Комната ужасов - Конан Д.А.

Автор: Конан Д.А.

Теги: художественная литература на английском языке художественная литература сборник рассказов

ISBN: 978-5-9603-0960-8

Год: 2023

Похожие

Конан Дойл

Формула страха. Введение в историю и теорию фильма ужасов

Переписка Ивана Антоновича Ефремова. Указатели

Оскар Уайльд

Текст

Артур Конан Дойл вошел в историю литературы прежде
всего как создатель бессмертного образа проницательного
сыщика Шерлока Холмса. Однако сам Дойл после нескольких лет, в течение которых он регулярно выдавал одну детективную историю за другой, захотел выбраться из проторенной им колеи. Недаром писатель пытался покончить
с Холмсом, сбросив его в Рейхенбахский водопад. Артур
считал, что его настоящее призвание — исторические романы. Впрочем, тематика его литературных произведений
была весьма разнообразной. Дойл писал на социально-бытовые темы и, в то же время, отдавал дань научной фантастике.
Талант выдумщика и рассказчика он унаследовал от матери. В письмах к ней юный Артур отшлифовал свой слог.
Писем этих сохранилось множество — около полутора тысяч. В иезуитском колледже
Стонихерст вокруг Артура неизменно собиралась группа восторженных слушателей.
Фантазии будущему прославленному писателю было не занимать — он легко импровизировал на ходу, сочиняя очередную интригующую историю. Впрочем, до профессиональных занятий литературой было еще далеко. Сначала было обучение на медицинском факультете Эдинбургского университета. Дойл окончил его в 1881 году и вскоре
открыл медицинскую практику в Портсмуте. Однако пациентов у начинающего врача
было мало. Коротая время и стараясь поправить свое финансовое положение, Дойл и
решил всерьез заняться литературой.
В 1886 году он написал повесть «Этюд в багровых тонах», в которой впервые появился Шерлок Холмс с доктором Ватсоном. Через три года был опубликован роман
«Тайна Клумбера». В нем писатель, увлекшись спиритуализмом, излагал историю
«посмертной жизни» трех буддийских монахов. Позже из-под пера Дойла помимо
множества детективных рассказов вышло несколько исторических романов. «Белый
отряд» был посвящен событиям Столетней войны. Действие «Приключений Михея
Кларка» происходило во времена свержения короля Якова II. В 1892 году Дойл написал историко-приключенческий роман «Изгнанники», в котором описывал судьбы
французских гугенотов, эмигрировавших в конце XVII века в Новый Свет. Автор высоко ценил эти произведения, но тема мистики не оставляла его до конца дней. В этом
легко убедиться, познакомившись с двадцатью пятью рассказами писателя, собранными в этой книге. Ее украшают рисунки более дюжины английских и французских
художников, которые иллюстрировали рассказы Дойла, появлявшиеся на страницах
различных периодических изданий в конце XIX и в начале XX века. Благодаря этим
иллюстрациям на рассказы Конан Дойла можно взглянуть глазами его современников.

Артур
КОНАН ДОЙЛ
Артур
КОНАН ДОЙЛ

КОМНАТА
УЖАСОВ

Свыше девяноста иллюстраций
английских и французских
художников

Артур Конан Дойл
(1859–1930)

Артур Конан Дойл

КОМНАТА
УЖАСОВ
СБОРНИК РАССКАЗОВ
Перевод с английского
Д. Мочнева
Иллюстрации
из первых журнальных публикаций

Совместный проект издательства СЗКЭО
и переплетной компании
ООО «Творческое объединение „Алькор“»

Санкт-Петербург
СЗКЭО

ББК 84.4
УДК 821.111
К55

Первые 100 пронумерованных экземпляров
от общего тиража данного издания переплетены мастерами
ручного переплета ООО «Творческое объединение „Алькор“»
Классический европейский переплет выполнен
из натуральной кожи особой выделки растительного дубления.
Инкрустация кожаной вставкой с полноцветной печатью.
Тиснение блинтовое, золотой и цветной фольгой.
6 бинтов на корешке ручной обработки
Использовано шелковое ляссе, золоченый каптал из натуральной кожи,
форзац и нахзац выполнены из дизайнерской бумаги Malmero
с тиснением орнамента золотой фольгой. Обработка блока
с трех сторон методом механического торшонирования
с нанесением золотой матовой полиграфической фольги горячим способом.
Оформление обложки пронумерованных экземпляров
разработано в ООО «Творческое объединение „Алькор“»

К55 Конан Дойл Артур. Комната ужасов. — Санкт-Петербург: СЗКЭО, 2023. —
400 с.: ил.
Сборник знаменитого английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930)
включает двадцать пять мистических, фантастических, детективных, странных
и удивительных рассказов. В каждом автор проявляет свое незаурядное писательское мастерство, лихо закручивая интригующий сюжет. Все тексты даны в
переводе Дмитрия Мочнева. Книгу украшают десятки рисунков двадцати четырех английских и французских художников. Они иллюстрировали рассказы
Дойла, когда те впервые появлялись на страницах различных периодических
изданий в конце XIX и в начале XX века.

ISBN 978-5-9603-0960-8 (7БЦ)
ISBN 978-5-9603-0961-5 (Кожаный переплет)

РАССКАЗЫ

КОМНАТА УЖАСОВ

Гостиная Мейсонов выглядела очень необычно. Она была обставлена с изрядной роскошью. Глубокие диваны, низкие роскошные кресла, чувственные
статуэтки и богатые шторы, свисающие с массивных и декоративных ширм из
металла, создавали подходящее обрамление для прекрасной женщины, которая
была хозяйкой помещения. Мейсон, молодой, но состоятельный бизнесмен,
явно не жалел сил и средств, чтобы удовлетворить все желания и прихоти своей
жены-красавицы. Это было вполне естественно, ведь ради него она отказалась
от многого. Самая знаменитая танцовщица Франции, героиня дюжины необыкновенных романов, она отказалась от блестящей жизни ради того, чтобы
разделить судьбу молодого американца, чей строгий образ жизни так сильно отличался от её собственного. Всем, что можно было купить за деньги, он пытался
возместить потерянное ей. Многие считали более благоразумным, чтобы он не
афишировал эти факты, тем более в печати. За исключением некоторых личных
особенностей подобного рода, его поведение было поведением мужа, который
ни на мгновение не переставал быть любовником. Даже присутствие зрителей
не помешало бы публичному проявлению его всепоглощающей страсти.
Сама гостиная была очень странная. Сначала она казалась знакомой, но
при более длительном знакомстве выяснялись её зловещие особенности. Здесь
было тихо, даже слишком. Не было слышно шагов по богатым коврам и плотным ковровым покрытиям. Борьба — даже падение тела — не произвела бы
ни малейшего шума. Комната была странно бесцветной, а свет казался всегда
приглушенным. И не всё здесь было обставлено с одинаковым вкусом. Складывалось ощущение, что, когда молодой банкир потратил тысячи долларов на
этот будуар, эту внутреннюю сокровищницу для своего бесценного имущества,
он не рассчитал своих возможностей и внезапно обанкротился. Комната была
роскошна там, где выходила окнами на оживленную улицу внизу. Другая часть
была голой, спартанской и отражала скорее вкус самого, что ни на есть аскетичного мужчины, чем любящей удовольствия женщины. Возможно, именно
поэтому она приходила туда всего на несколько часов, иногда на два, иногда на

артур конан дойл

У неё было прелестное лицо — лицо ребенка, и все же природа
поместила на нем какой‑то едва уловимый след...
четыре, в день, но пока она была там, она жила полной жизнью, и в этой кошмарной комнате Люсиль Мейсон была совсем другой и более опасной женщиной, чем где-либо ещё.
Опасная — вот подходящее слово. Кто бы мог в этом усомниться, увидев
её изящную фигурку, распростертую на огромной медвежьей шкуре, покрывавшей диван. Она опиралась на правый локоть, её изящный, но решительный
подбородок покоился на руке, в то время как её очаровательные глаза, большие
и томные, но неумолимые, смотрели прямо перед собой с пристальным вниманием, в котором было что‑то смутно ужасное. У неё было прелестное лицо —
лицо ребенка, и все же природа поместила на нем какой‑то едва уловимый след,
какое‑то неопределенное выражение, которое говорило о том, что внутри таится дьявол. Было замечено, что собаки шарахались от нее, а дети кричали
и убегали от ее ласк. Есть инстинкты, которые сильнее разума.

комната ужасов

Сегодня что-то сильно взволновало Люсиль. В её руке было письмо, которое она читала и перечитывала, нахмурив изящные маленькие брови и мрачно
поджав восхитительные губы. Внезапно она вздрогнула, и тень страха смягчила
кошачью угрозу в её чертах. Она приподнялась и взгляд устремился на дверь.
Она напряженно вслушивалась, ожидая чего-то страшного. На мгновение на её
выразительном лице появилась улыбка облегчения. Затем она с ужасом засунула
письмо в платье. Едва она успела это сделать, как дверь открылась, и в комнату
бодро вошел молодой человек. Это был Арчи Мейсон, её муж — мужчина, которого она любила, мужчина, ради которого пожертвовала своей европейской
славой, мужчина, которого теперь она считала единственным препятствием на
пути к новой и прекрасной жизни.
Американец был лет тридцати, чисто выбритым, спортивного телосложения, безупречно одетым в костюм строгого стиля, который подчеркивал его
идеальную фигуру. Он стоял в дверях, сложив руки, и пристально смотрел на
жену, лицо которой, если бы не яркие глаза, можно было бы назвать красивой маской смуглого оттенка. Она всё ещё опиралась на руку, но её глаза были
устремлены на него. В этом молчаливом обмене репликами было что-то ужасное. Каждый расспрашивал другого, и каждый высказывал мысль о том, что
ответ на их вопрос жизненно важен. Возможно, он спрашивал: «Что ты наделала?» Она, в свою очередь, казалось, говорила: «Что ты знаешь?». Наконец,
он подошёл ближе, сел на медвежью шкуру рядом с ней и, нежно взяв пальцами
её нежное ушко, повернул её лицом к себе.
— Люсиль, — сказал он, — ты что, меня травишь?
Она отпрянула от его прикосновения с ужасом на лице и протестом на губах. Слишком взволнованная, чтобы говорить, она скорее проявила удивление
и гнев в своих метавшихся руках и искаженном судорогой лице. Она попыталась встать, но он только крепче сжал её запястье. Он снова задал вопрос, но
на этот раз его страшное значение стало еще глубже.
— Люсиль, зачем ты меня травишь?
— Ты сошёл с ума, Арчи! Сумасшедший! — выдохнула она.
От его слов у неё кровь застыла в жилах. С бледным приоткрытым ртом
и побелевшими щеками она могла только смотреть на него в беспомощном
молчании, пока он доставал из кармана маленькую бутылочку и держал её перед ее глазами.
— Это я нашёл в твоей шкатулке с драгоценностями! — воскликнул он.
Дважды она пыталась заговорить, но безуспешно. Наконец слова медленно,
одно за другим, слетели с её губ:
— По крайней мере, я этим никогда не пользовалась.
Его рука снова потянулась к карману. Он достал из него лист бумаги, и развернув протянул ей.
— Это свидетельство доктора Ангуса о наличии в пузырьке двенадцати
гранов сурьмы. У меня также есть показания Дю Валя, аптекаря, который продал её тебе.

Он схватил его. С криком отчаяния она попыталась вернуть письмо,
но он удержал её одной рукой, в то время как его взгляд пробежался по бумаге.
— Кэмпбелл! — выдохнул он. — Это Кэмпбелл!

комната ужасов

На её лицо было страшно смотреть. Сказать ей было нечего. Она могла только сидеть с этим неподвижным безнадежным взглядом, как какое-то свирепое
существо в смертельной ловушке.
— Ну? — спросил он.
Ответа не последовало, кроме движения отчаяния и мольбы.
— Зачем? — спросил он. — Я хочу знать зачем?
Пока он говорил, его взгляд зацепился на краешек письма, которое она сунула за пазуху. В одно мгновение он схватил его. С криком отчаяния она попыталась вернуть письмо, но он удержал её одной рукой, в то время как его взгляд
пробежался по бумаге.
— Кэмпбелл! — выдохнул он. — Это Кэмпбелл!
Она снова обрела мужество. Скрывать больше было нечего. Её лицо стало
твердым и решительным, а взгляд смертоносным, как кинжал.
— Да, — задыхаясь сказала Люсиль, — это Кэмпбелл.
— Боже мой! Из всех мужчин ты выбрала Кэмпбелла!
Он встал и быстро прошёлся по комнате. Кэмпбелл, самый великий человек, которого он когда‑либо знал, человек, вся жизнь которого была одним
долгим примером самоотречения, мужества, всех качеств, которые присущи
избранному человеку. И все же он тоже пал жертвой этой сирены, и его опустили до такого уровня, что он предал, намеренно, если не на самом деле, человека, чью руку он пожимал в знак дружбы. Это было невероятно — и все же
вот оно, страстное, умоляющее письмо, в котором он умолял его жену бежать
и разделить участь человека без гроша в кармане. Каждое слово письма показывало, что Кэмпбелл, по крайней мере, не думал о смерти Мейсона, которая
устранила бы все трудности на их пути. Это дьявольское решение было плодом
глубокого и порочного ума, который вынашивал свои замыслы в этом идеальном жилище.
Мейсон был одним на миллион, философом, мыслителем, с огромной
и нежной симпатией к другим. На мгновение его душа погрузилась в горькую обиду. За этот короткий промежуток времени он мог убить и свою жену,
и Кэмпбелла и пойти навстречу собственной смерти со спокойной душой
человека, исполнившего свой долг. Но пока он расхаживал по комнате, его
начали одолевать более сдержанные мысли. Как он мог винить Кэмпбелла?
Он знал абсолютное колдовство этой женщины. Дело было не только в её
удивительной физической красоте. Она обладала уникальной способностью
заинтересовать мужчину, проникнуть в его внутреннее сознание, в те части
его потаенной натуры, которые были слишком сокровенны для мира, и побудить его к честолюбию и даже к добродетели. Именно в этом проявлялась
смертельная хитрость её сетей. Он вспомнил, как это было с ним самим. Тогда она была свободна — по крайней мере, так он думал, — и он смог жениться
на ней в любой момент. Но предположим, что она не была свободна. Предположим, она была замужем. И предположим, что она завладела его душой таким же образом. Остановился бы он на этом? Смог бы он расстаться со своими

артур конан дойл

неосуществленными желаниями? Он был вынужден признать, что при всей
своей новоанглийской силе он не смог бы этого сделать. Почему же тогда он
должен испытывать такую обиду по отношению к своему несчастному другу,
оказавшемуся в этом положении? Когда он думал о Кэмпбелле, его переполняли жалость и сочувствие.
А она? Она лежала на диване, бедная сломленная бабочка, её мечты рассеялись, её заговор раскрыт, её будущее мрачно и опасно. Сейчас ради неё, какой
бы отравительницей она ни была, его сердце смягчилось. Он кое-что знал о её
прошлом. Он знал, что она была избалованным ребенком с самого рождения,
необузданным, бесконтрольным, легко сметающим всё на своем пути, благодаря
своей сообразительности, красоте и обаянию. Она никогда не знала препятствий. И вот теперь на её пути возникло препятствие, и она безумно и злобно
пыталась его устранить. Но если она хотела устранить это препятствие, то не
было ли это само по себе признаком того, что он оказался неподходящим, что
он не тот человек, который может принести ей душевный покой и удовлетворение в сердце? Он был слишком суров и замкнут в себе для этой солнечной
непостоянной натуры. Он был с Севера, а она с Юга, их на какое-то время притянул друг к другу закон противоположностей, но постоянный союз был невозможен. Он должен был это заметить, и он должен был это понять. Именно на
нём, с его выдающимся умом, лежала ответственность за сложившуюся ситуацию. Его сердце смягчилось к ней, как смягчилось бы к маленькому ребенку,
попавшему в безвыходную ситуацию. Некоторое время он молча расхаживал
по комнате, сжав губы и стиснув руки так, что ногти впились в ладони. Вдруг
внезапным движением он сел рядом с ней и взял её холодную и неподвижную
руку в свою. Одна мысль билась в его мозгу. «Рыцарство это или слабость»?
Вопрос звучал в его ушах, он возникал перед его глазами, ему почти казалось,
что он материализовался сам по себе и что он видит его в буквах, которые может прочесть весь мир.
Это была тяжелая борьба, но он победил.
— Тебе придется выбирать между нами, дорогая, — произнес он. — Если
ты действительно уверена — стопроцентно уверена, — что Кэмпбелл может
сделать тебя счастливой в качестве мужа, я не стану препятствием.
— Развод! — выдохнула она.
Его рука сомкнулась на флаконе с ядом.
— Можешь называть это и так, — заметил он.
Новый странный огонек засиял в её глазах, когда она посмотрела на него.
Это был мужчина, которого она не знала. Жёсткий, практичный американец
исчез. Вместо него она, казалось, увидела героя и святого, человека, способного
подняться на нечеловеческую высоту бескорыстной добродетели. Обе её руки
сжимали ту, в которой был роковой флакон.
— Арчи, — воскликнула она, — ты мог бы простить мне даже это?
Он улыбнулся ей.
— В конце концов, ты всего лишь маленький своенравный ребенок.

