Автор: Давыдов В.
Теги: природные явления долина гейзеров берингове море вулканы и землетрясения
Год: 1969
Текст
ВИТАЛИЙ
ДАВЫДОВ
НА БЕРЕГАХ
МЕЧИГМЕНА
ВИТАЛИЙ ДАВЫДОВ
НА БЕРЕГАХ
МЕЧИГМЕНА
ОФОРМЛЕНИЕ
И ИЛЛЮСТРАЦИИ
АВТОРА
«На берегах Мечи (мена»— книга
необычного жанра. Написал ее мо-
сковский художник Виталий Давыдов,
автор книги «Фронтовая тетрадь»,
книг-альбомов «Камчатка» и «Бай.
кал», участник многих всесоюзных и
московских художественных выста-
вок.
Новая книга — результат много-
летней привязанности художника к
обширным районам крайнего северо
востока нашей страны.
Читатель побывает в знаменитой
Долине гейзеров, пересечет на вель-
боте обширную часть Берингова мо-
ря, ступит на далекие Командорские
острова, познакомится с чукотскими
китобоями, увидит действующие вул-
каны, испытает землетрясения и
встретится с другими явлениями
природы.
Сочетание литературного и жи-
вописного языков, которыми владеет
Виталий Давыдов, придают всему
изображаемому особую убедитель-
ность Большое количество цветных
и черно-белых репродукций с картин
художника иллюстрируют его рас-
сказ.
сыновьям моим
ПАВЛИКУ И АНТО Ш€
п о с в я щ дю
Я трижды бывал на Камчатке. В Петропавловске у ме-
ня есть свои любимые места: Никольская сопка (она же
Сопка любви), рыбный порт, набережная с густым стро-
ем тральщиков и рефрижераторов. На моих глазах го-
род вырос и похорошел неузнаваемо. В первые свои
приезды на Никольской сопке я еще застал маленькие
жилые домишки. Они лепились на крутых склонах по-
добно птичьим гнездам. Над ними шумели вековые бе-
резы. Панорама великолепной бухты открывалась перед
маленькими окошечками с кружевными занавесками,
ваткой, бумажными вырезками и елочным снежком
между рамами. Трудолюбивые хозяйки, выскочив на
свежий ветер, развешивали белье. Цветные штанишки и
рубашки, полотенца и полосатые тельняшки развевались
на протянутых между березами веревках, как флаги
расцвечивания. Под ними с незатейливыми игрушками
возились дети. Кругом простор. Вулканы. Малюсенькие
корабли на большом рейде. Теперь этих домиков нет.
Их жильцы переселились в город, в новые дома. Я часто
расставлял здесь походный мольберт и порой думал:
как хорошо было бы поселиться в одном из таких до-
миков и писать все вокруг. Природа в одной лишь Ава-
чинской бухте заготовила столько неповторимых красот
с вечно меняющимися красками, что их может хватить
не на одну жизнь.
Но есть в человеке еще одна неудержимая страсть—
жажда движения. Жажда видеть, и видеть как можно
больше; вечное стремление за очередной далью увидеть
еще даль. Я побывал в Долине гейзеров, на Командо-
рах, Чукотке, Курильских островах. Пытался понять
природу, людей и выразить отношение к жизни на
холстах.
7
В 1965 году я прибыл на Камчатку не только с тра-
диционным этюдником, красками и чистыми холстами
В двух контейнерах из Москвы были доставлены сто кар-
тин, итог более чем десятилетней работы над темами,
связанными с Камчаткой и обширным районом дальне-
восточного края. Некоторые картины, проделав уже
однажды путь от берегов Тихого океана в Москву, снова
вернулись на Камчатку.
Выставка выдержала здесь необыкновенное испыта-
ние. Ведь на холстах были тот же Коряцкий вулкан, Пет-
ровская сопка, Култучное озеро, что и в огромных
окнах выставочного зала. Здесь можно было сравнивать
натуру с изображением не сходя с места. Мне казалось,
что лишь по какой-то случайности зрители пока не до-
гадались этого сделать, но они непременно догадаются
и поймут, что они видят только попытки передать ок-
ружающую их красоту.
В цикле камчатских картин был представлен и зим-
ний солнечный пейзаж с цветными домиками. Они
располагались вертикально друг над другом на склоне
заснеженной сопки. Этот типичный петропавловский мо-
тив я писал на одной из улиц в верхнем ярусе города, ку-
да только в хорошую погоду может подняться машина.
У картины уже собрались зрители. Ко мне подошла
женщина и спросила, где я написал пейзаж с такими
красочными домиками. Он ей понравился. Пока я объяс-
нял, нас окружила толпа. Меня внимательно слушали, и
вдруг одна из женщин воскликнула, обращаясь к моей
собеседнице: «Послушай, так это же твоя улица! Ты там
живешь!» И все пошли снова к картине, и женщина, под-
ходившая с вопросом, нашла в ней свой дом «со всеми
точностями», но не могла успокоиться и растерянно пов-
8
торяла: «А я и не знала, что в таком красивом доме
живу».
Тут же я оказался свидетелем и другой тронувшей
меня сценки. От группы взрослых зрителей отделился
маленький мальчик и резво подбежал к яркой картине
с рыбацким поселком, снежными горами, зеленой лу-
жайкой и детским красным велосипедом на переднем
плане. Малыш тронул ладошкой место, где был написан
велосипед, и долго держал. В глазах его была такая ра-
дость, словно под растопыренными пальчиками он спря-
тал перо жар-птицы.
Мне, наверно, очень повезло. Исполнилась моя самая
заветная мечта. Состоялся творческий отчет перед людь-
ми, рядом с которыми я работал много лет. Мне боль-
ше всего хотелось быть понятым ими. Первая самая па-
мятная экспедиция на край света помогла мне найти
себя. Надо ли говорить, что не все сделанное пятнадцать
или десять лет назад устраивает меня сейчас, но в этих
работах есть известная непрерывность развития. Кроме
того, многие документальные зарисовки на расстоянии
лет превратились как бы в летопись прошедшей жизни.
Я помню, как меня волновала тогда тема проводов ко-
рабля на севере. На эту картину вместе с многочислен-
ными эскизами и этюдами ушло два года Теперь, когда
она висела на выставке вместе с другими и «держала»
экспозицию целой стены в выставочном зале, никто,
кроме автора, не знал, сколько труда и мучений было
вложено в двухметровый кусок холста. Впрочем, об
этом забываю и я. На открытии выставки мне вдруг по-
казалось, что эти картины мне подарены жизнью или
всегда существовали. В действительности это было не
так. Каждой картине предшествовал поиск: сначала в по-
ездках, а затем в мастерской.
Ю
Бывали случаи, когда образ будущей картины склады-
вался сразу так определенно, что она писалась удиви-
тельно быстро. «Белую ночь» я написал в один день.
Взяв в руки палитру и кисти, я не выпускал их до тех
пор, пока не записал весь холст. В тот день я не в со-
стоянии был оценить работу: слишком велика была уста-
лость. Утром, придя в мастерскую, я увидел на моль-
берте готовую картину.
За годы своих путешествий я побывал во льдах
Гренландского моря, на Северном и Полярном Урале, на
Печоре, в районе Воркуты, в суровом Хальмер-Ю близ
Карского моря, под Архангельском и на Байкале. Я по-
падал в кораблекрушение в Босфоре, совершил поездку
в страны Африки, любовался необыкновенными вечера-
ми на острове Мальта, посетил Рим и Афины и всюду
рисовал и писал этюды. Их сотни. Обычно стоит мне
протянуть руку к стеллажу и снять с него любую рабо-
ту, как в памяти тут же всплывают события и приклю-
чения.
Я не случайно назвал книгу о Чукотке и Камчатке
«На берегах Мечигмена». Мечигмен — большой залив на
восточном берегу Чукотки. Одноименная картина когда-
то принесла мне первую заметную удачу. К Мечигмену
меня привела дорога поиска. Мне, как и моим товари-
щам, хотелось поймать свою жар-птицу или хотя бы
подержать в руках ее волшебное перо.
20 декабря 1969 г.
Виталий Давыдов
КАКОМЭЙ
Земля помогает нам понять самих
себя, как не помогут никакие книги.
Ибо земля нам сопротивляется. Че-
ловек познает себя в борьбе с пре-
пятствиями.
Антуан де Сент-Экзюпери
ЧЕТВЕРО С ОДНИМ БУМАЖНИКОМ
Q а кормой давно уже скрылся Владивосток и бухта со
звучным названием Золотой Рог, но воспоминания о ней
и наших переживаниях в день отплытия еще не улеглись в
моем сознании.
От Москвы мы десять суток ехали в общем переполнен-
ном вагоне в окружении демобилизованных солдат, парней,
завербовавшихся на камчатские рыбные промыслы, малень-
ких детишек, их матерей и бабушек. В вагоне было жарко,
душно, но интересно и весело.
Мы — это три товарища-художника, связанные давней
дружбой. Серафим и Юрий Фроловы — братья. Со старшим
из них, Серафимом, я уже работал за Полярным кругом. Это
было в районе Архангельска. После этого нам непрестанно
грезились необыкновенные, никем еще не написанные пейза-
жи, и нас манил Север. Жизнь и работу людей этого обшир-
ного и почти неведомого для нас края мы представляли через
призму романтики. Всего лишь три года прошло, как мы окон-
чили Московский художественный институт. И нам нужно еще
искать себя. На это путешествие за тридевять земель мы воз-
лагаем большие надежды.
Вся наша поездка от самой Москвы рассчитана на полней-
шую непритязательность. Денег у нас мало, а мы размечта-
лись побывать и на Чукотке, и на Камчатке, и на Командор-
ских островах и, кроме того, непременно пробраться в
Долину камчатских гейзеров, которую за тринадцать лет по-
сле ее открытия видели всего двадцать человек.
В Министерстве морского флота и в Союзе художников
нам дали много бумаг, писем и верительных грамот.
Я вспомнил, как Серафим, укладывая наш общий ничтож-
ный капитал, оставшийся после приобретения железнодорож-
ных билетов, в самое маленькое отделение специально
купленного большого бумажника, сказал: «Ничего! Во Влади-
востоке нас встретит Иван! С ним не пропадем!» На его лице
при этом не было ни тени сомнения, ни признаков уныния.
Мы поверили ему на слово. Серафим уже ездил с Иваном
Рыбачуком и был в восторге от его легкости в сближении с
людьми. Мы списались с Иваном, и он, как мы и рассчитыва-
ли, встретил нас на вокзале, улыбающийся, с бутылками пива
в обеих руках. Он считал, что необходимо «помыть» дорогу,
которая привела нас во Владивосток. Не успели мы глазом
моргнуть, как он снял пробки, плеснул пеной на железнодо-
рожный рельс и каждому вручил по бутылке холодного вла-
дивостокского пива.
16
Ворота в океан
Мы сразу попали в волнующую и деловую атмосферу
портового города. В воздухе висел пароходный дым. За ле-
сом высоких мачт сверкал голубой простор. В порту скреже-
тали и лязгали краны. Привокзальные репродукторы переда-
вали последние известия из Москвы, а затем очень кстати
музыку Грига. Крики больших белых чаек вплетались в слож-
ную комбинацию шумов портового города и симфонической
музыки. Я вдруг отчетливо представил, что более десяти ты-
сяч километров уже остались позади, но для того, чтобы уви-
деть Чукотку, нам надо проплыть еще без малого пять тысяч
километров и попасть сначала на корабль.
И хотя у нас было много бумаг, мы больше всего надея-
лись на способности Ивана находить общий язык с людьми. Он
во время войны служил во фло-
те, плавал на торпедных катерах,
потом пел в Тихоокеанском крас-
нофлотском ансамбле, а затем,
окончив художественное учили-
ще, стал художником-профес-
сионалом, но по-прежнему дру-
жил с моряками.
Вслед за Иваном мы проник-
ли на пассажирский причал. Ог-
ромный белый теплоход стоял,
крепко притянутый к тумбам
стальными тросами. Уже шла по-
садка, и двусторонний диалог от-
плывающих и провожающих на-
чался.
На корабле все пассажиры со-
брались на один борт, и он за-
метно накренился. По парадно-
му трапу продолжали поднима-
ться люди. Лишь наша маленькая
группа, конфузясь своей поход-
ной экипировки, прячется за
большими ящиками с техни-
ческим оборудованием. Мы
критически оглядываем друг
друга с ног до головы. Ну и
вид!
2 н“ берегах Мечигмена
17
Товарищи
Решив отпускать бороды, мы находимся в том непристой-
ном периоде, когда будущим бородачам не стоит показы-
ваться кому-либо на глаза и даже смотреть на себя в зеркало.
Серафим, в мятом лыжном костюме, в огромных солдат-
ских ботинках и испачканной красками куртке с расстегнутым
капюшоном-воротником, кажется широким и неуклюжим.
Из-под козырька низко насаженной кепки мрачно сверкают
темные глаза.
Юрий стоит рядом с братом. В прорезиненном, непомер-
но длинном плаще он чем-то напоминает сельского дьячка.
На мне такая же, как у Серафима, испачканная красками
куртка, кирзовые сапоги и помятая кепка неопределенного
цвета.
Из своего «укрытия» мы наблюдаем, как Иван мечется от
одного трапа к другому. Вахтенные не пускают его. Но Иван
есть Иван. Он все может. Вот он, как-то убедив вахтенного,
поднимается на теплоход. Еще раз в толпе пассажиров
мелькнула его фигура в черном, туго перетянутом в талии
клеенчатом плаще и скрылась в дверях надстройки. Насту-
пили томительные минуты ожидания.
Взглянув на Серафима, я почему-то вспомнил, как мы с
ним познакомились. Это произошло примерно в такой же
ситуации, только были мы тогда мальчишками-девятиклассни-
ками. В тот вечер мы напряженно ждали, когда нашу группу
экзаменующихся ребят впустят в аудиторию. Давно прозве-
нел звонок. Все группы уже были в классе, и только мы, пят-
надцать человек, томились в коридоре. Я никогда еще не
рисовал обнаженной фигуры и страшно нервничал. Сорок
минут задержки тянулись как вечность. Казалось, что каждая
упущенная минута может решить судьбу не только экзаменов,
но и всей дальнейшей жизни. Тогда-то я и обратил внимание
на черненького паренька, молчаливо державшегося в сторо-
не. В выражении его глаз я прочитал напряженную волю и
тщетно скрываемую стеснительность. Меня потянуло к нему.
Экзамен мы выдержали. Из четырехсот пятидесяти желаю-
щих были приняты тринадцать человек. После этого я почти
каждый вечер встречался с Серафимом если не на курсах,
то в студии Дома пионеров у Кировских ворот. Прошли два
года.
Война помешала нам учиться в институте. Мы с Серафи-
мом надолго потеряли друг друга. Списались только в сере-
18
дине войны. И тогда узнали,
что оба, несмотря на слож-
ные условия фронтовой
жизни, урывками продолжа-
ли рисовать. Заканчивая од-
но из писем, Серафим вы-
разил уверенность, что ког-
да-нибудь мы покажем друг
другу свои работы, оценим
их и двинемся дальше...
В художественный инсти-
тут, располагавшийся тогда
на Собачьей площадке, де-
мобилизовавшись, мы приш-
ли не только в один день,
но и в один час. Встретились на ступеньках лестницы, не успев
даже сменить армейского обмундирования. Серафима я тог-
да едва узнал в офицерской шинели и конфедератке Войска
польского.
Если сложить все годы нашей дружбы от начала знаком-
ства— курсы, войну, институт, первые поездки на Север,—
получается пятнадцать лет.
Серафим по-прежнему не отличается многословием. Он
стоит молча, и я вижу, как его пальцы прикасаются сначала
к щеке, потом находят ус и нервно начинают теребить его.
Только это и выдает его волнение.
Вероятно, прошел час. Наконец Иван показался на трапе и
спустился к нам.
— Ничего не выходит! — сказал он.
Мы ужасно расстроились.
— А ты объяснил капитану, что дело не в том, что нам
нравится ездить бесплатно. Ведь мы не экономим деньги; их
просто у нас нет, и без помощи моряков наша мечта порабо-
тать на Чукотке просто погибнет и, возможно, никогда боль-
ше не осуществится?!
— Объяснил...
— Ну и что сказал капитан?
— Я и так много дармоедов вожу!
Этим сообщением Иван довел нас до полного отчаяния,
но, увидев печально вытянувшиеся носы, вдруг звонко рас-
хохотался.
— Капитан встретил меня приветливо. У нас две двухмест-
ные каюты «люкс», и мы можем хоть сию минуту вселяться.
19
Дружно, как футболисты, забившие трудный гол, обни-
маем нашего «легкого на руку» товарища и негромко, чтобы
не обращать на себя внимания, кричим: «Ура-а-а!!»
Колесо фортуны
Миг назад мы еще чувствовали себя бродягами, порто-
выми «бичами», жалкими попрошайками, стеснялись своей
походной одежды, а теперь уверенно и солидно прошли
сквозь возбужденную, принаряженную, пахнущую вином и
духами толпу провожающих. «Солидные» путешественники за
воротами порта, как мальчишки, побежали к камере хра-
нения.
Странствующие живописцы и в наши дни вынуждены упо-
добляться вьючным мулам. Вещей у нас множество. Особен-
но, если путь лежит на север. В эти широты даже в летний
сезон без зимней одежды ехать нельзя. Поэтому у нас в рюк-
заках, кроме теплого белья, меховые шапки и теплые штаны.
Но одежда — это обыкновенная, дежурная сторона любых
сборов. Специфика начинается с красок. На большую поездку
их требуется много — десятки цветов и названий. Каждый тю-
бик в тяжелой свинцовой оболочке. В целом — это пуды веса.
За красками следуют растворители, холст, грунтованный
картон, подрамники, бумага, карандаши, кнопки, тушь, аква-
рель, ручки, перья, пастель, уголь, альбомы, тетради, кисти,
масленки, плоскогубцы, мелкие гвозди, планшет для транс-
портировки и сушки написанных этюдов. Некоторые люби-
тели удобств берут с собой еще большой зонт с двухметро-
вым раздвижным штырем и
складной стул. От этих двух
предметов я добровольно
отказался, но все названное
выше нужно брать обяза-
тельно, и с запасом. Бывает
так, что на месте невоз-
можно найти даже обыкно-
венного скипидара в нуж-
ном количестве. А если
останешься без какой-ни-
будь краски, например бе-
лил или растворителя,—
считай, что все пропало.
20
Этюдник
Ну, и этюдник. Нынче, вероятно, любой читатель знает,
что так называется ящик с уложенными в него красками, ин-
струментом и картонками. При наличии этюдника можно в
любом Месте заняться живописью. Поэтому этюдники мы
всегда держим наготове, как охотники держат ружья.
Первый мой этюдник был самодельный. В крышку его
вдвигалось сразу шесть картонок. Этот этюдник честно про-
служил мне до самой Отечественной войны и по всей види-
мости пошел кому-то на растопку, когда я оказался на фронте.
Я помню, как в годы войны на фронте мечтал об этюднике.
Но у нас порой не было даже клочка бумаги, чтобы написать
письмо или сделать набросок. Как-то я потерял единственный
огрызок карандаша и полтора месяца, до очередного на-
ступления, не мог восполнить потери. К концу войны многое
изменилось. Наш старшина во время боев в Будапеште вдруг
привез мне целую повозку художественных красок голланд-
ской фирмы «Рембрандт». Краски были в шикарных короб-
ках, затянутых целлофаном. Это было целое сокровище. Но
что мог с ними делать солдат с тощим вещмешком за пле-
чами? Я отобрал по одному тюбику каждого цвета. Примерно
в это же время один мой боевой товарищ принес этюдник.
В нем были кисти, масленка и мастехин для накладывания и
снимания красок с холста. У меня образовался полный «бое-
комплект». Но заняться живописью тогда было невозможно.
Первый этюд я собирался написать после войны. Однажды —
это было во время будапештской битвы — немцы, восполь-
зовавшись подземными ходами, прошли к нам в тыл. Мы
держали оборону неподалеку от нашей автомашины. И я
почему-то вспомнил в этот момент об этюднике. Мне даже
представилось, что прорвавшиеся немцы вышвырнули его из
машины на снег и с яростью растоптали.
Когда бой кончился, я первым делом бросился к машине.
Немцы кинули в нее гранату, но этюдник оказался цел. Я с
облегчением вздохнул и дал себе слово больше никогда, ни
при каких обстоятельствах не разлучаться с ним. Мне каза-
лось, что, если я его потеряю, мне никогда не стать худож-
ником. И все-таки он погиб. Правда, не на войне, а год спустя.
Я уже был студентом. Мы отправлялись в Крым на свою пер-
вую летнюю практику. Посадка шла стихийно. Вагоны прихо-
дилось брать с бою. Этюдник висел у меня на плече, и в
момент самой страшной давки в вагонном коридоре ремень
21
лопнул. Ящик упал под ноги, и
по нему прошли десятки людей.
Жалкие следы растоптанных и
размазанных по полу красок и
ни на что не годные щепки—все,
что от него осталось.
Нынче у меня и у моих това-
рищей одинаковые этюдники,
сделанные на фабрике Худфон-
да, но каждый из них уже успел
побывать в разных концах стра-
ны.
Теперь мы плывем на край
света, и кажется, ничто уже не
может помешать нам достичь
своей цели. Большой пассажир-
ский теплоход «Ильич» всю ночь
идет прямым курсом на север.
Огромная носовая палуба, рас-
положенная впереди ходового
мостика, в такт волнам мертвой
зыби то вздымается вверх, то
опускается, приближаясь к тем-
ной поверхности океана. Густой
мрак окружает корабль. На палу-
бе ни огонька. Погашен свет и в
рулевой рубке, чтобы не мешать
рулевому. Мне кажется, что мы
плывем к звездам и среди звезд.
Я вижу, как нос корабля подни-
мается к созвездию Большой
Медведицы, и нахожу Полярную
звезду. Темная до черноты вода
вспучивается волнами. Они стран-
но шуршат, булькают, перелива-
ются, громко хлюпают. Я неволь-
но подумал о моряках времен
Витуса Беринга. Какие чувства
испытывали они в своих много-
месячных плаваниях, оставшись
один на один с океаном на утлом
суденышке, пропитанном на-
сквозь сыростью, не зная, куда
22
их приведет бескрайнее пространство океана, если я, пасса-
жир комфортабельного современного теплохода, начиненно-
го радиолокаторами и мощными машинами, увидев океан
ночью, потерял сон. Образ ночного океана меня волнует и
глубоко гипнотизирует.
Я обошел все палубы, почему-то мокрые без дождя, и
бесчисленные коридоры с вереницами закрытых дверей и
светящихся потолочных плафонов и обнаружил при этом все-
го лишь трех бодрствующих людей: вахтенного на мостике,
номерную, убирающую коридор, и «впередсмотрящего»
матроса на баке судна. Матрос был одет в просторный до
пят тулуп с большим поднятым воротником, и, подойдя к нему
почти вплотную, я так и не увидел его лица.
Ветер и холод постепенно проникли под одежду. Замерз-
ли отсыревшие ноги, и зубы начали звенеть, ударяясь друг об
друга. Я вернулся в теплую каюту. Товарищи мои крепко
спали. Могучий храп Ивана в соседнем «люксе» пробивал
даже корабельную переборку.
Каюта фельдмаршала
Таких кают, как наши «люксы», на теплоходе две. Они так
дороги и роскошны, что охотников переплачивать большие
деньги за проезд в них было не много, и билеты часто оста-
вались непроданными. Так случилось и в этом рейсе.
Удивительны бывают метаморфозы человеческих судеб,
кораблей, вещей и всего на свете. Вселяя меня и Юрия в
каюту, «пассажирский помощник» вручил нам ключи и ска-
зал: «В этой каюте находился фельдмаршал Роммель в пери-
од военных действий немцев в Африке. Бывшие хозяева
теплохода установили здесь мемориальную доску». Сказав
это, он показал нам ее следы: четыре отверстия, оставшиеся
от болтов. «Кстати, я слышал,— продолжал он,— что этот
корабль был любимым прогулочным теплоходом Адольфа
Гитлера. Мемориальную доску мы сняли во Владивостоке,
когда этот теплоход поступил к нам в счет послевоенных ре-
параций».
Для начала мы ознакомились с бесчисленными выключа-
телями, кнопками, светильниками. Мне очень понравился
письменный стол из красного дерева с зеленым сукном и
бронзовой настольной лампой. Раскачиваясь перед ним на
стуле, я пытался вообразить, как за этим столом восседал
23
гитлеровский фельдмаршал. Кроме этого стола, у нас еще
был круглый обеденный стол, четыре мягких стула, диван и
даже детская кроватка, пристегнутая к стене.
Чтобы лучше согреться и полнее ощутить комфорт, я ре-
шил принять ванну. Оказалось, что ее можно было наполнять,
по желанию, и пресной и соленой водой. Кран с холодной со-
леной водой я открыл случайно в полумраке и тотчас в силь-
ной струе воды увидел ярко вспыхивающие зеленоватые
искорки. При включении электрического света они исчезали.
Вода была абсолютно прозрачной. Так повторялось каждый
раз. И я догадался, что сюда по трубам поступает забортная
вода, а светятся морские микроорганизмы. Погрузившись с
удовольствием в ванну, я подумал, что, пока мы будем плыть
на Чукотку, можно будет купаться в воде Японского, Охот-
ского и Берингова морей. Впрочем, все это вода одного Ве-
ликого, или Тихого океана. Набрав ее в рот, я ощутил соленую
горечь и легкий привкус йода.
Наслаждаться «экзотическим» купанием мне пришлось не-
долго. Корабль качнулся с борта на борт, и половина воды
«убежала» из ванны. Срочно пришлось ликвидировать по-
следствия потопа. С мокрыми ногами я пришлепал в каюту и
лег в постель.
Шторм
Качка усиливалась. Заскрипели переборки. Самопроиз-
вольно открылась и захлопала дверь встроенного в стену
шкафа, со стола посыпались карандаши, упал пузырек туши,
и я увидел, как наши
тяжелые вещи: чемо-
дан с красками и
этюдники — засколь-
зили от стены к стене.
В приоткрытый иллю-
минатор влетели пер-
вые соленые брызги.
Я вскочил, чтобы за-
крыть его, и увидел ку-
сочек неба, уже по-
дернутый мутной пе-
леной. Звезд не было.
Заунывно свистел ве-
тер. Какой-то плохо
14
натянутый трос тенькал о железную мачту. Начинался настоя-
щий шторм. Заснуть мне так и не удалось. Корабль наполнил-
ся непривычными звуками. За стенами, казалось, скреблись
и попискивали мыши. Чтобы не свалиться с постели, мне при-
шлось крепко держаться за пружинный матрац. Где-то над
головой часто раздавались звонки. Коридоры наполнились
шумом встревоженных голосов и топотом тяжелых ботинок.
Протяжно и жалобно, через одинаковые промежутки време-
ни, ревела сирена. Один раз унылым трубным ревом нам
отозвался встречный пароход. Юрий проснулся. Мы оделись,
зашли за Серафимом и Иваном и вышли на палубу. По свин-
цовому морю катились островерхие валы. Сильный ветер сби-
вал их верхушки и нес над волнами густую, как туман, водя-
ную пыль. Свист ветра в вантах перешел в настоящий вой. Мы
увидели, как большая волна обрушилась на носовую часть
судна. Гулять по открытой палубе стало опасно, и мы поспе-
шили ретироваться за дверь. Мне вдруг до боли в желудке
захотелось есть, а вслед за этим ощущением я почувствовал
первые признаки тошноты. Юра побледнел и с каким-то
странным выражением вдруг остановившихся глаз часто гло-
тал слюну. Серафим, уже попадавший в жестокий шторм,
улыбался, видимо, довольный разворачивающимися события-
ми, а Иван сказал: «Это еще что, девять-десять баллов! Вот
когда будет двенадцать — это да! Тогда вы узнаете, что такое
качка!»
Утешив нас, он тут же убежал на мостик узнать обстанов-
ку. Оказывается, мы недавно прошли пролив Лаперуза и
попали в циклон. Теплоход то сильно ложился набок, то про-
валивался вниз и дрожал, как при землетрясении. В эти мину-
ты казалось, что он вот-вот развалится пополам.
Серафим о чем-то задумался, как всегда при этом теребя
ус, и вдруг сказал решительно:
— Надо написать хорошую волну. Когда нам еще пред-
ставится возможность написать шторм?
Юрий, пожаловавшись на озноб, остался в каюте, и мы
втроем идем на корму, грохая деревянными ящиками, пото-
му что нас приваливает и бросает от стены к стене на трапах
и в узких коридорах. Двери кают заперты, но в спертом воз-
духе уже повис запах валерьянки.
— Вот увидите, сегодня ресторан будет пуст. Мы будем
обедать одни,— сказал Иван.
— Не хвались, Иван, нам еще самим надо дотянуть до
обеда. А вот Юрий зря не пошел писать: работа на палубе
25
во время шторма — лучшее лекарство от укачивания, я это
уже раз испытал.
— Говорят, для того чтобы не укачивало, надо съесть ли-
мон!— вспомнил я.
— А я бы предпочел выпить бутылку коньяку!—смешно
сморщив нос, сипло выдавил из себя Иван.
Мы расхохотались: у нас не было ни того, ни другого.
Этюд волны
...Не без волнения я открыл крышку этюдника. Первый
этюд во время шторма в океане! На кормовой нижней палубе
совсем близко у воды остро ощущалась скорость корабля.
Волны с шипеньем и странным шелестом вырастали у нас на
глазах, поднимались значительно выше палубы, закрывая
часть неба, и стремительно проносились мимо. За кормой тя-
нулся, сделанный словно из кружев, белокипенный широкий
след. Только этот след и отмечал бесконечные мили нашего
пути. Все остальное было однообразным. И в этом бесконеч-
ном однообразии и в бесчисленном множестве одинаковых
волн, в этих миллиардах тонн тяжелой серой воды таилось
особое величие океана.
Я поставил этюдник на свободную чугунную тумбу и, упи-
раясь спиной в кожух якорной лебедки, нашел устойчивое
положение. Но этюдник ни на секунду нельзя было выпустить
из рук. Временами вибрация палубы доходила до апогея, и
вся кормовая часть судна начинала дергаться рывками и хо-
дить из стороны в сторону, как хвост у большой рыбы. Это
случалось, когда корма зависала над рытвиной и винты
крутились в воздухе. В эти секунды теплоход с трудом
слушался руля. Белый след за кормой тут же ломался
зигзагами.
Находиться здесь было чуть страшновато и одновременно
радостно. Корабль напряженно боролся со взбунтовавшими-
ся стихиями: водой и ветром. Вместе с ним, казалось, боро-
лись и мы. Я почувствовал вдруг острый, почти шальной
восторг. Хотелось громко кричать океану, ветру и всем этим
волнам. Взяв в руку кисти, я почувствовал себя так, словно
вступаю с океаном в поединок. Время за работой летело
незаметно. Легкие приступы головокружения и спазмы же-
лудка было легче переносить. Штормовой океан совсем не
был похож на памятные марины Айвазовского. Он был как
26
гигантская серая пашня, такой же тяжелый и так же лишенный
блеска.
Айвазовский в открытом море чаще всего изображал
прибойную волну с эффектным серповидным изгибом и на-
рядным султаном пены на гребне. В этом и заключается, в
известной мере, секрет его успеха. Искусно сопоставив пре-
увеличенную в масштабе волну с приуменьшенным кораблем
или человеческими фигурками, он создает романтически при-
поднятые и впечатляющие образы морской стихии.
Я упорно месил краски, исследуя анатомию реальной вол-
ны: ближайшая к борту подвижная пирамида свинцово-серо-
го цвета несколько секунд удерживалась в поле зрения,
застилая почти все видимое пространство перед кораблем,
потом проваливалась. Выждав мгновение, на том же месте
можно было увидеть новую волну. Они катили друг за дру-
гом, как близнецы. У меня на этюде постепенно получилось
изображение, похожее на водяную стенку, наклонно уходя-
щую вверх. Озябшие пальцы плохо слушались. Соленые брыз-
ги летели в краски на палитре. При усиливающемся крене нам
все чаще и чаще приходилось хвататься за мокрый фальш-
борт, чтобы сохранять равновесие. Я не успел понять, откуда
по палубе совершенно неожиданно хлынула вода и, ударив-
шись об кормовую надстройку, с силой взметнулась вверх.
Лишь чудом мне удалось удержать этюдник. Он был уже в
воздухе. Считанные доли секунды отделяли его от гибели.
Потерять этюдник в самом начале путешествия было бы бо-
лее чем грустно...
...Иван оказался прав. В большом зале ресторана было
действительно пусто. Дневной свет проходил в полукруглые
окна, расположенные под самым потолком, и падал на боль-
шие картины. Среди копий здесь висело и оригинальное по-
лотно «Верещагин на крейсере «Варяг».
— Это моя картинка,— сказал Иван словно невзначай,
когда мы обратили внимание на эффектно написанное мо-
ре.— Можно было бы все это лучше написать, но заказ был
срочный. Море получилось черноватым, сейчас я это сам
хорошо вижу.
По выражению лица Ивана было заметно, что ему прият-
на неожиданная встреча со своей работой. Рыбачук писал
картину по заказу Владивостокского художественного фонда,
не зная, куда она попадет. И вот мы оказались свидетелями
встречи автора со своим полотном на корабле, штормующим
в океане.
27
Мы уселись возле одного из столиков. Пристегнутые к по-
лу стулья и столы ерзали и немилосердно скрипели. Горячей
пищи в ресторане не было. У буфетной стойки еще держались
два пассажира. Мы ели бутерброды с сыром и копченой
чавычей. Буфетчик с серым лицом и помутневшим взглядом
закрывал свое заведение.
Корабль вдруг качнулся сильнее обычного, и мы вместе
со стульями полетели на пол и покатились юзом, набирая
скорость. Одновременно раздался оглушительный треск, вы-
летели стекла, и в разбитые окна хлынул поток воды. В этот
момент я с какой-то необъяснимой покорностью, как о со-
вершенно естественном и даже неизбежном, успел подумать:
«Наверно, мы тонем». Но корабль медленно и почти незамет-
но начал выпрямляться. Ворвавшаяся вода растеклась от
одной стены зала к другой, увлекая за собой стулья, счеты,
бумажные салфетки и невесть откуда взявшийся мусор. Ко-
рабль еще раз сильно качнулся, снова ложась на бок, но те-
перь в другую сторону. На камбузе гремели кастрюли.
Команде объявили аврал. Два официанта и уборщица безус-
пешно пытались собрать воду. На верхней палубе очень быст-
ро появилась аварийная команда. Моряки торопливо забива-
ли окна листами фанеры и досками. Дело принимало серьез-
ный оборот. Мы ушли в свои каюты, забрались на койки и
стали терпеливо ждать развития дальнейших событий. В ут-
робе корабля все чаще и чаще раздавались гулкие удары и
странные скрежещущие звуки. В такой обстановке лучше
всего было лежать, хотя и в этом положении все время на-
прягались мышцы и начало болеть тело. Шторм не утихал.
Через два дня я уже еле-еле ворочал головой. Шея ныла, и
временами ее сводило судорогой оттого, что при сильной
бортовой качке мне все время, не вставая с койки, приходи-
лось становиться то на ноги, то на голову.
Море, мама, детство
В такт раскачиванию каюты череда лет, отделявшая меня
от далекой поры детства, словно спрессовалась. Я увидел себя
маленьким в Азове на краю высокого крепостного вала. По
бескрайнему степному простору среди прибрежных лугов
убегала к морю серебряная лента Дона. Азовское море от
Азова находится в пятнадцати-двадцати километрах. В ясный
солнечный день я иногда видел в той стороне блеск каких-то
28
двигающихся солнечных зайчиков. Они заполняли зыбкий го-
лубой горизонт, словно легкая чешуя с только что пойманной
живой рыбы. Эти переливы далекого света я тогда связывал
с образом неведомого моря. Мне очень хотелось стать моря-
ком и хоть раз в жизни совершить настоящее океанское пла-
вание на большом корабле. Мама, узнав о моем желании, ска-
зала мне полушутя, полусерьезно: «Зря ты это придумал, сы-
нок!» А на мой вопрос: «Почему?»—ответила с улыбкой:
«Утонешь — обидно будет! Ведь от тебя даже воды в океане
не прибавится!»
Случилось так, что ей пришлось на пять лет раньше меня
пересечь водное пространство от материка до Камчатки. Пла-
вание она совершала в зимнее время, и оно превратилось в
семь дней сплошных злоключений. Мама тогда подробно
описала, как отец во время жестокого шторма привязал ее
ремнями, чтобы она не разбилась, падая с верхней полки.
В Тихом океане «Гоголь» попал в циклон, а у берегов Камчат-
ки он встретился с двенадцатибалльным штормом, покрылся
льдом и стал похож на плавучий айсберг. Попадались плавучие
льдины. Когда большие поля ударялись о борт, раздавался
грохот, напоминающий раскаты грома. Пароход сильно ло-
жился на бок и проваливался вниз. Волной смыло часть
фальшборта, разбило входную дверь к каютам первого клас-
са. Вода ворвалась внутрь и залила полы выше щиколотки.
На верхней палубе вылетели все стекла в салоне и красном
уголке. Только на седьмые сутки утром кончился шторм, па-
роход смог войти в бухту и стать возле кромки толстого льда.
Льдины смерзлись в единое поле. До причалов оставалось
29
пять-шесть километров. Грузовые пароходы тоже не смогли
справиться со льдом и, немного поработав, застряли. Нетер-
пеливые мужчины решили добираться к берегу пешком по
льду. А маме еще две ночи пришлось любоваться огнями
Петропавловска с парохода. Огни, поднимающиеся высоко на
сопки, создавали иллюзию многоэтажного города.
Я несколько раз перечитывал мамино письмо, остро зави-
дуя ее приключениям. Но теперь кое-что могло достаться и
на нашу долю. Лишь одно с нами не случится. Мы не встре-
тимся с плавучими льдами, наш корабль не обмерзнет и не
станет похожим на большой айсберг.
Я чувствовал себя счастливым, хотя и не стал моряком, но
мечта моего детства сбывалась. И другая сбылась — я стал
художником. Когда-то в раннем детстве я нарисовал парусник
«Товарищ». Стройное судно с высокими мачтами стояло на
якоре посреди реки. Потом оно ушло и осталось в памяти,
лишь как призрачное видение или мечта. Долгое время я
после того случая рисовал парусные корабли и бурные черно-
зеленые морские волны, которых никогда не видел. Мама
сохранила несколько рисунков из этой серии даже в войну.
Голубая Хохлома
Перед поездкой моя жизнь как-то стабилизировалась: я
окончил институт, работал главным художником в исследо-
вательском институте, занимающимся художественными про-
мыслами, преподавал, но все время чувствовал, что получает-
ся что-то не то. Словно я уходил от своей далекой мечты и
изменял ей. Взрыв произошел, когда я, будучи в некотором
роде начальством, вдруг оказался в центре спора по поводу
«голубой Хохломы». Одна очень ученая дама попросила на-
родных мастеров, всегда рисовавших свои узоры на тради-
ционном черном фоне, сделать их на голубом. И с этого мо-
мента в институте началась жестокая баталия. Все сотрудники
разделились на два лагеря. Одни были за голубой цвет, дру-
гие— против. Одни считали этот эксперимент значительным
новаторством, другие — кощунством. Не обошлось без исте-
рик, ссор и даже сердечных приступов. Напряжение было
такое, словно решается мировая проблема. Я уходил из ин-
ститута с непрестанной головной болью, уже не мог занимать-
ся живописью. Мне стало сначала грустно, а потом страшно.
Однажды, встретившись с Серафимом, я в пять минут дого-
30
ворился ехать с ним на Камчатку. В тот же день я подал .заяв-
ление об уходе из института.
...Но я слишком увлекся воспоминаниями, и нам нужно
вернуться на корабль. Установленные на палубе перед наши-
ми иллюминаторами рыболовецкие катера закрыли не только
пейзаж, но и дневной свет. Все время жжем электричество.
Иван принес невеселую новость: одного матроса сбило вол-
ной и чуть было не утащило за борт. Он чудом удержался на
палубе, сломал руку и разбил переносицу. Парню больше
всего было жаль нос.
...Лишь через двое суток циклон нас обогнал и качка не-
сколько уменьшилась. А на четвертый день справа по курсу
между свинцсво-серым морем и облачным небом обрисо-
вался первый увиденный нами остров Курильской гряды.
Иван хвастливо заявил, что это он попросил капитана пройти
у островов поближе. Мы без промедления отправились на
палубу писать.
Для начала я написал длинный серый остров с верхушкой,
срезанной облаками. Основание его скрывалось за линией
горизонта. Удивительно было встретить землю со звучным
названием Маканруш, зная, что до этого ты ее тысячу раз
видел на карте, а сейчас она словно призрачное чудо подня-
лась из глубины океана.
Курильских островов множество. Больших и малых. Они
разбросаны здесь словно для того, чтобы не дать морякам и
пассажирам скучать на длинной морской дороге. Не успеешь
проводить взглядом очередной торчащий из воды конус, как
справа или слева появляется причудливая пирамида или ска-
листый хребет. Некоторое время мы плывем словно по мор-
ской аллее, декорированной островами. Пока мы довольно
долго шли вдоль восточного берега Парамушира, я на второй
картонке успел прописать его лиловые горы с затейливыми
узорами залежей снега.
После Курил показались берега Камчатки. Часть измучен-
ных качкой пассажиров уже выбралась на палубу и сидела на
своих вещичках, заняв место поближе к трапу. Ветер, холодно.
С островерхих гор к самой воде белыми языками спускается
снег. На корабле по-прежнему лишь изредка открывается
буфет, а ресторан не работает. После нескольких дней качки
и сухомятки у нас болят не только мышцы, но и все внутрен-
ности. Зверски хочется съесть хотя бы тарелку горячего
борща и кусок жареного мяса. Я слышал, как, успокаивая
пассажиров, пожилой матрос говорил: «Потерпите! Теперь все
31
хорошо! Слава богу, такой рейс заканчиваем без покойников.
Скоро сойдете на землю и все наверстаете».
...Вот и широкий вход в Авачинскую бухту. Бывалые пас-
сажиры показывают на высокие скалы, исполинскими зубьями
вздымающиеся над водой. Это знаменитые «Три брата». Они,
как богатыри на картине Васнецова, стоят в ряд на равном
расстоянии друг от друга. От ворот бухты до Петропавловска
нужно плыть еще значительное расстояние. Но теплоход быст-
ро пересекает бухту, и перед нами происходит резкая смена
декорации. После пустынных пространств океана я восприни-
мал землю и город на сопке в вертикальной плоскости. Зеле-
ная сопка закрыла все небо, и на ней ярусами располагались
небольшие домики.
В Петропавловске у нас состоялась радостная встреча с
моими родителями. Мы с палубы следили, как на территорию
порта въехал на пыльном «козлике» мой отец.
Два небольших окна родительской квартирки смотрели на
Петропавловскую гавань. На окнах буйно разрослись несколь-
ко кустов помидоров. Нас здесь ждали, и мы с корабля по-
пали к столу, накрытому по-праздничному. В центре него
расположилась салатница с аппетитным винегретом, рядом
картофелины, фаршированные тушеным мясом, икра, мари-
нованные огурцы, крабы, коньяк и прямо с пыла-жара шипя-
щая на сковороде яичница. С кустов родители торжественно
срезали для нас по красному помидору. Мама очень огорчи-
32
лась, узнав, что мы не собираемся задерживаться в Петро-
павловске и отправляемся дальше на Крайний Север.
Бухта Провидения от Петропавловска находится за две с
лишним тысячи километров. Это в Москве, рассматривая
карту, можно ошибочно представить, что и Камчатка и Чу-
котка находятся почти рядом. Мы снова в пути. Теперь как-то
незаметно пролетели три дня. Слева показалась первая после
выхода из Петропавловска земля — обрывистый и плоский
мыс Наварин. Мы прошли мимо него так быстро, что не ус-
пели его написать. На траверсе мыса резвилось большое
стадо китов. Светлые фонтаны сверкали вблизи судна и почти
по всей видимой поверхности океана. Над палубой и за кор-
мой вились чайки. Мы отправили радиограммы всем родным
и знакомым—«видим китов и льды» и в кинозале просмотре-
ли фильм «Без вины виноватые». Вечером нас пригласили в
капитанскую каюту на ужин. Открыв двери, мы увидели на-
крытый стол, грибы, соленые огурчики, ветчину, рыбу и про-
чие закуски и рядом со всем этим великолепием чайные чаш-
ки из тонкого фарфора. Наши лица выразили недоумение.
Иван нервно заерзал. Это был ловко рассчитанный эффект.
Выждав нужную паузу, капитан, словно боясь натолкнуться на
наш отказ, спросил:
— Может быть, вы чего-нибудь выпьете? Оля, достань
бутылочку. Только не ту, другую.
Появился коньяк, рюмки. Мы оживились.
33
Капитан Доросинский
Капитан Марк Владимирович Доросинский, несмотря на
свой весьма почтенный возраст (ему было уже под шестьде-
сят), с юношеским энтузиазмом занимался живописью. Ей он
посвящал все свободное время. Едва мы успели познакомить-
ся чуть поближе, как он стал по нескольку раз на дню звать
нас к себе в каюту. У него всегда было несколько вопросов
по технике живописи и по поводу самых различных дел и
проблем, связанных с нашей профессией. «Вот я загрунтовал
два холста. Хочу на них написать пейзаж. Не переклеил ли я
их?»—спрашивал он нас при очередной встрече и вопроси-
тельно заглядывал в глаза. Или: «Я набросал углем рису-
нок. Не кажется ли вам, что я слишком высоко поднял го-
ризонт?»
Нам очень льстило внимание капитана к нашим особам и
нашему ремеслу. Мы охотно рассказывали все, что знали.
Порой отвечали целой лекцией на один вопрос, но все-таки
продолжали пребывать в почтительном смущении перед воз-
растом, авторитетом и положением нашего нового друга.
Лишь Иван держался с Марком Владимировичем запанибрата.
Они обращались друг к другу только на «ты», а однажды я
услышал, как в каком-то споре Иван сказал со своей бесов-
ской улыбкой: «Ты, Марк Владимирович, пока стал только
капитаном, а я уже художником!» У них была какая-то своя,
особая дружба.
В этот раз Марк Владимирович показывал нам пейзаж с
берегами Камчатки. Он его переписывал почти каждый день.
С пяти до семи, пока корабль еще не начинал жить интенсив-
ной дневной жизнью, он писал у себя в спальне, накинув на
плечи ночной теплый халат. Взглянув на картину, я сразу
почувствовал, что автор уже «мучает» полотно: из него ушла
подкупающая свежесть и первоначальная непосредственность.
Но как сказать правду и не убить при этом энтузиазм? Ведь
старому человеку надо сохранить известные иллюзии. Воца-
рилась неловкая пауза, и тут нас выручил старший механик
корабля.
— Марк Владимирович! Зачем вы переписали пейзаж, вче-
ра ведь очень хорошо все было. Надо было его оставить
так!—с легким сожалением сказал Иван Алексеевич.
— Ну, раз хуже стал, мы его переделаем!—спокойно
сказал капитан и, взяв со стола обыкновенный нож, как масте-
хином, начал снимать еще сырую краску.
34
— Да зачем же?—ахнул стармех.— И так ведь картина
хорошая!
— Ничего, мичуринцы природу переделывают, а мы пей-
заж уж как-нибудь перепишем,— твердо ответил капитан и
продолжал счищать живопись.
А я подумал о том, как жизнь и работа на современном
большом корабле отличается от книжной романтики. Вот пе-
ред нами несколько усталый, добрый и очень домашний че-
ловек. Из-за увлечения живописью в его каюте почти всегда
царит легкий беспорядок: всюду лежат свинцовые тюбики
красок и живописные инструменты. Что в нем от сурового
«морского волка»? Мне даже вдруг представилось, что ко-
рабль— это плавающее учреждение с кабинетом начальника,
секретарями, пишущими машинками, цехами и всем, что по-
лагается в этих случаях на земле. И капитану при нас больше
всего приходилось читать, составлять и подписывать бумаги,
подчас, как он нам объяснил, почти ненужные.
В середине ужина, когда мы уже распили бутылочку ар-
мянского коньяка и перешли на кофе, капитан обратился с
вопросом к своему стармеху.
— Ну, как, Иван Алексеевич, расскажем нашим художни-
кам, что нам пришлось пережить в самый разгар шторма на
пути к Петропавловску?
— Было дело!—сказал Иван Алексеевич, и оба почтенных
человека как-то озорно, словно вступившие в заговор маль-
чишки, переглянулись.
