63.
архива или по частям в другие руки»368. Но ответов сверху не было. Видимо, и в Москве изменилось отношение к приобретению архива Маркса и Энгельса. Гиршфельд в своем письме Сталину, Молотову, Андрееву (копия Адоратскому) от 25 февраля 1937 г. сообщал: «Согласно полученной директивы мною было отправлено 10 июня 1936 г. письмо А. Роллэну с извещением о согласии ИМЭЛ приобрести архив Маркса-Энгельса за установленную сумму. Насколько мне известно, ИМЭЛ не предполагает в настоящее время приобретать упомянутый архив». Значит такого рода информация была, и исходить она могла только из авторитетных источников, иначе Гиршфельд в письме руководству партии не рискнул бы писать подобной вещи. И далее он спрашивает, что надо ответить Роллену о нашем отношении к покупке архива и о предоставлении ему денежной компенсации369. Наличие в Москве определенной сдержанности в вопросе о покупке архива, чтобы не сказать нежелания покупать его - подтверждает и такой факт. Весной 1938 г. еще до подписания окончательного соглашения о продаже этого архива Международному институту социальной истории в Амстердаме, германские социал-демократы, судя по всему, попытались прозондировать Москву о ее намерениях в отношении архива. 4 мая 1938 г. Адоратский направил Сталину и другим руководителям партии письмо, в котором сообщил, что немецкие социал-демократы через Роллена выразили желание «передать ИМЭЛу архив Маркса на льготных условиях, минуя посредничество во II Интернационале и русских меньшевиков». И Адоратский просит «дать указания начать ли переговоры или оставить это предложение без последствий»370. Очевидно, предложение оставили без последствий.
Однако какие-то надежды получить архив основоположников марксизма в ИМЭЛе не угасали. И оживило их заключение Советским Союзом в конце сентября 1939 г. договора с Германией о дружбе и границе. Видимо, вскоре после
368 Там же, л. 59.
369 Там же, е.х. 98, л. 48.
370 Там же, е.х. 117, л. 174.
этого видный экономист А. Кон, ряд лет возглавлявший в Институте работу по изданию «Капитала», пишет его директору М. Митину следующее письмо: «В связи с заключением Советского-Германского договора о дружбе я считал бы своевременным еще раз поставить вопрос о судьбе архива Маркса. Значительная часть этого архива хранилась, как Вы знаете, в Праге.
Если эсдеки его вывезли, необходимо точно установить, где он (мы не должны упускать его из виду).
Если же архив остался в Праге и цел, мне кажется, мы, пользуясь исключительно благоприятной политической ситуацией, могли бы сейчас его получить и притом бесплатно»371. В архиве сохранился относящийся к 15 ноября 1939 г. проект письма Митина политическому представителю СССР в Германии (было ли оно отправлено, неизвестно). В нем директор ИМЭЛа просит помочь Институту в собирании материалов, относящихся к Марксу и Энгельсу, в частности документов, имеющихся у родственников жены Маркса372. По мере успехов гитлеровской Германии, завоевывавшей все новые и новые страны Европы, надежды заполучить архив основоположников марксизма усиливались. 20 мая 1940 г. Тихомирнов (уже не работавший к тому времени в Институте) направил письмо Сталину (копия новому директору ИМЭЛ Митину) с пометкой «Сов. Секретно. Срочно». В нем говорилось: «В Голландии, занятой сейчас немцами, находится Институт истории социализма, организованный неким Постюмусом. В нем собраны все подлинники рукописей Маркса и Энгельса.., которые были куплены Постюмусом после неудачной попытки приобретения их нами... Едва ли в короткий срок этот архив успели вывезти. Может быть в настоящее время дипломатическим или каким-либо другим путем удалось бы все получить в свои руки»373. Митин, естественно, не захотел остаться в стороне от проявления подобной инициативы и 25 мая адресовал свое письмо Сталину, в котором высказал мнение, что «поскольку
1,1 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 241, л. 110.
1/2 Тамже,л.4.
См.: Отечественные архивы, 1994, № 1, с. 83.
сейчас и Копенгаген, и Амстердам (где находится Институт Постимуса) в руках немцев, прошу, если ЦК найдет это теперь целесообразным, поручить нашему полпредству в Германии выяснить, где находятся эти архивы, в каком они состоянии, чтобы затем поднять вопрос о возможности получения рукописей Маркса и Энгельса, протоколов I Интернационала, вообще материалов архива германской социал-демократии»374. Но поскольку архив Маркса и Энгельса был, к счастью, своевременно эвакуирован в Англию, еще одной сделке с Гитлером не суждено было состояться.
В то же время Институт не проявил интереса к приобретению архива Бакуниных, который был сдан на продажу в один из книжных магазинов Москвы. В него входило более тысячи писем братьев, сестер и других родственников М. Бакунина и просили за него смехотворную сумму в 3 тыс. руб., что было меньше двухмесячного оклада зам. директора Института. В ответе из ИМЭЛа, подписанном одним из канцелярских работников, сообщалось, что ИМЭЛ приобрести этот архив не сможет (!) и рекомендовалось «по этому вопросу обратиться в Архив Революции или в архив Академии Наук»375. А ведь еще несколько лет назад тогдашний директор ИМЭЛ писал Тихомирнову в Париж о том, что «архив Бакунина надо бы посмотреть и установить точно, что там. Для нас может иметь значение»376. Но после выхода «Краткого курса истории ВКП(б)» архив анархиста Бакунина уже не имел для Института значения.
Если дело с покупкой архива Маркса и Энгельса не увенчалось успехом, того же нельзя сказать о попытках приобретения в 1935-1936 гг. ленинских рукописей и документов по истории партии, которые Тихомирнов и другие представители ИМЭЛ осуществляли в то же самое время. С Николаевским велись переговоры о покупке документов - прежде всего ленинских, - хранившихся в архиве заграничной делегации меньшевиков377. Но наиболее интересные материалы нахо-
374 Там же, с. 84.
375 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 241, лл. 6, 7.
376 Там же, л. 153об.
377 См.: там же, оп. 3, е.х. 63, лл. 108-112.
лились у бывшего большевика Г. Алексинского, в том числе рукопись Ленина «По поводу так называемого вопроса о рынках». С ним уже давно шли переговоры о покупке у него архивов группы «Вперед», Каприйской школы, думской социал-демократической фракции и материалов о провокации внутри РСДРП. Эти документы, как сообщал Тихомирнов в ИМЭЛ 20 октября 1935г., находясь «в руках такого лица как Алексинский, могли быть использованы в корыстных целях, ибо среди документов были письма Мануильского, Покровского и других, сильно их компрометирующие»378. Набивая цену своим архивам, Алексинский говорил Тихомирнову, что если у него купят весь архив, то он даст в придачу некоторые документы о шпионской работе ряда советских ответственных лиц в пользу Франции. Алексинский, видимо, прекрасно понимал, с кем имеет дело, иначе он не произнес бы такой фразы в разговоре с Тихомирновым: «Вы только скажите т. Сталину, какие у меня документы, - и он обязательно отпустит необходимые средства, чтобы их купить»379. И тут же Тихомирнов говорит о наличии у Алексинского, якобы, писем Ленина «одной писательнице, которая была в близких отношениях с ним» и которая «получала средства от нас из Москвы»380. На данном письме Тихомирнова есть пометки: «Копия снята от руки для тов. Сталина» и «Переслано тов. Сталину». Говоря о переговорах с Алексинским, Тихомирнов характеризовал их следующим образом: «И все-таки с ним легче, чем с социал-демократической сволочью» (имелись в виду германские социал-демократы)381. Очень характерный для настроений того времени штрих: легче и приятнее иметь дело с Алексинским, которого и тогда, и потом не без оснований именовали «ренегатом», чем с «социал-фашистами». В конце концов кое-что у Алексинского было куплено.
Был приобретен тогда же у семьи Лонге целый ряд писем Маркса и Энгельса и других материалов. Из ленинских до-
*'* Тамже, л. 27.
1,9 Тамже, лл. 29.
'h" Там же, л. 29-29 об.
1К| Там же, л. 57.
кументов были получены в это же время экземпляры I и III выпусков «Что такое друзья народа...» с авторской правкой, а также - через еще одного представителя ИМЭЛ, Багоцкого -347 ленинских документов. В руках Тихомирнова оказалась открытка Сталина - Белинскому от 27 апреля 1914 г.382 Удалось купить и личный архив бывшего заведующего архивом СДПГ В. Дитмана383.
Эра бдительности
Процесс 1936 г. над Зиновьевым и Каменевым, во многом способствовавший срыву соглашения о покупке архива Маркса и Энгельса, явился существенным шагом на пути к тому, что в истории Советского Союза именовалось «1937 год». Уже убийство Кирова в 1934 г. способствовало установлению в стране атмосферы истерической бдительности. Последующее -и последовательное - нагнетание этой атмосферы сделало ее удушливой. Собственно говоря, подлинно большевистской бдительностью тогда считалось обнаружение происков врагов там, где до этого никто не смог их обнаружить. А что за каждым недостатком, недоработкой, ошибкой скрывалась рука врага - в этом настоящие члены ВКП(б) не сомневались, а усомнившиеся немедленно сами попадали в разряд врагов.
При обсуждении в январе 1935 г. политических ошибок, допущенных некоторыми сотрудниками ИМЭЛ в статьях и устных выступлениях по вопросам истории партии, один из сотрудников ЦПА высказался совершенно откровенно о том, что «не понимает, как могут делать ошибки такие люди, которые теоретически хорошо подготовлены» и совершенно естественно предположил здесь «умышленное протаскивание чуждых взглядов»384. Отдельные попытки обратить внимание на то, что в атмосфере повышения бдительности «трудно доверять друг другу» и что «нельзя создавать в партии настроения недоверия», поскольку «это будет только на руку классовому врагу», беспощадно пресекались, как не имеющие «ничего об
382 См.: там же, е.х. 186 ч. I, лл. 187-196.
383 Там же, е.х. 80, л. 101.
384 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 28, л. 627 об.
щего с большевистской бдительностью и непримиримостью, которые надо усилить»385.
Когда весной 1935 г. Комиссия ИМЭЛа проверяла работу ленинградского Института истории партии, ее материалы оказались переполнены такими обвинениями, как «притупление партийной бдительности и большевистской воинственности» в исследовательских и особенно кадровых вопросах386. Надо сказать, что вообще отношение к ленинградскому филиалу ИМЭЛа продолжало оставаться настороженным. В июле 1940 г. дирекция Института обсуждала вопрос о выпущенном им сборнике документов «Героическая оборона Петрограда в 1919 году». Характер критики сборника вполне соответствовал переживаемому страной историческому моменту. Так, в вину составителям было поставлено то, что, написав о Сталине, как о «виднейшем партийном и государственном деятеле, герое царицынских боев, они не подчеркнули, что Сталин - это ближайший сподвижник Ленина387. Или: как можно было во вводной статье сказать о том, что забастовал Путиловский завод. «Между тем в большевистских документах такого термина [забастовка] мы не встречали... Сами рабочие говорили о том, что «путем обмана, подделок, угроз всем этим людям удалось нарушить ход работ на Путиловском заводе на пару дней». Это ведь уже другое дело. Говорится далее, что рабочими Путиловского завода, революционнейшего завода в СССР, будто бы была принята белогвардейская резолюция, а на деле она была протащена»388. Реально подоплеку этих терминологических ухищрений раскрыл до определенной степени ученый секретарь ИМЭЛ Светлов, обвинивший «некоторых товарищей из ленинградского филиала» в том, что они встретили Постановление ЦК о превращении местных Институтов истории партии в филиалы ИМЭЛ «не совсем доброжелательно. Мотивировка известна: ИМЭЛ - это лишнее звено». Иначе говоря, Светлов намекнул на некий ленинградский се-
Там же, лл. 627об., 628.
,м> РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, лл. 75-70.
1К7 Там же, on. 1, е.х. 39, л. 71.
,кк Там же, л. 74.
паратизм. Между тем, - продолжил он, - «постановление ЦК рассчитано на то, чтобы был политический контроль над продукцией389. Что и продемонстрировала дирекция ИМЭЛ, порекомендовавшая руководству ленинградского филиала освободить т. Корнатовского [составителя и редактора сборника] от работы в Институте», а редактирование сборника «поручить т. Минцу»390.
Основной формой проявления бдительности стал сигнал -или проще говоря, донос. Способствовала этому прежде всего тщательно культивируемая сверху атмосфера «осажденной крепости» (правда, для этого были и некоторые объективные основания). Точно и горько сказал о ней Эдуард Багрицкий:
«Оглянешься - а вокруг враги; Руки протянешь - и нет друзей.. ,»391.
Мотивы доносов могли быть разные: кто-то в порядке упреждения стремился перекрыть этим действием возможную критику своих собственных недочетов в работе. Так, скажем, сотрудник библиотеки Мясникова, когда ее предупредили о снятии с работы, написала заявление о зажиме самокритики [по-видимому, все-таки о зажиме критики] в отделе обработки библиотеки. В результате расследования партбюро ИМЭЛ пришло к выводу: «1) Факт зажима самокритики в отделе обработки не подтвердился; 2) вопрос о снятии с работы т. Мясниковой объясняется недостаточной ее квалификацией, что подтверждается систематическим невыполнением ею норм выработки; 3) бюро ячейки, учитывая в то же время добросовестность и преданность т. Мясниковой в работе, считает возможным поставить вопрос перед администрацией Института о целесообразности использования ее на другой работе»392. Как видим, польза от доноса очевидна и конкретна: работник плохой, и сигнал не подтвердился, но преданными людьми не бросаются.
389 Там же, л. 88.
390 Там же, л. 97.
391 Багрицкий Э. Стихотворения. М., 1956, с. 169.
392 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 20, л. 538.
Иногда материальный фактор большевистской бдительности проявлялся очень откровенно. В заявлении цехпартор-га библиотеки в партком ИМЭЛ в августе 1935 г. обращается внимание партийного начальства на засоренность кадров библиотеки «чуждыми нам по своему социальному происхождению» людьми - упоминаются и дочь польского помещика, и дворянка, и тому подобные нежелательные элементы. А дальше идет речь, видимо, о том, ради чего вся эта история и раскручивалась. «Необходимо подчеркнуть, что многие из перечисленных сотрудников не являются незаменимыми специалистами ... и должны быть заменены». И с отдельного абзаца: «Монопольное положение указанной группы сотрудников в смысле заработной платы также совершенно недопустимо».393 Но все же идейная основа доносов была главной.
Многие искренне верили в наличие многочисленных врагов в стране из числа представителей бывших эксплуататорских классов, противников генеральной линии партии и т.п. Но сказывалось, вероятно, и другое - у каждого могло найтись в прошлом или настоящем что-то такое, что могло бы стать объектом бдительности других. Если ты постоянно не проявляешь бдительность - не сомневайся, ее проявят по отношению к тебе. Причем, эта связь могла не осознаваться, а присутствовать, так сказать, в подкорке.
Когда Зоркий в 1933 г. сигнализировал в дирекцию Института - о чем упоминалось выше - о наличии в открытом доступе читального зала библиотеки враждебной литературы, то кроме уверенности в собственной правоте, он мог помнить и о том, что на комиссии по чистке ИМЭ в 1931 г. ему напомнили, что он «в ИКП принадлежал к левацкому ИКП-истскому меньшинству», хотя в ИМЭ и «занимал совершенно ясную, непримиримую в отношении Рязанова позицию»394. А в апреле 1937 г. Зоркому, тогда уже одному из ответственных сотрудников ИМЭЛа, пришлось объясняться по поводу доноса на него самого в связи со знакомством с арестованными «врагами народа», в частности, историком В.М. Далиным. В своем
"" Там же, е.х. 24, лл. 313-313об.
РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 44, л. 41.
заявлении в партком ИМЭЛ Зоркий кается в том, что «не подозревал в нем замаскированного врага»395. А грозила Зоркому эта утрата бдительности очень большими неприятностями. Пересылая копию этого заявления в адрес зам. Наркома внутренних дел СССР Я. Агранова, зам. директора ИМЭЛ Сорин писал о том, что было бы желательно допросить о Зорком и Рыклине арестованных, «с которыми были знакомы Зоркий и Рыклин» [тоже работник ИМЭЛ]396. А еще через две недели, когда Агранов был уже снят с работы, тот же Сорин пишет в ГУГБ НКВД Литвину и просит его «навести справки о работниках ИМЭЛ: Зорком М.С., Рыклине Л.И., Степановой Е.А.» и добавляет, что «тов. Ежов обещал нам помочь в этом деле»397. Зоркий и Степанова репрессированы не были, хотя им - особенно Степановой - пришлось пережить много; Рыклину повезло меньше, быть может потому, что ему не нравились - или меньше других нравились - доносы. На партийном собрании одна бдительная особа сообщила о слышанном ею разговоре Рыклина с Далиным, в котором Далин отрицал свою принадлежность к троцкистской оппозиции, а «тов. Рыклин сказал: «Мы доносами не занимаемся»398. Не стал заниматься этими делами он - занялись им самим. Заниматься самокритикой приходилось и людям более высокого служебного и общественного положения. Зам. директора ИМЭЛ (и бывший директор Института Ленина) М. Савельев писал летом 1937 г. Адоратскому по поводу своих отношений с видным советским и партийным работником Я. Долецким: «Ввиду того, что Я. Долецкий, недавно покончивший самоубийством, оказался врагом народа, - сообщаю Вам, что я долгое время был с ним знаком, не подозревая - благодаря тщательной маскировке его и отсутствию надлежащей бдительности и настороженности, что имею дело со шпионом-предателем». Великолепная формулировка, которую нельзя было просто так придумать и которая могла родиться только из глубин советского бытия! Но
395 Там же, е.х. 105, л. 19.
396 Там же, л. 22.
397 Там же, л. 25.
398 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 37, л. 32.
и это не все. Далее Савельев информирует Адоратского, что он «о своем знакомстве с Долецким и имевших за последнее время у меня с ним разговорах... поставил в известность тов. Н.И. Ежова»399.
37 год ломал человеческие судьбы, заставлял людей наступать на горло естественным человеческим чувствам - любви, супружеской преданности, самоуважению. Когда исключали из партии сотрудницу сектора произведений Маркса и Энгельса Мадалинскую «за связь с ныне разоблаченным врагом народа» Фридманом, который был ее мужем, и «за попытку защитить арестованного органами НКВД Фридмана» ей пришлось признаться в том, что первое время после ареста Фридмана она «думала, что он не виноват. Теперь я вижу, что допустила ошибку, утверждая о невиновности его. Я отрекаюсь от Фридмана. Хотя о связях Фридмана я и не знала, не слышала от него антисоветских высказываний, но я обязана была больше знать о нем»400. Отречение не помогло: Мадалинскую исключили из партии, а затем репрессировали.
По аналогичной причине в июле 1937 г. разбиралось дело одного из ведущих научных сотрудников Института Степановой. Когда ее муж в 1935 г. был исключен из партии, перед ней, по ее словам, «тогда встал вопрос: как быть? Он тогда апеллировал в КПК, но КПК решение об исключении подтвердила. Я считала, что решение партии правильное. Поскольку же я считала, что Фейгельсон [муж Степановой] не враг партии, рвать с ним я не собиралась. Ручаться за него я не могла; все же и после совета с рядом товарищей я с ним порвала. У большинства товарищей возникает вопрос - почему же, порвав с ним, я все же не отталкивала его окончательно? Мы изредка переписывались, встречались. Это была безусловная ошибка, которую я теперь осознала». И какой же бесчеловечной должна была быть тогдашняя духовная атмосфера, чтобы заставить взрослую женщину, доктора наук, прожившую с мужем немало лет и, видимо, любившую его, произнести в свой адрес такой вердикт: «Исходный пункт - это
т РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 102, л. 121.
. ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 41, л. 125.
то, что я сошлась(!) с бывшим троцкистом. Забыла о предупреждении т. Сталина в его работах по отношению к бывшим троцкистам»401. В Институте Степановой вынесли строгий выговор с предупреждением, но бюро Киевского райкома партии проявило большевистскую принципиальность и исключило ее из рядов ВКП(б). Степановой удалось избегнуть репрессий, хотя из Института пришлось уйти. В кратковременный период послеежовской оттепели ее в партии восстановили.
Работавшей в ИМЭЛ дочери друга и соратника Ленина Инессы Арманд - И.А. Арманд в начале 1937 г. пришлось объясняться по поводу того, что она лично знала Бухарина, его первую жену Н.М. Лукину и ее сестру А.М. Лукину, а также в связи с тем, что в 1933 г. Лукина пришла к ней и оставила пакет с личной перепиской из-за боязни обыска у Бухарина. «Я, - пишет Арманд в заявлении в партком ИМЭЛ от 26 января 1937 г., - сочла нужным пакет у нее взять, чтобы выяснить, что там и если надо передать его куда следует». Вскрыв пакет, она не обнаружила там оппозиционных документов. «Сейчас я понимаю, что совершила тяжелое преступление перед партией, не сообщив в свое время в партийную организацию об этом факте. Я проявила в этом деле полное отсутствие бдительности»402. На следующий же день Сорин отправил копию этого заявления Кагановичу, Андрееву и Ежову, присовокупив к этому справку о самой Арманд: «Во время дискуссии 1920-1921 гг. (профсоюзной) была активной троцкисткой. В 1928 г. во время пребывания в Германии занимала в течение трех месяцев [какая потрясающая хронологическая точность!] примиренческую позицию по отношению к германским правым. Ее муж - Эберлейн»403. Он был членом ЦК КПГ, участником одной из оппозиционных групп и был репрессирован в СССР. Несколько позже Сорин отправил такую же копию заявления и справки в НКВД. Арманд удалось избегнуть репрессий, но надо ли удивляться тому, что в марте того же 1937 г. она сообщила в дирекцию Института о том,
401 Тамже, л. 107.
402 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 105, лл. 13-12.
403 Там же, е.х. 98, л. 33.
что «в одной из комнат сектора Маркса и Энгельса обнаружены старые чертежи завода «Электросвет», из которых один чертеж представлял проект бортового фонаря военного корабля. По сообщению т. Арманд эти чертежи были принесены в Институтт. Кмитович для использования их в качестве бумаги для стенгазеты. Чертежи передала т. Кмитович ее сестра, работающая на заводе «Электросвет»». Здесь все закончилось благополучно, поскольку после выяснения всех обстоятельств дела оказалось, что «чертежи никакого секрета из себя не представляют»404.
Но уже в августе того же года парторганизация ИМЭЛ разбирается с делом И. Арманд в связи с арестом ее мужа. И хотя они жили врозь с 1931.г. щразощлись в 1935 г., ей припомнили нее прежние грехи. Пришлось каяться в том, что, узнав о разоблачении бывшего мужа, «вопреки логике не могла сначала поверить, что он шпион-фашист», но быстро поняла, что «это | т.е. ее позиция] неправильно»405.
Кроме доносов непосредственно на людей бдительные товарищи реагировали и на их литературную продукцию. Видимо, из ИМЭЛа пошел сигнал о том, что в журнале «Советская Карелия» № 7-8 был опубликован секретарем местного Истпарта Машезерским обзор революционных событий в Карелии в феврале-октябре 1917 г., «где приводились выдержки из кадетской газеты "Голос" с клеветой па Ленина», а в № 11-12 того же издания была напечатана статья Воронина, «где цитировались клеветнические измышления финских буржуазных газет по поводу убийства г. Кирова». Слава богу, это был март 1935 г., а не 1937 г., и по постановлению бюро обкома ВКП(б) указанные номера журнала были изъяты из продажи и из библиотек, ответственный редактор журнала снят с работы, а т. Машезерскому был нсего-навсего объявлен выговор. Вопрос об ответственности г. Воронина решено было рассмотреть «после его возвращения с курорта»406.
"" Там же, е.х. 102, л. 173.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 41, л. 56.
РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 82, л. 60.
Внимательно следил за качеством историко-партийной литературы на местах и лично директор ИМЭЛ В.В. Адоратский. 31 июля 1937 г. он направил секретарю ЦК Компартии Узбекистана письмо о совершенно неудовлетворительном качестве работ Хасидович и Алексеенкова, подготовленных в узбекском научно-исследовательском Институте марксизма-ленинизма, причем, если о первой работе говорилось, что отличается низким политическим уровнем подготовки, то вторая «имеет совершенно антипартийный характер». И в заключение Адоратский высказал от имени ИМЭЛа просьбу принять «срочные меры по укреплению руководства УзНЙМЛ и в особенности сектора истории КП(б) Узбекистана»407. Что могли значить в середине 1937 г. меры такого рода, видимо, объяснять не надо. Особенно резко был настроен директор ИМЭЛ против Алексеенкова. Из приложенной к его письму имэловской рецензии на книгу узбекского автора о борьбе за советскую автономию Туркестана следует, что «работа П. Алексеенкова является по своему содержанию описанием борьбы против Советской власти в Туркестане... [она] полна путаницы, противоречий и принципиальных политических ошибок троцкистско-бухаринского характера»408. Но и этого Адоратскому было мало, и 1 августа он посылает письмо секретарю МК ВКП(б) Н.С. Хрущеву, где сообщает ему об этой рукописи, содержащей «антипартийные извращения троцкистско-бухаринского характера». Это подтверждает, что Алексеенков не отказался от троцкистских извращений, отмеченных в выводах комиссии по чистке в Узбекистане в 1934-35 гг. Сейчас он переехал в Москву. «Так как о его брошюрах и ненапечатанных (!) рукописях по истории Средней Азии сведений в Москве может не быть, то ИМЭЛ считает своей обязанностью Вам сообщить о троцкистско-бухаринских извращениях в исторических работах П. Алексеенкова для суждения о его партийности»409.
Страдали не только книги, выпущенные - и не выпущенные - филиалами, но и люди. К марту 1937 г. «оказались
407 Там же, е.х. 102, л. 211.
408 Там же, лл. 197-196.
409 Там же, е.х. 98, л. 184.
врагами народа» руководитель Украинского института истории партии, Азербайджанского института истории партии, заведующий Саратовским истпартом, Армянский институт истории партии, уральский и казанский заведующие истпар-тами410.
Особенно разнузданно выглядели проявления бдительности в отношении уже разоблаченных «врагов народа». Здесь не стеснялись ни в чем. В письмах, направленных дирекцией Института летом 1937 г. в адрес руководящих работников НКВД, включая наркома Ежова, можно встретить совершенно кафкианские сюжеты. Так, об Ирине Кун - жене Бела Куна, работавшей в ИМЭЛе зав. Кабинетом сектора Маркса и Энгельса сообщается следующее-;- «вткабинете Маркса и Энгельса обнаружены... вырезки из журналов дамских шляп, которые к работе Института никакого отношения иметь не могут. Эти вырезки носят ряд карандашных пометок, которые, нам кажется, заслуживают внимания»411. Но эти подозрительные проявления пришлось обнаружить, видимо, потому, что более серьезные обвинения против жены «врага народа», содержавшиеся в этом письме - речь идет о его черновике, - были вычеркнуты, а они весили бы гораздо больше, ибо речь шла о вырезках «из фашистских газет антисоветского содержания». Далее чекистов информируют о «странном поведении Рудаша, работавшего у нас и ныне уволенного. После того как Рудашу было объявлено об увольнении, он начал рвать бумаги. Нами были приняты меры к тому, чтобы он не мог ничего уничтожить. Однако в уборной, находящейся вблизи кабинета Рудаша и засорившейся в день увольнения Рудаша, слесарь обнаружил в трубах (!) большое количество листов англоязычной троцкистской книги»412. Эта картина прямо встает перед глазами - слесарь, с трудом извлекающий из канализации смятые мокрые листы книги на иностранном языке, и бдительные сотрудники ИМЭЛа, стоящие вокруг и устанавливающие враждебный характер дурно пахнущих - в буквальном и переносном смысле - ее страниц.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, л. 145.
11 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 105, л. 36.
1' Там же, лл. 36-35.
Апофеозом запредельной бдительности стало совещание актива ИМЭЛа по обсуждению итогов февральско-мартовского пленума ЦК, состоявшееся 16 и 21 марта 1937 г. Главной темой был вопрос о кадрах, о большевистской бдительности и настороженности по отношению к ним. Зам. директора ИМЭЛ и зав. сектором произведений Маркса и Энгельса Савельев сетовал на то, что «у нас нет настоящей большевистской настороженности партийных и беспартийных большевиков в отношении распознавания людей»413. С ним как бы полемизировал другой зам. директора - Рабичев, полагавший, что в отношении троцкистов и зиновьевцев «известная настороженность, известная подозрительность, внимание у нас более или менее налаживаются, а правые у нас в тени»414. Причем для получения ярлыка врага народа вовсе не обязательно было иметь какие-то недостатки в работе. Совсем наоборот, «ведь, -цитировал вождя зав. партархивом Тихомирнов, - товарищ Сталин говорил, что троцкисты на известных участках не будут вредить, наоборот, они будут демонстрировать преданность работе, а на фундаментальных звеньях нашего аппарата они будут наносить нам удары»415. А как же тогда различить врага? Вот здесь-то и важна большевистская настороженность, внутреннее чутье. Вот не нравился разоблаченный враг народа Далин заместителю директора ИМЭЛ Сорину -и все! «Он вообще неприятный человек, какой-то христосик, какой-то ласковенький. Он не вызывал у меня ни малейшего доверия»416. Давно прошли времена, когда поэт мог сказать об Ильиче: «Он к товарищу милел людскою лаской, он к врагу вставал железа тверже». Первая часть формулы была отброшена за ненадобностью. Подозрительность стала безграничной. X. Лурье из сектора произведений Маркса и Энгельса упрекнула дирекцию Института в деляческом отношении к привлечению посторонних работников к подготовке к печати «Хронологических выписок» Маркса, а когда ее попросили
413 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 44, л. 47.
414 Там же, лл. 100-1 ООоб.
415 Там же, е.х. 45, л. 72.
416 Тамже,л. 186.
назвать фамилии, ответила: «Это беспартийные историки, которые себя ничем особенно не скомпрометировали, но нет необходимости привлекать их в массовом количестве в Институт. 11оэтому я не называю их фамилии»417.
Проявлял ИМЭЛ большевистскую бдительность и в отношении еще не арестованных, но уже по каким-то причинам обреченных людей. В письме Ежову от 3 июля 1937 г. Адоратский и один из его заместителей Рабичев сообщают «дорогому 11иколаю Ивановичу» «некоторые факты» о Б. Бирмане, бывшем ученом секретаре ИМЭЛа. «Ныне т. Бирман секретарь парткома Краматорского завода». Это обозначение - «т.» - свидетельствует о том, что Бирман пока еще член партии и не арестован, но виновен и в,.«тесной связи с Бела Куном», и в том, что им были приглашены в Институт «большинство иностранцев, работавших в ИМЭЛ». Но в качестве самого убедительного свидетельства враждебной деятельности Бирмана Ежову посылается его «распоряжение» (от 28 мая 1934 г.) о предоставлении врагу народа Зиновьеву права пользования всеми фондами библиотеки ИМЭЛ, в том числе и секретными фондами... Из прилагаемой карточки видно, что «Зиновьев брал книгу фашиста Розенберга "Blut und Ehre" ("Кровь и честь"). В 1934 г. в течение некоторого времени в ИМЭЛ была даже специально выделена комната для Зиновьева, в которой он «работал»» [кавычки в оригинале]. И последняя фраза письма, ставит точку в вопросе о вине Белы Бирмана - «т. Бирман по национальности венгерец»418. При этом авторами письма совершенно было «забыто», что все, что делал Бирман, он делал с санкции руководства Института, а Зиновьев в мае 1934 г. был, между прочим, членом редколлегии «Большевика».
Но уже 9 июля партийное собрание ИМЭЛ просит поставить вопрос «о партийности Б.П. Бирмана, долгое время работавшего в Институте, несущего прямую ответственность за вскрытые в последнее время факты подбора в аппарат ИМЭЛ сомнительных и прямо враждебных элементов, разоблаченных теперь органами НКВД, а также факты хранения в ИМЭЛ
' Там же, е.х. 44, л. 116.
“ РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 105, лл. 39-38.
контрреволюционных материалов, собранных Рязановым и проч.»419
Вообще иностранцы в Советском Союзе считались тогда потенциальными шпионами и диверсантами. Нерепрессированный иностранец все равно вызывал подозрение. На партсобрании в ИМЭЛе в октябре 1937 г. произошел такой характерный диалог. Один из выступавших поставил вопрос о том, что, мол, «из польской редакции все арестованы, кроме Кржижановского. Почему он ничего не говорит?» И Кржижановский в порядке национальной самокритики ответил: «Из всех провокаторов польские провокаторы - самые гнусные, так как они пользовались величайшим доверием»420. Не стоит удивляться тому, что иностранные коммунисты были в ИМЭЛе репрессированы практически поголовно.
Врагом мог оказаться не только научный сотрудник, но и простой рабочий. Так, управделами ИМЭЛ Аркушенко направил в апреле 1937 г. письмо секретарю парткома Института Короткому - и одновременно в Кунцевский райотдел НКВД по Московской области - сигнализируя, что столяр ИМЭЛ Чепарев при поступлении в Институт скрыл, что состоял в ВКП(б) с 1918 по 1929 гг. «Принимая во внимание, что в это время велась усиленная борьба с троцкистами и правыми, мне кажется, что скрытие о его пребывании в ВКП(б) не случайно, и возможно, что он и сам являлся троцкистом или правым»421. Между тем из имеющейся в деле автобиографии Чепарева следует, что этот «право-троцкистский» столяр в 1929 г. был три месяца без работы и из партии выбыл механически. Тогда это было вполне обычным явлением.
Бдительность сотрудников ИМЭЛа распространялась не только на свой Институт. Как настоящие большевики они не теряли ее нигде. Зав. спецхраном ИМЭЛ М. Новицкая, будучи отправленной сопровождать на бумажную фабрику для уничтожения дублеты белоэмигрантских газет и некоторые кни
419 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 41, л. 124.
420 Там же, лл. 40,42.
421 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 102, л. 74.
ги, увидела - и сообщила в дирекцию, - что «здесь возможны всякие злоупотребления, так как рабочие предоставлены самим себе». И совершенно бесконтрольно они «около фабрики просматривают какие-то книжки»422. А вдруг вредные? Дирекция поддержала благой порыв сотрудника и направила одновременно в Таганский райком партии и Таганский райотдел НКВД 11 марта 1937 г. письмо о том, что «считает факты, указанные т. Новицкой, недопустимыми, так как материалы, подлежащие уничтожению, являются секретными и требуют от работников фабрики особой бдительности»423. Видимо, чтобы не дать возможности замять вопрос, а может быть и из желания продемонстрировать собственную бдительность подписавший письмо'*' ответственный секретарь дирекции А. Потехин просил уведомить ИМЭЛ о результатах рассмотрения заявления Новицкой.
Проверка людей, постоянно работавших с документами и даже имевшими временный доступ к ним, все время ужесточалась. Принятое Оргбюро ЦК 22 сентября 1935 г. постановление об архиве ИМЭЛ, предусматривало не только то, что его сотрудниками «могли быть только члены ВКП(б), утверждаемые ЦК по представлению дирекции Института», но и требовало от нее «пересмотреть наличный состав работников архива и к 1 октября представить их в ЦК ВКП(б) на утверждение». Мало того, дирекция Института должна была «представить на утверждение ЦК ВКП(б) кандидатуры сотрудников Института, допускаемых к пользованию документами архива»424. Последние два пункта содержались в «Особом по-с тановлении», дополнявшем основной его текст.
И все же в вакханалии бдительности - как и в каждом безумии - была своя система. Когда речь шла о крайне необходимых специалистах, могли допускаться послабления. В августе 1937 г. из ИМЭЛа ушел запрос начальнику 4 отдела ГУГБ 11КВД (т.е. секретно-политического) М. Литвину относительно II.Л. Веллера, работавшего с 1925 г. в ИМЭЛе [так в тек-
' " Там же, лл. 62-61.
Тамже, л. 64.
''' Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 595, л. 51.
сте!], освобожденного в октябре 1936 г. от штатной работы в Институте и переведенного на договорные начала. «Биография гр-на и его родственные связи внушают нам сомнение в возможности какой бы то ни было работы гр-на Веллера в ИМЭЛ. Вопрос этот нами возбуждается потому, что Веллер является весьма опытным расшифровщиком рукописей Маркса и с этой точки зрения нужным специалистом. Просьба проверить гр-на Веллера»425. Вопрос поставлен прямо - подозрительный, но нужный. К чести ИМЭЛа надо сказать, что это была не первая просьба к НКВД о проверке Веллера. Еще при первой чистке коллектива бывшего ИМЭ, в марте 1931 г., Комиссия ЦКК-РКИ по чистке приняла решение «Оставить. Просить т. Агранова [тогдашнего начальника Секретно-политического отдела ОГПУ] выяснить личность гр. Веллер»426.
«Подозрительный» гр-н Веллер - Павел Лазаревич Веллер, великолепный расшифровщик рукописей Маркса и блестящий знаток его творческого наследия, проработал в ИМЭЛе до начала войны, ушел вопреки мнению руководства в ополчение, отказался воспользоваться бронью, и погиб в октябре 41-го года под Ельней.
Желая помочь НКВД в разоблачении и наказании врагов народа, Институт по собственной инициативе начал выявлять их в ходе анализа внутрипартийной борьбы прошлых лет. 27 марта 1937 г. Адоратский послал Ежову списки оппозиционеров, составленные в ИМЭЛ на основе материалов архива, и поставил перед ним более общий вопрос об организации такой работы по местным партархивам. Адоратский также информировал Ежова о том, что говорил о подобной работе с Маленковым, тогда уже работавшим в ЦК в качестве зав. Отделом руководящих партийных органов, который ею очень заинтересовался и просил прислать списки. «Если с Вашей стороны нет возражений, я это сделаю»427. Но это был, так сказать, лишь fa?on de parler, потому что в тот же день Адоратский отослал списки Маленкову.
425 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 105, лл. 52-52об.
426 Там же, е.х. 44, л. 10.
427 Там же, е.х. 98, лл. 64-63.
Эта сторона деятельности ИМЭЛа быстро набирает силу: в январе 1938 г. в адрес одного из руководителей Комиссии партийного контроля М. Шкирятова уходит список лиц, голосовавших на X съезде партии против резолюции ЦК о синдикалистском уклоне428; в апреле того же года из хранившегося в ИМЭЛе архива Общества старых большевиков Ежову и Маленкову отсылается «для сведения список лиц, рекомендовавших тех членов Общества, которые потом разоблачены, как враги»429; в июле 1938 г. Маленков получает из Института список делегатов Московской областной партконференции, голосовавших 14-16 мая 1918 г. за «левых коммунистов»430. А в марте 1939 г. уже новый директор Института Митин сообщает Жданову и Андрееву (копия Поскребышеву), что обнаружен подлинный список $5 делегатов IV чрезвычайного Съезда Советов и 9 членов ЦИК, принадлежавших к РКП(б) - противников Брестского мира. «Ни в протоколах съезда, - отмечает Митин, - ни в газетах того периода... этот список не был опубликован. При сем прилагаю фотокопию списка 64-х».431
Следует отметить, что списки оппозиционеров, начинавшие создаваться в ИМЭЛ по материалам партархива с 1937 г., хронологически - а может быть, и по существу - предшествовали большой картотеке «контрреволюционных и антисоветских элементов», которая начала складываться в НКВД с 1939 года432.
Несмотря на стремление руководства ИМЭЛа идти в первых рядах борцов за дело партии и проявлять в ходе этой борьбы большевистскую бдительность, каток репрессий не мог не пройти по Институту.
14 июня 1938 г. зам. директора Сорин направил Андрееву и Шкирятову письмо, где фиксировал итоги «очищения аппарата от элементов, не подходящих для работы в отделе ЦК»433.
' “ Там же, е.х. 117, л. 106.
Тамже,л. 161.
"" Тамже, л. 262.
Там же, е.х. 109, л. 99.
См.: Отечественные архивы, 2000, № 1, с. 33.
РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 117, л. 252.
Итоги впечатляют: с 1 января 1936 г. по 1 июня 1938 г. органами НКВД было арестовано на работе 4 сотрудника Института - зам. зав. архивом Фокин, зав. фондами архива Пржедецкая, бывший зав. музеем Маркса-Энгельса Ганецкая и главный бухгалтер Института Рождественский. «Врагами народа оказались также» заместители директора ИМЭЛ Орахелашвили и Рабичев.
За тот же период дирекция освободила от работы в Иституте 95 человек «в порядке очистки аппарата от политически ненадежных, не внушавших доверия, сомнительных элементов». Из них впоследствии были разоблачены как враги народа и арестованы НКВД 30 человек434.
Список этих людей заслуживает быть приведенным полностью:
1.	Бирман - ученый секретарь
2.	Адалинская
3.	Линде
4.	Науман
5.	Далин
6.	Морвинов
7.	Шмидт К. [со 2 по 15 - сотрудники сектора Маркса и Энгельса]
8.	Зауэр
9.	Сегаль (выслан)
10.	Шербер
11.	Рудаш
12.	Шуман
13.	Кун
14.	Мадалинская
15.	Рыклин
16.	Розентретер - сотрудник Музея Маркса и Энгельса
17.	Салинь - зам. зав. Музеем
18.	Шмидт В. - польская редакция
19.	Бич - польская редакция
20.	Сидоров (выслан) - зам. зав. сектором истории ВКП(б)
434 Там же, л. 251.
21.	Цируль - зав. библиотекой
22.	Штейн В. - зам. зав. библиотекой
23.	Витолина - сотрудница библиотеки
24.	Маевская - сотрудница библиотеки
25.	Мамулия - зам. зав. сектором Ленина
26.	Мешковский - зам. зав. архивом
27.	Гибнер - сотрудница архива
28.	Шиманская - сотрудница архива
29.	Шварцштейн - сотрудница архива
30.	Гаевская - сотрудница архива435.
В ежовские рукавицы попали, таким образом, прежде всего руководящие работники и сотрудники тех подразделений, где работало много иностранцев. Отметим также, что аресты в Институте продолжались и дальше. Были арестованы заместители директора Короткий и Сорин. Причем, поскольку Короткий в момент ареста являлся еще и секретарем парткома, то в ночь с 29 на 30 октября 1938 г. собрался партком и постановил исключить его из партии и просить Киевский райком ВКП(б) «разрешить вопрос о дальнейшей работе парткома данного состава, не сумевшего разоблачить бывшего секретаря парткома врага народа Короткого»436. В результате кадровая ситуация сложилась просто отчаянная. Выступая в 1939 г. па заседании дирекции при обсуждении вопроса об архиве, Остроухова вспоминала, что она «в конце 1937 г.... была направлена в Архив, где был только один технический работник 1 олубева. Но там было много врагов». Правда, Остроухова вынуждена признать, что при проверке не удалось обнаружить отсутствия «крупных ленинских документов»437. В секторе Маркса и Энгельса из положенных по штату 14 старших научных сотрудников реально было 6-7 человек, из 4 редакторов - двое и отсутствовал зав. сектором438. В декабре 1938 г. Адоратский в письме в ЦК жаловался на то, что «библиотека в настоящее время по причине вредительства, проводившегося
Там же, лл. 250-249.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 49, [лист без номера между лл. 59 и 60].
РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 29, л. 48.
1,4 Там же, е.х. 13, лл. 18-19.
в ней врагами народа в течение ряда лет, находится в очень тяжелом состоянии». В настоящее время в библиотеке нет заведующего, и ИМЭЛ не имеет возможности выделить для этой работы работника из своей среды439. В августе 1938 г. зам. директора ИМЭЛ Короткий сообщает в Отдел культпросветрабо-ты ЦК о том, что «в силу некоторых обстоятельств Институту пришлось освободить от работы в библиотеке ИМЭЛ ряд квалифицированных работников. В настоящий момент такие участки работы, как комплектование библиотеки книгами, обработка вновь поступающих книг и старых фондов библиотеки совершенно оголены» и просит «подобрать указанных работников из других библиотек и направить их на работу в библиотеку ИМЭЛ»440. А пока что, чтобы не останавливать работу, руководство Института обратилось в Управление делами ЦК с немыслимой не только тогда, но и в более позднее время просьбой - выделить деньги на договорные работы силами штатных сотрудников библиотеки441. Иначе говоря, доплачивать им за выполнение сверхнормативной работы.
Шабаш бдительности самым непосредственным образом и резко отрицательно сказался на производственной работе Института не только через проблему кадров, хотя именно в нее упирались многие вещи. По мнению еще не репрессированного тогда зам. директора Сорина, «.. .на том, что мы дали продукцию не совсем в достаточном количестве за прошлый [1936 г.] как-то отразилось то обстоятельство, что мы очень много занимались вопросами пересмотра наших кадров»442. Изощренности уловок врага, мешавшего ИМЭЛу работать, просто не было предела. Как совершенно серьезно заявил зам. директора Института Рабичев: «В вопросе невыполнения плана тоже есть вредительство. Кто-то старается доказать, что при Рязанове план выполнялся, а без него ИМЭЛ не может плана выполнить»443. Вообще жупел «рязановщины» вновь возникал
439 Там же, оп. 3, е.х. 121, л. 331.
440 Там же, е.х. 117, л. 296.
441 Там же, л. 295.
442 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, л. 188.
443 Там же, е.х. 41, л. 123.
всякий раз, когда дела в Институте не ладились. Вот и на сей раз, в 1937 г., в ИМЭЛе обнаружились рязановские материалы. Речь, по существу, шла о ценнейших вырезках зарубежной прессы, хранившихся тогда в кабинете сектора произведений Маркса и Энгельса, в котором работала репрессированная И. Кун. «Стены ИМЭЛ, - восклицал М. Зоркий, - были использованы для хранения рязановского наследства. Цобель при помощи Бирмана и Кун хранили рязановское наследство. «Марксиана» - жульничество...»444 Свою лепту внесла и хозяйственная часть. Ее представитель заявил: «В подвале Институте Ленина я обнаружил рязановские материалы и 2 ящика с боевыми патронами. Я до сих пор не могу добиться уничтожения этих материалов»445. Видимо, не патронов - они могли пойти в дело.
В рамках борьбы с остатками «рязановщины» попытались уничтожить последнее, что еще оставалось от старого ИМЭ -научно-справочные кабинеты. «Я всегда недоумевал, зачем нам нужны кабинеты»446, - говорил на партсобрании 9 июля 1937 г. Рабичев. «Нужны ли кабинеты?» - вопрошал Зоркий, как опытный и знающий научный сотрудник несомненно понимавший их значение, - «нет, не нужны. Ликвидация их кроме пользы ничего не принесет»447. Правда, когда ситуация в стране и в Институте несколько успокоилась, их пришлось воссоздавать. Но вовремя и к месту проявленная бдительность была важнее.
В стремлении ограничить доступ сотрудников к информации, которая считалась излишней и(или) вредной, кроме ликвидации кабинетов было принято также «постановление дирекции о 5 книгах». Дирекции не понравилось, что сотрудники, по ее мнению, устроили в своих кабинетах что-то вроде филиалов библиотеки. Выступая на упомянутом выше партсобрании, представитель дирекции высказался следующим образом: «Мне кажется, что даже 5 книг много. Обилие
444 Тамже,л. 121.
445 Тамже,л. 122.
446 Тамже,л. 115.
447 Тамже,л. 121.
книг отучило наших сотрудников работать на книгой, делать выписки»448. Большего непонимания специфики научной работы в гуманитарной сфере трудно себе представить. Хотя пережитки этой «традиции» продержались в ИМЭЛе довольно долго и пережили сталинскую эпоху. Помнится, в 60-е годы в Институте - тогда уже марксизма-ленинизма при ЦК КПСС - работал в качестве зам. директора по административно-хозяйственной части неглупый по-своему и вполне доброжелательный по отношению к сотрудникам человек. Видя в их кабинетах множество книг из библиотеки, он искренне недоумевал —зачем все это? Взял в библиотеке книжечку, прочитал и сдал.
Из-за борьбы с врагами народа совершенно катастрофическая ситуация сложилась в деле переводов классиков марксизма-ленинизма, прежде всего Сталина, на языки народов СССР. В докладной записке зав. Агитпропом ЦК Стецкого, направленной им 25 октября 1937 г. в Оргбюро ЦК, акцент сделан на вредительской деятельности врагов народа, которые «предательски задерживали переводы Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина на национальные языки». А в переводах «допускались вредительские искажения смысла»449. Правда, звучат в ней тревожные нотки и по другому поводу. Так, в Башкирии Главлит изъял все работы Ленина и Сталина, изданные за последние годы, «так как переводчики и редакторы разоблачены как враги народа»450. Но уже через 3 месяца в аналогичной докладной записке Агитпропа, направленной в Оргбюро ЦК по итогам совещания секретарей ЦК нацкомпар-тий, состоявшегося 17 и 19 января 1938 г., акценты меняются. Разумеется, там разоблачается вредительская деятельность, но видят ее главным образом в «огульном изъятии переводов марксистско-ленинской литературы». Картина рисуется впечатляющая. В ряде союзных и автономных республик и областей «в настоящее время почти нет совершенно марксистско-ленинской литературы на национальных языках. Она была
448 Тамже,л. 117.
449 РГАСПИ, ф. 17, оп. И4, е.х. 824, л. 13.
450 Тамже,л. 14.
полностью изъята или задержана на складах в связи с тем, что в числе редакторов или переводчиков оказались враги народа». Наиболее тяжелое положение сложилось в Белоруссии, где «за предыдущее время было издано 74 названия произведений Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Но в настоящее время все они за ничтожным исключением изъяты или задержаны на складах по тем мотивам, что в числе редакторов и переводчиков оказались разоблаченные враги. На складах Партиздата Белоруссии в настоящее время лежит свыше миллиона экземпляров задержанной марксистско-ленинской литературы». Высшим проявлением бдительности белорусских борцов с врагами народа явилось изъятие «9-го издания книги товарища Сталина «Вопросы ленинизма» на русском языке под предлогом «устарелости»!»451 Решение, принятое Оргбюро и обязывавшее «первых секретарей ЦК нацкомпартий Союзных республик и обкомов автономных республик руководить и лично наблюдать за переводами марксистско-ленинской литературы и обеспечить переводы переводчиками и редакторами из состава руководящих партийных работников»452, не могло не быть пустой формальностью. И руководящие партработники не были, как правило, специалистами нужной квалификации, да и судьба каждого из них была не очень ясной - репрессии еще не закончились.
Естественно, что в подобных условиях работа Института - и раньше не отличавшаяся особой эффективностью - резко замедлилась. Библиография изданий ИМЭЛа за 1937 г. бесстрастно об этом свидетельствует: вышло всего 17 названий, включая дополнительные тиражи ранее вышедших изданий. Это меньше, чем когда-либо в 30-е годы до и после 1937 г.453 Катастрофически не хватало кадров. 10 декабря 1938 г. Адоратский писал Жданову о необходимости укрепления Института руководящими работниками: «В Институте уже давно нет зав. секторами, а в некоторых нет и зам. заведую-
151 Там же, е.х. 837, л. 87.
14 Там же, л. 79.
Издания Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. 1932-1945.
Библиографический указатель. М., 1985, с. 79-83.
щих: в секторе Маркса и Энгельса нет ни заведующего, ни заместителя, в секторе Ленина нет заведующего, в библиотеке тоже, в архиве тоже. Особенно необходимо укрепление сектора Маркса и Энгельса и пополнение его работниками, знающими иностранные языки»454. А в архиве к началу 1938 г. было только 3 сотрудника (не считая такого же количества машинисток). В первую очередь Институт просил у ЦК людей на должности зам. зав. архивом, 4 старших и 2 младших научных сотрудников. «Желательно, - писал Адоратский Андрееву и Маленкову, -получить одного-двух товарищей со знанием немецкого или английского языка».455 К тому же обстановка непрерывного поиска врагов и их преступных деяний разлагающе действовала на людей. В июле 1938 г. в архив ИМЭЛ пришла выпускница Историко-архивного института И. Смирнова, а уже 1 сентября того же года она, проработав всего полтора месяца, написала письмо Сталину о том, что «документы Ленина и другие (об архиве Маркса-Энгельса не знаю) находятся в полном беспорядке... Никто не знает, что за материалы хранятся в архиве, они не заинвентаризированы, не разобраны, у них нет архивных номеров... Мое предложение, сделанное на производственном совещании работников архива, объявить архив в опасности, прекратить отпуска на 2-3 месяца, прекратить текущие дела и привести архив немедленно в порядок - отклонили»456. Из секретариата Сталина письмо отправили Жданову, а один из его помощников после беседы с ней написал: «С автором я говорил. Она новый работник и многого не знает, но сигнал подает правильный»457. Что касается знаний И. Смирновой, то дело, действительно, обстояло неважно. Выступая 7 января 1939 г. на совещании актива ИМЭЛ одна из старых работников архива Голубева говорила о ней: «т. Смирнова пишет - Инесса [имелась в виду Инесса Арманд]. Я говорю - почему не расшифруешь? Она говорит, - я не знаю, кто это Инесса»458. И
454 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, л. 285.
455 Там же, е.х. 117, л. 68.
456 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 882, лл. 132-133.
457 Тамже,л. 130.
458 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 32, л. 70.
по сигналу неопытного, не очень знающего, зато бдительного товарища Оргбюро ЦК 29 сентября 1938 г. принимает решение: «Поручить Отделу партийной пропаганды и агитации ЦК совместно с Комиссией партийного контроля проверить состояние дела в ЦПА ИМЭЛ и доложить ЦК»459. Подключение к проверке КПК практически означало признание наличия виновных и необходимости их привлечения к партийной ответственности. Не следует забывать и о том, что в Институте еще продолжались аресты: в начале октября 1938 г. был арестован член парткома Института А.И. Середа, а 29 октября -зам. директора ИМЭЛ Е.И. Короткий460. Продолжалось и ужесточение режима хранения закрытой литературы. В очередной инструкции о порядке получения, пользования и хранения белоэмигрантской и контрреволюционной литературы на языках народов СССР, присланной из НКВД 1 октября 1938 г., сокращалось количество библиотек, спецхраны которых могли не уничтожать по прошествии определенного срока эту литературу. Таких библиотек теперь оставалось пять: ЦК, ИМЭЛ, «Правда», Разведупр НКО и НКВД461.
Кадровая ситуация, сложившаяся в ИМЭЛе в результате репрессий, сказывалась буквально во всех сферах его деятельности, в том числе и в библиографической. Дело в том, что еще в 1935 г. ЦК в своем постановлении о постановке критико-библиографического дела признал необходимым сосредоточить в ИМЭЛе библиографию классиков марксизма-ленинизма462. Институт начал выпускать ежемесячник «Марксистско-ленинская литература. Библиографический бюллетень по марксизму-ленинизму, истории ВКП(б) и Коминтерна». Оргбюро ЦК утвердило его первую редколлегию в составе Попова К.А. (отв. редактор), Волина М.С., Степановой Е.А. и Каммари М.Д.463 Планы были обширные: при дирекции Института - а не при библиотеке - создавалось
Там же, ф. 17, on. 114, е.х. 882, л. 129.
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, л. 330.
161 Там же, лл. 263-262.
162 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, л. 169.
Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 606, л. 130.
библиографическое бюро, которое должно было совместно с секторами обеспечивать выход библиографического бюллетеня, содержащего рецензии на издания произведений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и литературу о них, а также на книги по ленинизму, истории ВКП(б), истории Октябрьской революции и трех Интернационалов. Кроме того, предусматривалось освещение аналогичной литературы на языках народов СССР, списки журнальных и газетных статей по тем же вопросам, информация и хроника464. Ясно было, что, сосредоточив в ИМЭЛе всю работу по изданию трудов классиков марксизма-ленинизма, ЦК захотело сконцентрировать там - и тоже под своим контролем - работу по освещению, в определенной мере и по интерпретации этой литературы. ИМЭЛ начал выпускать бюллетень, но в условиях репрессий и вызванной ими кадровой чехарды задача оказалась чрезвычайно трудной. И уже в конце августа 1937 г. Адоратский обратился в ЦК с просьбой о закрытии библиографического бюллетеня. В качестве основной причины не удовлетворяющего поставленным задачам уровня издания и срыва сроков его выхода выдвигалась «крайняя недостаточность квалифицированных, теоретически подготовленных, авторитетных кадров, необходимых для такого дела». Поэтому рецензии там слабее и бледнее, чем рецензии на те же книги в «Правде» и «Большевике». К тому же «ответственного редактора бюллетень сейчас не имеет и фактически редколлегия перестала существовать. Ответственный редактор т. Попов освобожден от работы в ИМЭЛ, Степанова исключена из партии, остальные два члена редколлегии (т.т. Волин и Каммари) до отказа перегружены другой работой». Поэтому ИМЭЛ предложил бюллетень закрыть, с тем чтобы Институт смог поставить издание «Пролетарской революции»465. Но Оргбюро ЦК 7 сентября 1937 г. постановило просьбу т. Адоратского отклонить и предложить ему «обеспечить бюллетень достаточно партийно-выдержанными кадрами, поставив издание его на должную высоту»466. Впрочем, за неудовлетворительную си
464 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 28, л. 50.
465 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 819, лл. 252-254.
466 Там же, е.х. 629, л. 12.
туацию с изданием «Пролетарской революции» Адоратскому вскоре пришлось иметь неприятное объяснение на заседании Оргбюро467.
Намеченные планы Института не выполнялись. По 1936 г. статистика выглядела следующим образом процент выпуска: по экономическим работам Маркса - 0; по сочинениям Маркса и Энгельса - 61,7 %; по сочинениям Ленина - 0; по «Ленинским сборникам - 100 %; по сдаче в набор популярных биографий классиков марксизма-ленинизма - О468. План 1937 г. также был завален. Из запланированных на 2-е полугодие томов Сочинений Маркса и Энгельса ни один не вышел в свет, равно как биографии Маркса и Ленина. Из трех томов «Архива Маркса и Энгельса» вышел один.
В последних числах сентября - начале октября 1938 г. состоялось большое совещание «пропагандистов и руководящих работников по пропаганде Москвы и Ленинграда по вопросу об изучении истории ВКП(б)». На нем дважды - в начале и в конце - выступал Сталин. Он подверг резкой критике работу ИМЭЛ. Исходным тезисом его была мысль о крайней запущенности «нашего идеологического хозяйства» вообще, и в ИМЭЛе в частности. Сталин обрушился на него за издание XIII тома Сочинений Ленина, который он оценил как «дискуссионный сборник, причем с предоставлением последнего слова рецензентам-противникам Ленина»469. Не лучше, по мнению вождя, обстояло дело и с переводами трудов основоположников марксизма. «Есть собрание сочинений Маркса и Энгельса, - сетовал он, - справляешься, не тот перевод. В самом интересном месте искажение, грубое и сознательное искажение. Приписывается Энгельсу то, чего он не говорил... Приходится пользоваться старыми переводами, чтобы восстановить лицо автора книги, того же Маркса и Энгельса»470. И далее идут инвективы в адрес Адоратского. «Что же, товарищ Адоратский? Не годится так! Запущено очень наше идеоло-
Там же, е.х. 633, л. 5; е.х. 829, лл. 140-141,144-147.
Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 10, л. 49.
Там же, ф. 17, оп. 165, е.х. 70, л. 31.
170 Там же, лл. 31-32.
гическое хозяйство, очень запущено. Было вредительство и на идеологическом фронте, которое было допущено переводчиками. Ликвидировать это дело надо и, если возможно, если не так трудно - изъять эти рецензии на книгу Ленина»471. Сохранившаяся неправленая стенограмма совещания хорошо передает его атмосферу, смысл и характер выступлений и многочисленных реплик Сталина, передает обстановку идеологической накачки пропагандистских кадров.
Сталина поддержали в этих нападках на ИМЭЛ верные идеологические оруженосцы - Митин, Юдин и многажды битый Ярославский. Митин недостатки в работе ИМЭЛа попытался объяснить тем, что он за эти годы недостаточно развертывал «борьбу с последствиями вредительства рязановской банды», что в нем «существует кастовая замкнутость и отсутствие самокритики, культивируется такой взгляд: "ИМЭЛ - это отдел ЦК и его критиковать нельзя"»472. Критикуя старый перевод «Анти-Дюринга», Митин подчеркнул, что Энгельс «был как раз большим специалистом» в области естествознания, на что моментально отреагировал Сталин: «Знатоком большим, не специалистом, а знатоком»473.
Адоратский, отвечая на критику - прежде всего сталинскую - в адрес ИМЭЛа, признал, что «с рядом задач, стоящих перед ИМЭЛ, мы не справились или выполнили их... плохо». В качестве причин такого положения дел он назвал в первую очередь недостаток бдительности: «Не сумели своевременно очиститься от тех сволочей, которые были в Институте, остались в наследство отчасти от Рязанова, отчасти после этого набрали и не сумели вовремя их раскусить и вышибить»474. Другими причинами были названы неумение выращивать собственные кадры из молодежи и плохая организация планирования, что не позволило сосредоточить силы на решении главных задач - завершении в 1939 г. издания сочинений Ленина с исправленным аппаратом и окончании издания Сочинений
471 Там же, л. 32.
472 Тамже,л. 132.
473 Тамже,л. 133.
474 Там же, е.х. 71, лл. 35-36.
Маркса и Энгельса с переизданием томов, вышедших при Рязанове.
Здесь опять последовала раздраженная реплика Сталина: «Вы знаете, что перевод некоторых произведений неправильный... Почему не объявить это во всеуслышание, что вот такие-то места неправильно переведены?... Надо объявить, что по вине ИМЭЛа такие-то места в переводе неправильны, надо пользоваться текстом таким-то. Вы лично отвечаете за это - Вы это сделайте»475. Адоратский обещал, что все это будет сделано.
И еще раз Сталин покритиковал ИМЭЛ, когда Ярославский в своем выступлении обратил «внимание товарищей, работающих в ИМЭЛ, что издано более.20 томов Маркса-Энгельса, но не удосужились издать маленький справочник, что в каком томе найти». Генсек согласился с Ярославским - «Беспорядочно издали. Почему они кроме хронологического порядка ввели другой критерий? Философия отдельно, теоретические работы отдельно, - это путает людей»476. В 1940 г. Институт действительно выпустил «Алфавитный указатель к Сочинениям К. Маркса и Ф. Энгельса», хотя несколько томов этого издания еще не увидели света. В конце его был опубликован небольшой, на восьми страницах, «Список важнейших поправок к переводам произведений Маркса и Энгельса, напечатанных в томах Сочинений». Фактически речь идет о трех с небольшим десятках поправок к некоторым основным работам основоположников марксизма - от «Манифеста Коммунистической партии» до «Диалектики природы».
Такая суровая массированная критика работы ИМЭЛа со стороны первого лица в партии и государстве не сулила Институту ничего хорошего. И это отразилось в направленном в ЦК документе - итоговом отчете о редакционноиздательской деятельности ИМЭЛ за 1 января - 15 ноября 1938 г. В нем Адоратский посыпает голову пеплом и признает, что «в текущем 1938 г., также как и в предыдущие годы, ИМЭЛ в значительной степени недовыполнил свой произ-
Там же, лл. 39-40.
Тамже, л. 64.
водственный план и не смог ликвидировать ряд грубейших дефектов работы Института прежних лет, в частности, не смог ликвидировать до конца вредительское наследство, оставленное прежним руководством (Рязановым). В силу этого нужно признать, что ИМЭЛ свою работу в 1938 г. выполнил неудовлетворительно.
К числу основных причин плохой работы ИМЭЛ нужно отнести общую и организационную слабость работы дирекции ИМЭЛ в целом, получившую справедливую и резкую критику со стороны ЦК. Из других причин, мешавших развертыванию работы, нужно отнести (sic!) острый недостаток квалифицированных кадров и особенно отсутствие сотрудников, знающих хорошо иностранные языки. ИМЭЛ в предшествующие годы не обеспечил надлежащее выращивание этих кадров.
Наконец, большим тормозом выполнения планов ИМЭЛ явилась его засоренность вредительскими элементами, которых ни дирекция, ни парторганизация ИМЭЛ своевременно не сумели разоблачить»477.
Конечная дата отчета Адоратского - 15 ноября - не случайна. В этот день было опубликовано постановление ЦК «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)»», знаменовавшего собой окончательное утверждение сталинизма как высшего этапа марксизма-ленинизма. Отныне все наследие классиков этого учения должно было восприниматься и толковаться только через призму сталинских оценок и выводов. В этом постановлении речь шла о запущенности «идеологического хозяйства, которая нашла, в частности, свое выражение в неудовлетворительной работе Института Маркса-Энгельса-Ленина, допустившего ряд искажений и неточностей при переводах на русский язык сочинений Маркса и Энгельса, а также грубейшие политические ошибки вредительского характера в приложениях, примечаниях и комментариях к некоторым томам сочинений Ленина». Следующим пунктом постановления ИМЭЛ обязывался «в кратчайший срок исправить искажения, допущенные в переводах Сочинений Маркса и Энгельса на русский язык, а также
477 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 11, л. 20.
г рубейшие политические ошибки, содержавшиеся в приложениях и примечаниях к сочинениям В.И. Ленина, например, к XIII тому». ИМЭЛ должен был «ускорить переиздание сочинений Маркса-Энгельса и В.И. Ленина»478. Понижался этим постановлением и статус ИМЭЛа, который «ввиду тесной связи работы Института Маркса-Энгельса-Ленина с пропагандой марксизма-ленинизма» передавался «в ведение Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)»479, т.е. переставал быть самостоятельным отделом ЦК.
В конце ноября 1938 г. Киевский райком партии созвал совещание партактива в связи с этим постановлением ЦК. Насмерть перепуганный Адоратский, доживавший на посту директора, что называется, последние дни, соглашался целиком с критикой Института, а ведь будущий директор Митин на этом совещании сказал, что «в ИМЭЛе еще имелись не выявленные остатки врагов народа и вплоть до самого последнего времени гам на самой ответственной работе продолжали сидеть враги народа»480. Более того, Адоратский приветствовал даже понижение статуса Института, поскольку это поможет перестроить его работу. По основному упреку в адрес ИМЭЛ - о засоренности кадров враждебными элементами - Адоратский признал, что «руководители Института не сумели быстро освободиться, разоблачить [их]. В значительной степени нам помогла в этом дружеская рука органов Наркомвнудела»481. Покаяние помогло Адоратскому не попасть под тяжелую «дружескую руку органов Наркомвнудела», но не могло помочь остаться на прежнем посту.
Смена руководства ИМЭЛ. Предвоенные годы
Стало ясно, что новые задачи придется решать уже новому руководству Института. Решением Секретариата ЦК была создана комиссия «в составе тт. Митина (созыв), Сахаровой,
|,х О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском Краткого курса истории ВКП(б). Постановление ЦК ВКП(б). М., 1938, с. 19.
Там же, с. 22.
|х" ЦАОПИМ, ф. 72, on. 1, е.х. 130, л. 47.
1X1 Там же, л. 64.
Шеломович и Адоратского», которой было поручено «в месячный срок произвести приемку дел Института Маркса-Энгельса-Ленина в связи с передачей Института в ведение Отдела пропаганды и агитации ЦК»482.
Решение Секретариата ЦК о создании этой комиссии состоялось 4 января 1939 г., а уже 7 января она созвала актив ИМЭЛ. Тон совещанию был задан вступительным словом Митина, который подчеркнул, что после постановления ЦК о постановке партийной пропаганды в связи с выходом «Краткого курса истории ВКП(б)» никакого улучшения в работе Института не наступило. «Органами НКВД был изъят и разоблачен бывший секретарь парткома и зам. директора Института Короткий». (Стоит обратить внимание на порядок слов: сначала «изъят», а потом уже «разоблачен».) «Дирекция растерялась и по существу выпустила бразды правления из своих рук. Партком чуть ли не взял на себя по существу руководство Институтом, что, конечно, неправильно... Трудовая дисциплина значительно ослабла, идет внутренняя напряженная борьба в Институте»483.
Выступавшие сосредоточились на трех темах: проблема кадров и вредительство в Институте, качество переводов сочинений Маркса и Энгельса и аппарат Сочинений Ленина. Говорили о недостатке бдительности; о том, что «в руководстве сидели враги»484; о том, что «Рязанов был из Института удален, а рязановцы, те люди, которые с ним работали, остались». Правда, на вопрос, кто они - эти люди, бдительный товарищ ответить не смог: «Люди оставались, говорят вот Цобель, я этих людей не знаю. Они были разоблачены»485. Еще более мрачная картина выявилась в библиотеке. По словам временно исполнявшей обязанности заведующей этим подразделением Вейсберг, «с момента организации библиотеки, с 1926 г., библиотекой руководили лица, которые оказались потом врагами народа. И по линии дирекции
482 РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 896, л. 41.
483 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 32, л. 27.
484 Там же, л. 57.
485 Тамже, л. 61.
библиотека была подведомственна заместителям директора, которые тоже оказались врагами народа»486. Стоит ли после этого удивляться, что в 1937 г. читальные залы библиотеки были закрыты для посторонних читателей, а в 1938 г. в них было записано всего 250 человек, а посещала примерно одна десятая. А за несколько дней до открытия совещания зам. директора ИМЭЛа Савельев вызвал руководителя библиотеки и сказал ей, что «надо изолировать наших читателей, чтобы они не ходили по коридорам», мотивируя это тем, что «они ходят всюду, могут бомбу бросить»487.
Но не все сваливали ответственность за происки врагов только на начальство, звучали и самокритичные высказывания. Сотрудник сектора Левина Н. Крутикова высказала мысль о том, что «с врагами рядом сидели оппортунисты и к числу н их оппортунистов принадлежали и мы, грешные»488.
Говорили и о качестве переводов работ Маркса и Энгельса -прежде всего в плане «вредительства» в этой области. Зам. зав. сектором Маркса и Энгельса Гиндин утверждал, что «была гнилая установка, что рязановские тома не сверяются, но это были вредительские тома». В ответ на вопрос Митина, кто давал такую установку, последовал ответ - Адоратский489. В этом потоке разоблачений и самокритики проскальзывали иногда и крупицы истины. Так, один из новых сотрудников этого сектора Тайц рассказал, что ему поручили проверить перевод 1-й части XIII т. Сочинений Маркса и Энгельса, а когда он сослался на слабое знание английского языка, ответили: «Зачем язык? - тебе марксистское чутье должно подсказать, где Маркс "ошибался"»490. Не лучше обстояло дело и в секторе Ленина. Тот же Тайц проверял перевод выписок Ленина из Клаузевица и написал целую тетрадь замечаний. Однако Сорин, курировавший всю ленинскую тематику, сказал ему, что исправлений должно быть на 2/3 меньше. «Здесь стоит
Тамже,л. 86.
Там же, л. 87.
|нн Там же, л. 80.
Там же, л. 36.
Там же, л. 50.