— Видишь ли, Джек, ты всегда был игроком. Вот тебе флакон. Неважно, как
он сюда попал. Если кто-нибудь из нас выпьет его, это прояснит ситуацию.
— Его поведение было диким, почти бредовым. — Люсиль, что ты выберешь?

артур конан дойл

Её руки были протянуты к нему, когда раздался стук в дверь, и горничная
вошла в той странной бесшумной манере, в которой всё двигалось в этой кошмарной комнате. На подносе лежала карточка. Люсиль взглянула на неё.
— Капитан Кэмпбелл! Я не хочу его видеть.
Мейсон вскочил на ноги.
— Напротив, он очень желанный гость. Проводите его сию же минуту.
Через несколько минут в гостиную вошёл высокий, загорелый молодой
офицер. На его приятном лице была улыбка, но, когда дверь за ним закрылась
и лица перед ним обрели свое естественное выражение, он нерешительно остановился и перевел взгляд с одного на другого.
— Ну? — поинтересовался он.
Мейсон шагнул вперед и положил руку ему на плечо.
— Я не держу на вас зла, — сказал он.
— Зла?
— Да, я всё знаю. Я сам бы сделал то же самое, если бы ситуация была обратной.
Кэмпбелл отступил назад и вопросительно посмотрел на Люсиль. Она кивнула и пожала своими изящными плечами. Мейсон улыбнулся.
— Вам не нужно бояться, это не ловушка для исповеди. У нас состоялся
откровенный разговор по этому вопросу. Видишь ли, Джек, ты всегда был
игроком. Вот тебе флакон. Неважно, как он сюда попал. Если кто-нибудь из
нас выпьет его, это прояснит ситуацию. — Его поведение было диким, почти
бредовым. — Люсиль, что ты выберешь?
В кошмарной комнате присутствовала какая‑то странная сила. Там был
ещё один человек, но ни у кого из троих, находящихся в кризисе жизненной
драмы, не было на него ни времени, ни мыслей. Сколько он там пробыл, что он
услышал — никто не мог сказать. В самом дальнем углу комнаты, прижавшись
к стене, стояла зловещая змееподобная фигура, молчаливая и почти не двигающаяся, лишь нервно подергивающая сжатой в кулак правой рукой. Он был
скрыт от посторонних глаз квадратным ящиком и темной тканью, искусно
натянутой поверх этого ящика, он был почти незаметен. Он сосредоточенно, с нетерпением следил за каждой новой фазой драмы, и вот уже почти наступил момент его вмешательства. Но трое, находящихся в комнате, об этом
почти не думали. Поглощенные игрой собственных эмоций, они упустили
из виду силу, более мощную, чем они сами, — силу, которая в любой момент
могла взять верх.
— Ты готов, Джек? — спросил Мейсон.
Офицер кивнул.
— Нет! Ради бога, нет! — закричала женщина.
Мейсон откупорил флакон и, подойдя к столику, достал колоду карт. Карты
и флакон стояли рядом.
— Мы не можем перекладывать ответственность на неё, — заметил он. —
Давай, Джек, лучший из нас трёх.

комната ужасов

Джек подошел к столу, потрогал роковые карты. Женщина, опершись на
руку, вытянула голову вперед и смотрела завороженными глазами.
Внезапно раздался щелчок затвора.
Незнакомец поднялся, бледный и серьезный.
Все трое вдруг осознали его присутствие. Они встретились с ним взглядом,
в котором читалось их любопытство. Он посмотрел на них холодно и печально,
в его взгляде было что-то от хозяина.
— Ну как? — спросили они все вместе.
— Отвратительно! — он ответил. — Отвратительно! Завтра мы еще раз
снимем всю сцену целиком.

ХОЗЯИН ШАТО НУАР

Это произошло в те дни, когда немецкие армии прорвались через всю
Францию, а разбитые силы молодой республики были отброшены к северу от
Эны и к югу от Луары. Три широких потока вооруженных людей медленно,
но неудержимо катились от Рейна, устремляясь то на север, то на юг, разделяясь и сливаясь, пока все эти потоки не слились в одно большое озеро вокруг
Парижа. Из этого озера вытекали ручейки поменьше — один на север, другой
на юг, к Орлеану, и третий на запад, в Нормандию. Многие немецкие солдаты
впервые увидели море в Дьеппе и залезли в него по пояс.
Черными и горькими были мысли французов, увидевших это пятно бесчестия
на прекрасном лике любимой страны. Они сражались и были побеждены. Эта
кишащая повсюду кавалерия, эти бесчисленные пехотинцы, великолепные орудия — а французы всё равно пытались и пытались одолеть их. Но всю огромную
массу захватчиков было не победить, но один на один или десять на десять они
были равны. Храбрый француз всё ещё мог заставить одинокого немца пожалеть
о том дне, когда он покинул родные берега Рейна. Так, незаметно, на фоне сражений и осад, началась другая война, война отдельных людей — с жестокими убийствами с одной стороны и зверскими расправами с другой.
Полковник фон Грамм из 24-го Позенского пехотного полка серьезно пострадал во время этих событий. Он командовал захватчиками в маленьком нормандском городке Ле-Андели, и его аванпосты раскинулись среди деревушек
и фермерских домов в округе. В радиусе пятидесяти миль от него не было ни
одного французского отряда, и все же каждое утро ему приходилось выслушивать мрачные донесения о часовых, найденных мертвыми на своих постах, или
об отрядах фуражиров, которые так и не вернулись. Тогда полковник приходил
в ярость, горели фермы, трепетали деревни, но на следующее утро его ждали
все те же мрачные вести. Что бы он ни делал, он не мог избавиться от своих невидимых врагов. А между тем это было не так уж и трудно, ибо по некоторым
общим признакам в замыслах и действиях, было ясно, что все эти злодеяния
исходили из одного места.

— Вы утверждаете, что знаете, кто совершил эти преступления?

артур конан дойл

Полковник фон Грамм попробовал применить насилие, но оно не дало результатов. Тогда он подумал, что золотые смогут помочь ему. Фон Грамм объявил, что заплатит 500 франков за любую информацию по этому делу. Никто
не откликнулся. Он увеличил сумму до 800 франков. Крестьяне были неподкупны. Тогда, побуждаемый убийством очередного капрала, он поднял награду
до тысячи и таким образом купил душу Франсуа Режана, батрака с фермы, чья
нормандская алчность была сильней французской ненависти.
— Вы утверждаете, что знаете, кто совершил эти преступления? — спросил
прусский полковник, с отвращением глядя на маленькое грустное существо
с крысиным лицом, стоявшее перед ним.
— Да, полковник.
— И это сделали..?
— Сначала тысяча франков, полковник...
— Ни единого су, пока ваша информация не будет проверена. Идите сюда.
Итак, кто убил моих людей?
— Это граф Юстас из Шато Нуар.
— Вы лжете! — гневно воскликнул полковник. — Джентльмен и дворянин
не способен на такие гнусные преступления.
Батрак пожал плечами.
— Я вижу вы не знаете графа. Так то, полковник. Всё, что я вам говорю, —
правда, и я не боюсь проверки. Граф Шато Нуар — человек суровый, он даже
в лучшие времена был таким. Но в последнее время он стал ужасен. Причиной
стала смерть его сына. Его сын сражался под Дуэ и попал в плен, а затем, когда
бежал из Германии, он погиб. Это был единственный ребенок графа, и мы все
думаем, что это свело его с ума. Вместе со своими людьми он следует за немецкими отрядами. Я не знаю, сколько он убил, но именно он вырезает крест на
лбу, ибо это знак его рода.
Это казалось похожим на правду. У каждого из убитых часовых на лбу, как
будто охотничьим ножом, был вырезан диагональный крест. Полковник согнул
затекшую спину и провел указательным пальцем по карте, лежавшей на столе.
— До замка Нуар не более четырех лиг, — сказал он.
— Три с половиной километра, полковник.
— Вы знаете это место?
— Я работал там раньше.
Полковник фон Грамм позвонил в колокольчик.
— Дайте этому человеку поесть и задержите его, — сказал он сержанту.
— Зачем меня задерживать, полковник? Больше я вам ничего не могу рассказать.
— Вы нужны мне в качестве проводника.
— В качестве проводника? А как же граф? Если я попаду в его руки? Полковник...
Прусский командир отмахнулся от него.
— Немедленно пришлите ко мне капитана Баумгартена, — приказал он.

Капитан Баумгартен

артур конан дойл

Офицер, явившийся по приказу, был мужчиной средних лет, с тяжелой
челюстью, голубоглазым, с лихо закрученными рыжими усами и кирпично-красным лицом, которое там, где его скрывал шлем, было белым, как слоновая кость. Он был лыс, с блестящей, туго натянутой на голове кожей, в которую, как в зеркало, смотрели младшие офицеры при стрижке усов — это
было их любимой шуткой. Как солдат он был медлителен, но надежен и храбр. Полковник мог доверять ему там, где более лихой офицер мог оказаться
в затруднении.
— Сегодня вечером вы отправитесь в Шато Нуар, капитан, — распорядился он. — Я дам вам с собой проводника. Вы арестуете графа и доставите его
обратно. Если он попытается сбежать, сразу стреляйте в него.
— Сколько человек мне взять, полковник?
— Что же, мы окружены шпионами, и наш единственный шанс — наброситься на него прежде, чем он узнает, что мы уже в пути. Большие силы привлекут внимание. С другой стороны, вы не должны бояться быть перебитыми.
— Я мог бы отправиться на север, полковник, делая вид, что иду на соединение с генералом Гебеном. А потом свернуть вот на эту дорогу, которую
я вижу на вашей карте, и добраться до Шато Нуар прежде, чем он услышит
о нас. В таком случае, с двадцатью солдатами…
— Очень хорошо, капитан. Надеюсь увидеть вас с пленным графом завтра
утром.
На улице стояла холодная декабрьская ночь, когда капитан Баумгартен выступил маршем из Ле-Андели с двадцатью солдатами и направился по главной
дороге на северо-запад. Пройдя две мили, он внезапно свернул на узкую, изрытую глубокими колеями дорогу и быстро направился к Шато Нуар. Шел мелкий
холодный дождь, шелестя среди высоких тополей и шурша в полях по обе стороны от них. Капитан шёл первым, рядом с ним шёл Мозер, сержант-ветеран.
Запястье сержанта было пристегнуто к запястью французского крестьянина,
и тому шепнули на ухо, что в случае засады первая выпущенная пуля будет ему
в голову. Позади них в темноте брели двадцать пехотинцев, подставив лица
под дождь и скрипя сапогами по мягкой мокрой глине. Они знали, куда и зачем идут, и эта мысль бодрила их, потому что они горько переживали потерю
своих товарищей. Они знали, что это работа для кавалерии, но она вся была
брошена в наступление, а кроме того, солдатам полка следовало отомстить за
своих погибших товарищей.
Было почти восемь, когда они покинули Ле-Андели. В половине двенадцатого их проводник остановился у места, где две высокие колонны, увенчанные
геральдическими камнями, обрамляли огромные железные ворота. Стена, в которой они находились, обвалилась, но массивные ворота всё еще возвышались
над заросшим бурьяном и сорняками фундаментом. Пруссаки обогнули их
и крадучись, под сенью туннеля из дубовых ветвей, двинулись вверх по длинной аллее, которая все еще была завалена опавшими листьями. Вскоре они
остановились и провели разведку.

хозяин шато нуар

Капитан шёл первым, рядом с ним шёл Мозер, сержант-ветеран.
Запястье сержанта было пристегнуто к запястью французского крестьянина.
Перед ними возвышался Шато Нуар. Луна выглянула между двумя дождевыми облаками и окрасила старый особняк в серебро. Он был в форме буквы
«L», с низкой арочной дверью спереди и рядами маленьких окон, похожих на
открытые пушечные порты военного корабля. Над ним возвышалась темная
крыша, по углам были видны круглые нависающие башенки, и все это безмолвно
покоилось в лунном сиянии, а в небе за ним чернели рваные облака. В одном
из нижних окон мерцал одинокий огонек.
Капитан шепотом отдал приказ своим людям. Кто-то должен был прокрасться к парадной двери, кто-то — к черному ходу. Одни должны были наблюдать за восточной стороной, а другие — за западной. Баумгартен с сержантом на цыпочках подкрались к освещенному окну.
Они заглянули в небольшую комнату, обставленную очень убого. Пожилой
мужчина в одежде слуги читал потрепанную газету при свете оплывшей свечи.
Он откинулся на спинку своего деревянного стула, положив ноги на ящик, а на
табурете рядом с ним стояла бутылка белого вина и недопитый стакан. Сержант
ткнул пистолетом в стекло и мужчина с воплем вскочил на ноги.
— Если хочешь жить — молчи! Дом окружен, и тебе не сбежать. Иди открой
нам дверь, или мы войдем сами, тогда пеняй на себя.

артур конан дойл

— Ради бога, не стреляйте! Я открою! Я открою!
Он бросился из комнаты со скомканной газетой в руке. Через мгновение,
со стоном старых замков и скрежетом засовов, низкая дверь распахнулась,
и пруссаки ввалились в выложенный камнем проход…
— Где граф Юстас де Шато Нуар?
— Мой господин! Он вышел, месье.
— Вышел в такое время? Если не скажешь, где он, я тебя пристрелю!
— Это правда, сэр. Он вышел. Это чистая правда, месье. Он вышел!
— Куда?
— Я не знаю.
— Говори, куда?
— Мне нечего сказать. Вам нет смысла взводить курок вашего пистолета, месье. Вы можете убить меня, но вы не заставите меня сказать вам то, чего
я не знаю.
— Часто ли он выходит в этот время?
— Часто.
— А когда он возвращается домой?
— До рассвета.
Капитан Баумгартен хрипло выругался по-немецки. Значит, его путешествие было напрасным. Ответы этого человека с большой долей вероятности
были правдой. Именно этого он и ожидал. Но, по крайней мере, он должен был
обыскать дом и убедиться в этом. Оставив патруль у парадной двери и у задней,
он с сержантом повели перед собой трясущегося дворецкого — его дрожащая
свеча отбрасывала странные, мерцающие тени на старинные гобелены и низкие, обитые дубом потолки. Они обыскали весь дом, от огромной, выложенной
каменными плитами кухни внизу до столовой на втором этаже, с галереей для
музыкантов и черной от старости обшивкой, но нигде не нашли ни одного живого существа. Наверху, на чердаке, они нашли Мари, пожилую жену дворецкого, других слуг граф дома не держал, а от его присутствия не осталось и следа.
Однако прошло немало времени, прежде чем капитан Баумгартен убедился
в этом. Обыскать дом было непросто. Узенькие лестницы, по которым одновременно мог подняться только один человек, соединялись между собой извилистыми коридорами. Стены были настолько толстыми, что каждая комната
была отрезана от соседней. В каждой из них зияли огромные камины, а окна
находились в стене на глубине 6 футов. Капитан Баумгартен топал ногами,
срывал занавески и наносил удары эфесом своей шпаги. Если и существовали
тайные укрытия, то ему не посчастливилось их найти.
— У меня есть идея,— сказал он наконец, обращаясь к сержанту по-немецки. — Приставьте охрану к этому мужичку и проследите, чтобы он ни с кем
не общался.
— Есть, капитан.
— И поставьте четырех человек в засаду спереди и сзади. Вполне вероятно,
что на рассвете наша птичка может вернуться в гнездышко.

