Автор: Ирвинг Д.  

Теги: период второй мировой войны (1939 -1945 гг)   история   всеобщая история   нюрнбергский процесс   период второй мировой войны  

ISBN: 5-87849-191-5

Год: 2005

Похожие

Гитлер. Последние десять дней

Последнее наступление Гитлера

Разрушение Дрездена

Последний солдат третьего рейха.

Текст
                    Дэвид Ирвинг
НЮРНБЕРГ
ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Москва
«ЯУЗА»
2005



ББК 63.3(0)62 И 78
David Irving
NUREMBERG
THE LAST BATTLE
Оформление серии художника П. Волкова
Ирвинг Д.
И 78 Нюрнберг. Последняя битва // Пер. с англ. А. Мясникова. — М.: Яуза, 2005. — 768 с. — (Разоблачения)
ISBN 5-87849-191-5
Настоящая книга представляет собой живое, захватывающее и, несмотря на отсутствие излишнего академизма, весьма обстоятельное повествование о процессе века — первом и главном Международном военном трибунале над главными нацистскими военными преступниками, проходившем в Нюрнберге с 1945 по 1946 год. В книге увлекательно и подробно рассказывается как о подготовке к процессу, так и о самих судебных заседаниях. Ирвинг проводит глубокий анализ личностей и разбиравшихся дел всех представших перед судом представителей высшего нацистского руководства (в общей сложности на той скамье подсудимых оказался 21 обвиняемый), — за исключением разве что Гитлера, Бормана, Гиммлера и Геббельса, не оказавшихся среди них по известным причинам. Помимо этого, в книге представлены интереснейшие, а порой и сенсационные исторические факты, ранее неизвестные широкому читателю.
ББК 63.3(0)62
ISBN 5-87849-191-5
© Parforce UK Ltd, 2005 © Мясников А., пер. с англ., 2005 © ООО «Издательство «Яуза», 2005



ПОСВЯЩАЕТСЯ ДЖЕССИКЕ
В этом вопросе больше динамита, чем когда-либо было произведено на заводах Круппа!
Судья Роберт Г. Джексон на секретном совещании главных обвинителей на Нюрнбергском процессе, 12 ноября 1945 года
Судебные процессы всегда служили как для освещения, так и для фальсификации истории. В руках опытного историка документация с этих процессов служит ему хорошим ориентиром, в руках же демагога — это опасная дубинка.
Военный прокурор флота, капитан Отто Кранцбюлер на своей лекции в университете Гёттингена, сентябрь 1949 года



ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО АВТОРА
ЭТА КНИГА — мой сугубо личный взгляд на изначальные предпосылки и на само ведение первого послевоенного суда над главными военными преступниками, проходившего в Нюрнберге с 1945-го по 1946 год. В ее основе — цикл статей под общим названием «Нюрнберг, последняя битва» [«Nürnberg, die letzte Schlacht»], написанный мной в конце 60-х для немецкого еженедельника «Вельт ам Зонтаг» [«Weltam Sonntag»]. Спустя довольно значительное время эти статьи были вновь опубликованы в Мюнхене издательством «Wilhelm Heyne Taschenbuchverlag» в виде отдельной книги под тем же названием.
С тех пор мною была проведена значительная исследовательская работа. В ходе подготовки биографий Гитлера и некоторых его главных заместителей (Геринга, Мильха, Гесса и Роммеля) я успел встретиться со многими непосредственными участниками этой финальной драмы Второй мировой войны, то есть, я имею в виду, с теми, кому удалось избежать виселицы. По мере необходимости мне приходилось также общаться и с их доверенными лицами, в руках которых все еще были сконцентрированы важные исторические документы.
За годы, прошедшие со времени первой публикации упомянутого цикла статей в той немецкой газете, я собрал дополнительные ценные материалы по процессу, и среди них, например, дневниковые записи как некоторых подсудимых с германской стороны, так и
6



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
представителей обвинения, в том числе судей с союзнической стороны. После того как стали доступны британские архивы, я получил возможность привести в порядок свое представление о результатах проведенных до тех пор расследований, и прежде всего благодаря появившемуся доступу к американским архивным данным.
Самым ценным и к тому же единственным источником сведений, к которому я неизменно, раз за разом возвращался в последовавшие за этим годы, был личный архив главного обвинителя с американской стороны, ныне покойного судьи Роберта Г. Джексона.
Если в этой истории необходим герой, то это — Джексон. Как будет видно из примечаний, вначале я воспользовался его личными записями, находившимися тогда на хранении у Филипа Курланда, профессора юридического факультета Чикагского университета. Я безмерно благодарен профессору Курланду за проявленные им ко мне терпение и великодушие, в результате которых тридцать лет назад я имел бесценную возможность рыться в его архиве и, в том числе, ознакомиться с содержимым нескольких шкафов личных и деловых бумаг Джексона. Курланд бережно содержал их в специальном подвальном хранилище своего дома, но, увы, его давнее намерение написать достоверную и четкую биографию великого юриста так и осталось неосуществленным. Папка, заманчиво упоминавшаяся в общем перечне хранящихся документов как «Дневниковые записи Джексона с 27 апреля по 19 ноября 1945 года», была в то время каким-то образом утеряна, но годы спустя она все же отыскалась в ящике № 95 среди его конфиденциальных бумаг, которые были затем переданы в отдел рукописей Библиотеки Конгресса в Вашингтоне, округ Колумбия. Вильям Элдред Джексон дал мне формальное разрешение, необходимое для того, чтобы я мог использовать в своей работе дневниковые записи его покойного отца.
7



Дэвид Ирвинг
Никоим образом не ставший от этого менее объемным архив служебных документов Джексона, именовавшийся в свое время «архивом его главного офиса», составляет сейчас часть 238-й регистрационной группы документов Национального архива в Вашингтоне. Тот факт, что на моем источнике информации указывается в качестве места его хранения «Чикаго», вовсе не означает, что эти бумаги до сих пор находятся там сейчас, более четверти века спустя. Как уже указывалось выше, основная их часть была перемещена в Библиотеку Конгресса и в Национальный архив, т. е. в любом случае в Вашингтон.
Едва ли меньшей важностью, чем джексоновские, обладают личные бумаги его нюрнбергского bete noire*, судьи Фрэнсиса Биддла — главного представителя американского трибунала. В Научно-исследовательской библиотеке Джорджа Арентса Сиракузского университета, Нью-Йорк, мне было позволено изучить его дневники, частную переписку и записи о ходе ведения процесса, среди которых часто встречались довольно едкие ремарки в адрес обвинителей и по поводу заслушанных им доказательств вины подсудимых.
После переписки, которую я вел за несколько лет до этого с бывшим американским комендантом Нюрнбергской и Мондорфской (Ашкан) тюрем для военнопленных, я познакомился с его сыном, подполковником Бартоном С. Эндрусом-младшим, который любезно разрешил мне воспользоваться служебными бумагами своего покойного отца, хранившимися в их семейном архиве в Колорадо-Спрингс. Среди них, например, были его рукописные дневники, датированные с 7 февраля по 18 ноября 1946 года.
Подобным же образом сын Селкирка Пантона — журналиста, освещавшего ход процесса для «Дэйли Экспресс», — дал мне разрешение на использование бу¬
* Черный зверь (фр.).
8



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
маг своего отца, хранившихся в Национальной библиотеке Австралии в Канберре. Среди тех, кому я также выражаю свою признательность за помощь в создании книги, я хотел бы упомянуть: Бена Сверингена — одного из тех неутомимых историков-любителей, которые оказывают порой поистине неоценимую помощь историкам-профессионалам: он дал мне главные ключи к причинам самоубийства рейхсмаршала Геринга, о чем как раз написал к тому моменту прекрасную книгу; доктора Дэниела П. Саймона — директора Берлинского центра архивных документов, контролируемого Американской миссией в Берлине, который, в виде особого исключения, открыл для меня до сей поры продолжающееся оставаться закрытым секретное досье, в нем содержалась поздняя и довольно загадочная переписка Геринга; Джона Тэйлора из справочнотекстового подразделения архивно-справочного отдела Национального архива США, любезно снабдившего меня магнитофонными копиями оригинальных записей на проволочный диктофон избранных отрывков аудио-протоколов процесса, что дало мне неоценимую возможность лично удостовериться в подлинности ми- миографических и опубликованных расшифровок по сравнению с фактически произнесенными словами.
Что касается использованных мною немецких документов, то мне хотелось бы выразить свою благодарность Хенрику Пастору из Берлина за то, что он показал мне тюремный дневник главного адмирала германского флота Эриха Рэдера и другие важные документы, которые удалось спасти в Шпандау; Вольфу Рудигеру Гессу, предоставившему мне подборку отрывков из тюремного дневника своего отца, которые я уже использовал в виде цитат при написании книги «Гесс, годы отсутствия» (издательство «Macmillan», Лондон, 1987); покойному ныне Карлу-Хейнцу Кейтелю, разрешившему мне снять копии с его личных письменных впечатлений о беседах с отбывавшим заключение от-
9



Дэвид Ирвинг
цом. Помимо всего этого я также ознакомился с довольно объемистыми интервью с Альбертом Шпеером, Эрхардом Мильхом, Карлом Боденшлацем и другими по поводу процесса, жизни в тюрьме и применявшихся к ним методов дознания.
Среди немецких юристов, которых интервьюировал я сам, можно упомянуть д-ра Альфреда Зайдля (адвоката Ганса Франка и Рудольфа Гесса, а впоследствии — министра юстиции Баварии) — бесстрашного борца и многолетнего друга и соратника значительной части своих подзащитных; д-ра Отто Нелте (адвоката фельдмаршала Кейтеля); доктора Фридриха Бергольда (адвоката отсутствовавшего на процессе Мартина Бормана); д-ра-Рудольфа Меркеля (адвоката Гестапо); д-ра Роберта Серватиуса (адвоката политического аппарата нацистской партии) и, наконец, проф., д-ра Германа Яррайса (адвоката Альфреда Йодля). Кроме этого, я имел также возможность побеседовать с Конрадом Моргеном по поводу некоторых аспектов показаний обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера.
В Великобритании, как будет видно ниже, я вел переписку с главным судьей Гарри Филимором, так же как и с бывшим главным судьей, сэром Хартли Шаук- россом, ныне лордом Шаукроссом. В Соединенных Штатах я встречался и обсуждал некоторые вопросы с Ральфом Альбрехтом — экспертом джексоновской команды по международному праву, а также с Эрнстом Энглэндером — главным дознавателем от ВВС США. Примерно между упомянутыми национальностями подпадает (или подпадал) ныне уже покойный д-р Роберт М. В. Кемпнер, который после непродолжительного дебюта в качестве чиновника-юриста в герингов- ском Министерстве внутренних дел Пруссии сбежал в 1935 году из нацистской Германии и вернулся туда лишь в 1945-м в форме полковника армии США, назначенного к тому же на должность заместителя не особенно расположенного к нему Роберта Джексона.
ю



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Д-р Кемпнер, исполнявший после 1946 года обязанности главного американского обвинителя в «дополнительных судебных разбирательствах», ответил на все мои бесконечные вопросы с завидной терпеливостью.
Как и при работе над моими более ранними книгами, я каталогизировал и поместил большую часть своих рабочих материалов на микрофильмы, которые вполне доступны для изучения всем желающим исследователям* Например, «История в устном повествовании», в которой Джексон в 1952 году надиктовал на магнитофонную ленту свои зачастую очень откровенные личные воспоминания о заседаниях Нюрнбергского процесса, находится на моем микрофильме DI-87 (с разрешения профессора Курланда с этой целью я вывез обратно в Англию ту довольно значительную часть этих мемуаров, которая непосредственно соотносилась с темой моей книги). Материалы по допросам Геринга можно найти на моем микрофильме DI-34. Мои расшифровки дневников фельдмаршала Эрхарда Миль- ха — на микрофильме DI-59. Отчеты о первых допросах Йодля и других высокопоставленных подсудимых — на микрофильме DI-8. Секретные отчеты из числа документов Джексона о совещаниях главных обвинителей в Нюрнберге — на микрофильмах DI-70 и DI-71. (Эти моменты были описаны ныне покойной Элси Л. Даглас, которая работала во время процесса личным секретарем Джексона и также очень щедро и подробно поделилась со мной своими воспоминаниями.) Оригинальное досье Шмундта о предпринимавшейся Гитле- ром в 1938 году подготовке к нападению на Чехословакию ([«Fall Grün»] [9]) скопировано на микрофильм DI-78. Документы, оставшиеся от д-ра Роберта Лея после его самоубийства, — на микрофильме DI-79.
* Microform Academic Publishers Ltd., Main Street, East Ardsley, Wakefield, West Yorkshire WF3 2AT, England (tel. +44 1924 825 700; fax 829 212).
11



Дэвид Ирвинг
Я чрезвычайно признателен мисс Сюзанне Скотт- Галл, которой пришлось изрядно и поездить и походить для того, чтобы я имел возможность использовать в своей работе довольно порой далеко от меня находящиеся собрания документов. Благодаря Карлу-Хейнцу Хёффкесу из Эссена и его коллекции исторических документов мне стали доступны дневниковые записи и другие бумаги Юлиуса Штрайхера. Профессор Иэн Маклейн из Уоллонгонгского университета в Новом Южном Уэльсе привлек мое внимание к документам, обнаруженным в государственном архиве и свидетельствовавшим о том, что раньше, во время войны, некоторыми британскими спецслужбами разрабатывались и обсуждались планы физической ликвидации вражеских лидеров.
Возможно, кому-то из помогавших мне покажется неуважительным то, что их имена не упомянуты в этом перечне. Я заранее приношу свои извинения, поскольку в любом случае перечисление всех тех людей, которым я хотел бы выразить свою признательность, все равно будет неполным. И все же я еще раз использую возможность письменно поблагодарить моего друга, д-ра Ральфа-Георга Ройта — шефа берлинского отдела издательства «Бильд Цайтунг» [«Bild Zeitung»], а также Вальтера Френца, обеспечившего книгу множеством уникальных цветных фотографий. Ну и напоследок позвольте мне высказать свою благодарность двум моим редакторам, имена которых все равно остаются неизвестными широкому кругу читателей, но чьи авторучки с чернилами разных цветов помогли мне, в большей или меньшей степени, избежать многих исторических неточностей при создании книги и не сделать ее более политически некорректной, чем она в конце концов получилась.
Лондон, июль 1996 г.
Дэвид Ирвинг



ГЛАВА 1
ГЛАВА, В КОТОРОЙ СТАЛИН ГОВОРИТ «НЕТ» УБИЙСТВАМ
КОГДА ЗАПАХ КОФЕ пробудил шестнадцать пассажиров грузового Си-54 армии США от их и без того не слишком крепкого сна, самолет продолжал все так же монотонно-басовито пересекать воздушное пространство над Атлантикой в направлении на восток. Однако находившийся среди пассажиров судья Роберт Г. Джексон и без того так ни разу и не сомкнул глаз с момента их вылета из Вашингтона в тот самый полдень, когда после особенно беспокойной недели рассмотрения лихорадочно поданных в последнюю минуту апелляций Верховный суд объявил, Наконец, о перерыве в своей работе на время летних отпусков.
Над круглыми очками в золотой оправе возвышался широкий лоб с хмуро и тревожно сдвинутыми бровями. Обычно иронично-насмешливая линия рта застыла в ничего не выражавшей тяжелой неподвижности. Это было 18 июня 1945 года. Двумя неделями раньше президент Соединенных Штатов возложил на Джексона миссию обвинения главных военных преступников, находящихся сейчас в союзническом плену. И вот он и собственноручно подобранный им штат юристов, офицеров разведки и личных секретарей летят в Лондон, к первому пункту назначения своей командировки.
13



Дэвид Ирвинг
Для Джексона это было уникальной возможностью расширить границы действия международной юриспруденции, распространить ее на ранее не охваченные ею новые области. Он был намерен заложить основы нового типа законности, ставящей вне закона агрессорские войны и определяющей даже тайный заговор с целью развязывания войны как преступление и нарушение международного права. Джексон хотел наказать не просто отдельных людей, чья «обычная» преступная деятельность могла быть квалифицирована в соответствии с общим правом, а целые организации, способствовавшие временным успехам Адольфа Гитлера, — такие, как германский генеральный штаб и СС.
За его спиной, в Соединенных Штатах, жаркая полемика по поводу его амбициозных планов в то время еще только начиналась. Как он сумеет договориться с англичанами, не говоря уже о французах или русских? Ведь каждая из сторон имеет свои собственные интересы и планы. Сам Джексон испытывал лишь некоторые сомнения по поводу значительности поставленной им перед самим собой задачи1.
Тяжелый транспортный самолет пробил на снижении облачность, прошел над Ирландией и направился дальше на восток, к Англии. Летчик получил разрешение сделать один круг над Лондоном, чтобы показать своим пассажирам разрушения, постигшие некоторые кварталы в результате бомбардировок немецкой авиацией.
Когда через восемнадцать часов после взлета с аэродрома Лабрадор транспортник зарулил на стоянку в Бо- вингдоне, Джексон подошел к своему сыну, Энсайну Уильяму Джексону, военно-морскому адвокату, прикрепленному к его команде на время этой исторической миссии.
«Билл, — предупредил он его, — тебе предстоит поддерживать и защищать меня еще очень долгое время даже после того, как меня уже не станет». Он взял
14



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
предложенную ему чашку кофе и продолжил: «Вот почему я хочу, чтобы ты был здесь. Я хочу, чтобы ты собственными глазами увидел, что и как здесь будет происходить».
ЛЮДЕЙ, БЫВШИХ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ АМЕРИКАНЦАМИ, чем им являлся Роберт Г. Джексон, на свет после него, пожалуй, больше уже не появлялось.
О Клементе Эттли было однажды не очень по-доб- рому замечено (Уинстоном Черчиллем, большим мастером высказывать ядовитые колкости в парламенте), что он был скромным человеком, которому было отчего быть скромным. Джексон тоже был скромен, но за его плечами было много такого, чем он вполне мог бы и гордиться.
Он был довольно простым и прямым человеком, начавшим свою профессиональную деятельность в качестве обычного периферийного юриста в штате Пенсильвания, где и родился 13 февраля 1892 года. В свое время его прадед основал в Пенсильвании поселение Спринг-Крик, а дед и отец появились на свет на той же самой ферме, что и он сам. В 1913 году он занялся частной адвокатской практикой в Джеймстауне, в северной части штата Нью-Йорк, где его отец содержал платную конюшню. Несмотря на то что у него пока еще не было никакой юридической степени, он взялся за свое первое дело — защиту четырех членов профсоюза — и выиграл его, еще даже до получения права адвокатской практики в суде. Таким образом, своей профессиональной компетенции и права быть адвокатом он добился, можно сказать, самоучкой, занимаясь лишь своей частной практикой.
Несмотря на молодость, Джексон быстро развил довольно обширную практику и стал заметной фигурой в нью-йоркских апелляционных судах. Придерживаясь
15



Дэвид Ирвинг
либеральных позиций левого крыла, он очень рано стал сторонником Франклина Рузвельта. Будучи образцовым юристом «нового курса»*, Джексон вел постоянную антимонопольную борьбу с крупными деловыми синдикатами Соединенных Штатов. Стремительный взлет его карьеры в Вашингтоне был столь непоколебимо стабильным, что его можно было сравнить лишь с непреложностью ежеутреннего восхода солнца. В 1934 году Генри Р. Моргентау-младший — тогдашний очень вежливый, с изысканными манерами, воспитанный и культурный министр финансов — пригласил его на должность главного юрисконсультан- та Департамента внутренних государственных сборов.
Как уже упоминалось, Джексон был человеком несгибаемого идеализма, причем не без личных амбиций, но, как истинный демократ, он никогда не колебался в своей приверженности Рузвельту, которого охарактеризовал в 1939 году «величайшим из имеющихся у нас естественных ресурсов». К 1940 году газеты открыто поговаривали как о возможном будущем президенте Соединенных Штатов теперь уже о самом Джексоне.
В то время он был, по сути, самой главной фигурой в системе американского судопроизводства. В июле 1941 года Рузвельт определил его на место Верховного судьи, т. е. министра юстиции. На этой заоблачно высокой должности Джексон запомнился и прославился дополнительно принципиальным нежеланием подстраивать свое профессиональное мнение под господствующую линию: он мог, например, заявить в самом преддверии Второй мировой войны, что Верховный суд не имел морального права позволить военным проигнорировать «Билль о правах», когда они выселяли всех граждан японского происхождения с западного побережья США после нападения Японии на Пёрл-
* «Н о в ы й курс» — политика президента Рузвельта, а также предложенная им система экономических мероприятий.
16



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Харбор. По мнению Джексона, это было актом «расовой дискриминации». Будучи назначенным Рузвельтом министром юстиции, он запретил ФБР Дж. Эдгара Гувера проведение всех операций по прослушиванию телефонных разговоров и перехвату телефонных сообщений. (К слову сказать, и прослушивание и перехваты, невзирая на это, все равно продолжались.)
Имея рост пять футов и восемь с половиной дюймов (173,5 см), каштановые волосы и голубые глаза, Джексон, как и многие американские провинциалы, был человеком с довольно ограниченным кругозором, что, кстати, можно сказать и о большинстве нацистских лидеров. Он редко выезжал за пределы Соединенных Штатов, а его последний паспорт, полученный им около десяти лет назад, был к тому же спустя несколько лет утерян, и теперь для этой поездки в Европу ему необходимо было сделать новый2.
ЕЩЕ ДАЖЕ ДО назначения Трумэном Джексон довольно жестко высказывался о тех циГниках, которые полагали, что трибуналы над военными преступниками должны быть неким своеобразным дополнительным оружием для физического уничтожения недобитых в войну врагов. Он с самого начала заявил о категорической недопустимости любых подобных судилищ. «Если мы хотим просто расстреливать немцев и избираем это своей политикой, — говорил он в одной из своих речей, когда боевые действия в Европе уже подходили к концу, — то пусть уж так и будет. Но тогда не прячьте это злодеяние под видом вершения правосудия. Если вы заранее решили в любом случае казнить человека, то тогда и в суде над ним нет никакой необходимости. Однако всем нам следует знать, что мировое сообщество не испытывает почтения к тем судам, которые изначально являются лишь инструментом вынесения обвинительного приговора»3. «Если подгонять трибуналы
17



Дэвид Ирвинг
под все равно уже вынесенный вердикт, — убеждал Джексон, — то это будет выглядеть как насмешка над законом и породит лишь неуважение к нему». В своем дневнике он вспоминал двумя неделями позже: «Я... высказал мнение, что если этим людям суждено быть казненными, то это должно быть результатом военных или политических решений»4.
Свои твердые позиции по поводу необходимости проведения строго законного процесса Джексон отстаивал поначалу почти в полном одиночестве. В этой связи следует заметить, что описываемые события относятся к самому началу лета 1945 года, когда вся мировая печать пестрела шокирующими фотографиями и леденящими кровь рассказами очевидцев об ужасах, творившихся на территории побывавших под нацистской оккупацией стран и в лагерях смерти. Отовсюду раздавались громкие и страстные требования немедленной, скорейшей и беспощадной расправы над виновниками этих преступлений. Жертвами этой войны стали десятки миллионов ни в чем не повинных людей. Сталин вскоре заявит Черчиллю в Потсдаме, что Советский Союз потерял почти пять миллионов убитыми и пропавшими без вести, 5 700 000 русских стали пленниками Вермахта, а уцелеть удалось лишь примерно двум миллионам.
Именно поэтому Джексон полагал, что выделить какие-то единичные зверства и наказать за них горстку виновных рядовых исполнителей и даже их более высокопоставленных лидеров будет совершенно недостаточным. Необходимо было предъявить обвинение самим организациям, ответственным за эти преступления, а все остальные случаи вполне могли быть переданы под юрисдикцию существующих военных судов. «Я рассматривал эти случаи как слишком незначительные по сравнению с истинными преступлениями нацизма против человечества, — пометил он в своих личных записях. — Такое всегда случается с людь¬
18



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ми, когда они возбуждены, напуганы и испытывают сильное душевное волнение»5.
Нет, внимание Джексона было сконцентрировано не на них, а на тех, кто сидел на самом верху, — на партийных лидерах, которые планировали эту бойню, которые доводили людей до звероподобного состояния, для которых война была прежде всего инструментом их политики.
* * *
Итак, к июню 1945 года самая трудная битва Джексона за справедливость правосудия была у него уже позади.
Во-первых, столкнуться пришлось с самим Рузвельтом. В своих публичных выступлениях президент красноречиво говорил о необходимости уголовного преследования нацистских преступников до скончания веков, но из общения с ним в более узком кругу становилось ясно, что на самом деле он очень хотел бы как можно скорее покарать их всех без всякого суда и следствия. Так, например, на холостяцком обеде, имевшем место в Белом доме 7 июня 1844 года, он щедро потчевал польского премьер-министра Станислава Мико- лайчика рассказами о сталинских планах «ликвидировать 50 000 германских офицеров», а потом громко хохотал, вспоминая, как округлились при этом глаза членов его Объединенного комитета начальников штабов. Беседуя с ним вечером того же дня по вопросу о том, кому из стран-победительниц должны отойти важнейшие северные морские порты Германии, тогдашний министр обороны США Генри Л. Стимсон нашел возможным и даже нужным попытаться убедить Рузвельта в том, чтобы тот старался быть осторожнее в своих высказываниях. «Я чувствовал, — записал Стимсон в своем дневнике с тонким намеком на этническую чистку, которая обязательно будет иметь место в этих областях, если они достанутся полякам, — что это
19



Дэвид Ирвинг
будет иметь свои непременные и вполне определенные последствия в виде жирной кляксы на данной странице нашей истории, если, конечно, мы несем ответственность за принимаемые нами решения, будь они правильными или нет»6. Все еще проявляя небезосновательное беспокойство по поводу безопасности жизней коренных жителей этих областей потерпевшей поражение Германии, Стимсон написал двумя днями позже, что оккупирование южного сектора Германии было бы намного предпочтительнее, поскольку это «отгородит нас от России на время оккупационного периода. Пусть русские делают грязную работу, мы не будем иметь к этому никакого отношения»7.
Царившая тогда атмосфера, отравленная проникавшей повсюду ненавистью, была такой, что даже Кордел Халл, рузвельтовский госсекретарь и выдающийся государственный деятель, приводил доводы в пользу необходимости физической ликвидации всех руководителей Оси сразу же, как только они попадут в руки союзников. «Халл очень удивил меня, — отметил в своем секретном дневнике посол Великобритании в США, лорд Галифакс, после совместного обеда с ним 16 марта 1943 года, — сказав, что предпочел бы расстрелять и уничтожить физически все нацистское руководство вплоть до самых низших его звеньев!» По своим убеждениям Халл был на одном уровне с посольским парикмахером в Вашингтоне, который постоянно твердил ему: «Перебейте их всех! Оставите хотя бы одного — они расплодятся снова, и вам придется начинать все с самого начала. Это ведь все равно что выпустить кроликов на молоденькую сочную травку»8. Осенью 1944 года Кордел Халл снова внес весьма эффектно звучащее предложение: «Дайте мне только волю, и я представлю перед военно-полевым судом и Гитлера, и Муссолини, и Тоджо, и всех главных соучастников их преступлений, а на рассвете следующего же дня произойдет их историческая казнь»9.
20



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр, имеющий в исторической литературе хорошо подретушированный образ военачальника, известного как своим рыцарством, так и благопристойностью поведения, был в этом отношении немногим лучше. Так, например, 10 июля 1944 года он заявил лорду Галифаксу, что, по его мнению, представителей вражеского руководства следует «расстреливать при попытке к бегству» (модный тогда в дешевеньких голливудских киноподелках о нацистах эвфемизм для обозначения их убийства). Военно-морской адъютант Эйзенхауэра, Гарри Батчер, неоднократно слышал от своего начальника штаба, генерал- лейтенанта Уолтера Беделла Смита, — офицера, питавшего феноменальную ненависть к немцам, — что пленение — незаслуженно мягкая мера для вражеского генерального штаба, насчитывавшего примерно три с половиной тысячи офицеров. «Существовало негласное соглашение, — отметил в своем неопубликованном дневнике адъютант Батчер, — что их уничтожение может быть естественным образом предоставлено русским, если они того пожелают». «Почему только русским? — удивлялся Эйзенхауэр. — Ведь стороны-победительницы, временно распределив зоны оккупации Германии между менее крупными странами, могут возложить соответствующие задачи и на них»10.
Эйзенхауэр повторил эти свои соображения Генри Моргентау во время посещения последним портсмутской резиденции штаба Верховного главнокомандования объединенными экспедиционными войсками (Б.Н.А.Е.Р.)* 7 августа, после чего Моргентау вполне мог впоследствии, в качестве оправдания, указать на Эйзенхауэра как на истинного вдохновителя созданного им знаменитого Плана11. По версии Моргентау, генерал Эйзенхауэр выступал против любой мягкой линии развития событий и даже заявил однажды в при¬
* Supreme Headquarters Allied Expeditionary Force.
21



Дэвид Ирвинг
сутствии министра финансов: «Все без исключения население Германии искусственно подвержено паранойе. А обращаться мягко с параноиками нет никакого смысла. Лучшее лекарство для немцев — предоставить им самим расхлебывать последствия собственной легковерности и недальновидности». Пять дней спустя Моргентау сказал своим официальным доверенным лицам: «Генерал Эйзенхауэр заявил, что, по его мнению, мы должны занять самую жесткую позицию по отношению к Германии — с тем чтобы Германия никогда впредь не смогла бы больше оказаться в положении, дающем ей возможность развязать новую войну против остального мира»12. По словам другого свидетеля, Эйзенхауэр также сказал: «Всех главарей нацистской партии и весь личный состав частей СС следует подвергнуть смертной казни без какого бы то ни было дополнительного обсуждения этого вопроса, но закончиться лишь на этом наказания отнюдь не должны»13.
Эта беседа с министром финансов подтолкнула главнокомандующего к еще большему распространению и популяризации своих позиций по поводу принципиальной «параноидальности» подавляющего большинства германской нации, суть которых позднее сам Эйзенхауэр кратко сформулировал буквально нижеследующим образом: «Германскому народу нельзя позволять избавиться от чувства личной вины за ту ужасную трагедию, которой они захлестнули весь мир. Германская военная мощь должна быть уничтожена. Определенные группы немцев, а именно: нацистское руководство, члены Гестапо, члены СС, — должны быть подвергнуты особому наказанию союзнических трибуналов. Германский генеральный штаб следует уничтожить полностью. В надлежащих случаях применять более суровые наказания»14.
Через три дня после описываемых событий, за совместным ленчем 10 августа 1944 года15, Моргентау предпринял попытку убедить в своей позиции британ¬
22



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ского премьер-министра Уинстона С. Черчилля. Премьер-министр дал ему понять, что его точка зрения «в основном совпадает» с точкой зрения Эйзенхауэра, после чего Моргентау набросал Черчиллю общие контуры того, что впоследствии стало его Планом. По его мнению, особое внимание должно было быть уделено выполнению задачи скорейшего превращения Германии в страну аграрной экономики, т. е. в страну, в которой было бы много мелких ферм и вообще не было бы крупных промышленных предприятий. Всего через несколько дней Моргентау уже доложил обо всем этом в свой вашингтонский штаб. В одной из докладных записок, отправленных тоже в Вашингтон, но уже о самом Моргентау, говорилось: «Он сказал, что имел беседу с Черчиллем по вопросу о том, какой программы действий следует придерживаться после того, как Германия будет оккупирована. Комментарии, сделанные премьер-министром, позволяют Моргентау заключить, что Черчилль согласен с выраженным им мнением о том, что в первые месяцы оккупации экономика Германии должна быть, по большей части, предоставлена себе самой, Чтобы на первых порах ей был позволен самостоятельный поиск своего нового уровня». Иными словами, немцам предоставлялась возможность повариться некоторое время в собственном соку16.
По возвращении в Вашингтон 19 августа Моргентау сообщил президенту, что некоторые люди в Европе планируют для Германии мягкую линию развития событий после ее капитуляции. «Дайте мне тридцатиминутную беседу с Черчиллем — и я смогу исправить это, — самонадеянно заверил его Рузвельт. — Мы должны быть по-настоящему жесткими с Германией, и я имею в виду весь германский народ, а не только нацистов. Немцев нужно либо кастрировать, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они забыли и думать о возможности появления среди них людей, которые хотели бы вернуть старые времена и снова про¬
23



Дэвид Ирвинг
должить то, что они вытворяли в прошлом»17. (Кстати, недвусмысленное упоминание президента о кастрации в связи с обсуждаемым вопросом вполне характеризует его отношение.)
Обеспокоенный доходящими до него слухами, министр обороны США Генри Л. Стимсон (ярко выраженный республиканец в состоящей тогда почти сплошь из демократов администрации президента) даже имел по этому поводу 21 августа телефонную беседу со специальным советником Рузвельта Гарри Л. Хопкинсом. Хопкинс, однако, попросил его отнестись терпимее к позиций Моргентау в отношении Германии. Стимсону была прекрасно понятна каждая причина, по которой следовало беспокоиться по поводу участия в германском вопросе министра финансов, поэтому в полдень 23-го он отправился к президенту и изложил ему свои собственные, более взвешенные соображения. После этого Стимсон и его заместитель, Джон Г. Макклой, приняли участие в совместном ленче с Моргентау в Министерстве обороны, на котором с недоумением и даже некоторым недоверием услышали от последнего торжествующее сообщение о том, что, оказывается, совместное соглашение по вопросу о разделении Германии на части достигнуто «Большой тройкой» в Тегеране уже восемнадцать месяцев назад. Это было новостью не только для одного Стимсона. «Несмотря на то что это открытие было для всех нас величайшим из всех возможных сюрпризов, — записал вскоре после этого в своем личном дневнике Стимсон, — я все же совсем не уверен, что все три руководителя правительств относятся к этому соглашению как к достигнутому окончательно и бесповоротно»18.
Ближе к вечеру Стимсон попытался собрать воедино все свои мысли по поводу будущего Германии, набрасывая черновик документа под названием «Краткий план совещания у президента 25 августа», в котором он составил список «самых срочных задач амери¬
24



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
канской политики», включающий в себя, в частности, их позицию в отношении «ликвидации Гитлера и его шайки». Стимсон был большим любителем подобной краткости и емкости формулировок. «Ныне существующие инструкции по содержанию военнопленных представляются не отвечающими изменившимся современным требованиям. Наши офицеры должны быть защищены точными инструкциями на случай, если им потребуется принимать участие в расстрелах. При возникновении необходимости в расстреле он должен быть произведен немедленно, а не когда-то после войны». Между прочим Стимсон задался в этом черновике также еще одним вопросом: «Насколько эффективно смогут офицеры армии США выполнить на пути установления Законности и Порядка задачу предотвращения возможных попыток линчевания военных Преступников?»19
* * *
Моргентау добрался до Рузвельта первым. Уже 23 августа, после совместного ленча с президентом в Белом доме, он на этот раз гораздо более подробно изложил ему свой План наказания и ослабления послевоенной Германии — невзирая на то, какое воздействие окажет эта «гноящаяся рана» на экономику остальной части Европы.
Министр финансов посетил Рузвельта ранним утром 25 августа для того, чтобы вручить ему свою докладную записку по германской проблеме. Немного позже он и Стимсон вместе завтракали с президентом. Стимсон снова пытался сфокусировать общее внимание на вопросе распределения британской и американской зон оккупации Германии. Он настоятельно рекомендовал Рузвельту спихнуть оккупацию северной Германии Великобритании. «Получив юго-западную часть Германии, — записал он в своем дневнике, — 'мы будем... находиться как можно дальше от всего того не¬
25



Дэвид Ирвинг
приглядного, что русские могут творить с пруссаками в восточной Германии» — еще один ничем не завуалированный намек Стимсона на то, что, по его мнению, русские наверняка будут проводить в своей оккупационной зоне кровавые операции по зачистке. Обеспокоенный тем, что союзнические войска уже совсем скоро войдут в Европу, не имея при этом никаких политических директив, Стимсон предложил Рузвельту создать в этой связи специальную правительственную комиссию. Президент согласился с высказанной им мыслью, и после завтрака все трое перешли в его рабочий кабинет.
В самом начале этого узкокелейного правительственного совещания Рузвельт объявил, что назначает министров Халла, Моргентау и Стимсона членами этой комиссии20. В последовавшем за этим обсуждении темы совещания Стимсон почувствовал, что может высказать свое довольно спорное мнение о том, что любые наказания следует налагать на конкретные лица, а «не разрушать экономическую структуру Германии, что может обернуться серьезными последствиями в будущем». «Президент, — сдержанно пометил он между прочим в своем дневнике, — выказал некоторый интерес к полному уничтожению Гестапо»21.
ПОСЛЕ ЭТОГО Стимсон уезжает ненадолго в отпуск. Последние дни августа он провел на своей ферме, поддерживая регулярную телефонную связь с Макклоем в Вашингтоне. «В частности, — пишет Стимсон в своем дневнике, — я занимался разработкой и дальнейшим продвижением начатой мной программы, в соответствии с которой мы должны полностью интернировать всех руководителей Гестапо и, возможно, СС, а затем, после интенсивной следственной работы с ними представить их перед судом как главные действующе механизмы гитлеровской маши¬
26



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ны терроризма в Европе. Я полагал, что, поступая таким образом, мы начнем с самого правильного конца, то есть с гитлеровского партийного аппарата, и в первую очередь накажем непосредственно виновных в этом людей, а в последующем будем вести линию расследования и наказания настолько далеко, насколько это окажется возможным. В последнее время я наблюдаю сгущение атмосферы резкой недоброжелательности и личной озлобленности против всего германского народа в целом (в особенности это касается Морген- тау), невзирая на различные степени вины каждого отдельного его представителя, и я очень опасаюсь, что это будет иметь своим последствием акты массового мщения, направленного против части наших граждан и выраженного в форме грубого экономического воздействия»22.
Почувствовав это все более усиливавшееся расхождение мнений, посол Великобритании в Вашингтоне, лорд Галифакс, отправил 1 сентября телеграмму в свое Министерство иностранных дел, в которой сообщил, что Макклой рассказал ему о созданной по инициативе Моргентау комиссии и о том, что она занимается вопросом подготовки суда и последующего наказания для Гитлера,' Гиммлера и других лидеров нацистского руководства «в особом порядке, отдельно от планов их ареста объединенными вооруженными силами»23.
Экономическая сторона того, что было бы правильнее назвать Финансовым Планом Моргентау, разрабатывалась его главным помощником Гарри Декстером Уайтом (которому впоследствии было предъявлено обвинение в том, что он являлся агентом советской разведки). Уайт завершил составление первого проектного наброска Плана 1 сентября и на следующий же день переслал его Моргентау, уединившемуся для небольшого отдыха по случаю Дня труда (американский национальный праздник, в связи с которым первый по¬
27



Дэвид Ирвинг
недельник сентября объявляется нерабочим днем) в своем загородном доме в северной части штата Нью- Йорк. Когда президент Рузвельт с супругой приехал на автомобиле к Моргентау для того, чтобы попить с ним чаю в тени деревьев его поместья, министр финансов там же и продемонстрировал ему свой свежеиспеченный проект.
Здесь нелишним будет заметить, что тогдашняя позиция Рузвельта по отношению к Германии все еще продолжала оставаться до смешного упрощенной: никакой авиации, никакой униформы, никаких хождений строем и т. п.
«Это очень интересно, господин президент, — вовсю старался заверить Рузвельта Моргентау. — Но я не думаю, что это зайдет достаточно далеко». В действительности же он замышлял оставить без работы восемнадцать или даже двадцать миллионов немцев, а самых здоровых и работоспособных из них — отправить в Центральную Африку и использовать там их рабский труд в некоем «большом проекте TVA» (кстати, проект строительства сети гидроэлектростанций компанией TVA, осуществлявшийся в рамках рузвельтовского «нового курса», обеспечил в свое время рабочими местами чуть ли не половину населения африканского континента).
Как все же разительно отличался более пожилой и степенный республиканец Стимсон от злопамятного и мстительного демократа Моргентау! В тот понедельник, 4 сентября, первый отправился самолетом обратно в Вашингтон для того, чтобы встретиться и обсудить с генералом Джорджем К. Маршаллом, главой рузвельтовской администрации, вопрос о том, как быть с Германией, как проводить расследование злодеяний Гестапо и как наказывать за них. «Было довольно интересным обнаружить, — продиктовал впоследствии Стимсон своему секретарю, — что армейские офицеры проявляют в этих вопросах гораздо большее
2В



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
уважение к закону, нежели гражданские лица, которые... рвутся вперед и рдержимы рубить головы всем подряд без суда и следствия».
Приехав тем вечером к Моргентау по его приглашению вместе отобедать, Стимсон увидел, что Макклой и Гарри Декстер Уайт уже там. «У всех нас было острое предчувствие, что в ближайшее время в германском вопросе наверняка произойдет какой-то крутой перелом. Моргентау настроен очень решительно и непритворно жестко, а поскольку он не очень основательно подкован в истории и даже в экономике, то это делает совершенно очевидным его намерение ринуться на Германию подобно быку, видящему перед собой красную тряпку, а это, по моему глубокому убеждению, было бы крайне неблагоразумным»24.
На следующий день правительственной комиссией по германскому вопросу было проведено первое совещание в офисе Корделла Халла. Сам Халл вел себя довольно сдержанно, но вскоре стало понятно, что он одержим не меньшим экстремизмом, чем Моргентау. Стимсон увидел, что в данной компании он в полном меньшинстве, чтобы не сказать в полном одиночестве. «Это предложение, — сказал он, тем не менее, о Плане Моргентау, — станет причиной огромных бед. Немцы будут задыхаться в вечной нищете, и это породит с их стороны такую ненависть к нам, что она затмит собой все преступления нацистов, создаст значительную международную напряженность вокруг этого вопроса и отравит собой ростки будущего мира».
«Мой план, — резко возразил ему нерастерявшийся Моргентау, — не позволит немцам даже пытаться когда-либо в дальнейшем возродить силой хотя бы часть своего прежнего господства. Не беспокойтесь. Остальная Европа прекрасно сможет выжить и без них».
Стимсона, однако, это не убедило, и он продолжал настаивать на своем: «Этот план породит войну, а не- предотвратит ее!»
29



Дэвид Ирвинг
ГЕНЕРАЛУ МАРШАЛЛУ он написал: «Это поистине уникально. Я — человек, которому вверено руководство Министерством, непосредственно, можно сказать, совершающим убийства в этой войне, и я же, похоже, единственный, кто имеет какое-то сострадание к противной стороне».
Стимсон вернулся в свой офис и продиктовал секретарю нижеследующую запись в свой дневник: «Как только я прибыл на совещание, мне стало совершенно ясно, что Моргентау уже побеспокоился о какой-то закулисной поддержке своих позиций — вероятно, переговорив предварительно и с президентом и с другими членами комиссии... К моему великому удивлению, я открыл для себя, что Халл настроен против немцев не менее враждебно, чем сам Моргентау, и что он готов отбросить в сторону как ненужный и мешающий хлам все те профессионально-этические принципы, которые отстаивал последние двенадцать лет. Он и Моргентау высказали желание полностью развалить огромную промышленную Рурско-Саарскую зону Германии и превратить ее во второстепенную по своему значению сельскохозяйственную область... Обнаружив себя в абсолютном меньшинстве, я приложил все усилия к тому, чтобы убедить моих коллег в ошибочности принятой ими линии, но, увы, совершенно безрезультатно. За все четыре года моего пребывания на этом посту я не принимал участия ни в одном столь трудном и неприятном совещании»25.
Было решено, что каждый из трех членов этой правительственной комиссии представит президенту докладную записку с изложением своего мнения по вопросу о дальнейшей судьбе Германии. Стимсон резко отвергал все предложения Халла, которые почти дословно совпадали с выдвинутыми Моргентау: «Я не могу считать разумным, например, предложение превратить столь важную в современных мировых экономических условиях промышленную зону в ничего не
зо



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
производящую «территорию-призрак», и это при том, что она по праву является настоящим центром одного из наиболее индустриально развитых континентов мира, населена энергичными и трудолюбивыми людьми, представляет собой один из главных очагов научно- технического прогресса»26.
По просьбе Макклоя лорд Галифакс отправил в Лондон следующую телеграмму, в которой в общих чертах уведомил Министерство иностранных дел Великобритании о том, чего можно ожидать от Морген- тау в дальнейшем. Вырисовывались две главные драматические перспективы, по поводу которых посол запрашивал формальные инструкции. Во-первых: «Кого именно нам предстоит брать в плен или интернировать? В каких масштабах? Десятками или сотнями тысяч?» И во-вторых: «Кого мы будем расстреливать или вешать? Мне кажется, что нам не следует устраивать громких официальных процессов, но, напротив, провести их быстро и с немедленным приведением смертных приговоров в исполнение. Одна из предложенных английской стороной идей, которая вначале была принята, но затем почему-то отвергнута, вообще заключалась в том, чтобы просто раздать армейским подразделениям списки лиц, подлежащих ликвидации сразу же по их опознании. Что случилось с этим предложением? Какие категории германских граждан подлежат расстрелу помимо несомненных военных преступников?»27
Генерал Маршалл был мудрым и несуетливым по- литиком-солдатом. 7 сентября Стимсон окончательно обрел в его лице верного союзника. Прочтя докладную записку, полученную Стимсоном от Моргентау и которую сам Стимсон охарактеризовал как «требование расстрела лидеров нацистской партии без суда и следствия на основании безоговорочного признания их вины всем миром», Маршалл высказал о ней именно то мнение, какое и ожидал услышать его политический
31



Дэвид Ирвинг
шеф — «абсолютное отрицание принципа, в соответствии с котором люди не должны подвергаться наказанию без справедливого суда над ними».
Моргентау, тем не менее, продолжал упорствовать и отстаивать свою позицию на самом верху, требуя у президента повторного созыва комиссии.
Узнав об этом, Стимсон принялся за поиски дополнительных союзников, чтобы заручиться их поддержкой в предстоящей борьбе, и для начала пригласил к себе на обед судью Феликса Франкфуртера — одного из двенадцати членов Верховного суда и, вместе с тем, одного из наименее экстремистски настроенных личных советников президента. «Несмотря на то что Франкфуртер, как и Моргентау, тоже еврей, — записал Стимсон в своем дневнике, — его подход к данному вопросу отличается совершенной беспристрастностью и потому особенно полезен». Они подробно разобрали вместе с судьей все нюансы германского вопроса с самого начала, причем Стимсон лично зачитал ему вслух предложения Моргентау о будущем Рурской промышленной области и о безотлагательной физической ликвидации нацистов без суда и следствия. Реакция Франкфуртера на оба этих предложения выразилась в том, что он лишь «фыркнул от изумления, смешанного с презрением». Судья был полностью солидарен с позициями Стимсона и его армейских генералов: «Всем обвиняемым немцам должно быть гарантировано законное и справедливое судебное разбирательство. Мы не имеем права так вот просто, без суда, отправлять их на смерть»28.
Как бы то ни было, противостояние тем временем продолжалось. К 9 сентября План Моргентау был готов полностью, с новой «резкой обличительной речью» по поводу того, как именно следует обойтись с нацистами. На созванном в тот же день совещании в присутствии Рузвельта Стимсон обрушился на План с не менее резкой критикой. Но результат и на этот раз
32



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
получился очень неудовлетворительным. Халл сидел, словно оцепенев, и за все время не проронил ни слова29. Из пометок Моргентау видно, что Рузвельт высказал желание разделить Германию на три части. Он бегло пролистал свежеотпечатанный План и требовательно спросил у Моргентау: «А где же запрет на ношение любых видов униформы и хождение строем?» Моргентау поспешил заверить его, что все это там упомянуто30.
Для решения этих и других вопросов президент буквально на днях планировал встретиться в Квебеке, Канада, с британским военным руководством. А сейчас он, по выражению Стимсона, «становился на дыбы для встречи в Квебеке» и к тому же не взял туда с собой ни Халла, ни даже самого Стимсона31. Моргентау немедленно ухватился за возможность составить Рузвельту компанию в этой его поездке поездом на север, как будто бы речь шла о том, чтобы прокатиться с ним до Гайд-парка или до его загородного дома на севере штата Нью-Йорк. Он хотел, чтобы последнее слово было непременно за ним.
* * *
А с какими мнениями по поводу всего этого приехал в Квебек Черчилль?
В его кабинете министров тоже наблюдалось некоторое расхождение отношений к вопросу о наказании вражеских военных преступников32. Во время войны какое-то количество германских военнопленных в Англии было расстреляно, но архивные документы по этим ее эпизодам все еще закрыты для исследований33. Однако вместе с тем отношение к самой верхушке вражеского руководства было все-таки вопросом совершенно иного порядка. Архивы свидетельствуют, что уже в 1942 году Черчилль принял решение о том, что они должны быть казнены без суда, и он неоднократно повторял это предложение уже значительное время спус-
2 Д. Ирвинг
33



Дэвид Ирвинг
тя после окончания войны, хотя об этом и нет ни одного упоминания в его мемуарах.
Например, когда 5 ноября 1942 года британский посол в Москве сообщил генералиссимусу Сталину о заявлении, сделанном Министерством иностранных дел Великобритании по делу о Рудольфе Гессе, советский лидер открыто и прямо высказал сэру Арчибальду Кларку Керру свою живую заинтересованность этим обстоятельством: «По окончании войны военнопленных принято репатриировать: намерены ли вы вернуть на родину Гесса?» А затем добавил: «Если бы завтра в Великобританию перелетел Геббельс, вы бы тоже отправили его потом назад как военнопленного?» Сталина очень беспокоили планы создания комиссии ООН по расследованию деятельности этих военных преступников. «Я очень не хотел бы, — говорил он, — чтобы Гитлер, Муссолини и все остальные смогли потом скрыться, как Кайзер, в какой-нибудь нейтральной стране». (Канцлеру Германии после Первой мировой войны было предоставлено убежище в Нидерландах.)
Как раз во время той встречи посол его величества короля Великобритании в России немного успокоил диктатора последней, сообщив ему о некоем предложенном Черчиллем «политическом решении», по которому все вражеское руководство будет ликвидировано физически сразу же вслед за его поимкой.
Как во время той беседы с послом Великобритании в ноябре 1942 года, так и впоследствии, когда Черчилль пытался навязать ему это свое решение, Сталин мудро и даже несколько наставительно возразил: «Что бы ни произошло, на это должно быть какое-то соответствующее судебное решение. Иначе люди скажут, что Черчилль, Рузвельт и Сталин просто отомстили своим политическим врагам!»
«Я уверен, — лаконично, но настойчиво возразил на это ему посол, — что предлагаемое господином Чер¬
34



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
чиллем политическое решение будет сопровождено всеми необходимыми формальностями»34.
Сказанное не было каким-то единичным и неосторожно сделанным заявлением, в котором посол, возможно, выразил свое личное мнение, не заручившись на то достаточными полномочиями у своего руководства. И из английских, и из американских архивов прекрасно видно, что во время войны англичане, начиная с их деспотически властного премьер-министра и заканчивая самыми рядовыми гражданами, были настолько одержимы идеей расправы над нацистским руководством, что это можно сравнить, пожалуй, лишь с линчеванием без рассмотрения каких бы то ни было смягчающих вину обстоятельств, или, выражаясь иначе, с юридически обоснованным убийством, изначально и полностью исключающим саму возможность вынесения оправдательного приговора.
Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден высказывался по данному вопросу довольно двусмысленно. Однако правительственные документы говорят о том, что в июле 1943 года он предложил ООН предупредить все соблюдающие нейтралитет государства, что предоставление ими убежища военным преступникам в любом обозримом будущем будет расцениваться как недружественный акт35.
Комментируя это предложение, другой член кабинета министров, Дафф Купер, обратил внимание всех на то, что в ООН до сих пор не принято хотя бы даже самого решения о том, как поступить с Гитлером и Муссолини в случае, если их удастся взять в плен. «По какому своду законов и перед каким судом может быть представлен глава поверженного государства его победоносными оппонентами?» — немного, быть может, и наивно вопрошал он. Он предсказывал, что такой процесс будет тянуться бесконечно, принося дурную репутацию судьям и порождая сочувствие к находящимся на скамье подсудимых. Своим коллегам в правительст¬
35



Дэвид Ирвинг
ве Купер напомнил, что в свое время именно по этой причине Гитлер, в конце концов, решил не отдавать под суд низвергнутого канцлера Австрии Курта Шуш- нигга.
Что же касается альтернативного варианта, т. е. «наказания без суда», то Дафф Купер предостерег, что это морально шокирует многих людей как сразу, так и будет продолжать шокировать «еще очень долгое время впоследствии». А поскольку и Гитлер, и Муссолини, без сомнения, встретят свою смерть достойно, то результатом этого будет лишь то, что память о них, что называется, «будет навечно сохранена в сердцах их народов». Он убеждал, что будет определенно предпочтительнее подвергнуть лидеров Оси позорному и презренному изгнанию, чем устраивать суды, заканчивающиеся почетными ссылками «на остров Святой Елены» или, еще того хуже, смертными казнями, возводящими их в ранг великомучеников. Купер проводил исторические параллели, показывающие, что изгнания Джеймса II, Кайзера и Чарльза X стали роковыми для их династий, а гораздо более суровые наказания, примененные к Наполеону, Луи XVI и Чарльзу I, сделали их легендами, на основе которых впоследствии оказалось возможным возникновение различного рода Реставраций, т. е. попыток восстановления былого политического могущества36.
В июле 1943 года, после ниспровержения и ареста Муссолини, возникла вполне реальная перспектива того, что он и его фашиствующие прихвостни, — «главный черт и соучастники его преступлений», как назвал их Рузвельт, — окажутся, наконец, в руках союзников. «Теперь нам предстоит решить, приняв во внимание позицию... СССР, — телеграфировал Черчилль Рузвельту по правительственному подводному кабелю, — как именно нам следует поступить с ними. Предпочтительнее всего, — начал он постепенно и осторожно навязывать свою линию, — было бы сразу же казнить их
36



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
без всякого суда, за исключением разве что чисто формальной необходимости опознания». Другим, однако, могло показаться более предпочтительным продержать Муссолини и других в тюремном заключении вплоть до окончания войны в Европе, а затем решить их судьбу вместе с другими военными преступниками. Так и не согласовав до конца этот деликатный вопрос с президентом США, Черчилль вдруг сделал вид, что ему «совершенно безразлично, как он решится», да и к тому же, дескать, их казнь ради всего лишь удовлетворения жажды немедленного возмездия не принесет больше никаких существенных выгод с точки зрения политической и военной стратегии37.
Рузвельт же высказался в том смысле, что, по его мнению, поспешное стремление к, возможно, преждевременной поимке и казни «главного черта» может помешать союзникам в выполнении их первостепенной на тот момент задачи, которая состояла, напомнил он британскому премьер-министру, в выведении Италии из войны. В соответствии с существующим законным порядком они могли бы начать с заключения Муссолини и его помощников под стражу. Тольку тогда они будут иметь возможность определить действительную степень вины каждого из них в отдельности, поскольку «наказание должно соответствовать преступлению»38.
А какую позицию по всему этому занимал лорд- канцлер, глава судебного ведомства и Верховный судья Великобритании? Попугайски повторяя все, что бы ни сказал Черчилль, виконт Саймон был заранее согласен во всем со своим политическим хозяином. И в том числе, разумеется, в том, что вражеское руководство должно быть казнено мечом олицетворяемого им правосудия. Встретившись 9 сентября 1943 года с лордом Галифаксом, Саймон заявил, что если каким-то действиям и суждено быть предпринятыми против Гитлера и Муссолини, то они могут быть предприняты только и единственно на основе декларации ООН как «поли¬
37



Дэвид Ирвинг
тический акт», т. е. как смертная казнь без суда и следствия. «Будет ли это разумным или нет — вопрос другого порядка, — в раздумье пометил лорд Галифакс в своем дневнике. — Несомненно лишь одно: будет очень трудно объяснить широкой публике, почему мы расстреляли человека, которой сжег Лидичи, и не расстреляли Гитлера»39.
Отчасти процесс принятия решения по этому вопросу протекал относительно просто: следуя руководящим указаниям Черчилля, 8 октября кабинет министров постановил, что менее важные военные преступники, попавшие в плен к союзникам, должны быть отправлены для совершения наказания над ними в те страны, в которых они совершили свои преступления. Черчилль вполне одобрил это решение: «Это снимет некоторое бремя забот по «свершению возмездия» с плеч союзников, — слова «правосудие» он намеренно не произнес, — и по справедливости передаст его тем странам, которые пострадали от них непосредственно»40.
Однако Иден, как министр иностранных дел, прислушивался к этим правительственным дебатам с некоторыми опасениями. Он как раз отправлялся в Москву, чтобы принять участие в совещании министров иностранных дел других союзнических стран. «Мне вовсе не доставляет радости возиться со всеми этими военными преступниками, — записал он на следующий день. — Когда я вернусь обратно, я намерен назначить обсуждение всего этого в Министерстве. Больше всего мне не хотелось бы оказаться в роли раздувателя огня, устроителя массовой резни военных преступников и человека, вынужденного обещать для них заслуженное наказание, а потом, через год-два, подыскивать предлог, чтобы увильнуть от выполнения этой обязанности»41.
Как бы то ни было, Черчилль тем временем составил проект официального заявления и 12 октября 1943 года представил его на рассмотрение и Рузвельту,
38



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
и Сталину. В нем, в частности, оговаривалось, что второстепенные военные преступники будут гарантированно переправлены для предстания перед судом обратно в те страны, где они чинили свои зверства. Текст этого проекта Черчилль привел впоследствии в своих воспоминаниях: «Великобританией, Соединенными Штатами и Советским Союзом получено значительное количество вполне достаточных свидетельств ужасающей жестокости, кровавых боен 'и леденящих кровь массовых казней, творимых гитлеровскими войсками во многих подвергшихся их нашествию странах, из которых они в настоящее время неуклонно изгоняются. Зверства, неизменно сопутствующие нацистской власти, сейчас ни для кого уже не новость — все народы и все территории, побывавшие в ее смертельных тисках, пострадали от самых страшных форм правления посредством террора. Новым является то, что в настоящее время многие из этих территорий уже избавляются от нацистского ига наступающими армиями-освобо- дительницами, но вместе с тем и то, что в отчаянных попытках сопротивления им отступающие гитлеровцы удваивают свою и без того беспримерную жестокость».
«Исходя из всего этого, — говорилось далее в проектном заявлении Черчилля, — три стороны-освободительницы, действуя в интересах тридцати двух государств из состава ООН, объявляют, что сразу же после полного и победного окончания ими войны с Германией все те немцы, которые ответственны за эти зверства, будут отправлены обратно в те страны, в которых они совершали свои отвратительные злодеяния». Так немцам, принимавшим участие в массовых расстрелах итальянских офицеров (точно таких же, можно сказать, парней, как и они сами, своих ровесников), в казнях французских, голландских, бельгийских или норвежских заложников и т. д., «пусть будет известно, что они будут возвращены на место своих преступлений невзирая ни на какие затраты, — наименее понятный
39



Дэвид Ирвинг
фразеологический оборот Черчилля, — и судимы за свои позорные деяния теми людьми, с соотечественниками которых они обошлись столь жестоко».
«Настоящее заявление, — был, как всегда, до конца точным Черчилль, — не распространяется на главных военных преступников, чьи злодеяния не ограничиваются лишь какими-то отдельно взятыми географическими привязками»42.
Иден отвез этот проект заявления Черчилля в Москву, и там, с минимальными поправками, он был принят как уже, собственно, само совместное официальное заявление трех сторон, опубликованное 30 октября по завершении встречи министров иностранных дел стран-союзниц. Эта Московская декларация стала основой для послевоенного рассмотрения вопроса о многих немецких военных преступниках — судьба итальянских и японских военных преступников решалась в отдельном порядке. Черчилль выразил свое облегчение по этому поводу, сказав своему кабинету министров: «Я уверен, что англичане в любом случае все равно не смогли бы справиться с практическим приведением в исполнение всех этих многочисленных казней, даже если бы им было предоставлено для этого любое необходимое время. Принятое решение совершенно правильно, особенно учитывая тот факт, что мы пострадали далеко не в такой степени, как покоренные нацистами страны»43.
ВСЕ ЭТО, однако, не решило весьма непростого вопроса о том, как же все-таки быть с главными военными преступниками, в особенности с теми из них, «чьи злодеяния не ограничиваются лишь какими-то отдельно взятыми географическими привязками» — с самыми главными преступниками масштаба Гитлера.
По ним премьер-министр вернулся к своему собственному, уже предлагавшемуся ранее решению и при¬
40



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
нял его окончательно в ноябре 1943 года: «Организацией Объединенных Наций должен быть составлен список всех главных военных преступников помимо тех, которые подпадают под локальную юрисдикцию». Этот все увеличивавшийся список, состоявший вначале из пятидесяти, а в дальнейшем уже из почти ста имен, должен был, разумеется, включать в себя «шайки Гитлера и Муссолини, а также японское верховное военное командование». Время от времени специальной юридической комиссии надлежало сокращать, дополнять и утверждать этот список в его новом изменившемся виде. «По завершении всего этого и в соответствии с официальным совместным постановлением тридцати двух государств-участников ООН лица, перечисленные в утвержденном списке, будут объявлены вне закона во всем мире».
Прелесть этого предложения заключалась в том, что оно давало узаконенную возможность ликвидировать лица вне закона просто по желанию, при первом же представившемся для этого случае и без всяких юридических формальностей: «Любой, кто предаст любого из них смерти при любых же обстоятельствах, не будет подвержен за это впоследствии никакому наказанию». «Как только любое из этих лиц попадет в руки какого-либо подразделения вооруженных сил из состава ООН, — предлагал Черчилль, — первый же оказавшийся поблизости офицер в чине генерал-майора или соответствующем ему будет обязан немедленно собрать следственную комиссию, но не в целях определения виновности или невиновности обвиняемого, а лишь для формального подтверждения факта его опознания. Сразу же по опознании вышеозначенный офицер должен расстрелять лицо (или лица), объявленное вне закона, в срок не более шести часов и не будучи обязанным обращаться за разрешением на это к своему вышестоящему начальству»44.



ГЛАВА 2
ЗАКОН ЛИНЧА
ВОЗМОЖНО, поставить свою подпись под подобным документом, продемонстрировав этим свое пренебрежение главными основами законности, было и не самой удачной мыслью для лидера великого демократического государства и главы народа, отстаивающего эту законность на полях сражений. Составлен документ был в ноябре 1943 года, то есть именно в те самые дни, когда Черчилль отдавал приказы о самых жестоких воздушных налетах в истории человечества. Целью этих бомбардировок была столица Германии, особой задачей — уничтожение как можно большего количества гражданского населения. Не существует ни одного историографа из пишущих о Третьем рейхе, который не содрогался бы от непостижимого ужаса, обнаруживая практически идентичные приказы за подписью Гитлера, в которых предписывалось скорейшее уничтожение или ликвидация диверсионно-десантных отрядов коммандос, комиссаров и союзнических «летчи- ков-террористов» — как раз эти документы и должны были быть использованы впоследствии в числе вещественных доказательств на суде, являющемся центральной темой данного повествования.
Следует сказать, что в действиях Черчилля просматривалась также и некоторая партийно-политическая интрига. Так, например, он снял с поста министра пи¬
42



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
щевой промышленности лорда Вултона и заменил его своим ставленником, Джеем Левеллином, — шаг, расценивавшийся тогда как «серьезный удар по саймони- стам» — последователям виконта Саймона, тогдашнего лорда-канцлера Великобритании. По свидетельству личного секретаря Черчилля, впоследствии он рассчитывал избавиться подобным образом и от самого Саймона. «Поскольку, — сказал он тогда одному из министров, — сейчас требуется судить как можно больше военных преступников не в одном и том же месте, а отправлять их для этого обратно к местам совершенных ими преступлений, то у Саймона, как назначенного председателем некоего еще только предстоящего в будущем великого международного суда над военными преступниками, больше не будет столько работы, сколько одно время предполагалось. Поэтому, пользуясь пока моментом, он так упорно и держится за это свое назначение»45.
Призывы Черчилля к, по сути дела, линчеванию лидеров вражеского руководства были представлены на рассмотрение военной правительственной комиссии 10 ноября 1943 года. Как ни удивительно, но, несмотря на царящее в то время повсюду раболепие перед своим премьер-министром, предложения эти были приняты не сразу. Вместо этого комиссия сошлась во мнении, что в свете их подчас довольно жарких обсуждений данного вопроса лорд-канцлер совместно с генеральным атторнеем и министром авиационной промышленности, сэром Стаффордом Криппсом, должны несколько подкорректировать явно неудачную формулировку премьер-министра46. Вариант, предложенный в конце концов этими троими людьми, оказавшимися на этот раз гораздо мудрее Черчилля, был принят им без каких-либо комментариев: «Настоящим объявляется, что ООН будет составлен (в соответствии с существующим законным порядком) список банды политических лидеров, которые должны понести ответствен¬
43



Дэвид Ирвинг
ность за варварские методы ведшейся ими войны. (Эти лица будут официально объявлены вне закона во всем мире.) По мере попадания любых из этих главных военных преступников в руки любого подразделения вооруженных сил из состава ООН они будут определяться для содержания под строгим тюремным надзором до тех пор, пока их судьба не будет решена в ООН»47.
Встретившись позже, в ноябре 1943 года на совместном обеде в советском посольстве в Тегеране, Черчилль, Рузвельт и Сталин снова затронули вопрос о том, как поступить с главными военными преступниками, но, как и прежде, не пришли ни к какому определенному заключению по нему48. Однако эта встреча больше знаменита царившей на ней атмосферой более или менее добродушного подшучивания друг над другом ее участников.
Это было 29 ноября, и один из присутствовавших с американской стороны, дипломат Чарльз Болен, делал подробные пометки обо всем происходящем. Довольно своеобразное отношение, проявленное Сталиным к английскому премьер-министру, он описал так: это была причудливая смесь шутливой веселости и презрения в связи с тем, что Черчилль все еще, казалось, испытывал опасения по поводу своего сюзеренства в северной Франции, вторжение в которую намечалось на 1944 год.
«Сталин, — записал Болен, — не упустил этой возможности понасмешничать над мистером Черчиллем». И вскоре господину премьер-министру даже пришлось принимать оборонительную позицию в этой щекотливой для него теме. «При обсуждении вопроса о том, как поступить в будущем с немцами, — отметил далее Болен, — генералиссимус Сталин несколько раз довольно резко высказывался в том смысле, что мистер Черчилль, вероятно, питает тайную слабость к Германии и желает видеть для нее мягкий и мирный вариант развития событий в послевоенное время». Их долгом
44



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
было обеспечить «действительно эффективные меры» контроля над Германией, которые гарантированно предотвратили бы ее возрождение через пятнадцать- двадцать лет. Одним из обязательных условий для этого, заявил Сталин, должна быть «физическая ликвидация по крайней мере пятидесяти или даже ста тысяч офицеров германского командного состава».
В ходе громко отпразднованного Черчиллем накануне своего семидесятого дня рождения было поднято много тостов в его честь, и поэтому он чувствовал себя в тот момент далеко не самым лучшим образом, чтобы заметить, что Сталин просто дразнит его. Однако это не помешало ему довольно напыщенно высказаться о том, что англичане не имеют привычки устраивать бойни военнопленным, «в особенности офицерам»49. Все сидевшие за круглым столом лишь молча покосились на него при этих словах. У Чарльза Болена этот эпизод описывается так: «Премьер-министр горячо воспротивился тому, что он назвал леденящей кровь казнью солдат, сражавшихся за свою страну. Он сказал, что за преступления должны расплачиваться военные преступники, т. е. конкретные лица, совершавшие эти варварские деяния, и в соответствии с Московской декларацией, которую сам же он и написал, они должны предстать перед судом в тех местах, где были совершены преступления. Он решительно возразил также против казней, преследующих какие-либо политические цели». По красноречивому мнению самого Черчилля, опубликованному уже после войны, он заявил тогда: «Я скорее дам вывести и расстрелять себя в этом саду за окном, прямо здесь и прямо сейчас, чем позволю запятнать подобной низостью и мою собственную честь, и честь моей страны!»50
И уже процитированные документы и те, что будут приведены в дальнейшем, представляют собой вполне достаточное основание для того, чтобы всерьез усомниться в искренности всех этих помпезных возраже¬
45



Дэвид Ирвинг
ний против бесконтрольной ликвидации поверженных врагов.
Рузвельт прекрасно видел, что Сталин просто морочит Черчиллю голову. «Президент, — записал Болен далее, — в шутку сказал, что он распорядится изготовить чучело, символизирующее германский командный состав, а потом прикажет предать его смертной казни 49 тысяч раз или даже более того»51. Черчилль, однако, не оценил его чувства юмора ни на этот раз, ни во время другого обеда несколько недель спустя52.
Шутил ли тогда Сталин, кровавый палач Катыни, или все же не шутил? Вероятно, он действительно говорил тогда не вполне серьезно, поскольку, когда Черчилль при поддержке Рузвельта впоследствии (в октябре 1944 года) высказывался за сходный план действий, Сталин был единственным, кто наложил на него свое вето.
КОГДА В АПРЕЛЕ 1944 ГОДА генерал Эйзенхауэр обратился к английскому правительству с предложением напечатать обращение к гражданам Германии, в котором излагалось бы, как с ними поступят после капитуляции, Черчилль написал в Министерство иностранных дел Великобритании следующее: «Я уже указывал правительственной комиссии на то, что фактические условия предполагаемого трехстороннего соглашения по Германии имеют такой характер, что если их предать детальной огласке, то это вряд ли утешит немцев по поводу их будущего. И президент Рузвельт, и генералиссимус Сталин выразили в Тегеране желание раздробить Германию на более мелкие части, чем предполагал это я. Сталин говорил об очень крупномасштабных казнях, а именно — о необходимости ликвидации свыше пятидесяти тысяч офицеров из числа командного состава и военных специалистов. Шутил ли он или же говорил серьезно — выяснить не
46



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
удалось. Общая атмосфера встречи была довольно раскованной, но вместе с тем и несколько мрачной. Сталин, например, заявил о своем твердом намерении потребовать для восстановительных работ в России четыре миллиона трудоспособных немецких мужчин, причем на самый неопределенный срок. Мы пообещали полякам, что они получат свои компенсации как в восточной Пруссии, так и, если захотят, на территориях вплоть до Одера. Предусмотрен и целый ряд других мер, подразумевающих разорение Германии и предотвращение самой возможности ее возрождения в качестве имеющей сильную армию державы»53.
В отличие от Черчилля Сталин, судя по всему, был склонен действовать в соответствии с требованиями законного порядка, хотя и применяя судебные методы, уже слишком хорошо знакомые самим русским... 16 декабря 1943 года в Советском Союзе был объявлен первый трибунал по военным преступлениям над тремя немецкими офицерами, попавшими в плен под Сталинградом и обвинявшимися в убийствах советского гражданского населения посредством специально предназначенных для этого грузовиков с газовыми камерами. Процесс закончился уже через три дня вынесением смертных приговоров. Все три офицера были казнены публично на одной из главных площадей Харькова в присутствии сорокатысячной толпы54.
По материалам харьковских процессов русские смонтировали откровенно пропагандистский документальный фильм, но его главная идеологическая задача — продемонстрировать всему миру действенность советских судебных процедур — была, тем не менее, выполнена. Не миновал он и внимания судьи Роберта Г. Джексона — вечером 17 мая 1945 года он просмотрел его вместе со всем своим недавно набранным штатом помощников. Сдержанно высказав свое мнение о фильме, судья дипломатично назвал его «очень интересной демонстрацией русского метода доказательства
47



Дэвид Ирвинг
виновности подсудимых самими же подсудимыми» — имея в виду, по-видимому, пресловутые «самооговоры под пытками», которыми давно уже «прославились» оуды советского образца55. Как писал генеральный атторней Великобритании, сэр Дэвид Максвелл Файф, эти процессы являли собой образцовые примеры хорошо срежиссированных и скорых судов, на которых обвиняемые малодушно сознавались в совершении инкриминируемых им преступлений, вслед за чем им быстро выносился смертный приговор, который и приводился в исполнение столь же незамедлительно и без излишних церемоний56.
В ту зиму 1943/44 г. показательный процесс в Харькове не обошелся без последствий и для Берлина. Один из главных помощников Геббельса, д-р Ганс Фриче, которому также будет предъявлено обвинение в Нюрнберге, даст показания в июне 1946 года, что он очень хорошо помнит тот момент, когда ему стало известно, что русские организовали тот процесс после освобождения Харькова из-под немецкой оккупации. Тогда же он впервые услышал и их заявление о том, что их сограждане подвергались убийствам посредством газовых камер: «Я поспешил явиться с докладом об этом к д-ру Геббельсу и заодно поинтересовался, что это такое, по его мнению, происходит. Он ответил, что должен вначале разобраться с этим вопросом, а также обсудить его с Гиммлером и Гитлером. На следующий день он сказал мне, что по этому случаю будет опубликовано официальное опровержение. Однако в действительности никакого опровержения так и не последовало. Объяснено это было тем, что они якобы хотели внести во все это более детальную ясность, рассмотрев дело в германском суде».
Самому Фриче д-р Геббельс вполне уверенно заявил тогда, что «упоминавшиеся на русском процессе грузовики с газовыми камерами — всего лишь плод
48



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
чьего-то воспаленного воображения, не имеющий в своей основе никаких реальных фактов»57.
13 марта 1944 года в Англии военная правительственная комиссия приняла официальное решение о необходимости составления списка самых высокопоставленных немецких, итальянских и японских военных преступников, включающего в себя не менее пятидесяти, но и, определенно, не более ста имен, из которых большую часть должны были составлять, «конечно», немецкие. Как проинструктировало составителей этого списка Министерство иностранных дел, смысл его должен был состоять в том, чтобы четко отделить «этих немногих отобранных» от основной массы виновных в военных преступлениях в строгом смысле этого слова. Критерием для такого отбора должна была быть «ответственность за развязывание войны»58. Совершенно ясно, что, хотя и не заявлялось в открытую, какая именно участь ожидала этих пятьдесят-сто «отобранных» и отделенных от остальных, на протяжении всего 1944 года сам лорд-канцлер неоднократно говорил о необходимости незамедлительной ликвидации всех лидеров Оси сразу же по их задержании. Перед самым отбытием премьер-министра в Квебек для встречи с Рузвельтом в сентябре 1944 года виконт Саймон вручил ему специальный меморандум с содержащейся в нем приемлемо звучащей открытой официальной формулировкой, обосновывающей необходимость столь безотлагательной ликвидации лидеров вражеского руководства59.
* * *
11 сентября 1944 года в Квебеке началась встреча двух глав союзнических государств, а впоследствии имела и неофициальное продолжение в Гайд-парке. Черчилль, казалось, никак не выражал своего стремления к обсуждению будущего Германии, поэтому 12-го
49



Дэвид Ирвинг
Рузвельт телеграфировал из Квебека Генри Моргентау: «Пожалуйста, будьте в Квебеке к полудню 14 сентября, в четверг». Стимсону такого приглашения не последовало60. Конечно же, Моргентау не забыл захватить туда с собой особую папку-скоросшиватель со своим Планом.
Оставленный в Вашингтоне, Стимсон был оскорблен в своих лучших патриотических чувствах и очень возмущался этим поступком своего президента. «Не могу поверить, что он согласится с позициями Моргентау! — записал он 13 сентября. — Если так все же произойдет, то это будет настоящим бедствием». Все так же негодуя, он продиктовал на следующий день: «Мое возмущение не поддается описанию. Президент создает специальную правительственную комиссию, назначает ее председателем Халла, — и все это для того, чтобы иметь возможность услышать своевременные и дельные советы по всем этим вопросам, чтобы все было сделано как можно более обдуманно и взвешенно. А когда он отправляется в Квебек — он берет с собой человека, который представляет в этой комиссии абсолютное меньшинство и, кроме того, настолько подвержен своему извечному семитскому недовольству всем и вся, что это делает его не просто нежелательным, но и опасным советчиком'для президента в столь ответственный момент времени». Обойденным в этой ситуации оказался даже Корделл Халл.
В оправдание Рузвельту можно сказать, что к тому времени он был уже очень больным человеком. Сильно осунувшись, он. потерял около тридцати фунтов веса (приблизительно 13,5 кг), взгляд был потухшим, изможденное лицо — почти безжизненно бледным, да и выглядел он значительно старше своих лет. Во время предвыборной кампании его не раз обзывали «дряхлым стариком», и это очень больно и глубоко задевало его. Печальная правда состояла, увы, в том, что его великий ум ослабел уже настолько, что, например, на од¬
50



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ном банкете в августе того же года он в течение двадцати минут дважды предложил один и тот же тост за исландского премьер-министра. Когда он наклонился вперед в своем кресле-каталке, чтобы получше разглядеть принесенную Черчиллем масштабную модель, детально изображавшую день высадки союзных войск в Европе, его лоб тут же оказался усеянным крупными бисеринками пота61.
Из записей Моргентау видно, что он приступил к разговору о Германии сразу же, как только прибыл в Квебек, т. е. вечером 13 сентября.
Рузвельт предложил ему обрисовать в общих чертах свой План. Вопреки ожиданиям, первая реакция Черчилля на него была неприязненной и даже враждебной. Когда Моргентау говорил о демонтировании предприятий Рурской промышленной области, Черчилль постоянно его прерывал. Он был решительно против, повторяя, что все, что необходимо сделать, — это лишь уничтожить немецкую военную промышленность. Самому же Моргентау премьер-министр язвительно заявил, что его предложение «противоестественно, идет вразрез с христианской моралью и вообще совершенно излишне». «Я отношусь к Плану Моргентау, — говорил он, — с тем же энтузиазмом, с каким приковал бы себя наручниками к мертвому немцу». В одну из таких вспышек раздражительности он довольно резко и даже агрессивно прошепелявил Рузвельту: «Вы что же, позвали меня приехать сюда для того, чтобы обсуждать вот это?!»62
Лорд Червелл (в прошлом профессор Ф. А. Линде- манн) взглянул на него крайне раздосадованно и с нескрываемым укором. Черчилль явно не понимал одной очень важной и совершенно очевидной для Червелла особенности этого человека: являясь рузвельтовским министром финансов, он фактически единолично распоряжался всеми американскими расходами и, следовательно, никак не мог игнорироваться британскими
51



Дэвид Ирвинг
финансовыми кругами, для которых представлял серьезную потенциальную угрозу. До отъезда Рузвельта из Квебека они должны были заполучить его подпись на предварительном соглашении по второй фазе ленд-лиза, предусматривавшей продолжение его действия в послевоенные годы.
Переговорив с Моргентау в частном, неофициальном порядке на следующее же утро (14 сентября), профессор очень извинялся за поведение Черчилля и пообещал, что представит План премьер-министру в более привлекательном для него виде63.
Черчилль получил это послание и записал позднее: «Нам нужно было побольше запросить с Моргентау». Обсуждая с Рузвельтом позднее в тот же день политику в отношении Германии, он вдруг заявил ему, что его отношение к Плану изменилось на одобрительное. Тут, конечно, сыграла свою роль разъяснительная работа, проведенная с ним лордом Червеллом (основной акцент он сделал на то, что, уничтожая германскую промышленность, Британская империя получит возможность захвата освобождающихся таким образом рынков экспортных поставок поверженного противника). Червеллу было приказано подготовить меморандум для предоставления его на подпись и вручить его затем Черчиллю64. Сам же Черчилль был совершенно не расположен к проявлению великодушия. В ходе одной из бесед канадский премьер-министр Вильям Маккензи Кинг спросил его, как долго, по его мнению, может еще продлиться война. «Боюсь, что она может затянуться, — ответил Черчилль. — Гитлер и его компания поняли, что теперь на карту поставлена их собственная жизнь, поэтому они будут биться до самого конца».
Составленный лордом Червеллом проектный меморандум по вопросу о Германии занимал всего одну страницу. В одиннадцать утра 15 сентября, втихомолку от Черчилля, Моргентау пригласил профессора и Гарри Декстера Уайта в свой номер, ознакомился с тек¬
52



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
стом меморандума и... сказал, что он его совершенно не устраивает. По его выражению, это было «двумя шагами назад». Поскольку во время последнего обсуждения, заявил он, Черчилль вроде бы благосклонно отнесся к его Плану и даже сам многообещающе говорил о возвращении Германии в аграрное состояние, в каковом она и пребывала последнюю четверть девятнадцатого столетия, то, следовательно, он, Моргентау, предлагает им порвать и выбросить эту бессодержательную писанину за ее полной ненадобностью, а затем отправиться к своим премьер-министру и президенту для получения более свежих инструкций.
Все встретились в полдень 15 сентября. Энтони Иден, в довольно повелительном тоне вызванный к тому времени в Квебек из Лондона, отметил в своем дневнике, что он «чувствовал некоторое раздражение к этому немецкому еврею, проявлявшему столь жгучую ненависть к земле собственных предков и вовсе не уверенному в том, что предлагаемый им проект окажется столь же замечательным и с нашей точки зрения». Министр иностранных дел Великобритании вел себя «довольно неприязненно» по отношению к Моргентау и лишь впоследствии осознал, что наверняка очень задевал этим тогда его самолюбие65. Однако новый проектный вариант, созданный совместно Моргентау и Чер- веллом, был отвергнут как «недостаточно решительный» на этот раз Черчиллем. Прямо в их присутствии он продиктовал свой ставший знаменитым одностраничный меморандум о разрушении Рурской и Саарской промышленных областей, который и был вскоре парафирован Рузвельтом и им самим. В нем, в частности, были такие слова: «Данная программа уничтожения военно-промышленных предприятий в Руре и Сааре является частью дальнейшего плана превращения Германии в страну с прежде всего аграрно-животноводческой экономикой»66. Своими поистине карательными условиями этот меморандум, по существу дела, намного превзошел даже План Моргентау.
53



Дэвид Ирвинг
ГЕНРИ СТИМСОН узнал о квебекском триумфе Моргентау по телефону от своего заместителя Джона Дж. Макклоя в тот же уикенд. Несколько дней эта новость висела над ним подобно черной грозовой туче. «Я все еще не оставляю надежды увидеть человека, — продиктовал он в свой дневник, — который не ужасался бы «карфагенским» стилем работы нашего Министерства финансов. Семитизм там просто неистовствует в своей безудержной мстительности, и если существующее положение вещей так и будет продолжаться (во что я просто не могу поверить), то это заложит семена новой войны, которые неизбежно дадут свои всходы уже для ближайшего поколения. И все же эти двое [Черчилль и Рузвельт] предприняли столь важный шаг, чреватый не менее серьезными и трагическими последствиями, и даже сопроводили его конкретными указаниями по выполнению, — но все это при том, что сделано это было, без всякого сомнения, впопыхах, необдуманно, на смехотворно короткой конференции в Квебеке, когда рядом с ними не было почти никого, кроме бездумных подпевал, с кем они могли бы обсудить этот вопрос по-настоящему конструктивно, когда рядом с президентом даже не было ни одного члена кабинета министров, за исключением пронырливого Моргентау!»
Энтони Иден, описывая позднее в своих рукописных заметках это докучливое и вредное вмешательство Моргентау, тоже использовал очень похожий язык, ядовито приправленный плохо скрываемым антисемитизмом, характеризуя его поведение «наглостью на пустом месте». «Создается такое впечатление, — писал он, — что эти экс-немцы хотят смыть свое национальное происхождение в кровавой бойне, устраиваемой ими собственным же сородичам»67.
План Моргентау включал в себя довольно спорные, а порой и явно чрезмерные меры предосторожности в связи, например, с организацией штрафных строитель¬
54



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ных батальонов, в которых должен был использоваться рабский труд бывших офицеров «СС, Гестапо и подобных им служб». В нем предлагалось также карать смертной казнью любого, пытающегося покинуть Германию. Что же касается наказания «архипреступников», то План Моргентау, казалось, выражал нечто гораздо большее, нежели просто дух первоначальных предложений Черчилля об объявлении их «вне закона»: «Список архипреступников этой войны, чья очевидная виновность полностью и единогласно признана в ООН, будет составлен и утвержден в самое ближайшее время, а затем распространен среди соответствующих органов военной власти. По поводу всех лиц, указанных в этом списке, военные власти будут проинструктированы о следующем: 1) Их поимка должна быть произведена как можно быстрее. Незамедлительно вслед за поимкой произвести опознание личности. Факт опознания личности должен быть подтвержден офицером в чине не ниже генеральского; 2) По завершении этой процедуры опознанное лицо должно быть немедленно казнено расстрельными командами, составленными из солдат подразделений ООН»68.
Как только друзья Моргентау в Вашингтоне узнали о том, что Рузвельт и Черчилль парафировали документ, они немедленно приступили к самым активным действиям. Уже через два дня, 17 сентября, американский Объединенный комитет начальников штабов издал для Эйзенхауэра долговременную директиву, предписывавшую ему добиться полного понимания немцами того, что им уже никогда более не будет позволено подвергнуть мир угрозе войны. «Вверенные вашему командованию оккупационная армия и административный аппарат, — гласил этот документ, — должны отличаться лишь каждодневной жесткостью и сдержанностью по отношению к населению оккупированной Германии. Вам предстоит приложить все усилия к тому, чтобы не допускать завязывания каких бы то ни
55



Дэвид Ирвинг
было дружеских отношений между союзническими войсками, германскими должностными лицами и обычным гражданским населением»69. Политическая директива, изданная американским Объединенным комитетом начальников штабов, придавала особое значение полному уничтожению германского офицерского корпуса: «Офицеры генерального штаба, не попавшие по каким-либо причинам в плен, подлежат аресту и содержанию под строгим надзором вплоть до получения дальнейших распоряжений по их ликвидации»70.
Все это звучало довольно зловеще, но по сути представляло собой не более того, что примерно в то же самое время предлагал Черчилль при встрече с Рузвельтом 17 сентября в Гайд-парке, — документ, который он намеревался при первой же возможности предоставить для подписания генералиссимусу Сталину. Этот до сих пор ни разу нигде не публиковавшийся документ, напечатанный тогда на пишущей машинке на правительственном печатном бланке на Даунинг- стрит, 10* одним из личных секретарей Черчилля, я считаю нужным привести здесь полностью:
ПРОЕКТНЫЙ ВАРИАНТ ТЕЛЕГРАММЫ, ПРЕДЛАГАЕМОЙ К ОТПРАВКЕ ПРЕЗИДЕНТОМ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ ГЕНЕРАЛИССИМУСУ СТАЛИНУ
7. В ходе работы московской конференции министров иностранных дел, проводившейся перед встречей глав правительств в Тегеране, Вам было передано от премьер-министра Великобритании проектное предложение о наказании военных преступников именно в тех странах и, если возможно, именно в тех местах, где были совер¬
*Даунинг-стрит — улица в Лондоне, на которой помещается Министерство иностранных дел и официальная резиденция премьер-министра. Название «Даунинг-стрит» используется также как нарицательное обозначение английского правительства.
56



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
шены их ужасные зверства. С некоторыми небольшими поправками этот документ был одобрен и принят, а затем опубликован и обнародован всему миру в виде Московской декларации. Однако в этом документе оговаривалось, что он не распространяется на случаи главных военных преступников, «география злодеяний которых не ограничивается лишь какими-то отдельно взятыми территориями». Этот вопрос затрагивался на переговорах в Тегеране, но по нему так и не было достигнуто какого- либо определенного заключения.
Сейчас для нас стало особенно важным достичь соглашения по тому, как быть с этими главными преступниками. Предлагаю Вам [Сталину] рассмотреть возможность подготовки списка, состоящего из, скажем, 50—100лиц, чья ответственность за направление и приведение в движение всего процесса этого глобального и ужасающего своей бесчеловечностью преступления со всей несомненностью обусловлена уже одним только фактом занимания ими определенных высших руководящих должностей.
Конечно, этот список не может сразу получиться исчерпывающим. В любое время в него могут быть добавлены новые имена. Предлагается объявить их от имени и властью ООН лицами вне закона во всем мире. Соответственно, при поимке любого из них союзниками они будут вправе «самостоятельно и на месте решить, как им распорядиться их судьбой, и привести в исполнение это решение немедленно». Или «первый же оказавшийся поблизости офицер в чине не ниже генеральского должен будет немедленно создать специальную судебную комиссию с единственной целью: формально подтвердить факт установления личности арестованного, а по завершении этой процедуры — расстрелять его в срок не более шести часов и не будучи обязанным обращаться за разрешением на это к своему вышестоящему начальству».
57



Дэвид Ирвинг
2. По всей видимости, общепринятый порядок судебного разбирательства, признания виновности и вынесения приговора совершенно не применим к таким наиболее высокопоставленным главарям, как Гитлер, Гиммлер, Геринг и Риббентроп Помимо огромных трудностей по организации самого суда над ними, формулирования обвинения и сбора доказательств, дело еще в том, что решение их судьбы является вопросом не только юридическим, но и политическим. Он имеет намного более широкое и гораздо более первостепенное общественное значение, и поэтому его решение нельзя возлагать только на судей, какими бы известными и опытными они ни были. Это должно быть «совместное решение правительств союзных государств». По сути, эта мысль уже была выражена в Московской декларации.
3. Представляется целесообразным опубликовать данный список с целью его публичного обнародования. К настоящему времени Гитлер и его главные помощники уже прекрасно осознали, что их судьба будет решена сразу же и окончательно, как только германская армия и народ прекратят свое сопротивление. Поэтому им ничего не стоит продолжать отдавать приказы сражаться до последнего солдата, отстаивать ценой жизни каждый окоп и т. п. До тех пор, пока им будет удаваться убеждать немцев проделывать все это, они будут продолжать жить в роскоши на своих заоблачно высоких должностях, делая при этом вид, что они и германский  ** На каком основании нюрнбергский трибунал должен был счесть возможным предъявить обвинение, например, д-ру Геббельсу? Д-р Нелте (адвокат Кейтеля) характеризовал министра пропаганды как очень рассудительного и практичного человека, как идеологическую динамомашину, но в то же время и как человека, который действительно верил во все, что писал. По мнению Нелте, «Геббельса было просто не в чем обвинить на этом суде, за исключением косвенной причастности к одному еврейскому погрому» [в ноябре 1938 года].
58



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
народ — это единое целое, имеющее одни и те же права и общую для всех судьбу.
Однако если опубликовать их имена в виде отдельного списка главных военных преступников, то это подтолкнет многих немцев к совершенно справедливому выводу, что разница между ними и военными преступниками все же существует. Расхождение интересов правящей верхушки и жертв их обмана станет очевидным. Это может привести к тому, что авторитет руководства, обвиненного в военных преступлениях, окажется подорванным, настроит против него его же собственный народ и, таким образом, поможет нам, наконец, разбить Германию1
АККУРАТНО УЛОЖИВ эти угрожающие документы в свой портфель, 19 сентября Черчилль взошел на борт «Куин Мэри» с тем, чтобы отправиться в обратный путь в Англию. Лорд Червелл, его бесценный помощник, остался для ведения дальнейших переговоров в Вашингтоне. Двадцатого Макклой предупредил Стимсона о том, что он только что услышал и от лорда Галифакса, и от сэра Александра Кадогана, — непременного секретаря Министерства иностранных дел Великобритании, — что президент был «очень жестко настроен на расстрел нацистских лидеров без суда и следствия»72.
Рузвельт все еще продолжал пребывать под влиянием Моргентау. И Стимсон, и Халл сразу же возобновили свои настойчивые попытки отговорить его от Плана. Довольно примечательно, что в результате их усилий уже к вечеру следующего же, можно сказать, дня после возвращения президента из Квебека он на- Дал пересматривать свое отношение к Плану заново. Тут следует, конечно, еще заметить, что это был год перевыборов, и окончательно изменить его мнение помогло то, что о Плане Моргентау пронюхали газет¬
59



Дэвид Ирвинг
чики — первая подробная публикация о нем появилась 23 сентября в «Уолл-стрит джорнэл». Она содержала поток довольно нелицеприятной критики, направленной как против президента, так и против Мор- гентау. Пять крупнейших американских инженерных профсоюзов издали декларацию, решительно отвергающую План как экономически необоснованный и предупреждающую о том, что он «содержит семена новой войны».
Сорвавшись окончательно со всех тормозов, Мор- гентау прислал окончательный полноформатный двадцатидвухстраничный вариант Плана лорду Червеллу, который все еще был в Вашингтоне, и попросил показать его Черчиллю73. В Лондоне Иден гневно упрекал Черчилля за то, что он парафировал соглашение. 29 сентября член парламента от лейбористской партии Ричард Стоукс потребовал у министра иностранных дел рассказать правду о Плане Моргентау74.
Иден, однако, все еще был полностью в плену паутины интриг Черчилля. 3 октября он отправил в кабинет министров копию той самой телеграммы, проектный вариант которой премьер-министр закончил составлять 17 сентября в Гайд-парке, Нью-Йорк, и которую предлагал направить совместно с Рузвельтом генералиссимусу Сталину, рекомендуя ему линчевать лидеров вражеского руководства75. Эта телеграмма, приведенная выше полностью, представляет собой образец редкостного цинизма, даже если не обращать внимания на литературные вольности — взять хотя бы лишь то место, где Уинстон Черчилль говорит об аскетичном Адольфе Гитлере, что ой «живет в роскоши».
УВЕРЕННЫЙ в получении поддержки Сталина, Черчилль решил теперь выжать из этого все, что возможно. Не согласовав этого предварительно с Рузвельтом, он вдруг нанес Сталину неожиданный полуофи¬
60



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
циальный визит прямо в Москву, впервые встретившись с диктатором России у него в Кремле поздним вечером,9 октября.
Осознавая, к своему неудовольствию, наметившееся уменьшение веса Англии в великом альянсе трех держав, он надеялся хотя бы немного обойти американцев этим визитом. Целью этих встреч — под кодовым обозначением TOLSTOY — был прежде всего раздел послевоенной Европы — точно таким же образом, как когда «военный преступник» Риббентроп и сталинский премьер Молотов делили между собой восточную Европу и страны Балтики в августе 39-го, но разве что на этот раз при несколько более благоприятных обстоятельствах.
По вопросу о границах переговоры протекали довольно гладко, чего нельзя было сказать по поводу обсуждения наказания военных преступников. Вопреки ожиданиям, многого от Сталина Черчилль тут не добился.
Черчиллю, наконец, стало ясно, что результатом их широко освещавшихся в мировой прессе разговоров о безоговорочной капитуляции Германии и о Плане Моргентау стало лишь то, что немцы стали сражаться еще ожесточеннее. Поэтому он выразил Сталину мысль о том, что им неплохо было бы месяц или около того просто помолчать, не говоря никому ни слова о своих планах. Черчилль был всецело настроен на установление очень жестких условий капитуляции для Германии, но в Соединенных Штатах, с сожалением констатировал он, мнения о том, насколько именно жесткими они должны быть, все-таки разделились. «Мы должны сделать так, — проговорил он, — чтобы даже нашим внукам не довелось увидеть, как поверженная Германия поднимается с колен!»
Сталин выразил свое принципиальное несогласие с этой идеей в целом. «Слишком жесткие меры, — предчувствовал он, — возбудят жажду мести».
61



Дэвид Ирвинг
Затем Молотов прямо спросил Черчилля о его мнении по поводу Плана Моргентау.
Черчилль сообщил, что Рузвельт и Моргентау несколько обескуражены той реакцией, с которой восприняла его американская общественность. Что же касается самого себя, то премьер-министр еще раз повторил, что в соответствии с английскими официальными протоколами того, что он уже заявлял в Тегеране, Великобритания не согласится на массовые казни немцев, поскольку, как он небезосновательно опасался, «однажды» английское общественное мнение может тоже разразиться негодующим порицанием такой меры. Однако в тех же протоколах зафиксировано следующее красноречивое высказывание Черчилля: «Тогда тем более необходимо уничтожить как можно больше живой силы противника на полях сражений».
Сталин никак не прокомментировал это. После небольшой последовавшей за этим паузы Черчилль предложил «переместить» население Силезии и восточной Пруссии в другие области западной Германии, обосновав это с обезоруживающим цинизмом: «Если немцы действительно потеряли семь миллионов погибшими, то тогда у них не будет никаких проблем со свободным жильем для их размещения»76.
После недели, практически полностью поглощенной улаживанием польских вопросов, — «опротивевших», по выражению Черчилля, и Англии, и России, — два лидера возобновили свое обсуждение будущего все в том же мрачноватом юмористическом ключе.
К тому времени английский министр иностранных дел Энтони Иден уже конфиденциально пообещал русским 16 октября, что Великобритания репатриирует в Советский Союз «все без исключения» одиннадцать тысяч русских военнопленных, даже если некоторые из них и не захотят возвращаться. (Эти одиннадцать тысяч будут расстреляны сразу же, как только их доставят на родину.) На следующий день Черчилль по¬
62



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
радовал Сталина сообщением о том, что три дня назад предмет его гордости — бомбардировочная авиация Королевских ВВС — в течение двенадцати часов сбросила десять тысяч тонн бомб на Дуйсбург — один из небольших городков Рурской области. «Это самая жестокая война со времен каменного века», — хвастливо и самодовольно заявил он. Когда Сталин позволил себе отпустить остроту насчет каннибализма, Черчилль тут же с удовольствием подхватил и развил эту тему. «Великобритания организовала поставку в Советский Союз сорока пяти тысяч тонн тушеной говядины, а теперь, — грубо прохохотал он, — мы отправляем вам еще и одиннадцать тысяч бывших советских военнопленных, чтобы было кому ее есть».
Читатель с ярким воображением может почти услышать этот недобрый смех, доносящийся сквозь шелест страниц архивных документов. Но приводимые здесь высказывания заслуживают того, чтобы быть процитированными, поскольку являются вполне типичными образцами тех не слишком парламентарных реплик, которыми частенько обменивались верховные главнокомандующие той войны на совещаниях самого высокого уровня и которые вряд ли стоило бы зачитывать вслух обвинителям в ходе проводившегося впоследствии строгого суда над военными преступниками.
Когда Сталин в довольно резкой и категоричной форме призвал, наконец, вернуться к решению вопроса о том, что же им все-таки делать с Германией, Иден покорно заговорил о разделении ее на части, а Черчилль снова принялся за свое старое и излюбленное пугало, Пруссию, и за пресловутую привилегированность пруссаков как избранной касты воинов, разгоря- ченно настаивая на том, что именно в них кроется «главный корень зла». Он требовал не просто демонтировать до последнего винтика промышленные предприятия Рура и Саара, но и разорить до последней
63



Дэвид Ирвинг
нитки их жителей. «В этом и состоит политика, предложенная господином Моргентау президенту, — пояснил Черчилль, а затем добавил: — Ненависть господина Моргентау к немцам просто неописуема!»
«Второй Васиттарт», — одобрительно ухмыльнулся Сталин, имея в виду патологического германоненави- стника лорда Васиттарта — бывшего советника английского Министерства иностранных дел.
Рузвельту понравилось то, что говорил Моргентау, продолжал тем временем премьер-министр. По достоинству оценил его предложения и сам Черчилль, о чем можно судить по тому, что он страницу за страницей цитировал Сталину План Моргентау по памяти, и они оба тем временем сосредоточенно, с карандашами в руках, разглядывали на карте Европу, Германию и пролив Дарданеллы.
«Очень жаль, — ворчливо пробурчал Черчилль, — что бог, занимаясь сотворением мира, забыл проконсультироваться с этими двоими людьми». — «Это было большой ошибкой бога», — согласился Сталин77.
ЛИШЬ В САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ день своего пребывания в Москве Черчилль осторожно упомянул о предложений казнить всех лидеров вражеского руководства сразу же Вслед за их поимкой, которое они с Рузвельтом, как главы союзнических государств, уже парафировали совместно в Гайд-парке ранее в том же месяце.
Однако премьер-министр и на этот раз натолкнулся на непробиваемую стену из сверхпрочного материала под названием «сталинит». Генералиссимус отказался подписать предложенную декларацию, и Черчилль с невозмутимым спокойствием убрал ее обратно в портфель78. Теперь ему оставалось только с грустью сообщить его высочеству Г. М. [Генри Моргентау], Этли и президенту Рузвельту о том, что эту часть его миссии к
64



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«дядюшке Джо» постигла неудача: «Ю. Джей* занял неожиданно ультрареспектабельную линию поведения: казней без суда быть не должно, иначе во всем мире скажут, что мы побоялись подвергнуть их законному и праведному суду. Я указал ему на значительные затруднения, которые неизбежно возникнут при разбирательстве этих случаев с позиций общего международного права, но он возразил мне на это, что если бы не было судов, то не было бы и смертных приговоров, а лишь пожизненные заключения»79.
Документы не оставляют никаких оснований для сомнения в том, что такая в высшей степени законопоследовательная позиция советского диктатора в этом вопросе на самом деле имела место в действительности.
* * *
Неуемная жажда кровавого возмездия английского лорда-канцлера с тех пор не только не стала меньше, но даже напротив — он и не думал отказываться от предоставлявшегося ему судьбой случая принять личное участие в вынесении столь громких смертных приговоров. Поэтому, когда Черчилль отправлялся на крымскую конференцию в Ялте 26 января 1945 года, лорд Саймон снова вручил ему свой меморандум о «Наказании Гитлера и его главных помощников». «Я по- прежнему придерживаюсь того мнения, — писал он в этом документе, — что для союзников будет лучше всего отнестись к наказанию Гитлера, Муссолини и их главных помощников и соучастников как к акту прежде всего политического характера, не прибегая при этом к излишним юридическим формальностям». «Мне стало известно, — продолжал он далее, — что генералиссимус Сталин не согласился с этой линией, но предпо-
* U. J. — аббревиатура от шутливого прозвища Сталина Uncle Joe, дядюшка Джо.
3 Д. Ирвинг
65



Дэвид Ирвинг
чел провести все законным порядком через суд, причем, несомненно, через суд советского образца», — не преминул он добавить сардонически80.
В Соединенных Штатах вопрос о том, что делать с побежденным врагом, тоже стал обсуждаться гораздо активнее, чем раньше. Герберт Векслер, помощник министра юстиции, подготовил в конце 1944 года секретную докладную записку с комментариями по самому последнему и также секретному предложению Министерства обороны судить нацистских лидеров «тайно — для того, чтобы добиться в этом первенства над другими странами». То есть, выражаясь юридическим языком, он докладывал о подстрекательстве к международному правонарушению, обвинить в котором впоследствии правительство Соединенных Штатов, как он был совершенно уверен, и в голову никому никогда не придет81.
Была принята во внимание позиция штаба Верховного главнокомандования объединенными экспедиционными войсками (8.Н.А.Е.Г.), т. е. штаба генерала Эйзенхауэра. Она была сформулирована в докладе Отдела по ведению психологической борьбы и обсуждена в Вашингтоне 16 января 1945 года. В этом документе призывалось проводить четкое разграничение между германским народом и членами германского правительства, между высшим командным составом и нацистской партией. Последним в соответствии с Планом Моргентау явно уготавливалось нечто настолько малоприятное, что министр военно-морского флота Джеймс В. Форрестол сразу же возразил против этого. «Американский народ, — писал он, — не станет поддерживать массовое убийство немцев, их порабощение или разорение промышленности Германии». Генри Стимсон горячо поддержал его82.
Моргентау продолжал энергично вербовать сторонников своего Плана. 17 января 1945 года он даже до¬
66



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
бился разрешения у Эдварда Стеттиниуса, тогдашнего нового государственного секретаря, выступить с обращением к высшим должностным лицам главных Министерств. В нем он сообщил им о своей тревоге по поводу неуместно сентиментальных положений директивы № 1067 Объединенного комитета начальников штабов по поводу решения германского вопроса83. По завершении проводившегося вслед за этим дальнейшего обсуждения этой темы между Фрэнсисом Биддлом, Стимсоном, Форрестолом и Стеттиниусом, — т. е. между главами, соответственно, Министерства юстиции, Министерства обороны, Министерства военно-морского флота и государственного департамента, — они парафировали через шесть дней специально разработанный план действий и подготовили его для представления на рассмотрение Рузвельту. Этот план наметил в общих чертах совершенно иную концепцию, предписывавшую военным трибуналам обеспечить обязательное проведение полноценного суда над каждым из главных военных преступников. Министры напомнили президенту, что предание этих людей смерти без предварительного суда над ними будет нарушением «самых принципиальных основ правосудия, общепринятых во всех странах ООН». Они предложили Рузвельту отвезти этот документ с собой в Ялту для обсуждения его с англичанами и русскими84.
Среди лиц, сопровождавших президента Рузвельта во время его поездки в Ялту, ни одного из этих людей не было, в этот раз он не взял с собой даже Мор- гентау и, может быть, вследствие этого по большей части просто проигнорировал их рекомендации. Беседуя с генералиссимусом Сталиным наедине в Лива- дийском дворце 4 февраля 1945 года, он признался, — как это следует из расшифровки, стенограмм, снова ведшихся переводчиком Чарльзом Боленом, — что стал теперь более кровожадным, чем в их прошлогоднюю
67



Дэвид Ирвинг
встречу, и что «он надеется, что генералиссимус Сталин снова поднимет тост за ликвидацию пятидесяти тысяч офицеров германской армии»85.
Пятью днями позже Черчилль как эхом высказал очень похожие мысли на их пленарном заседании 9 февраля, снова подняв вопрос о военных преступниках и опять предлагая форму узаконенного линчевания. Как об этом говорится в дневниковых записях американского адмирала Вильяма Д. Лихая, премьер- министр «выразил мнение, что «крупных военных преступников» следует казнить без соблюдения судебных формальностей для каждого из них индивидуально»86. Расшифровка стенограмм, сделанных Джеймсом Бирнсом, показывает гораздо более детально: Черчилль упомянул, что текущим предложением было отправить менее важных военных преступников «в те места, где были совершены их преступления», чтобы их судили люди, живущие там. «Я хочу привлечь внимание к главным преступникам, — сказал, однако, после этого Черчилль, как это следует из стенограмм Бирнса, — масштаб преступлений которых не может иметь лишь каких-то отдельных географических привязок». Сам он считал, что «Большой тройкой» должен быть составлен список этих главных военных преступников. «Лично я склонен думать, — добавил он, все еще очень не желая предавать забвению свой план, предложенный им в Москве в октябре прошлого года, — что их нужно расстреливать сразу же, как только они будут пойманы и опознаны».
Сталин попытался было незаметно увильнуть от этой темы, спросив о Рудольфе Гессе, который все еще находился в руках у англичан. Но Черчилль без раздумий и лаконично ответил на это, что, будучи отправленным наравне с другими военнопленными обратно в Германию, Гесс в конце концов тоже будет «схвачен» вместе со всеми остальными военными преступниками, — а затем снова вернулся к тому, что интересовало
68



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
его: по-прежнему ли генералиссимус Сталин считает, что «главных военных преступников» обязательно судить перед тем, как расстрелять; выражаясь иначе, он хотел знать, по-прежнему ли Сталин думает, что их расстрел должен быть «актом в большей степени юридическим, нежели политическим»?
Сталин ответил: «Да, по-прежнему»87.
В соответствии с американскими расшифровками стенограмм заседаний:
Сталин (явно напоминая этим о необходимости соблюдения международных конвенций по правам военнопленных). Разве военные преступники не подпадают под категорию военнопленных? А раз так, то из этого может быть сделан только один общий вывод: военнопленные не могут быть расстреляны без предварительного суда над ними.
Премьер-министр. Военнопленный, совершивший преступления против военных законов, может и должен быть расстрелян Иначе для того, чтобы избежать наказания, им нужно будет всего лишь сдаться в плен. Я полагаю, однако, генералиссимус имел в виду, что перед тем, как быть казненными, они должны быть осуждены.
Президент. Я не хочу, чтобы это было в такой слишком уж законной форме. И еще: надо держать газетчиков и фотографов подальше от зала судебных заседаний до тех пор, пока процесс не будет завершен окончательна.  ** Информация Черчилля была неполной. Военнопленные могли быть казнены только после соответствующего суда над ними, проводимого офицерами соответствующего ранга, после объявления защищающей стороне о вынесении смертного приговора и по истечении установленного законом промежутка времени. Парадокс заключался в том, что английский премьер-министр внес это предложение, а русские отвергли его, и это при том, что Великобритания подписала Женевскую конвенцию По правам военнопленных, а Советский Союз — нет.
69



Дэвид Ирвинг
Американская сторона делала очень осторожные комментарии по поводу этих слов своего президента. Английская же интерпретация сказанного Рузвельтом была следующей: «Он хотел держать газетчиков и фотографов подальше до тех пор, пока преступники не будут казнены»89.
* * *
Положение Рудольфа Гесса было весьма непростым по целому ряду причин. Все началось уже с самих по себе драматических обстоятельств его прибытия в Шотландию ночью 11 мая 1941 года в качестве прямого заместителя Гитлера и номинальной главы нацистской партии: Гесс прилетел на истребителе Мессер- шмитт ВМЮ, выпрыгнул из него с парашютом, был одет в форму лейтенанта Люфтваффе и требовал свидания с его величеством королем. Его содержали как личного пленника Черчилля вначале в лондонском Тауэре, а затем по различным конспиративным адресам английской секретной службы.
С Гессом дважды встречались члены черчиллевского кабинета министров — лорд Саймон и лорд Бивер- брук. В стенографических отчетах об их беседах, имевших место в том же 41-м году, Гесс предстает в образе честного и преданного своему долгу человека, бывшего летчика Первой мировой войны, которого одолевают ужасные ночные кошмары тотальных бомбардировок против мирного населения. Этим мучительным видениям не предвиделось никакого конца, и они уже тогда граничили у него с умопомешательством, грозившим принять самые серьезные формы, если не прекратить его самым решительным и незамедлительным образом90. В письме королю он сообщил, что прибыл с миссией мира, и добавил, что Германия не имеет никаких притязаний ни на Британскую империю, ни на ее колонии. Однако в результате того, что Гесс все время содержался в одиночном заключении, его история
70



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
приобрела весьма трагический поворот. Когда Гесс осознал окончательно, что его миссия провалилась, у него стали развиваться все более и более ярковыра- женные симптомы скрытой формы параноидальной шизофрении91. По условиям Женевской конвенции он должен был бы быть репатриирован вместе с сотнями других искалеченных военнопленных. Однако по распоряжению Черчилля Министерство иностранных дел Великобритании в ответ на все запросы о Гессе швейцарской дипломатической миссии, взявшей на себя функцию защищающей его стороны, неизменно вводило их в заблуждение по поводу истинного местонахождения личного пленника премьер-министра. И Гесс, таким образом, продолжал оставаться под стражей как фигура, могущая оказаться полезной в международной политической игре. Его держали то в одном, то в другом надежно охраняемом и укрепленном особняке, где его комнаты были оборудованы замаскированными микрофонами, фиксировавшими на магнитофонную ленту каждое призносимое слово.
Дважды он пытался совершить самоубийство: в первый раз — кинувшись вниз головой с балкона второго этажа, а во второй — вонзив себе нож в грудь. Обе попытки оказались неудачными. Гесс был доведен почти до овощеподобного состояния и представлял собой интерес уже только для многочисленных врачей и психиатров, не останавливавшихся в своем назойливом стремлении проникнуть в его и без того ставший очень тесным внутренний мир. Для того чтобы вытянуть из него секреты, которые он должен был знать, они испробовали все, вплоть до развязывающих язык наркотиков (в мае 1944 года)92.
В 1942 году английское правительство отправило секретный доклад Сталину, в котором сообщалось, что признанные психиатры диагностировали у Гесса умственное расстройство с признаками мании преследования. «Нет никаких сомнений в том, что психика Гесса
71



Дэвид Ирвинг
расшатана, — говорилось в этом докладе, — хотя временами в его состоянии наблюдаются довольно значительные изменения»93. Однако Министерство иностранных дел предупредило английского посла в Москве, чтобы, вручая этот документ Сталину, он настоятельно попросил его хранить его содержание в секрете. «Если об умственном расстройстве Гесса станет известно германскому правительству, — пояснили они, — они могут увидеть в этом удобную возможность добиться его репатриации в соответствии с требованиями конвенции по правам военнопленных». Далее в секретной шифрограмме Идена послу говорилось: «Естественно, мы совершенно не намерены позволить Гессу вернуться в Германию и таким образом получить возможность избежать ответственности за его долю в немецких военных преступлениях»94.
Сталин продолжал оставаться очень недоверчивым и подозрительным и по крайней мере однажды предложил представить пленника перед судом незамедлительно, от чего Иден настойчиво его отговаривал, обосновывая это тем, что «подобное поспешное действие может повлечь за собой лишь репрессии против английских военнопленных, находящихся в руках у немцев».
В июле 1945 года научно-исследовательский отдел Министерства иностранных дел выпустит резюме о «Роли Гесса в преступном плане» и о его ответственности за конкретные военные преступления. Цитируя только подходящие для своей цели источники — такие, как опубликованные речи Гесса, — Министерство иностранных дел выведет заключение, что он — нерас- каявшийся нацист. Даже когда он прибыл в Англию со своей мирной миссией, утверждали они, он говорил о необходимости «предоставить Германии полную свободу действий в Европе», что свидетельствует об агрессивности его намерений. Однако обвинить Гесса в конкретных преступлениях было намного сложнее,
72



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
поскольку «вынужденное четырехлетнее пребывание в этой стране лишило его возможности принять участие во многих откровенно преступных деяниях»95.
В этом и состояла досадная неувязка. В ноябре 1938 года Гесс лично издал телеграфный циркуляр для всех гауляйтеров* с приказом прекратить безобразный произвол «хрустальных ночей»96. Он не принимал участия ни в одном из секретных совещаний Гитлера в 1938 и 1939 годах. Как прекрасно было известно англичанам, Гесс пытался прекратить войну и положить конец воздушным бомбардировкам. Он покинул Германию до ее нападения на Россию в июне 1941 года и до начала того, что в 70-х годах стало известно под названием «холокост». Все более явственно вырисовывалась перспектива того, что имя Гесса так и не удастся внести ни в один из списков военных преступников — просто за отсутствием оснований для этого. Однако, как проинформировал Иден кабинет министров 16 июня 1944 года, они чувствовали себя обязанными включить его имя «как из-за занимаемой им в прошлом позиции и ведшейся деятельности, так и потому, что, если они его упустят, это наверняка вызовет нежелательные комментарии, в особенности со стороны советского правительства»97.
В общем, все это в гораздо большей степени свидетельствовало о моральном малодушии международной дипломатии и меньше всего имело отношение к преступным наклонностям или к другим вопросам, касающимся обвиняемых.
* * *
По возвращении из Ялты в Вашингтон Рузвельт провел беседу с судьей Сэмюэлом И. Розенманом — своим давним другом и советником по юридическим
*Гауляйтер — национал-социалистский руководитель области в нацистской Германии, обычно на оккупированных территориях.
73



Дэвид Ирвинг
вопросам, сопровождавшим его и в этой поездке на ялтинскую конференцию. На этот раз президент поручил ему отправиться в Лондон и попытаться договориться с англичанами по поводу линии поведения в вопросе о военных преступниках. Розенман вначале побывал в освобожденных областях Европы и лишь затем прилетел в Англию.
5 апреля 1945 года американский судья собственными ушами услышал, как виконт Саймон напыщенно призывал к безотлагательной физической ликвидации Гитлера и других без всякого суда над ними. Официальные протоколы свидетельствуют, что генеральный атторней сэр Дэвид Максвелл Файф (т. е. министр юстиции Великобритании) также «проявил личное одобрение метода безотлагательной казни». Имея возможность вдосталь наслушаться этих и им подобных предложений англичан, Розенман дипломатично и с некоторой долей иронии охарактеризовал их как «новаторские, оригинальные и в принципе законные»98. Однако на следующий день Саймон в письменной форме проинформировал Розенмана о том, что лорд Галифакс — английский посол в Вашингтоне — только что сообщил им, что министр обороны США всерьез настроен на то, что «казни должно предшествовать соответствующее законное судопроизводство». Подобная фраза звучала довольно едким упреком даже тогда и представляла собой нечто гораздо большее, нежели просто первое предвестие решений, которые бывают известны заранее99.
Американцы тогда уже были представлены на этих лондонских обсуждениях. Так, например, бригадный генерал Джон М. Вейр, глава отдела по военным преступлениям генеральной прокуратуры США, поставил один очень важный вопрос: кого именно должен покарать меч правосудия столь средневековым образом? Немного растерявшись, лорд-канцлер назвал наспех всего несколько имен, — по его мнению, наи¬
74



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
более очевидными кандидатами для немедленной ликвидации были Гитлер, Геббельс, Гиммлер и Риббентроп. Он заметил также, что, насколько это ему известно, русские скорее всего предпочтут обычный суд, «хотя президент и премьер-министр предложили в качестве лучшего метода немедленную казнь»100. По сути, это было ссылкой на меморандум, составленный Черчиллем в Гайд-парке, штат Нью-Йорк, в сентябре прошлого года.
НАСЛУШАВШИСЬ этих разговоров своих английских коллег, Розенман, если уж и не ободренный ими, то, по крайней мере, достаточно хорошо осведомленный в их содержании, отправился 8 апреля в Чек- верс для личной встречи с премьер-министром.
Черчилль пробеседовал с ним до трех ночи101. После этой встречи премьер-министр сдержанно упомянул в личном письме к супруге: «Я обнаружил, что его больше всего интересует, чем кормить освобожденные народы и как наказать военных преступников»102. Хоть он и не вдавался в дальнейшие подробности их беседы в этом письме, мы знаем о них из других источников. Снова упомянув о своей неудаче в Москве в октябре 44-го, Черчилль сообщил Розенману, что он уже поднимал вопрос об этом с генералиссимусом Сталиным и что тот сказал, что им не следует допускать никаких отлагательств с преданием этих людей суду и что «пойманных высших нацистских офицеров нужно выводить из зала суда на расстрел».
Однако генералиссимус Сталин, как рассказал премьер-министр Розенману, торжественно и в который уже раз повторил при этом, что в Советском Союзе никогда и никого не казнили без суда. Не упомянул он только о том, как, точно черепаха, втянул тогда при этом заявлении голову в плечи и прошамкал Сталину единственное, что пришло в тот момент ему в голову:
75



Дэвид Ирвинг
«Конечно, конечно. Вначале мы должны представить их перед судом»103.
Саймон, однако, упорно продолжал цепляться за свои (и черчиллевские) радикальные идеи. Перед возвращением Розенмана в Вашингтон лорд-канцлер буквально всучил ему в руки совершенно секретный документ военной правительственной комиссии, в котором он по-прежнему рекомендовал дать указание союзническим генералам, чтобы они взяли закон в свои руки.
В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ тем временем злосчастная судьба опередила возвращение Розенмана в Вашингтон. Вечером 11 апреля 1945 года Моргентау в очередной раз заявился к Рузвельту, когда тот отдыхал в своем маленьком деревянном коттедже в Уорм- Спрингс, Джорджия, и снова принялся заставлять его одобрить План. «Господин президент, — со значением проговорил он, — я делаю очень многое в отношении Германии и хочу, чтобы вы знали об этом. У нас большие неприятности».
Президент выглядел очень мрачным, его лицо было искажено одолевавшими его болями, и он ничего не сказал ему на это. Моргентау спросил, не желает ли он услышать от него нечто интересное по поводу будущей судьбы Германии. Президент снова ничего не ответил прямо. «Послушайте, господин президент, — не прекращал упорствовать Моргентау, — я настроен на решительную борьбу, и вот за что именно я борюсь»104. С этими словами он вложил ему в руки папку со своим Планом. Это было все, чего он смог добиться от Рузвельта, поскольку в полдень следующего дня президент вдруг потерял равновесие, упал и умер. В Белый дом вместо него въехал другой человек, имевший совершенно иные представления о международном праве. Его имя было Гарри С. Трумэн.
76



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
* * *
По прибытии в Вашингтон Розенман в конце того месяца показал правительственный документ виконта Саймона члену Верховного суда Роберту Г. Джексону и Генри Л. Стимсону105. Документ свидетельствовал о том, что британские правовые эксперты по-прежнему относятся к идее законного суда над вражескими лидерами с каким-то совершенно нетипичным для них возмущенным неприятием. Розенман рассказал Джексону о том, что лорд-канцлер говорил ему о предложении выделить Гитлера и его непосредственных помощников из основной группы подлежащих суду, и поэтому нет никаких сомнений в том, что, невзирая на настроения Сталина, этим высшим нацистам все еще уготавливается какая-то иная, особая участь106. Англичане считали смертные приговоры для них вопросом, не подлежащим обсуждению. Единственный вопрос был в другом — устраивать для них вначале показной суд или можно обойтись даже и без него. «Признается, — писал Саймон в высокопарном стиле, — что по отношению к этим лидерам должна быть применена смертная казнь. Возникает лишь вопрос: имеет ли смысл подвергать их случаи судебному разбирательству каким-либо трибуналом, претендующим лишь на исполнение формальных юридических функций? Правительство его величества, — добавлял Саймон, — совершенно правильно рекомендовало, что «наиболее предпочтительная линия действий — это казнь без суда».
Это подразумевало явные отклонения от общепринятых представлений о законности. Стимсон, временно остававшийся при новом президенте на должности министра обороны, был буквально шокирован. Прочтя этот отвратительный документ английского правительства, он продиктовал в свой дневник личное впечатление от известия о том, что лорд-канцлер поддерживает линчевание вражеских лидеров и что военная правительственная комиссия в Лондоне проголосова¬
77



Дэвид Ирвинг
ла «за». В понимании Стимсона такие вещи совершенно не относились к числу правильных. Он обсудил это по телефону с Джоном Макклоем: как теперь им заявлять о позиции Соединенных Штатов по вопросу о военных преступлениях в Сан-Франциско, где стороны- союзницы должны были встретиться для определения конституционных основ реорганизуемой ООН? В свой дневник Стимсон продиктовал: «Англичане, как я уже, по-моему, упоминал в этом дневнике, выступают решительно против проведения суда и хотят убивать людей бесцеремонно и незамедлительно — беспрецедентная позиция!»107
Несколько дней все его мысли были заняты только этим. Политика Черчилля просто ставила его в тупик, и к концу той недели он сказал: «К моему великому изумлению, англичане довольно внезапно предложили то, что они называют «политической акцией», что в действительности является просто иносказательным названием линчевания, — они предлагают казнить людей без суда над ними. Сэр Джон Саймон [при поддержке военной правительственной комиссии] высказывает желание казнить их сразу же, как только они будут пойманы...» «К счастью, — оговорился при этом Саймон, — русские и французы в этом вопросе пока на нашей стороне»108.
Президент Трумэн всецело поддержал Стимсона в его мнении о том, что суд совершенно необходим. Новый президент был простым человеком и выражался тоже очень прямо — в том духе, что нацистов нужно сперва судить законным судом, а потом уж вешать.



ГЛАВА 3
МИСТЕР МОРГЕНТАУ И ВСЕАМЕРИКАНСКИЙ СУДЬЯ
В ЛОНДОНЕ кабинет министров предоставил виконту Саймону, как лорду-канцлеру, все полномочия для достижения необходимых соглашений с Советским Союзом, Францией и Соединенными Штатами. Результатом этого стало назначение им самого себя на должность руководителя английского исполнительного комитета по военным преступлениям, в котором он проводил огромную массу времени, вникая во все детали предстоящего суда. В конце концов было выдвинуто предложение о создании военного суда, состоящего из представителей высшего генералитета, а сам процесс суда разделить на два этапа: первый — доказать сам факт существования заговора с целью завоевания Европы и всего мира; второй — установить участников этого заговора.
Как бы то ни было, но со времени крымской конференции к тому моменту прошло уже несколько месяцев, да и война в Европе подходила к концу. Русские, резче всех требовавшие вначале законных процессов по военным преступлениям, теперь почему-то стали медлить. Попытки американцев выйти на контакт с ними через государственный департамент неизменно оставались без ответа. Без всякого побуждения к этому со стороны Сэмюэла Розенмана, который занимался
79



Дэвид Ирвинг
этим вопросом как доверенное лицо покойного президента Рузвельта, президент Трумэн в конце апреля 1945 года принял решение, что Соединенные Штаты должны взять инициативу в свои руки.
Именно так судья Роберт Г. Джексон и стал одним из главных действующих лиц в описываемых событиях. Трумэн не мог и представить себе какого-то другого юриста, который подходил бы для организации всего процесса лучше, чем соответствовал этой роли Джексон — член Верховного суда. Он хотел, чтобы Джексон добился для Соединенных Штатов доминирующего положения в данном вопросе — того, что впоследствии стало называться «высокими моральными устоями». Первоначально он вообще надеялся, что Джексон будет действовать как главный обвинитель не только с американской стороны, но и от имени всех стран ООН.
Во время совместного чаепития 26 апреля президент попросил Сэма Розенмана позвонить Джексону и сделать ему это историческое предложение возглавить самый великий суд над военными преступниками. Джексон тут же пригласил себе в помощники другого судью, и Розенман впервые посвятил его в суть того, что замышлялось. Если русское обвинение все же будет представлено на суде, сказал Розенман, то главой их делегации будет, вне всякого сомнения, Андрей Януарьевич Вышинский — обвинитель на знаменитых советских показательных процессах тридцатых годов, английская же команда будет, вероятно, возглавляться лордом-канцлером. Джексон имел о Саймоне довольно неопределенное представление, видев его лишь однажды в 1924 году. «Как бы нелепо ни показал себя Саймон в некоторых своих политических предприятиях, — продиктовал он теперь в свой дневник, — как юрист он, однако, достоин самого высокого уважения». (Саймон был очень озабочен тем, чтобы поскорее стереть со скрижалей истории записи о некоторых
80



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
своих действиях в пору его бытности представителем либеральной партии в тридцатые годы, т. е. во времена политики попустительства нацистским агрессорам.)
Далее Розенман рассказал судье, что Министерство обороны США работало над этим вопросом очень долго и весьма интенсивно и в результате этого собрано «громадное количество» фотографических и других доказательств, делающих совершенно очевидной виновность тех, кто должен быть обвинен в организации заговора и участии в нем. Джексон вдруг вспомнил о собственной речи, с которой выступал всего две недели назад и в которой поддерживал казнь вражеских лидеров без суда. Поэтому он предусмотрительно и совершенно правильно предупредил Розенмана, что этот факт может быть использован политическими оппонентами нового президента для того, чтобы поставить его в затруднительное положение. Розенман заверил его, что этого не произойдет109.
Он предложил Джексону ознакомиться с январским меморандумом 1945 года, подготовленным для Рузвельта главами его Министерств перед поездкой президента в Ялту. Прочесть подобный документ было очень заманчивой возможностью — слишком заманчивой, чтобы не воспользоваться ею. На какое-то краткое мгновение Джексон немного заколебался и спросил, не может ли произойти так, что руководство им обвинением военных преступников от лица ООН отвлечет его слишком надолго от его главной работы в Верховном суде — он опасался, что это может повредить его карьере. Однако в Верховном суде как раз вот- вот должны были быть проведены последние слушания текущей сессии, после чего в его работе наступал перерыв до октября 1945 года — к тому времени европейские события наверняка должны были уже закончиться. «Суд по этим военным преступлениям, — считал Джексон, — должен быть проведен очень быстро и закончен до того, как внимание общественности пере¬
81



Дэвид Ирвинг
ключится на что-то другое, служащее достижению реальных целей»110.
«Безмерно польщенный таким предложением и привлеченный трудностью задачи», — как вписал он в свой дневник, Джексон согласился111.
Это оказалось очень серьезной ошибкой в его жизни. Процесс, который должен был начаться вскоре в Нюрнберге, продлится на целый год дольше, чем он рассчитывал, и будет иметь катастрофические последствия для его репутации, а также для политических и юридических стремлений.
* * *
В своем письме Гарри Трумэну (от 29 апреля 1945 года) с выражением принятия его предложения возглавить суд Джексон предсказал некоторые из не столь оптимистичных сторон предстоящего процесса. Для начала он попытался разуверить нового президента в его навязчивой идее о том, что американцы имеют моральное право выступать в качестве обвинителей от имени всех Объединенных Наций. Вполне могли возникнуть такие ситуации, при которых соображения внутреннего государственного престижа русских могут потребовать от них представить те или иные доказательства, а некоторые из таких доказательств, — как справедливо заметил Джексон, могут быть получены таким путем («например, посредством нарушения тайны исповеди»), что он, как американский судья, едва ли сможет поручиться за них112. Поскольку Трумэн очень торопился объявить об этом назначении уже в среду 2 мая, то в последний день апреля Розенман направил к Джексону сразу двоих своих лучших помощников — полковника Мюррея Бернеса и Герберта Векслера, последний из которых являлся еще и помощником министра юстиции США, а также прекрасным адвокатом-международником. Во время этой встречи
82



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Джексону был продемонстрирован уже подготовленный этими двумя юристами и вполне подходящий проект приказа президента, который только и оставалось, что представить ему на подпись113. Таким образом 2 мая 1945 года Трумэн подписал «Приказ президента США» за номером 9547114.
Эти двое оставили Джексону также документ под названием «Наказание военных преступников», датированный 28 апреля 1945 года и представлявший собой своеобразное руководство к действию для всех тех стран — участниц ООН, чьи министры иностранных дел встречались в Сан-Франциско для ратификации факта создания международного трибунала и для обсуждения процедуры его ведения. Джексон немедленно уловил фальшь в чрезмерно цветистом и эмоциональном языке, которым был написан этот документ, и напомнил его авторам, насколько нежелательные повороты могут случиться в судебном процессе, если он споткнется хотя бы об одно необдуманное слово в ограничивающем его регламенте, а также предупредил их о том, что защищающая сторона не упустит возможности зацепиться за любое лишнее прилагательное и за любую ненужную фразу этого документа, малейшие двусмысленности которых можно будет истолковать в свою пользу115.
2 мая 1945 года Розенман взял проект соглашения с собой в Сан-Франциско. Там новый госсекретарь США Эд Стеттиниус показал его 3 мая Вячеславу Молотову и Энтони Идену. Так как Трумэн, объявив о назначении Джексона, опередил этим англичан в развитии событий, то в решении принципиальных вопросов им пришлось занять свое место как бы в хвосте образовывавшейся очереди. Позвонив Джексону из Сан- Франциско, Розенман сообщил ему, что «общее настроение, конечно, за проведение судов»116. 7 мая Молотов, Иден и Стеттиниус заключили формальное соглашение о том, что военные преступники должны
83



Дэвид Ирвинг
быть представлены перед судом. «Позиция англичан изменилась, — резюмировал министр юстиции Фрэнсис Биддл, обсуждая эту тему с Джексоном. — И изменилась в идеально благоприятном для нас направлении»117.
* * *
Перед тем как приступить к обсуждению природы происхождения и степени чудовищности военных преступлений Германии, будет уместным сказать в этой связи несколько слов о странах, победивших ее и предлагавших теперь устроить суд над ней и ее солдатами, дипломатами, промышленниками и политическими лидерами.
Один из наименее приятных аспектов грядущих процессов состоял в том, что среди преступлений, перечисленных в обвинительном акте против немецких военных преступников (и принятом в конце концов в октябре 45-го), обнаружилось бы очень мало таких, в которых не были бы запятнаны сами — одна или другая — обвиняющие стороны. Если бы это могло быть использовано в оправдание Гитлера, то, не погреша против истины, вполне можно было бы сказать, что и до него, и в пору его пребывания у власти, и поныне — мирное население всегда и убивали, и запугивали, и депортировали, и угоняли в рабство, и подвергали прочим неисчислимым и неописуемым зверствам, а жилища этих несчастных людей при этом неизменно оказывались лежащими в дымящихся руинах. Всегда развязывались агрессорские войны, нейтральные государства оккупировались под обманными предлогами, а не допускающие изменений условия международных конвенций по правам военнопленных вопиюще попирались все с той же неизменностью, достойной лучшего применения.
В этом смысле американцы до тех пор особенно сильно не отличились — на фоне того, конечно, что
84



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
война в Европе уже подходила к концу, а весь мир пока еще не испытал потрясения при сообщениях об испепеляющих все вокруг себя вспышках взрывов первых атомных бомб. Правда, в адском неистовстве войны американские войска все-таки допустили некоторые перегибы на Сицилии и в Италии, а в отдании тайных приказаний расстреливать немецких военнопленных был уличен даже генерал-лейтенант Джордж С. Пат- тон-младший — один из самых прославленных боевых командиров. В самые последние недели войны в Германии произошел также один довольно печальный инцидент, когда 130 военнопленных умерли от удушья, будучи запертыми в товарных вагонах во Франкфурте, о которых американцы просто забыли, но по этому случаю генерал Эйзенхауэр приказал телеграфировать германскому Верховному командованию свои личные извинения118. Имел место и еще один не очень геройский эпизод, о котором до этого просто никто не знал: 29 апреля 1945 года вся армейская охрана концентрационного лагеря в Дахау в полном составе сдалась в плен; в своем подавляющем большинстве она состояла из простых немецких солдат, попавших в нее для того, чтобы избежать службы в караульных подразделениях СС. Из этих 560 невооруженных военнопленных 520 были ликвидированы союзниками сразу же, на месте (в некоторых убийствах принимали участие и только что освобожденные заключенные, временно вооруженные освободившими их американцами); 358 из этих убитых, и в том числе лагерный врач, пытавшийся остановить эту бойню с помощью флага Красного Креста, были выстроены перед одной из стен солдатами 15-го полка 45-й пехотной дивизии и расстреляны под командованием одного американского лейтенанта, имя которого известно. Находившийся под началом у этого лейтенанта пулеметчик Джордж Стивенс, бывший до войны голливудским кинопродюсером, и фотографы из американских войск связи за¬
85



Дэвид Ирвинг
печатлели эту жуткую сцену и в черно-белом, и в цветном изображении119.
Многие подробности довоенных преступлений, совершенных большевиками, в 1945 году все еще не имели достаточных документальных подтверждений. Строго выражаясь, эти преступления были и не совсем военными, однако в 1939 году Великобритания все же выразила свое принципиальное порицание Советскому Союзу за совершенное им ничем не спровоцированное нападение на Финляндию. Но самым затрудняющим обстоятельством было то, что Сталин не только одобрительно согласился с агрессией Гитлера против Польши, но при этом еще и «забронировал» за собой восточную часть этой многострадальной страны, что было специально оговорено в секретном приложении к пакту Риббентропа—Молотова, заключенному ими в августе 1939 года. Красная армия предприняла вторжение в Польшу под совершенно символическим предлогом уже в середине сентября того же года, и в результате значительное количество польских граждан было депортировано для работ во внутренние районы Советского Союза. Необходимо упомянуть и о последовавших за этим ужасах в катыньском лесу, а также о том, как обращались русские со своими пленными на восточном фронте, хотя там, выражаясь формально- юридическим языком, Женевская конвенция просто не действовала, поскольку Советский Союз отказался стать ее участником, и каждая сторона вследствие этого обходилась с военнопленными противной стороны с непостижимой бесчеловечностью. Из четверти миллиона немецких солдат, попавших в плен под Сталинградом и использовавшихся на каторжных работах, выжили и вернулись в Германию менее десяти тысяч.
Как стало теперь известно и, к его чести, подтверждено российским правительством, в Катыни и некоторых других местах советская тайная полиция — НКВД — ликвидировала пятнадцать тысяч польских офицеров и
86



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
представителей интеллигенции, взятых в плен во время советского вторжения в Польшу в сентябре 39-го и перевезенных теперь из лагерей заключения в Козельске, Старобельске и Осташкове. Тела этих людей со связанными колючей проволокой руками и с профессионально проделанными одной пулей дырками в затылке сваливали и захоранивали в огромных общих могилах120. Английское правительство прекрасно знало всю правду об этом злодеянии. Обсуждая первые доклады о Катыни с Иденом, сэр Александр Кадоган позволил себе цинично не согласиться с выводом, что продолжать иметь общие дела с убийцами аморально, хотя его личные дневниковые записи говорят о том, что он все же сомневался в своей правоте. «Я указал на то, — писал он, — что советское правительство уже задолго до Катыни усвоило привычку безжалостно расправляться со своими собственными гражданами, десятками тысяч отправляя их на тот свет, и если представить себе на мгновение, что в 1941 году в руках русских оказались не поляки, а мы, то вряд ли такая Катынь прибавила бы учтивости в нашем к ним отношении. Кровь русских взывает к небесам не менее громко, чем кровь поляков. Все это в высшей степени отвратительно. Как только могут поляки хотя бы даже просто полюбовно соседствовать бок о бок с русскими, и как можем мы сами, глядя на все это сквозь пальцы, как ни в чем не бывало обсуждать с русскими вопрос о наказании немецких «военных преступников»?»121
Совершали военные преступления и французы, но в гораздо более незначительном масштабе — индивидуальные убийства сторонниками генерала Шарля де Голля его противников и «обычные», относительно безобидные по сравнению с вышеописанными, преступления против военнопленных во время кампаний как 1940-го, так и 1944 годов. В мае 45-го (точные документально подтвержденные данные до сих пор отсутствуют) еще не началась с полным размахом неуме¬
87



Дэвид Ирвинг
ренная, зачастую до крайностей, «эпурасьон» — чистка освобожденной Франции от десятков тысяч ее граждан, подозревавшихся в предательском сотрудничестве с нацистами. Однако если говорить о более полной картине, то необходимо также упомянуть о совместно планировавшемся Великобританией и Францией вторжении в Норвегию и Финляндию в 1940 году — «агрессия», которая вполне подпадает под категорию «преступлений против мира», как это обозначили юристы- международники на своей встрече, состоявшейся в Лондоне в августе 1945 года.
Об английских военных преступлениях мы осведомлены лучше, поскольку каждое последующее за черчиллевским правительство, в особенности возглавляемое Джоном Мэйджором, неизменно разоблачало большинство беззаконий своих предшественников, рассекречивая бывшие закрытыми до того архивы. Большинство этих преступлений было совершенно бессмысленным и просто лишний раз пятнало бывший бы иначе безупречно чистым имперский герб, который с честью несли английские войска, проявляя беспримерный героизм в сражениях с зачастую значительно превосходящими их силами противника. Так, например, Черчилль, будучи единовластной главой английского адмиралтейства, отдавал в 1939 и 1940 годах довольно сомнительные приказы по ведению так называемой «неограниченной» войны на море, о которой будет упомянуто ниже. Некоторые из этих приказов были настолько преступны по своей сути, что судьи в Нюрнберге, и в том числе английские члены трибунала, посчитали их слишком серьезными и приняли уникальное решение не распространяться о них на суде, поскольку это могло смягчить ответственность за преступления, совершенные нацистскими адмиралами. В 1940 году имели место приказы Черчилля и о вторжении в Норвегию, которые английское правительство благополучно утаило тогда от тех же самых судей. Некоторые пре¬
88



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ступления были совершены английскими офицерами в пылу боевых схваток, но ведь они были лишь подчиненными исполнителями преступных приказов, а санкционировало их вышестоящее начальство. Исполнителям были вручены кресты ордена Виктории — высшие награды за доблесть, которая в данном случае заключалась в том, что они добивали из пулеметов немецких моряков, пытавшихся спастись с тонущих вспомогательного судна германского флота «Альтмарк» и с минного тральщика «Ульм» в сентябре 1942 года.
Отдавал Черчилль и приказы о военной оккупации, под тем или иным предлогом, Исландии в 40-м году, Персии в августе 41-го, — всего лишь через несколько дней после провозглашения Атлантической хартии, — Мадагаскара, французской северо-западной Африки и ряда других не принимавших участия в войне стран. Среди прочего Черчилль планировал также силовой захват португальских Азорских островов в мае 43-го, но Эттли и Иден отклонили это предложение. Сомнительной законностью обладало и принудительное возвращение англичанами после войны десятков тысяч русских, взятых в плен гитлеровскими войсками, среди которых были не только казаки, но и значительное количество еще довоенной белогвардейской русской эмиграции. Прекрасно сознавая, какая участь практически неизбежно ожидает их в Советском Союзе, Черчилль, тем не менее, всех их отправил обратно — прямиком на милость сталинской тайной полиции122. В конце мая 1945 года офицеры английской 8-й армии передали Тито три захваченных ими в плен гвардейских полка сербской армии, которые воевали против него совместно с одиннадцатью тысячами словенских наемников. Все они были казнены в лесах Готтшии. Аналогичная судьба ожидала восемьдесят тысяч хорватских сблдат и тридцать тысяч человек гражданского населения Хорватии, основную часть которых составляли женщины и дети, сдавшихся англичанам в окре¬
89



Дэвид Ирвинг
стностях Марибора во второй половине мая 1945 года — англичане также отдали их на растерзание партизанской армии Тито.
Жутких налетов английских бомбардировщиков на Гамбург, Дрезден и Пфорцхайм с использованием запрещенных к применению фосфорных зажигательных авиабомб, действие которых представляет собой всепоглощающий дождь бушующего пламени, было как будто недостаточно123: ужасающий случай произошел 3 мая 1945 года, когда одиночный английский истребитель-бомбардировщик атаковал и потопил германское пассажирское судно «Кап Аркона», стоявший в этот драматический момент на якоре в заливе Любек. На мачте «Кап Арконы» развевался флаг Красного Креста, а на борту находились тысячи мирных беженцев и бывших заключенных концентрационных лагерей, возвращавшихся с востока. Огромный лайнер пошел ко дну уже через несколько минут, унося с собой жизни 7300 ни в чем не повинных людей. Их тела прибивало к берегу в течение всего лета 1945 года... Похоронены жертвы этой трагедии в общей братской могиле на побережье Нейштадта, в Голштейнии124.
Следует сказать также о том, что военные ученые- разработчики Черчилля подготовили к непосредственному применению химическое и биологическое оружие, содержащее горчичный газ и споры сибирской язвы, что само по себе тоже вряд ли было правильным и законным. В феврале 44-го премьер-министр также сделал секретный заказ Соединенным Штатам на поставку Великобритании 250 тысяч четырехфунтовых бомб (~ 1,8 кг), имевших смертоносную начинку из все тех же спор сибирской язвы125. К лету 1944 года Англия имела в своем распоряжении 26 000 тонн концентрированного горчичного газа и 6000 тонн фосгена, — либо уже «расфасованных» по бомбам, либо хранящихся на складах в специальных герметичных емкостях. «Вполне достаточно, — как коротко подытожил Черчилль, —
90



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
чтобы накрыть за один раз Берлин, Гамбург, Кёльн, Эссен и Кассель, вместе взятые»126. Во время одного из заседаний оборонного комитета, проводившегося поздней ночью 6 июля 1944 года, Черчилль, взбешенный во вспышке пьяного гнева «неразборчивым» применением Гитлером крылатых ракет Фау-1, приказал своим начальникам штабов подготовиться «утопить» эти шесть выбранных немецких городов ливнями отравляющих газов в нарушение всех договоров и вопреки всем конвенциям (он вообще неоднократно повторял, что эти договоры — всего лишь «надуманные и глупые условности», а в свете стремительно меняющегося морального облика человечества — «просто модное веяние, переменчивое точно так же, как и длина женских юбок»)127. Проявив на этот раз редкостную неуступчивость, начальники штабов в конце концов все-таки сумели убедить премьер-министра в неадекватности такой контрмеры.
В действительности же на секретных складах Вермахта дожидались своего часа тысячи тонн гораздо более страшных отравляющих веществ, и в том числе газы нервно-паралитического действия — зарин и табун. Гитлер просто приберегал их до того момента, когда союзники первыми нарушат конвенцию о запрещении их применения128.
Не следует забывать, кстати, еще и о том, что гитлеровские генералы зачастую вынуждены были вести так называемую необъявленную войну против маскирующихся под мирное гражданское население нерегулярных и неуловимых партизанских подразделений и «вольных стрелков», которые считали себя совершенно свободными от соблюдения каких бы то ни было международных договоров и конвенций. Так, например, армия польского партизанского подполья похвалялась потом перед американцами в 1943 году, что они вполне успешно применяли против немецких оккупационных войск и отравляющие газы и тифозные бациллы129.
91



Дэвид Ирвинг
РАЗУМЕЕТСЯ, подобные сведения не могли тогда стать достоянием широкой гласности, и уж подавно не стоило зачитывать ничего подобного в суде над нацистами, поскольку это могло быть использовано как смягчающее или даже оправдывающее их вину обстоятельство. Этого, конечно, нельзя было допустить, в частности в отношении зверств, учинявшихся СС над народами восточной Европы. Как бы то ни было, но сравнивать одни злодеяния с другими все равно не имеет никакого смысла. Гораздо более важный урок, который следует из всего этого извлечь, состоит в том, что война сама по себе — уже преступление, и главное в этом преступлении заключается даже не в геноциде, а в намного более глобальном злодействе, включающем в себя геноцид лишь как одну из составляющих. Обозначить это зло можно как инндсентицид*, т. е. лишение жизни огромной массы ни в чем не повинных людей, которое, по сути, ничем не лучше библейского избиения невинных младенцев. И даже тогда, когда Роберт Джексон готовился предпринять свой священный крестовый поход против войны, эта жуткая бойня все еще не закончилась, поскольку совсем уже вскоре должны были последовать атомные бомбардировки его собственной страной японских городов Хиросима и Нагасаки. На потсдамской конференции в июле 1945 года и Черчилль и его преемник Клемент Эттли выразили свое молчаливое согласие с решением Гарри С. Трумэна сбросить бомбы. Сигнал к бомбардировке поступил Пентагону
* Игра слов, получающаяся в результате комбинирования двух смысловых составляющих: innocent — невинный, невинный младенец; и genocide — геноцид, т. е. одно из тягчайших преступлений против человечества, истребление отдельных групп населения по расовым, национальным, этническим или религиозным признакам, а также умышленное создание жизненных условий, рассчитанных на полное или частичное физическое уничтожение этих групп, равно как и меры по предотвращению деторождения в их среде (биологический геноцид). Международная конвенция «О предупреждении геноцида и наказании за него» (1948) устанавливает международную уголовную ответственность за его совершение.
92



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
от Трумэна в виде одного-единственного предложения: «Предложения одобрены — сбрасывайте, как только будете готовы, но не ранее 2 августа»130. Английские архивные документы свидетельствуют о том, что Черчилль тоже готовился применить это бесчеловечное оружие против Берлина и он с большой вероятностью сделал бы это, если бы война в Европе не закончилась раньше.
Таков был моральный облик наций, предлагавших теперь предать поверженного ими врага суду. Поэтому не будет большим преувеличением предположить, что именно это и было одной из главных причин, почему некоторые союзнические лидеры так настойчиво и согласованно пытались добиться молчания вражеских «военных преступников» посредством объявления их вне закона с последующей за этим как можно более незамедлительной их ликвидацией, не дав им перед этим ни дня, ни даже одного часа для того, чтобы они смогли успеть сказать что-либо на суде.
* * *
Вскоре после своего назначения президентом Трумэном, произошедшего 4 мая 1945 года, Джексон в частном порядке был предупрежден о том, что правительство США уже дало свое принципиальное согласие на немедленную депортацию миллионов немцев в Советский Союз для принудительных работ в качестве наказания за их членство в определенных организациях гитлеровского Рейха. Это было всего за несколько дней до подписания фельдмаршалом Кейтелем и генералом Альфредом Йодлем документов о безоговорочной капитуляции в Европе. Джексону позвонил прямо домой полковник Мюррей Бернес, служивший в Министерстве обороны, и сказал ему: «Насколько я понимаю, к вам собирается приехать для личной встречи Эдвин Поли — наш представитель в комиссии по репарациям. Думаю, что прежде я должен показать вам кое- что».
93



Дэвид Ирвинг
В 10 утра следующего дня Бернес был уже у Джексона и положил перед ним на стол документ со штампом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Это был план, составленный комиссией по репарациям и содержащий проектные варианты инструкций союзническому военному правительству, которое вскоре должно было быть учреждено в Германии. Как с первого же взгляда определил Джексон, документ представлял собой настоящий динамит. В нем, в частности, заявлялось: «В Ялте было достигнуто соглашение о том, что среди мягких форм репараций, налагаемых на Германию, часть должна быть взыскана с нее в виде «использования немецкой рабочей силы».
Далее пояснялось, что к таким принудительным работам будут привлечены «осужденные военные преступники и все лица, определенные в ходе соответствующего судебного разбирательства как служившие в Гестапо и Зихерхайтсдинст (службе безопасности) СС, как лидеры СА или сотрудничавшие с ними, а также как члены нацистской партии или администрации и их сторонники».
Штаты перечисленных организаций насчитывали миллионы немцев. Из документа также явствовало, что депортация планировалась быть растянутой на совершенно неопределенное количество лет, в связи с чем оговаривались условия содержания и надзора.
Джексон был сражен этим документом наповал. Его содержание абсолютно не сообразовывалось с тем, над чем он работал. «Совершенно очевидно, — продиктовал он в свой дневник, — что единственной страной, которая действительно способна использовать рабский труд в больших масштабах, является Россия».
Какой был смысл в приговорении к каторжным работам отдельных военных преступников, когда на рабство и без того уже заочно осуждены тысячи, если не миллионы? С точки зрения Джексона это выглядело как самое циничное пренебрежение всеми моральны¬
94



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ми ценностями, за которые союзники сражались в этой войне.
Он довольно быстро выяснил, что пользовавшийся его самым высоким уважением министр обороны США Генри Стимсон, равно как и возглавляемое им Министерство, тоже были «до некоторой степени шокированы» этим предложением. Затем им было также без особого труда установлено, что давление, оказывавшееся на правительство США изнутри за принятие этого плана, «исходило от министра финансов Моргентау»131. Как только умер Рузвельт, Морген- тау мгновенно переключился на Трумэна. 9 мая он сообщил новому президенту о поддержании генералом Бреоном Сомервеллом выполнения директивы № 1067, принятой Объединенным комитетом начальников штабов. «Сейчас самый благоприятный для этого момент, поскольку негодование американского народа по поводу зверств нацистов достигло своей наивысшей точки, — убеждал Трумэна Морге нтау. — Вы должны поддержать меня в этом». Моргентау уже начинал постепенно диктовать новому президенту линию его поведения132.
Это была лишь первая проблема, с которой столкнулся Джексон. Вскоре не замедлили появиться и другие. 7 мая ему был продемонстрирован проект резолюции, предложенной конгрессменом Кингом, который должен был обсуждаться конгрессом США позже в тот же день. В резолюции говорилось о том, что вражеские военные преступники «должны быть представлены перед судом либо наказаны немедленно».
Снова запахло вполне реальной перспективой линчевания. Безошибочно предчувствуя, что может стать когда-нибудь впоследствии «козлом отпущения» за допущенную «излишнюю поспешность», Джексон решил, что если реакция общественности на нее будет более негативной, чем простое неодобрение, то на этот случай ему лучше подстраховаться: если конгресс сам
95



Дэвид Ирвинг
столь рьяно берется за решение этого вопроса, рассудил он, то пусть он уже сейчас и берет на себя ответственность за отдание команды «На плечо!»133
10 МАЯ 1945 ГОДА Джексон получил от судьи Ро- зенмана и полковника Бернеса сообщение о результатах переговоров в Сан-Франциско: министры иностранных дел пришли к принципиальному соглашению о том, что должен быть организован международный военный трибунал, и о том, что участь главных военных преступников должна быть решена, — как деликатно сформулировал это сам Джексон, — «законным судом, а не одними лишь политическими соображениями». Под последним подразумевалось не что иное, как просто их самоуправное убийство без какого-либо предварительного судебного разбирательства134.
Министерство иностранных дел Великобритании по-прежнему продолжало выражать свое сдержанное несогласие с самой идеей проведения судов над военными преступниками. Было условлено, что в ближайшее время в Лондоне будет проведено обсуждение того, по каким сводам законов следует судить лидеров зарубежного государства. В связи с этим сэр Вильям Малкин — их эксперт по международному праву — предсказал, что, какое бы продуманное и правильное решение ни было принято в результате, все равно в Германии лет через десять после проведения этих судов будет проявляться негативная реакция на них, подпитывающая собой будущую нацистскую мифологию. Но что гораздо важнее — неизбежно возникнут разногласия по поводу того, что Лондон (как опять же дальновидно предугадывал Малкин) даже не попытается ввести в планируемом протоколе судопроизводства какого-то принципиально нового определения того, что именно считать военными преступлениями, а просто воспользуется для этого «уже существующей док¬
96



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
триной»; т. е. они объявят о том, что такой закон и так уже имеется, и будут настаивать на его применении. Это породит впоследствии наиболее серьезную проблему, которую единодушно предвидели все юристы: грядущие историки и все, кому не лень, смогут обвинить союзников в том, что они осудили своих поверженных пленников на основе устаревших законов, которые уже не имели своей юридической силы (или даже имели обратную) на момент предъявления обвинения в этих преступлениях135. Следует отметить, что эти опасения вовсе не были надуманными или необоснованными: 10 декабря 1948 года в ООН было принято постановление о том, что применение устаревших уголовных законодательств, имеющих на момент судопроизводства обратную юридическую силу, является нарушением прав человека.
СЛЕДУЮЩАЯ проблема заключалась в том, что приспешники Генри Моргентау все еще пытались протащить его совершенно непотребный план. Как явствует из неопубликованного дневника Джексона, любые сомнения, которые могли у него быть по этому поводу, быстро развеялись, как только он пару раз столкнулся с ними в Вашингтоне.
Первая из этих стычек произошла 12 мая на официальном завтраке в гостиничном номере люкс Эдвина Поли. Представитель Моргентау, д-р Айзадор Дубин представил на рассмотрение присутствующих проектную директиву, предстоявшее обсуждение которой, собственно, и являлось поводом для этой встречи. Вероятнее всего, она представляла собой одну из многочисленных производных от директивы № 1067 Объединенного комитета начальников штабов. Судья Джексон, однако, прекрасно понимал, что между этой директивой и оригинальным Планом министра финансов не существует никакой принципиальной раз-
4 Д. Ирвинг
97



Дэвид Ирвинг
ницы. Как бы ни называли они эти свои бумаги, по своей сути это был «очень жесткий документ, целью которого было превращение Германии в сельскохозяйственную страну посредством демонтирования или уничтожения всего ее промышленного оборудования».
Когда Джексон, знакомясь с содержанием директивы, дошел в ее прочтении до того места, где заявлялось, что ныне покойный президент Рузвельт уже формально одобрил получение странами-победитель- ницами репараций в виде «использования немецкой рабочей силы», он, не сумев сдержать своего возмущения, даже топнул ногой и потребовал, чтобы ему предоставили полный и точный отчет обо всем том, что именно одобрил Ф.Д.Р.* в Ялте. Посол Гарриман, побывавший с президентом на крымской конференции, не смог припомнить, чтобы Рузвельт говорил что-либо подобное. Стенографический отчет о конференции был все еще засекречен, но судья Розенман взялся решить этот вопрос, если сможет.
Не сумев немедленно уличить представителя Мор- гентау в фальсификации фактов в вопросе о рабском труде, Джексон спросил его о цифрах. Дубин с готов- ностыб ответил, не заглядывая ни в какие бумаги, что Россия хочет получить пять миллионов трудоспособных немцев, Франция — два миллиона, а Англия готова согласиться на «использование» меньшего их количества.
В изумлении от услышанного Джексон снова, и на этот раз с уже нескрываемым вызовом, выразил свое сильное сомнение в том, что бывший президент действительно мог одобрить что-либо подобное. Розенман пояснил, что Ф.Д.Р. «полагал, что немцы вполне заслуживают подобного наказания, — пометил судья в своем дневнике, — эмоционально был настроен очень жестко и даже более или менее в шутку предложил ис¬
* Ф.Д.Р. — Франклин Делано Рузвельт.
98



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
пользовать специальную машину для их массового кастрирования».
Лишь монотонное дребезжание кондиционеров в номере отеля напоминало Джексону о том, что разговор происходит не в мрачные времена средневекового варварства, а в современном Вашингтоне, столице цивилизованного мира...
ЛУБИН ЗАЯВИЛ о своем «возмущении» тем, что Розенман и Джексон постоянно и многозначительно перебрасываются словами «рабский труд». Джексон при этом и бровью не повел. Вместо того чтобы опускаться до пустой перебранки, он собирался предпринять новую и по-настоящему серьезную контратаку. Мысль о том, что миллионы немцев будут отправлены в Россию, не будучи перед этим ни судимы законным судом, ни признанными виновными в чем-либо, а «лишь за то, что они являются представителями побежденной нации», просто шокировала его. Он говорил, что любое западное правительство, санкционировав такое решение, добьется в результате лишь того, что безвозвратно подорвет этим свой авторитет и уготовит себе тем самым свое же собственное ниспровержение.
«Давайте предположим, — проговорил Лубин с подчеркнутой медлительностью, — что русские пообещают обращаться с немцами так же, как мы обращаемся с нашими каторжниками в Джорджии».
«Не может быть никакого сравнения», — рассудительно ответил ему Гарриман, видевший условия в России собственными глазами.
Джексон не сдавал своих позиций. «Я сказал им, — записано в его дневнике, — что не могу заниматься инсценированными судами, решения по которым, оказывается, уже приняты заранее. Такие суды — просто фарсы»136.
Он отправил Поли под грифом «СОВЕРШЕННО СЕК-
99



Дэвид Ирвинг
РЕТНО» свой отзыв об этих проектных инструкциях, содержащий весьма резкую и уничтожающую критику. В отношении плана осуждения немцев на отбывание рабской трудовой повинности в России лишь за членство в определенных организациях — Гестапо, СС и службе безопасности СС, — а также приговорения к этому всех высших офицеров СА «и ведущих сотрудников, сторонников и принимавших участие в работе нацистской партии или администрации» Джексон написал следующий ответный комментарий: «Проводить суды по поводу заговорщического характера данных организаций или осуждать за членство в них — не что иное, как нелепый фарс». Говоря об этом как о представлявшейся ему очевидной и непреложной истине, он заявлял: наказанию должен предшествовать суд. Что же касается самого наказания, т. е. депортации миллионов немцев в Россию, то он прокомментировал его так: «Я полагаю, что план насильственной отправки значительных количеств трудоспособного населения на рабский труд в иностранном государстве, — что подразумевает под собой содержание их в концентрационных лагерях, — в значительной степени дискредитирует моральный облик Соединенных Штатов в этой войне».
Собственная позиция Джексона была проста: «Миру не нужно, чтобы одну толпу заключенных выпустили из концентрационных лагерей, а другую толпу тут же загнали в них взамен первой. Миру нужно, чтобы был положен конец самой идее существования концентрационных лагерей»137.