подпись т. Молотова, выходит, что он пропустил, а мы теперь исправляем»491. Вообще Сорина на этом совещании обвиняли во всех смертных грехах, в частности, в том, что он был «носителем... вредительской системы в издании и переиздании Сочинений Ленина», сутью которой являлась «троцкистская линия подправлять Ленина»492. Пом. директора Института Болотин высказался еще резче: «Линия была взята на то, чтобы притупить, сгладить ленинские удары по врагу, ослабить их»493. Хотя, по существу, дело было в том, что Сорин, вполне ортодоксальный коммунист и никакой не оппозиционер, пытался, видимо, сохранить остатки исторического подхода к деятельности Ленина. Об этом, сам не желая того, достаточно ясно сказал сотрудник сектора Ленина Сенниковский, когда критиковал линию, проводившуюся Сориным. Она мол заключалась «в изображении исторической картины, пользуясь теми документами, которые связаны с Лениным». «Я, - каялся Сенниковский, - работал над документами из эпохи "Искры". Действительно вся борьба Ленина показана в его документах, но она в то же время сопровождается документами Каменева, даже не в виде приложений, которые якобы должны дать полную картину. Эта установка проводилась в полной мере даже тогда, когда уже политически Каменева не было»494. Но что делать, если исторически в эпоху «Искры» Каменев был и активно участвовал в реальных событиях? Все это неважно, важно лишь то, что политически к началу 30-х годов его не было, а потом не стало и физически. В этом плане представляет интерес мысль, высказанная на одном из партийных собраний в 1956 г. в связи с реабилитацией Сорина. «Т. Сорин написал т. Сталину, что он не согласен с Берия в освещении некоторых вопросов раннего периода деятельности Сталина, в частности, вопроса о возникновении большевистской партии (2-й съезд или Пражская конференция), а Сталин переслал это письмо Берия. Через некоторое время произошло изъятие
491 Там же.
492 Там же, л. 32.
493 Там же, л. 53.
494 Тамже,л. 102
всего руководства нашего Института»495. В данном случае неважно чья была инициатива «изъятия» руководства - Сталина или Берии, примечательна позиция Сорина, выступившего против фальсификации истории партии.
То, о чем речь шла на совещании актива ИМЭЛа, было в значительной степени использовано Комиссией ЦК в ее выводах о работе Института.
Докладная записка этой Комиссии о состоянии ИМЭЛ представляет собой настоящий обвинительный акт, направленный против прежнего руководства Института и подвергавший его деятельность беспощадной - хотя и весьма пристрастной критике.
Прежде всего отменена «недопустимая политическая беспечность» Адоратского й его заместителя Савельева, благодаря которой «в Институте свили себе прочное гнездо вражеские элементы, которые, пробравшись на руководящие посты в административном аппарате и в парторганизации ИМЭЛ, беспрепятственно хозяйничали в нем». Адоратскому поставлено и вину, что он, по существу, не руководил Институтом, а передоверил это дело своим заместителям, среди которых были нраги народа496. «За последние 3 года из состава работников ИМЭЛ изъято органами НКВД 36 врагов народа, из которых основная группа стояла у руководства Институтом... или выполняла ответственную научную работу»497.
Далее рисуется совершенно апокалиптическая картина ситуации в Институте, где важнейшими подразделениями и основными направлениями работы руководили люди, оказавшиеся врагами народа. В их числе руководящие работники секторов Маркса, Ленина, архива, библиотеки и 6 членов парткома в последние годы. Сектором Маркса и Энгельса, например, «с самого основания ИМЭЛ в 1931 г. ... заведовали, сменяя друг друга, ряд лиц, оказавшихся впоследствии врагами народа... За 1936-1939 гг. в секторе сменилось 12 человек [на должности] зам. заведующего сектором Маркса и Энгельса. В
4Ч' ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 11, л. 12. ш РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 109, л. 172.
Там же, л. 149.
настоящее время фактическим руководителем сектора [является] комсомолец т. Гиндин», по мнению комиссии, молодой растущий работник, но недостаточно квалифицированный для такой работы498.
Страшные обвинения выдвинуты были в адрес тех, кто готовил к изданию Сочинения Ленина. «Если при подаче ленинского текста в ряде томов Сочинений систематически проводилась линия на «исправление» Ленина в сторону «смягчения» и прямого искажения его формулировок, то так называемый «научный» аппарат в томах сочинений и в «Ленинских сборниках» сплошь и рядом служил и служит для протаскивания троцкистско-зиновьевско-бухаринско-каменевско-рыковской меньшевистской и эсеровской контрреволюционной контрабанды»499. Великолепная, словно вылитая из единого куска стали формулировка, обнимающая собой все возможные на тот момент характеристики вражеской деятельности. Странно только, что отсутствует эпитет «антисоветской».
Большие - и, надо сказать, в основном справедливые -претензии были предъявлены к организации работы в Институте -прежде всего к практике «двойного планирования», при которой в основу работы клался не тот план, который посылался на утверждение ЦК. «На протяжении каждого года планы ИМЭЛ изменялись дирекцией по несколько раз и все же не выполнялись». Но вместо анализа действительных причин этого - нереальности спускаемых сверху планов, нехватки квалифицированных кадров, постоянно менявшейся ситуации и т.д. - выдвигается универсальное тогдашнее объяснение: «наличие прямых элементов вредительства на всех участках деятельности Института»500.
Опять-таки справедливо отметив, что «Институт за последние годы превратился в плохо работающее издательское учреждение, в филиал Госполитиздата, и совершенно не занимался научно-исследовательской работой», комиссия упрекнула ИМЭЛ в том, что он «не выполнил прямых указаний
498 Там же, лл. 150-149.
499 Тамже,л. 165.
500 Тамже,л. 170.
товарища Сталина о необходимости изучить и показать то новое, что внес Ленин в изучение Маркса и Энгельса»501. Иначе говоря, не решил задачи, принципиально невыполнимой до того момента, как товарищ Сталин сам ее решил в «Кратком курсе», и потому потерявшей после этого всякий смысл.
Что касается персональной ответственности работников Института, то комиссия сочла «возможным оставление в Институте-наработе в качествередактора-тов. Адоратского». И не сочла целесообразным «оставление в Институте зам. директора тов. Савельева». Вопрос же «о возможности оставления на работе в ИМЭЛ ряда других сотрудников, допускавших извращения в тексте и ошибки при подготовке произведений классиков марксизма-ленинизма», комиссия передала «на решение нового директора ИМЭЛ»502.
13 января 1939 г. Политбюро освободило от обязанностей директора ИМЭЛ В.В. Адоратского и утвердило директором Института М.Б. Митина503. 14 февраля 1939 г. Адоратский посылает Молотову письмо, где кается в том, что «отлично видя необходимость борьбы с рязановщиной, не видел, проглядел, не понял, что в Институте Ленина были тоже элементы гнилых традиций, оставленных Каменевым, и особенно не мобилизовался после 1934 г.» Он признает, что «не увидел, что очищать Институт надо было от ряда работников в центре, на которых приходилось опираться». «Единственное, что меня теперь поддерживает, - завершает письмо Адоратский, - это работа и надежда, что ЦК несмотря на тягчайшую мою вину, разрешит мне редакционной работой содействовать исправлению переводов Маркса и даст возможность все мои силы и накопленный опыт отдать этому»504. Эта возможность была ему предоставлена, и Адоратский до своей смерти в 1945 г. работал в ИМЭЛе в качестве редактора. Начал свою работу новый директор, как водится, с решения кадровых вопросов. За 2 1/2 месяца в ИМЭЛ было принято 5 руководящих работ-
4,1 Там же, л. 147.
Там же, лл. 146-145.
Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1207, л. 99.
Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, лл. 78, 81.
ников (зав. сектором Ленина, зав. и зам. зав. ЦПА, ученый секретарь и зав. библиотекой). В Институт пришли 1 редактор, 6 старших научных сотрудников, 7 архивных работников и 2 переводчика505. Сразу же после утверждения Митина директором, были сняты с постов его заместители Сорин и Савельев. Зав. сектором Ленина стал П.С. Черемных, ученым секретарем Института - В.И. Светлов, зав. библиотекой -В.А. Зорина. Весной 1939 г. в Агитпроп ЦК ушло письмо из ИМЭЛ с просьбой подобрать для сектора Маркса и Энгельс 10 научных сотрудников, для сектора Ленина - 15 человек и столько же для ЦПА. Из оканчивающих библиотечный Институт было запрошено 8 человек506.
В то же время Институт освобождался от нежелательных элементов. Так, дирекция сообщила в Управление кадров ЦК, что считает нецелесообразным оставление в Институте т.т. Кучкина и Герцовской, поскольку «Кучкин в течение нескольких лет был заместителем Сорина, проводившего в издании сочинений Ленина явно вредительскую линию и арестованного органами НКВД», а «Герцовская, будучи зам. секретаря парткома, проявила политическую беспечность». Но - знамение времени! Их не изничтожают, а «в целях освежения состава работников Института» просят перевести «на другую работу вне Института»507. Подводя итоги кадровой работы за 1939 год, Митин был оптимистичен: руководящих работников было принято 10 человек, старших научных сотрудников - 14, младших научных сотрудников - 20, научновспомогательных - 14, работников партархива - 31 человек, а библиотечных работников - 23 человека508. Так что состав работников в Институте значительно обновился. Новые руководители Института в своих выступлениях неизменно подчеркивали, что «весь руководящий состав дирекции обновлен полностью», точно так же полностью обновлен «руководящий состав секторов и отделов», состав старших научных сотруд
505 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 109, л. 189.
506 Там же, лл. 194-192.
507 Там же, лл. 257-256.
508 Там же, on. 1, е.х. 37, л. 141.
ников «обновлен больше чем наполовину»509. В отдельных подразделениях дело обстояло еще выразительнее - в ЦПА аппарат был обновлен почти на 90 %510. Правда, Митин был вынужден признать, что «кадры у нас в общем хорошие, хотя и с недостаточной научной подготовкой...»511. Как говорят в таких случаях немцы: «Gute Leute, aber schlechte Musikanten» («Хорошие люди, но плохие музыканты»). На начало 1941 г. в ИМЭЛе числилось 2 академика (Адоратский и Митин), 2 доктора наук и 19 кандидатов512. Если учесть, что к 1936 г. 14 сотрудникам Института были присвоены докторские степени (без защиты), можно себе представить, какой урон нанесли ИМЭЛу чистки 1936-1938 гг.
Проблем у нового,, руководства Института было много действительных и мнимых. К числу последних, как представляется, относился и вопрос о «засоренности архива бумагами врагов народа». Сейчас такая постановка кажется дикой - архивный документ есть архивный документ, но тогда в феврале 1939 г. комиссия ЦК, проверявшая Центральный партархив, была очень озабочена тем, что он «заполнен огромным количеством документов, не имеющих к нему никакого отношения...». К ним, по мнению комиссии, принадлежали документы деятелей II Интернационала, документы французских утопистов, архивные материалы, относящиеся к истории Великой французской революции и революции 1848 г., II Республики во Франции и событиям 1870-1871 гг. «Особенно необходимо отметить, что архив засорен бумагами врагов народа - Троцкого, Зиновьева, Каменева, Томского, Шляпникова, Рязанова, Антонова-Овсеенко и ряда других... Эти бумаги нуждаются в разборке с целью выявления связей врагов народа. В архиве партии им, конечно, не может быть места»513. И тут же делается упрек в адрес работников ЦПА, где «имеются фонды, разработка которых могла бы помочь
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 57, лл. 2, 3.
Там же, оп. 2, е.х. 3, л. 11.
РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 38, л. 34.
'|? Там же, оп. 3, е.х. 127, л. 139.
''' Там же, е.х. 109, лл. 60-61.
партии в разоблачении скрытых врагов. Однако такой работы в архиве не ведется»514. Комиссия ЦК рекомендовала выделить архив Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и их соратников и ставила перед архивом задачу не только собирать и хранить материалы, но и повседневно изучать их для использования в борьбе за линию партии и как орудие политического воспитания масс. В отношении материалов «врагов народа» установки были более конкретны: «Из архивов врагов народа выделить все нужные материалы, все остальное уничтожить, для чего образовать комиссию из трех лиц, которой в месячный срок закончить эту работу...»515 Срок как всегда оказался нереальным, и в апреле того же года Митин пишет Берии, что в ИМЭЛе «с целью очистки ЦПА... от засоряющих его материалов» создана комиссия в составе зав. ЦПА Платоновой и ученого секретаря Института Светлова «для просмотра этих архивов [Зиновьева и Каменева] и передачи НКВД материалов, представляющих соответствующий интерес» и просит «выделить представителя НКВД в эту комиссию»516. Сейчас трудно сказать, в каких масштабах проводилась эта варварская акция по очистке архива от документов «врагов народа». Во всяком случае в отношении личного фонда Рязанова известно, что в 1941 г. были уничтожены тысячи документов, в том числе и его переписка517.
Действительно серьезной задачей, поставленной перед Институтом Постановлением ЦК «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском "Краткого курса истории ВКП(б)"», была необходимость «в кратчайший срок исправить искажения, допущенные в переводах сочинений Маркса-Энгельса на русский язык»518. Это, в частности, касалось уже отпечатанного частично в 1938 г., но не выпущенного в свет
514 Там же, л. 58.
515 Там же, л. 56.
516 Там же, е.х. 114, л. 49.
517 См.: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 81-82, 162.
518 О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском Краткого курса истории ВКП(б). М., 1938, с. 19.
дополнительного тиража II и III томов сочинений Маркса и Энгельса, подготовленных при Рязанове. (Причем отпечатано было 26 тыс. экз. II т. и 10 тыс. экз. III т. полностью и 23 тыс. экз. III т. частично.)519 На обсуждении этого вопроса громче всего звучали голоса о необходимости выявить конкретных виновников допущенных искажений и поставить вопрос об их ответственности. А из выступления Каммари о правке в тексте III тома не совсем ясно, что именно правили - ошибки в переводе или то, что представлялось ошибками самого молодого Маркса. Вот что он говорил: «Политического характера извращения мы устранили. Там был целый ряд антисемитских высказываний в еврейском вопросе и т.д., о выступлении Наполеона против,, буржуазного общества и т.д. Это мы устранили и целый ряд теоретических извращений мы также устранили. Остались недостатки в смысле неточного перевода... Установка была гнилая, в результате получились вредительские действия. Тов. Адоратский это признал»520. Что касается уровня подготовки самого Каммари, то при обсуждении на парткоме Института в 1938 г. вопроса о росте кадров было указано, что, «например, в отношении т. Каммари надо было поставить вопрос об изучении языка»521.
К счастью, том Маркса под редакцией Каммари так и не вышел в свет. Свой вклад в эту критику внес и директор Института, который в своем письме в ЦК заявил, будто заголовок статьи Энгельса «Очерки критики политической экономии» переведен неправильно, ибо в оригинале стоит не «Politische Oekonomie», a «Nationaloekonomie», т.е. надо перевести «Очерки критики национальной экономики». Отсюда Митин сделал вывод о том, что «целесообразно будет этот том сдать в макулатуру и подготовить новый том с научно проверенным переводом»522. Академику явно было неведомо, что даже в дореволюционных немецко-русских словарях термин «Nationaloekonomie» переводится именно как «политическая экономия».
1,1 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 82, л. 88. Там же, е.х. 29, л. 38.
4 ЦАОПИМ, on. 1, е.х. 49, л. 78.
’’ РГАСПИ, оп. 3, е.х. 109, лл. 218-217.
Как уже говорилось, с начала 1939 г. Институт работал под новым руководством и в значительно обновленном составе. Но традиции и методы работы оставались, по существу, прежними, не способствовавшими эффективности и качеству деятельности. Бичом работы оставался формализм, убежденность во всеспасающей силе контроля сверху. В феврале 1940 г. Митин совершенно серьезно предложил, чтобы руководители секторов не менее двух раз в месяц проводили «систематическую проверку работы каждого сотрудника Института, оказывая в процессе этой проверки научно-методическую помощь»523. При обсуждении этого вопроса на общем партсобрании Института в апреле 1940 г. кто-то из наиболее ретивых активистов предложил, чтобы каждый руководитель сектора не реже трех раз в месяц встречался с каждой бригадой или сотрудником, работающим над объектом «с целью проверки их работы и оказания необходимой помощи». При голосовании, к счастью, прошла более умеренная формулировка «не реже раза в месяц»524. Но и это было не слишком реально. Если учесть, что, скажем, в секторе Маркса и Энгельса было в это время 53 работника, в том числе 17 старших и 18 младших научных сотрудников, легко понять, чего стоили и такая проверка, и такая научно-методическая помощь. Но и это начинание внедрить до конца не удалось. В апреле того же года на заседании дирекции зам. директора Института Макаров констатировал, что хотя 3 месяца назад и было решено организовать систематическую проверку работы сотрудников на всех стадиях работы, этого не сделано. Руководителей сектора двое, у них 30 человек, говорил он, имея в виду сектор Ленина, «организованно, два раза в месяц, вызывайте каждого научного сотрудника, беседуйте с ним о его работе»525. Но и этого мало. Тот же ретивый зам. директора предложил - после опубликования в августе 1940 г. драконовского указа Президиума Верховного Совета СССР о трудовой дисциплине - что «раз или два в день заведующие секторами или их заместители должны пройти по всему секто
523 Там же, on. 1, е.х. 37, л. 144.
524 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 1,е.х. 57, лл. 112-114.
525 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 38, л. 20.
ру, чтобы все сотрудники сектора знали о такой возможности обхода»526. Они должны были играть роль, так сказать, щуки в море, заставляющей не дремать рядовых карасей. В это же время в ИМЭЛе ввели такой учет работы, когда сотрудники должны были отмечать то, что они сделали за день.
Не лучше обстояло дело и с другим фундаментальным принципом социалистической организации труда - соцсоревнованием. Так, с февраля 1940 г. по апрель 1941 г. партийная организация сектора Маркса и Энгельса 7 раз обсуждала этот вопрос, но дело так и не сдвинулось с места. Конечно, как всегда, недоработали партийная и профсоюзная организации, равно как и руководство сектора. Но, как сказано в отчете о работе парторганизации, «слабость социалистического соревнования объясняется также недостаточным участием каждого коммуниста в отдельности. Если прежде большой помехой в развертывании социалистического соревнования было отсутствие индивидуальных планов, то теперь эти планы имеются во всех бригадах, а подлинного социалистического соревнования все же нет, оно не стало основным методом в нашей научно-производственной работе»527.
Точно также непременным компонентом внутренней жизни Института продолжала оставаться атмосфера бдительности. И хотя массовые «изъятия» органами НКВД сотрудников ИМЭЛа прекратились, отдельных «врагов народа» продолжали обнаруживать. В секторе Маркса и Энгельса в 1939 г. был арестован М. Тайц, естественно как враг народа. Но среди всего прочего ему поставили в вину резкую критику нового руководства Института528, а в следующем году был «разоблачен как враг народа и исключен из партии Ангарский». В связи с этим парторганизация самокритично признала, что «несмотря на ряд фактов, которые должны были насторожить парторганизацию к этому человеку, парторганизация не проявила достаточной политической бдительности и не сумела отдельные факты поднять до политических обобщений и сделать из
Там же, е.х. 40, л. 54.
Там же, оп. 3, е.х. 134, лл. 33-34.
"к ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 53, л. 57.
них партийные выводы»529. Но это рутинная для тогдашнего времени история. До подлинных же геркулесовых столпов подозрительности дело дошло в истории с «польской печатью». В марте 1939 г. новый руководитель библиотеки ИМЭЛ В. Зорина сообщилазав. секретной частью Института Тарасову о том, что в среднем ящике письменного стола в кабинете зав. библиотекой, она обнаружила печать с надписью на польском языке и сразу сообщила об этом т. Вейсберг - которая до прихода Зориной исполняла обязанности зав. библиотекой -но та ничего не знала о ее существовании. «По-видимому, -писала бдительная заведующая, - печать находилась в столе давно... Не заметить печати было невозможно. Учитывая, что в библиотеке долгое время орудовали враги народа, прошу тщательно проверить этот случай»530. И дело завертелось. Проверка была более чем тщательной. Как информировал 7-й -специальный - отдел ГУГБ НКВД Тарасов им была получена от зав. библиотекой Зориной польская печать (прилагается) с объяснительной запиской (прилагается). После этого он запросил объяснение у т. Вейсберг (прилагается) и кроме того обращался к т. Лифшицу, который с 18 мая 1937 г. исполнял обязанности, а с 1 января по 25 декабря 1938 г. являлся зав. библиотекой. Лифшиц заявил, что печати не видел и ничего сказать не может. Вейсберг же также сообщила, что о печати ничего не знает, но возможно она попала в библиотеку в связи с передачей фонда из польского архива531. На том, как будто, эта параноидальная история и закончилась. Но очень она напоминала слова Маяковского о тех, кто делает из мухи слона, а потом продает слоновую кость. Правда, реализация этого виртуального товара являлась тогда вполне рентабельной - проявлять бдительность было выгодно и престижно.
И все же обстановка в стране несколько изменилась. Меру бдительности - несмотря на эксцессы на местах - все-таки задавали сверху, и тех, кто не понимал определенного в каждый данный момент диалектического соотношения бдительности
529 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 13, лл. 27-28.
530 Там же, е.х. 114, л. 88.
531 Там же, лл. 92, 90.
и доверия к кадрам, поправляли. Так было и в ИМЭЛе с приходом нового руководства. Митин очень выразительно характеризовал сложившуюся в Институте атмосферу психоза: «У нас было совершенно ненормальное явление, когда люди годами ходили под давлением персональных дел... В самой организации была разнузданность, когда без оснований бросали друг другу грязные слова, наклеивали ярлыки... Был случай, когда т. Гайворонский [секретарь партбюро Института в 1938 г.] в своем выступлении чуть ли не 20 человек поставил под подозрение»532. По словам того же Митина «парторганизация в результате большой драки добилась изживания перестраховки»533. Впрочем, скажем еще раз, это не мешало в отдельных случаях ц-исключать из партии, и арестовывать сотрудников, но массовых репрессий в Институте больше не было.
Между тем Институту предстояло ликвидировать серьезное отставание в издательской деятельности. Прежде всего не было выполнено постановление Политбюро ЦК от 19 августа 1935 г. об издании Сочинений Сталина534. ИМЭЛ тогда рьяно взялся за составление планов издания, которое рассчитано было на 8-10 томов и должно было включать «все опубликованные до сих пор произведения товарища Сталина», а также «некоторые неопубликованные до сих пор материалы: стенограммы речей на заседаниях Оргбюро, Политбюро, пленумов ЦК... письма, записки, телеграммы...». Предполагалось выпустить ряд томов в 1936 г., а все издание закончить к 20-летию Октябрьской революции535. На обсуждении плана издания Сочинений Сталина, состоявшегося 23 августа 1935 г., было даже высказано мнение о необходимости перевода «основной части сотрудников сектора Ленина, [истории] ВКП(б), Коминтерна на подготовку в 1936-1937 гг. сочинений Сталина». В отношении включения в него неопубликованных работ мнения разделились. Зоркий, например, был против
"2 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 53, л. 26.
Тамже, л. 56.
РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 1074, лл. 190-191.
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 63, лл. 219-220.
того, чтобы в первое издание сочинений вождя включались неопубликованные его работы, а также планы и конспекты речей, а Волин, наоборот, был «за включение важнейших [неопубликованных] речей, писем, записок. Что же касается планов, конспектов, набросков, то... в первое издание их включать не надо»536. Обращает на себя внимание то, что выступавшие говорят о первом издании Сочинений Сталина, как бы не сомневаясь, что будут и последующие. Но на разговорах практически все и закончилось. Был создан только кабинет произведений Сталина. Пар, как говорится, весь ушел в свисток. Но, скорее всего, по каким-то причинам не было решительной команды с самого верха.
Так или иначе, но, выступая 20 февраля 1940 г. на заседании дирекции, Митин вынужден был признать, что «мы очень сильно отстали по линии работы над произведениями товарища Сталина... и это отставание нам нужно наверстать. По существу, как было оставлено дело т. Товстухой в 1934 г., так оно и осталось, хотя тогда еще была намечена очень важная и серьезная программа работы»537. Правда, в 1939 г. к 60-летию великого вождя и учителя ИМЭЛ, наконец, выпустил краткую биографию Сталина, которая - как тема, а не как конкретный текст - фигурировала во всех планах ИМЭЛа с 1935 г.
Летом 1940 г. Митин обращается в ЦК с просьбой вынести решение о выпуске Собрания сочинений Сталина, хотя такое решение уже существовало и выполнение его было поручено ИМЭЛу. Видимо, в этом случае можно было бы начинать отсчет времени на подготовку заново. При этом он уверяет руководство, что ИМЭЛ к настоящему времени провел основную подготовительную работу для осуществле-ния издания и даже определяет объем работ Сталина, долженствующих войти туда, в 200 печ. листов. Не обходится при этом и без необходимого антуража, т.е. уверений в том, что «выход "Краткого курса истории ВКП(б)"... небывалый еще в истории партии теоретический рост наших кадров... в колоссальной степени повысили тот огромный интерес и ту настоятельную потребность в изучении всех произ
536 Там же, е.х. 66, лл. 21, 7, 22.
537 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 37, лл. 97-98.
ведений товарища Сталина, которые [интерес и потребность] имеются у партийных и беспартийных большевиков»538. Но все это были красивые слова, а в реальности и в плане Института на 1940 г. речь шла о необходимости начать подготовку издания сочинений Сталина539, и при обсуждении планов на 1941 г. опять речь шла о том, что «в 1941 г. ИМЭЛ должен практически начать осуществлять очень большую свою задачу - подготовку к изданию произведений тов. Сталина»540. До войны ни одного тома Сочинений Сталина света так и не увидело.
Несмотря на неоднократные обещания ИМЭЛ никак не мог закончить издание Собрания сочинений Маркса и Энгельса. Во многом это определялось тем, что подразделение Института, готовившее это издание., наиболее сильно было затронуто репрессиями. Но мешали и идеологические соображения, исходившие сверху, настороженное, скажем так, отношение к Энгельсу, ощущавшееся после писем Сталина по поводу статьи Энгельса о внешней политике русского царизма и его письма И. Нэдежде. Напомним что, первое письмо Сталина было напечатано в «Большевике» в мае 1941 г. А пока публикация томов сочинений основоположников марксизма шла медленно: два тома увидели свет в 1937 г., в 1938 г. не вышло ни одного и один том в 1939 г. В январе 1940 г. дирекция обсуждала вопрос о XXVIII томе Сочинений Маркса и Энгельса, где должны были быть опубликованы письма Энгельса за 1888-1891 годы. Особую тревогу начальства вызвали письма Энгельса Бебелю. Проще всего было бы вообще не включать их в том, но поскольку оригиналы находились за рубежом, а у нас были лишь машинописные копии, делать этого было нельзя во избежание скандала.
Ход обсуждения отразил растерянность и колебания имэ-ловских марксоведов, равно как и их общее отношение к наследию основоположников научного коммунизма.
Ставший чрезвычайно осторожным, бывший директор Адоратский высказался в том смысле, что «прямо ли обвинять
Там же, оп. 3, е.х. 109, лл. 68-66.
49 Там же, on. 1, е.х. 14, л. 2.
М|) Там же, е.х. 40, л. 80.
в фальсификации или, не беря на себя ответственности за публикацию этих писем, публиковать в том виде, в каком они есть - этот вопрос нужно обсудить...» И вполне нелогично заключил: «Не публиковать их нельзя, потому что они несомненно написаны Энгельсом»541. Другой корифей имэловско-го марксоведения В. Познер гораздо более определенен: отказаться от их публикации «нет достаточных оснований, потому что нет документальных доказательств, что это не их письма. Что касается их содержания, то оговорка о том, что они печатаются не с первоисточников, уже достаточно предупреждает читателя, а явно противоречивые места нужно также особо оговорить. В отношении шовинистических по форме высказываний, я думаю, что рискованно делать прямое заключение об их подложности, но оговорить можно, основания для этого есть»542. Познер, видимо, стремится спасти доброе имя Энгельса и для этого готов отойти от имэловского принципа не комментировать тексты классиков марксизма-ленинизма по существу.
Митин, как и полагается руководителю, расставляет все точки над i. Он соглашается с предложением «снять из тома ряд писем, которые по своему содержанию могут представлять некий биографический интерес, но в томе не обязательно должны быть... В отношении писем Бебелю у нас нет оснований не включать их в том, но совершенно правильно... высказались здесь товарищи о том, что надо оговорить, в каком виде эти письма получены, а также фактические расхождения в этих письмах с предыдущими». Иначе говоря, Митин хотел бы подвести будущего читателя к выводу о том, что, мол, раньше Энгельс был прав и теперь ошибался. «Что касается существа вопроса, который рассматривал Энгельс, его позиций по этому вопросу, мне кажется, что они соответствуют его точке зрения. К сожалению, по этому вопросу Энгельс сделал серьезнейшие ошибки, которые очень здорово использовала социал-демократия в 1914 году»543.
541 Там же, е.х. 37, л. 41.
542 Там же, л. 42.
543 Там же, лл. 42-43.
В результате обсуждения дирекцией было решено не включать 27 писем Энгельса разным лицам544.
Подобную методологию ИМЭЛ применял к публикации других работ основоположников марксизма, особенно если речь шла о первой публикации на русском языке. Такая ситуация сложилась с незаконченной работой Маркса «Разоблачения дипломатической истории XVIII века», которая в ЗО-е годы и позже обычно называлась «Секретной дипломатией XVIII века». Она не была включена в XI том собрания сочинений Маркса и Энгельса, вышедший в 1933 г., куда относилась по времени написания. 11 марта 1936 г. зам. директора ИМЭЛ Орахелашвили сообщал Жданову о том, что предполагается ее включение в-дополнительный том сочинений Маркса и Энгельса545, а уже через 10 дней Жданов получил из Института 3 экземпляра исправленного перевода этой работы546. Речь шла о выпущенном в марте 1936 г. ИМЭЛом издании: «Карл Маркс. Разоблачения дипломатической истории восемнадцатого столетия». Книга была напечатана на стеклографе тиражом 50 экз. Сохранилась запись состоявшегося в начале 1937 года телефонного разговора Сталина с зам. директором ИМЭЛа Сориным, в ходе которого вождь «выразил сомнение в том, что вся работа в целом принадлежит Марксу. Элеонора [Маркс] и ее муж под именем Маркса выпустили гги заметки, которые, вероятно, вырваны из общей связи». Заключительная фраза генсека звучала приговором - «не торопиться с изданием. Имя Маркса надо беречь»547. Возможно, негативную реакцию Сталина вызвали нелицеприятные высказывания Маркса по некоторым вопросам русской истории, по как человек, тщательно изучивший ленинские работы, он не мог не знать, что в библиографии к статье «Карл Маркс» Ленин упоминает ее первую публикацию в периодической печати еще при жизни автора.
Там же, лл. 58-59.
v|' Там же, оп. 3, е.х. 72, л. 97.
'Там же, л. 96.
''' См. И.В. Сталин. Историческая идеология в СССР в 1920-1950-е годы: переписка с историками, статьи и заметки по истории, стенограммы выступлений. Сборник документов и материалов. 4.1. - СПб., 2006, с.267.
По каким-то причинам, возможно в силу возрастания интереса к российской истории в СССР в предвоенный период, в 1939 г. была запланирована подготовка тома «Архива Маркса и Энгельса», включавшего материалы по истории России548 -Митин в 1940 г. поднял вопрос о включении ее в планировавшееся 2-е издание Сочинений Маркса и Энгельса549, а в плане работы Института на 1941 год есть пункт о подготовке «к сдаче в набор неопубликованной работы Маркса "Разоблачения тайной дипломатии XVIII века"550. Правда, в конце 1940 г. была высказана мысль о возможности ее публикации не отдельным изданием, а в составе некоего сборника работ основоположников марксизма, относящихся к 1856-1858 годам551. Но ни в отдельном издании, ни в составе 1-го и 2-го изданий Собрания сочинений Маркса и Энгельса эта работа так и не увидела света.
Весьма болезненным для Института был вопрос о качестве переводов произведений основоположников марксизма, прежде всего экономических - о чем речь уже шла - и философских, особенно впервые опубликованной «Диалектики природы» и широко использовавшегося в массовой пропаганде «Анти-Дюринга». Надо сказать сразу, что во многом конкретные претензии к переводам были совершенно справедливыми, но дело заключалось в том, что корни их искали и находили не в недостаточной квалификации переводчиков или сложности переводимых текстов, а в сознательных вредительских искажениях. Исключением были трезвые голоса, вроде высказывания В. Брушлинского, который, отдав дань дежурным выпадам против «явно вредительского перевода» «Диалектики природы», совершенно справедливо отметил, что «великие произведения основоположников марксизма надо изучать в подлиннике... Ни один перевод не может передать всего богатства подлинных сочинений Маркса и Энгельса»552. Увы! Мало кто мог тогда последовать этому мудрому совету.
548 РГАСПИ, on. 1, е.х. 29, л. 32.
549 Там же, е.х. 37, л. 54.
550 Там же, оп. 3, е.х. 134, л. 2.
551 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 58, л. 36.
552 Под знаменем марксизма, 1937, № 7, с. 192.
Массированной атаке подвергаться прежде всего перевод «Диалектики природы» и это было тем легче сделать, что переводил ее во II томе «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса» бывший меньшевик П. Юшкевич, критиковавшийся Лениным, редактировал Д. Рязанов, а «ближайшее участие в редакции и корректуре принимал А. Деборин». Такое сочетание действовало на правоверных марксистов-ленинцев как красная тряпка на быка. "Уже один этот перечень имен, - писал в 1934 г. журнал «Под знаменем марксизма», - должен заставить нас насторожиться".553 И далее в этой статье клеймилась определенная философская тенденция извращений в переводе «Диалектика природы», которая заключалась в «субъективизме махистского богдановского типа и позитивистской антидиалектике»554. В качестве панацеи против подобных извращений выдвигалась необходимость «кроме устранения меньшевистских, махистских, механистических извращений из перевода» «добиться проведения ленинской терминологии в переводе философских понятий и терминов с немецкого на русский»555. Но внедрение в переводы работ Маркса и Энгельса ленинской философской терминологии было еще цветочками. В декабре 1939 г. дирекция ИМЭЛ в связи с подготовкой нового издания двухтомника «Избранных произведений К. Маркса» поручила одному из сотрудников сектора Маркса и Энгельса «лично проверить, чтобы цитаты из произведений Маркса и Энгельса, которые цитируются товарищем Сталиным вообще и в особенности в «Вопросах ленинизма» были даны в том виде, в каком они вошли в «Вопросы ленинизма»556. А когда В. Познер написал докладную записку в дирекцию о том, что в 11-м издании «Вопросов ленинизма» цитата из «Обращения ЦК к Союзу коммунистов» дана в переводе из III тома собрания Сочинений Маркса, выпущенного в 1921 г. под редакцией И. Степанова, где неверно переведены два места, то на это последовала резолюция директора Института: «в 2-х томнике
Тамже, 1934,№2, с. 168.
'м Тамже, с. 180.
"5 РГАСПИ, ф. 71, оп. 2, е.х. 79, л. 28.
Там же, on. 1, е.х. 95, л. 17.
должно быть как в "Вопросах ленинизма". М[итин]»557. Тот факт, что ИМЭЛ публично объявил о том, что готовится новый перевод «Диалектики природы» с вновь проверенного текста оригинала, а «также новый перевод "Анти-Дюринга", так как вполне безупречного перевода этого основного произведения Энгельса у нас нет»558 не избавил его от обвинений. Весной 1937 г. бывшие философы-механисты А. Тимирязев, С. Перов и А. Варьяш написали Молотову записку с обвинениями Адоратского и Максимова в искажении текстов Маркса и Энгельса. Адоратский отреагировал очень нервозно и в своем письме Молотову привел совершенно убийственный по тем временам аргумент, сообщив, что давал тексты писем Маркса Кугельману по переводу 1907 г., сделанному М.И. Ульяновой под редакцией Ленина. «Таким образом, нападки авторов на Адоратского на самом деле направлены против Ленина»559. К тому же, по его словам, перевод «Диалектики природы» был сделан не Максимовым, а Рязановым и Лупполом, а сейчас ИМЭЛ готовит исправленный перевод.
14 сентября 1938 г. в «Правде» появилась статья «Как не следует издавать классиков марксизма», в которой речь шла о том, что «Нищета философии» продолжает издаваться в переводе, выполненном под редакцией Рязанова. Приводимые примеры ошибок в переводе выглядели достаточно серьезными, но еще серьезнее был вывод статьи. «Институт Маркса-Энгельса-Ленина, призванный обеспечивать подлинно научное издание произведений классиков марксизма и не удосужившийся в течение ряда лет заняться «Нищетой философии», обязан позаботиться, наконец, о безукоризненном издании этого замечательного произведений Маркса»560. А через две недели - 2 октября -там же была напечатана статья о многострадальном XIII, философском, томе собрания сочинений Ленина. На следующий же день эту статью обсудило совещание членов партии - сотрудников сектора Ленина ИМЭЛ. Признав критику «Правды» «совер-
557 Там же, лл. 19-20.
558 Под знаменем марксизма, 1935, № 5, с. 26.
559 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 98, л. 74.
560 Правда, 1938, 14 сентября, с. 5.
Смена руководства ИМЭЛ. Предвоенные годы. шенно правильной», совещание дополнило ее и подчеркнуло, что «руководители ИМЭЛ ответственны за приложение анти-ленинских документов не только в XIII томе, но и в ряде других томов Сочинений Ленина, где печатались документы эсеров, меньшевиков и примиренцев (т.т. VII, VIII, IX, XI, XIV, XV)». В лучших традициях большевистской самокритики члены партии - сотрудники сектора Ленина отнесли обвинения «Правды» в адрес руководителей ИМЭЛ и в свой адрес, признав, что «не боролись до конца (до внесения вопроса в ЦК) за очищение научного аппарата томов Сочинений Ленина от антипартийных документов, формулировок, характеристик»561.
Обсуждавшее 15-16 октября эти статьи партийное собрание ИМЭЛ поднялр вопрос на принципиальную высоту. «Отмеченные «Правдой» факты, - говорилось в резолюции собрания, - указывают на... наличие политической слепоты и гнилого либерализма руководителей ИМЭЛ (Адоратский, Савельев, Сорин, Короткий)... Ликвидация последствий вредительства ведется в ИМЭЛ неудовлетворительно, без плана, преступно медленными темпами. В течение 7 лет рязановщи-на до конца еще не искоренена, текст классиков марксизма еще не очищен от вредительских переводов»562. Как показало самое ближайшее будущее, эти статьи предваряли критику ИМЭЛа в постановлении ЦК от 14 ноября 1938 г.
Вопрос об улучшении качества переводов произведений Маркса и Энгельса, который был поставлен как вопрос о качестве перевода их работ, «выходящих массовым тиражом и, в первую очередь, цитируемых в "Кратком курсе истории ВКП(б)" и обеспечения стабильных переводов этих произведений563, на деле вылился в субъективную правку, неизбежно затрагивающую и существо текстов. Иначе и не могло быть, ибо (по признанию самих участников этого процесса) вначале были даны «установки не сверять текст с подлинником, а проверять по русскому переводу. Такая работа проделана по 10 томам. Зоркий дал 1000 замечаний, В. Познер - 600 за-
'6| РГАСПИ, ф. 71, оп. 2, е.х. 91, л. 16.
42 Там же, оп. 3, е.х. 121, л. 271.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 49, л. 69.
мечаний, из этих 600 принято нами 300»564. Можно представить себе результаты этой работы, если ее методологическим принципом было, по словам Каммари, взятие «под обстрел» -терминология-то какая! - переводов «наиболее важных произведений» основоположников марксизма565.
Впрочем, иногда Институту удавалось - правда, это были более ранние годы - успешно отбиться от бдительных доброхотов из своего коллектива, предлагавших исправления текстов классиков марксизма-ленинизма.
Вскоре после принятия постановления Оргбюро ЦК от 4 июля 1935 г. по докладу Адоратского о работе ИМЭЛ, где речь шла, в частности, о качестве переводов классиков марксизма-ленинизма, один из сотрудников Института, Тагунов, решил внести свой вклад в это важнейшее партийное дело и выступил с утверждением, что изданный ИМЭЛом перевод «Манифеста Коммунистической партии» идет «по линии либерально-буржуазных извращений»566. Комиссия, созданная для расследования вопроса, установила, что из 139 поправок, предложенных Тагуновым, правильными, но не принципиальными, могут быть признаны всего 16. Его обвинили в плохом знании немецкого языка, в непонимании ряда положений «Коммунистического Манифеста», а главное - в попытке «поставить под сомнение некоторые места ленинского перевода, противопоставив им свои поправки, некритически заимствованные им из фальсификаторского перевода буржуазного либерала Поссе»567. Тем не менее партком ИМЭЛ обнаружил, что ленинский перевод отдельных мест «Коммунистического манифеста» был использован совершенно недостаточно и призвал «добиться в ближайшее же время тщательно проверенного, окончательного текста перевода, который можно было бы в дальнейшем перепечатывать без изменений»568. Увы, достичь абсолютной истины так и не удалось.
564 Там же, л. 4.
565 Там же, л. 6.
566 Там же, е.х. 24, л. 218.
567 Там же, л. 222.
568 Там же, л. 223.
Новые переводы «Анти-Дюринга» и «Диалектики природы» ИМЭЛ до войны выпустил в свет, но все дело в том, что при самом добросовестном отношении переводчиков к делу и владении языком оригинала на них оказывал влияние, так сказать, менталитет эпохи, принятое тогда отношение к эволюции и характеристике взглядов основоположников марксизма. Как это сказывалось на результате, убедительно показал А. Штекли, который продемонстрировал эволюцию перевода в ЗО-е годы термина «revolutionaere Schilderhebungen» - «революционные порывы», - который прошел путь от скромных «революционных попыток» до «революционных вооруженных восстаний». Причем от перевода зависела приписываемая Энгельсу интерпретация некоторых важных моментов истории социализма569.
Перед войной в Институте встал вопрос о начале работы над 2-м изданием Сочинений Маркса и Энгельса. Поводом служила достаточно резкая критика вышедших томов 1-го издания. Издание обвиняли в «наличии в нем грубейших искажений и неточностей в переводах», серьезнейших политических ошибок, искажающих смысл важнейших положений Маркса и Энгельса. «Эти ошибки сводятся главным образом к смягчению формулировок о неизбежности гибели буржуазии, извращению положений Маркса и Энгельса об основных фазисах развития рабочего класса, содержания и формы его борьбы против буржуазии»570. Серьезные претензии предъявлялись и к справочному аппарату томов, в частности, предисловиям, причем не только рязановских томов, но и томов, выпущенных при Адоратском.
Был и формальный момент - необходимость выполнения решения XIII съезда партии об издании «Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском и других языках»571.
Вопрос об этом встал в январе 1940 г. при обсуждении на дирекции плана работы Института на этот год. Один из вы-
wl См.: статью Штекли А.Э. О переводе и комментировании одного отрывка из Анти-Дюринга в сб.: Научные сообщения и документы по марксоведению. М., 1981, с. 98-120.
РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 84, л. 18.
Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, с. 677.
ступавших сотрудников сектора Маркса и Энгельса сообщил, что при дискуссии по этому вопросу в секторе ряд работников пришел к выводу о целесообразности и осуществимости такого издания общим объемом в 90 томов, и о возможности разделения его на три части: 1) основные произведения, опубликованные Марксом и Энгельсом при жизни или подготовленные ими к печати, 2) серия писем, 3) неопубликованные работы572. Другой сотрудник сектора, Гиндин, предложил двухчастный вариант разбивки сочинений: «1-я часть, около 40-45 томов, содержащая важнейшие произведения, переписку, выйдет массовым тиражом; 2-я часть, не меньше размером - это собственно литературное наследство: все конспекты, выписки, заметки и т.д. И ту, и другую часть строить в хронологическом порядке»573.
Резюмируя ход обсуждения, директор ИМЭЛ несколько охладил пыл сотрудников сектора Маркса и Энгельса, усомнившись в том, что сейчас надо «ставить как практическую задачу издание 90 или 120-томного полного Собрания сочинений Маркса и Энгельса». Это дело будущего, «сейчас же надо подумать о том, как подать 30 томное Собрание сочинений. И в решении XIII съезда речь идет именно о Полном собрании сочинений тех работ Маркса и Энгельса, которые являются законченными для публикации. Это в основном то, что имеет 28-30-томное собрание»574. Проблема в том, что нигде нельзя достать эти книги, и потому «выпуск издания надо обеспечить в таком тираже, чтобы крупнейшие работники, библиотеки, активисты получили его». Таким образом, речь шла о популярном, далеком от полноты собрании сочинений основоположников марксизма, рассчитанном на нужды партийнопропагандистского актива.
В полном соответствии с духом времени и нервознокритическим отношением к работам Маркса и Энгельса о России «во второе издание Сочинений, - как говорилось в сохранившейся докладной записке, - не следует включать не
572 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 37, л. 13.
573 Тамже,л. 17.
574 Тамже, л. 25.
которые статьи Маркса и Энгельса из "Новой Американской Энциклопедии", написанные ими по отдельным военноисторическим вопросам, связанным в частности с историей России ("Барклай-де-Толли", "Бородино" и др.). Эти статьи, писавшиеся Марксом и Энгельсом главным образом ради заработка, разрабатывались ими нередко на основании непроверенных источников, и поэтому содержат некоторые ошибки»575. Более того, когда на совещании в дирекции Института в августе 1940 г. по обсуждению вопроса о новом издании Сочинений Маркса и Энгельса встал вопрос о возможности публикации записей их речей, даже такой глубокий знаток творчества Маркса и Энгельса как П. Веллер высказался в том смысле, что публикация аналогичных текстов в Сочинениях Ленина не аргумент, поскольку «имеется целый ряд лиц, которые слышали речи Ленина и могли помочь в восстановлении истинного смысла [их]. Но у нас нет абсолютных точек опоры в отношении речей Маркса и Энгельса»576. Хотя такие - пусть и не абсолютные - точки опоры были в данном случае: позиция Маркса и Энгельса по тем или иным вопросам, высказанная в статьях и письмах данного периода, дело, скорее, заключалось в огромном идеологическом и психологическом давлении, которое оказывала на людей, в данном случае - имэловцев, вся атмосфера сталинской эпохи со всеми еще свежими впечатлениями от 1937 г. В это же время Митин пишет письмо Сталину, где, в частности, просит «разрешить вопрос о выпуске нового издания сочинений Маркса и Энгельса и о принципах подготовки этого издания»577.
Началась работа над проспектом издания, которое - весьма оптимистично - предполагали выпустить за 6-7 лет. В плане ИМЭЛ на 1941 г. был намечен выпуск в свет 1-го тома 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса и сдача в набор 2-го и 3-го томов578. Но выхода 1-го тома пришлось ждать еще почти полтора десятка лет, до 1955 г. Надо сказать, что в первона-
1,75 Там же, е.х. 84, л. 26.
'76 Там же, е.х. 43, л. 45.
$77 Там же, оп. 3, е.х. 146, л. 239.
'7Н Там же, е.х. 134, л. 2.
чальном виде принципы этого послевоенного - и послеста-линского - издания в значительной мере восходили к наработкам 1940-1941 гг.
Гораздо сложнее обстояло дело с новым изданием Сочинений Ленина. Здесь речь могла идти только об издании, лишенном малейших намеков на каменевское лениноведческое наследие. Даже многократно исправленные тома Сочинений Ленина II и III изданий содержали много фактического исторического материала (прежде всего в аппарате), ненужного и вредного с точки зрения тогдашних партийных идеологов. Своего рода идеальный вариант издания текстов классиков марксизма-ленинизма - применительно к типу хрестоматии -был изложен работниками Оргинструкторского отдела ЦК на совещании в ИМЭЛе в мае 1940 г., посвященном работе над двухтомником «Ленин и Сталин о партийном строительстве». Один из них, Браварский, заявил о том, что «нужно было бы каждый исторический период, который характеризуется выступлениями и документами Ленина и Сталина, связать таким образом, чтобы дать в виде предисловия выводы из "Краткого курса истории ВКП(б)". Они введут в курс материалов, выступлений, произведений Ленина и Сталина, дадут общую картину исторического периода и таким образом каждый раздел (а раздел тут соответствует главам и периодизации, принятой в "Кратком курсе") получит отчетливое оформление»579. Для использования этого сборника в практической работе был высказан совет, приложить к нему «партийный словарь» основных понятий, таких как демократический централизм, партийная дисциплина, устав партии, и к каждому термину указать страницы сборника. «Тогда по вопросу о партийной дисциплине, пользуясь этим подспорьем, можно было бы сделать полнокровный, законченный, отработанный доклад на партийных курсах, собраниях, конференциях и т.д.»580 Когда читаешь такого рода рекомендации, трудно отделаться от впечатления, что их авторы были хорошо знакомы с методикой составлений различных текстов в подготовленном Остапом Бендером
579 Там же, on. 1, е.х. 38, лл. 60-61.
580 Там же, л. 66.
для советских и иностранных корреспондентов материале под названием «Торжественный комплект. Незаменимое пособие для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей». Только эти рекомендации были вполне серьезны. Но что годилось для хрестоматии, нельзя было прямо применить в собрании сочинений, хотя методология подхода, как мы увидим, все-таки была использована. Во всяком случае, в решении Политбюро от 13 мая 1940 г. о 4-м издании Сочинений Ленина сказано: «В основу группировки ленинских работ по периодам и томам должна быть положена периодизация истории партии, данная в "Кратком курсе истории ВКП(б)"581.
Кстати сказать, в этот яериод культивировавшегося сверху восторженного помешательства на «Кратком курсе» в стране находились трезвые и смелые люди, которые рисковали задавать вопросы относительно неточностей и ошибок в этой священной книге. Один из них написал письмо в ЦК, откуда его копия в последних числах декабря 1940 г. была переслана в ИМЭЛ для ответа по существу вопросов, поставленных в письме. Фамилия автора указана не была, а вопросы были следующие: «1) В «Кратком курсе» сказано, что Ленин выехал за границу осенью 1900 г., а я помню, - пишет автор, - что он выехал 29(16) июля 1900 г. 2) Неправильно сказано, что после Пражской конференции партия приняла название РСДРП(б). До 1917 г. нет таких документов. 3) Инициатором блока большевиков с плехановцами был не Плеханов, а Ленин. 4) Нельзя говорить в категорической форме, что после июльских дней 1917 г. партия вновь перешла на нелегальное положение»582. Дирекция запросила мнение одного из имэловских знатоков истории партии - М. Волина. Тот 24 февраля 1941 г. изложил его в письме, где сообщил, что совершенно согласен с 1-м замечанием; не согласен со 2-м и 3-м. Согласен и с 4-м замечанием в том плане, что необходимо ограничить категоричность утверждения о переходе всей партии в подполье583. Только через 2 месяца Митин послал ответ
Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1261, л. 235.
'*2 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 130, лл. 49-50.
Там же, лл. 51-52.
в Управление пропаганды и агитации ЦК. Причем поскольку директора Института не столько «noblesse», сколько служебное положение обязывало стоять на страже незыблемости такой теоретической вершины, как «Краткий курс», ответил гораздо более резко, чем М. Волин. Он обвинил автора письма в ЦК в том, что тот «обнаруживает в значительной мере формальный подход к разбираемым вопросам, не вникая в существо дела». Митин соглашается лишь с замечанием о дате отъезда Ленина за границу в 1900 г. и пишет, что поскольку известна точная дата отъезда, в «Кратком курсе» «следовало бы исправить, заменив слово «осень» на «лето»584.
Вопрос о необходимости подготовки нового издания Сочинений Ленина встал почти одновременно с созданием ИМЭЛа и обострялся по мере того, как выявлялось несоответствие фактического материала, содержавшегося в аппарате П-Ш изданий, с изменявшейся по мере ликвидации оппозиционных групп картиной истории ВКП(б), как ее хотело видеть и пропагандировать сталинское руководство.
Выступая на совещании в ИМЭЛе 12 февраля 1932 г., ведущий лениновед Института Сорин заявил: «Теперь перед нами стоит задача выпуска академического издания и 4-го издания» Сочинений Ленина. Это одно из первых, если не первое, упоминание о 4-м издании в документах Института. Но Сорин, не задерживаясь особо на нем, обращает особое внимание на академическое издание Ленина. «Задача здесь, - говорил он, -дать подлинный текст, который отразил бы все этапы работ Ленина... чтобы все эти последние стадии работы были закреплены в этом академическом издании с тем, чтобы это издание было последним»585. Увы! Эта интереснейшая и очень нужная задумка так никогда не только не была осуществлена, но даже не вступила в фазу реализации. Однако вопрос о 4-м издании с повестки дня не снимался. 29 февраля того же года Адоратский пишет членам редакции Сочинений Ленина - Сталину, Молотову и Савельеву - о том, что окончание 2-го и 3-го изданий позволяет приступить к работе по
584 Там же, лл. 45,48.
585 Там же, on. 1, е.х. 24, л. 41.
подготовке 4-го издания. Здесь есть два варианта: А - сохраняется текст 2-го издания и прежнее расположение статей. Просматривается и изменяется справочный аппарат, и таким образом «4-е издание будет представлять собой улучшенное и дополненное 2-е издание». Вариант Б - «Все издание в целом заново перерабатывается... составляются новые примечания, биографические справки и т.д. По этому варианту 4-е издание будет совершенно новым изданием сочинений... и потребует для своего осуществления не менее 5 лет. ИМЭЛ высказывается в пользу 1-го варианта»586. 12 марта 1934 г. Адоратский пишет секретарю ЦК Жданову о редакционно-издательском плане Института на 1934 г. и сообщает, что по Ленину на очереди стоит IV издание-.Сочинений Ленина, к подготовке которого будет приступлено «после решения главной редакцией вопроса о характере и плане этого издания»587. Но главная редакция пока не форсировала решения вопроса о 4-м издании, уделяя основное внимание корректировке аппарата, а иногда и текста, 2-го и 3-го изданий при допечатках соответствующих томов. Однако и из виду 4-е издание тоже не упускалось. В постановлении ЦК от 25 августа 1935 г. о работе Института Маркса-Энгельса-Ленина в качестве одной из основных задач Института была зафиксирована необходимость закончить издание «Ленинских сборников» и приступить к организации IV издания Сочинений Ленина588. В плане реализации этого решения дирекция Института постановила начать работу по подготовке 4-го издания сочинений Ленина объемом 40-45 томов и закончить его за 5 лет589. Разработать к 1 ноября 1935 г. программу издания было поручено Сорину590.
Происходившая в Институте в течение 1936-1938 гг. кадровая чистка не способствовала началу каких-либо серьезных работ, в том числе и над 4-м изданием Сочинения Ленина. Дело сдвинулось только в 1939 г. с приходом в Институт новой
'к<> Там же, е.х. 122, лл. 7-8.
Там же, оп. 3, е.х. 58, л. 46.
Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, л. 138.
S|W Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 27, лл. 24-25.
м'" Там же, е.х. 9, л. 24.
команды руководителей. Правда, как обычно, не обошлось без завышенных и потому нереальных планов. По первоначальному варианту плана на 1939 г., составленному в марте, намечалось подготовить и сдать в печать 15 томов, из них 10 выпустить в свет. «Эти сроки, - как отмечалось в отчете дирекции о выполнении плана в 1939 г., - оказались нереальными, и решением дирекции в сентябре 1939 г. они были отменены и план пересмотрен»: решено было подготовить в 1939 г. всего 4 тома591. Следует заметить при этом, что Институт планировал снабдить тома 4-го издания «необходимыми примечаниями в подлинно научном, марксистско-ленинском духе»592. Вся эта гонка происходила в условиях, когда еще только обсуждались сами принципы нового издания, а официальное решение о нем не было пока принято. Первоначальный план подготовки 15 томов Сочинений Ленина был принят, как говорилось выше, в марте 1939 г., и обсуждение основных принципов издания состоялось только в мае.
В новое издание сочинений Ленина предполагалось включить «все его важнейшие произведения», а именно, крупные труды, брошюры, статьи; письма, имеющие принципиальное значение, - а как быть с не имеющими такового? - планы, конспекты, представляющие из себя более или менее законченные документы; декреты, автором которых является Ленин; стенограммы и газетные отчеты речей593.
«В сочинения Ленина не включаются»: заметки и выписки подготовительного характера (например, «Философские тетради»), которые должны пойти дополнительными книгами («Философские тетради», «Тетради по империализму»), а также «произведения из 2-го и 3-го изданий, в отношении которых авторство Ленина точно не установлено»594. Как видим, полнота этого издания выглядела весьма сомнительной, а возможности для исключения из него работ, неудобных с точки зрения тогдашней идеологической ситуации, - весьма боль
591 Там же, е.х. 13, л. 21.
592 Там же, л. 70.
593 Там же, оп. 3, е.х. 109, л. 203.
594 Там же, л. 202.
шими. Естественно «в основу группировки ленинского материала по периодам и томам» должна была быть положена сталинская периодизация, содержавшаяся.в «Кратком курсе»595. Объем каждого тома предполагался в 30-32 печ. листа, а общий объем издания - 32 тома596.
Официальное решение о выпуске 4-го издания сочинений Ленина было принято Оргбюро 20 января 1940 г., со ссылкой на решение Политбюро от 8 января того же года. Издание это должно было быть закончено к июлю 1942 г., т.е. на него отводилось 2,5 года - заведомо нереальный срок, обрекавший ИМЭЛ на постоянную штурмовщину. В издание должны были быть включены в хронологическом порядке произведения Ленина, опубликованное во 2-м и 3-м изданиях его Сочинений, а также в периодических изданиях после выхода этих изданий. Для устранения «всех обнаруженных искажений, ошибок и пропусков в передаче ленинского текста» предусматривалась сверка опубликованных произведений с первоисточниками. Особое внимание было уделено аппарату - в целях исправления «грубейших политических ошибок» в справочном аппарате предыдущих изданий ИМЭЛу было предложено дать к 4-му изданию «новый справочный материал»: общее предисловие к изданию, краткое предисловие к каждому тому (2-3 страницы), даты жизни и деятельности, подстрочные примечания и примечания в конце каждого тома. В отношении последних сказано, что они «должны давать лишь краткие фактические справки об органах печати, съездах, конференциях, расшифровке псевдонимов». И, наконец, последний по счету, но не по важности пункт постановления - самый больной для руководства партии вопрос: «Обязать ИМЭЛ предоставлять на утверждение ЦК ВКП(б) проект необходимых исправлений при наличии разночтений между печатным текстом и ленинскими первоисточниками, а также проект исправлений всех обнаруженных искажений как в передаче записей речей и выступлений В.И. Ленина, так и в тексте его произведений»597 .
W5 Там же, л. 201.
"'6 Тамже,л. 199.
w Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1261, лл. 235-236.
И началась гонка. Уже к 25 марта 1940 г. следовало представить проспект издания в ЦК. Об «авралах по проспекту» и «методе штурмовщины» говорили на заседании дирекции 7 апреля 1940 г., посвященном ходу работ по подготовке 4-го издания Сочинений Ленина. В этой работе, как отмечал зав. сектором Ленина П. Черемных, за истекший год произошли изменения - «из состава намечавшихся в апреле прошлого года томов осталась лишь половина». К тому же, исходя из периодизации «Краткого курса», стремились добиться того, «чтобы каждому периоду истории партии соответствовало то или иное количество цельных томов», и таким образом объем издания возрос до 35 томов, не считая дополнительных. Зав. архивом Платонова жаловалась на то, что работники сектора Ленина мало приходят в архив598. И это вполне объяснимо при таких нереальных сроках издания.
Как бы то ни было, в июне дирекция утвердила следующий план по 4-му изданию: 12 томов представить в дирекцию, 8 томов сдать в набор, 6 томов - выпустить макетами и 4 тома выпустить в свет599. 27 января 1941 г. Митин пишет тревожное письмо секретарям ЦК Андрееву, Маленкову и Жданову о том, что по постановлению Политбюро в 1940 г. должны были выйти два тома 4-го издания, а в 1941 г. - 22 тома, но до настоящего времени ни один том из печати еще не выпущен, и создается угроза для выполнения решения ЦК о сроках выпуска этого издания600. Только 19 февраля 1941 г. он сумел, наконец, направить членам Политбюро 1-й том 4-го издания Сочинений Ленина601. Это не помешало в апреле 1941 г. дирекции наметить план работы над 4-м изданием в этом году: 12 томов выпустить полным тиражом, 15 томов полностью напечатать и 22 тома довести до макетов602. Реально в 1941 г. увидели свет три первых тома этого издания. В представленном ИМЭЛом в январе 1941 г. проекте общего предисловия к 4-му
598 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 38, лл. 16,1,3, 17.
599 Там же, л. 108.
600 Там же, оп. 3, е.х. 131, л. 208.
601 Тамже, л. 197.
602 Там же, е.х. 127, л. 42.
изданию можно было прочитать: «В четвертое издание включается большое количество ленинских документов, связанных с деятельностью товарища Сталина»603.
Естественно, духовное окормление советских людей ленинскими трудами не могло быть пущено на самотек, и поэтому Политбюро 14 февраля 1941 г. - еще до получения его членами 1-го вышедшего тома - утвердило решение Оргбюро от 12 февраля «О размещении тиража IV издания сочинений Ленина». Половина всего 500-тысячного тиража должна была пойти в свободную подписку через книжные магазины, но до этого подпиской должны были быть обеспечены городские и районные библиотеки, а также библиотеки высших учебных заведений и научных институтов604. Для НКВД было выделено 10 тыс. экз., а для Межкниги, т.е. на продажу за рубежом, всего 1 тыс. экз. На долю РСФСР пришлось более половины тиража, на Украину - чуть более 55 тыс. экз., на Москву распределили примерно столько же, чуть меньше - на Ленинград (45 тыс. экз.), а далее квота по городам шла в нисходящем порядке: г. Чарджоу (в Туркмении) - 250 экз., г. Биробиджан -200 экз., в курортный Сочи дали еще меньше - 150 экз.605
В 1941 г. перспективы для работы ИМЭЛа складывались, казалось, лучше некуда. Перед Институтом была поставлена задача выпуска новых изданий всех классиков марксизма-ленинизма от Маркса до Сталина. В Институт пришла команда новых руководителей - от директора до зав. секторами, сменился состав членов ученого совета. Прекратились аресты, во всяком случае, массовые. Уже можно было быть уволенным из ИМЭЛа и не превратиться в парию. В октябре 1940 г. зам. директора ИМЭЛ Макаров пишет в ЦК Шаталину и Александрову, где напоминает о том, что в июле этого года дирекция Института в письме к Маленкову ставила вопрос об освобождении от работы в Институте четырех старших научных сотрудников - Гайворонского, Герцовской, Сенниковского и Лифшица. Первые двое уже работают на новых местах, Сенниковский
м” Там же, е.х. 130, л. 132.
мм Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1296, л. 155.
'"5 Там же, лл. 156-162.
скоро будет устроен, а Лифшиц не хочет (!) уходить из ИМЭЛ. «Просим принять необходимые меры для освобождения т. Лифшица, как ранее, с 1912 по 1918 гг. состоявшего в Е.С.Д.Р.П. (Поалей-Цион), от работы в системе ИМЭЛ»606. Всего года два назад этим поалей-ционистом уже давно занималось бы НКВД, а сейчас нужно вмешательство ответственных работников ЦК, чтобы освободить от него ИМЭЛ.
Избавилась дирекция Института и от постоянной головной боли - бюллетеня «Марксистско-ленинская литература». Решением Оргбюро ЦК от 15 октября 1939 г. о «сокращении сети журналов» с 1 января 1940 г. было прекращено издание этого журнала607. Другое дело, что обязанности ИМЭЛа в области библиографии не перестали существовать, а просто поменялись. Постановлением ЦК от 26 ноября 1940 г. о литературной критике и библиографии на ИМЭЛ были возложены: рекомендательное библиографирование марксистско-ленинской литературы, организация библиографирования всей выходящей в стране социально-политической литературы, а также создание двухнедельного критико-библиографического журнала, ведущего рекомендательную библиографию выходящей в стране социально-политической литературы. Речь таким образом шла о сосредоточении под контролем ИМЭЛа, т.е. в конечном счете ЦК, подготовки и публикации рекомендательной библиографии по общественно-политическим вопросам. В самом Институте было сосредоточено библиографирование произведений Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и литературы о них, об истории ВКП(б) и Коминтерна. Другие сюжеты были распределены между академическими институтами, Фундаментальной библиотекой АН СССР по общественным наукам и недавно созданной Исторической библиотекой. На Институт была возложена координация этой работы и он решительно взялся за ее осуществление: было проведено совещание представителей важнейших библиографических центров страны и распределена тематика работы между ними, а в целях координации работы и обеспечения контроля за ней
606 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 147, л. 47.
607 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 13, л. 3.
дирекции ИМЭЛ решено было рассматривать и санкционировать годовые библиографические планы этих учреждений и проверять их выполнение608. Что касается выпуска двухнедельного критико-библиографического журнала, то Институт успел в 1941 г. выпустить несколько номеров этого издания, выходившего под названием «Политическая и социально-экономическая литература». Под всю эту библиографическую деятельность Институт просил ЦК увеличить штаты: по библиотеке - на 8 человек, а по журналу - на 10609.
Война не дала развернуть в полной мере масштабную работу, но пока она еще не разразилась, мирная обстановка оказала дурную услугу некоторым руководящим товарищам в Институте. Их предшественники не отказывались, разумеется, от получения того, что им было положено по занимаемой должности, но старались не брать лишнего - атмосфера страха ограничивала аппетиты, да и биографии этих людей были немножко иные. Часть новой руководящей команды проявила чрезмерный аппетит к жизненным благам и этим пришлось заняться руководству ЦК.
В чем-то очень символично, что последний вопрос по ИМЭЛу, рассмотренный до начала войны на заседании Секретариата ЦК от 18 июня 1941 г., звучал так: «О неправильной практике оплаты сотрудников ИМЭЛ». В записке управделами ЦК Д. Крупина Жданову от 28 мая 1941 г. была нарисована довольно невеселая картина превращения Института некоторыми его руководящими работниками в кормушку. «В ИМЭЛе, - говорилось в записке, - установилась практика, при которой сотрудники, например, сектора Ленина не обязаны готовить материалы к изданию сочинений Ленина в служебном порядке, но они выполняют эти работы, если с ними дирекция заключит особое трудовое соглашение и установит дополнительную оплату... На условиях таких соглашений работают в ИМЭЛе зав. сектором Ленина Черемных, ученый секретарь Светлов и др.»610 В отношении зам. директора Макарова го-
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 130, лл. 97-100.
""" Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 41, л. 61.
Там же, оп. 117, е.х. 292, л. 5.
ворится, что, занимая эту должность, он не заключал договора с дирекцией, но «за редактирование двух томов сочинений Ленина обязал бухгалтерию выплатить ему 11718 руб. 75 коп.». Макаров кроме заработной платы по основному месту работы (1800 руб. в месяц) за работу в других местах за первые 4 месяца 1941 г. получил около 16 тыс. руб., т.е. по 4 тыс. руб. ежемесячно611.
Рассмотрев этот вопрос, Секретариат ЦК поручил «т.т. Александрову, Митину и Крупину рассмотреть записку Управления делами ЦК ВКП(б) об оплате сотрудников ИМЭЛа за работы по подготовке книг, издаваемых ИМЭЛом»612. Чем закончилась эта история для фигурантов данного дела, установить не удалось. Но учитывая, что все они и дальше делали вполне успешную карьеру - видимо, ничем серьезным. Тем более, что через четыре дня началась война.
611 Тамже, л. 6.
612 Там же, л. 4.
Глава 4
Идеологический бастион сталинизма. ИМЭЛ в 1941-1953 гг.
Трудные годы войны
Начало войны резко изменило жизнь Института. Началась мобилизация. Кроме ..призванных в армию сотрудников Института в народное ополчение ушло 38 человек1. Только в боях под Москвой погибло 19 работников ИМЭЛа2. Резко, в несколько раз, сократился штат Института. На 1 сентября 1941 г. он составлял, без работников АХЧ, всего 33 человека3. Уже 5 июля 1941 г. ЦК принял решение об эвакуации в Уфу важнейших фондов, а 7 июля туда были вывезены подлинники рукописей классиков марксизма-ленинизма, стенограммы съездов партии, пленумов ЦК и Политбюро и другие документы т.н. основного фонда, а также наиболее ценные книги, хранившиеся в библиотеке Института (около 340 тыс. экз.)4. Эвакуированы были также музейные фонды, материалы по подготовке 4-го издания Сочинений Ленина и 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса и фонды кабинета произведений Сталина5. Вся тяжесть размещения этих материалов, обеспечения их сохранности и поддержания в рабочем состоянии легла на плечи небольшой группы сотрудников - около трех десятков человек, которые в тяжелых бытовых условиях, при скудном пайковом питании, в тревогах за судьбу близких лю-
РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 130, лл. 8-9.
См.: Дажина И.М. И оживают образы погибших москвичей. М., 1997, с. 28.
РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 73, лл. 163-167.
В суровые годы войны. М., 1986, с. 84-86.
РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 140, л. 150.
дей на фронте и за судьбу страны сделали все, чтобы сберечь ценнейшие исторические материалы. Директор Института академик Митин 9 июля 1941 г. направил письмо Сталину, в котором, сообщив об отправке архивных ценностей в Уфу, информировал вождя о том, что он практически сейчас свободен и может быть использован для «непосредственно оборонной работы. Само собой разумеется, что мое желание - быть отправленным в действующую армию»6. Но партия нашла ему другое место - решением Политбюро от 12 июля 1941 г. Митин был утвержден «членом Советского бюро военнополитической пропаганды»7.
Аналогичный процесс сокращения штатов, естественно, затронул и филиалы ИМЭЛ. Так, в отчете Азербайджанского филиала о работе в первые месяцы войны говорилось о том, что «в конце июня 1941 г. - в первые дни войны из 9 научных работников 5 человек были призваны в Красную Армию, а 2 человека сокращены»8.
Подобная кадровая политика под лозунгом «Все для фронта - все для победы», вполне естественная и объяснимая в обстановке тяжких поражений лета-осени 1941 г., уже не казалась столь очевидной ближе к концу войны, когда ее исход стал очевиден. На партийном собрании 30 мая 1944 г. секретарь партбюро Института Стешова довольно резко высказалась о том, что «не знает парторганизация до сих пор, кто разрешил Дирекции ИМЭЛ распускать основные научные кадры уже в самом начале войны, в июле 1941 г.», и добавила: «Научные кадры были отпущены «на все четыре стороны», растеряны и собирать их начали с конца 1943 и начала 1944 года»9. Собственно говоря, такая смелость была, видимо, предопределена докладом комиссии по приему дел Института от 24 мая того же года, где говорилось о том, что довоенные кадры ИМЭЛ были в июле-октябре 1941 г. распущены, «а часть ценных научных работников Института, не будучи заброни
6 Там же, е.х. 131, л. 4.
7 Там же, ф. 71, оп. 163, е.х. 1317, л. 93.
8 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 197, л. 36.
9 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, л. 64.
рованной, была призвана в армию», и таким образом, работа ИМЭЛ без санкции ЦК «была с октября 1941 и до второй половины 1943 года почти совсем свернута»10.