хозяин шато нуар

— А остальные, капитан?
— Пусть ужинают на кухне. Слуга подаст вам мясо и вино. Ночь выдалась
бурной, и здесь нам будет лучше, чем на проселочной дороге.
— А вы сами, капитан?
— Я поужинаю здесь, в столовой. Поленья уложены, и мы можем разжечь
огонь. Вы позовёте меня, если что‑нибудь случится… — и тут же обратился
к слуге графа: — Эй ты, что ты можешь подать мне на ужин?
— Увы, месье, было время, когда я мог бы ответить: «Что пожелаете!».
Но сейчас все, что я могу предложить — это принести бутылку нового кларета
и холодную курицу.
— Это будет весьма кстати. Пошлите с ним одного охранника, сержант,
и дайте ему почувствовать острие штыка, если он вздумает подшутить над нами.
Капитан Баумгартен был старым участником боевых действий. В восточных провинциях, а до этого в Богемии, он научился искусству нападать на врага. Пока дворецкий нёс ему ужин, он был занят приготовлениями к комфортной ночи. Он зажег канделябр из десяти свечей, стоявший на центральном
столе. Огонь в камине уже разгорелся, весело потрескивая и наполняя комнату струйками синего едкого дыма. Капитан подошел к окну и выглянул наружу. Луна скрылась за горизонтом, на улице шёл сильный дождь. Слышался
порывистый вой ветра, виднелись темные громады деревьев, раскачивающиеся
в одном направлении. Это зрелище придавало дополнительную изюминку его
уютной резиденции, холодному мясу и бутылке вина, которые принес дворецкий. Уставший и голодный после долгого пути, он бросил шпагу, шлем и пояс
с револьвером на стул и с жадностью набросился на еду. Затем, поставив перед
собой бокал вина и зажав сигару в зубах, он откинулся на спинку стула и огляделся по сторонам.
Он сидел в небольшом круге яркого света, который поблескивал на его серебряных погонах и высвечивал его терракотовое лицо, тяжелые брови и рыжие
усы. Но за пределами этого круга в старой столовой все было туманно и непроглядно. Две стены были обшиты дубовыми панелями, а две завешаны выцветшими гобеленами, по которым все еще смутно проносились охотники, собаки
и олени. Над камином висели ряды геральдических щитов с гербами рода и его
союзов, на каждом из которых вспыхивал роковой диагональный крест.
Перед камином висели четыре картины с изображением старых владетелей
Шато Нуар, все мужчины с ястребиными носами и смелыми, выразительными
чертами лица, настолько похожие друг на друга, что только по одежде можно
было отличить крестоносца от кавалериста Фронды. Капитан Баумгартен, отяжелевший от трапезы, откинулся в кресле, глядя на них сквозь клубы табачного
дыма и размышляя о странной случайности, по которой он, человек с Балтийского побережья, обедал в родовой зале этих гордых нормандских рыцарей.
Огонь в камине обдавал капитана жаром, и его глаза отяжелели. Его подбородок медленно опустился на грудь, и десять свечей отблескивали на широком
белом черепе.

артур конан дойл

— Прошу вас, оставайтесь на своём месте, — сказал он.
Внезапно легкий шум заставил его вскочить на ноги. На мгновение ему
показалось, что одна из картин, висевших напротив, выскочила из рамы. Там,
рядом со столом, на расстоянии вытянутой руки от него, стоял огромный мужчина, молчаливый, неподвижный, без каких-либо признаков жизни, если не
считать свирепо сверкающих глаз. Он был черноволос, смуглолиц, с острым

хозяин шато нуар

хохолком черной бороды и огромным свирепым носом, к которому, казалось,
сбегались все его черты. Щеки его были сморщены, как прошлогоднее яблоко,
но размах плеч и костлявые, жилистые руки говорили о силе, которая не подвластна возрасту. Руки были сложены на широкой груди, а на губах застыла
улыбка.
— Прошу вас, не утруждайте себя поисками вашего оружия, — сказал он,
когда пруссак бросил быстрый взгляд на пустое кресло, на которое они были
положены. — Вы поступили, если позволите мне так выразиться, немного неосмотрительно, почувствовав себя здесь, как дома. Это мой дом и каждая его
стена испещрена потайными ходами. Вам будет забавно услышать, что сорок
человек наблюдали за вашим ужином. Вы спросите, что же дальше?
Капитан Баумгартен сделал шаг вперед со сжатыми кулаками. Француз
поднял револьвер, который сжимал в правой руке, а левой швырнул немца обратно в кресло.
— Прошу вас, оставайтесь на своём месте, — сказал он. — У вас нет причин
беспокоиться о своих людях. Мы о них уже побеспокоились. Удивительно, как
здесь удивительно мало слышно о происходящем внизу — во всём виноваты
толстые каменными перекрытия. Вы освобождены от командования, и теперь
должны думать только о себе. Могу я спросить, как вас зовут?
— Я капитан Баумгартен из 24-го Позенского полка.
— Ваш французский превосходен, хотя вы склонны, как и большинство ваших соотечественников, превращать «п» в «б». Мне было забавно слышать,
как они кричат: «Avez bitie sur moi! 1». Вы, несомненно, знаете, кто с вами
разговаривает.
— Полагаю — граф из Шато Нуар.
— Так и есть. Это было бы настоящим невезением, если бы вы посетили
мой замок, а я не смог бы с вами побеседовать. Мне приходилось иметь дело
со многими немецкими солдатами, но с офицерами — никогда. А мне есть о чем
с Вами потолковать.
Капитан Баумгартен неподвижно сидел в своем кресле. Каким бы храбрым
он ни был, в манерах этого человека было нечто, от чего у него мурашки побежали по коже от дурного предчувствия. Его взгляд метнулся вправо, влево, но
оружия нигде не было, а о схватке с ним нечего было и думать — перед этим
гигантским противником он всего лишь младенец. Граф поднял бутылку с кларетом и поднес её к свету.
— Так, так! — сказал он. — И это было лучшее, что Пьер смог вам предложить? Мне стыдно смотреть вам в лицо, капитан Баумгартен. Я сейчас исправлю это недоразумение.
Он дунул в свисток, который висел у него на охотничьей куртке. Старый
слуга мгновенно оказался в комнате.
¹
Игра слов: pitie — помилуйте (вольный перевод фразы — «Помилуйте
меня!»); bite — пенис (вольный перевод фразы — «Вставьте в меня член!».

артур конан дойл

— Шамбертен из 15-го, — крикнул он, и минуту спустя серая, покрытая
паутиной, бутылка была внесена внутрь, как кормилица несет младенца. Граф
наполнил два бокала до краев.
— Пейте! — скомандовал он. — Это самое лучшее вино в моих погребах,
и ему нет равных ни в Руане, ни в Париже. Пейте, месье, и будьте счастливы!
Внизу есть первоклассные блюда. И даже два омара, только что привезенных
из Онфлера. Не согласитесь ли вы на второй — более изысканный ужин?
Немецкий офицер покачал головой. Однако он осушил бокал, и хозяин
наполнил его еще раз, настаивая на том, чтобы он попросил то или иное лакомство.
— Всё что находится в моем доме, я могу предоставить в ваше распоряжение без сожаления. Вам стоит только сказать слово. Что же, пока вы пьете свое
вино, позвольте мне рассказать одну историю. Я так мечтал рассказать её какому-нибудь немецкому офицеру. Речь идёт о моем сыне, моем единственном
ребенке, Юстасе, который находился в плену и погиб при побеге. Это довольно любопытная история, и я думаю, что могу пообещать вам, что вы никогда
её не забудете.
Вы, должно быть, слышали, капитан Баумгартен, что мой сын служил в артиллерии — прекрасный молодой парень, гордость своей матери. Она умерла
через неделю после того, как до нас дошла весть о его гибели. Её принес офицер,
который всё время — до самой смерти — был рядом с ним. Я хочу рассказать
вам всё, что он мне поведал.
Юстас был пленён в Вайсенбурге 4 августа. Пленных разделили на группы
и отправили в Германию разными маршрутами. 5-го Юстаса привезли в деревню под названием Лаутербург, где он встретил доброжелательное отношение
со стороны немецкого офицера. Этот добрый полковник пригласил голодного
парня поужинать, предложил ему самое лучшее, что у него было, открыл бутылку хорошего вина, как я уже постарался сделать для вас, и дал ему сигару
из его собственного портсигара. Могу ли я попросить вас взять одну из моего
портсигара?
Немец снова покачал головой. Пока он сидел и смотрел на улыбающиеся
губы и сверкающие глаза, у него внутри рос ужас перед своим собеседником.
— Полковник, как я уже сказал, был добр к моему мальчику. Но, к несчастью, на следующий день пленных перевезли через Рейн в Эттлинген. Там им
не повезло, капитан Баумгартен. Офицер, который их охранял, был головорезом и злодеем. Ему доставляло удовольствие унижать и дурно обращаться
с бравыми парнями, попавшими в его власть. В ту ночь, когда мой сын злобно
ответил на какую‑то его насмешку, он ударил его в глаз, вот так!
Грохот удара разнесся по всему залу. Голова немца запрокинулась, рука поднялась к глазу, и кровь сочилась сквозь пальцы. Граф снова опустился в кресло.
— Мой мальчик был изуродован ударом, а этот негодяй сделал его наружность предметом своих насмешек. Кстати, вы и сами сейчас выглядите несколько комично, капитан, и ваш полковник наверняка сказал бы, что вы попали

хозяин шато нуар

Он рыдал от бессильного гнева и стыда.
впросак. Однако молодость моего мальчика и его нужда — ведь карманы его
были пусты — вызвали жалость у добросердечного майора, и он выдал ему десять наполеонов из своего кармана без всякого залога. В ваши руки, капитан
Баумгартен, я возвращаю эти десять золотых монет, поскольку не знаю имя
заимодавца. Я от всего сердца благодарен за эту доброту, проявленную к моему мальчику.
Мерзкий тиран, командовавший конвоем, сопровождал пленников до Дурлака, а оттуда до Карлсруэ. Он обрушил все мыслимые издевательства на моего
мальчика, потому что дух Шато Нуара не мог опуститься до притворной покорности, дабы отвратить его гнев. Да, этот трусливый негодяй, кровь которого
еще обагрит эту руку, осмелился отвесить моему сына увесистую пощечину,
пнуть его, вырвать ему усы — вот так — и вот так — и вот этак!
Немец корчился и боролся изо всех сил. Он был беспомощен в руках этого огромного верзилы, чьи удары сыпались на него градом. Когда, наконец,

артур конан дойл

ослепленный и обессиленный, он, шатаясь, поднялся на ноги, он был снова
отброшен в большое дубовое кресло. Он рыдал от бессильного гнева и стыда.
— Моего мальчика часто доводила до слез оскорбительность его положения, — продолжал граф. — Вы поймёте меня, когда я покажу вам, как горько
быть беспомощным в руках наглого и безжалостного врага. Однако по прибытии в Карлсруэ его голова, израненная жестокой охраной, была перевязана
молодым баварцем, который был тронут его видом. Я с сожалением вижу, что
у вас так сильно кровоточит глаз. Вы позволите мне перевязать его моим шелковым носовым платком?
Он наклонился вперед, но немец отвел его руку в сторону.
— Я в вашей власти, вы — чудовище! — воскликнул он. — Я могу вынести
вашу жестокость, но не ваше лицемерие.
Граф пожал плечами.
— Я излагаю события в том порядке, в каком они происходили, — сказал
он. — Я поклялся, что расскажу это первому немецкому офицеру, с которым
смогу поговорить тет-а-тет. Дайте-ка вспомнить.., я добрался до молодого баварца в Карлсруэ. Я чрезвычайно сожалею, что вы не позволили мне использовать те незначительные навыки в хирургии, которыми я обладаю. В Карлсруэ
моего мальчика заперли в старой казарме, где он пробыл две недели. Самым мучительным в его плену было то, что какие-то невоспитанные черти в гарнизоне
насмехались над ним из-за унизительного положения, когда он сидел вечером
у окна. Это напоминает мне, капитан, что вы сами сейчас совсем не на ложе из
роз, не так ли? Вы пришли заманить волка в ловушку, мой друг, а теперь зверь
вцепился клыками вам в горло. Вы, надо полагать семейный человек, насколько я могу судить по хорошо сидящему на вас кителю. Что ж, вдова не долго будет горевать — обычно они недолго остаются вдовами. Сядь в кресло, собака!
— Так, продолжу свой рассказ — по прошествии двух недель мой сын и его
друг сбежали. Мне нет нужды утруждать вас рассказами об опасностях, которым они подвергались, или о лишениях, которые они переносили. Достаточно
того, что для маскировки им пришлось взять одежду двух крестьян, которых
они подкараулили в лесу. Прячась днем и передвигаясь ночью, они добрались
до самой Франции, до Ремильи, и были в миле — одной миле, капитан, — от
передовых французских позиций, когда прямо на них наткнулся патруль немецких улан. Ах! Как это, наверное, было тяжко, не правда ли, когда они преодолели столь долгий путь и были так близки к спасению?
Граф дважды дунул в свой свисток, и в комнату вошли трое крестьян с суровыми лицами.
— Это, скажем так, те уланы, — сказал он. — Когда их командир — капитан, — обнаружил, что эти люди были французскими солдатами в гражданской
одежде, находившимися на немецких позициях, то приказал повесить их без
суда и следствия. Я думаю, Жан, что центральная балка самая прочная.
Несчастного капитана стащили с кресла туда, где на одно из огромных дубовых стропил, перекинутых через всю комнату, была накинута веревка с петлей.

— Сейчас ты находишься лицом к лицу со смертью...

артур конан дойл

Веревку накинули ему на шею, и он почувствовал, как она крепко обхватила его
горло. Трое крестьян ухватились за другой конец и смотрели на графа, ожидая
его приказаний. Офицер, бледный, но непреклонный, сложил руки на груди
и вызывающе уставился на человека, который его пытал.
— Сейчас ты находишься лицом к лицу со смертью, и я вижу по губам, что
ты молишься. Мой сын тоже был лицом к лицу со смертью, и он тоже молился.
Случилось так, что подошел генерал и услышал, как юноша молится за свою
мать, и это так тронуло его — он сам был отцом, — что он приказал остальным
уланам покинуть их, а сам со своим адъютантом остался, рядом с приговоренными. И когда он услышал его рассказ, — что он был единственным ребенком
в древней и славной семье и что его мать нездорова, — он сорвал с него веревку,
как я срываю твою, и поцеловал его в обе щеки, как я целую тебя, и велел ему
идти, как я велю идти тебе, и пусть все добрые пожелания этого благородного генерала, хотя они и не смогли уберечь от лихорадки, убившей моего сына,
снизойдут теперь на твою голову.
И вот капитан Баумгартен, изуродованный, ослепший и истекающий кровью, шатаясь, вышел под ветер и дождь в безумный декабрьский рассвет.

СЕРЕБРЯНЫЙ ТОПОРИК

3 декабря 1861 года в двух шагах от входа во внутренний двор колледжа
был подло и зверски убит доктор Отто фон Гопштейн, профессор сравнительной анатомии Будапештского университета и куратор Академического музея.
Помимо видного положения жертвы и его популярности среди студентов
и горожан, были и другие обстоятельства, которые вызвали пристальный интерес общественности и привлекли к этому убийству всеобщее внимание во всей
Австрии и Венгрии. На следующий день в «Пештер Абендблатт» появилась
статья об этом, с которой любопытствующие всё ещё могут ознакомиться,
и из которой я перевёл несколько отрывков, дающих краткий отчет об обстоятельствах, при которых было совершено преступление, и об особенностях
этого дела, которые озадачили венгерскую полицию.
«Похоже, — пишет эта замечательная газета, — что профессор фон
Гопштейн покинул университет около половины пятого пополудни, чтобы
успеть к поезду, который прибывает из Вены в три минуты шестого. Его сопровождал старый и близкий друг, герр Вильгельм Шлессингер, заместитель
директора Музея и приват-доцент химии. Как известно, Шуллинг, этот несчастный дворянин, трагическая судьба которого еще свежа в памяти общественности, оставил свою уникальную коллекцию средневекового оружия, а также
несколько бесценных рукописей чернокнижников, чтобы пополнить и без того
знаменитый музей своей альма-матер. Уважаемый профессор был слишком
большим энтузиастом в таких делах, чтобы доверить приёмку и доставку этого
ценного наследства кому‑либо из подчиненных, и при содействии герра Шлессингера ему удалось выгрузить всю коллекцию из поезда и уложить ее в легкую
тележку, присланную руководством университета. Большинство книг и более
хрупких предметов были упакованы в ящики из соснового дерева, но многие
виды оружия были просто обернуты соломой, так что перемещение всего этого
потребовало значительного труда. Однако профессор так переживал, чтобы никто из работников железной дороги 1 не пострадал, что отказался допустить их
¹

Eisenhahndiener (нем.)