ГЛАВА 4
ЕСЛИ МЫ НЕ МОЖЕМ ЛИНЧЕВАТЬ ИХ, ТО ХОТЯ БЫ ХОРОШЕНЬКО ВЫСЕЧЕМ
ПО МЕРЕ продвижения войны в Европе к завершению судья Джексон начал постепенно собирать вокруг себя своих друзей и экспертов по юридическому праву из Вашингтона и Нью-Йорка, которые в конце концов сформируют собой его личный штат обвинителей в выполнении возложенной на него исторической задачи. Среди прочих он хотел видеть в своей команде таких людей, как Билл Уитни из нью-йоркской юридической конторы «Крават, де Герсдорф, Суэйн и Вуд». Уитни имел опыт практикования в английской адвокатуре, деревенский домик в Англии и был, можно сказать, в большей степени англичанином, чем многие коренные англичане. Джексон созвонился также с Сидни Олдерманом и поинтересовался у него, не будет ли он свободен для того, чтобы составить ему компанию в качестве помощника и юрисконсульта. Отбросив в сторону некоторую личную антипатию, он побывал также на ленче у министра юстиции Фрэнсиса Биддла, который заверил его в готовности к оказанию всемерного содействия, включая привлечение к участию находившегося в его ведении Федерального бюро расследований138. К команде Джексона также примкнули помощник министра юстиции Фрэнсис М. Шиа и эксперт по международному праву Ральф А. Альбрехт139.
101



Дэвид Ирвинг
Управление оперативных служб — рузвельтовская военная разведка — было всегда заинтересовано в организации такого суда, а его велеречивый начальник, генерал-майор Вильям Дж. Донован, будучи по образованию юристом, сам давно уже внушал бывшему президенту мысль о необходимости его проведения. «Дикий Билл» Донован тоже пообещал Джексону всяческую возможную помощь со стороны своего Управления, а Джеймс Б. Донован, капитан-лейтенант запаса военно-морского флота США, бывший штатным юрисконсультом этой организации по особым делам, по собственной инициативе явился к Джексону и радостно поведал ему о том, что они располагают горами обвинительных материалов на вражеских военных преступников, что значительно упростит их обвинение. «Судя по количеству и размерам всех этих обещаний, — с горечью заметил Джексон после беседы с младшим Донованом 7 мая 1945 года, — можно смело предположить, что не многие из них будут выполнены на деле».
Его посетитель зачем-то долго и обстоятельно растолковывал ему, что функции Управления оперативных служб включают в себя задачи контрразведки, и в их числе — как «белую», так и «черную» пропаганду, последняя из которых заключается в распространении слухов и в «общем дезинформировании противника». Генерал Донован, в свою очередь, всячески выражал свое нетерпение поскорее начать работу по военным преступникам, но при этом все никак не мог выбрать своей конкретной целью ни одно из тех их имен, которые определяли своим звучанием ход политических событий в Европе. Одним словом, по существу стоявшей перед Джексоном задачи ими так и не было ничего сделано.
Сотрудничая с генералом Донованом, Джексон столкнулся с еще одной весьма серьезной проблемой — общей враждебной настроенностью армии США, вклю-
102



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
чая и самого Донована, при одном только упоминании о том, что преследование солдат неприятеля должно осуществляться законным судебным порядком. Сам генерал был гораздо больше заинтересован в призвании к скорейшему ответу прежде всего Гестапо и СС — его главных врагов, ну и, уже во вторую очередь, нацистских политиканов. Джеймс Б. Донован честно предупредил Джексона о том, что среди военных тот вряд ли встретит где-либо одобрение самой идеи суда, вплоть до кабинета генерального прокурора и начальника военно-юридической службы армии. А что касается флота, добавил он, то там работа по военным преступлениям поручена некоему профессору Робинсону. Джексон знал Робинсона и был вовсе не в восторге от уровня его профессиональной компетентности. Несмотря на договоренность, достигнутую Стеттиниусом в Сан-Франциско, продолжал Донован, в государственном департаменте мнения тоже разделились надвое, поскольку там опасаются, как отреагируют в нейтральных странах на любое преследование военных преступников. Все это очень обескураживало. «Мне стало совершенно ясно, — сделал вывод из всего этого Джексон, — что нам самим предстоит заниматься этим с самого нуля. Несмотря на обилие разговоров, на деле до сих пор не предпринято почти ничего для того, чтобы обеспечить обвинение необходимыми уликами. Это значительно осложняет нашу задачу, отчего она, однако, не становится менее привлекательной»140.
Спустя несколько дней, взвесив все «за» и незначительные «против», он позвонил генералу Доновану для •того, чтобы пригласить его стать ведущим специальным помощником в его команде, польстя генералу тем, что это предложение является выражением признательности возглавляемому им Управлению оперативных служб за проявленные им «дальновидность, энергичность и мастерство» в столь успешной организации их работы. Это не только улучшило бы полити¬
ки



Дэвид Ирвинг
ческую сбалансированность обвинения (Донован был республиканцем), но еще и, по крайней мере, возложило бы на его Управление содействие в подготовке к суду. Амбициозный и властолюбивый Донован тут же ухватился за это предложение и с радостью принял его141. По слишком уж оптимистичной оценке младшего Донована, высказанной им на совещании с Джексоном 14 мая, для того, чтобы должным образом подготовить все необходимое для суда, американцам потребуется шесть недель142. В телефонном разговоре с Джексоном на следующий день Трумэн одобрил сделанное им назначение шефа Управления оперативными службами143.
ПОНАЧАЛУ совместная работа проходила довольно гладко, несмотря даже на значительное расхождение позиций по поводу обвинения представителей офицерского корпуса. 15 мая 1945 года оба Донована нанесли Джексону деловой визит для обмена мнениями. Донован-старший, отбывавший через два дня в Европу, решил в виде исключения немного приподнять завесу секретности, окружавшую структуру его Управления. Явно желая заинтриговать Джексона, он туманно намекнул на некие связи, установленные им с советским НКВД и даже с германской подпольной оппозицией. В том числе он упомянул о некоем свидетеле, находящемся сейчас в Швейцарии, а в прошлом бывшем одним из самых первых организаторов Гестапо, который будет, что самое главное, доступен Джексону в качестве свидетеля (так прозвучало первое упоминание о существовании Ганса Бернда Гизевиуса — одного из наиболее спорных действующих лиц в только начинавшемся тогда «распределении ролей»). Донован довольно высокопарно и многозначительно объявил Джексону о том, что испытывает большую гордость быть удостоенным чести являться одним из членов его
104



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
команды. Он хотел дать понять этим судье, добавил Донован довольно льстиво, что на этом «корабле» капитаном является он, Джексон, а он, генерал, будет счастлив и горд служить ему везде, где бы судья ни определил его к делу144.
Быстро определяя и закрепляя за собой свою территорию, Джексон убедил генерала Джорджа К. Маршалла отправить в Европу телеграмму со строгим указанием командирам подчиненных ему там подразделений не допустить больше повторения случаев самоубийства среди захваченных ими военнопленных (как раз незадолго до этого лидер судетской Германии Конрад Хен- лайн сумел проглотить смертельную дозу яда), а также проследить за тем, чтобы больше не было никаких интервью прессе со стороны таких военных преступников, как Герман Геринг, поскольку это может причинить «серьезный вред судопроизводству над ними»145.
* * *
После первых же бесед с другими юристами Джексон стал особенно подвержен опасениям того, что в процессе предстоящего суда нацистские ответчики могут попытаться повернуть предъявляемые им обвинения против самих же победителей, т. е. заявить, указывая пальцем на обвинителей (а в их лице на стороны- победительницы), что совершенные ими самими преступления равноценны, если даже еще не хуже, чем те, в которых обвиняют их.
14 мая Джексон впервые увидел своими глазами листовки, продемонстрированные ему офицерами из Пентагона, которые американские бомбардировщики миллионами разбрасывали над Японией. На листовках была изображена японская семья, пожираемая бушующим пламенем, а текст на японском языке содержал еще более недвусмысленную угрозу гораздо более ужасных бомбардировок в том случае, если они не сда¬
105



Дэвид Ирвинг
дутся. Это был, отметил Джексон, «вопиющий случай нарушения Гаагской конвенции». Судья в этом эпизоде лишь в очередной раз продемонстрировал свою наивность, которой нет-нет да и отличался — он, оказалось, просто не знал о том, что английские и американские ВВС вот уже пять лет как тоннами разбрасывают точно такие же по сути листовки над Германией. Джексон указал этим офицерам на то, что подобные листовки могут «послужить оправданием расправе японцев над любым попавшим им в руки американским солдатом», поскольку для них он будет представлять собой зримое олицетворение этой политики. (К его ужасу, в результате этого сделанного им вскользь замечания Пентагон процитировал его дословно как очень авторитетно высказанное в своем послании подразделениям армии США на филиппинском театре военных действий. По мнению Джексона, это послание лишь дополнительно увеличивало вероятность таких расправ.)146
Немного позже, в том же мае 45-го, бригадный генерал Джон М. Вейр из офиса генерального прокурора и начальника военно-юридической службы армии США сообщил ему, что они располагают доказательством того, что Гитлером был отдан приказ об уничтожении бойцов союзнических диверсионно-десантных и парашютно-десантных отрядов147. Неувязка — по выражению самого Вейра — заключалась в том, что существовал целый ряд документально подтвержденных случаев, когда американцы проделывали в точности то же самое. Так, например, один американский офицер в Италии приказал «не брать пленных», и в результате сержант армии США собственноручно перебил тридцать пять находившихся под его охраной невооруженных немецких солдат. Сержанта — но не генерала Паттона, впутанного в эту историю, — отдали под суд, и он, по словам Вейра, «едва-едва избежал расстрела», но тем не менее недавно снова был восстановлен в зва¬
106



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
нии и должности148* Джексон, шокированный этим очередным откровением, записал его в своем дневнике и в который уже раз выразил серьезное опасение, что немцы вполне могут построить свою защиту по схеме, известной в латыни как Ш диодие, т. е. «вы тоже это делали».
Помимо этого предстояло преодолеть еще и массу других юридических препятствий. Полковник Мюррей Бернес обратил внимание Джексона на то, что некоторое время назад начальники штабов издали приказ, запрещающий суды над немецкими пленными. Это было тогда, когда немцы особенно свирепствовали в своих репрессиях. Теперь же для того, чтобы отменить этот формально мешающий запрет, придется потратить немалое время на приведение в обратное движение громоздкого и неповоротливого механизма армейской власти.
Беспокоясь о том, чтобы у общественности не сложилось впечатление, что он бездействует, да и вообще жаждущий поскорее приняться за работу по-настоящему, Джексон жизнерадостно предложил взяться за, скажем, пятьдесят дел, которые, как он предполагал, в основном уже должны быть подготовлены генеральной прокуратурой к суду. Однако полковник Джон Арлан Амен — бывший адвокат нью-йоркских рэкетиров, ставший теперь одним из ведущих армейских юристов, — ответил ему в некотором замешательстве, что у них нет ни пятидесяти, ни двадцатиь ни даже хотя бы одного готового дела... Почти в каждом из имевшихся случаев личность фактического исполнителя преступ¬
*В личных дневниках генерала Джорджа С. Паттона описан целый ряд подобных случаев, например произошедший 4 января 1945 года: «11-я [американская] бронетанковая дивизия несет по своей неопытности очень серьезные и к тому же бессмысленные потери. В ней имели место также несколько очень печальных случаев расстрела пленных. Надеюсь, мы сможем не допустить их огласки». (Автор располагает копией дневников Паттона, предоставленной ему из собрания документов ныне покойного Ладислава Фараго.)
107



Дэвид Ирвинг
ления была неизвестна149. На следующий день Джексон сказал Бернесу, что он «глубоко подавлен» столь полным отсутствием готовых дел, но, однако, не поддаваясь унынию, предложил, чтобы армия и флот все равно подготовили и поскорее передали ему на рассмотрение двенадцать своих самых лучших дел150.
Генерал Донован высказал мысль, что, несмотря на отсутствие готовых дел, они могли бы пока в спешном порядке провести через судопроизводство некоторые менее громкие случаи, и тогда эти суды можно было бы устроить прямо сейчас — «ведь не обязательно сразу же выносить смертные приговоры». Джексон согласился с таким предложением, но, однако, поставил условием: «Ни один смертный приговор не может быть приведен в исполнение без получения одобрения на это помощника министра обороны» (Джона Дж. Мак- клоя)151.
УЖЕ НАЧИНАЛИ ощущаться легкие дуновения постепенно надвигавшейся «холодной войны». Джексон прекрасно осознавал необходимость предотвращения судов с «антигерманской направленностью», в результате которых значительная часть немецкого населения будет просто угнана к русским в рабство. Вероятно, с тем, чтобы отвлечь внимание мировой общественности от того малоприглядного факта, что Сталин лично настаивал именно на этом, советские газеты стали теперь предпринимать пропагандистские нападки на союзников за то, что они не казнили рейхсмаршала Германа Геринга — самого высокопоставленного военнослужащего Германии — сразу же вслед за его поимкой. Подобное демонстративное неуважение к закону не могло не вызвать у Джексона неудовольствия по поводу любой формы участия русских в будущем суде.
Складывалось небезосновательное впечатление, что в Кремле вдруг возникли сильные опасения по одному
108



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
весьма щекотливому для них вопросу, предугаданному Черчиллем еще в 1942 году: русские явно опасались того, что если предъявить сейчас Германии обвинение в подготовке агрессии против России, то их защита может установить по некоторым германским и захваченным советским документам, что Москва вела тогда гораздо более обширную подготовку к нападению на Германию, чем об этом было до сих пор известно миру. Поскольку генерал Донован отправлялся в Европу уже 17 мая, Джексон попросил его допросить Геринга по следующим темам: подготовка Советов к войне (или, если не получится получить удовлетворительного ответа на этот вопрос, узнать, каковы были действительные причины нападения Гитлера на Россию); любая информация, которая может быть полезной для Джексона в том случае, если Геринг согласится давать свидетельские показания; и «любые способы планируемой им самозащиты».
Генерал Донован, в свою очередь, конфиденциально предупредил Джексона о том, что русским все время были известны «секретные шифры британского Министерства иностранных дел» и, следовательно, содержание многих сообщений, о которых англичане думали, что они надежно засекречены, в действительности известно русским, и их замешательство на предстоящих судах лишь подтвердит это. Неожиданно вся картина происходящего предстала перед Джексоном не в таком уж очевидном и простом для понимания виде. А вскоре не замедлили проявить себя и практические проблемы. Штаб Эйзенхауэра доложил в Пентагон о том, что 36-м корпусом американских экспедиционных войск захвачен в плен бывший венгерский регент, адмирал Николас ван Хорти. Спрашивалось, не следует ли передать его русским, под чьей оккупацией находится сейчас его страна. Джексон посоветовал попридержать его как вполне вероятного в буду¬
109



Дэвид Ирвинг
щем обвиняемого и, уж конечно, как несомненно ценного свидетеля152.
Донован отбыл в Лондон, намереваясь в первую очередь произвести личную ревизию всех секретных каналов, которые Управление оперативных служб организовало во время войны в совершенно иных своих целях153.
* * *
А в это время в Вашингтоне опять разгорелся небольшой секретный скандал местного значения по поводу все того же «рабского труда».
15 мая 1945 года Джексон прямо заявил президенту Трумэну, что он отказывается поддерживать какие бы то ни было положения в инструкциях по репарациям, за исключением лишь тех случаев, когда немцы будут осуждены на репарацию законным судом, да и то при строгом контролировании условий их содержания. «Я совершенно с вами согласен», — ответил ему на это Трумэн154.
Не желая быть проведенным так уж запросто, Генри Моргентау снова с шумом врывается в самую гущу событий. Он организовывает вторую встречу между судьей и своими приспешниками, назначив ее на 16.00 18 мая, но на этот раз уже на своей территории — в здании Министерства финансов. Судья Джексон, прибыв туда к условленному часу, увидел Моргентау и большинство представителей его штаба в окружении десятков двух или около того чиновников, толпящихся вокруг них в одном из больших кабинетов. Моргентау сразу же выделил в возражениях Джексона одну серьезную, по его мнению, «неувязку» — если отправлять в Россию только законно осужденных и признанных виновными немцев, то их таким образом наберется разве что пара сотен тысяч, тогда как Сталин подразумевал цифру порядка пяти миллионов.
110



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Когда Джон Дж. Макклой, ставший впоследствии военным наместником в Германии, попытался высказать предположение о том, что в качестве единственно возможного основания для использования принудительного труда бывший президент наверняка имел в виду законно проведенный суд, Моргентау резко повернулся в его сторону и разгневанно проговорил, что он впервые слышит, чтобы столь ограниченную позицию не стеснялись высказывать вслух. Один из его подпевал, Жозеф Дюбуа, тут же заученно поддакнул ему, что в свете ялтинских решений вообще нет никакой надобности в судах, и, кроме того, специально проведенный социологический опрос населения показал, что значительная часть американцев одобряет использование рабского труда немцев.
Джексон в сердцах даже ударил кулаком по столу: «Вы еще посмотрите, какими будут социологические рейтинги, когда из России станут приходить первые кошмарные истории об использовании там немцев!»
Взяв себя в руки и успокоившись, он тихо, но отчетливо проговорил страшное пророчество: «Главная проблема, связанная с отправкой немцев для принудительных работ в Россию, заключается, на мой взгляд, в том, что слишком многие из них уже никогда не вернутся оттуда назад». Кроме того, он высказал по существу этого вопроса еще одно вполне уместное замечание о том, что Женевская конвенция вообще считает безосновательным удерживание военнопленных в качестве репарантов в случае заключения мира между воюющими сторонами.
Дюбуа немедленно воспротестовал против такого «слепого следования букве закона». «Нам и так прекрасно известно, что Гестапо и СС виновны — так что суд над ними будет фарсовым!»
«Откуда вам известно, что они виновны? — со спокойным вызовом спросил его судья. — В этом городе полно людей, которые говорят мне, что их виновность
ш



Дэвид Ирвинг
несомненна, но когда я спрашиваю их о конкретных доказательствах этой виновности — ни от кого не удается добиться ни слова».
ПОСКОЛЬКУ ПРЕЗИДЕНТ Трумэн все равно уже подписал приказ о назначении Джексона, предоставляющий ему все полномочия для выполнения поставленной задачи, Моргентау ничего не оставалось, кроме как уступить и отойти в сторону. Проделал он это, конечно, крайне неохотно. «Готов побиться об заклад, — насмешливо бросил он напоследок, — что до Дня труда* вы не успеете провести ни одного суда». «Скорее, до рождества 1945 года», — невозмутимо парировал Джексон, уже направляясь к выходу.
Выйдя наружу, судья с наслаждением окунулся в солнечную вашингтонскую весну. Его сопровождал Ральф Бард, офицер военно-морского флота США, лично присутствовавший на той конференции в Ялте. За время этой приватной прогулки он успел поведать Джексону о многих известных ему подробностях из ялтинских закулисных разговоров. Русские, например, весьма усердно муссировали тему депортации в Советский Союз миллионов простых немцев — самых обычных людей, не состоявших вообще ни в каких организациях. Отвратительнее всего было то, что многие представители советской стороны, находя это очень забавным, то и дело позволяли себе произносить вслух то ли шуточное, то ли серьезное предложение: немцев стерилизовать, а немок — оплодотворять русским семенем155.
Джексон не сомневался в том, что Моргентау непременно выкинет напоследок какой-нибудь грязный фокус. Зная, как работают в Вашингтоне, он понимал, что после произошедшей встречи умельцы из Мини¬
* Первый понедельник сентября.
112



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
стерства финансов обязательно распустят ложные слухи о его оппозиционном меморандуме, целенаправленно извращающие самую его суть. Судья даже предложил пари своей хорошенькой секретарше, Элси Л. Даглас, что не позже чем через четыре дня в прессе по этому поводу будет устроено целое шоу. Ошибся он не намного — публикации стали появляться через пять дней, когда Джексон находился в Париже. Особенно усердствовала ведшаяся Дрю Пирсоном колонка в «Вашингтон пост», широко известная своей узкой специализацией по сплетням. Помимо, собственно, «Вашингтон пост», Пирсон еще и активно приторговывал этими сплетнями на сторону, распространяя их, таким образом, по целому ряду различных изданий для одновременной публикации. Суть этих инсинуаций, основанных на искусно выдернутых из контекста фрагментах меморандума, сводилась, в общем, к «единодушному общественному осуждению» судьи Джексона за то, что тот добивается «мягких условий мира» для немцев.
Джексон не был удивлен этим ни в малейшей степени. «Жалкие, несчастные идиоты... Они всерьез полагают, что способны «затеять» что-то, могущее навредить мне», — записал он в своем дневнике, допуская, однако, что «...может, это и сработает каким-то образом против меня сейчас, но зато впоследствии окажется только на руку, если бог не бездействует у себя на небесах. Многие очень обеспокоены этой историей — ведь она может подпортить наши отношения с русскими... Вашингтон полон трусов. Показные таблоидные патриоты!»
Действительно, этот коварный маневр так и не принес удачи Моргентау. По возвращении Джексона из Парижа в Вашингтон главный судья Соединенных Штатов, Арлан Ф. Стоун, сердечно пожал ему руку и поздравил с тем, что он достойно выстоял в столкновении с чистейшим беззаконием и ненавистническим отношением к побежденному врагу. «Наступит день, —
113



Дэвид Ирвинг
предсказал Стоун, — когда вы испытаете большую гордость за этот меморандум»156. Впоследствии, однако, его критика Нюрнбергских процессов станет слишком уж громогласной.
До самого конца своих дней Джексон отказывался поверить в то, что президент Франклин Д. Рузвельт, которого он прекрасно знал лично, мог выступать в поддержку предложения использовать рабский труд. (Не забыл он также и о предлагавшейся пресловутой кастрации немцев.) «Не могу поверить, что человек, знавший историю настолько хорошо, насколько ее знал он, знавший американский народ, мог увидеть в этом предложении хотя бы крупицу мудрости», — записал он в своем сугубо личном дневнике. «Сам я думаю, что здесь сыграло свою злосчастную роль эмоциональное влияние Моргентау; о некоторых других из его окружения сказать ничего не могу — их мотивации мне неизвестны».
22 мая 1945 года Джексон отбыл в Европу, чтобы уже на месте определиться с фронтом предстоящих задач.
* * *
А где находились в это время сами военные преступники? По дипломатическим соображениям от отдания под суд лидеров итальянского руководства приходилось, по-видимому, отказаться; Бенито Муссолини вместе практически со всеми своими главными министрами и помощниками был к тому моменту уже три недели как мертв — их линчевал и расстрелял из пулемета в спину вскоре после поимки коммунистический партизанский отряд157. Сейчас представляется вполне возможным, что приказ на убийство Муссолини и его подручных сразу же вслед за их поимкой был отдан руководителям его Особого исполнительного комитета самим Черчиллем, преследовавшим этим свои собственные долгосрочные цели. Особый исполни¬
114



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тельный комитет во взаимодействии с Управлением оперативных служб в должное время просто переложили непосредственное исполнение этого приказа на итальянских партизан, с которыми у них имелись контакты, результатом чего и явились упомянутые кровавые события у озера Гарда в Северной Италии в конце апреля 1945 года.
Что же касается германских лидеров — Адольфа Гитлера, д-ра Йозефа Геббельса, Мартина Бормана и многих других, то, совершенно не посоветовавшись с Джексоном и никак не сообразуя этого своего шага с планами международного правосудия, они покончили жизнь самоубийством, не дожидаясь, пока их отдадут под суд.
Остатки нацистского правительства Германии, в том числе главный адмирал флота Карл Дёниц, которого Гитлер назначил президентом Рейха, и фельдмаршал Вильгельм Кейтель, начальник штаба Oberkommando der Wermacht (Верховного командования), ретировались в энклав* в окрестностях Фленсбурга, немного к югу от датской границы, где и были захвачены английскими войсками под командованием фельдмаршала Бернарда Лоу Монтгомери и теперь пребывали в напряженном ожидании, когда будут получены дальнейшие указания по поводу их из Лондона. Среди нескольких служебных распоряжений, продиктованных Гитлером к исполнению как его последняя воля и завещание, было отстранение Генриха Гиммлера от должности рейхсфюрера СС и замена Риббентропа на посту министра иностранных дел графом Шверином фон Кросигком.
Позже — в ожидании виселиц Нюрнберга — Кейтель описал эти последние дни во Фленсбурге своему сыну. В один из них Гиммлер зашел к нему для продолжавшегося один час разговора и предложил Кейте¬
* Территория, окруженная чужими владениями.
115



Дэвид Ирвинг
лю принять его должность, что он, кстати, и сам уже намеревался сделать. Вскоре, однако, стало ясно, что в соответствии с политическим завещанием Гитлера Гиммлер был снят с должности рейхсфюрера СС, а Дёниц — назначен главой государства. «Зачем вам нужно пребывание здесь Гиммлера?» — спросил Кейтеля Дёниц. Кейтель ответил, что скоро его здесь не будет и даже согласился сам сказать Гиммлеру, чтобы тот переоделся в штатское и поскорее исчезал куда-нибудь из Фленсбурга. Освобожденный от всех своих обязанностей 6 мая, Гиммлер довольно долго ходил кругами вокруг Кейтеля, а затем вручил ему письмо, адресованное генералу Эйзенхауэру. В тщательно запечатанном конверте содержалось предложение Гиммлером своих услуг, поскольку война уже закончилась. Прочтя письмо, Кейтель порвал его158.
Немаловажен тот факт, что все три стороны-победительницы поначалу признали законность правительства Дёница и даже были согласны вести переговоры с эмиссарами адмирала об условиях капитуляции. В 2.41 7 мая генерал-полковник Альфред Йодль подписал документы о полной капитуляции вооруженных сил Германии. Произошло это в штабе Эйзенхауэра в Реймсе, Франция. Однако эти документы должны были вступить в свою законную силу не ранее 9 мая — для того, чтобы дать возможность нескольким сотням тысяч солдат, женщин и детей избежать встречи со стремительно продвигавшимися советскими войсками. 9 мая фельдмаршал Кейтель подписал акт о всеобщей капитуляции вторично, на этот раз в штабе советского Верховного главнокомандования в Берлине-Карлсхорсте. 13 мая Кейтель был арестован, а Йодль временно назначен на и без того символическую должность германского главнокомандующего — главы O.K.W. (Oberkommando der Wermacht).
Что было известно тогда о нацистских «лагерях смерти»? Самые ужасные из них находились на терри¬
116



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ториях, оккупированных теперь советской армией, и, следовательно, не были доступны для немедленного посещения союзниками. В большинстве лагерей, освобожденных англичанами или американцами, в том числе в Бухенвальде, Берген-Белсене и Дахау, они увидели и сфотографировали страшные последствия смерти от истощения и эпидемий самых различных болезней — сцены, которые не должны были бы быть удивительными для некоторых союзнических командиров, занимавшихся последние месяцы усиленными бомбардировками всей сети снабжения германских железных дорог и уничтожением фармацевтических заводов, воображая себя при этом, наверное, кем-нибудь вроде всадников Апокалипсиса159.
НЕСКОЛЬКО ПЕРВЫХ и стремительно пролетевших дней Дёниц пытался восстановить в Германии законность и порядок. 11 мая специально созданной для этого союзниками комиссией по контролю, состоявшей из высших английских и американских офицеров, был установлен с ним контакт во Фленсбурге.
Спустя четыре дня по предложению Шверина фон Кросигка новый министр иностранных дел Дёниц издал указ, предписывавший Верховному суду Рейха в Лейпциге поскорее пропустить через судопроизводство (как это было уже в 1921 году по окончании Первой мировой войны) как можно больше дел, касающихся зверств, имевших место в германских концентрационных лагерях, и сурово осудить признанных виновными в них. Копию этого указа Дёниц отправил также генералу Эйзенхауэру, верховному главнокомандующему союзников, сопроводив ее просьбой предоставить немецким судам полномочия для наказания осужденных ими преступников. «Германский народ, — писал гранд- адмирал флота Эйзенхауэру, — единодушно и с возмущением осуждает жестокость и бесчеловечность, опи¬
117



Дэвид Ирвинг
санные в докладах союзников, поскольку все это кардинально противоречит его главным принципам и моральным ценностям. Подлинное стремление германского народа к справедливости и правосудию требует, чтобы совершенные преступления были осуждены немедленно и со всей возможной жесткостью»160.
Ответа на это письмо от верховного главнокомандующего союзников не последовало. 17 мая Эйзенхауэр направил для встречи с Дёницем и с целью выяснить, насколько законно возглавляемое им правительство, своего политического советника Роберта Мерфи и офицера из своей ставки, генерал-майора Лоуэлла В. Рукса. По возвращении обратно они доложили ему, что Дёниц намекнул им на некую совместную союзническо-германскую кампанию против русских.
Подобные разговоры были совершенно неприемлемы для Эйзенхауэра. Выждав несколько дней с тем, чтобы офицеры его разведки смогли допросить с пристрастием гитлеровского министра вооружений Альберта Шпеера и завладеть его объемистыми архивами, генерал приказал арестовать Дёница вместе со всем его правительством. 23 мая Руке и Мерфи снова появились во Фленсбурге, но на этот раз в сопровождении грузовиков с английскими солдатами. Все члены временного правительства Дёница, равно как и сам Дёниц, были немедленно арестованы. Угодил под этот арест также Йодль, причем в результате у него изъяли его дневниковые записи, представлявшие собой огромную ценность для союзников161. Мерфи записал об этом позже: «Английская военная полиция, совершив аресты и уподобившись затем завоевателям из времен незапамятной древности, заодно «освободила» для себя некоторые сувениры на память. Всему штату немецких служащих, включая беспомощных секретарш и клерков, офицерами военной полиции было приказано сдать им все, что можно снять с себя, за исключением необходимой одежды, в особенности деньги и наручные часы»162.
118



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
В тот же день Генрих Гиммлер, как и опасался того, скоропостижно прекратил свое существование в этом мире недалеко от Люнберга — то ли от рук «незамедлительно казнивших» его английских солдат, то ли более или менее добровольно. Это было концом гитлеровского Рейха. В силу действия берлинской Декларации от 5 июня 1945 года союзники присвоили себе право неограниченной верховной власти в Германии.
ОДИН ЗА ДРУГИМ будущие действующие лица нюрнбергской драмы арестовывались и заключались под стражу. С теми, кого все средства массовой информации мира так долго рисовали в образе зловещих военных преступников, церемонились не особенно сильно. Так, например, жестоко избив его для начала, солдаты конвоировали Ханса Франка — люто ненавидимого нацистского правителя оккупированной Польши — в муниципальную тюрьму Мизбаха. Чтобы в пути никто не увидел, как свирепо они его отделали, они швырнули поверх него кусок брезента. Под покровом этого брезента Франк и попытался, хоть и безуспешно, вскрыть себе артерию на левой руке163.
Гауляйтер Франконии и вместе с тем владелец и издатель собственной газеты Юлиус Стрейчер был удостоен еще менее приятной совместной поездки в сопровождении офицера американской армии, майора Генри Блитта, прибывшего за ним 22 мая в его дом в Вайдбруке, Тироль. Когда ему было приказано назвать свое имя, бывшему гауляйтеру не оставалось уже ничего другого, как признать: «Юлиус Стрейчер». Произведя арест, Блитт препроводил его в тюрьму Зальцбурга, где его сразу же заковали в наручники и ни разу не снимали их с него в течение последующих почти пяти дней164.
Все еще в наручниках и одетого только в нижнюю рубашку и кальсоны, Стрейчера перевезли 23 мая во
119



Дэвид Ирвинг
Фрейзинг, Бавария, где он был брошен в глухую камеру, в которой не было не только окон, но даже хотя бы кровати или стула. «Два-три раза в день, — записал он спустя несколько суток, — меня заставляли становиться у стены с поднятыми над головой руками в наручниках, и какой-нибудь негр или офицер военной полиции хлестал меня примерно в течение минуты кожаным кнутом по гениталиям. Как только я пытался опустить руки и прикрыться ими от ударов хлыста, за этим немедленно следовал удар ногой прямо в пах. В результате вся промежность постоянно пребывала в страшно распухшем состоянии».
Едва ли намного более приятным было общение с «белым офицером военной полиции», а рядовые по нескольку раз в день заставляли его открывать рот для того, чтобы плюнуть ему туда. Если же он отказывался открыть рот, они все равно открывали его насильно деревянной палкой. Они заставляли его пить из параши. Когда он отказывался делать это, они избивали его хлыстом. «Каждый раз, заходя в мою камеру, белый полицейский офицер выдергивал мне волосы с груди и из бровей». Однажды, когда Стрейчер отказался есть какие-то принесенные ему испортившиеся объедки, они повалили его на пол и заставили лизать сапоги чернокожих солдат.
26 мая они, наконец, сказали ему, чтобы он готовился к поездке в Висбаден. За пару часов до нее один рядовой сказал ему на ломаном немецко-английском и с гадкой самодовольной ухмылкой: «Теперь они тебя убьют». И сделал при этом соответствующий недвусмысленный жест ребром ладони по горлу. Вслед за этим чернокожий солдат отвел его в уборную, выбросил сорванное с него тряпье в выгребную яму и велел переодеться в какую-то несколько более приличную одежду. Сказать это было, однако, проще, чем сделать — Стрейчер был, как обычно, в наручниках. Их сняли с него, только когда доставили в Висбаден.
120



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«С этих пор, — записал он, — мне стала оказываться медицинская помощь. Комендант висбаденской тюрьмы (некоторые говорят, что он еврей) вел себя вполне благопристойно»165.
* * *
Судья Джексон понимал, что французы, так же как и русские, довольно равнодушно, чтобы не сказать прохладно, относятся к самой идее проведения судов над военными преступниками. Джозеф Гру, новый помощник государственного секретаря, связался по специальной правительственной линии с Парижем и попросил правительство генерала де Голля сообщить им точную дату начала переговоров по данному вопросу.
Летя самолетом из Вашингтона в Париж вместе с полковником Джоном А. Аменом 22 мая, Джексон вдруг обнаружил, что тем же самолетом летят вместе с ними министр иностранных дел Франции Жорж Бидо и посол Франции в Вашингтоне Анри Бонне, возвращающиеся из Сан-Франциско. Когда для этого возникла уместная из дипломатических соображений возможность, Джексон сразу же попытался разговорить Бидо на интересующую его тему. Судья признался ему, что «все юристы-международники более старшего поколения против нас», поскольку придерживаются в этом вопросе, как и раньше, древней доктрины, гласящей, что «все войны законны». «Однако, приняв программу ленд-лиза, Соединенные Штаты вполне официально отказались от подобной позиции», — высказал Джексон один из наиболее звучных аргументов. На Бидо он все же не произвел никакого видимого впечатления. Его беспокоило только, чтобы суды были проведены побыстрее, какой бы курс действий они ни избрали для этого166.
Джексон и Амен были встречены во Франции генералом Эдвардом К. Беттсом, главным американским военным прокурором на европейском театре военных
121



Дэвид Ирвинг
действий, полковником Бернардом Бернштайном, одним из людей Моргентау, ухитрившимся получить при ставке Эйзенхауэра должность начальника отдела по связям с общественностью, и шеф местного отделения Управления оперативных служб167. Джексону очень скоро стало ясно, что Париж пострадал в очень незначительной мере или даже не пострадал вовсе при немецкой оккупации по сравнению с тем, что происходило с ним сейчас, при оккупации американской. Вначале их поселили в отеле «Ритц», но на следующее утро предложили переехать в старинный отель «Мажестик», в котором когда-то расмещался штаб фельдмаршала Герда фон Рундштедта, гитлеровского главнокомандующего на западном фронте.
Здесь Беттс проинформировал его о всех самых свежих и горячих новостях. В частности, он сообщил ему, что, по словам польского посла в Брюсселе, русские уже заселяют семнадцать новых концентрационных лагерей в Польше «постояльцами» из числа оппозиционеров к учрежденному ими в Варшаве марионеточному правительству. Сам Беттс обнаружил также некий документальный архив в Висбадене, в котором, помимо документов, в потайном хранилище находились еще и «ящики с кольцами, драгоценностями, золотыми зубными пломбами и т. д., собранные СС и оставленные ими там на хранение, по-видимому, в качестве своих резервных фондов».
Еще Беттс рассказал Джексону о том, что у них в работе находится около шестисот дел по военным преступлениям, однако большинство из них представляют собой немногим более, чем подборки всего лишь свидетельских показаний. Около двадцати дел разбирались по общему уголовному праву, и приговоры большинству проходивших по ним обвиняемым уже приведены в исполнение. За исключением всего лишь двух дел, находившихся в текущем судопроизводстве, никаких других, готовых к нему, у них больше просто
122



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
не было. Более того, они и не подготавливались для предъявления по ним такого обвинения, какое подразумевалось Джексоном, т. е. обвинения в заговоре с целью развязывания войны, обвинения, развенчивающего самую преступную суть войны как таковой. Здешний американский посол, Джефферсон Дж. Каффери, предупредил его о том, что местные французские суды очень медлительны, и к тому же отличаются некоторым национальным своеобразием — так, например, недавно одним из них даже был организован процесс против глубоко уважаемого всеми маршала Анри Филиппа Петэна, чем тому незаслуженно была причинена «сильная головная боль»168.
25 мая генерал Эйзенхауэр, находившийся на краткосрочном отдыхе в Париже, пригласил Джексона для личной встречи с ним в отель «Рафаэль». По сравнению с его последними разговорами с Моргентау летом прошлого года позиции генерала претерпели с тех пор некоторые изменения. «Он признал, что уже больше не хочет чьих бы то ни было расстрелов без суда, — записал Джексон после этой встречи, — и надеется только, что эти процессы займут не слишком много времени».
Когда Джексон поделился с ним в общих чертах своим намерением представить перед судом все Гестапо как организацию, Эйзенхауэр очень эмоционально ответил, что он всецело «за» — генерал видел слишком многие плоды ее деятельности, и поэтому «любой мерзавец из этой конторы» был виновен в его глазах уже сразу. Тут Беттс вставил от себя, что собирается запросить у Министерства обороны разрешение помещать арестованных гестаповцев не вместе с другими военнопленными, а в обычные тюрьмы. Эйзенхауэр нетерпеливо взмахнул рукой и сказал, что разрешает это и сам, под свою ответственность — незачем тревожить по этому поводу Вашингтон. «Практичный, несколько грубоватый, но производящий наиболее глубокое впечатление военачальник», — коротко охарактеризовал
123



Дэвид Ирвинг
после этой встречи судья верховного главнокомандующего союзников169.
После этого Джексон побывал на ланче с участием лидеров французского Сопротивления, которые с готовностью принялись потчевать его эффектно звучащими, но, увы, не имевшими большой практической ценности историями о том, как немцы собирались истребить за один прием целый концентрационный лагерь, или о том, как одиннадцать сельских жителей в окрестностях Баден-Бадена линчевали трех американских летчиков, пытавшихся спастись из своих сбитых самолетов на парашютах и попавших в результате прямо к ним в руки. Местный мэр передал этих негодяев французским оккупационным властям. Все это, однако, было «мелкой рыбешкой» для Джексона — его интересовала добыча покрупнее.
ПОДОБНО ТИПИЧНОМУ американскому туристу с классически округленными глазами, Джексон на следующее утро отправился в свою первую ознакомительную поездку по Германии, нанеся предварительно короткий визит в штаб армии США во Франкфурте- на-Майне, имевший кодовое наименование ROUNDUP (СБОР). Основная часть маршрута была проделана на небольшом штабном самолете, выделенном им благодаря генералу Доновану, и пролегала на довольно небольшой высоте над полями недавних сражений, усеянными замершими остовами искореженной военной техники, обгоревшими руинами зданий и бесчисленными оспинами воронок от взрывов бомб.
Сам Франкфурт, в котором американская армия расположила свой штаб в уже в основном восстановленных и хорошо оборудованных административных корпусах И. Г. Фарбена, представлял собой по большей части труды развалин, уничтоженные железнодорожные сортировочные станции с сожженными и оп¬
124



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
рокинутыми поездами и полуразрушенные дома без крыш и окон. Какие бы чувства Джексон ни испытывал при виде столь впечатляющих масштабов разрушений, он держал их при себе как тогда, так и в дальнейшем. Толпы лишившихся жилья немцев взирали на судью и сопровождавших его американских офицеров в каком-то отупевшем унылом недоумении, в котором не было уже ни ненависти, ни враждебности.
Что же касалось, собственно, самих военных преступлений, т. е. того, что интересовало Джексона в первую очередь, то армия США могла сообщить ему не слишком многое. Начальник эйзенхауэровского штаба Уолтер Беделл Смит довольно резко высказался о генерале парашютно-десантных войск Люфтваффе Бернхарде Рамке, который, по его утверждению, лично расстреливал американских военнопленных в Бресте, а также об одном офицере СС, который также лично расстрелял до двухсот американцев в Арденнах, — вероятнее всего, он имел в виду Йохена Пайпера; это обвинение было в конце концов снято с Пайпера, однако тридцать лет спустя он был все равно заживо сожжен неизвестными экстремистами в собственном доме во Франции. Во всех остальных отношениях генерал, однако, выразил свое общее глубокое уважение к гитлеровскому Вермахту, упомянув в качестве примера о своей особенной личной симпатии к генералу Йохан- несу Бласковицу, который, будучи командующим частями группы «Восток» в 1939—40 годах, отказался выполнять приказы о массовых ликвидациях гражданского населения в Польше и был в результате заменен на своей должности каким-то офицером из СС. (Бла- сковиц, тем не менее, все равно удерживался американцами в Нюрнбергской тюрьме, где в день начала суда над генералами ему удалось, выбросившись из окна, разбиться насмерть.)170
Формально мешавшая и до сих пор не отмененная директива Объединенного комитета начальников шта¬
125



Дэвид Ирвинг
бов за № 1067 (о запрете пррведения судов над военными преступниками) уже начала создавать своим существованием серьезные проблемы. Беделл Смит заметил Джексону, что, пока американским войскам будет запрещено «вступать в тесные отношения с населением оккупированной Германии», русские в своих зонах оккупации тем временем будут заниматься активной пропагандой коммунизма среди рабочих и крестьян, склоняя их к принятию непосредственного участия в его скорейшем продвижении на запад. В нарушение существовавшей договоренности, добавил к этому Беделл Смит, русские отказываются принимать участие в учреждении союзнического Совета по контролю. Они уже раздели донага всю Восточную Европу, окружили ее, как скотобойню, заборами с колючей проволокой и прямо сейчас расстреливают в массовом порядке «все руководство, интеллигенцию, юристов, гражданских служащих, ученых — т. е. любого, кто потенциально может представлять для них оппозицию». Массовые расстрелы? Даже адвокатов? Джексон немедленно сделал пометки обо всем, что только что рассказал ему Беделл Смит171.
Спустя несколько дней, уже снова в Вашингтоне, он все с той же внешней невозмутимостью выслушает рассказ американского посла в Белграде Ричарда Паттерсона о массовых казнях интеллигенции и бизнесменов, начавшихся в этой стране по приказу марионеточного правительства маршала Тито, дергаемого за веревочки их хозяевами-кукловодами из Москвы. В своем дневнике Джексон отметит: «Доверенные лица в югославском правительстве проинформировали его о том, что ими только что был расстрелян брат одной молодой женщины, работавшей переводчицей при американском посольстве. Не было никакого суда, не предъявлялось никакого обвинения, его казнили лишь потому, что он был из семьи банкиров»172.
В идеальном мире все это представляло бы собой
126



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
обильную пищу для размышлений. Но Германия в мае 45-го имела очень мало сходства с идеальным миром. Гитлеровские солдаты совершали преступления в таком масштабе, с которым не выдерживали сравнения никакие злодеяния в истории человечества, и профессиональные амбиции вспыхнули в Джексоне с такой силой, что если бы это понадобилось для обвинения, то перед встречей лицом к лицу с военными преступниками в зале суда он без стеснения надевал бы себе на глаза шоры.
НА КАКОМ-ТО ЭТАПЕ описываемых событий генерал Донован, не затрудняя себя необходимостью согласовать это хоть с кем-нибудь, вдруг самоустранился от участия в них и отбыл в располагавшийся в Висбадене штаб двадцатой армейской группировки. Вернувшись оттуда точно так же неожиданно и без предупреждений, он привез Джексону несколько папок с делами по менее важным, чем тому требовалось, военным преступлениям — из тех, что уже были подготовлены местным отделом генеральной военной прокуратуры. В основном это были доклады о расправах над экипажами сбитых американских боевых самолетов, а также о допросах двух врачей из больниц, в которых людей умерщвляли инъекциями смертельных доз морфина, поскольку те, по мнению их убийц, представляли собой «обузу для общества» или же были «политически неблагонадежны». «Этих несчастных, — записал Джек- сон в свой дневник, прочтя эти дела в самолете по пути обратно в Париж, — хоронили голыми, без гробов, и еще до того, как их тела успевали окоченеть». Немецкие эскулапы не находили в своих действиях ничего предосудительного, поскольку «...им приказало это сделать государство»173.
По прибытии в Париж Джексона ожидал роскошный ужин в отеле «Ритц», а под крылом их самолета,
127



Дэвид Ирвинг
все более укрепляя уверенность судьи в своей правоте, печально проплывали на восток разоренные и обезлюдевшие города и села Западной Германии. Они напомнили ему о судьбе Содома и Гоморры: и те и другие были погублены лишь в результате желания защитить обычные нормы приличия174.
* * *
В Париже положение вещей стало улучшаться. Джексон обедал с Алленом Даллесом, руководившим нелегальными операциями Управления оперативных служб в нейтральной Швейцарии. Даллес носил очки и имел массивную квадратную челюсть, красноречиво свидетельствовавшую о несгибаемости воли и бульдожьей хватке в делах. Этот щеголеватый повеса от разведки похвалился (как ранее и генерал Донован), что имеет одного очень ценного и готового давать показания свидетеля, который в свое время являлся одним из самых первых основателей Гестапо. У него также был свидетель, пометил Джексон, «который в течение целого ряда лет снабжал нас телеграммами с бесценными донесениями, отправляя их прямо из Министерства иностранных дел Германии». Каждый месяц он отправлял эти документы в Швейцарию, а каждые три месяца прибывал лично как курьер означенного Министерства и передавал Даллесу еще большее количество важных документов.
Кроме того, продолжал Даллес, после длительной торговли с их прежними обладателями ему удалось заполучить оригиналы личных дневников графа Галеац- цо Чиано, министра иностранных дел в правительстве Муссолини, приходившегося ему к тому же еще и зятем, поскольку был женат на дочери дуче Эдде, и казненного в 1944 году немецкой расстрельной командой; обозленная на своего папашу за то, что тот не вступился за ее мужа и не спас его от смерти, Эдда тайно вы¬
128



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
везла из Италии пять толстых тетрадей с этими дневниками, чреватыми для дуче весьма неприятными последствиями, закрепив их при пересечении границы у себя на животе под платьем. Эти дневники, особо отметил Даллес, содержали, помимо прочего, массу серьезных улик против бывшего гитлеровского министра иностранных дел Йоахима фон Риббентропа175. К десерту обеда Даллес добавил, что располагает полной подборкой фотографий всего личного состава СС за два последних года.
«Господь и в самом деле милосерден, если все, что понарасСказывал мне Даллес, действительно окажется правдой, — записал после этой встречи Джексон. — Не знаю, почему я не особенно склонен доверять его словам. Наверное, дело в том, что за свою жизнь я погонялся уже за слишком многими радугами, но так и не нашел ни под одной из них вожделенного горшочка с
ЗОЛОТОМ»176.
ДЖЕКСОН ОТПРАВИЛСЯ в Лондон. Прилетев в столицу Британской империи, он увидел, что последствия бомбардировок здесь гораздо менее драматичны; чем он мог ожидать, и даже «едва заметны по сравнению с полным разрушением некоторых виденных мной немецких городов». Судью и небольшую сопровождавшую его группу лучших помощников разместили в «Кларидже» — отеле, где останавливались посещавшие Англию коронованные особы. Его номер, как сразу отметил он про себя, выходил окнами на комплекс зданий американского посольства, часть из которых, примерно в центре, были буквально сметены с лица земли прямыми попаданиями немецких авиабомб177.
Здесь, на Гросвенор-сквер, он узнал от американского посла Джона Г. Винанта, что первоначально Черчилль послал Энтони Идену распоряжение назначить возглавляющим обвинение с английской стороны лорд-
5 Д. Ирвинг
129



Дэвид Ирвинг
канцлера, виконта Саймона. Саймону было крайне лестно, что ему могут доверить выполнение столь важной исторической миссии, и он долго и очень настойчиво добивался для себя этого назначения. Однако Иден поумерил эти его амбиции, напомнив Саймону, что он здорово запятнал себе репутацию своей довоенной политикой попустительства агрессорским планам Германии. Вместо лорд-канцлера он был гораздо более склонен назначить на эту роль генерального атторнея Великобритании, сэра Дэвида Максвелла Файфа.
Джексону было решительно все равно, кто из этих двоих возглавит обвинение со стороны англичан, поэтому ему показалось особенно забавным, когда уже к вечеру первого же дня его пребывания в Лондоне Саймон с елейным выражением на лице отвел его в сторонку и стал «долго и обстоятельно» объяснять ему, что его положение не позволяет ему заниматься службой и что именно поэтому якобы сам же он и организовал назначение на эту должность генерального атторнея178.
На совещании с английскими юридическими властями, организованном под председательством лорда Райта, президента Комиссии ООН по военным преступлениям, было принято официальное решение о том, что английскую сторону на суде должен представлять генеральный атторней, сэр Дэвид Максвелл Файф. В тот же день Черчилль объявил об этом решении в палате общин179. Иначе англичане продемонстрировали бы всем свой вполне обычный не слишком высокий интерес к судопроизводству. Обедая с Иденом, Джексон с удивлением обнаружил, что английский министр иностранных дел «довольно смутно помнит» о том, какое именно соглашение было достигнуто в Сан-Франциско по поводу суда над военными преступниками180.
На следующий день, 25 мая, сэр Дэвид Максвелл Файф председательствовал на собрании в зале заседаний «С» в палате лордов и выступил там с докладом о
130



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
том, в каком состоянии развития находились конкретные уголовные дела. Прогресс был не слишком велик: при том, что все присутствовавшие единодушно согласились с необходимостью особенно тщательной организации судопроизводства с непременным соблюдением всех необходимых формальностей, вплоть до облачения судей в мантии и парики, не было достигнуто никакого или почти никакого согласия по вопросу о том, а кто же именно будут те джентльмены, ради суда над которыми, собственно, и затевалось все это грандиозное действо.
Совместными стараниями английских и американских официальных лиц начал составляться первый «список отобранных» (хранящийся ныне в Британском архиве), в который, конечно же, сразу было включено имя Геринга и далее, уже гораздо менее решительно, Гесса (под вопросом) и фон Папена (тоже под вопросом). Генерал Донован спросил, что именно делалось по последним двум названным — генеральный атторней Великобритании заверил его, что «узнает». Результатом последовавшего за этим обсуждения стал новый список, состоявший уже из четырнадцати имен и начинавшийся, опять же, с Геринга. Далее в нем следовали: руководитель трудового фронта Роберт Лей и нацистский идеолог Альфред Розенберг, а также венгерский регент Николас ван Хорти, а имена Гесса и фон Папена уже отсутствовали181. Когда список был переделан в очередной раз 31 мая, пометок «.под вопросом» в нем уже не было, и начинался он вполне уверенно: «Геринг, Гесс, Розенберг». Однако документ сей все равно производил впечатление составленного кое- как и чуть ли не наугад.
Среди документов Джексона имеется одна секретная памятная записка, проливающая некоторый свет на картину этой первой сессии. С его стороны были Билл Донован и Билл Уитни, а со стороны сэра Дэвида Максвелла Файфа — высший чиновник Министерства
131



Дэвид Ирвинг
юстиции и заместитель министра юстиции, сэр Уолтер Монктон; юрисконсульт Министерства финансов, сэр Томас Барнес; Патрик Дин из Министерства иностранных дел и, наконец, генерал-майор лорд Бриджмен — заместитель помощника генерального атторнея. Англичане чувствовали себя, в общем, как-то очень уж неуверенно и довольствовались тем, что принимали лидерство американцев. У них были готовы только очень несущественные предложения, и они хотели изменить всего одну фразу в тексте составленного американцами обвинительного акта, касавшуюся «целенаправленной политики нацистов, имевшей своей целью достижение господства в Европе», в которой говорилось о нарушении лишь немецкого закона.
Когда обсуждение снова коснулось списка имен конкретных, военных преступников, Максвелл Файф Назвал Геринга, Лея, Розенберга и Риббентропа, а потом, подумав, добавил к ним еще адмирала Карла Дёница — главнокомандующего военно-морским флотом Германии и преемника Гитлера в качестве главы государства. При этом он обратил внимание присутствовавших на то, что британская общественность будет судить об успешности или, напротив, неуспешности процесса в значительной степени, как он выразился, «по состоянию [уголовного] дела Геринга». В действительности же это было лишь несколько более изящным повторением мысли, уже однажды высказанной лордом Ванситтартом: единственный вопрос, который действительно остается всегда открытым, — это где установить виселицы и какой длины сделать веревки.
Генерал Донован предложил дополнить список именами Рудольфа Гесса и Франца фон Папена. В рабочих записях Джексона тоже было несколько имен, которые он хотел добавить, в том числе: Франц Ксавер Шварц, казначей нацистской партии; Вильгельм Фрик, министр внутренних дел; Ханс Франк; Хальмар Шахт, бывший управляющий банка Рейха, и некий загадоч¬
132



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ный «Вуульф» — возможно, Карл Вольф, начальник штаба теперь уже недоступного для правосудия Генриха Гиммлера. Но эти имена были уже слишком незначительны, по мнению лондонцев, — они поспешно возразили, что список должен состоять из имен самых высокопоставленных офицеров и министров, в том числе для того, чтобы лишить защиту возможности заявить, что их подопечные, являясь нижестоящими подчиненными, были вынуждены выполнять приказы вышестоящего начальства.
Что касается количества и продолжительности этих главных судов, то Джексон хотел, чтобы главный суд был вообще всего один, но на нем зато они смогли бы тщательно проработать всю историю и подноготную «нацистского заговора». Подобная идея была слишком нова для англичан, но, судя по всему, они были готовы последовать за ним в ее реализации. Они представляли себе один довольно скорый процесс над примерно десятью немецкими обвиняемыми и полагали, что он может продлиться что-нибудь около двух недель. Джексон сдержанно ответил на это, что он имел в виду все-таки «нечто немного большее».
ЕСЛИ ГОВОРИТЬ О фактических мерах наказания, то Джексон предложил в этой связи два основных принципа: 1) все приговоры должны передаваться на рассмотрение Берлинскому совету по контролю; 2) наиболее подходящей расплатой для главных военных преступников будет смерть через повешение. Англичане упомянули о том, что их наставление (имея в виду, очевидно, военный устав) «разрешает» расстрелы, но все же более склонны были согласиться с тем, что повешение — самая соответствующая мера наказания «для данного типа преступлений».
Некоторые представители английской стороны высказывались за применение в отдельных случаях более
133



Дэвид Ирвинг
средневековых методов наказания — сэр Дэвид Максвелл Файф вспоминал, что обсуждалась даже возможность применения телесных наказаний (в рукописном дневнике Джексона использовано слово «порка»), поскольку английский закон все еще разрешал сечь кнутом подсудимых, обвиненных в кражах со взломом и с применением насилия, а также в существовании на доходы, полученные аморальным путем182. Джексон и Донован после некоторых колебаний пришли к заключению, что американское общественное мнение просто не поймет этого183.
Следует заметить, что к тому моменту не прозвучало еще ни слова ни из Москвы, ни из Парижа. Англичане и американцы сошлись на том, что им следует убедить свои правительства пригласить русских и французов присоединиться к обвинению военных преступников, но никто не возразил и против того, что до тех пор им все равно нужно продолжать вести обвинение самостоятельно, без оглядок на другие стороны — тогда это казалось еще вполне возможным.
Перед отъездом из Лондона Джексон совместно с Донованом и Винантом побывали в советском посольстве и выразили надежду на то, что Франция и Советский Союз вскоре назначат со своей стороны подходящих обвинителей, чтобы все четыре державы смогли, наконец, договориться о конкретных судебных процедурах. Русские сообщили Джексону о работе, проводящейся по военным преступлениям их собственной чрезвычайной комиссией (уже небезызвестной на Западе как ЧК), суть которой, однако, оставалась пока весьма загадочной, как и сама славянская душа.
Джексон прямо и даже несколько грубовато заявил советскому послу, что вне зависимости от того, будут или нет русские принимать участие в процессе, он не намерен стоять на месте и от имени народа Соединенных Штатов будет продолжать работу по дальнейшей организации судов над военными преступниками184.



ГЛАВА 5
ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ «ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ»
ГЕНРИ МОРГЕНТАУ продолжал носиться со своим Планом по Вашингтону. Несмотря на то что в определенный момент его реализации чуть не помешала смерть президента Рузвельта, сейчас, в мае 1945 года, когда война уже подходила к концу, Моргентау решил возобновить свою кампанию по наказанию голодом всего немецкого народа. Он позвонил Генри Стимсону прямо домой, когда тот завтракал, и выразил свое недовольство тем, что американские оккупационные власти в Германии не воплощают в жизнь его «тактику выжженной земли» с той суровостью, с какой ему этого хотелось бы и которая предписана им директивой № 1067 Объединенного комитета начальников штабов185, особенно в отношении всех нефте- и газо- добывающих, а также нефте- и газоперерабатывающих предприятий Германии. Армия Соединенных Штатов протестовала против этого бесчеловечного приказа, Моргентау же, со своей стороны, продолжал настойчиво добиваться выполнения своей воли. Министр обороны Стимсон прокомментировал это на следующий день так: «Нетрудно предугадать, что в уже ближайшем будущем оказываемое им влияние может иметь самые ужасные результаты»186.
В адресованной Трумэну докладной записке от 16 мая Стимсон обрисовал в общих чертах вполне ве¬
135



Дэвид Ирвинг
роятные последствия такой их политики не только для Германии, но и для всей Центральной Европы, в том числе в виде голода и эпидемий, а также «политического переворота и коммунистического проникновения». К этому он добавил предостережение от разрушения промышленных объектов с целью наказать каждого немца голодом: «Лишение работы восьмидесяти миллионов немцев и австрийцев в Центральной Европе неизбежно будет иметь своим последствием общее нарушение экономического равновесия на этом континенте»187.
АМЕРИКАНСКИЙ КОНГРЕСС также вынес недавно свою резолюцию с требованием немедленного наказания военных преступников. Джексон был намерен, с согласия Трумэна, попытаться убедить Комитет конгресса по международным отношениям в преждевременности и политической недальновидности подобных призывов. Вместо этого, однако, он однажды обнаружил себя в числе приглашенных на званый ужин с участием нескольких сенаторов — известная уловка в политике с позиции силы, широко применявшаяся тогда в Вашингтоне.
Было совершенно очевидно, что сенаторы, хоть и не все, буквально жаждут немецкой крови. Сенатор Албен В. Баркли из Кентукки только что возвратился из «ознакомительной поездки» по гиммлеровским концентрационным лагерям и описывал теперь столь страшные ее подробности, что у Джексона стыла кровь в жилах. Никаких офицеров союзников поблизости, и тысячи заключенных, продолжавших умирать от язв бубонной чумы, волнами уничтожавшей людей в этих грязных, запущенных и богом проклятых местах. Но даже Баркли, только что вернувшемуся прямиком из преисподней, было ясно, что единственным правильным решением будет проведение законных судов над
136



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
военными преступниками, о чем он и заявил вслух. Большинство присутствовавших шумно выразило свое несогласие. Сенатор Вильям Фулбрайт из Арканзаса, наиболее либерально настроенный и образованный из всего почтенного собрания того вечера, указал на то, что специального закона, по которому можно было бы судить военных преступников, не существует. «Следовательно, они должны быть казнены немедленно в качестве акта политической воли. Суд — это неизбежные проволочки, — настаивал он, — и, кроме того, дополнительная возможность для обвиняемых поведать свои истории миру».
«А чего же мы должны бояться услышать от них?» — терпеливо осведомился судья Джексон.
Оставив этот вопрос без прямого ответа, Фулбрайт заявил, что они обладают всей властью для того, чтобы казнить пленных военных преступников без суда над ними, но это, конечно, не касается всех остальных военнопленных188.
Все присутствовавшие единодушную поддержали это настроение, и даже сенатор Баркли вынужден был поубавить свой пыл. В обращении к американцам, сделанном к дню памяти павших*, Фулбрайт потребовал скорейшего проведения судов над военными преступниками. «Меня не интересует, — добавлял он, — будут ли эти суды гражданскими или военными. Главное, чтобы они отправляли правосудие без излишних юридических формальностей». Популярные издания лихорадило публикациями с разжигающими страсти призывами к линчеванию. 29 мая в своей статье, вышедшей одновременно в «Нью-Йорк пост» и в «Чикаго сан», Эдгар Мэурер, имевший во время войны личные журналистские контакты с Герингом, гневно восклицал: «Мы хотим, чтобы позиция американцев в отношении
* День памяти павших в Гражданской войне в США 1861—1865 гг., в испано-американской и других войнах, празднуется 30 мая.
137



Дэвид Ирвинг
военных преступников была известна всем — мы ждем расстрела Германа Геринга и передачи немецких генералов в рукисудей-союзников. Не пытается ли посол Роберт Мерфи спасти немецкую промышленность, немецких генералов и немецких клерикалов, как он уже спас однажды своих имеющих дурную репутацию французских друзей?» Через три дня после этого опрос общественного мнения, проведенный организацией «Гэллэп Полл», показал, что 67% американцев хотят казнить Германа Геринга без суда, а 45% желают той же участи агентам Гестапо и нацистским штурмовикам. «Убить... Повесить... Стереть с лица земли...» — таковы были типичные газетные заголовки тех дней, и они вполне отражали собой господствовавшие настроения в американском обществе. Министерство обороны проинформировало Эйзенхауэра: «Общий вывод д- ра Гэллэпа после проведенного им социологического опроса заключается в том, что американский народ не хочет, чтобы его дурачили по поводу наказания военных преступников, и хочет, чтобы они были наказаны безотлагательно»,89.
Для судьи Джексона казнить военных преступников немедленно было так же немыслимо, как и отпустить их на свободу. «Освободить их без суда было бы циничной насмешкой живых над погибшими, — проникновенно напишет он Трумэну в июне 45-го. — С другой стороны, однако, мы почему-то считаем, что вправе казнить их или применять какие-либо другие меры наказания без предварительных слушаний их дел в суде. Но в действительности подобные огульные казни или другие приговоры без установления виновности подсудимых в соответствии с существующим законным порядком будут являться прямым нарушением неоднократно дававшихся нами публичных обещаний, и вряд ли так уж легко уложатся в сознании рядовых американцев или будут с гордостью вспоминаться нашими потомками»190.
138



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Потворствуя отечественному общественному мнению, Джексон настаивал на том, чтобы все их будущие подсудимые были все же лишены привилегий, подразумевающихся статусом военнопленных, и твердо заверил общественность, что они будут судимы по всей суровости закона как главные военные преступники (что уже само по себе являлось нарушением международного права). Джексон неоднократно подчеркивал, как, например, в речи перед корреспондентами ведущих газет на одном из официальных завтраков в Лондоне: «Наши усилия направлены на то, чтобы обеспечить законность и справедливость судопроизводства на всех его стадиях, даже по отношению к тем, кого мы ненавидим».
* * *
Вот что представлял собой судья Джексон перед тем, как приступить к выполнению своей исторической миссии: добропорядочный американец и идеалист, обладающий четкими представлениями о правосудии и справедливости. Как и виконт Саймон в Лондоне или американские сенаторы в Вашингтоне, он испытывал очень мало сомнений по поводу той участи, которая ожидала любого обвиняемого из выбранных ими для привлечения к этому суду. Идентификация личности и, пожалуй, даже установление виновности этих подсудимых имели, собственно, гораздо меньшее принципиальное значение, чем сам по себе процесс над ними. Центральным событием был сам суд.
Джексон намеревался вложить в предстоящие казни как можно более глубокий смысл — их кровью он хотел как бы освятить предлагаемые им к заложению основы нового международного права.
6 ИЮНЯ 1945 ГОДА Джексон представил свой первый официальный доклад президенту Трумэну. В нем он повторно предлагал государственному депар¬
139



Дэвид Ирвинг
таменту США оказать воздействие на Лондон, Москву и Париж с тем, чтобы они назначили, наконец, своих представителей для совместной встречи в Лондоне, на которой необходимо было составить протокол, дол- женстровавший стать «правовой» основой предстоявшего процесса191. В этом же документе он набросал примерный список тех, кого хотел бы видеть в составе отправлявшейся с ним уже через десять дней в Англию группы — Олдермана, Шиа, Донована, Бернеса и Гордона Дина — их представителя по связям с общественностью, каждого должна была сопровождать одна-две секретарши; список участников поездки завершался майором Ларри Коулмэном, капитаном Морганом, Элси Даглас — преданной и бессменной секретаршей самого Джексона — и его сыном Биллом, также юристом.
Полковника Тэлфорда Тэйлора — блестящего юриста с очень ценным для них опытом работы в разведке, в том числе в качестве дешифровальщика — Джексон предложил оставить в Соединенных Штатах, для того чтобы он здесь мог спокойно разбираться с подборкой улик по процессу в Европе. Генерал Донован, очень разгневанный тем, что Джексон, как ему показалось, пренебрегает его протеже Джеймсом Донованом, позвонил судье и пригрозил ему в свете надвигавшихся событий тем, что полностью лишит его своей поддержки в предстоящей операции. Джексону пришлось пригласить обоих «заносчивых и взъерошившихся прима- Донованов» к себе на ланч, чтобы, насколько это у него получится, «загладить свою «вину» перед ними»192.
За несколько дней до отъезда в Лондон, а именно 11 июня 1945 года, Джексону довелось побывать в нью- йоркском офисе ФБР. Там он имел — вероятнее всего, даже и не по своей воле — свою первую встречу с представителями нескольких весьма могущественных еврейских организаций, которые уже и до этого успели дать ему понять, что хотели бы иметь некоторое влияние на ход процесса. Трое ведущих еврейских юри¬
140



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
стов — судья Натан Перлман, д-р Джейкоб Робинсон и д-р Александр Кохански — явились в этот офис, занимаемый ФБР в федеральном правительственном здании, с целью оказать на Джексона вполне определенное давление от имени и в интересах представительной коалиции американских еврейских организаций.
Для начала они принялись витиевато превозносить огромность значения первого и уже успевшего быть опубликованным доклада Джексона президенту США, утверждая, что «для евреев он подобен дождю, нисшедшему на их пустыню». Затем они немного польстили ему, сказав, что если другие ищут прецеденты предстоящему процессу в семнадцатом или восемнадцатом столетиях, то доклад Джексона звучит «как бы прямиком из двадцать второго века».
Эти юристы, произведшие на судью исключительно благоприятное впечатление своей интеллигентностью и образованностью, очень надеялись, что в докладе президенту косвенно подразумевалось, что судья Джексон намерен рассматривать преследования нацистами евреев как отдельное преступление. Д-р Робинсон вручил ему копию севрского договора, в соответствии с которым союзники наложили взыскание на турков за их зверства по отношению к армянам во время Первой мировой войны. Этот прецедент мог послужить полезным примером для упоминания на процессе. Робинсон предложил также обвинить Альфреда Розенберга как главного философа нацистов: они не стремились к отмщению как таковому, клятвенно уверял Робинсон, «не считая, разумеется, справедливой компенсации еврейских потерь погибшими».
«НАСКОЛЬКО ВЕЛИКИ эти потери?» — поинтересовался Джексон, желая узнать конкретную цифру, которой он мог бы оперировать во время процесса. «Шесть миллионов», — с готовностью ответил ему
141



Дэвид Ирвинг
д-р Робинсон, пояснив, что в их число входят евреи, пострадавшие во всех странах, испытавших на себе нацистскую оккупацию, «от Канала* до Сталинграда».
Джексон сделал в тот день такую пометку в своих записях: «Меня очень интересовал источник такой оценки и степень ее благонадежности, поскольку сам я не располагал никакими достоверными данными по этому вопросу».
Робинсон заявил, что такая цифра получилась у него в результате экстраполяции** из известной статистики по численности мирового еврейского населения на 1929 год данных об общей численности евреев, которые считаются живыми сейчас. «Разница между первой и второй цифрой была принята за число погибших, пропавших без вести или скрывающихся», — закончил он свое маловразумительное объяснение. Иначе выражаясь, эта оценка представляла собой нечто среднее между примерной догадкой и еще более приблизительным подсчетом. По совпадению ли, печальному для евреев, но тем не менее слишком явному, чтобы его можно было не заметить, или же в результате какого-то другого недоразумения, но четверть века назад, после Первой мировой войны, американское еврейское сообщество тоже подняло точно такой же крик по поводу холокоста. Тогда, в 1919 году, губернатор штата Нью- Йорк Мартин Глинн заявил в одной из своих речей все о тех же «шести миллионах» уничтоженных евреев193.
Делегация поделилась с Джексоном своими опасениями по поводу того, что союзники могут избрать
* Пролив Ла-Манш.
** Экстраполяция (от экстра и лат. polio — приглаживаю, изменяю) — распространение выводов, полученных из наблюдения над одной частью явления, на другую его часть; распространение выборочных ранных на другую часть совокупности, не подвергнутую наблюдению; экстраполяция в статистике — распространение установленных в прошлом тенденций на будущий период (экстраполяция во времени применяется для перспективных расчетов численности населения).
142



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
менее обременительную для себя линию поведения на процессе, т. е. обвинить нацистов в менее тяжких преступлениях. Эти три представителя еврейского сообщества хотели вынесения приговоров именно за преследование евреев, т. е. по факту, который, по их утверждению, всегда обходился стороной всеми проводившимися до этого послевоенными судами. Они даже предлагали проведение отдельного процесса по этим обвинениям и испрашивали себе право иметь своего «дружеского представителя» в возглаЬляемом Джексоном суде «от лица шести миллионов невинно погубленных», но так и не заручились в этом никакой обнадеживающей поддержкой с его стороны.
Предвидя неминуемое возникновение вполне определенных процессуальных проблем, которые вызовет подобная постановка вопроса, Джексон представил свои обоснованные возражения на нее. Одно из них состояло в том, что в результате все остальные преследовавшиеся нацистами национальные меньшинства почувствуют, что имеют точно такое же, как и евреи, право на законное возмездие и подсудимых нацистов на всех просто не хватит. Ничем не обнадежив еврейских делегатов, Джексон, однако, пообещал им обдумать их разговор. Потерпев очевидную неудачу на пути воплощения этих своих замыслов, они попросили судью по крайней мере назначить кого-нибудь из членов его команды специально для того, чтобы он занимался их вопросом в отдельном порядке194.
* * *
Постепенно в голове Джексона выкристаллизовывались все более и более удачные идеи по поводу организации и проведения процесса, и он живо обменивался ими со своими помощниками.
Находясь Нью-Йорке, он побывал с визитом у Герберта Байара Своупа, отвечавшего за формирование
143



Дэвид Ирвинг
общественного мнения о ходе процесса. Своуп дал ему массу полезных рекомендаций: для создания благоприятного впечатления у европейской аудитории предстоящий процесс необходимо обставить со всей подобающей такому случаю помпезностью и зрелищностью. На английских и французских представителях правосудия должны быть судейские мантии и парики. Для такого грандиозного исторического действа не помешает облачиться в мантию и самому Джексону. Все шоу, особенно подчеркнул Своуп, должно быть от начала до конца увековечено на кинопленке, причем непременно в звуке195. Позже, когда Джексон был уже в Европе, Своуп дозвонился в его номер в отеле, чтобы подсказать ему идею проведения процесса в Мюнхене, как изначально самом главном гнездовье нацистской партии, и, по возможности, даже в здании их бывшего главного управления, в котором, насколько он помнил, был огромный конференц-зал. Кроме этого Своуп подбросил ему и еще одну не лишенную занятности и практического значения мысль: если нацисты действительно погубили «шесть миллионов евреев» (удивительно, кстати, насколько быстро эта цифра стала достоянием широких пересудов), то это означает, что нацисты завладели «по меньшей мере» шестью миллиардами долларов еврейской частной собственности196.
В середине июня на контакт с Джексоном вышел комитет американских психиатров и неврологов. Они попросили у него разрешения на проведение обследования заключенных с записью на магнитофон бесед с ними. Предпосылки этих обследований были по своей сути почти расистскими: «Немецкий народ периодически производит на свет агрессивных лидеров, а затем слепо следует за ними. Детальное изучение личностей этих лидеров позволит нам получить больше информации о характерных и привычных устремлениях народа Германии, которая может оказаться полезной для тех,
144



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
кто будет заниматься реорганизацией и преобразованием Германии».
Проявляя явную пристрастность, граничившую с нечестностью, создатели этого документа особо оговаривали тот момент, что результаты предлагавшихся ими обследований «не должны быть использованы для оправдания подсудимых в случае выявления их психической невменяемости», но, напротив, должны оставаться засекреченными до тех пор, пока вынесенные им приговоры не будут приведены в исполнение. Что касается смертных приговоров, то эти эскулапы настоятельно рекомендовали «расстреливать осужденных не в голову, а в грудь», поскольку им было бы очень желательно получить для вскрытия и тщательного изучения минимально поврежденные тела, а в особенности — совершенно неповрежденный мозг197.
Эта идея скорее понравилась Джексону, чем нет. Он даже прочел книгу «Излечима ли Германия?» одного из членов вышеупомянутого комитета, д-ра Ричарда М. Брикнера, и согласился со многим из написанного им. «Это действительно более чем возможно, — отразил он в своих записях размышления по поводу прочитанного, — чтобы обнаружение психической невменяемости, деформированное™ сознания или иных умственных отклонений у части нацистских лидеров уже после признания их виновными могло снизить их будущее влияние на Германию в гораздо большей степени, чем что-либо другое»198.
При этом Джексон, разумеется, прекрасно видел реальную угрозу того, что подсудимые, которые, конечно же, будут в курсе проводимых над ними психиатрических исследований, предупредят об этом своих адвокатов. Адвокаты, в свою очередь, несомненно потребуют ознакомить их с результатами этих исследований, и в результате процесс увязнет в бесконечной трясине споров по поводу вменяемости подсудимых и, соответственно, возможности совершения суда над ни¬
145



Дэвид Ирвинг
ми. Для сохранения равновесия в этом вопросе Джексон распорядился о запрещении проведения каких-либо обследований подсудимых до вынесения судом решения об их виновности или невиновности. Что же касается способа казни, то он успокоил комитет психиатров: «Общее отношение в армии к приговариваемым к смертной казни военным преступникам таково, что их скорее повесят, чем расстреляют, поскольку повешение, в отличие от расстрела, считается позорной смертью для солдата любого ранга»199.
Генерал Донован разделял, в основном, те же самые позиции. Д-р Даглас МакДжи Келли, военный психиатр, запишет несколькими неделями позже, что генерал предложил зафиксировать стенографически обследование каждого подсудимого и даже подыскивал стенографистов для выполнения этой непростой задачи200. В конце концов Джексон напишет в нью- йоркский комитет психиатров и неврологов письмо, дающее им «зеленый свет» на проведение секретного обследования заключенных квалифицированными психиатрами, как только в работе суда наступит первый перерыв для обсуждения хода процесса; но, опять же, он оговорил как непременные условия, что результаты этих обследований не должны предаваться огласке или публикации до тех пор, пока судом не будут вынесены приговоры, и что лично он будет иметь беспрепятственный доступ к этим результатам и право на такое их использование во время процесса, какое он «посчитает нужным»201.
НА ЭТОТ РАЗ генерал Донован отправился в Лондон в одиночестве. На встрече с английским Исполнительным комитетом по военным преступлениям, состоявшейся в начале июня 1945 года, им было достигнуто принципиальное соглашение о том, что среди первых представленных перед судом нацистских лиде¬
146



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ров должны быть Геринг, Гесс, Риббентроп и Лей. Гесс, однако, представлял собой некоторые трудности, поскольку к тому времени английскому правительству уже было хорошо известно о его общем физическом й умственном состоянии. Некогда первый заместитель фюрера проявлял ныне все симптомы скрытой формы параноидальной шизофрении, которые за время его одиночного заключения в Великобритании стали лишь еще острее.
9 июня в Лондоне Донован снова настойчиво убеждал всех в том, что не брать в расчет Гесса — очень большая ошибка. «Гесс должен предстать перед судом наравне с главными военными преступниками, — говорил шеф Управления оперативных служб. — А если он все же будет ссылаться на свою неподсудность по состоянию здоровья — его нужно будет подвергнуть освидетельствованию специальной медицинской комиссии и, если он действительно будет признан неспособным нести ответственность, отправить в Бродмур»202. На затерянном в море и открытом всем ветрам английском острове Бродмур находилась тогда тюрьма для признанных невменяемыми преступников, совершить побег из которой было просто нереально.
Список предлагаемых подсудимых до сих пор представлял собой какой-то невообразимый калейдоскоп имен, а уж полным его никак нельзя было назвать и подавно. Посоветовавшись с коллегами в Министерстве иностранных дел Великобритании, 19 июня Патрик Дин решил предложить сэру Дэвиду Максвеллу Файфу добавить в список имена Кейтеля, Стрейчера и оберГруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера — преемника Рейнхарда Гейдриха на посту начальника Главного управления имперской безопасности (Р.С.Х.А.) [11е1сЬ85ю11егЬек811аир1ат1 (1С8.Н.А.)], находившейся в ведении СС Гиммлера; предлагалось также пополнить список именами Розенберга, Франка и Фрика203. Все это, тем не менее, производило впечатление полной
147



Дэвид Ирвинг
бессистемности в подходе к решению данного вопроса. Список все равно получался составленным будто наугад.
По каналам связи разведки Министерство иностранных дел Великобритании оперативно связалось через Донована с Джексоном в Вашингтоне и сообщило ему о своем согласии с его предложением начать лондонскую конференцию обвинителей 25 июня; Англия, как принимающая сторона, должна была вот-вот разослать приглашения Соединенным Штатам, Франции и Советскому Союзу. Французы уже назначили в качестве обвинителя со своей стороны профессора Анри Доннедью де Вабреса — профессора юридического факультета Парижского университета и очень авторитетного специалиста по международному уголовному праву204.
ПЕРЕД САМЫМ ОТБЫТИЕМ в Лондон судья Джексон и генерал Донован связались по телефону с президентом Трумэном, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение.
Будучи; как и Рузвельт (и, кстати, как сам Джексон), масоном, Трумэн показал им при личной встрече символический молоток, презентованный ему как главе масонов штата Миссури, а также рейхсмаршаль- ский жезл, украденный у Германа Геринга неким рядовым армии США и отправленный им затем домой по почте в качестве «сувенира»; при досмотре посылки на американской таможне бесценная рейхсмаршальская «безделушка» была обнаружена и, естественно, конфискована. Различные культуры культивировали и различные святыни, которые теперь по прихоти судьбы встретились друг с другом. Геринговский жезл, декорированный нацистской символикой и инкрустированный бриллиантами, имел продолговатую цилиндрическую форму и был около восемнадцати дюймов в
148



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
длину (~ 45 см) и примерно полтора дюйма (~ 3,75 см) в диаметре. В настоящее время он хранится в музее военной академии США в Вест-Пойнте.
Кроме этого они обсудили вкратце дело Карла-Германа Франка, находившегося в то время в руках армии Соединенных Штатов. Во время нацистской оккупации Франк исполнял обязанности германского наместника в Праге, и теперь представитель вновь учрежденного чешского правительства в лондонском Комитете по военным преступлениям требовал его экстрадиции* в Прагу для того, чтобы судить его там. Однако в преддверии совсем вот-вот уже приближающегося главного процесса над военными преступниками англичане настояли на том, чтобы Франк побыл пока под стражей у американцев. Первоначально Трумэн относился к нему как к такому «сукиному сыну», что и сам хотел отправить его обратно к чехам, поскольку те обошлись бы с ним несравненно суровее американцев, но Джексону все же удалось убедить его прислушаться к более мудрому мнению юрисконсультов. Немного позже в тот же день в государственном департаменте судью предупредили о том, что полковник Богуслав Эер, возглавлявший работавшую в Лондоне чешскую следственную группу по военным преступлениям, очень вспыльчив и обидчив. Д-р Эер уже провел серию допросов Франка, и его дело было для него вопросом национального и профессионального престижа. Но к тому времени Джексон уже получил письмо от Трумэна, не только предоставлявшее ему карт-бланш на любые действия, которые он сочтет полезными для процесса, но и предписывавшее каждому подчиняться всем его требованиям. С таким документом на руках Джексону просто некого было бояться205.
‘Экстрадиция — выдача преступника одним государством другому.
149



Дэвид Ирвинг
18 июня 1945 года, в тот самый день, когда генерала Эйзенхауэра встречали в Вашингтоне как национального героя, судья Джексон и его небольшая, но тщательно подобранная команда юристов уже летели на самолете в противоположном направлении — по маршруту Гус-Бэй—Лабрадор—Лондон — для того, чтобы приступить к руководству последней битвой Второй мировой войны.



ГЛАВА 6
СОЗДАТЕЛЬ НОВОГО МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА
В ПЕРВЫЕ ЖЕ НЕДЕЛИ, последовавшие за столь оптимистическим прибытием в Лондон, Роберт Г. Джексон начал ощущать некоторую растерянность. Возглавляемая им кампания продолжала проводиться при этом вполне успешно, но самому ему было несколько не по себе оттого, что он столкнулся не только с логически ожидаемой изворотливостью обвиняемых, но и с едва ли меньшей изощренностью, проявляемой некоторыми обвинителями во взаимных интригах.
Первый проведенный в Лондоне день ему пришлось потратить на смягчение общей раздраженности, воцарившейся в его же собственной команде. Большинство ее членов вполне по праву можно было назвать ведущими американскими юристами, имевшими не по одному громкому и успешно проведенному процессу за плечами, и они давно уже отвыкли действовать в роли подчиненных, выполняющих приказы вышестоящего начальства. Один за другим они заявлялись к Джексону с непрекращающимися и очень досаждавшими ему жалобами друг на друга. Основной, но, увы, не единственной причиной почти всеобщего недовольства был представитель министра юстиции Биддла Фрэнсис Шиа. Были и другие остро конфликтные ситуации. Например, полковник Роберт Г. Стори,
151



Дэвид Ирвинг
который должен был возглавлять у Джексона отдел улик, настолько допек своими придирками полковника Мюррея Бернеса, что последнего пришлось отправить обратно в Соединенные Штаты по его же собственной просьбе206.
Советский Союз и Франция уже дали свое официальное согласие с предложением Джексона предать главных военных преступников суду. В середине июня 1945 года все четыре державы начали свои совместные обсуждения соответствующих процедур в Черч-Хаус, Вестминстер, под председательством генерального атторнея Великобритании сэра Дэвида Максвелла Файфа207. Однако прогресса в этом они достигли весьма незначительного или, точнее сказать, совсем никакого, погрязнув во всевозможных обсуждениях, а затем в обсуждениях этих обсуждений. Вскоре Джексону пришлось отослать домой Рут, одну из привезенных им с собой секретарш, поскольку та, не сумев справиться со слишком непривычным психологическим напряжением, стала проявлять внушавшую опасения истеричность. А ведь судебные заседания, собственно, еще даже и не начинались...208
Первое заседание, на котором должны были присутствовать представители всех четырех сторон и на котором побывал Джексон, состоялось 21 июня. Англичане, как принимающая сторона, принесли свои извинения за то, что русские вряд ли успеют прибыть вовремя к началу главной сессии, назначенной на 25-е число. Андрей Вышинский, однако, пообещал, что советская делегация вылетит из Москвы в Лондон 23-го. На этом первом заседании в список предполагаемых обвиняемых были внесены дополнительные изменения. Некоторые из присутствовавших, проявлявших большую склонность к милосердию, чувствовали теперь, что имя Рудольфа Гесса будет все же «лишним в списке»209. Джексон отвергал сам по себе поименный подход, которому следовали англичане. Этот вопрос,
152



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
по его мнению, должен был решаться совсем не так. «Они предложили такие имена, как Геринг, Гесс, Риббентроп, Лей, Кейтель, Стрейчер, Кальтенберг, Розенберг, Франк и Фрик, — записал он с нескрываемой досадой по завершении заседания. — И на основе этого хотят строить свое обвинение и вообще вести процесс!»
Позиция американцев была более педантичной и, пожалуй, отличалась при этом несколько меньшей практичностью: они предпочитали вначале собрать улики и лишь затем приступать к собственно самому судопроизводству. Было решено назначить четыре подкомиссии для обсуждения создавшегося положения. Не позабыв о совете Герберта Своупа, Джексон связался по телеграфу с генералом Люсиусом Клеем, военным комендантом южной оккупационной зоны Германии, и поинтересовался у него, сможет ли им быть предоставлено в Мюнхене подходящее место для проведения суда210.
По прибытии в Лондон советской делегации (всего лишь с однодневным опозданием), 26 июня конференции возобновились уже с полным размахом. Главным обвинителем со стороны русских оказался генерал- майор Иона Т. Никитченко — заместитель председателей советского Верховного суда. Довольно высокого роста и с выдающейся вперед массивной нижней челюстью, придававшей его лицу весьма решительное и драчливое выражение, Никитченко произвел на Джексона впечатление совершенно непроницаемого человека. Его глаза, спрятанные за стеклами очков, казалось, пронизывают насквозь любого. Он был в равной степени и генералом, и судьей, обладавшим такими несомненными качествами, как ум, проницательность, сила и жесткость. Его советник, профессор А. Н. Трай- нин, казался на его фоне человеком гораздо более гибкого склада, что, однако, отнюдь не свидетельствовало о мягкости характера. Он слишком явно избегал встречаться взглядом с американцами. Советская делегация
153



Дэвид Ирвинг
сразу же внесла одно очень конструктивное предложение, заключавшееся в том, что им следует с самого начала нацелиться на подписание небольшого соглашения или протокола, в который в дальнейшем будут вноситься возникающие добавления и поправки, в результате чего получится своеобразный «Устав», определяющий правила и процедуры ведения предстоящего суда.
Успехи юристов, тем временем, были настолько незначительны, что это могло повергнуть в настоящее уныние. За минувшие недели и месяцы Джексон так и не смог разгадать истинной подоплеки действий своих русских коллег. Их взгляды казались настолько полярно противоположными, что по прошествии некоторого времени американцы попросили русских подготовить официальный меморандум по их позиции211. «Их жизнь, традиции, взгляды настолько отличны от наших, — писал он в растерянности домой после первых нескольких дней общения с русскими, — что понять друг друга очень трудно даже с помощью хорошего переводчика»212.
Вдобавок к этому все еще больше осложнялось тем, что советские официальные представители на этих переговорах в Лондоне не проявляли ни малейшей склонности к каким-либо компромиссам (или же им просто не было этого дозволено сверху). Русские настаивали на некоторых не слишком значительных изменениях в проектном варианте протокола. Американский посол Винант порекомендовал Джексону ни в коем случае не идти ни на какие уступки. То же самое советовал ранее и президент Трумэн, утверждая, что русские уважают только тех, кто отказывается подчиняться навязываемой ими воле. Вскоре стало ясно, в особенности по результатам их встречи 29 июня, что русские вовсе и не думали отказываться от концепции быстрого суда и еще более безотлагательной казни всех военных преступников.



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Их аргументация в пользу этого выгодно отличалась своей простотой. Генерал Никитченко, представлявший собой как главного советского обвинителя и официальное лицо, ведущее лондонские переговоры, так и судью с советской стороны на Нюрнбергском процессе, заявил с обезоруживающей прямотой: «Мы имеем здесь дело с главными военными преступниками, которые уже признаны виновными и о чьей виновности уже было объявлено как в московской и ялтинской декларациях, так и главами правительств». Кроме этого он выступил против «юридической фикции» о том, что судьи на этом процессе являются незаинтересованными сторонами — они читали газеты точно так же, как читали их и во всем мире, и виновность этих преступников была совершенно несомненна для них с самого начала. Судьи должны были лишь решить, не вдаваясь в излишние рассуждения, какое именно назначить наказание этим преступникам, а что касается обвинителей, то их задачей, по мнению Никитченко, было просто помогать судьям. Таковы были русские методы вершения правосудия213.
Джексона подобные аргументы просто раздражали. Были, конечно, и другие сложности. Так, например, однажды к Джексону явился д-р Эер — чешский официальный представитель по военным преступлениям. В руках у него было досье на Карла-Германа Франка. Франк отказывался нести какую-либо ответственность за печально знаменитый массовый расстрел мужского, населения Лидичей, последовавший в качестве ответа на убийство Гейдриха в 1942 году, однако теперь нашлись свидетели, утверждавшие, что видели его там. Проявляя сочувствие к требованиям об экстрадиции Франка, Джексон, тем не менее, высказал свою озабоченность по поводу некоторых связанных с ней моментов. Во-первых,.проговорил он, как бы рассуждая вслух, если допустить, что американцы согласятся на выдачу Франка, то в этом случае чехи должны гаранти¬
155



Дэвид Ирвинг
ровать им, что он будет надежно огражден от линчевания, а впоследствии возвращен американской стороне в удовлетворительном состоянии, поскольку они тоже намерены использовать Франка в своем судопроизводстве и для допросов. Кроме того, американская сторона хотела бы, чтобы на всех чешских судебных заседаниях по делу Франка присутствовали ее официальные наблюдатели214. Чехи выразили свое возмущение тем, что на репутацию их граждан бросается тень подозрения в возможности устроения ими самосуда над Франком. Подобный случай, когда Джексону приходилось стараться проявлять дипломатичность, был, конечно, далеко не единичным215. В конце концов американцы решили все же попридержать этого заключенного у себя.
Однако наиболее серьезная проблема, с которой пришлось столкнуться Джексону, состояла в противоречиях между различными правовыми системами, применяемыми четырьмя сторонами. Даже учитывая то, что американская правовая система во многих отношениях была далека от совершенства, простодушному взору периферийного юриста сразу же открылось, что европейские континентальные системы весьма невыгодно отличаются от нее в худшую сторону тем, что в них допускаются откровенные инсценировки судебных заседаний, т. е. «суды, попирающие принципы справедливости тем, что изначально организованы для вынесения обвинительных приговоров». Если американская система исходила из презумпции невиновности ответчика, то французская и русская судебные процедуры были предельно краткими и представляли собой единое целое с обвинением. Компромиссы в этом отношении были редчайшими случаями. Джексон честно признал: «Я просто не видел смысла настаивать на том, чтобы этим обвиняемым были предоставлены все те защищающие их права гарантии, которые дарованы в нашей стране абсолютно всем подсудимым и правовой и конституционной системами».
156



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
С самого начала он испытывал какое-то нездоровое недоверие к русским. После высказываемых им ранее на лондонских конференциях несколько самонадеянных заявлений, что лучше бы им справиться со всем самостоятельно, теперь он предпочел бы, чтобы русские имели своего собственного обвинителя на процессе, поскольку их лепта в преступления этой войны вряд ли была намного меньшей, чем немецкая.
КОНЕЧНО, эта конференция была конференцией победителей. Их целью было отобрать подсудимых, составить новые законы, в нарушении которых их должны были затем обвинить, и правила судопроизводства, не допускающие обратного действия этих законов.
Немцы на заседаниях представлены не были, т, е. вполне можно было считать, что процесс, еще даже не начавшись, подсудимыми уже проигран. Для Джексона, однако, было в высшей степени важным прежде всего достичь соглашения — любого соглашения — между четырьмя сторонами-победительницами. Постепенно ему удалось добиться некоторых уступок и от других: он получил от остальных обвинителей гарантии в виде подписания ими вполне конкретной официальной декларации, провозглашающей, что индивидуумы, которые будут вовлекать свои народы в агрессорские войны в будущем (а что касалось немцев, то это распространялось и на прошлое), должны привлекаться за это к уголовной ответственности. Когда зачитывался окончательный вариант текста этой декларации, судья Джексон объявил: «Определения преступлений, за которые мы будем судить немцев, имеют общий характер и в равной степени подразумевают наложение ответственности за развязывание войн на государственных деятелей всех стран без исключения». Это были поистине прекрасные слова, но, как показала история второй половины двадцатого столетия, они не произвели ни малейшего впечатления на государст¬
157



Дэвид Ирвинг
венных деятелей, развязавших за эти полвека сотню больших и малых войн по всему миру.
Слова о «всех странах без исключения» относились только к будущему. В окончательном виде обвинения, предъявленные в результате этих лондонских конференций, сузили определение военных преступлений до «военных агрессий или стремления к господству над другими народами, проявленных странами европейской Оси в нарушение международных законов и договоров». Такая вполне удобная для всех формулировка избавила, в частности, русских от многих серьезных затруднений (советские представители вообще настаивали на том, чтобы суд ограничил обвинение еще более узкой формулировкой — «за военные агрессии, развязанные нацистами в этой войне») — ведь русские имели на своей совести точно такие же, по сути, агрессии против Польши и Финляндии в первые годы войны, да и совесть англичан была в этом отношении не вполне чиста, поскольку всем были прекрасно известны планы Черчилля о вторжении в 1940 году в нейтральные Норвегию и Швецию.
* * *
Английская и американская армии уже начали свозить заключенных, которые наверняка будут преданы суду как военные преступники, в специально реквизированный для этой цели четырехзвездочный «Гранд- отель» в Бад-Мондорфе, герцогство Люксембург. Американские военные насмешливо прозвали этот импровизированный лагерь кодовым наименованием Аш- кан. (Англичане, чтобы отличаться от американцев, называли его Дастбин.)216
В конце концов в этом лагере оказались сконцентрированными около семидесяти или семидесяти с небольшим «элитных» заключенных. Комендантом лагеря был назначен имевший безупречную выправку и
158



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
весьма резкий в манерах американский кавалерийский полковник Бертон К. Эндрус. Ему предстояло находиться при них круглосуточно, а им уже ничего не оставалось, кроме как пребывать под его надзором до тех пор, пока кто-то из них не будет выпущен на волю, а кто-то — отправлен в тюрьму или на виселицу.
Эндрус понимал, что увенчания лавровым венком за выполнение этой неблагодарной задачи, конечно же, не предвидится. После того как еженедельник «Тайм» опубликовал впоследствии довольно нелестный отзыв о его карьере, полковник отправил своей семье письмо с гневным опровержением наиболее голословных утверждений из этой публикации. В этом письме он упомянул также, что, когда принимал это назначение, «они» сказали ему, что не смогли найти ни одного бригадного генерала, который справился бы с этой должностью. Очевидно, некоторые из них просто отказались от подобной «чести», прекрасно понимая, что, выполняя эту работу, «невозможно не испачкать рук и мундира»217.
Эндрус был хорошо подготовленным и расчетливым профессиональным военным. Все в своей жизни он делал строго по уставу, и на него невозможно было повлиять ни уговорами, ни лестью, ни мольбами, ни даже угрозами. Он хотел, чтобы вверенные ему заключенные не получили ни единого шанса избегнуть своей участи. До того как он был назначен на эту должность, имели место несколько (правда, неудачных) попыток самоубийства, на которое покушались Конрад Хенляйн, Виктор Бюхлер, глава личной канцелярии Гитлера (и директор группы «Т-4 Aktion», специализировавшейся по эйтаназии*), а также целый ряд других высокопоставленных нацистских сановников, спешивших воссоединиться со своим фюрером в пантеоне Вечности, не
*Эйтаназия (эвтаназия) — умерщвление в случае неизлечи- мой болезни; легкая смерть, безболезненный уход из жизни.
159



Дэвид Ирвинг
засвидетельствовав перед своим отбытием туда должного почтения своим пленителям. Однажды охрана обнаружила у рейхсмаршала Германа Геринга пузырек с цианидом, спрятанный им в жестяной банке с кофе. Эндрус приказал своим подчиненным провести тщательный обыск всех заключенных, предупредив их, что орудия самоубийства «могут быть укрыты ими даже в отверстиях собственного тела». Подобные процедуры проводились им с весьма строгой регулярностью. По прибытии в лагерь каждый новый заключенный немедленно изолировался, раздевался догола и подвергался пристрастному осмотру тюремного врача. Одежда и обувь, разумеется, тоже проверялись на наличие укрытых в них колющих и режущих предметов. Все маникюрные наборы, шнурки ботинок, поясные ремни, галстуки, наручные часы, булавки, орденские ленты, знаки отличия и жезлы изымались. Некоторые заключенные, предостерегал охранников Эндрус, могут искусно упрятать оружие в подошвы своей обуви или, по крайней мере, бритвы в ее стельки218.
Среди первых прибывших в мондорфскую тюрьму заключенных были фельдмаршал Кейтель и Артур Зейс-Инкварт, бывший ранее рейхспредставителем в Голландии. «Один за другим были доставлены и остальные, — вспоминал затем Кейтель. — Некоторым из них по прибытии в тюрьму устраивалась самая унизительная встреча. Раздетых донага мужчин выстраивали вдоль одной стены коридора, а женщин (тоже обнаженных) — вдоль другой, напротив. Их разве что поворачивали при этом лицом к стене, так что в результате они оказывались стоящими спиной друг к другу»219.
СРЕДИ НОВЫХ «постояльцев» мондорфского «Гранд-отеля» выделялся несколько удрученный своим пребыванием там Альберт Шпеер.
160



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
К самым последним дням войны Шпеер, начинавший как главный гитлеровский архитектор и ставший в конце концов его министром вооружений, разработал четыре собственные уловки для того, чтобы уцелеть, и сейчас все они, одна за одной, оказывались бес-“ полезными.
Во многих отношениях Шпеер очень напоминал способного и не витающего в облаках бизнесмена западного типа. С февраля 1942 года он блестяще поддерживал в общественном сознании миф о непобедимости германского оружия, созданный первоначально еще его предшественником на посту министра вооружений Фрицем Тодтом, погибшим в подстроенной авиакатастрофе. Поэтому нет ничего удивительного в том, что союзники старались отложить нанесение окончательного удара по фленсбургскому анклаву — они делали это для того, чтобы дать своим специалистам по вооружениям возможность заполучить этого человека в свое распоряжение живым и невредимым. Сведения, которые он мог им предоставить, были для них просто бесценны. Шпеер до самого конца был верным рабом Гитлера. Подвергая серьезному риску свою жизнь, он даже слетал на небольшом штабном самолете в самый ад, каковым являлся тогда Берлин, — специально для того, чтобы в последний раз засвидетельствовать свое благоговение перед фюрером, которого не щадя своих жизней защищали такие же преданные ему фанатики. Впоследствии он рассказывал своему близкому другу, фельдмаршалу Эрхарду Мильху, что нашел фюрера в очень достойном состоянии духа, в отличие от «прятавшегося за его спину» Геринга220. Однако становится совершенно ясным, что при всем этом с марта 45-го, если даже еще не раньше, Шпеер начал отрекаться от своих прежних взглядов с благоразумной оглядкой на собственное будущее. Так, например, он усиленно протестовал против гитлеровских планов применения в обороне Германии «такти-
6 Д. Ирвинг
161



Дэвид Ирвинг
ки выжженной земли» и саботировал осуществлявшееся в соответствии с ней уничтожение мостов и заводов221. Находясь в апреле 45-го в лесном охотничьем домике Мильха, он продиктовал радиообращение к немцам, в котором призывал их сложить оружие222.
Но был в характере Шпеера и некоторый элемент артистизма, даже некая романтическая отстраненность от реальности. Когда война подходила к концу, он сообщил по секрету Мильху, что на некоторое время намерен исчезнуть, что называется, с лица земли — поселиться где-нибудь в безлюдном ее уголке в компании со своим другом летчиком Вернером Баумбахом и жить там в вигваме подобно краснокожим персонажам приключенческих романов Карла Мэя, индейцам Разящая Рука и Виннету, а затем, пару месяцев спустя, когда — как он ожидал — поутихнет кампания «лови, держи!» по поимке военных преступников, объявиться снова. Он всерьез рассчитывал на то, что англичане и американцы, отчаявшись справиться с задачей восстановления порядка в послевоенной Германии, привлекут его к административной работе как единственного немца, способного совладать с этим хаосом223. Эта по-детски наивная мечта разбилась вдребезги, когда англичане весьма грубо, вопреки его ожиданиям, арестовали Шпеера во Фленсбурге.
Пережив первое крушение своих надежд на спасение, он приступил к осуществлению второй из разработанных им уловок, заключавшейся в применении той же тактики, которой воспользовался и Ганс Франк, т. е. в передаче неприятелю всех имевшихся у него досье «в полной неприкосновенности» (как, по крайней мере, утверждал он сам, утаив в действительности компрометировавшие его хроники своей министерской канцелярии). Эта мера, однако, не возымела желаемого действия, и Шпеер оказался брошенным в «застенки» мондорфского «Гранд-отеля», получив при этом не особенно обнадеживающие перспективы на будущее.
162



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
По мере того как обстоятельства его пребывания в заключении становились все более и более драматическими, Шпеер приступил к третьей своей уловке. Он начал искать возможности заинтересовать союзников еще какой-нибудь сделкой. У него были все причины выторговать себе таковую, причем не мешкая, поскольку сам-то он прекрасно знал о своих преступлениях, и все это могло в любой момент раскрыться его плените- лям. Благодаря своему приятелю, обергруппенфюреру СС Отто Олендорфу, он был слишком хорошо осведомлен о том, какие ужасные вещи происходили в концентрационных лагерях224. Еще он сказал однажды (хотя вспомнил и признал это только ближе к концу своей жизни), что его друг Карл Ханке, гауляйтер и правитель (обер-президент) Нижней Силезии, предупреждал его, чтобы он никогда и никого не спрашивал о том, что творится в месте под названием «Аушвиц». Как бы то ни было, но достоверно известно, что Шпеер и сам неоднократно посещал секретный подземный завод по сборке ракет и реактивных двигателей, располагавшийся в тоннеле под горой Нордхаузен, и видел своими глазами десятки тысяч безмолвных и безропотных подневольных рабочих, привозившихся туда из расположенного неподалеку концентрационного лагеря «Дора»225. Было совершенно вне сомнений, что если уж Заукель должен был быть повешен за обеспечение поставок подневольных рабочих, то человек, эксплуатировавший их рабский труд, тем более не мог ожидать к себе никакого снисхождения.
Существовали и другие прямые доказательства соучастия Шпеера в военных преступлениях. Так, например, будучи главным инспектором по застройке Берлина, он без преувеличения роковым образом повлиял на судьбу пятидесяти тысяч евреев, высланных из этого города на восток в период с 1941 по 1943 год. Подтверждением этому являются как неопубликованные дневники д-ра Йозефа Геббельса, так и хроники
163



Дэвид Ирвинг
военного времени его собственной канцелярии, — т. е. именно его оригинальная «Chronik», а не те переработанные и «улучшенные» ее тексты, которые Шпеер передал легковерным служителям германского федерального архива по своем освобождении из берлинской тюрьмы Шпандау в 1966 году. По собственному утверждению Шпеера, в Берлине в 1941 году насчитывалось свыше 23 000 квартир и домов, занимавшихся проживавшими в них евреями. Он издал постановление о том, что все эти помещения должны быть освобождены ими для размещения в них людей в соответствии с его грандиозной программой по очищению трущоб и сносу полуразрушенных строений, пострадавших от бомбардировок и не подлежащих восстановлению. Действуя рука об руку с оберштурмбаннфюрером СС Адольфом Эйхманом из гейдриховского Р.С.Х.А. (Главного управления имперской безопасности), Шпеер и возглавлявшаяся им Главная служба по переселениям (Hauptabteilung Umsiedlung), начиная с 18 октября 1941 года, приступили к бесцеремонному изгнанию этих евреев из Берлина. Как явствует из дневника самого Шпеера, уже к 2 ноября того же года были «эвакуированы» первые 4500 евреев, освободив, таким образом, для него и Геббельса первую тысячу квартир. Подразумевалось, что они будут предоставлены берлинцам, лишившимся своего жилья в результате бомбардировочных налетов авиации союзников, в действительности же лучшие из них были раздарены Шпеером своим бесчисленным закадычным друзьям и приятелям226 . 27 ноября 1941 года Шпеер доложил Геббельсу о только что начавшейся третьей волне выселения евреев под кодовым наименованием Aktion227. В тот день, уже седьмым по счету железнодорожным составом, из Берлина отправлялась еще одна тысяча евреев — на этот раз в Ригу, столицу Латвии. К утру третьих суток они были доставлены в две тюрьмы вне пределов Риги и все до одного расстреляны из пулеме¬
164



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тов (как выяснилось впоследствии, даже вопреки особому приказу Гитлера Гиммлеру)228.
Этот железнодорожный состав, однако, был далеко не последним. Как следует из расшифровки стенограммы речи Гиммлера в Позене 6 октября 1943 года, рейхсфюрер, вне всяких сомнений, обращался в одном ее месте лично к «товарищу по партии Шпееру», когда разъяснял с ужасающими подробностями, что именно он, Гиммлер, имел в виду под словами «окончательное решение».
Для того чтобы избежать встречи с расстрельной командой союзников, Шпееру пришлось проявить всю свою недюжинную изобретательность и изворотливость. Очень сыграло ему на руку то, что американцы не узнали вовремя об этих фактах, а также не в последнюю очередь его природное умение заинтересовывать собеседника и, если того потребуют обстоятельства, ловко вводить его в заблуждение. Таким образом ему все же удавалось пока убедить союзников в том, что он им нужен и полезен. Даже здесь, в Мондорфе, их эксперты рвались в камеру к Шпееру для бесед с ним буквально «колоннами по четыре». Первые шесть допросов были полностью посвящены только вопросам вооружений и экономики.
Здесь для Шпеера настало время разыграть свою главную козырную карту — уловку № 4 его «плана самоспасения». В ходе седьмого допроса, имевшего место в конце мая 1945 года, Шпеер спросил своего дознавателя О. Хёффдинга, как он смотрит на то, чтобы продолжить их беседу «без занесения ее в протокол допроса». Получив одобрительный ответ, он сделал сенсационное заявление об антигитлеровском заговоре, который, по его утверждению, организовывался лично им, Шпеером, в феврале 1945 года. Вот что записал Хёффдинг в своем немедленно последовавшем докладе по этой беседе: «Шпеер утверждает, что в феврале 1945 года намеревался организовать «второе 20 июля».
165



Дэвид Ирвинг
Как архитектор и строитель здания гитлеровской рейхсканцелярии и ее подземного бункера, он был хорошо знаком с ее детальной планировкой. Свои ежедневные оперативные совещания Гитлер проводил в бункере, й Шпеер замышлял применить некоторое необходимое количество какого-нибудь сильнодействующего отравляющего газа, закачав его под давлением в бункер во время одного из таких соЬещаний. Таким образом он надеялся ликвидировать одним ударом всю фракцию самых приближенных к Гитлеру нацистских лидеров, ответственных за продолжение войны, включая, разумеется, и самого Гитлера. Шпеер попросил Брандта (личного врача Гитлера?)229 обеспечить его таким отравляющим газом, сам же он был намерен обеспечить подачу этого газа в зал совещаний по вентиляционной шахте. Шпеер утверждает, что имеются и другие свидетели этих его планов, имен которых он, однако, не назвал.
Далее он рассказывает, что отказался от осуществления задуманного после того, как посетил затем Рур, где поразился исключительно трогательной в своем постоянстве и вместе с тем силе веры в фюрера и в его способность привести войну к победному концу, которую проявляли не только гауляйтеры, но и простые шахтеры. Это окончательно убедило Шпеера в том, что единственный способ избавить Германию от ее иллюзий и излечить ее народ от болезненного состояния сознания, сформированного годами воздействия на него нацистской пропаганды и изолированностью от всего остального внешнего мира, состоит в том, чтобы дать им «испить до дна их чашу горечи» — лишь это способно привести их к окончательному прозрению. Все, что может быть представлено им впоследствии как государственная измена, «предательский удар в спину», повлекший за собой окончание войны, лишь воспрепятствует процессу восстановления их душевного равновесия. Сделав для себя эти выводы, Шпе¬
166



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ер в конце концов отказался от осуществления своего плана»230.
Далее в докладе Хёффдинга говорилось, что Шпеер неоднократно подчеркивал, что его действия не продиктованы заботой о собственной участи. Он ожидал того, что скорее всего все равно будет предан суду — возможно, за то, что был хорошим министром вооружений (что было бы несправедливым), или же за то, что был в хороших отношениях с Адольфом Гитлером, что он расценивал тоже как обвинение, которое «не выдержит впоследствии суда истории». «В самом конце он «очень сожалел» о том, — писал в своем докладе Хёффдинг, — что ему не удалось осуществить своего намерения передать Гиммлера живым в руки союзников»231.
Уловка № 4 действовала. Внезапно случилось совершенно невероятное: провожаемый недоуменными взглядами лагерных надзирателей, Шпеер был выпущен из Мондорфа, правда, пока не на свободу. Перед своими товарищами по заключению он сделал вид, что встревожен и недоволен происходящим, хотя в действительности все самое неприятное было для него уже позади232. Американцы доставили его на лимузине в парижский Версаль, где он был помещен в роскошном отеле и время от времени подвергался специалистами Эйзенхауэра весьма корректным и неутомительным по продолжительности допросам по вопросам развития нацистских вооружений. Шпеер встретился здесь с некоторыми из своих бывших ближайших коллег, и в том числе с громкоголосым Карлом-Отто Сауром — настоящей «динамо-машиной» Министерства вооружений* Вскоре к ним присоединились д-р Хальмар Шахт и Фриц Чуссен, не так давно освобожденные из гитлеровских концентрационных лагерей и попавшие, как
* И основателя существующей поныне в Мюнхене компании К. G. Saur Verlag.
167



Дэвид Ирвинг
говорится, из нацистского огня да прямо в союзническое полымя. Когда эйзенхауэровский штаб Верховного главнокомандования перевели во Франкфурт-на- Майне, Шпеера и его коллег также перевезли следом в расположенный неподалеку замок Крансберг, который он сам же в 1939 году и превратил в штаб-квартиру Геринга. Постепенно в нем оказались собранными все бывшие высшие чиновники его Министерства — к величайшему любопытству и удовольствию их пле- нителей. В то время как вся послевоенная Германия страдала от голода, эти господа имели вполне удовлетворительный, по американским армейским нормам, рацион питания, а также пользовались полной свободой перемещений в пределах охраняемой территории замка. Вся эта идиллия продолжалась вплоть до одного сентябрьского утра, когда Шпеер был грубо разбужен прозвучавшим по радио сообщением о том, что и он и Шахт внесены в список военных преступников, которых будут судить в Нюрнберге. Шахта увезли туда практически сразу же, а Шпеер последовал за ним к концу того же месяца.
В МОНДОРФ был привезен также Альфред Йодль. Его честь как солдата не пострадала: американские офицеры даже отдавали ему честь, когда он уезжал из своего первого заключения во Фленсбурге. Разумеется, Йодль потребовался американцам для того, чтобы он написал им стратегический обзор по Германии и по обороноспособности Западной Европы в целом, что, несомненно, обеспечило бы ему благосклонное отношение в Вашингтоне233. Проделав это, Йодль, тем не менее, так и не раскаялся в своем.подобострастном отношении к фюреру. Когда его спросили, можно ли считать Гитлера великим военачальником, если он покончил жизнь самоубийством в столице своей поверженной страны, Йодль решительно ответил в его за¬
168



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
щиту: «Римляне разрушили Карфаген, однако Ганнибала все равно считают и всегда будут считать одним из величайших полководцев в истории человечества».
Эта произнесенная Йодлем фраза распространилась по всему лагерю Мондорф с какой-то сверхъестественной быстротой234.
В Мондорфе, так же, впрочем, как и во всех других американских лагерях для военнопленных, бытовала практика принудительной демонстрации заключенным документальных кинолент об ужасных налетах союзнической бомбардировочной авиации на немецкие города и авиационные заводы. На экране то и дело возникали буквально горы трупов — фильмы специально монтировались таким образом, чтобы подобные леденящие душу сцены повторялись как можно чаще. Однако приводимые результаты налетов были зачастую завышены, а однажды какой-то бывший рабочий одного из заводов Мессершмитта выкрикнул, к всеобщему веселью присутствовавших, что увидел на экране самого себя.
ВСКОРЕ к их мондорфской компании присоединился и Герман Геринг.
Рейхсмаршал добровольно сдался в плен техасской пехотной дивизии 7 мая 1945 года. Спустя три дня его доставили крохотным — совсем не по комплекции Геринга — самолетиком в Аугсбург для встречи с представителями прессы. Все багажное отделение и даже часть пассажирского салона были забиты его дорогущими чемоданами и саквояжами, выполненными из нежноголубой кожи. Именно после этого эпизода Джексону пришлось распорядиться запретить все подобные интервьюирования .
Поначалу Геринг все никак не мог поверить в то, что Гитлер действительно назначил на его место Дёни- ца, а не его, — он полагал, что это наверняка было результатом интриг против него со стороны Мартина
169



Дэвид Ирвинг
Бормана. Газетчикам он поведал о том, как сопротивлялся гитлеровскому плану нападения на Россию, и о том, в какое он пришел уныние, когда американцы начали в массовом порядке производить свои истребители сопровождения дальнего радиуса действия, что сделало невозможными дальние рейды его бомбардировочной авиации. В течение целой недели после этой пресс-конференции Геринга продержали в центре для допросов седьмой армии США на вилле Пагенстехер, в Висбадене. Один из офицеров отметил, что Геринг вовсе не проявлял каких-либо признаков умопомешательства, и добавил к этому: «В сущности, это весьма странный и злобный человек, а кроме этого — великий мастер актерских перевоплощений и профессиональный лжец». Когда рейхсмаршалу показали газетные фотографии из Дахау, он невозмутимо заявил, что эти снимки наверняка были сделаны в самые последние дни войны, когда повсюду царил невообразимый хаос235.
20 мая Геринга отправили самолетом в Люксембург. Он отнюдь не был обрадован тем фактом, что в Ашкане к нему вскорости присоединится и его соперник на место преемника Гитлера, гранд-адмирал флота Дёниц. Эти двое до сих пор не прекращали жесткую конкуренцию друг с другом, и в особенности это касалось Геринга. Он даже однажды воинственно заявил адъютанту адмирала: «Можешь не сомневаться, что если нас повесят, то первой в петле окажется именно моя шея!»
Эндрус произвел опись всего наиболее ценного личного имущества Геринга, изъятого у него при поступлении к нему в лагерь и запертого в особом сейфе без права получения обратно. Среди перечисленных в этом списке предметов было несколько золотых жезлов главнокомандующего Люфтваффе, один из которых был инкрустирован бриллиантами; огромное количество других символов власти и артефактов, укра¬
170



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
шенных золотом, серебром, аметистами, изумрудами, алмазами, рубинами и лазуритами; все его награды, в числе которых были знаменитый орден «За заслуги» (Pour le Mérite), Железный Рыцарский крест, полученный им еще в Первую мировую войну, а также Рыцарский крест с золотыми дубовыми листьями, мечами и бриллиантами; несколько карманных и наручных часов, в том числе производства фирмы Картье, «один большой швейцарский наручный хронометр» и «одна авторучка с вечным пером и с выгравированным на ней именем «Герман Геринг»236. Перечисление остального имущества рейхсмаршала занимало так много места, что это просто с трудом укладывалось в голове. Всем этим были плотно забиты его многочисленные кожаные чемоданы, в которых, помимо таких необходимых каждому человеку вещей, как туалетные принадлежности, имелись еще и основательные запасы еды. После того как 24 мая фельдмаршал Роберт Риттер фон Грайм покончил с жизнью, проглотив цианид, американцы резко ужесточили меры безопасности, в результате чего все личные вещи Геринга, оставленные в его пользовании, впервые были подвергнуты открытому и тщательному досмотру. Как раз тогда в них и была обнаружена, а затем триумфально конфискована стеклянная ампула с гидроген-цианидом, помещенная в специальный контейнер, выполненный в виде ружейного патрона с отвинчивавшейся пулей, который, в свою очередь, был спрятан в жестяной банке с американским кофе237.
Ко времени описываемых событий Геринг весил 264 фунта (119 кг). Американские врачи установили, что он очень страдает от чрезвычайного ожирения, физической слабости и вообще довольно плачевного Общего состояния здоровья. Начиная с 1941 года у него стали довольно регулярно и часто случаться сердечные приступы. Лагерные врачи посадили его на принудительную радикальную диету. На фотографиях Геринга,
171



Дэвид Ирвинг
сделанных 22 июня и 10 июля, видно, что он заметно похудел, а его и без того заметно выдававшиеся скулы обострились еще больше. При очередном досмотре его личных вещей были обнаружены хорошо запрятанные и поэтому не замеченные ранее около 2 000 белых таблеток, представлявших собой слабый заменитель морфина — паракодейн. Геринг принимал по десять таких таблеток каждое утро по пробуждении и каждый вечер перед сном. Эндрус сразу же доложил об этом в З.Н.А.Е.Р. (штаб Верховного главнокомандования объединенными экспедиционными войсками): «Мой лагерный врач сообщил, что если внезапно отобрать у него [Геринга] эти таблетки и, таким образом, резко и полностью исключить для него возможность их дальнейшего приема, то он немедленно сойдет с ума». Штаб Эйзенхауэра ответил на это, что они просят только об одном — не нарушать вменяемость Геринга хотя бы какое-то время. «Прежде чем окончательно потерять интерес к тому, что с ним произойдет дальше, нам хотелось бы порасспросить его о некоторых вещах»238. 10 июля допрашивавшие его дознаватели сообщили о том, что рейхсмаршал стал проявлять заметную обеспокоенность и настороженность — он, разумеется, знал, что они намерены предъявить ему какое-то обвинение, «но был не вполне уверен, какое именно»239. 23 июля Эндрус доложил о дальнейшем принудительном сокращении дозировки принимавшегося Герингом паракодеина. В этом же докладе отмечалось, что в результате этого рейхсмаршал стал выглядеть намного лучше.
Главный дознаватель от Военно-воздушных сил, майор Эрнст Энглэндер (известный Герингу под вымышленной фамилией Эванс и бывший в реальной жизни финансистом с Уолл-стрит) провел с рейхсмаршалом серию допросов с пристрастием, во время которых спрятанные микрофоны фиксировали каждое произнесенное слово. «Я обнаружил, — напишет Энг-
172



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
лэндер впоследствии, — что в беседах с ним лучше проявлять некоторую разумную общительность и откровенность, и в результате Геринг доверился мне настолько, что даже попросил меня сделать для него одно одолжение — повидать его жену»240. Энглэндер знал о том, что между Герингом и командирами подчиненных ему Люфтваффе всегда царила жгучая ненависть, и делал все от него зависящее, чтобы подлить масла в этот огонь, аккуратно пересказывая ему все сплетни, которые генералы и фельдмаршалы распространяли друг о друге и о нем самом. Не догадываясь о коварной игре, которую вел с ним этот обаятельный майор, Геринг, заранее благодаря его за эту услугу, вручил «Эвансу» потрепанную от долгого ношения с собой фотографию своей жены Эмми и дочери Эдды и попросил его передать ее жене при встрече, о которой просил, написав на обороте: «Я доверяю майору Эвансу»241.
Многие заключенные привезли с собой в лагерь давнишнюю затаенную вражду друг против друга — багаж, избавить их от которого, заперев его в сейф, было не так-то просто. Поскольку начальник гитлеровской кадровой службы Фриц Заукель был одним из самых закадычных друзей Геринга, то прямым следствием этого обстоятельства было то, что между нацистским лейбористским лидером д-ром Робертом Леем и рейхсмаршалом никогда не существовало особенно теплых взаимоотношений. «Геринг, — рассказывал Лей своим американским дознавателям, — никогда не был способен покорить сердца рабочих. Они считали его просто смешным, ...«гнойником» на теле не только партии, но и всей Германии».
Он характеризовал рейхсмаршала как самодовольного, чванливого и эгоистичного болтуна, который своей деятельностью лишь дискредитировал партию242. Герингу — как в шутку отметил его товарищ по заключению Юлиус Стрейчер — удалось избавиться здесь от
173



Дэвид Ирвинг
своего пристрастия к кокаину: «Это действительно правда, что здесь, в Мондорфе, он написал однажды жалобу, в которой выразил свое недовольство качеством приготовления пищи. Он все еще в полной мере ощущал себя рейхсмаршалом... Он всегда был и всегда останется ненасытным обжорой. Бедняга! Он всерьез полагает, что если бы нам удалось сейчас выбраться отсюда живыми, то «народ» приветствовал бы его с неподдельной радостью. Если бы!»243 Геринг заявил ему, что никогда не хотел этой войны и что союзники не могут возложить на него вину за участие в ней, поскольку он, как каждый солдат, был обязан выполнять свой долг. Стрейчер ответил ему на это: «Можно не сомневаться, что евреи сделают все от них зависящее для того, чтобы увидеть нас повешенными»244.
Эндрус распорядился о дальнейшем сокращении разрешенной Герингу дозировки паракодеина. Вскоре его отучили от наркотиков почти полностью245. «Не знаю, что они намерены делать с Герингом, — писал комендант лагеря полковнику Фриче 4 августа (как же все-таки стеснялись в то время своих имен многие американцы немецкого происхождения!), — но я думаю, что ему лучше оставаться здесь под моим личным надзором и под наблюдением нашего лагерного врача. Геринг утверждает, что состояние его здоровья стало значительно лучше, чем было в последние несколько лет, и несравненно лучше по сравнению с тем временем, когда он попал к нам». Здоровье рейхсмаршала улучшалось тем заметнее, чем радикальнее американцы уменьшали дозировку принимаемого им паракодеина. Эндрус попросил Комиссию по военным преступлениям учесть следующее: «Наша задача состоит не столько в том, чтобы поддерживать Геринга в удовлетворительной форме, сколько в том, чтобы исключить любую возможность использования им состояния его здоровья с целью избежать суда или наказания»246. '
174



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
5 августа 1945 года армия Соединенных Штатов препроводила в Б.Н.А.Е.Е.’ окончательный вариант списка заключенных, которые должны были быть переданы под надзор совета обвинителей. Как и предвидел Геринг, его имя стояло в этом списке под номером 1. К исходу следующего дня была успешно завершена и программа его антинаркотической реабилитации — Эндрус все-таки сумел добиться своего и справился с паракодеиновой зависимостью рейхсмаршала.
ВСКОРЕ к пленникам Мондорфа присоединился Йоахим фон Риббентроп. После довольно долгих поисков он был все же арестован 14 июня в Гамбурге. Последние недели своей жизни, здесь, в «Гранд-отеле», он занимался написанием мемуаров247. Когда он однажды предложил Герингу просмотреть двадцать пять страниц только что написанного им текста, бывший боевой летчик весьма неучтиво порекомендовал ему использовать их для туалетных нужд. С полным избавлением от пристрастия к наркотикам к рейхсмаршалу вернулась его былая воинственность и жизнелюбие.
Проведя когда-то несколько лет в Канаде, Риббентроп мог хоть и довольно коряво, но вполне вразумительно изъясняться по-английски. Английский офицер, допрашивавший бывшего министра иностранных дел Германии, заверил его, что их беседа будет конфиденциальной (в действительности же каждое слово записывалось). Не обращая внимания на подобные призывы к откровенности, Риббентроп как в этот раз, так и впоследствии упорно отказывался говорить о пакте о ненападении, заключенном между Германией и Россией и подписанном им в Москве в августе 1939 года,  ** Штаб Верховного главнокомандования объединенными экспедиционными войсками.
175



Дэвид Ирвинг
объясняя это требованиями дипломатической этики и секретности.
Тогда английский офицер избрал другую и гораздо менее приятную для своего оппонента линию поведения, начав с полувопроса-полуутверждения:
«Вы, конечно, видели, что творилось во всех этих ваших концентрационных лагерях...»
«Я никогда не знал наверняка, — признал Риббентроп, — действительно ли было правдой все то, что писалось о концентрационных лагерях».
«Это действительно было правдой».
«Я узнал обо всех этих вещах только из газет в Гамбурге, когда еще не был вашим пленником. Мы все не имели раньше об этом ни малейшего представления».
«Мы очень удивлены этим».
«Интересно, удивило бы это вас, если бы вы были поближе знакомы с нашей системой? — с вызовом спросил Риббентроп. — Если бы кто-нибудь обратился к Гиммлеру за разрешением на посещение какого-либо концентрационного лагеря, то он мог бы дать ему такое разрешение, но тогда этот человек так и закончил бы свои дни там, поскольку ему уже просто не суждено было бы когда-либо выбраться оттуда обратно».
«Гиммлер отвечал за концентрационные лагеря?»
«Разумеется».
«Кто их построил?»
«Он».
«Но ведь не мог же он один отвечать за все! Ведь был же у него какой-то штат подчиненных ему лиц? Принимал в этом какое-то участие Борман?»
«Борман очень много работал с Гиммлером. И в том числе по концентрационным лагерям. Поймите: он, конечно же, знал о существовании этих лагерей, но он не знал о том, что происходило в них самих. Никто не знал. Все эти люди в Мондорфе — никто из них ничего не знал об этом. То же самое касается и еврейского вопроса».
176



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«Вы имеете в виду преследование евреев?»
«Мы знали, что существуют концентрационные лагеря, но совершенно ничего не знали о том, что в них творится!»
«А как вы думаете, Гитлер знал?»
После долгой и мучительной паузы Риббентроп ответил: «Я так часто думал об этом! Если бы я представил себе такое — это полностью разрушило бы имевшееся у меня представление о Гитлере. Я знаю одно: впервые я услышал обо всех этих преследованиях, злодеяниях и преступлениях, имевших место в концентрационных лагерях, только тогда, когда русские освободили такой лагерь в Польше [в сентябре 1944 года], — по-моему, это был Майданек. Это было самым первым, о чем я узнал, когда наши зарубежные дипломатические представители стали присылать телеграммы с сообщениями о том, что русская пропагандистская машина подняла огромный шум в связи с этим в нейтральных странах. Я собрал эти телеграммы вместе и положил их перед фюрером, осмелившись заметить вслух, что если все это действительно правда, даже если хотя бы отчасти, то это делает совершенно невозможными все дальнейшие внешние дипломатические отношения Германии. Гитлер взял со стола стопку этих телеграмм и сказал, что обсуждать этот вопрос — не мое дело. Это единственное, что я когда-либо слышал от него по этому поводу».
Ангийский офицер спросил, видел ли он какие-нибудь обличающие памфлеты. Риббентроп ответил ему на это: «Я видел один фильм. Его показывали нам здесь, в Мондорфе. Страшные кадры... Нет никакого сомнения, что все это подлинные материалы. Определенная доля пропаганды, конечно, присутствовала, но мы видели собственными глазами ряд ужасных сцен, и было совершенно очевидно, что они были сняты после налета бомбардировщиков... Если вы спросите меня о Гиммлере, — сказал он в заключение, — то я отвечу
177



Дэвид Ирвинг
вам, что в последние годы он был очень раздражительным и каким-то повышенно чувствительным — sehr böse*  **». Данное использованное Риббентропом прилагательное переводится как свирепый, безнравственный и даже сатанинский248.
ОКАЗАВШИСЬ в Мондорфе, бывший гауляйтер Франконии Юлиус Стрейчер обнаружил, что здесь с ним обращаются гораздо лучше, чем это было в Висбадене. Однако другие заключенные сразу же и вполне недвусмысленно разъяснили ему, чтобы он не обольщался по этому поводу и понимал, что в действительности за внешней корректностью к нему со стороны пленителей все равно скрывается самая настоящая ненависть. Во времена Третьего рейха многие из этих нацистов писали поздравительные письма Стрейчеру или в публиковавшийся им журнал «Stürmer» {«Штурмовик») и теперь не могли так вот быстро и просто взять и отречься от него.
Стрейчер появился на свет в семье деревенского учителя недалеко от Аугсбурга 12 февраля 1885 года. За время участия в Первой мировой войне был трижды удостоен награждения медалью «За отвагу». Присоединившись к Гитлеру во время путча 1923 года, он даже делил с ним заключение в Ландсберге, после чего ему было запрещено заниматься преподаванием в высших учебных заведениях (в Германии и поныне действует это весьма суровое и необычное наказание за политические преступления, целенаправленно лишающее человека возможности получения средств к существованию и называемое Berufsverbot*)249. Начиная с 20-х годов он занимался серьезным изучением Ветхого Завета и Талмуда, придя в результате к заключению, что до
* Очень злой.
** Запрет на'профессию.
178



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тех пор, покуда евреи будут объявлять себя избранной нацией, у них всегда будут проблемы с теми народами, на земле которых они живут250. И хотя он в конце концов отвернулся от христианства, нелицеприятные упоминания об Иисусе Христе в Талмуде настолько сильно запали ему в душу, что многие из них он даже заучил наизусть. Все это, конечно, наложило определенный отпечаток на его мировоззрение251. Ему, например, стало понятно, что власть в России в 1917 году захватили «евреи-большевики», что именно они убили царя и его семью и правили затем страной посредством террора; он разглядел и правильно определил методы работы еврейского «Совета», как он его называл, (Rateregierung), возглавлявшегося в Баварии Куртом Айснером; он пристально наблюдал за тем, как другие евреи в других странах устанавливают сходные авторитарные режимы правления, одним из которых был режим Бела Куна в Венгрии и т. д. В результате всего этого Стрейчер пришел к общему выводу, что евреи имеют своей целью установление окончательного и полного господства еврейской Нации над всеми нееврейскими, исподволь и неуклонно навязывая им свою волю посредством постепенной ассимиляции евреев по всему миру благодаря своей «многокультурности» и «мультирасовости». А придя к такому выводу, Стрейчер немедленно принял самое активное участие в кампании по уничтожению евреев, являясь во многом и ее организатором, поэтому то, что он оказался сейчас здесь, в Мондорфе, было вполне закономерным следствием этой его деятельности252.
Однако за свою агитационную деятельность, направленную на создание вокруг евреев атмосферы ненависти, — причем больше на словах, чем на деле, — он пострадал уже и до того, как оказался в этом заключении. Даже его заклятый враг Бенно Мартин — высший руководитель СС и полиции в Нюрнберге — вы¬
179



Дэвид Ирвинг
нужден был признать перед дознавателями, что Стрей- чер выступал против проведения «Хрустальной ночи» в ноябре 1938 года, утверждая, что в долгосрочной перспективе этот произвол окажется на руку лишь самим же евреям. Однако Стрейчер не выразил ни малейшего возражения против последовавшего за этим сноса главной синагоги Нюрнберга, заявив, что это продиктовано муниципальной необходимостью, поскольку восточный стиль ее архитектуры не гармонирует с общим средневековым архитектурным обликом города; сам же Стрейчер вообще не воспринимал синагоги как храмы для религиозных служений и посещения их верующими. Для него они представляли собой — как он почерпнул из Талмуда — лишь не что иное, как места для заключения сделок между еврейскими жуликами, пройдохами и интриганами253.
В самом начале 20-х Стрейчер основал два периодических издания, даже пользовавшихся некоторой, пусть и не слишком значительной, но все же популярностью. Они представляли собой малоформатные газеты со сжатым текстом, и после тщательного анализа полученного в результате их публикации опыта Стрейчер начиная с 1923 года приступил к изданию неофициального, также малоформатного, но выходившего весьма крупными тиражами и зачастую порнографического еженедельника «Stürmer». Этот журнальчик часто являлся источником немалых огорчений и для Гитлера, и для Геббельса, поскольку был в буквальном смысле слова неподконтролен нацистской партии. Однако запрещен он был лишь однажды, с 8 по 18 августа 1934 года за публикацию откровенно клеветнического пасквиля на главу правительства Чехии. В результате того, что главной темой публикаций в «Stürmer» был беззастенчивый антисемитизм, щедро приправлявшийся такими кровавыми чертами к общему собирательному портрету евреев, как ритуальное избиение ими
180



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
младенцев и т. п., Стрейчер вскоре стал врагом № 1 всего организованного международного еврейского сообщества. Один из сотрудников его издательства собрал целую коллекцию, состоящую из тысяч примеров нападок на Стрейчера, публиковавшихся в мировой печати, и даже собирался издать их отдельной антологией под ироничным названием «Стрейчер, кровавый деспот из Франконии», но воплощению этого замысла помешала развязанная Гитлером война254.
Мечтой Стрейчера было увидеть, как все евреи будут в конце концов изгнаны из Германии. Он считал, что многие из аккредитованных в Германии зарубежных дипломатов мысленно аплодируют его активной антисемитской деятельности, в том числе французский посол Андре Франсуа Понсе, с которым он часто встречался на проводившихся в Нюрнберге автомобильных раллийных гонках. Когда великий муфтий Иерусалима со всей прямотой заявил, что вопрос о поселении евреев в Палестине даже не подлежит обсуждению, Стрейчер, подобно Гитлеру, принял так называемый «мадагаскарский план» как единственное действительно жизнеспособное и окончательное решение этого вопроса255.
Благосклонного отношения к себе со стороны высшего нацистского руководства он лишился, однако, по совершенно иным причинам. В 39-м году ему были запрещены публичные выступления (Redeverbof — еще один авторитарный закон в Германии, до сих пор не исключенный из действующего в ней свода законов), а в 40-м он был освобожден от всех занимавшихся им партийных должностей. Неофициальным основанием для этого послужило то, что Стрейчер якобы в недопустимой форме высказался против экспроприации частной собственности в пользу представителей арий-  ** Запрет на публичные выступления.
181



Дэвид Ирвинг
ской нации после погрома, ставшего известным под названием «Хрустальная ночь»256. Потерпев это поражение, Стрейчер удалился в свое имение Плайкерсхоф в родной Франконии, построил дом с коровником и прожил там все оставшиеся годы войны, не имея никаких контактов с какими бы то ни было нацистскими властными структурами. В течение многих лет он был единственным близким другом Гитлера, которому он позволял обращаться к себе на «ты», но то, как показал себя фюрер в этой истории, оттолкнуло и ужаснуло Стрейчера: Гитлер сказал, что «если в ходе этого разбирательства кто-нибудь будет уличен во лжи — он будет расстрелян». До расстрелов дело не дошло, но из всего случившегося Стрейчер смог сделать вывод, что в критических обстоятельствах Гитлер вполне может- проявить не необходимую жесткость, которой ему порой недоставало, а слепую и бесчеловечную жестокость.
Однако все эти события имели место в уже относительно давнем прошлом. Здесь, в Мондорфе, Стрейчер писал акварели и составлял свое политическое завещание, ради чего специально еще раз перечел Библию и сделал соответствующие выписки из нее257. Некоторые из заключенных отметили в своих дневниках свое неподдельное восхищение поведением Стрейчера, тем, как он упорно не желал сгибаться под бременем столь драматических для большинства из них обстоятельств. «За вашу судьбу я спокоен, — шепнул ему на ухо главный адмирал флота Карл Дёниц, когда их перевозили на грузовиках из Мондорфа через всю южную Германию в тюрьму Нюрнберга. — Меня волнует другое: как сумеют пройти через все это остальные?!»258
Первыми из Мондорфа были увезены те заключенные, которым посчастливилось перейти из статуса обвиняемых в статус свидетелей. У Геринга снова начались проблемы с сердцем, и поэтому он получал про¬
182



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
щальные приветы от своих бывших сослуживцев, лежа в постели в своем номере-камере на одном из верхних этажей «Гранд-отеля». Вальтер Людце-Нёйрат, адъютант Дёница, нашел, однако, что рейхсмаршал пребывает в весьма решительном и даже вызывающе воинственном настроении. «Что бы ни случилось, — проговорил на прощание бывший главнокомандующий Люфтваффе, — можете валить все на меня. На процессе я собираюсь сказать всего лишь одну-две вещи»259.



ГЛАВА 7
ВСТРЕЧА С ДВУМЯ ИЗМЕННИКАМИ
12 АВГУСТА 1945 ГОДА из Мондорфа в Нюрнберг были переправлены семьдесят заключенных. Основная их часть была обвиняемыми, остальные проходили в качестве свидетелей. Альберта Шпеера уже не было ни среди первых, ни среди вторых, поэтому многие из заключенных сделали вывод, что Шпеер, показавший себя вначале, как и все остальные, вполне мужественно перед лицом их пленителей, затем, судя по всему, просто продался союзникам, поскольку они слишком уж внезапно-увезли его из Мондорфа в никому не известном направлении уже несколько недель назад.
Начались самые отвратительные формальности — фарсовые нелепости и лицемерие в обрамлении юридических фикций. Так, например, в 16.00 12 августа американцы официально «арестовали» Геринга в ан- сбахском лагере для разжалованных и находящихся под следствием военнопленных (тюрьма при Нюрнбергском суде) «по подозрению в совершении воен ¬ ных преступлений» и в соответствии с подписанным Джексоном ордером на его арест. Как и фельдмаршал Кейтель, «арестованный» в тот же день вторым лейтенантом Мартином М. Левковичем, Геринг и другие военнопленные были прежде всего разжалованы, по крайней мере на бумаге, и «уволены» из рядов Вермахта. Подобная «демобилизация» являлась прежде всего
184



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
юридической уловкой, позволявшей союзникам беспрепятственно осудить и повесить своих пленников, лишив их защиты Женевской конвенции, распространявшейся на них до этого как на военнопленных260. Мильх, подвергшийся аналогичной процедуре спустя несколько недель, резко и даже назидательным тоном заявил американцам: «Не вы меня назначали, не вам меня и увольнять». Кстати, обладатель звания фельдмаршала в Германии, так же, впрочем, как и во всех других странах, остается, по крайней мере формально, на действительной военной службе до конца своих дней.
ПЕРВООЧЕРЕДНАЯ ЗАБОТА Джексона на этом этапе состояла в том, чтобы обвиняющая сторона смогла располагать достаточным количеством веских улик для поддержания предъявленных обвинений, которые так легко отвергались нацистами в течение всей этой войны.
Конференции в Лондоне так и застряли на скучном уровне подкомиссий. Для проведения самого суда юристами был намечен Мюнхен при условия наличия в нем подходящего (т. е. не разрушенного) здания, но поскольку такового не оказалось, Джексону пришлось подыскивать другое место («возможно, в Нюрнберге»). Поэтому 7 июля 1945 года он вместе со всей своей командой вылетел в Германию. Прибыв к месту назначения, самолет едва смог приземлиться на развороченном бомбами аэродроме Висбадена261. Обгоревшие остовы ангаров выглядели как черные обуглившиеся скелеты. Вся территория аэродрома была до сих пор густо усеяна обломками артиллерийских орудий, танков, джипов и фрагментами разбившихся или уничтоженных на земле самолетов. Управление оперативных служб генерала Донована оперативно, как ему и подобает, реквизировало для размещения юристов вполне
185



Дэвид Ирвинг
целое и комфортабельное здание, а само устроило себе штаб-квартиру на висбаденском заводе шипучих вин Хенкеля — вполне предусмотрительный выбор для любящих выпить американцев. (Глава этой винодельческой компании Карл Хенкель погиб 10 февраля того года во время воздушного налета.)
Для Джексона это кратковременное пребывание в Висбадене стало одним из главных поворотных этапов в подготовке к процессу. Только что прибывший из Парижа армейский юрист, полковник Джон Г. Амен, привез с собой целую кипу документов, содержащих такие столь недостающие до этого момента Джексону улики, что у любого юриста на его месте потекли бы слюни от предвкушения профессионального триумфа. Среди них, например, была отпечатанная на пишущей машинке копия первой части документа, на который историки будут многозначительно ссылаться впоследствии как на «Хоссбахский протокол», зафиксировавший произошедшую 5 ноября 1937 года встречу между Гитлером, Герингом и другими главнокомандующими в присутствии, в том числе, министра иностранных дел Константина фон Нойрата, на которой Гитлер изложил свои планы экспансии Восточной Европы. Судя по неторопливой осторожности, проявленной в дальнейшем судьями в отношении данного документа, они, вне всякого сомнения, несколько переоценили его как одно из ключевых свидетельств обвинения.
После ознакомления с тем, что привез с собой полковник Амен, Джексон записал в своем дневнике: «Ему удалось раздобыть копию протокола конференции 1937 года между Гитлером и его высшими генералами, на которой Гитлер обрисовал перед ними весь свой план агрессорской войны и уничтожения евреев»262. И хотя в действительности никакого упоминания о евреях в этом документе не было, Джексону тогда с первого же взгляда показалось, что ему в фуки попало настолько убедительное доказательство нацист¬
186



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ского заговора, что о таком он даже и не мечтал 263. В английском уголовном законодательстве один только заговор (тайный сговор) определяется довольно широко как подстрекательство одним другого (или других) к совершению противозаконного деяния, поддержанное этим другим (или другими). В отличие от Джексона, другие находившиеся в Нюрнберге эксперты по уголовному праву, и в том числе французские судьи, отнюдь не разделяли в такой же мере его радости по поводу Хоссбахского протокола* Они считали его вовсе не такой уж ценной уликой, поскольку в нем, по их мнению, не было конкретных указаний на кого-либо, «организовывавшего тайный заговор», а было указание лишь на Гитлера, излагавшего присутствовавшим свои личные замыслы, и на этих самых присутствовавших, которые картинно щелкали каблуками в ответ, выражая этим лишь свое угодливое подобострастие.
Разумеется, это был не единственный документ, привезенный полковником Амецом. «Амен привез также документы, — отметил в своих записях Джексон, — которыми германская полиция заранее предупреждалась о приближавшихся еврейских погромах и в которых ей предписывалось не вмешиваться в них. В них даже содержались довольно подробные инструкции по
* Как отмечал один критик: «При более пристальном ознакомле- нии с этим документом выяснялось, что он представляет собой лишь заверенную фотокопию копии, снятой на микрофильм с перепечатанной «заверенной копии». Вдобавок к этому «оригинальная», так сказать, «заверенная копия», подготовленная немцами на немецком языке, была еще и переведена американцами на английский и, кроме того, дополнительно включала в себя перевод не совсем уж достоверно подлинных приписок, сделанных якобы Хоссбахом от руки по памяти спустя пять дней после совещания, проведенного Гитлером 5 ноября 1937 года». (Еженедельник «Spectator» («Очевидец»), Лондон, 16—23 декабря 1995 года, стр. 57). Однако, несмотря на то что происхождение документа не слишком располагало к доверию, этот же самый критик не выражает своих сомнений по поводу подлинности этого протокола в целом. Контр-адмирал Карл-Джеско фон Путтка- мер рассказал ему, что действительно лично видел этот документ еще в то время, т. е. в конце 30-х; упоминание о нем, датированное примерно тем же временем, имеется также в дневнике Йодля.
187



Дэвид Ирвинг
поводу того, как именно не препятствовать их проведению и в каком именно порядке они должны при этом протекать...» Данные документы представляли собой секретные телеграммы, разосланные во все местные отделения Гестапо накануне «Хрустальной ночи» в ноябре 1938 года и также ставшие теперь доступными в архивах264. Все эти документы Джексон передал в Управление оперативных служб для снятия с них копий.
Но и это было еще не все. Вскоре к ним прибыл шеф швейцарского отделения Управления оперативных служб — всегда как-то очень академично выглядящий Ален Даллес. Он привез с собой четверых «беженцев от нацистов», имевших довольно взъерошенный и растрепанный вид. Эти четверо очень заинтересовали Джексона в связи с предстоящим процессом. Всю вторую половину того дня американцы — Джексон, Донован, Амен, Даллес и еще один-два человека — провели в библиотеке выделенного им дома, опрашивая первых двоих из этих немцев, в то время как Элси Даглас, секретарша Джексона, подробно стенографировала всю беседу.
Первым из них был Фабиан фон Шлаберендорф — адвокат, оказавшийся мобилизованным в германскую армию в качестве юрисконсульта (в послевоенной Германии он станет судьей). Шлаберендорф рассказал, что собственными глазами видел приказы нацистов об уничтожении американских парашютистов. Желая, по всей видимости, приукрасить свою роль в антифашистской борьбе, он поведал историю, которую серьезные историки считают слишком неправдоподобной и даже, откровенно говоря, невозможной. Он рассказал, что весной 1943 года якобы пронес в самолет Гитлера портфель с бомбой, замаскированной под квадратную бутылку «Куантро» (в другой [его же] версии этой истории она превращалась в [круглую] бутылку из-под бренди). Бомба не взорвалась, поскольку не
188



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сработал детонатор, и Шлаберендорфу пришлось «с риском для жизни» снова проникать в самолет, чтобы забрать портфель обратно. Легковерные американцы поначалу вполне поверили этой незамысловатой выдумке — ведь этот человек, в конце концов, тоже был юристом — и на радостях Шлаберендорф рассыпался в многословных благодарностях перед Даллесом за то, что тот спас ему жизнь, когда он скрывался от нацистов в январе 1945 года265.
Второй из этих двух джентльменов был вовсе не настолько мил и любезен, как первый. Его имя было Ганс Бернд Гизевиус, и он служил в Абвере* Всего за несколько недель до описываемых событий нацисты отправили в концлагерь Дахау его родную сестру, и сделано это было прежде всего в отместку за его предательство. Но при нынешних обстоятельствах его измена нацистам и их идеям расценивалась союзниками диаметрально противоположным образом. В письме, написанном Джексону Аленом Даллесом несколько месяцев спустя, он даст общее описание того, насколько полезен был Гизевиус союзникам с тех пор, как он впервые повстречался с ним в Цюрихе, Швейцария, в январе 1943 года. «Как бы то ни было, — писал Даллес, — но лично я совершенно не сомневаюсь в том, что он — убежденный антифашист, много раз и чрезвычайно сильно рисковавший своей жизнью с целью помочь в победе над нацизмом». Здесь, в Висбадене, Джексон узнал о том, что Гизевиус активно участвовал в антифашистских движениях и «в случае успешной ликвидации Гитлера должен был стать «министром очищения» в новом правительстве Германии. Это определение — «министр очищения» — звучало чисто по- европейски и, несомненно, подразумевало корректирующую политическую чистку. Джексон записал в свой дневник, что, за всего лишь возможным исключением,
* Германская разведка.
189



Дэвид Ирвинг
эти двое являются, пожалуй, единственными заговорщиками против Гитлера, которым удалось уцелеть в жесточайших чистках партии, последовавших за не- удавшейся попыткой покушений на него в его ставке 20 июля 1944 года. (К слову сказать, в первые же послевоенные годы откуда ни возьмись — как это всегда неизбежно случается в подобных случаях — объявился целый сонм «уцелевших заговорщиков».)266
Работая без оплаты — т. е., можно сказать, практически совершенно бескорыстно — как «агент 512» на американскую разведку все те два последних года, что его страна вела свою разрушительную войну, Гизевиус был одним из наиболее ценных перебежчиков. «За более чем полтора года (с января 1943-го по июль 1944 года), — писал Даллес в одной из своих докладных записок, — Гизевиус регулярно и часто присылал мне доклады о ходе развития антифашистского движения. Благодаря ему я имел контакт с целым кругом заговорщиков, в числе которых были генерал [Людвиг] Бек, [Карл] Гоерделер, [граф Хельмут] фон Мольтке, генерал [Ганс] Остер, [Адам] фон Тротт и другие. За несколько дней до 20 июля 1944 года я был предупрежден Гизевиусом о готовящемся заговоре против Гитлера с целью его убийства или свержения, а также снабжен подробными сведениями о заговорщиках»267. Гизеви- усу пришлось вернуться в Берлин для того, чтобы «пожать плоды» июльского заговора. Сразу же вслед за началом целой серией разоблачений, грозивших раскрытием и ему, Гизевиус был вынужден скрыться и на целых шесть месяцев «залечь на дно» — до тех пор, пока в январе 1945 года Даллес не снабдил его документами, благодаря которым он смог бежать в Швейцарию.
Кто-то наверняка не согласится с навешенным на Гизевиуса ярлыком предателя, однако определенная доля правды в этом все же, конечно, есть. Сделанная Даллесом письменная характеристика на этого немца в
190



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
полной мере раскрывает весь масштаб его деятельности в пользу врагов своей родины: «В феврале 1943 года Гизевиус предупредил меня о том, что немцами разгадан секретный шифр американской дипломатической миссии в Берне. Подтвердив это свое донесение текстами нескольких дешифрованных телеграмм, он предложил мне сообщить об этом миссии с тем, чтобы они отменили этот шифр во избежание серьезной утечки секретной информации». Задолго до того, как у немцев реально появилось то, что стало называться впоследствии ракетами Фау-1 и Фау-2, Гизевиус уже снабдил Даллеса информацией о них, а также помог распознать Пенемюнде, что на балтийском побережье Германии, как научно-исследовательскую базу нацистов для испытаний перспективного ракетного вооружения268. В последовавшем за этим налете на Пенемюнде английской авиации погибли восемьсот немецких и иностранных рабочих. «Агент 512» Гизевиус Управления оперативных служб предстанет перед судом над военными преступниками лишь к весне 1946 года. Это поистине удивительно, но даже под интенсивными перекрестными допросами он упорно отрицал, что когда-либо работал в интересах какой-либо из иностранных разведок. От таких перебежчиков и от таких агентов Даллес был просто в восторге. Джексон испытывал по этому поводу явно меньший энтузиазм, отозвавшись о них в одном из писем домой даже с некоторым осуждением269.
ГРЯДУЩИЙ процесс начинал казаться Джексону «таким пугающе огромным, запутанным и трудно контролируемым», что в какой-то момент он даже засомневался в том, что ему удастся придать ему какую-то хоть сколько-нибудь определенную форму270. После ужина они приступили к беседе с двумя другими привезенными Даллесом немцами — лютеранским свя¬
191



Дэвид Ирвинг
щенником, угодившим в нацистские застенки, и служащим Министерства иностранных дел Германии, в течение нескольких лет снабжавшим Даллеса в Швейцарии секретными документами своего Министерства.
Вероятнее всего, что последним из этих двоих (у Даллеса он проходил под кодовым именем Джордж Вуд) был Фриц Кольбе — советник по особым вопросам (Sonderreferent) посла Карла Риттера и, одновременно с этим, подчиненный лично Риббентропу офицер, отвечавший за связь между Министерством иностранных дел Германии и германским Верховным командованием (Oberkommando der Wermacht). Этот агент утверждал, что являлся членом тайной антифашистской организации «Черная капелла» — католического аналога коммунистической «Красной капеллы». Позже в своем докладе президенту Трумэну Донован отметит, что впервые Даллес установил контакт с «Вудом» в августе 43-го: «За период в 18 месяцев Управление оперативных служб получило от агента «Вуда» более 1600 копий секретных и совершенно секретных дипломатических посланий между Министерством иностранных дел [Германии] и германскими дипломатическими миссиями в двадцати различных государствах». Английская разведка расценивала этот контакт и этот источник информации как «поощрительный подарок судьбы, сделанный ей [разведке] в этой войне»271. Предательство «Вуда» оказалось поистине бесценным для англичан, поскольку попросту избавило их от необходимости расшифровки немецких дипломатических кодов.
Приняв к размышлению всю эту обширную информацию, Джексон наконец отправился спать в предоставленные его команде висбаденские апартаменты. В этом отношении он был просто счастливчиком по сравнению с десятками тысяч местных жителей — практически все пространство, окружавшее выделенное им здание, лежало в руинах. Всю ночь где-то непо¬
192



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
далеку раздавались отдельные хлопки единичных выстрелов, но они тревожили его сон гораздо меньше, чем сопровождавшие их пугливые вскрики его секретарши Элси, расположившейся в одной из соседних комнат. Судя по всему, это уже начиналась какая-то чистка с расстрелами272.
* * *
Встретившись с Джексоном на следующий день во Франкфурте, американский военный наместник, генерал Люсиус Б. Клей, дал ему совет: если суд будет все- таки в Берлине, то его заседания, по крайней мере, нужно проводить в> американском секторе города, поскольку русские в их нынешнем свирепом расположении духа будут только препятствовать, а не помогать их организации. На тот случай, если Джексону будет предоставлен свободный выбор места проведения суда, Клей решительно порекомендовал ему вместо Берлина Нюрнберг, поскольку он находился в американской оккупационной зоне Германии. Умудренный огромным опытом политический советник Клея, Роберт Мерфи, тоже считал Нюрнберг гораздо более предпочтительным местом для этой цели.
Мерфи сообщил Джексону о том, что американцы буквально только что избавились от 450 (!) тонн документов Министерства иностранных дел Германии, уступив их англичанам, поскольку Управление оперативных служб не располагало адекватной возможностью для копирования всего этого на микрофильмы. Джексону было очень досадно узнать об этом, поскольку он небезосновательно полагал, что право решающего голоса в подобных вопросах принадлежит все же ему, и поскольку для представления в суде ему понадобятся оригинальные документы, а не какие-то там копии. Среди документов, увезенных таким образом в Великобританию полковником Р. К. Томпсоном
7 Д. Ирвинг
193



Дэвид Ирвинг
из английской С.1.0.8.*, были содержащие, без преувеличения, настоящий политический динамит — переснятые на фотопленку документы ■Карла фон Лоеха, члена личного штата служащих Риббентропа, которые Томпсону и Лоеху удалось совместными усилиями вывезти 19 мая из дома последнего в Шонеберге, расположенного в советской оккупационной зоне неподалеку от Берлина. На этих фотопленках были все уцелевшие стенограммы встреч и бесед Гитлера с Муссолини, Франко, Лавалем и другими иностранными единовластными лидерами. Кроме этого, по счастливой случайности среди них была единственная сохранившаяся копия пакта, заключенного Риббентропом и Молотовым в августе 1939 года273** В правительственной телеграмме от 15 июня в государственный департамент (Министерство иностранных дел США) от американского посла в Париже Джефферсона Каффери сообщалось, что англичане до сих пор так и не вернули копии этих микрофильмов американским властям в Германии. До Мерфи дошли слухи о том, что английскому послу лорду Галифаксу было приказано оказать такое влияние на Вашингтон, чтобы там не настаивали на этом возвращении — судя по всему, в этих нацистских досье, общественной огласки которых ни в тот момент, ни когда-либо в будущем столь явно старались не допустить англичане, содержались некие компрометирующие Великобританию сведения. Так, например, среди документов, захваченных англичанами и уже никогда больше не возвращенных ей Германии,
* Совместная подкомиссия Министерства иностранных дел и разведки Великобритании.
**22 января 1989 года автор передал имеющиеся у него копии этих микрофильмов советскому историку Льву Безыменскому; Безыменский, в свою очередь, доставил их в Москву, где они были торжественно вручены политбюро Михаила Горбачева в качестве доказательства того, что помимо всем известного пакта существовал еще и тайный дополнительный протокол к нему, имевший в своей основе откровенно агрессорскую подоплеку.
194



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
были сделанные переводчиком Полем Шмидтом расшифровки стенограмм личных встреч Гитлера с ведущими представителями британской аристократии274.
К перспективе сотрудничества с русскими Мерфи относился весьма скептически: он рассказал, например, что, когда он поинтересовался их мнением по поводу Мартина Бормана — одного из главных военных преступников в предварительном списке Джексона, русские лишь пожали плечами и открыто признали, что им ничего не известно о судьбе бывшего рейхсляй- тера. Их, надо так понимать, интересовала добыча покрупнее, чем какой-то там Борман... Проезжая по Берлину, продолжал свой рассказ Мерфи, он ни разу не видел ни одного трудоспособного по виду мужчины в возрасте от 18 до 50 лет, из чего можно было сделать небезосновательное предположение, что все они уже депортированы для принудительных работ или, точнее выражаясь, угнаны для рабского труда. В частном порядке Мерфи предупредил Джексона еще и о том, что у русских, и в особенности у власть предержащих, очень распространена замечательно удобная отговорка для оправдания своего бездействия, обусловленная самой системой советского так называемого централизованного управления: если русский чиновник действительно хочет сделать что-то — он находит способы, чтобы сделать это, если же он чего-то делать не желает — он говорит, что не смог добиться одобрения на это из Москвы275.
С ЦЕЛЬЮ обеспечить Джексону высокую мобильность его перемещений по Германии и не в последнюю очередь для поддержания национального престижа, американская армия предоставила ему в личное пользование транспортный самолет Си-47 с экипажем.
Это действительно оказалось очень хорошим подспорьем. Получив самолет утром, Джексон уже к по¬
195



Дэвид Ирвинг
лудню использовал его по прямому назначению — для оперативной переброски всей своей команды в Нюрнберг с целью ознакомительного осмотра здания суда и прилегающей к нему тюрьмы. Это было самым первым посещением Джексона Нюрнберга. Более восьмидесяти пяти процентов зданий города были уничтожены или значительно повреждены в результате воздушных налетов союзников — столь впечатляющих масштабов разрушений Джексон до этого еще не видел. Людей на глаза почти не попадалось, над руинами висел тошнотворный запах разлагающейся плоти.
По завалам из кирпичей и крупных обломков стен они с трудом пробрались к монументальному и неприветливому на вид, но самое главное — почти полностью уцелевшему Дворцу правосудия, сложенному из массивных каменных блоков. Это и было именно то здание, которое предлагал им использовать военный генерал-губернатор Клей. В нем, однако, не оказалось не только ни одного окна с уцелевшими стеклами, но даже и большей части крыши, а все фасадные стены из серого камня были выщерблены пулями и осколками снарядов и бомб. Внутреннее состояние здания было не менее удручающим: библиотека, когда-то убранная красными коврами, была затоплена водой и практически полностью уничтожена, а в зале для судебных заседаний на третьем этаже кто-то водрузил на судейскую кафедру огромную пивную бочку. И все же этот зал мог вместить в себя шестьсот человек, а находящаяся тут же, при Дворце правосудия, тюрьма, как узнал Джексон, — 1200 заключенных. Взвесив все «за» и «против», Джексон дал свое окончательное «добро» на проведение суда в Нюрнберге, и армейские строительные подразделения спешно приступили к необходимым восстановительным, работам276.
Джексон улетел обратно в Лондон. Поскольку судебное дело, подготавливаемое военными юристами и офицерами Управления оперативных служб, оказыва¬
196



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
лось все же гораздо более громоздким, чем он осмеливался надеяться, все последующие две недели русские снова, вольно или невольно, всячески тормозили процедурные подготовки к процессу. «У них по-другому абсолютно все», — писал о русских Джексон в одном из писем домой. Русские по-прежнему хотели, чтобы суд над военными преступниками проводился в Берлине, но Джексон, теперь уже побывавший в Нюрнберге и принявший свое решение в его пользу, больше не собирался менять его. Разыгрывая свою козырную карту — предоставленный в его безраздельное распоряжение и готовый в любую минуту к вылету самолет с экипажем — он пригласил русскую, французскую и английскую делегации слетать в ближайший уикенд из Лондона в Нюрнберг для лучшего ознакомления с местом проведения будущего суда. Русские, посоветовавшись со своим руководством в Москве, вежливо, но решительно отклонили его приглашение. «Итак, мы улетаем на этот уикенд в самый эпицентр невероятных разрушений и жуткого опустошения», — написал он в письме своей жене Ирэн277.
Вся собравшаяся для этого путешествия компания вылетела в Нюрнберг в субботу 21 июля — без русских, но на этот раз вместе с несколькими английскими юристами, в числе которых были генеральный атторней сэр Дэвид Максвелл Файф, мистер Г. Д. Робертс (королевский адвокат) и лорд Бриджмен, а также, с французской стороны, профессор Грос и Робер Фаль- ко, судья кассационного суда — Верховного суда Франции. Фалько был галлом и отличался очень миниатюрным и изящным телосложением, огромным обаянием, умом, проницательностью и терпеливостью. Со стороны Джексона в этой воздушной прогулке принимали участие Олдерман, Шиа, Бернес и Дин. Из воспоминаний Максвелла Файфа явствует, что он только тогда впервые по-настоящему осознал, сколь огромные потери понесло гражданское население Германии в ре¬
197



Дэвид Ирвинг
зультате союзнических бомбардировок. Во время самого суда он, однако, ни разу не нашел уместным упомянуть об этой «каре божьей», постигшей простой немецкий народ. Генерал Клей предупредил всех отправляющихся вместе с Джексоном в Нюрнберг, что из-под завалов гам не извлечено еще очень много трупов и что Система водоснабжения в городе наверняка заражена278.
После шикарного завтрака в американской офицерской столовой в уже наполовину восстановленном «Гранд-отеле» Джексон провозгласил тост за здоровье их английских и французских гостей и очень эмоционально провозгласил, что здесь, в Нюрнберге, где Гитлер однажды заявил об упадочности демократической системы, демократы нынче правят бал и пьют за здоровье друг друга, что здесь, где нацисты утверждали, что никаких законов, кроме установленных ими самими, быть не должно, их победители восстанавливают попранную ими законность. В самой глубине своего сердца Джексон оставался очень идеалистично настроенным провинциальным юристом из маленького городка, но софизмы подобные этим всегда легко слетают с языка американца.
Теперь уже все были согласны с тем, что здание суда этого города действительно подходит для проведения процесса века самым наилучшим образом. Побывав ближе к полудню в замке Эберхарда Фабера (немецкого магната по производству канцелярских принадлежностей), в котором американская армия решила разместить для проживания юристов, принимающих участие в приближающемся процессе, Джексон без колебаний отказался от гостеприимного приглашения воспользоваться его огромными трапезными залами и походящими на пещеры спальнями со сводчатыми потолками279. Вместо юристов в нем разместили впоследствии газетчиков, поскольку представители журналистского корпуса обычно гораздо менее чувстви¬
198



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тельны к бытовым неудобствам по сравнению с первыми. Вечером того же дня Джексон и вся сопровождавшая его компания слушали в сильно поврежденном здании Нюрнбергского оперного театра пятую симфонию Бетховена в исполнении оркестра немецких музыкантов. Джексон отметил про себя, что если музыканты и играли без особого душевного подъема, то это, возможно, объяснялось просто тем, что их аудитория состояла целиком из их победителей, покоривших их страну и чувствовавших себя вполне вольготно в их прекрасном и древнем городе280.
ПЕРЕГОВОРЫ в Лондоне застопорились еще более неразрешимо всего лишь из-за одной маленькой детали — неспособности прийти к единому мнению по поводу конкретного определения, что именно считать «военными преступлениями». Пожалуй, это было и не так уж удивительно, поскольку обсуждающие стороны были представлены сплошь одними судьями и адвокатами.
Общаясь с многими из них, Джексон зачастую просто терял терпение. «Все обсуждения оказались совершенно бесплодными и так ни к чему и не привели, — написал он, отправляясь в Берлин. — В один из дней я был вынужден констатировать, что мы лишь топчемся на месте, и как возможный выход из этого тупика, предложил, чтобы каждый юрист действовал далее самостоятельно, занимаясь исключительно делами закрепленных за ним преступников. Но уже на следующий день я настолько вышел из себя от всей этой бестолковости, что, почти отчаявшись, даже заявил в сердцах, что порекомендую моему правительству отступиться от этого дела и передать подследственных заключенных европейским союзникам вместе с полномочиями вершения суда над ними. А не далее как вчера я высказал мысль о том, что существует и еще один вариант
199



Дэвид Ирвинг
выхода из создавшегося положения — передать все дело в ведение берлинского Совета по контролю с тем, чтобы они приняли по нему политическое решение». Под этой фразой судьей, конечно же, подразумевалась немедленная физическая ликвидация всех их заключенных, к которой, кстати, многие и призывали в то время. Прогресс в подготовке к суду был настолько незначительным, что Джексон отправил своего сына и Фрэнсиса Шиа обратно в Вашингтон, а Олдермана и Бернеса — в Париж на поиски необходимых для суда документов281.
В Потсдаме (а не в Берлине) как раз только что началась встреча глав трех правительств, которая должна была официально положить конец Второй мировой войне282 . 26 июля Си-47 с головной частью джексоновской команды приземлился в Берлине после четырехчасового перелета из Англии. «Подлетая к Потсдаму, мы будто чувствовали все более и более усиливающийся запах смерти», — записал судья в своем дневнике. Казалось, что этот ужасный запах тления пронизал собой всю Германию и царил буквально повсюду, даже до сих пор. Русские девушки-регулировщицы движения энергично взмахнули им своими флажками, разрешая проезд, и колонна легковых автомобилей с Джексоном и его «свитой» двинулась к «филиалу Белого дома» в пригороде Потсдама, Бабельсберге, где их уже дожидались Гаррй Трумэн и его новый госсекретарь Джимми Бирнс, тоже бывший, кстати, в прошлом судьей. В саду безобразно фальшиво играл маленький духовой оркестрик. Главная новость из Великобритании состояла в том, что партия Уинстона Черчилля проиграла всеобщие выборы, и в результате этого резкого изменения в распределении голосов между партиями лейбористы одержали внушительную победу и пришли к власти.
В отношении русских союзников ситуация тоже становилась весьма щекотливой и малоприятной. Бирнс
200



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
рассказал судье Джексону о проблемах, с которыми столкнулись союзники в этой связи уже сейчас. Поведение русских в Восточной Европе было, по его словам, таковым, что они уже просто не могли больше сидеть с ними рядом в суде над немцами, вынося им приговоры за те же самые преступления, которые теперь безнаказанно позволяли себе сами русские — как, например, варварское разграбление завоеванных стран. На фоне подобных бесчинств Бирнса не особенно интересовали прилагаемые идеалистичным Джексоном усилия вскрыть коренные причины возникновения этой войны283.
На следующий день Джексон попытался проникнуть в самое сердце этой проблемы, не поленившись проделать двадцать километров по заваленным обломками домов дорогам, чтобы побывать со своей группой в центральных районах Берлина. Столица великой Германии имела весьма плачевный вид: от бывших дворцов, музеев, соборов и жилых зданий остались лишь источавшие зловоние бесформенные груды камня, под которыми до сих пор были погребены тела тысяч погибших. Как и Мерфи, Джексон не мог не обратить внимание на то, что на улицах практически не было молодых мужчин. То и дело его взгляд натыкался на группы женщин, с огромным трудом тащившихся сквозь эти руины подобно каким-то выбивающимся из последних сил, но не прекращающим своего упорного труда муравьям. Ни к чему уже не пригодные каменные обломки дробились ими на более мелкие, собирались в ведра и передавались из рук в руки по бесконечной человеческой цепочке, чтобы очистить от них проезжую часть и тротуары, а с уцелевших кирпичей бережно обкалывались остатки раствора, чтобы потом снова использовать их уже для какой-нибудь другой кладки. «Люди передвигались по улицам в каком-то немом оцепенении, — описывал увиденное судья. — Большинство из них тащило с собой какие-то пожит¬
201



Дэвид Ирвинг
ки, одни в одном направлении, другие — в противоположном». Встречались и запряженные лошадьми повозки, но сопровождавший Джексона полковник обратил его внимание на то, что практически каждой из них правил русский солдат. Систематическое разграбление и обнищание страны продолжалось и уже начинало давать знать о себе.
Монументальное здание гитлеровской рейхсканцелярии, построенной Альбертом Шпеером в 1939 году, до сих пор имело довольно величественный вид. Несмотря на то что ее огромные залы не показались Джексону ни слишком уж высокими, ни слишком уж просторными, они даже в своем нынешнем, далеком от былого величия состоянии, обладали удивительной способностью воздействия на попавшего в них человека — оказавшись внутри, он начинал чувствовать себя ничтожно маленьким. Таков вот был архитектурный талант Шпеера, которого теперь не торопясь и обстоятельно допрашивали в Версале различные эксперты союзников. Основная часть внутренних помещений рейхсканцелярии пребывала в том же самом состоянии панического беспорядка, в каком их покинули их служащие. «Совершенно очевидно, что русские не проявили большого интереса ко всем этим хаотично разбросанным повсюду бумагам», — отметил про себя Джексон,- который в тот момент очень пожалел о том, что не знает ни немецкого, ни какого-либо другого языка кроме американского английского. «Вот в этом зале был личный кабинет фюрера. Вот его опрокинутый письменный стол. Мисс [Кэролайн] Файт [из государственного департамента] подняла с пола несколько листов бумаги. Ими оказались собственноручно написанные Гитлером письма, адресованные Герингу. Я последовал ее примеру и собрал (тоже прямо из-под ног) несколько машинописных документов, которые вполне могут оказаться важными, а могут и не оказаться. Весь пол был усеян обломками самых разнообраз¬
202



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ных предметов и огромным количеством какой-то кинопленки».
Судья подумал тогда о том, что если русские и всегда проявляют такое же «усердие» в сборе улик, как он увидел это здесь, в самом логове Гитлера, то на большую помощь суду с их стороны можно не рассчитывать284.
* * *
По дороге в Потсдам «Большая тройка» — Сталин, Трумэн и теперь тихий и беспристрастный новый премьер-министр Великобритании Клемент Эттли — так ни разу толком и не затронули тему о вражеских военных преступниках. Впервые они заговорили о них лишь в самый последний день июля 1945 года. К счастью, в нашем распоряжении имеется точная расшифровка стенограммы этой беседы.
«Следующий вопрос, — объявил тогда президент Трумэн, — это вопрос о военных преступниках».
Молотов: «Советская делегация согласна с проектом, предложенным Великобританией, но с одной поправкой. Мы предлагаем внести эту поправку в последнее предложение проекта, после слов «военные преступники». После них мы хотим добавить конкретные имена — такие, как Геринг, Гесс, Розенберг, Риббентроп и т. д.».
«Называть конкретные имена в данном случае нецелесообразно», — тут же возразил Эттли.
Поясняя сказанное только что Молотовым, заговорил Сталин: «Мы просто предлагаем открыто объявить всем о том, что такие люди, как Геринг и Риббентроп, будут преданы суду. Если мы промолчим — это бросит тень на нашу репутацию. Если мы называем в качестве примера имена одних, это не означает, что других мы отпустим. Это не причинит вреда обвинению и в то же время будет полезно с политической точки зрения».
Бирнс тоже считал, что называть конкретные имена
203



Дэвид Ирвинг
в данном контексте неразумно. «У каждой страны есть свои «любимые» преступники, и на всех не угодить. Будет сложно объяснять каждой из них, почему не были названы их «любимцы».
Высказался и министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин: «Существуют некоторые сомнения по поводу того, жив ли Гитлер. В списке его нет».
«Но его нет и у нас в руках, — ответил Сталин, прекрасно сознавая, что, допуская возможность того, что Гитлер все еще жив, и якобы веря в это, он лицемерно лжет и самому себе, и окружающим. — Я совершенно согласен с тем, что Гитлер должен быть повешен».
Далее Бирнс сообщил всем присутствующим, что разговаривал в тот полдень по телефону с судьей Джексоном, находившимся тогда в Лондоне: «Он выразил надежду, что либо сегодня, либо к завтрашнему утру возглавляемая им комиссия достигнет какого-либо соглашения»285.
ОКАЗАВШИСЬ снова в Лондоне, Джексон расспросил юрисконсульта Министерства финансов Великобритании сэра Томаса Барнса о том, какие наиболее вероятные изменения в английской линии обвинения могут теперь произойти в связи с победой на выборах лейбористов. Новым лорд-канцлером стал сэр Уильям Джоуитт — человек, обладавший значительно большей проницательностью в юридических вопросах, нежели виконт Саймон. В результате беседы с Барнсом Джексон пришел к заключению, что англичане по- прежнему вполне серьезно ориентированы на проведение процесса, но, как и раньше, склонны придираться и торговаться по поводу определений и формулировок. Гораздо больше заинтересованные в практическом достижении конкретных целей, американцы подготовили целый документальный фильм о предстоящем су¬
204



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
де — специально для того, чтобы подготовить к нему американскую общественность. В фильме довольно подробно раскрывалась вся подоплека организации процесса века, вплоть до демонстрации реальной процедуры повешения — Джексон находил это просто ужасным. Всем и так понятно, что казнь через повешение — не самая приятная смерть, и вовсе незачем говорить об этом так громко вслух, а уж тем более показывать с экранов.
* * *
В последний день июля 1945 года в Дорчестере с Робертом Джексоном встретился за ланчем известный сионистский лидер, д-р Хайм Вайцман. Целью его появления у Джексона было еще раз походатайствовать об особом праве евреев выступить со своим собственным обвинением на суде, поскольку (по их мнению) они являлись единственным народом, против которого нацистами велась целенаправленная политика систематического уничтожения. Будучи адвокатом по образованию, Вайцман предлагал на роль выступающего с этим обвинением от имени всех евреев самого себя. Джексон попытался «очень убедительно» отговорить его от этой идеи286.
Собственное отношение судьи к евреям было довольно двойственным. И хотя личные бумаги Джексона не свидетельствуют о том, что он проявлял какой- либо антисемитизм, весьма распространенный в то время в Новой Англии и даже модный среди людей его круга, он все же не хотел, чтобы они оказывали давление на «его» процесс. Судья и так чувствовал, что его штат обвинителей и без того уже слишком перегружен евреями. В какой-то момент он даже установил для себя негласный принцип подбора людей в свою команду: возможно, это и удивит кого-то, но Джексон решил твердо не принимать в нее евреев. Являясь судьей в
205



Дэвид Ирвинг
стране, в которой весьма значительная часть юридического корпуса была представлена именно евреями (а в ближайшие десятилетия это процентное соотношение увеличилось еще значительнее), Джексон прекрасно сознавал, какому риску подвергает себя таким образом. В своих наиболее откровенных послевоенных воспоминаниях он дает следующие объяснения по этому поводу: «Мне приходилось слишком много спорить с некоторыми членами штата моих служащих, и это создавало значительные затруднения в работе. В особенности это относилось к евреям-юристам и евреям-по- литикам». Всякий раз, когда кто-нибудь из них либо поодиночке, либо в стихийно возникающих еврейских комитетах, начинал претендовать на какую-то особую роль в обвинении, мне приходилось в очередной раз разъяснять, какой это причинит вред судопроизводству. «Мы обвиняем нацистов не в том, что они убивали евреев, а в том, что они вообще убивали ни в чем не повинных мужчин и женщин» — т. е. в инносентици- де287. Больше всего в этой связи Джексона волновало, чтобы суд не выглядел в глазах мировой общественности как акт неправедного мщения.
В КОНЦЕ КОНЦОВ, для того, чтобы не быть обвиненным в огульной дискриминации евреев или даже еще в чем-нибудь похуже, Джексон немного смягчился и принял в свою команду одного из них — д-ра Роберта Кемпнера, которого не замедлил представить лично всем остальным членам своей команды на ближайшем общем собрании в зале судебных заседаний.
В 30-е годы Кемпнер был юристом в немецком Министерстве внутренних дел, но затем был вынужден эмигрировать из нацистской Германии. «Кемпнеру очень повезло тогда, что он сумел выбраться живым от нацистов, — написал один из членов американской команды обвинителей. — Он — единственный обвини¬
206



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тель, родившийся в Германии. Среди штата наших служащих, конечно, есть некоторое количество немцев, у некоторых из них даже имеются родственники в Нюрнберге и ближайших окрестностях, но все они не имеют прямого отношения к обвинению»288. Надо заметить, что работа Кемпнера в аналитическом отделе, занимавшемся прогнозированием возможных вариантов опровержения обвинения защитой, была довольно непоследовательной и не представляла очень уж большой ценности. Однако уже одно только присутствие среди них этого экс-немца в форме полковника армии США вызывало некоторые трения и даже разногласия между остальными членами команды. Однажды сын Джексона сообщил ему по секрету, что все они воспринимают Кемпнера как какую-то «не очень удачную шутку». Джексон все же относился к Кемпнеру вполне лояльно и не изменил этого отношения до самого конца процесса, о чем, кстати, ему же и пришлось пожалеть в дальнейшем289.
Роберт Макс Василий Кемпнер, родившийся. 17 октября 1899 года во Фрайбурге, Германия, был довольно озлобленным и вообще малоприятным субъектом. Несмотря на то что он был евреем, ему удалось с 1928 по 1933 год прослужить в прусской полиции, что исключало сомнения не только в его профессиональных, но и в интеллектуальных способностях290. Озлобленный все возраставшей нетерпимостью к себе как к еврею со стороны нацистов, он был вынужден бежать в 1935 году из Германии и уже вскоре стал профессором университета Пенсильвании. Его личная ненависть к Герману Герингу, которого Гитлер назначил премьер- министром Пруссии и которого Кемпнер винил за свое изгнание с родины, с годами, проведенными в Америке, не ослабла, но, напротив, стала еще сильнее. 10 мая 1945 года он написал в Пентагон письмо, в котором изложил предлагаемые им пути воздействия на Геринга, совершенно, по его мнению, исключающие
207



Дэвид Ирвинг
для него возможность отделаться лишь малой кровью. Среди прочих компрометирующих Геринга улик он приводил, например, неоспоримые доказательства того, что он был «прекрасно осведомлен» о том, что в прусской полиции «убивали людей и подвергали их физическим пыткам». Кемпнер предлагал доставить Геринга в Соединенные Штаты и, воспользовавшись его морфиновой зависимостью, допросить его «о его близкой связи с неким еврейским театральным деятелем», а также «о его взаимоотношениях с ныне покойным австрийским евреем-землевладельцем, бароном Германом фон Эпенштейном»291.
Вернувшись теперь, в 45-м, в Нюрнберг, Кемпнер поклялся отомстить — отомстить любой ценой. Задавшись такой целью, он отбросил в сторону как мешающие все те строгие этические правила, на которых он воспитывался в юридической школе в Веймаре, Германия. Подготавливая обвинение, он зачастую прибегал к угрозам и насильному принуждению свидетелей изменять или отказываться от ранее данных ими и не устраивающих его показаний. Одним из таких вконец запуганных Кемпнером свидетелей был д-р Фридрих Гауе, бывший юрисконсульт Риббентропа: с ним вдруг неожиданно случилась «амнезия» по поводу всего, что было связано с пактом Риббентропа—Молотова, при подписании которого в Москве он присутствовал лично292. Гауе впоследствии утверждал, что Кемпнер угрожал ему тем, что отдаст его в руки русским. В досье на Кемпнера имеется также памятная записка, сделанная полковником Телфордом Тэйлором, в которой тот предупреждает Кемпнера, чтобы он больше не использовал в качестве приманки во время проводимых им допросов заведомо лживых обещаний заключенным более раннего освобождения293.
Правильность и законность того, как вел себя Кемпнер в отношении улик, тоже была под большим вопросом. Известен, например, случай с найденной им в
208



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
архиве Министерства иностранных дел Германии ори- гиналькой «Копией № 16» Ванзейского протокола. Кемпнер пытался совершенно необоснованно выдать ее за ключевой документ по «окончательному решению» еврейского вопроса. Однако, несмотря на зловещую ауру, искусственно созданную им вокруг этого документа, он не содержал никаких определенных упоминаний об убийствах евреев. Одним этим, однако, этот инцидент не исчерпывается. Таинственным образом появилась и начала циркулировать вторая (и как оказалось впоследствии — фиктивная) копия оригинальной «Копии № 16», маркированная штампами GEHEIME KOMMANDOSACHE [ТАЙНОЕ ДЕЛО КОМАНДОВАНИЯ], чье существование естественным образом породило сомнения в подлинности первой2^4. R.S.H.A.*, т. е. учреждение, к которому предположительно относится происхождение данного документа, никогда не использовало для обозначения своих документов гражданского обозначения GEHEIME REICHSSACHE [ТАЙНОЕ ДЕЛО ИМПЕРИИ], и, кроме того, статистические данные, приведенные в документе, никак не соотносились ни друг с другом, ни с реальностью295. Кроме того, любому историку, специализирующемуся по Второй мировой войне, хорошо известен тот факт, что во всех канцеляриях СС использовались пишущие машинки, оснащенные особым «фирменным» руническим шрифтом СС, и в РСХА должна была бы быть по крайней мере одна такая машинка, однако документ напечатан совершенно обычным шрифтом**
Имеются и другие примеры явного мошенничества со стороны Кемпнера с документами, собранными им
* Главное управление имперской безопасности.
** Когда в ноябре 1987 года в связи с официальным открытием мемориала в «Доме на Ванзее», как в месте проведения знаменитой конференции 20 января 1942 года, мэр Берлина, д-р Эберхард Дип- ген, попросил Кемпнера пояснить ему все эти несоответствия, тот отказался отвечать ему.
209



Дэвид Ирвинг
по «окончательному решению» [еврейского вопроса]. Так, например, экспертами по работе с документами во время Нюрнбергского процесса применялась система особой регистрации и маркировки всех проходящих через их руки бумаг. В соответствии с ней каждый документ регистрировался как улика в специальной аналитической ведомости с присвоением ему буквенноцифрового обозначения и с обязательной ссылкой на то, где и когда этот документ был найден, а также с полным перечислением всех упоминавшихся в нем имен и указанием того, какие именно преступления каждому из этих людей данным документом инкриминировались. Из информации по документу 4055-РБ следовало, что он представлял собой фотокопию некоторых фрагментов досье Министерства внутренних дел Германии по «окончательному решению». Когда эксперты союзников анализировали этот документ в первый раз, он состоял из четырех главных и отдельных друг от друга частей, в которых в основном обсуждались вопросы, связанные с тем, кого и по каким именно признакам следует идентифицировать как евреев; в одной из этих четырех частей, происхождение которой относилось к весне 1942 года, упоминался государственный секретарь Франц Шлегельбергер, проинформировавший Министерство юстиции о том, что д-р Ганс Ламмерс, шеф рейхсканцелярии, сообщил ему по телефону, что фюрер [Адольф Гитлер] «неоднократно» приказывал отложить решение еврейской проблемы «до послевоенных времен». Существование такого документа было совершенно не на руку Кемпнеру, и поэтому, когда досье было возвращено им в центр по хранению документов, именно эта, «неугодная» ему часть фотокопии в нем уже отсутствовала, будучи якобы утерянной296.
В течение многих лет единственным доказательством того, что этот документ действительно когда-либо существовал, было его краткое описание в аналитиче¬
210



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ской ведомости проходящих по делу документов297. Когда в ходе работы над данной книгой автор при личной встрече с д-ром Кемпнером попытался добиться от него объяснений по этому несоответствию, Кемпнер предпочел уйти от ответа. По личной-настоятельной просьбе автора немецкий историк, профессор Эберхард Якель, все-таки сумел, спустя несколько десятилетий, отыскать эту считавшуюся безвозвратно утраченной страницу оригинального документа из того досье Министерства внутренних дел Германии, затерявшуюся в пыльных глубинах Федерального архива Германии, куда она в конечном итоге и оказалась возвращенной, не будучи, к счастью, уничтоженной Кемпнером в 1945 году. Якель, таким образом (совершенно, кстати, бескорыстно), оказал совершенно неоценимую помощь в пересмотре еще одной из страниц истории Второй мировой войны298.
Спустя два года после описываемых событий, когда Кемпнер успешно продолжал свою деятельность в качестве обвинителя оставшихся военных преступников, другому высокопоставленному нацисту, д-ру Вильгельму Штукарту, удалось побить его его же оружием: намекнув в 1947 году, что у него имеется против Кемп- нера серьезная компрометирующая улика — некий еще довоенный документ, хранившийся до той поры в надежном месте, — Штукарт поставит им Кемпнера, можно сказать, на колени. Здесь нужно сказать, что Штукарт присутствовал на Ванзейской конференции в качестве государственного секретаря Министерства внутренних дел. Как бы то ни было, но когда ему было предъявлено обвинение на «Вильгельмштрасском процессе», Штукарт хвастливо заявил своим товарищам по заключению в Нюрнберге, что не намерен надолго задерживаться там, — и он действительно задержался там ненадолго, получив минимальный срок тюремного заключения «в связи с ухудшающимся состоянием здоровья»299. Через два года после процесса Ален Даллес
211



Дэвид Ирвинг
сообщит Джексонам, что Кемпнер, работавший тогда с оставшейся группой обвиняемых в Германии, настойчиво пытается выпытать у различных немцев какую- либо компрометирующую информацию с тем, чтобы использовать ее в дальнейшем для шантажа как его самого, так и его брата, Джона Фостера Даллеса — государственного секретаря США. В обмен на такие «показания», добавил Даллес, Кемпнер, воспользовавшись своим служебным положением, уже выпустил на свободу одного из заключенных, сняв с него обвинения в военных преступлениях. Следует заметить, что Ален Даллес был к тому времени уже шефом нового ЦРУ300.