И только теперь мы вдруг узнали, что это за странные
скрежещущие звуки и гулкие удары раздавались в недрах
корабля. Оказывается, теплоход в грузовом трюме вез не-
сколько гусеничных тракторов и тяжелый бульдозер. Когда
шторм достиг 12 баллов, крепления не выдержали и тяжелые
машины начали ездить из стороны в сторону, ударяясь со
страшной силой друг о друга и грозя прошибить корабель-
ные борта. Появились первые трещины, и началась сильная
течь. Малейшее промедление могло привести корабль к
гибели. Но все же аварийное положение удалось ликви-
дировать.
Немалую роль при этом сыграли хладнокровие, выдержка
и более чем сорокалетний опыт Марка Владимировича. Не
только пассажиры, но даже мы, общавшиеся почти все вре-
мя с капитаном, не догадывались о нависавшей над нами
серьезной опасности. К сожалению, два человека пострадали
во время спасательных работ в трюме. Нелегко было закре-
35
пить многотонные глыбы взбесившегося железа. Смельчаки
рисковали собой, но другого выхода не было.
Мы долго сидели в этот раз в каюте у капитана. Была
глубокая ночь, вдруг мы заметили, что за иллюминаторами
стало удивительно светло. Потолочный плафон тускло светил
сквозь густые клубы дыма. Капитану доложили: «Вошли в
бухту». Екнуло сердце: «А мы сидим здесь! Там Чукотка. Ка-
кая она?»
Мы торопливо вышли на палубу.
Бухта Провидения
От ворот бухты рядом с нами плыл катер, встретивший
теплоход. На его палубе расположился духовой оркестр. Че-
ловек шесть-семь музыкантов непрерывно дули в трубы. Теп-
лоход медленно и торжественно подошел к порту. Оркестр
играл, пока мы швартовались и во время начавшейся раз-
грузки. Только музыканты перешли с катера на причал. Мар-
ши сменялись мелодиями песен, песни — вальсами и танго.
Затем весь этот репертуар повторялся снова. Оказывается,
здесь всегда соблюдается такой ритуал. Приход парохода с
Большой земли — праздник. Пожалуй, все, кто жил в бухте и
в ближайших поселках, собрались в порту. Моряки стреляли
из ракетниц и с берега, и с корабельных палуб, и с моторных
лодок, приплывших невесть откуда. Пахло порохом. Огнен-
ные шары с шипением и треском взрывались над причалами
и над теплоходом, некоторые из них продолжали ярко го-
реть, даже погружаясь в воду.
Сейчас здесь уже невозможно увидеть такой накал все-
общих страстей во время встреч и проводов парохода, но то-
гда еще полностью не завершилось первое послевоен-
ное десятилетие. Долгие разлуки в годы войны и незаруб-
цевавшаяся память о суровых временах вносили в про-
щания настоящее горе, а во встречи бурную и неуемную
радость.
По мере того как в небе разгорался свет нового дня, я
осмотрелся. Огненный диск солнца бесшумно катился по вол-
нистой линии безлесных и невысоких гор. В противоположной
солнцу стороне неба повисла большая белесая луна на голу-
бовато-пепельном фоне. Она отражалась в застывшей воде,
как в зеркале. На рейде, словно приклеенные к стеклу, стоя-
ли грузовые пароходы, их якорные цепи прогнулись и отра-
36
жались так же четко, как и ленивые дымки, медленно тянув-
шиеся к зениту. Мешки с мукой, извлекаемые из грузового
трюма, розовели, как крылья фламинго. Ярко светились бе-
лые стены домиков в поселке. Сопки против порта показались
мне странно знакомыми. Действительно, они выглядели в
этот час почти двойниками Крымских гор между Судаком и
Феодосией. У их подножья такие же небольшие белые доми-
ки. Тишина, теплый воздух и начинающее синеть небо — все
это вызывало разочарование—не Крым ли это? Стоило так
далеко забираться! Не вернуться ли нам на Камчатку с этим
же пароходом!
Первое разочарование
А на причале уже собралась большая толпа. Вахтенные у
трапа с трудом удерживали желающих немедленно пробить-
ся в пароходный ресторан. Я разговорился с молодым матро-
сом, поднявшимся на борт:
— Что же это у вас за север, погода теплее и лучше, чем
в Москве?!
— Это вам повезло. У нас первый раз тепло за все лето.
Я три года здесь, и ни разу такой погоды не было. Вчера еще
было холодно и шел снег с дождем.
«Ильич» ушел, и мы враз осиротели. В большой бухте ста-
ло угнетающе тихо и пусто.
Серые клубы тумана, лениво переваливая через сопки,
поползли со стороны Берингова моря. Вскоре все небо затя-
нулось, погасли летние краски и зарядил мелкий, словно про-
сеянный через сито, дождь.
Только теперь, распрощавшись со своим плавучим домом,
добрым капитаном и новыми знакомыми, мы как-то ясно
ощутили огромную свою удаленность от Москвы. В непре-
рывно двигавшемся поезде, а затем на теплоходе это было
не очень заметно. А вот здесь на каменистой земле, в опус-
тевшей бухте под первыми каплями начинающегося дождика,
с непомерно тяжелым грузом, под который нам предстояло
подставить свои плечи и нести его неизвестно куда, это остро
чувствовалось.
«Ну что ж, Провидение так Провидение!»—решили мы и
отправились в порт.
37
Энергичный молодой начальник все наши заботы разрешил
в два счета.
— Хотите работать у нас в порту, пожалуйста! Мы будем
рады. Жить будете в квартире главного инженера, пока он
с семьей в отпуске. Ну, а если вам надо съездить к чукчам
в тундру, и это возможно. Через три дня в стойбища Янракын-
нот и Лорино пойдет небольшая шхуна «Чукотка». Поищите
председателя колхоза Татарникова из Лорино и поговорите
с ним. Он мужик хороший, и колхоз его миллионер. Вам
стоит там побывать.
Прощаясь с нами, он посоветовал походить по поселку и
внимательно посмотреть.
— Вы, может быть, уже сами заметили, что здесь нигде
нет зелени, потому что нет земли, кругом один камень. А вот
перед нашим управлением растет трава. Мы посеяли овес,
землю пришлось доставить на пароходе. Теперь мы мечтаем
о своем скверике.
38
Теперь все сделано, и можно приступать к работе. На-
спех поужинав в столовой, отправляемся на этюды. Имен-
но после ужина в поздний час, когда большая часть людей
ложится спать, идем на работу. Мы вперегонки карабкаемся
на сопку возле порта. Восьмисотметровую кручу с остри-
ями камней мы одолели без отдыха почти бегом. Это было
трудно, но нетерпение и еще какая-то властная сила гнала
вперед.
За перевалом оказалось обширное и почти ровное плато.
Вся поверхность его была усыпана темными плитами разру-
шенных пород и камнями. Среди них встречались необычные
ярко-розовые цветы и причудливые лишайники. Осторожно
ступая, мы пересекли плато, и, когда подошли к новому кру-
тому обрыву, у меня дух перехватило от развернувшегося
зрелища.
Внизу оказалась еще одна бухта — громадный залив, на
карте обозначенный странно звучащим именем — бухта Всад-
ник. Она словно великая река протянулась в глубь земли
Чукотской. Я остановился на краю обрыва.
Причудливые облака, нежно-розовые, голубоватые, в пол-
ном безмолвии шевелились над лиловыми сопками, иные
опускались к воде и плавно двигались вдоль утесов по на-
правлению к морю.
В этом циклопическом по масштабам мире царила ред-
костная тишина.
И вдруг ее нарушил звук выстрела. Внизу я разглядел
вельбот. Отсюда он казался меньше обыкновенной спички.
Фигурки людей трудно было рассмотреть, но звуки, прихо-
дившие снизу, были удивительно громкие и ясные, словно
два человека говорили со мною рядом. Вскоре вельбот уп-
лыл по золотисто-розовой глади бухты.
Перед рассветом краски неба ежеминутно менялись.
Я тогда подумал, что эти картины уже не подвластны ни-
какой живописи. И просятся, пожалуй, в музыку. Только
она может создать образ в последовательном движении и
развитии.
В эти минуты лучше всего было не писать, а просто смот-
реть на этот удивительный, вечный и без конца обновляю-
щийся мир.
...Белые ночи нас заворожили. Теперь мы каждый вечер
берем свои ящики и уходим «куда глаза глядят», подальше
от поселка.
39
Белые ночи
Провиденская бухта врезается глубоким сужающимся
клином в полуостров. Однажды мы решили дойти к ее изго-
ловью и посмотреть оттуда на всю бухту. Совершенно пер-
ламутровое небо с каким-то особым серебристым оттенком
задумчиво млело над тихой водой. Все будто дремало и в то
же время бодрствовало. Поэтому ритм всех явлений был за-
медленный, как это бывает во сне. Медленно поднимались
дымы пароходов на рейде, неярко светились золотистые
огоньки электролампочек на судах и отражались в зеленова-
той штильной воде. И только из порта временами доносился
далекий скрежет работающих кранов.
...К белым ночам привыкнуть трудно. И впрямь явление
это странное и непривычное. Особенно для человека умерен-
ных широт, который в течение жизни привык каждые сутки
делить на день и ночь. А здесь летом три месяца продолжает-
ся один длинный день, а зимой примерно столько же времени
продолжается одна длинная ночь.
Край полуночный, начинаясь близ Полярного круга, опоя-
сывает всю нашу землю. В него входят Скандинавские страны,
Шпицберген, Гренландия, Кольский полуостров, Беломорье,
северные острова и архипелаги, Таймыр, Аляска и часть Ка-
нады.
Белые ночи на Северной Двине, в Архангельске или Мур-
манске для меня прежде всего связаны с не прекращающи-
мися и в ночные часы суток бодрствованием людей. В окнах
за раздвинутыми занавесками, за цветущими геранями тускло
светятся и мерцают бледные при ночном свете лица. Заиграв-
шиеся ребятишки во втором часу ночи роются в куче песка
и как ни в чем ни бывало лепят куличики.
Край полуночный! Не спится в эту летнюю пору не только
приезжим, но и старожилам. Томительное ожидание каких-то
чудес или не познанных еще тайн человеческой жизни словно
растворено в атмосфере. Кто-то возвращается со свидания,
кто-то ждет его. Идут моряки с норвежского лесовоза. В од-
ном окне старая женщина в платке, рядом кошка. В дневном
свете они такие разные, в призрачном свете белой ночи они
удивительно похожи: одинаково неподвижные, сколько ни
смотри на них.
На Чукотке природа хранит еще свою дикую первоздан-
ность. Когда не спят камни или мхи, это не кажется уходом от
привычных норм. Кто знает, когда лучше чукотским скалам и
40
валунам погружаться в темноту или греть свои бока, подста-
вив их ночному не очень жаркому солнцу. Поэты не сказали
об этом еще своего значительного слова.
Я поэтическую формулу «край полуночный», так хорошо
выраженную исконно русским языком, отношу целиком к
Русскому, Европейскому Северу, для чукотских белых ночей,
мне кажется, должны еще родиться какие-то свои поэтические
слова.
Шедевр в столовой
Дни перед поездкой в тундру пролетели для нас как ми-
раж. Как правило, мы работали по ночам, когда все вокруг
было значительно интереснее, чем днем. Под утро мы вали-
лись с ног от усталости, и у нас не было сил ждать, когда от-
кроется столовая. Мы просыпали завтрак, часто опаздывали
на обед, иногда нам доставался ужин, но зато стены большой
комнаты за несколько дней мы почти полностью завесили
этюдами.
В провиденской столовой кормили не очень вкусно, но
дешево. Питаться в ней можно. Мы следовали примеру «ста-
рожилов» и в порядке компенсации кулинарных несовер-
шенств обеда съедали по банке консервированных абрикосов.
Абрикосы, как мы успели заметить, здесь были в большом
ходу. Если можно говорить о моде в приложении к закускам,
то в этом сезоне они были самой модной закуской. Они хоро-
шо шли и к ликерам, и к коньякам, и к разведенному спирту
бутылочного розлива. Возле «голубого» киоска, близ порта,
я наблюдал трогательную сценку: стоят гурьбой мужчины, уг-
ловатые и плечистые, и в огромных темных лапищах держат
по литровой баночке консервированного компота с броскими
и яркими этикетками. Но я заговорил о портовой столовой и
абрикосах только потому, что в провиденской столовой ока-
залась интересная картина с темным берегом на переднем
плане, кораблями на рейде, горой вдали и с очень светлым
ночным небом. В пейзаже можно было угадать какие-то чер-
ты конкретной бухты Провидения, но дело было как раз в
другом. Неизвестный художник с удивительной свободой и
независимостью от образцов и шаблонов, не испытывая
никакого рабства перед конкретной «географией», выразил
с большой силой главное: образ и настроение. Это был
Север.
Я почувствовал и увидел его в картине острее, чем в той
41
действительности, какую мне пока удалось разглядеть. Кар-
тина захватывала и убеждала, и мы ей сразу поверили. Худож-
ник, по-видимому, очень хорошо знал и многократно наблюдал
то, что ему захотелось изобразить. Собственно, и изобразил
он в ней более всего свое чувство, свое отношение к северу,
к краю земли.
В первый миг можно было подумать, что пейзаж написан
всего двумя красками: белой и черной. В картине не было
привычных тонов для берега, для воды, но картина от это-
го только выигрывала и властно приковывала к себе вни-
мание.
Я подошел к буфетчику: «Кто рисовал вон ту картину?»—
«Не могу вам сказать, она здесь раньше была, говорят, какой-
то любитель намалевал ее».
Впечатление от картины неизгладимо в памяти моей до
сих пор. Когда кто-нибудь приезжает из Провидения, я всегда
спрашивал: «В столовой, в порту был?»—«А как же?»—«Кар-
тину там видел?»—Иногда мне отвечали: «Да! Что-то там
висело!» Один раз мне ее здорово описали, почти в полном
соответствии с моим первым впечатлением. Тогда я понял,
что не ошибался. Как-то из командировки с Чукотки вернулся
мой товарищ, хорошо знавший мою любовь к провиденской
картине, и сказал: «Там ничего нет!»—«Как — нет?»—изумил-
ся я. «Столовую отгрохали новую, шикарную. Картины нет!
И никто, у кого я спрашивал, ничего не мог о ней мне
сказать!»
Вот так рождаются и умирают безвестные шедевры.
В Беринговом проливе
...И снова мы плывем, только теперь на несколько стран-
ном суденышке американского происхождения. Шхуна «Чу-
котка» вся сварена из железа и гулка, как консервная банка.
Мы в этом убедились, как только вышли за ворота бухты.
Нас сразу встретила приличная штормовая волна. Легкий нос
шхуны тут же взлетел высоко вверх, а затем резко начал па-
дать вниз. Железный грохот, словно звуки громадных литавр,
прокатился по всему корпусу судна. В нашем кубрике, в но-
совой части судна, мы от воды были отделены ржавым,
изрядно обшарпанным железом. По нему мелкими струйка-
ми стекала вода. Пушечные удары волн сливались с грохотом
якорных цепей и плохо закрепленного якоря.
42
Берингово море показывало свою силу.
Кубрик был глубоким и мрачным, как колодец, без иллю-
минаторов и вентиляции, его освещала единственная тусклая
лампочка. Нас быстро начало укачивать. Особенно плохо пе-
реносил качку Юра. Он позеленел от страданий.
Как правило, все люди в большей или меньшей степени
подвержены укачиванию. Преодолеть «морскую болезнь»
силой воли удается лишь тем, кто удачнее на этот случай
скроен природой. Медики говорят, что почти все зависит от
устройства вестибулярного аппарата.
Мне приходилось наблюдать, как по-разному укачиваются
животные. Однажды в плавание на «зверобойку» с нами на
шхуне «Хибины» ходили кот и собака. Флегматичный кот ука-
чивался и начинал обильно пускать слюну при двух-трехбалль-
ном шторме, а резвый Джек сваливался только при шести-
семи баллах.
Шторм легче переносит тот, кто сохраняет аппетит во вре-
мя качки. Важен и психологический момент. Если человеку
43
удалось выдержать пристойно первый сильный шторм, чув-
ство уверенности в себе, неизменно будет поддерживать его
и впредь. По своему опыту мы уже знали, что лучше всего во
время шторма одеться и на палубе заняться делом: писать
этот же самый шторм. Но «Чукотку» на этот раз так швыряло
и неистово заливало водой, что никакой речи о работе на
палубе не могло быть.
Изрядно измучившись от дикой болтанки и уже теряя на-
дежду на скорое избавление, мы вдруг, как по мановению
волшебной палочки, вошли в полосу относительно спокойной
воды. К этому времени видимость была уже скверная. Нам
объяснили, что, изменив курс, мы оказались в укрытии остро-
ва Аракамчечен.
Густой, как молоко, туман закрыл все пространство во-
круг маленькой «Чукотки». Мачты утонули в молоке. Мотор
заглох по неизвестной причине.
Мы стояли у борта и слушали рокот самолета, пролетав-
шего над нами. Рокот то зависал над шхуной, то удалялся,
то снова начинал усиливаться. Поэтому можно было подумать,
что самолет наблюдает за нами. Угадать по звуку, чей это
самолет, наш или американский, мы не могли, и сердце на-
чало стучать. Мы находились где-то между Азией и Северной
Америкой, и берега Аляски могли оказаться слишком близко.
По закону за нарушение границ в прибрежных водах нас
могли задержать американские власти. Об этом я узнал от
наших спутников, работников порта. Один из них достал
из кармана шинели «аварийную» четвертинк-у спирта, и мы
ее распили тут же на палубе «для ясности». Пустая бу-
тылка полетела в воду. Так мне и запомнился «историчес-
кий» момент нашего присутствия в узком месте Берингова
моря, между двумя материками: густой туман, белая ночь
и пустая бутылка, очень долго плавающая рядом с нашей
шхуной.
Когда ближе к утру туман несколько поредел, капитан
сориентировался. Все было правильно. Неприятное напряже-
ние миновало.
Мы не зашли в американские воды. Машина заработала,
и вскоре шхуна оказалась на рейде против чукотского по-
селка Янракыннот.
Поселок Янракыннот
Как все интересно и необычно было на этом берегу, а
главное, живописно! Местное время не так давно переползло
за середину ночи, но было очень светло. Даже светло-розо-
вые глинистые обрывы, галька на берегу и песок отражались
в лагуне, защищенной от моря узкой косой.
На перламутровом фоне очень четко вырисовывались
смуглые чукотские лица, меховые одежды, пестрые камлей-
ки, черные как смоль волосы — большая толпа, вероятно, все
жители от мала до велика собрались у воды. Над маленькими
кострами уже висели закопченные чайники. По тому, как эти
люди располагались на траве и гальке: кто сидя, кто полу-
лежа, как безмятежно они входили в холодную воду, вылавли-
вая и вытаскивая доставленный нами стройматериал, чувство-
валось, что они — настоящие дети привольной северной при-
роды. Тут же очень самостоятельные, едва научившиеся хо-
дить карапузы занимались ранней трапезой, отправляя в рот
куски нарезанного на дощечках китового сала.
В первый миг я ощущал легкий холодок под ложечкой,
45
глядя, с какой ловкостью, захватив зубами сырое сало, муж-
чины и женщины скорым взмахом ножа отсекают большие
куски. Ножи при этом пролетали под кончиком носа с мол-
ниеносной быстротой. Я даже не успевал рассмотреть в этот
миг остро отточенного лезвия, и мне казалось, что кто-нибудь
из чукчей вот-вот отсечет себе кончик носа.
Несмотря на ранний час, было очень тепло и тихо. Не-
сколько смуглощеких черноволосых девочек пришли на берег
в пионерской форме: беленьких блузочках и красных гал-
стуках.
Наши матросы, застопорив доски и бревна, поднимали их
на талях над палубой, опускали в воду, а чукчи вельботами
буксировали к берегу. Тут уж дружно работал весь поселок:
никто никого не подгонял, никто не командовал. Таков, видно,
обычай.
Мне хотелось увидеть как можно
больше. За рядом деревянных домиков
и яранг синела волнистая линия гор.
Я пересек поселок и вышел к заливу. По
небу побежали переливы золотистого и
розового света, я чувствовал, что вот-
вот, с секунды на секунду, взойдет солн-
це. По каменистому берегу, осторожно
ступая, спустилась к воде собака. Я за-
мер. В этом пейзаже я почувствовал зна-
чительность: именно таким может быть
в картине край земли. Но этюдник мой
был на шхуне.
И вот секунда чуда! Солнце, прежде
чем полностью взойти над четким греб-
нем сопки, вдруг словно расплавило
край, и в это отверстие острыми стрела-
ми вырвались первые его лучи. К зер-
кальному отражению облаков в воде
прибавилась золотая дорожка. Сильное
течение залива тщетно пыталось раз-
мыть эту картину. Я подумал, что через
минуту-другую поднявшееся солнце из-
менит все вокруг, и тут же услышал при-
зывный сигнал сирены со шхуны. Он оз-
начал срочное отплытие.
Может быть, это было даже хорошо,
что я не видел, как солнце окончательно
46
поднялось и изменились краски. В течение нескольких лет
меня преследовал образ мечигменского залива, тихого утра
на краю земли и досада на себя за то, что не смог написать
его. Я постоянно думал, как мне выразить свое впечатление.
Решение образа пришло, когда я «населил» запомнившийся
пейзаж людьми. В моей картине «На берегу Мечигмена» все-
го два человека. Молодой мужчина и женщина у маленького
костра, ожидающие, когда вскипит чай. По прибрежным кам-
ням к заливу спустилась собака и пьет воду. Раннее утро. Че-
рез секунду в мир предрассветной гармонии ворвутся первые
лучи солнца.
АТЕЛЬЕ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
Пейзажи в Лорино на первый взгляд уступали янракыннот-
ским. Но что делать? Жребий брошен, и постигать Чукотку мы
будем здесь. По совету председателя колхоза Татарникова
мы, нагрузившись вещами, отправились к школе, маленькому
приземистому зданию с небольшими окошками. Двери ока-
зались открытыми. Мы выбрали для себя угловой, самый
светлый класс. Он был уютный и чистый, со свежевыкрашен-
ными полами, но такой маленький, что в нем едва-едва смогли
разместиться. Угол занимала большая плита с чугунными кон-
форками. Устроившись, мы вышли покурить и столкнулись
с невысокой девушкой с русским лицом и большими серыми
глазами.
— Кто вы такие?! Что вы
ствия строго спросила она.
— Будем жить.
— А кто вам разрешил?
— Председатель.
— Здесь школа, а не
колхоз.
— Разрешите вас
спросить, кто вы такая?—
мелким бесом вклинился
в диалог Иван.
— Я — директор
школы!
— Очень приятно.
А мы художники, и нам
где-то надо жить!
здесь делаете?— вместо привет-
47
Запальчьзо повел разговор Иван. Но мы видим, как на
наших глазах запас гнева у девушки иссяк. Она добреет и
говорит: «Хорошо, живите, только будьте поаккуратней. Мы в
классах только что сделали ремонт». И ушла. Мы узнали, что
строгого и очень симпатичного директора школы зовут
Настей.
Вскоре к нам пришел колхозный кладовщик и повел нас
на склад за оленьими шкурами. Мы застлали ими в несколько
слоев угол класса, и у нас получились постели необыкновен-
ной мягкости. Густой олений мех пружинит. В каждой его
волосинке есть канальчик, заполненный воздухом.
Живописный марафон
В Лорино мы хотели писать людей. Предколхоза Татарни-
ков организовал нам настоящий конвейер натуры. Не успели
мы присмотреться как следует к пришедшему мужчине в но-
венькой, красиво расшитой кухлянке, как появилась женщина
и с ней заведующая «красной яранги» Тамара в роли пере-
водчицы. Бойкая улыбчивая девушка училась в партийной
школе в Анадыре и хорошо говорит по-русски. Мы все вместе
вышли на улицу и усадили своих натурщиков рядом. Тырко —
лучший плотник колхоза и бригадир плотницкой бригады.
У него доброе лицо, черные усы, выглядит он очень молодо,
хотя у него есть уже несколько внуков. На лице женщины
печать древнего, ныне исчезнувшего обычая — сквозь морщи-
нистую кожу просвечизают лиловые полосы татуировки. Она
тоже заведует бригадой, изготовляющей кирпичи. Мы хотели
сначала распределить «роли», но потом каждый с жадностью
набросился на дзойной портрет.
Такой благодатной натуры я никогда не встречал. Все
люди здесь невообразимо живописны и позируют с трога-
тельной усидчивостью и выносливостью. Достаточно сказать,
что с двумя пятиминутными разминками наши натурщики
просидели не двигаясь семь часов кряду.
Мы работаем как марафонцы, и никто не хочет отставать.
И никто не хочет заниматься хозяйственными делами: ходить
за водой, рубить дрова, добывать муку. Пекарня на ремонте,
и мы сидим без хлеба.
Можно сварить кашу, но даже после целого дня работы
живописный голод у ребят сильнее физического. Забрав
этюдники, они по одному сбегают в серебристые сумерки.
48
Цветные? домики. 1963.
Ненастный день в порту. 1961.
Вдели Корецкий вулкан. 1961
Тихий, теплый день. (В Петропавловском ковше). 1961.
Село Никольское ил острове Беринга 1961
Ckipon Медный. Село Преображенское. 1961.
Первомайский вечер. 1961
С далекой фактории I9S9.
Ил острове Медном. ,965
Вечер в рыбном порту (Лотропавловск-Камчатский) 1963
На севере. До следующего года 1957.
Мать. 1966.
Облачный день. I960.
Остро» Аракамчечеи. 1954.
Пииетаун. 1954.
Тянут кита. 1954.
Белая ночь о бухте Провидения. 1954.
Пастух оленевод 1959.
•Ш
Молодой охогник. 1966.
Шаман (тень прошлого). 1966.
Кыжыргын и Рультэюуг. 1954.
У1ро на Командора». !961
Я оставляю уже промытое пшено и тоже ухожу на ночные
этюды. Ночью мы пишем пейзажи.
Когда состояние погоды менее интересное, я при свете
керосиновой лампы пишу меховые тапочки ручной работы.
Может быть, их проще было бы купить, стоят они не так уж
дорого. Но тапочки все разные — нет двух одинаковых пар и
все красивые. Шьют их, как правило, девочки-подростки.
Я беру тапочки в ближайшем к школе доме у двенадцати-
летней Панай. Она — искусная мастерица. Свою работу укра-
шает цветными нитками, бисером и орнаментальной апплика-
цией из кусочков яркого сукна. На одних вышиты ягоды и
цветы шикши, на других традиционный геометрический орна-
мент.
...Едва под утро мы сомкнули глаза, как нас разбудил
топот ног и шум голосов. Оказывается, пришли председатель,
учительницы и новая партия натурщиков.
— Вставайте! Сегодня я вам привел лучшего китобоя и за-
ведующую детскими яслями. Она их и организовала, первые
в нашем колхозе ясли.
По глотку воды, паре галет — и снова за работу.
Кытхыргын и Рультэнэут пришли в новеньких камлейках.
У Рультэнэут камлейка цвета свежего салата, холоднея
зелень. Полосы вшиты красные. Вокруг головы «корзиночкой»
уложены туго заплетенные косы.
Подбежавшая к нам Тамара посмотрела и сказала:
— Рультэнэут у нас красивая!
Камлейка Кытхыргына коричневая, без узоров и фасон ее
проще, чем у женской.
4 Нп берегах .Ме чигмеиа
49
— Тамара, спроси у Кытхыргына, возьмет он нас на охоту
в море,— обращаюсь я к девушке.
Тамара спрашивает и переводит.
— Он говорит: «В море опасно!»
— Скажи ему, что в войну на торпедных катерах ходить
было еще опасней,— вставляет Иван.
У Кытхыргына лицо мудрое, как у Сократа. Спокойный
прищур глаз. Он смотрит из-под широких и необыкновенно
мохнатых бровей. Бригадир китобоев неторопливо отвечает,
а Тамара нам переводит:
— Он говорит, что на вельботе у каждого есть своя спе-
циальность. Без нее человеку на охоте делать нечего.
— Нам посмотреть бы только!
Он сказал: «Когда придут киты — посмотрите»,— перевела
ответ старика Тамара.
Достоинство Кытхыргына было заметно в каждом нетороп-
ливом жесте и в размеренной речи.
Цена комфорта
Я люблю, применив немного смекалки, создать для работы
удобные условия. Лучше потратить чуть больше времени на-
кануне и придумать, как укрыться от дождя и солнца, чем
страдать от них в самый разгар работы.
Воспользовавшись парой козел, досками и плащ-палаткой,
я сделал замечательное персональное ателье под открытым
небом. Теперь мне было нипочем не только солнце, но и
дождь, смена которых в этих местах может происходить не
то что за день, а в течение одного часа не один раз.
— Ты долго еще будешь возиться?—не выдерживает
Иван.
— А что?
— Пока ты проканителишься, все время выйдет.
— Ничего! Успею наверстать.— Я и впрямь полагаю, что,
устроившись со всеми удобствами, смогу превзойти самого
себя и быстро догоню и перегоню товарищей.
По кочковатой тундре, справа от далеких сиреневых хол-
мов, движется упряжка собак. За нею тянутся маленькие гру-
зовые нарты с уложенным на них кирпичом-сырцом. Молодой
парень каюр бежит рядом, покрикивает и подгоняет собак.
Когда ему нужно вправо, он кричит: «Кх! Кх!..», а когда влево:
«Подь, подь, подь!» Я уже заметил, что примерно раз в пол-
SC
часа, неподалеку от нас, он въезжает в поселок, и привык к
этому.
На этот раз все вышло по-другому. Недалеко от школы
собаки вдруг дружно взяли и понеслись как бешеные, уже не
слушая команд хозяина. Парень тщетно напрягал горло и раз-
махивал руками. Упряжка неслась, словно перестав ощущать
тяжелый груз, и, врезавшись в середину нашей широко рас-
севшейся группы, нартами задела козлы. Я услышал дружный
хохот товарищей. Они отчетливо видели, как сложное и
хитроумное сооружение развалилось. Одна из тяжелых досок
ударила меня по голове. Мольберт опрокинулся, и все это
скрылось под упавшей сверху плащ-палаткой. Собаки, не
задерживаясь, промчались дальше.
— Я же ему говорил, брось заниматься комфортом!—
задыхаясь от смеха, сказал Иван.— Так тебе и надо!
— В следующий раз не будешь терять время,— рассуди-
тельно резюмировал Серафим.
— Собаки знают, что делать!—сказал Юрий.
— А что же ты сам не кричал им «подь, подь»,— подхва-
тил Иван.
Много острот выслушал я, потирая ушибленное место.
Еще не раз друзья весело смеялись, стоило лишь кому-нибудь
с невинным видом сказать «подь, подь».
Киты
В Лорино китов ждали со дня на день. Их не было, а мо-
жет быть, они и были, но погода испортилась, штормило, шли
дожди. Но вот пронеслось лихо, и воссиял солнечный и
прозрачный день.
Залив, казалось, кипел серебром. Небольшие волны с ма-
ленькими бурунчиками шершавили океан, голубое небо мел-
кими осколками бирюзы примешивалось к серому и белому.
Киты появились внезапно, огромным стадом. Они были
резвы, как молодые жеребята. По всей бухте сверкали белые
фонтаны.
Я в это время сидел на крыше, рядом с Настей. Девушка,
как могла, с помощью куска толя, гвоздей и молотка сама
латала крышу. Я не выдержал и, пока наши модели тут же
возле школы отдыхали, решил немного помочь.
Большое стадо китов — зрелище столь необычное, что я
долго не мог оторвать глаз. Мечигменский залив с древних
51
времен славился обилием китов. Потому лоринским китобоям
часто завидовали, и слава о них разносилась далеко. Сюда за
охотничьей удачей приходили охотиться китобои из Чаплино,
Янракыннота и других мест.
Настя привыкла видеть китов буквально с порога своего
дома, и это ее уже не удивляло.
Заметив дырку на рукаве моей ковбойки, она деликатно
предложила мне ее снять и тут же, пока я любовался резвя-
щимся в море стадом, починила ее. В это время на свое место
вновь уселся старый Кытхыргын. Можно продолжать писать.
В Лорино мы застали лучшую пору лета.
Летний сезон на Чукотке очень короток, но напрасно ду-
мают некоторые люди, что летние краски Севера скудны.
В хорошую солнечную погоду образ Севера отличается звон-
кой, насыщенной и очень гармоничной палитрой красок. Одно
лишь небо с ослепительными и торжественными облаками
включает в себя всю гамму солнечного спектра. Прозрачность
воздуха позволяет видеть самые далекие горы без мутной
дымки, характерной для средних и южных широт. Поэтому
даже дали у горизонта кажутся насыщенными цветом. Они
бывают похожими на тона фиолетовой или нежно-лиловой
сирени, кобальта или ультрамарина. А прямо от ваших ног
убегает вдаль ковер, сотканный из чудесного разнотравья и
цветов тундры. Радостная, праздничная картина.
В Лорино почти нет своих яранг. Они появляются, когда
к поселку приближаются «оленные» кочующие чукчи. «Бере-
говые» живут в деревянных домах. У нашего знакомого кол-
хозного бригадира Тырко в доме просторно, чисто и уютно,
но рядом с домом он взял и поставил ярангу. Яранга ему
служит подспорьем: иногда там при широко открытом по-
логе, как на летней терраске, сидит бабушка с внучонком.
Иногда сам Тырко, скрывшись от мелкого дождика, там курит
или что-нибудь строгает. Нам нравится писать этот исконно
чукотский тип жилища, совершеннее которого для кочевых
условий в тундре никому ничего не удалось еще придумать.
Яранги красивы своими «шеломообразными» силуэтами.
В Янракыннотской тундре форма яранг несколько прибли-
жается к церковным куполам, а в Лоринской — к пирамиде.
Эти яранги можно быстро разобрать, погрузить на нарты, и
для обогрева они требуют очень мало топлива.
Но в Лорино есть и еще один совсем маленький домик.
При словах «край земли» я часто вспоминаю именно этот
обмазанный глиной и побеленный известью домишко, в пяти
52
метрах от которого в глинистый берег ударяют волны Берин-
гова моря. В этом домике живет Настя и ее подруга Зина,
тоже учительница. В ясную погоду они прямо из окна могут
увидеть горы Аляски.
Учительницы
Попав первый раз в их чисто выбеленную комнату, с одной
кроватью, высокой периной и горкой подушек, чисто вымы-
тыми некрашеными полами, посмотрев на ухоженного пу-
шистого кота Барсика (их сокровище), на незатейливые вы-
шивки, вдохнув чистого воздуха, пахнущего дрожжевым
тестом, зубным порошком, еще чем-то необъяснимо свежим
и ароматным, я ощутил прелесть домашнего уюта. Для деву-
шек же все это просто. Никакого чуда они в этом не видят.
Они окончили институт в Туле, по распределению поехали
в Хабаровск, а там им предложили Чукотку. Подружки сначала
немного испугались, всплакнули даже, а потом решили по-
ехать и ни капельки не жалеют.
...Девушки весь день работают рядом с нами. Они хотят
как можно лучше использовать каникулы и сами, не дожи-
даясь помощи от Татарникова, у которого сейчас по колхозу
своих дел невпроворот, поругивая его, решили отремонти-
ровать школу. Они перекрасили все парты и сушат их на
солнце. Налетает тучка — брызнул дождь: как куры укры-
вают цыплят, так Настя и Зина, спасая парты, вносят их под
навес. Вышло солнце — выносят под открытое небо. И так
несколько раз в день. Только в бесконечный чукотский день
можно успевать сделать столько, сколько успевают любящие
работу энтузиастки. За три дня они оштукатурили всю школу,
вернее сказать, просто облепили глиной. Она от этого будет
теплее, но стала совсем некрасивой, и Настя решила сама ее
побелить и превратилась в заправского маляра. На ее тре-
нировочном костюме нет живого места — все в краске, нос
и щеки тоже белые. На следующий день уже возле побелен-
ной школы девушка опять на козлах. Оказывается, ее не удов-
летворило качество. Насте хотелось, чтобы школа сверкала
белизной, как дома на ее родине. Я посмотрел на девичьи
руки, избитые молотком, с болячками и трещинами от жгу-
чей извести, увидел, как свежий раствор стекает по кисти руки
и попадает в рукав, и ничего не сказал. Настя этих мелочей
не замечала.
53
Учительницы по своей инициативе организовали при шко-
ле летний интернат. Спят ребята в двух специально отведен-
ных для этого классах. По утрам мы вместе умываемся под
навесом.
Очень забавно смотреть, как некоторые мальчишки и
девчонки умываются по нескольку раз в день. Это им очень
нравится. Когда мы моем свои кисти, рядом с нами непре-
менно появляются две, три коротко остриженных головы и
сквозь хлопья белой пены, размазанной на мордашках, вни-
мательно наблюдают за нашими действиями.
Дивную сцену видел я неподалеку от поселка, близ берега
океана: Настю плотным кольцом окружили не только маль-
чишки, но и их преданные друзья — большие ездовые лайки.
На коленях у маленькой учительницы лежала книга и большой
букет полярных цветов, собранный ее учениками.
«Репка»
К нам пришел председатель колхоза.
— Прибуксировали кита! Вы хотели посмотреть, и помощь
ваша будет не лишней!
Мы спустились к морю. Волны прибоя обрушивались на
берег и раскачивали тушу горбача. Серое веретенообразное
тело его лежало параллельно песчаному пляжу. Со стороны
моря к горбачу подошел вельбот с охотниками. Гривастые
волны прибоя подбрасывали его высоко в воздух. Подойдя
вплотную к круглому боку великана, охотники сделали два
продольных надреза на шкуре кита. Потом через них под
кожу просунули словно булавку большой моржовый би-
вень. И к нему прикрепили линь. Взявшись за него, мы
тащим кита.
— Раз, два — взяли! И-и, еще раз!
Мы громко кричим. Над нами подсмеиваются. Мы напря-
гаем все свои мышцы й скользим ногами в рыхлом песке,
наклоняемся над ним, почти ложась. Кит от этих наших уси-
лий не двигается. Он вздрагивает и покачивается в сторону
берега, когда по нему ударяет особенно крупный водяной
вал. Вот тут плавным движением многие руки подтягивают
канат.
Упираясь ногами, люди спокойно сидят на песке в ожида-
нии следующего сильного удара волны. Работает в основном
море. Мы постигаем эту премудрость и, убедившись, что
54
собравшиеся на берегу мужчины и женщины сами хорошо
справятся с этой работой, беремся за свои этюдники.
На берегу разыгрывается хорошо знакомый сюжет: «Тя-
нут репку». Для того чтобы вместить всех этих одетых в яркие
камлейки женщин, мужчин и непременно здесь присутствую-
щих собак, мне понадобилась очень вытянутая и узкая кар-
тонка.
Разделка кита
Любопытная сценка произошла на моих глазах перед на-
чалом разделки. Глубокий старик вырезал китовый глаз вместе
с прилегающим к нему мясом. Кусок получился тяжелый.
Потом старик забрел по колено в воду и, размахнувшись,
бросил глаз в море. Это — древний ритуал, предшествующий
разделке.
Тут же я увидел, какими выдающимися анатомами яв-
ляются чукотские зверобои. Пока три раздельщика точили
ножи, я установил мольберт, собираясь написать момент
разделки. Я начал писать даже с некоторым упережением:
наметил длинное веретенообразное тело горбача и несколь-
ко маленьких человеческих фигурок на десятитонной туше.
Вот раздельщики провели ножами на боку кита несколько
параллельных полос и тут же отвалили тяжелые пласты сала
с темно-серой шкурой, очень похожей на мягкую резину.
Кстати сказать, эта верхняя оболочка горбача у чукчей счи-
тается деликатесом, особенно срезанная на ластах и губах.
Ее тут же с аппетитом ели, макая в морскую воду. Вода в этом
случае заменяла соль.
Раздельщики работали так ловко, что вскоре кит оказался
разобранным по частям. Женщины и девушки уносили вверх
по откосу большие прямоугольные плиты мяса и сала, рядом
с ободранным позвоночником парила гора красных внутрен-
ностей. А собаки все еще сидели на почтительном расстоянии
и трепещущими ноздрями ловили лакомый воздух.
Я поднялся наверх, к колхозному складу. Мясо складывали
в глубокую яму. Благодаря вечной мерзлоте оно может ле-
жать так годами, как в холодильнике. По мере надобности
его берут с этого склада и едят в вареном или сыром виде.
Копальхен, так называется мясо из ямы, имеет специфиче-
ский запах, но сохраняет витамины и необходимые организму
бродильные вещества, с помощью которых легко усваивается.
5S
В школьном классе на стене сохнут наши этюды. Их уже
много: рядом с портретами бригадиров, стариков, мальчишек
и девчонок солнечные и пасмурные пейзажи. Возле них по-
долгу простаивают зрители, вполголоса делятся своими впе-
чатлениями и часто повторяют одно и то же слово: «какомэй»,
смысл которого нам уже ясен. На чукотском языке им вы-
ражают несколько различных оттенков удивления.
— Ка-комэй,— с растяжкой и придыханием говорят ро-
беющие, немолодые уже женщины. «Ка-комэй»,— произносят
любопытные школьники из летнего интерната. Они вьются во-
круг нас, как мухи. Постепенно все жители поселка тянутся
сюда.
Китобой Петя
Среди других портретов на стене висит и портрет одного
серьезного мальчика лет десяти. Я его писал по подсказке
учительниц. Он терпеливо позировал. Оказалось, что Петя
уже бывалый китобой. На днях он участвовал в охоте на кита,
и у него при этом была своя маленькая, но ответственная
роль. Он привязывал к гарпунному ремню «пых-пыхи» нер-
пичьи шкуры, надутые воздухом. «Пых-пых» выполняет роль
поплавка, указывая направление, в котором пытается уйти от
охотников кит. Кроме того, «пых-пыхи» мешают киту погру-
жаться глубоко. Если кит слабо ранен и еще полон сил, для
безопасности приходится надвязывать дополнительный линь
и одновременно добавлять новый «пых-пых». Кит запросто
может тащить за собой вельбот, а свободный линь и подав-
но— представьте, с какой быстротой и сноровкой Петя дол-
жен был привязывать «пых-пыхи»! У него все получилось
хорошо. Охотники добыли кита и похвалили своего малень-
кого помощника.
...После возвращения из поездки я опубликовал очерк в
журнале «Пионер». На цветной вкладке наряду с другими
картинами редакция поместила Петин портрет.
А через полгода я получил письмо из Лорино от учитель-
ниц. По их словам, вкладка понравилась ребятам, но затем
раздались голоса: Петя непохож. Тогда один из мальчиков
взял карандаш и пририсовал у Пети под носом опущенную
мною деталь: у Пети был хронический насморк. Весь класс
после исправления рисунка закричал в один голос: «Похож».
Бессонные ночи
Странное состояние не покидает нас. Мы, словно фана-
тики, бродим по просторно раскинувшемуся поселку, пере-
шагиваем через собак, кружимся вокруг еще уцелевших на
отшибе яранг, выбираем себе мотивы по вкусу; то небо с
тундрой, то просим ребятишек позировать и пишем их с раз-
ных сторон. Мы изрядно измотались и почти ничего не едим
все эти дни, порой не успеваем даже вскипятить чай.
Мы пишем почти непрерывно, и работа идет успешно.
Но беспокойство возрастает. Мне кажется, что я могу про-
пустить самое главное явление чукотской природы, не найти
ключ к раскрытию ее образа.
После охоты за красотой, даже ложась спать, мы долго
ворочаемся и вздыхаем, а потом кто-нибудь все равно не
выдерживает и выходит на разведку. Остальные в это время
прислушиваются.
В одну из ночей, поворочавшись и уже почти засыпая, я
почувствовал какой-то новый отблеск в оконном стекле и, не
выдержав, вышел курить. Было удивительно тихо. Мир нахо-
дился в легкой и прозрачной дреме. Алела заря. Поселок,
казалось, врос в землю. За темной тундрой море светилось
S7
зеленоватым светом. Лиловые горы протянули свои плавные
подъемы и спуски почти до Янракыннота и острова Аракам-
чечен. Такие бесконечные дали с такого невысокого горизонта
я еще не видал нигде. Докурив папиросу, я прокрадываюсь
в комнату и тихонько выношу этюдник. Мне нужна узкая
длинная картонка. Этот певучий мир, словно музыка, ложится
на бесконечную нотную линейку, нигде не повторяясь. Мело-
дия Севера. Мелодия Чукотки. Я волнуюсь. Техника должна
быть очень легкой и точной. Самые далекие планы сопок неж-
ны и по своему тону почти сливаются с небом, но без них не
получится самое главное в этом пейзаже. В размере моего
этюда самые дальние горы поднимаются над горизонтом мо-
ря на полтора миллиметра, но я должен проследить их силуэт.
Заканчивая работу, я оглянулся. В серебристых сумерках
летней чукотской ночи в разных местах поселка маячили
фигурки с этюдниками. Пересчитав их, я понял, что «наша
спальня» пуста.
...В этом путешествии мы пишем десятки этюдов. Но ждем
мы чего-то другого и работаем на завтрашний день. В нас
живут надежды, что эти усилия — лишь необходимая и мед-
ленная подготовка к завтрашнему дню. Человек должен от-
крыть самого себя и сознательно ускорить созревание.
Поселок спит, но две неразлучные подружки, одна в ро-
зовом, другая в сиреневом, стараясь нам не мешать, бродят
по поселку. Они томятся желанием подойти к нам ближе.
Мы предложили им позировать. После совещания с шушу-
каньем и смешками девчонки соглашаются. Мы их усаживаем
на грузовые нарты. Рядом просим постоять еще одну подо-
шедшую подругу. Получилось очень хорошо. Все это могло
бы стать картиной «Ожидание», «Белая ночь» или что-то в
этом роде.
Я, преодолев соблазн писать три фигуры, ограничиваюсь
одной. Надеяться на большое терпение наших натурщиц
трудно. К тому же зарядил мелкий дождь. Мы торопимся
написать этюды и каждую секунду ждем, что девчонки вот-
вот разбегутся по домам. Но нет! Они спокойны. Довольны.
И не собираются убегать, хотя их платья постепенно намока-
ют, меняют свой цвет и теряют красивый строй складок.
А время — четвертый час ночи!
Берингово море
У Берингова моря свое особое очарование. В отличие от
других виденных мною морей оно запомнилось мне как самое
плоское и необыкновенно протяженное к своему очень дале-
кому горизонту. Я чуть было не написал: «к горизонтам!»
И по существу восприятия это было бы правильней. Находясь
в любой точке плоского поселка Лорино, с трех сторон ви-
дишь громадное, никогда не охватываемое единым взглядом
море.
К югу оно особенно красиво. Волнообразными темно-си-
ними гребнями вдаль уходят древние сопки полуострова.
Удаляясь, они окружают горизонт, соблюдая какую-то особен-
ную ритмичную и нежную гармонию.
Садится солнце. Я всматриваюсь вдаль, где обрывается
последним мысом линия гор, и вдруг различаю следующую
гряду, еще более легкую и воздушную, по своей плотности
уже целиком относящуюся к небу, а не к земле. И когда
взгляд, наведенный на эту тонкую полоску земли, похожую
скорей на легкое облако, вытянутое в одну неровную нить,
сфокусируется, я вдруг замечаю перламутровый перелив еще
одной гряды, теперь уже принадлежащей, кажется, самой
бесконечности. Нигде на земле я не наблюдал такой протя-
женной и певучей перспективы. И все это я запомнил в соче-
тании с прозрачной тишиной белых ночей и необыкновенно
тихой погодой, когда море оказывается столь кротким, что,
находясь у самой кромки воды, вы не в состоянии заметить
ее колебаний.
59
Я вспомнил о море и увидел его в штормовую погоду.
Небо серое. Воздух насыщен туманом. Волны кипят белой пе-
ной. За несколько часов шторма вода на несколько сот мет-
ров от берега перемешивается с песком и пеной. Пена из
белой превращается в рыжую. Волны выбрасывают на берег
длинные полосы глянцевитых листьев морской капусты. Ре-
бятишки, невзирая на дождь и ветер, прибегают к берегу
поесть свеженького лакомства. По-чукотски морская капуста
называется мыргомыр.
Один раз я писал море в ненастную погоду. Горизонта не
было видно, берег был пустынен.
Вдруг на берег прибежали мальчишки и стали весело иг-
рать с волнами. Преследуя ускользающую в море воду, они
точно угадывали секунду, когда нужно было развернуться и
улепетывать назад от волны, грозящей их накрыть своим
серпообразным гребнем. Счастливые мальчишки каждый раз
благополучно убегали. Прервав игру, они поднимали с мок-
рого песка листья капусты и с хрустом жевали.