артур конан дойл

к работе. Каждый предмет герр Шлессингер переносил через платформу и передавал профессору фон Гопштейну, который укладывал его в тележку. Когда
всё было уложено, оба джентльмена, по-прежнему верные своему предназначению, поехали обратно в университет, причем профессор был в прекрасном
расположении духа и немало гордился физическими нагрузками, на которые
он показал себя способным. Он хвастливо намекнул на это Рейнмаулю, дворнику, который вместе со своим другом Шиффером, богемским евреем, встретил
повозку на обратном пути и выгрузил ее содержимое. Оставив свои диковинки в кладовой и заперев дверь, профессор передал ключ своему помощнику
и, пожелав всем доброго вечера, удалился к себе домой. Шлезингер бросил
последний взгляд, чтобы убедиться, что все в порядке, и тоже ушел, оставив
Рейнмауля и его друга Шиффера курить в домике дворника.
В одиннадцать часов, примерно через полтора часа после ухода фон
Гопштейна, солдат 14-го егерского полка по дороге в казармы, проходя мимо
здания университета, наткнулся на безжизненное тело профессора, лежавшее
немного в стороне от дорожки. Он лежал ничком, раскинув обе руки. Его голова была буквально расколота на две части чудовищным ударом, который, как
предполагают, был нанесен сзади. На лице старика сохранялась умиротворенная улыбка, как будто он всё ещё размышлял о своем новом археологическом
приобретении, когда смерть настигла его. Других следов насилия на теле не обнаружили, за исключением синяка над левой коленной чашечкой, вызванного,
вероятно, падением. Самое загадочное в этом деле то, что кошелек профессора
с сорока тремя гульденами и его дорогие часы остались нетронутыми. Следовательно, ограбление не могло быть побудительным мотивом к совершению
преступления, если только убийцу не спугнули до того, как он смог завершить
начатое.
Эту версию опровергает тот факт, что тело, должно быть, пролежало не менее часа, прежде чем обнаружили. Все это дело окутано тайной. Доктор Лангеманн, выдающийся судебно-медицинский эксперт считает, что рана была нанесена тяжелым боевым клинком, которым орудовала мощная рука. Полиция
крайне сдержанна в этом вопросе, и есть подозрение, что у них есть зацепка,
которая может привести к существенным успехам».
Так было написано в «Пештер Абендблатт». Однако поиски полиции не
пролили и лучика света на это дело. Не было найдено абсолютно никаких следов убийцы, и никакая буйная фантазия не смогла бы придумать причину, которая могла бы побудить кого-либо совершить это ужасное деяние. Покойный
профессор был человеком, настолько погруженным в свои занятия, что жил
в стороне от всего мира, и, конечно, никогда не вызывал ни малейшей враждебности в человеческой душе. Наверное, это был какой-то изверг, какой-то
дикарь, жаждущий крови ради неё самой, нанесший этот безжалостный удар.
Хотя официальные лица не смогли прийти к каким‑либо выводам по этому делу, всеобщее подозрение не заставило себя долго ждать и нашло козла
отпущения. В первых публикациях об убийстве упоминалось имя некоего

серебряный топорик

Его голова была буквально расколота на две части
чудовищным ударом, который, как предполагают, был нанесен сзади.
Шиффера, который остался с дворником после ухода профессора. Этот человек был евреем, а евреи никогда не были популярны в Венгрии. Сразу же
раздались крики об аресте Шиффера, но поскольку против него не было
ни малейших улик, власти совершенно справедливо отказались дать согласие на столь произвольное судебное разбирательство. Рейнмауль, пожилой

артур конан дойл

и почтенный гражданин, торжественно заявил, что Шиффер был с ним до тех
пор, пока испуганный крик солдата не заставил их обоих выбежать на улицу.
Никому и в голову не приходило обвинять Рейнмауля в этом деле, но все же
ходили слухи, что его давняя и известная дружба с Шиффером могла побудить
его солгать, чтобы выгородить последнего. Народная молва разбушевалась,
и казалось, что Шифферу грозит уличный самосуд, как внезапно произошло
событие, которое полностью изменило весь предыдущий расклад.
Утром 12 декабря, всего через девять дней после загадочного убийства профессора, богемский еврей Шиффер был найден лежащим в северо-западном
углу Гранд-Плац мертвым и настолько изуродованным, что его с трудом опознали. Его голова была раскроена почти таким же образом, как у фон Гопштейна,
а на теле виднелись многочисленные глубокие раны, как будто убийца был настолько увлечен и охвачен яростью, что продолжал кромсать уже безжизненное
тело. Накануне выпал обильный снег, который лежал по всей площади высотой по меньшей мере в фут; немного выпало и ночью, о чем свидетельствовал
тонкий слой, лежавший над убитым, как саван. Поначалу надеялись, что это
обстоятельство поможет найти зацепку, позволив обнаружить следы убийцы,
но, к сожалению, преступление было совершено в месте, где днем многолюдно,
и следов во всех направлениях было бесчисленное множество. Кроме того, недавно выпавший снег настолько припорошил следы, что было бы невозможно
извлечь из них достоверные доказательства.
В данном случае имела место та же непроницаемая тайна и отсутствие мотивов, что и в случае с убийством профессора фон Гопштейна. В кармане убитого был найден бумажник, в котором лежала значительная сумма в золоте
и несколько очень ценных купюр, но попыток ограбить его не было. Если предположить, что кто‑то из тех, кому он одалживал деньги (а именно такая мысль
первой пришла в голову полиции), воспользовался таким способом уклонения
от уплаты долга, то вряд ли можно представить, что он оставил бы нетронутым
столь ценный трофей. Шиффер жил у вдовы по имени Груг на Мария-Тереза-
Штрассе, 49. По свидетельству хозяйки и её детей, весь предыдущий день тот
просидел в своей комнате в состоянии глубокого уныния, вызванного подозрениями, которые питало к нему население. Она слышала, как около одиннадцати часов ночи он вышел на свою последнюю и роковую прогулку, и, поскольку
у него был ключ от входной двери, она легла спать, не дожидаясь его. Очевидно,
он выбрал столь поздний час для прогулки, так как не считал себя в безопасности, если его узнают на улице.
Совершение этого второго убийства так скоро после первого повергло не
только город Будапешт, но и всю Венгрию в состояние ужасного возбуждения
и даже ужаса. Смутная опасность, казалось, нависла над каждым человеком.
Единственную параллель этому сильному чувству можно было найти в нашей
собственной стране во время убийств Уильямса, описанных Де Квинси. Сходство между делами фон Гопштейна и Шиффера было настолько велико, что никто не мог усомниться в существовании связи между ними. Отсутствие следов

серебряный топорик

преступления и ограбления, полное отсутствие каких-либо улик, указывающих
на убийцу, и, наконец, чудовищный характер ран, нанесенных, очевидно, одним и тем же или похожим орудием, — все это указывало на одного человека.
В таком состоянии находились события, о которых я сейчас собираюсь рассказать, и для того, чтобы сделать их более понятными, я должен подойти к ним
с новой отправной точки.
Отто фон Шлегель был младшим сыном старинной силезской семьи. Первоначально отец предназначал его для службы в армии, но по совету учителей,
которые увидели удивительный талант юноши, отправил его в Будапештский
университет для получения медицинского образования. Здесь юный Шлегель
выдержал все испытания и обещал стать одним из самых блестящих выпускников за многие годы. При всей своей начитанности он не был книжным червем,
а был активным, сильным молодым человеком, полным задора и жизнерадостности, и чрезвычайно популярным среди своих сокурсников.
Приближались новогодние экзамены, и Шлегель усердно занимался — так
усердно, что даже странные убийства в городе и всеобщее возбуждение в умах
людей не смогли отвлечь его от учебы. В канун Рождества, когда все дома были
иллюминированы, а из пивной в студенческом квартале доносились застольные
песни, он отказался от многочисленных приглашений на шумные пирушки, которыми его осыпали, и отправился со своими книгами подмышкой в комнату
Леопольда Штрауса, чтобы поработать с ним до самого утра.
Штраус и Шлегель были закадычными друзьями. Они оба были силезцами
и знали друг друга с детства. Их привязанность вошла в поговорку среди студентов. Штраус был почти таким же выдающимся студентом, как и Шлегель,
и между двумя соотечественниками не раз разгоралась упорная борьба за академические награды, что только укрепляло их дружбу на почве взаимного уважения. Шлегель восхищался упорством и неизменно добрым нравом своего
старого товарища по играм, а тот считал Шлегеля, с его многочисленными талантами и блестящей работоспособностью, самым совершенным из смертных.
Друзья все еще занимались вместе — один читал учебник по анатомии,
другой держал в руках череп и отмечал различные части, упомянутые в тексте,
— когда колокол церкви Святого Григория глубоким звоном пробил полночь.
— Ты слышишь? — спросил Шлегель, захлопывая книгу и вытягивая свои
длинные ноги к яркому огню. — Скоро рождественское утро, старина! Пусть
оно будет не последним, которое мы проводим вместе!
— Пусть мы сдадим все эти дурацкие экзамены до того, как появятся новые!
— ответил Штраус. — Послушай, Отто, одна бутылка вина нам не помешает.
Я специально припас её.
И с улыбкой на своем честном силезском лице, он вытащил бутылку рейнского вина с длинным горлышком из-под груды книг и костей в углу.
— В такую ночь комфортно только в помещении, — сказал Отто фон Шлегель, глядя на заснеженный пейзаж, — потому что на улице достаточно холодно.
Доброго здоровья, Леопольд!

артур конан дойл

— Lebe hoch! — ответил его друг. — Действительно, приятно хоть на мгновение забыть о сфеноидных и этмоидных костях. Какие новости ты слышал,
Отто? Граубе уже дрался со швабом?
— Они будут драться завтра, — сказал фон Шлегель. — Я боюсь, что наш
паренёк потеряет свою красоту, слишком короткие у него руки. И все же активность и умение могут многое сделать для него. Говорят, его блоки само совершенство.
— А какие еще новости среди студентов? — спросил Штраус.
— Я полагаю, они не говорят ни о чем, кроме убийств. Но, как ты знаешь,
в последнее время я много работал и мало что слышал об этом.
— А у тебя было свободное время, — спросил Штраус, — чтобы посмотреть
на книги и оружие, о которых так беспокоился наш дорогой профессор в день
своей смерти? Говорят, они стоят того, чтобы на них взглянуть.
— Я видел их сегодня, — сказал Шлегель, раскуривая трубку. — Рейнмауль, уборщик, показал мне кладовую, и я помог наклеить ярлыки на многие из
них по оригинальному каталогу музея графа Шуллинга. Насколько мы можем
судить, из всей коллекции не хватает только одного предмета.
— Одного не хватает? — воскликнул Штраус. — Это огорчило бы призрак
старого фон Гопштейна. Это что-нибудь ценное?
— По описанию это старинный топорик со стальной головкой и рукояткой
из чеканного серебра. Мы обратились в железнодорожную компанию, и, без
сомнения, он будет найден.
— Я на это надеюсь, — согласился Штраус, и разговор перетек в другое
русло.
Огонь догорал, бутылка рейнского опустела, друзья поднялись с кресел,
и фон Шлегель собрался уходить.
— Ух ты! Какая холодная ночь! — сказал он, стоя на пороге и кутаясь
в плащ. — Леопольд, ты зачем надел фуражку? Ты ведь не собираешься гулять?
— Я иду с тобой, — сказал Штраус, закрывая за собой дверь. — Я чувствую себя усталым, — продолжал он, взяв друга за руку и идя с ним по улице. — Думаю, прогулка до твоего дома по морозному воздуху — это то, что
мне нужно.
Двое студентов вместе спустились по Стефен-штрассе и пересекли Юлиан-Плац, беседуя на самые разные темы. Однако, когда они миновали угол
Гранд-плац, где был найден мертвым Шиффер, разговор, естественно, перешел
на убийство.
— Вот где они его нашли, — заметил фон Шлегель, указывая на роковое
место.
— Возможно, убийца сейчас рядом с нами, — предположил Штраус. — Давай быстрее пойдём дальше.
Они оба повернулись, чтобы идти, когда фон Шлегель внезапно вскрикнул
от боли и наклонился.

серебряный топорик

— Что-то проткнуло мой сапог! — воскликнул он и, пошарив рукой в снегу, вытащил маленький блестящий боевой топорик, сделанный, по-видимому,
целиком из металла.
Он лежал лезвием вверх, чтобы порезать ногу студента, когда тот наступит
на него.
— Оружие убийцы! — произнёс фон Шлегель.
— Серебряный топорик из музея! — воскликнул Штраус.
Не могло быть никаких сомнений в том, что это было и то, и другое. Не
могло быть двух столь необычных видов оружия, а характер ран был именно
таким, какие могли быть нанесены подобным орудием. Убийца, очевидно,
отбросил его в сторону после совершения ужасного поступка, и с тех пор
он так и лежал в снегу примерно в двадцати метрах от того места. Удивительно, что из всех проходивших и проезжавших мимо людей никто его не
обнаружил; но снег был глубоким, и он лежал немного в стороне от проторенной дорожки.
— Что нам с этим делать? — спросил фон Шлегель, держа его в руке. Он
вздрогнул, заметив при свете луны, что головка топорика вся в темно-коричневых пятнах.
— Отнеси его комиссару полиции, — предложил Штраус.
— Сейчас он, наверное, в постели. И все же я думаю, что ты прав. Но уже
почти четыре часа. Я подожду до утра и отнесу его перед завтраком, а пока
я отнесу его к себе домой.
— Верное решение, — сказал его друг, и они пошли дальше, разговаривая
о замечательной находке, которую они сделали.
Когда они подошли к двери Шлегеля, Штраус попрощался, отказавшись
от приглашения войти, и быстро зашагал по улице в направлении своего дома.
Шлегель наклонился, вставляя ключ в замок, и тут с ним произошла странная перемена. Он сильно вздрогнул и выронил ключ из дрожащих пальцев. Его
правая рука конвульсивно сжалась на рукояти серебряного топорика, а взгляд
мстительно следил за удаляющейся фигурой его друга. Несмотря на ночной
холод, пот струился по его лицу. Какое‑то мгновение он, казалось, боролся
с собой, прижимая руку к горлу, как будто задыхался. Затем, пригнувшись, быстрыми, бесшумными шагами он устремился за своим товарищем.
Штраус бодро ступал по снегу, напевая отрывки из студенческой песни
и не обращая внимания на преследующую его темную фигуру. На Гранд-плац
она отставала от него на сорок ярдов; на Юлиан-плац — всего на двадцать;
на Штефенштрассе — на десять и настигала его с быстротой пантеры. Он уже
был почти на расстоянии вытянутой руки от ничего не подозревающего человека, и топорик холодно блеснул в лунном свете, как вдруг какой‑то шум,
видимо, донесся до слуха Штрауса, и он резко обернулся к своему преследователю. Он вздрогнул и издал восклицание, встретившись взглядом с белым
лицом с горящими глазами и стиснутыми зубами, которое, казалось, висело
в воздухе позади него.