ГЛАВА 8
ЛОНДОНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ
В СООТВЕТСТВИИ с пунктом VII Потсдамского соглашения союзники приняли на себя официальное обязательство судить немецких военных преступников скорым и справедливым судом. В документе выражалась надежда на то, что Лондонские переговоры быстро приведут к выработке согласованного мнения, и в особенности на то, что процесс над главными военными преступниками начнется при первой же ближайшей возможности.
Под председательством Джоуитта Лондонская конференция июля—августа 1945 года прошла гораздо более оживленно, чем это было в пору пребывания у власти партии консерваторов. Как сообщил Джексону в частном порядке Барнс, русским пришлось смириться с англо-американской программой «зацепить, выстроить обвинение и потопить». Сэр Дэвид Максвелл Файф пригласил Джексона в палату общин для того, чтобы отпраздновать это событие хересом301. Таких праздничных мероприятий в те дни было несколько. На торжественном обеде, устроенном Джоуиттом 7 августа, т. е. буквально накануне подписания Лондонского соглашения, новый министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин — выходец из рабочего класса, весельчак и стопроцентный кокни* — со смехом пове¬
* Лондонец из «низов», особенно уроженец Ист-Энда.
213



Дэвид Ирвинг
дал присутствовавшим байку о том, как кто-то поинтересовался у него на днях судьбой Рудольфа Гесса, находившегося в Великобритании с мая 1941 года в качестве личного пленника Черчилля. «Вы знай’эте, — ответил ему Бевин на своем неподражаемом кокни-слен- ге, — а мы уже как-т’ и с’всем забыли ’бэтом ’ессе». Довольно посмеиваясь вместе с остальными над собственной шуткой, он обратился к генералу Никитченко: «Вы, русские, так лихо взымаете репарации, что я, пожалуй, пошлю вам счет за все время содержания у нас Гесса»302.
Через несколько дней после этого обеда Джоуитт сообщил Джексону, что назначил официальным представителем английской стороны на Нюрнбергских процессах нового генерального атторнея, социалиста сэра Хартли Шаукросса, но заметил при этом, что основную часть работы на этой должности придется выполнять кому-то другому, — в данном случае этим «кем-то» оказался его предшественник, Максвелл Файф; сэр Хартли побывает в зале Нюрнбергского суда лишь дважды — для того, чтобы произнести открывающую и закрывающую речи от имени английского обвинения303.
В среду 8 августа 1945 года, в 11.00, в Черч-Хаусе, Вестминстер, с большой помпезностью и под грохот фанфар Лондонское соглашение было наконец подписано всеми четырьмя сторонами-победительницами. Позже в тот же день главные обвинители от каждой из сторон соберутся на первое совместное заседание для того, чтобы еще раз обсудить, чьи имена должны составить окончательный вариант списка подсудимых. Английский представитель, Г. Д. Робертс, выступал за «малый список», тактично аргументируя это тем, что «...всем прекрасно известно, что эти десять-двенадцать лидеров нацистского руководства виновны». «Насколько я понимаю, — добавил он к этому, — мы должны
214



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
провести этот суд очень быстро. Этого требует общественность».
Представитель русских, Никитченко, согласился с Робертсом: «Мы должны поторопиться с проведением первого процесса. Для этого нужно просто выбрать несколько имен, которые у всех на слуху».
«Главное, что нам нужно от первого процесса, — вставил свое слово в общее обсуждение сэр Томас Барнс, — это подстрелить как можно больше самой крупной дичи». (Обмен этими мнениями происходил при закрытых дверях и в конфиденциальной обстановке, так что его участники могли вполне не стесняться в выборе выражений.)
«Мы должны не забыть еще и о промышленниках», — настоятельно добавил Никитченко. По этому пункту Робертс возразил, что процесс может получиться слишком громоздким для первого раза — он знал по собственному опыту судебной работы, что именно так всегда и получается, когда подсудимых оказывается более двенадцати304.
НЕМНОГО ПОЗДНЕЕ в тот же день русский обвинитель Никитченко огорошил всех новостью, что Сталин только что назначил его советским судьей на процессе, в связи с чем он должен немедленно вылететь в Москву для срочного набора штата необходимых сотрудников. Вместо него в качестве обвинителя во всех текущих обсуждениях стал принимать участие генерал- лейтенант Роман А. Руденко. По этому поводу удивленно вскинул брови даже сам Джексон. «Русские выкинули какой-то странный фокус, — отметил он в письме жене. — На месте обвинителя они вдруг заменили Никитченко генералом Руденко, а самого Никитченко при этом сделали судьей». На случай, если миссис Джексон не поймет его мысли, он поясняет далее: «Если.Никитченко принимал личное участие в отборе об¬
215



Дэвид Ирвинг
виняемых, то как теперь, интересно посмотреть, он сможет быть непредвзятым судьей над ними?»305
А какое моральное право на беспристрастный суд над своими врагами могли иметь после этого сами американцы? Не говоря уже о том, что буквально за два дня до подписания Лондонского соглашения они взорвали свою первую атомную бомбу над Хиросимой. Сбросив на Японию это революционно-новое оружие массового уничтожения с ведома и молчаливого согласия своих английских союзников, они в одно мгновение лишили жизни около сотни тысяч людей, которые от этого адского взрыва буквально испарились в пространстве за какую-то наносекунду. Большинство из них были ни в чем не повинными мирными жителями, защищенными, казалось бы, международными законами и правилами ведения войны. Еще не успела всколыхнуться по этому поводу волна мирового общественного резонанса, как американцы повторили свой «боевой подвиг» против японских мирных жителей, сбросив плутониевую бомбу на Нагасаки, и произошло это на следующий день после подписания Лондонского соглашения.
В дневнике Джексона тех дней нет никаких упоминаний об атомных бомбах. Трумэн во время их недавней встречи просто умолчал о них. Из этих же его личных записей явствует, что главный американский обвинитель и руководитель группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе начинал чувствовать себя угодившим в какую-то странную ловушку, однако, невзирая на это, он все равно продолжал неуклонно направлять все свои умственные усилия на достижение одной, вполне определенной и самим же им поставленной себе цели, заключавшейся в создании международного закона, положившего бы конец всем войнам. Для успокоения совести страшные трагедии в Хиросиме и Нагасаки можно было считать своеобразным освящением кровью этого его закона.
216



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ДЖЕКСОН вдруг начал ощущать некоторое неприязненное отношение к своим планам со стороны вооруженных сил. Когда в день подписания соглашения он посетил затем с визитом главный штаб американских ВВС в Хай-Вайкомбе и попытался разъяснить офицерам главные направления своей деятельности, их вопросы к судье звучали нескрываемо скептически306.
«Таймс» уже официально объявила на своих страницах, что первый суд над главными военными преступниками будет проведен в Нюрнберге и что список обвиняемых будет возглавляться именем Геринга. (Несмотря на то, что список этот был до сих пор в далеком от окончательного виде, ни у кого не возникало сомнения в том, что «честь» возглавлять его будет предоставлена именно бывшему рейхсмаршалу.) Как-то вечером, спустя два или три дня после этого, Джексон оказался в качестве почетного приглашённого на еще одном торжественном празднестве, устроенном на этот раз в Кларидже специально для английских юристов. Составивший судье компанию его сын, Билл Джексон, получив таким образом возможность более внимательно присмотреться к самым маститым львам британской юридической системы, вынес из этого сходное с отцовским впечатление: ему тоже больше импонировал новый лорд-канцлер, а новый генеральный атторней, сэр Хартли Шаукросс, сменивший на этом посту своего гораздо более старшего предшественника, консерватора Дэвида Максвелла Файфа, выгодно отличался от него энергичностью и гораздо более непосредственной живостью характера307.
В понедельник 13 августа главные обвинители всех четырех сторон официально приступили к заседаниям для обсуждения того, как распределить между собой предстоящую работу по различных пунктам обвинительных актов. Позиция Шаукросса, председательствовавшего на этих заседаниях, отличалась от позиции
217



Дэвид Ирвинг
Джексона. Он предлагал распределить пункты обвинения следующим образом: англичанам и американцам — обвинения в развязывании агрессорской войны и нарушении международных договоров и соглашений, а французам и русским — обвинения в совершении военных преступлений и преступлений против человечества. Джексон же считал, что должно быть организовано пять специальных комиссий: по одной на каждый из четырех пунктов обвинения, и пятая — для расследования преступной деятельности организаций. Русские приняли сторону Джексона, за исключением разве что того, что они предпочли бы совместить предъявление обвинения в заговоре с целью развязывания войны сразу и лидерам нацистского руководства и организациям. Французский профессор Грос предлагал еще один подход к решению этого вопроса — создать пять отдельных комиссий по пяти различным пунктам обвинения: в военной агрессии, в экономических преступлениях (преднамеренное разграбление и уничтожение экономики завоеванных стран), в зверствах против мирного населения, в зверствах против личного состава неприятельских армий и в бесчеловечно жестоких медицинских экспериментах308.
Окончательная структура обвинения была принята к 14 августа по модели, предложенной все же Джексоном, т. е. с четырьмя комиссиями — по одной на каждую из сторон: первая комиссия, под председательством англичан, должна была заниматься обвинением в развязывании агрессорской войны и в нарушениях международных договоров; вторая и третья — обвинением в совершении военных преступлений и преступлений против человечества на восточном и западном фронтах, под председательством русских и французов соответственно; американцам предстояло председательствовать в комиссии по расследованию преступной деятельности ряда немецких организаций и по об¬
218



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
винению в организации заговора с целью развязывания агрессорской войны309.
К этим лондонским заседаниям по планированию обвинения стороны возвращались еще неоднократно в течение всего августа 1945 года. Секретарша Джексона вела их подробное стенографирование, благодаря чему оказались зафиксированными многие изгибы и повороты в обвинении, предпринимавшиеся представителями каждой из четырех сторон с целью упростить выполнение возложенных на них задач, а также оградить свои правительства от возникновения затруднительных для них ситуаций. Начальник военно-морской юридической службы Германии, капитан Отто Кранц- бюлер, бывший на суде адвокатом гранд-адмирала флота Дёница, заметит впоследствии, что лишь после публикации расшифровок этих стенограмм, имевшей место спустя уже довольно долгое время после вынесения смертных приговоров, весь мир узнает о действительной подоплеке некоторых тогдашних действий английских представителей обвинения, направленных на то, чтобы мировой общественности не стало известно накануне суда о секретных планах вооруженного вторжения Великобритании в Норвегию в 1940 году310.
ВОСПОЛЬЗОВАВШИСЬ в очередной раз предоставленным в его личное распоряжение самолетом, 17 августа Джексон свозил в Нюрнберг еще одну группу юристов. В числе прочих на борту присутствовали сэр Хартли Шаукросс и полковник Гарри Дж. Фи- лимор, бывший секретарем английской делегации, русские гости — генерал Никитченко и его переводчик, г-н Трояновский, а также несколько французских юристов, имен которых Джексон не запомнил. Проявив некоторую ксенофобию*, его сын со смехом на¬
* Неприязненное отношение к иностранцам.
219



Дэвид Ирвинг
писал затем в письме своей матери, что спутниками его отца в том полете были «отвратительно подобострастные французы и другие официальные лица»311.
* ♦ *
В родном городе Рихарда Вагнера до сих пор было сделано очень и очень немногое для того, чтобы хоть как-то облегчить его печальную участь. Жить и умирать в Нюрнберге было по-прежнему крайне безрадостно.
Один из американских адвокатов, впервые попавший тогда туда, описал в письме домой, как ему приходилось, подобно скалолазу, карабкаться сквозь руины рухнувших стен этого старинного немецкого города, чтобы попасть из одной его части в другую — расчищены были всего лишь некоторые главные улицы. В совершенно неожиданных местах из-под этих руин струились дымки от костров, на которых приготавливалась какая-то скудная пища, свидетельствуя о том, что некоторые из зданий, выглядевших внешне совершенно разрушенными в результате массированных воздушных бомбардировок, на самом деле до сих пор кем-то обитаемы. Дыры и проломы в стенах были небрежно заложены собранными в разных местах уцелевшими разноцветными кирпичами, а то и просто забиты досками. То там, то сям из них еще более неряшливо торчали под совершенно немыслимыми углами жестяные дымоходные трубы. В холле первого этажа одного из полуразрушенных зданий адвокат заметил останки того, что некогда было грозным 88-миллиметровым скорострельным зенитным орудием312.
Под внешней видимостью смирения и покорности, в особенности когда их не было необходимости проявлять, встречавшиеся им на улицах люди вели себя не просто оскорбительно высокомерно, но даже зачастую дерзко по отношению к своим победителям. Когда
220



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
американцы спрашивали у них, как пройти по имеющемуся у них адресу, чаще всего в ответ раздавалось что-нибудь вроде «это там, за теми руинами»313.
Дворец правосудия представлял собой огромное и довольно беспорядочно выстроенное здание с бесконечными коридорами, со стенами из холодного серого камня и с еще более бесчисленными кабинетами по обе их стороны. В преддверии приближавшегося суда в нем спешно проводились восстановительные работы, включавшие в себя перепланировку некоторых внутренних помещений. «Армия, — отметил в своем письме матери Билл Джексон, — послала сюда, наверное, целый полк для обеспечения наших потребностей — шоферы, телефонисты, копировальщики, охрана, почтовое отделение, пункт обмена денег, ателье по ремонту и пошиву одежды, парикмахерская и т. д. — т. е. все, что только ни пожелаешь, вплоть до ночного клуба!»314 Военные строители снесли одну из стен в зале судебных заседаний, в результате чего он значительно увеличился в размерах за счет соседнего помещения. В освободившемся таким образом пространстве планировалось разместить дополнительные места для публики. Вдоль западной стены сооружалась судейская кафедра для четверых судей и четверых присяжных (без права решающего голоса), а прямо напротив нее вдоль противоположной стены, т. е. лицом к ним — деревянная скамья подсудимых длиной в 36 футов (почти 11 метров). Прямо за скамьей подсудимых в стене имелся лифт, которым подсудимые могли доставляться к ней прямиком из тюрьмы, расположенной в примыкавших непосредственно к залу суда подвальных помещениях.
Главные обвиняемые были размещены по небольшим одиночным камерам с низкими потолками, имевшим всего лишь семь футов (2,13 м) в ширину и тринадцать (3,96 м) в длину. Спать им приходилось на привинченных к полу металлических лежаках, расположенных вдоль левой от входа стены. По другую сто¬
221



Дэвид Ирвинг
рону от также стальной узкой двери в каждой камере в небольшой стенной нише находилась параша из тяжелого небьющегося фарфора. Это было единственное место в камере, не входившее в поле зрения часовых, постоянно наблюдавших за заключенными через специально предназначенное для этого смотровое отверстие в каждой двери. Как и в Мондорфе, каждое застекленное ранее окно во всех помещениях, по которым осуществлялось передвижение заключенных, было теперь зарешечено. Вся электрическая проводка была также удалена. Мерам безопасности, в особенности направленным на предотвращение возможных попыток самоубийства, придавалось самое первостепенное значение, и если, например, беседы с обвинителями происходили за обычным открытым столом, то встречи с адвокатами защиты проводились в специальных комнатах, где адвокат и его подзащитный были разделены толстой и совершенно небьющейся стеклянной перегородкой, а надзиратели были обязаны проверять все передающиеся ими друг другу документы для того, чтобы убедиться, что они не пропитаны каким-нибудь ядом.
Каждое утро в 7.00 кто-либо из заключенных, заслуживших определенные привилегии и доверие своим образцовым поведением, передавал каждому из остальных своих товарищей по заточению завтрак и ложку через специально предназначенное для этого небольшое окошко в стальной двери. Тщательно проверенная на предмет отсутствия ядов вода также подавалась через это же окошко по трубке из переносного бачка в оловянную кружку без ручки — еще одна мера предосторожности. После завтрака желавших побриться обслуживал тюремный парикмахер. При этом рядом стоял надзиратель с дубинкой и следил за тем, чтобы никто не произносил ни слова. Эндрус докладывал Джексону о том, что «надзиратели непрерывно ходят взад и вперед по коридору между камерами и каждые
222



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
полминуты заглядывают в них через окошки в дверях, чтобы проконтролировать состояние находящихся там заключенных». Каждый вечер в 18.00 у заключенных изымались очки, авторучки и наручные часы, а в 21.30 отключалось тусклое освещение под потолком. Вместо него, однако, тут же включались похожие на прожекторы осветители, которые в течение всей ночи были направлены через окошки в дверях прямо на лица заключенных. Единственная уступка состояла в том, что на ночное время напряжение, подаваемое на эти лампы, сокращалось с 220 до 110 вольт.
Полковник Эндрус лично сопроводил по этой тюрьме прилетевших в Нюрнберг юристов и разрешил им взглянуть через окошки в дверях камер на нацистских «шишек», только что прибывших сюда из Мон- дорфа. Джексон вместе с сопровождавшим его сыном увидели среди них надменного гитлеровского министра иностранных дел.
«По-настоящему волнующие впечатления во время этой поездки, — записал потом Билл Джексон, — я испытал в посещенной нами тюрьме, когда увидел фон Риббентропа, сидящим в камере не далее чем в шести футах (менее чем в двух метрах, а точнее — в 1,83 м) от меня». Риббентроп раздраженно поморщился оттого, что его побеспокоили, так как в тот момент он что-то ожесточенно быстро записывал, покрывая страницу за страницей своим размашистым и неровным почерком — прямо как капитан Немо в заключительных сценах «Двадцати тысяч лье под водой». «Вероятно, — предположил Джексон-младший, — он готовился к своей защите. Видеть Риббентропа в тюремной камере было очень необычно, и было совершенно очевидно, что он очень несчастлив». Пройдя дальше по коридору, они увидели в одной из камер оцепенело уставившегося в пространство «фельдмаршала Йодля», а на следующий день Билл Джексон присутствовал при допросе Вильгельма Кейтеля. Показания Кейтель давал с
223



Дэвид Ирвинг
готовностью и весьма охотно. «Подержать эту публику еще с месяц в одиночках, — прокомментировал это молодой американский адвокат, — и все они будут с такой же охотой давать показания друг на друга — «запоют», как говорят окружные прокуроры»315. Перед отбытием из Нюрнберга посетившей его в этот раз группы адвокатов армия США устроила им королевский по пышности банкет, утешая себя тем, что все это за счет немцев (Джексон, однако, настоял на том, чтобы ему был представлен полный счет за все эти мероприятия по расценкам оккупационного времени).
НА НЕБОЛЬШОМ СТОЛИКЕ в камере Геринга были расставлены в изящных рамочках фотографии его первой жены Карин, второй жены Эммы и его родителей — отец был сфотографирован в полном парадном убранстве губернатора германской юго-западной Африки. Еще там был небольшой снимок его дочери Эдды, сделанный в день ее семилетия. На оборотной стороне было тщательно выведено ее рукой: «Дорогой папочка, возвращайся ко мне поскорее. Я так скучаю по тебе! Целую тебя много тысяч раз!!!! Твоя Эдда». «Вероятно, у него не очень хорошо со здоровьем, — предупредил вышестоящее руководство 15 августа один из американских чиновников. — В двух последних случаях мы застали его лежащим в пижаме в постели. В первом случае в результате легкого сердечного приступа, а во втором — в результате острого бронхита»316.
Заключенным было разрешено выдавать карандаши и бумагу, чтобы они могли писать письма своим родным, однако вся эта личная корреспонденция, по выражению Эндруса, «аккуратно и незамедлительно передавалась шефу следственного отдела» полковнику Амену. Заключенные, не получая никаких ответов на свои послания, были чрезвычайно встревожены и опечалены этим. «В течение двух месяцев нам было разре¬
224



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
шено писать письма и открытки, — напишет в октябре того года Кейтель, — но никто из нас так и не получил на них ни одного ответа»317. Это, в совокупности со скудным рационом питания и недостаточностью физической активности, было частью программы психологического воздействия, осуществлявшегося с целью морального подавления заключенных.
Воздействие это оказалось настолько эффективным, что к концу августа общее моральное состояние и состояние здоровья практически всех заключенных были приведены в такой серьезный упадок, что это внушило опасения даже самому Эндрусу, который, как известно, не отличался излишней мягкосердечностью. Эн- друс потребовал объяснений у тюремного врача Людвига Пфлюкера, который винил в этом плохую пищу и острый дефицит человеческого общения. Эндрус одобрил некоторое улучшение рациона питания и снял с Пфлюкера действовавший до того момента строгий запрет на любые разговоры с заключенными. Впоследствии Пфлюкер расскажет, что Геринг очень страдал в то время регулярно повторявшимися сердечными приступами, однако, будучи по специальности урологом, а не кардиологом, тюремный врач не имел никаких специальных приспособлений для надлежащего сердечного обследования318. 21 августа американские офицеры заставили Геринга подняться пешком на три этажа для допроса и проведения совершенно бессмысленного ритуала «увольнения» его из вооруженных сил Германии. В свою камеру он вернулся после этого, задыхаясь от одышки и испытывая острые сердечные боли, а той же ночью у него случился жесточайший сердечный приступ. Американский врач прописал ему строгий постельный режим на два дня, а полковнику Эндрусу конфиденциально сообщил при этом, что если Герингу не будет разрешено хотя бы тридцатиминутное, ежедневное пребывание на свежем воздухе, то следующий сердечный приступ может оказаться для него последним.
8 Д. Ирвинг
225



Дэвид Ирвинг
* * *
Размещение все более и более растущей «армии» юристов в Нюрнберге по-прежнему составляло серьезную проблему, а все «благодаря» успешным действиям бомбардировочной авиации союзников. Так как джексоновская команда располагалась пока в «Гранд-отеле», приходилось уже теперь позаботиться о своем более подходящем расквартировании на будущее. Англичане прикидывали, что их делегация составит примерно двадцать пять человек, русские и французы — по двадцать каждая. Делегация же, возглавляемая Джексоном, должна была быть существенно многочисленнее — ближе уже к шести сотням (!) человек. Жилые помещения, уже предоставленные американцам, он нашел слишком тесными, и в них, к тому же, было всего по одной ванной комнате на каждое отдельное здание. Имелся на примете еще один вполне подходящий многоквартирный дом, и судья Джексон с группой помощников отправились осмотреть его, но у него сразу отпало желание входить внутрь, поскольку по иронии судьбы их появление как раз совпало с самым разгаром душераздирающего процесса выселения американскими солдатами обитавших там «бедолаг»319.
Как и в восточных оккупационных зонах Германии, приказ армии о выселении означал беспрекословное подчинение ему в течение определенного количества часов (!) с оставлением в неприкосновенности всей внутренней обстановки, равно как и всего остального движимого имущества, соединенного с недвижимым. Ключи от всех дверей надлежало оставлять при этом в скважинах соответствующих замков с внешней стороны. Вопреки всем правилам Гаагской конвенции о приемах ведения войны, в этой стране, только что проигравшей войну, права частной собственности просто не существовало. Уже перед самой отправкой из Нюрнберга Джексону-младшему каким-то образом стало известно о местонахождении некоего тайного склада «ни¬
226



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
кому не принадлежавшего» немецкого оружия, и он довольно проворно распорядился отправить его в их фамильное имение в Маклине, в пригороде Вашингтона, одним из отходивших в Америку кораблей в качестве собственного военного трофея. Это был целый арсенал подлинных эсэсовских кинжалов, стилетов, мечей, сабель, маузеров и т. п320. Даже юристы чувствовали себя вправе не остаться в стороне от послевоенного разграбления поверженной Германии, а предметы, подобные вышеперечисленным, несомненно должны были стать с годами довольно ходким товаром.
Возвращаясь в Лондон через Париж, Джексон узнал от министра юстиции Франции, что французы предложили должность главного обвинителя со своей стороны Франсуа де Ментону — видной фигуре в движении Сопротивления, бывшему министру юстиции в изгнанном правительстве Алжира и в прошлом профессору международного права в университете Лиона321.
Собственный же штат Джексона потерял к тому времени уже нескольких своих сотрудников в результате различного рода внутренних интриг. Среди самых ощутимых для общего дела потерь можно назвать Фрэнсиса Шиа, возвратившегося в Вашингтон якобы из-за необходимости сделать хирургическую операцию, и полковника Мюррея Бернеса — одного из «отцов-ос- нователей» процессов над немецкими военными преступниками, покинувшего Европу, как уже упоминалось, 21 августа, и тоже под предлогом неотложной необходимости поправки здоровья (в действительности же болезнь его была несколько иного характера). «Болен» он был уже тогда, когда мы впервые вылетели из Вашингтона в Европу, — едко отметил Билл Джексон в письме матери. — И я полагаю, что истинная причина его «нездоровья» заключается в том, что его не привлекали к выполнению задач той важности, которую он считал, что заслуживает». Джексон-младший откровенно считал «чертовски замечательным» то, что они
227



Дэвид Ирвинг
избавились от Бернеса, поскольку он «буквально изводил отца своими постоянными придирками ко всяким мелочам». Перед отбытием обратно в Америку он отправил в Пентагон «мегаломаниакальную»*, по выражению Билла Джексона, телеграмму, в которой сообщал, что отпущен с личного ведома судьи Джексона и что «выполнение их главной миссии от этого не пострадает»322.
А ВРЕМЯ между тем уже поджимало. Под давлением Советов, которое они начали оказывать на союзников еще в Потсдаме, им предстояло опубликовать к 1 сентября официальный список конкретных обвиняемых.
Окончательный вариант такого списка уже имел более или менее определенную форму, однако полного согласия по поводу конкретных статей обвинения, а также по поводу того, кого именно предстоит осудить на повешение без всякого права на помилование, все же до сих пор так и не существовало. Оказавшись снова в Лондоне 23 августа, Джексон обнаружил, что представление англичан о работе комиссий на деле реализуется лишь в бесконечных обсуждениях отдельных улик индивидуально для каждого из обвиняемых. Конкретно в тот день, например, они досконально и полностью раскладывали по полочкам одну из многочисленных речей Гитлера. «Мне пришлось убеждать их прекратить заниматься столь пустой тратой времени, — с досадой отметил Джексон, — и в конце концов мы все-таки засели за отбор обвиняемых, чьи имена должны быть опубликованы к 1 сентября». Представители прессы будут извещены о составе окончательного варианта этого списка за три дня до назначенного срока323.
Что касается документальных улик, то большая и,
"Мегаломания - мания величия.
228



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
главное, лучшая их часть оказалась захваченной армиями Эйзенхауэра. В Париже полковник Стори приступил к кропотливому исследованию этих огромных гор бумаги, выискивая в них могущие оказаться полезными для суда документы, которые грядущие поколения историков будут узнавать по аббревиатуре PS, т. е. Paris-Storey324. Сроки начала процесса вновь стали обретать все меньшую и меньшую конкретность: «Мы только что обнаружили 250 тонн различной немецкой документации, — сообщил Билл Джексон в письме своей матери, — и вдобавок к этому — 3000 негативов с переснятыми документами. На каждом таком негативе — один полный документ». Теперь он уже очень сомневался в том, что им удастся подготовиться к процессу раньше, чем к концу октября325.
Этих документов, отбиравшихся для суда, уцелело, конечно, в изобилии, однако поскольку они отбирались для довольно узконаправленной цели обвинения в военных преступлениях, то писать только по ним одним историю тех времен было бы, конечно, неправильным326. Существует даже звучащее совершенно анекдотически предположение, что где-то в окрестных лесах Нюрнберга обвинители устроили однажды огромный костер из всех имевшихся у них смягчавших вину военных преступников документов, которые могли оказаться полезными защищающей стороне. Среди них якобы было значительное количество личных бумаг, и в том числе личная переписка Гитлера и Евы Браун, ее личные дневники, а также личные дневники Ганса Ламмерса, Генриха Гиммлера и Германа Геринга. По другой версии все эти документы стали добычей американских и французских охотников за редкими историческими артефактами, бесследно исчезнувших с ними затем в окрестностях Берхтесгадена327. Англичане, в свою очередь, тоже присвоили себе во Фленс- бурге личные дневники генерала Альфреда Йодля,
229



Дэвид Ирвинг
значительная часть которых также исчезла в неизвестных руках. Приложил свою руку к расхищению документов и небезызвестный Роберт Кемпнер, незаконно присвоив себе все дневники Альфреда Розенберга. Лишив таким образом Розенберга возможности использовать их при своей защите, Кемпнер так и хранил их спрятанными до самой своей смерти. Даже в наши дни та часть всех этих документов, что оказалась опубликованной впоследствии, представляет собой лишь крохотную верхушку айсберга от действительного остального их количества328.
Среди возвращенных американцами документов были все военные дневники, ведшиеся генерал-губернатором оккупированной Польши, д-ром Гансом Франком — бывшим ранее дичным адвокатом Гитлера. Лейтенант Вальтер Ф. Штайн, офицер разведки, прикрепленный к Седьмой армии США, обнаружил эти сорок папок с машинописным текстом в пансионе «Бергхоф» в Нойхаузе, на берегу озера Шлиерзее в Баварии, который Франк использовал как свой личный офис. Франк успел передать эти дневники добровольно, заискивающе надеясь, как и Шпеер, снискать подобной откровенностью более мягкое отношение к себе со стороны обвинения329. Дневники Ганса Франка были отправлены в Центр по обработке документов, который был устроен Седьмой армией США в библиотеке университета Гейдельберга. Там они попадут в руки лейтенанту Герхарду Шаферу, другому офицеру разведки, прикрепленному к джексоновской команде, и 20 сентября он распорядится отправить их в Нюрнбергский суд330.
Каждому из этих нюрнбергских документов было присвоено свое численно-буквенное обозначение, по которому знающие смысл этих аббревиатур могли определить его происхождение. Например, документы, обозначенные литерой «С», а именно с С-1 по С-460, были доставлены из британского адмиралтейства; ли¬
230



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тера «Б» указывала на то, что документ находится в работе у английской команды обвинителей на Нюрнбергском процессе; литерами «ЕС» обозначались документы по экономическим преступлениям, которыми занимались американцы (обозначение «ЕСН» указывало на то, что документ привезен из Центра по работе с документами в Гейдельберге, а «ЕСЯ» — на то, что происхождение документа связано с Розенгеймом). Литерой «Ъ> обозначались документы из Лондона, как, например, печально известная ныне подделка под индексом 003-Ь — т. е. фальсификация доклада о речи Гитлера, произнесенной им 22 августа 1939 года перед своими генералами, которую антинацистская оппозиция удачно «скормила» в свое время в Берлине журналисту Ассошиэйтед пресс Луису Лохнеру. Литера «М» использовалась редко — для обозначения некоторых дополнительных документов английского обвинения, зато привезенная из Парижской конторы полковника Стори подборка документов, обозначенная литерами «Р8», была самой многочисленной и наиболее надежной (она составляла 4021 тщательно отобранный документ, и если бы ее поместили стоймя в одну воображаемую полку, то ее длина составила бы тридцать футов (девять с небольшим метров)). Небольшая подборка документов под литерой «И» состояла из 589 документов, отобранных лейтенантом Вальтером Ротшильдом из лондонского отдела Управления оперативных служб США. И наконец, литерами «ТС» была обозначена группа документов, доставленных из Комиссии по международным соглашениям Министерства иностранных дел Великобритании, занимавшейся договорами, подобными Версальскому, Гаагской конвенции по правилам ведения войны и пакту Келлогга—Брайанда, объявлявшему вне закона все войны вообще331.
Для того чтобы противопоставить что-либо столь мощной документальной базе обвинения, адвокатам
231



Дэвид Ирвинг
защиты приходилось полагаться лишь на собственный ум и сообразительность и лишь во вторую очередь на те немногие документы, которые им удалось раздобыть, приложив к этому поистине титанические усилия.
* * *
Пререкания по поводу того, кто именно будет обвиняемым, не прекращались вплоть до самого кануна открытия процесса. Имена до сих были подобраны с поистине ужасающей небрежностью, а из бумаг Джексона становится совершенно ясным, что обвинители не имели, по большому счету, ни малейшего представления о своих врагах, которых они намеревались вскоре судить.
Судья по-прежнему был настроен предъявить обвинения не только отдельным лицам, но и, наравне с ними, ряду организаций — СС, СД, СА, Гестапо и правительству Рейха, а также тем, кого он называл лидерами руководства нацистской партии и генерального штаба. Однако его собственный штат сотрудников до сих пор имел довольно смутное представление о практических деталях и технической стороне предстоящего им дела. Многие из них, например, никак не могли усвоить, что такое германское Верховное командование, а что такое германский генеральный штаб, постоянно и годами путая одно с другим, поскольку просто-напросто не имели никакого определенного понятия ни о первом, ни о втором. «Вы еще не раз будете вспоминать потом, — написал Мюррей Бернес Доновану-младше- му, — что при обсуждении с лейтенантом Ротшильдом предлагавшихся вариантов группирования обвиняемых, все мы на самом-то деле имели очень неясное представление о том, что такое германский генеральный штаб и, собственно, из кого он состоит»332. По сути дела, во времена Гитлера генерального штаба для всех вооруженных сил Германии не существовало во¬
232



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
все в том виде, какой он имел во времена Великой войны*, — это была фикция, выдуманная союзническими пропагандистами. Следствием этого стало то, что в ходе более поздних процессов обвиненными оказались более сотни высших германских офицеров — лишь в связи с тем, что они были генералами и служили в генеральном штабе.
ПОСЛЕДНИЕ два дня до назначенного срока официального опубликования окончательного списка имен обвиняемых, 1 сентября, прошли в лихорадочном телефонном перезвоне между Вашингтоном, Лондоном и Нюрнбергом. В меморандуме под названием «Кейтель, Дёниц, Шахт и Крупп как военные преступники» Министерство иностранных дел Великобритании предупреждало о том, что в список обвиняемых может быть включен только один Кейтель, поскольку по совокупности имеющихся улик остальных троих «правильнее было бы оправдать». В частности, в нем говорилось: «Обвинение против Дёница выглядит существенно слабее»333.
Судебное дело гранд-адмирала флота Карла Дёница не обошлось без пикантного казуса. Дёниц был в прошлом главнокомандующим подводным флотом, а затем сменил Эриха Рэдера на посту главнокомандующего всем остальным военно-морским флотом Германии, после чего в апреле 1945 года был назначен Гитлером своим преемником в качестве главы государства. 28 августа Джексону был вручен взвешенный и всесторонний анализ его личности, завершавшийся заявлением о том, что британское адмиралтейство определило обвинение против Дёница как «не имеющее достаточных улик», вследствие чего и прекратило дальнейшую работу в этом направлении. Автор этого ана¬
* Первая мировая война.
233



Дэвид Ирвинг
лиза, будучи, кстати, американским военно-морским офицером, добавлял с некоторым сарказмом: «Если не брать в расчет дополнительную информацию по Дёни- цу, имеющую выраженную политическую подоплеку, то при рассмотрении вопроса о предполагаемом преступном характере его деятельности в качестве военачальника специальной комиссией Министерства иностранных дел [Великобритании] было установлено (и может быть подтверждено любой другой подобной комиссией, ознакомившейся с его делом), что достаточных улик для того, чтобы предъявить ему обвинение по этому пункту в суде, не имеется. Если, как это было до некоторой степени шутливо подмечено кем-то, у нас должны быть некоторые обвиняемые, которых нам предстоит оправдать, то нам следует позаботиться и о том, чтобы другие подсудимые, которым уготована иная участь, не смогли воспользоваться такими неопровержимыми аргументами защиты, каких, несомненно, в избытке у Дёница». Этот офицер, высказываясь таким образом от имени департамента военно-морского флота США, подтвердил его согласие с позицией британского адмиралтейства334. Немного позже мы увидим, какие методы пыталось использовать обвинение в своем стремлении сфабриковать против адмирала лживое обвинение.
Что касается еще одного из предполагаемых подсудимых, д-ра Хальмара Шахта, то с самого начала следственной работы с ним генерал Донован конфиденциально предложил Джексону подтолкнуть нацистского банкира к тому, чтобы тот дал на процессе свидетельские показания против Геринга и таким образом попытался бы, если получится, «отработать свое избавление» от скамьи подсудимых. Джексон гневно отверг подобную тактику, и это было одной из главных причин, по которой рассвирепевший Донован стремительно отбыл тогда обратно в Вашингтон в крайне скверном расположении духа335. Он относился к бывшему
234



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
президенту Рейхсбанка как к самому презренному из всех обвиняемых. Шахт обеспечил весьма значительную финансовую поддержку стремительного подъема и перевооружения Германии после огромных потерь, понесенных ею в ходе Первой мировой войны. Этот финансовый гений сделал более, чем кто-либо другой, в подготовке почвы для нарушения Версальского договора336. Имеются свидетельства того, что он продолжал благоговеть перед Гитлером даже после того, как тот отделался от него накануне войны.
Самой печальной фигурой среди обвиняемых был Крупп. Судья Джексон всегда считал, что главные немецкие промышленные тресты будут обвинены в лице младшего Круппа — Альфреда Круппа фон Болена и Хальбаха, а не его отца — пожилого и уже очень больного Густава Круппа, но когда окончательный список имен обвиняемых был подготовлен для передачи его представителям прессы, команда Джексона выразила свое недовольство сэру Хартли Шаукроссу по поводу того, что в него вместо Альфрёда Круппа снова было внесено кем-то имя Густава Круппа. В списке, зачитанном по телефону Вашингтону в ночь на 25 августа, говорится именно о Круппе-младшем.
Лондон. ...и Альфред Крупп фон Болен и Хальбах.
Вашингтон. Не понял последнего имени. Повторите.
Лондон. Крупп, который металлургический магнат.
Вашингтон. ...промышленник?
Лондон. ...Фриц Заукель, Альберт Шпеер, Мартин Борман...
Вашингтон. Повторите, кто следует за Шпеером.
Л о ндон. Мартин Борман!
Вашингтон. Он что, до сих пор жив?
Лондон. Мы не знаем!
235



Дэвид Ирвинг
Англичане выступали против того, чтобы включать в список более десяти имен за один раз. К 29 августа, т. е. за два дня до окончательного срока его обнародования, список насчитывал уже 22 имени: в последний момент неожиданно были добавлены еще двое — гранд- адмирал флота Эрих Рэдер и Ганс Фриче — главный геббельсовский радиокомментатор, которые, как выяснили русские, находились тогда у них в руках. Джексон не видел особого смысла в том, чтобы отдавать под суд Фриче, но на этом настаивали русские — очевидно, просто потому, что он был одним из всего лишь нескольких находившихся у них в плену высокопоставленных нацистов337.
Когда список был передан в тот день газетчикам (с запретом публиковать его до 1 сентября), в нем непостижимым образом вместо Альфреда Круппа снова оказался Густав Крупп. Джексон попытался убедить своих коллег, что еще не поздно заменить его каким- нибудь другим промышленником со столь же громким именем. Французы не без чувства юмора предложили на эту роль фрау Берту Крупп. Ведь в конце концов именно в честь нее гигантское артиллерийское орудие с устрашающе огромным калибром, из которого немцы обстреливали Париж во время Великой войны, было названо «Большая Берта».
Джексон понимал, что американское общественное мнение не одобрит отдание под суд женщины, поскольку всем было совершенно очевидно, что в большинстве случаев на нем будут вынесены смертные приговоры. Он все еще надеялся, что вместо Густава в список будет внесен Альфред, но голоса против такой «замены» уже расположились как три к одному, поскольку это могло повлечь за собой неопределенную задержку в сроках начала суда, равно как и всеобщее раздражение бесконечным «перекраиванием» списка обвиняемых.
Джексон, невзирая на все это, заявил о своем кате¬
236



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
горическом отказе судить Густава Круппа и послал к нему в его охотничий домик к северу от Зальцбурга одного из своих помощников, Джима Роу, с тем чтобы тот лично убедился в неспособности этого старика предстать перед обвинением и судом.
Роу нашел знаменитого промышленника Круппа не просто очень пожилым человеком, но, без преувеличения, самым настоящим «овощем», который к тому же едва-едва переставлял ноги от старческой немощи. Ему было уже семьдесят шесть, он перенес два сильных удара в 1942 и 1943 годах, не мог ни говорить, ни ясно осознавать происходящее вокруг него и обихаживался такой же, как и он сам, престарелой женой. В досье, представленном на Круппа Управлением оперативных служб, говорилось о чем угодно, но только не об этом. «Армия настояла на том, чтобы к нему был денно и нощно приставлен их надзиратель», — отметил с усмешкой Фрэнсис Биддл, снова прибывший в Нюрнберг в качестве одного из американских судей. «Американский врач, составлявший донесение о состоянии его здоровья, считает, что если мы привезем Круппа сюда [в Нюрнберг] — это скорее всего просто убьет его, но я думаю, что русские все же будут настаивать на этом. Если дело дойдет до «раскрытия карт», то нам придется отговорить их, поскольку перевес голосов все-таки на нашей стороне»338.
Не слишком удивительно поэтому письменное возражение, сделанное Джексоном в адрес главных обвинителей остальных трех сторон-победительниц спустя два месяца после описываемых событий: «Физическое состояние Густава Круппа представляется настолько плачевным, что стремление представить его перед судом будет выглядеть как самое неразумное». Советский обвинитель, генерал Руденко, оказавшийся веселым и общительным украинцем с довольно крупным телосложением, согласился с Джексоном, но заметил при этом, что для того, чтобы объяснить общественно¬
237



Дэвид Ирвинг
сти, почему Густав Крупп не предстал перед судом, потребуется авторитетное медицинское заключение о состоянии его здоровья. В результате престарелый промышленник был освидетельствован комиссией, состоявшей из одного английского, одного американского, одного французского и трех (!) русских врачей: сделанный ими совместный вывод не оставлял никаких сомнений в том, что Крупп настолько стар, что не может быть подвергнут судебному преследованию339.
Таким образом, за вычетом Мартина Бормана, судьба которого до сих пор оставалась невыясненной, окончательный состав группы обвиняемых должен был насчитывать двадцать два человека:
рейхсмаршал Герман Геринг, главнокомандующий Люфтваффе и руководитель четырехгодичного плана;
гранд-адмирал флота Карл Дёниц, главнокомандующий военно-морским флотом Германии с января 1.943 года и назначенный Гитлером в его политическом завещании своим преемником в качестве президента Рейха (но не «фюрера»);
гранд-адмирал флота Эрих Рэдер, его предшественник;
д-р Ганс Франк (генерал-губернатор оккупированной Польши);
д-р Вильгельм Фрик, рейхсминистр внутренних дел;
Ганс Фриче (главный радиокомментатор нацистской Германии);
д-р Вальтер Функ (рейхсминистр экономики и президент Рейхсбанка);
Рудольф Гесс (до мая 1941 года — заместитель фюрера на посту главы нацистской партии);
обергруппенфюрер СС, д-р Эрнст Кальтенбруннер (с июня 1942 года — шеф Главного управления имперской безопасности, Я.Б.Н.А.);
238



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
фельдмаршал Вильгельм Кейтель (начальник генерального штаба и Верховного командования вооруженными силами Германии, O.K.W.);
генерал Альфред Йодль (начальник оперативного штаба O.K.W.);
д-р Роберт Лей, лидер Германского рабочего фронта, D.A.F.;
Константин фон Нойрат (рейхсминистр иностранных дел до февраля 1938 года, а затем «регент» в Богемии и Моравии);
Франц фон Папен (вице-канцлер Германии до июля 1934 года; в дальнейшем — специальный полномочный представитель Гитлера в Австрии и посол в Турции);
Йоахим фон Риббентроп (рейхсминистр иностранных дел с февраля 1938 года);
рейхсляйтер Альфред Розенберг (рейхсминистр оккупированных восточных территорий с июля 1941 года);
гауляйтер Фриц Заукель (главный полномочный представитель фюрера по людским ресурсам);
д-р Хальмар Шахт (рейхсминистр экономики до 1937 года, президент Рейхсбанка до 1939 года);
Бальдур фон Ширах, лидер гитлерюгенда и гауляйтер Вены;
д-р Артур Зейс-Инкварт (рейхскомиссар в Нидерландах);
Альберт Шпеер (рейхсминистр снабжения армии с февраля 1942 года);
гауляйтер Юлиус Стрейчер (гауляйтер Франконии; издатель таблоида «Stürmer»),
Из этих двадцати двух человек тринадцать были лютеране: Геринг, Риббентроп, Кейтель, Фрик, Функ, Шахт, Дёниц, Рэдер, Ширах, Заукель, Шпеер, Нойрат и Фриче; пятеро — католики: Лей, Кальтенбруннер,
239



Дэвид Ирвинг
Франк (переобратился в католичество незадолго до этого, будучи уже в заключении), Папен и Зейс-Ин- кварт; четверо оставшихся — Гесс, Розенберг, Стрей- чер и Йодль — заявили, что не принадлежат ни к какой вере340.
* * *
К тому моменту, когда список принял свой окончательный вид, Джексон был вне пределов Германии. Конец августа 1945 года он провел в поездках по Южной Европе, сопровождаемый своей хорошенькой секретаршей и сыном. Конечно, он мог бы потратить это время с большей пользой, присутствуя, например, на допросах и вникая в детали предстоящего дела, на котором он должен был выступать в качестве обвинителя. Официальной целью этих его поездок было ознакомиться с неким новым оборудованием для параллельного перевода с различных языков, использовавшимся старой Лигой Наций в Женеве; спросить у папы римского, не располагает ли Ватикан какими-либо свидетельствами военных преступлений; разузнать поближе общую ситуацию по военным преступлениям в Италии. Однако действительным, но скрытым мотивом (никому, кстати, и не пришло бы в голову укорить его в этом) было хотя бы немного снять с себя напряжение последних месяцев под ласковым солнцем Капри на одной из организованных в Италии баз отдыха армии США.
Об участи итальянских фашистов он узнал от генерала Ричмонда — военного прокурора армии США на средиземноморском театре военных действий. Ричмонд неофициально сообщил ему, что «их количество поубавилось довольно основательно» и что на севере [Италии] с ними обошлись «довольно безжалостно». Несколько удивителен тот факт, что при этом Джексон не стал проявлять дотошность в выяснении подробностей столь явного вторжения в сферу деятельности воз¬
240



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
главляемого им Международного трибунала341. В Риме полковник армии США Чарльз Полетти, в чьем ведении как военного генерал-губернатора находилась и территория северной Италии, подтвердил, что «фашистские преступники» в Италии по большей части уже ликвидированы «либо ликвидируются» — те немногие, что еще остались. Он также заверил Джексона, что итальянцы делают это со строгим соблюдением всех судебных формальностей. «Он считает, — пометил в своем дневнике судья Джексон, — что в Италии не очень много материалов, которые могли бы быть полезными для Международного трибунала»342. Одним словом, большая часть оказавшихся доступными шей была уже свернута.
Разумеется, в ходе пребывания в Риме Джексону, являвшемуся протестантом и масоном, не было отказано и в аудиенции у папы римского, бывшего во время прихода Гитлера к власти папским нунцием в Берлине. Его Святейшество открыто заявил теперь, что в душе всегда был против нацистов, и что если он и заключил с Гитлером конкордат* в 1933 году, сделав таким образом Ватикан первым государством, признавшим фюрера главой новой Германии, то поступил так лишь для того, чтобы хоть в какой-то мере облегчить участь своей паствы. Нацисты, добавил он опечален- но, не выполнили условий соглашения. «Однако, — отметил Джексон, — он выразил особенную озабоченность по поводу того, что обвинять в преступлениях нацистов весь германский народ было бы неправильным. Он полагал это и неразумным и нечестным, в особенности учитывая тот факт, что многие немцы шли на огромный риск, пребывая в оппозиции к нацистскому режиму».
Джексон заверил папу, что никогда не считал всех немцев преступниками, добавив в подтверждение: «Ес¬
* Договор.
241



Дэвид Ирвинг
ли бы все немцы были за Гитлера — ему не понадобились бы концентрационные лагеря, Гестапо и СС».
Его Святейшество выразил согласие предоставить обвинению в Нюрнберге имевшиеся у Ватикана улики против нацистов343.
Американский посол в Риме, Алан Г. Кирк, тоже служил раньше в Берлине в качестве дипломатического поверенного. На Джексона, однако, он произвел впечатление какого-то дилетанта, этакого «вечного бакалавра»* Во время одного из устроенных в честь Джексона пышных официальных завтраков он поведал ему, что испытывает огромную личную симпатию к Герману Герингу, который, по его убеждению, был истинным аристократом и на самом деле, оказывается, не любил ни нацистов, ни их методы. Вернувшись тогда в Лондон, Джексон на всякий случай решил сохранить в секрете эти высказывания Кирка344.
Больше всего Джексона беспокоило, что врачи могут уменьшить дозировку принимавшегося Герингом паракодеина слишком резко, и в результате они потеряют свою самую крупную добычу из-за какого-то тривиального сердечного приступа. Геринг не должен был избегнуть виселицы. Слетав на несколько дней домой в Вашингтон, судья выразил свое недовольство по этому поводу врачам в Пентагоне. «Меня не столько интересовала поправка его здоровья, — записал он довольно бессердечно в своем дневнике, — сколько беспокоило, как бы он не умер раньше времени»345.
Он готовил Геринга к смерти, но ни одной минутой раньше, чем это будет определено для него судьями.
* Низшая научная степень в США.



ГЛАВА 9
ЭТА ПУБЛИКА
ПРОСТО-ТАКИ ЖАЖДЕТ КРОВИ
ПОСЛЕ ТОГО как 8 августа 1945 года четырьмя сторонами было подписано Лондонское соглашение, учреждающее собой первый «Международный военный трибунал» в Нюрнберге, остальные государства оказались под негласным дипломатическим давлением, вынуждающим их солидаризироваться с ним. Под Лондонским соглашением поставят свои подписи все девятнадцать враждебных Германии стран, суммарное население которых составляло девятнадцать миллионов человек. Два государства — Канада и Южная Африка — этого не сделают. Какими бы ни были их мотивы, но эти два британских суверенных доминиона остались в стороне.
То, что это четырехстороннее соглашение распространилось в конечном итоге практически на всех, произошло прежде всего благодаря дипломатической и деловой тактике судьи Джексона. Годом позже он отметит в своих личных записях: «Достигнутое нами 8 августа 1945 года Лондонское соглашение беспрецедентно — никогда ранее в истории человечества агрессорские войны не ставились вне закона столь ясно и определенно. Однако условий, приведших к успеху этих переговоров, сегодня уже не существует. Все правительства торжественно заверили недавно свои народы
243



Дэвид Ирвинг
в том, что они накажут нацистских военных преступников. Единственными неурегулированными окончательно вопросами оставались судебные процедуры и обвинения. Именно по этим пунктам Соединенным Штатам удалось собрать, а затем и достойно разыграть все самые главные козыри. Помимо того, что в руках американцев оказались все самые высокопоставленные военнопленные, нам удалось завладеть еще и самыми вескими уликами против них. Без нашего участия никто просто не в состоянии провести по-настоящему впечатляющий процесс над ними.
К тому же мы вполне могли провести этот процесс и без помощи любой другой стороны. В ходе переговоров я неоднократно давал понять их представителям, что в случае, если мы не придем к взаимоприемлемому соглашению, Соединенные Штаты смогут осудить своих пленных и без посторонней помощи. Это было очень убедительным аргументом при достижении соглашения по правилам и методам ведения судопроизводства. Но, даже имея на руках эти главные козыри, я все никак не мог прийти к четкому определению того, что именно считать «агрессорскими методами ведения войны», для внесения этого определения в Соглашение, хотя и предлагал одно, которое, по существу, уже было сформулировано ранее Советской Россией в договорах по Балтийским странам»346.
Разъясняя впоследствии, почему этот суд был назван военным трибуналом, Джексон писал, что главной причиной было показать его принципиальное отличие от любых гражданских судов — для того, чтобы исключить любые возможные прецеденты взаимопереплетений уголовных дел первого и вторых. К тому же трибунал проводился в стране, находившейся под военной оккупацией и, соответственно, не имевшей тогда никакого гражданского правительства347 К сожалению, как отмечал сам Джексон, сам по себе трибунал представлял собой исключительно четырехсто¬
244



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ронний суд, и, таким образом, победители должны были судить побежденных, восседая совместно за одной и той же судейской кафедрой. Джексон признавал, однако, что «масштаб предъявляемых ими обвинений был таковым, что никто в мире не мог занять по отношению к ним нейтральной позиции» — положение, с которым многие государства, не входившие в «Большую четверку», выражали свое настойчивое несогласие.
ПОСЛЕ ТОГО как на второй неделе августа 1945 года детали статута* Лондонского соглашения были объявлены в Соединенных Штатах, это вызвало у американской общественности сильные сомнения в их правильности.
На адрес Джексона стали приходить письма с осуждением его деятельности от коллег из Американской ассоциации адвокатов, которые считали, что судья, взяв на себя роль главного обвинителя в показательном политическом процессе, дискредитирует тем самым Верховный суд США. Невзирая на это, Джексон продолжал пребывать в твердом убеждении, что ему удастся как сохранить свою судейскую беспристрастность, так и расширить своей деятельностью границы международного права.
Главный судья Соединенных Штатов был с этим не согласен, высказываясь с критикой по адресу Джексона как нельзя более ясно: Арлан Ф. Стоун писал, что лично его тревожит не то, что победители предадут мечу своих поверженных врагов, как это было принято в старину, а то, что этому их деянию «будет придан облик вершения правосудия в соответствии с нормами общего права».
Намерение предъявить обвинение целым организациям также не встретило особого одобрения. В августе
* Устава.
245



Дэвид Ирвинг
1945 года в популярном американском журнале «Сэтэ- ди ивнинг пост» была опубликована статья «Мы судим преступников, но не классы», в которой, как явствует уже из одного только названия, содержалась весьма грубая сатира на Нюрнбергский процесс. В сентябре к этой кампании злобного вышучивания присоединился «Нью-Йоркер», патетически воззвавший со своих страниц к открытости и честности: «Было бы намного полезнее, да и порядочнее, если бы адвокаты и судьи, которым поручено проведение этих процессов, откровенно признались в сути возложенной на них задачи и вывесили над входом в зал судебных заседаний огромную надпись EX POST FACTO. Полезным это было бы, например, тем, что людям, увидевшим ее, сразу становилось бы понятно, что суд над [Видкуном] Куислин- гом или Петэном принципиально отличается от суда над Герингом или Кейтелем. Куислинг был отдан под суд в Норвегии, судим по норвежским законам и обвинен в измене родине. Это было предпринято как акт восстановления законности и порядка. Геринг же предстанет перед судом в ничьей стране, по ничьим законам и будет обвинен в осквернении земли...»348
В ноябре против Джексона предприняла выпад и газета «Нью-Йорк тайме», процитировав высказывания наиболее известных боевых генералов армии США, в которых они принципиально выступали против обвинения солдат в том, что те выполняли приказания, исходившие от политиков. В Германии, обращала особое внимание читателей газета, подразумевая, конечно, ненавидимую многими директиву Моргентау, изданную Объединенным комитетом начальников штабов, американским офицерам было приказано нести полную ответственность за применение политических мер воздействия, считавшихся чуждыми американскому образу жизни, из которых наихудшими были «так называемые гестаповские меры обращения с немцами», допускавшиеся некоторыми эмигрантами, слиш¬
246



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ком поспешно призванными в действующую армию США во время войны.
Поток критики лился не ослабевая. В декабре 45-го «Army and Navy Journal» («Журнал армии и флота») резко охарактеризует обвинение германского Верховного командования в Нюрнберге как попытку Джексона дискредитировать профессию военнослужащего как таковую. Джексон надеялся, что, когда собранные ими улики будут обнародованы, газетчики заговорят совсем по-иному.
* * *
Союзники стремились не только к тому, чтобы обвинить своих поверженных врагов по законам, которых на момент совершения ими их преступлений не существовало, но и, опираясь на Лондонский статут, хотели сразу же исключить возможность использования обвиняемыми ряда очевидных и серьезных аргументов в свою защиту: они уже не могли привести в качестве своего оправдания то, что, являясь солдатами фюрера, были обязаны выполнять отдаваемые им приказания; не могли они и заявить о том, что обвиняющие стороны сами неоднократно совершали в точности те же самые преступления, в которых обвиняли теперь немцев (защита по принципу Ш диодие — вы делали то же самое).
Трибунал будет настаивать на том, что Лондонский статут является для Германии единственным имеющим действительную юридическую силу законом единственной же верховной власти, а лорд — главный судья Лоренс, глава британской стороны на трибунале, отметит впоследствии в своих воспоминаниях, что подобная схема судопроизводства впервые была использована задолго до описываемых событий лордом Мэнсфилдом в знаменитом процессе Кэмпбелл против Холла, и что «победа» наделяет победившую сторону преимущественным правом «применять законы по собствен¬
247



Дэвид Ирвинг
ному усмотрению». Этот известный случай из мировой юридической практики Адольф Гитлер мог бы с таким же успехом использовать и при построении своей защиты, поскольку, как известно, он был весьма склонен руководствоваться в своих действиях успешно апробированными ранее моделями поведения.
Тщетными будут попытки адвокатов защиты показать всем, что подобное «правосудие» ex post facto является правосудием наоборот, т. е. имеющим обратную силу. «Поскольку здесь рассматриваются преступления против мира, — заявляли они, — можно утверждать, что текущее судебное преследование не имеет законодательной базы в международном праве, но является процессом, основанным на новом уголовном праве, т. е. на законе, составленном уже после совершения инкриминируемых деяний»349.
Далее они доказывали, что непреложный принцип nullum crimen sine lege, nulla poene sine lege (при отсутствии соответствующего закона не может быть ни преступления, ни наказания), бывший всегда основополагающим в юриспруденции, при обычных обстоятельствах должен был бы воспрепятствовать наказанию людей за деяния, которые на момент их совершения не являлись нарушением закона. В трибунале им на это отвечали прямо и просто: Нюрнбергский процесс — исключение из этого правила. «Поскольку подобные апелляции находятся вне юрисдикции трибунала, — постановил лорд — главный судья Лоренс, отклоняя очередное прошение защиты, — то это противоречит статье 3 статута, а посему не может быть удовлетворено»350. Кроме того, существовал и еще один весомый аргумент: в соответствии с подписанным Германией в 1928 году пактом Келлогга—Брайанда (в котором говорилось об ее отказе от международных войн), развязанная ею в 1939 году агрессорская война, таким образом, считалась уже преступлением.
Обратность действия применявшихся в Нюрнберге
248



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
законов беспокоила, тем не менее, многих юристов, и в том числе судью Верховного суда США Вильяма О. Дагласа. «С точки зрения общепринятого у нас понимания закона и законности, — напишет он, — никто не может быть обвинен в совершении преступления ех post facto, т. е. в совершении деяния, являющегося нарушением закона, которого на момент совершения этого деяния не существовало... Насколько я понимаю, против подсудимых на Нюрнбергских процессах применялась именно такая «разновидность» закона. Да, Гитлер и иже с ним действительно виновны в бесчисленных убийствах и в соответствии с общим правом несомненно заслужили смертную казнь. Но обвинение им было предъявлено не по существующим и относящимся к существу дела немецким законам. До организации Нюрнбергских процессов преступления, в которых были обвинены нацисты, не квалифицировались как преступные деяния с позиций нашего уголовного права. Не предусматривалось смертной казни для них и в международном праве»351.
КАК УЖЕ УПОМИНАЛОСЬ несколько ранее, юристы, составлявшие Лондонский статут, заблаговременно позаботились о том, чтобы лишить адвокатов защиты возможности оправдывать своих подопечных тем, что те выполняли «приказы свыше». Статья 7 статута определяла, что официальное положение подсудимого — будь он главой государства или официальным ответственным лицом из правительства — не может служить основанием ни для оправдания, ни для смягчения наказания. Статья 8 гласила о том, что если подсудимый может доказать, что действовал по приказу своего правительства или вышестоящего начальства, то это также не может являться основанием для оправдания, но может быть использовано для смягчения приговора в том случае, если трибунал сочтет это правильным.
249



Дэвид Ирвинг
Эти статьи статута противоречили всем наставлениям по использованию военных законов, существовавшим к началу Второй мировой войны как с германской, так и с англо-американской сторон. Так, статья 47 германского военного уголовно-дисциплинарного устава гласила: «Если выполнение приказания повлекло за собой нарушение уголовного законодательства, то единственным виновным за совершенное правонарушение является отдавший это приказание. Однако подчиненное лицо, выполнившее это приказание, также подлежит наказанию как соучастник этого преступления в тех случаях, когда: а) оно превысило свои полномочия, связанные с выполнением данного приказания; б) ему было известно, что выполнение данного приказания связано с совершением действия, являющегося судебно наказуемым преступлением в соответствии с гражданским или военным уголовным законодательством».
Кому-то подобная дальновидность может показаться удивительной, но союзнические правительства заблаговременно позаботились о решении и этой проблемы, причем еще в 1944 году. Английским властям было тогда указано на то, что статья 443 их «Наставления по применению военных законов» — составленного еще в 1914 году и являвшегося официальным руководством, по которому, в соответствии с Женевской конвенцией, должны были производиться все английские суды над вражескими военнопленными, — содержит «неудобную» формулировку, а именно: «Важно отметить, что военнослужащие, совершившие нарушения общепринятых правил ведения войны, действуя по приказанию их правительства или командиров, не являются военными преступниками и, следовательно, не могут быть наказанными своими врагами в случае пленения».
Статья 347 американских «Правил ведения войны на суше» имела, в общем, сходную формулировку: «Воен¬
250



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
нослужащие не могут быть наказаны за совершенные ими преступления в том случае, если они действовали при этом по приказу или с разрешения своего правительства или командиров».
После принятия в октябре 1943 года Московской декларации внимание официальных властей союзников оказалось привлеченным к тому факту, что если их задачей по окончании войны было привлечь к суду как можно больше военных преступников стран Оси, то принцип невиновности выполнявших «приказы сверху» оказывался для ее осуществления весьма и весьма «неудобным»352. В результате для того, чтобы после победы союзников лишить адвокатов противной стороны этого потенциального оружия юридической защиты, в апреле 1944 года в английское «Руководство...», а спустя 7 месяцев и в американские «Правила...» были тайно внесены особые дополнительные пункты, предусматривавшие отказ от ранее существовавших положений по соответствующим статьям.
В НЮРНБЕРГЕ юристам защищающей стороны будет запрещено также любое упоминание о противозаконных действиях, допускавшихся самими победившими сторонами в ходе войны, что тоже могло было бы быть использовано для смягчения выносимых приговоров. Одно из выступлений адвоката германского Верховного командования будет прервано лордом — главным судьей [Великобритании] Лоренсом, так прямо и заявившим: «Мы здесь не для того, чтобы выяснять, допускали или нет другие стороны нарушения международного права, совершали ли они преступления против человечества или военные преступления или же не совершали, а для того, чтобы разобраться по всем этим пунктам с уже имеющимися и присутствующими здесь подсудимыми».
Естественно, что при такой постановке вопроса ад¬
251



Дэвид Ирвинг
вокатам защиты было категорически запрещено представлять суду такие контраргументы, как, например, попавшая к ним в руки английская «Инструкция по применению нестандартных (читай: противозаконных) приемов ведения войны» для внутреннего служебного пользования в отрядах коммандос, в которой, в частности, содержались буквально следующие рекомендации по обращению с немецкими военнопленными: «Вам разрешается применять любые методы работы вплоть до бандитских»; «Помните о том, что вы не спортивные борцы, чья задача — заставить обессиленного и беспомощного противника сдаться. Ваша задача — убить врага»; «Ударьте врага изо всех сил коленом или ногой в пах. Когда он скрючится пополам от боли, лишите его следующим ударом равновесия, а когда он упадет — нанесите сильный удар ногой по голове по направлению к земле». В брошюрке имелись объяснительные схемы и фотографии немецких военнослужащих, захваченных в плен в ходе дьеппского рейда в августе 1942 года, на которых подробно показывалось, например, как связать человека таким образом, чтобы любое его движение приводило лишь к медленному удушению — так называемый «мертвый зажим».
Если же вспомнить о забрасывавшихся на оккупированные европейские территории союзнических па- рашютистах-диверсантах, искусно маскировавшихся при этом под местных жителей, то германскому Верховному командованию было известно, что у этих людей были пристегнуты ремнями в подмышках миниатюрные револьверы, предназначенные для открытия неожиданного огня вперед прямо перед собой при возникновении такой необходимости. В германских архивах отыскалось по крайней мере одно доказательство использования союзниками такого приема, когда у одного из бойцов подобного диверсионно-десантного отряда не раскрылся парашют, и после падения его тело сразу же попало в руки немцам, которые и обнару¬
252



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
жили у него при осмотре столь коварное орудие убийства.
Любой правильно организованный английский или американский суд справедливо посчитал бы подобную информацию очень полезной для определения подоплеки гитлеровских приказов о безжалостном уничтожении попадавших в руки к немцам бойцов союзнических диверсионно-десантных отрядов.
* * *
Роберт Джексон вернулся в Вашингтон для представления доклада президенту Трумэну.
В его отсутствие его замещал в Нюрнберге его сын Вильям, параллельно с этим подыскивавший для них подходящее жилье. Однажды, в воскресенье 9 сентября, занимаясь решением вопроса «о вдовах и сиротах», как он его бесчувственно называл, он оказался в Ной- хаузе, около Вельденштайна, в лесистых окрестностях Нюрнберга, для того, чтобы встретиться с женой Геринга «в одном из ее девяноста девяти замков», как он написал в письме родителям, добавив при этом: «Это была очень изящная женщина, обладавшая к тому же несомненно сильным характером». Биллу Джексону очень хотелось бы верить, что она не имела ни малейшего представления о преступлениях, совершавшихся рейхсмаршалом. Что касается дочери Геринга Эдды, то она оказалась прелестной маленькой девочкой, как, впрочем, и все маленькие девочки, с заплетенными в косички светлыми волосами, голубыми глазами и подкупающей очаровательной улыбкой. Она сделала очень милый книксен офицерам, а затем доверчиво взяла Джексона за руку. Он был совершенно потрясен трагичностью всей этой ситуации353. «На какое-то мгновение, — писал Билл, — я почувствовал себя бессердечным злодеем, который хочет повесить папочку маленькой Эдды как военного преступника, однако в следую¬
253



Дэвид Ирвинг
щий момент я избавился от этого неприятного чувства, вспомнив о том, что сам он никогда не колебался, отдавая распоряжения об уничтожении тысяч таких же маленьких девочек вместе с их родителями лишь за то, что они были евреями». Перед уходом Джексон и сопровождавшие его офицеры тщательно обыскали скромное ныне жилище рейхсмаршала. Сделано это было не в последнюю очередь и для того, чтобы прихватить себе что-нибудь на память. Никаких документов при этом обнаружено не было, лишь многочисленные чемоданы с пожитками, среди которых запомнился обильный запас пижам с монограммами H.G. (Hermann Goring) и «один чемодан, полностью забитый наркотиками»354.
Двумя неделями позже в Нюрнберг из Мюнхена приехала Аннелизе фон Риббентроп с дочерью и умоляла разрешить ей свидание с мужем — бывшим министром иностранных дел. Будучи достаточно реалистичной для того, чтобы понимать, что Риббентроп будет казнен, она хотела, чтобы он внес некоторые изменения в свою последнюю волю и посмертное завещание. Судья Джексон отказался встретиться с ними. Билл Джексон объяснил этим двум женщинам, что эта их «ужасная в своей неприкрытости предусмотрительность» не может быть удовлетворена, поскольку всем заключенным категорически запрещены любые встречи с кем бы то ни было. Однако он и на этот раз не смог не испытать сочувствия к фрау Риббентроп, поскольку она произвела на него впечатление «очень хорошего человека». Дочь Риббентропа он охарактеризовал как громадную и неуклюжую, но очень надменную немецкую блондинку, к лицу которой была будто приклеена столь типичная для гитлерюгенда кривая презрительная ухмылка, что это «вряд ли могло расположить к состраданию»355.
Немцы, уже размещенные в Нюрнбергской тюрьме, представляли собой довольно разнородную компанию. Бывший заместитель начальника оперативного штаба
254



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
германского Верховного командования, генерал-лейтенант Вальтер Варлимонт, например, выступал с настолько обширными предложениями к американцам, что просто-таки олицетворял собой одну из не самых лучших национальных особенностей немцев, заключающуюся в способности и готовности работать на стороне врага. Он даже собственноручно составил для Джексона секретный список из примерно двадцати своих бывших коллег и министров, которые, как он считал, должны были быть обвинены как военные преступники. В этом списке среди прочих были два его непосредственных начальника в Верховном командовании — фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль. «Варлимонт, — резюмировал свое мнение о нем адвокат Кейтеля, — был очень хитер и ловок, и эти его свойства оказались, конечно, очень полезными для него в заключении. Стремясь во что бы то ни стало оправдаться и добиться освобождения, он делал это за счет перекладывания своей вины на Кейтеля. Хорошего сказать о нем нечего, а самым плохим было то, что он занимал столь высокую руководящую должность в германском Верховном командовании»356.
Адвокатом защиты Кейтель выбрал себе опытного и высокообразованного профессора Отто Нелте. Нелте был озабочен только тем, чтобы восстановить абсолютную историческую правду. Сын Кейтеля увидел адвоката Нелте очень культурным человеком с приятными манерами и, несомненно, весьма искусным в своей профессии, однако жена фельдмаршала Лиза нашла, что он слишком мягок, слишком интеллигентен и «недостаточно боевит». Когда было уже слишком поздно что-то менять, даже сам фельдмаршал выражал некоторые сомнения в том, что суд поступил правильно, оказав доверие адвокату, который столь одержимо добивался объективности и правды. Нелте, будучи хорошо осведомленным о том, что происходит вне стен тюрьмы, описывал во время своих посещений сына Кейте¬
255



Дэвид Ирвинг
ля, который, кстати, как и его отец, тоже находился в заключении, ситуацию в оккупированной врагом Германии как бедственную и гибельную, с оказавшимися теперь у власти «совершенно отвратительными типами». Опыт его жизни показывал, комментировал это положение Нелте, что у кого прошлое грязнее, тот громче всех и орет357.
* * *
Еще до предъявления обвинения ко всем заключенным был применен парализующий их волю режим психологического террора. Каждый из них содержался в Нюрнбергской тюрьме в одиночной камере. Как и миллионы обычных немецких заключенных, оказавшихся в руках у американцев, их держали на полуголодном рационе, позволявшем разве что не умереть от физического истощения. Будучи в возрасте шестидесяти трех лет, фельдмаршал Кейтель потерял с мая по октябрь тридцать три фунта (15 кг) веса, причем восемнадцать из них (8 кг) — за первые восемь недель, проведенных в Нюрнберге. От прежней крепкой, здоровой и спортивной фигуры Гесса осталась лишь какая-то пустотелая оболочка. Риббентроп стал болезненно худосочным, ввалившиеся щеки придавали ему особенно изможденный вид. Было совершенно очевидно, что все это прошло отнюдь не бесследно для их здоровья, нервного и морального состояния, способности к сопротивлению. «Условия, в которых мы здесь живем, — отметил в своих дневниковых записях Кейтель, — никак не назвать завидными, в особенности учитывая тот факт, что последние пять месяцев мы пребываем в полной неизвестности по поводу судьбы нашего народа и наших семей, не говоря уже о нашей собственной участи. Помимо проводимых над нами допросов мы не имеем никаких сведений о событиях во внешнем мире, да и то, если повезет и дознаватель немного проговорится по оплошности. Последние два месяца нам разрешено
256



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
писать письма и открытки, но ответов на них так до сих пор никто еще не разу не получил...»
С 5.30 вечера, когда начинали сгущаться сумерки, более пожилые заключенные могли лишь предаваться своим тяжким размышлениям, сидя по камерам, поскольку очки у них в это время отбирали, а читать при скудном внешнем освещении становилось невозможным. По распоряжению Эндруса вечером столы и стулья из всех камер выносились. Не на что было даже повесить одежду и нижнее белье, и заключенным приходилось как-то устраиваться, не раздеваясь, прямо на грязном каменном полу. «Минимальные требования личной гигиены, для выполнения которых необходимы мыло, зубной порошок и душ хотя бы один раз в неделю, оказались недоступными и просто несовместимыми с антисанитарной стороной жизни в тюремной камере, которой гораздо больше соответствуют омерзительно грязные матрацы, одеяла, полотенца и т. д.» Прогулки на открытом воздухе, а зачастую и просто по проходу между камерами, были ограничены десятью минутами в день358.
ТРУМЭН назначил на должность одного из американских судей в трибунале бывшего министра юстиции США Фрэнсиса Биддла. Биддл и Джексон не были друзьями. В ходе обсуждения этого назначения с президентом в Вашингтоне 5 сентября Джексон хоть и без энтузиазма, но согласился с его решением. Сам он предлагал в качестве альтернативы Биддлу судью Джона Дж. Паркера — прямолинейного и честного американца, и эта кандидатура также была принята. «При обсуждении с президентом получивших эти назначения, я поинтересовался его мнением по поводу того, не следует ли им иметь в качестве судей на военном трибунале приличествующих этому положению воинских званий, — записал Джексон. — Президент ответил, что это будет выглядеть как дешевое очковтира-
9 Д. Ирвинг
257



Дэвид Ирвинг
тельство (как оно действительно и выглядело бы) и что наличие воинских чинов в данном случае не обязательно. Пусть, — подвел он итог обсуждению этого вопроса, — заседают как гражданские судьи, каковыми они и являются»359. Таким образом, Международный военный трибунал — никогда не являвшийся, по сути, международным, поскольку был трибуналом четырех сторон или даже, если еще точнее, трибуналом победителей, — теперь перестал еще быть и военным.
Назначение Биддла вовсе не встретило всеобщего одобрения. Особенно он не был популярен в Министерстве обороны, а Герберт Векслер, которого Джексон пригласил быть своим личным помощником в Нюрнберге, конфиденциально высказал судье, что принимать назначение на должность в трибунале вряд ли, на самом деле, стоило бы как Биддлу, так, впрочем, и ему самому, поскольку на момент зарождения плана судебного преследования военных преступников, оба они были гораздо ближе к правительству США, нежели к Министерству юстиции360. Правильно организованный суд мог бы использовать это обстоятельство как хороший предлог для того, чтобы освободить судью от занимаемой должности. Однако всем было вполне очевидно, что Нюрнбергский процесс будет далеко не обычным судом, и поэтому Биддл не относился всерьез к возможности подобной дисквалификации. И все же его самолюбие было однажды задето тем, что Джексон попросил его не привозить с собой в Нюрнберг жену, поскольку это могло неприязненно настроить против него других юристов, не имевших такой привилегии361.
Во время своего пребывания в Вашингтоне Джексон также предупредил заместителя министра обороны США Джона Дж. Макклоя о том, что начальник военно-юридической службы армии США в Европе, генерал Беттс, показал ему самые последние инструкции, изданные в дополнение к директиве 1067 Объединен¬
258



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ного комитета начальников штабов, в соответствии с которыми в военных преступлениях должно быть обвинено не менее двух миллионов немцев. Джексон настаивал на том, чтобы ему было разрешено расценивать эти инструкции как предоставление соответствующих полномочий, но не как принуждение действовать в строгом соответствии с ними, а Пентагон лишний раз утвердился таким образом в своих подозрениях по поводу того, что подручные Генри Моргентау из Министерства финансов оказывают этой директивой «жесткое и радикальное» давление на Министерство обороны362.
* * *
Обратно в Европу Роберт Г. Джексон летел из Вашингтона вместе со своей бессменной секретаршей Элси Даглас. Конечным пунктом маршрута их полета был аэродром Орли в пригороде Парижа, где они в конце концов и приземлились в 1.15 ночи в среду 12 сентября 1945 года. На этот раз в их полное распоряжение был предоставлен огромный транспортно-пассажирский самолет Си-54. Сам полет вызвал у Джексона ассоциации с подготовкой к процессу: всего через пару часов после полета над Атлантическим океаном командир экипажа вынужден был повернуть обратно на Вашингтон, так как топливомер вдруг стал показывать, что бензина для беспосадочного полета до Европы через весь океан не хватит. Вскоре выяснилось, что прибор просто неисправен, так как он вновь стал показывать нормальное количество топлива, и летчик снова повернул машину на восток, но на всякий случай сел дозаправиться на Бермудских островах. Сын судьи Билл уже дожидался их в Орли. Утро они встретили в Париже, а затем провели весь день в Лондоне, занимаясь улаживанием различных организационных вопросов. Генеральный атторней сэр Хартли Шаукросс, в частности, проинформировал судью о том, что поля¬
259



Дэвид Ирвинг
ки настаивают на своем праве принимать участие в процессе с тем, чтобы лично предъявить обвинение Гансу Франку — еще одно внеплановое осложнение. Уже ближе к вечеру Джексоны и Элси Даглас вылетели, наконец, в Нюрнберг — в котором им должны была сопутствовать либо Парки (древнеримская богиня удачи), либо Немезида (древнегреческая богиня возмездия)363.
Для проживания Билл подобрал отцу огромный особняк с множеством жилых помещений под номером 33 по Линденштрассе, на огороженной территории которого имелись обсаженные деревьями аллеи и даже теннисный корт. Судья с иронией отметил, что ему придется жить в нем почти как пленнику. «Наш дом, — написал он своей жене Ирэн, — окружен высокой железобетонной стеной, «декорированной» поверху еще и колючей проволокой. В любое время дня и ночи территория патрулируется несколькими охранниками. У огромных чугунных ворот на въезде также круглосуточно дежурят часовые, и на территорию мимо них не может въехать никто, пока мы не ответим на запрос охраны по телефону, что их можно впустить»364. Внутри самого дома, помимо много чего, прочего была, например, музыкальная гостиная, обставленная в стиле, который Билл Джексон обозначил как «утомленный роскошью Луи XIV». В ней стоял великолепный концертный рояль фирмы 81ет>уау. Еще одно, обычное, пианино было в другой гостиной, поменьше. По вечерам американцы с упоением наигрывали на них, причем порой на обоих инструментах сразу, популярные джазовые мелодии того времени.
Стол в трапезной зале был настолько огромен, что на нем можно было бы играть в боулинг. Джексон говорил, что за ним свободно можно было рассадить двадцать пять человек. По периметру дома имелось несколько открытых веранд. Вообще весь особняк был построен и обставлен с большой претензией. Его внут¬
260



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
реннее убранство, по определению опять же Билла Джексона, представляло собой свойственное немецким домам курьезное сочетание некоторой преднамеренной уродливости и в то же время функциональности, с массой «всех этих никчемных безделушек, столь милых немецкому сердцу».
Вооруженный до зубов личный телохранитель Джексона, рядовой Мориц Фучс из Фултона, Нью-Йорк, располагался в ближайшем к парадному входу помещении. «Фучс никогда не ложится спать раньше отца... сопровождает его повсюду и частенько даже ест за одним столом с ним. Его называют тенью Джексона»365. Билл Джексон пошутил в письме матери, что в этом доме им не угрожает ничего, кроме разве что «атомной бомбы»366. В распоряжение Джексона из Франции был пригнан личный бронированный лимузин Гитлера, однако, насколько это известно, он так ни разу им и не воспользовался, предпочитая более скоростной и щегольский «Мерседес-Бенц» — кстати, тоже лимузин, правда, не бронированный367 Эта машина, как ему сказали, принадлежала раньше Риббентропу, и у каждого нового ее шофера были одни и те же проблемы с весьма капризной шестиступенчатой коробкой передач, а также с бесчисленными внутрисалонными приспособлениями, устроенными для удобства незадачливого министра иностранных дел, которого Джексону теперь предстояло судить368.
За домом следила немецкая домохозяйка, фрау Хас- сел, проведшая когда-то пять лет в Соединенных Штатах. Помогала ей в этом горничная, тоже немка, однако пищу готовили и подавали на стол солдаты-повара из охраны. Надо заметить, что еда была довольно вкусной и обильной. «Лично я ни за что не стал бы платить за все эти роскошества из собственного кармана», — написал Джексон-младший своей матери369.
Первые дни, проведенные в Нюрнберге по возвращении из Соединенных Штатов, оказались такими же
261



Дэвид Ирвинг
бестолковыми, как и внутренняя обстановка в новом доме. Какая-то женщина написала анонимное сообщение о том, что фюрер скрывается в пещере неподалеку от фермы Юлиуса Стрейчера в Плейкершофе. Билл немедленно отправился на его поимку, однако вернулся, как написал его отец, «без Гитлера, но с кое-какими трофеями из дома Стрейчера». Герр Стрейчер, томившийся к тому времени с Риббентропом за решеткой, уже не имел никакой возможности воспрепятствовать растаскиванию своего имущества «на сувениры»370. 16 сентября Джексон и его команда собрались, наконец, все вместе в Нюрнберге371. «Когда наслаждаешься последними по-настоящему теплыми солнечными деньками под прекрасным небом осенней Баварии, — продиктовал он в свой дневник на следующий день, дожидаясь столь затянувшегося начала работы процесса, — война кажется чем-то очень далеким, а выполняемая нами миссия — немного странной»372.
В СООТВЕТСТВИИ со статьей 2 Лондонского статута всего в процессе должно было принимать участие четыре судьи, по одному с каждой из четырех сторон, и у каждого из них — свой дублер (без права принимать участие в голосованиях). Некоторые все еще были склонны считать, что судьи в трибунале должны-были иметь воинские звания. В действительности же трое из них были сугубо штатскими людьми. Военным был лишь советский судья — все тот же генерал И. Т. Ни- китченко, неожиданно покинувший Лондон в первых числах августа как главный обвинитель с советской стороны.
Французская и английская команды обвинителей прибыли в Нюрнберг утром 21 сентября. Джексон поручил своему сыну показать им тюрьму. «Эта публика просто-таки жаждет крови, — отметил он в написан¬
262



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ном в тот день письме матери. — Они даже предложили нам использовать гильотину!!»373*
Своим судьей в трибунале англичане назначили сэра Джеффри Лоренса — лорда — главного судью и главу апелляционного суда Великобритании. Он был очень популярен в Англии, а во время Первой мировой войны, будучи пулеметчиком, за проявленный героизм был удостоен ордена за отличную службу. Дублером с английской стороны должен был стать сэр Норман Биркетт — тоже очень популярный и остроумный человек, бывший вот уже как двадцать лет королевским адвокатом и умевший к тому же хорошо ладить как с русскими, так и американцами. Однажды на одном из официальных приемов в Американской ассоциации адвокатов в Индианаполисе какой-то подвыпивший американский адвокат в порыве пьяной доверительности и расположения дружески обнял добродушно улыбавшегося Биркетта за шею и выдал во всеуслышанье: «Что мне нравится в тебе, Биркетт, так это то, что ты не из тех снисходительных сукиных сынов, которых то и дело присылают к нам из Англии»374.
Что касается французского судьи, профессора Анри Доннедье де Вабра, то это была весьма импозантная фигура. Он носил усы а-ля Жорж Клемансо, а в его недавнем прошлом имелись кое-какие весьма таинственные вопросительные знаки с многоточиями, что, впрочем, вполне можно было сказать и о многих других лидерах тогдашнего французского истеблишмента. Имелись, например, недвусмысленные указания на то,
* Это предложение было не так уж сильно оторвано от реально- сти, как может показаться. Во времена Третьего рейха использование гильотины самими нацистами было, можно сказать, почти обычным делом. В качестве примеров можно привести казни поджигателя Рейхстага Маринуса Ван дер Луббе и предполагаемого наемного убийцы Гитлера Мориса Бавара — кузена Хальмара Шахта. В первые послевоенные годы в английской оккупационной зоне Германии опять же сами немцы продолжали казнить осужденных на смертную казнь посредством все той же, казалось бы, архаично-средневековой гильотины.



Дэвид Ирвинг
что эту свою престижную должность на Нюрнбергском процессе он получил благодаря влиянию своего сына — адъютанта генерала де Голля по политическим вопросам. Левое крыло считало считало его реакционером, теоретиком и даже германофилом — этаким симпатизирующим нацистам интеллектуалом. Д-р Рафаэль Лемкин, один из еврейских экспертов, внештатно принимавший участие в работе американской команды обвинения, едко окрестил де Вабра «узкоколейным профессором»* и напомнил о том, что до войны он посещал Германию по официальному приглашению главного нацистского адвоката Ганса Франка — ныне одного из нюрнбергских подсудимых, а также о том, что во время оккупации Франции Германией де Вабр преспокойно оставался в Париже, а в 1943 году, когда наблюдался острый дефицит в бумаге и ее нормирование строго контролировалось немцами, даже умудрился опубликовать свою семисотстраничную книгу375.
* * *
Как эксперт по международному праву, д-р Альфред-Морис де Зайас указал на то, что, несмотря на тот факт, что трибунал считался международным, фактически он представлял собой межсоюзнический оккупационный суд, поскольку даже сама Германия выразила свое категорическое несогласие с учреждением столь узко национальных полномочий376. Внешняя структура трибунала определялась подчеркнутым значением участия в нем стран, в которых принципы демократии проповедовались со времен Французской революции как единственная гарантия личности против произвола государственной власти. В действитель¬
* Каламбур, обыгрывающий двусмысленность словосочетания narrow-gauge: а) ограниченный и б) узкоколейный — с недвусмысленным намеком на узкоколейные германские железные дороги, т. е. на некоторое германофильство де Вабра.
264



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ности же, как писал об этом впоследствии военно- морской прокурор и адвокат Дёница Отто Кранцбю- лер, «Если законодатель, обвинитель и судья не просто находятся на одной стороне, но и к тому же являются одним и тем же лицом, то уже одного только этого факта вполне достаточно для внушения сильного недоверия к такому суду и небезосновательных опасений по поводу того, будут ли результаты его деятельности вполне законными и справедливыми»377.
Джексон, Максвелл Файф, Фалько и Никитченко — все принимали непосредственное участие в обсуждении и формировании Лондонского статута. Результатом совместной деятельности этих юристов стало юридически неправомерное создание законов, не существовавших на момент совершения нацистами их преступлений. Они даже заблаговременно составили список потенциальных подсудимых. Джексон и Файф должны были теперь председательствовать в Нюрнберге в качестве главных обвинителей, Никитченко — во- первых, как главный обвинитель с советской стороны и, во-вторых, как советский судья (в одном лице) — и Фалько — как дублер главного обвинителя и судьи (также в одном лице) с французской стороны. Довершал эту безрадостную для будущих обвиняемых картину тот факт, что возглавлял всю эту компанию Фрэнсис Биддл, который должен был исполнять на Нюрнбергском трибунале функции судьи и который, в бытность министром юстиции США, принимал участие в работе Ялтинской конференции. В Ялте Биддл составил меморандум, в котором были изложены основные предложения по формированию будущего Лондонского статута, среди которых одним из главных было предложение считать преступными целиком конкретные нацистские организации. «Нужно было быть абсолютным слепцом, — считал Кранцбюлер, — чтобы не видеть, что в сложившихся тогда обстоятельствах судьи просто не могли быть независимыми и объективны¬
265



Дэвид Ирвинг
ми». В любой другой правовой системе таким судьям вполне можно было бы дать отвод по причине их явной пристрастности. Однако в Нюрнберге такое вполне логичное и законное требование, которое теоретически могла бы предъявить защищающая сторона, изначально отвергалось уже самим статутом378.
Джексон был очень приятно удивлен тем, что встретил здесь, в Нюрнберге, советских юристов столь высокого ранга, однако как команда они представляли собой для него неразрешимую загадку. Эти люди были из совершенно иного мира. Для передвижений американцы обеспечили русских — так же, впрочем, как и обвинителей от двух других сторон — автомобилями из личного гаража Гитлера. Однако русские в этом совершенно и не нуждались, не отказавшись от них разве что только из вежливости — имея такого комиссара своей тайной полиции, как Разунова, они были в Германии «сами себе закон». Так, например, офицеры из американской контрразведки конфиденциально уведомили Джексона о том, что, отслеживая источники поступления в Нюрнберг поддельных дойчмарок, они вышли на... некоторых членов советской команды обвинителей. Русские упорно притворялись, что совершенно не понимают английского языка, и продолжалось это до тех пор, пока не повлекло за собой ряд довольно неприятных инцидентов.
Поздним вечером 8 декабря 1945 года в личного водителя главного обвинителя с советской стороны генерала Романа Руденко, дожидавшегося в машине своего хозяина у «Гранд-отеля», будет произведен смертельно ранивший его пистолетный выстрел в упор. Умирая, он успел сказать, что у машины вдруг оказался американский солдат, который стремительно распахнул дверцу и выстрелил в него. Немедленно поползли слухи о попытке покушения на Руденко, однако более вероятной представляется версия о покушении на Лихаче¬



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ва — главного следователя при советской команде обвинения. Лихачев, в прошлом следователь печально известной московской Лубянки, проводил, среди прочего, допросы Ганса Франка.
Его переводчица О. Г. Свидовская вспоминала впоследствии: «Многие наши вечера мы проводили в ресторане «Гранд-отеля»... где полуголодные немцы изо всех сил старались развлекать посетителей-союзников. Однажды мы — а именно Лихачев, Гришаев, Борис Соловов и я — собирались, как обычно, поехать ужинать в «Гранд-отель», но тут у меня возникли какие-то заботы, и я решила остаться дома. Лихачев вместе со всей остальной компанией поехали в Нюрнберг на очень обращавшем на себя внимание лимузине — черно-белом «Хорьхе» с внутренней отделкой салона из красной кожи, про который говорили, что он из гитлеровского гаража. У Лихачева была привычка садиться спереди, справа от шофера. Немного не доезжая до «Гранд-отеля», Гришаев и Соловов попросили остановить машину, поскольку остаток пути решили прогуляться пешком. Поколебавшись несколько секунд, к ним присоединился и Лихачев. А буквально минутой позже кто-то в форме рядового американской армии рывком распахнул переднюю правую дверь остановившейся у «Гранд-отеля» машины и сквозь пустовавшее правое место в упор выстрелил в шофера Бубена. Лично я считаю, что их жертвой должен был стать Лихачев, поскольку они наверняка думали, что он, как всегда, сидит на своем обычном месте. Смертельно раненый Бубен успел сказать лишь несколько слов: «В меня стрелял американец»379.
Газета «Правда» — печатный орган советской коммунистической партии — разразилась гневной статьей, а Джексон направил Руденко личные письменные извинения с обещанием организовать по этому случаю строжайшее расследование, которое, конечно же, так ни к чему не привело380. Карьера Лихачева закончилась
267



Дэвид Ирвинг
весьма преждевременно в 1953 году — вместе с тремя своими коллегами он был расстрелян за фальсификацию улик.
СПУСТЯ всего несколько месяцев после трагической гибели своего водителя Руденко обратился к Джексону за разрешением на вывоз из американской зоны оккупации тела своего помощника, генерал-майора Николая Дмитриевича Зори, бывшего одним из ведущих и наиболее представительных юристов в советской команде, объяснив его гибель «трагической случайностью, произошедшей в результате неосторожного обращения генерала с личным огнестрельным оружием»381. Заинтересовавшись этим инцидентом, Джексон попросил рассказать о нем подробнее и узнал, что Зоря якобы чистил свой пистолет, и вдруг он случайно выстрелил. В своих личных записях судья отметил, что, как юрист, Зоря вряд ли должен был иметь личное оружие, а если и имел его, то, как генерал, едва ли стал бы чистить его сам. «В третьих, — добавил к этому Джексон, — представляется несколько странным, что он чистил пистолет, направив его дуло прямо себе в лоб». Эксперты Джексона авторитетно заверили его, что Зоря был застрелен кем-то с близкого расстояния. По зрелом размышлении Джексон решил, что ему лучше не ввязываться в эту темную историю. Если русские предпочитали решать возникавшие между ними спорные ситуации подобным образом, то это было их право, мы же еще вернемся к этой истории с Зорей, но несколько позже.
* * *
В течение целых трех недель Джексон не сделал ни одной записи в свой дневник, поскольку был предельно расстроен постоянно возникавшими задержками, отодвигавшими начало процесса: то во Дворце правосудия не построен кафетерий, то оказывается недоста¬
268



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
точным имеющийся штат переводчиков, то обвинители с какой-нибудь из сторон снова находятся в Нюрнберге не в полном составе, и так без конца. Один раз за все это время из Лондона «с краткосрочным визитом» прилетал сэр Дэвид Максвелл Файф, да и то лишь для того, чтобы лично представить Джексону полковника Гарри Дж. Филимора, который должен был представлять Файфа в его отсутствие.
Накануне своего прилета англичанине как-то легкомысленно попросили по телефону Джексона предоставить им для ознакомления все документы по процессу. Джексон сдержанно ответил на это, что таких документов набралась уже примерно целая комната, забитая ими до потолка, общим числом где-то около семи тысяч... «И все же это самая увлекательная работа из всех, которыми мне доводилось заниматься, и, несомненно* самая главная работа за всю мою жизнь, — писал он своей жене, утешая этими словами больше самого себя, нежели ее. — Моя вступительная речь на открытии процесса... будет, наверное, лучшей за всю мою карьеру»382. Англичане пытались настоять на том, чтобы Джексон слетал в Лондон и помог им в работе над обвинительным актом, в ответ на что судья попытался убедить их в том, что вся работа должна быть сконцентрирована в Нюрнберге. В результате англичане приняли его предварительный акт по обвинению в организации заговора с целью развязывания войны, а Джексон согласился с их предварительными актами по обвинению в военных преступлениях и преступлениях против человечества.
Всего же существовало три главных поля для разногласий. Джексон хотел включить в группу обвинявшихся организаций гитлеровский генеральный штаб. Когда англичане высказались против этого, среди главных обвинителей было проведено голосование, выигранное Джексоном тремя голосами против одного. Однако его же предложение добавить определенных
269



Дэвид Ирвинг
подсудимых в качестве представителей каждой обвинявшейся организации было отвергнуто также тремя голосами против одного. И, наконец, больше всего «разворошили осиное гнездо» русские, представив свой предварительный обвинительный акт, в котором Латвия, Эстония и Литва демонстративно упоминались как советские территории. Когда американская сторона выразила свое недоумение по этому поводу, генерал Руденко заявил, что ему необходимо вернуться на пару недель в Москву для получения дополнительных инструкций. Государственный департамент* США порекомендовал Джексону согласиться с условиями русских, но передать им при этом официальную ноту, в которой указывалось, что это не означает формального признания советского суверенитета в Прибалтике. Таким, в общих чертах, было положение вещей к 6 октября, когда Джексон отправился в Берлин, чтобы принять участие в первой официальной встрече главных обвинителей383.
Заседание Совета по контролю уже началось, причем несмотря на отсутствие уже отбывшего по каким- то причинам домой французского представителя. Обвинители договорились между собой о последовательности предстоявших судебных мероприятий — кто выступает первым, а кто последним, о порядке представления суду улик и т. п. Англичане предложили даже вручить каждому из подсудимых предварительный сценарий процесса вместе с копиями соответствующих документов, американцы немедленно отвергли эту идею как явно не слишком удачную384.
Джексон подготовил свое вступительное слово — ключевую речь всего процесса, и предложил выступить после себя английскому лорд-канцлеру Джоуитту, попросив его облачиться по этому случаю в свое торжественное официальное одеяние385.
* Министерство иностранных дел.



ГЛАВА 10
РУКОВОЖУ ЭТИМ ШОУ - я
В ПОСЛЕДНИЙ день сентября 1945 года в Вашингтоне оба американских судьи, назначенных для работы в Нюрнбергском трибунале, — Фрэнсис Биддл и Джон Дж. Паркер — были приведены к присяге386. Биддл был демократом, Паркер — республиканцем. Присяга, в числе прочего, обязывала их не подвергать сомнению законность силы официального документа, в соответствии с положениями которого им предстояло действовать, т. е. Лондонского статута. По завершении процедуры принятия присяги они взошли на борт «Куин Мэри» и отбыли в направлении Саутгемптона, предпочтя морской путь воздушному специально для того, чтобы у них было побольше времени для обсуждения предстоящей работы в суде.
Фрэнсис Биддл родился в Париже, но переехал с родителями в Соединенные Штаты еще будучи ребенком. Юридическое образование получил в Гарварде, служил в качестве личного секретаря у легендарного судьи Верховного суда Оливера Венделла Холмса и к сентябрю 1941 года, уже во времена правления рузвель- товской администрации, выиграл на стороне правительства девятнадцать из двадцати дел, рассматривавшихся в Верховном суде, в результате чего дослужился до должности министра юстиции США387. Широко известен тот факт, что Биддл не только на словах, но и на
271



Дэвид Ирвинг
деле заботился о соблюдении прав человека — в отличие от англичан он не позволил произойти передаче русских военнопленных Советам388. Будучи одним из наиболее рьяных поборников рузвельтовского «нового курса», в июне 1945 года Биддл вдруг оказался освобожденным Трумэном от должности министра юстиции США. Не осмелившись сказать ему об этом прямо в глаза, Трумэн просто-напросто поручил сделать это по телефону своему помощнику Стиву Иэрли, добавав при этом, что хочет видеть прошение Биддла об отставке у себя на столе к следующему полудню. Трумэн предлагал Биддлу любую должность в правительстве, за исключением следующей вакансии на место председателя Верховного суда, которое он приберегал для кого-то другого. До получения своего исторического назначения на должность судьи на Нюрнбергском процессе Биддл решил вообще отказаться от возвращения к адвокатской практике389.
«Куин Мэри» к 45-му году была уже довольно потрепанным войной, но все еще вполне величавым трансконтинентальным грузопассажирским лайнером, использовавшимся для доставки в составе союзнических конвоев через Атлантику к европейским полям сражений живой силы и техники. Все деревянные части обрамлявших ее борта рей были сплошь испещрены инициалами и не всегда приличными надписями, оставленными на память о себе побывавшими на ней солдатами. Вместе с Биддлом и Паркером Атлантический океан пересекал — на этот раз в юго-восточном направлении — премьер-министр Канады Вильям Макензи Кинг, а также журналисты Эд Мюрроу и Вильям Шайрер, которые должны были освещать ход Нюрнбергского процесса на радио и в «Геральд трибюн» соответственно. Кроме них, одним из пассажиров на «Куин Мэри» был — по не оцененной историками иронии судьбы — бывший начальник Главного штаба Коро¬
272



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
левских военно-воздушных сил Великобритании сэр Чарльз Портал, под чьим непосредственным оперативным руководством от налетов английской бомбардировочной авиации в ходе войны погибло не менее миллиона немцев390. «Паркер, — с некоторым высокомерием отметил в своем дневнике вообще склонный к властному доминированию над окружающими Биддл 3 октября, т. е. на третий день совместного пребывания в дышащем знойным маревом океане, — заранее готов согласиться с любым исходящим от меня предложением». Паркер почему-то неуловимо напоминал ему не имевшего друзей и очень одинокого школьника, нуждавшегося в материнской опеке, и спустя еще пару дней Биддл с трудом уговорил его обращаться к нему просто по имени391. Несмотря на все это, Паркер, однако, обладал вполне достаточным мужеством и принципиальностью для того, чтобы высказывать свои мнения по поводу предстоящего процесса, которые порой весьма кардинально отличались от взглядов Биддла.
Среди сопровождавших их американских адвокатов были Куинси Райт и Герберт Векслер — помощник тогдашнего министра юстиции. И первый, и второй прекрасно понимали, что теоретически процесс можно было бы поставить в тупик и даже признать незаконным ввиду его явного несоответствия общепринятым нормам международного права — и сама предстоявшая судебная процедура, и любые будущие приговоры юридически квалифицировались как post facto, т. е. вынесенные по законам, не существовавшим на момент совершения преступлений^Однако оба же были согласны и с тем, что в сложившихся условиях гораздо рациональнее рассматривать подписанный двумя месяцами ранее в Лондоне протокол как выражение требований истинной законности, чем создавать действительно новые законы392. При этом все были все же несколько обеспокоены настойчивым стремлением Джексона осу¬
273



Дэвид Ирвинг
дить Гестапо и СС как организации, преступные уже по своей сути. «Если мы объявим эти организации преступными, — дальновидно заметил Биддл, — то это развяжет руки русским, а по сути и всем остальным, поскольку с нашего юридического одобрения они будут считать себя вправе на расстрелы уже за одно только членство в этих организациях. Не очень-то привлекательная перспектива»393.
Посреди океана у Биддла произошла несколько смутившая его беседа с Макензи Кингом. Канадский премьер-министр был довольно простым человеком, а как государственный деятель — облаченным большим доверием и властью. В ходе упомянутой беседы выяснилось, что в 1937 году он имел одну продолжительную и даже довольно задушевную встречу с Гитлером, во время которой фюрер произвел на него впечатление человека, ни в коей мере не желавшего каких бы то ни было политических раздоров с Великобританией. Англичане, считал Гитлер, должны иметь возможность совершенно свободно контролировать всю их огромную империю. Фюрер выразил также надежду на дальнейшее развитие дружеских отношений с канадским премьер-министром, а летом 1939 года прислал ему официальное приглашение посетить Германию во главе сколь угодно большой (хоть человек двадцать) делегации не предубежденных против ее политического строя канадцев, пообещав при этом, что все расходы по их пребыванию у них будут радушно оплачены германской стороной. Макензи Кинг сказал судье Биддлу, что, исходя из всего этого, пришел к логическому заключению, что Гитлер стремился исключительно к миру и добрососедским отношениям с Великобританией394. Перспектива такого несостоявшегося альянса до сих пор представлялась простоватому канадцу вполне возможной, даже после шести лет холокоста и опустошительной для всей Европы Второй мировой войны.
274



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
АНГЛИЙСКИЕ, французские и русские судьи планировали собраться все вместе в Берлине 8 октября, куда и пригласили прилететь прямо из Саутгемптона Биддла с Паркером. Джексон организовал для них специальный самолет, и после непродолжительной задержки в Париже для дозаправки, 8 октября в четыре часа дня он приземлился в столице Германии. Американские судьи и сопровождавшие их лица были размещены в огромном роскошном особняке бывшего рейхсминистра Бернхарда Руста и чуть позже в тот же день встретились за чаем с сэром Джеффри Лоренсом и сэром Норманом Биркеттом. Прибыли также французы — «маленький забавный» Доннедье и его дублер Робер Фалько. Русские судьи как всегда опаздывали и появились лишь к трем часам следующего дня, объяснив свою задержку нелетной погодой395.
С самого начала заботу по организации этих встреч судей взял на себя сэр Джеффри Лоренс, на первом же собрании выложивший на стол несколько удивившую всех собственноручно составленную им краткую повестку дня, в которую даже не был включен вопрос о назначении временного председателя. По русским было очень заметно, что этот несущественный, в общем-то, инцидент ощутимо задел их самолюбие, и Лоренс потом примирительным тоном объяснял Биддлу, что вовсе не имел в виду ничего обидного, что он — «всего лишь простой адвокат и судья»396.
Устав процесса предусматривал возможность чередования председательства на суде между разными судьями, однако американцы высказались за то, чтобы председательствующий судья был один. Французы проявляли в этом отношении некоторое колебание, но американцам все же удалось убедить их согласиться признать свое лидерство397 В ходе переговоров между главными обвинителями у Джексона возникло неприятное предчувствие, что англичане намерены предложить председательство на трибунале американскому
275



Дэвид Ирвинг
судье Биддлу, который, будучи человеком тщеславным, наверняка сразу же ухватится за него. Такое назначение слишком сильно изменило бы общую тональность предстоявшего судопроизводства на американский лад, и это не на шутку встревожило Джексона — ведь Америка и так была, по сути, не только страной — устроительницей Нюрнбергского процесса, но и его основной движущей силой. Прибывший 8 октября из Соединенных Штатов генерал Донован, выслушав опасения судьи, пообещал ему оказать действенное закулисное давление на англичан и французов с тем, чтобы в результате груз ответственности оказался распределенными между всеми сторонами более равномерно; Джексон же согласился лично предостеречь Биддла от принятия этого назначения398. Ему никогда не нравился этот человек, и он, по мере возможностей, никогда не позволил бы ему горделиво «украсить этим пером свою шляпу».
Тут следует заметить, что на самом деле Биддл и сам вовсе не стремился к этой должности и поэтому отказался от нее вполне добровольно399. Судя по его личной оценке событий, он и так считал себя главным «кукловодом»: именно по его предложению временным председателем переговоров здесь, в Берлине, был избран генерал Никитченко. Однако руководить процессом в Нюрнберге все равно должен был другой председатель. Русские предлагали на эту должность американца, т. е. его самого, но Биддл, не забыв согласовать это решение со своими соотечественниками, взял самоотвод и выдвинул взамен кандидатуру англичанина Лоренса. Как «младшие партнеры», французы вряд ли могли претендовать на эту роль, а вопрос о назначении на должность председательствующего судьи русского до самого конца процесса даже и не поднимался400.
Получив таким образом пост председательствующего судьи на этом историческом процессе, Лоренс при
276



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вступлении в должность произнес короткую и довольно скромную речь. «Быть председателем на подобном процессе было бы, конечно, занятно, — заносчиво бахвалился Биддл вечером того же дня перед своими подчиненными коллегами, — но я не сожалею, поскольку это был бы не самый разумный выбор. Лоренс полностью у меня на поводу, в действительности же руковожу всем этим шоу я».
Биддл рассчитывал, что трибунал начнет свою работу не позже, чем через месяц. Его открытие обещало быть «грандиозным шоу» — гораздо более захватывающим, чем закрытие и даже объявление окончательного решения суда401.
ДИСКУССИИ по поводу того, каким именно должен был быть обвинительный акт, растянулись практически на все лето.
В своем окончательном варианте он насчитывал 25 тысяч слов и пестрел весьма эмоциональными, а зачастую и нарочито трагическими фразами. В нем содержалось немало утверждений, которые в наше время любой серьезный историк без колебаний определил бы как бесстыдно голословные, но которые имели своей целью тогда утолить аппетит средств массовой информации. Журнал «Лайф» опубликовал на своих страницах краткий перечень главных из них. Например: Гитлер умышленно исказил (а по некоторым версиям и просто подделал) в свою пользу политическое завещание Гинденбурга; Кейтель тайно подстроил убийство посла Германии в Чехословакии для того, чтобы спровоцировать «инцидент»402; Геринг порекомендовал хулиганствующим нацистским штурмовикам убивать во время погромов больше евреев вместо того, чтобы просто портить и уничтожать их имущество403; Геринг же продиктовал по телефону фальшивую телеграмму о капитуляции Австрии404; Гитлер угрожал Чемберлену из¬
277



Дэвид Ирвинг
бить его на глазах у журналистов и фотографов; Кейтель издал в 1941 году приказ о вовлечении в войну Японии, ну и далее в том же духе...
На самом последнем совещании обвинителей по настоянию генерала Никитченко в обвинительный акт было решено внести дополнение, касающееся одного из наиболее бесчеловечных преступлений нацистов — массового убийства в катыньском лесу одиннадцати тысяч польских офицеров. Пункт 3 параграфа С обвинительного акта гласил: «В сентябре 1941 года в ха- тыньском лесу неподалеку от Смоленска были убиты одиннадцать тысяч польских военнопленных»405. Русским к тому времени было прекрасно известно — как это официально было признано Михаилом Горбачевым 12 апреля 1990 года — о том, что в апреле 1940 года Сталин лично приказал своей секретной службе — НКВД — ликвидировать сразу пятнадцать тысяч польских офицеров и представителей интеллигенции406. Бывший офицер НКВД Петр Сопруненко, подписавший ордер на эту страшную расправу, до сих пор (1996 год) живет в Москве. Теперь это, конечно, уже совсем дряхлый пенсионер.
Джексон был до глубины души поражен подобным бесстыдством русских. Члены изгнанного польского правительства настойчиво отговаривали обвинение от любых упоминаний о Катыни. Несколько дней у Джексона ушло на довольно напряженное обсуждение этого вопроса с русской стороной обвинения; однако исключение Катыни из обвинительного акта могло быть воспринято совершенно обратным образом — как гневный указующий перст на Сталина. Джексон мудро выбрал из двух зол лучшее: проявив такую же непреклонность, как и Руденко, добившийся того, чтобы англичане не упоминали о пакте Сталин—Гитлер, Джексон все же настоял на том, что катыньская трагедия должна быть записана на нацистский счет. На всякий слу¬
278



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
чай остальные три стороны не особенно распространялись на эту тему и предоставили зачитывать на суде обвинение в катыньском массовом убийстве самим русским.
Что касается обвинения немцев в депортации огромных масс народонаселения, то в этом вопросе обвинительный акт тоже отличался некоторой двояко- стью, без колебаний квалифицировав ее (применительно к немцам) как «преступление против человечества».
Когда суд начал свою работу, французские и русские обвинители не слишком обременяли себя необходимостью придерживаться парламентарного языка, описывая депортации сотни тысяч эльзасцев французского происхождения в Виши [Франция] и миллиона поляков из гитлеровского «Вартегау» под генерал-губернаторство нацистов в оккупированную ими Польшу. Так, главный обвинитель с французской стороны Франсуа де Ментон предъявит в январе 1946 года следующее обвинение: «В течение всего каких-то нескольких часов все эльзасцы-французы были выгнаны из своих домов, не успев собрать с собой в путь практически ничего из даже самого необходимого. Всего остального своего имущества они, таким образом, были лишены — их попросту ограбили»; «Подобные насильственные и совершенно антигуманные переселения целых народов навсегда останутся одним из самых главных кошмаров нашего века»407. Двумя неделями позже, говоря о депортациях поляков, заместитель главного обвинителя с советской стороны Л. Н. Смирнов заявит на суде: «На оккупированных польских территориях — деревня за деревней, село за селом, город за городом — шел процесс методичного вывоза из них всех их коренных польских обитателей. Процесс этот начался еще в 1939 году, когда из деревни Орлово были полностью удалены и вывезены в неизвестном направлении все до одного жившие и работавшие в ней поля¬
279



Дэвид Ирвинг
ки. Затем был польский порт Гдинген — всех гдинген- ских поляков постигла та же участь. В феврале 1940 года из города Познань были вывезены сорок тысяч его жителей польской национальности. Вместо них тут же прибыли тридцать шесть тысяч прибалтийских немцев»408.
Здесь нелишним будет заметить, что в то самое время, когда эти гневные обвинения грозным эхом отдавались в стенах огромного зала Нюрнбергского суда, сами поляки проделывали в точности то же самое на своих новоприобретенных территориях, изгоняя и вывозя коренных немцев из Восточной Пруссии, Померании и Силезии, и действовали они при этом на основе и в соответствии с принятым союзниками совместным решением, отраженным в статье XII Потсдамского соглашения от 2 августа 1945 года. Нынешнее правительство Германии предпочитает расценивать эти события как происшедшие во времена почти повальных, хаотических и бесчеловечных «переселений народов», в результате которых из четырнадцати миллионов жизней подвергшегося им гражданского населения двумя миллионами стало меньше...
ОБВИНЕНИЕ союзниками нацистов в использовании рабского труда звучало еще более цинично. Ведь в свое время даже сам Рузвельт лично одобрил в Ялте депортацию в Советский Союз сотен тысяч трудоспособных немцев для использования их там на принудительных работах — т. е., выражаясь прямо, в качестве рабов. В преддверии приближавшегося процесса и для того, чтобы не навредить его работе, Джексону удалось либо обойти вниманием, либо хотя бы до некоторой степени смягчить статистику самых ужасных перегибов, допущенных различными сторонами в этом направлении. Однако столь серьезная тема не могла быть незатронутой вовсе, и, согласно официальной декла¬
280



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
рации № 2, сделанной союзническим Советом по контролю в сентябре 1945 года, всей мировой общественности стало известно о том, что в Советский Союз было отправлено двести тысяч немецких пленных из числа гражданского населения. В действительности даже только по примерной оценке, сделанной в апреле 1947 года, русские все еще удерживали у себя к тому времени два с половиной миллиона военнопленных, оценить же, хотя бы даже приблизительно, количество гражданских пленных, депортированных для принудительных работ в Россию из советской оккупационной зоны Германии, не представлялось возможным вовсе. Не были совсем уж неповинными в этом отношении и американцы: они не только занимались поставками итальянских пленных в качестве рабской рабочей силы на бельгийские угольные шахты, но и требовали при этом по три марки за каждого человека, по пять марок за каждого военнослужащего сержантского состава и по девять марок за каждого офицера; а спустя несколько недель вынуждены были приостановить такую же «работорговлю» немецкими военнопленными с Францией до тех пор, пока французы не будут кормить их лучше409.
Все это выглядело как вопиющие нарушения международных конвенций, добровольными членами которых перечисленные стороны сами же и являлись, которые сами же подписывали и ратифицировали. Так, например, Женевская конвенция по правилам обращения с военнопленными запрещала каждой стране передачу ее пленных любой другой стране. Тем не менее, когда английский министр обороны заблаговременно предупредил свое правительство о том, что «по очевидным политическим причинам» Великобритания не может выдать ни одного из ее 160 000 немецких пленных Советскому Союзу, лорд Червелл (печально известный своей ролью в поддержке неограниченных бомбардировок немецкого гражданского населения в
281



Дэвид Ирвинг
1942 году) не придал этому никакого значения и уже через неделю после окончания войны написал Черчиллю, что «немцы могут быть использованы в качестве подневольных рабочих, а в качестве отъявленных нацистов — переданы русским, которые, я не сомневаюсь, смогут изменить их мировоззрение»410.
Разумеется, не в последнюю очередь это предложение было продиктовано и финансовыми соображениями, а именно — возможностью внести выгодные Великобритании коррективы в причитающиеся ей репарации. В официальных английских архивах имеется один весьма интересный меморандум по репарациям, примечательный в особенности тем, что создан он был на правительственном уровне. В этом документе передача России двух миллионов немецких пленных «в качестве рабов» признается возможной при условии окончательной уплаты за каждого из них советской стороной по 200 фунтов стерлингов411. Неделей позже, 27 мая 1945 года, об этом принципиальном правительственном соглашении по подобным «депортациям» было сообщено в Вашингтон. Копия этого меморандума, проходящего под грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», имеется в личном архиве Джексона: английское правительство не имело никаких возражений против «использования пленных немцев на принудительных работах в качестве погашения задолженностей по репарациям» и лицемерно рекомендовало шестимесячную продолжительность такого их использования. В качестве дополнительной подслащенной пилюли для моралистов правительство выражало благочестивую надежду на то, что странами, намеренными использовать этот рабский труд, будет подписана особая декларация, определяющая «определенные минимальные нормы питания, медицинского обслуживания, условий проживания, труда, его оплаты, а также его продолжительности [т. е. срока принудительных работ]». По этому соглашению английская и.американская админист¬
•282



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
рации передали Франции сотни тысяч немецких пленных. Условия их содержания были столь ужасающе отвратительными, что в конце концов остальные союзники вынуждены были выразить французам свой официальный протест.
Нюрнбергский процесс подходил еще только примерно к сво.ей середине, когда в феврале 1946 года союзнический Совет по контролю издал новый закон для западных зон оккупации Германии, в соответствии с которым привлечению к принудительным работам подлежали все немцы в возрасте от 14 до 65 лет и все немки в возрасте от 15 до 50 лет. Любой отказ работать должен был наказываться лишением продовольственных карточек — мера, объявленная трибуналом «негуманной», когда речь шла о ее применении немцами.
* * *
К 10 октября 1945 года американский, английский и французский главные обвинители были готовы представить обвинительный акт трибуналу. Как это уже случалось неоднократно, возражение против этого снова поступило от русских, заявивших, что этого нельзя делать по причине отсутствия в тот момент их главного обвинителя, генерала Руденко. Джексон отослал своего сына с докладом в Вашингтон. «Билл может рассказать тебе о проходящих у нас здесь заседаниях, — написал он в тот день жене. — В основном они представляют собой безобразный фарс. В некоторых отношениях он довольно печален — не своими фатальными последствиями, а тем, что все можно было бы сделать намного лучше»412.
Руденко прибыл лишь к пятнице, 12 октября. Было уговорено, что обвинительный акт будет представлен трибуналу на его открытой сессии в понедельник, и одновременно с этим, в 8 часов вечера того же дня, разрешен для официальной публикации всеми мировыми
283



Дэвид Ирвинг
средствами массовой информации. Однако накануне того дня, в воскресенье, Руденко обнаружил вдруг некие недостатки и даже ошибки в формулировках акта и стал категорически настаивать на их исправлениях. В результате этого вынужденного крючкотворства представление обвинительного акта пришлось отложить до четверга, 18 октября. Джексон был вне себя от негодования. Той же ночью, с воскресенья на понедельник, он написал жене: «Руденко высказал возражения по обвинительному акту: во-первых, по его мнению, он неточен, — неточности, кстати сказать, совершенно незначительные й состоят полностью в представленных им же самим ранее цифрах; во-вторых, сделанный для него русский перевод акта тоже, видите ли, неправилен и должен быть переделан». «Какова истинная причина этой очередной проволочки, — мрачно заметил жене Джексон, — никому из нас не известно»413.
НА САМОМ ДЕЛЕ теперь-то нам известно, что русских очень тревожила сама перспектива грядущего процесса. Она угрожала им самим уличением в слишком многих, весьма неприглядных обстоятельствах. 20 сентября сталинский генеральный прокурор Андрей Вышинский отправил из Москвы в Лондон военного прокурора Н. Д. Зорю специально с тем, чтобы тот обсудил с находившимся тогда там наркомом иностранных дел Молотовым щекотливую проблему «нежелательных вопросов», которые могли быть заданы защищающей стороной в Нюрнберге. А вопросов таких было неисчислимое множество414.
Трибунал отреагировал на эту дополнительную задержку начала своей работы вполне должным образом и, к нескрываемому удовольствию Джексона, официально возложил всю ответственность за нее на русских415. В глубине души судья был некоторым образом
284



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
даже немного рад этой неожиданно случившейся отсрочке: «Это дает нам несколько дополнительных дней для работы с обвиняемыми и над самим обвинением... Репетирую и оттачиваю свою вступительную речь. Она — моя главная за всю жизнь возможность сказать что-то, что действительно окажет существенное влияние на развитие международного права и поэтому, несомненно, стоит затраченного на ее подготовку времени»416. Судья Биддл сделал поначалу не совсем дальновидный вывод о том, что Руденко попросил об отсрочке лишь на основании того, что в обвинительном акте имелись неточности в цифрах по жертвам нацистов в России и Польше. Однако советский генерал проявлял такую непреклонность в этом вопросе, что было совершенно очевидно: действительная ее причина в том, что он действует по прямым указаниям из Москвы417
Как бы то ни было, но 18 октября в 10.30 утра произошло, наконец, то, чего ждали многие: Международный военный трибунал провел свое первое — и последнее — открытое заседание в Берлине, в огромном зале для собраний в здании, занимавшемся союзническим Советом по контролю на Потсдамерштрассе. Оттуда трибунал переместится в Нюрнберг, где и приступит к уже, собственно, самому судопроизводству, но снова лишь месяц спустя.
ПОКА юристы выискивали недостатки, устраняли их, ставили друг другу условия и затем бесконечно договаривались по ним друг с другом, заключенные Нюрнбергской тюрьмы пребывали тем временем в таких малопригодных условиях для мало-мальски нормального существования, что в буквальном смысле слова чахли и стремительно теряли последние остатки сил и здоровья. Ни возраст, ни чин, ни бывшее высокое положение не являлись достаточным основанием
285



Дэвид Ирвинг
для того, чтобы оградить любого из них от изводящего обращения со стороны изнывающих от скуки надзирателей и сержантов полковника Эндруса, большинство из которых внушили себе мысль, что просто-таки обязаны ненавидеть заключенных, поскольку именно из-за них их задержали в Европе так надолго, в то время как их товарищи по службе давным-давно вернулись домой и демобилизованы.
В качестве одной из недавних и впервые введенных «дополнительных мер безопасности» появился запрет заключенным приближаться друг к другу ближе, чем на 10 ярдов (~ 30 м). Какое-то время даже обсуждался вопрос о том, чтобы не снимать с них наручники даже тогда, когда они находились и без того надежно запертыми в своих камерах. В свете подобных вопросов было вполне естественным, что Эндрус категорически запретил посещение заключенных представителями Международного Красного Креста, а прибывшие от них пакеты с более чем скромными рождественскими подарками от Красного Креста были немедленно реквизированы.
Самому пожилому из всех заключенных, Хальмару Шахту, не давали спать в не установленное для этого внутренним распорядком время. Фельдмаршал Кейтель — будучи к тому времени в возрасте шестидесяти трех лет, из которых сорок три он отдал военной службе, — очень мучился фурункулами на шее, поскольку для их лечения якобы не имелось лекарств. «Из-за отсутствия стула со спинкой, — писал Кейтель, — ^прекращающиеся боли в спине доставляют адские физические мучения, в особенности если человеку за шестьдесят»418. Большинство заключенных уже буквально агонизировали от голода и холода: невзирая на уже довольно прохладную осеннюю погоду, зарешеченные окошки камер упорно не забирались ни стеклом, ни чем бы то ни было еще, а решетки отнюдь не препятствовали царившим повсюду сквознякам, являвшимся причиной повальных простудных заболеваний.
286



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Фельдмаршал Вернер фон Бломберг умирал медленной и мучительной смертью от рака, которым, конечно, никто не занимался хотя бы для того, чтобы облегчить страдания фельдмаршала. 13 февраля, в первую годовщину опустошительных налетов бомбардировочной авиации союзников на Дрезден, фельдмаршал Мильх узнал о том, что Бломберг вот уже несколько дней как ничего не может есть, почти полностью обессилел и впал в апатию. Мильх немедленно сообщил тюремному врачу-немцу о том, что фельдмаршала необходимо срочно перевести в госпиталь. «Американский врач говорит в точности то же самое, — написал Мильх в тот вечер в своем дневнике, — но он считает, что Эндрус не позволит сделать этого, «дабы не нарушать атмосферу всеобщей ненависти к заключенным». «Видеть столь ужасные страдания этих людей, — писал далее Мильх, — и быть не в состоянии помочь им — просто невыносимо!» В полдень следующего дня умиравший Бломберг был все же перевезен из тюрьмы в госпиталь, где и скончался от рака 13 марта — в тот самый день, когда рейхсмаршал Геринг начал свое последнее «контрнаступление» на суде в качестве солдата своей страны.
Условия содержания были неожиданно улучшены лишь для одного Шпеера. После первой же недели или двух одиночного заключения в отвратительно грязной камере с брошенным прямо на пол соломенным тюфяком и вонючим рваным одеялом — прямо дверь в дверь через коридорный проход с такой же камерой Геринга — он вдруг был переведен на солнечную сторону здания тюрьмы и помещен в охраняемой комнате, в которой даже имелась нормальная кровать с ножками и чистым постельным бельем. Здесь его за все время пребывания в Нюрнберге впервые посетил полковник Эндрус. Каждый из этих двоих людей думал, что окончательно распрощался с другим еще в
287



Дэвид Ирвинг
Мондорфе. «Очень приятно видеть вас снова!» — с нескрываемым сарказмом поприветствовал комендант тюрьмы того-кто-был-уже-почти-освобожден-из-под- его-опеки419.
Отчасти суровые условия обитания в Нюрнбергской тюрьме были результатом введенных полковником Эндрусом обязательных и чрезвычайно строгих мер предосторожности по предупреждению повторения попыток самоубийства среди заключенных. Стулья разрешались в камерах только в дневное время суток, а вместо столов использовались вообще картонные коробки. К окнам не разрешалось подходить ближе, чем на четыре фута (чуть более метра)420. Когда из трибунала впоследствии поступило распоряжение разрешить заключенным пользоваться в своих камерах очками, авторучками и карандашами для работы с документами по их делам — к каждому заключенному на все то время, пока он использовал эти потенциально представлявшие опасность для его жизни предметы, приставлялся отдельный надзиратель421. Пользоваться очками во время судебных заседаний подсудимым разрешалось только в тех случаях, когда им необходимо было лично ознакомиться с какими-либо документами. Любое использование ножей и других колюще-режущих предметов было, разумеется, тоже под строжайшим запретом. Любая пища измельчалась до такого состояния, чтобы ее можно было сразу отправлять в рот, не используя для этого ложку. Тюремный парикмахер брил каждого заключенного безопасной бритвой и только в пр&утствии надзирателя422.
Несмотря на все эти превентивные меры безопасности, время от времени все равно имели место происшествия, становившиеся для Эндруса причиной ночных кошмаров. Так, например, однажды в подкладке портфеля свидетеля Вальтера Буха было найдено пятидюймовое (12,5 см) лезвие мясницкого ножа, а после
288



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
одного из судебных заседаний было обнаружено, что из наушников Геринга, служивших для нужд синхронного перевода с английского на немецкий, исчезла тонкая и острая как бритва металлическая диафрагма. Последствием каждого из подобных эпизодов было очередное ужесточение правил внутреннего тюремного распорядка, замыкавшееся, в конце концов, на самих же заключенных. Эндрус написал впоследствии, что испытал серьезный психологический стресс, когда один из самых первых его заключенных совершил самоубийство, а у двоих его офицеров из штата тюремной охраны на всей этой почве случились настолько сильные нервные срывы, что в результате их даже пришлось госпитализировать423.
Вполне естественно, что заключенные не могли не воспротивиться подобному обращению с ними, и не один из них поначалу писал письма, адресованные защищающей стороне (ни одно из которых, конечно же, не дошло до своего адресата); Эндрус практически сразу же безжалостно подавил в зародыше все их возможные дальнейшие протесты, безапелляционно объявив о том, что Женевская конвенция по правам военнопленных на них попросту не распространяется — отвратительная ложь, которую можно объяснить лишь экстраординарностью самой ситуации и взаимной жгучей ненавистью. Текст этого объявления, лично зачитанного Эндрусом Петеру-Йозефу Хейзигу, а в его лице — всем остальным заключенным, был буквально нижеследующим: «»
Т
/. Настоящим до вашего сведения доводится, что все протесты против условий вашего здесь содержания являются не только необоснованными, но и неправомерными. Ваше представление о собственном статусе ошибочно — вы не являетесь ни ПЛЕННЫМИ ОФИЦЕРАМИ, ни ВОЕННОПЛЕННЫМИ. Германских АРМИИ, ФЛОТА и самой Германии как ГОСУДАРСТВА более не существует. Вы
10 Д. Ирвинг
289



Дэвид Ирвинг
никоим образом не подпадаете под действие Женевской конвенции, которую ваша страна совершенно не желала признавать и которую многократно нарушила.
2. Вы представляете немногочисленную группу людей, которые более 30 (тридцати) лет относились к международным договорам как к никчемной «макулатуре» и полагали, что их можно использовать лишь для собственной выгоды и безнаказанно нарушать, когда дело касалось народов неарийской расы...
Далее в объявлении следовало не такое уж и неуместное напоминание о том, как обращались со своими пленными сами немцы, — в особенности с теми из них, которые содержались в концентрационных лагерях424.
Вышестоящее руководство и само отнюдь не было в стороне от введения новых жестких правил внутреннего тюремного распорядка для заключенных. Особенно это проявилось в первые же недели после того, как их перевезли в Нюрнбергскую тюрьму из лагеря Ашкан в Мондорфе. В правилах и предписаниях, изданных в Мондорфе в мае 1945 года, Эндрус заявлял: «Все заключенные [Ашкан] считаются военнопленными». После предупреждения о том, что каждый военнопленный при попытке к бегству будет расстрелян, Эндрус дедал заключение: «Любые нарушения вышеперечисленных правил внутреннего распорядка будут наказываться в соответствии с Женевской конвенцией и с правилами ведения войны»425. Здесь, в Нюрнберге, никаких разгЪворов о Женевской конвенций или о статусе военнопленных уже не велось426. Однако при этом количество посещений душа увеличилось с одного до двух раз в неделю. И даже сам Эндрус несмотря на то, что заключенным и союзническому тюремному персоналу по-прежнему не разрешалось приветствовать друг друга, решил, что обмен кивками при встрече будет выглядеть вполне уместным427.
290



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ПОСКОЛЬКУ трибунал был организован не в последнюю очередь и для сохранения и дальнейшего развития роли международного права, то здесь следует упомянуть несколько более подробно, чем просто вскользь, о Женевской конвенции, участницами которой являлись как стороны союзнического блока, так и формально — нацистская Германия. Одним из главных и вполне четко сформулированных условий этой конвенции являлось то, что ни одна из сторон-участ- ниц не имеет права приостанавливать выполнение взятых ею на себя обязательств в течение одного полного календарного года после прекращения военных действий с вражеской стороной, в том числе во избежание их возобновления. Интересен тот факт, что Гитлер не был склонен к выходу из числа участников Женевской конвенции, и, когда после массированных бомбардировок Дрездена министр пропаганды д-р Геббельс пытался побудить его к такому шагу, фюрер ответил отказом (по утверждениям, среди прочих, Дёница и Риббентропа, бывших ныне подсудимыми в Нюрнберге). Гитлер также воздерживался от применения имевшихся в его распоряжении огромных запасов нервно-паралитических газов, поскольку это было бы нарушением запрета конвенции.
Одним словом, статус военнопленного со всеми сопутствующими ему правами защищался самой конвенцией, и по закону их соблюдение не могло считаться актом великодушия ни со стороны Эйзенхауэра или его высшего генералитета, ни со стороны офицеров рангом пониже — таких, как полковник Эндрус.
* * *
Параллельно с тем, что условия содержания в Нюрнбергской тюрьме были весьма малоприятными, это отчасти уравновешивалось и некоторыми компенсациями, и Эндрусу было предписано строго следить
291



Дэвид Ирвинг
за тем, чтобы ими не был обойден ни один из его заключенных. Так, например, организованное для них, в конце концов, медицинское обслуживание было намного лучше, чем имело большинство самих немцев на свободе: именно по этой причине брат Германа Геринга Альберт официально обратится в суд с просьбой вернуть его в Нюрнбергскую тюрьму, где он провел до этого некоторое время в качестве свидетеля (Эндрус порекомендует отказать ему в этой просьбе)428.
Помимо американских военных хирургов, врачей различных специальностей, медсестер и зубного врача среди медицинского персонала имелось и четыре немца: главным немецким тюремным врачом был Людвиг Пфлюкер — военный медик в чине майора. Родом Пфлюкер был из Бад-Вильдунгена, а по специализации — урологом. Его помощниками были: пожилой зубной врач Хайнц Хох, терапевт, капрал Филип Хам- бах, и физиотерапевт, рядовой первого класса Вальтер Хаар, совершавшие вместе с Пфлюкером ежедневные обходы всех заключенных429.
Пфлюкер сам попал в плен к американцам, которые, освободив его от всего личного имущества, отправили в тюрьму как врача — присматривать за заключенными — как за обвиняемыми, так и за свидетелями. По разным причинам личность Пфлюкера заслуживает отдельного внимания. Среди заключенных он пользовался огромной популярностью. «Это врач до мозга костей, — говорил о нем Стрейчер. — С телосложением северянина, светлыми волосами и голубыми глазами, он, казалось, всегда пребывал в великолепном настроении и обладал хорошим чувством юмора. В его присутствии как-то само собой получалось хотя бы немного отвлечься от многочисленных источников мучений тюремной жизни — как больших, так и малых. Если рассвет какого-нибудь очередного дня в тюрьме казался особенно зловеще-хмурым сквозь крохотное зарешеченное окошко камеры, то все это как-то сразу
292



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
развеивалось его жизнерадостным «Доброе утро! Ну, как мы себя сегодня чувствуем?», и на губах у самого отчаявшегося узника вздрагивала ответная приветливая улыбка, позволявшая ему хотя бы ненадолго освободиться от своих мрачных раздумий. Американская тюремная администрация доверяла ему полностью, и в результате он имел возможность оказывать заключенным множество маленьких, но очень милых любезностей — почти для каждого у него была припасена либо сигарета, либо кусочек шоколада, либо слегка помявшийся в кармане бисквит»430.
Это усиление чувства товарищества между заключенными было очень важным. Американцы явно недооценили в этом отношении менталитет немцев. Доставленного 12 октября обратно из Англии фельдмаршала Мильха рассчитывали использовать как свидетеля обвинения, однако сам Мильх подвергся таким унижениям в тюрьме, что твердо решил выступать только на стороне защиты, чего бы это ему ни стоило.
Заключенные, располагавшиеся в крыле здания тюрьмы для свидетелей, узнали по внутреннему «телеграфу» о том, какую разительную трансформацию в своем физическом состоянии претерпел Геринг; Мильх, тяжелобольной Бломберг — пока он еще был жив — организовали в этом крыле одну из внутренних тюремных группировок. Гораздо менее привлекательная фракция сформировалась вокруг офицеров генерального штаба — таких, как Франц Хальдер, Николас фон Фалькенхорст и Вальтер Варлимонт. Эти генералы устроили свою «собственную» небольшую полянку для ежедневных прогулок в укромном огороженном уголке тюремного сада, удаляясь в который онидавали таким образом знать всем остальным, что хотят пообщаться наедине, без посторонних — желание, которое с радостью поддержали бы некоторые министры и гауляйте- ры, если бы оказались принятыми в эту фракцию.
293



Дэвид Ирвинг
* * *
В октябре и ноябре 1945 года параллельно с армейскими юристами в работе по улучшению обвинения принимало участие Управление оперативных служб. Как и следовало ожидать, их методы гораздо чаще были в значительной большей степени грязными, нежели честными.
В личных архивах судьи Джексона имеются подрывающие всякое доверие к О.Б.5.* свидетельства беззастенчивого искажения и даже фальсификации использовавшихся ими улик. Так, например, в качестве наглядной иллюстрации к пункту I обвинения [в заговоре с целью развязывания войны] 0.8.8. подготовило свой главный фильм по этой теме — «Нацистский план». 14 ноября для джексоновской команды был устроен закрытый просмотр этого весьма характерного для 0.8.8. произведения антинацистской пропаганды, после чего представители Управления конфиденциально заметили Джексону, что вряд ли наберется много обвиняемых, которые всерьез возьмутся отвергнуть предъявленные им в фильме обвинения, но что, однако, в нем же имеются некоторые сцены, которые могут оказаться на руку защите, и поэтому их следовало бы вырезать. «Я бы, — написал Джексону один из специалистов по пропаганде, — убрал из фильма сцены, сопутствующие продвижению германских войск через Австрию, Судетскую область и Рине — в них слишком много приветственных размахиваний флагами, счастливых улыбающихся лиц и цветов. Это в значительной степени обесценит основную идею ленты. Люди с такими лицами не могут замышлять или вести войну против своих соседей»431.
На суде предполагался также показ немецкого фильма о варшавском гетто. Один майор из команды Джек¬
* Управление оперативных служб.
294



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сона посмотрел эту ленту раньше всех и был совершенно поражен кадрами, на которых увидел умственно отсталых детей и сотрудничавшую с нацистами полицию гетто. Одних лишь этих эпизодов, по его мнению, было вполне достаточно, чтобы порекомендовать отказаться от демонстрации фильма на суде. Такая же участь постигла и другой фильм, специально снятый для того, чтобы продемонстрировать «награбленное Рейхсбанком» во Франкфурте. В последний момент, однако, выяснилось, что не имеется никаких прямых доказательств того, что бывшие владельцы «награбленного», как утверждалось в фильме, — жертвы концентрационных лагерей432.
Вполне естественно, что многие из команды обвинителей по-прежнему продолжали верить (или хотели продолжать верить) во все эти притянутые за уши легенды о злодеяниях нацистов. Один американский адвокат из команды Кемпнера написал в те дни из Нюрнберга домой: «Только представьте себе, как дантисты вырывали все золотые коронки и протезы из ртов жертв, уже обреченных на смерть, но которые пребывали еще в полном сознании! У нас есть фотографии фабрики по производству мыла из человеческих тел, где нацисты вначале забивали свои жертвы — по большей части это были поляки — насмерть, как скот, увесистыми дубинами, а затем отделяли головы от тел и варили их в одном баке, а тела в других котлах. Когда эта фабрика была обнаружена, в одном из таких баков были найдены сразу триста человеческих голов»433. В конце концов выяснилось, что эти леденящие кровь факты были сфальсифицированными. А ведь был же кто-то и в начале, кто торжественно присягал и клялся в их достоверности...
Таких клятвенных заверений, оказывавшихся впоследствии ничего не стоящими, звучало тогда в Нюрнберге немало. Так, например, польский член Комиссии ООН по военным преступлениям показал под при¬
295



Дэвид Ирвинг
сягой, что в лагерях смерти Треблинка и Бельзек людей убивали паром434. Оперативная проверка показала, что эти показания также не соответствуют действительности. Три члена команды самого Джексона — Джеймс Б. Донован, подполковник Кельвин А. Беле из генеральной прокуратуры и лейтенант Хью Дали из 32-й дивизии армии США «РДдуга» — свидетельствовали под присягой о существовании в концентрационном лагере Дахау газовых камер для уничтожения людей435. Чешский пленный, д-р Франц Блаха также дал показания под присягой о существовании тех же самых газовых камер436. {Лишь по прошествии довольно значительного времени правительство Германии доказало, что газовые камеры в Дахау никогда не применялись.)
Подобным же образом трибунал с готовностью принял на веру откровенно пропагандистский миф, — предложенный изначально блестящим советским пропагандистом Ильей Эренбургом, — заключавшийся в том, что из останков своих жépтв нацисты производили мыло, а некоторые даже проштамповывали его рельефной аббревиатурой RJF437* Для разрешения споров по этому вопросу и подтверждения справедливости самого обвинения русские представили трибуналу вещественные доказательства USSR-196 («технология изготовления мыла из человеческих тел»), -197 («заявление Зига и Мазура») и -393 («образцы мыла, изготовленного из человеческих тел»). Еще долгие годы после описываемых событий бруски такого мыла являлись предметом нездоровой торговли и обмена между коллекционерами диковинок в Израиле, а некоторые были даже захоронены с соблюдением всех соответствующих обрядов и прочтением молитв на кад- диш. Почему нацистам так уж хотелось умываться, пользуясь мылом из вываренных трупов своих побежденных врагов — до сей поры остается неразрешимой
*Pure Jewish fat — чистый еврейский жир.
296



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
загадкой. Несмотря на то что в окончательном приговоре Нюрнбергского суда по этому пункту обвинения был вынесен отрицательный вердикт (а во Франции, кстати, с тех пор и поныне оспаривать историческую достоверность существования такого мыла даже считается уголовно наказуемым преступлением), в 1990 году даже сами израильские историки и эксперты по архивам уже не в первый раз официально заявили о том, что эта «история с мылом» всегда была и остается лишь изощренной пропагандистской ложью438.
Однако, как гласит немецкая поговорка, «у лжи длинные ноги». Не далее как в мае 1995 года мыльная легенда была в очередной раз навязана доверчивым читателям целым рядом вполне авторитетных немецких газет439.



