rAGADEMÍAH

М. К МАМАРДАШВИЛИ
 I I
 Формы
и содержание
мышления
■ ■
 АЗБУКА
 Санкт-Петербург
 2011

УДК 1/14
ББК87
М 22
 Подготовка издания осуществлена совместно
с Фондом Мераба Мамардашвили
 Редакторы Е. М. Мамардашвили, А. А. Парамонов
Оформление В. В. Пожидаева
Дизайн обложки Р. В. Князева
 В оформлении обложки использована фотография
М. К. Мамардашвили из семейного архива
 Мамардашвили М. К.
 М 22 Формы и содержание мышления. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011.— 288 с.
 18ВК 978-5-389-01503-6
 Книга «Формы и содержание мышления» продолжает серию
публикаций работ М. К. Мамардашвили в издательстве «Азбука».
 Открывающая книгу работа «Формы и содержание мышления. К критике гегелевского учения о формах познания» впервые вышла отдельным изданием в 1968 г. Это первая опубликованная книга М. К. Мамардашвили. Настоящее издание является первым за более чем тридцать лет переизданием работы.
 В центре внимания автора проблема генезиса знания, анализ
принципов получения нового знания. В качестве исходного пункта
рассмотрения проблемы взята антиномия эмпиризма и рационализма. Понятия «форма» и «содержание» мышления выступают в
качестве наиболее общих категорий исследования. В работе исследуются возможности выявления механизма генезиса знания, открывающиеся благодаря выделению особого образования, связи
«форма—содержание», впервые появляющегося в философии Гегеля. Дан критический анализ развития вопроса, которое, исходя
из утверждения тождества бытия и мышления, предлагает Гегель.
 В настоящее издание вошли также три примыкающие по
времени и тематике к этой работе статьи «Процессы анализа и
синтеза» (1958), «Анализ сознания в работах Маркса» (1968) и
«Превращенные формы. О необходимости иррациональных выражений» (1970). Тексты приводятся по их последнему прижизненному изданию в 1990 г. в книге М. К. Мамардашвили «Как
я понимаю философию».
 Завершает книгу статья В. Ю. Файбышенко «История познания, или Познание как история», в которой представлен опыт
современного прочтения работы «Формы и содержание мышления».
 УДК 1/14
ББК 87
 © Е. М. Мамардашвили, 2011
© В. Ю. Файбышенко, статья, 2011
© ООО «Издательская Группа
„Азбука-Аттикус“», 2011
978-5-389-01503-6 Издательство АЗБУКА®

В настоящий том работ Мераба Константиновича
Мамардашвили вошли ранние произведения автора, в
том числе его первая книга «Формы и содержание мышления», опубликованная в 1968 г. и с тех пор не переиздававшаяся. Ее название взято в качестве общего названия издания.
 Если в последующих работах Мамардашвили предстает главным образом как публичный философ, излагающий
свои размышления в устной форме (в виде лещищ докла-
дов, выступлений, интервью), то в этих работах мы
имеем дело с изначально иной подачей материала, письменной. С этим связан ряд особенностей языка этих
работ, что сразу отметит читатель, знакомый с Мамардашвили по другим публикациям.
 Можно, однакоу утверждать, что выбранный автором стиль изложения определяется не только письменным характером представления. В частности, что
касается работы «Формы и содержание мышления»
(и это, наверное9 справедливо и в отношении всех представленных в томе работ)у необычность ее стиля отмечалась уже в то времЯу когда она была написана.
И объяснялось это тем, что в ней автор впервые вторгался в новую тогда для отечественной философии область исследованийу сферу «общественных связей познания». ТаКу в рецензии тех лет на еще рукописный

вариант книги Эрих Юрьевич Соловьев называет язык
рецензируемой рукописи «своеобразным, но точным и
энергичным». «На первый взгляд он (язык. — А. П.) кажется трудным, однако по мере того, как читатель
осваивается с текстом, становится все более понятным и привычным», — отмечает рецензент. И заключает: «Мы не представляем себе другого способа выражения, который был бы более адекватным основному
замыслу автора».
 Надо сказать, что представленная тогда на рецензию
рукопись М. К. Мамардашвили носила название «К критике гегелевского учения о формах познания», известное
же нам название «Формы и содержание мышления» она
получила, вероятно, после высказанного в той же рецензии Э. Ю. Соловьевым предложения назвать книгу «Содержание и форма мышления».
 Настоящее издание предоставляет читателю прекрасную возможность проследить генезис многих важнейших тем, проходящих через все творчество М. К. Мамардашвили.
 Андрей Парамонов
Москва—Тбилиси

Формы
и содержание
мышления
 I I
 К критике
гегелевского учения
о формах познания

ПРЕДИСЛОВИЕ
 Одной из актуальнейших проблем диалектики является изучение тех мыслительных форм, которые сложились в современной науке на основе отражения ею
объективной диалектичности процессов и связей действительности и которые это отражение обеспечивают логически. Ф. Энгельс определял в этом плане диалектику
как «единственно правильную форму развития мысли» К
 Необходимым и плодотворным подходом в таком
изучении является рассмотрение истории самой концепции диалектики как особой логической структуры
познающей мысли, рассмотрение истории складывания
ее специфических проблем и понятий о мышлении.
Этой задаче — в связи с центральной для нее проблемой «формы мышления» (или «формы познания») —
и посвящена данная работа.
 В качестве необходимого исторического материала
в ней берутся определенные стороны гегелевской философской концепции. Но следует заранее оговориться, что мы ни в коей мере не ставим перед собой задачи воссоздать конкретную историю диалектики (даже
на таком ограниченном ее этапе, как учение Гегеля),
воссоздать всю сложность и многообразие исторических
обстоятельств ее становления. Речь идет лишь о том,
 1 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 497. (Здесь и далее
примечания М. Мамардашвили. — Прим. ред.)
 9

Формы и содержание мышления
 чтобы в исторической форме проделать исследование
некоторых сторон диалектики как «единственно правильной формы развития мысли», имея в виду прежде
всего выработку этим путем дальнейших знаний и представлений о современном содержании диалектики. Это
исследование предмета диалектики как науки в форме
исследования истории знаний о нем. Приводимый исторический материал служит лишь этой цели.
 Выбор логической теории Гегеля в качестве материала для решения такой задачи не случаен. Гегелевская философия явилась наиболее развитой из первых
исторических попыток теоретически разработать диалектику и практически использовать ее в постижении
действительности. В домарксистской философии именно у Гегеля наиболее остро и широко поставлена интересующая нас проблема диалектики как особой формы
познания. И соответственно, в развитой им логической теории на первый план выступала задача по-новому разобраться в вопросе о взаимоотношении формы
и содержания мышления, в вопросе о тех руководящих
логических понятиях, в которых следует расчленять
мышление, чтобы учесть обнаружившуюся диалектич-
ность познавательного процесса. Этот круг проблем логики Гегеля мы и выделяем для специального анализа,
оставляя в стороне целый ряд других, не менее важных ее проблем. Точно так же мы не рассматриваем
в данной работе социально-классовые, естественно-на-
учные и тому подобные корни и предпосылки гегелевской диалектики, которые в общем достаточно изучены в марксистской литературе. Проблема в том, чтобы
с учетом этих уже имеющихся сведений особо выяснить, как строится теория форм познания у Гегеля,
каковы ее основные принципы и как они относятся
к современной теории познания и логике.

Глава I
 ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА ЗНАНИЙ
 Анализируя процессы научного познания и лежащие в их основе категории, Гегель в «Логике» пытался
«создать новое понятие научного рассмотрения»1. Результатом этой попытки явилось, как известно, создание идеалистической диалектики, источником и базой
которой послужили определенные реальные факты научного и общественного развития в гегелевскую эпоху. В естественных и общественно-исторических науках
конца XVIII в. многое свидетельствовало о проникновении диалектики в научное рассмотрение мира. Последнее в определенной мере обращалось теперь на органические взаимосвязи, изменения и развитие объективной действительности. Однако дело не просто в том,
что в XVIII в. данный подход к действительности стал
достаточно распространенным явлением в науке. Это
еще не объясняет той специфической окраски, которую диалектическая проблематика приобрела в философии Гегеля. Создание диалектического метода могло
быть лишь результатом философского обобщения данных явлений, ибо понятие «метода рассмотрения» (т. е.
метода мышления) есть уже определенная общая точка зрения на научное мышление и его объективное
содержание. Понятие метода мышления отнюдь не вы¬
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. V. С. 3.
 И

Формы и содержание мышления
 растает непосредственно из приемов мышления, развиваемых исследовательской практикой частных наук,
а есть особый предмет, задача философского исследования. В последнем мы всегда уже имеем дело с результатами рефлексии над деятельностью мышления.
Так и у Гегеля теоретическое изображение той или
иной формы научной мысли внутри «Логики» весьма
тесно зависит от некоторых первоначальных и общих
понятий о мышлении, фиксирующих специфические
свойства средств познания как особых явлений и природу их отношения к объективной действительности.
Известно, что Гегель изображает, например, метод выработки конкретного знания о предмете (восхождение
от абстрактного к конкретному) как процесс становления самого конкретного в действительности. Такое понимание данной конкретной формы познания определялось у него характером исходной абстракции, в которой
он вообще выделял познавательные средства мышления как таковые: в этой абстракции природа и движение познающего мышления были уже с самого начала
отождествлены с природой и движением объекта (и наоборот).
 В данной главе мы и рассмотрим ряд подобных
внутренних предпосылок гегелевского анализа форм познания, отвлекаясь от конкретного изображения последних в его теории диалектики.
 1. 	ИСТОРИЧЕСКАЯ ФОРМУЛИРОВКА ПРОБЛЕМЫ
 Сфера, в которой выступает и осуществляется познающее мышление, — это наука как область разделения человеческого труда, как особое общественное образование, в рамках которого знание вырабатывается
на основе специфических исторических и социальных
связей людей, а не просто индивидуального их сознания. Субъект познания — это общественный субъект,

Глава I. Проблема генезиса знаний
 занятый в специализированном виде духовного производства, весьма сложными нитями связанного с другими,
определяющими (материальными) сферами общественной жизни. Но, как показывает история философии,
при изучении мышления оно (мышление) впервые абстрагируется в качестве способности отдельного индивида — независимо от анализа науки как особой, общественной формы интеллектуального труда, как особой
системы производства. Существование науки и проявление в ней мышления индивидов — условие sine qua
поп такой абстракции, но в самой этой абстракции мышления не фиксируются внутреннее строение и организация научной деятельности как формы (и системы)
общественного духовного производства. Наоборот, результатом ее является знание о научном мышлении
лишь как об одной из способностей индивида. Возникает задача исследовать зафиксированное в абстракции научное мышление, т. е. исследовать саму эту способность. Лишь тогда остро встает вопрос о привлечении к анализу и способе учета тех обстоятельств
и отношений, которые не вошли в первоначальную
абстракцию и являлись ее скрытым условием. Иначе
невозможно расчленить обнаруженную «способность»
вглубь. История догегелевской философии — яркий
пример этому.
 Уже рационализм XVII—XVIII вв. абстрагировал познающее мышление в виде сознания, реализующегося
в науке, т. е. в виде особым образом специализированной стороны духовной деятельности человека. Именно
структура этого сознания схватывалась учением Декарта — Лейбница о «врожденных идеях» и об особом
строе мыслей индивида, не зависящем от тех или иных
субъективных состояний последнего. Прежде всего рационалисты выделяли в этом материале сознания такое изображение предметов, в котором воспроизводилось бы их объективное существо, их отношение друг
к другу как они есть, независимо от действия на орга¬

Формы и содержание мышления
 ны чувств человека и от образов субъективного сознания. Декарт, например, четко отличает теорию воспринимаемого явления от того вида, в каком оно существует в отношении к органам чувств и восприятию человека, выражая, впрочем, это отличение мыслью о том,
что наши «идеи» о предметах не подобны самим предметам (т. е. явно смешивая его с другим вопросом —
с вопросом об исходном источнике наших знаний — и
противопоставляя потому свое решение материализму). Характерно следующее его высказывание: «Таким
образом, если бы чувство слуха приносило в нашу мысль
истинный образ своего предмета, оно должно было бы,
вместо ощущения звука, дать нам представление о движении частиц воздуха, дрожащих у нашего уха»1.
 Специфику научного сознания рационализм, с другой стороны, фиксирует путем выделения определенной структурности объективного знания, зависимости
того или иного «истинного образа» от других знаний —
исходных общих понятий (понятия протяжения, фигуры и т. п.) и принципов, от хода рассуждения и выведения одних истин из других и т.д., короче говоря,
от функций, которые приобретаются определенными
мысленными образованиями в системе собственных связей знаний. И в рационалистическом тезисе о «врожденности идей» на деле выражен лишь тот факт, что
у отдельно взятого элемента научного знания («идеи»)
обнаруживаются не только свойства, порождаемые наличием объекта этого знания вне нас, но и свойства,
порождаемые в нем связью с другими знаниями и с
общей системой мышления. С точки зрения рационализма это связи в особой мыслящей «субстанции».
 Но при объяснении таким образом выделенного научного сознания реальный субъект оставляется по-прежнему в виде отдельного, изолированного индивида,
 1 Декарт, Р. Трактат о свете. Гл. I. Цит. по переводу В. И. Любимова
в кн.: Любимов В. И. История физики. СПб., 1910. С. 230.
 14

Глава I. Проблема генезиса знаний
 и к расчленению его «способности мыслить» иные, общественные отношения самой научной деятельности
не привлекаются. Научное мышление, абстрагированное в виде «способности» индивида, сопоставляется
при анализе с самим же индивидом, реализующим эту
способность, с миром его индивидуального сознания,
чувственности, воли и т. д. В итоге фиксируется лишь
поверхность дела, лишь непосредственно наблюдаемые
действия отдельного индивида, осуществляющего процесс познания на свой страх и риск и проявляющего
в этом процессе определенные, характерные свойства
и приемы мысли. И естественно, в целях понимания
этих последних в философской теории они до поры до
времени сопоставляются исключительно с объектом,
как он дан эмпирическому сознанию такого изолированного индивида. Это обычная интерпретация отношения знания к объекту в XVII—XVIII вв. Но что же
получается тогда при объяснении происхождения знания и средств его выработки наукой?
 Единственной непосредственной связью изолированного индивида с объектом, имеющей значение для анализа познания, является чувственность1, она и выделяется исследователем для расчленения познания, раз в
качестве отправного пункта принят «гносеологический
робинзон».
 Такую же абстракцию производит и философский
эмпиризм тех времен (от Гоббса до французских материалистов), беря объект, с которым сопоставляется
знание, лишь в виде эмпирической данности в чувственном опыте отдельного субъекта.
 В этом случае, как это ни странно, в рациональном
объяснении исчезает (или идеалистически мистифи¬
 1 Правда, есть еще одна непосредственная связь — вещественные
действия индивида, предметно-практическая его деятельность. Но она
не обнаруживает своего значения для познания до тех пор, пока проявляется исключительно в индивидуальных ее проявлениях.

Формы и содержание мышления
 цируется) специфика явления, которое хотели объяснить и которое витало в представлении как специфический факт мышления. Локк, например, начав анализ
со специфически логического знания, объясняет вместо него происхождение облеченных в словесную форму представлений, хотя и осознает особую роль таких
сложных научных понятий, как понятие «субстанции»
и т. п. Собственная структура научного знания остается
нераскрытой, игнорируется, анализ вопроса об отражении в ней отношения предметов, как они существуют
сами по себе, отождествляется с рассмотрением вопроса о формировании материала сознания в ходе воздействия единичного объекта на чувственность. В итоге в
качестве формы логического знания сенсуалисты рассматривают языковую единичку — слово. С этой точки
зрения мышление есть просто облеченный в словесную
форму чувственный опыт и нет никакого особого содержания мышления, кроме чувственных образов. Слово
соотносится как знание непосредственно с чувственным образом и является его общим знаком, и в этом
смысле специфику мышления по сравнению с чувственностью усматривают в отражении «общего». В качестве
же существующих вне мышления предполагаются лишь
единичные вещи, единичные объекты восприятия.
 Как в рамках такой номиналистической трактовки
мышления описать научное сознание как деятельность,
имеющую свое, особое мысленное содержание, в котором как-то обобщенно представлены общие связи и
структуры вещей, а не только концептуально сокращенные «общие названия» и «знаковые обозначения»
повторяющихся единичных предметов опыта и их корреляций? Ведь знание рассматривается как принадлежность субъекта, стоящего вне каких-либо общественных
связей, кроме одной — условной, символически-ком-
муникативной. Нужно, конечно, заметить, что субъект,
из которого исходили старый материализм и сенсуализм, — это, естественно, не единичный Петр, Иван,

Глава I. Проблема генезиса знаний
 Сидор с их единичным, неповторимым сознанием, а
любой представитель рода, многократно повторяющееся сознание индивидов, но в котором, однако, никак
специально не фиксируется связь с обществом, с другими индивидами.
 Если сенсуализм утерял, таким образом, специфику
анализируемого явления — знания, то рационализм ее
неправомерно раздул, определяя логическое мышление
исключительно в свете того факта, что наличие объекта знания вне мышления и наличие его образа в восприятии не объясняют того особенного вида, в каком
знание об этом объекте существует в системе мышления. Рационализм интересуется именно этой особенностью. И чтобы иметь возможность ее описать и понять, представителям рационализма пришлось в итоге
вообще элиминировать объект в решении логического,
теоретико-познавательного вопроса о природе и связи
«идей»1. Основные, исходные научные «идеи» врожде-
ны уму, согласно Декарту и Лейбницу; в рассудке нет
ничего такого, чего не было в чувствах, кроме самого
рассудка, как говорил Лейбниц. Поэтому вместо понятия о науке и научном мышлении в рационализме существует понятие об особой мыслящей субстанции, «модусами» которой являются те или иные объясняемые
конкретные знания (т. е. объяснение их происхождения состоит в сведении их к исходным состояниям
сознания же). В этой связи и возникает в философской теории своеобразная надстройка к сознанию нашего «робинзона», владеющего знанием, которое, как
считает рационализм, не связано в своем возникновении с внешним объектом: роль этой связующей над¬
 1 Но это лишь при решении общего гносеологического вопроса.
В других отношениях, например в учениях о методе, связь отношений
знания с объектом практически учитывалась. Декарт, в частности, оперирует категориями простого и сложного, т. е. определенными характеристиками объекта, для уяснения определенных вопросов хода познания.
 17

Формы и содержание мышления
 стройки выполняет «Божественный интеллект», лейб-
ницевская «предустановленная гармония» как гарантия совпадения хода идей и хода вещей, как гарантия
существования научного знания о внешнем мире. Ведь
и для рационализма несомненен тот факт, что знание,
как бы ни понималось его происхождение, соотносится тем не менее с вещью, является знанием именно о
ней и к нему применимы критерии истинности или
ложности, адекватности или неадекватности объекту,—
иначе нет никакой науки.
 Тем не менее предполагаемая в XVII—XVIII вв.
«гносеологическая робинзонада» вовсе не глупость, свидетельствующая о непонимании того, что человек живет в обществе (об этом знали все), а своеобразная
абстракция, исторически необходимая и достаточная
для осмысления определенных отношений научного сознания. Индивидуалистическая фикция, порожденная
становлением буржуазного общества — общества свободной конкуренции, в данном случае оказала своеобразную услугу теории познания, позволила выделить
и зафиксировать исследовательскую деятельность ученого в ее отличии от простого оперирования готовыми,
социально навязанными представлениями, традиционными нормами и «святыми» догматами. Особенность научных положений усматривалась теперь в том, что они
являются продуктом собственного разума и собственной деятельности суверенного в своем мышлении индивида, который может все подвергнуть критической
оценке и вынести самостоятельное решение. Если в
философии на базе такого представления сформировался подход к науке как к рациональной способности
отдельных самостоятельных индивидов, то в социаль-
но-психологическом отношении идея «робинзонады»
(отнюдь не самой философией выработанная, а, наоборот, проникшая в нее из массового сознания) оказалась
в те времена условием развития наук, условием создания атмосферы свободного научного исследования.
 18

Глава I. Проблема генезиса знаний
 К тому же именно в пределах абстракции «гносеологического робинзона» старым материализмом было
осуществлено доказательство происхождения содержания мышления из чувственного опыта, зависимости этого содержания от данных созерцания, доказательство
первичности объекта в формировании материала наших знаний, хотя и был оставлен в стороне вопрос о
форме, способе, с одной стороны, приобретения этого
содержания и, с другой стороны, преобразования его
в научно-объективную картину предмета.
 Но как раз эта последняя проблема выдвигалась на
передний план развитием наук, их логического опыта и
задач. Для решений ее указанная абстракция не годилась.
 Дальнейшее теоретическое расчленение мышления,
абстрагированного в познающем субъекте в виде определенной его способности, особых связей знаний и т. п.,
упирается в необходимость принять во внимание нечто
иное, чем проявление мысленной деятельности в изолированно взятом сознании и отношение отдельного индивида к объекту этой деятельности. Это «нечто» может
быть лишь особой общественной связью между индивидами. Учет ее приводит (или должен приводить) к
раскрытию иного типа зависимости этой деятельности
от объекта, чем непосредственно чувственный контакт
с ним. Речь идет о выделении науки как общественноисторического образования и о выделении связей сознания с объектом, уже опосредованных наукой. На основе
абстракции «гносеологического робинзона» нельзя было выделить и учесть в теории специфическую для познания связь человека с обществом. Возникновение такого умения, конечно, не означает, что исследование
мышления становится исследованием общества, логика
и теория познания — социологией. Речь идет о том, чтобы учесть общественную природу познания в логических абстракциях, в понятиях, относящихся именно к
мышлению, зафиксировать общественные связи познания средствами самой логической теории, гносеологии.

Формы и содержание мышления
 2. 	ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ ОБРАЗОВАНИЯ
НАУЧНЫХ ЗНАНИЙ
 Мы можем наметить здесь следующие факторы
(в качестве просто вех для последующего изложения
и не соблюдая какого-либо единого основания деления):
(1) конкретные факты, отношения, связи и процессы
действительности, воспринимаемые человеком или в
принципе доступные совокупному опыту человечества, фиксируемые любыми наличными средствами наблюдения, эксперимента (реального или мысленного),
измерения и т. д. и составляющие опытную базу научных построений; (2) определенного рода содержательные обобщения этих опытных явлений, определенные
онтологические утверждения и конструкции, касающиеся соответствующей предметной области изучения и
представляющие ее в виде обобщенных структур и схем
отношений, абстрактно-наглядных объектов, объективной ситуации, создаваемой (мысленно или веществен-
но-экспериментально) самим исследователем, в виде
системы объективированных допущений, упрощений,
идеализации и т.д. и т.п.; (3) сами субъективные познавательные средства и формы научного мышления,
многообразный логический аппарат науки, содержащий
в себе также определенные изобразительные знаковые
и символические средства (вместе с правилами оперирования ими — начиная от слов и письменных знаков
обычного языка до сложнейших схем, чертежей, формул, специальной оперативной символики и т.д.).
 Предполагая, что процессы воздействия действительности на человеческое сознание, указанные в пункте
(1), так или иначе осуществляются и тем или иным
путем фиксируются этим сознанием, мы обратимся
к двум остальным факторам образования знаний.
 Рассмотрим прежде всего, в каком смысле речь идет
о содержании мысли в пункте (2). Очевидно, следует
отличать конкретное содержание получаемого в науке

Глава I. Проблема генезиса знаний
 знания, которое служит картиной определенного частного предмета и осмысляется, используется и применяется в таком виде людьми, от характера содержания
мысленной деятельности по его получению.
Уже и на поверхности заметно, например, что содержание знания «5 = vt» в механике есть по типу нечто
иное, чем содержание «материальная точка», «идеальная жидкость» и т. п. в той же механике, — так же как
содержание «электрический ток, идущий по проводнику, создает магнитное поле вокруг проводника» отличается от содержания «когда явление А вызывает или
порождает явление В, то мы имеем причинную связь
между ними» и от положений о характере физического
следования вообще, принимаемых наукой для той или
иной предметной области. Последние являются особым содержанием (мы будем в дальнейшем называть
его «абстрактным») и не представляют собой конечную цель опытного познания, а скорее — это посредствующее деятельное звено в самом предмете научного
изучения1. Можно сказать, что с точки зрения объективного содержания мысленной деятельности индивид
имеет дело в науке не просто и не только с конкретной
предметной реальностью, научный образ которой, как
она дана ему в созерцании, ему нужно выработать (хотя логику, начинающему дело post festum, дан в качестве объекта анализа и объяснения уже наличный образ именно каких-то конкретных свойств и отношений
предметов науки). Наоборот, доступ к этой реальности, к воспроизведению ее в форме объективного научного знания (а не просто любым образом в сознании)
он может получить лишь через формирование обобщенных и объективированных условий мысли в самом
предмете изучения, через фиксирование всеобщих онтологических условий применения своего интеллекту¬
 1 Специально как конечная познавательная задача они выделяются
лишь в философии.
 21

Формы и содержание мышления
 ального труда. Такими объективациями и условиями
являются категории науки (т.е. определенные общие утверждения о бытии, о характере его строения,
принимаемые в исследовании) и допускаемые ими предметные результаты действий совокупного (общественного) исследователя, представляющие объект в виде
идеального, искусственного, упрощенного, одностороннего, тем или иным способом выбранного и т. д. положения вещей (будь это такие состояния предмета, как,
например, «материальная точка», «абсолютно черное тело», «идеальный газ», «неупругая механическая связь»,
или же различные сложные типы систем объектов в
целом). В науке индивиды мыслят как обобщенными
категориями связей, так и подобными конструкциями
предметов, общественно-исторически фиксированными.
 Это преобразование определенных сторон эмпирического и наблюдаемого предмета в абстрактное мысленное содержание, или отделение человеком от себя
определенной формы субъективной деятельности и вынесение ее вовне в качестве вещественного объекта и
вещественных условий интеллектуального труда, есть
особый тип идеализации, свойственный научной деятельности. Без него она просто не могла бы совершаться в общей системе человеческого сознания, воспроизводящего действительность, и во многих других духовных формах1. Скажем, в целях специально научного
 1 Научное познание — высокоспециализированная форма человеческой деятельности, и она выделяет, «вычерчивает» свой предмет из
общего материала человеческого опыта кругом специфических для нее
объективаций, идеализаций, опредмеченных конструкций, онтологических утверждений и допущений, которые закрепляются в мысленных
навыках людей, занимающихся наукой или вступающих в нее. И если
верно, что никакая сфера человеческой деятельности (в том числе и
материальной) не может осуществляться без идеализации человеком ее
реального содержания, без превращения ее предметов и отношений в
идеальные предметы и отношения (т. е. без переведения их в так называемый идеальный план человеческой деятельности), то верно и то, что
каждой из этих сфер свойствен свой тип идеализации реального содержания и объективных отношений, затрагиваемых ими. Это прежде всего

Глава I. Проблема генезиса знаний
 изучения движения механика должна рассматривать
движение реальных тел в идеализированных условиях
(сконструированных в мысленном или вещественном
эксперименте, искусственно выбранных контролируемым наблюдением и т.д.), но она объективно полагает
эти условия, оперирует ими как объектами. В самой
природе нет равномерного бесконечного движения в
том виде, в каком оно предполагается механикой, точно
так же как нет в ней материальных точек, не имеющих
объема, и систем таких материальных точек, связанных между собой. Точно так же в природе нет идеальной тепловой машины Карно. Это идеальные объекты.
И в то же время продуктом деятельности на базе этих
объектов (и посредством их) являются научные знания о реально осуществляющемся природном механическом движении, о реально движущихся материальных телах — знания, применимые на практике. Наука
оперирует этими преобразованиями, этими идеальными объектами как особым содержанием деятельности
в исследовании предмета и построении конкретного
знания о нем. На них как бы нанизывается вся масса
эмпирически наблюдаемых свойств и связей действительности, которые в этом случае берутся научно, а не
каким-либо иным возможным для сознания образом.
Человек оказывается в положении исследователя по
отношению к ним. «Наука» означает прежде всего создание специфических научных объектов (специфической предметности) и мышление о действительности
посредством их, через них. С другой стороны, вся эта
работа идеализации, обобщения и конструирования, дающая мысли абстрактно-наглядную предметную структуру (предметность «созерцания», творческого научного
 относится к науке как специфической и специализированной форме
человеческой деятельности. Термин «идеализация» мы здесь употребляем в расширительном смысле, не сводящемся к тому, что известно в
логике под названием «идеализирующей абстракции», — последняя является частным случаем первой.

Формы и содержание мышления
 воображения и интуиции), откладывает в этой структуре также и законы связи ее элементов. Фиксируются
общие типы зависимостей между эмпирическими явлениями, устойчивое строение отношений между ними,
но уже отнесенные к указанной структуре. Так, например, механикой предполагается (и мысленно имеется
постоянно в виду) то или иное общее утверждение о
характере отношения прерывности и непрерывности
предметов в пространстве и времени, о характере их
причинной последовательности, о независимости действующих на них сил друг от друга и т. п. Это — категории (качество — количество, единое и многое, прерывное и непрерывное, часть и целое, элемент и структура
и т. д.). Они возникают как особые предметные понятия,
или объективированные обобщения относительно характера предметной области, в которых с внутренней для
мышления достоверностью и наглядностью, с телеологическим схватыванием организации целого раньше его
частей фиксируются всеобщие формы реальных отношений и связей. В зависимости от осознания (или, если угодно, способности «созерцания») такой всеобщей
предметности и ее применимости к данной области
эмпирических явлений, т. е. в свете определенных идеальных образований и конструкций, исследователь и
связывает конкретные проявления предмета в научное
знание, в построение логического отражения конкрет-
но-эмпирических отношений и зависимостей вещей1.
 Иными словами, переход от внешне данных, чувственно-эмпирическим образом зафиксированных свойств
и наблюдаемых отношений предмета, где последний
остается, по сути дела, таким же, как он дан чувственному созерцанию, к отражению внутренней связи и
содержания (скрытой структуры, строения и т. п.) дан¬
 1 Мысленная предметность может быть или экстраполирована и
живым трудом воспроизведена из прошлого опыта науки, или заново
образована, создана в соответствии с опытными данными.

Глава I. Проблема генезиса знаний
 ных свойств и отношений сопровождается в науке (и
это постоянно предполагаемое условие) активным, мысленно-идеальным преобразованием самого предмета и
объективированием этого преобразования в виде определенным образом представленного общего строения
предмета и характера его связей, в виде особого «познавательного объекта», многократно внутри себя расчлененного и отличающегося от предмета действительности, существующего независимо от любой человеческой деятельности. Это активно — в процессе развития
познания, в процессе общественно-человеческого духовного освоения мира — выявляемая и формируемая
наукой действительность, и именно с ней (усваивая
науку, включаясь в ее разработку и т.д.) имеет дело
отдельный познающий индивид, через нее раскрываются
этому индивиду объективные свойства и законы конкретных вещей, самой реальности, данной совокупному
общественному восприятию человечества. С историческим развитием познания и его орудий, с обогащением
и изменением его опытной базы или с возникновением
трудностей в теоретических построениях, не совпадающих больше с опытными данными, индивиды могут
открывать новые всеобщие формы реальных связей,
ограничивать или уточнять сферу действия прежних
категорий и идеализаций и образовывать новые, которые, в свою очередь, общественно фиксируются и входят в культурный фонд человечества.
 Именно рассмотренные объективации и всеобщие
условия (как и логические средства контроля над их
соблюдением в конкретном исследовании) обобществляются в совокупной деятельности людей, специально
занятых наукой (т. е. производством знаний). Эти объективированные элементы исследовательской деятельности социальны по способу своего существования и
именно в качестве таковых обнаруживают себя в практике познания: они происходят из общественно-исторического опыта мышления, накапливаются, видоиз¬

Формы и содержание мышления
 меняются и передаются от поколения к поколению в
данной области общественного разделения труда. По
отношению к отдельному субъекту (мыслящему индивиду) они выступают как система научной культуры,
которая организует объекты его индивидуального сознания в формах духовного освоения, выработанных и
заданных предшествующим историческим развитием науки и производства.
 Итак, объект познания опосредован наукой как общественным образованием, ее историей и опытом, мысленно преобразован ею в категориях и системах объективированных идеальных допущений и абстрактных
структур, короче — в нем выделены определенные стороны, которые даются индивиду, вступающему в науку, уже в виде обобщенного, абстрактного
содержания его мысли. Для отдельного индивида
это содержание выступает как нечто «доопытное», хотя само оно исторически изменяется, преобразуется и
развивается с ходом познания, вовсе не являясь чем-
либо априорным или логически имманентным (оно,
как мы уже говорили, определяется как раз опытно
обнаруживаемым характером свойств и отношений объективных предметов). Отсюда следует важный для нас
вывод: при анализе отношения «предмет — знание» необходимо учитывать, что в предмете есть особое, общественной историей науки закрепляемое содержание
деятельности мысли, которое функционирует и разрабатывается внутри самой науки, и именно оно, а не
безразличный к деятельности объект пассивного восприятия, направляет строй мысли в процессах получения нового знания. Логический образ предмета, отражение предмета в логической связи научного знания
мы получаем лишь в той мере, в какой предмет уже
расчленен мысленной деятельностью, в той мере, в какой в нем уже есть объективированные отложения человеческой деятельности, общественно (т. е. для массы
ученых или людей, применяющих знание на практике

Глава I. Проблема генезиса знаний
 и в образовании) закрепляющие понимание общего его
строения, категориальной его структуры. Раскрытие механизма образования знания невозможно без выявления
подобных онтологических схем и законов, обобщений
и объективаций, которые обычно лежат в основаниях
теоретических построений опытной науки и могут быть
обнаружены лишь из ее истории, взятой в целом.
 В глубоких своих основаниях набор исходных и простейших категорий научного мышления, на которых
вырастает в последующем все сложное и разветвленное здание аппарата и построений науки, покоится на
предметно-практической деятельности людей, связанной с вещественно создаваемыми формами и схемами
природных процессов, которые без существования и
вмешательства человека в природе как таковой не наблюдаются и не происходят. Развитие науки Нового
времени с XVI—XVIII вв. на базе опытного наблюдения
и эксперимента вносило в ее мыслительное содержание и познавательный аппарат те всеобщие формы предметных зависимостей, которые выявлялись и закреплялись как собственной экспериментальной деятельностью
ученых, так и материально-технической деятельностью
общества, реальным созиданием «неорганического тела
человека» (Маркс) — второго, искусственного человеческого окружения, «очеловеченной природы». Во всяком случае, развитие научного эксперимента как определенного рода познавательных действий с предметом
происходило по пути перенесения в специальную область производства знаний тех вещественных действий
и форм, которые осознавались в материальной практике, в технике орудий, машин, строительства и т. д. и
т. п. На высокой ступени абстрактности научного мышления, создания им собственной экспериментальной базы, сложнейшего материально-технического инструментария научного труда и т.д. запас категорий и форм
мысли в науке обогащается и развивается дальше уже
независимо от вненаучной материальной практики, чер¬

Формы и содержание мышления
 пая новое больше из предметных форм, создаваемых
самим научным экспериментом и практикой утилитарных приложений науки, или же из внутренней логики и проблематики научных теорий, развивающихся
на основе уже имеющегося опыта мышления. Например, осознание общих моделей вещественного научного эксперимента становится богатейшим ресурсом логического творчества в науке, создания новых средств
и приемов мысленного действия, далеко выходящего
за пределы возможностей реального вещественного экспериментирования.
 Перейдем теперь к краткой характеристике самих
субъективных, познавательных средств науки, которые
мы упомянули в пункте (3). Наука специфична не только тем, как субъекту дается объект, но и тем, как в ней
выступает сам субъект. Мышление последнего вплетается здесь в рамки «полей содержания» и мыслительных средств, которые исторически выработаны совокупным научным процессом. Индивид реализует себя
в познании как общественное существо, а не как изолированный субъект с его эмпирическим сознанием1.
И в то же время познание совершается именно отдельными индивидами. Дело лишь в том, что индивид вырабатывает, развивает и применяет познавательные средства мышления не в своем отдельном чувственном
опыте, а в исторически развивающейся, специфической отрасли общественного труда — в науке, как ее
общественный носитель. В свете такого подхода оказывается возможным обнаружить в актах сознания индивида активную деятельность мысли с предметами и
приложить понятие «активности субъекта» познания
не только к рассмотренной до этого содержательной
его стороне, но и к формальной стороне, к логическому аппарату науки. Иначе говоря, мы можем обнару¬
 1 	Напомним слова Энгельса: «Есть ли это мышление отдельного
единичного человека? Нет» (Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1966. С. 83).
 28

Глава I. Проблема генезиса знаний
 жить активность мышления как субъективной деятельности, наличие в нем активных познавательных средств,
всеобщих форм познавательных действий (исторически
заместивших вещественные действия человека, вещественные, практически осуществимые преобразования
предметов). Активность — это всегда изменение, производимое или предметно создаваемое исследователем в
опытном объективном содержании и предшествующее
отражению как новому, более глубокому знанию1.
 Для характеристики науки в этом плане приходится прежде всего понять чувственность иначе, чем понимали ее в XVI—XVIII вв. Под «чувственной ступенью познания» как категорией логики имеются в виду
(если отвлечься от генетического аспекта происхождения мышления и языка) не ощущение, восприятие и
т.п. как таковые, как психологические состояния индивида, а уже общественным образом отраженное содержание свойств и отношений предметов, зафиксированных в общих названиях, в словесно облаченных
(и словесно сообщаемых) представлениях, которые и
составляют эмпирическую базу науки2. Это совокупность
фактических, эмпирических сведений как материал последующей специфической деятельности мышления.
Переработка созерцания и представления в научно-теоретическую картину предмета означает логическое преобразование чувственно-эмпирических (т. е. созерцае¬
 1 Изменение может быть чисто мысленным (мысленный эксперимент), а может быть воплощено и в материальную организацию вещественного эксперимента, где исследователь получает возможность фиксировать последствия этого изменения на наблюдаемом поведении
предметов, что маскирует логическую природу этого акта изменения.
 2 Гегель, например, уже проводит различие между чувственностью
и мышлением не по наличию формы всеобщности, понимая, что в языке можно выражать только общее, а по содержанию: даже при наличии формы всеобщности содержание может оставаться чувственным в
смысле единичности, отсутствия связи (см.: Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. I.
С. 43—47). Этим Гегель, между прочим, избавляется от проблем языка,
т. е. проделывает абстракцию, необходимую для исследования научного
мышления.
 29

Формы и содержание мышления
 мых) отношений предметов и раскрытие внутренней
связи и строения предметов, которые без этого преобразования в них не выступают (не наблюдаются). Но
внутренняя связь, выявляемая логически, не есть нечто, существующее вне или по ту сторону этих чувственно-эмпирических свойств и отношений и привносимое в них умом исследователя. Она выявляется именно в них, они-то и составляют как раз то, чем оперирует
мысль при раскрытии внутренней связи. И без данности их в созерцании и, следовательно, без учета их
предметного характера на всех последующих уровнях
теории установление внутренней связи эмпирических
явлений — бесплодная спекуляция. Отношение чувственности и активной деятельности мысли есть неразрывный момент самой этой деятельности.
 С другой стороны, характеризуя познавательные
средства науки с точки зрения их активности, т. е. беря
их как определенного рода деятельность человека, в
логическом аппарате науки следует различать два ряда
разнородных явлений. Это, во-первых, средства, позволяющие получать новое знание посредством исследования уже имеющихся знаний и распространения их
путем вывода (дедуктивного или индуктивного) на новые предметы или явления. Наука получает массу новых
знаний из уже имеющихся, пользуясь их доказательством, логическим выведением из них всех возможных
следствий, аксиоматическим и гипотетико-дедуктивным
построением теорий относительно определенной опытно-эмпирической области, выражением последней в некоторой формальной системе (она в дальнейшем сама
становится объектом действий и логических операций
независимо от содержания исходной области абстракции), ее математическим моделированием и т.д. и т.п.
При таком способе получения новых знаний в самих
предметах, мысленное выражение которых выступает
лишь в качестве условий осуществления процесса дедукции, не производится никакого нового расчленения

Глава I. Проблема генезиса знаний
 или изменения, и вообще привлечение аргументов опытного порядка, или, иначе говоря, выделение в предметах
нового мысленного содержания и образование новых
абстракций, здесь не предполагается. А если и привлекается предметная ситуация, создавшаяся в результате
познавательных действий исследователя с предметами
или активного вмешательства исследователя в действительность (в мысленном или вещественном эксперименте, наблюдении и т.п.), то она берется как готовая
и данная в форме знаний (высказываний), выявляется
и оценивается логическая форма последних и в таком
виде они включаются в рассуждение, отвлеченно от
генезиса самих этих знаний в действиях с предметами.
Речь идет о способах получения нового знания путем
чисто логической обработки данного, путем конструирования формализованных схем выведения знаний друг
из друга и комбинаторики связей между ними. Соотнесение с действительностью и привлечение содержания здесь осуществляются посредством особой, отдельной процедуры, вынесенной за рамки самого выведения
знаний, — интерпретации, проверки выводов в сопоставлении с данными наблюдения, установления критериев принятия или отвержения гипотез и т.д. Такие
средства мышления, приобретающие с развитием науки, ее математических и гипотетико-дедуктивных задач весьма сложный и разветвленный вид, традиционно изучались формальной логикой и поныне составляют ее предмет. На современном своем этапе — на этапе
так называемой символической, или математической, логики — она изучает его более эффективными и абстрактно-теоретическими методами математики, построения
исчислений и формальных знаковых систем1. Естест¬
 1 К весьма быстрому прогрессу в этом направлении толкало также
и то, что обнаружились возможности технических приложений логики
и машинного моделирования некоторых сторон умственной деятельности людей.
 31

Формы и содержание мышления
 венно, вопрос об изучении активности мышления в
том смысле, в каком мы о ней говорили, здесь не стоит. Более того, в целях изучения указанных свойств
и сторон процесса рассуждения методами построения
исчислений и формализмов формальная логика вообще отвлекается от того, что это рассуждение представляет собой форму человеческой деятельности, и соответственно, отвлекается от того, как, в каком порядке
и на какой основе создаются условия получения знаний самим мыслящим субъектом, применяющим рассматриваемый логикой процесс рассуждения и вывода,
как в конкретно-эмпирической познавательной ситуации деятельный субъект, решающий определенные задачи, контролирует применение определенных логических
приемов и соотносит их с содержанием. Формальная
логика исходит просто из того факта, что какова бы
ни была деятельность конкретных субъектов, познающих определенное содержание, и как бы ни складывалась ее общественно-человеческая форма, в состав этой
деятельности непременно входят операции над готовыми знаниями (понятиями и суждениями): их преобразуют, переводят из одной формы в другую по определенным правилам, выводят друг из друга и т. д. Она
и изучает, что можно делать с этими знаниями как
особыми предметами (данными и готовыми), отвлекаясь от их генезиса.
 Но эта абстракция не годится для воспроизведения
другого рода явлений в познании — того несомненного факта, что в познании функционируют такие логические средства, при которых новые знания получаются путем действий с предметами (а не только с логическим строением знаний) и которые, следовательно,
основываются на привлечении содержания к построению хода рассуждения, осуществляемого в целях разрешения определенной познавательной задачи и получения нового познавательного результата. Без понятия
активности как формы человеческой деятельности, без

Глава I. Проблема генезиса знаний
 изучения условий приобретения знания, создаваемых
и контролируемых самими субъектами в данной общественно-исторической сфере их труда, здесь уже не
обойтись. Это понятие и прилагается к изучению процесса образования новых знаний общественным субъектом, поскольку эти знания добываются путем познавательных действий с предметами и создания объективированных условий движения мысли1.
 В последнем случае решение задачи выработки нового знания предполагает (в отличие от получения его
путем логического вывода) определенное вмешательство исследователя в объективное положение вещей,
преобразование этого положения и учет в мысли соотношения получившихся предметных аспектов, иными
словами — привлечение содержания в каком-то новом
плане, никак не следующем из логической формы имевшихся знаний или любой их перекомбинации и преобразования на основе свойств элементов и связей этой
формы. Посредствующее изменение должно иметь место (быть выбрано наблюдением или произведено) в
продукте предметного действия, а не в логическом строении (или «языковом» выражении) понятий и суждений, т. е. не в готовом знании. Например, в целях выработки нового знания исследователь производит сознательное и тем или иным способом обоснованное
изменение мысленно фиксированных предметов в абстракциях типа: «уничтожим сопротивление воздуха
(или притяжение Земли и т. д.) и проследим, что произойдет с известными отношениями движения брошенного тела», «предположим, что жидкость, механичес¬
 1 Этот ряд познавательных средств, разумеется, всегда переплетен
с первым; они вклиниваются друг в друга, образуют условие друг друга
и т.д., и дискретным реальный процесс мысли является только при
изучении его различными методами в различных логических теориях;
различение указанных двух рядов и особое рассмотрение каждого возможно лишь в абстракции, огрубляющей действительный процесс познания.
 33

Формы и содержание мышления
 кое состояние которой мы изучаем, несжимаема», «возьмем частицы вещества в виде материальных точек, не
имеющих внутримолекулярных сил», «добавим к рассмотренному действие внутримолекулярных сил» и т. п.
 Нам важно подчеркнуть как то, что такое изменение в заданном содержании или введение в него предметного результата активности является условием дальнейшего движения мысли, строящей новое знание (в любых формах дедукции, индукции, обобщения, описания,
классификации, построения гипотез и правил их применения, введения теоретических законов и аксиом, создания математических моделей и аналогов), так и то,
что соотношение мысли с действительностью, понимание того, что реально имеет место в конкретном содержании при таких-то и таких-то действиях мысли,
является здесь постоянным и все время воспроизводящимся моментом в каждом шаге движения мысли.
Включение определенного расчлененного предметного
содержания в сами переходы и логические связи между знаниями является условием и основой преобразования предшествующих (исходных) знаний и получения нового. Указанные абстракции — не косвенный
результат какого-то другого процесса, оставляемого в
стороне и больше не фигурирующего в построении нового знания, а сознательно связываемые друг с другом
в мысли содержательные преобразования. Например,
отвлекая движение отдельной частицы «идеального газа» и создавая тем самым определенное предметное
состояние, исследователь связывает его наблюдение с
наблюдением свойств ансамбля частиц этого газа, т. е.
с другим таким же путем созданным предметным состоянием. Процесс мысли и осуществляется как связь
таких абстракций. Они, а вернее, движение и динамика
мысли в рамках их сознательной взаимосвязи составляют его форму.
 Содержание сюда включается как определенного рода онтологическое обобщение или абстрактно-нагляд¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 ная конструкция типа бытия: «Предмет характеризуется таким-то общим строением — он представляет собой, например, соотношение целого и его частей, и мы
можем получать знание о целом из действий со знаниями о частях, а знание о частях — из знаний о свойствах целого».
 Иначе говоря, именно для этого рода познавательных средств в аппарате науки и оказывается важным
то содержание, которое мы называли «абстрактным» и
с которого мы начали наше изложение. Оно обнаруживается в их основаниях, является их содержательной связкой, «полем», структурирующим изнутри систему мысленного действия.
 Таким образом, с точки зрения логики, или теории
познания, которая стремилась бы увидеть в субъективном процессе исследования и открытия не просто лежащие вне логики психологические и индивидуальные
обстоятельства, а именно всеобщие, общественно фиксированные формы, — обращение исследователя к содержанию, предполагаемое и требуемое для выработки
нового знания, означает не просто привлечение определенных эмпирических данных к готовым формам логического следования и рассуждения, но и выделение
в этом конкретном содержании определенных категорий, всеобщих форм реальных отношений предметов1.
 Средства решения таких задач познания, связанных
с существованием в аппарате науки познавательных
действий с предметом, составляют особую сторону научного мышления и охватываются содержательной, или
гносеологической, логикой, изучающей всеобщие формы этих действий и лежащие в их основе категории.
Логиком или гносеологом в этом случае генетически
берется процесс образования составляющих науку зна¬
 1 Иными словами, оно означает создание определенной новой предметности. Это элемент работы мысли в образовании знаний, не учитываемый формальной логикой.
 35

Формы и содержание мышления
 ний (в неразрывной связи с наблюдением хода истории познания, взятой в целом), берется процесс реального, опытного исследования, основанного на эксперименте и наблюдении, и рассматриваются его формы
как схемы творческого процесса исследования, вычленения ученым нового мысленного содержания, перехода от одного содержания к другому, образования научных абстракций и их применения в определенной
связи, не являющейся связью логического вывода или
доказательства. Анализ знания, взятого со стороны способа его построения и генезиса, т. е. с точки зрения
отражения, и предполагает изучение активности мышления, познавательных действий субъекта с предметом. В то же время, как мы все время подчеркивали,
это учет зависимости построения и генезиса знания от
предметного содержания, образовавшегося внутри такой
субъективной деятельности и проявляющегося в ней.
Свойства формы этой активной деятельности мышления — лишь проявление свойств содержательной стороны и определяются ею. В общем «форма» и «содержание» — это одно образование, одно целое, но внутренне
различающееся в разных связях: содержание, абстрагируемое познанием из предметов действительности и
зависящее от характера их свойств и отношений, составляет вместе с ними (т. е. взятое со стороны этих
предметов) объективную основу формального процесса мысли, а последний выявляется в понятии формы
уже со всеми субъективными его свойствами (т. е. в
контексте мышления как субъективно-человеческого явления). «Содержание» в связи «содержание — форма
мысли» — это такие явления этой связи, которые должны браться в контексте и со стороны объективного
характера реальных отношений предметов действительности, независимого от любой человеческой деятельности; «форма» — явления той же связи, но такие, которые должны браться в контексте и со стороны субъективно-человеческого процесса мысли.

Глава I. Проблема генезиса знаний
 3. 	УЧЕНИЯ О МЕТОДЕ И ЗАТРУДНЕНИЯ
ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ ХУИ-ХУШ ВВ.
 Вернемся теперь к истории вопроса, которая нам
яснее покажет ту роль, какую выделение свойств абстрактного содержания мышления и свойств субъек-
тивно-деятельной его формы играет для раскрытия механизма образования нового знания наукой.
 В качестве абстрактного содержания познавательной деятельности могут выступать самые различные
типы реальных связей и отношений предметов, что создает и колоссальное разнообразие общих форм исследования и методов, бытующих в науках. На заре науки
Нового времени, впервые, с огромным пылом и энергией открывавшей новые предметные области исследования, полемически формулировавшей методику их
научного изучения и воспроизведения в формах человеческой культуры, этот процесс особенно ярок, красочен и непосредственно бросается в глаза. Здесь не
место перечислять, какие именно типы связей открывались конкретными науками этого периода, какая действительная «онтология» лежала в основе рисуемой
ими картины мира и каково было логическое строение
их методов. Для целей нашего изложения важно лишь
то, что в XVII—XVIII вв. логическая и гносеологическая проблематика всего этого процесса усиленно проникает — теми или иными путями и опосредования-
ми — и в саму философскую рефлексию эпохи, в философские размышления о научном мышлении и о мире.
Иными словами, он сам как-то описывался в терминах
логики, философии и влиял на их развитие. Уже в
докантовской философии была поставлена задача изучения содержательной логики познания — поставлена как итог размышлений о путях получения
новых знаний познающим индивидом. Но решение ее
предполагало определенные общие понятия о научном
мышлении как таковом. Требовалось новое (отличное

Формы и содержание мышления
 от того, которое было известно от Античности и Средневековья) рассечение мышления, способное учесть
действительные факторы генезиса научных знаний о
связях, законах и изменениях вещей, ставших непосредственным объектом развитой науки.
 Предшествующее изложение имело целью показать
одно обстоятельство: раскрытие механизма происхождения знания предполагает обнаружение факта существования абстрактного содержания в объекте познания, как он дан субъекту науки, и факта активности
человека в познавательных действиях с этим объектом
(понимание общественно-исторической природы познания — условие обнаружения этих обстоятельств). Сами по себе эти факты эмпирически доступны и в истории докантовской философии наблюдались именно
таким образом. То, что отдельный исследователь должен как-то активно действовать, чтобы получить знания,
эмпирически было известно — независимо от задачи
построения теории познания. В эксперименте, бурно
развивавшемся в науках XVII—XVIII вв., это обстоятельство было наглядно видно, и в сознании философов
оно присутствовало. Бэкон, например, прекрасно сознает, что составление «таблицы инстанций» есть определенная деятельность, и если Галилей произвольно
меняет в эксперименте вес и наклон скатываемых по
плоскости шаров, то понимание того, что действия исследователя с предметом являются условием преобразования предшествующих знаний и построения нового, здесь несомненно. Но другое дело — учесть факт
этих познавательных действий при рассмотрении природы мышления и охарактеризовать его с общей
точки зрения теории познания.
 Точно так же было заметно, что есть какое-то общее объективное содержание в самых различных частных случаях мышления, выражаемое исследователем в
определенных общих «онтологических» понятиях («субстанции», «основания», «причины» и т.п.). В метафи¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 зике старого толка это получало и своеобразное философское освещение.
 Но если активность познания и обобщенность его
содержания эмпирически были доступны общему сознанию того времени, то связь этих обстоятельств между собой и с внешними свойствами знания (отражения)
в едином механизме, взятом как объект гносеологии,
логики, до немецкого классического идеализма никак не
выделялась. В XVII—XVIII вв. эти факты не ставились
в связь с гносеологическим осмыслением мышления.
 Пожалуй, особенно ярко это видно в учениях о методе, исторически развивавшихся отдельно от теории
познания, в отрыве от нее. Разработка проблем метода
познания начинается уже с самого возникновения науки Нового времени, выработка метода новой науки —
одна из первоочередных задач философии Бэкона и
Декарта, Спинозы и Лейбница. При описании методологических процедур здесь определенным образом ухватывались как активность исследователя-ученого, так и
общие черты предметов науки, общие формы изучаемых ею связей. Например, Декартовы правила метода,
описывающие процедуру «сведения к простому» и последующего «восхождения от простого к сложному»,
идут целиком в этом направлении. Другим примером
могут служить размышления Галилея о «композитив-
ном методе», не говоря уже об индуктивном учении Бэкона, где онтологическое понятие «формы» (или «природы», «закона») вводилось вместе с характеристикой
мысленных правил установления в предметах закономерной причинной связи. Но все дело в том, что в
учениях о методе этого времени изучали и фиксировали не структуру или строение мысли и знания, а
поведение индивидуального исследователя. У Декарта и Бэкона речь идет еще о наборе эмпирических правил и
рекомендаций для поведения ученого, понятие формы
познания (строения мысли) к описываемому ими процессу реальной активности научного исследования не

Формы и содержание мышления
 применяется. Проблемы логики научного исследования и активности субъекта развиваются здесь вне связи с проблемой отражения и ничего еще не меняют в
ее осмыслении. У Бэкона и Декарта учение о методе
и трактовка мышления в его общем отношении к действительности — это разнопорядковые и разноплановые
вещи. Само собой разумеющуюся для них активность
исследователя они еще не умели учесть при рассмотрении мышления и выработать соответствующие понятия о мышлении как о деятельности, т. е. осмыслить
факты исследовательской активности и применения общих категорий — «формы», «простого — сложного»
и т.д. в плане понимания мышления как отражения.
В знании, которое они описывали, пользуясь средствами
наличной теории познания, еще не умели увидеть того,
что было им известно из практики науки того времени.
 Если учения о методе строились чисто эмпирически, безотносительно к вопросу о логическом строении
процесса образования, то и теории познания строились
без учета обнаруженных в методологии науки фактов.
Хотя предшествующая Гегелю гносеология и ставила
вопрос о происхождении знания из отношения к предмету, то она (особенно в сенсуалистической ее форме)
уделяла основное внимание происхождению материала
знаний из чувств и не рассматривала сам процесс логического познания в его дальнейшем и более сложном
отношении к чувственности; здесь достаточно было сведения его элементарного исходного материала к чувственному источнику, от остального абстрагировались.
Анализировалась не наука, не ее мысленное строение
как определенной общественно-исторической формы человеческой деятельности, а действия и способности человека, занятого наукой, но рассматриваемого просто
в качестве индивида (любого индивида). Предпосылкой гносеологии оказывалось поэтому метафизическое
учение о душе, к свойствам которой должны были сводиться все проявления и образования духовной жизни.