артур конан дойл

Он уже был почти на расстоянии вытянутой руки от ничего
не подозревающего человека, и топорик холодно блеснул в лунном свете...
— Что случилось, Отто? — воскликнул он, узнав своего друга. — Ты болен? Ты бледен. Пойдем со мной… Ах! Стой, безумец, стой! Брось этот топор!
Брось это, говорю, или, клянусь небом, я тебя придушу!
Фон Шлегель бросился на него с диким криком и поднятым оружием;
но студент был тверд духом и решителен. Он бросился в сторону от топорика
и поймал нападавшего за талию, едва избежав удара, который мог бы размозжить ему голову. На мгновение они оба пошатнулись в смертельной схватке,
Шлегель попытался вывернуться, но Штраус отчаянным рывком сумел повалить его на землю, и они вместе покатились по снегу. Штраус вцепился в правую руку нападавшего и отчаянно просил о помощи. Это было правильное
решение, потому что Шлегелю наверняка удалось бы высвободить свою руку,
если бы не подоспели два крепких жандарма, привлеченные криком. Но и втроем им было трудно преодолеть маниакальную силу Шлегеля, и вырвать из его
рук серебряный топорик они были не в силах. Однако у одного из жандармов
на поясе оказался моток веревки, которой он быстро привязал руки студента

серебряный топорик

к бокам. Затем они волоком, иногда подталкивая, несмотря на яростные крики и неистовую борьбу, потащили его в центральный полицейский участок.
Штраус помог в доставке своего бывшего друга в полицейский участок,
правда, одновременно заявив решительный протест против излишнего насилия и высказав свое мнение, что для заключенного больше подходит психушка.
События последнего часа были настолько внезапными и необъяснимыми, что
он сам чувствовал себя совершенно ошеломленным. Что все это значило? Было
ясно, что его давний друг детства пытался убить его и почти преуспел в этом.
Неужели фон Шлегель был убийцей профессора фон Гопштейна и богемского
еврея? Штраус считал, что это невозможно, потому что еврей был ему даже незнаком, а профессор был его особым любимцем. Он машинально последовал
в полицейский участок, потеряв голову от ужаса и потрясения.
Инспектор Баумгартен, один из самых энергичных и известных полицейских чиновников, дежурил в отсутствие комиссара. Это был жилистый
маленький деятельный человечек, тихий и замкнутый в своих привычках, но
обладавший большой проницательностью и бдительностью, которая никогда
не ослабевала. Вот и сейчас, несмотря на шестичасовое дежурство, он сидел,
как всегда, выпрямившись, с ручкой за ухом, за своим служебным столом, в то
время как его друг, младший инспектор Винкель, похрапывал в кресле у печки.
Однако даже обычно невозмутимое выражение лица инспектора выдало удивление, когда дверь распахнулась и в комнату втащили фон Шлегеля с бледным
лицом и в растрепанной одежде, все еще крепко сжимавшего в руке серебряный топорик. Еще больше он удивился, когда Штраус и жандармы дали свои
показания, которые были занесены в официальный реестр.
— Молодой человек, молодой человек, — сказал инспектор Баумгартен,
отложив ручку и сурово глядя на заключенного, — неплохая работа для рождественского утра. Зачем вы это сделали?
— Бог его знает! — воскликнул фон Шлегель, закрывая лицо руками и роняя топорик. В нем произошла перемена, ярость и возбуждение исчезли, и он
казался совершенно убитым горем.
— Вы навлекли на себя серьезные подозрения в совершении других убийств,
опозоривших наш город.
— Нет, нет, в самом деле! — искренне заявил фон Шлегель. — Боже меня
упаси!
— По крайней мере, вы виновны в покушении на жизнь герра Леопольда
Штрауса.
— Самого дорогого мне человека на свете, — простонал студент. — О, как
я мог! Как я мог!
— То, что он ваш друг, делает ваше преступление в десять раз более отвратительным, — сурово заметил инспектор. — Посадите его на всю ночь в камеру. Кто это там?
Дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина, такой изможденный и измученный, что больше походил на привидение, чем на человеческое существо.

артур конан дойл

Он пошатывался при ходьбе, и ему пришлось ухватиться за спинки стульев,
когда он приблизился к столу инспектора. Трудно было узнать в этом жалком на
вид субъекте некогда жизнерадостного и румяного заместителя куратора музея
и приват-доцента химии герра Вильгельма Шлессингера. Однако наметанный
глаз Баумгартена не мог быть сбит с толку никакими переменами.
— Доброе утро, майн герр, — сказал он. — Вы рано встали. Без сомнения,
причина в том, что вы слышали, что один из ваших студентов, фон Шлегель,
арестован за покушение на жизнь Леопольда Штрауса?
— Нет, я пришел сдать самого себя, — хрипло проговорил Шлезингер,
поднеся руку к горлу. — Я пришел, чтобы облегчить свою душу от бремени великого греха, хотя, видит Бог, непреднамеренного. Это был я, который... Но,
Боже милостивый! Вот она — ужасная вещь! О, если бы я никогда её не видел!
Он отпрянул в припадке ужаса, уставившись на серебряный топорик, лежавший на полу, и указывая на него своей изможденной рукой.
— Вот он лежит! — он закричал.— Посмотрите на него! Он явился, чтобы
осудить меня. Видите эту коричневую ржавчину на нем! Вы знаете, что это такое? Это кровь моего самого дорогого, самого лучшего друга. Профессора фон
Гопштейна. Я видел, как она текла по этой рукоятке, когда я вонзил топорик
в его мозг. Майн Готт, я вижу это прямо сейчас!
— Младший инспектор Винкель, — сказал Баумгартен, стараясь сохранить
официальную строгость, — арестуйте этого человека, обвиняемого по его собственному признанию в убийстве покойного профессора. Я также передаю вам
фон Шлегеля, обвиняемого в нападении с целью убийства герра Штрауса. Вы
также сохраните этот топорик, — он поднял его с пола, — который, по-видимому, использовался для совершения обоих преступлений.
Вильгельм Шлессингер облокотился на стол, лицо его было пепельно-бледным. Когда инспектор прекратил говорить, он взволнованно поднял голову.
— Что вы сказали? — пробормотал он. — Фон Шлегель напал на Штрауса! Два самых преданных друга в колледже! Я убиваю своего старого хозяина! Это волшебство, говорю я; это чары! На нас наложено заклятие! Это…
А-а, я понял! Это тот самый топорик, этот трижды проклятый топор! — и он
судорожно указал на оружие, которое инспектор Баумгартен всё еще держал
в руке.
Инспектор презрительно улыбнулся.
— Сдерживайте себя, майн герр, — сказал он. — Вы только усугубляете
свое положение такими дикими оправданиями злодеяния, в котором признались. Магия и чары не входят в юридический лексикон, как заверит вас мой
друг Винкель.
— Я точно не знаю, — заметил младший инспектор, пожимая своими широкими плечами. — В мире много странных вещей. Кто знает, что…
— Что?! — яростно взревел инспектор Баумгартен. — Вы осмеливаетесь
противоречить мне? Вы считаете это нормальным? Вы станете защитником
этих проклятых убийц? Глупец, жалкий глупец, твой час настал!

серебряный топорик

И, бросившись на изумленного Винкеля, он нанес ему удар серебряным топориком, который, несомненно, оправдал бы его последнее утверждение, если
бы в своей ярости он не упустил из виду, что в помещении низкие стропила.
Лезвие топорика ударилось об одно из них и осталось там трепыхаться, в то
время как рукоятка разлетелась на тысячу осколков.
— Что я наделал? — выдохнул Баумгартен, падая обратно в кресло. — Что
же это я наделал?
— Вы доказали правоту слов герра Шлессингера, — заметил фон Шлегель,
шагнув вперед, так как изумленные полицейские выпустили его из рук. — Вот
что вы сделали. Вопреки разуму, науке и всему остальному здесь проявилось
некое колдовство. Это точно оно! Штраус, старина, ты же знаешь, что в здравом уме я бы и волоска не тронул на твоей голове. А вы, Шлессингер, мы оба
знаем, как вы любили погибшего профессора. А вы, инспектор Баумгартен, вы
хотели ударить своего друга, младшего инспектора?
— Ни за что на свете, — простонал он, закрывая лицо руками.
— Тогда разве это не ясно? Но теперь, слава Богу, проклятая вещь сломана
и больше никогда не сможет причинить вреда. Но смотрите, что это там?
Прямо в центре комнаты лежал тонкий коричневый цилиндр из пергамента. Один взгляд на осколки рукояти топорика показал, что она была полой.
Этот пергамент, по-видимому, был спрятан внутри пустотелой металлической
рукояти, которая была запаяна после того, как в отверстие в ней просунули
документ. Фон Шлегель развернул послание. Текст на нем был почти неразборчив от времени, но, насколько они понимали средневековый немецкий
язык, он гласил:
«Diese Waffe benutzte Max von Erlichingen, um Joanna Bodeck zu ermorden;
deshalb beschuldige ich, Johann Bodeck, mittelst der Macht, welche mir als Mitglied
des Concils des rothen Kreuzes verliehen wurde, dieselbe mit dieser Unthat. Mag
sie anderen denselben Schmerz verursachen, den sie mir verursacht hat. Mag jede
Hand, die sie ergreift, mit dem Blut eines Freundes geröthet sein.
«'Immer übel, niemals gut,
Geröthet mit des Freundes Blut».
Что может быть приблизительно переведено так:
«Это оружие было использовано Максом фон Эрлихингеном для убийства
Джоанны Бодек. Поэтому я, Иоганн Бодек, обвиняю его властью, которая была
дарована мне, как члену «Братства Розенкрейцеров». Пусть это оружие причи‑
нит другим такое же горе, какое причинило мне! Пусть каждая рука, схватившая
его, обагрится кровью друга!
«Вечно злой, никогда он не был добрым,
Обагренный кровью любимого человека».

артур конан дойл

Когда фон Шлегель закончил читать этот странный документ, в комнате
воцарилась мёртвая тишина. Когда он положил его на стол, Штраус ласково
положил руку ему на плечо.
— Я не нуждаюсь в подобных доказательствах, старина, — заявил он. —
В тот самый момент, когда ты ударил меня, я в душе простил тебя. Я хорошо
знаю, что, если бы бедный профессор был в этой комнате, он сказал бы то же
самое герру Вильгельму Шлессингеру.
— Господа, — заметил инспектор, вставая и возвращаясь к своему официальному тону,— к этому делу, каким бы странным оно ни было, следует подходить в соответствии с правилами и прецедентами. Младший инспектор Винкель, как ваш начальник, я приказываю вам арестовать меня по обвинению в нападении на вас с целью убийства. Вы отправите меня в камеру на ночь вместе
с герром фон Шлегелем и герром Вильгельмом Шлессингером. Мы предстанем
перед законом на ближайшем заседании судей. А пока позаботьтесь об этой улике, — указывая на клочок пергамента, — и, пока меня не будет, посвятите свое
время и энергию использованию полученной вами улики, чтобы выяснить, кто
именно убил герра Шиффера, богемского еврея.
Недостающее звено в цепи улик вскоре было найдено. 28 декабря жена
дворника Рейнмауля, зайдя в спальню после непродолжительного отсутствия,
обнаружила своего мужа безжизненно свисающим с крюка в стене. Чтобы совершить роковой поступок, он обвязал вокруг шеи длинную наволочку и встал
на стул. На столе лежала записка, в которой он признавался в убийстве еврея
Шиффера, прибавляя, что покойный был его старинным другом, и что он убил
его без всякого умысла, повинуясь какому-то неудержимому порыву. Раскаяние
и горе, по его словам, довели его до самоубийства; и он закончил свою исповедь
тем, что вверил свою душу на милость Небес.
Последовавший за этим судебный процесс был одним из самых странных,
которые когда-либо происходили за всю историю юриспруденции. Напрасно
обвинение настаивало на невероятности объяснения, предложенного подсудимыми, и осуждало введение такого фактора, как магия, в судебную практику
девятнадцатого века. Но цепочка фактов была слишком убедительной, и подсудимые были единогласно оправданы.
— Этот серебряный топорик, — отметил судья, подводя итог, — висел
нетронутым на стене в особняке графа фон Шуллинга почти двести лет. Шокирующий способ, которым он погиб от рук своего любимого управляющего,
еще свеж в вашей памяти. В качестве доказательства было установлено, что за
несколько дней до убийства управляющий ремонтировал старое оружие и почистил топорик. Делая это, он, должно быть, коснулся до его рукоятки. Сразу
же после этого он убил своего хозяина, которому верно служил в течение двадцати лет. Затем оружие, в соответствии с завещанием графа, было доставлено
в Будапешт, где на вокзале герр Вильгельм Шлессингер схватил его и через два
часа использовал против покойного профессора. Следующий человек, которого мы застаем прикоснувшимся к оружию, — это дворник Рейнмауль, который

серебряный топорик

помог перенести оружие с тележки в кладовую. При первой же возможности
он раскроил череп своему другу Шифферу. Затем мы имеем попытку убийства
Штрауса Шлегелем и Винкеля инспектором Баумгартеном, и всё это сразу
после того, как в руки был взят топорик. Наконец, по воле провидения был
обнаружен необычный документ, который был зачитан вам секретарём суда.
Я призываю вас, господа присяжные заседатели, самым тщательным образом
рассмотреть эту цепочку фактов, зная, что вы вынесете вердикт в соответствии
со своей совестью, без страха и пристрастия.
Пожалуй, наиболее интересным для английского читателя, хотя и нашедшим мало сторонников среди венгерской аудитории, было свидетельство доктора Лангеманна, выдающегося медика-юриста, автора учебников по металлургии и токсикологии. Он заявил:
— Я не уверен, господа, что для объяснения произошедшего нужно прибегать к некромантии или черному искусству. То, что я говорю, — всего лишь
гипотеза, не требующая никаких доказательств, но в столь экстраординарном
случае каждое предположение может оказаться ценным. Розенкрейцеры, на которых делается ссылка в этой статье, были самыми совершенными химиками
раннего Средневековья и включали в себя главных алхимиков, чьи имена дошли до нас. Как бы далеко ни продвинулась химия, есть некоторые моменты,
в которых древние опередили нас, и уж точно это относится к изготовлению
ядов изощренного и смертоносного действия. Этот человек Бодек, как один
из старейшин розенкрейцеров, без сомнения, владел рецептом многих подобных ядов, некоторые из которых, как, например, «aqua tofana» Медичи, отравляли, проникая через поры кожи. Вполне возможно, что рукоятка этого серебряного топорика была смазана каким‑то веществом, которое представляет
собой быстро проникающий яд, способный вызывать у человека внезапные
и острые приступы мании убийства. Хорошо известно, что при таких приступах ярость безумца обращается против тех, кого он больше всего любил в здравом уме. У меня, как я уже отмечал, нет никаких доказательств, подтверждающих мою теорию, и я её излагаю просто так».
На этой выдержке из речи эрудированного и проницательного профессора
мы можем закончить рассказ об этом знаменитом судебном процессе.
Обломки серебряного топорика были выброшены в глубокий пруд, и для
этого был использован умный пудель, который носил их во рту, так как никто не хотел прикасаться к ним из опасения, что в них может сохраниться
какая‑нибудь зараза. Пергамент теперь хранится в музее университета. Что
касается Штрауса и Шлегеля, Винкеля и Баумгартена, то они оставались лучшими друзьями и остаются ими до сих пор, насколько я знаю, вопреки всему.
Шлессингер стал хирургом кавалерийского полка и был застрелен в битве
при Садове пять лет спустя, спасая раненых под шквальным огнем. Согласно
его последним распоряжениям, его небольшое наследство должно было быть
продано для установки мраморного обелиска над могилой профессора фон
Гопштейна.