ГЛАВА 11
ГЕСС СОВЕРШЕННО НЕ ПОМНИТ РЕЙХСМАРШАЛА
КО ВРЕМЕНИ описываемых событий в Нюрнберг был доставлен уже и Рудольф Гесс — 8 октября 1945 года его привезли из Уэльса специальным самолетом. На борту этого же самолета вместе с самим Гессом были все его медицинские документы и дневники, ведшиеся им во время его вынужденного пребывания в Великобритании440. Багаж Гесса состоял из его личного имущества, собранного им в Шотландии, Англии и Уэльсе, где он содержался в качестве пленного, оказавшись таковым в результате драматического провала задуманной им миссии мира в Великобританию в мае 1941 года. Помимо личных вещей, там были его рукописи по социализму, заметки по поводу собственного здоровья, размышления по поводу атомной бомбы, по экономике, о разнообразных реорганизациях, тексты его бесед с лордами Саймоном и Бивербруком, а также некоторое количество каких-то таинственных запечатанных пакетов. Как только выяснилось, что в последних содержались необходимые Гессу для защиты доказательства того, что англичане методично травили и одурманивали его наркотиками, эти пакеты были немедленно изъяты, невзирая на все его протесты.
Теперь Гессу было уже пятьдесят два, и он утверждал, что, кроме своего имени, помнит очень немно¬
298



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
гое. Имя его было написано на двери камеры на самом верхнем этаже, куда и препроводили его эндрусовские охранники.
Если этот новый обитатель Нюрнбергской тюрьмы и симулировал свою амнезию, то делал это весьма искусно, но при этом, однако, не позабыл облачиться в свою знаменитую форму Люфтваффе перед тем, как отправиться на первый допрос, устроенный ему на следующий же день по прибытии — 9 октября — полковником Аменом. Официальному фотографу удалось схватить объективом своего аппарата совершенно неправдоподобную картину: первый заместитель Гитлера, как ни в чем не бывало, в совершенно спокойной и расслабленной позе восседает на стуле, небрежно и даже как-то лениво облокотясь о его жесткую спинку и вальяжно закинув ногу на ногу, обутые в подбитые мехом летные сапоги с молниями во всю длину голенища. Пожелав на выбор, чтобы допрос происходил на немецком языке через переводчика, он выгадывал тем самым драгоценные секунды на подготовку правильных ответов — довольно тонкая предусмотрительность для человека-который-знал-слишком-мало. Расшифровки стенограмм допросов Гесса вообще свидетельствуют о недюжинном чувстве юмора и еще более завидной проницательности этого человека, во всей красе проявленных им и во время последующего процесса.
Для начала он признал, что он действительно — Рудольф Гесс, нр когда Амен задал следующий вопрос: «Какова была последняя занимаемая вами государственная должность?», Гесс ответил: «К сожалению, это уже относится к тому периоду моей жизни, которого я больше не помню... У меня часто бывает, что я не могу вспомнить даже то, что было десять или четырнадцать дней назад».
Мгновенно утратив значительную часть самообладания, полковник тут же, не давая времени на размышления, довольно грубо спросил его, какой именно
299



Дэвид Ирвинг
период он больше не помнит. Все с тем же благодушием и даже вполне доброжелательно Гесс ответил ему: «Все, что было больше, скажем, четырнадцати дней назад. Со мной постоянно случается даже такое, что, увидев однажды человека, я не могу запомнить даже его лица и не узнаю его при следующей встрече. Это ужасно! Один врач сказал мне здесь вчера, — а может быть, это был и не врач, а кто-нибудь из ваших служащих, — так вот, он сказал мне, что иногда бывает, что люди забывают даже как их зовут... а еще он сказал, что, возможно, память вернется ко мне в результате какого-нибудь шока». Подавив горестный вздох, Гесс добавил: «Это просто ужасно. От этого зависит вся моя судьба... Ведь должен же я как-то защищаться на процессе!»
«Вы хотите сказать, что не помните, какой была ваша последняя официальная должность в Германии?»
«Нет. Совершенно не представляю. Все как в тумане каком-то».
«А вы вообще помните, что бывали раньше в Германии?»
«Ну... — как бы уступая, ответил Гесс, — по-моему, это очевидно: мне об этом много раз говорили. Но я не помню, где именно я бывал или даже в каком доме я жил. Все исчезло. Пропало без следа!»
Тут вдруг к Амену пришла одна интересная мысль:
«А откуда вы знаете, что здесь должен быть какой- то, как вы сказали, процесс?»
Заместитель фюрера отбил этот удар, даже не замахиваясь: «Об этом же все постоянно говорят. Я читал об этом в газетах... Да вот, только вчера как раз мне об этом опять говорили. И к тому же, когда меня везли сюда, мне сказали, что это нужно для процесса в Нюрнберге. Естественно, что такое значительное событие произвело на меня заметное впечатление, и поэтому я смог не забыть о нем. Я и всю эту ночь о нем думал».
«Но откуда вы узнали, какова цель этого процесса?»
зоо



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«А я и не знаю, — без тени смущения простодушно ответил Гесс, не удержавшись от того, чтобы немного не поглумиться над этим слишком прямолинейным вопросом американского полковника. — Я знаю о том, что это политический процесс... Возможно, мне даже говорили, в чем именно я обвиняюсь. Но этого я уже не помню».
«Вы помните, как долго вы пробыли в Англии?»
«Нет... когда мы улетали оттуда, мне сказали, что я провел там довольно долгое время».
Толкнув к нему через стол сборник нацистских законов и постановлений, изданный Гессом в бытность заместителем фюрера в 1937 году, Амен спросил, видел ли он эту книгу когда-нибудь раньше. «Так ведь это же я», — с неподдельным удивлением вскинул брови Гесс, указывая полковнику на свое имя на обложке, а прочтя по предложению Амена несколько первых страниц, добавил: «Что ж, неплохо написано, определенно неплохо». Однако по поводу того, как и при каких обстоятельствах он писал ее, в его памяти, как он сказал, была «полная пустота».
«Неужели вы совсем не помните, что Занимались чем-то, связанным с созданием и введением различных новых законов в Германии?» В ответ на этот вопрос на лице Гесса отразилась крайняя степень изумления: «Вы хотите сказать, что я... вводил законы?.. Нет, совершенно ничего не помню. Но если верить тому, что я держу в руках, — добавил он, озадаченно перекидывая пальцами страницы, — то я, должно быть... хм, как бы это сказать... то я, должно быть, занимал какой-то очень высокий государственный пост!»
Полковник Амен попробовал неожиданно сменить линию ведения допроса:
«Вы знаете, кто такие евреи?»
«Да, знаю. Это такой народ, раса».
«Вы ведь не очень-то их любили, правда?»
«Евреев? Да нет...»
301



Дэвид Ирвинг
«И именно поэтому приняли некоторые законы против них, не так ли!»
«Ну, наверное, если вы так утверждаете.*.»
ТАК ЭТА милая беседа, больше похожая на какой- то черный фарс, и продолжалась, и ничто пока не могло в ней смутить железобетонной невозмутимости Гесса. «Вы помните фюрера?» — поинтересовался Амен.
«Да. Все это время, — уверенно ответил Гесс, вспоминая, по-видимому, время своего пленения в Великобритании. — Его портрет висел в моей комнате прямо у меня перед глазами. Фюрер был лидером, — объяснил он и даже рискнул добавить: — Это была личность, затмившая собой всех в сознании каждого немца». Он признал, что ему известно о том, что Гитлера больше нет в живых, но не смог объяснить, откуда он об этом знает.
«Как вы думаете, вы когда-нибудь общались с ним лично?»
«Судя по этому, — ответил Гесс, помахав книгой перед Аменом, — несомненно. Если кто-то издает законы в качестве заместителя фюрера, то наверное он общается с ним и лично».
«Так вы все-таки помните о том, что были заместителем фюрера!» — сразу же ухватился за эту фразу Амен.
«Нет. Я узнал об этом из этой книги».
Помедлив некоторое время, полковник вдруг спросил: «Почему вы не любите евреев?»
«Если я попытаюсь объяснить вам это подробно, у меня снова ничего не получится. Я знаю только, что это где-то очень глубоко внутри меня».
Поняв, что допрашиваемый не попадется на эту удочку, Амен снова попытался сменить тактику, называя ему имена: имя Риббентропа ни о чем не говорило Гессу. Геринг? «Геринг... да, мне откуда-то знакомо это имя».
302



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Амен порывисто наклонился вперед, предвкушая удачу.
«Я видел это имя на одной из дверей здесь, — не моргнув глазом, пояснил Гесс с просто-таки подкупающей искренностью. — Я просто знаю о том, что этот человек тоже находится здесь у вас и что это какая-то очень известная персона. Если бы сейчас кто-то вошел в эту комнату, и вы сказали бы мне: «Это Геринг», то я бы сказал: «Здравствуйте, Геринг»».
Ничуть не лучше было и с другими именами. Геббельс, Ламмерс, Браухич, Кейтель, Йодль, Верховное командование — все эти имена, казалось, совершенно ничего не значили для допрашиваемого. Ему было известно о том, что война закончена, но узнал он об этом только вчера из газет.
«А чтение газет имеет для вас какой-нибудь смысл?» — попытался забросить Амен другую удочку — как ему казалось, похитрее. Гесс уклонился от развернутого ответа, сказав лишь: «Отчасти — да, а отчасти — нет».
«У вас была семья?» — спросил полковник тоном, граничащим с язвительным.
При этом вопросе Гесс наверняка испытал приступ мучительной, но безмолвной боли. В течение четырех показавшихся вечностью лет Черчилль отказывал ему в праве вернуться на родину, как это должно было бы быть позволено сделать любому обычному военному эмиссару, пересекшему линию фронта с миссией мира, что и было, по сути, проделано Гессом в мае 1941 года. Пройдет еще двадцать пять долгих лет, прежде чем этот гордый человек сможет снова увидеть своего сына. «Фотографии моей жены и моего маленького сына тоже все время висели у меня на стене прямо перед глазами, — медленно проговорил он, наконец, словно выплыв из какого-то небытия. — Рядом с портретом фюрера».
Этот поединок двух умов продолжался еще два часа,
зоз



Дэвид Ирвинг
в то время как спрятанные микрофоны записывали каждое произнесенное слово. На одном из предложенных ему для ознакомления документов Гесс указал Амену на то, что его подпись подделана — вместо Heß там было Hess. Он представлял себе, что такое самолет, поскольку они часто пролетали над особняком в Уэльсе, в котором было последнее место его заточения. Слово путч не вызывало в его воображении никаких ассоциаций, кроме как со звуком, который раздается, если шлепнуть ладонью по воде.
«Как вы отличаете оригинал документа от копии?» — с сомнением поинтересовался американец после того, как Гесс заметил об одном из документов, что это несомненный подлинник.
«Это, — с готовностью объяснил тот, указывая жестом скованных наручниками кистей на фотокопию, — копия. А вот это — оригинал. Это же ясно с первого взгляда». В ответ на вопрос полковника, считает ли он себя военным преступником, Гесс улыбнулся: «Несомненно. Иначе я считался бы просто убийцей, и у меня была бы петля на шее, а не эти наручники на запястьях».
«Кто, по-вашему, является военным преступником?»
«Я бы предпочел, — вежливо, но с достоинством ответил Рудольф Гесс, выигрывая у американского полковника завершающее очко в этой части их поединка, — задать этот вопрос вам»441.
Приведенный обратно после перерыва на обед для продолжения допроса, Гесс увидел стоящего справа от себя... Геринга, одетого в хорошо всем знакомую, но. сейчас висящую на нем мешком жемчужно-серую рейхсмаршальскую форму. Геринг встретил его появление приветливой и даже почти лучезарной улыбкой.
«Посмотрите направо от себя, — стараясь казаться невозмутимо спокойным, проговорил Амен. — Вон на того господина».
304



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«На этого?» — переспросил Гесс ничего не выражавшим голосом. По лицу его также невозможно было сказать абсолютно ничего определенного о его реакции на этот сюрприз, казавшийся Амену изощренным.
«Ты что, не узнаешь меня?» — удивленно и даже как-то обиженно воскликнул Геринг. Его самолюбие было явно ущемлено этим столь неожиданным для него поворотом событий.
«Кто вы?»
«Твой многолетний соратник!»
«Должно быть, это было в то самое время, когда я написал ту книгу, которую они показывали мне сегодня утром, — предположил вслух Гесс, а затем, пытаясь сделать Герингу тонкий, но слишком уж общий намек, добавил: — Я потерял память и совершенно не помню очень многих событий из моей жизни, а теперь мне кажется, что я не помню уже вообще ничего...»
«Ты что, действительно не узнаешь меня?» — не веря своим глазам и ушам, переспросил рейхсмаршал и даже раскрыл рот от удивления.
«Не лично вас, а вообще всех. Но я помню ваше имя».
На какое-то мгновение время как будто остановилось для Гесса, однако никто из присутствовавших не заметил этого только что допущенного им непростительного промаха — ведь никто не говорил ему, что этот человек — Геринг. Все буквально упивались этой довольно комичной сценой, в которой потешнее всех выглядел бывший рейхсмаршал с раскрытым от растерянности ртом, и поэтому то, что Гесс сам же и выдал себя, почти неосознанно проговорившись, что узнал Геринга, прошло тогда для него без последствий. «Послушай, Гесс, — нарушил первым эту зловеще затянувшуюся паузу Геринг. — Я был главнокомандующим Люфтваффе: ты улетел в Англию на одном из моих самолетов... Неужели ты не помнишь, как меня производили в рейхсмаршалы на торжественной церемонии в рейхстаге? Ведь ты же присутствовал на ней!»
305



Дэвид Ирвинг
«Это просто ужасно, — откликнулся на этот призыв Гесс с горестным вздохом. — Если бы врачи не успокаивали меня время от времени тем, что память когда- нибудь все же вернется ко мне, я бы просто отчаялся».
«Гесс! — взревел начинавший терять терпение Геринг. — Вспомни 1923 год... Неужели ты действительно не помнишь, как мы с тобой пытались совершить путч в Мюнхене?!»
«О путче мне уже что-то говорили сегодня утром».
«А как ты арестовал министра, что, тоже не помнишь?»
«Я арестовал министра? — изумленно переспросил Гесс. — Похоже, у меня было довольно непростое прошлое».
Герингу было приказано отойти в сторону, и Амен приказал ввести в комнату профессора Карла Хаус- хофлера — известного геополитика и бывшего воспитателя Гесса еще в те стародавние времена, когда его отец был бизнесменом в Египте.
«БОЖЕ МОЙ!» — произнес, онемев в первое мгновение от изумления, Хаусхофлер, когда его взгляд остановился на исхудавшем и небритом Гессе, все еще прикованном наручниками к конвоировавшему его охраннику. Гесс тоже смотрел на него прямо в упор, но совершенно безучастным взглядом. Когда профессор понял, что он не узнает его, глаза его наполнились слезами, и он обратился к нему с фразой, похожей на отчаянную мольбу: «Мы же двадцать лет были друзьями! Обращались друг к другу по имени!» Не получив на это никакого ответа, он добавил с неподдельной мукой в дрогнувшем голосе: «Я видел твою жену и твоего мальчика. С ними все в порядке». Никакой реакции не последовало и на эти слова. «Можно я хотя бы пожму твою руку?» — воскликнул профессор, схватив левую свободную от наручников руку Гесса. «У тебя прекрасный сын. Ему теперь уже семь лет. Я его видел».
306



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Вся эта сцена — очная ставка со старым другом и полученные от него новые сведения о жене и ребенке — была воспринята Гессом, казалось, совершенно безболезненно, свою роль он отыграл до конца безупречно. «Чтобы успокоить своего старого друга, — проговорил он все с той же маской абсолютного бесстрастия на лице в ответ на взволнованную тираду Хаусхофле- ра, — я могу сказать лишь, что врачи утверждают, что когда-нибудь память вернется ко мне полностью... Мне ужасно жаль, что не могу пока ничего добавить к этому».
«Конечно! — обрадованно закивал чуть не плачущий профессор. — Конечно вернется, вот увидишь, и ты все-все вспомнишь. Ты только представь себе своего маленького мальчугана — теперь он уже вот такого роста, — и он показал свободной рукой, какого роста тот был от пола, — из другой руки он все никак не хотел выпускать руку своего любимого воспитанника. — Он похож наполовину на тебя, а наполовину на твою мать». Затем Хаусхофлер успел рассказать о том, что после его перелета мать Гесса, да и он сам угодили в застенки Гестапо. «Я бы хотел на прощание попристальнее заглянуть в твои глаза... Ведь двадцать два года я мог читать в них почти все, о чем ты не говорил вслух, помнишь? И я очень рад видеть, что ты уже потихоньку начинаешь что-то вспоминать... Помнишь моего сына Альбрехта? — снова с печалью в голосе спросил старик. — Который был так предан тебе? Это был мой старший сын. Теперь его уже нет в живых...» (Альбрехт Хаусхофлер был убит гестаповцами в Берлине 23 апреля 1945 года.)
«Простите, но я действительно не знаю никого из тех, о ком вы говорите. Все, что вы рассказываете, ничего не значит для меня», — все тем же ровным голосом проговорил Гесс, хотя известие о смерти Альбрехта наверняка потрясло его до глубины души.
307



Дэвид Ирвинг
ПОДОБНЫМ ЖЕ ОБРАЗОМ прошла и очная ставка с Францем фон Папеном442. Когда следующим был введен гауляйтер Эрнест Боль, Гесс сказал просто: «Это еще один господин, которого я не знаю».
«Это просто поразительно...» — только и сказал на это Боль по-английски со своим родным брэдфордским акцентом.
В очередной раз ни подловить, ни расколоть Гесса так ни на чем и не удалось. По приказу неистовствовавшего Амена четверо надзирателей схватили Гесса с четырех сторон за ноги и за руки и оттащили лицом вниз в его камеру (прием для подавления буйного сопротивления, которого Гесс и не помышлял оказывать). Успокоившись, он раздобыл лист бумаги и начал с него ведение своего нюрнбергского дневника, прекрасно сознавая, что все написанное им будет прочтено тюремщиками:
«Ко мне лицом к лицу подводили Геринга и еще какого-то пожилого господина, который, предположительно, был знаком со мной в течение долгого времени — очевидно, для того, чтобы удостовериться в том, что я узнаю их. Я их не узнал».
* * *
На следующий день, 10 октября, Амен был довольно любезен с Гессом: «Ну, как ваша память сегодня?»
«Точно также, как и вчера. Никаких изменений».
Уже через несколько минут такой же беззаботной и милой, но все же ни к чему не приводящей болтовни терпение и выдержка полковника снова начали изменять ему: «А когда вообще вам впервые пришла в голову эта идея насчет потери памяти?»
Гесс все так же вежливо и даже доброжелательно поинтересовался, чем такая идея могла бы оказаться полезной для него.
308



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«Тем, чтобы симулировать невменяемость и избежать таким образом ответственности за то, что вы руководили убийствами различных людей, а вы ими руководили!»
«Неужели?»
«Да, руководили! — попытался запугать его Амен. — Так утверждают свидетели!»
«Вы хотите сказать, — предположил Гесс, как бы размышляя вслух, — что оттого, что я не помню всего этого, показания ваших свидетелей становятся менее ценными?»
«Ну... в некоторой степени», — немного растерявшись от такой прямоты, как-то даже беспомощно развел руками полковник, чем в очередной раз расписался перед Гессом в своей неспособности к стройному логическому мышлению.
В своих дневниковых записях Гесс подчеркнул мысль о том, что ему предстоит предстать перед судом для того, чтобы спасти собственную жизнь. «На приближающемся суде я могу сделать только одно — бороться за свою шкуру всеми имеющимися в моем распоряжении средствами, а имею я для этого только мой мозг и мою память».
ДЖЕКСОН был очень обеспокоен возникновением этой новой проблемы с Гессом. Все судебные врачи только и говорили, что об этом, да еще, вдобавок, и о стремительно ухудшавшемся умственном и психическом состоянии бывшего лидера Рабочего фронта Роберта Лея. 12 октября судья написал конфиденциальное письмо д-ру Джону Миллету — ведущему нью- йоркскому психиатру, уже встречавшемуся с ним в июне того года, и попросил того предоставить ему список рекомендуемых им специалистов в этой области, имевших, по его мнению, наивысшую квалификацию и, кроме того, безупречную репутацию, поскольку в
309



Дэвид Ирвинг
связи с наступающим процессом ему скорее всего потребуется провести авторитетное психиатрическое освидетельствование «некоторых высокопоставленных нацистов»443.
Это письмо он поручил своему сыну Биллу с тем, чтобы тот отправился с ним в Соединенные Штаты первым же ближайшим самолетом, и лишь во вторую очередь добавил к нему еще одно запечатанное письмо для передачи лично президенту Трумэну. Кроме этого, он наказал Биллу обсудить с Макклоем или с кем-либо из его первых заместителей в Пентагоне все ту же весьма серьезную проблему, связанную с «умственным и психическим состоянием Гесса и Лея», а также передать при этом, что, с его, Джексона, личной точки зрения, эти двое заключенных должны быть освидетельствованы независимыми психиатрами наивысшей квалификации, а не какими-то там второразрядными специалистами из армейских'служб. В этой связи судья назвал имена Эдварда А. Штрекера — профессора психиатрии университета Пенсильвании, о котором он слышал, что у него, например, имеется коллекция из 170 образцов коры человеческого головного мозга, и Оскара Дитхельма из нью-йоркской клиники Пэйна Уитни444.
Джексон и его команда вели за Гессом очень пристальное наблюдение. Во время допроса Франца фон Папена 13 октября помощник Джексона Томас Дж. Додд спросил его: «Как вы думаете, он [Гесс] действительно утратил рассудок?»
«Похоже на то. Я нашел его очень изменившимся, даже лицо стало каким-то другим... Он совершенно никого не узнавал, да и говорил как-то странно. Должно быть, это действительно безумие»445.
Геринга заставили пойти на еще одну очную ставку с Гессом. В течение целого часа или даже больше рейхсмаршал то уговорами, то лестью пытался добиться от него хоть чего-нибудь, но Гесс по-прежнему не узна-
зю



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вал его. Теряя терпение, Геринг буквально бушевал: «Послушай, Гесс, мне ведь было очень непросто прийти сюда и говорить с тобой! Мне для этого тоже приходится слишком сильно сосредотачиваться!» После небольшой паузы он попытался начать все сызнова: «Ты помнишь фюрера?»
«Ну, я знаю, как он выглядел, — его портрет висел у меня в комнате».
«А ты помнишь, как он говорил?»
«Портрет не разговаривал».
«Ты просто отказываешься вспоминать! — выкрикнул, наконец, Геринг, отчаявшись добиться результата. — Ты отказываешься захотеть вспоминать!»
Полковник Амен, внимательно слушавший до этого момента их диалог через наушники из другого помещения, тоже не выдержал и, сорвав с себя маску вежливости, ворвался в комнату с каким-то диким рыком: «Неужели ты до сих пор думаешь, что если так и будешь отказываться вспомнить хоть что-то, то на суде это поможет тебе выйти сухим из воды?!»
Не моргнув глазом Гесс ответил, что исход суда для него все равно будет, вероятнее всего, одним и тем же — вне зависимости от того, вспомнит он что-то или нет. Вернувшись в камеру, он вписал в свой дневник: «Геринг целый час пытался освежить мою память — тщетно. Он сказал мне, что, улетая в Англию, я, по слухам, оставил какое-то письмо для фюрера».
В дневнике Гесса то и дело появлялись какие-то причудливые и до эксцентричности странные фразы. Возможно, они были результатом его действительно деформированной психики, а возможно, он писал их специально для тех глаз, что заглядывали в дневник в его отсутствие. «Очень раздражен, — записал он 17 октября, — тем, что мне не приносят вещи из затребованных из моего багажа. В конце концов мне сказали, что я могу написать по этому поводу жалобу на имя коменданта, но не орать на людей... Развесил несколько
311



Дэвид Ирвинг
маленьких табличек по стенам камеры, на которых написано: «СОХРАНЯЙТЕ ТИШИНУ НЕ ОРИТЕ НА ЛЮДЕЙ». Один из офицеров, заходивших внутрь, сказал, что это неплохая идея».
В течение нескольких последовавших за этим недель с ним проводили беседы несколько специали- стов-психиатров. Капитан Ричард В. Уортингтон в докладе об одной из них отметил, что происхождение, воспитание и вообще вся семейная подоплека Гесса в детстве представляются ему вполне нормальными и благоприятными — родился он в Египте в семье богатого немецкого предпринимателя. Одно из самых ранних детских воспоминаний относится к трехлетнему возрасту, когда у него родился его младший брат, и родители подарили ему по этому случаю игрушечную пушку на конной тяге446. Английский врач, сопровождавший Гесса в перелете из Уэльса, предупредил, что на самом деле симптомы полной амнезии впервые проявились у него еще в 4 октября 1943 года и были особенно заметными до 4 февраля 1945 года; затем, после некоторого улучшения, амнезия, от которой он не вполне избавился, через пять месяцев — а именно 12 июля — проявилась снова. «Кроме того, — отметил в своем докладе военный психиатр, майор Даглас Келли, — Гесс заявил, что судом должны быть обязательно учтены «в качестве улик» такие «веские обстоятельства» его пребывания в Англии, как то, что его травили там различными неизвестными ему препаратами, и в том числе наркотиками, а также то, что он в течение долго времени был лишен многих продуктов питания, шоколада, необходимых ему лекарств и т. д.». Насколько бы ни были правдивы эти заявления, подчеркнул Келли, можно с большой степенью уверенности предположить, что поведение сделавшего их человека является либо действительной параноидальной реакцией на события, либо ее симуляцией.
312



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Применив тестирование с помощью таблиц Роршаха (с изображением разнообразных комбинаций геометрических форм разных цветов), Келли выявил по полученным результатам явные указания на то, что личность Гесса характеризуется высокой степенью шизоидности с элементами истерии и навязчивых идей. Бывший первый заместитель фюрера жаловался на «острые желудочные колики», имевшие, по всей видимости, невротическое происхождение. Его амнезия охватывала в последнее время только тот период его жизни, который начался после вступления Гесса в нацистскую партию. Начиная с этого события и включая его, он не помнил решительно ничего. Келли предложил применить к нему технику, которую сам он именовал «химическим гипнозом» и для которой требовались внутривенные инъекции таких препаратов, как sodium amytol и sodium pentothal — т. е. так называемых «наркотиков правды». Он, правда, не отрицал и того, что в практике применения подобных техник бывали и случаи летального исхода. В конце концов Келли все же пришел к выводу, что «интернированный Гесс нормален и вменяем», а приписываемая ему амнезия является сознательной симуляцией447. «Американский врач, — сдержанно записал Гесс о майоре Келли в своем дневнике, — высказывал совершенно определенную уверенность в том, что вернуть мне память можно всего лишь одним уколом»448.
Полковник Эндрус был против любых экспериментов с наркотиками, что было обусловлено в том числе и весьма настороженным отношением к ним со стороны самого Гесса, высказанным им в жалобах на англичан. Эндрус предостерег Джексона: «Применение наркотиков может вызвать у Гесса ту же самую болезненную подозрительность против нас, что и против англичан, и к тому же дать ему повод обвинить нас в этом». Это было тем более справедливо, что общему умственному и психическому состоянию Гесса, и без
313



Дэвид Ирвинг
того внушавшим небезосновательную тревогу, этим мог быть причинен дополнительный непоправимый вред449. Генерал Донован из 0.5.5.* был, напротив, всецело за использование «наркотиков правды» применительно вообще ко всем заключенным, однако 20 октября Джексоном была получено особое распоряжение из Вашингтона, категорически запрещавшее использование при работе с Гессом каких-либо наркотических средств как способное нанести ему вред450. Перед самым судом они не могли позволить себе потерять ни одного из заключенных.
* * *
После уже упоминавшейся первой и последней сессии трибунала в Берлине все американские судьи переместились в Нюрнберг. Французы временно отбыли к себе на родину для принятия участия в выборах, англичан задерживал в Лондоне туман, а русские тоже не спешили покинуть Берлин, пребывая в каком-то мрачном расположении духа. Чем больше конкретных действий видел старший американский судья Фрэнсис Биддл от советского генерала Никитченко, тем большей проникался к нему симпатией; французы были тоже довольно милыми людьми, но не отличались склонностью к каким-либо новым начинаниям. «С англичанами, — заметил он саркастически, — тоже все в порядке, но лишь до тех пор, пока они имеют возможность ежедневно иметь свой файв-о-клок**, а когда такой возможности нет — то все наоборот!»451
Помимо этого у судьи сложилось впечатление, что Нюрнберг как город пострадал в значительно большей степени, чем Берлин. Люди здесь выглядели сломлен¬
* Управление оперативных служб.
** Традиционная английская церемония чаепития в 5 часов пополудни.
314



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ными духом и какими-то полуживыми, хотя движение на улицах казалось более оживленным, чем в столице452. Разместили Биддла в большом и скверно меблированном доме примерно в двадцати минутах езды от Дворца правосудия.
В самом здании суда ему был предоставлен большой офис с двумя огромными окнами: одно из них выходило прямо на тюрьму и тюремный двор, но было постоянно занавешено, поскольку выглядывать из него никому не разрешалось453. При осмотре американцами зала судебных заседаний Паркер и другие судьи из дублирующего состава обнаружили, к своему неудовольствию, что предназначенные для них стулья имеют более короткие спинки, чем стулья для главных судей. Задетые этим за самолюбие, они настояли на том, чтобы стулья у всех были одинаковой высоты. Это была, конечно, лишь самая первая проблема. Во всем городе невозможно было найти ни свежих яиц, ни молока, даже для американцев, однако Биддл обнаружил здесь обширные запасы скотча*, бренди и белого вина, и это приятное обстоятельство помогло практически безболезненно перенести все те месяцы, что ему предстояло пробыть в Нюрнберге.
Тем временем главный обвинитель со стороны США Роберт Г. Джексон находился под охраной, которая была едва ли менее надежной, чем у самих заключенных. В любое время дня и ночи повсюду, где бы он ни находился, его сопровождал его личный телохранитель Мориц Фучс, а за его тяжелым бронированным «Мерседес-Бенцем» всегда следовал джип с вооруженными солдатами. По утрам в Нюрнберге до сих пор частенько не бывало электричества, и Джексону приходилось бриться при свете свечей. Воду приходилось хлорировать специальными таблетками, иначе пить ее было смертельно опасно, поскольку под руинами после воз¬
* Шотландского виски.
315



Дэвид Ирвинг
душных налетов все еще было погребено множество трупов; как и Биддл, Джексон находил подчас некоторое утешение и безопасность в горячительных напитках454.
Поскольку практически все американские юристы совершенно не владели немецким, у них постоянно были серьезные проблемы не только с пониманием того, о чем они говорили, но и с взаимопониманием вообще; большинство из них они считали тайными нацистами, причем даже тогда, когда те были явными противниками нацизма. Немецкие адвокаты, в свою очередь, относились со столь же единодушным презрением к американцам, с несколько большим уважением к англичанам и с немым трепетом к русским. По выражению адвоката Кейтеля, д-ра Нелте, Джексон был «необъективен, но полон завышенного самомнения и упрямства, а побудительной силой всех его действий была личная ненависть ко всему немецкому»455.
Однако гораздо более серьезным было то, что Джексона начали недолюбливать и сами американские юристы. Если бы не он с его никому не нужным идеализмом, считали многие из них, всем им не пришлось бы торчать в этой ужасной и богом забытой дыре. Армия США давно уже дала понять ему свое отвращение ко всей организовывавшейся им процедуре суда как таковой. Как саркастически заметил судья Биддл 21 октября: «Любой рядовой может сказать вам, не раздумывая, что армия, конечно, совершенно не заинтересована в том, чтобы нянчиться здесь с шестью сотнями штатских, — тонкий намек на все возраставшую численность возглавляемого Джексоном штата служащих, — которые шатаются от безделья по всему городу и круглыми сутками пропивают казенные деньги в ресторане «Гранд-отеля», чтобы убить очередной день»456.
Действительно, штат обвинения в Нюрнберге разросся уже до масштабов численности офиса крупного промышленного предприятия. Количество адвокатов
316



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
из различных армейских служб и гражданских агентств достигло уже почти 120 человек; помимо этого имелось 40 устных переводчиков, не говоря уже о 180 переводчиках письменных, занимавшихся переводами документов. Копировальные машины крутились и лязгали своими механизмами двадцать четыре часа в сутки. Кроме солдат пехотного подразделения, отвечавшего за непосредственную безопасность всего этого предприятия, армейской столовой приходилось ежедневно кормить еще около пяти тысяч человек; их чисг ло вскоре должно было пополниться еще четырьмя сотнями газетчиков и радиожурналистов, которых предстояло разместить для проживания в пресс-центре, в который, — поскольку адвокаты отказались от него, — американцы превратили замок Эберхарда Фабера в Штейне, в пригороде Нюрнберга. Замок представлял собой давно никем не обитаемое, довольно безвкусное и нелепое строение с заметно осевшими в землю стенами, украшенными «наскальной живописью» молодежи и поколений постарше, когда они, в свою очередь, тоже были молодыми. Единственным по-настоящему прекрасным элементом внутреннего убранства этого памятника древности были каким-то чудом сохранившиеся восхитительные огромные люстры. Когда суд начнет свою работу, всю эту толпу пресытившихся и мирной и военной жизнью репортеров каждый день будут доставлять к Дворцу правосудия специально организованные для этой цели пригородные автобусы457.
Предварительные допросы нацистских генералов шли тем временем полным ходом. Этим людям, считавшим себя простыми и честными прусскими солдатами, никогда раньше не пришло бы и в голову, что они могут потребовать адвоката для защиты их интересов в суде. Наградой за их службу им всегда были лишь Рыцарские кресты да именные маузеры — об иных они
317



Дэвид Ирвинг
и не помышляли. Никто никогда не зачитывал им формулу Миранды, их никогда не предупреждали об имеющихся у них правах, поскольку никаких прав они, по существу, и не имели. Билл Джексон присутствовал на некоторых заседаниях, во время которых с интересом наблюдал за техникой выуживания полковником Аме- ном сведений из наиболее видных свидетелей. «Два дня подряд я присутствовал на допросах Геринга, — написал он в одном из писем матери. — Отученный от своего [наркотического] допинга, он значительно потерял в весе. Когда его уличают во лжи, он заметно смущается, мгновенно покрывается испариной и порой пытается обратить это в какую-нибудь жалкую шутку». Кстати, Геринг, со своей стороны, доставит им минимальное количество проблем458.
На деле Геринг оказался одним из их наиболее проницательных и практичных «клиентов». Однако же, когда Амен, стремясь получить от рейхсмаршала нужные показания, попытался оказать на него давление применением Хоссбахского протокола, чреватым для Геринга весьма нежелательными последствиями, тот, категорически не желая навешивать на себя ничего лишнего, заявил: «Если учитывать, что интересующие вас события имели место уже восемь лет назад, то я просто не могу связывать себя обещанием, что в точности вспомню, что именно сказал фюрер в 1937 году». Вдобавок к этому он еще и отказался подписать протоколы этих допросов459.
Когда после Амена к допросам Геринга приступил Роберт Кемпнер, он для начала попытался взять его на пушку, заявив, что у него имеются доказательства причастности рейхсмаршала к поджогу Рейхстага, полученные им от самого первого шефа Гестапо Рудольфа Дильса и его главного помощника Эриха Грицбаха. Геринг громко рассмеялся и вежливо потребовал очной ставки с этими двумя господами. После этого ему о них больше ни разу не напоминали460.
318



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Все обвиняемые стремились свалить хотя бы часть своей вины на Гитлера, которого считали мертвым, или же на Бормана, который считался пропавшим без вести.
«Фон Папен, на допросе которого я присутствовал вчера, — хитрая и ловкая бестия, — написал Билл Джексон. — Профессиональный дипломат и умелый лжец; секретарша Гитлера Йоханна Вольф — старая болтливая сука»461.
«Просто поразительно, — отметит один из американских поверенных после ознакомления с результатами допросов Дёница, Геринга и Ганса Франка («самый отъявленный лицемер из всех них»), — в каком огромном количестве предоставляют допрашиваемые улики против самих себя!» Франк, например, вел подробный и довольно объемистый дневник, который уже сам по себе являлся гораздо лучшим обвинением против него, чем любые другие улики; этот американский поверенный был поражен редкой белизной и чистотой кожи нацистского адвоката, а также, в еще большей степени, его каким-то сверкающим и буквально пронизывающим насквозь взглядом: «Когда ему задают вопрос, на его лбу и висках немедленно вздуваются и начинают заметно пульсировать вены, свидетельствуя о слишком высоком кровяном давлении; я заметил также, что когда он напряженно обдумывает ответ на очередной заданный ему вопрос, зрачки его глаз каждые несколько секунд попеременно то сужаются, то расширяются, причем совершенно независимо от интенсивности внешнего освещения». Жена Ганса Франка, также допрашивавшаяся американцами, заявила, что ее супруг — совершенно безобидный человек, а истинным же злым гением, совратившим его на этот порочный путь, является обергруппенфюрер СС Фридрих- Вильгельм Крюгер462.
Дёниц, как военно-морской офицер, являл собой очень яркую фигуру, а его показания на допросах скла¬
319



Дэвид Ирвинг
дывались в настолько внушающую доверие картину, что даже этот отнюдь небеспристрастный американский юрист назвал ее «очень правдоподобной и убедительной». Естественным лидером всех заключенных являлся Геринг. По мнению американцев, он обладал какой-то природной и совершенно неискоренимой манерой держаться очень величественно и, невзирая ни на какие обстоятельства, вполне самодовольно, а также громоподобным командирским голосом. Кроме того, за свою политическую карьеру он искусно овладел умением «быть со всеми в приятельских отношениях; одним словом, в жизни он был совсем не таким, каким все мы привыкли видеть его на карикатурах. Однако при этом он все равно не переставал быть махровым сукиным сыном — так же, впрочем, как и все остальные»463.
ЗАКЛЮЧЕННЫЕ, в свою очередь, тоже имели свое собственное мнение о допрашивавших их дознавателях. «Среди англичан нет ни одного еврея, — с удовлетворением отмечал одержимый этой темой Юлиус Стрейчер. — У американцев же — сплошь одни евреи... и только один у русских». Бывшим гауляйтером это воспринималось как настоящее бедствие, ему казалось, что евреи были повсюду, что они буквально заполонили собой и здание суда и здание тюрьмы: «Дважды в день по коридору проходит женщина в форме лейтенанта (еврейка) и с довольной ухмылкой заглядывает в дверное окошко моей камеры, как бы говоря при этом: «Здесь он, здесь... Уж теперь-то никуда ему от нас не деться! Переводчик в пенсне — еврей, профессор из Колумбийского университета. Он часто бывает в моей камере и думает, что я не догадался о том, что он еврей»464. Русские, напротив, производили на Стрейчера очень сильное впечатление: «От них исходит какая-то чудовищная энергия. Захват ими всей Европы был для русских лишь вопросом времени»465.
320



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Когда к допросам Стрейчера приступила советская комиссия, один из первых же их вопросов состоял в том, действительно ли Стрейчеру в свое время было запрещено заниматься преподавательской деятельностью в школах из-за того, что он был уличен в сексуальных домогательствах к своим ученикам.
«Кто сказал вам такое?» — оскорбленно вскинулся Стрейчер.
«Об этом писали в газетах».
«Ах, вот оно что... — даже с некоторым разочарованием протянул Стрейчер. — Ну, если вы верите всему тому, что пишут в этих помойных еврейских газетенках...» Поразмыслив некоторое время, он порекомендовал русским — если их, конечно, интересует что- либо более существенное — ознакомиться с заключением Верховного дисциплинарного суда в Мюнхене, которым с него было торжественно снято обвинение в участии в гитлеровском путче 1923 года. Вслед за небольшой возникшей за эти паузой первыми нарушили повисшее молчание русские, объявив вдруг, что «на сегодня это все». В своем личном дневнике Стрейчер записал в тот день: «Они хотели объявить меня сексуальным преступником. В глазах публики это должно было бы выглядеть как несомненное очко в их пользу в игре против одного из Главных Военных Преступников».
От цепкого взгляда Стрейчера не ускользнуло, что ведший в тот раз допрос «русский» дознаватель был «verdammt Jewish*»466.
Союзники действительно (и отнюдь небезосновательно) относились к Стрейчеру как к профессиональному антисемиту и большому любителю порнографии. «Грязный развратный старикашка, — коротко охарактеризовала его .английская писательница Ребекка Вест, — из тех, кого следует опасаться в малолюд-
* Проклятым евреем {нем.).
11 Д. Ирвинг
321



Дэвид Ирвинг
ных аллеях парков». Этот не вызывавший особых симпатий ярлык был навешен на него уже давно, и подвести его под виселицу не составляло, казалось бы, большого труда, но в чем именно нужно было признать его виновным для вынесения такого приговора? С конкретными формулировками обвинения против Стрей- чера возникали некоторые затруднения. В сентябре два офицера из военно-юридической службы США посетили с этим вопросом бывшего первого секретаря посольства Германии в Соединенных Штатах, д-ра Генриха Брюнинга. Своевременно приняв к сведению тайный намек своего доброжелателя Рудольфа Гесса, Брюнинг еще весной 1934 года благополучно покинул Германию и теперь преподавал в Гарварде. Американ1 цы поинтересовались, как, по его мнению, следует поступать с такими людьми, как Стрейчер. Брюнинг без колебаний ответил, что правильнее всего будет просто передать дело Стрейчера обычному немецкому уголовному суду. «Смертный приговор, без всякого сомнения, будет вынесен немецким судом и Роберту Лею, — добавил Брюнинг, — а также, по всей вероятности, и Риббентропу»467.
* * *
19 октября, когда психиатры уже приступили к пристальному изучению реакций интернированных, полковник последовательно побывал у каждого из них и официально вручил им обвинительный акт, состоявший из 25 000 машинописных слов. К обвинительному акту прилагался список адвокатов, из которых интернированный мог выбрать для себя любого по собственному усмотрению. Копии были вручены также адвокатам, назначенным для представления обвинявшихся организаций — таких, как СС и Верховное командование. С этого момента интернированные становились «обвиняемыми».
Это было, пожалуй, первым по-настоящему серьез¬
322



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ным поворотным пунктом процесса. Как объяснил позже сыну Кейтеля адвокат фельдмаршала, д-р Отто Нелте, обвиняемые имели теперь лишь два возможных пути: либо единодушно отказаться от дальнейших допросов по камерам и добровольно дать требовавшиеся от них показания прямо на процессе, либо поведать там же неприкрашенную голую правду для истории. Благодаря таким подсудимым, как Шахт и Папен, шансов на создание какой-то объединенной оппозиции у остальных обвиняемых просто не было; это, по мнению Нелте, вполне могло быть как раз той причиной, по которой их имена и были включены в список обвиняемых468.
Получив на руки обвинительный акт, рейхсмаршал Геринг попросил предоставить ему переводчика, которому он мог бы доверять, а также дать ему возможность побеседовать со своим старым адвокатом, Гансом Франком — также дожидавшимся суда в той же тюрьме — для того, чтобы посоветоваться с ним в выборе адвоката защиты. В конечном итоге он выберет на эту роль д-ра Отто Штамера из Киля. Штамеру было уже шестьдесят шесть — ровно на четырнадцать лет больше, чем самому рейхсмаршалу; он никогда не состоял в нацистской партии, но умел столковаться с ними, как это неоднократно случалось во время открытых процессов, прений и прочих гражданских исков против них в Гамбурге еще на заре их прихода к власти. В качестве помощника Штамер взял себе д-ра Вернера Бросса, тридцати одного года, который также был уроженцем Киля и обучался праву в Гейдельберге и Берлине469.
Гесс, когда ему был вручен документ в 4.46 дня, аккуратно записал в свой дневник: «Мне вручили обвинительный акт. Сто страниц. Перелистывал его пять или десять минут и прочел заголовки». Полковник Амен поинтересовался у Гесса, не желает ли он быть допрошенным. Гесс ответил, что не видит в этом смы-
323



Дэвид Ирвинг
ела. Амен раздражительно переспросил, не означает ли это, что он отказывается от дальнейших допросов. «По-моему, — спокойно ответил его пленник, — это все равно не имеет никакого значения: отказываюсь я или не отказываюсь — толку в любом случае не будет. Я прочел обвинение, но оно все равно не имеет для меня никакого смысла — я в нем ничего не понимаю... Однако, если господа дознаватели желают задать мне какие-то вопросы, я с удовольствием выслушаю их». Обвиняемый по всем четырем пунктам, заместитель Гитлера превращался в действительно очень неудобного ответчика.
РАЗМАХ предъявленных союзниками обвинений глубоко потряс многих обвиняемых. Альберт Шпеер считал теперь, что эта его последняя партия потеряна им окончательно. Спустя несколько дней он напишет жене: «Мне приходится признать, что моя жизнь подошла к концу. Только поступая именно таким образом, я смогу исполнить финальные акты этой пьесы так, как мне это представляется правильным и необходимым... Я должен предстать перед судом как рейхсминистр, а не как частное лицо. При этом у меня не остается возможности позаботиться ни о тебе, ни о себе самом. Единственное мое желание состоит в том, чтобы найти в себе силы пронаблюдать за всеми этими событиями до их полного завершения. Пребываю в настроении, которое можно было бы назвать почти прекрасным, хоть это, наверное, и звучит довольно странно; даже несмотря на то, что я совершенно отчаялся во всех своих надеждах, на меня нет-нет да и снова находит какая-то лихорадочная оживленность, когда я вдруг ловлю себя на мысли, что, может быть, все-таки есть, в конце концов, хоть какой-то шанс... Возможно, я все же смогу сделать хоть что-то для немецкого народа, пусть даже хотя бы своим не самым удачным примером»470.
324



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
После ознакомления с обвинительным актом адвокат Кейтеля порекомендовал своему клиенту отвечать на все вопросы только правду — ясно и коротко. Кейтель согласился с ним на все сто процентов, сокрушенно вздохнув при этом: «При наличии столь неоспоримых документальных улик не солжешь...» Вот с каким настроением он намеревался выступать в качестве свидетеля. «Ни один из пунктов обвинения можно даже и не пытаться отрицать», — высказал он Нелте свое окончательное мнение. И действительно, отрицать что-либо, по крайней мере в его конкретном случае, было просто невозможно — все доказательства его вины были неопровержимы и все представляли собой вполне конкретные документы, несмотря ни на что сохранившиеся в пламени войны с пресловутой германской педантичностью. Во многих из них на полях были собственноручно написанные Кейтелем комментарии, свидетельствующие зачастую о его очень темпераментной натуре. Как заметил сам фельдмаршал своему сыну несколькими, месяцами позже, фюрер прекрасно отдавал себе отчет в противозаконности приказов, отдававшихся им в ходе русской кампании, но выражал при этом такую позицию: «Если мы победим, то все равно окажемся правы — победителей не судят. Чтобы выиграть эту смертельную битву, необходимо применять чрезвычайные методы, и своими контрмерами русские все равно сами же и вынудят нас применить их»471.
В своей личной реакции на обвинительный акт глубочайшее проникновение в самую суть проблемы проявил генерал Альфред Йодль — бывший начальник оперативного штаба Верховного командования. «Я негодую от ярости по прочтении этого документа! Это — снова повторение того, что уже было в 1918 году. Если человечество способно извлечь из этой войны хоть какие-то полезные уроки, как этому и следовало бы быть, то оно будет стремиться к поэтапному достижению
325



Дэвид Ирвинг
прочного мира если уж и не во всем мире сразу, то для начала, по крайней мере, хотя бы в Европе. На этом процессе место доминирующей грубой силы, приведшей вначале к войне, с одной стороны, а затем к окончательной победе над ней той же силы, но уже с другой стороны, должна занять международная система правосудия, которая была бы признана и одобрена всеми сторонами. Иначе все народы мира не продвинутся в этом отношении ни на шаг... Ну и, — добавил он голосом, выдававшим все еще трепещущий в Йодле слабый огонек надежды, — я смею надеяться, что обвинение и трибунал — это все же не одно и то же, — и что привело меня в особенное негодование, так это обобщающее утверждение о том, что все обвиняемые использовали оккупации? занятых германской армией территорий для личного обогащения»472.
Когда обвинительный акт вручили д-ру Роберту Лею — его первой реакцией было немедленно потребовать себе адвоката защиты, причем предпочтительно «какого-нибудь респектабельного еврея». У него и у некоторых других обвиняемых имели место нервные срывы. Один или даже двое из них намеревались тогда покончить с собой. «Самоубийство... — писал Кейтель своему адвокату 24 октября. — Как часто я думал об этом как о возможном выходе из положения, но лишь для того, чтобы в итоге отвергнуть этот вариант, поскольку такой шаг — как я имел возможность неоднократно убедиться — никогда ничего не меняет к лучшему». Вооруженные силы заклеймили его позорным ярлыком дезертира и труса. Самоубийство Гитлера было стало для него «последним разочарованием» и послужило толчком к «окончательной утрате оставшихся иллюзий»473.
Майор Келли в бессчетный уже раз предупредил полковника Эндруса о том, что заключенным необходимо «освобождаться» от испытываемого ими огромного психологического напряжения, для чего настоя¬
326



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тельно порекомендовал увеличение количества и продолжительности разрешенных им прогулок на свежем воздухе: «Такое напряжение приводит к эндокринным нарушениям, которые, в свою очередь, имеют своим прямым следствием вполне определенные психические отклонения». Среди заключенных, подверженных риску таких отклонений в особенно высокой степени, Келли назвал Гесса, Кейтеля, Лея, Риббентропа и За- укеля474. В тот же самый день генерал Донован порекомендовал трибуналу назначить специальную комиссию для выяснения умственного и психического состояния Гесса, а также для того, чтобы определить, способен ли он вообще к сколько-нибудь продуктивному общению с адвокатом защиты475.
Спустя всего несколько часов в своей камере, в окружении разбросанных по ней многочисленных предсмертных записок, удавился Роберт Лей. Нарвав лоскутов из своей одежды, он забил ими себе рот, затем туго обвязал себе вокруг шеи смоченное в воде и выжатое армейское полотенце, и в результате того, что оно, высыхая, стало сжимать ему горло, умер от удушья. Назвать такую смерть приятной нельзя было никак... Американцы похоронили его, как собаку, в безымянной могиле. В камере Лея была обнаружена объемистая папка с сотнями исписанных его рукой страниц бумаги. Их содержание со всей очевидностью свидетельствовало о том, что их автор был уже в значительной степени лишен рассудка — среди них было, например, несколько писем, написанных им отсюда, из Нюрнберга, своей красавице жене, также покончившей с жизнью самоубийством, но еще во время войны. Джексон запер их в одном из своих сейфов, и они так никогда и не были переправлены ближайшим родственникам Лея; все эти бумаги до сей поры хранятся в его личном архиве476. Удрученный этим не первым уже подтверждением того, что его подсудимые в буквальном смысле слова сходят с ума, Джексон проинструк¬
327



Дэвид Ирвинг
тировал свою команду: «Думаю, что нам не следует предавать это огласке [бумаги Лея] во избежание нежелательных последствий для суда».
Двадцати одному оставшемуся в живых обвиняемому объявили лишь о факте самоубийства Лея, приказав каждому расписаться в том, что это объявление было им зачитано477.
ПОСЛЕДНИМ, подписывавшим этот формуляр, был Хальмар Шахт. Внимательно посмотрев на колонку подписей, он поставил, наконец, под ними свою и мрачно добавил в шутку стоявшему рядом американскому сержанту: «А хотите, я еще поставлю крестик напротив каждого, кого вы намереваетесь расстрелять?»478
По некоторым признакам идею повеситься вынашивал и Стрейчер, но затем решил, что все же будет лучше досмотреть эту последнюю битву до самого конца. «Я думаю, что Лей удавился потому, — задумчиво отметил он в своем дневнике, — что мы не получаем ничего снаружи, даже нательных рубашек. Я и сейчас пишу это на «столе», представляющем собой простую картонную коробку с парой подложенных под нее деревяшек»479.
Геринг не выразил по поводу этого самоубийства совершенно никакого огорчения: «Лей имел неустойчивую психику. Он наверняка сломался бы на суде». Гораздо больше его тревожило то, что признаки эмоционального надлома стал проявлять и Риббентроп. «За солдат я спокоен, — гордо заявил он психиатру, подразумевая Кейтеля и Йодля. — Они будут вести себя достойно».



ГЛАВА 12
ПОЧЕТНЫЙ ПРЕСТУПНИК
В ДЕНЬ самоубийства Лея судья Биддл отправился вслед за Джексоном на юг, в Рим, чтобы провести там краткосрочный отпуск. Худосочный, как сухо- фрукт, папа удостоил его пятнадцатиминутной аудиенции, для которой судья облачился в полосатые брюки и черный френч. В ходе беседы его святейшество упомянул о том, что у него на приеме была фрау фон Папен, и обратился к американскому судье с личной просьбой сделать все от него зависящее, чтобы суд над бывшим вице-канцлером Германии был справедливым. Просьбу эту папа сопроводил выражением своей глубокой опечаленности по поводу того, что Роберт Лей — как один из представителей его паствы — был доведен до самоубийства480.
Генерал Эйзенхауэр, в свою очередь, ответил отказом на просьбы английских судей Лоренса и Биркет- та разрешить им вызвать из Англии своих жен и ввезти их на территорию руководимой им американской оккупационной зоны. Оба были очень огорчены этим обстоятельством, которое к тому же грозило им нежелательными последствиями по линии Министерства иностранных дел; однако Верховный главнокомандующий опасался, вероятно, еще больших неприятностей, которые наверняка последовали бы, разреши он всем желающим привозить сюда, как на экскурсию, своих жен, — поэтому он жестко воспротивился этому
329



Дэвид Ирвинг
с самого начала, чтобы впредь ни у кого больше подобных неуместных желаний не возникало481.
Биддл обедал с Эйзенхауэром на занимаемой им вилле в Бад-Хомбурге, где, кстати, впервые за все время своего пребывания в Германии попил, наконец, настоящего свежего коровьего молока... «Он поведал нам множество интересных вещей, — отметил в своем дневнике Биддл, продолжая дальше даже без комментариев. — Ему пришлось забрать обратно из французских лагерей 100 000 военнопленных, поскольку французы воровали у них одежду и еду. Состояние многих было таким, что от слабости они даже не могли держаться на ногах, и их приходилось транспортировать на носилках»482. Французы, однако, были не одиноки в подобных злоупотреблениях. Вольно трактуя пункты директивы 1067 Объединенного комитета начальников штабов, многие эйзенхауэровские офицеры стали целенаправленно и методично морить голодом пленных, попавших в руки к американцам к концу войны483. Общее количество заключенных, умерших там от физического истощения, переохлаждения и болезней, вызванных условиями содержания, по некоторым данным приблизилось к одному миллиону человек484. Подобная картина имела место и на восточных территориях — там с какой-то бессмысленной жестокостью применялось нечто вроде плана Моргентау: стремясь удовлетворить жажду мщения, офицеры в некоторых лагерях, в которые чуть ли не целиком превратилась территория Польши, стали систематически практиковать ничем зачастую не оправданные убийства содержащихся там интернированных немецких военнопленных485.
* * *
Возглавляемая сэром Дэвидом Максвеллом Файфом английская команда обвинения прибыла в Нюрнберг 24 октября 1945 года, не особенно рассчитывая
ззо



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
при этом на то, что в течение ближайшего примерно года им предстоит погрязнуть в настоящих судебных баталиях. Разместили их в небольшом городке Зирн- дорф в пяти милях к юго-западу от Нюрнберга. Главному английскому обвинителю была предоставлена вилла бывшего мэра, дом № 7 по Гётештрассе.
«После обеда меня около двух часов донимал разговорами Филимор, — ворчливо пожаловался Максвелл Файф на следующий день в письме. — Вместе с судьями численность британского персонала составляет уже 168 человек. Но даже если не считать их личную обслугу и охрану, то все равно я несу ответственность за сотню с лишним человек и обязан обеспечить их расквартирование, транспортировку, питание и тому подобное»486. «Каждый из них постоянно чем-то недоволен, — добавил он через несколько дней. — Лорду Лоренсу (судье) не хватило наволочки на одну соломенную подушку. Мистеру Биркетту (судье) не хватило отдельного дома. Если военную группу делегации разместить для проживания отдельно от гражданской, то в результате вся делегация разобьется на два противоборствующих лагеря. А если их оставить вместе, то какой-нибудь полковник Террил обязательно будет действовать на нервы какому-нибудь излишне чувствительному социалисту Элвину Джонсу. В меблированных комнатах фрау Кентиш в душевой комнате не имеется ни перегородок, ни занавесок, и поэтому ни одна женщина из нашего персонала не может принимать душ, поскольку они боятся, что за ними будут подсматривать». И вдобавок, хотя и этого было для него уже вполне достаточно: «Джексон считает, что у нас будут проблемы с обвинением нацистов в совершении ими массового убийства в Катыни»487.
Сам же Роберт Джексон испытывал тем временем действительно серьезные затруднения в построении обвинения против Рудольфа Гесса. 29 октября судья послал Эриха М. Липмана — офицера из штаба Треть¬
331



Дэвид Ирвинг
ей армии США — к Илзе Гесс для того, чтобы тот тщательно обыскал ее дом на предмет обнаружения могущих оказаться полезными документов. Липман доложил, что, тщательно ознакомившись с содержимым обнаруженных им шестидесяти папок с личной и служебной корреспонденцией Гесса (которые, кстати, никто и не думал прятать), ему пришлось прийти к неутешительному выводу, что большинство этих бумаг могут с гораздо большей пользой послужить защите Гесса, но не его обвинению. «Откровенно говоря, — признался Липман в Нюрнберге своему сослуживцу лейтенанту Блюменштайну, — я был очень удивлен тем, какими простыми людьми были его [Гесса] друзья, и тем, что он всегда категорически не приветствовал такого распространенного повсюду явления, как фаворитизм, — в том числе и в собственной семье»488.
Защищающей стороне об этом, конечно, сообщено не было, да и сам Гесс все равно отказывался выбрать себе адвоката, заявив трибуналу, что раз уж они в любом случае сделают это за него, то ему можно об этом и не заботиться489. По приказам Эндруса ему не разрешали бриться по четыре дня кряду — для того, чтобы пошатнуть его самоуважение и без того не слишком устойчивое морально-психологическое равновесие. В ответ на столь изощренное унижение Гесс категорически отказался читать обвинительный акт. «Я могу взглянуть на него и перед судом», — беззаботно заявил он майору Келли, отодвинув от себя документ, ознакомление с которым он должен был засвидетельствовать своей подписью. Келли спросил, не желает ли Гесс, чтобы ему сделали серию уколов инсулина для того, чтобы восстановить нормальный вес перед тем,- как применить к нему другую «Инъекцию для восстановления памяти». Вежливо отказавшись, тот ответил: «Я уверен, что, как только выйду отсюда на свободу, мой прежний вес сразу же восстановится сам собой».
332



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Однажды, а именно 30 октября, его вывели из его камеры для того, чтобы показать груду пакетов, привезенных им с собой из Уэльса. Гесс выразил полное непонимание по поводу того, что ему хотят этим сказать. «Когда вас доставили сюда, — раздался голос полковника Амена, — вы привезли с собой различные бумаги и документы».
«Мне об этом ничего не известно».
«Тогда, на следующий день по прибытии, вы утверждали обратное», — продолжал настаивать Амен.
Когда эту фразу перевели Гессу, он повернулся к переводчику и, как бы в некотором смущении, проговорил ему вполголоса, указывая на Амена: «Скажите, пожалуйста, этому господину, что мне кажется, что мы с ним не знакомы».
При этих словах терпение полковника Амена снова, как это бывало уже и ранее, моментально лопнуло. «Так, значит, вы хотите сказать, что не помните, что я уже много раз допрашивал вас?!» — вскричал он с нескрываемым вызовом.
Гесс отрицательно покачал головой.
«Ваша память ухудшается, вместо того чтобы улучшаться, не так ли!»
Гесс сделал неопределенный жест, долженствовавший означать, что он затрудняется ответить на этот вопрос, и невозмутимо переменил позу на занимаемом им стуле, так как находиться в одном и том же положении со скованными наручниками руками было все же не слишком удобно. Логика бывшего первого заместителя Гитлера работала безупречно.
ПРЕДСТАВЛЯТЬ Гесса в суде в качестве адвоката защиты трибунал назначил д-ра Гюнтера фон Роршайд- та. «Я сказал ему, — отметил в своем дневнике Гесс после первого посещения его этим адвокатом 2 ноября, — что считаю весь этот трибунал фарсом, что при-
ззз



Дэвид Ирвинг
говор суда предопределен заранее и что я не признаю законности полномочий трибунала».1Роршайдт поинтересовался, известно ли Гессу о том, что в настоящее время он является единственным заключенным в этой тюрьме, с которого до сих пор не снимают наручники. Гесс ответил, что это не имеет для него никакого значения. «Он говорил о моем перелете в Англию, — отметил он потом в своем дневнике, — о котором сам я, однако, ничего не помню».
Проколовшись столь примитивным образом, Амен и его помощники разочаровали Гесса окончательно.
С фельдмаршалом Мильхом обращались куда как более грубо. Результаты его допросов были предметом постоянного недовольства его дознавателей. Когда его доставили обратно самолетом из Англии, он был совершенно убежден в том, что лишь для того, чтобы дать показания против Геринга и Шпеера. 5 ноября в одной из уединенных и звукоизолированных комнат для допросов майор Эрнст Энглэндер заявил Мильху, что считает его показания недостаточно откровенными и что, по его мнению, он не сообщает ему всего, что знает о Геринге и Шпеере. Мильху Энглэндер был известен под конспиративным именем Эмери. «Он говорит, — в волнении запишет Мильх в дневнике после допроса, — что я недостаточно откровенен с ним, в частности в вопросе о моем происхождении! Я ответил ему, что, не располагая более достоверной информацией, чем та, которую я имею, я просто не могу ничего выдумывать о себе! А еще раньше я уже говорил ему, что могу прояснить этот вопрос, только задав его лично моей матери! Он утверждает, что говорил об этом с Герингом и что тот якобы заявил, что последнее вовсе не обязательно!» Энглэндер/Эванс/Эмери предупредил затем Мильха о том, что если он будет продолжать выгораживать Геринга и Шпеера — союзники отдадут под суд как военного преступника и его самого.
334



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Мильх возразил, что он невиновен, в ответ на что Энг- лэндер добавил: «Это все вздор. Ваша невиновность ничего не стоит. Если понадобится — мы можем состряпать обвинение в военных преступлениях против любого немца»490.
9 ноября Мильх сделал в своем дневнике еще одну запись: «Сегодня здесь внезапно появился [статс-секретарь Вильгельм] Штукарт. До этого момента они содержали его здесь в одиночке. Он сильно исхудал и выглядит очень больным. Его допрашивали насчет моего происхождения — несомненно, это был майор Энглэн- дер» — теперь-то ему уже было известно настоящее имя этого офицера. Нет ничего удивительного в том, что евреями из джексоновской команды завладела навязчивая идея, что этот нацистский фельдмаршал в действительности является их глубоко законспирированным единоверцем или, по крайней мере, имеет в своих жилах значительную долю еврейской крови.
ТАКТИКА запугивания стала у американцев уже рутинной. Спустя годы бывший военный прокурор из СС Конрад Морген, чьи бесстрашные расследования привели еще в военное время к аресту и казни коменданта концентрационного лагеря Бухенвальд, предоставил лауреату американской Пулицеровской премии, автору Джону Толанду, подтверждающий это подробный отчет об опыте его пребывания в руках нюрнбергских дознавателей. «Офицеры из Аушвица [еще одного из нацистских концентрационных лагерей] поступали очень просто, — рассказывал Морген о своем собственном расследовании преступлений в СС, имевших место во время войны под предводительством коменданта лагеря Аушвиц Рудольфа Гёсса. — Когда в лагерь пребывала новая партия заключенных, а у него не было помещения для их размещения, они выводили на улицу предыдущую партию, ставили ее к стенке и расстреливали на глазах у только что прибывших им на
335



Дэвид Ирвинг
смену, освобождая таким образом для них помещение». Однако когда Толанд поинтересовался у Моргена его мнением по поводу цифры в шесть миллионов уничтоженных нацистами евреев, тот ответил: «Поверить в эту цифру очень трудно»491. К тому же он вспомнил, что евреи и сами «помогали в уничтожении собственных соотечественников», но, однако, отказался дать в Нюрнберге заведомо ложные [т. е. клятвопреступные] показания, подтверждающие, что Илзе Кох — вдова повешенного СС коменданта лагеря — изготовляла из человеческой кожи абажуры для ламп. По утверждению Моргена, это была пропагандистская легенда, совершенно не имевшая ничего общего с правдой. «Американцы едва не убили меня, — вспоминал он. — Трижды они пытались запугать меня тем, что передадут меня то русским, то французам, то полякам»492.
* * *
Подбор представлявших ценность для предстоящего суда документальных улик стал для Джексона главной темой его ночных кошмаров. Стиль и качество работы Управления оперативных служб генерала Донована повергали его.в неизменное разочарование в умственных и деловых способностях сотрудников этого ведомства. Чем больше они обещали, тем меньше выполняли на деле. То, что сам Донован почитал за улику, в действительности таковой совершенно не являлось. «Мне никогда даже не приходило в голову, что кто-нибудь способен заманить меня в такую ловушку! — прокомментировал это позднее Джексон. — Однако я все же угодил в нее!»493
Вскоре стало ясно, что О.Б.Б. намерено срежиссировать весь процесс по образцу показательных судов НКВД, а Джексону в этой постановке отводится всего лишь роль профессионального актера, обязанного действовать в строгом соответствии с созданным без его
336



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
участия сценарием. В качестве одного из главных элементов подготовки будущего представления 0.8.8. предложили проведение предварительной пропагандистской кампании в Соединенных Штатах, в ходе которой предполагалось «уделить особое внимание публикации материалов о зверствах нацистов для того, чтобы сформировать общественное мнение должным образом». Для этой же цели в 0.8.8. был создан сценарий двухсерийного документального фильма о военных преступлениях под помпезным названием «Преступление и наказание»', помимо формирования соответствующих анти нацистских настроений среди американцев, эту ленту предполагалось использовать также для поддержания обвинения против лидеров нацистского руководства и на самом процессе. Джексон отказался принимать участие в этом «кинематографическом проекте» и даже не стал читать перед камерой специально подготовленную для него в 0.8.8. вступительную речь, которой должна была предваряться эта пропагандистская поделка. «Как вам должно быть известно, — написал он Доновану, отвечавшему за реализацию этого проекта, — англичане относятся с особенным предубеждением к юристам, содействующим освещению ведущихся ими дел в газетах и других средствах массовой информации»494.
Предложение об использовании фильма одновременно с ходом процесса сопровождалось также вполне ясно выраженной идеей параллельного развертывания кампании «черной пропаганды», состоящей в том, что агенты 0.8.8. в определенных иностранных государствах должны были начать распускать слухи, имеющие своей целью повлиять на общественное мнение, ориентируя его в пользу обвинителей и, соответственно, против обвиняемых. По мнению помощников Донована, это должно было быть гораздо более эффективной мерой, чем прямое воздействие на это мнение в ходе судебных заседаний, которое воспринималось бы как
337



Дэвид Ирвинг
непосредственно исходящее от его организаторов. Один из членов джексоновской команды конфиденциально предупредил судью о том, что подобное предложение «не просто фантастично, но и чрезвычайно опасно». На письме с предложением Джексон собственноручно написал красным карандашом лаконичную и выразительную резолюцию: «Дурацкая затея. Не одобряю»495.
Признаки нечистоплотных методов работы О.Б.Б. прослеживаются, начиная с самых ранних этапов подготовки Нюрнбергского процесса. Например, во время предварительных допросов обвиняемым не были предоставлены адвокаты. Кроме того, их — то хитростью, то запугиванием — пытались склонять к подписанию показаний против других обвиняемых, которые, как стало теперь известно, были заведомо ложными. Документы той поры буквально пестрят юридическими курьезами. Среди них встречаются то машинописные выдержки из каких-то никому не известных анонимных документов вместо самих подлинных документов, то клятвенные заверения в правдивости своих показаний от таких, например, свидетелей, как уже знако? мый нам Гёсс, — бывший комендант концентрационного лагеря Аушвиц, — показаний, кстати, под которыми поставили свои подписи все так называемые свидетели, кроме, собственно... самого Гёсса496. Или, например, в качестве улики 1553-Р8 американцы представили суду папку со счет-фактурами по ежемесячным поставкам санитарно-эпидемиологической службе лагеря Аушвиц значительных количеств «Циклона» (таблеток гидрогенцианида, применявшихся якобы для борьбы с нательными паразитами, но в действительности использовавшихся при производстве отравляющих газов для газовых камер); американцами был скрыт тот факт, что в той же самой папке имелись (но были изъяты ими) счет-фактуры на поставки идентичных количеств «Циклона» в концентрационный лагерь
338



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Ораниебаум, находившийся совсем недалеко от Берлина и в котором газовых камер вообще никогда не было.
Иногда первый допрос специально обставлялся для не искушенных еще обвиняемых таким образом, чтобы у них создалось впечатление, что это уже начался сам суд. Так, Кейтель упоминает в одной из своих личных пометок, относящихся к тому времени, «допросы, проводившиеся офицерами (судьями) военного трибунала союзников»497 Расшифровка стенограммы одного из проводившихся в августе допросов Геринга свидетельствует о том, что тот с вызывающим сомнением спросил у своего дознавателя: «Я бы хотел знать, что это: простой допрос или уже сам суд?»498 Дознаватель — известный уже нам полковник Амен — уклонился от прямого ответа.
РАСПРИ между судьей Джексоном и генералом Донованом достигли своей критической точки осенью 1945 года, когда генерал вернулся наконец в Нюрнберг после продолжительного пребывания в Китае по делам 0.8.8. К этому времени команда Джексона уже твердо стояла на пути к созданию надежного судебного дела против нацистов, основываясь лишь на документальной обвинительной базе. Однако Донован — как прирожденный шоумен — хотел, чтобы суд основывался прежде всего на публичных показаниях таких свидетелей, как, например, Шахт и Гизевиус, — суд же, базирующийся лишь на документальных уликах, должен был оказать, по его мнению, вовсе не такое эффектное воздействие на воображение публики. Действуя в этом направлении, он даже установил настолько тесное личное общение с Герингом, что Джексон расценивал их взаимоотношения как чрезмерно близкие. Будучи допрашиваемым на следующий день после раздачи заключенным обвинительных актов, Геринг — когда его
339



Дэвид Ирвинг
попросили рассказать правду о грязных интригах, приведших в результате к отставке фельдмаршала Вернера фон Бломберга и генерала Вернера фон Фрицша, — заявил, что согласен обсуждать это только в частном неофициальном порядке, т. е. без протокола499. Этот особый конфиденциальный допрос был так и проведен лично генералом Донованом с глазу на глаз с Герингом 6 ноября. Рейхсмаршал дал довольно подробные показания, вполне соответствующие ныне широко известным фактам, однако на всякий случай еще раз напомнил Доновану о его обещании «держать все это в тайне»500.
Отношения между Джексоном и Донованом испортились окончательно. 7 ноября русские устроили шумное празднество в честь очередной годовщины Октябрьской революции. Поскольку Соединенные Штаты должны были быть представлены на этом мероприятии именно генералом Донованом, Джексон наотрез отказался ехать туда даже после того, как за ним лично прибыл русский генерал Александров501. В тот же день в письме Джексону Донован в довольно категоричной и резкой форме изложил свои соображения по поводу организации процесса. Нет нужды повторяться, что они кардинально противоречили взглядам на этот вопрос самого Джексона. Судья ответил генералу на следующий день не менее резким посланием. Тогда Донован попытался протолкнуть свою концепцию, отдавая приказы военной части джексоновского персонала, из которой, в основном, и состояла его команда. Кроме того, он распорядился, чтобы комендант тюрьмы, полковник Эндрус, временно запретил все дальнейшие допросы Геринга всем, кроме представителей армии США, что повлекло за собой серьезные проблемы лично для Джексона, поскольку и французы, и русские стали, конечно же, шумно требовать от него соблюдения такого же своего права на допросы обвиняемых, каким беспрепятственно пользовались американские воен¬
340



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ные. «С самого начала, — написал Доновану окончательно выведенный из себя Джексон, официально ставя его этим письмом в известность, что. он считает его распоряжения недействительными и аннулирует их, — вся власть над заключенными и так была полностью сосредоточена в руках одного лишь полковника Энд- руса, единолично решавшего, когда и где проходить допросам, кто может на них присутствовать и т. д.»502
По мере приближения начала уже, собственно, самих судебных заседаний генерал Донован, проявлял все большее и большее недовольство — поскольку не ощущал себя центром всех событий. Пригласив Донована на обед с сенатором штата Флорида Клодом Пеппером и судьей Биддлом 11 ноября, Джексон по секрету поделился с судьей своей мыслью о том, что Донован столь неутомим, поскольку ему совершенно нечем заняться — поэтому «он ничем и не занимается»503.
Через три дня заключенный Шахт написал Доновану льстивое письмо с предложением своего содействия. Получив его копию через генеральского секретаря, Джексон пришел в неописуемую ярость. Он имел совершенно иные планы по поводу банкира. В тот же день судья получил письмо от самого Донована, в котором тот повторно высказывал свое предложение дать Шахту «возможность заслужить свое освобождение» посредством дачи показаний против Геринга в качестве свидетеля обвинения504.
Джексон однажды уже отверг эту идею, причем совершенно категорически: для него Шахт был одним из самых злостных преступников, и самому судье даже в голову никогда бы не пришло позволить дать ему спасти свою шкуру. Вслед за этим ему стало известно о том, что Донован принял как почетного гостя в занимаемом им нюрнбергском особняке одного из самых высокопоставленных военнопленных с немецкой стороны — генерал-лейтенанта Эрвина Лахаузена, своего коллегу, но только не из американской, а из нацист¬
341



Дэвид Ирвинг
ской разведки; Лахаузена допросил также полковник Амен, в качестве переводчика на допросе присутствовал немецкий адвокат Леверкюн из Гамбурга505.
Эта капля оказалась последней, переполнившей чашу терпения Джексона. Прямота и справедливость суда в глазах грядущих поколений оказывались под серьезной угрозой. Судья немедленно издал приказ о запрещении любых встреч и переговоров с пленными нацистами. Когда генерал Донован направил ему официальный запрос на разрешение беседы с Герингом, Джексон ответил ему резким отказом, честно предупредив напоследок: «Если у нас с вами не получается даже беседовать с глазу на глаз, то, боюсь, что, когда начнется суд, я не смогу использовать вас в его работе ни в каком более или менее видном качестве».
Реакция Донована на это письмо была сопоставима разве что с неистовством смертельно оскорбленной, униженной и осмеянной женщины — ведь он так надеялся принять личное участие в захватывающем процессе публичного допрашивания обвиняемых и свидетелей непосредственно на самом суде, уже рисовал в своем воображении, как он будет гневно произносить обличающие речи и т. п. В течение нескольких последующих дней он пытался затеять какие-то интриги совместно с многочисленными недоброжелателями Джексона, всеми средствами стремясь склонить на свою сторону как можно большее их количество. 27 ноября во время совместного обеда с полковником Эндрусом и судьей Биддлом — что в сложившихся обстоятельствах было уже само по себе не совсем этичным — Донован заявил, что выстроенное Джексоном обвинение «туманно и невыразительно» именно из-за того, что он слишком сильно полагается на документальные улики (суд к тому времени, кстати, уже приступил к своей работе, но показания свидетелей пока еще не заслушивались). Биддл заметил по этому поводу в одном из своих писем: «Он [Донован] очень хочет
342



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
натравить Джексона на Геринга, так как почему-то считает, что последнему удастся выкрутиться и остаться в живых»506.
Джексон ничего подобного не предпринял, и свирепствующий генерал 0.8.5. как-то стремительно и неожиданно для всех покинул Германию, увезя с собой многие важные для суда документы и пригрозив напоследок, что использует все имеющиеся у него средства для того, чтобы дискредитировать Джексона в Вашингтоне. Скандальное отбытие Донована в Соединенные Штаты вынудило судью засесть 1 декабря 1945 года за длинное письмо президенту Трумэну, в котором он подробно разъяснил ему свою позицию в отношении суда. «Когда я еще в самом начале предложил ему работать вместе со мной, — писал Джексон, анализируя мотивировку поступков Донована, — меня неоднократно предупреждали о том, что он никогда не будет работать ни с кем на вторых ролях... Но он был главой О.8.8., а я нуждался в том содействии, которое могла бы оказать мне эта организация». Пока Донован был в Китае, он находился совершенно вне пределов какой-либо досягаемости, и за это время его взгляды стали настолько принципиально не соответствовать планам Джексона, что тому пришлось прямо заявить генералу о том, что он не может предоставить ему право на участие хоть в какой-нибудь части процесса. Джексон не без удовольствия отметил, что с отбытием Донована моральная атмосфера среди персонала стала сразу намного лучше, «за исключением немногочисленных сотрудников из его организации, без участия которых, при необходимости, я вполне могу и обойтись». В письдое Трумэну Джексон признал, что, вероятно, допускал какие-то ошибки в своей работе, но не в отношении генерала Донована. В заключение он отметил, что единственное его опасение состоит в том, что суд может «слишком сильно затянуться по времени»507.
343



Дэвид Ирвинг —
«Конфликт с Донованом, — признался Джексон жене, — это слишком длинная тема для того, чтобы обсуждать ее в письме. Но если он сам же или с помощью друзей захочет погубить себя — то пусть высказывается. Я уже достаточно позаботился о нем, написав подробное письмо президенту. Все это, однако, наверняка забудется уже через несколько дней. Во всяком случае, я остался, а он уехал, — так о чем же беспокоиться?»508 «Он был просто подлецом, вот и все, — добавит он в другом письме, написанном тремя неделями позже. — Если не вдаваться в излишние подробности, то я ни под каким видом не мог позволить ему принять участие в работе суда, который он попросту саботировал. Упаси его бог затеять еще что-либо подобное!»509 К тому времени, однако, конфликт все же еще не был исчерпан окончательно. В конце марта 1946 года судье Джексону пришло письмо из Соединенных Штатов с предупреждением о том, что Донован подыскивает себе в Нью-Йорке подходящего эксперта по связям с общественностью дли дальнейшего саботирования Нюрнбергского процесса510.
* * *
То, что главные обвинители устраивали между собой секретные совещания, имело и оборотную сторону — ведь такого же права могли потребовать для себя и адвокаты защиты, а это было особенно опасно тем, что на них могли обсуждаться такие могущие стать известными им эпизоды из истории прошедшей войны, которые могли привести в немалое замешательство англичан и русских. Французы и американцы могли опасаться в этом отношении гораздо меньше.
Во время одного из таких секретных заседаний, имевшего место 9 ноября 1945 года, обвиняющей стороной была до некоторой степени обсуждена проблема, могущая возникнуть в том случае, если бы группа адвокатов защиты попыталась ударить по обвинению
344



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
его же собственным оружием, т. е. предъявить им равнозначное встречное обвинение в ведении союзниками агрессорской войны. В конце концов было принято решение о создании своеобразного объединенного фронта для противодействия возникновению и развитию подобных прецедентов. Все согласились с тем, что трибуналу необходимо заблаговременно выразить соответствующий протест против подобных выпадов, поскольку, дескать, они не имеют никакой связи с текущим судебным разбирательством; было достигнуто также соглашение о том, что раз уж Соединенные Штаты вступили в войну относительно поздно и поэтому менее уязвимы для подобных обвинений, то тактически американскому обвинителю Роберту Джексону будет вполне уместно походатайствовать перед судом о запрещении защищающей стороне подобных заявлений априори. А чтобы помешать им согласовывать свои действия при подобных контратаках, обвинители договорились также о том, что каждой их делегации следует составить особый меморандум о предлагаемых ей ответных мерах, которые нужно будет принять, если и когда адвокаты защиты предпримут подобные выпады511. Максвелл Файф представил меморандум английской стороны уже к началу декабря. Французы и русские ничего в этой связи так и не предприняли.
Русские, тем не менее, особенно хорошо сознавали, какому подвергаются риску в случае, если пакт Риббентропа-Молотова станет вдруг предметом обсуждений во время процесса. После описанного секретного совещания заместитель обвинителя с советской стороны, полковник Юрий В. Покровский, официально заверил по телефону свое вышестоящее руководство в лице Вышинского: «Главными обвинителями выработана определенная линия поведения, позволяющая избежать само возникновение щекотливых вопросов путем лишения подсудимых возможности затевать обсуждение подобных тем и втягивать в это обсуждение
345



Дэвид Ирвинг
трибунал. В этой связи была выражена целесообразность проведения до начала процесса обмена между сторонами списками тем, которые не должны даже затрагиваться во время суда. Таким образом, мы имеем возможность прихлопнуть все эти нежелательные вопросы еще до их возникновения одним превентивным ударом прямо сейчас, немедленно, уже в ходе предварительного следствия»512.
Находившиеся в Нюрнберге обвинители с советской стороны — Руденко и Покровский — вовсе не были вольны действовать там по собственному усмотрению. Все принимаемые ими решения контролировались определенной группой людей, находящихся за многие тысячи километров от них, за наглухо закрытыми дверями московских кабинетов. Официально они именовались «Наблюдательной комиссией по Нюрнбергскому процессу», среди наименее привлекательных членов которой можно перечислить генерального прокурора Советского Союза К. П. Горшенина, министра юстиции И. Т. Голякова и председателя советского Верховного суда Рычкова, подписавшего в свое время не поддающееся исчислению количество смертных приговоров; еще менее симпатичными членами этой комиссии были Кобулов, Меркулов и Абакумов (поставленные к стенке расстрельной командой вместе с Лихачевым в 1953 году).
* * *
Все это время американцы безуспешно пытались опровергнуть «амнезийное» алиби Рудольфа Гесса.
Сам же Гесс стремительно терял в весе. Его щеки были ввалившимися, глаза изможденными, грудь впалой. В очередной попытке оживить его память и, возможно, получить подходящий материал для обвинения Джексон распорядился, чтобы для него был устроен персональный закрытый просмотр довольно скучного,
346



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
в сущности, документального фильма Лени Рифен- шталь о съезде нацистской партии 1934 года с типичным для таких киноподелок претенциозным названием « Триумф воли». Джексон с досадой вспоминал потом, что Гесс предвкушал начало фильма с явным нетерпением хотя бы немного развлечься, а около пятидесяти американских и русских офицеров, находящихся кроме него в зале, пристально наблюдали за ним все те два часа, пока прокручивалась лента, и тоже, наверное, очень рассчитывали на то, что Гесс вот-вот обнаружит какую-нибудь недостаточно искусно замаскированную реакцию на происходящие на экране события. Они буквально не сводили глаз с его лица, мягко подсвеченного снизу неяркой лампой, а на экране перед его глазами появлялись, отбрасывая мерцающие отсветы, то сам молодой и сильный Гесс, торжественно вышагивающий рядом с Гитлером по огромной центральной площади Нюрнберга под напряженные звуки «Хора рабов» из «Аиды», то произносящие с трибуны напыщенные речи рейхсляйтеры и рейхсминистры.
Реакция нынешнего, сидящего в зале Гесса, на всех, кого он видел на экране, и в том числе на себя самого, была совершенно однообразной. Его лицо в отдельные мгновения, казалось, проявляло какие-то едва уловимые признаки узнавания, но тут же снова превращалось в непроницаемую маску, и никто не мог с уверенностью сказать, видел ли он что-нибудь на этом лице кроме этой маски. «Я бы так и не узнал себя на экране, — записал он потом в своем дневнике, — если бы мое имя то и дело не произносилось вслух диктором за кадром». Бывший заместитель фюрера вовсе не собирался попадаться на столь примитивной уловке.
Его адвокат, Роршайдт, обратился к трибуналу с ходатайством о назначении независимого медицинского эксперта — предпочтительнее всего из числа подготов¬
347



Дэвид Ирвинг
ленных швейцарскими университетами Цюриха или Лозанны — для того, чтобы определить, достаточно ли вменяем его клиент для того, чтобы предстать перед судом. Трибунал не мог рисковать потерей Гесса для суда и вместо этого постановил, что для этой цели будет создана специальная комиссия из специалистов, предоставленных четырьмя сторонами-победительни- цами. Результаты ее деятельности были противоречивыми, но в общем, все равно неутешительными. Они провели совместное обследование Гесса 14 ноября и последовательно выдали четыре отдельных и значительно разнящихся друг с другом вердикта 16, 17, 19 и 20 ноября. Представлявший английскую сторону личный врач Черчилля, лорд Моран, пришел к заключению, что состояние здоровья Гесса абсолютно исключает возможность вершения над ним правосудия.
Американцы снова вернулись к избранной ими шоковой тактике работы с Гессом. 16 ноября их психиатры устроили ему неожиданную встречу с двумя его бывшими секретаршами, работавшими на него в течение восьми лет, вплоть до самого его перелета в Шотландию в 1941 году.
«Я покажу вам кое-что, что поможет вам вернуть память», — начала было одна их них, Хильдегард Фат, которой было теперь тридцать шесть, вытаскивая из сумочки фотографию его маленького сына, Вольфа Рудигера, но Гесс тут же отвел взгляд в сторону, упорно шепча по-немецки: «Nein, nein, nein...»*
Поскольку американцы демонстративно находились в некотором отдалении от Гесса и фрау Фат, то им приходилось напрягать свой слух, чтобы разобрать, о чем они там шепчутся, однако это было излишней мерой, поскольку спрятанные микрофоны все равно бесстрастно фиксировали каждое произнесенное ими слово. После десяти минут этой «уединенной» беседы
* Нет, нет, нет... {нем.)
348



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
дознаватели ввели в комнату вторую девушку, Инге- боргу Шпеер.
«Я просто действительно не помню, кто такой был этот Гесс, — записали магнитофоны голос Гесса. — У меня складывается такое впечатление, что...»
«Я уже была в плену у ами, — не дослушав, перебила его Шпеер, — и меня много раз допрашивали». Тут вмешались американцы, переспросив ее, кто такие «ами». Она ответила, что ами — это американцы, и, уже обращаясь шепотом к Гессу: «Это слово не имеет ничего общего с французским ami — друг».
«Я всегда говорил, — с готовностью кивнул Гесс, обрадованный возможностью хотя бы немного досадить своим мучителям, — что американцы — подонки и отбросы человечества». Дальше Шпеер рассказала ему, что после того, как он улетел, Гестапо шесть недель держало ее в Дахау: «Мне пришлось перенести там очень, очень многое...»
Выразив свое сожаление, Гесс поинтересовался: «А ты была счастлива, когда работала у меня?»
«Конечно, — тихо ответила она. — Я ведь работала у вас с 1934 года».
«Скверные времена...» — многозначительно вздохнул Гесс и на прощание выразил надежду на то, что ами позволят ему увидеться с ней еще.
Тут в их беседу вклинился, наконец, полковник Амен, злобно рыкнув Гессу: «Ведь вы помните этих женщин, не так ли?»
«Нет. Не помню».
«И вы никогда не видели ни одну из них раньше?»
«Я уже сказал во время беседы с этими молодыми дамами, что никогда не видел их раньше».
«Вы рады видеть их?»
«Я всегда рад видеть немцев. Особенно немок. Особенно немок, которые рассказали мне о моей семье».
Бодрый и своенравный тон этого ответа не понравился Амену, и он язвительно поинтересовался: «А с
349



Дэвид Ирвинг
чего вы взяли, что это были фотографии именно вашей семьи?»
«Так мне сказали эти молодые дамы. А кроме того, у меня есть фотография моего сына в камере».
«Вы верите тому, что говорят молодые дамы?»
«У меня нет никаких причин думать, что немцы будут говорить мне неправду».
«Вы полагаете, что все немцы будут говорить вам правду?»
«Да, — твердо ответил Гесс. — По крайней мере все немцы, с которыми я знаком близко».
При этом он, однако, вынужден был признать, что определенный процент «темных личностей» имеется, конечно, в любой стране и Германия в этом отношении не является приятным исключением.
«А как вы узнали, что эти молодые дамы именно немки!»
«По их языку, — ровно ответил Гесс, взглянув на Амена совершенно ничего не выражавшим взглядом. — Во всяком случае у меня не сложилось впечатления, что они американки».
Амен, конечно, не забыл ухватиться за один не ускользнувший от его внимания момент — когда Гесс сказал одной из девушек, что она снова сможет работать у него впоследствии. «Да, да, — кивнул Гесс. — Я пообещал ей, что она может рассчитывать на работу у меня в будущем».
Амен переспросил, что он конкретно имеет в виду.
«Мне говорили, — ответил Гесс, — что раньше я занимал высокий пост в Германии, когда она была национал-социалистическим государством, и я думаю, что вправе рассчитывать на соответствующее положение и когда-нибудь в будущем».
От этих слов комната чуть на поплыла у Амена перед глазами.
«Хм-м... Вы хотите сказать, что снова собираетесь занять высокое положение в нацистском государстве?..
350



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Тот же самый пост?! Таковы ваши планы на будущее после процесса?!! Я правильно вас понял?!!!»
Тоном, которым повторяют непонятное для тупиц, Гесс терпеливо повторил, что считает себя вправе рассчитывать на «высокое положение в Германии как в националистическом государстве». «Не знаю, сколько раз вам еще нужно повторить, чтобы вы поняли, — добавил он довольно резко, — что немцы говорят правду».
«Я могу привести вам сюда массу немцев, которые будут лгать вам прямо в глаза!» — рявкнул совершенно ошеломленный происходящим Амен.
«Ну разумеется, особенно если вы наберете их по тюрьмам, в которых обычно содержатся уголовники».
«Такие, например, как Геринг?» — попытался съехидничать в отместку Амен.
«По-моему, всем присутствующим вполне очевидно, что я имел в виду совершенно не это».
«Ну хорошо, хорошо. А все же, как по-вашему, Геринг преступник?»
«Да, преступник, — не задумываясь ответил Гесс. — Но почетный преступник — «военный преступник».
Уж теперь-то Амен думал, что подловил его: «А откуда вам известно, какой именно он преступник?»
«Мне это известно потому, что он такой же «преступник», как и я сам», — не растерявшись ни на мгновение, ответил Гесс.
Эта партия была выиграна безусловно Гессом и его амнезией. «Уведите его! — выкрикнул полковник в бессильной злобе. — И отпустите девушек». Снова прикованный наручниками к тюремному надзирателю, Гесс, выходя из комнаты, успел шепнуть по-немецки своим молоденьким секретаршам: «Вы можете гордиться тем фактом, что были пленными». И посоветовал не ждать от него писем. Слова эти оказались пророческими го¬
351



Дэвид Ирвинг
раздо больше, чем на половину, — больше он их так никогда и не увидел513.
Тем временем Роршайдт официально обратился к трибуналу с требованием доставить ему из Англии все медицинские документы Гесса, равно как и все документы по нему из Министерства иностранных дел Великобритании, а также пригласить в Нюрнберг в качестве свидетелей герцога Гамильтона, сэра Айвэна Киркпатрика, д-ра Генри Дикса и других, проводивших допросы Гесса в Англии в пору его пребывания личным пленником Уинстона Черчилля. «По информации, полученной защищающей стороной, — заявлял адвокат, — в вышеупомянутых документах содержатся важные сведения и выводы как по поводу мотивировки перелета Гесса, так и по поводу состояния его здоровья по приземлении в Шотландии, в особенности касательно его умственных отклонений и умственных расстройств». В конце концов английское правительство предоставило по этому запросу лишь самые ранние документы, а также доклады герцога Гамильтона и сэра Айвэна Киркпатрика; никаких более поздних документов, свидетельствовавших о серьезных проблемах со здоровьем Гесса, защищающая сторона так ч не получила.
* * *
Три дня подряд не утихал проливной дождь, и к 12 ноября в Нюрнберге было очень сыро и душно. Прилет французских и английских судей задерживался из-за тумана, и день за днем открытие процесса все откладывалось и откладывалось. Адвокаты, привыкшие по большей части к комфорту, становились все более и более раздражительными. Судье Биддлу, например, очень не хватало таких важных для него мелочей, как ежедневное чтение «Нью-Йоркера» и «Нью-Йорк тайме». Сэр Хартли Шаукросс жутко действовал на нервы Герберту Векслеру. Трибунал был пока занят тем, что рас¬
352



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сматривал за закрытыми дверями подававшиеся в него заявления и прошения. «Ребятам действительно почти нечего делать, — пояснял Биддл в письме. — За исключением разве что одного только Фишера, который возится с огромной массой заявлений от подсудимых с просьбами предоставить им те или иные документы или определенных свидетелей»514.
Время от времени американцы немного расслаблялись, слушая нюрнбергский симфонический оркестр. Однажды для судей был устроен закрытый просмотр советского документального фильма об их показательных процессах в Харькове, на которых трех немецких офицеров судили за совершенные ими злодеяния. «Выглядели харьковские подсудимые просто ужасно — не люди, а какие-то ходячие скелеты, обтянутые кожей, на которой были ясно различимы следы от пыток, — записал Биддл, посмотрев эту хронику. В конечном итоге их повесили на глазах у огромной толпы местных жителей»515.
Русские публично повесили также нескольких немецких офицеров в Ленинграде, поскольку их судьи признали их виновными в убийствах в катыньском лесу.
ДАЖЕ на этой самой последней стадии подготовки к процессу, когда занавес вот-вот уже должен был подняться, американцы все еще продолжали возиться со списком обвиняемых, которым с самого начала и до сих пор были постоянно недовольны. Сидни Олдерман — ведущий джексоновский адвокат — предлагал пополнить список именем профессора Карла Хаус- хофлера — друга Гесса, геополитика и «интеллектуального крестного отца Гитлера», поскольку сам Гитлер, как главный автор заговора, был уже вне пределов досягаемости земного правосудия. Джексон в ответ намекнул ему, что если американцы станут вешать акаде-
1 2 Д. Ирви III
353



Дэвид Ирвинг
миков за их взгляды, то это вряд ли вызовет одобрение и поддержку во всем остальном мире516. Немного раньше, в первых числах октября, Джексон и сам пытался добавить в список несколько имен — для того, чтобы расширить такие его подразделы, как «Генеральный штаб» и «Полиция». В первый он предлагал вписать фельдмаршалов Вальтера фон Браухича и Эрхарда Мильха и генерала Франца Хальдера, а во второй — генерала полиции Курта Далюге, обергруппенфюрера СС Карла Вольфа и еще двоих других. Английские представители обвинения совершенно справедливо заметили ему, что пополнение списка обвиняемых за считанные несколько дней до начала процесса, да к тому же еще и сразу семью именами, будет воспринято как «свидетельство того, что у обвинения «не все дома»» и что «это сделает процесс посмешищем в глазах слишком большого количества людей». 26 октября Максвелл Файф написал в личном письме: «В 11 утра я встретился с Джексоном, Руденко и Дюбо, и мы приняли совместное решение не добавлять больше в список имен других обвиняемых»517.
По вопросу о Густаве Круппе Джексон пребывал в мучительных раздумьях и колебаниях: ведь он лично обещал президенту Трумэну, что выдвинет обвинение против промышленников. Такая линия была продиктована, в частности, тем, — как он признался по секрету своим главным коллегам по обвинению, — что дома, в Соединенных Штатах, разворачивалась кампания против некоторых американских производителей оружия и прочего военного снаряжения (вроде Дюпона), о которых ходили слухи, что они целенаправленно послали в предвоенную Европу некоего господина Шеррера для того, чтобы он расстроил проходившие тогда там переговоры о разоружении. «В этом вопросе больше динамита, чем когда-либо было произведено на заводах Круппа!» — заявил Джексон
354



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
12 ноября 1945 года, буквально за несколько дней до начала процесса.
Следовательно, Круппу — любому Круппу — предстояло все же предстать перед судом. Джексон предпочел бы видеть на скамье подсудимых Альфреда, но в крайнем случае сошел бы и Густав.
На первом закрытом заседании Нюрнбергского процесса, проведенном 14 ноября, адвокаты Густава Круппа пытались освободить его от суда на основании того, что он слишком болен и вообще не осознает того, что происходит вокруг. В ответ на это Джексон как-то довольно неубедительно высказался в том смысле, что слабоумие подсудимого — не оправдание для защиты и что Лондонская хартия позволяет судить даже этого Круппа in absentia , или же, в качестве альтернативы, защищающая сторона может заменить Густава Круппа его сыном Альбертом. Сэр Хартли Шаукросс возразил на это, что суд является местом вершения правосудия, а не полем для спортивных состязаний, на котором подсудимых можно менять как игроков518.
Лорд-судья Лоренс отложил решение этого вопроса, но его мнение по нему явно не совпадало с мнением Джексона. Один из членов американской команды обвинителей написал по этому поводу в письме домой: «Лично я думаю, что Круппа-старшего освободят и заменят Круппом-младшим, поскольку именно он являлся главой компании с 1943 года. Круппы не проявляли излишней щепетильности в вопросе о применении подневольного труда, и обращение с принудительно работавшими на их заводах мужчинами и женщинами было даже более антигуманным, чем обращение с каторжниками на знаменитых рудниках Джорджии»519. Ирония этого суда по «военным преступлениям» состояла в том, что дальность действия английской и  ** Заочно (лат., юр.).
355



Дэвид Ирвинг
американской бомбардировочной авиации была вполне достаточной для того, чтобы в бушующих взрывах и всепожирающем пламени их налетов погибали, среди прочих, и эти же самые, без того глубоко несчастные люди.
В конце концов «объединенный фронт» англичан — в лице Шаукросса и Лоренса — отказался согласиться на замену Альфредом Круппом своего отца, заслужив тем самым похвалу с совершенно неожиданной стороны — от Юлиуса Стрейчера, который, хоть и не слишком охотно, но все же, отдавая дань справедливости, отметил в своем дневнике: «Англичане добились признания своей позиции по поводу того, что, несмотря на возможность замены на военных трибуналах одного подсудимого N00* другим, делать этого все же нельзя в том случае, если на скамью подсудимых вместо одного обвиняемого, который либо не способен отвечать на обвинение по состоянию здоровья, либо вообще уже мертв, предлагается усадить в качестве ответственного за него преемника его сына. Этот эпизод показывает, что английские судьи имеют, по крайней мере, похвальное стремление к тому, чтобы не жертвовать всеми своими моральными устоями во благо начинающих разворачиваться событий»520.
Начали проявляться признаки и других незапланированных проблем. Например, когда группа адвокатов защиты призвала одного из свидетелей подтвердить тот факт, что русские депортировали на свои территории подневольных рабочих из Латвии, т. е. занимались тем же самым, в чем теперь обвиняли нацистов, — русский судья из замещающего состава, генерал-полковник Волчков, разразился на это гневным негодованием, категорически заявив, что это клевета. «Принятие
’Non-Commissioned Officer — военнослужащий сержантского состава (англ.).
356



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
решения по данному вопросу, — отметил в личном письме судья Биддл, — было отложено нами до того времени, когда все главные судьи будут представлены в полном составе»521.
* * *
Газетные агентства всего мира были извещены о том, что открытие процесса назначено на утро 20 ноября 1945 года. Открывающая речь Джексона была отшлифована им до состояния шедевра. В свободные часы он репетировал ее десятками раз подряд, Элси корпела над ее стилистикой по ночам в течение нескольких недель, а Билл засиживался порой до пяти утра у копировального аппарата, внимательно просматривая ее очередной, еще более совершенный вариант.
Однако 19 ноября из Москвы была получена новость, поставившая под угрозу всю церемонию открытия. Русские сообщили о том, что главный обвинитель со стороны Советского Союза, генерал Руденко, внезапно и очень серьезно заболел малярией. Теперь они требовали отложить начало процесса по крайней мере на десять дней, обещая полностью скомпенсировать эту задержку впоследствии. Судья Джексон-, знакомый теперь уже с методами работы русских по собственному пятимесячному опыту общения с ними, почувствовал вдруг, что они чего-то боятся — по какой-то не известной никому причине русские пытались воспрепятствовать началу работы суда.
Заместитель главного обвинителя с французской стороны, мсье Дюбо, задетый отказом трибунала включить Альфреда Круппа в число обвиняемых, поддержал требование Советов об отсрочке начала процесса, добавив к тому же при этом, что если это нужно русским — то, значит, это нужно и французам. «Судя по всему, — отметил по этому поводу Биддл, — он [Дюбо] имеет распоряжение свыше представлять французскую сторону на суде только в присутствии русских. В конце
357



Дэвид Ирвинг
концов, французы и русские действительно понесли в этой войне наибольшие потери»522.
«Все думали, что он [Дюбо] коммунист, — отметил Джексон в своем дневнике, — но, похоже, это мнение было поспешным и не слишком обоснованным»523.
Далее последовало событие, о котором впоследствии судья говорил как о «самых жарких и бескомпромиссных дебатах главных обвинителей за весь процесс». Сэр Хартли Шаукросс предупредил своих коллег о том, что вопрос о включении Альфреда Круппа в список обвиняемых снят с обсуждения, поскольку никаких улик против него, в сущности, не было (примечательно, что в августе отсутствие улик против Дёница, Папена, Гесса, Йодля и многих других не помешало им оказаться в этом списке). Далее Шаукросс заявил, что у России нет никаких видимых причин для того, чтобы произвести замену Руденко. «Отсрочка открытия процесса, — веско добавил англичанин, — повлечет за собой лишь насмешки, подозрения и неуважение во всем мире».
Для Джексона на карту было поставлено тоже многое, если даже не более того. «Если это стремление четырех великих держав к сотрудничеству потерпит неудачу, — предостерег он своих коллег, — это может оказаться слишком зловещим предзнаменованием».
Он был не меньше русских и французов раздосадован тем, что на скамье подсудимых не будет никаких промышленников «во плоти и крови», однако имелись и другие, гораздо более серьезные политические причины на то, например, чтобы он, как американский представитель, вынужден был настаивать на непосредственном присутствии советского обвинителя. «Процесс имеет определенные особенности, в которых русские и американские интересы расходятся. Существуют некоторые вопросы, в которых Соединенные Штаты не могут ни защитить, ни поддержать позицию русских, — это польская и финская войны, а также присоединение Россией прибалтийских государств».
358



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Что, если защищающая сторона поднимет подобные щекотливые вопросы, а русская сторона не будет представлена в этот момент никем персонально? Мсье Дюбо гневно подтвердил намерение Франции взять самоотвод в том случае, если на следующий день процесс будет открыт невзирая на отсутствие Руденко. Шаук- росс был солидарен с Джексоном: если Руденко болен, то русские должны официально объявить о том, что полностью берут на себя ответственность за все дальнейшие задержки.
Все это уже порядком наскучило Джексону, и, поднявшись со своего места, он торжественно заявил о том, что что бы еще ни случилось, завтра Соединенные Штаты откроют процесс в любом случае, даже если им придется сделать это в одиночку. «Не стоит так уж упорно стремиться к тому, — попытался воззвать он к доводам разума, — чтобы начать работу суда при непременном присутствии всех четырех сторон, которые выстояли в этой войне вместе, а после наступления мира разбредаются в разные стороны».
После повисшей на некоторое время гробовой тишины как-то разом поднялся вдруг такой гам, что заседание обвинителей вполне можно было считать сорванным. Уже ближе к вечеру судьи трибунала сами приказали обвинителям собраться на экстренное совещание.
Ожидая самого худшего, Джексон попросил сопроводить его туда нескольких членов своей команды, не забыв взять с собой и Элси Даглас в качестве стенографистки. Однако лорд судья Лоренс объявил, что их совещание имеет секретный характер и потому присутствовать на нем могут только судьи и обвинители. В ответ на это Джексон выразил гневный протест и приказал своим людям никуда не уходить: это — как вспоминал он потом — был второй раз, когда он был вынужден протестовать против проведения секретных совещаний (первый раз был еще в Берлине). Ведь он
359



Дэвид Ирвинг
представлял здесь не какого-то там частного клиента, но Соединенные Штаты Америки! Ему предстояло докладывать об этом своему правительству, а если потребуется — то и предоставить стенографический отчет. Пытаясь убедить Лоренса в своей правоте, он заявил, что если сейчас складывается ситуация, угрожающая суду отсутствием на нем двух из четырех обвиняющих сторон, то необходимость тщательно все запротоколировать становится тем более актуальной.
Лоренс был непреклонен, и по его знаку бригадный генерал Уильям Л. Митчелл, выполнявший функции судебного исполнителя, вежливо, но настойчиво выпроводил из комнаты всех спутников Джексона. Когда дверь за ними закрылась, Лоренс поинтересовался мнением Джексона по поводу просьбы русских об отсрочке начала процесса. Джексон предложил Дюбо выразить вначале позицию Франции, что эмоциональный француз и не стал заставлять себя упрашивать сделать, продемонстрировав все ту же свирепую непримиримость и снова пригрозив самоотводом французской делегации в случае, если суд начнет свою работу в отсутствие Руденко. Шаукросс снова повторил, что ответственность за все задержки должна быть официально возложена на русских. Сэр Норман Биркетт указал другим членам трибунала на то, что они имеют дело с вопросом, представляющим для них существенную потенциальную опасность: если они отложат слушания из-за болезни одного из обвинителей, то они обяжут себя поступать точно так же и в случае болезней представителей защищающей стороны524. Положение оказывалось безвыходным.
Вдруг в комнату без всякого доклада неожиданно вошел заместитель Руденко, полковник Юрий В. Покровский и с совершенно невозмутимым видом объявил всем о том, что он только что разговаривал по телефону с Москвой и ему сообщили, что «благодаря удивительному новому медицинскому открытию» ма¬
360



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
лярия Руденко чудесным образом излечена, а сам он уже находится на пути в Нюрнберг, в который и прибудет через пять дней. (Москва была поистине непредсказуема: в последовавшем однажды за этим красноречивом эпизоде Покровский — блестящий офицер с безупречной выправкой и изящными манерами, не утраченными им еще со времен службы в императорской русской армии — подошел однажды к Максвеллу Файфу, держа в руках телеграфную ленту со свежими инструкциями из Москвы, накинул ее себе, подобно наручникам, на запястья, и извиняющимся тоном произнес: «Вот что это такое для меня...») «Процесс начнется, — процитировал Биддл слова русского полковника, — в очень серьезный момент и будет иметь огромное политическое значение». Покровский настаивал на том, что Руденко должен присутствовать на открытии персонально и категорически отказывался замещать его в выполнении этой миссии525.
Итак, суд мог и должен был начаться на следующий день...
* * *
По документам о работе советской правительственной Наблюдательной комиссии по Нюрнбергскому процессу можно сделать некоторые предположения о причинах, по которым русские проявляли столь мучительные беспокойство и нерешительность накануне начала работы суда526. Их продолжало очень страшить то, что какой-нибудь не слишком дисциплинированный адвокат защиты может нарушить запрет на поднятие политически деликатных вопросов. За три дня до описываемых событий, т. е. 16 ноября, имел место следующий диалог:
Вышинский. Товарищ Руденко до сих пор не имеет плана ведения суда. Руденко не готов приступить к выполнению этого ответственного задания. Я отослал
361



Дэвид Ирвинг
приготовленную нами для него открывающую речь в Центральный комитет.
Кобу л о в. В настоящее время наши люди в Нюрнберге докладывают о позиции некоторых обвиняемых, проявленной ими во время допросов. [Читает докладную записку.] Геринг, Йодль, Кейтель и некоторые другие обвиняемые разыгрывают на допросах возмутительные комедии. В их ответах часто проскальзывают антисоветские высказывания, а ведущий расследование наш судья тов. Александров делает им за это лишь мягкие замечания. Обвиняемые стараются изобразить себя простыми чиновниками и должностными лицами, которые всего лишь выполняли волю Верховного командования. Когда обвиняемого Рэдера допрашивали англичане, он заявил, что русские пытались убедить его дать показания так, как будто бы он давал их под давлением. Процедура этого допроса была заснята кинокамерой.
Вышинский. При необходимости главный обвинитель должен прерывать обвиняемого, лишать его самой возможности делать антисоветские выпады.
Вышинского, лично отвечавшего перед Сталиным за ход событий на Нюрнбергском процессе, продолжала очень тревожить возможность эффективных контратак адвокатов защиты против Советского Союза. Десять дней спустя, 26 ноября, он будет председательствовать на другом таком же секретном совещании. На этот раз в протоколе о его проведении было записано:
Обсуждаемый вопрос: перечень вопросов, которые необходимо избегать в ходе судебных слушаний (тов. Вышинский):
1. Утверждение представленного тов. Вышинским перечня вопросов, которые должны считаться запрещенными для обсуждения перед судом.
2. Потребовать у тов. Руденко, чтобы он достиг соглашения с другими главными обвинителями о том, что¬
362



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
бы ряд определенных тем на суде не затрагивался — для того, чтобы СССР, Соединенные Штаты, Великобритания, Франция и другие союзнические государства не стали объектом для критики адвокатов защиты.
Дополнительно к этому присутствовавшие на совещании единогласно согласились с тем, чтобы товарищи Руденко и Никитченко — советские судья и обвинитель соответственно — потребовали у других трех обвиняющих сторон, чтобы каждый представляемый ими на слушаниях документ предварительно проходил строгую проверку на предмет допустимости его к пуб-' личному обнародованию в суде — с тем, чтобы защитить советские интересы и, кроме того, предотвратить саму возможность для защищающей стороны зачитывать или даже хотя бы предлагать к рассмотрению подобные документы в суде как «нежелательные»527.
«ВСЕ мои ребята снова поздравляли меня сегодня», — пусть и несколько преждевременно, но все же не преминул похвалить сам себя судья Биддл за то, что, по его мнению, именно он справился с этим затруднительным положением. Это его письмо жене было написано 19 ноября 1945 года, в 9 часов вечера. И далее: «Руденко — обвинитель со стороны русских — болен малярией и сообщил, что не сможет присутствовать завтра на открытии процесса. Француз заявил, что в связи с этим ему тоже придется пока покинуть зал суда. Лоренс и я решительно воспротивились любым отсрочкам. В конце концов я предложил в качестве компромисса зачитать обвинительный акт в развернутом и подробном виде, что займет не менее двух дней, затем, в четверг, приступить к заслушиванию ответного выступления защищающей стороны, включающего в себя жалобы и прошения обвиняемых, а собственно само судебное разбирательство отложить до понедельника [26 ноября]. Мы послали за обвинителями и про¬
363



Дэвид Ирвинг
информировали их о своих планах. Помощник генерала Руденко полковник Покровский сказал, что ему нужно созвониться с Москвой. Между тем Биркетт сделал так, чтобы англичане [из Министерства иностранных дел Великобритании] оказали дипломатическое давление на Москву, и в итоге вернувшиеся русские вынуждены были согласиться с тем, чтобы мы начинали без Руденко. Французы ведут себя отвратительно, находя позволительными для себя даже прилюдные оскорбительные выпады против Джексона. С русскими тоже очень непросто. Но сегодня вечером все совершенно счастливы, поскольку процесс, как и намечалось, действительно открывается завтра, и все, кто заключал пари, что этого не произойдет, оказались в проигрыше»528.



ГЛАВА 13
ШОУ НАЧИНАЕТСЯ!
Начала Нюрнбергского процесса пришлось ждать долго... Конечно, Моисей водил евреев по пустыне гораздо дольше, но как бы там ни было, речь сейчас идет не о соблюдении десяти заповедей, а о том, что 20 ноября 1945 года, во вторник, в 10 часов утра, во Дворце правосудия Нюрнберга состоялась, наконец, первая сессия Международного военного трибунала. В заново отремонтированный зал судебных заседаний на третьем этаже — с серовато-зелеными портьерами, обитыми красным плюшем стульями и привезенными из Франции коврами на полах, — в гробовой тишине ввели двадцать оставшихся в наличии обвиняемых. Их отконвоировали сюда прямо из их камер по двухсотярдо- вому (~ 180 м) тайному подземному переходу, соединяющему здание суда с тюремным блоком постройки девятнадцатого века. Кальтенбруннера среди них не было — он остался в своей камере, так как был слишком болен, чтобы разделить общую компанию. Снаружи Дворца правосудия по улицам нескольких окрестных кварталов разъезжали американские средние танки — для более наглядной, хоть и не столь необходимой демонстрации военного могущества союзников. Все остальное автомобильное движение было либо остановлено, либо пущено в объезд этой территории.
Обвиняемых усадили на поставленные в два ряда скамьи подсудимых, спиной к стене. Геринг располо¬
365



Дэвид Ирвинг
жился на самом видном месте — в первом ряду с правого края. Рядом с ним плавно опустился на скамью Гесс, который по зрелом и, во всяком случае, очень долгом размышлении решил игнорировать суд, для чего погрузился в своем воображении в реалии незамысловатой пасторальной новеллы Ганса Фитца. Английская художница Дэйм Лора Найт, получившая официальный заказ на отображение событий суда для потомства, записала в своем дневнике, что белая с розовым румянцем кожа Геринга очень заметно контрастировала с какой-то зеленушной бледностью Гесса. «Сегодня, — отметила она, — Геринг был без фуражки, обнаруживая вместо нее наличие огромных блестящих залысин... Когда Геринг помогал Гессу разобраться с его бумагами, я не могла не обратить внимания на то, насколько короткие и толстые у него пальцы, что особенно бросается в глаза по сравнению с длинными и изящными пальцами Гесса. Мне показалось, что Геринг испытывает к Гессу сильную симпатию и привязанность».
В свой первый день в суде Юлиус Стрейчер видел и воспринимал все совершенно отличным от своих товарищей по заключению образом. Для него это было его последним скрещением оружия с евреями. Он сосредоточенно и даже одержимо вглядывался в каждого члена трибунала. «Один из двух французов — стопроцентный еврей, — сразу же определил он — и, кстати, совершенно ошибочно. — Когда бы я ни посмотрел на него, ему сразу становится от этого как-то не по себе и он начинает энергично вертеть в разные стороны своей черноволосой головой и нарочито озабоченно морщить физиономию с кожей нездорового желтого цвета»529. Как и Геринг, гауляйтер не питал никаких иллюзий по поводу предрешенности исхода для себя этого процесса. «Для тех, кто еще не совсем слеп, — записал он в день открытия, — не может быть ни малейшего сомнения: в зале суда гораздо больше евреев и
366



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
полуевреев, чем неевреев. Три четверти всех журналистов и почти все переводчики, стенографисты — и мужчины и женщины — а также разнообразные остальные помощники имеют бесспорное еврейское происхождение. Как презрительно и самодовольно ухмыляются они в нашу сторону — ведь мы обвиняемые и сидим на скамье подсудимых... На их лицах так и читается глумливая фраза: ну, теперь-то у нас в руках вся их шайка, и Стрейчер тоже среди них! Боже всемогущий! Хвала Иегове и хвала отцу нашего рода Абраму!»530
Кроме Кальтенбруннера, отсутствовали еще трое обвиняемых. Семидесятипятилетний старец Густав Крупп фон Болен и Хальбах был официально признан неподсудным по состоянию здоровья; Роберт Лей — уже мертв; Мартин Борман считался пропавшим без вести. По настоянию заместителя обвинителя с английской стороны Эйри Нива, представлять на суде отсутствовавшего (а фактически — мертвого) рейхсляйте- ра был назначен адвокат из Нюрнберга, д-р Фридрих Бергольд531.
Над вменяемостью и, следовательно, подсудностью целого ряда других обвиняемых тоже стоял большой знак вопроса... Адвокат Стрейчера д-р Ганс Маркс обратился к трибуналу с ходатайством проверить нормальность психики его клиента, но медицинские эксперты трех обвиняющих сторон признали его достаточно нормальным для того, чтобы отвечать перед судом за свои преступления. За два дня до этого пришлось срочно отправить в госпиталь Кальтенбруннера, где у него обнаружили обширное кровоизлияние в паутинной оболочке подкорки головного мозга; в течение нескольких последующих месяцев бывший обергруппенфюрер СС был в состоянии появляться в зале суда лишь не более, чем на два часа подряд. Геринг заметил по этому поводу: «Если он здоров, то тогда я — Атлант». Вменяемость Гесса также уже больше не подлежала обсуждению532. В тот день он записал в своем дневнике: «Цере¬
367



Дэвид Ирвинг
мония открытия процесса была очень утомительной. Основную часть этого времени я провел за чтением баварской пасторальной новеллы Der Loisl [244] или пытался расслабиться с закрытыми глазами. Из самого судебного процесса, — не упустил он аккуратно приписать в конце, — я все равно ничего не запомнил».
В тот первый день в зал суда набилось не менее трех сотен журналистов и радиокорреспондентов. Каждая минута, каждое событие скрупулезно запечатлевались для хроники непрерывно жужжащими кинокамерами, свет мощных прожекторов заливал столы с плотно рассевшимися за ними обвинителями, переводчиками и немецкими адвокатами защиты, облаченными в свои традиционные мантии и шапочки. На судейских местах, перед своими государственными флагами, восседали судьи всех четырех сторон вместе с судьями из их замещающего состава (стулья и у первых и у вторых имели теперь одинаковую высоту спинок) — англичане были в своих судейских воротниках, американцы походили на озабоченных нью-йоркских бизнесменов, профессор Анри Доннедье щеголял своими удивительной пышности и великолепия усами, а двое русских были в полной парадной униформе, что находили наиболее приличествующим для военного трибунала533. Эти русские произвели сильное впечатление на Стрей- чера. Они имели безупречную офицерскую выправку, что особенно радовало глаз в сочетании с их формой, сшитой по подобию с той, которую носили еще в дореволюционной царской армии. По истечении нескольких дней Стрейчер обнаружил, что все более и более благоприятное впечатление на него производят также двое английских судей. Оба были людьми высокого роста, крупного телосложения нордического типа и с аристократическими манерами поведения. Один из них, как сразу определил для себя Стрейчер, был лордом, а другой — замещающий судья, сэр Норман Бир- кетт — обладал крупным массивным черепом и взгля¬
368



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
дом, идущим, казалось, из самых глубин его души и пронизывающим собой все насквозь. Гораздо лучше он смотрелся бы не на судебной, а на церковной кафедре в роли проповедника — такими, по крайней мере, были фантазии Стрейчера534.
Главный русский обвинитель генерал Руденко отсутствовал. Он был вынужден задержаться в Москве — очевидно, потому, что малярия снова взяла над ним верх несмотря на недавнее чудесное исцеление от нее; русский генерал соблаговолил позволить трибуналу начать свою работу без него в намеченный ранее день, но при условии, что суд не допустит в его отсутствие никаких заявлений от немецких обвиняемых. Джексон пристально изучал лица сидящих на скамье подсудимых. Его несколько удивляло, что Геринг, вопреки имевшимся опасениям, не пытается оспаривать сферу юридических полномочий суда. Если он будет вести себя так и дальше — остальные последуют его примеру. Судья Лоренс спросил Геринга, признает ли он себя виновным по существу предъявленных ему обвинений. Взяв в руку микрофон, Геринг заговорил: «Прежде чем ответить...»
Тут Лоренс прервал его. Джексон застыл в тревожном ожидании. «Прежде, чем ответить...» — только было снова начал Геринг, но снова был остановлен судьей...
«По существу предъявленных мне обвинений виновным себя не признаю», — глухо буркнул бывший рейхсмаршал и надменно уселся на свое место.
В руке его был зажат лист бумаги с текстом так и не зачитанного заявления. В нем-то он и намеревался отказаться признать юрисдикцию трибунала. Теперь уже ничто не мешает ознакомить последующие поколения с тем, что он хотел сказать:
Как рейхсмаршал Великого Германского Рейха я признаю за собой политическую ответственность за мои собственные действия. Однако ответственен за эти
369



Дэвид Ирвинг
действия я только перед немецким народом и считаю, что судить меня за них может только немецкий суд. Не признавая таким образом юрисдикцию этого трибунала, я, тем не менее, намерен предоставить ему со своей стороны любые объяснения, необходимые для того, чтобы раскрыть всю правду. При этом я, однако, отказываюсь принимать на себя ответственность за действия, совершенные другими — за действия, о которых я не знал и которые не одобрил бы, или за те, которые мог бы предотвратить, если бы знал о них.
Герман Геринг.
Закончив с Герингом, трибунал перешел к следующему обвиняемому — Рудольфу Гессу. Мрачно-торжественное, как и подобает случаю, выражение на лицах представителей обвинения мгновенно сменилось мучительными гримасами гнева и раздражения, когда Гесс, призванный ответить на предъявленное ему обвинение, буквально подпрыгнул со своего места («с достоинством поднялся», как он отметил в своем дневнике) и звонко выкрикнул: «Nein!»* Многосотенная публика, плотно толпившаяся на галерке, гулко взорвалась раскатистым хохотом. Джексон был вне себя от негодования — в одно мгновение Гесс просто «украл у него это шоу», да и действительно, все происходящее начинало с этого момента походить именно на какое-то развлекательное шоу. Председатель трибунала, лорд Лоренс, очень напоминавший в своих полукруглых очках для чтения этакого типичного голливудского ретрограда и консерватора в образе английского судьи, громко и отчетливо, чтобы перекрыть поднявшийся шум в зале, произнес: «Это будет внесено в протокол заседания как отказ признать себя виновным».
Фельдмаршал Кейтель тоже подготовил заявление, начинавшееся со слов: «Прежде чем я отвечу на задан¬
* ...Нет!., (нем.).
370



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ный мне вопрос о том, признаю я или не признаю себя виновным...» Однако после того, как не получилось сделать заявление у Геринга, не отважился зачитывать свое и он.
Билл Джексон сидел недалеко от отца за тем же столом и в последний раз перелистывал страницы вступительной речи, к произнесению которой он, судья Роберт Г. Джексон, должен был вот-вот приступить. Этому тексту он посвятил гораздо больше усилий, чем какому бы то ни было из всех произнесенных им за всю свою карьеру юриста. Готовясь к этому ответственнейшему моменту в своей жизни, он — что примечательно — даже заказал доставить себе из Библиотеки Конгресса книгу под названием «Искусство публичных выступлений». Его речь была оценена впоследствии как одно из величайших произведений в мировой юридической литературе. В Вашингтоне она вызвала такой восторг, какой не выказывался ни к одному государственному документу «со времен президентства Ф.Д.Р.». Одна из центральных американских газет даже намекнула на то, что в обозримом будущем о Джексоне «можно будет уверенно говорить как о вполне вероятной кандидатуре на пост президента США от демократической партии».
Джексон говорил ровным и непреклонным тоном, речь его с начала и до самого была обстоятельна и даже нетороплива — ведь ей он открывал самую последнюю битву этой войны в Европе. Время от времени для того, чтобы сделать речь еще более убедительной, Элси подавала ему какое-либо конкретное вещественное доказательство из тех, о которых он говорил, — то специально подготовленный для этого толстый альбом с фотографиями, на которых были запечатлены сцены ликвидаций в варшавском гетто, то подлинники военных приказов, подписанные или санкционированные присутствовавшими обвиняемыми, то журнал регистра¬
371



Дэвид Ирвинг
ций смертей, ведшийся лично комендантом концентрационного лагеря Маутхаузен. Прямо за спиной у Джексона восседал внимательно вслушивавшийся в его речь генеральный атторней Великобритании, сэр Хартли Шаукросс, а за тем же столом напротив него — его предшественник, сэр Дэвид Максвелл Файф, который фактически и будет осуществлять здесь все непосредственное руководство обвинением с английской стороны.
Речь Джексона была отважной попыткой создать прочную основу для последующего обвинения в заговоре с целью развязывания агрессорской войны. Принята она была очень хорошо, и, закончив говорить, Джексон едва сумел подавить в груди вздох огромного облегчения535. В числе прочих изложенных в речи фактов Джексон упомянул о том, что нацистами было уничтожено примерно 5—7 миллионов евреев (как ни забавно, но эта довольно приблизительная, в общем- то, цифра прозвучала гораздо определеннее и правдоподобнее, чем уже навязшие у всех в ушах Шесть Миллионов). Когда во время перерыва Герингу был задан вопрос о том, кто был главным инициатором уничтожения евреев, он как-то не слишком уверенно ответил: «Гиммлер, я полагаю». Судя по всему, самому ему до этого момента подобный вопрос действительно даже не приходил в голову.
ДЖЕКСОН не особенно рассчитывал на большую пользу от живых свидетелей, предпочитая иметь гораздо более надежные документальные улики, которые говорили сами за себя. Во время одной из неофициальных встреч главных обвинителей уже после открытия процесса он предложил их вниманию еще одно, не лишенное смысла объяснение такой своей позиции: «Несмотря на то что Соединенные Штаты располагают самой большой «коллекцией» потенциальных свидетелей, — полная тюрьма, по сути — большинство из них
372



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
могут причинить нам гораздо больше вреда, чем пользы. Полагаю, что помимо [генерал-лейтенанта Эрвина] Лахаузена [начальника II отдела Абвера, занимавшегося диверсиями и контрразведкой], реально мы можем использовать, пожалуй, не более трех-четырех свидетелей, в особенности по вопросу о концентрационных лагерях, но все равно основная часть дела должна основываться именно на документах»536.
На одном из таких закрытых собраний, двадцать четвертого, Лоренс попросил Джексона сформулировать, какой, по его мнению, является главная политическая цель процесса. Джексон ответил на этот вопрос так: «Мы хотим доказать Германии и всему миру, что нацистский режим был столь же порочным, сколь и преступным, как мы всегда и утверждали». И, кроме того: «Мы хотим дать ясно понять немцам, почему еще долгие годы мы будем вынуждены придерживаться в отношении них очень жесткой политики»537.
О подобным образом открыто выраженной мотивировке действий суда ни в коем случае не следует забывать историкам при рассмотрении значительной части сохранившихся печатных документов того времени. Нюрнбергские архивы можно считать источником объективной исторической информации, но с одной принципиальной оговоркой: опубликованные тогда документальные хроники практически представлены лишь документами со стороны обвинения и никакими защищающей стороны. В ходе самого процесса д-р Ганс Ла- тернзер — адвокат, представлявший генеральный штаб и О.К.\У.’, — представит суду не менее 3186 (трех тысяч ста восьмидесяти шести) письменных показаний, данных под присягой фельдмаршалами, генералами и целым рядом других ключевых свидетелей. Ни один из  ** О b е г kommando der Wehrmacht — Верховное коман- дование (нем.).
373



Дэвид Ирвинг
этих документов не будет опубликован в знаменитых многотомных хрониках 1МТ* в синих переплетах538.
Но в одном отношении суд все-таки взял верх над Джексоном. Как нам уже известно, судья надеялся построить все обвинение в первую очередь на документах, однако доскональный перевод с немецкого на английский всех двадцати уголовных дел оказался абсолютно физически невыполнимой задачей, и поэтому у судей не было другого выбора, кроме как распорядиться, чтобы в протоколы суда вносились, — да и то лишь частично, — лишь те фрагменты документов, которые зачитывались вслух в микрофоны и записывались магнитофонами во время судебных слушаний, а следовательно, и успевались переводиться лучшими перевод- чиками-синхронистами539.
Суд приступил к заслушиванию улик, представлявших собой магнитофонные записи телефонных разговоров некоторых из обвиняемых. Так, 29 ноября весь его состав буквально содрогался от пароксизмов гомерического хохота при прослушивании нахально откровенных телефонных разговоров Геринга с Риббентропом (находившимся тогда в Лондоне) и с принцем Филиппом Гессенским во время австрийского кризиса в марте 1938 года; рейхсмаршал сам же и распорядился тогда зафиксировать на магнитную ленту и сделать машинописную распечатку этих разговоров540. Теперь ему оставалось лишь неистовствовать в бессильной злобе. Однако он сразу же поутих, когда Джексон объявил в тот же полдень о демонстрации первого фильма-улики из числа подготовленных 0.8.5. и его собственным персоналом. Наиболее впечатляющим оказался фильм о нацистских концентрационных лагерях — это было поистине беспощадное кинообвинение, сделанное военными кинооператорами, сопровождавши-  **International Military Tribunal — Международный военный трибунал.
374



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ми продвижение союзнических армий по Германии541. Теперь подсудимые начали, наконец, понимать, насколько ничтожно мала надежда на спасение практически для любого из них — последние признаки хоть какого-то сочувствия к ним со стороны широкой публики были развеяны ужасными кадрами этого фильма бесследно и окончательно.
Как только первые кадры этой ленты замелькали на экране, сооруженном вдоль одной из стен зала суда, один из американских юристов стал пристально следить за выражением лиц обвиняемых:
Шахт и Фриче вообще отказались смотреть на экран [записал он] и отвернули головы в сторону. Взгляды всех остальных казались, напротив, просто прикованными к экрану. Я бы хотел, чтобы раз в году, в День победы в Европе [над нацистской Германией], этот и некоторые другие подобные ему фильмы показывали каждому школьнику и каждому взрослому во всех кинотеатрах Соединенных Штатов для того, чтобы никто из них не забывал о том, насколько опасны немцы, и ясно осознавал, что армия США должна быть прекрасно вооружена и укомплектована первоклассными солдатами. Должны быть показаны также [на суде] некоторые трофейные немецкие фильмы о варшавском гетто. Они представляют собой явно «постановочные» ленты, которые нацисты намеревались использовать в пропагандистских целях для обработки сознания немецкого народа, показывая ему евреев как нацию деградировавших и отвратительных человекоподобных существ низшего порядка, — что, конечно, делает этот фильм еще более дьявольским, чем если бы он не был постановочным542.
В процессе демонстрации фильма Гесс выглядел крайне смущенным, а когда свет в зале снова зажегся, он повернулся к сидевшему справа от него Герингу и громко воскликнул: «Я не верю этому!»
375



Дэвид Ирвинг
Не меняя застывшего на его лице неожиданно задумчивого выражения, рейхсмаршал в довольно резкой форме приказал ему вести себя посдержаннее.
После фильма генерал Йодль с горечью записал: «Эти факты — самое ужасное наследие, оставленное после себя национал-социалистическим режимом. Это намного страшнее, чем разрушение германских городов. Руины можно считать почетными шрамами на теле нации, сражающейся за свое существование, но то, что мы увидели, нельзя назвать никак иначе, кроме как позором и Вермахта и его командиров. Я уже высказывался по поводу того, насколько методично оболванивали всех нас в этом отношении. Поэтому утверждение о том, что мы знали о существовании подобных вещей, ошибочно и несправедливо. Если бы я действительно знал об этом — я не вынес бы и одного дня»543.
Как заявил несколько лет спустя Кранцбюлер, самый неприглядный факт, всплывший в ходе Нюрнбергского процесса, — это физическая ликвидация нацистами их политических врагов, — причем не жестокие, но оправданные военной необходимостью операции против партизан и бойцов Сопротивления, а именно методичное уничтожение целых этнических групп и, в особенности, по выражению самого Кранцбюлера, «грандиозная кампания по уничтожению евреев». «Каждый, кто вынужден был на стадии ознакомления с уликами просматривать ужасающие фотографии, на которых были запечатлены загоняемые в газовые камеры или стоящие на краю длинных массовых могил и расстреливаемые в затылок женщины и дети, никогда уже не сможет избавиться от чувства стыда за то, что немцы — пусть даже всего лишь некоторые немцы — действительно могли совершать подобные вещи». Но даже тогда Кранцбюлер не мог не задать напрашивавшегося самим собой вопроса: Были ли эти массовые бойни Достоянием широкой гласности в Германии?
376



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Вне зависимости от того, как был расценен тогда этот немаловажный аспект сторонами-победитель- ницами, вопрос этот и поныне имеет не меньшую актуальность, чем полвека назад. Ни в одном из архивов союзников, в которых хранятся горы перехваченных шифрованных посланий, докладов, изъятых из почты, перевозимой захваченными вражескими морскими судами, или обнаруженных на захваченных вражеских позициях, не имеется ни одной улики, свидетельствующей о том, что о подобных злодеяниях было хорошо известно широким слоям германского населения544.
В САМЫЙ последний день ноября трибунал собрался на закрытое заседание для обсуждения вопроса о том, достаточно ли вменяем Рудольф Гесс для того, чтобы его можно было судить. Сам Гесс подошел к тому времени к принятию глубоко личностного вывода о том, что с его стороны будет нечестно, не по-товарищески отказаться разделить общую участь со своими бывшими коллегами, а ныне соседями по скамье подсудимых. Когда всех остальных подсудимых развели по их камерам и скамья подсудимых вокруг Гесса расчистилась полностью, к оставшемуся в одиночестве бывшему заместителю фюрера подошел военный психиатр армии США, д-р Густав М. Гилберт, и громко сообщил ему: «Вы можете больше не приходить в этот суд. Но сам я как-нибудь спущусь в ваше подземелье и навещу вас в вашей камере».
«Я имею полное право защищаться», — забеспокоившись, возразил Гесс. За несколько мгновений до того, как его адвокат д-р Роршайдт приступил к изложению перед судом своих доводов в пользу невменяемости своего подзащитного, Гесс наклонился к нему и прошептал: «Я решил заявить о том, что ко мне вернулась память...»
377



Дэвид Ирвинг
«Поступайте как знаете!» — раздраженно бросил ему в ответ Роршайдт и, как будто ничего только что не слышал, невозмутимо пустился в свое многословное и малосвязное выступление. На целых два часа трибунал погряз в непролазной трясине противоречивых докладов различных психиатрических комиссий. Роршайдт, с одной стороны, обвинители, с другой, без устали сыпали мудреными психиатрическими терминами, которые украдкой вычитывали из шпаргалок, цитировали медицинские показатели и с важным видом разглагольствовали на самим им малопонятные темы, поминутно обращаясь то друг к другу, то к трибуналу, пока окончательно не запутали всех, в чем, однако, не спешил признаваться ни первый, ни вторые, ни третьи. Гесс стал проявлять растущее нервное беспокойство. Он понимал, что если разобраться, то в данный момент он, вполне возможно, как раз и является самым вменяемым из всех присутствующих.
В сунутом Роршайдту клочке бумаги он написал, что может немедленно прекратить все эти бессмысленные дебаты, если только ему дадут возможность говорить. Роршайдт снова проигнорировал и записку, и самого Гесса.
Тут вдруг Гесс впервые услышал, что — в соответствии со статьей 12 Устава трибунала — даже если его признают невменяемым, он все равно может быть судим in absentia Вслед за этим до его слуха как сквозь вату донеслась фраза, произнесенная нараспев голосом его адвоката: «Подзащитному вменяются в вину столь ужасные преступления, что наказание за них может быть самым суровым, вплоть до смертной казни».
Максвелл Файф заметил, что по английскому уголовному законодательству амнезия вообще никогда не была препятствием ни для суда, ни для наказания. Лорд-  ** Заочно (лат.).
378



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
судья Лоренс, казалось, склонялся к тому, чтобы согласиться с мнением Роршаидта. Гесс, заявил он, наверняка окажется в состоянии постоять за себя. «Я должен был бы лучше защищаться раньше, если бы я только мог вспомнить, о чем шла речь», — отметил потом по уже укоренившейся привычке Гесс. Джексон в своем ответе не удержался от снисходительного сарказма, говоря о Гессе как о «добровольце в области исследования амнезии».
Наконец трибунал предоставил слово и самому Гессу. Встав со скамьи подсудимых, он сделал слабый поклон в сторону судей и зачитал следующий текст:
«Господин председатель, я хочу сказать вот что... Для того чтобы мне было позволено продолжать посещать заседания суда и получить, — как я сам того желаю, — приговор вместе с моими коллегами, а также для тогоу чтобы меня не объявили недостаточно вменяемым для отправления надо мной правосудия, я предлагаю вниманию суда следующее заявление — заявление, которого до самого последнего времени я делать не собирался.
Память вернулась ко мне снова. С этого момента и далее она опять в полном распоряжении окружающего меня мира.
Причины, по которым я симулировал амнезию, были лишь тактического порядка.
В действительности же несколько ухудшилась лишь моя способность концентрироваться. Однако способность осмысленно следить за ходом суда, защищаться, задавать вопросы свидетелям и отвечать на вопросы самому при этом не пострадала.
Я подчеркиваю, что принимаю на себя полную ответственность за все, что я сделал, за все, что подписал, и за все, что подписал вместе с другими лицами.
Твердо убежден в том, что трибунал все равно не настолько компетентен в вопросах психиатрии, чтобы настоящее заявление поразило его слишком уж сильно.
379



Дэвид Ирвинг
Иллюзию того, что я страдаю амнезией, я успешно поддерживал и в официально назначенном мне адвокате защиты, — так что его действия были продиктованы лишь заблуждением, но не злым умыслом».
Оживившийся и загудевший трибунал объявил перерыв и удалился для закрытого совещания. Со зрительных мест то и дело доносились раскаты нескрываемого хохота. Гесса отконвоировали в его камеру в наручниках. Да, он действительно выставил всех их в исключительно глупом виде — судей, адвокатов, обвинителей, а больше всех, конечно, все эти комиссии специалистов по психиатрии, предоставленные каждой из четырех держав-победительниц.
Когда Гесс снова оказался в своей продуваемой сквозняками и скудно обставленной камере, его вскоре уведомили о том, что трибунал желает иметь копию недавно зачитанного им текста. Этот приход посланников трибунала развеял мучившие его тревоги и сомнения окончательно. «Впервые за все время, — записал он, лежа на кровати, неровным почерком в своем тюремном дневнике, — я ни о чем не тревожился, никуда не спешил и вкушал сегодняшнюю пищу в покое и умиротворении»545.
* * *
«Сегодня у нас был весьма впечатляющий день, — написал Джексон в личном письме о 30 ноября в ту же ночь, с пятницы на субботу 1 декабря. — Генерал Ла- хаузен давал свои свидетельские показания в течение целого светлого времени суток, и в их результате будет повешена, несомненно, целая толпа нацистов — это настоящий немецкий генерал-антинацист. Но всех, и даже самого себя, превзошел, конечно, Гесс, отказавшись от своего адвоката и сделав публичное признание в том, что симулировал свою невменяемость и амне¬
380



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
зию. Это было настоящей кульминацией драматизма! Вечером ужинал с русскими — я сказал им, что с удовольствием принимаю их приглашение, если смогу освободиться к девяти, и к девяти я действительно освободился. Водка, вобла и т. д. — вот так так!»546
Критически оглядываясь на прошлое, теперь можно увидеть, что на процессе фигурировало немалое количество таких материалов, которые никак не следовало бы использовать в качестве улик. Так, 25 ноября судья Биддл изложил в письме жене свое личное мнение по поводу одной из них, оказавшейся впоследствии одной из самых знаменитых подделок на Нюрнбергском процессе. Она представляла собой сборник документов, представленный на рассмотрение суда Сидни Олдерманом. «В сборнике масса интереснейшего материала из числа захваченных секретных немецких документов, и в том числе отчеты о совещаниях между лидерами нацистского руководства и Гитлером, составленные одним из его личных секретарей и показывающие, — как особо подчеркнул Биддл, — агрессорскую сущность Германии. Гитлер, например, говорит: «И, кроме того, господа, Россия будет следующей страной, в которой произойдет то же самое, что я уже испробовал на Польше. После смерти Сталина мы разгромим Советский Союз». Это было сказано еще в августе 1939 года. Кроме того, из этих документов следует, что Гитлер лично приказал «убивать без всякой жалости и сострадания всех мужчин, женщин и детей польской национальности или говорящих по-польски». Секретарь добавил от себя: «Речь фюрера была встречена с огромным энтузиазмом. Кровожадные восторги сопровождались еще более кровожадными обещаниями и клятвами. Геринг вскочил на стол и стал исполнять на нем дикую пляску первобытного воина. Однако, — заканчивал Биддл, — к тому времени, когда ты получишь это письмо, ты, наверное, и так уже будешь знать обо всем этом из газет»547.
381



Дэвид Ирвинг
Явную неспособность Геринга, который к тому времени весил уже 264 фунта, «вскочить на стол» ликующие обвинители как-то упустили из виду, но гораздо худшим оказалось то, что в действительности Гитлер не приказывал уничтожать каждого представителя польской национальности. Сборник документов оказался фальшивкой, подсунутой суду журналистом «Лссоши- эйтед пресс» Луисом Лохнером, чей, мягко выражаясь, не вполне безупречный послужной список служит вполне достаточным объяснением в том числе и того, как он стал ее обладателем548.
Документальные находки постоянно проливали новый свет на личности обвиняемых. Так, например, дело Геринга получило новый толчок благодаря тому, что из них стало известно, что незадолго до окончательного поражения нацистов между ним и Гитлером произошел сильный конфликт, в результате которого в апреле 1945 года фюрер даже приговорил его к смерти. В ноябре было, наконец, найдено пропавшее политическое завещание Гитлера. Из него совершенно определенно следовало, что в последние часы жизни он официально назначил своим преемником Дёница, а Геринга и Гиммлера объявил изменниками, что автоматически освобождало их от всех должностей и званий и превращало в государственных преступников. Помимо вероломного предательства по отношению к нему лично, писал Гитлер, Геринг и Гиммлер причинили огромный вред стране и всему народу тем, что вели у него за спиной тайные переговоры с врагом, — разумеется, без его санкции и против его воли, не говоря уже об их противозаконных попытках захвата власти549.
* * *
Дни шли за днями, а Стрейчер все забавлял себя тем, что старался выявить очередного еврея в море лиц, открывавшемся его взору в зале судебных заседаний —
382



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«который именно из них — ублюдок, в жилах которого течет еврейская кровь или который женат на еврейке?»550 Его поражало, насколько отвратительно некрасивы были появлявшиеся в суде американские женщины — со своего места на скамье подсудимых он мог прекрасно разглядеть всех стенографисток и секре- тарш-машинисток, сидящих прямо перед судьями и с отсутствующим выражением лиц жующих жевательную резинку, в то время как их карандаши с непостижимой скоростью порхали над блокнотами, а пальцы строчили по клавишам крохотных пишущих машинок с особым стенографическим шрифтом. «Похоже на то, что у особей женского пола американской разновидности гомо-сапиенс способность к высокой производительности труда неразрывно сочетается с ужасающим физическим уродством», — глумливо отметил он в своем дневнике551.
«Обвиняемые выглядели уставшими и нервозными... — передразнил он вызвавшую его раздражение фразу из какой-то газетной статьи. — Пусть-ка кто-нибудь из этих из этих господ газетчиков посидит месяца с три в тюремной камере, в которую почти не проникает дневной свет, да попишет вечерами при тускло мерцающей электрической лампочке те пару часов, на которые только ему и будут выдавать его ручку или карандаш надзиратели, которые выводят его для прогулки в тюремный двор на пятнадцать, от силы двадцать минут в день, а потом не дают ему полноценно выспаться, то и дело заглядывая в его камеру по ночам, — то тогда и он, наверное, тоже будет выглядеть несколько «уставшим и нервозным» на-судебных заседаниях»552.
К сожалению, по нормам действовавшего тогда общего права Стрейчер подпадал под ту категорию обвиняемых, которым в лучшем случае грозил незначительный срок тюремного заключения. Такое строгое следование им предписывалось новым Лондонским статутом, демонстрировавшим таким образом свою си¬
383



Дэвид Ирвинг
лу и действенность. Сам Джексон был уверен в том, что ни один из них не избежит сурового приговора. Однако, как заявил он в своей открывающей речи, если даже кто-либо из обвиняемых будет оправдан этим трибуналом, то его следует передать для дополнительных судебных разбирательств «нашим континентальным союзникам». Эта выдвинутая им перспектива встретила горячий отклик и поддержку со стороны сэра Хартли Шаукросса и сэра Дэвида Максвелла Файфа. «Мы совершенно согласны, — написали они судье в неофициальном порядке еще до начала работы процесса, — с идеей прямо поставить обвиняемых в известность о том, что если даже кому-то из них и удастся увернуться от нашего «огня», то он вполне может сразу же угодить в польское или, скажем, югославское «полымя»553.
КАК это становится ясным из его личных записей, Джексон теперь уже расценивал участие русских судей в руководимом им процессе в лучшем случае как неприятность, которая в чем-то может оказаться и благодеянием (нет худа без добра), а в худшем — как насмешку над самой идеей международного правосудия. Из его коротких рабочих пометок по последним перед открытием процесса секретным совещаниям с русскими мы узнаем, что он довольно прямолинейно напоминал им об их прегрешениях и предупреждал, что Соединенные Штаты не намерены выгораживать их из одной только союзнической солидарности: если защищающая сторона сумеет успешно разработать такую щекотливую для русских тему, как секретный пакт Риббентропа—Молотова 1939 года, то пусть пеняют сами на себя. Со своей стороны, Джексон заверил их, что не будет затрагивать этого вопроса в своей открывающей речи. Как юристу ему было, конечно, нелегко пойти на такое замалчивание правды, но другой альтернативы он просто не имел.
384



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Когда среди команд обвинителей появился и стал циркулировать проектный набросок открывающей речи англичан, Джексон — к своему удивлению и облегчению — узнал, что Шаукросс намеревался высказаться не только за то, чтобы взяться за решение этой проблемы со всей решительностью, но и предлагал развернуть это решение в противоположном направлении, т. е. открыто бросить обвинение в этом прямо в лицо подсудимых, по принципу «лучший способ защиты — нападение» — в самых славных традициях английской адвокатуры. Дипломаты с Уайтхолла* состряпали для него убедительную и весьма недалекую от истины историю о том, что во время того своего рокового визита в Москву 22—23 августа 1939 года ловкач Риббентроп хитростью подбил простодушных русских подписать этот в высшей степени безнравственный по своей сути пакт. Результатом этого подписания было то, что русские оказались введены в заблуждение, а Риббентропу удалось — хотя бы на время — замаскировать истинное намерение Германии предательски (в нарушение пакта) напасть на Польшу. Хоть аргумент был и не вполне состоятельным — это было, по крайней мере, что-то; во всяком случае, это лишило бы защиту возможности утверждать, что обвинение пыталось утаить существование документа.
Русские не оценили всего изящества подобного юридического жонглерства. Гораздо важнее для них было совершенно другое. В один прекрасный момент генерал Руденко — их главный обвинитель — с шумом и без предупреждения ворвался в офис Джексона, свирепо потрясая над головой черновиком речи Шаукрос- са и крича: «Я не допущу, чтобы эту клевету зачитывали в суде!»
’Уайтхолл — улица в Лондоне, на которой расположены правительственные учреждения; перен. английское правительство.
1 3 Д. Ирви ш
385



Дэвид Ирвинг
Джексон был ошеломлен. Он был уверен, что русским понравится ловкий ход Шаукросса, однако они были буквально разъярены одним лишь допущением возможности того, что Риббентроп мог обвести вокруг пальца Молотова и самого Сталина. В результате у англичан не оставалось никакого выбора, кроме как полностью изъять из текста своей речи эту оказавшуюся оскорбительной для русских ее часть. Русские категорически отрицали, что такой секретный пакт вообще когда-либо существовал. А если они это отрицали, то, значит, — как они считали, — его и не было. Это был nulle et non avenue* Страшный скелет был снова упрятан в темный чулан. Однако оставаться никем не обнаруженным ему предстояло там не так уж и долго.
В ТЕЧЕНИЕ всего процесса среди захваченных немецких архивов обвинителей неизменно «подстерегало» невообразимое множество, мягко скажем, не вполне достоверных документов. К счастью, большая часть действительно ценных инкриминирующих файлов — в частности, из германского адмиралтейства и Министерства иностранных дел — оказалась в руках у англичан, и они поспешили побыстрее вывезти их из страны; для нужд Нюрнбергского процесса они выдавали их лишь небольшими порциями, да и то крайне неохотно. Из протокола одного из секретных совещания главных обвинителей видно, что английские представители — по распоряжению из Лондона — потребовали на нем скорейшего возвращения архивов германского адмиралтейства и Министерства иностранных дел обратно в лондонские сейфы, поскольку английское правительство «смущает» то, что они могут быть опубликованы, из чего оно вынуждено будет сделать вывод, что документы попали в неправильные руки.
* Категорический отказ признать какой-либо факт (фр.).
386



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
* * *
Все козыри в этой большой игре были розданы отнюдь не обвиняемым. Основная проблема адвокатов защиты заключалась в их полной неосведомленности по поводу принятой для Нюрнберга англо-американской системы ведения судебной процедуры: немецкие адвокаты были совершенно незнакомы с применявшимися обвинителями техниками комбинирования прямых и перекрестных допросов и были немало поражены тем, что в оной системе отнюдь не возбранялось то и дело возражать и перебивать выступления противной стороны. На немцев данная прерогатива, конечно, не распространялась.
Еще более фундаментальное отличие состояло в том, что даже во времена Третьего рейха главной задачей германских судов было прежде всего выяснение правды, и все стороны объединялись для достижения этой цели — судьи вели основной опрос свидетелей, а специальная группа юристов занималась выделением тех аспектов разбиравшегося дела, которые могли бы благоприятствовать либо защите, либо обвинению. Как позже прокомментирует сложившуюся обстановку совсем еще молодой тогда-адвокат Дёница по имени Отто Кранцбюлер, основная определяющая черта англо- американского уголовного суда заключалась в том, что он изначально имел в своей основе жесткую конфронтацию противоборствующих сторон, и каждая из этих сторон представляла суду только те улики, которые были ей на руку. Именно в этом и состояло принципиальное отличие от традиций германских судов, где судей не требовалось заставлять доискиваться, собственно, самой правды, поскольку это и без того являлось их главной служебной задачей. Когда группа адвокатов защиты высказала Джексону все эти соображения в стремлении исправить это не удовлетворяющее их положение, он грубо отказал им, заявив, что «не намерен служить двум господам»554.
'387



Дэвид Ирвинг
В какую бы сторону ни склонялась стрелка весов правосудия по совокупности представленных улик, это никогда не сказывалось неподобающим образом на самом правосудии. В Нюрнберге же у этих весов была будто бы всего одна чаша, и она уже изначально перевешивала в сторону обвинения. «Когда немецкие адвокаты защиты прибыли в Нюрнберг в сентября 1945 года, — отмечал Кранцбюлер, — у них не было буквально ничего. Обвинение же, напротив, захватило в свои руки все оказавшиеся доступными архивы и документы, и огромная армия их экспертов уже интенсивно работала с ними в поисках инкриминирующих улик». В дальнейшем адвокатам защиты оказалась доступной только лишь эта, отобранная ими часть документов; самим им было отказано-в доступе к захваченным архивам и поискам в них документов для защиты, которые могли бы иметь своим следствием смягчение приговора или, тем более, оправдание кого-либо из обвиняемых. Зарубежные архивы оказались для них тоже недоступными555.
В германском суде было бы просто немыслимо (и противозаконно), чтобы одна из сторон утаивала от другой документы, которые могли бы оказаться той полезными556. Но здесь, в Нюрнберге, все документы, могущие представлять какую-то ценность для защиты, постоянно скрывались от нее, а то и просто уничтожались. И все это было как бы в порядке вещей. (В своих воспоминаниях сэр Дэвид Максвелл Файф не слишком правдиво заявляет о том, что «защищающей стороне были доступны все документы». В действительности картина была совершенно обратной.)557 Д-р Альфред-Морис де Зайас выразил мнение, что окончательный вердикт суда по многим пунктам обвинения против германского Верховного командования (О.К.Ш.) был бы, вероятно, совершенно иным, если бы немецким адвокатам защиты не было отказано в доступе к захваченным союзниками документам Бюро
388



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
особых расследований O.K.W. по нарушениям международного права (Wehrmachts-Untersuchungsstelle für Verletzungen des Völkerrechts) и разрешено воспользоваться документами из этих досье в целях смягчения вины Верховного командования за некоторые из его действий: «Однако эти досье были «классифицированы», т. е. оказались закрытыми для широкой общественности вплоть до семидесятых годов»558.
В качестве примера можно было бы привести процитированный обвинителями отрывок из документа против обвиняемого Альфреда Розенберга, в котором подробно описывались зверские злодейства, имевшие место на оккупированных восточных территориях; адвокатам защиты удалось выяснить — хоть и не без труда, — что Розенберг имеет отношение к этим преступлениям лишь постольку, поскольку в начале сего документа выражал свой официальный протест против описанных ниже злодеяний. Обвинителями эта часть документа была просто-напросто опущена.
Еще пример. Русскими была представлена в качестве улики расшифровка стенограммы совещания августа 1942 года, на котором, в частности, обсуждались вопросы снабжения Германией продовольствием прибалтийских государств. Из текста данной стенограммы была вырвана целая страница, на которой — как выяснилось впоследствии — Геринг поинтересовался, обеспечивают ли продуктами питания в Риге евреев. На следующей странице гауляйтер Хинрих Лозе отвечает ему: «Я могу ответить и на этот вопрос. В живых там осталась лишь незначительная часть евреев; десятки тысяч уже на том свете. Позвольте мне, однако, доложить о снабжении коренного населения: по вашему распоряжению они получают на пятьдесят процентов меньше продовольственных продуктов, чем немцы»559. Если бы доказательство того, что Геринг был осведомлен о ликвидации евреев в Риге, находилось на предыдущей странице, то ее, конечно же, не вырвали бы.
389



Дэвид Ирвинг
(Кстати говоря, вопрос Геринга был продиктован отнюдь не трогательной заботой рейхсмаршала об обеспечении рижских евреев продуктами питания. Шпеер, тоже бывший 8 этом отношении далеко не ангелом, вспомнит впоследствии одну из фраз Геринга, произнесенную им уже во время прогулок по тюремному двору в Нюрнберге, когда кто-то рассказал ему о том, что в Венгрии все еще живет некоторое количество евреев: «О, так там еще, оказывается, кто-то остался из них? А я думал, что мы всех перебили. Наверное, это просто опять какая-то ошибка».)560
При том, что шумная, грубо прямолинейная, не вполне искренняя и откровенно конфронтационная атмосфера в системе судопроизводства у англичан с американцами была незнакома и непонятна немецким юристам, вторые все же имели перед первыми одно бесспорное преимущество: их родной язык был тем же самым, на которым была написана основная масса проходящих по суду документов. Через своих подзащитных они гораздо лучше знали реальные факты, на которых строился процесс, в то время как союзникам приходилось узнавать о тех же фактах лишь по тому, какое отражение они получили в документах, что дополнительно осложнялось еще и зачастую очень неадекватными переводами переводчиков и переводчи- ков-синхронистов (устных переводчиков).
Чтобы хоть как-то компенсировать это, союзники монополизировали еще и доступ к документам зарубежных архивов и библиотек, и немцы не могли воспользоваться книгами и документами из-за границы иначе, кроме как через посредство обвинителей. Так, например, одна такая книга, написанная бывшим министром иностранных дел Румынии Гафенку и содержавшая очень важные для защиты материалы, имелась в свободной продаже в Швейцарии, но тем не менее оказалась совершенно недоступной немецким адвокатам в Нюрнберге. Объяснялось это тем, что в ней име¬
390



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
лись весьма щекотливые сведения, компрометирующие начальника штаба армии США, генерала Джорджа К. Маршалла. При грамотной постановке вопроса генерала самого вполне можно было бы обвинить в военных преступлениях, поэтому книга представляла для него серьезную опасность. А кроме того, в ней цитировалось одно очень важное высказывание Маршалла, обнародование которого было принципиально недопустимо для союзников: генерал утверждал, что до нападения Японии на Пёрл-Харбор (7 декабря 1941 года) никакого согласованного плана совместного ведения войны между Германией и Италией просто не существовало — этим опровергался один из главных пунктов обвинения.
Когда адвокат Геринга пригласил в Нюрнберг изгнанного польского генерала Владислава Андерса для того, чтобы тот засвидетельствовал своими показаниями, что русские сами были убийцами тысяч поляков в Катыни — нынешнее союзническое начальство Андерса запретило ему соглашаться на это. Набор документов, который сэр Дэвид Максвелл Файф размножил в количестве трехсот копий для представителей прессы, был фактически тоже недоступен для немецких адвокатов. 11 января 1946 года адвокат Ганса Франка, Альфред Зайдль, обратится к суду с ходатайством о том, чтобы бывшему генерал-губернатору Польши, а ныне его подзащитному, было разрешено воспользоваться его же собственными дневниками, сорок тетрадей которых он сам же добровольно и передал в свое время Седьмой армии США. Все эти тетради находились сейчас в главном судебном хранилище документов, но Франку также разрешено было использовать лишь те фрагменты из них, которые были пристрастно отобраны обвинителями561. По существу, в просьбе было попросту отказано.
Если обвинение имело в своем распоряжении бесчисленное количество телефонных линий и какое угод¬
391



Дэвид Ирвинг
но транспортное обеспечение, то адвокатам защиты приходилось довольствоваться для связи между собой лишь двумя телефонами. Если у обвинения возникала необходимость в каком-либо документе, который находился, скажем, в Вене, то эта бумага доставлялась в Нюрнберг самолетом немедленно, максимум уже к следующему дню; защита такими возможностями не обладала вовсе.
Скорее напротив, им то и дело не упускали возможность вставить палку в колеса. Один из адвокатов Ной- рата, например, был просто-напросто арестован и продержан в течение шести недель в заключении без предъявления какого-либо обвинения562. Д-р Маркс, назначенный против своей воли адвокатом Стрейчера, оказался объектом злобных нападок со стороны газетчиков, его офис регулярно подвергался обыскам, а сам он постоянно пребывал под страхом внезапного ареста' и заключения в тюрьму. Из соображений собственной безопасности ему приходилось даже — насколько это могло выглядеть приличным — всячески отмежевываться от своего доставлявшего ему столько беспокойств клиента563.
Когда работа процесса приближалась уже к своему завершению летом 1946 года, адвокат Йодля д-р Герман Яррайс счел необходимым официально обратиться за защитой прямо в сам трибунал564. Лишь после этого судьи сочли необходимым издать соответствующий приказ, обеспечивающий до некоторой степени личную безопасность адвокатов защиты и ограждение их от преследований и угроз со стороны ряда газет, которым союзники дали «добро» на их лицензированное издание в Германии565.
ЗАМЕТНАЯ разница существовала также между тем, как обращались со свидетелями защиты, и тем, как со свидетелями обвинения. «Вражеские» свидетели
392



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
содержались в том же главном здании тюрьмы, что и обвиняемые, и условия этого содержания были немногим лучше, чем у самих обвиняемых. Продолжалось это до тех пор, пока кому-то не пришла в голову мысль, что их следовало бы держать и подальше друг от друга и подальше от других нежелательных любопытствующих, после чего все свидетели защиты были переведены в другое крыло тюрьмы, в отделение для «интернированных», где условия содержания оказались немного получше566. Если бы они были «своими» свидетелями, то их разместили бы со всеми удобствами и поставили на особое доволоствие. Последнее, однако, тоже прекратили практиковать, но лишь тогда, когда суд уже начал свою работу и американский обвинитель Уолтер Рэпп зачитал специальный циркуляр, в котором подобное слишком уж ласковое обхождение со свидетелями обвинения не приветствовалось, пусть бы даже они и пели как соловьи все, что от них потребуют567.
Необходимые защите ключевые свидетели по заведенному кем-то порядку объявлялись исчезнувшими, причем, как правило, совершенно бесследно. Так, например, когда американцы предъявили Кейтелю обвинение в причастности к убийству французского генерала, они заявили, что одним из главных действующих лиц в этой операции был некий штандартенфюрер СС Ганс Юттер, который действовал якобы по приказаниям Кейтеля. Адвокат Кейтеля д-р Нелте потребовал, чтобы Юттер был доставлен в суд для дачи свидетельских показаний, однако американцы заявили, что им неизвестно его местонахождение. «Тогда Нелте заявил, что немедленно отправляется на поиски Юттера и разыщет его, чего бы это ему ни стоило, — рассказал об этом эпизоде сыну Кейтель несколько месяцев спустя. — И только после этого американцы признались, что уже допрашивали Юттера за несколько месяцев до этого». В ходе тех допросов Юттер показал, что нико¬
393



Дэвид Ирвинг
гда и никаких приказов от Кейтеля в связи с той операцией не получал568.
Подобная же история имела место с одним из ключевых свидетелей по делу генерала Йодля. Когда им понадобилось свидетельское подтверждение эксперта по английским планам вторжения в нейтральную Норвегию в 1940 году, адвокат Йодля вышел с этим вопросом на оберста* Золтмана из разведывательного отдела группы войск «Запад» О.К.\¥. Тогда, в 40-м, разведка германского военно-морского флота успешно перехватывала и расшифровывала все секретные радиошифрограммы британского флота, и, таким образом, в ходе гитлеровского вторжения в Норвегию — \VESERUBUNG («Основные учения») — Верховное командование Германии было прекрасно осведомлено 6 всех оперативных планах Великобритании по этому региону. В дальнейшем эти агрессорские устремления Великобритании получили дополнительную и гораздо более широкую огласку, когда на железнодорожной ветке Ле-Шари- те в пригороде Парижа немцам попал в руки товарный вагон, в котором оказались протоколы заседаний 1940 года Верховного совета Министерства обороны Франции569. Золтман связался с ними по телефону и выразил свою готовность дать показания, вслед за чем немедленно был арестован американцами570. В феврале 1946 года адвокаты Геринга обратились к трибуналу с просьбой вызвать в суд в качестве свидетеля генерала Карла Коллера — последнего, кто исполнял обязанности начальника главного штаба Люфтваффе; американцы сделали вид, что им не удается найти его, хотя в действительности их дознаватель Эрнст Энглэндер лично допрашивал его в С.Б.ЭЛ.С.** в Англии571.
* Полковника (нем.).
“‘Combined Services Detailed Interrogation Centre- Центральная объединенная служба углубленных расследований (англ.).
394



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Те свидетели, которые прибыли в Нюрнберг, вначале хорошенько обрабатывались дознавателями обвинения и лишь затем передавались защите. Некоторые из них так и не вышли живыми из своих одиночных камер, расположенных в той же тюрьме, только в другом ее крыле. Обергруппенфюрера СС Карла Вольфа, добровольно вызвавшегося защищать Кальтенбруннера и СС, американцы проворно упрятали в психиатрическую лечебницу, в которой он и провел целый год до тех пор, пока его снова не вызвали в суд, но уже для дачи показаний по следующему делу (Мильха). Вольф оказался в состоянии доказать свою вменяемость, и поэтому по распоряжению судьи был «освобожден» из психушки и переведен в обычную тюрьму. Было и еще одно дополнительное затруднение: Вольф заявлял, что в апреле 1945 года, в Италии, Ален Даллес обещал ему неприкосновенность за участие в организации тайных переговоров о капитуляции вооруженных сил стран Оси572. Фельдмаршал Мильх, проигнорировавший шантаж и угрозы американского дознавателя Инглан- дера и давший, несмотря на все это, показания в защиту Шпеера и Геринга, будет немедленно помешен за это в печально известный карцер концентрационного лагеря Дахау573.
С самими адвокатами защиты обвинители обращались, как правило, более-менее сносно: им предоставили нормальное жилье, поставили на американское довольствие и обеспечили транспортом. Но все равно численно они были в значительном меньшинстве по сравнению с обвинителями, не говоря уже о располагаемых возможностях. Команда американских обвинителей насчитывала теперь уже несколько сотен мужчин и женщин. Д-р Нелте написал с печалью жене своего подзащитного, фельдмаршала Кейтеля: «Усилия, предпринимаемые победителями по подготовке к процессу, колоссальны. Собранные ими улики представляют для нас весьма серьезную проблему, поскольку мы, как
395



Дэвид Ирвинг
германская сторона, просто не имеем документов сопоставимой силы, чтобы опровергнуть их. Все, что мы можем, — это собирать по крупицам опровергающие улики и складывать их в какую-то замысловатую мозаику»574.
Но что особенно перетягивало чашу весов правосудия отнюдь не в сторону защищающей стороны, так это сам по себе Лондонский статут, регулировавший и определявший «от» и «до» всю судебную процедуру. Большинства совершенно обычных средств и приемов, доступных любой защищающей стороне, немецкие адвокаты были попросту лишены в пользу их оппонентов — обвиняющей стороны, поскольку последние всего лишь навсего предусмотрительно позаботились об этом созданием вышеупомянутого Лондонского статута. Как излишние юридические условности были упразднены такие, например, общепринятые вещи, как предписание о предоставлении арестованного в суд для рассмотрения законности ареста. Многие способы защиты, которые должны были бы быть доступными немцам, статут определил как неприемлемые. Например, адвокатам защиты не было позволено подвергать сомнению юрисдикцию трибунала или непредвзятость судей. Стрейчер прокомментировал это в своем дневнике так: «То, что обвиняемый имеет право дать отвод судье по причине его недостаточной беспристрастности, является общепринятой судебной практикой. Ведь действительно, какой же это будет суд, если, например, судья является родственником представителя противной стороны? В этом показательном суде над побежденными победители являются одновременно и обвинителями, и судьями, поэтому они просто не могут быть беспристрастными это и очевидно, и неизбежно. Прекрасно сознавая это, они заранее установили соответствующее правило, изначально лишающее обвиняемых возможности оспаривать справедливость отправляемого «правосудия». В этом и состоит смысл
396



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
всего этого фарса! — продолжал бывший гауляйтер, формулируя свои мысли яснее ясного. — Процесс этот не сулит ничего хорошего своим обвиняемым, поскольку правосудие в данном случае слепо и пристрастно; суду была поставлена задача: придать несправедливости видимость законности, скрыть творимый им произвол под личиной отправления правосудия»575.
Помимо этого, трибунал подавил в зародыше любые попытки заключенных поднять вопрос об условиях их содержания в тюрьме. Когда Стрейчер попытался однажды выступить против практиковавшихся во время допросов избиений и написал по этому поводу официальный протест на имя Джексона, судья распорядился уничтожить эту бумагу и не вносить ее в реестр проходящих документов.
Царившее повсеместно настроение можно было охарактеризовать одним-единственным словом — месть. Око за око. Атмосферу тех дней наглядно характеризует полученное однажды Джексоном письмо от одного богатого нью-йоркского бизнесмена по имени Эрнест Шоенфельд. Этот жаждущий справедливого возмездия гражданин буквально умолял судью: «Если это будет возможно, то если и когда Юлиусу Стрейчеру будет вынесен смертный приговор, мое самое страстное желание не только присутствовать на этой казни, но и принять личное участие в непосредственном приведении этого приговора в исполнение»576.
Автор письма брал на себя все расходы по поездке, а также предлагал Джексону крупную сумму денег в качестве личной благодарности. Джексон на письмо не ответил.