Но до этой критики было еще 3 долгих года войны, во время которых Институту пришлось пережить очень много. В том числе и панику октябрьских дней 1941 г., когда 15 октября, как было сказано на партсобрании Института в марте 1944 г., дирекция выехала из Москвы, а сотрудников «ночью собрали... и секретарь партбюро Кульков заявил, что названные им коммунисты и беспартийные товарищи должны выехать из Москвы, куда они считают нужным. Это было тяжело - никто не спросил, хотим ли мы уехать, тем более, что ехать предложено было в качестве частных лиц, уже освобожденных из Института»11. Иначе говоря, начальство умыло руки и предложило сотрудникам Института уже не в качестве таковых, а как частным лицам спасаться кто и как может, не обеспечив возможностей выезда. И вряд ли это была инициатива руководства Института. В этой обстановке претерпели урон библиотечные и, видимо, также архивные фонды, еще остававшиеся в Москве. Как осторожно выразился в 1943 г. один из выступавших на партийном собрании Института: «к поступающим газетам и журналам во втором полугодии 1941 г. относились недостаточно внимательно. Много было сожжено литературы»12. Книги пропадали и потому, что «оставшиеся в Москве фонды Библиотеки с 15 октября [1941 г.] и по май 1942 года были по существу безнадзорны»13. А кое-что уничтожалось и сознательно. В июле 1944 г. тогдашний директор ИМЭЛ В. Кружков сообщал начальнику Московского горлита о том, что «в конце 1941 г. в связи с эвакуацией часть дублетов из состава спецфонда была уничтожена» и просил помочь «полностью восстановить утраченную литературу»14.
РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 17а, лл. 33,34.
" ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, л. 30.
1' Там же, е.х. 10, л. Зоб.
" РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 17а, лл. 10-11.
1' Там же, оп. 3, е.х. 153, л. 89.
Кое-что пропало и из архивных документов, остававшихся в Москве. Во всяком случае, в докладной записке аспиранта ИМЭЛ Н. Комарова, направленной 30 октября 1947 г. директору Института, говорилось о том, что бесследно исчезло «громадное количество весьма важных документов архива дирекции, отложившихся в деятельности ИМЭ, Института Ленина и ИМЭЛ». В полном соответствии с атмосферой послевоенной бдительности автор заявляет, что именно политической недобросовестностью можно объяснить «оставление такого важного архива в беспризорном состоянии в помещении ИМЭЛ во время эвакуации», и продолжает, «уничтожен он был в ИМЭЛ или попал в руки врагов?» никто не может дать точного ответа15. Ну, в руки врагов он не попал, но тем не менее довоенные материалы, особенно касающиеся предшественников ИМЭЛ, сохранились явно неполностью.
Но архивные документы ИМЭЛа пропадали не только в силу различных объективных обстоятельств. В войну продолжалась плановая чистка архивных фондов, и в этом процессе немалую роль играл субъективный, иначе говоря, человеческий фактор. Сама эта чистка началась еще до войны, и принципы отбора были достаточно неопределенными и дававшими простор индивидуальным склонностям и уровню развития чистильщиков. Кроме политических критериев, которые на каждый данный момент были более или менее ясными, поскольку кто был врагом народа устанавливалось сверху, были еще и иные критерии. Так, в решении дирекции Института, правда, относящемся уже к 1946 г., о проверке содержания необработанных личных фондов и фондов организаций, речь шла о том, что «не имеющие никакой ценности материалы, как макулатура, подлежат уничтожению»16. Но вопрос о том, интересны документы или нет, решают только конкретные люди. Процесс этот в Уфе выглядел следующим образом. При послевоенной ревизии фонда Средазбюро ЦК выявилась недостача 3677 документов. Оказалось, что еще в Уфе в 1943 г. «работала специальная комиссия по выявлению материалов, не под
15 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 48, лл. 45-46.
16 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 55, л. 6.
лежащих хранению, и по выделению их в макулатуру, которая и уничтожила 3 тыс. документов»17. В результате было уничтожено около 20 % документов данного фонда. Сохранились некоторые протоколы за 1941 г. комиссии по выделению материалов, не подлежащих хранению в партархиве ИМЭЛ. Из них явствует, что наиболее рьяно чистила документы бригада, состоявшая из А. Макарова и В. Светлова, руководящих работников Института. Причем, когда комиссия собиралась в полном составе, ей приходилось умерять ретивость этих товарищей. Со всей откровенностью вопрос о работе одного из них, Макарова (Светлов к этому времени был уже директором Института философии АН СССР), был поставлен зав. ЦПА Платоновой в докладной .записке (секретной) новому директору Института Кружкову в июле 1944 г. После эвакуации ИМЭЛ в Уфу, говорится в ней, Макаров поставил вопрос о срочном просмотре фондов Архива на предмет «немедленного выявления и уничтожения макулатуры», причем настаивал на пересмотре в первую очередь фондов ЦК ВКП(б), Секретного фонда Архива и фонда Каменева и Зиновьева. Я возражала, продолжает Платонова, поскольку в этих фондах не может быть значительного количества макулатуры и надо начинать с менее важных фондов, но Макаров настоял на своем. Фонд Каменева и Зиновьева просматривали Макаров и Светлов, секретный фонд - лично Макаров. В результате просмотра фонда Каменева и Зиновьева «было отобрано до 50 % макулатуры, которая предназначалась к немедленному уничтожению. Так как ранее, в 1940 г. ставился вопрос о передаче этих материалов в НКВД, я не считала возможным уничтожение макулатуры из этого фонда. Все, что было отобрано к уничтожению, мною и моим заместителем, уложено в отдельный шкаф и хранится в архиве до сих пор»18. На одном из партсобраний в ЦПА в 1948 г. была дана жесткая оценка деятельности по чистке архивных фондов в Уфе: «Во время эвакуации документов в Уфу были допущены грубейшие нарушения: часть документов была уничтожена, а часть искусственно превра-
'' Там же, е.х. 54, л. 36.
Там же, оп. 3, е.х. 161, л. 6.
щена в россыпь»19. Вся эта история - еще одно свидетельство того, насколько по-разному могут выполняться даже самые неверные решения, и сколько вреда может нанести ретивый и бездумный служака, особенно, если всего несколько месяцев назад его (как, кстати, и Светлова) уличили в злоупотреблении служебным положением. Сверхбдительность в этом случае оказывалась как нельзя кстати.
И все же, несмотря на все сказанное выше, следует еще раз подчеркнуть, что немногочисленный коллектив ИМЭЛ в трудных условиях совершил настоящий подвиг, сохранив ценнейшие архивные и библиотечные фонды, великое наследие человеческой культуры.
Чем же занимался Институт в первые годы войны? Его работа определялась, по существу, реальным наличием кадров и их качеством, с одной стороны, и тем пониманием задач этой работы, которое сложилось у руководства Института. В Уфу из состава основных научных подразделений Института переехало 13 человек20. Это делало сколько-нибудь серьезную работу Института, особенно публикаторскую, почти невозможной. По признанию директора Института в феврале 1944 г. недостаточная подготовленность и научная неопытность некоторых наших работников сказалась «при переключении ряда работников с работы по подготовке изданий произведений Маркса и Энгельса на работу по написанию оригинальных, научно-исследовательских работ»21. Иначе говоря, квалифицированных людей не хватало ни на одно, ни на другое. И хотя подготовка к изданию работ классиков марксизма-ленинизма продолжалась: в 1942 г. был выпущен 34-й «Ленинский сборник», все же значительное внимание уделялось подготовке актуальных брошюр на темы: «Маркс и Энгельс о борьбе французского народа за свою независимость», «Маркс и Энгельс о борьбе народов за свою национальную независимость», «Партизанское движение в освещении классиков марксизма». Правда, ни одна из перечисленных брошюр так и не увиде
19 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 81, л. 22.
20 В суровые годы войны. М., 1986, стр. 87.
21 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, л. 2.
ла света. Точно так же стремились актуализировать и работу над биографиями Маркса и Энгельса, начатую еще до войны. В постановлении дирекции ИМЭЛ от 9 января 1943 г. отмечалось, что в биографии Маркса «должны быть подчеркнуты те стороны взглядов Маркса, которые в условиях Великой Отечественной войны имеют особенно актуальное значение: борьба Маркса за революционную демократию, Маркс и национально-освободительная борьба, Маркс о России и передовых русских людях, борьба Маркса с германской реакцией и пруссачеством»22. Варианты этой биографии, равно как и биографии Энгельса, остались в рукописях, но последний сюжет, упоминавшийся в выше цитированном решении, был все же реализован. В 1.942щ 1943 гг. двумя изданиями вышла брошюра Е. Канделя и И. Прейса «Маркс и Энгельс о реакционном пруссачестве», переведенная на ряд языков, а в 1944 г. подготовленный в Институте сборник текстов основоположников марксизма: «К. Маркс и Ф. Энгельс против реакции в Германии», куда вошли также некоторые ранее не публиковавшиеся на русском языке материалы.
Наиболее тесно связанной с нуждами войны была деятельность т.н. особой группы, работавшей в тесном сотрудничестве с Главпуром и занимавшейся обработкой и анализом трофейных документов политического характера. Группа работала в Уфе и Москве и кроме сводок для внутреннего пользования подготовила два сборника: «Разгром немцев под Москвой (признания врага)» и «Разгром немцев под Сталинградом. Признания врага», выпущенных соответственно в 1942 г. и 1944 г.
Планы руководства Института, рассчитанные преимущественно на подготовку крупных научно-исследовательских работ (биографии Маркса и Энгельса, большая биография Ленина, монография «Ленин - основатель советского государства») высветили серьезнейшие кадровые проблемы, стоявшие перед ИМЭЛом. Мало того, что просто не хватало людей, особенно могущих заниматься авторской работой, так еще оказалось, что «на важнейшем идеологическом участке» - написании биографий основоположников марксизма - трудится
” РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 48, л. 1.
беспартийный И. Прейс. В действительности Прейс являлся одним из крупнейших советских марксоведов, но не был членом партии и к тому же получил образование в Германии (перед Первой мировой войной). И на партийном собрании руководящие работники Института наперебой критиковали его. И. Смирнов, зам. зав. сектором произведений Ленина, настаивал на том, что «последовательные марксисты не могут быть беспартийными. Т. Прейс не созрел для вступления в партию. Но надо активизировать т. Прейса в общественной жизни, а он видимо не хочет». А зам. директора Института, будущий секретарь ЦК КПСС, Б. Пономарев, назидательно заметил: «Для человека, работающего над проблемами марксизма, беспартийность нетерпима»23. Бедному Илье Исааковичу еще не раз придется принимать упреки из-за отсутствия у него партийного билета, но выручать его будет реальная незаменимость в Институте, которую хорошо понимало начальство. Недаром, когда в 1943 г. нужно было форсировать написание биографии Энгельса, Канделя и Прейса сняли с биографии Маркса, главы которой были уже написаны, и перебросили на биографию Энгельса с тем, чтобы, закончив ее, они могли вернуться к редактированию биографии Маркса24.
Положение с кадрами научных сотрудников признавалось руководством тяжелым. Так, зам. директора Института А. Макаров, говоря о сотрудниках, работающих над ленинской тематикой, сокрушался по поводу того, что «те кадры старших научных сотрудников, которые сейчас имеются, до войны были низовыми работниками, сейчас мы их выдвигаем на научную работу»25. Для повышения квалификации научных сотрудников дирекция Института в начале февраля 1944 г. приняла решение о проведении научных совещаний с обязательным присутствием на них старших и младших научных сотрудников. В качестве первой темы была, естественно, утверждена сталинская - «Борьба И.В. Сталина за идеологические основы марксистской партии», вторая, хотя ей и было придано актуальное
23 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, лл. 22,23.
24 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 49, л. 5.
25 Тамже,л. 15.
значение, носила более академический характер: «К. Маркс и Ф. Энгельс в переписке с передовыми русскими деятелями»26. До нас дошли протоколы этих совещаний, и по ним хорошо видно, насколько по-разному различная их проблематика стимулировала творческую мысль сотрудников, разумеется, в возможных тогда пределах, т.е. насколько эти мероприятия достигали своей цели. Сначала сотрудники заслушали доклад зав. кабинетом произведений Сталина В.Д. Мочалова о ранней работе вождя «Вскользь о партийных разногласиях» (со времени ее публикации в Собрании сочинений она стала называться «Коротко о партийных разногласиях»). Видимо, опасаясь возможных сигналов со стороны бдительных товарищей, директор Инстияута в своем вступительном слове подчеркнул, что наши совещания носят внутриинститутский характер, и «мы будем ставить целый ряд проблем и вопросов, которые встают в ходе нашей работы и, вообще говоря, должны, может быть, иногда не выноситься за пределы нашего Института»27. Но в данном случае можно было особенно и не беспокоиться. Докладчик упирал на то, что существующие переводы, не проходившие через руки автора, не раскрывают полностью содержания работы, и закончил панегириком в адрес ранних работ вождя, которые «становятся в ряд с произведениями Ленина, развивающими и обосновывающими основы большевизма»28. Выступления в прениях в основном пересказывали содержание обсуждаемых работ Сталина, и только Е. Степанова отметила, что «если сравнить то, что написано Сталиным, с работой «Что делать?», можно было бы увидеть ряд новых идей», и высказалась, что «желательно было бы, чтобы Василий Дмитриевич [Мочалов] показал, в чем новое у Сталина»29, тем самым тактично подчеркнув, что он этого не сделал.
Значительно интереснее материалы обсуждения в апреле 1944 г. доклада И. А. Арманд о переписке Маркса и Энгельса
''' Там же, л. 43.
' Там же, е.х. 50, л. 3.
н Там же, л. 18об.
Там же, л. 43.
с передовыми русскими деятелями. Полемика развернулась, в частности, вокруг оценки фигуры Бакунина и высказываний Энгельса о Герцене. В.М. Познер сказал, что в переписке основоположников марксизма и комментариях к ней, подготовленных в Институте, дана несколько односторонняя оценка Бакунина и не показано, что именно «в его взглядах носило прогрессивный характер». Он также не согласился с «очень неблагосклонной характеристикой», которую Энгельс давал Герцену, и призвал в этой связи учитывать конкретные обстоятельства места и времени30. Против этого резко возразила Е. Степанова, для которой пересмотр отношения к Бакунину невозможен, «потому что он был анархистом»31. В этом к ней присоединилась и Арманд. Взяв слово второй раз, Познер подчеркнул, что не предлагает пересмотреть наше отношение к Бакунину, но резонно возразил Степановой, что нельзя «изображать Бакунина как уголовного типа», если Маркс называет его пройдохой. «Когда вы даете историческую картину русской общественной мысли, Бакунина выкинуть не можете».32 В целом же тональность обсуждения определялась подчеркиванием самостоятельности и прогрессивного характера развития русских передовых мыслителей. Это акцентировал в своем заключительном слове зам. директора Института Макаров на примере Белинского, который, по его мнению, «знал ранние работы Маркса. Они безусловно оказали влияние на него, но Белинский сам развивался в том же направлении, в каком шло развитие Маркса и Энгельса»33. На данном примере видно, как научная полемика, разумеется в рамках тогдашней марксистско-ленинской науки, во многом определялась и известными критическими оценками Сталиным некоторых положений основоположников марксизма в отношении России, а главное - начавшейся в годы войны и постепенно набиравшей силу тенденцией превознесения всего отечественного -от истории до современной реальности.
30 Там же, е.х. 51, лл. 2, 10.
31 Тамже, л. 41.
32 . Там же, л. 55.
33 Там же, л. 68.
Тем временем исход войны определился окончательно, и для ИМЭЛа встал вопрос о воссоединении, т.е. реэвакуации из Уфы фондов и людей. К тому же к началу весны 1943 г. здание Института освободил Центральный штаб партизанского движения, занимавший его в военные годы. К концу марта 1943 г. из Уфы были возвращены наиболее ценные библиотечные книги, эвакуированные туда в 1941 г. Это была непростая операция: пришло 160 тонн груза, и на привлеченных к разгрузке - и работников Института, и людей, выделенных ЦК, и присланных солдат - пришлось по 1 тонне груза на человека34. В связи с возвращением книг из Уфы в очередной раз, как при любом удобном случае, встал вопрос о чистке фондов. Еще до реального прихода в Мбскву вагонов с книгами, дирекция приняла решение: «В связи с недостатком помещений производить разгрузку библиотеки от ненужных изданий»35. А когда во время обсуждения через месяц на заседании дирекции вопроса о первых итогах реэвакуации и приведения в порядок книжных фондов выступила одна из старейших работников библиотеки А.С. Балакина и обратила внимание на сложность размещения книг в тесноте, зам. директора Б.Н. Пономарев бросил реплику: «А над чисткой библиотеки вы никогда не задумывались?». Балакина дала достойный ответ: «Вопрос о чистке библиотеки можно поставить, но больших отходов эта чистка не даст, так как нами уже производилась чистка библиотеки»36. Работники библиотеки и другие привлеченные к этому делу проделали гигантскую работу: с 4 апреля по 20 мая 1944 г. было расставлено по шифрам и алфавиту более 900 тыс. книг и журналов и с 1 июня 1944 г. был открыт читальный зал37.
ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, л. 28.
" РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 49, л. 103.
Там же, л. 58.
" См.: В суровые годы войны. М., 1986, стр. 126.
Смена руководства.
Процесс восстановления Института
Но будничная работа Института была нарушена сменой руководства в нем. Как установили современные исследователи, в ее основе лежало не столько обнаружение каких-то особенно серьезных недостатков в деятельности ИМЭЛ, хотя при желании их всегда можно было найти, сколько конфликт группировок внутри верхушки партийного аппарата, причем Митин, к несчастью для него, оказался среди проигравших в данный момент38. Правда, тревожным звонком для Митина должно было бы прозвучать постановление Секретариата ЦК от 24 ноября 1943 г., принятое в связи с публикацией в «Правде» от 22 ноября его статьи «Советский тыл - наиболее прочный и надежный тыл». Вполне обычная для того времени статья директора ИМЭЛа была названа «неправильной», ибо в ней, мол, отсутствовала характеристика основных источников силы и прочности советского тыла, не была показана роль большевистской партии и советского государства в создании прочного и надежного тыла. «Правду» обязали опубликовать новую статью на эту тему, которая правильно бы осветила вопрос39.
Само по себе снятие Митина с поста директора ИМЭЛ было проведено в качестве одного из пунктов известного постановления ЦК от 1 мая 1944 г. «О недостатках в научной работе в области философии», посвященного критике ошибок, якобы имевших место в III томе «Истории философии», ранее удостоенном Сталинской премии. В тексте соответствующего решения Политбюро ЦК говорилось: «Освободить т. Митина М.Б. от обязанностей директора Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б). Утвердить директором Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) т. Кружкова В.С., освободив его от работы в журнале «Война и рабочий класс»40. Позднее, в сентябре 1945 г. Митина освободили и от работы в журнале «Большевик», где он был членом редколлегии41.
38 См.: Философия не кончается. Т. 1. М., 1998, стр. 183-186.
39 РГАСПИ, ф. 17, оп. 116, е.х. 138, лл. 85-86.
40 Там же, оп. 163, е.х. 1404, л. 122.
41 Там же, е.х. 1465, л. 157.
По обыкновению для осуществления сдачи-приема дел Института была назначена комиссия ЦК, которая должна была представить соответствующий доклад42. Это была рутинная процедура, осуществлявшаяся каждый раз при смене руководства, но на сей раз доклад комиссии был особенно резким и, главное, особенно пристрастным.
Руководство Института было обвинено в невыполнении утвержденных ЦК планов, а также в том - и это, видимо, главное, - что во время войны оно «заняло неправильную позицию, оторвав от работы по подготовке к изданию Сочинений В.И. Ленина и других трудов классиков марксизма значительную часть своих научных сотрудников и переключив их на подготовку брошюр, которые Могли бы быть с успехом подготовлены вне ИМЭЛ»43. В качестве одной из основных причин срыва планов и невыполнения решений и указаний ЦК была выделена неправильная ориентация отделов филиалов и сотрудников Института со стороны т. Митина на составление брошюр, «не имеющих прямого отношения к основной работе ИМЭЛ, в ущерб выполнению прямой и главной задачи Института - подготовки к изданию трудов классиков марксизма»44. Тем самым при переходе к мирной жизни - и на много лет вперед - деятельность Института была сведена в основном к издательской работе по выпуску в свет трудов Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, а научно-исследовательская работа, даже в ее ограниченном тогда идеологическими шорами смысле, была практически сведена к нулю. Особенно резкой критике подверглась работа над 34-м и 35-м «Ленинскими сборниками», причем 34-й «Сборник» вышел в 1942 г., а 35-й был полностью подготовлен. Руководство Института и подготовителей обвинили в том, что в 34-м «Сборнике» было сделано более 300 произвольных изменений текста без санкции ЦК. Речь шла о таких, утвердившихся в практике работы еще в середине 30-х годов вещах, как снятие личных обращений в письмах и записках Ленина, замена фамилий названиями должностей и учреж-
' Там же, оп. 116, е.х. 152, л. 65.
11 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 17а, лл. 21-22.
" Там же, л. 24.
дений, снятие в документах некоторых подписей и правка ленинского текста (выкидывание некоторых фраз и т.п.). На основании этой критики Г.С. Батыгин и И.Ф. Девятко, впервые, насколько известно, упомянувшие в печати об этом докладе комиссии, пришли к выводу, что «благодаря реорганизации Института в 1944 г., в нем были созданы более благоприятные возможности для марксистских источниковедческих исследований»45. Эти авторы, похоже, не обратили внимания на то, что подготовителей «Ленинских сборников» критиковали не за само вмешательство в ленинский текст, а за несанкционированность оного со стороны ЦК. А главное, подобная практика продолжалась и в большем масштабе и после 1944 г., о чем свидетельствует работа над 4-м изданием Сочинений Ленина. Да что заходить так далеко. Менее чем через год в совместном документе ИМЭЛа и Управления пропаганды и агитации ЦК, направленном Маленкову по поводу 35-го «Ленинского сборника», говорится: «В тех документах, в которых в силу необходимости (!) допущены пропуски фамилий или текста, ИМЭЛ отмечает эти пропуски соответствующими знаками, применяемыми при научной публикации материалов... Управление пропаганды и ИМЭЛ считают возможным снятие подписей ряда лиц, имеющихся в ленинских документах под подписью Ленина...» И далее: «Учитывая важность и историческую значимость документов [приводятся номера девяти документов], а также невозможность их опубликования согласно предлагаемому выше порядку, так как замена снимаемых фамилий отточием будет вызывать у читателя недоуменные вопросы, считаем возможным опубликование указанных документов в качестве исключения из общего правила публикации Ленинских документов в предлагаемой ИМЭЛом форме, т.е. не отмечая пропуски в тексте»46. Проще говоря, если нельзя, но очень хочется, то можно.
Что же касается обращения в ЦК за разрешением на купюры в тексте «Сборников» и прочее, то при обсуждении этого вопроса на партсобрании в Институте Митин признался -
45 См. их статью в сборнике Философия не кончается. М., 1998, Т. 1, стр. 193.
46 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 157, лл. 60-61.
и ему, пожалуй, можно поверить, - что не решился пойти в ЦК со списком ленинских разночтений в период борьбы под Сталинградом47. «Диалектика» вмешательства в ленинский текст была полностью подчинена логике разоблачения оппозиции в партии, хотя от самих оппозиционеров уже и следа не осталось. Скажем, нельзя было, по мнению начальства, заменять фамилию Зиновьева его должностью в документах, содержащих критику петроградского партийного руководства, ибо «снятие в данном случае фамилий людей, которые в дальнейшем полностью разоблачили себя как враги народа, смягчает остроту этих документов и не может ничем быть оправдано. С другой стороны, опубликование некоторых третьестепенных, не имеющих исторической) значения документов - и это о бесценных строках, написанных рукой вождя партии! - выглядит как популяризация врагов народа»48. В качестве примера приводится телеграмма Ленина председателю РВС Республики, т.е. Троцкому, о денежных наградах отличившимся красноармейцам, где говорится: «Я согласен и буду защищать и проводить Ваше решение».
Примерно такого же рода замечания были и по 35-му «Ленинскому сборнику», только там внимание критиков было привлечено к факту включения в книгу секретной записки Ленина - Курскому о тайном уничтожении документов на право владения частной собственностью, поскольку «документ этот, предназначенный для узкого круга руководящих работников, не подлежал и в настоящее время не подлежит публикации, особенно в связи с наличием в настоящее время союзных отношений с буржуазно-демократическими странами»49. Но тираж этого сборника был уже отпечатан, и поэтому пришлось прибегнуть к уже применявшемуся ранее средству. В августе 1944 г. Кружков пишет начальнику Главлита о том, что отпечатанный 35-й «Ленинский сборник» выпускаться в свет не будет. «Весь отпечатанный тираж «Ленинского сборника» и корректуры (кроме рабочих, подписанных ИМЭЛом)
17 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х.13, л. 67.
РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 17а, л. 26.
ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, л. 77.
подлежит уничтожению» и поэтому Кружков просит проконтролировать строгий порядок уничтожения всех отпечатанных материалов сборника, поскольку в нем помещены неопубликованные документы Ленина, имеющие строго секретный характер50. В отношении уже вышедшего 34-го «Ленинского сборника» была предложено пересмотреть его состав и «после исправления всех ошибок, допущенных при его издании, выпустить сборник вновь»51. Однако для наиболее умных и циничных имэловских деятелей была очевидна опасность этого, так сказать, сеанса магии с ее последующим разоблачением вокруг ленинских текстов, подрывавшего авторитет и высказываний вождя, и институтских изданий его трудов. Еще при обсуждении доклада комиссии на институтском партсобрании Б.Н. Пономарев поставил вопрос о том, «чтобы все, что обсуждается на собрании, не выносилось за стены Института, тем более, что некоторые товарищи с излишней развязностью говорили о вычеркивании из Сочинений Ленина мест "о пролетарской революции" и др.». И собрание приняло специальное постановление: «Партийное собрание предупреждает всех коммунистов, присутствовавших на закрытом собрании 26 и 30 мая с.г., о недопустимости разглашения вопросов, обсуждавшихся на этом собрании»52. Но наиболее откровенно вопрос о том, что ленинский документ может существовать в том и только в том виде, в каком он утвержден ЦК, отразился в записке Е.А. Степановой в адрес председателя партсобрания, обсуждавшего в июле 1944 г. вопрос о персональной ответственности коммунистов, допустивших ошибки в изданиях Института. Этот документ стоит привести полностью: «Я второпях не сказала одной вещи, которую считаю полит[ически] важной: Гладков [бывший зав. отделом произведений Ленина] позволил себе цитировать документ, опубликованный в "Правде", и зачитывать, какие изменения внесены в него с разрешения ЦК. Это политически] недопустимо. Мы знаем и должны знать документ только в том виде, как он
50 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 153, л. 58.
51 Там же оп. 3, е.х. 17а, л. 38.
52 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 13, лл. 62, 70.
был опубликован в "Правде". В какой-то форме надо об этом сказать. Е. Степанова»53. Так что, о какой «благоприятной возможности» для «марксистских источниковедческих исследований» можно было говорить!
Смена руководства в Институте повлекла за собой кадровые последствия. Как не справившиеся с работой и допустившие серьезные ошибки при подготовке «Ленинских сборников» решением Секретариата зам. директора А.Д. Макаров и зав. отделом произведений Ленина И.А. Гладков были сняты со своих постов. Но основная проблема состояла в обеспечении Института квалифицированными кадрами - таковых намеревалось отобрать из выпускников Высшей партийной школы. Кроме того, решено было восстановить аспирантуру ИМЭЛ54. Интересно отметить, что особо был выделен вопрос о специалистах по истории партии при том, что сам сектор истории партии был ликвидирован еще до войны, видимо, в связи с выходом в свет «Краткого курса», и это понятно: зачем разрабатывать проблемы истории партии, когда это раз и навсегда гениально сделал великий вождь и учитель.
Наряду со снятием проштрафившихся руководителей подразделений - Смирнова (зам. зав. отделом произведений Ленина), Платоновой (зав. ЦПА), Канделя (зав. отделом произведений Маркса и Энгельса) - шел интенсивный набор новых сотрудников. К январю 1945 г. было зачислено на работу 33 старших научных сотрудника и 22 младших. Из числа первых 12 человек было утверждено решением Оргбюро ЦК, пятеро было направлено ЦК из окончивших ВПШ и 8 человек пришли по согласованию с Управлениями кадров и пропаганды ЦК55. Так что кадры были проверенные. Из работавших в Институте до войны научных сотрудников к январю 1945 г. осталось всего 56 человек56. Институт также пытался получить в качестве молодой смены выпускников московских вузов57.
” Там же, л. 90.
м РГАСПИ, ф. 17, оп. 116, е.х. 156, л. 83.
” Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 73, л. 17.
,6 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 17, л. 2.
” РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 150, л. 16; е.х. 151, л. 50 и е.х. 153, л. 95.
Дирекция стремилась уточнить организационную структуру Института и не всегда делала это удачно. Так, в сентябре 1944 г. было произведено разделение единого партархива ИМЭЛ на Научный и Центральный партархивы, но меньше, чем через год, летом 1945 г. это разделение пришлось ликвидировать58.
Одним из существенных моментов деятельности нового руководства было восстановление прежнего статуса Института. Дело в том, что в годы войны при полном формальном сохранении положения Института в партийной иерархии его реальный аппаратный статус фактически понизился. Возможно, это было связано с усилением в то время влияния государственных органов. Это выявилось в ряде моментов, может быть и не имевших принципиального значения, но достаточно чувствительных для руководства Института. Так, руководители государственных архивов, находившихся тогда в подчинении органов внутренних дел, и архива Красной Армии упорно стремились не только воспрепятствовать передаче документов Ленина и, особенно, Сталина ИМЭЛу, но даже допуску к ознакомлению сотрудников Института с ними.
Сама проблема возникла еще до войны. В ноябре 1940 г. Митин просил Жданова дать указание ГАУ НКВД и Музею Революции о передаче документов Сталина в Партархив ИМЭЛ, а то они отказываются сделать это, «ссылаясь на то, что специального решения о сосредоточении всех Сталинских документов в ИМЭЛе нет»59. Начиная с 1944 г., письма из дирекции ИМЭЛ в ЦК полны жалоб на то, что работники архивов «всячески задерживают выполнение заявок ИМЭЛ на ленинские и сталинские документы, не сообщают ИМЭЛ о вновь обнаруженных документах, особенно принадлежащих перу товарища Сталина, или документах о товарище Сталине, не допускают работников ИМЭЛ к сделанным архивами подборкам выявленных документов»60. В качестве формального
58 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 28, л. 2 и РГАСПИ, ф. 71, оп. 21 е.х. 54, л. 87.
59 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 245, л. 55.
60 Там же, оп. 3, е.х. 150, л. 18.
основания делалась ссылка на постановление Совнаркома от 29 марта 1941 г., согласно которому запрещалось изымать документы из архивных дел61. О действительных причинах такой линии руководства ГАУ можно только предполагать. Не исключено, что здесь сказалось повышение в годы войны роли и авторитета «органов». Впрочем, с профессиональной, если так можно выразиться, чисто архивной точки зрения их можно понять: архивисты никогда не любили отдавать куда-либо «свои» документы. Вероятно, также имели место и личные мотивы. О личной заинтересованности отдельных руководящих работников ГАУ в запретах на передачу документов, особенно сталинских, в ИМЭЛ, писал в январе 1945 г. в своей докладной записке в ЦК.^Александрову Кружков, где прямо указывалось, что начальник научно-издательского отдела ГАУ Софинов пишет докторскую диссертацию о деятельности Сталина на фронтах Гражданской войны, а начальник Архива Октябрьской революции Прокопенко - кандидатскую диссертацию с использованием неопубликованных документов Сталина62. Аналогичная ситуация сложилась и в Центральном архиве Красной Армии, где, по словам одного из работников ЦПА, «есть тенденция спрятать автографы Ленина и Сталина»63. И там, кстати, начальник архива писал работу на основе неопубликованных документов.
Та же тенденция, гармонически сочетающая ведомственные и личные интересы, проявилась и в попытках покуситься на исключительное право ИМЭЛа публиковать документы классиков марксизма-ленинизма. С подкупающей откровенностью уже упоминавшийся выше Софинов заявил одному из сотрудников Института, что «ИМЭЛ может быть допущен к подборкам сталинских документов только при условии совместного издания ИМЭЛом и научно-издательским отделом ГАУ НКВД СССР этих документов по специальным договорам, в которых будут оговорены равные авторские и прочие права обеих сторон, а также обязательное совместное редак-
Там же, лл. 69-69об.
Там же, е.х. 156, л. 18.
ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 81, л. 48.
тирование изданий. Без этого ИМЭЛ ничего не получит»64. Желание архивных руководителей увидеть названия своих учреждений и собственные фамилии на публикациях документов, а также получить причитающиеся в силу авторских прав гонорары было достаточно сильным и тормозило процесс выявления и передачи в ИМЭЛ соответствующих документов. И хотя решением Политбюро ЦК 19 января 1946 г. все государственные архивы к 15 июня того же года были обязаны сдать в ИМЭЛ все подлинные документы Сталина, Кружков в конце октября жаловался в ЦК на то, что эта передача задерживается начальником ГАУ65. И через год, в июле 1947 г., Секретариат ЦК в своем постановлении отметил недисциплинированность начальника ГАУ Никитинского в выполнении Постановления ЦК о передаче документов Ленина и Сталина из ГАУ в ИМЭЛ и обязал его сделать это до 1 сентября66. В общем, эта история тянулась еще несколько лет. Даже Госполитиздат в военные годы начал осуществлять повторную редакцию текстов, подготовленных ИМЭЛом к изданию, что приводило к недоразумениям между ним и Институтом. Но уже во второй половине 1945 г. он отказался от такой практики и согласился «печатать все, что дает Институт, без всякого контроля»67.
Ряд моментов в процессе восстановления прежнего статуса Института был связан с библиотекой. Так, например, в начале 1945 г. Кружков обратился в ЦК с просьбой отнести библиотеку ИМЭЛ к 1-й категории, учитывая, что она «является единственной в Советском Союзе библиотекой, дающей возможность вести научную работу в области марксизма-ленинизма, истории партии, истории революционного рабочего движения»68. Кстати сказать, решение Секретариата ЦК об этом последовало лишь в марте 1947 г.69 В годы войны библиотека Института стала получать соответствующие документы
64 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 150, л. 19.
65 Там же, on. 1, е.х. 245, л. 76.
66 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 314, л. 60.
67 ЦАОПИМ, ф.212, оп. 3, е.х. 17, л. 15.
68 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 157, л. 102.
69 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 293, л. 88.
не прямо из Главлита, как было раньше, а из его московского отделения - Мособлгорлита, и директор Института в апреле 1947 г. пишет тогдашнему начальнику Главлита Омельченко и просит возобновить разрешение иметь при библиотеке Института спецфонд и «по примеру довоенных лет» присылать в Институт все списки и приказы по изъятию литературы. Тот отвечает, что «приказ Главлита о разрешении ИМЭЛу иметь в библиотеке спецфонд... не отменялся и сохраняет свою силу. Списки и приказы Главлита на изъятие политически вредной литературы будут по мере их издания посылаться ИМЭЛу»70. Еще раньше приказом по Главлиту ИМЭЛ был включен «в список учреждений, получающих инолитературу но 1-й категории»71. Вое подобные «мелочи», кроме доставляемых ими практических неудобств, свидетельствовали, скажем об этом еще раз, о действительном статусе Института, гак же как о месте человека в советской иерархии в те годы свидетельствовал определенный набор продовольственных карточек, которые он получал.
В этом плане не все тогда Институту удавалось. Так, не удалось вернуть здание бывшего Музея Маркса-Энгельса, которое в 1938 г. было передано на один год Наркомату обороны для организации выставки, XX лет РККА72. Оно так и осталось в военном ведомстве.
После прихода в Институт нового директора изменились и планы подготовки изданий. Во главу угла встала работа над томами 4-го издания Сочинений Ленина, начальными томами Сочинений Сталина, а также подготовительные мероприятия к осуществлению 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса, т.е. выпуск текстов классиков марксизма-ленинизма. При этом в планах сохранялись пункты о необходимости работы над биографиями классиков, тем более что имелся довольно существенный задел - первые варианты биографий Энгельса и Маркса. Реально в свет выходили перепечатки более ранних кратких биографий Ленина и Сталина. Зато за 1945 и
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 200, л. 20; е.х. 199, л. 22.
Z| Там же, е.х. 197, л. 8.
’ Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 341, л. 15.
1946 гг. были подготовлены к изданию 9-29 тт. 4-го издания Сочинений Ленина (вышли в свет тт. 4-7) и тт. 1-7 Сочинений Сталина (появились 1 и 2 тт.) и даже был составлен 1-й вариант проспекта 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса.
Оценивая работу Института в период войны и первые послевоенные годы надо всегда помнить о тяжелых бытовых условиях, в которых жили и работали люди. Паек по продовольственным карточкам был весьма и весьма скромным, чтобы не сказать хуже. Подспорьем служили огороды, но трудились на них в основном в свободное от работы время, а если дирекция разрешала «привлечение на огородные работы части сотрудников в рабочее время», то только «при условии перераспределения их производственной работы между другими работниками отделов и выполнения планов отделов в установленные сроки»73. Здесь похоже никто не роптал -люди понимали ситуацию. Видимо, меньший энтузиазм вызывало у сотрудников дифференцированное - в зависимости от занимаемой должности - питание в столовой и снабжение промтоварами. Во всяком случае, об этом речь шла на закрытом партсобрании в июле 1943 г., где сотрудник сектора Ленина Манучарова утверждала, что «дифференцированное питание - правильная вещь. Заведующие и заместители заведующих отделами и старшие научные сотрудники должны быть на особом положении. Неправильные разговоры об этом надо разбивать». Более практичная Е. Степанова, кроме разъяснительной работы в коллективе, предложила «обедать в другое время», видимо для того, чтобы различие в питании не так бросалось в глаза. Собрание постановило «проводить работу по бытовому обслуживанию сотрудников Института в строгом соответствии с установками нашей партии о ликвидации уравниловки и дифференцированном снабжении»74. Трудности в снабжении сохранялись и после победы над гитлеровской Германией. В ноябре 1946 г. партбюро Института обсудило вопрос о работе столовой и вынуждено было констатировать, что «за последнее время в связи с изменениями
73 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 48, л. 15 об.
74 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 10, лл. 17,16 об, 20.
в снабжении» - так деликатно здесь названо повышение цен - «резко сократился контингент столующихся». На 1 августа их было 330 человек, на 1 ноября - 220. «Имеющийся запас картофеля не обеспечивает минимальных норм питания даже основного кадра работников ИМЭЛ на зимний и весенний период»75.
Великая Отечественная война, потребовавшая от народа огромных жертв, тягот и страданий, в одном отношении обернулась для ИМЭЛа огромным преимуществом.
Трофеи победоносной войны
В ИМЭЛе всегда помнили о наличии за рубежом значительного количества рукописей Маркса, Энгельса, Ленина и массы документов, связанных с их жизнью и деятельностью. О необходимости «сбора документов за границей» говорили в Институте еще во время войны76. Разгром гитлеровской Германии сделал эту перспективу совершенно реальной. Уже 26 мая 1945 г. Кружков пишет письмо Маленкову и сообщает, что в связи с подготовкой 4 издания Сочинений Ленина и 2 издания Сочинений Маркса и Энгельса «необходимо пополнить Архив и Библиотеку отсутствующими в их фондах архивными документами и литературой».
По имеющимся в ИМЭЛ сведениям, «за границей имеется возможность разыскать большое количество документов и литературы, необходимой Институту для его работы по изданию трудов классиков марксизма-ленинизма. Создавшаяся обстановка позволяет уже сейчас провести розыски документов и литературы в ряде стран Европы»77. И далее Кружков просит командировать работников ИМЭЛ в некоторые страны Европы, а также поручить аналогичные розыски советским дипломатам, нашим представителям в Союзнических контрольных комиссиях и ВОКСу. В октябре 1945 г. Секретариат ЦК принимает постановление «разрешить ИМЭЛу командировать в Германию старшего научно
75 Там же, е.х. 30, л. 12.
76 Там же, л. 62.
77 См.: Ленин, КПСС и партийные архивы. М.. 1989, с. 188-189.
го сотрудника т. Осипова М.В. для выявления документов К. Маркса и Ф. Энгельса»78.
В ИМЭЛе, и не только там, считали, что сложившуюся после разгрома Германии благоприятную обстановку надо использовать и как можно быстрее. Зав. библиотекой Института А. Зорина откровенно писала Кружкову о том, что «в советской зоне имеется возможность... изымать бесплатно из любой библиотеки (кроме Берлинской государственной) любую литературу по указанию советской оккупационной администрации. .. Такая ситуация, безусловно, изменится, когда будет заключен мирный договор с Германией, и получение оттуда литературы будет ограничено только букинистическими розысками у частных лиц, а также потребует затраты валюты»79. И действительно бесплатно «изымали» и архивные документы, и книги. Это было тем более легко делать, что объяснялось огромным ущербом, нанесенным немецко-фашистскими оккупантами нашей стране. Однако, справедливости ради следует отметить, как будет показано ниже, что получали документы и книги отнюдь не только путем конфискации.
Результаты командировок М. Осипова в Германию, в ходе которых большую помощь оказал ему политработник из штаба Советской военной администрации в Германии (СВАГ) майор А. Столяров, были для ИМЭЛа весьма и весьма плодотворными. Осипов привез 49 писем Маркса - Лассалю (в подлинниках) и одно в фотокопии, 6 писем Энгельса Лассалю; папку материалов советника юстиции Вебера по делу Маркса против газеты National Zeitung (в том числе 10 писем Маркса - Веберу). Кроме этого был доставлен архив Лассаля из Прусского Государственного архива80. В Москву были привезены полицейские дела на Маркса и Энгельса, материалы о деятельности Союза коммунистов и германской социал-демократии81. Как ни успешно работал представитель Института, он никак не мог просмотреть огромные фонды германских архивов, находив
78 РГАСПИ, ф. 17, оп. 116, е.х. 239, л. 5.
79 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 268, лл. 105-106.
80 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 241, л. 38.
81 Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 456, л. 32.
шиеся в соляных шахтах на территории советской зоны оккупации, и имэловское руководство просило Советскую военную администрацию выделить людей в помощь для просмотра этих фондов и выявления материалов о деятельности основоположников марксизма82. В ходе изъятия архивных документов в спешке прихватывали «лишнее», но иногда и возвращали. Так, Кружков направил в СВАГ «материалы, позаимствованные т. Осиповым из архива Гёте», с просьбой передать их «обратно в архив»83. Желая помочь Институту в розысках необходимых документов и материалов, бывший сотрудник ИМЭ и ИМЭЛ Э. Цобель, отсидевший в лагерях и проживавший к этому времени на 101-м километре от Москвы, прислал в ноябре 1946 г. письмо в дирекцию, где подробно сообщал о немецких историках, занимавшихся до войны биографией Маркса, которые могли бы помочь ИМЭЛу84.
Розыски необходимых ИМЭЛу документов и материалов не ограничивались советской зоной. В первое время, пока зональный режим еще не устоялся, удавались вылазки и в западные зоны. Так, Осипов и Столяров доставили из Трира «остатки основанного германской социал-демократией Трирского музея в доме родителей Маркса (фотопортреты и книги из библиотеки)»85.Один из офицеров Советской Армии каким-то образом получил у одного жителя г. Гейдельберга два письма Ленина, которые потом были переданы в ИМЭЛ86.
Кроме изъятия документов и книг из государственных хранилищ в первые послевоенные годы шло интенсивное их приобретение у частных лиц. Эти процессы взаимодополня-ли друг друга. Так, два годовых комплекта «Новой Рейнской газеты», выходившей под редакцией Маркса, были изъяты из библиотеки магистрата г. Берлина, а комплект «Рейнской газеты» был куплен у берлинского букиниста Штрайзанда87.
1(2 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 241, л. 46. Там же.
1(4 Там же, лл. 61-62.
Там же, оп. 4, е.х. 314, л. 150.
Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 456, л. 61.
1,7 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 241, л. 38.
Искомые материалы приобретались не только за деньги, но и за более значимые в разоренной войной Германии вещи - продукты и топливо. Так, по воспоминаниям А. Столярова, летом 1946 г. было получено сообщение, что у одного книготорговца в американском секторе Берлина есть документы Маркса и Энгельса, в том числе и в оригиналах. За них, а также за значительное количество ценной исторической литературы было заплачено три или четыре тысячи рейхсмарок, три тонны угля и 15 или 20 кг кофе. В тогдашних условиях это было целое сокровище. Но кое-что ИМЭЛу просто дарили люди, стоявшие на близких идейных позициях. Так, редактор газеты Vorwarts, член СЕПГ К. Прейснер передал Институту хранившийся у него экземпляр I тома «Капитала» с пометками Маркса и брошюру Энгельса «Статьи на международные темы из газеты Volksstaat с посвящением автора, принадлежавшие раньше Ф. Адлеру88.
Научный сотрудник Института В.М. Познер ездил в конце 1946 г. в Германию вместе с группой сотрудников Академии наук. Целью этой командировки было: по линии АН розыск архивных материалов по философии, а также следов пребывания за границей Ломоносова, трудов петербургского академика Эйлера, а по линии ИМЭЛ - розыск архивных документов по спискам ЦПА. Очевидный интерес к материалам по русской культуре и истории не случаен. Патриотическая составляющая советской идеологии, игравшая столь важную роль в годы войны, с ее окончанием стала еще более ощутимой. В интересующем нас аспекте следует отметить решение Политбюро ЦК, принятое в начале июля 1946 г. и гласившее: «Принять предложение Всеславянского комитета (т. Гундоров) о вывозе из Советской оккупационной зоны в Германии, в частности из Государственного и Прусского архивов в г. Берлине, из библиотек Берлинского, Лейпцигского, Йенского и Галльского университетов, Дрезденской государственной библиотеки материалов и книг, касающихся вопросов славяноведения и славянской политики немцев»89. Как видим, тематика была
88 См.: Литературное наследство К. Маркса и Ф. Энгельса. История публикации и изучения в СССР. М., 1969, с. 254.
89 РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 1486, л. 99.
достаточно широкой, а круг библиотек и архивов, откуда допускались изъятия, включал основные книго- и архивохранилища Восточной Германии.
Сам Познер получил от Йенского университета в подарок для ИМЭЛ подлинник докторской диссертации Маркса и купил у одного из берлинских букинистов на 2500 руб. книг. Поиск архивных документов оказался менее успешным, так как выяснилось, что основная часть архивных фондов, хранившаяся в соляных шахтах около г. Штассфута, уже была перемещена из них90.
Был в это время еще один источник приобретения ценных документальных материалов - стремление их владельцев облегчить положение своихуродственников, попавших в советский плен. Внучатый племянник Энгельса - Эмиль передал в СВАГ ценнейшие материалы - подлинники юношеских писем Энгельса братьям Греберам, подборку вырезок из западноевропейских газет с некрологами о Ф. Энгельсе, а также мебель, находившуюся раньше в Трирском музее Маркса и принадлежавшую самому Марксу. «При передаче этих материалов Эмиль Энгельс просил, - если это окажется возможным, -освободить из плена его сына Каспара Энгельса, который, по его словам, находится где-то в Советском Союзе»91. Но следов К. Энгельса, похоже, не нашли, а документы Энгельса остались в ЦПА.
В конце 1948 г. к советским властям в Берлине обратился Эрик Руге с предложением приобрести у него подлинник письма Марксу А. Руге от 3 июня 1838 г. и переписку Руге (178 писем) с тогдашними политическими деятелями. В обмен Э. Руге попросил оказать помощь в возвращении из плена его племянника Курта Руге и указал номер лагеря, в котором гот находится92.
Главное управление по делам военнопленных и интернированных в ответ на письмо из Института сообщило, что не возражает против досрочной репатриации К. Руге, «когда это
'° ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 17, лл. 83-83об.
41 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, е.х. 456, лл. 33-34.
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 201, л. 131.
потребуется»93. Но Курту Руге не повезло, поскольку указанное письмо в адрес А. Руге было написано не тем Марксом, а его однофамильцем. Поэтому Кружков сообщил в Берлин, что «в связи с этими обстоятельствами вопрос о репатриации Руге К. отпадает», а в адрес МВД ушло письмо о том, что «Институт отказывается от просьбы о досрочной репатриации военнопленного Руге К.К.»94. Подлинники же писем А. Руге Институт приобретать не захотел, ссылаясь на то, что они были опубликованы.
Кроме командировок Осипова и Познера в Германию в 1946 г., Институт в 1948 г. направил в длительную (май-июль) командировку в Австрию старшего научного сотрудника В.К. Брушлинского, в ходе которой было выявлено значительное количество документов по истории I Интернационала и европейского рабочего движения. Эта командировка преследовала также цель ознакомления с работой группы, работавшей в Австрии по розыску материалов в австрийских архивах. В эти годы в рамках советских оккупационных органов в нескольких странах осуществлялся поиск документов и книг по поручениям из Москвы, причем относящимся не только к деятельности классиков марксизма-ленинизма, но и к российской истории. Наиболее успешно дело шло там, где им занимались профессионально подготовленные люди, а главное - энтузиасты, работавшие с душой. Так обстояло дело, в частности, в Австрии, где архивными розысками занималась группа под руководством начальника отдела пропаганды Советской части Союзнической комиссии по Австрии полковника Дубровицкого и политработника, бывшего сотрудника сектора произведений Маркса и Энгельса М. Полтавского.
В Австрии в эти годы нельзя было просто изымать документы из архивов, как это делалось в Германии, а приходилось организовывать их поиск и фотокопирование, причем в основном через австрийских контрагентов. Отсюда постоянный акцент на соблюдении режима секретности. В своем отчете о командировке упоминавшийся выше Брушлинский
93 Там же, е.х. 203, л. 21.
94 Там же, е.х. 204, лл. 48, 50.
подчеркивал, что работа группы Полтавского является секретной. Еще более секретной является моя работа. Ссылки на источники, откуда получены материалы, делать нельзя95. А когда в ИМЭЛ была прислана из Австрии копия полицейского отчета о выступлении Энгельса в Вене в 1893 г., вместе с ним пришла просьба зам. Верховного комиссара по Австрии генерал-полковника А.С. Желтова пока не публиковать этот документ «в целях обеспечения дальнейшей работы наших товарищей в австрийских архивах»96. А искали в австрийских архивах самые разные вещи. По просьбе ИМЭЛа разыскивали документы о деятельности Маркса, Энгельса и Ленина, а также по истории западноевропейского и российского рабочего движения, комплекты, органов печати, в которых сотрудничали основоположники марксизма. В частности, Институт интересовал архив «Правды» и материалы, связанные с совещаниями большевиков в Поронине97.
Кроме того перед поисковиками в Австрии, как и в других странах, стояла задача выявления и копирования широкого круга материалов по российской истории, и эта работа делалась весьма основательно. Так, в отчете Дубровицкого Верховному комиссару по Австрии генерал-полковнику В.В. Курасову сообщалось, что по материалам петровского периода было сфотографировано 2648 стр., причем были выявлены оригиналы писем Петра I австрийскому императору, а по периоду царствования Николая I - 3085 стр. документов. По имэлов-ским запросам результаты выглядели не столь впечатляющими, хотя было обнаружено немало интересного: полицейские документы о деятельности Маркса, Энгельса и Ленина, комплекты отсутствовавших в Институте газет, в которых были опубликованы статьи Маркса и Энгельса98. В феврале 1949 г. из Австрии ИМЭЛом были получены фотокопии около 1400 документов общим объемом свыше тысячи страниц99.
95 Там же, оп. 4, е.х. 37, л. 4.
96 Там же, оп. 3, е.х. 99, л. 1.
97 Там же, on. 1, е.х. 241, л. 45.
98 Там же, оп. 3, е.х. 199, лл, 35-40.
99 Там же, е.х. 203, л. 23.
Поисковая работа проводилась и в Польше в отношении прежде всего ленинских документов, но наличие там спрятанных немецких архивов сулило приобретения и в других областях. В декабре 1945 г. в Главпур были присланы 3 ящика с трофейными документами, обнаруженными в г. Мысловице и содержавшими архив русского посольства в Париже, архив IV Интернационала, документы из архива ЦК ФКП. В апреле 1946 г. из этих материалов в ЦПА был передан архив редакции «Бюллетеня IV Интернационала», архив ЦК ФКП за 1933-1935 гг. и некоторые другие документы100.
Из Польши вернулись в ЦПА также материалы Смоленского партархива, вывезенные немцами на Запад. Часть же документов этого архива была своевременно эвакуирована вглубь страны. На совещании при дирекции Института 11 июля 1945 г. зав. секторов филиалов и местных партархивов Сутоцкий говорил о том, что «реэвакуировать [архивы] приходилось не только с востока, но с запада. Например, Смоленский партар-хив, который при взятии Смоленска был немцами вывезен, а потом, при разгроме немцев, отбит Красной армией. Надо было привезти этот архив в Смоленск. Центральный Комитет партии и тов. Сталин лично занимались вопросом реэвакуации этого партархива, подтверждая ценность, которую представляют [эти] фонды для нашей партии»101. С учетом дальнейшей судьбы той части Смоленского архива, которая не была реэвакуирована и попала потом в США, здесь обращает на себя внимание пафос, с которым подчеркивается вмешательство ЦК и «лично тов. Сталина» в вопросы возвращения именно этого архива. Работа по приведению в порядок материалов этого архива была непростой, ибо среди них находились «материалы Калужского, Великолукского и Калининского партархивов» и в ноябре 1945 г. «весь аппарат партархива [ЦПА] был «занят подготовкой к передаче этих документальных материалов по принадлежности»102. Неясно только, в какой части материалов Смоленского архива, возвращенной из Польши или из эвакуа
100 Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 456, лл. 1, 22-23.
101 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 54, л. 39.
102 Там же, е.х. 196, л. 72об.
ции в г. Уральске, находились материалы из других партар-хивов. Уже в постсоветское время часть Смоленского архива, находившаяся в США, была возвращена России.
В Польше шел розыск в основном ленинских документов и занимался им энергичный, судя по всему, увлеченный этим делом человек - майор С.Е. Щукин. Уже в первые месяцы после окончания войны ему удалось обнаружить и 14 книг из библиотеки Владимира Ильича, оставшейся в Польше, и некоторые рукописи Ленина, и полицейские документы о его пребывании в Кракове103. Как и его коллегам в других странах, Щукину приходилось также заниматься поиском документов по русской истории, и в Музее Чарторыйских в Кракове он обнаружил и сфотографировал письма Ивана Грозного к Стефану Баторию и литовским сенаторам. Меньше повезло с отысканием следов «пребывания в Кракове товарища Сталина. Сейчас этого не удалось сделать потому, что неизвестен псевдоним, под которым товарищ Сталин находился в Кракове»104.
Позднее в Кракове были найдены следы работы Ленина над трудами Л. Фейербаха, и тогдашний министр просвещения Польши по просьбе советского посольства изъял из библиотеки Краковского университета 10-томник Фейербаха, над которым работал Ленин. В январе 1949 г. Кружков получил из МИДа письмо с просьбой срочно выслать в МИД аналогичный комплект сочинений Фейербаха из библиотеки Института с тем, «чтобы не дать возможность краковским реакционерам использовать в ущерб нам факт изъятия книг Фейербаха из упомянутой библиотеки»105.
Польские товарищи также передали в Москву для ИМЭЛа материалы архива II Интернационала, обнаруженные на присоединенных к Польше западных территориях. Эти архивы, как говорилось в сопроводительном письме МИДа в Институт в августе 1949 г., в количестве 162 папок относились к периоду 1926-1940 гг. и включали в себя материалы заседаний исполкома и съездов, переписку между секциями этой организации и ее
103 Там же, оп. 3, е.х. 162, л. 48.
1,14 Там же, л. 50.
105 Там же, е.х. 203, л. 14.
секретариатом и др.106 Но поскольку после Первой мировой войны Второй Интернационал уже перестал существовать, то, скорее всего, речь шла о каких-то материалах Социалистического рабочего интернационала. Правда, еще в сентябре 1947 г. из техсекретариата Оргбюро ЦК последовало указание зам. министру внутренних дел В. Рясному «хранящиеся в Главном архивном управлении МВД СССР материалы Социалистического рабочего интернационала... передать для дальнейшего хранения и изучения в Центральный партийный архив при ИМЭЛ»107. Причем это перемещение архива СРИ было, судя по всему, делом весьма секретным. Этот факт был упомянут в черновом варианте отчета партбюро ИМЭЛ о работе за июнь 1946 - октябрь 1947 гг., но не попал в окончательный вариант отчета108.
Хотя, как следует из сказанного выше, многие документы и книги Институт получил бесплатно, но за остальное пришлось платить, не говоря уже о том, что сами поиски стоили денег. Так что, как писал Кружков в ЦК 1 декабря 1945 г., майор Щукин истратил на это 32 тыс. злотых, из них 20 тыс. взял взаймы у министра просвещения Польского временного правительства. И далее директор ИМЭЛ просил перевести эту сумму министру109.
В странах, находившихся вне сферы непосредственного влияния Советского Союза, розыск и получение необходимых документов и материалов шли в основном через МИД и ВОКС. Это облегчалось огромной симпатией, которую вызвала героическая борьба советского народа с фашизмом в самых широких слоях населения в странах антигитлеровской коалиции. Так, Институт до войны безуспешно пытался получить фотокопии 2-й книги протоколов Генсовета I Интернационала, хранившейся в Лондоне. В январе 1942 г. советскому послу в Англии И. Майскому удалось сделать это, и расходы по фотокопированию составили 50 ф. ст.110 В декабре 1948 г. ИМЭЛ
106 Там же, л. 125.
107 Там же, on. 1, е.х. 241, л. 99.
108 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 44, л. 5.
109 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 157, л. 12.
"° Там же, on. 1, е.х. 241, л. 17.
запросил МИД относительно материалов бывшей царской миссии в Швейцарии, в которых имелась «нелегальная дореволюционная литература, в том числе "Дело Нечаева"1". В ответ МИД выслал в ИМЭЛ эти издания и сообщил, что "Дело Нечаева" находится в Архивном управлении МИД среди архивных материалов, полученных из советской миссии в Берне»111 112. Сын основателя Социал-демократической партии Дании Л. Пио Джеймс Пио обратился с письмом к нашему послу в США о том, что у него хранится единственный существующий в мире полный комплект датской газеты Socialisten, органа I Интернационала, и выразил желание видеть эту газету в таком месте, где она могла бы «принести пользу». Но наши представители предложилй емупередагь комплект этой газеты посольству бесплатно, а он отказался это сделать113. Это благое желание сэкономить народные деньги, пожалуй, ярче всего проявилось в истории с двумя фотографиями Энгельса, которые его внучатый племянник д-р Бланк предложил Институту за «некоторое вознаграждение». В проекте ответа в советское посольство в Англии, составленном зав. секцией документов Маркса и Энгельса ЦПА В. Радус-Зеньковичем содержалось предложение уговорить владельца фотографий передать их gratis Институту как основному хранителю литературного наследия основоположников марксизма, ибо «торг о сумме был бы неудобен: много дать - нельзя, мало предложить - неловко, так что не лучше ли избежать этого?»114
Видимо, опираясь на положительный опыт первых послевоенных лет, В. Радус-Зенькович, набрасывая план будущих поисков документов основоположников марксизма, писал директору Института в ноябре 1950 г. об особой плодотворности этих розысков через ВОКС, ибо «найдутся среди друзей Советского Союза люди, которые в необходимых случаях проявят и змеиную хитрость, используют знакомства, сочувствующих, наконец, путь подкупа и добьются
111 Там же, оп. 3, е.х. 202, л. 196.
112 Там же, е.х. 203, л. 71.
111 Там же, е.х. 205, лл. 80-81, 116.
114 Там же, оп. 4, е.х. 40, лл. 14,17.
намеченного»115. В общем, будьте мудры как змеи, но совершенно необязательно кротки, как голуби.
Библиотеку Института, хорошо укомплектованную иностранной литературой еще при Рязанове, интересовало главным образом получение книг, цитированных и упоминаемых в трудах Маркса, Энгельса и Ленина. Здесь приобретения были не столь впечатляющими, как в отношении архивных документов, но достаточно весомыми. За 1946 г., как говорилось в отчете библиотеки, было приобретено 167 цитированных изданий. Кроме того, списки подобной литературы были разосланы «в учреждения, получившие трофейную литературу», а также «просмотрен весь трофейный фонд, поступивший в Госфонд литературы»116. Но это была капля в море. По подсчетам специалистов, в Институте еще не было собрано около 2 тыс. книг и 5 тыс. периодических изданий, цитированных классиками марксизма-ленинизма117. Это вызывало необходимость командирования в Германию работника библиотеки Института, что и было сделано - в апреле 1947 г. решением Секретариата ЦК в Германию на 2 месяца была командирована Т.М. Таунлей, занимавшаяся комплектованием библиотеки иностранной литературой118. В том же 1947 г. ЦК выделил Институту 12 тыс. марок и в течение 1947-1949 гг. библиотека приобретала в Германии цитированную литературу. Если суммировать цифры полученной с 1941 по 1954 г. цитированной литературы, то итог будет следующим: 747 книг, 109 номеров журналов и 1072 номера газет. Это немало, но покрывало лишь часть desiderata в этой области119.
Получение из-за границы редких книг и листовок происходило по различным каналам: и через советскую военную администрацию120, и через ВОКС, когда в начале 1947 г. в ИМЭЛ прислали только что вышедшую в Бельгии книгу
115 Там же, е.х. 314, л. 152.
116 Там же, on. 1, е.х. 265, л. 50.
117 Там же, е.х. 268, л. 50.
118 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 305, л. 34.
Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 345, лл. 60-64.
120 Там же, оп. 3, е.х. 197, л. 14; е.х. 199, лл. 13,44-45.
Л. Соммерхаузена о Марксе и рецензии на нее во французской и бельгийской печати121, или же когда в связи с юбилеем «Манифеста Коммунистической партии» Институт получил через БОКС издания этой работы в Дании с 1933 по 1948 гг.122
Но не всегда удавалось приобрести нужные издания, в том числе и по собственной вине. Весной 1950 г. через МИД в ИМЭЛ было переслано письмо, в котором родственники народовольца А. Гнатовского, умершего еще в 1919 г., предлагали купить библиотеку революционных изданий (1244 названия) и коллекцию фотографий русских революционеров (около 100 снимков)123. Работник библиотеки ИМЭЛ, специалист по нелегальной литературе Е. Лепешинская сообщила своему руководителю Н. Минину, что, по ее мнению, библиотеку покупать надо, поскольку она содержит ряд уникальных изданий, и хотя по отношению к нашему фонду почти весь список дублетный, но некоторые издания есть у нас лишь в одном экземпляре. Но главное - «случаи продажи таких библиотек так редки, что, повторяю, нам не следовало бы их упускать»124. Зав. библиотекой, однако, по своему разумению - в данном случае очевидно скудному - в своей докладной записке в дирекцию сообщил, что нас могут интересовать лишь 3-4 названия, остальное у нас есть125. И директор Института ответил МИДу, что ИМЭЛ не заинтересован в приобретении этой библиотеки126.
Если говорить о получении Институтом архивных материалов после войны, то следует отметить, что собственными силами была добыта лишь незначительная их часть, а в основном они были получены через ЦК, который распоряжался всем, в том числе и судьбой трофейных архивов. Так, как уже упоминалось выше, по указанию со Старой площади в ИМЭЛ были переданы документы Социалистического рабочего ин
121 Там же, е.х. 199, л. 11.
122 Там же, е.х. 201, л. 15.
121 Там же, е.х. 205, л. 21.
124 Там же, лл. 19-19об.
12,1 Тамже, л. 18.
126 Там же, е.х. 207, л. 56.
тернационала. В декабре 1947 г. Секретариат ЦК постановил «передать ИМЭЛу изъятое из германского государственного секретного архива наблюдательное дело на К. Маркса № 385 на 144 листах Берлинского полицейского управления за период 1852-1908 гг.»127. Значительно позже, в начале 50-х годов в Институт были переданы подлинные материалы, относящиеся к высылке Маркса из Бельгии в 1848 г.128, а затем и документы из наследия К. Каутского и А. Бебеля129. Получил Институт из ЦК документы и материалы «бывшей женевской организации политэмигрантов РСДРП, полученной от ЦК Болгарской компартии»130. Постановлением ЦК от 29 сентября 1952 г. ИМЭЛу были переданы «обнаруженные в Центральном Государственном Архиве СССР 11 подлинных писем Маркса и Энгельса к Освальду за 1870-1875 годы». Они были найдены в архивных материалах, полученных из Германии в 1946-1947 гг.131
Ряд акций, связанных с пополнением фондов ЦПА и начавшихся еще до войны, возобновился после ее окончания. Это прежде всего история с возможной покупкой архива Алексинского, о которой речь шла ранее. В ноябре 1946 г. последний обратился с письмом к директору ИМЭЛ, которое начиналось словами: «Уважаемый т. (!) Директор». Как видим, старый социал-демократ именовал товарищами людей, которые иначе, как ренегатом и провокатором, его не называли. Алексинский пишет, что у него находятся архив большевистской фракции 2-й Государственной Думы, архивы группы «Вперед» и Каприйской школы, некоторые документы Комиссии по расследованию провокации в партии (1909-1911 гг.) - дело Таратуты, документы, относящиеся к экспроприации в Тифлисе (1907 г.) - дело Камо. Всего свыше 1250 документов, в том числе много автографов - «два автографа Ленина, из коих - один его письмо ко мне (1907 г.) о тяжелых
127 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 336, л. 4.
128 Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 331, лл. 21.
129 Там же, оп. 3, е.х. 221, л. 89 и е.х. 222, л. 101.
130 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 665, л. 87.
131 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 213, л. 66.
условиях жизни и работы в эмиграции, и другой - прокламация в стихах, которую Ленин написал летом 1907 года, когда мы с ним жили в Сейвосте после роспуска Государственной Думы»132. Тогдашний директор ИМЭЛ Кружков в декабре 1946 г. пишет письмо Жданову о целесообразности покупки этого архива133.
Но колеса бюрократической машины вращаются очень неторопливо - в мае 1947 г. Институт просит зам. начальника Совинформбюро Б. Пономарева через представительство этого учреждения во Франции «выяснить у Алексинского... за какую цену он согласен продать свой архив» и срочно сообщить о его ответе134. Выясняется, что Алексинский запрашивает 10 тыс. долларов. Институт - а уже идет 1948 г. -стоит на прежних позициях - надо покупать, ибо нельзя в дальнейшем оставлять в распоряжении Алексинского ценные историко-партийные и ленинские документы135. ЦК такую сумму выделить не соглашается, и Алексинский продает основную часть архива за океан, но в то же время предлагает продать за 3 тыс. долларов часть документов, имеющих отношение к Ленину. В апреле 1949 г. зам. директора Института Г. Обичкин, сообщая об этом в ЦК, предлагает купить некоторые из них (неопубликованное письмо Ленина Алексинскому 1907 г., автографы четырех неопубликованных писем Горького, материалы комиссии по расследованию провокации в Большевистском центре (1912 г.) и конспективную запись Луначарского о суммах от экспроприации в Тифлисе в 1907 г.) за 200-300 долларов136. Из этого, разумется, ничего не вышло. Итог всех этих переговоров через несколько лет резюмировал заведующий ЦПА А. Стручков: мы обратились в Управление делами ЦК относительно денег. Нам отказали. Архив купили американцы137.
112 Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 456, лл. 63-64.
Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 248, л. 11.
114 Там же, оп. 3, е.х. 200, л. 25.
1,5 Там же, е.х. 202, л. 5.
116 Там же, ф. 17, on. 132, е.х. 184, лл. 22-31.
1,7 ЦАОПИМ, ф. 212, оп.З, е.х. 11, л. 39.
Другую историю, связанную с приобретением документов и ценных изданий, представляли отношения Института с М. Кригером, у которого еще в середине 30-х годов Институт приобрел большое количество подлинных документов Маркса и Энгельса. Как оказалось, в годы войны тот не только уцелел, но и сумел сохранить еще остававшиеся у него документы, в частности подлинные рукописи М. Гесса. В конце 1947 г. Кригер, работавший в это время в дипломатическом ведомстве демократической Польши, предложил через нашего посла в Польше передать Институту рукописи и другие материалы Маркса, Энгельса, Лафарга, Бланки и др., вывезенные им из Берлина в Лондон в 1932-1933 гг. и хранящиеся в Лондоне в сейфе у его родственников. Взамен он просил содействия Советского посольства в Великобритании в получении въездной визы в Англию138. ИМЭЛ, представлявший себе, что может храниться у Кригера, высказал свою заинтересованность в его предложении, но посоветовал - прежде чем оказывать ему содействие - получить список того, что он предлагает139. Список был получен и включал он редкие издания брошюр основоположников марксизма, начиная с 1849 г., коллекцию изданий I Интернационала и две рукописи Гесса. В январе 1948 г. Кригер получил возможность выехать в Лондон, где, по информации советского посла в Польше Лебедева, он вынужден был передать эти документы польскому посольству, которое переслало их в свой МИД, а тот передал их в Варшаве советскому посольству. Но почему-то в переданных материалах рукописей Гесса не было140. Впрочем, в это время они, пожалуй, уже и не представляли особого интереса для Института.
Но на этом желание Кригера помочь ИМЭЛу не угасло. В декабре 1949 г. он по линии МИДа сообщил, что хотел бы передать советскому посольству в Варшаве ключи от сейфа в одном из цюрихских банков и доверенность на получение хранящихся там документов, в том числе написанного рукой Энгельса оригинала соглашения об образовании Всемирного общества
138 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, е.х. 624, лл. 5-6.
139 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 200, лл. 88-89.
140 Там же, л. 99.
коммунистов-революционеров141. ИМЭЛ сразу же высказал заинтересованность в получении этих материалов. Однако дело осложнилось в связи со смертью М. Кригера. На сейф, о котором шла речь, швейцарские власти наложили арест, а наследница Кригера, его вдова, запросила за его содержимое 7,5 тысячи швейцарских франков. Правда, польским дипломатам в Цюрихе удалось вскрыть сейф и сделать опись документов, которую получил ИМЭЛ142. И тут Институт в письме секретарю ЦК М. Суслову 8 августа 1950 г. высказался в том смысле, что «материалы и документы из фонда М. Кригера не представляют какой-либо ценности... В ИМЭЛ нет рукописей М. Гесса и других рукописных документов, указанных в описи, но они не представляют какого-либо интереса для ИМЭЛ»143. Этот вольтфас, возможно, объясняется как раз наличием в наследии Кригера рукописей Гесса. В разгар борьбы с космополитизмом приобретение рукописей человека, считавшегося одним из предтеч сионизма, выглядело как-то не находящимся в русле задач текущего момента. И это при том, что Институт справедливо признавал, что некоторые из упомянутых в списке Кригера изданий «отсутствуют в нашей Библиотеке, а некоторые имеются в виде фото. Все они, - как писал директор Института П. Поспелов советскому послу в Польше А. Соболеву 17 октября 1951 г., - представляют для Института значительную ценность и Институт заинтересован в их получении»144. Это к вопросу о взаимодействии правой и левой рук.
Можно сказать, что трофеи и иные приобретения первых послевоенных лет существенно обогатили архив Института, в том числе и текстами классиков марксизма-ленинизма: за 1945-1947 гг. в ЦПА поступили из разных источников 91 документ Маркса и Энгельса (90 из которых подлинники), 1683 документа Ленина (1437 подлинников) и 1840 сталинских документов (из них 302 подлинника)145. Но это не изменило
141 Там же, е.х. 203, лл. 176-177.
1,2 Там же, е.х. 205, лл. 100-102.
Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 362, л. 47.
114 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 209, л. 224.
|4' См.: там же, оп. 4, е.х. 33, лл. 5-6.
сколько-нибудь подхода к изданию их сочинений, определению состава, характеру комментариев и т.п., ибо публикация трудов Маркса-Энгельса-Ленина^Сталина подчинялась определенным установкам, согласно которым ни полнота издания, ни исторический подход к документам покойных, а еще более -живых вождей не имели существенного значения.