Я попросил их несколько минут постоять спокойно и впи-
сал в свой этюд. Ребята охотно выполнили мою просьбу и,
довольные, убежали домой.
Существует много рассказов о чукотской любви к детям.
Я где-то читал о том, как опытный охотник, прежде чем от-
правиться на охоту, спрашивал у малолетнего сына, что он
по этому поводу думает, и поступал в соответствии с рекомен-
дацией малыша.
Чукотским детям рано предоставляется большая само-
стоятельность. Иной мальчишка надолго остается жить у
своего приятеля. Он питается вместе со всеми, и к нему от-
носятся так же, как и к своим детям.
Практически на Чукотке детей-сирот не бывает.
...К нам часто подходил поговорить «дедушка». Этот креп-
кий, ширококостный и крупный старик, с затруднением под-
бирая русские слова, ударение в слове «дедушка» ставил на
втором слоге. Словом «дедушка» он с удовольствием заме-
нял местоимение «я». Он почти всегда водил с собой свою
внучку Людочку, окружая ее трогательной заботой. Он по-
купал ей конфеты, печенье и другие лакомства. Хорошенькая
девочка с темными глазами и русыми прядями волос, выбив-
шимися из-под красного берета, была одета в пальто и
ботинки обычного европейского образца.
— Русский, дэвочка Людочка!—представил нам ее первый
раз «дедушка» и бережно погладил по головке.
60
Охотник
Когда в тундре начинает идти затяжной дождь, а с моря
дуть холодный ветер, все очень быстро промокает насквозь.
В это время и воздух делается водяным.
Беспросветность разбушевавшихся стихий особенно отчет-
ливо видна у берега океана. Здесь под неумолкаемый грохот
пенистых волн соленые брызги смешиваются с каплями дож-
дя, и мутная пелена затягивает дали над выцветшим морем.
Я удивился, заметив на краю обрыва фигурку человека.
Он сидел, сложив ноги по-турецки. От дождя его защищал
обычный брезентовый дождевик с капюшоном. Строгое лицо
с чертами буддийского изваяния обращено было к морю.
Узкие щелки немигающих глаз смотрели на бурую белизну
беснующегося прибоя, а руки спокойно лежали на цевье на-
резной винтовки. Я не знал, что он высматривал, но облик
этого чукчи был так строг и скульптурно закончен, что я ре-
шил воспользоваться случаем и непременно написать его
красками.
Опустившись на колени, я изогнулся вперед дугой, втянул
живот и под этим «навесом» раскрыл этюдник. Работа пошла.
Дождь лил по-прежнему. Никто из нас не нарушал молчание.
Шумело только море. Колени мои постепенно погрузились в
ледяную воду, но мне было хорошо. Плохой погоды словно
не существовало. Был лишь один человек у края обрыва —
гордый и загадочный. Чувство единения с ним у меня рожда-
лось без какого-либо словесного общения, а только от того,
что я кистью старался точнее лепить его черты.
Сколько поколений его предков ковали мужественную
надменность, проступающую в чеканных чертах его лица, в
борьбе с извечными стихиями: дождем, ветром, холодом,
штормом!
Я так втянулся в работу, что выстрел и предшествующий
ему взмах винтовки испугали меня. Проследив направление
выстрела, я ничего не увидел в кипящей пустыне моря.
— В кого стрелял?!—спросил я.
— Нерпа!—не оборачиваясь ко мне, процедил охотник.
— Промазал?—задал я бестактный вопрос.
Какой-то мускул дрогнул в его лице, и он ответил: «По-
пал!» Сколько я ни всматривался, следов нерпы нигде не
было. Да и как ее разглядеть, если она убита и погрузилась
в воду, начинающую бешено кипеть почти в полукилометре
от берега. Охотник продолжал сидеть в той же позе. Я уже
61
заканчивал этюд,
когда вдруг он под-
нялся и сказал мне:
«Пошли».
Мы спустились к
самому морю. Вол-
ны выкатывали на
серый песок тушку
убитого зверя. Ма-
ленькая темная ды-
рочка— след от пу-
ли — темнела возле
левого глаза.
Каждый человек
здесь приобретает
особую значимость.
Он заметен и хоро-
шо различим на лю-
бом участке дея-
тельности. Я уже не говорю о людях романтических профес-
сий! К примеру, о зверобоях, состязающихся ловкостью и си-
лой с огромным китом, когда они подходят вплотную к ране-
ному животному, чтобы окончательно его загарпунить и
убить.
Порой я завидовал охотникам, учительницам, председате-
лю, киномеханику, радистам, завмагу, врачу... Удивительное
дело, обычные в других местах профессии казались здесь бо-
лее интересными.
Завмаг крошечного магазина, отправляясь за товарами,
проходит по следам землепроходцев времен Дежнева, иног-
да претерпевая такие же испытания и приключения. Даже
простой ревизор или страховой агент, получив полномочия
для работы в отведенном для него районе, путешествует по
территории протяженностью в сотни километров и живет
необыкновенной жизнью. Он попадает в кораблекрушения и
штормы, летает на вертолетах, ездит на оленях и тракторах,
встречается с медведями, вброд идет через студеные реки.
А послушаешь, чего он только не ест в своих скитаниях! И то-
порковые и чаичьи яйца, и тюленьи катарки и медвежьи
1 Вырезка из тюленя, почти не имеет специфического запаха.
62
почки, и икру из рыб лососевых пород, и осьминогов, и кра-
бов, и морских ежей, и необыкновенных качеств всяческую
строганину.
В поселке Лорино я встретил такого агента госстраха, ма-
ленького, нескладного, в кожаном пальто чуть ли не до пят.
Во время вытаскивания кита он был на берегу. Когда кит
оказался на отмели и еще пошатывался от ударов прибоя, я
увидел, как агент кошкой взобрался на горообразную тушу
морского животного и, став там в рост, радостно вытанцовы-
вал и балансировал. Где еще на земле рядовому агенту гос-
страха жизнь сулит столько романтики!
• Последний вечер
> У Насти и Зины страдная пора подошла к концу. Школа
засверкала белизной, парты высохли. Через несколько дней
начнется новый учебный год. Настенька нам сказала:
— Сходите на берег и купите китового мяса. Только лучше
возьмите язык.
На берегу нам отрубили кусочек килограммов в десять,
У небольшого горбача весом около десяти тонн язык весит
' четыреста килограммов.
Сменяя друг друг у мясорубки, мы провернули весь кусок
|и розовым фаршем заполнили большой эмалированный таз.
Серафим извлек наше луковое и чесночное НЗ. Девушки
стали к плите, и вскоре таз заполнился сочными, ароматными
К* котлетами. Вряд ли кто-нибудь мог определить, что они сде-
ланы из кита.
Мы сели за общий стол. Было удивительно хорошо. Мы
* пели песни, и, как всегда, нам больше всего удавалась «В бе-
I лых просторах».
— Вам надо пожить на Чукотке зимой,— сказала Зина.—
? Вы не представляете, как у нас здесь красиво. Особенно хо-
роши тихие лунные ночи с северным сиянием. Однажды в та-
? кую ночь мы ехали из Лаврентия с конференции: в небе были
’ большие звезды, вот прямо с кулак, и луна огромная. Упряж-
' ка собак летит с ветерком, торосы синие блестят, ой, как хо-
। рошо!
J После ужина я засиделся дольше всех. Ребята ушли в
школу. Зину сморила усталость, и она легла спать. Мы раз-
। говаривали с Настей. Жарко топилась печь. Я следил за огнем
' и слушал. Девушка рассказывала о себе, и как я почувствовал.
63
главное. Вспомнила трудное детство. Приход немцев в их де-
ревню. Она ребенком видела, как убивают людей. Вот такая
сложная школа жизни, школа ненависти и как ни странно
школа любви! С той поры она больше всего любит хорошее,
а в хорошем — природу и особенно русскую: цветы, березо-
вые рощи и ягодники, любит по грибы ходить. Настя, расска-
зывая, чуточку побледнела, так разволновали ее эти темы.
Мне показалось, что она вот-вот скажет самое главное, но
в это время раздался стук в дверь, и в домик, громыхая са-
погами, вошел шкипер с катера.
— Собирайтесь, надо ехать! Ждать утра не будем, пого-
да портится!
Девушкам надо было попасть в райцентр Лаврентия на
совещание перед новым учебным годом. Они быстро оделись
и, вручив мне ключ с устной инструкцией, как лучше погасить
огонь в печи и присматривать за Барсиком, скрылись в зябком
мираже ночи.
Я погасил печь. Не знаю, что это было, но какая-то сила
заставила меня поторопиться на берег лимана. Катер еще не
ушел. Я стою на трапе по одну сторону борта, учительницы —
по другую. Мне радостно и невыразимо грустно. Я неотрывно
смотрю в лицо Насти, теперь совсем бледное. Она мне гово-
рила, что ее укачивает — стоит ей только ступить на палубу.
Смотрю, хотя и понимаю, что мне не стоило бы так смотреть!
Кто знает, какие могут быть кривотолки. Я ведь знаю обычаи
этих мест. Капитан говорит: «Пора, а то опоздаем!»
Зина и Настя протянули мне руки.
— До свидания, счастливого пути!
.„Плоский кусочек тундры, видимой сквозь струи дождя и
туман, напитался водой до отказа, как губка. Несколько се-
реньких домишек словно сгорбились и закрыли глаза. Разно-
пегие ездовые собаки уткнули свои носы в мокрую шерсть
и даже ухом не ведут, когда я переступаю через них, выхажи-
вая по мокрым и скользким кочкам.
Кругом ни души. Шумит море и где-то тут недалеко про-
лив, отделяющий Америку от Азии, и где-то сверх далеко
Большая земля с большими городами, асфальтом, магазина-
ми, кинотеатрами и ресторанами. Там можно зайти в музей,
спуститься в метро, всматриваясь в бесконечный поток чело-
веческих лиц, выбрать какое-нибудь, пойти за ним или, если
оно уж очень понравилось, набраться смелости, познакомить-
ся и поговорить.
64
Как изменчиво наше настроение в зависимости от смены
дождя или ветра, солнца и ненастья, тепла и холода, снега,
звезд, луны, северного сияния! Городской человек с этим
очень мало связан, он лишен сложных столкновений с
природными стихиями, и одновременно с этим для него
исчезли как радостные, так и драматические ощущения
природы.
Итак, я шагаю через собак и обхожу поселок, теперь не-
вообразимо унылый и заброшенный. Блестит мокрая трава,
белеют кости: то олений рог, то китовая челюсть, а то и ги-
гантский череп кита или моржа.
Море манит к себе какой-то таинственной подвижностью.
При безветренной погоде оно ударяется в обрывистый берег
так, что в толще земли пробегает дрожь от удара. Я знаю,
что в домике учительниц позвякивает при этом посуда и си-
дит напряженный, не от мира сего, с огромными желтыми
глазами, черный кот Барсик. Я знаю, что он не любит мужчин
и что девушки всегда потакают ему в этом. Он худеет, но
упорно не прикасается к пище, которой я его снабжаю.
...«Нет, как ни трудно, а чертовски хорошо жить!»—эти
слова я взял из Настиного письма. Мы получили его почти
через полгода, когда у нас в Москве уже прошел веселый
новогодний праздник, а на Чукотке третий месяц продолжа-
лась полярная ночь.
В этом письме Настя рассказывала нам, как они с Зиной,
чтобы успеть вернуться к началу учебного года, решили не
ждать окончания шторма и пошли пешком — пятьдесят кило-
метров по берегу моря. Море ревело, хлестал дождь. Девуш-
ки промокли насквозь, и в довершение ко всему они не
смогли перейти бурную после дождя речку. Им пришлось
тогда заночевать на пустынном берегу. Лишь утром они на-
шли брод и пришли вовремя. Учебный год в их классах на-
чался, как и всюду в стране, первого сентября.
НА ВЕЛЬБОТЕ ПО БЕРИНГОВУ МОРЮ
Мы уехали, так и не повидав девчат. Погода вошла в по-
лосу штормов. Чтобы попасть в Провидение, нужно было
воспользоваться первым «окном» благоприятной погоды.
До прихода теплохода оставалось время.
Пока стояли ненастные дни, мы написали большой портрет
В. И. Ленина и подарили колхозу. Несколько ошеломленный
Татарников долго смотрел на почти двухметровый портрет —
плод нашего коллективного творчества и сказал:
— Наверное, такого во всем округе нет!
Время от времени,’натянув плащ, я ухожу смотреть море.
Дождь не прекращается. Шумят волны. На берегу, у охот-
ника, я спросил: «Ну, как погода?»
— Там плохо,— ответил он мне и махнул рукой как раз
в ту сторону, куда нам надо плыть. Над горизонтом повис
черно-синий, непробиваемо плотный мрак.
Прошел еще один день ожиданий.
И снова в путь
На берегу в ряд стоят семь вельботов — белые, похожие
на морские шлюпки большие лодки. В отличие от обычных
шлюпок они несколько длиннее, и корма у них заострена так
же, как и нос. На корме закреплен руль, а подвесной мотор
устанавливается в специальном колодце, сделанном внутри
этого довольно легкого судна.
Идет погрузка: оленьи шкуры заполняют вельбот выше
бортов. От дождя их покрывают большой свежеснятой шку-
рой моржа, скользкой от оставшегося жира, и на нее укла-
дывают наши вещи. Голодные собаки устраивают драки возле
остатков кита. Побежденная собака непременно оказывается
на спине, и победительница держит ее с полминуты в мелкой
воде. Видимо, для успокоения. После этого они довольно
мирно принимаются глодать громадные кости.
Наконец, охотники берутся с двух сторон за борта нашего
вельбота и по валкам быстро сталкивают в воду. Мы едва
успели впрыгнуть, набрав полные сапоги воды. На вельботе
оказалось так тесно, что некуда даже вытянуть ноги. Кро-
ме команды и нас, в Янракыннот плывут землемер Петр,
очень высокая девушка ветврач Татьяна Голуб и две чук-
чанки.
Моторист возится с мотором. В войну мне приходилось
некоторое время иметь дело с движками, свечами для зажи-
гания, компрессией и декомпрессией, карбюраторами и маг-
нето, и я познал капризы техники. Я убедился, что, даже когда
все бывает исправно, «на технику вдруг находит». Движок
иногда «слушается» одной руки и «не поддается» другой.
Один любит в обращении решительную резкость, другой —
вкрадчивое заискивание. Он по-разному реагирует на тепло
бе
и холод, на сорта бензина. У него греются подшипники, сту-
чат пальцы, забивается соринками жоклер в карбюраторе.
При первом взгляде на наш мотор я подумал, что мы ни-
куда и никогда на нем не поплывем. Два обстоятельства, пока
мы удалялись от берега, меня насторожили. В мотористе я
узнал того самого каюра, который безуспешно пытался спра-
виться с упряжкой собак, свернувшей мой этюдник и козлы.
Кроме того, сам движок был так стар и так разрознен, что
мне даже трудно его описать. Половина деталей была соеди-
нена проволоками и веревочками. Парень достал три резино-
вые трубочки разной толщины и из них составил бензопровод,
действуя лишь заскорузлыми пальцами и зубами. Этими же
«инструментами» он разобрал и собрал магнето, затем с
помощью палочек и веревочек установил над скамейкой по-
мятый бензобак, ввернул свечи, предварительно вытащенные
из карманов меховых штанов, соединил бензобак с мотором
трубкой и дернул заводной ремень. К моему великому удив-
лению, мотор заработал с первого оборота. Правда, он от-
чаянно дымил и стучал, но честь и хвала мотористу, приру-
чившему старого железного «зверя». Мы развернулись, легли
на курс и пошли вдоль чукотских берегов к югу.
Я свернулся калачиком. Дым мотора летит в мою сторону.
Приходится часто моргать и временами совсем закрывать
глаза. Усиливается дождь, крепчает ветер. Стук мотора и по-
качивание убаюкивают. Открыв глаза, вижу одну и ту же
унылую картину: с одной стороны мутное море, с другой тя-
нется низкая песчаная коса. За косой серый залив, теряющий-
ся в тумане. Мы плывем уже более пяти часов, а в пейзаже
никаких изменений, если не считать, что море заметно раз-
болталось и соленые брызги теперь легко перелетают через
низкий фальшборт.
Порой кажется, что вельбот стоит на месте. Но это только
кажется. Я знаю, что за серой пеленой дождя Лорино все
более и более удаляется от нас. Может быть, навсегда. Кто
знает? Удаляется маленькая школа, оказавшаяся для нас столь
гостеприимной. На полу в учительской комнате лежит коллек-
тивное послание Насте и Зине. Мы его написали второпях
перед отъездом и подсунули под дверь.
Мне очень жаль, что по-настоящему не удалось поговорить
с Кытхыргыном, знаменитым бригадиром лоринских китобоев.
В чертах его лица таилась великая поэма жизни. Его отец Алё
был большим мастером своего дела, и дед тоже. Все знают,
что Алё своим копьем с одного удара мог убить кита. В те
67
времена охотники бес-
шумно подходили почти
вплотную к китам на ко-
жаных байдарах, по во-
семь человек в каждой.
Сейчас охота ведется с
вельботов. В кита стре-
ляют из винтовок. Чтобы
убить кита из винтовки,
охотники порой выпуска-
ют до двух тысяч пуль.
Кытхыргын бережет зна-
менитое копье своего от-
ца. Он обещал мне его
показать. С ним довелось
охотиться и сыну в суровые годы Отечественной войны, когда
мало было патронов, мало было бензина. Это сейчас у них
есть ПТРовские ружья. Кытхыргыну шестьдесят лет. Он пом-
нит и знает все, что связано с древними обычаями. Люди
раньше жили со множеством страхов и суеверий. Да что там,
в начале своей жизни он сам руководствовался этими прави-
лами, о которых теперь никто не хочет даже говорить. Вот
одна из таких нелепостей: охотник, оказавшийся неожиданно
в студеной воде, даже и не помышлял о своем спасении. Он
покорно тонул, потому что «шел» к хозяину верхнего мира.
Или, например, после удачной охоты нужно было по многу
дней отсиживаться в душной яранге. Какая от этого польза?
А перед выходом в море полагалось показывать свою не-
обыкновенную, до неправдоподобия, доброту. Иной раз лю-
ди этим пользовались и забирали у охотника последние вещи.
Сейчас все изменилось. Пришла новая жизнь, но у Кыт-
хыргына единственный сын Токо не испытывает желания идти
в море и предпочитает работать на тракторе, а Кытхыргын
не знает, кому передать знаменитое копье своего отца, вели-
кого охотника Алё.
Кытхыргыну мы пожали руку на берегу в момент отъезда.
Он с бригадой снаряжал вельбот для выхода на охоту. И сей-
час, наверно, под таким же дождиком бороздят лоринские
китобои Берингов пролив в поисках охотничьей удачи.
...На нашем вельботе почти все уснули. Рядом со мной,
словно богатырь, раскинулся на спине моторист. Рот у него
приоткрыт, по смуглому лицу стекают брызги дождя и волн,
а ему нипочем. Съежились, поджав мокрые ноги под полы
68
плащей, Юрий и Серафим. Сидя с подтянутыми к подбород-
ку коленями, задремала Татьяна Голуб, похрапывает земле-
мер. Затих, согревшись на руках у матери, ребенок, и обе
чукчанки, прижавшись друг к другу, видят мирные сны. Один
бригадир Рырметагин держит руль и внимательнейшим обра-
зом всматривается в серое море.
Затянувшийся привал
Все произошло неожиданно. Рырметагин, сидевший у руля,
произнес какое-то слово с чуть уловимой восклицательной
интонацией. Этого было достаточно, чтобы все повернули го-
ловы к берегу. Вельбот начал описывать плавную дугу. Я на-
прягал зрение до предела, но видел все ту же картину. Низкий
берег, у воды серая галька. Ни птицы, ни зверя, ни человека.
Дальше сырые кочки тундры, мелкий дождь в сером влажном
воздухе. Мутные дали. Лишь один огромный валун возвы-
шался на берегу у самой кромки прибоя. Возле него, зашур-
шав днищем, вельбот выскочил на берег. Мужчины спрыгнули.
А я только в этот момент понял, что валун этот — не валун,
а огромный морж. Чукчи обступили его, один из них быстро
разгреб гальку, скрывающую его голову и глубоко воткнув-
шиеся в пляж клыки.
Чукча ловкими руками, словно хирург, ощупал морду
большого зверя, приоткрыл глаз и поднял верхнюю губу с ред-
кими и жесткими усами, чтобы рассмотреть зубы и десны. По
деснам медленно стекала алая сукровица и капала на мокрый
берег. У такого моржа клыки должны были быть длиною око-
ло метра и откопать их полностью было невозможно.
По некоторым словам, интонациям и выражениям лиц я
понял, что чукчи разгадали историю, случившуюся с моржом.
Одновременно они определили степень его съедобности и
приняли решение устроить пикник на свежем воздухе, по-
дальше от своих забот, оставшихся в родном Лорино. Двое
мужчин правили лезвия ножей о подобранную для этой цели
гальку.
Несколько мгновений, и с моржа сняты длинные прямо-
угольные полосы сала и мяса, каждая в добрый пуд весом.
Их бросили в вельбот, и мы, оттолкнувшись от берега, поплы-
ли дальше, но не далеко, а лишь немного вперед, где оказал-
ся почти незаметный вход в маленькую лагунку. Вода в ней
была свинцового цвета, ветер стягивал ее поверхность в
69
частые и мелкие складки и с большой скоростью гнал их от
одного закругляющегося берега к другому. Мне было непо-
нятно, каким образом две чайки ухитрялись сидеть на сере-
дине лагуны, как приклеенные. Увидев нас, они с большой
неохотой оторвались от шершавой колеблющейся воды и уле-
тели в сторону тундры. Море на всем видимом пространстве
вскипало барашками. Шторм усиливался.
Чукчи, почти не разговаривая, начали разгружать вельбот.
Женщины первыми подхватили кастрюли, чайники, узелки и
друг за другом пошли в тундру. Мужчины отвинтили руль-мо-
тор, собрали оружие, патроны и, взвалив все это на себя,
двинулись вслед за женщинами.
Мы последовали их примеру. Я оглянулся. Очень тоскливо
выглядел плоский берег с покинутым вельботом, мокрой мор-
жовой шкурой на нем.
— Что мы будем здесь делать?—спрашиваем мы Рыр-
метагина.
— Надо будет мало-мало покушать, чай пауркэн.
И вот уже чадит костер под большой закопченной кастрю-
лей с кусками моржового мяса. Чукчи все разместились в
яранге. Ее здесь держат для охотников, проверяющих зимой
песцовые капканы.
Нас окружала сырая, плоская и однообразная, как море
в серый день, тундра. Рядом с ярангой, обтянутой шкурами,
стоял старый, почерневший от времени остов другой такой
же яранги, словно символ безвозвратно ушедшей жизни. Тут
же блестела мокрая от дождя куча каменного угля и детали
чугунной печи.
Дождь усилился, и мы, потеснив хозяев, втиснулись под
древний кров как раз к начинающейся трапезе. Выловлен-
ные из горячей воды большие куски мяса чукчанка разложила
на дощечке. От них валил пар. Все достали ножи и почти ра-
зом принялись за еду. Край большого куска мяса захваты-
вается зубами, затем следует молниеносный взмах остро
отточенного ножа, направленный снизу вверх — раз! Нож
пролетает у самых губ, совершает кривую под самым кончи-
ком носа, а в это время отсеченный кусок уже проскакивает
в желудок. Приглашать к трапезе здесь не принято. Испокон
века чукчи считают, что все съестное в доме принадлежит
гостю, так же как и хозяевам. Но все-таки, заметив нашу
нерешительность, Рырметагин кивнул нам головой, жестом
показывая на мясо. Мы отказались, Наши хозяева ели мор-
жовое мясо с явным наслаждением.
70
Я уже рассказывал о закладке китового мяса в земляные
ямы для хранения. Также заготавливается и мясо моржей.
Оно лежит в соседстве с вечной мерзлотой в естественном
холодильнике. Древний мудрый опыт подсказал народам,
расселившимся по Крайнему Северу и на Камчатке, пользо-
ваться этим способом «консервации» продуктов для сохра-
нения витаминов. Так люди приспособились к сложным есте-
ственным условиям — вообразите на минуту жизнь без хлеба,
сахара, соли, овощей, фруктов! А люди жили, были очень
сильными и выносливыми, пели песни, танцевали, сохраняли
удивительно доброе и благодушное отношение к жизни.
И эти черты национального характера они донесли до наших
дней. Они не отвергают и любят фруктовые джемы и пе-
ченье, пастилу и сливочное масло, соль и консервированные
компоты, лук, картошку и яблоки, на Чукотку привозят даже
арбузы, но не могут себе отказать в основной пище, как мы
себе в хлебе.
...Чукчи едят, а мы глотаем слюну. Желудки судорожно
сокращаются — так хочется есть. У нас нет никаких припасов.
Магазин в Лорино больше недели был закрыт; потому что
завмаг, она же и продавщица, уплыла куда-то далеко полу-
чать новую партию товаров. Взгляды наши скрестились в од-
ной точке, там, где на доске оказалась новая партия мяса,
только что вытащенного из закипевшей воды.
— А я все-таки попробую копальхен,— вдруг сказал Се-
рафим и зачмокал губами,— интересно!
— Валяй!
Мы выжидающе уставились на него. Он проглотил слюну,
судорожно замер кадык на его шее.
— Нет, не буду!
Курим. Последняя пачка «Беломора» пошла по кругу. Ды-
мят и женщины. Играем в карты. В той же кастрюле на
«мини-костре» греется чай. Чукчанки тщательно следят за ог-
нем: ни один язычок пламени не должен пропасть зря. Веко-
вечный дефицит топлива. В огонь подкладываются чурочки,
не превышающие своим размером карандаш. Пьем обжига-
ющий кипяток. Петр из-за пазухи достал кусок хлеба, поделил
на всех. Наступает час послеобеденного умиротворения. Но
нам не по себе.
— Бригадир, как погода? Когда поплывем?—спрашива-
ем мы.
— Плохая,— коротко отвечает Рырметагин, не посмотрев
даже за порог яранги.
71
1
Спрашиваем моториста:
«Когда поедем дальше?».
— Бригадир скажет —
можна ехать... Мотор пло-
хой. Он отвечает за вель-
бот. Погода плохой. Пускай
скажет...— подбирая рус-
ские слова, терпеливо разъ-
ясняет парень. На помощь
ему приходит еще один мо-
лодой чукча, настоящий ве-
ликан. Он говорит: «Там
ветер сильный. Мотор ста-
нет, людей много — грести
некому! Море потянет. Там
река есть. Где она в море
течет — волна плохой... Пе-
ревернуть может...»
Иван, как синхронный
переводчик, тут же перевел
эти слова по-своему: «Он
говорит, нас в Америку
унесет!»
Великан чуть заметно улыбнулся и, обращаясь к своим,
сказал: «Пока до Америки, половина мертвых будет!»
Под шум дождя забираемся все в «полог»—маленькую,
похожую на ящик, спаленку и пробуем заснуть в невероятной
тесноте.
...Утром тот же дождь, тот же ветер, тот же туман. Только,
если вслушаться, можно выделить шум усилившегося при-
боя. Женщины спали долго, потом сходили в тундру и при-
несли много ягод, шикши, собрав их в цинковую коробку от
винтовочных патронов. Закипела вода в кастрюле с копальхе-
ном. Небольшая уборка — и можно завтракать.
Мы не понимаем слов, но по настроению улавливаем, что
сегодня и у Рырметагина, и у его бригады, и у двух женщин,
и у мальчонки начался не очень стандартный день: они чувст-
вуют себя здесь как жители города на даче.
Чтобы не стеснить и ненароком не обидеть наших хозяев
во время очередной трапезы, мы ушли прогуляться. Шикши,
оказывается, здесь видимо-невидимо в пяти шагах от яранги.
Правда, эта круглая водянистая ягода черного цвета скорее
заменяет питье, чем еду. Она пахнет травяной свежестью, хо-
72
лодным дождем и чуть-чуть
сладковата на вкус. Когда на-
доело нагибаться, мы нашли
рациональный способ сбора:
гораздо проще лечь на зем-
лю и двумя руками сгребать
с небольших и очень пушистых
веточек промытые дождем
ягоды и тут же отправлять их
в рот.
Днем в сухой и прибран-
ной яранге оказалось уютно.
Я собрал без дела валявшую-
ся «буржуйку» (вспомнил
фронтовые зимы) и растопил
ее. Для чукчей это тепло из-
лишне, но они деликатно не вмешиваются в мои занятия.
Рырметагин взялся за чистку винтовки. Долго и тщательно
чистит. Разобрал ее до последнего винтика. Он сидит у при-
открытого входа в ярангу, и я через его голову и плечо смот-
рю на серебристую от дождя траву и синеватый туман.
Медленно, медленно идет время. Я думаю: «А что, если
мы опоздаем на пароход и нам придется вот так почти во-
семь месяцев ждать следующей навигации? Конечно, это
было бы очень интересно, но мы к этому не подготовились.
У нас нет картона и совсем мало осталось красок».
...Рырметагин собрал винтовку и, выбрав вместо мишени
в тундре кочку, тщательно целится. Это упражнение он пов-
торяет бесчисленное количество раз. Поворот затвора. Це-
лится. Щелчок бойка. Ему не наскучивает это занятие. Он
упражняется с винтовкой как виртуоз скрипач со скрипкой.
Мы начинаем злиться. Говорит Татьяна. Говорит Иван. Го-
ворим все разом: «Папирос — уйна (нет), хлеба — уйна, са-
хар— уйна! Надо ехать!» Рырметагин даже бровью не ведет.
— Не понимают они, вероятно, слово «надо». Ладно уж
мы, художники, сидим здесь — от этого государственные ин-
тересы не страдают, а вот у вас, Татьяна, положение другое,
вопрос идет о спасении тысяч оленей!
Распалившись, я говорю эти слова и еще какие-то, но Рыр-
метагин уже отложил карабин и вылез из яранги. То ли оби-
делся, то ли погоду решил посмотреть. Через десять минут
мы начали собираться. Погода действительно улучшилась.
Ветер повернул и теперь оказался попутным. По дороге пи-
сали этюды: Рырметагина
на корме за рулем и жен-
щину, обнявшую своего
пятилетнего мальчика. За
работой как-то незаметно
подошли к Янракынноту.
Наше путешествие на
вельботе закончилось в ти-
хой лагунке. По крутой ка-
менистой тропе мы подня-
лись к поселку. В самом
центре бригада его шефов
достраивала большой клуб.
Как и в Лорино, мы посе-
лились в школе. Через пол-
часа на горячей плите ва-
рилось килограмма три оленьего мяса и жарилась в двух
сковородах рыба. Мясо мы купили у чукчей, а двух гольцов
нам «подбросил» парнишка из оказавшейся здесь экспедиции.
Ну, а вечером мы пошли в клуб и в каждом перерыве
между частями кинофильма выпивали по кружке холодной
воды, благо бак стоял в кинозале. На воду здесь был большой
спрос.
Фильм оказался страшно длинным, двухсерийным. Все де-
тишки вскоре заснули.
Покрутив «Горячее сердце», киномеханик вышел из будки
и спросил: «Может быть, «Девушку с характером» смотреть
будете?» Было около двух ночи. Желающих не оказалось.
Все потянулись по домам. Пошли и мы. Здесь мы будем
ждать следующую транспортную оказию.
Шаман Экр
Перед древним стойбищем Янракыннот— широкий пролив,
за ним синеет высокий и большой остров Аракамчечен. Гово-
рят, на острове долго жил последний главный шаман Чукотки
старый Экр. Там стояла его яранга. Люди верили, что у Экра
есть вторая яранга на дне моря и что ему ничего не стоит войти
в контакт с главным хозяином моржей и по дружбе уговорить
его пустить или не пустить к острову стада моржей. Ходила
молва, что Экр может бегать под землей, и другие разности.
Люди очень боялись его.
74
К берегам острова в иные годы приплывали десятки ты-
сяч моржей. Шаман долго держал в своих руках остров и его
богатства, а умер, как собака на сене.
Сейчас богатые пастбища острова используются для кол-
хозного оленеводства, есть там и охотничьи участки. В Янра-
кынноте помнят еще злого шамана и его последние слова:
умирая, он сказал, что отдает свою силу «тысяче полярных
сов»!
Но сейчас никто не боится этой «силы». Об этом мы услы-
шали, когда писали эскимоса Ашкамакина. Он человек инте-
ресной судьбы.
О нем, наверно, можно было бы написать целую книгу.
Это он когда-то усомнился в силе старого Экра и, выполняя
поручение парторганизации, ездил на остров выгонять «все-
могущего шамана», а потом организовал первые колхозы на
полуострове.
Он пришел к нам в праздничной ослепительно-белой кух-
лянке, позируя, смотрел на окружающий мир, задумавшись и
щурясь от ослепительного солнца, и можно было понять, что
к позированию он отнесся как к торжественным минутам
своей жизни.
После портретного сеанса я пошел с этюдником, ушел да-
леко от поселка.
В голубом небе плыли белые облака. Вдали над синими
далями — розовые. Тундра с зеленой травой, пружинящими
кочками и синими блюдцами небольших озер сменилась ка-
менистыми холмами. На их светлых склонах располагались
причудливые ковры разноцветных мхов. Больше всего меня
поразило сочетание белого, черного и густо-красного цветов.
В какой-то миг можно было подумать, что пролилась краска
или кровь.
Я миновал древнее чукотское кладбище. На каменистом
куполе холма оказался ряд овальных площадок, огорожен-
ных камнями по длине человеческого тела. По старым обы-
чаям умерших не закапывали в землю, а просто укладывали
в уединенном месте на поверхности холма, лицом к небу.
Это кладбище было пусто. Видно, прошло много времени с
тех пор, как им пользовались. Здесь уже не было ни костей,
ни предметов охоты и быта, которыми обычно снабжали по-
койника.
С высоты холма открывалась обширная панорама. Я сел
писать этюд.
75
Знаки минувшего
На обратном пути к поселку мне захотелось осмотреть
еще один холм. У подножья его блестела узкая речка. Две
собаки резвились на берегу. На холме я обнаружил следы
старого стойбища. Видно было, что здесь когда-то стояло не-
сколько яранг. Я подобрал плоский камень и им начал разры-
вать грунт на месте, где, по моему предположению, стояла
яранга. Вскоре мне попался желтоватый кусочек кости. Я об-
тер его, и на обработанной плоской грани проступил рисунок.
Неизвестный художник так изобразил собаку.
Меня вдохновила первая находка, и я стал копать дальше.
Назначения другого костяного изделия я не смог разгадать.
Затем я извлек отвертку с ручкой из оленьего рога, костя-
ную ложечку для очистки жира с моржовых шкур, ледовые
«кошки», костяное грузило и, наконец, полуистлевшую дере-
вянную иглу для вязания сетей. За двадцать минут я стал об-
ладателем маленькой археологической коллекции.
Сходить еще раз к интересному холму мне не удалось.
Я, вероятно, простудился во время поездки на вельботе.
Меня ломало, и, как я ни крепился, в голове начался звон, в
глазах поплыл туман, а ноги до противности ослабели. Я улег-
ся, чтобы никому не мешать, на полу в какой-то свободной
комнате. Там меня и нашли ребята. У меня был сильный жар
и еле-еле шевелился язык. Временами я проваливался в тя-
желый сон. Просыпался от одного и того же звукового фона:
хлопанья дверей, тяжелого топота сапог, возгласов и шума.
После я узнал, что рядом, под одной и той же крышей, нахо-
дился магазин. Туда привезли спирт, но, как это бывает в
летний сезон на Чукотке, не разрешали им торговать. Страж-
дущие вертелись возле магазина, как пчелы вокруг улья.
Единственными «счастливцами» оказались наши ребята. Им
как-то удалось получить спирт для медицинских целей. При-
няв сразу полпачки кальцекса и спирт, я погрузился в сон.
76
м/шуЛ
рисрь. с л<?”*-л
(к*Ле ьм
Труу/м <<М tlep&c^L
^и uwtfk
Изумрудное море
Мне не удалось запомнить, как меня препроводили на па-
лубу маленького суденышка. На плоской крышке трюма я ле-
жал лицом вверх. Слышал, как мы отшвартовывались. В от-
крытом море я крепко замерз. Сильно покачивало. Я открыл
глаза и увидел, как пепельно-дымчатые и сиреневые берега
Чукотки почти с облачной легкостью парили над изумрудно-
зеленым морем.
Одного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать не-
виданную мощь и редкую красоту Берингова моря.
Мои соседи по палубе неотрывно следили за почти неуло-
вимым смещением берега и глянцевитыми гребнями волн со
вспыхивающими то в одном, то в другом месте барашками
пены.
— Вон бухта Ткаченко,— проронил кто-то.
И я вдруг подумал, что надо писать, пока можешь глядеть
на удивительный мир и держать кисть в руках. Писать, потому
что каждый миг неповторим, и это важно, и разве не это
заставляет всех пассажиров — и мужчин, и женщин, и зверо-
боев, и врача так пристально смотреть на проплывающий ми-
мо нас пейзаж.
Я открыл этюдник и стал писать светлые облака над го-
рами и неправдоподобно густое, зеленого цвета море под
ними.
Пловер
После целого дня пути вдоль берегов Чукотки мы подо-
шли к воротам уже знакомой нам бухты Провидения. Малень-
кий рыболовецкий бот казался совсем крошечным, когда мы
проходили рядом с высокими скалами, обрамляющими с двух
сторон ворота. Впереди, километрах в семи, уже был виден
порт, ажурные шеи кранов и легкое облако дыма над кораб-
лями и поселком, но бот повернул в другую сторону, и вскоре
мы вошли в большую и тихую лагуну.
Здесь, на узкой полосе щебня, у подножия постоянно
осыпающихся сопок и на длинной косе люди поставили не-
сколько домишек, мастерские по ремонту вельботов и руль-
моторов чукотских зверобоев. Это Пловер. Вокруг ни тра-
винки, поистине это страна камней.
78
Обидно было делать еще одну вынужденную остановку в
нескольких километрах от порта, но кто знает, где нам боль-
ше повезет. «Может быть, как раз тут мы найдем что-нибудь
самое интересное?»—подумал я.
Мы перебрались с нашего кораблика в контору моторо-
зверобойной станции. Одну из комнат бухгалтерии с пись-
менными столами, гроссбухами и «ундервудами» отвели в
наше распоряжение. В комнате зажигался электрический свет.
Мы от него отвыкли за время белых ночей и теперь обрадо-
вались и выключателю и яркой электрической лампочке под
белым потолком нашего номера.
На Чукотку очень рано приходит осень, штормы, дожди,
и вместе с первым, еще робко срывающимся снегом возвра-
щаются ночи.
Механик Аниния
Включая и выключая позабытый свет, мы тут же прикинули,
что с такой лампочкой сможем писать портреты и вечером.
Оставалось только найти интересную натуру. На наш вопрос:
«Кого бы нам написать?»—тут же порекомендовали эскимоса
Аниния, механика пловерских мастерских. Долго нам при-
шлось ждать своего натурщика. Аниния освободился лишь
поздно вечером. Когда он перешагнул порог, я в первый мо-
мент подумал, что это, наверное, не тот человек, которого
мы ждем. Так нас загипнотизировало слово «эскимос», и во-
ображение успело создать образ человека в пушистых мехах,
кухлянке и торбасах с узорными аппликациями и цветными
вышивками.
Аниния к нам пришел в наглухо застегнутом темно-синем
кителе. У него была короткая стрижка, на висках первая из-
морозь седины и очень серьезный взгляд уставшего рабочего
человека. Он сел, положив на колени черные от машин-
ного масла и ссадин руки. Казалось, в китель и кожу его впи-
тался блеск и запах металла. Рассевшиеся вокруг него сто-
личные художники явно не вызывали в его душе никакой
радости. На его лице можно было прочесть печать других
забот, С нами он был сух и сдержан. Он лишь объяснил, что
ему пришлось срочно ремонтировать руль-моторы на не-
скольких вельботах из Сиренников. Им нужно было успеть
до усиления шторма проскочить опасный участок океана на
пути к своему поселку.
79
— Если там сдаст мотор, плохо дело, на большом участке
ни одной бухты, лишь отвесные скалы, круто падающие в
море.
Когда Аниния уже не было в комнате, а мы чистили свои
палитры, к нам вошла женщина. Увидев в крышке моего
этюдника портрет, она воскликнула: «Аниния-то наш похож!
Как на фотокарточке в партбилете! Мы его недавно в партию
приняли». Я уже и не знал, радоваться мне или огорчаться.
Похож — хорошо. А вот, как на фотокарточке...
Женщина сказала, что по всему побережью от Уэлькаля
до Наукана и дальше все люди знают Аниния как лучшего
механика и плывут к нему со своими бедами, и не было слу-
чая, чтобы Аниния не помог. Добрым талантом и замечатель-
ными руками наделен этот человек.
...Спустя годы, находясь далеко от Пловера, я еще раз
услышал похвалу этому мастеру. Это была уже история, ско-
рее похожая на легенду:
— Однажды разъяренный морж с силой вонзил свои бив-
ни в борт вельбота, и они прошли насквозь. Вельботу угро-
жала гибель, но не растерявшийся Аниния тут же навинтил
гайки на клыки моржа. Грозный великан не смог повторить
удар и так был доставлен к стойбищу.
Черная вода
В наших планшетах накопились десятки этюдов. Некоторые
из них вышли удачными, но все это были пока только этюды,
и никто из нас не мог сказать, что какой-нибудь из них, даже
самый хороший, можно превратить в картину.
Как это сложно — найти свою тему и изобразительную
идею картины! Я брел по длинной косе, опоясывающей боль-
шую лагуну, и с грустью и тревогой думал об этом. Ушел да-
леко. Под ногами у меня скрипела голубоватая галька. Было
тихо и пасмурно. Оглянувшись в сторону Пловера, я чуть не
ахнул. Бывает иногда так — предчувствие опережает сознание.
Раньше, чем мне удалось все разглядеть подробно, я уже
почувствовал, что это и есть долгожданный сюжет для моей
картины, и лихорадочно раскрыл этюдник. Чистой картонки в
нем не было. Пришлось вырвать обыкновенный лист из аль-
бома. Без грунта краска плохо ложилась, но разве в этом
было дело. Это было как раз то, что я искал. Теперь-то не
спутаешь с Крымом! Нет! Это суровый край!
80
Писать эту лагуну с черной, почти как закопченное стекло,
водой пришлось недолго. Минут через пятнадцать едва за-
метная рябь пробежала по воде, вода посветлела и отраже-
ния распались. Едва уловимые движения воздуха превратили
ее из черной в тускло-серую. От взволновавшего меня моти-
ва остался теперь только серый силуэт сопок на втором пла-
не. Это было не интересно. Но первоначальный образ пейза-
жа мною был пойман и заключен в ящик. Домой я шел
счастливый и радостный, словно Иванушка, ухвативший нако-
нец хвост своей жар-птицы.
...Радостную встречу с отличным пейзажем я сделал своею
маленькой тайной. Я не собирался ее долго держать в секре-
те, но сознание неожиданной удачи радовало меня как
мальчишку, и, чтобы продлить это ощущение, я по возвра-
щении молча сбросил с плеча этюдник и не удовлетворил
любопытства Серафима и Юрия. «Писал?»—«Да».—«Далеко
ходил?»—«На косу». Спустя некоторое время я открыл этюд-
ник и начал чистить палитру.
— А это ты где писал?—спросил Серафим, заметив мой
последний этюд, приколотый к крышке. «Здесь»,— равнодуш-
но ответил я, а сам уже по его интонации понял, что пред-
чувствие удачи было верным. Все собрались у этюдника и тут
же решили отправиться писать этот мотив. «А как же
обед?»—спросил Юрий. Обед, сваренный первый раз за
трехдневную жизнь в Пловере!
— Позже пообедаем!
— А как же с отъездом?— спросил я.
— Завтра поедем. На чем-нибудь выберемся,— сказал
Иван.
Я понял, что мои объяснения, что там уже все изменилось,
не достигнут цели.
— Ты пойдешь с нами. Покажешь место,— повернувшись
ко мне, почти в форме приказа буркнул Серафим.
Мы пришли на берег лагуны. Я сказал: «Здесь». Ребята
посмотрели на пейзаж, потом на меня, еще раз на пейзаж,
и я прочел в их взглядах недоверие.
— Не верите, смотрите: вот здесь я сидел, вот здесь чис-
тил палитру,— сказал я. Краска на камне точнее точного обо-
значала место моей работы. Друзья пожали плечами и повер-
нулись спиной к лагуне.
Уезжали мы из Пловера на самоходной барже с откиды-
вающимся в носовой части широким трапом. Такая баржа
сама выползает на берег, и в нее можно заезжать хоть на
На берегах Мечигмена
81
машине. Погода резко ухудшалась, небо почернело, шкваль-
ный ветер гнал белые буруны на берег. Мы перенесли вещи
на борт. Чтобы они не промокли, шкипер накрыл их брезен-
том и накрепко обвязал веревкой. Мы «съехали» с берега и,
развернувшись, взяли курс к Провиденскому порту. Никогда
я еще не видел такой тяжелой, темной и плотной, как свинец,
воды. С черного неба, низко нависшего над бухтой, срывался
мелкий дождь, хлестал ветер, а баржа содрогалась и ухала,
сталкиваясь с волнами, как грузовая машина на разбитой
дороге. Мы стояли на открытой палубе в носовой части. В ма-
ленькой рубке на корме было тесно, и мы не могли там
поместиться. Соленая вода стекала за воротник.
Я смотрел вперед и увидел, как над сопками в стороне
Провиденского порта образовался светлый прорыв. Откры-
лись далекие сиренево-розовые облака, тесно прижавшиеся
к вершинам сопок. Они словно светлое одеяло перламутро-
вых тонов накрывали гору и, гонимые ветром, медленно пере-
ползали на ближние к нам склоны. От того что вдали стало
светло, небо над нами, море и четкие силуэты кранов стали
почти черными. Пожалуй, это была еще одна находка, ради
которой тоже стоило проехать десять тысяч километров в
один конец, но как досадно, что капитально уложенные этюд-
ники сейчас нельзя было извлечь. Оставалось одно: смотреть
и запоминать все как можно точнее. Сознание в этот момент
заработало с четким напряжением, картина складывалась, и
я тут же придумал ей название—«Добрый просвет в ненаст-
ный день», хотя написанной она оказалась только через
пять лет.
Торг вокруг этюда
После долгих скитаний в тундре даже чужая квартира
показалась нам родным домом. «Наша галерея» висела на
стенах. Вскоре к нам потянулись первые гости. Знакомым и
незнакомым людям хотелось расспросить о поездке и по-
смотреть на новые этюды. Пришел и бухгалтер.
— Долго вас не было. Вы уж извините, тут без вас при-
ходилось открывать квартиру, показывать ваши картины.
Очень уж люди просили. Вы не ругайте нас за это!
— Что вы, за что? Нам приятно внимание к нашим рабо-
там,— успокаиваю я бухгалтера.
И мы снова раскрываем свои планшеты, развязываем
пачки новых этюдов и показываем всех своих охотников, де-
82
тишек, пейзажи, наброски жанровых сценок. У меня создается
впечатление, что большинство старожилов Провидения такую
Чукотку видят в первый раз.
Бухгалтер просит нас еще об одном одолжении. О чем
бы вы думали? Выступить с концертом и спеть наши песни.
Уж этого мы не ожидали и смущенно отказываемся. Бух-
галтер, видимо, не понимает мотивов нашего отказа, и
твердит:
— Мы вам заплатим за концерт, сколько вы скажете!
Мы еще долго объясняем. Говорим ему, что мы не ар-
тисты и плохо поем. Какие могут быть концерты!
— Ну тогда еще одно дело есть: одна гражданка хочет
у вас картину купить.
— Этюды мы не продаем,— сказал Серафим,— по ним в
Москве нам придется писать картины, и мы сейчас не можем
решить, какой из них в Москве окажется самым нужным.
— Но ведь одну какую-нибудь можно?
— Нет.
— Но она сама к вам хочет зайти, поговорить,— не уни-
мался заботливый бухгалтер.
— Пусть заходит, мы ей объясним то же самое.
К нам пришла скромная женщина. Она сразу подошла к
стене, где висели мои этюды, и указала на один, вроде бы и
не очень приметный серый этюд.
— Вот этот этюд мне нравится больше всех. Я его хотела
бы купить, если можно!—сказала женщина.— Но вы не поду-
майте, что мне не нравятся другие ваши картины, я не знаю,
где здесь чьи, но работы ваши очень хорошие.