ГЛАВА 14
МНОГО ВОДКИ И ВЕСЕЛЬЯ
САМЫЙ большой сюрприз ожидал защиту после начала процесса. В разделе «Законный суд» Лондонского статута было предусмотрено, что обвинение должно сделать «вступительное заявление». В ожидании этого знаменательного события, растянувшегося на несколько недель, пресса и радио в любой день готовы были обеспечить ему широчайшую огласку. Когда же с предложением сделать свое вступительное заявление выступила группа адвокатов защиты, им было сказано, что это не предусмотрено в статуте. В конце процесса эта история повторится: каждому адвокату защиты было позволено произнести лишь краткую речь, вслед за чем прозвучала продолжительная закрывающая аргументация обвинения, ответить на которую защита возможности уже не имела.
Самим обвиняемым, уже перед зачитыванием приговора, было разрешено выступить с коротким «последним словом», однако даже на это судья Джексон пошел с большой неохотой. Несколько неожиданным было то, что настояли на этом именно русские, поскольку в русской судебной процедуре «последнее слово» являлось, должно быть, основным правом подсудимого. (В личном письме президенту Трумэну Джексон предсказал: «Предчувствую и считаю своим долгом предупредить о том, что эта привилегия будет использована в пропагандистских целях», — как будто орга¬
398



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
низовать процесс было идеей не союзников, а самих же немцев.)
В ходе самого процесса судьи — как это и было предписано им статутом — жестко пресекали каждую попытку подсудимых и их защитников оспорить справедливость отправления правосудия трибуналом. Профессор Герман Яррайс, видный кёльнский эксперт по международному праву, посвятил, невзирая на все это, свою заключительную речь всесторонней разгромной критике «новых законов», лежавших в основе процесса. Это была первая подобная речь защиты, имевшая своей целью прежде всего привлечь к себе хоть какое- то внимание широкой общественности. Представители английского обвинения отреагировали на выступление Яррайса гораздо более мрачно, чем американцы, которые знали, что дома, в Соединенных Штатах, громкие сообщения о Нюрнбергском процессе давно уже сошли с первых газетных полос. Поэтому они предложили просто не придавать никакого значения прозвучавшим аргументам. Однако сэр Хартли Шаукросс, генеральный атторней Великобритании, был встревожен этим фактом настолько, что лично прилетел на один день в Нюрнберг для того, чтобы убедить Джексона отнестись к Яррайсу со всей возможной серьезностью: «Я отдаю себе отчет в том, что Яррайс обязательно скажет, что в международном праве не существует определения такого преступления, как агрессорская война, что Лондонский статут является ретроактивным* законом, созданным победителями, и что каждое действие, совершенное этими людьми, не являлось преступлением по немецким законам». Лично Шаукросса совершенно не удовлетворил ответ Джексона, состоявший в том, что поскольку трибунал уполномочен игнорировать любые нападки на статут, то и им самим беспокоиться не о чем577.
* Имеющим обратную юридическую силу.
399



Дэвид Ирвинг
* * *
Начиная с 20 декабря 1945 года трибунал — невзирая на протесты обвинителей — большинством голосов постановил объявить о рождественском перерыве в своих заседаниях и вернулся к работе уже только после Нового года.
Джексон был очень разгневан этой приостановкой. «Мы не собирались прерываться ни на один день, за исключением разве что Рождества, — раздосадовано объяснял он в письме жене, — но с этими французами и англичанами ничего не поделать — слишком уж им недалеко до дома». Раз уж все равно так складывалось, то судья решил отправиться в двухнедельную туристическую поездку, начавшуюся с «паломничества» к развалинам резиденции Адольфа Гитлера в живописной гористой местности неподалеку от Берхтесгадена.
Американский военный генерал-губернатор Джозеф Макнарни предоставил им для передвижения свой личный поезд, великолепно оборудованный всем необходимым, поскольку до мая того года принадлежал рейхсмаршалу Герману Герингу578. Маршрут поездки судьи Джексона пролегал через Рим и Афины по некоторым странам Ближнего Востока; его взору представлялись зрелища, которых он никогда раньше не видел и никогда не пожелал бы увидеть вновь — среди них, например, строительство рабами мечети в Египте с помощью лишь примитивных древних инструментов и кнута надсмотрщика, который подгонял им их точно так же, как когда-то его предки подгоняли своих невольников при возведении пирамид579.
В самом Нюрнберге жизнь текла более простым чередом. Судья Биддл — большой любитель горячительных напитков — предпринял свой очередной ежегодный зарок на месячное воздержание от употребления алкоголя580. Он с давно и с огромным нетерпением ожидал встречи с супругой: английским и французским судьям время от времени разрешалось привозить
400



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сюда своих жен, американцам же в этом было по- прежнему отказано. Совершив от нечего делать поездку во Францию и прогуливаясь по Парижу, он получил приглашение зайти выпить чаю в английское посольство, где познакомился с одной очень миловидной секретаршей, — как он написал, поддразнивая, своей жене в последний день уходившего 1945 года, представив ее как «мисс Ллойд Томас, которая выразила желание приехать в Нюрнберг и которой я пообещал помочь и оставил свой адрес; у нее прекрасная кожа, да и все остальное тоже, так что если тебе это не все равно — то приезжай поскорее!»581
А тем временем в Нюрнберге их пленники с ввалившимися глазами на исхудавших лицах томились по своим одиночкам в ожидании возобновления процесса. Неизвестно, каким было их предновогоднее настроение, но посылки от Красного Креста, посланные им к Рождеству, были присвоены американцами. До сих пор не было ни одного письма от их семей. В день своего оказавшегося последним в его жизни дня рождения — 12 января — Геринг написал председателю трибунала жалобу на то, что за все время его заключения им было получено всего лишь три письма от жены и дочери — Эмми и Эдды. Он обратился к Международному военному трибуналу с просьбой приказать армии США, чтобы они пропускали к нему эти письма. «Перед тем как добровольно сдаться в плен американцам, — протестовал он в своем послании, — я обратился лично к генералу Эйзенхауэру с письменной просьбой позаботиться о моей семье. Когда я был доставлен в штаб Седьмой армии (к генералу Патчу), меня со всей определенностью заверили в том, что моя просьба будет выполнена. Моя жена, дочь и ближайшие родственники были перевезены в наш фамильный замок Вельденштайн к северу от Нюрнберга и были интернированы там. Они имели возможность свободно передвигаться по замку и прилегающей к нему территории,
401



Дэвид Ирвинг
но были полностью изолированы от внешнего мира, чем я и был вполне удовлетворен»582.
Существовала, конечно, вполне определенная причина, по которой письма Эмми не доходили до Геринга, — так же, впрочем, как и письма жен других обвиняемых не попадали в руки своих адресатов. В середине октября агент контрразведки Пол Г. Гольденберг, не руководствуясь ничьим приказом, а просто по собственной инициативе, а еще точнее сказать — капризу, арестовал Эмми Геринг и ее маленькую дочь. Мать была брошена в тюрьму Штраубинг (получившую тогда обозначение «лагеря для гражданских интернированных»), а милашку Эдду у нее отобрали и поместили в сиротский приют. 24 ноября Эдду все-таки вернули матери, и она стала такой же заключенной тюрьмы Штраубинг. За компанию с Эмми С.1.С.* арестовала также ее племянницу, сестру и няню Эдды. Дети других заключенных Нюрнбергской тюрьмы — о чем многие из них предпочитали не догадываться — тоже оказались разбросанными по детским домам, а жены — по тюрьмам.
Ганс Франк тоже оказался объектом подобного психологического шантажа. Он узнал о том, что его сестра Элизабет уже с сентября находится в Штраубинге. «Моя сестра совершенно ни в чем не виновна и не имеет никакого отношения к предъявляемым мне обвинениям, — протестовал он в письме Биддлу, которое, кстати, так никогда и не дошло до него. — Она никогда не проявляла никакой политической активности и даже не являлась членом нацистской партии. Их семидесятилетняя мать, — писал он дальше, — осталась теперь совершенно беззащитной. Очень прошу вас, разберитесь, пожалуйста, с этим случаем, — умолял Франк. — Бог возблагодарит вас за вашу доброту!»583
’Counter-Intelligence Corps — контрразведка.
402



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Подобные случаи вовсе не были чем-то из ряда вон выходящим. Д-ру Шахту, например, тоже стало известно о том, что у его жены отобрали двоих их детей. Бальдур фон Ширах, который еще до начала процесса готов был осудить и Гитлера, и всю нацистскую идеологию, узнал теперь, что 22 декабря его жена Генриетта была арестована и заключена в тюрьму Бад-Тольц; под влиянием Геринга Ширах вновь заколебался в своих убеждениях, ожесточился против американцев и наотрез отказался давать ожидаемые от него свидетельские показания против нацистов (несмотря даже на то, что его мать тоже была американкой).
СПРАВЕДЛИВОСТИ ради следует упомянуть, какой неожиданный поступок совершил в свете данных событий комендант Нюрнбергской тюрьмы Эндрус. Когда ему стало известно о мстительных репрессиях контрразведки против жен и семей обвиняемых, это просто взбесило его и он немедленно написал полный негодования протест прямо в штаб Верховного командования. Полковник потребовал обосновать причины этих арестов, а поскольку никаких достаточных оснований для них не имелось, то он лично ходатайствовал об освобождении женщин и детей. «В противном случае, — предрекал он, — защитой будут представлены суду такие свидетельские показания, что места на скамье подсудимых придется занять самим американцам»584.
«Вы сами можете видеть, — говорил Джексону, наслушавшись жалоб Геринга и других, д-р Густав М. Гильберт, бессменный военный психиатр из его команды, еврей, спасшийся бегством из Германии накануне войны, — что они [американцы] действуют ничуть не лучше самих гестаповцев. И не позволяйте им делать вид, что они представляют здесь демократию.
403



Дэвид Ирвинг
Неудивительно, что немцы до сих пор воспринимают американцев как своих врагов. Чем, интересно узнать, не угодили им женщины и дети?»
Через несколько дней после этого по приказу армии США Эмми Геринг навестил в тюрьме Штраубинг пятидесятичетырехлетний лютеранский пастор Хенри Ф. Терек. Вернувшись оттуда в Нюрнберг, он лично передал привет от нее ее мужу, Герману Герингу.
«Теперь я чувствую себя намного спокойнее, — написал ей Геринг в ответном послании. — Причина, по которой все вы оказались в тюрьме, очевидна — просто потому, что вы мои самые близкие люди. Поскольку фюрера больше нет в живых, то главным военным преступником № 1 являюсь я, а вы — мои ближайшие родственники. Ненависть и жажда мести, — думаю, вы понимаете, о ком я говорю, — не знают пределов... Но я не намерен позволить им согнуть или сломать меня... Как часто я переношусь к вам в моих мыслях и пытаюсь представить, как вы там живете! Достаточно ли у вас книг для чтения? Мои сокровища, не могу выразить, как я люблю вас. Ты и Эдда всегда были моей гордостью и радостью. Я переполнен благодарностью к вам обеим. Зачем, ради всего святого, — гневно вопрошал он дальше, — они арестовали мою няню Христу?»
Тюремные служащие обнаружили, что в конверте с ответом на это письмо Эмми послала Герингу четырехлепестковый цветок клевера; цветок они изъяли, но он все равно поблагодарил ее за этот знак особого внимания, печально добавив в качестве комментария: «Теперь наша удача отвернулась от нас окончательно». «Денно и нощно, — писал он ей в другом письме, — в прорезь двери моей камера на меня таращатся два глаза. Всю ночь луч яркого света бьет мне прямо в глаза... Единственный солнечный свет в моей жизни — это твои письма»585.
404



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
СУД возобновил свою работу 2 января 1946 года, а уже на следующий день — 3-го — защиту постигла первая серьезная неудача: обергруппенфюрер СС Отто Олендорф, офицер с весьма незаурядным, но глубоко преступным по своей сути складом ума, подтвердил в своих показаниях факты массовых расстрелов евреев, которыми сам же он и руководил, находясь на восточном фронте.
Еще более жестокое разочарование постигло защиту в полдень того же 3 января. Адвокат Альберта Шпеера поднялся со своего места и впрямую спросил Олендор- фа, знал ли он о том, что его подзащитный подготавливал в 1945 году террористический акт с целью убийства фюрера (Шпеер и Олендорф были близкими друзьями). Когда до Геринга дошел смысл того, что замышлял Шпеер и тогда, и сейчас, он вспыхнул едва сдерживаемой яростью. Как только суд объявил перерыв, он улучил удобный момент и попытался броситься на предателя, но бывшему рейхсминистру удалось ускользнуть от пудовых кулаков бывшего рейхсмаршала.
Давая затем уже собственные показания, Шпеер будет хвастливо утверждать, что саботировал распоряжения Гитлера по обороне Рейха в соответствии с «тактикой выжженной земли», препятствовал выполнению его директив по уничтожению стратегически важных мостов и составлял совместно с генералом Готтхардом Хайнрики заговор с целью отмены приказов Гитлера об укреплении обороны Берлина. Когда процесс закончит свою работу, Шпеер признает в одном из довольно противоречивых писем своей жене: «Большинство обвиняемых круто переменились в своем отношении ко мне, когда им стали известны подробности моей деятельности на самом последнем этапе войны. Нетрудно вообразить себе, что бы они сделали, узнай они об этом до того, как война закончилась. Из нашей семьи, наверное, не многие остались бы тогда в живых»586.
405



Дэвид Ирвинг
Когда во время открытого судебного заседания Шпеера попросили рассказать о его плане покушения на Гитлера, он изобразил смущение и проговорил: «Я бы предпочел не вдаваться в дальнейшие подробности по этому вопросу». Трибунал, посовещавшись, вынужден был повторить свое требование более настойчиво: «Трибунал все же очень хотел бы узнать о деталях». По истечении последовавшей за этим небольшой заминки Шпеер тихо вымолвил тоном очаровательного скромника: «Рассказывая вам о деталях, я раскрываю большую тайну, но делаю это с крайней неохотой, поскольку во всем этом слишком много непривлекательного. Я сделаю это только потому, что на этом настаивает трибунал... И еще я должен сказать, что не рассчитывал специально на то, что мое уголовное дело выиграет от этого эпизода».
«Gott im Himmel!* — прорычал на это Геринг, обращаясь к д-ру Гильберту, но так, что это было слышно, наверное, всему залу. — Я сейчас умру от стыда. Подумать только, что немец мог оказаться таким мерзавцем, и лишь для того, чтобы продлить свою жалкую жизнь! Сказать такое — все равно что наделать у всех на виду в штаны. Herrgott!Donnerwetter!** Что касается меня самого, — добавил он, — то мне совершенно наплевать на то, что меня казнят... Но ведь существует же все-таки еще такое понятие, как честь!»587 После этого эпизода некоторые американские офицеры почувствовали к Герингу даже некоторую симпатию, в особенности лейтенант Джек Г. Уилис, почти двухметрового роста техасец, к которому Геринг относился как-то очень по-дружески, поскольку находил, что между ними много общего: например, страсть к охоте и свободным перемещениям вне закрытых пространств.
* О, святые небеса! (нем.)
** Боже мой! Черт возьми! (нем.)
406



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
* * *
Английская и американская команды обвинителей отложат рассмотрение своих дел до середины января 1946 года. А в первых числах месяца было решено приступить к работе по французскому обвинению, вслед за чем должны была наступить очередь русских. «Французы вселяют ужас, — со стоном высказался о них Джексон, — и в начале января они начинают». Он подумывал даже съездить пожить на то время, пока они не закончат, в Берхтесгаден, где был прекрасный горный воздух и очень вкусная оленина: «Я не желаю присутствовать здесь [в Нюрнберге] при всей этой французской кутерьме, и винить меня в этом не за что»588. Он сознавал, что в американских газетах поднимается целая волна критики против него по поводу его затянувшегося отсутствия в Верховном суде, С беспощадной неумолимостью он отдавал себе отчет и в том, что, идя на поводу у своих амбиций сделать себе имя в международном праве, он одновременно с этим ухудшает свои шансы на карьерное продвижение в Верховном суде. Поэтому он написал президенту США письмо с выражением желания и намерения вернуться в Вашингтон если не к мартовским, то, определенно, к апрельским его заседаниям589.
25 января французский обвинитель Дюбо начал свое душераздирающее перечисление пыток, применявшихся Гестапо и СС для того, чтобы заставить говорить попавших к ним в руки членов французского Сопротивления, одним из рядовых бойцов которого он, кстати, являлся сам. На следующий вечер другие обвинители и судьи, некоторые из которых пришли с женами, были гостями на устроенной судьей Биддлом большой вечеринке на семьдесят пять человек. Биддл заметил миниатюрной и очень просто, но со вкусом одетой жене Дюбо, каким контрастом с жуткими уликами, представленными ее мужем в пятницу, нежно звучит сейчас музыка струнного квартета немецких
407



Дэвид Ирвинг
музыкантов, исполнявших для них произведения Гайдна, Шуберта и Бетховена. Мадам Дюбо ответила на это с легкой иронией: «Да. А еще о них говорят, что они великолепные семьянины. Однако выясняется, что они еще и не слишком хорошие соседи»590.
К началу февраля стало совершенно ясно, что процесс затягивается гораздо дальше, чем только до весны. Биддл попросил в письме жену прислать ему из Соединенных Штатов пару его летних костюмов, и они ему действительно понадобятся.
* * *
Союзническим военным кругам с самого начала было очень непросто отдавать под суд и предъявлять конкретные обвинения генералам и адмиралам, являвшимся совсем не так дано их противниками на сухопутных и морских театрах военных действий этой отгремевшей уже войны, — за исключением разве что обвинений в несомненных военных преступлениях, четкие определения которых, принятые еще во времена Первой мировой и предшествовавших ей войн, к 1945—1946 годам являлись уже морально устаревшими.
Так, например, несмотря на то что гранд-адмирал флота Карл Дёниц, главнокомандующий военно-морским флотом Германии, добровольно сдался им во Фленсбурге, по всем захваченным документам и английскими и американскими экспертами было установлено, что обвинить его в каких-либо преступлениях фактически не представляется возможным, поскольку он в них попросту невиновен. Тем не менее обвинение Дёницу предъявлено все равно было, и английские юристы — у которых находилось дело против него — официально и по всем требованиям закона торжественно предъявили на него трибуналу те самые документы, которые их же собственное адмиралтейство
408



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тайно признало в августе 1945 года недостаточными для признания Дёница виновным.
Уголовное дело свелось к попытке впутать Дёница в известный инцидент с «Пелеусом»: одна из его подводных лодок, 11-852, торпедировала греческое гражданское грузовое судно, ходившее под этим названием, й когда «Пелеус» пошел ко дну, оставшуюся в живых и пытавшуюся спастись вплавь часть его команды командир лодки, капитан-лейтенант Хайнц Эк, приказал добить из пулеметов; Эк и двое других старших офицеров его экипажа в конце концов были осуждены английским военным судом и расстреляны в Гамбурге. Джексону была показана запись из дневника одного из командиров германского подводного флота, датированная 27 сентября 1942 года: «Внимание всего командирского состава снова привлечено к дебатам по поводу того, что все попытки спасения членов экипажей тонущих вражеских судов противоречат самым элементарным требованиям ведения боевых действий, связанных с уничтожением вражеских кораблей и их экипажей. Однако при этом приказы о принятии на борт командиров этих судов и их главных инженеров до сих пор остаются в силе». Когда этот текст продемонстрировали Дёницу в его нюрнбергской камере, он лишь расписался карандашом (как обычно) в том, что ознакомлен с его содержанием591.
Против обвинения, основывавшегося на вышеприведенной выдержке из дневника, защите удалось собрать ряд выдержек из собственного дневника Дёница, из которых явствует, что он приказывал экипажам судов вверенного его командованию флота строго придерживаться требований Женевской конвенции «даже в сложившихся к настоящему времени обстоятельствах» и препятствовать попыткам СС вмешиваться в дела флота592. Дёниц был одним из тех людей, которым совместными усилиями удалось убедить Гитлера отказаться от его намерения отречься от Женевской кон¬
409



Дэвид Ирвинг
венции после того, как она была нарушена командованием бомбардировочной авиацией Королевских ВВС Великобритании в феврале 1945 года бесчеловечно жестокими бомбардировками Дрездена593. В протоколах допросов начальника главного штаба флота, адмирала Эберхарда Годта, и офицера его штаба, фре- гаттен-капитана Хесслера, недвусмысленно значится: «Оба категорически отрицают, что Дёниц когда-либо санкционировал хладнокровное уничтожение спасшихся с тонущих судов противника».
Поскольку документов по инциденту с «Пелеусом» оказалось «недостаточно» для предъявления по ним серьезного обвинения Дёницу, дознаватели очень постарались обеспечить наличие адекватных устных показаний против него. Методы их работы были весьма далеки от образцово-показательных. В особом лагере для военнопленных, имевшем кодовое наименование «Форт Вашингтон», Годта допрашивал капитан армии США чешского происхождения, бывший известным заключенным под конспиративным псевдонимом «д-р Корда»594. Когда Годт отверг прямое предложение свидетельствовать против Дёница, ему было сказано: «Вам бы не мешало еще раз хорошенько подумать об этом. Мы имеем против вас столько материала, что ваша участь тоже может оказаться очень скверной. Положение ваше предельно просто. Либо вы даете свидетельские показания против Дёница, и тогда мы отпускаем вас с миром, либо вы не даете их, и тогда мы вешаем вас на той же рее, что и Дёница». В конце концов большая и теперь уже хорошо известная Комиссия по военным преступлениям поставила перед Годтом вопрос ребром: «Вы намерены свидетельствовать против Дёница: да или нет?» Поскольку адмирал, как и раньше, ответил твердым отказом, они приказали препроводить его обратно в камеру, бросив вдогонку: «Вы еще пожалеете об этом!»595
Подобные же методы дознания применяли к попав¬
410



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
шим в из руки экипажам немецких подводных лодок и англичане596. Поддался на них лишь один офицер-подводник (корветтен-капитан Меле), согласившийся с англичанами в том, что Дёниц якобы «устно» приказывал расстреливать из бортовых пулеметов спасательные шлюпки. Это заявление шло в слишком уж явный разрез со всеми опровергающими уликами, против него дружно выступили все остальные офицеры-подводники (зачастую вопреки весьма жестким принуждениям не делать этого), и, когда Джексону зачитали это показание в представленном ему на рассмотрение докладе адмиралтейства, он сразу же отказался от его дальнейшего использования, справедливо посчитав слишком малоправдоподобным. В ходе суда выяснилось, что во время следствия английские дознаватели многозначительно намекнули Мёле на то, что улики против Дёни- ца настолько сильны, что его все равно не спасти, но что дав против него требуемые показания, он может спасти этим жизни трех несправедливо осужденных уже на смертную казнь офицеров-подводников597 Справедливости ради следует отметить, что, к чести Джексона и вообще всех команд обвинителей, им просто не было известно о методах, практиковавшихся некоторыми из их дознавателей. Однажды во время одного из заседаний Джексону была передана из зала суда записка: «Маршал [генерал Митчелл] говорит, что Стрейчер чистит зубы и умывается из унитаза. Правда ли это?»598 Подобная постановка вопроса показалась всем очень забавной, однако в записке не говорилось о том, что Стрейчера заставляли делать это для того, чтобы сломить его сопротивление; как бы то ни было, но симпатии у американцев Стрейчер явно не заслужил.
В НЮРНБЕРГСКОМ зале суда свидетели защиты Дёница обнаружили, что противостоять им будет полковник Филимор. Английские судебные обозреватели
411



Дэвид Ирвинг
не одобряли «кавалерийских методов», которыми Фи- лимор обращался со свидетелями. Как прокомментирует американский историк, Дёницу пришлось специально выступить перед судом «для того, чтобы показать, — если ему дадут это сделать, — что он вел войну в соответствии с правилами, которым сама Англия следовала далеко не всегда с такой уж ярко выраженной готовностью»599. И действительно, не палили ли сами англичане из таких же пулеметов по безоружным немецким морякам с грузового судна «Альтмарк», пытавшимся спастись от них бегством по льду? Й не поливали ли они свинцом из все тех же пулеметов в 1942 году тонущий экипаж пошедшего ко дну минного тральщика «Ульм»1ш Более того, выплыл наружу тот небезынтересный факт, что экипажи американских субмарин действовали в точности по тем же самым правилам и инструкциям, что и немецкие.
Эта линия защиты, как будет видно позже, произвела впечатление на трибунал: единственному из всех обвиняемых, Дёнину молчаливо было позволено защищаться по схеме Ш диодие’, и, кроме того, с него было снято обвинение в преступном руководстве военными операциями подводного флота. Обвинен он был лишь чисто формально — в том, что не подверг сомнению приказ Гитлера об уничтожении союзнических диверсантов и коммандос. Примечательно, что впоследствии множество союзнических военно-морских офицеров написали адмиралу Дёницу письма с выражениями солидарности и непризнания вынесенного трибуналом вердикта. Находились, правда, и несогласные с этим решением, находя его слишком мягким. Так, например, судья Биддл составил свой собственный проект вердикта, в котором адмирал обвинялся по пунктам 1 и 2 обвинительного акта, но затем все же передумал представлять его на общее рассмотрение601.  ** Вы действовали точно так же (лат.).
412



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ГИТЛЕРОВСКОЕ вторжение 1940 года в Норвегию — операция \УЕБЕ1Ш01ЖС — явило собой классический пример того, насколько невосприимчивым к требованиям общих для всех законов может быть правительство победоносно воюющего государства.
В марте 1946 года адвокаты фельдмаршала Вильгельма Кейтеля потребовали у английского правительства предоставить суду некоторые документы правительства и Министерства иностранных дел Великобритании, касающиеся аналогичных планов Черчилля по вторжению в нейтральную Скандинавию. Этот «запрос» вызвал тихую панику на Уайтхолле. Государственный секретарь, сэр Норман Брук, предостерег Министерство иностранных дел о том, что, по его мнению, Кейтель наверняка заявит, что гитлеровское вторжение в Норвегию было предпринято лишь для того, чтобы опередить планировавшееся аналогичное франко-британское вторжение в нее. Единственным смущающим обстоятельством, заметил Брук, было то, что подобное заявление нисколько не противоречило бы правде и, к тому же, «основывалось бы на документах, захваченных немцами во Франции, в числе которых были протоколы заседаний Верховного военного совета»602.
Министр иностранных дел Эрнест Бевин в срочном порядке поднял этот вопрос для обсуждения непосредственно с премьер-министром Эттли. «Я уже говорил вам однажды, — написал он Эттли, — что на Нюрнбергском процессе немцы скорее всего предпримут попытку использовать некоторые захваченные ими во Франции документы для того, чтобы оправдать Свое вторжение в Норвегию тем, что они стремились предвосхитить им аналогичное вторжение в нее союзников. Я упоминал также о том, что генеральный атторней желал бы получить определенные полномочия на предоставление в Нюрнберге некоторых правительственных документов и телеграмм Министерства ино¬
413



Дэвид Ирвинг
странных дел для того, чтобы попытаться опровергнуть ими это заявление немецких адвокатов».
Хоть Бевин и не являлся приверженцем политики Черчилля, он все же был решительно против обнародования подобных документов. Так же как и русские, он очень опасался того, что Международный военный трибунал может спровоцировать своей работой обнаружение некоторых «упрятанных в потайные чуланы скелетов». «Если этот процесс однажды начнется, — убеждал он, — нам может оказаться весьма затруднительным скомандовать ему «Стоп!», поскольку одна правительственная телеграмма потянет за собой другую, и в конце концов наружу могут выплыть крайне нежелательные упоминания о финских аспектах наших военных планов тех лет»603. (В 1940 году и Черчиллем, и его предшественником, Невиллом Чемберленом, всерьез рассматривались планы поддержать Финляндию в ее войне с Советским Союзом.) Сэр Норман Брук прямо посоветовал премьер-министру: «Было бы намного лучше вообще не давать втягивать себя во всю эту возню по подготовке контраргументов на основе тех или иных документов, — в особенности учитывая то обстоятельство, что нам неизвестно наверняка, какие именно захваченные документы могут иметься у противной стороны»604.
Так история получила очередной повод для широких разночтений, честь британской короны была защищена, а у Кейтеля и Йодля, которым было отказано в получении нужных им документов, появилась еще более реальная перспектива быть повешенными (не более реальная, впрочем, чем в любом другом случае).
* * *
Команды обвинителей имели в своем распоряжении весь широчайший арсенал технических возможностей разведки, какие только были у сторон-оккупан-
414



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тов. Нарушения конфиденциальности в долженствующей быть строго замкнутой системе адвокат-клиент имели вполне рутинный характер. Спрятанные микрофоны записывали разговоры» которые вели между собой заключенные, полагая, что их никто не слышит. Психиатры вроде Гильберта и Келли выполняли функции шпионов, засланных в тыл противника: в «доверительных» беседах они участливо расспрашивали обвиняемых об их самых сокровенных внутренних переживаниях, исподволь выясняя при этом степень их моральной устойчивости, а потом вся эта информация беззастенчиво использовалась психоаналитиками для прогнозирования наиболее вероятной стратегии защиты. Отчеты об этих беседах составлялись психиатрами сразу же по их завершении и — немедленно становились достоянием обвинителей. Действовавшие по всей Германии английская и американская службы почтовой цензуры педантично переправляли в Нюрнберг все перехваченные в их зонах письма, в которых, по их мнению, содержалась информация, могущая представлять интерес для разведки605.
На Нюрнбергском процессе не были представлены всего лишь две разновидности разведданных: личные беседы военнопленных, записанные с помощью сверхчувствительных спрятанных микрофонов (поскольку это было запрещено Женевской конвенцией, и подобные записи проходили под грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»); и дешифровки донесений, расшифрованных по сверхсекретным системам ULTRA и MAGIC. По поводу первых британскими разведслужбами было постановлено, что совершенно секретные распечатки бесед, полученных из различных следственных лагерей C.S.D.I.C.*, ни при каких обстоятельствах не должны были быть открыто использованы Международным
* Центральная объединенная служба углубленных расследований.
415



Дэвид Ирвинг
военным трибуналом, какую бы ценность они для него ни представляли; по поводу вторых было решено, что эти данные использовать можно, но при условии сохранения в строгой тайне источника их получения606.
Так, например, с помощью вышеупомянутых сверхчувствительных микрофонов в мае и июне того же 1945 года в одном из английских следственных лагерей был подслушан разговор между генералом Карлом Боден- шлацем — главным адъютантом Геринга при гитлеровском штабе, генералом Адольфом Галландом — главнокомандующим истребительной авиацией и в недавнем прошлом прославленным истребителем-асом — и фельдмаршалом Мильхом, в ходе которого Боденшлац заявил Мильху, что рейхсмаршад Геринг — «самый неблагодарный человек на свете».
«И всегда был таким! — выкрикнул Мильх. — Отъявленный мерзавец!»
«Это был не обычный маникюрный лак, — сказал Галланд, когда они начали говорить о том, что Геринг якобы красил ногти розовым лаком, — а специальное прозрачное лаковое покрытие, наносившееся на предварительно отполированные ногти»607.
«Боденшлац! — с вызовом спросил далее Мильх. — Вот вы говорите, что определенное фюрером Герингу ежемесячное жалование составляло тридцать тысяч рейхсмарок. Вы можете себе представить, чтобы он покрывал все свои расходы только лишь из этих денег?.. Да трехсот шестидесяти тысяч марок, причитавшихся ему таким образом за год, ему не хватило бы и на один месяц!»
Мильх отметил в своем дневнике то, что поведали ему его товарищи по заключению в Лагере № 7 (Лати- мер, графство Бакингемшир) о коррумпционерских сделках Геринга с авиастроительными предприятиями и заводами по производству алюминия. «Знаете ли вы о том, — вопросил Мильх, грохнув в сердцах кулаком по столу, — что наш главнокомандующий прикарма¬
416



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
нил кругленьких четырнадцать миллионов голландских гульденов, собранных оппозиционерами нашего режима для организация сопротивления ему где-то в Голландии, а затем преспокойно переправил их в Швейцарию и положил там в личный сейф в одном из банков? Мне рассказали об этом в СС, и не только рассказали, но и представили несомненные доказательства. Но, господа, существует на свете все-таки и какая- то справедливость!.. Шофер-то Геринга не просто удрал из Германии, но и прихватил с собой целый чемодан драгоценностей фрау Геринг»608. (Когда Герингу задали вопросы в связи с вышеупомянутыми фактами, он заявил, что все это вздор, и указал на то, что военный наместник в Нидерландах, генерал Кристиансен, подчинялся напрямую Верховному командованию, а не Люфтваффе.)609
Подобные же ограничения были наложены на использование данных, полученных в результате дешифровки в английском разведцентре в Блетчли немецких секретных донесений по системе ULTRA. Например, начиная с весны 1942-го английские дешифровщики в течение целого года регулярно перехватывали и успешно расшифровывали донесения в Берлин от подразделений СС, занятых борьбой с партизанами и облавами на евреев на восточном фронте. Ими также был, взломан совершенно секретный код, использовавшийся комендантами семи крупнейших концентрационных лагерей (в том числе Дахау, Бухенвальда и Аушвица) для передачи ежедневных донесений Освальду Полу — их главному шефу в Берлине — о поступлениях и смертности их подневольных рабочих и заключенных. Несмотря на то что ни в одном из этих донесений не оказалось никаких сведений об умерщвлениях в газовых камерах, равно как и о любых других массовых убийствах в этих лагерях (даже в Аушвице, где, как известно, с 1942 года десятки тысяч людей погибли только от эпидемий тифа), данные, полученные благодаря
14 Д. Ирвинг
417



Дэвид Ирвинг
системе дешифровки ULTRA, все равно оказались очень полезными при обвинении отдельных лиц, — таких, например, как тот же Освальд Пол или генерал СС Курт Далюге. О последнем, кстати, было известно, что он специально приказал командирам своих карательных полицейских отрядов не приводить в своих докладах подробности или статистические данные о совершавшихся ими убийствах, поскольку — как он небезосновательно опасался — используемые ими секретные коды могли оказаться расшифрованными вражескими спецслужбами610.
Единственным исключением из этого общего строго запрета было особое разрешение американского правительства на использование для нужд суда нескольких сделанных по системе MAGIC расшифровок докладов в Токио японского Посла в Германии Хиро- ши Ошимы, в которых он сообщал о результатах своих переговоров с Гитлером и Риббентропом до печально знаменитых событий в Пёрл-Харборе, что послужило доказательством предпринимавшихся Германией усилий по втягиванию в войну Японии и Соединенных Штатов.
Обвинители полагали, что имеют полное право на использование любых имеющихся в их распоряжении секретных разведданных: ведь они должны были стоять на страже своих интересов и суметь воспрепятствовать любым проискам обвиняемых и свидетелей их защиты. «Я лишь хотел обратить ваше внимание, — писал Роберту Джексону какой-то неустановленный сотрудник из числа персонала полковника Амена, — на перехваченные английской разведкой разговоры [генерала Франца] Хальдера с некоторыми другими генералами. В них он чрезвычайно откровенен именно в тех вопросах, по поводу которых сам же и считает, что они должны быть замалчиваемы или, во всяком случае, искажаемы для дезинформирования противника. Особенно трогательную обеспокоенность он проявляет по
418



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
поводу распространения слухов о том, что германский генеральный штаб вовлечен в подготовку к войне»611.
Хальдер, являвшийся начальником гитлеровского генерального штаба вплоть до того, как его отправили в отставку в сентябре 1942 года, вел себя сейчас так, как будто всегда, именно всегда был яростным противником фюрера, а также выражал до неприличия огромное рвение свидетельствовать против своего самого заклятого врага — фельдмаршала Кейтеля, бывшего главу Верховного командования Вермахта. Когда об этом стало известно адвокату Кейтеля, д-ру Отто Нелте, он привел в действие два имевшихся у него письма Халь- дера фюреру с пылкими заверениями в верноподданнической преданности и для начала показал их самому генералу, чтобы убедить его отказаться давать показания против Кейтеля. (В действительности — и теперь это уже вполне очевидно — именно хальдеровский генеральный штаб, а не кейтелевское Верховное командование был инициатором таких преступных шагов, как нападение на Россию и издание особого приказа о поголовном истреблении советских комиссаров.) А упомянутое предупреждение Нелте было, к слову сказать, вполне типичным для Нюрнбергского процесса закулисным маневром. Так, например, в другой подобной ситуации адвокат Папена, д-р Эгон Кубушок, сумел убедить американцев отозвать одного из свидетелей обвинения, показания которого были слишком опасны для его клиента, в обмен на что приказал молчать одному из своих свидетелей, показания которого были также крайне нежелательны для американцев в их обвинении против других подсудимых612. Между прочим, о подобных сделках в германском суде сведений никаких не имеется.
ЕСЛИ обвинение имело в своем активе такие богатые возможности, как использование секретных источников информации разведслужб, то защите было
419



Дэвид Ирвинг
отказано даже в праве вызывать в суд каждого нужного им свидетеля. Несмотря на то что вопрос стоял о жизни или смерти двадцати одного человека, трибунал упорно придерживался той позиции, что заслушивание показаний слишком большого количество свидетелей зашиты займет непозволительно много времени. Подававшиеся списки нужных защите свидетелей беспощадно сокращались до минимальных размеров. Адвокат Йодля ходатайствовал перед судом о девятнадцати свидетелях по делу своего подзащитного, но заслушать разрешено было лишь четверых. Поскольку процесс был международным, то его работа в значительной степени была осложнена вовлечением в нее дюжины европейских государств, и при этом защите было позволено использовать показания лишь одного свидетеля, не являвшегося гражданином Германии, — шведа Биргера Далеруса. В качестве улики были представлены воспоминания Далеруса, которые, естественно, прошли предварительно обычную для послевоенной Европы пристрастную цензуру. Однако еще долгие годы английское правительство сохраняло засекреченными все оригинальные документы по переговорам, которые проводил через Далеруса Геринг в целях сохранения мира со Швецией; когда этот файл был, наконец, рассекречен — выяснилось, например, что в 1943 году правительство Великобритании пыталось шантажировать Далеруса с тем, чтобы тот прекратил вести эти переговоры613.
Обвинение располагало и еще одним сильным козырем благодаря довольно курьезному для любого другого суда условию, поставленному трибуналом группе адвокатов защиты: предоставлять в руки союзников все списки свидетелей и документы по защите с подробным письменным разъяснением того, что именно они рассчитывают доказать посредством каждого из этих свидетелей и документов («самое полезное требование», — как прокомментировал тогда это Джек¬
420



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сон)614. В результате сложилась ситуация, по которой можно составить себе некоторое представление о том, как, бывало, по-разному писались одни и те же страницы истории: например, Юлиус Стрейчер обратился к суду с просьбой вызвать в качестве свидетеля своего бывшего шефа нюрнбергской полиции, группенфюре- ра СА Оберница; он попросил суд разрешить Оберни- цу дать свидетельские показания по конфликту, произошедшему между ними в ноябре 1938 года, когда Стрейчер попытался отмежеваться от факта разрушения нюрнбергской синагоги по приказу Геббельса в ходе операции «Хрустальная ночь»* (впоследствии ему удалось оправдать это требованиями архитектурного плана перестройки города); суд отверг просьбу о вызове этого свидетеля615. Когда к суду обратился Геринг — с просьбой вызвать свидетеля для дачи показаний против своего бывшего адъютанта и, по совместительству, личного врача, д-ра Рамона фон Ондарза из Рейн- бека, что возле Гамбурга, суд также не дал на это своего одобрения616.
Все это, однако, не отрицает того факта, что в конечном итоге трибунал стал оказывать адвокатам защиты довольно широкое содействие, а также взял на себя обеспечение их личной безопасности. Некоторые из немецких адвокатов из числа тех, которые во время войны принимали участие в работе особых военно-полевых судов (БопёещепсЫё), созданных для борьбы с преступлениями личного состава германской армии на оккупированных нацистами территориях, были вообще просто-таки окружены совершенно неподдельной учтивостью победителей617. В ноябре 1945 года для группы адвокатов защиты был даже открыт специальный информационный центр при здании суда, назначение которого было именно в том, чтобы оказывать содействие этим пятидесяти немецким адвокатам в их
* Массовые еврейские погромы.
421



■Дэвид Ирвинг
работе с документами по процессу. Это — по мнению одного из американских юристов, написавшего домой о своих впечатлениях, — разительно отличало этот процесс от любого другого, если бы он имел место в Соединенных Штатах: «По существу, мы делаем для обвиняемых очень многое: исправно обеспечиваем транспортом их адвокатов, оказываем им содействие в работе с документами и даже организовали для этой цели специальный информационный центр, на каждом отдельном этапе слушаний с каждого проходящего по нему документа в течение сорока восьми часов снимается шесть копий, и каждый из этих документов (а также любые другие входящие бумаги), на каком бы языке он написан ни был, переводится на немецкий язык и так далее»618. Когда однажды судьи трибунала наведались в вышеупомянутый информационный центр по одному своему делу, они — к некоторому Даже замешательству — столкнулись там в одном из соседних кабинетов с самим Йодлем, преспокойно беседовавшим со своим адвокатом (но, разумеется, под охраной двух вооруженных солдат). Один из наблюдавших эту сцену английских судей, прокомментировал ее так: «Как вы полагаете, были бы мы удостоены чего-либо подобного, если бы войну выиграла Германия?»619
Когда суд начал свою работу, Йодль написал в личном письме жене: «Теперь, по прошествии этих первых нескольких дней, я пришел к убеждению, что трибунал намерен работать объективно и добросовестно. И все же обвинители представляют большую опасность — во-первых, потому, что не являются экспертами в военных вопросах, а во-вторых, потому, что с видимым наслаждением предъявляют нам документы, о существовании которых мы раньше и не догадывались»620. Несколько дней спустя, однако, радужного оптимизма в его тоне несколько поубавилось: «Все, что меня заботит теперь, — это доказать, что моя соб¬
422



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ственная совесть чиста. Обвинять меня они могут лишь в том, что я, как солдат, делал все от себя зависящее для победы своей страны — это сколько угодно»621.
ПРАВДА была где-то посередине. Несмотря на нескрываемое стремление всеми способами продемонстрировать свою беспристрастность, члены трибунала были все же вполне обычными людьми. Они являлись представителями победивших сторон, собравшихся вместе для того, чтобы вынести приговор своего суда поверженному врагу, и все их черные мантии с золотыми тесьмами, величественная манера держаться невозмутимо и бесстрастно звучащие юридические формулировки — не могли изменить этого. Они прилетели на тех же самолетах, что и обвинители; они жили с ними в одних и тех же отелях и обедали за одними столами; они не могли — как гласит немецкая поговорка — перепрыгнуть через собственную тень. Они представляли с обвинением одну и ту же сторону, были с ним практически тождественны и проявляли почти безусловную солидарность в любых вопросах. Даже председатель трибунала, лорд-судья Лоренс — правда, больше по привычке и как-то не особенно задумываясь над этим — использовал для своей переписки «фирменные» печатные бланки английской команды обвинителей622. Как позже будет вспоминать немецкий военно-морской прокурор Отто Кранцбюлер, «отношение судей к своим обязанностям варьировалось от искреннего и всемерного стремления к объективности до едва прикрытого подобострастия по отношению к обвиняющим сторонам»623.
Да не будет воспринят в качестве упрека в адрес лор- да-судьи Лоренса приведенный ниже отрывок из его речи, произнесенной вскоре после завершения суда, который наглядно иллюстрирует, насколько непросто должно было быть этому пиквикского типа джентльмену постичь положение обвиняемых во всей его глу¬
423



Дэвид Ирвинг
бине и неоднозначности: «Ни Англия, ни Соединенные Штаты не захотят через какие-нибудь, не исключено, уже ближайшие несколько лет снова прилагать значительные усилия для того, чтобы предотвратить еще одну возможную попытку Германии добиться господствующего преобладания, которое, как она полагает, является ее предназначением. Сможем ли мы быстро эффективно объединить наши усилия и на этот раз? По милости бога, благодаря гению и хладнокровию нашего великого лидера, господина Черчилля, а также несгибаемому духу и мужеству нашего народа мы уже во второй раз на моей памяти избежали поражения. Стоит ли нам испытывать судьбу и впредь?»624
Его симпатии к обвинителям ни в коей мере не были уравновешены какими-либо параллельными чувствами к защитникам. Когда Лоренса не стало, свои официальные соболезнования Джексону выразил лишь Арлан Ф. Стоун — главный судья Верховного суда США. По прибытии в Нюрнберг в понедельник 26 ноября Андрея Вышинского, выступавшего в качестве обвинителя на печально известных предвоенных советских судах, проводившихся в рамках кампании по чистке рядов советской Коммунистической партии, — Джексон называл его просто «знаменитым», — американская команда обвинителей во главе с Джексоном же устроила ему торжественный прием в «Гранд-отеле», завершившийся роскошным ужином. Этим чествования Вышинского, однако, не закончились: в пятницу на той же неделе он был щедро накормлен-напоен самими русскими, а в воскресенье аналогичное мероприятие было проведено англичанами625. Лорд-судья Лоренс и другие судьи присоединились, кроме этого, в качестве почетных гостей и к джексоновской пирушке.
В любом должным образом организованном английском (или германском) суде подобную демонстрацию открытого единомыслия обвинителей и судей бы¬
424



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ло бы трудно даже хотя бы представить. Вероятно, из- за своего необоримого пристрастия к небезалкогольным напиткам с какого-то момента лорд-судья Лоренс уже не очень отчетливо воспринимал все, что происходило вокруг него на том банкете, а между тем там имел место один весьма примечательный эпизод: после ответной речи с выражениями благодарности за столь любезный прием Вышинский хоть и несколько витиевато, но зато чрезвычайно напыщенно выразил мысль о том, что юристам разных стран всегда намного проще найти общий язык для успешного сотрудничества, чем дипломатам. В ответ на это все присутствовавшие — как судьи трибунала, так и обвинители — с шумом повставали со своих мест с уже наполненными бокалами в руках, а Вышинский, как будто этого только и дожидался, громко произнес далее по-русски: «За обвиняемых! Чтобы их путь из суда лежал прямиком в могилу!»626 Судьи уже допивали свое шампанское, когда им была переведена, наконец, последняя фраза только что прозвучавшего тоста. Джексон признавался впоследствии, что в тот момент от неожиданности пришел в полнейшее замешательство. Отсутствие дипломатического такта проявлялось Вышинским вообще неоднократно. В следующий раз, например, он отличился уже в конце той же недели, 1 декабря, когда Максвелл Файф устроил для русского коллеги не менее торжественный ужин со всевозможными почестями вплоть до марширующих под завывания волынок шотландских гвардейцев. На этот раз Вышинский провозгласил тост за самых лучших и самых благородных союзников Советского Союза — за англичан и американцев. Не будучи упомянутыми, французы надменно покинули банкетный зал627. Сэр Дэвид Максвелл Файф находил Вышинского очень влиятельным, энергичным, прямолинейным и несколько шумливым человеком — абсолютно те же самые черты, вне всякого сомнения, вполне могли быть применены и при описании
425



Дэвид Ирвинг
Генриха Гиммлера или Роланда Фрайслера в лучшую пору их жизни.
Подобные, напоминающие клубные, посиделки продолжались регулярно в течение всего процесса. Судьи и обвиняемые постоянно ходили в гости друг к другу, и подобные взаимные визиты неизменно сопровождались богатым угощением, в чем каждая из сторон неизменно старалась не ударить в грязь лицом; адвокаты защиты на подобные мероприятия ни разу приглашены не были. «Прошлым вечером ужинали у [главного советского обвинителя] Руденко, — писал судья Биддл своей жене 1 декабря. — Много водки и веселья. А тостов и спичей было произнесено что-то около тридцати!» В файлах Джексона среди личной корреспонденции имеется целый подотдел, представленный довольно значительным количеством приглашений на подобные застолья как от судей, так и от него самого628. Однажды на одном из таких приглашений сэр Норман Биркетт, английский судья из дублирующего состава, послал Джексону небольшой сатирический стишок про Риббентропа, в котором тот выступал в роли известного в то время комического персонажа — ловкача-коммивояжера Секта, умевшего продать что угодно и кому угодно, — что, кстати, вполне отражало мнение многих судей об этом обвиняемом629.



ГЛАВА 15
ВПЕРЕД, ПО ТРУПАМ УПАВШИХ
КАК только судья Роберт Г. Джексон, главный обвинитель с американской стороны, прибыл летом 1945 года в Нюрнберг — на него сразу же хлынул целый поток писем со всей Германии. Послания эти в своей основной массе были такого характера, что вряд ли могли способствовать созданию у судьи впечатления о немцах как о думающей нации. Многие были просто антисемитскими. Письма целых толп женщин имели такое ужасающее содержание, что написавшим их самим было самое место в тюрьме. Авторы некоторых посланий были самыми неожиданными — начиная с астрологов и графологов и заканчивая теми, кто предлагал свои услуги в качестве палачей. Один, например, обратился с такой просьбой: «Ваша честь, умоляю вас предоставить мне место палача в американской или английской зонах и разрешить мне работать топором. Я в вашем немедленном распоряжении. Здесь, у нас, в Аурихе, 9 декабря начинается суд над генерал- майором Майером — бывшем эсэсовцем, убивавшим военнопленных союзников. И я уже договорился, что смогу воспользоваться своим топором, чтобы помочь человечеству избавиться от этого преступника»630.
Священник из Швэбиш-Гмюнда, чей брат, схваченный по подозрению в соучастии в подготовке к покушению на Гитлера 20 июля 1944 года, так и погиб в гестаповских застенках, убежденно заявлял в своем
427



Дэвид Ирвинг
письме, написанном твердым и аккуратным почерком: «Я бы испытал величайшее удовлетворение, если бы военные преступники, прежде чем быть отправленными на виселицу, приговаривались бы на некоторое время — скажем, на полгода — к самым тяжелым каторжным работам на полуголодном пайке из хлеба и воды. Смертная казнь на гильотине или через расстрел будет для них слишком простой и мягкой»63.1.
Другой наделенный очень богатым воображением автор предложил привести в район атолла Бикини какой-нибудь трофейный немецкий военный корабль, выстроить на его капитанском мостике осужденных на смертную казнь нацистских военных преступников и испытать на них следующую атомную бомбу, засняв ■ весь этот «салют» на кинопленку с минимально допустимого по соображениям безопасности расстояния с борта судна «Черчилль»632. Были, конечно, и другие, наводящие на размышления письма, причем как из Германии, так и из Соединенных Штатов, в которых Джексону задавался, например, вопрос о том, как могут американцы увязывать суд в Нюрнберге с собственными атомными бомбардировками Японии.
Возможно, это и не было настолько уж неожиданным, но самые благосклонные письма были по поводу и в защиту Рудольфа Гесса: многие простые немцы приводили примеры того, как он заступался за них раньше, и теперь, в ответ, взывали к снисходительности по отношению к нему. К началу 1946 года до Джексона стали также доходить письма, в которых описывались условия содержания гражданских немцев, депортированных из Польши в русскую зону оккупации; поступали к нему и сигналы о совсем недавних случаях бесчеловечного отношения, которому подвергались немцы (и в том числе уцелевшие немецкие евреи) в самой Польше и Чехословакии. К моменту окончания работы трибунала Джексон получил от немцев в общей сложности около пяти тысяч писем: каждое из них бы¬
428



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ло проанализировано, резюмировано и подшито в архив, однако конкретных действий по ним судья практически не предпринимал.
Джексон очень сожалел, что слишком не многое было сделано для того, чтобы заставить прочувствовать самих немцев всю важность Нюрнбергского процесса. Карл Цукмайер предложил американцам показать по всей Германии еще до объявления окончательного вердикта суда главный документальный фильм, в котором рассказывалось о коррупции, убийствах, пытках и прочих бесчеловечных жестокостях, творившихся нацистами от имени и якобы во благо своего народа; однако из этой затеи так ничего толком и не вышло633.
Американские власти доверили вести радиорепортажи с Нюрнбергского процесса некоему «д-ру Гастону Оулману», известному также под именем Ульман; это был немецкий политический эмигрант, чьи язвительные радиопередачи, по мнению многих, превосходили по своей злобности даже самые яркие выступления д-ра Геббельса в пору его расцвета в качестве министра пропаганды Германии. Если трибунал и имел хоть какое-то психологическое воздействие на среднего немца (или же если и имел, то противоположное желаемому), — то благодаря стараниям Ульмана. Его радиорепортажи резали ухо немцев настолько, что эффект этим достигался именно прямо противоположный замышлявшемуся. Фельдмаршал Мильх признал в своем дневнике, что Ульман добился небывалого успеха в том, в чем потерпел неудачу даже Гитлер, а именно — в превращении в антисемитов всех до одного немцев. «Это было особенно очевидным в огромном концентрационном лагере Дахау в 1946 году в те моменты, когда по громкоговорящей трансляции передавали радиорепортажи этой свиньи о ходе Международного нюрнбергского трибунала. Если.бы этот тип мог видеть искаженные ненавистью к нему лица двадцати
429



Дэвид Ирвинг
восьми тысяч истинных немцев — он наверняка поумерил бы свой пыл»634. Военный прокурор Кранцбю- лер тоже заметит впоследствии, что если в ходе трибунала определенную популярность приобрели даже те обвиняемые, которые заслуживали этого менее всего, то произошло это благодаря Ульману и его пропагандистским штучкам635.
* * *
Герман Геринг должен был представить собой наибольшую проблему — в этом Джексон не сомневался. В ноябре 1944 года рейхсмаршал провозгласил перед своими генералами: «Остаться в живых любой ценой всегда было философией труса»636. Теперь, в феврале 46-го, он заявил своим адвокатам: «Моя философия в том, что раз уж время пришло — то, значит, оно пришло. Прими ответственность и упади, сраженный уготованной тебе пулей! Защищать на этом суде надо Германию, а не нас — горстку обвиняемых, которым все равно не избежать отправки на тот свет»637.
Гильберт продолжал раздувать до неимоверных размеров те секретные сведения, которые ему удалось выудить по крупицам у обвиняемых и во время совещаний по поводу этих своих психиатрических сеансов с Джексоном. «Защита Геринга отвергает обвинение в планировании захвата Германией островов в западной части акватории Атлантического океана с целью развития дальнейших военных действий против Соединенных Штатов, — обеспокоенно гласила одна из телеграмм Джексона в Вашингтон. — Очевидно лишь то, что из речей Рузвельта того времени можно сделать вывод о готовящемся нападении на Германию с нашей стороны... Мне доложено также о том, что Геринг будет давать показания, подтверждающие заявления Буллита и Дэйвиса в поддержку рузвельтовской угрозы нападения на Германию»638. Это было типичным последствием неуемных шпионских фантазий Гильберта по мотивам его бесед с заключенными.
430



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
В тот февраль профессиональная конкуренция между Гильбертом и Келли, граничившая даже с небольшой личной враждой, разрешилась к глубокому удовлетворению первого. 6-го числа того месяца полковник Эндрус освободил майора Дагласа Келли от занимаемой должности штатного психиатра-консуль- танта и хирурга, которую тот занимал с 21 ноября того же года, и отправил его обратно в Соединенные Штаты. Келли неоднократно раскрывал детали проводившихся им обследований обвиняемых газетчикам, причем невзирая на опять же неоднократные и весьма категоричные предупреждения Эндруса не делать этого. Келли покидал Нюрнберг в очень большой немилости и явно готовился, как опасался того Эндрус, писать мемуары, поскольку даже «незаконно присвоил для этой цели некоторые служебные документы»639. Через несколько месяцев, когда суд уже приближался к своему завершению, лорд-судья Лоренс вручит Эндрусу только что опубликованную в лондонской «Санди экспресс» статью, подтверждающую то, что Келли не только совершил очередное должностное преступление, но и приписал обвиняемым такие высказывания, которые Эндрусу лучше бы никогда не слышать. (Так, например, Келли эффектно «воспроизвел» якобы и без того красочное живописание Герингом реакции Гитлера на известие о линчевании Муссолини — в действительности же рейхсмаршал в последний раз покинул берлинский бункер фюрера, — затем, как оказалось, чтобы больше никогда уже его не увидеть, — за неделю до этого события.)640
В ТОТ МЕСЯЦ — февраль 1946 года — в преддверии того драматического момента, когда первые обвиняемые должны были начать давать свои показания, Джексон лично направил д-ра Гильберта в тюрьму с тем, чтобы тот, как психиатр, еще раз произвел тща¬
431



Дэвид Ирвинг
тельную и глубокую рекогносцировку намерений всех заключенных. Во время судебных заседаний Гильберт практически постоянно находился в самой непосредственной близости от скамьи подсудимых, стараясь не отлучаться со своего наблюдательного поста ни на минуту, чтобы не пропустить чего-либо важного. Всегда с блокнотом наготове, он напряженно прислушивался к репликам и комментариям, которыми обменивались между собой обвиняемые sotto voce*, и немедленно фиксировал их, не отвлекаясь при этом от пристального наблюдения за их реакциями на происходящее и за тем, что сейчас назвали бы языком тела. Регулярно посещая обвиняемых и в их камерах, он проводил с ними официальные «разведывательные*» тестирования по особой системе. В тот октябрьский день, когда им был впервые предъявлен предварительный обвинительный акт, он попросил каждого обвиняемого написать свой комментарий по этому поводу. Некоторые из этих комментариев были циничными, некоторые — уклончивыми. Вот что написал Шпеер: «Этот процесс необходим. Существует такое понятие, как разделение ответственности — даже в авторитарном государстве, тем более, когда дело касается таких злодеяний»641. Шпеер уже тогда действовал по своей безжалостной по отношению ко всем остальным программе выживания: vorwärts über Leichen. Вперед, по трупам упавших, даже если эти упавшие — собственные бывшие коллеги по Министерству.
* * *
В файлах Джексона имеются доклады д-ра Гильберта об «умственно-психологическом» состоянии каждого из главных обвиняемых642. Эти «аналитические отчеты» были в высшей степени субъективны и говорили гораздо больше о самом исследователе, чем об объек¬
* Вполголоса (лат.).
432



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тах его исследований. Узнав, что Гильберт оценил его 10* довольно низко (106), вовсе не такой уж недалекий, но, напротив, чрезвычайно изворотливый Юлиус Стрейчер тут же попытался использовать этот момент для того, чтобы отказаться от дальнейших тестирований, обосновывая это той отговоркой, что, мол, этот психоаналитик и сам, пожалуй, не вполне беспристрастен. Гильберт определял склад его ума как «косный, одержимый навязчивыми идеями, невосприимчивый и, вдобавок ко всему, похотливый». Стрейчер с самого начала неустанно повторял, что этот процесс олицетворяет собой «триумф мирового еврейства», и многозначительно намекал Гильберту, что трое из четверых его судей — на самом деле евреи. (В действительности ни один из них евреем не являлся.) Он был совершенно убежден в том, что умрет как мученик — именно по этой причине, которая в его случае состояла в том, что он всегда вел непримиримую борьбу с евреями. Однако ему и не нужно было оправдываться в актах массового уничтожения евреев, поскольку начиная с 1939 года никаких официальных должностей он уже попросту не занимал. Гильберт предрекал, что защита Стрейчера будет основываться на «причудливых» ссылках на духовное очищение, мировой сионизм, учения Талмуда и прочее и что на эти доводы вряд ли стоит отвечать серьезными контраргументами.
Основываясь на том, что ему удалось подслушать и выведать другими путями, Гильберт считал, что Шпеер, Шахт, Фриче и, возможно, даже Франк могут решиться свидетельствовать против рейхсмаршала. «Реально поддерживают Геринга только Риббентроп и Розенберг; фон Ширах колеблется; Кейтель тоже не решается занять какой-либо определенной позиции».
На какое-то время Ширах тоже примкнул к лагерю
* I n t е 11 i g е n се quotient — коэффициент умственного развития (применяется в армии и школах Англии и США).
433



Дэвид Ирвинг
сторонников Геринга, но потом вдруг снова передумал. По мнению Кейтеля, причиной того, что Ширах упал духом, было то, что его ошеломили огромным количеством таких документальных улик против рейхсмаршала, о которых раньше не подозревал даже он, Ширах. «Определенную роль, возможно, сыграла и его ссора с Гитлером [в июне 1943 года], после которой фюрер отстранил его от себя и даже заявил, что не желает больше никогда его видеть»643.
Риббентроп, по оценке Гильберта, имел довольно высокий 10 (128), но еще более несносный характер: это был «амбициозный эгоист и оппортунист, подчинивший все свои моральные качества неуемному стремлению к самовозвеличиванию». В тюрьме он был очень подавлен прежде всего крахом всех своих амбициозных планов на будущее; Геринга он то поддерживал, то нет, — когда-то они были заклятыми врагами, — а для собственной защиты не стеснялся прибегать ко лжи и изображать забывчивость. Он, например, настойчиво утверждал, что никогда не делал никаких антисемитских заявлений, приписываемых ему генералом Лахаузеном, а также отрицал, что когда-либо предсказывал Гитлеру, что Великобритания не вступит гЪ войну*
Гильберт не мог не обратить своего особенного внимания на то, что Риббентроп продолжает неустанно и сосредоточенно копаться в документах, делая парал¬
* Это, пожалуй, одна из самых ловких английских пропагандистских легенд. Задумана она была специально для того, чтобы дискредитировать Риббентропа в глазах его подчиненных по Министерству иностранных дел. Существует меморандум, подписанный им в декабре 1937 года, в котором он настойчиво предостерегает Гитлера о том, что Великобритания будет воевать, если дело дойдет до войны в Европе. С целью гарантировать, что сей документ будет увиден грядущими поколениями, Риббентроп снял с него копию, которая имелась у него в заключении в Нюрнбергской тюрьме в июне 1945 года и которую он направил лично фельдмаршалу сэру Бернарду Монтгомери. Как оказалось впоследствии, это было его ошибкой: Монтгомери переадресовал документ Министерству иностранных дел Великобритании, а там его благополучно «утеряли» на целых сорок лет.
434



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
лельно очень неразборчивые и многословные карандашные пометки для предстоящей защиты. То и дело, докладывал Гильберт, Риббентроп сокрушенно всплескивал руками и восклицал: «Ну вот, и это вспомнили! Кто старое помянет — тому глаз вон. Нехорошо быть таким мстительным!»
По мнению Гильберта, опровержение уверток Риббентропа не должно было представлять собой очень уж сложной задачи — достаточно было просто возложить на него вину по таким бесспорным пунктам, как подписание пакта между странами — членами Оси, Мюнхенского соглашения и пакта Риббентроп—Молотов, а также обвинить его в том, что он был осведомлен о зверствах, творившихся на оккупированных Германией территориях. «Последнее он будет отрицать, — предупредил Гильберт. — Однако можно доказать, что он интересовался у Гитлера люблинскими событиями, и фюрер посоветовал ему не лезть не в свое дело, каковому совету министр иностранных дел и последовал»* Военные психиатры ожидали, что Нойрат, Папен, Шахт и Шпеер — все как один пожелают утопить Риббентропа дачей против него разного рода невыгодных показаний, если, конечно, задать им на процессе нужные и правильно поставленные вопросы.
Еще одним дипломатом на скамье подсудимых был Франц фон Папен, отличавшийся исключительной профессиональной учтивостью, благоразумием и даль¬
* В сентябре 1944 года Риббентропу был продемонстрирован номер лондонской «Дэйли мэйл» со статьей, в которой упоминался доклад русских об обнаружении ими свидетельств холокоста в концентрационном лагере Майданек. Риббентороп, в свою очередь, показал газету своему сыну Рудольфу, молодому офицеру СС, поинтересовавшись у него, какова, по его мнению, правда. «Отец, — ответил Рудольф, — это такая же правда, как и фигурировавшая после Первой мировой войны зловещая история о бедных бельгийских детишках с отрубленными руками». После этого министр иностранных дел показал статью еще и Гитлеру, в ответ на что получил вышеупомянутый уже совет. (Интервью автора с Рудольфом фон Риббентропом, 20 июля 1990 г.)
435



Дэвид Ирвинг
новидностью. Он полностью сознавал необходимость такого процесса, как этот, но был при этом глубоко задет тем, что оказался в числе обвиняемых. Ему уже однажды довелось побывать на волосок от смерти в ходе Рёмской политической чистки в июне 1934 года, но тогда от отделался лишь домашним арестом; по его словам, он немедленно отказался от должности вице- канцлера и принял назначение Гитлером стать послом Германии в Вене, но только при условии выполнения вытребованных им себе письменных гарантий, заключавшихся, например, в том, что Гитлер незамедлительно отправляет в отставку нацистского лидера в Австрии Тео Хабихта, деятельность которого привела в июле 1934 года к убийству канцлера Энгельберта Долл- фусса. Лишь после нарушения Мюнхенского соглашения Папен — опять же по его собственному утверждению — осознал, что Гитлер — «патологический лжец», одержимо ведущий безрассудную внешнюю политику при содействии своего «безмозглого, оппортунистически настроенного, самонадеянного и такого же бессовестно лживого министра иностранных дел фон Риббентропа». Подобная аргументация Папена представлялась, конечно, соблазнительной для обвинителей. Однако при всем этом сам Папен затруднялся объяснить, почему он принял затем назначение его Гитле- ром послом Германии в Турции. Учитывая его враждебную настроенность по отношению к Герингу, Риббентропу и Розенбергу, не говоря уже о Гитлере, д-р Гильберт предложил в качестве более целесообразной линии работы с Папеном не напирать впрямую на его Личную порядочность, а устроить ему исподволь серию перекрестных допросов с целью получить ценные показания против вышеперечисленных лиц и, может быть, даже склонить его в результате к их личному открытому обвинению. «Он уже работает над ответами на подобные вопросы, — добавлял к этому Гильберт. — И он уже показывал их мне. Вопросы эти могут быть
436



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
заданы ему как его адвокатом, так и представителями обвинения. Это не принципиально. Главное — не допустить никаких выпадов против него со стороны других подсудимых».
Рудольфа Гесса Гильберт находил пассивным, апатичным, истеричным и к тому же отягощенным мистическими и параноидными тенденциями. «Свою амнезию, — пришел он к выводу, — он все-таки не симулировал». Гесс был настолько глубоко ушедшим в себя, замкнутым и неконтактным, что Гильберт затруднялся прогнозировать, какую тот будет использовать защиту. Скрытность Гесса доходила порой просто до анекдотичной: например, уходя из своей камеры на допросы, он всякий раз опечатывал остававшиеся там папки с документами. «Ожидать от него можно чего угодно, — предостерегал Гильберт, — в том числе и рецидива амнезии». Гильберт обнаружил, что, будучи очень сильно поддающимся внушению, Гесс отчасти перенял у Геринга его пренебрежительное отношение к трибуналу и Версальскому договору. Помимо того, что и так имелось в его активе, — т. е. предпринимавшиеся попытки остановить стремительное развитие войны в 1940 и 1941 годах, а также то, что его вообще не было в Германии с мая 1941 года, — Гесс вместе со своими адвокатами не предпринял практически ничего, чтобы действительно подготовиться к серьезной защите. Он отверг даже искренне предлагавшуюся ему помощь в этой подготовке со стороны его бывших секретарш, которые находились теперь в той же тюрьме, но только в другом ее крыле — для свидетелей. До сих пор он не затребовал ни единого свидетеля и ни единого документа. Подразумевая Гитлера и, судя по всему, до некоторой степени себя тоже, Гесс неоднократно высказывал мысль о том, что в каждом гении должна быть некоторая «сумасшедшинка».
Его товарищи по заключению — отмечал Гильберт — резко осуждали присутствие на их процессе
437



Дэвид Ирвинг
этой «чудаковатой» личности, а многие выражали небезосновательное опасение, что если и когда Гесс начнет давать свидетельские показания, это может очень весьма печально отразиться на авторитете Германии. «Лучше бы его вообще поменьше трогать, — предлагал Гильберт, — ну, или, по крайней мере, не подвергать слишком интенсивным перекрестным допросам».
По поводу фельдмаршала Кейтеля Гильберт полагал, что он имеет почти такой же уровень интеллектуального развития, как Риббентроп, и снова предлагал Джексону удобный стереотип: типичный пруссак, под внешней решительностью и непреклонностью которого в действительности скрывается довольно слабый характер. Главный довод защиты Кейтеля, который он не уставал повторять каждому, кто не отказывался его выслушивать, состоял в том, что Гитлер был его главнокомандующим, а сам он не выполнял практически никаких реальных командных функций, являясь этаким титулованным мальчиком на побегушках. Он бы предпочел вообще переложить всю вину на Гитлера, однако его постоянно одергивал в этом устремлении Геринг, настойчиво требуя сохранить лояльность к фюреру и заниматься своей собственной защитой. Эту печальную для себя дилемму фельдмаршал так и не смог разрешить вплоть до самого восхождения на виселицу.
Однажды во время одной из бесед с глазу на глаз Кейтель сказал Гильберту, что Гитлер предал и его самого, и честь Вермахта. В вопросах защиты он действовал сообща с Йодлем; сам Кейтель намеревался строить свою защиту, начиная с событий Польской кампании. Что касалось темных сторон ведения войны, то Кейтель пребывал в действительно не очень завидном положении: так, например, прослышав однажды о секретном «польском» рейде СС по захвату радиостанции в Глейвице под видом отряда польской армии, Кейтель поинтересовался у адмирала Вильгельма Ка-
438



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
нариса, зачем личному составу СС выдают польскую военную униформу. Канарис без церемоний заявил тогда шефу Абвера, чтобы тот не совал нос не в свое дело. На процессе он утверждал, что не знал тогда, как подразделения Вермахта оказывались втянутыми в акты бесчеловечных жестокостей. Гильберту он заявил, что неоднократно пытался, хоть и безуспешно, убедить Гитлера сократить число пленных, ликвидировавшихся в целях устрашения противника. По мнению Гильберта, наиболее серьезные показания против Кейтеля должен был дать, скорее всего, опять же Шпеер.
Более добрые слова были у Гильберта для генерала Альфреда Йодля, который, по его мнению, имел свою собственную позицию как в вопросах морали, так и в вопросах военного дела. По показаниям Йодля, до 1939 года он почти не встречался с Гитлером лично, но, однако, честно признавал, что был тогда вполне готов принять самое деятельное участие как в планировании, так и в ведении захватнической войны. Он выполнял свой офицерский долг под командованием фюрера. Однако в качестве своей защиты он мог доказать, что между ним и Гитлером в разное время произошел целый ряд весьма серьезных конфликтов, особенно когда последний предлагал пойти на нарушение общих для всех правил ведения войны в целях скорейшей ликвидации партизанских и диверсионно-десантных отрядов неприятеля. Действуя на свой страх и риск за спиной Кейтеля, Йодль издавал приказы, исподволь, но вполне эффективно аннулирующие эти полуофициальные распоряжения с самого верха. «Документы, которые он запрашивает, — предупреждал Гильберт, — подтвердят эти факты».
Кроме этого, Йодль представит на суде документы, доказывающие, что агрессорские действия нацистов имели до некоторой степени не только упреждающий, но и защитный характер: своим вторжением в Норвегию, например, они просто опередили аналогичный
439



Дэвид Ирвинг
ход Черчилля; даже перед нападением Гитлера на Россию по плану Барбаросса сосредоточение Сталиным значительного количества полностью готовых к ведению боевых действий сил у границ с Польшей очень походило на то, что Красная Армия готова атакрвать первой, что вполне мог подтвердить и фельдмаршал Фридрих Паулюс, лично занимавшийся тогда в генеральном штабе разработкой плана Барбаросса, а ныне находящийся в «свидетельском» крыле Нюрнбергской тюрьмы. «Если правильно оказать на Йодля некоторое давление, — рекомендовал Гильберт, — он, вероятнее всего, без колебаний обвинит во всем Гитлера, а с ним вместе и Геринга, которого недолюбливает за его высокомерие и нажитое за время войны огромное богатство». Однако из офицерской солидарности, оговаривал он далее, Йодль не будет давать показания против Кейтеля.
САМ ЙОДЛЬ относился ко всем этим «так называемым психологам» не иначе как с презрением. «Что могут знать эти психо-докторы и диагносты о моем внутреннем мире?! — писал он с негодованием своей жене Луизе, которая в течение всего процесса в Нюрнберге по собственной инициативе помогала адвокатам защиты в качестве секретаря. — Не каждый из них и муху-то способен прихлопнуть! Впрочем, они и сами — не более, чем просто назойливо жужжащие мухи»644.
Характеризуя Альфреда Розенберга, д-р Гильберт называл его, при полном отсутствии морального мужества, слепым приверженцем Гитлера и философом-ди- летантом, потворствующим фальшивой культурной антропологии и псевдонауке, позволявшим ему обосновывать нацистскую идеологию. (С незначительными изменениями Розенберг вполне мог бы использовать ту же самую фразеологию, характеризуя американских армейских психиатров.) Как и Риббентроп, он всецело
440



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
находился под влиянием Геринга и поэтому сумел убедить себя в том, что лучший способ защиты — это нападение. Исходя из этой стратегии, он заготовил целый арсенал контробвинений против каждой из четырех судивших их сторон-победительниц: английские концентрационные лагеря во время ведения ими бурской* войны; истребление большевиками своих политических противников, а также лучших представителей собственного народа; разгул американского империализма в Латинской Америке; невыполнение союзниками «четырнадцати заповедей» президента Вильсона, разбои и мародерства французских марокканских отрядов в Южной Германии в апреле и мае 1945 года и т. п. Все это, напоминал Гильберт Джексону, не относилось к существу разбиравшегося дела, состоявшего «в обвинении Германии в развязывании и ведении этой войны». По его мнению, пригвоздить его к стене можно было одним лишь обвинением в том,, что он активно проповедовал идеологию, сделавшую возможными все допущенные Германией злодеяния. «У него нет реальных сторонников, за исключением разве что Стрей- чера, — ликуя, докладывал Гильберт, — а такой поддержки, как эта, лучше бы и не иметь вовсе».
В лице Ганса Франка, являвшегося не просто одним из троих юристов среди обвиняемых, но и личным юрисконсультом и адвокатом Гитлера, а в придачу еще и генерал-губернатором оккупированной Польши, Гильберт нашел наиболее интересный для себя, как психиатра, случай, выявив во Франке признаки раздвоения личности и латентной** гомосексуальности, а как результат этого — склонность к садизму и мазохизму. Бремя своей вины и неотвратимость наказания Франк трансформировал для себя в необходимость совершить религиозное покаяние, щедро при¬
* Б у р ы — голландские поселенцы в Южной Африке.
** Скрытой.
441



Дэвид Ирвинг
правив это мистической и трансцендентальной философией. «Франк вполне отдает себе отчет в том, что виновен и будет повешен», — подвел под этим свое подчеркнуто лаконичное резюме д-р Гильберт. Самым главным для Франка было теперь принять позу поэффектнее. Движимый стремлением отвергнуть рбвине- ния в зверских жестокостях, первоначально он планировал патетичное обличение Гитлера как «воплощенного дьявола», деятельность которого привела к величайшему в истории мира разгулу разрушений и гибели неисчислимых миллионов людей; действуя в этом беспроигрышном направлении, он намеревался также обвинить в бесчисленных злодеяниях Геринга, Розенберга и других лидеров нацистского руководства, а в особенности Гиммлера и генералов СС, уничтожавших евреев у него под самым носом (в Люблине, например, да и вообще где бы то ни было). Франк категорически настаивал на том, что делалось это без его ведома. Однако он был весьма подвержен неожиданным переменам настроения, да и вообще склонен к непостоянству. Со временем у него, например, бесследно исчезло прежнее страстное желание прийти к покаянию. Что еще за номера он выкинет при даче показаний в суде — предсказать было не так уж и просто.
Обвиняемого Вильгельма Фрика, еще одного юриста по образованию, Гильберт неприязненно характеризовал как «лишенного всяческого воображения, бессердечного и зачерствелого душой, крайне эгоистичного и недальновидного субъекта», имевшего к тому же весьма смутное представление о вопросах морали и нравственности. Намерения его также не поддавались сколько-нибудь уверенному прогнозированию. Признавая, с одной стороны, что помогал прийти Гитлеру к власти, он в то же время настаивал на том, что сам с 1935 года никакой реальной властью не обладал и что принятые им при этом «Нюрнбергские законы» 1936 года были необходимы Германии лишь потому,
442



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
что еврейская проблема «раздирала ее на части». Общую модель поведения Фрика на суде — собезьянни- чанную им все у того же у Геринга — можно было бы охарактеризовать наглым вопросом «Ну и что?» Фрик был единственным, — отметил в своем докладе д-р Гильберт, — кто не чурался общения со Стрейчером. В общем, вопросы чисто обиходного комфорта в тюрьме заботили его гораздо больше, чем «вопросы о бессмертии души в связи с предстоящим в не столь отдаленном будущем переходом в небытие».
САМЫЙ высокий 10 (143), по оценке Гильберта, был у Хальмара Шахта: услыхав об этом, Шпеер презрительно фыркнул, что такой результат получился потому, что при его выведении был учтен возраст Шахта; комизм ситуации заключался в том, что если бы умственное развитие обвиняемых действительно определялось подобным образом, то самый высокий показатель был бы у Зейс-Инкварта, следом за ним шел бы Геринг, а сам Шпеер оказался бы где-то среди аигеа тесИосгНау645* Честолюбивый и высокомерный Шахт строил свою защиту на основе неколебимой убежденности в собственной правоте и невиновности. Он кипел негодованием по поводу того, что оказался в тюрьме наравне с гитлеровскими приспешниками. Шахт признавал за собой нарушения Версальского договора, но не считал их преступными, поскольку союзники сами вступили в сговор против Германии. В свою защиту он планировал привести цитаты из таких изданий, как, например, книга «Московская миссия» бывшего посла США в столице Советского Союза Джозефа Дэйвиса, из которой явствовало, что миротворческая направленность деятельности Шахта была давно и хорошо известна многим. Он не отрицал также, что принимал
* Полных заурядностей.
443



Дэвид Ирвинг
активное участие в ускоренном восстановлении экономики Германии, однако отнюдь не с целью ведения ею войны; Гитлер освободил его от занимаемой должности сразу же вслед за тем, как понял, что тот задерживает уже начавшуюся подготовку к крупномасштабным боевым действиям. Вдобавок ко всему этому Шахт сделал давно уже припасенное заявление о том, что он, в конце концов, лично подготавливал террористический акт с целью убийства Гитлера и, кроме того, был посвящен в несколько заговоров, имевших ту же цель, а к концу войны вообще оказался в нацистском концентрационном лагере.
По мнению Гильберта, 10 гранд-адмирала Карла Дёница был всего лишь на несколько пунктов ниже, чем у Шахта. Он находил его «интеллигентным и довольно порядочным человеком», считавшим ни в коей мере не пострадавшими свою внутреннюю целостность и прямоту несмотря на многомесячное уже пребывание в тюрьме. Дёниц открыто насмехался над предъявляемым ему обвинением в участии в заговоре с целью развязывания захватнической войны, указывая на то, что к моменту ее начала он был всего лишь обычным флотским командиром (корветтен-капита- ном). Столь же спокойно относился он и к другим пунктам обвинения, будучи убежденным, что они также никоим образом его не касаются, — вплоть до самого суда он и не догадывался о темных сторонах деятельности Гйтлера. Немного беспокоился Дёниц разве что по поводу обвинения в том, что он приказал подводникам не спасать экипажи уничтоженных ими вражеских судов, однако это было стандартной практикой и во флотах союзников. За планирование войны, потопление «Афинии» в 1939 году и прочие эпизоды следовало отвечать Рэдеру, а не Дёницу,,но, кстати, это вовсе не означало, что Рэдер, пытаясь выкрутиться, будет свидетельствовать против своего бывшего главноко¬
444



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
мандующего. Было совершенно очевидно, что за него с готовностью проделает это Шпеер; Гильберт порекомендовал использовать именно Шпеера для того, чтобы «отбить у Дёница охоту» заступаться за фюрера, — к тому же это считалось монопольной прерогативой Германа Геринга.
Гранд-адмирал Эрих Рэдер принадлежал, можно сказать, к совершенно другому, более старшему поколению военно-морских офицеров. К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, Рэдер занимал пост главнокомандующего флотом Германии, и был на нем вплоть до 1943 года. Теперь это был «болезненно чувствительный, раздражительный и вечно хмурый пожилой человек с практическим и не склонным к излишним фантазиям складом ума». В Нюрнбергской тюрьме он вел дневник, который находится сейчас в одной частной коллекции646. Как и Гесс, Рэдер был крайне немногословен, и поэтому заключить что-либо определенное об избранной им стратегии защиты было очень сложно. Однако с помощью встроенного в стол микрофона удалось подслушать некоторые его разговоры с занимавшим соседнее место в столовой генералом Йодлем, из которых следовало, что оба собираются представить на суде документы, подтверждавшие намерение Великобритании напасть на Норвегию первой в апреле 1940 года, и что Гитлер опередил их с этим ударом чуть ли не на каких-то несколько часов. Вполне логичным было также заявление Рэдера о том, что англо-германское военно-морское соглашение 1935 года — по условиям которого Англия давала свое согласие на восстановление Германией сво$Ьо военного флота до численности, составлявшей не более одной трети от английской, — уже само по себе было узаконенным нарушением Версальского договора. Заключенный Нойрат, бывший в то время министром иностранных дел Германии, полностью подтвердит на суде справедливость этого заявления. Что же касается
445



Дэвид Ирвинг
инцидента с «Афинией», то, кроме того, что она была, вне всякого сомнения, потоплена именно немецкой подводной лодкой, из документов главного штаба военно-морского флота Германии выяснилось, что они узнали тогда об этом лишь постфактум, — так что Рэ- дер не лгал, когда отрицал свою причастность к этому эпизоду. А после проведения более тщательного разбирательства по поводу Пёрл-Харбора стало очевидным, что, вопреки обвинению Рэдера в том, что он подстрекал японцев к нападению на эту тихоокеанскую базу американского флота, реальные их действия совершенно не соответствовали тому, что он рекомендовал им в действительности.
Чрезвычайно антипатичен был Гильберту бывший лидер гитлерюгенда Бальдур фон Ширах. Оптимальной перспективой использования Шираха на суде было склонить его к обвинению Гитлера — и, возможно, Стрейчера — в предательстве германской молодежи. Об этом, утверждал Гильберт, вполне можно было сговориться с ним «за кулисами». Однако в дальнейшем, вопреки этим чрезмерно оптимистичным прогнозам, нарциссичный Ширах стал вдруг неузнаваемо дерзким и даже агрессивным по отношению к союзникам. Этому «вдруг» было, конечно, свое объяснение: несмотря на то, что мать Шираха была когда-то американкой, его привело в буйную ярость дошедшее до него известие о том, что американская контрразведка арестовала его жену Генриетту и детей. Геринг сказал ему, что это начались «преследования» его семьи, не забывая повторять при всяком удобном случае, что С.1.С. ничем не лучше Вестапо. В результате этого Геринг сумел добиться некоторого успеха в том, чтобы убедить Шираха побыть некоторое время своим «тайным доверенным лицом» с тем, чтобы попытаться уговорить упорствовавшего в своем своенравии и непокорности Альберта Шпеера снова примкнуть к «объединенному фронту» его сторонников.
446



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Наряду с вышеперечисленными лицами Гильберт проводил также психоанализ личности Эрнста Каль- тенбруннера — бывшего обергруппенфюрера СС, ставшего преемником убитого Рейнхарда Гейдриха на посту шефа гиммлеровского Я.З.Н.А.* По рождению Кальтенбруннер был австрийцем, и в пору студенчества, еще в Австрии, необычно большие размеры его «макроцефальной»**  *** головы послужили причиной возникновения многочисленных шрамов, полученных на дуэлях. «Лишенный своей былой власти, — писал о нем Гильберт, — он обнаруживает себя как малодушно хнычущий трус; проявляя признаки эмоциональной неустойчивости и раздвоения личности, пытается играть роль непонятого и непризнанного национали- ста-идеалиста». Как и пойманный спустя пятнадцать лет Адольф Эйхман, Кальтенбруннер будет пытаться убедить суд в том, что не может нести ответственности за существование концентрационных лагерей, поскольку, дескать, по справедливости это обвинение должно всецело относиться к Полю как шефу Главного экономического и административного управления, или >У.У.Н.А.*” — т. е. Управления, «параллельного» К.5.Н.А., но напрямую к нему не относившегося. Кальтенбруннер утверждал, что принял 11.5.Н.А. после Гейдриха с уже вполне сформировавшейся репрессивной системой, а кроме того, рейхсфюрер Гиммлер отдавал свои приказы, минуя его, напрямую Адольфу Эйхману, который являлся в 11.5.Н.А. главой особого еврейского отдела ГУ-Ь-4; после смерти Гейдриха в 1942 году без ведома Кальтенбруннера, — по его же собственному утверждению, — всеми депортациями
*Reichssicherheitshauptamt — Главное управление имперской безопасности.
**Макроцефальная голова — голова, имеющая ненормально большие размеры.
***Wirtschafts und Vetwaltungshauptamt — Главное экономическое и административное управление.
447



Дэвид Ирвинг
евреев из Германии и других стран продолжали руководить Эйхман и, наряду с ним, группенфюрер СС Генрих Мюллер — шеф IV отдела 11.8.Н.А.* Ближе к концу войны, заявлял в другой раз Кальтенбруннер, он оказался в немилости у высшего руководства, и в октябре 1944 года Гиммлер обязал его прекратить все операции по физической ликвидации.
Гильберт обращал особое внимание на эту очевидную логическую неувязку: она подрывала собой все предшествовавшие утверждения Гиммлера о том, что он «практически ничего не знал» о том, что происходило в его ведомстве.
Совершенно иным человеком был Артур Зейс-Ин- кварт — тоже австриец и земляк Кальтенбруннера. С мягкими манерами, в очках, к тому же еще один бывший юрист, Зейс-Инкварт, которого Гильберт определил как блестящего и высококультурного интеллектуала с 10, составлявшим 141, он стоически примирился со своей участью. По его мнению, Аншлюс — аннексия Германией Австрии — был всего лишь «цветочками». Он был намерен представить трибуналу письма, доказывавшие тот факт, что он предостерегал Гитлера от нападения на Польшу, предрекая, что этим будет положено начало действительно мировой войне. В беседах с Гильбертом он признавал, однако, что одной только его деятельности в качестве последнего нацистского генерал-губернатора Нидерландов «уже достаточно для осуждения его на виселицу», — но он все же пытался — по крайней мере, пытался — установить там мягкий стиль администрирования. «Расстрелам заложников, использованию рабского труда, депортациям евреев, — подвел свой итог Гильберт, — будет теперь трудно найти оправдание».
* В личных записях Эйхмана, сделанных им в 1956—1957 годах, почти не встречается упоминаний о Кальтенбруннере — только о Гейдрихе и Мюллере, перед каждым из которых Эйхман благоговел и преклонялся.
448



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Остальные обвиняемые, по мнению д-ра Гильберта, были «рыбешкой помельче». Когда Гитлер пришел к власти, консервативный дипломат старой школы Константин фон Нойрат оставался еще некоторое время на занимаемом им посту министра иностранных дел Германии лишь по личной просьбе Гинденбурга. Он презирал Геринга и Риббентропа, что было хорошо, но являлся членом «секретного правительственного совета», учрежденного Гитлером в феврале 1938 года. С присущей ему дипломатической корректностью Нойрат, однако, указывал на то, что в действительности совет этот ни разу не собирался. Своей «черной меткой» он считал то, что принял назначение «регентом» Богемии и Моравии после военной оккупации Германией Чехословакии в 1939 году.
Геббельсовского радиопропагандиста Ганса Фриче вряд ли стоило судить в Нюрнберге наряду с главными военными преступниками. По мнению самого Фриче, он оказался на этой скамье подсудимых потому, что был единственным (если не считать Рэдера) из нацистской верхушки, кто оказался в руках у русских. Ему удастся доказать, что, хоть ему и было известно о творившихся злодеяниях из вражеских пропагандистских радиопередач, каждая его попытка разузнать что-либо по этому поводу у официальных лиц из СС и Гестапо неизменно наталкивалась на успокаивающие заверения в том, что все это ложь. «Теперь, — докладывал Гильберт, — когда по неопровержимым уликам он убедился в суде, что это не было ложью, Фриче несколько раз проявлял признаки эмоционального надлома, а недавно по этой причине его пришлось даже освободить на сутки от дальнейших судебных разбирательств для восстановления пошатнувшегося душевного равновесия». Он будет очень красноречив, предупреждал психиатр, на тему о том, что он и весь германский народ оказались «преданными»; однако для того, чтобы добиться от него каких-либо признаний своей личной
1 5 Д. Ирвинг
449



Дэвид Ирвинг
вины, потребуется умело провести не один перекрестный допрос.
Экономист Вальтер Функ считал, что не совершал ничего противозаконного, и всерьез рассчитывал на данное Герингом обещание «прикрыть» его, подтвердив на суде, что Функ действительно не совершал «ничего такого», а лишь выполнял его приказы в рамках «четырехгодичного плана».
Гильберт находил, что этот беспечный в совсем еще недавнем прошлом весельчак и балагур превратился теперь в робкого и несчастного ипохондрика. Примерно то же самое произошло и с Фрицем Заукелем — бывшим гауляйтером Тюрингии, а затем гитлеровским специальным уполномоченным по поставкам рабочей силы. Это был человек не слишком далекого ума, чьим главным доводом в свое оправдание было то, что он просто рекрутировал иностранных рабочих и распределял их в соответствии с приказами Гитлера. Он даже представит документы, подтверждавшие то, что он делал все возможное, чтобы обеспечить надлежащий присмотр за этими людскими ресурсами. «Это герин- говский прихлебатель, — предупреждал Гильберт, но при этом добавлял еще: — Вероятно, Шпеер мог бы дать показания против него».
ИЗ ВСЕГО ЭТОГО создавалось впечатление, что в руках у Альберта Шпеера сосредоточены ключи от судеб многих его товарищей по заключению. Вопрос состоял лишь в том, чтобы правильно построить с ним сотрудничество. Ниже приводится полностью то, что имел сказать д-р Гильберт о бывшем гитлеровском министре снабжения.
(а) Характер: По существу — материалист, не имеющий склонности к светской утонченности и фантазиям, однако проявляет при этом и вполне благо¬
450



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
разумную правдивость, а также моральное мужество. (Щ: 127)
(Ь) Позиция в отношении процесса и предполагаемая защита: Единственный, кто утверждал с самого начала, что каждый член нацистского^руководства (включая и его самого) должен — сколь бы невинными ни были мотивировки лично его действий — разделить общую для всех них ответственность за поддержку политики, результатом которой стали значительные разрушения и гибель огромного количества людей. Личной своей виной считает слепую веру в Гитлера — до тех пор, пока не осознал, какую маниакальную склонность проявляет тот к разрушению. Произошло это, увы, слишком поздно, и многого было уже просто не исправить. Признавая свою вину, не намерен скрывать от суда, насколько виновно было и нацистское руководство, вовлеченное в сферу его деятельности. Подготовил вопросы к своим свидетелям, показывающие, что ведение войны было сопряжено с нарушением семидесяти статей законов. Собирается представить суду и другие инкриминирующие улики.
Кроме этого, намерен рассказать суду о том, как он организовывал заговор с целью убийства Гитлера, а также о том, как собирался передать в руки союзников Бормана, Гиммлера, Геринга и Кейтеля. В свое оправдание Шпеер сообщит суду о том, что в январе 1945 года подавал Гитлеру прошение об отставке — после того как осознал всю степень его неудержимой мании к разрушению, — при том, что война была уже со всей очевидностью проиграна. Гитлер заявил ему тогда, что если немецкий народ не способен победить в войне — то он [народ] не заслуживает права на существование. Этот инцидент, подтверждающий его оппозицию к Гитлеру, Шпеер зафиксировал документально и, если это ему будет позволено, представит это доказательство в суде.
Перекрестных допросов по защите Шпеера устраивать ему не потребуется, но зато его можно склонить к
451



Дэвид Ирвинг
даче веских показаний против Геринга, Кейтеля и нацистского руководства в целом. (При этом, однако, он засвидетельствует тот факт, что Гитлер считал Шахта противником своих агрессорских планов.) Помимо прочего, им, как специалистом, было выражено интересное мнение о том, что если бы Гитлеру удалось каким-то образом затянуть эту войну, то Германии при самом благоприятном для нее стечении обстоятельств удалось бы продержаться никак не более десяти лет — так что винить оккупационные армии за ее нынешнее состояние совершенно не в чем. Шпеер очень не хочет, чтобы все, сказанное им в суде, было воспринято лишь как стремление уберечь свою шею от петли: он открыто признает свою готовность разделить общую ответственность, поскольку, пользуясь доверием Гитлера, не сумел использовать этого для предотвращения стремительно и неотвратимо надвигавшейся катастрофы. Подобная горечь в высказываниях Шпеера вполне понятна, если принять во внимание факты уничтожения его архитектурных творений и, в особенности, предательство его слепой веры в своего фюрера, оказавшегося маньяком-разрушителем.
Роберт Г. Джексон вряд ли мог пожелать лучшего свидетеля обвинения — тем более досадно было признавать, что сейчас этот человек мазан одним мирром с остальными обвиняемыми.
* * *
Теперь уже все завертелись в рутине судопроизводства. Суд заседал пять дней в неделю, а иногда и в субботу по утрам. В полдень обвиняемым предоставлялся двухчасовой обеденный перерыв, и их разводили для приема пищи по нескольким комнатам, находившимся в верхних этажах того же здания.
Эндрус поначалу запрещал обвиняемым переговариваться между собой во время этих перерывов за об-
452



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
щими столами. Гильберт считал это неправильным и порекомендовал разрешить им разговаривать, дабы дать лучшую возможность антигитлеровской и антиге- ринговской фракциям благоприятно воздействовать друг на друга и взаимно поддерживать одна другую морально. Прогеринговский «объединенный фронт» кормили в отдельном помещении. «В любом случае, «уши и глаза» у меня есть везде», — самодовольно заявлял Гильберт Джексону. Он порекомендовал также устроить в крыле для свидетелей просмотр изготовленного 0.5.5. «фильма о злодеяниях», поскольку это, по его мнению, должно было несколько сбить с них спесь перед выходом к свидетельскому барьеру. «Я имею в виду таких людей, как, например, генерал Мильх, — написал Гильберт, — т. е. людей, которые вполне могут сказать, что Геринга здесь третируют и унижают, у которых имеются серьезные основания для недовольства союзниками из-за того, как они с ним обращаются как со своим пленником; или секретаршу Гесса фрейлейн Шпеер — фанатичную нацистку, упорно настаивающую на том, что нацисты не совершали ничего предосудительного, а все ужасные вещи, которые о них говорят — лишь происки пропаганды; а также прочих милитаристов, полагающих, что честь Вермахта осталась незапятнанной их беспрекословным повиновением Гитлеру»647.
Впоследствии Гильберт опубликует многие из своих тюремных исследований в виде отдельной книги648. По совету Билла Джексона из нее перед публикацией будут удалены лишь два момента: высказывание Бальду- ра фон Шираха о том, что во всплеске антисемитизма в Германии гораздо больше повинна пресловутая брошюра Генри Форда «Вечный жид» (Форд тогда был жив, вполне здоров, а издание им упомянутой брошюры еще ожидало своего скандального судебного разбирательства); и ставший известным тогда же в узком судебном кругу факт о том, что в мае 1945 года между ге¬
453



Дэвид Ирвинг
нералом Йодлем и начальником штаба Эйзенхауэра Уолтером Беделлом Смитом была заключена секретная договоренность, в соответствии с которой германской армии — уже фактически поверженной и отступавшей со своих последних рубежей обороны — предоставлялись дополнительные сорок восемь часов для того, чтобы вывести из русской зоны оккупации свою семисоттысячную группировку, сопровождаемую огромным количеством немецких женщин и детей. Поскольку Беделл Смит стал к тому времени послом США в Москве, выяснение этого обстоятельства могло поставить его в затруднительное положение, и юристы пожелали оградить его от этой ситуации649. Временами казалось, что с каждым проходившим днем клубок всевозможных хитросплетений вокруг'Нюрн- бергского процесса запутывался все сильнее и безнадежнее.



ГЛАВА 16
ЭТОТ ГУСЬ СПЕКСЯ
ОБЩЕСТВЕННОЕ мнение в Соединенных Штатах было обеспокоено явно затягивавшейся по времени работой процесса. Недели проходили за неделями, а конца судебным заседаниям еще и не предвиделось. Советский судья генерал Никитченко отправил своим коллегам по трибуналу письмо с выражением озабоченности по поводу всевозможных задержек и неблагоприятного воздействия оных на общественное мнение650.
Месяцы утратившего свою новизну и становившегося местами даже скучным процесса, сопровождавшиеся регулярными и обильными возлияниями за роскошными банкетными столами начинали сказываться, причем не самым благотворным образом, как на судьях, так и на обвинении, — ни для кого ведь не тайна, что неумеренное употребление алкоголя пагубным образом сказывается и на умственной деятельности. Все заметнее стала проявляться взаимная раздражительность. В личных записях многих сотрудников трибунала то и дело проскальзывают упоминания о чуть ли не непрекращавшихся пирушках, плавно перетекавших одна в другую, и о бесконечных банкетах, устраивавшихся по малейшему поводу и без. Сэр Дэвид Максвелл Файф, обвинитель с английской стороны, дал 6 февраля 1946 года праздничный обед в честь Огеста Шампетье де Рибе — довольно пожилого уже обвини¬
455



Дэвид Ирвинг
теля со стороны Франции, прибывшего в Нюрнберг на замену Франсуа де Ментона, ну и, конечно, — что, в общем-то, было не вполне уместным, — на это же торжественное мероприятие были приглашены также английские и американские судьи651.
Во время оккупации Франции Германией французский премьер-министр-коллаборационист, предательски сотрудничавший с врагом, Пьер Лаваль упрятал де Рибе вместе с бывшими министрами Леоном Блюмом и Эдуаром Геррио на восемнадцать месяцев в тюрьму, однако сам де Рибе признавал, что условия его содержания там были вполне сносными.
Непрерывной череде пиршеств не было видно конца так же, как и самому процессу. Пару недель спустя судья Биддл почтил своим присутствием торжественный прием, устроенный русскими обвинителями по случаю дня Красной армии, и нашел его «очень ярким и веселым»652. 12 февраля Роберт Джексон, главный обвинитель с американской стороны, снова пригласил всех судей трибунала на грандиозный ужин. Судья Биддл, не будучи в большой дружбе с Джексоном, посчитал, что это мероприятие будет для него слишком скучным — со слишком явно выраженной подготовленностью «спонтанности и непринужденности», — как он говорил, — поведения его участников: «манерные возгласы восхищения нарумяненной до самых глаз миссис [Элси] Даглас, силящейся показать себя маленькой великосветской дамой». Джексон произнес речь «с1 сентиментальными разглагольствованиями о «первопроходческой» работе обвинения, о том, что от первоначального состава осталось всего несколько «ветеранов» и т. п. — как будто речь шла о боевой операции по взятию какой-то неприступной высоты... В общем, много чего нагородил все в том же героикопатетическом духе».
«Мой милейший Боб [Джексон], — едко заметил Биддл в полном раздражительности письме так до сих
456



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
пор и не приехавшей к нему жене, — становится — а может, уже и стал — крайне скучным. Его ум и душа изменились за последние пару лет так же незначительно, как лицо и осанка, — с тех пор, когда они еще не были озарены появившимся в последнее время сиянием его исключительного интеллекта. Боюсь, что так оно все и будет продолжаться в дальнейшем»653.
Не больше впечатляли Биддла и другие его коллеги по трибуналу. «Эта толпа, восседающая за судейской кафедрой, совершенно ни на что не способна, — написал он, когда 13 февраля русские с трудом распутывались со своими собственными многочисленными заявлениями по поводу пыток и убийств немцами пленных. — У Лоренса никогда нет ни одной собственной мысли, он в основном только поддакивает Биркет- ту и мне — поистине восхитительный председательствующий. Французы тоже почти никогда ничего не добавляют к уже сказанному. Фактически всю работу с их стороны тащит на своих плечах лишь один Фаль- ко [французский судья из дублирующего состава]»654. «Прошлым вечером в ходе трехчасовых дебатов на закрытом заседании, — писал Биддл 13 марта, — я одержал еще одну непростую победу над упрямством и пристрастностью русских, а также над неопределенностью в своих позициях, проявляемую англичанами, в том числе даже Биркеттом. В действительности управляю всем этим шоу я, практически единолично, никто и никогда мне ни в чем не прекословит, за исключением, разве что, Паркера, часто создающего мне различные досадные неудобства, ну и еще Херба [Векслера], являющегося признанным грандом. Приходится признать, что эти их действия идут не слишком на пользу самому трибуналу. Ума им не хватает почти настолько же, насколько и мужества»655.
«Началась самая интересная часть процесса, — писал Биддл жене 24 февраля, очень желая, чтобы она смогла приехать и успеть насладиться этим уникаль¬
457



Дэвид Ирвинг
ным представлением. — Дело Геринга будет рассматриваться через неделю или, самое позднее, дней через десять. На очереди за ним Гесс, Кейтель, Риббентроп и т. д.»656.
При всем этом., однако, завершение работы суда казалось как никогда безнадежно далеким. Даже если бы на каждого обвиняемого было выделено по одной неделе, то процесс все равно растянулся бы еще на пять месяцев, и это еще не учитывая времени на рассмотрение могущих последовать опровержений обвинения. Затем рассмотрение улик по преступным организациям — излюбленным пропагандистским пугалам Джексона — должно было занять еще около трех месяцев, а после этого еще заключительные речи и, наконец, завершающий перерыв в заседаниях трибунала для составления окончательного вердикта — еще несколько недель. А пока супруга Биддла написала ему письмо с извинениями за то, что до сих пор не может прилететь к нему, поскольку ее больная спина не выдержит дороги. 5 марта Биддл пишет ей снова: «Слишком много пью; слишком мало сплю; слишком много работаю. Все дело в том, что ты очень нужна мне»657. К середине марта было совершенно ясно, что судья Биддл сыт всем этим уже по горло. Его жена так до сих пор и не приехала, ссылаясь на необходимость интенсивного лечения спины, а судье оставалось лишь продолжать отправлять ей свои жалобные послания. Все это, конечно, очень отвлекало его внимание от тех главных событий, ради которых он, собственно, и приехал в Нюрнберг.
Как бы то ни было, но и все остальные судьи стали поглядывать на календарь со все большим раздражением. Биддл надеялся, что рассмотрение всех дел потребует времени не более чем до июля. Сэр Норман Биркетт был в этих прогнозах гораздо более пессимистичен: по его расчетам' выходило, что суд протянется никак не меньше чем до сентября. Биддл оптими¬
458



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
стично надеялся на то, что защита может в любой момент сильно ослабнуть и вообще рухнуть под бременем слишком тяжких и неопровержимых улик, — «пока, по крайней мере, именно к этому все и идет»658. Это было написано за один день до того, как к даче показаний приступил Герман Геринг.
НЕБЕЗОСНОВАТЕЛЬНО рассчитывая на то, что чем дольше продлится процесс, тем выше вероятность того, что четыре обвиняющие стороны постепенно рассорятся друг с другом, рейхсмаршал Геринг делал все от него зависящее, чтобы тянуть время. А пока он занял наступательную позицию с целью предпринять «пропагандистское наступление» на союзников и прилагал все усилия к тому, чтобы переориентировать внимание суда в этом направлении. Он пытался убедить Эгона Кубушока — адвоката, защищавшего правительство Рейха, — что по этому вопросу нужно привлечь для дачи показаний как можно больше свидетелей. Адвокаты уже не слишком заботились о репутации рухнувшего Третьего рейха, и даже Кубушок, всегда отличавшийся тем, что принимал близко к сердцу интересы своих клиентов, вызвал на этот раз всего одного свидетеля защиты659.
По мере вступления процесса в самую критическую стадию своей работы психиатр Гильберт предупредил Джексона о том, что самой большой их головной болью будет Геринг; главный американский обвинитель, однако, вовсе и не нуждался в подобных прогнозах. Имея довольно высокий 10 (138), рейхсмаршал лишь незначительно уступал по этому показателю только Шахту (143) и Зейс-Инкварту (141). Д-р Гильберт тайно снабдил Джексона углубленным анализом личности Геринга, который включал в себя предостережения о его сильных сторонах, планировавшейся тактике защиты и наиболее уязвимых местах. Гильберт называл Ге¬
459



Дэвид Ирвинг
ринга агрессивным экстравертом*, бессердечным авантюристом и циничным реалистом, — человеком, считавшим международные отношения не более чем игрой противоположных интересов, «в которой роль героя и победителя достается тому, кто умнее и сильнее (как он сам)». «Победители, — приводил Гильберт высказывание Геринга, — всегда будут судьями, а побежденные — подсудимыми». Он ни разу не пытался внушить своим товарищам по заключению весьма неудобную и даже опасную для трибунала мысль о том, что поскольку Германия являлась суверенным государством, а фюрер — ее полновластным правителем, то, следовательно, юридически они этому трибуналу неподсудны.
Когда однажды Гильберт ворчливо высказывал что- то Герингу по поводу агрессорской сути имперских завоевательных войн, тот ответил ему: «Не смешите меня! Америка, Англия и Россия всегда делали то же самое для удовлетворения своих имперских амбиций, но, поскольку мы проиграли эту войну, то теперь действия Германии квалифицируются ими как преступления!»
Геринг пытался доказать, что был против войны с Великобританией и за спиной у Гитлера стремился к переговорам с лордом Галифаксом, а также что он считал Барбароссу — нападение на Россию — «преждевременным», хоть и, в конечном итоге, неизбежным шагом. По мнению Гильберта, трещин в хорошо подготовленной защите Геринга было две: зверства нацистов и его собственная неуемная алчность в обогащении, проявлявшаяся, в частности, в незаконном завладении многими бесценными произведениями искусства — и первое, и второе весьма и весьма портило его величавый образ героя, патриота и образцового офицера. По¬
* Человек без духовных интересов, заботящийся только о личном материальном благополучии.
460



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
этому рейхсмаршал предпочтет целенаправленно и довольно настойчиво отвлекать внимание суда на другие инкриминируемые ему преступления — такие, как нарушения Версальского договора. Он будет заявлять, что не придавал значения историям о жестокостях нацистов, так как принимал их за заведомые выдумки пропагандистов, и уж, конечно, никогда лично не приказывал совершать что-либо подобное; еще он использовал против этого обвинения следующий встречный выпад: «Не сами ли русские являются лучшими специалистами по совершению массовых убийств?» Он заявлял, что у него имеются «доказательства» того, что русские сами совершали многие злодеяния из числа тех, в которых обвиняют теперь немцев, — вероятно, он имел в виду бойни в Катыни и Бабьем Яру, — и намекал на то, что доклады и фотографии, доказывающие эти преступления, попали в свое время в Женеву. Что же касается сокровищ мирового искусства, то Геринг заявлял, что приобретал их легально и что у него имеются все подтверждающие это расписки и документы.
Д-р Гильберт предоставил все эти конфиденциальные сведения Джексону и порекомендовал: «Геринга нужно спросить, как он сумел приобрести различных произведений искусства чуть ли не со всех стран мира на сумму, исчисляемую миллиардами дойчмарок; почему он не расследовал поступавшие к нему доклады о жестокостях; придавал ли он значение при подготовке к войне тому, что в ней неизбежно погибнут миллионы немцев». Подобные вопросы, по мнению Гильберта, должны были сбить с Геринга хотя бы часть его спеси.
Вообще же для деморализации Геринга и для ослабления его влияния на других обвиняемых д-р Гильберт рекомендовал применение самых различных тактик, которые сегодня несомненно назвали бы «грязными приемами», — например, демонстративная изоляция его от других обвиняемых во время обеденных переры-
461



Дэвид Ирвинг
bob. Выросшие в обществе, где бизнес-ланчи имели принципиальное значение как место «для обделывания делишек», американцы, пожалуй, и не могли придумать ничего, по их мнению, более действенного. Следуя рекомендациям Гильберта, Джексон убедил сэра Дэвида Максвелла Файфа и других главных обвинителей согласиться с тем, чтобы на время обедов все остальные заключенные были сгруппированы в одну общую массу, а Геринг и Стрейчер — посажены за отдельно стоящим столом, из-за которого они не могли бы переговариваться с другими. Возразить против этого защищающая сторона, конечно, ничего не могла.
«Настоящим доводится до вашего сведения, — проинформировал 16 февраля своих заключенных комендант тюрьмы Эндрус, — что позволить обвиняемым постоянно общаться друг с другом не имеет полномочий ни трибунал, ни какой-либо другой орган власти»®60.
Эффективность нового порядка рассаживания обвиняемых за обедом проявила себя уже через пару дней. Шпеер даже не скрывал своего ликования по поводу того, что Геринга изолировали от остальных, а д-р Гильберт нашел рейхсмаршала очень удрученным и задетым этим обстоятельством — совсем как ребенок, исключенный из общей компании для игр. Через несколько дней Гильберт доложил Джексону: «Отмечен положительный и в целом благоприятный для суда эффект от перегруппирования обвиняемых при рассаживании их за столами во время обеда и изоляции при этом от них Геринга».
Герингу оставалось только отметить про себя это дальнейшее ужесточение мер против себя со стороны полковника Эндруса, носившего в качестве отличительного знака коменданта тюрьмы лакированную ярко-красную каску, и так же безмолвно поклясться самому себе отомстить ему при первой же возможности. Тюремный парикмахер (в недавнем прошлом — рядо¬
462



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вой из сигнального подразделения Люфтваффе) рассказал другим заключенным, что рейхсмаршал в своих высказываниях об американцах использует исключительно непечатные выражения, и в особенности это касается Эндруса, которого Геринг прозвал «пожарником»661.
ПРИБЛИЖАЛСЯ день, которого ждали как Геринг, так и все остальные. Подобно долго и упорно тренировавшемуся спортсмену (если такое сравнение вообще применимо к Герингу), он приближался сейчас к пику своих возможностей. Джексон предпринял все, что мог, чтобы деморализовать рейхсмаршала,, ущемить его достоинство, сломить волю, — и все это вдобавок к тому, что тот и так уже был значительно ослаблен физически многомесячным пребыванием в суровых тюремных условиях на полуголодном рационе питания — его вес в результате уменьшился с 264 до 186 фунтов (со 120 до 84 килограммов). Герингу было уже пятьдесят три, но это был еще вполне крепкий мужчина, имевший перед собой цель: он был неколебимо убежден в том, что может владеть ситуацией лучше, чем «какой-то пропитавшийся виски американский провинциальный юристишка». Пока судьи и обвинители вели все эти месяцы вполне вольготную жизнь вне стен тюрьмы, в которой находился Геринг, он находился в это время это время в заключении, в унизительной изоляции, едва не умирая от голода, однако это ни в коей мере не сломило его духа; все это лишь закалило его, дало время на размышления, помогло упорядочить мысли, обострило восприятие происходящего и способность хладнокровно его анализировать. 6 марта Геринг как бы случайно встретился в тюремном коридоре со своим старым недругом — фельдмаршалом Эрхардом Мильхом. Мильх, которого только что доставили из Англии в надежде на то, что его удастся запугать и заставить дать показания против
463



Дэвид Ирвинг
Шпеера и своего бывшего главнокомандующего, был буквально ошарашен видом постройневшего, бодрого и подтянутого Геринга. Несмотря на то что оба бывших высших офицера Люфтваффе были прикованы наручниками к своим конвоирам и вопреки запрету, они даже обменялись при этой встрече сдержанными приветствиями, отдаленно напоминавшими отдание чести662.
Наступление на свидетелей защиты Геринга началось через два дня, в пятницу 8 марта, с рабски преданного ему chef de bureau , генерала Карла Боденшлаца. Джексон сделал из него отбивную. «Посмотрите, что будет, когда он возьмется за меня», — хвастливо заявил после этого Геринг д-ру Гильберту, принимая предложенную им сигарету заметно дрожавшими пальцами. Следующим из своей камеры в зал судебных заседаний был приведен Мильх. Подойдя к барьеру для свидетелей, он смело стал выступать в защиту рейхсмаршала — к бешенству американцев, которые привезли его сюда из Англии совсем не для этого.
Вернувшись в камеру, Мильх записал в дневник свои собственные впечатления об этом эпизоде: «Меня привели к присяге; все сидели в наушниках; последовали вопросы со стороны адвоката [защиты] Штаме- ра... Когда он спросил меня об отношении Геринга к военнопленным, Джексон перебил его и заявил: «Мы проявили уже достаточно терпения, но это уже слишком. Я протестую!» Трибунал поддержал его протест, и бедный Штамер, как-то даже сконфузившись, задал мне для вида еще один несущественный вопрос и вернулся на свое место».
Суд объявил перерыв в своей работе в связи с уикендом. «Обвиняемые, — отметил Мильх, — по большей части выглядели весьма подавленными. Когда мимо меня проводили Йодля, в его глазах стояли слезы»663.  ** Начальника управления (фр.).
464



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
В понедельник, 11 марта, Джексон устроил Мильху перекрестный допрос. Никто не прерывал бесконечный поток вопросов главного американского обвинителя — в этом была одна из привилегий победителей. Многие вопросы казались почти или даже совершенно не связанными с обвинением; некоторое время Джексон специально отвел на то, чтобы «поймать» фельдмаршала на вопросах по поводу его происхождения. Д-р Роберт Кемпнер — давнишний недоброжелатель Геринга — передел Джексону записку: «По просьбе Геринга Мильх был признан истинным арийцем — несмотря на то, что его отец был евреем». В том, что покойный уже к тому времени отец фельдмаршала, Антон Мильх, действительно был евреем, нет никаких сомнений* Однако настоящим отцом Мильха — как внебрачного ребенка (так же, кстати, как и его братьев и сестер) — в действительности был совершенно другой человек, а именно — родной дядя его матери по материнской линии. Со временем Мильх оказался перед ужасным выбором: либо признать несправедливое обвинение в том, что он — еврей-полукровка, либо обнаружить перед окружающими, что он и его родные братья и сестры рождены в кровосмесительном браке. Ко времени описываемых событий марта 1946 года мать Мильха была еще жива и даже сумела во время их последнего свидания незаметно сунуть ему в карман ампулу с цианидом — Мильх закусил тогда губу, но никак не прокомментировал этот ее поступок.
Джексон. Разве вам не было известно, что указы, запрещавшие прием на государственные должности евреев и евреев-полукровок, были изданы Герингом ?  ** Этот факт достоверно известен благодаря детальным исследованиям семейных архивов Мильхов, а также еврейских метрик Бреслау, проведенным профессором Клаусом Германом из Монреаль-- ского университета.
465



Дэвид Ирвинг
Мильх. Нет, не было. Насколько я знаю, подобные указы издавались Министерством внутренних дел, а конкретно — особым отделом, ведавшим этими вопросами.
Джексон. Угу... Но на самом-то деле, разве вы не предпринимали определенных действий для того, чтобы избегнуть действия на вас этих указов?
Замявшись на какое-то мгновение, чтобы получше сформулировать свой ответ, Мильх продолжил:
Нет, не предпринимал. Но я понимаю, что вы имеете в виду. На самом деле этот момент был прояснен задолго до этого.
Джексон. Когда именно?
Мильх. Насколько я помню, в 33-м.
Джексон. В 1933-м — то есть сразу же после того, как к власти пришли нацисты!
Мил ьх. Верно.
Джексон. Именно тогда Геринг, — чтобы у нас не было недопонимания по этому вопросу, — так вот, тогда Геринг сделал вас, что называется, истинным арийцем? Вы признаете это?
Мильх. Я так не считаю. Не он «сделал меня» истинным арийцем, а я уже был им.
Дж ексон. Ну, тогда он упрочил это официально, скажем так.
Мильх. Он очень помог мне прояснить для себя то, что раньше было не вполне понятным.
Дж ексон. То, что муж вашей матери был евреем. Правильно?
Мил ьх. Я сказал вовсе не это.
Джексон. Вы вынуждены были демонстрировать, что в вас нет еврейской крови. Это правильно?..
Мильх. ГауюкГ, так же как и любой другой, окажись он на моем месте.  ** Да; конечно (нем.).
466



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Джексон. ...ив вашем случае дело касалось... вашего отца — вашего приемного отца, как усыновителя. Правильно ?
Мильх. Jawohl.
Еженедельник «Таймс» описывал, что «битва» свидетелей между Мильхом и Джексоном продолжалась пять долгих часов, причем зачастую складывалось впечатление, что на скамье подсудимых находится, скорее Мильх, чем Геринг. «Должно быть, я совершенно спутал все их планы!» — вполне довольный собой записал Мильх, прочитав этот газетный отчет. «Несмотря на то что имеются надежные средства не давать свидетелям защиты отклоняться от разбираемой темы, — предостерегал «Таймс», — защищающая сторона на Нюрнбергском процессе может получить возможность полемизировать на тему правомерности нацизма и правомочности вершимого над ним суда». Мильх в своем поединке с Джексоном не пошел навстречу ему ни в чем, но и не дал ни на чем подловить себя. Когда Джексон задал вопрос о личном отношении Мильха к бомбардировкам мирного гражданского населения, он ответил, как потом и записал в своем дневнике практически дословно: «Я думаю, что не может быть ничего более бесчеловечного и предосудительного, чем подобные воздушные налеты; тем, кто до сих пор сомневается в этом, достаточно будет лишь взглянуть на Гамбург, Берлин, Лейпциг и Рур, в особенности на Дрезден, чтобы понять, что я имею в виду».
ЭТОТ и подобные эпизоды показывают, насколько мало в действительности можно было доверять официальным публикациям расшифровок стенограмм происходившего на заседаниях Нюрнбергского международного военного трибунала. В лучшем случае они могли быть недостаточно достоверными, а то и откровенно лживыми. Единственным по-настоящему на¬
467



Дэвид Ирвинг
дежным источником информации можно считать лишь оригинальные звуковые записи процесса, произведенные на особые проволочные диктофоны*  **, а впоследствии перенесенные на 2011 аудиодисков. 17 077 страниц мимиографических расшифровок — которые, разумеется, являлись тогда единственным доступным документальным источником для судей при вынесении их вердиктов — слишком беспорядочны, во многом ошибочны (или заведомо ложны), да и просто неполны; более того, они часто подделывались (в некоторых случаях совершенно явно) для того, чтобы не послужить на пользу защите. Иллюстрацией этого может послужить нижеприведенный пример диалога, доступного теперь в Национальном архиве США, Нюрнбергские процессы, диск 1440 В, скопированный с оригинальной записи на проволочный носитель. При издании хроник 1МТ* (в синем переплете) данный диалог был первоначально опущен, хотя он и имелся на стр. 5661 ежедневно производившихся мимиографических рас- шифровок, и только после обнаружения этого факта Мильхом и выраженного в этой связи протеста — восстановлен. Подобное случалось, кстати, далеко не однократно.
Когда Роберт Джексон спросил Мильха: «Вы знали о том, что Шпеер передал Соединенным Штатам все свои личные бумаги, и в том числе протоколы заседаний Центральной комиссии по планированию?» — Мильх ответил: «Мне это безразлично».
Джексон машинально возразил ему на это: «Скоро вам это не будет безразлично».
Из официально опубликованных расшифровок этот фрагмент их беседы был исключен665. На вопрос Джексона, считает ли он себя пленником Соединенных Шта¬
* Диктофоны, в которых звук записывается не на обычный носитель в виде магнитной ленты, а на особую тонкую проволоку.
** Международный военный трибунал.
468



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тов, фельдмаршал резко и категорично ответил, что является одним из пленников Великобритании, которые, кстати, в дальнейшем были объявлены «интернированными» американцами — в нарушение международного права666. Когда далее Джексон спросил его с насмешкой и вызовом, не страдает ли он провалами в памяти, Мильх с достоинством и не теряя самообладания ответил, что некоторые не слишком значительные пробелы в его воспоминаниях действительно иногда наблюдаются и что это — результат жестокого избиения, которому он подвергся со стороны английских коммандос после его пленения, «когда меня били по голове» (бригадный генерал Дерек Миллс-Робертс)667.
Когда помощник английского обвинителя, Г. Д. Робертс, спросил его профессионально-хладнокровным тоном: «Вы, конечно, знали о том, что нейтралитет Норвегии был нарушен?» — Мильх высокомерно фыркнул в ответ: «Jawohl! Насколько нам известно и с нашей точки зрения, он был нарушен даже дважды!» — намек на неудавшуюся попытку Черчилля вторгнуться в Норвегию раньше Гитлера.
Подобное заявление было сродни богохульству, произнесенному в храме, — ведь оно было нарушением правил, запрещавших затрагивание определенных тем, секретный список которых, составленный самими же обвинителями, имелся у каждого из них. Этот вопрос и ответ на него Мильха были вырезаны из мимио- графической расшифровки того заседания суда, но по протесту Мильха впоследствии были возвращены в печатном издании668.
Угрозы Джексона, нацеленные на предотвращение подобных смелых заявлений, оказались бездейственными. Разъяренные этой выходкой Мильха (вдобавок к уже прозвучавшему от него решительному выступлению в защиту Геринга pour encourager les autres*) амери¬
* Поощрявшему других на подобные вольности (фр.).
469



Дэвид Ирвинг
канцы бросили его в печально знаменитый карцер концентрационного лагеря Дахау, который теперь находился в их ведении. Мильх оказался в одиночной камере, до отказа забитой довольно колоритной компанией, в число которой входили, например, некоторые другие фельдмаршалы. Обращались с ними как со скотом или даже еще того хуже. «Принято от 1-го лейтенанта Г. Л. Кука из штаба подразделения 6850 внутренней безопасности, 1МТ, четыре (4) ниже перечисленных живых тела», — гласила расписка о принятии заключенных в Р\¥Е* № 29 (как официально стал называться тогда концлагерь Дахау); в качестве «живых тел» в расписке были перечислены д-р Карл Брандт, генерал фон Фалькенхаузен, генерал фон Фалькен- хорст и фельдмаршал Хуго Шперле669. Все они протомятся там в течение нескольких долгих месяцев — до тех пор, пока слухи об этом не дойдут до Красного Креста и он не начнет свое собственное расследование или же до тех пор, пока американские палачи не превратят их живые тела в мертвые.
* * *
«С судом все шло вполне нормально до тех пор, пока к барьеру для свидетелей не подошел Геринг, — записал Джексон через несколько дней свои не слишком веселые рассуждения. — Это, мы знали, будет для нас непростой схваткой. Газетчики представляют его общественному мнению как несерьезного фигляра, но на самом деле это, несомненно, исключительно жесткий, упрямый и изощренный ловкач»670.
Геринг не испытывал никаких сомнений по поводу ожидавшей его участи и не пытался смягчить ее. «Лучше умереть как лев, чем жить как кролик!»671 — заявит он своим адвокатам. Заняв однажды утром с опоздани¬
*PrisonerofWar Enclosure — лагерь для военнопленных.
470



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ем свое место на скамье подсудимых, он громко извинится перед ними за это, сославшись на то, что его задержали американские тюремные врачи, бравшие у него кровь на анализ. «Скоро они насосутся моей крови вдоволь!» — шутливо добавил он опять же во всеуслышанье672. Он рассчитывал на то, что его все же расстреляют, а не повесят. Пристально оглядывая со своей скамьи присутствовавших в зале суда, сэр Норман Бир- кетт пришел к выводу, что центральной фигурой на всех судебных заседанием с участием Геринга был сам Геринг. Он доминировал и буквально приковывал к себе внимание всех окружающих. Когда было нужно — он внимательно наблюдал за ходом событий и пристально отслеживал все предъявляемые суду улики, а когда этого не требовалось — безмятежно дремал, как ребенок. Создавалось впечатление, — добавлял англичанин, — что подготовленность Геринга и его недюжинная способность защищаться вкупе с удивительной осведомленностью по поводу содержания захваченных документов оказались для всех полной неожиданностью.
Когда в среду 13 марта Геринг подошел к барьеру для свидетелей и начал свое выступление, битком набитый зал суда уже не вмещал всех желавших присутствовать на этом заседании. Лев не просто защищался, но разражался при этом блестящим красноречием, украшая свое выступление изящным и непринужденным юмором, то и дело вызывая взрывы лохота на галерке. Рейхсмаршал надеялся, что где-то в лесном замке неподалеку от города его жена и маленькая дочка гордятся сейчас им и его последним «бенефисом». К этому представлению внимательно прислушивались миллионы радиослушателей по всему миру. В лагерях для военнопленных в Великобритании, по всей освобожденной Европе и в Америке люди высыпали наружу к громкоговорителям, когда из них доносился безошибочно узнаваемых голос «Германа», эхом отдаваясь от
471



Дэвид Ирвинг
стен их временных сборных бараков из гофрированного железа. Бывшие немецкие военнопленные рассказывали автору этой книги, что, следя за этим увлекательным радиоспектаклем, они порой стоя аплодировали рейхсмаршалу, в последний раз сражавшемуся за свою Германию. Один немецкий врач, служивший раньше в Люфтваффе, а затем, оказавшись в плену в Англии, выискивавший л собиравший для своих това- рищей-офицеров из Люфтваффе, интернированных в лагерь Латимер [Бакингемшир], все оказывавшиеся доступными ему сообщения о ходе Нюрнбергского процесса, отметил, что в тот день Геринг вернул себе значительную долю утраченного было престижа673.
Союзнические, а также патентованные немецкие журналисты, присутствовавшие в зале Нюрнбергского суда, буквально застыли в безмолвии за отведенными им столами, не веря ни своим глазам, ни ушам: ведь они — как подметил это Джексон с кривой и невеселой ухмылкой, — по собственным же статьям считали рейхсмаршала законченным наркоманом, физической развалиной и жалким неврастеником. Одним словом, первый день обернулся для Геринга настоящим триумфом; для обвинителей это было совершенно неожиданным разгромом, угрожавшим необходимостью пересмотра всей системы обвинения, столь кропотливо создававшейся Джексоном и его многочисленными коллегами. Сидя уже в камере на койке и раскурив свою длинную пенковую трубку, рейхсмаршал демонстративно вытянул перед д-ром Гильбертом руку, чтобы показать, что она не дрожит — рука была неколебима как скала.
Продолжая выполнять добровольные функции шпиона, Гильберт, — подобно свинье, выискивающей трюфели и порывающей при этом корни дерева, — спросил Геринга во время обеда на следующий день, что тот предполагает сказать в свое оправдание, когда ему предъявят обвинение в том, что он был осведомлен о
472



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
зверствах СС. «Я отвечу, что считал это всего лишь слухами и поэтому не относился к ним серьезно», — нехотя ответил рейхсмаршал. Подходя после обеда к барьеру для свидетелей, Геринг не мог не обратить внимания на то, насколько неожиданно приветливо кивнул при этом ему американский судья из дублирующего состава Джон Паркер, из чего сделал вывод, что по-прежнему является кандидатом № 1 на эшафот.
«Этот Геринг прямо как полный сил юноша! — воскликнул адвокат Шпеера. — МоМькегТ — настоящий убийца».
Сам же Шпеер, чье самолюбие было задето успехом Геринга, сказал, что очень надеется, что Джексон еще задаст ему на следующей неделе, когда начнется перекрестный допрос, и уж тогда-то обязательно изобличит его в чем-нибудь.
ПОЕДИНОК Геринга и Джексона возобновился с еще пущей ожесточенностью в понедельник, 18 марта. Радиостанции по всему миру вели прямую трансляцию из зала суда. Геринг приблизился к барьеру свидетелей широкими и уверенными шагами. Его волосы были гладко зачесаны назад, взгляд — надменен и вызывающе дерзок. Теперь он уже лучше, чем в прошлый раз, знал, чего на самом деле стоит этот суд. Известно ему было и то, что Джексон за последние годы несколько поотвык от изощренных и резких выступлений со стороны защиты, что, несомненно, уменьшало его потенциал как главного и непосредственного противника рейхсмаршала, особенно здесь, в зале суда. Геринг вполне неплохо понимал английский, но, не афишируя этого, потребовал, чтобы ему переводили каждое обращенное к нему не по-немецки слово — это давало ему некоторый выигрыш во времени и, соответствен-  ** Молодец, сорвиголова (нем.).
473



Дэвид Ирвинг
но, ощутимое тактическое преимущество. Сознавая критическое значение сегодняшнего дня, Джексон проявлял заметную нерешительность. Так, например, поначалу он намеревался сходу поставить Геринга на место вопросами о его антисемитских указах и баснословно дорогой коллекции произведений искусств, однако в самый последний момент, — что оказалось фатальным для его плана, — решил начать с более общих и серьезных политических обвинений. «Перекрестный допрос, — отметил в своих записях сэр Норман Бир- кетт, — не продолжался еще и десяти минут, когда стало совершенно очевидным, что ситуацией полностью владеет не господин судья Джексон, а обвиняемый Геринг. Подчеркнуто вежливый, исключительно проницательный, находчивый, ловкий, изобретательный, он мгновенно оценивал обстановку, и, по мере того как укреплялась его уверенность в себе, становилось все более явным и его преимущество... Место у барьера свидетелей принадлежало ему безраздельно в течение почти двух дней, причем его ни разу и ни при каких обстоятельствах не прерывали»674.
Даже не пытаясь отрицать огульных обвинений Джексона, Геринг, напротив, принимал их с готовностью и чуть ли не с радостью: он был горд тем, что низверг Веймарскую республику и подавил парламентскую оппозицию. Подобная линия защиты, к которой Гильберт не подготовил его, сбила Джексона с толку дополнительно. Когда в ответ на один из вопросов Геринг пустился в пространные рассуждения, Джексон приказал ему не допускавшим возражений тоном — в точности так, как поступил бы он в нью-йоркском суде — отвечать только «да» или «нет». Краем глаза он заметил при этом, что Биддл наклонился к председателю суда, лорду судье Лоренсу, и что-то шепнул ему на ухо.
«Господин судья Джексон, — послышался сразу вслед за этим голос Лоренса, трибунал полагает, что
474



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
для того, чтобы свидетель [Геринг] смог ответить на этот вопрос, ему следует предоставить возможность использовать для этого любые удобные ему объяснения».
* * *
Геринг при этих словах просто-таки засиял от радости. Это было не просто грубым, но и, пожалуй, роковым просчетом Лоренса. Биркетт в дальнейшем пришел к выводу, что если бы Лоренс — как председатель суда — распорядился по-другому и не позволил Герингу растекаться в своих монологах мыслями по древу, то эти выступления рейхсмаршала не вышли бы настолько из-под контроля, и это помогло бы Джексону восстановить пошатнувшуюся в ходе первого перекрестного допроса уверенность в своих силах; однако он этого не сделал, и суровое для Джексона испытание продолжилось.
На втором перекрестном допросе, устроенном Герингу главным американским обвинителем на следующий же день — во вторник 19 марта — рейхсмаршал, подкрепляемый дополнительно своим собственным фатализмом, держался еще большим молодцом. Часть обвинения против него основывалась на захваченных немецких документах, в которых обсуждался вопрос, целесообразно ли позволять местным жителям линчевать экипажи сбитых союзнических самолетов, спасшиеся на парашютах и попавшие к ним руки, поскольку некоторые из них якобы расстреливали из пулеметов мирное и беззащитное гражданское население и пассажирские поезда. Джексон изводил Геринга этой частью обвинения по полной программе, несмотря даже на то, что один из сотрудников его персонала предостерег его о том, что данные документальные улики вызывают не слишком приятный вопрос: «Неужели самолеты союзников действительно атаковали беззащитных мирных жителей?»675 (Трибунал, конечно, вполне
475



Дэвид Ирвинг
мог справиться с этим затруднением, — тем более, что при вынесении им окончательного вердикта Герингу эта часть обвинения все равно будет опущена и заменена обвинением по Катыни.)
Возникшее в результате противоборство между Герингом и Джексоном стало одним из главных «украшений» процесса, а впоследствии даже вошло в учебники по юриспруденции. Принципиальной чертой конфликта было то, что возник он между приученным к порядку и законности вполне обычным окружным, в совсем еще недавнем прошлом адвокатом — и чванливым, самонадеянным, наплевать-на-весь мир гангстером в униформе рейхсмаршала, каковым стал в конце концов Геринг. Джексон был очень простым и не очень высокообразованным человеком, адвокатом из небольшого городка в северной части штата Нью-Йорк, достигшим высочайших карьерных ступеней в своей профессии и даже оказавшимся в Верховном суде лишь в результате определенной политической игры. Однако, оказавшись на столь высокой должности, он давно уже утратил жесткую хватку юриста, совершенно необходимую для ведения перекрестного допроса. За последние годы участие в судах постепенно превратилось для'него лишь в вынесение вердиктов по вполне определенным статьям законов, вся же остальная, рутинная часть юридической работы выполнялась другими676.
С каждым выпадом и парированием Геринга Джексон все больше сбивался с толку. Подобно быку, разъяренному пикадором, он уже начинал слепо и без разбору метаться из стороны в сторону. «Пикадор», в свою очередь, категорически отказывался подчиняться общепринятым правилам, действующим в системе отношений «победители—побежденные». Более того, Геринг уже в открытую насмешничал над Джексоном, чем наносил непоправимый вред его профессиональ¬
476



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ному авторитету, а язвительный язык рейхсмаршала и отсутствие страха перед смертью были ему в этом дополнительными союзниками.
Когда Джексон, отчаянно пытаясь выудить хоть что-нибудь из одного документа 1935 года, ошибочно определенного его командой как доказательство планирования нацистами ремилитаризации Рейнской области за год до этого события, указал суду на то, что документ обозначен грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», — как будто это уже само по себе являлось ужасным преступлением, — Геринг оскорбительно расхохотался и сказал, что не припоминает, чтобы Объединенный комитет начальников штабов США публиковал в предвоенные годы свои секретные планы. Стены суда сотряс громоподобный взрыв смеха. Казалось, что над американским обвинителем хохочут все присутствующие. Выведенный из себя Джексон сорвал с головы наушники и гневно швырнул их на стол, а затем, как- то по-детски, даже обидчиво воззвал к судьям, чтобы те призвали свидетеля [Геринга] к порядку и обязали его отвечать на вопросы строго по существу, а не пытаться заговаривать суду дубы длинными и не относящимися к делу речами.
Лоренс заявил на это, что только что прозвучавший ответ Геринга не выходит за рамки установленных порядков.
Отказываясь спустить Герингу подобное без каких- либо последствий, Джексон горячо и аргументированно доказывал, что если позволять обвиняемым подобные вольности, то они совсем распустятся, и весь процесс выйдет из-под контроля. «Ответ Геринга, — все никак не успокоясь, выговаривал он после того заседания своим коллегам по обвинению, — был дерзок, но аргументирован. И все равно Лоренсу следовало использовать свой молоток председателя суда для восстановления порядка в зале»677.
477



Дэвид Ирвинг
* * *
Ни у кого не было никаких сомнений по поводу того, что и этот раунд выигран Герингом. «Судью Джексона спас лишь своевременно прозвучавший гонг, возвестивший об окончании судебного заседаг ния», — написал много лет спустя один английский журналист678. На собранном той же ночью секретном совещании главных обвинителей имели место весьма примечательные моменты.
Джексон. Наглая надменность Геринга на сегодняшнем заседании в очередной раз подтверждает то, что уже неоднократно повторялось противниками этого суда: если дать этим людям возможность беспрепятственно говорить о чем угодно — они немедленно примутся за пропаганду и превратят все в фарс.
Когда я возразил против такой позиции Геринга и предложил суду призвать его отвечать на задаваемые ему вопросы по существу, судья Биддл шепнул что-то на ухо председательствующему судье, и в результате суд отверг мое предложение, даже не выслушав, кстати, возражений со стороны защиты Геринга.
Если спустить это Герингу безнаказанно и позволить ему действовать в том же духе и дальше, то его примеру захотят последовать все остальные обвиняемые. Я никогда не слышал о подобном правиле для перекрестных допросов. Прежде всего свидетеля следует обязать ответить на вопрос, а все свои объяснения пусть оставит на потом. Если суд не контролирует свидетеля должным образом — проводить перекрестный допрос просто невозможно, а Геринг уже, пожалуй, возомнил, что загнал суд в угол.
Разъяренный этой неудачей, Джексон даже предложил было вообще отказаться от дальнейших перекрестных допросов Геринга, чем просто-таки шокировал
478



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Максвелла Файфа. «Если мы остановимся сейчас, — возразил он, — то это будет расценено как победа обструкционной тактики* Геринга».
«Позволить Герингу проповедовать в суде свои идеи? — возразил Джексон. — Его наглость и так не знает пределов, причем чем дальше, тем больше! Если позволить этому продолжаться, то это принесет нашим странам гораздо больше вреда, чем пользы».
С этим английский юрист вынужден был согласиться. «Мы должны сказать суду, что имеем дело с опытным политиканом, и если всем нам, как трибуналу, не действовать сообща — он превратит суд в посмешище, и в результате может серьезно пострадать вообще весь процесс». Максвелл Файф порекомендовал неофициально предупредить об этом «наших судей», добавив при этом: «Союзнический Совет по контролю, например, опасается, как бы подобные выступления Геринга на дальнейших перекрестных допросах не навредили суду и не послужили делу восстановления престижа нацистской идеологии» (разумеется, подобным отрывкам из секретного стенографического протокола предстояло пройти очень долгий путь, прежде чем быть задокументированными по-настоящему, поскольку трибунал ведь был прежде всего политическим инструментом — и, следовательно, у широкой публики должно было создаваться впечатление, что он придает огромное значение своей беспристрастности). «Если мы намерены заботиться об объективности суда, то это — его критический момент», — согласился Джексон.
«Герингу, — разразился он далее следующей гневной тирадой, обращенной к своим коллегам, — позволяют стать героем нацистов — ведь он осмеливается пререкаться, причем неслыханно дерзко, с Соединенными Штатами. Это вызывает восхищение у всех на¬
* Тактика активного препятствования.
479



Дэвид Ирвинг
цистов, которых еще полно в Германии, и крайне неблаготворно воздействует на других обвиняемых, подстрекая их вести себя подобным же образом. Сегодня днем у меня чуть было не возникло ощущение, что гораздо разумнее было бы просто взять и перестрелять их всех без суда и следствия!»679
МАКСВЕЛЛ ФАЙФ, будучи слепленным из более грубого теста, чем Джексон, проявлял на деле еще более суровую решительность и непреклонность. Когда за перекрестный допрос Геринга взялся Файф — он сразу же нанес бывшему пилоту меткий удар «не в бровь, а в глаз», поинтересовавшись, какое отношение имеет тот к казни пятидесяти английских летчиков, исчезнувших вдруг из немецкого лагеря для военнопленных в Сагане в марте 1944 года. И все равно этот незаурядный английский юрист признал впоследствии, что — если не считать этого хорошо подготовленного вопроса, на который рейхсмаршалу было просто нечего ответить, — Геринг показал себя самым непростым свидетелем из всех, кого ему когда-либо доводилось подвергать перекрестным допросам680.
Максвелл Файф, например, задал Герингу один особо веский вопрос: сохраняет ли он до сих пор преданность Гитлеру, несмотря на все вскрывшиеся факты злодеяний нацистов? После непродолжительного замешательства рейхсмаршал ответил, что считает, что сохранял преданность фюреру во времена самых тяжелых испытаний, а затем добавил, что, по всей видимости, Гитлер знал о подобных фактах так же немного, как и он сам. Вслед за этим за эту тему сразу же ухватился русский обвинитель, спросивший у рейхсмаршала, почему тот не отказался повиноваться фюреру. «Если бы я попробовал сделать это, — ответил Геринг, снова не удержавшись от того, чтобы немного попаяс-
480



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ничать, — то мне, наверное, можно было бы сразу махнуть рукой на свое здоровье, поскольку больше оно мне уже не понадобилось бы».
«Труднее всего нам пришлось с Герингом, — написал через несколько дней Джексон. — Я просто отказываюсь понять, как трибунал до сих пор не понял, что это за субъект! Однажды в течение целого часа я довольно удачно вел его перекрестный допрос в ходе одного из судебных заседаний, но когда Геринг попытался увильнуть от ответа на один вопрос — я тут же ухватился за него, чтобы не дать ему сделать этого. При этом Биддл наклонился к лорду-судье Лоренсу и прошептал ему на ухо: «Пусть отвечает как хочет» или: «Пусть отвечает так, как считает нужным», — в общем, по сути что-то такое, после чего лорд-судья именно так и постановил. Применительно к человеку с таким характером и напористостью, как у Геринга, это было, конечно, роковой ошибкой. В течение двух последовавших за этим дней мы слушали не ответы на наши вопросы, а пространные речи господина рейхсмаршала. В конце концов это стало настолько невыносимым, что сам же лорд-судья и вынужден был признать, что совершил просчет, предоставив Герингу подобную привилегию. Однако этим уже был причинен огромный вред суду как таковому»681.
Увидев, как прижал Геринга сэр Дэвид, Джексон в первый раз за все это время вздохнул, наконец, с облегчением. «В конце концов мы все-таки загнали его в угол, — написал он Джону Макклою. — Однако это было настоящей битвой, длинной и тяжелой, а также сопровождалось значительным количеством вылившейся на Германию совершенно неуместной про- нацистской пропаганды. И все же, — добавлял он далее, — мы располагали против него таким значительным количеством документов, что исход этой битвы был предрешен с самого начала. Думаю, что «этот гусь спекся»682.
1 6 Д. Ирвинг
481



Дэвид Ирвинг
* * *
После этого эпизода (если даже еще не до него) между судьей Джексоном и остальными американскими членами трибунала с особой силой разгорелась тотальная война с применением практически всех дозволенных и недозволенных методов интриги. И первый, и вторые совершенно без стеснения оплевывали друг друга при каждом удобном случае. Когда судья Биддл стал подыскивать себе в Нюрнберге новое жилье для постоя, он даже отказался от одного из предложенных ему вариантов лишь потому, что дом находился слишком поблизости от того, в котором квартировался Джексон. Наименее неуважительное чувство Биддла к Джексону — главному обвинителю от его страны на этом процессе века — состояло в том, что, по его мнению, для того, чтобы Боб* прислушался к кому-либо еще, кроме себя самого, его вначале нужно было «хорошенько треснуть по башке». «Думаю, что его неудержимо влечет чем-то к второразрядным порочным женщинам, — написал Биддл своей жене, подразумевая секретаршу Джексона Элси Даглас. — Эта особа легкого поведения бесстыдно льстит Бобу, разъедает его душу изнутри и обнаруживает на всеобщее обозрение все самые отвратительные качества его характера»683.
Джексоны не оставались в долгу и, в свою очередь, тоже отнюдь не жаловали Биддла своим благорасположением. Верный профессиональному этикету и установившимся в Нюрнберге традициям взаимного гостеприимства, судья несколько раз приглашал их к себе в дом, но они каждый раз высокомерно пренебрегали этими приглашениями. Как становится ясным из личного письма, написанного Биллом Джексоном в конце марта 1946 года, — после бесславно закончившегося для его отца поединка Геринг—Джексон—Джексон-млад-
* Роберт.
482



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ший возлагал всю вину за неудовлетворительное течение суда на «неумелость и злой умысел тупоголовых судей вроде Биддла», а также на мягкотелость английского председателя суда — «ретрограда» Лоренса. «Суд проходит совершенно не так, как надо, и все благодаря, главным образом, Фрэнсису Биддлу, заменившему [генерала] Донована в качестве первостатейного сукиного сына. Он болезненно завистлив к достижениям отца [т. е. судьи Роберта Джексона] и совершенно уже сбился с ног и изошел желчью в стремлении доказать окружающим, что он не хуже. Все началось с зависти к тому, что у отца больше машина, больше офис, больше дом и т. д. Дело, правда, и в том, что и сам отец — гораздо больший человек, и это совершенно испортило жизнь Биддлу с его навязчивым желанием быть Номером Один и получить всеобщее и безоговорочное признание сего факта».
Описывая противоборство Джексон—Геринг, сын главного американского обвинителя продолжал: «В конце концов он [Биддл] превозобладал над английским председательствующим судьей, который оказался слабым и безвольным человеком, и Герингу была предоставлена возможность говорить все, что он захочет, независимо от того, относится это к делу или нет. В результате ведение полноценного перекрестного допроса Геринга сделалось совершенно невозможным, — как для отца, так и вообще для кого бы то ни было другого, и Геринг стал выворачивать все наизнанку, возвеличивая Гитлера и прославляя нацистский режим. Его скандальное поведение было проявлением откровенного презрения к суду, но сам суд, проявивший столь беспрецедентную глупость, как будто не понимал этого... А все лишь для того, чтобы досадить моему отцу. Биддл все же добился своего». Единственным утешением Джексона была надежда на то, что всем остальным, в особенности прессе, понятна закулисная роль Биддла в этом инциденте. «Он не пользуется той попу¬
483



Дэвид Ирвинг
лярностью, что в Вашингтоне, и я думаю, что он довольно здорово переиграл в этой истории»684.
Судья Биддл смотрел на эти события, естественно, с совершенно иной точки зрения. Всего через несколько часов после завершения поединка между Джексоном и Герингом он уже писал свой собственный отчет об унизительном фиаско своего коллеги и земляка: «Сегодня Боб Джексон потерпел ужасную неудачу при перекрестном допросе Геринга. Он не был достаточно хорошо знаком с разбираемым делом и даже не изучил документ, по существу которого допрашивался Геринг. Геринг, как всегда, острил. Боб: «И вы держали эти военные планы в секрете?» Геринг: «А что, разве американская армия сообщала всему миру о своих военных планах по радио?» Боб: «Свидетель не отвечает на поставленный вопрос. Он проявляет постоянное упрямство и неповиновение суду, а когда требуется отвечать лишь «да» или «нет» — пускается в отвлеченные разглагольствования». И так далее. Вслед за этим он обратился к нам, по сути, с просьбой защитить его. Лоренс взглянул на меня, призывая прийти к нему на помощь в решении этого вопроса; однако я подумал, что ему следует, как председателю суда, самому выполнять свою работу, и не сказал на это ничего. Мы объявили перерыв, однако всем был ясно, что в этом столкновении умов Геринг выиграет и на этот раз за счет лишь своего чувства юмора, которым он, несомненно, обладает».
Главная проблема Джексона, писал далее судья, состоит в том, что он хочет быть «римским папой»; а ведь энергично взяться и быть достаточно жестким с таким умным преступником, как Геринг — этим «блестящим и закоренелым экстравертом прямиком из шестнадцатого века», — продолжал философствовать Биддл, — далеко не такая уж простая задача. Геринг внимательно прислушивался к каждому вопросу, эффективно использовал время, предоставленное ему на подготов¬
484



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ку ответов, и в результате отвечал очень хорошо; Джексон же не слушал ответов вовсе. Он всецело зависел от своих шпаргалок и не смог увидеть дела в той перспективе, в которой его следовало увидеть главному обвинителю прежде, чем приступить к такой ответственной процедуре, как перекрестный допрос685.
В тот вечер вместе с судьями ужинал главный джексоновский дознаватель — полковник Амен. Биддл — так же, кстати, как и Джексон — был согласен с тем, что английский судья Лоренс был слабым и безвольным человеком, чье поведение на судебных заседаниях вполне можно было охарактеризовать как апатичное и даже безразличное. «Суду необходимо настоящее руководство, — считал он, — а нынешнее положение вещей заставляет меня просто кипеть от возмущения: Биркетт со всем соглашается, но не отваживается сказать хоть что-нибудь от себя лично». Ситуация была просто ужасной. Амен — один из лучших помощников Джексона — буквально неистовствовал в своем бессилии исправить ее: его босс — сокрушался полковник — был окружен одними лишь «бесхребетными поддаки- вателями», и в этом, по его мнению, состояла одна из главных причин того, что судье не удалось подготовиться достаточно хорошо к этому перекрестному допросу. На бедную голову Джексона начинало обрушиваться уже и недовольство широкой общественности. «У него уходит почва из-под ног, — с печалью констатировал Амен. — И ему, как никогда, очень нужна сейчас помощь»686.
Из всего этого становится совершенно ясным, что еще одним результатом поединка Геринг—Джексон стало возникновение раскола между трибуналом и обвинителями. Это обнаружило существование как-то не бросавшейся раньше в глаза всеобщей нервозности — затягивавшийся на неопределенное время процесс давно уже испытывал нервную систему многих на прочность, и у многих к тому моменту она просто исчерпа¬
485



Дэвид Ирвинг
ла эти свои прочностные резервы. Если в бесхарактерности судей и имелась какая-то оборотная позитивная сторона, цинично рассуждал Билл Джексон, то она заключалась в том, что к концу суда они просто не отважились бы ни на что иное, кроме как вынести большинству обвиняемых обвинительные приговоры, — «и, таким образом, суд, в конечном итоге, выполнил бы именно ту задачу, которая перед ним, собственно говоря, и ставилась»687.
ЦЕЛЫХ две недели Джексон мучился осознанием публичного триумфа Геринга и своим собственным унижением в этой связи. Находясь на борту самолета, уносившего его 30 марта из Нюрнберга в Париж для принятия участия в качестве почетного гостя в церемонии посвящения в юристы выпускников французских университетов, Джексон написал в полном горького негодования письме своей жене: «Своим откровенно слабым и нерешительным руководством трибунал сам обрекает суд на дальнейшее валяние дурака». Он понимал, что самая большая работа — по окончательной аргументации — еще предстоит ему в самом конце процесса. Но когда этот конец приблизится — угадать было невозможно. «Отдельные обвинители прилагают огромные усилия к тому, чтобы закончить процесс к 1 июля. Если бы только у нас был председателем кто-нибудь вроде судьи Сирса, а не этот апатичный и безынициативный консерватор Лоренс, которого, к тому же, беззастенчиво использует в своих интересах мошенник Биддл. О, боги!»688
Эрнст Энглэндер — выдающийся американский дознаватель из состава военно-воздушных сил, вернувшийся уже в 1946 году к гражданской жизни в качестве финансиста на Уолл-стрит, — был ошарашен известиями как о триумфе Геринга, так и о выступлении Мильха в его защиту. Узнав об этом, он немедленно
486



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
написал Джексону гневное письмо, в котором напрямую поинтересовался, доступны ли были обвинению в Нюрнберге неопровержимые улики против обоих, полученные посредством скрытых микрофонов в английском лагере для интернированных [С.Б.ОЛ.С. [320]]. «Геринг и Мильх ненавидят друг друга, — писал Инг- ландер, — и мы знаем об этом от них же самих — в этом не может быть никаких сомнений... Я абсолютно уверен в том, что если надавить на Мильха уликами, полученными с его же собственных слов, то он не только в корне переменит свою позицию, но и вынужден будет признать, что предыдущие его показания были лжесвидетельством. Я бы очень хотел видеть этих субъектов на виселице или на каторжных работах, чем помогать им корчить из себя героев и жертвы»689.
Отнюдь не оставив надежду одержать над Герингом полную и окончательную победу, Джексон командировал в Дахау женщину-дознавателя, подробно проинструктировав ее, о чем именно следует допросить находившегося тогда там Мильха. Однако фельдмаршалу пришлось объяснить ей, что, насколько это ему известно, никаких стенографических протоколов его бесед с Энгэлндером не существовало. Не догадываясь о скрытых микрофонах, он всегда считал, что эти беседы были неофициальными и, следовательно, не протоколировались. А поскольку использование скрытых микрофонов считалось противозаконным, то от предложений Энгэлндера пришлось отказаться как от бесполезных690.
В Нюрнбергскую тюрьму со всего мира стекались письма, адресованные рейхсмаршалу и содержащие послания вроде «Не унывай, Герман!» и «Удачи тебе, Герман!». Эту почтовую корреспонденцию показывать ему не разрешалось691.
Джексон тоже получал письма с моральной поддержкой, но все же в меньшем количестве по сравнению с Герингом. В Южной Англии проживала одна по¬
487



Дэвид Ирвинг
жилая незамужняя женщина, приславшая ему из Брайтона письмо, написанное на голубой почтовой бумаге фирмы «Бэзилдон Бонд»:
Дорогой сэр! В ходе обвинения Вами бессовестного Геринга люди, по-видимому, забыли о том, что подписание Мюнхенского пакта было снято на киноленту, и я видела этот фильм здесь.у нас в Брайтоне. Название киностудии, указанной в титрах, было то ли «Регент», то ли «Савой», — это что-то вроде французских «Гомон» или «Пате». В этой конкретной документальной киноленте Геринг был на заднем плане, одетый в белую униформу. Он ходил взад и вперед, самодовольно ухмылялся чему-то своему и потирал руки — это был НЕ жест человека, желающего мира, НО жест дурно воспитанного и грубого человека, удачно расставившего ловушки и поджидающего свою жертву: ни о чем не подозревающего и доверчивого человека — в точности такого, как наш тогдашний премьер-министр, радостно заявившего общественности по возвращении домой: «Подписание этого пакта означает для нас мир!» *
Искренне Ваша, сэр, и в полном согласии на Вашей стороне в стремлении осудить такую скользкую личность, как Геринг.
А. ФЕРИ ДА РАССАМ (мисс).
Прочтя это трогательное послание, Джексон поморщился, написал поверх письма пометку «чудачка» и сдал его для подшития к делу692. Победа Геринга была еще далеко не окончательной, но она будет неотступно занимать мысли рейхсмаршала все отведенное ему судьбой оставшееся время его жизни.



ГЛАВА 17
ШАХТ СПАСЕН ЧЕСТНО
ОДНО из тех писем, что были переданы Герману Герингу, пришло от его дочери, и между его страничками был вложен какой-то лесной цветок. «Мамочка была очень грустной оттого, что не смогла услышать тебя по радио, — писала маленькая Эдда. — Я отдала бы все мои игрушки за то, чтобы только услышать твой голос. Мамочка сказала мне, что ей должны разрешить увидеть тебя. Я тоже страшно хочу увидеть тебя. Можно я тоже приеду? Я та-а-а-а-ак тебя люблю и так ужасно давно не видела тебя! О, папа, если бы я тоже смогла приехать! Я обещаю тебе, папа, что всегда буду утешать мамочку и всегда буду защищать ее. Насколько лучше было бы, если бы ты был с нами и защищал нас нам!!! Каждый вечер перед сном я молюсь нашему дорогому богу, чтобы мамочка и я смогли поскорее увидеть и крепко обнять тебя».
Из стенографического протокола секретного совещания главных обвинителей, имевшего место 5 апреля 1946 года, видно, насколько болезненно была до сих пор задета гордость главного оппонента Геринга — Роберта Джексона и насколько одержимо стремился он к продолжению суда, возлагая на него огромные надежды, но и проявляя при этом не меньшее беспокойство.
На том заседании он узнал, что адвокаты Розенберга представили суду для перевода с немецкого языка на английский восемьсот страниц документов, из кото¬
489



Дэвид Ирвинг
рых добрых три сотни представляли собой выдержки из философских работ. Д-р Гильберт рассказал Джексону о том, что заключенные тайно злорадствуют ц даже торжествуют по поводу того, что ему не удалось справиться с Герингом.
Джексон. Если бы обвиняемые знали о том, что суд осведомлен обо всем, что они говорят друг другу {и о том, что когда-нибудь все это будет опубликовано), то они чувствовали бы себя совсем по-другому. Например, Геринг заявил Риббентропу, что если тот надеется на освобождение, то должен сделать свои разглагольствования в суде не только такими же длинными, как у него (Геринга), но и такими же интересными.
Максвелл Файф. На закрытом заседании на следующий день, когда суд предложил внести ограничения в процедуру перекрестного допроса, я попытался обратить внимание судей на то, что перед тем перекрестным допросом Геринг провел два с половиной дня практически с глазу на глаз со своими адвокатами, и это повлекло за собой такие осложнения для союзников, что обвинению пришлось даже взять тайм-аут для того, чтобы суметь опровергнуть его показания...ш
Джексон пытался как-то поделикатнее намекнуть судьям на то, что говорили о них обвиняемые у них за спиной694. Вряд ли можно сомневаться также в том, что в конце концов он поведал им об этом и в более простой и прямой форме во время какой-нибудь из их бесчисленных пирушек.
Если бы все или хотя бы даже просто большинство остальных обвиняемых начали вести себя так же, как Геринг, — суд превратился бы в заурядный кавардак; таково было мнение сэра Нормана Биркетта695. Однако, — к счастью и для трибунала, и для самих обвиняемых, — не все они имели столь же мрачные перспективы, какие были у рейхсмаршала: терять ему, в отличие
490



т НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
от них, все равно было нечего — стало быть, и вести себя он мог позволить себе так, как заблагорассудится. Разумеется, некоторая часть обвиняемых — из тех, что обладали большей проницательностью и дальновидностью, — осознали, что теперь Геринг стал для трибунала его bête noire*, и благоразумно позаботились о том, чтобы их собственное осуждение их бывшего рейхсмаршала выглядело как можно более явным.
Альберт Шпеер припомнил Герингу его гипертрофированное тщеславие, коррумпированность и пристрастие к наркотикам; Шахт заявит 3 мая в одной из бесед между заключенными (содержание которой заведомо должно было стать известным союзникам), что он слышал из безусловно достоверного источника о том, что у себя дома, когда его не видел практически никто из посторонних, Геринг неоднократно появлялся облаченным в римскую тогу, как у императора Нерона, с напомаженными губами, нарумяненными щеками и обутым в сандалии, сквозь прорези в которых были видны накрашенные лаком ногти ног. (В беседе с д-ром Гильбертом в тот же вечер Геринг особенно гневно отрицал губную помаду.) После этого Геринг приказал передать Джексону, что если тот гарантирует ему расстрел вместо повешения, то в этом случае он может дать обвинению настоящую грязь на Шпеера. Джексон демонстративно проигнорировал это обращенное лично к нему предложение рейхсмаршала, — тем более, что решение о способе приведения казни в исполнение все равно было вне его компетенции, и он не мог бы сделать Герингу такого «подарка», если бы даже захотел696.
Остальные обвиняемые наблюдали за этими виляниями Шахта с плохо скрываемым презрением. «Шахт производит довольно жалкое впечатление, — сказал Кейтель своему сыну спустя несколько недель после
* Черным зверем (фр.).
491



Дэвид Ирвинг
этого инцидента. — Он возомнил, что является самой яркой персоной среди большинства обвиняемых... На самом же деле он был то совершенно в стороне от политики, а то и просто выполнял функции обычного экономиста»697.
В АПРЕЛЕ суд заслушал улики, предоставленные ему Гансом Берндом Гизевиусом — бывшим офицером Абвера, а впоследствии перебежчиком, которого Джексон впервые увидел еще в Висбадене.
Его О.Б.Б.овский «куратор» Аллен Даллес первоначально намеревался предоставить его в распоряжение обвинения, но Джексон, настойчиво стремившийся свести к минимуму использование устных улик, решил сам не вызывать Гизевиуса к свидетельскому барьеру и не задавать ему никаких вопросов. Однако в конце марта 1946 года и Шахт, и Фрик обратились к нему с просьбой доставить Гизевиуса для их защиты в Нюрнберг из Швейцарии, где тому было предоставлено убежище от его бывших товарищей-немцев. Для Джексона такой поворот дела был несколько неожиданным. «Лично я, — написал Даллес Джексону, — не стал бы привлекать его к даче показаний по делу Шахта, однако Гизевиус — такой тип, что сам считает своей обязанностью явиться в Нюрнберг, и я предполагаю, что он сможет засвидетельствовать тот факт, что Шахт заигрывал с антигитлеровскими силами начиная уже с 1938 года». Но если Гизевиус и мог быть использован для защиты Шахта, то Фрику его показания, на самом-то деле, вряд ли могли оказаться полезными.
Зная о том, с каким грубым обхождением то и дело сталкивались вызываемые в суд свидетели защиты, Даллес предусмотрительно попросил Джексона о том, чтобы Гизевиусу была оказана вся возможная при имевшихся обстоятельствах обходительность698. Кроме того, являясь бывшим офицером Абвера, Гизевиус мог
492



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
автоматически подвергнуться аресту американскими оккупационными властями, поэтому 0.5.5. пришлось снабдить его особыми проездными документами, делавшими его фактически неприкасаемым для любых других, кроме американской разведки, органов власти; помимо этого они выразили также особое пожелание проследить за тем, чтобы «нашими людьми в Нюрнберге» или представителями армии не предпринималось никаких попыток дискредитировать Гизевиуса или подвергнуть сомнению любые даваемые им показания «ввиду его прошлых и нынешних заслуг перед нами»699.
Как свидетель Гизевиус, в конечном итоге, причинил гораздо больше вреда защите Геринга, чем пользы защите Шахта и Фрика, вместе взятых. 28 апреля Джексон, обрадованный таким поворотом событий, написал Аллену Даллесу полное искренней благодарности письмо: «Гизевиус сполна оправдал все возлагавшиеся вами на него в письмах ожидания. Геринг пребывает в крайне подавленном состоянии». Германские офицеры на скамье подсудимых были в высшей степени возмущены тем, что Гизевиус вытащил на всеобщее обозрение «грязное белье» фельдмаршала фон Бломберга в связи с «неприличной» женитьбой последнего на молоденькой берлинской девушке. Впоследствии Кейтель рассказал своему сыну о том, что когда Гизевиус принялся за это недостойное занятие, он [Кейтель] попросил своего адвоката Нелте заявить протест, поскольку история романтических отношений фон Бломберга не имела решительно никакого касательства к сути предъявлявшегося ему обвинения. «Гизевиус, — сказал тогда Кейтель своему сыну, — был грязным субъектом, которого Канарис, ведший двойную игру, начиная с самого первого момента наступления перелома в войне, специально послал в Швейцарию с вполне определенными разведывательными заданиями, касавшимися установления контактов с
493



Дэвид Ирвинг
Великобританией и Америкой. Когда Нелте на суде прямо в лицо задал Гизевиусу вопрос о том, много ли заплатили ему иностранцы за его деятельность, тот отказался отвечать. Присутствовавшие на том заседании юристы почти единогласно подняли свои руки против Г изевиуса»700.
* * *
С каждым проходящим днем всеобщая раздражительность продолжала постепенно и неуклонно нарастать, и, все еще испытывая жгучую боль от того, что Геринг сумел одержать над ним верх, 24 апреля Джексон написал личное письмо президенту Трумэну, в котором выразил резкое недовольство поведением их судьи Биддла701. Супруга Биддла к тому времени уже наконец приехала к нему в Нюрнберг, однако, несмотря на это (или же, напротив, как раз именно по этой причине), он тоже регулярно пребывал в крайне дурном настроении. Так, однажды, 21 мая, он почти полностью утратил контроль над собой прямо во время судебного заседания, когда лорд-судья Лоренс наотрез отказал Биддлу в его просьбе задать свои собственные вопросы одному из свидетелей. Зловеще пониженным и не предвещавшим ничего хорошего голосом Биддл с вызовом заявил Лоренсу, что имеет полное право задавать любые вопросы — точно так же, как и он. Несколько оторопевший и оскорбившийся таким тоном, Лоренс тем не менее настоял на своем отказе и задавал вопросы сам, а Биддл впоследствии все же извинился перед ним за этот инцидент. «Мне бы, конечно, следовало следить за своим поведением, — написал в личном письме американец, — но этот старый козел* настолько туп и никчемен, что его самодурство просто
* Прошу прощения, но именно так («old goat», стр. 325, строка 8 снизу) и изволил выразиться судья Биддл в тексте у Ирвинга (прим, переводчика).
494



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
стало последней каплей для чаши моего терпения в бесконечной череде более мелких раздражений того длинного и безрадостного дня»702.
Всеобщая нервозность продолжала нарастать. Будучи интернированным в Москву, гранд-адмирал флота Рэдер отметил в своих личных записках, что резко осуждает некоторые действия отдельных главнокомандующих, и в частности фельдмаршала Кейтеля703. Рэдер слишком уж наивно полагал, что эти его мемуары не попадутся на глаза вездесущим русским соглядатаям. Совершенно естественно, что в конце концов они изъяли их у него, и 21 мая полковник Покровский даже предпринял попытку представить их в суде как вещественное доказательство обвинения, проходившее под индексом 118811-460. Исходя из формальных соображений, суд отказался принять его к рассмотрению. Кейтель все еще пребывал в довольно опустошенном состоянии после заслушивания судом отзывов о нем Рэдера, а в личном письме своему адвокату, д-ру Не- лте, указал на то, что во время войны адмирал никогда не разражался подобной критикой, хотя это и было его прямой обязанностью. «Я был так ужасно оклеветан высшим представителем вооруженных сил, — горестно сетовал он в этом письме, — что мне уже просто не приходится рассчитывать на какое-то понимание со стороны этого трибунала». Он даже предлагал освободить Нелте от его защиты, но адвокат, конечно же, не согласился с этим704.
Далеко не всем было понятно, что, занимая столь высокую должность, как должность главы Верховного командования, в действительности Кейтель являлся не многим более, чем гитлеровским «офис-менеджером» по военным вопросам. 25 мая в письменных показаниях под присягой, снимавшихся с него Покровским, Рэдер Попытался немного смягчить свои слишком уж уничижительные критические высказывания о Кейтеле, упомянув, например, что, когда между фельдмар¬
495



Дэвид Ирвинг
шалом и фюрером вспыхивали ссоры (а случалось такое не реже чем через день), абсолютно никому не хотелось задерживаться надолго поблизости.
На первой неделе июня генерал Йодль в целой серии своих довольно решительных показаний пролил еще некоторое количество бальзама на самые кровоточащие раны Кейтеля. Йодль, являвшийся начальником оперативного штаба Верховного командования, четко и правдиво поведал трибуналу о тех вещах, о которых сам Кейтель, слишком переволновавшись, рассказать или не смог, или не успел. «Считаю, — написал Кейтель 9 июня молодой жене Йодля, — что должен написать вам для того, чтобы выразить, насколько порадовал меня ход защиты на прошлой неделе — во многом благодаря вашему супругу. Его твердость и чувство собственного достоинства вкупе с тем, насколько ему удалось сохранить честь солдата, были настолько же впечатляющи, насколько были неопровержимыми и убедительными его ответы. Те огромные усилия, которые были предприняты вами для оказания помощи нашей защите, также были вознаграждены сторицей»705.
* * *
Не видя никакого, как они считали, смысла в том, чтобы находиться во Дворце правосудия и наблюдать за тем, как обвиняемые игнорируют, собственно, само судебное разбирательство и вместо этого разглагольствуют перед присутствующими — а заодно и перед всем миром, — о славных победах и достижениях нацистского государства, оба Джексона — и отец и сын — покинули на время Нюрнберг и отправились в Прагу для того, чтобы проверить, как проходит суд над Карлом- Германом Франком — «лидичским мясником».
Американцы проявили тем самым, пожалуй, нечто большее, чем просто обычный интерес к этому суду: первоначально Франк был в руках у них, и они экстра¬
496



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
дировали* его в Прагу, лишь пойдя навстречу настойчивым требованиям чехов. Помимо этого Джексонам было ужасно любопытно посмотреть своими глазами на работу народного суда, созданного по образцу советского и печально известного своим — по выражению Джексона-младшего — «военно-полевым» стилем, при котором «обвиняемому предоставляется право быть судимым законным судом, а затем — повешенным»706. Сам же судья Джексон нашел для себя народный суд «настоящим откровением по эффективности и справедливости судебной процедуры»707. Вскоре после этого Франк был приговорен к смертной казни и повешен (или даже задушен). К нему не было проявлено ни капли сострадания.
НАСТУПИЛА и прошла Пасха, однако никаких признаков того, что их «суровое испытание» в Нюрнберге подходит к концу, по-прежнему не было. «О том, сколько продлится процесс, сказано было уже немало, — сетовал Джексон в письме жене, — однако еще год назад это здание было в руках у немцев». Далее Джексон продолжает незначительной на первый взгляд ремаркой, обнаруживающей в действительности то, насколько обеспокоен он был тогда этим вопросом: «Меня волнует не столько то, каким будет вердикт истории, сколько то, что, конечно, дьявольски досадно приехать сюда на несколько месяцев и застрять так надолго»708. Немногим позже он начнет уже мрачно пошучивать насчет своего собственного «заточения в Нюрнберге»709.
18 АПРЕЛЯ 1946 года Джексон написал, что на следующей неделе он, вероятно, приступит к перекрестным допросам Хальмара Шахта — «самого крепкого орешка из них всех, после, разумеется, Геринга»710.
^Экстрадиция — выдача преступника другому государству.
497



Дэвид Ирвинг
Он всегда относился к Шахту не иначе как к одному из самых презренных обвиняемых. Высокомерное поведение банкира с самого начала процесса лишь раздражало судью дополнительно. Например, когда в зале суда демонстрировались жуткие документальные фильмы о концентрационных лагерях — Шахт демонстративно скрещивал руки на груди и презрительно поворачивался к экрану спиной711.
Еще больше раздражало Джексона то, что Шахт так же надменно вел себя и со своими товарищами по заключению, самонадеянно предсказывая, что будет оправдан. Но особенно возмущали упорные слухи о том, что обвинение Шахта производится «не всерьез». Авторы анонимных писем едко насмехались над Джексоном, утверждая, что ему не удастся осудить крупного банкира: дружественные или вражеские — они были новыми Неприкасаемыми.
Вскоре судья и сам стал убеждаться в том, что нацистский банкир действительно имеет друзей в самых, казалось бы, неожиданных местах, что его влияние на самом деле распространяется чуть ли не повсюду. Однажды один из членов джексоновской команды — видный нью-йоркский юрист-международник Ральф Альбрехт — посчитал нужным доложить ему о том, что на днях помощник английского обвинителя, полковник Гарри Дж. Филимор (впоследствии лорд-судья лондонского апелляционного суда*), как бы невзначай разговорился с ним в коридоре перед залом суда и стал настоятельно убеждать в его лице американцев, чтобы
* Двадцать пять лет спустя Филлимор был одним из трех судей, заслушивавших апелляцию автора, поданную им для разоблачения клеветнической кампании по поводу знаменитого «Конвоя Рр. 17» — в процессе Кассел <6 Ко. против Брума. Филлимор, Шахт, Монтегью Норман и сэр Норман Биркетт (один из английских судей, предлагавший в 1946 году оправдать Шахта) — все были масонами. Джексон, кстати, тоже был одним из ведущих масонов; запись в его дневнике от 16 июня 1945 года передает разговор между ним и Трумэном (гранд-мастером масонов Миссури), в ходе которого последний продемонстрировал ему свой символический каменотесный молот.
498



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
они поумерили свой беспощадный прессинг на банкира. Когда несколько смутившийся Альбрехт спросил «Почему?», Филлимор тоже как-то не очень связно и, скорее, неохотно пояснил, что против обвинения Шахта поступило уже не одно вполне определенное и настойчивое возражение со стороны сэра Монтегью Нормана — управляющего Банка Англии с 1920 по 1944 годы... «Хуже всего будет, — вполголоса проговорил напоследок английский полковник, — если с Шахтом все же что-нибудь случится»712. На самом деле Шахт действительно был информатором сэра Монтегью, в течение шестнадцати предвоенных лет тайно снабжая его бесценными сведениями о важнейших политических и экономических решениях, принимавшихся в Берлине на самом высоком уровне713.
В британских архивах имеются протоколы государственного казначейства его величества короля Великобритании, проливающие некоторый свет на усилия, предпринимавшиеся сэром Монтегью Норманом для того, чтобы освободить Шахта714.
Альбрехт не возлагал слишком уж больших надежд на англичанина. Как он и предсказывал, Джексон наотрез отказался рассматривать даже ходатайство о помиловании Шахта. Он решил, что то, как будет решено дело банкира, и будет прекрасной проверкой суда и обвинения на предмет истинности их доброй воли. Как заявил он на одном из апрельских секретных заседаний главных обвинителей, о чем в его файлах имеется стенографический протокол, «если суд полагает, например, что мы не имеем обвинения против Шахта, то тогда становится понятным, что мы не имеем обвинения и против любого другого промышленника, поскольку обвинение против Шахта, в действительности, — самое сильное из них». Сэр Хартли Шаукросс выразил свое полное согласие с этой мыслью715.
Таким образом Джексон все же сумел отказать Фил- лимору в его ходатайстве и, вполне естественно, решил
499



Дэвид Ирвинг
с того момента взять дело Шахта под личный контроль. В своих личных записях судья отметил тогда: «В конце концов, я смогу продолжить прямо и откровенно настаивать на его обвинении и, если смогу, то добьюсь его обвинения»716.
Он безжалостно изводил Шахта допросами в свидетельском крыле тюрьмы, обращаясь к нему не иначе как просто «Шахт», tout courf Он засыпал его доказательствами его участия в планировании Гитлером захватнической войны до тех пор, пока бедному банкиру не пришлось в конце концов признать тот факт, что во всех своих делах с фюрером он не просто вел двойную игру, но был, по сути, гнусным лжецом и предателем717
Однажды Джексон продемонстрировал трибуналу ролик германских киноновостей о триумфальном возвращении фюрера в Берлин из поверженной Франции в июле 1940 года. Судья специально подгадал этот просмотр к тому моменту, когда банкир уже давно, казалось бы, убедил суд в том, что находился в немилости у фюрера. Среди встречавших Гитлера на железнодорожном вокзале был и Шахт, одетый в легкое пальто и шляпу а-ля принц Альберт — единственный гражданский среди генералов, жаждавших пожать руку фюрера. Когда подошел поезд и Гитлер показался наконец на платформе — Шахт вырвался вперед из общей линии встречавших, первым поймал его руку сразу обеими своими руками и изогнулся при этом в таком льстиво-подобострастном поклоне, что «казалось, он хотел припасть к ней губами», — как отметил потом Джексон718. И вот это-то и был тот самый нацистский господин, за которого так активно вступались английский адвокат Филлимор и банкир сэр Монтегью Норман!
Но пик неистовства Джексона пришелся, конечно, на тот момент, когда трибунал, — за исключением одного лишь русского судьи, публично выступившего  ** Совсем накоротке (фр.).
500



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
против этого решения, — все же оправдал Шахта719. Биддл, зачитывавший эту часть приговора, заявил несколько месяцев спустя, что сам тоже хотел, чтобы он был обвинительным, но англичане настояли на оправдании, и у него просто не оставалось выбора720. Д-р Рафаэль Лемкин (в дальнейшем — консультант ООН при составлении проекта конвенции о запрещении геноцида) подтвердил впоследствии, что Биддл действительно голосовал за вынесение обвинительного приговора; при этом он, однако, утверждал также что де Вабр голосовал за оправдание Шахта721. К фактической последовательности событий в этой сюжетно-тематической картине, развивавшейся в судейских кулуарах за закрытыми дверями, мы еще вернемся в дальнейшем.
* * *
Уже стояла поздняя весна, и Роберт Г. Джексон всем существом тосковал по своему дому в горячо любимой им сельской глубинке Вирджинии. В начале мая ему предстояло еще не слишком много перекрестных допросов, и он очень надеялся на то, что опровержений обвинения будет тоже не больше, а может, даже и не будет совсем. Таким образом он смог бы оказаться дома уже в июле. «Суд проходит хорошо, — пишет он своей жене 8 мая. — Хоть все и тянется очень медленно, но зато мы располагаем неопровержимыми уликами против почти всех обвиняемых. Шахт и Фанк — оба показали себя как изворотливые и лживые банкиры». Далее судья, упомянув о том, что английское обвинение пришло к выводу о необходимости некоторого пересмотра их обвинения к немецким адмиралам Карлу Дёницу и Эриху Рэдеру, не удержался от небольшого укола в сторону англичан: «Обвинение против них [адмиралов] — среди наиболее слабых из всех, что мы имеем»722.
Очень уже устав от всего этого, Джексон предоставил британской команде самой разбираться со своими
501



Дэвид Ирвинг
проблемами, а сам улетел на время своего краткосрочного отпуска в Париж, откуда отправился затем в Лондон. В Нюрнберг он вернулся несколько отдохнувшим и приободрившимся лишь 18 мая. Во время отпуска судья много времени посвятил подготовке своей итоговой закрывающей речи, заключительным аргументам, которые намеревался произнести перед трибуналом. Выступление с этой речью будет, кстати сказать, его последним личным появлением на процессе723.
Весь мир к этому времени проявлял уже несколько поверхностный интерес к событиям, происходящим в Нюрнбергском Дворце правосудия, да и сведения о них предоставлялись теперь газетчиками какие-то все больше отрывочные и разрозненные. Однако и Джексон перестал уже придавать столь большое значение общественному мнению по сравнению с тем, как это было в самом начале. Он давно понял, что наибольшие всплески интереса в Соединенных Штатах вызывают такие, например, «новости», как то, что Геринг «показал нос» Хальмару Шахту. «И ведь подобные глупости они преподносят на первых полосах центральных газет как главную новость! — обиженно писал Джексон в одном из писем жене. — Подобный казус действительно имел место, но совсем не так и не тогда, репортер — просто лжец. Но главное — это же просто газетная утка, а вовсе не исторический факт, каждый из которых здесь аккуратно и ежедневно протоколировался. Где все эти факты? Ох уж эта пресса!»
* * *
Миниатюрный по телосложению и совсем еще- юный по возрасту (тогда ему было всего тридцать пять) баварский адвокат Альфред Зайдль, защищавший Рудольфа Гесса и Ганса Франка, швырнул — как гласит немецкая пословица — кошку в стаю голубей: он предложил — ни больше, ни меньше — представить суду
502



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
текст секретного дополнительного протокола к пакту, подписанному Риббентропом и Молотовым в Москве 23 августа 1939 года, в результате чего Гитлер получил возможность напасть на Польшу всего лишь неделей позже намеченного срока. По условиям, закрепленным в том документе, Гитлер и Сталин уже тогда поделили между собой всю Восточную Европу и прибалтийские государства. Зайдль утверждал, что получил этот совершенно секретный документ от одного американского офицера, имя которого он, однако, назвать отказался.
Советское правительство всегда отрицало сам факт существования какого-либо секретного дополнительного протокола к пакту Риббентропа—Молотова. Начиная еще с лета 1945 года, они прилагали все свои усилия к тому, чтобы он ни в коем случае не попал на этот суд. В начале марта 1946 года Джексон, однако, узнал по каналам разведки, о том, какую «бомбу» собирается привести в действие Зайдль, и уже восьмого числа написал особые письма своим французским и советским коллегам, напомнив им о том, что говорил им на эту тему 8 ноября на их секретном заседании обвинителей, и добавив к этому, что у него есть основания полагать, что защита подготавливает свою главную атаку на советскую внешнюю политику, намереваясь показать Советский Союз как государство, развязавшее захватнические войны против Финляндии, Польши, балканских и прибалтийских стран724.
Генерал Руденко, в свою очередь, напомнил Джексону в пришедшем через три дня письме о темах, которые советская делегация посчитала неприемлемыми для обсуждения на открытых судебных заседаниях, и, следовательно, против поднятия которых должны сообща протестовать все обвинители. Несколько более развернутый, чем первоначально представленный Вышинским «эмбарго-лист», нынешний список насчитывал шесть запретных тем: любые упоминания о соци¬
503



Дэвид Ирвинг
альной структуре Советского Союза; пакт о ненападении Риббентропа—Молотова и любые сопутствующие темы; визит Риббентропа в Москву и визит Молотова в Берлин; балканский вопрос; советские прибалтийские республики; советско-польские отношения725.
Как и предсказывал это Джексон, 15 марта Зайдль вручил суду письменные доказательства истории происхождения пакта от 23 августа и последовавшего за ним пакта от 28 сентября 1939 года — в форме письменных показаний, данных под присягой д-ром Фридрихом Гаусом, в недавнем прошлом — старшего юрисконсульта рейхсминистра иностранных дел фон Риббентропа. Эффективность этого и без того впечатляющего шага Зайдля дополнительно усиливалась еще и тем, что Гауе не просто лично присутствовал при подписании этого документа в Москве, но даже засвидетельствовал тогда это подписание как официальное лицо с германской стороны726. 1 апреля в присутствии Риббентропа Зайдль зачитал вводную часть к секретному протоколу, записанную со слов Гауса, и Риббентроп подтвердил, что, насколько он помнит, примерно так там все и было сказано.
В этот момент Руденко прервал течение судебного заседания своим протестом, суть которого сводилась к тому, что происходящее не имеет никакого отношения ни к обвиняемому Рудольфу Гессу, которого Зайдль сейчас представляет, ни к Гансу Франку — другому его подзащитному. Он заявил также, что это является попыткой сбить суд с толку и отвлечь его внимание в сторону от сути разбираемого дела. Судьи объявили небольшой перерыв в заседании и удалились на совещание, после чего Лоренс разрешил Зайдлю задавать вопросы. Отвечая на них, Риббентроп — по заведенной Герингом моде — пустился в длинные и пространные рассуждения по поводу подписанного им совместно с Молотовым пакта, а также его секретного дополнительного протокола.
504



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Зайдль держал в своих руках самый настоящий «динамит», несмотря даже на то, что он представлял собой всего лишь фотокопию этого пресловутого секретного дополнительного протокола к пакту, анонимно переданную ему неким американским офицером. Лишь годы спустя Зайдль пришел к заключению, что этот документ целенаправленно был «вложен» в его руки государственным департаментом США, и именно придание им его широкой огласке тогда в Нюрнберге явилось, по сути, первым крупнокалиберным выстрелом в холодной войне. Единственной юридической неувязкой было то, что документ был лишь фотокопией, не заверенной даже никаким печатями и подписями, а посему его подлинность оставалась все же спорным вопросом. Подобные юридические зацепки и тонкости, конечно, не смущали и не останавливали само обвинение, когда оно предъявляло суду такие, мягко выражаясь, сомнительные вещественные доказательства, как, например, Хоссбахский протокол. Зайдль обратился по этому вопросу к Максвеллу Файфу: одной из обязанностей англичанина было проверять подлинность подобных документов, поскольку они (так же, впрочем, как и американцы) располагали фотокопиями всех существовавших тогда оригиналов документов Министерства иностранных дел Германии; британец посоветовал Зайдлю попросить заверить подлинность документа лично Руденко. Зайдль так и поступил.
На первой неделе апреля он направился прямо в кабинет главного советского обвинителя, расположенный прямо в здании Дворца правосудия, и со всей возможной невозмутимостью заявил, что хотел бы видеть генерала Руденко. Воздух в окружавшем его пространстве, казалось, потрескивал от враждебных вибраций. Напряженность обстановки была такой, что Зайдлю казалось, что в голове у него гудит набатный колокол. Секретарь Руденко мгновенно куда-то исчез, а когда появился снова, то сообщил, что в настоящий момент
505



Дэвид Ирвинг
генерала нет ни на месте, ни вообще поблизости, но его готов принять генерал Зоря.
«В моем атташе-кейсе, — сразу приступил к делу Зайдль, как только увидел незадачливого генерала, — находятся фотокопии двух секретных «дополнительных протоколов», подписанных 23 августа и 28 сентября 1939 года после подписания пакта о ненападении и договора о дружбе и границах, заключенных рейхсминистром иностранных дел фон Риббентропом и вашим народным комиссаром иностранных дел». Зайдль с самого начала признал,.что оба документа представляют собой лишы незаверенные фотокопии оригиналов этих протоколов (в действительности они были отпечатаны с микрофильмов Лоеша), но сразу же добавил к этому, что сэр Дэвид Максвелл Файф уже подтвердил ему их подлинность. Когда вслед за этим он предложил советской делегации самой убедиться в подлинности этих вещественных доказательств и подтвердить ее, Зоря после непродолжительного раздумья ответил: «Боюсь, что этот разговор не имеет абсолютно никакого смысла»727.
Эта встреча ознаменовала собой начало скорой гибели Зори: Руденко, не сумевший вовремя сориентироваться в возникшей опасной ситуации и принять соответствующие контрмеры, просто отшатнулся от компрометировавших русских документов Зайдля как от ядовитой змеи, а всю вину за неминуемо последовавшие за этим события взвалил на своего заместителя Зорю, отдав его, таким образом, практически на съедение волкам. Среди своих коллег по советской делегации, каждый из которых был из московской генеральной прокуратуры, Зоря был в Нюрнберге, можно сказать, чужаком. До своего назначения сюда в августе 1945 года он был кадровым армейским офицером, а затем юрисконсультом при Люблинском комитете по национальному освобождению Польши. Он был обречен.
Даже не Догадываясь о том, какая страшная пропасть уже разверзлась под ногами у несчастного Зори
506



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
из-за того, что он позволил просочиться в суд этим взрывоопасным документам, Зайдль продолжал упорно вбивать свой клин. Он снова отправился с этими фотокопиями к д-ру Фридриху Гаусу и получил от него еще одно письменное показание под присягой, подтверждавшее их подлинность. Само это показание, кстати, загадочным образом затерялось, как в болото канув, в бюро переводов (полностью контролировавшемся обвинением), но на самих фотокопиях Зайдль все равно смог продемонстрировать суду подпись Гауса, удостоверявшую их подлинность.
Наконец, события стали принимать по-настоящему драматический оборот. Вечером 21 мая Зайдль вызвал к барьеру свидетелей бывшего статс-секретаря Риббентропа Эрнста фон Вейцзакера для того, чтобы задать ему ряд вопросов по поводу секретного дополнительного протокола. Против этого немедленно возразил опять же советский обвинитель Руденко. Посовещавшись, судьи разрешили Зайдлю приступить к опросу свидетеля. Адвокат, не теряя времени, сразу же сообщил дипломату о том, что имеет на руках некий текст, о котором Гауе сказал, что это, практически вне всякого сомнения, текст именно того договора. «Сейчас я покажу вам этот текст...»
Лорд-судья Лоренс внезапно очнулся от некоторого оцепенения, в котором пребывал, и грубо вмешался в течение событий, поинтересовавшись, что именно за бумагу показывает Зайдль свидетелю и не является ли она тем же самым документом, который тот уже пытался продемонстрировать суду раньше, но который суд отказался тогда принять к рассмотрению? «Не является ли это, — спросил он с нажимом, — тем же самым документом?»
Зайдль ответил утвердительно: «Это действительно все тот же самый документ, который я уже представлял на рассмотрение трибуналу раньше вместе с другими документальными вещественными доказательствами и
507



Дэвид Ирвинг
который трибунал не посчитал тогда за документ, но я осознаю, что совершил в тот раз ошибку, поскольку уклонился от ответа на вопрос о происхождении документа».
Когда он продолжил объяснять использование документа тем, что он лишь хотел немного освежить им память свидетеля Вейцзакера, Руденко снова сердито перебил его: «Все мы находимся здесь прежде всего для того, чтобы разобраться с преступлениями, совершенными главными немецкими военными преступниками, и в нашу задачу не входит расследование внешней политики других государств!»
Суд, гневно добавил он далее, уже отверг этот документ как фальшивку, не имеющую какой-либо доказательной силы. Томас Додд, помощник американского обвинителя, с готовностью поддержал Руденко (о чем, кстати, они уговорились заранее). На вопрос о том, как попал к нему этот документ, Зайдль вынужден был снова уклончиво ответить, что он передан ему заслуживающим всяческого доверия представителем союзников. Суд удалился на совещание, в результате которого постановил, что документ не может быть показан свидетелю ввиду того, что его происхождение является не установленным. «Кошка», однако, была уже «вытащена из мешка». Уже на следующий день одна из главных тогдашних американских газет, сент-луисская «Пост-Диспатч», впервые опубликовала на своих страницах подлинный текст «секретного дополнительного протокола», сопроводив его весьма циничными намеками на то, что интриган Сталин намеревался поддержать Гитлера в его захватнических войнах для того, чтобы извлечь из этого свою немалую выгоду.
СОВЕТСКИМ генералам в Нюрнберге не нужно было обладать сверхъестественными способностями к ясновидению для того, чтобы предугадать реакцию
508



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Сталина на то, что они не сумели предотвратить этого. 23 мая генерал-майор Зоря был найден мертвым в своем кабинете во Дворце правосудия с дыркой от пули в голове. 24 мая главный советский обвинитель Руденко подписал проездные документы своему заместителю Покровскому, поручив ему «отправиться в Лейпциг для передачи военным властям в советской оккупационной зоне тела помощника главного обвинителя от С.С.С.Р., Н. Д. Зори, погибшего в Нюрнберге в результате несчастного случая»728. Предпринятое русскими внутреннее расследование причин смерти закончилось уже 28 мая; дело было обозначено как «Расследование случая возможного самоубийства»729.
Когда переводчица Свидовская спросила у полковника Лихачева — главы советской следственной комиссии, осуществлявшей в Нюрнберге негласный надзор над всеми членами советской делегации, — что явилось причиной смерти Зори, Лихачев ответил буквально следующее: «Он попал в беду и слишком перепугался». Уже спустя годы сын Зори получил письмо с соболезнованиями от Д. М. Резниченко — бывшего советского военного прокурора в Лейпциге. «Однажды вечером в мае 1946 года, — писал он, — примерно в восемь часов в моем лейпцигском доме раздался телефонный звонок из ставки Сталина по имевшейся у нас прямой линии связи. В то время, кроме меня, в прокуратуре никого уже не было. По телефону я получил распоряжение подготовить цинковый гроб для отправки останков вашего отца в Москву для захоронения».
Самолет, который должен был доставить гроб с телом генерала Зори на родину, задержался на три часа в Лейпциге из-за плохих погодных условий. «Затем вдруг поступила новая директива из ставки Сталина, предписывавшая похоронить генерала здесь и сейчас». Советский государственный советник третьего класса, генерал-майор Николай Дмитриевич Зоря, был предан земле как простой безымянный русский солдат — от¬
509



Дэвид Ирвинг
нюдь не как генерал — где-то в Германии. Семье Зори в Москве тогда ничего сообщено не было; лишь некоторое время спустя они получили небольшой чемоданчик с его личными вещами, а на словах им было передано, что он погиб в результате несчастного случая при неосторожном обращении с личным огнестрельным оружием730.
Руденко делал все, что мог, для того, чтобы не потерять контроль над опасно развивавшейся в Нюрнберге ситуацией. В последний день мая он собрал в аудитории 231 Дворца правосудия чрезвычайное заседание главных обвинителей и выразил свой категорический протест против заявления Зайдля, утверждая, что оно является чрезвычайно вредной и даже опасной попыткой внести раскол в ряды объединенного фронта обвинителей. Но разве не о в точности ли такой ситуации предупреждал их всех Джексон еще 8 ноября прошлого года? Все обвинители дружно согласились с тем, что тактика Зайдля может обернуться для союзников весьма прискорбными последствиями, и договорились использовать каждое имеющееся в их распоряжении законное средство для того, чтобы воспрепятствовать осуществлению задуманного этим слишком уж прытким немецким адвокатом. Максвелл Файф назвал его заявление неуместным и вредным. Додд пригрозил суровыми наказаниями, которые будут предприняты против любого американского офицера, уличенного в пособничестве защищающей стороне в виде передачи ее представителям фотокопий каких бы то ни было документов731. 1 июня все четверо обвинителей подписали общий протест трибуналу, выражая свое неодобрение того, что он потворствует действиям Зайдля. Днем или двумя позже Джексон распространил среди всех главных обвинителей меморандум, поддерживающий официально заявленное трибуналу генералом Руденко недовольство тем фактом, что с его попустительства обвиняемые совсем отбились от рук732.
510



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
* * *
После возвращения в Нюрнберг из Лондона и Парижа Джексон занялся перекрестными допросами обвиняемого Альберта Шпеера.
На фоне основной массы оказавшихся на скамье подсудимых бывший министр снабжения был для Джексона одной из самых проблематичных личностей. Он производил впечатление прямого, порядочного и искреннего человека, настоящего европейца в самом хорошем смысле этого слова, но больше всего импонировало в нем Джексону то, что Шпеер отказался примкнуть к геринговскому «фронту». В сложившихся обстоятельствах это могло лишь расположить к нему судью. Английские обвинители тоже не имели никакого особого зуба на Шпеера. «Моя жена, — признал в своих личных записях сэр Дэвид Максвелл Файф, — оказавшись одной из очень многих, на кого произвели благоприятное впечатление оправдательные улики Шпеера и его манера держаться на суде, отметила в разговоре с Гриффит-Джонсом, что в будущем Германии очень будут нужны люди именно такого типа».
Сомнений в том, что Шпеер — вполне разумный человек, действительно ни у кого не возникало. Гибкость его ума прекраснее всего была продемонстрирована как его стремительным взлетом в нацистской иерархии, так и его способностью к выживанию в бурном водовороте внутри тюремных нюрнбергских интриг. Более того — он был чуть ли не главным закулисным заправилой всей внутритюремной политики, что было отнюдь не очевидно судьям, многие из которых об этом даже не догадывались, полагая, что все обстоит как раз наоборот.
Это только теперь у историков нет ни малейших сомнений по поводу того, сколь огромной была в действительности степень вины Шпеера, в особенности по части использования рабского труда на подземных заводах, где ближе к концу войны вовсю было уже нала¬
511



Дэвид Ирвинг
жено массовое производство ракет Фау-1 и реактивных двигателей для боевых самолетов Мессершмитт Ме-262, а также по части его вины за насильственное выселение пятидесяти тысяч евреев из их частных квартир и домов в Берлине в рамках предложенной им программы по «очищению трущоб», — что по сути обернулось первой стадией изгнания этих евреев вообще из Германии; многие из них бесследно сгинули где- то на восточных территориях, а некоторые оказались, например, в Аушвице.
В отчаянном, но вполне понятном и ненаказуемом стремлении спасти свою шею от петли Шпеер отрекся в Нюрнберге от всех своих бывших товарищей и коллег. Его письма, адресованные лично Джексону и написанные, в соответствии с тюремными правилами, разборчивыми печатными буквами, свидетельствуют о его решимости сотрудничать именно с американцами — в предпочтение любой из других союзнических сторон733. Томас Додд, первоначально назначенный для проведения дознания по делу Шпеера, докладывал о том, что одними из главных эмоций, определявших поведение бывшего архитектора, являлись уязвленное самолюбие и зависть к Герингу. Поскольку Шпеер со всей очевидностью болезненно воспринимал пренебрежительное отношение к нему со стороны Джексона, выразившееся в том, что тот занялся его перекрестными допросами не лично, а перепоручил заняться этим своему второстепенному подчиненному, Додд неоднократно и настойчиво убеждал судью сыграть на этой слабой струнке бывшего рейхсминистра и заняться им самому. «Это встряхнет и оживит его моральное состояние, — говорил он, — поможет ему снова почувствовать себя важной персоной и сделает его гораздо более искренним свидетелем». Это было очень тонкой и точной оценкой характера Шпеера.
Джексон все же прислушался к совету Додда и послал ему небольшую записку, чтобы посмотреть, какой
512



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
это возымеет эффект. Шпеер, как и было предсказано, немедленно откликнулся по тюремному «телеграфу», дав понять, что он готов не просто говорить, но и выдать американцам все известные ему секреты. Впоследствии он напишет в своих воспоминаниях: «Накануне перекрестного допроса ко мне в камеру стремительно вошел американский офицер, и я узнал о том, что Джексон решил заняться моим допросом лично».
В свидетельском крыле бывший гитлеровский приятель и министр как одержимый сразу же принялся выкладывать так много всего и так подчеркнуто и настойчиво обличал фюрера и своих товарищей по заключению (процитировав, например, мнение даже самого Гитлера о том, что Геринг «слишком коррумпирован и подвержен наркотической зависимости»), что главный американский обвинитель был очень приятно удивлен этим даже сверх ожиданий. «Он предоставил нам очень хорошие свидетельства», — написал Джексон после этого перекрестного допроса734. Впоследствии он заметит как-то в одной неофициальной беседе: «Если бы мне было предоставлено право освободить кого-либо одного из обвиняемых, то я выбрал бы Шпеера»735.
Что Шпеер, однако, не осознал при всем своем интеллекте, так это то, что окончательный вердикт будет зависеть от американцев отнюдь не всецело.
* * *
В середине июня 1946 года обвинение ожидало одно крайне досадное разочарование.
Обвинению на подготовку завершающей аргументации трибунал предоставил три дня — такой срок там посчитали вполне достаточным. Однако защите сразу же вслед за этим и для подготовки ее завершающей аргументации он согласился предоставить четырнадцать судебных дней (фактически — около трех календарных
1 7 Д. Ирвинг
513



Дэвид Ирвинг
недель). Вряд ли, конечно, можно сказать, что этого времени хватило бы даже самым преданным своим подзащитным адйЬкатам для того, чтобы суметь спасти их, однако срок в любом случае был слишком уж неожиданно большим. В заключительной речи д-ра Отто Нёлте по делу Кейтеля 8 июля адвокат сделал особый упор на трагичности той роли, которую вынужден был исполнять даже фельдмаршал под диктатом Гитлера. Его подзащитный, заявил он, старается спасти не свою шею от виселицы, а свое честное имя от позора. Нелте просил, конечно, не об освобождении Кейтеля, а о том, чтобы суд признал существование той дилеммы, перед которой оказался фельдмаршал, и проявил хотя бы немного понимания и сочувствия736.
Американские юристы внимали этим призывам к состраданию совершенно бесстрастно. Все, что можно было сказать и сделать, — они уже сказали и сделали, и теперь им хотелось поскорее попасть домой. «Почему мы должны давать им столько времени?! — риторически вопрошал Джексон в письме жене. — Я не понимаю!» В Великобритании и Франции, как он узнал, защищающая сторона вообще не ограничивается в своих действиях никакими временными рамками. Судья Биддл, полностью разделявший в этом вопросе чувства Джексона, попытался было ограничить адвокатов каждого обвиняемого двухчасовым лимитом для зачитывания заключительной аргументации, но у него ничего из этого не получилось. Это означало, что суд закончит свою работу никак не раньше середины июля, да и то в лучшем случае. «Очевиден лишь тот факт, — высказал свою не лишенную некоторой доли цинизма догадку Джексон, — что эти европейцы вообще никуда не торопятся — Соединенные Штаты обеспечивают их всем необходимым, прекрасно кормят, — так зачем же куда- то торопиться?» Он был крайне возмущен и активно протестовал против того, чтобы задерживаться еще на две-три недели больше здесь, в Нюрнберге, лишь для
514



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
того, чтобы наблюдать, как немецкие юристы занимаются, — как он это назвал, — «обструкционизмом*  **
смертных приговоров». «Я больше не намерен, — выразил он, наконец, свою окончательную резолюцию [в письме жене], — сидеть и слушать день за днем их бесконечную болтовню!»737
Он хотел теперь только одного — поскорее вернуться обратно в Вашингтон, где ему давным-давно следовало бы уже быть как члену Верховного суда. По поводу его отсутствия там и так уже поднималась волна нездоровой критики, и теперь она достигла своей критической точки в связи со скоропостижной кончиной главного судьи, Стоуна; с целью не дать судье Джексону стать преемником Стоуна его соперники по Верховному суду развернули в его отсутствие целую кампанию шквальной критики, предательских ударов в спину и прочих всевозможных интриг. В результате все было решено без Джексона, in absentia * Навесив на него ярлык отсутствующего, его противники просто коварно беззастенчиво воспользовались этим отсутствием. Судья Хьюго Блэк, бывший раньше одним из официальных лидеров ку-клукс-клана, написал Джексону открытое письмо-порицание738. 1 1 июня Джексон отправил «прямую и недипломатичную» — как он сам ее назвал — телеграмму президенту Трумэну, надеясь, что это поможет вскрыть и пресечь плетущиеся против него закулисные интриги739. «Бог свидетель: у них ведь нет против меня никаких серьезных аргументов, — сетовал он в письме жене, — не говоря уже о многом остальном». «Я действительно сейчас очень вдалеке от Вашингтона, но, благодарение богу, я ведь не умер! Конечно, — признавал он, — эта телеграмма будет расценена ими как «зажимание критики», но, в конце
*Обструкционизм — умышленное торможение принятия неугодного решения.
** В его отсутствие.
515



Дэвид Ирвинг
концов, какого дьявола я должен молчать?! Самое важное вот в чем: не «лежит» ли Верховный суд в чьем-то «кармане»?..»740
Как покажут дальнейшие события, трибуналу на обдумывание и взвешивание своего окончательного вердикта понадобится еще три месяца...741 Заветный пост председателя Верховного суда США ускользнул от Джексона навсегда. Удивительно, — как заметил по этому поводу как-то Геринг, — насколько непропорциональные по степени своей значимости последствия в судьбе человека могут иметь незначительные на первый взгляд события в его жизни (сам он увязался как- то на улице за какой-то юной и очень миловидной блондинкой и пропустил из-за этого нужный ему автобус, а в результате опоздал на назначенную на строго определенное время церемонию посвящения его в масоны; не упусти он тогда этот оказавшийся единственным в его жизни шанс стать одним из них — это предотвратило бы его вступление в нацистскую партию, что, в свою очередь, уберегло бы его от дальнейшего развития событий, приведшего в конечном итоге в камеру № 5 Нюрнбергской тюрьмы).
Раньше или позже, размышлял про себя Джексон, но этим нацистам в любом случае придется ответить за многое!