Глава I. Проблема генезиса знаний
 В такой теории познания, разделившейся в итоге на
рационалистическое и эмпирико-сенсуалистическое направления, проблема нового знания, способов его получения приобрела вследствие этого следующий вид.
 Локк и Лейбниц с разных сторон (и приходя к разным выводам) описали определенные внешние свойства и отношения процесса познания, как он выступает
на поверхности в виде связи знаний, особого образования мысленных образов (у Декарта и Лейбница это
«отношение идей», установление которого опирается
на некоторые врожденные общие истины, у Локка —
«ассоциация идей», основывающаяся на чувственных
образах). За этими непосредственно созерцаемыми связями знаний1 скрываются определенные внутренние
связи этих знаний с активной деятельностью исследующей мысли, зависимость их получения от обобщенного предметного содержания, выражаемого в категориях и конструкциях науки, общественный характер науки как формы интеллектуального труда и т.п.
Они-то как раз и не выделяются. Беря в качестве исходного пункта рассмотрения какую-либо сложную форму знания (обозначим ее как связь знаний А — В),
философы расчленяли ее на составляющие ее «отдельные идеи» А и В и главную свою задачу видели в том,
чтобы объяснить связь между этими идеями и указать
основания «усмотрения» этой связи субъектом. Это
«усмотрение» они и называли познанием. Исходя из
имеющихся понятий о мышлении, они пытались решить проблему, беря А и В как данные и спрашивая,
 1 Их «непосредственность» не исключает, а предполагает предшествующую длительную и противоречивую историю выработки соответствующего этим отношениям описания, фиксирования их впервые в
категориях, наименованиях и т.д. Моменты этой истории мы можем
видеть, например, в истории борьбы античного материализма и идеализма платоновского толка по проблеме «идей», «общего и единичного», «идеальных сущностей» и т.д. или в средневековой дискуссии
вокруг проблемы «номиналий» и «реалий».

Формы и содержание мышления
 откуда берется их связь как новое знание, обладающее
свойствами научности. Но дело в том, что знание А в
связи с В есть результат определенной логической переработки целого ряда знаний а, р, у..., точно так же как
знание В в связи с А есть результат переработки ряда
знаний ху у, 2...; следовательно, связь знаний А — В
есть лишь продукт и иное выражение связи знаний «х,
у, 2... — а, р, у...», перерабатываемых и связываемых
посредством активной деятельности абстракций и предполагающих к тому же содержательные предметные
обобщения, онтологическое расчленение объекта. Но
последнее — внутренняя, скрытая связь, ее вместе с
произведенными абстракциями, объективированными
и обобществленными условиями умственного труда и
т. д. нужно еще выделить, а это исключительно трудно,
и логических понятий для нее у Локка и Лейбница не
оказалось. Но в то же время, если ее не выделить и не
зафиксировать особо, возникновение связи А — В так
и остается в тумане.
 Локк и Лейбниц берут связь А — В в том виде, как
она соединяет уже готовые элементы, берут ее, следовательно, как она существует в готовом, сложившемся
знании, все снова и снова сопоставляя ее со внестоящим непосредственным ее объектом. Теория абстракции не была развита, и соответственно, не выявлялись
те преобразования, которые были произведены мыслью
в объекте и которые предшествовали формированию
изучаемого знания в качестве объективной его основы.
Поэтому в руках остается мистический остаток — форма
знания, которая никак не может быть сведена к объекту как конкретному содержанию знания и выведена
из него. С одной стороны, объект в таком виде безразличен к форме знания; с другой стороны, и формальные элементы х, у, 2, а, Р, у..., ведущие в процессе
построения знания к его конечному результату, не выявлены, не учтены в явном виде и осознанно, т. е. в
соответствующих логических понятиях. Но так как во¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 обще зависимость между различными актами мысли в
процессе получения знания в то же время чувствовалась, то рационалистами она намечалась (в неадекватной
форме) как связь внутри рассуждения и доказательства, как зависимость частных истин от общих; отсюда
и название «дедукция» у Декарта. На деле двигаться
от знания к знанию (например, от простого к сложному у Декарта) в «выведении», «дедукции» можно было
лишь в силу того, что в неосознаваемых навыках мышления осуществлялся переход от форм знания к порождающим их связям абстракций, т. е. к содержательно-предметным преобразованиям и зависимостям, и от
них обратно к формам. Что такие переходы имеют место — это было наглядно видно и закреплялось в методических навыках ученых-практиков, а как они возникают и каково здесь строение процесса образования
знания — оставалось невыясненным в понятиях логики,
теории познания. Методология, как мы уже говорили,
рассматривается безотносительно к строению мышления1, и когда речь идет о знании как состоянии сознания, то связь знаний А — В берут в виде готовой и спрашивают: откуда она? Отсюда в рационализме, который
отказывался выводить знание из отношения к чувственно данному объекту, возникает представление о «врожденности» знаний и интуитивизм. Объясняемая связь
лишается характера нового знания: в каком-то виде
она должна была «предсуществовать».
 Посредством изоляции «связей идей» как связей
отдельных и готовых элементов проблему нельзя решить еще и потому, что каждый из этих элементов —
«отдельная идея» — фиксирован в познании, во-первых, и безотносительно к процессу выработки данного
знания, во-вторых, другими средствами отражения —
 1 Если спросить Декарта, откуда и как получается логическое знание, то в качестве ответа на этот вопрос он изложил бы не свое учение
 о 	методе, а метафизическое учение о душе и о Боге.
 43

Формы и содержание мышления
 более простыми формами мышления или даже чувственностью, например. Поэтому эмпирический сенсуализм XVII—XVIII вв. мог сводить выработку логического знания к чувственным образам и их ассоциациям.
 Без вычленения активной деятельности мышления
как таковой и фиксирования ее в особых понятиях
проблема приобретает в эту эпоху антиномический характер: «знание возникает из воздействия предмета»
(эмпиризм) — «знание не может возникать из предмета, но коренится в той или иной форме в мышлении
как таковом» (рационализм). И ничего нельзя сделать
для решения антиномии до тех пор, пока учение о методе и учение об общих законах предметов (онтология) лежат вне теории познания, а деятельность мышления понимается лишь как эмпирические правила поведения индивида (т. е. психологически).
 Действительно, эмпиризм выделял зависимость знания от наличия его объекта в чувственности (т. е. постоянную опытную предметность знания), но так трактовал эту зависимость (и саму чувственность), что не
мог объяснить существующую наряду с ней зависимость свойств знания от его связей с другими знаниями и с системой мышления и просто игнорировал соответствующие факты. Что касается рационализма, то
он вообще отрицал зависимость характера знания от
наличия объекта в чувственном опыте, исходя как раз
из этих фактов (т. е. из структурности знания). То, что
по одному и тому же вопросу с необходимостью получались взаимоисключающие друг друга результаты, одинаково обоснованные и в то же время неустранимо
различные на данном уровне, говорит о том, что в том
и в другом случае в предмете изучения — в мышлении — не выделялось и не учитывалось какое-то скрытое обстоятельство, какая-то сторона или связь предмета, не была произведена какая-то абстракция, которая
и позволила бы решить антиномию в ходе дальнейшего построения логической теории. Но сама же антино¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 мия и ставит острейшим образом проблему нового расчленения предмета, толкает к изменению общего взгляда
на предмет изучения.
 4. 	АНАЛИЗ МЫШЛЕНИЯ В КАТЕГОРИЯХ
«ФОРМЫ» И «СОДЕРЖАНИЯ»
 Рассматривая, как исторически осуществлялись различные подходы к анализу познания, мы до сих пор
все время имели дело с попыткой решить проблему
происхождения особых образований мысли путем прослеживания непосредственного воздействия объекта на
пассивное индивидуальное сознание субъекта. Отношение объекта и знания понимается здесь как механическая причинная связь двух различных, изолированно взятых явлений — безразличного объекта и аффи-
цируемого им сознания. Действия первого порождают
явления второго как определенные состояния человека. Категория причинности должна быть, как предполагается, достаточным объяснением их связи. В то же
время проявления процесса познания в индивидуальном сознании наблюдаются в виде целой совокупности
знаний и определенных отношений между ними, обладающих своими специфическими свойствами, несводимыми к природе и действию внешнего источника
самого по себе, как он дан чувственно. И наличие всего этого в индивидуальном сознании, изолированном
от активной деятельности мышления и содержания истории познания, неизбежно представляется чем-то загадочным. Антиномичность решения проблемы механизма возникновения знания сохраняется до тех пор,
пока познающий субъект берется как изолированный
индивид (т. е. как своего рода «гносеологический ро-
бинзон») и наличное у него знание сопоставляется лишь
с чувственно-эмпирическим объектом и с воздействием
последнего на пассивный экран человеческой души, — до

Формы и содержание мышления
 тех пор, пока объективный источник знаний не абстрагируется в связи с общественно-деятельными формами
активности человека в процессе познания1. А пока этого
не произошло, все факты, обнаруженные в ходе наблюдения за различными проявлениями данной активности,
просто-напросто разрушают теорию как таковую, если
она опирается на наличные философские понятия.
 По сути дела, здесь скрывается особая проблема,
направляющая дальнейший исторический ход философской мысли: как же овладеть предметом, данным
нам в качестве взаимопереплетения множества отношений, ни одно из которых в отдельности не есть однозначная причина изучаемых явлений? Объективно
речь идет о способе связи всех этих отношений между собой и с изучаемым явлением — формой знания.
И ситуация такова, что установление этого способа связи требует выработки иной категории, чем причинная
зависимость, расширения самого понятия о детерминистической обусловленности явлений, следования одного за другим, порождения одним другого и т. д. Причинность является лишь частным случаем детерминистических связей (можно, кроме нее, назвать связи
структурные, функциональные, генетически-временные,
статистические и др.). Когда же то или иное представление о детерминизме не срабатывает, то встает задача
произвести новое обобщение характера отношений предмета, «онтологически» по-новому оценить его и закрепить в определенных утверждениях свойственную этим
отношениям всеобщую форму реальной связи.
 1 Действия мыслящего субъекта здесь, в общем-то, не отрицаются,
но понимаются психологически, как акт душевного сосредоточения,
умозрения, внимательности (Гельвеций), т. е. фактически не учитываются с логической точки зрения. Деятельность представляется как наблюдение того, что происходит в сознании под воздействием объекта. Это — «ассоциация идей». В этом понятии, на очень долгое время определившем развитие психологии и психологизированной теории
познания, учитывалось не реальное, предметное поведение субъекта,
а лишь манипуляторе кая его деятельность внутри сознания.

Глава I. Проблема генезиса знаний
 Чтобы детерминистически решить рассматриваемую
нами проблему, необходимо в предмете (т. е. в мышлении) выделить и зафиксировать в категориях такой
общий способ связи явлений, как связь формы и
содержания. Иными словами, иначе понять общее
строение предмета, чем это позволяла сделать слишком простая и грубая категория «причинения», выявить
систему отношений, в которую на деле включено
знание. Категории «форма» и «содержание» как раз и
возникают в системном исследовании, создавая поле
для его движения и осуществления.
 Речь идет о создании прежде всего особой абстракции, вырабатываемой логиком, но имеющей в виду сам
предмет научного мышления. Отказываясь от метафи-
зически-механического понимания, знавшего лишь статичный, чувственно-непосредственный предмет сознания, логик здесь по-новому представляет себе отношение мышления и предмета и выявляет в последнем то
скрытое доселе обстоятельство, что источником знания является расчлененный объект деятельности, а не простая предметная данность. Мы уже
говорили о том, что объяснение форм знания, особых
структурных его свойств не может быть получено на
пути непосредственного сопоставления ставшего знания с его чувственно-эмпирическим, конкретным предметом. Объект как источник знания есть объект, уже
опосредованный активной деятельностью мышления,
содержащий ее «отложения» и «объективации», которые выступают в качестве условий интеллектуального
труда. Поэтому в логике речь идет о том, чтобы абстрагировать объект как сторону мышления, абстрагировать содержание как свойство формы1.
 1 	Поскольку предметом логики является мышление, рассматриваемое со стороны производства знаний, то и предметы — объекты действительности рассматриваются логикой лишь в той мере, в какой о них
вырабатывается знание, лишь в плане тех их характеристик, которые
выступают в знании, определяют его тип, строение, связи в ходе полу¬
 47

Формы и содержание мышления
 Анализ того, как возникает знание в соотношении
с предметом, требует выявления того вида, в каком
этот предмет вошел в обобщенное содержание мысленной активности.
 Таким образом, характер и природа объективного
источника знаний должны пониматься с учетом деятельности мышления. Абстракция содержания в связи
с формой и служит для этого1.
 Но если это, с одной стороны, означает новое понимание предмета знания и выделение в нем категориального, обобщенного содержания, то, с другой стороны, это же ведет к выделению в опытном познании
тех форм, тех активных познавательных средств, с помощью которых знание добывается и строится. Сам
субъективно-деятельный аспект мышления обнаруживается лишь при этом условии. Речь идет не о констатации того факта, что мы мыслим и только так получаем знание, а об умении обнаружить в этом процессе
мысли какие-то логические связи, имеющие отношение к построению и свойствам ставшего знания2. Ведь
все и до Гегеля знали, что готовому знанию предшествует какая-то субъективная деятельность, какая-то мыслительная работа, что в уме человека совершаются какие-то процессы в связи с опытно данным содержанием — процессы, результатом которых является знание
как состояние сознания. Но в этой деятельности не
видели ничего логически общего, никакого логического строения, способного к закреплению, воспроизведению и развитию в совокупной деятельности индивидов
 чения и т. д. Тот факт, что взятый в таком виде объект есть определяющая сторона мышления, мы рассмотрим более подробно в главе II
данной работы.
 1 На этой основе теория категорий, форм объективных связей уже
может стать элементом, разделом теории познания и логики.
 2 Это «умение» — не субъективная сноровка, а исторический процесс выработки наукой логики понятий о мышлении как о деятельности, одним из этапов которого явилась, как мы увидим, диалектика
Гегеля.

Глава I Проблема генезиса знаний
 и в смене их поколений, поскольку, с одной стороны,
она не рассматривалась в контексте свойств, характеристик соотнесения знания с объектом, с предметной областью, и поскольку, с другой стороны, сам предмет, с
которым соотносится знание, не рассматривался как
объект деятельности. В итоге получалось, что или мыслительная работа, приводящая к знанию, сводилась к
психологии и чувственности, или же формы знания
выводились из неких имманентных состояний мышления. В объяснении форм знания, особых его структур
шли по пути рассмотрения их как проявлений определенного рода способности или особой, «мыслящей субстанции». Вся суть метафизической точки зрения заключалась в представлении, что предмет независимо
от формы производит (или должен производить) знание,
иначе он вообще не участвует в построении знания
(последний вывод как раз и делается рационализмом,
подчеркивающим несводимость структуры знания к независимому от свойств мышления предмету). Форма выступает в лучшем случае как внешнее предмету отношение полученных знаний, и речь тогда может идти лишь
 о 	правильности переходов внутри готового знания, о
правильности опускания, исключения его членов или их
распространения на другие предметы. И следовательно,
соответствующие правила, «логические законы» приходится формулировать помимо учета процесса возникновения знания из мысленного соотношения с предметом1.
Иначе говоря — формулировать их на уровне идеальных связей готового знания. Поэтому формальными
условиями назывались лишь условия правильного мышления, отвлеченно от гносеологической проблемы отражения, от проблемы постоянного соотношения с пред¬
 1 Как мы покажем в следующей главе, эта абстракция, неосознанно
произведенная и правомерная для решения определенных логических
проблем, надолго осталась в формальной логике и определила довольно
крупный этап в истории науки о мышлении.

Формы и содержание мышления
 метом (соотношения с предметом в живой деятельности, постоянно прорывающейся к тому, что стоит в
действительности за идеальной структурой готового
знания как предмета культуры). Теперь же, на основе выделенного абстрактного предметного содержания,
понятие логической формы уже можно применить к
связям знаний по способу их получения, т. е. с точки
зрения и в плане отражения. Форма, т. е. определенного рода устойчивая и всеобщая закономерная связь,
обнаруживается там, где ее не могли усмотреть (и отдавали соответствующую мысленную деятельность на
откуп или психологизму, или интуитивизму).
 В свете такого расчленения меняется и вся трактовка знания, механизма его происхождения. Структура знания со всеми ее особыми свойствами соотносится в сознании с конкретным ее предметом через форму
мышления и ее абстрактное содержание, т. е. через связь
этих последних в качестве элементов единого целого.
В этом смысле можно сказать, что взаимоотношение
формы и содержания мышления есть способ, каким в
сознании устанавливается (и общественно фиксированно
в интеллектуальном труде существует) связь соответствия между структурой определенного явления — логического знания — и отражением объективной реальности. Здесь мы имеем дело с единством объективного
и субъективного, с их взаимопроникновением. И обнаружение этого единства логикой снимает субстанциа-
листское понимание мышления, представление о мышлении и бытии как о двух совершенно разнородных
рядах явлений — так сказать, «параллельных» друг другу и никак друг в друга не проникающих. При устранении такого понимания только и выступает строение
знания как субъективного явления, скрывающееся за
ставшей формально-знаковой структурой знаний. Выявление его предполагает не анализ отдельно взятой
структурной формы знания (понятия или суждения),
а изучение того или иного научного построения в целом,

Глава I. Проблема генезиса знаний
 рассмотрение процессов научного исследования и сложившихся в них абстракций, хода истории науки и т. д.
Тем или иным строением генезис знания обладает лишь
в таком контексте. В нем же мы обнаруживаем и определенное обобщенное содержание науки, ее «онтологию» или всеобщие типы связей, изучаемых наукой,
т. е. определенное целое объекта науки. Чтобы понять
структуру науки, логика изучает пути выделения наукой этого содержания из реальных связей объективного мира и уже на этой основе рассматривает исследовательскую деятельность ученых. Сами реальные связи обобщаются в понятиях о содержании мышления
и строении мира, а диалектический ход их познания
фиксируется в понятиях об общественно-человеческих
формах деятельности мышления (а не просто в эмпирических правилах методологии). Прежние учения о
методе включаются в теорию познания (например, в виде особого ее раздела — теории видов абстракции),
а предметные связи получают логическое обобщение
в теории объективной диалектики, ее принципах и категориях.
 5. 	СПОСОБ РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ
В НЕМЕЦКОМ КЛАССИЧЕСКОМ ИДЕАЛИЗМЕ
 Исторически устранять антиномию эмпиризма и рационализма начали впервые классики немецкого идеализма (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель). В том решении, которое они давали, явственно проступают идеалистически выраженные зачатки рассмотренного выше
способа расчленения познания (т. е. анализа познания
в категориях формы и содержания). Здесь и на поверхности заметно, что непосредственным предметом их
размышлений, содержанием характерных для них положений и высказываний были как раз те важные для
понимания механизма познания обстоятельства, кото¬

Формы и содержание мышления
 рые затемнялись позицией метафизического сенсуализма и рационализма, именно — активность научного
сознания, обобщенность предметного содержания мысли
в рамках науки, организм науки как целого, историчность научных знаний и средств познания, обществен-
но-историческая природа познания и т. д. Но дело скорее
в том, что ими эти обстоятельства осознаются и фиксируются уже в их значении для гносеологической проблемы отражения — проблемы свойств знания, свойств
«отношения идей». Расчленяя мышление на форму и
содержание, немецкие идеалисты создают основу для
увязки фактов активности мышления, обобщенности
его содержания и т. д. с видимыми особенностями структуры знания, раскрывая тем самым определенные внутренние связи механизма познания, отражения. В строении философии как науки изменившееся расчленение ее
объекта (мышления) сказывается в том, что учение о
методе и теория познания сливаются, онтология и гносеология выступают в единстве, логика и учение о вещах объединяются (ранний Шеллинг, Гегель).
 Как мы уже сказали, антиномия эмпиризма и рационализма послужила одним из исходных пунктов
дальнейшего развития вопроса о генезисе знаний. Стремясь решить ее, Кант первым абстрагировал предмет
знания в качестве стороны мышления, первым абстрагировал познавательное содержание в качестве свойства,
особенности познавательной формы, т. е. взял предметный источник знаний в виде определенным образом
освоенного и расчлененного содержания человеческой
деятельности. И проделал он это в весьма своеобразной
форме. Канту уже нет необходимости вводить «предустановленную гармонию» знания и предмета (Лейбниц) или «параллелизм атрибутов» (Спиноза), чтобы
понять факт постижения человеком предметов как они
есть объективно. С его точки зрения, мы вполне можем познавать предметы в их общей и необходимой
связи друг с другом, не зависящей от образов субъек¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 тивного сознания и психологии субъекта («эмпирического я»), ибо сами предметы как объекты знания суть
«явления» и в силу этого определены в своем общем
строении нашими априорными понятиями (категориями) и априорными условиями чувственности (формами пространства и времени). Он выдвинул положение,
что объект мышления, в отличие от предмета как такового (в отличие от «вещи в себе»), дается не пассивно
извне, а сформирован мышлением, создан «трансцендентальным единством апперцепции». Или, как выражается Кант, предметы сообразуются с познанием, и
этим обеспечивается его научная объективность. Термином «явление» у Канта фактически обозначается то
преобразование, которое претерпевают предметы действительности в связи с человеческой деятельностью,
становясь источником научных знаний. Это субъективное в объективном. Отталкиваясь от положения о сообразности предмета как источника знаний с определенной
«способностью познания», Кант и пытается выявить
основные составляющие генезиса знаний. Имеющая здесь
место мистификация (постулирование неких изначальных и априорных «способностей познания») нас пока
не интересует. Важно то, что именно с Канта начинают
в качестве мышления исследовать категории
и опредмечивания форм, т.е. рассматривать предметное содержание в свете формальной деятельности
мысли, понимая последнюю как синтетическую.
 Категория, по Канту, — это «форма мышления, т. е.
способ определять предмет для многообразия возможного наглядного представления»1. Категория — основа синтеза многоообразия чувственных свойств, основа
объединения их в связь логического знания, отличную
от связи ассоциаций и представлений. Таким образом, в
источнике знаний (в «явлении») обнаруживается опре¬
 1 	Кант И. Критика чистого разума / Пер. Н. Лосского. СПб., 1907.
 С. 181.
 53

Формы и содержание мышления
 деленное обобщенное содержание, формальные свойства которого оказываются основой объединения представлений и построения специфически логического
знания. Объяснение внешних свойств связи знаний (ее
всеобщности и логической необходимости, объективности по отношению к индивидуальным психическим
состояниям субъектов и т.д.) ставится в зависимость
от обнаружения категориального состава соответствующего объекта.
 Эту содержательную сторону активности мышления
Кант зафиксировал как «созданность» объекта мышления. Роль категорий в том, что они создают объекты
для мысли. Единство объективного и субъективного и
их взаимопроникновение, характеризующие образования научной мысли, были, таким образом, уже Кантом
идеалистически выражены как тождество бытия и
мышления, объекта и субъекта. Тождество объекта и
субъекта у Гегеля, охватывающее все движение действительности и до всякой субъективной деятельности
человека, — лишь дальнейшее развитие этого. Не случайно в кантовской теории апперцепции Гегель отмечает прежде всего следующую черту: «Объект, в котором объединяется многообразие созерцания, есть это
единство лишь через единство самосознания. Здесь, следовательно, определенно высказана объективность мышления, то тождество понятия и вещи, которое и есть
истина»1. Особенно по ранним работам Гегеля ярко
виден его интерес к выявлению у своих предшественников именно мыслей о тождестве объекта и субъекта.
По Гегелю, принцип кантовской дедукции категорий
основан на этом тождестве: «В этой дедукции форм
рассудка определеннейшим образом высказан принцип
спекуляции, тождество субъекта и объекта»2. В основу
фихтевской философии также положен «истинный прин¬
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. T. VI. С. 21.
 2 Hegel G. W. F. Gesamt. W. / Hrsg. von Glöckner. Bd. 1. S. 34.
 54

Глава I. Проблема генезиса знаний
 цип спекуляции» — «чистое мышление самого себя,
тождество субъекта и объекта»1.
 За этой мистификацией скрыто (будучи идеалистически выражено) понимание определенных реальных
свойств процесса познания, о которых мы уже говорили
ранее. Абстрактный, обобщенный и идеализированный
объект, исторически уточняемый и усложняемый наукой, фиксируемый ею в категориях, всеобщих идеальных предметах, наглядных конструкциях и т.д., действительно не существует в таком виде независимо от нее.
Ведь здесь речь идет не о том, каков предмет вне и до
научного его познания, а о том, каков он в познании, о
том, какую роль он, будучи определенным образом мысленно представлен и преобразован, играет в движении
познания, в осмыслении и овладении конкретно-эмпи-
рическим материалом, в установлении конкретных закономерностей и зависимости вещей. Речь идет не о
предмете вообще, а о тех реальных его сторонах, которые преобразуются наукой в абстрактное содержание
форм и способов научного познания. И конечно, в виде
такого абстрактного содержания они не существуют в
предмете независимо от науки. Но проблема-то как раз
заключается в том, чтобы понять этот специфический
факт исходя из общей независимости бытия от мышления и подходя к науке с точки зрения отражен и я.
И только так его и можно понять. Гегель лишил себя
этой возможности и мистифицировал обнаруженные им
свойства абстрактного, обобщенного содержания процессов познания, объявив предмет вообще реализацией
мысли и не видя в нем никакого другого содержания,
кроме того, которое продиктовано законами мысли.
 Дело в том, что тот вид, в каком объект выступает
внутри логических связей познания и форм человеческой деятельности, выдается Гегелем (как и всем немецким классическим идеализмом) за характеристику
 1 	Ibid. S. 35.
 55

Формы и содержание мышления
 предметности вообще, законов ее образования.
Вопрос об особом предметном содержании мышления
есть у немецких идеалистов вопрос о некоем «чистом
самосознании», из свойств которого могут быть выведены все всеобщие объекты научного сознания1. Тем
самым подмеченный момент активного выделения и
формирования наукой своего объекта как раз и абсолютизируется Гегелем в идею тождества мысли и бытия, субъекта и объекта, в идею порождения мыслью
всякого содержания. Иными словами, он послужил гносеологическим корнем возникновения этой концепции
тождества, что с особой прозрачностью видно как раз
у Канта. В философии Гегеля данная концепция получает более развитый и вместе с тем более сложный
вид. В этой исторической форме впервые вырабатывались философские представления о типах объективных
связей, выявляемых наукой и наглядно фиксируемых
ею в категориях и опредмеченных формах деятельности, как о чем-то влияющем на построение знания наукой. Здесь же мы обнаруживаем и первые представления об общественных отношениях познания (т. е.
попытку порвать с «гносеологической робинзонадой»),
об объективных и всеобщих общественно-человечес-
ких формах деятельности, об особом мире человеческой культуры.
 В том анализе материального источника знаний, который осуществляется Гегелем в терминах концепции
«тождества», содержатся важные зачатки диалектического проникновения в строение и организацию научной деятельности как формы общественного духовного
производства. Они явственно проступают в гегелевской
 1 Гегель пишет: «...объективностью предмет, стало быть, обладает
в понятии, и последнее есть то единство самосознания, в которое он
был вобран; его объективность или понятие само есть поэтому не что
иное, как природа самосознания, и не обладает никакими другими
моментами или определениями, кроме тех, какими обладает само „Я“
сГегель Г.В.Ф. Соч. Т. VI. С. 15).

Глава I. Проблема генезиса знаний
 теории «объективного духа» и теории «отчуждения»,
имеющих, впрочем, более общее значение, чем непосредственно задача анализа научного познания. Но нас
интересует воздействие этих теорий именно на гносеологическое исследование. При этом нужно, конечно,
учитывать, что на рациональном языке современной
философии, являющейся просто опытной наукой, обычными научными средствами изучающей эмпирические
факты и проявления человеческого познания, практику и историю конкретных наук, эти же вопросы выглядят и излагаются иначе, чем в спекулятивной философии типа гегелевской, где выискивались абсолютные
основания человеческого «духа», где теория мышления строилась как аподиктическая, сама себя обосновывающая «наука наук», или метафизика в старом смысле этого слова.
 Отложения человеческой деятельности в предметном источнике научных знаний фиксируются у Гегеля
прежде всего с помощью категории «объективного духа», имеющей в виду специфический мир совокупной
человеческой культуры, которая кристаллизовалась в
окружающей человека предметной и социальной действительности, уже преобразованной деятельностью человека и превращенной им в орган собственной общественной жизни, во «вторую, искусственную природу»
(Маркс). Последняя объективна по отношению к любым отдельным индивидам. Человек имеет дело с уже
преобразованным миром, данным ему в форме культуры, содержащей всеобщие продукты этого активного
преобразования человечеством своего окружения и самого себя. Какое бы спекулятивное и теологически-ме-
тафизическое выражение все это ни находило у Гегеля,
фактом остается то, что он одним из первых обратил
внимание на существование в человеческой деятельности общественно-объективных образований совокупной культуры человечества, независимых от отдельных индивидов и определяющих своей организацией

Формы и содержание мышления
 и нормами поведение, волю, сознание этих индивидов — будь то в сфере практической, государственной,
религиозной, моральной или же научной жизни. Гегель
подробно и тщательно развивает этот пункт и в «Феноменологии духа», и в «Философии права», и в «Философии духа». Такие всеобщие продукты и формы
культуры, определяющие поведение и сознание отдельного лица, есть и в научной, интеллектуальной деятельности людей; есть научные культурные нормы и
категории, объективирующие общественно-человеческий опыт мышления и преднаходимые отдельным субъектом в предметах его сознания, в способах действия
с ними, в языковых знаковых формах изображения и
коммуникации и т.д.1 По сути дела «Логика», изображающая систему «абсолютной идеи», должна изображать всю систему всеобщих норм и форм организации
культуры с одной их абстрактной стороны — со стороны лежащих в их основе логических («понятийных»)
идеальных образований, являющихся, по Гегелю, высшей
формой разумности, которая реализуется как в этих
 1 Уже Кант и Фихте в определенной мере уходят от последствий
«гносеологической робинзонады», пытаясь понятием «чистого самосознания», «тождественного я» зафиксировать отношение индивида к
объекту, как он дается во всеобщих формах наукой, и в зависимости
от этого определить некий «общий способ мыслительных действий»,
или, как еще выражается Фихте, «способ действий разумного существа
вообще». У Фихте эта «общность» характеризует особое общество «ученых» или представителей «интеллигенции», раскрытием образа мыслей
которых и является «Наукоучение»; для Канта трансцендентальная логика должна иметь основание в практических отношениях людей —
в мире «этики», т. е. оба они ищут определенную общественную реальность для обоснования свойств научного постижения действительности. Но поскольку и у Канта, и у Фихте речь идет лишь о
самосознании субъекта, то в субъективном идеализме всеобщие объекты
сознания оказываются априорными формами индивидуального
сознания, следующими из каких-то внутренних условий синтеза в самосознании. Объективный идеализм казался определенного рода выходом
из этого положения: Гегель заменяет самосознание человеческого субъекта самосознанием абсолютного субъекта и на место «субъективного
тождества объекта и субъекта» ставит «объективное тождество объекта
и субъекта» (см.: Hegel G. W. F. Gesamt. W. / Hrsg. von Glöckner. Bd. 1).
 58

Глава I Проблема генезиса знаний
 более конкретных формах культуры (в нормах языка,
морали, права, гражданского общества вообще и т.д.),
так и в деятельности субъекта в области познания.
 И этим Гегель устраняет предпосылку предшествующей философии — «гносеологическую робинзонаду».
Отношение знания к объекту познания не есть, по Гегелю, отношение изолированного индивида, состояний
его сознания к чувственно данной внешней предметной действительности, а отношение, осуществляемое
индивидом через общественно-объективированные и
всеобщие формы культуры, через уже отложившиеся
в объекте совокупные продукты человеческой деятельности, пропущенные через «сито» исторически кристаллизующегося «культурного фонда» человечества. Весьма
сильно модернизируя Платона, Гегель пишет то, что в
действительности относится к нему самому: у Платона
«реальность духа, поскольку он противоположен природе, предстала в его высшей правде, предстала именно организацией некоторого государства»1. Проблема
познания формулируется тогда как проблема отношения
к внешней действительности этой системы организации общественно фиксированных норм и форм человеческой деятельности (а не организации отдельной
«души»), как проблема создания ее деятельностью людей, опирающихся как на ассимиляцию прошлого труда
познания и воплощенных в нем способностей и производительных сил человека, так и на преобразование
этого наследия своей новой деятельностью. Предметный источник знания берется в связи с теми преобразованиями, которые производятся в нем общественной
историей познания и активным присутствием субъекта, объективирующим в нем условия своего интеллектуального труда. Свойства научного знания как ставшего продукта этого труда лишь в этой связи могут
быть поняты в отношении к предметам внешней дей¬
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. X. С. 200.
 59

Формы и содержание мышления
 ствительности, эмпирически наблюдаемым, созерцаемым и т.д. Эту же мысль Гегель подчеркивает и своим
понятием «отчуждения». Оно должно повсюду выявлять, что в формах предметности субъекту противостоят
как раз всеобщие и объективированные продукты самой
же совокупной человеческой деятельности. Эти особенности культурно-исторической концепции Гегеля и
обусловливают его интерес к вопросу о роли категорий в познании. Выявление и анализ категорий есть
для Гегеля существенный аспект в изучении общественной действительности в целом, а не только науки.
 Однако этот пересказ идей Гегеля на современном
языке будет совсем неточен, если мы не учтем, что на
основе наблюдения объективности системы человеческой культуры по отношению к индивидам Гегель как
раз и развил систему объективного идеализма1. Конечно, то, что Канту и Фихте представлялось априорными
нормами устройства субъекта, Гегель изобразил как продукт общественной, совокупной деятельности людей,
но деятельности духовной. А весь действительный мир,
все реальные отношения оказались следствием и проявлением действия идеальных образований — всеобщих норм и форм культуры, в этой деятельности откладывающихся. Гегель далек от мысли рассмотреть
действительность как предметно-практически освоенный и преобразованный мир и затем «просмотреть» на
этой основе всю систему духовной культуры, в частности учесть значение практически-предметной материальной деятельности для образования исходных категорий науки, для выделения особого обобщенного,
абстрактно-наглядного содержания научного мышления. Наоборот, связь этих образований с материальной
 1 	По отношению к этой системе культуры человеческий субъект
является у Гегеля не субъектом реального познания и его истории, а
субъектом образования, владеющим всей этой системой или развивающим себя (всесторонне, органично и т.д.) в качестве владеющего ею.
Все движение разыгрывается фактически внутри этого «владения».

Глава I. Проблема генезиса знаний
 активностью общественного человека оказалась поставленной с ног на голову. Утеряв ее, Гегель и в субъекте
культуры (в том числе и познания) оставляет некую
абстрактную рассудочную сущность, некую абстрактную
природу человека вообще, переодетую в объективную,
по видимости, оболочку самосознания «абсолютного
субъекта». Это вынужденная идеалистическая абстракция реальной исторической связи общественно-человеческой культуры. Интересный свет на нее проливает
следующее замечание Маркса: «Та сумма производительных сил, капиталов и социальных форм общения,
которую каждый индивид и каждое поколение застают
как нечто данное, есть реальная основа того, что философы представляли себе в виде „субстанции“ и в виде
„сущности человека...“»1 Беря такую «сущность» в абстракции как идеальную представительницу всей этой
суммы, а не отдельного ее элемента, каким в действительности является человек в условиях общественного
разделения труда, идеалисты на место реальной общественной связи совокупной деятельности человечества
подставили некоего сверхиндивидуального субъекта, которого они то рядили в религиозно-теологические одеяния (Гегель), то с шумом обнажали от них (младогегельянцы). «В индивидах, уже не подчиненных более
разделению труда, — писал Маркс, — философы видели идеал, которому они дали имя „Человек“, и весь...
процесс развития они представляли в виде процесса
развития „Человека“, причем на место существовавших
до сих пор в каждую историческую эпоху индивидов
подставляли этого „Человека“ и изображали его движущей силой истории. Таким образом, весь исторический
процесс рассматривался как процесс самоотчуждения
„Человека“; объясняется это, по существу, тем, что на
место человека прошлой ступени они всегда подставляли среднего человека позднейшей ступени и наделя¬
 1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 37.
 61

Формы и содержание мышления
 ли прежних индивидов позднейшим сознанием. В результате такого переворачивания, заведомого абстрагирования от действительных условий и стало возможным
превратить всю историю в процесс развития сознания»1.
 Все следствия такого подхода для анализа познания мы увидим в действии при разборе исторической
концепции Гегеля (в главе III). Пока же важно зафиксировать, что выгнанный за дверь «гносеологический
робинзон» возвращается к нам в другом виде, через
окно: действующий в познании гегелевский «абсолютный субъект», несомненно, содержит в себе абстракцию «человека вообще» в этом смысле.
 Тем не менее в сеть понятий и представлений своей
концепции Гегелю удается уловить как раз то, что произведено совокупным субъектом в объектах знания, преобразуемых его деятельностью. Он совершенно отчетливо видит и по-своему описывает отложившиеся в
науке предметные допущения, идеализации, объективации, онтологические законы и т. п., которые в самих
научных построениях и рассуждениях явно не выражены, но тем не менее лежат в их основе и действуют
в познании. Гегель обнаруживает удивительную логическую интуицию к подобного рода обстоятельствам,
живо ощущает то, какой именно «онтологический» способ мысли стоит за внешними готовыми продуктами
науки — структурами знания. Мы сталкиваемся здесь
с действительно критическим анализом науки. «Логика» буквально пестрит тончайшими и интереснейшими анализами разнообразных категорий научной мысли,
области и границ применимости каждой. Гегель везде
вскрывает, какие именно общие утверждения о бытии
стоят за научными построениями и выводами — будь то
в химии, в биологии или в механике2. В целом можно
 1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 69.
 2 Даже в современных ему формально-логических теориях мышления он выявляет определенную исходную концепцию предметной об¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 утверждать, что он изучает и прослеживает роль категорий (или того, что мы называли «онтологическими
обобщениями», «идеальными объектами», «наглядными конструкциями») в приобретении наукой и логическом построении конкретных по содержанию знаний.
Складывание мыслительной структуры последних берется в зависимости от этого абстрактного содержания
деятельности. В этом отношении у Гегеля, как и у Канта,
совершенно явственно проступает понимание того, что
логический образ предмета, отражение его внутренних
закономерных связей, не данных эмпирическому созерцанию, предполагают преобразование предмета в идеальные объекты и конструкции науки и основываются
на нем. Они только по-разному понимают эти категории. Но и тот и другой возможность отражения вещей
в их объективном отношении друг к другу, а не в их
причинном воздействии на человеческую чувственность
ставят в зависимость от подобных объективаций, онтологических законов и конструкций.
 Посредством объективации самосознания всё всеобщее содержание деятельности образования научных
знаний изображается Гегелем как независимое от отдельного субъекта, как особая предметная действительность. Она порождает формы («определения»), которые познающий индивид лишь ассимилирует. Конечно, гегелевская абсолютная идея и ее «определения»,
существующие до и независимо от субъекта, — лишь
далекая идеалистическая аналогия общественно-чело-
веческих форм деятельности и преобразования мира,
в том числе и науки как специфической формы и области общественного разделения труда с особыми, уста¬
 ласти, определенную объективацию, очертившую поле для последующего построения теории формальной логики. Уже Маркс отмечал, что
до Гегеля логики по профессии упускали из виду формальное содержание различных типов суждений и умозаключений. В качестве такого
содержания Гегель анализировал отношение всеобщего, особенного и единичного.
 63

Формы и содержание мышления
 навливающимися внутри нее отношениями, которые
не зависят от отдельного индивида. Но в то же время
здесь лишь абсолютизирована плодотворная сама по
себе тенденция изучать деятельность мышления как
общественно-объективную. Это лишь идеалистическая
по форме и последствиям попытка исследовать разум
не как сугубо индивидуальную деятельность, а как особую действительность, объективно фиксируемую и существующую как в формах практической жизни людей (как известно, Гегель включает «жизнь» как категорию в «Логику») — формах гражданского общества,
государства, права, морали, религии, так и в науках,
исторически и логически отделяющихся от этих форм
и находящих, по Гегелю, свое высшее выражение в философии. Это тенденция устранить психологизм и формализм из логики. Естественно, что Гегель здесь получает ряд важных результатов.
 Во-первых, как мы видим, объектом логического,
гносеологического исследования становятся у Гегеля
наука в целом и ее общественно фиксированное строение как формы человеческой деятельности (исторически возникшей, коллективной, связанной с другими
сферами «объективного духа» и т. д.), а не формирование мысленных связей в эмпирическом сознании изолированного индивида, определяемое, как предполагалось раньше, свойствами человека как такового, его
«душой». Структура научного знания и вообще форм
духовного освоения мира должна быть понята не из
условий отдельного, индивидуального сознания, а из
общественно-объективного процесса деятельности человека, в данном случае — процесса науки, которую
следует рассматривать как форму общественного производства, а не как достижение индивидом внутренних
личных убеждений, мыслей, «знаний». Исследование
мышления на материале конкретных наук кажется само собой разумеющимся для современной теории познания и логики, но нельзя забывать, что эта точка

Глава I. Проблема генезиса знаний
 зрения завоевана для нее Гегелем, который в «Логике»,
например, исследует с логической точки зрения атомистику, математический анализ, химию и другие научные дисциплины, т. е. начинает рассматривать науку
в целом как объект, на котором исследуется мышление.
 Во-вторых, появляется основа для возникновения понятия истории познания, историчности и временного
развития человеческих знаний и познавательных средств
(эту сторону дела мы рассмотрим позднее, в главе III).
 Объединяя совокупность всеобщих и опредмечен-
ных продуктов общественно-человеческой деятельности в органическую систему культуры и стремясь всю
ее целиком основать на определенном едином эволюционном принципе «самосознания мирового духа», Гегель косвенно получает картину, в которой вся действительность оказалась пришедшей в движение. На запутанном и теологизированном языке самых крайних
гегелевских спекуляций вдруг заговорила динамика мирового процесса, выступили процессы его изменений
и развития, сложные взаимосвязи и переходы, смена и
становление предметов в эволюции от простого к сложному, противоречивость и многосторонность явлений,
переплетение их внешних и внутренних связей и т.д.
Сюда вливались обнаруженные факты биологической
эволюции, развития человеческого общества, сложных
связей и систем в неорганической природе, иначе говоря, выступала картина диалектических связей и процессов действительности, духовно освоенных в той или
иной степени в гегелевскую эпоху и воспроизведенных
в наличной культуре человечества. Рушилась метафизическая картина мира, и проблема научного знания выступала как проблема знания о диалектике действительности, о диалектических типах ее связей и процессов.
 Но пока мы говорили только об одной стороне расчленения познающего мышления на содержание и форму. Для объяснения структуры научного знания, в том
числе и знания о диалектике предмета, необходим учет

Формы и содержание мышления
 и анализ еще одного элемента генезиса знаний — субъективных связей мышления, самой субъективной формы
оперирования предметом в живой деятельности субъектов, строения самых активных познавательных средств
человека (познавательных действий), которое, в отличие от связей обобщенного абстрактного содержания,
никоим образом не объективируется в условиях интеллектуального труда, а представляет собой постоянно воспроизводящийся момент живой деятельности, т. е.
субъективно-деятельную форму исследования предмета и приобретения знаний. От абстрактного содержания к структуре знания мы должны идти через анализ
этого деятельного элемента.
 Мы говорили о том, что уже Кант, анализируя механизм происхождения знаний, выделил в материальном их источнике содержательную сторону активности мышления и стал анализировать предметы науки
(т. е. ее «онтологию») как определенного рода формы
знания. Но при этом у него оставалась совершенно
неопределенной и в особых абстракциях не зафиксированной другая, субъективная (формальная) ее сторона: исследовательская деятельность субъектов, формы процесса мысли, идущей от каких-то исходных знаний к связям содержательных преобразований, к связям
идеальных предметных действий и от них — к видимой логической структуре научного знания как результату. Формой в целом Канг назвал первую сторону.
Активных средств познания как таковых Кант не выделяет. Почему? И что именно мы имеем в виду? Ведь
явно, что как раз Кант больше всего подтолкнул теорию познания своей эпохи в сторону субъективизма.
Дело в том, что в плане проблемы «формы мышления»
предметом исследования у Канта остается то же самое,
что было предметом исследования и до него: способ
получения структуры знания Кант пытается вывести,
полагая ее элементы уже готовыми. Он берет отдельное «синтетическое» суждение, вырванное из контекс¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 та процессов исследования, методов науки, развиваемых ею теорий в целом, и спрашивает, как оно получается в связи с обобщенной структурой предметной
ее области (категорией). Новым является сам этот вопрос. Но понять таким путем ставшую структуру знания («синтетическое суждение») можно, лишь предположив некие априорные формы рассудка, что Кант и
делает. Таким образом, здесь понятие об активной деятельности мышления фактически не возникает, и даже
не вычленяется сам материал научного мышления, который подлежал бы выражению в этом понятии. Но
намечено одно фундаментальное ее свойство, признак:
она «синтетична» по своему характеру, т. е. получение
знания в ней предполагает и строится путем обращения к содержанию — к эмпирическому «опыту» и к
категориям, синтезирующим его многообразие, а не путем формально-логической обработки структуры имеющегося знания и умозаключения из нее. Интересующее
Канта «синтетическое знание» не может быть получено путем деятельности с логическим строением знания
и по известным формальной логике логическим принципам. Оно — продукт синтеза содержания. Но поскольку Кант ограничивает свой анализ логической формой
отдельных суждений, выражающих это знание, то представление об этом «синтезе», а фактически — об активных действиях мышления в предмете, сводится к
постоянному подчеркиванию того, что объект «полагается» мышлением, субъектом, «я». Кант много говорит
о продуктивных «действиях» мысли, но понимает логическое, познавательное действие только в ограниченном и идеалистическом смысле когда-то совершившегося «полагания» объекта (и «полагания» его в формах, уже данных в априорном устройстве рассудка), а
не в смысле деятельности исследования объекта, расчленения конкретного его строения в мысленных связях процесса получения новых знаний, не в смысле
мысленного владения новой предметностью и движе-

Формы и содержание мышления
 ни я по ней. Сам способ этой деятельности, протекающей на основе установившейся предметной ее формы
и влияющей на логическую структуру научного знания
как конечного продукта, никак не выявляется. Между
категорией и этой структурой («аналитическим» или
«синтетическим» суждением) ничего не стоит. Поэтому в конечном итоге видимая готовая структура знания генетически объясняется путем отнесения ее к априорным условиям устройства рассудка, которые сами
остаются чем-то непонятным и мистическим. Мы не
слишком далеко ушли здесь от декартовских «врожденных идей» или лейбницевских «предрасположений»
и от субстанциалистского понимания мышления.
 Лишь начиная с Фихте, и особенно у Гегеля, получают определенное выражение и явления, характеризующие строение процесса получения нового знания,
явления, характеризующие это знание со стороны субъективной формы, познавательных приемов мышления,
действующего с определенным эмпирическим содержанием вещей. Во всяком случае, здесь выявляется и
как-то очерчивается тот материал, те стороны научного мышления, на анализе которых может основываться
понятие формы мышления в смысле содержательной
логики, диалектики. Дело в том, что, в отличие от Канта, Фихте и Гегель взяли в качестве объекта изучения
целое научного познания с его категориями, стали
рассматривать структуру отдельного научного утверждения лишь в контексте организации системы
знания, переходов между его элементами и движения на различных уровнях абстракции. Конечно, Фихте и Гегель занимались прежде всего анализом философских категорий и принципов, а не тех или иных
частных научных теорий или даже совокупности таких
теорий. Но категории также суть знания, возникшие
тем или иным способом. Для Гегеля, например, они
есть даже высшего рода знание о предметах тех же
частных наук. Поэтому, взяв целое философии (а за¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 тем и природы, и духа, и права, и истории), Гегель в
этой форме поставил общий вопрос о выведении целого какой-либо науки из некоторого единого основания и о принципах такого построения, которые носили
бы в определенной мере устойчивый и стандартный
логический характер1. Его уже занимает не отдельная форма знания (понятий и суждений), а принципы,
регулирующие поведение массы понятий, суждений, умозаключений и позволяющие абстрагироваться от логической структуры (неустойчивой и меняющейся) отдельных высказываний. Это отличает его от Канта, который, например, пытался жестко связать тот или иной
вид известного формальной логике суждения с той или
иной категорией и видел в успешном решении такой
задачи демонстрацию синтетического характера опытного познания. Причем эти принципы, пронизывающие изнутри целые массивы мысленных образований
и не совпадающие с видимой структурой ни одного из
них, должны быть принципами получения новых знаний путем обращения к содержанию, а не правилами
организации формально-логической упорядоченности
дедукции (или формальной систематизации, классификации и т.п.). И Гегелю важно, каким именно способом мы обращаемся к содержанию, в каких зависимостях мыслей это обращение осуществляется и есть
ли в нем принципы, позволяющие шаг за шагом вывести все целое научного построения. С этой точки
зрения ему и открылся доступ к скрытым за готовыми
формами знания познавательным приемам расчленения многостороннего предмета, к мысленным связям
образуемых в содержании абстракций, способам перехода от одной к другой в определенной последовательности, выработки одного знания в связи с другим на
 1 	Ф. Энгельс говорил о поставленной Гегелем задаче «развить...
науку в ее собственной, присущей ей внутренней связи» (Маркс К.
К критике политической экономии. М.: Госполитиздат, 1951. С. 232).

Формы и содержание мышления
 основе этих абстракций и их соединения. Например,
анализ категории «качества» означает у Гегеля не просто
сведение (как у Канта) уже данного знания о «качестве» к той или иной организации мысленных способностей, а попытку анализа процесса получения знаний
о предмете как о «качестве» и дальнейшего перехода
к выработке в этой связи знаний о предмете как о
«количестве», «мере», «сущности»... В этом состоит специфический позитивный смысл гегелевской идеи о необходимости «дедукции» категорий одной из другой
(об отрицательном смысле мы скажем позже). Созна-
тельно-то Гегель решал особую задачу: как построить
систему категорий, как вывести друг из друга
все наличные и культурой обнаруживаемые онтологические законы и идеальные объекты науки (так, чтобы это было бы в то же время картиной внутреннего
становления всей природной и духовной действительности)? Но самой организацией такого выведения он
косвенно начал решать и другую, более важную и реальную задачу. В параде понятий у него просвечивают и угаданные универсальные формы становления,
взаимосвязи и развития объективных предметов, и
логические принципы построения науки как целого.
 У Гегеля есть особое понятие, посредством которого он, собственно, и вводит методологические проблемы
получения системы знаний (являющиеся в конечном
итоге проблемами опытного исследования, возникшими из конкретных наук) в рамки анализа строения формы мышления. Это понятие «рефлексии», являющейся
в то же время, по Гегелю, свойством самой действительности. Но это последнее обстоятельство мы пока оставим в стороне. Именно субъективно-деятельную
сторону мышления, форму, в которой движется категориальное содержание в познании, Гегель в общем
характеризует как «рефлексию», т. е. как сознательное
рассмотрение содержательных продуктов самой умственной деятельности и операции с ними, определен¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 ным образом связанные друг с другом («рефлексия»
как «отражение мыслей друг в друге»). Форма, по Гегелю, рефлективна, строится из рефлексии, которая и
есть принцип движения, связи и перехода внутри формы. Это, как выражается Гегель, присущее абсолютной
форме «отрицательное соотношение с собой», «имманентная отрицательность понятия», его «внутренняя
рефлексия». Теория метода есть у Гегеля в то же время теория «понятия». И форму (принципы) движения
познающей мысли, связность процесса ее хода по предметам он пытается охарактеризовать через особым образом им понимаемую «отрицательность» этого «спекулятивно конкретного понятия» (т. е. понятия, содержащего
различия в единстве, синтезирующего их) К Зачатки логической концепции активных средств познания, познавательных действий с предметами, принципов познавательного расчленения реальности, относительно которой
строится и из единого основания (и в определенной последовательности) выводится какое-то теоретическое
знание, содержатся у него именно здесь.
 «Рефлексией» Гегель стремится определить синтетическую деятельность мысли внутри хода построения
системы знания, а не в сопоставлении с формой отдельного суждения. Поэтому она сама оказывается характеристикой той формальной (субъективной) связи
мыслей, в которой происходит (или посредством которой осуществляется) обращение к эмпирическому содержанию, необходимое для получения нового знания
в синтетической деятельности (или того, что Кант называл «синтетическим суждением»). Иными словами,
она должна содержать принципы такого обращения —
его порядка, последовательности, правил мысленной
связи различных элементов (или .сторон) предмета и
их содержательного преобразования, отвлечения от одних и привлечения других и т.д. В простейшем виде
 1 См.: Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. V. С. 33-36; Т. VI. С. 298-299, 306-310.
 71

Формы и содержание мышления
 она формулирует (и эта процедура у Гегеля повторяется
во всем построении «Логики») зависимость понимания содержания, зафиксированного в одной абстракции,
от содержания, зафиксированного в другой абстракции (это, так сказать, «рефлективная связь» различных аспектов содержания), и переход к тому новому,
что образовалось на основе этой, как выражается Гегель, «отрицательной деятельности абстрагирования».
 Образование нового познавательного содержания в
этой деятельности, на основе которого может затем развертываться и фиксированно выступать какая-то структура знания и логического вывода, в то же время абстрагировано Гегелем как закон предмета, т. е. возникновение нового мысленного содержания есть для Гегеля
и реальное возникновение, образование этого предмета
(вернее, его внутреннего существа). Законы образования мысленного содержания равны законам образования
предмета — вот специфический пункт данной разновидности идеализма. И правила, принципы рефлексии
суть принципы этого образования, есть «собственная
рефлексия содержания». Гегель дает этому ходу своей
мысли следующую общую формулировку: «Движущий
принцип понятия, — пишет он, — как не только разрушающий, но и порождающий обособления всеобщего,
я называю диалектикой... Такая диалектика есть не внешнее деяние субъективного мышления, а собственная душа содержания, органически выгоняющая свои ветви и
плоды. Мышление в качестве чего-то субъективного лишь
наблюдает это развитие идеи как собственную деятельность ее разума, не привнося, со своей стороны, никакой прибавки»1. Это значит, прежде всего, что, решая
вопрос о том, каким образом активная деятельность
мышления, его субъективно-деятельная форма, выступающая в виде действий индивидов, фиксирована всеобщим и общественным образом, Гегель (в отличие от
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. VII. С. 55.
 72

Глава I. Проблема генезиса знаний
 Фихте) нашел ответ на него в утверждении, что это
продуктивная деятельность самой действительности, которая познающим индивидом, максимально стирающим
факт своего активного присутствия, лишь наблюдается1.
И в дальнейшем Гегель анализирует ее как продуктивный процесс самой действительности, отождествляя производство знаний, т. е. нового мысленного содержания
в познании, с производством предметов действительностью, смешивая реальные, объективные связи с субъективными, формальными, — так же как законы образования предметности совпадают для него с законами
образования категорий и их связью (в «дедукции»).
 Такой общий принцип порождения им был найден
в явлении «антиномичности»2, которую он приписывал одновременно и логическим принципам обращения к новому содержанию в познании, и законам возникновения предметов действительности, — последние
возникают из противоречий, в форме этих противоречий происходит «саморазличение», «саморасчленение»
содержания как объективной тотальности. В отличие
от Канта, Гегель связал антиномии с синтетической
деятельностью мышления и тщательно стремился показать, особенно в ранних работах (в более поздних
работах, таких как «Логика», эти следы происхождения стерты), что именно антиномии ведут в познании
к новому содержанию. Фактически содержательность
рефлексии, зависимость ее моментов от содержания,
ею связываемого, выступают у него в виде антиномии.
 1 Таинственная сопричастность, прислушивание к развертыванию
жизни объекта — пафос гегелевской философии.
 2 В истории философии под «антиномией» (или «антиномично-
стью») понимался обнаруженный в познании факт возникновения в
определенных условиях противоречащих друг другу суждений, каждое
из которых тем не менее верно в формальном смысле и является
необходимым заключением. Кант, например, обсуждал этот вопрос при
решении проблемы конечности или бесконечности мира, простоты или
сложности души и т.п. Установив противоречие понятий, он делал
отсюда вывод о неприменимости этих понятий к «вещам в себе».