— А почему же вы остановились на этом, а не на дру-
гом?— спросил я.
— Здесь больше всего Чукотки и такой, как я ее вижу.
И небо такое, и особенно вода. Я на нее посмотрела, и у
меня сразу мороз по коже пробежал. Мне часто приходится
плавать, и я много раз видела такую воду.
— Она права!—сказал Серафим.— Пожалуй, этот этюд у
тебя лучший. Ты ухватил в нем настроение.
Мне было очень трудно объяснить мотивы отказа, но я
повторил примерно те же слова, какие мы уже говорили бух-
галтеру. Женщина расстроилась.
— Жаль. Я уже живу больше пятнадцати лет на Чукотке.
Работаю в Анадыре, но когда-нибудь я уеду на материк.
И я знаю, что буду скучать по этим местам. Мне хотелось бы
иметь перед глазами эту картину.
83
— Но вы поймите, возможно, и мне именно этот этюд при
работе над картиной окажется самым нужным,— говорил я,
словно оправдываясь.
— Хорошо!—ее вдруг осенила мысль.— Когда вы напи-
шете свою картину, пришлите мне этот этюд, а я вам вышлю
деньги.
Эту надежду у женщины я не мог отнимать и записал ее
адрес.
Точное слово
...Далеко за полночь, уже вытянувшись на чистой и про-
хладной постели, я вслушивался в тишину, парившую в по-
селке. В доме пахло горячим теплом сильно натопленной
печки и масляной краской от сохнувших на стенах этюдов.
В большое окно проникал слабый свет затуманенного ноч-
ного неба. Долго не мог я заснуть, думал, вспоминал недав-
нюю поездку. Сколько разных людей живет на свете!
И у каждого человека есть свое отношение к нашему ис-
кусству.
На выставках бывает много зрителей. Они ходят, останав-
ливаются, смотрят картины, о чем-то думают. Но о чем? Разве
узнаешь! И тут помогают случайные встречи в поездках. Для
меня не существует абстрактной категории — зритель. По
своему опыту я знаю, что в одной и той же среде можно
встретить человека чуткого к искусству и глухого, знающего
и профана. Я встречал матросов и рабочих парней, ставящих
перед собой серьезнейшие задачи эстетического самообразо-
вания. Они посещают выставки, свободно говорят о творчест-
ве Пикассо и разбираются во всех современных течениях и
тенденциях мирового искусства. И наоборот, встречались лю-
ди с высшим образованием, которым искусство и связанные
с ним проблемы абсолютно чужды. Я думаю, и в этом случае
нет ничего страшного. У искусства всегда найдется достаточно
приверженцев. Важно, чтобы они были подлинные.
Мне вспомнился один случай. Я показывал свои работы в
маленьком поселочке на Северном Урале. Моими хозяевами
были очень скромные люди. «Сам» где-то работал по плот-
ницкой части, а жена с утра до позднего вечера занималась
хлопотным домашним хозяйством, детьми и коровой. Време-
ни у нее не оставалось не только для чтения книг, но и для
кино.
84
Я уже заканчивал свою полуторамесячную работу, но тут
на несколько дней зарядили дожди. Чтобы не терять
время, я решил написать пейзажную картину, взяв в ос-
нову наиболее удачный этюд с рекой Сосьвой. В тихой
воде отражались огромные валуны и дымчато-зеленые лист-
венницы. К концу работы мне начало казаться, что картина
получилась.
Казалось, все было хорошо, сделал картину. Доволен. Что
еще надо? Оказывается, нужен зритель! Любому художнику
нужен зритель так же, как писателю необходим читатель или
музыканту слушатель. Для начала хотя бы один-два. Без них
невозможно вытащить из души занозы сомнений, невозмож-
но пережить радость, небольшую, но подлинную радость
удачливого общения с людьми, ради которых-то и свершают-
ся почти все усилия на художницком поприще. Радость
удачливого общения — это когда вас понимают, когда ваши
ощущения, переживания и мастерство делаются доступными
и нужными другому человеку. Тогда вы, поощренные при-
знанием, можете и дальше открывать себя с лучшей и с самой
сокровенной стороны.
Многие зрители, вероятно, и не догадываются и не могут
представить, как чувствителен художник к их реакции, к реак-
ции любого человека, независимо от его подготовки, образо-
вания, эрудиции, чуткости или глухости. Достаточно, что че-
ловек этот смотрит картину или рисунок, и художник напря-
женно следит за мимикой, жестами, движениями, интонация-
ми, паузами, быстротой и искренностью реакции. И как он
подхватывает даже малюсенькие, только ему одному порой
и заметные крохи доброжелательного отношения и как он
потом бережет их и лелеет. Художника трудно обмануть в
эти минуты потому, что он никогда не бывает так напряжен,
как в миг первого показа своих работ.
В тот раз я приготовился к вернисажу: прибрал комнату,
картину поставил на выгодное место, а по сторонам располо-
жил этюды. Вошли приглашенные мною хозяева. По тому, как
смотрел на работы хозяин, я сразу почувствовал, что он глух
к живописи и ему это все мало интересно. Хозяйка смотрела
по-другому. Она перевела несколько раз взгляд с большой
картины на маленькие, да и замерла перед малюсеньким
этюдом с тем же сюжетом, что и у большого пейзажа. «А как
же большая?»—спрашивало все внутри, и я не выдержал, взял
и прямо спросил:
— Ну, а как вам эта большая картина нравится?
85
— Как вам сказать?! Она тоже хорошая, но маленькая
лучше!
— Почему же маленькая лучше,— воскликнул я, чувствуя,
как во мне вскипает протест.— Ведь на них изображено одно
и то же?
— Я не говорю, что большая картина плоха, но в малень-
кой картине...— Здесь женщина замялась, с усилием подбирая
нужное слово, и закончила фразу:— В маленькой картине
трепета больше.
Случай на берегу
Бухта Провидения нахохлилась. Грязные серые облака
закрыли вершины. Сопки почернели. Собираясь на этюды
с утра, мы не знали, что нас ждег. Мы взяли этюдники и по-
шли на берег. Сели работать. Вскоре возле нас появился
шустрый парень с маленькими, бегающими по сторонам гла-
зами. В них светилось любопытство. Шмыгнув громко носом,
он быстро заговорил:
— Так! Так! Шо це вы здесь робите?
— Смотри, парень, и вникай,— сказал я.
— Так, так, так!—снова затараторил он.— А откуда же вы
луговину вот сю взяли?
— А ты не видишь перед собой траву?
— Так це ж маленька, а у вас она больше вон той горы
получается!
— Это по перспективе так выходит, браток,— сказал я.
Но парень уже поскакал к Ивану, и ветер донес до меня
слова:
— Так, так, так! Як же вы вот этот кекур справа перенесли
сюда налево,— придирчиво ревизовал Ивана настырный кон-
тролер.
— А что нам стоит дом построить! Нарисуем — будем
жить! Взял и перенес,— шутя, ответил Иван.
— А разве так можно?—растерянно пробормотал па-
рень и, с подозрением оглядываясь на каждого из нас, ушел
прочь.
— Ребята, чувствует мое сердце, что эти этюды нам до-
писать не дадут!—сказал Иван.— Давайте собираться, сейчас
за нами придут.
— Ничего, будем писать, а там видно будет,— ответил
Серафим.
86
Через четверть часа к нам подошел милиционер. Я по-
смотрел в сторону Ивана. Он уже почистил палитру и закры-
вал ящик. Милиционер, приблизившись, откозырял и попро-
сил предъявить документы и разрешение на зарисовки. Мы
его направили к Серафиму. У него в бумажнике был весь
набор документации. Милиционер внимательно рассмотрел
документы.
В конце концов все разъяснилось, но мы почему-то
серьезно переволновались.
Происшествие на берегу бухты оставило какой-то сложный
осадок, и мы его гораздо острее начали ощущать, как это
часто бывает, не сгоряча, а на некотором удалении от собы-
тия. Я не открывал больше этюдника и, проносив его всю
прогулку зря, ни с чем возвращался домой. С товарищами
происходило то же самое.
До прихода теплохода оставалось еще около недели, но
с нас уже слетела прежняя беззаботная увлеченность. В но-
вом настроении смешались воедино и грусть перед расста-
ванием с живописным краем и с людьми, и усталость, и созна-
ние бесполезности последних судорожных усилий. Все, что
мы могли сделать на Чукотке, мы уже сделали. Вряд ли один-
два дополнительно написанных этюда принесут что-нибудь
новое. И тем не менее я еще раз беру этюдник и ухожу под
мелким моросящим дождем. Каменистая дорога привела
меня на высокий мыс. Здесь высоко над бухтой приютилось
кладбище, а чуть ниже ревун и большой колокол, опове-
щающий во время туманов корабли об опасности. Более
сурового пейзажа я еще нигде и никогда не встречал. Откос
сопки, заваленный прямоугольными базальтовыми глыбами
величиной с товарный вагон, круто уходил вниз. Здешний ка-
мень с трудом берет даже взрывчатка. Ящики от тола и ос-
татки костра, которым оттаивали лед вечной мерзлоты, ле-
жали на краю каменистой площадки.
Над бухтой Эмма
Стоя тут, можно было видеть разом и океан, и огромную,
словно могучую реку, бухту Эмма.
Однажды, когда мы ее пересекали, экипаж катера обра-
тил наше внимание на большой крест, примостившийся на
гребне одной из сопок. За его темным силуэтом клубились
густые и холодные облака, а под ним мрачной стеной спуска-
87
лась к пенистому прибою почти полукилометровая стена
сопки. По бытующему здесь преданию, крест поставлен ка-
ким-то английским моряком. Его дочь умерла в плавании и
звали ее Эммой.
Я никогда не бывал в местах, которые бы так неумолимо
взывали к мысли о грандиозности мироздания и вечности,
как этот мыс.
И мне не забыть крохотный сгусток человеческой неж-
ности, вобравший в себя боль и горечь, пожалуй, самой
тяжелой человеческой утраты: маленький плюшевый медве-
жонок, потемневший от тумана и сырости, и засохший венок,
сделанный, наверно, из цветов и листьев комнатных растений,
висел на небольшом деревянном обелиске.
Я спустился мимо маяка к морю. Жалобно, через неболь-
шие интервалы выл ревун.
К ОСТРОВАМ КОМАНДОРА
— Собирай быстро свое имущество. Мы идем на Коман-
доры,— сказал мне влетевший в комнату Иван.
— Как, каким образом?
— Пойдем на корабле с пограничниками. Я договорился.
Мы распрощались с друзьями. Голубо-серый корабль с
большой ажурной мачтой и всевозможными радиолокацион-
ными антеннами вышел в открытое море. Мы в последний
раз смотрим на хмурые сопки, удаляющиеся за кормой, на
холодные тучи и первые снежинки.
— Посмотри-ка, нас догоняют наши друзья-чукчи,— ска-
зал шутливо Иван.
Я всмотрелся в шершавое от волн море и заметил в по-
лукилометре от нас кожаную байдару с восемью гребцами.
Некоторое время они действительно гребли в бешеном
темпе на параллельном с нами курсе, словно навязывали
нам соревнование в скорости, но потом отвернули в сто-
рону.
...Современные корабли хороши и тем, что на них в любое
время суток и в море и во время стоянки в порту можно
мыться под душем и лить при этом и горячую и холодную
воду в любом количестве. Какое это удовольствие — после
скитаний по тундре, бесчисленных ночевок в самых различных
и порой примитивных условиях стать под напористые струи
горячей воды! Мы долго и с наслаждением мылись. Я сдался
первым. Ивана что-то долго не было. Я начал волноваться,
но тут дверь тихо скрипнула и в каюту медленно просунулось
нечто бело-розовое. В руках у Ивана была большая охапка
мокрой одежды. С нее стекала вода.
— Я немного постирал,— сказал Иван с чуть смущенной
улыбкой.
Немного! Иван постирал все, кроме своих растоптанных
ботинок. Я, стиснув зубы, пытался проглотить смех, подсту-
пающий к горлу, когда эта деловитая прачка в голубых под-
штанниках и с рыжеватой бородкой купца Калашникова раз-
вешивала по всем крючкам и перекладинам части своего
туалета. Иван повесил брюки, пиджак, сорочку, нижнее белье,
галстук. Наконец, у него в руках осталась неузнаваемо съе-
жившаяся фетровая шляпа. Теперь она была похожа на
старую поганку, и Иван глубокомысленно вертел ее в руках,
соображая, куда ее повесить. Крючков больше не было.
Мне давно так не было весело.
— Что ты ржешь? Смеется тот, кто смеется последним,—
парировал Иван.
— Хочу посмотреть на тебя завтра, когда ты наденешь эту
шляпу!
— Все будет «о’кэй!». Не в первый раз. Ты разве не знал,
чем больше шляпу стираешь, тем она лучше делается!
...В кают-компании, куда мы ходили обедать, я ловлю каж-
дое слово, сказанное об островах. От моряков я услышал,
что к островам мы пойдем не прямым курсом. В общем, по-
89
плывем тем же путем, каким ходили первые зверопромыш-
ленники. Они обычно строили небольшие суда и в летний
сезон, как тогда говаривали, «спускались» к Командорским
островам. Как-то разговор пошел о трагической судьбе экс-
педиции Витуса Беринга.
Два века назад Командорские острова были необитаемы
и не обозначены ни на одной карте мира. Это были неизвест-
ные человечеству небольшие кусочки скалистой суши, зате-
рянные в студеных водах Великого океана.
История двухсотлетней давности
Открыть их довелось по роковой случайности командору
Витусу Берингу и его спутникам по плаванию на корабле
«Св. Петр» к берегам Северной Америки. В те времена вся
северная и полярная части Тихого океана на всех картах мира
были обозначены огромным белым пятном. Плавание на
восток от Камчатки было равносильно путешествию в дру-
гой мир.
4 июня 1741 года суда «Св. Петр» и «Св. Павел» покинули
Петропавловскую гавань. Даже в эту наиболее благоприят-
ную для плаваний пору через шестнадцать дней совместного
плавания, 20 июня, они попали в такой жестокий шторм, что
потеряли друг друга, несмотря на тщательно разработанную
по тем временам систему связи и сигнализации. Сигналы бы-
ли закодированы и подавались пушечными выстрелами и
подъемом различных флагов. В ночное время флаги заменя-
лись фонарями. Суда экспедиции больше так никогда и не
встретились. Свою историческую миссию они выполнили по-
рознь. Только через полтора месяца тяжелого плавания
сквозь частые штормы и бури «Св. Петр» подошел к берегам
неведомой земли. Измученные люди бурно выражали свою
радость. Это был миг открытия Северной Америки, но для них
это была прежде всего земля, земная твердь.
В это время один командор пребывал в мрачнейшем наст-
роении. История донесла до нас сказанные им в тот момент
слова: «Мы не знаем, где мы, как далеко от дому и что нас
вообще ожидает впереди. Может быть, нас назад не пустит
пассатный ветер. Земля нам незнакомая, а для зимовки не
хватит провианта».
Что это было?! Обыкновенная неуверенность и боязнь
очень осторожного человека или предчувствие большой беды
90
и трагического исхода экспедиции? Сейчас об этом трудно
судить. Мнения историков во многом расходятся. Некоторые
из них считают Беринга нерешительным человеком. Может
быть, и это было свойственно его характеру. Тогда тем более
нельзя отнять у него мужества и стойкости. Его поведение
в конце трагической экспедиции говорит об этом красноре-
чивее любых рассуждений.
Обратный путь к берегам Камчатки превратился в нескон-
чаемую цепь мучений. Океан штормил. Вскоре на борту ко-
рабля не оказалось ни одного здорового человека. Силы лю-
дей иссякли. Они не могли передвигаться в одиночку и стоять
на ногах. Чтобы сменить рулевого с вахты, очередника вели
под руки сами же больные и усаживали у румпеля на специ-
ально поставленную табуретку. Нередко умерший матрос
подолгу лежал с больными, ни у кого не было сил вынести
его на палубу.
Через сорок дней плавания показалась земля. Люди, уже
собравшиеся умереть, воспрянули духом. Им показалось, что
они у берегов Камчатки и уже спасены. Никогда и никому
еще Камчатка не вырисовывалась землей обетованной, об-
житой и желанной, как этим измученным мореплавателям.
По случаю спасения даже была найдена где-то до
этого укрываемая бочка водки. Это усилило всеобщую
радость.
Лишь капитан знал, что эта земля не Камчатка, но скры-
вал эту истину от своих подчиненных, которые еще на что-то
надеялись.
Ценой невероятных усилий люди перегрузили с корабля на
берег часть имущества. В это время погибли еще несколько
матросов. Оставшиеся в живых должны были перезимовать
на необитаемом острове. Это обнаружилось сразу после того,
как в глубь земли послали на разведку несколько человек.
Пройдя две мили, они встретили на своем пути гору и, по-
днявшись на нее, на западе увидели открытое море. «Мы по-
няли, в какое беспомощное и тяжелое положение попали и
что нам угрожает полная гибель»,— записал Свен Ваксель в
своем дневнике.
Смертельно больной и совершенно обессиленный коман-
дор Беринг лежал в вырытой для него землянке, напоминаю-
щей скорее звериную нору. За несколько часов до смерти он
попросил, чтобы его зарыли по самую шею в песок. Он хотел
таким образом согреться. Он так и умер, заживо зарытый в
землю, им же открытую.
91
— Ну, и как же спаслись оставшиеся?—спросил я у одного
из офицеров, участвовавших в разговоре.
— Люди, оставшиеся в живых после гибели пакетбота
благополучно перезимовали на острове. Питаясь мясом мор-
ских коров, они к весне восстановили свои силы. Все звери
острова были тогда непуганы, и их было просто добывать.
Песцы даже причиняли зимовщикам множество неприятно-
стей. Они сдвигали тяжелые камни с провиантских бочек, из
землянок постоянно исчезали различные предметы. А самые
страшные проделки песцы совершили в первый день пребы-
вания людей на острове: они успели объесть умершим носы
и пальцы рук и ног, пока копали могилы, и даже пытались
нападать на больных и слабых людей, так что их еле-еле уда-
валось отогнать.
Весной моряки из уцелевших обломков своего корабля
построили небольшой гукар1 2 и возвратились на Камчатку.
— А место гибели корабля далеко от поселка,— спросил
я моряка,— как туда попасть?
— Далековато. Туда надо идти с провиантом и хорошо бы
с нартами и упряжкой. Или надо высаживаться с моря, как
это делали мы в 1944 году.
— Вам здорово повезло,— сказал я.
— Да, я участвовал в военно-морской экспедиции. Мы
произвели тогда археологические изыскания и пытались уста-
новить точное место захоронения командора. Крест, некогда
установленный там Российско-Американской компанией,
сгнил, и место, где был похоронен Беринг, пришлось опреде-
лять заново. Мы поставили новый металлический крест, но
захоронения так и не обнаружили.
— А раскопки что-нибудь дали?
— Да, разнообразных предметов было множество. Мы за
короткое время нашли в песке чугунные ядра, оловянную
картечь, медную оправу к холодному оружию, корабельные
гвозди, ножи, крюки, ковши, скобы, стеклянные штофы, фла-
коны и собрали в прибрежном песке около пятисот бусинок.
А самое главное: мы подняли со дна две пушки. Два века
никто не знал, что пушки лежат почти на том же месте, где
и опустились на морское дно.
Первый раз их увидел охотник, побывавший у могилы
1 Двухмачтовое судно грузоподъемностью в шесть тысяч пудов
(96 тонн) и вооруженное четырнадцатью пушками.
2 Г у кар — двухмачтовое судно с широким носом и круглой кормой.
Беринга во время сильного отлива. Его заинтересовали длин-
ные веретенообразные предметы среди камней, и он прошел
к ним. Предметы оказались пушками. Он безуспешно пытался
вытащить пушку на берег.
Одна из двух пушек, поднятых нами, была подарена дат-
скому народу и сейчас находится на родине командора, а
вторая стоит перед краеведческим музеем в Петропавловске.
— Да, да, я гладил ее рукой, еще не зная всей этой
истории.
Мы с неослабным вниманием слушали рассказ моряка.
Время сместилось. И мне представилось, что за бортом нас
подслушивает, шумит и ухает, ударяясь волнами о крепкое
железо, живой свидетель минувшего и настоящего — Тихий
океан.
В кают-компании, несмотря на качку, было уютно и тепло.
На журнальном столике лежали подшивки столичных газет,
над входной дверью висела большая репродукция с картины
Айвазовского, а за стеклами книжного шкафа пестрели ко-
решки книг. По вывешенной здесь же навигационной карте
мы могли определять свое местонахождение. Командоры на-
ходились в стороне от морских дорог. И тем не менее эти два
острова составляют Алеутский район Камчатской области.
Один из семи ее районов.
Не много на земле найдешь областей с таким сложным
территориальным размещением. Каждый знает, что любой
район тысячью нитей связан со своим областным центром и
со всей страной. На Командоры нужно все завозить: хлеб и
93
сахар, керосин и уголь, кирпич и доски, лекарства и книги,
конфеты и фрукты. Это не всегда бывает легко и просто. Ко-
нечно, можно прибегнуть к уловке и представить себе, что
это не такая уж далекая земля, есть еще более далекие. Но
все-таки, что ни говори, Командоры — это далеко!
Мы пришли к острову Беринга поздней ночью и остано-
вились на рейде. Кругом был мрак, хоть глаза выколи. К нам
подошел буксир. Его желтые огни тускло отражались в чер-
ных волнах. Два судна, не попадая в единый ритм, раскачи-
вались в опасной близости. Ветер швырял мелкие капли
дождя. Где был в этот момент остров и единственное на нем
село Никольское, я не мог себе представить.
На борту широкогрудого буксира стоял человек в кожа-
ном пальто и, стараясь пересилить шипение клапанов, ветер
и шум моря, кричал:
— Мы вас раньше ждали.
По каким-то репликам я понял, что это был секретарь
райкома.
Швартоваться в такую погоду было опасно, и короткий
обмен новостями состоялся на расстоянии.
— Пока не будем высаживаться, подождем утра,— сооб-
щили пограничники.
— Хорошо.
Секретарь райкома махнул рукой, и в тот же миг буксир
круто развернулся и, оставляя за собой полосу взбудора-
женной воды, быстро побежал прочь. Наше начальство уда-
лилось в каюты.
Время подошло к часу ночи. Море разволновалось не на
шутку, скрипели мачты, хлопали двери. Мы с Иваном ушли с
палубы и, забравшись на отведенные нам подвесные койки,
попробовали заснуть.
Село Никольское
Разбудили нас застопорившиеся ходовые машины. Про-
тирая заспанные глаза, выбежали на палубу. Серая, довольно
плоская земля едва выделялась на фоне серого неба и моря.
Через полчаса к нашему борту снова подошел буксирный
катер с черными, сплошь помятыми бортами, и на нем мы
съехали на берег.
94
Мы не успели даже разобраться, кто препроводил нас в
общежитие: большой деревянный дом в самой верхней части
поселка, откуда открывался вид на весь поселок, залив, остро-
вок Арий Камень и светлый песчаный пляж, изогнувшийся
дугой. Две Столовые горы выступают в море и замыкают
этот пейзаж. Они срезаны, как по линейке, и моряки по ним
легко опознают остров.
Никогда еще в жизни меня так не подстегивало время.
От одной мысли, что его так мало, а здесь все так интересно
и важно, у меня внутри все мелко дрожало. Не задерживаясь,
я умчался на работу и за полтора часа написал основную часть
Никольского, море и Столовые горы.
По своему облику Никольское очень русское село. Рубле-
ные бревенчатые дома здесь голубовато-серые от времени
и сырых соленых ветров. Незатейливая простота сооружений
и планировка, занесенная сюда за тридевять земель из цент-
ра России, больше всего и поражает при первом знакомстве
с поселком. Невдалеке от берега сохранилась деревянная
церковь, в ней клуб. Один небольшой дом отличался от дру-
гих слишком островерхой призмой своей крыши, выдавая
этим американский стиль постройки. Это, пожалуй, была
единственная экзотическая, но мало заметная деталь во всем
пейзаже.
На фоне моря выделялись два строящихся двухэтажных
дома. Мы сходили к ним. Сделали наброски. Пока рисовали,
один строитель подошел к нам и сказал: «Вот видите, и мы
начали высотные дома сооружать».
Субботник
У самого берега гремел гусеничный трактор. Зацепив
красновато-ржавые останки какого-то суденышка, он волок их
в отдаленную от поселка лощину, на свалку металлолома.
Люди в стремлении сделать
свой поселок красивее реши-
ли даже исправить вековеч-
ную неряшливую работу океа-
на, захламившего каменистый
берег плавником, листами
ржавого железа, ящиками и
горами водорослей. Мы виде-
ли, как от поселка к берегу
95
моря сновала грузовая машина. Молодые парни и девушки,
одетые в спортивные костюмы, убирали, подметали и посыпа-
ли улицы песком.
Вправо от поселка протянулся огромный пляж со светло-
серым, я бы даже сказал, синеватым, песком. Вдоль пляжа, по
самой кромке прибоя, неторопливо двигалось большое ста-
до коров. Коровы брели по колено в морской воде. Это не-
сколько удивляло. Вслед за стадом на высокой лошади ехал
усатый пастух в длинном плаще с капюшоном. Мы разгово-
рились. Оказывается, коровы на острове Беринга дают хоро-
шие удои. Держать их выгодно. Здесь хорошие травы, силь-
ные ветры сдувают с пастбища снег, и стадо почти круглый год
содержится на подножном корму. Кроме того, им в пищу
идут и морские водоросли. Все дно вокруг острова Беринга
покрыто буйными зарослями ламинарий. Они растут гуще,
чем любой лес, и их хорошо видно во время отлива. Когда-то
они служили пищей редкому виду морских коров. Теперь
этими водорослями подкармливаются настоящие четвероно-
гие коровы. Люди сначала уничтожили полностью морских
коров, а затем развели сухопутных, никогда ранее здесь не
существовавших. Кроме коров, сюда были завезены олени,
лошади, собаки, свиньи, куры, утки и голуби. Все эти живот-
ные и птицы хорошо здесь акклиматизировались. И все-таки,
несмотря на известные успехи в животноводстве, печально
сознавать, что здесь было полностью уничтожено очень ин-
тересное и полезное животное. Судя по всему, такая же
судьба ждет и последних гигантов мирового океана — китов.
Морская корова
Если бы не было в нескольких музеях мира скелетов мор-
ской коровы, описания Стеллера и еще нескольких письмен-
ных свидетельств очевидцев, трудно было бы сейчас поверить,
что на земле существовали такие добродушные животные
длиною свыше восьми метров. Под грудью у них были две
короткие и толстые ноги с мягкими подушками вместо копыт,
как у верблюда, и вымя с двумя сосками. Сзади — ласт, на-
поминающий хвост кита. Одного мяса из морской коровы
выходило сто пятьдесят пудов, жира шестьдесят, две почки
весили по семь пудов каждая.
Впервые охоту на морских коров организовал штурман
экспедиции Беринга Свен Ваксель. Ослабевшие люди могли
без особых трудностей в любое время обеспечивать себя мя-
сом и теплыми шкурами. Морские коровы спасли спутников
Беринга. И вот парадокс судьбы: с этого момента над ними
нависла смертельная опасность. Молва о несметных пушных
богатствах открытого острова распространилась очень быстро.
Предприимчивые купцы и промышленники без промедления
ринулись за добычей, и с этого момента морские коровы под-
верглись безжалостному истреблению.
Мне довелось читать любопытный документ о том, как
промышленники охотились на морских коров. «Сказка тотем-
ского купца Степана Черепанова о его пребывании на Алеут-
ских островах» была составлена в 1762 году в якутской при-
казной избе. Судя по ней, спустя двадцать лет после зимовки
Беринга, на острове было еще много морских коров и про-
мысел на них не вызывал особых затруднений. Увидев корову,
обычно мало подвижную, осторожно подгребали к ней очень
близко, на расстояние двух сажен, а то и ближе. Большие жи-
вотные спокойно паслись, спали или кормили своих детей. Их
кололи «поколюгами», укрепленными на длинных шестах,
стараясь попасть в грудь, и тут же отгребали прочь, так как
раненая корова сильно била ластами и поднимала волны,
опасные для байдарки. Для изготовления «поколюг» пользо-
вались полосами шпажного железа и просто шпагами. Осла-
97
бевшее от раны животное докалывали «железными носками»,
дожидаясь, когда оно «заснет», и по отливу разделывали.
Мясо, по отзывам тех же промышленников, у морских коров
было вкуснее, чем у обычных.
На Командорах очень часто меняется погода. С моря на-
двинулись тяжелые и мрачные облака. Вода потемнела, и
плоский, как стол, небольшой Арий остров, расположенный
против Никольского, слился с мрачным пейзажем. Замолкли
и куда-то разлетелись беспокойные чайки. Вечер опустился
на остров раньше, чем мы ожидали. Занятые наблюдениями
и работой, мы ни разу за весь день не вспомнили о пище и
о воде. Преодолевая как-то разом навалившуюся усталость,
мы медленно поплелись к общежитию.
Наш сосед по комнате — Саша — оказался словоохотли-
вым человеком и готов был рассказать нам все, что он узнал
за год жизни на острове. По специальности он рабочий-строи-
тель. Оформился по договору на зверокомбинат. Он предло-
жил разделить с ним его холостяцкий ужин. На широком
подоконнике оказался целый склад необыкновенно крупных
яиц. «Гусиные?»—спросил я. «Нет! Куриные! Гусиные здесь
еще крупнее, но я их не люблю»,— ответил Саша.
...После ужина я достал прихваченную с собой старую и
по всей видимости редкую книгу, посвященную Командорам.
Автором ее, если не ошибаюсь, был Суворов. Я ее взял в на-
учной библиотеке Камчатской комплексной экспедиции. Пе-
релистывая пожелтевшие страницы, разглядывал помещенные
в ней групповые снимки, сделанные с командорцев в конце
прошлого века. Сашу заинтересовали фотографии. Он мгно-
венно уловил удивительное сходство некоторых лиц с нынеш-
ним поколением алеутов и, взяв у меня книгу, убежал пока-
зать ее своим знакомым. Вернулся он в необыкновенном
возбуждении, словно совершил чудо. По существу это так
и было. Сыновья узнали своих отцов, дядек и дедушек, кото-
рых не было в живых уже несколько десятилетий. Те, кто
был помоложе, увидели своих предков впервые. На острове
ни у кого не было этих фотографий.
Прошло почти полтораста лет, как предки современных
алеутов были переселены с острова Атхи на остров Беринга,
и несколько поколений людей уже сменили друг друга. Из-
вестно, что среди переселенцев были не только алеуты и рус-
ские, но и курильцы, эскимосы, зыряне, цыгане и даже одна
киргизка. На службе у компании были поляки, латыши и
американцы.
98
Ценность книги в глазах нашего знакомого возросла прямо
пропорционально благоговению, выраженному алеутами. Са-
ша хотел купить у меня эту книгу и предлагал любые деньги.
Я потратил немало слов и времени, объясняя, что книгу мне
надо вернуть в целости и сохранности. При каждой рейдовой
перегрузке я буквально холодел при мысли, что она может
утонуть. Но все закончилось благополучно. Она вернулась на
свою полку, и библиотекарь так ничего и не узнал о ее рис-
кованном путешествии на Командорские острова. Может
быть, эта книга и дала бы известный ключ к интересному изы-
сканию родословных современных алеутов, но у нас было
слишком мало времени.
На таком острове было просто обидно спать, и, невзирая
на опустившуюся темень, я отправился бродить по поселку.
В райисполкоме горел свет. В кабинете председателя за
красным столом сидел ночной сторож, старик алеут Хабаров.
Обрадовавшись, я бросился за своим планшетом и бумагой
и приступил к ночному сеансу. Петру Ивановичу семьдесят
два года, он хорошо помнит дореволюционное время и не-
щадную эксплуатацию населения маленьких островов пуш-
ными компаниями, и в том числе американской компанией
«Гутиинсон, Кооль и К°». Жизнь людей на острове мало от-
личалась от жизни их зарубежных братьев. В наши дни на
Алеутских островах, принадлежащих США, алеуты катастро-
фически вымирают от недоедания, болезней, тяжелой работы
на военных базах.
Портрет «губернатора»
Около полуночи к нам зашел на огонек и сам председа-
тель Алеутского райисполкома Сергей Илларионович Сушков,
тоже алеут, коренной житель Беринга, очень спокойный и
добродушный человек, впрочем, как и все островитяне. Я уп-
росил и его мне позировать.
Сушков согласился, и, хотя его быстро начал одолевать
сон при таком непривычном занятии, он сидел столько, сколь-
ко мне было нужно.
Если служебное положение Сушкова определить словом,
принятым за границей, то можно сказать, что он —«губерна-
тор» островов. Держится он чрезвычайно просто. Рисуя его,
я всматривался в его широкое лицо, покрытое свежим зага-
ром. У него лицо зверобоя или рыбака и под стать ему такие
99
же большие и сильные руки человека, не порвавшего с фи-
зическим трудом.
Стоило нам заикнуться, что мы хотим сделать несколько
портретов, как начальство тут же пришло на помощь. Шло |
заседание бюро райкома, и на нем после дебатов пришли
к заключению, что в первую очередь нам надо изобразить
3. И. Копейкину и Аню Хабарову, лучших работниц песцовой
зверофермы, 3. И. Копейкина — русская, Аня Хабарова —
алеутка.
Работа на ферме требует от звероводов больших усилий.
Маленькие щенки все равно что малые дети. Они просту-
жаются, болеют цингой, и авитаминоз у них бывает. А ферма
стоит на семи ветрах. Да, собственно, так стоит и сам остров.
Зинаида Ивановна говорит, что слабых щенков приходится j
забирать домой и откармливать из пипетки. Она им дает глю-
козу и куриные желтки.
Остров для Зинаиды Ивановны стал давно родным домом. q
В войну она работала на Камчатке, а после того как погиб
муж, решила приехать на остров. Люди к ней хорошо отно-
сятся, она не чувствует себя одинокой.
Я рассчитывал еще продолжать работу над рисунком, но
Зинаида Ивановна заторопилась на радиоузел. Ей предстояло
выступить по островной радиосети в программе «Обмен
производственным опытом». Она извинилась и ушла, а минут
через пятнадцать из динамика раздался ее чуть взволнован-
ный голос.
Аня Хабарова позировала на ферме. Она пришла налегке,
повязавшись лишь желтеньким платком. Взяла на руки «песи-
ка», так она назвала песца, напоминающего обыкновенных
лис. «Песик» у нее на руках почему-то сидел смирно. Только
что стаял снег, и на территории фермы вдоль длинных рядов
персональных клеток можно
было ходить лишь в резино-
вых сапогах. Тявканье и лай
тысяч зверьков сливались с |
шумом прибоя и многоголо-
сым гвалтом чаек.
...Я издалека увидел длин-
ную фигуру Игоря Константи-
новича Кисельмана — зоотех-
ника зверокомбината. За ним
едва поспевал Петр Никулин—
ученый-зоолог, по уши влюб-
100 I
ленный в Командоры и особенно в остров Медный. «Ты не
оставляй своих инструментов и красок на земле»,— сказал
Никулин, подходя ко мне. «Почему?» — удивился я.— «Могут
исчезнуть».— «Кто же их тут возьмет?» — «Песцы, обитающие
на свободе. Был у нас тут как-то один художник, писал этюд
на камнях возле берега и там же, когда солнце его пригрело,
решил вздремнуть. Зубы свои (у него была вставленная че-
люсть) по привычке вынул и положил рядом с собой. Когда
проснулся, они исчезли. Долго он их искал, бедняга, все обла-
зил, потом еще несколько раз на это место приходил, искал,
но так и уехал без челюсти. Спустя год или два у одного из
домиков провалилось крыльцо. Когда стали его разбирать,
нашли пропавшую челюсть. Под этим крыльцом, оказывается,
обитал песец-«воришка».
Прогулки по острову
Изрядно проголодавшись, мы зашли в магазин. Любому
человеку рассматривание товаров на прилавках островного
«универмага» принесло бы огромное удовольствие. На не-
большой площади здесь было сосредоточено великое мно-
жество предметов в самых невероятных сочетаниях: книги и
керогазы, ткани и велосипеды, гвозди и парфюмерия, конфе-
ты и олифа, чугунная печь и зеркало, консервы. На некоторых
жестяных банках оказались весьма непривычные этикетки, ка-
ких мы не встречали на материке. Откуда они здесь?! Разве
поймешь все сразу.
Нас поразило и обилие покупателей. Оживленные разгово-
ры при нашем появлении стихли, и мы себя почувствовали в
неловкой роли пришельцев из-за океана. Потоптавшись на
месте, скромно пристроились в конце очереди, и вскоре на
нас перестали смотреть. Коллективная беседа вошла в преж-
ний ритм, и я, наблюдая за тем, как медленно и важно свя-
щеннодействует продавщица, как наслаждаются разговорами
покупатели, понял, что совершается особый ритуал. Магазин
заменяет островитянам и клуб и гостиную — все что хотите.
Люди, собравшиеся здесь, не торопятся, а, наоборот, по воз-
можности тянут время.
Замедленный ритм жизни, это, вероятно, привилегия уеди-
ненных островов. Мне однажды пришлось быть на Мальте.
Вполне современный, главный город острова Лавалета пора-
зил меня размеренным и спокойным ритмом жизни. Матери
101
с детьми, чиновники, выходившие из учреждений, и другие ц
горожане очень подолгу стояли или сидели на централь-
ной площади города, так же как и покупатели в магазине
острова Беринга. Действительно, куда торопиться, живя на
малюсеньком острове, со всех сторон окруженном во-
дой?!
Даже у Ивана не хватило решимости пробиться к прилав-
ку без очереди. Мы пошли голодными бродить по острову.
Видеть, видеть как можно больше — сейчас нам было важнее
пищи.
В очередной прогулке по острову меня поразили два са-
рая, расположенные под глинистым откосом возвышенного
берега. Они словно светились, и свет, исходящий от них, был
какой-то серебристый, серо-голубой. За сараями,'прямо над
обрывом, нависла толща зимнего, уже спрессовавшегося сне-
га. Передний план: светлый песок, зеленоватая галька и выта-
щенная на берег мотодора. Все перечисленные мною пред-
меты не вызывают сами по себе никакого очарования, и слова,
обозначающие их, не складываются в образ, передающий
красоту. Очевидно, прелесть этого мотива заключалась в осо-
бом колорите, гармонии тонов и пропорциональных сораз-
мерностях, о которых рассказывать можно только красками,
линиями и пятнами, то есть средствами самой живописи. Сло-
ва здесь бессильны.
Я взялся за дело, а погода в это время решила продемон-
стрировать свою переменчивость и все свое командорское
непостоянство. Ранняя весна и в средних широтах Европей-
ской России изобилует бесконечными сменами света, летя-
щих облаков, снега, сменяющегося проблесками солнца, по-
рывами ветра, метелями и короткими снежными зарядами.
Но тут мгновенные перемены погоды не поддаются описанию. I
В течение пяти минут проблеск солнца сменился хмурым све-
том, потом брызнул дождь, вслед за ним пронесся туман, тут
же закрутившийся метелью с крупными, просто театральны-
ми, хлопьями снега, потом опять пошел дождь, и так много-
кратно.
Встреча с «французом»
В какой-то миг из-за завесы снега вырисовался человек.
Он явно направлялся ко мне. Поздоровался. Отвечая, я успел
разглядеть его коричневое лицо, глубокие морщины, седину
и морской бушлат с нашивками. Не знаменитый ли это бере-
10?
говой боцман острова Беринга Аксенов? Я достал сигареты,
собираясь закурить, и протянул пачку старику. Он взял сига-
рету. Пока мы зажигали гаснущие на ветру спички, я разгля-
дел татуировку на его руке и прочел просвечивающие сквозь
старческую коричневую кожу чернильные слова: «Боже хра-
ни моряка».
Так это и есть Аксенов — островная знаменитость! Аксе-
нов— уроженец острова Медного. В молодые годы он каки-
ми-то судьбами попал в Петропавловск-Камчатский и там до-
бился аудиенции у вице-губернатора. В результате получил
паспорт и неограниченную свободу передвижения. Устроив-
шись матросом, а потом рулевым, он сменил несколько паро-
ходов и побывал в разных городах и странах. Видел Хокода-
те, Нагасаки, Шанхай и Сайгон. Много лет водил катера по ре-
ке Камчатке. После множества скитаний его потянуло на род-
ной остров. Говорят, его первые слова, когда он ступил на
командорскую землю, были: «Здорово, французы!». Почему
«французы», никто не знает, но слово это прочно приклеи-
лось к нему и превратилось в кличку. С тех пор его зовут
«французом».
Старик деловито осмотрел мой холст и этюдник. Спросил,
чем я развожу краски. Я сказал, что растворителем, вроде
очищенного керосина. Это его вполне удовлетворило. В свою
очередь я ему задал вопрос:
— Что это за сараи?
— Склады. Еще американцы построили их.
— Когда же?— спросил я.
— Не знаю точно! Давно, меня еще не было — они
были.
Весьма заманчиво было поговорить со стариком, не торо-
пясь, о разных делах и о времени настоящем и минувшем.
Но живопись трудоемка и поглощает все время, и его все
равно не хватает. И я часто избегаю знакомств и случающихся
при этом разговоров. Сколько интересных характеров, био-
графий и случаев проходит мимо.
Я углубился в работу. Старик постоял еще немного и, ска-
зав, что сейчас снег пойдет, побрел прочь, печатая следы на
мокром песке. Он не успел еще скрыться, как новый заряд
мокрого снега в полминуты залепил плотным слоем и палит-
ру, и весь холст, но я решил этот этюд вопреки всему «до-
бить» до конца. Метель быстро пронеслась. Стряхнув снег, я
все-таки закончил пейзаж.
Концерт
...Вечером в клубе состоялся большой концерт самодея-
тельности. Программа его была обширна. Артистические силы
представляли два острова и моряки-пограничники. Между
островными коллективами самодеятельности — давнее со-
ревнование. Да и «братишкам» не хотелось ударить лицом
в грязь. Все старались. Зрители дружно «болели», и концерт
вышел на славу. Все были хороши: и певцы, и танцоры, и
чтецы-декламаторы. Но знатоки говорили, что и на этот раз
победили медновцы. После концерта начались танцы. Моря-
ки в черных форменках галантно предлагали руку молодень-
ким островитянкам. Местные кавалеры вели неторопливые
мужские разговоры и грызли семечки. В клубе стало жарко.
Сильно пахло духами. Мы вышли на улицу. И я вдруг ощутил,
как чувство уединенности земли, на которой я стою, исчезло.
Мне начало казаться, что я стою на берегу материка и за
моей спиной нет океана, а расположилась огромная Родина.
Я вспомнил, как перед концертом по-праздничному оде-
тые школьники в красных галстуках стайками носились по об-
ширной площадке между клубом и двумя памятниками
Берингу. Два памятника, установленные рядом, заключены в
разные ограды. Один из них поставлен в 1891 году экипажем
шхуны «Алеут». Это железный крест. Другой выполнен по
заказу Алеутского райисполкома и доставлен сюда из Ленин-
града. Большой бронзовый бюст Беринга установлен на че-
тырехгранном каменном столбе. Впрочем, я заметил, что и
на Камчатке одному и тому же событию соответствуют иног-
да два памятника.
Я едва раскрыл у памятников папку с бумагой, как меня
кольцом охватила ватага ребятишек; они забросали меня
десятками вопросов. Разговор шел о картинах, о спутниках,
о книгах, о глубинах океана и о луне. Мне показалось, что
они видели все, что выходило у нас на экраны. Судя по воп-
росам, круг их интересов просто необъятен, кроме того, они
прекрасно могут рассказывать о своих удивительно тонких и
точных наблюдениях за животными, птицами и природой ост-
ровов.
Мне подумалось, что эти ребята с их веселыми играми
возле двух памятников Берингу и толпа празднично одетых
островитян, собравшихся на большой концерт, все это являет-
ся мажорным аккордом трагической судьбы командора и
бессмертной эпопеи его спутников.
К острову Медному
В хорошую погоду с Беринга иногда можно увидеть го-
ристый остров Медный, но в день нашего отплытия было
облачно. Мы снова перебрались на борт корабля. Пас-
сажиров теперь значительно больше. С нами на Медный воз-
вращаются участники самодеятельного концерта. Все мед-
новцы собрались на палубе. Стоят группами, смотрят в даль
пустынного моря, негромко разговаривают. В центре одной
из групп высокая белокурая девушка Валентина Икрянистова.
Она москвичка. После окончания медицинского института са-
ма изъявила желание работать на Командорах. Моряки успе-
ли уже нам рассказать, как она плыла на свой остров в пер-
вый раз. К Медному тогда подошли в шторм, пришлось
девушку в грузовой сетке опускать с корабля на мотодору.
Намучились, а она страху натерпелась. Хотела даже уехать.
105
Сейчас она единственный врач и заведующая островной боль-
ницей. Любит свое дело и остров. И медновцам она пришлась
по душе. Они ее избрали депутатом.
Мы подошли к Вале. Иван ее спросил: «Какой ей остров
больше нравится, Медный или Беринга?»—«Медный,— ответи-
ла Валя<—Он лучше: Беринга — пологий, а на Медном очень
красивые горы, поселок стоит в долине между двумя
сопками. У нас через поселок даже река протекает, а
песцы бегают прямо по улице, впрочем, вы сами это уви-
дите».
Нас качнуло. У Вали испуганно остановились глаза. «Вы
боитесь качки?»—спросил я. «Очень»,— ответила девушка.
«А почему же вы поплыли на Беринга?»—«Ну, как же ребята
без меня будут выступать!»—ответила Валя и тут же ушла
с палубы. «Морская болезнь» у нее»,— сочувственно сказал
стоявший рядом Иван Строганов, заведующий медновским
клубом, в недавнем прошлом солдат-пограничник, приехав-
ший на этот, теперь ставший ему родным, остров. Здесь же
он и женился на девушке-алеутке. У него уже трое потомков
Строгановых и большая алеутская родня.
Медный и впрямь оказался красивым и суровым островом.
Островерхие горы почти до подножия были завалены снегом.
Мы уже давно бежим вдоль скалистых берегов. Очертания гор
непрерывно меняются. Облака то прячут, то показывают
грозные зубцы башен и шпили сурового острова. Я открыл
этюдник. Вскоре неподалеку от меня собрались молодые
парни-алеуты: невысокие, коренастые, с очень смуглыми, чуть
106
скуластыми лицами. Одеты они совершенно одинаково и
очень добротно. От черных кожаных пальто на меху пахнет
песцом. Ребята работают на звероферме. Они держались
поодаль, стараясь не мешать. И только когда я закончил пи-
сать, подошли поближе. «Мы вас хотим спросить»,— сказал
один из них. «Пожалуйста».—«У нас бывают художники, но
почему мы не видим потом нигде их картин?»—«А где вы их
можете видеть?»—спросил я, чуть удивившись. «В журна-
лах! Мы получаем много журналов: «Огонек», «Смену»,
«Юность» и другие!»
Как мне им ответить?
— Вам кажется, что работы, посвященные вашим остро-
вам, всегда должны быть интересны, я тоже так думаю! А в
журнале могут считать, что если они однажды поместили
крошечную фотографию Командор, то этого достаточно на
целый год, а то и на два. Мир велик! А может быть, у худож-
ников материал был не очень высокого качества.
Мне показалось, что парни, почувствовав в своих руках
мною же данный козырь, не без удовольствия употребили
его косвенно и против меня, и думал о том, как порой наши
издательства отстают от жизни и ее запросов.
Несколько раз в год захожу в большой магазин на Арбате,
торгующий репродукциями и открытками. В высоком торго-
вом зале фризами, тянущимися вдоль стен, вывешены репро-
дукции. Можно подумать, что они висят годами. Среди трех-
четырех десятков наименований обязательные: «Корабельная
роща», «Мишки в сосновом лесу» Шишкина и «Цветы и
фрукты» Хруцкого, несколько репродукций с картин с исто-
рико-революционными сюжетами, и все. Я не хочу сказать
ничего плохого об этих картинах. Это классики, их надо печа-
тать.
Но как, очевидно, не хватает людям репродукций с обра-
зами того, что хорошо знают и любят в жизни сегодня.
Изменилось время, эпоха, человеческое видение, работа-
ют новые художники. Люди открывают для себя новый боль-
шой мир и новые красоты. Осваивается Сибирь, Дальний
Восток. Я приводил уже в этой книге примеры того, как люди
естественно тянутся к искусству и хотят в нем найти подтверж-
дение или развитие своих собственных эмоций. Художники ра-
ботают и живут рядом с ними. Они не классики. С классиками
работать, вероятно, издателям безмятежней. А ведь издате-
ли, а никто другой, должны посредничать при диалоге между
современными зрителями и современными художниками.