ГЛАВА 18
ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ
ЦИФРУ в шесть миллионов своих уничтоженных соотечественников еврейские организации Нью-Йор^ ка предлагали принять Джексону еще в июне 45-го. После многих месяцев более близкого ознакомления с конкретными уликами он отметил в апреле 46-го: «Нюрнбергский суд рассматривает число физически уничтоженных как четыре-пять миллионов человек по одним оценкам и до шести миллионов по другим. Это без учета убитых в ходе боевых действий и погибших в результате пыток в концентрационных лагерях, не говоря уже о лагерях смерти. В Дахау, например, было уничтожено 268 000 человек»742. Эти цифры, однако, были еще далеко не доказанными*
Обращаясь взглядом в прошлое, небезынтересно отметить, что нацистским «фабрикам смерти» на Нюрнбергском процессе было уделено намного меньше вни¬
* Эта упомянутая Джексоном оценка была неверной. На момент освобождения Дахау союзниками в нем насчитывалось около 75 000 заключенных, в числе которых были 43 401 политический заключенный и 22 100 евреев. Большинство этих людей были абсолютно неповинны ни в каких преступлениях. Условия содержания в этих лагерях и антисанитария были просто ужасающими. К настоящему времени германское правительство оценивает общее количество жертв Дахау в период с 1933 по 1945 год в 31 951 человека, две трети из которых умерли в результате не поддававшейся контролю эпидемии тифа, буйствовавшей там последние семь месяцев; в эту же общую цифру входят 2226 человек, умерших за первый месяц после того, как лагерь перешел под контроль американцев.
517



Дэвид Ирвинг
мания, чем, например, расстрелу группы офицеров Я.А.Р.*, предпринявших оказавшуюся неудачной попытку побега из лагеря для военнопленных Саган, или условиям содержания подневольных рабочих в шпее- ровской индустрии снабжения армии. Возможно, это произошло потому, что ко времени начала работы суда бывший комендант Аушвица был все еще на свободе. Кроме того, обвинение в подобных злодеяниях было возложено на русских и французов. Условия же содержания в тех кбнцентрационных лагерях, которые оказались в зонах оккупации американской и английской армий, были, конечно, тоже ужасными, но.этим все же было решено не усложнять дополнительно и без того непростую работу международного процесса.
Более или менее подробно на суде разбирались лишь факты, связанные с концентрационным лагерем Дахау, находившимся недалеко от Мюнхена. В ходе допросов в Нюрнберге д-р Франц Блаха засвидетельствовал однажды под присягой, что он помогал там нацистам уничтожать заключенных с помощью отравляющих газов, заявив, например: «После воздействия на них газа из восьми-девяти заключенных, загонявшихся за один раз в газовую камеру, примерно трое оставались обычно еще живы, остальные же уже не подавали никаких признаков жизни... В дальнейшем подобным образом были умерщвлены многие заключенные»743. Однако к настоящему времени авторитетные историки сходятся, в общем, во мнении, что газовые камеры в Дахау не использовались ни тогда, ни когда-либо до или после того744. Во время освобождения Дахау американскими войсками действительно было обнаружено некое сооружение, напоминавшее газовую камеру. Всеми ведущими газетами мира была немедленно опубликована
* R о у а 1 Air Force — Королевские военно-воздушные силы Великобритании.
518



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
фотография рядового армии США, запечатленного на фоне явно герметичной газонепроницаемой двери с изображением черепа и перекрещивающихся костей и надписями «GASZEIT; ZU ... AUF ...» («Подача газа: открыть закрыть ...») и «VORSICHT! GAS! LEBENSGEFAHR! NICHT ÖFFNEN!» (Внимание! Газ! Опасно для жизни! Не открывать!)745 Впоследствии выяснилось, что эта камера использовалась для особой газовой дезинфекционной обработки одежды заключенных от тифозных вшей, но к тому времени фотография уже облетела страницы ведущих печатных изданий всего мира.
Американские власти поручили провести эксгумацию и вскрытие тел, захороненных в Дахау, судебному патологоанатому, д-ру Чарльзу П. Ларсону (к сожалению, подобные эксгумации не были больше проведены ни в Аушвице, ни в других местах). После того, как одно из массовых захоронений было вскрыто бульдозером, Ларсон, по его собственной оценке, провел около двадцати пяти вскрытий в течение одного дня, но обнаружил, что в большинстве этих случаев смерть наступила в результате «естественных причин» военного времени, в основном от тифа, после чего посоветовал больше не тревожить покой мертвых746.
Одержимое стремление нацистов к поголовной ликвидации всех своих врагов имело настолько бессистемный и неорганизованный характер, что утверждать с уверенностью, что именно было, а чего не было, трудно даже сейчас. Спустя пятьдесят лет после всех этих событий задача историков дополнительно затрудняется еще и особыми законами, специально принятыми в некоторых европейских странах для того, чтобы препятствовать любым расследованиям по подобным вопросам. Несмотря на имевший место прецедент с «поддельной» газовой камерой в Дахау, в Федеративной Республике Германия задавать любые вопросы по
519



Дэвид Ирвинг
поводу газовых камер является уголовно наказуемым преступлением* Во Франции начиная с 1990 года также уголовным преступлением является лишь оспаривание (подвержение сомнению) любых преступлений против человечества; определенных на Нюрнбергском процессе как таковые; так, например, преступлением является относить катыньские убийства на счет русских или спрашивать о том, действительно ли существовало «еврейское мыло»**
БЫВШИМ офицером СС, д-ром Вильгельмом Хёт- тлем, являвшимся в 1944—45 годах заместителем начальника 6-го отдела кальтенбруннеровского Я.З.Н.А., действовавшего в Юго-Восточной Европе, был представлен в Нюрнберге стенографический протокол беседы, происходившей в его доме в Будапеште в конце августу 1944 года между ним и оберштурмбаннфюре- ром СС Адольфом Эйхманом на тему о недавнем де¬
* В январе 1993 года мюнхенским судом на автора был наложен штраф в 30 000 дойчмарок (около 13 500 фунтов стерлингов) за то, что во время однрй из своих лекций он заявил о том, что газовая камера, демонстрирующаяся туристам в Аушвице, — подделка. Кроме того, ему был навсегда закрыт доступ в германские архивы и даже посещение самой Германии. С тех пор руководство туристического комплекса вынуждено было признать, что та газовая камера действительно была построена лишь три года спустя после окончания войны как «реконструкция» по распоряжению польского правительства; кроме этого, они признают также и то, что до сих пор не придумали, как лучше объяснять это посетителям комплекса. См. L’Express, Париж, 26 января 1995 года.
** Закон Фабиуса—Гайссо был предложен для принятия коммунистами и подписан президентом Франсуа Миттераном в День взятия Бастилии в 1990 году. Закон не бездействует — по нему уже предъявлялись иски и велись судебные преследования. Так, например, в 1995 году автор этой книги был оштрафован парижским судом примерно на 500 фунтов стерлингов за то, что за три года до этого у себя в Лондоне в интервью, взятом у него журналистом уважаемой французской газеты, выразил свое оказавшееся спорным мнение по некоторым подобным вопросам; в самой Франции, кстати сказать, он не был к тому моменту уже много лет.
520



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
зертирском выходе Румынии из состава стран — членов Оси; Эйхман выразил тогда свою убежденность в том, что Германией эта война уже фактически проиграна, а сам он обречен на верную смерть, поскольку на его совести — уничтожение «миллионов евреев». Хёттль заявил, что спросил затем Эйхмана, о каком именно количестве евреев он говорит. Гиммлер, ответил ему на это Эйхман, тоже хотел недавно, чтобы он предоставил ему возможно более точную цифру, и Эйхман подготовил для него проект доклада по этому вопросу. «В различных лагерях уничтожения, — продолжил тогда Эйхман, в соответствии с версией, написанной Хёттлем для американцев, — они убили около четырех миллионов евреев, тогда как еще не менее двух миллионов распрощались с жизнью по-другому: большинство из них были просто расстреляны особыми подразделениями (Ет8а1гкоттапс1о8) тайной полиции в ходе российской кампании». «Гиммлер этим докладом удовлетворен не был, — говорилось далее в письменных показаниях Хёттля, данных им под присягой, — поскольку, по его мнению, количество уничтоженных евреев должно было быть гораздо больше, чем шесть миллионов». Вследствие этого Гиммлер специально откомандировал человека из своего статистического бюро для того, чтобы он составил новый отчет на основе материалов Эйхмана*  **Хёттль утверждал, что докладывал обо всем этом и раньше, еще до окончания войны, в 0.8.Б.*7 «с которым я был в контакте уже в то время»747.
* Единственный известный статистический анализ по окончательному решению еврейского вопроса, заказанный лично Гиммлером, был проведен его инспектором статистики, д-ром Рихардом Корхером в январе 1943 года. Он потребовался для представлению Гитлеру обзорного отчета по достижениям СС за первые десять лет существования Третьего рейха. Никакого подобного анализа, проводившегося летом 1944 года, в архивах пока не обнаружено.
** Управление оперативных служб.
521



Дэвид Ирвинг
ПОКАЗАНИЯ Хёттля следует рассматривать в свете того, что он стремился заслужить ими себе досрочное освобождение из американского заключения. Приходится признать, что он не зря старался и достиг в этом направлении выдающихся успехов, несмотря даже на свою довольно темную подноготную и еще более кровавые последствия руководившихся им операций СС на Балканах. 26 сентября 1945 года он написал обращение' к полковнику Эндрусу, в котором напоминал ему о своей работе на O.S.S. в Швейцарии и Италии, о сотнях страниц разведывательной информации, которые он передал генералу Джорджу С. Паттону — командующему Третьей армией США в Южной Германии, а также об уликах, которые он уже предоставил против обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера. К перечисленному он жалобно добавлял, что уже много лет страдает от язвы желудка: «Поздней весной и осенью у меня происходят периодические обострения [язвенной болезни желудка]». Поскольку осень как раз уже началась, он просил освободить его из тюрьмы до того, как с ним произойдет очередное такое обострение. Это поистине выдающееся письмо он заканчивал просьбой о том, чтобы ему было разрешено «докладывать обо всем, что он посчитает нужным, лично, устно и подробно, а также иметь возможность подробно обсуждать все возникающие в ходе возможного [!] дальнейшего сотрудничества детали»748.
18 октября, т. е. за день до того, как двадцати одному обвиняемому в Нюрнберге вручили предварительные обвинительные заключения, Эндрус — офицер, от которого вряд ли можно было ожидать проявлений сочувствия к просто жертве язвенной болезни желудка, — собственноручно подписал laissez-passer бывшему офицеру СС. Д-р Вильгельм Хёттль является гражданином Германии и... настоящим ему разрешаются  ** Пропуск (фр.).
522



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
любые перемещения в пределах Нюрнберга и Германии без полицейского сопровождения и тайного надзора»749. Язвы или не язвы, но Хёттль, между прочим, жив и по сей день.
К началу 1946 года Джексон получил еще одну устную оценку количества нацистских жертв-евреев от другого «боевого товарища» и «закадычного друга» Эйхмана — штурмбаннфюрера СС Дитера Вислицени. Он был одним из очень немногих свидетелей, которых обвинение действительно вызвало к свидетельскому барьеру по делу Эйхмана, и он засвидетельствует, что «Эйхман по существу предъявляемого ему обвинения говорил ему о четырех-пяти миллионах уничтоженных евреев». Если быть более точным, то в действительности Вислицени показал, что Эйхман однажды сказал: «Я с радостью сам спрыгнул бы в собственную могилу, если бы знал, что на моей совести смерть пяти миллионов евреев».
ПРОЧТЯ показания Вислицени, Эйхман, — до сих пор, кстати, скрывающийся в Аргентине, — назвал было их вначале Blödsinn (вздором), но затем, в одном имевшем затем место секретном разговоре, все же признал, что, возможно, и сделал когда-то некое подобное заявление.
Спустя десять лет после того, как показания Вислицени прозвучали на Нюрнбергском процессе, Эйхман, находившийся к тому времени в Аргентине, записал некоторые свои заявления и прочие мысли по поводу событий тех лет на магнитофон, и среди них прозвучала не вполне удачная отговорка, смысл которой состоял в том, что то заявление, сделанное его бывшим товарищем, начальником, а впоследствии подчиненным, не представляет собой слишком уж большой ценности, поскольку наверняка было вырвано у него под давлением. С трудноуловимой логикой Эйхман вопрошает
523



Дэвид Ирвинг
далее на той записи: «Разве вздернули бы на виселице наши [нацистов] враги всего лишь несколько недель спустя в Словакии человека, который уже однажды заявил на суде масштаба Нюрнбергского трибунала, что его босс говорил об уничтожении пяти миллионов человек? Человека, бывшего столь ценным свидетелем? Ведь это было одно из самых главных обвинений против нас...» «Это точно такая же неправда, — заявил Эйхман на сделанной в другой раз записи, — как и то, что я сказал: «Я с радостью сам спрыгнул бы в собственную могилу, если бы знал, что на моей совести смерть пяти миллионов евреев». Если бы я действительно сказал такое — мои же люди и посмотрели бы на меня как на дешевого крикуна, страдающего неудержимой манией величия»750. В этой же связи он не мог обойти далее вниманием практически идентичное заявление, сделанное д-ром Хёттлем. «Это все та же самая глупость, — напишет по этому поводу позже Эйхман. — Вероятно, Хёттль просто услышал «заявления» Вислицени по радио или вычитал их из газет или вражеской пропагандистской литературы, а затем просто вступил с кем-нибудь в их обсуждение»751.
Однако, хорошенько все обдумав, Эйхман впоследствии признал, что все же действительно позволил себе однажды некое подобное крамольное высказывание, но при этом он, однако, продолжал настаивать на том, что говорил не о «евреях», а о «врагах Рейха» вообще»752.
* * *
Представлять на суде дело о преступлениях против человечества было поручено французским и русским обвинителям.
Показания Вислицени суд заслушал 3 января. Помимо того, о чем рассказывалось выше, он поведал присутствовавшим о том, как в преддверии нацистского вторжения в Венгрию в марте 1944 года Гиммлер
524



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
приказал Эйхману подготовить концентрационный лагерь Маутхаузен в Австрии к поступлению значительного количества новых заключенных753. Пометки судьи Биддла показывают, каковы были его впечатления от откровений этого свидетеля: «Совершенно невозможная пиша и условия размещения заключенных. Эйхман предложил правительству оккупированной Венгрии оказать содействие в доставке в Аушвиц собственных же граждан, что и было проделано с помощью венгерской полиции». Как явствует из беглых пометок во время суда все того же Биддла, к тому моменту, по словам свидетеля Вислицени, «под окончательное решение было подведено» уже около 4 500 000 евреев. «Эйхман полагал, что убито было четыре или пять миллионов евреев, свидетель же считает, что только под «окончательное решение» подпало уже около четырех миллионов. В феврале 1945 года Эйхман заявил, что был бы счастлив, если бы на его совести действительно была смерть пяти миллионов людей»754.
28 января французы представили суду свою первую свидетельницу-женщину. Ею была тридцатичетырехлетняя Мари-Клод Вьялан Кутюрье, бывшая в прошлом членом Французской национальной ассамблеи. Нацисты арестовали ее в феврале 1942 года и отправили в Аушвиц вместе с двумя сотнями других заключенных в январе 43-го. Из них, по ее словам, до конца войны удалось дожить лишь сорока девяти. Этой группе заключенных выпало строить дороги и осушать болота, постоянно находясь по крайней мере по лодыжку в воде и в плывунах [зыбучих песках]. Свидетельница ярко живописала, как, например, в один морозный февральский день их продержали практически без движения несколько часов подряд на улице ради проведения общей переклички, в ходе которой, подгоняя ударами палок, время от времени заставляли бегать для того, чтобы не замерзнуть насмерть. «Тех, которые бежать были уже не в состоянии, — записал в своих по¬
525



Дэвид Ирвинг
метках Биддл, — отправили в блок № 25, и в помещении для раздевания перед газовой камерой просто забили всех до одного прикладами насмерть даже без применения газа, которого на всех не хватало. Их трупы были свалены огромной кучей на внутреннем дворе, и время от времени в этом страшном нагромождении изувеченных тел шевелилась то рука, то голова кого-нибудь из тех, кто каким-то чудом остался в живых и пытался выбраться наружу из-под тел тех, которые уже отмучились. Весь день до самой ночи оттуда раздавались стоны на все языках: «Воды! Воды!» Когда нацисты запускали двигатель грузовика, обеспечивавшего работу газовой камеры, не утратившие до самого конца своего мужества заключенные, обреченные на мучительную смерть от отравляющего газа, распевали «Марсельезу».
Пока судьи делали краткие пометки в своих записях по поводу этих показаний, их сознание постепенно оцепенело от ужаса настолько, что они оказались как- то не в состоянии ни анализировать услышанное, ни задать каких-либо вопросов по существу этих свидетельств. Среди прочих прозвучала, например, такая фраза: «Больные нередко умирали от своих болезней прямо перед входом в больницу». (С какой стати понадобилась вдруг больница в «лагере смерти»? Ни Биддл, ни кто-либо из его коллег не сделали по этому поводу никаких комментариев.) «Женщины часто умирали прямо на работе». «Соломенные тюфяки, кишащие клопами, вшами и прочими паразитами». «Во время дезинфекции одежды все оставались голыми все то время, пока происходила эта процедура, и некоторые больные умирали в результате от переохлаждения». «Однажды меня направили работать в лазарет, и там я увидела молодых евреек, которым должны были сделать стерилизацию; мужчин-евреев также часто кастрировали — эксперименты над людьми, долженство¬
526



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вавшие, наверное, показать, сколь высоким является уровень моральности и гуманности нацистов».
Некоторые из леденящих кровь историй этой свидетельницы были, однако, явно навеяны слухами. «Аборты были обязательны для всех. Поскольку прошел слух, что из Берлина пришел приказ убивать всех матерей с детьми, то новорожденных, которым все же не посчастливилось тогда появиться на свет, сразу же топили в ведре с водой». «Женщины, служившие в СС, были столь же нечеловечески жестоки, как и мужчины эсэсовцы. Повсюду царила атмосфера ужаса и морального разложения. За малейшее нарушение эсэсовцы автоматически подвергали наказанию в виде пятидесяти ударов палкой по спине». В какой-то момент, справившись, наконец, со своими чувствами, вызванными свидетельскими показаниями этой женщины, Биддл скептически отметил в своих записях: «Я сомневаюсь в этом», однако все равно продолжал записывать все то, что свидетельница рассказывала суду дальше: «Из новоприбывших первым делом отбирались еврейки, старики, больные и дети — их отправляли в газовую камеру сразу же, еще до того, как оставшиеся попадали на территорию лагеря. Когда обреченных препровождали под конвоем к газовой камере, то для того, чтобы они подольше не догадывались об ожидающей их участи, оркестр, набранный из интернированных, играл бодренькие и жизнерадостные мелодии вроде «Веселой вдовы». Их заводили в красное кирпичное здание, велели раздеться, давали, чтобы дополнительно сбить с толку, полотенца, а затем убивали газом. Смерть сопровождалась мучительной агонией. Их тела затем кремировали, а потом извлекали из пепла золотые зубные коронки. Однажды ночью газа на всех опять не хватило, и детей кидали Ф топки печей живьем. Из «старожилов» лагеря в газовых камерах оказывались слишком уж ослабевшие рабочие, а также любая женщина при малейшем подозрении на то, что она еврейка. Та
527



Дэвид Ирвинг
же участь ожидала тифозно больных. На Рождество 1943 года нацисты загнали в несколько грузовиков большую группу полностью обнаженных женщин, а тех из них, которые пытались вырваться и убежать, поскольку понимали, что их везут на смерть, Хесслер догонял, избивал палкой и возвращал обратно. Всем нам были хорошо слышны жалобные крики и стенания, доносившиеся из этих грузовиков смерти... Не миновали газовой камеры и все до одной цыганки со всей Европы».
В ходе перекрестного допроса эта свидетельница признала, причем довольно отрывисто и грубо, да к тому же еще и по-немецки (!), — что не ускользнуло незамеченным и было отмечено в своих записях крайне удивленным этим обстоятельством Биддлом, — что была арестована нацистами как участница движения Сопротивления и как коммунистка.
Адвокат Стрейчера Маркс задал ей вопрос: «Чем вы можете объяснить то, что, несмотря на все эти ужасные испытания, так прекрасно выглядите?»
«Говорит, что после ее освобождения прошел уже целый год», — записал Биддл ее ответ. «Большинство ее заявлений несомненно основываются на пережитом лично», — отметил далее в своих записях Биддл, из чего явствует, что довольно многое он посчитал плодом ее фантазии или же основанном на где-то и когда-то услышанном755.
ГЕРИНГ тоже был совершенно не склонен верить подобным свидетельским показаниям, в особенности тому фильму, который недавно был с большим запозданием представлен суду в качестве улики русскими. «Такой фильм «о зверствах» может сделать кто угодно, — заметил он в разговоре с д-ром Гильбертом 15 февраля. — Достаточно лишь выкопать побольше трупов из их могил, а потом показать, как бульдозер спихивает
528



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
их в огромную общую могилу». 20 февраля суду был продемонстрирован еще один советский фильм о злодеяниях нацистов, щедро насыщенный кадрами с инструментами для пыток, изувеченными телами, гильотинами, корзинами с отсеченными головами и т. п. Во время просмотра Геринг громко зевал, а вечером того же дня заметил с едкой насмешкой преемнику Келли — майору Лео Н. Гольдензону: «Они запросто могли перебить для этих съемок несколько сотен немецких военнопленных, а для полноты картины — переодеть их в русскую военную форму. Вы еще не знаете русских так, как знаю их я!»
27 февраля Биддл полностью воспроизвел в своем блокноте свидетельские показания одной польской женщины, побывавшей в Аушвице. «Отбор новоприбывших заключенных для физической ликвидации производился лагерными врачами и эсэсовцами, — записал он, в частности. — В лагерь попадали самые молодые и самые сильные. Женщин с малолетними детьми отправляли в крематорий, где их разделяли друг от друга и по отдельности заталкивали в разные газовые камеры. В 1940 году было получено распоряжение бросать детей сразу в топку печи — живьем, без предварительного умерщвления газом». (Ни Аушвиц, ни его филиал в Биркенау в 1940 году еще не существовали.) «То и дело с той стороны доносились душераздирающие крики. То ли нацисты экономили газ, то ли в газовые камеры все просто не помещались — трудно сказать... Часто эти палачи работали «от рассвета до заката»756.
* * *
Отведя в деле Гиммлера центральную роль разработанной им преступной системе использования рабского труда в таких местах, как Аушвиц, союзники принялись за активные и целенаправленные поиски бывшего оберштурмбаннфюрера СС Рудольфа Гёсса —
529



Дэвид Ирвинг
первого из трех комендантов Аушвица. К началу 1946 года английская военная полиция в конце концов установила местонахождение его жены и детей — Шлез- виг-Голштейн. Они установили за ней пристальное скрытое наблюдение и 11 марта заставили ее признаться, что муж работает под видом простого разнорабочего на ферме близ Фленсбурга под вымышленным именем «Франц Ланг»757. Отряд вооруженных полицейских обнаружил Гёсса в 11 часов того же вечера безмятежно спящим на кушетке в помещении бойни той фермы. Как раз за два дня до этого драматического для него события он по собственной же оплошности случайно разбил пузырек с цианидом, который специально всегда носил с собой для подобного случая, и теперь у него уже не было никакой возможности избежать ответственности за все последствия своей несчастливой карьеры. Во избежание подобных недоразумений его сразу же, еще спящего, предусмотрительно заковали в наручники, которые для пущей надежности ни разу не снимались в течение трех последующих недель758. Затем Гёсса стащили с кушетки, сорвали с него всю одежду, водрузили на разделочный стол бойни и избивали до тех пор, пока офицер медицинской службы, сопровождавший отряд, не прокричал им: «Остановитесь, если не хотите привезти назад уже окоченевший труп!»759
Когда грузовик с валявшимся на дне его кузова избитым до полусмерти Гёссом в окружении не спускавших с него, тем не менее, глаз английских военных полицейских, добрался, наконец, до их казарм в Хайде, на улице вовсю разыгралась уже сильная снежная буря. Гёсса, как он был, — голого и окровавленного — торжественно провели у всех на виду через весь огромный учебный плац в уже подготовленную для него камеру760. Последовавшие за этим трое суток ему не давали спать и непрерывно допрашивали по-немецки — английского он не понимал. Прямо в камере для круглосуточного надзора к нему были приставлены Кеннет
530



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Джонс — рядовой 5-го королевского конно-артиллерийского полка и двое других солдат, которые должны были сменять друг друга каждую пару часов и не спускать глаз со своего пленника. Помимо табельного оружия их снабдили еще киркомотыгой и приказали пырять ее острием Гёсса всякий раз, когда тот начнет засыпать. «После трех бессонных дней и ночей, — вспоминал впоследствии Джонс, — Гёсс в конце концов сломался и согласился сделать английским властям полное признание во всех своих преступлениях»761.
Сам Гёсс напишет позже: «На первом же допросе требующиеся им улики против меня выбивались жестокими избиениями. Не знаю, что там было в протоколе, однако я все же подписал его. Алкоголь в сочетании с кнутом [кстати, его же собственным] оказались для меня слишком суровым испытанием». «Протокол», представлявший собой восьмистраничный машинописный текст на немецком языке, был подписан Гёссом вскоре после полуночи, 15 марта. Примечательно, что даже в том плачевном положении бывший комендант Аушвица сохранял достаточную ясность ума для того, чтобы собственноручно проставить время («2.30») после даты подписания762.
Для получения этого признания, которое впоследствии было представлено Нюрнбергскому трибуналу как документ N0-1210, Гёсса пришлось трое суток истязать различными пытками, как будет рассказывать впоследствии осуществивший его поимку сержант Бернард Кларке. В нем оказался ряд, возможно, и преднамеренных ошибок — например, то, что Гёсс упомянул некий неизвестный ранее лагерь уничтожения «Воль- жек около Люблина» (помимо хорошо известных «Бел- жек» и «Тублинка», — как видите, названия довольно созвучны). В действительности лагеря смерти под названием «Вольжек» вообще никогда не существовало; других же двух лагерей, Белжек и Тублинка, на то вре¬
531



Дэвид Ирвинг
мя, о котором говорилось в показаниях Гёсса, также еще не было.
Сразу же после подписания этого документа Гёсс был переведен под тюремный надзор в региональный штаб английской разведки, располагавшийся в Мин- дене-на-Везере. «Здесь, — пожалуется он впоследствии, — я столкнулся с еще более грубым обращением со стороны английского общественного обвинителя в чине майора». Главным его собеседником там оказался Гарольд Дрейпер — тридцатиоднолетний английский юрист, являвшийся главным дознавателем английской Комиссии по военным преступлениям. В конце его жизненного пути получение Дрейпером признания от Гёсса будет названо высшим достижением в его юридической карьере763. В этой связи, пожалуй, будет уместным привести здесь дословно предельно лаконичное и, к счастью, сохранившееся заявление, составленное явно английской (т. е. не американской или немецкой) рукой. Полностью оно выглядит следующим образом:
ДОБРОВОЛЬНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ, СДЕЛАННОЕ В ГАОЛЕ РУДОЛЬФОМ ГЕССОМ - БЫВШИМ КОМЕНДАНТОМ КОНЦЕНТРАЦИОННОГО ЛАГЕРЯ АУШВИЦ 16-го ЧИСЛА МАРТА 1946 ГОДА.
В период с июня/июля 1941 года по конец 1943 года, т. е. в течение того времени, что я являлся комендантом Аушвица, я лично руководил выполнением полученных мной в мае 1941 года приказов Гиммлера об уничтожении с помощью отравляющих газов двух миллионов человек.
Подпись
Подписал это заявление Гёсс так: «Rudolf Höss, SS- Ostubaf., fr. Kdt. v. Auschwitz-Birkenau» (т. e. «Рудольф Гёсс, оберштурмбаннфюрер CC, бывший комендант лагеря Аушвиц-Биркенау»)764. Его допрашивали еще и 20 марта 1946 года в Миндене, однако протокол этого
532



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
допроса либо не сохранился, либо еще не найден в архивах765.
Одиннадцать дней спустя Гёсс, скованный наручниками с еще одним заключенным, был доставлен в американскую зону оккупации, в Южную Германию, где был помещен в Нюрнбергскую тюрьму в качестве свидетеля обвинения. Этим его попутчиком оказался Мориц фон Ширмейстер — бывший пресс-атташе д-ра Геббельса, свидетелем защиты которого призван был быть сам Ганс Фриче. «Да, конечно, — поделился с Ширмейстером Гёсс по дороге, — я расписался в том, что погубил два с половиной миллиона человек. Но точно так же я мог расписаться и в том, что их было пять миллионов. Существуют такие методы, которые способны заставить признаться кого угодно и в чем угодно вне зависимости от того, было такое на самом деле или нет»766. Оказавшись в Нюрнбергской тюрьме, Гёсс опишет режим содержания там, организованный американским полковником Эндрусом, как «санаторий» и «лечение покоем» по сравнению с тем, через что ему довелось пройти в британской зоне оккупации767.
В НЮРНБЕРГЕ Гёсса, естественно, тоже допрашивали, но не один-два, а очень много раз768. Почти каждый день к нему наведывались дознаватели из разных стран, а кроме того, многие просто приходили поглазеть на него как на «особенно диковинного зверя», как с некоторой хвастливостью говорил он сам. Наиболее неприятными для себя Гёсс находил допросы — не столько физически, сколько психологически769. Они умышленно вели себя так, чтобы у него не оставалось никаких сомнений по поводу ожидавшей его участи. В конце концов интерес к собственной судьбе утратил и сам Гёсс. Д-р Гильберт находил его «апатичным», как было упомянуто впоследствии на двух стра¬
533



Дэвид Ирвинг
ницах его воспоминаний, и проявляющим признаки «шизоидальной апатии», как было добавлено на третьей770.
В памяти Гёсса обнаруживались пробелы по поводу дат и мест некоторых событий, а также по поводу вообще событий четырех-пятигодичной давности. Он помнил, например, — как заявил об этом 1 апреля 1946 года, — что местность вокруг Аушвица была очень болотистой, но заявлял при этом, что не может вспомнить точную хронологическую последовательность прибытия в лагерь этапов, состоявших полностью из одних евреев. В июле 1941 года (в других показаниях он, однако, утверждал, что это было «как раз перед началом русской кампании») Гиммлер приказал ему приступить к ликвидации всех евреев в Аушвице ввиду того, что пропускная способность трех концентрационных лагерей, находившихся под польским генерал- губернаторством, начинала оказываться недостаточной. В этой связи Гёсс опять ошибочно (или умышленно) упомянул об этих трех лагерях как о «Белжеке, Треблинке и Вольжеке», чем снова несколько сбил следствие с толку. В Аушвице, рассказывал он далее, он принимал порой по два железнодорожных состава новых заключенных в день. Газовые камеры были устроены там по его распоряжению в двух старых зданиях, бывших когда-то какими-то фермерскими постройками. Далее Гёсс говорил о «небольшом отверстии в стене, через которое газ под давлением подавался внутрь камер, а уже в следующей же фразе утверждал, что в качестве отравляющего газа они применяли гук1оп-В, — т. е. отравляющее вещество, которое газом, по сути, даже и не являлось, а имело кристаллическую основу, и если уж и могло использоваться в газовых камерах, то лишь в виде мельчайшей взвеси из этих очень мелко измельченных кристаллов, поскольку никакому растворению они не поддавались. (Если уж быть еще более точным в классификации
534



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«Циклона», то он являлся высокотоксичным цианидосодержащим пестицидом, чаще всего производившимся для нужд нацистов в уже микроскопически измельченном виде и герметично запакованным в химически нейтральные капсулы размером с обычный кусок сахара, при открытии (т. е. разгерметизации) которых он сам распространялся в окружающую среду посредством естественной диффузии. 2ук1оп-В был настолько сильнодействующим отравляющим веществом, что при обращении с ним требовалась повышенная осторожность, так что он вряд ли мог «подаваться под давлением через маленькие отверстия», душевые головки и т. п.) Уже через три, самое большее — пятнадцать минут, — следуя показаниям Гёсса, — все находившиеся внутри газовой камеры оказывались мертвы; находясь на некотором безопасном расстоянии от самой газовой камеры, но внутри главного помещения, в котором она находилась, он еще мог различить крики умиравших, те же, кто находился снаружи, — подчеркивал он особо, — слышать ничего не могли. Примерно через полчаса трупы уничтоженных газом вытаскивались на задний двор, сваливались в общие ямы и сжигались. Никто почему-то не задал ему вопроса, — да он, кстати, и не смог бы вразумительно на него ответить, — как это они могли сжигать тела в ямах, которые в болотистой местности немедленно заполнялись бы грунтовыми водами.
Все это звучало как-то бессвязно и малоубедительно, в особенности после того, как допрос уже закончился. На второй день, 2 апреля, Гёсс вспомнил, что в двух товарных железнодорожных составах помещалось от 1600 до 1700 заключенных, однако его представление об общих цифрах все еще продолжало оставаться довольно смутным. В Миндене, по его словам, один англичанин как-то заявил ему, что в Аушвице было уничтожено сто тысяч русских военнопленных; сам Гёсс считал, что это совершенно невозможно, и настаивал
535



Дэвид Ирвинг
на том, что «русских было, возможно, тысяч десять». В протоколе того допроса отмечено далее, что Гёсс заявил о том, что Гиммлер вдруг приказал ему уничтожить все статистические данные по ликвидациям, в том числе и те, что уже составлены и зарегистрированы (зачем же их было тогда составлять?), и в дальнейшем никакого официального учета по ликвидациям не вести771. Впоследствии Гёсс сказал своим дознавателям о трех или четырех герметично закрывавшихся люках, проделанных в крышах газовых камер, через которые газ подавался внутрь них; рассказал он также и о том, что затем через эти же отверстия в камеры опускались до уровня пола особые резиновые шланги в стальной проволочной оплетке, по которым посредством мощных электрических вентиляторов смертоносный газ отсасывался из камер в течение примерно получаса. Явно высокий риск для жизни самого обслуживающего персонала газовых камер, в обязанности которого входило выносить из них тела ликвидированных, становился очевидным теперь и допрашивавшим Гёсса дознавателям772.
В соответствии с показаниями Гёсса, в Аушвице имелось два больших крематория, каждый из которых был оборудован пятью двойными ретортами, посредством которых каждые двенадцать часов можно было обращать в пепел до двух тысяч тел. Когда Гёссу задали вопрос о продолжительности одного полного цикла кремации, он не смог назвать какой-либо определенной цифры. В другой раз он показал, однако, что каждая из реторт могла вмещать не более трех тел за один раз, и на полную их кремацию требовалось до шести часов; таким образом максимальное количество тел, которые можно было кремировать за двенадцать часов, должно было составлять не более 120, но уж никак не две тысячи.
3 и 4 апреля Гёсса допрашивали по поводу его более ранней карьеры, о концентрационном лагере Дахау, о
536



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
его взаимоотношениях с Эйхманом и о массовых расстрелах евреев в Риге. Он опять начал говорить о лагерях уничтожения «Треблинка, Вольжек и Белжек», но на этот раз — вопреки тому, что буквально пару дней назад настаивал на том, что не может предоставить никаких даже общих цифр, — утверждал, что в Аушвице было уничтожено примерно два с полови!- ой миллиона человек, и еще около полумиллиона умерли там от болезней. (2 апреля он показал, что Эйхман однажды сказал ему, что докладывал Гиммлеру о том, что отправил в Аушвиц 2,5 миллиона человек, однако поскольку эта цифра включала в себя как трудоспособных, так и нетрудоспособных заключенных, то данные затем Гёссом 4 апреля показания о ликвидации именно двух с половиной миллионов человек представляются также слишком малодостоверными.)
5 АПРЕЛЯ американцы выложили на стол перед Гёссом уже подготовленные и отпечатанные ими «его» письменные показания под присягой, которые ему оставалось только подписать. Весь документ от начала до конца был на английском языке и содержал в себе признание Гёссом того факта, что в Аушвице им было уничтожено 2,5 миллиона человек «посредством газовых камер», и еще полмиллиона умерли там же в результате различных болезней.
«Ваши показания под присягой мы подготовили на английском языке — прежде всего официально сообщили они своему пленнику и без того вполне очевидное; вслед за этим — в соответствии с расшифровкой стенографического протокола — свидетель [Гесс] «просмотрел свое заявление» и ответил, что прочитал и понял его.
«Да, — значилось в расшифровке, — я понимаю все, что прочитал».
На самом деле Гёсс совершенно не владел английским. Именно по этой причине и благодаря сказанной
537



Дэвид Ирвинг
кем-то вскользь фразе становится понятным, что в действительности в тот раз, т. е. 5 апреля, эти свидетельские показания Гёсса не были подписаны им ни по одному из пунктов, хотя все нюрнбергские офицеры-дознаватели и присутствовавший при этом переводчик уже поставили под ним свои подписи, и для полной картины там недоставало лишь «автографа» самого Гёсса.
Перевод на немецкий язык этих свидетельских показаний Гёсса под присягой («которые вы подписывали») подготавливался целых три дня; из расшифровки стенограммы их новой встречи, состоявшейся 8 апреля, видно, что он несколько запоздало настаивает на изменениях в тексте. Чьей-то неизвестной рукой в первоначальный вариант (на английском языке) были вписаны целые строки совершенно нового текста, другие же строки, напротив, были вычеркнуты; никаких инициалов, указывавших бы на авторство этой правки, разумеется, не было, однако Гёсс, тем не менее, подписал весь этот документ в его новом виде на немецком языке на каждой его странице («по прочтении своего заявления»). В самом конце было напечатано по-английски одно несколько курьезно звучащее примечание: «Я понимаю по-английски все написанное здесь. Все вышеизложенное — правда; настоящее заявление сделано мной добровольно и без принуждения»773.
Скорее всего обвинение решило, что Гёсс может сделать в Нюрнбергском суде неубедительные и, возможно, даже опасные свидетельства, и, вероятно, именно по этой причине отказалось вызывать его к свидетельскому барьеру. Однако это все равно было сделано защищающей стороной, а именно — д-ром Карлом Кауфманом, адвокатом, представлявшим обергруппен- фюрера СС Эрнста Кальтенбруннера. Его надежда на то, что вопросы, заданные им Гёссу, могут отвести хотя бы часть вины от живых обвиняемых на уже покойного Генриха Гиммлера, была, конечно, заведомо обречена на неудачу. «Я никогда не мог уяснить, — напи¬
538



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
шет позднее Гёсс, — да и до сих пор не понимаю, как это я один из всех мог помочь оправдать Кальтенбрун- нера».
15 апреля 1946 года холеный, опрятно одетый, тщательно подстриженный и безупречно выбритый Рудольф Гёсс подошел, наконец, к барьеру свидетелей и повторил теперь свое заявление публично, добровольно признав, что в концентрационном лагере Аушвиц было уничтожено 3 миллиона людей, 2,5 миллиона из которых — в газовых камерах.
Последовавший за этим перекрестный допрос Гёсса полковником Аменом был не более чем формальностью. Амен просто зачитывал вслух, пункт за пунктом, документ, представленный им трибуналу как перевод с немецкого языка на английский свидетельских показаний Гёсса, сделанных им под присягой. При этом ему пришлось пропустить два пункта — 8-й и 9-й, — поскольку их смысл был настолько искажен и запутан внесенными от руки поправками, что их даже не удалось перевести на английский. Зачитывая остальные пункты, Амен просто время от времени спрашивал Гёсса, действительно ли он говорил такое, на что тот отвечал тоже довольно односложно: «Jawohl» или «Ja, es stimmt — да, все правильно». Лишь пару раз его ответы прозвучали немного более развернуто, да и то — все равно всего в одну-две фразы774.
Никаких вопросов за этим больше не последовало. Как и другие бесчисленные обвиняемые на таких же бесчисленных скамьях подсудимых в Москве, Праге или Будапеште за годы до и после Нюрнбергского процесса, Гёсс даже не пытался упомянуть о том, через что ему пришлось пройти, находясь в плену у союзников, да его никто, кстати, об этом и не спрашивал. После только что публично прозвучавшего шокирующего признания этим не попыталась поинтересоваться даже группа адвокатов защиты, испытывавшая нечто вроде контузии или же просто подуставшая уже от судебных баталий.
539



Дэвид Ирвинг
* * *
16 апреля, т. е. через день после того, как его поместили в свидетельское крыло Нюрнбергской тюрьмы, Гёсс был снова подвержен секретному допросу, в ходе которого ему была устроена очная ставка с Отто Мол- лем — лагерным «садовником» из Аушвица, специализировавшимся в годы его существования по расстрелам заключенных единственным выстрелом в затылок; после войны ему удалось стать управляющим в одной из тех двух фермерских построек в Аушвице — «бункерах», которые, по словам Гёсса, были превращены в газовые камеры (и о которых он 30 апреля сказал, что они были расположены «позади [крематориев] № 3 и № 4 и несколько в отдалении от них»), Молль заявлял, что сжег от тридцати до сорока тысяч в их массовых захоронениях; Гёсс сразу же поправил его тогда, сказав, что на самом деле эта цифра составляла от 106 000 до 107 000. Во время допроса 30 апреля Гёсс в очередной раз изменил свои показания, утверждая на этот раз, что в действительности в этих массовых могилах было захоронено, а не сожжено, «105 000—106 000» тел; в соответствии с указаниями, полученными им зимой 1941—1942 г. от Гиммлера или Эйхмана, Гёсс приказал Моллю эксгумировать эти тела для того, чтобы сжечь их. Гёсс заявлял, что эти кремации проводились под личным контролем генерала медицинской службы СС, д-ра Эрнста-Роберта Гравица, покончившего в конце войны с собой, поскольку считал, что все равно уже стал жертвой эпидемии одной из смертельных болезней.
В действительности Эйхман не имел полномочий отдавать прямых приказаний Гёссу, так как они принадлежали к различным ведомствам СС. Более того, в этой связи следует заметить, что объем одной сотни тысяч трупов составил бы около десяти тысяч кубических метров, исходя из чего легко вычислить, что для предания их земле потребовались бы массовые захоронения общей площадью около пяти тысяч квадратных
540



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
метров. На фотографиях, сделанных союзническими самолетами-разведчиками не видно никаких следов ни подобных операций по сожжению, ни даже самих ям как таковых. Возможно, исходя из соображений секретности, союзники просто не пытались представить эти высокодетализированные фотографии Аушвица ни на этом, ни на последующих судах по военным преступлениям775.
5 мая снова были продемонстрированы фильмы о концентрационных лагерях, на этот раз специально в связи с делами Гёсса, Вольфа и Юттера776. На этом пребывание Гёсса в Нюрнберге практически подошло к концу; через несколько дней, а именно 25 мая 1946 года, американцы передали его с рук на руки польским офицерам на одном из аэродромов, и в их сопровождении он был доставлен американским же самолетом в Варшаву777. 2 апреля 1947 года Гёсс был приговорен в Кракове к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение через две недели — на месте совершенных им преступлений, в концентрационном лагере Аушвиц.
Находясь еще в Нюрнберге, Гёсс пытался тайно передать из тюрьмы письмо своей жене, в котором просил прощения у нее и своей семьи за сделанное им «признание» в своих злодеяниях в Аушвице; он заявлял, что его принудили сделать эти ложные заявления пытками. Перехваченное офицерами тюремной охраны и никогда не доставленное своему адресату, письмо с тех пор и поныне находится в одной из частных коллекций в Соединенных Штатах; в 1996 году его владелец предложил ознакомиться с ним Бену Сверингену — одному из наиболее авторитетных американских экспертов-графологов. Сверинген отказался даже притрагиваться к письму, опасаясь, что оно может оказаться очередным «политическим динамитом».



ГЛАВА 19
ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ
27 ИЮНЯ 1946 ГОДА судьи приступили к обсуждению за закрытыми дверями своего окончательного мнения. Для них, поглощенных своими секретными заседаниями по поводу того, какие вердикты выносить и какое наказание назначить каждому из обвиняемых, эти обсуждения обернулись гораздо более долговременной задачей, чем ожидалось вначале. Как бы то ни было, но начатое дело все равно требовалось довести до конца, и лучше уж было, после всего того, что уже осталось позади, получать удовольствие от своего пребывания здесь, в Нюрнберге.
Главная идея состояла в том, что эти обсуждения должны были остаться секретными навсегда — весь внешний мир никогда не должен был узнать о том, какие именно причины повлекли за собой оправдание и освобождение для одних и виселицу для других. Среди личных бумаг американского судьи Фрэнсиса Биддла имеются, однако, сделанные им в ходе тех обсуждений ежедневные пометки. Ознакомление с этими записками поражает, а порой и просто ужасает тем, какую нерешительность проявляли судьи, как много между ними возникало разногласий по самым простейшим вопросам, как они колебались и топтались на месте до самого последнего момента и как, несмотря на недели и месяцы уже проведенных судебных слушаний, они
542



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
все же продолжали упорно держаться за явно ошибочные мнения, не подкрепленные даже вообще никакими доказательствами. Благодаря этим сохранившимся пометкам Биддла мы имеем возможность увидеть, какая почти нереальная атмосфера царила на тех обсуждениях. Главное, что ее характеризовало — это полная оторванность от тогдашних суровых реалий войны и мира: на одной из стадий этих обсуждений, например, один английский судья посчитал, что обвиняемого необходимо наказать уже только за то, что тот потребовал в свое время произвести бомбардировку одного конкретного английского города. Политики часто пренебрегали требованиями соблюдения законности. Приговоры должны были быть по-настоящему суровыми. Нюрнбергский трибунал — как заявил тогда один из судей — имеет слишком глобальное значение для того, чтобы можно было выносить на нем мягкие приговоры.
В общем, наименее непреклонно суровыми оказались французские судьи, тогда как русские с самого начала требовали высшей меры наказания — смертных приговоров — по всем подряд пунктам обвинения: сама мысль о возможности вынесения оправдательных приговоров, хотя бы даже лишь по некоторым пунктам обвинения, казалась совершенно чуждой для них. По прошествии месяцев русские проявили наибольшую солидарность с американской позицией. Американцы же продемонстрировали оказавшуюся неожиданной для многих жесткость и голосовали за вынесение смертных приговоров гораздо чаще всех остальных своих коллег.
Несмотря на то что пометки судьи Биддла дают нам неожиданную возможность взглянуть на то, что происходило «за кулисами» Нюрнбергского процесса, в то же время становится еще более очевидным — особенно из горячих пререканий по делу Шахта, — что существовали такие уровни и подуровни заговоров и ин¬
543



Дэвид Ирвинг
триг, о которых мы и до сих пор не имеем ни малейшего представления.
Англичане и американцы подготовили совместный проектный вариант окончательного мнения, однако на том первом заседании (27 июня) против него возразил генерал Никитченко, заявив, что он слишком длинный, а должен быть лаконичным и объективным. По мнению русских, следовало просто перечислить пункты обвинения, подчеркнуть, как долго заседал трибунал, упомянуть о том, как были получены улики, а затем вынести свое решение. Судья Лоренс считал, что самый основной упор нужно сделать на обвинение в развязывании захватнической войны. Фрэнсис Биддл, т. е. американский судья, проявил беспокойство по поводу тех линий защищающей стороны, которые слишком близко соприкасались с уликами обвинения, и поэтому стремился к тому, чтобы, по возможности, проигнорировать доказательства, которые будут представлены защитой по этим соприкасавшимся пунктам. Французский судья, Доннедье де Вабр, тоже находил, что предложенный вариант окончательного мнения получился слишком длинным.
Несколько судей считали неправомерным обвинение в тайном заговоре с целью развязывания войны: поскольку такого закона в международном праве в то время не существовало, то, следовательно, обвинение по этому пункту должно было квалифицироваться как ex post facto, т. е. не имеющим юридической силы. С точки зрения Доннедье, это и не было столь уж необходимым, поскольку все обвиняемые — за исключением разве что Франца фон Папена, — совершили вполне достаточно других преступлений; на этом мнении он продолжал настаивать в течение всех тех недель, что продолжались обсуждения. Существовал ли вообще на самом деле тайный заговор как таковой? — многозначительно вопрошал он; тем более, что самими же обвинителями давно уже было доказано, что существова¬
544



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ло «объявление Гитлера» о своих планах, прозвучавшее еще 5 ноября 1937 года (Хоссбахский протокол). «Мы должны, — сделал к этому весьма немаловажное дополнение французский судья, — располагать возможностью в любой момент свободно опровергнуть любое сомнение в справедливости и правомочности предъявленного нами обвинения. И поэтому нам следует признать, что тайного заговора не существовало».
Вслед за этим слово взял русский судья из дублирующего состава, полковник Волчков. Ничего нового и конструктивного он, однако, не предложил, а лишь в очередной раз высказал свою навязчивую идею о том, что в документе необходимо упомянуть в нужных местах «о газовых камерах, мыле из человеческих тел, женских волосах и т. п.»778.
Раз уж Доннедье побуждал всех к тому, чтобы убрать из обвинения целый пункт, касающийся тайного заговора, то американец — Биддл — попросил его изложить свои доводы в пользу этого в письменной форме. Де Вабр с готовностью согласился и объяснил на бумаге, что подобное обвинение не было известно ранее ни в европейском, ни в международном праве и что в международном праве к тому же имеются даже отдельные юридические оправдания развязыванию захватнической войны. Помимо этого, заявил де Вабр, обвинение не располагает никакими доказательствами того, что в военных операциях Гитлера имелся «общий план и конечная цель», что, по нормам международного права, является главным ключевым моментом для доказательства существования тайного заговора: даже Хоссбахский протокол от 5 ноября 1937 года, представляющий собой, казалось бы, наиболее подходящее доказательство, является в действительности лишь указанием на то, что Гитлер собрал своих главнокомандующих и министров и вполне официально поставил их в известность о своих планах завоевания Европы. В ответ на это раздалось лишь слаженное щелканье множе-
1 8 Д. Ирви III
545



Дэвид Ирвинг
ства каблуков, свидетельствовавшее о готовности гитлеровского генералитета выполнить любое приказание своего фюрера. Таким образом, по убеждению де Ваб- ра, говорить о тайном заговоре, для которого потребовалось бы множество лучших умов, значит — лишь отрицать как таковую всю концепцию фюреровского изначального принципа.
Какой вообще смысл в том, чтобы доказывать существование тайного заговора, — спросил, обращаясь ко всем, далее де Вабр с неумолимой логикой, — если все обвиняемые и без того могут быть признаны виновными в развязывании захватнической войны и совершении других военных преступлений?
Кроме всего вышеперечисленного де Вабра очень беспокоил еще и «психологический эффект» обвинения в существовании тайного заговора, — то есть чего- то такого «темного, законспирированного, засекреченного и т. п.» от всех и в том числе от самих граждан Германии, что, соответственно, как бы снимало с них всю ответственность за эту войну. Как французу, такой поворот дела был бы для него наиболее нежелательным.
После всего услышанного Биддл все же взял в этом вопросе сторону де Вабра, рднако забеспокоился, как бы подобная постановка вопроса не повлияла нежелательным образом на обвинение Папена, — ведь Аншлюс (присоединение — нем.) Австрии в 1938 году, считавшийся его идеей, переставал, таким образом, подпадать под определение «захватнической войны».
«Это, конечно, поможет избежать многих затруднений и связанных с ними проволочек, — заметил он, комментируя позицию француза в секретном письме Герберту Векслеру в Нью-Йорк, в котором он обращался к нему за советом, — а также поможет избавиться от всего ненужного вздора и слабых мест, накопившихся в обвинении», — в чем он, разумеется, полностью и безоговорочно винил Джексона779.
546



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ПОСЛЕ перерыва, объявленного для пересмотра окончательного мнения, в следующий раз судьи собрались вместе уже 11 июля. Француз де Вабр сразу же предложил всем отказаться от полемического тона: следует говорить о фактах и избегать выражения личных мнений. Проблема, однако, была в том, что слишком уж эти мнения разнились друг от друга. Лорд судья Лоренс хотел выдвинуть на первый план «захват власти» нацистами; Биддл находил этот аспект гораздо менее важным, полагая, что главное внимание в окончательном мнении нужно уделить проявленной ими беспримерной жестокости. Советский судья, генерал Никитченко, хотел, чтобы в нем обязательно было упомянуто о расистских теориях нацистской партии, а кроме этого, настаивал на том, чтобы не было забыто о промышленниках, и о том, какую неблаговидную роль сыграли во всем этом немецкие дипломаты780.
Через шесть дней вре собрались снова для того, чтобы еще раз детально обсудить проектный вариант окончательного мнения. И снова свежие мысли в обсуждения внес французский судья, де Вабр, предложив, чтобы в документе было уделено как можно меньше внимания Австрии и Чехословакии, которые не были присоединены к Германии в результате захватнической войны. Затем он предложил признать, что война, по сути, началась с гитлеровского нападения на Польшу. Кроме этого, он выразил сильное сомнение в разумности слишком уж сильно полагаться на такие, по его выражению, «неофициальные» документы, как Хоссбахский протокол, и напоследок дипломатично предложил воздержаться от любых «обсуждений захватнических намерений Великобритании по поводу Норвегии, Германии против России, Великобритании против Бельгии и т. д.». Судья Биддл, однако, посчитал, что им следует уделить несколько больше внимания обсуждению улик, касавшихся Норвегии — ввиду того, что этот эпизод может послужить на пользу защищающей стороне.
547



Дэвид Ирвинг
У НЕИСКУШЕННОГО читателя ознакомление с этими пометками судьи Биддла не может вызвать ничего, кроме крайней степени недоумения по поводу того, что по прошествии девяти месяцев судебных заседаний судьи все еще путались даже в самых главных пунктах обвинения. Для доказательства того, что в планы Гитлера прежде всего входило расширение Lebensraum*, генерал Никитченко хотел, чтобы в окончательном мнении было приведено побольше цитат из Mein Kampf. В настоящее время — не преминул отметить с неудовольствием русский генерал — их внимание направлено в гораздо большей степени на Польшу, нежели на Советский Союз. «Норвегия, — признал он, — это, конечно, не то что Россия: Германии все равно необходим был твердый фланг в Норвегии». Не соглашаясь .с де Вабром, он охарактеризовал Хоссбах- ский протокол как «наиболее важный документ, принятый ответственными за него официальными лицами». Что касалось нападения Гитлером на Грецию в 1941 году, то Джон Паркер считал, что, хоть Великобритания и послала туда свои войска первой, трибунал все равно вполне может заявить, что гитлеровское нападение на Грецию являлось актом военной агрессии, т. е. захватнической войной. Против этого возразил Биддл, аргументировав свое несогласие следующим образом: «Это слишком опасно, слишком академично и слишком слабо с точки зрения международного права»781.
После этого совещания двое американских судей конфиденциально переговорили с сэром Норманом Биркеттом и предложили ему изменить ту часть окончательного мнения, которая касалась захватнической войны, — «чтобы сохранить возможность оказывать давление по этому пункту». Биркетт охотно согласился с этим.
* Жизненного пространства (нем.).
548



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
* * *
В общем, все эти закулисные обсуждения трибуналом своего окончательного мнения были отмечены совершенно удивительной и неожиданной готовностью к компромиссам. Биддл, однако, довольно энергично возражал против общего слишком уж задиристого тона документа, постоянно убеждая его авторов быть более лаконичными и избегать излишней эмоциональности и вычурности в выражениях вроде «событие высочайшей важности» или «...шокировало совесть всего человечества». Некоторую беспристрастность в их дебаты привнес даже генерал Никитченко, обратив 20 июля внимание трибунала на то, что евреи отнюдь не были единственными, подвергшимися преследованиям со стороны нацистов как «расы господ», — помимо них существовали и многие другие, как называли их сами нацисты, Untermenschen, т. е. недочеловеки, люди второго сорта и т. п. Никитченко выразил также протест против попыток выставить невинной жертвой так до сих пор никем и не оплаканного бывшего начальника штаба СА Эрнста Рёма, ликвидированного Гитлером в ходе чистки рядов партии в 1934 году. Рём был «типичным нацистом», заявил Никитченко, и поэтому разговор по поводу него должен был быть «очень коротким».
Лоренс согласился с подобными сокращениями, помогавшими избавиться от пышных, но слишком многословных, скучных и ненужных формулировок, и в то же время выразил свое одобрение по поводу добавления, как он выразился, «расы господ».
Кроме этого, Никитченко попросил, чтобы в окончательном мнении было категорически заявлено о том, что самый знаменитый пожар Рейхстага был подстроен Германом Герингом* (версия эта без всяких сколь¬
* В действительности ничего подобного не было.
549



Дэвид Ирвинг
ко-нибудь веских на то оснований высказывалась Гансом Берндом Гизевиусом) для того, чтобы обвинить затем в поджоге левых. Заместитель Никитченко, Волчков, высказал, однако мнение о том, что им не следовало бы лишний раз муссировать имя Геринга, с которого и без того вполне достаточно, а лучше упомянуть о том, что отблески этого исторического зарева обернулись впоследствии жестокими репрессиями782.
СУДЬИ никуда не спешили. «Жизнь на Вилле Кон- радти неудержимо развращает меня, — писал Фрэнсис Биддл 10 июля Герберту Векслеру. — Прошлым вечером, например, у нас на ужин был совершенно восхитительный суп из цветной капусты, холодная форель под майонезом, тушеная телятина, свежесорванный горох, великолепный салат с ровно таким количеством чеснока, сколько его было нужно, и на десерт — пироги с крыжовником. Напитки были представлены сухим мартини Клико и бренди Мартель, любезно присланными нам мадам де Фельс. Не правда ли, вызывает усиленное слюноотделение?» Винный погреб у него, добавлял он далее, обогатился недавно Сатерне, Бургундским, кларетом* и еще некоторым количеством великолепных рейнских вин из Брюсселя — города, через который даже эта река не может протекать по-нор- мальному, как обычно783.
Заключенные и разлученные с ними их семьи наслаждались тем временем вовсе не таким эпикурейским существованием. Геринг, Например, мирился с непривычно простыми условиями жизни с гораздо большим стоицизмом, чем его жена. Эмми Геринг с дочерью освободили из тюрьмы, и теперь они обитали в скромном дачном домике, в котором не было ни водопровода, ни электричества, в глухом лесу где-то в окрестно¬
* Красное вино насыщенного бордового цвета.
550



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
стях Закльдиллинга. Она умоляла трибунал позволить ей увидеться с мужем. «Я не видела своего мужа уже год и три месяца, — писала она в прошении, - ия так ужасно тоскую по нему, что не вижу никакого выхода. Без моего мужа мне не хватает сил для того, чтобы сносить все происходящее и продолжать жить дальше... Мой муж очень переживает о нашем ребенке и обо мне самой, поскольку защиты и помощи ждать нам не откуда». Трибунал внял ее мольбам и разрешил свидание с мужем, однако этому воспрепятствовал комендант тюрьмы, полковник Эндрус.
Геринг уже предчувствовал скорое завершение процесса, однако относился к этому совершенно бесстрастно. 22 июля, после того как д-р Фридрих Бергольд привел последний довод в оправдание своего отсутствовавшего подзащитного Мартина Бормана, между ним и Герингом имела место одна не слишком значительная на первый взгляд, но в действительности весьма примечательная и важная сценка. Геринг подозвал его к скамье подсудимых и, довольно потирая руки, произнес с ухмылкой: «Эти нюрнбергцы повесят лишь тех, кто действительно будет у них в руках». Это была несколько перефразированная им старинная немецкая поговорка, но что-то в том, как он произнес ее, подсказало Бергольду, что Геринг не намерен подниматься на помост виселицы784.
По мере того как судьи продолжали свои неторопливые обсуждения, становилось все более очевидным, что они слишком часто расходятся во мнениях даже по принципиальным вопросам, даже не приступив еще к дебатам по поводу личной вины каждого отдельно взятого подсудимого. «Не приложу ума, что делать ни с нерешительностью и неопределенностью позиций англичан, — писал судья Биддл, критикуя председателя трибунала, — ни с прямолинейной логикой французов. Мне иногда даже кажется, что русские понимают, что к чему, гораздо лучше любого из нас. Волчков, —
551



Дэвид Ирвинг
добавлял он далее, как бы оправдываясь в этой своей ереси, — то и дело зазывает меня к себе в гости на развеселые русские застолья, неизменно заканчивающиеся, как, например, вчера, шумной попойкой и крепкими троекратными поцелуями на прощание»785.
8 АВГУСТА проектный вариант окончательного мнения был роздан .судьям с тем, чтобы они могли внести в него свои конкретные возражения. Сразу же вслед за тем, как из помещения были удалены все посторонние, за исключением двух переводчиков, судьи возобновили свои, местами весьма жаркие дебаты.
Доннедье по-прежнему считал, что они должны отказаться от обвинения в тайном заговоре и даже приложил к этому новый меморандум с письменным изложением своей позиции. Не нравилось ему также, что первоначальные «дьявольские» планы Гитлера по завоеванию Австрии, Чехословакии и Польши были преподнесены в документе таким образом, что остальная часть войны казалась чем-то вроде разрядки международной напряженности. Некоторые из судей — как отмечал Биддл — по-прежнему упорно ставили себя в чрезвычайно затруднительное положение, пытаясь использовать во благо упоминание об «английских планах нападения на Норвегию» и о секретной речи Гит- лера, произнесенной им 22 августа 1939 года. Однако Гитлер слишком явно ссылался в ней на также секретный пакт Риббентропа—Молотова, и Никитченко вместе со своим заместителем Волчковым требовали, чтобы эти слова были удалены из текста. Директивы из Москвы не оставляли им слишком уж большой свободы выбора, — если, конечно, они не хотели разделить участь генерала Зори.
Имелись и другие трудноразрешимые хитросплетения в том «клубке» многочисленных спорных вопросов, который они сами же, в значительной степени, и
552



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
запутали: Паркер считал нужным не обойти упоминанием в окончательном мнении трибунала о войне Гитлера против Англии и Франции, в то время как Биддл и де Вабр возражали против этого (потому, вне всякого сомнения, что войну Гитлеру объявили как раз-таки Великобритания и Франция, а не наоборот)786. После всех подобных этим бесконечно ходящих по кругу обсуждений, переходящих в еще более утомительные дебаты, было так славно выйти из Дворца правосудия окунуться в свежий воздух теплых и солнечных нюрнбергских улиц, а затем разъехаться до следующего дня по своим виллам в окрестных селах!
Неделю спустя судьи встретились снова и наконец хотя бы немного осадили Доннедье в его настойчивых требованиях убрать из обвинения пункт о тайном заговоре, т.е. Пункт Номер Один. Лорд-судья Лоренс предложил французскому судье самому же и открыть эту окончательную дискуссию, однако тот обратился с просьбой сделать это к своему коллеге-дублеру Фаль- ко, предложив ему тут же, без отлагательств, и начать. В своем выступлении Фалько, естественно, выразил в общих чертах свое согласие с мнением старшего коллеги. Главный его довод состоял просто-напросто в том, что заговор очень трудно определить как преступное деяние, а посему этот пункт не является необходимым, так как обвиняемых с таким же успехом можно признать виновными как соучастников в развязывании захватнической войны. К тому же он сомневался — как отметил это у себя Биддл — в том, что обвинение действительно сможет доказать тот факт, что подобный заговор вообще существовал как таковой, и, следовательно, им следует отказаться от обвинения в заговоре на основании того, что для его существования не имеется достаточных доказательств.
Тут к доводам Фалько присоединился сам Доннедье и в несколько более философском ключе логически подвел трибунал к тому же самому выводу. Он указал
553



Дэвид Ирвинг
на то, что в Лондонской хартии перечислены только три вида преступлений — преступления против мира, военные преступления и преступления против человечества; ведь мысль о включении в.обвинение пункта о тайном заговоре, если вспомнить, возникла вообще чуть ли не случайно — как об «одном главном заговоре, — как определил это Доннедье, — с целью совершения сразу трех [вышеозначенных] преступлений». Немцев всегда предупреждали о том, что в конце концов они будут наказаны за совершение именно этих преступлений, «а не просто за какой-то там тайный заговор». Французская юриспруденция, — терпеливо и с достоинством разъяснил он далее, несколько расширив обсуждаемую тему, — основывается на двух почитаемых всеми принципах: точное определение преступления и непременное соблюдение условия, чтобы судили за него по закону, не написанному задним числом (ex post facto). Во время оккупации Франции нацистами, вспомнил затем Доннедье, немцы попытались однажды принять задним числом закон против коммунистической пропаганды. Он выразил тогда свой категорический протест против такого нарушения законности и подвергся в результате резкому осуждению со стороны подконтрольной немцам прессы. «Вопрос здесь состоит лишь в формально-юридическом выборе, — убеждал трибунал французский судья. — И вы вполне могли бы пойти для нас на такую уступку, поскольку для нас этот вопрос обладает огромным моральным значением».
Заинтересованный столь красноречивым выступлением, американский дублирующий судья Джон Паркер спросил, не считает ли Доннедье, исходя из вышесказанного, что все обвиняемые должны быть признаны невиновными по первому пункту о заговоре. «Да, считаю», — коротко ответил тот, добавив к этому еще раз, что для вынесения обвинительных приговоров они
554



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вполне могут использовать другие, более чем достаточные формулировки.
Когда француз, закончив, занял свое место, Лоренс подвел свое резюме, в котором было очень мало общего с только что прозвучавшим выступлением. Проще выражаясь, они были связаны Лондонской хартией. Действительно, означенное в окончательном мнении трибунала обвинение в тайном заговоре с целью развязывания захватнической войны формально может быть признано юридически недействительным, поскольку основывается на законе, принятом задним числом. «Если в обвинении говорится, что заговор является преступлением, то этому мы и должны следовать, — неторопливо проговорил англичанин. — Однако с точки зренця правосудия это — действительно ех post facto. Но мы не можем занимать принципиально ошибочную позицию по данному вопросу лишь для того, чтобы как-то исправить ситуацию». Далее Лоренс дал понять и Доннедье, и всем присутствовавшим, что, как стороны-победительницы, они вольны руководствоваться в своих решениях любой хартией, какой пожелают, пусть бы даже насаждение такой «законности» и было насильным. Эти доводы Лоренса отмечены Биддлом в своих пометках, к чему он добавил собственную коротенькую приписку, — вероятно, просто не озвученную тогда вслух: «Англичане — в своем наихудшем проявлении»787.
КОГДА они собрались снова на следующий день, первым взял слово Никитченко — с явной целью высказать свои доводы в пользу сохранения обвинения в заговоре. Выступление его было весьма продолжительным, около двух часов без перерыва. В числе прочих аргументов он проиллюстрировал его примером с радиожурналистом Гансом Фриче, являвшимся, как известно, одним из обвиняемых. «Выступать по радио — не преступление, — говорил русский. — Но если счи¬
555



Дэвид Ирвинг
тать Фриче участником заговора, то он виновен и во всех остальных преступлениях». По поводу возражений, касавшихся применения закона, принятого expost facto, русский спросил: «А почему мы так чураемся этого нововведения? Трибунал создан не для защиты старых законов и не для охраны отживших свое принципов от их нарушения». Как будто внезапно переключившись с возвышенного на самое ужасное, как отметил в своих записях Биддл, русский буквально обрушился с общего на частное, в который раз уже перечисляя такие преступления нацистского режима, как «крематории, костедробилки, перемалывавшие человеческие скелеты на сельскохозяйственные удобрения» и т. п.
Вслед за этим сэр Норман Биркетт очень мудро сетовал в течение пятидесяти минут на то, что вся эта полемика по столь фундаментальным вопросам разразилась так поздно — уже под самый конец процесса: ведь они занимались судебными разбирательствами целых десять месяцев, и никаких обсуждений этих тем почему-то ни разу не возникало! «Пункт первый, — доказывал он, — являет собой основу всего обвинения». Если отказаться от этого пункта по настоянию Донне- дье, то «процесс утратит весь свой смысл». Их целью было показать, что Вторая мировая война не низверглась вдруг на головы человечества с ясного неба, но была тщательно спланирована нацистами. «Нет никаких сомнений в том, — заявил Биркетт, — что общий план существовал уже к 1937 году — ко времени появления Хоссбахского протокола». По его краткому, но весьма энергичному попунктному определению налицо были:
а) общий план;
б) развязывание и ведение войны;
в) сроки ее ведения;
г) конкретные обвиняемые;
д) степень вины каждого из них.
556



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Преподнесенное подобным образом, все рыглядело вполне просто. Если отказаться от первого пункта, взывал к присутствовавшим Биркетт, то этим будет «вырвано самое сердце процесса». «Вы говорите, что эта страшная война не планировалась! — воскликнул он далее. — Вы говорите о ней как о каком-то внезапном стихийном бедствии. Но ведь этим вы, таким образом, оправдываете нацистскую партию!» Обращаясь ко всем судьям сразу, сэр Норман с вызовом спросил их: «Вы хотите оправдать нацистский режим?!» Он действительно очень опасался того, что подобным поведением они могут нанести трибуналу непоправимый вред788.
Взад-вперед, все время по кругу на одном и том же месте, дебаты продолжились подобным же образом 19 августа. На этот раз с примерно часовой по продолжительности речью в защиту первого пункта выступил Джон Паркер. Он считал, что заговор можно считать доказанным априори как самоочевидный факт — гораздо более очевидный, чем многие другие. Слушая его выступление, Фрэнсис Биддл понимал, что ему потребуется приложить много усилий, чтобы суметь примириться с подобными крайними позициями. Для нет го очевидным тут было лишь одно — что если полагаться лишь на второй пункт обвинения, то у них возникнут серьезные затруднения с признанием виновным такого, например, подсудимого, как д-р Шахт. Размышляя об этих обвиняемых, он, таким образом, как-то невольно вдруг осознал, какое огромное множество законов принято именно ex post facto... «Я предлагаю, — решился он, наконец, высказаться, — сак- центировать внимание в окончательном мнении на отдельных и конкретных планах, а не на одном главном, но слишком общем и неопределенном заговоре».
Размышляя потом над всем этим, Биддл отметил в своих записях: «Как же нам суметь и пойти навстречу
557



Дэвид Ирвинг
требованиям Доннедье и сохранить, в то же время, первый пункт?»789
Быть или не быть первому пункту — вопрос этот продолжал оставаться очень спорным.
* * * *
Роберт Г. Джексон был к тому времени уже отозван в Соединенные Штаты. Падкая на сенсации американская публика почувствовала себя обманутой, поскольку в самом начале процесса Джексон провозгласил, что он закончится уже в 1945 году. Более того, находясь в Нюрнберге, он опубликовал в тамошних местных газетах нелицеприятную статью о новом главном судье Верховного суда США. Адвокаты защиты посчитали в результате, что Джексон чувствовал себя обиженным тем, что назначение на эту должность, вопреки его ожиданиям, получил не он, а другой; отозван он был в манере, лишь ради внешней благопристойности прикрывавшей официальный отказ. «Одной из главных, а может, даже и главной действительной причиной этого, — отметил подполковник Карл-Хейнц Кейтель после одной из бесед с адвокатом своего отца, — являлась глубоко укоренившаяся в американских вооруженных силах убежденность в том, что офицеров нельзя призывать к уголовной ответственности за выполнение ими приказов вышестоящего начальства». Возражением Джексона на это было то, что на скамье подсудимых в Нюрнберге были не офицеры, а преступники, переодетые в офицерскую форму. Он считал, и небезосновательно, что американские генералы, допуская подобные безответственные ремарки в его адрес, наносят ему предательские удары в спину790.
Спустя несколько дней после описываемых событий, а именно 1 сентября, Кейтель приступил к написанию своих воспоминаний. «Лично для меня самого и для моей семьи, — отметил он уже в самом начале, — я
558



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
очень желал бы, чтобы мне была дарована возможность умереть прямо и с достоинством, как подобает солдату; почему Судьба отказала мне в этом уделе 20 июля 1944 года во время попытки покушения на жизнь фюрера!»791 Его карандаш стремительно исписывал страницу за страницей линованной бумаги, и к 7 сентября он уже достиг в своем повествовании кризиса Бломберга-Фриче, имевшего место в январе 1938 года.
Все то время, пока судьи продолжали свои заседания и обсуждения точных толкований закона, заключенные продолжали томиться в своих камерах. 28 августа генерал Альфред Йодль написал своей жене, что, если бы его спросили начистоту, на какой приговор он рассчитывает, он вполне откровенно ответил бы: «Как на оправдательный, так и на обвинительный». «Возможно, некоторые приговоры окажутся более мягкими, чем мы опасались в самые мрачные наши часы, и столь же вероятно, что они будут страшнее, чем мы надеялись в самые светлые часы». Он написал, что даже упаковал уже свои вещи, — как бы там ни было, — чтобы в случае благоприятного для него исхода быть готовым немедленно исчезнуть отсюда. Если же, писал он, однако, сразу вслед за этим, в дверь его камеры постучится смерть, то и это не будет для него таким уж сюрпризом. «Она увидит не сломленную и жалкую жертву, но гордого человека, смело смотрящего ей прямо в ее пустые и черные глазницы». Подобная участь для него вовсе еще и не была предрешена, но готов к ней он уже был792.
Для своего заключительного обращения к трибуналу Альфред Йодль заготовил следующие слова: немецкие вооруженные силы оказались перед невыполнимой для себя задачей, а именно — «вести войну, которой они не хотели вести под руководством Верховного главнокомандования, уважение и доверие к которому отнюдь не всегда и не у всех было безусловным, кото¬
559



Дэвид Ирвинг
рое часто не просто попирало, но и откровенно глумилось над основными принципами командования, используя подчас в своих целях как подопытных кроликов воинские и полицейские подразделения, которые даже не были у него в полном подчинении, и руководствуясь в своих действиях данными разведки, которая отчасти работала и на вражескую сторону».
По поводу самого себя Йодль собирался сказать: «Вот почему я, господа члены трибунала, независимо от того, какой приговор вы мне вынесете, покину зал этого суда с точно так же гордо поднятой головой, как и вошел сюда впервые много месяцев тому назад... В такой войне, как эта, — в которой в результате интенсивных бомбардировок погибли сотни тысяч женщин и детей и в которой партизаны использовали все, я подчеркиваю: именно все средства для достижения своих целей, — жесткие меры ее ведения, даже если их применение не вполне законно с точки зрения международного права, не могут считаться преступлениями против морали или совести»793.
Что касается Геринга, то уж он-то знал совершенно точно, какого вердикта и приговора ему ожидать. В своем заключительном обращении к трибуналу он заявит: «Немецкий народ верил фюреру. Предоставив ему авторитарную власть над государством, сами они не имели возможности оказывать какое-либо влияние на развитие событий. Если не говорить сейчас о преступлениях, о которых теперь стало известно всем, то наш народ сражался со всей преданностью, самоотверженностью и отвагой, на какую был способен, и тоже очень пострадал в этой битве не на жизнь, а на смерть, в битве, в необходимость и правильность которой он верил совершенно искренне. Винить немецкий народ за это нельзя». Далее он добавил также, что своей казнью надеется хоть в какой-то мере искупить совершенные ими преступления.
Самое дерзкое и самонадеянное заключительное об¬
560



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ращение к трибуналу прозвучало 31 августа в исполнении, как это ни странно, Рудольфа Гесса, отличавшегося в течение всего остального процесса крайней немногословностью. Текст его выступления, переданного по радио на весь мир, был дополнен им под конец следующими словами: «В течение многих лет моей жизни судьбой мне была уготована честь работать под руководством величайшего сына моей страны за последнюю тысячу лет ее истории. Даже если бы я мог, то не захотел бы вычеркнуть этого периода из моего прошлого. Я счастлив знать, что выполнил свой долг перед моим народом — свой долг как немца, как национал-социалиста и как преданного сторонника фюрера.
Я ни о чем не сожалею и ни в чем не раскаиваюсь. Если бы я мог прожить мою жизнь снова — я прожил бы ее точно так же, даже если бы знал наперед, что в конце этого пути меня ожидает погребальный костер, пламени которого я буду принесен в жертву: мне безразлично то, что могут сделать со мной простые смертные. Придет тот час, когда я предстану перед судом Вечности. Я отвечу за все перед Ним, и я знаю, что Он признает меня невиновным».
2 сентября трибунал заслушал предложение полковника Эндруса, состоявшее в том, что теперь обвиняемым должно быть разрешено увидеться со своими женами и адвокатами. На этот раз никаких причин для отказа у них не было.
* * *
В тот же полдень судьи приступили к обсуждению своих вердиктов применительно к каждому отдельно взятому обвиняемому. С этого момента и далее все переводчики, стенографистки, машинистки и прочий персонал, не являющийся судьями, был вежливо оставлен по эту сторону закрытых дверей.
Большинство вердиктов по виновности или же, на¬
561



Дэвид Ирвинг
против, невиновности были приняты удивительно быстро и единодушно. Геринг, по всеобщему согласию, должен был быть признан виновным по всем пунктам; некоторое время Доннедье еще, из принципа, держался до конца за свое требование об исключении обвинения в заговоре.
Дело Рудольфа Гесса, сидевшего на скамье подсудимых рядом с Герингом и, таким образом, считавшегося следующим, оказалось значительно менее простым. Большинство судей соглашались с его виновностью по пунктам один и два, — заговор и преступления против мира, — однако по пунктам три и четыре возникли принципиальные расхождения во взглядах: генерал Никитченко хотел признать его виновным и по ним тоже, а когда полковник Волчков принялся доказывать, что подпись Гесса на Нюрнбергских законах по поводу расовой принадлежности свидетельствует о его «виновности в уничтожении миллионов евреев», Биддл отметил в своих записях (возможно, глубоко вздохнув при этом): «Русские настроены крайне экстремистски».
Риббентропа признали виновным по всем четырем пунктам. Теперь начинало становиться более понятным, что Доннедье приберегал свое мнение по поводу первого пункта, т. е. обвинения в главном заговоре, применительно ко всем обвиняемым, а не только лишь к некоторым из них. Кейтель также был признан виновным по каждому пункту. Мнения по Альфреду Розенбергу разделились: Фалько, Лоренс (предлагавший для него пожизненное заключение), Никитченко и Волчков выступали за то, чтобы признать его виновным по всем четырем пунктам; у Доннедье вызывал сомнения пункт два. Оба американца решили пока воздержаться.
По Гансу Франку Волчков, Биркетт и американцы проголосовали за признание его виновным по пунктам один, три и четыре; Доннедье опять отказался вклю¬
562



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
чить в обвинение первый пункт, а Никитченко хотел объявить его виновным по всем четырем.
Фрика считали, в целом* виновным по пунктам один и три Фалько и Паркер, и по всем четырем пунктам — русские и англичане. С бывшим обергруппен- фюрером СС Эрнстом Кальтенбруннером получилась сложная ситуация. Биддл, Фалько и Доннедье настаивали на том, что он виновен в военных преступлениях и преступлениях против человечества, но невиновен по пунктам один и два. Биркетт считал, что его можно обвинить и по первому пункту, к его мнению присоединялись Паркер и Волчков и, в несколько меньшей степени, лорд-судья Лоренс. Никитченко, как и ожидалось, находил Кальтенбруннера виновным по всем четырем пунктам.
Удивительное единодушие по поводу признания генерала Йодля виновным по всем пунктам проявили американцы, русские, Биркетт и Фалько; Доннедье считал его невиновным по пунктам один и четыре, Лоренс — по пункту четыре.
Когда обсуждения коснулись дела отсутствовавшего рейхсляйтера Мартина Бормана, Паркер и Биддл предложили трибуналу удовлетвориться объявлением его мертвым, однако Доннедье, а также Биркетт настаивали на обвинении его — как бы то ни было — по всем пунктам. Русские заявили при этом, что достаточных доказательств его смерти не имеется и, следовательно, он должен быть обвинен.
Артура Зейс-Инкварта, бывшего следующим на очереди, быстро признали виновным по всем четырем пунктам, однако Биддл согласился с обвинением его по пунктам один и два лишь с оговорками.
Юлиуса Стрейчера хотели повесить все судьи — причем все равно за что, лишь бы повесить, но поскольку необходимо было все же вынести попунктно конкретный приговор, за что именно он будет отправлен на виселицу, то тут возникли серьезные разногла¬
563



Дэвид Ирвинг
сия. В результате Фалько, Доннедье, Паркер, Биддл, Биркетт, Лоренс и русские примерно поровну распределили свои голоса по пунктам один, три и четыре, причем, по всей видимости, просто наобум. В дневниковой пометке, показывающей нам как общую атмосферу, царившую на тех заседаниях по вынесению приговоров, так и поверхностность аргументации, решавшей, порой, вопрос либо в пользу жизни, либо в пользу смерти, Биддл записал: «Русские, Фалько и даже англичане предлагают признавать подсудимых виновными в соответствии с теми позициями и должностями, которые они занимали. «Стрейчер, например, — заявляет Волчков, — был близко связан с Гитлером лично». Тут я не удержался и выпалил, что нелепо считать какого-то мелкого евреененавистника заговорщиком на основании лишь того, что он был личным другом Гитлера, или гауляйтером, или нацистом. Лоренс, как и подобает председательствующему, выражает свое негодование по поводу моего «некорректного» замечания и говорит, что у меня дурные манеры. Тут подливает масла в огонь Паркер, заявив, что нам следует ограничиться в предъявлении обвинения в заговоре всем подряд заключенным и что Стрейчер вообще не имеет никакого отношения ни к заговору, ни вообще к какому бы то ни было планированию».
Возобновив свои обсуждения после перерыва, Фалько, Паркер, Лоренс, Биркетт и русские пришли к заключению, что Вальтер Функ виновен по всем четырем пунктам; де Вабр в очередной раз возразил против пункта один, то же самое, впрочем, сделал и Биркетт, но лишь потому, что не считал Функа участником заговора. Фриц Заукель почти единогласно был признан виновным только по пунктам три и четыре. Паркер и Биркетт склонны были добавить к этому и обвинение по пунктам один и два, однако отложили на время принятие решения по этому вопросу, оставив за собой право еще вернуться к нему. Нойрата (первого гитле¬
564



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ровского министра иностранных дел) Фалько, русские и англичане признали виновным по всем четырем пунктам; американцы на этот раз оказались помягче794.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ, 3 сентября, судьи перешли к обсуждению своего временного вердикта по обвинявшимся организациям. Американцы убеждали остальных в том, что Лондонская хартия предоставляет им довольно широкую свободу действий; русские с этим не соглашались, заявляя, что трибунал обязан принять отдельное решение по каждой организации. «Мы можем только сказать, является организация преступной, или же не является». Лоренса беспокоило то, что любое решение трибунала может быть использовано для вынесения поспешных обвинений совершенно, возможно, невиновным членам организаций, признанных преступными. Судья Биддл считал все это вообще омерзительным и отметил по этому поводу: «Я предлагаю всех их уволить. Ужасная все-таки это вещь — обвинять в групповых преступлениях!»795
В следующий раз судьи собрались 4 сентября — главным образом, специально для того, чтобы еще раз попытаться справиться с принципиальными возражениями Доннедье по первому пункту. Чуть позже в тот же день они предприняли еще и попытку прийти к взаимному согласию по окончательным формулировкам обвинений в военных преступлениях и преступлениях против человечества. Французы и американцы снова призывали к смягчению и упрощению их чрезмерно эмоционального языка, а Биркетт и русские хотели, напротив, оставить все в прежних зловеще-трагичных тонах. Доннедье, пожалуй, несколько бестактно предложил, чтобы в приговоре было упомянуто о том, в каких именно формах проходила партизанская война, — «чтобы представить истинную картину происходившего»; против этого, естественно, немедленно возразил
565



Дэвид Ирвинг
русский генерал Никитченко, а его заместитель, Волчков, снова начал одержимо требовать, чтобы вместо этого в приговор было включен подробный рассказ о газовых камерах, а также упоминание о том, что нацисты использовали трупы своих многочисленных жертв для производства из них мыла796.
6 сентября трибунал в очередной раз возобновил •обсуждения приговоров по каждому из заключенных, которых они в течение десяти месяцев наблюдали перед собой на скамье подсудимых.
Лорд-судья Лоренс сразу же заявил о том, что считает нужным оправдать и освободить д-ра Хальмара Шахта — масона, бывшего главу всех нацистских банков и личного приятеля управляющего Банком Англии. Доннедье, как только услышал такое, немедленно выразил свой возмущенный протест против одного лишь даже упоминания об оправдании любого из обвиняемых; он же, однако, выступит в дальнейшем и за мягкие приговоры «для некоторых обвиняемых», в том числе, кстати, для того же Шахта и Папена. Французский судья заявил также, что его особенно возмутила демонстрация в суде ролика киноновостей, в котором Шахт подобострастно трясет руку фюрера после его триумфального возвращения из завоеванной Франции. С позиции моральных ценностей, продолжал француз, он был бы потрясен и чрезвычайно огорчен, если бы Кейтеля приговорили к смерти, а Шахта — освободили.
Судья Биддл склонялся к той же позиции, но попросил предоставить ему еще некоторое время для обдумывания имеющихся улик против Шахта; его коллега Паркер отметил, что имеются доказательства того, что Шахт выступал против ведения войны. «Если он виновен, — продолжал он далее, — то его следует осудить на исправительные работы, а если невиновен — то освободить. Вынесение обвинительного приговора может сильно дискредитировать трибунал». Шахт, особенно подчеркнул он, отказывался финансировать
566



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
перевооружение гитлеровской армии, особенно ввиду ее подготовки к завоевательной войне. «Он был банкиром, т. е. человеком с сильным характером». Роберт Фалько, французский судья-дублер, высказался по поводу того, что не стоит придавать слишком уж серьезного значения заявлению Шахта о том, что он планировал антигитлеровский заговор. Сэр Норман Биркетт занимал поначалу, казалось, нейтральную и выжидательную позицию: «Шахт должен быть либо оправдан, либо сурово наказан». Сказав это, он перечислил затем все причины, по которым считал, что Шахт должен быть отпущен на свободу. «Полагает, что указал достаточные основания для сомнения, — сделал пометку о его выступлении Биддл, — и считает, что мы должны оправдать [Шахта]». Русские были буквально шокированы подобным поворотом событий и хотели, чтобы Шахт был обвинен по крайней мере по пунктам один и два.
Вынесение вердикта по делу Франца фон Папена тоже оказалось не лишенным некоторых деликатных моментов. Фалько считал, что если его и необходимо обвинить по пункту два, — за активную подготовку Аншлюса Австрии в 1938 году и за помощь в продвижении Гитлера к власти, — то для него следует потребовать все же не слишком сурового приговора. Донне- дье, в общем, соглашался с этим, назвав Папена всего лишь «продажным и морально разложившимся субъектом» и напомнив трибуналу о том, что его первостепенной обязанностью является утверждение определенных морально-этических норм. Американцы, однако, настаивали на оправдании Папена, поскольку у трибунала не имелось никаких доказательств того, что он занимался чем-либо противозаконным в любой из своих канцелярий, а лорд-судья Лоренс указал на то, что ко времени Аншлюса Папен был вообще отстранен от занимаемой должности. «С этим ничего не поделать, — отметил в своих записях Биддл. — Вступление в должность посла в Анкаре вряд ли можно считать
567



Дэвид Ирвинг
преступным деянием. Никаких доказательств того, что он пытался втянуть Турцию в войну, не имеется. Оправдать»191.
На следующий день Никитченко при поддержке своего заместителя Волчкова в последний раз предпринял не слишком решительную попытку все же довести Папена до виселицы. Не может же суд не согласиться с тем, доказывали русские, что нацистский режим после захвата им власти нарушил Версальский договор тем, что приступил к перевооружению германской армии ввиду близкой перспективы агрессорской войны; при такой постановке вопроса виновным, в той или иной степени, можно было считать каждое должностное лицо, являвшееся членом нацистской партии. По поводу Папена русские вообще считали, что его нужно обвинить по всем четырем пунктам.
ТАК И НЕ ПРИДЯ в тот день ни к какому взаимоприемлемому решению по этому вопросу, судьи не стали задерживаться на нем и склонились к принятию варианта окончательного мнения по агрессорской войне, предложенному сэром Норманом Биркеттом. Генерал Никитченко снова самоотверженно пытался не допустить публичного зачтения той части его текста, в котором говорилось о речи Гитлера от 22 августа 1939 года, в которой тот ликовал по поводу изоляции Польши, что, как известно явилось прямым следствием подписанного незадолго до этого пакта Риббентропа-Молотова («Теперь Польша у меня там, где мне и надо...»)798. На следующий день Биркетт предложил исключить из текста окончательного мнения их же решение о том, что объявление Германией войны Соединенным Штатом должно быть расценено как акт агрессорской войны. Вслед за этим Никитченко попытался внести сумятицу в процедуру голосования, заявив, что для вынесения любого оправдательного приговора соотношение голосов «за» к «против» должно быть не
568



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
менее, чем три к одному: два против двух, настаивал советский генерал, для этого недостаточно. На этот раз против этого возразил Биддл (на следующий день он довел это дело до конца, предотвратив тем самым возникшую было неразбериху в процедуре голосования, и в результате этого судьи пришли к единодушному мнению, что такое соотношение голосов (три к одному) должно быть при вынесении не оправдательного, а, наоборот, обвинительного приговора. Никитченко, конечно, снова пытался возражать против этого)799.
* * *
Вопрос о виновности или невиновности гранд-адмирала флота Дёница внес раскол в трибунал и долгое время оставался открытым. Робер Фалько считал вину адмирала самоочевидной, по крайней мере по второму пункту — по причине вторжения в Норвегию в апреле 1940 года. Он полагал также, что приказ Дёница, отданный им в сентябре 1942 года, делает его не просто замешанным, но и виновным в умышленном и преступном отказе от спасения уцелевших членов команд с торпедированных немцами неприятельских судов: приказ этот, по мнению Фалько, был по самой меньшей мере слишком двусмысленным для толкования, и капитан-лейтенант Эк, например, уверенно истолковал его как приказ ликвидировать всех спасшихся. В октябре 1942 года Дёниц передал также личный приказ Гитлера об уничтожении союзнических диверсионно-десантных отрядов, а кроме этого у обвинения имелось еще и вещественное доказательство в виде чернового наброска предлагавшихся им мер против датских диверсантов, сделанный Дёницом во время одного из совещаний с фюрером. Что же касалось факта использования адмиралом подневольного труда заключенных концентрационного лагеря, то Дёниц, запрашивая разрешение на использование двенадцати
569



Дэвид Ирвинг
тысяч рабочих, заявил тогда, что лично ему совершенно безразлично их «происхождение».
Коллега Фалько, Доннедье де Вабр, был гораздо менее суров в своих требованиях, однако по-прежнему настаивал на виновности Дёница по пункту три. По его мнению, во время вторжения в Норвегию в 1940 году Дёниц был лишь подчиненным офицером, и поэтому обвинение в пособничестве агрессорской войне не должно было иметь к нему никакого отношения. Что же касалось совершения им военных преступлений против нейтральных судов, появлявшихся в зонах боевых действий, то тут Доннедье приходилось признать, что он находится в несколько затруднительном положении, поскольку сам он не смог бы, положа руку на сердце, отрицательно ответить на такие вопросы, как, например: «А не являлась ли осуществлявшаяся Великобританией блокада морских путей уже сама по себе нарушением Гаагских правил, а также соглашений, подписанных ей же самой на Вашингтонской и Лондонской предвоенной конференциях?» или «Не были ли найдены благовидные оправдания этим ее репрессалиям?». Он понимал, что приказы Дёница, хоть они и действительно были несколько двусмысленными, все равно не могли быть истолкованы как прямое указание убивать спасшихся. Этот вопрос был под большим сомнением, указывал он, а раз так, то по закону их обязанностью было решить его в пользу обвиняемого. Несмотря на сказанное Фалько, в действительности капитан-лейтенант Эк отрицал, что его действия были следованием приказу Дёница. Исходя из всего этого, Доннедье выступал за вынесение Дёницу «очень мягкого приговора».
Фрэнсис Биддл пошел даже дальше, решительно доказывая, что Дёница вообще следует оправдать. «По сути, обвинение ^ротив Дёница сводится лишь к командованию им подводным флотом Германии, — подводил он итог. — Все остальные обвинения — ничего
570



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
не стоящий вздор. Показания Эка подтверждают, что он не получал никаких приказаний от Дёница. Не глупо ли с нашей стороны обвинять егсгв том, что он не приказал находящимся в его подчинении командирам субмарин предупреждать торпедируемые ими неприятельские суда о том, что сейчас вот, мол, мы будем вас торпедировать, приготовьтесь... Зачем тогда вообще нужен был бы такой подводный флот, использовать который по назначению было бы при этом попросту невозможно? К тому же Великобритания обязала все торговые суда иметь на своем борту вооружение, необходимое для отражения нападений вражеских судов, а [американский адмирал Честер У.] Нимиц — вообще прямо так и приказывал: уничтожать вражеские суда без предупреждения, а уцелевших членов их команд не спасать. Германия, — завершал свое выступление Биддл, — вела войну подчас несравненно благороднее, чем мы сами». При этом следует также заметить, что заместитель Биддла Паркер имел по поводу Дёница гораздо более непреклонную позицию, выступая за признание его виновным по пункту два. Русские, как устало обозначил это Биддл, «заняли свою обычную линию», доказывая трибуналу, что оправдать Дёница — значит признать, что руководимая им подводная война была законной и правильной.
Лорд-судья Лоренс счел нужным показать, что тоже больше склонен к тому, чтобы признать Дёница виновным, пытаясь даже утверждать при этом, что предупреждение о нападении — этакое «уведомление об убийстве» — является для подводных лодок обязательным. Что же касается уничтожения уцелевших, то Лоренс вынужден был согласиться с тем, что за отсутствием достаточных улик в этом спорном вопросе решен он должен быть в пользу Дёница. Однако, — добавил он к сказанному, — все, что он делал, было типичным для национал-социалиста — жестоким и антигуманным. Случай, когда Дёниц приказал убить пойманного
571



Дэвид Ирвинг
коммунистического шпиона, заявил лорд судья, «лишний раз демонстрирует жестокость этого человека». Могло показаться, что в этих его рассуждениях слишком мало общего с тем, что можно было бы ожидать от судьи его ранга; однако свое окончательное мнение Лоренс выразил вполне определенно: «По совокупности улик виновен по пунктам два и три».
Биддл видел, что старик англичанин начисто утратил связь с реальностью. Американский адмирал Ни- миц топил неприятельские суда без каких-либо предупреждений, — германской армии пришлось принять те же методы ведения войны, которыми не стеснялся пользоваться ее противник. А теперь союзники вершили свое правосудие над немцами в городе, в котором в результате английских бомбардировок десятки тысяч его обитателей до сих пор были погребены под руинами своих домов, и рассуждали о поверженном ими враге так, будто на победителей обсуждаемые моральные нормы и не должны были распространяться. Биддл очень остро чувствовал, что Дёниц невиновен и должен быть оправдан.
* * *
С главным адмиралом флота Рэдером расправились очень быстро. Все судьи признали его виновным по пунктам два и три, а Фалько, Лоренс, русские и американцы — еще и по пункту один. (Фрэнсис Биддл считал, что Рэдер должен быть расстрелян, однако его заместитель, Паркер, на этот раз возражал против смертной казни.)
Добравшись под конец до Бальдура фон Шираха, все судьи, за исключением Лоренса, единодушно признали его виновным по пункту четыре. Русские добавляли к этому еще и виновность по первому пункту: Никитченко сумел доказать, что однажды Ширах обсуждал с Гитлером вопрос о депортации четырехсот тысяч человек800.
572



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ТАКИМ ОБРАЗОМ к 10 сентября, когда судьи собрались для того, чтобы провести окончательное голосование по обвиняемым и предлагаемым для них мерам наказания, многие из вердиктов были, в общих чертах, уже согласованы.
Оставалось принять всего лишь несколько непростых решений — таких, например, как по Гансу Фриче. Он был просто пропагандистом, говорил о нем Фалько, но все равно являлся при этом соучастником военных преступлений и преступлений против человечества. Доннедье недовольно ворчал о том, что вина этого человека — наименьшая по сравнению с любым из остальных подсудимых. Джон Паркер указывал на то, что, принимая во внимание не слишком большую тяжесть совершенных Фриче преступлений, год, проведенный им в заключении и под следствием, является уже достаточно суровым наказанием. «Гитлер не потратил бы на него и пяти минут своего времени, — убеждал он судей. — Да и мы навалились на него лишь потому, главным образом, что ему приходится отдуваться за Геббельса, который, к сожалению, мертв». Как и в случае с Круппами, от трибунала требовалось принести в жертву одного человека за преступления другого. «Свобода слова и печати, — убеждал Паркер, — являются одним из важнейших условий существования свободного общества. Человека нельзя осуждать на несение уголовной ответственности за то, что он говорит или пишет, — если это, конечно, не прямое подстрекательство к совершению преступлений». Биддл очень гордился в эти минуты своим коллегой и земляком и, конечно, горячо поддержал его выступление.
Генерал Никитченко, как обычно, был категорически не согласен и призывал трибунал признать Фриче виновным по пунктам один, два и три, заявляя: «Его пропаганда вела к бесчеловечным злодеяниям». Волчков действовал несколько более тонко: «Мы, конечно, не должны судить журналистов за то, что они писали, но Фриче судится не просто как обычный журналист, а
573



Дэвид Ирвинг
как руководитель всей нацистской прессы, поскольку пропагандирование им лживых идей о расовом превосходстве и т. п. привело в конечном итоге к уничтожению огромного количества ни в чем не повинных людей». А кроме того, добавлял к этому Волчков, он проводил «оголтелую клеветническую кампанию против русских», нагло обвиняя их в тех же самых зверствах.
Лорд-судья Лоренс более всего был склонен прислушаться к доводам американцев: он считал Фриче виновным по пунктам три и четыре, а поначалу и по пункту один, но теперь еще немного пересмотрел свою позицию в свете того, что сказали Паркер и Биддл.
С некоторым облегчением судьи перешли к делу Германа Геринга: тут уж не могло быть никаких смягчающих обстоятельств. Все единодушно согласились с тем, что он виновен по всем пунктам и что в данном случае не может быть никакого иного приговора, кроме как смертный. «Первостатейный титулованный бандит, — резюмировал Доннедье, — хоть и, несомненно, благородного происхождения». Видимо, исходя из этого своего мнения, он предложил для него расстрел, — собственно говоря, француз вообще был твердо убежден в том, что все смертные приговоры должны быть приведены в исполнение посредством расстрельной команды. Тут вмешался Биддл и заявил, что для большинства обвиняемых считает более правильным все-таки повешение, хотя в некоторых случаях оно все же может быть заменено расстрелом как более «мягкой» мерой наказания. Доннедье продолжал настаивать на том, что на некоторых из них надлежит наложить более «почетное» наказание, а на других — более «позорное». Вслед за этим он даже начал было довольно утомительно растолковывать присутствовавшим, что они должны проводить определенные разграничения между различными видами заключения, налагая в некоторых случаях то, что у французов называется reclusion (позорное заключение), но Никитченко устало и раздраженно прервал его: «Не заставляйте нас за¬
574



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ниматься всякими нелепыми пустяками!» Он тоже требовал повешения как «главной формы» приведения в исполнение смертных казней, однако с той же определенностью отвергал применение гильотины.
Что касается других мер наказания, то хоть статья 28 Лондонской хартии и разрешала трибуналу конфискацию имущества осужденных, все судьи согласились с тем, что лучше будет не пользоваться этим правом, а оставить его для Совета по контролю, расположившемуся в Берлине; когда русские попытались потребовать у трибунала, чтобы в приговоре было по крайней мере сказано, что вся украденная частная собственность была конфискована для возвращения законным владельцам, Биддл раздраженно возразил: «Какая глупость! Украденное и так должно быть возвращаемо. Зачем говорить о таких банальных вещах?» А кроме того, у них просто и не было доказательств, достаточных для того, чтобы идентифицировать какую бы то ни было украденную собственность как таковую. Вопрос этот по инициативе Биддла решен был отрицательно тремя голосами против одного. Этот четвертый голос принадлежал, конечно, Никитченко, мрачно пробурчавшему напоследок: «Значит, все украденное, насколько я понимаю, так и останется в руках у этих бандитов».
Под конец их дебаты снова возвратились к Герингу. Все были согласны с тем, что он виновен по всем четырем пунктам и должен быть повешен (за исключением Доннедье, который все еще пытался добиться расстрела). «Вот и окончательные голосования, — отметил у себя Биддл. — Если не считать еще оговорок»801.



ГЛАВА 20
СМЕРТОНОСНЫЕ АЛЬЯНСЫ
ГОЛОСОВАНИЕ — а это было все еще того же 10 сентября 1946 года — протекало в дальнейшем быстро.
Перейдя затем к делу Рудольфа Гесса, русские запросили для него смертный приговор по всем четырем пунктам; Лоренс склонялся к пожизненному тюремному заключению. Американцы и Доннедье находили его невиновным по пунктам три и четыре, при этом первые запрашивали пожизненное заключение, последний — «возможно, двадцать лет». Голосование окончательного результата не дало. «Лоренс предлагает пожизненное, а Никитченко снова упорно настаивает на смертной казни, — записал Биддл. — В результате все мы, за исключением француза, сошлись на пожизненном заключении». Вероятно, никто из них не осознавал тогда в полной мере, что это столь просто достигнутое соглашение будет означать для Рудольфа Гесса, что он действительно протомится в тюремной камере последовавшие за этим сорок и один год, проведя двадцать из них в одиночке и пережив, таким образом, каждого из своих судей.
От Риббентропа избавились так же быстро, как и от Геринга: виновен по всем четырем пунктам, смертная казнь через повешение. Дебаты по Кейтелю тоже были примерно такими же, за исключением того, что фран¬
576



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
цуз настаивал на расстреле% взамен повешения. Каль- тенбруннера судьи признали виновным по пунктам три и четыре; Лоренс добавит к этому еще первый пункт, русские требовали всех четырех. В конце концов было постановлено приговорить обергруппенфю- рера СС к смертной казни через повешение по пунктам три и четыре. По делу Альфреда Розенберга некоторую степень снисходительности проявили, как ни удивительно, французы, признав его виновным по всем четырем пунктам, но, однако, запрашивая для него пожизненное заключение; с ними согласился в этом Паркер, «проявив себя некоторым образом как филантроп». Фрэнсис Биддл считал, что Розенберг должен быть повешен по пунктам три и четыре и, возможно, также по первому и второму, однако отложил пока принятие своего окончательного решения по мере наказания. Русские судьи и Лоренс ударились в другую крайность, признав, что нацистский философ должен быть повешен по всем четырем пунктам. По Гансу Франку Биддл нашел Доннедье тоже «на удивление мягким», поскольку тот предлагал, что, «возможно», пожизненное заключение будет более подходящим, чем повешение, тогда как все остальные признали его виновным по пунктам три и четыре, а русские добавляли для верности еще и первый пункт. Решение против Франка было принято большинством голосов, и он был внесен в список «очередников» на виселицу по пунктам три и четыре.
Когда дошло до дела Вильгельма Фрика, мнения разделились: Фалько хотел повесить бывшего юриста и рейхсминистра по всем четырем пунктам обвинения. Паркер соглашался с его виновностью в принципе, однако считал, что для Фрика, которого «иначе как бюрократом и не назвать», пожизненное заключение будет более уместным. Доннедье временно воздержался высказывать свое мнение; Биддл считал его виновным по пункту один, но повесить предлагал по трем дру-
I 9 Д. Ирвинг
577



Дэвид Ирвинг
гим; русские и Лоренс вновь объединили свои усилия, чтобы и этого подсудимого признать виновным по всем четырем пунктам. Лорд-судья Лоренс с явным неодобрением отметил, что за все время суда Фрик ни разу не побывал у барьера свидетелей. «Мы выводим заключение о его виновности по пунктам два, три и четыре — повешение», — коротко записал Биддл в своих пометках.
Делу Стрейчера в этих записях было уделено всего две с половиной строчки. Судьи признали его виновным по пункту четыре; русские добавляли еще и пункт первый. Этого уже было достаточно для того, чтобы отправить его на виселицу. Вальтера Функа тоже хотели вначале приговорить к смертной казни по всем четырем пунктам, хотя проф. Доннедье, указывавший на то, что Функ «не принимал участия в агрессорской войне», колебался в выборе приговора; за него сделал это Джон Паркер, запросив для Функа пожизненное заключение. «Роль Функа, как видно, недооценивается...» — мрачно возразил на это Никитченко и, совместно с Волчковым и Лоренсом, решительно проголосовал за смертную казнь. Поскольку Доннедье все же воздержался высказывать свое окончательное мнение, решение вопроса о приговоре Функу оказалось пока отложенным.
По Фрицу Заукелю — довольно бесцветному, в об- щем-то, специальному уполномоченному по поставкам рабочей силы — никаких обсуждений практически не было: всеми была признана его виновность по пунктам три и четыре, все хотели его повесить, а русские добавляли к этому еще и обвинение по пунктам один и два. Несмотря на то, что виновным по пуйкту два признал его лишь Лоренс, и то, что из окончательного вердикта таинственным образом исчезло признание его виновным по пункту три, Заукель все равно был приговорен к повешению по пунктам два и четыре.
578



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Огромный исторический интерес представляло собой дело против генерала Альфреда Йодля — «честнейшего солдата из солдат». Даже кровожадный Робер Фалько находил его менее виновным, чем Кейтеля, и настаивал на том, что Йодль заслуживает «пожизненного либо, по крайней мере, очень длительного срока тюремного заключения» по всем четырем пунктам. Доннедье соглашался с тем, что генералу должен быть зачитан «почетный», но все же не пожизненный приговор. Однако американцы, русские и англичане пришли к заключению, что Йодль виновен по первым трем пунктам (Биддл., Лоренс и русские — по всем четырем), и запрашивали для него смертную казнь через повешение (после слова «повешение» Биддл поставил в своих пометках вопросительный знак). Пожалуй, им было все же не так уж просто решить, как именно поступить с Йодлем, поскольку вынесение ему окончательного вердикта было отложено на целых несколько дней.
Расстановка сил против бывшего юриста Артура Зейс-Инкварта отличалась предельной простой — все были единодушно за его смертную казнь по пунктам три и четыре, тогда как Паркер добавлял к этому еще признание виновности по пункту один, а лорд судья Лоренс и русские, в своем уже сложившемся обычном альянсе, — и по всем остальным пунктам802.
ПО АЛЬБЕРТУ Шпееру мнения судей безнадежно разделились, свидетельствуя о том, насколько далеко и успешно сумел он продвинуться благодаря своим методам в деле расположения к себе одних из них, и насколько неудачными оказались его попытки склонить на свою сторону других. В результате из этого получилось, что, в общем, все были согласны с признанием его виновным по пунктам три и четыре, в особенности в связи с использованием им рабского труда. Французы хотели для него тюремного заключения, то¬
579



Дэвид Ирвинг
гда как Джон Паркер пребывал под впечатлением от личности Шпеера в такой степени, от которой его заблаговременно предостерегал еще Роберт Джексон. Старший коллега Паркера, Фрэнсис Биддл, полагал, что по упомянутым выше пунктам обвинения Шпеер заслуживает виселицы; как это ни было необычно, но русский генерал и его заместитель решительно поддерживали Биддла, хоть и «по привычке» растягивали обвинение на все четыре пункта. Лорд-судья Лоренс — тоже, пожалуй, пребывавший под некоторым обаянием учтивости и предупредительной обходительности манер неизменно вежливого со всеми Шпеера — соглашался с проф. Доннедье, говорившем о том, что Шпеер не создал, а лишь принял под свое ведение уже существовавшую до него ранее систему эксплуатации рабского труда. Лоренс предложил для него пятнадцатилетний срок тюремного заключения; де Вабр поддержал его. Сформировав ужасный своей смертоносностью альянс, Биддл и Никитченко настаивали на смертной казни. Дебаты продолжались с переменным успехом. «Мы не можем прийти к взаимному согласию», — записал в конце концов Биддл в своих пометках. Тут появился Норман Биркетт, отсутствовавший до этого момента по причине занятости подготовкой проектных вариантов окончательного мнения трибунала, и проголосовал за десять лет тюремного заключения. Так и не сумев разрешить возникшие между ними разногласия, судьи решили прерваться до следующего утра803.
Это возобновившееся на следующий день — 11 сентября — совещание Биддл, пересмотрев заново все имевшиеся улики, начал с достигнутого им заключения о том, что Розенберг виновен по всем четырем пунктам и, следовательно, должен быть повешен; Доннедье по-прежнему настаивал на пожизненном заключении для философа.
Не придя к единому мнению и по поводу Розенбер¬
580



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
га, судьи вернулись к делу Шпеера и сошлись на том, что наказанием ему будет пятнадцать лет тюремного заключения по пунктам три и четыре (окончательным приговором это, однако, все равно не оказалось). Перейдя далее к бывшему министру иностранных дел Нойрату, Биддл, Паркер и Фалько признали его виновным только по пунктам три и четыре и запросили, соответственно, пятнадцать лет, пять лет и «гораздо более суровое наказание»; Доннедье соглашался с десятью или пятнадцатью годами, но по пунктам один и три. Сэр Норман Биркетт считал, что в данном случае приемлемы все четыре пункта, и запрашивал для Ной- рата пятнадцать лет; его коллега, Лоренс, полагал, что по совокупности все четыре пункта гарантированно тянут на пожизненное заключение, русские же (что стало для них уже вполне типичным) хотели видеть Нойрата с петлей на шее. Окончательное голосование имело своим результатом компромиссное решение: виновен по всем четырем пунктам — пятнадцать лет тюремного заключения.
Поскольку американцы были уверены в том, что Борман мертв (или, по крайней мере, просто говорили так), то обсуждения его дела имели в основном более теоретический, нежели практический характер. Англичане уверенности американцев не разделяли; русские тоже не были удовлетворены имевшимися косвенными свидетельствами того, что он действительно мертв, и поэтому хотели по крайней мере приговорить Бормана к повешению по всем пунктам предъявлявшегося ему обвинения (первому, третьему и четвертому). Результатом всего этого стало признание Бормана виновным по пунктам три и четыре и вынесение ему приговора о смертной казни через повешение. О том, что трибунал располагает некоторыми не слишком, правда, убедительными подтверждениями того, что бывший рейхсляйтер уже мертв, в окончательном мнении не было упомянуто ни слова.
581



Дэвид Ирвинг
Робер Фалько считал, что Бальдур фон Ширах заработал своей деятельностью пожизненное заключение по пунктам один и четыре, а возможно, даже и смертную казнь. Этот обвиняемый опубликовал в свое время в «Штурмовике» {«Stürmer») открытое письмо Стрей- черу с одобрением его программы или, например, вполне сходился во взглядах с Гансом Франком по вопросу депортации пятидесяти тысяч евреев, заявляя при этом, что для самих же евреев будет лучше, если их отправят в концентрационные лагеря. Поскольку Ши- раху регулярно поступали доклады от Einsatzgruppen (оперативно-тактических групп), то он «наверняка должен был знать» о том, что происходило. Пр-р Дон- недье, однако, настоятельно предостерегал от ошибок, чаще всего подстерегающих при выстраивании подобных перспектив. «Попробуйте-ка сами представить себя на месте Шираха в то время», — убеждал он остальных судей и продолжал мыслью о том, что приговор о тюремном заключении сроком от двадцати лет до пожизненного соответствовал бы степени реальной вины Шираха намного лучше, чем повешение. Биддл выказал свое крайне негативное впечатление от деятельности Шираха в роли гауляйтера Вены. Сэр Норман Бир- кетт, зачитывая вслух выдержки из документальных улик, напомнил присутствующим, как однажды этот обвиняемый хвастливо заявил даже, что, мол, депортация евреев из Вены является шагом к повышению общеевропейской культуры. «Двадцать лет», — запросил он, завершая этим свое выступление. «Русские, как обычно в подобных случаях, предложили осудить Шираха на исправительные работы», — отметил у себя Биддл, а затем с тем же налетом сарказма процитировал, как лорд судья Лоренс требует смертной казни по пунктам один и четыре, поскольку Ширах, «после того, как был убит Гейдрих, будто бы действительно предлагал разбомбить в отместку какой-нибудь [отдельно взятый] английский город». Этот выпад был, конечно,
582



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
редкой возможностью отыграться на ком-нибудь для судьи, ВВС страны которого уничтожили в ходе совершенных ими за последние пять лет воздушных налетов около миллиона немецких мирных жителей... Когда дебаты по поводу Шираха, являвшегося, к тому же лидером гитлерюгенда, поулеглись, в протоколе напротив его имени значилось двадцать лет тюремного заключения.
Рэдер был признан всеми судьями виновным по пунктам один и три. Французы говорили о двадцати годах, Лоренс и американцы — о пожизненном заключении, русские — о повешении. Окончательным компромиссом стало пожизненное тюремное заключение.
Когда обсуждения снова вернулись к Дёницу, к судьям присоединился временно отсутствовавший до того момента сэр Норман Биркетт. Фалько указал на то, что его вина была значительно меньше, чем Рэдера, и запросил при поддержке Доннедье пять, самое большее — десять лет. Паркер с этим согласился. Сэр Норман Биркетт посчитал десятилетний срок заключения недостаточно адекватной мерой и запросил двадцать. На этот раз русские, как бы в виде исключения, согласились (разумеется, с Биркеттом, а не с французами), понимая, что Дёниц и вправду заслуживает пожизненного заключения в несравненно меньшей степени, чем Рэдер. Лоренс тоже высказался за десять лет, хоть и по-прежнему отзывался о Дёнице как о «крайне жестоком нацисте». Биддл отчаянно выступал даже против этого обвинения, настаивая на том, что обвинять Дёни- ца в том, как он вел подводную войну, будет явной несправедливостью. Для достижения своей цели ему, однако, очень недоставало поддержки Паркера, пустившегося в неопределенные рассуждения об этой «ужасной войне» и откровенно заявившего о том, что что бы там ни говорили о Нимице в противопоставление Дёницу, лично он не верит в то, что «наша страна» — подразумевая Соединенные Штаты — действительно
583



Дэвид Ирвинг
могла совершать что-либо столь же отвратительное, как Дёниц. Биддл прямо предупредил о том, что все равно намерен отстаивать свою идущую вразрез со всеми остальными позицию, и даже потребовал, чтобы это было отмечено в проекте окончательного мнения трибунала. Остальные же судьи настаивали на десятилетнем сроке тюремного заключения, заверив Биддла, что еще предоставят ему возможность высказаться по этому вопросу, решение которого снова было отложено.
ХОТЬ позиция Биддла прозвучала неожиданно резким диссонансом с единодушным мнением остальной части трибунала и, конечно, отнюдь не была ему на пользу, она все же не была запротоколирована, поскольку подобный документ мог бы привлечь в дальнейшем чье-либо повышенное внимание к обстоятельствам дела Дёница.
Этот суд, писал Биддл, претендовал на то, чтобы называться беспристрастным, однако совершенно очевидно, что в действительности он таковым не являлся. До того момента, пока Дёниц не сменил Рэдера на его посту в январе 1943 года, он не принимал никакого участия в подготовках к каким-либо агрессорским войнам, подготовленно аргументировал Биддл, а с 1943 года и далее Германия, как известно, «вела чисто оборонительную войну». Следовательно, доказывал он далее, признать Дёница виновным по пунктам один и два обвинения — невозможно. (Трибунал пришел к прямо противоположному заключению, заявив в своем вердикте, что в первые годы войны Гитлер «почти всегда» консультировался с Дёницем804; заявлению этому до сих пор, уже полвека спустя, не найдено ни малейших подтверждающих доказательств.)
Что касалось третьего пункта, т. е. обвинения в военных преступлениях, то Биддл немногословно указал на то, что Германия совершала их не более, а зачастую и значительно меньше, чем ее противники: «Лично
584



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
мне совершенно очевидно, — как это должно было бы быть и моим коллегам, — что еще до наступления войны британское адмиралтейство заблаговременно позаботилось об оснащении всех английских торговых судов оборонительным вооружением, а также интегрировало их в единую систему морской и воздушной разведки, обязав их регулярно передавать по радио доклады о своем местонахождении и немедленно — обо всех появляющихся в их поле зрения подводных лодках. Само собой разумеется, что эти действия в совокупности с применением конвойной системы — а торговые суда всегда эскортировались военными конвоями — должны были бы освободить неприятеля от запрета атаковать явно «торговые суда» без предварительного предупреждения, как того требовало Лондонское соглашение. Даже сам Черчилль признавал, что приказывал топить все немецкие суда днем и все не- идентифицированные суда ночью «при любой представившейся для этого возможности».
Перейдя к вопросу об уничтожении спасшихся членов команд торпедированных немцами союзнических судов, «отступник» Биддл заявил, что лично у него ни разу не возникало ни малейших сомнений в том, что в действительности Дёниц никогда такого не приказывал.
Военно-морской флот Соединенных Штатов с первого же дня вступления своей страны в войну не сдерживал действия своих подводных лодок в Тихом океане никакими ограничениями. «Все суда в зоне боевых действий торпедировались без предупреждения, — как достоверно стало известно Биддлу, — а зоной боевых действий был официально объявлен весь Тихий океан». Не пускаясь в критику Уинстона Черчилля, адмирала Эрнеста Кинга или адмирала Честера Нимица, Биддл все же чувствовал за собой моральное право упомянуть в качестве иллюстрации всего лишь некоторые их действия — для того, чтобы показать, что союз¬
585



Дэвид Ирвинг
ники проделывали в точности то же самое, в чем обвиняли теперь немцев. «В нашем понимании того, что такое правосудие, — записал он, — наказывать человека за то же самое, что делал сам, уже само по себе в высшей степени отвратительно».
Признать гранд-адмирала флота Дёница виновным — значит, если коротко, — доказывал судья Биддл в своем персональном вердикте, — признать его виновным не в том, что он начал эту войну, а в том, что проиграл ее805. Написав эти смелые слова, Биддл с гораздо меньшей доблестью решил, однако, не регистрировать этот документ, здраво рассудив, что это все равно бессмысленно. Ведь в соответствии со статьей 4 параграфа 4 Лондонского статута для вынесения обвинительного приговора достаточно было трех голосов «за», а его голос как раз и был единственным «против» против тех трех «за». Впоследствии Биддл не делал никакой тайны из того своего мнения, и его неоднократно цитировали как произнесшего следующую сакраментальную фразу: «Германия вела на море гораздо более честную войну, чем мы сами»806.
В конечном итоге это дело стало единственным, который защищающая сторона выиграла, использовав принцип Ш диодие, т. е. «вы делали то же самое». Вдобавок к этому трибунал оказался еще и в крайне затруднительном и даже щекотливом положении, поскольку его вердикт по Дёницу был бы сопряжен, в частности, с необходимостью предания гласности содержания приказа английского адмиралтейства от 8 мая 1940 года, — т. е., иными словами, приказа их тогдашнего первого лорда — Черчилля, — в котором предписывалось уничтожение любого судна, обнаруженного в проливе Скагеррак, а также ответов американского адмирала Нимица на предъявленные ему в письменном виде вопросы защиты, в которых он, например, вынужден был подтвердить тот факт, что с первого же дня вступления Соединенных Штатов в войну боевое примене¬
586



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ние их Военно-морским флотом своих подводных лодок в Тихом океане не регламентировалось никакими ограничениями. Поэтому трибунал умышленно не приговорил Дёница ни к какому наказанию по обвинению в нарушении международных правил ведения подводной войны807. Для защищающей стороны это было хоть и небольшим, но все же «утешительным призом».
* * *
Ганс Фриче был осужден трибуналом вначале на довольно умеренный срок тюремного заключения. Очень уж удачно обернулось в его пользу такое занятное понятие, как свобода слова. Судьи по большей части склонялись к тому, чтобы выпустить его на свободу по истечении срока всего от двух до пяти лет, причем с зачетом времени, уже проведенного им в предварительном заключении.
Затем вдруг вступили в действие еще более занятные концепции, логическим образом вытекающие из концепции «свободы слова»: Доннедье предупредил о том, что очень мягкий приговор выносить как-то не слишком солидно — лучше уж оправдать его «подчистую». С ним согласился Паркер: «Зачем, действительно, палить из пушки по воробьям?» Биддл лишь кивнул на то и выразил свое мнение одним словом: «Оправдать». Русские, разумеется, горячо возражали против этого. Волчков заявил, что это выставит Фриче в глазах немецкого народа этаким борцом за свободу слова. Лорд- судья Лоренс высказался вообще как-то неопределенно: «Это очень важное дело...» Однако оправдание пропагандиста, работавшего на «разжигателей войны», могло оказаться чреватым не менее опасными последствиями. «Разве он не знал о том, что войны противозаконны?» — задал Лоренс риторический вопрос, когда судьи решили прерваться и отложить принятие решения по Фриче до следующего дня808.
587



Дэвид Ирвинг
На следующий день, 12 сентября, Доннедье, еще до их встречи в зале суда, остановил Биддла для того, чтобы сказать, что теперь он, пожалуй, против оправдания Фриче. Лоренс возобновил заседание точно с того места, на котором объявил вчера перерыв, но добавил к этому еще и напоминание о том, что Фриче был уличен в даче ложных свидетельских показаний. Биддл решительно отстаивал свои доводы в пользу оправдания: ведь они судили Фриче, — заметил он, в частности, — не за ложную пропаганду, а по совершенно другим обвинениям. Тут его поддержал Паркер, заметив, что если они вынесут обвинительный приговор радиожурналисту — весь мир просто не поймет этого. А когда он добавил к этому еще и мысль о том, что журналиста можно сравнить с рядовым на фронте, это спровоцировало Никитченко на очень длинную речь. Профессор Доннедье, по выражению Биддла, «колебался между двумя правильными решениями» и заявлял, что никогда не вынесет своего обвинительного заключения по Фриче, если они решат оправдать Папена. И первое, и второе между тем становилось все более и более вероятным.
Отложив еще раз принятие решения по Фриче, судьи перешли к обсуждению наиболее подходящего вердикта и наказания для гитлеровского банкира — д-ра Хальмара Шахта. Фалько, говоривший первым, находил его виновным по пунктам один и два, заявляя по второму пункту, что банкиру было прекрасно известно о том, к чему ведет эта война. (Биддл выразил свое несогласие с этим утверждением.) Однако, учитывая смягчающие обстоятельства, Фалько считал, что осуждение на пять лет тюремного заключения будет вполне справедливым. Доннедье, в общем, соглашался с этим, однако указывал еще и на то, что если бы исход этой войны оказался для Гитлера более удачным, то у Шахта не осталось бы больше никакого недоверия или дурных предчувствий по поводу нацизма, о котором он
588



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
столь велеречиво рассуждал во время суда. Паркер был, как и раньше, за оправдание, не находя ничего предосудительного в Мефо-счетах (Mefo-Wechsel) [388] — своеобразном финансистском кудесничестве, посредством которого, начиная с 1933 года, Шахт осуществил нацистское экономическое чудо. Другой американец, Фрэнсис Биддл, не согласился со своим младшим коллегой, заявив, что по первому пункту Шахт вообще заслуживает пожизненного заключения.
Тут раздался трубный глас сэра Нормана Биркет- та, провозгласившего (не слишком убедительно), что «единственный для них путь» — оправдать Шахта; выбор, по его мнению, был между оправданием либо действительно очень суровым приговором на основании того, что Шахт являлся, по сути, «главным творцом» агрессорской войны. Но поскольку подобный довод представлялся несколько курьезным, то, по зрелом размышлении, у судей, поскольку среди них все же еще есть рассудительные люди, не остается никакого иного выбора, кроме как оправдать этого обвиняемого.
Для американцев Шахт был, конечно, bête noire. Русские, как только поняли это, сразу же проявили повышенную активность в этом направлении. Во время перерыва на обед генерал Никитченко подошел к Биддлу и прямо спросил у него, как долго им еще предстоит мириться с тем, что их требования игнорируют. «Попробуйте в качестве компромисса предложить большой срок [тюремного заключения], — ответил ему на это Биддл, — и сами увидите, что за этим последует!»
Доннедье намекал теперь, что будет подготавливаться запросить для Шахта приговор о тюремном заключении сроком до десяти лет.
Когда судьи возобновили свои прения после перерыва, Никитченко ринулся отважно отстаивать необходимость вынесению Шахту обвинительного приговора, перечисляя в мельчайших подробностях все ули¬
589



Дэвид Ирвинг
ки против него по пунктам один и два. Поскольку в этом деле имелись и смягчающие обстоятельства, то Никитченко сам же и предлагал пожизненное заключение взамен его обычному стремлению отправить подсудимого на виселицу. Волчков подтвердил свое согласие с шефом и даже упомянул при этом о преклонном возрасте Шахта.
Однако английский судья Лоренс, а вместе с ним и сэр Норман Биркетт, все равно по-прежнему настаивали на оправдании. Первый и главный вопрос, предложенный им остальным, состоял в следующем: чем все же было продиктовано стремление Шахта оказать содействие в перевооружении Германии? Имеются ли подтверждения того, что это перевооружение финансировалось им целенаправленно ввиду затевавшейся агрессорской войны? Или, может быть, он просто стремился к тому, чтобы укрепить военный потенциал и, соответственно, положение Германии на международной политической арене? «В международных отношениях сила имеет первостепенное значение, — провозгласил Лоренс. — И это не утопия, а правда». До 1933 года, записал он, Германия страдала от острого ощущения несправедливости того положения, в котором она пребывала в результате наложенных на нее (возможно, до некоторой степени и ошибочно) после Первой мировой'войны репараций и ограничений. В то же время, однако, положение это вполне устраивало как Соединенные Штаты, так и всех остальных. Разумеется, если бы Германия вела себя правильно, то со временем эти другие страны вполне могли бы даже согласиться и на поэтапное освобождение ее от тягостной обязанности следовать этим договорным ограничениям. «В конце концов, мы судим Шахта не за преступную недальновидность, — произнес нараспев лорд- судья с характерным английским акцентом. — Необходимо четко определить, какое он имел при этом намерение».
590



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Доннедье добавил к этому всего лишь несколько слов, после чего судьи торжественно подтвердили свое официальное согласие с совместно вынесенным ими Шахту вердиктом: восемь лет, начиная с того дня, когда он был арестован, — т. е. еще около шести лет тюремного заключения. Просматривая по прошествии нескольких лет свои пометки, Биддл приписал четыре жирных строчки к записи, относящейся к этому эпизоду: между моментом принятия этого решения, 12 сентября 1946 года, и другим моментом, имевшим место спустя восемнадцать дней, произошло некое закулисное событие, в результате которого целый и невредимый Шахт был отпущен на свободу без применения к нему какого бы то ни было наказания.
ВОЗОБНОВИВШИЕСЯ вслед за этим обсуждения по делу Франца фон Папена вызвали одинаковую «изжогу» у всех судей. Фалько предложил осудить старого хитрого дипломата всего лишь на пять лет тюремного заключения, поскольку тот все же не являлся ближайшим сподвижником Гитлера. Доннедье, однако, считал, что вина Папена много серьезнее, чем вина того же Шахта. В качестве смягчающего обстоятельства можно было признать, что Папен наверняка не мог знать о том, что эта война примет такие антигуманные и преступные формы, — или же, быть может, Доннедье в данном случае просто перепутал его с Шахтом, поскольку затем он сказал, что Папен уже провел несколько лет в концентрационном лагере, да и к тому же с самого начала войны не принимал в ней никакого участия? Решительно вернув обсуждение обратно к делу Папена, Паркер несколько грубовато констатировал тот факт, что никакого обвинения против него не получается. Биддл согласился с ним: «Папен никогда не был сторонником агрессии в Австрии». А помимо авст¬
591



Дэвид Ирвинг
рийских событий 1938 года против Папена, по существу, ничего и не было.
Сэр Норман Биркетт, как бы размышляя вслух, проговорил: «И все-таки он был отъявленным интриганом». Даже сам Гитлер признавал, что Папен содействовал его приходу к власти. Сказав об этом, Биркетт, однако, не спорил с тем, что для обвинительного приговора этого не достаточно; поскольку обвинение само ясно указало на то, что не придает никакого значения тому, что было с Папеном с тех пор, как тот вступил в должность нацистского посла в Анкаре, то все сводилось к тому, что Папен просто «всем не нравился». Никакой иной альтернативы, кроме оправдания, — подвел итог Биркетт, — у них попросту не было. Видя, как от него ускользает потенциальная жертва, генерал Ни- китченко хотел было с видом всемерной покорности запросить для Папена хотя бы небольшой срок, — может, лет десять, однако судья Лоренс уже объявлял о том, что у трибунала нет никакого другого выхода, кроме как оправдать его, к чему зловеще добавил лично от себя: «Но, вообще говоря, фон Папен не нравится мне даже больше, чем Шахт». Он все еще продолжал «хитроумно маневрировать», чтобы придать оправданию Шахта сколько-нибудь благопристойный вид.
Оправдание Папена обернулось для англичан и некоторыми побочными проблемами. Ведь раз так, то, по словам лорда судьи, им следовало бы оправдать и Фриче, поскольку вина радиожурналиста была явно не. больше, чем вина нацистского посла фон Папена. «Оправдать только одного Папена будет как-то неправильно», — подсказывал Лоренс, в очередной раз обнаруживая для потомков, на каких невероятно тонких ниточках между жизнью и смертью висели тргда подчас судьбы некоторых обвиняемых.
Было проведено голосование: трое судей подняли руки за оправдание Фриче, чего, по существовавшим правилам, было уже достаточно. Видя, что от него вот-
592



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вот ускользнет еще одна жертва, генерал Никитченко громко воспротестовал против слишком уж легковесного аргумента Лоренса. «Не вижу никакой причины для оправдания Фриче на основании лишь того, что мы оправдали Папена!» — почти прокричал он.
Сэр Норман Биркетт осторожно извлек лорда судью Лоренса наружу из — как называл это Биддл — «eró норы». «Оправдание Папена не является причиной для оправдания Фриче, — неторопливо и с расстановкой произнес он, — а принятое решение — вполне разумно с политической точки зрения».
Никитченко дал понять, что хотел бы, чтобы его протест против оправдания Фриче был внесен в протокол заседания наряду с самим приговором, но, однако, не для того, чтобы зачитывать его публично в суде; он пояснил, что подобный прием вполне обычен для советской системы судопроизводства — несогласие с приговором может держаться в секрете, но быть учтено при апелляции. «Мне безразлично, как это делается, — запальчиво воскликнул он, — но я хотел бы, чтобы мое несогласие дошло до Совета по контролю как часть приговора!» В какой-то степени он даже надеялся на то, что Совет по контролю, возможно, порекомендует главным обвинителям пересмотреть дело Фриче. Если американцы и вспомнили тогда о своей англосаксонской предубежденности против повторных разбирательств одних и тех же уголовных дел, то вслух тогда об этом никто ничего не сказал. Доннедье возразил против самой идей внесения в протокол чьего-либо несогласного мнения, заявив, что каждое решение должно достигаться трибуналом совместно и, желательно, единодушно, а чье-либо несогласие с общим мнением приведет лишь к тому, что это неблагоприятно отразится на авторитете трибунала.
Покончив, наконец, с Фриче, судьи перешли к менее спорным вопросам — обвинительным приговорам
593



Дэвид Ирвинг
«генералам» Кейтелю и Йодлю. Французы рыцарски предлагали расстрел, как и приличествует солдатам. Остальные судьи, за исключением Биддла, проголосовали за повешение. Биддл считал, что Кейтель должен быть повешен, а Йодль — так уж и быть, расстрелян. В этом его, однако, никто не поддержал, и в конце концов оба — и Кейтель, и Йодль — были повешены. По Функу все, кроме русских, проголосовали за пожизненное заключение по пунктам два и четыре809.
* * *
7 сентября 1946 года полковник Эндрус отбыл с семьей в недельный отпуск в Швейцарию. В его отсутствие — впервые за целый год — заключенным была предоставлена возможность увидеться и переговорить со своими семьями. Никаких вольностей в интимном плане дозволено, конечно, не было. В помещении для свиданий соорудили полдюжины клетей из стальной проволочной сетки, и помещенные внутрь них заключенные могли говорить со своими ближайшими родственниками через окошки размером примерно 16x24 дюйма (40x60 см). Каждый заключенный был скован наручниками с сидевшим рядом с ним часовым в белой каске и с автоматом «томми» на изготовку810.
12 сентября выглядевшую заметно исхудавшей Эмми Геринг ввели в помещение для свиданий для получасовой встречи с рейхсмаршалом. 17-го числа вместе с ней в камеру 57 была проведена Эдда, которой теперь было уже восемь лет, — для того, чтобы она смогла в первый за все время их разлуки и, увы, в последний раз увидеться со своим отцом. «Встань-ка скорее на стул, — скомандовал ей Геринг, — чтобы я мог лучше видеть, как ты выросла». Она почитала ему наизусть стихотворения, выученные в лесном домике, и на этом их короткая встреча закончилась. «Папа, — сказала она перед тем, как ее увели, — когда ты вернешься домой,
594



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
попускай, пожалуйста, поплавать в ванне, когда будешь купаться, свои резиновые медали, которых у тебя, как рассказывают люди, очень много!»
* * *
Как раз в ту ночь произошло что-то такое, в результате чего было отменено решение осудить Шахта на тюремное заключение.
Когда 13 сентября судьи снова собрались вместе, чтобы продолжить свои прения по индивидуальным приговорам, лорд-судья Лоренс еще до их начала отвел своего старшего американского коллегу в сторонку и сообщил ему, что профессор Доннедье «передумал» насчет Шахта. Теперь он считал, что банкир — т. е. тот человек, что восторженно тряс руку Гитлеру по его триумфальном возвращении из поверженной Франции, — должен быть... оправдан. Этой новостью Биддл был просто ошарашен и выразил свои подозрения в своих записях следующими самими за себя говорящими словами; «Интересно было бы знать, что же такое сделали с ним [Доннедье] англичане...»
По словам Лоренса, французский судья объяснял столь резкую перемену своей позиции якобы тем, что первоначально был уверен в том, что все их подсудимые в большей или в меньшей степени, но несомненно виновны и должны быть осуждены; теперь же, когда трибунал решил оправдать Папена и Фриче, эта его уверенность поколебалась, и он считает, что Шахта следует освободить тоже, поскольку он виновен явно в гораздо меньшей степени, чем Папен. Следовательно, по мнению Доннедье, единственное правильное решение в данном случае — оправдание, поскольку, опять же по его выражению, «трибунал был создан не для того, чтобы выносить мягкие приговоры». Чутье подсказало Лоренсу, что гораздо лучше будет позволить французскому коллеге «убедить» себя в правильности его мнения. Шахт был повинен в «серьезной опрометчи¬
595



Дэвид Ирвинг
вости», не более того; и к тому же Доннедье будто бы не хотел взваливать на себя моральную ответственность за вынесение какого бы то ни было обвинительного приговора столь пожилому человеку.
Во время этой беседы с Фрэнсисом Биддлом Лоренс клятвенно заверял его, что «вообще» не разговаривал с пр-ром Доннедье лично. Один лишь тот факт, что Биддл отметил эти слова в своих записях, говорит о том, что у него было свое собственное — и явно отличное от общего — мнение по данному вопросу. Он был вне себя от негодования, обзывая француза старым сентиментальным дураком, прислушивающимся больше к своим эмоциям, нежели к голосу разума. «Даже язык не поворачивается сказать, что на участь Шахта могла повлиять участь других обвиняемых!»
Когда известия о столь необычном повороте событий дошли до генерала Никитченко, он со свойственными ему прямотой и резкостью определил это как откровенный произвол, не подкрепленный никакими уликами. Он даже грозился заявить еще один протест, но на этот раз куда более серьезный — «по поводу тех методов, которыми пользуются' его коллеги при принятии подобных решений». Судья Биддл сумел, однако, отговорить его делать это. «Давайте все же не станем предавать широкой огласке наши откровенные внутрикелейные дискуссии», — со всей убедительностью предложил он, заметив при этом, как ухмыльнулся в сторону другой американец, Паркер. Паркер заявлял, что гордится быть коллегой и товарищем такого человека, как Доннедье, у которого оказалось достаточно мужества, чтобы изменить свое мнение по столь важному вопросу на полярно противоположное первоначальному. Лорд-судья Лоренс был тоже вполне доволен происходящим; одобрительно похлопав по спине французского профессора, он сказал, что теперь тот выражает вполне правильный с точки зрения закона и справедливости результат.
596



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
«Я считаю, что это всего лишь мой долг, — скромно ответил Доннедье, — говорить только то, что я думаю — откровенно и без лицемерия, а кроме того тут сыграли свою роль и некоторые соображения политического порядка. Полагаю, мы говорим здесь сейчас вполне конфиденциально, не для печати».
Биддл со всей подобающей моменту серьезностью заявил, что они не должны никогда говорить ни о чем, кроме того, что и так имеется в официальных протоколах их заседаний по обсуждению приговоров, что никому и никогда не должно стать известно ничего из того, что происходило на этих секретных заседаниях. К счастью, он отметил в своих личных записях и эти свои слова, и все тайное тогда — стало явным сейчас.
КАК И ГЕРИНГ, фельдмаршал Вильгельм Кейтель говорил теперь о себе не иначе как об одном из первейших кандидатов на расстрел. Смертная казнь не станет для него таким сюрпризом, каким оказалась для генерала Йодля811.
В самые последние недели суда адвокат Кейтеля не мог не заметить, насколько все же нарушало душевное равновесие его подзащитного каждодневное появление откуда ни возьмись все новых и новых документов — как благоприятных для его клиента, так и наоборот, как подлинных, так и поддельных, — а также документов, умышленно приберегавшихся противной стороной до самого последнего момента — для того, чтобы подловить фельдмаршала на его отрицаниях и допущенных ранее противоречиях. «Я защищаюсь не для того, чтобы спасти свою шею, — говорил он своему сыну, — но для того, чтобы спасти свое честное имя». Банкиру Шахту, например, — насколько понимал Кейтель, — последнее не удалось. Он с презрительной усмешкой говорил о том, как недостойно изгибались на все лады перед обвинителями и Альберт
597



Дэвид Ирвинг
Шпеер, и Ганс Франк, добавляя при этом: «Франк безнадежен. В самом конце, в своем последнем слове, он свел насмарку все свои показания». Шпеер явно надеялся купить свое освобождение. Фельдмаршал с каким-то болезненно-злорадным удовлетворением вспоминал, как Шпеер весело и беззаботно «помахивал им ручкой на прощание», когда его, единственного из всех, увозили из Мондорфа, — как будто на этом все для него и заканчивалось; в конце концов он все равно оказался в Нюрнберге. Ввиду неизбежно приближавшегося драматичного финала всей этой истории он хотя бы немного облагообразил свое поведение, поскольку, наконец, осознал, что все предпринятые им ранее ухищрения все равно ни к чему не привели812.
Старший сын Кейтеля, Карл-Хейнц, аккуратно вел ежедневные пометки об этих своих последних беседах с отцом. Утомленный мучительными размышлениями о суде и жизнью в тюремной камере, фельдмаршал дважды был близок к тому, чтобы не справиться со слезами. Отец и сын негромко обсуждали будущее Германии и неминуемость уже назревавшего конфликта между Востоком и Западом813. В одной из таких бесед Кейтель упомянул как-то о том, что фюрер тоже довольно Точно и ясно предвидел многое из того, что ожидает Германию в ближайшем обозримом будущем. Видя, что все страны уже приступили к активному перевооружению своих армий, и осознавая, что Германия никогда не сможет победить в длительной гонке вооружений, Гитлер, — по его же собственному мнению, — не имел никакого иного выбора, кроме как начать превентивную войну. Фюрер резко отмахивался от всех отнюдь небезосновательных опасений и дурных предчувствий, о которых в один голос непрестанно твердили ему его советники. «Он заявлял, что нужно иметь волю и не позволять никаким обстоятельствам отвлекать себя от выполнения поставленной цели, что
598



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
нужно иметь веру, не позволяющую сдаваться также ни при каких обстоятельствах. Гитлер считал себя единственным человеком, способным породить в немцах такую веру, которая является главным и необходимым условием для достижения победы»814.
Бледное и изможденное лицо фельдмаршала напряженно вытягивалось, когда он предупреждал своего сына о том, что Германии ни при каких обстоятельствах нельзя выбирать пока между Востоком и Западом: она должна дождаться своего времени815. За океаном, в Соединенных Штатах, многих лучших немецких специалистов (например, из шпееровского Министерства) уже заставили работать на будущие войны. Генерал Йодль, сообщил сыну Кейтель, был твердо убежден в том, что русские поддерживают в боеспособном состоянии ту немалую часть германской армии, которая была окружена ими в Курляндии в апреле 1945 года, и что эти подразделения существуют в этом угрожающем состоянии и по сей день [сентябрь 1946 года]. «Вполне может статься так, — опасался Кейтель, — что если, упаси бог, дело дойдет до какого-то военного конфликта, то этих несчастных немцев заставят убивать своих соотечественников». Общая ситуация в стране была настолько опасна, что Кейтель буквально умолял своего сына держать ухо востро и смотреть в оба816.
Кейтель не испытывал никаких сомнений по поводу того, что ожидает лично его: он поставил немало своих вторых подписей или подписей по доверенности под приказами Гитлера и Геринга, а предъявленные ему обвинения в использовании рабского труда или в пресловутом приказе об уничтожении советских комиссаров звучали порой даже еще более зловеще, чем обвинения против Геринга или Фрица Заукеля817. Он по-прежнему утверждал, что Гитлер приказывал совершать такие вещи, о которых были совершенно не
599



Дэвид Ирвинг
осведомлены практически все обвиняемые. «Жизнь в ставке фюрера, — говорил Кейтель, — была, без преувеличения, жизнью за колючей проволокой — точно так же, как и в Нюрнберге, с той лишь разницей, что тогда он являлся главой Верховного командования»818. Три дня спустя Кейтель добавил к этому: «Во время Первой мировой войны, будучи начальником штаба дивизии, я делил вместе с командиром дивизии тактическую ответственность за боевые действия всей дивизии. Во Вторую мировую войну, являясь уже фельдмаршалом и главой О.КЛУ., я, фактически, мог приказывать лишь своему шоферу и камердинеру»819.
Отец и сын говорили также о действительных историях, стоявших за многими историческими эпизодами — о подноготной процесса Бломберг против Фриц- ша, об устранении генерала Фридриха Фромма, о письме Кейтеля Роммелю, в котором он якобы приказал ему покончить жизнь самоубийством, а также о путче, замышлявшемся в июне 1934 года начальником штаба СА Эрнстом Рёмом против Гитлера и Рейхсвера, — как тогда назывались вооруженные силы Германии. «Гиммлер не мог принимать никакого участия в путче Рёма, — записал сын Кейтеля после своей беседы с отцом 19 сентября 1946 года. — Отец командовал в то время пехотной дивизией в Потсдаме. До него и одного из подчиненных ему офицеров, майора фон Ринтелена, вовремя дошли слухи о подготавливавшемся путче, и они немедленно доложили об этом Блом- бергу [тогдашнему министру обороны Рейха], который поначалу даже отказывался поверить услышанному. Это был путч Рёма против регулярной армии. Он хотел реорганизовать СА в милицию, расформировать профессиональную армию, создать вместо нее армию народную и сам стать военным министром. Костяк будущего офицерского корпуса должны были составить офицеры подчиненных ему СА»820.
600



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
В соответствии с записями, сделанными Карлом- Хейнцем Кейтелем по его последнему разговору с отцом, произошедшему 28 сентября 1946 года, фельдмаршал считал, что начиная с 1933 года Германия некоторое время вела вполне правильную внешнюю политику. Если бы им только не пришлось прибегать ко всем этим ужасным методам! Все они имели смысл только в контексте мнения фюрера о постоянно ухудшавшейся для Германии международной ситуации и — по словам фельдмаршала — того, что он воспринимал все происходящее сквозь эту призму, что и подтвердилось впоследствии решениями, объявленными на Ялтинской конференции в феврале 1945 года. Если бы жестокость его методов привела к успешному осуществлению его замыслов и потускнела с течением времени в памяти людей, то в новейшей истории Адольф Гитлер считался бы политическим гением. Все великие революции в истории человечества сопровождались кровопролитием, говорил Кейтель, а Гитлер просто не располагал временем на то, чтобы действовать эволюционным путем821.
* * *
Решив участь двадцати одного обвиняемого, судьи перешли теперь к судьбам миллионов — членов обвинявшихся организаций. Первым открыл эту тему французский судья Робер Фалько, признав преступными лишь три такие организации — Гестапо, СС и политическое руководство нацистской Германии. Джон Паркер соглашался с тем, что к преступным организациям нельзя относить правительство Рейха, СА и Генеральный штаб, а также Верховное командование, поскольку оно, как таковое, не являлось «организацией». Фрэнсис Биддл пошел еще дальше, предлагая не судить организации вообще. «Осуждать людей заочно, без суда над ними — просто шокирующая дикость, — а ведь
601



Дэвид Ирвинг
именно этим мы и занимаемся», — повторил он снова уже высказанное им ранее мнение.
Сэр Норман Биркетт считал, однако, что если уж этим организациям было предъявлено обвинение, то оставить это без последствий и не объявить ни одну из них преступной — будет «политической ошибкой». Однако, — продолжал он далее, — трибуналу, конечно, все же следует отбросить в сторону «мелкую сошку» вроде нацистских блок-лидеров (Blockleiter) и лидеров [заводских] ячеек (Zellenleiter), т. е. низшие уличные и заводские уровни партийной организации. Никакого уголовного дела против СА попросту не было, — если не считать, конечно, безжалостной чистки их рядов, последовавшей за неудавшейся попыткой Рёма совершить путч в 1934 году. Гестапо, по мнению Биркетта, так же как и СД, безусловно должно быть объявлено преступной организацией. Однако он считал при этом, что объявить таковой и все СС будет «очень проблематично», — поэтому трибуналу следует, по возможности, стремиться к максимальной конкретике в своих обвинениях. Например, СС совершили такие-то и такие-то преступления в Орадор-сюр-Глан или в Варшавском гетто; для охраны концентрационных лагерей специальную подготовку прошли около тридцати тысяч членов СС; главную ответственность за волну еврейских погромов 1938 года несут СС и Гестапо и т. д. (Несмотря на наставительность тона Биркетта при перечислении этих примеров, два из них совершенно не соответствовали действительности: СС никогда не имели никакого отношения к подготовке охранников для концентрационных лагерей, а Гиммлер, как ни неожиданно, был одним из тех, кто громче и возмущеннее всех протестовал против перегибов д-ра Геббельса во время еврейских погромов 1938 года, ставших известными на весь мир под названием Kristallnacht.)
Русские проявили в этом вопросе просто-таки уди¬
602



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вительную сдержанность. Лорд-судья Лоренс, говоривший от имени Великобритании, согласился с тем, что трибунал оказался перед задачей создания «новой формы отправления правосудия», но ведь и сама по себе ситуация была нова и совершенно необычна. Это, однако, ни в коей мере не должно было сковать свободы их действий. «Это — лишь вопрос процедурного характера, — со значением произнес его светлость (что было прокомментировано Биддлом негромким возгласом «Gawd!»*), — и это не должно заставить нас пойти на какие-то уступки, но и уклониться от его решения мы тоже не имеем права. Мы не должны оказывать недоверие другим судам. Мы не должны, — все никак не мог остановиться лорд судья, явно любуясь своим моральным обликом, — позволять себе что-либо подобное даже в мыслях!»
После также довольно продолжительного перечисления всех возможных политических последствий неправильно принятых решений Биддл предложил поставить этот вопрос на голосование. Он сам, Лоренс и пр-р Доннедье проголосовали за то, чтобы объявить преступными организациями Гестапо, СС, СД и политическое руководство нацистской Германии. С остальных организаций, таким образом, обвинение в преступном характере их деятельности снималось. Никитчен- ко проголосовал за то, чтобы признать преступными все организации822.
СУДЬЯ ДЖЕКСОН телеграфировал из Вашингтона в Нюрнберг свою личную рекомендацию разрешить тюремному психологу, д-ру Гильберту, продолжить исполнять свои обязанности вплоть до дня зачтения приговора «и, возможно, после него — до момента приве¬
*Игра слов, образуемая сочетанием выражений «God!» («Боже мой!») и «Gawk!» («Какой остолоп!»).
603



Дэвид Ирвинг
дения казней в исполнение», — тактично, хоть и довольно лицемерно, прибавив к этому: «...в случае таковых». Видимо, Джексон полагал, что именно в этот период Гильберт сможет сделать свои наиболее интересные наблюдения823.
Однако день оглашения приговора продолжал день за днем откладываться. Подготовка окончательного мнения и, собственно, самих приговоров требовала гораздо больше времени, чем судьи рассчитывали вначале. Биддлу пришлось отправиться на несколько дней в Париж по каким-то служебным делам. Вернувшись в Нюрнберг лишь к полудню 16 сентября, он нашел своих коллег снова безнадежно погрязшими в казавшихся бесконечными прениях по военным преступлениям и преступлениям против человечества. Биддл сразу же высказал предположение, что им, пожалуй, стоит снова отложить день оглашения приговора; на следующий день Лоренс и Биркетт согласились с ним и объявили судьям об очередном недельном перерыве в их заседаниях824.
По мере приближения назначенной предварительной даты полковник Эндрус, вернувшийся уже к тому времени в Нюрнберг из отпуска, провел целую серию секретных совещаний со своими офицерами охраны для того, чтобы в деталях скоординировать все их планы и действия ввиду этого предстоящего события столь огромной для всех важности. Он задался целью не допустить ни одного чрезвычайного происшествия — никаких террористических актов с целью убийства кого- либо из обвиняемых, никаких самоубийств, никаких волнений и беспорядков, могущих нарушить порядок и торжественность самой церемонии и т. д. В зал суда было запрещено проносить портфели, кейсы и вообще любую ручную кладь. На этаже Дворца правосудия, полностью занимаемом трибуналом, было запрещено появление каких бы то ни было посетителей, для пер¬
604



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сонала самого трибунала вход был тоже только по специальным пропускам825. За два дня, непосредственно предшествовавших назначенной дате, было приказано максимально сократить количество немецких граждан, находящихся в здании нюрнбергского Дворца правосудия, оцепить все прилегающие кварталы армейскими кордонами (в особенности вдоль дороги, соединявшей здание Гранд-отеля со зданием суда), а также расставить армейские блокпосты на всех дорогах, ведущих в анклав Нюрнберг-Фюрт. Все эти мероприятия были продиктованы не столько соображениями обеспечения безопасности, сколько свойственной американцам слабости к демонстрации своей силы. Кроме этого, было издано особое распоряжение тщательно обыскивать каждого адвоката защищающей стороны по прибытии его в здание суда826.
Поскольку сидячих мест в последний день (в особенности утром и в первую половину дня) должно было быть явно меньше, чем желающих их занять, то Эн- друс приказал вынести из зала суда все не являвшиеся необходимыми столы и установить вместо них дополнительные стулья. Дополнительные стулья должны были поставить также к столам обвиняющей и защищающей сторон, остальным же желавшим присутствовать на суде века предстояло... сидеть на полу. Военные должны были отпечатать специальные билеты двух разных цветов, позволявших попасть, соответственно, на какое-либо из двух главных заседаний. В последний день, когда должны были объявляться индивидуальные приговоры каждому из обвиняемых, по билетам на галерку для посетителей в первую половину дня мог пройти один человек, а во вторую — другой. Вход немцам был запрещен вовсе. Исключение было сделано лишь для журналистов, которым была выделена специальная не слишком большая галерка для прессы. «Все обвиняемые должны быть внизу, — приказал
605



Дэвид Ирвинг
Эндрус, — и каждый по очереди будет подниматься со своего места для объявления ему приговора. На каждого обвиняемого — по два надзирателя с дубинками»827.
29 сентября женам обвиняемых было приказано покинуть Нюрнберг. Эмми Геринг удалось еще раз увидеть своего мужа перед отъездом.
«Неужели ты совсем не веришь в то, — с мольбой в голосе спросила она, — что все мы трое когда-нибудь встретимся, на свободе?!»
«Я очень прошу тебя, не надо... — ответил он ей на прощание. — Не надейся на это».