Как издавал ИМЭЛ в послевоенное время (1945-1949) труды классиков марксизма-ленинизма
Основной задачей работы Института в послевоенное время было издание трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, причем порядок актуальности выпуска их работ был как раз противоположный: Сталин, Ленин и уж потом Маркс с Энгельсом. Когда в 1951 г. директор Института в справке о деятельности ИМЭЛа за последние 10-12 лет писал, что основная работа ИМЭЛа «состояла в подготовке и выпуске в свет издания Сочинений В.И. Ленина, Сочинений И.В. Сталина, в завершении 1-го издания произведений К. Маркса и Ф. Энгельса и подготовке к изданию отдельных произведений и сборников произведений классиков марксизма-ленинизма»146, - это была чистая правда. От решения этой задачи не отвлекались даже на историко-партийные проблемы, ибо сектор истории ВКП(б) был ликвидирован еще до войны, а воссозданный в конце 40-х годов он занимался в основном изданием работ соратников великих вождей партии.
Издательская деятельность Института должна была восполнить утрату книг и брошюр классиков марксизма-ленинизма в годы войны, и особенно на временно оккупированных территориях, а главное - дать в руки пропагандистского аппарата партии важный инструмент усиления воспитательной работы среди советских людей, на необходимость которого были ориентированы многочисленные постановления ЦК по этому вопросу, принятые в 1946-1949 гг.
Помочь в деле противостояния растлевающему влиянию буржуазной идеологии, проникавшей, по мнению партийного руководства, в советское общество разными путями и прояв-
146 Там же, е.х. 323, л. 97.
лившейся в нем в самых различных формах, и должно было издание трудов создателей марксистско-ленинской теории, и не вообще всяких их работ, а, как было сказано, - в связи с планом работы ИМЭЛ на 1946-1947 гг. в газете «Культура и Жизнь», которая в те годы нередко значила даже больше, чем «Правда», - «классических произведений марксизма-ленинизма»147. Формулировка точная и выверенная.
Решение вопроса о том, какие труды великих теоретиков пролетарской революции и социалистического строительства и в каком виде надо в первую очередь давать советским людям, было делом непростым и требовало соответствующих кадров, организационных мероприятий и методологических подходов. После войны Институт .испытывал острую нужду в кадрах и в количественном, и в качественном отношениях. Просьбы об увеличении штатов Института шли в ЦК постоянно: просили направлять в ИМЭЛ выпускников вузов, ходатайствовали об откомандировании в Институт на ответственную научную работу номенклатурных товарищей148, причем надо отметить, что некоторые из них (Саморуков, Тушунов, Шепелева) работали в нем весьма успешно. Постепенно возвращались из армии бывшие имэловцы, выжившие в страшной войне. Кое-кого приходилось извлекать с воинской службы с большим трудом - хорошие кадры не хотел терять никто. Так, для того чтобы откомандировать из действующей армии в ИМЭЛ довоенного сотрудника Института В.К. Брушлинского, пришлось писать зам. начальника ГлавПУРа Шикину, а после его отказа - зам. наркома обороны Голикову149. Но не всех прошедших войну имэловцев были рады видеть снова в Институте. Л.М. Лифшицу, работавшему в нем с 1933 по 1941 г. (с некоторым перерывом) и ушедшему из ИМЭЛа на фронт, было отказано в восстановлении на работе в нем по той весьма веской, особенно в 1948 г., причине, что с 1912 по 1918 гг. он состоял в ЕСДРП (Поалей-Цион). Поэтому дирекция сочла невозможным принять его на работу в Институт150.
147 Культура и Жизнь, 20 июля 1946 г., стр. 1.
I4S РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 150, л. 6.
149 Там же, е.х. 158, лл. 59, 36 и е.х. 162, л. 66.
150 Там же, е.х. 202, л. 93.
А ситуация с кадрами научных сотрудников Института действительно нуждалась в улучшении. На 1946 г. из 137 научных сотрудников имели степень кандидата и доктора наук всего 20 человек. Среди старших научных сотрудников не имели законченного высшего образования 6 человек, а среди младших научных сотрудников - 18’51. Одним из путей повышения квалификации работников явилось воссоздание в 1944 г. по решению ЦК аспирантуры в ИМЭЛе151 152. Другой вариант был намечен в постановлении партбюро ИМЭЛ, где ученому совету Института предлагалось рассмотреть вопрос «о присвоении степени кандидата наук сотрудникам ИМЭЛ, успешно выполнившим работу по основным плановым объектам и сдавшим кандидатский минимум (или освобожденным от сдачи его на основании существующих положений), а также об утверждении в звании старших научных сотрудников работников ИМЭЛ, имеющих соответствующую научную и практическую квалификацию»153. До реализации в полном виде этого предложения дело не дошло, но оно очень характерно для высокой самооценки специфически имэловской издательской работы в самом Институте, которая культивировалась в нем в течение десятилетий. Эта оценка шла сверху. Выступая на партийном собрании в секторе произведений Сталина, Кружков говорил: «Высококвалифицированных работников в нашей области нет выше нас. Самые квалифицированные работники - это работники сектора» [произведений Сталина]. Правда, потом не вполне логично, но, видимо, в соответствии с реальным положением дел, призвал «ставить вопрос так, чтобы повышать квалификацию наших работников»154.
Вполне естественным для партийного научного учреждения были запросы в учебные заведения на присылку в ИМЭЛ окончивших их студентов - членов и кандидатов в члены партии155. И еще более естественным было пристальное внимание
151 Там же, on. 1, е.х. 301, л. 3.
152 Тамже, ф. 17, оп. 116, е.х. 156, л. 83.
153 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 301, л. 6.
154 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 77, л. 83.
155 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 91, л. 11,12.
к анкетным данным людей, желающих поступить на работу в ИМЭЛ. Так, в 1948 г. встал вопрос о приеме на работу в ЦПА в качестве младшего (!) научного сотрудника М.Ф. Развадовской, которая хорошо знала польский, латышский и немецкий языки и слабее, но достаточно - чешский, болгарский и сербский. Казалось бы, радоваться надо. Но директор ИМЭЛ сообщает одному из руководителей Отдела пропаганды и агитации ЦК, что «отрицательным моментом в биографии Развадовской является то, что она имела в прошлом два выговора: в течение трех месяцев находился под арестом ее брат, но полностью был реабилитирован»156.
Под издательскую работу как основное звено в деятельности Института подстраивалась -и его организационная структура. Вскоре после своего назначения директором ИМЭЛ Кружков направляет члену Политбюро и секретарю ЦК Г.М. Маленкову записку «О плане работ и структуре Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)», где предлагает следующий вариант устройства Института: директор ИМЭЛ и его заместители непосредственно руководят работой по подготовке к изданию произведений классиков марксизма-ленинизма. Заместители директора возглавляют три группы научных сотрудников по подготовке к изданию произведений Ленина, Сталина и Маркса-Энгельса. [Именно в таком порядке!]. Структура ИМЭЛ должна выглядеть следующим образом:
1.	Группа научных сотрудников по подготовке к изданию произведений Ленина;
2.	Группа научных сотрудников по подготовке к изданию произведений Сталина;
3.	Группа научных сотрудников по подготовке к изданию произведений Маркса и Энгельса;
4.	Сектор филиалов ИМЭЛ;
5.	Архив ИМЭЛ;
6.	Сектор местных партархивов;
7.	Библиотека;
8.	Административно-хозяйственная часть157.
S6 Там же, е.х. 20, л. 29.
” Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 255, лл. 26-28.
Таким образом мы видим три основных издательских отдела плюс подразделения, обеспечивающие их работу по линии архивной, библиотечной и хозяйственной. Ничто, даже историко-партийные проблемы, не отвлекают от публикаторских задач.
В целом, такая структура Института и была утверждена, только «группы сотрудников по подготовке к изданию» были названы более традиционно - отделами. Первым из них в перечне значился Отдел произведений В.И. Ленина, основной задачей которого было осуществление 4-го издания Сочинений Ленина.
Четвертое издание Сочинений В.И. Ленина
Как уже упоминалось, решение о выпуске 4-го издания Сочинений Ленина было принято еще до войны ив 1941 г. вышли в свет первые три тома этого издания. Согласно перспективному плану, разработанному в Институте летом 1944 г., это 40-томное издание должно было быть закончено к 1 июля 1946 г.158 Излишне говорить, что все эти прожекты остались на бумаге, и в 1946 г. выпуск издания только еще возобнвился -читатель смог взять в руки только 4-7 тома.
Замысел нового издания Сочинений Ленина во многом заключался в том, чтобы вывести из оборота предыдущее издание, третье, к которому были серьезные претензии со стороны партийного руководства как по части состава, так и главным образом по части справочного аппарата. Еще в «Правилах подготовки 4 издания Сочинений В.И. Ленина», составленных в 1939 г., речь шла о необходимости исключения из него произведений, опубликованных в 3-м издании как ленинские, но в отношении которых нет документальных или научно обоснованных данных, что они действительно написаны Лениным. «Это же относится и к неудовлетворительно застенографированным или неудовлетворительно переданных в газетах отчетах и докладах и речах В.И. Ленина».159 И вот в 4 издании не публикуется текст интереснейшего ленинского интервью аме
158 Там же, л. 25.
159 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 119, л. 8.
риканскому журналисту Л. Эйру на том формальном основа-н ии, что этот документ не имеет никакого источника на русском языке, а есть лишь фото из книги, написанной этим журналистом160. На самом же деле текст интервью, пронизанный идеей необходимости налаживания мирных, взаимовыгодных торговых отношений с капиталистическими странами, в том числе и с США, не вписывался в реалии тогдашней «холодной войны». Понятно поэтому, что документ был опубликован лишь в 1957 г. С одной стороны - похвальная научная строгость подхода к решению вопроса об авторстве, но, с другой, в тогдашних условиях получить от сотрудников ИМЭЛа «научное обоснование» нежелательности или неприемлемости включения тех или иных ленинских документов в 4 издание было легче легкого. А если сотрудники ИМЭЛ оказывались не на высоте, то их поправляли вышестоящие инстанции. В докладной записке секретарям ЦК Жданову, Кузнецову и Суслову ответственные работники ЦК Ю. Жданов и Д. Шепилов обвинили ИМЭЛ в том, что он «автоматически включил в 4-е издание тексты, принадлежащие репортеру меньшевистско-троцкистского "Голоса" меньшевику И. Эренбургу, искажающие суть ленинских выступлений»161.
Когда речь зашла о публикации в нем ленинских «Заметок о выступлении на собрании большевиков во дворце Кшесинской в ночь с 3 на 4 апреля 1917 г.», кстати сказать, напечатанные в одном из «Ленинских сборников», то Кружков написал Жданову: «Ввиду чрезвычайной сжатости заметок и повторения основных положений их в Апрельских тезисах и в ряде других документов, целесообразно этот документ в 4-е издание не включать»162. Аргумент, сводившийся к тому, что если Ленин о чем-то в другом месте или местах сказал полнее, лучше и - что подразумевалось - правильнее с нынешней точки зрения, то иные варианты высказываний по данному вопросу можно оставить вне 4-го издания, служил мощным средством чистки этого издания от всего, что могло бы показаться сомни-
Там же, оп. 3, е.х. 202, лл. 61-62.
161 Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 624, л. 58.
"’2 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 120, лл. 4-7.
тельным. По аналогичным соображениям не вошли в издание ответы Ленина на вопросы, заданные ему на III съезде комсомола. Один из ответственных сотрудников Отдела пропаганды и агитации ЦК Л. Слепов (который позднее много лет работал в ИМЭЛе) высказался против их публикации не только ввиду неудовлетворительной записи, но и потому, что «высказывания по комсомолу в этом документе исчерпаны (sic!) речью В.И. Ленина на III съезде комсомола»163.
Принципиальной методологической установкой на включение той или иной ленинской работы в издание был тот факт, что она предназначалась автором для печати и была опубликована при его жизни, хотя к переписке это в принципе не могло быть применено и для писем, строго говоря, делалось исключение. Именно под этим предлогом из издания были исключены первоначально анонсированные в предисловии к изданию, напечатанном в первом томе, дополнительные 4 тома, куда должны были войти «Философские тетради», «Тетради по империализму», «Подготовительные материалы по аграрному вопросу» и «Письма к родным». В отношении «Писем к родным», кроме вышеприведенных аргументов, в качестве довода против их включения, был добавлен тезис о том, что они «в значительной мере носят личный характер»164. Что все это было уже ранее опубликовано, видимо, значения не имело. Как и по каким критериям производился отбор писем, хорошо проследить на примере 34 и 35 томов 4-го издания. Директор Института запросил у ЦК разрешения, дополнив 34-й том 19 документами, не входившими ранее в собрание сочинений, не включать в него 86 писем. Аргументация такова: «Ввиду того, что в 4-е издание Сочинений В.И. Ленина включается не вся переписка, но только наиболее важная часть», ИМЭЛ считает включение этих писем нецелесообразным, «поскольку в них не содержится новых теоретических и политических высказываний, которые не были бы отражены в других документах... Кроме того, в 34 том не включена часть писем, адресованных лицам, которые впоследствии были разоблачены как
163 Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 46, л. 63.
164 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 120, лл. 9-10.
враги народа»165. Для 35 тома предлагалось, обогатив его 175 документами, не входившими ранее в Сочинения Ленина, не включать в него 159 документов, ранее напечатанных там, ибо подавляющее большинство «адресовано впоследствии разоблаченным врагам народа»166.
Таким образом, невключаемые письма: а) неинтересны, поскольку не содержат ничего нового и важного, б) все, что они содержат, было уже опубликовано ранее или в других письмах и в) они написаны не тем адресатам. Когда дело дошло до томов ленинской переписки, директор Института Кружков заявил о том, что в них «следует включать письма только теоретического, историко-партийного и государственного характера»167.
При всей тщательности отбора ленинских работ для включения в 4-е издание, не меньшее, а может быть и большее значение придавалось справочному аппарату: его составу, объему, содержанию. Недаром в решении Оргбюро ЦК от 12 июня 1946 г. о плане работы Института на 1946-1947 гг. был специально выделен пункт: «Предложить ИМЭЛ обратить особое внимание на обеспечение высокого качества справочного материала, прилагаемого к отдельным изданиям, а Управлению по пропаганде и агитации ЦК ВКП(б) при просмотре томов сочинений тщательно контролировать качество этого материала»168. Требования к качеству справочного аппарата были выработаны еще до войны и сводились, по сути, к двум моментам: во-первых, из аппарата вытравлялось все то, что могло раскрыть исторический характер тех или иных положений Ленина, степень их детерминированности конкретными условиями места и времени; это означало, в частности, отказ даже от цитирования, не говоря уже о публикации, документов иных течений в РСДРП и других партий, с которыми полемизировал Ленин. Во-вторых, характеристики деятелей партий приводились в соответствии с их дальнейшей судьбой и, естественно, с оцен
165 Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 361, лл. 251-256.
166 Там же, лл. 269-272.
167 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 75, л. 9.
168 РГАСПИ, ф. 17, оп. 116, е.х. 265, л. 2.
кой в «Кратком курсе», а заодно убирались упоминания о событиях в истории партии, не нашедших отражения в этом гениальном труде. В отношении томов переписки рекомендация директора Института была следующая: «примечания давать только разъясняющие текст письма, если оно неясно читателям, а также расшифровывать псевдонимы»169. Говоря о примечаниях к 4-му изданию, один из руководящих работников Института Г. Обичкин подчеркнул, что в них недопустима никакая вольность формулировок. При характеристике «партий и органов печати должна использоваться в первую очередь [характеристика], даваемая Лениным и Сталиным»170.
Сколь бдителен был подход к тексту примечаний, показывает история, приключившаяся с бывшим заведующим ЦПА Г. Тихомирновым, который после войны участвовал в подготовке 4-го издания Сочинений Ленина. В примечании к 33 тому об «Американской Администрации Помощи» (АРА), которая так много помогла голодающему населению Советской России в 1921 г., он, по мнению руководства Института, позволил себе привести много ненужных подробностей о деятельности этой организации и явил собой «пример объективизма в работе»171. На партийном собрании сектора произведений Ленина в апреле 1949 г. вопрос был поставлен резче. Тихомирнова обвинили в том, что он «назвал это общество благотворительной организацией, когда это организация капиталистическая, шпионская». Было выдвинуто и еще одно обвинение, понять которое было доступно только умам, изощрившимся в анализе марксистско-ленинских формулировок. Оказалось, что Тихомирнов допустил серьезную ошибку в двух примечаниях к 28 тому, «где речь шла о том, что левые эсеры хотели свергнуть советскую власть, сказав, что левые эсеры хотели свергнуть не советскую власть, а советское правительство»172. В этом случае средневековые схоласты и иудаистские мастера пилпула, как сейчас принято говорить,
169 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 75, л. 9.
170 Тамже,л. 10.
171 Там же, е.х. 86, л. 90.
172 Там же, е.х. 97, лл. И, 10.
могли бы отдыхать. Насколько устойчивыми оказались сталинские исторические стереотипы в этом вопросе, свидетельствует тот факт, что в вышедшем в 1970 г. 1 томе 3-го издания БСЭ, в статье «Американская Администрация Помощи» мы читаем: «Организованные АРА поставки продовольствия, медикаментов и др. товаров оказали определенную помощь в борьбе с голодом. В то же время правящие круги США пытались использовать ее для поддержки контрреволюц. элементов и шпионско-подрывной деятельности.. ,»173
Если говорить о полноте 4-го издания, то о ее уровне свидетельствует такой факт. Когда издание было закончено, а после XX съезда партии появилась возможность более открыто говорить о многих вещ^х,.®,том.числе и касающихся классиков марксизма-ленинизма, то на партийном собрании Института 31 мая 1956 г. было сказано, что среди ленинских неопубликованных документов статей - 16, речей и докладов - 17, записок- 1377174.
При всей важности полноты издания и научного уровня справочного аппарата принципиальное значение имеет аутентичность публикуемых текстов, а здесь дело обстояло не слишком благополучно. Главное, само вмешательство в ленинский текст не считалось чем-то совершенно неприемлемым - лишь бы были убедительные, с точки зрения текущего момента, основания и санкция на вмешательство со стороны ЦК. Весь процесс подготовки издания проходил под строгим контролем Старой площади, а разрешение на выпуск томов в свет давали Секретариат и Политбюро ЦК. Когда в связи с подготовкой 15 тома 4-го издания вновь встал, поднятый еще до войны в связи с получением оригиналов Совещания расширенной редакции «Пролетария», вопрос о том, кто является автором принятых на нем резолюций, редакторы этого тома Митин и Александров обратились с письмом к секретарям ЦК Андрееву, Жданову, Маленкову и Щербакову с просьбой оставить их в 4-м издании в качестве ленинских. В письме воспроизводится аргументация, содержавшаяся в имэловской
173 БСЭ, 3 изд., т. 1. М., 1970, стр. 516.
174 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 12, л. 30.
записке в адрес ЦК (июнь 1941 г.), о которой речь шла выше. Главное в том, что «резолюции Совещания вошли в историю партии, как важнейшие партийные документы, как документы, выражающие ленинскую позицию»175, стало быть, они ленинские. Аргументация от общепринятой партийной мифологии была для начальства очень убедительной. На всех томах предыдущих изданий Сочинений Ленина было обозначено, что они печатаются по постановлению IX съезда РКП(б). В сентябре 1948 г. ИМЭЛ обратился в Особый сектор ЦК с вопросом о том, имеются ли в Архиве ЦК данные о принятии IX съездом партии постановления об издании Собрания сочинений Ленина. В официальном отчете и неопубликованной стенограмме его нет. Лишь* в одном из неопубликованных выступлений Каменева (8 апреля 1920 г.) после окончания работы съезда, когда происходило чествование Ленина, сказано: «Позвольте предложить в заключение такое предложение, которое поступило от ряда делегатов. 9 съезд РКП поручил ЦК издать полное собрание книг и брошюр Ленина как необходимое руководство для партии». Если в Архиве ЦК нет дополнительных материалов, «то, по-видимому, следует считать, что вышеприведенное предложение вошло в жизнь, как постановление IX съезда»176. Вот так: вошло в жизнь - значит было. Из ЦК последовал лаконичный ответ, что в Особом секторе «никаких документов по данному вопросу нет»177 и ссылка на мифическое постановление IX съезда осталась и в 4-м издании.
Обоснование необходимости вмешательства в ленинский текст было сформулировано директором Института Кружковым со ссылкой на неудовлетворительную запись выступлений вождя. «В 3-м издании, в томах советского периода, - говорил он на партсобрании сектора произведений Ленина в ноябре 1948 г., - встречается много неясных мест, в которых явно видно, что мысли и выступления Ленина явно извращены. Поэтому лучше эти места опустить». И эти цен
175 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 151, л. 6.
176 Там же, е.х. 202, л. 119.
177 Там же, л. 132.
зорские функции последователей ленинского учения по отношению к его основоположнику оправдывались, разумеется, при помощи ленинской же цитаты, в которой речь шла о том, что стенограммы его речей записываются неточно178. Однако проблема заключалась не только в - мнимой или действительной - неудовлетворительной записи речей, но и в несоответствии реальных ленинских высказываний официальной версии истории партии, изложенной в «Кратком курсе». Так, в конце августа 1949 г. из ИМЭЛа было направлено письмо Сталину с предложением исключить из 4-го издания запись речи о войне и мире на заседании ЦК 24(11) января 1918 г., опубликованную еще в 1-м здании Сочинений Ленина в 1922 г., - т.е., между прочим, .при-его жизни! А дело заключалось в том, что «эта запись... может вызвать у читателя недоумение и породить неправильное толкование вопроса, изложенного в записи». А именно, «у читателя может сложиться неправильное представление о позиции товарища Сталина по вопросу о сепаратном мире с Германией в период брестских переговоров в 1918 г.». Ведь в этой протокольной записи значится: тов. Ленин «не согласен в некоторых вопросах со своими единомышленниками Сталиным и Зиновьевым». И, наконец, выдвигается решающий аргумент о том, что позиция Ленина по вопросу о Брестском мире «исчерпывающе изложена» в ряде написанных им документов, из чего и делается окончательный вывод о целесообразности «протокольную запись речи Ленина в 4-е издание не включать»179. В этом эпизоде проявились основные черты методологии того, что Троцкий назвал «сталинской школой фальсификаций» - упрощение сложной картины идейно-политической борьбы вокруг очень серьезных объективных проблем, стоявших перед партией и страной в той или иной ситуации, сведение достаточно богатой и гибкой ленинской аргументации по определенному вопросу к нескольким элементарным тезисам, изложенным в работах, которые post factum получили официальную партийную характеристику классических, и, наконец, переписывание реальной
178 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 75, л. 9.
179 РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, е.х. 184, лл. 90-92.
истории и реальной деятельности в ней отдельных лиц с точки зрения их последующей судьбы и оценки ее в официальных документах.
В ряде случаев вмешательство в текст Ленина определялось тем, что некоторые его высказывания никак не вписывались в конкретную идеологическую ситуацию. Ну как, спрашивается, в условиях пышно расцветшего после войны советско-русского патриотизма можно было пускать в народ мысль Ленина, высказанную им 12 июня 1920 г.: «Вот основные черты русского характера: когда ни одно дело до конца не доведено, он все же, не будучи подтягиваем из всех сил, сейчас же распускается». «Эта неудачно записанная фраза, - комментируют руководящие работники ЦК в своем письме секретарям ЦК Маленкову, Суслову, Пономаренко и Хрущеву 10 августа 1950 г., - противоречит другим высказываниям Ленина о характере русского народа». И ИМЭЛ предложил печатать эту фразу в следующем виде: «Вот черта русского характера: когда ни одно дело до конца не доведено, он все же, не будучи подтягиваем изо всех сил, сейчас же распускается»180. Разница между формулировками совершенно очевидна - вторая менее обидна для квасных патриотов. Так и было напечатано, и не только в 31 томе 4-го издания, но и в 41 томе 5-го издания Сочинений Ленина.
Продолжалось вычищение из ленинского текста малейших намеков на то, что Ильич вовсе не был убежден в возможности построения социализма в одной стране, во всяком случае в том смысле, какой придал позднее этому тезису Сталин. В цитированном выше письме содержатся также предложения по внесению правки в текст речи Ленина 6 ноября 1920 г. на торжественном заседании пленума Моссовета. В опубликованном тогда же тексте значилось: «Мы тогда знали, что наша победа будет победой только тогда, когда наше дело победит весь мир», и далее Ленин вполне логично добавляет, «потому что мы и начали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию». Не вдаваясь в обоснование предлагаемой правки, - и так все ясно, - авторы письма предлагают печатать
180 Там же, е.х. 361, л. 215.
эту фразу в следующем виде: «Мы тогда знали, что наша победа будет прочной победой», и далее по тексту. То есть было вставлено меняющее смысл тезиса слово «прочной». И в таком виде фраза была напечатана и в 4-м, и в 5-м, появившемся после разоблачения «культа личности», издании. Из этой же речи предложили выкинуть - и выкинули - «неправильно застенографированную фразу» о том, что «в одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция, нельзя»181. Правка эта сохранилась и в 5-м издании, что вполне объяснимо. Ведь в предисловии к нему мы читаем, что Ленин «сделал всемирно-исторического значения вывод о том, что в эпоху империализма возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой стране»182. Не стеснялись вмешиваться в текст и не по столь серьезным поводам. Вот что рассказывала на партийном собрании сектора произведений Ленина одна из работавших над 4-м изданием - Панфилова, высоко оценивая стиль работы тогдашнего директора Института: «Тов. Поспелов смотрит том [29-й] очень внимательно. Вот несколько примеров. Слово «сарты», встречающееся в нашем томе, нас волновало и прежде, так как сейчас оно имеет совершенно другой смысл. И мы не знали, каким словом его заменить, и оставили по 3-му изданию. Тов. Поспелов, когда читал наш том, тоже обратил внимание на это слово. Но сейчас заменено тов. Поспеловым так: узбеки, таджики, туркмены»183. Смелость вмешательства т. Поспелова в ленинский текст станет более ясной, если процитировать, что говорится по этому поводу в 3-м издании БСЭ. «Сарты, искони оседлая часть узбеков. До Октябрьской революции 1917 г. название «Сарты» по отношению к оседлым узбекам и отчасти равнинным таджикам употребляли преимущественно полукочевая часть узбеков и казахов. В Ташкентском, Ферганском и Хорезмском оазисах и Южном Казахстане оно являлось самоназванием оседлых узбеков»184.
181 Там же, лл. 215-216.
182 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 1, стр. XV.
183 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 118, л. 11.
184 БСЭ, изд. 3-е, т. 22, стр. 603.
Но, в общем-то, так свободно обращались с ленинским текстом тогда, когда это требовали политические соображения. Когда же вставал вопрос об исправлении очевидных описок Ленина, редакторов издания вдруг охватывал священный трепет перед текстом вождя. В июле 1948 г. в ИМЭЛе состоялось совещание по работе над текстом «Материализма и эмпириокритицизма», в котором приняло участие и руководство Института философии. При обсуждении явной описки Ленина, который вместо «абсолютного» написал «относительного», директор Института философии Г. Александров согласился с тем, что исправление по смыслу было бы правильным, «но надо ли менять ленинский текст, который так широко вошел в обиход и тысячу раз цитировался?» И предложил дать примечание185. Аналогичную рекомендацию приняли и для других случаев. Несомненно, это заслуживающее похвалы отношение к авторскому тексту, но ведь в других случаях с этим текстом не очень церемонились.
В связи с работой на 4-м изданием цензурирование ленинских высказываний распространилось и на экспозицию Музея Ленина, которую приводили в соответствие с новым изданием, в частности, по линии выбрасывания текстов Ильича, не вошедших в него. Но не только. В докладной записке сотрудников сектора произведений Ленина 3. Левиной и Н. Крутиковой по вопросам экспозиции Музея Ленина (май 1950 г.) прежде всего обращает на себя внимание критика экспозиции, в которой недостаточно используются «классические характеристики, данные в "Кратком курсе истории ВКП(б)" работам Ленина и историческим событиям» и «не используются заголовки, подзаголовки и тексты "Краткого курса" в качестве обобщающих подписей к тематическим группам документов». А заодно, в порядке проявления бдительности, отмечается: «В группе материалов майской конференции 1921 года выставлен план доклада со следующим текстом: "Термидор". Трезво, может быть. Да? Будет? Увидим. Не хвались, едучи на рать". Эта запись может дать повод к кривотолкам и экспонировать ее не следовало бы»186.
185 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 31, л. 19.
186 Там же, оп. 3, е.х. 206, лл. 61-62,65..
Результатом подобных подходов стало усеченное и обедненное по сравнению с 3-м изданием, скупо и вместе с тем крайне тенденциозно прокомментированное Собрание сочинений Ленина. Но ничего иного в тех условиях ожидать было нельзя.
По мере выхода томов 4-го издания осуществлялся их перевод прежде всего на языки союзных республик. В этом сложном деле, как и до войны, возникали серьезные проблемы, требовавшие вмешательства партийных инстанций вплоть до высших. Так, в июне и августе 1949 г. секретариат ЦК дважды занимался вопросом об ошибках в переводах Сочинений Ленина и Сталина на узбекский язык. Пришлось в связи с этим укрепить кадровый сестав Узбекского филиала ИМЭЛ и обязать утверждать на бюро ЦК КП Узбекистана текст перевода каждого тома187.
В следующем году состоялось совещание директоров филиалов ИМЭЛа и заведующих секторами переводов произведений классиков марксизма-ленинизма, на котором в основном обсуждались вопросы улучшения качества переводов. На совещании прозвучали традиционные жалобы на отсутствие квалифицированных переводчиков, на уровень зарплаты в филиалах, которая ниже, чем в институтах Академии наук в союзных республиках, а после совещания руководство Института попросило ЦК создать «в секторе истории ВКП(б) Института группу в 8-10 человек для консультации работников филиалов по вопросам переводов Сочинений классиков марксизма-ленинизма и контроля за работой филиалов»188.
Ко времени работы над 4-м изданием основной корпус ленинских документов был собран в стенах ЦПА, и проблемы возникали не столько в связи с отсутствием оригиналов важных ленинских документов, сколько с отбором последних для включения в издание. Тем не менее розыск их продолжался и в отечественных архивах, о чем речь шла выше, и отчасти за рубежом. Новое в это время, пожалуй, состояло в том, что Институт сделал попытку разыскать ленинские документы,
187 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 447, лл. 65 и е.х. 451, лл. 2-3.
188 Там же, оп. 132, е.х. 361, л. 245.
которые ранее находйлись - или могли находиться - у репрессированных лиц.
Сначала Институт попытался осторожно поставить вопрос о необходимости в связи с подготовкой 4-го издания Сочинений Ленина провести изучение подлинников документов Ленина, в разные годы переданных в ЦК. Во всяком случае, сохранился черновик письма Кружкова Поскребышеву от 3 марта 1945 г., где перечислены 3 группы таких документов: 1) 143 письма Ленина к родным, переданных М.И. Ульяновой в ЦК в 1929 г. и опубликованных в сборнике «Письма к родным»; 2) 100 писем и рукописей Ленина, изъятых у Каменева и переданных в ЦК в 1935 г.; 3) 40 писем Ленина Чичерину, Карахану и Иоффе, фото которых ИМЭЛ получил в 1938 г.189 Однако, неясно, было ли отправлено это письмо, а если и отправлено - то ответа обнаружить не удалось. Правда, можно констатировать, что в начале 1947 г. Институт получил свыше тысячи «новых подлинных документов В.И. Ленина, относящихся к 1917-1923 гг.», и пришлось приглашать для их расшифровки бывшего секретаря Ленина Л.А. Фотиеву190.
Затем последовала серия писем руководству МВД и МГБ с просьбой о розыске ленинских документов, изъятых у разных лиц, большей частью соратников вождя, при аресте. Такие запросы были о Н. Емельянове, осуществлявшем связь с Лениным в Разливе191, об А. Бубнове, которому в 1923 г. были переданы гранки статей Ленина (с его замечаниями и поправками), вошедших в 14 том 1-го издания Сочинений Ленина192, о Ф. Платтене, который в 1942 г. умер в лагере и о котором было известно, что он пишет воспоминания о Ленине193, об А. Шляпникове, у которого могли находиться материалы о Н. Федосееве, а среди них - ленинские документы194. Ответ на все запросы ИМЭЛа был стандартным - запрашиваемые
189 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 159, л. 47.
190 Там же, on. 1, е.х. 321, л. 57.
191 Там же, оп. 3, е.х. 198, л. 62.
192 Там же, е.х. 202, л. 157.
193 Там же, е.х. 198, л. 51.
194 Там же, е.х. 202, л. 183.
материалы не обнаружены. Сейчас трудно сказать, сгинули они при обысках и арестах, или их ждала иная судьба. Но, похоже, что с воза упало, то пропало. Причем ленинские документы не только исчезали, но и всплывали при странных - хотя и обычных для того времени - обстоятельствах. 11 января 1952 г. па букинистическую книжную базу в Москве представителем МГБ было доставлено около 1 тыс. конфискованных книг. Работники базы обнаружили среди них известную работу В. Варзара по статистике стачек в России (в 2-х томах). Как писал директор ИМЭЛ Поспелов Суслову 2 февраля 1952 г., - «среди полученных базой книг нашлось значительное количество белогвардейской литературы и изданий враждебных нам партий (дореволюционного периода), которая не могла быть передана в букинистические магазины, поэтому работающий на базе цензор Мосгорлита т. Худяков С.П. указанную литературу начал уничтожать». И хотя эта работа по просьбе ИМЭЛа была временно приостановлена, цензор делал свое дело настолько успешно, что «среди разорванных книг [был] обнаружен сборник «Вехи» издания 1909 г. с многочисленными пометками В.И. Ленина. Часть книги разорвана цензором Горлита, последних 17 страниц обнаружить не удалось. Оставшаяся часть сборника взята на хранение в ЦПА ИМЭЛ». И в заключение Поспелов обращается с просьбой «разрешить ИМЭЛ просматривать конфискованную литературу и архивы, поступающие на букинистические базы»195. О том, что за книги попали на базу, свидетельствует справка, составленная для Поспелова сотрудниками ЦПА. В связи с тем, что на некоторых книгах имеется штамп их владельца Швальбе, они сообщают, что «в свое время архивом ИМЭЛ был получен значительный но объему архив братьев Швальбе, содержащий в большей своей части документы оппозиционного блока. В этом архиве было обнаружено 215 документов В.И. Ленина»196. Несколько напуганное, видимо, происшедшим руководство Мосгорлита прислало в Институт брошюру «Ответ Виктору Чернову» 1906 года издания, в которой имелись пометки, предположи-
Там же, е.х. 210, лл. 53-54.
Там же, л. 56.
тельно сделанные Лениным, и подчеркнуло, что «брошюра обнаружена цензором т. Худяковым С.П. 4 февраля 1952 г. в букинистической базе Москниготорга в числе поступивших туда конфискованных книг»197. Увы, цензор оказался плохим лениноведом - пометки были не ленинскими. Этот маленький, но конечно же не единственный пример показывает, какие документальные, книжные богатства сгинули вместе со своими владельцами в мясорубке репрессий.
Случались и не совсем стандартные способы пополнения фонда ленинских документов. В июле 1952 г. директор Института написал Суслову о том, что начальник ОТК одного из московских авиационных заводов Кондратьев был в командировке в Ленинграде и жил в гостинице «Октябрьская» в номере с тремя гражданами. Одним из них был зав. кафедрой педагогики и психологии Кишиневского пединститута Крачун ТА. «По утверждению тов. Кондратьева у Крачуна ТА. имеется несколько подлинных документов В.И. Ленина. Один из них -подлинное письмо В.И. Ленина Луначарскому от 3 ноября 1919 г. т. Кондратьев взял (!) из книги, принадлежащей Крачуну, и передал в ИМЭЛ»198. Сам он рассказал об этом случае на специальном заседании дирекции Института следующее: «Как-то он [сосед Кондратьева по номеру] вышел, а меня заинтересовали книжки, которые лежали у него на столе. Я взял одну книгу перелистать... и обнаружил этот маленький листок -ленинскую записку... Зная, что это историческая ценность... я взял себе этот листочек и ничего ему не сказал»199. Жаль только, что неизвестно, как был вознагражден бдительный и небрезгливый начальник ОТК.
Издание Сочинений И.В. Сталина
Как упоминалось выше, решение ЦК об издании Сочинений Сталина было принято еще в 1935 г., и в ИМЭЛе даже начали обсуждение вопросов о типе издания, его составе и характере справочного аппарата. Но Сталин, по ему одному ведомым
197 Там же, е.х. 211, л. 31.
198 Там же, е.х. 212, л. 209.
199 Там же, оп. 4, е.х. 176, л. 108.
причинам, до войны не форсировал работы по выпуску издания, хотя и не забывал о нем. Тем более, что занимавшийся с середины 20-х годов собиранием работ и документов Сталина И.П. Товстуха до своей смерти в 1935 г. сумел подготовить сборник речей и статей вождя, доведя его хронологически до 1935 г.200 Сталин, который по некоторым данным еще в 1931 г. сделал черновую наметку первых восьми томов собрания своих сочинений201, в августе 1940 г. на письме Митина с предложением опубликовать перевод одной из его ранних статей наложил следующую резолюцию: «Отдельно печатать не стоит. Лучше будет напечатать вместе с брошюрой «Вскользь о партийных разногласиях» и «Ответом» в первом томе сочинений Сталина»202. Обстановка некоторой неопределенности с подготовкой Сочинений Сталина, когда, с одной стороны, имелось решение об их издании, а с другой - самих томов пока не было, порождала даже некоторые мифы. Так, один из активных деятелей первого периода работы над этим изданием, видный работник ЦК Компартии Грузии П. Шария вспоминал -правда, много лет спустя, в конце 70-х гг. - о том, что после издания им в 1945 г. на русском языке избранных произведений грузинского социал-демократа А. Цулукидзе Шария был срочно вызван к Маленкову. «Оказалось, что Маленков вошел к Сталину, когда тот листал томик Цулукидзе. Маленков сказал: "И у меня такой есть", - и в ответ услышал: "Кажется, было решение и о моих сочинениях?" Выйдя из кабинета, Маленков кинулся наводить справки. В самом деле: решение об издании собрания сочинений Сталина было принято где-то около 1935 года.. .»203 На самом деле в это время в ИМЭЛе шла достаточно интенсивная работа по подготовке первых трех томов сочинений вождя, о чем знал и он сам, и Маленков. Во всяком случае, уже в августе 1944 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК Г. Александров направил Жданову проект письма в Политбюро и проект постановления ЦК об издании
Там же, ф. 588, on. 11, е.х. 1131-1154.
Там же, е.х. 905, л. 39.
Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 255, л. 25.
Минувшее, вып. 7. М., 1992, стр. 455-456.
сочинений Сталина. Из этих документов вытекало, что это издание является в настоящее время «неотложной идеологической задачей партии» и что оно должно «включать все работы товарища Сталина, в том числе не печатавшиеся ранее произведения, опубликование коих возможно в настоящее время». Ориентировочно издание должно было быть рассчитано на 12 томов, а его выпуск завершен в августе 1946 г.204 Разумеется, все это были благие пожелания, но тем не менее реальная работа над изданием пошла.
Весной 1945 г. в Институте был создан сектор произведений Сталина205. А в декабре того же года Сталин утвердил состав первых двух томов своих сочинений и определил общий объем издания в 16 томов206. 19 января 1946 г. ЦК принял решение об издании Сочинений И.В. Сталина, а 31 января того же года в дополнение к нему - решение об организации подписки на это издание, причем 80 % тиража должно было распространяться только путем индивидуальной подписки. Межкниге для распространения за рубежом было выделено весьма немного - 5 тыс. экз.207 И в 1946 г. увидели свет первые три тома Собрания сочинений вождя, в которые вошли его работы дооктябрьского периода.
Одной из самых серьезных проблем при подготовке этих томов был вопрос о выявлении сталинских статей, напечатанных под псевдонимами в периодических изданиях. И хотя в ИМЭЛе проводились некоторые исследования по этому вопросу и вносились соответствующие предложения, решающее и последнее слово здесь принадлежало автору. Сохранились некоторые свидетельства относительно того, как протекал этот процесс. Но прежде чем привести их, стоило бы отметить одну специфическую особенность работы над этим изданием: оно осуществлялось при жизни великого вождя и учителя, классика марксизма-ленинизма, труды которого знаменовали собой вершину этого всепобеждающего учения.
204 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, е.х. 255, лл. 59-61.
205 См.: ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 27, л. 9.
206 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 33, л. 2.
207 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 247, л. 29.
Эта ситуация толкала некоторых честолюбивых участников данного проекта представлять в выгодном свете именно свои заслуги и, соответственно, преуменьшать значимость работы других, а то и просто дискредитировать ее. В данном случае это были зав. кабинетом произведений Сталина (и одно время ученый секретарь Института) В.Д. Мочалов и упоминавшийся выше П.А. Шария. Вот что вспоминал Шария о встрече со Сталиным в Кремле 28 декабря 1945 г. с участием Маленкова, 11оскребышева, Александрова, П. Федосеева, Иовчука, Кружкова, Шарии, Мочалова и Надточеева: «Сталин предоставляет слово Мочалову. Тот докладывает, что грузинские товарищи - конечно, из лучших побуждений - готовы приписать Сталину чужие работы. Сталин предлагает высказаться. Все молчат. "Может быть, Шария скажет?" - "Да, я скажу", -начинает Шария и говорит о том, что он не видывал "такого нахальства". - "Пожалуйста, без выражений", - останавливает его Сталин. Шария продолжает: он ничего не приписывает, анонимные статьи подготовлены для того, чтобы спросить об их авторстве... самого автора. - "Ну, что же" - и Сталин просматривает работу за работой: "моя", "моя", "моя" (Мочалов мрачнеет), "не моя" (Мочалов взбодрился). «Посмотрите, товарищ Сталин, - говорит Шария, - это же Ваш язык, Ваша композиция». - "А, вспоминаю, - произносит Сталин, - я начинал писать эту статью, но должен был уехать и по моим тезисам ее закончил Давиташвили"»208.
А вот что сказал своей жене (кстати, тоже работавшей в ИМЭЛе, Р.П. Конюшей) Мочалов, вернувшись с этого совещания «бледный, но с сияющими глазами»: «Представляешь, Иосиф Виссарионович полностью поддержал мои мотивировки (в докладной записке) об авторстве. Он исключил из состава первых двух томов все работы, которые мной были отнесены к числу не принадлежащих И.В. Сталину»209.
Борьба за то, кто лучше знает и понимает труды Сталина отразилась не только в позднейших воспоминаниях, но и в современных - сражавшихся между собою якобы за истину
Минувшее, вып. 7. М., 1992, стр. 456.
Цит. по: Сталин И.В. Соч., т. 16. М., изд-во «Писатель, 1997, стр. 233.
деятелей - документах. Естественные для всякой работы разногласия выносились на самый верх и оформлялись как политические ошибки, в лучшем случае, как преследование за критику. Так, Шария пишет 29 ноября 1944 г. Берии и сообщает, что ИМЭЛ «провел недостаточную работу и неправильно информировал ЦК ВКП(б) по подготовленности 1 тома Собрания Сочинений И.В. Сталина к изданию», а заодно критикует Мочалова за попытку «ревизовать положения, давно ставшие достоянием всей нашей партии». На документе резолюция: «Товарищу Сталину. Л. Берия. 30/XI»210. Несколько ранее, в начале августа 1944 г. Мочалов через голову недавно назначенного директором Института Кружкова отправляет письмо в адрес Сталина, Молотова, Маленкова, Щербакова и других членов и кандидатов в члены Политбюро о необходимости издания Сочинений Сталина211.
Естественно, новому руководству не могла понравиться подобная эпистолярная активность и в сентябре 1945 г. Мочалов был уволен из Института. Его письмо Сталину не возымело действия - видимо, кредит доверия новому имэловскому руководству был достаточно велик. К тому же директор Института в письме Сталину прямо заявил, что трудности в работе по изданию его сочинений «возникли ввиду того, что бывший директор ИМЭЛа т. Митин и бывший заведующий кабинетом произведений И.В. Сталина т. Мочалов не организовали серьезной и настойчивой работы по подготовке Сочинений И.В. Сталина к изданию»212.
Но вождь, как всегда, оставил за собой последнее слово: проштрафившегося работника в ИМЭЛ он не вернул, но продолжал приглашать на совещания по изданию своих сочинений и оставил в составе авторского коллектива своей «Краткой биографии» - издания, которому придавалось тогда важное значение.
И вообще, порученное ИМЭЛу издание своих сочинений Сталин держал под плотным контролем. Он единолично опре
210 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, е.х. 905, л. 87.
211 Там же, лл. 33-41.
212 Тамже,л. 130.
делял состав томов и, случалось, вычеркивал из типографских текстов томов включенные туда и ранее уже опубликованные работы. Так было, например, с его выступлениями на американской комиссии ИККИ, увидевшими свет в 1930 г. в журнале «Большевик». Тем более это относилось к его ранним работам даже тогда, когда их авторство не вызывало никаких сомнений. Так, по воспоминаниям Мочалова, он вернул в ИМЭЛ ряд своих статей периода 1904-1905 гг. с резолюцией «Не печатать»213.
Возможно, поэтому в планы Института с самого начала работы над изданием Сочинений Сталина, когда еще был совершенно неясен их окончательный состав, но подготовителям уже было понятно, что. оно будет неполным, а быть может и в расчете на перспективу второго издания, все время включалась работа над сборниками статей Сталина, не вошедшими в собрание сочинений.
Так, в плане работы сектора произведений Сталина на конец 1946 г. значилось редактирование переводов «статей, не вошедших в 1 и 2 тома Сочинений И.В. Сталина»214, а в плане на 1947 г. даже «подготовка сборников статей и документов И.В. Сталина, не вошедших в первое издание Сочинений: 1900-1907 гг.; 1907-1917 гг.; 1917-1920 гг.; 1921-1941 гг.; 1941-1945 гг.»215 Заметим, что к этому времени было выпущено всего три тома Сочинений Сталина. Причем объем материалов, включаемых в эти сборники, был достаточно велик. Для включения в сборники статей, не вошедших в 1-3 тома Сочинений за период 1900-1917 гг., были подготовлены 202 статьи общим объемом 38 печатных листов216, а для аналогичных сборников по советскому периоду были подготовлены 1054 документа2’7. Ни один из запланированных сборников так и не увидел света. Разумеется, Сталин как автор имел полное право определять, что включать в свои сочинения, а что не
-13 См.: Слово товарищу Сталину. М., 2002, стр. 464.
214 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 165, л. 27.
15 Тамже, л. 45.
16 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 98, л. 45.
•|7 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 77, л. 34.
включать. Другое дело, что он руководствовался при этом, как правило, политическими соображениями.
Вообще говоря, судя по сохранившимся материалам издания, включая вышедшие 13 томов, оно, похоже, мыслилось автором как долженствующее содержать основные работы, важные и интересные для широкого читателя и, главное, укладывающиеся в ту схему истории партии и советского государства, которая была дана в «Кратком курсе». В результате туда попал минимум не публиковавшихся ранее работ, там почти отсутствуют письма Сталина, его выступления на Пленумах ЦК и т.п., хотя в рамках ЦПА в 1945 г. был образован фонд документов Сталина именно в связи с изданием его сочинений.
Очень внимательно Сталин смотрел текст своих работ, включаемых в собрание сочинений, и вносил туда правку как содержательную, так и стилистическую. Правка эта, судя по прошедшим через его руки макетам томов, чрезвычайно интересна, но рассмотрение ее, по существу, выходит за рамки данной работы, поскольку не имеет прямого отношения к истории ИМЭЛа. Здесь следует рассмотреть лишь предложения Института по тексту, которые показывают, что к трудам Сталина применялся тот же методологический подход (если таковым можно называть принципы фальсификации), что и к ленинским работам. Например, ИМЭЛ предлагал по 3 тому в заглавиях поздравительных телеграмм опускать «фамилии руководителей организаций, которым адресованы приветствия». Разумеется, когда речь шла о людях, впоследствии репрессированных. А также снимать «слова «тов.», «т.», «т.т.», «товарищ» перед фамилиями Бухарин, Рыков, Томский, Угланов»218. Из одной статьи Сталина предлагалось выкинуть следующий весьма знаменательный абзац: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-Революционного комитета партия обязана главным образом тов. Троцкому. Товарищ Антонов и Подвойский были
218 РГАСПИ, ф. 558, оп. И, е.х. 1071, лл. 3 и 4.
главными помощниками тов. Троцкого»219. Причем подобная правка изящно подавалась в качестве разночтений источников и макета. Аналогичный пример. Письмо Ленину (февраль 1915 г.) - оно, кстати, не вошло в окончательный текст тома - Сталин заканчивал словами: «Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне!». В макете значилось: «Привет Надежде Константиновне!»220.
Чтобы не дать внимательным читателям возможности выявить изменения, внесенные в текст, из томов были исключены т.н. «правые концовки», т.е. указания на источник, по которому печатается данный текст, причем сделано это было по указанию Сталина. Как рассказал на партсобрании Института в июне 1946 г. Кружков,-.«автор снял правые концовки, это в свое время вызывало в нашей работе большие суждения»221. Возможно, по той же причине Сталин последовательно вычеркивал из макетов томов иллюстрации, воспроизводившие первые публикации его статей. Нечего сравнивать!
В послевоенной обстановке ужесточения бдительности усилилась охрана и текстов вождя. Парторг сектора произведений Сталина «подняла вопрос о наведении порядка в пользовании и хранении макетов Сочинений И.В. Сталина», ибо макеты имеются «в типографии, Госполитиздате, в издательской части [Института] и даже есть факты, когда макеты попадают в частные руки»222. Но дело было не просто в усилении бдительности. Главную опасность применительно к текстам (талина видели в возможности проявления критического подхода к ним в результате сличения последнего, окончательного, канонического варианта с предшествовавшими публикациями. На партсобрании в секторе произведений Сталина 3 октября 1947 г. об этом было сказано совершенно открыто: «Работа над текстом тоже требует бдительности. Мы получаем макеты и не знаем, куда они расходятся. Есть ряд поправок, о которых не надо говорить даже на производственных
Там же, е.х. 941, л. 3.
" Там же, е.х. 932, л. 3.
'' ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 38, л. 10.
Там же, е.х. 44, л. 39.
совещаниях. Могут найтись люди, которые займутся сличением макетов с тиражными томами»223. Отсюда вполне логично вытекала постановка вопроса, родившаяся в стенах того же сектора, о «возможности хранения архивов вышедших томов Сочинений И.В. Сталина в секторе до окончания работы над первым изданием»224 и даже о необходимости «уничтожить рукописи материалов подготовки томов к изданию (ведомости разночтений, черновики биохроники и др.)»225 И это при том, что в перспективных планах Института значилось второе издание Сочинений Сталина, которое таким образом могло быть лишено всех подготовительных материалов!
Атмосфера привычной секретности, окружавшая все мало-мальски связанное с именем и деятельностью Сталина, особо рельефно проявилась в истории с доцентом Вологодского пединститута Ефимовым, который работал над изучением революционной деятельности Сталина и Молотова в вологодской ссылке и на каком-то этапе, естественно, обратился за консультацией в ИМЭЛ и получил согласие Института. Предварительно Ефимов прислал в ИМЭЛ список архивных документов, имевшихся у него, и директор Института Кружков в письме от 27 мая 1944 г. попросил его срочно выехать в Москву, «имея на руках все находящиеся у Вас подлинные документы, архивные и другие материалы, перечисленные в Ваших письмах в ИМЭЛ»226. Отметим, что Ефимов сам сообщил об имевшихся у него документах. А дальше завертелось целое дело. Ефимова обвинили в самовольном изъятии документов из фондов, в том числе и секретных, Вологодского архива. Учитывая, что архивы тогда находились в ведении Министерства внутренних дел, неприятности у Ефимова могли быть очень крупными. ИМЭЛ тут же счел нецелесообразным давать консультации Ефимову, поскольку «у тов. Ефимова не оказалось необходимой научной квалификации для разработки избранной им темы» и к тому же он проявил
223 Там же, е.х. 55, л. 39.
224 Там же, е.х. 78, л. 3.
225 Там же, е.х. 77, л. 15.
226 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 153, л. 134.
недобросовестность в обращении с документами227. Причем интересно, что первоначально список этих документов был озаглавлен так: «Список подлинных документов, сданных, переданных т. Ефимовым в распоряжение ИМЭЛ 14 июня 1944 г.», что затем было скорректировано на «Список взятых II.А. Ефимовым из Вологодского государственного архива подлинных документов»228. Здесь перечислены 62 листовки. В более поздних письмах по этому вопросу действия ИМЭЛа назывались изъятием и отобранием у Ефимова этих документов. Но не в них было дело, и не из-за них поднялся шум. В письме Поскребышеву от 14 июня 1944 г. Кружков говорит об «оригиналах личных документов товарища Сталина», которые Ефимов «достал... у тов.'Юнуфриевой П.Г., проживающей в Вологде»229. А в доме Онуфриевой он проживал во время своей вологодской ссылки в 1911 г. В данном случае речь шла о книге П.С. Когана «Очерки по истории западно-европейских литератур», т. I, М., 1909 г. с пометками Сталина, о его двух открытках на имя Онуфриевой и некоторых фотографиях. Видимо, Ефимов прикоснулся - или мог прикоснуться - к каким-то моментам биографии вождя, раскрывать которые было тогда нежелательно. Но и особого шума поднимать не захотели. Виновнику дали всего лишь выговор по партийной линии, заставили сменить тему диссертации, ограничив ее революционной деятельностью Молотова, и даже позволили защитить ее в 1948 г. в Академии общественных наук. Но ИМЭЛ нс забыл об этой истории, и в 1952 г. отказался рассматривать вопрос о публикации текста диссертации230.
Участие ИМЭЛа в работе над сталинскими текстами было сравнительно невелико, хотя Институт и давал автору свои предложения по этому вопросу. Правда, Институт очень осторожно вел себя в этом вопросе, боясь переборщить. На одном из партийных собраний было сообщено о том, что в секторе «были рассмотрены все предложения по тексту, посланные
Тамже,л. 120.
Там же, л. 108.
Там же, е.х. 151, л. 48.
Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 574, л. 64.
автору в 1946 г. бригадой т. Шепелевой». Речь шла о тексте «Краткого курса». «Нами признано примерно 20 предложений как неправильные. Руководство сектора решило послать другой макет с предложениями для автора, а старый макет с неправильными предложениями попытаться вернуть».231 Значительно более весомым был его вклад в проверку фактического материала - цифр, реалий, а также в составлении примечаний и дат жизни и деятельности, при всем том, что научно-справочный аппарат издания был достаточно скудным.
Еще в 1946 г. Кружков сформулировал задачу ИМЭЛа в деле издания Сочинений Сталина, сказав, что она «сводится к тому, чтобы помочь автору в работе, облегчить ему редактирование...»232. Деятельность Института в этой сфере была несомненно полезной, хотя бы потому, что в работах вождя, написанных в разное время, и по разным источникам встречались расхождения фактического порядка. Так, выяснилась, как говорилось в одном из документов сектора произведений Сталина, «любопытная картина, что один и тот же факт дается по-разному в различных томах, например, об организации т.н. Августовского блока». Так в 8 томе Сочинений Сталина на стр. 29 даются годы 1912-1914 гг., а на 241 стр. - 1910-1912 гг.; в 9 томе - 1910-1912 гг., а в 10 томе - с 1912 г.233.
Несмотря на такие казусы, ИМЭЛ был предельно скромен и тактичен в своих рекомендациях: в одних случаях «нужно будет поставить вопрос об их [фактов] изменении, а о некоторых просто доложим, что здесь мы видели разночтения, но не будем предлагать к изменению»234. И при этом начальство не уставало предостерегать сотрудников: «Много вторгаемся в авторский текст, знать надо меру и не делать необоснованных предложений автору»235. И не делали лишний раз. Когда однажды выяснилось, что в 3 томе Сочинений Сталина обна-
231 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 20, л. 53.
232 Там же, е.х. 43, л. 10.
233 Там же, е.х. 121, л. 38.
234 Там же.
235 Там же, е.х. 77, л. 70.
Издание Сочинений И.В. Сталина ружились ошибки, то один из работников сектора в оправдание заявил, что «собственно ошибок-то нет, а есть цитаты, которые в тот период не удалось проверить... Усомниться в том, что в сборнике "На путях к Октябрю" [сборник работ Сталина] были даны неправильные расшифровки сокращений («Русские ведомости» вместо «Русская воля») не было оснований. Ведь сборник готовил к печати т. Товстуха»236. По признанию самих работников сектора, в предложениях по изменениям в томах «значительное место занимали решения сектора в такой формулировке: «показываем, но не настаиваем». хотя следовало бы принять в ряде случаев более конкретное решение»237. Иначе говоря, речь шла о тенденции снять какую-либо ответственность с себя и тем самым переложить ее на автора. Й это при том, что в Институте было известно, что сам автор аппарата к томам не смотрит, а это делают работники ЦК.
Судя по имеющимся документам, больше всего вопросов возникало по тексту «Краткого курса», поскольку многие приведенные там данные расходились с другими источниками и некоторые сотрудники предлагали обратить на это внимание автора. В ответ выдвигалось следующее, поистине убийственное, возражение - следует «как можно меньше вторгаться и изменять текст "Краткого курса", который вышел тиражом 30 млн только в СССР, да еще в зарубежных странах. Особо серьезных неточностей там нет. Есть такие, которые можно и изменять, и нет»238. Такая позиция неудивительна, если учесть, что в проверке фактического материала «за основу, как источник, брали Сочинения Ленина и Сталина и, если были какие-то разногласия с монографиями, то мы просто указывали, а оставляли по Сочинениям»239. Удивительно, что были разногласия с монографиями, для подавляющего большинства которых источниками тогда служили в основном те же самые Сочинения.
,(> Там же, оп. 3, е.х. 49, лл. 16-17.
Тамже,л. 91.
Там же, е.х. 48, л. 34.
219 Тамже, л. 35.
Сказанное выше относилось и к работе над предметным указателем, ибо, как утверждал директор Института Кружков, «единственный опыт здесь, на который мы можем опираться, это предметный указатель к ленинским томам»240. К сожалению, предметный указатель к сталинским томам не вышел, и мы поэтому не можем судить о том, что дало бы творческое применение опыта работы над 4-м изданием Сочинений Ленина. Правда, если в секторе произведений Сталина размышляли над вопросом, «можно ли рубрику, например, "Англия" - давать с 10 подрубриками, а "Демократический централизм" -без подрубрик»241, результат можно себе представить.
В связи с работой над аппаратом томов было принято специальное решение «обратить особое внимание на необходимость более осторожного подхода к использованию неопубликованных материалов о жизни и деятельности товарища Сталина»242. А когда в предложениях сектора автору случались фактические неточности, это приобретало характер чрезвычайного происшествия. Однажды, когда сотрудник сектора произведений Сталина Романова предложила автору заменить одну цифру в Отчетном докладе ЦК другой и выяснилось, что тов. Сталин имел в виду не тот показатель, что сотрудник ИМЭЛа, то директор Института (а им был тогда П.Н. Поспелов) с горечью, ощутимой даже в сухих строках протокола партийного собрания, произнес: «Я страшно огорчен, что меня подвела т. Романова, необдуманно предложив заменить одну цифру другой»243. Впрочем, по предложению сектора в аппарат вносились поправки, связанные с изменениями в политической конъюнктуре. Так, в сентябре 1949 г. зам. директора Института Г. Обичкин сообщает в Госполитиздат о необходимости при допечатке тиража 2 т. Сочинений Сталина внести поправки в текст примечания 131 о сионизме. Там первоначально сообщалось, что «сионизм - реакционно-националистическое течение, имевшее сторонников среди еврейской буржуазии, ин-
240 Там же, оп. 2, е.х. 77, л. 83.
241 Тамже, л. 81.
242 Там же, е.х. 55, л. 40об.
243 Там же, е.х. 98, л. 40.
Издание Сочинений И.В. Сталина теллигенции и наиболее отсталых слоев еврейских рабочих». Теперь новая формулировка гласила: «Сионизм - реакционнонационалистическое течение еврейской буржуазии, имевшее сторонников среди интеллигенции...» и далее по тексту244. Связь этих коррективов с развернувшейся тогда в стране борьбой с космополитизмом - очевидна.
В обстановке, которая слабо и неточно передается термином «культ личности Сталина», малейшие детали, связанные с его жизнью и произведениями, привлекали к себе внимание. Летом 1946 г. литературный редактор и корректор издательства «Советская наука» А. Остроумов написал Сталину о том, что прочел 1-й том его Сочинений и что там не разделяются два слова - безударное ,<?щ& и ударное ещё, а это во многих случаях искажает смысл245. Письмо из ЦК переслали в ИМЭЛ, который на всякий случай запросил по этому вопросу Институт русского языка Академии наук. После получения ответа в ЦК было направлено письмо о том, что начиная с 4 тома (первые три уже увидели свет) буква ё будет писаться только под ударением, а в тома 1-3 исправления будут вноситься по мере допечатки этих томов дополнительными тиражами246. Но ИМЭЛ решил на всякий случай подстраховаться и директор поставил этот вопрос в письме Поскребышеву, т.е. фактически самому Сталину247.
Как бы то ни было, работа над изданием сочинений вождя давала свои результаты, хотя первоначальные планы завершить работу над ним в 1948 г., а в 1949-1950 гг. подготовить 2-е издание248, оказались, естественно, липовыми и были в процессе работы откорректированы по старой советской привычке, т.е. по фактическому результату249. Но макеты всех 16 по тогдашнему счету томов были представлены автору к концу 1946 г.250
244 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 50, л. 92.
245 Там же, on. 1, е.х. 170, лл. 2-4.
246 Там же, лл. 10-11.
247 Там же, ф. 558, оп. 11, е.х. 941, л. 12.
248 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 21, л. 27.
249 Тамже, ф. 17, оп. 132, е.х. 134, лл. 10-11.
250 Там же, е.х. 183, л. 18.
и начался регулярный выпуск томов: в 1946 г. вышли тт. 1-3; в 1947 г. - с 4 по 7; в 1948 г. - 8 и 9; в 1949 г. с 10 по 12 тома. Но затем, по мере приближения дат написания и публикации сталинских произведений к современности темп работы замедлился, проблемы возникли с публикацией «Краткого курса». По одному из вариантов в том предвоенных работ был включен из него только раздел «О диалектическом и историческом материализме», авторство которого с самого начала приписывалось Сталину251. Потом весь «Краткий курс» был объявлен плодом сталинского гения и выделен в особый, 15-й том Сочинений. При этом была сделана попытка, - несомненно, с согласия Сталина - дополнить его главами, охватывающими период 1938-1945 гг. Сохранились варианты этих глав, посланные Сталину Г. Александровым и П. Федосеевым (1947 г.) и Д. Шепиловым (1948 г.)252. Впоследствии вернулись к первоначальному варианту тома, без всяких дополнений253. Это, кстати, свидетельствует о том, что неправ известный историк, занимающийся сталинским периодом, Ю. Жуков, который утверждает, будто «с октября 1938 г. на истории ВКП(б) поставили точку. Ее не продолжали, не дописывали, хотя оснований тому было предостаточно... К "Краткому курсу" не возвращались ни разу, ни в 1939, ни в последующие годы. Никогда»254. Кроме вышеуказанных текстов задача «дополнить "Краткий курс" двумя главами» была поставлена перед Институтом комиссией ЦК, проверявшей его деятельность в 1948 г.255 Другое дело, что все эти прожекты оказались безрезультатными, но ясно одно - без согласия Сталина подобные попытки не только не могли быть предприняты, но об этом никто даже не рискнул бы задуматься.
Выход каждого очередного тома Сочинений Сталина рассматривался тогда, как знаменательное событие в политической и идеологической жизни страны и сопровождался публикацией руководящих статей в периодической печати, прежде всего
251 Там же, ф. 558, on. 1, е.х. 1072.
252 Там же, е.х. 1223 и 1224.
253 Там же, е.х. 1225.
254 Жуков Ю.Н. Тайны Кремля. - М., 2000, стр. 95.
255 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 62, л. 4.
в «Правде», «Культуре и жизни», «Известиях», «Большевике». Целью этих статей было обоснование всемирно-исторического значения трудов товарища Сталина, напечатанных в очередном томе. Сам автор внимательно следил за этими публикациями. И когда в 1947 г. «Правда» по каким-то причинам «недопустимо запоздала», как выразился в письме Покребышеву ее тогдашний редактор П. Поспелов, с подготовкой рецензии на 5 том Сочинений Сталина, то поперек этого документа Сталин коричневым карандашом начертал послание «т-щу Поспелову»: «Все же крайне странно, что «Культура и жизнь» и "Большевик" давно опубликовали как извещение о выходе из печати 5 тома, так и рецензию, а "Правда", главный печатный орган ЦК, не успел опубликовать даже извещение о выходе 5 тома. Рецензию могла бы "Правда" и вовсе не публиковать ввиду большой своей занятости более важными вещами, но опубликовать извещение она должна была во всяком случае не позже "Культуры и жизни" и "Большевика". Это элементарно. Страдает авторитет "Правды"»256. Степень раздражения Сталина выдает дата, проставленная в конце: «2.8.47», хотя само письмо Поспелова датировано 21 августа.
Осенью 1946 г. Секретариат ЦК принял решение удовлетворить просьбу ЦК компартий Белоруссии, Латвии, Карело-Финской ССР, Киргизии, Таджикистана, Эстонии об организации работы по изданию Сочинений Сталина на языках народов этих республик257. Аналогичное решение было принято и в отношении Украины, Грузии, Азербайджана, Армении, Казахстана. Памятуя о прошлых проблемах с переводами трудов классиков марксизма-ленинизма, ЦК ВКП(б) обязал ЦК нацкомпартий подобрать и утвердить квалифицированных переводчиков, создать комиссии для приема переводов и окончательного редактирования текста переводов и утверждать на бюро ЦК тексты переводов каждого тома Сочинений Сталина для печати. Как полагалось, эти решения Секретариата ЦК были утверждены Политбюро ЦК258. Все эти дорогостоящие
56 РГАСПИ, ф. 629, on. 1, е.х. 54, л. 32.
,7 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 280, л. 31.
58 Там же, оп. 163, е.х. 1486, л. 179 и е.х. 1491, л. 113.
издательские проекты имели чисто ритуальное значение. Ведь все, кого интересовало изучение текстов Сталина и/или кто обязан был заниматься этим по долгу службы, могли прочесть их - и так и поступали - на русском языке. Но, перефразируя пушкинские строки - и назовет тебя всяк сущий в нем -Советском Союзе - язык. И когда началась реальная работа над переводом, опять стали обнаруживаться ошибки и опять в основном в среднеазиатских республиках. В уже упоминавшихся выше решениях Секретариата ЦК об ошибках в переводах Сочинений Ленина и Сталина на узбекский язык было отмечено отсутствие единой терминологии. На это же указала проверявшая работу данного филиала комиссия из Института, подчеркнувшая, что «возникающие в процессе переводов важные вопросы - по введению в узбекский язык новой революционной ленинско-сталинской терминологии в целях сокращения употребления старых, арабских слов и выражений - на производственных совещаниях не обсуждаются»259. Некоторым оправданием деятелям из узбекского филиала может служить одно - даже самую революционную терминологию нельзя ввести в язык революционным путем; это процесс достаточно длительный и зависящий от целой совокупности объективных и субъективных факторов.
Издание трудов К. Маркса и Ф. Энгельса
Издание трудов Маркса и Энгельса имело в этот период свою специфику, которая определялась двумя моментами. Во-первых, над их изданием постоянно висела тень обвинений в неправильности переводов, исходившая с самого верха. Недаром замысел 2-го издания их сочинений, возникший еще до войны, был связан прежде всего с исправлением прежних переводов. Во-вторых, свой отпечаток на издание работ основоположников марксизма накладывало совершенно явственно проявившееся негативное отношение Сталина к некоторым их взглядам и, соответственно, к статьям, где эти воззрения были выражены. В 1945 г. был отпечатан двухсоттысячным тиражом двухтомник Избранных произведений Маркса, куда вхо
259 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 202, л. 39.
дили и труды Энгельса. По указанию Управления пропаганды и агитации ЦК выпуск его в свет был задержан из-за того, что в сборнике имелась работа Энгельса «Революция и контрреволюция в Германии»260. Очевидно, что некоторые высказанные там Энгельсом мысли о славянских народах не стыковались с господствовавшим в послевоенной советской идеологии тезисом об извечной борьбе славянства против германской агрессии.
Поскольку при всем пристрастии к стахановским методам работы руководство Института все-таки отдавало себе отчет, что на подготовку 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса потребуются 10-12 лет, да и то при соответствующем кадровом обеспечении, а потребность в текстах основоположников марксизма была велика (особенно с учетом гибели политической литературы на временно оккупированных немцами территориях), то рождались другие, промежуточные варианты. Не снимался вопрос о новом издании двухтомника Избранных произведений Маркса и Энгельса с откорректированным составом включаемых туда работ, и в феврале 1947 г. в Институт поступило указание ЦК о необходимости срочно подготовить двухтомник избранных произведений Маркса и Энгельса и сборник их статей и речей по национальному вопросу261. По первому пункту это указание было реализовано в вышедшем в 1948 г. двухтомнике избранных произведений Маркса и Энгельса, где, естественно, отсутствовала серия статей «Революция и контрреволюция в Германии». Зато в опубликованной в «Большевике» рецензии подчеркивалось, что «двухтомник Избранных произведений Маркса и Энгельса послужит важным пособием для широких слоев партийной и советской интеллигенции, для нашей учащейся молодежи в их работе по изучению марксизма-ленинизма»262. Еще летом 1944 г. Е.А. Степанова, одна из ведущих специалистов Сектора произведений Маркса и Энгельса, обратилась к только что пришедшему в Институт в качестве директора Кружкову с предложением издать избранные сочинения Маркса и Энгельса
2'’" Там же, on. 1, е.х. 96, л. 6.
261 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 44, л. 32.
262 Большевик, 1948, № 18, стр. 53.
в 5-6 томах, куда должны войти их основные работы (без «Капитала») и избранные письма263. Кружков поддержал эту идею в письме к руководителю Управления пропаганды и агитации ЦК Александрову264. Работа над этим изданием шла несколько лет, но оно так и не увидело света, хотя проспект его был подготовлен и даже была начата работа над первыми томами. Однако в сентябре 1949 г. она была прекращена, очевидно, по указанию свыше. Несколько ранее руководитель сектора произведений Маркса и Энгельса высказался по этому поводу несколько неопределенно: «Сейчас встал вопрос о народном издании в шести томах. Это было не указание, это было в форме совета отдельных работников ЦК»265. Но они, видимо, как посоветовали, так и отсоветовали.
Та же судьба постигла и идею 10-томного собрания избранных работ Маркса и Энгельса. Как писал директор Института Маленкову в начале февраля 1949 г., можно было бы, не прекращая работы над подготовкой 2-го издания, поручить ИМЭЛу подготовить и издать 10-томное собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, «куда войдут важнейшие произведения основоположников марксизма, необходимые при изучении марксистской теории»266. Речь шла, в частности, о «Капитале», «Анти-Дюринге» и «Диалектике природы». Сделать это рассчитывали за 3 года, предполагая при этом, что подготовка 10-томника поможет работе над 2-м изданием. Был составлен проспект, но на этом все дело и закончилось, поскольку в ЦК охладели к идее 10-томника, не в последнюю очередь, видимо, потому, что, как вынуждены были признать сами работники сектора произведений Маркса и Энгельса, «работать одновременно над 10-томникм и над 2-м изданием у сектора не хватит сил»267.