107
Село Преображенское
Мы приближались к Преображенскому на острове Мед-
ном. Село приютилось в узкой долине у берега моря. Ветер
прорвал над островом дыру в облаках, и лучи солнца осве-
тили белые клубы, несущиеся на фоне фиолетово-черных
громадин. На горах сияют ослепительные орнаменты снеж-
ниц: тут и восклицательные знаки, и гуси-лебеди, и причудли-
вые абстракции, а на середине горы желтеет снежница, на-
поминающая распяленную шкуру белого медведя. Воздух
пахнет снегом, морем и какой-то особой свежестью. От сол-
нечных лучей по взъерошенному морю бежит зайчик зеле-
новато-пивного цвета. Бежит так быстро, что запечатлеть его
кистью и красками невозможно.
В крошечную бухточку перед селом Преображенским
очень узкий вход. Мрачные утесы зажимают его с двух сто-
рон и крутыми, почти полукилометровыми уступами обры-
ваются к вечно бурлящему здесь морю. Посередине входа
торчат черные зубья рифов, окруженные широким поясом
пены.
Усильте музыку Грига так, чтобы она заполнила все про-
странство между бурным океаном и мглистым небом, а потом
представьте ее выраженной с исполинской мощью в причуд-
ливых скалах, рифах и бесконечных атаках волн на непри-
ступные утесы... Вот такой примерно образ навевает остров
Медный при взгляде на него с моря в ненастную погоду.
Обструганные титаническим зубилом отвесные скалы Мед-
ного разворачивались перед нами как трубы невиданного
органа в полкилометра высотой, каменные столбы цвета
старой бронзы одним концом упирались в клубы темно-серых
туч, а другим погружались в ослепительно белую пену гроз-
ного прибоя.
После каждого удара волн об отвесные утесы яростные
белые всплески взлетают на высоту десятиэтажного дома.
Птицы взмывали в сырой и неприветливый воздух
Командор.
Сквозь рифы
„.Прыгая на волнах, к нам на рейд подошла мотодора.
На ее корме стоял небольшой человек с таким черным лицом,
что, случись эта встреча у берегов Африки, это было бы го-
108
раздо естественнее. По дороге к берегу я внимательнее
разглядел нашего перевозчика. Мотодорой он управлял с
ловкостью аса, и сам хорошо сознавал это. Я видел его
сверкающие зубы, желтоватые с красными прожилками
белки глубоко посаженных глаз и продолжал думать о стран-
ном сходстве этого человека с африканскими неграми. Позже
я прочитал строки «Исторического журнала Г. Лессепса» о ги-
бели английского судна под командованием капитана Петерса
у берегов острова Медного. Это судно прибыло в Петро-
павловск еще в 1786 году. На Медном капитан Петерс хотел
загрузиться мехами. «Два только человека из бывших при
нем спаслись, один португалец, а другой бенгальский негр».
Кто знает, может быть, в жилах нашего рулевого и была
частица крови спасшегося тогда матроса?
Мы благополучно обошли риф и проскочили в узкие во-
рота бухточки. Небольшая группа женщин и детей стояла на
берегу.
Остров Медный и село Преображенское оказались и
впрямь более живописными и интересными, чем остров
Беринга.
Меня поразили высокие островерхие дома, обшитые
черным толем и гофрированным железом, и огромный хо-
зяйственный амбар, серо-голубой от древности. Его снизу
поддерживали столбы, выбеленные временем до цвета старой
кости. Из этого амбара котиковые и бобровые шкуры с доб-
рую сотню лет поступают на пушные аукционы.
Маленькие командорцы
Я обошел весь поселок и наконец выбрал удачную точку
для этюда. Вскоре возле меня появились первые зрители ма-
лыши-приятели. Они замерзли, но очень терпеливо и дели-
катно наблюдали за моей работой. Ветер с каждой минутой
усиливался, я попробовал уговорить ребят уйти домой. Они
удалились, но, оказывается, лишь для того, чтобы спрятаться
за большой камень и там ждать окончания моей работы.
Я решил их больше не прогонять.
Тел\ временем невесть откуда раздался голос певчей
птицы. Звонкая и радостная трель вплеталась в шум моря.
Сначала я никак не мог понять, откуда льются эти светлые
звуки в такое ненастье. Потом заметил на шершавой скале
маленькую и очень скромную птичку. Тугой ветер силился
109
оторвать ее от камня, хо-
лодный прибой мочил ее
оперение, а она крепко
держалась за камень и пе-
ла. Оказывается, это был
крапивник. Эти птицы круг-
лый год живут на Коман-
дорских островах, в расще-
линах скал вьют свои гнезда
и два раза в году выводят
потомство. Мужественные
и бодрые птички непрерыв-
но поют свои радостные
гимны жизни, неустанно за-
являя о торжестве ее даже
на этих туманных, холодных
и ветреных островах.
Я невольно сравнил пря-
чущихся от меня за камнями ребят с этими небольшими пти-
цами. Одежда на ребятах давно отсырела, ботинки промок-
ли, руки их покраснели от холода, но они были безмятежны,
любопытны и веселы. В конце концов мы разговорились, и я
узнал, что они живут в школе-интернате. Высокое деревян-
ное здание школы с островерхой крышей с утра до вечера
гудит, как пчелиный улей. Рядом протекает река, более похо-
жая на большой ручей, а в нескольких десятках метров море,
причал, склады с пушниной и промысловым инвентарем. Мир
детей распространяется и дальше: вдоль каменистых берегов
моря к самым крутым и высоким скалам, где тысячи птиц
устраивают свои базары.
Для маленьких островитян он достаточно велик и много-
образен и занимает их с утра до вечера, никогда не повто-
ряясь и не наскучивая.
Малыш в ушанке мне сказал, что за несколько дней до
нашего приезда на острове случилось несчастье: сорвался со
скалы и разбился восьмилетний мальчик. Двое приятелей на
огромной высоте собирали яйца. Одно неверное движение —
и падать пришлось из-под облачной высоты. В интернате
прозвенел звонок, и я с трудом уговорил мальчишек оста-
вить меня и пойти пообедать . Наконец они ушли, но очень
быстро вернулись, на ходу дожевывая куски хлеба с маслом.
У моих друзей очень хорошие имена и фамилии. Мальчонку
с курносым носом и серыми глазами зовут Митя Тимонькин,
110
а смуглолицего, с суровым
изломом бровей и высокими
скулами Витя Удачин.
Мне захотелось найти сле-
ды давней истории. Как-то
давно мне в руки попалась
небольшая книжечка, издан-
ная на очень скверной, почти
оберточной бумаге. Она про-
извела на меня сильное впе-
чатление. Называлась она
«В стране ветров и туманов».
Ее автор биолог Барабаш-Ни-
кифоров с подкупающей про-
стотой и искренностью описы-
вал свою жизнь на острове
Медном. Вдвоем со своей
юной спутницей он проводил
очень интересный эксперимент, пытаясь приучить морских
бобров жить в неволе. Для этого требовалось огромное ко-
личество сил. Важно было, чтобы каланы не только привыкли
к человеку, были здоровы в неволе, но и дали потомство.
Экспериментаторы построили бассейн с вольером и по всему
побережью собирали корм для своих подопечных. Опыт по-
чему-то не удался. Мне запомнились описания острова, и я
угадывал за всем рассказанным образы добрых людей, тво-
ривших это интересное и нужное дело.
Теперь я хотел найти хотя бы следы бассейна или услы-
шать воспоминания о нем от местных жителей. Те, кого мне
удалось спросить, уже ничего не помнили, а может быть, я
очень невнятно объяснял.
Мне рассказали о другом подобном эксперименте, про-
водившемся уже в последние годы на острове Беринга. Я там
видел большую четырехугольную яму невдалеке от моря.
В ней жили каланы. Прокормить их было трудно даже силами
целого штата рабочих зверокомбината. Ловить морских ежей
помогали школьники.
— Весь поселок за ними ходил, и все равно было мало,—
сказал мне, усмехнувшись, мой собеседник.
Беринговский опыт кончился тем, что один калан умер в
неволе, а другой убежал во время сильного шторма, когда
волны повредили ограждение.
Я так и не нашел следов искусственного бассейна на Мед-
111
ном. Но, обходя еще раз поселок, наткнулся на следы ста-
рого кладбища. На очень чистом, поросшем низкорослой
зеленой травкой и мхами склоне сопки белели несколько ка-
менных плит и обелисков. Я подошел поближе. На полиро-
ванной грани одного мраморного блока я прочел: «Карл
Осипов Оше 1845—1887». Кто он? Служащий Русско-Амери-
канской компании? Может быть, я когда-нибудь узнаю...
А рядом кусок плоской плиты с надписью по-английски.
Я перерисовал:
Paul
we kubs
Pl CD
...Мы любим, из дальних странствий возвратясь, привозить
сувениры, раковины, заморскую бутылку, скитавшуюся по
волнам, моржовый клык, китовый ус, зуб кашалота, крыло
орлана или разноцветный ягель. Эти предметы, развешанные
и расставленные в мастерской (стоит лишь на них посмотреть),
переносят в края далекие, где, может быть, не удастся ни-
когда побывать, и словно подтверждают, что все, что ты бе-
режешь в своей памяти, было на самом деле.
Мой рюкзак уже отягощают два моржовых клыка с чукот-
ских берегов. Мы взяли бы, пожалуй, и по китовому позвонку,
если бы осилили их тяжесть. Выбеленные временем, причуд-
ливые, словно абстрактные скульптуры, они напоминают вы-
корчеванные пни больших деревьев. На медновском берегу
я ограничился коллекцией камней и раковин, набив ими кар-
маны. Мои маленькие друзья принесли мне камни, по всей
видимости котирующиеся у них выше других. На коричнева-
той поверхности породы сверкали металлические глянцевые
кристаллы медного оттенка.
Написав еще один пейзаж, я складывал в этюдник инстру-
менты и наблюдал, как несколько мальчиков шести-семилет-
него возраста «работают» на берегу, устроившись на сыром
песке. Ухватив метровую модель лодки, кстати сказать очень
112
Старей охотник. 1954.
Юный охотник Петя. 1954.
Петроплялояск строится. 1961.
Моторист. 1954.
Суровый край. 1958.
Такелажники Петропавловского порта
1965—1967.
Механик Аииния 1954
Охотник. 1954
Причалы рыбпортв. 1961.
На берегу Мечигмена. 1958.
Новый поселок. 1961.
Ш»уи4 «Геолог» и л«йи«р
«Советский Союз». 1961.
Подружки. 1954.
Вечер • стойбище. 1954.
Этюд девочки. 1954.
Ашкамашкин (Янракынмот). 1954.
Бухта Эмма, скалистый берег. 1954.
Ожидание. 1954
Тихий океан. Шторм начинается. 1954
Отец с ребенком. 1966.
Юноша. 1966.
В ярлнго. 1954.
Km у берега. 1954.
хорошо выполненную, они дружно, по едином команде от-
таскивают ее от воображаемой воды, «выгружают» охотничьи
трофеи. Конечно, это пока детская игра. Но детские лица вы-
ражают все житейские вековечные переживания их отцов и
прадедов: тут и радость охотничьей удачи, и радость возвра-
щения домой, и серьезность, связанная с риском и опас-
ностью, и напряжение при воображаемом тяжелом физичес-
ком действии.
Эти малыши на берегу пока актеры. Это своего рода
генеральная репетиция, и юные актеры в своих ролях дейст-
вуют так совершенно, с таким знанием дела, что для замены
своих отцов им пока недостает одного: зрелости.
Вдруг я вижу, мне кто-то машет рукой. Подхожу к при-
чалу. Оказывается, надо отплывать. Мотодора уже грузится.
По сведениям синоптиков, на Командоры надвигается силь-
ный шторм.
Мне очень обидно было так быстро покидать этот чудес-
ный остров. Но плавание возле него всегда связано с извест-
ными трудностями. Непогода не позволяет мешкать. Бывали
случаи, когда корабли покидали Медный, даже не сняв с него
своей команды.
Я смотрю на берег, еще
надеясь, что Иван вот-вот
появится, но его нет. Началь-
ство распоряжается грузить-
ся. Темнолицый алеут бе-
шено крутит заводную ру-
коятку мотора. Падают пер-
вые капли холодного дождя.
Мотор чихает, плюется и
вдруг бешено набирает обо-
роты. Моторист бросается
на руль. Мы проходим опас-
ный водоворот у черных
рифов. На мотодору сразу
обрушиваются резкие удары
волн и ветер. Соленые брыз-
ги окатывают нас с ног до
головы. Я всматриваюсь в
последний раз в черты суро-
вого острова, почти скрытые
космами серого тумана, и
вижу только узенькую по-
” Ни берегах Мечягыеиа
113
лосу пляжа да цепочку нахохлившихся и сразу почерневших
домов. Несколько фигурок на берегу. Иван остался.
До корабля нам еще очень далеко плыть. Пока мы к нему
идем, волнение ежеминутно усиливается. Переполненную
людьми мотодору отчаянно раскачивает и подбрасывает на
шквальных волнах. Мы подходим к высокому, как портовый
мол, борту корабля. В такой обстановке пересадка на
корабль трудна. Нам бросают конец, но он пролетает мимо.
Слабый движок мотодоры едва справляется с волнами и те-
чением, и нас уже начинает проносить мимо судна. Но мы
все-таки цепляемся за брошенный канат. Мотодора почти
вплотную приближается к кораблю. При этом волны ее
так бросают, что хочется закрыть глаза, чтобы не видеть, как
ее хряснет о железо, словно ореховую скорлупу. В проме-
жутке между двумя бортами, словно в проране, бешено не-
сется студеная вода и перехлестывает внутрь мотодоры. Я ви-
жу, как мои холсты уже плавают на дне и чьи-то ноги, пытаю-
щиеся найти устойчивую точку опоры, безжалостно топчут их.
Растерявшись, я уж и не знаю, за чем мне следить: за трапом,
волнами или за гибнущими холстами.
На грани катастрофы
Мы проваливаемся вниз и в следующий миг, как на каче-
лях, взлетаем вверх. Течение вновь подводит лодку к самому
борту. С корабля вместо обычной в таких случаях вере-
вочной лесенки спускали железный сварной трап. Он шел
на некотором расстоянии параллельно корпусу. Я увидел, как
его конец уперся в борт мотодоры, а волна начала подни-
мать нас кверху. Мы накренились. Через борт хлынула вода.
Какая-то доля секунды отделяла нас от перевертывания, но
судьбе не угодно было утопить нас. Сварное крепление трапа
не выдержало нагрузки, и железная лестница оторвалась.
Мы просто ее свернули. Была бы она чуть прочнее и устояла
бы всего лишнюю долю секунды, лодка набрала бы воды и
опрокинулась. Ветер и волны понесли бы нас в гиблый угол,
сплошь усеянный острыми рифами и отвесными скалами. Да
и долго ли можно продержаться в воде при огромных вол-
нах и температуре, близкой к нулю.
Вместо сломавшегося трапа нам спустили веревочный, и
все пассажиры с обезьяньей ухватистостью прыгали на него,
хватались за канаты и поспешно подтягивали ноги, чтобы их
114
не раздавило между двумя бортами. Сильные руки матросов
помогали нам перевалиться через фальшборт на спаситель-
ную палубу. Мои холсты оказались в весьма плачевном
состоянии. Они размокли и были покрыты темными пятнами
машинного масла. Перед глазами еще раз мелькнуло мокрое
лицо кормщика, и развернувшаяся мотодора исчезла из ви-
да. Словно ее начисто поглотила каша из серой мглы, дождя
и ветра.
Сумерки в этот день сгустились прежде времени. Косые
струи дождя смешались со снегом. Через пятнадцать минут
все превратилось в кромешный ад. По рации приняли сооб-
щение, что мотодора с начальством вышла к кораблю. На ней
и все другие товарищи, не выехавшие с первым рейсом. Они
задержались, заканчивая затянувшееся собрание. На корабле
включили сильный прожектор. Он с трудом пробивал белое,
стремительно несущееся месиво. Свет всполошил сотни глу-
пышей. Эти крупные чайки, словно ночные бабочки, неслись
на ослепительно белый свет сквозь толщу метели и навзрыд
кричали детскими голосами. Вокруг стало еще мрачнее. Ког-
да времени прошло в два раза больше, чем требовалось на
переход от Преображенского до нашей стоянки, напряжение
достигло предела. Кто-то обронил фразу: «Что ж! Снимем
шапки, товарищи». В первое мгновение я не понял: была ли
это мрачная шутка или констатация свершившейся катастро-
фы. Я бросился к радистам. В приоткрытых дверях радио-
рубки стоял капитан. Радист только что принял сообщение и,
чуть сдвинув наушники, сказал: «Они вернулись».
Дико завывал ветер. Скрипели и дергались якорные цепи.
Вода, казалось, собиралась вскипеть. Но сильных волн не
было, корабль укрылся за высокой каменной стеной Медного.
Когда рассвело, я вышел на палубу. Ветер сбил меня с ног,
115
и я крепко ухватился за поручни, чтобы удержаться на месте.
В промежутках между полосами дождя и тумана проявля-
лись мутные очертания высокого острова. Воздушные пото-
ки, перевалив через горы, обрушивались вниз с огромной
силой. Две чайки тщетно пытались пробиться к острову.
Около полудня корабль снялся с якоря и снова пошел к
Преображенскому. Волнение на этой стороне усилилось, хо-
дили огромные волны, и снять здесь людей было невозможно.
У черных рифов, там, где мы вчера еще успели выскочить
из небольшой бухты, бушевал сильный водоворот и океан
побелел от пены.
Через перевал
Я уловил разговор о предстоящем снятии отставших пас-
сажиров с заветренной стороны острова. Но для этого им
сначала придется перевалить через высокие горы и спустить-
ся к океану. Там мы примем их на корабль. Операция не из
простых. Не очень легко будет выполнить физически весь
этот переход.
Я позавидовал теперь Ивану. Ему предстояло пережить
еще одно интересное приключение, а я при этом буду лишь
зрителем.
Корабль возвратился к знакомому месту и вновь стал на
якорь против высоких гор. Я не мог вооб-
I разить, каким образом уже немолодые и
не привыкшие к таким походам люди под-
нимутся на гребень горы, и уже совсем
невозможным мне представлялся спуск с
вершины к океану. Заснеженная гора обры-
VSj-k |iw валась вертикально. У ее подножия кипел
J эд белой оборочкой прибой.
__________ На корабле развернулась подготовка к
снятию людей с берега. Матросы накачали
ЯИи__________большую резиновую лодку и сбросили ее
Те за борт. С мотоботом получилось сложнее.
Г1 Он чуть не расшибся, пока его на талях
I ] спускали в воду. Кто-то крикнул: «Вон они
показались!» Я видел только горы и серые
тучи над ними. Тот, кто держал в руках би-
11 нокль, сказал: «Там их двое, сейчас они ус-
" тановят рацию!»
116
Вскоре радист передал на корабль: «Группа подходит к
вершине. Идут все. Скоро начнем спуск». Вдруг и я увидел
человечков. Они казались величиной с маковое зернышко.
И вот я вижу, как некоторые черные точки ринулись вниз по
белому склону. Стоп! Снова скольжение, и взгляд теряет
найденную перед этим пылинку в матовом сиянии снега. Я не
мог угадать, которая из них Иван.
...Катер с понтоном на буксире ушел к острову. Техника
снятия людей с берега во время шторма своеобразна, но с
ней знакомы многие дальневосточники. Катер подошел к бе-
регу и остановился на якоре невдалеке от того места, где
вскипают буруны прибоя. Матросы стравили конец и отпустили
понтон к берегу. Первая партия погрузилась в понтон, и его
подтянули к катеру. Чтобы забрать всех людей, катер сделал
три рейса. Молодые матросы, перегнувшись за борт, подхва-
тывали пассажиров за руки и в одно мгновение втаскивали
на палубу. Почти все при этом улыбались. Так проявлялась
какая-то несообразная с обстановкой защитная реакция чело-
века. А ведь все, что происходило и на берегу и на корабле,
было по-настоящему опасно.
Во время второго рейса на берегу произошло непредви-
денное происшествие. Особо сильная прибойная волна (де-
вятый вал) подоспела к берегу в момент, когда тяжело на-
груженный понтон только начали буксировать от берега.
Понтон высоко вскинулся и перевернулся, накрыв пассажиров.
Все оказались в холодной купели. Следующая волна выбро-
сила их на берег. К счастью, никто не ушибся, и пострадавшие
первыми начали хохотать над собой. Смех и остроты продол-
жались и при появлении неудачников на корабле.
Иван прибыл третьим рейсом.
— Персимфанс, Виталька! Все нормально. Вот только шля-
пу опять постирал,— сказал Иван, ступив на палубу.— Эх!
Там этюды можно было написать замечательные! Ты не пред-
ставляешь, какая зимняя красота была по дороге! Ради тех
нескольких пейзажей, что я видел, стоит еще раз приехать
на Медный.
— Что ж! Может быть, и приедем еще!—сказал я, скорее
чтобы утешить себя.— Ты лучше объясни мне, как вы спуска-
лись. Мне отсюда казалось, что вы подошли к вертикальной
стене, а потом начали падать вниз?
— Нет! Это только казалось так. Всем нам выдали палки
и объяснили, как ими пользоваться. Мы должны были на них
садиться верхом и съезжать вниз. Палка, оказывается, помо-
117
гает удерживать равновесие и служит тормозом. Страшно-
вато было лишь с самого начала вниз смотреть, дух захваты-
вало и голова кружилась. Круча и высота огромная, снег глу-
бокий... У некоторых сначала ничего не получалось, потом
приспособились, и все обошлось хорошо... А на подъеме
жарко было, тут я чуть было не проклял холсты и этюдник.
Но вот на борт подняты катер и понтоны. Все, кто участ-
вовал в «операции», пребывали в приподнятом настроении.
Искупавшихся быстро переодели в сухую одежду и выдали
им для профилактики спирта. Закаленный на всех коман-
дорских ветрах предрайисполкома Сушков, или, как его при
мне кто-то назвал, «губернатор», в доставшейся ему брезен-
товой робе с синим матросским гюйсом беседовал на корме
с молодыми матросами и широко улыбался. Вот так бы его
и написать!
Остров Медный уменьшился за кормой и вскоре совсем
исчез. Мы взяли курс на Беринга, чтобы затем идти к Петро-
павловску.
Через семь лет я снова побывал на Командорах. В Ни-
кольском зашел на почту. Интересно все-таки из такой дали
послать своим друзьям весточки, проштемпелевать марки и
открытки островным штампом гашения. Здесь, как и всюду
в отделениях связи, пахло теплым сургучом, клейстером,
холстом, посылочными ящиками, стучал телеграфный аппа-
рат и штемпельный молоток. У окошка по приему и выдаче
денежных переводов несколько человек стояли в очереди.
На витрине среди почтовых карточек с розами я увидел се-
ренькую открытку. На ней была репродуцирована моя кар-
тина «На севере. До следующего года». Я надписал несколь-
ко штук. Отдал проштем-
пелевать и с удовольствием
опустил в узкую щель поч-
тового ящика, подумав при
этом, что круг еще раз замк-
нулся. Так просто! Прилетит
из Петропавловска ЛИ-2 и за-
берет всю почту. Какой фан-
тастической показалась бы та-
кая возможность спутникам
Витуса Беринга в ту роковую
для них зиму!
118
ПУТЕШЕСТВИЕ
В ДОЛИНУ
ГЕЙЗЕРОВ
НА ПАЛУБЕ «КАЛЬМАРА»
А все-таки мы попадем теперь в Долину гейзеров,— ска-
зал Серафим и с силой ударил костяшкой домино по
крышке этюдника.
Мы, четверо пассажиров, восседающие на палубе трех-
мачтовой парусно-моторной шхуны «Кальмар», восприняли
этот громкий стук и решительно сказанную фразу, как при-
глашение высказаться. Впрочем, все было ясно и без наших
слов. Мы верили в успех. Погода в Петропавловске стояла
первоклассная. В преддверии новых приключений мы испыты-
вали еле сдерживаемую радость.
— Когда мы проходили Индийский океан,— сказал я
и еще громче ударил по нашему импровизированному сто-
лику.
— Мы попали в страшный «шторм-трап»,— подхватил
Юрий и поставил кость вслед за моей.
— Персимфанс,— гаркнул Иван и, ударив громче всех по
крышке несчастного этюдника, закрыл игру,—«рыба»!
Вот уже третьи сутки мы «загораем» на палубе и, чтобы
убить время, с утра до вечера играем в домино, шашки и
карты. Мы не можем выходить на берег, это связано с пере-
правкой на ялике. В случае необходимости мы без лодки не
сможем вернуться, а уж когда «Кальмар» решит уйти, он уй-
дет и ждать нас не будет.
Писать здесь, к сожалению, невозможно, так как шхуна
со всех сторон окружена рыболовецкими тральщиками. Суда
стоят, тесно прижавшись друг к другу, и с палубы виден
только густой лес мачт, труб и высоких надстроек соседей.
Бурые клубы дыма медленно растворяются в горячем возду-
хе. Временами они заволакивают солнце как при лесном по-
жаре.
Подняв головы кверху, мы с благоговением рассматри-
ваем три стройные, упирающиеся в небо мачты. Они высоки,
как двадцатиэтажный дом, и кажутся даже несоразмерными
с небольшой длиной судна — всего сорок метров. Интересно,
как чувствует себя «Кальмар» во время качки и ветра? Впро-
чем, мы это еще узнаем. Этот изящный кораблик, словно вос-
крешающий давно ушедшие времена корсаров, бригантин и
парусных шлюпок, уже проделал огромный переход через
два океана с далекой Балтики на Камчатку, и мы счастливы,
что заветное наше предприятие начинается под высокими
мачтами именно такой шхуны.
121
Тому, что судьба определила нас на «Кальмар», мы при-
даем очень большое значение, расценивая это как удачное
предзнаменование, обещающее интересное путешествие с
приключениями. Я радуюсь особенно, и у меня есть на то свои
причины.
В 1947 году, когда в Калининграде эту шхуну в числе дру-
гих снаряжали к переходу на Дальний Восток через два океа-
на, я чуть было не попал в состав ее экипажа. Возможность
совершить кругосветное плавание могла мне стоить тогда
года учебы в художественном институте. Я с грустью отказал-
ся. И вот встреча!
На корабль нас пустили без билетов, денег и удивле-
ния. Видно, здесь такой провоз пассажиров — обычное
дело. Правда, перед этим мы несколько дней вызванивали
диспетчеру рыбного порта и узнавали, будет ли какая-ни-
будь оказия в Жупаново. Это он нам сказал: «Идите на
«Кальмар».
Сейчас острый бушприт нашей шхуны нацелен прямо в
седловину между двумя возвышениями на Сопке любви. Там
стоит новый памятник. Мы были свидетелями его открытия
по случаю столетия со дня разгрома англо-французского
десанта, пытавшегося овладеть Петропавловском в 1854 году.
На высоком основании из белого камня моряки тихоокеан-
ского флота установили чугунное орудие, направленное ство-
лом к воротам в океан.
Три времени года
Удивительная земля — Камчатка! Земля контрастов! В пос-
ледние дни августа, когда мы писали этюды в районе Петро-
павловска, стояла настоящая летняя погода. В городе было
жарко и пыльно. Мы поднялись метров на четыреста вверх
на зеленую сопку и обнаружили громадные залежи зимнего
снега. Каждый из нас с наслаждением съехал по заснежен-
ному склону, за неимением лыж, прямо на каблуках, а потом
сел писать. Мой этюд вмещал в себя сразу три времени года.
На переднем плане сверкающий чистотой снег—зима. Про-
бивающиеся сквозь его толщу кривые стволы березок с
только что начавшими набухать почками и кустарники с пер-
вой зеленью—весна. А внизу седая от пыли и пожухлая от
жары зелень деревьев — лето. С нашего места были хорошо
видны вулканы, город, порт, бухта — словом, почти вся
Камчатка. А дописать свои этюды мы едва успели, так как
совершенно незаметно для нас со стороны океана подкрал-
ся густой туман. Солнце скрылось, и сразу стало холод-
но. Стуча зубами, мы собирали свои краски и кисти, так
как писать уже было нечего: все затянул густой, как мо-
локо, туман.
...В другой раз мы пытались, следуя берегом бухты, прой-
ти пешком к океану. И что же? Потратили целый день, но так
и не дошли к конечной цели. Кончался день, а мы были толь-
ко у небольшого поселка Малый Лагерный. Чтобы не возвра-
щаться с пустыми руками, написали этот поселок, скалы и во-
рота в океан. Высокие скалистые берега в этом месте напо-
минали итальянские пейзажи Сильвестра Щедрина.
От бесконечной игры нас отвлек появившийся на палубе
новый матрос: «Геологи?»—«Нет, художники». Любопытному
парню я рассказываю о нашей профессии, о том, где мы уже
побывали, и о том, что теперь мы собираемся пройти в До-
124
лину гейзеров. «Слыхал о такой?»—«Нет». Он ничего не слы-
хал ни о фонтанах перегретого кипятка, ни о горячей речке
Гейзерной. «Вот мы пойдем в Долину гейзеров и будем пи-
сать там этюды». Парень внимательно выслушал мое объяс-
нение и в заключение сказал: «А потом в кино показывать
будете?» Чтобы не повторять все сначала, я ответил: «Да, бу-
дем». Это его, кажется, удовлетворило.
В том, что парень ничего не слышал о Долине гейзеров,
хотя часто плавал на «Кальмаре» к берегам Жупанова, не
было ничего удивительного. В то время почти никто не знал
о существовании этой таинственной долины, хотя она была
открыта в самый канун Отечественной войны, и к моменту
нашего путешествия прошло, следовательно, тринадцать лет.
В МГУ нас предупредили, что попасть в Долину гейзеров
на Камчатке очень трудно. В 1953 году летом туда не добра-
лась даже хорошо оснащенная комплексная экспедиция Ака-
демии наук. Случилось так, что экспедиция вышла к кальдере
Узона и сначала по ошибке приняла ее за Долину гейзеров.
Из-за непогоды и нехватки продовольствия исследователи
вынуждены были отказаться от своего первоначального наме-
рения и вернулись. «Вы не огорчайтесь, если вам не удастся
пройти к гейзерам»,— утешали нас. «Если вам захочется пи-
сать долину, мы вам покажем несколько фотографий. А при-
рода на Камчатке почти везде одинаковая».
Вот тут-то и разгорелось наше желание. Нам захотелось
увидеть самим гейзеры и написать этюды. К
консультантов сказал: «Долину гейзеров,
сведениям, видели пока всего двадцать че-
ловек. Из местных жителей дорогу туда
знает Ковалев. Запомните на всякий случай
его фамилию».
Я до сих пор не знаю, что лучше,— от-
правляясь в края незнакомые, знать о них
по возможности больше или ничего не
знать?! Знать больше, это, конечно, хоро-
шо, но тогда исчезает ни с чем не сравни-
мая прелесть первооткрывательства. Впро-
чем, перед нами тогда даже не стоял та-
кой выбор. Книг не только о Гейзерной, но
и о Камчатке не было в продаже, времени
для посещения библиотеки тоже, и мы не
тому же один из
по имеющимся
125
могли перед отъездом даже раздобыть хоть какую-нибудь
карту этого района.
Некоторые подробности об истории открытия долины или
даже скорее о том, как она пряталась, мне удалось узнать
значительно позже.
Вся история Камчатки на редкость интересна. Не случайно
последним увлечением А. С. Пушкина была история освоения
Камчатки и походов Владимира Атласова. Почти триста лет
прошло с начала освоения этой земли. Если положить на кар-
ту маршруты всех «известных хождений», то довольно густая
сетка ляжет на полуостров с севера на юг и с востока на
запад. Линии будут пересекать в разных местах горные хреб-
ты, проходить в непосредственной близости возле огнедыша-
щих вулканов, но ни одна из них не повернет в район, где
располагалась долина. Может быть, в этом даже есть какая-
то до сих пор еще не расшифрованная загадка.
г
Удача Татьяны Устиновой
Самое интересное, пожалуй, заключается в том, что, после
того как Камчатку исходили уже многие путешественники,
гейзеры удалось открыть молодому геологу Татьяне Усти-
новой. Она приехала на Камчатку в 1939 году после оконча-
ния Харьковского университета для работы в Кроноцком за-
поведнике. Территория заповеднику была определена огром-
ная, равная примерно всей площади Крыма.
Весной 1941 года, измеряя температуру реки Шумной в
тридцати километрах от устья, Устинова обратила внимание
на значительное потепление воды. Вскоре был обнаружен
левый приток реки с теплой водой и близ его устья первый
гейзер. Гейзер был назван ласково Первенцем, а неизвестный
приток Шумной речки Гейзерной.
Первая встреча с гейзером для Устиновой и ее спутника —
камчатского жителя Анисифора Крупенина — чуть не закон-
чилась трагически. На обратном пути к базовому лагерю их
застигла жестокая пурга. Путешественники не могли найти
дорогу к лагерю. Пурга замела их следы. Ночевать им приш-
лось в наспех отрытой снежной яме. На другой день, боясь
окончательно потерять силы и замерзнуть, они решили
двинуться напрямик к океану. Шли по глубокому снегу.
Скоро на измученных путников навалилась такая усталость,
что каждый шаг казался последним. Когда они все-таки
выбрались к океану, до спасительной избушки у реки
Шумной оставалось еще три десятка километров и три боль-
ших и несчитанные малые речки. Почти чудом Татьяна
Устинова и ее спутник добрели до спасительной избушки.
Сражение со стихией и камчатской природой, и в этот раз
не пожелавшей так просто отпустить людей, приобщив-
шихся к ее тайне, было выиграно. Устинова тут же начала
обдумывать планы экспедиции для дальнейшего исследова-
ния Гейзерной.
Каньон, хранивший тайну гейзеров, уже был взят в вилку.
С севера, с высоких гор Комаров видел его в 1908 году, он
заметил сильные извержения пара, но не понял, что это были
гейзеры; с юга Устинова открыла реку с теплой водой и пер-
вый гейзер. Долина гейзеров еще продолжала прятаться, но
отсрочка, данная ей до полного и настоящего открытия, была
невелика. В июле 1941 года Устинова с тем же Крупениным
отправились к найденной весною теплой речке. Путешествен-
ники шли пешком с одной вьючной лошадью. Они намере-
127
вались подойти теперь к реке со стороны верховий. На пути
попадались непролазные заросли стланцевого кедрача, лу-
жайки с двухметровым шаломайником, рощи каменной бере-
зы, бесчисленные подъемы и спуски, но они шли по задан-
ному направлению к одному из интереснейших географичес-
ких открытий нашего времени.
26 июля путники увидели глубокую долину. На дне ее
сверкали султаны паровых извержений. Огромный столб с
грибообразным оголовьем поднялся почти на полукиломет-
ровую высоту. Из ущелья доносился грозный и таинственный
шум. Долина гейзеров открылась человеческому взору. Ма-
ленький отряд начал искать спуск к ней.
В 1954 году, когда мы собирались на Камчатку, Т. И. Ус-
тинова жила в Симферополе и готовила свою диссертацию о
камчатских гейзерах к печати. Имя первооткрывательницы
знал лишь узкий круг специалистов. Газетное сообщение об
интересном географическом открытии, мелькнувшее в начале
войны, не сохранилось в памяти людей. Все, что рассказано
здесь об открытии гейзеров, я узнал значительно позже.
Тогда же нам была известна лишь фамилия первооткрыва-
тельницы и год открытия долины.
Свет маяка
В преддверии путешествия в глубину Камчатского полуост-
рова мы чуточку волновались. Все ли у нас получится так
легко и просто, как получалось до сих пор? Осень на исходе.
Мы торопимся и душой уже перенеслись на восточное побе-
режье полуострова, а «Кальмар» никак не отшвартуется. Но
вот, кажется, собирается вся команда. Мы принимаем на борт
еще одну пассажирку, миловидную светловолосую девушку.
Капитан устраивает для порядка разнос попадающимся ему
на глаза матросам, и шхуна начинает медленно вытягиваться
с помощью якорной лебедки из плотного строя кораблей.
С самым малым ходом «Кальмар» выходит из Петропавлов-
ской гавани, огибая Никольскую сопку со стороны обрывисто-
го и высокого мыса Сигнального. Собственно, за Сигнальным
129
и начинается Авачинская бухта. Она так велика, что, по
утверждению специалистов, в ней можно разместить весь
флот мира. «Кальмар» пересекает ее, и на это у него уходит
не меньше получаса. На высоком мысу справа от выхода в
океан стоит маяк: белая башня с черными поперечными по-
лосами. Пока мы работали в Петропавловске, нам удалось на
нем побывать. Смотритель, узнав, что мы художники, в по-
рядке исключения разрешил подняться на самую верхушку
железной башни к фонарю. Поднимались по крутой винтовой
лестнице, ступени которой были устланы морскими флагами
расцвечивания: яркие цветные полосы, квадраты и круги.
Мы переступали словно по живописным клавишам: синим,
желтым, красным, белым, черным. В башне царил торжест-
венный полумрак и чистота. У фонаря мне сделался ясен
смысл такого порядка. Свет сравнительно небольшой лампы,
проходя через сложные системы хрустальных призм, проби-
вает тьму и бывает виден с далеких горизонтов. Сколько ко-
раблей провел в ворота Авачинской бухты этот старый маяк,
если на медном, отполированном до блеска, держателе
хрустальных линз я прочел:
F BARBIERС'е
PARK
Сот* vu.cte.u.T-.c
1894
За воротами нас встретил свежий ветер. Широкий веер
соленых брызг взметнулся над палубой. Никольская сопка
уменьшилась за кормой и вскоре стала не больше мизинца.
А над всем петропавловским берегом царили громады Ава-
чинского и Корякского вулканов. Мне стало даже обидно в
этот момент за Никольскую сопку. Она почти совсем поте-
рялась и стала вровень со многими холмообразными возвы-
шениями, тянущимися вдоль горизонта. Отсюда уже не было
видно ни плетеных фашин, ни макетов орудий, ни памятников,
ни оборонительных рубежей, где пролили кровь герои-артил-
леристы лейтенанта Максутова и где завязалась тогда руко-
пашная схватка, как говорят, не на живот, а на смерть... И вы-
деляла ее среди таких же сопок теперь только человеческая
история, волею судеб избравшая именно это место для посе-
130
гения, гавани, героических сражений и прочих созидательных
деяний. А то быть бы ей горушкой, подобной тысяче других,
разбросанных где-нибудь среди хребтов Анюя или даже на
Луне.
Под шум океана
На койке, предложенной мне во временное пользование
мотористом, рядом с зачитанным «Мартином Иденом» Дже-
ка Лондона я увидел книгу, название которой взволновало
меня. Это было «Описание земли Камчатки» Крашенинникова.
Книга разом отвечала на множество вопросов. Здесь можно
было найти главы о вулканах и реках, о рыбах и животных, о
путях сообщения на полуострове и даже о горячих ключах.
Авторы предисловия Н. В. Думитрашко и Л. Г. Каманин, оце-
нивая значение «Описания земли Камчатки», писали, что в те-
чение ста пятидесяти лет этот труд был основным источником
сведений о Камчатке и по своей полноте, глубине, точности,
красочности описания не только не утратил своего значения
131
но и до сих пор являет-
ся одним из наиболее
блестящих произведений
мировой географической
литературы.
Крашенинников попал
на Камчатку молодым,
почти никому не извест-
ным ученым, числившим-
ся студентом при акаде-
мической свите в той же
Камчатской экспедиции,
в которой состоял и Ви-
тус Беринг. Еще в пути на
полуостров он попал в
кораблекрушение и ос-
тался без одежды, денег,
нужных для работы инструментов. Но это его не смутило.
За четыре года он несколько раз пересекал полуостров, ис-
ходил его пешком вдоль западного и вдоль восточного бе-
рега. Наряду с обширной программой исследований он опи-
сал все основные и ныне известные горячие источники. Толь-
ко почему-то оказались неизвестными и неописанными гей-
зеры.
Я вчитываюсь в страницы «Описания» и нахожу следую-
щие строки: «Камчадалы, которые считают все горячие ис-
точники, как и вулканы, жилищами духов, опасаются к ним
близко подходить. Поэтому они не рассказывают о них ни-
кому из русских, чтобы не попасть в провожатые. Я узнал о них
случайно, проехав верст сто от такого места, и вернулся
назад, чтобы описать это редкое явление. Жители Шемякин-
ского островка принуждены были открыть истинную причи-
ну, по которой скрывают источники, ...показали ключи, но
сами к ним близко не подходили. Когда они увидели, что мы
в ключах купались, ели вареное в них мясо и пили воду, то
думали, что мы сейчас же погибнем».
По верованиям камчадалов в сопках, извергающих дым
и пламя, жили гамулы, варившие там китов. Какое наивное и
между тем образное представление! Они рассматривали соп-
ку, как сверхвеликую ярангу и в соответствии с ее масшта-
бами придумали духов, которые, промышляя по ночам, при-
носили по пяти, а иные и по десять китов, надев по одному
на каждый палец.
132
Это было интересно.
Я собирался читать даль-
ше. Но тут с вахты при-
шел владелец койки.
Я прошу у него книгу и
выбираюсь на палубу.
Меня со всех сторон ох-
ватывает мрак, порывис-
тый ветер рвет одежду.
Светящиеся клочья пены
и брызги проносятся у
меня над головой. Я про-
пускаю самый сильный
вал и стремительной пе-
ребежкой бросаюсь к
кормовой надстройке. Палуба
проваливается у меня под но-
гами, но, распахнув дверь, я успеваю довольно сухим влететь
в кают-коллпанию. Здесь, сидя и полулежа, не снимая курток,
плащей и шапок, уже спят ребята. Я нашел место в уголке и,
засыпая, думал, что завтра надо будет обязательно расска-
зать моим друзьям о сильных и злых духах, охраняющих все
высокие горы и вершины с ледниками и огнедышащими кра-
терами на Камчатке.
Трудно себе представить более безотрадную картину, чем
Тихий океан у берегов Камчатки в нескончаемый дождь и
штормовую погоду. Лишь бескрайние степи в период глубо-
кого осеннего ненастья с грязными хлябами на дорогах, дож-
дями и туманами отдаленно можно было бы сравнить с ним.
Но в море еще тоскливей. К общему настроению прибавляет-
ся неуверенность в курсе и боязнь врезаться в неожиданно
появившийся берег или встречный корабль. В такую погоду
моряки стремятся уйти в открытое море, подальше от бере-
гов. «Кальмар» повернулся кормой к предполагаемому бере-
гу и лег в дрейф, а мы приуныли.
Я вспомнил, как один рыбак говорил мне об океане: «Вот
ты заметь, океан наш любит цифру три. Если поднялся
шторм и не затих в тот же день, считай, три дня играть будет;
на третий не кончился — бери еще три. Шесть получает-
ся. На шестой ежели не кончился, все девять бушевать
будет!»
Судовой радист время от времени выходит на связь. Свод-
133
Л Ц С\\\ Р® ка не обнадеживает. Ка-
\ К mW JA питан решил еще раз за-
просить комбинат и во
I V\/V)/v что бы то ни стало нас
ПАХ Iff высадить. Его желание
\\ \.S .J У полностью совпадало с
нашим, но как это сде-
R\. лать?
/\Х. — Понимаете, у меня
I \\ \ пять человек пассажиров
\ \\ \ из Москвы. Художники.
\ \ \ \ Одна учительница! Чем я
\ \\ их буду кормить?—те-
перь уже сам капитан
улещивает берег.
Мы корчим непристойно скорбные физиономии и тут же
радостно улыбаемся, одобряя этим неотразимую аргумента-
цию капитана.
— Сказали, за вами придут, если согласится выйти
команда на катере. Они отстаиваются сейчас на речке, в
лимане.
Через час мы увидали катерок. Временами он пол-
ностью скрывался в волнах, но затем, словно вытолкнутая
из бутылки пробка, высоко взлетал в воздух. Сближаться
при такой болтанке было опасно. Только после активных
уговоров в рупор катер приблизился, и мы перебрались
на него.
Перегрузка во время шторма и качки на рейде для мест-
ных условий столь типичная картина, что с ней знакомы
здесь все: учителя, врачи, моряки, старики и дети, начальство
и приезжие артисты, даже больные и роженицы часто пре-
терпевают подобную процедуру. Для нас же это было оче-
редным романтическим приключением. В первый момент
дух захватило, когда нам очень спокойно предложили пры-
гать с «Кальмара» на палубу катера, то взлетающего выше
нас, то проваливающегося глубоко вниз. Сначала мы увиде-
ли, как полетели вещи, а затем уж начали прыгать сами.
Надю, как самый ценный груз, матросы перебросили с рук на
руки так ловко, что она, даже не успев взвизгнуть, благопо-
лучно «приземлилась» на крошечной палубе.
Берег был уныл и неприветлив. У меня больно сжалось
сердце от одного вида этого высокого глинистого обрыва,
истерзанного дождем и океанскими волнами.
134
На твердой земле
Подхватив свое имущество, мы по скользкой дороге на-
чали выбираться к поселку, в котором нас никто не ждал,
даже если бы не моросил нескончаемый мерзкий дождь и
море было не столь гневное, как сейчас. Грохот волн сливался
в непрерывный шум, грязная вода кипела, перемешиваясь с
песком, камнями и сорванными с корней водорослями.
Велико было наше удивление, когда нас окружила ватага
мальчишек и девчонок. Казалось, дождь и шторм им были ни-
почем. Здесь, как и в других маленьких поселках на краю зем-
ли, жили, по всей видимости, «непогодоустойчивые» ребята.
Ребята появлялись невесть откуда, и скоро толпа человек
в сорок тесно окружила нас. Наиболее любопытные и реши-
тельные притрагивались к непонятным ящикам и поднимали
их для определения веса. Возле этюдника Ивана вспыхнул
спор: два мальчишки пытались его вырвать друг у друга.
— Ребята!—сказал Иван.— Вы поосторожней! У меня там
телескопические аппараты, вы стряхнете их, и я не смогу
работать.
Мальчишки оставили этюдник и
отступили на полшага назад. Труд-
но было не рассмеяться при взгля-
де на их вытаращенные от удивле-
ния глазенки. Как им не терпелось
разгадать, кто мы такие и для чего
прибыли сюда.
Серафим, состроив мину, долж-
ную означать его собственное
изумление, добавил, словно дове-
ряясь, близ стоящему пацану: «Мы
отсюда на Луну полетим!»
— А-а-а!—сказал тот без осо-
бого удивления.
— Нет! Вы в горы пойдете! —
возразил скуластенький малец с
темными, как антрацит, и чуть рас-
косыми глазами.
— Правильно, — подтвердил Се-
рафим.— Пойдем в горы, потому
что оттуда к Луне ближе лететь.
В это время к нам подошел незнакомый мужчина в бре-
зентовом плаще и сказал:
— Вы пока поселитесь в директорском домике, он пусту-
ет. Я вас провожу.
Взвалив на себя вещи, мы зашагали вслед за ним.
В ДИРЕКТОРСКОМ ДОМИКЕ
Как легко и просто решаются здесь сложные проблемы.
Помочь человеку найти кров, подумать о том, чтобы он был
сыт и согрет,— это закон Севера. Люди на далеких берегах
океана в маленьких поселках и на островах никогда не оста-
вят вас без помощи. Это естественная традиция, которую на
протяжении веков выковывало общение с суровой природой.
Через полчаса мы оказались в небольшом, очень удоб-
ном домике, где обнаружили даже некоторые запасы дров,
угля и посуду. По этому случаю мы устроили роскошный
ужин. Директорская печь горит с веселым треском. Роль хо-
зяйки берет на себя пятый пассажир с «Кальмара»—Надежда.
Она улыбается и очень мила. Мы выпили за успех предстоя-
щего похода, за Надю, за тех, кто в море, и за директора ком-
136
бината, так вовремя уехавшего в
отпуск. В заключение спели свои
любимые песни.
...Я опять не сплю далеко за пол-
ночь— делаю все новые и новые
эскизы, хотя уже слышал, как по
второму разу пропели петухи. По-
сле похода мы вернемся в Москву,
а до сих пор нет ни одной твердой
темы для картины. Пробую решить
в эскизах тему «Проводы корабля
на Севере». Она меня волнует пока
больше других. Сколько перед нами уже прошло проводов!
И все они, хоть и разные, неизменно будоражат душу.