Формы и содержание мышления
 «Рефлексия, — говорит Гегель, — антиномична; рефлексия обладает только одним способом понимания абсолютного — это антиномии». В «Логике» Гегель и сделал связь противоположно направленных актов мысли
принципом организации и конструирования всей системы знания: содержание, имеющее противоположные
стороны, дифференцируется в результате действия их
противоречия, отделяя от себя нечто новое, которое,
в свою очередь, расщепляется своим противоречием, и
т. д. — до построения всей системы. В то же время —
это закон развертывания и развития объективной действительности. Гегель, таким образом, обобщает в понятии «рефлексии» одновременно и формальный способ, каким осуществляется активная мысленная деятельность с предметным содержанием, и способ, каким
происходит само естественно-историческое развитие
(дифференциация, усложнение и т.п.). Он отождествляет одно с другим.
 Как мы говорили, Гегель требует систематической
дедукции категорий, выведения их друг из друга и определения их места в целом. Эта деятельность выведения, «дедукции» категорий, орудием которой является
«рефлексия» и которую Гегель рассматривал в то же
время как процесс самой действительности, и есть у
него особая логическая форма познания, отличная от
таких формальных орудий готового знания, как определение понятий, логический вывод одних знаний из
других или любые действия с их логическим строением и языковой формой выражения, не предполагающие
познавательных действий с предметом и, следовательно,
обращение к содержанию. Вернее, в разработке и построении такой «дедукции» Гегель нащупал и косвенно выразил определенные всеобщие свойства процессов
мысленной, исследовательской активности, определенные устойчивые средства диалектического познания,
функционирующие в способе приобретения и построения знания о сложных взаимосвязях, о развитии и из¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 менении вещей. Такими свойствами «дедукции» (ее
«рефлексивными», как сказал бы Гегель, свойствами)
являются, например, восхождение от абстрактного к
конкретному, единство анализа и синтеза, исторического и логического. В виде этих свойств Гегель и обнаружил формы диалектического мышления.
Это некоторые познавательные приемы расчленения
системного предмета и определения последовательности изучения его сторон, преобразования знания об одних для получения знания о других, установления способов переработки единого знания о предмете в целом
применительно к различию и иерархии многих сторон
такого целостного предмета, определенным образом связанных и субординированных, и т.д. Скажем, воспроизведение многостороннего предмета достигается определенной последовательностью сочетания и переработки
абстрактных знаний, каждое из которых дает картину
предмета в целом, но под углом зрения изолированно
осуществленной абстракции какой-либо одной из его
сторон (метод восхождения от абстрактного к конкретному); условия анализа частей или элементарных связей предмета устанавливаются и контролируются субъектом в предположении последующего синтеза (единство
анализа и синтеза); изучение сосуществования последовательно возникших предметов используется для установления причинного порядка их появления во времени (связь логического и исторического)1.
 Характер связи таких логических форм с абстрактным содержанием мышления и проблему их происхождения из него мы пока оставляем в стороне (см.
для этого главу II). Нам важно влияние их обнаруже¬
 1 Более подробную и специальную характеристику этих логических
форм диалектики см. в работах: Мамардашвили М. К. Процессы анализа
и синтеза // Вопросы философии. 1958. №2); Грушин Б. А. Очерк
логики исторического исследования. М., 1961; Зиновьев A.A. Проблемы
строения науки в логике и диалектике // Диалектика и логика. Формы
мышления. М., 1962.

Формы и содержание мышления
 ния и учета на анализ генезиса и механизма происхождения научных знаний. В этом анализе Гегель делает
большой шаг вперед по сравнению с предшествующей
философией. Для него, например, уже не представляет
проблемы существование в знании теоретических образований, не имеющих непосредственно эмпирического аналога в наблюдаемой действительности. Он берет
их в более широком контексте, и если встает проблема
отношения логической структуры знания (специфических «связей знания») к отражению предметов, то, опираясь на представления о форме и содержании мышления, он имеет возможность видеть сложные внутренние
пути, которые вели к формированию этой структуры в
деятельности мышления, в процессе создания различных уровней абстракции и обобщения сторон предметов в категориях и наглядных конструкциях. Мысленные образования, причинно не обусловленные воздействием объектов на органы чувств, могут быть тем не
менее детерминистически объяснены: мышление отражает и то, что непосредственно (причинно) не воздействует на человеческое восприятие. Знаменитый вопрос Декарта о «частицах воздуха, дрожащих у нашего
уха», т.е. вопрос об объективном отношении предметов
действительности друг к другу, а не к восприятию человека, как задача собственно научного знания, получает новую и более эффективную постановку. С другой стороны, Гегель на этом пути чрезвычайно обогатил
и существовавшие в логике представления о структуре
знания, о типах его сложившихся форм. Он открыл
такую структуру знания, как «конкретно-всеобщее понятие». Этим термином он обозначал общие понятия,
содержащие в себе в то же время связную совокупность
ряда определений, охватывающие своим содержанием
многосторонний и дифференцированный предмет и не
подчиняющиеся известному формальной логике принципу определения через род и вид и обратному соотношению объема и содержания при росте общности

Глава I. Проблема генезиса знаний
 понятия. Такое «конкретное понятие» складывается,
по Гегелю, из системы определений, содержит их в своем логическом строении в определенном порядке и
субординации и является, следовательно, определенным
целым.
 Итак, у Гегеля мы уже в более или менее явном и
развитом виде обнаруживаем обе стороны того особого
образования, той особой связи, которая состоит из формы и содержания мышления и действует в генезисе знания, образуя его внутреннедеятельную основу и обусловливая всеобщность и необходимость его итоговых
форм. В гносеологии вообще такое расчленение оказывается возможностью не только объяснить эти логические, представлявшиеся загадочными свойства знания,
но и более широко и расчлененно понять его состав,
дифференцированные механизмы его построения, сложность и связь различных его уровней и «этажей», короче — воспроизвести строение науки в целом как определенной системы особого рода производства (общественного). Рассматривая любое явление как элемент целого
общественно-исторической действительности («мировой тотальности») и нащупывая в том числе и общественное строение такого явления, как знание, Гегель
имеет в этом отношении больше возможностей, чем,
например, Кант. Ведь все элементы и свойства знания
пронизаны системными связями деятельности, создающей ту «кристаллическую решетку» объективации,
всеобщих предметных форм и конструкций, рядов и
уровней обобщенных мысленных содержаний, проходя
через которую исходный материал науки и получает
свойства и структуру логического теоретического знания. В виде «узлов» этой решетки, прилагаемой к заданному материалу созерцания и исследования, мы обнаруживаем всеобщие идеальные предметности (или
исторически унаследованные, или заново создаваемые),
которые — в качестве условий приложения интеллектуального труда — обобществляются, закрепляются

Формы и содержание мышления
 языковыми и материальными средствами и воспроизводятся массами людей, участвующими в науке. Это
обобществление и воспроизводство особых предметов
и есть основа всеобщности и необходимости конкретных человеческих познаний, научной достоверности и
очевидности логических утверждений, производимых
наукой. В живой форме осуществляемого индивидами
труда они выражаются связями знания по способу его
получения («рефлексией»), т. е. связями мысленного
производства, содержательных преобразований, образующими то, что мы называем «формой мышления».
Это формы, в которых оживает и распредмечивается
определенное всеобщее содержание, выступая в виде
живой субъективной деятельности индивидов. И если,
с одной стороны, категории формы и содержания вызываются к жизни необходимостью системного исследования познания (т. е. знание берется в системе, а не
в изолированном отношении «причинения» со стороны объекта или же актуализации «врожденных» форм
ума), то, с другой стороны, они возможность такого
исследования и обеспечивают. Посредством их мы можем двигаться в анализе по всем рядам и уровням
предметностей, создаваемых наукой в своем исходном
материале («содержание»), и связям знания по способу
его получения («форма»), составляющим мысленное
строение разного типа процессов исследования, абстрагирования, теоретического и опытного изображения и
т. п. Мышление реальных предметов посредством предметов идеальных и связей содержательных преобразований — основная производственная «клеточка» всей
системы, продуктом которой являются научные познания (и анализ которой в целом требует, конечно, и
других категорий, помимо категорий формы и содержания). По сути, категории формы и содержания суть
характеристики познания как особого социального действия. Сам механизм производства знаний артикулирован как реальная система такого действия, облада¬

Глава I. Проблема генезиса знаний
 ющая своей особой действительностью, в которую индивид лишь включается.
 Но эта реальность не есть какая-либо «сущность»
(духовная), не есть свойство какого-либо абсолютного
субъекта или его самосознания. Ее вообще нельзя понять в рамках различения и противопоставления «материального» и «духовного». Здесь-то и вся сложность.
И нельзя не видеть, что Гегель фактически попытался
вывести всю эту систему из различений в «абсолютном субъекте», из воображаемой «рассудочной сущности» как центра, из которого идут духовные нити,
связывающие ее в целое, в прозрачную духовную тотальность. Тем самым он элиминировал реальное строение системы, снял его как реальную культурно-исто-
рическую артикуляцию (одновременно и материальную, и духовную) общественной сферы человеческой
деятельности.
 Вообще-то, осознание общественной природы познающего мышления и рассмотрение его под углом зрения категорий формы и содержания образуют единое
явление в истории философии. Это явление — «Наука
логики» Гегеля. Но так же как общественная природа,
общественное строение любой системы («тотальности»)
есть, для Гегеля, общественно-духовная ее природа, духовное строение, так и форму и содержание познающего мышления Гегель абстрагирует в рамках самосознания, а не как стороны реальной деятельности. Он
занят прежде всего различениями «абсолютного самосознания», описанием движения мысли к прозрачности ее для самой себя. Вопрос о самосознании — это,
конечно, вопрос об обобщенном предметном содержании форм мысленной деятельности, но решенный в
плане тождества бытия и мышления. «Форма» — «рефлексия» такого содержания, сама развивающая его определения, порождающая его из себя и оказывающаяся
непосредственно самим развитием действительности,
сплетением ее объективных связей. Последние одно¬

Формы и содержание мышления
 временно и созерцаются (мысленно), и реально возникают в этом акте1. В формообразующей функции содержания науки нет, следовательно, ничего, кроме того
факта, что в нем та или иная структура мысли облечена в форму внешности и отчуждена в виде предмета,
сложившегося на деле по законам собственной деятельности мышления. И оно (содержание) должно быть
осознано как таковое. «Самосознание» и есть этот акт,
есть выделение и осознание предмета в том «чистом»
виде, в каком он представляет собой реализацию мысли. Поэтому анализ познавательного процесса, основанного на оперировании обобщенными познавательными содержаниями (категориями и наглядно-предметными конструкциями), выступает у Гегеля как описание
некоторых имманентных условий и структур самосознания «абсолютного субъекта», т. е. в конечном счете — ассимилятивного движения в рамках сознания
субъекта культуры (а не реального членения механизма
производства знаний в масштабе социальной системы
познавательного действия), поскольку сама абстракция
«абсолютного субъекта» идеалистически образована из
наблюдения всеобщих духовных форм освоения действительности в общественной истории человечества.
Некая абстрактная сущность («Идея», «Человек», «Субстанция») мыслит и образует себя в этих формах в
пространстве и времени, откладываясь и в соответствующей материальной, эмпирической реальности истории или природы. Анализом этой натуры человека
как такового Гегель и занят. Отсюда чисто спекулятивный метод исследования познания. Вместо конкретного
анализа науки как общественно-исторической деятельности, изучения путей выделения ее объектов из предметов внешнего мира, превращения последних в созданные наукой всеобщие предметные формы и «поля
содержания» на различных уровнях и этажах диффе¬
 1 	Подробнее мы рассмотрим это в следующей главе.
 80

Глава I. Проблема генезиса знаний
 ренцированной системы деятельности, вместо прослеживания реальных (вне сознания лежащих) связей этого
дифференцированного ее строения и уже отсюда —
методов науки и структур научных теорий, Гегель стремится спекулятивно понять образования научного знания из свойств самосознания, куда реальные условия
и членения системы познания допускаются лишь косвенно, стремится разглядеть эти образования в рамках
«чистоты» самосознания и расшифровать их в терминах простейшей его формулы — движения от «в себе»
к «для себя». У Гегеля, таким образом, можно видеть две
различные вещи: анализ мысленного строения науки
в категориях формы и содержания (вместо прежнего
сведения механизма происхождения знаний к свойствам человека как такового, к «душе», к особой «мысленной субстанции» и т.п.) и анализ самосознания,
воспроизводящий многие прежние метафизические пороки и мистифицированно представляющий механизм
возникновения знаний. Второе душит первое. В то же
время они не рядоположены, их нельзя просто отделить друг от друга, взяв только одно в чистом виде и
отбросив другое: при данных исторических возможностях философской мысли они составляют условие друг
друга и взаимопроникнуты. В этом смысле «самосознание» — не просто мистика и внешняя прибавка, а
мистическое выражение ухваченных в нем (и посредством него) реальных проблем.
 Выделив абстрактное содержание и деятельную форму мышления в виде свойств самосознания, Гегель весьма своеобразно трансформирует изображение работы
науки, ее способа производства, прилагаемого к тому
или иному исходному ее материалу (эмпирия, предшествующие знания и теории и т.д.) и преобразующего
его в некоторый конечный продукт — знание. Как мы
уже говорили, работа познания, производство понятий
есть отношение к внешней действительности системы
организации «объективного духа», если выражаться ге¬

Формы и содержание мышления
 гелевским языком, а не организации чувственно-психической «души» человека. Понятия — продукты этого отношения, в котором индивид участвует, в которое
его живой труд вливается. Но вместо расчленения и
анализа этой реально артикулированной системы Гегель пошел по пути расчленения самой «формы всеобщности», предположив в ней совпадение, тождест-
в о законов образования и связи категорий «объективного духа» и законов образования и связи реальных
объектов и анализируя строение «всеобщего» в терминах самосознания, в терминах дифференциации и логики (этапов) последнего. Таким «всеобщим» является
отношение мысли к самой себе, узнавание ею себя в
материале познания. В итоге какое-либо собственное
строение того промежуточного члена (самого важного
и интересного), который лежит между исходным материалом науки и ее продуктом, полностью снимается.
И весь интерес концентрируется на своеобразном «распредмечивании» — ведь любые исходные объекты научного познания даны всегда в той или иной форме
знания! Размышление об этом («распредмечивание»)
и оказывается... познанием.
 В этом смысле Гегель и определяет подлинно всеобщее как «чистое, соотносящееся с собой единство»1
(курсив наш. — М. М.), в отличие от всеобщего, происшедшего из чувственности, которое не есть «истинно
самому себе равное»2. Совокупность связей научного
знания, по Гегелю, получается путем «саморазличения
всеобщего». В основе его лежит процесс охвата самосознанием образов конкретного сознания — образов, в
которых предметы фиксированы как внешние сознанию. Эта переплавка образов сознания с точки зрения
самосознания есть, по сути, выявление следов челове¬
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. T. VI. С. 13.
 2 Hegel G. W. F. Phaenomenologie des Geistes / Hrsg. von Holland.
Leiden, 1907. S. 95.
 82

Глава I. Проблема генезиса знаний
 ческой деятельности во всех предметах этого сознания,
а Гегель изображает ее как построение научного знания из образов эмпирического сознания, созерцания,
основанное на объективациях и создаваемых наукой
идеальных объектах и конструкциях. На место деятельности переработки созерцания в понятие, которая
здесь должна была бы изучаться и которая фактически
имеется в виду, подставляется деятельность выведения
категорий в системе логики. Деятельность ученого приравнивается к деятельности логика, и наоборот.
 Гегель различает — и вполне справедливо — отражение предметов, как они даются в чувственном созерцании и языке, и отражение предметов, как они суть
сами по себе в их внутреннем объективном отношении
друг к другу, отражение, предполагающее преобразование их во всеобщие идеальные объекты, деятельность
образования различных рядов мысленного содержания,
связываемых по способу их получения, и пр.1 Но когда
мы посредством идеальных предметов мыслим эмпирию и тем самым познаем ее скрытое строение, то для
Гегеля это означает, что тем самым сама эта эмпирия
развивается в формах таких идеальных предметов в
акте мышления. Акт мышления о мышлении оказывается поэтому актом, событием действительности, теоретически открытой ее «тайной». Но на деле открываются
(«распредмечиваются») отложения духовной деятельности в исходных предметах научно-теоретического знания, заданных независимо от его новой работы. И они
же в своей связи (спекулятивно устанавливаемой) представляются системой вновь достигнутого, более глубокого понимания действительности, возникающей на глазах у философа. Если у Маркса, например, работа на-
 1 В адрес сенсуализма Гегель иронически замечает: «...локкианизм,
который считает, что понятия и формы даются объектом, и полагает в
субъекте восприятие вообще, некий общий рассудок» (Hegel G. W. F.
Glauben und Wissen // Gesamt. Werke / Hrsg. von Glöckner. Bd. 1.
 S. 107).

Формы и содержание мышления
 уки характеризуется как исследование взаимосвязей и
переплетения эмпирических фактов и отношений средствами абстрактного мышления, теоретически (в предположении, что эти факты и отношения уже заданы и
существуют независимо от их последующей переработки
теорией), то у Гегеля теоретический труд выступает
как демонстрация возникновения самих этих отношений в некоем «логическом развитии», а фактически —
как обнажение духовных связей строения наличных
формул сознания, которыми эти отношения заданы
в мире культуры.
 Наличие абстрактного содержания в материальном
источнике знаний Гегель оценивает таким образом, что
сознание об участии человеческой деятельности в этом
образовании, т. е. самосознание, и есть развитие из него
научной картины предмета знаний, и есть деятельное
участие абстрактного содержания в создании такой картины. Построение последней — результат различений
в самосознании. Предметы приводятся в движение посредством установления сродства и субординации (чисто спекулятивной) фиксирующих их абстракций и
форм знания. Причем для Гегеля акт привлечения к анализу какой-либо стороны предмета, перехода к ней в
системе исследования (например, восхождения от абстрактного к конкретному) есть акт возникновения (и логического, и действительного) самой этой стороны, —
достаточно только, чтобы в ней были видны следы предшествующей духовной деятельности. Маркс метко заметил: «Гегель путем искусной софистики умеет изобразить тот процесс, при помощи которого философ,
пользуясь чувственным созерцанием и представлением, переходит от одного предмета к другому, как процесс, совершаемый самой воображаемой рассудочной
сущностью, самим абсолютным субъектом»1. Строение
знания как целого приобретает здесь черты «духовной
 1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 66.

Глава I. Проблема генезиса знаний
 тотальности», объединяемой в таковую последовательной сменой позиций субъекта по отношению к содержанию культуры, которой он овладевает.
 Таким образом, выведением категорий (которое лишь
философски повторяет то, что должно, согласно Гегелю, делать само научное познание в той или иной частной форме) изображается не возникновение знания из
соотношения с отражением предмета, а нечто совершенно иное — воображаемая духовная связь рядов мысленных содержаний («идеальных предметов») в системе
готового знания, устанавливаемая помимо исследования и его новых задач. Фактически за познание предмета у Гегеля выдается логически-спекулятивное описание того, как он дан в форме знания (т. е. выявление
той предшествующей деятельности духовного его освоения, которая в нем зафиксирована и которая делает
его объектом науки). В качестве способов научного объяснения и переработки эмпирического содержания познанию предписывается заниматься указанием в нем
моментов абстрактного содержания. Познавать предмет означает заниматься исследованием элементов духа в его (предмета) данности сознанию и, приведя их
в движение, считать это и строением процесса получения знаний, и движением самого предмета, открывающегося теперь «в своей истине» философу1.
 Смешение механизмов производства знаний с формами готового знания приводит к тому, что в своих
характеристиках метода Гегель под видом собственно
теоретических процедур (и их результатов) зачастую
 1 Акты мысли здесь выступают в качестве своего собственного
содержания. Познание, таким образом, должно интересоваться не логикой дела, а делом логики. Особенно ярко эта концепция проступает
в конкретных применениях гегелевской логики, например в исследовании Гегелем правовых отношений. Маркс писал о гегелевской «Философии права»: «Философское значение имеет здесь не логика самого
дела, а дело самой логики. Не логика служит для обоснования государства, а государство — для обоснования логики» (Там же. Т. 1. С. 236).

Формы и содержание мышления
 описывает различные виды донаучного (стихийного,
«духовно-практического», по выражению Маркса) расчленения объекта. Учение о методе превращается у него в абстрактную схематизацию истории культуры, общей истории сознания.
 Гегель, как и все классики немецкого идеализма,
так и не вышел за пределы понимания определенных
отношений научного мышления, определенных логических связей и структур как проявлений некоторых
имманентных свойств мышления, свойств «воображаемой рассудочной сущности», как говорил Маркс, хотя
у него и пробивалось понимание того, что в их основе
лежит определенное общественно-исторически осваиваемое объективное содержание, что в них проявляется
определенная деятельность мышления, основанная на
этом содержании, и что, следовательно, они исторически возникают, откладываются деятельностью человека,
объективируются, общественно передаются, сменяются и т. д., не являясь чем-либо изначальным и метафизически «сущностным» (это зачаток диалектического
понимания). У Гегеля переплетались эти два различных метода исследования и мешали друг другу, в силу
чего он так и не разрешил антиномию эмпиризма и рационализма XVII—XVIII вв.

Глава II
 ПОНЯТИЕ СОДЕРЖАТЕЛЬНОЙ ФОРМЫ
В «ЛОГИКЕ» ГЕГЕЛЯ
 Мы показывали наличие определенного абстрактного предметного содержания и деятельной познавательной формы в процессах получения наукой знаний
об объектах. Но выявление и специальное изучение
логикой каких-либо логических форм в конкретных и
многосторонних эмпирических процессах построения
знания, в реальной интеллектуальной деятельности людей, где действует одновременно масса различных обстоятельств и привходящих факторов, предполагает наличие общих логических понятий о зависимости формы
и содержания, иначе невозможна логическая теория,
дающая более или менее систематическое описание ряда таких форм или вообще способная их выделить в
эмпирическом материале. Фактически тем или иным
способом определенные понятия «формы» и «содержания» — самые общие категории исследования познания. С помощью этих категорий познание очерчивается как особое образование в человеческой деятельности, выделяется как специфическая (и отличная от всех
остальных) сторона этой деятельности и устанавливается типичное для нее соотношение явлений (воспроизводящееся во всех ее ответвлениях и на всех ее уровнях).
 До сих пор мы рассматривали, какое значение имеет выделение связи «форма — содержание» как тако¬

Формы и содержание мышления
 вой, в целом; рассматривали выделение этого образования как новое, более глубокое расчленение мышления, как особый, новый разрез в нем, позволяющий
понять и объяснить механизм возникновения знаний
в науке с точки зрения его внутренних связей. Это
расчленение, начавшееся с классиком немецкого идеализма, во многом разрешило старые трудности в понимании познания, но — в силу своей первоначальной
идеалистической формулировки — породило и новые.
Задача теперь состоит в том, чтобы выяснить, как понимаются Гегелем состав и функционирование самой
формы, как строится у него объяснение субъективнодеятельных средств познания, взятых вместе с содержанием и в зависимости от него, т. е. каковы у него
определение и способ изучения формы в зависимости
от содержания. Это совпадает с вопросом о предмете
логики как логики содержательной.
 1. 	ПРОБЛЕМА СОДЕРЖАТЕЛЬНОЙ ЛОГИКИ
 В применении к Гегелю проблема построения «содержательной логики» имеет двоякий смысл.
 Во-первых, это абстракция объекта, определенных
его сторон в качестве стороны мышления, обобщение
различного типа объектов (прежде всего диалектики
объективных связей, развития и т.п.) в понятиях о содержании мышления — и в этом плане включение предметного содержания, рассматривавшегося до сих пор
безотносительно к решению логических проблем, в логику. Здесь реально стоит проблема отношения такого
содержания к формам и связям мысленных действий и
операций (или вообще к субъективной форме отражения), которые возникают и устойчиво закрепляются в
логическом аппарате науки на основе той или иной онтологии и в которых исследователями решаются определенные познавательные задачи. И шире — проблема

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 исследования роли онтологических обобщений, идеализаций, объективаций и т. п. в происхождении логических форм и в способе (условиях, границах и т.д.)
их действия.
 Во-вторых, речь идет о попытке установить логические формы как формы именно опытного познания,
действующие в процессах фактически осуществляющегося исследования предмета, которые составляли ранее
объект сугубо эмпирически-методологических размышлений таких философов, как Бэкон, Декарт, Лейбниц,
Ламберт, и др. Сама постановка Гегелем вопроса именно о содержательной логике, а не о какой-либо другой
оказалась исторически возможной и необходимой лишь
с привлечением к логическому анализу (к исследованию форм) процессов генезиса и построения опытного
знания, с появлением интереса к тем исследовательским связям, в которых реализуется тот или иной способ
получения этого знания. Речь шла об особых содержательно функционирующих формах. Отсюда — непременный пересмотр общего логического вопроса об отношении формы и содержания мысли. В этом плане гегелевское понятие содержательной формы мышления
явилось определенным логическим обобщением вопросов методологии научного исследования, поставленных
в учениях о методе в XVII—XVIII вв. Рассматривая
метод как деятельность всеобщей и закономерной логической формы, Гегель в некоторой мере завершил
целую линию в изучении мыслительного аппарата науки, существовавшую рядом с традиционным формально-логическим учением и выразившуюся в попытках
создания некой «эмпирической логики» (Мопертюи,
Крузиус, Ламберт и др.), которая раскрывала бы ход
эмпирического исследования в науке, выявляла бы его
средства и была бы логикой открытий, а не логикой
доказательства или проверки имеющихся знаний.
 Эти попытки порождались неудовлетворенностью
формально-логическим учением, которое в общем от¬

Формы и содержание мышления
 вечало потребностям классификаторского и описательного этапа науки и средствами аристотелевского формализма рассматривало структуры готового, субъектнопредикативного знания (основанного на вычленении в
объекте родо-видовых отношений). Распространенная
в XVII и XVIII вв. критика «силлогистики» шла как
по линии выявления эмпирической базы построения
и применения научных рассуждений, так и по линии
выявления новых познавательных средств, возникших
в науке с ее переходом к исследованию связей между
предметами, к построению абстрактной и систематической теории предметов. В поле внимания людей, хоть
сколько-нибудь осознавших природу того нового, что
несло с собой возникшее в результате научной революции экспериментальное и математическое естествознание, попадали формы знания, специфически выражающие различного рода объективные связи между предметами и связи между свойствами предметов (в отличие
от изолированного фиксирования отдельных свойств,
отношений, их классификации и т. п.). В этом изменении ориентации науки о мышлении, в этом обращении
к анализу форм знания о связях основную роль сыграли такие мыслители, как Галилей, Бэкон, Декарт,
Лейбниц, Ньютон и впоследствии Кант, Фихте, Гегель.
Хотя на первых порах, особенно у Декарта и Лейбница, возникшая в науках способность (логическая форма) рассматривать предметы как связи осознавалась и
анализировалась неотчлененно от проблем дедуктивного научного построения, дальнейшей разработки формальных исчислений и систем доказательства, подталкиваемой процессом интенсивной математизации знания,
тем не менее интерес к опытно-эмпирическим основаниям и происхождению этой способности, к строению
процесса обнаружения и исследования объективных связей в предметных действиях ученого явственно пробивался как определенная тенденция. Проблематика эта
существовала, и попытка ее разрешения не могла не

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 строиться как с самого начала содержательная, хотя
привлекаемое содержание и понималось ограниченноэмпирически (и соответственно, не давалась обобщенно-логическая характеристика строения мысли, познающей связь вещей). Оппозиция формальной логике
была на деле не столько отрицанием ее выводов относительно ее собственного предмета, сколько введением
в круг рассмотрения новых явлений мышлений, лежащих вне традиционных проблем анализа готового знания, вне задач классификации и описания в науках и
требующих содержательного подхода для своего понимания. Эта позиция содержательного изучения особых
проявлений активности мышления, связанных с новой
концепцией предметной области в конкретных науках,
и была сформулирована Гегелем как задача логики —
науки формальной.
 Несомненно, что для Гегеля мир был чем-то связным и диалектическим и что его занимали как раз
формы знания о связях. И его стремление выделить
обобщенную мысленную форму в активных операциях содержательного движения мысли подталкивалось
прежде всего тем, что он обнаруживал в рамках такой
«онтологии» особые средства познания, отличные от тех,
которые изучались формальной логикой, и неизвестные ей. Именно эти явления Гегель стремился обобщить. Если наука исторически перешла — а в XVII—
XVIII вв. это начинало приобретать уже массовый характер — к исследованию связей предметов и особенно
сложных систем этих связей, то такая новая концепция предметной области науки должна была реализоваться с помощью определенной логической организации, упорядоченности процесса исследования этой области и построения знания о ней. Сам ход открытия
нового в предмете науки, т. е. установления нового понятийного строя мысли, вычленения нового мысленного содержания и образования научных абстракций,
каким-то образом упорядочен: определены выбор и по¬

Формы и содержание мышления
 следовательность рассмотрения объективных связей, переход от одних к другим, анализ одних на основе анализа других и т.д. Иными словами, принципы понимания объективных связей и систем связей реализуются
в определенной логической форме исследования.
Пути этой реализации обычно составляют внутреннюю,
скрытую за определенными результатами сторону опыта
научного мышления и его истории и могут закрепляться в неосознанных мысленных навыках, рассматриваться просто как само собой разумеющееся следствие характера объективной действительности или как
индивидуальная сноровка ученого, составляющая тайну
его творческой лаборатории. Но философия должна
специально выявлять их как логические формы. В качестве таковых они изучаются именно диалектикой,
проникающей во внутреннюю лабораторию научного
творчества. Подобная задача может быть решена только как содержательная, что означает просто тот факт,
что формальная характеристика определенных специфических логических связей невозможна без выявления объективной основы этих связей в опытном содержании знания. Пониманием этого обстоятельства
мы и обязаны диалектике.
 В указанных двух смыслах и идет речь о построении «содержательной логики», начиная с Гегеля. Уже
Гегелем процесс мышления «берется как деятельность
в соотношении с предметами»1. Это рамки для выяснения соотношения формы и содержания и, следовательно, для их определения в теории. В «форму» Гегель должен включить те свойства и связи мысли, которые наблюдаются в этой соотнесенности мысли с
предметом (в отличие от тех, которые могут быть прослежены путем построения формальных знаковых систем и исчислений, отображающих в современной формальной логике связи использования готового знания,
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. I. С. 17.
 92

Глава II. Понятие содержательной формы в «Лотке» Гегеля
 выведения из него других знаний на основе каких-то
чисто логических его свойств, доказательства истинности таким образом полученных знаний и т. д.).
 Это значит, что термин «форма» будет употребляться
здесь фактически в другом смысле, чем это делается в
формальной логике. В последней под «логической формой» (или «логическим законом») имеются в виду всегда истинные, или тождественно истинные, формулы
исчислений высказываний и дедуктивных систем и ставится задача абстрактно-теоретически разработать набор всевозможных (в том числе и в естественном рассуждении не встречающихся) логических схем такого
рода вместе с определениями, формулирующими условия их истинности. Возможность выражения в них какого-либо «куска» естественного рассуждения служит
его логическим доказательством или проверкой. Как
устанавливаются или соблюдаются условия истинности, формулируемые в логической схеме, в ней самой
не указывается. Они предполагаются данными и постоянными, — так же как предполагается, что существует, возможно и т. д. какое-то фактическое состояние
эмпирических предметов, соответствующее выводимым
элементам «формы». Но логические формы в том смысле, в каком о них говорится в диалектике, не могут
быть и не являются всегда истинными схемами знания, не гарантируют от возможных ошибок и ложных
выводов в процессе мышления, выполняющего условия
этих форм. Ибо речь идет как раз о соблюдении или
создании условий истинности, связанном с действиями
познающего человека. А в этой реальной деятельности
такие условия неустойчивы, изменчивы, контролируемы не абсолютно, неполны, связаны с характером онтологических обобщений и границами их применимости, со сменой одних иными, с другими знаниями и
допущениями, что в целом создает возможность ошибок (устраняемых бесконечным в принципе процессом
познания), исключает абсолютную истинность знаний

Формы и содержание мышления
 и их однозначность. Но, с другой стороны, именно изменчивость условий истинности (диктуемая различиями эмпирических данных, последствиями познавательных действий, новыми онтологическими обобщениями, переходом с одного уровня абстракции на другой
и т.п.) и образует принципиальную возможность получения и построения нового знания человеком. Действительное постоянство, неизменность этих условий
вообще исключали бы появление какого-либо нового
знания и свели бы работу мысли к высказыванию тавтологий.
 Поскольку в диалектической, содержательной логике под «логической формой» понимается то общее,
что существует именно в деятельности создания условий истинности и контроля над изменениями в них,
протекающей в постоянной соотнесенности с предметами, то поэтому в диалектическую логику и привлекается предметное содержание. В зависимости от характера последнего решается вопрос о происхождении
самой логической формы (или способности каким-то
образом отражать предмет) и о протекании мысленного действия в ее рамках, оставляя в стороне вопрос о
безошибочности или проверке познавательных результатов, получаемых применением сложившейся формы.
Иными словами, основания для обобщения наблюдаемых логических свойств процесса исследования и
построения знания ищутся в определенных свойствах
предметной области (идеально пересаженных в человеческую голову и преобразованных в ней). Ищутся
именно предметные вехи, обусловливающие устойчивую и общую форму движения мысли в этой ее (мысли) постоянной соотнесенности с эмпирическим предметным содержанием.
 Но мыслимое содержание есть нечто динамичное,
это не просто свойство предмета, статично данное на
поверхности, а момент соотношения мысли с предметом, где одни связи — содержательные — реализуются

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 посредством других — формальных — в выработке знания о конкретном предмете. Речь ведь идет об абстрактном содержании, как мы показывали в предшествующей
главе. Когда говорят о предметах мышления с точки
зрения содержательной логики, то имеются в виду не
те или иные конкретно-эмпирические объекты, а их
общие предметные типы, общая структура предмета,
абстрагируемые из того, каковы эмпирические отношения (т. е. имеется в виду то общее, что в любом предмете такого рода отражается соответствующими процессами мышления). Вопрос о форме и содержании
мышления есть вопрос о связи логических форм с содержанием мышления, взятом в философски обобщенном виде. Изучение их в такой связи отнюдь не есть
то, с чего философия исторически начинала.
 Как известно, изучение формы вне зависимости от
всякого содержания и безотносительно к нему — факт
исторический, которым характеризуется весьма длительный период развития логики и который Гегелем
застается как данный. Но в чем смысл такого отрыва,
против которого Гегель обратил всю полемическую силу
своего учения, требуя логики содержательной? Ведь
например, у основателя формальной логики Аристотеля логические формы вычленяются и изучаются применительно к совершенно определенному пониманию
содержания, предполагают предварительную концепцию
предметной области знания. Этой концепцией для него было учение о соотношении частного (явления) и
общего в бытии. Да и современная математическая логика развивалась, только произведя новые абстракции
в содержательном мышлении и учтя в них то развитие
и усложнение процессов вывода и доказательства в науках, пользующихся дедукцией, которое совершилось
со времени Аристотеля. Поэтому она и продвинула вперед изучение логических отношений и законов методом формализации, т. е. методом, не предполагающим
обращение к содержательному значению рассматрива¬

Формы и содержание мышления
 емых выражений мысли и созданным в свое время Аристотелем. Формализм в гносеологическом смысле является в действительности иллюзией (хотя эта иллюзия
и популяризировалась догегелевской философией и гносеологическими интерпретациями формальной логики).
Реален он лишь как метод решения определенных логических задач, обособляемых в отдельную теорию, называемую «формальной логикой», и как таковой он
необходим и обладает неоспоримой познавательной ценностью. Точно так же важен лишь реальный смысл
полемических утверждений Гегеля о том, что формы
мышления не суть нечто пустое, субъективное и внешнее по отношению к содержанию, что они не безразличны к последнему и т.п. Эти высказывания достаточно известны и встречаются в «Логике» буквально
на каждом шагу. Однако, перед тем как выявить их
реальный смысл, мы должны точнее определить связь
«форма — содержание мышления» в позитивном плане.
 2. 	ЧТО ЗНАЧИТ ИЗУЧЕНИЕ ФОРМЫ
В ЗАВИСИМОСТИ ОТ СОДЕРЖАНИЯ?
 В нашем изложении мы употребляли термин «абстрактное», «формальное содержание». Выделение такого содержания из естественно-исторически сложившегося и функционирующего научного познания — дело
философского анализа этого познания. Самим естественным процессом познания оно не осуществляется.
И здесь легко увидеть, что, собственно говоря, формализм, т. е. рассмотрение форм мышления в отрыве от
содержания, возникает вовсе не вследствие того, что
логики игнорируют конкретно-эмпирическое («опытное» в данном смысле) содержание и не учитывают
якобы «материю». Скорее, не умеют отвлечься от такого содержания, прикованы к нему, и если отвлекаются, то неправильно, не выделяя в самом же содер¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 жании нечто иное, чем конкретную «материю», и не
умея обобщить его. Эмпиризм в подходе к исследованию логических форм здесь вплотную смыкается с формализмом; один переходит в другой.
 В каком направлении вообще идет обобщение содержания познания в диалектике как логическом учении? Содержанием мысли, ее предметом могут быть
любые, самые разнообразные в их конкретности факты
и явления действительности (механическое движение
тел, химическая реакция, экономический обмен товаров и т. п.). Процесс мышления, затрагивающий определенное конкретное содержание, может быть рассмотрен отдельно от него, и в этом процессе могут быть
отвлечены в качестве «формы» его общие, в каждом
рассуждении встречающиеся моменты. Фактически это
знаковые и символические формы выражения знания,
его структурные элементы. Очевидно, для исследования
повторяющихся особенностей мышления, его свойств
нужно отвлечься от различий сменяющегося эмпирического содержания, и если под эмпирическим содержанием понимается содержание вообще, то, значит, и
от всякого содержания. Конечно, такая абстракция лишь
описывает определенные повторяющиеся свойства знания как «естественные», имманентные свойства мышления и не дает, следовательно, ключей для их понимания, объяснения. Избежать такого ложного гносеологического толкования можно, лишь продолжив дальше
эту абстракцию и построив формальную систему, в которой будут изучаться логические возможности структур знания, без претензии на изображение естественно-исторической интеллектуальной деятельности людей, что и делается современной формальной логикой.
Она изучает формы в рамках и пределах их изоморфизма по отношению к содержанию мышления. Но
формальные системы так или иначе интерпретируются
на определенную эмпирическую реальность, в том числе и на определенные стороны интеллектуальной дея¬

Формы и содержание мышления
 тельности. Эта интерпретация снова ставит проблему
исходной абстракции. При первой же попытке определить ею реальный ход познания оказывается необходимым в каком-то виде учесть то, от чего первоначально
отвлеклись, и пересмотреть отсюда строение формы
Однако простое указание логика при анализе формы
мышления на конкретный объект соответствующей мысленной деятельности ничего не дает для анализа самой
формы хотя бы потому, что эмпирические объекты (химическая реакция, механическое движение тела и т. п.)
каждый раз разные, а логик должен как раз рассмотреть общие случаи в актах мысли и идти по пути выявления каких-то общих отношений мышления. Первые
не могут служить основанием для понимания вторых.
Необходимо поэтому образовать новую абстракцию в
самом содержании, а не плутать, на основе уже образовавшегося до этого строя понятий логики, в бесконечном сопоставлении актов мысли с бесконечным множеством предметов (иначе, чтобы как-то прервать эту
бесконечность, мы будем вынуждены вернуться к полному отвлечению от содержания в целях изучения «формы» как относительно независимой изоморфной структуры). Дело, следовательно, в том, что формалисты
(и тем более эмпирики) не могут, как это ни парадоксально, именно отвлечься от эмпирического содержания и выделить абстрактное, формальное содержание.
Именно последнее является задачей диалектики.
 Если мы исследуем форму мысли, то в качестве содержания нас интересует то общее, что в любом предмете
отражается посредством данной формы мысли. Это, например, взятая в общем виде связь частей и целого как
содержание процессов логического анализа и синтеза.
Какие именно эмпирические предметы являются частями и в каких эмпирических свойствах выражается их
связь в целом — здесь не важно. Важно, что посредством
связи аналитической и синтетической деятельности (эта
связь представляет собой форму мышления) в самых

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 разнообразных предметах может быть отражено отношение «часть — целое», если они онтологически характеризуются этим отношением. Таким образом, выделяя абстрактное содержание, тоже отвлекаются от различий
эмпирического содержания, но отвлечение здесь иное.
Оно предполагает задачу иначе понять содержание, удержав из него общие, повторяющиеся в связи с формой
моменты, и производится одновременно с анализом особенностей формы. Это движение — вглубь содержания,
в отличие от простого сравнения конкретного предметного материала и мысли (и сравнения мыслей между
собой, выделяющего в них общее). Форма и содержание
абстрагируются именно как связь — одновременно: если
не раскрывается одно, то не раскрывается и другое. Первое выявляется в свете второго, и наоборот.
 Разницу между этим подходом и той абстракцией
от эмпирического содержания, которая практикуется
формальной логикой, можно проиллюстрировать следующим образом. В формальной логике изучается, например, логическое следование или вывод. Сам по себе
вывод в естественном рассуждении — действие, акт человека. И логическое следование в нем есть всегда следование по определенному содержанию: человеком мыслятся определенные предметы или их свойства, и по
ним он заключает о других предметах или свойствах.
Для человека одно содержание следует из другого и выводится из него, предполагает его и т. д. Никто не выводит выведения: имеются в виду и связываются выводом
именно мыслимые в высказываниях предметы, их содержание, выражаемое в определенных структурах знания.
То, что при этом следование в действиях человека основано на логических свойствах исходных высказываний
и правилах вывода (в предположении существования
у человека определенного мысленного навыка, сформировавшейся на опыте способности к построению таких
рассуждений) и что его правильность и обоснованность
могут быть доказаны или проверены анализом логичес¬

Формы и содержание мышления
 кой формы высказываний без ссылки на эмпирическое
содержание, — это другой и особый вопрос. Но его-то
как раз и выделяет формальная логика для специального изучения. Именно с этой точки зрения содержание
оказывается неважным, и его полностью оставляют в
стороне (хотя формальная логика вовсе не утверждает,
что формы мыслятся бессодержательно). И естественно,
что тем самым отвлекаются от процесса возникновения
знания (в том числе и при получении его путем вывода)
из соотношения с предметом. Выделяется лишь одна
сторона знания, которую можно рассматривать независимо от этого процесса. А по отношению к предметам
предполагается, что существует, возможно, может быть
найдено и т.д. такое их эмпирическое (от логики не
зависящее) состояние, которое соответствует комбинаторно получаемым элементам формальной структуры.
Содержанием здесь пользуются или как иллюстративным материалом, или же в качестве интуитивно ясной
и надежной базы логического построения. В плане анализа формы оно дальше внутри себя не расчленяется.
 Но в каком плане можно дальше расчленить его в
глубину? Если в формально-логической абстракции мы
отвлекались от содержания отнюдь не на том основании, что оно якобы не мыслится субъектом в логических актах, то и привлечь его, выделяя в нем что-либо
новое по сравнению с эмпирической «материей», мы
не можем на том основании, что оно всегда мыслится
субъектом, имеется им в виду и т. п. Дело, очевидно, в
учете того, что содержание не просто мыслится, но что
человек действует с предметами и изменяет их своими
действиями, что, следовательно, в конкретном содержании мысли есть предметные продукты, «отложения»
познавательных действий субъекта1. Иными словами,
 1 Напомним, например, что если в термодинамике мы изучаем
энергетический обмен в идеальной тепловой машине Карно, то такая
машина — положение вещей, созданное исследователем.
 100

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 дело как раз в учете проявлений формы — субъективной активности исследователя. Определенные моменты предметного состава мысли (содержания в широком
смысле этого слова) рассматриваются как созданное
человеком объективное положение вещей, как опредмечивание его деятельности. И по-новому отвлечься в
логике от эмпирического содержания, удерживая в то
же время его общее строение (абстрактное содержание
мысли), можно на основании наблюдения и осознания
познавательных действий субъекта с предметом: предметы преобразуются в них сообразно с выявленным,
установленным, допущенным и т. д. онтологическим порядком предметов, зафиксированным в общих идеализациях и предположениях о бытии, в определенной общей (и часто скрытой) содержательной схеме ума, «поле
мышления», структурирующем видение исследователя
в целом до получения любых (всех возможных) частных
выводов и знаний в этом поле (всегда ограниченном).
Действия, так сказать, «свидетельствуют» о такой основе, онтологическом порядке, являются его «симптомами». Например, в механике исключение исследователем влияния среды при изучении перемещения тел в
пространстве предполагает идею непрерывности действия сил и однородности пространства, равноправия
бесконечного числа точек, проходимых движущимся
телом1. Иными словами, в качестве действия исследователя с предметом (а не действия с логическим строением знания), предпосылаемого приобретению знания
 1 	Движение тела и приложение сил рассматриваются, следовательно, дифференциально — от точки к точке (см. очень хороший очерк
основных онтологических идеализаций и допущений новой механики
Галилея в книге: Кузнецов Б. Г. Галилей. М., 1965). Включение, при
необходимости в анализе, того или иного взаимодействия движущегося
тела со средой (с воздухом, водой и т. п.) осуществляется уже на основе
теоретического аппарата законов и формул, установленного ранее и
теперь лишь модифицируемого на том же понятийном уровне. Оно,
следовательно, отличается от первоначального эмпирического описания
движения, реально всегда происходящего в какой-нибудь среде.

Формы и содержание мышления
 о законах движения, такое исключение некоторого эмпирического фактора осуществляется актуально только на вполне определенной онтологической основе. Если
ее нет, то нет и этой деятельности; история догалиле-
евской механики — яркий этому пример: простая, казалось бы, мысль о том, что можно отвлечься от среды
и формы движущегося тела, чтобы выявить законы движения, не приходила людям в голову. В этом смысле
основой (и предпосылкой) галилеевских форм абстрагирования явилась (и в дальнейшем обобществилась и
сохранилась) новая мысленная предметность, обобщенная структура содержательного «поля мышления», соотношения которой фиксированы — например, категориями прерывности и непрерывности — так, что задают
именно данную смысловую возможность и последовательность различных исследовательских актов и их комбинаций в продуктивной работе мысли. Сознание целесообразности и достоверности (правильности) того
или иного конкретного действия с предметом — скажем, того же самого отвлечения от формы тела в анализе движения — покоится здесь, в частности, на образе непрерывного, сводимого, в принципе, к бесконечному числу отрезков движения и воссоздаваемого
их соединением. Анализируя процесс познания в содержательной логике, мы должны идти к такой основе
через наблюдение и осознание последствий предметных познавательных действий, т. е. существования субъ-
ективно-деятельной формы. Лишь факт и наблюдение
этих последствий позволяют отдифференцировать идеальные предметности науки от объектов самой действительности как таковой, выявить в последних содержание деятельности, отложившееся в них и позволяющее ими оперировать в мысли, «брать» их мыслью.
 Упорядочивающая и регулирующая роль этого содержания, являющегося фактически своеобразным «квантом познания», создающим вокруг себя поле вйдения,
по силовым линиям которого движется продуктивная

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 мысль, обладает одним свойством, которое уже неоднократно упоминалось нами и которое необходимо здесь
подробнее обговорить. Выше речь шла, например, об
образе непрерывного, т. е. фактически о понятии, структурированном в то же время как образ. Что это значит?
Но это же обстоятельство выражено в самом термине,
которым мы пользуемся для обозначения содержания деятельности (т.е. того содержания, которое важно
для формы мышления и является ключом к ней), —
«абстрактное содержание». Он сочетает две, казалось
бы противоречащих друг другу, вещи: содержательное,
имеющее характер эмпирической данности и непосредственности (созерцаемости), и абстрактное, имеющее
логический, понятийный, обобщенный характер. Но «абстрактное содержание» не означает ни то ни другое, а
нечто третье, промежуточное, соединяющее в себе черты
и того и другого. Это понятие, конструкция предмета,
ибо объективировано при определенных идеализациях
и допущениях (а вовсе не дано извне восприятием), но
в то же время оно предметно задает всеобщий строй
мысли, основывает его на особой наглядности и чувственно-предметной достоверности, непосредственности,
на интуитивном схватывании («вйдении») всего целого предметной ситуации, а правильность и очевидность
отдельных дискурсивных ее фиксаций усматривается
уже из содержательного понимания (и тем самым определяется, обусловливается, представляется необходимой
и всеобщей и передается как творческая способность,
культурный навык). Это абстрактная наглядность, схематическое, внутреннее созерцание, абстрактные образы,
являющиеся знаками и символами отношений реальности и обнаруживающиеся в науке в виде привычных
образов физического следования, воображаемых жестких стержней, соединяющих части предметов, движущихся контуров и обобщенных пространственных представлений, кинетических и динамических схем, разнообразных инженерно-модельных связок, замыкающихся

Формы и содержание мышления
 каналов и линий связи или вообще — в более сложных
случаях — совершенно абстрактных систем связей, соединяемых в целое представлением целесообразности.
Все они являются в то же время образами самой активности, акта конструирования (творческое воображение лишь предметно их воплощает и выполняет).
Психологически они могут бесконечно варьироваться
по типу в зависимости от индивидуальных особенностей и привычек субъектов, но общим и независимым
от психологии здесь является то, что именно объективации и допущения о способе связи предметов, объединяющая их онтологическая схема осуществляются
через эту особую наглядность и очевидность, через абстрактное, схематическое созерцание, структурирующее
изнутри и телеологически связывающее всю систему
мысленного действия. А эмпирические отношения и зависимости вещей видятся уже через эти «образы» (или
предметно-наглядные воплощения, «выполнения» определенного общественно-человеческого навыка деятельности, обладающие в то же время абстрактностью, схематичностью всеобщего), вступают через них в мысленные комбинации, расчленяются и соединяются мыслью,
имеющей в виду установление формально-логической
связи понятий и выводов в конструируемой теории, но
«непосредственно понимающей» и «схватывающей» эти
отношения и зависимости в целом до формулировки
и реализации такой связи.
 Итак, в анализе мышления мы идем к содержанию
от наблюдения проявлений формы. В зависимости от
такого хода существует возможность выявить в этом
содержании нечто иное, чем эмпирическую материю.
Но раскрыть абстрактное содержание — это не значит
просто указать особые явления, стоящие рядом с формальными особенностями мышления, — например, обобщенные онтологические представления предметов науки. Их нужно вскрыть в самой форме. Иначе они
кажутся просто предметами самой действительности

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 (ее метафизическими «сущностями»). Как особые явления, не поставленные в связь с формой, они вполне
могут быть замечены и еще ничего не дают для понимания формы, — во всяком случае, философы, строившие в XVII—XVIII вв. системы природы, прекрасно
знали о них, а деятельности мышления не поняли и
абсолютизировали сами эти онтологические законы, метафизически и наивно-фетишистски отождествляли идеально-предметные содержания, онтологические представления предметов науки с объектами действительности как таковой. Мы уже видели, что Гегель по-своему
производит это выделение. Он вообще считает, что в
«логике... содержание определяется только в форме мысли»1 или что «в логике мы понимаем мысли так, что
они не имеют никакого другого содержания, кроме содержания, входящего в состав самого мышления и порожденного им»2. Идеалистическая сторона последнего
положения — «порождение» содержания мышлением
и его (содержания) отрыв от других сторон процесса
отражения, например от чувственности, от материального предметного действия и т. п., — заслоняет здесь
реальный смысл. Последний заключается в фиксировании содержания особого типа — абстрактного содержания формы мышления — и способа его определения: оно определяется в соотнесении с формой мышления, и различие его моментов имеет смысл лишь
внутри данной формы.
 Но вернемся к нашему изложению. Применяемый
способ абстракции содержания в связи с проявлениями формы (и формы в связи с содержанием) не меняет
того факта, что обобщенное содержание абстрагируется как определяющее логическую форму, как источник
происхождения этой формы. Абстрагируя указанным
образом, философия лишь теоретически выявляет ту
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. I. С. 69.
 2 Там же. С. 66.
 105

Формы и содержание мышления
 фактическую роль, которую онтологические схемы и
обобщения играют в происхождении той или иной логической формы в самой науке, ими пользующейся, и
получает возможность такую форму фиксировать обобщенно, выделив ее из того, что кажется индивидуально-субъективными навыками и сноровкой ученого, неотчуждаемыми тайнами его творческой лаборатории и
неповторимым методическим стилем мышления, «способностью открывать». Ибо речь идет не просто о существовании определенного внутреннего содержания
познавательной деятельности, а о его переработке философом, логиком. Конечно, в любом опытном научном построении, претендующем на нечто большее, чем
закрепление повторяющихся в чувственно-эмпирическом наблюдении корреляций явлений, имеются определенные общие конструкции предмета знания (или
так называемые абстрактные объекты, категории частных наук). Таковы, например, «производство», «обмен»
и т. п. в политэкономии, «материальная точка», «система материальных точек» и т. п. в механике. Ход исследования и определенная упорядоченность построения знания о тех или иных конкретных явлениях предполагают, что исследователем как-то установлен общий
характер отношения между «производством» и «обменом», «материальной точкой» и «системой материальных точек» и что он ими оперирует в продуктивном
воображении. Скажем, предполагается, что явления обмена зависят от явлений производства, определяются
ими, служат им и должны, следовательно, рассматриваться в зависимости от знания о последних в определенной таким образом последовательности. Но хотя по
типу содержания это иного (и более общего) рода зависимости, чем те конкретные законы и связи между
явлениями, которые наука открывает и изображает в
своем предмете, тем не менее сами они вовсе не действуют в эксплицитно сформулированной понятийной
форме, сохраняют наглядность «созерцаемой» и непо¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 средственно достоверной схемы предмета и вообще по
своим посылкам и допущениям могут оставаться бессознательными и именно в таком виде служить открытию
и установлению конкретных зависимостей и законов,
составляющих непосредственно саму научную теорию.
Пока это — само абстрактное содержание, как оно функционирует в познающей мысли, сами наглядные абстракции и опредмеченные структуры, а не понятие о
них в философской теории мышления, предполагающей
особый, специальный анализ отношения сознания и
бытия. Иными словами, эти «понятия» еще не являются понятиями об абстрактном, формальном содержании процессов мышления. Выделение последнего есть
результат крайнего философского обобщения указанного
рода образований, результат доведения их до всеобщности философских категорий. Например, общее
отношение между «производством» и «обменом» и весь
ряд данного типа отношений (в том числе и в других
науках, а не только в политэкономии) обобщаются в
философской категории «формы» и «содержания»: производство есть содержание, обмен есть форма, первое
проявляется во втором и определяет его, второе — способ реализации и движения первого. Это означает, что
тип связи между «производством» и «обменом» охарактеризован в общем виде и как таковой относится
уже не только к данному экономическому отношению,
а к любому подобному по структуре, и, как мы видим,
категория формы и содержания применяется, например, и к мышлению.
 Точно так же рассматриваемое механикой отношение «материальной точки» и «системы материальных
точек» обобщается в философских, логических категориях «элемента» и «системы» (или «отдельного» и «связи отдельных»). В таком обобщенном виде оно абстрактно, формально характеризует и такое, казалось бы совершенно иное, отношение, как «отдельный капитал —
взаимодействие капиталов», с которым имеет дело по¬

Формы и содержание мышления
 литэкономия. Абстрактное содержание, таким образом,
представляет собой тип той или иной объективной связи
вообще, как она выступает в онтологических основаниях процесса мысли, познающей предметы, характеризующиеся этого рода связью (или онтологией), независимо от различий конкретного облика и состава
явлений, стоящих в этой связи (идет ли речь об экономических, механических, логических явлениях или
о каких-либо других). В естественном мышлении она
всегда выступает абстрактно-наглядно, лишь в философии, логике (или в специальных логических разделах самой науки) она строится в виде теоретических
понятий. Заметим, что выработка логикой общих, философских понятий о подобном содержании научного
познания есть в то же время выработка определенных
общих характеристик мира в целом, составляет определенное мировоззрение, «онтологию».
 Соответственно такому пониманию абстрактного содержания (предполагающему его доведение до всеобщности философских категорий) обобщается и деятельная форма мысленных процессов отражения предметов,
характеризующихся тем или иным типом подобного
содержания. Ищется форма отражения любых предметов данного рода. Если к «форме» мы относим сами
предметные действия мысли, то на основе абстрактного содержания мы получаем возможность отвлечься от
частного, конкретного вида познавательных действий
с предметом и от той субъективно-индивидуальной формы, в которой они представляются лишь удачным методическим приемом индивидуального творчества (со
всеми сопутствующими психологическими процессами). Предметно человек действует только в конкретной, частной форме: он исключает, например, именно
объем и протяженность материальной частицы, а не
оперирует «отдельным элементом» вообще как таковым, — так же как основания такого исключения даются рассуждением, ссылающимся на частные свойст¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 ва данной действительности, или же выступают как
совершенно конкретная интуиция, чувственно-конструктивная модель данного целого предметной ситуации.
Сращенность познавательного действия с конкретным
его объектом делает затруднительным как раз выявление здесь строения мысли, — действительно, что общего
между рассмотренным выше действием ученого-меха-
ника и действием политэконома, исключающего, например, взаимодействие капиталов из анализа и рассматривающего отдельный капитал, в котором и не было
никакого объема и протяженности? Без доведения аб-
страктно-наглядного содержания до всеобщности философских категорий ничего общего мы здесь не обнаружим. Дело, следовательно, не в сравнении ряда различных актов мышления между собой в поисках этой
закономерной общности1. Дело в выявлении всеобщего строения актов мысли из расчлененного абстрактного содержания. Иначе говоря, осознав наличие и последствия познавательных действий в предметах науки
и выделив и обобщив предполагаемое этими действиями абстрактное содержание, логик снова возвращается
к форме, но уже обобщая и объясняя ее как всеобщую.
По сути дела, он продолжает выявлять роль этого содержания (т. е. категориальных структур со всеми связанными с ними объективациями и идеализациями) в
построении научной теории, но уже на новом уровне —
на уровне субъективных связей мышления как живой
деятельности2. Категории, всеобщие идеальные объек¬
 1 Таким сравнением нельзя увидеть никакого общего строения
мысли, ибо необходимо сохранять именно предметность мысленного
действия, а она как раз остается в рамках этого сравнения разнородной
и неповторимо конкретной.
 2 При этом не важно, экстраполировано ли это содержание из
прошлого опыта науки или только образовано наукой (в последнем
случае оно все равно также будет обобществлено в культурном фонде
условий интеллектуального труда), — во всех случаях решающим и
ведущим звеном остается соответствие его эмпирически данному характеру связей и отношений предмета.