Содержание некоторых сборников работ основоположников марксизма, не издававшихся ранее, определялось идеоло
263 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 96, л. 1.
264 Там же, оп. 3, е.х. 157, л. 30.
265 Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 31, л. 84.
266 Там же, е.х. 9, л. 11.
267 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 94, л. 3.
гическими потребностями момента. Это относилось прежде всего к двум изданиям, одно из которых включало тексты Маркса и Энгельса по национальному вопросу, а другое - их письма передовым общественным деятелям России.
Что касается сборника «К. Маркс и Ф. Энгельс. Статьи и письма по национальному вопросу», то старые имэлов-цы, работавшие в Институте в первые послевоенные годы, упорно утверждали, много лет спустя, в частных разговорах, что он создавался потому, что Сталин собирался написать к нему предисловие, чтобы изложить в новой обстановке свои взгляды по этому вопросу и заодно подвергнуть критике ошибки, которые, с его точки зрения, имелись в этой области у основоположников-марксизма, особенно у Энгельса. Так это было или нет - сейчас сказать трудно. Но косвенным подтверждением этого предположения служит фраза Сталина, воспроизведенная в воспоминаниях Мочалова: «Мне как-то прислали сборник статей Маркса о национальном вопросе, -вспомнил товарищ Сталин, - его без предисловия издавать нельзя. Там проводится мысль, что польская нация никуда не годится...»268.
В Институте к изданию сборника отнеслись с полной серьезностью и ответственностью и включили в состав первоначальных подготовителей таких сильных марксоведов, как Л. Гольман и В. Брушлинский269. Правда, дамокловым мечом над этим изданием, как и вообще над всеми изданиями основоположников марксизма на русском языке, висела проблема качества переводов, а точнее - возможных ошибок в них. Сборник еще находился в процессе подготовки, а в июле 1948 г. при обсуждении отчета партбюро сектора произведений К. Маркса и Ф. Энгельса было заявлено: «Мы можем пропустить существенные ошибки и в переводе, как это видно на примере сборника «Статьи и письма по национальному вопросу»»270. И это при том, что в него были включены уже ранее опубликованные тексты Маркса и Энгельса. В
268 Цит. по: Слово товарищу Сталину. М., 2002, стр. 467.
269 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 77, лл. 78-80.
270 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 62, лл. 86-87.
процессе подготовки книги происходил тщательный отбор работ Маркса и Энгельса для включения в нее. С одной стороны, нежелательно было печатать там слишком «одиозные», с точки зрения текущего момента, статьи основоположников марксизма, а с другой - все-таки надо было включить в нее некоторые их тексты, дающие возможность подвергнуть их критике и, главное, показать величайший вклад Ленина и особенно Сталина в сокровищницу марксистско-ленинских идей по национальному вопросу. Один из ведущих научных сотрудников сектора произведений Маркса и Энгельса Е. Кандель предлагал директору Института опустить ряд статей Маркса и Энгельса, содержащих «резкие антирусские положения», в том числе 1 и 3 части статьи «Какое дело рабочему классу до Польши?» и «Польская прокламация». «Важное положение Энгельса, содержащееся в этой статье, - "не может быть свободен народ, угнетающий другие народы", (часто цитируется Лениным), - можно дать в виде примечания к речи Энгельса о Польше от 29 ноября 1847 г.»271 И действительно, эти тексты не были включены в сборник.
Так или иначе, а проспект сборника был подготовлен и в начале февраля 1947 г. послан в ЦК272. А в октябре того же года вместе с проспектом секретарю ЦК Суслову был направлен и проект предисловия к сборнику. В сопроводительном письме директор Института сообщал, что «в проспект сборника включены работы основоположников марксизма, содержащие как классические положения марксистской теории, так и ошибочные или устаревшие положения»273. При этом Кружков оговаривается: «Учитывая, что сборник будет издан для широких кругов читателей, в него не включены некоторые статьи Маркса и Энгельса по национальному вопросу, повторяющие приведенные уже в сборнике положения и дающие, в то же время, перевес ошибочным моментам, которые содержатся в отдельных произведениях основоположников марксизма»274.
271 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 98, л. 1.
272 Там же, е.х. 96, л. 4.
273 Там же, е.х. 98, л. 3.
274 Там же, лл. 3-4.
Критика этих ошибочных моментов содержится в проекте предисловия к сборнику. В начале его констатируется факт публикации в нем как классических произведений марксистской теории, так и работ, содержащих отдельные ошибки. Затем отдается должное заслугам Маркса и Энгельса в разработке национального вопроса, после чего следует критика этих «отдельных ошибок». Так, утверждается, что «положение Маркса и Энгельса об общеевропейском значении польского вопроса, правильное для 40-х-50-х гг., перестало быть правильным к концу XIX века». Более серьезный упрек брошен Энгельсу в том, что он «в пылу борьбы против русского царизма... подчас грешил против исторической истины»275. Причина ошибок Энгельса в отношении-.некоторых славянских нардов, по мнению авторов предисловия, «связана с недостаточной разработанностью национального вопроса у Маркса и Энгельса»276. Отсюда логично вытекает тезис о том, что «Ленин и Сталин должны были... пересмотреть отдельные устаревшие и ошибочные положения Маркса и Энгельса по национальному вопросу и заменить их новыми», поскольку «к концу XIX века, с наступлением империалистической эпохи и с изменением международной обстановки, взгляды Маркса и Энгельса по национальному вопросу стали нуждаться в существенных коррективах»277. И, как бы закольцовывая сюжет, предисловие заканчивается так же, как и начиналось: «В сборник вошли как классические произведения марксистской мысли, так и работы, которые, наряду с правильными положениями, содержат отдельные устаревшие и ошибочные высказывания»278.
В 1948 г. был изготовлен типографский макет - книга в 387 стр. с небольшим количеством подстрочных примечаний и именным указателем. Сложности при работе над аппаратом книги, как отмечалось на партийном собрании сектора произведений Маркса и Энгельса, вызывала та ситуация, что «приходилось... вести большую проверку в отношении пра
275 Тамже,л. 12.
276 Тамже,л. 16.
277 Там же, лл. 17, 19.
278 Там же, л. 22.
вильности применения названий «великий», «знаменитый» и «выдающийся революционер»279. Сказалась и типичная для того времени, да и для более поздних времен традиция, когда работу над тем или иным изданием проводили одни люди, а официально фигурировали другие. Так было и со сборником по национальному вопросу. Как говорил зав. сектором произведений Маркса и Энгельса Н. Саморуков, «у нас это входит в скверную традицию, что на книге числится одно имя, в то время как работают трое. Пример со сборником по национальному вопросу. Стоит имя Конюшей, а работали Конюшая, Гольман, Волина»280. Но не удалось Р.П. Конюшей увидеть свое имя на этом сборнике, поскольку он так и не вышел в свет. Макет книги был сдан в ЦК и застрял там. На дирекции ИМЭЛ 30 июля 1949 г. отмечалось, что книга должна выйти в 1949 г., но «все зависит от того, когда макет тома вернется из ЦК»281. А он не вернулся с «добром» на выход. Возможно, что сборник статей и писем Маркса и Энгельса по национальному вопросу не вышел потому, что, пронизанный духом подлинного интернационализма - при всех исторически детерминированных неточностях и ошибках, - он не вписывался в идеологическую атмосферу конца 40-х годов, в которой явственно ощущались националистические тенденции т.н. борьбы с космополитизмом, утверждения безусловного приоритета русских ученых в науке и тому подобных имперско-державных проявлений.
Замысел другой актуальной работы - о взаимоотношениях основоположников марксизма с представителями передовой русской общественной мысли, в отличие от предыдущего, был реализован. Восходил он, видимо, к запланированной еще в годы войны, но так и не написанной брошюре «К. Маркс и Ф. Энгельс и передовые русские деятели»282. Но уже в плане на последний квартал 1944 г. появляется сборник «К. Маркс и Ф. Энгельс в переписке с передовыми русскими деятелями»283.
279 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 17, л. 138.
280 Там же, лл. 168-169.
281 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 31, л. 78.
282 Там же, on. 1, е.х. 77, лл. 51-54.
283 Там же, л. 59.
Под названием «Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями» он вышел в 1947 г. В нем впервые были опубликованы 43 письма русских корреспондентов Маркса и Энгельса. В официальных органах сборник получил высокую оценку. «Большевик» отметил, что он «представляет огромный научно-теоретический интерес»284. Оценки в научной прессе были более сдержанными, и это объясняется прежде всего слишком уж большим субъективизмом - если давать самую мягкую оценку, - проявленным подготовителями сборника. В рецензии известного специалиста по истории российского революционного движения Б.П. Козьмина хотя и говорилось о том, что книга представляет исключительный интерес, подчеркивалосьггем не менее, что «значение этого сборника могло бы быть еще большим, если бы он включал в себя полностью все письма русских корреспондентов Маркса и Энгельса. К сожалению, этого нет»285. Далее рецензент пишет о том, что отбору подверглись не только письма русских корреспондентов, но и письма основоположников марксизма. Причем не только ничего не сказано о принципах отбора, но и не упомянуто «даже о том, что... произведен отбор писем»286. «Составители сборника не только производили отбор писем, они считали возможным делать совершенно произвольные и непонятные сокращения в тексте печатаемых ими писем»287. В заключении Б. Козьмин выразил смелую надежду, что следующее издание сборника «подвергнется серьезной переработке и будет заключать в себе всю переписку Маркса и Энгельса с русскими людьми, без всяких необоснованных изъятий и произвольных сокращений»288.
Столь же серьезная критика методологии подготовки документальных сборников ИМЭЛом - которая, как мы видели, применялась в работе над публикацией трудов и других
2,14 Большевик, 1948, № 1, стр. 60.
21,5 Известия АН СССР. Серия истории и философии, т. V, № 3, 1948 г., с. 297.
286 Там же.
247 Там же, стр. 298.
288 Там же.
классиков марксизма-ленинизма - содержалась и в рецензии на этот сборник А. Ханьковского, опубликованной в журнале «Вопросы истории» за 1948 г. Рецензент упрекнул подготовителей сборника за неполноту публикации писем Маркса и Энгельса их русским корреспондентам, что, по его мнению, -кстати вполне справедливому, - привело к искажению взглядов Маркса на русскую общину и на перспективы революции в России. Эта неполнота текстов привела к тому, что Маркса фактически предстает в сборнике «глашатаем народнической теории о том, что община была зародышем социализма»289. Автор рецензии рискнул также сформулировать достаточно крамольную мысль о том, что «из этих двух писем Маркса [в редакцию "Отечественных записок" и письмо В. Засулич от 8 марта 1881 г.] можно сделать ошибочный вывод, будто Маркс придавал такое огромное значение русской общине, что в угоду ей он не только отказался от своей теории о невозможности победы социализма в одной стране, но и допускал вероятность такой победы в одной, отдельно взятой, отсталой стране. А это явная бессмыслица»290. И вывод следовал самый серьезный: «Составители "Переписки" не включили... в сборник самые существенные высказывания Маркса и Энгельса по центральному вопросу их переписки с русскими политическими деятелями, а взгляды Маркса представили в ложном виде, фактически противопоставив их взглядам Энгельса»291. Институт был информирован о предстоящей публикации рецензии и безуспешно пытался помешать этому. В докладной записке, направленной по поводу этой рецензии в ЦК в сентябре 1948 г. за подписью зам. директора Института Г. Обичкина, сквозь зубы признается справедливость некоторых замечаний рецензента относительно необходимости расширения и некоторого уточнения предисловия, необходимости оговорить наличие купюр и тот факт, что в сборник включена не вся переписка Маркса и Энгельса с русскими политическими деятелями. Но Ханьковскому предъявляется политическое обвинение в том,
289 Вопросы истории, 1948, № 8, стр. 108.
290 Там же, стр. 107.
291 Там же, стр. НО.
что «фактически в рецензии подвергаются критике не столько ошибки составителя сборника, сколько некоторые письма Маркса и Энгельса»292. Однако самое интересное в этой докладной записке заключается в том, что она раскрывает некоторые особенности методологии публикации текстов классиков марксизма, если они в конкретной ситуации могут вызывать нежелательные с официальной точки зрения ассоциации. Скажем, если речь идет о полноте публикации текстов, то против этого выдвигается соображение о возможности исключить письма «чисто делового и личного характера»293, а что к ним относится - решают составители. Что же касается замечательных по глубине анализа набросков письма Маркса - Засулич от 8 марта 1881 г., то .дирекция признала нецелесообразным включать их в сборник, «поскольку они являются только набросками и к посылке адресату не предназначались»294. Знакомый принцип, который неоднократно использовался при публикации - вернее, непубликации - ленинских работ.
В отношении купюр, кстати, не оговоренных в тексте писем, утверждается, будто «некоторые письма были сокращены за счет мест, относящихся к частным вопросам», а если из письма Энгельса Засулич от 17 апреля 1890 г. исключен постскриптум, так это потому, что в нем сказано: «Бернштейн -прекрасный парень, и умный, и с хорошим характером...». Едва ли эта характеристика Бернштейна повысила бы научное содержание сборника». И вообще, «все сокращения нисколько не снизили идейного содержания сборника»295.
Официально рецензия Ханьковского была встречена в ИМЭЛе резко критически, и один из выступавших на общеинститутском партийном собрании в начале марта 1949 г. прямо заявил, что она - «одно из проявлений космополитизма», выражающееся в «заушательской критике». Автор ее «имел прямую цель - опорочить издание Института. В книге есть отдельные
292 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 7, лл. 26-27.
293 Тамже,л, 18.
294 Тамже,л. 19.
295 Там же, лл. 19,20.
недостатки, но в целом сборник глубоко патриотичен»296. Эти слова принадлежали научному сотруднику, ставшему вскоре одним из крупнейших советских марксоведов, человеку умному и глубоко порядочному. Но его звали Лев Исаакович Гольман, а на дворе был март 1949 г. Не все считали патриотический градус сборника достаточно высоким. Выступая на том же собрании, Е. Степанова заявила, что в нем «некоторые примечания сделаны аполитично: так "Фарадей характеризуется как «знаменитый английский химик", а Менделеев лишь как "известный русский ученый"297.
Тем не менее в практической работе пришлось признать несовершенство сборника. Выступая примерно в это же время на партийном собрании сектора произведений Маркса и Энгельса, его руководитель Н. Саморуков заявил, что «опубликованная переписка с русскими деятелями сурово критиковалась. В значительной степени критика справедлива (аппарат и текст имеют ошибки)»298. И была начата работа на вторым изданием книги, причем речь шла о том, чтобы, «учтя все замечания рецензентов, выпустить это издание на высококачественном уровне»299. Но этого нельзя было сказать и о 2-м издании, исправленном и дополненном, выпущенном в 1951 г. Во всяком случае в официальной имэловской монографии «Литературное наследство К. Маркса и Ф. Энгельса. История публикации и изучения в СССР», увидевшей свет через два десятилетия после описываемых событий, об этом сборнике сказано достаточно сдержанно: «К сожалению, в сборник были включены не все письма Маркса и Энгельса и их корреспондентов, а отдельные письма последних даны с купюрами. Во втором издании эти недостатки были частично устранены»300.
Все это время над Институтом тяготел, пожалуй, самый серьезный из довоенных долгов - незаконченное издание
296 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 86, лл. 92-93.
297 Там же, л. 43.
298 Там же, е.х. 94, л. 3
299 Там же, е.х. 95, л. 4.
300 Литературное наследство К. Маркса и Ф. Энгельса. История публикации и изучения в СССР. М., 1969, стр. 270.
Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса. При всех недостатках этого издания - действительных и приписывавшихся ему -оно было самым полным собранием текстов основоположников марксизма и включало 1247 их работ и 3298 их писем301.
В послевоенных имэловских планах все время фигурирует окончание издания, включая выпуск справочного тома к нему. Реально же в 1946 г. вышел XXIX том - последний том раздела писем, а в 1947 г. - 2-я часть XIX тома, т.е. последняя часть III тома «Капитала». И так хотелось руководству Института отрапортовать об окончании работы над 1-м изданием трудов основоположников марксизма, что Кружков опубликовал 1 марта 1947 г. в газете «Культура и жизнь» статью, где сообщил о выходе заключительного, XXIX тома этого издания. В следующем же номере газеты от 11 марта появилось в разделе писем в редакцию, письмо, подписанное просто, без титулов - Д. Шепилов - и озаглавленное «Быстрее завершить издание Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса». В нем автор, являвшийся тогда редактором «Правды» по отделу пропаганды и агитации, так высказался по поводу этого утверждения директора ИМЭЛа: «Однако советский читатель до сих пор не имеет XX тома Сочинений Маркса и Энгельса, который... должен состоять из трех частей и включать в себя одну из выдающихся работ Карла Маркса в области политэкономии - «Теории прибавочной стоимости»»302. Сложности с подготовкой этой работы к изданию выявились еще до войны. Институт и тогда, и в послевоенные годы жаловался на нехватку квалифицированных экономистов для подготовки «Теорий...» и редактирования их, а также на то, что ИМЭЛ раньше «Теорий...» не издавал, а в наличии имелось только издание Каутского303. Жалобы не возымели результатов, и тогда была сделана попытка вообще изъять XX том из Собрания сочинений. 13 мая 1948 г. на общеинститутском партийном собрании один из сотрудников сектора произведений Маркса и Энгельса высказался в пользу того, что можно было бы издать «Теории...» в
101	Там же, стр. 177.
102	Культура и Жизнь, 11 марта 1947 г., стр. 4.
103	РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 151, лл. 27-29.
виде тома Архива Маркса и Энгельса. Немедленно последовала реплика Кружкова: «Почему нам действительно не издать «Теории...» в томе Архива, а XX тома не давать вообще?»304 А в заключительном слове он попытался обосновать это предложение тем, что данная работа, мол, «не рассчитана на массового читателя»305. Но идея не нашла поддержки наверху, и 1 -е издание Сочинений Маркса и Энгельса так и осталось без XX тома, равно как и без справочного тома. «Теории...» же вышли полностью новым отдельным изданием лишь к 1961 г.
Вопрос о продолжении издания MEGA вставал, как правило, в связи с необходимостью отвечать на соответствующие письма из зарубежных стран. Так, в июне 1946 г. в Институт пришло письмо из базельского издательства Mundus-Verlag с предложением продолжить в Швейцарии издание MEGA в связи с тем, что «потребность в нем здесь очень велика»306. Из Института последовал вежливый ответ, в котором сообщалось, что «в настоящее время Институт занят окончанием подготовки 1-го и подготовкой 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса на русском языке, поэтому продолжение издания MEGA в ближайшее время не предусмотрено»307. Друзьям Советского Союза из общества «Франция - СССР» ответили проще: «в силу ряда причин Институт вынужден был на время прекратить выпуск очередных томов MEGA»308. Выступая на дирекции Института в июле 1949 г., зав. сектором произведений Маркса и Энгельса Н. Саморуков говорил о том, что «мы получаем много писем относительно продолжения издания MEGA», а также, что коллеги из ГДР настаивают на передаче им копий документов всего архива, ибо они намереваются издавать Сочинения Маркса и Энгельса. Отсюда следовал вывод: «вопрос об издании MEGA через пару лет станет очень
304 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 62, л. 8.
305 Тамже,л. 10.
306 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 108, л. 20.
307 Там же, л. 27.
308 Там же, л. 77.
острым»309. Но до начала работы над 2-м изданием MEGA должно было пройти еще два десятилетия. И, наконец, прекращение издания MEGA можно было использовать в нужных случаях для критики деятельности Института. Так, в докладной записке Д. Шепилова и Ю. Жданова секретарям ЦК в связи с проверкой работы ИМЭЛа (об этой проверке подробнее речь пойдет ниже) было отмечено, что «за последние годы ИМЭЛ прекратил международное издание Сочинений Маркса-Энгельса на языке подлинников и тем самым серьезно тормозит дело распространения марксизма за рубежами нашей страны»310. Этот упрек был чистой демагогией, ибо в реальном планировании работы Института со стороны ЦК речь о MEGA не шла, как не too ее о кадровом и финансовом обеспечении этого издания.
Более реальным, хотя и не слишком быстро осуществляемым был другой проект - второе издание Сочинений Маркса и Энгельса. Поставленная в порядок дня еще до войны - в связи с резкой критикой Сталиным качества переводов в 1-м издании и задачей создания стабильных канонических переводов трудов основоположников марксизма, - эта задача постоянно стояла перед Институтом, хотя работа в данном направлении шла достаточно медленно. Судя по всему, еще до войны был составлен какой-то вариант проспекта и начата работа над первыми томами. Правда, в годы войны был арестован подготовитель 2-го тома известный советский философ Б. Сливкер, а в адрес нового директора Института Кружкова сотрудником ИМЭЛа В.М. Познером было направлено письмо с резкой критикой, смахивающей на донос, в адрес руководства отдела произведений Маркса и Энгельса. Сигнализируя о «неправильных действиях» и. о. зав. отделом произведений Маркса и Энгельса и одновременно снимая с себя ответственность за «грубые ошибки» в томе, к подготовке которого Познер тоже, видимо, имел отношение, он писал: «И.о. зав. отделом, исходя из необходимости политической проверки всего тома в связи с тем, что его подготовителем был Сливкер, арестован-
Там же, оп. 4, е.х. 31, л. 79.
"" Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 624, л. 60.
ный органами НКВД, поручил эту работу без согласования со мной беспартийному лицу, переводчице т. Розенталь, научная квалификация которой мне неизвестна. Признавая необходимость добавочного политического контроля всего материала II тома, считаю, что эта работа должна быть поручена члену партии, имеющему необходимую научную квалификацию»311. Напомним, что это было в 1944 г., когда еще шла война, а штат Института был мизерным.
Руководство Института, в общем, отдавало себе отчет в том, что работа над 2-м изданием будет достаточно сложной и долгой. Кружков в августе 1945 г. писал в ЦК о том, что «второе полное собрание сочинений Маркс и Энгельса в 40 томах может быть подготовлено к изданию и выпущено в свет только в течение 10-12 лет, т.е. не раньше 1956 г.»312 Эта в целом реалистическая оценка ситуации не всегда находила отражение в конкретных планах Института, когда, скажем, на 1946-1950 гг. был запланирован выпуск 14 томов 2-го издания (с 4-го по 17-й), а в действительности не вышло ни одного, не говоря уже о первых трех томах, которые должны были быть выпущены раньше313. Возможно, эта смелость планировщиков из ИМЭЛа объяснялась тем, что ни проспект изданий не был утвержден в ЦК, ни самого решения о выпуске 2-го издания еще не было принято. А различные варианты проспекта отправлялись в ЦК несколько раз, но так и застревали там. К середине 1949 г. были подготовлены первые 6 томов 2-го издания, но все упиралось в отсутствие формального решения ЦК о нем, которое одно могло бы разрешить в определенной степени организационно-штатные проблемы работы над изданием. К тому же не был определен ни объем, ни даже его тип. Оставалось только надеяться. Как заявил директор Института на общеинститутском партсобрании в мае 1948 г.: «В 1949 году будем заниматься новым изданием [Сочинений Маркса и Энгельса]. Возможно будет решение о новом издании»314. В
311 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 82, л. 37.
312 Там же, оп. 3, е.х. 157, л. 30.
313 Там же, on. 1, е.х. 21, л. 4.
314 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 62, л. 3.
связи с тем, что проспект издания не был утвержден, было неясно, какие работы будут включаться в него, а какие - нет. В какой-то мере этим вопросом Институту пришлось заниматься в связи с настоятельными просьбами восточногерманских товарищей о пересылке им материалов, в том числе рукописей основоположников марксизма, для осуществления издания Сочинений Маркса и Энгельса на немецком языке. Здесь советская сторона вовсе не собиралась идти целиком навстречу этим пожеланиям. Не говоря уже о стремлении сохранить свой приоритет в публикации рукописей Маркса и Энгельса, в силу вступали и некоторые идеологические соображения. Так, в письме в Отдел пропаганды и агитации ЦК в декабре 1948 г. директор ИМЭЛа возражал против отправки восточным немцам копии рукописи Маркса «Польша, Пруссия и Россия» и «Пруссаки - канальи» не только потому, что эти рукописи сугубо черновые, но прежде всего из-за того, что «публикация этих рукописей в настоящее время нецелесообразна и с политической точки зрения: в них содержится много разных положений, например, против внешней политики царской России, которые могут быть использованы реакционными кругами». Возражал ИМЭЛ и против посылки в Германию статей Маркса и Энгельса из газеты Neue Oder-Zeitung, «которые в своем большинстве посвящены Крымской войне и содержат многие положения, направленные против царской России»315. Эти и многие другие вопросы в полной мере должны были встать при начале реальной работы над вторым изданием.
***
Кроме издания трудов классиков марксизма-ленинизма Институту приходилось заниматься также работами партийных и государственных деятелей, так сказать, второго ранга. Это - так называемые соратники вождей. Во второй половине 40-х годов почти одновременно скончались А. Щербаков, М. Калинин и А. Жданов. Так что выпуск сборников их статей и речей, естественно, был возложен на ИМЭЛ. Решением Секретариата ЦК Институт обязали в 1948 г. подготовить
115 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 202, лл. 173, 174
и выпустить четырехтомник сочинений М.И. Калинина316. Ведь надо было загрузить работой вновь созданный в рамках Института сектор истории партии. Но поскольку все главное и принципиальное в истории партии было сделано в «Кратком курсе», то на долю имэловских историков партии оставалось в основном издание трудов соратников Ленина и Сталина и подготовка их биографий. Запланировано было довольно много -четырехтомники сочинений Калинина и Жданова, однотомник работ Щербакова, сборник статей и речей Орджоникидзе за 1918-1921 гг. и некоторые другие объекты. Но в подготовке текстов соратников вождей столкнулись с теми же проблемами, что и в текстах самих вождей - с необходимостью правки первоначально опубликованных текстов и необходимостью купюр в них. Особенно много вопросов в этом плане почему-то вызвали работы «всесоюзного старосты», в наименьшей степени претендовавшие на теоретический, да и политический статус. Как говорил на одном из партсобраний сектора истории партии его заведующий С.М. Петров: «К подбору материалов томов М.И. Калинина надо было подходить так, чтобы показать М.И. Калинина как государственного деятеля... показать его борьбу за претворение в жизнь ленинско-сталинских идей». «Надо составителям во всей работе проявлять исключительную бдительность и политическое чутье». И далее следует леденящая душу история о том, что в одной из статей Михаила Ивановича была приведена цифра, которую товарищ Сталин раскритиковал. «Оказалось, что вредители из Госплана подсунули эти цифры тов. Калинину»317.
Общее направление правки текста, проводимое редакционной комиссией издания, сводилось к тому, чтобы убрать положения, «которые могут быть неправильно поняты читателем»318. В 1-м томе снималась, например, следующая фраза: «Слово "русский" было ненавидимым для огромнейшего числа людей»319. Или же в 4 томе, более близком хро
316 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 341, л. 2.
317 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 100, л. 10.
318 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 206, л. 147.
319 Там же, е.х. 212, л. 9.
нологически к современности, предполагалось убрать такое высказывание: «Затем надо сказать, что часть вооружения и боеприпасов мы получаем от наших союзников»320. В самом деле, как можно было вспоминать об этом после победоносной войны. И, естественно, корректировались те цифры, которые не совпадали с цифрами, приводимыми в трудах Сталина, а также предлагалось исключать из текстов Калинина «имена лиц, разоблаченных как враги народа321. Для ИМЭЛа, разумеется, в этом вопросе целиком следовавшего линии ЦК, не было, как говорится, ни эллина, ни иудея: правили Ленина, правили Сталина, правили Калинина и «железного Феликса» тоже. Директор Института с 1951 г. П.Н. Поспелов, читая 1-й том Сочинений Дзержинского, наткнулся, по его словам, «на серьезные вещи, некоторые статьи печатались в газете, заголовок статьи при беглом просмотре не бросается в глаза, а там есть остро-политический момент, в одном из докладов тов. Дзержинский цитирует резолюцию НОТ, в резолюции прямо зиновьевские формулировки; в материале это осталось, этого включать нельзя... Достаточно двух политических ошибок, чтобы скомпрометировать весь сборник, это большой минус в предварительной работе»322. Тут ни убавить, ни прибавить -высший пилотаж политической бдительности.
И при таком уровне бдительности в Институте в свое время просмотрели, что ученый секретарь Института А. Овчинников попытался сделать свой маленький личный гешефт на издании работ Орджоникидзе. Он был разоблачен, между прочим, не Институтом, а Министерством Госконтроля. Еще более бдительный министр Л.З. Мехлис сообщил в ЦК, что ученый секретарь ИМЭЛ Овчинников от имени Института заключил с Воениздатом договор на гонорарное издание сборника статей и речей Орджникидзе за 1918-1920 гг., причем, как выяснилось, ИМЭЛ не уполномочивал его на это и не давал согласия на то, чтобы на книге стоял гриф Института323. Решением
320 Там же, е.х. 209, л. 30.
321 Там же, е.х. 206, л. 150.
322 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 2, л. 33.
323 РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, е.х. 47, лл. 1-2.
Секретариата ЦК Овчинникова из ИМЭЛа убрали, но директор Института - не пропадать же добру - обратился в ЦК с просьбой разрешить издание готового сборника с необходимыми исправлениями. Оттуда ответили, что Отдел пропаганды и агитации «считает, что он [сборник] в таком виде не может быть опубликован»324.
В одном из писем в ЦК Институт мотивировал невключение в сочинения Калинина его речи на конференции аграрников-марксистов в декабре 1929 г. и его же доклада на нижневолжской краевой партконференции в июне 1930 г. следующим образом: «Это объясняется тем, что вопросы, поставленные в речи и докладе М.И. Калинина наиболее полно изложены в выступлениях товарища Сталина»325. Это напоминает логику поступка одного из арабских халифов, уничтожившего остатки Александрийской библиотеки, - если в этих книгах говорится то же, что и в Коране, то они излишни; а если они противоречат Корану, то они вредны. Так или иначе при жизни Сталина ни одного сборника работ соратников в свет выпущено не было.
Научная работа в Институте
Поскольку с самого начала существования ИМЭЛа издательская деятельность была основной формой его работы, в Институте сложился своеобразный ее культ. Один из руководителей ИМЭЛа так сформулировал примат этой деятельности: «Некоторые считают, что план производственный - это одно, а должен быть еще другой план научно-исследовательской работы. Каждому должно быть ясно, что наш производственный план и является планом научной работы. Наша работа над текстом, особенно над переводом, работа над справочным аппаратом - это и есть научно-исследовательская работа»326. Так оно на практике и было, но все же Институт считался официально высшим партийным научно-исследовательским учреждением, и потому соответствующая авторская работа всегда фигуриро
324 Тамже,л. 10.
325 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 212, л. 10.
326 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 128, л. 11.
вала в его планах и прежде всего - работа по созданию биографий классиков марксизма-ленинизма.
С биографиями каждого из них дело в разные времена обстояло несколько по-разному, но если иметь в виду итоги работы, то нельзя не признать правоту одного из старейших сотрудников Института Е.П. Канделя, который в 1956 г., говоря о прошлом ИМЭЛа, утверждал, что в вопросе о научных биографиях «была очередность: 1) биография Сталина, 2) биография Ленина, 3) биография Маркса и, наконец, 4) биография Энгельса»327. Он знал, о чем говорил, потому что еще с начала 40-х годов принимал участие в написании биографий основоположников марксизма.
Каким бы странным, это, ни .могло показаться на первый взгляд, но работа над биографиями Маркса и Энгельса шла в годы войны. В какой-то мере это объясняется тем, что основные кадры, работавшие над ними, в силу конкретных обстоятельств (возраст, пол, состояние здоровья) оказались в эвакуации в Уфе. 9 января 1943 г. дирекция Института приняла постановление об издании биографии К. Маркса объемом в 20 печ. листов. Отмечалось, что «в биографии необходимо широко использовать высказывания Ленина и Сталина о Марксе и марксизме, а также «Краткий курс истории ВКП(б)»328. Предварительный вариант биографии Маркса был в основном написан в 1943 г., но потом часть работников перебросили на написание биографии Энгельса329. Видимо, спешка с биографией Энгельса объяснялась желанием закончить ее к 1945 году, когда исполнялось 50-летие со дня смерти соратника Маркса. К лету 1946 г. текст краткой биографии Маркса был сдан в дирекцию, а текст биографии Энгельса находился на просмотре в ЦК, причем было два варианта жизнеописания Энгельса -большой в 25 печ. листов и краткий в 7 печ. листов330.
В марте 1947 г. Секретариат ЦК принимает постановление поручить ИМЭЛу подготовить в 1-м полугодии 1947 г., и
127	Там же, оп. 3, е.х. 11, л. 6.
128	РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 48, л. 2.
129	Там же, е.х. 49, л. 5.
Там же, е.х. 20, л. 4 и ЦАОПИМ, ф. 212. оп. 2, е.х. 31, л. 105.
Госполитиздату издать в 3-м квартале 1947 г. краткую биографию К. Маркса и утвердить ее составителями В.П. Волгина, М.Т. Иовчука, К.В. Островитянова и Е.А. Степанову331. Через год, в апреле 1948 г. аналогичное решение принимается и по биографии Энгельса, а составителями утверждаются Л.Ф. Ильичев, Е.П. Кандель, И.Д. Лаптев и А.Д. Удальцов332.
Биография Маркса в 1948 г. была доведена до типографского макета и обсуждена в Отделе пропаганды и агитации ЦК. Наряду с весьма разумными конкретными замечаниями, там указан фундаментальный недостаток: «В биографии совершенно недостаточно освещено дальнейшее развитие марксизма Лениным и Сталиным»333.
Но ни биография Маркса, ни биография его друга и соратника так и не увидели света. И дело, скорее всего, не в недостатках их текстов - все это было исправимо, - а в том, что для идеологической деятельности партии были намного важнее биографии Ленина и особенно Сталина.
В декабре 1946 г. Политбюро ЦК принимает решение о выпуске в 1947 г. тиражом в 1 млн экз. новых исправленных и дополненных изданий кратких биографий Ленина и Сталина334. 19 марта 1947 г. Оргбюро ЦК приняло постановление о пропагандистской работе партии в связи с изданием биографий В.И. Ленина и И.В. Сталина, в котором говорилось: «ЦК ВКП(б) исходит из того, что не все могут изучать марксизм-ленинизм по сочинениям В.И. Ленина и И.В. Сталина. Для многих рабочих и крестьян чтение сочинений В.И. Ленина и И.В. Сталина является делом трудным и малодоступным... Исходя из этого, ЦК ВКП(б) считает изучение биографий В.И. Ленина и И.В. Сталина важнейшей составной частью пропагандистской работы партии в массах...»335 Таким образом, речь шла об изложении марксизма-ленинизма, так сказать, для бедных, а главное - гибко приспособленного к по
331 РГАСПИ, ф. 17, оп. 116, е.х. 302, л. 44.
332 Там же, е.х. 346, л. 5.
333 Там же, оп. 132, е.х. 46, л. 3.
334 Там же, оп. 163, е.х. 1493, л. 186.
335 Там же, on. 116, е.х. 300, л. 2.
требностям момента и могущего корректироваться от одного издания биографий к другому.
Этому событию предшествовала беседа Сталина с ответственными идеологическими работниками 23 декабря 1946 г., на которой присутствовали А.А. Кузнецов, П.С. Патоличев, Г.Ф. Александров, П.Н. Поспелов, П.Н. Федосеев, М.Т. Иовчук, М.Р. Галактионов, М.Б. Митин и В.Д. Мочалов. Сохранились записи беседы, сделанные Поспеловым и Мочаловым.
Сталин говорил тогда, что «широкие слои трудящихся, простые люди, не могут начать изучение марксизма-ленинизма с Сочинений Ленина и Сталина. Биография - очень серьезное дело, она имеет громадное значение для марксистского просвещения простых людей»3^6. Затем, видимо, имея в виду, что первое издание Краткой биографии Сталина (и его перепечатки) вышло под грифом ИМЭЛа и без указания авторов, обрушился на последних: «...авторы должны отвечать, чтобы их могли покритиковать. Когда ИМЭЛ публикует без подписи -все валят на ЦК, поскольку ИМЭЛ считается отделом ЦК. Почему прячутся авторы, почему боятся отвечать?»337
Выражал Сталин недовольство существующими биографиями Ленина. Как вспоминал Мочалов, он сказал: «Надо написать биграфию Ленина. Это - первоочередная задача. Все прежние биографии - Керженцева, Ярославского и др. -устарели»338.
Если 2-е издание Краткой биографии Сталина было выпущено, как и планировалось, в 1947 г., то до выхода 2-го издания Краткой биографии Ленина прошло еще несколько лет. Ее макет, представленный в ЦК в 1948 г., был подвергнут резкой критике, и, как это следует из замечаний Д. Шепилова и Ю. Жданова, в основном за недооценку роли Сталина: «Составители биографии неправильно осветили роль товарища Сталина в период перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства... Товарищ Сталин в это время выполняет основную работу по руководству партией, по ор-
1,6	РГАСПИ, ф. 629, on. 1, е.х. 54, л. 23.
117 Тамже.
"к Слово товарищу Сталину. М., 2002, стр. 472.
ганизации всего социалистического строительства». Или: «В биографии В.И. Ленина изложение хода Октябрьского вооруженного восстания не соответствует "Краткому курсу истории ВКП(б)". И, наконец, «в биографии не раскрыто значение обороны Царицына и роль товарища Сталина в деле защиты Царицына»339. Весной 1950 г. в ЦК еще раз был направлен макет 2-го переработанного издания Краткой биографии Ленина, составителями которой значились А. Вышинский, А. Горкин, Д. Мануильский, Г. Обичкин и П. Федосеев340. Но эта биография увидела свет только после смерти Сталина. Так что партийную пропаганду пришлось строить в основном вокруг сталинского жизнеописания. К тому же благие намерения начать работу над научной биографией Ленина, как это имело место еще в годы войны341, так и остались в сфере намерений как в силу необеспеченности соответствующими кадрами, так, главным образом, из-за очевидного, хотя и не афишируемого явно, нежелания высшего начальства реально форсировать эту работу. Считалось, что есть дела более насущные и важные. В результате, как информировали Маленкова Д. Шепилов и Л. Ильичев в июле 1949 г. выпуск биографий Маркса, Энгельса и Ленина промфинпланом не предусмотрен342.
Одной из особенностей оформления официальных изданий ИМЭЛа в этот период, да и позже, и прежде всего биографий классиков марксизма-ленинизма, было четкое разделение людей, писавших текст, и людей, чьи фамилии должны были значиться на книге.
Если, скажем, бригада по написанию биографии Маркса первоначально состояла из Е. Канделя, И. Прейса, Н. Косорез, Р. Конюшей, Е. Степапановой, В. Познера и Д. Розенберга343, то совершенно ясно, что на титульном листе будущей книги должны были стоять другие, гораздо более весомые фамилии, а попадание реально работавших было необязательно, во
339 РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, е.х. 46, лл. 16,21, 22.
340 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 206, л. 50.
341 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 10, л. 13.
342 РГАСПИ, ф. 17, on. 132, е.х. 134, лл. 10-11.
343 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 48, л. 1.
всяком случае, очень избирательно. На титульном листе типографского макета биографии Маркса, сделанного в 1948 г., из реальных авторов значилась одна Степанова. В документах существовало также тонкое различие между «составителями» и «подготовителями» биографий. Так, Кружков в октябре 1947 г. обратился к секретарю ЦК Суслову с предложением «об утверждении составителями биографии [Энгельса] следующих товарищей.: Шепилов Д.Т., Ильичев Л.Ф., Удальцов А.Д., Тушунов А.В. и старшие научные сотрудники Института, подготовители биографии - Кандель Е.П. и Прейс И.И.»344 Как в действительности строились отношения между «составителями» и «подготовителями», показывает фраза из отчета о работе сектора произведений Маркса и Энгельса за 1949 год: «Над биографией Маркса продолжала работать т. Степанова. Сроки выполнения не зависят от сектора. Так же обстоит дело с биографией Энгельса. Т. Кандель сдал составителям написанный им проект, но замечаний не получил. Работа пока прекращена»345.
Надо, правда, учесть, что работа над официальными, особенно авторскими, изданиями всегда носила коллективномногоступенчатый характер и включала вмешательство в нее многих лиц на разных уровнях. При таком делении работы и ответственности на каждого приходилось меньше, да и шансов выловить ошибки было больше. Хотя и возможностей появления разного рода благоглупостей в тексте тоже больше. Ведь работали над ним люди с различной квалификацией. Вот история, связанная с жалобой старшего научного сотрудника сектора произведений Маркса и Энгельса Р.П. Конюшей в ЦК на то, что в Институте недооценивают ее работу, в частности, над биографиями основоположников марксизма. В своем ответе руководству Управления пропаганды и агитации ЦК зам. директора Института А. Тушунов писал: «Конюшая Р.П. поступила на работу в ИМЭЛ в апреле 1940 г. после окончания аспирантуры МГУ. В связи с тем, что т. Конюшей нельзя было поручить подготовку очередного тома Сочинений Маркса и Энгельса из-за
"4 Там же, е.х. 103, л. 34.
Там же, оп. 4, е.х. 33, л. 130.
плохого знания немецкого языка, она была включена в группу научных сотрудников, которой было поручено написать биографии К. Маркса и Ф. Энгельса»346. Первое естественное удивление - как можно было поручить человеку, плохо знающему немецкий язык, участвовать в написании биографий основоположников марксизма, - сразу теряет свою естественность, если учесть, что главной задачей ИМЭЛа тогда было исправление ошибок - действительных, а больше мнимых - в сочинениях Маркса и Энгельса, где человеку, неважно знающему язык, делать было нечего. Что же касается биографий, то там всегда была возможность на каком-то этапе коллективной работы исправить возможные ошибки, а в случае необходимости - выкинуть неподходящий материал. Так оно и было в случае Конюшей, и Тушунов в этом письме в ЦК заявил, что «т. Конюшая не может претендовать на авторские права подготовляемых биографий К. Маркса и Ф. Энгельса, так как в них не было ни одной строки, написанной т. Конюшей»347.
Если говорить о научной работе Института вне подготовки биографий классиков марксизма-ленинизма, то можно отметить две брошюры: «О публикации литературного наследства В.И. Ленина за 20 лет (1924-1944)», М., 1944 и «О публикации литературного наследства К. Маркса и Ф. Энгельса», М., 1947, которые, сохраняя отпечаток своего времени, были богаты фактическим материалом.
По установившейся советской традиции ИМЭЛ, как и другие учреждения, должен был откликаться на важные события в истории коммунистической партии и советского государства проведением юбилейных сессий и докладов. С учетом жанра эти мероприятия тоже отражали определенным образом тогдашний уровень научной работы в Институте, хотя тематика их и ритуальный характер проведения до минимума сокращали научную составляющую содержания докладов и выступлений.
Так, например, темы докладов на конференции в связи с 10-летием выхода «Краткого курса истории ВКП(б)» были, по словам одного из участников, «сформулированы так, что
346 Там же, on. 1, е.х. 294, л. 131.
347 Тамже,л. 132.
каждая формулировка является отдельным положением из постановления ЦК партии»348. Или же, на научной сессии, посвященной 25 годовщине со дня смерти Ленина, были заслушаны доклады на тему: «Ленинизм - знамя борьбы за коммунизм», «Ленин - создатель и вождь большевистской партии», «Ленин -создатель Советского государства» и так далее349. Здесь не могло и речи идти о каких-то новых поворотах тем, в ход шли только многократно отработанные и проверенные в печати и санкционированные свыше формулировки.
Правда, в отдельных выступлениях по более или менее конкретным вопросам истории марксизма можно встретить проявления научного подхода к сюжету. Если в своем докладе на сессии, посвященной столетию «Манифеста Коммунистической партии», директор Института, как и положено, говорил о том, что Маркс и Энгельс и в «Коммунистическом манифесте», и в последующих трудах дали лишь наброски учения о партии, а цельное, стройное, последовательное учение о партии было развито в трудах Ленина и Сталина350, то Е. Кандель в докладе по истории создания «Коммунистического манифеста» высказал нетривиальную тогда мысль о том, что при написании окончательного текста этой работы Маркс шире всего использовал «Немецкую идеологию» - «первый черновой, но вместе с тем уже систематический набросок теории научного коммунизма»351. Мысль о том, что «Немецкая идеология» является первым зрелым произведением марксизма, хотя и высказывалась еще в начале 30-х гг., была потом прочно забыта. А член-корреспондент АН СССР Д.И. Розенберг глубоко проанализировал соотношение экономических эксцерптов Маркса и его «Философско-экономических рукописей 1844 года». Так что многое зависело от темы доклада, но еще больше от его автора.
И совершенно своеобразной формой авторской, хотя и не могущей быть названной научной, работы сотрудников
м8 Там же, оп. 4, е.х. 96, л. 13.
"9 Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 183, л. 2.
,,п Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 66, л. 47.
Тамже, л. 127.
ИМЭЛ были юбилейные статьи в периодической печати и аналогичные выступления перед аудиторией. В то время выход каждого тома сочинений классиков марксизма-ленинизма, равно как и каждая юбилейная дата в истории партии и государства обязательно сопровождались публикацией статей в самых разных органах печати и соответствующими выступлениями докладчиков по линии партийной пропаганды. В «Правде», «Известиях», «Культуре и жизни», «Большевике» и других центральных органах печатались видные идеологические работники, сотрудники аппарата ЦК, но существовала еще огромная масса газет и журналов, где тоже надо было печатать юбилейные статьи, и там, как любил выражаться Сталин, подвизались и сотрудники ИМЭЛа. И продукция их была немаленькой. Только за 1950 г. в периодической печати было опубликовано 120 статей, написанных 52 сотрудниками Института352.
В этих статьях не допускалось никакой отсебятины, никакой - упаси господь! - новизны; требовался лишь полный набор актуальных пропагандистских клише, хоть как-то связанных с содержанием данного тома сочинений или смыслом данной годовщины и долженствовавших в очередной раз продемонстрировать успехи партии и народа, достигнутые под мудрым руководством вождя и учителя. Никаких отступлений не только от канонических формулировок классиков, но и вообще от последних партийных документов не допускалось. Так, в ноябре 1947 г. на партийном собрании сектора произведений Сталина обсуждали решение Киевского райкома партии г. Москвы, поставившего на вид сотруднику сектора Конюхову за его доклад о 800-летии Москвы. В чем же была его вина? По его собственным словам, он «построил [доклад] не так, как были построены тезисы ЦК, а по проблемам». На что заведующий сектором Д. Надточеев назидательно произнес: «т. Конюхов не понял главной ошибки —того, что было допущено произвольное построение доклада, тогда как имелась апробированная схема»353. Вот главное - отошел от апробиро
352 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 128, л. 42
353 Там же, е.х. 55, лл. 47,48.
ванной схемы! И при этом к содержанию доклада претензий не было. Даже восхищаться глубиной мыслей вождя можно было только в общепринятых формулировках. Стоило сотруднику Института М. Михайлову в докладе в Министерстве совхозов по случаю 70-летия Сталина сказать: «Трудно изучать этот раздел [2-й раздел IV главы «Краткого курса»], немало крови попортишь, прежде чем постигнешь всю глубину марксистских философских мыслей, изложенных в нем»354, как у него возникли неприятности. Казалось бы, необходимые славословия в адрес величайшего теоретика марксизма сформулированы нестандартно и не без некоторого изящества, но «это выражение т. Михайлова было замечено информатором и сообщено в МК ВКП(б)». В результате докладчика обвинили в том, что он допустил грубейшую ошибку. И тщетно Михайлов ссылался на то, что у него не было написанного текста, а только конспект. В ответ ему было указано, что «дело не в этом, а в том, что исходные позиции т. Михайлова в данном вопросе совершенно неправильные, порочные, ибо примененное им выражение [слушайте, слушайте!] ложно преувеличивает трудность изучения данной работы товарища Сталина»355.
В связи с выходом 25 тома 4-го издания Сочинений Ленина Н.И. Крутикова, одна из имэловских ветеранов, опубликовала в «Совхозной газете» статью, которая стала предметом партийного разбирательства в Институте, правда, после того как на ошибки в ней обратили внимание в редакции «Правды». Товарищи по парторганизации обвинили ее в том, что она «отнеслась безответственно к написанию статьи о 25 томе, в результате чего ею допущен ряд политически ошибочных формулировок (о двоевластии, о демократии), не показано главное в содержании произведений В.И. Ленина «Государство и революция», «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» и др.356 Правда, когда читаешь саму крамольную цитату из статьи Крутиковой «В классическом труде «Государство и революция» В.И. Ленин с предельной ясностью и глубиной разра-
,54 Там же, е.х. 106, л. 10.
355 Там же.
5,6 Там же, е.х. 97, л. 29.
ботал вопрос о демократии, лозунгом которой фашиствующие правители современных империалистических стран прикрывают террористический режим, установленный ими для своих рабочих и народов порабощенных ими колониальных стран» - сейчас она представляется вполне адекватной тогдашней критике растленной буржуазной демократии, но современникам было виднее, а они оценили эту мысль, как «вопиющее извращение и по существу клевету на В.И. Ленина»357.
Многоопытный коллега Крутиковой И.С. Смирнов высказал глубокую мысль: «Каждый из нас, кто пишет статью, старается сказать по-своему, это верно, но формулировки надо давать отточенными, и можно повторить чужие формулировки, если нет своих»358. Золотые слова - но здесь крылась другая опасность - плагиат, и подобные случаи в ИМЭЛе тоже встречались: в 1949 г. разбиралось персональное дело Зубарева, который по заказу газеты «Сталинский сокол» написал какую-то юбилейную статью, но многое позаимствовал из статьи Л. Леонтьева в «Большевике», опубликованной годом ранее. Редакция «Сталинского сокола» вернула статью в партбюро. С совершенно обезоруживающей наивностью Зубарев объяснил: «За статью я взялся один, но срочная работа помешала мне ее окончить. Я просил помочь товарища»359. Видимо, товарищ и списал из Леонтьева. Хотя еще неизвестно, что хуже -самому совершить грубую политическую ошибку или дословно списать чужие правильные слова.
Учреждение, считающееся научно-исследовательским, должно иметь собственный печатный орган. Таковым для ИМЭЛа был до войны журнал «Пролетарская революция». Сразу после окончания войны в Институте возник план возрождения имэловского журнала под ориентировочным названием «Историко-партийный журнал», «на страницах которого будут публиковаться научно-исследовательские работы по истории ВКП(б) и истории марксизма, а также наиболее актуальные документы из литературного наследства клас
357 Там же, е.х. 106, л. 8.
358 Там же, е.х. 97, л. 28.
359 Там же, е.х. 86, лл. 132-133.
сиков марксизма-ленинизма и новые архивные материалы по истории большевистской партии»360. В плане 1-го номера, кроме передовой на тему «Победа советского народа в Великой Отечественной войне - торжество идей Ленина-Сталина» значились статьи о новых документах о сотрудничестве Ленина и Сталина в 1917-1921 гг., о переписке Маркса и Энгельса с русскими общественными деятелями, а гвоздевым материалом номера должен был стать обзор переписки Ленина с Инессой Арманд (обзор писем Ленина с цитированием в извлечениях)361. Потом название печатного органа Института трансформировалось в «Труды ИМЭЛ» и в 1946 г, была создана рабочая редакция «Трудов»362. Уверенность в благоприятном разрешении вопроса об их выпуске была настолько велика, что в апреле 1947 г. дирекция Института обратилась с письмом к имэловским филиалам с тем, чтобы те сообщили об этом в своих регионах сотрудникам вузов и научно-исследовательских учреждений, чтобы они «приняли участие в «Ученых записках»363. Таково было теперь предполагаемое название органа ИМЭЛа. В ноябре 1947 г. Кружков «по договоренности» направил в Управление пропаганды и агитации ЦК макет 1-го тома «Ученых записок», куда, кроме всего прочего, должны были войти интересные, по крайней мере по замыслу, статьи Е.Д. Стасовой о солдатских письмах в ЦК РСДРП(б) в 1917 г. и И.А. Бах «К. Маркс и лондонская газета Das Volk»364.
Но 14 апреля 1948 г. Секретариат ЦК принимает решение: «1) Отклонить просьбу ИМЭЛа об издании периодических «Ученых записок» ИМЭЛа. 2) Вопрос о возможности издания трудов ИМЭЛа решать в каждом случае отдельно по заключению Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)»365. И хотя полуофициально была выдвинута версия о том, что
160 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 159, л. 21.
161 Там же, лл. 27-28.
362 Там же, on. 1, е.х. 55, лл. 1-2.
163 Там же, е.х. 196, л. 40.
164 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 316, лл. 1-3.
'65 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 347, лл. 8-9.
«товарищи в ЦК, просматривавшие первый том «Ученых записок», отмечали слабый теоретический уровень некоторых статей»366, дело, скорее всего, было не только и не столько в этом. Просто для публикации новых документов классиков марксизма-ленинизма и установочных статей по вопросам теории и истории всепобеждающего учения было вполне достаточно органов ЦК - «Правды» и «Большевика».
Тем не менее Институт продолжал попытки добиться разрешения на издание «Ученых записок». В начале 1950 г. был подготовлен очередной вариант 1 выпуска, включавший материалы сессии в Институте, посвященной 70-летию Сталина367. Он даже вроде бы был сдан в производство368. Но опять ничего не вышло, и на заседании партбюро Института директор сообщил «о нецелесообразности выпуска Институтом "Ученых записок", что и было принято к сведению369. Собственный печатный орган появился - уже не у ИМЭЛа, а у Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС - только через несколько лет после смерти Сталина.
Тревожная жизнь в мирное время
Вся работа Института проходила по планам, утвержденным в ЦК, и зависела от принятого на тот или иной момент идеологического курса партии, в свою очередь определявшегося политическими и экономическими проблемами, решение которых руководство партии и страны считало первоочередными.
В первые послевоенные годы доминировал курс на ужесточение идеологического - и всякого иного, вплоть до военного -противостояния с империализмом, курс на утверждение нетленных и всегда актуальных ценностей марксизма-ленинизма. Но в то же время - и также в плане противопоставления буржуазному Западу - настойчиво проводилась идея об исконном историческом величии России, ее славной имперской истории,
366 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 96, л. 42.
367 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 316, лл. 5-7.
368 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 119, л. 9.
369 Там же, оп. 3, е.х. 2, л. 35.
о великом русском народе как первом среди равных, о примате его интеллектуальных и нравственных ценностей над буржуазными (европейскими). Линия на укрепление обороны страны и усиление советского государства перед лицом неизбежного столкновения с агрессивным американским империализмом -а надо сказать, что обстановка начавшейся «холодной войны» при всем учете той доли ответственности, которую нес за ее возникновение и Советский Союз, объективно усиливала подобные настроения, - способствовала формированию идеологии и психологии осажденной, хотя и мощной крепости, защитники которой непременно одержат верх над врагами и откроют всему человечеству - как они это сделали для народов Восточной Европы - путь к светлому будущему. А для этого необходима бдительность и еще раз бдительность, чтобы не дать буржуазной идеологии и враждебным поползновениям империализма проникнуть в наши ряды. Жданов, тогда ведущий идеолог партии, призывал каждого советского патриота «не тушить ни на минуту своей ненависти к враждебной буржуазной идеологии»370.
В соответствующем духе ЦК ориентировал и ИМЭЛ. В сентябре 1946 г. в Институте с докладом о значении идеологической работы на современном этапе социалистического строительства выступил зав. Отделом пропаганды Управления пропаганды и агитации ЦК Ковалев. Акцент в нем был сделан на необходимости преодоления пережитков капитализма в сознании людей и прежде всего на борьбе с проявлениями национализма. «Грубые проявления национализма» партия выявила на Украине. Мишенью стала «История украинской литературы», где, как выразился докладчик, «концепция такая, что культура на восток шла с запада, через Украину. Поэтому украинская культура выше русской, она ближе к западной, это мост от запада на восток». «Какое же может быть взаимодействие, - гневно вопрошал Ковалев, - между русской и украинской культурой?»371 Особо был отмечен тот факт, что в этом труде Ярослав Мудрый, Олег, Владимир - это не древнерусские,
370 Цит. по: Звезда, 2003, № 6, стр. 146.
371 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 29, л. 67.
а украинские князья. Подверглась критике и выпущенная в Казахстане «История Казахской ССР», где «попытались представить дело так, что казахский народ развивался в непрерывной, в постоянной борьбе против русского народа»372. Здесь докладчик фактически отождествил царское самодержавие с русским народом, а борьбу с самодержавием с борьбой против русского народа. Следует отметить, что проявления национализма фиксировались только в национальных и автономных республиках, а элементы великорусского шовинизма, чем дальше, тем больше будут становиться органической частью официальной общесоветской идеологии.
Где же главный канал проникновения буржуазной идеологии в наше общество? Его докладчик видит в том, что «значительная часть нашей армии находится за пределами нашей страны и живет в условиях буржуазного общества и буржуазной идеологии»373. Иначе говоря, наши солдаты и офицеры, увидев реальную жизнь, пусть и разоренных войной капиталистических стран, могут сравнить этот свой опыт с клише советской пропаганды и сделать не те выводы. Надо сказать, что эти опасения были вполне реальными и во многом определяли послевоенную политику партии в идеологической сфере.
Интересно, что хотя Ковалев и приводит указание Сталина относительно того, что наши теоретические журналы и научные институты, «которые должны заниматься вопросами развития марксистско-ленинской теории, не находятся на таком уровне, который к ним предъявлен современной обстановкой»374, в самом докладе о работе ИМЭЛа нет ни единого слова. Обсуждения этого доклада на партсобрании не было.
Руководство партии, как уже говорилось, было чрезвычайно обеспокоено возможностью проникновения буржуазной идеологии в сознание советских людей прежде всего через сопоставление их личного опыта, накопленного в ходе войны и освобождения стран Центральной и Восточной Европы, с реа
372 Там же, л. 69.
373 Там же, л. 73.
374 Тамже, л. 81.
лиями жизни на родине. Особенно тревожили в этом смысле не столько реальные, сколько возможные настроения интеллигенции. Как вспоминал много лет спустя Константин Симонов, Сталин в одной из бесед с ним и А. Фадеевым высказался по этому вопросу совершенно недвусмысленно: «Если взять нашу среднюю советскую интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей... у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой... Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать»375.
В процессе этого идейного промывания мозгов, сопровождавшегося самыми-.-серьезными оргвыводами, основной линией противостояния буржуазной идеологии являлась борьба с т.н. низкопоклонством перед Западом, а политикоорганизационной формой этой кампании - усиление бдительности по отношению к проявлениям чуждой идеологии во всех сферах жизни советского общества. Институт в эти годы был открыт всем политическим и идеологическим холодным ветрам, пронизывавшим послевоенную действительность. Обстановка в нем определялась общей ситуацией в стране и партии, перипетиями внутренней и внешней политики, многочисленными пропагандистскими кампаниями - и это вполне естественно для партийного идеологического учреждения. Но большое влияние на положение дел в Институте оказывали и иные, не столь масштабные и во многом субъективные факторы: взаимоотношения различных аппаратных группировок в ЦК, реальный вес руководства Института в партийной иерархии в тот или иной отрезок времени и, наконец, то, что называется человеческим фактором. Здесь реализация постановлений вышестоящих органов в значительной мере зависела от состава трудового коллектива и особенно партийной организации. Решения всегда проводятся в жизнь конкретными людьми, и «погода в доме», обстановка в той или иной ячейке советского общества - пусть и не в решающей степени, но достаточно чувствительно для судеб отдельных людей - зависела от того,
375 См.: Симонов К. Глазами человека моего поколения. - М., 1988, стр. 129-130.
кто задавал тон в коллективе того или иного подразделения, в конечном счете, от понимания отдельными людьми того, как может и должен поступать советский человек и член партии в конкретной ситуации, при всей внешней детерминированности его позиции. Здесь имели значение идейная убежденность и человеческая порядочность, с одной стороны, и чисто личные, а иногда и просто шкурные интересы - с другой. А люди были разные - и искренне убежденные, подчас до фанатизма, марксисты-ленинцы, и просто ретивые исполнители любых указаний сверху, и те, кто в пьесе И. Шварца «Дракон», написанной в 1943 г., были очень удачно названы «первыми учениками». Напомним ситуацию: рыцарь Ланцелот освободил некий город от власти дракона и разговаривает потом с весьма скользким персонажем, сыном бывшего бургомистра Генрихом, который в ответ на критику заявляет: «Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили». На что Ланцелот говорит ему: «Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?»376.
Вот такие «первые ученики», люди прежде всего по-настоящему не верившие ни во что, но ориентированные на личный успех, карьеру и устранение любой ценой возможных конкурентов, были в ИМЭЛе, к сожалению, всегда. Но также в Институте всегда были убежденные марксисты, не утратившие ни гуманного отношения к ближним, ни человеческой порядочности, ни собственного мнения, которое не всегда совпадало с мнением начальства. Вот, например, зам. секретаря парткома ИМЭЛ в 1937-1938 гг. Е.А. Власова, которую на институтском партсобрании в июле 1937 г. обвинили в том, что она «почему-то считает своей обязанностью всем уволенным и даже исключенным из партии обеспечить работу». Ответ Власовой был принципиальным и мужественным: «Думаю, что ряду товарищей, уволенных из ИМЭЛ, как не пригодных для партаппарата, нужно помочь устроиться на другую работу. Такие меры я принимала и считаю это правильным»377. Этот гуманизм дорого обошелся Власовой. В октябре ее вывели из
376 Шварц Е. Пьесы. М—Л., 1962, стр. 381.
377 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 41, лл. 116,122. Цит. По: Г. Костырченко. Тайная политика Сталина. - М., 2001, стр. 302.
Бдительность, бдительность и еще раз бдительность состава парткома и выразили «политическое недоверие», а затем арест и долгие годы заключения. Елена Аркадьевна выжила и даже вернулась в Институт после XX съезда партии, но проработала очень недолго и вскоре умерла.
Бдительность, бдительность и еще раз бдительность
Атмосфера в Институте в послевоенные годы была буквально накалена борьбой за бдительность, всеобщую и всеобъемлющую бдительность по отношению к архивным документам, библиотечным фондам, но прежде всего к самим сотрудникам Института, их мыслям и действиям, да и к ИМЭЛу в целом, и его филиалам. И это являлось отражением общей ситуации в стране, где, по.-великолепной формулировке секретаря ЦК А.А. Кузнецова, бдительность должна являться «необходимым качеством советских людей. Она должна являться, если хотите, национальной чертой, заложенной в характере русского советского человека»378.
Надо сказать, что сотрудники Института должны были не только сами проявлять бдительность по отношению ко всем возможным вражеским вылазкам, но и стремиться содействовать в этом государственным органам, профессионально занимающимся такого рода делами. На партсобрании в ЦПА в феврале 1950 г. был с сожалением отмечен главный недостаток в секции историко-партийных документов - «у нас нет справочного аппарата, нет картотеки. Из-за отсутствия картотеки мы не даем ответов на запросы органов Госбезопасности»379. О том, что именно интересовало МГБ и другие властные инстанции, свидетельствовала составленная в ЦПА справка: «Секретные запросы касаются как отдельных лиц, так и различных организаций и группировок. Это - запросы о принадлежности к троцкистско-зиновьевской и другим антипартийным группировкам, о пребывании за границей, об изменниках и предателях, об исключении из партии, о существовании оппозиций... , об участии в партизанском движении... о лицах,
378 Цит. По: Костырченко Г. Тайная политика Сталина. М., 2001, стр. 302.
379 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 124, л. 8.
заброшенных в тыл врага, об учебе в спецшколах»380. Так что круг лиц, интересовавших Госбезопасность, был чрезвычайно широк, а в партархиве вместо хорошо организованной и исчерпывающей картотеки были лишь незаверенные списки фамилий, составленные по отдельным фондам.
Партбюро ИМЭЛ в русле кампании борьбы за сохранение партийной и государственной тайны приняло в декабре 1947 и январе 1948 гг. решения о постановке на закрытых секторских партсобраниях вопроса о хранении государственной и партийной тайны в работе381. И эта кампания нашла в подразделениях Института достойное выражение. На партсобрании сектора произведений К. Маркса и Ф. Энгельса в марте 1948 г. один из членов партбюро сектора заявил: «Нельзя говорить, что делается у нас в Институте, какая работа готовится к выходу в свет и т.д.»382 Это неопределенное «и т.д.» оставляло широкий простор для толкования того, о чем нельзя говорить. В отчете о работе партбюро ИМЭЛ за 1946-1947 гг. применительно к работе партархива было подчеркнуто, что работа ЦПА «приобретает наиважнейшее значение в свете задач, поставленных ЦК в известном письме по делу профессоров Клюевой и Роскина. Вопрос охраны партийной и государственной тайны приобретает у нас первостепенное значение. И партбюро, и партсобрание [ЦПА] ставили неоднократно вопрос о том, чтобы к неопубликованным документам Ленина и Сталина не было доступа со стороны диссертантов»383.
Размах борьбы за усиление бдительности, сохранение всяческих тайн и пристальный поиск врагов вокруг себя нашел самое яркое выражение как раз в партархиве, ибо именно там хранились документы, составлявшие партийную и государственную тайну. О том, как сотрудники ЦПА понимали свои обязанности в новой обстановке, свидетельствует протокол партсобрания «О повышении политической бдительности и сохранении государственной и партийной тайны», состоявше
380 Там же, е.х. 125, л. 42.
381 Там же, оп. 3, е.х. 17, л. 130.
382 Там же.
383 Там же, оп. 2, е.х. 44, л. 38.
гося в конце декабря 1947 г. Чего там только ни предлагали: и прекратить допуск не членов партии к изучению материалов ЦПА, и не выдавать секретные материалы диссертантам, и обязать филиалы Института не направлять беспартийных для работы в ЦПА. Но самое радикальное предложение гласило: «для научно-исследовательской работы диссертантов по историко-партийной тематике достаточно имеется в наличии и предстоит к изданию партийной литературы классиков марксизма-ленинизма»384. Надо сказать, что это был в определенном смысле мудрый совет, и еще несколько десятилетий немалое число диссертантов писали свои кандидатские, а иногда и докторские сочинения, даже не подозревая о том, чьему совету они следуют. А один из старейших работников партар-хива К. Шахназарова в своем выступлении начертала целый кодекс поведения работников ЦПА: «.. .работа в Центральном партийном архиве сугубо секретная, а раз так, то каждый сотрудник должен помнить и знать, что он может и [чего] не должен говорить за стенами архива, Института о работе архива, о наших планах работы, документальных материалах, о штате и т.п., с одной стороны, а с другой - товарищи не должны вмешиваться и интересоваться содержанием документальных материалов, не относящихся к их работе, и рассказывать о них другим сотрудникам»385.
Короче, не верили ни другим, ни себе. К тому же, в ЦПА в начале января 1948 г. была арестована работавшая там А. Кузнецова, являвшаяся притом членом партбюро Института. Кажется, это был единственный послевоенный арест в ИМЭЛе. Тут уже сотрудники архива, бия себя в грудь, каялись в том, что «не проявили партийной бдительности, не было настороженности к ней [Кузнецовой]... внимательнее надо относиться не только к крупным делам, но и к мелочам. Мелочи часто помогают вскрывать крупные дела»386. И партсобрание ЦПА постановило «обязать всех членов партийной организации архива усилить политическую бдительность и с
384 Там же, е.х. 58, л. 38.
385 Там же, л. 40.
386 Там же, е.х. 81, л. 3.
большей настороженностью относиться к отдельным, хотя бы казалось и мелким проявлениям невыдержанности и неустойчивости, недостойным и чуждым большевистскому облику и поведению члена партии»387.
Известно, что если в первом акте пьесы фигурирует ружье, то в последнем оно должно выстрелить. Если все время ждут какой-то пакости от неизвестного врага, она обязательно происходит. Неясно лишь, кто ее сотворил. Так случилось и в ЦПА. В 1948 г. там вроде бы пропали 12 документов, но потом были найдены, как выразился, директор Института Кружков, «при странных обстоятельствах: на сейфе, под сейфом, на полу, в пустых папках - все это свидетельствует о том, что в архиве они были кем-то взяты и позднее подброшены»388. Мнения работников ЦПА о случившемся в основном сводились к тому, что это была «разведка врага» и являлось «делом рук лица, оставленного там Кузнецовой»389. Однако наиболее правдоподобное объяснение предложил руководитель ЦПА Жибарев, видимо, хорошо знавший обстановку в партархиве. Он предположил, что пропажа документов связана с тем, что «некоторые люди вредят в работе, не находя средств разрешить споры и склоки; в целях мести они утащили документы, а потом часть из них подбросили. Это, правда, все еще не установлено, и установить пока трудно»390. Но подобная реалистическая интерпретация фактов не укладывалась в общераспространенную идею вражеских происков, и Жибарева одернул представитель Киевского райкома партии, которому было «совершенно непонятно стремление... представить это дело в виде простой склоки»391, а не враждебных действий. Совершенно радикальное решение вопроса предложила З.А. Лёвина из сектора произведений Ленина - сменить весь состав секции документов Ленина партархива392. Так сказать, нет людей - нет проблем.
387 Там же, л. 15.
388 Там же, е.х. 86, л. 37.
389 Там же, лл. 54, 53.
390 Там же, л. 38.
391 Там же, л. 52.
392 Тамже, л. 41.
Крайним в данном случае оказался заведующий ЦПА. В связи с сообщением Абакумова Маленкову о том, что в ЦПА имели место случаи ознакомления работников филиалов и диссертантов с секретными документами, постановлением ЦК от 20 мая 1949 г. зав. ЦПА Жибарев был освобожден от работы. А заодно дирекцией ИМЭЛ был ужесточен порядок работы - отныне в партархив пускали диссертантов только из Академии общественных наук, Высшей партийной школы, аппарата ЦК, ИМЭЛа и его филиалов393.
Но что говорить о случаях действительной или мнимой пропажи документов, если в том же мае 1949 г. серьезное партийное взыскание получила сотрудница ЦПА Якушина, которая как-то ушла домой, оставив открытым сейф с документами III съезда партии, среди которых были подлинные документы Ленина. Разумеется, она нарушила служебную инструкцию и должна была понести наказание, но очень характерно суждение одной из ее коллег по работе, высказанное при обсуждении вопроса: «Нам не хватает чувства опасности (!). Был случай, когда у нас работал враг народа, у Цулимовой пропали деньги, случай с документами - все это говорит о том, что у нас могут быть злоумышленники»394. Действительно, поневоле станешь оглядываться: кругом - враги то таскают деньги, то крадут документы.
Однако современники относились ко всему этому вполне серьезно, тем более что насаждение бдительности носило поистине тотальный характер. Жертвой мании бдительности стала даже институтская стенгазета. Как выразилась в июле 1946 г. секретарь институтского партбюро Стучебникова, «стенную газету решили сознательно в институтском масштабе не выпускать, так как наши производственные вопросы мы в ней не можем освещать, а целесообразно было бы издавать газету отдельно для хозяйственной части и библиотеки»395. Но и библиотека была ареной идеологической борьбы. Ведь кроме документов, источником повышенной идеологической опасности,
393 РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, е.х. 183, лл. 52-53.