ГЛАВА 21
ДЕНЬ РАЗДАЧИ «ПРИЗОВ»
В ТЕВТОНСКИХ САГАХ рассказывается о том, что после великого Лехвельдского сражения с монголами, в котором на огромной равнине столкнулись друг с другом в неистовой кровавой бойне армии двух совершенно разных миров, души павших воинов еще три дня продолжали биться друг с другом на небесах. Почти то же самое происходило и в Нюрнберге — городе, носившем на своем лице ужасные шрамы от смертельной битвы Германии со своими врагами. Битва эта хоть и закончилась еще в мае 1945 года, но духи ее не прекращали свое упорное противоборство вот уже шестнадцать с лишним месяцев. На этом, однако, историкопоэтические параллели с древними сагами заканчивались: нынешнее противостояние армий было неравным; одна из сторон была обезоружена и почти не имела друзей.
К тому часу, когда в последний день сентября 1946 года члены трибунала, облаченные во все свои подобающие этому случаю пышные наряды, прошествовали к своим местам за судейской кафедрой, большинство, если не все, из двадцати одного обвиняемого на Нюрнбергской скамье подсудимых давно уже чувствовали сердцем, какой окажется их участь; знали это и обвинители, знали это и судьи, и знал об этом, в том числе, немецкий народ.
607



Дэвид Ирвинг
В окружающем пространстве постепенно стала сгущаться атмосфера всеобщего ожесточения к горстке людей на скамье подсудимых. По условиям статьи 25 Лондонской хартии Совет по контролю назначил для руководства казнями специальную комиссию в составе четырех генералов — по одному от каждой из четырех обвиняющих сторон. Это были: американский генерал Рой В. Рикард, английский генерал Э. Дж. Па- тон-Уолш, французский генерал Л. Морель и русский генерал П. Малоков. Как только этот состав был утвержден, вновь созданная комиссия сразу же потребовала, чтобы во время зачтения приговора ей было предоставлено право сидеть в зале судебных заседаний на видном месте наравне с обвинителями. Как главный обвинитель от США, Роберт Джексон решительно отказал им в этой их нелепой претензии. «Выставлять напоказ палачей до объявления обвинительного приговора не просто неуместно, но и неэтично, — если они, конечно, когда-нибудь задумываются о подобных вещах», — язвительно отметил он в своем письме Уитни Харрису828.
Итак, в последний сентябрьский день 1946 года, когда трибунал приступил, наконец, к зачтению своего вердикта, сал судебных заседаний нюрнбергского Дворца правосудия был битком набит послами, генералами, газетчиками, адвокатами и — к досаде Джексона — палачами. Под давлением сверху он в конце концов позволил им занять неприметные места на галерке, откуда они злорадно пожирали теперь глазами свои будущие жертвы подобно трикотезам [tricoteuses] Французской революции829.
В тот день в зал суда пришлось открыть пять отдельных входов. Все билеты, конечно, были давно расхватаны. Борьба за места поближе к судьям и подсудимым была ожесточеннее, чем во время боя за звание чемпиона мира по боксу между Максом Шмелингом и Джо Льюисом в 1938 году. Фотографы всех ведущих миро¬
608



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вых информационных агентств жаждали запечатлеть каждого обвиняемого в момент зачтения ему приговора, чтобы сразу же отправить эти снимки телеграфом для их немедленного опубликования, однако трибунал отказал им в разрешении сделать это. К проносу в зал суда были впервые запрещены также все фотоаппараты и вспышки. Уже сама внутренняя энергетика в этом огромном помещении была неестественно и даже отпугивающе мрачной. Во всем ощущалось накалившееся до предела всеобщее ожидание невиданной кульминации.
Сменяя друг друга в оговоренном предварительно порядке, судьи приступили к зачтению длинного документа. Когда решение трибунала начал читать своим монотонным и бесстрастным голосом лорд-судья Лоренс, Джексон с облегчением узнал о том, что, несмотря на настойчивые нападки проф. Доннедье, трибунал все же поддержал обвинение в главном заговоре. Джексону показалось даже, что в значительной степени они основывались в нем на признаниях, полученных от Геринга в ходе его перекрестных допросов830.
Покончив с длинной вступительной частью, судьи перешли к виновности отдельных обвиняемых. В первую очередь взялись, разумеется, за Геринга. Он был признан виновным по всем четырем пунктам обвинения, и в особенности по обвинению в заговоре с целью развязывания агрессорской войны. Как позднее заявлял Джексон, который все никак не мог забыть того своего ожесточенного поединка с рейхсмаршалом, это обвинение было бы чрезвычайно трудно доказать, если бы не признания, допущенные Герингом в те непростые для трибунала дни во время его многословных и хвастливых выступлений у свидетельского барьера.
«Вина этого человека беспрецедентна, а преступления настолько чудовищны, — произнес Лоренс, — что им не может быть никакого оправдания».
За этим вердиктом последовали другие. Девятна-
20 Д. Ирвинг
609



Дэвид Ирвинг
дцать из двадцати двух обвиняемых были признаны виновными, а из обвинявшихся организаций — четыре объявлены преступными по характеру своей деятельности: руководящий состав нацистской партии, СС, СД и Гестапо. Однако, к огромному неудовольствию Джексона, трибунал вынес оправдательные вердикты СА, правительству Рейха, Генеральному штабу и Верховному командованию (О.К.\У.), объяснив это тем, что их структуры были слишком трудноопределимыми, чтобы считать их «группами» или «организациями». Досада Джексона была несколько смягчена тем, что трибунал риторически осудил всех офицеров германского Генерального штаба и О.К.\¥. как «касту безжалостных милитаристов», которые «в значительной степени ответственны за горе и страдания, выпадшие по их вине на долю миллионов мужчин, женщин и детей» и которые «опозорили почетную профессию военного». Джексон, однако, все равно указал в своем докладе президенту Трумэну, что считает оправдание вышеуказанных организаций «весьма прискорбным»831.
Оправданы, причем по всем пунктам, были также и трое обвиняемых: Шахт, Фриче и Папен. Советский судья Никитченко, как и грозился, публично заявил о своем категорическом протесте против такого решения (и потребовал признать преступными организациями также правительство Рейха, Генеральный штаб и О.К.\¥.)832. Когда было объявлено об оправдании Шахта, Геринг с нескрываемой досадой сорвал с себя наушники для параллельного перевода и с силой швырнул их под ноги.
ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ приговор, однако, еще не означал окончательного и безоговорочного освобождения; оказалось, что эти трое отнюдь не горят желанием оказаться в ставшей не слишком гостеприимной для них новой Германии, и поэтому они обратились к
610



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА -
полковнику Эндрусу с просьбой предоставить им временное убежище в Нюрнбергской тюрьме до тех пор, пока американцы не смогут сопроводить их под своей защитой в какое-либо более безопасное для них место. Прошение это выглядело следующим образом:
Полковнику Эндрусу:
Настоящим мы просим предоставить нам убежище в Нюрнбергской тюрьме до тех пор, пока не станет возможным переправить нас куда-либо под американской защитой.
Франц фон Папен, Хальмар Шахт, Ганс Фриче
Американцы предложили доставить их в любое место в американской зоне оккупации и предупредили их о том, что все трое будут в любом случае выпущены на свободу в 21.15 4 октября833. По какой-то причине Шахт отказался от этого предложения американцев. Возможно, до него дошли слухи о том, что недовольные их оправданием победители оказывают давление на немецкие власти с тем, чтобы те возобновили их судебное преследование, довести до конца которое желаемым образом самим им не удалось. Эти его опасения не оказались напрасными, однако уйти от судьбы банкиру все равно не удалось: как только Шахт был выпущен на свободу, его немедленно арестовала уже поджидавшая его немецкая полиция. Немецкий суд приговорил его к восьми годам лишения свободы как судимого впервые по денацифицированным законам, введенным к тому временем берлинским Советом по контролю. Проведя два года в одиночной камере, в 1948 году он все же был окончательно отпущен на свободу. Мир банковских операций охотно абсорбировал его в себя снова, как будто в его биографии никогда и не было никаких позорных пятен834.
611



Дэвид Ирвинг
* * *
По сравнению с любым другим обвиняемым, наименьшую суровость в своем приговоре трибунал проявил к Шпееру.'Сам Шпеер считал, что это является результатом действия использованной им тактики выживания. Его адвокат, д-р Ганс Фляшнер, ликуя, заверял своего клиента: «Думаю, что по завершении всех слушаний вы получите... ну, может быть, года четыре- пять!»
1 октября трибунал собрался вновь, чтобы объявить приговоры.
Одного за другим конвоиры доставляли обвиняемых на скамью подсудимых, где им предстояло встретиться лицом к лицу со своей судьбой.
Первым был Геринг. Он шагнул в зал суда из дверей привезшего его снизу, из тюрьмы, лифта ровно в три часа пополудни.
Приговор зачитал Лоренс: «Обвиняемый Герман Вильгельм Геринг, Международный военный суд приговаривает вас к смерти через повешение».
Повешение, не расстрел... На лице рейхсмаршала не отразилось ровным счетом никаких эмоций. Следующим был Риббентроп, которому объявили точно такой же приговор. К удивлению Джексона, Риббентроп при этом тоже даже не вздрогнул. Кейтель и шеф Гестапо Кальтенбруннер услышали то же самое; последний, едва заметно поклонившись, повернулся кругом и, не дожидаясь своих немного замешкавшихся конвоиров, направился обратно к лифту. Таким образом, все двенадцать обвиняемых, запланированных на тот день, — а именно: Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Борман, Розенберг, Йодль, Франк, Фрик, Стрейчер, Заукель и Зейс-Инкварт, — были приговорены к виселице. Мартин Борман, якобы преследовавшийся русскими танками по улицам Берлина на следующий день после самоубийства Гитлера, в дейст¬
612



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вительности проглотил цианид, не дожидаясь окончания войны.
Когда смертный приговор через повешение был объявлен генералу Йодлю, его простое и довольно доброе лицо на какое-то мгновение едва заметно вздрогнуло, как будто он не мог поверить в услышанное, а затем также мгновенно превратилось в непроницаемую маску835. В глубине души судья Джексон испытывал к генералу глубочайшее личное уважение, поскольку Йодль был истинным солдатом, а не политической марионеткой, как Кейтель836.
Ширах и Шпеер были приговорены к двадцати годам тюрьмы каждый, Нойрат — к пятнадцати, Дёниц — к десяти. Гесс, Функ и Рэдер получили пожизненные заключения.
Джексон собрал свои бумаги, попрощался с коллегами и улетел обратно в Вашингтон. Приведение казней в исполнение было уже не его заботой, а полковника Эндруса и армии, к которым он по этой причине относился даже с некоторым презрением.
ВЫНЕСЕННЫЕ приговоры не соответствовали ожиданиям Джексона слишком во многом. По поводу некоторых из них он просто-таки недоумевал. Шахт, к которому он относился «с наибольшим презрением», был отпущен на свободу совершенно безнаказанным. Дёниц, которого даже английские и американские военно-морские эксперты считали — по вполне очевидным причинам — неподсудным по обвинению в военных преступлениях, был приговорен к десятилетнему сроку тюремного заключения; Йодль — этот, в глазах Джексона, почтеннейший «всем солдатам солдат» — окажется вообще с петлей на шее; а Шпеер, которого он лично оправдал бы, будет отправлен на двадцать лет в тюрьму города Шпандау.
Был ли Джексон огорчен этим? Бывают ли вообще юристы когда-нибудь неприятно удивлены результата¬
613



Дэвид Ирвинг
ми своей работы? Пожалуй, нет. Он отстаивал перед этими людьми соблюдение принципов законности, и он увидел, что эти принципы были соблюдены.
В том, что этот суд был честным и законным, Джексон был убежден. Сравнивая его с аналогичными по задачам судами во Франции и, в особенности, с военно-полевыми судами, проводившимися армией США в Дахау, он с гордостью и удовлетворением отмечал, что результаты получаются явно не в пользу последних: французские суды вынесли в общей сложности 2853 смертных приговора (в исполнение были приведены лишь 767), но к этому еще следует добавить, что французским Сопротивлением было довольно оперативно казнено 8348 человек вообще без какого-либо суда над ними837. Американские армейские суды по военным преступлениям в Дахау тоже представляли собой циничную пародию на правосудие: обвиняемые и свидетели там жестоко избивались, а также запугивались другими способами с целью заставить их подписать ложные признания; в подобных же целях к некоторым заключенным применялся следующий эффективно действовавший прием: для них инсценировалось судебное заседание (в действительности — фальсифицированное), на котором их «приговаривали к смерти», а затем предлагали «отсрочку приведения в исполнение смертного приговора» в обмен на подписание ими заявлений, инкриминирующих те или иные преступления другим заключенным838. Джексон признавал, что некоторые офицеры армии США обходились грубо и жестоко с обвиняемыми и во время Нюрнбергского процесса, однако это в какой-то степени оказалось скомпенсированным относительно высокой объективностью полученных результатов. Все обвиняемые соглашались с тем, что если бы им пришлось предстать перед немецкими судами, то они подверглись бы гораздо большим унижениям со стороны своих соотечественников.
614



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
В большинстве случае справедливость вынесенных в Нюрнберге приговоров была бесспорной: немецкие суды, конституционно учрежденные в соответствии с законами, действовавшими в Германии еще во время войны, не стали бы слишком долго разбираться с обвиняемыми, а попросту избавились бы от них, основываясь на их фактической ответственности за известные убийства — ликвидации неблагонадежных в ходе чистки после путча Рема, широко распространенное физическое уничтожение политических противников и расовых групп, а также убийства вражеских военнопленных839. Но даже и так Джексон все равно был рад уже хотя бы тому, что Лондонской хартией не требовалось от обвинения, чтобы те рекомендовали суду назначить наказание каждому обвиняемому. Во-первых, он не верил в действенность смертной казни как таковой, но поскольку, вне зависимости от его убеждений, она все равно существовала в мире, то у судьи не было слишком большого выбора, кроме как потребовать ее для всех этих обвиняемых без различия должностей и рангов. На одном из секретных заседаний главных обвинителей он указал однажды: «Мы утверждаем, что не предъявили обвинения ни одному из тех, кто в действительности был невиновен», а затем добавил к этому в шутку (не совсем, впрочем, беззлобную): «Нам следовало бы предоставить решить этот вопрос большинством голосов самим сидящим на скамье подсудимых. Все они настолько озлоблены друг против друга, что при таком голосовании сразу стало бы ясно, что вешать нужно буквально каждого из них»840.
По прошествии последовавших за этим долгих лет стали видны многие довольно курьезные несправедливости, оценить которые как таковые оказалось возможным лишь ретроспективно*: по состоянию здоро¬
*Т. е. оглядываясь по прошествии времени на события давно минувших лет.
615



Дэвид Ирвинг
вья гранд-адмирал флота Рэдер был отпущен домой из тюрьмы Шпандау уже в 1955-м, а Функ — в 1957 году, а полуслепой и полуглухой бывший первый заместитель фюрера Рудольф Гесс — оказавшийся, по существу, единственным, предпринявшим — с риском для собственной жизни — попытку остановить в 1941 году безумие этой войны, — будет удерживаться, изуродованный артритом, в заключении в Шпандау вплоть до своей смерти в 1987 году. Смерть Гесса наступила в результате удушения, произошедшего при до сих пор так и не выясненных обстоятельствах.
* * *
Когда осужденные вернулись в свои камеры, тишина и отчуждение, окружившие каждого из них после зачтения приговоров, стали казаться еще более зловещими. Увидев Гильберта, в нетерпении слонявшегося возле двери его камеры, Геринг удовлетворил его любопытство одним коротким словом: «Смертный [приговор]», и попросил оставить его в покое.
Узнав 29 сентября, что им вот-вот будут объявлены приговоры, Кейтель отложил было на время написание своих воспоминаний, но теперь, окончательно убедившись в том, что жить ему осталось всего лишь какие-то считаные дни, он снова лихорадочно принялся за них, и оставшиеся десять суток полностью посвятил описанию самых последних дней, проведенных им в ставке Гитлера. «Смертный приговор, — написал он своему адвокату в день его объявления, — не стал для меня неожиданностью, но я очень глубоко подавлен тем, как он должен быть приведен в исполнение. Под влиянием этих обстоятельств я прошу вас оказать мне свое содействие еще один раз: помогите мне подать прошение о том, чтобы повешение было заменено более приличествующим солдату расстрелом. Полагаю, что просить о чем-то еще, кроме этого, не имеет ника¬
616



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
кого смысла»841. К этой просьбе генерала присоединилась также его жена, добавив при этом, что не стоит ронять свое достоинство еще ниже, взывая к милосердию842. Поставив в конце своих мемуаров латинское Finis, Кейтель отложил свой карандаш до 10 октября, когда взялся за него в последний раз, чтобы сделать скорбно-меланхолическую приписку: «Мое заключение в качестве военнопленного началось 13 марта 1945 года в Мондорфе; 13 августа того же года я был переведен в одиночную камеру в Нюрнберге и теперь, 13 октября 1946 года, дожидаюсь в ней своей казни».
После зачтения ему смертного приговора генерал Йодль вернулся в свою камеру ошеломленным. «Я не хотел утешать свое онемевшее от ожидания сердце надеждами, — записал он, — а лишь хотел, чтобы его биение поскорее утихло». Было очевидно, что на самом деле он совершенно не ожидал такого приговора. «Это моя вина, что ты до сих пор не получила мои наручные часы и зажигалку, — писал он своей молоденькой жене. — Просто не хотел, чтобы они затерялись где-нибудь при переправке, поскольку вообще-то я рассчитывал на совсем другой приговор»843. Оказавшись в своей камере он забрался на свой соломенный тюфяк и снова погрузился в чтение «Книги Востока» Базе; он планировал написать ей еще на следующий день и никак не мог отвлечься от всепоглощающего желания заключить ее в свои объятия и хотя бы немного утешить. «Давай не будем говорить обо мне», — обращался он к ней теперь. Впрочем, нечто подобное он уже писал он ей однажды и во время суда: «Истинный я — вовсе не тот, что привязан здесь сейчас к позорному столбу; да и к тому же моя персона не представляет такой уж важности для этого суда».
У него пропал аппетит. Д-р Пфлюкер при каждой удобной возможности заходил проведать его, чтобы оказать ему хоть какую-то помощь, однако Йодль говорил ему, что хочет только одного — уединения.
617



Дэвид Ирвинг
«Вы — истинный римлянин», — пытался подбодрить его немецкий врач.
«Увы, я не умею так хорошо, как они, управлять своими эмоциями, — слышал генерал свой голос как будто со стороны, когда отвечал ему. — У меня для этого слишком прямой нрав и слишком мягкое сердце».
От скольких страданий оказалась бы избавленной его молодая жена, размышлял генерал (а именно так он на самом деле и размышлял), если бы тогда, 20 июля 1944 года, бомба графа Штауфенберга, предназначавшаяся для Гитлера, убила бы и его вместе с оказавшимися поблизости от нее генерал-лейтенантом Рудольфом Шмундтом, генералом Люфтваффе Гюнтером Корте ном и стенографистом Генрихом Бергером! Он вдруг невольно вспомнил самое последнее письмо, полученное им от его первой жены, Ирмы, когда та была уже при смерти. «Я буду продолжать писать тебе, — было в конце того письма, — до тех пор, пока мне будет о чем писать, и, значит, это письмо никогда не кончится — точно так же, как не кончится никогда и наша любовь». «Я тоже очень хотел бы продолжать писать тебе, — говорил уже осужденный генерал молодой преемнице своей Ирмы, — но у меня кончается бумага»844.
На следующий вечер, когда он писал ей уже другое письмо, что-то вдруг очень сильно и больно, как стальным обручем, сдавило его сердце, — «как это уже бывало со мной раньше, когда я очень сильно страдал». То же самое было с ним и тогда, когда умирала Ирма, и то же самое случилось, когда 7 мая 1945 года, в Реймсе, ему пришлось подписать смертный приговор Германии — акт о ее капитуляции.
В нем кипело, но не находило выхода наружу, негодование по поводу допущенной в отношении него трибуналом несправедливости. А как, по их мнению, мог он поступать иначе?! Когда этот риторический вопрос был задан в суде его адвокатом, в зале повисла звеня -
618



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
щая пустотой и сама за себя говорящая тишина. Почему между одним человеком, организовывавшим покушение на главу государства и другим, беспрекословно выполнявшим любые его приказы, не проводится никакой разницы? Почему их обоих в любом случае ожидает виселица?!845 «Быть может, — размышлял Йодль, — кто-то просто должен умереть для того, чтобы его смерть послужила своего рода истоком для зарождения нового международного права...» Возможно, принесением в жертву собственной жизни он спасал жизнь бессчетного количества других людей. Возможно, теперь за этим должен был последовать длительный промежуток мира846.
ВЫПОЛНИВ свой долг, уже 2 октября лорд-судья Лоренс, сэр Норман Биркетт и другие судьи улетели из Нюрнберге вместе со всеми своими женами и персоналом847. Сэр Дэвид Максвелл Файф и его команда обвинителей покинули Нюрнберг в тот же день.
Казни должны были быть приведены в исполнение через пятнадцать дней с момента объявления приговора, не считая воскресений. Ставший с тех пор, как все юристы разъехались, единовластным и непререкаемым правителем в своем «замке», полковник Бартон К. Эн- друс, во избежание каких бы то ни было чрезвычайных происшествий до приведения казней в исполнение, ужесточил меры безопасности в тюрьме еще больше. Он отказал Герингу во всех дальнейших прогулках на свежем воздухе и даже запретил ему оставшиеся еженедельные посещения душа (4 и 11 октября). Состояние здоровья заключенных теперь больше никого не интересовало. Были введены дополнительные ежедневные внезапные обыски. Пятого октября Эндрус приказал вдруг заменить соломенный тюфяк на койке Геринга. Во время каждого из семи оставшихся интервью с представителями прессы, происходивших вне
619



Дэвид Ирвинг
его камеры, Геринг был предусмотрительно прикован наручниками к своему конвоиру.
В соответствии со статьей 29 Лондонской хартии от 8 августа 1945 года, четырехсторонний союзнический Совет по контролю в Берлине был наделен полномочием «уменьшать назначенные сроки тюремного заключения и даже изменять некоторые приговоры». Многие осужденные гордо потребовали от своих адвокатов, чтобы те не подавали никаких ходатайств о смягчении приговора. Некоторые из адвокатов все же не приняли во внимание эти пожелания и поступили по- своему. Между 2 и 5 октября было подано семнадцать апелляций; большинство из них занимало две-три страницы машинописного текста, апелляция же по делу Риббентропа состояла из пятнадцати страниц, а по делу Гесса — из сорока семи848.
Среди осужденных, запретивших своим адвокатам подавать апелляции, был вначале и генерал Йодль, однако затем он все же передумал. «Поначалу возможность подачи апелляции обрадовала меня не слишком, — написал он Луизе 3 октября^ — однако, когда [Профессор] Экснер зачитал мне сегодня еще раз обоснования вынесенного мне приговора, мне стало окончательно ясно, что я просто обязан и перед тобой, и ради сохранения своего честного имени, указать в специальном документе, что в вердикте является ложью и что несправедливостью. Позволяя им сделать со мной то, что они собираются сделать, я все же хотел бы, чтобы когда-нибудь ты услышала, как мое имя произносится в Германии с уважением; ради этого одного мы и умирали на войне, а вовсе не за славу, военную удачу, партию или власть. Узнав о том, что те, кто оказались оправданными, не осмелились даже показаться в новой «свободной» Германии, где их повсюду, где бы они ни появились, провожали бы ненавидящие взгляды, я стал относиться к предстоящей мне казни значительно спокойнее»849.
620



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Его бывший шеф, фельдмаршал Кейтель, подсчитал 3 октября, что повешения состоятся через четырнадцать дней после окончательного утверждения приговоров. «В огромной степени мне помогло то, что я давно уже выяснил все свои отношения с трибуналом, — написал Кейтель своему сыну 3 октября. — Благодаря этому я почти с самого начала вполне осознавал, какой окажется моя участь». Если он все еще мог испытывать за что-то гордость, так это за то, что в течение всего судебного процесса не говорил ничего, кроме правды850. К Совету по контролю (и, в особенности, к тем его членам, которые сами были солдатами) он обратился со следующим заявлением, которое, по существу, являлось все же просьбой: «Я с готовностью предоставляю свою жизнь во искупление моей вины, как того требует вынесенный мне приговор, и если эта жертва ускорит приближение благоденствия для немецкого народа, а также послужит снятию позорного пятна вины с вооруженных сил Германии. Прошу лишь об одном: предоставить мне возможность быть расстрелянным»851.
Гранд-адмирал флота Рэдер обратился в Совет по контролю с просьбой заменить ему пожизненное заключение смертной казнью. Адвокат Геринга Отто Штамер подал 4 октября апелляцию в Совет с просьбой либо смягчить приговор, либо, по крайней мере, заменить повешение расстрелом; выражая свой личный протест, Штамер писал в Совет, что во время Первой мировой войны Геринг показал себя как отважный летчик и офицер, а за свое безупречно рыцарское поведение пользовался всеобщим уважением; в добавление к этому он еще раз напоминал о том, что его подзащитным предпринимались вполне конкретные усилия с целью восстановления мира в Европе, а также пытался доказать отсутствие хоть каких-то подтверждений того, что Геринг когда-либо был замешан в
621



Дэвид Ирвинг
«проводившемся Гиммлером истреблении евреев»852. Йодль тоже просил о расстреле853.
Союзническим Советом по контролю в Берлине во всех этих апелляциях было отказано. По сути дела, их даже и не приняли к рассмотрению. Русское и английское правительства приказали своим представителям, военным наместникам, проследить за тем, чтобы вынесенные приговоры ни при каких обстоятельствах не оказались смягченными. Британский военный наместник, главный маршал авиации сэр Шолто Даглас, признал впоследствии, что после объявления приговоров министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бе- вин послал ему совершенно секретную телеграмму с распоряжением утвердить приговоры и не допустить рассмотрения никаких апелляций. Этот факт неопровержимо подтверждается и многочисленными архивными данными: опасаясь того, что Совет по контролю действительно может смягчить некоторые приговоры, тогдашнее лейбористское правительство Великобритании провело 7 октября чрезвычайное заседание по этому вопросу, в результате которого решило послать Дагласу телеграмму, в которой приказным тоном, не терпящим двусмысленностей толкования, было сказано, что «с политической точки зрения будет целесообразнее не допустить никаких изменений в приговорах»854. Это было самой последней несправедливостью, имевшей место в Нюрнберге, и самым последним вмешательством законодательной власти в судопроизводство.
Из документов, отражающих работу Совета по контролю, видно, что апелляции были получены им 9 и 10 октября: в результате непродолжительного совещания представителей всех четырех его сторон было принято благоразумное решение не заслушивать никого из адвокатов немецкой защиты и утвердить дату приведения казней в исполнение на 16 октября. Во всех хода¬
622



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тайствах — будь то о смягчении приговора или же о замене повешения расстрелом — был отказано, хотя буквально незадолго до этого проводились кое-какие обсуждения по поводу, в частности, ходатайства по делу генерала Йодля: поскольку в результате этих обсуждений был достигнут несомненный консенсус в том, что Йодль был храбрым и честным солдатом, то, как таковому, ему была все же предоставлена тогда возможность предстать перед расстрельной командой, а не остаться в памяти соотечественников с позорной петлей на шее. Теперь же, не имея возможности не считаться с жесткими инструкциями из Лондона, сэр Шолто Даглас принялся доказывать, что, поскольку генерал не протестовал против преступных приказов Гитлера и не подал в отставку, чтобы не выполнять их, то виселица будет все-таки более подходящим для него способом казни. «При ознакомлении с уликами, — заявлял он в ранней версии своих воспоминаний, — мной было обнаружено, что Йодль получил личное распоряжение от Гитлера подписать приказ об уничтожении 50 пленных офицеров RAF после их неудавшейся попытки побега из лагеря для военнопленных Stalag Luft III. Йодль осмелился лишь указать Гитлеру на то, что такая казнь будет противозаконной, в ответ на что ему в резкой форме было порекомендовано делать то, что велят, и в конце концов он все же подписал тот злополучный приказ. Поступив так, он, по моему мнению, подписал заодно и свой собственный будущий смертный приговор»855. Впоследствии главный маршал авиации отрицал, что при принятии этого решения руководствовался личным стремлением к отмщению за своих товарищей по RAF. На самом деле, кстати, не имеется не только каких-либо подтверждений того, что в дальнейшем Даглас указывал именно на Йодля как на подписавшего тот приказ, но и вообще сведений о том, что он представлял этот случай на рассмотрение трибунала.
623



Дэвид Ирвинг
Американский член Совета по контролю, генерал Джозеф Макнарни, высказывался, в пользу удовлетворения просьбы Йодля; советский генерал Соколовский требовал отправить Йодля на виселицу — в наказание за его роль при создании плана Барбаросса. Французский генерал Пьер Жозеф Кёниг склонялся к тому, чтобы позволить расстрелять Йодля, но голос председательствовавшего англичанина решил голосование в пользу повешения. Итак, генерала Йодля ожидала все же виселица... Даже на этой поздней стадии русские пытались отменить оправдательные приговоры для Шахта, Папена и Фриче, а для Гесса — добиться смертного приговора взамен пожизненного заключения, аргументируя это тем, что Гесс, являясь первым заместителем Гитлера по партийной линии и третьим по важности лицом в гитлеровской Германии, «был ответственен за все преступления, совершенные нацистским режимом»856.
ОТНОШЕНИЕ самого Йодля к трибуналу в значительной степени было обусловлено его настойчивым стремлением добиться предания широкой огласке той исторической правды об этой войне, которая была известна лично ему. Еще в марте 1946 года он написал своей жене: «Мысленно я все еще нахожусь в круговороте уже минувших событий и до сих пор не перестаю задаваться вопросом: а не являлось ли моей главной миссией установление, несмотря ни на что, истинной исторической правды, — даже без оглядки на собственную безопасность и дальнейшую участь? Мне очень хотелось бы добиться этого, если бы не две чрезвычайно могущественные силы, действовавшие в прямо противоположном направлении. Во-первых, это отнюдь не являлось главной задачей трибунала, который легко мог заблокировать любую подобную попытку законно обоснованным возражением о «неуместности» данного
624



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вопроса, поскольку он-де не относится непосредственно к разбираемому делу. А ведь иначе эта тема обречена на неизвестность и постепенное забвение, поскольку все архивы противной стороны, конечно, надежно закрыты.
Во-вторых, я спрашиваю себя: действительно ли хорошо знал я этого человека [Гитлера], на чьей стороне мне пришлось вести столь тернистое и аскетическое существование? Не забавлялся ли он моим, возможно, и наивным идеализмом точно так же, как поступал и со многими другими, злоупотребляя им для осуществления своих темных замыслов, тайна которых была скрыта глубоко внутри его черной души? Может ли кто-нибудь осмелиться заявить, что знает человека, если тот никогда не раскрывал ему укромных уголков своего сердца в минуты печали или ликования? Я и по сей день не знаю наверняка, о чем он думал, что знал и чего в действительности хотел. Уверенным я могу быть лишь в собственных мыслях и некоторых подозрениях. И если со скульптуры, которую все мы так хотели считать произведением искусства, спадут сейчас скрывавшие ее покровы, а под ними не обнаружится ничего иного, кроме дегенеративной и уродливой горгульи, — то пусть уж лучше будущие историки спорят между собой о том, была ли она такой с самого начала, или же трансформировалась до этого состояния под влиянием внешних обстоятельств!
Уже в который раз совершаю одну и ту же ошибку, виня во всем его низкое происхождение, однако сразу же вспоминаю и о том, сколь многих крестьянских сынов История по праву нарекла именем «Великий»»857.
Затянувшийся путь генерала Йодля к виселице начался сразу же, как только он оказался в Нюрнбергской тюрьме. Не подлежит никакому сомнению в отношении него тот однозначный факт, что до прихода нацистов к власти в 1933 году он являлся открытым
625



Дэвид Ирвинг
противником и Гитлера, и его движения, и поначалу после формального принесения ему присяги в верности 3 августа 1934 года, Йодль относился к нему лишь как к любой другой новой главе государства. До октября 1938 года генерал ни разу не принимал никакого участия в совместных с ним совещаниях по военным вопросам. «3 сентября 1939 года, — вспоминал он, — Кейтель представил меня фюреру в его поезде, следовавшем к польскому фронту». Начиная с того дня и по 23 апреля 1945 года генерал Йодль находился в постоянном и тесном официальном взаимодействии с Гитлером по делам службы, являясь начальником оперативного штаба Вермахта. В 1945 году большая часть его служебных дневников оказалась в руках союзников858.
Во время Мюнхенских процессов по денацификации Германии в 1953 году немецкий суд полностью снял с генерал Йодля все предъявленные ему в Нюрнберге обвинения и реабилитировал его посмертно, .обосновав свое решение, в частности, тем фактом, что за четыре года до этого знаменитый и всеми уважаемый французский член Нюрнбергского трибунала, профессор Доннедье де Вабр, официально признал, что, по его мнению, осуждение Йодля было незаслуженным и являлось судебной ошибкой859.
* * *
В течение всего Нюрнбергского процесса лицензированные немецкие журналисты показали себя с такой стороны, что это не могло вызвать никакой иной реакции, кроме как брезгливое презрение. Поведение их, однако, было вполне понятным, учитывая тот факт, что и они сами, и их издатели всецело зависели от благосклонности к ним со стороны победителей. В этой связи следует упомянуть, что в этом жалком состоянии они так и продолжали пребывать вплоть до конца 90-х годов. Д-р Нелте охарактеризовал немецких газетчи¬
626



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ков сыну Кейтеля как еще более падкими на кровь, чем их союзнические коллеги по перу, и замалчивающими в своих репортажах о судебных заседаниях все, что говорило в пользу немецкого народа, и все, что соответствовало немецким позициям по главным вопросам.
В связи с вынесением трибуналом трех оправдательных приговоров берлинские «пролетарии» устроили даже забастовку протеста... Услыхав об этом, Йодль с горечью заметил, что еще меньше двух лет назад эти же самые люди добровольно работали по 14—16 часов в сутки на заводах по производству оружия и боеприпасов «для победоносной германской армии»; все это было лишь очередным подтверждением того, какими продажными шлюхами могут быть политика и пропаганда на службе у любого находящегося у власти правительства. «Насколько же более величественны дикие звери по сравнению с представителями вида гомо са- пиенс...» — печально размышлял генерал860. Судя по этому эпизоду, отметил д-р Нелте, «немецкий суд повлек бы за собой еще большие потоки крови. Это были бы откровенно «показательные процессы». За исключением русских, все судьи опасались того, чтобы не перегнуть палку и не оказаться в глазах всего мира сборищем кровожадных палачей. Все, однако, оказалось в значительной степени иным и куда более сложным, нежели наивно представляли себе поначалу Джексон и остальные обвинители. Многие неправильные представления оказались объявленными правильными. В воздухе уже витало явное ощущение страха за то, что, вынося смертные приговоры, судьи все же могут нечаянно дискредитировать себя какой-нибудь серьезной судебной ошибкой. «Обвинению так и не удалось удовлетворить своих коварных амбиций в попытках спровоцировать обвиняемых на то, чтобы они вцепились друг другу в глотки», — заметил по этому поводу
627



Дэвид Ирвинг
Нелте. Вероятно, именно с этой целью оправдательные приговоры таким подсудимым, как Шахт и Папен, были объявлены в числе самых первых. Несмотря на все подобные ухищрения обвинения, подсудимые сумели отреагировать на них правильно и вполне достойно, продемонстрировав при этом неожиданное для многих чувство истинного товарищества по отношению друг к другу861.
ГЕНЕРАЛ ЙОДЛЬ то лежал на своей койке, то в сотый раз принимался наводить чистоту и порядок в своей камере. Несколько раз он то засыпал, то вдруг снова просыпался, прикидывая, достаточно ли у него еще осталось времени, чтобы написать Луизе о тех своих альпинистских подвигах, о которых она еще не знала. Однако вместо того, чтобы засесть за очередное письмо к ней, он начинал прислушиваться «к нежным и чистым звукам органной музыки, доносящимся до меня из находящегося неподалеку храма даже сквозь тюремные стены»862. Сон Йодля был крепким, как у младенца, и ему даже не приходилось, как некоторым, прибегать к помощи каких-либо успокаивающих средств, — он и без того был слишком изнурен, имел на удивление крепкие нервы и к тому же всегда был на короткой ноге со своей судьбой, любые перипетии которой никогда не вызывали у него панического страха за свою жизнь863. Небольшая картонная коробка возле его койки начинала постепенно заполняться приветственными письмами и открытками со всех концов Германии. Чем-то это было даже похоже на день рождения, однако генерал признавал, что и к смерти своей относится с полным безразличием. Пожалуй, он даже хотел поскорее встретиться снова на том свете со своей маленькой Ирмой: он покидал свою живую жену для того, чтобы воссоединиться в вечности с ее покойной предшественницей864.
628



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
8 октября он писал Луизе снова: «21 апреля прошлого [1945] года в Берлине я думал, что смогу взять тебя с собой. Для меня было совершенно очевидным, что борьба будет ожесточенной и продлится до самого конца. Я даже обзавелся тогда по случаю американским автоматом «томми». Однако я полагал, что заключительные сражения будут за Бергхоф [на Обер- зальцберге], а затем за Кельштайн — «орлиное гнездо» фюрера, которое Франсуа-Понсе [страстный почитатель Рихарда Вагнера] столь удачно окрестил Граальс- бергом. Так я и мечтал: что ты будешь вместе со мной скрываться от окруживших нас врагов в лабиринтах штолен Оберзальцберга, что я буду вести эти последние бои с ними на фоне столь милых моему сердцу пейзажей сельской глубинки и моих прекрасных гор вокруг, а в перерывах между смертельными схватками — отдыхать, положив голову тебе на колени... Как просто и как красиво! Так рисовал я все это себе в своих фантазиях865. О, сколь прекрасны были эти минуты! Однако 22 апреля Гитлер вдруг объявил о своем роковом решении остаться в Берлине и принять последний бой там».
СОЮЗНИЧЕСКИЙ Совет по контролю постановил, что до полудня субботы 5 октября осужденным будет предоставлено право встретиться со своими адвокатами для того, чтобы они могли окончательно разобраться и покончить с такими вещами, как завещания, передача личных вещей родственникам и т. п. Им была разрешена также всего одна (и всего на один час) прощальная встреча с семьями в любой день на выбор между воскресеньем 6-го и субботой 12 октября866.
К Стрейчеру, твердо и наотрез отказывавшемуся от подачи апелляции, отнеслись наименее снисходительно: его старшему сыну, бывшему офицеру Люфтваффе, было позволено встретиться с отцом перед его казнью
629



Дэвид Ирвинг
всего лишь на сорок пять минут867. В одной из этих своих последних бесед Стрейчер упомянул о своем заклятом враге — шефе нюрнбергской полиции (Höherer S.S. — und Polizeifiihrer) Бенно Мартине, который пытался отвертеться от ответственности, делая вид, что в действительности являлся во время войны глубоко законспирированным героем сопротивления нацистскому режиму. «Если бы я лишь раскрыл рот по поводу Мартина, — многозначительно намекнул Стрейчер, — то ему тоже пришлось бы совершить «прыжок в высоту». Более точный смысл этой фразы Стрейчер так и унес с собой в могилу868. Стрейчер говорил, что первоначально обдумывал возможность самоубийства, на которое, однако, ни разу не покушался, решив, что гораздо важнее заявить на суде о том, почему он так настойчиво боролся против евреев869. Он так никогда и не изменил своего мнения о них в лучшую сторону, и менее всего — здесь, во время Нюрнбергского процесса, который от начала и до конца считал окончательным подтверждением всему тому, что он всегда говорил о них870.
Прощаясь со своим сыном, он сказал ему, что у подножия виселицы еще раз публично присягнет на верность Адольфу Гитлеру. «Геринг, Кейтель и Йодль — все они умрут.тоже достойно, как и подобает мужчинам», — убежденно произнес он напоследок871.
* * *
В общей сложности д-р Отто Штамер встречался со своим клиентом Герингом 145 раз, в том числе дважды 4-го и дважды 5-го октября; в их последнюю встречу Геринг вручил ему для передачи Эмми свое обручальное кольцо и атташе-кейс из голубой кожи. Нервно сжимая в руке это кольцо, Эмми появилась в Нюрнбергской тюрьме 7 октября и после непродолжительной беседы с тюремным священником, епископом
630



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Сикстусом О’Коннором, в 2.45 дня была проведена в комнату 57 для того, чтобы в последний раз попрощаться со своим обреченным мужем. По пути туда из здания тюрьмы Геринг важно шествовал впереди прикованного к нему наручниками не слишком высокорослого конвоира, рядового Рассела А. Келлера, буквально таща его за собой по коридору и ревя во все горло: «Видишь, я все еще по-прежнему в лидерах!»872
Забавно, но генерал Йодль испытывал в те дни почти в точности такое же чувство, как и бывший рейхсмаршал, когда его водили в наручниках для встреч с двумя его адвокатами — профессорами Экснером и Яррайсом. «Я был немного огорчен, — написал он своей жене, — когда узнал, что они рассказали тебе о наручниках. Но, поверь мне, подобные вещи совершенно не задевают меня — я совершенно не ощущаю себя человеком в наручниках; напротив, у меня возникает даже ощущение, что не мои конвоиры ведут меня, а я их — как интеллектуально, так и физически»873. В следующем письме он взял на себя смелость попросить жену передать впоследствии этим двум профессорам права, что он очень надеялся, пока был жив, что они простят его за то, что им пришлось потратить на него целый год своей жизни874.
Когда Геринг прощался со своей женой, у него за спиной стояли полукругом сразу три человека с автоматами «томми». Рейхсмаршал сказал, что очень надеется на то, что жизнь не будет слишком сурова к их маленькой Эдде. «Ты можешь умереть с чистой и спокойной совестью, — убеждала его Эмми. — Здесь, в Нюрнберге, ты сделал все, что мог для своих товарищей и для Германии». Она сказала это так, будто умереть ему предстояло в бою, а не на виселице.
«Я и не знал, что ты у меня, оказывается, такая храбрая!» — отозвался он, повышая голос, чтобы Эмми смогла разобрать все его слова через разделявшее их стекло.
631



Дэвид Ирвинг
«Слушай внимательно, — сказала затем она, приблизив свои губы как можно плотнее к этой прозрачной перегородке. — У тебя есть расческа?» — «Да». — «А зубная щетка?» — «Да». Это был, на первый взгляд, совершенно безобидный обмен еще более безобидными, хоть и несколько неожиданно звучащими, вопросами и ответами на них, однако стоявший позади Геринга Рассел Келлер, равно как и оба других охранника, все равно вряд ли понимали очень уж многое из их немецкого. Не меняя интонаций и не понижая голоса, Эмми спросила дальше: «А у тебя все еще есть то, что дал тебе Анго?» «Анго» было прозвищем рейхсляйтера Виктора Бухлера, который покончил с собой в июне 1945 года, проглотив цианид.
«Нет, — ответил Геринг. — Мне бы очень хотелось ответить тебе на этот вопрос «Да», — ведь так тебе было бы намного легче и проще». (Геринг не лгал: в тот момент у него действительно еще не было пузырька с цианидом. Ему еще предстояло раздобыть где-то и как-то тот латунный пузырек...)
«А у тебя есть такой же свой?» — как ни в чем не бывало спросил он, как будто они говорили о каких-то малозначительных пустяках вроде расчески или зубной щетки. Когда она отрицательно покачала головой в ответ, он заявил ей «по секрету»: «Они не повесят меня. Только не это. Мою жизнь должна оборвать Пуля. Германа Геринга они не повесят». Поняла ли она, что имел в виду рейхсмаршал под словом «Пуля»? Ведь он старался говорить предельно осторожно. По виду Эмми можно было сказать, что она испытала от этой встречи огромное облегчение. «Может, мне уже пора уходить?» — все таким же ровным голосом спросила она. «Да, Эмми, иди, — ответил он, поднявшись со своего места, чтобы тоже уйти. — Теперь я совершенно спокоен»875.
Когда Геринга ввели обратно в его камеру, д-р Пфлюкер принес ему заблаговременно приготовленное успокаивающее. «Я только что видел свою жену в
632



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
последний раз, мой дорогой доктор. Теперь я покойник. Это были очень тяжелые минуты. Целый час. Но она хотела этого... Она держалась просто великолепно. Ее голос немного дрогнул лишь под конец».
К полудню 11 октября американский психиатр д-р Гильберт уже известил приговоренных о том, что Советом по контролю все их апелляции были отклонены. «Наверное, он думал, что делает мне этим какое-то личное одолжение, — написал по поводу этого эпизода Йодль, — а сам, вероятно, наблюдал при этом за спровоцированной психологической реакцией. Впрочем, мне это безразлично»876.
ЙОДЛЬ приберег последнюю встречу с женой на следующий, самый последний из разрешенных дней — субботу 12 октября. Глядя теперь ей в глаза и зная, что больше никогда уже больше их не увидит, он был рад, что они оба не тешили себя ни малейшими иллюзиями малодушных надежд. Именно по поводу этого драматического момента уместнее всего и было бы написать латинское finis.
Вечером накануне ее посещения он написал ей письмо, начинавшееся следующими словами: «Когда ты получишь это письмо, мы уже попрощаемся с тобою навсегда, зная, что уже ничто не в силах изменить этого факта». Генерал смотрел теперь своей смерти уже почти прямо в глаза. «Мысль о том, что теперь я свободен так, как только может быть свободен человек, утешит тебя. Больше не будет никакой камеры и никакого надзирателя, и я всегда смогу быть вместе с тобой и защищать тебя. Каждый вечер, когда до тебя будет доноситься колокольный звон какого-нибудь храма, ты будешь чувствовать, что я где-то рядом». Тем же вечером он принял последний в своей жизни душ и совершал это омовение с такой тщательностью, будто завтра ему предстоял день его свадьбы. В какой-то мо¬
633



Дэвид Ирвинг
мент он поймал себя на том, что, по укоренившейся солдатской привычке к рачительности, расходует мыло очень бережно, хотя теперь-то ему уж точно можно было ни на чем не экономить. В последнем письме Луизе он не упустил упомянуть даже о том, что оставляет в камере все свое белье и кое-что еще из необходимых в обиходе мелочей, которые ему уже больше не понадобятся, но вполне могут послужить еще кому-то, кто в них нуждается877.
Все осужденные упаковывали, кто как мог, свои личные вещи для передачи их ближайшим родственникам и писали им последние письма. До своих адресатов дошли, однако, не все из них. Когда в ноябре 1946 года полковник Эндрус уезжал из Нюрнбергской тюрьмы обратно в Соединенные Штаты, он захватил с собой несколько папок с оригиналами писем, написанных обязательными печатными буквами самыми известными его заключенными. Среди них были письма Рихарда Вальтера Даррё своим братьям и сестрам, письма венгерского регента Николаса фон Хорти «фельдмаршалу Сталину», доверенность Вальтера Буха на имя его жены, очень эмоциональное письмо Франца фон Папена его жене и прочие подобные письма, адресованные другими заключенными своим женам, детям, возлюбленным, а также исторические заявления, сделанные Куртом Далуежем и Рудольфом Гёссом (бывшим комендантом концентрационного лагеря Аушвиц)878. В настоящее время в частных коллекциях находятся и многие другие подобные документы, указывая на то, что американские офицеры, в руки которых они попали в свое время, не переправили эти письма по назначению своим адресатам, а сохранили их для себя и как сувениры и в качестве документов, представляющих немалую ценность для коллекционеров автографов. Среди них, например, имеется такой листок бумаги, написанный собственноручно Риббентропом:
634



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ТЮРЕМНОЙ АДМИНИСТРАЦИИ.
Прошу вас отправить все мои нижеперечисленные личные вещи моему адвокату, д-ру Георгу Фрёшману, Нюрнберг, Вейландштрассе-36, для последующей передачи им их моей жене, Аннелизе Риббентроп:
Не менее 36 000 марок наличными, которые должны были быть переданы полковником Эндрусом моей жене Аннелизе Риббентроп, и из которых, насколько мне это известно, в действительности было передано лишь 3600марокт.
Одни золотые наручные часы фирмы Longines. Расписка тюремной администрации о принятии на хранение этих часов находится у д-ра Фрёшмана, либо у г-на Купце;
разные фотографии и письма, находящиеся в сумке для белья в моей тюремной камере;
два документа по защите (копии, напечатанные под копировальную бумагу синего цвета), также находящиеся в бельевой сумке;
один костюм, одна пара брюк серого цвета;
различное белье;
мои воспоминания, стр. 108—126;
одна заметка по политике в отношении евреев;
два золотых зубных моста.
Йоахим фон Риббентропш
Зейс-Инкварт адресовал тюремной администрации следующие распоряжения по поводу своего личного имущества:
Мое личное имущество, перечисленное ниже, должно быть передано фрау Гертруде Зейс-Инкварт, Австрия. Фрау Гертруда Зейс-Инкварт является моей женой и имеет полное право распределить это имущество между моими ближайшими родственниками так, как она решит сама.
635



Дэвид Ирвинг
В соответствии с описью, датированной 31 мая 1945 года, в наличии имеются следующие ценные вещи:
1 наручные часы (фирмы Zentra);
1 наручные часы (фирмы Lusina-Geneva);
1 настольные часы (фирмы Jungklaas);
1 настольные часы (фирмы Haller);
1 награда (Железный Рыцарский Крест);
500 плюс 710 — итого 1210рейхсмарок, в соответствии с распиской, выданной тюремной администрацией о принятии их на хранение. Одно кожаное пальто, один плащ, один кожаный жилет, один кожаный атташе- кейс черного цвета, один кожаный атташе-кейс коричневого цвета, один черный курьерский портфель для бумаг, одна сумка для обуви с замком, одна пара ботинок, один черный портфель для бумаг, книга Гёте «Фауст», антология различных поэтов и т. д.
Нюрнберг, 13 октября 1946 года.
Д-р Артур Зейс-Инквартт
13 ОКТЯБРЯ Кейтель отправил сыну свое самое последнее письмо. Вероятно, ему было очень грустно не получить на него ни слова в ответ от Карла-Хейнца — американцы были очень избирательны в том, какую корреспонденцию доставлять ее адресатам, а какую нет: фельдмаршал получал только то, что писали ему женщины его семьи, и прокомментировал это поведение американцев в том, последнем, письме следующим образом: «Какими же мы, люди, бываем малодушными... Что тут еще можно сказать?»882
Даже не догадываясь о том, что исподволь подбил его на это не кто иной, как д-р Гильберт, в полдень 13-го полковник Эндрус лично побывал у каждого из осужденных и объявил им о том, что Советом по контролю было отказано во всех их прошениях о смягчении приговора или о замене способа приведения в ис¬
636



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
полнение смертной казни. Эту маленькую зловещую сценку Йодль описал своей жене так: «Сегодня в половине первого пополудни в моей камере появились полковник со своей свитой. Я застегнул воротник на все пуговицы и встал по стойке вольно у стены под окном, заложив руки за спину. Полковник в нескольких словах сообщил мне о том, что Совет по контролю отказал в поданных ему апелляциях. Я кивнул головой, он кивнул мне в ответ, и затем я сказал: «Это решение все равно — большая честь для меня». По завершении этого обмена любезностями генерал вернулся к прерванному им чтению книги Кнута Гамсуна «Странник» [Kurt Hamsun, The Wanderer]m.
Ночью заключенные услышали, как во внутренний тюремный двор, находившийся всего в сотне футов от них (30 м), несколько раз заезжали тяжелые армейские грузовики. Это привезли все необходимое для сооружения трех виселиц, к возведению которых в гимнастическом зале немедленно же и приступили. Не дававший заснуть стук молотков оказался последней каплей для натянутых до предела нервов Фрица Заукеля — у него началась истерика, сопровождавшаяся душераздирающими криками. Услышавший эти страшные вопли Геринг очень хотел хоть как-то помочь бывшему гауляйтеру, но его призывы к надзирателям сделать что-нибудь для Заукеля так и остались без ответа884. Его бывший статс-секретарь Эрхард Мильх, доставленный к тому времени в Нюрнберг обратно из Дахау, тоже слышал все эти звуки и записал в своем дневнике: «Это что, виселицы? Представляю, что испытывают сейчас другие бедняги осужденные, если они слышат то же, что и я!»885
На следующий день первый лейтенант Джон В. Вест открыл дверь камеры Геринга и подверг все личное имущество рейхсмаршала внезапному досмотру с пристрастием; особого внимания на предмет обнаружения спрятанных в нем запрещенных предметов или орудий
637



Дэвид Ирвинг
самоубийства был удостоен тюфяк — безрезультатно. Рейхсмаршал в течение всей этой процедуры выглядел настолько неуместно счастливым и был так раздражающе говорлив, не без самодовольства отмечал впоследствии в своих показаниях Вест, что ему пришлось даже прикрикнуть на него886.
Начиная с той ночи Йодль вдруг понял, что уже не в состоянии заснуть без помощи сильнодействующих успокаивающих средств. В отличие от Стрейчера он получал теперь огромное количество почты, широким потоком стекавшейся к нему со всей Германии; в некоторые из вечеров он уже читал ответы на письма, отправленные им только этим утром. В случае с ним американская служба армейской цензуры оказалась до странного беспомощной. «Меня погубила ненависть, — писал он своей жене Луизе, и удивляясь, и радуясь столь впечатляющему количеству сочувствующих ему соотечественников, — но любовь возносит меня к звездам». Все эти неисчислимые письма принесли ему с собой столько людского сострадания, что это погрузило Йодля в самую настоящую эйфорию, и тюремная камера начинала казаться ему цветущим и благоухающим садом. «И все это — мне, человеку, считавшемуся покинутым и презираемым всеми вокруг»887.
Знал ли тогда генерал, сколько ему еще было отпущено времени до казни? Практически наверняка888. Он даже рисовал себе мысленно саму картину казни: «...последний час, злобно схваченный объективами фото- и кинокамер и описанный перьями продажных борзописцев». Он все же надеялся, пусть и наивно, что хотя бы некоторые из газетчиков напишут о его гордости и презрении к своим палачам честно889.
14-го Геринг, воспользовавшись случаем, спросил у американского пастора Тереке, не знает ли он даты приведения казней в исполнение. Пастор ответил, что не знает, и, к немалому замешательству Геринга, отказал ему в святом причастии. «Я отказал ему в поддерж¬
638



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ке господа, — заявлял впоследствии пастор, — поскольку он отверг Христа и то, на какую величайшую из жертв пошел Он для людей... Еще более его обескуражили мои настойчивые утверждения о том, что из-за того, что он отвергает божественный путь к спасению, ему никогда уже больше не суждено встретиться со своей дочерью Эддой, даже на небесах».
Наступило уже 15 октября — последний день жизни всех осужденных. Почувствовав вдруг неуверенность по поводу даты казни, Йодль написал: «Я до сих пор не знаю точно времени казни — то ли уже завтра ранним утром, а то ли немного попозже. Отец Сикстус, который был здесь сегодня днем, тоже ничего не сказал по этому поводу. Я получил все прощальные письма, и в том числе твое, но я приберегаю их прочтение на самые последние часы, — вот только узнать бы наверняка, когда они наступят». Отец Сикстус сказал, что скоро зайдет еще, «то есть, возможно, уже сегодня вечером». Спустя несколько часов, в 19.00, генерал приписал к этому: «Только что у меня был отец Сикстус, и теперь я знаю обо всем точно». Падре передал ему самые последние письма от жены, а также многие-многие другие. После того, как он ушел, Йодль нервно добавил к своему письму еще несколько строк: «Я знаю, что совершал ошибки, но если бог все же есть на небе, — а я думаю, что Он там есть, как только Он один и может быть, — то Он простит мне мои пригрешения»890.
В ту ночь к Герингу тоже пришло, наконец, полное осознание того, что она для него — последняя. Он устроился поудобнее в своей камере № 5 и приступил к написанию последнего в своей жизни документа, приведенного ниже полностью. Обнаружен он был там тогда, когда изменить что-либо было уже слишком поздно.
Считаю в высшей степени бестактным делать из нашей смерти представление для рыщущих в поисках сенсаций газетчиков, фотографов и просто любопытствую¬
639



Дэвид Ирвинг
щих. Сей грандиозный финал является вполне типичным проявлением всей глубины дремучей дикости суда и обвинителей. Всё это — откровенная постановка от начала и до конца! Отвратительная комедия!
Я прекрасно понимаю, что наши враги, от страха или от ненависти, просто хотят избавиться от нас. Однако то, что они собираются сделать это неподобающим применительно к солдатам образом, отнюдь не послужит их доброй репутации.
Лично я намерен умереть без всей этой шумихи и сенсаций.
Позволю себе подчеркнуть еще раз, что ни в малейшей степени не считаю себя обязанным (ни с моральной, ни с какой другой точки зрения) подчиниться смертному приговору, вынесенному мне моими врагами и врагами Германии.
Я приступаю к тому, что собираюсь сделать, с радостью, и считаю свою смерть освобождением.
Да будет милосерден ко мне мой бог! Очень глубоко сожалею о том, что не могу помочь моим товарищам (в особенности фельдмаршалу Кейтелю и генералу Йодлю) тоже избежать этого публичного представления с казнями.
Все усилия, предпринимавшиеся нашими тюремщиками для того, чтобы мы не причинили себе никакого вреда, были продиктованы отнюдь не заботой о нашем здоровье, но лишь тем, чтобы быть уверенными, что мы будем живы к моменту этой грандиозной сенсации.
Но ohne mich [без меня]!
Герман Геринг
В то же самое время в другой камере, дальше по коридору, Йодль отсчитывал последние часы своей жизни, в который уже раз перечитывая сквозь то и дело подступавшие слезы прощальные письма жены. «Я уже слышу звуки похоронного марша, сквозь которые все же пробивается хорошо знакомая мелодия (быть мо¬
640



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
жет, ты слышишь ее тоже?) Ich hatt’ einen Kameraden [Был у меня товарищ]»* Написав еще несколько слов, которые он в точности повторит, восходя на виселицу, генерал отложил свой карандаш в сторону, и на этот раз — уже навсегда. Слова эти были такими: «Я приветствую всех, кого люблю. Я приветствую моих товарищей. Я приветствую мою великую и вечную Германию»891.
Американцы приказали немецкому врачу, Пфлюке- ру, разбудить всех осужденных в 23.45 и сообщить им о том, что час их казни настал.
ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ в лице «Четырехсторонней комиссии по делам главных военных преступников» санкционировала присутствие на казни сорока союзнических офицеров и генералов — советских, английских, американских и французских, по двум журналистам от каждой из сторон, отдельной группы из двадцати четырех американских офицеров, а также двух немцев, д-ра Вильгельма Хёгнера и д-ра Джакоба Майстера — премьер-министра и главного прокурора марионеточного правительства Баварии соответственно892.
Генералы из Четырехсторонней комиссии, конечно же, не забыли о том, что Джексон отказал им в их требовании занять почетные места в зале суда в день объявления приговоров, и теперь^ когда им представилась возможность отомстить за это, они отказали в праве доступа в гимнастический зал Нюрнбергского дворца, временно превращенный ими в место проведения казней, как членам суда, так и представителям обвинения
* Небезынтересен тот факт, что при «создании» известной и бывшей в свое время очень популярной советской пионерской «Песни о юном барабанщике» (равно как и множества других ура-патриотических советских песен и Маршей 20-х и далее годов) ее «авторы» абсолютно без изменений «позаимствовали» мелодию Ich hatt9 einen Kameraden (прим, переводчика).
21 д. Иры ни
641



Дэвид Ирвинг
(то, что Джексон и сам не горел желанием оказаться там — вопрос иного порядка). Однако его личный представитель, Уитни Р. Харрис, специально прилетевший в Нюрнберг из Вашингтона для того, чтобы присутствовать при этом событии, попал в не слишком приятное положение, когда двери демонстративно оказались захлопнутыми буквально перед самым его носом893.
Американцы сообщили всем журналистам, что им не будет предоставлено никакой информации до определенного часа «М» (17.00 по нюрнбергскому времени). Более того, Эндрус приказал вообще запереть всех восьмерых тщательно отобранных журналистов в отдельном охраняемом помещении до тех пор, пока тела всех повешенных не будут вывезены из здания Дворца правосудия. В 17.50 15'октября Селкирк Пантон из лондонской «Дэйли экспресс» отправил своему редактору срочный окончательный отчет, используя для этого особый «телеграфный» стиль, принятый среди журналистов: «ОФИЦИАЛЬНО ОБЪЯВЛЕНО СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ВОСЬМИ РЕПОРТЕРАМ СТРОЖАЙШИМ СЕКРЕТОМ БУДУТ ДОПУЩЕНЫ ПРИСУТСТВОВАТЬ ПОВЕШЕНИЯХ, — к чему добавил затем, — ТЕПЕРЬ ЗАКЛЮЧАЮТ ВРЕМЕННО ПОД ОХРАНУ ТЕХ ПОР ПОКА ПОВЕШЕНИЯ НЕ ЗАКОНЧАТСЯ ОТТУДА НЕ БУДЕТ ВИДНО НИЧЕГО»894.
В 20.00 журналистов ввели в тюрьму для того, чтобы они смогли в последний раз украдкой взглянуть на осужденных. Кингсбери Смит, работавший на нью- йоркское информационное агентство «Интернешнл Ньюс», был настолько одержим целью передать в Америку сенсационное сообщение раньше всех своих коллег, что телеграфировал его в Нью-Йорк еще до того, как их ввели в здание тюрьмы. Разумеется, все в нем, с первого по последнее слово, было чистейшей воды вымыслом, долженствовавшим, по мнению Смита, не слишком значительно разниться с действительным положением вещей. Итак, по версии Смита, он «видел» в
642



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
дверное окошко, как Геринг тяжело опустился на узкую железную койку в своей камере, его массивные плечи выглядели печально понуренными на фоне голой побеленной стены, в руках у него была основательно потрепанная книга о птицах Африки, которую он пытался читать ничего не видящим взглядом... «Я стоял и смотрел на Геринга из-за плеча тюремного надзирателя, обязанностью которого было не спускать с Геринга глаз ни на мгновение, как кошка не спускает глаз с крысы... Под таким пристальным надзором американских охранников у Геринга не было ни малейшей надежды на совершение самоубийства, если бы он затевал таковое». Журналист был поражен тем, — продолжал он дальше, — насколько «уголовной внешностью, оказывается, обладал Геринг... бесчестное и подлое лицо, отмеченное чертами явного безумия... плотно сжатые губы рта, скрывавшие под собой зловещий крысиный оскал...» Смит сообщил в Нью-Йорк, что рейхсмаршалу предстоит самый длинный путь к виселице, так как его камера № 5 находится в самом дальнем конце коридора приговоренных к смерти через повешение895. Отправив «авансом» эту телеграмму, он присоединился к семи другим своим менее расторопным коллегам, чтобы действительно взглянуть на осужденных в их камерах, вслед за чем всех восьмерых репортеров запрут на несколько часов в отдельном охраняемом помещении. В том, что он отправил эту злосчастную телеграмму, Смит, должно быть, раскаивался до самых последних дней своей жизни.
* * *
Заключенные не сомневались в том, что напоследок им предстоит побыть в ролях «звезд первой величины». Генерал Йодль еще раз тщательно побрился — он хотел выглядеть безупречно до самой последней минуты своей жизни. «Им не придется увидеть изможденного
643



Дэвид Ирвинг
и жалкого раскаивающегося грешника, — написал он в одном из последних писем жене еще за несколько дней до этих минут. — Пред ними предстанет гордый солдат, гораздо более спокойный и владеющий собой, чем его палачи»896.
В своей камере № 5 Геринг тоже знал, что это — его последние часы. Рядовой первого класса Гордон Бингэм видел, как д-р Пфлюкер дал ему во второй половине дня, уже ближе к вечеру, небольшой кулечек, свернутый из белой бумаги; Геринг раскрыл его, заглянул внутрь и высыпал из него в свой чай какой-то белый порошок — возможно, сахар897. Когда рядовой Эди сменялся с поста в 16.30, он заглянул в камеру Геринга и увидел того спящим со скрещенными на груди руками898. Примерно через три часа после этого Геринга посетил в его камере пастор Тереке. «Он показался мне более подавленным, чем в другие дни», — отметил впоследствии пастор в своих показаниях, что, впрочем, было не таким уж и удивительным в свете приближавшегося события. Они спокойно и негромко поговорили о других осужденных, и Геринг, в частности, спросил Тереке о «бедняге Фрице Заукеле». Рейхсмаршал снова выразил свое недовольство по поводу уготованного всем им способа приведения казни в исполнение, заявив под конец: «Это слишком позорная для меня казнь, особенно учитывая мое бывшее положение в глазах немецкого народа». Повисшую затем тягостную паузу первым нарушил пастор, задав рейхсмаршалу вопрос о том, полностью ли он вверяет свое сердце и душу создателю. Геринг ответил, что является христианином, и сразу же почувствовал некоторое душевное облегчение899.
Когда в 20.30 охрана сменилась в очередной раз, рядовой Гордон Бингэм заглянул в смотровой глазок в двери камеры № 5 и увидел Геринга лежащим на кровати в ботинках, брюках, пиджаке и на этот раз с книгой в руках. Через двадцать минут после этого, вспо¬
644



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
минает Бингэм, Геринг поднялся и сел на кровати, положив книгу в ее изголовье; затем он встал, подошел к писсуару, расположенному сбоку от двери, и помочился в него, исчезнув, таким образом, на несколько секунд из поля его зрения; вслед за этим он вернулся обратно к кровати, сел на нее, снял ботинки и переобулся в «комнатные» туфли. Взяв книгу в руки, он подошел к столу и два или три раза поднимал с него футляр с очками, открывал его, смотрел на очки, а затем закрывал снова и клал обратно на стол; вполне возможно, соглашался Бингэм, что это действительно было проявлением обычной рассеянности. Вслед за этим рейхсмаршал принялся вдруг за наведение порядка в своей камере: он сложил все письменные принадлежности со стола на стул, а всю свою обувь составил в один угол камеры. Покончив с этим, он стал готовиться к отходу ко сну: сидя на кровати, он разулся и снял носки, затем снял пиджак и положил его в ногах кровати, потом стянул с себя брюки й положил их вместе с другой одеждой в ящик, стоявший на полу возле стола.
Провозившись со всем этим еще несколько минут, он, наконец, тяжело опустился на кровать, с видимым трудом не сразу забрался под одеяло и натянул его себе на грудь до подмышек. Рядовой Бингэм пристально наблюдал за тем, как Геринг беспокойно ворочался еще минут пятнадцать, окончательно скомкал при этом одеяло, разложил его поравномернее между собой и стеной левой рукой, а правой рукой при этом время от времени как бы в некоторой задумчивости теребил себе подбородок.
В 21.05 д-р Пфлюкер в сопровождении лейтенанта Джеймса X. Дауда приступил к последнему обходу своих подопечных, разнося таблетки фенобарбитала тем заключенным, которые не могли заснуть. Мимо камеры Геринга врач прошел, не останавливаясь. «Зайду к нему попозже, — объяснил он Дауду, — обычно Геринг принимал свои красные и синие пилюли в 23.00». Про¬
645



Дэвид Ирвинг
ходя мимо камеры № 5, лейтенант все же заглянул в нее через дверной глазок, и его еще поразило тогда феноменальное хладнокровие рейхсмаршала — он преспокойно лежал на спине и явно спал900.
В 21.30 ГТфлюкер уже возвращался обратно по коридору от других заключенных, неся пилюли для Геринга и Заукеля. Сопровождаемый на этот раз офицером тюремной охраны, первым лейтенантом Артуром Дж. Маклинденом, немецкий врач около трех минут шептался о чем-то с рейхсмаршалом. Геринг уже и сам догадался о том, что настала ночь казни. «Я знаю об этом», — сказал чэн Пфлюкеру и поинтересовался, не стоит ли ему сразу же одеться, чтобы не встретить официальное объявление о казни в нижнем белье. Пфлю- кер, которому было запрещено сообщать осужденным об этой новости до строго определенного времени, ответил уклончиво, — так, по крайней мере, он заявил в своих показаниях. «Что-то все-таки происходит, — настаивал на своем Геринг. — Какие-то незнакомые и странные люди ходят по коридору, да и света включено намного больше, чем обычно...»901
Надзиратель видел, как врач дал Герингу какую-то не то пилюлю, не то капсулу, которую тот сразу же положил в рот. Впоследствии Пфлюкер признает в своих показаниях, что наполнил в тот раз пилюлю Геринга не успокаивающим, а обычной пищевой содой, поскольку не хотел, чтобы тот действительно заснул в ту ночь слишком крепко (очень важное признание). После обмена еще несколькими не столь существенными репликами, Пфлюкер нащупал пульс на левом запястье Геринга, сосчитал его, а затем, сопровождаемый Маклинденом, покинул камеру. Когда они уже выходили наружу, рейхсмаршал бросил им вдогонку: «Gute Nacht»902. Кроме того, перед тем, как Пфлюкер вышел из камеры № 5, они обменялись с Герингом рукопожатиями, что могло укрепить рейхсмаршала в его догадке о том, что смерть его уже близка, а могло быть и про¬
646



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сто условным сигналом об этом. Рукопожатия, конечно же, были под абсолютным запретом, однако какое еще наказание за это можно применить к человеку, который и так уже через какие-то считаные несколько часов должен оказаться на виселице! «В ту последнюю встречу мне как врачу было просто трудно удержаться от прощального рукопожатия», — не мудрствуя лукаво, объяснит он затем это следствию. А то, что Геринг мог вполне членораздельно говорить, когда Пфлюкер и Маклинден выходили из его камеры, указывает на то, что у него в тот момент не было во рту никакого более или менее объемистого предмета вроде ампулы или, тем более, специального защитного корпуса с ампулой внутри.
В ходе расследования выяснилось, что когда Пфлюкер считал пульс Герингу, левая рука последнего некоторое время находилась вне поля зрения Маклиндена. Возможно, именно в этот момент немецкий врач и сумел незаметно сунуть ему латунный картридж с находящейся внутри него ампулой. Рейхсмаршал лежал неподвижно около пятнадцати минут, а затем, не меняя положения тела, немного повернул лицо к стене — видимо, для того, чтобы на него падало меньше света. Один раз он прикрыл глаза ладонью правой руки, когда надзиратель включил вдруг более яркий свет в камере для того, чтобы проверить, в каком состоянии находится находящийся в ней заключенный. Один раз он сплел пальцы обеих рук и на несколько минут прикрыл ими глаза от все еще мешавшего ему света.
Лейтенант Дауд проходил мимо камеры № 5 еще дважды, в 21.35 и в 21.40, и каждый раз заглядывал в нее через глазок. Геринг лежал неподвижно. В те минуты он действительно еще просто лежал, размышлял о своем и прислушивался к доносившимся до него тюремным звукам. То, что последнее посещение Геринга Пфлюкером могло послужить принципиальным поворотным моментом в выборе рейхсмаршалом времени
647



Дэвид Ирвинг
совершения самоубийства, представляется вполне логичным: если бы Геринг заполучил ампулу с цианидом за несколько часов до этого, он наверняка воспользовался бы ею раньше, не рискуя прозевать того мгновения, когда дверь в его камеру внезапно раскроется, и руки в мгновение ока окажутся за спиной скованными наручниками, лишив его, таким образом, возможности осуществить задуманное и уже почти осуществленное.
Примерно в 22.30 рейхсмаршал решил, что его время, наконец, пришло. Хоть он был и не робкого десятка, но мешкать дальше до одиннадцати или до двенадцати становилось все более рискованным. К тому же смерть от цианида — весьма малоприятный процесс. Трибунал доказал это со всей очевидностью еще в ходе судебных заседаний по вопросу о холокосте. Геринг услышал, как меняется охрана. Приоткрыв глаза, он встретился взглядом с Бингэмом, смотревшим на него в тот момент через дверной глазок (и оказавшимся, таким образом, последним, кто встретился взглядом с рейхсмаршалом Герингом). На вахту вместо него заступил по очереди следующий надзиратель — рядовой первого класса Гарольд Ф. Джонсон: он увидел Геринга лежащим на спине в том же положении, в котором его оставил только что Бингэм. Примерно через пять минут после этого Геринг еще раз как бы невзначай поднял левую руку — вроде как для того, чтобы прикрыть ее ладонью глаза от света. «Он лежал практически неподвижно примерно до 22.40, — утверждал в своих показаниях Джонсон, — а затем положил руки на грудь, сплел между собой пальцы и повернулся лицом к стене». Судя по всему, ампула к тому моменту еще не была раздавлена зубами, но уже перекочевала незаметно в рот. «Он лежал в таком положении около двух или трех минут, — утверждал Джонсон, — а затем снова вытянул руки по бокам вдоль тела. Это было ровно в 11 часов 44 минуты [вечера]. Время это могу назвать с такой точностью потому, что именно в этот момент я посмотрел на свои часы»903.
648



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ВСЕГО за несколько минут до этого, примерно в 22.30, капитан Роберт Б. Старнз, главный после Энд- руса офицер в тюремной администрации, направлялся по внутренней крытой дорожке от здания тюрьмы к заднему входу в Дворец правосудия. Эта дорожка выходила к небольшой калиточке, представлявшей собой скорее запиравшийся люк в металлической изгороди, у которого он встретил и запустил внутрь шестерых членов специальной команды из Третьей армии США по обслуживанию виселиц. Он провел их в гимнастический зал и указал им по пути на некоторые предметы, которые тоже нужно было занести внутрь — вероятно, на носилки и на одиннадцать деревянных гробов. Геринг, их самый главный пленник, должен был подняться на виселицу первым. Внутри гимнастического зала кинорепортеры уже заряжали свои камеры пленкой и настраивали осветительное оборудование. Десять мощных прожекторов заливали место предстоявшего действа неестественно ярким белым светом. Все подготовительные мероприятия шли точно по плану, как часы. Примерно в 22.50 Старнз направился обратно в тюрьму, где одиннадцать осужденных томились по своим камерам в ожидании их последнего часа. Ровно в полночь физическая опора под ногами Геринга в виде откидывающегося вниз люка в помосте виселицы должна была исчезнуть, передав таким образом функцию поддерживания тела рейхсмаршала в вертикальном (но, однако, уже висячем, а не стоячем) положении веревке на его шее.
* * *
Когда Старнз вошел в уголовное крыло тюрьмы, там уже творился кромешный ад. Все освещение было включено на полную мощность, повсюду без умолку трезвонили телефоны, трубок которых никто уже не поднимал, по металлическим лестницам и переходам
649



Дэвид Ирвинг
оглушительно грохотали десятки ног, обутых в тяжелые армейские ботинки. Как только капитан бросился бежать по направлению к камере № 5, он сразу же, еще в начале коридора, почувствовал едкий запах горького миндаля. Это было несомненной «визитной карточкой» гидрогенцианида.
Первым ему встретился бегущий навстречу сержант Дэниел Э. Хаубёргер.
«Геринг мертв!» — крикнул он капитану904.



ГЛАВА 22
ЛЕВ ИСЧЕЗАЕТ
НЕСОМНЕННО ОДНО: Герман Геринг «ускользнул», — так, по крайней мере, считал он сам, — взбудоражив этим всю Германию в дни, когда по лежащим в руинах улицам ее городов и многочисленным лагерям для военнопленных победной поступью шествовала голодная смерть, а унижение от поражения и суровость введенных союзниками оккупационных порядков становились просто невыносимыми. Та бравада, с которой совершил Геринг этот свой решающий ход, писал д-р Гильберт, произвела сильное впечатление на простых людей даже в Соединенных Штатах905.
Как напишет об этом и Даглас Келли, Геринг стоически вынес все свое долгое заключение для того, чтобы получить возможность нанести удар трибуналу и обвиняющей стороне их же оружием, причем в самый последний и решительный момент. Ему это вполне удалось, и, поступив подобным образом, он отчасти даже восстановил в глазах немецкого народа свое былое величие. «В последние мгновения своей жизни, — писал Келли в своих воспоминаниях о процессе, — ему удалось — в самый ключевой из них — овладеть контролем над ситуацией и, снова став на это короткое мгновение наиболее влиятельной фигурой, оставить в дураках своих палачей. Его самоубийство, окутанное тайной и выставившее напоказ несостоятельность ока¬
651



Дэвид Ирвинг
завшейся бессильной против него американской охраны, было совершено весьма искусно, даже блестяще. Оно оказалось последним мазком кисти художника, завершающего им свой автопортрет, которым, по его мнению, должны были восхищаться грядущие поколения немцев»906.
ОДНАЖДЫ ГЕРИНГ, как бы в шутку, сознался в том, что ему весьма любопытно, как оно там, на том свете907.
В 22 часа 47 минут 15 октября 1946 года он получил, наконец, возможность разузнать обо всем этом лично и непосредственно. Рядовому первого класса Гарольду Ф. Джонсону, в течение уже нескольких последних минут непрерывно наблюдавшему через дверной глазок за лежавшим к нему спиной рейхсмаршалом, показалось, что тот слишком уж неподвижен, — как бывает неподвижен окоченевающий труп... В это мгновение Джонсон различил едва уловимый на слух, но от этого не менее страшный звук выдыхаемого с хрипом воздуха. Осознав, к своему ужасу, что рейхсмаршал, возможно, уже испускает дух, Джонсон ринулся к телефону, чтобы доложить об этих подозрениях своему капралу. Перепрыгивая сразу через две ступени гулко грохочущей железной лестницы, сержант Грегори Тимчишин немедленно спустился со второго яруса908. Геринг уже начинал корчиться в предсмертной агонии.
Сержант побежал в здание тюремной администрации и вскоре вернулся обратно с офицером охраны, лейтенантом Норвудом Г. Кронером, и американским капелланом Тереке. Когда Кронер заглянул внутрь камеры через глазок, его первой мыслью было, что с Герингом происходит какой-то припадок. Он сразу же послал за первым лейтенантом Артуром Дж. Маклин- деном, а сам столь же незамедлительно отправился за немецким врачом. Пока его не было, появился Мак-
652



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
линден, отпер дверь камеры, и они вместе с капелланом вошли внутрь909. Следом за ними в камеру вошел рядовой Джонсон, освещая всю эту жуткую сцену мощным переносным фонарем.
Правая рука Геринга уже безвольно свешивалась с кровати. Тереке попытался нащупать пульс и воскликнул: «Боже правый, этот человек мертв!»910
В этот момент появился Пфлюкер. «Я вошел в камеру № 5, — будет говорить он в своих показаниях несколько дней спустя. — Капеллан [Тереке] стоял по правую сторону от Геринга. Геринг лежал на спине и произвел вдруг один короткий выдох. Я попытался найти у него пульс — он уже почти не прощупывался; лицо на глазах начинало приобретать неестественный сине-зеленый оттенок».
«Геринг умирает, — объявил всем врач. — И мы уже ничего не сможем с этим поделать». Он повернулся к офицеру, стоявшему в дверном проеме: «Позовите Рос- ка!»911 Первый лейтенант Чарльз Дж. Роска был у американцев тюремным хирургом и в это время находился в гимнастическом зале, выполняя какие-то другие свои служебные обязанности, связанные с предстоящей в эту ночь процедурой казни.
Позднее Пфлюкер будет утверждать в своих показаниях, что, осматривая умершего (или умирающего) Геринга, услышал «какой-то шелестящий звук под одеялом» и, отбросив его в сторону, сразу же увидел под левой рукой Геринга два конверта, которые тот все еще прижимал к груди. Пфлюкер немедленно сообщил об этом старшему офицеру тюремной охраны, капитану Роберту Б. Старнзу912. Далее в показаниях Пфлюкера говорилось: «Поскольку мне нужно было послушать его сердце, я откинул одеяло в сторону и увидел под левой рукой Геринга конверт.'Осматривать обнаруженный мною конверт я сам не стал, а предложил сделать это капеллану. Он взял конверт и вначале попробовал его на ощупь, а затем раскрыл его и увидел, что внутри
653



Дэвид Ирвинг
находится какой-то небольшой предмет цилиндрической формы, оказавшийся впоследствии защитной оболочкой для ампулы, и два или три листка бумаги. К этим листкам я не прикасался, но попробовал открыть контейнер-оболочку. Внутри он оказался пустым. Я не увидел в нем ни порошка, ни чего-либо еще. Этот контейнер я положил обратно в конверт и вручил его капеллану с просьбой запомнить и в случае необходимости подтвердить, что это именно я обнаружил его под рукой Геринга».
Возможно, эта настоятельная просьба была и излишней с его стороны, но немецкий врач явно чувствовал, что во всем случившемся в первую очередь обвинят именно его, а может быть, даже и сразу же арестуют. Помня о том, как совершил самоубийство Гиммлер, Пфлюкер попросил д-ра Роска, который прибыл без пяти минут одиннадцать, посмотреть, нет ли у Геринга во рту осколков стекла от ампулы913.
Роска определил, что пульс у Геринга не прощупывается уже совсем, и также отсутствует слышимое сердцебиение. В полости рта у рейхсмаршала он действительно обнаружил осколки стекла.
Впоследствии он укажет в своих показаниях: «Я просто взял из руки Геринга конверт, в котором находился латунный контейнер для ампулы». Ничего другого в руках у Геринга не было914.
Подтверждали это и показания Тереке915. К этому времени прибыл уже и старший офицер тюремной охраны Старнз, бросивший шесть человек из виселичной команды слоняться по гимнастическому залу самостоятельно. Как только он ворвался в камеру № 5, его встретил там настолько сильный запах цианида, что у него от этого свело судорогой левую щеку. Он увидел уже, как Тереке и немецкий врач Пфлюкер прислушиваются, затаив собственное дыхание, к сердцебиению Геринга и пытаются нащупать его пульс, тщетно надеясь уловить хоть какие-то признаки жизни... «Он
654



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
мертв», — констатировал наконец капеллан; «Он действительно мертв», — повторил за ним, как эхо, д-р Пфлюкер916.
КАК ТОЛЬКО часы пробили полночь (в соответствии с сообщением, отправленным, наконец, в ЗЛ5 утра в лондонскую «Дэйли экспресс» Селкирком Пантоном), бледный, запыхавшийся и пытавшийся говорить спокойно полковник Эндрус признал перед восьмерыми газетчиками тот факт, что «Геринг мертв в результате совершенного самоубийства»917. К этой главной новости полковник счел нужным добавить, что Геринг должен был быть повешенным первым.
Кроме этого, Эндрус рассказал репортерам о том, что в камере рейхсмаршала ими был обнаружен «один» конверт, надорванный сверху и подписанный карандашом «Г. Геринг», в котором оказались три написанные карандашом же записки и «небольшой латунный контейнер».
Репортерам вдруг посчастливилось стать почти свидетелями величайшей сенсации всего процесса. В ранние утренние часы 16 октября Бэйсил Гингелл уже телеграфировал в информационное агентство Рейтер: «НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ПРОВОДИТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ ТОГО КАК НЕМУ ПОПАЛ ЯД И КАК ЕМУ УДАЛОСЬ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ИМ». Гингелл был одним из восьмерых журналистов, которых буквально за какой-то час с небольшим до этого, примерно в 22.30, провели по камерам всех приговоренных, и все они своими глазами видели Геринга еще живым и мирно спящим в своей двухцветной сине-голубой шелковой пижаме. «Я ВИДЕЛ ЕГО ЛИЧНО ЧЕРЕЗ МАЛЕНЬКИЙ ДВЕРНОЙ ГЛАЗОК... ЕГО ОГРОМНЫЕ РУКИ С ТОЛСТЫМИ ПАЛЬЦАМИ ЛЕЖАЛИ ПОВЕРХ СТЕГАНОГО ПОКРЫВАЛА ЗПТ ПРАВАЯ РУКА БЫЛА СЖАТА В КУ-
655



Дэвид Ирвинг
ЛАК ТЧК Я ОБРАТИЛ ЭТО ВНИМАНИЕ ТЧК ДОЛЖНО БЫТЬ ЗПТ ЭТО БЫЛО ЗАЖАТО НЕГО КУЛАКЕ»918.
Желая отвести вину от подчиненных ему офицеров, Эндрус объявил главными подозреваемыми группу не названных поименно немецких рабочих, выполнявших какие-то работы при тюрьме919.
* * *
Самоубийство Геринга неизбежно нарушило все расписание предстоявшей процедуры. Генералы приказали приостановить приведение казней в исполнение. В 23.45 спешно созданная комиссия по расследованию происшествия в составе полковника Б. Ф. Харлесса, подполковника В. Твиди и майора Стэнли Т. Розенталя открыла дверь камеры Геринга и вошла внутрь. Рейхсмаршал возлежал на своей койке абсолютно безжизненной массой. Его кожа уже приобрела характерный цианозный сине-серый цвет, один глаз был широко открыт, а другой зажмурен, как будто Геринг злорадно подмигивал им. В ходе двухчасовых тщательных поисков был перевернут буквально каждый кубический дюйм (сантиметр) внутреннего пространства камеры: они с пристрастием осмотрели каждый ящик и картонную коробку, колоду игральных карт и даже почти пустой рулон туалетной бумаги, но так и не нашли никакого ключа к тому, как ему удалось сыграть с ними этот сногсшибательный фокус.
Первоначально полковник Эндрус намеревался обращаться с осужденными непосредственно перед и во время их казни с подчеркнутой почтительностью, как это и предполагалось в соответствии с их высокими санами. В частности, он хотел даже разрешить каждому из них проследовать из своих камер к виселицам в гимнастическом зале свободно, без наручников и тому подобных строгих предосторожностей (за исключением, разумеется, усиленного по сравнению с обычным кон¬
656



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
воя). Однако после самоубийства Геринга все генералы из Четырехсторонней комиссии по приведению казней в исполнение приказали ему сковать руки всех оставшихся осужденных наручниками, причем в положении за спиной. Наручники должны были быть расстегнуты и сняты с них только тогда, когда их введут в помещение для казни, да и то наручники все равно предписывалось немедленно заменить прочными «шелковыми тесьмами», которые предполагалось развязать лишь за считанные мгновения перед тем, как опора уйдет из-под ног, и веревка затянется на шее.
Все это неизбежно влекло за собой совершенно неуместную задержку, в особенности для тех, кто томительно дожидался своей смерти. Однако генералам из Четырехсторонней комиссии показалось мало и этого, и после приведения в исполнение первых двух казней они приказали своим представителям поспешить в здание тюрьмы и распорядиться, для пущей надежности, связать по рукам и ногам каждого из оставшихся в живых приговоренных в их камерах920.
Теперь каждого осужденного доставляли из камеры в помещение для казни по одному, таща его с четырех сторон за ноги и за руки лицом вниз... Американцы проявляли при всем этом гораздо большую нервозность, чем те, кого они собирались казнить. «Каждый из них принял свою смерть очень храбро, — с гордостью записал через несколько часов в своем дневнике фельдмаршал Мильх. — Один ами* сказал о них: «У них в жилах лед вместо крови»».
ПЕРВЫМ, в 1.29 после полуночи, был доставлен и возведен на виселицу гитлеровский министр иностранных дел Йоахим фон Риббентроп. Его руки были
* Использовавшееся среди заключенных полупрезрительное прозвище для американцев, не имевшее, однако, ничего общего с французским ami {друг).
657



Дэвид Ирвинг
туго завязаны за спиной узким, но достаточно прочным кожаным ремешком.
И Риббентроп, и большинство оказавшихся вслед за ним на одной или другой из трех виселиц, умерли с именем фатерлянда на губах. Последними словами Риббентропа были: «Да хранит господь Германию, и да будет Он милосерден к моей душе. Мое последнее желание — объединенная Германия, взаимопонимание между Востоком и Западом и мир во всем мире». Затем он был возведен по тринадцати ступеням на виселицу и установлен на откидывавшемся вниз люке в ее помосте, который исправно сработал в следующее же мгновение, как только на голову Риббентропа были накинуты петля и «капюшон» из черной непрозрачной ткани. Через некоторое время, необходимое для того, чтобы произошло окончательное удушение, тело бывшего министра иностранных дел Германии безжизненно упало через этот люк под помост, нижнее пространство под которым было скрыто от окружающих взглядов черной и также непрозрачной драпировкой.
Вторая команда палачей уже дожидалась фельдмаршала Кейтеля у следующей виселицы. Его руки были тоже завязаны за спиной. После нескольких первых слов, прозвучавших с некоторой запинкой, он твердо произнес под конец: «Более двух миллионов германских солдат умерли за свое отечество. Теперь и я отправляюсь вслед за ними и своими сыновьями, отдавшими все за Германию!» По ступеням виселицы он поднимался твердой и гордой солдатской поступью. Когда тело повешенного фельдмаршала уже падало под помост, довольно массивный люк в его полу вдруг с силой сработал в обратном направлении, разбив вдребезги каждую косточку его уже безжизненного лица. То же самое произошло и с двумя следующими повешенными (Йодлем и Фриком): виселицы оказались то ли неправильно сконструированными, то ли неправильно смонтированными.
658



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Руководивший казнями полковник покачнулся на ногах и спросил у генерала Рикарда, разрешено ли здесь курить. Вместо ответа Рикард, а следом за ним и некоторые другие офицеры и наблюдающие, достали из карманов пачки «Лаки Страйк» и закурили. Врачи скрылись за драпировками под виселицами для того, чтобы засвидетельствовать факт наступления смерти.
Розенберг взошел на виселицу безропотно и встретил свою смерть также в полном безмолвии.
Ганс Франк появился вообще улыбающимся, и выражение его лица было настолько умиротворенным, что создавалось впечатление, что он не просто полностью раскаялся во всем, но и уже получил полное отпущение грехов; перед тем, как подняться на виселицу, он лишь немного задержался для того, чтобы поблагодарить полковника Эндруса за ту доброту, с какой обращались с ним его тюремные надзиратели.
Фрик громко и отчетливо выкрикнул: «За здравствует вечная Германия!»
Стрейчер, у которого было сильно поврежденное колено, очень беспокоился по поводу того, что не сможет подняться по ступеням виселицы прямо и без посторонней помощи, как обещал это, прощаясь со своей женой и сыном; в ту последнюю их встречу он даже сказал им, что специально тренируется поэтому ходить без трости922. В самый последний раз он совершил эти свои ежедневные упражнения даже в день накануне казни: по причудливой иронии судьбы в день казни был Пурим — один из самых главных священных дней по иудейскому календарю, служащий напоминанием об изгнании иудеев из Персии Аманом. «Хайль Гитлер! — выкрикнул Стрейчер. — Сегодня у вас тут веселое еврейское празднество? Но все же это мой, а не ваш Пурим! Настанет день, когда большевики перевешают многих, очень многих из вас!» Ему на голову поспешили надеть черный мешок, но прежде, чем зловещий люк успел уйти у него из-под ног, он успел выкрикнуть
659



Дэвид Ирвинг
еще, оборванный на полуслове: «Адель, моя возлюбленная супруга!..»
Фриц Заукель, о котором Геринг проявлял больше всего какой-то отечески нежной заботы, отправился вслед за гауляйтером, произнеся, запинаясь, лишь: «Я умираю невиновным. Да хранит господь Германию и да возвратит ей ее былое величие!»
Следующим был Йодль. Сохраняя безупречную офицерскую выправку, как и Кейтель до него, он произнес с гордо поднятой головой: «Я приветствую тебе, моя Германия!»
Последним в очереди на виселицу был Зейс-Ин- кварт. Сняв очки, старый солдат и бывший юрист прочувствованно произнес: «Я надеюсь, что эта казнь явится финальным актом в трагедии под названием «Вторая мировая война» и что люди вынесут правильные уроки из этого примера для Того, чтобы восстановить истинное взаимопонимание между всеми народами. Я верю в Германию». Петля затянулась на его шее в 2 часа 57 минут.
ПАРАЛЛЕЛЬНО с этими событиями* в 2.54, как дотошно отметил полковник Эндрус в докладной записке «Время приведения смертной казни в исполнение поименно по каждому приговоренному», труп Геринга был «доставлен и передан исполнительной команде [палачам]». Его едва приволокли на носилках в помещение для казней через двенадцать минут после повешения Зейс-Инкварта для того, чтобы его смогли лично лицезреть генералы Четырехсторонней исполнительной комиссии, а вместе с ними — двое рьяных представителей «новой» Германии: социал-демократ д-р Вильгельм Хёгнер, марионеточный премьер-министр Баварии, и д-р Джакоб Майстер — его ближайший приспешник и, по совместительству, главный прокурор923.
660



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Безжизненные останки Германа Геринга были помещены на носилках между первой и второй из трех сооруженных виселиц924. Тело было накрыто с головой одеялом цвета хаки, и из-под него закоченело торчали лишь босые ноги рейхсмаршала и такая же закоченевшая в свесившемся положении правая рука в сине-голубой шелковой пижаме. Вся верхняя часть пижамы была насквозь мокрой, явно указывая на отчаянные и даже безумные попытки военных медиков реанимировать Геринга для того, чтобы его можно было сразу же вслед за этим повесить925.
Остальные гробы были выставлены в одну линию следом за телом Геринга, и трупы всех повешенных были помещены поверх их крышек. На каждое тело положили табличку с именем его обладателя. Были сделаны официальные фотоснимки каждого из них. У Стрейчера, Заукеля, Фрика, Йодля и Зейс-Инкварта были до сих пор затянутые на шее петли. Лица Кейтеля, Йодля и Фрика были изуродованы ударившим по ним люком926. Матерчатая подкладка под головой Фрика была насквозь пропитана кровью. Некоторое время спустя все трупы были раздеты донага и снова сфотографированы. По приказу вышестоящего руководства все сведения об обстоятельствах проведения казней должны были держаться Эндрусом в строгом секрете до тех пор, пока тела казненных не будут вывезены из Нюрнберга927. Гробы с ними отправили в расположенный в контролировавшейся американцами зоне концентрационный лагерь Дахау, где их кремировали, а пепел высыпали в протекающую мимо Мюнхена реку, чуть ниже по течению после золльнского сада.
ХОТЬ ДЖЕКСОН и не был злопамятным человеком, но, говорят, он довольно ухмыльнулся, когда на армию США обрушилась первая волна довольно нелицеприятной критики по поводу неумело проведенных
661



Дэвид Ирвинг
повешений. В Великобритании и Германии публикация фотографий повешенных была благоразумно запрещена, но в Америке, к его большой досаде, они появились в очень многих газетах. Судья, конечно, не испытывал никаких симпатий к осужденным, однако как человек проницательный и привыкший мыслить практично, он понимал, что эти фотографии не могут не вызвать сочувствия у обычных обывателей. «Люди увидели мертвых нацистов, но не увидели за этим миллионов других загубленных ими жизней, — отметит впоследствии он в своих личных записях. — Я имел весьма невысокое мнение как о том, каким образом армия привела в исполнение эти казни через повешение, так и о том, какой это получило в результате общественный резонанс»928. Он даже написал черновой вариант открытого гневного письма в одну из главных американских газет, в котором, в частности, возмущался «вурдалакским» обращением с останками Геринга — не соответствовавшим ни прижизненным «заслугам» Геринга, ни приказам каких-либо вышестоящих властей, — однако Джексон, как судья Верховного суда, вынужден был воздержаться от столь открытой конфронтации с таким грандиозным общественно-политическим институтом, как армия США, и письмо так никогда и не было ни отослано, ни опубликовано929.
Многие представители тогдашней новой антинаци- стской германкой прессы (из тех, которых даже д-р Геббельс называл в свое время «журналюгами») начисто позабыли тогда о таком понятии, как профессиональная журналистская этика, — в частности, например, один из них, из информационного агентства ОАЫА. Одержимый стремлением опубликовать сенсационный материал, этот борзописец состряпал весьма эффектный, но от первого и до последнего слова вымышленный отчет о якобы виденных им казнях. Не зная о том, что виселицы были сооружены во внутреннем помещении, он заявил, что наблюдал казни, спря¬
662



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тавшись в кроне высокого дерева. Как только он узнал, насколько нелепо опростоволосился, он сразу же «признал», что видел не сами казни, а лишь осужденных, которых вели в помещение для казни. Не могло быть, однако, и этого, поскольку полковник Эндрус предусмотрительно позаботился о том, чтобы все подобные возможные пункты для стороннего наблюдения были взяты под бдительный контроль его подчиненными930.
Не вполне приглядные с точки зрения этики действия позволяли себе, однако, и некоторые союзники. Так, например, один из не в меру предприимчивых офицеров Эндруса сделал себе на этом «событии века» даже небольшой бизнес. Он договорился с какой-то из типографий, чтобы ему изготовили там серию «сувенирных» почтовых конвертов с напечатанной на них эмблемой Международного военного трибунала, наклеенной негашеной почтовой маркой с видом Нюрнберга и списком имен всех повешенных; к своей дополнительной выгоде, этот офицер не проявил излишней поспешности, и имя Геринга было напечатано на этих конвертах (ставших впоследствии филателистическим раритетом) не как имя казненного, а как имя совершившего самоубийство931.
* ♦ *
По поводу писем, об обнаружении которых в камере Геринга было лишь объявлено, да и то не слишком большому кругу людей, ходило множество противоречивых слухов. Поговаривали, например, о том, что среди них было остроумное, саркастическое и триум- фаторское письмо Черчиллю (таковое впоследствии действительно фигурировало, однако оно оказалось подделкой)932.
Так что же это были за три записки, оставленные Герингом? В то время об этому никому ничего сообщено не было. Совет по контролю в Берлине немедленно
663



Дэвид Ирвинг
запер их в свой сейф и распорядился засекретить их без срока давности. Содержание лишь одного письма, адресованного лично полковнику Эндрусу и датированного 11 октября 1946 года, было передано ему в виде копии с оригинала933.
Написанное в тот же день (или, по крайней мере, датированное тем же днем), было и письмо его жене, вложенное в один конверт с письмом капеллану:
Нюрнберг, 11 октября 1946 года.
Дорогой пастор Гереке!
Простите меня, но мне пришлось сделать это по политическим причинам. Я долго молился моему богу и чувствую, что поступаю правильно {расстрелять меня я бы им позволил). Пожалуйста, утешьте мою жену и передайте ей, что это не было всего лишь обычным самоубийством и что она может быть спокойна по поводу того, что бог не лишит меня за это своей великой милости.
Да защитит господь моих любимых и близких!
Да пребудет с вами, дорогой пастор, благословение божие во веки вечные.
Ваш Герман Геринг.
Моя любимая и единственная!
По зрелом размышлении и после многочисленных молитв моему богу я принял решение покончить с жизнью и, таким образом, не позволить казнить меня моим врагам. Казнь через расстрел я еще принял бы, но позволить повесить себя рейхсмаршал Великой Германии просто не может. Более того, эти казни должны были быть обставлены наподобие низкопробного представления с прессой и кинооператорами {чтобы показывать потом все это в кинотеатрах в журнальных выпусках новостей). Они озабочены только тем, чтобы сделать из этого сенсацию.
Я, однако, хочу умереть спокойно, чтобы на меня не таращилась при этом толпа зрителей. Моя жизнь все
664



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
равно уже закончилась — в mont момент, когда я сказал тебе последнее «прощай». С того дня моя душа наполнена удивительным покоем, и я отношусь к смерти лишь как к окончательному освобождению.
То, что благодаря всевышнему я все эти месяцы моего пленения имел средства избежать петли на шее, и то, что эти средства так и не были обнаружены, я воспринимаю как знак свыше. Господь оказался достаточно милосерден для того, чтобы избавить меня от мучительно позорной кончины.
Всеми моими мыслями я с тобой, с Эддой и всеми моими любимыми друзьями! Последние удары моего сердца ознаменуют собой нашу великую и бесконечную любовь.
Твой Герман.
Письмо полковнику Эндрусу было написано на одном листе бумаги, сложенном один раз вдоль и один раз поперек, чтобы его можно было положить в нагрудный карман или в конверт небольших размеров. Текст его был следующим:
Нюрнберг, 11 октября 1946 года.
КОМЕНДАНТУ
Капсула с ядом была при мне все время, с самого первого дня заключения меня под стражу. Когда меня доставили в Мондорф, у меня было три таких капсулы. Первую из них я специально спрятал в своей одежде таким образом, чтобы ее обнаружили при обыске. Вторую я прятал под коробкой с одеждой, когда раздевался перед сном, и забирал ее обратно, когда снова одевался утром. Я маскировал ее настолько хорошо и в Мондорфе и здесь, в нюрнбергской камере, что несмотря на частые и очень тщательные обыски обнаружить ее так и не удалось. Во время судебных заседаний капсула все время была при мне, спрятанной в моих высоких ботинках для верховой езды.
665



Дэвид Ирвинг
Третья капсула до сих пор находится в моем маленьком чемоданчике для туалетных принадлежностей — в круглой банке с кремом для кожи (спрятана в самом креме). Если бы мне это понадобилось, то я дважды мог забрать ее оттуда еще в Мондорфе. Прошу не наказывать никого из проводивших обыски, поскольку найти ампулу было практически невозможно, разве что по чистой случайности934.
К этому Геринг приписал еще следующий постскриптум:
Д-р Гильберт сообщил мне, что Совет по контролю отказал мне в замене этой казни расстрелом!
Этим приводились в порядок и старые счеты с Гильбертом. Письмо было написано с очевидной целью выставить Эндруса полным дураком и в то же время отвлечь внимание от того, кто тайно вынес капсулу из хранилища личных вещей заключенных и передал ее Герингу между 11 и 15 октября.
Покончив с письмом Эндрусу, Геринг достал один из последних остававшихся у него листов своей личной гербовой бумаги с величественным тиснением руническим шрифтом поверху REICHSMARSHALL DES GROSSDEUTSCHEN REICHES (РЕЙХСМАРШАЛ ВЕЛИКОГО ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА) и написал на обеих его сторонах еще одно вызывающее послание:
Нюрнберг, II октября 1946 года.
I
СОЮЗНИЧЕСКОМУ СОВЕТУ ПО КОНТРОЛЮ
Я без излишних церемоний позволил бы вам расстрелять себя! Но не можете же вы, в самом деле, повесить рейхсмаршала Германии! Этого я допустить не могу — ради самой Германии. Кроме того, я не считаю себя мо-
666



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ралъно обязанным подчиниться суду моих врагов. Исходя из всего этого я выбираю для себя такую же смерть, как и великий Ганнибал.
Герман Геринг.
Мне было ясно с самого начала, что мне будет объявлен смертный приговор, поскольку я всегда рассматривал этот суд как исключительно политическую акцию победителей. Но я хотел пронаблюдать весь этот процесс целиком, ради блага моего народа, и я, по крайней мере, не ожидал, что мне будет отказано в смерти солдата. Перед богом, моей страной и моей совестью я считаю себя свободным от обвинений, предъявленных мне вражеским трибуналом.
Это письмо было сложено точно так же — один раз вертикально и один горизонтально, чтобы его можно было положить в конверт обычного размера. Оба этих послания были датированы также 11 октября. Существует, конечно, вероятность того, что Геринг написал их в самом конце, но, шутки ради, датировал задним числом, чтобы сбить с толку будущее следствие. Однако при более близком знакомстве с личностью и наклонностями Геринга представляется все же более вероятным, что он написал их действительно 11 октября, за четыре дня до своей кончины. Но где же они тогда находились эти четверо суток? Очевидно, что не в камере: ведь их обнаружение повлекло бы за собой самые упорные поиски указанного средства самоубийства. Наиболее вероятная гипотеза по поводу датировок этих писем была развита американским исследователем Беном Сверингеном: Геринг — либо напрямую, либо через д-ра Пфлюкера — заключил тайную сделку с каким-то американским офицером, в результате которой у него в руках должен был оказаться один из латунных контейнеров, которые, как он знал, до тех пор
667



Дэвид Ирвинг
все еще находились в хранилище личного имущества осужденных.
Из этого следует, что американскому офицеру необходимо было позаботиться о своем алиби — в виде существования письма или писем, которые защитили бы его во время неизбежного расследования обстоятельств самоубийства Геринга, т. е. Герингу нужно было за несколько дней до самоубийства передать ему эти письма на хранение до момента, собственно, самого самоубийства, и в этих письмах рейхсмаршал должен был «подтвердить» Эндрусу, что ампула с ядом «была при нем все время, с самого первого дня заключения его под стражу». В последние часы 15 октября д-р Пфлюкер должен был пронести эти конверты обратно в камеру — сперва первый, с надписью «Г. Геринг» поверх него и с контейнером с ампулой внутри, а затем, уже после совершения самоубийства, второй, с письмами, который ему предстояло незаметно подсунуть под руку умиравшего рейхсмаршала, а затем обратиться к капеллану Тереке (что он и сделал) с просьбой «запомнить и в случае необходимости подтвердить, что это именно он [Пфлюкер] обнаружил его под рукой Геринга».
У ГЕНЕРАЛОВ из Четырехсторонней исполнительной комиссии оставались невыполненными еще кое-какие функции, связанные с их уже казненными «подопечными». 18 октября они собрались в Нюрнберге и просмотрели некоторые фотографии — по-видимому, с капсулой, содержавшей яд, и с другими личными вещами Геринга, приказали уничтожить наименее важные из них вместе с негативами, а остальные препроводили со специальным курьером в берлинский Совет по контролю; они привели к присяге подходящего переводчика, г-на Н. Джейкобса, обязав его таким образом к неразглашению того, что ему станет из¬
668



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вестно, и приказали ему перевести, для начала, первый листок — с письмом, адресованным Герингом полковнику Эндрусу. Оригиналы остальных писем были также переведены и отправлены в Берлин без снятия с них каких-либо копий935.
В камере Гесса была обнаружена его речь, которую он намеревался произнести в конце процесса — с описаниями его мытарств в английском плену и анализом тех причин, которые виделись ему приведшими мир к этой войне. Среди них были: нарушения Версальского договора, советский экспансионизм, хронические зависть и подозрительность Великобритании по отношению к Германии и, на последнем месте, потребность Германии в недостающем ей жизненном пространстве. Гесс заявлял в этой речи, что поначалу ни Гитлер, ни кто-либо еще в Германии даже и не промышляли о том, чтобы причинить какой-то вред евреям или кому бы то ни было еще, а получилось все это в результате неких таинственных «гипнотических воздействий», которые сами же евреи и оказывали на добропорядочных, в основном, немцев для того, чтобы они дискредитировали этими своими ужасными деяниями идеи национал-социализма. Эти же самые «гипнотические воздействия» явились, по убеждению Гесса, и причиной грубых военных просчетов Гитлера, а также преступных действий некоторых вполне достопочтенных во всех других отношениях англичан936.
Что касается конфискованных регалий покойных заключенных, то их ожидала печальная участь: все медали Кейтеля, полученные им за две войну, в которых он принимал участие, было, приказано уничтожить, равно как и два его Рыцарских Железных креста, четыре медали по ранениям, кинжал Люфтваффе и фельдмаршальский жезл; финансовому управлению американской оккупационной зоны отходили, в уплату судебных издержек, два его золотых партийных значка; три Рыцарских Железных креста Йодля, медаль по ра¬
669



Дэвид Ирвинг
нению и «орденские ленты за различные кампании» было также приказано уничтожить; та же участь ожидала знаменитый Голубой Макс Геринга — орден «За заслуги», которым он был удостоен за командование эскадрильей «Рихтгофен» в Первую мировую войну, и два его Рыцарских Железных креста; в финансовое управление, «после уничтожения нацистской символики», были направлены два его партийных значка, выполненных в виде орлов с распластанными крыльями из платины, усеянной алмазами, а также другие подобные «безделушки»937. На следующем заседании Четырехсторонней комиссии было решено, что, поскольку в завещании Альфреда Розенберга написано, что его законная супруга, фрау Розенберг, не заслуживает передачи ей ничего из личного имущества ее покойного мужа, то «то, что не представляет значительной материальной ценности», должно быть уничтожено, остальное же — передано в финансовое управление; туда же предписывалось отправить инкрустированную алмазами медаль адмирала Дёница, которой он был награжден за командование флотом подводных лодок Германии, — «предварительно устранив с нее изображение свастики»938.
По поводу оставшихся после повешенных их документов и прочих бумаг, среди которых имелись, например, рабочие записи по защите, сделанные во время процесса, личные письма ближайшим родственникам, письма в американское военное правление и автобиографические бумаги — генералы решили поручить их специальной рабочей группе для того, чтобы они рассортировали их по соответствующим категориям939. Среди бумаг, отправленных в Совет по контролю, были: дневник, ведшийся Кейтелем с 12 августа 1945 года по день объявления приговора — 1 октября 1946 года; обращение Заукеля к немецкому народу, датированное 14 октября 1946 года; 62-страничный очерк Ганса Франка под названием «Причины, веду¬
670



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
щие к началу войны»; все, что было найдено из бумаг в камере экономиста Вальтера Функа, — это семистраничный очерк «Рождение банкнота»; в камере Шпеера — пятнадцать страниц, исписанных различными цифрами, связанными с объемами промышленного производства за период с 1940-го по 1945 год.
* * *
Со дня совершенного Герингом самоубийства его камера все время оставалась закрытой и охранялась часовым во избежание несанкционированного проникновения в нее. Утром 18 октября, т. е. через двое с небольшим суток с момента совершения самоубийства, английский бригадный генерал Патон-Уолш поведал остальным троим коллегам по Четырехсторонней комиссии о своих собственных умозаключениях, сделанных после осмотра тела Геринга, и при этом отметил, что многие из них «подтверждены членами похоронной команды». «Они, — заявил он, — подтолкнули меня к мысли обратить особое внимание на те результаты работы следственной комиссии, которые касались пупочной области тела Геринга». Он рассчитывал на то, что лабораторные тесты подтвердят либо, напротив, опровергнут его предположение о том, что рейхсмаршал прятал контейнер с ампулой цианида именно там940. Лабораторные тесты этой его теории не подтвердили.
Что случилось с теми двумя конвертами, особенно со вторым — тем, что был надписан от руки «Г. Геринг»? Последний наталкивает на мысль о том, что некто передал в нем контейнер адресату извне.
Генералы осмотрели все личные вещи Геринга, находившиеся в тюремном хранилище личного имущества заключенных, и действительно обнаружили, как и хвастался Геринг, еще один идентичный латунный контейнер, в котором находилась стеклянная ампула с
671



Дэвид Ирвинг
цианидом, в банке с кремом, лежавшей в чемоданчике с туалетными принадлежностями. Находка была отправлена на лабораторное исследование в госпиталь 385-й авиабазы941. Было совершенно очевидно, что контейнер с ампулой, использованной Герингом, попал к нему в камеру из этого хранилища, — заключение, подразумевавшее весьма скверный вывод о том, что во всей этой истории был замешан американский офицер.
Все, державшие когда-либо в своих руках ключ от хранилища личного имущества заключенных, были подвержены пристрастному допросу под присягой, и все, как один, отвечали стереотипно, что «за все время пребывания в Нюрнбергской тюрьме Геринг ничего не получал из этого хранилища и, разумеется, не имел доступа в него»942. Все показания под присягой были практически идентичными друг другу, за исключением одного — полученного при перекрестном допросе капитана Старнза, у которого находился ключ от этого помещения в период с 1 по 15 октября. В его показаниях была такая фраза: «Я... могу заявить утвердительно о том, что лично я не передавал ничего Герингу из хранилища, так же как и сам он не имел доступа в него за этот период времени»943. Почему он использовал слово «лично»? Почему Старнз не прибегнул к стандартному отрицанию своей вины, как это сделали все остальные, кроме него одного?
Эндрус быстро выделил тот факт, что психиатр Гильберт уведомил приговоренных о том, что в их прошениях о смягчении приговоров или о замене способа приведения казни в исполнение было отказано уже 11 октября — сразу же, как только он узнал об этом сам из газет, что произошло за несколько дней до того, как Эндрус получил официальное уведомление об этом, которое должен был довести до сведения заключенных. «Это, конечно, — написал он одному американскому армейскому врачу, — дало Герингу намного
672



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
больше времени для того, чтобы скорректировать свои планы и набраться решимости для совершения этого шага»944.
Как Герингу удалось, вопреки всему, справиться со столь трудной задачей, очень долгое время оставалось неразрешимой тайной, которую сумел раскрыть лишь много лет спустя Бен Сверинген. Настойчивому исследователю удалось проследить и доказать факт наличия у одного человека нескольких дорогостоящих авторучек и часов, пронесенных в свое время Герингом в нюрнбернскую тюрьму и использованных им затем для подкупа этого человека с тем, чтобы тот сумел вовремя передать ему из тюремного хранилища столь необходимую ему капсулу с цианидом. Этим человеком оказался Джек Уилис, бывший в то время здоровенным, почти двухметрового роста (6 футов и 2 дюйма — ~ 193 см) лейтенантом-техасцем, с которым, как уже упоминалось в книге ранее, у Геринга сразу же завелись доверительные и чуть ли не приятельские отношения (как выяснилось в дальнейшем — не вполне бескорыстные)945. Чарльз Бьюлей, бывший посол Ирландии в Берлине, имевший довольно близкие приятельские отношения с Герингом, знал гораздо больше, чем говорил, но все же указал в своей биографии рейхсмаршала на то, что «в ночь перед казнью» ему помог заполучить капсулу с ядом «не немец»946. Имя этого офицера было известно жене Геринга, но она так никогда и никому не открыла его. Его дочь Эдда заявляла о том, что на хранении у их семейного адвоката якобы имеется письмо, в котором указано имя этого офицера, но в соответствии с волей ее покойного отца письмо не могло быть вскрыто при жизни этого человека. В 1948 году Вернер Бросс, молодой юрист, являвшийся во время Нюрнбергского процесса помощником адвоката Геринга, беседовал по поводу его самоубийства с неким американским офицером службы юридической консультации в ходе одного из после-
22 Д. Ирвинг
673



Дэвид Ирвинг
дующих за Нюрнбергским судебных разбирательств; спустя уже довольно много лет после этого эпизода Бросс вспоминает вдруг, как тот офицер выудил из кармана и, убедившись, что их больше никто не видит, продемонстрировал ему массивные и явно очень дорогие наручные часы, горделиво и многозначительно пояснив: «Подарок Геринга. Понимаете?»947
Уилис теперь уже мертв, но вряд ли является случайным совпадением тот факт, что после его смерти его вдова выставила на продажу очень большие и очень дорогие наручные часы, несомненно подаренные в свое время ее мужу Германом Герингом948.
САМОУБИЙСТВО ГЕРИНГА имело, без преувеличения, гибельные последствия не только для недели, месяца или года в жизни полковника Эндруса, но и для всей его служебной карьеры в целом. Пока еще «не грянул гром», тамплиеры’ даже заблаговременно (за три недели) приптсили его, как почетного гостя, принять участие в торжественном ужине, устроенном ими 19 октября в фешенебельном ресторане «Критерий» в Лондоне, на Пиккадилли-сквер, в честь лор- да-судьи Лоренса, сэра Дэвида Максвелла Файфа, сэра Нормана Биркетта и других членов масонской ложи «Innter Temple»949” «Даже если бы работа в Четырехсторонней комиссии не занимала столько моего времени, — писал он теперь с извинениями, — я все равно не смог бы приехать, поскольку самоубийство этого страшного преступника усложнило все настолько, что мое отсутствие здесь сейчас, даже кратковременное, абсолютно невозможно»950. Бесчинствовавший в бес-  * ***Юристы из Темпл а; Темпл — одно из двух главных лон- донских обществ адвокатов и здание, в котором оно помещается.
**Одна из четырех английских юридических корпораций (the Inner Temple, the Middle Temple, Lincoln’s Inn и Gray’s Inn), готовящих адвокатов и объединенных общим названием the Inns of Court.
674



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сильной злобе перед своими оставшимися в живых заключенными, Эндрус, желая хотя бы немного отыграться перед ними за подложенную Герингом свинью, приказал урезать их и без того скудный рацион питания, напрочь исключив из него такие пункты, как хлеб и сахар951.
На незадачливого полковника со всех концов света посыпались многочисленные письма с самыми невероятными порой теориями по поводу того, как рейхсмаршалу удалось заполучить цианид, наиболее безобидными из которых были, например, такие, что он хранил контейнер с цианидом вмонтированным в оправу очков или что он получил его от Эмми изо рта в рот при их последнем прощальном поцелуе; Эндрусу ничего не оставалось, как только сдержанно поблагодарить отправителей за проявляемое ими участие.
В течение первых четырех дней по тюрьме носились самые дикие версии. Высказывалось, например, даже предположение, что Геринг постоянно проглатывал этот контейнер, а как только он выходил из него естественным путем — извлекал его из фекальных масс, тщательно очищал и проглатывал снова. Но, во-первых, контейнер имел полтора дюйма в длину (почти 4 см), а во-вторых, как бы Геринг мог в таком случае с уверенностью гарантировать, что он выйдет из него в нужный момент? Кроме того, на резьбе корпуса контейнера, его отвинчивавшегося колпачка и под ногтями Геринга неминуемо должны были бы остаться хоть какие-то следы фекального вещества, однако лабораторные тесты этого не подтвердили. Ими же был опровергнут другой вариант, якобы невзначай (но, возможно, и умышленно) высказанный д-ром Пфлюкером в качестве теоретического предположения, состоящего в том, что Геринг, возможно, прятал этот латунный контейнер с завинчивавшейся крышкой под внутренним ободком унитаза; однако при этом существовал бы слишком большой риск просто смыть его спускаемой
675



Дэвид Ирвинг
водой. 24 октября представители Четырехсторонней комиссии снова собрались в камере № 5, тщательно осмотрели унитаз, которым пользовался Геринг, и удовлетворились тем формальным заключением, что он действительно мог прятать контейнер в одном из двух углублений, имевшихся на внутренней стороне фарфорового сиденья. Однако это оставляло без ответов два вопроса: во-первых, контейнер был в одном из конвертов — как он туда попал? и, во-вторых, как бы поступил Геринг, если бы его вдруг без предупреждения перевели в другую камеру? Версия с унитазом была, как оказалось, отвлекающим маневром д-ра Пфлю- кера. А кроме того, за последние несколько часов перед самоубийством Геринг только мочился в унитаз, но ни разу на него не садился.
Д-р Пфлюкер заявил в своих показаниях, что передал, офицеру тюремной охраны то, что обнаружил под рукой у Геринга. Старнз показал, что это были «два» белых конверта для писем стандартного почтового размера. «Я заглянул в один из конвертов и извлек оттуда латунный контейнер с навинченной на него крышкой». (Тут возникает вопрос: неужели Геринг, отправив в рот ампулу с цианидом, позаботился затем о том, чтобы закрутить обратно крышку?) «Я также увидел, что в обоих конвертах находились сложенные листы бумаги с каким-то текстом, который я распознал как написанный рукой Геринга». Конверт, в котором находилась ампула с ядом, был слегка надорван с одного края, через каковой надрыв контейнер с ампулой, по-видимому, и был извлечен Герингом наружу. С наружной стороны этого конверта имелась надпись «Н. Goring» или, по другим показаниям, «Н. Goering», — существенное различие, могущее указывать на то, что в первом случае конверт был подписан немцем, а во втором — американцем; весьма прискорбно, но этот конверт, переданный в дальнейшем английскому генералу Э. Дж. Патон-Уолшу, почему-то не был сфотогра¬
676



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
фирован вместе с письмами и всеми другими вещественными доказательствами. Старнз и Эндрус слегка надорвали этот конверт дальше, чтобы посмотреть, нет ли там еще чего-либо внутри; внутри было пусто952.
Старнз показал, что он передал «два» конверта Энд- русу, и в одном из них находился при этом контейнер с навинченной на него крышкой953. К тому времени, когда Эндрус приступил к написанию своих воспоминаний, в его памяти осталось только то, что ему дали «сложенный вдвое лист бумаги», обнаруженный до того в постели Геринга. «Я сразу же, не читая, передал эту бумагу в офис [Четырехсторонней] комиссии, где практически немедленно началось расследование по факту этого самоубийства. Я даже не пытался ознакомиться с содержанием этой записки, поскольку если бы я поступил так, то «нанес бы этим вред следствию»954.
Здесь представляется наличие одного важного противоречия, которое даже может указывать на умышленное создание «дымовой завесы» вокруг действительного положения вещей: несмотря на то что целый ряд свидетелей показал на то, что контейнер, вне всякого сомнения, находился внутри конверта с надорванным углом, через каковой надрыв он и был извлечен наружу, расследование сконцентрировалось на той версии, что Геринг с самого начала своего заключения все время скрывал его в своем пищеварительном тракте или же в пупковой впадине; можно ли, в свою очередь, допустить предположение, что следователи не знали о конверте? Если они действительно о нем не знали, то не пошли ли они по ложному пути, подготовленному им отвлекающими маневрами противной стороны? А если знали, но не стали развивать эту версию, то почему? Стоит ли исключать версию о том, что замешанные в этой темной истории американские офицеры из тюремной охраны, затеяв отвлекающую игру с надорванным конвертом, в дальнейшем скрыли или даже уничтожили его как вещественное доказательст¬
677



Дэвид Ирвинг
во? (С тех пор, т. е. практически с самого начала, этого конверта так больше никто и не видел; нет его и в сейфе вместе с тремя оригиналами писем Геринга, хранящимися поныне в Берлинском архивном центре.) Весь штат тюремной охраны Нюрнбергской тюрьмы был даже проинструктирован тогда, чтобы в разговорах на эту тему они придерживались официальной версии о том, что Геринг прятал капсулу в своем анусе и в унитазе в своей камере. После его самоубийства все новоприбывающие заключенные подвергались процедуре анального досмотра.
Первоначальные выводы следственной комиссии основывались на том недоказанном предположении, что яд был у Геринга «все время, с самого начала», и что он прятал его попеременно то «в пупочной впадине», то «в пищеварительном тракте» (несмотря на подтвержденное лабораторными тестами отсутствие фекального вещества на резьбе корпуса и крышке контейнера, куда оно в таком случае неизбежно должно было бы проникнуть), и что мог прятать в скрытом углублении под внутренним фарфоровым ободом унитаза (что, однако, вовсе не обязательно должно было означать, что он его действительно там прятал). Документ снимал, таким образом, все обвинения в виновности с американских тюремных надзирателей, других представителей тюремной охраны и с немецких рабочих при Нюрнбергской тюрьме, которые были объявлены вначале главными подозреваемыми. Следственной комиссией было порекомендовано на будущее проводить рентгенографию заключенных.
«Никаких ранений внутри брюшной полости самоубийцы не обнаружено, — написал Эндрус 24 октября американскому члену Четырехсторонней комиссии, бригадному генералу Рикарду, во время проводившегося им секретного брифинга. — Тем более никаких ранений или кровоточащих ран не было и на наружной поверхности его тела». Он не верил в версию о том, что
678



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
склянка с ядом могла быть тайно пронесена для Геринга в тюрьму кем-либо из немцев, но допускал, что теоретически она могла быть передана ему одним из адвокатов в суде. Однако она была все-таки слишком объемистым предметом для того, чтобы ее можно было незаметно скрыть среди документов, да и к тому же это потребовало бы определенной ловкости рук, поскольку адвокатам было строго-настрого запрещено как обмениваться рукопожатиями с обвиняемыми, так и вообще приближаться (а тем более — пересекать) к барьеру, отделявшему скамью подсудимых от остального зала судебных заседаний. Ясно было лишь одно: полковник Эндрус не мог найти удовлетворительного объяснения тому, как Герингу удалось справиться с непростой задачей совершения самоубийства вопреки всем предпринятым им, Эндрусом, против этого мерам предосторожности955.
Он написал д-ру Роберту Кемпнеру — некогда злейшему недоброжелателю Геринга — едкое и мстительное по отношению к их общему недругу послание, содержавшее заявления, принципиально противоречившие имевшимся уликам. «Все ваши предположения подтвердились. Яд был у этого человека с самого начала. Его пупковая впадина была подвергнута какому-то специальному хирургическому вмешательству, в результате чего получила способность легко вмещать в себя и не такой мелкий предмет, как тот латунный контейнер. Несомненно, что он прятал его там по крайней мере часть времени, а остальную, более значительную его часть — в прямой кишке, что было доказано лабораторными тестами. Так что ради совершения этого ужасного акта самоуничтожения ему пришлось сожрать собственное дерьмо»956.
В точно таком же разительном несоответствии с результатами лабораторных тестов и другими имевшимися вещественными доказательствами были и выводы, к которым пришла 26 октября особая следственная группа Четырехсторонней комиссии:
679



Дэвид Ирвинг
1. 	Контейнер с ядом находился у Геринга с самого первого дня взятия его под арест.
2. Контейнер мог скрываться им в пупковой впадине, а в отдельных случаях он определенно прятал его в своем пищеварительном тракте.
3. Преступной халатности или других заслуживающих порицания действий со стороны американской тюремной охраны и, в частности, со стороны охраны, находившейся на вахте во время наступления смерти Геринга, допущено не было957.
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ Эндруса со своим вышестоящим армейским руководством были натянутыми всегда, в особенности с начала того ставшего столь злополучным для него 1946 года. Самоубийство Геринга повлекло за собой окончательный провал его служебной карьеры. Еженедельник «Тайм» опубликовал на своих страницах уничтожающую, а местами и совершенно необоснованную критику его профессиональных качеств. Пентагон отозвал его обратно. В конце ноября Эндрус без лишнего шума покинул Нюрнберг и вернулся в Соединенные Штаты. Его служба в качестве коменданта Нюрнбергской тюрьмы была преждевременно прервана «по причине смертельной болезни его жены»958.
Эндрус никогда не простил Герману Герингу того, что тому удалось надуть его. Винил он и генерала Эйзенхауэра за то, что он настоял на казнях через повешение. Если бы был разрешен расстрел, то, как был уверен Эндрус, рейхсмаршал смирился бы с этим. Успешное самоубийство Геринга — если, конечно, слово «успешное» употребимо применительно к термину «самоубийство» — стало для полковника мучительной навязчивой идеей до конца его дней. Спустя уже двадцать один год после нюрнбергских событий, когда Бартон К. Эндрус умирал от лейкемии, он в самые по¬
680



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
следние мгновения своей жизни вдруг начал возбужденно озираться вокруг себя в поисках своей формы, чтобы одеться, и выпалил своему сыну в предсмертном горячечном бреду: «Мне только что доложили, что Геринг совершил самоубийство. Я должен срочно идти и выяснить, что там такое»959.
* * *
Во время своего заседания 25 октября 1946 года Четырехсторонняя комиссия проинструктировала Энд- руса, как ему надлежит распорядиться личным имуществом повешенных: все их медали, ордена и прочие знаки отличия, «несущие нацистскую символику», предписывалось уничтожить; одежду и личные вещи, «за исключением ценных ювелирных изделий», следовало передать их ближайшим родственникам, равно как и суммы их наличных денег, не превышающие одной тысячи рейхсмарок. Остальные драгоценности и деньги должны были быть отправлены в финансовое управление. Деньги и ценные вещи приговоренных к тюремному заключению должны были быть «заморожены» и препровождены для хранения в Рейхсбанк960.
Впоследствии Эндрус передал Эмми Геринг все личные вещи покойного рейхсмаршала — за вычетом тех, что Геринг раздарил американским офицерам сам, и тех, что растащили без его участия. Она расписалась в их получении по списку, приведенному ниже полностью: «750 рейхсмарок, 1 дорожные часы, 1 чемоданчик для туалетных принадлежностей, 1 золотой портсигар для сигар, 1 золотой портсигар для сигарет, 1 аптечка для медикаментов, 1 наручные часы, 1 карманные часы квадратной формы с цепочкой, 1 настольный резак для сигар с подставкой для карандашей, 4 пуговицы из полудрагоценных камней, 2 запонки для манжет, 1 золотая булавка («вечнозеленая веточка»), 1 булавка с жемчужной головкой, 1 серебряный резак для сигар,
681



Дэвид Ирвинг
1 антикварная булавка, 1 карманные часы в антикварном футляре, 1 серебряная булавка с головкой в виде сердца, 1 небольшие наручные часы, декорированные бриллиантами, 1 зажигалка, 1 карманный навигационный циркуль с встроенным компасом, 2 комплекта конской упряжи в двух больших чемоданах, одна шляпная коробка и одна сумка для вышеперечисленного имущества»961.
То, что личное имущество осужденных должно быть конфисковано в уплату судебных издержек, считалось вполне уместным. В соответствии с меморандумом, имеющимся в файлах Джексона, эта сумма составила в общей сложности $ 4 435 719 (четыре миллиона четыреста тридцать пять тысяч семьсот девятнадцать долларов)962. Но как было посчитать личные моральные издержки Джексона или того же полковника Эндруса? Из-за своего в высшей степени несвоевременного отсутствия в Вашингтоне по причине непредвиденной задержки в Нюрнберге Джексон безвозвратно упустил свой шанс стать главным судьей Соединенных Штатов, а в дальнейшем, возможно, и президентом, а в результате предпринятых им огромных усилий по организации процесса лишь приобрел репутацию вздорной особы. Его самые лучшие намерения так и не встретили понимания; в сознании большинства людей его имя ассоциировалось прежде всего с целой чередой скандальных послевоенных судов над военными преступниками, к которым он в действительности не имел никакого отношения, поскольку проводились они сугубо военными властями и даже, по-своему, претендовали на некоторое соперничество с главным (Первым) Международным военным трибуналом. Но печальнее всего было то, что его искренняя мечта о том, чтобы добиться первого прецедента обвинения агрессивных разжигателей войны, осталась неосуществленной; Международный военный трибунал так и остался первым
682



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
и последним в своем роде судом вплоть до самых заключительных стадий войны в бывшей Югославии.
Проводившиеся в дальнейшем международные процессы проходили уже в свете результатов Лондонских переговоров, а так как первый процесс затянулся слишком надолго в глазах американской публики (налогоплательщикам которой приходилось фактически оплачивать главные судебные издержки), то она, а вслед за ней и английская публика, уже не проявили слишком большого энтузиазма по поводу планировавшегося второго процесса — над главными немецкими промышленниками и финансистами. Американцы начали оглядываться вокруг в поисках других групп преступников, — т. е. потенциальных подсудимых, — таких, как представители немецких промышленных, экономических и дипломатических кругов. Англичане, однако, отказались присоединиться и поддержать их в этом начинании. Когда американцы предложили им представить перед судом Второго Международного военного трибунала группу немецких промышленников — английское правительство откровенно продемонстрировало свою крайнюю неохоту ввязываться во все это, довольно неопределенно аргументировав это тем, что Второй 1МТ (Международный военный трибунал) будет не только выглядеть слишком невзрачно на фоне первого, но и принизит собой его значение. Вся команда английских обвинителей в полном составе просто отказалась оставаться дальше в Нюрнберге, — в первую очередь, вне всякого сомнения, из-за уменьшения правительственных дотаций на оплату их гонораров963.
Под значительным давлением американцев англичане все же согласились представить перед судом одного фельдмаршала — устрашающего Эриха фон Ман- штейна; в карьере Манштейна имелись несомненные уродливые заплаты, особенно заметными из которых были, например, казни евреев в глубоких тылах армии,
683



Дэвид Ирвинг
о которых он не только был осведомлен, но и вполне одобрял их. Однако это был первый и последний такой суд, имевший место в английской зоне оккупации, — не считая, конечно, заметного количества скорых слушаний: 541, проведенное англичанами, 275 австралийцами и пять канадцами964 — против служащих концентрационных лагерей и еще других менее важных военных преступников, около трех сотен из которых были повешены Альбертом Пьерпойнтом — официальным английским палачом из тюрьмы Хеймелин. В данной связи уместным будет отметить, что французы не отдали под суд ни одного немецкого генерала965.
Американцы провели в Нюрнберге еще целый ряд «последующих слушаний» против ста девяноста девяти оставшихся обвиняемых — генералов, дипломатов, гражданских служащих и промышленников966. И хотя формально такие судебные слушания назывались, например, «Народ Соединенных Штатов против Эрхарда Мильха» и т. п., в последующие месяцы американцы посчитали более уместным придать им статус международных процессов. За последовавшие за этим два года американцы повесили в тюрьме крепости Ландсберг несколько сотен немцев. Во всех официальных фотографиях этих повешений, хранящихся в архиве правительства США, прослеживается одна и та же характерная особенность: в каждом случае приговоренный к повешению (зачастую вполне заслуживший такой приговор) фотографировался до момента приведения приговора в исполнение в полный рост лицом к камере и стоящим на фоне ступеней ожидавшей его виселицы; двое конвоиров, державших его с обеих сторон за скованные наручниками руки, стояли при этом, однако, спиной к камере, так же как и палачи и их ассистенты на помосте виселицы.
Английское правительство предусмотрительно и подчеркнуто официально «умыло руки» в связи со всеми последующими судами, проведенными американ¬
684



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
цами без их участия. Отвечая на вопрос по этому поводу, заданный в палате лордов Бишопом Беллом из Чичестера, спикер официально заявил, что правительство его величества не несет никакой ответственности за судебные разбирательства, проводившиеся в Нюрнберге с момента окончания Международного трибунала967 Когда судью Вильяма О. Дагласа — главного судью Верховного суда США — спросили о его мнении в отношении Дальневосточного Международного военного трибунала, организованного американцами в Токио против двадцати восьми японских генералов, адмиралов, министров и дипломатов, он выразил по этому поводу весьма резкое осуждение: «Этот трибунал проявил себя не как законный суд, а как инструмент власти»968. Одиннадцать его судей приговорили семерых японских обвиняемых к смерти, а остальных — к различным срокам тюремного заключения. Оправдательных приговоров вынесено не было ни одного; трибунал этот был, однако, примечателен тем, что разошелся во мнениях с индийскими и голландскими судьями.
ТАК КАКИМ ЖЕ ОКАЗАЛСЯ общий итог Нюрнбергского процесса? На нем было признано, что нападение Германии на Польшу являлось несомненным и откровенным актом военной агрессии. Тезис защищающей стороны о том, что война против России была, по существу, превентивной, — возможность чего признается сейчас, по прошествии пятидесяти лет, даже русскими историками, — трибуналом тогда был категорически отвергнут. Еще менее убедительным образом, не вдаваясь в «излишние» подробности, трибунал отверг и представленные защитой аргументы в связи с вторжением Германии в Норвегию в апреле 1940 года; суть доводов защиты состояла в том, что эта военная кампания была также превентивной по своему характеру, однако в ответ на это англичане просто отказались открыть свои секретные файлы по этому вопросу.
685



Дэвид Ирвинг
Еще менее известен тот важный факт, что трибунал так и не смог квалифицировать войны Германии и против Великобритании, и против Франции как агрессорские969. Все заявления, направленное против ведшейся Германией войны под водой, были также отклонены во время процесса как безосновательные. «По очевидным причинам никаких серьезных обвинений не было выдвинуто и против ведшейся Германией войны в воздухе», — деликатно заявил адвокат защиты Отто Кранц- бюлер, не увлекаясь все же нарушением табу, наложенном союзниками на немецких историков по этой щекотливой теме970. По сходной же причине не прозвучало и ни одного упоминания (ни от обвинения, ни от судей) ни о применявшихся Германией крылатых ракетах, ни о воздушных налетах Люфтваффе на Роттердам, Ковентри, Варшаву и Лондон. Не менее важным для немецкого народа было и признание судьями того факта, что имевшие место в Германии массовые ликвидации были в основном неизвестны широкой публике, что означало снятие с обсуждения вопроса о коллективной ответственности за эти преступления971.
Мир увидел в Нюрнбергском процессе наглядное проявление действенности старомодной практики предания победителями мечу своих поверженных врагов, — только происходило все это за не слишком режущим глаз декоративным фасадом из ретроактивных законов и изящных речей. По прошествии лет это впечатление лишь усилилось в результате отсутствия сходных процессов при, тем не менее, явном наличии агрессорских войн. Так, например, когда Советский Союз развязал агрессорскую кампанию против Южной Кореи, «Нью-Йорк тайме» прокомментировала это в 1951 году так: «Могущественный агрессор, не получивший поражения в развязанной им войне, не может быть и не будет судим и наказан»972.
Когда вооруженные силы Великобритании, Франции и Израиля затеяли в 1956 году совместный заговор против Египта и напали на него, адвокат Рудольфа
686



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Гесса, Альфред Зайдль, ехидно поинтересовался у Министерства иностранных дел Великобритании, не намеревается ли их тогдашний премьер-министр Иден отдать за это сам себя под какой-либо трибунал973. Печальная правда состояла в том, что Нюрнбергский процесс так и не стал реальным прецедентом в международном праве. Резолюция, представленная им в 1946 году Организации Объединенных Наций по вопросу о кодификации* установленных в Нюрнберге принципов, была передана в Комиссию по международному праву, где и оказалась без излишних церемоний благополучно преданной забвению974.
ОСТАЕТСЯ лишь сказать еще несколько слов об обвинявшихся и об оставшихся после них плодах их письменного творчества, некоторые вполне достойные образчики которого так до сих пор и не опубликованы — как, например, несколько эксцентрические излияния чувств Роберта Лея. Другие из них создавались явно с надеждой на лучшие для их авторов времена, — как, например, различные воззвания Рудольфа Гесса из камеры нюрнбергской тюрьмы к немецкому народу, написанные с очевидным прицелом на то, что ему, возможно, «будут доверены бразды правления в западных областях [Германии]»975.
Эту экспозицию можно продолжать и дальше. За два дня до своей казни Йодль написал своей жене следующие трогательные строки: «Уже поздно и скоро станет совсем темно. Когда наши друзья придут к тебе вечером в день моей казни, это будет моей похоронной процессией. Мой гроб покоится на пушечном лафете, а за ним маршируют все немецкие солдаты: погибшие в битвах — в авангарде этой огромной колонны, а ныне живущие в ее арьергарде»976.
Т. е. сведению в единый кодекс.