Формы и содержание мышления
 ты и конструктивные поля созерцания не сами влияют
на построение знания. Они влияют и сказываются на
нем через устанавливаемый ими способ познавательных действий с предметом познания, через формы абстрагирования, реально выдерживающие заключенные
в категориях и конструкциях утверждения о бытии,
осуществляющие определенную последовательность рассмотрения явлений предмета, создание и контроль над
условиями приобретения знания о них, переход от изучения одних к изучению других, выключение одних и
выбор других при постоянстве третьих, искусственное
создание того или иного конкретного положения вещей (в мысленном или вещественном эксперименте) и
т.д. Иными словами, та или иная онтология, та или
иная система наглядных схем и абстракций еще должна быть реализована как способ действий (мысленных). Этот всеобщий способ действий, посредством
которых она реализуется, и есть форма.
 Это значит, что логическая форма понимается в диалектике как способ движения определенного содержания в познании (т. е. в субъективном явлении), как
способ связи сторон содержания в мысли, актуально,
в живом труде оперирующей этим содержанием (имеется в виду абстрактное, категориальное содержание).
Вне этой формы активности связь элементов содержания не осуществляется в познании, т. е. содержание не
может существовать как фактор образования конкретных знаний. Например, связь между расчлененными
сторонами такого абстрактного содержания, как выступающее в механике поле отношений между «материальной точкой» (отдельное) и «системой материальных
точек» (связь отдельных), осуществляется в основаниях теоретической механики в виде процесса деятельности, связывающей воедино две плоскости движения мысли: 1) характеристику объекта в целом в свете
изолированного изучения проявлений свойств любого
отдельного элемента при выключенное™ его связей

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 с другими и 2) конкретизацию полученных знаний с
учетом включения различного типа взаимовлияний элементов. В зрелом и развитом виде эта логическая форма
выступила уже в «Аналитической механике» Лагранжа, которую часто рассматривают как один из образцов гипотетико-дедуктивного построения в классической механике XVIII в., что весьма неточно в том смысле, что термином «дедукция» затушевывается как раз
фактически имеющая место и связанная с определенной онтологией деятельность создания условий дедукции,
условий самого применения аппарата математической
формализации, исчисления и алгоритмического рассуждения. И собственно, эту, неучтенную, сторону дела выделяет понятие логической формы деятельности, как
оно употребляется содержательной логикой. Яснее природа указанной формы теоретического мышления видна
на такой заведомо недедуктивной науке, как политэкономия, где эта форма на более позднем историческом
этапе развивалась в контексте метода восхождения от
абстрактного к конкретному, рационально разработанного Марксом.
 Происхождение подобных логических форм ищется, таким образом, в абстрактном содержании, т. е. считается, что на основе последнего в мышлении порождаются и в живых познавательных действиях людей с
предметом воспроизводятся и повторяются такие субъективные связи, посредством которых связи содержания и реализуются. В них есть, следовательно, определенное логическое строение мысли, воспроизводящееся каждый раз при самых различных эмпирических
условиях и у самых различных субъектов. Устойчиво
и фиксированно оно существует, конечно, лишь в связи
с содержанием, но последнее должно все время «оживать» в человеческой деятельности, заново в ней воссоздаваться (в рамках истории и дальнейшего развития данной области общественного разделения труда).
Воссоздаваясь, оно и порождает (или повторяет) об¬

Формы и содержание мышления
 щую и закономерную форму познавательных действий
с самыми различными предметами, характеризующимися данным (одинаковым для них) абстрактным содержанием. Исследователь активно вмешивается в действительность, исключает ее предметы из каких-то связей, включает их в них, выбирает существенное, образует
соответствующие абстракции и порядок рассмотрения
и т.д. и т.п. И такие действия, как мы видели, предполагают определенные общие утверждения о строении
бытия, определенное абстрактно-наглядное вйдение его
как целого и основываются на нем (т. е. они пронизаны изнутри некоторым категориальным содержанием).
Но сама эта деятельность включения предметов в связи, их выключения, последовательности их изучения и
соединения знаний не есть деятельность действительности и не объективируема в ней, хотя результаты ее
выступают в виде объективного положения вещей, созданного исследователем. Мысленные зависимости и
порядок остаются тем не менее мысленной зависимостью и порядком, остаются упорядоченностью живой
деятельности. Формальная связь есть средство осуществления содержательной связи в мышлении, и только.
 3. 	АПРИОРИЗМ КАНТА
И СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ ЛОГИКА ГЕГЕЛЯ
 Итак, существуют содержательные формы (в определенном выше смысле). Как анализируется и что собой представляет их содержание у Гегеля? При этом
мы, конечно, предполагаем, что их самих он как-то выделил, заметил.
 Мысль о том, что внутри форм мышления функционируют обобщенные предметные структуры, возникает у Гегеля в особом контексте, а именно в связи с
концепцией, утверждающей, что сама действительность
развивается посредством этих форм. Абстрактное, кате¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 гориальное содержание (как отличное от эмпирических
отношений) рассматривается Гегелем как внутренняя
мыслительная структура действительности, как «логос»,
обладающий в то же время непосредственной достоверностью созерцаемого. Такое содержание, которое представляет собой «логос, разум того, что есть»1, и должно быть внесено в логику в виде «чистых логических
сущностей», рефлексивными свойствами которых окажутся формы, логикой изучаемые.
 Это крайне идеалистическое воззрение, но как способ анализа содержания (отвлеченно от метафизических утверждений) оно обладает определенными преимуществами перед кантовской позицией, с которой
эта проблематика и началась.
 Вообще-то, уже Кант в определенном смысле расшатывал формализм обычного логического рассмотрения, строя наряду с «общей» логикой логику «трансцендентальную», которая не отвлекается от содержания познания, от объектов. Но обе логики остаются у
него стоять рядом, общее понятие формы мышления
у него не модифицируется в зависимости от результатов «трансцендентального» исследования, и, собственно говоря, понятие логической формы как отношения
знаний друг к другу, отвлеченно от отношения познания к объекту, сформулировано впервые Кантом2. Однако дело даже не в этом последнем обстоятельстве.
Дело в специфической постановке вопроса о содержании, как он формулируется в «трансцендентальной»
логике.
 Сопоставляя абстрактное содержание с эмпирическим, Кант объявляет первое мысленной формой (а место собственно форм для мысленного действия у него
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. V. С. 15.
 2 См.: Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1907. С. 63. Это
обстоятельство отмечено в работе В. Ф. Асмуса «Диалектика Канта»
 (М., 1929. С. 56).
 113

Формы и содержание мышления
 занимают те же суждения и умозаключения, известные
безотносительно к трансцендентальной логике). И соответственно, вместо описания содержательного функционирования формы (мысленного действия) в познании он сосредоточивает свое внимание на определении
конститутивных элементов ума как такового. Конечно,
был один вопрос, который все время занимал Канта в
связи с проблемой существования онтологических представлений предметов науки («вещей для нас», «явлений») и который больше соответствовал задачам описания идеально-предметной деятельности мысли. Это
вопрос о действии продуктивной силы воображения.
Но не решив этот вопрос и отодвинув его на задворки
своего учения, он не смог и категории рассмотреть как
отношения реального процесса познавания, как отношения, возникающие в этом процессе и обусловливающие его исследовательские формы. «Для познания, —
пишет Кант, — необходимо иметь, во-первых, понятие,
посредством которого мыслится предмет вообще (категория), и, во-вторых, наглядное представление, посредством которого предмет дается»1. Кант, следовательно, различает здесь две вещи: мыслить предмет (в
чистых априорных понятиях) и познавать его (для познания нужно еще соотношение с предметами чувств)2.
Это значит, что посредством того, что Кант называет
«формами мысли», еще ничего не познается, это не формы познания (а Гегель уже стремится выделить формы
мысли именно как формы познания). И следовательно,
логикой могут быть указаны лишь «формальные» условия познания в смысле «способностей познания», а не «путь к реальной истине» (если восполь¬
 1 Кант И. Там же. С. 105.
 2 Но «мыслить» предмет (т. е. расчленять его в категориях, образовать идеально «созерцаемую» всеобщую предметность и т.д.) и есть
«познавать» его конкретное содержание, т. е. одно происходит одновременно с другим. Диалектика исключает какой бы то ни было априоризм.

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 зоваться выражением Гегеля), как он прокладывается через образование рядов и уровней абстрактного
содержания, через последовательные объективации и
конструирование предметов наукой. Априористическое
решение навязывается здесь тогда именно из наблюдения логической обобщенности содержания мышления,
содержания деятельности. Само логически обобщенное
содержание объявляется здесь «пустой» и «априорной»
формой (и тем самым имманентным и изначальным
свойством индивидуального субъекта). По Канту, действительность (от логики независимая) поставляет содержание предмету, а мышление дает ему форму всеобщности.
 Таким образом, кантовское понимание содержания
сводится к представлению, что содержание само по себе
не обладает расчлененностью, всеобщей связью различного и фактически нет общего содержания, объективновсеобщего, есть лишь «чистая форма понятия» о нем. Раз
последняя фиксирована в качестве априорного, нормативного элемента познания, то категории и конструктивные схемы как содержание некоторой деятельности познания дальше не исследуются; они учитываются лишь
в рамках самого общего сопоставления нормативности
устройства человеческого ума с эмпирическим содержанием любого индивидуального опыта. Гегель замечает в
этой связи, что кантовская «критика... не входит в рассмотрение содержания и определенного отношения друг
к другу этих определений мысли, а рассматривает их вообще со стороны противоположности между субъективностью и объективностью» К А что они такое в себе, помимо общего им всем абстрактного отношения к «я», —
не рассматривается, не выясняется «вопрос о том, истинны ли взятые сами по себе понятия — бытие, наличное
бытие, или конечность, простота, сложность и т.д.»2.
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. I. С. 84.
 2 Там же. С. 71.
 115

Формы и содержание мышления
 Гегель, как мы уже видели, пытается проанализировать процесс получения знаний, активную деятельность мышления, реальную его работу (а не только
форму нормативности по отношению к «я»). Он исходит из дифференцированной и развивающейся системы мысленного действия — действия, совершающегося на различных уровнях и при различных степенях
«истинности» содержательных определений, мысленных предметностей, которые сами еще должны возникать в определенных условиях и в определенной последовательности. И здесь многое, по сравнению с
Кантом, меняется. Гегель иначе решает и формальную,
и содержательную задачи; собственно, у него впервые
в идеалистически искаженном виде появляется понимание их связи. У Гегеля расщепляется дальше то образование, которое Кант суммарно называл «формой», и возникает проблема отношения различных его явлений.
 Общее, абстрактное содержание фиксируется у Гегеля такими понятиями, как «объективная тотальность»,
«момент тотальности», «развитие», отдельными категориями («качество», «количество») и их связью («качество — количество — мера»), представляющими собой
универсальные формы действительности. Связь фиксированных в этих понятиях отношений есть содержание спекулятивного метода как «абсолютной формы
мышления»1. И это, по Гегелю, — форма, сама себе дающая и из себя развивающая содержание, производящая его (и в этом смысле бесконечная). Она сама се¬
 1 	Изображение тех или иных объективных связей в качестве всеобщего содержания мысленных форм освоения действительности и,
следовательно, наметка их общелогических характеристик, признаков
есть обобщение связей, выявленных развитием конкретных наук. Общетеоретическая разработка Гегелем категорий «развитие», «тотальность», «органическое целое» соответствует в этом смысле зачаткам
анализа процессов развития и сложных, системно расчлененных объектов в науках XVIII в. Гегель сумел обнаружить иные, чем известные
предшествующей философии, универсальные формы бытия, а именно
диалектические формы.

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 бе дает предметы (данность их извне — лишь видимость, и движение духа в том, чтобы эту видимость
снять). В «Философии духа» Гегель говорит о познании, что «интеллигенция» (т. е. познание) — это такая форма духа, в которой он сам изменяет предмет и
посредством развития последнего и себя развивает к истине. Скрытым принципом движения является здесь
фактически вйдение целого1.
 В определенном смысле «тотальность» есть для Гегеля нечто созерцаемое, есть поле созерцания, в котором идеальное конструирование предметов совпадает
с их данностью. В рамках «тотальности» и развертывается особая разновидность мышления, синтезирующая интеллектуальное созерцание и рефлексию. «Но
поскольку под созерцанием, — пишет Гегель, — понимают не только чувственное, но и объективную тотальность, оно представляет собой интеллектуальное созерцание, т. е. оно имеет своим предметом наличное
бытие не в его внешнем существовании, а то в нем, что
представляет собой непроходящую реальность и истину, — реальность, лишь поскольку она определена
в понятии и через понятие, идею...»2 Гегель пытается
отделить от всеобщих познавательных форм саму их
предметную часть, сторону и изобразить ее как объек-
тивно-тотальную основу всего движения познания, как
систему наглядно фиксированных абстракций, определяющих движение рефлексии (такими «наглядностями» являются для Гегеля прежде всего определения
«бытия» как раздела «Логики»). Объективная тотальность все время как целое витает перед глазами, определяя любые отдельные моменты. Поэтому содержание предметов, выступающих в такие отдельные мо¬
 1 Отсюда простейшей и всеобщей «клеточкой» всего целого, вос¬
 производящейся на всех его уровнях и ответвлениях, оказывается «самосознание», где объект и направленные на него познавательные акты
совпадают.
 2 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. VI. С. 44.

Формы и содержание мышления
 менты, тоже имеет отношение к деятельности, является ее самообусловливанием. Сопоставляя это понимание с предшествующей теорией абстракции (как абстрагирования свойств заданных предметов путем сравнения и отвлечения), Гегель пишет против этой теории
следующее: «Так как всеобщий предмет создается мышлением, то деятельность абстрагирования, а вместе с
ним и форма всеобщности (например, во всеобщем предмете — человек) принадлежит мышлению. Содержание
же всеобщего предмета не принадлежит мышлению
как абстрагированию (разрядка моя. — ММ), а
дано ему как независимое от него, как существующее
для себя»1. Но в диалектике содержание всеобщего
предмета принадлежит мышлению, поскольку эмпирические объекты и зависимости мыслятся через целесообразно расчлененные идеальные предметности, обладающие многосторонним строением и содержательно
направляющие процесс абстрагирования. Поэтому, с
точки зрения Гегеля, предмет как таковой не есть голая абстракция «вещи в себе», не есть некое бесформенное и бессвязное чувственное многообразие, которое
только в субъективном «самосознании» приобретает рациональную связь (рациональную равно, по Канту, формальную). По Гегелю, «...не субъективная деятельность
самосознания вносит абсолютное единство в многообразие»2. Для него объект в себе есть мысль, есть «тотальность понятия», и он упрекает Канта в том, что у него
мир — нечто «разваленное» (zerfallendes), которое лишь
«благодеянием самосознания» приобретает объективную связь3.
 Сама возможность мысленной связи в познании, синтетическое единство различных определений основы¬
 1 Гегель Г.В.Ф. Введение в философию. М., 1927. С. 28.
 2 Гегель Г. В. Ф. Соч. T. I. С. 88.
 3 См.: Hegel G.W.F. Gesamt. Werke / Hrsg. von Glöckner. Bd. 1.
S. 302.
 118

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 вается на том, что сам предмет есть связь, единство
объективно различающихся сторон, иначе — всякое мысленное построение только формально и субъективно и
не может быть понято в логике на иных путях, чем
априоризм. «Если природа лишь материал, — пишет
Гегель, — а не субъект-объект, то невозможна никакая
такая научная конструкция, для которой познающее и
познанное является одним»1. Отсюда смысл понятия
«вещь в себе» у Гегеля очень сильно меняется по сравнению с Кантом. Термин «в себе» употребляется Гегелем по меньшей мере в двух смыслах: 1) в смысле
неразвитости объекта, 2) в смысле фиксированности
познания на наглядности своих предметных воплощений и недоведенности их до самосознания (оба смысла
часто перекрещиваются, совпадают у Гегеля).
 В то же время, если у Канта всегда оставалось нечто по ту сторону «конструкции», некая вещь в себе —
иначе говоря, непознанность определенной предметности и ее независимость от любой последующей мысленной деятельности (это, несомненно, материалистический
момент в философии Канта, как отмечал В. И. Ленин),
то гегелевское «тождество» получает смысл полного совпадения знания и объекта, которое лишь остается изобразить в его становлении. Поскольку выраженный в
мысли в форме конструкции (относительной и ограниченной, условной у Канта) объект тождествен предмету как таковому, то полностью отпадает вопрос о
субъективности познания в целом (и соответственно,
об его относительности и т.д.), так же как отпадает
вопрос о самостоятельных закономерностях природы.
Гегель приписал человеческому труду сверхъестественные свойства и силу, приняв его в качестве единственного источника богатств познания.
 Но вернемся к тому, с чего мы начали. Содержание,
как оно проявляется в процессе познания, есть, таким
 1 Ibid. S. 133.
 119

Формы и содержание мышления
 образом, нечто расчлененное, есть некая связная целостность различного. Гегель вырабатывает эту мысль
идеалистически, за счет онтологизации понятия: объективность предметной связи достигается путем определения предмета как «понятия» со всей той расчлененностью, которая «понятию» присуща. У Гегеля
первоначальный кантовский смысл «тождества» весьма сильно преобразуется, превращаясь в утверждение
мысленной, духовной природы самого бытия. У Канта
еще есть понимание того, что это лишь мысленный
объект, мысленная конструкция, а не сама вещь, не
само бытие, хотя он и не усмотрел предметных, объективных основ такой конструкции. Для Гегеля же сам
предмет в себе есть мысль, есть «тотальность понятия», и именно поэтому возможна объективность мышления, которое в бытии открывает самое себя. Только
так гегелевский идеализм может утверждать содержательность мысленных форм и ее объективный характер, чрезвычайно упрощая действительные и сложные
проблемы, сознание которых еще присутствовало у Канта. Но вопрос о предметных основаниях форм человеческого сознания получает тем не менее почву, на которой он может быть вообще поставлен.
 4. ГЕГЕЛЕВСКИЙ СПОСОБ АНАЛИЗА ФОРМЫ
 Особенность гегелевского способа обобщения онтологии конкретных наук заключается в том, что на ее
основе он строит идеалистическую картину мира как
системы универсальных идеальных форм, представленных в виде «чистых мыслей» Бога. Но в рамках этой
концепции (отрицательные последствия которой мы
еще будем иметь возможность выявить) развивается и
определенный способ анализа формы мышления в зависимости от содержания познания, ставится задача
определять познавательную деятельность субъектов на

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 базе универсальных форм действительности («тотальность» ли это или же отдельные категории, являющиеся ее моментами).
 Гегель пишет: «...форма в ее конкретнейшем значении есть разум как постигающее в понятиях познание,
а содержание есть разум как субстанциональная сущность и нравственной, и природной действительности;
осознанное тождество обоих есть философская идея»1.
«Подлинное содержание заключает, следовательно, форму в самом себе, и подлинная форма и есть ее собственное содержание»2.
 Уже в этих, не самых характерных и просто выхваченных из массы им подобных, высказываниях четко
видно гегелевское понимание типа отношения формы к
содержанию. Форма, как мы уже говорили, есть абсолютный метод познания, и в ней должна быть определенным
образом фиксирована активная деятельность мышления,
расчленяющего какое-то содержание и вырабатывающего какое-то новое знание о нем. Но как она определяется
содержанием? Подобный вопрос для Гегеля вполне естествен, ибо у него содержание тоже есть «разум» и тождественно в этом плане форме мышления. И ответом на
него является рассмотрение зависимости движения
познания от абстрактного, формального содержания, попытка постоянного учета объективной основы логической связи в универсальных формах мирового процесса. Например, характер предмета как «тотальности», как
«органического целого» определяет, по Гегелю, характер
его движения в познании — формой движения «тотальности» в познании является восхождение от абстрактного к конкретному. Эта форма диалектического мышления вычленена впервые Гегелем3.
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. VII. С. 17.
 2 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. III. С. 43.
 3 См.: Маркс К. К критике политической экономии. М., 1951.
С. 213-214.
 121

Формы и содержание мышления
 В более общем виде Гегель формулирует: «Методом философии может быть лишь движущаяся в научном познании природа содержания...»1, «поступательное шествие познания должно определяться природой
вещей и самого содержания»2. Соответственно строится и понятие формы мышления как «всеобщей абсолютной деятельности»: форма мышления фактически
характеризуется как деятельность связывания расчлененного («тотального») содержания, перехода от одной стороны его к другой (осуществляемого, например, путем «отрицания отрицания»), выработки знания об одной с учетом другой («снятие») и т.п., т.е.
берется как зависящая от содержания дифференцированная связь мысленных действий, содержательных
преобразований.
 Гегель понял, что для исследования активной деятельности мышления нужно в определенных понятиях
зафиксировать ее содержание и уже в соответствии
с ним выделять всеобщую форму деятельности.
 Форма мышления тогда понимается как
форма движения определенного содержания, определенного предмета в познании.
Исследование ее предполагает фиксирование проявлений содержательных отношений в процессе познания,
и, наоборот, выработка понятий о содержании предполагает фиксирование соответствующих процессов
отражения. Таким образом, логическое рассмотрение
должно быть двойственным и решать две различные
и, казалось бы, противоположные задачи: изучать и
мыслимое содержание, и сам процесс мышления, вырабатывая логические характеристики и предметных
областей, и мысленных связей. Связь этих задач есть
зависимость логического понимания, фиксирующая
фактическое положение дела, фактическую зависимость.
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. V. С. 4.
 2 Там же. С. 55.
 122

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 Гегель, формулируя принцип содержательной логики,
достаточно ярко демонстрирует в попытках осуществления этого принципа указанную двойственность логического рассмотрения. Собственно, само представление о предмете логики зиждется у Гегеля на понимании его как целого формы и содержания.
 Гегель, однако, не смог правильно использовать
принцип содержательного рассмотрения в качестве средства решения задачи исследования форм мышления, и
прежде всего потому, что он отождествил субъективные логические связи деятельности со связями реальными, объективными (и, следовательно, не дал понятия ни тех ни других). Поэтому то, что мы говорили
об определении формы (и, соответственно, содержания)
мышления у Гегеля — это выводы, которые можно сделать о фактическом гегелевском изложении с точки
зрения современных понятий, фиксирующих логические связи в их отличии от реальных, но это не есть
сознательное понимание самого Гегеля. Последнее, наоборот, заключается в отождествлении логических и реальных связей.
 Ведь в приводившихся выше словах Гегеля о методе мышления высказана не только зависимость метода
от содержания, но и нечто другое: метод есть «объективный вид и способ вещей»х, он не есть «нечто отличи о е от своего предмета и содержания»2 (разрядка
моя. — М. М.). Гегель считает, что «собственная рефлексия содержания впервые полагает и порождает само его
(содержания) определение»3 и что опосредствующее
движение мысли есть движение самого предмета, упрекая предшествующую логику в том, что она не рассматривала это опосредствование в качестве самоопо-
средствования предмета. В русле концепции тождест¬
 1 Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. VI. С. 299.
 2 Там же. Т. V. С. 34.
 3 Там же. С. 4.
 123

Формы и содержание мышления
 ва анализ субъективных связей деятельности мышления оказывается невозможным в силу их смешения со
связями объективными. Это неизбежное следствие того,
что знание как предмет, функционирующий в культуре, отождествлено с предметами действительности,
к которым обращена продуктивная деятельность мышления, постоянно трансцендирующая культуру, любые
свои отложения и кристаллизации в ней. Существование такого «зазора» — условие развития познания. Элиминируя его, Гегель невольно восстанавливает фетишистскую посылку прежних метафизических учений.
 В итоге у содержательной формы пропадают предметный смысл, объективность, происхождение из реальных связей, и, следовательно, пропадает возможность изменения этой формы, замены ее другой. Эти
обстоятельства лишь косвенно, благодаря фактически
приводимому материалу и независимо от самой сознательной концепции, проступают в трактовке формы
мышления (поскольку объективный идеализм утверждает независимость бытия от мышления отдельного
субъекта). У Гегеля фактически происходит онтологи-
зация того вида, в каком отношение формы мышления
и ее содержания существует внутри мышления. Содержание в его функции внутри мышления есть момент
единой связи «форма — содержание»: расчлененное содержание (структура) мысленно связывается определенными действиями мышления, т. е. формой (которая
есть способ связи содержания в мышлении). Но всякая связь есть связь различного, и та же самая связь
«форма — содержание», взятая со стороны предметного содержания, означает учет тех отношений, которые
в самой форме не проявляются, но зато определенным
образом характеризуют содержание, например, в его
связи с эмпирическими объектами, из которых (и в
зависимости от которых) оно абстрагируется, с чувственностью, вообще с независимыми от мышления условиями. Собственно, лишь фиксирование таких уело-

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 вий содержания означает фиксирование связи формы
и содержания как связи различного, дает возможность
объяснить форму деятельности в ее зависимости от
каких-то объективных (и меняющихся) оснований. Гегель же оборвал все эти нити и различия, взяв содержание лишь со стороны одной его функции и объявив
его в таком виде идеальной сущностью объекта (и лишил себя этим возможности понять как содержание,
так в дальнейшем и форму).
 Таким образом, у Гегеля абстракция определенных
сторон предмета как входящих в содержание формы
мысли и не рассматриваемых поэтому отдельно от нее
ставится на голову, онтологизируется и затем уже применяется к конкретному анализу познания. Но на пути
такой онтологизации исчезло сознание смысла произведенной абстракции, исчезло оно как в понимании
объекта — его структура полностью отождествляется с
мыслью, так и в понимании формы мышления — она
уже не может быть объяснена из отличного от нее содержания. Последующее рассмотрение формы мышления в ее зависимости от содержания становится как
способ ее объяснения двусмысленным и, по существу,
иллюзорным, ибо Гегель вообще не признает общей
зависимости мышления от предметов и обрывает всякую связь мысленного содержания с ними.
 Но Гегель делает и дальнейший шаг, отождествляя изображаемое научным знанием движение предмета и движение научной мысли, этот предмет изображающей.
 Предмет движется и развивается в универсальных
формах, обнаруживаемых диалектической философией.
Изучение этих универсальных форм бытия служит философии для понимания и обобщения методов научного мышления, посредством которых производится
знание о предметах, существующих и движущихся в
этих всеобщих формах. Но в глазах Гегеля продуктивная деятельность мысли должна быть продуктивной

Формы и содержание мышления
 деятельностью самой действительности — иначе Гегель
не умеет объяснить всеобщие формы этой деятельности. И то и другое должно для Гегеля полностью совпадать. В итоге мышление не выделяется Гегелем в
качестве самостоятельного объекта исследования, которому должны быть даны особые, отличающие его от
всего остального характеристики. Например, восхождение от абстрактного к конкретному понимается Гегелем как процесс возникновения самого конкретного,
и, с другой стороны, характеристика получаемого знания как абстрактного или конкретного есть в то же
время характеристика абстрактности или конкретности реальных отношений или их складывания во времени в такой — от абстрактного к конкретному — последовательности. Движение познания не отличается
от движения объекта, отождествляется с ним.
 То, что здесь искажается понимание предмета, который изображается в качестве продукта мышления, —
это один аспект, чаще всего отмечаемый в нашей философской литературе. Но здесь искажается и понимание мышления, извращаются его связи и исключается
возможность научно верного его изучения, ибо последнее предполагает понимание отличия мысленных связей отражения от форм бытия предмета и особое исследование их в этом отличии, какова бы ни была их
зависимость, от связей предметных. Понимание зависимости форм процессов мышления от соответствующих предметов и универсальных форм их бытия есть
учет системы связей, в которой существует и функционирует познающее мышление, а отнюдь не игнорирование его особенностей. Извращенность гегелевского
понимания особенно ярко бросается в глаза в связи с
онтологизацией им родо-видовой структуры понятия,
форм суждения и умозаключения (см. соответствующий раздел «Субъективной логики»).
 И прежде всего тяжелыми последствия этой концепции «тождества» оказались для развиваемой Геге¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 лем диалектической логики, для исследования ее форм
и средств. Диалектический ход познания Гегель изображает в виде «самодвижения, саморасчленения» «логической идеи», субстанции как «субъекта». При таком
понимании в тени остаются специфические мысленные
средства отражения этого движения, этой объективной диалектики, т. е. они не характеризуются формально в их отличии от самих отражаемых форм связей
объекта («развитие», «противоречие», «система тотальности» и т. п.). Сами эти мысленные средства возникают именно благодаря особому их содержанию, но тем
не менее как таковые они отличны от него. Гегель же не
выделяет для особого логического рассмотрения, например, такую диалектическую форму, как восхождение
от абстрактного к конкретному, и деятельность «разума» свелась у него в конечном итоге к тому же умозаключению. Это вообще очень интересная особенность
гегелевской диалектической логики. Как трудность анализа гегелевского понимания форм диалектического
мышления, так и неудовлетворительность этого понимания заключаются в том, что в конкретное содержание «Логики» они не входят, а понимаются как обосновываемый дальнейшими практическими результатами способ самодвижения, саморасчленения системы
знания, излагаемой философом, в которой содержанием логического исследования, его объектом являются
категориальные отношения мысли, а не формы мышления, вырастающие на их основе. Сами диалектические средства мышления — восхождение от абстрактного
к конкретному, единство исторического и логического,
анализ и синтез — оказываются методологическими
свойствами теоретического логического построения в
«Логике», т. е. методологией Гегеля, которую приходится еще особо выявлять и исследовать, рассматривая
материал «Логики» как эмпирический материал. В этом
фактическом ходе гегелевской мысли, в этой общей
концепции все дело, и в ней же все интересное с точки

Формы и содержание мышления
 зрения форм. Диалектическую логику Гегель развивает прежде всего здесь, и недаром, что отмечал уже
Ленин, «Логику» подытоживает раздел о диалектическом методе, и подытоживает именно рассмотрением
общего характера движения, имевшего место в «Логике». Поэтому понимание Гегелем форм диалектики и
сколько-нибудь конкретное их расчленение проступают у него лишь косвенно в полемических замечаниях в адрес метафизики, в многочисленных «введениях», «предисловиях» и в практически осуществляемом в «Логике» исследовании (а также в «Философии
нрава», «Истории философии» и других произведениях).
 Хотя это и достаточно однообразное методологическое построение, в котором нет, собственно, теоретического, дифференцированного анализа диалектики
как формы развития мысли, нет всестороннего и конкретного ее расчленения как системы мысленного действия, все же именно в нем можно прочитать некоторые открытые Гегелем самые общие характеристики
таких диалектических явлений, как органическое предметное целое («тотальность»), развитие, связь, а также
свойств процесса их отражения в диалектически-кон-
кретном знании, строящемся из исходного абстрактного
начала науки, развивающемся в «систему взаимосвязанных и переходящих друг в друга гибких понятий»,
предполагающем единство исторического и логического способов исследования и т. д. Для теории диалектического мышления самым ценным оказалось не то, что
дает Гегель внутри «Логики» в качестве анализа форм
мысли, а то, как он в общем понимал предмет науки
(учение Гегеля о «развивающейся тотальности») и какими мысленными средствами воспроизводил этот спекулятивно преобразованный предмет в виде развивающегося, расчлененного внутри себя органического целого. Специально же и сознательно под анализом форм
мысли Гегель понимал анализ категорий, а действи¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 тельные формы процесса научного исследования искаженно охарактеризовал лишь в виде «закономерностей» дедукции категорий, абстрактных определений самосознания. Предмет исследования диалектической логики не был, таким образом, им сознательно выделен.
 И дело, конечно, здесь не в сознательном отказе от
такой задачи. Сам-то Гегель считал, что он выработал
«новое понятие рассмотрения», разработал «абсолютную форму мышления». Дело в том, что логическая
связь движения мысли не отличена от реальной, поэтому
формы первой, покоящиеся на тех или иных категориально-предметных структурах мысли и объективированных идеальных конструкциях, просто не выступают
перед глазами исследователя и осознаются лишь как
свойства «самодвижения категорий», их «абсолютной
рефлексии».
 Таким образом, у Гегеля не получилось двойственного рассмотрения мышления, не удалось ему и построение содержательной логики — прежде всего потому, что оно не стало построением именно логики.
 Абстракция содержания формы мышления из эмпирии и чувственного созерцания означает у Гегеля
полное отбрасывание последних и исключение их из
круга логического изучения. Содержание формы не связано у Гегеля с эмпирией и чувственностью в смысле
какой-то обусловленности ими, даже больше того, связь
эта изображается Гегелем таким образом, что, с одной
стороны, формальное содержание («логическая сущность») как бы порождает эмпирически-конкретное содержание и вообще весь мир чувственности, а с другой
стороны, искажается этим миром, проявляется в нем
неадекватно. Это уже теологически-мистический момент его учения. Но при такой абстракции содержания нельзя применить его анализ к объяснению формы деятельности, ибо исчезают условия возникновения
самой формы, которые лежат в предметной исследовательской деятельности, связанной с созерцанием,

Формы и содержание мышления
 с эмпирией. Форму нельзя даже обнаружить. У Гегеля
так и получается, поскольку с определенного пункта
процесс мышления им берется как «чистый» логический процесс, имеющий такое абстрактное содержание,
из которого элиминированы всякие следы эмпирии и
чувственности. Соответственно, в логической теории
у него совершается отход от ранее поставленной задачи анализа деятельности мышления к анализу готового знания, дедукцией которого Гегель и занимается вместо анализа средств, форм получения новых
знаний.
 Результатом является, прежде всего, крайнее сужение области логического исследования и фактическая
его неосуществимость. Гегелевское изложение должно
быть одновременно в каждом своем моменте изложением и теории объекта, и мысленных форм познания
этого объекта. И следовательно (в силу концепции тождества), в формах должно быть выделено лишь то, что
может быть включено в теорию самого объекта, лишь
то, что может быть изображением объекта. Метод отождествляется с теорией. Анализ форм мышления получает совершенно превратную направленность, ибо для
их понимания запрещается выходить за пределы готового теоретического знания, излагаемого в качестве систематической картины объекта. Отсюда постоянное и
утомительное вымучивание категорий друг из друга,
претендующее на исследование мысленных форм в их
связи друг с другом.
 В той мере, в какой Гегель вообще выделяет в научном мышлении процессы исследования, т. е. определенную субъективную деятельность, он видит в них
только единообразный процесс — «абсолютную форму» с ее «внутренней рефлексией», «отрицательностью». И поскольку зависимость их содержания от чувственного созерцания элиминируется, то все логическое движение в целом, в котором выступают и в той
или иной последовательности применяются различные

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 познавательные формы, оказывается у Гегеля однотипным «чистым имманентным процессом», независимым
от различий объективных обобщенных отношений, которые в нем может выделить научная мысль для своего движения к знанию. Таким образом, не выдерживается принцип содержательности формы мышления,
нарушается зависимость ее от объекта, от типа предметного содержания. Различные предметные области
покрываются одной и той же формой. И соответственно, в свою очередь, не могут быть различены и сами
формы, типы связи абстракций. Поэтому именно выведение категорий должно у Гегеля создать видимость
учета процесса исследования, видимость рассмотрения
движения мысли, всего его разнообразия и сложностей. Но это лишь видимость. На деле все, относящееся
к процессу исследования, лишь конечным продуктом
которого является знание, выбрасывается. Путь к знанию и процесс его получения оказываются за бортом
логического исследования. Но таким образом за бортом оказывается сама суть дела, ибо ни о каком анализе познавательных форм не может быть и речи без
учета, например, отношения к эмпирическим фактам,
к исходному материалу теоретического исследования,
без учета способов абстрагирования из чувственно данного и т. п., т. е. без учета низших ступеней движения
мысли и вообще ее хода в эмпирическом материале,
который в готовой теории никак не отражен. Иначе
можно говорить лишь о формах изложения готового
материала. У Гегеля обрублены все эти низшие ступени, весь этот внутренний и скрытый в конечных формах продукта ход мысли, ее живая структура, — обрублены именно потому, что ему нужно изложить абсолютное «царство чистой истины», а они изображением
этого царства служить не могут. Поэтому Гегель, имея
таким образом препарированное содержание, не может воспользоваться им для действительного выделения устойчивых и воспроизводящихся форм исследова¬

Формы и содержание мышления
 ния («логики опытных открытий») и занимается вместо этого субординацией наличных абстрактных определений предмета. Вместо теоретической связи, в которой излагалась бы система различных типов абстракций и методов познания, а в рамках последней
обобщались бы объективные связи и законы, задается онтологическая связь «выводимых» друг из друга категорий. Гегель задался фактически целью вывести
из чего-то единого всю совокупность онтологических
обобщений и законов, фигурирующих в основаниях
конкретных наук.
 Формы теоретического мышления как формы исследования могут быть рассмотрены лишь в том случае, если идут к исходному материалу, не фигурирующему в готовом знании, к ходу его преобразования в
данное знание, к способам его связи в теории. Лишь
после этого формы мысли могут быть рассмотрены теоретически в их связи друг с другом, «выведены» и
субординированы (и может оказаться так, что различные группы категорий и базирующихся на них методов,
форм познания потребуют построения ряда различных
логических теорий, связанных между собой определенными общими принципами, но тем не менее различных). Но Гегель не делает именно этого, лишаясь тем
самым возможности изложить диалектическую логику
в ее действительной внутренней связи. Вся деятельная
сторона форм диалектики и их взаимоотношение мистически приписываются им абсолютному знанию (чистому самосознанию), которое саморазличает, самораз-
вивает себя в систему. Итогом такого «саморазвития»
является чисто спекулятивное обоснование существующего, современного Гегелю знания.
 Лишь в указанных рамках смешения субъективных логических связей с объективными, готового содержания теории со средствами ее построения Гегелем вообще и анализируется деятельность мышления как деятельность, именно мышлению присущая,

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 дается ряд действительно ухватывающих суть дела
гносеологических моментов, «оттенков», как говорил
В. И. Ленин.
 В Гегеле всегда нужно учитывать эту крайне сложную и запутанную зависимость двух сторон его понимания: с одной стороны, в познающем мышлении
и его средствах может быть выделено в «Логике» лишь
то, что является в то же время изображением самого
объекта, с другой стороны, объект наделен свойствами
мышления, и деятельная работа форм мышления раскрывается как раз изображением «объекта» — в той
мере, в какой мысленные процессы предварительно
превращены в объективные процессы движения и развития. В этой путанице крайне трудно разобраться,
ибо, с одной стороны, принципиальная позиция «тождества» запрещает специальное изучение движения
мысли, отличного от объекта; с другой стороны, под
видом объекта часто рассматривают именно специфически мысленные процессы и фактически намечается
целый ряд характеристик формы. На голову, таким
образом, поставлено изучение и законов объекта, и
законов познания. Здесь и в том и в другом отношении приходится выбирать действительно лишь «оттенки».
 По сути дела, все проанализированные обстоятельства свидетельствуют о том, что у Гегеля не сложилось
в конечном итоге четкого понятия формы мышления
(и ее содержания). Форму мышления Гегель смешивает то с реальными связями, то с формами готового
знания. Крайне широкая область применения терминов «форма мысли», «определение мысли» сама по себе говорит, что «форма» как логическая связь строго
определенного типа не вычленена. В свою очередь, содержание формы мышления отождествляется с мысленными связями. Причина этому — идеализм, т. е. в
данном случае идеалистическая концепция тождества
бытия и мышления.

Формы и содержание мышления
 Тем не менее Гегель получает важный исторический результат, который трудно переоценить и все значение которого может быть раскрыто лишь последовательным и конкретным построением научно-материа-
листической теории мышления и истории познания.
Ленин не случайно указывал, в связи с Гегелем, на
необходимость обобщения истории познания с точки
зрения развития логических форм и категорий. Проведенный даже в гегелевской формулировке новый принцип, способ анализа формы мышления и процесса познания вообще совершенно иначе ставит вопрос о задачах
и содержании логики и теории познания. Структура
объекта, обобщенно понимаемая логикой, и столь же
обобщенно понимаемый способ его мысленного расчленения и исследования — вот что ставится в центр
внимания логики, вот о чем должна дать знание логическая теория. Гегель угадал эту задачу. Требование
«внесения содержания», фактический историзм в понимании мышления и разработка диалектических форм
мышления достаточно ясно говорят о том. И плодотворной идеей было прежде всего то, что его интересовало как раз обобщение реального процесса познания,
его хода, пути к истине, а не только, как выражается
Гегель, «формальные условия знания», «формальная
истина». Гегелевская «Логика» отнюдь не ставит себе
задачи раскрыть природу, например, суждения как такового или какой-либо категории в ее лишь формальных функциях готового знания, но выясняет их связь
и место в общем движении реального исследования
предмета, т. е. те связи, в которые они вступают при
изучении определенного содержания. Такое преодоление узких рамок критического исследования способностей ума совершенно иначе ставит вопрос о познании; речь идет теперь о работе мышления и о развитии его форм в историческом ходе познания. Поэтому
у Гегеля отпадает вопрос о природе «априорности» или
«апостериорности» как таковой, а на первый план вы¬

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 ступает вопрос о законах движения мысли в определенном содержании. Метод и есть теория познания,
другой теории познания для Гегеля не существует1.
 Однако содержание этой теории познания, логики
не отлилось еще у Гегеля в научную форму. Опыт наук
XVIII в. поставил в центре его внимания вопрос о закономерностях такого движения познающей мысли, которое раскрывало бы в предметах их сложные связи,
изменения, развитие, многостороннюю системность и
т.д. Конкретными науками (в том числе и самим Гегелем в социальной науке) были открыты как эти новые
предметные области, так и познавательные средства,
логические орудия этого зародышевого диалектического воззрения. Это исторически происшедшее преобразование формальной стороны научного мышления
представало на поверхности в виде отхода от «абстрактного, аналитического» мышления, в виде особой содержательности, «синтетичности» (в кантовском смысле) научных форм, в виде требований «мысленной конкретности» знания, охватывающей предмет во всем
многообразии его сторон. Скрытые здесь и реализуемые наукой в практических мысленных навыках закономерности становятся в таком виде — как особые явления — предметом гегелевского анализа. Но мало зафиксировать особые явления как таковые, нужно еще
раскрыть их связь с глубинным содержанием, с развитием науки и объяснить их в логическом учении о
методе, поняв выступающие на поверхности явления
и их скрытое содержание как определенное единство,
т. е. действительно выделить объект исследования. Однако замеченные Гегелем факты и отношения развиты
им в конструкцию, весьма отдаленно связанную с их
истоками и основаниями. Сам Гегель вовсе не понимал
этой связи, он просто заметил особые явления. Более
 1 См.: Ленин В. И. Философские тетради. М., 1947. С. 329: «Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма».
 135

Формы и содержание мышления
 того, он даже анализирует эти явления в совершенно
другой связи, как свойства совершенно другого процесса — процесса движения «абсолютной идеи», самосознания. Сознательно для Гегеля не существует задачи
исследования специфических закономерностей человеческого познания в их связи с развиваемым наукой
содержанием. Концепция «тождества» запрещала ему
это исследование. У него речь идет о построении абсолютной системы мира, «самодвижение», «самопострое-
ние» которой наделено им интересующими нас логическими свойствами, и лишь в меру этого превращения
они Гегелем открываются и объясняются. Поэтому гегелевскую систему нельзя просто отбросить (или «поставить с головы на ноги») и получить таким образом
диалектический метод в чистом виде. Система не есть
инородный, или внешний и легкоустранимый, элемент
гегелевской диалектики. Ведь сама себя организующая
структура системы и мыслилась Гегелем как новый
метод научного познания, который мы сегодня называем «диалектикой». Нужно еще разобраться в структурах диалектики — именно они радикально различны
у Гегеля и у Маркса. Гегелевские структуры не повлияли реально на развитие науки — той самой науки,
диалектические элементы которой ими обобщались. Они
не были восприняты ею, и она прошла в своем развитии мимо них. И прежде всего потому, что диалектические элементы были неузнаваемы в чуждом им контексте таких структур. И не только неузнаваемы: они
оказались удивительно упрощены и неразвернуты, будучи открыты и поняты Гегелем в качестве строительных
костылей общей системы сознания (в терминах традиционной просветительской философии сознания, самосознания), которая при этом еще и покоится у Гегеля на резком противопоставлении метода философии
и философского знания методам и знанию «конечных
наук». Понимание Гегелем форм теоретического познания, отличных от форм эмпирического описания

Глава II. Понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля
 и стихийно-опытного освоения сознанием действительности, осталось у него на уровне понимания их как
«абсолютных» форм философского самосознания субъекта культуры, манипулирующего содержаниями своего
сознания и добивающегося его «прозрачности», чистоты «я» во всех определениях и разветвлениях сознания.
Никакая картина форм познания как форм реальной,
идеальной предметной деятельности, артикулированной вне субъекта познания и его манипуляторской деятельности, не могла родиться из этой куколки самосознания. Она погибла в ней, так и не развившись.

Глава III
 ФОРМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ
У ГЕГЕЛЯ
 Для дальнейшего анализа гегелевского учения о познавательных средствах научного мышления имеет смысл
специально проанализировать какое-либо одно из них
в философии Гегеля. Как понимает Гегель, например,
логическую деятельность исторической науки? Как сказывается здесь его общая концепция формы мышления и в какой вообще мере можно ту или иную форму
мышления построить в логической теории (и практически применить), если логические связи человеческой субъективности отождествлены со связями объективными и наоборот? Привлечем для решения этого
вопроса материал «Истории философии» Гегеля, где
средства исторической науки применены к анализу и
воспроизведению одного из процессов развития — истории познания, и воспользуемся примером того, как
Гегель оперирует здесь одной из форм диалектического мышления — единством «исторического» и «логического» (что имеет и самостоятельный интерес помимо иллюстрации определенного логического учения).
Возникновение и существование этой формы диалектического мышления покоится на определенной «онтологии», абстрактно-предметной структуре, пронизывающей мысленный строй исторической науки. Это строение реальных исторических форм и структура процесса

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 развития как особые типы связей между явлениями,
вычленяемые исторической наукой из эмпирии в качестве своих всеобщих предметных понятий («идеальных
объектов», «абстрактно-наглядных предметных конструкций» и т.д.), в которых реальная история и «мыслится». Сами эти типы связей в объективно-исторической
действительности были эмпирически нащупаны уже к
концу XVIII в., когда историческая наука стала сталкиваться с отношениями развития в своих объектах.
Обобщение и деятельное преобразование эмпирических исторических объектов в свете этих отношений,
построение последних в виде идеальных объектов и
конструкций, распространяемых на эмпирию, вносит в
историческую науку новую предметность. На ее основе в логическом аппарате этой науки и развивается
единство «исторического» и «логического» способов
исследования как мысленная структура процессов научного воспроизведения истории развития, как форма
диалектического мышления об истории. В гегелевской
диалектике мы находим это сложное образование лишь
в зачаточном виде.
 1. 	ИДЕЯ ИСТОРИЗМА И ИСТОРИЯ ПОЗНАНИЯ
 Идея истории познания, историчности самих философских или научных знаний является лишь поздним
результатом существования наук и философии. Вплоть
до Гегеля мы не находим ее в сколько-нибудь развитой
и сознательной форме. Конечно, и задолго до Гегеля
было известно, что в смене человеческих поколений и
в индивидуальной истории происходит открытие фактов реальности, накопление знаний и мыслей, их видоизменение и т. п. Но сам этот раскинувшийся во времени и в поколениях процесс высказывания и видоизменения каких-то конкретно-индивидуальных по форме
истин вовсе не выделялся при этом в виде особой ис-

Формы и содержание мышления
 тории и последовательности их общего содержания,
проходящего в них определенные этапы и формирующегося на каждом из них в закономерной связи с действием исторически различных систем зависимостей
познания, определяющих, что и как (или какая часть
истины) открывается индивидами. Время было лишь
случайным и внешним измерением научной истины,
не говоря уже об отсутствии какого-либо представления о качественно различном строении познания в разные эпохи, об его ограниченных и конечных системах,
обладающих каждая своим временем и сменяющихся,
образуя определенную преемственность (преемственность между системами, а не в рамках одной-единст-
венной). С точки зрения этого понимания истина либо
сразу появлялась во всех своих доспехах, как Минерва
из головы Юпитера (и притом где и когда угодно: Галилея вполне можно было бы себе представить удачливым современником Аристотеля), либо чисто количественно накапливалась по частям (каждая из которых
сама была вполне завершенной истиной) в совокупной работе светлых умов, способных ее сразу увидеть.
Естественно поэтому, что исторический ход идей осмыслялся здесь как процесс «рассеивания туманов заблуждения» и эманации чистой сущности знания, не претерпевающего само по себе никаких исторических превращений. Такой неисторический взгляд на содержание
истины дополнялся столь же неисторическим взглядом на познавательные средства, с помощью которых
она добывается: аппарат мышления, наличные в нем
категории и средства исследования трактуют как единую и одинаковую во все времена способность (ср.
«естественный свет» разума у Декарта). Нет самого
представления о том, что эти категории, как и соответствующие им познавательные задачи, могут вообще отсутствовать на тех или иных этапах и лишь исторически
возникать в связи с прогрессом наук и философии.
В общем можно говорить о концепции «вневременной

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 мысли» вплоть до представителей рационализма и Просвещения XVII—XVIII вв. включительно. Хотя к их
времени и накапливается материал исторического сознания, наталкивавший на идею развития (и в общем
выходивший за рамки идеи прогресса знаний, которая
самому возникновению науки Нового времени сопутствовала и завершенно Бэконом была выражена), одно
обстоятельство принципиально исключало возможность
преодоления этих ограниченностей и разработки историзма в применении к анализу познания1. Это обстоятельство, которое мы указывали в предшествующих
главах: господствовавший индивидуалистический подход к анализу познающей мысли и фиксирование изолированного опытного сознания («гносеологического
робинзона») в качестве единственного материала ее проявлений. Научное мышление есть с этой точки зрения
совершенно индивидуальная деятельность, есть способность единичного индивида, и только. И поскольку не
выделяется общественная действительность науки, в
сфере которой на деле реализуется это мышление, то
предшествующая история могла в лучшем случае выступать лишь как момент эрудиции индивидуального
мыслителя, как произвольный момент его биографии
и образования либо же как серия заимствований и влияний, в которых происходит передача и накопление знаний как неких готовых «сущностей».
 Попробуем теперь посмотреть, какие последствия
вытекают для концепции истории из представлений и
понятий содержательной логики, диалектики, а затем —
что сделано в этом отношении Гегелем. Мы исходили
из того, что в познании на основе той или иной предметной (или опредмеченной, овнешвленной) е^о фор¬
 1 Появление и наблюдение того или иного эмпирического материала не является само по себе творческим принципом в познании. Еще
должна быть произведена предметная абстракция, соответствующая
этому материалу, должна быть образована мысленная предметность,
чтобы началось его познание.
 141

Формы и содержание мышления
 мы и развертываются определенная система исследовательского действия и движение продуктивной мысли. Логическое строение познания есть в этом смысле
строение производства знаний. Иными словами, предполагается, что не воздействие безразличного к познанию объекта производит в нем те или иные научные
образы, а что люди сами создают в объекте условия
приобретения знаний о нем. На основе этих опредме-
ченных и объективированных условий образуются и в
дальнейшем воспроизводятся внутренние зависимости
мышления, составляющие определенную содержательную «сеть», посредством которой мысль, так сказать,
«вычерпывает» явления действительности и по линиям
которой пролегают отношения между последними —
отношения, актуально установленные или же любые
возможные в пределах данной «сетки», структуры. Следовательно, содержание знаний неразрывно связано с
предметной деятельностью и в ней, прежде
всего, коренится в смысле основных своих условий, а
не в какой-либо заданной и природно вечной организации ума, «души», бросающей свой взгляд — то почему-либо замутненный, то ясный и чистый, «естественный»,— на дефилирующие мимо предметы. Но отсюда же тогда вытекает, что эти условия изменчивы,
что абстрактные содержания производятся и существуют в исторических формах, что «сетки» и содержательные поля мышления историчны, образуют замкнутые горизонты мысли (развитие есть их размыкание и
смена) и что, следовательно, в конкретном содержании
знаний существуют и действуют генетические мыслительные связи (помимо структурных, одновременных).
Действие этих связей, смена их новыми, точно так же
в предметной деятельности коренящимися, и есть внутренняя история (или историчность) истины. Центр тяжести истории, исторических изменений и перестроек
лежит в этих объективациях, предметно произведенных допущениях, идеализациях, посылках, онтологи¬

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 ческих схемах и т.д. Под историей внешней кумуляции знания лежит внутренняя история их существования и смены, их временности. Знание и его предметы
генетически связаны с ними, зависят от них, что и
должно быть прослежено историческим исследованием. Более того, сами характеристики истины (ее вне-
временность, тождественность, всеобщность и т. п.) должны браться и рассматриваться как часть, сторона более
широкого движения — развития исторического целого
проблемных полей, развития основных условий и задач мыслительного действия, его творческой структуры, не существующей помимо того, какие объективации в предметах действительности произведены, какие
в них созданы онтологизированные (и обобществляемые) условия и схемы приложения интеллектуального
труда, какое проблемное поле этими последними открыто. Так же как не существует никаких целей и задач познания до и независимо от характера и типа
опредмечения его общественно-человеческих форм, которыми сами эти цели и задачи исторически порождаются, «индуцируются», так не существует и «естественного», логически правильного устройства ума в мыслящих субъектах, к упражнению которого можно было
бы сводить происхождение готовых мысленных продуктов и их логические и гносеологические свойства.
«Логический», познающий человек, т. е. индивид, познающий в наличных всеобщих формах, есть лишь то,
чем или каким он сам себя сделал культурно-исторически. У него нет никакой сущности, кроме той, которая есть совокупность имеющихся на данный момент
кумуляций и кристаллизаций общественно-человечес-
ких сил и достижений, нет ничего, кроме содержательной логики, артикулированной в культуре как реальный
аппарат мысли, как историческая система производства. А она меняется с созданием новой предметности,
образуя временную последовательность и процесс развития в постижении истины.