394 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 101, л. 61.
39S Там же, е.х. 29, л. 35.
если так можно выразиться, считались книги. Здесь рецепты противостояния возможности распространения чуждых взглядов были традиционные: чистка библиотечных фондов и ограничение доступа читателей к вредным и опасным книгам.
На протяжении всей истории существования ИМЭЛа (после объединения Института К. Маркса и Ф. Энгельса и Института Ленина) вопрос о чистке книжных фондов от ненужной, т.е. вредной на данный момент, литературы постоянно находился в сфере внимания и администрации Института, и партийной организации. На общем партсобрании Института в июле 1949 г. уже упоминавшаяся выше 3. Лёвина безапелляционно заявила: «Фонды [библиотеки] процентов на 30 засорены литературою, которая не нужна ИМЭЛу. Расчистить их надо и освободить место для нужной литературы»396. В январе 1950 г. зам. директора Института Г. Обичкин в число насущных задач библиотеки включил «очищение фондов»397. Даже местком Института в своем отчете о работе за 1950 г. счел необходимым упомянуть о том, что в библиотеке «проводится изъятие устаревшей литературы»398. И все же, несмотря на многолетнюю работу в этом направлении, на заседании партбюро библиотеки в ноябре 1950 г. был задан риторический вопрос: «Когда же мы подойдем к изъятию ненужной литературы из основного фонда»399. Презумпция засоренности библиотеки вредной и ненужной литературой была в Институте общепринятой. Зав. сектором истории партии Морозов говорил об этом в сентябре 1951 г. как о чем-то совершенно очевидном: «Все знают, что у нас в библиотеке хранится много литературы, которая сейчас (!) не нужна... Нам надо очищать полки от ненужной литературы». А его коллега 3. Костыгова перевела эту задачу на более высокий уровень: «Наша задача - помочь библиотекам СССР очистить книжные полки...»400. Очистка фондов была даже признана одной из центральных задач работы библиоте
396 Там же, е.х. 86, л. 108.
397 Там же, е.х. 106, л. 28.
398 Там же, е.х. 108, л. 94.
399 Там же, е.х. 126, л. 30.
400 Там же, оп. 3, е.х. 34, л. 43.
ки на очередную пятилетку, 1952-1956 годы401. Совершенно очевидно, что изъятие литературы по столь неопределенным критериям, как «устаревшая» и «ненужная», оставляло широкий простор для произвола и тех, кто осуществлял эту работу, и тех, кто ею руководил. Что говорить о начальстве, если зав. спецхраном библиотеки Синицын, между прочим, человек с неполным средним образованием, выступая на заседании дирекции Института, где слушался вопрос о работе библиотеки, высказался за очистку фондов кабинета экономики, который, по его мнению, «не подходит к профилю ИМЭЛ»402. О вреде, нанесенном в связи с этим процессом библиотеке, сейчас можно только догадываться. Суммарных данных обнаружить не удалось, но даже частичные сведения говорят о многом. Так, зав. библиотекой Н. Минин, подводя в январе 1951 г. итоги переучета периодических изданий, сообщил, что 14 тыс. экземпляров журналов (2535 названий) были переданы из секции обслуживания в секцию комплектования. Иначе говоря, были переведены из основного фонда в обменный. Мало того, «встал вопрос, надо ли иметь в библиотеке такое количество журналов. Газет имеется в библиотеке также немало. Надо было выяснить надобность в таком колоссальном количестве названий журналов и газет»403.
Однако крамолу искали и находили не только в составе книжных фондов, но и в каталожном хозяйстве. Так, в 1950 г. было подвергнуто резкой критике состояние предметного каталога. Оказалось, что он «засорен неверно сформулированными рубриками» и в нем «не чувствуется партийности». Например, «в комплексе ВКП(б) есть в карточках фамилии, которые давным-давно устарели»404. Устаревшие фамилии -какой изящный эвфемизм для людей, изъятых не только из каталогов, но и из жизни. Из конкретных претензий стоит привести лишь один характерный пример: «За рубрикой классовая борьба стоит произведение К. Маркса на английском язы
401 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 176, л. 23.
402 Там же, е.х. 175, л. 4.
403 Там же, е.х. 57, л. 1.
404 Там же, оп. 2, е.х. 126, л. 7.
ке и далее книга Бернштейн Э. Классы и классовая борьба, издания 1906 г. Произведения К. Маркса по этому вопросу, изданные на русском языке, а также произведения Ленина и Сталина совершенно отсутствуют»405. При проверке библиотеки летом 1949 г. была отмечена неудовлетворительная работа секции обработки, где «совершенно отсутствовали политическая заостренность и партийный подход». В качестве иллюстрации этого указывалось, что «до последнего времени в каталогах имелись рубрики "безработица в СССР", "батраки в СССР" и др.»406. При этом совершенно не принималось во внимание, что в Советском Союзе, по крайней мере до конца 20-х годов, существовали и безработица, и батрачество. В 1923 г. в СССР насчитывалось 1,6 млн батраков. Для них издавалась газета «Батрак» и журнал «Батрачка», выходила научная и политическая литература по данной проблеме. Для ее фиксации и были нужны соответствующие рубрики. Но эти недостатки предметных рубрик еще не самое страшное. Главное, что руководство Института ставило в вину библиотеке - это то, что ее сотрудники возражали против помещения в предметный каталог статейного и внутрикнижного материала, что противоречило самому понятию предметного каталога. Стремление начальства к новациям в библиотечном деле очень ясно объяснено было на заседании дирекции в марте 1951 г. - отказ от использования в предметном каталоге внутрикнижного и статейного материала привел к тому, что «например, за рубрикой "Машиностроительная промышленность в СССР" стоит только карточка на одно из произведений И.В. Сталина - «Ростов. Сельмаш», но совершенно не указаны доклады, в которых товарищ Сталин уделяет большое внимание вопросам машиностроительной промышленности»407. Библиотечные каталоги чистили не только от карточек на книги сомнительных и ненужных авторов, но гораздо основательнее - например, от карточек не вызывавших сомнения авторов, если там значилось название (в прошлом) типогра-
40S Там же, л. 8.
406 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 73, л. 25.
407 Там же, е.х. 175, л. 22.
Бдительность, бдительность и еще раз бдительность фии имени Бухарина, кстати сказать, одной из крупнейших в стране408.
Наряду с чисткой библиотечных фондов шла работа по ограничению доступа читателей библиотеки, т.е. достаточно ограниченного круга людей, сумевших попасть в нее, к литературе, которая еще сохранялась в библиотеке, но по тем или иным причинам не признавалась общедоступной. Не говоря уже о непосредственно спецфондовской литературе, под подозрение подпал даже ценнейший фонд нелегальной литературы. И был поставлен принципиальный вопрос, а надо ли вообще отражать нелегальный фонд в предметном каталоге. «Ведь в нем, - говорила бдительная сотрудница читального зала, - сейчас отражена не только большевистская литература, но и меньШевйстская. Ею может пользоваться молодой неопытный исследователь, такая литература может повести его за собой».409 Здесь чисто фрейдовская проговорка, отражающая подсознательное неверие во всепобеждающую силу марксистско-ленинского учения. Спрашивается, почему молодой и неопытный исследователь, выросший при Советской власти, должен пойти за меньшевистской, а не за большевистской литературой? Но это чисто риторический вопрос, а на деле для ограждения простецов от дьявольских соблазнов было предложено ограничить пользование нелегальной литературой. Как заявила в апреле 1949 г. зав. библиотекой ИМЭЛ Зорина, мы «преимущество даем слушателям Академии общественных наук и подходим дифференциально (!), но нужно еще сильнее ограничивать, направляя некоторых читателей работать в Госархив, в Музей революции, в Ленинскую библиотеку»410. Чисто чиновничья психология! Пусть читатель спихивается куда-то, лишь бы мы к этому были непричастны. И эта психология максимального снятия с себя всякой ответственности проявлялась даже тогда, когда компетентные органы признавали право на определенную самостоятельность за ИМЭЛом. Главлит разрешил в 1947 г.
"’к Тамже,л. 14.
ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 104, л. 13.
"" Тамже,л. 14.
- и подтвердил это разрешение в 1949 г. - Институту самому решать вопрос о режиме хранения иностранной литературы. Но та же Зорина информирует партбюро о том, что в ближайшее время «мы составили список иностранной литературы, поступившей без цензуры, и пошлем проверить его по спискам изъятой литературы в Ленинской библиотеке»411. Хоть и имели право решать сами, но лучше, на всякий случай, свериться с главлитовскими списками. Подобные вещи очень точно свидетельствуют о нравственном климате эпохи и его влиянии на людей, когда, скажем, на общем партсобрании Института выступает человек и на полном серьезе информирует собрание о том, что «в читальном зале была выдана книга со свастикой» и что там же «есть тома [сочинений] Ленина с правкой»412. И по этому важному сигналу, по предложению секретаря партбюро ИМЭЛ принимается решение рассмотреть этот вопрос на партбюро Института. Вообще фонды читального зала пользовались особым вниманием борцов за бдительность. Оно и понятно - ведь там литературой пользовались посторонние люди, т.е. читатели. Поэтому поиск недостатков здесь был чрезвычайно скрупулезным: так, например, выяснилось, что «сочинения В.И. Ленина 4-е издание стоят [в читальном зале] на самой нижней полке, тогда как первое и последующие издания стоят на видном месте... До сих пор не изъят запрещенный том БСЭ, [тогда] как в других библиотеках этот том изъят»413.
Пристальное внимание в послевоенные годы уделял ЦК комплектованию кадров работников Института, прежде всего научных сотрудников. Утверждение старших научных сотрудников проходило в это время решением Секретариата ЦК, причем это относилось не только к членам партии, но и к тем немногим беспартийным, кто удостаивался чести работать в этой должности в ИМЭЛе. Например, на заседании Секретариата ЦК 16 апреля 1948 г. в должности старших научных сотрудников были утверждены члены партии Зубарев,
411 Тамже, л. 18.
412 Там же, е.х. 86, л. 69.
413 Там же, оп. 3, е.х. 57, л. 51.
Бобков, Степанова и беспартийные Брушлинский, Бах и Непомнящая414. Эти последние являлись высококвалифицированными марксоведами. Но не всегда такой характеристики было достаточно для утверждения работника в этой должности. Так, не удостоился подобной чести И.И. Прейс, который был охарактеризован в письме Кружкова, Поспелова и Ю. Жданова Маленкову от 9 ноября 1949 г. не только, как человек, справляющийся со своей работой, но и умеющий «хранить служебную тайну» и принимающий активное участие «в общественной жизни Института». Авторы письма испрашивали разрешения «и в дальнейшем использовать т. Прейса в должности старшего научного сотрудника ИМЭЛ без утверждения его в этой должности решением ЦК ВКП(б)»415.
Видимо, для того, чтобы лучше контролировать подбор кадров Института, решением Секретариата ЦК зимой 1948 г. была ликвидирована аспирантура приИнституте416. Должности старших научных сотрудников в ИМЭЛе заполнялись в основном выпускниками Академии общественных наук, а на менее ответственную работу запрашивались выпускники московских вузов - члены и кандидаты в члены партии. Тенденции в кадровой политике в ИМЭЛе хорошо характеризует сообщение заведующего ЦПА на заседании партбюро Института 21 октября 1948 г., где говорится о том, что «...в кадрах ЦПА произошло улучшение. Принято 15 новых работников, из них 7 из ЦК. Выбыло 9 человек, в основном беспартийных»417. Но, несмотря на столь благоприятные изменения в подборе кадров, партийное руководство Института в феврале 1950 г. вынуждено было признать, что «нам не хватает именно хорошо подготовленных кадров. В особенности страдает отсутствием таких сотрудников сектор Маркса и Энгельса, в котором даже нет экономистов»418. А месяцем ранее новый директор Института П.Н. Поспелов даже назвал анекдотической ситуа
414 РГАСПИ, ф. 17, оп. 116, е.х. 346, л. 58.
415 Там же, оп. 132, е.х. 183, л. 91.
416 Там же, оп. 116, е.х. 338, л. 38.
417 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 62, л. 111.
418 Там же, е.х. 106, л. 86.
цию, когда в ИМЭЛе нет ни одного экономиста419. И, несмотря на все попытки создания условий для написания диссертаций сотрудниками Института, положение менялось туго, и все надежды были на то, что ЦК направит в Институт работников нужных специальностей и высокой квалификации.
Парторганизация ИМЭЛ неустанно следила за соблюдением своими членами партдисциплины и норм поведения и сурово, хотя и избирательно, карала нарушителей. В конце 1951 г. несколько человек из сектора произведений Маркса и Энгельса и сектора произведений Ленина приняли участие, как тогда выражались, в похоронах по церковному обряду. Речь шла об их присутствии на похоронах матери сотрудника сектора произведений Маркса и Энгельса А.Т. Егоровой. Обсуждение этого вопроса было поднято на принципиальную высоту. И людей, пришедших на похороны, чтобы поддержать свою подругу в постигшем ее горе, обвиняли не только в самом проступке, но и в том, что никто из них «не посчитал нужным своевременно сообщить о намерении тов. Егоровой партийному бюро Института»420. Провинившиеся - каялись. Одна из них заявила: «...Я должна сказать, что совершила грубую политическую ошибку, оказалась не на должной политической высоте. Я забыла, что коммунисты - воинствующие атеисты»421. Вообще, разъяснение членам партии тезиса о том, что некоторое изменение государственной политики по отношению к православной церкви в годы войны решительно ничего не меняет в отношении коммунистов к религии, заняло важное, если не центральное место при обсуждении провинившихся. На общеинститутском партсобрании выступил директор ИМЭЛа П. Поспелов: «Меняет ли что-либо в нашем принципиальном отношении, как коммунистов, к религии тот факт, что православная церковь в основном заняла патриотическую позицию в период Великой Отечественной войны? Нет, не меняет. Почему сделала это церковь? Потому что таким
419 См.: там же, л. 38.
420 Там же, оп. 3, е.х. 1, л. 75.
421 Там же, л. 77.
путем она хотела расширить свое влияние на трудящихся»422. Это, что касается позиций церкви, а мотивы советского правительства в этом вопросе несколько коряво, но вполне внятно изложила член партбюро Института Стучебникова в связи со снятием Манучаровой с поста секретаря партбюро сектора произведений Ленина за участие в этом злополучном церковном обряде похорон: «Наше правительство для достижения общей, определенной цели - победы над фашизмом использо-вывало [так!] церковь. Церковь служила, до некоторой степени, материальной базой, а также она имела большое влияние на отсталую часть нашего населения»423. Такая вот симфония, как теперь выражаются, государства и церкви в период Отечественной войны!.. ,Хг
Значительно меньшим был накал страстей вокруг проступка ученого секретаря Института А. Лукашева, который по совместительству вел преподавательскую работу в Московском пединституте им. Потемкина и однажды явился на семинарские занятия в пьяном виде. Сообщая об этом в ЦК в апреле 1951 г., директор Института признал, что тем самым он «совершил поступок, компрометирующий его как работника ИМЭЛ», и сообщил о принятых мерах - Лукашева сняли с поста ученого секретаря и сделали старшим научным сотрудником сектора истории партии424. В этой должности он проработал в Институте еще много лет. И действительно, проступок-то не политический, а, так, обычная человеческая слабость.
Как уже говорилось, на положение дел в Институте влияла не только общая ситуация в партии и стране, но и обстановка в самом ЦК, коллизии подковерной борьбы различных группировок в высших эшелонах власти. Этим можно объяснить несколько необычную историю с комиссией ЦК, обследовавшей Институт в начале 1948 г. Проверка деятельности Института проводилась по поручению Секретариата ЦК комиссией во главе с ответственным работником Агитпропа Е.Н. Городецким. 5 марта 1948 г. Д. Шепилов и Ю. Жданов на
422 Там же, л. 84.
423 Там же, е.х. 27, л. 2.
424 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 322, л. 91.
правили секретарям ЦК А. Жданову, Кузнецову и М. Суслову докладную записку комиссии, содержащую очень резкую критику работы ИМЭЛа и прежде всего его руководства.
Эта критика касалась издания произведений Ленина, причем в упрек Институту ставилось его предложение в ЦК относительно публикации ряда работ Ленина не по рукописям, а по печатным изданиям, что, по мнению авторов записки, нарушало постановление ЦК от 13 мая 1940 г.425 Крупные претензии были высказаны в связи с неудовлетворительным положением дел с подготовкой 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса и даже с прекращением издания МЭГА, что серьезно затормозило «дело распространения марксизма за рубежами нашей страны»426. К этому добавилась критика Института за то, что он не уделяет внимания научной разработке истории партии.
Но центральным пунктом в работе комиссии и основным направлением удара был вопрос о подборе и расстановке кадров. Руководству Института была поставлена в вину неправильная практика подбора и расстановки научных кадров, приведшая к обстановке семейственности и отсутствия критики в Институте. Директора обвинили в том, что он самовольно зачислил на руководящие посты в ИМЭЛ лиц, не заслуживающих политического доверия, а также в том - и это был убийственный по тогдашним временам аргумент, - что он решал ряд крупных вопросов, не испросив на это согласия ЦК427.
В более развернутом виде критика ситуации с кадрами была дана в отдельной записке члена комиссии П. Самосудова, зав. Отделом Управления кадров ЦК, секретарю ЦК А. Кузнецову. «Порочность практики подбора работников ИМЭЛ» проверяющие обнаружили не только в том, что она происходит «не по деловым и политическим признакам», но в том, что этот подбор осуществляется «не путем отбора через партийные органы и соответствующие учебные и научные учреждения», а «в порядке самотека»428. В результате, «большое количество науч
425 Там же, ф. 17, оп. 125, е.х. 624, л. 57.
426 Там же, л. 60.
427 Там же, л. 63.
428 Там же, лл. 68-69.
ных сотрудников ИМЭЛ имеет компрометирующие их данные в партийно-политическом отношении»429. Специально было отмечено, что должности старших научных сотрудников занимают четверо беспартийных: Бах-Балаховская, получившая образование в Швейцарии, Прейс, получивший образование в Германии, Брушлинский и Непомнящая, а директор Института «совершенно неправильно толкует (!) о незаменимости в Институте этих работников»430. Вывод - необходимо провести в ИМЭЛе полную аттестацию всех научных сотрудников и укрепить его квалифицированными научными работниками. К записке приложена подробная статистическая справка о научных сотрудниках ИМЭЛ по многим признакам - от пола до национальности по трем графам: 1) Руководящие и старшие научные сотрудники; 2) Младшие и научно-вспомогательные сотрудники и 3) всего. В случае национальной характеристики эта таблица выглядит так: русских, соответственно, 51-80-131; евреев: 15-6-21. И в оригинале документа против цифры «15» карандашом проставлена аккуратная галочка. До начала активной борьбы с т.н. космополитами оставалось еще около года, но все же...431
Вывод в документе, подписанном всеми членами комиссии, был весьма суровым: «уровень работы ИМЭЛ в настоящее время не отвечает задачам развертывания идеологической работы партии. ИМЭЛ фактически потерял значение научного центра в деле разработки истории марксизма-ленинизма»432. В те времена руководитель учреждения мог лишиться должности, да и партийного билета за куда меньшие прегрешения. Но в данном случае все пошло не так. Прежде всего, результаты работы комиссии не были доведены до коллектива. Лишь в мае 1948 г., в связи с обсуждением на партбюро Института вопроса о плане работы ИМЭЛ, Кружков рассказал о ряде справедливых замечаний комиссии. Причем, в связи с упреком в публикации некоторых ленинских работ по печатным источникам, он ска
429 Тамже,л. 71.
430 Там же, л. 72.
411 Там же, л. 77.
432 Там же, л. 65.
зал: «Я оспаривал этот вопрос. Считаю, что были прижизненные печатные источники, в которые сам Ленин вносил исправления, и часто печатный текст бывает более достоверен»433. (Что вообще говоря совершенно справедливо.) В августе 1948 г умер А.А. Жданов, курировавший идеологию, а в декабре 1948 г. Секретариат ЦК принял постановление - как выразился Ю.А. Жданов, зав. сектором науки Отдела пропаганды и агитации ЦК, - по основному вопросу, изложенному в докладной записке комиссии - о хранении документов Ленинского фонда в архиве ИМЭЛ434, хотя это был в ней вовсе не основной вопрос. Гора, таким образом, родила мышь. Для полноты характеристики ситуации следует обратить внимание на тот факт, что подавляющее большинство сотрудников Института, упоминавшихся в записке Самосудова, как лиц, в отношении которых имелись компрометирующие материалы, продолжало свою работу в ИМЭЛ. Иначе говоря, попытка смены руководства Института по серьезным политическим обвинениям не удалась. И дело было, скорее всего, в изменившемся соотношении сил в ЦК, особенно после смерти Жданова.
Весьма рельефно это отразилось в изложении истории с данной комиссией ЦК, когда этот вопрос всплыл на партсобрании Института в конце января 1950 г. Одна из выступавших, бывший секретарь партбюро Института, напомнила о комиссии ЦК, работавшей в ИМЭЛе, и посетовала на то, что ее решения не были доведены до коллектива. Ее прервал Поспелов, ставший к этому времени директором Института: «Это какая комиссия? Городецкого? А где он теперь?»435 Действительно, к этому времени Ефим Наумович Городецкий уже не работал в аппарате ЦК. Но ведь было не только теперь, но и тогда. Поспелова поддержал один из руководителей сектора произведений Сталина Д. Надточеев, который заявил, что «Городецкий пришел не с партийными целями, потому и выводы его провалились и не были приняты в ЦК»436.
433 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 62, л. 2.
434 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, е.х. 624, л. 66.
435 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 106, л. 17.
436 Там же, л. 35.
Антипартийность, видимо, заключалась в ориентации работы комиссии на реорганизацию Института и снятие Кружкова, но дело не выгорело. Надточеева поддержал Поспелов, подчеркнувший необъективность ее доклада, который изобразил работу ИМЭЛа «в очень черном свете»437. На этом примере видно, что на процесс контроля ЦК над подведомственными ему учреждениями существенно влияли групповые и личные интересы, существовавшие в партаппарате, в результате чего конкретные результаты проверок в зависимости от ситуации были весьма различными. То, что в 1944 г. привело к смене руководства Института и изменениям в его работе, в 1948 г. -при не менее серьезных претензиях - закончилось ничем.
Самое серьезное влияние и- на работу ИМЭЛа, и на атмосферу в нем оказал вполне определившийся к концу 1948 -началу 1949 г., а начавшийся еще раньше, курс на борьбу с т.н. космополитизмом. По существу, речь шла об усилении националистических, великодержавных элементов в пропаганде советского патриотизма, а также о поиске - и нахождении - конкретных противников этого патриотизма в неких «безродных космополитах», которые на практике почти всегда оказывались работниками науки и культуры еврейского происхождения. Учитывая не преодоленное до конца при советской власти антисемитское наследие царской России и влияние фашистской пропаганды на временно оккупированных территориях, этот курс давал в условиях нелегкой послевоенной жизни выход определенным настроениям и среди отсталых слоев народа, и среди весьма продвинутых представителей идеологической сферы, для которых этот курс послужил желанной опорой в построении личной карьеры. Эта линия отражала как объективно возросшее после победы в Отечественной войне национальное самосознание народов СССР и прежде всего русского народа, так и реакционные тенденции прошлого, и самые низменные личные устремления отдельных деятелей науки и культуры. Свою негативную роль в этом, как и в других идеологических процессах, происходивших в нашей стране, сыграла атмосфера «холодной войны», наложившая
1,7 Там же, л. 37.
тогда отпечаток на всю жизнь советских людей. Так было в стране, так было и в ИМЭЛе.
Партийную организацию Института проинформировали об антипартийной группе театральных критиков, с разоблачения которых и началась эта кампания. На общем партийном собрании 24 февраля 1949 г. выступил присланный из ЦК докладчик Головенченко. Неправленый текст доклада доносит до нас колорит времени, да и уровень аргументации. Например: «За образец он [Гурвич] брал образ Гамлета. Шекспир на заре капитализма создал образ скептика, который не признает действительности. Но теперь для нас не образ Гамлета является характерным». Далее следует переход от Шекспира к Фадееву. «Большую ошибку совершил и Фадеев, который хотел приукрашивать действительность в "Молодой Гвардии" (молодежь у него говорит как профессора - Сталин ему заметил - и партийного руководства не видно)». Более конкретны претензии при переходе из сферы литературоведения в область госбезопасности. «Нусинов, Лейтес, Перец Маркиш, Квитко, Галкин сомкнулись с сионистским движением, некоторые из них пошли на подкуп иностранной разведке [так в оригинале!] (сидели в антифашистском еврейском комитете)»438. Кстати сказать, помещение разогнанного Еврейского антифашистского комитета сначала было предназначено для партархива ИМЭЛ, но потом, по указанию ЦК, было передано редакции югославской газеты, т.е. противникам Тито439.
Это партсобрание прошло практически без прений: выступали только директор Института и один из его заместителей. В поисках проявлений поношения и унижения своего, родного, в Институте проявляли незаурядную изобретательность: один из сотрудников сектора произведений Маркса и Энгельса, говоря о справочном аппарате выпущенных сектором сборников, нашел-таки и здесь космополитические ошибки. «В сборнике "Переписка Маркса и Энгельса с русскими политическими деятелями", - сказал он, всем иностранцам даются по 2-3 имени полностью, а русским - только инициа
438 Там же, е.х. 86, лл. 32-33.
439 РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, е.х. 183, л. 9.
лы. Это совершенно недопустимо».440 Чтобы было понятно: «Георг-Вильгельм-Фридрих Гегель» - это преклонение перед иностранщиной, а «М.В. Ломоносов» - принижение великого русского ученого.
Но кроме частичного исправления ошибок тех или иных авторов, Институту надо было высказаться по принципиальным вопросам борьбы за приоритет русской науки, против всяческой ее недооценки. И в том же 1949 г. родилась идея откорректировать некоторые оценки, данные Энгельсом в «Диалектике природы» ходу развития европейской науки. Речь шла о дополнениях к институтскому предисловию к изданию этого труда. Ведь, как говорил один из ведущих сотрудников сектора произведений Маркса и Энгельс В.М. Познер, «необходимо показать в предисловии значение русской науки (Энгельс многого не знал - Лобачевского и пр.), но так, чтобы это не получилось в смысле ослабления идеи, содержания работы Энгельса»441. Задача была не из простых - ведь критикой основоположников марксизма до сих пор обычно занимался единственный живущий классик марксизма-ленинизма. И работа над дополнением к стандартному имэловскому предисловию к «Диалектике природы» заняла более года. Только к сентябрю 1950 г. этот текст был создан, неоднократно обсужден, принят и направлен в ЦК. В нем речь шла о том, что Маркс и Энгельс подчеркивали достижения передовой русской общественной и научной мысли, но «многие величайшие успехи русского естествознания и техники остались неизвестными» им. Далее идет перечисление великих имен Ломоносова, Каверзнева, Ползунова, Лобачевского, Петрова, Яблочкова и других вплоть до К.А. Тимирязева. Для доказательства методологического приоритета отечественной науки выдвигается тезис о том, что если на Западе Гексли, Дюбуа-Реймон и Гельмгольц распространяли агностицизм, а Уоллес и Крукс стали жертвой спиритических суеверий, русские ученые выступали за материализм в науке. И заключалось все это пассажем о том, что «достижения советской науки во всех областях
1ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 94, л. 40.
Там же, л. 26.
знания и грандиозные начинания по преобразованию природы являются ярким подтверждением глубокой правильности» положения товарища Сталина о великой будущности нашей страны как цитадели и рассадника наук, свободных от пут442. В общем, все соответствовало горькой шутке тех лет «Россия - родина слонов, советские слоны - лучшие в мире».
Антисемитская составляющая борьбы с буржуазным космополитизмом тоже нашла свое проявление в ИМЭЛе, хотя, пожалуй, и не столь масштабное, как в других научных и учебных учреждениях. Сразу надо оговориться, что в данном вопросе приходится опираться на немногочисленные официальные документы, прежде всего документы парторганизации Института, поскольку никаких свидетельств непосредственных участников событий - типа воспоминаний - не сохранилось, а скорее всего, и не существовало: слишком опасным был сам сюжет и не только в 40-50-е годы, но и позже. Тем не менее соответствующая атмосфера в области идеологии в конце 40-х годов оказала влияние и на Институт, хотя, повторим, что в нем, насколько известно, не было столь разнузданных антикосмополитических акций, как во многих институтах Академии наук и в творческих союзах. Похоже, ЦК не был заинтересован в том, чтобы шумные скандалы проходили в подведомственных ему учреждениях, тем более, что на официальном уровне соблюдались все правила игры: антисемитизма в СССР, а тем более в партии, нет и быть не может. В этих условиях многое зависело от инициативы особо яростных борцов с безродными космополитами, Имевшими для этого, кроме одобренных сверху мотивов, еще и личные причины. Следует также отметить, что физических объектов антикосмополитической борьбы, иначе говоря, евреев, в Институте было немного, и почти все они были сосредоточены в секторе произведений Маркса и Энгельса, и многие из них пользовались заслуженной репутацией крепких профессионалов. Поэтому «провинности» их приходилось искать, в основном, в другой сфере. Застрельщиками в этом деле в секторе произведений Маркса и Энгельса были старшие научные сотрудники Р. Конюшая и
442 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 206, лл. 140-144.
А. Полетаев. Первая из них была, если употреблять выражение более поздних времен, человеком активной жизненной позиции. Партийный лозунг критики и самокритики, не взирая на лица, давал для этого достаточный простор. Правда, товарищи по партии нередко по-иному оценивали ее выступления. Так, в черновом варианте отчета партбюро Института (июнь 1946 г. - октябрь 1947 г.) значится: «имеют место выступления, которые... преследуют цель дискредитации. Таким выступлением партбюро считает выступление т. Конюшей на собрании о решении ЦК по книжке Гиля, т. Конюшая бросила обвинение т. Кружкову: извратил и даже скрыл беседу с вождем партии. Такое заявление вызывает ряд вопросов: откуда т. Конюшей известно о беседе; в чем извращение? Задним числом, спустя почти год, она подняла вопрос об ошибке т. Кружкова в статье, опубликованной в журнале "Большевик". Она обвинила секретаря парторганизации в том, что она душит самокритику. Почему промолчала парторганизация? Почему никак не выразила своего отношения к выступлению т. Конюшей?»443
Стоит ли в свете этого удивляться, что после начала кампании по борьбе с космополитизмом, она выразила соответствующее отношение к одному из своих коллег по работе. Чрезвычайно политкорректно, говоря современным языком, составленный протокол закрытого партсобрания сектора произведений Маркса и Энгельса бесстрастно повествует: «Во время выступления т. Канделя была брошена реплика, воспринятая рядом присутствующих как высказывание в националистическом духе, что вызвало соответствующую реакцию. Бюро считает, что реплика была такого характера, который давал основание ее так воспринимать. Весь инцидент был следствием ненормальных отношений между тт. Конюшей и Канделем. Бюро хотело обсуждать этот вопрос. Но после того как в беседе с тт. Саморуковым, Гольманом и Егоровой т. Конюшая признала недопустимость подобных реплик, заявив, что она хотела сказать другое и обещав сделать соответствующие выводы для себя, бюро решило удовлетвориться этим объяснени
443 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 44, лл. 19-20.
ем и информировать об этом коммунистов сектора»444. Здесь хорошо просматривается тенденция - при всем безусловном осуждении подобных высказываний не доводить дело до его официального рассмотрения с возможностью обжалования в вышестоящих инстанциях, т.е. до открытого скандала. Проще говоря, дело спускалось на тормозах.
Как конкретно выглядели «подобные высказывания», видно на примере деятельности Полетаева - столь же активного, но гораздо более прямолинейного борца с носителями космополитических идей, сирень с евреями. В июне 1951 г. во время обсуждения в секторе произведений Маркса и Энгельса конкретного производственного вопроса о редактировании 8 тома 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса, Полетаев бросает реплику: «Надо пошире привлекать к контролю товарищей, а не только Гольманов и Канделей»445. Ему тут же дала отпор секретарь партбюро сектора Н. Белоусова и высказалась за обсуждение этого вопроса на партбюро. Но похоже, что такого обсуждения не было. В дальнейшем Полетаев сосредоточил свои нападки в основном на Канделе, которого обвинял в том, что тот «и кадры подбирал по одной национальности»446. Его поддержала Конюшая, заявившая, что когда Саморуков стал руководителем сектора, то «Кандель стал постоянным советником Саморукова, а также и Гольман...»447. Словом, как говорится в одной песне из интеллигентского фольклора: «Всё евреи, всё евреи, всё кругом одни евреи». Полетаев не ограничивался словесными инвективами в адрес ненавистных Канделей и Гольманов, но и предпринимал некоторые практические действия. Когда обсуждалась книга (еще не вышедшая) Канделя о Марксе и Энгельсе как создателях пролетарской партии, то в его руки «случайно (!) попала верстка [книги]». «Я пришел, - продолжает Полетаев, - кт. Тушунову и заявил, что 40 страниц я прочел и впечатление неблагоприятное», а затем с гордостью добавил: «Я приложил руку к тому, чтобы
444 Там же, е.х. 94, л. 35.
445 Там же, е.х. 131, л. 27.
446 Там же, оп. 3, е.х. 19, л. 104.
447 Тамже,л. 119.
Бдительность, бдительность и еще раз бдительность эта книга не вышла»448. Институтское начальство, не одобряя крайностей Полетаева, критиковало его, но делало это взвешенно. Так, секретарь партбюро Института М. Панкратова говорила, что «т. Полетаев остро ставит вопросы, критикует, но часто он переходит границы и вносит в критику нездоровые элементы»449.
В условиях обострения идеологической борьбы усилился контроль за деятельностью филиалов Института и прежде всего Ленинградского, который чаще других создавал проблемы как для ИМЭЛа, так и прежде всего для себя. Еще в 1944 г. недавно назначенный директором ИМЭЛа Кружков сигнализировал Г. Александрову об ошибках, допущенных подготовителями и редакторами выпущенного Ленинградским филиалом сборника «Петроградские листовки Гражданской войны 1918-1920 гг.» и заключавшихся в том, что подготовители «отнеслись к своей работе не серьезно, формально, не учли политическую целесообразность опубликования некоторых листовок». И действительно, в одной из них по вопросу о приеме в партию рабочих можно было прочесть: «Для того чтобы стать коммунистом, не надо учиться с малых лет, достаточно с малых лет работать»450.
Как очень часто бывало в те годы, существенную роль в подобного рода расследованиях играли доносы, поступавшие в вышестоящие инстанции, т.н. сигналы, в которых причудливо сплетались кафкианские черты тогдашней реальности и буйная фантазия мастеров эпистолярного жанра. В марте 1947 г. в адрес секретаря ЦК А. Кузнецова пришло письмо от сотрудника филиала Е. Алексеевой, направленное против бывшего его директора Аввакумова, нынешнего - Шарикова и зам. директора Крушкол, где, в частности, говорилось: «Я указывала в личной беседе на непартийную, националистическую линию, проводимую в институте Крушкол. По поводу непринятия в институт научного сотрудника Берковича Крушкол, не скрывая, заявляет, что партия теперь проводит "процентную нор-
448 Там же, лл. 19, 20.
449 Там же, е.х. 3, л. 154.
450 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 151, лл. 23-24.
му", проводит принцип "бей жидов - спасай Россию". В личном разговоре с ней... я сказала, что это просто антипартийные разговоры, что, наоборот, именно такое положение, когда в институте до войны было почти 100 % евреев - именно это положение являлось националистическим извращением»451. (В этом письме используется термин «институт». Дело в том, что официально Ленинградский филиал назывался институтом истории партии при Ленинградском обкоме ВКП(б).)
В ноябре того же года Кружков сообщил в ЦК о том, что в результате проверки было «установлено, что заявление т. Алексеевой в своей основе неправильно, носит в значительной мере субъективный, подчас склочный характер и фактами не подтверждается». Но! В нем «правильно отмечены лишь отдельные недостатки, которые предложено директору т. Шарикову устранить. Предложено, в частности, заменить зам. директора т. Крушкол»452. И в самом деле, как можно оставлять на руководящем посту человека, извращающего патриотическую направленность кадровой политики партии. В Ленинградском филиале продолжалась чистка. В феврале 1949 г. новый директор филиала П. Тюркин информирует Кружкова о том, что план работы 1948 года почти полностью сорван. «Институт истории партии систематически засорялся чуждыми и сомнительными в политическом отношении людьми. В Институте многие годы подвизался провокатор Г. Шидловский, пользовавшийся большим доверием у Шарикова, и неизменный соавтор его "научных трудов"... К настоящему времени из аппарата Института (помимо- Шарикова и Крушкол) удалены: Пашкевич, Цукерман, Корольчук, Вяткин, Столярова и др.»453 Но рвение Тюркина не спасло его, и через некоторое время он тоже был «удален» и арестован.
В данном деле ИМЭЛу недолго оставалось выступать в роли арбитра. В апреле 1950 г. на имя Маленкова поступило письмо бывшего сотрудника филиала Е. Соколовой - причем это был не первый сигнал с ее стороны, - в котором она обрати-
451 Там же, on. 1, е.х. 203, л. 39.
452 Там же, л. 50.
453 Там же, оп. 3, е.х. 203, лл. 27-28.
Бдительность, бдительность и еще раз бдительность ла внимание ЦК на положение дел не только в Ленинградском филиале, но и в самом ИМЭЛе. Время доноса было выбрано очень удачно - вовсю раскручивалось, т.н. Ленинградское дело, и начальство в Москве внимательно относилось ко всем сигналам о неблагополучии в северной столице.
Донос Соколовой, уволенной из Ленинградского филиала еще в 1945 г., носил всеобъемлющий и фундаментальный характер. Опираясь на факт ареста трех предшествующих директоров филиала, она уверяла партийное руководство в том, что и нынешний директор действует теми же враждебными методами, исходящими из дирекции ИМЭЛа. И вообще, «в ИМЭЛе не случайно защищали порочные издания Ленинградского филиала... некоторые работники ИМЭЛа сами придерживались таких же порочных методов в научной работе»454. Против директора Института Поспелова автор доноса выдвинула целый ряд обвинений, в том числе и то, что в 1929 г. он, будучи слушателем Экономического института ИКП, «разделял анти-ленинские взгляды "рубинщины". А в довершении всего заявила, что ей представляется странным, «почему "Британский союзник" отметил на своих страницах Поспелова как "ведущего теоретика"»455. В заключение Соколова просила Маленкова «обратить внимание на ИМЭЛ и его Ленинградский филиал и навести порядок на историко-партийном фронте. Пора же, наконец, ликвидировать вредительство на историко-партийном фронте!!»456
В ИМЭЛе были серьезно обеспокоены. Сам Поспелов отправил объяснительную записку Суслову, в которой стремился отмыться от предъявленных ему и Институту обвинений и, в частности, заявил, что ИМЭЛ не будет утверждать проспекта Очерков истории Ленинградской партийной организации, ибо в нем «нашли известное отражение непартийные тенденции "ленинградского авангардизма", антипартийные местнические тенденции»457.
454 Тамже, ф. 17, оп. 132,е.х. 361, л. 57.
455 Там же, л. 62.
456 Тамже, л. 65.
457 Там же, л. 71.
Большие неприятности у Ленинградского филиала продолжались в связи с целым рядом изданий, выпущенных им ранее. В марте 1950 г., т.е. через три года после выхода в свет книги, Секретариат ЦК рассмотрел вопрос о сборнике «Большевики в Великой Октябрьской социалистической революции. Хроника событий в Петрограде. Т. 1,1917 год» и поручил Главлиту изъять этот сборник «как политически вредный, содержащий материалы врагов народа» и передал «на рассмотрение КПК вопрос о партийной ответственности лиц, виновных в издании указанного сборника»458. В августе того же года на Секретариате было утверждено решение КПК об этом сборнике, в котором были «допущены извращающие историю большевистской партии грубые политические искажения в изложении событий, а также восхваление отдельных лиц и организаций, занимавших антипартийную линию по важнейшим вопросам стратегии и тактики партии»459. Основные виновники составления сборника были привлечены к судебной ответственности. Работники филиала Т. Треногое и А. Беркевич были исключены из партии. Партийные взыскания получил ряд сотрудников ИМЭЛа и редакций «Большевика» и «Партийной жизни», опубликовавших положительные рецензии на книгу. ИМЭЛу было предложено произвести проверку изданий Ленинградского филиала460.
Когда ЦК серьезно взялся за Ленинградский филиал, в ИМЭЛе начали искать объяснения и оправдания своего недостаточно бдительного отношения к сигналам о серьезных ошибках в печатной продукции ^.филиала. Оказалось, что письмо Соколовой в ЦК о недостатках книги «Большевики в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции», написанное ею в августе 1948 г., было переслано в ИМЭЛ. В секторе истории партии сочинили рецензию, но не на саму книгу, а ответили на вопросы, поднятые в письме Соколовой. Через год ЦК вторично прислал в Институт это письмо, но ответ на него в лучших бюрократи
458 Там же, оп. 116, е.х. 497, л. 29.
459 Там же, е.х. 531, л. 13.
460 Там же, лл. 14-15.
ческих традициях писали до марта 1950 г.461 Эта деятельность сотрудников сектора истории партии была осуждена в резолюции партийного собрания Института от 20 апреля 1950 г. в резких выражениях: «Сотрудники сектора истории партии, т.т. Петров, Морозов, Осипов, Б. Волин не проявили необходимой политической бдительности при рецензировании книги "Большевики в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции" (подготовленной к печати Ленинградским филиалом ИМЭЛ). Руководитель сектора т. Петров еще в сентябре 1947 г. имел сигнал о том, что в книге помещен текст врагов народа, но не принял мер к тщательной, документальной проверке книги и немедленному ее изъятию. В результате политически вредная книга не была своевременно изъята»462.
И уже совсем смехотворным перекладывание ответственности на рядовых исполнителей выглядит в разделе отчета партбюро Института, озаглавленном «Случаи притупления политической бдительности, нарушения дисциплины и неэтичного поведения отдельных членов партии» (февраль 1951 г.). В нем, в частности, говорится: «В 1950 г. выяснилось, что член партии т. Овчарова в 1945 г. (!) дала положительный отзыв на явно политически вредную кандидатскую диссертацию». Она же дала положительный отзыв на «явно политически вредную книгу [Ленинградского филиала], чем способствовала принятию Ученым советом положительного решения»463. Стало быть, виноваты не самые светлые головы Института, заседавшие в Ученом совете, а рядовой сотрудник, автор рецензии!
Единственное, что ИМЭЛ смог поставить себе в заслугу, так это то, что еще в 1947 г. сотрудник Института Д. Кислик в отношении одной из книг, выпущенных Ленинградским филиалом, «сигнализировала... о наличии в этой книге статей врагов народа». Но тогда на это не обратили должного внимания. И лишь в 1949 г. после вторичной присылки в Институт через ЦК письма - видимо, письма Соколовой -
461 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 122, л. 24.
462 Там же, е.х. 106, л. 162.
463 Там же, е.х. 128, л. 36.
эта книга «была тщательно проверена и обнаружилось, что в ней содержались материалы из враждебных источников»464. Так что в отношении Ленинградского филиала бдительность ИМЭЛа оказалась не на высоте. И лишь вдогонку, когда разгром филиала был в полном разгаре, ИМЭЛ дал резко отрицательный отзыв на рукопись Ленинградского филиала «Героическая защита Петрограда от белогвардейцев и интервентов в 1919 году» В нем указывалось на наличие ряда серьезных ошибок, которые не позволяют рекомендовать рукопись к печати. Конкретно речь шла в основном об ошибках в освещении роли Сталина. Оказалось, что «мероприятия, проведенные товарищем Сталиным, описываются отрывочно, разбросанно, не выделены основные из них». «Нет необходимости, - указывают авторы рецензии авторам книги, -так подробно описывать предательские действия троцкистов и зиновьевцев в Петрограде, а также приводить имена изменников Родины...»465
Результат этой принципиальной большевистской критики работы Ленинградского филиала был резюмирован его очередным новым директором Коршуновы^ в сентябре 1952 г. так: За последние два года Ленинградский филиал «претерпел серьезные изменения в личном составе и естественно, что большая часть его научной продукции не может быть опубликована»466. А серьезные изменения в личном составе свелись к тому, что все научные сотрудники филиала или были арестованы, или получили строжайшие взыскания467.
Несколько более успешным оказался надзор ИМЭЛа за деятельностью Эстонского филиала. Как сообщал в ЦК в августе 1951 г. директор ИМЭЛа, в апреле того же года инструктором партархива ИМЭЛ К. Семеновым была проведена проверка Эстонского филиала, в ходе которой было выявлено, что секретные документы хранились неудовлетворительно, а ряд работников архива в прошлом был связан с враждебными пар-
464 Там же, е.х. 106, л. 155.
465 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 209, лл. 213, 217.
466 Там же, оп. 4, е.х. 176, л. 198.
467 Там же, е.х. 182, л. 278.
Бдительность, бдительность и еще раз бдительность тии организациями и лицами. Но самые серьезные вещи обнаружились при ознакомлении с особо секретными материалами архива - там были найдены «сформированные бывшим секретарем ЦК КП(б) Эстонии Каротамм дела о неблаговидных или преступных действиях солдат и офицеров Советской армии в Эстонии в годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные годы. В делах тщательно подобраны поступавшие из разных источников сведения и информации, отрицательно характеризующие поведение лиц рядового и командного состава Советской армии»468. Сам Каротамм, являвшийся с 1944 г. первым секретарем ЦК КП Эстонии, к этому времени уже был снят со своего поста и отозван в Москву.
С Литовским филиалом ИМЭЛ была связана довольно громкая в масштабах Института история, получившая название «Дело Тульновой», по фамилии сотрудника секции комплектования библиотеки Института. Предыстория этого дела заключалась в следующем. Библиотека задыхалась от нехватки свободных площадей для размещения литературы, и когда представители Литовского филиала приехали в 1950 г. в Москву, им с радостью передали газеты на еврейском языке. Ведь проблематика, связанная с деятельностью еврейских партий социалистического толка, естественно, никого тогда не интересовала, да и людей, знающих идиш, в Институте практически не было. 147 названий газет были переданы по количеству без перечня названий, поскольку газеты были необработанными. Литовские товарищи обещали прислать их список. Почему завертелось дело - сейчас сказать трудно. Но развернулось оно, что называется, по полной программе. В Вильнюс была отправлена комиссия дирекции во главе с Е.А. Степановой. Дело разбиралось на партбюро Института и его решение было предложено обсудить на закрытых партсобраниях в библиотеке, партархиве и научных секторах. В вину Тульновой и руководству библиотеки поставили то, что отправка газет в Литву не была согласована с дирекцией. Но главное место занимали идеологические мотивы. Зам. зав. библиотекой М. Зотов самокритично признал, что «в библиотеке был не большевистский
468 Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 500, лл. 265-266.
подход к работе. Не пришло в голову, почему бундовские газеты посылают в Литву»469. Смысл этого обвинения раскрывает самооправдание Тульновой, дескать, «мы не знали, что Литва является родиной Бунда»470. Правда, Бунд был основан за 54 года до описываемых событий, но видно, как глубоко копали имэловские борцы с еврейским буржуазным национализмом! Тогдашний секретарь партбюро ИМЭЛ М. Стучебникова в порядке проявления здорового недоверия и большевистской бдительности высказалась в том смысле, что, мол, «мы не знаем сколько [газет] привезено в Литовский филиал, может быть не всё привезено»471. А Степанова, досконально изучившая всю эту историю с еврейскими газетами и знавшая, что среди них были не только бундовские издания, выступая на партсобрании в библиотеке, поставила вопрос: «Для чего Литовскому филиалу потребовались газеты, издававшиеся за границей (в Австрии и других странах)»472. Комиссия из ЦПА, обследовавшая Литовский филиал, похоже, нашла ответ на этот вопрос вполне в духе времени. Был отмечен не вполне удовлетворительный подбор кадров в партархиве этого филиала: «В отношении инструктора Дембо имеются данные о принадлежности его до 1932 г. к партии Поалей-Цион... По национальному составу из 8 сотрудников только двое литовцев, один русский, пять евреев. Для партархива Литовской ССР такой подбор вряд ли можно признать удачным»473.
Но одной из самых интересных сторон всей этой истории является тот факт, что сама виновница отделалась легким испугом - ей был объявлен выговор не административной линии и вынесено строгое предупреждение по партийной линии, т.е. взыскание, не вносившееся в учетную карточку. Дело, видимо, было не в том, чтобы сурово покарать Тульнову, а в том, чтобы продемонстрировать, сколь серьезно ИМЭЛ ведет борьбу с еврейским буржуазным национализмом.
469 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 2, л. 89.
470 Там же, л. 88.
471 Там же, л. 90.
472 Там же, е.х. 57, л. 33.
473 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 321, л. 115.
Пожалуй, наиболее фантастическая история, связанная с желанием вытравить из истории партии малейшие следы присутствия в ней лиц, как тогда выражались, разоблаченных впоследствии в качестве врагов народа, произошла в Институте истории партии МГК и МК КПСС - филиале ИМЭЛ. Там после проверки работы филиала дирекция ИМЭЛ отметила серьезные недостатки в работе архива филиала и рекомендовала снять с работы зам. директора по архиву И.П. Хорсуна. Ему было поставлено в вину, в частности, следующее: «В 1950 г. в архиве было обнаружено дело, содержащее троцкистские документы, в том числе список троцкистов в ВЛКСМ. Зам. директора по партархиву т. Хорсуну было сообщено о необходимости изъятия дела в особое хранение. Дело, однако, изъято не было и долгое время не использовалось в справочной работе, что могло привести к отрицательным ответам на вопросы государственных органов, касающихся именно этого списка»474.
И всё это при том, что уровню бдительности и здоровой подозрительности работников филиала могли позавидовать многие даже в те суровые времена. Как отметила комиссия по проверке его деятельности, в большинстве документов сборника «Московские большевики в обороне столицы в 1941 году», «характеризующих патриотизм советских людей в годы войны, сняты фамилии рабочих и работниц, солдат и офицеров Советской Армии... Директор Института и подготовитель сборника снятие ими фамилий в этих документах объясняют тем, что... эти люди могли впоследствии (!) скомпрометировать себя»475.
Действия, могущие помешать органам госбезопасности в их работе, тогда были очень серьезным делом. Но, как оказалось, в партархиве Московского филиала творились еще и не такие художества. В мае 1953 г., уже после смерти Сталина, хранитель фондов Московского областного партархива, находящегося в ведении Московского филиала, Е.Н. Кабанова написала заявление в дирекцию ИМЭЛ. В нем она сообщила, что в одной из единиц хранения была совершена «преступ-
474 Там же, оп. 3, е.х. 217, л. 62.
475 Там же, оп. 4, е.х. 176, л. 235.
пая подделка в подлинных документах». В этом деле, содержащем протоколы, резолюции, списки и мандаты общегородских московских партконференций, оказался «поврежденным лист 87 с резолюцией Троцкого, принятой по его докладу о текущем моменте Московской общегородской конференции РКП(б) от 24 сентября 1919 г. У этого листа оборван правый верхний угол, где имелось указание, что резолюция предлагалась Троцким. В протоколе конференции на обороте листа 83 протерт (по-видимому резинкой) следующий текст: «...предложенную Троцким в целом. Резолюция Троцкого принимается единогласно»476. Как видим, если документы противоречат принятому ныне пониманию истории, то тем хуже для них. Можно их скрывать, а можно - и это просто следующий шаг -подделывать их. Разве что не так грубо и заметно.
Текущая работа
Накал идеологической борьбы, разумеется, оказывал свое влияние и на обстановку в Институте, и на его работу, но в условиях советской жизни это являлось постоянно действующим фактором: иногда борьба бывала острее, иногда, хотя и реже, ситуация выглядела более спокойной, однако, так или иначе, производственная работа Института продолжалась, и в ней бывали свои успехи и свои неудачи.
В августе 1949 г. в Институте произошла очередная смена руководства-прежний директор, Кружков, пошел на повышение в аппарат ЦК, а вместо него пришел из «Правды» П.Н. Поспелов. Акт приема-сдачи Института - в отличие от предыдущего документа 1944 г. - был составлен во вполне благожелательных тонах. В отношении издания произведений классиков марксизма-ленинизма указывалось, что выпущены в свет т.т. 4-24 4-го издания Сочинений Ленина, увидели свет т.т. 1-10 Сочинений Сталина, а в виде макетов подготовлены тома, включая 16-й; что касается 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса, было отмечено, что подготовлен проспект и т.т. 1-6 этого издания и что его выпуск в свет может начаться в 1950 г.477
476 Там же, оп. 3, е.х. 217, лл. 205-206.
477 Там же, оп. 4, е.х. 24, лл. 14-17.
В действительности же, во всяком случае, применительно к сочинениям основоположников марксизма, ситуация была не столь радужной. Хотя работа по ним шла уже несколько лет, ряд факторов тормозил ее - и прежде всего отсутствие решения ЦК о выпуске этого издания. И все же, несмотря на то, что 12 августа 1949 г. Секретариат ЦК поручил Суслову рассмотреть материалы, представленные Отделом пропаганды и агитации ЦК и ИМЭЛом, и выработать соответствующий проект постановления ЦК478, до самого постановления было еще далеко. А раз так, то повисли в воздухе принципиальные вопросы характера и объема издания. Варианты проспекта, подготовленные сектором произведений Маркса и Энгельса, подолгу лежали без движения сначала в дирекции Института, а затем и в ЦК479. Тем более, что существовало мнение о том, что «пока не выйдут в свет все тома произведений Ленина и Сталина, не будет выходить 2-е издание Сочинений Маркса и Энгельса»480. Так оно, в общем, и произошло.
Обсуждение в рамках Института объема издания и сроков его подготовки проходило в более или менее реалистическом русле: объем предполагался в 38-40 томов, а срок издания -10 лет481. Но объем издания непосредственно был связан с типом его, с его полнотой. А здесь ясности не было. Как выразился зав. секцией документов Маркса и Энгельса ЦПА Радус-Зенькович: «Вопрос о профиле 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса не решен, и мне не ясно - для широкой массы читателей или для узкого круга партийных работников будет оно предназначено»482. В любом случае оно не могло быть полным, раз таковыми не являлись, по определению, ни 4-е издание Сочинений Ленина, ни Сочинения Сталина. И действительно, в докладной записке о 2-м издании Сочинений Маркса и Энгельса, направленной Поспеловым Суслову в июне 1952 г., директор Института писал: «Второе издание Сочинений
478 Там же, ф. 17, оп. 116, е.х. 452, л. 50.
479 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 2, л. 53; РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 33, л. 4.
480 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 116, л. 50.
481 Там же, е.х. 106, л. 147.
482 Тамже,л. 149.
Маркса и Энгельса должно устранить недостатки первого издания и дать более полную публикацию всего теоретически и политически важного из литературного наследия Маркса и Энгельса. Во второе издание намечается включить только законченные произведения Маркса и Энгельса, опубликованные при их жизни, или произведения, предназначавшиеся ими для печати. Лишь в виде исключения в новом издании предполагается поместить некоторые произведения, хотя и незаконченные, но содержащие важные теоретические положения и уже широко известные читателям». Объем издания уже изменяется в сторону уменьшения - 35 томов483.
Кто будет решать вопрос о том, что теоретически и политически важно в трудах основоположников марксизма - это совершенно ясно: ЦК. Но предварительное обсуждение этого круга вопросов проходило в ИМЭЛе в секторе произведений Маркса и Энгельса. И к чести сотрудников сектора следует сказать, что полного патриотического единодушия здесь не наблюдалось. Камнем преткновения были, как тогда выражались, антирусские статьи Маркса и Энгельса, которые предполагалось исключить из издания. Это предлагали даже столь несхожие во взглядах по другим вопросам сотрудники сектора, как Кандель и Полетаев. С такими взглядами полемизировал и.о. зав. сектором Саморуков, который вполне резонно указывал, что речь идет о статьях, «по существу направленных против царской России», и отмечал, что «мы не можем исключить статьи, вошедшие в первое издание». Решать эти вопросы должны в ЦК484. Вообще сторонники чистки 2^го издания в своей аргументации проявляли немалую изобретательность. Так, при обсуждении 2 тома 2-го издания было предложено исключить из него ряд статей, «так как они не раскрывают образ Энгельса, не показывают его как борца». Напомним, что речь идет о ранних статьях Энгельса. Подготовитель тома И. Синельникова не согласилась с этим, указав, что они «не отличаются от ранее опубликованных статей»485.
483 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 212, лл. 182, 184.
484 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 108, л. 24.
485 Там же, е.х. 117, лл. 63, 64.
Особенно горячо дискуссия развернулась при обсуждении 11 тома 2-го издания, который готовил Полетаев. Проявив незаурядную бдительность, он в ходе работы над текстом установил, «что в томе имеется ряд антирусских мест (до 30)» и заявил, что его как подготовителя тома это смущает, так он-де «обязан [был бы] нести ответственность как коммунист, если бы не указал на это обстоятельство»486. Этой тяжкой доли не захотели разделить другие участники обсуждения. Так, на Познера эти статьи «не производят столь одиозного впечатления. Это -антицарские статьи: марксистский анализ причин столкновений интересов России, Англии и Франции»487. (В то же время, справедливости ради, надо сказать, что Познер, выступая несколько ранее, заявил, что «статьи К. Маркса и Ф. Энгельса, помещенные в "Нью-Йоркской Трибуне", содержат ряд высказываний, которые затрагивают национальные чувства русских и советских людей...»488). Возражая Полетаеву, Саморуков назвал его точку зрения «вредной», поскольку «Маркс имел в виду старую царскую крепостническую Россию, и Ленин часто подчеркивал это. Речь идет главным образом о внешней политике России... Но есть и ошибки у Маркса и Энгельса: в отношении славянства, в национальном вопросе». И наконец, выложил самый сильный козырь: «За исключением некоторых статей ("Синопский бой"), нельзя выбрасывать из Собрания Сочинений подобные статьи. Это политика социал-демократов - изымать статьи Маркса и Энгельса, ревизовать марксизм»489. В заключение «о т.н. антирусских статьях» высказался зам. директора Института Тушунов, курировавший сектор произведений Маркса и Энгельса: «Нельзя исключать целый период в литературной деятельности Маркса и Энгельса, но вопрос об этих статьях нужно быстрее решить. Сомнительные статьи может быть сразу исключить с соответствующими объяснениями в ЦК»490.
486 Там же, е.х. 131, лл. 13-14.
487 Тамже,л. 16.
488 Там же, оп. 3, е.х. 2, л. 57.
489 Там же, оп. 2, е.х. 131, л. 17.
490 Тамже,л. 18.
Мы столь подробно остановились на освещении этого вопроса, чтобы показать, что при всем жестком давлении внешних обстоятельств, позиция людей могла определяться и определялась не только конформизмом и/или опасениями за свою судьбу, но глубиной понимания реальной проблемы, мерой ответственности перед будущими читателями томов 2-го издания и, наконец, просто человеческой порядочностью, не позволяющей действовать, исходя только из конъюнктурных соображений. Тем не менее официальная позиция Института не должна была отклоняться от генеральной линии. И тот же Тушунов, выступая на закрытом партсобрании Института с докладом о подготовке 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса, сказал: «Из неопубликованных до сих пор на русском языке произведений Маркса и Энгельса не предполагается включать те произведения, которые почему-либо дошли до нас в искаженном виде, и статьи, имеющие чисто справочный характер... Также не предполагается включать в издание серию статей из "Новой Рейнской газеты" о ходе революционной войны в Венгрии, написанные Энгельсом, и некоторые вновь выявленные статьи-корреспонденции Маркса и Энгельса из "Нью-Йоркской Трибуны" о Крымской войне, написанные преимущественно на основании западно-европейских буржуазных источников и текущей прессы. Эти статьи направлены против русского царизма, но носят односторонний и подчас ошибочный характер. Примерно то же самое следует сказать и о статьях Маркса "Разоблачения дипломатической истории XVIII века" ("Тайная дипломатия XVIII века"), посвященных англо-русским отношениям. Их публикация невозможна без обширных пояснений, что не может быть осуществлено в рамках второго издания Сочинений»491.
Примерно так же аргументировал директор ИМЭЛа Поспелов причины невключения во 2-е издание статьи Энгельса об Абд-эль-Кадере, опубликованной в MEGA: «Здесь есть характеристика колониальных народов, которая потребовала бы разъяснения. Эту статью не следует включать»492. Его
491 Там же, оп. 3, е.х. 2, л. 33.
492 РГАСПИ, ф. 71, оп.4, е.х. 176, л. 64.
заместитель, Обичкин, выразился определеннее и грубее: «В этой статье имеется ряд сомнительных мест, а статья в целом не способствует развитию национально-освободительного движения»493. И действительно, не включили эту статью, которая на русском языке увидела свет лишь в 1974 году, в 42-м, дополнительном, томе 2-го издания Собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса.
Таким образом, в общем и целом определился круг работ основоположников марксизма, исключаемых из собрания их сочинений по принципиальным соображениям. Но в ходе определения окончательного объема издания в целом и отдельных томов список невключаемых работ должен был неизбежно расшириться.
Кроме определения состава и характера издания, что имело прежде всего политическое значение, перед коллективом, работавшим над ним, встала острейшая практическая проблема - кадровая. Еще в 1948 г. директор Института информировал ЦК об «исключительно тяжелом положении с кадрами в секторе произведений Маркса и Энгельса» и просил дать указание «направить в распоряжение ИМЭЛ из вузов 10 человек из числа преподавателей на кафедрах новой истории, хорошо владеющих немецким языком»494. А положение было действительно сложным. На начало 1950 г. в секторе произведений Маркса и Энгельса числилось 15 старших и 13 младших научных сотрудников495, и при этом совершенно не было старших научных сотрудников с экономическим образованием, т.е. будущих подготовителей томов "Капитала" и других экономических работ основоположников марксизма496. Тщетно руководство Института просило ЦК в связи с работой над 2-м изданием Сочинений Маркса и Энгельса довести численность соответствующего сектора до довоенной (55 человек)497. Все надежды на сколько-нибудь существенное расширение штатов
493 Там же, е.х. 175, л. 192.
494 Там же, е.х. 20, л. 6.
495 Там же, оп. 3, е.х. 206, л. 23.
496 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 108, л. 18.
497 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 19, л. 9.
оставались нереальными до принятия официального решения ЦК о выпуске 2-го издания.
Существовала и еще одна, специфическая для ИМЭЛа деликатная проблема обязательности использования имеющихся ленинских переводов отдельных фрагментов текстов основоположников марксизма при их издании на русском языке. За этим, кроме начальства, зорко следили и коллеги из сектора произведений Ленина. На одном из общеинститутских партсобраний в начале 1952 г. в адрес работников сектора произведений Маркса и Энгельса, подготовивших очередное издание двухтомника избранных произведений основоположников марксизма, был брошен упрек в том, что в нем некий текст был «переведен по-иному, не так, как его переводил Ленин. И получилось так, что один и тот же текст переведен по-разному в двухтомнике и в 25-м томе Сочинений Ленина, в работе "Государство и революция"»498. В ответ руководитель сектора произведений Маркса и Энгельса Саморуков подчеркнул, что в данном случае «Ленин пользовался переводной работой [Маркса] на немецком языке, но подлинник на английском языке, и подготовитель должен давать текст, близкий к подлиннику...» В то же время он признал вину за то, что перевод не был согласован с братским сектором, но дипломатично заметил, что «этот перевод был подписан т. Кружковым»499. В своем же кругу работники сектора произведений Маркса и Энгельса осмеливались высказываться в том смысле, что «не следует, может быть, так акцентировать [внимание] на включении ошибочно приписываемых Ленину переводов: нужно больше подчеркнуть важность ленинских переводов, высказываний Ленина и Сталина о периоде и вообще ленинской терминологии»500. Иными словами, речь здесь шла о робкой попытке отказаться от обязательного использования ленинских переводов для русского текста 2-го издания и перенести акцент на использование терминологии и оценок классиков марксизма-ленинизма для предисловий к томам и их аппарата.
498 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 3, л. 5.
499 Там же, л. 9.
500 Там же, оп. 2, е.х. 131, л. 11.
Сектор произведений Ленина в 1950 г. выпустил последний, 35-й, том 4-го издания Сочинений Ленина, хотя завершающие тома проходили процесс подготовки не без задержек. Например, макет 30 тома был сдан в ЦК в сентябре 1948 г. и пробыл там до июня 1949 г., после чего был возвращен в Институт для доработки. В сентябре того же года том в готовом виде был сдан в дирекцию и в январе 1950 г. еще находился там501. Правда, в том же году он вышел в свет.
После завершения 4-го издания появлялись на свет все новые и новые его допечатки, а основная работа в секторе произведений Ленина шла над подготовкой справочного тома к изданию - предметного и алфавитного указателей.
Аналогичная работа над предметным указателем - к еще незаконченному собранию сочинений вождя - шла и в секторе произведений Сталина. Но при всех сложностях работы над предметными указателями главную проблему для работников обоих секторов представлял именной указатель. И дело было не в характеристиках тех или иных деятелей - здесь после «Краткого курса» все было ясно - а вопросе о том, нужен ли он вообще. Высказывалось мнение, что его не следует давать, ибо «называть имена многих лиц сейчас просто нежелательно»502. В противовес этому было выдвинуто довольно резонное, хотя также носившее чисто политический характер, соображение о том, что надо справочный том сделать так, «чтобы читатель никогда не обращался к старому указателю»503. А такое обращение стало бы вполне реальным, если бы там отсутствовал именной указатель. Предлагалось сделать именной указатель выборочно, т.е. указывать не все страницы, где упоминается тот или иной деятель. Видимо, смысл этого был во включении в указатель только тех мест, где «нежелательное» лицо упоминается в негативном контексте. Точно та же мысль была высказана и при обсуждении вопроса о справочном томе к Сочинениям Сталина: «В отношении врагов народа включать только те страницы, где им дается отрицательная
501 См.: там же, е.х. 106, л. 25.
502 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 176, л. 270.
503 Там же, л. 272.
характеристика»504. И, похоже, консенсус, выражаясь современным языком, был достигнут на том, что «в именной указатель надо давать только положительных деятелей»505. То, в каком виде, в вышедшем уже в 1956 г. справочном томе к 4-му изданию появились «отрицательные» деятели - представляло собой шедевр иезуитской изобретательности. Нельзя сказать, что в именном указателе нет фамилий Троцкого, Зиновьева, Каменева и иных будущих оппозиционеров. Вопрос о том, как они присутствуют. После фамилии Троцкого нет ни одной ссылки на страницы томов, а есть фраза: «см. Предметный указатель: Троцкий и троцкизм, борьба с ним». После фамилии Зиновьева - 4 ссылки плюс сакраментальная отсылка к предметному указателю на рубрики, где он фигурирует в негативном виде; примерно то же относится и к Каменеву. Правда, в отношении менее значительных «врагов партии», вроде Томского, ссылок больше. Но при всех условиях сделано главное: при формальном наличии фамилий этих деятелей, все упоминания о них даются в отрицательном контексте, что и было задумано с самого начала.
Изменения иногда приходилось вносить и в допечатки тиражей. В 1951 г. один студент философского факультета МГУ обратился с письмом в ЦК, где поставил вопрос о том, почему в составе 4 издания Сочинений Ленина не выходят «Философские тетради» и некоторые другие работы вождя. Ответственные работники Отдела пропаганды и агитации ЦК В. Степанов и В. Евграфов в письме М. Суслову в марте 1951 г. согласились с мнением ИМЭЛа о ^необходимости при допечатке тиража первого тома, - а именно там, в предисловии к 4-му изданию и было сказано о включении в него этих работ, - «внести соответствующие исправления в предисловие»506.
Итоги 4-го издания были подведены на научной сессии, состоявшейся в Институте 13-14 февраля 1951 г., вполне в духе времени: речь шла не столько о Ленине, сколько о великом продолжателе его дела. Доклад Обичкина о новых до
504 Там же, л. 12.
505 Там же, л. 274.
506 Там же, ф. 17, оп. 132, е.х. 502, л. 6.
кументах Ленина, напечатанных в 4-м издании, начинался с утверждения о том, что «большое количество документов, впервые включенных в Сочинения, составляют письма, телеграммы, записки Ленина товарищу Сталину, что ярко характеризует великое идейное содружество и совместную деятельность основателей и вождей партии и советского государства Ленина и Сталина». Завершался же он - подобно венку сонетов - аналогичным тезисом, согласно которому эти новые документы «дают возможность полнее изучить великое идейное содружество и совместную деятельность по руководству партией и советским государством наших великих учителей Ленина и Сталина»507. Остальные доклады были выстроены по аналогичному методу.
Сектор истории партии поначалу размахнулся на ряд начинаний, которые вскоре самим его руководством были признаны необоснованными - проспект многотомной истории партии (это при наличии «Краткого курса...») и истории большевистской печати508. В реальности же с переменным успехом шла работа над изданием работ и написанием биографий соратников Ленина и Сталина. Кроме обычных сложностей, в работе встречались и экстраординарные, хотя и не столь уж необычные в то время. Подводя итоги работы сектора за 1950 г., зам. руководителя сектора В. Морозов отметил: «Биография Калинина написана в Ленинграде, но люди, писавшие ее, теперь арестованы; ее нужно снова писать»509. Сектор подготовил для 2-го издания БСЭ большую, объемом в 5 печ. листов, статью «Коммунистическая партия Советского Союза», причем работа над первым ее вариантом проходила еще в 1950 г.510 по решению Секретариата ЦК от 9 сентября 1950 г., гласившему: «Признать целесообразным статью по истории партии, подготовляемую ИМЭЛом для БСЭ озаглавить "Коммунистическая партия СССР". В слове "ВКП(б)" в соответствующем томе БСЭ сделать ссылку на статью "Коммунистическая партия
507 Там же, оп.1, е.х. 375, лл. 40 и 74.
508 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 122, л. 6.
509 Там же, л. 7.
510 См.: там же, оп. 3, е.х. 1, л. 19 и е.х. 35, л. 39.
СССР"511. Интересно в этой связи отметить, что официальное переименование ВКП(б) в КПСС состоялось в октябре 1952 г. на XIX съезде партии.
Важное место в работе сектора занимало рецензирование выходивших в стране документальных сборников по историкопартийной тематике. Об отзывах на издания Ленинградского филиала речь уже шла выше, но приходилось рецензировать и сборники, изданные другими архивами. О характере подобных рецензий свидетельствует оценка, данная сотрудником сектора Кабановым сборнику, выпущенному Казанским пар-тархивом: «Этот сборник содержит дореволюционные документы о крестьянских восстаниях, из них 30 % документы, написанные и подписанные священниками, помещиками, написаны их (!) языком. Это недопустимо. Подобные сборники издаются не только партархивами. Нельзя распространять такие книги среди массового читателя»512.
Летом 1952 г. сектор отрецензировал 8 сборников документов по истории гражданской войны, выпущенных под редакцией И. Минца и его сотрудников Е. Городецкого и И. Разгона и вышедших в свет в 1938-1943 гг. Завидная оперативность!