Все эскизы и карандашные наброски пока говорят, что я
могу охватить одним взглядом либо провожающих на при-
чале, либо отъезжающих на палубе. Огромный пароход не
вмещается в картину. Я уже хотел отказываться от своей идеи,
но здесь, близ Жупанова, я сделал этюд со стройматериалами
на пустынном берегу. Их выгрузили с двух пароходов для ка-
кого-то строительства. Пароходы ушли. Точно так бывало,
наверно, и на многих зимовках. Я подумал, что вовсе не надо
массовой сцены проводов, чем меньше людей остается, тем
напряженнее по настроению делается сцена. Пусть на диком
берегу будет несколько человек. К этому решению я стара-
юсь успеть собрать этюды.
Здесь, в Жупанове, земля более благосклонна к человеку,
чем на Чукотке. И мир звуков, рождающихся в ночи, вызывает
воспоминания об уютной и глубоко очеловеченной россий-
ской деревне: пение петухов, разноголосый лай деревенских
собак, а вслед за ним донжуанская серенада загулявшего
кота. Почему в сентябре? Помнится мне, что сезон у них
а марте.
Всюду жизнь
Ночью, когда дикие горы прячутся в темноте, жизнь не-
большого поселка ощущается более по звукам и тонкой при-
меси человеческого тепла, излучаемого рублеными избами и
хлевами. Она настолько напоминает жизнь русских крестьян
из глубин страны, что невольно приходят в голову мысли о
масштабности земли нашей, о великом труде и выносливо-
сти первых землепроходцев российских, да и нынешних жи-
137
телеи этого края. И я с добрыми чувствами уважения думаю
о тех, кто и сейчас в этих домиках под тесовыми, шиферными
и толевыми крышами на берегу Великого океана качает дет-
скую колыбель или спит после целого дня тяжелой работы в
море. Лунный свет струится на землю и отражается в стеклах
притихших домиков.
Знаменитого проводника
пришлось искать. Мы с ним
пребывания в поселке. От
в Гейзерную долину нам не
столкнулись в первые же часы
прилавка сквозь толпу протис-
кивался рослый, широкий в
кости мужчина, на щеках румя-
нец, на лбу два больших кре-
стообразных шрама, забегаю-
щих в залысины, в каждой ру-
ке по бутылке коньяку. На
чей-то оклик: «Ковалев! Ты
опять пришел?» —он, смущен-
но улыбаясь, негромким голо-
сом сказал: «Сегодня мне ведь
можно выпить — сына прово-
жаю в армию!» Я перехватил
его и спросил, не тот ли он Ко-
валев, который ходил в Гей-
зерную, и не согласится ли он
пойти еще раз туда. Он сказал,
что тот самый, но пойти не
сможет: трудно стало, ноги
уже не те. Это было весьма
огорчительно, но встреча с че-
ловеком, проделавшим путь,
который нам еще предстояло
осуществить, словно наполо-
вину уменьшила предстоящие
нам трудности.
Роковой медведь
Мне очень хотелось услы-
шать от него хоть какие-ни-
будь советы и любопытно бы-
ло разузнать обстоятельства,
при которых он получил такие
138
страшные шрамы. И на следующий день я зашел к нему в
гости.
Уговаривать его пойти с нами было бесполезно. На советы
он был скуп или просто не знал, что надо сказать. На мой
вопрос о шрамах ответил не сразу. Пригнув голову, он уперся
крепко локтями в крышку стола, за которым мы сидели, и,
потирая ладонями виски, как-то нехотя сказал:
— Отомстил мне мишка, да видно продлена была мне
жизнь!
Я помолчал в ожидании дальнейшего рассказа, а так как
он не последовал, спросил еще:
— Как же это вышло? Сам он напал или раненый был?
— Раненый был,— ответил охотник.— Случилось это в вой-
ну. Охотился я тогда много. Мясо было нужно. На охоту хо-
дил чаще всего в одиночку. В тот злополучный раз нашел
подходящую тропу, место выбрал близ речки и накрылся для
тепла накидушкой. Палатки у меня не было. Сижу, съежив-
шись, и думаю: «Пойдешь ты, мишенька, вечером, тут я тебя
и встречу!»
Долго так сидел. Уже стемнело, а он так и не явился.
Я разулся. Хотел лечь спать, и он тут идет. Я хотел встретить
его сбоку и перебежать на островок (недалеко до него было).
Спускаюсь к берегу и вдруг почти натыкаюсь на медведя.
Огромный мишка стоит шагах в двух. Стрелять тут надо в го-
лову, иначе не убьешь! Я выстрелил, но темнота, видно, по-
мешала, и пуля пришлась не точно. Медведь упал и тут же
поднялся совсем рядом. Я еще несколько раз выстрелил. Те-
перь уже в живот. Целиться было некогда. Медведь падал,
поднимался, снова падал, а потом, повернувшись, начал ухо-
дить. Сгоряча я кинулся за ним, но вскоре остановился. Поду-
мал: вдруг он затаился в засаде; его пройдешь, а он сзади
бросится. Все равно, решил я, завтра тебя достану, и пошел
спать на островок.
Ковалев сделал паузу. Громко тикали ходики. В комнате
было очень тепло. Я молчал, пытаясь представить блеск сту-
деной воды, темень с затаившимся в ней подранком и ледяной
песок острова, на котором охотнику предстояло провести
ночь.
— Когда посветлело, я его нашел. Он лежал, но, заметив
мое приближение, кинулся наутек. Преследуя его, я забрался
в густой ольховник. В одном месте, где расходились сразу
три тропы, будто бы лежал он. Ямка в снегу показывает, а
крови ввиду мороза нет. Я нагнулся внимательнее осмотреть
139
след, и тут-то из засады мишка бросился на меня так быстро,
что я едва успел повернуться. Стрелял я с пол-оборота и це-
лился в голову. И уж не знаю — то ли промахнулся, то ли пуля
об ветку ударилась и разорвалась. Они легко взрываются.
Больше я выстрелить не успел. Он оказался совсем рядом.
Схватил зубами ствол карабина, вырвал его из моих рук и
бросил в сторону. Одновременно он ткнул меня лапой в
груДь. Я покатился. Обычно медведь в таких случаях норовит
лапой голову свернуть. А этот как-то поначалу со мной дели-
катно обошелся. Тут же, не переводя дыхания, почувствовал
я огромную тяжесть, медведище привалил меня тушей, да
еще лапами грудь давит. Я только успел подумать: «Ну, капут
пришел!» Почему-то мишка лапы в ход не пустил, а захотел
раздавить мою голову зубами. Тут я решил бороться! Сую
ему руку в глотку, думаю: «Лучше грызи руку, мало будет —
отдам вторую, а голову пока поберечь надо». Просовываю
руку в его горло, у него получается что-то вроде тошноты, и
он плюется. Но все же голову успел мне здорово ободрать.
Потом меня он покатил и хотел го-
лову взять с затылка. Я не успел, пока
рука была свободная, дотянуться до
ножа, висевшего на поясе, и он опять
привалил меня тушей и затих, отдыхая.
Тоже ведь раненый был.
Смотрим в глаза друг другу. Тяже-
ло мне, но я с ним разговариваю. Гово-
рю: «Пусти меня, мишенька, я тебя
больше трогать не буду». Он вроде
слушает и даже спокойней делается.
И вот тут, неожиданно для меня, схва-
тил мою голову и прокусил зубами в
двух местах. Потемнело у меня в со-
знании, но я еще раз сунул ему руку в
глотку. Решил использовать последнюю
попытку. Вспомнил я о выстрелах в
живот и попробовал пошевелить нога-
ми. Одна болела, ее сильно повредил
мишка. Другая — ничего. Задыхаясь
под его тяжестью, я ударил ногой в
мягкий живот и, видно, задел рану. Он
отпрянул от меня и стал уходить, а я
тем временем достал карабин. В нем
было еще два патрона, но медведя я
решил отпустить.
Как я тогда шел? Как тот без ног (по
всей видимости, он имел в виду Ма-
ресьева). Чтобы подбодрить себя, пес-
ни пел. Ветер дул очень холодный,
кровь замерзала. Голова от ран распух-
ла, но я соображал, что лечь отдохнуть
мне нельзя — погибну. Надо было до
тундры дойти. Там баб можно встре-
тить. Как раз сбор ягод был. Но в
тундре никого не оказалось, и мне при-
шлось идти дальше. Первым, кого я
увидел, был мальчишка. Он испугался
вида моего, бросил ягоды и кинулся
наутек. Я ему крикнуть хочу, да не по-
лучается. Потом этот мальчишка опо-
мнился и вернулся. Объяснил я ему,
чтобы бежал в Березовку и позвал лю-
141
дей, а сам после этого
еще шел километра
три, пока не увидел
идущих навстречу мне
людей. Тут уж силы
меня покинули.
Только к вечеру ме-
ня довезли в поселок.
Я не хотел, чтобы дома
испугались, детишки
тогда маленькие еще
были, и просил тех, кто
< Ц ' меня вез, чтобы домой
знать не давали о слу-
чившемся.
В больнице положили меня на стол. Врач была у нас мо-
лоденькая. Я слышал, как она с сестрами разговаривает:
«Если до утра выживет, вызовем самолет, а не выживет —
значит, все». Я тогда говорю ей: «Рано, доктор, вы мне при-
говор выносите, я еще жить буду».
Она даже испугалась:
— А вы еще слышите?!
— Слышу и сознания еще ни разу не терял, делайте что
нужно!
Ну, и взялась она меня зашивать. Поправился.
Потом она мне говорила, что семьдесят пять процентов
крови будто бы я потерял, но ничего — все обрастает, и все
восстанавливается.
После снова ходил на охоту. Первое время руки дрожали,
когда целился. Сто пятьдесят четыре медведя у меня на счету:
мясо тогда нужно было. Сами понимаете, война!
Я внимательно слушал рассказ Ковалева, даже не заметив,
как жена его перешла к нам в комнату.
С заметной гордостью она сказала:
— Рыбкооп тогда не успевал вывозить. Очень много он
убивал, один ведь только и ходил!
И тут же, чтобы муж не зазнавался, адресуясь к нему, но
по существу более для меня сказала:
— А ты остался живой только потому, что челюсть у
медведя разбитая была. Охотники нашли его. В этом мед-
веде одного сала пудов десять было в две ладони тол-
щиной.
— Да, большой был. Я таких больше не встречал,— за-
142
ключил свой рассказ Ковалев и замолк после этих слов на-
долго.
Перед его взором опять, наверное, проходили камчатские
тропы, зори, утренний иней на сочной траве и многие десятки
медведей, а может быть, он почувствовал, как у него ноют
колени (старый, добытый на охоте, ревматизм), или подумал
о своем сыне и о быстро промелькнувших годах.
— Не могу пойти я с вами, ребята, стар стал и ноги уже
не те. Болят! Теперь мне на печи в валенках сидеть надо!—
не без грусти отказался проводник.— Поищите кого-нибудь
другого!
Облачный вал
Кроме Ковалева, в Жупанове оказался лишь один чело-
век, побывавший очень близко от Гейзерной. Это Петр Федо-
рович Монахов, работник местного рыбкоопа.
В это утро терраска была освещена таким переизбыточно
ярким солнцем, что его ослепляющие лучи я ощутил раньше,
чем окончательно проснулся. От вчерашней грусти и мелан-
холии не осталось и следа. Еще не открыв глаза, я почувст-
вовал, как во мне все запело от радости. Вскочил на ноги,
предвкушая увидеть огромный мир, сверкающий чистотой и
яркими красками. И предвкушение не обмануло меня: все
оказалось еще великолепнее, чем можно было вообразить.
Не зря ночью свистел ветер. Хорошо поработав, он бес-
следно разогнал вчерашние тучи и туман.
Я представил, как ветер на своем пути переваливает через
высокие горы полуострова. Не от соприкосновения ли с веч-
ными льдами, снегом и холодом вершин западный ветер бы-
вает здесь таким хрустально прозрачным?
К северу от поселка видна огромная излучина Кроноцкого
залива с линией берега, почти в сто двадцать километров, ши-
рокий океан и целый ряд горных хребтов и вулканов. Тут и
Кихпиныч и Зубчатая, востряками и ледниками, очень точно
оправдывающая свое название, и, наконец, вулкан Кроноц-
кий классически правильной конусообразной формы.
Узоры расщелин и распадков, сбегающие от вершины
Кроноцкого вулкана, я отчетливо видел не только в солнеч-
ный день, но и в лунном свете, ночью, а расстояние до этой
горы не менее ста километров! И все это пространство метр
143
за метром можно проследить взглядом без всякого теле-
скопа или бинокля.
В свободное от сборов время мы сходили на этюды в на-
правлении нашего будущего маршрута. После Чукотки Кам-
чатка поражает своей растительностью, буйными и очень рос-
лыми травами, кустарниками, лесами каменной березы, за-
рослями рябинника и кедрача, разными ягодами и цветами.
Во многих местах даже на не очень высоких сопках лежит
прошлогодний снег. Всюду было интересно, но больше всего
нас привлекала сопка из пемзы с голой вершиной и оврагами
светло-кремового цвета. По ее склонам острыми языками ка-
рабкался кустарниковый лес, кажущийся почти черным в
близости от светлых пемзовых обнажений. Новая природа
требует соответствующего ей ключа, и его предстоит еще
подобрать.
В один день я написал два этюда. Сначала с необычным
океаном: он казался тихим, как спокойная большая река. На
его поверхности я разглядел отражение светлого облака, вы-
делявшегося своей плотностью среди массы других. Золо-
тисто-кремовая дорожка под ним протянулась от самого го-
ризонта до берега. А на переднем плане оказался чудный
ковер осенней тундры, мелкие кустарники, стланцевый кед-
рач и низкорослые скрюченные каменные березы. Я писал
этюд и думал, что это состояние будет устойчивым до вечера,
как это часто бывает в тихие, серые дни поздней осени. Но не
прошло и двух часов, как плотное облако, ранее заинтересо-
вавшее меня, вдруг довольно быстро начало расти в своих
размерах. Все небо разом пришло в движение, потемнело, и
я увидел облачный вал, как огромное веретено двинувшийся
от горизонта. Море вскипело от шквального ветра, идущего
перед плотным облачным фронтом. Я сделал еще один этюд
с этим странным явлением, быстро собрался и зашагал к по-
8
бухгалтерию. Тогда
селку. На полпути меня догнала пур-
га, ударила в спину и так неистово за-
кружилась, что я несколько раз сби-
вался с дороги, пока вслепую добрал-
ся домой.
В другой день, совсем поздно ве-
чером мне удалось сделать этюд с
осенним лесом и лимонно-желтым
холодным небом. Каменные березы
росли, резко искривившись в одну
сторону. Их так согнули преобладаю-
щие здесь ветры. Я писал этот мотив
в тихий вечер, а наклонившийся лес на
этюде выглядит так, словно его рас-
качивает и треплет неистовая буря.
С проводником дело уладилось.
Начальство по нашей просьбе отпус-
тило Монахова на десять дней. Петр
Федорович заинтересован привезти
побольше медвежьего мяса на зиму.
Лошадей просим у руководства
рыбного комбината. Секретарь пар-
тийного бюро активно помогает нам.
Мы ему пообещали после возвраще-
ния оформить клуб: написать два боль-
ших пейзажа-панно и несколько порт-
ретов масляными красками. Он заго-
релся, заявил, что постарается найти
способ провести эту работу через
мы сможем заплатить проводнику и ула-
дить какие-то расчеты и формальности, связанные с исполь-
зованием лошадей. Это нас очень обрадовало.
На заседании партийного бюро среди потока производст-
венных вопросов стоял и наш: «О выделении лошадей экспе-
диции художников». Решили выделить.
Наши лошади
...Сегодня ковали лошадей. От решения, вынесенного на
бюро, до осуществления его на практике, оказывается, путь
большой. Для того чтобы подковать двух лошадей, мы потра-
тили весь день.
146
Наконец и это позади. У нас появляются подкованные ло-
шади: беленькая и две гнедых. Беленькая очень хороша. Зо-
вут ее Находка. Она в поселке пользуется всеобщей любовью,
но особенно к ней неравнодушны мальчишки. В прошлом го-
ду в этих местах была экспедиция, у которой были свои ло-
шади и среди них совсем молодая, еще не объезженная ло-
шадка по имени Чайка. Во время полевых работ эта лошадка
пропала и ее не могли найти. Был октябрь, экспедиция окон-
чила работу и уехала. О происшествии уже начали забывать.
Зимой здешний лесничий неожиданно обнаружил лошадь
в одном из распадков. К тому времени землю завалило глу-
боким снегом. Лошадь уже не могла выбраться из распадка
и, чтобы не умереть с голоду, копытами рыла снег, пробивала
лед и доставала траву. Об этом говорили следы. Вид ее был
страшен: голова распухла, глаза гноились, ребра выпирали
под обмерзшей шкурой. Она потеряла подковы и разбила
копыта. И не было уже сил у бедной лошади для того, чтобы
двигаться. Леснику пришлось сходить за помощью. В лесу
соорудили сани, и на них привезли лошадь в поселок. За ней
закрепилось имя Находка. Сейчас это прекрасная лошадь:
сытая, с красивой головой на стройной шее, с большими ум-
ными глазами. Все здесь знают ее драматическую историю и
проявляют к ней теплые чувства.
Вторая лошадь некрасивая и очень угрюмая. В ее имя кто-
то вложил жестокую иронию: Красавчик! Один глаз у нее с
бельмом. Нам сказали, что она, так же как и Находка, умеет
ходить под вьюками. Третья лошадь — массивный увалень
Васька.
Землетрясение
Это может показаться странным, но луна разбудила меня
за несколько минут до землетрясения. Сон кончился внезап-
но, и я, открыв глаза, увидел все ту же луну, невероятно
объемную. Она таращилась на меня сквозь стекла, заливая
всю террасу ярким и холодным светом. Во мне уже таилось
какое-то тревожное предчувствие, и я напряженно ловил
звуки, подтверждающие, что мир вокруг жив. Почему-то я
представил, как в холодном и немом пространстве, залитом
ослепительным и на редкость бездушным светом, несется
остывшая земля. Она как две капли воды похожа на свою
сестру, только превосходит ее размерами. И на этой холод-
ной громадине, чудом оставшийся в живых, затерялся я. Ды-
148
хание моих товарищей сквозь стену слышно не было. Кругом
необыкновенно тихо: ни лая собак, ни обычного в этих местах
аккомпанемента волн. Я насторожился и вдруг уловил страш-
ный нарастающий гул. Его можно было принять за стук колес
от идущего по рельсам тяжелого поезда. Появившись где-то
за горизонтом в стороне Кроноцкой, он с фантастической
скоростью промчался под землей к югу и исчез в ночных да-
лях. Земля при этом затряслась в судорожных конвульсиях,
рванулась из-под меня в сторону и, вздрогнув, подбросила
вверх.
Мне захотелось внимательнее вслушаться в проносящийся
подо мной страшный грохот и хоть чуть-чуть понять его при-
роду. Было жутко и радостно одновременно. Я перевернулся
на живот, на животе мягче трястись, и стал поджидать сле-
дующую волну землетрясения. Но она не пришла.
На другой день в разговорах выяснились некоторые под-
робности ночного происшествия. В двухэтажных деревянных
домах после первого толчка произошла небольшая паника.
Люди выскочили на улицу. Потом смеялись над пьяным, про-
трезвевшим сразу после первого толчка.
Мои товарищи спали беспробудным сном. Утром они даже
не хотели поверить мне, что землетрясение было на самом
деле, а когда о нем услышали от других людей, несколько
расстроились.
Цунами
В один из вечеров, под настроение, Серафим рассказал
нам историю, случившуюся с ним в 1952 году на Курилах, ког-
да на остров обрушилось цунами. От гибели Серафима отде-
ляли тогда девять часов и слепой случай, или, как иногда гово-
рят, судьба. Вот как это было.
Первые дни ноября. Заканчивалась навигация. Серафим
в ту осень с огромным увлечением работал на Парамушире
в Подгорном, где жил почти месяц на квартире у инженера
китокомбината, одинокого человека, с которым его уже на-
чала связывать дружба. Кроме мелких этюдов, были начаты
две большие вещи. Их хотелось дописать по натуре, но кто-то
сказал, что уходит предпоследний, а может быть, и последний
китобоец, на котором можно еще добраться на материк. Ко-
лебания буквально в последнюю секунду завершились реше-
нием ехать. С сырыми холстами, прямо с работы Серафим
149
едва успел погрузиться на судно и вышел в море. Через де-
вять часов пути на борт китобойца пришла радиограмма:
«В связи со стихийным бедствием немедленно возвращайтесь
Подгорный для оказания помощи пострадавшим». Эфир был
переполнен требованиями всем судам идти к берегам Ку-
рильских островов. На них обрушилась катастрофа. Характер
стихии и размеры причиненных ею бедствий еще никому тол-
ком не были ясны.
При подходе к Подгорному в океане начали попадаться
различные предметы: доски, двери и оконные рамы и даже
крыши домов и сараев, целиком сорванные с построек и ута-
щенные в море отливной волной. На одной из крыш, ныряю-
щей среди волн в стороне от курса, в бинокль можно было
различить фигурку человека, размахивающего рукой. Потер-
певшие бедствие держались на бревнах, дощатых щитах, пе-
ревернутых лодчонках. Китобоец, выполняя распоряжение,
подошел к Подгорному. Место невозможно было узнать: ни
поселка, ни китокомбината больше не существовало.
В рассказе Серафима меня больше всего поразили не-
сколько деталей. Поселок спал: было четыре часа утра. Све-
тила луна. И как после рассказывали спасшиеся, приближение
волны все-таки было замечено. Ее увидели истопники комби-
натской котельной. Их было двое. Жителей в эту холодную
ночь разбудили надрывные свистки паровой сирены. Она опо-
вещала об опасности до последней секунды. Волна первым
ударом снесла комбинат. Замолчала сирена. От комбината
остался только искореженный железобетонный слип, по ко-
торому раньше вытаскивали туши китов. Истопники погибли.
Людей находили далеко от моря в сопках выше границы,
куда достигала самая высокая волна. Серафим тоже ходил по
сопкам и услышал слабый писк. Совсем крошечный ребенок
выдержал и гигантские водовороты цунами и страшный холод
и был жив. Его взяли на китобоец. Матери его не нашли.
Здесь же до Владивостока плыла женщина, потерявшая свое-
го ребенка. Константин Константинович, так назвали моряки
спасенного младенца, после некоторых капризов сдался и
принял грудь незнакомой женщины к великой радости всего
экипажа.
Оказывается, перед цунами море иногда уходит далеко
от берегов, обнажая морское дно. Это неестественная и жут-
кая картина: почти в полной тишине океан убегает в сумрач-
ную лунную даль, оставляя за собой на «обсохшем дне» при-
чалы, лодки, корабли и подводные скалы!
150
В 1965 году я сам побывал на
Парамушире. Очевидцев про-
шлого цунами встретить мне не
пришлось. О том, что тогда про-
изошло, мои собеседники слы-
шали, но все приобрело какую-
то сказочную полуфантастиче-
скую редакцию. Так молодой
парень с мыса Васильева пове-
дал мне, что якобы в ту страш-
ную ночь в проливе между дву-
мя островами проплыл совер-
шенно целый дом. Люди видели
в его окне горящую свечу. Этот
образ сильно перекликается с
библейским Ноевым ковчегом,
только еще более загадочен и
красив.
Двойной отлив
...На другой день вечером, когда я еще был под впечат-
лением рассказа, светила полная луна. Светлый диск ее висел
над темным и притихшим океаном. Я шел по улице поселка,
приближаясь к обрывистому берегу. Там недвижно стояли
несколько человек и смотрели в море. Я перевел взгляд и
ужаснулся, дыхание мое перехватило. Океан ушел: неровное
дно, покрытое огромными каменными плитами, в полном све-
те луны выглядело черным, и я нигде не мог разглядеть при-
вычную полосу прибоя, живой блеск воды. Далеко вдаваясь
в море, стоял «обсохший» причал. Цунами! Картина нашест-
вия морской волны высотой в несколько этажей, сметающая,
как бульдозерный нож, все на своем пути, вплоть до высоких
гор, в один миг была нарисована воображением. Но почему
так спокойно стоят люди? Я подошел поближе. Они, оказы-
вается, смотрели на «двойной» отлив, во время которого море
«уходит» особенно далеко.
Итак, завтра мы двинемся в путь. Погода стоит велико-
лепная. Не выходя из своего дворика, мы с Юрием занимаем-
ся хозяйственными делами и любуемся стройным вулканом
Кроноцким. Он несколько дальше, чем устье Шумной, где мы
151
должны произвести высадку, но так
велик, что и на расстоянии выгля-
дит внушительно. Над гигантской
пирамидой правильной формы бе-
лыми лебедями плывут легкие об-
лака в кобальтовой синеве неба,
медленно скользят их тени по
снежным вершинам гор. Хочется
писать. Необыкновенно хороша бы-
ла Зубчатая в первой половине дня.
Но некогда, некогда! Оказывается,
самое тяжелое и трудоемкое, даже
в таких авантюрно-экспромтных экс-
педициях— это подготовка. Мы раз-
вернули впервые палатку, прихва-
ченную Иваном из Владивостокско-
го художественного фонда. Она ока-
залась похожей на сито. Юра пол-
дня штопал дырку за дыркой. Нам
надо еще сделать котелки из кон-
сервных банок, сшить мешки для сы-
пучих продуктов, отремонтировать и
усовершенствовать планшеты и
этюдники. Да разве все перечис-
лишь!
Иван перетаскивает из магазина
провиант: мясные консервы, сахар,
соль (одной соли мы берем три ки-
лограмма), сухари и хлеб. Серафим
весь день где-то добывал оружие,
или, как он выразился, «выколачи-
вал» его. К вечеру на столе появился
целый арсенал: ракетница с запасом
ракет, охотничье ружье с боеприпа-
сами и карабин. Совсем поздно при-
шел заведующий коммунхозом то-
варищ Подлесский и принес целую
груду итальянских и русских винче-
стерных патронов. Они чуть отлича-
ются по калибру, но Подлесский за-
верил, что это не помешает нам
стрелять.
Теперь в нашем распоряжении
152
оказалось все необходимое для покорения Гейзерной доли-
ны. Мы выработали план: я, Юрий и Иван с вещами доберем-
ся до устья Шумной катером и там высадимся, а проводник
с Серафимом налегке поедут на лошадях берегом. Так долж-
но получиться быстрее и легче.
Устроили прощальный вечер. Скорее даже не для себя,
а для Нади. Она окончательно освоилась в нашей компании.
После ужина долго играли в карты. Как и прежде, расто-
чаем девушке комплименты и держимся с галантностью сред-
невековых рыцарей. Это увлекает нас больше, чем карты. С
той поры как в доме появилось огнестрельное оружие, Надя
смотрит на нас как на героев и по-настоящему боится, что мы
можем не вернуться.
— Я вас буду очень ждать, мальчики. Будьте осторожны.
— Через десять дней мы будем здесь, за этим столом,—
говорим мы ей.— Ну, а если не вернемся, тогда с нами что-ни-
будь случилось. Тогда поднимайте тревогу, Наденька!
Нам очень льстит страх и восхищение, которые мы читаем
в ее расширившихся круглых зрачках.
153
ИГРА В РОБИНЗОНОВ
В половине шестого утра раздался мощный и продолжи-
тельный, как тревога, телефонный звонок. Это изобретение
нашего «гения организации» Ивана. Он до часу ночи в клубе
протанцевал с телефонисткой местного коммутатора только
для того, чтобы попросить ее об одной маленькой услуге:
разбудить нас по телефону в назначенный час, а остаток но-
чи укладывал свои личные вещи, мешая всем спать. Теперь он
спит. Мрачный Серафим уже на ногах, отчаянно чешет боро-
ду и ворчит: «Волынщики». Я решительно толкаю Ивана в бок.
В ответ на это он начинает причмокивать, как младенец, ищу-
щий соску, и тычется головой в мою подушку. Остается взять
его за нос, тогда он просыпается.
А за окном желто-розовый рассвет.
Серафим первый взваливает на плечи два связанных меж-
ду собой мешка: один с овсом для лошадей, другой с хлебом
для нас. Мы поднимаем остальные связки, этюдники и план-
шеты и гуськом через поселок идем к пристани. Катер уже
ждет нас. Это небольшой рыболовецкий бот — РБ. На корме
у него поворотная платформа для укладки сетей.
Несмотря на ранний час, нас провожают рабочие комби-
ната и знакомые уже нам ребятишки. Несколько взмахов
рук, и катер, задрожав корпусом, отходит от причала. Шум
дизеля заглушает возгласы: «Счастливого пути» и «Счастли-
вого возвращения!».
Яркое солнце поднимается над чистым горизонтом. Катер
бежит задорно. Узкий нос его
врезается в сине-зеленую воду,
и тут же, словно рысак, вздер-
нутый удилами, катер взвивает-
ся на дыбы и снова опускается
в очередной котлован, выры-
тый волнами океанской зыби.
Ее называют «мертвая зыбь».
Эти размеренно поднимающие
нас волны могли прийти от бе-
регов Калифорнии, Австралии,
Аляски или Антарктиды. Отту-
да, где недавно разразился
шторм.
Я стою у края палубы, дер-
жась за туго натянутый леер
154
бортового ограждения, и все смотрю и смотрю на зеленые
горы, белые шапки дальних вулканов, золотистый блеск бере-
говых обрывов, кружевную бахрому далекого прибоя и не-
бо сверхъестественной прозрачности. Опять вспомнилось дет-
ство с его огромным миром, раскинувшимся между берегом
Дона, двумя крепостными валами и пороховым складом —
арсеналом петровских времен. Там я впервые увлекся мечтой
о кораблях и далеких океанах. С высоты Петровского вала
можно было проследить спокойный бег Тихого Дона к Азов-
скому морю, расплавленному в знойном мареве летней жары.
Мечта о далеком океане тогда казалась несбыточной. А сей-
час так просто и естественно мимо меня проходят берега
Камчатки. Первый раз в своей жизни я ее увидел у мыса Ло-
патка и у входа в бухту Авачинскую, но тогда была пасмурная
погода и картина лишилась главного, что отличает вид земли
камчатской от большинства земель земного шара. Дело в
том, что при облачности мы не видим высоких вершин гор и
вулканов, расставленных здесь в изобилии природой. Сейчас,
в яркий солнечный день, все видно как на ладони. Я очень
жалею, что в наше время нет островерхих голов сахара. Я их
уже не встречал. Но все же мне в голову приходит сравнение:
камчатский полуостров при взгляде с моря похож на длинную
полку с тесно поставленными белыми конусами.
Воздух настолько чист и прозрачен, что кажется, будто
вулканы рядом. Особенно красивы вулканы Кроноцкий и Ка-
155
рымский: пирамиды из сверкающего льда! В них сосредото-
чено все титаническое величие пейзажа.
Вдоль линии берега прочерчена белая полоска прибоя.
Она отделяет синь океанской воды от красновато-охристых,
Мы стоим возле рулевой
коричневых и темно-
серых обнажений, бе-
реговых обрывов.
Скальные берега чере-
дуются с низкими тер-
расами, по которым
бархатистая зелень
нежных пастельных то-
ков сбегает к насы-
щенной синьке океана.
На горах отчетливо
видна граница, где
растительность уступа-
ет место голым, каме-
нистым склонам вер-
шин. Эти склоны лило-
вые, словно цветы
ириса. То тут, то там
блещут на солнце
брызги водопадов,
сверкает снег на скло-
нах, искрится океан...
ки рядом с высоким капита-
ном и замечаем, что он также считает реки, впадающие в
океан. Еще со времен Крашенинникова реки, впадающие к се-'
веру от залива Семлячок, называются по номерам. Нам нуж-
на пятая речка. Она и должна быть Шумной. Но наши само-
дельные кроки, в которые мы поминутно заглядываем, не сов-
падают с морской картой, и, наконец, и сам капитан теряет
уверенность, что высадит нас точно в устье Шумной. К тому
же карты картами, а с расстояния, на котором мы идем, устья
рек почти неразличимы.
И все же, внимательно высмотрев берег в бинокль и сде-
лав необходимые расчеты, капитан сказал:
— Высаживаться будем здесь!
Катеру к берегу не подойти, приходится плыть на лодке.
Вокруг нас огромные волны. Сравнительно спокойные на глу-
бине, они у берега яростно становятся на дыбы. Пенные греб-
ни в несколько раз превосходят высоту нашей перегружен-
156
ной скорлупки. Капитан сам сидит на веслах. Он разворачивает
лодку и некоторое время осторожно плывет кормой к берегу.
Внезапно нас поднимает на гребень гигантской волны, другая
волна откатывается назад, и мы повисаем над обнажившимся
дном... Секунда, и нас стремительно несет вперед. Спрыгнув
в воду, мы с трудом удерживаем лодку. К счастью, все об-
ходится благополучно, только в этюдники набралась вода, и,
когда мы вытаскиваем их на берег, из них течет, как из лейки.
. След медведя
Тихий пустынный берег лежит перед нами. О полной его
безлюдности говорит чистота песка и груды плавника, выбе-
ленного солнцем. На песке вдоль прибоя проложены круглые
следы. Вглядевшись, мы без труда убеждаемся, что это отпе-
чатки медвежьих лап. Следы еще не успели просохнуть: как
видно, совсем недавно по этому пустынному берегу прогули-
вался и, возможно, ловил лапой рыбу бурый камчатский мед-
ведь.
Прежде чем покинуть нас, капитан подарил нам хороший
топор и решил удостовериться в правильности высадки. Мы
прошли по берегу в поисках устья. Метрах в трехстах нашему
взору неожиданно открылась красивая река. От океана ее от-
гораживала, как плотина, высокая песчаная коса. Только у
дальнего скалистого мыса река пробила себе узкую дорогу.
Капитан высказал предположение, что эту косу намыл силь-
ный шторм или волна цунами, достигшая не так давно бере-
гов Камчатки. Вот почему он долго не узнавал нужного нам
места.
Мы благодарим за все доброе нашего любезного капита-
на. Он вскакивает в лодку и с нашей помощью, преодолев
первые буруны, гребет к катеру. Вот он и лодка уже на бор-
ту, и катер описывает большой прощальный круг. Трижды
жалобно проревел тифон: морской обычай приветствия ос-
тающимся. Мы одни на необитаемом берегу.
У меня нет сомнения, что в эти минуты не только я, но и
каждый из моих друзей ощутил себя будущим властелином
и победителем всех могучих стихий на свете. Океан и горы,
бурные реки и лесные дебри, вулканы и гейзеры — все нам
по плечу.
В этот день хотелось делать все только очень приятное,
чтобы он так и остался в памяти на всю жизнь праздником
157
счастливой,как в детстве, вольности*
днем предвкушений необыкновен-
ных приключений, ожидающих нас
в этом диком краю.
Честно говоря, нам вообще ниче-
го не хотелось делать. Разве не за-
мечательно просто так валяться и
загорать на горячем песке, слушать
шум прибоя, бормотанье речной
воды и мечтательно смотреть на бег
высоких облаков в синем небе?!
Но надо готовить дрова, надо ва-
рить обед, надо ставить палатку, надо мыть посуду, надо пере-
таскивать и перекладывать имущество, надо устраивать посте-
ли для ночлега, надо опять готовить дрова, чтобы обеспечить
ими себя на ночь.
Необычная уха
Мы заметили в реке большие скопления рыбы. Течение
довольно сильное, и рыбы, устав с ним бороться, отстаива-
лись за камнями и корягами, усиленно работая хвостами и
плавниками. Это были горбуши. При приближении к ним че-
ловека или движущейся тени они бросались врассыпную.
Первые попытки схватить их руками были безуспешны, и я
начал изобретать орудие лова. Нашел среди плавника доску,
извлек гвоздь и привязал его к длинной палке.
Не так-то просто попасть самодельной острогой в живую'
рыбу. Рыбы разбегались, а ржавый гвоздь, ударяясь о ка-
менное дно, гнулся. Дрожа от нетерпения, я засучил рукава
и стал бегать по воде, бросаясь на каждую мелькнувшую ры-
бу, как Яшин на мяч. Вокруг меня летели каскады брызг.
Едва поднявшись с четверенек, я прыгал вновь и вновь. И
вот первая, а за ней и вторая рыба у меня в руках. Тор-
жествуя, я принес свой трофей к костру. Горбуши изгибались
и били хвостами по песку.
Что может быть прекраснее ухи с костра! Мы заранее
глотаем слюнки. Пока Иван с Юрием чистят рыбу, я заби-
ваю в землю надежные рогатины, устанавливаю переклади-
ну и развожу наш первый костер. Этот «исторический» мо-
мент увековечивается: Юрий щелкает фотоаппаратом.
Уха сварилась. Горячий пар с дразнящим запахом вьется
158
над костром. Мы приготавливаемся к священнодействию.
Разместившись в круг, отправляем первые ложки в рот.
Что-то не то! На наших лицах растерянность, но никто не хо-
чет первым высказывать вслух своего разочарования. Гло-
таем еще по нескольку ложек и отказываемся есть. Уха на
редкость невкусная. Мы выплескиваем ее в реку, туда же,
где поймали рыб с таким неприятным вкусом. Надо варить
новый обед!
«Секрет» столь неудачной ухи мы узнали несколько поз-
же. Горбуши родятся в пресноводной воде дальневосточ-
ных рек. Маленькими рыбками уходят в море и три года ко-
чуют в безбрежном океане, проплывая многие тысячи кило-
метров, а когда наступает срок, стремятся любой ценой
вернуться в ту самую реку, где они выклюнулись из икрин-
ки. Никакие препятствия не могут заглушить голос инстинкта:
рыбы пробираются через завалы, прыгают через коряги,
трутся о камни на перекатах, извиваясь как змеи, пытаются
пересечь песчаные отмели. Достигнув верховий, самки, вы-
выпустившие свою икру, и самцы, оплодотворившие ее, об-
речены на гибель. А многие из них погибают, так и не доб-
равшись до верховьев реки. Рыбы, исполнившие свой долг,
делаются уродливыми и вялыми, у самцов в это время по-
является горб и деформируется прикус челюстей. Рыбы,
обессилев, скатываются вниз к океану. Многие из них ста-
новятся добычей медведей и лисиц. Теперь вкус их делается
неприятным. Даже медведи съедают у них только головы, а
тушками брезгуют.
Потом мы не раз видели «завалы» мертвой рыбы.
После супа с мясной тушенкой и великолепного крепко-
го чая нас разморило. Я, опускаясь на мелкий горячий песок,
поворачиваюсь на бок и сквозь теплый мираж солнечных лу-
чей или теплого воздуха, этого я уже не пойму, над потрески-
вающими угольями вижу колышущиеся изображения своих
друзей. Они спят в позах сраженных в битве богатырей.
Проснулись мы от холода. Вот оно, коварство камчатс-
кой погоды! Набежали тучи, поднялся ветер, река потемне-
ла, океан нахмурился и был теперь совсем другим — серо-
зеленым. На горизонте за скалистым мысом блеклым золо-
том светился узкий просвет. Мыс казался черным. Очень
захотелось написать вдруг открывшуюся перед нами суро-
вую красоту побережья. Стуча зубами, схватили этюдники.
Каждый занял свою позицию. Рокотал океан. Один раз сов-
сем близко ко мне подплыла нерпа. Она долго стояла стол-
159
биком и, казалось, смотрела, как я кладу краски на холст.
Мы работали молча, не отрываясь, до полной темноты. Вдруг
сквозь шум волн до нашего слуха донесся протяжный чело-
веческий крик.
— Эге-ге-ге-ге!
Неужели это Серафим с проводником?!
— Где-е-е переправа-а-ва? — слабо донеслось с противо-
положного берега реки. И тут мы со смущением подумали,
что совсем забыли засветло поискать место для переправы.
Конечно, мы не ожидали, что товарищи так быстро продела-
ют трудный путь, но все же это было непростительным лег-
комыслием...
Вооружившись шестом, я вошел в реку. Холодное течение
норовило сбить с ног. Кое-как я нащупал брод. Всадники
въехали в воду и скоро были на нашем берегу.
Вскоре выяснилось, что мы совершили еще несколько
промахов: не нарубили дров, не сварили ужина. Оказалось,
что и место для лагеря выбрано неудачно. Красиво, но кру-
гом мало травы... На это обратил внимание проводник. Спу-
тывая ноги лошадям и пуская их пастись, Федорович вполго-
лоса ворчал, но мы тогда решили, что это просто придирка.
Более всего нас озадачил Серафим. Он был зол и бле-
ден. Таким мы его никогда не видели. Сначала я подумал,
что он злится из-за нашей неорганизованности и беспеч-
ности. Затем кто-то предположил, что он слишком возгор-
дился, совершив трудный марш-бросок, или очень устал и
ему все сейчас не мило. С нами он не разговаривал, а когда ,
его вынуждали сказать какое-нибудь слово, то отвечал он не-
охотно. Я видел, как его губы при этом обиженно дрожали.
Пальцами он нервно теребил ус или бороду. Мы замолчали,
занялись палаткой, костром и ужином. От нашей недавней pa- j
дости и легкости ничего не осталось.
Да и пейзаж, под стать настроению, прежде чем погру-
зиться в окончательную темень, стал на редкость угрю-
мым и диким. Захолодало. Ветер усилился и рвал у нас из
рук палатку, пока мы торопливо натягивали ее и забивали в
песок колышки.
Тревожная ночь
«
Только за ужином мы узнали истинную причину мрачно-
го настроения нашего товарища. Серафим отрывисто бро-
сил: «Не могу я сегодня есть, Красавчик мне на грудь на-
160
ступил». Суммируя все услышанное от него позже в походе,
а в основном после похода, эту историю я могу рассказать
так.
У нашей сухопутной группы все шло хорошо. Лошадей
привели к дому проводника. Здесь уже собралась небольшая
толпа зрителей. Федорович сел на Находку. Деликатная На-
ходка стояла под ним мирно, лишь изредка мигая своими
длинными ресницами. А непутевый Красавчик устроил бунт.
Поначалу Серафиму никак не удавалось сесть на него; едва
он приближался, как Красавчик бешено начинал молотить
задними ногами, задирая их вверх так, что седло съезжало
набок. Толпа провожающих увеличивалась, женщины ахали,
а у мальчишек лихорадочно светились глаза. Проглотив пи-
люлю унижения, Серафим вынужден был садиться с забора.
На минуту присмиревший Красавчик, словно прорвавшийся
вулкан, выдал новую серию прыжков. Серафим вылетел поч-
ти мгновенно из седла и, описав по дуге некую баллисти-
ческую траекторию, рухнул прямо под ноги своему недругу.
Красавчик, потоптавшись копытами по его груди, успоко-
ился.
Серафима подняли с земли. От подкованных копыт на те-
ле остались глубокие ссадины и кровоподтеки. Их залили
йодом и наложили повязки.
Сгоряча травмы не показались серьезными, и Серафим не
стал откладывать переход. Тут же они двинулись в путь и за
один день преодолели пятьдесят километров, переправив-
шись через пять рек, впадающих в океан. Об этом участке
Крашенинников писал: «По всему восточному берегу нет бо-
лее трудного пути, чем от реки Шемеча до реки Кемшча.
Места там гористые и лесистые. Подъемов и спусков столь-
ко, сколько речных долин. Кроме крутизны склонов, следует
опасаться и того, чтобы с разбега о дерево не удариться, что
часто случается при разбеге и может грозить большой опас-
ностью для жизни».
Сейчас мы сидим при свете карманного фонаря в нашей
тоненькой палатке и взглядами выражаем сочувствие по-
страдавшему. Что мы еще можем сделать?! Ужин идет вяло.
Общим решением мы постановили употребить наше спирто-
водочное НЗ и распили бутылку водки, но и она не встрях-
нула упавший дух нашей экспедиции. Серафим сказал, что
не может полностью набирать в легкие воздух, а когда пы-
тается это сделать, чувствует адскую боль и считает, что
ребра у него сломаны. Лошадь особенно сильно наступила
161
ему на грудь близ сердца, и он тогда на некоторое время
потерял сознание.
Расстроенные, укладываемся спать. Ночь решено про-
вести без дневальных. Следить за костром и подкладывать
дрова будет тот, кто проснется. Костер нужен, чтобы не уш-
ли лошади. Федорович заверил нас, что от огня они далеко
не уйдут.
Погашен фонарик. Ночь хлынула внутрь палатки. Единст-
венная преграда, тоненькая бязь, словно куда-то исчезла,
оставив нас лицом к лицу с грандиозным мирозданием.
В темноте шумы усилились. Эти звуки и холодный свежий
воздух заставляют меня ощущать и мрачный океан с пенис-
тыми валами, и застывшие, словно в космическом холоде,
островерхие зубья Кихпиныча, и темное небо над окружав-
шими нас горами, и мириады звездных миров в далеком
пространстве, и подступивший вплотную к нашей палатке
непроницаемо черный лес. Я открываю глаза, потом вновь
закрываю их, но эта картина не исчезает. Наоборот, я даже
начинаю чувствовать на себе чей-то таинственный взгляд, на-
правленный из глухой чащобы. И только фырканье наших
лошадей и потрескивание тлеющих дров успокаивают мои
нервы, перевозбужденные впечатлениями дня.
Бегство лошадей
Ночью я проснулся от холода. Костер погас. Я выбрался
наружу, подложил дров и примостился к огню. Вокруг не-
проглядная темень — ни звезд, ни воды, ни деревьев. Я смот-
рю на пляшущие языки пламени и перебираю в памяти собы-
тия дня. Вспомнил момент прибытия товарищей на лошадях.
Лошади! В сознании вспыхнула тревога. Почему же их не
слышно? Ни хруста стеблей, ни тяжелого топота стреноженных
лошадей. Где они?
Я бросился на розыски. Сначала в лес, потом бегом к пере-
кату. Лошадей нигде не было. Вдруг я напряженным слухом
уловил топот копыт и плеск воды. Всмотрелся. Темные силуэ-
ты мелькнули и исчезли на противоположном берегу. Без ло-
шадей нам не добраться к гейзерам! Ушли! Быстро бужу то-
варищей, и мы бросаемся в погоню. Догнали беглецов лишь
за рекой. Лошади явно не хотели возвращаться. Особенно
артачился Васька. Видно, уж очень не по вкусу пришелся ему
лагерь, где бестолковые хозяева больше думают о красотах
162
природы, чем об усталых лошадях. Нам с Иваном спать уже
не пришлось. После форсирования реки на нас не было сухой
нитки, и мы до утра сушили свою одежду и сапоги у костра.
Первые уроки заставили нас быть внимательнее к «мелочам»
жизни.
В глубь полуострова
Наступило утро. Взошло солнце. И будто бы огромный
разбег времени уже отделяет нас от вчерашнего дня. Да что
там, даже от минувшей ночи и от ее предрассветного
часа.
Кроткая молочная река. Легкий туман. Роса на траве и на
деревьях. Деревья отряхиваются, и тихая капель бесшумно
падает на землю. Не дождь ли? В тревоге оглядываем
небо.
Сквозь матовую завесу тумана чуть выше восточной части
небосклона разгораются и начинают просвечивать легкие об-
лака. С веселым треском горит костер. Сырые ветки ивняка,
подброшенные в жаркое пламя, образуют плотный столб
клубящегося дыма. Он круто поднимается вверх, указывая на
полное безветрие. Сверху падают кружащиеся, словно сне-
жинки, закорючки душистого пепла.
Невидимое за облаками солнце скоро согревает воздух,
и мы начинаем чувствовать себя словно в оранжерее. Бла-
женствуем и как-то бессознательно растягиваем завтрак. Едим
копченую колбасу, сливочное масло, хлеб и пьем крепкий
чай из больших стеклянных банок.
У края воды я замечаю Серафима. Он задумчиво смотрит
на груды вещей, разбросанные между костром и палаткой.
Теребит ус. Вся его фигура в черном лыжном костюме вы-
глядит как немой укор волынщикам, лоботрясам и филонам.
Это мы все понимаем без слов. Утираем губы и кончаем завт-
рак. Надо двигаться, ведь не чай же мы прибыли сюда распи-
вать. Федорович туго завязал свой тогценький вещевой
мешок, предварительно опустив туда кусок домашнего сала.
Мы разом начинаем суетиться.
Наконец все размещено на лошадях. Легкий ветерок с мо-
ря разрывает туман. Он вместе с остатками тревоги нашей
быстро тает. Дождя не будет. Пока погода явно за нас. Кро-
ны больших берез на опушке ближайшего леса, как вехи,
указывают нам путь. Пятнадцать минут второго. Поздновато.
Мы трогаемся!.. Стоп! Минутная задержка. Решили увекове-
читься. Фотограф забегает вперед. Наводит визир видоиска-
теля на нестройный порядок нашего каравана. Я держу На-
ходку под уздцы, довольный своей удачей: мне досталась са-
мая красивая и милая лошадь. Секунду мы все позируем и не
моргаем. Даже Находка.