ЛОТ № 249

Возможно, что абсолютного и окончательного решения об отношениях
Эдварда Беллингема с Уильямом Монкхаусом Ли и о виновнике ужасного испуга Аберкромби Смита никогда не будет вынесено. Правда, мы располагаем
полным и ясным рассказом самого Смита, а также теми подтверждениями, которых он смог получить от Томаса Стайлза, слуги, и преподобного Пламптри
Питерсона, преподавателя Старого колледжа, а также от других людей, случайно заглянувших в тот или иной эпизод необычайной цепочки событий.
Но по большому счёту, вся эта история построена на рассказе Смите, и большинству покажется более вероятным, что скорее мозг человека, как бы внешне он ни был рассудителен, имеет какие‑то тонкие дефекты в своей структуре,
какие‑то странные изъяны в своей работе, чем поверит в то, что естественный
путь Природы был нарушен в таком знаменитом центре образования и просвещения, как Оксфордский университет. Во всяком случае, когда мы думаем
о том, как узок и изворотлив этот путь Природы, как смутно мы можем проследить его, несмотря на все наши научные знания, и как из тьмы, окружающей
его, поднимаются тени великих и ужасных возможностей, то знаем, что только смелый и уверенный в себе человек сможет ограничить диковинные странствия, в которые может забрести человеческий разум.
В одном крыле Оксфордского университета, которое мы будем называть
Старым колледжем, есть угловая башенка чрезвычайно древняя на вид. Тяжелая арка, идущая к её двери, прогнулась в центре под тяжестью прожитых лет,
а серые, покрытые пятнами лишайника каменные блоки переплетены между
собой ивами и прядями плюща, как будто неведомая мать приложила все усилия, чтобы защитить их от ветра и непогоды. От двери по спирали вверх уходит
каменная лестница, минуя две площадки и заканчивается на третьей, все ступени бесформенны и выглажены ногами многих поколений искателей знаний.
Жизнь текла по этой винтовой лестнице, как вода, и, подобно воде, оставляла за собой эти гладкие ложбинки. Полноводен и силен был прилив молодой
английской жизни — от педантичных школяров в длинных костюмах времен

лот № 249

Плантагенетов до праздных юнцов более поздних времен. А что осталось теперь от всех этих надежд, стремлений, пламенной энергии, кроме нескольких
отметин на камне да горстки праха в заплесневелом гробу на старом церковном кладбище? А они всё ещё стояли — и безмолвная лестница, и старая серая
стена, на поверхности которой, как гротескные тени, отбрасываемые прошедшими днями, проглядывались фигуры с вензелями, диагональными крестами
и другими геральдическими знаками.
В мае 1884 года в старой башне проживало трое молодых людей. Их квартиры выходили на отдельные площадки общей древней лестницы. Каждая из них
состояла из гостиной и спальни. Одно помещение на первом этаже использовалось, как угольный погреб, а другое — как комната Томаса Стайлза, слуги, в обязанности которого входило обслуживать трех, живущих здесь парней. Справа
и слева от башни тянулись ряды аудиторий и кабинетов, так что обитатели старой башни чувствовали себя в некотором уединении и в то же время в центре
ученой жизни, что делало эти квартиры популярными среди студентов. Сейчас
их занимали трое парней: Аберкромби Смит наверху, Эдвард Беллингем под
ним и Уильям Монкхаус Ли на самом нижнем этаже.
Было десять часов ясной весенней ночи, и Аберкромби Смит откинулся
в кресле, положив ноги на каминную решетку и зажав в зубах трубку из бриарова корня. В таком же кресле, с такой же непринужденностью, по другую сторону камина развалился его старый школьный друг Джефро Хасти. Оба были
во фланелевых костюмах, потому что провели вечер на реке, но, если не обращать внимания на их одежду, если взглянуть на их суровые, настороженные лица, то можно было заметить, что это люди нового мира, — люди, чей
ум и вкус естественно обращены ко всему мужественному и величественному.
Хасти, и правда, был хорошим гребцом в студенческой команде, а Смит был
ещё лучшим гребцом, но предстоящий экзамен уже набросил на него свою пелену и удерживал его от тренировок, за исключением нескольких часов в неделю, которые требовались для поддержания формы. Стопка медицинских книг
на столе с разбросанными костями, моделями и анатомическими таблицами
указывала как на масштабы, так и на характер его занятий, в то время как пара
клюшек и набор боксерских перчаток над каминной полкой намекали на то,
что с помощью Хасти он мог заниматься физическими упражнениями в их
наиболее компактной и менее затратной форме. Они очень хорошо знали друг
друга — настолько хорошо, что теперь могли просто сидеть в той умиротворяющей тишине, которая является высшим проявлением дружеских отношений.
— Выпьешь немного виски? — спросил наконец Аберкромби Смит между
двумя грозовыми разрядами. — Шотландский в графине, а ирландский в бутылке.
— Нет, спасибо. Я собираюсь на соревнования, и не пью, когда тренируюсь. А ты как?
— А я усердно готовлюсь к экзамену. И я думаю, лучше к этому не притрагиваться.

артур конан дойл

Хасти кивнул, и они погрузились в удовлетворенное молчание.
— Кстати, Смит, — спросил Хасти через некоторое время, — ты уже познакомился с кем-нибудь из парней, живущих с тобой в башне?
— Просто киваю, когда прохожу мимо. Ничего больше.
— Хм! На твоём месте я бы оставил всё, как есть. Я кое-что слышал о них.
Не так много, но достаточно. Не думаю, что с ними стоит ближе знакомиться.
Не то, чтобы с Монкхаусом Ли было что-то не так…
— Ты имеешь в виду худенького?
— Вот именно. Он воспитанный малый. Я не думаю, что в нём есть какие-то
пороки. Но ты не сможешь дружить с ним, не дружа с Беллингемом.
— С тем толстяком?
— Да, с тем толстяком. Он человек, которого я, например, предпочёл бы
не знать.
Аберкромби Смит приподнял брови и взглянул на своего собеседника.
— В чём же дело? — спросил он. — Выпивка? Карты? Хамство? Раньше ты
не был придирчивым.
— А-а! Ты, очевидно, не знаешь ничего о нём, иначе бы не спрашивал. В нем
есть что‑то отвратительное — он что‑то вроде рептилии. У меня при его виде
всегда подступает тошнота. Я бы отнес его к людям с тайными пороками —
этакий зловред. Однако, он не дурак. Говорят, что он один из лучших специалистов в своей области, которые когда‑либо были в колледже.
— Медицина или юриспруденция?
— Восточные языки. Он в них настоящий демон. Чиллингворт встретил
его как-то в прошлом году, и тот запросто болтал с арабами, как будто родился, вынянчен и был отлучен от груди среди них. С коптами он разговаривает
по-коптски, с евреями — на иврите, с бедуинами — по-арабски, и все они были
готовы целовать подол его сюртука. Там есть несколько старых отшельников,
которые сидят на камнях, хмурятся и плюют в случайного прохожего. Так вот,
когда они увидели этого парня Беллингема, не успел он сказать и пяти слов, как
они просто упали на землю и задергались. Чиллингворт сказал, что никогда не
видел ничего подобного. Беллингем, казалось, тоже считал это своим неотъемлемым правом, расхаживал среди них и разговаривал свысока, как знатный
дядюшка. Довольно неплохо для старшекурсника, не так ли?
— Почему ты говоришь, что нельзя дружить с Ли и не дружить с Беллингемом?
— Потому что Беллингем помолвлен с его сестрой Эвелин. Эх, какая смышленая девчушка, Смит! Я хорошо знаю всю семью. Отвратительно видеть этого
грубияна рядом с ней. Жаба и голубка — вот кого они мне всегда напоминают.
Аберкромби Смит ухмыльнулся и вытряхнул пепел из трубки о край решётки.
— Ты показываешь все карты, которые у тебя на руках, старина, — сказал
он. — Что это за предвзятый и злонамеренный разговор? У тебя действительно
нет ничего против него, кроме этих сплетен?

Он подбежал к ней и столкнул старуху в грязь вместе с товарами.

артур конан дойл

— Ну, я знаю Эвелин с тех пор, как она стала такой же длинной, как эта
вишневая трубка, и мне не нравится, что она подвергается риску. А это риск.
Он выглядит просто отвратительно. У него звериный нрав и ядовитый характер. Ты помнишь его ссору с Лонгом Нортоном?
— Нет, ты всегда забываешь, что я первокурсник.
— Точно. Это было прошлой зимой. Ну, ты же знаешь тропинку вдоль
реки. Несколько парней шли по ней, Беллингем был впереди, и тут они наткнулись на старую торговку, идущую навстречу. Шел дождь — ты же знаешь,
на что похожи эти земли, когда идет дождь, — и тропинка пролегала между
рекой и большой лужей, которая была почти такой же широкой. Ну, и что же
этот негодяй сделал? Он подбежал к ней и столкнул старуху в грязь вместе с товарами, отчего та пришла в полный ужас. Это был подлый поступок, и Лонг
Нортон, который, как ни странно, очень мягкий человек, сказал ему, что он
об этом думает. Слово за слово, и всё закончилось тем, что Нортон огрел его
палкой по плечу. Суматоха была нешуточная, и забавно теперь наблюдать, как
Беллингем смотрит на Нортона, когда они снова встречаются. Господи, Смит,
уже почти одиннадцать часов!
— Не спеши. Раскуривай ещё одну трубку.
— Нет. Мне рано вставать на тренировку. Вот я сижу и сплетничаю, в то
время как мне следовало уже дрыхнуть под теплым одеялом. Я одолжу у тебя
этот череп, если ты не против. Мой уже месяц у Уильямса. И я ещё возьму ушные косточки, если ты уверен, что они тебе не понадобятся. Большое спасибо.
Сумка мне не нужна, я понесу череп под мышкой. Спокойной ночи, сын мой,
и прими мой совет относительно своих соседей.
Когда Хасти, неся свою анатомическую добычу, загрохотал вниз по винтовой лестнице, Аберкромби Смит швырнул трубку на стол и, придвинув стул поближе к лампе, погрузился в огромный том в зеленой обложке, разукрашенный
большим количеством цветных карт того странного внутреннего царства, в котором мы являемся незадачливыми и беспомощными монархами. Несмотря
на то, что Смит учился в Оксфорде на первом курсе, он уже неплохо разбирался
в медицине, поскольку стажировался четыре года в Глазго и в Берлине, и предстоящий экзамен должен был окончательно утвердить его в этой профессии.
С решительным взглядом, широким лбом, четкими, несколько жестковатыми
чертами лица он был человеком, который, если и не обладал выдающимися способностями, то был настолько настойчив, терпелив и силен, что в конце концов
мог бы превзойти более выдающегося гения. Человек, который может постоять
за себя среди шотландцев и северных немцев, не из тех, кого легко столкнуть
с намеченного пути. Смит оставил после себя имя в Глазго и Берлине, и теперь
он был полон решимости добиться того же в Оксфорде, если только этого можно добиться упорным трудом и преданностью делу.
Он просидел за чтением около часа, и стрелки часиков на приставном столике уже приближались к двенадцати, когда до его слуха донесся внезапный
звук — резкий, довольно пронзительный звук, похожий на шипящий вдох чело-

лот № 249

века, задыхающегося от сильного волнения. Смит отложил книгу и прислушался. Сбоку и сверху никто не жил, так что звук, несомненно, исходил от соседа
снизу — того самого соседа, о котором так нелицеприятно отзывался Хасти.
Смит знал его только как обрюзгшего, бледного парня с молчаливыми и степенными повадками, студента, чья лампа отбрасывала золотистый отсвет на старую башню даже после того, как он гасил свою собственную. Эта общность
образовала между ними некую молчаливую связь. Когда часы приближались
к рассвету, Смиту было приятно сознавать, что рядом есть еще один человек,
который придает сну такое же малое значение, как и он сам. Даже сейчас, когда его мысли обращались к нему, Смит испытывал добрые чувства. Хасти был
хорошим парнем, но грубым, крепко сложенным, но без воображения и сочувствия. Он не терпел отступлений от того, что считал образцом мужественности.
Если человек не соответствовал школьным стандартам, то он был для Хасти
за бортом. Подобно многим людям, которые сами по себе отличаются крепким здоровьем, он был склонен путать телосложение с характером, приписывать недостаток принципиальности тому, что на самом деле было недостатком
конституции. Смит, обладавший более здравым умом, знал об этой привычке
своего друга, и сейчас, когда его мысли обратились к человеку, жившему под
ним, сделал поправку на это.
Странный звук больше не повторился, и Смит уже собирался снова вернуться к чтению, как вдруг в ночной тишине раздался хриплый крик, настоящий вопль — зов человека, который взволнован и потрясен до крайней степени. Смит вскочил со стула и уронил книгу. Он был человеком довольно крепкого сложения, но в этом внезапном, неконтролируемом крике ужаса было что‑то
такое, от чего у него кровь застыла в жилах и мурашки побежали по коже. Раздавшись в этом месте и в этот час, крик вызвал в его голове тысячу фантастических предположений. Должен ли он броситься сейчас же вниз, или лучше
подождать? У него была внутренняя неприязнь устраивать сцены, и он так
мало знал своего соседа, что не хотел легкомысленно вмешиваться в его дела.
На мгновение он замер в сомнении, и, пока он решал этот вопрос, на лестнице
послышались быстрые шаги, и молодой Монкхаус Ли, полуодетый и белый как
пепел, ворвался в его комнату.
— Спускайся скорее! — выдохнул он. — Беллингему плохо.
Аберкромби Смит последовал за ним по пятам вниз по лестнице в гостиную, которая находилась под его собственной, и, переступив порог, он не мог
не бросить изумленного взгляда вокруг. Такой комнаты он еще не видел никогда — это был скорее музей, чем гостиная. Стены и потолок были густо увешаны
тысячами диковинных реликвий из Египта и с Востока. Высокие, угловатые фигуры, несущие ношу или оружие, расхаживали по помещению в виде красочных
изображений. Над ними возвышались статуи с головами быка, аиста, кошки,
совы, коронованные змеями монархи с миндалевидными глазами и странные
божества, похожие на жуков, вырезанные из голубой египетской ляпис-лазури.
Гор, Исида и Осирис выглядывали из каждой ниши и полки, а под потолком

Сама мумия — лежала, наполовину высунувшись из ящика.

лот № 249

в двойной петле висел истинный сын Старого Нила — огромный крокодил
с разинутой пастью.
В центре этой необычной комнаты стоял большой квадратный стол, заваленный бумагами, бутылками и засушенными листьями какого-то изящного
растения, похожего на пальму. Все эти разнообразные предметы были отставлены в сторону, чтобы освободить место для ящика, который, как видно из образовавшейся бреши, был перенесен с полки у стены и уложен поперек стола.
Сама мумия — ужасная, черная, иссохшая, похожая на обугленную головешку
на шишковатом кусте, — лежала, наполовину высунувшись из ящика, а ее похожая на клешню ладонь и костлявое предплечье покоились на столе. К ящику был прислонен старый желтый свиток папируса, а перед ним, в деревянном
кресле, сидел хозяин комнаты, запрокинув голову. Его широко раскрытые глаза
с ужасом смотрели на крокодила над ним, а синие толстые губы громко раздувались с каждым выдохом.
— Боже мой, он умирает! — растерянно воскликнул Монкхаус Ли.
Это был стройный, красивый молодой человек со смуглой кожей и темными глазами, скорее испанец, чем англичанин, с кельтской энергичностью манер,
которая контрастировала с саксонской флегматичностью Аберкомби Смита.
— Я думаю, это всего лишь обморок, — сказал студент-медик. — Просто
помоги мне с ним. Бери его за ноги. А теперь на диван. Можешь убрать все эти
маленькие деревянные фигурки с дивана? Что это за мусор такой? Теперь с ним
всё будет в порядке; надо расстегнуть ему воротник и дать немного воды. Чем
он вообще тут занимался?
— Я не знаю. Я услышал его крик и прибежал. Я его очень хорошо знаю.
Очень любезно с твоей стороны, что спустился со мной сюда.
— Его сердце бьется, как кастаньеты, — сказал Смит, кладя руку на грудь
лежащего без сознания парня. — Мне кажется, он напуган до смерти. Вылей
на него воду из стакана! Какое у него лицо!
Это действительно было странное и в высшей степени отталкивающее
лицо, ибо цвет и очертания были в равной степени неестественными. Оно
было белым, но не с обычной бледностью страха, а с абсолютно бескровной
белизной, как нижняя сторона подошвы. Он был очень толст, но производил
впечатление, что когда‑то был значительно толще, потому что его кожа свободно свисала складками, покрытая сетью морщин. На голове у него торчали короткие, всклокоченные каштановые волосы, а по обе стороны головы
красовались толстые морщинистые уши. Его светло-серые глаза были широко раскрыты, зрачки расширены, а глазные яблоки выпирали в неподвижном
и ужасном взгляде. Когда Смит посмотрел на него сверху вниз, ему показалось,
что он никогда не видел, чтобы природные сигналы опасности так ясно отражались на лице человека, и он всерьез задумался о предупреждении, которое
час назад дал ему Хасти.
— Что, чёрт возьми, могло его так напугать? — спросил Смит.
— Эта мумия.