Прежде всего были выявлены корни ошибок составителей сборников, которые носили троцкистский характер и представляли «рецидив прошлых ошибок Минца, вскрытых и подвергнутых критике свыше 20 лет назад»513. Отсюда понятно, почему в сборниках затушевывается предательская роль троцкистов в годы гражданской войны, этим же объясняется тот факт, что «составители включили в сборники целый ряд документов, написанных и подписанных троцкистами и другими врагами. Эти подписи составители снимают, но [какое коварство!] отсылают читателя к источникам, в которых они имеются»514. Смысл этого обвинения заключался в следующем: в сборнике приводились и цитировались партийные до
511 РГАСПИ, ф. 17, on. 116, е.х. 534, л. 68.
5,2 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 34, лл. 33-34.
513 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 212, л. 198.
514 Там же, лл. 202,203.
кументы, написанные и подписанные в свое время будущими «врагами народа», а тогда партийными руководителями. И хотя подписи были сняты, указание источников публикаций этих документов могло раскрыть для любопытного читателя, который вздумал бы обратиться к соответствующим печатным органам, подлинных авторов документов, о которых шла речь и которые не всегда были дезавуированы из-за своего содержания. Но и этого было мало, оказывается «в угоду «объективности» составители и редакторы нарушают партийные принципы отбора документов. Сборники в изобилии содержат документы врагов народа из лагеря внутренней контрреволюции и иностранных интервентов»515. Не обошлось и без дежурных обвинений в том, что «роль товарища Сталина как организатора Красной Армии совершенно не раскрыта516. И чтобы уж окончательно разоблачить подлинное лицо составителей и редакторов сборников, приводился убийственный по тем временам аргумент: «Ни в одном из сборников нет документов и материалов о роли русского народа в период гражданской войны и иностранной интервенции...»517.
Аналогичные обвинения были выдвинуты в составленной Институтом справке «по поводу источников, на которые были сделаны ссылки на 33 стр. книги "История Гражданской войны в СССР», т. 2, изд. 1947 г.", где автора соответствующего раздела клеймят за стыдливое умолчание о том, «кто произносил "горячие" и "взволнованные" речи, которые он пересказывает на 33 стр. книги. Это были враги народа: Троцкий, Дыбенко, Ломов, Антонов. Снабдив этот текст ссылками на "Рабочий путь" № 35 за 13 октября 1917 г., автор тем самым популяризирует деятельность врагов народа, которая в источнике выглядит положительной, так как тогда еще не было известно их истинное политическое лицо»518.
Что оставалось делать историкам партии в таких условиях -только сочинять работы состоящие из монтажа ленинских и
515 Там же, л. 205.
516 Тамже,л. 199.
517 Там же, л. 207.
518 Там же, е.х. 217, л. 169.
сталинских цитат в рамках максимально приближенного к тексту «Краткого курса» изложения событий.
При всей безупречности продукции подобного жанра, рассчитанной на внутреннее потребление, литературы собственно историко-партийной за 1949-1952 гг. сектор в свет почти не выпустил, если не считать таковой альбом «Феликс Эдмундович Дзержинский», тираж которого был распределен по закрытой сети, причем о выходе альбома в печати не сообщалось519.
В 1951 г. в Институте появилось новое подразделение -сектор истории гражданской войны. Этому предшествовало решение Секретариата ЦК от 17 апреля 1951 г., гласившее: «Перевести научный аппарат Секретариата Главной редакции "Истории Гражданской войны в СССР" из ведения Главполиграфиздата в состав Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) на положение сектора ИМЭЛ»520. Сама работа над этим изданием, начатая по постановлению ЦК от 30 июля 1931 г., шла уже довольно долго и не слишком успешно. Из 17 планировавшихся томов до войны вышло только два. И ЦК, видимо, решил форсировать работу. Объем издания был ограничен 7 томами, но зато его было велено подготовить в течение 1951-1953 гг. и выпустить тиражом 500 тыс. экземпляров, а для реализации этого проекта штат сектора ИГВ увеличили до 50 человек, что делало его одним из крупнейших подразделений Института521. Но старых сотрудников ИГВ брали с большим разбором. Как говорил зам. директора Института К. Абросенко, «с кадрами дело обстоят плохо, имеется засоренность, взять в ИМЭЛ некоторых сотрудников нельзя по деловому и политическому принципу»522.
В решении Секретариата ЦК о передаче работы над «Историей гражданской войны в СССР» содержался один весьма значимый пункт - «обязать ИМЭЛ обеспечить высокий идейно-теоретический и научный уровень издания».
519 Там же, е.х. 212, лл. 48,49.
520 Тамже, ф. 17,оп. 116,е.х. 579, л. 101.
521 Там же, е.х. 636, л. 104 и е.х. 637, л. 52.
522 Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 175, л. 42.
Некоторый свет на его происхождение бросает отчет о работе парторганизации сектора ИГВ с декабря 1950 по февраль 1952 г., где говорится о том, что «с помощью ЦК тогда [в 1950 г.] была ликвидирована монополия группы Минца в деле подготовки "Истории гражданской войны...", приведшая к полному застою в написании этой истории». Здесь следует упомянуть о том, что практическая работа над этим изданием с самого начала во многом шла под руководством И.И. Минца, известного советского историка, академика с 1946 г. Продолжим цитирование отчета: «Стало ясно, что нашему учреждению [научному аппарату Секретариата ИГВ] организационно еще не найдено место и что до тех пор, пока оно не будет найдено, дело издания не двинется с места». Тогда в апреле 1951 г., бдительные и хорошо понимавшие ситуацию борьбы с космополитизмом и его носителями, товарищи «обратились с письмом на имя товарища Маленкова» и «это письмо имело решающее значение»523. Дальнейшее известно, - решение Секретариата ЦК, а затем и Политбюро ЦК от 27 апреля 1951 г.
Сектор ИГВ вполне вписался в стиль работы ИМЭЛа. Его сотрудники так же бдительно относились к упоминанию и - если так можно выразиться - титулованию всех и всяческих врагов социализма. Выступая на партсобрании в октябре 1951 г. сотрудник сектора И. Ходош заявила: «В IV томе т. Ознобишиным была выработана целая система, как давать в томе имена: вождям он предложил имя и отчество, их соратникам - инициалы, белогвардейцам - одну букву имени, меньшевикам и троцкистам только фамилии. Какая принципиальная разница между белогвардейцами и троцкистами? Зачем популяризировать имена белогвардейцев и писать: А. Колчак, А. Деникин? Достаточно дать им политическую характеристику»524. А ведь напрасно загубили хорошую идею -смотришь на написание фамилии, и сразу понимаешь, кто есть кто, кто - вождь, а кто - презренный троцкист. Интересно и то, что меньшевики и троцкисты поставлены на ступень ниже белогвардейцев.
523 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 52, лл. 24-25.
524 Там же, л. 4.
И общее идейное направление творчества в секторе было то же самое. В октябре 1951 г. там был заслушан доклад Н. Шатагина «К вопросу о зарождении и развитии советской военной науки в годы иностранной военной интервенции и гражданской войны». В докладе развивался тезис о том, что занятость Ленина руководством Советским государством в самый напряженный период его существования лишала его возможности заняться детальной разработкой советской военной науки и ее составной части - советского военного искусства. Детальная разработка вопросов советской военной науки всей тяжестью легла на плечи товарища Сталина525. Впрочем, ничего иного в деятельности советских обществоведов тогда и не было. Стоит добавить к этому, что после XX съезда партии докладчик в качестве зам. директора Института несколько лет возглавлял работу по преодолению последствий «культа личности» в историко-партийной науке.
Таким же порочным, как и во всем ИМЭЛе, было в секторе ИГВ планирование работы. Ведь оно шло сверху, из ЦК - именно он решил, что пять томов «Истории гражданской войны» должны быть изданы менее, чем за три года, - и усугублялось желанием институтского начальства всех рангов откликнуться встречным планом, еще более жестким. О том, что из этого выходило, хорошо рассказал на примере 3-го тома секретарь партбюро сектора ИГВ М. Рыбаков. «С 1949 г. в этой редакции непрекращающийся аврал. Спешка тянет за собой промахи, недоделки. Потом (опять в спешке!) их устраняют, но делают новые. И так может продолжаться до бесконечности. А откуда взялась спешка? Оттуда, что планировали с потолка, исходя не из реальных возможностей и объема работы, а из желаемого. Добавим - желаемого начальством! Много раз назначались сногсшибательные сроки: 3 месяца, 2 месяца, 1 месяц. А скажи в 1949 г. ясно и определенно: кончить нужно к 1953 г. - и не было бы спешки, и кончили бы. Такая же история и с другими томами».526 К этим словам умного человека и опытного работника добавить нечего. Таков был стиль работы
525 Там же, л. 88.
526 Там же, л. 117.
Института, да и не только его одного. Это был стиль всей мобилизационной экономики и политики страны. Что касается «Истории гражданской войны», то к 1953 г. не было издано ничего. Третий ее том вышел в 1957 г., четвертый - в 1959 г., а заключительный, пятый - как видим, семитомник съежился до пятитомника - в 1960 г.
В начале 1950-х годов производственная деятельность Института начинает как-то пробуксовывать: в 1950 г. в свет вышло 10, как выражались в ИМЭЛе, объектов, не считая дополнительных тиражей и стереотипных изданий; в 1951 г. -3; в 1952 г. - 3. Возможно, это явление было связано с тем, что одни сочинения классиков марксизма-ленинизма завершились, а работа над другими еще не развернулась в полной мере. Может быть, действовали и какие-то другие факторы внешнего порядка. Но что-то было не так.
Это чувствовалось, в частности, на примере работы сектора произведений Сталина. В 1949 г. вышли 10-12 тома Сочинений вождя, в 1951 г. - 13-й том. И все. В то же время в институтском плане на 1950 год значится подготовка 13-17 томов527, в плане на 1952 г. - 14-17 тома, т.е. завершить издание. Правда здесь сделана знаменательная оговорка - «по мере поступления от автора»528. Вот эта оговорка, эта зависимость от согласия автора на выпуск того или иного тома в определенном составе и нарушала все планы. Между тем, эти планы были обширными и амбициозными: предполагалось в 1953 г. завершить 1-е издание Сочинений Сталина, а в течение 1952-1955 годов подготовить 2-е издание его трудов529. Кроме того, должны были быть подготовлены 11 тематических сборников работ Сталина по самым разнообразным вопросам - от критики и самокритики до вопросов внешней политики СССР. Работа над ними была в основном завершена, а один из них - «И.В. Сталин о Китае» - даже вышел в свет, но не в Советском Союзе, а в КНР530. На партийно-комсомольском собрании директор Института зая
527 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 194, лл. 10-11.
528 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 3, лл. 12-13.
529 РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, е.х. 574, л. 166.
530 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 48, л. 1.
вил, что «в основном сейчас внимание уделено выпуску в свет Сочинений И.В. Сталина, поэтому нужно оказать помощь сектору произведений И.В. Сталина»531. Однако в январе 1952 г. на закрытом партсобрании Института сотрудник сектора произведений Сталина Спиридонова высказала мнение о том, что план 1951 г. был сектором не выполнен, «потому что наш сектор является "кузницей кадров"», и привела впечатляющие цифры: 6 человек перевели на работу в архив, 2 человека - в сектор ИГВ, 2 человека - в сектор истории партии на год532. Дело здесь, конечно, не в какой-то недооценке значения выпуска в свет Сочинений великого вождя и учителя, а в том, что с составом последних томов полной определенности, похоже, не было у самого автора. Как говорил в июле 1951 г. зав. сектором произведений Сталина Д. Надточеев: «не исключена возможность, что 16 и 17 тома будут слиты. Но в свое время Поскребышев [т.е. фактически Сталин] говорил, что к 16 тому будет добавлен новый материал»533. Напомним, что по первоначальному плану 16 том включал материалы периода Великой Отечественной войны, а 17 том - послевоенные работы. В следующем, 1952 году выяснилось, что «16 том не имеет еще определенного состава, когда будет определен автором состав тома, тогда потребуется большая работа»534. Возможно, сложности с составом 16 тома проистекали отчасти из-за того, что к началу 50-х годов многие видные военачальники периода Отечественной войны были уже не в фаворе, а кое-кто и за решеткой. А ведь до смерти автора оставалось менее года. Даже в феврале 1953 г. на дирекции Института речь шла о том, что-продолжается работа «по собиранию произведений и подготовке макета 17 тома. В настоящее время этот том содержит в себе около 20 печ. листов текста»535, т.е. том пока не дотягивал до стандартного объема.
Все эти перипетии с реальной подготовкой последних томов позволяют, как нам представляется, бросить свет на при
531 Там же, е.х. 1, л. 13.
532 Там же, е.х. 3, л. 6.
533 Там же, е.х. 48, л. 33.
534 Там же, е.х. 49, л. 81.
535 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 177, л. 10.
чины остановки выхода издания на 13 томе. Здесь было высказано несколько предположений. Уже упоминавшейся выше историк Ю. Жуков писал в своей книге в связи с решением Политбюро ЦК от 16 февраля 1951 г., что «...в любом случае, по доброй воле или нет, Сталину пришлось практически отойти от власти. Остаться главой государства лишь символически...» И в качестве первого аргумента в пользу этой версии историк выдвигает «до сих пор никем не объясненное внезапное прекращение издания Собрания Сочинений Сталина, за... два года до его смерти». «Причину такого экстраординарного события можно объяснить... стремлением узкого руководства выразить тем самым свое новое равнодушное отношение к тому, кто внешне еще почитался как живой бог»536.
Разумеется, рассмотрения заслуживают разные гипотезы. Но возможно имеет смысл и более простое объяснение: серьезнейшая внутри- и внешнеполитическая обстановка, а также ухудшавшееся состояние здоровья не позволили Сталину в 1952 г. уделить достаточное внимание составу последних томов его сочинений. К тому же надо учесть и ментальность «живого бога», который, хотя и повторял обращенные к соратникам по Президиуму и Бюро Президиума ЦК фразы о том, что, мол, что вы все будете делать без меня, все же мог считать, что у него впереди еще есть время. Впрочем, подобные мысли вообще свойственны людям, естественно считающим сегодня, что они будут живы и завтра. Во всяком случае, объяснение факта остановки работы над изданием Сочинений Сталина исследователям еще предстоит дать.
Продолжилось в это время - хотя и не в тех масштабах, что в первые послевоенные годы - комплектование фондов ЦПА документами классиков марксизма-ленинизма и международного рабочего движения. В партархиве в 1951 г. был составлен проект «Плана по розыску документов К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, И.В. Сталина и важнейших историко-партийных материалов»537. План этот намечал перспективные направления поисков в отечественных и зарубежных архивах. В реаль
536 Жуков Ю.Н. Тайны Кремля. М., 2000, стр. 545-546.
537 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 196, лл. 1-29.
ности документы Ленина и Сталина Институт постепенно, преодолевая скрытое сопротивление руководства государственных и ведомственных архивов, получал все послевоенные годы. Например, во втором полугодии 1949 г. в ЦПА поступили 131 документ Ленина и 207 документов Сталина, из них 146 подлинников538. Документы основоположников марксизма в это время приходили в ЦПА в основном тоже из госархивов. Источником здесь служили трофейные фонды: по решению ЦК в сентябре 1952 г. Институту были переданы «обнаруженные в Центральном Государственном Архиве СССР 11 подлинных писем Маркса и Энгельса к Освальду за 1870-1875 годы». Естественно, эти письма были «обнаружены в архивных материалах, полученных из Германии в 1946-1947 гг.» В связи с этим Институт в очередной раз попросил ЦК «обязать МВД СССР произвести розыск подлинных документов классиков марксизма-ленинизма в архивных материалах ГАУ и обнаруженные документы передать в ИМЭЛ»539. В связи с необычайно пышно отмечавшимся в 1949 г. 70-летним юбилеем Сталина в Москву шли подарки со всех концов света. Из Германии, в частности, были присланы книги Берви-Флеровского «Положение рабочего класса в России» с пометками Маркса, а также подлинник письма Энгельса от 1893 г. Директор Института попросил Поскребышева дать указание о передаче их в архив ИМЭЛ540.
В 1948 г. в Москву в связи с празднованием столетия «Манифеста Коммунистической партии» приехал внук Маркса Эдгар Лонге и привез с собой в подарок советским товарищам подлинные документы Маркса, в том числе его письмо жене от 23 сентября 1871 г., о котором до тех пор не было известно541. А после смерти Э. Лонге его вдова через ЦК ФКП передала в Москву 20 подлинных документов Маркса и 77 - Энгельса, не считая писем в их адрес и переписки членов семьи Маркса542.
538 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 2, е.х. 124, л. 51.
539 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 213, лл. 66-67.
540 Там же, оп. 4, е.х. 317, л. 42.
541 Там же, е.х. 36, л. 19.
542 Там же, оп. 3, е.х. 217, л. 79.
Все прекрасно, но - и это характерный штрих времени -письма внука Маркса в Москву тщательно контролировались. В июле 1948 г. из ВОКСа в адрес Института был переслано письмо Э. Лонге сотруднику ИМЭЛа И.А. Бах, которая сопровождала его во время пребывания в Советском Союзе. В нем он пишет: «Нам говорят, что письма из Франции, отправленные обычным путем, не доходят, и я, в конце концов, поверил в это. Моя жена и я отправили Вам два письма, и я спрашиваю себя, а получили ли Вы их»543. Видимо, уяснив себе механизм почтовой связи с СССР, данное письмо Э. Лонге отправил через советника нашего посольства во Франции. В эти годы ИМЭЛ с большим разбором и с большой осторожностью относился к предложениям о покупке документов Маркса и Энгельса. Это до войны могли купить -и покупали - заведомо краденые документы, а в начале 50-х годов их источник должен был быть идеологически чистым. В октябре 1950 г. сотрудник книгоиздательской фирмы «Хиллуэй Паблишинг Компани» Ч. Абрамский (в будущем известный историк рабочего движения) прислал в Институт письмо, где сообщил о двух неизвестных статьях Маркса и Энгельса, опубликованных в свое время в британской печати, а также о том, что у одного человека есть оригиналы писем Маркса. Для себя он просил прислать несколько томов Сочинений Маркса и Энгельса на русском языке, которых не было в Англии544. Институт попросил ВОКС навести справки об этом издательстве, о самом Абрамском и «целесообразно ли с ними вступать в переписку»545. Ответ, видимо, был неутешительным, и на оригинале вышеупомянутого письма Абрамского появилась резолюция зам. директора ИМЭЛа Тушунова: «В дело. По указанию тов. Поспелова ответа дано не будет. 2/Ш 1951 г.»546
Не менее показателен ответ Института на предложение английской антикварной фирмы «Коллетс» купить за 800 ф.
543 Там же, оп. 4, е.х. 36, л. 4.
544 Тамже,on. 1, е.х. 388, лл. 131-134.
545 Там же, оп. 3, е.х. 207, л. 146.
546 Там же, on. 1, е.х. 388, л. 131.
ст. оригиналы 6 писем Маркса А. Имандту. В письме, направленном в Министерство внешней торговли (видимо, через него шло предложение фирмы), Институт ответил отказом. Но интересно обоснование, уже знакомое нам в связи с вопросом о включении новых документов Ленина в собрание его Сочинений: об этом уже сказано в известных документах. Оказывается, письмо Маркса Имандту от 27 августа 1852 г. «по своему содержанию по-видимому [sic!] перекликается с письмами Маркса к Энгельсу от 19/VIII, 24/VIII и 30/VIII 1852 г.». Или: «В письме Маркса к Имандту от 30 мая 1871 г. вряд ли содержится что-либо новое о Парижской Коммуне. Этот вопрос широко освещен Марксом в "Гражданской войне во Франции", а также во многих других произведениях и многочисленных письмах Маркса и Энгельса»547. Есть апробированные источники - и баста! Других нам не надо. Можно, конечно, предположить, что в распоряжении ИМЭЛа тогда уже имелись копии этих писем, но собирание подлинников документов основоположников марксизма всегда было одной из важнейших задач Института.
На поиск документов Маркса и Энгельса за границей свой отпечаток наложили последствия изоляции Института, как и других советских научных учреждений, изоляции, постоянно’ усиливавшейся в ходе «холодной войны». В силу недостатка собственных контактов с зарубежными институтами и архивами ИМЭЛу приходилось полагаться на информацию разного рода посредников.
В декабре 1952 г. из Внешнеполитической комиссии ЦК в Институт были присланы материалы, касающиеся архивов Маркса и Энгельса в Международном институте социальной истории в Амстердаме. Речь шла о письме в ЦК партии одного из советских представителей в ГДР. Там сообщалось, что МИСИ «владеет некоторыми подлинными рукописями К. Маркса и Ф. Энгельса, а также большей частью архива и библиотеки социал-демократической партии Германии. По имеющимся сведениям, рукописи Маркса и Энгельса, архив и книжный фонд СДПГ были запроданы за 80 тыс. гульденов
547 Там же, оп. 3, е.х. 209, лл. 83-84.
сыном Ф. Адлера и в 1937 г. вывезены из Германии». Далее речь шла о «клеветнической кампании» в западной социал-демократической и троцкистской печати по обвинению СССР в том, что «он при издании произведений Маркса и Энгельса якобы фальсифицирует их содержание. В связи с этим правые социал-демократы и троцкисты выдвигают вопрос о западном издании "подлинных" произведений Маркса и Энгельса. Выпуск этого издания поручен белогвардейцу, американскому агенту Николаевскому... Выступая в настоящее время под маской "частного лица", Николаевский ведет переговоры с Амстердамским институтом о приобретении архивов Маркса и Энгельса якобы для группы "частных исследователей". Для совершения этой сделки Николаевскому обещана финансовая поддержка в сумме 2-3 млн американских долларов»548. Все содержание этого письма базировалось на информации директора ИМЭЛ при ЦК СЕПГ Б. Доома, направленной в адрес секретаря ЦК СЕПГ Ф. Эльснера и также присланной в ИМЭЛ. Вся эта типичная риторика времен «холодной войны» не только искажала подлинную картину событий, но и ни на йоту не продвигала налаживание сотрудничества с МИСИ, а тем более решение вопроса о приобретении рукописей Маркса и Энгельса. Тем интереснее реакция ИМЭЛа на это письмо. Недавно - в ноябре 1952 г. - ставший директором Института Г.Д. Обичкин наложил на нем следующую резолюцию: «т. Тушунову. Прошу ознакомиться с документами и дать предложения как поступить для того, чтобы постараться приобрести документы. Считаю, что нужно доложить секретарю ЦК тов. Михайлову запиской»549. И это при том, что в Институте еще работал Г. Тихомирнов, один из главных участников переговоров 1935-1936 гг. о покупке архива СДПГ, точно осведомленный о его судьбе. Надо сказать, что люди, которые в 1940 г. советовали, воспользовавшись фактом фашистской оккупации Голландии, купить или обменять у немцев документы основоположников марксизма, подходили к делу более реалистично.
548 Там же, е.х. 211, лл. 100-101.
549 Там же, л.99.
Об уровне обеспокоенности в верхах судьбами литературного наследства классиков марксизма-ленинизма, а также об их компетентности в этом вопросе, свидетельствует хотя бы такой факт. В марте 1952 г. директор ИМЭЛ пишет письмо министру иностранных дел А. Вышинскому, где информирует его том, что еще в мае 1937 г. от полпреда СССР в Бельгии были получены незавершенные машинописные копии писем Ленина Гюисмансу за 1912-1914 гг., и просит оказать содействие в получении «от К. Гюисманса или его наследников подлинных писем или фотокопий с писем В.И. Ленина»550. В скобках отметим, что Гюисманс в это время был жив и скончался только в 1968 году. МИД отреагировал весьма оперативно, и уже 21 апреля 1952 г. и. о. зав. 1-м Европейским отделом министерства прислал в Институт письмо о неудачной попытке получить у Гюисманса фотокопии писем Ленина. «Дело в том, что еще в 1920-1921 гг. он передал некоему Розанову большое количество политических документов якобы для выставки, которая должна была иметь место в Вене в 1921-1922 гг. при условии их возврата. Однако вместо того, чтобы вернуть эти документы, Розанов увез их якобы в Москву. Гюисманс весьма обижен этим и даже не хочет вступать в переговоры об оставшихся у него документах»551. «Некий Розанов» на деле был Д.Б. Рязановым, и документы, взятые у Гюисманса, он действительно увез в Москву. По его собственным словам, «огромное количество документов, ...доверенных мне лично, но с обязательством возвращения, находятся теперь в Институте, но принадлежат к-числу "Секретных", ибо они все же присвоены не совсем законным путем»552.
Более успешными оказались поиски документов Ленина из т.н. Поронинского архива, но об этом речь пойдет в следующей главе.
В начале 1951 г. у Института появилась возможность приобрести часть архива Плеханова у его дочерей, проживавших в
550 Там же, оп. 4, е.х. 331, л. 21.
551 Там же, оп. 3, е.х. 211, л. 45.
552 Цит. По: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. - М., 1996, стр. 343.
Париже. Секретариат ЦК санкционировал покупку и распорядился выделить для нее 400 инвалютных рублей553. Документы были получены через МИД в марте 1951 г., но затем возникли некоторые сложности. Дочери Плеханова, узнав, что переданные ими материалы и документы отца поступили в ИМЭЛ, а не в дом Плеханова в Ленинграде, обвинили советское посольство во Франции в недобросовестности. МИД посоветовал для разрешения конфликта послать «от имени дирекции Дома Плеханова в адрес Бато-Плехановой письмо, сообщив в нем, что все присланные ею из Франции рукописи, книги, письма и другие материалы Плеханова Г.В., после использования их ИМЭЛом, получит Дом Плеханова в полной сохранности»554. Хорошо еще, что дочери Плеханова не знали, что менее двух лет назад ИМЭЛ обратился с просьбой в ЦК о передаче Дома Плеханова «как неразделенного собрания литературного наследства Г.В. Плеханова в ведение Ленинградского филиала ИМЭЛ»555.
Усложнение внутриполитической обстановки в стране в конце 1952 г. и особенно в начале 1953 г., в связи с т.н. «делом врачей», что обозначило вполне реальную перспективу нового витка репрессий, и не только в отношении сионистов и прочих агентов англо-американского империализма, отразилось и в жизни Института, прежде всего в патологическом усилении бдительности. К сожалению, материалы заседаний партбюро ИМЭЛ и общеинститутских партийных собраний этого времени пока недоступны исследователям. Тем не менее, есть некоторые документальные свидетельства, характеризующие обстановку в Институте в этот период.
Как нередко бывало на Руси в смутные времена, множились «подметные письма», иначе говоря, доносы, адресованные властям предержащим, т.е. в ЦК. В январе 1953 г. туда пришли анонимные записки, к которым были приложены машинописные копии некоторых документов, хранящихся в ЦПА и найденных якобы в Столешниковом переулке, т.е. рядом со зда
553 РГАСПИ, ф. 17, on. 116, е.х. 567, л. 6.
554 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 211, л. 2.
555 Там же, е.х. 206, л. 192.
нием партархива. Все это должно было свидетельствовать о непорядках, царящих в Институте. Руководство ИМЭЛа организовало сначала внутреннее расследование, которое выявило «во-первых, что автором анонимной записки является человек, работающий или ранее работавший в архиве и в какой-то мере знакомый с имеющимися в архиве материалами... во-вторых, посылка в ЦК КПСС не архивных документов, а машинописных копий с газет, которые архив не хранит, даёт основание полагать, что аноним не является работником архива, но работает в ИМЭЛ...» И, наконец, цитируемая докладная записка зав. ЦПА констатирует, что «написание анонимных писем и посылка различных кем-то и когда-то выкраденных копий документов имели место и раньше...»556 Поскольку в самом ИМЭЛе так и не смогли установить авторства анонимных записок в ЦК, директор Института 20 февраля 1953 г. обратился к зам. начальника 5 главного управления МГБ с просьбой установить их авторство557. Дальнейшие события в этом деле развивались уже после смерти Сталина.
Под неусыпное и бдительное око борцов за сохранение партийной и государственной тайны попали и старые большевики, люди с дореволюционным партийным стажем, не работающие в Институте, но прикрепленные к его парторганизации, вроде Е. Стасовой, С. Гопнер, Ц. Зеликсон-Бобровской и др. Как информировал директор Института Отдел пропаганды и агитации ЦК, «ввиду того, что на партийных собраниях партийной организации ИМЭЛ часто обсуждаются производственные вопросы, имеющие внутренний, закрытый характер, присутствие на таких собраниях лиц, не работающих в ИМЭЛ, нецелесообразно». Далее сообщалось, что Киевский РК КПСС не решал вопрос об их откреплении, но Институт через Отдел партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК добился решения об откреплении этих товарищей от парторганизации ИМЭЛ558. Как видим, удалось перекрыть еще один канал возможной утечки закрытой информации.
556 Там же, е.х. 215, л. 34.
557 Там же, л. 28.
558 Там же, е.х. 217, л. 8.
Бдительность никогда не бывала чрезмерной: в многократно вроде бы изученных материалах опытный глаз всегда мог найти не замеченные ранее ошибки. В январе 1953 г. сотрудниками Института Тихомирновым и Волиным при просмотре по телевидению «документального кинофильма "В.И. Ленин" в отдельных групповых кинокадрах [были] опознаны изображения разоблаченных врагов народа Зорина, Лашевича, Беленького, О. Каменевой, Будзинского, Марьясина». Об этом руководство Института сообщило секретарю ЦК Поспелову559. А ведь, по крайней мере, над одним из сигнализировавших об этом проколе уже навис карающий меч органов.
24 января 1953 г. за подписью зам. директора Института А. Тушунова и зав. секретной частью П. Ульяновой в МГБ ушло письмо следующего содержания: «Дирекция Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК КПСС просит проверить старших научных сотрудников Института тт. Волина Бориса Михайловича по национальности еврей... Прейса Илью Исааковича по национальности еврей... и Непомнящую Нину Ильиничну по национальности еврейка...»
«По непроверенным данным участник террористической группы ныне враг народа Вовси посещал во время болезни Прейса И.И. на его квартире. Волин Б.М. по непроверенным данным находился в приятельских отношениях с врагом народа Михоэлсом. У Непомнящей Н.И. якобы дважды репрессировался родной брат»560. Обращает на себя внимание иезуитский характер письма: мы точно ничего не можем утверждать, мы просто сигнализируем, а ваше дело доказать их вину. Надо также отметить, что в аналогичных письмах руководства ИМЭЛа в 1937 г., когда так же просили проверить на предмет преданности Советской власти тех или иных сотрудников Института, по крайней мере, не указывали национальность. Но сейчас было важно именно это.
Разумеется, бдительность в ИМЭЛе не могла ограничиться одними старшими научными сотрудниками и притом евреями. Аналогичное вышеприведенному письмо было отправле
559 Там же, е.х. 215, л. 60.
560 Тамже, л. 21.
но в тот же адрес с просьбой дать указание «об использовании на работе в ИМЭЛ Силиной Л.И.» Старший библиотекарь Силина (по национальности русская) по непроверенным данным «якобы поддерживает связь с некоей гражданкой, проживавшей ранее долгое время в США. Эту связь Силина Л.И. установила для совершенствования своих знаний в английском языке через гражданку Райс Елену Яковлевну... Силина Л.И. познакомилась с Райс в читальном зале библиотеки ИМЭЛ в 1950-1952 гг. Неизвестная нам гражданка живет в одном доме с гражданкой Райс»561. Таким образом, вроде бы естественное и вполне невинное желание усовершенствовать знание английского языка позволило выстроить цепочку от читального зала библиотеки ИМЭЛ аж до самих Соединенных Штатов.
И если «фигуранты» по еврейской линии смогли вздохнуть с облегчением лишь в начале апреля 1953 г., то Людмиле Ивановне Силиной повезло раньше: уже через три недели после смерти Сталина из вновь реорганизованного Министерства Внутренних Дел Институту ответили, что не возражают против оставления на работе в Институте Силиной Л.И.562
561 Там же, л. 42.
562 Там же, е.х. 216, л. 53.
Глава 5
Interregnum («Междуцарствие») -Институт в 1953-1956 гг.
5 марта 1953 г. умер Сталин. Многим, очень многим показалось тогда, что с его смертью рухнул привычный мир. Но и в эти дни великой скорби жизнь продолжалась. Созданная при Сталине система функционировала во всех своих звеньях. Пока еще. Действовал и ИМЭЛ.
Едва успели похоронить вождя, как 10 марта 1953 г. из Института ушло письмо в адрес секретаря ЦК Н. Михайлова, в котором содержалась просьба к ЦК: 1. Переименовать ИМЭЛ в Институт Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина; 2. Обязать составителей Краткой биографии Сталина довести ее до последних дней жизни и срочно издать дополнительным тиражом; 3. ИМЭЛу продолжить работу по изданию Сочинений Сталина и закончить ее в 1954 г.; 4. Разрешить подготовить 2-е издание художественно-документального альбома «И.В. Сталин»1. А через два дня документ аналогичного содержания был направлен Маленкову. Но в нем содержалось еще две просьбы: принять постановление ЦК и Совета Министров о признании Института «единственным государственным хранилищем рукописей и других подлинных документов И.В. Сталина», а также принять от имени ЦК и Совмина обращение к организациям и лицам, располагающим подлинными документами Сталина, передать их в Институт2. Иначе говоря, сделать то же самое, что было предпринято в отношении документов Ленина после его смерти.
1 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 217, л. 88.
2 Там же, лл. 95-96.
Но эти планы так и остались планами. Видимо, руководство Института не сразу поняло изменившееся отношение ко всему, что было связано со Сталиным, в руководстве партии и страны. Да, через несколько месяцев - в начале июля 1953 г. - к названию Института было прибавлено имя четвертого классика марксизма-ленинизма. Кроме того, Секретариат ЦК 1 апреля 1953 г. принял постановление о передаче на хранение в Институт «посланий, поступивших в связи с кончиной Иосифа Виссарионовича Сталина»3. Вот, собственно, практически все. А когда в начале октября того же года Институт обратился к секретарю ЦК Суслову с просьбой о выделении документов и материалов для организации Музея Сталина на т.н. Ближней даче, на это письмо легли две резолюции: Суслова - «тов. Кружкову [зав. отделом пропаганды и агитации ЦК] 10/Х» и Кружкова - «лично доложено т. Суслову. Вопрос снят. В архив. В. Кружков 15/Х 53 г.»4
Наиболее очевидные для всех советских людей перемены в обществе проявились в начавшейся реабилитации жертв политических репрессий, пока еще осторожной и выборочной. Процесс этот затронул и ИМЭЛС. Реакция Института была неоднозначной.
В марте 1954 г. из следственной части МВД СССР в ИМЭЛС пришел запрос относительно арестованной в 1948 г. Н. Крушкол, работавшей ранее зам. директора Ленинградского филиала Института и осужденной за то, что в написанной ею в соавторстве книге «Большевики в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции» она «грубо исказила историю партии и протаскивала троцкистские взгляды». У Института просили дать заключение по этой книге в связи с пересмотром ее дела5. В свое время ИМЭЛ, прозевавший «крамолу» в ней, дал совершенно зубодробительный отзыв на книгу, подписанный руководством сектора истории партии. На сей раз мнение директора Института было сдержанно-отрицательным, хотя и менее однозначным: «кни
3 См.: РГАНИ, ф. 5, оп. 16, ед. хр. 592, л. 33.
4 Там же, е.х. 593, лл. 70-71.
5 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 219, л. 10.
га несомненно содержит политически вредные материалы и правильно изъята из общего пользования. Вопрос о том, явилось ли это результатом сознательного протаскивания политически вредных материалов или же результатом небрежности, крайней недобросовестности должен быть решен особо»6.
Иначе говоря, книжка безусловно вредная, но стоило ли сажать за нее - решайте сами, а мы умываем руки. Эта позиция была поддержана в приложенной к ответу дирекции новой рецензии - нет, не на саму книгу, а на прежний отзыв о ней 1950 года - где уже скорректированы некоторые его оценки, но общий вывод тем не менее гласит, что «в целом... книга является политически вредной, так как она содержит материалы из статей и документов врагов партии и народа - троцкистов»7.
В этом случае позиция Института, похоже, определялась тем, что он имел непосредственное отношение к репрессиям в Ленинградском филиале, во всяком случае, в нужное время дал требуемую негативную оценку трудов работников филиала, заподозренных в антисоветской деятельности. Когда же речь шла о реабилитации арестованных еще до войны сотрудников Института, его позиция была более объективной. В июле 1955 г. Главная военная прокуратура прислала запрос об обвинениях, выдвинутых в свое время в адрес Е. Короткого, бывшего зам. директора ИМЭЛ и секретаря общеинститутского партбюро. Отвечая на это письмо, зам. директора ИМЭЛС А. Тушунов сообщил, что «недостатки в работе Института, в которых якобы был повинен Короткий Е.И., действительно имели место. Однако эти недостатки не могли быть результатом сознательной враждебной деятельности Короткого Е.И. ... Видимо, пункты обвинения были взяты из акта обследования Института какой-либо комиссией, либо из постановления собрания сотрудников Института»8. Это, по крайней мере, было сказано честно и определенно.
В Институт начали возвращаться - увы, очень немногие -из нескольких десятков репрессированных до войны имэлов-
6 Там же, е.х. 220, л. 61.
7 Там же, л. 63.
8 Там же, е.х. 225, л. 155.
цев. Внешне это выглядело - по документам - следующим образом: 4 сентября 1954 г. распоряжением по Институту «бывшему старшему научному сотруднику Института Середе А.И.» была выдана зарплата «за 2 месяца по 1500 руб.»9 Видимо, так причиталось реабилитированным. А 9 декабря того же года А.И. Середа был восстановлен на работе в Институте10. 22 марта 1955 г. бывшему старшему научному сотруднику Института Е.А. Власовой было выдано «материальное пособие в размере 3000 руб.»11 И вдове бывшего зам. директора ИМЭЛа В.Г. Сорина выдали «пособие в размере 3000 руб.»12. В общем, каждому - свое.
Старое и новое в жизни Института
Атмосфера в Институте после смерти Сталина представляла собой своеобразное сочетание продолжающихся старых тенденций - с одной стороны, и проявлений, ростков нового -с другой. Динамика и степень изменений в его жизни зависела, прежде всего, от медленного, а поначалу и противоречивого, процесса десталинизации. При всех зигзагах аппаратной линии общественная атмосфера в стране менялась медленно, но неуклонно. И ее изменение во многом зависело от понимания установок, идущих сверху, и собственных оценок этих противоречивых импульсов конкретными людьми.
В этом смысле ситуация в Институте во многом определялась как постоянным контролем над ним со стороны соответствующих отделов и руководства ЦК, так и собственными догматическими традициями и целенаправленным подбором кадров работников в течение многих лет. Однако те, для кого сталинская ортодоксия была не столько единственно возможным способом мышления и бытия - таких было все-таки меньшинство, - сколько наиболее приемлемым и привычным способом существования, воспринимали прежде всего охранительную тенденцию партийных документов.
9 Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 148, л. 138.
10 Тамже, л. 210.
11 Там же, е.х. 151, л. 62.
12 Там же, е.х. 148, л. 225.
Те же, кто искренне верил в гуманистическое содержание марксизма, в ком были сомнения относительно природы сталинского режима - острее и ближе воспринимали тенденции к отказу от наиболее одиозных явлений прошлого и стремились в своей конкретной работе реализовать это. Возможность и жизнеспособность таких настроений опирались на никогда полностью не умиравшие - хотя и тщательно подавляемые, -проявления трезвого, объективного, конкретно-исторического подхода к окружающей жизни и к содержанию работы Института - каждого на своем участке. Просто то, что раньше запрятывалось куда-то вглубь души, сейчас могло, наконец, быть высказано более или менее открыто, хотя еще и не в полный голос, но уже без боязни неизбежной потери работы, а то и свободы.
Без наличия людей, внутренне готовых принять неизбежность расставания со сталинизмом, преодоления его, в том числе в собственном сознании, - этого преодоления просто не было бы или, во всяком случае, процесс шел бы намного медленнее и труднее. Поэтому степень и темп изживания сталинских стереотипов во многом зависели, повторим, от кадрового состава различных подразделений Института.
В первом полугодии 1953 г. в Институте происходят большие подвижки руководящих кадров. Похоже, здесь сказывалось стремление как-то отреагировать на изменяющуюся ситуацию. Сменилось руководство секторов произведений Ленина, истории партии, Центрального партархива, сектора произведений Сталина (дважды), был назначен новый ученый секретарь Института13. Правда, все эти назначения в основном шли в плане перемещения старых институтских кадров, притока новых сил пока не ощущалось.
Изменения коснулись не только начальства: в Институте, как и в других учреждениях при ЦК КПСС, было проведено сокращение штатов. В то же время, учитывая необходимость развертывания работы над 2-м изданием Сочинений Маркса и Энгельса, Институт добился увеличения штатов соответству
13 Там же, оп. 3, е.х. 218, лл. 1-6; оп. 4, е.х. 146, лл. 3, 35, 66; е.х. 148, л. 115.
ющего сектора на 25 человек14. Туда стала приходить молодежь в основном с университетским образованием. Руководству Института пришлось пожертвовать одной из наиболее одиозных фигур этого подразделения - А.А. Полетаевым. В марте 1954 г. из дирекции Института ушло письмо в ЦК с просьбой освободить его от работы в Институте. «Своим поведением, - говорилось в нем, - Полетаев создал в коллективе сектора произведений Маркса и Энгельса тяжелую, нездоровую обстановку... Против всех работников Института, указывающих на недостатки в работе и поведении т. Полетаева, он начинает собирать «компрометирующие» материалы, используя при этом демагогию и клевету».15 В порядке самокритики, уже после увольнения Полетаева, Е. Степанова, ставшая к этому времени заместителем директора Института, добавила к списку обвинений против него еще и попытки неправильного толкования по вопросу о гегемонии пролетариата16. Короче - не только клеветник и склочник, но еще и человек, допускающий теоретические ошибки.
Что касается самой Степановой, то руководство Института приложило немало усилий, чтобы вернуть ее в Институт из аппарата ЦК, где она работала после XIX съезда партии, поскольку ощущалась острая необходимость в человеке, который возглавил бы работу над 2-м изданием Сочинений Маркса и Энгельса. Это удалось осуществить в апреле 1953 г.17. Но острота кадровой проблемы в секторе произведений Маркса и Энгельса состояла еще и в том, что в это время пост заведующего сектором был вакантным и, как сказал директор Института на партсобрании, заведующего вполне могли бы найти из сотрудников сектора, «но это нелегко сделать, тогда бы пришлось снять этого сотрудника с тома»18.
Если для сектора произведений Маркса и Энгельса основной задачей было обеспечение выпуска большого и сложного
14 Там же, оп. 3, е.х. 218, лл. 106-108, 146-148.
15 Там же, е.х. 221, л. 61.
16 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 22.
17 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 217, л. 100; оп. 4, е.х. 146, л. 53.
18 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 6.
Старое и новое в жизни Института издания, то проблемы, стоявшие перед другими подразделениями Института были в чем-то гораздо более серьезными. В непростом положении оказались сектора произведений Сталина и истории партии, сильнее и ближе связанные с актуальной политикой. Первое время сколько-нибудь внятной определенности в конкретном направлении нового курса работы не было, похоже, ни наверху, ни тем более внизу.
Сектор попытался взять на себя какие-то новые задачи, связанные с переименованием Института - добавлением имени Сталина, - из чего вроде бы следовало, что тема Сталина должна занимать в его работе все более весомое место. Было выдвинуто предложение о подготовке сборника, который должен «был охватывать период болезни, смерти и похорон И.В. Сталина»19, но ничего из этого не вышло. Первоочередными объектами были объявлены 14 и 15 тома сочинений Сталина и альбом о вожде20. Но в то же время в уже подготовленные варианты томов, в частности 14-го, были внесены очередные изменения, как по составу, так и по аппарату. В связи с этим был подготовлен новый макет тома и отправлен в ЦК21. Что касается 15 тома, то заведующий сектором проинформировал коллектив о том, что «в авторитетных кругах была получена информация, что "Краткий курс истории ВКП(б)" пойдет отдельным изданием и в Сочинения И.В. Сталина не войдет, затем была получена вторая информация, что ничего по этому вопросу пока определенного неизвестно, поэтому мы работу над 15 томом приостановили»22. Впрочем, никакие новые условия не отменяли старой практики конъюнктурной правки текстов вождей. В апреле 1953 г. дирекция Института проинформировала Политиздат о том, что при допечатках тиража «Краткого курса» «на стр. 227 следует снять слова: "под руководством Андре Марти"»23. Речь шла о руководителе героического восстания в 1919 году мо-
19 Там же, е.х. 50, л. 10.
20 Там же, л. 75.
21 Там же, л. 76.
22 Там же, л. 66.
23 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 215, л. 108.
ряков французской эскадры в Черном море, участвовавшей в иностранной интервенции против Советской России. Но к этому времени Андре Марти был исключен из рядов ФКП, а стало быть, должен был быть вычеркнут из истории. Да что говорить о 1953 годе, если в вышедшей в 1987 году энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» в соответствующей статье имя Марти даже не упоминается.
Так что в «авторитетных кругах» ясности по вопросу, как нам быть с товарищем Сталиным, не было, и хотя внешне все было вроде бы в порядке, существовал сектор произведений Сталина, принимались планы его работы, но, по существу, колеса крутились вхолостую. И не случайно поэтому у сотрудников сектора возникли опасения за его, а следовательно, и за свою судьбу. И чем дружнее был хор голосов, уверявших, что деятельность сектора нужна и важна, чем обширнее становились планы - тут и подготовка сборника воспоминаний о Сталине, тематических сборников его произведений, публикации его писем и документов к 80-летию со дня рождения24, -тем менее это соответствовало реальной роли сектора в новых условиях. И хотя руководство сектора призывало прекратить «разговоры о том, что в нашем секторе нечего делать»25, видимо, в поисках выхода из сложившейся ситуации в братском секторе произведений Ленина, где тоже не было полной ясности относительно его перспектив, прозвучало предложение «об объединении двух секторов - произведений В.И. Ленина и И.В. Сталина»26.
В непростом положении оказался'и сектор истории партии: в его активе к этому времени числилась неспешная подготовка работ бывших руководителей партии, т.е. соратников Сталина, и была написана большая (5 печ. листов) статья «КПСС» для 2-го издания БСЭ27. Шла также подготовка двухтомника «КПСС в резолюциях...» В отношении последнего на одном из партсобраний сектора был озвучен любопытный
24 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 51, л. 53.
25 Тамже, л. 21.
26 Там же, е.х. 28, л. 57.
27 Там же, е.х. 35, л. 39.
факт. Оказывается, «в свое время [видимо, до 1953 г.] согласно указанию дирекции ИМЭЛ и ЦК КПСС работа над сборником была приостановлена»28. Это тем более интересно, что предыдущее издание сборника вышло еще в 1941 году. В отношении работ соратников подтвердилась старая истина: новое время - новые песни и, добавим, новые люди. Уже к лету 1953 г. согласно указаниям ЦК и дирекции Института была приостановлена «работа над сборником Кирова, сочинениями Жданова, произведениями Куйбышева»29, зато начата работа над биохроникой руководителей партии и правительства: Маленкова, Ворошилова, Булганина30. Фамилии Хрущева еще нет. Пока.
Жупел бдительности сталинской эпохи, несмотря на некоторые сдвиги, пока сохраняет свое значение. Все еще тянутся некоторые старые дела. В июне 1953 г. дирекция просит у ЦК разрешения уволить из Института старшего научного сотрудника ЦПА В.У. Черненко, поскольку она, «как было установлено государственной экспертизой.., является соавтором анонимного клеветнического письма, в котором была попытка дискредитировать руководящих работников архива и представить в искаженном виде положение дел в архиве»31. Но при этом ее не исключили из партии, а дали строгий выговор. По аналогичному поводу из Института уволили М.Н. Урываеву, которая «в течение ряда лет занималась писанием клеветнических анонимных писем на работников ИМЭЛ»32.
В библиотеке книги пока еще не возвращаются из спецфонда в общий фонд, а, как и раньше, двигаются в противоположном направлении. За 1-й квартал 1954 г. в соответствии с цензурными списками в спецхран было передано 427 названий (1171 книга). Мало того, было выявлено 90 названий «политически вредных книг, не вошедших в соответствующие до
28 Тамже, л. 81.
29 Там же, лл. 79-80.
30 Там же, л. 39.
31 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 215, л. 127.
32 Тамже,л. 125.
кументы органов цензуры на изъятие»33. Эта работа усилилась во 2-м квартале того же года, когда было передано в спецфонд 219 названий (342 книги), а самостоятельно выявлено политически вредных книг - 200 названий34.
Продолжалась чистка библиотечных фондов от т.н. устаревшей и ненужной для Института литературы, причем делалось это под благовидным предлогом освобождения места для новых книг. При проверке выполнения соответствующего решения дирекции выяснилось, что, несмотря на передачу в другие организации 50 тыс. книг, положение не улучшилось, ибо, как отметил заведующий библиотекой, «мы получаем книг больше, чем отдаем. Все освободившееся помещение уже заполнено»35. И все же библиотеку опять призвали еще более интенсивно продолжать работу по очистке фондов.
Тем не менее во взглядах и действиях работников Института что-то начинает меняться. В январе 1954 г. на партийном собрании сектора ИГВ с критикой т.н. «актуализации» текстов выступил сотрудник сектора М. Рыбаков. Имелся в виду постоянный принцип деятельности Института - откликаться в своих трудах на каждое новое слово руководителя партии, каждый съезд и пленум ЦК. «Увлекшись какой-нибудь идеей, мы второпях начинаем зачастую ломать прежний... материал, начинаем заниматься переоценкой ценностей, и это ведет к скороспелым вариантам... Оглянемся назад хотя бы на год. Вышла работа товарища Сталина об экономических проблемах. .. Мы должны были обратить более серьезное внимание на вопросы экономики... А что получилось? Увлеклись, поломали уже написанное и заново написали новые разделы без глубокого продумывания и изучения вопросов. Эти новые разделы оказались некачественными, так как они сплошь состояли из цитат (в кавычках и без кавычек) и общих фраз. Теперь приходится делать заново»36. Здесь речь идет не столько о преувеличениях, связанных с использованием самой по
33 Там же, е.х. 220, л. 58.
34 Тамже,л. 116.
35 Там же, оп. 4, е.х. 179, л. 82.
36 ЦАОПИМ, ф. 212, оп.З, е.х. 54, л. 5.
следней работы вождя, сколько критикуется общая методология начетничества, свойственная всей тогдашней общественной науке. При обсуждении работы над сборником листовок большевистских организаций в период революции 1905-1907 гг. подготовитель сборника был подвергнут критике за вмешательство в текст документов под предлогом их стилистической правки37. А ведь подобное вторжение было в ИМЭЛе, можно сказать, традицией. При этом привычная настороженность и бдительность в отношении историко-партийных документов сохранялась. И когда Институт истории АН СССР в связи с приближающимся 50-летием революции 1905 года поставил вопрос о возможности публикации некоторых документов Петербургского Совета в 1905 г., написанных Троцким, ИМЭЛС в своем письме в ЦК занял однозначную позицию: «перепечатка их нецелесообразна. Это может послужить поводом к протаскиванию в печать и других документов Троцкого под тем или иным предлогом». Поэтому «публикация всех документов Петербургского Совета (Троцкий был автором и ряда других документов) лишь только потому, что они имеют подпись Совета, нецелесообразна»38.
Очень показательно для характеристики состояния умов в Институте заседание дирекции в октябре 1954 г. о подготовке к написанию многотомной (!) истории партии. Признается, что сама постановка вопроса своевременна, ибо «со времени выхода в свет "Краткого курса" значительно вырос идеологический уровень партийных и советских кадров». Но в основу плана 4-х-томника должно быть положено постановление ЦК от 14 ноября 1938 г., о постановке партийной пропаганды в связи с выходом в свет "Краткого курса", а «при написании проспекта за основу нужно брать Краткий курс, но давать расширенное освещение вопросов»39. Были выступления, выражавшие эту точку зрения - да, в основе "Краткий курс", но надо дописать историю партии с 1937 г. до наших дней. Но прозвучали и голоса в пользу того, что за основу надо взять
37 Там же, е.х. 36, лл. 16-17.
38 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 223, лл. 63-64.
39 Там же, оп. 4, е.х. 179, л. 92.
Тезисы ЦК к 50-летию партии и "Краткий курс", «но работа должна быть самостоятельной»40. А заведующий ЦПА А. Стручков пошел несколько дальше, заявив, что «это качественно новая работа, а не расширение "Краткого курса", но в основу [следует] положить Тезисы и "Краткий курс"41. Когда вчитываешься в протокол этого заседания, не оставляет ощущение некоей двойственности: кое-кто стремится остаться в рамках "Краткого курса", а другие уже начинают понимать необходимость оторваться от пуповины Краткого курса, но еще не решаются на это. Отсюда ссылки на последнюю мудрость ЦК - Тезисы к 50-летию партии.
Столь же характерным для этого переходного состояния Института было и обсуждение на дирекции в 1953 г. вопроса о типе справочного аппарата ко 2-му изданию Сочинений Маркса и Энгельса, в частности о том, как комментировать «незрелые места» в их произведениях. Под «незрелыми местами» тогдашние партийные идеологи понимали не только те формулировки, которые впоследствии были изменены и развиты самими основоположниками марксизма, но и все их положения, которые по тем или иным причинам не укладывались в сложившееся марксистско-ленинское учение, скажем, могли задеть национальную гордость русского советского человека в связи с оценками тех или иных войн, ведшихся Россией.
С одной стороны, была высказана мысль о необходимости - в отличие от Сочинений Ленина и Сталина - оговаривать эти «незрелые места» и не только в ранних томах, но применительно к вопросу о победе социалистической революции во всех странах, о будущем австрийских славян, о Крымской войне. Разночтения здесь сводились в основном к тому, где это делать - в предисловиях или в примечаниях. В этом вопросе все оставалось по-старому: аналогичные идеи высказывались и в 30-х, и в 40-х годах.
А вот когда речь зашла о т.н. приоритетных примечаниях, появились новые нотки. Смысл вопроса сводился к тому, что когда основоположники марксизма упоминают, скажем, Уатта
40 Там же, л. 94.
41 Там же.
как изобретателя паровой машины следует давать примечание о Ползунове как ее подлинном творце. Сама эта псевдопроблема появилась в конце 40-х годов в период борьбы с т.н. космополитизмом, когда приоритет русских ученых и инженеров утверждался всеми правдами и неправдам, в основном -последними. Участники обсуждения, в общем, отдавали себе отчет, что с тех пор ситуация изменилась. Руководитель сектора ИГВ С. Найда, хотя и признал, что «приоритетные примечания очень важны», отметил все же необходимость осторожного подхода к ним: «в свое время были в этой области перегибы»42. Но что более удивительно - а может быть, и знаменательно - это совершенно резонные и нетипичные для прежнего ИМЭЛа соображения, высказанные Н. Крутиковой из сектора произведений Ленина - одного из самых консервативных по традициям и ментальности сотрудников подразделений Института. Она отметила, что в конкретном случае - к сожалению, в протоколе не указано к какому месту из текста Энгельса примечание было сделано - оно звучит очень странно. «В тексте все правильно. Речь идет о промышленном перевороте в Англии. Изобретение Ползунова никакого влияния на английский промышленный переворот не имеет. Никакой ошибки у Энгельса здесь нет и указывать на это совершенно ни к чему»43. Но с этим не согласился другой участник обсуждения А. Стручков, в то время зав. сектором произведений Сталина.
В эти годы в Институте сложилась такая ситуация, что наиболее серьезной и масштабной работой, осуществлявшейся в нем, было только 2-е издание Сочинений основоположников марксизма. Это осознавало и начальство. Выступая в ноябре 1955 г. на партийном собрании в Института, представитель ЦК прямо сказал, что первая задача Института - выпустить хорошо и в срок собрание Сочинений Маркса и Энгельса44. Оно и понятно, ведь сектор произведений Сталина, при всем формальном сохранении планов его работы, по существу, тихо
42 Там же, е.х. 178, л. 75.
43 Там же, л. 77.
44 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 62.
агонизировал. Сектор произведений Ленина, закончив 4-е издание Сочинений создателя большевистской партии и советского государства, занимался подготовкой справочного тома к нему. И хотя Молотов, в тот период еще член Президиума ЦК КПСС, в одном из своих выступлений напомнил, что ИМЭЛСу придется подтягиваться, «потому что тов. Обичкин - директор Института Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина -должен помнить хорошо, не хуже меня, что у нас до сих пор правильной, хорошей биографии Владимира Ильича Ленина не выпущено, а пора это выпустить»45, до написания более или менее серьезной, не говоря о фундаментальной, биографии Ленина было довольно далеко. А сектор истории партии только еще начал поиски нового профиля своей работы. Так что все особенности данного периода жизни Института, все «оттепели» и «заморозки», происходившие за его пределами, отразились в работе над 2-м изданием Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса. И надо сказать, что «заморозки» ощущались сильнее.
Предварительная работа, которая велась над ним в течение всех 40-х годов, хотя и шла в силу ряда причин ни шатко, ни валко, не оказалась безрезультатной. И когда определилась реальная возможность для действительного развертывания ее, выяснилось, что созданы определенные и серьезные заделы. Другое дело, что на их содержание сильно повлияла историческая обстановка тех лет, которая во многом предопределила сложности в осуществлении замысла 2-го издания.
Прежде всего, это касалось главного - определения характера издания и, соответственно, его объема. Как уже упоминалось ранее, сама идея 2-го издания возникла в связи с резкой критикой на самом высоком уровне переводов трудов Маркса и Энгельса в 1-ом издании. Наряду с этим речь шла о вытравливании из будущего издания всяких следов «рязанов-щины», т.е. историко-критического подхода к текстам Маркса и Энгельса. Но для кардинального изменения этих переводов -не будем теперь утверждать, их улучшения, поскольку, по существу, речь тогда шла, скорее, о приспособлении отдельных
45 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 73, л. 63.
Старое и новое в жизни Института мест и текстов основоположников марксизма к текущим нуждам партпропаганды - вовсе не требовалось нового издания всего собрания их сочинений. Достаточно было переиздать в новых переводах основные работы Маркса и Энгельса. И не случайно поэтому в течение всего этого периода предпринимались усилия по созданию такого ограниченного набора текстов объемом от 6 до 15 томов.
Дело, как представляется, заключалось еще и в том, что целостный корпус сочинений основоположников научного социализма - как их ни переводи - не вписывался полностью в то, что именовалось тогда марксизмом-ленинизмом, поднятым на новую, высшую ступень в трудах великого вождя и учителя. И это понимал он сам. Отсюда и многочисленные сталинские высказывания о том, чего не допоняли или не предусмотрели Маркс и Энгельс, - в большинстве случаев не имеющие отношения к действительным моментам исторической детерминированности и ограниченности их воззрений.
Вполне понятна из вышесказанного линия, которая во многом шла сверху, на ограничение объема, а следовательно, и состава 2-го издания. Надо отдать должное работникам Института и прежде всего сектора произведений Маркса и Энгельса: пока было возможно, они отстаивали более или менее максимальный его вариант. Вариант проспекта издания, подготовленный к началу 1949 г., исходил из объема в 38 томов и включал 1436 отдельных произведений и 3337 писем основоположников марксизма46. И лишь потом пришлось пойти на сокращение его объема до 32 томов47. Эта цифра содержалась в письме руководства Института в адрес секретарей ЦК Суслова и Поспелова в мае 1953 г. Казалось бы, что после смерти Сталина препятствий должно было стать меньше, но божьи мельницы, как гласит поговорка, мелют медленно, а в атеистических странах работают и совсем неторопливо. Сказывались и инерция мышления, и не определившаяся еще идеологическая и политическая линия партии, и консервативная позиция руководства Института.
46 Там же, ф. 71, оп. 4, е.х. 9, л. 33.
47 Там же, оп. 3, е.х. 217, л. 187.
Так или иначе, это сокращение привело к выбрасыванию из издания значительного количества документов, прежде всего писем. Если в 1-м издании они составили 9 томов, то теперь переписку хотели втиснуть в 5 томов, а это означало, что из ее состава должно было быть исключено 1518 писем и оставлено 157948. (Сравните с приведенной выше цифрой 3337.) Следует также учесть, что после завершения 1-го издания в распоряжение Института поступали и новые письма Маркса и Энгельса.
В итоге, как докладывали руководители Института в ЦК, «принимая во внимание необходимость исключения ряда статей Маркса и Энгельса по Крымской войне и по военным вопросам (статьи из "Нью-йоркской Трибуны", "Новой американской энциклопедии" и "Журнала для волонтеров"), - можно ограничить общий объем Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса 30 томами»49.
На процесс сокращения объема издания оказывали влияние не только общеполитические и идеологические соображения, но и некоторые ведомственные интересы. Так, уже в 1955 г. советский посол в Чехословакии Н. Фирюбин обратился через свое начальство с просьбой о том, чтобы в Сочинения Маркса и Энгельса не включался ряд их высказываний по чешскому вопросу. К счастью, эта попытка не нашла поддержки в Институте50.
Но это все были частности, а в результате в постановлении ЦК о выпуске 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса, принятом в конце 1954 г., его объем<был определен в 30 томов (в 32 книгах). В отчетном докладе ЦК XX съезду партии было сказано о том, что «вышли первые тома второго издания 30-томного собрания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса»51.
Это сокращение объема издания привело к вынужденному слиянию ряда томов, состав которых был определен в ходе предварительной работы, и соответственно к выводу значи
48 Там же, лл. 220-221.
49 Тамже, л. 221.
50 Там же, е.х. 226, лл. 52-54.
51 XX съезд КПСС. Стенографический отчет, т. I. М., 1956, стр. 111.
тельного количества текстов Маркса и Энгельса за пределы издания. Процесс этот осуществлялся с размахом. Так были объединены 1-й и 2-й тома, новый 9-й том был образован из 11-го и 12-го томов, а 10-й - из 12-го, 13-го и 14-го томов52. Вместо первоначально предполагавшихся первых 6 томов издания было сформировано 453. На заседании дирекции Института в ноябре 1954 г. указывалось, что вопрос о составе 9-11 томов стоит очень остро и «решается таким образом, что все статьи, написанные на основе односторонней информации, были исключены... Очень сложен вопрос со статьями о Крымской войне. Встает вопрос об исключении некоторых из этих статей. Это почти 11 печатных листов. По двум томам, 9 и 10, уходит 22 печатных листа»54. А подготовитель нового 11 тома, состоявшего из бывших 14 и 15 томов, А. Дергунова предложила 4 печатных листа исключить, как «не имеющие теоретического значения»55. И при этом ее смущала вовсе не собственная смелость в обращении с текстами основоположников марксизма, а лишь тот факт, что «в новом издании Большой советской энциклопедии есть ссылки на статьи К. Маркса и Ф. Энгельса, а эти статьи не входят в Сочинения»56.
Непосредственный вклад в эту работу вносили и сотрудники аппарата ЦК. Как было сказано на одном из заседаний общеинститутского партбюро - правда уже после XX съезда партии, - «тов. Евграфов и другие работники ЦК, просидев 3—4 дня в Институте, предложили изъять из томов несколько статей, составлявших в общей сложности целый том»57. Как видим, ни стремительности, ни решительности товарищам со Старой площади было не занимать.
Часть ранних работ Маркса и Энгельса была опубликована в сборнике «К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений», вышедшем в 1956 г. и изданном существенно мень
52 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 21, л. 1.
53 Там же, л. 14.
54 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 179, л. 106.
55 Тамже, л. 112.
56 Там же.
57 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 12, л. 58.
шим тиражом, чем тома основного издания. Считалось, что работы, включенные в сборник, представляют интерес для исследователей, изучающих ранний период формирования взглядов Маркса и Энгельса58. Состав этого сборника, как и всего издания, находился под пристальным вниманием ЦК, причем его состав, как отмечалось на партийном собрании сектора произведений Маркса и Энгельса, изменялся «во время прохождения корректур»59. Правда, применительно к этому изданию Агитпроп ЦК предложил дополнить его состав текстами брошюр Энгельса «Шеллинг - философ во Христе» и «Библии чудесное избавление...», а также письмами молодого Энгельса братьям Греберам60. Так что, как видим, ЦК не только выкидывал тексты классиков марксизма, но и включал их.
Новым моментом во 2-м издании Сочинений Маркса и Энгельса стало указание в томах фамилий их подготовителей и редакторов. Для этого потребовалось специальное обращение дирекции Института в ЦК, ибо, как было отмечено на заседании партбюро сектора произведений Маркса и Энгельса в ноябре 1954 г., «начиная с 1952 г. по непонятным соображениям наш Институт стал указывать подготовителей работ К. Маркса и Ф. Энгельса лишь в порядке исключения.., которое не распространяется на тома второго издания»61. Тем самым была ликвидирована анонимность работ - как будто делали их не конкретные люди, а учреждение.
Субъективизм и идеологическая ангажированность подхода к определению характера и состййа 2-го издания Сочинений основоположников марксизма сказались и в отношении научно-справочного аппарата издания. Еще на предварительной стадии работы был выдвинут тезис, к счастью, не реализованный на практике, о том, что «имена, не имеющие значения для понимания текста, в указатель не включаются»62. И тогда
58 Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. - М., 1956, с. III.
59 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 22, л. 57.
60 РГАНИ, ф. 5, оп. 16, е.х. 700, л. 168.
61 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 21, л. 92.
62 Там же, е.х. 3, л. 34.
же в адрес примечаний к первым вариантам томов был брошен упрек: они-де носили комментаторский характер и «писались на основе аппарата к МЕГА, где имеются ошибки»63. Но ведь без достаточно подробного комментирования нельзя было раскрыть историческую обусловленность становления взглядов Маркса и Энгельса. И эти трудности в полной мере отразились на характере обсуждения в ноябре 1954 г. статьи Маркса «К еврейскому вопросу», предназначенной к опубликованию в 1 томе 2-го издания. Е. Степанова заявила, что понимает эту работу «как работу по национальному вопросу». А. Малыш предложил в тезисе Маркса о «мирской основе еврейства» заменить термин «еврейство» на «иудейство»64, т.е. в определенной мере перевести толкование термина «Judentum» («еврейство») из социально-экономической сферы в чисто религиозную плоскость. Но в конце концов в вышедшем из печати томе к данному месту было сделано исторически верное примечание, которое впоследствии неоднократно подвергалось нападкам псевдопатриотических юдофобов.
Недостатки научно-справочного аппарата в начальных томах издания Институт был вынужден признать еще в советское время. В одном из официальных институтских изданий мы читаем: «В первых томах предисловия были до некоторой степени схематичными, примечания и даты жизни и деятельности Маркса и Энгельса чрезмерно лаконичны. Начиная с 5-6 тома, все составные части аппарата приобрели более развернутый вид, а позднее были добавлены и некоторые новые элементы...»65
Так или иначе, с трудностями и издержками, но выпуском в 1955 году первых четырех томов 2-го издания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса Институт начал большое и важное дело. В последующие годы удалось добиться расширения объема издания сначала до 39, а в конце концов до 50 томов. В результате получилось первое, практически самое полное
63 Там же, е.х. 19, л. 65.
64 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 179, лл.99-100.
65 Литературное наследство К. Маркса и Ф. Энгельса. История публикации и изучения в СССР. М., 1969, стр. 321.
- если не учитывать продолжающееся новое издание МЕГА -собрание сочинений Маркса и Энгельса.
С самого начала это издание рассматривалось в Институте как основа «для перевода на языки стран народной демократии»66. Уже давно нет никаких стран народной демократии, но остались сочинения Маркса и Энгельса на польском, чешском, венгерском, немецком, 'болгарском и румынском языках. Они выходили также на итальянском, японском и английском языках.
При всей полноте 50-томного русского издания нельзя не сказать, что в него не были включены многострадальные «Разоблачения дипломатической истории XVIII века» (т.н. «Секретная дипломатия») и некоторые рукописи Энгельса по славянскому вопросу, которые по решению ЦК КПСС были изъяты из верстки 44 тома.
Кроме собрания сочинений продолжалось издание других работ основоположников марксизма. Так, в 1954 г. после многолетней подготовки вышла в свет 1-я часть «Теорий прибавочной стоимости», положившая начало первому научному изданию четвертого тома «Капитала».
Продолжилось издание «Архива Маркса и Энгельса» с рукописными материалами на русские темы, что вполне естественно для этих лет. XI том «Архива» вышел в 1948 г., XII - в 1952 г. и XIII - в 1955 г. Включали они, в основном, марксовы конспекты русских книг о пореформенной экономике русской деревни и незавершенные рукописи Маркса по этим же сюжетам. Будучи чрезвычайно интересными из-за впервые опубликованных материалов, эти тома «Архива» несли на себе особенности методологического подхода к публикации их подготовителя (Р. Конюшей). Еще в 1948 г., после выхода XI тома, ее коллеги по сектору отмечали недостатки издания -упрощенный «кое-где перевод: места, где Маркс не цитирует, а излагает, даны в виде цитаты по русскому тексту излагаемого автора, что недопустимо»67. По-видимому, критика не была учтена в достаточной степени, потому что через 7 лет, в 1955
66 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 60.
67 Там же, е.х. 17, л. 140.
году, при обсуждении работы уже над XIII томом «Архива» новый сотрудник сектора произведений Маркса и Энгельса Ю. Харитонов говорил совершенно о том же. «Конспектируя [русский источник], Маркс или давал точный перевод русского текста, или, чаще, излагал содержание собственными словами, применяя также собственную терминологию. Очевидно, в последнем случае не может быть применена подстановка русского текста и примененной в русском оригинале терминологии, а должен быть дан перевод текста Маркса и дана терминология Маркса.... Этот принцип был принят подготовителями тома и в общем и целом соблюден, но «есть элементы подстановки (не перевода)»68.
Впрочем, в связи с развертыванием работы над 2-м изданием в подготовке томов «Архива» наступил некоторый перерыв.
Пополнение архивных фондов. Контакты с заграницей
Пополнение коллекции документов классиков марксизма-ленинизма в ЦПА шло в основном двумя путями: либо благодаря помощи и посредничеству руководства зарубежных компартий, поскольку после 1945-1947 гг. представители Института непосредственно за границей не работали; либо путем выявления их в трофейных фондах зарубежных архивов, находившихся в это время в СССР, а также в собственных архивах органов госбезопасности.
В ЦПА в 1952 г. через ЦК Французской компартии были получены от вдовы Э. Лонге 20 подлинных документов Маркса (в том числе 3 его записных книжки) и 77 подлинных документов Энгельса (в основном писем), а также 59 писем в адрес Маркса от его жены и дочерей, 64 письма в адрес Энгельса и много других ценных материалов69. В мае 1954 г. Институт получил, опять-таки через ЦК ФКП, 2 тетради ранних стихов Маркса, материалы, касающиеся его учебы в Боннском и Берлинском университетах и другие документы70. Оттуда же
68 Там же, е.х. 22, л. 27.
69 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 177, лл. 19-20.
70 РГАНИ, ф. 5, оп. 16, е.х. 666, л. 28.
было получено 74 подлинника писем Энгельса Лафаргам71. Но собственная роль Института была пассивной и ограничивалась здесь приемкой и хранением полученных документов. Это было ясно для его руководства. Когда в апреле 1954 г. на заседании дирекции специально обсуждался вопрос о розыске за границей документов классиков марксизма-ленинизма, то зам. директора ИМЭЛС А. Тушунов вынужден был констатировать: «те пути розыска, которые были до войны, теперь не годны. Единственным реальным и действенным - это путь через ЦК партии»72. О том же говорила со свойственной ей большевистской прямотой его коллега по дирекции Е. Степанова применительно к коллекциям Международного института социальной истории в Амстердаме: «сделать что-либо для получения этих документов мы не можем, так как это государство суверенное, и мы не можем не считаться с этим»73. Иначе говоря, силой не возьмешь.