Формы и содержание мышления
 Достижение Гегеля, очевидно, в том и состоит, что в
подходе к истории познания он пытался мыслить одновременно и структурные его связи, и генетические. Он
стал на путь разработки способов анализа и исторической теории таких объектов, в которых имеют место и
те и другие. Правда, он абсолютизировал частный прием развертки структуры, называемый им développement.
 Но при всем этом Гегель впервые идет к тому, чтобы создавать объект научного исследования в области
описания исторического процесса познания, и с «Истории философии» Гегеля «вообще только и начинается, — как указывал Маркс, — история философии»1.
Поскольку объект познания, по Гегелю, содержит в себе определения деятельности, то само исследуемое отношение «знание — предмет» стало для него историческим, а не вневременным, превратилось в определенную последовательность и историчность постижения
истины (в этом плане как раз и важна гегелевская теория отчуждения). Беря генетические связи сопоставительно со структурными и наоборот, он показал, что
история не есть внешняя содержанию знания совокупность индивидуально-эмпирических обстоятельств и
преходящих оснований, а структура содержания знания не есть нечто, безразличное к генезису. Именно в
виде такого единства он пытался выделить и сформировать объект исторического исследования, посредством которого можно было бы разобраться в эмпирической истории и рационально понять ее. Основные
здесь для нас понятия, которые реализуют гегелевскую
мысль, что истина есть исторический процесс, путь,
движение, а не голый результат, — это понятия «исторического» и «логического».
 Развиваемую на этой основе форму исторического
мышления (или его методологию) мы и попытаемся
 1 	Маркс К, Энгельс Ф. Избранные произведения. М., 1948. T. II.
С. 345.
 144

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 рассмотреть. Но мы не поймем ее специфический вид
на данном этапе развития историзма, не проанализировав тот особый спекулятивный контекст, в котором
она стоит у Гегеля.
 2. 	РОЛЬ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ
 Исторический взгляд на научное знание возникает
у Гегеля в рамках трактовки мышления как деятельности, регулируемой определенными общественно-значимыми и объективными по отношению к индивиду
формами. Крайне важно понять тот факт, что осознание общественной природы мышления и — как следствие этого — выделение объективного процесса истории развития мысли (т. е. подход к познанию как исторически развивающемуся) являются у Гегеля частью
и следствием определенной культурно-исторической
концепции, по-особому охватывавшей все общественные феномены буржуазного сознания того времени и
включавшей в себя проблемы исследования истории
познания. Как мы уже говорили в главе I, Гегель выделяет в общественном сознании его надындивидуальные, принудительные формы (составляющие то, что он
называл «объективным духом»), увязывая их в одно
целое рационально понятой культуры и пытаясь — с
точки зрения происхождения — объяснить их содержание. Гегель берет мир прежде всего как духовно освоенный мир, т. е. в том виде, в каком реальность —
природная или общественная — ассимилирована данным Гегелю буржуазным общественным сознанием (религиозным, моральным, юридическим, научным и т. п.)
и является непосредственным фактором самого общественного жизненного процесса — процесса культуры. Обнаруживаемые здесь «объективные мыслительные
формы» стихийно складываются из переплетения массы единичных действий и господствуют над индиви¬

Формы и содержание мышления
 дуальным сознанием независимо от воли и желания
отдельных лиц, как, например, идеи «общественного
договора», «равенства», «права» и масса других общественно-объективных явлений сознания. Точно так же
в научном сознании наличны определенные категории
и онтологические схемы познаваемой действительности (многократно расчлененные мысленные предметности), которые с принудительной силой навязываются
всякому современному ученому при ее исследовании,
хотя и могут употребляться бессознательно и не становиться объектом самостоятельного исследования.
 Объективно рассмотреть эти «отчужденные» от индивида общественные формы сознания означало для
Гегеля выявить их действительное содержание, ускользающее от стихийно подчиняющегося им индивида, и
довести их до «самосознания». Это самосознание должно удержать знание об их происхождении из совокупной деятельности самих же индивидов и тем самым
снять их отчужденность. Гегель и идет по пути исследования эволюции этих форм, считая такое теоретическое их объяснение задачей философии. Но самосознание для Гегеля также и онтологический факт, а не
только философское знание об этих формах. На место
совокупной деятельности реальных исторических индивидов Гегель идеалистически конструирует внеин-
дивидуального субъекта этой эволюции («абсолютный
субъект», «абсолютный дух») и онтологический процесс его «самосознания», который считался бы объективным источником возникновения внутреннего содержания общественных феноменов духовной культуры в
том их виде последовательности, которые эмпирически известны. Реальным аналогом этого «абсолютного
духа», проходящего все объективные иллюзии, все отчуждения своей собственной природы и снимающего
их в самосознании, является скрыто подразумеваемый
Гегелем социальный фактор образования как характеристика особого субъекта культуры, как социальный

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 идеал всестороннего индивида, не подчиняющегося наличным формам разделения труда или способного ими
всеми пользоваться1. Маркс иронически замечал, что
Гегель придерживался очень еретических взглядов относительно разделения труда. «Под образованным человеком следует разуметь прежде всего того, кто может сделать все то, что делают другие», — говорит он
в своей «Философии права»2. У Гегеля диалектика разрабатывается как теория развития сознания, порождающего объективный мир, освоенный человеческой культурой на протяжении всей истории. «Самосознание»
влечет здесь за собой историю, т. е. исторический процесс является, согласно Гегелю, способом осуществления этого самопознания, полагающего в совокупности
общественно-духовных образований их действительное
содержание (объективно — в смысле результатов исторического процесса, проделываемого самим абсолютным духом, и субъективно — в смысле результатов философско-исторического исследования, проделываемого
индивидом). Современное философское сознание представляется Гегелю особым царством, в котором человечество овладело всем внутренним содержанием природного и общественного мира. И, развернув его, т. е.
изложив в виде определенной эволюции сумму соответствующих знаний и представлений, можно развернуть все содержание мирового процесса, поскольку по¬
 1 Где-то в самых глубоких своих основаниях эта характерная фигура субъекта культуры как фактическая реалия идеи «абсолютного
духа» может быть еще и дальше прослежена к выражению вполне
объективного экономического отношения, развиваемого буржуазным
обществом, капиталом, — всеобщего отношения полезности, или, как
говорил Маркс, «системы всеобщей полезности», объединяющей и формализующей предметные воплощения, продукты тех и всяческих видов
реального производства в качестве даровых полезностей, которые лишь
фактом частной собственности опосредуются и собственное самостоятельное содержание которых выступает как нечто несущественное, побочное, случайное, условное (как «хитрость разума», сказал бы Гегель).
 2 Маркс К. Капитал. М., 1952. Т. I. С. 371.

Формы и содержание мышления
 следний по своей внутренней сути совпадает у Гегеля
с философией, сама же философская форма сознания
не есть нечто индивидуальное, не есть просто развиваемая индивидом картина своих убеждений, а является одновременно и саморазвитием действительности.
 Дело, конечно, в том, что Гегель вычленяет общественные отношения лишь в том виде, как они даны в
отношениях общественного сознания, и принципиально не идет от последних к их материальным объективным основам, к отношениям, выражающимся в общем
строении сознания и определяющим его. Наоборот, связи общественной жизни рассматриваются Гегелем как
объективация соответствующих отношений общественного сознания. И именно потому, что он не идет к
материальному содержанию общественного сознания,
последнее пришлось объяснять опять-таки через индивидуальное сознание, произведя над ним как эмпирически исходным пунктом ряд абстракций, которые
учитывали бы определенные внеиндивидуальные проявления, т. е. самим же Гегелем открытые реальные
отношения общественной жизни (абстракции «абсолютный субъект» и т.п. именно таковы по своему строению). Это отразилось и на трактовке истории познания, представляющего собой высокоспециализированную
форму общественного сознания, которая складывается
иначе — и этот пункт у Гегеля постоянно ускользает,—
чем надындивидуальные, общественно-духовные образования непосредственного процесса жизни.
 К. Маркс как-то заметил, что философы «знают лишь
отношение „Человека“ к самому себе, и поэтому все
реальные отношения становятся для них идеями» *. Если же все сведено к мыслям, что ничего не стоит, взяв
внешне известные объективные мыслительные формы,
абстрагировать «человека вообще», «человека как такового», который мыслит в этих формах и проходит
 1 Маркс КЭнгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 64.
 148

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 их одну за другой в определенной исторически временной последовательности. Причем ударение здесь падает на мыслительную работу индивида в его отношении к общественной среде и истории: он их должен
ассимилировать работой мысли. Задача свелась к тому, чтобы выяснить, как во всех общественно значимых явлениях истории мысли проявляется и действует
собственный абсолютный и вечный разум человека, т. е.
к тому, чтобы снять эти общественные и исторические
формы как «отчуждение» последнего. В итоге, исследуя историю познания, Гегель воспроизводил в ней не
фактическую историю выработки знаний, развития отражения предмета, а то, как наличное знание выступало
в образовании, в сознании. Этот вульгарный элемент
гегелевской исторической концепции и был подхвачен
современным иррационализмом в «философиях культуры» и типологиях (Шпенглер, Зиммель, Дильтей,
Шпрангер, Ортега-и-Гассет, Ясперс и др.)1*
 1 В этом смысле Гегель, проводивший в целом содержательную
точку зрения в анализе истории мысли, — предтеча указанных идеалистических «морфологий» и «типологий» культуры, элиминировавших
полностью содержание из исторических отношений познания. Гегелевские ошибки, постулировавшие определенное разобщение содержания
истины и человеческой познавательной деятельности, на долю которой
оставалось лишь то или иное отношение к готовому независимо от нее
строю вневременной «идеи», отпочковываются в конце XIX — начале
XX в. в иррациональные системы, в вульгарные схематизации истории
мысли (к перечисленным выше можно добавить исследования «форм
мысли» у Г. Лейзеганга, Э. Сурио и др., «стилистических структур»
у В. Гольдшмидта, «сравнительной философии» у М. Масон-Урселя,
А. Демпфа и др., психологических и даже патопсихологических «философских типов» у Г. Герцберга и т. п.). Здесь вообще интерес сосредоточивается на отношениях, внешних фактическому содержанию знания:
это особенности его изложения, внешний, систематический его костяк,
социально-психологические мотивы мировоззрения, умственные склонности и черты темперамента философов и проявляющиеся в них стереотипы сознания, стихийно проникающие из непосредственного процесса жизни и принимающие устойчивый вид «объективных мыслительных форм» (по выражению Маркса) данного общественного уклада.
Выделение различного рода «мыслительных форм», «типов мировоззрений» и т. п. оказывается на деле уходом от рассмотрения содержания

Формы и содержание мышления
 Истории знаний у Гегеля отводится в итоге весьма специфическая роль. Инородность, историчность
других форм знания (и вообще форм духовной культуры) есть лишь видимость, есть лишь «отчуждение»
во времени вечного и абсолютного духа, который является полностью приобретенным достоянием современности и воплотился в ней. Исторические формы
и образования — это просто отчужденно во времени
выраженные этапы, ступени логической эволюции этого «единого». В то же время «единому» необходима
история, ибо оно должно развернуть себя и сознательно овладеть всем наличным «в себе» богатством,
многообразием своих сторон. Отчуждение во времени — необходимое средство этого «абсолютного самопознания». Современный (и вечный, по сути дела)
дух осваивает себя, изобразив свое содержание в становлении, он «сознает себя посредством развития определений»1. Он как бы притворяется историческим.
 истории мысли и подменой его структурами стихийного общественного
сознания, пронизывающего те или иные исторические формы культуры.
Содержание самого специального знания считается не относящимся к
деятельности людей или лишь экспрессивно с нею связанным, и в нем
не усматривают никаких опор для объективных оценок и обобщенной
реконструкции индивидуально, во времени развиваемых отношений
мысли, индивидуальных убеждений, поисков, открытий и т. п., для определения в них моментов заблуждения или истины. Все они оказываются равноправными и равнопорядковыми. Связи исторического развития выпадают, и упорядочивание этих индивидуальных проявлений
человеческой мысли идет по пути установления чисто формальной
общей структуры, которая замещает содержание познания различными
социально-историческими формами его ассимиляции стихийным сознанием той или иной эпохи, субъектом господствующей в ней культуры,
образования (на этом сведении, в частности, выросла вся «морфологическая» концепция Шпенглера). Идея замкнутых и повторяющихся
типов философского исследования и знания оборачивается в итоге
абсолютным релятивизмом. Н. Гартман в одной из своих работ тонко
заметил, что тот, кто углубится в эти «мыслительные формы» у Ясперса
и Лейзеганга, с удивлением обнаружит, что это, по существу, формы
философского заблуждения (см.: Hartmann N. Kleinere Schriften. Bd. II.
Berlin, 1957. S. 17).
 1 	Гегель Г. В. Ф. Соч. T. IX. С. 95.
 150

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 Реальная история — продукт этого притворства, этой
условной игры.
 Функционирование понятого содержания знания в
сознании субъекта культуры (совокупно-человеческого или индивидуального) здесь отождествлено с реальным развитием содержания. Но это означает, с другой
стороны, что исторический процесс трактуется как логический процесс. Система фактических связей истории познания действительности подменяется системой
образования человечества (или индивида). На передний план выступает демонстрация знания о наличном
знании, а не исследование возникновения содержания
знания (сознания) из соотношения с тем, что само не
является знанием (сознанием). В рамках такого теоре-
тико-методологического подхода история знаний изображается Гегелем в основном как ход образования современного человека, который захотел бы органично
усвоить всю духовную культуру человечества, но не
как фактическую историю людей прежних времен, а
как ряд отчуждений своей собственной абстрактно-ду-
ховной природы. Гегель вводит, следовательно, такое
понятие об историческом движении познания, которое
предполагает фактическое отождествление самого этого движения с функционированием его сложившихся
и «снятых» элементов в системе более позднего сознания. Связь и переход функционально различных элементов сложившейся системы знаний выступают как
история их возникновения друг из друга. В то же время современное знание интересует Гегеля как ставшее,
как конец развития, а не как продолжающийся процесс
исследования. Вследствие этого история познания сводится к истории осознания целостного строения извечной истины. История знаний есть осознание во времени и в определенных исторических обстоятельствах
уже наличной (независимо от этих обстоятельств и времени) системы мыслей. Следовательно, исторично не
содержание знаний, а его осознание. Но, с другой сто¬

Формы и содержание мышления
 роны, Гегель проводит мысль, что сознание и есть реальное историческое возникновение, творение.
 Система связей истории познания, как и всякая иная
совокупность реальных связей, выступает у Гегеля в
качестве объективации логического сознания. Он считает, что она обусловлена теми отношениями, которые возникают в сознании «абсолютного субъекта» (т. е.
общественного индивида как субъекта мировой культуры), усваивающего определенное завершенное содержание познания, и складывается как реализация
этих отношений.
 3. 	ИСТОРИЧЕСКОЕ И ЛОГИЧЕСКОЕ
 Все проявления этой спекулятивной общей точки
зрения — как в позитивных ее моментах, так и в ложных — мы увидим теперь в деталях способа построения исторического знания о содержании и развитии
философской мысли. В этой связи особую важность
приобретает гегелевское отождествление «логического» и «исторического» (хода мысли и хода истории
мысли), как частный случай отождествления бытия
и мышления.
 В качестве исходного материала своей диалектической методологии Гегель имел перед собой определенным эмпирическим образом описанный состав предшествующих философских учений, результаты исторического сравнения различных философских мнений
и высказываний, установленные сходства их и различия, хронологизированную последовательность их изменений во времени и т. п. — короче говоря, некоторые
конкретно-исторические знания об историческом ходе
философского развития. Исходя из представления об
абсолютном духе, реализующемся — в процессе «самопознания» — в действительной истории и ее эмпирических формах, Гегель стремится переработать знания

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 об этих эмпирических формах в знание о закономерностях истории философии как познавательного процесса, о внутренних зависимостях исторического развертывания ее содержания во времени. Процесс этой
диалектической переработки строится как единство исторического и логического.
 В этом гносеологическом познавательном приеме
расчленения сложного предмета исследования Гегель
перестраивает исследование таким образом, чтобы увязывать анализ последовательно возникающих индивидуальных объектов (мыслей, знаний, философских систем) с анализом системы современного философского
знания, точнее, с рассмотрением того, как в современной развитой системе выглядит содержание, последовательность и законы познавательной связи тех сторон предмета мысли, которые обнаруживались историей
мысли. Эта связь естественно вытекает из гегелевской
концепции, ибо по замыслу Гегеля «Логика» дает изображение определенной стороны именно абсолютного
духа (т. е. субъекта истории): она дает абстрактную картину жизни и строения абсолютного духа как процесса логического мышления со всем соподчинением его абстрактных и конкретных, простых и
сложных моментов и категорий. Выявленные «Логикой» соподчинение и последовательность должны воспроизводиться и онтологически на реальных исторических формах и отношениях, ибо действительная история есть, по Гегелю, лишь онтологизированный ход
процесса мышления, есть воплощение абсолютного духа.
И если история познания есть последовательное воплощение абстрактных определений абсолютного духа,
воплощение, подчиняющееся законам их логической
связи, то знание историком этого логического их содержания и законов связи и перехода должно помочь
расшифровать в эмпирических формах истории закономерности хода философского познания, т. е. построить
теоретическое объяснение в области исторической науки.

Формы и содержание мышления
 Конечно, онтологизация процессов познания (т. е.
изображение субъекта истории в виде «познающего себя духа») и отождествление логического хода мысли
внутри сложившейся системы знания с историческим
ходом мысли привели Гегеля к искажениям действительной истории мысли, к фактической неудаче попытки построить научную историю философии. Она
осталась у Гегеля определенной спекулятивно-идеали-
стической схемой, априорной конструкцией. Тем не
менее Гегель гениально поставил внутри нее проблему
единства исторического и логического способов исследования и в определенной мере разработал методологическую, мысленно-всеобщую структуру этого единства как устойчивое средство теоретического анализа
и объяснения в исторической науке.
 Плодотворная мысль о таких логических зависимостях понимания предмета познания, которые, с одной стороны, теоретически верно выражали бы его отношения на современном этапе, а с другой стороны,
позволяли бы, при их осознании, проникнуть в исторические его отражения, объяснить их содержание и
ход, была развита впервые гегелевской философией
и составляет ее неоценимую заслугу перед исторической наукой. Гегель впервые показал, что знание и понимание развитой научной системы является условием и ключом к пониманию истории науки, что для
научно правильного воспроизведения исторического пути, пройденного объектом, необходимо исследовать связи и отношения высших его форм, где становятся ясными многие исторические перипетии. Характерно следующее высказывание Гегеля, говорящее о том, что он
распространял этот принцип на анализ всякого развития: «Для понимания низших ступеней необходимо знакомство с высшим организмом, ибо он является масштабом и первообразом для менее развитых; так как в
нем все дошло до своей развернутой деятельности, то
ясно, что лишь из него можно познать неразвитое. Ин¬

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 фузории не могут быть положены в основу, ибо в этой
глухой жизни зачатки организма еще настолько слабы,
что их можно постигнуть только исходя из более развитой животной жизни»1. Фактически эту мысль развил дальше Маркс, когда он, вырабатывая метод всякой исторической науки, пользующейся теоретическими
объяснениями, сформулировал его суть в афоризме:
«Анатомия человека есть ключ к анатомии обезьяны».
Без этого нет того, что Гегель называл begreifende Geschichte.
 Все это верно как методологическая тенденция, и
этим не предполагается никакой окончательности самой теории (хотя у Гегеля есть и такой смысл).
 Методологическая правомерность применения развитой теории к пониманию истории знаний не зависит
от дальнейших метаморфоз содержания теории. Последующая смена теорий многое меняет в содержании
исторической картины, которую составляют себе о прошлом. Но познание истории мысли (в данном случае
историко-философское исследование) есть такой же процесс познания, как и всякий другой, и в такой же мере
подчиняется соотношению относительной и абсолютной истины, бесконечному углублению в свой объект,
изменчивости познавательных условий, неабсолютно-
сти контроля над ними, хотя каждый раз, как и всякое
теоретическое знание, исходит из «окончательного»,
производя на его основе абстракции, допущения, обобщения и т.д. Действительная «неокончательность», изменчивость, неустойчивость условий построения знания и теоретического вывода в науке означают лишь
бесконечность самого процесса науки в целом. Бессмысленно требовать от исторической науки, осмеливающейся прибегнуть к теоретическим построениям, чтобы она занимала в этом отношении исключительное,
привилегированное положение, не достижимое ни в ка¬
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. II. С. 518.
 155

Формы и содержание мышления
 кой самой точной науке. Использование логической
системы знания именно для взгляда на прошлое самих
же условий этой системы лишь характеризует здесь
специфический для историко-научного объяснения тип
абстракций, служащих для прослеживания содержания
и процессов исторического развития. Конечно, современные понятия могут исказить историю, ее смысл, не
говоря уже о том, что в истории могут содержаться
скрытые ценности, никак не вошедшие в данную современную теорию и поэтому не обнаруживающиеся
при ее применении к истории (от Гегеля, например,
совершенно ускользало позитивное содержание предшествующих материалистических теорий). Но ошибки,
искажения, пробелы и пр. будут означать здесь лишь
необходимость применения в контексте такого подхода иных понятий теории или понятий иной теории,
будут означать необходимость углубления теоретических знаний о предмете философской мысли. Углубление понимания истории есть в этом смысле функция
от углубления и дальнейшего развития теоретических
философских знаний. Эмпиризм же в истории науки
хочет обезопасить себя от ошибок познания, вообще
не проделывая необходимых для познания абстракций
и оставаясь для безопасности при «полном описании»
всей исторической совокупности явлений.
 Соответственно в гегелевской методологии критике
подлежат не те недостатки, которые связаны с недостаточным уровнем собственных философских познаний Гегеля, а лишь те, которые вытекают из его принципиальной позиции в трактовке объекта исторического знания и в методе исследования.
 История не есть для Гегеля собрание уникальных
событий и явлений, хотя «в истории, — пишет Гегель, —
может казаться... установление всеобщего менее необходимо, чем в науке в собственном смысле слова»1. Он
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. С. 13.
 156

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 решал как раз проблему наличия в ней общих, воспроизводящих отношений, которые формируются и выступают в рамках конкретно-исторических, индивидуальных (и неповторимых) событий и обстоятельств,
выступают в связи с преходящими историческими основаниями и причинами. Именно решая эту реальную
проблему, Гегель выделил особо «понятие, развитие
понятия» и оторвал его от эмпирической истории, противопоставив его последней в качестве царства общих
сущностей, воплощающихся то там, то сям в виде событий и отношений конкретной истории. «Определения, получающиеся в процессе развития понятия, — говорит Гегель, — сами суть, с одной стороны, понятия,
а с другой стороны, они имеют форму наличного бытия, так как понятие есть по существу идея. Ряд получающихся понятий есть, следовательно, вместе с тем
также и ряд образований; так и следует их рассматривать в науке»1. В данном случае — это исторические
образования. Гегель различает исторические обстоятельства возникновения таких образований и логику «развития понятий», в котором получаются и с необходимостью обосновываются их всеобщие определения.
Взятые безотносительно к этой логике, они предмет
исторического описания, которое сводится к апелляции к эмпирическим, исчезающим основаниям и не
обнаруживает необходимости предмета и подлинно всеобщего. Эту эмпирическую ограниченность исторической науки Гегель оставляет нетронутой и строит рядом
«спекулятивный метод», метод «развития понятия», резко отличный от исторического метода, от метода «исторического обоснования и оправдания»2. Подлинное
понимание истории достижимо, по Гегелю, лишь в рамках этого спекулятивного метода, «т. е. соединением анализа природы предмета, его постоянно воспроизводя¬
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. VII. С. 56.
 2 См.: Там же. С. 26—28.
 157

Формы и содержание мышления
 щихся в «развертывании понятия» моментов и анализа исторических обстоятельств его возникновения. Это
условие обобщающего исторического воззрения. Общие отношения, существующие внутри истории и складывающиеся посредством ее, могут быть выявлены при
опоре на логическую развертку развитой природы исследуемого предмета, совершаемую теоретическим исследованием1. Такова у Гегеля плодотворная (вошедшая впоследствии в марксизм) формулировка метода
диалектического мышления, применяемого к истории,
хотя Гегель развивает ее в контексте неправомерного
противопоставления метода философии и метода конкретной науки, относя только к философии и спекулятивно трансформируя реальные свойства логического аппарата как раз самой конкретной науки. В то же
время, конечно, в форме разработки философской спекуляции он продвинул далеко вперед то, что в науке
существовало лишь в виде зачатков, зародышей диалектического мышления.
 1 Гегель подчеркивает, что в последнем речь идет о связях именно
высшей ступени предмета, вычленяемых иначе, чем связи проявления
его во времени. «В более спекулятивном смысле, — пишет Гегель в
„Философии права“, — способ наличного бытия понятия и его определенность суть одно и то же. Но нужно заметить, что моменты, результат
которых есть определенная дальше форма, предшествуют ей как определенные понятия в научном развитии идеи, но не предшествуют ей
как образования во временном развитии. Так, например, идея, определенная как семья, имеет своей предпосылкой определения понятия, как
результат которых она будет представлена в дальнейшем изложении.
Однако данность этих внутренних предпосылок также и самих по себе
в качестве права, собственности, договора, морали и т.д. представляет
собой ту сторону, которая лишь в высшей, более завершенной стадии
приходит к этому своеобразно оформленному наличному бытию своих
моментов... Но то, что мы получаем таким образом, есть ряд мыслей и
затем еще другой ряд существующих форм, причем может случиться,
что временная последовательность в действительном явлении окажется
отчасти иной, чем последовательность понятия. Так, например, нельзя
сказать, что собственность существовала раньше семьи, и, несмотря на
это, она рассматривается раньше семьи» (Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. VII.
С. 56—57). Это гениальное изложение. В иной форме оно повторено
и Марксом во «Введении» к «Критике политической экономии».

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 Рассмотрим сначала, как строит Гегель на этой основе анализ отдельных явлений историко-философского
процесса («образований», «форм» в гегелевской терминологии), а затем анализ развития и последовательности «форм» и «образований» этого процесса во времени.
 Диалектический способ мысли Гегеля проявляется
прежде всего в том, что в исторически появлявшихся
в ту или иную эпоху философских учениях, взглядах,
идеях и т.д. Гегель стремится различить внутреннее
познавательное содержание и историческую форму его
разработки и реализации на данном историческом этапе
и в данное время. Рассматривая эти учения как ступени в развитии одной-единственной философской системы — своей собственной, внутренним их содержанием он фактически называет взгляд на все целое системы с одной какой-то стороны, с точки зрения одной
какой-то сформировавшейся категории, — взгляд, достигнутый и развиваемый предшественниками в связи
с исторически определенным материалом познания, конкретными обстоятельствами эпохи, историческими возможностями познания и т.д. «Формой» же оказывается
абсолютизация ими такого содержания в виде всеобъемлющего философского принципа, в виде целостного
образа всего предмета философии, распространение этого содержания на те или иные исторически стоявшие
вопросы и наличный материал и т.д. Задача метода
тогда в том, чтобы «уметь распознать... чистые понятия в содержании исторической формы»1. Историческое движение в последовательности познания выступает тогда как переход от неизбежно односторонней,
абстрактной картины целостного предмета философии
ко все большей его конкретизации и всестороннему
охвату, т. е. как восхождение от абстрактного к конкретному.
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. С. 34.
 159

Формы и содержание мыш,гения
 В этой искаженной, чрезмерно логизированной
картине есть прежде всего ценный замысел: различить
историческую форму философского сознания и объективно выразившееся в нем познавательное содержание, обнаружить в историческом явлении мысли относительно истинные знания о предмете мысли, познавательные достижения, воспроизводящиеся и в более
развитой системе познания предмета, независимо от того, как их осмысляли и какое сознание о них имели
сами философы, произведшие их. Гегель реально как-
то разрешает задачу воссоздания того или иного явления мысли, включаемого им в цепь развития, в качестве
некоторого рационального этапа в познании предмета
мысли, содержащего всеобщие зависимости самого этого
познания как такового.
 Эти-то результаты познания и не даются непосредственно эмпирической поверхностью истории мысли,
а чаще даже затемняются ею. Историческое их исследование у Гегеля предполагает поэтому одновременное
знание их в том виде, как они — в другой форме и в
другой связи — воспроизводятся и существуют внутри
«Логики», а не просто дальнейшее нагромождение исторических описаний и филологических толкований.
Гегель считает, что именно из логической системы и
из сопоставления ее с исторической эмпирией извлекается сознание о том, что на деле содержалось в исторических явлениях познания.
 Важно то, что, оперируя таким сопоставлением, Гегель имеет в виду вычленение — в соответствующей
отдельной эпохе истории мысли или отдельном учении — системы общих отношений познания, воссоздание структуры исторического объекта, относительно
которой возможны обобщения, а не просто описание
индивидуальной и неповторимой совокупности философских представлений. Действительно, внутри индивидуально-исторических форм философствования складываются и историей закрепляются (и в дальнейшем

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 изменяются и развиваются) определенные общие отношения знаний к предмету и между собой, т. е. какое-
то общее содержание познания, обладающее своим строением. И речь должна уже идти не об истории личностей с их духовным миром, психологией и т. п. и не о
произвольном ряде их индивидуальных утверждений
о предмете, а об истории этого объекта, обладающего
строением, внутри которого есть повторяющиеся и массовые связи (как содержательные, так и логические).
Выработанное историком понятие о нем можно применить и к пониманию модификации этого познавательного содержания у других мыслителей, в других
обстоятельствах и формах исследования и в другое время, что позволило бы фиксировать непрерывность в
процессе познания, наличие единого в разнообразных
и многих «дискретных» формах. Тогда модификации
в пространстве или времени не будут исключать возможности применять общее знание в исторической науке. В противном случае у нас всегда будет получаться, что Фалес, например, и Анаксимандр — это просто
люди с различным вйдением мира, с различным «мнением» о нем, только и всего. Никакой возможности
написания сколько-нибудь рациональной и связной истории у нас не будет.
 Гегель, однако, онтологизирует, объективирует в саму историческую действительность развиваемые им познавательный прием и форму активности исследователя, истолковав в плане тождества бытия и мышления
единство исторического и логического в познании. Логическое у него применяется таким образом, что зависимость понимания истории оказывается реальным
отношением самой истории — как в том смысле, что
источником исторически предшествующего является какая-либо сторона исторически последующего, так и в
том смысле, что в историческом явлении вырабатывается непосредственно само это последующее (Гегель
вообще взвалил труд создания своей системы на плечи

Формы и содержание мышления
 истории). Речь идет уже не о логическом прослеживании содержания и хода истории, а о том, что позднейшее реально предполагается скрытой основой предшествующего и якобы порождает соответствующую эм-
пирически-историческую действительность. Конечно, в
позднейшем более ясно или более развито вырисовывается реальная основа, на которой выросло предшествующее. И это очень важный пункт для построения
способа обнаружения этой основы, раз мы имеем возможность обращаться к позднейшему и фиксировать
его в знаниях. Но у Гегеля использование этих знаний
(«логического») внутри исторического исследования,
которое на деле должно было бы означать переработку
на этой основе конкретно-исторических знаний об объекте в обобщенное историческое знание о его собственной внутренней структуре, независимой от любых
позднейших превращений, осознается и осуществляется в порядке демонстрации возникновения самих конкретно-исторических отношений в связи с абстрактным выражением их сути в позднейшей логической
системе. (Отсюда, в частности, и ошибки модернизации.)
 Поэтому конкретно-историческое не исследуется
дальше соединением логического и исторического анализа и получает в структуре метода совершенно неадекватное, чисто иллюстративное место. Анализ фактически удовлетворяется установлением сходства резюмирующих эту историю абстракций («бытие» у Парменида,
«становление» у Гераклита, «субстанция» у Спинозы и
т. д.) с моментами «логического саморазвития понятия»,
спекулятивная манипуляция которыми должна создать
видимость познания динамики самой истории.
 При этом Гегель, естественно, слишком легко «узнает» в той или иной исторической форме знания то или
иное логическое определение идеи (например, в анак-
сагоровском «нус» — представление о «Божественном
уме»). Фактически осознание характера использования

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 и роли исторического элемента в позднейшей системе
самого Гегеля выступает здесь как образ его исторического существования. На деле применение историком анализа логической формы элементов знания к
пониманию истории знания предполагает как раз признание самостоятельной сложной структуры в историческом образовании мысли и переход к ее выявлению
с помощью этого анализа логической формы изучаемых
в истории знаний. Но это, естественно, предполагает
различение зависимостей понимания предмета, организующих и таким-то определенным образом упорядочивающих процесс приобретения понятий о его истории, и объективных зависимостей самого предмета.
Любое их смешение может лишь разрушить процесс построения действительного исторического знания. С другой стороны, современное знание может быть плодотворно использовано в историческом методе анализа
мысли не тогда, когда оно рассматривается как завершенное культурное достояние, а тогда, когда оно берется как развивающееся дальше исследование со всеми его нерешенными проблемами, как процесс постоянной выработки новых знаний, осуществляемой на
почве этой современности.
 Гегель, таким образом, берет уже оформленные философские идеи, в которых стерты следы их реального
происхождения, и не исследует дальше этого абстрактное их выражение. Эмпирическая история, как она совершается вне итоговых форм ее выражения, особо не
выделяется. Гегель фактически ищет в ней те определения мысли, которые выведены им логически, и ищет
их в качестве готовых же идей. История здесь — лишь
иллюстрация, «тело логики». Как говорил Маркс, логика у Гегеля получает предметность, но не обнаруживается логика самого предмета.
 При таком обращении с опытными данными истории, которое совершенно однозначно следует из онто-
логизации зависимостей понимания, складывающихся

Формы и содержание мышления
 в строении диалектической формы исторического мышления, гегелевский метод так и не достигает одного и
самого главного в исторической форме знания: выявления и изображения собственных внутренних связей,
в которых формируется то или иное исторически определенное ее содержание, реальных проблем, из осмысления которых она возникает, зависимостей познания, приводящих именно к данному историческому их
осмыслению (т. е. к данной форме), и тому подобных
исторически-структурных отношений, лежащих за готовыми философскими идеями. Например, анализируя
философию Декарта, Гегель отнюдь не выделяет особо
воздействие того типа естественно-научного знания, который сложился во времена Декарта вне философии,
не рассматривает специально (и отдельно от самого
итогового выражения) скрытых посылок и культурноисторических объективаций в духовном производстве
Декартовой эпохи, очертивших систематическое поле
и возможности познающего мышления (так же как и
своеобразие его задач) на данном историческом отрезке, не выделяет тех обстоятельств познания, которые
определили внутренние предпосылки и внутреннюю логику хода декартовской мысли, отнюдь не совпадающую с той итоговой формой, которую Декарт придал
ей в сознательном изложении. Зависимости исторической формы этапа познания, выразившегося в идеях
Декарта и рационализма вообще, от этих общих исторических отношений выпадают из сферы действия метода. И если привлекаются, то вопреки ему1. Гегель,
 1 Конечно, поскольку ответвлениями абсолютного духа Гегель считает массу сторон общественной деятельности, то при рассмотрении
философии фактически учитывается вся историческая эпоха, зачастую
дается яркая картина социальной, культурной, научной и т. п. жизни
эпохи (того, что Гегель называет «духом народа», «определенностью
народного духа»). Но этот эмпирический материал не воссоздается
согласно его собственным внутренним связям, и философия эпохи раскрывается как этап познания лишь со стороны своего абстрактного
выражения, включаемого логическим анализом в схему «саморазличе-

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 в общем-то, стремится показать, как отдельное явление истории мысли вытекает из системы более общих
зависимостей, но такими зависимостями у него оказываются в итоге зависимости между различными сторонами всеобщей и универсальной логической системы —
системы абсолютной идеи. Самостоятельная структура
исторической системы здесь так и не вычленяется, а в
конечном итоге просто не признается. Гегель, связывая
рассмотрение истории философии с вопросом об органической системе философского знания как такового,
фактически разрабатывает способ освоения, ассимиляции исторического наследия индивидом как субъектом
современной культуры, а не способ объективного, собственно исторического исследования. Естественно, что
анализ исторического, сводящий его к воплощению моментов абсолюта, не дает изображения того, как в самой
истории происходит выработка содержания познания
в соотношении с отражением действительности, подчиняющимся действию системы общих исторических
зависимостей. Если формулировать более общо, то последние не выделяются как самостоятельные связи реальной истории именно потому, что для Гегеля нет
предмета отражения, не зависящего от общественнообъективных форм отражения (т. е. категорий), вневременная система которых дается логикой.
 Как уже можно было заметить, онтологизация логической формы исторического исследования, познавательных его приемов проистекает у Гегеля из общего
основания его философии. Он вообще считает, что объ¬
 ния понятия». К такому анализу этапов истории познания применимо
то, что Энгельс говорил о гегелевском способе трактовки эпох истории
общества: «...вместо того чтобы объяснять историю Древней Греции из
ее собственной внутренней связи, Гегель просто-напросто объявляет,
что эта история есть не что иное, как выработка „форм прекрасной
индивидуальности“» {Маркс К, Энгельс Ф. Избр. произв. М., 1948. Т. II.
С. 372). См. по этому вопросу работу К. С. Бакрадзе «Система и метод
философии Гегеля» (Тбилиси, 1958).

Формы и содержание мышления
 ективные отношения складываются в качестве осознания извечных общих формул сознания (будь то философские категории или более конкретные их выражения в формах «объективного духа», в «абсолютном духе»), складываются в качестве реализации последних.
Это относится и к объективным историческим отношениям. Действительным источником, например, философии Парменида является, по Гегелю, философское
сознание как таковое в качестве объективной мыслительной формы (в данном случае категория «чистого
бытия»). И высказывания Парменида как такое философское мнение, которое значимо для других людей и
для истории познания (а не чисто индивидуально и ре-
лятивно), суть эманация некой внеисторической фигуры философского сознания, определяющей общественно значимое постижение объекта мысли эмпирическими историческими индивидами. Таким образом,
общее содержание исторических актов познания и сам
совокупный процесс истории, закрепляющий и воспроизводящий это содержание, не существуют независимо
от позднейших культурных норм и, с другой стороны, являются их «инобытием», обладают их логическими свойствами. Хотя Гегель здесь и угадал объективный общественный характер процесса истории познания, гегелевский историзм в то же время противостоял
собственно историческому исследованию, построению
картины системы реальных исторических связей, беря
исторический объект (познание) лишь так, как он представлен в системе наличной культуры и обусловлен ею
(поэтому у Гегеля всегда философия истории, а не собственно историческая наука).
 Рассмотрение исторического процесса как процесса логического оказывается у Гегеля следствием идеалистически искаженной формы собственной, диалектической методологии еще и в следующем смысле. Диалектическое исследование вычленяет в том или ином
явлении исторического процесса мысли содержание зна¬

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 ния, наличное и в логической, современной системе
познания. Первоначальная задача в том, чтобы раскрыть
это общее (т. е. то, что составляет общий элемент знания, как оно выступает в истории и как оно выступает
в развитой современности). Но для этого нужно привлечь к анализу конкретные его обнаружения. Какие,
из какой области? Очевидно, из такой области явлений, где не примешиваются более сложные и поздние
отношения, посредствующие звенья познания, модифицировавшие исследуемое содержание. Соответственно выбирается область конкретных, исторических обнаружений (например, категория «чистого бытия» как
таковая рассматривается в связи с учением Парменида, а не с другими, где она тоже выступает), и общее
анализируется именно в этих конкретных его проявлениях. Такой направленный анализ определенных и
активно выбранных (а не всяких) единичных явлений
наблюдения и послужил основанием для мысли Гегеля
о реальной истории как процессе «саморазличения общего», порождения общим отдельного, единичного, в
данном случае — тех или иных исторических этапов
и форм. Одна категория развертывает себя в один исторический материал, другая — в другой, и так осуществляется механизм истории. От диалектики действительно остается здесь лишь логомахия.
 Основная задача гегелевской «Истории философии» — это воспроизведение исторического развития познания, закономерного хода истории философских идей, необходимой связи и последовательности достижений познания во времени. Гегель исходит
из того, что при всем разнообразии хода развития знаний, отклонениях и перерывах, создающих видимость
отсутствия общих законов и случайности появления
тех или иных философских теорий в то или иное время, в истории постижения предмета действуют определенные общие законы, меньше всего зависящие от
случайностей. «...История философии, — говорит он, —

Формы и содержание мышления
 не есть вслепую набранная коллекция взбредших в голову мыслей, ни случайное движение вперед. Я, наоборот, старался показать необходимое возникновение философских учений друг из друга, так что каждое из
них непременно предполагает предыдущее... Последовательность философских систем не случайна, а представляет необходимую последовательность ступеней этой
науки»1.
 Диалектическое понятие развития, прилагаемое Гегелем к эмпирическому материалу истории, в отношении которого решается такая задача, определяется им
следующим образом. В различиях исторических форм
философии или даже в полном, по видимости, отрицании ими друг друга совершается на деле развитие
познания, и состоит оно в том, что прежнее содержание познания воспроизводится, повторяется в измененном, «снятом» виде, так что само это изменение
знания имеет общий характер и закрепляется как особое новое явление, как постоянно воспроизводящийся
продукт логического движения мысли, внутри которого имеется структурная связь различного — связь сохраненного момента исходного содержания и перехода
к более глубокому. Иными словами, последовательно
возникшие явления в нем сосуществуют. «Снятие» как
тип изменения означает зависимость этого нового, более глубокого отражения предмета знания от того, которое исторически предшествовало, в самой структуре
отражения. Появление его в истории предполагает предваряющее во времени отражение какой-то исходной
стороны действительности и сохраняет последнее, но
уже в преобразованном виде, т. е. развивает. Здесь важно отметить определенный качественный момент: речь
идет не просто о нагромождении, накоплении знаний
рядом друг с другом, но также и о преобразовании и
углублении начальных знаний — они меняют свое ме¬
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. С. 518.
 168

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 сто, могут обобщаться, выводиться из других знаний,
а не из тех, из которых они были первоначально получены, и т.д. (у Гегеля это преобразование характеризуется отношением абстрактного и конкретного, простого и сложного).
 Но в силу идеализма Гегеля и ряда особенностей
его культурно-исторической концепции (рассмотренных выше) проникновение в действительную структуру исторического развития осуществляется у него лишь
как момент, сторона весьма извращенного общего воззрения. Последнее состоит как раз в отождествлении
исторического развития познания со связями функционирования содержания его результатов в «рационально» организованной системе позднейшего знания. Гегель считает, что историческое развитие происходит
именно так и по таким законам последовательности,
по каким происходят функциональное развертывание
содержания, переходы между его «этажами» и элементами в сложившейся системе познания. Не случайны
примеры, которые Гегель приводит для иллюстрации
исторического развития, — это прорастание зерна растения, развитие ребенка и т. п.1, т. е. все те случаи, когда характер и последовательность этапов действительно
заданы и могут быть лишь модифицированы, задержаны или прерваны внешними факторами. Но это так,
поскольку мы имеем дело со связями функционирования. Гегель же полностью переносит их свойства на
реальную историю в целом, на временное историческое
развитие. В итоге в историческом развитии познания
появляется заданная логика — не та, которая фактически складывается в виде зависимостей между различными сторонами и последовательностями исторического процесса, а та, которая якобы имманентна ходу
познания определенного содержания. Получается так,
что в начальном пункте скрыто (в «идеальном» виде)
 1 См.: Там же. С. 26—28.
 169

Формы и содержание мышления
 содержится все последующее, и развитие означает лишь
обнаружение наличного, направляемое определенной
целью. Исследование, таким образом, уже с самого начала — по определению развития — не может быть направлено на обнаружение фактических зависимостей
исторического процессса развития. Поэтому Гегель и
строит телеологическую, провиденциальную историю
познания, выводя спекулятивным путем из простейшего представления все конкретное содержание действительности, но уже как достояние «самосознания».
Выступающая в развитии зависимость более позднего
учения от ранее появившегося понимается Гегелем как
способ саморазвертывания этого позднейшего, как момент в реализации его телеологической структуры. История есть для Гегеля история складывания и формирования одной системы, а не смена различных систем.
Телеологизм как раз и вырастает из игнорирования
факта радикальной перестройки систем, факта происходящей в них «перестановки» элементов и смены самих систем в целом.
 На этом, естественно, основывается в методе и то
отождествление исторического и логического, о котором мы уже говорили. Но сейчас оно интересует нас
в плане отождествления логической и исторической
последовательности и переходов. Гегель опирается на
него в установлении закономерностей исторического
развития объекта: история мысли, с его точки зрения,
последовательно накапливала знания, категории, выражающие все более и более глубокие стороны действительности, и, как страницу за страницей, дала современную («истинную») картину предмета познания со
всеми наличными зависимостями между различными
ее моментами (категориями); изучая и зная логическую
их субординацию, мы тем самым знаем их историческую субординацию, скрывающуюся за изолированными фактами и их внешней временной связью. Пункты
несовпадения, отличия одной субординированной по¬

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 следовательности от другой эмпирически случайны,
относятся к эмпирической поверхности. «...Я утверждаю, — пишет Гегель, — что последовательность систем
философии в истории та же самая, что и последовательность в выведении логических определений идеи» К
 В рамках такого отождествления объективно имеется и момент рационального использования знания о
ходе «логического развития» (т. е. этапов и зависимостей в последовательности всестороннего охвата действительности на современном уровне познания) для
построения исторического знания о развитии. Объективно речь идет именно об особом способе построения
этого знания, предполагающем переработку в свете понятой логической субординации элементов объекта эм-
пирически-исторических знаний об его изменениях во
времени. Действительно, хотя объектом анализа и объяснения является именно эмпирически данная последовательность изменений, появления новых категорий
и т.д., сама по себе историческая последовательность
рассмотрения еще не приводит к их необходимому объяснению. Простым следованием за историей, за тем
порядком категорий, в каком они складывались в историческом отражении предмета, никак не раскроешь
закономерностей исторического хода развития познания. Раскрытие последних предполагает привлечение
данных о том, как связь и последовательность различных элементов содержания познания выглядит внутри
высшей, развитой формы, внутри результата развития. Результирующая теория раскрыла определенную
логику предмета познания, причину зависимости понимания одних его сторон от понимания других, строение его явлений с их внешними непосредственно созерцаемыми свойствами и более глубокими внутренними связями, условия наблюдения учеными тех или
иных его проявлений и т.д. При применении этого
 1 Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. С. 34.
 171

Формы и содержание мышления
 к историческому процессу становится понятным, откуда именно такая последовательность отражения, почему развитие знаний пошло именно данным, эмпирически известным путем, какие возможности развития
могли быть использованы в данных исторических условиях познания и как та или иная концепция необходимо вырастала из сформировавшихся предпосылок
и задач. Гегель пользуется этим в группировке материала истории познания, увязывая воедино хронологически разобщенные явления и располагая материал
согласно смысловой последовательности содержания,
а не чисто хронологически. И конечно, объективно он
разрабатывает и применяет форму диалектического познания в историческом исследовании.
 Но сознательно это применение знания о развитых
формах перехода от отражения одной стороны действительности к другой «работает» у Гегеля в историческом анализе познания только в предположении тождественности логического и исторического хода мысли. Он и развивает свой анализ в форме установления
такого тождества на любом отрезке теоретически объясняемой истории.
 При концепции тождества попытка рассмотрения
категорий как исторически возникших и следующих
друг за другом приводит в объяснении целого, где стороны даны одновременно и опираются друг на друга,
к изображению каждой категории как осуществляющейся в отдельной исторической эпохе1. Различные
моменты отражения предмета представляются как отдельные последовательные фазы истории отражения.
И различие их места в общей картине предмета изображается как историческое предшествование одного
другому. В трактовке истории философии как целого
 1 Критика «сериальной» диалектики Прудона, которую Маркс дал
в «Нищете философии», адресовалась им и Гегелю — «учителю» Прудона.
 172

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 это приводит к тому, что там, где в действительности
имеет место масса различных и одновременных процессов развития, масса ответвлений содержания философии, фиксируется одна-единственная линия развития, и изображается она как последовательное целевое
развертывание логической системы, подчиняющееся законам этой последней.
 Но в истории науки и философии нет однолиней-
ности развития и последовательности, тождественной
логическому ходу мысли в теоретической системе. Развитие познания происходит в виде массы линий, охватывающих предмет и углубляющихся в него с разных
сторон. Философия (и наука) развивается одновременно
в разных «плоскостях», ею одновременно вычленяются стороны предмета различной сложности и глубины,
и отражение их развивается как целое. Развитие познания не есть исчерпывающее решение сначала одной
проблемы, относящейся, скажем, к простому отношению предмета, затем постановка и решение другой, относящейся к более сложному явлению, и т. д. до исчерпания всех сторон предмета в такой якобы исторической
последовательности. К. Маркс в связи с характеристикой экономического учения физиократов писал: «Они
рассматривают... вопрос в сложной форме прежде, чем
они разрешили его в элементарной форме; так историческое развитие всех наук только через множество перекрещивающихся путей приводит к их действительной исходной точке. В отличие от других архитекторов, наука не только рисует воздушные замки, но и
возводит отдельные жилые этажи здания, прежде чем
она заложила его фундамент»1.
 Гегель как раз предполагает прямо обратное. Если
в сложившейся и теоретически строящейся системе
знания какое-то знание В предполагает знание А, тогда
как последнее не предполагает В и может быть полу¬
 1 Маркс. К. К критике политической экономии. М., 1951. С. 46.
 173

Формы и содержание мышления
 чено и изложено без него, то А является логически первичным. Но исторически могло быть совсем иначе, —
сложное, например, может вычленяться исторически
раньше простого, и лишь затем обнаруживается зависимость его понимания от понимания простого. Гегель
же рассматривает логическую последовательность как
эмпирически-историческую последовательность, ибо
считает законы современной ему системы знания вечными и абсолютными. Основанное на таком представлении применение логического способа исследования
истории вообще обнаруживает тенденцию элиминировать реальную действительную историю.
 Например, какие-то знания А и В последовательно
наблюдались в истории. Есть они и в современной развитой теории, в ее логических связях. Можно исследовать условия возникновения В и перехода к нему от
А в пределах структуры теории и использовать это логическое знание для проникновения в действительный
исторический процесс. Но можно и идеалистически считать, что это непосредственно сам исторический процесс. Гегель должен пойти по этому последнему пути,
ибо он не понимает перестройки, происходящей на различных этапах познания, не выделяет той совершенно
измененной деятельности, посредством которой преобразуются старые результаты познания в новую эпоху.
Так, у Гегеля знание В возникает внутри теории как
более конкретное по сравнению с Л (в соответствии
с определенным методом исследования, с последовательностью абстракций и т.п.). Основываясь на этом,
Гегель сам процесс истории познания изображает как
движение от абстрактного к конкретному, т. е. как историю исследования в ряде различных поколений, совершающуюся согласно методу, присущему на деле лишь
науке Нового времени. Мы уже говорили о том, что
исторический процесс трактуется Гегелем как логический процесс. И поскольку, с его точки зрения, реальная история знаний строится именно так, как в логи¬