В самые ответственные моменты фототехника всегда от-
казывает. И сейчас рвется пленка. Об этом фотоаппарате и о
том, как он вел себя в дальнейшем, можно было бы написать
рассказ, как, например, сделал Виктор Некрасов в очерке о
Командорских островах. Там, правда, у него главным героем
была кассета, не желавшая заряжаться и снимать. Но я, забе-
гая вперёд, скажу, что наш фотоаппарат ничего иного не де-
лал. Он так и продолжал рвать пленку во все самые ответст-
венные моменты, и мы, вконец потеряв терпение, на полдо-
роге к гейзерам запрятали его на самое дно вьючного чемо-
дана. Итак, в путь!
Шеламайник
Едва мы преодолели первый от реки взгорок, как с го-
ловой утонули в зарослях исполинской камчатской травы.
Шеламайник — растение удивительное уже потому, что рас-
тет с феноменальной быстротой. Десять сантиметров в сутки.
Листья у него крупные, толстый стебель, как у подсолнуха,
только мягкий, сочный и зеленый. Когда мы продираемся
сквозь густые заросли этой гигантской травы, она, надламы-
ваясь, падает поперек тропы и мы попадаем в ее путы, словно
в капканы. Вырвать из земли или перервать стебель очень
трудно. Лошади спотыкаются, как и мы, только в отличие от
нас молчат. В этих зарослях нет никакого дуновения ветерка.
Дурманящие испарения начинают кружить голову. Скоро на-
шу одежду хоть отжимай.
В зарослях шеламайника часто встречаются тропы. Это
медвежьи переулки, улицы и проспекты. Они идут от реки к
реке или соединяют водоразделы между ручьями и поэтому
чаще всего расположены поперек нашего курса. Земля на
этих тропах крепко утрамбована тяжелыми лапами и загаже-
на. Иногда эти «следы» совсем свежие, но самих медведей
мы пока не видели и не слышали.
Попробовали как-то воспользоваться такими тропами, но
они уводили нас в сторону от нужного направления, несколь-
ко раз заводили в буйные заросли травы и кустарника, и
впредь мы решили не соблазняться и шагать, только придер-
живаясь своего основного направления.
В густых травах и в путаных лабиринтах причудливого
камчатского леса мы все чаще и чаще теряем ориентировку.
Федорович ведет нас какими-то зигзагами. Подъемы, спуски,
повороты и вновь непролазная чаща подлеска. Это густые
заграждения из кустарника в два с половиной, три метра вы-
сотой. В нижнем ярусе стелется низкорослый кедрач.
Рубка тропы
Вклиниваемся в очередную преграду и пускаем в ход то-
поры. Тяжкая работа. Ветви пружинят под ударами. Ноги на
неустойчивом кедраче разъезжаются... В глаза и за шиворот
летит мусор. Пот разъедает кожу. Непривычные к топору руки
быстро устают, дрожат.
Тропу надо делать с запасом. Мало толку, если можно как-
то продраться самому, еще должны пройти лошади с вьюка-
ми по бокам.
Мы начинаем подозревать, что проводник ведет нас дале-
ко не лучшим путем. У нас то и дело вспыхивают дискуссии,
грозящие превратиться в ссору. Федорович заметно пасует
перед такими горлопанами, но в какой-то момент мне начи-
нает казаться, что он сам не знает, как идти дальше. Каждый
из нас берет на себя право предлагать лучший вариант пути
до той поры, пока очередные, очень настойчивые рекомен-
дации не заводят в новый тупик. Не ходим ли мы по кругу?
У нас нет с собою даже компаса.
Я никогда не пользовался компасом. Как-то уж повелось
ходить по земле, полагаясь на собственные глаза, интуицию и
на более или менее скудные представления о направлении,
ведущем к цели. На фронте это у нас называлось: «Идти по
азимуту». Мне думается, что по компасу я и не сумею ориен-
тироваться. Одно дело компас в плавании по безбрежному
морю. Тут я еще понимаю, как он помогает установить поло-
жение корабля. А вот в лесу, да еще камчатском, эта малень-
кая штучка вряд ли оказала бы существенную помощь.
Десятки поворотов под самым неожиданным углом при- •
ходится делать, чтобы пройти двести метров подлеска. Пере-
плетающееся месиво кустов смыкается над головой, прихо-
дится сворачивать в сторону, туда, где в эту секунду более
податливые и гибкие стволы. Они пропускают вас, как напряг-
шиеся змеи, и вновь смыкаются за спиной.
В конце концов обнаруживаешь, что завяз сам и завязла
лошадь, словно топор, с силой заколоченный в плотную ко-
лоду. Теперь ни взад ни вперед. Трава, деревья, опять трава,
трава до пояса, трава, прячущая нас с головой, лес с подлес-
ком, кустарниковые заросли, которые надо рубить.
Вначале при рубке тропы КПД нашего мускульного дей-
ствия слегка подогревает импульс романтики: мы как перво-
проходцы в джунглях. Каждому из нас хочется первому на-
чать рубить дорогу в бесконечной живой изгороди.
166
— Давай топор! Гляди как! Эх, раз! Еще раз!.. Шаг вперед:
раз, два... Удар, еще... и еще!—Но что-то эти громкие «раз,
два» произносятся тоном ниже и звучат все реже.
— Это тебе не дрова рубить,— резонирует не без иронии
кто-нибудь из зрителей.
Язвительное замечание еще на несколько минут усиливает
рвение, поскольку задето извечное тщеславие, вложенное в
человеческую душу. «Вы еще увидите, что я лучший лесоруб,
если не во всем мире, то... во всяком случае здесь, среди
присутствующих». Вместе с горячей пульсирующей кровью в
висках, в сознании еще вспыхивает эта фраза, а руки, непо-
слушные руки, махающие проклятым топором, слабеют.
— Давай я,— говорит Иван. И почти насильно вырывает у
меня топор. Я с удовольствием его отдаю и рукавом стираю
соленый пот.
Иван, стиснув зубы, с побелевшими от напряжения гла-
зами, машет топором направо и налево. Во все стороны летят
толстые сучки. Каждый из нас, испытав себя по разу, не спе-
шит вернуть себе топор, и он
спокойно переходит в руки к
Федоровичу. Мы уже потеряли
интерес к этому первобытному
искусству. Федорович имеет
возможность рубить дольше
всех. У него, оказывается, даже
есть свой стиль: неторопливый
и без всякой показухи.
Сменяя друг друга, мы все
же запутались в кустах как му-
хи в паутине. Скорость нашего
движения катастрофически
упала.
— Федорович! Если мы так
будем двигаться, мы и за де-
сять дней не доберемся до гей-
зеров.
— А что, дороги лучше
разве нет?
— К черту эти кусты. Не-
ужели их нельзя обойти как-
нибудь? — хором начали мы
галдеть.
— А как обойдешь, тропы
167
нет! Я ходил туда с геодезистами в первый год после войны.
Да разве все упомнишь! — ответил Федорович.— Давно ведь
было!
Мы заметили, что под мощными березами, как правило,
нет кустарника. В таком лесу растет лишь высокая и сочная
трава. Чтобы найти направление к очередному массиву, мы
поочередно забираемся на верхушки деревьев и высматрива-
ем островки березового леса, разбросанные в океане густой
зелени. Двигаться стало несколько легче.
Солнце к этому времени уже прошло значительную часть
небосвода, наши понятия об истинном направлении спутались
и всякий лес нам до чертиков надоел. Хотелось скорее вы-
браться на высоту, чтобы можно было оглядеться и хоть как-
то сориентироваться.
На рыбалке
Неожиданно мы вышли к краю обрыва. Внизу блестела
речка, и у переката на мелкой воде рядом с голубой тенью,
отбрасываемой кустарником, плескался бурый медведь. Мы
замерли.
Мишка с упоением занимался рыбалкой. Он, резко под-
прыгивая, с разбега бросался в воду. Удар лапой, и серебрис-
тая тушка летела на берег. Каскад брызг сверкал на ярком
солнце. Берег был уже завален рыбой. В эту пору медведи
бывают настолько сыты, что съедают у рыб только самое ла-
комое место — мозг, остальное оставляют на берегу.
Вдруг медведь насторожился, потянул воздух носом и, .
уловив что-то неладное, валкой походкой скрылся в кустах.
Река, которую мы увидели, была все та же Шумная.
— Ну, правильно мы идем?—спросили мы у Федоровича.
— Должны прийти.
Нас уже начинало выводить из себя немногословие наше-
го проводника.
Миновав поляну, входим в березовый лес. Лес светлый,
могучие деревья стоят как в парке. Камчатский березняк сов-
сем не похож на российский. Мы торопимся, но и при этом
успеваем вертеть головой по сторонам и непрестанно удив-
ляемся причудливым формам деревьев.
Очередной привал мы сделали возле березы, диаметр
ствола которой у подножия равен длине лошади. Мы вчетве-
ром еле-еле обхватили это дерево.
168
Танцующие деревья
Но самое удивительное, что эти березы растут не верти-
кально, как наши, а в самых неожиданных направлениях. Я ви-
дел ствол березы, который на высоте человеческого роста
был согнут под прямым углом и его участок толщиной с газо-
проводную трубу метров восемь тянулся почти горизонтально
над землей, а затем резко устремлялся вверх. Часть боковых
веток, растущих на толстом стволе, поднималась к небу слов-
но слоновьи хоботы. Деревья почти непрерывно навевают
сравнения с животным миром или даже скорее с миром фан-
тастических чудовищ. Я заметил, что группируются рощи
здесь по какому-то общему признаку. Роща змеевидных де-
ревьев: толстые стволы поднимаются от земли словно змеи.
Роща спрутообразных. У этих невысокий изначальный ствол,
а от него, словно щупальца спрута, извиваются серые ветви
кроны. Многие из них изгибаются так, что похожи на толстые
канаты, завязанные в узлы. На такие деревья очень легко
взбираться.
Устраивая время от времени десятиминутный привал, мы
среди ветвей без особого труда находили и кресло-шезлонг,
и подобие гамака, и удобную качалку. Но привалы так ко-
ротки! А идти делается все трудней и трудней. Чем дальше
от берега океана, тем круче поднимается камчатская земля.
Хочется пить. Экономные глотки воды не ослабляют, а уси-
ливают жажду.
Но наши испытания и перегрузки только начинаются. Я это
читаю по безразлично спокойному лицу Федоровича. Он ве-
дет нас в среднем походном темпе.
У нас нет не только компаса, но по существу и карты. Раз-
ве молено назвать картой обрывок незаконченной кальки, сня-
тый с административной карты области? Да и разве можно на
карте изобразить все эти хитросплетения деревьев, кустарни-
ков, травы, оврагов и сопок с бесконечными спусками и подъ-
емами, тупиками и лабиринтами?
На любой карте все это будет в тысячу раз проще. Мы
идем вперед без какого-либо намека на тропу. Их здесь прос-
то никогда не было. А выражение «идем вперед» является
в значительной мере условным, так как мы двигаемся то зиг-
загами, то кругами, и несколько раз выходили на места,
где уже были.
На боках у Находки с одной стороны тюк, завернутый в
одеяло, с другой фибровый, самый дешевенький чемодан, пе-
ревязанный веревками. Она не подозревает, что для меня
этот чемодан необыкновенный, так же как и путь, который он
прошел со мною. Я подобрал его в Будапеште, заканчивал
с ним войну в Венгрии и Австрии. С ним вернулся в Москву.
Он побывал со мной на Севере и на юге, на Урале, на стыке
двух континентов, и вот теперь, после путешествия на Чукот-
ку, тащится по камчатским зарослям.
С лошадью на поводу двигаться не просто. Зевать тут
нельзя. Чуть замешкался, и тебя может заклинить между
потным крутым боком лошади и березой. Но с Находкой ид-
ти одно удовольствие.
Эта лошадь наделена от природы удивительным тактом.
Посмотрели бы вы, как она деликатно на ходу берет веточки
травы губами! Мне кажется, что даже в глазах у нее мель-
кает извиняющееся выражение. Я могу заверить кого угодно,
что с Находкой мы быстро настроились на волну взаимопони-
мания. Известен факт, что настроение человека легко улав-
ливают животные. Но, глядя на оживленную «физиономию»
Находки, я подумал и о другом: не может ли быть так, что в
душе у этой молоденькой лошади существует любовь к по-
ходам? О других двух наших «сподвижниках» я бы этого не
сказал. Особенно о Красавчике с его злой мордой.
170
Находка ни разу не наступила мне на ногу, когда мы пере-
бирались через узкие и глубокие овраги.
С Васькой это случалось неоднократно. Правда, здесь сле-
дует отметить, что техника перехода оврага с лошадью под
вьюком требует особой сноровки. Спуск, как правило, про-
ходит благополучно: лошадь медлит и ее надо даже слегка
увлекать за собой натяжением повода. Но на подъеме каждая
лошадь, чрезмерно напрягаясь, стремительно выскакивает в
гору, вынося свой вес и поклажу в основном усилием задних
ног. При этом, двигаясь судорожными прыжками, она их так
широко расставляет, что тут, по принципу «руки в ноги», надо
стремительно убираться в сторону. Обогнать лошадь даже на
среднем взгорке человеку невозможно.
После того как Васька два раза весьма чувствительно при-
давил мне одну и ту же ногу, я стремился убегать от него
буквально на четвереньках. И несмотря на это, он умудрялся
лягать меня копытом.
Бесноватый Красавчик уже дважды укусил Находку. По-
этому нам приходится выдерживать некоторый интервал.
Ночные страхи
Вечер в горах наступил внезапно, едва солнце спряталось
за дальние вершины. Поблизости не оказалось ни одного
ручья. На маленькой площадке мы развьючили лошадей, на-
скоро поужинали и без чая легли спать.
Ночью, проснувшись от жажды, я вспомнил, что воды у
нас нет. В небе светилось странное матовое пятно, но свет
его не достигал даже верхушек деревьев. Неподвижный воз-
дух застыл и остро припахивал морозом. Сверхъестественная
тишина давила на барабанные перепонки. Так бывает в наст-
роенном на радиостанцию приемнике в паузе между переда-
чами: звуков нет, но есть напряжение магнитного поля в эфи-
ре, и вы ждете первого щелчка.
До моего слуха вдруг донесся откуда-то снизу слабый
звук падающих капель воды. Пить захотелось еще сильнее.
Я выбрался из-под одеяла и с котелком в руке двинулся в
чащу по направлению к звукам и тут же, оступившись, полетел
под откос. После шума, вызванного моим падением, вновь
наступила тишина, но теперь я в ней уже не слышал звуков
падающей воды. Все было тихо. Я подождал еще. Звуки зага-
дочно исчезли.
171
Я решил выбраться наверх и, когда оказался на верхней
площадке, места не узнал,— лагеря не было.
Темный ольшаник окружал меня со всех сторон. Таинст-
венное исчезновение звуков падающей воды и целого лагеря
с людьми и лошадьми, полная необитаемая дикость природы
вокруг — все это, казалось, находится на грани мистики. Я ис-
пугался какого-то сухого хруста в двух-трех шагах от
меня.
Мне показалось, будто кто-то наступил на ветку, сломал ее
и неподвижно замер.
Тут же я представил, как медведи стоят вокруг меня
стеной, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Не
знаю, могут ли медведи затаить дыхание, но в тот мо-
мент я о них так подумал, сам перестал дышать и ждал
страшного удара лапой. Вязкая волна какого-то первобытно-
го ужаса заполнила все мое тело, сделав его тяжелым и чу-
жим. Ожидая не боли, а просто катастрофического уничтоже-
ния своего тела, я успел подумать о том, как это все глупо
вышло, и что так, наверное, всегда и бывает, и что можно
было бы взять ружье, но теперь все поздно. В эту минуту я
почему-то пожалел, что мне с этого места не видны снежные
вершины гор. И еще я подумал, что если застучу по котелку,
то вряд ли испугаю зверя. Скорее я этим лишь ускорю раз-
вязку... А если я не застучу, может быть, он уйдет? Страх —
это беспомощность. Если есть какие-то пути к действию и ты
действуешь, тогда и перед лицом смертельной опасности не
страшно. Я это испытал на фронте.
Наконец я пришел в себя. Кругом было по-прежнему
необыкновенно тихо. Я узнал крону березы, под которой мы
разводили костер. Шагнув несколько шагов сквозь кусты, я
увидел наш табор. Все было покрыто тонким слоем инея. Ре-
бята, спящие на земле, поляна, задремавшие лошади каза-
лись освещенными прозрачным лунным светом. Меня удивил
Васька. Он почти залез в костер и над испускающими жар
углями грел свой отвисший живот. Две другие лошади тоже
жались ближе к костру, к людям и никуда не собирались
уходить.
Я втиснулся на свое место под одеялом. Товарищи были
рядом. Прежде чем окончательно заснуть, я еще раз подумал
о Ваське, Красавчике и Находке. Может быть, здесь место
такое, что и лошади чувствуют нечто похожее на мои страхи?!
А может быть, медведь был?! Ну, и бог с ним, подумал я.
Теперь мне уже ничего не страшно.
172
Еще один день похода
Большой заяц выскочил чуть ли не из-под ног идущего
впереди Федоровича. Сделал несколько прыжков и сел стол-
биком в траве. Смешные длинные уши двигались, как звуко-
улавливатели, морщился нос, крупные глаза впились в нашу
кавалькаду. Федорович, не снимая карабин, обернулся через
плечо к идущему позади Ивану: «Стреляй!» Ну вот, всегда так!
Есть дичь — ружье не готово: патроны засунуты в карманы
брюк. А заяц сидит, ждет. Иван, зарядив ружье, долго, долго
целится. Я замер, ожидая выстрела. Выстрел! Заяц сидит как
ни в чем не бывало. Поводил ушами, словно пытаясь услышать
звук пролетевшего рядом заряда, и трогательно, по-кошачьи,
«умыл» мордашку лапой.
Иван заложил новый патрон и, багровея от напряжения,
долго целился и опять промазал. Это уж слишком. Все наши
симпатии теперь на стороне зайца. Он сделал несколько прыж-
ков и снова уселся как ни в чем не бывало. Мне даже пока-
залось, что он перекусил стебелек травинки и смешно зара-
ботал челюстями, надувая свои пушистые бакенбарды.
Иван целится в третий раз. Мы отвернулись. Я даже хо-
тел, чтобы Иван и заяц поменялись местами, но тут грянул
третий, смертельный для зайчишки выстрел.
Кончилась зона лесов, кустарников и трав. Последний учас-
ток нашего подъема идет по каменистым плато и сухим
руслам.
С водораздельной точки гребня на западе открылась но-
вая панорама, и мы увидели гигантский цирк или даже серию
цирков, заключенных друг в друга.
Это был древний, некогда взорвавшийся кратер огромного
вулкана. По всему периметру его окружали иссиня-черные
зубцы. Ватные облака задерживались у этих вершин, цепля-
лись и медленно скатывались, меняя свою форму на наших
глазах. Навстречу им со дна цирка поднимались султаны и
клубы белого пара. На дне первой гигантской чаши во мно-
жестве были разбросаны холмы с зелеными травяными скло-
нами, желтые и красноватые обнажения оврагов. Всюду кури-
лись дымки и вверх взвивались белые султанчики. Над ними
повисли рваные хлопья облаков, похожие на дымы взрываю-
щейся шрапнели. Снизу доносился слитный свист и гул. На
все это мы взирали с заоблачной высоты. Нам предстояло
найти спуск и приблизиться вплотную к таинственной баталии,
вершившейся в этом уединенном месте.
173
*
Первый спуск — метров четыреста — мы взяли с ходу. Ло-
шадей пришлось развьючить, но они все-таки останавливались
после каждого шага, в страхе косясь на обрыв. Мы вели ло-
шадей под уздцы, тащили на себе груз и думали только об
одном: неужели мы сегодня увидим гейзеры.
Но спуск все же пришлось прервать: стемнело. К тому же
начался дождь, он все усиливался и постепенно превратился
в страшный ливень. Опечаленные и помрачневшие, мы раз-
били палатку.
В разведку
Наступило утро, а дождь все так же неумолимо барабанил
по провисшему полотну палатки. Время от времени над нами-
собиралось целое корыто холодной воды и «потолок» готов
был ежесекундно лопнуть.
Опять приходится сказать, что мы были очень неопытны-
ми путешественниками. Мы пробовали помогать воде уходить
с нашей крыши, подпирая ее указательным пальцем в месте
прогиба. Эффект каждый раз был довольно неожиданный.
Едва палец прикасался к провисшему корыту, как поток воды
оказывался в рукаве. Ткань превращалась в решето.
Наконец мы приспособились и покорно сосуществовали с
добрым бочонком воды над головой. Когда потолок провисал
особенно низко, кто-нибудь осторожно поворачивался и с
четверенек быстро распрямлялся, толкая воду головой, спи-
ной и двумя руками. За палаткой раздавался шум Ниагарско-
го водопада. В эти мгновения настроение наше несколько под-
174
нималось, становилось как будто бы светлее. Словно погода
улучшилась. Но это лишь казалось. На самом деле вне па-
латки было мглисто, как во время раннего рассвета. Подушка
из толстого слоя облаков, пропитанная водой Тихого океана,
лежала на «крыше» нашей палатки.
Сидеть в бездействии так близко от цели было невыноси-
мо. И вот мы втроем решили отправиться на разведку. Осто-
рожно спустились друг за другом по скользким склонам...
Шумел дождь, гудел ветер, но все эти звуки пересиливал
странный гул, он слышался снизу и походил на шум водопада.
Держась за ветки кустарника, мы продолжали медленно спу-
скаться вниз. Размокшая глина полупудовыми комками при-
клеивалась к сапогам. Мы перепачкались с ног до головы,
промокли до нитки и не были уверены, что этот распадок, про-
резывающий почти вертикальный склон, приведет нас к цели.
Дыхание земли
— Поглядите!—вскрикнул идущий впереди.
Среди зелени мелькнуло красновато-желтое пятно. Это
была голая бурая земля; даже сейчас, во время проливного
дождя, она казалась сухой и горячей. Из отверстия посредине
с легким шипением валил пар. Пахло серой. Впервые мы уви-
дели вблизи фумаролу. Я решил поближе подползти к ней.
Сухая земля вокруг отверстия была теплая. Я протянул мок-
рую озябшую руку над струйкой пара и в тот же миг отдер-
нул. Острая боль, словно укус, обжигала мои пальцы. Кожа
в один миг побелела и сбежалась в складочки — земля обо-
жгла меня своим горячим дыханием.
Продолжая спуск, мы неожиданно оказались у края про-
пасти. У нас оставался теперь один путь — назад. В это время
туман и завеса дождя несколько разрядились. С противопо-
ложной стены каньона с огромной высоты обрывался и падал
вниз водопад. Так вот откуда этот странный шум! Ручей, по
которому мы до этого шли, в нескольких шагах от нас отры-
вался и улетал в пропасть. От мысли, что, поскользнувшись,
мы можем последовать вслед за ним, у меня похолодело под
ложечкой.
Путь наверх был еще тяжелее. Мы несколько раз оказы-
вались в ловушке. Скользкие уступы, по которым мы до этого
просто съезжали вниз, оказались непреодолимы. Мы прокли-
нали себя за то, что пустились в такой путь без веревок.
175
Обходы были вдвойне опасны. Разбитые, голодные и злые
в сумерки, мы вернулись в свою палатку. На безуспешную
разведку ушел целый день, Обеда не было. Все было мокро,
и костер не горел.
Следующий день не принес улучшения погоды. Откинув
полог, мы видели ту же картину: грязно-серые клочья густого
тумана проплывали у порога, цепляясь за холодную и страш-
но разбухшую от воды землю. В очень редкие мгновения вы-
рисовывался какой-нибудь ближайший кустик или кочка, по-
том все исчезало.
Шли часы, и день, казалось, так для нас и не начавшись,
грозил прийти к концу.
Я взялся за этюдник.
— Куда ты?
— Больше не могу сидеть так.
— Тогда и мы пойдем!—сказал Серафим.
Вправо от лагеря мы нашли еще один крутой спуск с тер-
расы. Между клубами пара мелькало черное дно ущелья с
огромными камнями и быстрой зеленой речкой между ними.
Шипение, клекот и звуки подземных ударов и сотрясений
усиливались. Громко колотилось сердце то ли от тяжелого
спуска, то ли от волнения перед первым свиданием с фыр-
кающими, ревущими и стонущими гейзерами.
Осторожно приближаемся к речке. Зеленая вода стреми-
тельно бежит в тесном каменистом ложе, кружит водоворо-
тами, налетает на циклопические кубы базальта, вскипает гри-
вастыми волнами, яростно шумит и брызжет пеной на завалах.
Зеленый косматый зверь. Мы передвигаемся вперед и еже-
секундно ожидаем каких-нибудь сверхъестественных выходок
природы. Она фантастически мрачна и словно наполнена це-
лым сонмом демонических сил.
У поворота реки, в отвесной стене базальта, расположился
грот, похожий на открытую пасть сказочного дракона. Ре-
шетка сталактитов свешивается с верхней дуги пещеры, слов-
но редкие зубы старого чудовища. Пасть непрерывно плюет-
ся. Хриплый клокот доносится из странной земной утробы.
Неодушевленные чудовища
Все здесь таило сюрпризы. Земля и огромные глыбы ба-
зальта, величиной с порядочную избу, вдруг начинали дрожать
мелкой дрожью. Близ берега реки нас неожиданно стала
176
Командоры. Базальтовый останец. 1961
Алеутка (рисунок). 1961
В пути.
Остров Медный в мае. 1961.
Порт надзор. (Левая часть триптиха
«Порт Петропавловск-Камчатский»).1961.
Портофлот. (Правая часть триптиха
«Порт Петропавловск-Камчатский»). 1961.
Рыбацкий поселок
(Возвращение домой). I963
Лунный вечор. 1954.
Причал о Жупанове. 1954
Ьздовая 1954
Вечернее солнце. 1959.
Дыжаннс недр эемли. 1954.
Камчатская осень. 1954.
Жупаново Вечер 1954
Ночной эпод (Жупаново). 1954
Автопортрет- Октябрь 1954 г.
В рулевой рубке *954.
На палубе «Кальмара». 1954.
Девятый вал. 1956.
Остаются. 1954.
Поздняя осень. 1954.
Долине гейзеров. 1954
засасыьать трясина. В сапогах стало нестерпимо жарко. Мы
бросились назад.
Поднявшись повыше, заметили странный круглый бассейн.
В нем кипела и пузырилась густая грязь. От бассейна шел
жар, берега правильной, словно по циркулю вычерченной
формы были сухи и растресканы. Настоящий адский котел для
грешников.
Десятки самых разнообразных по форме и величине гей-
зеров располагались вдоль реки в этом мрачном ущелье,
сдавленном с двух сторон черно-фиолетовыми скалами. Их
вершины исчезали в клубах дождевых туч. Иная туча, перева-
лив через гребень ущелья, бесшумным водопадом катилась
вниз и сливалась с десятками султанов пара и газа.
Свет сумрачного дня угасал на глазах. Повалил снег. Воз-
дух быстро охлаждался. Стараясь не терять времени, откры-
ваем этюдники. Писать под проливным дождем не так просто:
лужи воды и мокрый снег на палитре смешиваются с масля-
ной краской. Чтобы не дать загрунтованной картонке в крыш-
ке этюдника намокнуть, я прячу свой ящик под навес из вытя-
нутого вперед капюшона. В таком положении работать неудоб-
но. Но необычайность явления, столь редко представавшего
перед человеческим взором, заставляет делать невозможное.
Я непрерывно чувствую струи холодной воды, зате-
10
кающие в рукава, на капюшоне растет сугроб мокрого сне-
га, чтобы не ронять его на палитру, я, не меняя позы, шевелю
только пальцами, как рак клешнями, руки предательски око-
ченели. Стиснув зубы и отрешившись от всего на свете, меси-
вом из воды, краски и снега изображаю причудливые султаны
гейзеров и дымки фумарол, стараясь в каждом передать его
точный характер, хотя величина их на этюде не превышает
половины спички. В это время где-то рядом раздался силь-
ный шум. Мгновенно, повинуясь инстинкту самосохранения, я
резко согнулся вперед, поджав лицо к самой груди. И в ту же
минуту на меня сверху хлынули струи кипятка, выброшенные
коварным гейзером. Сбежав по плащу, они, к счастью, не
причинили мне вреда. Я отделался легким испугом.
У каждого гейзера существует свой режим. И он точно
придерживается определенных интервалов между выбросами
фонтанов. По ним можно проверять часы. Гейзер, накапли-
вающий силы к очередному выбросу кипятка, можно не за-
метить. Иной более часа может таиться, ничем себя не об-
наруживая, пока не вырвется с треском и шумом из земли
горячий фонтан. Мелкие гейзеры фыркают и плюются почти
ежесекундно.
Теперь сверху падали не снежинки, а целые куски студне-
образной массы. Сумерки быстро сгущались. Ко мне подошли
товарищи.
— Пошли домой.
Мой этюд был еще не готов. Кто знает, может быть, нам
и не удастся больше писать в Гейзерной. Мне хотелось до
конца использовать хотя бы этот случай. Я отказался идти.
— Мы можем не найти стоянки, да и подъем после сне-
гопада будет сложным. Не дури, зачем рисковать!
— Идите, я догоню.
Товарищи ушли. Совсем стемнело. Дикие и неестествен-
ные звуки усилились. Оставшись один, я от каждого камня,
дерева, скалы, земли и неба в этом странном месте ждал
неожиданных действий. Разумом я понимал, что природа,
меня окружавшая, должна быть ко мне чудовищно равно-
душна. Какое ей дело до путника, по странной прихоти
судьбы забредшего в это адское горнило, где совершается
таинство, может быть, существовавшее, когда ни одного жи-
вого существа не было на земле?!
Я сложил кисти в этюдник, повесил его на плечо и заша-
гал, утопая по колени в сыром и тяжелом снегу. Скоро стало
жарко.
178
Запах хлеба
Крепкий ржаной сухарь, лежавший у меня за пазухой и
как-то забытый до этой минуты, отсырел и вдруг стал изда-
вать запах свежеиспеченного хлеба. Волна удивительного
счастья вдруг согрела меня и разбежалась по телу. И стран-
но, вдыхая земной домашний запах сухаря, я уже больше
ничего не страшился.
Мир людей был далеко, но он существовал, и я чувство-
вал себя его частицей.
Каким восхитительным виделся далекий мир людей из
этой занесенной белым саваном мрачной долины!
Снегопад вдруг прекратился. Воздух стал чист и прозра-
чен. Вопреки всякой логике видимость в этот сумеречный час
улучшилась. Матовый свет исходил от снега, пахнувшего мо-
розом. Открылись сопки с побелевшими деревьями. Они с
гравюрной четкостью вырисовывались на фоне черного, слов-
но китайская тушь, неба.
Эта природа, вероятно, походила на истоки художествен-
ных открытий Хокусая. Предо мною был мир особых пласти-
ческих измерений и необыкновенной новой красоты. Хоте-
лось продлить минуты очарования. Я шел медленно, полной
грудью вдыхая разреженный воздух, напитанный озоном и
запахом первого снега.
...Ну и всыпали же мне друзья. Возможно, они были со-
вершенно правы и так вести себя было нельзя. Ребята на
меня смертельно обиделись. Я их заставил волноваться, они
даже пустили одну из дефицитных ракет. Я ее видел, когда
мне оставалось перевалить последний лобастый взгорок на
подходе к лагерю. Я еще удивился: «Не стряслась ли у них
какая беда?»
Мои друзья-товарищи не могли понять самого главного:
этюд в долине надо было закончить. Мне казалось, будь я на
месте Ивана или Серафима, я подождал бы немного. Чтобы
хоть как-то искупить свою вину, я кинулся собирать мокрый
хворост.
Без меня тут уже собрали кучу ветвей, но разгореться они
так и не захотели. Полуголодные и обиженные друг на дру-
га, мы забрались в сырую палатку и отошли в неуютный сон.
Ночь опускает свой занавес и мирит нас.
На новое место
К утру, в каких бы условиях вы ни оказались, приходят
минуты самого благодатного и сладкого сна. Скрючившись, я
согрелся и пытался продлить полусон, полудрему. Но что-то
произошло в природе. Еще не раскрыв глаз, я это ощущал.
Открыв их, сразу все понял, нашу палатку пронизывал яркий
свет утреннего солнца.
— Братцы, подъем! Теряем время!
Выбираемся на волю и ахаем: зима, солнце и мороз,
В первый момент не можем прийти в себя и не узнаем
окружающих нас мест. Абсолютно прозрачный воздух без
единого облачка открыл теперь вершины, которых раньше
не видели. Там, где стоял шеламайник, было ровное прост-
ранство снега.
Спешно свертываем лагерь. Мы хотим перенести его на
нижнюю террасу, поближе к реке и гейзерам и оттуда уже
ходить на работу. Неожиданно острая боль резанула меня
по векам. Я стал тереть глаза, выдавливая слезы и не пони-
мая, откуда вдруг в глаза мог попасть мелкий песок или ост-
рое стекло.
Юрий, державший противоположный конец палатки, то-
же закрыл глаза и пожаловался на резкую боль. Мы сказали
об этом вслух. Иван, оказывается, еще раньше нас стал плохо
видеть. Он сидел на земле с опущенным вниз лицом.
Мы ничего не понимали. Подошедший в это время Фе-
дорович объяснил, что здесь это бывает от белизны снега.
И мы все тогда вспомнили о так называемой «снежной сле-
поте». И о том, что от нее спасаются темными очками, а боль-
ные глаза лечат мазями. Кто-то еще вспомнил, что таежные
охотники делают себе занавеску из конского волоса, но у
нас не было ни того, ни другого, и мы продолжали сборы с
надеждой со временем проморгаться.
Новая стоянка оказалась в отличном месте. То, что напо-
/линало страшные круги Дантова Ада, теперь, при свете яр-
кого солнечного дня, потеряло часть своей фантастической
/лощи. Уютная терраса метрах в пятнадцати над бурной ре-
кой. Травка-муравка. По краям площадки — березы. Хоть
дачу ставь. Отсюда можно было бы написать панораму почти
ссей долины. Каждый из нас, схватив этюдник, бежит на поиск
своей собственной и, конечно, единственной точки. В поисках
ее я по скользким камням пересекаю речку Гейзерную и ка-
рабкаюсь на крутой склон. Начинаю писать речку, холмы на
180
дне долины, хоровод дымков над фумаролами и горный
кряж с острыми зубцами базальта и снежниками, замыкаю-
щими ландшафт. Боль в глазах страшно мешает и ко всему
прочему присоединяется нешуточный голод.
Меня поражает невероятно активный и бурный ритм са-
мовыражения природы в этой долине. Она миллион лет ки-
пит, бурлит, извергает газы, наполняет окрестности различ-
ными грозными шумами, притягивает к себе тучи, обруши-
вающиеся невиданными в других местах снегопадами, даже
когда она принимает у себя солнце, то и это делает так, что
через пятнадцать минут мы, жалкие люди, начинаем страдать
от снежной болезни, словно глаза человеческие не приспо-
соблены взирать на столь необычный лик земли.
Описывая Долину гейзеров, я все время ощущаю беспо-
мощность наших традиционных эпитетов и метафор, так как
они были созданы при общении человека с природой, даже
отдаленно не похожей на эту. И я сочувствую читателю. Его
внутреннее видение я, вероятно, не в состоянии разбудить и
дать ему такой толчок, чтобы в своем воображении он пред-
ставил картины, проходящие у меня перед глазами. Для
этого надо побывать возле гейзеров и все пережить са-
мому.
Этюдом я своим оказался недоволен. У друзей резуль-
таты не лучше. Теперь мы уже ругали бездушное солнце, го-
лубое небо, которое в этот день было как на литографиро-
ванных открытках. Снег на горах и пар в долине по цвету и
по тону казались почти одинаковы и страшно дробили пейзаж.
Организовать его в целостный образ было немыслимо. Ока-
зывается, даже в таких местах живописцам не так просто
угодить.
К концу дня погода опять начала хмуриться. Облака за-
крыли солнце. В пейзаже появилось настроение, но нам при-
шлось отложить этюдники и заняться прозаическими делами:
окончательным устройством лагеря и приготовлением ужина.
Вот тут-то и выяснилось, что мы стоим перед угрозой
голода. Приготовить ужин нам еще хватило жалких остатков
провизии. Бурда грязно-серого цвета была сварена из слип-
шихся в комок остатков макарон, сухарных крошек. Как же
это случилось?
А очень просто. Хотя мы были новичками и дилетантами
в организации экспедиции такого рода, наши первоначальные
расчеты были довольно верными. Подвела наша доверчи-
вость. Слишком слепо мы готовы были верить нашему про-
18)
воднику, каждому его слову. Особенно в начале похода. Мы
запомнили его фразу. Он тогда сказал:
— Медведей там навалом!
И мы, живо представив горы свежего мяса: шашлыки,
антрекоты, лангеты, вырезку, жаркое на ребрышках,— все это
в горячем виде, с дымком, с блестками золотистого жира,
с величайшей готовностью бросили большую часть припасов
в устье Шумной. На всякий случай, чтобы нашу провизию
досрочно не сожрали медведи, мы привязали мешки к вер-
хушке длинной и гибкой осины. И ушли. Не дрогнув. Ни разу
не обернувшись. К чему только не приводят человеческое
воображение и иллюзии.
Действительность принесла нам на сегодняшний день ко-
телок обжигающей, но довольно невкусной замазки —«тюря
no-гейзерски». Фирменное блюдо.
Федорович сидит со скучающим видом в сторонке, не
присоединяясь к нашей трапезе. Лишь в конце ужина он на-
лил себе кружку чаю и выпил его без сухаря и без сахара.
Я было начал: «А медведей в Гейзерной навалом!..» Но
меня тут же сердито оборвал Иван:
— На других капать всякий умеет!
Но тут же обретя свойственный ему юмор, пошутил:
«У медведей путевки кончились, и они все ушли вниз».
Большое количество медвежьих следов подтверждало не-
давнее пребывание медведей в этих местах. Судя по их рас-
положению, можно было заметить, что медведи приходили
к горячим источникам и забирались в естественные ванны,
чтобы искупаться, а может быть, и полечить свой застарев-
ший ревматизм.
Кроме всего прочего, здешние медведи, по-видимому,
очень любопытны. На одном глинистом склоне, усеянном
фумаролами, я увидел зигзагообразно расположенные следы
косолапого. Шаги то приближались, от отдалялись от неболь-
ших отверстий, из которых без перерыва, как из носика ки-
пящего чайника, валил пар, пахнущий сернистым газом. Что
нужно было медведю возле этих горячих и довольно ядови-
тых испарений, я не могу сказать и предоставляю возмож-
ность гадать читателю.
Шутка Ивана, предполагающая, что медведи могут, как и
люди, проходить курс лечения, может быть, совпадает с дей-
ствительным явлением. Охотники и геологи часто бывают
свидетелями медвежьих купаний у горячих источников.
Мы видели огромный медвежий след близ фонтанирую-
182
щего гейзера. Отпечаток затвердел, словно был сделан в
плите бетона. Поистине факсимиле навеки. Но это все лишь
следы. Самих медведей не было.
Молчавший все время Федорович вымолвил наконец од-
ну фразу:
— Завтра, может, баранчика достану!
Рядом с гейзерами
Я очень люблю тихие осенние дни, задумчивые, без солн-
ца, когда небо затянуто нежными светлыми облаками. Тогда
нет слишком яркого блеска солнца и все располагает к со-
средоточенности, созерцанию и раздумьям. Таким именно
оказалось утро на пятый день пребывания у гейзеров. Выпив
кружку обжигающего кипятка, решил в этот день не писать
фонтаны, грязевые котлы, фумаролы и другие географичес-
кие чудеса долины. Мне захотелось вырваться немного из-
под власти нескончаемого, судорожного «надо», которое,
как осьминог, держит нас в своих объятиях с того момента,
как мы бросили свой жребий и отправились к гейзерам.
Завтра мы должны уйти из долины. Что я унесу отсюда?
Перед тем как уйти, я хотел хотя бы на полдня оказаться
независимым от этой нестерпимо активной природы и найти
путь к самому себе, разобраться в своем отношении к уви-
денному.
Я был не удовлетворен своими этюдами. Они так мало
отвечали всему сложному комплексу чувств и впечатлений,
нахлынувших на меня здесь. Мне показалось неправильным
уйти отсюда, ограничившись только документальным срисо-
выванием. И я решил повернуться и к гейзерам, и к фумаро-
лам, и к грязевым котлам спиной, чтобы оглядеться и ощу-
тить окружающий мир значительно шире. Пусть я сделаю на
один этюд меньше или напишу не то, что «надо», но, может
быть, это и станет тем главным, что я унесу на всю жизнь!
Я остаюсь у костра, пока мои товарищи собирают свои
этюдники и уходят на работу. Это был бунт сердца против
рационализма мозга. Потом неподалеку нашел мотив по на-
строению: зеленовато-охристая поляна с шеламайником,
холмы с купами деревьев. Пейзаж замыкался почти черной
стеной каньона. И над всем этим было задумчивое светло-
молочное небо. Я сразу ощутил, как работа пошла лучше.
Закончив этюд, я в хорошем настроении вернулся к па-
183
латке. Ребят не было. Федорович надевал на плечо ружье.
— Куда?—спросил я. Он махнул рукой в сторону Кихпи-
ныча.
— Что ты там увидел? Медведя?!
— Попробую за бараном сходить.
— А есть они там?
— Вон стоит, не видишь?—сказал он, переводя взгляд на
расположившиеся высоко над нами отроги гор.
Там начиналась зона вечных снегов.
Вожак маленького стада, как крохотная скульптурка, сто-
ял на выступе скалы. Федорович продвигался где-то по кру-
тому подъему, прячась в высокой траве и кустах. Время шло
томительно. Мне очень хотелось, чтобы меткий выстрел
сразил этого красавца барана. Вдруг я увидел, как вожак,
распластавшись в воздухе, перелетел со скалы на скалу.
И в то же мгновение несколько светлых пунктиров пронес-
лись вслед за ним на фоне темной скалы. Стадо исчезло.
Федорович вернулся расстроенный. В ружье заклинилась
гильза. Вытащить ее топором или ножиком не удалось, а дру-
гих инструментов у нас не было. Федорович сдался, а мне
захотелось во что бы то ни стало вытащить гильзу. Но как?
Острием ножа мне удалось просверлить пистон в торце гиль-
зы. Получилось отверстие. «Нужен крючок»,— твердил я себе
под нос и без всякой надежды расхаживал взад и вперед.
Вдруг в траве я заметил потемневшую от старости дощечку с
гвоздем. Схватив ее, я не стал думать, как в этом диком мес-
те оказалась доска с гвоздем, а с помощью камней и топора
отковал нужный крючок. Для ухватистости мы к нему при-
способили веревку, а к веревке поперечную палку. Ствол
слегка подогрели над костром. Федорович держал ствол, я
ухватился за палку. Усилие, и мы выдернули гильзу.
Я был доволен: удался этюд и история с ружьем кончи-
лась благополучно.
А откуда же взялась доска с гвоздем? После я узнал, что
по какому-то удивительному совпадению мы поставили свою
палатку точно на том же месте, где стояла в 1945 году па-
латка Т. И. Устиновой.
Товарищи вернулись с работы явно не в духе. На этот
раз даже шутка «чего-чего, ребята, а кипяток у нас всегда
в неограниченном количестве!» не возымела никакого дейст-
вия. Все мрачно тянули свой чай. Без слов было ясно, что
нам пора уходить.
После чая я беру этюдник и иду к Великану на последний
184
этюд. Великан не суетлив. Эта жизненная истина как-никак
лучше подходит и к самому большому гейзеру в долине.
Чтобы увидеть фонтан перегретой воды, вырывающийся из
трех с половиной метрового жерла, надо простоять в ожи-
дании почти полтора часа. Ожидание себя оправдывает, но
каждый раз остается чувство некоторой неудовлетворенности
из-за слишком быстрого действия этой фантастической
феерии.
Отверстие, откуда с оглушительным треском и шумом на-
чинает бить фонтан кипятка, называется грифон. Неправда
ли, грозное и почти одушевленное слово?!
Грифон перед взрывом заполняется почти до краев во-
дой, поступающей из огненно-горячих недр земли. Она кло-
кочет и бурлит. У Великана завидная точность отсчета вре-
мени. Можно проверять часы. Земля вздрагивает и вибри-
рует, пока неистовый дух этого чудовища вырывается через
каменное горло грифона. Лишь доли секунды я вижу массу
воды, выпущенную словно тысячей брандспойтов, мешающих
друг другу, но тут же все заволакивается густыми клубами
пара.
Я могу себе представить горечь фотографов, сталкиваю-
щихся с невозможностью зафиксировать это явление. Фон-
тан опережает и скорость затвора и напряженную бдитель-
ность фотографа.
Я писал этот гейзер при пасмурной погоде с невысокими
облаками, легким туманом и мелким дождем. Поэтому у ме-
ня осталось ощущение, что гейзер взорвался и тут все сме-
шалось с низкими тучами и туманом. Мне не хотелось ничего
присочинять, и я его так и изобразил.
Великан выбрасывает струю до пятидесяти метров, хотя
точно это не удалось зафиксировать ни одному исследова-
телю, так как при извержении фонтан скрыт густыми клубами
пара. Вокруг грифона образовалась большая куполообраз-
ная площадка, покрытая натеками солей. Гейзерит возле Ве-
ликана, как две капли воды, похож на сухари. Голодный чело-
век не раздумывая может вонзить зубы в отломанную плит-
ку этого необычного минерала.
Если бы можно было унести с собой хотя бы по кусочку
наиболее характерных гейзеритов от каждого гейзера, это
была бы редчайшая и великолепная по красоте коллекция.
Солевые отложения у каждого источника разные. Я уже ска-
зал о «хлебных сухарях» вокруг Великана. У Сахарного гей-
зера отложения похожи на вареный, или, как еще его назы-
185
вают, «постный» сахар нежно-розового цвета. У Жемчуж-
ного— на жемчужно-серые кораллы.
Мы уже успели проверить на себе правило: «в походе и
иголка тяжела», и не отягощаем своих карманов. Только
Серафим, помня просьбу одного московского ученого при-
везти сувенир из Гейзерной, откалывает пару «сухарей».
Честно говоря, мы думали, что он их не донесет и выбро-
сит. Он их донес. И конечно, мы ему потом страшно завидо-
вали.
Трудно расставаться с гейзерами, особенно при мысли,
что, может быть, никогда в жизни их больше не увидишь. Их
много. Я назову лишь те, которые имеют имена. Вот они:
Первенец, Сахарный, Тройной, Сосед, Паровой, Скалистый,
Конус, Большая печка, Щель, Ванна, Фонтан, Грот, Великан,
Восьмерка, Плачущий, Жемчужный. Все они разные. И их
имена достаточно точно отвечают образу каждого гей-
зера.
На правом берегу реки Гейзерной в каменистом откосе
есть отверстие, напоминающее русскую печь. Гейзер так и
назван Большой печкой. Кстати сказать, всем гейзерам дала
названия Устинова. В отличие от других этот гейзер выбра-
сывает струи кипятка, смешанного с паром, в горизонтальном
направлении с такой силой, что они перелетают на противо-
положный берег. В течение двух минут непрерывно следуют
мощные плевки на десятиметровое расстояние. Через девять
минут перерыва все следует сначала. Этот «милый» гейзер
почти не перестает «трудиться» и мешает передвигаться вдоль
русла реки. Чтобы нечаянно не свариться, мы мимо него
прорывались стремительной перебежкой.
В долине есть еще гейзер Большой. У него овальной фор-
мы грифон по большему радиусу достигает почти трех с по-
ловиной метров, и во время извержения струя кипятка
проходит по всему сечению отверстия со страшным грохо-
том. В паузе можно подойти вплотную к жерлу и заглянуть
вниз. На трехметровой глубине вода кипит и клокочет, доно-
сятся глухие удары. Хотя у этого гейзера и существует свой
точный режим и ранее, чем через полтора часа он не дол-
жен извергаться, зрелище быстро заполняющейся кипящей
водой огромной воронки изрядно волнует.
Гейзер Малый—«мечта» всех любящих баню с паром. Он
после фонтанирования еще в течение десяти минут дает та-
кую мощную струю сухого пара, что она поднимается на две-
сти метров, а камни возле грифона так раскаляются, что
<36
делаются абсолютно сухими, как булыжники в хорошей па-
рилке.
Среди множества гейзеров лишь Фонтан выбрасывает
высокую струю по всем правилам этого сложного искусства.
Хоть бери и переноси его в Петродворец или на ВДНХ.