Приходилось скрести по сусекам отечественных (по месту их нахождения) архивохранилищ. Как информировал ЦК в июле 1955 г. министр внутренних дел С. Круглов, «среди трофейных материалов довоенной Польши», хранящихся в Центральном государственном особом архиве, были обнаружены 4 подлинных письма Энгельса 1894 и 1895 гг.»74. Свои трофеи были и в МИДе. В январе 1954 г. оттуда сообщили в Институт, что среди трофейных архивов, имеющихся в распоряжении этого ведомства, обнаружены материалы Николаевского, содержащие описи писем Маркса, Энгельса, Вейдемейера, Зорге, Фрейлиграта и^других75.
Важным источником пополнения ЦПА стали архивы КГБ. Постановлением ЦК от 11 мая 1954 г. была образована специальная комиссия для рассмотрения хранящихся в архивах КГБ и имеющих историко-партийное значение документов. К августу того же года там было выявлено 66 документов Ленина и
71 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 183, л. 77.
72 Там же, е.х. 179, л. 55.
73 Там же, л. 54.
74 РГАНИ, ф. 5, оп. 16, е.х. 700, л. 176.
75 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 220, л. 5.
24 документа Сталина, не считая документов их соратников76. И количество текстов классиков марксизма-ленинизма, полученных из-за границы и из внутренних источников, бывало в иные годы вполне сопоставимо. Так, из отчета ЦПА за 1954 г. следует, что подлинных документов Ленина было получено от ЦК ПОРП - 84, а из архивов КГБ - 7677.
Однако в отношении документов Ленина самым большим пополнением за эти годы были материалы Краковско-Поронинского архива ЦК РСДРП. Часть из них попала в Институт еще до войны, а кое-что в первые послевоенные годы. В результате работы специальной комиссии, созданной ЦК ПОРП, удалось в 1954 г. обнаружить большую часть этого архива, где находилось около трехсот ленинских документов. На основе полученных материалов удалось идентифицировать несколько десятков статей Ленина, которые были опубликованы в «Правде» без подписи или под псевдонимами.
Это событие стало, как говорилось в одном из официальных имэловских изданий, «самым значительным событием в истории собирания ленинских документов после Великой Отечественной войны»78.
При всей важности получения архивных материалов из-за рубежа по тому или иному случаю и, если так можно выразиться, в порядке «самотека», в Институте все яснее понимали необходимость установления прочных контактов с учреждениями и лицами за рубежом, обладавшими интересующими нас материалами. Тем более, что после смерти Сталина политическая и психологическая ситуация в вопросах сношений с иностранцами начала изменяться в лучшую сторону. Например, если ранее, в 1950 г. Институт не пожелал, как упоминалось выше, иметь дело с Ч. Абрамским, то осенью 1953 г., когда тот предложил передать Институту
76 Там же, е.х. 222, лл. 34-35.
77 Там же, оп. 4, е.х. 182, лл. 168-169.
78 Фонд документов В.И. Ленина, изд. 2-е, доп. М., 1984, стр. 139. Об истории поисков Краковско-Поронинского архива и содержании полученных документов см. статьи М.В. Стешовой в журнале Вопросы истории КПСС, 1957, № 3 и С.М. Грибковой в журнале История СССР, 1964, № 2.
фотокопии протоколов Британского Федерального Совета I Интернационала, если Институт его об этом попросит, все закончилось благополучно. В документах дирекции сохранилась следующая запись: «Протоколы Британского Федерального Совета получены ИМЭЛС 19/XII 1953 г. (переданы лично тов. Ротштейном при его посещении Института). Послана благодарность г-ну Абрамскому. Е. Степанова. 23.XII.1953»79.
Но хотя в Институте с оптимизмом констатировали рост его международных связей, поездки сотрудников в страны народной демократии и даже выступление Степановой на международном конгрессе историков в Риме80, это не решало проблемы выхода на научные учреждения, где находились документы классиков марксизма-ленинизма, прежде всего на МИСИ. Сдвиг в этом вопросе был связан с именем Джанджакомо Фельтринслли, крупного итальянского промышленника, члена ИКП и собирателя книг, рукописей и других материалов по истории социализма и рабочего движения.
В предыдущей главе упоминалось письмо, полученное из ГДР с весьма односторонней информацией о МИСИ и ситуации с документами Маркса и Энгельса, хранящимися в нем. Институт тогда проявил интерес к этим материалам. Вот здесь очень кстати оказалось предложение Фельтринелли, поддержанное руководством ИКП, о передаче «на временное хранение в ИМЭЛ наиболее ценных книг и других материалов из его библиотеки». Мотивировалось это опасениями за ее сохранность «в связи с усилением реакции в Италии и обострением международной обстановки».
Директор ИМЭЛС Обичкин обратился к Хрущеву с просьбой согласиться на данное предложение и мотивировал это необходимостью «побудить Фельтринелли (через посольство в Риме или итальянских друзей) установить более тесную связь с т.н. Амстердамским архивом и купить целиком или частично материалы архива»81. Если бы это удалось, развива-
79 РГАСПИ, ф. 71, он. 3, е.х. 216, л. 126об.
80 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, лл. 62, 79.
81 РГАСПИ, оп.4, е.х. 231, л. 39.
Д.Б. Рязанов. 1930 г.
А.М. Деборин
ИМЭ, 1924 г.
ИМЭ,, 1924 г. Вестибюль здания.
ИМЭ, 1924 г. Читальный зал.
ИМЭ, 1925 г.
ИЛ, 1925 г.
ИЛ, 1925 г. Фотостат.
ИЛ, 1925 г. Несгораемая комната.
ИЛ, 1925 г. Хранилище нового здания.
ИЛ, 1925 г. Библиотека.
ИЛ, 1925 г. Выставка литературы о Ленине.
ИЛ, 1925 г. Выставка литературы о Ленине.
ИЛ, 1927 г. Книгохранилище. Газетный ярус.
ИЛ, 1927 г. Читальный зал.
ИЛ, 1930 г.
РОСТ КОЛИЧЕСТВА книг библиотеки Института Ленина прнЦи вил ЗЯ 1427 - 1430 гг
51724
1477г	1427 78г	1428;2Чг	1424/ЗПг
РОСТ посещаемости музея Института Ленина ЗА ВРЕМЯ С 1/11 1427г ПО I/VI 1430 г музей посетило	1428/24г
всего 233 4<32чгл	I	зя8 месяцев
1427/28г	1424/ЗРг
В в
СОСТАВ ЧИТАТЕЛЕЙ библиотеки Института Ленина при ци вкп s ЗА 1427-1430 гг
СОЦИАЛЬНЫЙ СОСТАВ ПОСЕТИТЕЛЕЙ МУЗЕЯ
в I427/Z8r из ЬЗ цел
в 1424/ЗОг из ЬЙ312 чел
НАУЧНЫЕ РАБОТНИКИ
|ЧЧЯШИЕСЯ
-ПЯРТ-РЛбОТНИКИ
ИМЭ, 1930 г.
ИМЭ, 1930 г. Кабинет Германии.
ИМЭ, 1930 г.
ИМЭ, 1930 г. Кабинет философии.
М.А. Савельев
М.Б. Митин
П.Н. Поспелов
ИЛ, 1930 г. Один из кабинетов.
ИНЕТИТЙТ ЛЕНИ ПРИ ЦК ВИП/в/
ИЛ, 1930 г. Структура ИЛ.
Янст'итат Нмкса-Зш .!ма'Лкиж-*а кп> М. ? . b II
"V
is 18 КМЛ ИШ <	1883
RMiiABKi ш'оизад «иг ; КАК!Л МАРКСА 8  дс .то г 
ИМЭЛ. Выставка произведений К. Маркса.
СОСТАВ ЧИТАТЕЛЕЙ
ИМЭЛ, 1934 г. Состав читателей библиотеки
ИМЭЛ, 1934 г.
Выпуск литературы.
ИМЭЛ, 1934 г.
Ленинские документы.
ет свою стратагему директор Института, рукописи Маркса и Энгельса «в дальнейшем могли бы быть получены (куплены) у Фельтринелли для ИМЭЛ... Непосредственные переговоры ИМЭЛ с Амстердамским институтом социальной истории о приобретении рукописей Маркса и Энгельса не могут дать положительных результатов, т[ак] к[ак] во главе этого института стоят люди, враждебно относящиеся к Советскому Союзу»82. 14 апреля 1953 г. ЦК КПСС принял решение, обязывающее ИМЭЛ принять от Фельтринелли ценные книги и рукописи83. Правда, уже в сентябре 1953 г. Институт получил информацию о том, что «руководство друзей [ИКП] решило временно воздержаться от передачи ИМЭЛС книг и рукописей из библиотеки Фельтринелли»84. Тем не менее отношения с последним укреплялись. Шел регулярный обмен книгами, но традиции бдительности в ее сталинском понимании продолжали сказываться и на отношениях с Фельтринелли. Когда тот попросил прислать ряд отдельных номеров и комплектов советских периодических изданий за 1951-1952 гг., то Институт отправил ему не все. Объясняя в письме в ЦК причины этого, зам. директора ИМЭЛС Тушунов в их числе назвал упоминания «врага народа Берия», а также тот факт, что в этих изданиях есть материалы «о переименовании железнодорожных станций, поселков»; «цифровые данные о плане лесонасаждений и его выполнении»85. Вот уж действительно - большой-большой секрет!
Стоит учесть при этом, что Фельтринелли обещал сделать для Института и что он делал. Во время визита в Москву, в ИМЭЛС перед Новым, 1954, годом он обещал:
-	«передать Институту фотокопии документов Маркса, Энгельса, родственников Маркса, которыми Институт не располагает;
-	передать Институту фотокопии писем В.И. Ленина из архива Гюисманса и информацию об этом архиве;
82 Там же.
83 Там же, е.х. 215, л. 154.
84 Там же, е.х. 216, л. 118.
85 РГАНИ, ф. 5, оп. 16, е.х. 592, л 56.
- прислать в Институт опись материалов архива Бунда, белоэмигрантов, которые могут представлять интерес в политическом отношении. ..»86
Но особый интерес представила для Института информация Фельтринелли о МИСИ, согласно которой архив Маркса и Энгельса «запродан теперь Колумбийскому университету в США за 5 миллионов долларов, но деньги еще не получены». И далее «Фельтринелли заверил дирекцию ИМЭЛС, что сделает все возможное, чтобы выявить все ценные для Института материалы, хранящиеся в этом архиве, составить их список, приобрести эти документы или хотя бы снять с них фотокопии»87. Что касается истории о якобы запроданных в США документах архива МИСИ, в которую в Москве, естественно, сразу поверили, то с другой стороны баррикад «холодной войны» картина выглядела по-иному и означала «подготовку к перемещению наиболее важных документов в Колумбийский университет в Нью-Йорк в случае возникновения чрезвычайной ситуации»88.
Через советское посольство в Италии Фельтринелли переслал в ИМЭЛС информацию о работе МИСИ, его структуре и руководящих работниках, характеристики которых выполнены в чисто коминтерновских традициях. Так, руководитель германского отдела проф. Блюменберг охарактеризован как «протестантский пастор, затем вступивший в [коммунистическую] партию... после выхода из нее занял открыто враждебную по отношению к партии позицию». В скобках заметим, что в этом же письме Фельтринелли сообщает о подготовке описи архива Маркса и Энгельса, экземпляр которой он рассчитывает получить через того самого профессора Блюменберга!
Голландский и британский отдел возглавляется «неким Де Йонгом, социал-демократом и антикоммунистом».
Французским отделом руководит «некий Ван Тин, троцкист, в прошлом политически активный».
86 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 221, л. 18.
87 Там же, л. 19.
88 On the Waterfront. Newsletter of the Friends of the IISH, Amsterdam, 2003, no. 7, p. 11.
Во главе русского отдела стоит «некий Мейер, троцкист, политически не активный»89.
Мало того, на всякий случай Фельтринелли сообщает нью-йоркские адреса и телефоны не только самого Николаевского, но и Анны Бургиной, «его секретаря и подруги»90.
Копия описи архива Маркса и Энгельса, существовавшая лишь в 5-6 машинописных экземплярах, была в декабре 1953 г. переправлена Фельтринелли в Москву. Его беспокоило только то - и он дал это понять через своего сотрудника, от которого получал основные сведения о делах в МИСИ, Берта Андреаса, - чтобы в намечавшихся переговорах Института и МИСИ не вскрылся этот факт, ибо тогда и работа самого Андреаса, «а также работа его доверенного лица в этом институте станут невозможными»91. В итоге ее анализа выяснилось, что у нас отсутствуют: рукописей произведений Маркса и Энгельса и подготовительных материалов - 24. Писем Маркса и Энгельса - 7. Зато писем в их адрес отсутствовало 911 единиц92.
В будущем, невзирая на политическую эволюцию Фельтринелли в сторону левого экстремизма, между Институтом и Библиотекой, а затем Институтом Фельтринелли сохранялись постоянные, добрые и взаимовыгодные связи.
На пути к очередному (XX) съезду партии
Как обычно бывает в истории, истинные масштабы событий выявляются только постфактум, и XX съезд КПСС, справедливо ставший символом начала перелома в истории нашей страны, в преддверии его воспринимался просто как очередной съезд партии, который, разумеется, очень важен по определению и должен быть встречен трудовыми успехами. В советских условиях это означало прежде всего перевыполнение действующих планов на энное количество процентов к календарной дате съезда.
89 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 231, л. 86.
90 Тамже,л.91.
91 Там же, оп. 3, е.х. 228, л. 188.
92 Тамже,л. 105.
Трудовые подарки готовил и ИМЭЛС, и во многом они были связаны с прежними делами и планами, причем в них отнюдь не было чего-либо новаторского.
Институт в эти годы постоянно подключался к очередным кампаниям - непременному компоненту советской жизни.
Иногда не очень удачно, как это было в случае направления членов партии на укрепление сельского хозяйства. Секретарь партбюро Института был вынужден констатировать, что у нас из 238 коммунистов не нашлось ни одного желающего93, и даже назвал фамилии тех, кто мог бы поехать, но не сделал этого. Однако на карьере ни одного из них впоследствии это не сказалось, может быть, потому, что эта очередная кампания как началась, так и закончилась.
Иногда участие Института было более удачным, особенно если речь шла о привычной работе поиска нужных цитат. Когда в стране развернулась памятная эпопея с внедрением кукурузы, Обичкин направил в марте 1955 г. лично Хрущеву копии документов, обнаруженных в ЦПА и касающихся «царицы полей». Это было письмо Ленина Кржижановскому от 17 октября 1921 г. о посевах кукурузы, протокол пленарного заседания Совета труда и обороны от 18 октября того же года, где обсуждался вопрос о посевах кукурузы и проект постановления СТО, а также заключение комиссии сельскохозяйственной секции Госплана по вопросу о кукурузе и о мерах расширения семенной площади данной культуры на юго-востоке94. Институт включился в хор славословий кукурузе и ее главному апологету - Н.С. Хрущеву. На общем партийном собрании в феврале 195J г.. дирекгор ИМЭЛС поделился своими мыслями и чувствами по этому поводу. «Товарищ Хрущев, - сказал он, - поражает всех своими знаниями всех недостатков работы в отдельных парторганизациях». И далее привел рассказ одного полевода из Московской области, который вырастил 5-метровые стебли кукурузы и послал их первому секретарю ЦК, но «пасынков он не отрезал и это уменьшило количество зерна - т. Хрущев указал ему на эту ошибку»95.
93 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 85.
94 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 223, л. 46.
95 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 16.
Непременной составной частью послевоенных планов Института - столь же непременно остававшейся лишь на бумаге - был выпуск нового издания «Краткого курса», дополненного главами, охватывающими военный и послевоенный период.
На общеинститутском партийном собрании, состоявшемся всего за 3 месяца до XX съезда, ответственный работник ЦК Константинов подчеркнул, что «новые три главы [дополнения к «Краткому курсу»] должны быть воинствующими, во всеоружии научной аргументации»96. И это должно было быть сделано к предстоящему съезду партии.
На заседании дирекции в августе 1955 г. было подчеркнуто, что «решению этой задачи нужно подчинить основные силы сектора [истории партии]»97. При этом в Институте знали о том, что в ЦК окончательное решение о «Кратком курсе» еще не принято, но полагали, что указание по этому вопросу «будет очевидно в ближайшее время»98 99. Приказом по Институту от 30 ноября 1955 г. был утвержден авторский коллектив по составлению материалов для доработки «Краткого курса». Ответственными были назначены весьма ортодоксально настроенные руководители сектора истории партии. Всех членов авторского коллектива и прикрепленных к нему научных сотрудников до завершения этой работы полностью освободили от всей иной научной и организационной работы и запретили им «отвлекаться на другую какую-либо работу по институту». Сроком сдачи в дирекцию текстов 12, 13, 14 и 15 глав будущего издания «Краткого курса» было установлено 15 января 1956 г." То есть на все про все было дано полтора месяца.
Как обычно, грозные указания по выполнению плана не обеспечили достижения этой цели, и 11 января 1956 г. на партсобрании сектора истории партии было осторожно сказано, что проделана значительная работа по написанию новых глав (XIII, XIV, XV) «Краткого курса истории КПСС», а директор
96 Там же, л. 62.
97 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 183, л. 84.
98 Там же, л. 68.
99 Там же, е.х. 151, л. 245.
Института в очередной раз провозгласил первой задачей сектора окончание «Краткого курса»100. Так что встретить партийный съезд полновесным, расширенным «Кратким курсом» не удалось. О том, насколько прочной была пуповина, связывающая любую работу по истории партии с «Кратким курсом», свидетельствует такой факт: уже после XX съезда партии, когда в ЦК было принято решение о написании нового учебника по истории партии, в состав авторского коллектива вошел Н. Шатагин, который в Институте отвечал за доработку 14 и 16 глав нового издания «Краткого курса»101.
Но в одном вопросе, касающемся проблем истории партии, Институт проявлял настойчивость - это было старое стремление обзавестись собственным печатным органом. И дирекция опять поставила перед ЦК вопрос о создании историкопартийного журнала102.
Другим подарком XX съезду - помимо нового варианта «Краткого курса» - предполагалось завершение издания сочинений его автора. Об этом говорил в июле 1955 г. зам. директора Института Тушунов103. В более осторожном варианте намеревались выпустить к этой дате 14 и 15 тома104. И, наконец, в январе 1956 г. макет уже только одного, 14-го тома, был представлен в Президиум ЦК с просьбой разрешить выпустить его к съезду105. Так и не выпустили, и собрание сочинений великого вождя и учителя, начатое ИМЭЛом, остановилось на 13 томе.
По линии издания Сочинений Ленина, наконец, завершилась подготовка справочного тома к 4 изданию, и на дирекции Института в январе 1955 г. был поставлен вопрос о необходимости выпустить не вошедшие в издание работы Ленина о государстве, «Философские тетради», «Тетради по империализму»106. Видимо, в результате предварительной договоренности в ЦК,
100 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 37, лл. 4, 3.
101 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 152, л. 62.
102 См. ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 51.
103 Там же, л. 44.
104 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 183, л. 81.
105 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 51, лл. 83-84.
106 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 182, л. 37.
туда в феврале того же года ушло из ИМЭЛС письмо, где речь шла о том, что «после выпуска в свет основных 35 томов 4 издания Сочинений В.И. Ленина институт получил указание от издания дополнительных томов воздержаться». Ссылаясь на то, что Институт получил много писем с предложениями выпустить дополнительные тома, дирекция просит разрешения подготовить и выпустить их в оформлении 4 издания в 1955-1956 гг. При этом, учитывая, что они представляют интерес для «сравнительно узкого круга специалистов», издать их меньшим тиражом, чем тома основного издания107. Агитпроп ЦК поддержал это предложение. Разумеется, сроки не были выдержаны и последний том из этой группы дополнительных томов вышел в 1962 г.
Расширяя состав сочинений Ленина, ИМЭЛС в то же время очень бдительно относился к тому, что писали о Ленине люди, очень хорошо знавшие его. В связи с планировавшимся к выпуску сборником «Воспоминания родных о Ленине» Институт вошел в ЦК с предложением снять воспоминания М.И. Ульяновой, относящиеся к периоду после Февральской революции, поскольку «в них почти ничего не говорится о Ленине». Агитпроп согласился с этим, а также с другими изменениями в тексте, предложенными Институтом108.
Еще один замысел Института к съезду - подготовка сборника работ Ленина и Сталина о тяжелой промышленности109 -имел вполне определенный политический смысл, поскольку подкреплял критику тогдашнего руководителя партии в адрес Маленкова, которого обвиняли в недооценке тяжелой промышленности. Но сборник вышел уже после съезда и без работ Сталина под названием «В.И. Ленин о развитии тяжелой промышленности и электрификации страны».
И еще один вопрос перед съездом попытался, если не решить, то хотя бы поднять, Институт - об открытии в Москве Музея Маркса и Энгельса110.
107 РГАНИ, ф. 5, оп. 16, е.х. 700, л. 51.
108 Там же, л. 24.
109 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 9, л. 44.
110 Таже, л. 69.
В феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС. С закрытым докладом Хрущева о преступлениях сталинской эпохи кроме членов партии были ознакомлены достаточно широкие круги советской общественности. Шок, испытанный при этом, может по-настоящему представить себе только тот, кто жил тогда и кому довелось услышать, как оглашали текст доклада. То, с чем множество советских людей сталкивалось непосредственно; то, о чем многие подозревали, но в чем боялись сами себе признаться, внезапно стало реальностью, будучи засвидетельствовано на самом высоком уровне. Но у очень значительного числа современников этих событий, они вызвали активное неприятие и даже внутреннее отторжение - трудно было переступить через свою безмерную веру в справедливость власти, а многим и через свои поступки в прошлом. Все это проявилось в Институте, хотя стены партийного учреждения и сдерживали накал страстей. Впрочем, сейчас мы можем судить об этом по приглаженным официальным протоколам. Живых свидетелей уже почти не осталось.
Официальная реакция Института последовала сразу после съезда. Уже в конце февраля 1956 г. дирекция обратилась в ЦК с просьбой «переименовать Институт Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПСС в Институт марксизма-ленинизма и истории партии при ЦК КПСС»111. На волне новых веяний Институт опять ставит вопрос о возобновлении издания историко-партийного журнала и о новом издании протоколов съездов и конференций КПСС112. В последний раз протоколы некоторых съездов были переизданы в 30-х годах.
На заседании дирекции 19-20 марта 1956 г. уже звучали упреки в адрес ЦК за затяжку решения вопроса о публикации ленинского наследства и критика руководства Института за недостаточно энергичную постановку насущных вопросов работы. Заведующий ЦПА А. Стручков сказал, что «Сталин не уважал Институт, поэтому роль Института принижена. Нам необходимо восстановить ее. Раньше ИМЭЛС представ
111 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 228, л. 50.
112 Там же, лл. 75-76 и 91.
лял свои отчеты о работе прямо съездам, а теперь мы этого не делаем»113.
Закрытое партийное собрание по итогам XX съезда шло два дня - 22 и 23 марта 1956 г. Здесь говорили об отрицательном влиянии культа личности Сталина на работу Института по многим направлениям. Применительно к 4 изданию Сочинений Ленина было сказано, что в нем «все, что было связано положительного с именем Сталина, включалось в тома, а если были замечания о неправильной деятельности Сталина, то такие документы не включались114. Сталина критиковали за недооценку ленинских «Философских тетрадей»115. Вспомнили и о репрессированных работниках ИМЭЛа. В связи с реабилитацией Сорина сотрудник сектора произведений Ленина Н. Суровцева заявила: «Я очень рада, что сейчас мы можем вспомнить добрым словом тех людей, которые были изъяты бериевской агентурой, а теперь реабилитированы. Они очень много сделали в деле подбора ленинских материалов»116.
Но наиболее глубоко вопрос о преодолении влияния культа личности Сталина в работе Института поставила недавно вернувшаяся из заключения Е.А. Власова: «Мы лакируем ранний период деятельности Сталина. Сейчас нужно решительно переменить курс». И она имела в виду не только данный конкретный вопрос. «Так как мы поработали для культа личности, нам же нужно его и развенчать».117 Однако это развенчание зависело не только, да и не столько от самого Института, сколько от позиции руководства партии. К тому же и в самом Институте хватало противников развенчания Сталина. И если на данном собрании их голосов не было слышно, то через несколько месяцев, когда в верхах наметился откат от линии критики Сталина, в Институте зазвучат и другие голоса. Бывший следователь НКВД А.Я. Свердлов, сам отсидевший несколько лет, скажет: «Установлено, что Сталин в последний период
113 Там же, оп. 4, е.х. 184, лл. 2,3.
114 ЦАОПИМ, ф. 212, оп. 3, е.х. 11, л. 5.
115 Там же, л. 8.
116 Там же, л. 9.
117 Там же, л. 12.
своей деятельности допускал грубые ошибки. Но не доказано, что он их допускал всегда»"8. А заместитель директора Института Е. Степанова заявит: «Нельзя говорить только об одних ошибках. Этим мы нанесем вред. Мы должны вскрывать ошибки товарища Сталина, но и говорить о положительной роли»"9.
Но это было потом, а на мартовском партсобрании присутствовавший там руководящий работник Агитпропа Евграфов попытался перевести направление критики на сам ИМЭЛС. «В течение некоторого времени, - сказал он, - у руководства Института было некоторое зазнайство... В течение длительного времени мы твердили Геннадию Дмитриевичу, что надо выпускать 36-й Ленинский сборник». На что Геннадий Дмитриевич Обичкин резонно возразил: «3 года он лежит в Отделе пропаганды»118 119 120.
В решении собрания была подчеркнута необходимость «войти с ходатайством в ЦК КПСС о подготовке к изданию полного Собрания трудов Ленина»121, а пока осуществить подготовку дополнительных томов к 4 изданию Сочинений Ленина. Намечая основные задачи Института, его директор в своем заключительном слове набросал обширную программу действий: от осуществления поворота к научно-исследовательской работе и преодоления замкнутости и сектантства до более конкретных дел, как то: издания протоколов съездов и конференций КПСС, публикации воспоминаний о Ленине и даже подготовки материалов для учебника по истории партии, хотя нам непосредственно’ и не поручали, - добавил он122. Так что перспективы выглядели оптимистичными.
А через несколько дней после этого собрания, 28 марта 1956 г., было принято постановление ЦК КПСС о переименовании ИМЭЛС в Институт марксизма-ленинизма при ЦК
118 Тамже. л. 41.
119 Тамже, л. 43.
120 Там же, л. 14.
121 Там же, л. 19.
122 Там же, лл. 14-15.
КПСС123. С переименованием Института завершилась целая эпоха в его истории и закончились первые 35 лет его существования. Жить ему оставалось ровно столько же.
123 РГАСПИ, ф. 71, оп. 4, е.х. 152, л. 46.
Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (под разными названиями) - почти ровесник советской власти, составная часть ее системы. Он развивался и изменялся вместе с ней и вместе с ней, естественно, прекратил свое существование. В сфере своей деятельности, немаловажной в условиях господствовавшей идеократии, он играл свою определенную роль, активно способствуя торжеству всепобеждающего учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сгалина. Далее к классикам присовокуплялись фамилии сменявших друг друга первых и генеральных секретарей ЦК партии.
Основная идеологическая функция Института состояла в демонстрации и доказательстве - путем издания стабильных текстов и переводов трудов классиков марксизма-ленинизма, а также соответствующего их комментирования - незыблемости основных положений марксистско-ленинской теории как свидетельства их верности. Функция же развития этой теории - если так можно называть внесение в нее изменений для решения конкретных политических и идеологических задач - в условиях советской действительности принадлежала только живому вождю и учителю - Сталину, а после его смерти некоему коллективному вместилищу мудрости партии - ее Центральному Комитету, а практически тому человеку, который в данный момент возглавлял этот-Орган.
Для эффективного функционирования советской идеологии со второй половины 20-х годов прошлого столетия, когда партия стала массовой в основном за счет привлечения в нее малообразованных и не имевших политического опыта людей, не привыкших к самостоятельному мышлению, потребовалось значительное упрощение марксистско-ленинской теории, ее банализация. Об этом хорошо сказал известный философ и писатель А.А. Зиновьев, правда, рассматривавший этот процесс в положительном плане: «Главной проблемой стало... отыскание наиболее простого способа сочинения марксисте ко-подобных фраз, речей, лозунгов, статей, книг. Надо было занизить уровень исторически данного марксизма так, чтобы он стал идеологи-580
ей интеллектуально примитивного и плохо образованного большинства населения»1.
Роль Института в этом процессе была хотя и служебной, но весьма важной. Ведь он давал фактический материал для такого рода, говоря словами того же Зиновьева, «занижения и вульгаризации марксизма».
Какие же основные моменты можно выделить в деятельности Института в первой половине его существования?
Прежде всего, надо констатировать невыполнимость красивой и утопичной попытки Рязанова создать Институт как научную лабораторию по марксоведению. И дело было не только и не столько в сложности реализации научного подхода к истории марксизма, понимаемого как высшее достижение общественной мысли, сколько в полном несовпадении этого замысла с тогдашними, да и последующими задачами партии. Однако как раз в силу такого понимания марксизма Рязанову удалось собрать огромный массив ценнейших архивных документов по социальной истории человечества, проблемам рабочего и социалистического движения и - соответственно - богатейшую специализированную библиотеку. Значение этих собраний выходило далеко за рамки непосредственных политических и идеологических интересов ВКП(б).
Для всей последующей деятельности Института характерен непрерывный рост ее политической составляющей - причем чем далее, тем более - в ее непосредственной, сугубо прагматической привязке к текущим потребностям дня, как они понимались на Старой площади. Эта черта оказывала определяющее воздействие на все стороны деятельности Института: общее направление работы, содержание издательских и исследовательских программ и их соотношение, кадровый состав Института, его взаимоотношения с ЦК, а также другими научными учреждениями.
Одной из центральных проблем всей истории Института являлась взаимосвязь издательской (в идеале - научноиздательской) и научно-исследовательской работы.
1 Зиновьев А.А. Имя века. В: Советская Россия, 1 марта 2003 г.
Вопрос не только в естественном желании профессиональных научных работников - при всех скидках на их конкретный состав и уровень подготовки - заниматься исследовательской работой на основе материалов, собранных и освоенных в ходе издательской работы. Дело и в понимании - во всяком случае, наиболее квалифицированными сотрудниками - того, что издательская работа не может быть полноценной, не может быть подлинно издательской без постоянно сопутствующей ей, органически включенной в нее исследовательской работы - от микроисследований по сугубо частным вопросам до серьезных обобщающих работ.
Но партия - в разное время несколько по-разному - требовала только необходимого, по ее мнению, на данный момент, т.е. минимального уровня исследования материала. Практически издание трудов классиков марксизма-ленинизма должно было обосновывать и, как правило, иллюстрировать мудрость и своевременность текущих партийных решений. В этих условиях научно-исследовательская работа не очень поощрялась и становилась во многом частным делом отдельных сотрудников и в лучшем случае отдельных подразделений, чья сфера деятельности была хронологически и тематически более удалена от современности.
Вполне понятно, с учетом вышесказанного, сосредоточение Института исключительно на издательской деятельности - выпуске в свет (чаще всего в популярном виде) работ классиков марксизма-ленинизма как базы идеологической работы партии. По мере развития и укрепления в стране тоталитарного режима проявляется отчетливое снижение научного уровня собраний Сочинений классиков марксизма (по полноте состава, принципам текстологической работы вплоть до произвольного вмешательства в текст ленинских произведений, характеру и уровню справочного аппарата).
Научный коллектив Института с начала 30-х годов последовательно очищался от старой, в том числе и старой партийной, интеллигенции, а также от иностранных специалистов -членов зарубежных коммунистических партий. «Очищение» Института шло и по линии НКВД: репрессии 1936-1938 гг. довольно серьезно затронули его сотрудников на всех уровнях, начиная с дирекции и парткома.
Пополнение шло за счет молодых партийцев (сначала из институтов красной профессуры, а потом путем тщательного отбора из обычных вузов), людьми, получившими образование уже в советских условиях со всеми вытекающими отсюда последствиями в плане профессиональных и человеческих качеств. Это привело к почти полной утрате положительных традиций, имевших место в работе Института К. Маркса и Ф. Энгельса и Института Ленина. В то же время необходимость поддерживания определенного уровня ряда проектов (Сочинения основоположников марксизма на русском языке и языках оригинала; в меньшей степени издания по истории международного рабочего и коммунистического движения, а также работа некоторых подразделений архива) требовала привлечения квалифицированных кадров с университетской подготовкой и знанием иностранных языков. А это, при наличии богатейших архивных и книжных фондов, позволяло им при желании знакомиться с иными, чем официальная, точками зрения, с реальной, а не мифологизированной историей. Такого рода людей в Институте всегда было мало, но они всегда были, и их влияние на конкретные аспекты производственной работы и на определенную часть молодых сотрудников было ощутимым.
Если говорить о взаимоотношениях Института и ЦК партии, то здесь происходил процесс постоянного снижения веса и значимости Института и уменьшения его и без того весьма относительной самостоятельности. Роль его все более сводилась к обслуживанию текущей идеологической работы и к выполнению многочисленных и постоянно меняющихся конкретных поручений Отдела пропаганды и агитации и Секретариата ЦК КПСС.
Кроме осуществления основной своей функции - идеологизированной публикации трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина в различной форме - от более или менее (чаще менее) полных собраний их сочинений до тщательно сжатых избранных работ и сборников высказываний по актуальным в данный момент темам, Институт использовался также и в других целях. Для пропаганды произведений и идей классиков марксизма-ленинизма в форме популярных статей к выходу очередного тома их сочинений или соответствующей
годовщины важных с идеологической точки зрения событий. Через посредство филиалов Института, главным образом, в союзных республиках - для контроля за переводом произведений Великих вождей пролетарской революции, особенно, Сталина, а также - хотя и в меньшей степени - для создания в единообразном духе очерков истории местных парторганизаций. Постоянно Институт занимался также рецензированием работ, прежде всего, в области истории партии, вышедших в центре и на периферии.
Вполне понятно, что обстановка в Институте достаточно точно отражала все изменения ситуации в стране, особенно в идеологической сфере. Это сказывалось на судьбах сотрудников и в страшные годы массовых репрессий, и в менее опасные для жизни периоды идейно-политических кампаний конца 40-х годов. А строгое выполнение «правил игры», принятых в руководящих партийных учреждениях, еще более увеличивало степень расхождения между сутью происходящих событий и внешними формами их проявления.
Изменения в жизни Института после смерти Сталина были поначалу весьма незначительными, скорее, подспудными, в текущей жизни и работе основное оставалось вроде бы почти неизменным. Сдвиг произошел только после XX съезда партии.
Первая половина жизни Института, приходящаяся в основном на сталинскую эпоху, при всех крупных недостатках, даже пороках в его работе не может все же быть оценена только в негативном плане. Прежде всепкусилиями нескольких поколений сотрудников при вполне объяснимой государственной поддержке был создан один из лучших в мире архивов документов по социальной истории (ныне самостоятельное учреждение - Российский государственный архив социально-политической истории) и одна из крупнейших в мировом масштабе специализированных гуманитарных библиотек (ныне Государственная общественно-политическая библиотека). Это то, что является достоянием не только российской, но и мировой культуры и что останется таковым.
Издание корпуса текстов классиков марксизма-ленинизма, протоколов съездов и конференций КПСС, документов международного рабочего и коммунистического движения, пусть
даже со всеми искажениями и пропусками, порожденными идеологическим прессом сталинщины, имело свою положительную сторону. Оно давало возможность внимательному и вдумчивому читателю - а таких становилось все больше, и к тому же издания Института, включая протоколы партийных съездов, не находились в спецхранах, - приходить к совсем иным, чем хотелось бы партийным идеологам, к более глубоким и правильным выводам.
Указатель имен
Имена К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина и И.В. Сталина, входящие в названия учреждений и организаций, в указатель не включены.
Абакумов В.С. 491
Абд-эль-Кадер (Абд-аль-Кадир)522
Абезгауз Т. М. 81
Абрамский Ч. 537, 567, 568
Авербах Л.Л. 243-244
Агранов Я.С. 187,316, 326
Адалинская Г.П. 328
Адлер Ф. 404, 539
Адоратский В.В. 14, 16, 103, 145, 162, 172, 174, 181, 183, 187, 189, 192-193, 195-197, 200, 204-205, 210, 214-215, 217, 219-221, 223, 226, 230-232, 237, 239, 244-248, 252-253, 256-257, 260-261, 263, 267-268, 273-274, 276, 282, 284, 287, 290-294, 296-308, 316-317, 320, 323, 326, 329, 333-334, 336-343, 345, 347, 349, 351, 357, 362-365, 370-371
Аксельрод Л.И. 21
Аксельрод П.Б. 36-38,40,119, 129
Акулов Ф. 172-173
Александров Г.Ф. 375, 378, 397, 427, 432, 437, 439, 450, 454, 473, 509
Алексеева Е. 509-510
Алексеенков П. 320
Алексинский Г.А. 119-120,311, 414-415
Альтман 292
Амиантов Ю.Н. 9
Ангаров А.И. 187, 190
Ангарский Н.С. 119, 353
Андерсон К.М. 9
Андреас Б. 571
Андреев А.А. 290-291,295,297,
586
305, 308, 318, 327, 334, 374,427
Аренский 81
Аркушенко М.С.324
Арманд И. 481
Аросев А.Я. 111-112, 119, 122, 136, 294, 296-298, 301-302, 305
Багоцкий С.Ю. 312
Багрицкий Э.Г. 314
Бакунин М.А. 41-42, 63-64, 149,310,388
Балакина А.С. 389
Баллог И.И. 71
Баммель Г.К. 83, 191
Бантке С.С. 163
Бато-Плеханова М. 541
Баторий Стефан, король 409
Батыгин Г.С. 392
Бах И.А. 481,497,515,537
Бебель А. 12, 14-15, 47, 195, 215,357-358,414
. ^Беленький А.Я. 543
Белинский В.Г. 312, 388
Белобородов А.Г. 67
Белоусова Н.У. 508
Берзин Я.А. 247
Берви-Флеровский В.В. 536
Берия Л.П. 209, 344-345, 350, 440, 569
Беркевич А.Б. 512
Бернштейн А.С. 233
Бернштейн Э. 12, 76, 104, 194-195,461,494
Бирман Б.П. 253, 303-304, 323, 328,331
Бисмарк О. 292
Бич Г.Э. 328 Бланк Р. 411 Бланки 0. 88, 149, 416 Блюменберг В. 570 Бобков А.М. 497 Бобровников Н.Н. 23, 98 Бобрышев Н. 58 Боднай 81 Болотин А.И. 344 Бонч-Бруевич В.Д. ПО Борилин Б.С. 231 Бош Е.Б. 130 Браварский 368 Браун Г. 76, 228-229 БройдоГ.И. 252,276 Бронский М.Г. 273 Брушлинский В.К. 360, 406, 419, 455,497, 501 Бубнов А.С. 20, 30, 73-75, 112-113, 125, 137, 162, 165, 197, 231, 252, 434 Будзинский 543 Будих В.К. 23 Будкова А. 269 Бузин Д.И. 190 Булганин Н.А. 553 Бургина А.М. 571 БуркхардБ. 100 Буш В. 243 Быховский Н.Я. 125	Векслер 238-239 Величанская Л.А. 9 Веллер П.Л. 325-326, 367 Вельс О. 298 Вернадский В.И. 96-97 Вильгельм I, германский император 292, 505 Вильдер 83 Виноградова М.Д. 238-239 Владимир Святославович, князь, 483 Витолина А.М. 329 Власова Е.А. 486, 548, 577 Вовси М.С. 543 Вознесенский Н.А. 253 Волгин В.П. 244, 472 Волин Б.М. 513, 543 Волин М.С. 211, 290, 335-336, 356, 369-370 Волина Е.А. 458 Волленберг Э. 71 Волосевич В.О. 280 Вольфсон М.Б. 93 Воронин 319 Ворошилов К.Е. 125, 228, 297, 553 Вуйович В. 67 Вышинский А.Я. 474, 540 Вяткин 510 Гаевская Л.В. 262, 329
ВаксГ.И. 81 ВалкС.Н. 129 Вандервельде Э. 119 Ван Тин 571 Варга Е.С. 19, 253 Варенцова О.А. 290 Варзар В.Е. 435 Варьяш А.И. 362 Васильевский В.Н. 154 Вебер Ю. 402 Вейдемейер И. 566 Вейсберг А.Я. 354	Гайворонский К.А. 355 Гайду П. 52, 66-67, 69, 73-74, 198, 241 Галактионов М.Р. 473 Галанцев 85 Галкин С.З. 504 Ганецкая Г.А. 328 Ганецкий Я.С. 292 Гегель Г.В.Ф. 38, 40, 505 ГедЖ. 119 Гексли Т.Г. 505 Гельмгольц Г. 505
Герцен А.И. 128,388
Герцовская Б.Р. 348
Гесс М. 301,416-417
Гибнер Б.М. 329
Гиль С.К. 76
Гиршфельд Е.В. 308
Гиндин В.А. 343
Гладков И.А. 394-395
Гнатовский А. 413
Гнедин Е.А. 124
Голиков Ф.И. 419
Головенченко Ф.Д. 504
Головина Г.Д. 9
Голубева Е.В. 334
Гольман Л.И. 455, 458, 462, 507-508
Гопнер С.И. 542
Горев Б.И. 21
Горин П.С. 173
Горкин А.Ф. 474
Городецкий Е.Н. 502
Горская Г.В. 9
Греберн В. и Ф. 405, 562
Грибкова С.М. 567
Гринько В.Ф. 148
Гронский И.М. 63
Грюнберг К. 17, 20
Гуковский А.И. 167
Гундоров А.С. 404
Гуральский А.Я. 67, 81
Гурвич А.С. 504
Гуревич Э.Л. 83
Гусев С.И. 44, 137
Гюисманс К. 540
Давиташвили 439
Дажина И.М. 379
Далин В.М. 231, 245, 315-316, 322,328
Даладье Э. 293
ДанЛ.О. 120-121
Дан Ф.И. 120
Дволайцкий Ш.М. 19, 231
Дворин А.А. 23, 89
Деборин А.М. 21,32,48, 57, 75, 83, 361
Девятко И.Ф. 392
Де Йонг Ф. 570
Дембо 516
Деникин А.И. 531
Дергунова А.С. 561
Дерман Г 123
Дзержинский Ф.Э. 120-121, 469, 530
Диттман В. 77
Долецкий Я.Г. 316-317
Доом Б. 539
Дран Э. 14
Дубровинский И.Ф. 265
Дубровицкий 406-407
Дюбуа-Реймон Э. 505
Дюринг Е. 47
Евграфов В.Е. 526, 561, 578
Егорова А.Т. 498, 507
Ежов Н.И. 76, 290, 298, 305, 316-318, 321,323,326-327
Емельянов Н.А. 434
Енукидзе А.С. 32, 37, 111, 116, 125, 132, 197, 204
Ефимов П.А. 444-445
Жданов А.А. 262, 327, 333-334, 359, 371, 374, 377, 415, 427, 437, 467-468, 483, 500, 502, 553
Жданов Ю.А. 423, 465, 473, 497, 499, 502
Желтов А.С. 407
Жибарев П.Б. 491
Жуков Ю.Н. 450, 535
Зайдель ГС. 231
Засулич В.И. 36-38, 40, 42, 129, 460-461
Затонский В.П. 115
Зауэр Ф.А. 328
Зеленский И.А. 107
Зеликсон-Бобровская Ц.С. 542
Зильберштейн И.С. 244
Зиновьев А.А. 580
Зиновьев ЕЕ. 27, 40, 112, 125, 130, 133-136, 139, 147, 220, 231, 261, 265-266, 273-275, 279-280, 307, 312, 322-323, 349-350, 383, 393,429,443,526,580-581
Зорге Ф.-А. 566
Зорина В.А. 348, 354, 402, 495-496, 543
Зоркий М.С. 98-99, 228-229, 235, 278-279, 290, 315-316, 331, 355,363
Зотов М.А. 515
Зубарев А.С. 480
Иванов А.А. 241
Иванова Г.М. 138-139
Ильичев Л.Ф. 474
Имандт А. 538
Иоаннисян А.Г. 22, 70
Иовчук М.Т. 439,472-473
Ионов И.И. 293
Иоффе А.А. 434
Ипполит И. 243
Кабанов М.В. 528
Кабанова Е.Н. 517
Каверзнев А.А. 505
Каган 67
Каганович Е.А. 70, 83
Каганович Л.М. 7, 67, 75, 84, 89, 197, 215,217, 219-221,227,231, 290, 293,298,318
Калинин М.И. 467
Каменев Л.Б. 7, 17, 28, 39-41, 107-113, 118-121, 125-126, 128-130, 132-140, 142, 174-176, 231, 260, 265-268, 275, 307, 312, 344, 347,
349-350, 383,428, 434, 526
Каммари М.Д. 335-336, 351, 364
Камо С.А.414
Канатчиков С.И. 32, 125
Кандель Е.П. 385-386,395,456, 471-472, 474-475, 477, 507-508, 520
Канцель см. Дан Л.О. 121
Кара-Иванов 52, 56, 66
Карахан Л.М. 434
Каротамм Н.Е 515
Каутский К. 12, 34, 36, 40, 76, 118-119, 162, 194-195, 214, 227, 414, 463
Квиринг Э.И. 132
Квитко Л.М. 504
Керженцев П.М. 473
КинД.Я. 172
Киров С.М. 268, 294, 312, 319, 553
Кирпотин В.Я. 231
Кислик Д.С. 513
Клоостерман Я. 9
Клюева Н.Е 488
Кмитович А.Н. 319
Ковалев С.М. 483-484
Кнорин В.Г. 197
Коган 81, 445
Козлов К.А. 52
Козлов Ф.Ф. 81, 89, 93, 98, 101, 187
Козьмин Б.П. 459
Колчак А.В. 531
Кольман Э. 79-80, 104, 106, 187, 192
Кольцов Б.А. 302
Комаров Н.С. 5, 382
Кон А.Ф. 254, 290, 309
Кондратьев 436
Константинов Ф.В. 573
Конюхов 478
Конюшая Р.П. 439, 458, 474-476, 506-508, 564
Корнатовский Н.А. 314
Корнеев В.Е. 195	Кульков А.В. 381
Корольчук 510	Кун Б. 37, ПО, 118, 268-269,
Короткий Е.И. 140, 145, 197,	331
244, 290, 324, 329-330, 335, 342,	Кун И. 321
363, 547	Кунисский 81
Косарев А.В. 274	Курасов В.В. 407
Косвен М.О. 193	Курский Д.И. 393
Косинова Ю.Ф. 9	Кучкин А.П. 348
Косорез Н.Н. 474	
Кошелева Л.П. 9	
Крамольников Г.И. 290	Лабриола А. 34
Крачун Т.А. 436	Лаваль П. 297
Крейчи Р. 124	Лаптев И.Д. 472
Крестинский Н.Н. 115	Ларин М.А. 19
Кржижановский Г.М. 572	Лассаль Ф. 17, 36, 402
Кржижановский С.С. 168	Лафарг Л. 12, 34, 36, 40, 195,
Кривцов С.С. 140	416, 566
Кригер М. 301-302, 416-417	Лафарг П. 40, 416, 566
Криницкий А.И. 75	Лашевич М.М. 543
Крицман Л.Н. 19, 231	Лебедев 416
Кропп В. 83	Леванович В.С. 9
Круглов С.Н. 566	Леви П.119
Кружков В.С. 381, 383, 390,	Левина З.А. 432
393-394, 397-398, 401-403, 406,	Лейтес А.И. 504
409-410, 415, 420-421, 423, 425,	Ленин В.И. 7, 14-20, 25, 39-40,
428, 434, 439-440, 443-446, 448,	46,88,93,99,101,103,107-111,113,
453-454, 456, 463, 464-466, 475,	114-122,125-139,144-151,155,158,
481, 490, 497, 501, 503, 507, 509-	160-164,166-168,172-180,218,221,
510,518, 524, 546	226-227, 255, 261, 264-266, 271,
Крукс У. 505	273,^287, 304, 347, 359, 368-369,
Крумин Г.И. 19	385? 415, 418, 423, 429-431, 457,
Крупин Д.В. 377-378	477, 479, 502, 521, 524, 575, 596
Крупская Н.К. 7, 108, 115-116,	Леонтьев Л.А. 211
125, 132, 134, 136-137, 147-148,	Лепешинская Е.С. 413
162, 178-180, 197	Лиау Ган-Зин 188
Крутикова Н.И. 343	Линде Г.Ф. 328
Крушкол Н. 509-510, 546	Литвин М.И. 316, 325
Куделли П.Ф. 116	Литвинов М.М. 293
Кузнецов А.А. 423, 473, 487,	Лифшиц Л.М. 354, 375-376,
500, 509	419
Кузнецова А.Е. 489-490	Лифшиц М.А. 192
Кузовков Д.В. 19	Лобачевский Н.И. 505
Куйбышев В.В. 125	Ломинадзе В.В. 173
Куклин Г.А. 156	Ломоносов М.В. 404, 505
Лонге Ж. 306,311
Лонге Э. 536-537, 565
Лось С.Е. 189
Лукач Д. 188, 191
Лукашев А.В. 499
Лукин Н.М. 75, 92, 245
Лукина А.М. 318
Лукина Н.М. 318
Луначарский А.В. 65
Луппол И.К. 75, 362
Лурье Х.Г. 290, 322
Любимов И.Н. 167
Люксембург Р. 34, 36, 162
Лядов М.Н. 112, 125
Мадалинская 328
Маевская Г.М. 329
Майский И.М. 410, 432
Майер П. 6
Маккиавелли Н. 88
Макаров А.Д. 352, 375, 378, 383, 386, 388, 395
Максимовский В.Н. 187, 190
Маленков Г.М. 326-327, 334, 374-375, 392, 401, 421, 427, 430, 437, 439-440, 454, 474, 491, 497, 510-511,531,545, 553,575
Малыш А.И. 563
Мамулия 270, 329
Мануильский Д.З. 23
Манучарова А.Н. 400
Маркиш П.Д. 504
Марков 61-62
Маркс К. 1-2, 4-8, 10-26, 29-31, 33-49,51-57,59-60,62-64,67-69,73, 75, 77-79, 82-83, 85-96, 99-109, 138, 149-151,153,156,161,164-166,169, 178, 180-181, 183, 185-187, 191-198,200-206,208-209,211,216-226, 228-233,235,242-246,248-255,258, 262,266,270-273,275-276,283-297, 299-312,317,319-322, 326, 328-329, 331-337, 339-343, 345, 347-348,
350-353, 357-368, 371-372, 375-376, 379,384-388,390-392,395,397-407, 411-414,416-419,421,426-427,433, 438, 451-467, 469-482, 484, 486, 488-489,492-495,497-498, 500-501, 504-508,518-524,530,533,535-540, 543,545-546,549-550,556-571,576, 579-584, 586, 596-597, 600
Марти А. 551-552
Мартов Ю.О. ПО, 119-121, 129
Марьясин Л.Е. 543
Матвеев 56-57
Матьез А. 46, 101
Маутнер Т. 17, 20
Машезерский В.И. 319
Маяковский В.В. 11, 95, 354
Мейер 301-302
Мейер Е.П. 571
Меллер Р. 119
Менделеев Д.И. 462
Мендельсон А.С. 231
Менжинский В.Р. 103
Меньшиков Л.П. 124
Меринг Ф. 12, 34
Мехлис Л.З. 469
Мешковский Т.В. 329
Мещеряков Н.А. 32, 41
Мильчаков А.И. 58
Милютин В.П. 139
Минин Н.Н. 413,493
Минц И.И. 167,314, 528, 531
Митин М.Б. 252-253, 264, 309, 327, 338, 341-343, 347-352, 355-356, 358, 360, 367, 369-370, 374, 378, 380, 390-392, 396, 427, 437, 440, 473
Митрохин Н.А. 8
Михайлов М.И. 479
Михайлов Н.А. 539, 545
Михайловский Н.К. 243
Михалец 67
Михоэлс С.М. 543
Молотов В.М. 7, 19, 32, 37-39, 66, 73, 80, 109, 112, 125, 134, 137,
140, 152, 156, 183, 197, 212-215, 217, 243, 257, 260-263, 267-268, 271, 290, 293, 297-298, 305, 307-308, 344, 347, 362, 370, 440, 444-445, 558
Морвинов М.О. 328
Морозов В. 492, 513, 527
Морозова 70-71
Мочалов В.Д. 387, 439-441, 455,473
МуравичЛ.Б. 192
Муралов А.И. 67
Мюллер Р. 6,28,49, 72, 95, 102, 193,350, 540
Мясникова 314
Надточеев Д.И. 439, 478, 502-503,534
Найда С.Ф. 557
Нариманов Н.Н. 132
Науман В. 328
Наумова Л.С. 9
Невский В.И. 112
Ненароков А.П. 9
Непомнящая Н.И. 497, 501, 543
Никитинский 398
Никсдорф К. 83
Николаевская М.А. 188
Николаевский Б.И. 119-120, 292, 295-298, 301-302, 304, 306, 310, 539, 566, 571
Новиченко И.Ю. 9
Новицкая М.И. 324-325
Нусинов И.М. 504
Нэдежде И. 219
Обичкин Г.Д. 415, 426, 448, 460, 474, 492, 523, 526, 539, 558, 568, 572, 578
Овчарова А.В. 513
Овчинников А.П. 469
Огородников 172-173
Ознобишин Д.В. 531
Окулова Е.И. 83
Олег, князь 483
Ольминский М.С. 125,143-144, 156, 162, 179, 182, 197
Омельченко К.К. 399
Онуфриева П.Г. 445
Орахелашвили М.Д. 167, 221, 239, 278, 289, 328, 359
Орджоникидзе Г.К. 147, 263, 468-469
Освальд Е. 414, 536
Осинский В.В. 19, 30, 231
Осипов М.В. 402-403, 406, 513
Осповат Р.П. 83
Островитянов К.В. 472
Остроумов А. 449
Остроухова К.А. 329
Палатников 67, 81
Панфилова А.А. 431
Парвус А.Л. 119, 124
Паришев 263
Паскаль П. 83
Пастернак Б.Л. 131
Патоличев П.С. 473
Пашкевич 510
Пелузо Э. 52
ТПеров С.С. 362
Перчик Л.М. 230
Петров В.В. 505, 513
Петров Н.В. 231
Петров С.М. 468
Петровский Д.Е. 75
Петрушевский Д.М. 46
ПиоД. 411
Пио Л. 411
Писарев 136
Платонова А.Ф. 350, 374, 383, 395
Плеханов Г.В. 25, 29-30, 34, 36-41, 119, 129, 151, 162-163,267, 369,
540-541
Подвойский Н.И. 442
Познер В.М. 358, 361, 363, 388, 404-406, 465, 474, 505, 521
Покровский М.Н. 156
Полетаев А.А. 507-509, 520-521,550
Ползунов И.И. 505, 557
Полонский В.П. 41, 63-65
Полтавский М.А. 406-407
Пономарев Б.Н. 386, 389, 394, 415
Пономаренко П.К. 430
Попов И.Ф. 119
Попов К.А. 177, 290, 335-336
Попов П.Н. 181
Попов Н.Н. 74
Поскребышев А.Н. 246, 263, 271, 327, 434, 439, 445, 449, 534, 536
Поспелов П.Н. 7, 253, 276, 417, 431, 435, 448, 451, 469, 473, 497-498, 502-503, 511, 518-519, 522, 537, 543, 559
Поссе В.А. 364
Постгейт Р. 99
Постышев П.П. 197
Постюмус (Постумус, Постмус) Н. 295, 297, 303
Потехин А.С. 325
ПотресовА.Н. 120
Прейс И.И. 386
Преображенский Е.А. 19
Пржедецкая Б. 328
Прокопенко 397
Прокофьев Г.Е. 103
Пушкин А.С. 128
Пшеницын 187
Пятаков Г.Л. 19, 130-131, 273
Пятницкий О.А. 188, 268-269
Радек К.Б. 30, 148,217, 273
Радус-Зенькович В.А. 411, 519
Развадовская М.Ф. 421
Разгон И.М. 528
Райс Е.Я. 544
Ральцевич В.Н. 198
Рахметов В.Н. 167
Рахметов Е. 173
Роговая Л.А. 9
Рождественский Г.Д. 328
Розенберг Д.И. 198, 323, 474, 477
Розенталь 466
Розентретер С. 328
Ройзенман Б.И. 187
Рокитянский Я.Г. 6, 28, 49, 72, 95, 102, 193,350, 540
Роллен (Роллан) А. 295, 297, 299, 305-306, 308
Романова А.И. 448
Роскин Г.И. 488
Ротштейн Ф.А. 222
Рубин И.И. 21
Рубинштейн Л.В. 188-189
Рубинштейн Н.Л. 230, 273-274, 277
Руге К. 405-406
Руге Э. 405-406
РудашВ. 198, 290, 321,328
Руссо Ж.-Ж. 88
Рыбаков М.В. 532, 554
Рыклин Л.И. 290,316, 328
Рыков А.И. 23, 116, 125, 130, 135, 265-266, 442
Рютин М.Н. 70
Рязанов Д.Б. 6-8, 10-41, 44-52, 54, 56-69, 72-81, 84, 86-105, 108, 120, 151, 186, 189, 191-196, 199, 205, 215, 249, 315, 324, 330, 338-339, 340, 342, 349-351, 361-362, 412, 540, 581
Рясной В.С. 410
Рабичев Н.Н. 322-323, 328, 330-331
Савельев А.А. 124, 145, 152, 155
Савельев М.А. 158, 162, 164-165, 170, 175, 177-178, 180, 196, 200, 204, 210, 215, 231, 261, 267, 271, 289, 307, 316-317, 322, 343, 345, 347-348, 363, 370
Савин А.А. 239
Салинь (Салынь) П.Я. 328
Саморуков Н.И. 419, 458, 462, 464, 507-508, 520-521,524
Самосудов П. 500
Сафаров Г.И. 280
Сафронов 85
Свердлов А.Я. 577
Свердлов Я.М. 117, 135, 147-148, 274
Светлов В.И. 313,348,350,377, 383-384
Сегаль Л.Х. 328
Селезнева И.Н. 9
Семашко Н.А. 39
Семенов К. 514
Сенниковский П.Г. 344, 375
Середа. А.И. 335, 548
Сеф 98
Сидоров К.Ф. 328
Силина Л.И. 544
Симонов К.М. 485
Синельникова И.М. 520
Синицын Д.Е. 493
Скворцов-Степанов (Степанов) И.И. 30, ПО, 136-137, 140-141, 149-150, 153, 155, 158
Скоркин К.В. 231
Слепов Л.А. 424
Сливкер Б.Ю. 465
Слуцкий А.Г. 163,208-211
СмилгаИ.Т. 19
Смирнов И.С. 386, 395, 480
Смирнова И.Н. 334
Соболев А. 417
Соколова Е.А. 511
Сокольников Г.Я. 19, 125,231
Солнцев 81
Сольц А.А. 28
Соммерхаузен Л. 413
Сорин В.Г. 111-113, 125, 133, 138, 140, 145-146, 160, 163, 176, 215, 244, 250, 256-257, 259-261, 268-269, 281, 286-287, 289-290, 303-304, 316, 318, 322, 327, 329-330, 343-345, 348, 359, 361, 370-371,548, 577
Софинов П.Г. 397
Спиридонова О.В. 534
Сталин И.В. 28, 92, 99, 109, 115, 130, 134-137, 139, 167, 196, 209, 219-220, 227-228, 275, 296, 313, 322, 337, 339, 344, 347, 368, 408-409, 438-443, 448, 451, 455, 457, 468, 473, 485, 494, 504, 533, 577-578
Стасова Е.Д. 41
Стеклов Ю.М. 4 1-42, 231
Степанич Л.И. 9
Степанов В.П. 19, 49, 526
Степанов И. 284
Степанова Е.А. 231, 245, 289-290, 316-318, 335-336, 361, 387-388, 394-395, 400, 453, 462, 472, 475, 497, 515-516, 550, 563, 566, 568, 578
Стецкий А.И. 98, 170, 221-222, 230-232, 252, 256-257, 272, 283, 290, 293, 332
Стешова М.В. 380
Столяров А.М. 402-404
Столярова 510
Страхов М.В. 9
Струмилин С.Г. 19
Стручков А.А. 415, 556-557, 576
Стучебникова М.Д. 491, 499, 516
Стэн Я.Э. 75
Суровцева Н.Н. 577
Суслов М.А. 417,423,430,435-436, 456, 475, 500, 511, 519, 526, 546, 559
Сутоцкий С.Б. 408
Сырцов С.И. 32
Тагунов Н.Н. 364
Тайц М. 343
Таль Б.М. 231
Тальгеймер А. 32, 35
Тарасов И.Р. 354
Таратута В.К. 414
Тарле Е.В. 46
Таунлей Т.М. 412
Тер-Ваганян В.А. 81
Тиме И.А. 117
Тимирязев А.К. 362, 505
Тимирязев К.А. 505
Тихомирнов Г.А. 120, 183, 197, 290, 294-305, 309-312, 322, 426, 539, 543
Ткачев П.Н. 149, 151
Товстуха И.П. 7, 103, 117, 121, 125-126, 133-135, 138, 154-155, 166-167,183, 187-190,196-197,200, 207,210,212-215,247-248,274-275, 356, 437,447
Толмазов А.И. 274
Томский М.П. 134
Треногов Г. 512
Троцкий Л.Д. 17, 19, 27, 67, 70, 99-100, 109, 113, 125, 131-133, 172-173, 184, 214, 228, 260, 263-264, 269, 274, 279-280, 298, 349, 393, 429, 442-443, 518, 526, 529, 555
Туган-Барановский М.И. НО
Тульнова М.Э. 515-516
Тушунов А.В. 419, 475-476, 508, 521-522, 537, 539, 543, 547, 566, 569, 574
Тюркин П.А. 510
Уатт Д. 556
Угланов Н.А. 125, 442
Удальцов А.Д. 472,475
Ульбрихт В. 75
Ульянова М.И. 115, 125, 362, 434, 575
Ульянова Н.К. см. Крупская
Ульянова П.В. 543
Уоллес А.Р. 505
Урываева М.Н. 553
Фадеев А.А. 485, 504
Фалькнер (Смит) М.Н. 19
Фарадей М. 462
Федосеев И. 124
Федосеев Н.Е. 243, 434
Федосеев П.Н. 439, 450, 473-474
Фейгельсон 231, 317
Фейербах Л. 17, 40, 253, 409
Фельтринелли Дж. 568-571
Финьковский А.И. 74
Фирюбин Н.П. 560
Фокин А.Н. 328
Фрейлиграт Ф. 566
Фрелих X. 253
Фридлянд Ц.(Г.С.) 93
Фридман
Халатов А.Б. 75
Ханьковский А. 460-461
Харитонов Ю.Т. 565
Харламов Д.К. 67, 70-71, 82-83
Хасидович 320
Хеккер Р. 6
Ходош И.А. 531
Хрущев Н.С. 573
Худяков С.П. 435
Цельмин 187
Цеткин К. 32, 75
Цетлин Е.В. 274
Цируль Э.Я. 238-239, 278,329
Цобель Э.О. 13, 75, 88, 98, 191, 211,250,295,331,342,403
Цулимова Л.Н. 491
Цулукидзе А. Г 437
Цукерман 510
Чаплин Н.П. 58
Червяков А.Г. 132
Черемных П.С. 348, 374, 377
Чернов В.М. 28,435
Чернышевский Н.Г. 65
Чепарев А.С. 324
Черненко В.У. 553
Чистяков 192
Чичерин В. 117, 434
Чуев Ф. 19
Шариков Г.К. 509-510 Шария П.А. 437,439-440
Шатагин Н.И. 532, 574
Шацкин Л.А. 274
Швальбе 435
Шварц Е.Л. 486
Шварцштейн З.Т. 329
ШейдеманФ. 15
Шекспир В. 504
Шеллинг Ф. 562
Шеломович В.А. 342
Шепелева Т.В. 419,446
Шепилов Д.Т. 423, 463, 474, 499
ШерВ.В. 81,
Шербер П.Г. 328
Шидловский 510
Шикин И.В. 419
Шиманская Е.П. 329
Шкирятов М.Ф. 327
Шляпников А.Г. 130, 273, 280, 349,434
Шмидт В. 328
Шмидт К. 229,253, 328
Шмидт Н.85
Шмидт О.Ю. 30, 132
Шмюкле К. 52,71
Шотман А.В. 139
Штейн В.И. 329
Штекли А.Э. 365
Штрайзанд Г. 403
Шуман 328
Щербаков А.С. 427, 440, 467-468
Щечилина В.Н. 9
Щукин С.Е. 409-410
Эберлейн Г. 318
Эвелинг Э. 359
Эйлер Л. 404
Эльснер Ф.539
Энгельс Ф. 2, 5-7, 10-17, 20-26, 29-31, 34-49, 51-57, 59-60, 62, 67-69, 73, 75, 77-79, 82, 85-96, 99-106, 108, 151, 153, 156, 161, 165, 169, 183, 185-187, 191-198, 200-206, 211,217-225,228-233,235,243-246, 249-255,258,262,272-273,283-286, 288-297,299-312,317,319,321 -322, 328-329,-. 331-334, 336-343, 345, 347-348, 350-353, 357-363, 365-367, 371, 376, 379, 384-388, 390-391, 395,399-402,404-407,411-412,414, 416-418,421,452-467,469,471 -472, 474-477,481,488,492,497-498,500, 504-508,518-524,530,535-539,543, 545,549-550,556-566,568-571,576, 580, 583, 586, 596-597
Энгельс Э. 44, 47, 53, 100, 205, 251, 255, 338, 348, 358, 384-385, 387-388,405,458,477, 505, 562
Эссен М.М. 179
Юдин П.Ф. 106, 187, 189, 192-193,211,338
Юнг Г. 302
Юренев К.К. 167
Юшкевич П.С. 361
Яблочков М.В. 505
Яворский М.И. 280
Ягода Г.Г. 81,293
Яковлев Я.А. 132
Якушина А.П. 491
Ярослав Мудрый, князь 483
Ярославский Е.М. 60-61, 70, 125, 136-137, 146, 162, 165, 173, 175, 177, 179-180,338-339,473
Ястребова М.Ф. 189
Burkhard В. 100
Hecker R. 6
HedelerW. 229
Mayer Р. 6
Оглавление
ПРЕДИСЛОВИЕ.................................................4
Глава 1.
Из истории Института К. Маркса и Ф. Энгельса.
Взаимоотношения Института с руководящими инстанциями (1921-1930 гг.)................................10
Рязанов и Ленин.........................................14
Создание Института......................................19
Под крылом ЦИК, под руководством ЦК.....................30
Давление на Рязанова изнутри и извне....................49
Начало конца Института..................................81
Глава 2.
«БОЕВОЙ РАССАДНИК ЛЕНИНИЗМА»
(Из истории Института Ленина. 1923-1931)..................107
Рождение Института.....................................107
Собирание документов Ленина как исходная задача Института..........................113
Создание библиотеки Института..........................121
Начало систематической работы..........................125
Институт Ленина в идеологической борьбе 1920-х годов.
Использование в ней неопубликованных документов Ленина.133
Регулярный выпуск 2-го и 3-го изданий сочинений Ленина.140
Период реорганизаций в Институте. Его слияние с Истпартом.149
Работа над шеститомником избранных произведений
Ленина как финальный этап издательской деятельности Института Ленина.... л.... .<•............175
Глава 3.
НА СЛУЖБЕ ПАРТИИ. ИМЭЛ: 1931-1941 гг......................185
Создание Института.....................................186
Начало работы ИМЭЛ.....................................204
Как функционировал ИМЭЛ................................223
Создание канонических текстов..........................242
«Подлежит изъятию».....................................272
Постановление ЦК об ИМЭЛе от 25 августа 1935 г.........283
Неудавшаяся сделка.....................................291
Эра бдительности.......................................312
Смена руководства ИМЭЛ. Предвоенные годы...............341
Глава 4. Идеологический АМГГИОИ ЙПЛ1|ИЙ11И«.
ИМЭЛ в 1941-1953 и......................................    379
Трудные годы войны.......................................379
Смена руководства. 11роцесс носСГИНОНЛвИИЯ ИиОТЙТуТ* ....390
Трофеи ПОбеДОНОСНОЙ ВОЙНЫ .о....мм.ни1Н1мн1Г1<1|1нни1ИИ1»»»»1»н401
Как издавал ИМЭЛ в послевоенное нреми (1943«|94Ф) труды классиков марксизма-ленинитма..................... ЛИ
Четвертое издание Сочинений В.И. Ленина.......
Издание Сочинений И.В. Сталина...........................
Издание трудов К. Маркса и Ф. Энгельса..................432
Научная работа в Институте...............................470
Тревожная жизнь в мирное время...........................4Н2
Бдительность, бдительность и еще раз бдительное! i......4N7
Текущая работа..........................................51Н
Глава 5. Interregnum («Междуцарствие») -
Институт в 1953-1956 гг.....................................545
Старое и новое в жизни Института........................548
Пополнение архивных фондов. Контакты с заграницей.......565
На пути к очередному (XX) съезду партии.................571
Заключение................................................580
Указатель имен
.586
Мосолов Владимир Гаврилович
ИМЭЛ - цитадель партийной ортодоксии. Из истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 1921-1956.
Издатель Леонид Янович
Редактор И. Кускова
Корректор В. Пережогина Художественный редактор Е. Янович Макет и верстка А. Янович Обложка А. Байдина
Налоговая льгота -Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2;
953000 - книги, брошюры
Подписано к печати 21.12.09.
Формат 60x90/16. Бумага офсетная №1 Печать офсетная. Печатных листов 38,5.
Тираж 500 экз. Заказ № 9501
НП издательство «Новый хронограф» Контактный телефон в Москве (095) 671-0095,
E-mail: nkhronograf@mail.ru
Информация об издательстве в Интернете: http://www.novhron.info
!SB\ $94881-НН-2
'8 I Ю 4 X
Отпечатано в ордена Трудового Красного Знамени типографии им. Скворцова-Степанов ФГУП Издательство "Известия”
Управления делами Президента Российской Федерации.
Генеральный директор Э.А. Галумов
127994, ГСП-4, г. Москва, К-6, Пушкинская пл., д. 5.
Контактные телефоны: 694-30-20, 694-36-36. e-mail: izd.izv@ru.net
Мосолов Владимир Гаврилович
Родился 18 февраля 1932 г., ВЫПУСКНИК ФИЛОСОФСКОГО факультета МГУ (1955 г.), КАНДИДАТ ФИЛОСОФСКИХ НАУК, с 195Б по 1991 гг. работал в Институте МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА (ИМЭЛ), ВНАЧАЛЕ в качестве библиотекаря.
ЗАТЕМ МЛАДШЕГО И СТАРШЕГО НАУЧНОГО
СОТРУДНИКА СЕКТОРА К. МАРКСА
и Ф. Энгельса, в течение многих лет
ЯВЛЯЛСЯ РЕФЕРЕНТОМ ДИРЕКЦИИ ИМЭЛ.
НТТР://ШШШ NDVHRDN INFD