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 ческом методе строится теория предмета знания, — т. е.
когда определенные результаты и звенья исследования
уже мысленно имеются в виду (даны все одновременно) и лишь объясняются в теоретической связи, — то
появление нового в истории представляется как осознание, доведенное до сознания уже имеющегося до
этого в скрытом виде. Поэтому категория развития и
фиксируется Гегелем как соотношение «в-себе-бытия»
и «для-себя-бытия», переход которых следует из необходимости самосознания. Маркс указывал, что у
Гегеля «результат действительного развития есть не
что иное, как доказанная, т. е. доведенная до сознания,
истина»*.
 Конечно, в превращенном виде здесь содержится
обычная и плодотворная процедура диалектического
историзма, активной деятельности исследователя. Историк фиксирует, например, что в определенном историческом материале мысли объективно, фактически —
с точки зрения дальнейшей, более развитой истории и
резюмирующих ее теоретических понятий — содержится
знание А о предмете. Но изложение историком этого
знания — результат анализа и сложных сопоставлений.
Эмпирически оно не дано в такой форме у мыслителя,
впервые выработавшего его, и вовсе не представлено
непосредственно как знание А. Оно существует здесь
в неразвитой или же просто иной форме, в каком-то
преходящем историческом контексте, в рамках совершенно иных применений и выводов. В сознании автора, повторяем, оно не существует и не излагается как
знание А. Понятое и развитое в качестве знания А, оно
существует уже в связи с другим контекстом, предполагает в своем развитом выражении другие, позднее возникшие знания В, С, И и соответствующие теоретические связи. Это можно сформулировать и так: выражение знания А в теории предполагает знания В, С, Б.
 1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 86.
 175

Формы и содержание мышления
 Последние известны историку, который и оценил определенный исторический материал как объективно (т. е.
иначе, чем в позднейшем, не сознательно и не в связи
с Д Су В) содержащий значение А. Ясно, что выработка такого выражения знания А, которое имеется в виду
историком, предполагает появление знаний Д С, В,
переход к ним и анализ объекта знания А в связи с
ними. В истории (а не в мышлении историка, исходящего
из анализа развитой системы знаний) — это результат
реального, многостороннего исторического движения
мысли, которое лежит вне отношения фактического и
сознательного в мышлении философа, выработавшего
знание А. В этом реальном историческом переплетении и последовательности и вырабатываются — сложными путями и в различных течениях — знания Д С, В.
Историку нужно исследовать те реальные исторические движения, зависимости и мотивы, которые приводили к фиксированию сторон предмета, выраженных
в знаниях Д С, В. Конечно, тем, что историк сумел
выбрать именно Д С, Д установлена определенная направленность исторического анализа, позволяющая разобраться в материале исторических изменений и выделить в нем существенное. Но описанные соотношения —
это строй мысли историка, раскрывающего механизм развития. Его-то и устанавливает Гегель. Но не
переходя к выявлению переплетений реальной истории и не признавая независимость ее отношений от
всеобщих норм сознания, Гегель этот строй мысли и
онтологизирует, взяв в качестве движущего механизма
исторического процесса соотношение «фактически наличного» и «осознанного» и переход от одного к другому, следующий лишь из необходимости осознания
имеющегося содержания знания, из необходимости самосознания. Телеологические и антиисторические определения развития следуют отсюда автоматически. Содержание, наличное объективно, но не выраженное в
форме, содержащей опосредующие звенья развитого по¬

Глава III. Формы исторического познания у Гегеля
 нимания (знания 5, С, В в нашем обозначении), — это,
но Гегелю, «в себе». В то же время в сознании витают
более поздние элементы. Соответственно, у процесса,
исходным моментом которого является знание А, была
цель — прийти к знаниям В, С, О и довести А до самосознания, до «для-себя-бытия», и в этом, по Гегелю, и
состоял механизм его развития. Не говоря уже о том,
что тем самым позднейшее сознание приписывается
предшествующей истории в качестве источника и мотива исторического движения, это значит, что в виде
действительного исторического развития изображается движение и связь определенного знания об этом
развитии (в этом фактически смысл того, что у Гегеля
называется «диалектикой формы» как движущего принципа развития). Ход мысли историка об объекте (а
объектом здесь является философская мысль в истории), постигающей этот объект с помощью сопоставлений его с освоенным содержанием высшего итога
философского развития, превращен в ход исторического развития самого объекта, который якобы саморас-
крывается и самопостигается движением от «в себе» к
«для себя». История мысли оказывается не фактической историей, а историей мыслей самого Гегеля1, сознание Гегеля как историка — механизмом развития.
 1 См.: Маркс К. Нищета философии. М., 1956. С. 84.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
 Гегель одним из первых применил диалектику в
изучении научного мышления. Он расчленил его на
форму и содержание и очертил их взаимоотношение в
реальных процессах познания, в процессах исследования предметов действительности и построения нового
знания, определил познание как органически целостную, при всей своей дифференциации, систему деятельности, выявил связи развития в его истории и в
определенной мере провел принцип историзма в понимании самых различных явлений мысли. Впервые у
Гегеля познание действительно предстало в качестве
одной из общественно-исторических сфер человеческой жизнедеятельности. «Гносеологическая робинзонада», столь свойственная общему сознанию периода XVII—
XVIII вв. и теоретически закрепленная в абстракциях
буржуазной философской мысли того времени, была
этим подорвана в самом своем основании.
 Однако открытие общественных свойств и отношений процесса познания и вообще форм духовного
освоения окружающей человека действительности было осуществлено Гегелем в форме развития системы
объективного идеализма, изобразившего эти свойства
и отношения в виде проявлений некой надындивидуальной абстрактной сущности, некой духовной природы человека вообще («Идеи») и скрыто сохранившего

Заключение
 тем самым «гносеологическую робинзонаду». Законосообразность реальных связей, характер отношения
этой законосообразности к ее эмпирически-индиви-
дуальным проявлениям были поняты Гегелем по аналогии с обнаруженным им господством общественно отчуждаемых мыслей над индивидуальным сознанием и
поведением человека. С одной стороны, первые извне
внедряются во второе и реализуются в нем в виде каких-то конкретно-индивидуальных отношений и структур
сознания и поведения, а с другой стороны, в них человек ведь имеет самого себя, свою ранее отчужденную
родовую сущность и совокупные способности, деятельно проявившие себя в ходе исторического развития. Именно по такой модели Гегель строит в своем
представлении картину отношений между всеобщим,
необходимым и единичным, конкретным в реальных
предметах, между рациональным и реальным вообще.
Концепция тождества бытия и мышления представляет собой лишь обобщение этой посылки на всю (а не
только социальную) действительность, так или иначе
вовлекаемую в сферу человеческой деятельности. Любые реальные связи рассматриваются Гегелем как реализация и объективация связей сознания. В том числе
и познаваемые наукой объективные связи выступают
как реализация и «инобытие» связей познания, законов понимания предмета. Субъективная деятельность
познания оказалась внутренним содержанием самой познаваемой действительности.
 Что можно в свете такой концепции сказать об этих
объективных связях, когда они берутся в качестве содержания изучаемых логикой познавательных форм?
Как определятся на основе таким путем выделенного
содержания сами формы?
 Рассмотренный материал показывает, что хотя Гегель и начал содержательный анализ мышления, логических связей и создал этим эпоху в истории логики, содержание форм познания понимается им только

Формы и содержание мышления
 в связи с определенными условиями мышления. Его
объективный, независимый от мышления контекст Гегелем полностью исключается. Косвенно он учитывается тем, что Гегель как объективный идеалист предполагает независимость системы «абсолютной идеи»
от отдельных субъектов. Но только косвенно. Всеобщее содержание приобретает характер чисто мысленных
обобщенных образований (коренящихся в лоне «абсолютного духа»). И Гегель занят спекулятивной выкладкой содержания форм познания как «отчуждений духа»,
а не анализом его в связи с эмпирической практикой
и историей наук, абстрагирующих его из независимой
от мышления действительности. Масса свойств содержания при этом, естественно, пропадает в логическом
анализе и не может быть исследована.
 В искаженном виде извлеченное содержание мало
что может дать и для понимания формы познания, мышления; само извлечение последней из эмпирических процессов познания затрудняется. Конечно, в том, что Гегель понимает всеобщность логических форм в терминах «отчуждения», есть определенный рациональный
смысл, определенное достижение. Вследствие такой трактовки всеобщие формы познания оказываются не изначальными свойствами мышления как такового, а результатами деятельности человека, «отчудившего» их
от себя в определенных условиях. Но для Гегеля человек
есть лишь его самосознание. Раскрываемые деятельностью познающего человека объективные зависимости вещей суть, по Гегелю, просто «инобытие» уже
наличных до этого зависимостей сознания. И деятельность познания может состоять лишь в самосознании.
Действительная познавательная деятельность человека
при этом, естественно, остается в тени.
 Это искажение мы могли наблюдать на примере понимания Гегелем такой формы мышления, как единство исторического и логического способов анализа развития. Как мы уже говорили, по своему содержанию един¬

Заключение
 ство исторического и логического означает воспроизведение в мышлении объективной диалектики исследуемого предмета (т. е. в данном случае его исторического строения и процессов развития), а по своей субъективной форме оно представляет собой процесс ряда
связанных друг с другом абстракций, т. е. особый процесс отражения, характеризующийся своими специфическими (лишь мышлению присущими) законами и зависимостями. Проблема диалектической логики в том,
чтобы выявить эти последние на основе первых, обобщив тем самым деятельность исследователя-историка.
Но их-то Гегель и не может ухватить. Не признав независимость исторических отношений от мышления,
эти отношения постигающего (и не проведя это признание во всех пунктах исследования), нельзя выявить
и сами специфические средства исторического мышления, специфические особенности диалектической деятельности человека в сфере изучения истории и владения ею. Так, ставя вопрос об отражении развития,
Гегель, вместо того чтобы анализировать особые мысленные средства и формы переработки исходных конкретно-исторических знаний в картину развития, занят
тем, что пытается изобразить ход выявления связей
уже наличных в этих знаниях абстракций и обобщений как складывание самих исторических отношений,
подлежащих теоретическому воспроизведению. Для Гегеля философское изображение этого наличного содержания мысли тождественно достижению картины самого развивающегося предмета, хотя на деле это лишь
дальнейшая задача, опосредуемая возникновением новой системы производства знаний, идеально-предметной по отношению к объективному развитию и преобразующей его эмпирические проявления, которые сами
по себе не зависят от мышления. Концепция тождества опускает это посредствующее звено. Поэтому дальнейшие процессы мышления, посредством которых отражается, исследуется история, связь сторон истори¬

Формы и содержание мышления
 ческого объекта во времени и их развитие не вычленяются Гегелем сознательно и в полной мере, а лишь
фактически проглядывают в его методологии.
 Концепция тождества мышления и бытия исключила,
таким образом, возможность выявить строение диалектических форм познания. Развитие марксистской диалектики исторически было связано прежде всего с элиминацией этой концепции.

Процессы
анализа
и синтеза
 I
 J

Диалектическое мышление предполагает единство,
сочетание анализа и синтеза в ходе исследования предмета. Но сводится ли данное единство, как это иногда
изображают, к простому следованию синтеза за анализом, к дополнению одного другим или между ними
есть более глубокая внутренняя связь? Ведь о необходимости сочетания анализа и синтеза, следования одного за другим знали и метафизики (например, материалисты XVII—XVIII вв.), и тем не менее мы говорим о разрыве анализа и синтеза у них. Очевидно,
дело заключается не в простом признании равной необходимости как анализа, так и синтеза. С другой стороны, целый ряд трудностей связан с выявлением логической структуры их единства. Этому ряду вопросов
и посвящена данная статья. При этом мы, разумеется,
далеко не можем претендовать на исчерпывающую разработку поставленной проблемы.
 1. 	ПОСТАНОВКА ВОПРОСА
 Прежде всего уточним проблему. Есть несколько
смыслов, в которых употребляются термины «анализ»
и «синтез» и которые нас не будут интересовать в данной статье. Во-первых, это анализ и синтез как харак-

Процессы анализа и синтеза
 теристики строения доказательства в математике. В этом
смысле говорят об аналитическом и синтетическом методах и т. п. Во-вторых, анализ и синтез в смысле кантовского различения «аналитических» и «синтетических» суждений, которое фактически означало отличение
способа получения знаний путем чисто логической обработки данного опыта («аналитическое») от способа
получения знаний путем обращения к содержанию, путем привлечения к исходному знанию каких-то иных
данных опыта («синтетическое»). Но анализ и синтез
с самого начала интересуют нас как движение в определенном содержании, отличное от получения знания
путем формального вывода. Поэтому различение «аналитических» и «синтетических» суждений здесь неприменимо, ибо с этой точки зрения каждый момент движения мысли был бы синтетичен и, следовательно, в нем
нельзя было бы увидеть никаких различий.
 Наконец, чаще всего термины «анализ» и «синтез»
употребляются применительно ко всему мышлению в
целом, к исследованию вообще («анализ» = исследование). Но тогда теряется специфика проблемы, она
безгранично расширяется. В этом общем смысле мышление в целом есть расчленение предметов сознания и
их объединение. Познавая предметы, мы определенным образом их расчленяем, выделяем в них и рассматриваем отдельно те или иные их стороны, свойства,
связи, то есть производим «анализ». Мышление вообще есть отражение посредством абстракций. С другой
стороны, всякое мышление есть установление каких-то
отношений между зафиксированными в мысли предметами или их сторонами, то есть «синтез». Соотношение первого и второго есть определенный процесс.
В основе его лежит какая-то связь абстракций, в которых осуществляется мышление. Но не всякая подобная связь абстракций представляет интересующую нас
проблему собственно анализа и синтеза. Абстрагирование предмета А и выработка о нем каких-то знаний

Процессы анализа и синтеза
 еще не означают его анализа, если при этом не рассматриваются те его свойства, которые отличают его
как часть совокупности предметов от других предметов (5, С, £>) этой же совокупности. Например, рассмотрение геометрической линии как таковой не есть
ее анализ; анализом оно является лишь в случае фиксирования линии со стороны ее отличительного места
(свойств) в той или иной геометрической фигуре (сторона треугольника, медиана, высота и т. п.).
 Анализ есть выделение и рассмотрение отличительных свойств, связей предмета, в силу которых он является частью какой-то совокупности предметов и которые, следовательно, имеют значение при рассмотрении отношения координации предметов внутри этой
совокупности, то есть при синтезе. Точно так же совокупное рассмотрение предметов А, В, С, Д объединение их в каком-то одном сложном знании еще не означают собственно их синтеза, если полученное знание
при этом не фиксирует их в плане координации в составе сложного предмета Л Например, в товаре может
быть выделена стоимость, рассмотренная сначала как
таковая, а затем в связи со своей формой проявления — меновой стоимостью. Объединение знаний, привлечение других сторон и связей предмета здесь имеют
место, но нет синтеза. Стоимость и меновая стоимость
(отношение товаров Т — Т) не являются предметами,
отличающимися друг от друга местом и ролью в другом, более обширном целом (а следовательно, не могут
быть предметом анализа), и отношение их не есть отношение координации в нем, а есть отношение, например, содержания и формы, сущности и явления, то есть
они представляют собой одно и то же, но в разных
связях. Процесс отражения подобных явлений соответственно фиксируется иными, чем анализ и синтез,
логическими понятиями и категориями. Синтез же есть
фиксирование координации различающихся своей ролью
внутри целого внешне обособленных предметов или

Процессы анализа и синтеза
 связей, то есть совокупное рассмотрение предметов или
связей в плане тех их свойств, которые имеют значение при анализе.
 Как мы видим, единство анализа и синтеза проявляется уже в том, что для их выделения в логике как
специфических явлений мышления нужно сохранить
их соотносительность, то есть их единство в этом смысле. Положение Энгельса о необходимой связи анализа
и синтеза (см.: Диалектика природы // Маркс КЭнгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 537) является здесь исходным.
Если же отвлечься от их соотносительности, то в исследуемом мыслительном материале можно обнаружить
иные свойства, чем те, которые специфически характеризуют собственно анализ и синтез, поскольку реальные эмпирические процессы мышления крайне сложны и представляют собой переплетение массы разнородных явлений.
 2. 	ПРАКТИЧЕСКОЕ РАСЧЛЕНЕНИЕ И СОЕДИНЕНИЕ
ПРЕДМЕТОВ И ЛОГИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
 Собственно анализ и синтез есть мысленное расчленение и соединение предметов в указанном выше смысле. Однако необходимо при этом учесть, что исторически содержание этого процесса логической деятельности
формируется впервые в предметно-вещественной деятельности человека (то есть отнюдь не в созерцании)
и только впоследствии распространяется на предметы,
связанные отношением «целое — часть», независимо
от практики человека. На этом основаны как связь, так
и различие вещественной и логической деятельности.
 Человек практически расчленяет и воссоединяет
предметы в связи с какими-то своими потребностями.
Он или различным образом пользуется разными частями одного предмета, или создает для своего использования целое, не существующее в природе. Связь коор-

Процессы анализа и синтеза
 динации, то есть наличие определенных необходимых
частей в предмете, является здесь результатом практических действий человека и фиксируется как необходимая в зависимости от условий использования созданного предмета в общественной практике. Хотя свойства
целого, благодаря которым оно может быть определенным образом использовано практически и ради получения которых впоследствии соединяется предмет, следуют из объективных свойств воссоединяемых предметов1,
в логическом знании это первоначально еще не фиксируется. Необходимость связи вытекает из того факта, что
без наличия таких-то частей невозможен такой-то общественно фиксированный и повторяющийся способ пользования вещью. Например, создавая составное орудие
или строя жилище определенного типа, человек фиксирует наличие определенных частей как условие повторного воспроизведения предметов и удовлетворения той или иной общественной потребности. Если не
соединены предметы А, В, С, то нет явления и наоборот, если соединить предметы А, В, С, то есть явление Е. На основе этой вещественной деятельности и
происходит различение и связывание чувственных образов предметов в плане практически создаваемой связи: чтобы собрать предмет, нужно различить части, а
чтобы разобрать предмет, нужно связать чувственные
образы частей.
 Первые представления о целом и его необходимых
частях возникают, таким образом, на основе вещественной деятельности и связаны с ней. Человек что-то
практически меняет в предметах окружающего мира
 1 	Раз созданы определенные условия, то определенные явления
следуют из них независимо от человека, в силу объективных свойств
самих предметов человеческой практики. Человек мог получить теплоту
посредством трения и впервые осознать необходимость их следования
друг за другом на основе своих вещественных действий (см.: Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 539), но сама теплота следует из трения, раз
оно уже произведено, независимо от человека.

Процессы анализа и синтеза
 и фиксирует определенную необходимую связь (в данном
случае — координацию частей предмета) как необходимый результат изменений, производимых его предметной деятельностью, которая может быть повторена
миллиарды раз по данному ее типу. Но дело меняется,
когда наличные представления о координированных целях применяются к предметам, возникающим и существующим независимо от практики человека, или когда
объективная координация частей предмета не совпадает с их практическим использованием, с их ролью в
практике человека. Здесь предполагается умение устанавливать объективную координацию логически (которое, между прочим, может применяться и к предметам, создаваемым или расчленяемым человеческой деятельностью, и заключается в выработке общего знания
об объективных свойствах этих предметов, в силу каковых они и могут выполнять определенную роль в практике человека).
 Расчленяя и воссоединяя предметы практически и
устанавливая тем самым какую-то их координацию, человек научается делать это мысленно, независимо от
возможностей практического расчленения и воссоединения предметов, и отражает посредством этого умственного действия объективно существующую координацию в логическом знании. «Научается» здесь означает
возникновение особого типа деятельности — логической деятельности — и фиксирование объективной связи
«целое — часть» в виде обобщенного мысленного содержания форм этой деятельности. Раскрытие этого
перехода, его необходимости — дело истории мышления. Нашей же задачей было лишь указать на него как
на факт. Отметим только, что осуществление логических действий расчленения и воссоединения предметов
предполагает фиксирование содержания в понятийной
форме. Возникают понятия целого и части, фиксирующие отношение свойств целого (то есть результата координации его частей) и свойств частей в общем виде,

Процессы анализа и синтеза
 и на их основе протекает определенная логическая деятельность. Ее особенности мы сейчас и рассмотрим,
предполагая теоретическое отношение к предмету.
 Хотя процесс логического анализа и синтеза и возникает из практически-чувственной деятельности человека,
но, раз возникнув, обладает своими собственными законами. Это видно уже из того, что практическое расчленение и воссоединение предмета исключают друг друга
(расчленение предмета не дает его соединения), тогда как
в применении к логическому процессу мы будем говорить об анализе посредством синтеза, и наоборот.
 3. 	ЭЛЕМЕНТАРНЫЙ АНАЛИЗ И СИНТЕЗ
 При рассмотрении форм познания логику интересует та или иная объективная связь, взятая в предельно обобщенном виде (категория)1, и логические средства отражения предмета в плане этой объективной
связи. В данном случае это связь координации частей
целого2, и соответственно, аналитико-синтетическая
задача мышления.
 «Часть» — внешне обособленный предмет, входящий в состав другого предмета («целого») и выполняющий в нем определенную роль. «Целое» — предмет, состоящий из различных частей и обладающий
в силу этого определенными свойствами, которых нет
у отдельных частей и которые присущи лишь их ко¬
 1 Следовательно, в применении ко всякому содержанию этого рода,
независимо от его эмпирической определенности, независимо от того,
какое именно эмпирическое содержание, например, составлено из частей и какие именно эмпирические предметы являются его частями.
 2 В дальнейшем в целях краткости будем обозначать эту связь как
«координацию» или как связь «часть — целое», хотя последнее не совсем точно: речь идет не о связи части с целым как особым предметом,
а о связи частей, то есть о связи предметов, являющихся, в свою
очередь, единым предметом. Под «целым» здесь фактически имеются
в воду свойства связи предметов, отличные от свойств элементов связи.

Процессы анализа и синтеза
 ординации. «Суммативных» целых (то есть таких, которые целиком сводятся к свойствам своих отдельных
частей) вообще не бывает. С другой стороны, целое не
существует как особый, самостоятельный предмет наряду со своими частями. Оно отличается от своих частей
лишь так, как координация отличается от координированных в ней элементов. Задача процесса отражения
здесь заключается в том, чтобы зафиксировать части
как различные и их отношение как координацию, а
целое — как координированную сумму частей, выполняющих в нем в силу своих различий различную роль.
Например, исследование какого-либо химического соединения должно раскрыть в нем его части и дать формулу его состава, объяснить его свойства как целого.
Построение теории о какой-то предметной области предполагает наличие и аналитического, и синтетического
знания о каждом предмете этой области, объективно
состоящем из частей: особого знания об отдельных предметах связи и знания о свойствах связи предметов,
заключающего в себе результат переработки воедино
отдельных знаний.
 Эти знания используются в теории различным и
относительно самостоятельным образом. В химии при
рассмотрении ряда соединений, в свою очередь реагирующих между собой, на место знания о свойствах
соединения как целого приходится ставить знание о
его отдельных частях, поскольку важны их количественные характеристики. В иных же условиях знание
используется нерасчлененно, как синтетическое. Точно
так же в механике в зависимости от нужд построения
теории либо в условиях решения более сложных задач
используются или знания о составляющих силах, или
знание о результирующей (имеется в виду сложение и
разложение сил по правилу параллелограмма). Построение теории или общий ход исследования могут быть
здесь охарактеризованы с точки зрения логических условий возможности замены одного знания рядом других

Процессы анализа и синтеза
 или ряда знаний одним при наличии в предметной
области координации различных предметов (фиксируемых соответственно в особых знаниях) и проявлений
результатов этой координации в свойствах целого.
 Заметим, что синтетическое знание никогда не является простой механической суммой знаний о частях; оно
представляет собой новое знание (можно, например, сослаться на то, что в применении к нескольким силам
приходится строить правило параллелограмма и что результирующая отнюдь не равна простой сумме сил).
 Структурно единство анализа и синтеза означает
как взаимозависимость знаний (аналитического и синтетического) или задач исследования, так и характеристику способа осуществления каждой из них в отдельности. Уже элементарный процесс отражения простейшей координации и ее различных элементов есть
одновременно и анализ, и синтез в смысле получения
аналитического знания посредством синтеза и синтетического знания посредством анализа.
 Анализ есть вычленение отличных друг от друга
частей и изолированное фиксирование их свойств в
знании. Но «часть» — не просто пространственно отграниченный предмет с какими-то его свойствами, которые играют роль в его координации с другими частями целого. И если при анализе части интересуют исследователя в их отличии друг от друга, то имеются в
виду не различия их и сходства, выделяемые сравнением и элементарным абстрагированием, а различия
их места в связи. Сравнение произведено, отличия, например, кислорода и водорода известны, но речь идет
о факте, который не может быть установлен сравнением, а именно о разных количествах и того и другого в
данном соединении. Отражение части достигается посредством включения ее в связь целого. Чтобы зафиксировать предмет как часть, его нужно включить в целое, в связь координации частей, ибо фиксирование
предмета как части означает отражение его в мысли

Процессы анализа и синтеза
 именно со стороны того признака, в силу которого он
занимает определенное положение в целом, отличное
от положения и роли других частей. Условием выделения какого-то знания отдельно является определенное соединение имеющихся знаний и такая их переработка, которая позволяет их расчленить и поставить
разъединенные элементы нового знания в соответствие
с частями предмета. Знание о части как специфическое по своему содержанию возникает именно в этом
процессе. Анализ предмета осуществляется, таким образом, посредством синтеза частей.
 Но, с другой стороны, такое синтетическое сопоставление предметов предполагает знание связи целого. Синтез есть выявление координации частей и определяемых ею свойств целого. Само целое есть особый, самостоятельный предмет, обладающий и рядом
свойств, которые вовсе не вытекают из наличия в нем
частей, и отражение его как такового в знании отнюдь
не есть синтез. Задача заключается в том, чтобы выявить его свойства, обусловленные связью каких-то специфических необходимых частей. Не будучи расчленено
на последние, целое вообще не выступает как специфическое целое. Жидкость, не содержащая кислород,
не есть вода. Целое или нельзя зафиксировать как отличное от других (например, воду в отличие от сходных жидкостей вообще), или его нельзя объяснить в
зафиксированных отличиях, не выделяя из него части
и не рассматривая их последовательно. Лишь расчленяя целое на части и последовательно фиксируя их
свойства, мы воспроизводим его как данное целое. Процесс анализа частей здесь дает синтез.
 Таким образом, аналитическая и синтетическая задачи осуществляются каждая противоположно направленным в своих частях процессом. Это противоречивость
самого процесса отражения. Лишь соединяя мысленно
(или экспериментально), исследователь осознает части
как части данного целого; лишь разлагая мысленно (или

Процессы анализа и синтеза
 экспериментально), исследователь осознает целое как
состоящее из специфических частей и обладающее вследствие этого специфическим свойством, отличающим его
от других предметов.
 Эти различные задачи мышления могут обособляться во времени, синтетическое и аналитическое знания
могут быть разделены какими-то задачами более сложного исследования и играть на разных его этапах различную роль — все это зависит от требований построения теории, от мотивов соединения знаний в одно или
их расчленения на разные знания, лежащих вне самих
действий соединения и расчленения. Но решение каждой из этих задач есть единство анализа и синтеза.
Структурное единство их заключается в том, что один
осуществляется посредством другого. Разрыв анализа
и синтеза есть нарушение именно этого единства.
 Анализ и синтез могут оказаться разорванными в
зависимости от тех или иных условий, от уровня развития науки, от степени ее проникновения в предмет
и т. п. Условия разрыва анализа и синтеза, находящиеся
в связи с переходом к анализу и синтезу более сложных объектов, мы рассмотрим ниже. Здесь же кратко
укажем те, которые относятся к процессам элементарного анализа и синтеза. 1) Предмет, объективно являющийся частью другого, зафиксирован как особый, самостоятельный предмет и изучается как таковой, поскольку исследователь на данном уровне развития науки не
осознает того, что он — часть. Например, кислород был
сначала выделен мысленно в виде «чистого воздуха»
(то есть как одна из разновидностей воздуха) и так
изучался. Но здесь нет тогда ни анализа, ни синтеза,
имеется просто особый предмет, изучаемый безотносительно к составу другого — воздуха, хотя исследование
внешне (с точки зрения последующих этапов развития науки) выглядит как односторонне аналитическое.
2) Предмет, объективно являющийся составным, абстрагируется безотносительно к своим частям и изуча¬

Процессы анализа и синтеза
 ется как таковой со всеми его свойствами. Здесь точно
так же нет ни анализа, ни синтеза, хотя исследование
может показаться односторонне синтетическим.
 Как видим, адекватный процесс отражения в предметах связи «часть — целое» может быть осуществлен
лишь как единство анализа и синтеза. Соединение анализа и синтеза в этом смысле, их противоречивое единство есть свойство всякого процесса отражения предмета в плане связи «часть — целое» и рано или поздно
раскрывается наукой о мышлении. Раскрытие этого единства — результат диалектического подхода к мышлению и пониманию активности последнего, но сами элементарный анализ и синтез не являются специфическими для диалектического мышления, не характеризуют
его со стороны формы. Роль диалектики заключалась
в данном случае в том, чтобы выявить наличное и недоступное пониманию с точки зрения созерцательного
материализма единство процесса анализа и синтеза. И не
случайно именно Гегель, исходивший из активности
мышления и ставивший проблему анализа и синтеза
как проблему логического мышления, нащупал единство анализа и синтеза, их диалектику, показал соотносительность категорий части и целого и противоречивость процесса отражения предмета как части и целого. Но от этого сам процесс анализа и синтеза не
становится специфическим для диалектики; диалектическое его понимание не превращает его в способ диалектического исследования. «Часть» и «целое» — это
относительно простые и непосредственные категории,
возникшие на основе чувственно-практической деятельности человека, и фиксирующая их логическая связь
абстракций (структура процесса анализа и синтеза) еще
не усложнена целым рядом обстоятельств, связанных
с переходом мышления к отражению развития и функционирования сложных систем связей. Эти обстоятельства, лежащие вне категорий целого и части, выявляют
при применении этих категорий к анализу и синтезу

Процессы анализа и синтеза
 более сложных объектов такие условия разрыва и обособления анализа и синтеза, которые имеют более или
менее всеобщий характер на данной ступени развития
наук и характеризуют, например, целый период этого
развития как метафизический. Здесь и возникает вопрос о диалектике.
 4. 	СВЯЗЬ «ЦЕЛОЕ - ЧАСТЬ»
 И ОРГАНИЧЕСКОЕ ЦЕЛОЕ
 Элементарный анализ и синтез, основывающиеся на
связи «часть — целое», имеют свой смысл и сохраняют
свое единство при рассмотрении относительно простых
объектов с внешне заметно различными и определенным образом координированными частями отвлеченно
от происхождения, развития и субординации этих элементов целого и от их взаимовлияния и переплетения,
создающих такие явления, которые, в свою очередь,
являются сторонами или «частями» целого. Кроме того, части рассматриваются как внешне обособленные,
покоящиеся предметы целого. И это вполне правомерно в определенных пределах. Более того, такого рода
абстракции возможны и при сознательном подходе к
предмету как к сложной системе связей, где одни элементы возникают из других, влияют друг на друга, вовлечены в какие-то процессы и т. п. Но сознательность
подхода предполагает наличие каких-то категорий, фиксирующих диалектический характер объекта науки, а
это сложный и относительно поздний результат исторического развития наук и философии. Пока же, когда
наука только переходит к более широкому кругу предметов и более сложным связям между ними, мы имеем
эмпирически зафиксированное многообразие фактов какого-то сложного целого, к которым применяются наличные у исследователя категории. И здесь непонимание диалектики предмета дает типичную метафизику

Процессы анализа и синтеза
 в исследовании, а со стороны формы характеризуется
разрывом анализа и синтеза. В плане анализа получается разрыв связей целого, превращение абстрагированной его части в абсолютный, изолированный предмет. В плане синтеза — сведение целого к механической
сумме частей, связи между которыми остаются нераскрытыми, то есть синтез отнюдь не воссоздает разорванные анализом связи. Здесь речь идет уже об иных
условиях разрыва анализа и синтеза, чем те, которые
мы рассматривали выше, и сводятся они к следующему.
 Дан какой-то предмет свойства которого как целого уже отличены от его частей, точно так же как
части А, 5, С, £)... отличены друг от друга и от целого.
Например, товар, деньги, купеческий капитал, земельная рента и т. п. — в капиталистической экономике как
целом или цветок, листья и т. п. — в составе растения.
Анализ предмета А (или 5, С, £>...) и заключается в
отвлечении его от целого и в рассмотрении его свойств,
выступающих в связи с другими частями целого, иначе
он не фиксируется как часть.
 Но если изучаемый предмет возник (и исторически, и функционально) лишь в связи с данным целым,
как результат его внутренней дифференциации (как
это бывает во всяком живом организме, животном или
социальном), то, будучи таким способом изолирован,
он станет непостижимым даже при понимании того,
что он является частью целого. Свойства торгового капитала как особого функционального элемента внутри
капиталистической экономики суть результат дифференциации процесса производства прибавочной стоимости. Физиологические особенности и анатомическое
строение цветка возникают лишь в связи с растением
как целым.
 Способом постижения такого предмета было бы рассмотрение дифференциации единого, то есть рассмотрение той связи, в которой он возникает и начинает
играть роль функционального члена целого. И здесь

Процессы анализа и синтеза
 дело как раз не в отношении целого и части, ибо речь
идет не о фиксации каких-то различных элементов координации, а о происхождении обоих элементов из че-
го-то единого. Именно на это указывал Энгельс, говоря,
что, «например, уже часть и целое — это такие категории, которые становятся недостаточными в органической природе. Выталкивание семени — зародыш — и
родившееся животное нельзя рассматривать как „часть“,
отделяющую от „целого“: это дало бы ложное толкование» {Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 528).
 Связь «часть — целое» есть отнюдь не отменяемый
существованием других связей внешний результат их
действия, выражающийся во внешнем обособлении уже
наличных элементов целого. Непонимание этого, неумение выделить другие формы связи (или вообще их
незнание) и соответствующая абсолютизация категорий целого и части приводят к тому, что анализируемый предмет выступает как абсолютный, изолированный предмет, который может входить в любые и самые
различные целые и, следовательно, не зависит от них
и не связан с ними. В результате отрыва анализа от
синтеза такой предмет превращается в загадку, в нечто
мистическое. Экономисты-метафизики находили капитал и вообще различные элементы капиталистической
экономики в самых различных обществах, в том числе
и в рабовладельческом, и неудивительно, что они не
могли понять их специфики.
 Такое же различение применимо и к неорганической природе. Одно дело, например, анализ кислорода
в самых разных его соединениях (и задача его выделения как внешне обособленной части здесь вполне выполнима элементарным анализом и синтезом). Другое
дело — анализ кислорода в связи с тем соединением,
в результате дифференциации которого он впервые возникает (например, проблема происхождения земной атмосферы). Процессы мышления здесь различны, последний анализ предполагает знание и выделение связей,

Процессы анализа и синтеза
 характеризующих диалектически расчлененный и развивающийся предмет.
 Синтез предмета предполагает, что определенным
образом известны некоторые свойства предмета как целого и свойства его частей как самостоятельных предметов, и ставит своей задачей выяснение координации
последних. Из сказанного выше об анализе можно видеть, что если синтетическое рассмотрение соединения
частей не сопровождается выявлением особенностей,
вытекающих из их связи, то исследование приобретает
односторонне синтетический характер, то есть фактически не осуществляется как синтез. Так, попытка соединения в одном знании различных сведений о различных явлениях капиталистической экономики не дает
их синтеза, если ей не предшествует рассмотрение, например, происхождения денег из внутренней дифференциации товара (генетическое) или происхождения
прибыли из прибавочной стоимости (функциональное),
хотя отличия, например, денег от товара и их различная роль в целом известны, то есть элементарный анализ и синтез осуществлены. Итогом такого исследования является механическая сумма частей, поставленных во внешнюю систематическую связь, внутренние
же связи между ними не раскрыты. Именно таковы
попытки систематического изложения учения Рикардо
у его эпигонов (аналогичное явление представляет собой и спекулятивное установление внутренних связей).
 Но дело в том, что здесь исследователь объективно
сталкивается с другого типа целым, чем то, которое мы
до сих пор рассматривали. Мы говорили о координированном целом, и лишь в этом смысле понятие целого было соотносительно с понятием именно части. Теперь объективно вмешивается момент субординации,
без рассмотрения которого неосуществимы ни анализ,
ни синтез. С другой стороны, анализируя свойства целого, приходится рассматривать взаимовлияние и взаимодействие его элементов помимо их координации.

Процессы анализа и синтеза
 Таким образом, соединение анализа и синтеза, осуществление одного посредством другого предполагают
в данном случае решение и других задач, например
выяснение субординации элементов и их взаимовлияния внутри целого. Анализ и синтез становятся результатом и стороной других процессов мышления и
функционируют в специфическом для диалектического мышления виде лишь в связи с этими процессами.
Само формирование анализа и синтеза как специфических процессов необходимо предполагает учет в соответствующих новых категориях имеющих здесь место
объективных связей, их характера. Исторически впервые до марксизма на путь обобщения этих сложных
внутренних связей встала немецкая идеалистическая
диалектика (Гегель), но проблема была решена лишь
марксизмом, и прежде всего Марксом в «Капитале».
Обобщение это было как выработкой диалектического
понимания предмета науки, мира в целом, так и выработкой логических средств воспроизведения таким образом понимаемого предмета в мышлении.
 Подлежащую исследованию диалектическим методом сложную систему связей Маркс характеризует как
«органическое», «диалектически-расчлененное целое».
«Органическое целое» — исторически возникшая, развивающаяся и крайне сложно функционально расчлененная система связей и процессов, взаимовлияющих
друг на друга. Отдельные связи, стороны, процессы
целого распадаются как различные функциональные
его члены, в то же время соединяясь в его структуре.
В плане интересующей нас проблемы важно то, что
здесь приходится различать уже не предметы, связанные лишь координацией («части»), а элементы, члены
(Gliederung, как выражался Маркс) структуры, то есть
предметы, связанные и помимо их координации так,
что целый ряд их свойств вытекает из их переплетения, взаимовлияния, происхождения одного из другого и т. п. Предмет, модифицирующий другие предметы

Процессы анализа и синтеза
 (или происшедший из них, или являющийся их формой проявления и т. п.) и составляющий вместе с ними
какую-то подвижную структуру, не является, строго
говоря, ее «частью». Торговую прибыль, например, никак не назовешь «частью» капиталистической экономики; она не есть внешне обособленный предмет, и
при ее объяснении имеется в виду прежде всего не
фиксирование ее координации с другими частями целого, а выявление ее происхождения из движения прибавочной стоимости. Но, с другой стороны, здесь имеет
место и развитие понятий о части и целом, их расширение в результате применения процесса анализа и синтеза к органическому целому. В роли «целого» и «частей» здесь выступают структура органического целого
и его элементы — вся сумма сторон, явлений и свойств.
 Рассмотрим теперь анализ и синтез таким образом
построенных предметов. Нас будут здесь интересовать
абстракции, основывающиеся на сознательном применении категорий диалектики.
 5. 	АНАЛИЗ И СИНТЕЗ СИСТЕМЫ
(«ОРГАНИЧЕСКОГО» ЦЕЛОГО)
 Здесь «единство анализа и синтеза» есть характеристика диалектического исследования вообще1, в том
числе и такой его формы, как восхождение от абстрактного к конкретному. Диалектический метод в целом
представляет собой правила анализирования и синтезирования сложных систем связей, являющиеся средством раскрытия необходимых внутренних связей органического целого со всей совокупностью его сторон.
Путем восхождения от абстрактного к конкретному вы¬
 1 Это отмечал еще Гегель, н притом в применении к «тотальности»,
то есть к органическому целому. Он считал, что диалектический метод
в «каждом своем движении в одно и то же время аналитичен и синтетичен» (Соч. Т. I. С. 342).

Процессы анашза и синтеза
 деляются и прослеживаются отдельные связи между
различными элементами целого и синтезируются в картину целого, где каждый элемент занимает определенное место. Выделенные особо связи между отдельными элементами рассматриваются в то же время в той
связи, в какой они выступают в целом, а целое фиксируется в плане тех свойств, которые выявлены при
рассмотрении связей отдельных элементов, то есть каждый шаг движения исследования представляет собой
единство анализа и синтеза в самом широком смысле
этих терминов. Связи между элементами и сторонами
целого могут быть самого различного типа (содержание — форма, внутреннее противоречие — внешняя
дифференциация противоположностей, закон — формы его проявления, развитие и происхождение и т.п.),
и соответственно, к ним могут применяться различные
приемы диалектического исследования, из которых ни
один в отдельности не является собственно анализом
и синтезом. Но в результате действия подобных приемов оказывается вскрытым и отношение элементов в
целом, то есть место, занимаемое ими в нем, и целое
как необходимая совокупность элементов. Раскрыть и
логически охарактеризовать эти приемы — значит раскрыть метод вообще (с логической его стороны). Но
это не входит в наши задачи. Мы охарактеризуем лишь
ряд специфических особенностей диалектического исследования со стороны его аналитической и синтетической деятельности.
 Основная черта единства анализа и синтеза, выявившаяся на примере элементарного анализа и синтеза,
здесь сохраняется. Например, акты Д — Т и Т — Д1
мысленно вычленяются из процесса производства прибавочной стоимости (Д — Т — Д1) как его части и рассматриваются отдельно каждый, но по отношению именно к данному целому, то есть одновременно и включаются в него. Лишь включение части в целое (синтез)
выявляет ее как часть данного целого (анализ). Акт

Процессы анализа и синтеза
 Д — Т как часть целого есть покупка рабочей силы (а
не купля товара вообще), и такой характер этой части
может быть зафиксирован лишь при учете свойств связи
целого (то есть Д — Д1). Вне этого нет части целого,
а есть купля товара вообще, которая никак в дальнейшем не может объяснить целое. Но, с другой стороны,
лишь выключение частей (анализ) может зафиксировать свойства и координацию данного целого (синтез).
Иначе производство прибавочной стоимости ничем на
поверхности не отличается от купеческого или ростовщического капитала (Д — Д1), и тот и другой приносят
Д1. Вычленение частей здесь является условием фиксирования свойств данного целого в его отличном от
других целых виде. Таким образом, выключение частей
из целого (синтез посредством анализа) одновременно
предполагает их включение в целое (анализ посредством синтеза), это полярные полюсы абстракций. Процесс анализа и синтеза есть способ движения (то есть
разрешения) этого противоречия процесса отражения.
 Как видим, тип связи абстракции в данном случае
остается тот же. Но он усложняется рядом мысленных
зависимостей и предполагает выявление внутренних
связей предмета. Условием осуществления анализа и
синтеза здесь является понимание характера рабочей
силы как товара, то есть раскрытие содержания капиталистической формы обмена труда. О том, что рабочий
нанимается, знали и до Маркса, но объяснить свойство
целого (Д1) не могли, поскольку не могли осуществить
другой процесс мышления — раскрыть внутреннее содержание процесса обмена, дающего прирост стоимости.
 Отметив сохранение основной структуры единства
анализа и синтеза, нужно, однако, учесть, что, во-первых, здесь имеет место расширение значений анализа
и синтеза и развитие понятий о части и целом. Так, в
приведенном примере понятие части прилагается к процессам (Д — Т и Т — Д1), составляющим другой, целостный процесс, а не к пространственно отграничен¬

Процессы анализа и синтеза
 ным покоящимся предметам. Во-вторых, анализ и синтез функционируют здесь в зависимости от других процессов мышления, от раскрытия ими внутренних связей органического целого.
 С другой стороны, внешне, в эмпирических проявлениях элементы и явления органического целого также обособляются как отличные друг от друга предметы,
разделенные массой посредствующих звеньев, и необходимость предварительного выяснения субординации
различных элементов, их содержания и специфики и
т. п. отнюдь не снимает последующей задачи объяснения координации их как особых предметов на поверхности органического целого. При объяснении взаимодействия массы рассмотренных до этого элементов, как
оно выступает на поверхности, значения анализа и синтеза и понятия части и целого расширяются несколько
в ином смысле, чем об этом до сих пор говорилось.
Сам процесс выявления и исследования внутренних
связей органического целого может быть здесь охарактеризован как собственно анализ и синтез в узком и в
то же время специфическом для исследования системы связей смысле (в отличие от того общего смысла,
в котором само восхождение от абстрактного к конкретному в целом является правилом анализирования
и синтезирования системы).
 Со стороны этого процесса мышления строение предмета выглядит следующим образом.
 На поверхности даны свойства, явления (обозначим их как Л, Д С, Л...) целого, сами в то же время
являющиеся его «частями», то есть внешне обособленными друг от друга связями целого. Например, рабочие, капиталисты (то есть классы), безработица, кризисы, конкуренция, концентрация капитала и т. п. Эти
отдельные явления целого — они присущи именно предмету в целом, а не отдельным его сторонам или элементам — сами образуют его «состав». Это нужно отличать от свойств целого, вытекающих из координа¬

Процессы анализа и синтеза
 ции частей; свойство Д1 целого Д—Т—Д1 в формуле
капитала не обособляется и не входит обособленно
в состав целого; оно есть само целое, взятое в плане
свойств координации его частей, тогда как явления Л,
 В, 	С, О представляют собой совокупный результат действия и взаимовлияния массы связей и элементов (обозначим их как К, I, М, Л^) целого. Например, кризис
есть результат взаимодействия ряда отдельных элементов целого и в то же время свойство капиталистической экономики в целом. Здесь важно подчеркнуть, что
речь идет о таком взаимовлиянии ряда элементов, которое приводит к возникновению особых, самостоятельных явлений целого. Элемент К может воздействовать на элемент М и как-то его модифицировать, но
речь идет не об этом, не о свойстве элемента М, возникшем в связи с влиянием на него ТС, а о самостоятельном явлении А, представляющем собой свойство целого и возникшем из единства элементов К и М. Таким
образом, объективное строение подлежащего анализу
и синтезу предмета (органического целого) заключается
в наличии обособленных друг от друга свойств, явлений
целого и их источников — связи массы элементов целого. Рассмотрим имеющие здесь место анализ и синтез.
 Исследование здесь может ставить двоякую задачу.
С одной стороны, могут быть известны какие-то свойства, явления предмета как целого, и нужно установить источник этих свойств, то есть на деле теоретически объяснить явления целого. С другой стороны,
могут быть известны элементы целого, и нужно обнаружить вытекающие из их взаимодействия свойства
целого. Эти различные задачи возникают на различных этапах исследования, но решение каждой из них
есть единство анализа и синтеза.
 Рассмотрение отдельного, обособленного явления целого есть анализ по отношению к последнему. Но уже
для того, чтобы зафиксировать какие-то явления как
свойства именно данного целого, нужна длительная ис¬

Процессы анализа и синтеза
 тория познания. Такое органическое целое, как экономическая система, не может быть чувственно созерцаемо со всеми принадлежащими ему элементами и явлениями таким же способом, как созерцается в целом
животный организм. Здесь еще приходится решать вопрос о принадлежности элементов и явлений к данному целому, то есть вычленять в различных элементах
их скрытое единство, сводить их друг к другу. Так,
например, вычленение в товаре свойств капитала решает вопрос о его принадлежности к буржуазной экономике. На этом этапе еще нет раскрытия внутренних
связей целого; пока нужно выявить «состав» целого,
выявить в его явлениях общее, что делает их явлениями именно данного целого. В этом смысле о целом
этапе домарксовой политической экономии можно говорить как об аналитическом, поскольку внутренние
связи целого, приводящие к его внешне фиксируемым
свойствам, не вскрываются1.
 Однако дальнейшее исследование, переходящее к
внутренним связям предмета, не есть просто один синтез (в этом плане часто отождествляют диалектическое
исследование с синтетическим), а новый анализ и новый синтез. Просто элементарный анализ и синтез и
ряд других процессов мышления предполагаются совершившимися — отличие явления А от других явлений целого, принадлежность их к целому и их внешне
различная в нем роль выявлены, выделены отдельные
связи системы, выяснено их число, известны элементы
и т. д. О том, что в этих условиях речь идет именно о
дальнейшей задаче, свидетельствует, например, неудача
английского химика Ньюлендса, пытавшегося выявить
периодический закон системы химических элементов
при отсутствии соответствующего анализа, при непра¬
 1 	И в этом смысле анализ как выделение «общего», «абстрактных
определений» (сведение различных явлений к их абстрактному единству) относится к нашей проблеме анализа и синтеза.

Процессы анализа и синтеза
 вильном построении отдельных групп («октав») из уже
известных элементов и связей между ними, так что эти
группы не могли служить исходным пунктом для выявления периодичности системы как целого, состоящего из этих групп (см.: Кедров Б. М. Научный метод
Д. И. Менделеева // Вопросы философии. 1957. №3).
Суть дела состоит в дальнейшем исследовании А как
явления целого посредством анализа и синтеза внутренних связей массы элементов К, Ь, М, N. Задача заключается в том, чтобы понять А как явление, вытекающее из взаимовлияния элементов (частей) органического целого. Выполняется она охватом массы сторон
и зависимостей целого. Таково, например, обнаружение Марксом причин кризиса и объяснение им цикличности капиталистического воспроизводства, а также обнаружение и объяснение процесса концентрации
и централизации капитала.
 Дело в специфической направленности исследования выявленных связей, то есть системы, распадающейся на отдельные связи. Специфическая роль анализа и синтеза заключается в объяснении суммарного
эффекта действия какой-то совокупности связей посредством знаний об отдельных связях, то есть о том,
чтобы охарактеризовать каждую выявленную или уже
известную связь элементов системы отдельно таким
образом, чтобы путем соединения знаний о них можно
было получить обобщенную характеристику системы
(в данном случае сложного явления А). Дело не в соединении знаний об отдельных связях, уже имеющихся
независимо от синтетической задачи. Наоборот, речь
идет о соединении знаний, вырабатываемых в предположении этой задачи. Специфичность соединения знаний здесь предполагает специфичность аналитического рассмотрения отдельных связей, в данном случае —
обобщение их в связи с системой. Разъясним это.
 Сложное явление целого, о котором должен быть
получен вывод в теории, наблюдается эмпирически, на¬

Процессы анализа и синтеза
 пример рост числа крупных предприятий или рост числа мелких и средних — централизация и децентрализация капитала. В различных странах, в различных отраслях и в разные периоды времени может происходить
как централизация, так и децентрализация капитала,
причем соотношение их колеблется в зависимости от
самых различных конкретно-эмпирических условий.
О преобладающем направлении процесса можно пока
судить лишь среднестатистически, взяв большие периоды времени. Но вопрос заключается в том, происходит ли необходимо централизация и концентрация
в капиталистической экономике как целом, взятом абстрактно в виде общей системы. Уже одна такая постановка вопроса предполагает рассмотрение общих и
необходимых связей, слагающих эту систему, и вывод
о централизации и концентрации капитала в качестве
характеристики действия всего этого ряда зависимостей
как целого, а не всякого единичного капитала, где те
или иные моменты системы могут вообще отсутствовать.
 Такой вывод здесь предполагает особое рассмотрение отдельных связей: технического и стоимостного
строения капитала, методов производства относительной прибавочной стоимости (эффекта концентрации
средств производства при фабричной кооперации), накопления капитала и т. п. Сами эти связи эмпирически
находятся в разнообразных соотношениях, значение каждой из них колеблется, характер действия некоторых
из них может вовсе не обнаруживаться, компенсируясь
действием других, и вообще в эмпирии не видно, как
они составляют систему именно данного числа зависимостей. Анализ и должен обобщить отдельно каждую
из них в связи с системой и в то же время зафиксировать характер действия каждой независимо от остальных: каково бы ни было действие остальных зависимостей, данная зависимость таким-то образом участвует
в суммарном эффекте системы. Синтез подытоживает
работу анализа, рассматривая сложное явление систе¬

Процессы анализа и синтеза
 мы как результат совместного действия всех проанализированных связей. Обобщающее рассмотрение всего числа составляющих связей (элементов К, Ь, М, М)
и теоретическая реконструкция на этой основе механизма явления А системы — такова здесь функция анализа и синтеза.
 Проведенные таким образом анализ и синтез явлений А, В, С, О системы позволяют связать знания о них
в картину системы органического целого, объяснить
внешние связи между ними. Со стороны отношения подобных явлений предмета между собой последовательное раскрытие источника каждого из них (анализ) есть
способ объяснения целого как состоящего из этого ряда
явлений, то есть синтез. В этом смысле осуществление
анализа и синтеза действительно выступает как способ
установления (или объяснения) действующих на поверхности связей путем раскрытия внутренних связей
предмета, его внутренней структуры. Чем ближе к поверхности целого, тем больше связей приходится учитывать, и рассмотрение проявления свойств целого (вытекающих из какой-то связи частей) в связи с другими
свойствами целого имеет прежде всего синтетический
характер. Но анализ тем не менее предполагается.
 Оба процесса — анализ посредством синтеза и синтез посредством анализа — в применении к указанному выше характеру строения органического целого переплетаются, составляют условие и способ осуществления друг друга.
 Наконец рассмотрим кратко один специфический
тип обобщения, связанный с процессом анализа и синтеза и применяемый к рассмотрению совокупного действия массы законов органического целого (см. по этому вопросу диссертацию: Зиновьев А. А. Восхождение от
абстрактного к конкретному. МГУ, 1954. С. 438—471).
 Исследование органического целого имеет целью на
основе раскрытия его отдельных сторон и свойств установить его законы именно как целого в его действи¬

Процессы анализа и синтеза
 тельном, близком к эмпирическим формам проявления виде.
 Исследование идет от исходного знания об абстрактно рассмотренном законе (например, закон стоимости)
к его обобщению на явления, представляющие результат
совокупного действия массы связей целого (например,
закон стоимости, осуществляющийся как тенденция).
Средство этого обобщения — совокупное рассмотрение всех этих взаимодействующих связей в их отношении к обобщаемой стороне, то есть сам переход к
более общему знанию осуществляется синтетически, —
есть синтетическое обобщение. Характер имеющего здесь
место обобщения можно проиллюстрировать на примере установления Марксом тенденции средней нормы прибыли к понижению.
 При анализе отдельного капитала Маркс устанавливает зависимость: «органическое строение капитала —
норма прибыли» (рост органического строения капитала ведет к понижению нормы прибыли). Отдельный
капитал рассматривается как типичный представитель
рода капиталов, отвлеченно от конкуренции капиталов,
от уравнивания прибылей, переливания капиталов из
одной отрасли в другую и т. п. При этом предполагается, что зависимость «органическое строение капитала — норма прибыли» существует везде, где имеется
капитал, только она, при данном строении знаний о
ней, характеризует любой из массы капиталов без учета
их взаимодействия. Вопрос заключается в том, как действует эта зависимость для массы внешне обособленных и взаимодействующих капиталов, где норма прибыли модифицируется в среднюю норму, степень эксплуатации рабочих меняется в зависимости от условий
конкуренции и т. п. Проблема решается синтетически.
 Общий вывод о характере движения и направленности изменений средней нормы прибыли, являющийся
расширением (обобщением) знания о зависимости изменений нормы прибыли от изменений органического

Процессы анализа и синтеза
 строения капитала, достигается путем синтеза всей совокупности условий и связей, которые, с одной стороны,
приводят к увеличению органического строения капитала, а с другой стороны, препятствуют снижению средней нормы прибыли даже при увеличении органического строения капитала. Знание об отдельной зависимости
здесь переработано путем прослеживания влияний на
нее в условиях целого в обобщенное знание о законе как
тенденции всего целого, как тенденции совокупного
функционирования всех его сторон и законов. Обозначив изменяющиеся элементы зависимости через А и В
(знание о зависимости изменений В от изменений А
соответственно как «А1 — В1»), предмет, о котором делается вывод, — через С (а его изменения — через С1) и
сопоставление совокупности связей как [К, Ь, М, Щ
можно схематически изобразить структуру синтетически обобщающего вывода следующим образом. Известно,
что «А1 — В1» и что С при условиях X есть В (например,
средняя норма прибыли есть модифицированная норма
прибыли); из «А1 — В1» не следует при наличии воздействия других связей, что «А1 — С1»; в этом случае производится синтетическое сопоставление [К, Ь, М, Ы), которое дает [К, Ь, М, Щ — «А1 — С1». Получается вывод
о закономерности изменений С для области, где действуют элементы К, I, М, Ы..., в данном случае — для всего
целого капиталистической экономики.
 Таким путем в «Капитале» обобщаются законы сложного органического целого.
 Мы рассмотрели ограниченный круг проблем, связанных с процессами анализа и синтеза. Дальнейшей
задачей является рассмотрение процессов анализа и
синтеза в деталях, выявление всего многообразия форм
единства анализа и синтеза и, самое главное, введение
рассмотренных явлений в логическую теорию, что предполагает более точное и логически строгое изображение
их структуры. В нашей возможности было лишь наметить подходы к последней.