артур конан дойл

— Мумия? Каким образом?
— Я не знаю. Она отвратительная и мерзкая. Я просил, чтобы он бросил
этим заниматься. Он второй раз уже меня пугает. То же самое было прошлой
зимой. Я застал его в таком виде, с этой ужасной штукой перед ним.
— Что же ему нужно от мумии?
— О, ты же, наверное, слышал, он чудак! Это его хобби. Он знает об этих
вещах больше, чем кто-либо другой в Англии. Но я бы хотел, чтобы он этого
не делал! Смотри, он начинает приходить в себя.
Слабый румянец начал возвращаться на бледные щеки Беллингема, а веки
задрожали, как парус после штиля. Он сжал и разжал кулаки, глубоко и прерывисто выдохнул сквозь зубы и, внезапно вскинув голову, окинул взглядом
окружающих. Когда его взгляд упал на мумию, он вскочил с дивана, схватил
папирусный свиток, сунул его в ящик стола, повернул ключ и затем, пошатываясь, вернулся на место.
— Что случилось? —спросил он. — Парни, что вам нужно?
— Ты сильно закричал и поднял шум, — сказал Монкхаус Ли. — Если бы
наш сосед сверху не спустился сюда, я не знаю, что бы с тобой делал.
— А, Аберкромби Смит, — сказал Беллингем, взглянув на него снизу вверх.
— Как мило с твоей стороны, что ты зашёл! Какой же я дурак! О, боже мой,
какой же я дурак!
Он уронил голову на руки и разразился очередным приступом истерического смеха.
— Посмотри сюда! Брось этим заниматься, — закричал Смит, грубо тряся
его за плечо. — У тебя все нервы на пределе. Ты должен бросить эти дурацкие
полуночные посиделки с мумиями, иначе ты слетишь с катушек. Ты и так весь
на взводе.
— Интересно, — сказал Беллингем, — был бы ты так же хладнокровен, как
я, если бы увидел...
— Что увидел?
— О, ничего. Я имел в виду, что мне интересно, смог бы ты высидеть ночь
с мумией, не испытывая проблем с нервами. Я не сомневаюсь, что ты совершенно прав. Осмелюсь сказать, что в последнее время я слишком много на себя
беру. Но сейчас я в порядке. Но, пожалуйста, не уходи. Подожди несколько
минут, пока я не приду в себя.
— В комнате тесно и чем-то пахнет, — заметил Ли, распахивая окно и впуская прохладный ночной воздух.
— Это бальзамическая смола, — пояснил Беллингем.
Он поднял со стола один из сухих пальмовых листьев и расправил его над
трубкой лампы. Он разлетелся густыми клубами дыма, и комнату наполнил
острый, едкий запах.
— Это священное растение — растение жрецов, — заметил он. — Ты
что-нибудь знаешь о восточных языках, Смит?
— Совсем ничего. Ни слова.

лот № 249

Этот ответ, казалось, снял груз с души египтолога.
— Кстати, — продолжил он, — сколько времени прошло с того момента,
как ты вбежал сюда, до того, как я очнулся?
— Недолго. Примерно четыре или пять минут.
— Я знал, это не может длиться очень долго, — сказал он, глубоко вздохнув.
— Но какая это странная штука — бессознательное состояние! Его невозможно оценить. По своим ощущениям я не могу сказать, сколько времени прошло
— секунды или недели. Этот джентльмен на столе был мумифицирован во
времена одиннадцатой династии, около сорока столетий назад, и всё же, если
бы он смог отыскать свой язык, сказал бы нам, что этот промежуток времени
был всего лишь мгновением от закрытия глаз до их повторного открытия. Это
необыкновенно прекрасная мумия, Смит.
Смит подошел к столу и профессиональным взглядом окинул черное скрюченное тело, лежащее перед ним. Черты лица, хотя и ужасно искаженные, были
совершенны, а два маленьких, похожих на орехи глаза все еще таились в глубине
черных, полых глазниц. Покрытая пятнами кожа была туго натянута на кости,
а спутанные пряди черных жестких волос спадали на уши. Два тонких зуба,
как у крысы, прикрывали сморщенную нижнюю губу. В скрюченном состоянии, с согнутыми суставами и вывернутой головой, в этом ужасном существе
чувствовалась энергия, от которой у Смита перехватило дыхание. Были видны торчащие ребра, покрытые пергаментом кожи, и впалый, свинцового цвета
живот с длинной прорезью, где бальзамировщик оставил свою метку; нижние
конечности были обмотаны грубыми желтыми бинтами. На тело было посыпано несколько маленьких, похожих на гвоздики, кусочков мирры и кассии,
которые были разбросаны по внутренней стороне ящика.
— Я не знаю его имени, — сказал Беллингем, проводя рукой по сморщенной голове. — Внешний саркофаг с надписями отсутствует. Лот №249 — это
всё, что у него сейчас есть. Это написано на его ящике. Это был его номер лота
на аукционе, на котором я его купил.
— В свое время он был очень симпатичным парнем, — заметил Аберкромби Смит.
— Он был гигантом. Его мумия — шесть футов семь дюймов в длину, и это
размер великана, потому что египтяне никогда не были очень крепкой нацией.
Потрогай эти огромные узловатые кости. С ним было бы нелегко справиться.
— Возможно, именно эти руки помогали складывать камни в пирамиды,
— предположил Монкхаус Ли, с отвращением глядя на скрюченные пальцы,
с грязными ногтями.
— Не бойся. Этого парня вымачивали в натроне и с ним обращались самыми проверенными способами. Простых людей таким образом не мумифицировали. Им было достаточно соли или битума. Подсчитано, что всё это стоило около семисот тридцати фунтов стерлингов на наши деньги. Наш друг был,
как минимум, знатным человеком. Что ты скажешь об этой маленькой надписи
у его ног, Смит?

артур конан дойл

— Я же говорил, что не знаю восточного языка.
— Ах, да. Насколько я понимаю, это имя бальзамировщика. Должно быть,
он был очень добросовестным работником. Интересно, сколько современных
творений переживут четыре тысячи лет?
Он продолжал говорить легко и быстро, но Аберкромби Смиту было очевидно, что Беллингема всё еще колотит от страха. Его руки тряслись, нижняя
губа дрожала, а взгляд, куда бы он ни смотрел, все время устремлялся на своего
жуткого компаньона. Однако сквозь весь этот страх в его тоне и манере поведения чувствовалось торжество. Его глаза сияли, а походка, когда он расхаживал
по комнате, была быстрой и беспечной. Он производил впечатление человека,
прошедшего через тяжелое испытание, следы которого он все еще носит на
себе, но которое он прошёл до конца.
— Ты же еще не уходишь? — воскликнул он, когда Смит поднялся с дивана.
При мысли о предстоящем одиночестве его страхи, казалось, снова нахлынули на него, и он протянул руку, чтобы задержать Смита.
— Да, я должен идти. У меня есть дела. Сейчас с тобой все в порядке. Я думаю, что с твоей нервной системой тебе следует заняться каким-нибудь менее
пагубным занятием.
— О, как правило, я не сильно нервничаю, и мне уже приходилось разворачивать мумии.
— В прошлый раз ты упал в обморок, — заметил Монкхаус Ли.
— Ах, да, так и было. Что же, мне нужно принять тонизирующее средство
для нервов или пройти курс электрошока. Ли, ты же не бросишь меня?
— Я сделаю всё, что ты пожелаешь, Нед.
— Тогда я спущусь с тобой и поваляюсь на твоем диване. Спокойной ночи,
Смит. Мне очень жаль, что я потревожил тебя своим криком.
Они пожали друг другу руки, и, поднимаясь по спиральной лестнице, студент-медик услышал поворот ключа в двери и шаги двух своих новых знакомых,
спускавшихся на нижний этаж.
Таким странным образом началось знакомство между Эдвардом Беллингемом и Аберкромби Смитом, знакомство, которое последний, по крайней мере,
не хотел развивать дальше. Беллингему, однако, по-видимому, понравился его
грубоватый сосед, и тот стал приставать к нему так, что отбить его без особой
жестокости не представлялось возможным. Дважды он звонил, чтобы поблагодарить Смита за помощь, и много раз после этого заглядывал с книгами, бумагами и прочими любезностями, которые могут предложить друг другу два
холостяка-соседа. Как вскоре убедился Смит, он был человеком широко начитанным, с католическими вкусами и необыкновенной памятью. Его манеры
были настолько приятны и обходительны, что через некоторое время можно
было не обращать внимания на его отталкивающую внешность. Для усталого
и измученного учёбой человека он был приятным собеседником, и через некоторое время Смит обнаружил, что с нетерпением ждет его визитов и даже
отвечает на них взаимностью.

лот № 249

Однако, каким бы умным он, несомненно, ни был, студенту-медику показалось, что он был немного безумен. Временами он впадал в высокопарный,
напыщенный стиль разговора, противоположный простоте его жизни:
— Это чудесно, — воскликнул он, — чувствовать, что ты можешь повелевать силами добра и зла, быть ангелом-хранителем или демоном мести.
Однажды он сказал о Монкхаусе Ли:
— Ли хороший парень, честный малый, но у него нет ни энергии, ни амбиций. Он не подходящий партнёр для человека с большим потенциалом. Он
для этого совершенно не годится.
В ответ на такие намеки невозмутимый Смит, торжественно попыхивая
трубкой, просто поднимал брови и качал головой, сопровождая их небольшими высказываниями медицинской мудрости о более спокойном режиме работы и свежем воздухе.
В последнее время у Беллингема появилась одна привычка, которая, как
знал Смит, часто служит предвестником помрачения ума. Казалось, он вечно разговаривает сам с собой. Поздним вечером, когда у него не могло быть
гостей, Смит отчетливо слышал его голос, звучащий под его комнатой в виде
низкого, приглушенного монолога, почти шепота, но все же очень хорошо
слышимого в тишине. Это одинокое бормотание раздражало и отвлекало студента, так что он сказал об этом своему соседу. Беллингем, однако, вспыхнул
от такого обвинения и резко отрицал, что он издаёт хоть какие‑то звуки; более того, он высказал это с большим раздражением, чем, казалось бы, требовал повод.
Если бы у Аберкромби Смита были какие-либо сомнения относительно
собственного слуха, ему не пришлось бы далеко ходить в поисках подтверждения. Том Стайлз, маленький морщинистый слуга, который заботился о нуждах
постояльцев в башне дольше, чем могла вместить его память, был сильно обеспокоен тем же вопросом.
— С вашего позволения, сэр, — сказал он однажды утром, прибираясь
в верхней комнате, — как вы думаете, сэр, с мистером Беллингемом все в порядке?
— Все в порядке, Стайлз?
— Да, сэр. Точнее с его головой, сэр.
— С чего вы это взяли?
— Ну, я не знаю, сэр. В последнее время его привычки изменились. Он
уже не тот, кем был раньше, хотя, смею заметить, он никогда и не был таким
джентльменом, как мистер Хасти или вы, сэр. Он стал разговаривать сам с собой. Удивительно, что это вас не беспокоит. Я не знаю, что с ним делать, сэр.
— Я не знаю, какое вам до этого дело, Стайлз.
— Ну, мне это интересно, мистер Смит. Может быть, это и бесцеремонно
с моей стороны, но я ничего не могу с собой поделать. Иногда я чувствую себя
так, будто я мать и отец для своих юных джентльменов. Когда все идёт не так,
как надо, и возникают проблемы в отношениях, все сваливается на меня. Но

артур конан дойл

мистер Беллингем, сэр... Я просто хочу знать, что это такое иногда ходит у него
в комнате, когда никого нет дома, а дверь заперта снаружи.
— Вы несёте какую-то чушь, Стайлз.
— Может быть, и так, сэр, но я не раз слышал это собственными ушами.
— Чушь собачья, Стайлз.
— Очень хорошо, сэр. Если я вам нужен, звоните в колокольчик.
Аберкромби Смит не придал особого значения россказням старого слуги,
но несколько дней спустя произошел небольшой случай, который произвёл на
него неизгладимое впечатление и заставил вспомнить слова Стайлза.
Однажды поздно вечером Беллингем поднялся к нему и стал развлекать
интересным рассказом о скальных гробницах Бени-Хасана в Верхнем Египте,
когда Смит, у которого был удивительно острый слух, отчетливо услышал звук
открывающейся двери на лестничной площадке внизу.
— Кто-то вошёл в твою комнату или вышел из неё, — заметил он.
Беллингем вскочил на ноги и на мгновение замер с выражением лица человека, наполовину удивленного, наполовину испуганного.
— Я, точно, запер её. Я почти уверен, что запер её, — пробормотал он, запинаясь. — Никто не мог её открыть.
— Почему же я слышу, как кто-то поднимается по ступенькам? — спросил
Смит.
Беллингем выбежал за дверь, громко захлопнул её за собой и поспешил вниз
по лестнице. Примерно на полпути Смит услышал, как он остановился, и ему
показалось, что он услышал шепот. Мгновение спустя дверь под ним захлопнулась, в замке скрипнул ключ, и Беллингем, с бисеринками пота на бледном
лице, снова поднялся по лестнице и вернулся в комнату.
— Всё в порядке, — произнес он, опускаясь в кресло. — Это был тот глупый
пес. Он распахнул дверь. Не знаю, как я забыл её запереть.
— Я и не знал, что у тебя есть собака, — сказал Смит, задумчиво глядя на
встревоженное лицо своего собеседника.
— Да, он у меня недавно. Мне надо от него избавиться — слишком мешает.
— Должно быть, так и есть, если тебе так трудно его удержать внутри. Мне
казалось, что достаточно просто захлопнуть дверь, не запирая её.
— Я не хочу, чтобы старик Стайлз выпустил его на улицу. Знаешь, он представляет определенную ценность, и было бы обидно потерять его.
— Я сам немного любитель собак, — сказал Смит, всё ещё пристально глядя на своего спутника уголком глаза. — Может быть, ты позволишь мне взглянуть на него?
— Конечно. Но боюсь, что не сегодня, у меня назначена встреча. Часы показывают правильно? Тогда я уже опаздываю на четверть часа. Я уверен, ты
меня извинишь.
Он схватил свою шляпу и поспешно вышел из комнаты. Несмотря на назначенную встречу, Смит слышал, как тот вернулся в свою комнату и запер
дверь изнутри.