ПУСТЬ НАМ ПОВЕЗЕТ
28 сентября. Восьмой день похода. Утром я спускаюсь к
неутомимо клокочущей Гейзерной, чтобы взглянуть на нее
в последний раз. Я прыгаю с камня на камень. Ноги скользят.
Вот и противоположный берег. Тонкая рябина изогнулась над
зеленой водой. Коралловым пламенем горят грозди ягод на
мрачном сине-лиловом фоне скал. Ягоды я могу достать ру-
кой. Над ухом с резким криком стремительно пролетает
птица. От неожиданности я теряю равновесие и с трудом его
восстанавливаю. Птица еще несколько раз с тревожным
криком проносится над моей головой. Странно, это первое
живое существо, встреченное мной в долине. Птичка неболь-
шая, похожая на куличка, но почему она так встревожена?
Неизменный чай. Последний чай в Гейзерной долине, где
кипяток «навалом». Всегда, в любое время года и суток.
В горячих источниках еще во времена Атласова и Крашенин-
никова варили мясо, кашу, позже картошку. К сожалению,
нам нечего варить, и мы не испытали этот способ приготов-
ления пищи.
Чай мы кипятим на костре, набирая воду из холодного
ручья. Нас больше устраивает вкус чая с костра.
Свертываем лагерь, мы двигаемся как в замедленном
кино. Истощение и усталость дают себя знать. Мы еще не
знаем, как нам удастся взять самый высокий подъем на об-
ратном пути. Отсюда снизу он крут, как вертикальная стена,
и мы с опасением поглядываем на снежники,—свежие следы
пронесшегося снегопада. При спуске в долину их не было.
Сами мы вряд ли обратили бы на них внимание, если бы не
Федорович, сказавший однажды: «Как бы нас не закрыло
здесь». Это было произнесено им себе под нос и, как всегда,
бесстрастно. С той минуты мы часто оглядывали «стенку».
Особенно по утрам, пытаясь заметить новые накопления
снега. Более высокая гора Зубчатая за эти дни стала совсем
белая. На Камчатке метели начинаются на вершинах гор, а
затем с каждым днем осени спускаются все ниже и ниже.
187
-.^а Прощай, долина! Мы, не
сговариваясь, переступили
через традиционный риту-
ал и' УХ°ДЯ' не «увековечи-
ли» своих имен. Нам это так
s'' легко было бы сделать,
/'Ss' имея под руками полный
/'s набор масляных красок
всех цветов. Но в миг, когда
з душе вдруг появился со-
блазн, я представил, что несколько букв, выведенных краской,
ножом или карандашом на коре березы или камнях, навсегда
изувечат это место. Его никто уже тогда не увидит таким, ка-
ким увидели мы, и это будет очень обидно. Вероятно, то же
самое почувствовали и подумали мои товарищи.
Берем первый подъем. Выходим на старую стоянку.
Встреча с ней вызывает несколько странное чувство. Словно
мы видим стойбище, относящееся к другой эре. Археологи-
ческий памятник доисторических времен. Только найденный
здесь нож Ивана реально связывает нас с недавним прошлым.
Таким далеким оно показалось нам сейчас. Вот и стена. На
подходе к ней нас окутывает густой туман. По существу это
облако. Ведь мы находимся высоко над уровнем моря. Вна-
чале поднимаем наверх груз. Потом затаскиваем лошадей.
Красавчик поднимается со страхом. С ним невозможно делать
«галсы» на подъеме. Он не доверяет нам и предпочитает дви-
гаться боком к обрыву, так чтобы зрячий глаз все время ви-
дел пропасть. Мы его так и взводили на гору. Но наступает
момент, когда дальше без поворота идти никак нельзя. До
гребня несколько метров. Мы хотим помочь животному и
требуем от него поворота. Красавчик вздумал не то брыкать-
ся, не то прыгать. Судорожно дернувшись, он заскользил
вниз. Чудом нам его удалось удержать на веревках и после
этого вытащить.
И вот все наверху. Сеанс свидания с Гейзерной закончен,
она наглухо закрыта занавесом: густой пар, соединяясь с об-
лаками, лениво клубится в гигантской чаше среди горных
вершин.
Мы обращаемся к дерзкой идее. Сказывается легкое
головокружение от успеха! Никто не ходил отсюда к устью
реки Тихой, и никто не рекомендовал этого делать. Что, если
мы попробуем? Первыми!
К устью Тихой
Нам запомнилась панорама, открывшаяся с этого места
в день прихода. Окутанный легкой дымкой, синел далекий
океан. Слева ледники и снежники Кихпиныча, справа острые
гребни Зубчатой. Путь к устью Шумной пролегал со склоне-
нием вправо через многие гребни, поросшие кудрявым ле-
сом. Путь к океану напрямик, как бы по перпендикуляру от
Гейзерной, представлялся плавным и пологим спуском без
заметных препятствий. В этом направлении должно было быть
устье реки Тихой.
После я узнал, что этим маршрутом хотел пройти когда-
то Комаров. И чуть было не погиб. Те, кто ходил позже в
этом районе с научными целями, наверно, читали его книги
и, естественно, учитывали его предостережение. Мы ничего
тогда не читали. И море нам было по колено. К тому же мы
были неописуемо голодны и хотели попасть как можно быст-
рее к берегу океана, где, может быть, еще бегают медведи
или уцелели наши продукты.
Приняв решение, мы очень ходко пошли напрямик, спус-
каясь все время вниз. Голое лавовое плато перешло вскоре
в сухое русло. Нам попадаются прошлогодние снежники.
Идти по ним хорошо. Плотно слежавшийся снег, покрытый
бурым слоем пыли, выдерживает даже острые копыта на-
ших лошадок.
Снежники сменяются россыпями камней. Лошади с ог-
ромным напряжением балансируют на граненых плоскостях
этого каменистого месива и каким-то чудом избегают ковар-
ных щелей и неустойчивых плит.
Камни сменяет тундра. Вот куда надо командировать ху-
дожников по коврам и тканям. Нигде я не видел мотивов
столь разнообразных по тону, колориту, цвету, ритмам и
узорам. Глаза разбегаются. Здесь на каждом шагу под но-
гами живопись. Картины одна лучше другой.
Если бы можно было собирать эти картины, как гербарий,
и сохранять в начальном состоянии: по куску в один квад-
ратный метр... Здесь можно было бы прямо с земли поднять
тысячи шедевров.
К сожалению, мы не имеем возможности здесь останав-
ливаться. Мысленно я ловлю себя уже на согласии повторить
такую экспедицию только для того, чтобы, не торопясь, на-
писать осеннюю тундру в камчатских горах. Только сюда надо
прихватить побольше продуктов.
189
О чем бы я сейчас ни думал, я уже не могу отвлечься от
мучительного чувства голода. Желудок словно прилип к спи-
не. Я чувствую, как он уже доел себя и не останавливается
на этом. Что он съест дальше? Глаза лихорадочно шарят по
цветущей тундре в поисках чего-нибудь съестного.
...К концу дня судьба посылает нам несчастного зайчишку.
Вскоре мы делаем привал на ночлег. Такого холодного ве-
чера, кажется, еще не было за весь поход. Нас бьет озноб.
Кое-как сушим одежду, зайца мы, вероятно, съели полусы-
рым. Я запомнил только, как сосал и с хрустом грыз мизер-
ную косточку от доставшегося мне кусочка зайчатины и звер-
ское желание есть еще и еще. Ничего нет страшнее разбу-
женного аппетита после длительного недоедания. Хорошо,
что, кроме чувства голода, мы испытывали еще желание сва-
литься и уснуть. Так мы и сделали.
Ночь выдалась холодная и тревожная до безнадежности.
Ушли лошади. Обнаружили мы это около полуночи. В черном
бархате ночного неба мириады звезд и огромный Млечный
Путь казались столь яркими, что я в первый момент зажму-
рил глаза от их невыносимого сияния. Ежась от пронизываю-
щего до костей холода, мы бросились на поиски. Тундра
тонко хрустела под ногами. Каждая кочка, листок, ягода, сте-
белек травы — все от резкого ночного мороза превратилось
в хрупкие стеклянные изделия. Мы скоро вернулись. Пред-
приятие оказалось безнадежным. Во всяком случае, до утра.
Дольше всех не было Ивана. Тогда мы пустили ракету.
Красный светящийся шарик, описывая с шипеньем и треском
траекторию, показался столь беспомощным и одиноким в.
этом пространстве, что от одного его вида тоскливо заще-
мило в душе. Он погас. И сейчас же из прозрачной мглы
вырисовывались холодные колосы вулканов с острыми вер-
шинами и светящимися ледниками.
Вернувшийся Иван еле стоял на ногах от усталости. Ло-
шадей не было.
Мы забились в палатку и, тесно прижимаясь друг к другу,
решили как-нибудь дотянуть до утра.
...Еще одно утро. Из-за гор взошло солнце. С легким зво-
ном, оттаивая, начал рушиться иней с травы. Засверкали вер-
шины. Ярким синим кобальтом окрасился далекий океан.
Иван с проводником ушли за лошадьми. Вернулись ни с чем
и уселись за чай.
Мы еще ни разу не обсудили вслух создавшееся положе-
ние. Теперь мы совершенно не похожи на тех шумливых гор-
190
лопанов, которые девять дней назад начинали свой поход.
Каждый из нас без лишних слов хорошо знает, когда и что
надо делать. Мы научились постигать ситуации, при коих луч-
ше всего думать про себя и меньше шуметь, так как любые
слова в этих случаях бессильны улучшить положение.
Всех вещей и тяжелые седла нам не унести при всем же-
лании! И бросить нельзя. Во сколько сотен рублей оценены
седла по балансовой стоимости? Этого мы даже не знаем!..
Но, вероятно, дорого, если у большого комбината имеется
всего два седла! В минуту этих не очень веселых размышле-
ний я увидел лошадей. Они возвращались самочинно, как ни
в чем не бывало. Если читатель думает сейчас услышать кри-
ки радости или звуки салюта, он не услышит их. Не было ни
того, ни другого. Пусть психологи или невропатологи объяс-
нят, почему так бывает. Мое дело записывать факты и свя-
занные с ними переживания.
Лошади подошли к нам ближе и остановились. Мы свер-
нули лагерь, навьючили лошадей и, не выражая никаких
чувств, «покатились» вниз к океану.
На многих участках я только переставляю ноги, а сила
тяжести влечет и влечет вперед: мягко пружинит дерн, при-
минается трава. От непривычной ходьбы я вхожу в состояние,
близкое к опьянению. В течение дня мы непрерывно пожира-
ем километры, и уровень горизонта у Тихого океана, соот-
ветственно с этим, плавно опускается все ниже и ниже.
Вот спуски, кажется, все пройдены. Впереди несколько
километров плоской и очень сырой тундры. Под ногами чав-
кает вода. Много водяники. Она же шикша. Отправив первую
горсть ягод в рот, я не могу уже больше остановиться. Меня
вынуждают к этому судорожные спазмы желудка. Круглые
ягоды синевато-черного цвета, наполненные прохладной во-
дянистой массой, почти без вкуса. И все-таки в этих шариках
есть нечто напоминающее фруктовый аромат и едва улови-
мая сладость. Я ложусь плашмя на землю и чуть ли не ртом
с превеликой жадностью собираю ягоды. Вижу, как непода-
леку от меня Юрий делает то же самое. Потом я остаюсь
один. И хотя я знаю, что при нашей усталости даже неболь-
шой разрыв в расстоянии приходится мучительно наверсты-
вать, еще несколько минут не могу оторваться от ягод. Когда
я поднялся на ноги, караван был далеко впереди. Его осве-
щали лучи солнца. День шел к концу.
Мне начинало казаться, что я никогда не догоню караван.
Но впереди остановились. Три лошади, три человеческие фи-
191
гурки возле них. И еще одна чужая лошадь. На опушке перед
прибрежным березняком. Я убыстряю шаг и уже представ-
ляю себе неожиданную встречу нашего каравана с незнако-
мым путником.
Только выбираясь из топкой, суровой и неочеловеченной
глухомани, можно себе представить в полную силу эту ра-
дость и понять, что это значит встретить человека. Услышать
новость или просто слово. Закурить в конце концов. Это ведь
тоже счастье!
Я уже совсем близко. Могу различить и лица. Вокруг так
красиво. Огромная сфера океана светится сплавом кобальта,
белил и бирюзы. Белая Находка пламенеет в красноватых лу-
чах предвечернего солнца.
Но что это? Я вижу лица друзей, искаженные дикими гри-
масами, кулаки и жесты, требующие от меня то ли остано-
виться, то ли убраться к берегу океана. Я вижу, как Серафим
и Юрий быстро уводят лошадей за прикрытие берегового
обрыва, а двое наших охотников, пригнувшись с ружьями на
перевес, осторожными перебежками двигаются на сближе-
ние с четвертой лошадью.
Только с этого момента я начинаю понимать, что там не
лошадь, а медведь. Началась долгожданная охота.
Охота на медведя
Настоящее волнение и любопытство охватывает меня. Мне
хочется увидеть своими глазами сражение с лесным гиган-
том. Сейчас линия берегового обрыва расколола мир надвое.
В одной половине тень: сыро и темно. Здесь шумит прибой,
летит водяная пыль, холодно, и на всем печать бездействия.
Сюда даже не попадает солнце. Там — яркое пламя вечер-
них лучей, замершие в ожидании выстрела беззвучные кроны
берез на краю леса, мягкая трава и зеленые кусты, скрываю-
щие расстановку сил в назревающей драме. Здесь терпение
и ожидание, там жарко пульсируемая кровь, готовая в сле-
дующий миг брызнуть на траву.
Я всей душой хочу быть там. Высовываюсь из-за берего-
вого обрыва, как на войне из-за бруствера. В этот же миг
сухо щелкают два выстрела, сливаясь почти в один звук.
Чья-то спина мелькнула и исчезла в лесу. Я бросаюсь вперед,
но тут же возвращаюсь. В заросли нельзя идти без оружия.
Это слишком рискованно...
193
Странная тишина. Ни рева медведя, ни треска ломаемых
сучьев в лесу, ни криков охотников. Я весь слух, но, кроме
жужжания мухи над запоздалым цветком, я ничего не могу
уловить. Медленно плывет в голубом воздухе осенняя паутин-
ка, как у нас в бабье лето.
Неожиданно далекий выстрел заставляет меня вздрог-
нуть. Еще один и через некоторое время третий. И снова
тягостная тишина до той поры, пока на опушку не вышли воз-
бужденные охотники.
— Первый медведь —есть! Здоровый медведище! Лежит
в лесу!—Иван рукавом обтирает пот с лица.— Вот что! Вам
надо срочно ехать на место! Разгрузить лошадей и обратно.
Захватите мешки и фонарик. А мы с Федоровичем, пока
светло, займемся разделкой.
Мы уходим, даже не взглянув на трофей. Торопимся. За
жесткую щетину леса прячется солнце. Камчатские сумерки
сгущаются почти мгновенно. Море еще хранит некоторое
время купольный свет неба и своим свечением указывает
границу берегового обрыва, где проходит тропа. К Шумной
мы добираемся в темноте. Быстро снимаем вьюки и, вскочив
на лошадей, вдвоем с Серафимом спешим в обратный путь.
Верхом на лошадях я ездил несколько раз в жизни, и,
наверное, поэтому все случаи неизгладимо врезались в мою
память.
Первый раз на лошадь меня совсем маленьким посадил
дед. От того случая у меня осталось ощущение головокру-
жительной высоты. Я готов был разреветься, но мне в руки
сунули кусок наисладчайшего пчелиного сота, только что вы-
тащенного здесь же в саду из улья.
Другой памятный случай произошел на войне в суровый
январь сорок третьего в калмыцкой степи под Элистой.
Наш взвод тянул линию связи к какому-то совхозу. Там
шел бой. Связи долго не было, и меня послали в степь по
линии найти командира взвода и передать ему распоряжение
немедленно позвонить командиру роты. Для быстроты мне
дали трофейную лошадь. Это была не лошадь, а целый слон.
Когда я выезжал на ней из Элисты, мне казалось, что она
больше многих домиков на окраине калмыцкой столицы.
Кроме своей невероятной величины, эта лошадь имела
еще одно крайне неудобное свойство. Она не понимала моих
команд. Сколько бы я не повторял ей: «Но-о! Вперед»,— она
стояла как вкопанная. Лишь беспорядочно дергая поводья и
ударяя каблуками ботинок ее бока, круглые как у железно-
193
дорожной цистерны, я заставлял ее сдвинуться с места. Тро-
нувшись, она начала довольно быстро трусить, но совершенно
не в том направлении, которое было мне нужно. Я натягивал
повод, чтобы ее повернуть, но она тут же останавливалась.
Это она проделывала так резко, что я от неожиданности ва-
лился на ее шею и, только вцепившись руками в гриву, удер-
живался от неминуемого падения на землю.
Тогда я спешился, просунул повод подмышку, заложил
руки в карманы и пошел значительно быстрее, чем ехал, чув-
ствуя при этом не без удивления, как покорно и легко сзади
меня вышагивает могучий першерон....
Наши «скачки» живо мне напомнили эту фронтовую исто-
рию. Сев верхом на лошадей, мы не могли с ними сладить.
На Находке ехал Серафим. Она привыкла ходить «в хвост»
за впереди идущей лошадью и, чувствуя, что ее напарник
сзади,— немедленно останавливалась. Я пробовал гнать Вась-
ку вперед. Этот пугался обрыва, тянувшегося вдоль тропы, и
как только я начинал требовать от него скорости, превышаю-
щей черепаший шаг, он немедленно брал влево и тоже ос-
танавливался.
Мы спешились и шли пешком, ведя лошадей на поводу.
К этому времени наступила ночь, и океан стал чернее неба.
Шли мы почти на ощупь, совершенно не узнавая мест. Когда
прошло нужное по нашим представлениям время, мы стали
кричать. Нам долго никто не отвечал. Наконец раздались
выстрелы. Нас услышали. Оказывается, в темноте мы прошли
почти на километр дальше того места, где был убит мед-
ведь.
На опушке леса нас встретил Иван.
Сценка из каменного века
В искусстве мировой живописи не было ни одной картины,
подобной зрелищу, открывшемуся перед нами в темном ле-
су, хотя многие художники писали бойни и натюрморты с
мясом и всяческой дичью. Луч света от карманного фонаря,
словно волшебная кисть, внезапно выделил из густоро мрака
несколько пятен: кроваво-красную огромную тушу, клубы
пара, поднимающиеся в холодном воздухе от мяса и крови,
гору внутренностей и двух человечков, страшных в своей
роли.
Когда мы еще входили в лес, лошади уловили тяжелый
194
дух медведя и приторный запах крови. Васька захрапел, за-
дирая высоко голову, выкатил глаза и присел на задние ноги.
Потом стал рваться назад со страшной силой. В темноте тре-
щали деревья. Находка упиралась и дрожала всем телом. Мы
так и не смогли подвести их к месту разделки. Серафим ос-
тался сдерживать насмерть перепуганных лошадей, а я по-
бежал помогать охотникам. Особенно «хорош» был Иван в
своих противоипритных штанах на подтяжках, с рукавами, за-
катанными до локтей, и топором в руках. Лоб, руки, штаны
и сапоги у него были рубиново-красного цвета. Эта сцена
словно вышла из глубины веков, воскрешая краски и дух
каменного века.
Мясо мы сложили в четыре мешка, заполнив каждый
больше чем наполовину, и после этого осталась еще почти
половина туши, шкура, огромная голова и лапы, на которых
каждый коготь был длиной с ладонь взрослого человека и
кривой, как самурайский нож. Лошади прогнулись под тя-
жестью заваленной на них ноши, и мы двинулись медленным
шагом, чуть не засыпая на ходу от непреодолимой усталости.
Каково же было наше разочарование, когда мы вернулись
в лагерь?! Костер не горел. Там, где ему надо было быть,
тускло алели два уголька и возле них в скорбном бездейст-
вии восседал Юрий.
От него мы узнали, что ушел Красавчик. Сразу после на-
шего ухода он начал натягивать привязь и, когда Юрий стал
его перевязывать, неожиданно вырвался и убежал, волоча за
собой веревки. Юрий не смог его догнать.
Иван с Федоровичем прошлись по косе и, посветив фона-
риком по следам, проверили рассказ нашего незадачливого
кострового и сторожа лошади. Мы не стали говорить Юрию,
что Красавчика еще можно было поймать, так как он долго
топтался на песке у воды, прежде чем выбрал место и ре-
шился пуститься вплавь. Парень и так переживал случив-
шееся.
Мы сходили к океану, собрали целую гору плавника, и у
нас запылал жаркий костер.
Меню нашего ужина мне кажется роскошнее, чем меню
дорогого столичного ресторана. Медвежье мясо вареное,
медвежьи почки. Хлеб и соль в неограниченном количестве.
Мясо тоже. Мы набросились на еду с жадностью. Остано-
вить нас было некому. Заполнили первую партию огромных
котелков мясом. Мало! Сварили почки, съели! Мало! Пове-
сили над костром еще раз котелки. Бурлит вода, варится
195
мясо. И только тогда мы оказываемся способными оглядеть-
ся вокруг и оценить, как оформлен наш «банкетный зал».
Над головой россыпь ярчайших звезд, шумит тихоокеанский
прибой, температура воздуха прохладная, костер огромный
и жаркий, его не сравнить ни с каким камином. Мы сидим к
огню так близко, что над одеждой, повернутой к костру,
вьется дымок. Все это необыкновенно приятно. Меня завора-
живает неумолчный звук прибоя. Подняв голову, я невольно
задумываюсь о бесконечности вселенной, таинствах мирозда-
ния, загадках жизни. Я чувствую себя бесконечно маленьким
и бесконечно счастливым от прикосновения к вечности.
Последние километры
Ночью сквозь сон я несколько раз слышал медвежий рев,
просыпался и вновь засыпал. Дрались ли они на перекате или
это имело какое отношение к нашей убежавшей лошади?
Трудно сказать.
Камчатские медведи довольно миролюбивы. Они никогда
первыми не нападают на человека. Еще Крашенинников пи-
сал: «Интересно, что камчатские медведи не делают вреда
женщинам, так что летом они собирают вместе с ними ягоды
и ходят рядом, как домашний скот. Но иногда они отнимают
у женщин собранные ягоды».
В поисках пищи они подходят близко к поселкам, а иног-
да даже забредают в них. Курьезный случай произошел в
Жупанове. Голодный мишка ночью со стороны берега за-
брался на территорию комбината поживиться рыбными отхо-
дами. Чем-то испуганный, он не нашел старой дороги, а ки-
нулся через проходную. Открывая одну за другой двери, он
пронесся на задних лапах мимо задремавшего вахтера и тот
сразу не мог сообразить, что же это такое?
Открыв глаза, я по свету, проникающему сквозь ткань
палатки, понял, что заспался. Братья Фроловы еще спали,
уткнувшись друг другу в спину как близнецы: оба чернобо-
родые, с отечными мешками под глазами. Федоровича и
Ивана в палатке не было. Оказывается, мы даже не слышали
выстрелов, когда наши охотники подстрелили двух уток. Вче-
рашняя охотничья удача вселила в них вдохновение, а охот-
ничий азарт поставил на ноги чуть свет. Будто бы они и не
делили наравне с нами тяготы пути. Иван, любящий хвастнуть
и с размахом продемонстрировать свою широкую натуру,
добыв рано утром утку, успел обегать весь берег моря,
желая изумить нас целой связкой дичи.
Я очень ясно представил, как эффектно выглядел бы
Иван в своих противоипритных штанах, с всклокоченной бо-
родой, как у Робинзона Крузо, в мятой и грязной шляпе, с
ружьем и большой связкой уток, разбудив нас словами: «Вы,
сони!» или «Вы, дрыхалы!»—он небрежно бросил бы связку
уток на землю и добавил: «Ешьте».
«Виноваты» были утки. Услышав выстрелы или скорее все-
го разгадав тщеславные намерения Ивана, они попрятались.
Он вернулся, гремя своими штанами и тяжело волоча ноги.
Охотничья фортуна явно ему изменила, и сразу же померкло
настроение. Иван опустился на землю и сидел, все время ос-
таваясь безучастным и к костру, и к реке, и к вершинам гор,
и к чайкам. Они летали близко, почти над головами, и было
слышно, как сильные крылья с шумом рассекают воздух, под-
держивая ослепительно белых, величиною с гуся птиц.
Федорович разжег костер, и от него уже аппетитно тяну-
ло теплом, дымком и запахом вареного мяса. Какое блиста-
тельное утро было вокруг! Пока мы побывали наверху, зо-
лотая камчатская осень вступила в свои права. Заросли оль-
ховника по берегам Шумной покрылись золотом и багрянцем
и отражались в гладкой, как шлифованное стекло, реке. За-
тейливые вершины Зубчатой побелели и сверкали в прозрач-
ном небе.
Обжигая пальцы, я режу большой кусок мяса на более
мелкие, посыпаю их солью и с хрустом начинаю жевать. Ско-
ро в желудке делается горячо, а по телу растекается бла-
женная лень и истома.
197
Как было бы хорошо сегодня никуда не идти, отдохнуть,
подкрепить свои силы.
— Закругляться надо. Нам еще пятьдесят километров
шагать!— говорит Серафим.
Федорович палочкой помешивает в догорающем костре
угли и молчит.
— Мясо мы возьмем! Пусть каждый разберет свои вещи,
а лишнее оставим здесь. Лошадей надо разгрузить!—говорит
Иван, словно прочитав невысказанные заботы Федоровича.
— Я не понесу,— говорит Юрий,— у меня болит нога!
Мы выбрасываем котелки, сделанные из больших кон-
сервных банок, весь запас соли, консервы, топор. Скармли-
ваем лошадям хлеб и отказываемся почти от половины мед-
вежьего мяса. И все же для лошадей груза слишком много.
Тогда мы натягиваем на себя часть теплой одежды, совер-
шенно лишней в походе, перекидываем на плечи ремни план-
шетов и ящиков с красками. Ивану, кроме этюдника, достает-
ся еще и ружье. Теперь можно трогаться в путь.
Шумная стала совсем другой. Дожди и снегопады сделали
ее полноводной, а штормовые волны, видно, опять пытались
замыть и засыпать ее проход к морю. Место нашей прошлой
стоянки оказалось под водой. Переправляемся через реку на
лошадях. Сначала перевезли вьюки. Федорович переезжал
верхом на Ваське, держа Находку на поводу. После бегства
Красавчика мы боялись выпустить повод даже на секунду.
Первым переехал Серафим, потом Юрий. Я переезжал по-
следним и в последний миг, взглянув на кучу оставленных на-
ми вещей, схватил пару брошенных котелков.
...Старинная, глубоко вбитая в землю тропа тянется вдоль'
всего побережья Камчатки. Вероятно, ею пользовались во
время Крашенинникова, а может быть и раньше. Она не-
скончаемой колеей непрерывно бежит от одной речной до-
лины к другой, почти не отходя от берегового обрыва. В не-
которых местах ее забивает трава, тесно смыкается над ней
густо поросший кустарник или перекрывает рухнувшее попе-
рек дерево. Но обойдешь упавшее дерево, продерешься
сквозь кусты и опять шагаешь по твердой прямой колее и
думать тебе ни о чем не надо.
По этой тропе, наверное, можно ходить и в поздний ве-
чер и ночью. Близость берега и светящийся океан даже после
захода солнца позволяют идти в темноте. Но это хождение
по краю обрыва требует либо привычки, либо мужества.
Шаг за шагом мы втягиваемся в автоматический ритм
198
движения. Как медленно поглощается пространство! Через
час, полтора ноги наливаются свинцовой тяжестью, на подъ-
емах не хватает воздуха, сердце неистово колотится и готово
лопнуть или выскочить из груди. Тут уж делается не до кра-
сот: зеленые пятна кедрача, оранжевая трава, красные осен-
ние листья рябины и гроздья ягод сливаются в один движу-
щийся поток. Он плывет без конца. Иногда отделившиеся от
него ветки ударяют по лицу и листья прилипают к потной
коже.
Я замечал, когда делается очень тяжело идти, переста-
ешь думать об этом. И по возможности перестаешь смотреть
по сторонам, чтобы меньше видеть. Мозг сам подбирает себе
какую-нибудь тему и начинает заниматься ей, оставляя но-
гам право передвигаться автоматически. Если думать о но-
гах, они могут быстро отказать, и ты сдашься. Мысли приходят
разные, иногда о картинах, но совсем других, не тех, которые
проплывали мимо.
Мы так торопимся, что идем на измор: за один прием
намереваемся отмахать пятьдесят километров, с подъемами,
спусками и пятью речками.
Следов Красавчика мы нигде не обнаружили. Впереди
рисовалось мрачное будущее и долговая яма. Шутка ли вы-
платить балансовую стоимость лошади, превышающую стои-
мость автомобиля! Забегая вперед, я должен сказать, что
надо верить в чудеса. Когда мы потеряли всяческие надеж-
ды на возвращение Красавчика и прожили в Жупанове много
дней, он явился сам живой и невредимый. Это было почти
невероятно, но он шел как ни в чем не бывало по главной
улице поселка, деловито направляясь к своей родной конюш-
не. Иван, увидев его, бросился наперерез, обнял за голову
и с чувством поцеловал в губы. Седла на Красавчике не было.
Но эту мелочь администрация нам простила. Когда-нибудь,
возможно, найдется и седло.
Пересекая большое поле с обильным урожаем камчат-
ских ягод, мы увидели еще одного медведя. Он мирно лако-
мился и не обратил на нас никакого внимания, хотя наш ка-
раван, не замедляя шага, двигался от него метрах в трех-
стах. Задетые его пренебрежительным невниманием, мы за-
шумели. Я забарабанил по пустому котелку, но и это на него
не подействовало. Он пасся, как лошадь или корова на лугу,
опустив мощную шею вниз, зарываясь мордой в осеннюю
траву, и лишь изредка встряхивал головой.
Самозабвенно занятый «сбором» ягод„ он отличался от
199
коровы на лугу лишь своей слишком высокой холкой. Не
сразу медведь поднял голову и, не торопясь, недовольной
походкой заковылял прочь, показывая при этом отвисший
зад и толстые задние ноги, словно одетые в широкие штаны.
За последующий час мы встретились еще с двумя медве-
дями.
Я точно не знаю, делятся ли медведи по признаку того,
что они едят, на разные группы или нет. От кого-то мне при-
ходилось слышать, что есть медведи ягодники, а есть рыб-
ники. Но в ту пору мне показалось, что все камчатские мед-
веди стали ягодниками, об этом говорили и их лепешки с
непереваренными до конца ягодами водяники, и то, что все
наши встречи с медведями произошли на ягодниках, близ
моря.
...Как ни велика была усталость, мы не могли не удив-
ляться. Подходя к очередному мысу, мы заметили высоко
над морем, на скалистом уступе, почти целехонький траль-
щик. Он прилепился к скале, как ласточкино гнездо. Это был,
по-видимому, след не простого шторма, а волн, которые
рождаются в океане во время цунами.
На некоторых участках побережья море навалило горы
морской капусты. Видно, велик был шторм, пока мы сидели
в горах. Морская капуста растет, закрепившись за морское
дно, на глубине до шестидесяти метров. При обычном штор-
ме на такой глубине бывает тихо. А тут растения с листьями
огромной длины были сорваны с места, выброшены на берег
и теперь расточали удушливый гнилостный запах с острой
примесью йода.
Последний участок нашего пути пролегает у самого бере-
га моря. Здесь под высокими обрывами из желтоватого пес-
чаника более чем на десять километров протянулся плоский
песчаный берег.
Близится вечер. Гаснут краски неба над далеким горизон-
том. Белогривые волны будто бы самопроизвольно подни-
маются из штильного океана и друг за другом идут на берег.
Они с шумом, пузырясь и брызгаясь, рассыпаются и тонень-
кими блинами подкатываются к нашим ногам.
Весь этот участок пути я бессменно иду с Находкой. Ло-
шадь очень устала и голодна. На лесной тропе она успевала
схватить то пучок травы, то цветок, то веточку с дерева.
Это ее немного бодрило. Тут же километр за километром
мы идем по какому-то мертвому синевато-серому песку.
В сгущающихся сумерках волны начинают угрожающе све-
200
титься языками зеленоватого пламени, лижут ноги, пугая На-
ходку. Я стараюсь шагать между ней и морем, закрывая от
нее прибой. При моих словах: «Ну, Находка, еще немного и
будешь дома! Домой идем!»—она поднимает выше голову,
и я вижу, как она старается шагать более энергичным и ши-
роким шагом. Это ужасно трогательно. Мне хочется обнять
лошадь и погладить ее грязную и промокшую насквозь
шерсть. И я мечтаю по возвращении сделать для нее что-
нибудь приятное. Ну, например, накормить ее как следует
сахаром. Она любит сахар.
Толоконные горы
Время от времени я смотрю на изрезанный силуэт бере-
гового обрыва. В старину за желтоватый цвет его прозвали
Толоконными горами. Горы эти демонстрируют невероятно
разнообразные следы выветривания породы. Буйство фанта-
зии, которую вдохнула сама природа в этот песчаник, под-
стерегает нас почти на каждом шагу. Абстракции сменяются
титаническими скульптурами и предстают то в виде челове-
ческого профиля, то в образе всадника, скачущего на лоша-
ди. Вот мимо нас проплывает силуэт средневекового замка
с башенками и балкончиками, а потом сменяется фигурой
Льва Толстого.
Перед вступлением на длинную, почти десятикилометро-
вую косу, отделяющую залив реки Семпячок от океана, мы
переходим через неглубокую речку. Она промыла себе ло-
же сквозь прибрежные дюны. В верхнем ее течении есть
горячие ключи, и в этом легко убедиться, опустив руки в
прозрачную воду. Они значительно теплее, чем морская во-
да, песок или вечерний воздух.
— Там вот пихтовая роща,— показывает Федорович ру-
кой в сторону сумрачных берегов залива.— Говорят, на зем-
ле такой нигде больше нет! Ученые до вас здесь были, очень
стремились туда попасть. Эта роща сохранилась от доледни-
кового периода, а как это могло произойти, наука до сих пор
достоверно объяснить не может. Ученые говорили, что этот
лес у камчадалов охранялся в древние времена как запо-
ведный, и никто из них не только рубить его, но и прикоснуть-
ся к нему не смел. Они верили преданию, подтвержденному
многими примерами, что всякий, кто прикоснется к этим де-
ревьям, кончает насильственной смертью. Древние предания
20f
говорили, что лес этот вырос над телами камчадалов, кото-
рые в походе против неприятеля терпели такой голод, что
некоторое время вынуждены были питаться одной листвен-
ничной корой, а потом погибли на этом месте.
Я подумал о том, что у наших предков было нечто такое,
что действовало эффективней и лучше, чем в наш цивилизо-
ванный век законы об охране природы.
Когда я встречаю следы истребительных нашествий на-
ших цивилизованных «дикарей» на живую природу, мне
делается нестерпимо горько, обидно и больно. Мне прихо-
дилось видеть следы пожарищ на берегу Байкала, возникаю-
щих из-за халатной небрежности туристов, заваленные отбро-
сами, недавно еще почти первозданные «дикие» бухточки Ка-
ра-Дага в Крыму, бездушные порубки леса для огромных и
порой совсем ненужных костров во многих местах Под-
московья. Мне рассказывали о том, как в недавние времена
группа приехавших на Камчатку туристов, попав в Долину
гейзеров, отличилась. «Молодчики» испортили самый боль-
шой гейзер Камчатки, столкнув в жерло Великана каменную
глыбу. При очередном выбросе вода огромным давлением
струи заклинила камень в горле гейзера. Взывание к совести
таких людей—мера явно недостаточная. Надо сурово нака-
зывать виновных.
Коса Семлячок
Прежде чем выйти на огромную косу лимана Семлячок,
мы наблюдали странные прыжки каких-то маленьких су-
ществ. Тысячи рачков, меньше сантиметра величиною, под-
скакивали до колена. Это был странный беззвучный танец
без какого-либо стрекота или жужжания. Весь гладкий пляж
вдруг ожил. В местах, где на берегу лежали листья морской
капусты, концентрация этих рачков возрастала в несколь-
ко раз.
Неожиданно появившийся на волнах свет, похожий на
вспышки скользящего по волнам луча прожектора, ввел нас
в заблуждение. Мы озирались по сторонам в поисках самого
прожектора. Кругом было темно. В сгустившейся темноте
незримо накатывались волны и, только встав на дыбы перед
тем, как обрушиться на берег, начинали светиться изнутри
мягким зеленоватым светом, довольно ярким на фоне гус-
того мрака, нависшего над океаном. Прожектора нигде не
202
было. Это во взбудораженной прибоем морской воде ярко
светились какие-то микроорганизмы.
Ох, эта коса Семлячок! Скольких она видела путников на
своем веку. Со времени нашего путешествия прошло уже
немало лет. Дорога в Долину гейзеров становилась все более
освоенной, но закономерность оставалась единой. Направ-
ляющиеся туда путешественники полны энтузиазма, приправ-
ленного большей или меньшей дозой легкомыслия. Возвра-
щающиеся оттуда еле-еле тянут ноги. И все восторги от впе-
чатлений, накопившихся в походе, покоятся глубоко на дне
сосуда, называющегося душой. Их можно будет извлечь
лишь через несколько дней, по мере того как восстановятся
силы, укрепятся мускулы, успокоится боль в суставах, отой-
дут нервы.
Желая поскорее прекратить это мучительное, как пытка,
шагание, я вырвался вперед и раньше других пришел к кон-
цу косы. Там я лег на землю. Барабанил дождь. Холодные
капли его охлаждали лицо. Находка понуро стояла надо
мной, низко опустив голову. У меня не было сил развьючить
ее, да я и не знал, надо ли это сейчас.
Протяжное «эге-ге-гей!» разбудило меня. Я открыл гла-
за. Совсем темно. И тут же вспышка, грохот выстрела. «Это
подошли наши и вызывают лодку для переправы»,— сообра-
зил я и сделал попытку подняться. Моя мускульная машина
выключилась, словно ее разбил полный паралич. Холод из
земли быстро проник сквозь мокрую одежду. С великим
трудом я сел, а затем, качаясь и скрипя всеми суставами,
встал на ноги. Ветер с моря теперь казался очень холодным, и
зубы начали выбивать мелкую дробь. Ближайший мыс за-
крывал комбинат, на противоположном берегу пролива не
было ни огонька, ни звука. Наши крики прозвучали весьма
жалко. Казалось, в трех метрах от нас их поглотил ветер и
оставшийся слабый отзвук прибил к земле дождь. В ответ
мы слышали лишь величавый шум океана и барабанную
дробь косого порывистого дождя.
И тут мы вспоминаем о последней ракете. Достаем ракет-
ницу. Пока несколько секунд длится падение сверкающего
факела ракеты, конус зеленоватого света вырывает из мрака
беспокойную рябь лимана и небольшой катер, стоящий на
якоре у противоположного берега. На нем никаких призна-
ков жизни. Описав дугу, ракета с легким шипением вонзается
в воду, и в наступившем мраке я почувствовал, как у меня
в душе погасли последние надежды ночевать сегодня в тепле
203
и на постели. Но в это время слух уловил лязганье железа о
железо, а затем мерный скрип уключин и плеск весел.
— Все в порядке,— сказал Иван.— Сегодня мы будем
дома!
В темноте к нам двигалась лодка. В ней приплыл моло-
денький парнишка, матрос РБ. С лошадей сняли вьюки, седла
и первым рейсом переправили груз. Оставалось переправить
лошадей.
Шлюпка вернулась. Мы, сев в лодку, на поводьях, словно
на буксире, втащили лошадей в воду. Сильное отливное те-
чение было опасно, но животные сами это прекрасно поняли
и дружно поплыли. Мы отпустили поводья, уверенные в том,
что их уже не вынесет в океан.
Прощаясь с нашим перевозчиком, мы спросили:
— Какой сегодня день?
— Тридцатое, суббота. Наши все ушли в клуб на комби-
нат. Сегодня там кино и танцы. Меня оставили на вахте.
Я лег немного поспать. Слышу крики, выстрел, будто во сне,
а когда свет увидел, понял, вы переправу просите.
— Ну, спасибо! Иди досыпай!
— Да нет! Уж не буду. Скоро наши придут, опять пере-
возить надо.
Последний раз чиркнули спичкой, и мы, закурив на доро-
гу, полезли на какой-то грязный откос теперь уже в кро-
мешной темноте, ориентируясь на ощупь. Примерно через
час, испачканные с ног до головы вязкой грязью, мы подошли
к крыльцу своего дома.
Но как труден был этот последний час! Эти километры
мы прошагали, не разжимая крепко стиснутых зубов. Без
единого слова.
Двери домика были заперты изнутри. Кто-то в нем жил,
и мы могли теперь с успехом сойти за самозванцев. После
громкого и продолжительного стука в доме зашевелились
и зажгли лампу. Какой-то незнакомец со словами: «Что вам
надо?»—открыл дверь.
— Спать,— с плохо скрываемым раздражением сказал
Иван.
— А кто вы такие?
— А кто вы?
Мы ввалились в дом. Кровати наши были заняты. Мужчи-
на в нижнем белье нервно прикуривал от чадящей лампы,
двое вполголоса совещались. Мы просто не обратили на них
никакого внимания. Сняв мокрые сапоги, повалились на пол
291
в передней комнате и почти мгновенно погрузились в глу-
бокий сон.
Когда мы проснулись, в доме никого не оказалось. Кро-
вати были заправлены. Маленький чемодан в углу, термос,
чужие сапоги, недокуренная пачка и множество окурков го-
ворили о том, что вчера здесь действительно были «гости».
А время?! Время подходило к обеду. Общий подъем. Только
сейчас, при неожиданно ярком солнце, мы с отчетливой рез-
костью видели, как измотала нас добровольно принятая доля.
Увидели свои закопченные лица, всклокоченные бороды,
черные руки, обгоревшую одежду, новые морщины. Высох-
шая корка грязи покрывала нашу одежду.
Скрипнула дверь. С улицы вошел человек в кожаном
пальто.
— Ну, как? Проснулись?
— Проснулись.
— Так вы, значит, художники!
- Да.
— Вы извините! Нам говорили, что вы здесь останови-
лись, и поселили нас временно до вашего возвращения. Вы
на десять дней уходили?
— Да! На десять.
— Мы решили, что вы уже не придете.
— А мы пришли!
— Вы допустили одну ошибку!
— Какую?
— Вам надо было иметь пятого художника и оставить
его здесь, чтобы он увидел, как вы пришли, и изобразил по-
том это на полотне. Вот это была бы картина!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Скоростные лифты поднимают нас высоко к московскому
небу. Здесь, на двадцать восьмом этаже нового здания МГУ
на Ленинских горах, мы работаем над несколькими большими
панно для университетского Музея землеведения. Сюжеты
картин дальневосточные: горы и берега Камчатки, вулканы и
Долина гейзеров ’. Серафим каждый день почти заново пе-
реписывает трехметровый холст, очищаются краски, меняют-
1 Эти картины находятся в постоянной экспозиции Музея землеведе-
ния Московского государственного университета имени Ломоносова.
205
ся клубы паров над гейзерами и фумаролами — идет поиск
более выразительной композиции.
Серые рваные облака за окнами нашей мастерской вре-
менами скрывают потемневший от холода и сырости город.
И тогда нам начинает казаться, что мы никуда еще не ухо-
дили из Долины гейзеров.
...Этой же зимой мне позвонили из Географиза. Пред-
ложили оформить книгу Т. И. Устиновой «Камчатские гейзе-
ры». С большой радостью принимаю заказ. Это ведь будет
первая книжная публикация о Долине гейзеров. Книга ока-
залась сокращенным вариантом научной диссертации, но я
решил на первую и четвертую полосы обложки дать цвет-
ную панораму Гейзерной с этюда, добытого под дождем и
снегом. Перед окончанием работы меня попросили приехать
в издательство: «Вас ждет автор, хочет посмотреть офор-
мление». Мне час ехать. Собираюсь, как могу быстрее, и
лечу на Калужскую. Влетаю в редакцию; вроде все знакомые
лица: первооткрывательницы нет, и я с ходу выпаливаю:
«Что автор, уже сбежала?!» Среди редакторов легкое заме-
шательство, и тут я замечаю за одним из столов невозму-
тимо работающую женщину. Она сидела в накинутой на пле-
чи меховой шубке и правила рукопись. Меня представили.
Темноволосая женщина в шубке оказалась Т. И. Устиновой.
В ней не было ничего похожего на заочно представленный
образ мужественного землепроходца. Первооткрывательни-
ца была невелика ростом и очень женственна. Я почему-то
растерялся и, смутившись, стал объяснять причину своего
замешательства и даже рассказал, как Иван, самый сильный
в нашей компании, за десять дней похода похудел на две-
надцать килограммов. И задал ей вопрос:
— А как же ходили вы?
Татьяна Ивановна, улыбнувшись, пожала плечами и ска-
зала:
— Первый раз я ходила туда вдвоем. Со мной был наш
рабочий, и никаких особых трудностей я не припоминаю.
...Прошло много лет. Теперь Камчатка стала Меккой для
туристов. На пути к Гейзерной созданы турбазы. Каждый лет-
ний сезон несколько сотен человек откалывает и уносит с
собой кусочки гейзеритов. Меняется первозданный облик до-
лины. Недавно я еще раз встретился с Т. И. Устиновой. Ко-
нечно, больше всего мы говорили о Долине гейзеров. Я по-
казывал свои работы. Потом дал прочитать эту книгу. Мне
интересно было ее мнение и важно было выяснить, не до-
206
пустил ли я, как неспециалист по гейзерам, каких-нибудь
ошибок.
— Все правильно,— сказала Татьяна Ивановна.— Только
при объяснении причин, почему люди не ходили близко возле
гейзеров, надо иметь в виду еще одно обстоятельство. Район
возле вулкана Кроноцкого издавна был соболиным заповед-
ником. И туда никому не было дороги. Охота на соболей за-
прещалась обычаем. Того, кто нарушал его и попадался при
выходе из заповедника, убивали с полным сознанием правого
дела. Так что в какой-то мере срболи охраняли это место.
Татьяна Ивановна задумалась на минуту и очень строго
сказала:
— Я слышала, что сейчас от паломничества туристов До-
лина гейзеров в эстетическом смысле ничего не выиграла и
легко могу себе представить, во что превратились гейзери-
товые отложения вокруг источников. Уже в 1951 году мне
приходилось просить наших геологов умерить «познаватель-
ный пыл» и не нарушать без нужды гейзерные отложения.
Но тогда со мной были специалисты-геологи, и я в качестве
«хозяйки» гейзеров, как могла, сдерживала их стремление
отбить образец поэффектней. В дальнейшем сдерживающее
начало отсутствовало. Надо что-то сделать, чтобы все люди,
идущие в Долину гейзеров, не забывали, что и через три-
дцать лет и через триста на земле будет только одна Долина
гейзеров.
...Ночь. Закончив эту страницу, я вслушиваюсь в затихаю-
щие шумы города и мечтаю о новой встрече с краем дале-
ким. Три раза я надевал этюдник на плечи и отправлялся на
Камчатку. Это и много и мало. Новый маршрут в общих чер-
тах уже продуман, но я не буду пока о нем рассказывать.
Москва
1967—1969
СОДЕРЖАНИЕ
КАКОМЭЙ
Четверо с одним бумажником............... 15
Ателье под открытым небом..................47
На вельботе по Берингову морю..............65
К островам Командора.......................83
ПУТЕШЕСТВИЕ В ДОЛИНУ ГЕЙЗЕРОВ
На палубе «Кальмара»............................12!
В директорском домике...........................136
Игра в робинзонов............................. 154
Пусть нам повезет...............................187
Вместо эпилога .................................205
Виталий Тимофеевич Давыдов
НА БЕРЕГАХ МЕЧИГМЕНА
Редактор И. В. Стабнико в а
Художественный редактор Н. Л. Юсфи н а
Технический редактор Ю. С. Бельчикова
Корректор Н. Д. Толстякова
Сдано в набор 16/111-70 г. Подписано к печати 23/11-71 г.
Формат бум. 60х84'/1в. Физ. печ. л. 13,0+24 вкл. Усл.
печ. л. 14,4. Уч.-изд. л. 13,7. Изд. инд. ХД-114. А 09202.
Тираж 50 000 экз. Цена 1 р. 77 к. в переплете и цел-
лофанированном супере. Бум. № 1. 2-8-1. 92-70.
Издательство „Советская Россия". Москва, проезд
Сапунова, 13/15-
Ордена Трудового Красного Знамени фабрика „Детская
книга" № 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати
при Совете Министров РСФСР. Москва, Сущевский
вал, 49. Заказ № 500.