Анализ сознания
в работах Маркса

Обращение к Марксу стало в философии формой
осмысления развиваемых теорий и критического самоотчета исследователя. Это не случайно. Маркс входит
в тот весьма немногочисленный круг мыслителей в истории человечества — во всей истории их можно перечесть по пальцам, — которые поднимали мыслью целые пласты реальности, обнажали целые массивы новых
предметных переплетений и зависимостей. Отчетливо
фиксируя условия и посылки подобного нового «геологического обнажения», они на столетия вперед определяли сам стиль познающего мышления, точки отсчета его движения, тип его рациональности. После них
в руках исследователей оказывалась масса неизвестных до этого и требующих объяснения предметов, которых без интеллектуального подвига мыслителей типа Галилея, Эйнштейна, Маркса просто не существовало бы для мысли. Но новый предметный континент
открыт именно для дальнейшей работы, и мыслить по-
старому уже невозможно.
 * 	* *
 Вместе со многими другими предметами подобной перестройке после Маркса подверглось и сознание как область исследований или просто как интуи¬

Анализ сознания в работах Маркса
 тивное представление, полагаемое вообще социальным
анализом. Последствиями этой перестройки как раз и
явилось то, что мы называем «современными» подходами к сознанию, та особая проблематика и тот строй
исследования сознания, которые применительно к нему формулируются сегодня и которые были бы немыслимы раньше, до Маркса. Эти последствия дают о себе знать — иногда странным и запутанным образом —
в таких труднообъяснимых с точки зрения традиционного просветительского рационализма философских
движениях современности, как феноменология, экзистенциализм, социология знания, психоанализ, структу-
ралистика в исследованиях культуры и т. п. (что, кстати, является дополнительной причиной того, почему
так необходимо мысленное обращение к подлинному
смыслу Марксова анализа сознания). Именно Маркс
ввел в научный оборот ряд своеобразных предметов и эвристических схем мышления о сознании, впервые прорвавших рамки традиционной классической
философии. При этом выявились такие стороны сознания, что стало уже невозможным говорить о философской инстанции «чистого сознания», самодеятельным, творческим агентом и центром которого является
мыслящая, размышляющая, прозрачная для самой себя единица — индивидуальный человек. Предметы исследования сознания оказались в другом месте, его пронизали новые зависимости и совсем в иных направлениях, чем раньше, а метод внутреннего наблюдения и
понимающей интроспекции, долгое время монопольно владевший исследованиями сознания, затрещал по
швам.
 Эту революцию Маркс осуществил в рамках прежде всего экономического исследования определенной
общественной формации — капитализма, которое конкретизировало (а частично развило в неожиданном направлении) касающиеся сознания пункты материалистического понимания истории, открытого Марксом

Анализ сознания в работах Маркса
 и являвшегося до этого, по выражению Ленина, лишь
гипотезой. В связи с этим необходимо сделать несколько предварительных замечаний (поскольку у Маркса
нет отдельно теории сознания, как нет и отдельно учения о методе, о диалектике и т. п.) К
 В экономической науке Маркс проделал прежде
всего методологическую, философскую работу, причем
проделал ее в терминах самой экономической науки, в
плане ее собственных творческих задач. Эта работа и
явилась условием и содержанием переворота, осуществленного им в политэкономии, условием и содержанием созданного им в этой области образца (или «парадигмы», как любят сейчас говорить) философски сознательного научного мышления, имеющего на своем
счету существеннейшие (и именно политико-экономические) открытия, перестроившего целые разделы этой
науки, выработавшего новый тип теории и т. д. Объективно в этом типе мышления имеется ряд новых философских гипотез и эвристических мыслительных схем,
развиваемых на языке экономической науки, но тем не
менее поддающихся выделению в качестве общефилософских категорий. Это, например, положения, касающиеся природы «вещей чувственно-сверхчувственных,
или общественных» (Маркс), проблемы объективации, отношения объективированных, общественно-предметных форм к субъективно-деятельным способностям
человека, отношения рационального познания к экономической деятельности, вопроса о том, как эта реальность может представляться непосредственно наблюдателю и почему возможны иллюзорные ее отображения2 и т.д.
 1 Если Маркс не оставил ,Догики“ (с большой буквы), то он оставил логику „Капитала“...» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 301).
 2 Интересно и важно то, что Маркс одновременно строит и теорию
объективного (экономического) процесса, и теорию его отображения в
головах непосредственных его агентов, исследуя и критикуя не индивидуальные ошибки и заблуждения сознания (хотя и это имеет место),

Анализ сознания в работах Маркса
 Мы специально перечислили те положения, которые совершенно очевидно предполагают определенную
теорию сознания. Она и имеется у Маркса, причем
настолько глубокая, что открытия ее стали полностью
осознаваться лишь гораздо позднее, а многие были заново сделаны, но в ложной форме и приписываются
другим (например, феноменологам, экзистенциалистам,
психоаналитикам и др.1).
 Конечно, основное в Марксовой работе, например
в «Капитале», на что обращают внимание, — это то, что
она строится как объективное, системно-структурное
исследование своего предмета — экономических отношений определенной социальной формации, то есть
как такое их исследование, которое не предполагает
объяснения их свойств и переплетений из какой-либо
антропологической природы субъектов, являющихся их
носителями, и исключает ссылки на осуществляемые
этими субъектами процессы понимания экономических явлений, на их мотивации, целеполагания, желания и т.п. Исследуется система, саморазвивающееся
органическое целое. И заслугу Маркса можно совершенно справедливо видеть в том, что он сумел открыть
для науки такую точку зрения, сумел преодолеть скрытый антропологизм предшествующей, классической политэкономии, который она молчаливо полагала в своих основаниях в виде абстрактного, антиисторического
допущения у человека некоторых натуральных и далее
не анализируемых потребностей, расчетов, интересов
и т. п. Примененный Марксом метод исследования экономических явлений объективен и не оперирует психическими процессами и сознанием индивидов как точ¬
 а с необходимостью складывающиеся объективно-мыслительные выражения реального процесса. Он выводит и определяет условия, при
которых с необходимостью появляются в последнем «превращенные
выражения» (verwandelte Formen).
 1 К сожалению, философской публике они зачастую и известны
лишь в этой ложной форме.

Анализ сознания в работах Маркса
 кой отсчета (хотя в этом исследовании и фигурируют
все многообразные процессы и содержания сознания).
 Ну а в каком виде выступают здесь сознание, его
явления и отношения? Оно ведь существует, и о нем
что-то предполагается. Вот здесь-то и обнаруживается
интересный факт, что как раз объективный, материалистический метод анализа общественных явлений давал Марксу одновременно и ключ к пониманию сознания как особого образования, позволял произвести ряд
его расчленений и получить фундаментальные исходные
представления о его природе, способе действия и дифференциации основных форм.
 Дело в том, что Маркс совершенно особо представлял себе социальные системы: в каждом случае он строил свое исследование так, что уже в исходном пункте
имел дело с системами, реализующимися и функционирующими посредством сознания, то есть такими, которые содержат в себе свои же отображения в качестве
необходимого элемента (или, иначе говоря, включают
в себя сознание наблюдателя в качестве внутреннего
элемента собственного действия). Этого рода системами и были для него, по определению, социально-экономические системы. Отсюда оказалось возможным рассматривать сознание как функцию, атрибут социальных
систем деятельности, выводя его содержание и формообразования из переплетения и дифференциации связей системы, а не из простого отображения объекта
в восприятии субъекта. Вследствие этого анализ сознания предстает как распространение на его сферу
анализа общественно-предметных форм, «общественных вещей», как продолжение последнего на уровне
человеческой субъективности. В ней тем самым образуется точка отсчета, независимая — в исследовании
самого же сознания — от психологически сознательных выражений духовной жизни индивида, от различных форм его самоотчета и самообъяснений, от языка
мотивации и т.д.

Анализ сознания в работах Маркса
 Существующее у субъектов сознание может в принципе изучаться совершенно объективно, по его «предметностям», по значащим для него объективациям, рассматриваемым в качестве порожденных саморазвитием
и дифференциацией системы социальной деятельности как целого. Как мы увидим, внутри этого целого
они и прослеживаются Марксом. В нем Маркс устанавливает детерминизмы и механику образования подобных предметностей сознания, являющихся «представителями» (или «заместителями») чего-то другого,
чем они сами и их осознаваемое объективное содержание, и выступающих ориентирами в поведении индивидов. Этим другим оказывается социальная материя
этих механизмов, реальный обмен деятельностью между людьми (причем сами механизмы образования сознанию вовсе не даны).
 Таким образом, если для классической философии,
являвшейся по своей сути «философией самосознания»
и приписывавшей сознанию телеологическую структуру, жизнь последнего протекала только в одном измерении — в измерении восприятия и представления, воспроизводимых рефлексивным сознанием субъекта, то
Маркс впервые вводит сознание в область научного
детерминизма, открывая его социальное измерение, его
социальные механизмы1.
 1 	Для дальнейшего изложения необходимо ясное понимание того,
что имеется в виду под «философией самосознания», характерной для
классики. Начиная с Декарта, предполагалось, что философия определяет сознательные условия познающего мышления, раскрывая, каким
образом содержания сознания (затрагиваются ли этим сознанием процесс мысли, поведение, интересы или чувства человека) могут быть
воспроизведены и фиксированы как с самого начала контролируемая
сознанием, целенаправленная конструкция предмета, имеющая своим
исходным пунктом некоторое естественном образом существующее совпадение мысли и предмета, некоторое «истинное положение дела», уже
существующее до актуальной перестройки стихийного процесса сознания (например, декартовское cogito ещо sum, «Я есмь я» немецкой
классической философии и т. п.). Полагается этот пункт реально существующим или же исследовательской условностью, весь процесс высту¬

Анализ сознания в работах Маркса
 Вместо однородной, уходящей в бесконечность плоскости сознания выявились его археологические глубины; оно оказалось чем-то многомерным, объемным, пронизанным детерминизмами на различных одновременно
существующих уровнях — на уровнях механики социального, механики бессознательного, механики знаковых систем культуры и т.д., а с другой стороны, составленным из наслоения генетически разнородных, то
есть в разное время возникших и по разным законам
движущихся структур. И уж конечно, сознание в этих
глубинах и различных измерениях не охватывается са-
мосознательной работой размышляющего о себе и о мире индивида. И следовательно, к ней нельзя свести его
продукты. Сознание — это лишь одна какая-то из метаморфоз процессов объемного, многомерного целого,
лишь надводная часть айсберга. И рассматриваться оно
должно лишь вместе со своими скрытыми частями,
в зависимости от них.
 Из схем Марксова анализа сознания вытекают элементы целого ряда теорий: 1) теоретической модели
социальной обусловленности сознания; 2) теории фетишизма и символики социального в сознании; 3) теории идеологии (заметим, что развитая Марксом социально-философская критика идеологии и превратилась
впоследствии в то, что называется теперь социологией
знания как академической дисциплиной); 4) теории
науки и свободного духовного производства как особых форм деятельности сознания; 5) теории сознания
как орудия личностного развития человека и его ответственности в сфере культуры и исторического действия.
 пает как телеологически организованный, совершающийся в рамках
чистого сознания (то есть неэмпирического сознания, очищаемого и
переплавляемого самосознанием). Для классиков любой вид сознания
представлялся сопоставимым с этим стремящимся к совпадению с действительностью сознанием и поэтому рассматривался по аналогии с ним,
как приближение к нему и т.д.

Анализ сознания в работах Маркса
 Здесь мы ограничимся рассмотрением лишь некоторых направлений хода Марксовой мысли, породивших эти богатые отростки, тех эвристических абстракций и «схематизмов», которые очерчивают поле и тип
Марксова анализа сознания.
 * 	* *
 Уже в той трактовке сознания, которую Маркс дает
на примере «товарной» модели в «Капитале», можно
обнаружить и развернуть намеченные выше черты общего Марксова подхода. Его можно было бы назвать
безличностным (или редуктивно-предметным) анализом сознания и культуры. Поясним это.
 Маркс характеризует товар как вещь «чувственносверхчувственную, или общественную», то есть как такую, которая наряду со своими природными, чувственными свойствами выражает и не данные чувственному
созерцанию (лишь воображением фиксируемые), по ту
сторону своего природного тела лежащие общественные свойства и отношения.
 В данном случае это выражаемая товаром стоимость.
Вещественные формы продуктов человеческой деятельности всегда приобретают свойство быть знаками социальных значений и как таковые регулируют сознательную деятельность индивидов, их общение. Но в
сознании свойство обладать, например, стоимостью и,
следовательно, быть знаком социальных значений принадлежит именно вещи, ее конкретной телесной природе. Она скрывает от индивидов общественный характер их работ под видом понятного им (в сознании
данного) сверхчувственного своего свойства, коренящегося в ней, как в фетише. Это и есть открытый Марксом фетишизм продуктов труда, присущий им, «коль
скоро они производятся как товары...» {Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 82). Но это и разновидность сознания, его символизирующей и обозначающей деятельности, которую Маркс выявляет и на

Анализ сознания в работах Маркса
 которой прослеживает ряд общих обстоятельств, относящихся к природе связи «общественное бытие — сознание» и к методу ее анализа.
 Почему предмет предстает в сознании именно таким, а не иным образом? Ответ Маркса на этот вопрос — а он постоянно на него отвечает в своих исследованиях (и не только в области экономики, но и в
социальных исследованиях вообще, при анализе мотивов и программ деятельности классов, партий, лиц и
т.д.) — предполагает прежде всего отвлечение от наблюдения механизмов индивидуального сознания, от
правильности или ошибочности процессов понимания,
совершаемых индивидом. Чтобы проникнуть в процессы, происходящие в сознании, Маркс производит следующую абстракцию: в промежуток между двумя членами отношения «объект (вещественное тело, знак социальных значений) — человеческая субъективность»,
которые только и даны на поверхности, он вводит особое звено: целостную систему содержательных общественных связей — связей обмена деятельностью между людьми, складывающихся в дифференцированную
и иерархическую структуру. Затем он изучает процессы и механизмы, вытекающие из факта многократных
переплетений и наслоений отношений в этой системе,
по уровням и этажам которой объективно «растекается» человеческая деятельность, ее предметно закрепляемые общественные силы.
 Введение этого посредствующего звена переворачивает все отношение, в рамках которого сознание
изучалось. Формы, принимаемые отдельными объектами (и воспринимаемые субъективностью), оказываются кристаллизациями системы (или подсистемы)
отношений, черпающими свою жизнь из их сочленений. А движение сознания и восприятия субъекта совершается в пространствах, создаваемых этими же отношениями, или, если угодно, ими замыкается. Через
эти отношения и должен пролегать реальный путь

Анализ сознания в работах Маркса
 изучения сознания, то есть того вида сознательной
жизни мотивов, интересов и духовных смыслов, который приводится в движение данной общественной
системой.
 Прокладывая анализом товара и вообще экономических форм именно этот путь, Маркс радикально изменяет всю схему причинности сознания. Механическая
причинность, которую предшествующий рационализм,
по сути дела, антропологически полагал в социальном
опыте сознания, здесь просто не работает, поскольку
она покоится на том предположении, что индивид принципиально способен в каждом случае видеть свой действительный интерес и свое действительное положение и что созерцаемые им объекты и «причиняют» его
субъективности сознательные образы (по закону связи
ассоциаций, понимаемой размышляющим индивидом).
Отказываясь от этого предположения, Маркс выводит
образования сознания не из непосредственного содержания отдельных объектов, переносимого путем аффи-
цирования чувственности в сознание, а из отношений,
складывающихся между данными объектами в системе, из их места и дифференциации в этих отношениях. Отдельные объекты являются здесь отложениями,
«сгущениями» системы, в которых проглядывают ка-
кие-то стороны, части более широкой ее взаимосвязи,
структуры. Их форма может быть прослежена анализом вплоть до ее возникновения из отношений в этой
структуре. Восприятие же ее сознанием — дальше мы
это рассмотрим подробнее — характеризуется тем, что
отношения, из взаимосвязи и сплетения которых форма черпает свое первичное содержание и жизнь, опущены. Форма служит как бы их представительницей
(или замещает их) в сознании, и в этом процессе выпадения отношений и их замещения индивид не участвует своим размышлением. Отсюда понятно, что по
отношению к сознанию речь может идти лишь о «причинении», индуцируемом в отдельном звене более ши¬

Анализ сознания в работах Маркса
 рокой системой, игрой отношений в ней, о системной,
а не какой-либо иной причинности. Тезис Маркса о
том, что общественное сознание обусловливается общественным бытием, что содержание идеологических,
правовых и вообще надстроечных образований дается
непосредственно самим экономическим отношением и
т.д., должен рассматриваться с учетом этих абстракций и идеализаций, лежащих в основе Марксовой схемы причинной связи между общественным бытием и
общественным сознанием. Стоит только опустить их
и истолковать эту схему, например, в антропологическом духе, как она станет бессмысленной (что и случилось, в частности, у «экономических материалистов»).
Именно в связи с раскрытием системной причинности
и первыми образцами структурного анализа сознания
и появляются у Маркса первые формы материалистической его трактовки, распространения на жизнь сознания принципов социального детерминизма, позволяющих понять и более сложные, относительно самостоятельные формы и ответвления сознания.
 Пользуясь схемой системной причинности, Маркс
фактически прослеживает эффекты действия системы одновременно и на стороне объектов, и на стороне
субъекта и делает для себя интересное открытие, что
применительно к этим одновременно взятым эффектам бессмысленно проводить различение предмета и
сознания, реального и воображаемого. Трудно не обратить внимание на тот факт, что Маркс ищет каждый
раз те пункты, где отношения «кажутся именно тем,
что они представляют собой на самом деле» (Там же.
Т. 23. С. 83). В особенности это касается тех случаев,
когда Маркс развивает анализ «чудес» и «привидений»
товарного мира, которые ведь ни из какого акта размышляющего индивида им не выводятся! Вообще интересные феномены анализируются Марксом в качестве сознания: «форма товара», «форма цены», «цена труда», «цена капитала», «форма процента», «стоимость

Анализ сознания в работах Маркса
 земли». Это ведь вполне реальные, объективные отношения! С другой стороны, об объектах, которые анализируются уже в качестве собственно экономических
(например, о той же денежной форме цены), затруднительно сказать, предметы ли это или сознание, что
привело многих комментаторов «Капитала» в замешательство: объективна или субъективна видимость у Маркса1. Действительно, не оперирует ли Маркс некими
квазиобъектами?
 Дело просто в том, что Маркс открывает феноменологическую природу сознания, его на деле квази-
предметный характер и вводит абстракцию, позволяющую
анализировать сознание объективно как превращение
предметов в квазипредметные образования, отвлеченно от процессов, происходящих во внутреннем мире
субъекта. И громадное историческое преимущество
Маркса, впервые придавшего понятию «феномен» его
современный смысл, перед всеми позднейшими феноменологами состоит как раз в том, что он, как уже ясно
из предшествующего, «выходит за феномены», ищет
их причинное происхождение, выявляет социальную
систему общения, которую феномены сознания обслуживают2. Поиском и установлением моментов тождества видимого и действительного, сознания и предмета
решается на деле другая, нефеноменологическая задача: во-первых, весь мир самосознающего, рефлексив¬
 1 Между тем в нашей философской литературе есть весьма удачный пример объективного, осуществляемого в Марксовом духе анализа
субъективных образований по чисто предметным явлениям экономических систем. Мы имеем в виду попытку, сделанную Э. В. Ильенковым
применительно к анализу природы идеального (см.: Философская энциклопедия. Т. II. Статья «Идеальное»).
 2 «Выходить за феномены» здесь не означает взять, в гносеологическом смысле, лежащее за феноменом внутреннее измерение, внутренний механизм предмета как независимый от социальной деятельности,
порождающей феномен. Наоборот, речь идет о том, чтобы объяснить
тот ее механизм, который порождает в ней феномен как существенную
«форму действительности или, точнее, форму его действительного существования» (Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. III. С. 507).

Анализ сознания в работах Маркса
 ного социального опыта сознания, его готовых идеологических, теоретических и т. п. оформлений и систематизаций оказывается редуцированным; во-вторых, в том,
что осталось после редукции, обнажаются предметности сознания, тождественные особым предметным формам, порождаемым отношениями системы, и можно
поэтому на место анализа первых поставить анализ
вторых, как они даны в этой системе и как ею рождаются1. Идет ли речь о вере людей в сверхъестественные свойства предметов, в богов или в «желтые логарифмы» типа цены труда — великий принцип Маркса
состоит в том, чтобы судить о процессах в сознании
по тому специфическому преобразованию, какое претерпевают реальные отношения, становясь такими предметными формами (например, чувственно-сверхчувственной товарной стоимостью). Следовательно, чтобы
судить о сознании по тому, что оно полагает отличным
от себя, отводя себе роль восприятия, простой констатации очевидного и т.д., а само сознание рассматривать, или вводить, как условие движения и функционирования этих преобразованных предметов.
 Вернемся поэтому к товару, к этой «чувственносверхчувственной вещи». Что здесь происходит? Ход
Марксова исследования показывает, что между реальным отношением или вещью, как она есть, и ими же,
как они предстают в сознании, есть поле, не пробегаемое созерцанием и заполненное социальной механикой, продуктом действия которой является то или иное
осознавание человеком реальности — как внешней, так
и внутренней. Поэтому ответить на вопрос, что это за
 1 Следовательно, содержания сознания даны (найдены) одновременно и в другом месте, в другой форме, чем в сознании психологического, размышляющего, связывающего единством «я» свои сознательные проявления индивида, а именно в социальной системе деятельности. Возможность измерять сознание одновременно и по чему-то
иному, чем само сознание, — существенное требование Марксовой процедуры.

Анализ сознания в работах Маркса
 предметные формы, неотличимые от сознания, и как
они произошли, равнозначно ответу на вопрос, что
или какой «агент» представляет (или подставляет) вещи сознанию (движением, совершающимся вне самого
сознания). Маркс исходит из того факта, что реальность воспринимается под определенной формой — под
формой устойчивых и далее неразложимых предметностей сознания, качеств, предметных смыслов, интенций, так же как глаз воспринимает не субъективный
отпечаток на ретине, а «объективную форму вещи, находящейся вне глаз» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23.
С. 82). Характер деятельности людей отражается обратно в их сознании в виде определенным образом значащих предметов. Именно таким переворачиванием и
очерчивается сознание, в котором реальные структуры
получают поле для своего представительства. Например, в случае товара собственное общественное отношение людей к совокупному труду (стоимость) представлено сознанием находящегося вне их общественного отношения вещей, сознанием сверхчувственных
свойств последних (или в других случаях — общественных отношений богов, отношений вещественных
символов потребления, символов социальных «статусов» и «ролей» и т.д.).
 Известно, какое значение Маркс придавал явлениям проекции и объективации. Но нельзя забывать, что
для Маркса не проекция — продукт сознания, а сознание есть обратное присвоение проекции и объективации, совершившихся независимо от индивида, «сработавших» в социальной системе (в качестве создаваемого ею предметного закрепления общественной формы
обмена деятельностью, опосредуемой вещами), а теперь читаемых индивидами, которые этим прочтением
и развивают в себе внутреннее измерение сознания.
Здесь вовсе не предполагается, что сознание как-либо
объективируется. Объективируется нечто совсем иное.
И Маркс совершенно отчетливо «снимает» предпола¬

Анализ сознания в работах Маркса
 гавшуюся всей философией Просвещения и традиционного рационализма модельность сознания, то есть
создание человеком внешних, объективированных продуктов по модели понятных ему в той или иной форме собственных психологических свойств и состояний.
Маркс устраняет такую аргументацию из объяснения
овеществленных продуктов сознания, из объяснения
явлений переноса и проекции свойств человеческой деятельности. И он достаточно четко осознает коренное
отличие своего понимания проблемы, когда на языке,
понятном для традиционной философии, поясняет, например, что сознание и язык, существующие «для других людей», первичны по отношению к сознанию «для
меня» (Там же. Т. 3. С. 29), что человек родится не
в качестве фихтеанского философа: «Я есмь я»; что
лишь через человека Павла «человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку» (Там же. Т. 23.
С. 62).
 Важнее всего то, что происходит до указанного переворачивания или является его движущей пружиной,
ибо именно здесь складывается структура, являющаяся «речью другого» в рупоре сознания, то есть его социальным детерминизмом, механикой, говорящей посредством сознания. Конечно, деятельность людей отражается обратно внутрь субъекта, но деятельность,
претерпевшая целый ряд специфических преобразований. Мы уже отмечали, что предметная форма черпает
свое первичное содержание и жизнь из сплетения реальных отношений и их дифференциации в определенной системе взаимодействий. Но в своем противостоянии
сознанию она дана как уже наличная, готовая (конечная и далее неразложимая). В качестве фигуры сознания, в качестве сознательного содержания предметная
форма и вызвана тем, что реальные отношения объективно опущены и заменены определенными преобразованиями (до и независимо от сознания). Происходят: срастание вырванной из своей связи предметной

Анализ сознания в работах Маркса
 формы с человеческой деятельностью как таковой, далее неразложимой и конечной; смещение социального
значения на побочные, физические свойства предметного тела, приводящие к натурализации знаков значения (фетишизм и символика социального); инверсия,
где движение, идущее от производственных отношений в обмене деятельностью к значащему предмету,
оборачивается так, будто именно значащий предмет приводит в движение деятельность и форму общения, причем практически так оно и есть на самом деле{; сгущение, когда конечный для сознания объект оказывается
наделенным недифференцированным единством и связью всех отношений целого, всех реально различных
его определений (из которых, следовательно, выступает то одно, то другое, создавая известную в психологии
амбивалентность многих образований сознания) и т. д.
 Все это легко проследить на анализе Марксом товара. И только в итоге мы имеем связь «реальность —
сознание», где некоторые мыслительные образования
представляют реальность, оставляя в стороне действительный строй ее отношений. Они и являются сознанием, реализуемым индивидами в своей социальной
деятельности. Маркс определяет такого рода образования как «общественно значимые, следовательно, объективные мыслительные формы для производственных
отношений данного исторически определенного общественного способа производства...» (Там же. Т. 23. С. 86).
Они порождаются этими отношениями как средство,
 1 Марксов анализ сплошь и рядом имеет дело с такой практической видимостью. Например, рассматривая определения, приобретаемые
капиталом в процессе обращения и во взаимосвязи с другими капиталами, Маркс показывает, что теоретический взгляд, будто каждая часть
капитала в равной мере производит прибыль, выражает практический
факт, и чтобы уйти от него, надо было бы взять весь совокупный
капитал, но для капиталиста — это мистерия. В этом смысле осознавание есть возникновение объективной видимости (интересно, что с
точки зрения практического факта сознания как раз действительная
внутренняя связь оказывается мистерией).

Анализ сознания в работах Маркса
 форма собственной реализации и движения в деятельности масс индивидов. Здесь вводится анализом особая абстракция — «общественное сознание». И связь
этого сознания с бытием есть системная, или репрезентативная, причинная связь1. Ибо реальность лишь
через структурную связь, состоящую из указанных выше
преобразований (или подобных им), определяет сознание, представляется в нем тем или иным определенным образом, содержанием, смыслом, значением, скрывая в то же время от него самое себя и механику преобразований. Нечто устраненное преобразованиями не
может быть причиной (в механическом смысле воздействия или данности), но фигуры сознания определяет
именно оно. Определяет как бы из-за сцены, выводя
на нее переодетых куколок, предварительно обученных
на репетиции, и сгущая себя в произносимый ими текст.
А на сцене — «самостоятельная» реальность, зримая,
слышимая и конечная. В действительности же это лишь
театральные эффекты.
 В том же самом смысле, в каком Маркс говорил
о «характерных экономических масках лиц» (Там же.
 С. 	95), он выявлял и характерные «маски-сознания»
лиц. Маски и выражают, и скрывают. Это относится и
к «маскам-сознания», представляемым лицами, реализуемым ими в своей деятельности. Текст написан обществом, но он записан в индивидах. Продукты преобразований, новые отношения (уже между этими продуктами — как отношения сознания, «отношения сцены»,
а не как отношения действительности) и являются
языком, выражающим социальное в сознании, действительную социальную реальность. И его нужно уметь
расшифровывать. Маркс фактически рассматривает образования сознания как явления социальной действительности, запечатленные в субъектах, «записанные»
 1 Причина и следствие здесь неоднородны; первая не сохраняется
во втором как в нем самом обнаружимое содержание.
 231

Анализ сознания в работах Маркса
 в индивидах. Именно в этом смысле он понимает социальную обусловленность их сознания, а не в каком-
либо ином. Сознанием кодируется и в своем материале
выполняется «предстояние» ему объекта, которое само
рождено уже игрой социального механизма. И анализ
этого «пред-стояния» не требует обращения к психической природе субъекта, к предшествующему опыту
образования ассоциаций у этого субъекта, к его склонностям, навыкам и вообще к тысяче уходящих в бесконечность обстоятельств, которые не могут быть учтены никакой наукой и через которые объект сознания
преломлялся бы, трансформируясь в полагаемый сознанием смысл. Ведь ничто из этого не может объяснить происшедших преобразований в системе отношений. Прежде чем человек осознал, например, стоимость
как сверхчувственное свойство природного тела продукта труда, произошли эти преобразования — срастание,
смещение, инверсия, сгущение и т.п., то есть «сработала» игра социального механизма, замещающего реальность видимыми, квазипредметными образованиями. И потому что они произошли, человек осознал стоимость как такое свойство.
 Если, как показывает Маркс, мы получаем таким
образом в индивиде «объективные мыслительные формы», говорящее и записанное в нем общественное сознание (смыслы, предметные значения, символику и
т. п.), то это же и формы, в которых субъект фиксирует
и переживает свой социальный опыт сознания, не проникая в его реальные пути и генезис. Это формы, которыми человек регистрирует то, что его движет и побуждает, не идя дальше объективно видимого мотива
и смысла своих сознательных побуждений и душевных
движений (аналогичные вещи имеют место и при регистрации сознанием своего психического опыта).
 Все, что индивиды думают, выражают, хотят, переживают — весь психологический (а в других системах —
анимистический, мифологический, космологический

Анализ сознания в работах Маркса
 и пр.) язык мотиваций, оформляющий их социальные
потребности и желания, берется на уровне этой абстракции лишь в той мере и в той форме, в какой в
нем проглядывают процессы и механизмы системы социальной деятельности. Его формы рассматриваются
как кристаллизации, отложения продуктов игры последних. Связи и зависимости, действующие в структуре и
считающиеся действительно «говорящими», должны быть
поняты прежде, чем могут быть поняты эти формы.
Кстати, чем очевиднее и ближе структура, тем труднее
ее выявить, что является еще одним свидетельством
того, что метод «духовного понимания», «непосредственного проникновения в смысл сознания», предлагаемый идеалистической философией культуры, бесплоден.
 Но формы, в которых нечто предстает сознанию,
переживается и регистрируется им в терминах мотива,
смысла, сознательно понимаемого интереса и т. п., не
будучи образом действительности и механизма процесса, смысловые отложения которого и впечатаны в
сознание в виде таких форм, не являются также чем-то
просто неясным, произвольным, субъективным. Это не
некий туман заблуждений, где-то в пределе стремящихся к истине, рождающих ее при сбрасывании пелены тумана и поэтому сопоставимых с наукой, лежащих с ней на одной линии (как если бы движение
знания было «прояснением смысла», а истина — телеологическим смыслом заблуждения, внутренней пружиной всего движения). Это сопоставление оказывается невозможным, ибо совершенно независимо от него указанные формы выполняют вполне определенную
генетическую и функциональную роль, поскольку воспроизводятся самими социальными отношениями. И в
качестве таковых они обладают определенной устойчивостью, структурностью и существуют как не сводимые ни к какому знанию, как не устранимые им. Маркс
указывал, например, что открытие действительной при¬

Анализ сознания в работах Маркса
 роды продуктов труда как товаров «отнюдь не рассеивает вещной видимости общественного характера труда» (Там же. Т. 23. С. 84), что «для людей, захваченных
отношениями товарного производства, эти специальные особенности последнего — как до, так и после указанного открытия — кажутся имеющими всеобщее значение, подобно тому как свойства воздуха — его физическая телесная форма — продолжают существовать,
несмотря на то что наука разложила воздух на его составные элементы» (Там же. Курсив мой. — М. М.).
 В терминах теории сознания это означает, что никакое «чистое сознание», предполагаемое классической
философией, не может здесь восстановить действительности, что целый ряд объектных образований сознания
не может быть воспроизведен в качестве сознательно
контролируемой человеком конструкции предмета. Осуществив определенную расцентровку сознания и анализируя его в обход — через предметную деятельность
(в качестве ее стороны и одной из метаморфоз), Маркс
прерывает телеологическую схему, сослужившую в свое
время известную эвристическую службу в анализе явлений сознания (прежде всего научного). Определенные образования сознания оказываются инвариантными
относительно любых других (скажем, более развитых)
форм сознания и не устранимыми последними. Маркс
совершенно определенно формулирует принцип несводимое™ бытия (в том числе бытия сознания) к знанию. В этом смысле сознание стало, если можно так
выразиться, «бытийствовать» в марксизме задолго до
появления любого экзистенциализма и феноменологии.
 Маркс берет не созерцающее сознание, раскрываемое в рамках абстракции гносеологического субъекта
(по схеме телеологии самосознания и т.п.), а сознание,
включенное в социальные структуры, являющееся активным реальным звеном их развития и функционирования, а поэтому рассматриваемое согласно своей роли
и месту в них. И он вообще отказывается в этой об¬

Анализ сознания в работах Маркса
 ласти от традиционного отношения «объект — субъект»,
показывая, что отношение социальных идей и представлений к реальному общественному бытию не есть
отношение мысли субъекта к исследуемому ею объекту и что, следовательно, противопоставление «материального» и «духовного» в этом плане мало что может
дать для понимания развития и смены культур, систем
духовно-практического освоения человеком окружающего мира. Сознание и культурные формы впервые
у Маркса выступают в новых, неклассических координатах анализа.
 * * *
 У Маркса, у которого наука, собственно, и научилась искать и находить социальные детерминизмы сознания и культуры, эти новые схемы анализа очень
интересно проступают в понимании таких более усложненных по сравнению с рассмотренными выше форм,
которые можно было бы назвать рационализированными косвенно-фетишистскими формами сознания и
которые в условиях идеологической борьбы проникают в идеологию, науку, философию, культуру вообще,
приобретают самостоятельность, могут закрепляться интересами господствующих эксплуататорских классов
и т.д.
 Из всего ряда форм сознания Маркс проделал наиболее существенную работу именно применительно к
подобного рода превращениям сознания, представляющегося основанным на некоторых автономных логических соображениях, но на деле строящегося совершенно иначе. Прежде всего он показал, что человек
как рефлектирующий и осуществляющий целенаправленную деятельность индивид не является хозяином в
своем собственном идеологическом доме — не в том
смысле, что он связан всегда заданным и социально
всегда ограниченным содержанием как предметом сознательной мысли, а в смысле механизмов этой мысли,

Анализ сознания в работах Маркса
 в смысле выявления того, что или кто является ее активным, самодеятельным агентом. Оказалось, что таковым является не идеологизирующий свое положение, мотивы и интересы человек.
 Решающая зависимость такого идейного процесса
(как обособившегося от реальной жизни и самостоятельно существующего рядом с ней), которую выделяет Маркс, — это зависимость его от непосредственного,
стихийно сложившегося в общественных структурах
сознания. Он называет последнее по-разному: «вплетенное в непосредственный язык реальной жизни» сознание, «духовно-практическое освоение действительности», «мыслительные формы практического обихода»,
«обыденное сознание». Но связь внешне самостоятельных рационализаций идейной жизни с этим сознанием
всегда оказывается одной и той же — она анализируется Марксом по модели связи выраженного и невыраженного как особого типа каузальности. Превращенное
сознание он характеризует введением того, что можно
было бы назвать своеобразными «косвенными прагматическими объектами мысли».
 В целом структура этого сознания соответствует
структуре превращенной формы, которая как особый
тип связи была также открыта и разработана Марксом
и которая охватывает вообще структуру всего ряда косвенных, символически-иллюзорных выражений, наблюдающихся в самых различных областях жизни человеческого сознания и деятельности. Но здесь не место
анализировать строение этой формы; предположим, что
оно известно (в «Капитале» это понятие применяется
сплошь и рядом). Остановимся на особого рода объектах сознания — косвенных объектах.
 Что такое косвенный прагматический объект мысли? Это просто объект, который непосредственно или
«текстуально» полагается мыслью, но которым на деле
утверждается косвенно другой объект, другая предметность сознания, остающаяся в нем не выраженной экс¬

Анализ сознания в работах Маркса
 плицитно как прямой, аналитический предмет мысли.
Первый замещается вторым и движется уже по его
логике. Например, когда Гегель говорит о «господстве
мыслей в истории», то в этом можно установить косвенный способ утверждения другого предметного смысла гегелевского сознания — разорванности связи духа и
действительности, восприятия независимой от сознания реальности как враждебной сознанию и ускользающей от его рационального контроля. Вот эти, второго
рода, предметности сознания Маркс и считал происходящими из общественных структур и реальной деятельности, рождающимися в них в виде их «непосредственного языка сознания» и рассматривал в качестве
псевдорационального такое мышление, которое от них
зависит и косвенно их выражает на своем уровне, не
выходя при этом за рамки заложенного в них смысла.
Отсюда рационализированным оказывалось то сознание, которое отражает определенную объективную, общественно необходимую видимость, но в то же время
воображает себя самодеятельным, самостоятельным и
беспредпосылочным по отношению к действительности.
 Эта связь с действительностью может стать объектом специального научного анализа, как она стала, например, в Марксовой критике «немецкой идеологии»,
но в самом рационализированном сознании она не выступает. Более того, в нем что-то исключает для человека ясное сознание своего действительного положения, способность увидеть то содержание, которое в нем
имеется налицо, но не признано. Поэтому в анализе
превращенных, стерших следы своего происхождения
форм Маркс идет от того, что кажется самодеятельным и самостоятельным, к восстановлению действительного сознания по предметам — по тем предметностям сознания, которые рождены механизмами социальных отношений в системе.
 Для Маркса, который рассматривал сознание как
реальное звено социальных систем деятельности, ис-

Анализ сознания в работах Маркса
 ключей путь телеологии сознания, путь развертывания
и очищения «истинного смысла», якобы уже данного
практикой и существующего de facto где-то в глубинах индивида. Наличное, но непризнанное для Маркса — не «истина», не «образ реальности», а коррелят
объективной видимости, скрывшейся за самостоятельным отношением сознания. Как постоянно показывает
Маркс, основная зависимость и «точка роста» рационализированных косвенных образований в культуре
состоят в том, что именно превращенное сознание, стихийно порожденное общественным устройством, разрабатывается — уже a posteriori и специально — идеологическими уполномоченными господствующего при
этом устройстве класса. Оно является мыслительным
материалом и духовным горизонтом особого идеологического сословия, которое и создает официальную, а
тем самым и господствующую в обществе идеологию
класса. В этом смысле Маркс говорил об «идеологических составных частях господствующего класса», отличая их от «свободного духовного производства» (см.:
Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. I. С. 280). Ход
Марксова анализа предполагает, что производство косвенных форм фетишистско-прагматического сознания —
это рационализация готовых духовных продуктов общественных отношений (то есть продуктов вне, до и
независимо от действия рациональной научной мысли заданных) внешними средствами «знания». Оно использует рациональные процедуры в качестве средств
узнавания и присвоения этих продуктов индивидами,
интегрируемыми таким образом в общественную систему.
 Но если эти средства «рациональны» в буржуазном
обществе (то есть всегда обращены к способности суждения атомизированных индивидов), то в другие исторические эпохи эти средства могут быть средствами
анимистических, мифологических, религиозных и т. п.
систем. Основное отношение остается тем же. Как по-

Анализ сознания в работах Маркса
 называет фактически Маркс, это — отношение между
первичными и вторичными образованиями сознания.
Он вообще считал появление таких косвенных форм в
идеологии вторичным образованием, прикрывающим
своими систематизациями первичные предметности сознания, перекомбинирующим их определенным образом и затем уже кажущимся самостоятельным и независимым (по этой же схеме может быть рассмотрено
отношение между, с одной стороны, объективной видимостью и, с другой стороны, системами мифологии,
религии и т. п.). Поэтому анализ Маркса имел перед
собой задачу: 1) восстановить первичные образования
сознания по их предметам, а не по тем отношениям,
которые выступают в идеологических систематизациях
(следовательно, редуцировать последние); 2) понять
внутренний ход самого рационализированного рассуждения, развертывая его из скрытой зависимости «логической» мысли от свойств той объективной видимости,
тех квазипредметов, которые образовались в структурных механизмах социальных систем.
 Таким образом, оказывается, что проникающая в
идеологию рационализация лишь выводит из некоторого единого принципа, систематически объясняет и делает теоретически возможным, понятным для человека
то, что уже существует как интенциональный предмет
сознания, что уже на деле «кажется» в этом предмете,
что уже фактически утверждается им (но принимается
пока еще как неизвестно откуда и почему взявшееся;
например, происхождение и причины табу в примитивных обществах остаются неизвестными). Введение
в идеологию такой систематизации делает логически
допустимым и понятным то, что уже существует, но
существует неизвестно как, почему и откуда. В этом-
то и состоит ее задача, этой «апологетической» ролью
она и ограничивается. Так, например, такой «желтый
логарифм», по выражению Маркса, как «цена труда»,
обыденно очевидный в практическом обиходе, стано¬

Анализ сознания в работах Маркса
 вится понятием буржуазной вульгарной политэкономии и оказывается звеном теоретического выведения
из некоторых систематических принципов (подобно тому как, скажем, принимаемые без обоснования табу
могут получать обоснование в той или иной системе
мифологии). Но на деле именно содержание квазипредмета получает форму движения в системе, а не активная, самостоятельная мысль.
 Маркс совершенно четко говорит на этот счет: «Понятно поэтому то решающее значение, какое имеет превращение стоимости и цены рабочей силы в форму
заработной платы, т. е. в стоимость и цену самого труда. На этой форме проявления, скрывающей истинное
отношение и создающей видимость отношения прямо
противоположного, покоятся все правовые представления как рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа производства, все порождаемые им иллюзии свободы, все апологетические
увертки вульгарной политической экономии» (Там же.
Т. 23. С. 550).
 Заметим лишь, что когда, например, Маркс показывает, что мышление классиков буржуазной политэкономии, занимавшихся анализом внутренних ее связей,
все-таки замкнулось в конечном итоге на заимствованных из обихода понятиях типа «цены труда» (Там же.
С. 547—549), то он выявляет и описывает не закономерности познания, а механизм сознания, подчиняющийся соотношению между его первичными и вторичными образованиями. Первые замыкают и очерчивают
вторые, замыкают и очерчивают весь круг вторичных
образований (мифологии, религии, прагматических рационализаций), являясь полем их возможностей, уже
по-новому комбинируемых на новом уровне — на уровне вторичной (мифологической, «рациональной» и т. п.)
разработки содержаний сознания. И в этом зависимость
вторых от первых. Но вторичные образования сознания могут искажать и затемнять первичные. Во всяком

Анализ сознания в работах Маркса
 случае, они их скрывают. В этом плане разработанный Марксом предметно-редуктивный анализ сознания,
то есть анализ его как эффекта игры отношений в реальных общественных системах, есть способ как обнаружения первичных предметностей, «смыслов» сознания, так и классифицирования затем всех вторичных
образований, которые своими систематизациями и объяснениями на деле лишь развертывают уже наличные
и сознанием положенные свойства этих особых предметов.
 По указанной выше схеме Маркс и разбирал ту апологетическую позицию, которую буржуазная политэкономия занимала по отношению к устоям капиталистического способа производства, ту вульгарную форму
идеологического сознания, которая проникла в экономическую науку и приобрела в ней устойчивое существование. Причем он вовсе не сводил эту позицию
к выражениям какой-либо личной корыстной заинтересованности, злонамеренного умысла лиц, строящих
идеологические общественные отношения из материала функционально-фетишистского сознания. Не возлагая ответственности за такой подход к идеологии на
конкретных лиц, Маркс тем не менее рисует подобных
«идеологов» далеко не в розовом свете, но беря их
именно как усредненных общественных индивидов, типичных для массовых общественных связей1.
 1 Здесь имеет место отношение, аналогичное тому, которое Маркс
устанавливает в актах реального экономического поведения лиц. Напомним слова, сказанные Марксом в предисловии к «Капиталу», которыми он хотел предупредить возможные недоразумения на этот счет:
«Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в
розовом свете. Но здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку
они являются олицетворением экономических категорий, носителями
определенных классовых отношений и интересов. Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс; поэтому, с моей точки зрения, меньше чем с какой
бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать ответственным
за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается,
как бы ни возвышалось оно над ними субъективно» (Там же. С. 10).

Анализ сознания в работах Маркса
 Это замечание Маркса ведет к другой важной и интересной проблеме — проблеме роли сознания в личностном (а не общественно-усредненном) развитии индивидов, общественных групп и т. д. Эта тема приобретает
особое значение, когда возникает вопрос о нарушении
нормального функционирования общественно-экономи-
ческих систем или о такой общественно-исторической
ситуации сознания, в которой ясно ощущается необходимость их слома. И в этом отношении работы К. Маркса дают богатейший материал для исследования.

Превращенные
формы
1 1
 О необходимости
иррациональных выражений

Опыт таких теоретических построений в истории
науки, как анализ К. Марксом явлений экономического фетишизма и идеологии, фрейдовский психоанализ,
юнговская концепция «архетипов», современные исследования мифологий и символизма и т. п., показывает,
что для ряда проявлений достаточно сложных эмпирических систем оказывается необходимым допущение
обобщенной каузальности особого рода детерминизма —
превращенности действия (или «превращенной формы» — verwandelte Form). Ее следовало бы выявить в
обобщенном виде не только в смысле независимости
от исходного эмпирического материала абстракции и расширения на любые явления данного типа, но и в смысле обобщения самих оснований и сферы приложения
причинного описания по сравнению с классическим.
Фактически речь идет о конструировании специального (отдифференцированного от других) оператора в концептуальном аппарате гуманитарных наук, обозначающего особую онтологическую реальность — превращенные объекты, или «превращенные формы», — и вводящего
эти объекты в число объектов всякой теории, относящейся к человеческой реальности (исторической, социальной, психологической). Свойства таких областей
теории фундаментально неклассичны.
 1. 	ЧТО ТАКОЕ ПРЕВРАЩЕННАЯ ФОРМА
 Сам термин «превращенная форма» (verwandelte
Form) был в свое время введен еще Марксом в научный и философский оборот. Он прилагался к некото-

Превращенные формы
 рым характеристикам строения и способа функционирования сложных систем связей (или того, что Маркс
называл «органическими» или «диалектически-расчле-
ненными целостностями») и позволял исследовать видимые зависимости и парадоксальные эффекты, выступающие на поверхности целого в качестве того, что
тем не менее является «...формой его действительности
или, точнее, формой его действительного существования» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. III. С. 507).
 Подобная форма существования есть продукт превращения внутренних отношений сложной системы, происходящего на определенном ее уровне и скрывающего их
фактический характер и прямую взаимосвязь косвенными выражениями. Эти последние, являясь продуктом и
отложением превращенности действия связей системы,
в то же время самостоятельно бытийствуют в ней в виде
отдельного, качественно цельного явления, «предмета»
наряду с другими. В этой «бытийственности» и состоит проблема превращенной формы, которая видимым (и
практически достоверным) образом представляется конечной точкой отсчета при анализе свойств функционирования системы в целом, представляется как особое, не-
разлагаемое далее образование, как «субстанция» наблюдаемых свойств. Такова, например, капитализированная
стоимость в системе буржуазной экономики, обнаруживающая «способность» к самовозрастанию. Это — типичный случай иррациональной превращенной формы, когда вещь наделяется свойствами общественных отношений и эти свойства выступают вне связи с человеческой
деятельностью, то есть вполне натуралистически. Если
подобная объективная видимость разрешается в системе
связей, восстанавливаемых и прослеживаемых методом
восхождения от абстрактного к конкретному, то мы имеем дело с содержательным исследованием превращенной формы, выводящим их как необходимую форму
«...проявления существенных отношений» (Там же. Т. 23.
С. 547) в условиях, когда последние накладываются одно

Превращенные формы
 на другое и подвергаются искажению. Но самодостаточный, исчерпывающий себя характер такого «проявления» должен быть сохранен анализом (со всей парадоксальностью его бытийных эффектов), что предполагает
расширение объективного описания существенных отношений за счет учета в них той области, где соизмеримы
действие наблюдения и действие содержания наблюдения (соизмеримы как части единого действия системы,
включающей в себя наблюдателя-субъекта). Тогда превращенные продукты действия могут быть поняты с необходимостью, а само действие — описано полно. Особенность превращенной формы, отличающая ее от классического отношения формы и содержания, состоит в
объективной устраненности здесь содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное
«сущностное» значение, обособляется, и содержание заменяется в явлении иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя (субстрата) самой формы (например, в случае символизма) и становится на место действительного отношения. Эта видимая
форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет вместе с тем — именно своей обособленностью и бытийностью — роль самостоятельного
механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы. При этом связи действительного
происхождения оказываются «снятыми» в ней (как динамические закономерности — в статистических, связи
формирования образов сознания — в закономерностях
узнавания предметов, угадывания смысла и т. д.). Прямое
отображение содержания в форме здесь исключается.
 2. 	НЕОБХОДИМОСТЬ ИРРАЦИОНАЛЬНЫХ
ВЫРАЖЕНИЙ ДЕЙСТВИЯ В СИСТЕМЕ
 Спецификой превращенной формы является действительно (а не в сознании наблюдателя) существующее
 247

Превращенные формы
 извращение содержания или такая его переработка, что
оно становится неузнаваемым прямо. Но сама эта косвенная фигурация, не являясь просто частью субъективного мира, от которой объективный анализ мог бы отвлечься и которой он мог бы пренебречь в изображении
«действительного положения дела», выступает, напротив, как вполне самостоятельный, отделенный в пространстве и времени предмет, «сущность», объективная
роль которой как раз на этом преображении и извращении действительного основана и которая именно его делает неразложимым, индивидуально-цельным элементом
самой же системы. Субъект видит его как внеположен-
ную данность бытия. И исследователь обязан оперировать как фактами, как данностями {evidences), как «действительным положением дела» тем, что видит или в
принципе может видеть этот субъект. Аргументы, касающиеся того, что стоит за этим видимым с точки зрения
исследователя, не имеют здесь значения, поскольку они
не являются описанием фактов. В этом смысле превращенная форма вйдения действия системы изнутри ее самой есть объективированная ориентация сцепления в ней
атомарных сознательных актов, есть реально полагаемый
вовне субъектов объект, определяемый отношениями системы как целого и из них черпающий свою жизнь, а не
из акта понимающего индивида. Наоборот, для последнего самим этим объектом (который как бы надстраивается над системой) индуцируется поле понимания и возможного движения мысли, создается замкнутое горизонтом пространство, которое в принципе может пробегать
взгляд субъекта, а с другой стороны, этим же объектом
отбрасывается своего рода «тень» на различные области
системы — индуцируется зона принципиального непонимания, «мертвое пространство», непроницаемое для
луча сознания. Превращенные объекты обладают особого
рода существованием, несводимым к субъективным фикциям и иллюзиям сознания. Но они существуют не в том
же смысле, в каком существуют так называемые «истин¬

Превращенные формы
 ные» объекты науки; речь идет скорее о существовании,
подобном существованию условных и неизбежных фикций и символов типа лГТ, мнимых и иррациональных
чисел в математике и т. п. Но, в отличие от конструктивного и условно-сознательного пути возникновения этих
последних в науке, превращенные формы существования
возникают независимо от сознательных намерений и
идеальных мотивов действующего субъекта; они объективно (и с необходимостью) индуцируются переплетением и возмущающим наложением друг на друга различных связей системы в тех ее областях, где операции, задающие субъект наблюдения, соизмеримы с действием
предмета наблюдения. На уровне превращенной формы
завязываются уже новые отношения, конечным пунктом
отсылки которых являются она сама и ее неделимо-цель-
ные явления.
 Они-то и порождают парадоксы в интерпретации наблюдений, несовместимость вйдения системы «изнутри» и вйдения системы «извне», видимые эффекты и
кажущиеся зависимости системы. При разрешении последних в системе нельзя просто отбросить точку зрения
субъекта как ложную. Кроме значений истинности или
ложности, вводится еще значение «превращенное™»
(указанные косвенные выражения не являются просто
ложными, хотя и абсурдны, как абсурден «жареный логарифм»). Термин «превращенность» — термин в языке
исследователя, а не в предметном языке самой системы,
включающей в себя наблюдателя, но он позволяет принять образования этого языка в теорию, дополняя их
феноменальность содержательными выкладками в составе единого, полного и непротиворечивого описания.
С учетом такой двойной связи и допуская несводимость
значения «превращенное™» к альтернативным значениям истинности или ложности, можно построить способ
содержательного сведения превращенных образований
и их выведения из реконструируемых истинных состояний и событий системы, способ, позволяющий устано¬

Превращенные формы
 вить естественную жизнь превращенных объектов или,
что то же самое, восстановить объективность описания
системы (преодолевая не только так называемое феноменологическое препятствие, обязывающее нас считаться с внутренним переживанием системы, но и формализм структуралистского подхода).
 3. 	ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ НЕРАЗЛОЖИМОСТЬ
 И «НАТУРАЛЬНОСТЬ» МНИМЫХ ВЫРАЖЕНИЙ
 Взаимодействие в сложных системах создает, таким
образом, качественно новые явления, дополнительные
«формы жизни» предмета. Хотя действительная жизнь
таких форм определяется этим взаимодействием, они,
становясь особым элементом системы, представляются
готовыми предпосылками, исходными причинами всего движения целого. Например, в экономической системе денежная форма является превращенной товарной:
в превращенном виде самовозрастание денежной суммы оказывается внутренне идеальной формой и побудительным мотивом всего движения. Но превращенная
форма не обязательно должна быть иррациональной:
в такой объективной видимости (кажимости), как движение Солнца и планет вокруг Земли, нет никакой
иррациональности, как нет ее и в функционировании
знаковых культурных систем — превращенной форме
содержательной работы сознания. Иррациональность
вкрадывается в превращенное выражение лишь при
определенных условиях (например, при самоотчужде-
нии человека в его деятельности, отрыве ее общественного богатства и форм от личного содержания труда).
На примере видимого движения Солнца хорошо иллюстрируется отличие классической категории «явление»
от «явления» в смысле превращенной формы. Для астрономической науки это движение есть явление в гносеологическом смысле: оно берется лишь как материал

Превращенные формы
 наблюдения, из которого заключают о законах действительного движения, а затем объясняют и сам видимый
эффект. Превращенной формой это движение является
лишь в системе общественно-практической жизни, превратившей небо в свой «орган» (практического измерения, ориентации в пространстве и времени и т. д.). Форма проявления видимого движения — как «очеловеченный элемент» природы, овеществленное представление,
ставшее знаком социальных, жизненных значений,—
функционирует здесь нерасчлененно и независимо от
сочетания приведших к ней связей. Она служит исходным регулирующим, «программирующим» моментом в
целом комплексе человеческих реакций, которые срабатывают помимо любого знания того факта, что это Земля движется вокруг Солнца, а не наоборот.
 В такой своей обособленности и самостоятельности
эти формы суть совершенно невозможные вещи, абсур-
ды, жареные логарифмы, но они — часть реальности.
И принимаются реально — независимо от своей абсурдности в качестве конечных и далее неразложимых посылок. Люди среди них — как рыбы в воде, они — привычный, само собой разумеющийся (и незаметный — как
не видят воздуха и не ощущают его давления) эфир жизни, пронизанный вполне рациональными построениями,
переработками и связками, и никому нет никакого дела
до опосредующей роли этих исходных форм и посылок,
никому не нужно восстанавливать их в качестве таковых
(т. е. в качестве форм, свидетельствующих о чем-то другом и это другое опосредующих, обозначающих). Наоборот, начиная с иррационального выражения как пункта,
за которым полностью вытеснено, «утоплено» то, что им
обозначается рационально, существует и проявляется совершенно четкая тенденция к «образованию систем»
(Systemenbildung, в смысле Фрейда) — вполне связных,
последовательных и логичных. Такой вторичной рациональной системой оказывается, например, функционирование товарного производства, хотя оно и содержит

Превращенные формы
 в себе глубоко фетишистские посылки. Такой системой
является и психоневроз как внутренне связная и осмысленная форма поведения — он вполне логичен и последователен, если принять его онтологические посылки.
В систематической связи развертывается и движется заколдованный и завороженный, на голову поставленный
мир, обильно населенный чудесами и привидениями, которые при этом вступают в жесткие и логичные связи,
стоит только принять в качестве естественной отправную
точку этого мира. Все в нем принимает отличную от реального бытия фантастическую форму, но она отделена,
ведет самостоятельную жизнь и вступает в самостоятельные связи, не имеющие сами по себе ничего алогичного.
Так, тенденция к системам ткет мистическое покрывало всего общественного процесса жизни. Но, повторяем,
«мистика» — это термин в метаязыке, а не в языке-объекте.
 В подобных случаях под превращенной формой следует понимать не просто видимость, даже самую объективную, которая, казалось бы, доступна просто непосредственному, наивному взгляду, а внутреннюю форму
видимости, ее устойчивое и воспроизводящееся ядро,
выявление которого на феноменологическом уровне само по себе может быть результатом весьма сложного анализа. Скажем, фиксирование рыночной цены товара может привести к построению оптимальной математической модели этого регулятора стихийных экономических
процессов, модели, недостижимой чисто эмпирическим
описанием и в то же время не обнаруживающей превращенного характера этой формы цены, не разлагающей ее
«естественность», «натуральность» и не расчленяющей
ее с точки зрения содержательных внутренних связей,
т. е. вообще не выходящей за пределы видимых отношений. Эта особенность превращенной формы позволяет
получать практически пригодные знания и эффективно
моделировать многие стороны предмета до построения
целостной содержательной теории этого предмета.