ПРИМЕЧАНИЯ
1 	См. о Р. Г. Джексоне: Феликс Белайр, «Джексон излагает свою политическую философию», Нью-Йорк тайме, 13 февраля 1938 года [Felix Belair, «Jackson Sets Forth His Political Philosophy», in New York Times, Magazine Section, Feb. 13, 1938]; Fortune, Mar 1938; Look, Mar 12, 1940; Маркиз Чайлдз, Форум, март 1940 [Marquis Childs, in Forum, Mar 1940]; «Роберт Г. Джексон», Следопыт, № 2422, 1 июня 1940 года, стр. 8 [«Robert Н. Jackson», in Pathfinder, № 2422, Jun. 1, 1940, page 8]; Журнал братского профсоюза железнодорожных пожарных и инженеров, выпуск № 108, май 1940, стр. 313 [Brotherhood of Locomotive Firemen and Engineers» Magazine, vol. 108, May 1940, page 313]; краткий биографический очерк, написанный Ричардом Ли Страутом Крисчен Сайэнс Монитор, 13 июля 1940 года [the profile by Richard Lee Strout, in Christian Science Monitor, Jul. 13, 1940]; Карл Шрифт- гизер, «Роберт Г. Джексон» в Североамериканском обозрении, зима 1939—40 [Karl Schriftgiesser, «Robert Н. Jackson», in North American Review, winter 1939—40]; Хон Уильям Л. Рэнсом, «Судья Роберт Г. Джексон» в ежемесячнике американской ассоциации адвокатов, август 1941 года [Hon William L. Ransom, «Associate Justice Robert H. Jackson», in American Bar Association, Aug. 1941]; «Роберт Г. Джексон, американский обвинитель главных военных преступников» в Джадж Адвокейт Джорнэл, том 11, № 2, лето 1945 [«Robert Н. Jackson, US Prosecutor of Major War Criminals», in Judge Advocate Journal, vol. II, Nq 2, summer 1945]; собственная статья Джексона «Нюрнберг в ретроспективе: законный ответ на международное беззаконие» в ежемесячнике американской ассоциации адвокатов, выпуск 35 (октябрь 1949 года) [Jackson’s own article, «Nuremberg in Retrospect: Legal Answer to International Lawlessness», in American Bar Association, vol. 35 (Oct. 1949)]; и Тэлфорд Тэйлор, «Роберт Г. Джексон и нюрнбергский процесс» в Колумбийском судебном обозрении, выпуск 55 (апрель 1955 года) [Telford Taylor, «Robert Н. Jackson and the Nuremberg Trials», in Columbia Law Review, vol. 55 (Apr. 1955)]. После скоропостижной смерти Джексона в 1954 году сэр Дэвид Максвелл Файф в последний раз воздал должное великому юристу в Стэнфордском
688



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
судебном обозрении в декабре 1955 года [Sir David Maxwell Fyfe, Stanford Law Review, Dec 1955].
2 Заявление P. Г. Джексона на получение паспорта, май 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, личные и служебные документы Р. Г. Джексона, ящик№ 103, «Документы, разное»).
3 Из речи Р. Г Джексона 13 апреля 1945 года перед американским обществом поддержки международного права.
4 Дневник Р. Г. Джексона, 27 апреля 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, личные и служебные документы Р. Г. Джексона, ящик № 95).
5 Р. Г. Джексон, «История в устных рассказах», 1952 (юридический факультет Чикагского университета). Скопировано автором на имеющийся в его личном архиве микрофильм DI-87.
6 Дневник Стимсона, 7 января 1944 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона, микрофильм № 9); докладная записка о беседе между президентом и министром обороны по вопросам оккупации Германии, 8 июня 1944 года (Национальный архив, Вашингтон, регистрационный № 59, документы Министерства иностранных дел, европейский отдел, файл 17).
7 Дневник Стимсона, 9 января 1944 года.
8 Дневник Галифакса, 16 марта 1943 года (университет Йорка, Бортвикский институт, документы Хиклтона, лорд Галифакс, досье А7.8.12). Пометка о Корделе Халле очень перекликается в памяти с логическим обоснованием Генриха Гиммлера о необходимости уничтожения еврейских женщин и детей наравне с уничтожением евреев-мужчин, прозвучавшем в его печально известной речи в Позене в октябре 1943 года.
9 Из этого заявления следует, что сэр Дэвид Максвелл Файф [далее — Максвелл Файф] ошибался, когда упомянул в своей книге «Воспоминания об Эрле Килмюирском. Политическое приключение» (Лондон, 1964 год), стр. 79 [ The Memories of the Earl of Kil- muir. Political Adventure (London, 1964), page 79], что Кордел Халл усиленно отговаривал Рузвельта от безотлагательной казни всего вражеского руководства.
10 Дневник Батчера, 10 июля, отпечатанные страницы, разрешенные их автору к публикации в 1977 году (библиотека Дуайта Д. Эйзенхауэра, документы Гарри К. Батчера); сравните с дневниковой записью Галифакса, датированной тем же 10 июля 1944 года.
11 Г. Р. Моргентау «Германия — наша проблема» (Нью-Йорк, 1947) [H. R. Morgenthau, Germany is Our Problem (New York, 1947)]; негодуя по поводу навешенного на него ярлыка инициатора создания Плана Моргентау, Эйзенхауэр заставил своих штаб¬
689



Дэвид Ирвинг
ных работников перерыть все свои архивы в поисках любых имеющих отношение к этому делу записей: см. в библиотеке Дуайта Д. Эйзенхауэра, предвыборные (на пост президента США) документы, файл 152, «План Моргентау». См. также Министерство обороны Эйзенхауэру, 30 июля 1944 года («Визит Моргентау, июль-сентябрь 1944 года») [NA, RG.331, SHAEF/SGS, file 353.02/5, «Morgenthau Visit, Jul-Sep. 1944»].
12 Дневник Моргентау, 12 августа 1944 года (библиотека Рузвельта, документы Генри Р. Моргентау, том 763).
13 Фред Смит, «Взлет и падение Плана Моргентау» в Мире Объединенных Наций, март 1947 года, стр. 32 и далее. [Fred Smith, «The Rise and Fall of the Morgenthau Plan» in United Nations World, Mar 1947, pages 32ff.] Книга написана Смитом на основе его дневниковых пометок, которые он сделал, будучи одним из помощников Моргентау.
14 Эйзенхауэр в Министерство обороны, август 1947 года (библиотека Дуайта Д. Эйзенхауэра, предвыборные (на пост президента США) документы, файл 152, «План Моргентау»). Существует еще одна версия этой беседы, изложенная в дневнике Кея Саммерсбая, запись от 7 августа 1944 года (там же, личные дела, ящик 146: «Дневник Кея Саммерсбая, июнь 1944 года — апрель 1945 года»).
15 Этим числом датирована пригласительная карточка на ленч, присланная Моргентау от премьер-министра Черчилля (копия хранится в личном архиве автора; дневник Моргентау, 19 августа 1944 года).
16 Гарри Декстер Уайт, докладная записка государственному секретарю США 13 августа 1944 года (Принстонский университет, библиотека Сили Мадца, документы Гарри Декстера Уайта; см. также документы Джона Фостера Даллеса, там же, 1953 год, ящик 77).
И Дневник Моргентау, 19 августа 1944 года.
18 Дневник Стимсона, 23 августа 1944 года.
19 «Краткий план совещания у президента 25 августа», 23 августа 1944 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона).
20 Дневник Стимсона, 25 августа 1944 года. Сравните с записью, датированной тем же 25 августа, в дневнике Джеймса Фор- рестола (Принстонский университет, библиотека Сили Мадда, собрание Джеймса В. Форрестола, ящик 19); и с рукописью дневника Викара, 25 августа 1944 года (библиотека Рузвельта, документы Клода Р. Викара).
21 Г. Л. Стимсон, «Памятная записка о беседе с президентом», 25 августа 1944 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона).
690



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
22 Дневник Стимсона, 31 августа 1944 года.
23 Лорд Галифакс в Министерство иностранных дел Великобритании, 1 сентября 1944 года (Государственный документальный архив, Лондон, файл Р0.371/39080).
24 Дневник Стимсона, 4 сентября 1944 года.
25 Там же, 5 сентября 1944 года.
26 Корделл Халл, «Предложения и рекомендации правительственной комиссии президенту по обустройству послевоенной Германии», 4 сентября 1944 года (Библиотека Конгресса, документы Корделла Халла); комментарий Стимсона, 5 сентября 1944 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона). Ранние проектные варианты Плана Моргентау, озаглавленные как «Предлагаемая программа обустройства Германии после ее капитуляции» и «Наказание несомненных военных преступников и предлагаемые решения по специальным службам» (приложение В, 3 страницы), подписанные в подлиннике самим Моргентау и датированные 11 сентября 1944 года, см. в библиотеке Рузвельта, личный архив президента, ящик 44, «Германия 1944—45».
27 Лорд Галифакс в Министерство иностранных дел Великобритании, 1 сентября 1944 года (Лондонский архив, файл Р0.371/39080).
28 Дневник Стимсона, 7 сентября 1944 года.
29 Там же, 9 сентября. Последовавшие за совещанием докладные записки Стимсона Рузвельту по поводу Плана Моргентау, датированные тем же 9 сентября 1944 года, см. в библиотеке Рузвельта, личный архив президента, ящик 44, «Германия 1944— 45»; помимо этого имеются их копии, отпечатанные в типографии подкомиссии совета внутренней безопасности, 90-й конгресс, 1-я сессия, Дневник Моргентау (Германия), том I, стр. 612— 615 и 621—623.
30 Дневник Моргентау, 9 сентября 1944 года.
31 29 сентября 1944 года Халл выразил свой гнев по поводу того, что, будучи в Квебеке, Рузвельт все же принял «этот безумный План Моргентау по вопросу о Германии»: заметка Артура Крока в «Нью-Йорк тайме» (Принстонский университет, архив рукописей Сили Мадда, документы Артура Крока).
32 Об изменениях, происходивших в английской политике в отношении к вопросу о военнопленных в период с июля 1943 по сентябрь 1945 года, см. Лондонский архив, файл WO. 106/4037; в отношении к вопросу об аресте германского высшего руководства, май-июнь 1945 года, см. там же, досье \\Ю. 106/4463.
33 Досье \V0.32/14552 Лондонского архива закрыто на 75 лет.
691



Дэвид Ирвинг
34 Сэр Арчибальд Кларк Керр в Министерство иностранных дел Великобритании, 5 ноября (Лондонский архив, досье FO.371/33036; см. также досье PREM.3/219/6); Дэвид Ирвинг, Гесс. Годы отсутствия (Лондон, 1987), стр. 230 и далее [David Irving, Hess. The Missing Years (London, 1987)]; см. также докладную записку CWC (42)12 с кратким отчетом о беседе Кларка Керра и Сталина, представленную Иденом (тогдашним министром иностранных дел Великобритании) военной правительственной комиссии по вопросу о военных преступниках 24 ноября 1942 года (Лондонский архив, файл САВ.98/23).
35 Энтони Иден, документы военной правительственной комиссии, WP(43)286, 29 июня 1943 года (Лондонский архив, досье САВ.66/38); резюмировано в записке лорду Червеллу, 5 июля 1943 года (Наффилдский колледж, Оксфорд, документы Червел- ла, файлы 63 и 65, «Послевоенная политика в отношении Германии и вопрос о репатриациях»). Информацию о проработке вопроса о военных преступниках Министерством иностранных дел Великобритании см. в Лондонском архиве, файл FO.371/34363- 80.
36 Дафф Купер (канцлер герцогства Ланкастер), документы военной правительственной комиссии, WP(43)293, «Предупреждение к нейтральным странам о недопустимости предоставления ими убежища лидерам вражеского руководства и военным преступникам», 5 июля 1943 года (Лондонский архив, файл САВ.66/38).
37 Черчилль Рузвельту, 26 июля 1943 года, N° 383, зарегистрировано 26 июля в 18.25 по гринвичскому меридиану (Национальный архив, RG.218, Объединенный комитет начальников штабов, «CCS 389, Италия, 10 июня 1943 года (Раздел I)».
38 Рузвельт Черчиллю, 30 июля 1943 года, опубликовано в издании Внешнеполитические отношения Соединенных Штатов, конференции 1943 года в Вашингтоне и Квебеке (типография правительства США, Вашингтон, округ Колумбия, 1970) [Foreign Relations of the United States, Conferences at Washington and Quebec, 1943 (US Government Printing Office, Washington, DC, 1970)].
39 Дневник Галифакса, 10 сентября 1943 года (университет Йорка, Бортвикский институт, документы Хиклтона, лорд Галифакс, файл А7.8.13).
40 Протокол заседания военной правительственной комиссии, 8 октября 1843 года.
41 Записки Идена, 9 октября 1943 года (Лондонский архив, досье PREM.4/100/9).
42 Черчилль Рузвельту и Сталину, 12 октября 1943 года; Уинстон С. Черчилль, «Вторая мировая война», том V: «Замыкая кольцо» (Лондон, 1952), стр. 263 и далее [Winston S. Churchill, The
692



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Second World War, vol. V: Closing the Ring (London, 1952), pages 263ff).
43 Черчилль, «Наказание военных преступников», документы военной правительственной комиссии, WP(43)496, 9 ноября 1943 года (Лондонский архив, досье САВ.66/39).
44 Там же. «Посредством этого, — убеждал Черчилль, — мы сможем избежать всей путаницы и проволочек законной процедуры, а освобождение от ответственности за казни объявленных вне закона будет обеспечено совместным постановлением тридцати двух государств — участников ООН, подтверждающим твердую и неоспоримую обоснованность этого акта государственной воли».
45 Об этом рассказал Хью Долтону личный секретарь Черчилля в парламенте, полковник Джордж Харви Уотт: дневник Долтона, 11 ноября 1943 года (Лондонская школа экономики, научно-политическая библиотека, документы Хью Долтона).
46 Сэр Эдвард Бриджес, секретарь военной правительственной комиссии, памятная записка, 15 февраля 1944 года (Лондонский архив, файл САВ.66/47).
47 Приложение к памятной записке Бриджеса, WP(44)105, «Военные преступники», 15 февраля 1944 года (там же).
48 Иден, документы военной правительственной комиссии, WP(44)555, «Проектный вариант телеграммы, предлагаемой к отправке президентом и премьер-министром маршалу Сталину», 3 октября 1943 года (Лондонский архив, файл САВ.66/56). Американские расшифровки стенограмм CCS и пленарных заседаний («Большой Тройки») в Тегеране см. в Национальном архиве, RLL218, Объединенный комитет начальников штабов, служебт ные документы адмирала В. Д. Лихая, файл 89.
49 Так рассказывал об этом впоследствии Рузвельт. Дневник Генри Уоллеса, 18 декабря 1943 года. Джон Мортон Блам (издание), «Цена предвидения. Дневник Генри А. Уоллеса, 1942—1946» (Бостон, 1973) [John Morton Blum (ed.), The Price of Vision. The Diary of Henry A Wallace, 1942—1946 (Boston, 1973)].
50 Сравните с: Уинстон С. Черчилль, «Вторая мировая война», том V: «Замыкая кольцо» (Лондон, 1952), стр. 330 [Winston S. Churchill, The Second World War, vol. V: Closing the Ring (London, 1952), page 330].
51 Чарльз Болен, протокол трехсторонней встречи, 29 ноября 1943 года, «Внешнеполитические отношения Соединенных Штатов. Конференции в Каире и Тегеране, 1943» (Вашингтон, 1961), стр. 552 и далее [Foreign Relations of the United States. The Conferences at Cairo and Teheran, 1943 (Washington, 1961), pages 552ff). Запротоколирована происходило в присутствии Рузвельта, Черчилля, Сталина, Хопкинса, Идена, Аврелия Гарримана, Болена.
693



Дэвид Ирвинг
52 Дневник Уоллеса, 18 декабря 1943 года. Об этом случае рассказывал также Герберт Байар Своуп: процитировано в дневнике Р. Г. Джексона, 10 июня 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик № 95).
53 Черчилль Кадогану, 19 апреля 1944 года, процитировано по книге Дэвида Дилкса «Дневники сэра Александра Кадогана, 1938—1945» (Лондон, 1971), стр. 620 [David Dilks, The Diaries of Sir Alexander Cadogan, 1938—1945 (London, 1971), page 620].
54 Альфред-Морис де Зайас, «Нюрнбергский процесс над военными преступниками», опубликованный в «Дело и право», и «Величайший процесс в истории» (Мюнхен, 1991), стр. 252 (далее Зайас), [Alfred-Maurice de Zayas, «Der Nürnberger Kriegsverbrecherprozess» in Macht und Recht; Grosse Prozesse in der Geschichte (Munich, 1991)]. Материалы по советским «харьковским» процессам, а также о проблемах, появившихся в связи с ними у союзнической пропаганды, см. Национальный архив, RG.84, посольство США в Лондоне, секретные досье, ящик 21, файл «820.02 A-Z».
55 Дневник Джексона, 17 мая 1945 года.
56 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 79.
57 Показания Ганса Фриче, данные им 26—28 июня 1946 года, «Суд над главными военными преступниками перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге» (Нюрнберг, 1946— 1949), том XVII, стр. 200 и далее [The Trial of Major War Criminals before the International Military Tribunal at Nuremberg (Nuremberg, 1946-49), vol XVII, pages 200ff.].
58 Фрэнк К. Робертс (Министерство иностранных дел Великобритании), 18 марта 1944 года (Лондонский архив, файл FO.898/422).
59 Лорд Саймон, «Наказание Гитлера и его главных помощников», 4 сентября 1944 года (Лондонский архив, файл LC0.2/2981, «Военные преступления: суд над главными военными преступниками, Гитлером и другими»).
60 Дневник Моргентау, 12 сентября 1944 года (библиотека Рузвельта, документы Генри Р. Моргентау).
61 Дневник Маккензи Кинга, 11 сентября 1944 года (Государственный архив Канады, Оттава, документы Вильяма Лайона Маккензи Кинга, MG.26,JI).
62 Дневник Моргентау, 13 сентября 1944 года.
63 Г. Д. Уайт, «Беседа в номере министра Моргентау, Квебек, 14 сентября 1944 года», в дневнике Моргентау — 14 сентября 1944 года, стр. 1514—1515.
64 Там же.
65 Дневник Идена, 15 сентября 1944 года (университет Бирмингема, документы Эйвона, файл 20/1/22). Как и многие другие
694



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
политики, Иден втайне питал сильные антисемитские чувства. 8 марта 1942 года, после посещения Итонского колледжа, он записал: «Встреча с толпой мальчишек не произвела на нас никакого положительного впечатления. Почти все грязны, неряшливо одеты, и среди них все больше и больше евреев — таково было наше общее печальное заключение об увиденном!» (Там же, 20/3/8).
66 Меморандум парафирован как «OK., F.D.R» и «W.C., 15.9.» (копии хранятся в библиотеке Дуайта Д. Эйзенхауэра, досье Эйзенхауэра, ящик 152, «План Моргентау»; там же, ящик 76, «Моргентау»; книга Генри Моргентау «Германия — наша проблема» (Нью-Йорк, 1945) [Henry Morgenthau, Germany Is Our Problem (New York, 1945)]; Наффилдский колледж, Оксфорд, документы Червелла, файлы 63, 65: «Германия, вопросы послевоенной политики и репатриаций», «План Моргентау»; дневник Форресто- ла, 20 октября: «Моргентау... вручил мне копию» (Принстонский университет, библиотека Сили Мадда, сборник документов Джеймса В. Форрестола); дневник Моргентау, 15 сентября, стр. 1454—55; документы лорда Галифакса (университет Йорка, Борт- викский институт, документы Хиклтона, лорд Галифакс, файл А4.410.4.6). Телеграммы Черчилля Идену по поводу переговоров с Моргентау в Квебеке в сентябре 1944 года см. в документах Идена (Лондонский архив, файл F0.800/412, 413).
67 Иден, рукописные заметки, 19 ноября 1944 года (Лондонский архив, файл F0.371/391228).
68 Г. Р. Моргентау, План Министерства финансов, отослан лорду Червеллу вместе с сопроводительным письмом, датированным 26 сентября 1944 года (Наффилдский колледж, Оксфорд, документы Червелла).
69 Долговременная директива Объединенного комитета начальников штабов Верховному главнокомандующему объединенными экспедиционными войсками [Эйзенхауэру] в отношении военного администрирования Германии в период, непосредственно следующий за прекращением организованного сопротивления (после нанесения полного поражения), 17 сентября 1944 года (библиотека Дуайта Д. Эйзенхауэра).
70 Майор А. К. С. Моррис, помощник начальника генерального штаба, штаб Верховного главнокомандования объединенными экспедиционными войсками, начальнику штаба, 14 октября 1944 года, приложением директивы Объединенного комитета начальников штабов 1067/2 (библиотека Дуайта Д. Эйзенхауэра).
71 Черчилль, «Проектный вариант телеграммы, предлагаемой к отправке президентом и премьер-министром генералиссимусу Сталину», [Гайд-парк, Нью-Йорк], 17 сентября 1944 года. Оригинал хранится в библиотеке Рузвельта, в отделе секретных досье президента, файл А/16, «Германия».
695



Дэвид Ирвинг
72 Дневник Стимсона, 20 сентября 1944 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона, микрофильм № 9).
73 Моргентау лорду Червеллу, 26 сентября 1944 года (Наф- филдский колледж, Оксфорд, документы Червелла, «План Моргентау»). Полное название Плана звучало так: «План Министерства финансов США по послевоенной политике в отношении Германии» (оригинальная копия под копирку находится в Наф- филдском колледже, Оксфорд, в документах Червелла; копия имеется также у автора). Сравни с: Дэвид Ирвинг (издание), «План Моргентау» (Бремен, 1986) [David Irving (ed.), Der Morgen- thauplan (Bremen, 1986).
74 Ханзард, «Дебаты в палате общин», 28 сентября 1944 года.
75 Иден, документ военной правительственной комиссии, WP(44)555: «Проектный вариант телеграммы, предлагаемой к отправке президентом и премьер-министром генералиссимусу Сталину», 3 октября 1944 года (Лондонский архив, файл САВ.66/56).
76 Совещание между Черчиллем, Сталиным, Молотовым и другими, 9 октября 1944 года, 22.00 (Лондонский архив, файл PREM.3/434/2, «ТОЛСТОЙ, протоколы встреч в Кремле, Москва, 9—17 октября 1944 года»).
77 Совещание между Черчиллем, Сталиным, Иденом, Молотовым и другими, 17 октября 1944 года, 22.00 (там же).
78 Библиотека Конгресса, документы Г. Г. Арнольда, ящик 225.
79 Черчилль Рузвельту, 21 октября 1944 года (библиотека Рузвельта, микрофильм, а также Лондонский архив, файл САВ. 120/170).
80 Саймон, меморандум, 4 сентября 1944 года (Лондонский архив, файл LC0.2/2981).
81 Герберт Векслер, секретная докладная записка, 29 декабря 1944 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Судебная документация).
82 Дневник Форрестола и дневник Генри Л. Стимсона, 16 января 1945 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона, микрофильм № 10).
83 Встреча в офисе гос. секретаря Стеттиниуса, государственный департамент, 17 января 1945 года, 15.30 (Принстонский университет, библиотека Сили Мадда, документы Гарри Декстера Уайта).
84 Г. Л. Стимсон, Э. Стеттиниус, Ф. Биддл, меморандум по вопросу о военных преступлениях, 22 января; и С. Розенман, процитированный в дневнике Джексона 27 апреля 1945 года.
696



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
85 Переговоры Рузвельта и Сталина, 4 февраля 1945 года (Национальный архив, RG.59, документы Чарльза Болена; см. также в библиотеке Рузвельта, документы Гарри Л. Хопкинса, ящик 337).
86 Дневник адмирала Лихая, 9 февраля 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Вильяма Дэниэла Лихая).
87 «Конференция АРГОНАВТОВ», «Протокол 2-й пленарной сессии между Соединенными Штатами и Великобританией», 12.00, 9 февраля 1945 года (Лондонский архив, файл САБ. 120/170).
88 Из стенограмм Джеймса Ф. Бирнса ялтинской конференции. 9 февраля 1945 года (библиотека Гарри С. Трумэна, досье военно-морского адъютанта, ящик 9).
89 «Конференция АРГОНАВТОВ», «Протокол 2-й пленарной сессии между Соединенными Штатами и Великобританией», 12.00, 9 февраля 1945 года (Лондонский архив, файл САВ. 120/170).
90 Расшифровки стенограмм бесед Гесса с Саймоном, 9 июня 1941 года (Лондонский архив, файл PREM.3/219/5; и Оксфордский университет, библиотека Бодлейана, документы Саймона, ящик 88); и с лордом Бивербруком, 9 сентября 1941 года (архив палаты лордов, документы Бивербрука, файл D.443).
91 Более подробно с историей болезни Гесса можно ознакомиться по дневниковым записям лечивших его врачей и санитаров, охранявших его в период с 1941 по 1944 год, которые хранятся в федеральном архивном центре, в Сьютлэнде, Мэрилэнд, файл OMGUS: канцелярия Главного комитета по военным преступлениям, секретариат IMT (Международного военного трибунала [International Military Tribunal]), документы общего характера, ящик 113, папки 5021 и 5022. См. также Дэвид Ирвинг, «Гесс. Годы отсутствия» (Лондон, 1987) [David Irving, Hess. The Missing Years (London, 1987)].
92 Эксперимент с использованием «наркотиков правды» проводился 7 мая 1944 года. Подполковник Генри В. Дикс, доклад, 10 мая 1944 года; см. также Дж. Р. Риз, «Дело Рудольфа Гесса» (Лондон, 1948), стр. 87 и далее [J. R. Rees, The Case of Rudolf Hess (London, 1948)].
93 Ирвинг, «Гесс», стр. 230.
94 Министерство иностранных дел Великобритании (Фрэнк Робертс) Кларку Керру, № 331, 4 ноября 1942 года (Лондонский архив, файл F0.371/30920).
95 Министерство иностранных дел Великобритании, научно- исследовательский отдел, «Гесс, Рудольф», 7 июля 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописных документов, документы Р. Г. Джексона, ящик 100).
697



Дэвид Ирвинг
96 Рудольф Гесс, циркуляр 174/38 ко всем гауляйтерам, 10 ноября 1938 года (Берлинский центр архивных документов, файл 240/1).
97 Иден, документы военной правительственной комиссии, WP(44)330, 16 июня 1944 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2981).
98 Памятная записка о встрече 5 апреля 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2980, «Совместное заседание комиссии генерального атторнея и исполнительного комитета британского Совета по военным преступлениям»).
99 Саймон Розенману, 6 апреля 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/22980).
100 Докладная записка о совещании 5 апреля 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2980).
101 Джон Колвилл, «дневник», 8 апреля 1945 года. «За рамками официальной власти. Дневники с Даунинг-стрит, 10, 1933— 1955» (Лондон, 1985) [John Colville, The Fringes of Power. 10 Downing Street 1939—1955 (London, 1985).
102 Уинстон Черчилль Клементине Черчилль, 9 апреля 1945 года; ссылка в монографии Мартина Гилберта «Уинстон С. Черчилль» (Лондон, 1986), 7 том, часть VII: «Путь к победе», стр. 1286 [Martin Gilbert, Winston Churchill (Road to Victory].
ЮЗ Розенман, процитировано в дневнике Джексона 27 апреля 1945 года.
104 Дневник Моргентау, 11 апреля 1945 года, стр. 1499—1503.
105 См. также Розенман Герберту Векслеру, 23 апреля 1945 года, с прилагаемым докладом (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, досье главного офиса, ящик 202).
106 Розенман, процитировано в дневнике Джексона 27 апреля 1945 года.
107 Дневник Стимсона, 25 апреля 1945 года.
108 Там же, 22—29 апреля 1945 года.
109 Дневник Р. Г. Джексона, 27 апреля 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95).
НО Там же.
111 Там же; и письмо с выражением принятия предложения, Джексон Гарри С. Трумэну, 29 апреля 1945 года (там же; и Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, досье главного офиса, ящик 201).
112 Джексон Трумэну, 29 апреля 1945 года.
ИЗ Дневник Джексона, 30 апреля 1945 года.
698



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
114 Хранится в Национальном архиве, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, досье главного офиса, ящик 201).
115 р. г. Джексон, памятная записка, 1 мая 1945 года, к документу под названием «Наказание военных преступников», датированному 28 апреля 1945 года (там же); а также дневник Джексона, 1 мая 1945 года.
116 Дневник Джексона, 4 мая 1945 года.
117 Там же, 7 мая 1945 года.
И8 Дэвид Ирвинг, «Война между генералами» (Нью-Йорк, 1981) [David Irving, The War Between the Generals (New York, 1981)], стр. 11. «Если будет установлено, что в этой преступной халатности виновен кто-то из личного состава армии Соединенных Штатов, — проинформировала Верховное командование Вермахта американская дипломатическая миссия в Берне, — то в отношении них будут приняты соответствующие меры. Верховный главнокомандующий [Эйзенхауэр] приносит свои глубочайшие извинения и сообщает о том, что им уже предприняты действия для предотвращения повторения подобных случаев» (Национальный архив, RG.218, Объединенный комитет начальников штабов, файл 383.6, 21 марта 1945 года). Об этом инциденте стало известно пребывавшим под стражей подсудимым нюрнбергского процесса; 9 декабря 1945 года Мильх записал в своем дневнике: «От заслуживающего доверия господина стало известно о том, что в марте 108 немецких военнопленных американцев задохнулись насмерть в железнодорожных вагонах!» (микрофильм из собрания автора DI-59).
119 Говард А. Бюкнер, «Дахау. Час возмездия» (Метайри, Луизиана, 1986) [Howard A. Buechner, Dachau. The Hour of the Avenger (Metairie, La., 1986)], довольно жесткая, откровенно мстительная и написанная в резко неприязненной форме оценка этого события, сделанная, однако, на основе его тщательного изучения; см. также свидетельства очевидцев, собранные Мильхом в своем да- хауском дневнике, 1946—47. Снимки, сделанные американскими связистами, признаны наиболее наглядными фотографическими свидетельствами массовых расстрелов, каталоговый номер негативов SC.208765, Национальный архив, отдел фотодокументов).
120 По Катыни см. протоколы развернутых слушаний на 82 конгрессах, Вашингтон, округ Колумбия, проводившихся с 11 октября 1951 года по 14 ноября 1952 года (копии находятся в Сиракузском университете, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание Фрэнсиса Биддла, ящик 15; текущие и окончательный доклады — в ящике 16). В документах Джексона имеются два заявления Геринга с предложением снять свидетельские показания с очевидцев событий в Катыни Бёх-
699



Дэвид Ирвинг
мерта и Стокерта, датированные 13 и 14 мая 1946 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, досье главного офиса, ящик 180).
121 Дневник Кадогана, 18 июня 1943 года (Черчиллевский колледж, Кембридж, документы сэра Александра Кадогана, ACAD. 1/10).
122 Впоследствии сменившему Черчилля на посту премьер- министра Гарольду Макмиллану пришлось вынести на себе весь груз моральной ответственности за этот постыдный эпизод, в особенности в пору его службы дипломатическим посланником при английском посольстве в Москве; Николай Толстой, «Министр и кровавые бойни» (Лондон, 1986) [Nikolai Tolstoy, The Ministerand the Massacres (London, 1986)].
123 В результате английских воздушных налетов июля
1943 года в Гамбурге погибли 48 000 жителей; в Дрездене — до 100 000 жителей за одну ночь 13 февраля 1945 года; спустя 10 дней в городе Пфорцхайм с населением 65 000 жителей почти треть их, 20 000 человек, погибла в ходе всего лишь одного налета.
124 Сведения об обстоятельствах гибели всех, находившихся на борту германского пассажирского лайнера «Кап Аркона», почерпнуты автором с памятной записи на памятнике их братской могилы, а также предоставлены ему Н. Г. В. Шэптоном 7 декабря 1989 года. Вместо того чтобы испытать чувство стыда за действия подчиненных ему летчиков, командующий Королевскими ВВС Великобритании, бригадный генерал Дерек Миллс-Робертс, высказался в том смысле, что происшедшее свидетельствует лишь о недостаточной эффективности действий Люфтваффе, находившихся в том регионе под командованием фельдмаршала Эрхарда Мильха. Мильх же, увидевший собственными глазами, сколько тел погибших вынесено прибоем на берег, был настолько подавлен этим ужасным зрелищем, что по пути с места этой трагедии не справился с управлением своего автомобиля и получил очень сильные увечья. Небезынтересно отметить, что символизирующий его власть фельдмаршальский жезл сломался при этом пополам и был в суматохе кем-то украден. Робертс отрицает приписываемое ему автором высказывание, однако при этом не менее примечателен тот факт, что в 70-е годы его ближайшие родственники продали украденный и починенный жезл фельдмаршала Мильха на лондонском аукционе Филлипс; см. также Руди Го- гель, «Кап Аркона» (Франкфурт-на-Майне, 1972) [Rudi Goguel, Сар Arcona (Frankfurt am Main, 1972)].
125 Доклад комитета начальников штабов правительству Великобритании по вопросам ведения химической войны, 27 июля
1944 года (Лондонский архив, файл PREM.3/89).
700



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
126 Червелл Черчиллю, 4 августа 1944 года (Наффилдский колледж, Оксфорд, документы Червелла). Эйзенхауэр решительно отказался от применения такого оружия. См. статью Бартона Бернштайна «Секретное оружие Черчилля» в Бюллетене уненого- ядерщика, январь/февраль 1987 года.
127 Черчилль комитету начальников штабов, протокол 0.217/4, 6 июля 1944 года (Лондонский архив, файл РЯЕМ.З/89). Гранд- адмирал флота записал после этого совещания: «Нет никаких сомнений в том, что премьер-министр просто не в состоянии обсуждать что-либо — сказывается слишком сильная усталость и слишком большое количество употребляемого им алкоголя». Дневник адмирала А. Б. Каннингэма, 6 июля, 10.00 (Британская библиотека, отдел рукописей, дополнительные материалы МБ 52575, том XIX). Дневниковая запись Идена от того же 6 июля
1944 года описывает Черчилля в этом «неприглядном» эпизоде как «хорошо набравшегося».
128 См. доклад от 29 января 1945 года «Об использовании химического оружия германской стороной», приведенный в дневнике Андерсона также 29 января 1945 года (библиотека Гувера, документы Фредерика Андерсона).
129 Именно так был проинформирован Объединенный комитет начальников штабов в 1943 году в докладе полковника Л. Миткевича, звучно и не без горделивости озаглавленном «Польский офицер связи Объединенному комитету начальников штабов» (Национальный архив, 1Ю.218, Объединенный комитет начальников штабов, файл СС8/381 «Польша — 6.30.1943 — Раздел I»).
130 Гарри С. Трумэн Министерству обороны США, 31 июля
1945 года, Ш-178 (библиотека Гарри С. Трумэна).
131 Дневник Джексона, 4 мая 1945 года.
132 Дневник Моргентау, 9 мая 1945 года, стр. 1580 (библиотека Рузвельта, документы Генри Р. Моргентау).
133 Дневник Джексона, 7 и 11 мая 1945 года.
134 Там же, 10 мая 1945 года.
135 Там же.
136 Там же, 12 мая 1945 года.
137 р. Г. Джексон, докладная записка Эдвину В. Поли, представителю Соединенных Штатов в комиссии по репарациям: «Проектные варианты инструкции», 12 мая (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95); и проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание Р. Г. Джексона); а также его дневник, 12 мая. Упоминаемая докладная записка была приведена дословно Дрю Пирсоном в его колонке в «Вашингтон пост» 12 мая 1945 года.
701



Дэвид Ирвинг
138 Дневник Р. Г. Джексона, 3 и 7 мая 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95).
139 Интервью автора с Ральфом Г. Альбрехтом, Нью-Йорк, 22 мая 1971 года.
140 Дневник Джексона, 7 мая 1945 года. Однако уже И мая Джексон отметил: «Заботливые наставления Донована от имени Управления оперативных служб характеризуются исчерпывающей законченностью и воодушевляют на дальнейшую работу».
141 Там же, 11 мая 1945 года.
142 Там же, 14 мая 1945 года.
143 Там же, 15 мая 1945 года.
144 Там же.
145 Маршалл Эйзенхауэру, 12 мая 1945 года (Национальный архив, RG.153, генеральный прокурор и начальник военно-юридической службы, отдел международных отношений, ящик 1476); в этом досье хранятся несколько телеграмм с изложенными в них главными основами судопроизводства по военным преступлениям.
146 Дневник Джексона, 14 мая 1945 года.
147 Приказ Гитлера о диверсионно-десантных отрядах, 18 октября 1942 года. (Документация с Нюрнбергского процесса [отсюда и далее — НД (нюрнбергские документы)]: 503-PS).
148 Там же, 21 мая 1945 года.
149 Дневник Джексона, 17 мая 1945 года. Однако в Национальном архиве, RG.238, имеется, объединенная в общий переплет, довольно значительная подборка документов и предлагаемых обвинений против многих высокопоставленных нацистов, собранных отделом по военным преступлениям Генеральной прокуратуры армии США и переданных Джексону в 1945 году.
130 Дневник Джексона, 18 мая 1945 года.
151 Там же, 17 мая 1945 года.
152 Там же, 16 мая 1945 года.
153 Там же, 15 мая 1945 года.
154 Там же.
155 Там же, 18 мая 1945 года; а также Джексон, проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
156 Проект «История в устных рассказах».
157 Fabio Andriola, Appuntamenío sul Lago. L 'Ultimo piano di Benito Mussolini (Milan, 1990); и Carteggio Segreto (Casale Mon- ferrato, 1996) [472]. Некоторую ясность в историю этих убийств внес Макс Сальвадоре, представитель Особого исполнительного комитета в Северной Италии, когда его спросил об этом партизанский комитет в Милане. См. также серию разоблачений «Манд-
702



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
рейка» (Николас Фаррелл) в «Санди телеграф», осенние выпуски 1995 года, и Prof. Renzo de Felice, Il Rosso e II Nero (Milan, 1995) [472].
158 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 23 сентября 1946 года, 13.00 (Институт истории, Мюнхен, собрание Ирвинга).
159 Подтверждающие сведения об этом могут быть найдены среди досье Комитета генерального атторнея и английского Исполнительного комитета по военным преступлениям (Лондонский архив, файл LCO.2/2980).
160 Дёниц Эйзенхауэру, 15 мая 1945 года (Британская академия, файл R.62/ lia); М. Штайнерт, «23 дня господства Дёница», стр. 289 [М. Steinert, Die 23 Tage der Regierung Donitz]; и Зайас, цитируемое произведение, стр. 267.
161 Некоторые из них были утеряны; уцелевшие дневники и документы Йодля, относящиеся к периоду с 1937 по 1945 г., обозначенные индексами с ND: 1781-PS по 1811-PS и объединенные в двух роликах микрофильмов, хранятся в Национальном архиве, RG.238, А-235.
162 Роберт Мерфи, «Дипломат среди воинов» (Лондон, 1964), стр. 300 [Robert Murphy, Diplomat among the Warriors (London, 1964)].
163 Руперт Батлер, «Легионы смерти» (Лондон, 1983), стр. 238 и далее [Rupert Butler, Legions of Death (London, 1983)].
164 Свидетельства разных людей о том, как обращались со Стрейчером в тюрьме, несколько разнятся друг от друга в деталях, но в целом совпадают. Фельдмаршал Эрхард Мильх, содержавшийся под стражей в Нюрнберге в качестве свидетеля, записал в своем дневнике в октябре 1945 года: «Партийный казначей Шварц удивлен тем, насколько прямо и бодро держит себя Стрей- чер, несмотря на проведенные им перед этим пять дней в наручниках, гнилую картофельную кожуру в качестве еды, постоянные побои и негров, плевавших ему в рот» (микрофильм из собрания автора DI-59).
165 Юлиус Стрейчер, рукопись, 16 июня 1945 года (хранится в собрании документов автора).
166 Дневник Джексона, писавшийся им собственноручно, 22 мая 1945 года.
167 См. «Историю в устных рассказах» о Бернарде Бернштайне (библиотека Гарри С. Трумэна, устные интервью, № 188).
168 Рукописный дневник Джексона, 24 мая 1945 года.
169 Там же, 25 мая 1945 года.
170 5 февраля 1948 года.
171 Рукописный дневник Джексона, 25 мая 1945 года.
703



Дэвид Ирвинг
172 Дневник Джексона, 14 июня 1945 года.
173 Рукописный дневник Джексона, 26 мая 1945 года.
174 Там же.
175 См. обширные досье 1944 года на Вильгельма Канариса, Эдда Чиано и дневники Чиано, Ханса Бернда Гизевиуса и другие предпринимавшиеся Даллесом надувательства (Принстонский университет, архив рукописей Сили Мадда, документы Аллена В. Даллеса, ящики 20-1, 23).
176 Рукописный дневник Джексона, 27 мая 1945 года.
177 Там же, 28 мая 1945 года.
178 Там же, 29 мая 1945 года; см. также Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 80.
179 Рукописный дневник Джексона, 28 мая 1945 года. Возглавлявшееся Черчиллем временное военное национальное правительство было распущено, и Черчилль назначил бывшего высшего чиновника Министерства юстиции и первого заместителя министра юстиции Барнеса исполняющим обязанности генерального атторнея в правительстве, временно руководящем страной вплоть до очередных общих выборов. Двухстраничное примечание, «Военные преступники», о встрече с Джексоном и другими, 28 мая 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2980).
180 Рукописный дневник Джексона, 29 мая 1945 года.
181 Протокол собрания 29 мая 1945 года в палате лордов (Лондонский архив, файл LCO.2/2980).
182 р. г. Джексон, памятная записка, «Заседание в палате лордов», 29 мая 1945 года, 14.30 (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95). Поскольку эти первые американские судебные процедуры проводились при участии Управления оперативных служб, относящиеся к ним документы имели классификацию СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, присвоенную им.
183 Там же.
184 Там же.
185 в директиве Nq 1067 Объединенного комитета начальников штабов оговаривалось в качестве особого условия, что за йс- ключением случаев, содействующих облегчению оккупации, «вы [Эйзенхауэр] не должны предпринимать никаких шагов, способствующих экономической реабилитации Германии или направленных на поддержание или усиление германской экономики».
186 Дневник Стимсона, 9 мая 1945 года (библиотека Йельского университета, документы Генри Л. Стимсона, микрофильм № 10).
187 Генри Стимсон Гарри С. Трумэну, 16 мая 1945 года (там же).
704



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
188 Дневник Р. Г Джексона, 16 мая 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95); и проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание Р. Г. Джексона).
189 Серлес Эйзенхауэру, штаб верховного главнокомандующего объединенными экспедиционными войсками, 1 июня 1945 года (библиотека Дуайта Д. Эйзенхауэра, файл 125, «Daily APD»).
190 Джексон Трумэну, 6 июня 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95); и Джексон главе группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, 7 июня 1945 года, досье главного офиса, ящик 201, в Национальном архиве RG.238.
191 Дневник Джексона, 6 июня 1945 года.
192 Там же.
193 «Распинание евреев должно быть остановлено», в выпуске Американского иудея от 31 октября 1919 года. Выражаем благодарность польскому историческому обществу в Стамфорде, Коннектикут, за предоставление этой информации вместе с факсимильной копией указанного номера журнала.
194 Там же.
195 Там же.
196 Там же. Мысль, высказанная Своупом, вовсе не была такой уж безосновательной. Так, например, Геринг действительно взял с евреев «один миллиард рейхсмарок» в качестве штрафной санкции за убийство ими Эрнста фон Рата в 1938 году. Евреи, высылаемые из Германии, не только изгонялись из страны, ставшей для них родиной, но и подвергались при этом экспроприации, т. е. лишения прав собственности, и, таким образом, службой государственных сборов было совершенно официально конфисковано еврейского имущества на многие миллионы марок. (Документы по государственным сборам, коснувшимся имущества 50 535 евреев, высланных только из одного Берлина, см. в картотеке депортаций Берлинского земельного архива, ранее находившейся в ведении отдела администрирования частной собственности финансового управления на Фазаненштрассе.)
197 Д-р Джон А. П. Миллет Р. Г. Джексону, 11 июня 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 107: «Психиатрическое исследование личностей нацистских лидеров»).
198 Дневник Джексона, 14 июня 1945 года.
199 Джексон Миллету, 23 июня 1945 года.
200 Д. М. Келли Б. К. Эндрусу, 25 октября 1945 года, «Секретарская помощь в работе медицинской части» (собрание доку-
23 Д. Ирвинг
705



Дэвид Ирвинг
ментов (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо- Спрингс).
201 В. Е. Джексон полковнику Полу Шрёдеру, «Психиатрическая экспертиза подсудимых», 17 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г Джексона, ящик 107: «Психиатрическое и личностное изучение нацистских лидеров»).
202 DAG(A), неподписанная памятная записка о совещании с участием генерала Донована, 9 июня 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2980, «Комитет генерального атторнея и Исполнительный комитет Великобритании по военным преступлениям», стр. 453 и далее).
203 п. Дин сэру Д. М. Файфу, 19 июня 1945 года (там же).
204 Дневник Джексона, И июня 1945 года.
205 Дневник Джексона, 16 июня 1945 года. Д-р Эер допрашивал Кейтеля, Ламмерса и некоторых других военных преступников в августе 1945 года (Национальный архив, RG.319, ХЕ.009308).
206 Дневник Р. Г. Джексона, 24—27 июня 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95).
207 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 83 и далее; см. также Сидни Олдерман, «Переговоры с русскими» (Нью- Йорк, 1951), глава III [Sidney Alderman, Negotiating with the Russians (New York, 1951)].
208 p. г. Джексон в письме жене Ирэн, 4 июля 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
209 [Протокол заседания] 21 июня 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2980, «Комитет генерального атторнея и Британский исполнительный комитет по военным преступлениям»).
2Ю Дневник Джексона, 21 июня 1945 года.
2П Там же, 26 июня 1945 года.
212 р. Г. Джексон в письме жене Ирэн, 4 июля 1945 года.
213 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 86 и далее.
214 Дневник Джексона, 28 июня 1945 года.
215 Там же, 6 июля 1945 года.
216 Официальным буквенно-цифровым обозначением было CCPWE # 32. Еженедельно составлявшийся список доставлявшихся и увозимых из этого лагеря заключенных см. в Лондонском архиве, файл WO.208/4153, и в Национальном архиве, RG.332, раздел ETO G-2, ящик 97. У автора имеются рукописные воспоминания о пребывании в этом лагере, сделанные в 1947 го¬
706



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ду оказавшимся в нем Вальтером Лудде-Нейратом и переданные им ему впоследствии. Полные подборки протоколов подробных допросов, проведенных в Ашкане, см. в Национальном архиве, RG.332, раздел ЕТО G-2, ящик 96. Довольно остроумный отчет о посещении лагеря Ашкан, написанный, по всей вероятности, Леонардом Инграмсом из отдела внешнеполитической разведки Министерства иностранных дел Великобритании и датированный 23 октября 1945 года, см. в Лондонском архиве, файл FO.898/425; в этом досье также содержится множество малоизвестных протоколов допросов заключенных.
217 Б. К. Эндрус, личное письмо семье, 1 ноября 1946 года (подборка документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс). Упомянутая статья, написанная Джоном Стонтоном, была опубликована в «Тайм» 28 октября 1946 года.
218 Эндрус, «Стандартные режимные процедуры при приеме заключенных», АШКАН, 5 июня 1945 года (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс). См. также Бертон К. Эндрус, «Бесчестие Нюрнберга» (Нью-Йорк, 1969), стр. 32 и далее [Burton С. Andrus, The Infamous of Nuremberg (New York, 1969)] (опубликованную также под названием «Я был тюремщиком в Нюрнберге» [I Was the Nuremberg Jailer]).
219 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 15 сентября 1946 года, 9.30. (IfZ, из собрания Ирвинга).
220 Там же, 21 апреля 1945 года.
221 Сравни с записью в дневнике Мильха, датированной 3 апреля 1945 года: «Министерство авиации рейха. Штаб транспортных перевозок. Шпеер рассказал о своем столкновении с ф.[юре- ром] по поводу разрушений» (микрофильм из собрания автора DI-59).
222 Там же, 8 апреля 1945 года: «Шпеер диктует там [охотничий домик в Баренвизе, недалеко от Берлина] свое радиообращение».
223 Там же, 22 мая 1948 года. Вероятнее всего, этот разговор между Мильхом и Шпеером произошел где-нибудь в районе 22 апреля 1945 года.
224 По Олендорфу см. его документ военнопленного № 133 (Лондонский архив, файл WO.208/4176).
225 о посещениях Шпеером концентрационного лагеря «Дора» см. «Хронику официальной деятельности рейхсминистра Шпеера, 1943» [Chronik der Dienststelle des Reichsminister Speer, 1943].
226 Хроники Шпеера, 1941 год (подлинник); Матиас Шмидт, «Конец мифов» (Берн & Мюнхен, 1982), стр. 186, 188 [Mattias Schmidt, Das Ende eines Mythos (Bern & Munich, 1982)]. Шпеер — депутату рейхстага Отто Ветзелю, 21 апреля 1942 года (Бундесар- хив, файл R.3/1605).
707



Дэвид Ирвинг
227 Хроники Шпеера, 27 ноября^ 1941 года (подлинник); Шпеер горделиво бахвалился тем, что Йозеф Геббельс был «чрезвычайно удивлен» размахом предпринятых им усилий.
228 Из беседы Шпеера с генерал-лейтенантом Вернером Брунсом, подслушанной секретными службами 25 апреля 1945 года, доклад CSDIC (Великобритания) SRGG.1158 (Лондонский архив, файл WO.208/4169). См. также доклад о допросе генерал- лейтенанта Брунса, проводившемся 13 февраля 1948 года (Национальный архив, магнитная лента М.1019, катушка № 20) и доклады о допросах Рокеса и Элке Сиревица. Из списков перевозимых евреев явствует, что 3715 их было отправлено из Берлина в Минск (14 ноября 1941 года), Каунас (17 ноября того же года) и Ригу (27 ноября того же года). По поводу упомянутого приказа Гитлера см. пометку, сделанную Гиммлером о телефонном звонке, сделанном им из своего бункера Гейдриху в 1.30 (ночи) 30 ноября 1941 года: «Judentransport aus Berlin. Keine Liquiderung» — Поезд с евреями из Берлина. Ликвидации не подлежит (Национальный архив, магнитная лента Т84, катушка № 25).
229 Предположение Хёффдинга правильно. Профессор Карл Брандт был личным врачом Гитлера с 1936 года и, одновременно, близким другом Шпеера. В марте 1945 года по приказу Гитлера приговорен к смерти военно-полевым судом за то, что, стремясь обеспечить безопасность своей семьи, сумел отправить ее в ту местность Германии, которая уже была занята американской армией. Вторично приговорен к смертной казни через повешение американцами в 1947 году за руководство операциями по эйтаназии (последними словами, произнесенными Брандтом уже на виселице, были «Я... готов»).
230 о. Хёффдинг в докладе В. Т. Стоуну, «Допрос Шпеера», 1 июня 1945 года. Доклад CIOS (Национальный архив, RG. 84, посольство США в Лондоне, секретные файл, ящик 324, файл «800 Treasury»); доклады о дальнейших допросах Шпеера, проводившихся в штабе Верховного главнокомандования Объединенными экспедиционными войсками (SHAEF) (см. там же, ящик 30, файл 800, «Политика в отношении Германии»).
231 Хёффдинг.
232 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 23 сентября 1946 года, 1.00 (IfZ, из собрания Ирвинга).
233 Доклад ETHINT по допросу Йодля (Национальный архив; скопирован на микрофильм DI-8, имеющийся в собрании автора). 28 сентября 1946 года Кейтель рассказал своему сыну о том, что американцы попросили его написать для них оценку текущего стратегического положения Германии; поскольку он отказался сделать это, американцы обратились с тем же предложением к Йодлю, который, кстати, как руководивший многими во¬
708



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
енными операциями, был гораздо более компетентен в подобных вопросах. «Иодль уже получил подтверждение о том, что его исследование получено в Вашингтоне». Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 28 сентября 1946 года, 1.00 (IfZ, собрание Ирвинга).
234 Дневник Юлиуса Стрейчера, 30 ноября 1945 года (собрание Хёффкеса).
235 Допрос Геринга, SAIC/X/5 (Национальный архив, RG.332, отдел ЕТО G-2, ящик 73).
236 Перечень личного имущества Геринга, изъятого у него при поступлении в лагерь Ашкан (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
237 Показания полковника Бертона К. Эндруса, приложение к «Докладу совета по судебным разбирательствам дела Германа Геринга (попытка самоубийства)», октябрь 1946 года. Копии имеются на хранении у управляющего BDC, Берлин; в Национальном архиве, RG.260, документы OMGUS (союзнического Совета по контролю), файл 2/92-1(2); а также в документах Уилера Беннетта, колледж святого Антония, Оксфорд.
238 Дэвид Ирвинг, «Геринг» (Лондон, 1989), стр. 476 [David Irving, Goring (London, 1989)].
239 Доклад CCPWE # 32 (микрофильм в собрании автора — DI-36) (Национальный архив, RG.332, отдел ЕТО G-2, ящик 179).
240 Подполковник Эрнст Энглэндер Р. Г. Джексону, 18 мая 1946 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, досье главного офиса, ящик 179).
241 Эрнст Энглэндер, «Геринг. Почти фюрер», опубликовано в журнале Интеравиа в июле 1946 года [Ernst Englander, «Goring, Almost Führer», in Interavia, Jul 1946].
242 Допрос Роберта Лея дознавателями 7-й армии США, SAIC/30,29 мая 1945 года.
243 Дневник Стрейчера, 30 ноября 1945 года.
244 Там же; и Адель Стрейчер, комментарии к книге Арнима фон Маниковски «Суд победителей», стр. 82.
245 Эндрус, доклад об улучшении состояния здоровья Геринга, 26 июля 1945 года (там же).
246 Эндрус полковнику Фриче, 4 августа 1945 года (там же).
247 Рукописи Риббентропа, а также доклад о допросе его по политическим вопросам, датированный И августа 1945 года, находятся среди документов Джексона (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 182).
709



Дэвид Ирвинг
248 USFET-MISC/X-P 25, беседа между офицером английской армии и Риббентропом, СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, 4 августа 1945 года (Национальный архив, RG.238, OSS, ХЕ-файл: «Риббентроп»). Другие расшифровки стенограмм допросов Риббентропа хранятся в Национальном архиве, RG.332, отдел ЕТО G-2, ящик 97).
249 Причинами, по котором Стрейчер был отстранен от преподавательской работы, были только его политические убеждения и участие в гитлеровском путче. Досье, в которых содержится информация о работе Стрейчера преподавателем высшей школы, находятся на хранении у его семьи.
250 Адель Стрейчер, комментарии к книге Маниковски, стр. 131.
251 Адель Стрейчер, комментарии к книге Г. М. Гильберта, «Нюрнбергский дневник» (Штутгарт, 1948), стр. 127 (собрание Хёффкеса) [G. М. Gilbert, Nürnberger Tagebuch (Stuttgart, 1948)].
252 Адель Стрейчер, комментарии к книге Уитни Р. Харрис «Тирания суда» (Даллас, 1954), стр. 233 [Whitney R. Harris, Tyranny оп Trial (Dallas, 1954)].
253 Адель Стрейчер, комментарии к книге Гильберта, цитируемое произведение, стр. 300, 407, 437.
254 Там же, стр. 12 (собрание Хёффкеса).
255 Адель Стрейчер, комментарии к книге Карла Андерса «В нюрнбергском сумасшедшем доме» [Karl Anders, Im Nürnberger Irrgarten] (собрание Хёффкеса).
256 Возможно, Стрейчер и не являлся действительным автором приписанного ему высказывания. Вполне вероятно, что его подставил под этот удар управляющий его издательством Финк. Сын Стрейчера пишет: «На судебном разбирательстве по этому случаю, проведенном по требованию самого Стрейчера, выяснилось со стопроцентной очевидностью, что Финк действовал заодно с заклятым врагом Стрейчера — [Бенно] Мартином, главным шефом СС и полиции [Нюрнберга]. Стрейчер был совершенно убежден в том, что Мартин просто шантажировал Финка».
257 «Ежеквартальный выпуск для истории времени», Мюнхен, 26-й год издания, № 4, октябрь 1978 года [ Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte, Munich, 26th year, № 4, Oct. 1978].
258 Дневник Стрейчера, 30 ноября 1945 года; и Адель Стрейчер, комментарии к книге Маниковски, стр. 82.
259 Из воспоминаний Вальтера Людде-Нёйрата (хранятся в собрании автора).
260 Досье Кейтеля см. в Национальном архиве, RG.319, ХЕ.009308.
710



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
261 р. Г. Джексон в письме своей жене Ирэн, «канун пятницы» [6 июля] 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
262 Дневник Р. Г. Джексона, 7 июля 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95); и проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание Р. Г. Джексона).
263 ND: 386-PS. Данная памятная записка была сделана уже по окончании упомянутой конференции со слов полковника Фридриха Хоорбаха — личного адъютанта Гитлера в Вермахте. «Международный военный трибунал», том XXV, стр. 402—413. См. аналитическую оценку этого документа, опубликованную Вальтером Буссманом в «Ежеквартальном выпуске для истории времени», стр. 373 и далее [Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte (1968)]. Что касается обсуждения на этом совещании вопросов производства вооружений, см. Мильх Герингу, 30 октября 1937года (Bundesarchiv-Militärarchiv), документы Мильха, том 53, стр. 0849); и документ д-ра Трейе, там же, файл WiIF.5/1196.
264 BDC, файл 240/11.
265 Дневник Джексона, 7 июля 1945 года. В дневнике не названы имена ни одного из этих четверых немцев. Досье Шлабе- рендорфа 1945 года находится в Принстонском университете, собрание рукописей Сили Мадда, документы Алена В. Даллеса, ящик 22.
266 Ален В. Даллес Р. Г. Джексону, 27 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 102, «Гизевиус, Ганс Бернд»).
267 О донесениях Гизевиуса до и после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года см. доклады Донована Рузвельту от 22 июля 1944 года и последующие за ним (библиотека Рузвельта, ящик PSF 168); телеграммы швейцарского отделения Управления оперативных служб из Берна по Беку, Олбрихту, Фромму, Гоерделе- ру и т. д., датированные маем—июлем 1944 года, а также сводку Управления оперативных служб по «Группе Вотана», датированную 23 июля 1944 года, копии которых были переданы через посла Джона Г Винанта английской разведке, см. в Национальном архиве, RG\84, посольство США в Лондоне, секретные файлы, ящик 8, файл «800 Germany».
268 «Эти услуги были оказаны Гизевиусом единственно из его антифашистских чувств, поскольку вопрос о финансовом вознаграждении за них или о защите его от нацистских преследований при этом даже не поднимался». Ален В. Даллес, «Кого это может интересовать» [памятная записка о Гизевиусе], 27 февраля 1946 года (там же). Файл с информацией о воздушном налете на Пене- мюнде имеется в Принстонском университете, собрание рукопи¬
711



Дэвид Ирвинг
сей Сили Мадда, документы Алена В. Даллеса, ящик 19. По поводу расшифровки нацистами американски* дипломатических телеграмм см. материалы допросов Дауна — бывшего тайного советника отдела Rers-Z (криптоанализ) Министерства иностранных дел Германии (Национальный архив, RG.84, посольство США в Лондоне, секретные файлы, ящик 22).
269 «Сегодня мы беседовали с довольно странными свидетелями...» Р. Г. Джексон в письме Ирэн Джексон, 12 июля 1945 года.
270 Там же.
271 В. Дж. Донован Трумэну, 22 июня 1945 года (файлы начальника Управления оперативных служб, цитировавшиеся Энтони Кейвом Брауном в его книге «Дикий Билл Донован. Последний герой» (Нью-Йорк, 1982), стр. 285 [Anthony Cave Brown, Wild Bill Donovan. The Last Hero (New York)].
272 Дневник Джексона, 7 июля 1945 года; и письмо Ирэн, 12 июля 1945 года.
273 Русский и немецкий тексты пакта Риббентропа—Молотова, заключенного 23 августа 1939 года, см. на микрофильме Лое- ха FI 1 (регистрационный индекс идентичного микрофильма в Национальном архиве — Т120/616, стр. 0048-52); секретный дополнительный протокол к пакту см. на микрофильме Лоеха F19 (или в Национальном архиве — микрофильм Т120/624), стр. 0182-8; документы, подтверждающие секретность последнего — Т120/616, стр. 0037-46. Тексты германо-советского договора о дружбе, сотрудничестве и государственных границах, заключенного 28 сентября 1939 года, см. на микрофильме Лоеха F2 (или в Национальном архиве — микрофильм Т20/607), стр. 0315-16, 0331-2, 0327-8; дополнительный протокол по Литве и Польше см. там же, стр. 0310 и 0329.
274 в конце концов уцелел лишь составленный Шмидтом перечень этих расшифровок: Британская академия, файл Kl. Erw. 501. См. также Национальный архив, RG.84, посольство США в Лондоне, секретные файлы, ящик 30, файл «800, документы по Германии». Среди других впечатляющих, но тоже утраченных файлов один был о расстреле в немецком лагере для военнопленных сына Сталина, лейтенанта Якова Джугашвили — он пытался бежать, не снеся едких насмешек английских товарищей по заключению над своими примитивными личными привычками и чертами характера.
275 Дневник Джексона, 8 июля 1945 года.
276 Там же; а также проект «История в устных рассказах».
277 Письмо Джексона Ирэн Джексон, 20 июля 1945 года.
278 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 90.
279 Дневник Джексона, 21 июля 1945 года.
712



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
280 Там же, 22 июля 1945 года.
281 Письмо Джексона Ирэн Джексон, «Канун четверга» [9 (?) августа] 1945 года.
282 Внешние связи Соединенных Штатов, 1945, vol. II: Потсдам.
283 Дневник Джексона, 26 июля 1945 года.
284 Там же, 27 июля 1945 года.
285 Одиннадцатое заседание «Большой тройки», [Потсдам], 31 июля 1945 года (библиотека Гарри С. Трумэна, Индепенденс, Миссури, файлы военно-морского адъютантства, ящик 3).
286 Дневник Джексона, 31 июля 1945 года.
287 Джексон, проект «История в устных рассказах».
288 Личное письмо Ф. Л. Фелтона [январь 1946 года], озаглавленное как «Третий доклад о битве при Нюрнберге» (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326).
289 Кемпнер впоследствии ^асто писал о нюрнбергских процессах. См., например, его обзор «Нюрнбергские процессы как источник современных политических и исторических реалий Германии» в American Political Science Review, vol. XLIV. № 2 (Jun 1950).
290 Некролог на смерть Кемпнера, «Дэйли телеграф», 19 августа 1993 года. В 70-е годы Кемпнер пытался доказать, что в феврале 1933-го Рейхстаг поджег не голландец Маринус ван дер Люббе, а сами нацисты; из дневников Йозефа Геббельса, которые автор впервые получил возможность исследовать в Москве в 1992 году, следует, что в этом вопросе Кемпнер был все же не прав.
291 Кемпнер полковнику Мелвину Первису, 10 мая 1945 года (Национальный архив, RG.153, начальник военно-юридической службы, отдел внешних сношений, ящик 1390); имеется аналогичное послание по поводу Геринга, отправленное Кемпнером 10 мая 1945 года Томасу Додду (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 183). Эпенштейн состоял в тайной любовной связи с матерью Геринга и был для него кем-то вроде [еврейского] крестного отца и благодетеля.
292 См. Фридрих Гауе, показания, данные под присягой 15 марта 1946 года, и заявление, сделанное им вместо присяги 17 марта 1946 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 180); а также его свидетельские показания по Риббентропу, данные им 15 марта 1946 года (ящик 182). Протоколы более ранних допросов Гауса в CSDIC(WEA) см. в Национальном архиве, RG.332, раздел ЕТО G-2, ящик 15.
713



Дэвид Ирвинг
293 Национальный архив, RG.238, запись 199, штабные документы, отделение 6850 внутренней безопасности, IMT, ящик 3.
294 Оригинальный меморандум по Ванзейской конференции, имевшей место 20 января 1942 года, хранится в файлах Abt. Inland II, geh. (Auswärtiges Amt, Pol. Archiv AA [486]), «Окончательное решение еврейской проблемы», порядковый номер 1513; в Национальном архиве — микрофильм Т120, ролик 780, 372024 и далее. Среди присутствовавших на конференции были гауляйтер Мейер, Штукарт, Фрейзлер, Бюхлер, Клопфер, Крицингер, «гестаповский» Мюллер и Эйхман.
295 По этому поводу Эйхман, до сих пор скрывающийся в Аргентине, воскликнул тогда, в Нюрнберге, когда ему показали этот документ в ходе одного из допросов: «Восточные территории, 420 000... Что они имели в виду под «восточными территориями»? Белосток, 400 000 — [...] Вы что, приписываете упоминание Белостока мне? Это невозможно. Я не имел права упоминать названий конкретных городов». При прочтении Эйхману вслух приведенных далее цифр из обсуждавшегося во время того допроса Ванзейского протокола, он снова перебивает: «Нет, нет, нет. Эта таблица с цифрами — какая-то явная подтасовка». — «Венгрия, 742 800!!» — «Хотя уловка зде.сь, я думаю, довольно нехитрая: если в каком-то месте было первоначально одно количество евреев, а потом оно стало другим, значительно меньшим, то возникшую разницу вполне можно списать на убитых. Вот вам и объяснение. Это такая же правда, как то, что я стою здесь сейчас перед вами». Из имеющихся у автора расшифровок стенограмм допросов Эйх- мана (1956), стр, 275—276.
296 Без обозначения даты: 4055-PS; США, вещественное доказательство Nq 923.
297 Аналитическая ведомость документов, проходящих в качестве улик в Нюрнбергском процессе над военными преступниками, без обозначения даты: 4055-HS (IfZ).
298 Рукопись [Франца] Шлегельбергера, без обозначения точной даты (весна 1942 года) (Британская академия, файл R.22/52). С позицией самого Кемпнера по документам Нюрнбергского процесса можно ознакомиться по его обзору «Нюрнбергские процессы как источник современных политических и исторических реалий Германии».
299 Дневник Мильха, 14 апреля 1949 года: «Штукарт получает три года и восемь месяцев в связи с очень слабым здоровьем».
300 В. Е. Джексон, памятная записка о беседе с Ф. В. и Дж. В. Даллесами, 1 ноября 1948 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
301 Дневник Р. Г. Джексона, 2 августа 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95).
714



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
302 Там же, 7 августа 1945 года.
303 Там же, 7 августа 1945 года; Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 92.
304 Протокол заседания главных обвинителей, проводившегося 8 августа 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 98; копия имеется в собрании автора на микрофильмах DI-70 и DI-71).
305 Письмо Р,Х Джексона Ирэн Джексон, «Канун четверга» [9 августа?] (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
306 Дневник Джексона, 8 августа 1945 года. Судья побывал с визитом в штабе 8-го крыла истребительной авиации США.
30£ Письмо В. Е. Джексона матери, 21 августа 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
308 Дневник Джексона, 13 августа; и протокол заседания главных обвинителей, проходившего 13 августа 1945 года.
309 Протокол заседания главных обвинителей, проходившего 14 августа; и меморандум Р. Г. Джексона ко всем членам возглавляемой им команды американских юристов от 14 августа 1945 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
ЗЮ Начальник военно-морской юридической службы Германии [Flottenrichter] Отто Кранцбюлер, лекция в университете Гёттингена, напечатанная впоследствии отдельным изданием под названием «Взгляд на Нюрнберг» (Rückblick auf Nürnberg), Нюрнберг, сентябрь 1949 года, стр. 8.
311 Письмо В. Е. Джексона матери, 21 августа 1945 года.
312 ф. Л. Фелтон, личное письмо [январь 1946 года], озаглавленное как «Третий доклад с битвы при Нюрнберге» (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326).
313 ф. Л. Фелтон, личное письмо, датированное 21 января 1946 года (там же).
314 Письмо В. Е. Джексона матери, 21 августа 1945 года.
315 Там же.
316 Доклад по Герману Герингу, 15 августа 1945 года (Государственный департамент США; копия имеется также у автора на микрофильме DI-34).
31? Письмо Кейтеля, датированное 10 октября 1945 года (документы Карла-Хайнца Кейтеля; хранится с личном собрании документов автора).
318 	Свидетельства Людвига Пфлюкера, представленные им в рамках «Доклада коллегии по судопроизводству над Германом
715



Дэвид Ирвинг
Герингом (самоубийство)», октябрь 1946 года (Национальный архив, RG.260, протоколы заседаний союзнического Совета по контролю OMGUS, файл 2/92-1 [2]).
319 Дневник Р. Г. Джексона, 18 августа 1945 года.
320 Письмо В. Е. Джексона матери, 21 августа 1945 года.
321 Дневник Р. Г. Джексона, 20 августа 1945 года.
322 Письмо В. Е. Джексона матери, 21 августа 1945 года.
323 Дневник Р. Г. Джексона, 23 августа 1945 года.
324 Письмо В. Е. Джексона матери, 12 июля 1945 года.
325 Письмо В. Е. Джексона матери, 21 августа 1945 года.
326 Документы Джексона в его бытность главой группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, судебные архивы трибунала и последующих судопроизводств, проводившихся американцами над немецкими военными преступниками, а также значительное количество документов OCCWC (Канцелярии главы группы американских адвокатов по военным преступлениям [Office of Chief of Council for War Crimes]), переименованной в январе 1946 года из Канцелярии главы группы американских адвокатов [ОСС]), — хранятся в Национальном архиве, RG.238, документы по военным преступлениям Второй мировой войны. Остальная часть документов OMGUS (Канцелярии военного правления Соединенных Штатов в Германии [Office of Military Government for Germany United States], включая документы секретариата IMT [International Military Tribunal — Международный военный трибунал], документы Отдела улик и Отдела переводов, а также документы центра защиты — хранятся в Федеральном архивном центре, RG.260, Суитленд, Мэриленд.
327 Для того чтобы сделать их доступными историкам, автор потратил тридцать лет на поиски, восстановление и копирование этих похищенных и разрозненных документальных свидетельств, оказавшихся после войны в частном владении некоторых американских коллекционеров.
328 Кемпнер беззастенчиво приводил в своих работах цитаты из дневника Розенберга, которых, однако, не имеется в единственной опубликованной его версии, изданной профессором Гансом-Гюнтером Серафимом под названием «Политический дневник Альфреда Розенберга» (Гёттинген, 1956 год) [Professor Hans- Günter Seraphim, Das politische Tagebuch Alfred Rosenbergs (Göttingen, 1956)].
329 Альфред Зайдль председателю (Лоренсу) IMT (Международного военного трибунала), 11 января 1946 года Федеральный архивный центр, Суитленд: RG.260, файлы OMGUS [OCCWC] (см. сноску 326), список 74-3/7, ящик 117).
330 Лейтенант Герхард Шафер, докладные записки, «Идентификация дневников Франка», 19 декабря 1945 года; и «Приобре¬
716



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
тение дневников Франка», 22 мая 1946 года (там же). Сам Франк никогда не писал и даже не подписывал своих дневников — их вел под его диктовку, печатая на пишущей машинке, клерк рейхстага (парламента) по фамилии Гнаук. Всего имелось сорок папок с этими дневниками, в том числе одна папка за 1939 год, пять за 1940 год, пять за 1941 год, три за 1942 год, семь за 1943 год, четыре за 1944 год и одна за 1945 год, а также памятные записки Франка «Заседания и речи в правительстве». Все они хранятся в скопированном виде в Национальном архиве, 1Ю.238, на шестнадцати роликах 16-миллиметрового микрофильма.
331 Памятная записка Фреда Нибергалла — шефа подотдела по работе с документами Отдела улик, руководимого непосредственно самим Р. Г. Джексоном, 22 апреля 1948 года (Федеральный архивный центр, Суитленд: 1Ш.260, файлы ОМСШ [OCCWC] (см. прим. 326), список 74-3/7, ящик 117).
332 м. К. Б.[ернес] В. Б. Доновану, 2 июля 1945 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
333 Меморандум «Кейтель, Дёниц, Шахт и Крупп как военные преступники», 23 августа 1945 года (Лондонский архив, файл ЬСО.2/2980, «Комиссия генерального атторнея и британский исполнительный комитет по военным преступлениям», стр. 337 и далее).
334 Капитан-лейтенант Джон П. Брэкен, ВМФ США, Р. Г. Джексону, 24 августа 1945 года (Национальный архив, 1Ю.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 179).
335 р. г. Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 279; и Джексон Трумэну, ноябрь 1945 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона). Среди файлов Джексона имеется список документов, в числе которых упоминается «Досье Донована: заявления, сделанные Герингом, а также другими немецкими генералами; письмо от Шахта; его письмо Вам и Ваш ответ на него» (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
336 Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 345.
337 Там же. В файлах Джексона имеется «Московская исповедь» Фриче.
338 Дневник Фрэнсиса Биддла, 21 октября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личные пометки о конференциях»).
339 Фрэнсис Биддл, письмо, 8 ноября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека
717



Дэвид Ирвинг
им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личные бумаги»).
340 Штаб подразделения № 6850 внутренней безопасности, Международный военный трибунал, «Вероисповедания обвиняемых»», 27 ноября 1945 года (собрание документов Бертона К. Эн- друса, Колорадо-Спрингс).
341 Дневник Джексона, 27 августа 1945 года.
342 Там же, 29 августа 1945 года.
343 Там же, 28 августа. Папа римский передал пакет с этими документами через Гарольда Титтмана — американского поверенного в Ватикане (там же, 29 августа 1945 года).
344 Там же, 29 августа 1945 года.
345 Там же, 5 сентября 1945 года.
346 Запись, сделанная Р. Г. Джексоном в ноябре 1946 года.
347 Неподписанная памятная записка, 20 апреля 1946 года, Международный военный трибунал, Нюрнберг, Германия (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 103, «разное»).
348 «Нью-Йоркер», 15 сентября 1945 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 213).
349 «Нью-Йорк тайме», 22 ноября 1945 года; ссылка Зайаса, цитируемое произведение, стр. 255.
350 JMT(Международный военный трибунал), том II, стр. 111.
351 Вильям О. Даглас, «Альманах Свободы» (Нью-Йорк, 1954), стр. 96 [William О. Douglas, An Almanac of Liberty (New York, 1954)], ссылка Зайаса, цитируемое произведение, стр. 255.
352 С. Глюек, «Военные преступления. Судебное преследование и наказание» (Лондон, 1944), стр. 157 [S. Glueck, War Crimes. Their Prosecution and Their Punishment (London, 1944)].
353 Письмо В. E. Джексона матери, Нюрнберг, 21 сентября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
354 Там же.
355 Там же.
356 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с профессором Нелте в Нюрнберге», 19—27 сентября 1946 года (IfZ, собрание Ирвинга).
357 Там же, а также Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 14 сентября 1946 года 1.30 пополудни (там же).
358 Рукопись Кейтеля, без даты (там же); см. также Вальтер Гёрлиц (издание), «Воспоминания фельдмаршала Кейтеля», перевод Дэвида Ирвинга (Лондон, 1965) [здесь и далее — Гёрлиц] [Walter Görlitz (ed.), The Memoirs of Field-Marshal Keitel, transi. David Irving (London, 1965)]; оригинальное издание — «Генерал-
718



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
фельдмаршал Кейтель. Преступник или офицер?» (Гёттинген, 1961) [Generalfeldmarschall Keitel. Verbrecher oder Offizier (Göttingen, 1961)].
359 Дневник P. Г. Джексона, 7 августа (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95). Свое неудовольствие по поводу назначения Биддла выразили как Макклой, так и Донован (там же, 5 сентября), такого же мнения был и Сэм Розенман (9 сентября 1945 года).
360 Дневник Джексона, 5 сентября 1945 года.
361 Там же, 6 и 8 сентября 1945 года.
362 Там же, 5 сентября 1945 года.
363 в. Е. Джексон, письмо матери, 21 сентября 1945 года; дневник Р. Г. Джексона, 11 — 12 сентября 1945 года. Джексон отказался обсуждать вопрос об участии поляков в процессе, поскольку практически это означало появление в судебных разбирательствах еще одного иностранного языка, да и массу других проблем.
364 Письмо Р. Г. Джексона Ирэн Джексон, 12 октября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
365 в. Е. Джексон, письмо матери, 21 сентября 1945 года (там же).
366 Там же, 21 августа 1945 года.
367 Там же, 21 сентября 1945 года.
368 Письмо Р. Г. Джексона Ирэн Джексон, 12 октября 1945.
369 Письмо В. Е. Джексона матери, 21 сентября 1945 года; и дневник Р. Г. Джексона, 13—15 сентября 1945 года.
370 Дневник Джексона, 16 сентября 1945 года.
371 Фрэнсис М. Шиа Коулмэну, 15 сентября, «Прибытие персонала в воскресенье, 16 сентября 1945 года» (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе», файлы главного офиса, ящик 201).
372 Дневник Джексона, 5 сентября 1945 года.
373 Письмо В. Е. Джексона матери, Нюрнберг, 21 сентября 1945 года.
374 Фрэнсис Биддл, письмо, 28 декабря 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание Фрэнсиса Биддла, «Личное»).
375 в. Е. Джексон Р. Г. Джексону, 11 августа 1947 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
376 Зайас, цитируемое произведение, стр. 253.
377 Кранцбюлер, цитируемое произведение, S. 12.
719



Дэвид Ирвинг
378 Там же, стр. 12.
379 О. Г. Свидовская, рукопись, процитировано в материале Владимира Абаринова «В коридорах дворца правосудия», журнал «Радуга» (изд-во «Горизонт»), № 9, Москва, 1989, стр. 12 и далее [далее — Абаринов]. Переводчица Елизавета Ефимовна Стенина- Шемелева утверждала, что окровавленный и едва державшийся на ногах Бубен почти ползком миновал вращающуюся дверь отеля, с недоумением повторяя сквозь мучительные стоны: «Ведь они же наши союзники!»
380 «Правда», Москва, 12 декабря 1945 года. Р. Г. Джексон генералу Р. Руденко, 10 декабря 1945 года, процитировано Абариновым.
381 р. Г. Джексон, проект «История в устных рассказах» (Юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г.* Джексона).
382 Письмо Р. Г. Джексона Ирэн Джексон, 12 октября 1945 года.
383 Дневник Джексона, 18 сентября — 5 октября 1945 года.
384 Там же, 6 октября 1945 года.
385 Там же, 8 октября 1945 года.
386 Биддл родился 9 мая 1886 года, Паркер — 20 ноября 1885 года.
387 См. собрание документов Фрэнсиса Биддла в Научно-исследовательской библиотеке им. Джорджа Арентса Сиракузского университета, Нью-Йорк. Среди материалов, использовавшихся в работе надданной книгой, были: дневник Биддла «Примечания по конференциям», в котором судья отразил некоторые из этапов подготовки к процессу; фотографии, личные письма Биддла из Нюрнберга жене Кэтрин и сыну Рэнди; а также документация о ходе работы процесса. Огромную важность и ценность представляют собой его «Примечания по уликам» — десять тесно взаимосвязанных между собой томов машинописного текста с краткими резюме по ежедневно представлявшимся на процессе уликам, систематизированные по каждому отдельно взятому подсудимому и во многих случаях сопровожденные едкими личными комментариями автора. Кроме этого, существуют практически полностью сохранившиеся стенографические отчеты и суммарные протоколы судебных заседаний, проводившихся с 9 октября 1945 года по 30 августа 1946 года. См. также статьи Биддла «Нюрнбергские процессы» в «Юридическом обзоре Вирджинии», vol. 33, № 6 (ноябрь 1947 года) [Francis Biddle, «The Nürnberg Trials», in Virginia Law Review, vol. 33, № 6 (Nov. 1947)] и «Нюрнбергский суд» в «Ежемесячнике Американского философского общества», vol. 91, № 3 (1947) [Francis Biddle, «The Nürnberg Trial», in American
720



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Philosophical Society, vol. 91, N° 3 (1947)]. Умер Фрэнсис Бидцл 4 октября 1968 года.
388 Дневник Фрэнсиса Биддла, 6 октября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личные пометки по конференциям»).
389 Дневник Р. Г Джексона, 4 июня 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 95).
390 Дневник Биддла, 2 октября 1945 года.
391 Там же, 3 октября 1945 года.
392 Там же. См. также Куинси Райт, «Правовой позитивизм и заключение Нюрнбергского суда» в «Американском обозрении по международному праву» (не датировано); и «Некоторые важные события 1946 года; Нюрнбергский процесс» в «Ежемесячнике Северо-западного университета по уголовному праву и криминалистике», vol. 37, N° 6 (март—апрель 1947 года) [Quincy Wright, «Legal Positivism and the Nuremberg Judgement», in American Journal of International Law (undated); and «Some Important Events in 1946; the Nuremberg Trial», in Journal of Criminal Law and Northwestern University, vol. 37, N° 6 (Mar.—Apr. 1947)] (там же, ящик 17).
393 Дневник Биддла, 4 октября 1945 года.
394 Там же. Запись о встрече премьер-министра Канады с Гитлером, Герингом и другими представителями нацистской верхушки см. в дневнике Макензи Кинга, июнь 1937 года (Государственный архив Канады, Оттава, документы Вильяма Лайона Макензи Кинга, MG.26, Л), а также сэр Невил Хендерсон Идену, 27 июня 1937 года (Лондонский архив, файл FO.954/10) и сэр Фрэнсис Флауд в Министерство иностранных дел Великобритании, 8 августа 1937 пда (Лондонский архив, файл F0.371/20750).
395 Дневник Биддла, 7—9 октября 1945 года.
396 Там же, 9 октября 1945 года.
397 Там же, 10 октября 1945 года.
398 Дневник Джексона, 8 октября 1845 года.
399 Дневник Биддла, 10 октября 1945 года.
400 в телеграмме, датированной 9 сентября 1946 года, Джексон предложил Биддлу включить в вводную часть к подборке документации по Международному военному трибуналу следующий текст: «Всем принимавшим участие в работе трибунала хорошо известно, что представители всех сторон были готовы согласиться с тем, чтобы председательствующим судьей был назначен американец Фрэнсис Биддл. Однако Соединенные Штаты и без того были принимающей стороной для всех остальных участников, содержали у себя в заключении большинство главных обвиняемых, собрали основную массу улик и, в конечном
721



Дэвид Ирвинг
итоге, занимали лидирующее положение в обвинении. В свете всего вышеперечисленного принять на себя еще и председательство на трибунале Соединенные Штаты посчитали излишним, поскольку в глазах Европы это выглядело бы как стремление сделать процесс полностью Американским» (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личное»).
401 Дневник Биддла, 13 октября 1945 года.
402 Сравните с L-79 (без обозначения даты); в собрании автора — микрофильм DI-78.
403 Сравните с 1816-PS (без обозначения даты).
404 Сравните с 2949-PS (без обозначения даты).
405 «Международный военный трибунал», том I, стр. 58.
406 См. по Катыни Альфред Морис де Зайас «Предварительные расследования по Вермахту. Официальные документы по Второй мировой войне, захваченные союзниками и использованные ими затем для построения обвинения на основе действующего международного права» (Мюнхен, 1979), глава 23 [Alfred-Maurice de Zayas, Die Wermacht-Untersuchungsstelle. Unveröffentlichte Akten über alliierte Volkerrechtsverletzungen im Zweiten Weltkrieg (Munich, 1979)].
407 «Международный военный трибунал», том V, стр. 461 и далее, 17 января 1946 года.
408 Там же, том VIII, стр, 286, 26 февраля 1946 года.
409 Дневник Мильха, 10 октября и 19 ноября 1945 года (микрофильм DI-59 в личном собрании автора).
410 Червелл Черчиллю, 17 мая 1945 года (Наффилдский колледж, Оксфорд, документы Червелла).
411 Меморандум, там же.
412 р. Г. Джексон, письмо к Ирэн Джексон, 12 октября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
413 Джексон, письмо к Ирэн, 15 октября 1945 года.
414 Абаринов, цитируемое произведение, стр. 12 и далее, цитата из дневника Зори, 14—20 сентября 1945 года.
415 Дневник Джексона, 14 октября 1945 года.
416 Джексон, письмо к Ирэн, 15 октября 1945 года.
417 Дневник Биддла, 15 октября 1945 года.
418 Вильгельм Кейтель, рукопись, 10*октября 1945 года (документы Карла-Хейнца Кейтеля, собрание автора, IfZ).
419 Альберт Шпеер, «Воспоминания» (Западный Берлин, 1969) [далее Шпеер], стр. 509 [Albert Speer, Erinnerungen (West Berlin, 1969)].
420 Б. К. Эндрус, «Правила внутреннего распорядка для заключенных», И сентября 1945 года (Национальный архив,
722



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ЯС.238, запись 199, документы штаба подразделения № 6850 внутренней безопасности, Международный военный требунал, ящик 7).
421 Б. К. Эндрус, из доклада в штаб своему вышестоящему начальству, Международный военный трибунал, 31 января 1946 года (там же).
422 Б. К. Эндрус, «Внутренний распорядок для заключенных, Нюрнбергская тюрьма», 10 ноября 1945 года (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
423 Б. К. Эндрус, вычеркнутый цензурой фрагмент подготавливавшегося им выступления на радиостанции Би-би-си.
424 Б. К. Эндрус Петеру-Йозефу Хейзигу (и всем остальным заключенным), 3 декабря 1945 года (там же).
425 б. К. Эндрус, штаб центрального континентального лагеря для военнопленных PWE 32, «Правила внутреннего распорядка в PWE 32», 3.0 мая 1945 года (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
426 Б. К. Эндрус, «Правила внутреннего распорядка для заключенных», 11 сентября 1945 года (там же). Статус «военнопленных» продолжал сохраняться лишь за теми немцами, которые работали при тюрьме и не проходили в качестве обвиняемых на Нюрнбергском процессе, остальные же считались просто «пленными» и «интернированными».
427 Там же.
428 Эндрус, из доклада в штаб Третьей армии США своему вышестоящему начальству, 26 декабря 1945 года (там же); и Альберт Геринг Р. Г. Джексону, 6 сентября, и в Международный военный трибунал, 19 сентября 1945 года (Национальный архив, 1Ш.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 207).
429 Подполковник Рене X. Джухли, «Медицинское обслуживание в дворце правосудия и примыкающей к нему тюрьме», 24 ноября 1945 года (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
430 Дневник Стрейчера, 24 ноября 1945 года (собрание Хёф- фкеса).
431 Гордон Дин Джексону, Доновану, Амену и другим, «Фотографические улики», 18 ноября 1945 года (Национальный архив, КС.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 213). «Нацистский план, 1919—45» представлял собой снабженный пропагандистскими субтитрами на английском языке фильм на двадцати двух рулонах 35-миллиметровой кинопленки, составленный из фрагментов немецкой кинохроники и других немецких фильмов.
723



Дэвид Ирвинг
432 Начальник Управления оперативных служб Джеймс Б. Донован, USNR, полковнику Стори, 12 декабря 1945 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 213). «Нет нужды говорить, —прокомментировал этот инцидент Донован, — что когда лишь после того, как эти фильмы уже были сделаны под их [сотрудников возглавляемого им Управления] руководством во Франкфурте, смонтированы, снабжены субтитрами и т. д., я узнал, что подтверждающие их доказательства отсутствуют, я был просто шокирован».
433 ф. л. Фелтон, личное письмо без даты (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326).
434 Д-р Тадеуш Киприан, показания под присягой (ND: 3311-PS).
435 Дж. Б. Донован, подполковник Келвин А. Беле и лейтенант Хью Дали, показания под присягой (ND: 2430-PS).
436 Д-р франц Блаха, показания под присягой (ND: 3249-PS).
437 Аббревиатура RIF, ставившаяся на промышленно производимом из искусственного жира мыле, расшифровывается как Reinste Industrie Fett, т. е. чистый промышленный жир.
438 Официальное заявление, сделанное Шмулем Крако- ским — директором архива музея Яда Башема, Иерусалим; опубликовано газетами всего мира, например «Чикаго трибюн» — 25 апреля 1990 года. Помимо прочего, в заявлении Кракоского было сказано, что это была садистская нацистская пропаганда, хотя довольно трудно представить себе, какую пользу могла принести подобная пропаганда самим нацистам. Объясняя сорокапятилетнюю задержку в развенчании этой лжи, Кракоский сказал: «Слишком многие люди до сих пор либо отказываются верить в то, что холокост действительно имел место в истории человечества, либо вообще в принципе отрицают его существование. Зачем же лишний раз давать им еще что-то, что может быть обращено против правды?»
439 Артур («Атце») Браунер, в заявлении, опубликованном немецкими газетами, например «Frankfurter Allgemeine Zeitung» — 6 мая 1995 года.
440 Все это хранится теперь в файлах OMGUS Федерального архивного центра, Суитленд, Мэриленд: офис председателя Совета по военным преступлениям, секретариат Международного военного трибунала, документы общего порядка, ящик 113, файлы 5021 и 5022.
441 Допрос Рудольфа Гесса, 9 октября 1945 года (Национальный архив, микрофильм М.1270, ролик 6); см. также Дэвид Ирвинг, «Гесс. Годы небытия, 1941—1945» (Лондон, 1987) [David Irving, Hess. The Missing Years, 1941—1945 ( London, 1987)]. Воспомина¬
724



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ния Джексона об этом эпизоде см. в его проекте «История в устных рассказах», глава XXXIX, «Рудольф Гесс: мягкий эксгибиционист» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона), а также ящик 100 Библиотеки Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексон.
442 Досудебный допрос Франца фон Папена, 12 октября 1945 года (Национальный архив, микрофильм М.1270, ролик 14).
443 р. г. Джексон д-ру Джону А. П. Миллету, 12 октября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г Джексона, ящик 107: «Психиатрическое и личностное обследование членов нацистского руководства»).
444 р. г. Джексон В. Е. Джексону, 12 октября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документ^ Р. Г. Джексона, ящик 103: «Офисные файлы, Джексон, Вильям Е.»). В рукописной рабочей памятной записке, сделанной Джексоном в июне 1945 года, он отметил, что, по мнению Штрекера, «имеет место массовое психическое расстройство» (там же, ящик 107: «Психиатрическое и личностное обследование членов нацистского руководства»).
445 Досудебный допрос Папена, 13 октября 1945 года.
446 Капитан Ричард В. Уортингтон, История болезни Рудольфа Гесса, 31 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 107: «Психиатрическое и личностное обследование членов нацистского руководства»).
447 Майор Даглас Келли, «Психиатрическое состояние интернированных», 16 октября 1945 года (там же).
448 Тюремный дневник Рудольфа Гесса, 18 октября 1945 года (копия имеется в личном собрании автора).
449 Б. К. Эндрус Р. Г. Джексону, 17 октября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 197: «Психиатрическое и личностное обследование членов нацистского руководства»).
450 Полковник Роберт Дж. Гилл [Б. К. Эндрусу], 20 октября 1945 года (там же).
451 фрэнсис Биддл, письмо Рэнди, «Воскресенье, 2 октября» 1945 года; дата на письме проставлена, по всей вероятности, ошибочно (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личные примечания по конференциям»).
452 Дневник Биддла, 12 октября 1945 года (там же). См. также статью Биддла «Нюрнбергский процесс» в Юридическом обзоре Вирджинии, том 3, 1947, стр. 689—696 [Francis Biddle, «The Nuremberg Trial», in Virginia Law Review, vol. 3, 1947].
725



Дэвид Ирвинг
453 Биддл, письмо, 2 ноября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личное»).
454 р. г. Джексон, письмо без даты, обозначенное лишь подписью «канун четверга» [вероятнее всего, 22 ноября 1945 года] (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
455 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с д-ром Нелте в Нюрнберге», 19—27 сентября 1946 года (IfZ, собрание Ирвинга).
456 Дневник Биддла, 21 октября 1945 года. Годом позже, 7 октября 1946 года, Джексон укажет в докладе Трумэну, что максимальная численность штата служащих, непосредственно задействованных в работе Нюрнбергского процесса, составляла 365 гражданских и 289 военных лиц, составляя, таким образом, в общей сложности 654 человека.
457 Биддл, письмо, 12 ноября 1945 года.
458 у. Е. Джексон матери, Нюрнберг, 21 сентября 1945 года {Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
459 Предварительный допрос Геринга, 28 августа 1945 года; расшифровки стенограмм этих допросов имеются в Национальном архиве на микрофильме М.1279, ролик 6. Материалы по всем этим предварительным допросам, проводившимся с английской стороны Мервином Гриффит-Джонсом и другими, см. в собрании F0645 Имперского военного музея в Лондоне.
460 Допрос Геринга. 8 октября 1945 года.
461 у. Е. Джексон матери, Нюрнберг, 21 сентября 1945 года.
462 Допрос жены д-ра Ганса Франка (Национальный арихив, RG.153, начальник военно-юридической службы, Отдел внутренних дел, ящик 1345, файл 100-66).
463 ф. л. Фелтон, личное письмо без даты (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326).
464 Дневник Стрейчера, 30 ноября 1945 года (из собрания Хёффкеса).
465 Там же; двухстраничный формуляр с краткими сведениями о результатах допросов Стрейчера, проводившихся в период с 13 декабря 1945 года по 5 октября 1946 года, см. в Национальном архиве, RG.238, запись 199, документы штаба подразделения № 6850 внутренней безопасности, Международный военный трибунал, ящик 7.
466 Дневник Стрейчера, 11 ноября 1945 года. Г[устав] М[алер] Гильберт, «Нюрнбергский дневник» (на английском языке) (Нью- Йорк, 1947) [G[ustave] M[ahler] Gilbert, Nuremberg Diary (New
726



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
York, 1947)]; на немецком эта книга вышла под названием Nürnberger Tagebuch [отсюда и далее — Гильберт], стр. 15, был одним из тех авторов, которые упоминали о сексуальных извращениях Стрейчера. Вдова Стрейчера комментирует это следующим образом: «На самом деле для подобных утверждений нет ни малейших оснований. По современным меркам Стрейчер был до скучного нормален в отношении секса. Пожалуй, не было никого, кто когда-либо услышал от него хотя бы даже какую-нибудь грязную шутку на эту тему».
467 Генрих Брюнинг, «Письма и беседы, 1943—45» (Мюнхен, 1974), стр. 542—534 [Heinrich Brüning, Briefe und Gespräche, 1943— 1945 (Munich, 1974)].
468 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с д-ром Нелте в Нюрнберге», 19—27 сентября 1946 года (IfZ, из собрания Ирвинга).
469 Вернер Бросс, «Беседы с Герингом во время Нюрнбергских процессов» (Фленсбург, Гамбург, 1950) [далее — Бросс] [Werner Bross, Gespräche mit Goring wahrend des Nürnberger Prozesses (Flensburg, Hamburg, 1950)].
470 Шпеер, письмо жене, 27 октября 1945 года; Шпеер, цитируемое произведение, стр. 512.
471 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 21 сентября 1946 года 1.30 пополудни (HZ, собрание Ирвинга). Гитлер предлагал подобные же оправдания преступных действий офицеру связи из штаба Риббентропа по имени Вальтер Хевель, см. дневник Хевеля за 1941 год (имеется в собрании Ирвинга); см. также пометки Кейтеля, сделанные им в своем дневнике в час дня 25 сентября 1946 года, в которых он цитирует фразу Гитлера: «Яволь (нем. — да; конечно), я знаю, что это противозаконно, но мы либо победим, либо, в любом случае, этим все для немецкого народа и закончится!»
472 Рукопись Йодля (документы Луизы Йодль; копия имеется в собрании Ирвинга, IfZ).
473 Кейтель в письме Нелте, 24 октября 1945 года; у Гёрлица, цитируемое произведение, стр. 235.
474 д. м. Келли Б. К. Эндрусу, 25 октября 1945 года, «Прогулки интернированных» (собрание документов Бертона Л. Энд- руса, Колорадо-Спрингс).
475 у Дж. Донован полковнику Р. Г. Стори, 25 октября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 197: «Психиатрическое и личностное обследование членов нацистского руководства»).
476 Многие из этих бумаг, однако, представляли собой определенную историческую ценность (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 181). Этот файл Лея полностью
727



Дэвид Ирвинг
доступен на микрофильме DI-79 из собрания автора. В нем содержатся предсмертные записки, а также краткая автобиография Лея (16 страниц); письмо жене, датированное 14 августа; «Инга, диалог» (25 страниц), 14—16 августа; Лей Генри Форду, 17 августа; «Мои дети! Мое завещание» (17 страниц), 22 августа; «К моему народу! Мое политическое завещание» (21 страница), 25 августа; «Размышления о фюрере», машинописный текст (18 страниц); «Жизнь или слава — политическое расследование» (18 страниц); «Судьба фермера» (73 страницы); письма Лея своим детям; Лей д-ру Флике об основах юридического права, 24 октября; заявление Лея от 24 октября; «Abschied (Прощайте)» (7 страниц); и «Прощальное письмо» (6 страниц).
477 См. официальный формуляр с подписями обвиняемых, подтверждающими то, что им было сообщено о самоубийстве Лея, в собрании документов Бертона К. Эндруса, Колорадо- Спрингс (папка III).
478 Личные воспоминания Шахта о процессе см. в его мемуарах (Гамбург, 1948) и «Счет предъявлен» (Лондон, 1948) [Hjalmar Schacht Abrechnung mit Hitler (Hamburg, 1948) and Account Settled (London, 1948)].
479 Дневник Стрейчера, 30 ноября 1945 года.
480 Фрэнсис Биддл, письмо, 25 октября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личное»). См. также письмо Р. Г. Джексона от 27 ноября 1945 года Гарольду Г. Титтману — американскому поверенному в Ватикане, с ответом на просьбу его святейшества насчет Па- пена (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском поцессе, файлы главного офиса, ящик 182).
481 Биддл, письмо, 1 ноября 1945 года.
482 Биддл, письмо, 6—7 ноября 1945 года.
483 Советник Эйзенхауэра по политическим вопросам,. Роберт Мерфи (цитируемое произведение, стр. 360—361) так прокомментировал посещение им одного из таких лагерей: «К своему крайнему удивлению, я обнаружил, что содержащиеся у нас пленные были такими же ослабленными и истощенными, как и те, которых я видел в нацистских лагерях. Совсем еще юный комендант лагеря спокойно пояснил нам, что умышленно держит заключенных на голодном пайке... После того как мы уехали оттуда, начальник медицинской службы спросил меня: «Этот лагерь что, олицетворяет собой американскую политику в Германии?»
484 дЖеймс Баккью, «Другие потери» (Торонто, 1989) [James Bacque, Other Losses (Toronto, 1989)].
728



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
485 Материал об этом см. в «Нью-Йорк тайме», 1 ноября 1994 года, а также разоблачения, сделанные еврейским автором Джоном Саксом в его книге «Око за око» (Нью-Йорк, 1994) [John Sacks, Eye for an Eye (New York, 1994)]. Сакс предъявляет обвинение Соломону Морелу — коменданту лагеря в Свитокловиче. По его утверждению, в подобных лагерях, возглавлявшихся патологически мстительными офицерами-садистами вроде Морела, были замучены до смерти или же просто убиты восемьдесят тысяч германских мужчин, женщин и детей. В настоящее время Соломон Морел проживает в Тель-Авиве и находится под следствием у д-ра Станислава Каневского —* польского правительственного главного обвинителя в Катовиче.
486 Максвелл Файф Сильвии (его жене), 25 октября 1945 года; Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 103.
487 Максвелл Файф Сильвии, 1 ноября 1945 года.
488 Эрих М. Липман лейтенанту Блюменштайну, 29 октября 1945 года (Национальный архив, микрофильм М.1270, ролик 6).
489 Дневник Рудольфа Гесса, 21 октября 1945 года (копия имеется в собрании автора).
490 Дневник Мильха, 5 ноября 1945 года (микрофильм DI-59 в личном собрании автора); и письменные показания Мильха под присягой, данные им в марте 1947 года. Уличенный автором в описанном эпизоде во время интервью в Нью-Йорке, Энглэн- дер угрожал привлечь его к суду за клевету, однако угрозы своей так и не выполнил.
491 Несмотря на самые усердные старания, персоналу музея Яда Вашема в Иерусалиме удалось составить список из не более чем трех миллионов, да и то лишь вероятных жертв холокоста. Причем в этом списке одни и те же имена повторялись в разных местах по многу раз.
492 Копия интервью Джона Толанда с бывшим военным прокурором Конрадом Моргеном, Франкфурт, 25 октября 1971 года (библиотека Рузвельта, документы Джона Толанда, ящик 53). Показания Моргена на Нюрнбергском процессе см. в «Международном военном трибунале», 7—8 августа 1946 года, стр. 488— 515.
493 р. г. Джексон, проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
494 Докладная записка по Джексону, 12 июля 1945 года; «Предложения O.S.S. по пропаганде»; и Джексон Доновану (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском поцессе, файлы главного офиса, ящик 213).
495 Там же.
729



- Дэвид Ирвинг
496 Показания под присягой Рудольфа Гёсса, 5 апреля 1946 года (ND: 3868-PS); оригиналы протоколов допросов Гёсса см. в Национальном архиве, микрофильм М.1270, ролик 7.
497 Вильгельм Кейтель, рукопись, 10 октября 1945 года (документы Карла-Хейнца Кейтеля, собрание Ирвинга, IfZ).
498 Предварительный допрос Геринга, 27 августа 1945 года (Национальный архив, микрофильм М.1270, ролик 6).
499 Там же, 20 октября 1945 года.
500 Там же, 6 ноября 1945 года; в качестве переводчика на допросе присутствовал также рядовой Зонненфельд (там же).
501 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 107.
502 Джексон генералу У. Дж. Доновану, «Допрос свидетелей», 14 ноября 1945 года (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
503 Биддл, письмо, 12 ноября 1945 года.
504 Донован Джексону, 14 ноября 1945 года.
505 «Протокол допроса Аменом Лахаузена», имевшего место благодаря организованному Донованом обеду в честь второго в своем нюрнбергском доме, упоминается в составленном Донованом списке «документов, которые необходимо изъять у Р. Г. Джексона» (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
506 Биддл, письмо, 28 ноября 1945 года.
507 Джексон Трумэну, 1 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
508 р. г. Джексон, письмо Ирэн Джексон, 20 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г Джексона, ящик 2).
509 Там же, 10 января 1946 года.
5Ю Письмо было от некоего Хорски, и также упоминается в списке «документов, которые необходимо изъять у Р. Г. Джексона» (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
5П Памятные пометки по совещанию главных обвинителей 9 ноября 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 98); см. также Джексон Руденко и Шампетье де Рибе, 8 марта 1946 года; русский перевод имеется в ЦГАОР [Центральный государственный архив имени Октябрьской революции], ф. 7445, оп. 2, д. 8.1.47.
512 Абаринов, цитируемое произведение, цитата: «Сведения от Покровского, ЦГАОР, ф. 7445, оп. 2, д. 391,1.57».
513 Предварительные допросы Хильдегард Фат и Ингеборги Шпеер, 16 ноября 1945 года; и дневник Гесса, 16 ноября 1945 года.
514 Биддл, письмо, 18 ноября 1945 года.
730



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
515 Биддл, письмо, 12 ноября 1945 года.
516 Олдерман Шиа и Телфорду Тэйлору, 7 сентября 1945 года, по материалам изучения д-ра Лемкина жизни и деятельности Карла Хаусхофлера; а также Р. Г. Джексону, 13 сентября 1945 года, «Карл Хаусхофлер как главный военный преступник» (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 190).
517 Максвелл Файф Сильвии, 26 октября 1945 года.
518 Дневник Биддла, 14 ноября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личные примечания по конференциям»).
519 ф. Л. Фелтон, личное письмо, 14 ноября 1945 года (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326).
520 Дневник Стрейчера, 19 ноября 1945 года (из собрания Хёффкеса).
521 Биддл, письмо, 18 ноября 1945 года.
522 Дневник Биддла, 19 ноября 1945 года.
523 Дневник Джексона, 19 ноября 1945 года.
524 Дневник Биддла, 19 ноября 1945 года.
525 Там же; Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 102.
526 Документы о работе комиссии хранятся в бывшем Центральном государственном архиве имени Октябрьской революции, в Москве; частично воспроизведены Абариновым, цитируемое произведение.
527 Советская Наблюдательная комиссия по Нюрнбергскому процессу, протокол № 1, заседание 26 ноября 1945 года, Нюрнберг; приложение 1 к книге Абаринова, цитируемое произведение. Тема эта продолжала оставаться причиной сильной головной боли и после начала процесса. 3 декабря советская делегация потребует убрать некоторые фрагменты из речи главного обвинителя с английской стороны, сэра Хартли Шаукросса, как «неприемлемые для СССР», а 7 декабря — сходные с ними фрагменты из речи Олдермана.
528 Биддл, письмо, 19 ноября 1945 года. Написание некоторых имен исправлено.
529 Дневник Стрейчера, 27 ноября 1945 года (из собрания Хёффкеса).
530 Там же, 21 ноября 1945 года.
531 Дневник Фрэнсиса Биддла, 17 ноября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская биб¬
731



Дэвид Ирвинг
лиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личные примечания по конференциям»).
532 в ходе слушаний этот вопрос был единственный раз поднят только Биркеттом. Там же.
533 См. А. Доннедье де Вабр, «Нюрнбергский процесс и основы современного международного права», том 70 (Париж, 1947), стр. 447—582 [H. Donnedieu de Vabres, «Le procès de Nuremberg devant les principles modernes du droit pénal international», in Recueil de Cours (Paris, 1947)]; копия имеется в Сиракузском университете, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 16.
534 Дневник Стрейчера, 27 ноября 1945 года.
535 р. г. Джексон, письмо без даты, «канун четверга» [22 ноября 1945 года] (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона). Мастер-копия открывающей речи Джексона на двадцати четырех дисках хранится в Национальном архиве, RG.238).
536 Протоколы неофициальных собраний главных обвинителей, 5 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 98; копии имеются в собрании автора на микрофильмах DI-70 и DI-71).
537 Кранцбюлер, цитируемое произведение, стр. 24.
538 Зайас, цитируемое произведение, стр. 264.
539 фрэнсис Биддл, письмо, 25 ноября 1945 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личное»).
540 ND: 2949-PS.
541 фильм был отснят на 35-миллиметровую пленку и состоял из семи частей (примерно по 1000 футов каждая).
542 ф. л. Фелтон, письмо без даты (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326). Официальное резюме о реакциях каждого из обвиняемых на показанный фильм о концентрационных лагерях см. в собрании документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс (файл III). Фильм о варшавском гетто не был «постановочным» в том прямом смысле, в каком им являлся, например, голливудский документальный сериал о жестокостях службы СА и зверствах японцев «Поступь времени» — с нанимаемыми игровыми актерами, применением декораций, спецэффектов и т. п.; д-р Геббельс послал свою команду кинооператоров в гетто для того, чтобы они сняли «сырой» материал для дальнейшей обработки и использования его кино компанией «Deutsche Film-Gesellschaft» при производстве фильма «Вечный жид». Элке Фрёлих (издание), «Дневники Йозефа Геббельса. Полное собрание», в четырех томах (Мюн¬
732



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
хен 1987), том 3: 1.1.1937— 31.12.1939; записи, датированные 17, 24 октября, 2, 3, 9, 11, 12, 18, 19, 28 ноября, 18 декабря 1939 года [Elke Fröhlich (ed.), Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Sämtliche Fragmente, 4 vols (Munich 1987)].
543 Документы Луизы Йодль; копия имеется в собрании автора: IfZ, Irving Collection.
544 Любой желающий может тщательно ознакомиться, например, с полной подборкой донесений СД — SD-Meldungen aus dem Reich и не обнаружить там ни единого упоминания об общественном или хотя бы чьем-либо частном мнении по поводу «Окончательного решения».
545 Дневник Гесса, 30 ноября; заявление Гесса от 30 ноября и постановление лорда судьи Лоренса по Гессу от 1 декабря см. в Национальном архиве, RG.238, глава группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 180.
546 р. г. Джексон, письмо Ирэн Джексон, «ночь с пятницы на субботу» [30 ноября] 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
547 Биддл, письмо, 25 ноября 1945 года.
548 ND: 003-L.
549 Политическое завещание Адольфа Гитлера, 30 апреля
1945 года, фрагмент, процитированный Джексоном в «Международном военном трибунале», том IX, стр. 480 и далее.
550 Дневник Стрейчера, 27 ноября 1945 года.
551 Там же, 29 ноября 1945 года.
552 Там же, 30 ноября 1945 года.
553 х. Шаукросс и Д. Максвелл Файф Р. Г. Джексону, 12 ноября 1945 года (копия имеется в собрании документов автора, IfZ, собрание Ирвинга, документы Джексона, том III).
554 Кранцбюлер, цитируемое произведение, стр. 6.
555 Там же, стр. 7.
556 «Он говорит, что суд проводился более или менее сносно, — отметил сын Кейтеля после одной из бесед с отцом, — если закрыть глаза на то обстоятельство, что обвиняемые превращены условиями их содержания в Нюрнберге в настоящие развалины, и, что особенно важно, утаивание документов за последние двенадцать лет, которые могли бы представлять ценность для защиты». Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 16 сентября
1946 года, 1.30 дня (IfZ, из собрания Ирвинга).
557 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 261.
558 Зайас, цитируемое произведение, стр. 261.
559 «Die Juden leben nur noch zum kleinen Teil; zigtausend sind weg. Ich darf aber sagen, was die einheimische Bevölkerung bekommt:
733



Дэвид Ирвинг
sie bekommt auf Ihre Anweisung 50% weniger als die deutsche». Стенографический отчет о совещании по вопросам снабжения продовольствием между рейхсмаршалом Герингом, рейхсинтендантами оккупированных территорий и военными генерал-губернаторами, проводившемся в полдень четверга 6 августа 1942 года в кабинете Германа Геринга в Министерстве авиации (ND: улика USSR 170). Можно обратить внимание на то, что, несмотря на отсутствие неугодной и поэтому вырванной страницы 144, из новой нумерации, проставленной русскими карандашом, следует, что этой страницы как будто бы никогда и не существовало.
560 Шпеер, цитируемое произведение, стр. 514.
561 Альфред Сейдль председателю Международного военного трибунала (Лоренсу), 11 января 1946 года (Центральный федеральный архив, Суитленд: RG.260, файлы OMGUS [OCCWC], список 74-3/7, ящик 117).
562 фон дер Липпе, дневник, стр. 193; копия имеется в IfZ, собрание Ирвинга.
563 Адель Стречер, комментарии к книге Ганса Фриче «Мечъ и весы правосудия» (Гейдельберг, 1953), стр. 165 [Hans Fritzsche, Das Schwert auf der Waage (Heidelberg, 1953)].
564 Биддл Яррайсу, 2 августа 1946 года, вместе с меморандумом о предоставлении защиты группе адвокатов защиты от нападок прессы (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно- исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Документы по Нюрнбергскому процессу», ящик 15).
565 Доклад Р. Г. Джексону от дежурного офицера по информационному центру обвинения, 24 июля 1946 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
566 Фелтон, личное письмо без даты, цитируемое произведение.
567 Уолтер Рэпп, докладная записка о размещении свидетелей, 22 ноября 1946 года (Национальный архив, RG.238, запись 199, документы штаба подразделения № 6850 внутренней безопасности, Международный военный трибунал, ящик 7).
568 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 14 сентября 1946 года, 1.30 дня (IfZ, собрание Ирвинга).
569 Оригиналы протоколов заседаний Верховного совета [военного Министерства Великобритании] см. в документах премьер-министра и министра обороны Франции Эдуара Деладье, Национальный фонд науки и политики, Архив новейшей истории. Протоколы заседаний Верховного совета, проходивших 5 февраля, 27 и 28 марта, 5, 9, 22, 23 и 27 апреля и 6 мая 1940 года хранятся в ящиках 2-DA-5-Dr 3, 4, 5 и 7; все эти документы нахо¬
734



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
дились в руках у немцев начиная с июня 1940 года, также как и копии файлов премьер-министра Поля Рейно, в настоящее время хранящиеся в Национальном архиве в Париже, документы Поля Рейно, ящик 74 АР 22. Копии, снятые немцами с документов французского генерального штаба, 1939—40, и Министерства иностранных дел Франции, 1939—40, имеются ^Национальном архиве на микрофильме Т120, ролики 115 и 127 соответственно. Министерство иностранных дел Германии опубликовало их в серии «Белые книги» (сборники официальных документов): № 4, «Документы по англо-французскому военно-политическому положению»; No. 5, «Дополнительные документы по военно-политическому состоянию Вермахта: Переговоры между генеральными штабами армий Англии и Франции по вопросу о Бельгии и Нидерландах»; и No. 6, «Секретные акции французского генерального штаба» (все — Берлин, 1940) [No. 4, Documente zur english-französischen Politik der Kriegsausweitung; No. 5, Weitere Dokumente zur Kriegsausweiterungspolitik der Westmächte: Die Generalstabsbesprechungen Englands und Frankreichs mit Belgien und den Niederlanden; and No. 6, Die Geheimakten des französischen Generalstabes (all Berlin, 1940)].
570 Луиза Йодль, неопубликованная биография ее мужа Альфреда Йодля (документы Луизы Йодль; копия в IfZ, собрание Ирвинга). По поводу международных правовых аспектов вторжения в Норвегию см. неопубликованный документ Германа Мос- слера «Комментарии к документу под названием «Оценка нападения на Норвегию с точки зрения международного права»», 6 апреля 1946 года (Сиракузский университет, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 16).
571 Утверждение д-ра Курта Кауфмана, адвоката Кальтен- бруннера (вместо д-ра Штамера), 19 января 1947 года (документы Эрхарда Мильха; копия имеется в личном архиве автора).
572 Письма Даллеса с упоминаниями об этом заявлении также перечислены в списке «документов, которые необходимо изъять у Р. Г. Джексона», Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2. Файлы 1943—45 годов: «Необычная капитуляция», «Восход солнца» и «Карл Вольф», Принстонский университет, архив рукописей Сили Мадда, документы Алена У. Даллеса, ящики 19—21.
573 Дневники Мильха, 5 ноября 1945 года; март—апрель 1947 года (микрофильм DI-59 в собрании автора).
574 Нелте в письме фрау Лизе Кейтель Фонтэн, процитировано у ГёрЛица, цитируемое произведение.
575 Дневник Стрейчера, 22 ноября 1945 года.
576 Эрнест Шоенфельд Р. Г. Джексону, 1 декабря 1945 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских адво¬
735



Дэвид Ирвинг
катов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 184).
577 Две памятные записки по поводу высказанных Яррай- сом аргументов, написанные Доннедье де Вабром и датированные 8 июля 1946 года, хранятся в Сиракузском университете, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Документы по Нюрнбергскому процессу», ящик 14; там же находится памятная записка Никитченко по «Концепции заговора», датированная 17 июля 1946 года.
578 р. Г. Джексон, письмо Ирэн, Мэри и Нэнси Джексон, 20 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
579 Там же, 10 января 1946 года.
580 фрэнсис Биддл, письмо, 1 января 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личное»).
581 Там же, 31 декабря 1945 года.
582 Геринг председателю трибунала, 12 января 1946 года, написано от руки (BDC, Director’s Safe).
583 Ганс Франк Биддлу, без даты, написано.от руки (там же).
584 Меморандум Эндруса, «Арест семей заключенных», 12 января 1946 года (собрание документов Бертона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
585 Все эти письма находятся сейчас в частных коллекциях.
586 Шпеер жене, август 1946 года; Шпеер, цитируемое произведение, стр. 595.
587 Мильх поначалу поверил в историю Шпеера о заговоре с целью убийства Гитлера (дневник Мильха, 6 марта 1946 года, а также 9 и 14 мая 1947 года: «Попытка покушения очень помогла ему» во время процесса; однако из записи, датированной 22 мая 1948 года, следует, что фельдмаршал глубоко разочаровался в своем бывшем друге и теперь считает эту его историю выдумкой (микрофильм DI-59 в собрании автора).
588 Джексон, письмо Ирэн, Мэри и Нэнси Джексон, 20 декабря 1945 года.
589 Джексон, письмо Ирэн Джексон, 12 января 1946 года.
590 Биддл, письмо, 27 января 1946 года. Докладная записка Р. Г. Джексону, датированная 24 августа 1945 года: «Гранд-адмирал флота Дёниц как военный преступник» (Национальный архив, RG.238, глава группы американских юристов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 179).
736



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
591 Военный дневник главнокомандующего подводным флотом Германии (Дёниц), 17 сентября 1942 года; процитировано в вышеупомянутой докладной записке Джексону. Во время допроса в Мюрвике 3 августа 1945 года Эберхард Годт пояснил, что данный приказ появился в результате факта бомбардирования самолетами Королевских ВВС Великобритании немецкой подводной лодки под командованием Хартенштайна, когда ее экипаж занимался спасением уцелевшей части команды торпедированного ею до этого линкора «Лакония»; эти приказы, по словам Годта, являлись лишь отражением заботы о безопасности прежде всего самой подводной лодки. Как совершенно справедливо заметил капитан-лейтенант военно-морской разведки Великобритании Патрик Бисли, «как, интересно, они [командиры и главные инженеры терпящих бедствие вражеских судов] могут быть спасены, если остальная часть уцелевшего экипажа должна быть уничтожена?..» (там же).
592 Военный дневник главнокомандующего военно-морским флотом Германии, 4 и 10 мая 1945 года; цитата, там же.
593 Допрос 16 августа 1945 года; цитата, там же.
594 Допросы контр-адмирала Годта и фрегаттен-капитана Хесслера, 10 августа 1945 года; цитата, там же.
595 Сведения, предоставленные адмиралом Годтом лично автору 4 мая 1969 года; Годт также поведал об этом инциденте в конце 1945 года фельдмаршалу Мильху, о чем имеется упоминание в его дневнике (микрофильм DI-59 в собрании автора).
596 Расшифровки записей этих допросов, сделанных посредством спрятанных микрофонов для SCDIC (Великобритания), см. в Лондонском архиве, файл WO.208/4198; дополнительные документы по делу Эка имеются в Национальном архиве, RG.84, документы из посольства США в Лондоне, секретные досье, ящик 30, файл «711.6 Комиссия Объединенных Наций».
597 IMT (International Military-Tribunal — Международный военный трибунал), том XIII, стр. 460. Мёле явно имел какой-то зуб на Дёница. 9 февраля 1946 года Мильх записал в своем дневнике: «Капитан Мёле, командир флотилии подводных лодок, считает, что Дёниц был также плохим главнокомандующим флотом, hq даже если бы это его мнение разделяли все офицеры вверенной ему флотилии — это все же еще не весь остальной мир».
598 Амен У. Е. Джексону, 30 апреля 1946 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских юристов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 184).
599 Юджин Дэвидсон, «Суд над немцами» (Нью-Йорк) [далее — Дэвидсон], стр. 422 [Eugene Davidson, The Trial of the Germans (New York)].
24 Д. Ирвинг
737



Дэвид Ирвинг
600 Военный дневник штаба германского военно-морского флота (Seekriegsleitung), сентябрь 1942 года, в разных местах.
601 Этот шестистраничный машинописный документ с выражением несогласия с трибуналом по делу Дёница хранится среди бумаг Биддла с его припиской от руки: «К делу подшито не было. Вероятно, предложено [судьей] Паркером» (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 19).
602 Сэр Норман Брук сэру Орму Сардженту, 16 марта 1946 года (Лондонский архив, файл PREM.8/393).
603 Эрнест Бевин Клементу Эттли, 27 марта 1946 года (там же).
604 Брук сэру Лесли Роуану, личному секретарю Эттли, 29 марта 1946 года (там же).
605 Например, письмо из офиса д-ра Вернера Книпера в Дортмунде д-ру Гансу Латернзеру а Нюрнберг от 15 июля 1947 года было перехвачено Отделом гражданской почтовой цензуры USFET; Книпер предлагал в своем письме убедить адвоката, д-ра Раушенбаха, не привлекать Варлимонта в качестве свидетеля по делу «юго-восточных генералов». Письмо было передано в офис главы Комитета по военными преступлениям (документы Тревора Роупера, собрание Ирвинга, IfZ).
606 Патрик Дин, записка,' СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, 18 июня 1945 года (Лондонский архив, файл LCO.2/2980, «Комиссия генерального атторнея и Британский исполнительный комитет по военным преступлениям»).
607 CSDIC (Великобритания), доклад SRGG.1238 (Лондонский архив, файл W0.208/4170).
608 CSDIC (Великобритания), доклады SRGG. 1234с, 1279, 1211 (там же); дневник Мильха, 5 июня и 29 июля 1945 года. Имеется также протокол допроса шофера Геринга, Йозефа Скока, Национальный архив, RG.153, Генеральная прокуратура, отдел внутренних расследований, ящик 1534.
609 Допрос Геринга, 22 декабря 1945 года, там же, ящик 1534; доклады CSDIC/CMF/X № 166—172, июнь—июль 1945 года; а также письма У. Дж. Донована Дж. Б. Доновану с настоятельной рекомендацией к нему жестко ограничить доступ к заключенным (там же, ящик 1495).
610 Сэр Фрэнк Г. Хинсли и другие, «Английская разведка во Второй мировой войне. Ее влияние на стратегию и планирование военных операций» (Кембридж, 1979—1984), том II, приложение по СС и секретных кодах, использовавшихся для шифрованных полицейских донесений [Sir Frank H. Hinsley étal., British Intelligence in the Second World War/ Its Influence on Strategy and Operations (Cambridge, 1979-1984)].
738



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
6И Неподписанная записка полковнику Дж. Г. Амену, Национальный архив, предварительные допросы Хальдера (собрание Ирвинга, IfZ, документы Р. Г. Джексона, том II, стр. 709). Доклад SRGG.1350 CSDIC (Великобритания) от 9 сентября 1945 года (Лондонский архив, файл WO.208/4170), в котором подробно передается, как генералы Баркхард Мюллер-Хиллеб- ранд и Франц Хальдер цинично обсуждают, как им лучше исказить факты, чтобы отвести от генерального штаба любое возможное обвинение в подготовке к войне.
612 Интервью автора с д-ром Эгоном Кубушоком, 31 марта 1971 года.
613 См. досье Министерства иностранных дел Великобритании, «Перевод доклада о переговорах между Великобританией и Германией», 16 ноября 1942 года — 16 апреля 1943 года (Лондонский архив, файл FO.371/34482).
614 Протокол собрания главных обвинителей, 26 октября 1945 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона; в настоящее время в Библиотеке Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 98).
615 Ходатайство о вызове в суд в качестве свидетеля защиты Стрейчера Фрица Херрварта, 24 января 1946 года (Национальный архив, RG.260, файлы OMGUS, ящик 117). Файлы Джексона о регулирующих правилах IMT (Международного военного трибунала) по поводу подачи ходатайств о вызове в суд свидетелей со стороны защиты см. в Библиотеке Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 100.
616 Это произошло 7 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 100).
617 Интервью автора с д-ром Кубушоком, 31 марта 1971 года.
618 ф. л. Фелтон, личное письмо [январь 1946 года], шутливо озаглавленное как «Третий доклад о битве при Нюрнберге» (библиотека Гувера, собрание документов Фредерика Л. Фелтона, Ts Germany F 326).
619 у. Е. Джексон Гордону Дину, 2 ноября 1945 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских юристов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса, ящик 213).
620 Письмо Йодля жене, 1945 год (документы Луизы Йодль; копия имеется в собрании автора, IfZ).
621 Там же.
622 На таком бланке, например, было написано письмо лор- да-судьи Лоренса Р. Г. Джексону от 26 июля 1946 года — печатная «шапка» бланка гласила: «Исполнительный комитет Великобритании по военным преступлениям (ES)». Такими же бланками пользовались также сэр Дэвид Максвелл Файф и сэр Хартли
739



Дэвид Ирвинг
Шаукросс (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
623 Кранцбюлер, цитируемое произведение, стр. 11.
624 Лорд Оукси (каковым он стал к тому времени), речь в Бирмингеме, 21 января 1947 года.
625 Американцы устроили торжественный ужин в честь Вышинского в «Гранд-отеле» в понедельник 26 ноября, русские — в пятницу 30-го, а англичане — в субботу 1 декабря 1945 года; недатированное письмо Р. Г. Джексона, «Четверг» [22 ноября 1945 года] (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона).
626 р. г. Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 480 (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
627 Там же.
628 См. собрание документов Р. Г. Джексона, представленное в архивах юридического факультета Чикагского университета, особенно в файлах «Английская делегация 1945—1946», «Французская делегация 1945—1946», «Прочая корреспонденция, разное 1945—1946» и «Делегация СССР 1945—1946».
629 Норман Биркетт Р. Г. Джексону, 26 июля 1946 года.
630 Курт Эрдт Р. Г. Джексону, Боркум, 7 декабря 1945 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона).
631 Пастор, д-р Бертольд Мюллер, Швэбиш-Гмюнд, 29 декабря 1945 года (там же).
632 дж. П. Хуббель Р. Г. Джексону, Нью-Джерси, 30 января 1946 года (там же).
633 Карл Цукмайер Р. Г. Джексону, сентябрь 1946 года (личный архив Ирвинга, IfZ, документы Р. Г. Джексона, часть III).
634 Дневник Мильха, 5 апреля 1947 года. Гастон М. Ульман (урожденный Берман, «лучший друг Кемпнера») впоследствии был разоблачен как международный аферист и заключен в тюрьму (там же, 20 апреля 1948 года); 19 мая 1948 года газеты сообщили о его аресте за мошенничество, попытке спастись бегством и последовавшем за этим покушением на самоубийство. Мильх прокомментировал это так: «Такова участь всех жуликов и предателей».
635 Кранцбюлер, цитируемое произведение, стр. 24.
636 Речь рейхсмаршала перед офицерами Главного штаба Люфтваффе, 25 ноября 1944 года (документы генерала Карла Коллера, микрофильм DI-17 в собрании автора).
637 Бросс, цитируемое произведение, стр. 85 и далее (20 февраля 1946 года).
740



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
638 р. г. Джексон государственному департаменту США, 13 февраля 1946 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских юристов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса).
639 Б. К. Эндрус лорду-судье Лоренсу, 29 августа; и в Министерство обороны офицеру по связям с общественностью, 6 сентября 1946 года: «Должностное преступление д-ра Дагласа М. Келли» (собрание докуменов Бертона Л. Эндруса, Колорадо- Спрингс).
640 Говард Уитман и д-р Даглас М. Келли, «О чем беседовали в своих камерах Геринг & Со.», «Санди экспресс», 25 августа 1946 года [Howard Whitman and Dr Douglas M. Kelly, «What Goering & Co. Talk in their Cells,» «Sunday Express», Aug. 25, 1946].
641 Шпеер, цитируемое произведение, стр; 512.
642 г. М. Гильберт, доклады об «умственно-психологическом» состоянии обвиняемых (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона; копия в IfZ, собрание Ирвинга, документы Джексона, часть III). Доклады не датированы, но по свидетельствам очевидцев написаны в феврале 1946 года.
643 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 16 сентября 1946 года, 1.30 дня (IfZ, собрание Ирвинга).
644 Письмо генерала Альфреда Йодля его жене Луизе, 8 октября 1946 года; опубликовано в Der Turmwart («Сторожевая башня»), № 4/5, Цюрих, апрель/май 1949 года.
645 Шпеер, цитируемое произведение, стр. 512.
646 Тюремный дневник Рэдера находится в настоящее время в собственности у берлинского журналиста Хенрика Пастора, который в 1987 году показывал его автору данной книги вместе с семью магнитофонными лентами с записями разговоров Рудольфа Гесса с комендантом тюрьмы Шпандау Юджином Бёрдом.
647 Конфиденциальная докладная записка Гильберта Джексону, не датирована [февраль 1946 года] (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона; копия в IfZ, собрание Ирвинга, документы Джексона, часть III).
648 Гильберт, цитируемое произведение.
649 В. Е. Джексон Р. Г. Джексону, 16 января 1947 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
650 Генерал Никитченко своим коллёгам-судьям, 27 мая 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Документы по Нюрнбергскому процессу»).
741



Дэвид Ирвинг
651 Фрэнсис Биддл, письмо, 7 февраля 1946 года (там же, «Личное»).
652 Там же, 24 февраля 1946 года.
653 Там же, 13 февраля 1946 года.
654 Там же.
655 Там же, 13 марта 1946 года.
656 Там же, 5 марта 1946 года.
657 Там же, 24 февраля 1946 года. Жена Биддла в конце концов все-таки приехала к нему, но уже к середине мая вернулась обратно в Соединенные Штаты.
658 Там же, 17 марта 1946 года.
659 Интервью автора с д-ром Эгоном Кубушоком, 31 марта 1971 года.
660 Эндрус заключенным, 16 февраля 1946 года (Национальный архив, RG.238, запись 199, документы штаба подразделения No 6850 внутренней безопасности, IMT, ящик 7).
661 Дневник Мильха, 23 августа 1946 года (микрофильм DI-59 в собрании автора).
662 Там же, 6 марта 1946 года.
663 Там же, 8 марта 1945 года.
664 /Л/Г, том IX, стр. 63, текст на немецком языке, правильность сверена со звуковыми записями в Национальном архиве.
665 Там же, стр. 54—55; дневник Мильха, 11 июля 1948 года.
666 /Л/Г (Международный военный трибунал), том IX, стр. 125 (Национальный архив, диск 1430В).
667 Там же, стр. 88 (Национальный архив, диск 1437В).
668 Там же, стр. 137. Полностью весь тот диалог можно прослушать на диске 1440В в Национальном архиве. Из мимиогра- фической расшифровки (стр. 5660, строка 20 и далее) он был опущен.
669 Списки переведенных интернированных находятся в Национальном архиве, RG.238, запись 199, документы штаба подразделения N° 6850 внутренней безопасности, IMT, ящик 8.
670 р. г. Джексон Джону Макклою, 27 марта 1946 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
671 Бросс, цитируемое произведение, 14 мая 1946 года, стр. 196.
672 Из интервью автора с Кубушоком.
673 Информация предоставлена автору профессором и доктором медицины Герхардом Розе.
674 г. Монтгомери Хайд, «Жизнь лорда Биркетта» (Лондон, 1964) [Н. Montgomery Hyde, The Life of Lord Birkett (London, 1964)].
742



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
675 Сеймур Кригер, комментарии к документам N0: 057-РБ, 1676-РБ и Ь-154 (1^, собрание Ирвинга, документы Р. Г. Джексона, часть II).
676 Интервью автора с Ральфом Альбрехтом, Нью-Йорк, 22 мая 1971 года.
677 Протокол заседания главных обвинителей от 19 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 98).
678 в письме автору, 23 июня 1983 года.
679 Там же.
680 Максвелл Файф, цитируемое произведение, стр. 114.
681 р. Г. Джексон Гордону Дину, 25 марта 1946 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
682 Джексон Джону Макклою, 27 марта, 1946 года (там же).
683 Письмо Биддла, 19 марта 1946 года.
684 в. Е. Джексон матери, 29 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
685 Письмо Биддла, 19 марта 1946 года.
686 Там же.
687 в. Е. Джексон, письмо матери, 29 марта 1946 года. «Большинство из нас, однако, не находит в эти дни общего языка с Биддлом».
688 р. г. Джексон в письме Ирэн Джексон, «с борта самолета, держащего курс на Париж» [30 марта 1946 года] (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2). «В Париже я был почетным гостем Французской коллегии адвокатов... и получил больше медалей, чем Геринг». Там же, 18 апреля 1946 года.
689 Подполковник Эрнст Энгэлндэр судье Р. Г. Джексону, 18 мая 1946 года (Национальный архив, глава группы американских юристов на Нюрнбергском поцес£е, файлы главного офиса, ящик 179).
690 Дневник Мильха, 4 июня; подполковник Дж. Амен Томасу Дж. Додду, 7 июня; Додд Р. Г. Джексону, 10 июня 1946 года (там же).
691 «Дэйли экспресс», 25 марта 1946 года. Официальное донесение Селкирка Пантона (Национальная библиотека Австралии, Канберра, собрание 5808, документы Селкирка Пантона, папка 3).
692 а. Ферида Рассам Р. Г Джексону, 30 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 99: «Реакция общественности на суд, март 1946 года»).
693 Протокол совещания главных обвинителей, 5 апреля 1946 года, 17.15; в файле имеются как полный стенографический
743



Дэвид Ирвинг
текст, так и копия краткого резюме по совещанию (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
694 Там же, резюме.
695 Норман Биркетт MS.
696 р. г. Джексон, проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
697 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 21 сентября 1946 года, 1.30 дня (IfZ, собрание Ирвинга).
698 Аллен Даллес Р. Г. Джексону, 27 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 102, «Гизевиус, Ганс Бернд»).
699 Отдел оперативных служб, Министерство обороны, USFET, капитану Сэму Гаррису, офис главы американских юристов в Нюрнберге, 28 марта 1946 года (там же). С окончанием войны для Гизевиуса, вопреки логике, наступили непростые времена. Во время ленча с В. Е. Джексоном 18 января 1949 года он посетовал на то, что ему пришлось изъять из продажи в Германии свою книгу «Что предшествовало печальному концу» [Bis zum Bitteren Ende] ввиду того, что вдова фельдмаршала фон Бломберга сумела добиться судебного запрета на ее издание и продажу, поскольку в книге она была названа бывшей проституткой (каковой в действительности не являлась); Гизевиус был очень обескуражен тем, что за ним закрепляется репутация «неонациста». В. Е. Джексон родителям; 18 января 1949 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
700 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 15 сентября 1946 года, 9.30 вечера (IfZ, собрание Ирвинга).
701 Письмо указано в списке «документов, которые желательно изъять из файлов RHJ [Р. Г. Джексона]» (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
702 Фрэнсис Биддл, письмо, 22 мая 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Личное»).
703 ND: USSR-460; см. /Л/Г, том XIV, стр. 243.
704 Кейтель Нелте, 21 мая 1946 года; Гёрлиц, цитируемое произведение, стр. 236.
705 Кейтель Луизе Йодль, 9 июня 1946 года; там же.
706 в. Е. Джексон матери, 30 марта 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
707 р. г. Джексон Ирэн Джексон, 18 апреля 1946 года (там же).
708 Там же.
744



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
709 Там же, 8 мая 1946 года.
7Ю Там же, 18 апреля 1946 года.
7П Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 304.
712 Интервью автора с Ральфом Альбрехтом, Нью-Йорк, 22 мая 1971 года. Документы Альбрехта хранятся сейчас в библиотеке Гувера. Об этом эпизоде он рассказал без всяких наводящих подсказок, по собственной инициативе, предварив его словами «Вы, англичане, странный народ...» Объективности ради следует отметить, что когда впоследствии автор спросил Альбрехта в письме, может ли он подтвердить чем-либо то, что лорд-судья Филлимор действительно говорил вышеприведенное, — для того, чтобы иметь возможность уверенно отразить любые обвинения в клевете (у адвокатов Филлимора, кстати, никогда такой необходимости не возникало), — Альбрехт ответил, что просит, по возможности, не публиковать рассказанное им.
713 Об этом рассказал послу США в Лондоне сэр Норман. Телеграмма, Джозеф П. Кеннеди Государственному департаменту США, 27 февраля 1939.
714 См., в частности, докладную записку Дж. Р. Лейта Росса от 3 декабря 1945 года, в которой тот ходатайствует о помиловании д-ра Шахта на том основании, что он якобы не является военным преступником; а также документы, подтверждающие предпринимавшиеся Норманом попытки прекратить уголовное дело против Шахта. Имеется также и документальное заверение о том, что Шахта «можно повесить без всякого риска» (Лондонский архив, документы государственного казначейства (Министерства финансов) Великобритании, документы Лейта Росса, файл Т188/288).
715 Стенографический протокол заседания главных обвинителей, состоявшегося 5 апреля 1946 года в 17.15 (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
716 Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 347.
717 Профессор Эндрю Гибб, цитируемое произведение (1954).
718 Джексон, проект «История в устных рассказах». Дополнительные примечания по этому ролику киноновостей, адресованные Р. Г. Джексоном В. Е. Джексону 30 апреля 1946 года, см. в Национальном архиве, 110.238, глава группы американских юристов в Нюрнберге, файлы главного офиса, ящик 183).
719 Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 350. Машинописные черновики Биркетта с различными возможными вариантами приговора хранятся среди документов Биддла вместе с его собственными черновиками (Сиракузский университет, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 19).
745



Дэвид Ирвинг
720 Бидцл, американский судья, выступал впоследствии от имени ЮНЕСКО [UNESCO: United Nations Educational, Scientific and Cultural Organization — Организация ООН по вопросам образования, науки и культуры]. Поляки выступили против его кандидатуры на основании того, что в свое время именно он зачитал оправдательный приговор Шахту. Тогда-то он и сделал это признание на страницах «Нью-Йорк геральд трибюн».
721 В. Е. Джексон Р. Г. Джексону 11 августа 1947 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2). По поводу Лемкина он пишет: «Я так и не смог разгадать до конца замыслов этого педераста (прошу прощения, но именно так [bugger] Билл Джексон и выразился. — Примечание переводчика), когда он околачивался вначале в Лондоне, а затем в Нюрнберге».
722 Р. Г. Джексон, письмо Ирэн Джексон, 8 мая 1946 года.
723 Там же, 17 мая 1946 года.
724 Джексон Шампетье де Рибесу и Руденко, 11 марта 1946 года. Русский текст письма находится на хранении в CGAOR, f. 7445, op. 2, d. 8,1. 36.
725 Генерал-лейтенант Руденко Р. Г. Джексону, 11 марта 1946 года. Русский текст письма находится на хранении в CGAOR, f. 7445, op. 2, d. 8,1. 36.
726 Альфред Зайдль (издание), «Что происходило между Германией и Советским Союзом в 1939—1941 гг. Из архивов Министерства иностранных дел и посольства Германии в Советском Союзе» (Тюбинген, 1949), стр. IV—V [Alfred Seidl (ed.), Die Beziehungen zwischen Deutschland und der Sowjetunion, 1939—1941. Aus den Archiven des Auswärtigen Amtes und der Deutschen Botschaft in Moskau (Twbingen, 1949)].
727 Альфред Зайдль, «Дело Рудольфа Гесса» [Alfred Seidl, Der Fall Rudolf Hess]; впоследствии Зайдль подтвердил детали этой встречи Абаринову (цитируемое произведение) и, в частности, утверждал, что Зоря ответил ему на его предложение сразу же, без каких бы то ни было раздумий и колебаний. «Я совершенно уверен в том, — заявил Зайдль, — что к тому моменту он уже обсудил этот свой ответ с генералом Руденко».
728 Цитата Абаринова, цитируемое произведение.
729 По утверждению Абаринова, в настоящее время находится в архиве бывшей Генеральной прокуратуры СССР.
730 Абаринов, цитируемое произведение, стр. 12 и далее; Марк Рагинский в своей книге «Нюрнбергский процесс» (Москва, 1987) упоминает на стр. 53 только о том, что Зоря погиб, чистя свой пистолет. Мнение по этому поводу Абаринова (родился в 1955 году) — опытного советского журналиста и специального корреспондента московской «Литературной газеты» — основы¬
746



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
вается на личном расследовании, проводившемся сыном генерала — Юрием Николаевичем Зорей.
731 Протокол заседания главных обвинителей, состоявшегося в аудитории 231 нюрнбергского Дворца правосудия в 16.30 31 мая 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 98); русский перевод, хранящийся в CGAOR, f. 7445, op. 2, d. 8,1. 18—19, ошибочно датирован 31 мая 1946 года.
732 Указан в списке «документов, которые необходимо изъять у Р. Г. Джексона» (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 2).
733 Копии двух писем Шпеера Р. Г. Джексону имеются в IfZ, собрание Ирвинга, документы Р. Г. Джексона, том I. Полковник Амен переслал эти письма Джексону 17 ноября 1945 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских юристов в Нюрнберге, файлы главного офиса, ящик 184).
734 р. г. Джексон в письме Ирэн Джексон, 22 июня 1946 года.
735 Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 362.
736 ¡MT (Международный военный трибунал), том XVII, стр. 654 и далее; стр. 7 и последующие. См. также Нелте, «Генералы. Нюрнбергский вердикт и вина генералов» (Ганновер, 1947) [Otto Nelte, Die Generale. Das Nürnberger Urteil und die Schuld der Generale (Hanover, 1947)].
737 p. г. Джексон в письме Ирэн Джексон, 12 июля 1945 года.
738 Джексон упоминает о нем в своем письме Ирен 22 июня 1946 года.
739 р. Г. Джексон президенту Гарри С. Трумэну, 15 июня 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 26).
740 р. Г. Джексон, письмо Ирэн Джексон, 11 июня 1946 года.
741 Фрэнсис Биддл, «Примечания по приговору», 67-страничный машинописный текст личных комментариев.судьи Биддла по поводу заседаний, на которых проходило обсуждение выносившегося приговора в период с 27 июня по 26 сентября 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Документы по Нюрнбергскому процессу», ящик 14).
742 Неподписанная памятная записка от 20 апреля 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона, ящик 103, «разное»).
743 IMT (Международный военный трибунал), том. V, стр. 172 и далее.
747



Дэвид Ирвинг
744 Так заявил 19 августа 1960 года в Die Zeit {«Время») полуофициальный западногерманский историк, пр-р Мартин Брос- цат, директор IfZ, Мюнхен.
745 На снимке запечатлен рядовой войск связи Сидни Блау, номер негатива SC.206194 (Национальный архив, отдел аудиовизуальных материалов); см. журнал After the Battle {«После сражения») (Лондон, 1980), № 27.
746 Джон Д. Маккаллум, «Доктор судебной медицины» (Мерсер Айлэнд, Цэшингтон, 1978) стр. 46 и далее [John D. McCallum, Crime Doctor (Mercer Island, Washington, 1978)]. Отмеченный в 1980 году за свою работу в качестве судебного патологоанатома университетом Канзаса, Ларсон отметил, что из сотен тысяч й даже миллионов евреев, погибших от рук нацистов, «большинство умерли не столько в результате массового истребления, сколько из-за тех ужасных условий содержания, в которых им пришлось оказаться». «В одном из концентрационных лагерей, — заявил он, — 90 процентов заключенных умерли «просто» от туберкулеза, неудержимо распространявшегося от одного барака к другому». Wichita Eagle, 1 апреля 1980 года.
747 Письменное показание под присягой д-ра Вильгельма Хёттля, 26 ноября 1945 года. Хёттль: «Я уже, — прежде всего ввиду приближавшегося краха Германии, — предоставлял подробные сведения об этом [его беседа с Эйхманом] американской стороне в одном нейтральном зарубежном государстве, с которым имел в то время служебные сношения» (ND: 2738-PS). — По Хёттлю имеется два файла в Принстонском университете, архив рукописей Сили Мадда, документы Аллена В. Даллеса, ящик 21 (1945 год); и ящик 57 (1953 год), рукопись воспоминаний Хёттля, «Я был главным шпионом Гитлера».
748 Хёттль Эндрусу, 26 сентября 1946 года (Национальный архив, RG.238, глава группы американских юристов на Нюрнбергском процессе, файлы главного офиса; процитировано Энтони Кейвом Брауном в его книге «Неистовый Билл Донован. Последний герой» (Нью-Йорк, 1982), стр. 754 [Anthony Cave Brown, Wild Bill Donovan. The Last Hero (New York, 1982)]).
749 Пропуск, выданный Хёттлю джексоновской администрацией, OUSCC, 18 октября 1945 года (там же).
750 Документы Эйхмана, находящиеся в личной собственности автора, стр'. 317, 325, 340.
751 Там же, стр. 311.
752 Там же, стр. 365.
753 Книги регистрации смертей концентрационного лагеря Маутхаузен, 1939—45, с указанием имени, даты рождения и даты смерти «каждого человека, умершего в Маутхаузене», были пред¬
748



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ставлены в Нюрнберге в качестве улики. В скопированном виде хранятся на двух микрофильмах в Национальном архиве, RG.238.
754 Судья Фрэнсис Биддл, «Примечания по уликам, том I», 3 января 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 3). Книги регистрации смертей концентрационного лагеря Аушвиц были захвачены русскими в январе 1945 года и возвращены Москвой германскому правительству в 1989 году: в них указаны имена, даты рождения, даты смерти и официальные причины смерти около пятидесяти тысяч человек, умерших в Аушвице в основном в результате эпидемий и по прочим подобным причинам.
755 Там же, том 2, 28 января 1946.
756 Там же, 27 февраля 1946 года.
757 Батлер, цитируемое произведение, стр. 235; на основе информации, предоставленной Кларке.
758 Рудольф Гёсс, «Комендант Аушвица», с предисловием лорда Рассела из Ливерпуля (Лондон, 1959), стр. 713—715 [Rudolf Göss, Commandant in Auschwitz (London, 1959)]; немецкое издание — под редакцией проф. Мартина Босцата, — Prof. Martin Boszat (ed.), Kommandant in Auschwitz (Stuttgart, 1958) [далее — Гёсс, «Комендант»]. Книга была написана карандашом во время заключения Гёсса в Кракове в 1947 году; оригинал рукописи с тех пор и поныне находится у поляков.
759 Батлер, цитируемое произведение, стр. 235; на основе информации, предоставленной Кларке.
760 Там же, стр. 237.
761 Интервью с Кеннетом Джонсом, опубликованное в Wrexham Leader 17 октября 1986 года. На допросах Гёсса в качестве переводчицы присутствовала миссис Вера Аткинс из Винчел- си, графство Сассекс, однако она категорически отказывается предоставлять какую-либо информацию по этому поводу.
762 Показания под присягой Рудольфа Гёсса, 14 (или 15?) марта 1946 года (ND: N0-1210).
763 Гарольд Дрейпер, родился 30 мая 1914 года, умер в 1989 году; в некрологе было упомянуто о серьезной заслуге Дрейпера в получении признания от Гёсса благодаря «умело и сильно проведенному дознанию» («Дэйли телеграф»).
764 Текст заявления в точности воспроизведен в книге лорда Рассела «Заложник человечности» (Берлин, 1960), стр. 161 [Lörd Russell, Geisel der Menschlichkeit (Berlin, I960)]; в английском издании книга вышла под названием «Бедствие под названием «свастика»» [ The Scourge of the Swastika].
765 в нюрнбергскитх архивах утверждается, что Гёсс допрашивался 20 марта 1946 года, находясь в руках у англичан в Мин-
749



Дэвид Ирвинг
дене, Германия; расшифровка стенографического протокола этого допроса № D.479B, оставшись в Миндене, так до сих пор, по всей видимости, и не попала обратно в руки английских властей.
766 Мориц фон Ширмейстер; оригинал письма, в котором изложен данный эпизод, хранится в личном собрании автора.
767 Гёсс, «Комендант», стр. 713—715.
768 Допросы Рудольфа Франца Фердинанда Гёсса (Национальный архив, микрофильм М.1270, ролик 7).
769 «На самом деле я не могу винить ни в чем тех дознавателей, — напишет он затем в своей книге. — Все они были евреями». Гёсс, «Комендант».
770 Гильберт, цитируемое произведение, стр. 229—230, 239.
771 Это также совершенно невозможно, иначе кто же тогда составлял те ежедневные статистические отчеты, которые затем передавались радиошифрограммами из Аушвица в Берлин и исправно перехватывались и расшифровывались англичанами зимой 1942—43 г.? См. сэр Фрэнк Г. Хинсли и др., «Английская разведка во Второй мировой войне. Ее влияние на стратегию и боевые действия» (Кембридж, 1979—84), в трех томах, том II, приложение, особенно стр. 673: «В отчетах по Аушвицу — крупнейшему концентрационному лагерю с постоянной численностью содержавшихся в нем заключенных не менее 20 000 человек — указывалось на болезни как на основную причину царившей там высокой смертности. Упоминались также расстрелы и повешения. Никаких упоминаний об уничтожении людей посредством отравляющих газов в расшифровках не было». [Sir Frank Н. Hinsley et al., British Intelligence in the Second World War. Its Influence on Strategy and Operations (Cambridge, 1979—84)].
772 «I ’Express», Париж, 26 января 1994 года. Ничего похожего на люки в крышах газовых камер не обнаружено ни на фотографиях, сделанных во время войны с союзнических самолетов, ни непосредственно на крышах этих зданий — вернее, того, что от них осталось к сегодняшнему дню; никаких намеков на какое- либо вентиляционное оборудование не имеется и на оригинальных архитектурных планах строительства этих зданий.
773 Письменные показания под присягой Рудольфа Гёсса, 5 апреля 1946 года, «приведен к присяге передо мной и подписался под своими показаниями 5-го числа апреля 1946 года в Нюрнберге, Германия», — подполковник Смит В. Брукхарт (ND: 3868- HS; Национальный архив, микрофильм М.1270, ролик 7). Представленная суду улика 3868-PS была, по сути, подделкой, поскольку представляла собой «перевод» с немецкого на английский документа, которого на немецком языке фактически и не существовало. Кроме того, в машинописный текст документа были внесены до удивительного неопрятные рукописные вставки,
750



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
сделанные явно не рукой Гесса. Вставки эти были не только заведомой подтасовкой фактов против него, но были написаны настолько неразборчиво и путано, что понять, о чем говорилось, например, в пункте 9 показаний, оказалось вообще невозможным. В переводе документа, напечатанном Генри Моннереем в сборнике документов «Обвинение со стороны евреев, представленных в Нюрнберге странами восточной Европы» (Париж, Центр современной еврейской документации, 1949), стр. 159—162, вследствие непереводимости конца пункта 9 и всего пункта 10 их пришлось опустить вовсе [Henry Monneray, La Persecution des Juifs dans pays d l'Est présentée à Nuremberg (Paris, Centre for Contemporary Jewish Documentation, 1949)].
774 IMT (Международный военный трибунал), том XI, стр. 457—461.
775 Не представили они, однако, и других имевшихся у них неопровержимых улик по Аушвицу — например, показания штурмбаннфюрера СС Курта Аумайера, исполнявшего в течение нескольких недель обязанности заместителя коменданта концентрационного лагеря Аушвиц. Вначале Аумайер был очень непоследователен в своих показаниях по поводу Гёсса, будучи допрашиваемым англичанами сперва в Норвегии, а затем в Великобритании. Воспоминания и рукописи, сделанные им во время его пребывания в английском центре по расследованию военных преступлений в Кенсингтоне, под командованием подполковника Скотланда, также обнаруживают растущую, неделя за неделей, точность показаний Аумайера. Самая последняя подписанная им рукопись была выполнена карандашом в чисто британском армейском стиле, со всеми именами собственными, тщательно и разборчиво выписанными печатными буквами (Лондонский архив, файл WO.208/4661.) Аумайер был экстрадирован англичанами полякам и повешен последними.
776 Роберт Б. Старнес, список интернированных, которым были показаны в тот день эти фильмы (Национальный архив, запись 199, документы штаба подразделения № 6850 внутренней безопасности, IMT (Международный военный трибунал), ящик 7).
777 Список переданных интернированных, май 1946 года (там же, ящик 8). Находясь уже в польском плену, Гёсс написал (карандашом — по требованию внутренних тюремных правил безопасности) свои воспоминания — документ, благодаря которому впоследствии было почерпнуто очень многое из нынешних сведений о холокосте. Нет никаких сомнений в том, что Гёсс согласился писать эти «мемуары» лишь потому, что их создание хотя бы на время отодвигало для него финальную развязку его бесславного жизненного пути. Современные немецкие историки, —
751



Дэвид Ирвинг
такие, как ныне уже покойный проф. Мартин Бросцат, издавший их в 1958 году, — будут либо стараться обходить стороной, либо просто опускать без каких-либо комментариев многочисленные вопиющие анахронизмы, несообразности и другие совершенно неправдоподобные отрывки этой рукописи. Даже Адольф Эйх- ман, до сих пор скрывающийся в Аргентине, напишет впоследствии довольно едкие комментарии по поводу неточностей, а зачастую — и просто откровенной лжи, которые, он заявлял, обнаружил в попавшей в его руки копии воспоминаний Гёсса. В личном собрании документов автора имеются фотокопии рукописных пометок Эйхмана на полях этих воспоминаний. Оригинал, подлинность которого подтверждена Бундесархивом, Кобленц, находится в частной собственности Гюнтера Плейера, Хен- неф, Германия.
778 [Фрэнсис Биддл:] Первое заседание по обсуждению окончательного мнения, 27 июня 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Примечания по приговору и совещаниям трибунала»).
779 Фрэнсис Биддл Герберту Векслеру, Нюрнберг, 10 июля 1946 года (там же).
780 [Биддл:] Второе заседание, собранное для пересмотра окончательного мнения, 11 июля 1946 года (там же).
781 [Биддл:] Третье совещание по поводу окончательного мнения, 17 июля 1946 года (там же).
782 [Биддл:] Второй раздел — «Предварительное мнение», «До захватнической войны», 20 июля 1946 года (там же).
783 Биддл Векслеру, 10 июля 1946 года.
784 Газетная вырезка не установленного происхождения, датированная 16 октября 1946 года (Национальный архив, RG.153, генеральная прокуратура, отдел внутренних дел, ящик 1561).
785 Биддл Векслеру, 10 июля 1946 года.
786 [Биддл:] Совещание 8 августа 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Примечания по приговору — заседания трибунала»).
787 [Биддл:] Заседание по вопросу об окончательном мнении трибунала — заговор, 14 августа 1946 года (там же).
788 Там же, 15 августа 1946 года.
789 [Биддл:] Заседание по поводу окончательного мнения, 19 августа 1946 года (там же).
790 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с д-ром Нелте в Нюрнберге», 19—27 сентября 1946 года (IfZ, собрание Ирвинга).
791 Гёрлиц, цитируемое произведение, стр. 53.
752



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
792 Письмо генерала Альфреда Йодля своей жене Луизе, 28 августа 1946 года; опубликовано в Der Turmwart {«Дозорная башня»), N° 4/5, Цюрих, апрель/май 1949 года.
793 Альфред Йодль, «Заключительные заявления», Нюрнберг, без даты (документы Луизы Йодль; копия имеется в IfZ, собрание Ирвинга).
794 [Биддл:] Заседание по вопросу вынесения индивидуальных приговоров, 2 сентября 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Примечания по приговору — заседания трибунала»).
795 [Биддл:] Заседание по вопросу обвинения организаций, 3 сентября 1946 года (там же).
796 [Биддл:] Заседания 4 сентября 1946 года (там же).
797 [Биддл:] 6 сентября 1946 года, заседание (там же).
798 [Биддл:] 7 сентября 1946 года, совещание по приговору (там же).
799 [Биддл:] Заседание трибунала 9 сентября 1946 года (там же).
800 [Биддл:] Заседание 9 сентября 1946 года (там же). — В доказательство было приведено письмо Шираху от д-ра Ганса Лам- мерса, датированное 3 декабря 1940 года (ND: USA-681).
801 [Биддл:] Окончательное голосование по каждому из обвиняемых, 10 сентября 1946 года (там же).
802 [ф. Биддл:] Окончательное голосование по каждому из обвиняемых, 10 сентября 1946 года (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Примечания по приговору — заседания трибунала»).
803 Там же,
804 /МТ{Международный военный трибунал), том I, стр. 351.
805 Биддл, машинописный текст «Дёниц — несогласие судьи Биддла», от руки приписано: «Данный документ не зарегистрирован и не сдан на хранение. Вероятно, по предложению [судьи] Паркера» (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 19).
806 Брэдли Смит, «Вынесение приговора в Нюрнберге» (Нью- Йорк, 1977), стр. 261 [Bradley Smith, Reaching Judgement at Nuremberg (New York, 1977).
807 ¡MT{International Military Tribunal — Международный военный трибунал), том XXII, стр. 636 и далее.
808 [Биддл: Окончательное голосование по каждому из обвиняемых] (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-иссле¬
753



Дэвид Ирвинг
довательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, ящик 14, «Примечания по приговору — заседания трибунала»).
809 	Там же, 12 сентября 1946 года.
8Ю Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с моим отцом», 14 сентября 1946 года, 1.30 дня (IfZ, собрание Ирвинга).
8П Там же.
812 Там же, 23 сентября 1946 года, 1.00 дня.
813 Там же, 14 сентября 1946 года, 1.30 дня.
814 Там же, 25 сентября 1946 года, 1.00 дня.
815 Там же, 27 сентября 1946 года, 1.00 дня.
816 Там же, 28 сентября 1946 года, 1.00 дня.
817 Там же, 14 сентября 1946 года, 1.30 дня.
818 Там же, 16 сентября 1946 года, 1.30 дня.
819 Там же, 19 сентября 1946 года, 1.00 дня.
820 Там же. 23 сентября 1934 года Карл-Хейнц Кейтель добавил к этому: «Его [Гиммлера] связь с делом Рёма состояла лишь в следующем: он проделал все для того, чтобы убедиться, что находится на правильной стороне, т. е. против Рёма... Стрейчер и Бредов были на стороне Рёма».
821 Там же, 28 сентября 1946 года, 1.00 дня.
822 [Биддл: Окончательное голосование по отдельным обвиняемым и организациям], 13 сентября 1946 года.
823 р. г. Джексон, телеграмма из Вашингтона в офис главы группы американских адвокатов на Нюрнбергском процессе, Томасу Додду, 3 сентября 1946 года (IfZ, личное собрание Ирвинга, документы Р. Г. Джексона, часть III).
824 [Биддл:] 16—17 сентября, 1946 года.
825 «Заседание в офисе полковника Эндруса», 23 августа; и Ф. Джей Нимиц Эндрусу, 17 сентября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
826 б. К. Эндрус, результаты совещания, проведенного 26 сентября 1946 года (Национальный архив, RG.238, запись 199, документы штаба подразделения N° 6850 внутренней безопасности, IMT (Международный военный трибунал, ящик 7).
827 «Заседание в офисе полковника Эндруса», 23 августа; и Ф. Джей Нимиц Эндрусу, 17 сентября 1946 года.
828 р. г. Джексон Уитни Р. Харрису, 18 ноября 1946 (IfZ, личное собрание Ирвинга, документы Р. Г. Джексона, часть III).
829 р. Г. Джексон, проект «История в устных рассказах» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
830 Общие сведения о решении суда в Нюрнберге см. у Гарольда Левенталя, «Нюрнбергский вердикт», Гарвардское юриди¬
754



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
ческое обозрение, часть LX, Nq 6 (1947) [Harold Leventahl, «The Nürnberg Verdict», in Harvard Law Review, vol. LX, Nq 6 (1947)].
831 p. Г. Джексон, заключительный доклад Трумэну, 7 октября 1946 года.
832 Мимеографическая копия протеста Никитченко хранится в Национальном архиве, RG.238; опубликована в издании «Нацистский заговор и агрессия. Мнение и приговор» (Типография правительства США, Вашингтон, округ Колумбия) [Nazi Conspiracy and Aggression. Opinion and Judgement (US Government Printing Office, Washington DC)].
833 Папен Эндрусу, 1 октября; Фриче Эндрусу, 1 октября; Шахт Эндрусу, 4 октября; их совместное письмо Эндрусу, подписанное всеми тремя 3 октября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
834 См. Дэвидсон, цитируемое произведение, стр. 240.
835 Интервью автора с д-ром Рудольфом Меркелем, Нюрнберг, 14 марта 1971 года.
836 р. г. Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 366.
837 Там же.
838 См. статью «Бесчестие Америки» в Чикаго Трибьюн, 13 октября 1948 года. Все протоколы работы комиссии под председательством судьи ван Родена, занимавшейся разбирательством нарушений, допущенных американским военно-полевым судом в Дахау, находятся на хранении в Национальном архиве, Вашингтон. См. также Реджинальд Т. Пейджет, QC (Queen’s Counsel — королевский адвокат), «Манштейн — его кампании и последующий суд» (Лондон, 1951) [Reginald Т. Paget, QC, Manstein — His Campaigns and Trial (London, 1951) — прекрасная книга, впервые привлекшая внимание автора к вопиющим несправедливостям, имевшим место на некоторых послевоенных процессах.
839 Сравни со сведениями, представленными в мимеографи- ческой расшифровке нюрнбергского дневника адвоката Хаэнсе- ля, выпущенной отдельным печатным изданием: Карл Хаэнсель, «Отложенный суд» [Carl Haensel, «Das Gericht vertagt sich»].
840 Протокол заседания главных обвинителей, 1 июля 1946 года (IfZ, личное собрание Ирвинга, документы Р. Г. Джексона, часть III).
841 Кейтель Нелте, 1 октября 1946 года; Гёрлиц, цитируемое произведение, стр. 237.
842 Лиза Кейтель Нелте, 1 октября 1946 года; там же.
843 Генерал Альфред Йодль свое жене Луизе, 9 октября 1946 года, опубликовано в Der Turmwart («Сторожевая башня»), № 4/5, Zürich, April/May 1949.
755



Дэвид Ирвинг
844 Там же, 1 октября 1946 года.
845 Там же, 5 октября 1946 года, вечер.
846 Там же, 2 октября 1946 года.
847 Дневник Эндруса, 7, 14 сентября и 2 октября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
848 Копии имеются среди документов судьи Биддла (Сиракузский университет, Нью-Йорк, Научно-исследовательская библиотека им. Джорджа Арентса, собрание документов Фрэнсиса Биддла, «Документы по Нюрнбергскому процессу», ящики 14 и 15), а также в Национальном архиве, RG.260, OMGUS, ящик 15.
849 Йодль жене, 3 октября 1946 года, вечер.
850 Фельдмаршал Кейтель Карлу-Хейнцу Кейтелю, 3 октября 1946 года; Гёрлиц, цитируемое произведение, стр. 238.
851 Кейтель Совету по контролю, 5 октября 1946 года; там же, стр. 238.
852 Ходатайство д-ра Штамера в союзнический Совет по контролю, 4 октября 1946 года (Национальный архив, RG.260, OMGUS, ящик 15).
853 Вильгельм Кейтель союзническому Совету по контролю, 8 октября 1946 года (там же).
854 Правительство Великобритании сэру Шолто Дагласу, 7 октября 1946 года (Лондонский архив, файл PREM./8/392).
855 Шолто Даглас, воспоминания, опубликованные в серии номеров «Санди тайме», 19 сентября 1965 года. На страницах еженедельника «Таймс» автор предложил ему предоставить «улику», о которой он писал. Даглас на это не ответил, однако в следующем издании его воспоминаний абзац с упоминанием этого эпизода уже отсутствовал.
856 Протокол 42-го (чрезвычайного) заседания союзнического Совета по контролю в Берлине, 9—10 октября 1946 года (Национальный архив, RG.153, Генеральная прокуратура, Отдел внутренних расследований, ящик 1561, файл 119-1а).
857 Йодль жене, 10 марта 1946 года.
858 Например, дневник Йодля за 1940 год — ND: 1809-PS. Впоследствии президент Гарри С. Трумэн подписал несколько курьезный для своего поста приказ о передаче эксклюзивного права на издание дневников Йодля правительству США.
859 Проф. д-р Эрих Швингер, «Заявление», Марбург, 15 июня 1951 года, доклад о том, что сказал ему Доннедье (документы Луизы Йодль; копия имеется в IfZ, личное собрание Ирвинга).
860 Йодль жене, 7 октября 1946 года. 11 октября он добавил к этому: «Судя по тому, что ты написала мне об оправданных, я не пожелал бы поменяться с ними местами. Вероятно, таким людям, как я, в Германии больше нет места, — по крайней мере до тех
756



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
пор, пока мой дух не вернется сюда снова и не начнет возмущенно колотить в двери всех этих жалких оппортунистов и приспособленцев».
861 Карл-Хейнц Кейтель, «Беседы с доктором Нелте в Нюрнберге», 19—27 сентября 1946 года (IfZ, личное собрание Ирвинга).
862 Йодль жене, 5—6 октября, вечер.
863 Там же, 8 октября 1946 года, вечер.
864 Там же, 7 октября 1946 года, вечер.
865 Там же, 8 октября 1946 года, вечер.
866 Приказ, зачитанный Эндрусом Литтлу, Твиди, Тейку и капеллану Геррике 3 октября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
867 Адель Стрейчер, комментарии к книге Арнима фон Ма- никовски «Суд победителей», стр. 200 [Arnim von Manikovski, Das Gericht der Sieger] (собрание Хёффкеса).
868 Адель Стрейчер, комментарии к книге Г. М. Гильберта «Нюрнбергский дневник» (Штутгарт, 1948), стр. 125 [G. М. Gilbert, Nürnberger Tagebuch (Stuttgart, 1948)] (собрание Хёффкеса).
869 Адель Стрейчер, комментарии к книге Дагласа М. Келли «Двадцать две камеры нюрнбергской тюрьмы» (Нью-Йорк, 1947), стр. 164 [Douglas М. Kelly, Twenty-two Cells in Nuremberg (New York, 1947) (собрание Хёффкеса); и к книге Ганса Фриче «Меч на весах правосудия» (Гейдельберг, 1953), стр. 25 [Hans Fritzche, Das Schwert auf der Waage (Heidelberg, 1953)].
870 Адель Стрейчер, комментарии к цитируемому произведению Юджина Дэвидсона [Eugene Davidson], стр. 57.
871 Адель Стрейчер, комментарии к цитируемому произведению Джо Гейдекера и Йоханнеса Либа [Joe Heidecker and Johannes Leeb], стр. 487 (собрание Хёффкеса).
872 Из текста телеграфного сообщения Селкирка Пантона в «Дэйли экспресс», 7 октября 1946 года (Национальная библиотека Австралии, Канберра, собрание 5808, документы Селкирка Пантона, папка 3).
873 Йодль жене, 4 октября 1946 года, вечер.
874 Там же, 4—5 октября 1946 года.
875 Воспоминания Эмми Геринг; Дэвид Ирвинг, «Геринг» (Лондон, 1989), стр. 501 [David Irving, Goring (London, 1989)].
876 Йодль жене, 11 октября 1946 года.
877 Там же.
878 Собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо- Спрингс.
879 Из документов четырехсторонней комиссии явствует, что в финансовое управление из личной собственности Риббентропа
757



Дэвид Ирвинг
поступило лишь 22 000 марок, а семье были передано 810 марок и наручные часы производства фирмы Longines. Какие-либо объяснения по поводу подобных расхождений в цифрах (порядка десяти тысяч марок) или, например, по поводу золотых зубных протезов — отсутствуют. Эндрус, Памятная/Докладная записка «Передача личного ценного имущества, оставшегося после осужденных», приложение «В» (Национальный архив, RG.238, файлы полковника Тайха: «Риббентроп»).
880 Оригинал этого документа находится в частной коллекции Р.С. «Дюка» Шнайдера, Флорида (копия имеетсям в личном собрании автора).
881 Там же. Вдове Зейс-Инкварта были переданы только 500 марок (и все часы), остальные пропали.
882 Фельдмаршал Кейтель Карлу-Хейнцу Кейтелю, 13 октября 1946 года; Гёрлиц, цитируемое произведение, стр. 237, примечание.
883 Йодль жене, 13 октября 1946 года, вечер.
884 Дневник Мильха, 13—14 октября 1946 года (микрофильм DI-59 в личном собрании автора).
885 Там же, 14 октября 1946 года.
886 Показания первого лейтенанта Джона В. Веста; все эти показания были приложены в октябре 1946 года к «Докладу судебной коллегии по делу Германа Геринга (самоубийство)». Копии хранятся в BDC, Берлин; в Национальном архиве, RG.260, документы OMGUS союзнического Совета по контролю, файл 2/92-1(2); и в документах Уилера Беннета, колледж святого Антония, Оксфорд.
887 Йодль жене, 14 октября 1946 года, вечер.
888 13 октября, например, он написал: «Мне вдруг только что пришло в голову, что это письмо дойдет до тебя не раньше вторника [15 октября], а вслед за этим ты получишь от меня еще сколько-то писем, хотя самого меня уже и не будет в числе живущих на этой земле».
889 Там же, 14 октября 1946 года, вечер.
890 Там же, 15 октября 1946 года, вечер.
891 Там же, 15 октября 1946 года, вечер.
892 СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЙ список имен всех допущенных присутствовать на казни хранится в собрании документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс. Русские были представлены генерал-майором П. Малоковым, офицером медицинской службы д-ром Ворбцовым, представителем информационного агентства ТАСС капитаном Афанасьевым и майором Теминым из газеты «Правда». С английской стороны присутствовали бригадный генерал Э. Дж. Патон-Уолш и двое журналистов — Селкирк
758



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Пантон и Бэйсил Гингелл. Американскими журналистами были Артур Гэет и Кингсбери Смит. Французская сторона была представлена бригадным генералом Л. Морелем. Кроме них, с американской стороны присутствовал также бригадный генерал Р. В. Рикард.
893 Уитни Р. Харрис Р. Г. Джексону, октябрь 1946 года (IfZ, личное собрание Ирвинга, документы Р. Г. Джексона, часть III); см. также книгу У. Р. Харриса «Тирания суда» (Даллас, 1954) [W. R. Harris, Tyranny on Trial {Dallas, 1954)].
894 Селкирк Пантон в «Дэйли -экспресс», 17.50, 15 октября 1946 года (документы Селкирка Пантона, папка 3).
895 Сообщение Кингсбери Смита от 16 октября 1946 года (Национальный архив, RG.153, Генеральная прокуратура, отдел внутренних расследований, ящик 1561); в файле содержится также много выдержек из документов IMT (Международного военного трибунала), в том числе из документов, имевших непосредственное отношение к казням.
896 Йодль жене, 4 октября 1946 года.
897 Показания рядового первого класса Гордона Бингэма, вещественное доказательство V.
898 Показания Эди, вещественное доказательство Т.
899 Показания Тереке, вещественное доказательство К; сравни с цитируемым произведением Гильберта, стр. 435.
900 Показания Пфлюкера и Дауда.
901 Там же; а также Пфлюкер в Waldeckische Landeszeitung, октябрь 1952 года, № 16.
902 Показания первого лейтенанта Артура Дж. Маклиндена, вещественное доказательство Р; подтверждаются показаниями Бингэма, вещественное доказательство V.
903 Показания рядового первого класса Гарольда Ф; Джонсона, вещественное доказательство U.
904 Показания капитана Роберта Б. Старнза, вещественное доказательство AD.
905 г. М. Гильберт, «Психология диктатуры» (Нью-Йорк, 1950), стр. 107 [G. М. Gilbert, The Psychology of Dictatorship (New York, 1950)].
906 Даглас M. Келли, цитируемое произведение, стр. 76 и далее.
907 Речь рейхсмаршала Геринга перед офицерами Люфтваффе, 25 ноября 1944 года (документы генерала Карла Коллера, микрофильм DI-17 в личном собрании автора).
908 Показания рядового первого класса Гарольда Ф. Джонсона, вещественное доказательство U, и сержанта Грегори Тимчи- шина, вещественное доказательство S. Уитни Харрис, написав¬
759



Дэвид Ирвинг
ший Джексону 19 октября 1946 года обо всех этих событиях со слов лично опрошенных им свидетелей, подтверждает показанное ими время — 22.45. «Когда прибыл врач, из горла Геринга уже раздавался предсмертный храп. Все-таки он сумел обмануть своих палачей. Они обнаружили в камере небольшой конверт с надписью «Г. Геринг», внутри которого находились три записки, одна из которых была адресована Герингом полковнику Эндрусу, а также маленький латунный контейнер, содержавший до этого склянку с калийным цианидом» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
909 	Показания первого лейтенанта Артура Дж. Маклиндена, вещественное доказательство Р.
9Ю Показания рядового первого класса Гарольда Ф. Джонсона, вещественное доказательство и.
9П Показания Пфлюкера, вещественное доказательство АС.
912 Показания капитана Роберта Б. Старнза, вещественное доказательство АО.
913 Показания Пфлюкера, вещественное доказательство АС.
914 Показания первого лейтенанта Чарльза Дж. Роска, вещественное доказательство АВ.
915 Показания Тереке, вещественное доказательство К. «Прибывший д-р Пфлюкер, — вспоминал он, — обнаружил под одеялом конверт и какие-то письма».
916 Показания капитана Роберта Б. Старнза, вещественное доказательство АО.
917 Селкирк Пантон в «Дэйли Экспресс», 16 октября 1946 года, 3:15 (Национальная библиотека Австралии, Канберра, Собрание 5808, документы Селкирка Пантона, папка 3).
918 [Бэйсил] Гингел в информационное агентство Рейтер и всем остальным, 16 октября (там же). Все эти сведения подтвердил в своем письме Джексону 19 октября 1946 года Уитни Харрис: «В девять тридцать корреспонденты были допущены в тюремный блок с осужденными, где и имели возможность увидеть каждого из них... Геринг притворялся спящим, его руки лежали поверх одеяла» (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона.)
919 Заявление, приведенное в «Нью-Йорк тайме» 17 октября 1946 года.
920 Эндрус Китли, 29 октября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
922 	Адель Стрейчер, комментарии к книге Джо Гейдекера и Йоханнаса Либа, цитируемое произведение, стр. 494 (собрание Хёффкеса).
760



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
923 Время повешения каждого из приговоренных, указанное Уитни Харрисом Р. Г. Джексону, 19 октября 1946 года; время передачи исполнительной команде из докладной записки Эндруса «Время приведения смертной казни в исполнение поименно по каждому приговоренному», 17 октября 1946 года (Библиотека Конгресса, отдел рукописей, документы Р. Г. Джексона; и собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
924 Черновик телеграммы Селкирка Пантона [16 октября 1946 года] (документы Селкирка Пантона).
925 Сообщение Кингсмита [Кингсбери Смита] в «Интернэшнл Ньюз», Нью-Йорк (там же). Четырехсторонняя исполнительная комиссия заявила (вещественное доказательство Н), что останки Геринга были доставлены в гимнастический зал для того, чтобы подготовить их к дальнейшей отправке.
926 Впоследствии эти фотографии были опубликованы в Германии отдельной пропагандистской брошюрой с злорадным названием «Конечная станция — Нюрнберг» [К. Н. Gentz, Endstation Nürnberg (Detmold, 1951)].
927 Эндрус Китли, 29 октября 1946 года.
928 р. г. Джексон, проект «История в устных рассказах», стр. 548 (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
929 в ответ на рецензию на книгу «Взлет и падение Германа Геринга» [ The Rise and Fall of Hermann Hoering], опубликованную в «Нью-Йорк тайме» 14 сентября 1948(?) года.
930 Эндрус Китли, 29 октября 1946.
931 Один из этих конвертов имеется в собранной Кейтом Уилсоном, Канзас-Сити, коллекции документов, имеющих отношение к Герману Герингу.
932 Речь идет о письме, якобы написанном Германом Герингом «бывшему премьер-министру Великобритании» Уинстону Черчиллю и датированном следующим образом: «Нюрнберг, 10 октября 1946 года». Впервые автор увидел копию этого письма в собрании документов Карла-Хейнца Кейтеля, часть III; копия имеется также в собрании документов Юлиуса Шрауба (IfZ, личное собрание Ирвинга). По прошествии лет появлялись и другие «копии», отличавшиеся друг от друга незначительными текстуальными расхождениями. В первоисточнике это практически наверняка было подделкой, сфабрикованной тогдашними правыми кругами Южной Африки для дискредитации Великобритании.
933 Геринг Эндрусу, 11 октября 1946 года; оригинал до сих пор находится в сейфе председателя Совета по контролю в Берлине (BDC); копия — в собрании документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс.
761



Дэвид Ирвинг
934 Там же. Эндрус написал в своих воспоминаниях, что Геринг признался ему еще в этой записке, что прятал латунную капсулу «в анусе и в пупковой складке своего жирного живота».
935 Четырехсторонняя комиссия, протокол четвертого заседания, 18 октября 1946 года (Национальный архив, Яб.238, файлы полковника Тайха: «Риббентроп»).
936 Эта рукопись, после долгой и замысловатой одиссеи по различным секретным архивам, осела, в конце концов, в Национальном архиве, Вашингтон, округ Колумбия. См. краткое резюме по ней, датированное 9 сентября 1966 года (Национальный архив, 1Ю.238, файлы полковника Тайха).
937 Четырехсторонняя комиссия, протокол седьмого заседания, 18 октября 1946 года (Национальный архив, 1Ю.238, файлы полковника Тайха: «Риббентроп»).
938 Четырехсторонняя комиссия, протокол восьмого заседания, Нюрнберг, 4—5 декабря 1946 года (там же).
939 Четырехсторонняя комиссия, протокол седьмого заседания, 18 октября 1946 года, 18 октября 1946 года (там же).
940 Там же.
941 Показания первого лейтенанта Чарльза Дж. Роска, вещественное доказательство АВ.
942 Показания, данные под присягой Джоном Вестом, вещественное доказательство Z3; лейтенантом Джеком Г. Уилисом (г3); Чарльзом В. Пейсом, Артуром Дж. Маклинденом, Джоном С. Карвером, Чарльзом Г. Бэкстормом, Дэйлом В. Шором, Норвудом Г. Кронером и Дэниелом Э. Гаубергером.
943 Показания капитана Роберта Б. Старнза, вещественное доказательство Zl.
944 Эндрус д-ру В. Г. Данну, 24 октября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
945 Лейтенант Джек Г. Уилис, идентификационный служебный № 0-1330498, был, как и Геринг, страстным охотником, на каковой почве у них и возникла взаимная симпатия. Уилис был приписан для дальнейшего прохождения службы к штабу подразделения № 6850 внутренней безопасности при 1МТ (Международном военном трибунале) 26 ноября 1945 года (Список личного офицерского состава, 17 января 1946 года, находится в собрании документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс); 4 июля 1946 года Уилис — теперь уже в звании первого лейтенанта — был назначен младшим оперативным офицером для выполнения особых поручений при указанном подразделении (особым приказом от 4 июля 1946 года, там же). 8 февраля 1946 года Уилис подписал свои показания, в которых утверждал: «...насколько я знаю, я не вступал ни в какие разговоры с Джорджем Такером, корреспондентом» за четыре дня до этого (там же). В письме Эн-
762



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
яруса майору Чарльзу Л. Хаммерсу из Комиссии по военным преступлениям при Люксембургском Министерстве юстиции от 5 ноября 1946 года указывается на то, что Уилис неоднократно имел и другие нарекания по части его недостаточной дисциплинированности (в частности, по поводу неоплаченных счетов) (там же). Умер в 1954 году.
946 Чарльз Бьюлей, «Герман Геринг» (Гёттинген, 1956; Лондон, 1962), стр. 502 [Charles Bewlay, Hermann Hôring (Gottingen, 1956; London, Л962)].
947 Вернер Бросс Бену Сверингену, 3 декабря 1979 года.
948 Бен Сверинген, «Тайна самоубийства Германа Геринга» (Нью-Йорк, 1986) [Ben Swearingen, The Mystery of Hermann Goring’s Suicide (New York, 1986)]. Сверинген утверждает, что Геринг подарил Уилису на память фотографию, на кбторой они запечатлены вместе, внимательно просматривающими стопку каких-то бумаг, и что на обороте этой фотографии имелась подпись «Рейхс - ягермейстер Геринг — великому охотнику из Техаса».
949 Г. А. Твелфтри, глава ложи тамплиеров, приглашение (отпечатанное на специальном бланке Исполнительного комитета Великобритании по военным преступлениям) Эндрусу, 31 августа 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
950 Эндрус Твелфтри, 22 октября 1946 года (там же).
951 Дневник Мильха, 18 октября 1946 года; по поводу урезания рациона питания Мильх сделал заключение, что «...это, по- видимому, наказание за самоубийство Геринга».
952 Показания капитана Роберта Б. Старнза, вещественное доказательство AD. Вопрос о том, сколько было на самом деле конвертов, один или два, занимал следственную комиссию не слишком долго. Старнз допустил (или согласился допустить), что один из двух конвертов мог быть просто сложенным листом бумаги, но, однако, на всякий случай все же оговорился: «Мне это показалось конвертом. Кстати, многие заключенные складывают листы бумаги со своими письмами наподобие конвертов». Автор видел собственными глазами все три оригинала этих писем: они никогда не были сложенными «наподобие конвертов».
953 Показания капитана Роберта Б. Старнза, вещественное доказательство AD.
954 Бартон К. Эндрус, «Я был нюрнбергским тюремщиком» (Нью-Йорк, 1979), стр. 250 [Burton С. Andrus, / Was the Nuremberg Jailer (New York, 1979)].
955 Б. К. Эндрус бригадному генералу Рою В. Рикарду, 24 октября 1946 года (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
763



Дэвид Ирвинг
956 Эндрус Кемпнеру, 28 октября 1946 года (там же). На следующий день в служебной записке подполковнику Джеймсу Дж. Пинтелу Эндрус использовал практически идентичную терминологию: «...особенно отталкивающим является тот факт, что этот самоубийца прятал контейнер с ядом в своей прямой кишке, что было подтверждено лабораторными тестами, в результате которых на контейнере, найденном у него после смерти, были обнаружены остатки фекального вещества. Таким образом, мы имеем отвратительный пример того, как человек съел собственное дерьмо» (там же). Уже 1 февраля 1968 года Эндрус был процитирован (в канберрской «Дэйли миррор») как сказавший: «Впоследствии он [Геринг] признался мне в своей посмертной записке в том, что прятал латунный контейнер, содержащий склянку с ядом, у себя в пупковой впадине».
957 Четырехсторонняя комиссия, протокол четвертого заседания особой следственной группы, имевшего место в Нюрнберге в субботу 26 октября 1946 года (Национальный архив, RG.238, файлы полковника Тайха: «Риббентроп»).
958 Четырехсторонняя комиссия, протокол восьмого заседания, Нюрнберг, 4—5 декабря 1946 года (там же).
959 Интервью с Бартоном К. Эндрусом младшим, 18 ноября 1986 года.
960 Четырехсторонняя комиссия Б. К. Эндрусу, 25 октября 1946 года (Национальный архив, RG.238, файлы полковника Тайха: «Риббентроп»).
961 Расписка в получении ценных вещей: Герман Геринг, подписано Эмми Геринг [октябрь 1946 года] (собрание документов Бартона К. Эндруса, Колорадо-Спрингс).
962 Подполковник Хилтон, меморандум, датированный 31-м августа 1946 года (юридический факультат Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона). Общая указанная цифра включала в себя судебные издержки, жалованье персоналу, плату за отель и т. д.
963 Лондонский архив, файл PREM.8/391.
964 Зайас, цитируемое произведение, стр. 263; в добавление к приведенным цифрам можно назвать также 271 французский процесс, 35 голландских, 25 польских, 11 норвежских, 2 китайских и один греческий процесс.
965 См. Реджинальд Т. Пейджет, QC (королевский адвокат), «Мамитейн — его кампании и суд» (Лондон, 1951) [Reginald Т Paget, QC, Manstein — His Campaigns and Trial (London, 1951)]. Английская документация по суду над Манштейном в настоящее время находится в отделе военных архивов архивного центра Линделла Харта, Королевский колледж, Лондон. — См. также Кранцбюлер, цитируемое произведение, стр. 23.
764



НЮРНБЕРГ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
966 Американцы проводили также и полноценные судебные процессы — например, печально известный суд против Малмеди в Дахау.
967 Кранцбюлер, цитируемое произведение, стр. 25.
968 Там же.
969 Там же, стр. 8.
970 Там же.
971 Там же, стр. 9.
972 «Нью-Йорк тайме», 7 июля 1951 года.
973 Дэвидсон, цитируемое произведение, стр. 125.
974 Письмо от секретаря Р. Г. Джексона мисс Г. Амелии Дурбин, Пенсильвания, 5 февраля 1952 года (юридический факультет Чикагского университета, собрание документов Р. Г. Джексона).
975 в течение многих лет единственным доказательством существования этого машинописного текста, авторство которого принадлежит якобы Гессу, было упоминание о нем в каталогах ВЭС (Берлинского архивного центра). Затем документ оказался в Национальном архиве, где и хранится поныне, 1Ш.238, документы полковника Тайха.
976 Генерал Йодль своей жене Луизе, 14 октября 1946 года (документы Луизы Йодль; копия — в Н2, документы Карла- Хейнца Кейтеля, личное собрание Ирвинга).



Об авторе
Дэвид Ирвинг родился в семье капитана Королевского военно-морского флота Великобритании. Получив образование в Высшем Имперском научно-технологическом и в Лондонском университетском колледжах, впоследствии он провел год в Германии, работая на сталепрокатном заводе и совершенствуя свой разговорный немецкий. Среди наиболее известных из тридцати написанных им книг можно назвать «Войну Гитлера»; «След лиса: жизнь фельдмаршала Роммеля»; «Несчастный случай: гибель генерала Сикорского»; «Взлет и падение Люфтваффе» и «Геринг: биография». Также Дэвид Ирвинг перевел ряд работ других авторов. Живет в Лондоне, на Гросвенор-сквер. Отец пяти дочерей.
В 1963 году Ирвинг опубликовал «Разрушение Дрездена», ставшее бестселлером во многих странах мира. В 1966-м им выпущено дополненное и переработанное издание этой книги под названием «Апокалипсис 1945», а также важная биографическая работа «Геббельс. Властитель умов Третьего рейха» и вторая часть книги «Война Черчилля».



ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступительное слово автора 6
Глава 1. Глава, в которой Сталин говорит «нет» убийствам ... 13
Глава 2. Закон Линча 42
Глава 3. Мистер Моргентау и всеамериканский судья 79
Глава 4. Если мы не можем линчевать их, то хотя бы
хорошенько высечем 101
Глава 5. Откуда взялись «шесть миллионов» 135
Глава 6. Создатель нового международного права 151
Глава 7. Встреча с двумя изменниками 184
Глава 8. Лондонское соглашение 213
Глава 9. Эта публика просто-таки жаждет крови 243
Глава 10. Руковожу этим шоу — я 271
Глава 11. Гесс совершенно не помнит рейхсмаршала 298
Глава 12. Почетный преступник 329
Глава 13. Шоу начинается! 365
Глава 14. Много водки и веселья 398
Глава 15. Вперед, по трупам упавших 427
Глава 16. Этот гусь спекся 455
Глава 17. Шахт спасен честно 489
Глава 18. Окончательное решение 517
Глава 19. За закрытыми дверями 542
Глава 20. Смертоносные альянсы 576
Глава 21. День раздачи «призов» 607
Глава 22. Лев исчезает 651
Примечания 688
Об авторе 766



Дэвид Ирвинг
НЮРНБЕРГ
Последняя битва
Редактор Ю. Морозова Художественный редактор П. Волков Компьютерная верстка А. Щербакова Корректор Н. Митрофанова
ЛР № 065715 от 05.03.1998. ООО «Издательство «Яуза» 109507, Москва, Самаркандский б-р, 15.
Для корреспонденции: 127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18, к. 5. Тел.: (095) 745-58-23.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 24.11.2005. Формат 84x108 1/з2- Гарнитура «Таймс».
Печать офсетная. Бумага тип. Уел. печ. л. 40,32.
Тираж 5000 экз. Заказ № 4502731.
Отпечатано с готовых монтажей на ФГУИПП «Нижполиграф». .
603006, Нижний Новгород, ул. Варварская, 32.