Превращенные формы
 4. 	ОБЩАЯ СТРУКТУРА ПРЕВРАЩЕННОЙ ФОРМЫ
 КАК ФУНКЦИИ ВОСПОЛНЕНИЯ И ЗАМЕЩЕНИЯ
ПРЕДМЕТОВ В СИСТЕМЕ
 Таким образом, в превращенной форме важна, во-
первых, превращенность в ней каких-то других отношений, во-вторых, то, что она при этом есть качественно новое, вполне дискретное явление, в котором посредствующие промежуточные звенья «сжались» в особый
функциональный орган, обладающий уже своей квазисубстанциональностью (и соответственно, новой последовательностью акциденций, часто обратной действительной). Превращенные формы являются восполняющими и замещающими формами, и в этом смысле
система связей может быть представлена как система
уровней преобразования и замещения. Структуру превращений, а тем самым и структуру того квазипредмета,
каким является превращенная форма, можно представить в виде следующей последовательности: выключение
отношений из связей — восполнение его иной предметностью и свойствами — синкретическое замещение предшествующего уровня системы этим формообразованием.
Иными словами, превращенные формы регулируют систему путем восполнения отсеченных ее звеньев и опо-
средований, замещая их новым отношением, которое и
обеспечивает «жизнь» системы. Исходное (реальное) отношение здесь не может осуществляться в своем действительном виде в силу изъятости из определенной системы связей или их стертости (в результате, например,
того, что Фрейд называл «переопределенностью» предмета, находящегося в слишком большом количестве связей, возмущающих вследствие этого проявления каждую
из них в предмете). Его посредствующие звенья и зависимости замазаны действием других связей, которые выталкивают его как нечто оголенное (до его восполнения),
самодовлеющее, как предмет-фантом. Это покоится на
реальном моменте: некоторые характеристики предмета,

Превращенные формы
 порождаемые его происхождением и опосредованиями,
могут не иметь значения для определенных аспектов его
функционирования. Так, действие капитализированной
стоимости выступает вне отношения к труду под влиянием времени обращения капиталов и их взаимодействия, стирающих органическое строение капитала, то есть
внутренне различное отношение его частей к труду как
общественному отношению. Это — реальное существование предмета вне его исходной связи.
 При конкретной интерпретации абстрактной структуры превращенной формы подобное опускание связей может выступать, например, как отсутствие этих связей и
соответствующих им механизмов в сознании, через которое они проходят и в котором они работают, но не
фиксируются. Отсюда применимость понятия превращенной формы к явлениям бессознательного — например, в психике к так называемому вытеснению, к бессознательным языковым явлениям, к личностным структурам и т.п. Возможна интерпретация этого выключения
как неразвитости связей и строения какого-либо органа
биологической системы, призванного тем не менее выполнять ту же функцию в системе, что и развитый.
 В пунктах опускания действительных связей предмет
начинает пробегать самостоятельный цикл движения,
будучи определенным образом восполнен квазисубстан-
циональными определениями. Последние «представительствуют» в системе вместо опущенных звеньев, но превращенным, видимым образом. Исследования 3. Фрейда, например, ясно показали, в какой значительной мере
выпадающие связи оказываются способными к символической переработке (очень похожей — по характеру
использования вещественного материала — на «брико-
лаж» Леви-Стросса, по логике которого описывается работа мифа). На место предмета как системы связей становится квазипредмет, где проявление действия этих
связей привязано к какой-либо субстанции, конечной и
нерасчленяемой, и который, следовательно, восполняет

Превращенные формы
 их в системе в зависимости от «свойств» такой субстанции. Или, скажем иначе, — он выполняет в ее материале (см. проблему феноменологического «выполнения» у
Гуссерля) отсутствующие, выпавшие (и ненаблюдаемые) связи и тем самым заполняет «дыры» целого, восполняя его до системной полноты и связности. Это —
мнимости, или квазиобъекты, существующие вполне
объективно, дискретно и самостоятельно. Мнимыми
предметами являются, например, труд и капитал, имеющие цену; материальные знаки различных видов языков, несущие в себе непосредственное значение объектов;
образы сновидений и галлюцинаций, объективированные невротические представления и т. п. В этих предметах нет и на деле не может быть непосредственной связи
между стоимостью и трудом, между знаком и объектом
и т.д. Но именно из этого прямого замыкания связи
на некоторого «носителя» и развивается новое, восполненное (или восполняющее) отношение, которое дает
структуру и последовательность объективной видимости и которое обозначает или косвенно реализует процесс, не проступающий прямо в этом явлении (ср. с упомянутым выше символизмом). Упорядоченность и последовательность элементов восполненного отношения
отличаются от действительной или может быть обратной ей, как, скажем, упорядоченность и последовательность материальных элементов какого-либо кода не есть
прямое выражение упорядоченности и последовательности реальных отношений, приводимых им в действие.
Она скорее заполняется из свойств действия возникшего квазипредмета. Здесь развивается специфическая
структура связей выражения, отличных по типу от содержательных связей. Таково исследованное Марксом
выражение процесса производства прибыли в таких образованиях, как «процент», «предпринимательский доход», «цена издержек производства» и т. п. В структуре
связей выражения каузальные последовательности задаются целиком свойствами квазипредмета (в данном слу¬

Превращенные формы
 чае — «цены капитала»), из материала которых заполняются «пустоты» наблюдаемой изнутри (и выражаемой) системы: дело представляется таким образом, что
новое образование — процент — предшествует реально
произведенной промышленной прибыли, что на долю
промышленного капиталиста приходится «предпринимательская зарплата» из некоторой самовозрастающей
стоимости, что не произведенная стоимость распределяется затем на различные части, а что, наоборот, они ее конституируют, и т.д. То же явление восполненного (и тем
самым переработанного, «перераспределенного») целого
имеет место и при ритуальном выполнении содержательного действия у примитивных народов, а также в явлениях символики социального и символики бессознательного в психике (сновидения, психоневрозы и т. п.).
 Вопрос о мнимых образованиях в превращенной форме шире проблемы возможной мистификации (она —
лишь частный случай, важный, например, при анализе
социальной роли религии). В искусственных технических системах дело обходится без возникновения какой-
либо мистики. Особая структура и последовательность
псевдосубстанциональных элементов, посредством которой на деле реализуются другие отношения, может быть
вообще в пространственно отделенном от этих последних виде реально воплощена в технических устройствах,
давая, например, то, что можно было бы назвать псевдомышлением кибернетических и электронно-вычислительных машин (в которых при опускании человеческого
сознания получаются тем не менее результаты именно
его функционирования).
 Операция восполнения, осуществляемая в системе
квазипредметом, может быть и материальным действием
естественной системы, и искусственным конструктивным элементом в технической системе, и актом сознания
как непосредственного языка реальной жизни, и актом
идеологическим. Например, применяя те или иные лингвистические формы, люди не думают при этом об их

Превращенные формы
 строении и законах, а думают о высказываемом содержании, об объектах. Снятость этих законов в сознании компенсируется особой «вставкой», непроизвольной конструкцией — отождествлением знака и предмета, которое
позволяет перевести целые слои языковой деятельности
в область лингвистического автоматизма.
 Превращенный, восполненный внешний облик отношений не только отделяется от того действительного
движения, формой которого он является, но и становится его готовой исходной предпосылкой, независимым условием. Это — феноменологичное замещение,
выполняемое превращенной формой. Синкретизм превращенной формы позволяет системе действовать без
учета или реального проявления всех ее связей, суммарно. Весь процесс на этом уровне выступает как реализация свойств превращенной формы, замещающих
своим действием другие уровни системы. Когда, например, знаковая культурная система замещает определенные моменты содержательной работы сознания,
она превращенно выступает как конечная причина всего движения сознания, лишь проявляющая себя в нем.
На наблюдении этого обстоятельства основывалась, например, гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа, предполагающая, что структура того или
иного языка определяет направление, в котором мышление расчленяет действительность. По отношению к
мышлению, к идеологическим явлениям понятие замещения, осуществляемого превращенной формой, описывает те образования, которые не требуют для своего
действия теоретического осознания и расчленения всех
их элементов на уровне понятия или даже исключают
такое осознание. В частности, чтобы следовать внутренним экономическим законам того способа производства, при котором живет и действует человек, ему
вовсе не нужно знать это внутреннее, скрытое — достаточно, чтобы в сознании была дана превращенная
форма этих законов, которая и играет регулирующую

Превращенные формы
 роль, косвенно поддерживая и выполняя действительные закономерности системы. Как показывал Маркс,
люди «поставлены в такие условия, которые определяют
их сознание без того (то есть в данном случае без того,
чем определяется реально стоимость производимых ими
продуктов. — М. М.), чтобы они обязательно это знали» (Маркс К.у Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. III. С. 166).
 Эта же особенность превращенной формы наблюдается и внутри научно-теоретического освоения действительности, когда функционирование готового мыслительного содержания предполагает отождествление
неосознаваемой абстракции с объектом, то есть нерас-
члененность объекта и способа деятельности, объекта
и знания. Здесь оно оказывается источником антиномий теоретического мышления. В этом смысле деятельность теоретического сознания как отдающая себе отчет в смысле и происхождении своих абстракций и
понятий, в границах и сферах их применения есть постоянно возобновляющееся «распредмечивание» превращенных форм, снятие отождествления объекта и знания и т.д.
 Действие синкретического механизма превращенной
формы основывается на том, что отношение уровней
системы оборачивается: продукты процесса выступают
как его условия, встраиваются в его начало в виде предваряющих «моделей», «программ». Поскольку никакое
воспроизводство отношений сложной и многократно
расчлененной системы связей не является сознательным, содержащим «образ» всех связей системы в каждой ее точке, то система должна полагать свои продукты и результаты в качестве предваряющих «моделей»
и «программ» деятельности производства, дающего эти
продукты. Эти модели представительствуют от лица
множества точек, сокращая их в себе, в своем синкретизме. Изоморфизм приобретает характер цикличной
связи, кругового движения: на уровне превращенной
формы продукты системы определяются, по сути дела,

Превращенные формы
 тавтологически, ими же самими. Превращенные формы обеспечивают стабильность системы и противодействуют ее изменению. Внутренние же связи дают о
себе знать насильственно (например, в экономических
кризисах, в психических заболеваниях и вообще в условиях, когда не срабатывает, разрушается какая-либо
из генетически разнородных, но наслоившихся друг на
друга и одновременно существующих структур функционирования), а также в процессах развития, которые
прежде всего и разрушают превращенные формы.
 5. 	ПРИЛОЖЕНИЯ ПОНЯТИЯ
ПРЕВРАЩЕННОЙ ФОРМЫ
 Понятие «превращенной формы» дает ключ к анализу сознания на различных его уровнях. Применяя
это понятие, Маркс сумел поставить явления общественного (и индивидуального) сознания в систему социальной деятельности. Это понятие позволяет вывести духовные, идеологические образования из их мате-
риально-социальной основы (а не сводить их к ней,
ложно предполагая зеркальное отображение общественных структур в идеологических, культурных и т. п.),
выявить постоянно меняющееся отношение между автоматическим и сознательным в общественном поведении и действии, проникнуть в особенности функционирования личностных структур, складывающихся из
ассимиляции индивидом общественных культурных систем, и т. д. Понятие превращенной формы плодотворно
в исследовании явлений общественного фетишизма, первобытного антропоморфизма, в анализе знаковых культурных систем, в том числе при выявлении условий
отчуждения в культуре и т. п. В применении к идеологическим отношениям Маркс интерпретировал превращенную форму как ложное сознание, то есть не как
субъективное индивидуальное заблуждение, а как об¬

Превращенные формы
 щественно необходимую видимость отношений, воспроизводящуюся в представлениях их агентов. Именно превращенные формы действительных отношений являются содержанием мотивов, побуждений к действию
непосредственных агентов общественных отношений.
 Маркс пользовался понятием превращенной формы и для характеристики научного познания. Задачей
науки, по Марксу, является раскрытие внутренних связей, а исследования, ограничивающиеся натуралистическим воспроизведением превращенных форм проявления, он относил к вульгарному типу науки. Но этим
же, с другой стороны, ставится задача объединения содержательных и феноменологических исследований, задача тем более актуальная, что в современной буржуазной философии (в феноменологии, в экзистенциализме и т. д.) развиваются различные «теории феномена»,
которые «заменяют реальность вещи объективностью
явлений» (Сартр) и тем самым подводят гносеологическое и онтологическое обоснование как раз под процедуры вульгарной науки. Без понятия превращенной
формы переход от содержательности к феноменальности (и наоборот) и их объединение в некотором единстве науки невозможны. В системе науки, состоящей
в принципе из различных методов и различных по типу теоретических построений, должна существовать и
реализовываться также и качественная теория Марксова типа (с соответствующим ей содержательно-пред-
метным методом анализа). Она — посредствующее звено
как к формально-математическим, так и к феномена-
листическим типам теории (т. е., например, к теориям,
принимающим продукт феноменологического замещения за конечную реальность, за элементарный и конечный факт, и соответственно, не пользующимся понятиями «превращенности», «замещения», «восполнения»
и т. п. в своих построениях и описаниях, которыми —
и только которыми — выполняются тем не менее определенные задачи).

Превращенные формы
 В социально-исторических исследованиях понятие
превращенной формы позволяет выявлять социально-исторические закономерности в максимально приближенном к действительности виде. Если с точки
зрения научного знания превращенная форма является
воспроизведением предмета в виде представления о
нем, то в исторической действительности такое «представление» является реальной силой, частью самого исторического движения. Очагом и реальной движущей силой истории, т. е. «объективным событием»,
«фактом» (а не представлением, отличным от факта)
истории является интерпретированное бытие, в применении к которому нельзя отдельно выделить анализом «интерпретацию» бытия его субъектами (ложную
или же более или менее приближающуюся к действительности) и «истинное бытие», которое складывалось и действовало бы помимо своей интерпретиро-
ванности.
 6. 	КОНТИНУУМ «БЫТИЕ - СОЗНАНИЕ»
 И ЕГО НЕКЛАССИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ1
 Вообще этот случай, как и многие другие в гуманитарных науках, показывает, что приходится оперировать понятием единого континуума бытия — сознания и рассматривать «бытие» и «сознание» лишь в
качестве различных его моментов, имея в виду области, где теряют смысл классические различения объекта
и субъекта, реальности и способа представления, действительного и воображаемого и т. д. Но здесь как раз и
появляются (и сохраняются в теории, претендующей на
 1 	«Неклассические» — в том же самом смысле, в каком в современной физике говорится о различии между классическими и неклассическими физическими объектами. Аналогично ситуации, как она
установилась на сегодняшний день в физике, в философии (прежде
всего — в онтологии) также можно различать классическую и современную, неклассическую философию.

Превращенные формы
 объективность метода описания) превращенные объекты (иррациональные выражения, «желтые логарифмы»)
как знаки, «свидетельства» неустранимого различия
между бытием и сознанием, как символы того, что при
всей слитости в некотором общем континууме бытие и
сознание не могут быть отождествлены. Наличие оператора «превращенность» в концептуальном аппарате
теории указывает именно на это.
 Понятие и проблема превращенной формы являются фундаментальным элементом развития современной
логики и методологии гуманитарных наук, наиболее
радикально ставящим задачу пересмотра и ограничения всего классического философского поля мысленных операций и идентификаций (так называемого декартово-кантовского мыслительного пространства), которые обычно практикуются наукой применительно к
объектам человеческой реальности. Если более глубоко и до конца продумать и развернуть философские
последствия проблемы превращенной формы, то окажется, что учитывающий ее способ обращения с фактами этой реальности предполагает иные метафизические допущения и постулаты, чем те, которые допускались классикой и полагались ею в качестве всеобщих
и универсальных. Наоборот, последние могут быть частным, специальным случаем. Это касается прежде всего
пересмотра формулировки таких абстракций, как абстракции упорядоченности бытия или его хаотичности,
прерывности и непрерывности, однородности и неоднородности, понятий истины и заблуждения, отношения «описания извне» объектов человеческой реальности и их «описания изнутри» и т. д. Речь в принципе
должна пойти о построении онтологического пространства мысли, отличного от так называемого Декартова
пространства и могущего тем самым послужить лоном отработки или, если угодно, изобретения расширенных форм рациональной мысли и объективного знания и описания.

Виктория Файбышенко
 ИСТОРИЯ ПОЗНАНИЯ,
ИЛИ ПОЗНАНИЕ
КАК ИСТОРИЯ

Для современного читателя философ Мераб Ма-
мардашвили чаще всего начинается с лекций восьмидесятых годов, опубликованных уже в девяностые. Особенности этих текстов неоднократно отмечались — это
одинокое и личное движение к начальной философской
ситуации, к самой инициальной возможности философской жизни. Этот опыт как-то сам собой противостоит
институциональному движению советской философии
соответствующего периода, принятой сетке проблем,
вопросов и решений.
 Тексты пятидесятых-шестидесятых, собранные в этой
книге, представляют, как кажется сначала, другого Ма-
мардашвили — не устные, а письменные в самой своей
интенции, они связаны со способом постановки проблемы, характерным для круга советских «гносеоло-
гов» того времени.
 Тем интереснее наблюдать, как внутри «гносеологической» парадигмы преобразуется сам тип философского интереса — обращаясь на напряжения, противоречия, расслоения в исходном объекте — «логике научного познания».
 Мамардашвили так описывал контекст своего вхождения в философию: «В то время я занимался логикой
и эпистемологией „Капитала“, выбрав в качестве темы

Виктория Файбышенко
 дипломной работы проблемы исторического и логического в нем, не подозревая, что это уже делается
другими, и зная только о существующей, уже защищенной диссертации Ильенкова. А тогда, оказывается,
Грушин писал свою диссертацию, значит, имел по этой
теме курсовые и дипломную работы, и та же тема фигурировала в готовящейся диссертации Зиновьева. Обо
всем этом я понятия не имел, и по содержанию, воспользовавшись наработанным Ильенковым, шел дальше в своих собственных представлениях, критически
отталкиваясь от стиля и решений, им предложенных.
<...> ...Отталкивание от гегельянской стороны марксизма в сторону проблематики, связанной с <предпо-
ложением> о том, что есть образования, называемые
органической целостностью, предполагающие некоторые особые приемы мышления, называемые диалектикой, которая суть сокращенное название способа мысли <...> некоторая разновидность содержательной логики и диалектической логики»1.
 Призрак диалектической логики витал над советской
философией с двадцатых годов, но новое обращение
к ней не сводилось к разработке диалектико-материа-
листического канона. Проблема «содержательной логики», как молодые философы предпочитали ее называть, дабы отличаться от Деборина2, связана как с
общими проблемами философии науки, так и с начальными принципами гегельянско-марксистского смысло-
образования: это вселенная, предполагающая полное
онто-гносеологическое тождество, попросту говоря, принципиальное совпадение сущностного устройства мира,
определенного (диалектического) способа мышления о
мире и, что особенно важно, диалектического способа
 1 Мамардашвили М. К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопросы методологии. 1991. № 1. С. 45—46.
 2 Деборин Абрам Моисеевич (1881—1963) — российский и советский философ-марксист, занимавшийся проблемами диалектической
логики.
 266

История познания, или Познание как история
 мышления о самом мышлении. В этом смысле подлинный предмет философии есть тотальность, цели философии и мировой истории совпадают, поскольку в них
тотальность должна овладеть сама собой. Самым ярким
представителем и обновителем этой традиции в поколении пятидесятых был Эвальд Ильенков.
 Но внутри этой системы молодые философы начинают «интересоваться мышлением». Этот «интерес
к мышлению» обращается прежде всего к познанию,
мышление в собственном виде и понимается как истинное познание. Формальная логика лишь оформляет и
очищает результаты уже произведенного акта познания — чтобы познать само познание, следует реконструировать отношения мышления и мыслимого, в ходе которых преобразуются обе стороны контакта. Познание
познает еще не познанное — то, чего еще нет. Примитивное истолкование «отражения» сбивает с толку —
предполагая, что познаваемое существует в виде уже-по-
знанного (советский философский канон, покоившийся
на представлении мышления как «отражения» бытия,
соблюдался, и речь шла прежде всего о правильном понимании ключевого понятия). Мышление есть активное
взаимодействие с объектом, предметно-практическая деятельность; описание последовательности, иерархии и
результатов этого взаимодействия требует новой логики — логики, не изолирующей себя от содержания взаимодействия, логики, имеющей в виду развивающееся
мышление и доходящей до конкретного акта познания.
 Эта логика-эпистемология развивается на языке
секуляризированной Марксом гегелевской диалектики,
то есть на общем языке советской философии. Философский язык, как и всякий другой, не нейтральный
инструмент, он определяет саму возможность проблема-
тизации, способ разрешения противоречий и пр. Взаимоотношения с закрепленной в языке онтологией определяют способ представления и самопредставления, са-
мообоснования самого субъекта философствования.

Виктория Файбышенко
 Отношение к этой языковой онтологии предопределяет то расхождение философских и экзистенциальных
путей, в результате которого Мамардашвили оказывается в совершенно особой и обособленной позиции.
«Потом это отталкивание совпало с существовавшей
полемикой и отталкиванием, которые разделили эти два
„рукава“ и привели к созданию того, что вы называете
Московским методологическим кружком — в пику и в
полемике с ильенковщиной, скажем так, а водоразделом оказывалось то, что мы называем гегельянщиной
и онтологизацией в виде свойств мира приемов и способов мысли, и это было не теоретическим аспектом,
а внутренним политическим решением» К Но то же отталкивание увело его и от участия в работе ММК.
 Итак, вопрос ставится о том, как мышление взаимодействует с диалектически расчлененным целым или
с небиологическим органическим целым — с миром,
как он уже дан человеку.
 Уже в работах шестидесятых годов Мамардашвили
последовательно работает на остановку «самодвижения» философского жаргона, выключение его самоиг-
рающей активности. Несмотря на (очень сдержанное)
использование слов-отмычек вроде «отражения», он
фактически освобождает свой язык от постоянного воспроизводства смысловых формул и связок, определявших способ «диалектического» философствования. Может быть, и с этим усилием сопротивления инерции
связана признанная трудность его стиля.
 Подход Мамардашвили по большей части «негативен»: он занят фактически не построением «содержательной логики», а внимательным рассмотрением тех
объективных свойств социально-исторического бытия
мышления, которые не позволяют мышлению пролить
свет на самое себя. Философ отслаивает от сознания
 1 	Мамардашвили М. К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопросы методологии. 1991. № 1. С. 45.
 268

История познания, или Познание как история
 то, что не является познанием, но образует культурные
и научные механизмы познания: все новые и новые
семантические слои, отношения, связи отделяются и противопоставляются моменту чистой трансценденции —
встречи мысли с иным. Механизмы конституирования
предметности, с одной стороны, обусловливают возможность этой встречи, с другой — воспроизводят сами себя как связи готового знания. Акт познания —
предельный опыт, результаты которого формализуются, ассимилируются культурой, включаются в ценностные системы, используются прагматически и пр. Но
сам этот акт маргинален по отношению к тому, чем он
ассимилируется и в неразрывной связи с чем он выступает в истории. Он погружен в «феномены сознания» — то есть в деятельность сознания, не являющуюся познавательной. Отметим, что центральное для
зрелой мысли Мамардашвили понятие «феномена сознания» появляется сперва в контексте марксистской
критики сознания: «Дело просто в том, что Маркс открывает феноменологическую природу сознания, его
на деле квазипредметный характер и вводит абстракцию, позволяющую анализировать сознание объективно как превращение предметов в квазипредметные образования, отвлеченно от процессов, происходящих во
внутреннем мире субъекта. И громадное преимущество Маркса, впервые придавшего понятию „феномен“
его современный смысл, перед всеми позднейшими феноменологами состоит как раз в том, что он, как уже
ясно из предшествующего, „выходит за феномены“, ищет
их причинное происхождение, выявляет социальную
систему общения, которую феномены сознания обслуживают»1. На первый взгляд мы здесь имеем дело с
постоянным ходом марксистской философии — феноменальный порядок мира дезавуируется через «противоречие»: противопоставление видимости и причины
 1 Наст. изд. С. 226.
 269

Виктория Файбышенко
 этой видимости. Но у Мамардашвили это отношение
заменяется гораздо более сложным: Маркс «описывает
не закономерности познания, а механизм сознания, подчиняющийся соотношению между его первичными и
вторичными образованиями»1. И наконец, «Маркс совершенно определенно формулирует принцип несводимое™ бытия (в том числе бытия сознания) к знанию»2.
Именно эта несводимость становится предметом философского внимания Мамардашвили. «Марксистские»
мыслительные установки продолжали воспроизводить
фундаментальное противопоставление истинного и мнимого (конечно, для данного исторического этапа), подлинного и неподлинного познания как основание про-
блематизации сознания. Мамардашвили меняет сам
способ проблематизации, говоря о сознании, которое
никогда не способно сознательно воспроизвести (то есть
познать) само себя. С другой стороны, сознание перестает быть простой функцией общественной практики,
поскольку Мамардашвили переосмысляет «практику»,
«производство» — центральный историософский концепт советской марксистской философии. (Например,
философия Ильенкова продолжает оставаться внутри
мифа производства, преобразованного из социального
в космический миф: ильенковское «идеальное» есть
форма производства вещей, исходящая из уже состоявшегося производства вещей, в ходе которого производит себя и сам производитель.)
 Мамардашвили определяет задачу книги «Формы
и содержание мышления» (1968) как «рассмотрение
истории самой концепции диалектики как особой логической структуры познающей мысли, рассмотрение
истории складывания ее специфических проблем и понятий о мышлении»3.
 1 Там же. С. 240.
 2 Там же. С. 234.
 3 Там же. С. 9.
 270

История познания, или Познание как история
 Первая глава книги описывает факторы образования научных знаний, подразделяющиеся на факты, обобщения и «субъективные познавательные средства и формы научного мышления». К последним принадлежат и
категории науки, задающие онтологические топики исследования. Именно в этих топиках конституируется
сам «познавательный объект» — та «активно выявляемая и формируемая наукой действительность», с которой имеет дело отдельный индивид.
 Познавательные средства науки с точки зрения их
активности делятся на те, что позволяют получать новое знание путем логической обработки и комбинирования уже готовых знаний и на такие, которые требуют
вмешательства исследователя в само содержание знания, то есть преобразования предварительно данного
положения вещей. Так появляется новый план содержания, невыводимый из логической формы имевшихся
знаний. Важно отметить, что новое содержание получается не от столкновения с какой-то внезапно открывшейся пассивному субъекту внешней фактичностью (любой реальный эксперимент есть разворачивание мысленного действия), а с задания формы этой фактичности
как формы активности познающего. Новое знание
связано с образованием новой абстракции. Абстракция
есть «изменение мысленного фиксирования предметов»,
«включение определенного расчлененного предметного содержания в сами переходы и логические связи
между знаниями». Пример абстракции — предположение типа «уничтожим сопротивление воздуха (или притяжение Земли и т.д.) и проследим, что произойдет с
известными отношениями движения брошенного тела»1.
Абстракция в качестве способа мысленного движения
связывает форму и содержание мышления, которые различаются как субъективная и объективная стороны единого целого — процесса мысли.
 1 Там же. С. 33.
 271

Виктория Файбышенко
 По мнению Мамардашвили, именно ключевая роль
абстрактного содержания в объекте познания как деятельности и, главное, сам способ образования этого абстрактного содержания не могли быть схвачены ни рационализмом, ни эмпиризмом XVII—XVIII веков, когда складывалась европейская наука.
 Таким образом, оставалась неясной и роль познающего в процессе познания — ведь структура, или связь
знаний, дается ему как будто готовой (из связывания
чувственного опыта в эмпиризме, из исходной связности
врожденных идей — в рационализме).
 Это затруднение связано с тем, что познание есть
система взаимодействий, преобразующих собственные
основания: «По сути дела, здесь скрывается особая
проблема, направляющая дальнейший исторический ход
философской мысли: как же овладеть предметом, данным нам в качестве взаимопереплетения множества отношений, ни одно из которых в отдельности не есть
однозначная причина изучаемых явлений? Объективно речь идет о способе связи всех этих отношений
между собой и с изучаемым явлением — формой знания. И ситуация такова, что установление этого способа связи требует выработки иной категории, чем
причинная зависимость, расширения самого понятия о
детерминистической обусловленности явлений, следования одного за другим, порождения одним другого
и т.д.»1.
 Именно установка, сменяющая жесткий детерминизм
поиском разнонаправленных связей между явлениями,
дает возможность увидеть «континуум бытия-сознания»,
выйдя за пределы однозначного выбора между противостоянием, отражением или тождеством одного и другого.
 Выход из антиномии эмпиризма и рационализма
прокладывает Кант. Кант обнаруживает «созданность»
 1 Там же. С. 46.
 272

История познания, или Познание как история
 объекта познания, «ибо сами предметы как объекты
знания суть „явления“ и в силу этого определены в
своем общем строении нашими априорными понятиями (категориями) и априорными условиями чувственности (формами пространства и времени). <...> Термином „явление** у Канта фактически обозначается то
преобразование, которое претерпевают предметы действительности в связи с человеческой деятельностью,
становясь источником научных знаний. Это субъективное в объективном»1. Мамардашвили порывает с общим местом советского школьного канона, в котором
феноменализм Канта трактовался как отказ разуму в
способности адекватно постигать реальность. Под человеческой деятельностью здесь понимается именно познавательная активность сознания, связываемая Кантом со способностью субъекта категориально и чувственно задавать форму всякого явления. Именно эта
«расчлененность содержания» (каковое содержание есть
деятельность самого мышления), заданная самим актом схватывания, делает «явление» основанием теоретического конструирования. В этом анализе Канта можно увидеть один из первых подступов Мамардашвили
к построению собственной феноменологии. Но эта тема лишь намечается в границах книги, автор переходит к сопоставлению подходов Канта и Гегеля. Гегель
открывает культуру как органическую систему и абсолютного субъекта — субъекта самосознания совокупной культуры человечества, отличного от субъекта абстрактно-индивидуального самосознания, с которым имеет дело Кант: «Проблема познания формулируется тогда
как проблема отношения к внешней действительности
этой системы организации общественно фиксированных норм и форм человеческой деятельности (а не организации отдельной „души“), как проблема создания
ее деятельностью людей, опирающихся как на ассими-
 1 Там же. С. 53.
 273

Виктория Файбышенко
 ляпию прошлого труда познания и воплощенных в нем
способностей и производительных сил человека, так и
на преобразование этого наследия своей ноеой деятельностью»1. «Способ получения структуры знания Кант
пытается вывести, полагая ее элементы уже готовыми»2, то есть от отдельного «синтетического суждения» переходит к априорной форме рассудка. Таким
образом, сама активная деятельность мышления, проходящая через связи идеальных предметных действий
к видимой логической структуре научного знания, опять
выпадает из рассмотрения. Продуктивное действие мысли сводится к когда-то случившемуся полаганию объекта, причем полаганию «в формах, уже данных в априорном устройстве рассудка»3.
 Гегель же пытается обнаружить принципы не просто классификации, но получения новых знаний путем
обращения к содержанию. Здесь Гегелю помогает понятие рефлексии. Рефлексия — «отрицательное соотношение с собой», присущее абсолютной форме, и есть
принцип образования предмета, орудие дедукции категорий. «Гегель дает этому ходу своей мысли следующую общую формулировку: „Движущий принцип понятия, — пишет он, — как не только разрушающий, но
и порождающий обособления всеобщего, я называю диалектикой... Такая диалектика есть не внешнее деяние
субъективного мышления, а собственная душа содержания, органически выгоняющая свои ветви и плоды.
Мышление в качестве чего-то субъективного лишь наблюдает это развитие идеи как собственную деятельность ее разума, не привнося, со своей стороны, никакой
прибавки“»4. Таким образом, форма есть деятельность
мышления, которая оказывается деятельностью самого
 1 Там же. С. 59.
 2 Там же. С. 66.
 3 Там же. С. 67.
 4 Там же. С. 72.
 274

История познания, или Познание как история
 мыслимого, поскольку мыслимое мыслит само себя.
Форма и содержание познающего мышления у Гегеля — это стороны самосознания, которое «есть выделение и осознание предмета в том „чистом“ виде, в
каком он представляет собой реализацию мысли»1. Гегель вводит в рассмотрение две разные вещи, которые
для него составляют условие друг друга: анализ мысленного строения науки (истинностного познания) в
категориях формы и содержания и анализ самосознания, производящего знание о предмете как сам предмет. Познание самого самосознания есть возвращение
от предмета к его помысленности — «распредмечивание» предмета к форме знания о нем. Таким образом,
упускается «собственное строение того промежуточного члена (самого важного и интересного), который лежит между исходным материалом науки и ее продуктом»2. Познание сводится к распознанию абстрактного
содержания предмета как искомой истины о нем, то
есть эта истина сводится к подтверждению тех преобразований, которые были осуществлены ранее при кон-
стуировании предмета науки.
 Можно сказать, что именно «промежуточное звено», упускаемое Гегелем, и есть тот принцип, или возобновляемый импульс формообразования как новообразования, который стоит в центре интересов Ма-
мардашвили.
 Во второй главе книги проясняется понятие содержательной формы в «Логике» Гегеля.
 Во-первых, логическая форма в диалектике значит
не то, что в формальной логике; она не является «всегда
истинной схемой знания», но определяется характером
и границами предметных действий, которые сменяются другими в бесконечном процессе познания: «именно
изменчивость условий истинности (диктуемая разли¬
 1 Там же. С. 80.
 2 Там же. С. 82.
 275

Виктория Файбышенко
 чиями эмпирических данных, последствиями познавательных действий, новыми онтологическими обобщениями, переходом с одного уровня абстракции на другой и т.п.) и образует принципиальную возможность
получения и построения нового знания человеком»1.
Это отличие связано с тем, что сам философский проект диалектики отвечает на становление нового гносеологического целого — новоевропейской науки. Мамар-
дашвили замечает, что гносеологический формализм —
это всегда иллюзия; дело не в том, что логика Аристотеля «формальна», напротив — она ориентирована на
совершенно определенное понимание содержания. Его
предварительной концепцией предметной области знания было «учение о соотношении частного (явления)
и общего в бытии»2. Так же и утверждение Гегелем
небезразличия форм мышления к его содержанию должно вывести на свет саму формальную структурированность содержания, не сводящегося к конкретно-эмпирическому материалу.
 «Содержательная логика» апеллирует к тому содержанию, которое есть «отложение» познавательных
действий субъекта, опредмечивание его деятельности
по соотношению знания с предметом; это соотношение
реализуется в действиях исследователя, в результате
которых мы получаем саму идеальную предметность
науки, которую не следует путать с объектами внешней действительности. Мы наблюдаем тут нечто вроде
герменевтического круга, а вовсе не действие «отражения». Сами действия исследователя есть симптомы того, что «предметы преобразуются в них сообразно с
выявленным, установленным, допущенным и т.д. онтологическим порядком предметов, зафиксированным
в общих идеализациях и предположениях о бытии, в
определенной общей (и часто скрытой) содержатель¬
 1 Там же. С. 94.
 2 Там же. С. 95.
 276

История познания, или Познание как история
 ной схеме ума, „поле мышления“, структурирующем
вйдение исследователя в целом до получения любых
(всех возможных) частных выводов и знаний в этом
поле (всегда ограниченном). <...> Например, в механике исключение исследователем влияния среды при
изучении перемещения тел в пространстве предполагает идею непрерывности действия сил и однородности пространства, равноправия бесконечного числа точек, проходимых движущимся телом»1.
 Итак, понятие абстрактного содержания деятельной формы мысли постепенно раскрывает свой смысл.
От каждой из сторон этого определения протягивается нить к конструктивным центрам всей философии
Мамардашвили. Абстрактное содержание — «квант
познания», создающий вокруг себя поле вйдения, вокруг которого движется продуктивная мысль; понятие,
структурированное как образ; промежуточное звено, сочетающее черты непосредственной данности и понятийно-логического обобщения2, — все это признаки некоего континуума «феномен — символ», в котором разворачиваются отношения сознания с вещами. Но это
не солипсическая реальность пустого полагания — она
достижима лишь через «формальную» активность субъекта: содержание «должно все время „оживать“ в человеческой деятельности, заново в ней воссоздаваться (в
рамках истории и дальнейшего развития данной области общественного разделения труда)»3. Здесь зерно
всей исторической мысли Мамардашвили. «Но сама эта
деятельность включения предметов в связи, их выключения, последовательности их изучения и соединения
знаний не есть деятельность действительности и не
объективируема в ней, хотя результаты ее выступают в виде объективного положения вещей, созданного
 1 Там же. С. 101.
 2 Там же. С. 102-103.
 3 Там же. С. 111.
 277

Виктория Файбышешо
 исследователем» \ — историческая действительность,
в свою очередь, выступает «превращенной формой» уже
совершившегося в мышлении.
 Общее абстрактное содержание дифференцированной и развивающейся системы мысленного действия
Гегель представляет как тотальность — «поле созерцания, в котором идеальное конструирование предметов
совпадает с их данностью»: «...предмет в себе есть мысль,
есть „тотальность понятия“, и именно поэтому возможна
объективность мышления, которое в бытии открывает
самое себя»2. Отношение формы и содержания стремится к единству субъекта и объекта, тождеству реальных и логических связей. Поэтому двойная задача логического исследования — изучение и мыслимого содержания, и процесса мышления — схлопывается. Гегель
онтологизирует единство формы и содержания мышления в самом мышлении, утрачивая их различение.
Но именно различение создает связь формы и содержания, позволяет обращаться к иному, преобразуя
данное в эмпирическом созерцании, так что меняется
сама онтологическая схема, дающая доступ к явленному иному. Описывая ограничения гегелевского анализа
формы, Мамардашвили делает важное замечание, схватывающее вообще проблему отношения сознания и
культуры, как он ее видел (в данном «гносеологическом» контексте акцент делается на познании): «Это
неизбежное следствие того, что знание как предмет,
функционирующий в культуре, отождествлено с
предметами действительности, к которым обращена
продуктивная деятельность мышления, постоянно транс-
цендирующая культуру, любые свои отложения и кристаллизации в ней. Существование такого „зазора“ —
условие развития познания. <...> В итоге <...> пропадает возможность изменения этой формы, замены ее
 1 Там же. С. 112.
 2 Там же. С. 120.
 278

История познания, или Познание как история
 другой»1. Не изобличение и борьба, но деонтологиза-
ция, дефетишизация форм готового знания полагается
Мамардашвили постоянной задачей философии.
 Онтологизация приводит и к слипанию изображения движения предмета науки и движения самого научного мышления о предмете. С точки зрения Мамардашвили, Гегель не дал теоретической рефлексии, не
создал метауровня рассмотрения для своего же диалектического метода, отождествив его со способом самодвижения системы знания, также онтологизированной.
Но Гегель первый заговорил о такого рода историчности системы знания, благодаря которой сами способы ее онтологизации должны превратиться в онтологические схемы истории.
 Третья глава книги посвящена формам исторического познания у Гегеля.
 Новая историчность основывается именно на понимании объективности предметной деятельности как
опредмеченной совокупности условий, в которых выполняют себя внутренние зависимости мышления. Эти
зависимости составляют «определенную содержательную „сеть“, посредством которой мысль, так сказать,
„вычерпывает“ явления действительности и по линиям
которой пролегают отношения между последними —
отношения, актуально установленные или же любые
возможные в пределах данной „сетки“, структуры»2.
Но тогда историчность есть внутренняя история замкнутых систем и важнейшим вызовом для мысли оказывается сама возможность разрыва системности —
возможность, парадоксальным образом удерживаемая в
истории и схватываемая только косвенно — средствами отчуждения-присвоения собственной историчности.
Интересно сопоставить два обширных фрагмента из
книг, написанных почти одновременно, — рассматри¬
 1 Там же. С. 124.
 2 Там же. С. 142.
 279

Виктория Файбышенко
 ваемой здесь книги Мераба Мамардашвили (1968)
и знаменитой книги Мишеля Фуко (1966).
 Мамардашвили: «Но отсюда же тогда вытекает, что
эти условия изменчивы, что абстрактные содержания производятся и существуют в исторических формах, что „сетки“ и содержательные поля мышления историчны, образуют замкнутые горизонты мысли (развитие есть их
размыкание и смена) и что, следовательно, в конкретном содержании знаний существуют и действуют генетические мыслительные связи (помимо структурных,
одновременных).. Действие этих связей, смена их новыми, точно так же в предметной деятельности коренящимися, и есть внутренняя история (или историчность) истины. Центр тяжести истории, исторических
изменений и перестроек лежит в этих объективациях,
предметно произведенных допущениях, идеализациях,
посылках, онтологических схемах и т. д. <...> Более того, сами характеристики истины (ее вневременность,
тождественность, всеобщность и т. п.) должны браться
и рассматриваться как часть, сторона более широкого
движения — развития исторического целого проблемных полей, развития основных условий и задач мыслительного действия, его творческой структуры, не существующей помимо того, какие объективации в предметах
действительности произведены, какие в них созданы
онтологизированные (и обобществляемые) условия и
схемы приложения интеллектуального труда, какое проблемное поле этими последними открыто. <...> „Логический“, познающий человек, т. е. индивид, познающий
в наличных всеобщих формах, есть лишь то, чем или
каким он сам себя сделал культурно-исторически. У него нет никакой сущности, кроме той, которая есть совокупность имеющихся на данный момент кумуляций
и кристаллизаций общественно-человеческих сил и достижений, нет ничего, кроме содержательной логики,
артикулированной в культуре как реальный аппарат
мысли, как историческая система производства. А она

История познання, или Познание как история
 меняется с созданием новой предметности, образуя временную последовательность и процесс развития в постижении истины»1.
 А вот пассаж из Фуко: «...В суть вещей проникает
глубокая историчность, которая изолирует и определяет их в присущей им связи, придает им обусловленные непрерывностью формы порядка. <...> Но по мере
того, как вещи замыкаются на самих себе, не требуя в
качестве принципа своей умопостигаемости ничего, кроме своего становления, и покидая пространство представления, человек в свою очередь впервые вступает в
сферу западного знания. Странным образом человек,
познание которого для неискушенного взгляда кажется самым древним исследованием со времени Сократа,
есть, несомненно, не более чем некий разрыв в порядке
вещей, во всяком случае, конфигурация, очерченная
тем современным положением, которое он занял ныне
в сфере знания. Отсюда произошли все химеры новых
типов гуманизма, все упрощения „антропологии“, понимаемой как общее, полупозитивное, полуфилософ-
ское размышление о человеке. Тем не менее утешает и
приносит глубокое успокоение мысль о том, что человек — всего лишь недавнее изобретение, образование,
которому нет и двух веков, малый холмик в поле нашего знания, и что он исчезнет, как только оно примет
новую форму»2.
 Понятно, что содержание этих утверждений частично
связано с общим влиянием структуралистской парадигмы шестидесятых, однако главное в них — самоопределение радикальной историчности. Эта историчность
разрывает с прежним проектом истории как истории
одной становящейся тотальности субъекта-объекта; содержательно пути Фуко и Мамардашвили расходятся,
 1 Там же. С. 142-143.
 2 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.:
«А-сас1», 1994.
 281

Виктория Файбышенко
 однако можно заметить черты определенного сходства в позднейшем обращении их обоих к герменевтике
субъекта. Это обращение есть восстановление «работы
человека над собой» в истории уже на новых основаниях.
 Разбирая гегелевское «единство логического и исторического», Мамардашвили отмечает фундаментальную подмену, следующую из уже отмеченных свойств
его метода: «Современный (и вечный, по сути дела)
дух осваивает себя, изобразив свое содержание в становлении. <...> Он как бы притворяется историческим. Реальная история — продукт этого притворства,
этой условной игры.
 Функционирование понятого содержания знания в
сознании субъекта культуры (совокупно-человеческого или индивидуального) здесь отождествлено с реальным развитием содержания. Но это означает, с другой
стороны, что исторический процесс трактуется как логический процесс. Система фактических связей истории познания действительности подменяется системой
образования человечества (или индивида). На передний план выступает демонстрация знания о наличном
знании, а не исследование возникновения содержания
знания (сознания) из соотношения с тем, что само не
является знанием (сознанием)»1. Гегелевское «самосознание» оказывается артефактом культуры, воспроизводящим мистифицированный образ «себя» — образ
настоящего, целиком освоившего-присвоившего и прошлое, и будущее. По существу, это упрек целой эпохе
исторического самосознания, которой почти полностью
принадлежала и советская философия.
 Книга заканчивается неожиданно кратким выводом:
«Концепция тождества мышления и бытия исключила,
таким образом, возможность выявить строение диалектических форм познания. Развитие марксистской диа¬
 1 Наст. изд. С. 150-151.
 282

История познания, или Познание как история
 лектики исторически было связано прежде всего с элиминацией этой концепции»1. «Марксистская диалектика» в тексте так и не появляется, поскольку сама как
исторический проект основывается на финальном тождестве бытия и мышления через посредство мистифицированной практики. Анализ особенностей гегелевского построения диалектики, который осуществляет
Мамардашвили, указывает на необходимость постоянного различения, которое не превращает мышление и
бытие во взаимные фикции, а освобождает их для каждый раз заново устанавливаемого отношения.
 1 Там же. С. 182.

СОДЕРЖАНИЕ
 Формы и содержание мышления
 (К критике гегелевского учения о формах познания)
 Предисловие 9
 Глава I. Проблема генезиса знаний 11
 Глава II. Понятие содержательной формы
в «Логике» Гегеля 87
 Глава III. Формы исторического познания у Гегеля . . 138
 Заключение 178
 Процессы анализа и синтеза 183
 Анализ сознания в работах Маркса 213
 Превращенные формы
 (О необходимости иррациональных выражений) 243
 Виктория Файбышенко. История познания,
 или Познание как история 263

МЕРАБ КОНСТАНТИНОВИЧ МАМАРДАШВИЛИ
ФОРМЫ И СОДЕРЖАНИЕ МЫШЛЕНИЯ
 Ответственная за выпуск Наталия Соколовская
Художественный редактор Вадим Пожидаев
Технический редактор Мария Антипова
Корректоры Станислава Кучепатова, Светлана Федорова
Верстка Александра Савастени
 Руководитель проекта Максим Крютченко
 Подписано в печать 29.11.2010. Формат издания 84 х 108 х/32-
Печать офсетная. Гарнитура «Петербург». Тираж 4000 экз.
Уел. печ. л. 15,12. Заказ № 4159.
 ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“» —
обладатель товарного знака АЗБУКА®
 119991, г. Москва, 5-й Донской проезд, д. 15, стр. 4
 Филиал ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“»
в Санкт-Петербурге
196105, г. Санкт-Петербург, ул. Решетникова, д. 15
 ЧП «Издательство „Махаон-Украина“»
 04073, г. Киев, Московский пр., д. 6 (2-й этаж)
 Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами
в ЗАО «ИПК Парето-Принт», г.Тверь
\v\vw.pareto-print.ru

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА «АЗБУКА-АТТИКУС» ПРЕДСТАВЛЯЕТ
 Мераб Мамардашвили
«Сознание и цивилизация»
 Книга «Сознание и цивилизация»
продолжает серию публикаций работ
М. К. Мамардашвили в издательстве «Азбука».
 В книге представлены доклады
М. К. Мамардашвили, его выступления и интервью,
относящиеся к периоду с 1984 по 1990 годы.
 Динамика крушения советской системы
и проблемы выбора дальнейшего пути развития
общества, кризис современной культуры
и вопросы национального самосознания
преломляются в представленных материалах
через призму философских размышлений
о свободе и человеческом предназначении,
о все-сообщенности поля сознания
и цивилизации как форме человеческого
общежития, открывающей пространство
свободного действия. Наполненные
социальной динамикой ушедших лет,
публикуемые тексты звучат сегодня
пронзительно точно и современно.
Настоящее издание является исправленным
и дополненным по сравнению с изданием
2004 года. Переводные материалы
сверены с источниками и представлены
в новой редакции без купюр.
 Информацию о приобретении книг по почте
или через Интернет читайте на сайте www.azbooka.ru

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА «АЗБУКА-АТТИКУС» ПРЕДСТАВЛЯЕТ
 Мераб Мамардашвили
«Классический
и неклассический
идеалы рациональности»
 Книга «Классический и неклассический идеалы
рациональности» открывает серию публикаций работ
М. К. Мамардашвили (1930—1990) в издательстве «Азбука».
 В работе М. К. Мамардашвили «Классический
и неклассический идеалы рациональности» на примерах
из физических и гуманитарных наук рассмотрены основные
(имеющие философский характер) посылки и допущения,
которые определяют как требования, предъявляемые
к объективности научного анализа, так и возможности
достижения такой объективности познающим субъектом.
Проанализирована эволюция этого рода онтологических
и эпистемологических представлений в XX веке,
обусловленная новейшими открытиями в физике,
в социальных теориях, в психологии и т.п. Основной
задачей в работе явилось рассмотрение того,
как в современной картине мира неклассически
формулируется идеал рациональности нашего знания о мире.
В издании также представлены две работы, написанные
М. К. Мамардашвили совместно с Э. Ю. Соловьевым
и В. С. Швыревым. Их публикация стала событием
в отечественной философской жизни 70-х годов прошедшего
века. В центре внимания авторов критический анализ
неклассических вариантов философского самосознания.
 Завершает книгу статья В. В. Калиниченко,
в которой прослеживается эволюция оппозиции
«классическое/неклассическое» в философии М. К. Мамардашвили.
 Информацию о приобретении книг по почте
или через Интернет читайте на сайте www.azbooka.ni

ПО ВОПРОСАМ ПРИОБРЕТЕНИЯ
КНИГ ОБРАЩАЙТЕСЬ:
 В Москве:
 ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус"»
тел.: (495) 933-76-00, факс: (495) 933-76-19
E-mail: sales@atticus-group.ru;
info@azbooka-m.ru
 В Санкт-Петербурге:
 Филиал ООО «Издательская Группа
„Азбука-Аттикус" в г. Санкт-Петербурге»
 Тел.: (812) 324-61-49, 388-94-38,
327-04-56, 321-66-58
факс: (812) 321-66-60
E-mail: trade@azbooka.spb.ru;
atticus@azbooka.spb.ru
 В Киеве:
 ЧП «Издательство „Махаон-Украина"»
 тел./факс:
 (044) 490-99-01
E-mail: sale@machaon.kiev.ua
 Информация о новинках и планах,
а также условия сотрудничества
на сайтах
 www.azbooka.ru
www.atticus-group.ru