лот № 249

Эта беседа произвела неприятное впечатление на студента-медика. Беллингем солгал ему, и солгал так неуклюже, что казалось, будто у него были отчаянные причины скрывать правду. Смит знал, что у его соседа нет собаки. Он знал
также, что звуки, которые он услышал на лестнице, не были звуками животного.
Но если бы это было не так, то что это могло быть? Старик Стайлз рассказывал,
что в отсутствие хозяина по комнате что‑то ходит. Может это девушка? Смит
склонялся к этой точке зрения. Если это так, то для Беллингема это означало бы
позор и изгнание, если бы об этом узнали власти, так что его беспокойство
и ложь могли быть объяснены. И все же невозможно было представить себе,
чтобы студент мог приютить у себя в комнате девушку, не будучи немедленно обнаруженным. Как бы то ни было, в этом было что‑то предосудительное,
и Смит, обратившись к своим книгам, решил пресечь все дальнейшие попытки близости со стороны своего, мягко говоря, не очень порядочного соседа.
Но в ту ночь его обучению было суждено прерваться. Он едва успел что-либо сообразить, как снизу послышались твердые, тяжелые шаги, перепрыгивающие через три ступеньки за раз, и Хасти, в пиджаке и фланелевых брюках,
ворвался в комнату.
— Всё корпишь над своими книгами? — сказал он, плюхаясь в свое любимое кресло. — Ну ты даёшь! Я думаю, что, если произойдёт землетрясение
и Оксфорд превратится развалины, ты будешь безмятежно сидеть над ними.
Впрочем, я не буду долго тебя утомлять. Три затяжки, и я ухожу.
— Тогда зачем вообще прибежал? — спросил Смит, запихивая указательным пальцем в свою трубку табак.
— Ничего особенного. Уилсон сделал семьдесят очков против одиннадцати.
Поговаривают, что он будет играть вместо Будикомба, потому что тот совсем
потерял форму. Раньше он хоть немного умел играть, но теперь у него ничего
не клеится.
— Ну не знаю, — предположил Смит с той напряженной серьезностью,
которая появляется у выпускника университета, когда он говорит о спорте.
— Да, кстати, ты слышал о Лонге Нортоне?
— Что с ним? — спросил я.
— На него напали.
— Напали?
— Да, как раз в тот момент, когда он сворачивал с Хай-стрит и был в сотне
ярдов от ворот Старого колледжа.
— Но кто…
— А в этом‑то вся и загвоздка! Если бы ты сказал «что», это было бы более
грамматически правильно. Нортон клянётся, что это был не человек, и, действительно, судя по царапинам на его горле, я склонен с ним согласиться.
— Неужели у нас завелись привидения?
Аберкромби Смит напустил на себя выражение научного презрения.
— Ну, нет; я тоже не думаю, что это хорошая идея. Я склонен думать, что
у какого‑нибудь балаганщика в последнее время пропала большая обезьяна

артур конан дойл

и эта тварь бродит в наших краях. Нортон проходит в ту сторону каждую ночь,
примерно всегда в одно и тоже время. Там есть дерево, которое низко нависает
над тропинкой — большой вяз из сада Рейни. Нортон думает, что эта штука
бросилась на него с дерева. Как бы то ни было, его чуть не задушили две руки,
которые, по его словам, были крепкими и тонкими, как стальные ленты. Он
ничего не видел, только эти чудовищные руки, которые все крепче и крепче
сжимали его. Он заорал во всё горло, прибежала пара парней, и тварь перемахнула через стену, как кошка. Он так и не смог разглядеть её до конца. Я только
могу сказать, что Нортон пребывает в полном шоке. Случившееся для него,
как снег на голову летом.
— Скорее всего, это была удавка, — предположил Смит.
— Очень возможно. Но Нортон говорит, что это не так; мы же не можем
не обращать внимания на то, что он говорит. У душителя были длинные ногти,
и он довольно ловко перемахнул через стену. Кстати, твой прекрасный сосед
был бы рад, услышав об этом. У него был зуб на Нортона, и, насколько я его
знаю, он не такой человек, чтобы забывать о своих мелких долгах. Эй, старина,
что у тебя в башке?
— Ничего, — коротко ответил Смит.
Он заерзал в своем кресле, и на его лице промелькнуло выражение, какое
бывает у человека, которого внезапно осенила какая-то неприятная мысль.
— У тебя такой вид, как будто ты опешил из-за чего-то сказанного мною. Кстати, я слышал ты познакомился с Беллингемом с тех пор, как я заглядывал сюда
в последний раз, правда? Молодой Монкхаус Ли сказал мне что-то в этом роде.
— Да, немного знаком. Он был у меня один или два раза.
— Ну, ты достаточно большой, можешь и сам позаботиться о себе. Я не думаю, что он хороший друг, хотя, без сомнения, он очень умен и все такое.
Но скоро ты сам всё узнаешь. А вот с Ли все в порядке, он очень приятный
малый. Ну, пока, старина! В среду на следующей неделе я буду соревноваться
в гребле с Маллинзом за кубок вице-канцлера, так что не забудь прийти, на случай, если я тебя больше не увижу.
Смит отложил трубку и снова упрямо повернулся к своим книгам. Но при
всем желании ему было очень трудно удержать своё внимание на учёбе. Он
то и дело погружался в размышления о человеке, который жил под ним, и о той
маленькой тайне, которая витала в его покоях. Затем его мысли обратились
к этому странному нападению, о котором поведал Хасти, и к той обиде, которой, по слухам, Беллингем был обязан объекту нападения. Эти две мысли
упорно возникали в его сознании вместе, как будто между ними существовала какая‑то тесная и неразрывная связь. И всё же подозрение было настолько
смутным и неопределенным, что его невозможно было выразить словами.
— Чёрт бы побрал этого парня! — воскликнул Смит, швыряя свою книгу
по патологии через всю комнату. — Он испортил мне вечернее чтение, и это
достаточно веская причина, если конечно не будет другой, чтобы впредь держаться от него подальше.

лот № 249

В течение десяти дней студент-медик так сосредоточился на своих занятиях, что ничего не видел и не слышал ни о ком, кто жил под ним. В те часы,
когда Беллингем имел обыкновение приходить к нему, он старался заниматься спортом и, хотя не раз слышал стук в наружную дверь, решительно отказывался отвечать. Однако однажды днем он спускался по лестнице, и в этот
момент дверь Беллингема распахнулась, и из нее вышел молодой Монкхаус
Ли с блестящими глазами и темным румянцем гнева на смуглых щеках. За
ним по пятам следовал Беллингем, его упитанное, нездоровое лицо дрожало
от злобной страсти.
— Ты дурак! — прошипел он. — Ты еще пожалеешь.
— Очень может быть, — прорычал Ли. — Обращай внимание на то, что
я говорю. Все отменяется! Я и слышать об этом не желаю!
— Во всяком случае, ты обещал.
— О, я оставлю это себе! Я не буду говорить. Но я бы предпочел, чтобы
маленькая Ева лежала в могиле, чем была с тобой. С этим покончено раз и навсегда. Она сделает так, как я скажу. Мы не хотим тебя больше видеть.
Смит не мог этого не услышать, но он поспешил дальше, так как не желал
быть втянутым в их спор. Между ними произошел серьёзный разрыв, это было
совершенно ясно, и Ли собирался расторгнуть помолвку своей сестры. Смит
вспомнил сравнение Хасти с жабой и голубем и с радостью подумал, что дело
подошло к концу. На лицо Беллингема, когда он был в ярости, было неприятно смотреть. Это был не тот человек, которому можно было доверить жизнь
невинной девушки. По дороге Смит лениво размышлял о том, что могло стать
причиной ссоры и в чём могло заключаться обещание, выполнение которого
Беллингем так добивался от Монкхауса Ли.
В этот день проходил матч по гребле между Хасти и Маллинзом, и поток
людей спускался к берегу Изиды. Ярко светило майское солнце, и желтая дорожка была перекрыта черными тенями высоких вязов. По обе стороны от дороги возвышались серые колледжи — седовласые властители умов, глядящие
из своих высоких многостворчатых окон на весело проносящуюся мимо них
волну молодой жизни. Одетые в черное наставники, чопорные чиновники,
бледные студенты, смуглолицые молодые спортсмены в белых свитерах и разноцветных пиджаках — все они спешили к голубой извилистой реке, которая
огибала оксфордские луга.
Аберкромби Смит с интуицией старого гребца выбрал себе позицию в том
месте, где, как он знал, будет происходить основная борьба, если она вообще
будет. Вдалеке он услышал гул, возвещавший о старте, нарастающий рев, топот
бегущих ног и крики людей в лодках. Мимо него пронесся поток тяжело дышащих людей и, обернувшись через их плечи, он увидел, что Хасти уверенно
несётся вперёд, а его соперник отстает на добрых пол-лодки. Смит подбодрил
своего друга и, вытащив часы, уже собрался идти в свои покои, как вдруг почувствовал прикосновение к своему плечу и обнаружил, что рядом с ним стоит
молодой Монкхаус Ли.

артур конан дойл

— Я видел тебя там, на лестнице,— сказал он робко, с сожалением.— Я хотел бы поговорить с тобой, если ты сможешь уделить мне полчаса. Этот коттедж
мой. Я делю его с Харрингтоном из Кингса. Заходи, выпьем чаю.
— Я должен скорее вернуться, — сказал Смит. — На сегодня у меня полно
работы. Но я с удовольствием зайду на несколько минут. Я не хотел приходить
на соревнования, но Хасти — мой друг.
— Значит, и мой тоже. Разве у него не прекрасный стиль? У Маллинза его
нет. Но пойдём в коттедж. Это маленькая каморка, но в летние месяцы в ней
приятно работать.
Это было небольшое квадратное белое здание с зелеными дверями и ставнями, с крыльцом, украшенным деревенской решеткой, стоявшее примерно
в пятидесяти ярдах от берега реки. Внутри главная комната была грубовато
обставлена под кабинет — деревянный стол, некрашеные полки с книгами и несколько дешевых олеографий на стене. На спиртовке шумел чайник, а на столе
на подносе стояли чайные принадлежности.
— Садись в это кресло и выкури сигарету, — сказал Ли. — Позволь мне
налить чашку чая. Очень хорошо, что ты зашел, я знаю, что у тебя мало времени. Я хотел сказать тебе, что на твоем месте я бы немедленно сменил место
жительства.
— А?
Смит сидел, глядя на него с зажженной спичкой в одной руке и неприкуренной сигаретой в другой.
— Это, должно быть, выглядит очень необычно, и хуже всего то, что я не
могу назвать причины, так как нахожусь под строгим обещанием — очень
строгим. Но я могу сказать, что не считаю Беллингема безопасным человеком,
чтобы жить рядом с ним. Я намерен какое-то время проводить здесь столько
времени, сколько смогу.
— Небезопасным человеком? Что это значит?
— А вот этого я и не должен говорить. Но прислушайся к моему совету
и переезжай в другое место. Сегодня у нас была грандиозная ссора. Ты, должно быть, слышал её, потому что спускался по лестнице.
— Да, я увидел, что вы поссорились.
— Он ужасный человек, Смит. Это единственное подходящее для него
слово. Я стал сомневаться в нём с той ночи, когда он упал в обморок — ты помнишь? Когда ты спустился к нам. Сегодня я его расспрашивал, и он наговорил
мне такого, что у меня волосы встали дыбом, и он хотел, чтобы я был на его стороне. Я не отличаюсь строгостью, но, знаешь ли, я сын священника, и я думаю,
что есть некоторые вещи, которые выходят за рамки приличия. Я благодарю
Бога, что узнал об этом раньше, чем стало слишком поздно, ведь он должен был
жениться на моей сестре и войти в нашу семью.
— Всё это очень хорошо, Ли, — коротко сказал Аберкромби Смит. — Но
ты чего-то не договариваешь.
— Я тебя просто предупреждаю.

лот № 249

— Если для этого есть реальная причина, то никакие обещания не могут
тебя ограничить. Если я увижу, что негодяй собирается взорвать дом динамитом, то никакие обещания не будут причиной помешать ему.
— Но я не могу помешать ему, и я ничего не могу сделать, кроме как предупредить тебя.
— Не сказав, от чего ты меня предостерегаешь.
— От Беллингема.
— Но это ребячество. Почему я должен бояться его или любого другого
человека?
— Я не могу тебе сказать. Я могу только умолять тебя сменить жильё. Там
ты в опасности. Я вовсе не утверждаю, что Беллингем хочет причинить тебе
вред. Но это может случиться, ведь он сейчас опасный сосед.
— Возможно, я знаю больше, чем ты думаешь, — сказал Смит, пристально
вглядываясь в мальчишеское, серьезное лицо молодого студента. — Предположим, я скажу тебе, что в комнатах Беллингема живёт кто-то ещё.
Монкхаус Ли вскочил со стула в неконтролируемом возбуждении.
— Так ты знаешь? — он ахнул.
— Девушка.
Ли со стоном снова откинулся назад.
— Тогда я молчу, — сказал он. — Я не должен говорить.
— Ну, как бы то ни было,— сказал Смит, вставая,— маловероятно, что я позволю напугать себя и выгнать из апартаментов, которые мне очень подходят.
С моей стороны было бы слишком неразумно вывезти все свои пожитки только потому, что ты говоришь, что Беллингем может каким‑то необъяснимым
образом причинить мне вред. Я думаю, что просто воспользуюсь своим шансом и останусь там, где я живу, и поскольку я вижу, что уже почти пять часов,
я должен просить извинить меня.
Он попрощался с молодым студентом несколькими краткими словами и направился домой нежным весенним вечером, чувствуя себя наполовину взволнованным, наполовину удивленным, как мог бы чувствовать себя любой другой крепкий, не лишенный воображения человек, которому угрожает смутная
и призрачная опасность.
Была одна маленькая поблажка, которую Аберкромби Смит всегда позволял себе, как бы ни давила на него учёба. Дважды в неделю, во вторник и пятницу, он имел обыкновение совершать прогулки в Фарлингфорд, резиденцию
доктора Пламптри Питерсона, расположенную в полутора милях от Оксфорда.
Питерсон был близким другом старшего брата Смита Фрэнсиса, и поскольку
он был холостяком, довольно состоятельным, с хорошим погребом и прекрасной библиотекой, его дом был приятной целью для человека, нуждавшегося
в бодрой прогулке. Дважды в неделю студент-медик отправлялся туда по темным проселочным дорогам и проводил приятный час в уютном кабинете Питерсона, обсуждая за бокалом старого портвейна университетские сплетни или
последние достижения медицины или хирургии.

артур конан дойл

На следующий день после разговора с Монкхаусом Ли Смит закрыл свои
учебники в четверть девятого, в час, когда он обычно отправлялся к своему
другу. Однако, когда он выходил из своих апартаментов, его взгляд случайно
упал на одну из книг, которые одолжил ему Беллингем, и его уколола совесть
за то, что он не вернул её. Каким бы отталкивающим не был этот человек, с ним
не следует обращаться невежливо. Взяв книгу, он спустился вниз и постучал
в дверь своего соседа. Ответа не последовало, но, повернув ручку, он обнаружил, что дверь не заперта. Довольный мыслью о том, что ему удастся избежать беседы, он вошел внутрь и положил книгу со своей визитной карточкой
на стол.
Лампа была приглушена, но Смит мог достаточно ясно разглядеть детали
комнаты. Все было почти таким, каким он видел это раньше: изображения,
боги со звериными головами, крокодил с раскрытой пастью и стол, заваленный
бумагами и сухими листьями. Ящик с мумией стоял вертикально у стены, но
сама мумия отсутствовала. В комнате не было никаких признаков присутствия
второго обитателя, и, уходя, он почувствовал, что, вероятно, был несправедлив к Беллингему. Если бы у него была какая-то тайна, которую нужно было
сохранить, он вряд ли бы оставил свою дверь открытой, чтобы в неё мог пройти кто угодно.
Спиральная лестница была черна как смоль, и Смит медленно спускался по
ее неровным ступеням, как вдруг понял, что в темноте мимо него что-то пронеслось. Послышался слабый звук, дуновение воздуха, легкое прикосновение
к его локтю, но настолько слабое, что он едва ли мог быть в этом уверен. Он
остановился и прислушался, но снаружи ветер шелестел в зарослях плюща, и
больше он ничего не слышал.
— Это вы, Стайлз? — крикнул он.
Ответа не последовало, за спиной всё было по-прежнему. Должно быть,
это был внезапный порыв ветра, потому что в старой башне кругом были щели
и трещины. И все же он мог бы поклясться, что слышал шаги совсем рядом
с собой. Он вышел во двор, все еще прокручивая в голове случившееся, когда
по гладко выстриженному газону стремительно пробежал человек.
— Это ты, Смит?
— Привет, Хасти!
— Ради бога, бежим немедленно! Молодой Ли утонул! Харрингтон из
Кингса сообщил, он искал доктора, но того нет дома. Ты справишься, но надо
торопиться. Возможно, он ещё жив.
— У тебя есть бренди?
— Нет.
— Я принесу немного. У меня на столе лежит фляжка.
Смит взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки за раз, схватил фляжку и бросился с ней вниз, когда, проходя мимо комнаты Беллингема,
его взгляд упал на нечто, заставившее его ахнуть и остолбенеть на лестничной
площадке.

Теперь он обрамлял худощавое тело своего ужасного обитателя, который
стоял, мрачный и застывший, обратив свое черное сморщенное лицо к двери.

артур конан дойл

Дверь, которую он закрыл за собой, теперь была открыта, и прямо перед
ним, освещенный светом лампы, стоял ящик с мумией. Три минуты назад он
был пуст. В этом он мог поклясться. Теперь он обрамлял худощавое тело своего ужасного обитателя, который стоял, мрачный и застывший, обратив свое
черное сморщенное лицо к двери. Мумия была безжизненной и безучастной,
но Смиту показалось, что в маленьких глазках, притаившихся в глубине пустых
глазниц, все еще теплилась искорка жизненной силы, какой-то слабый признак
сознания. Он был так поражен и потрясен, что забыл о своем долге и всё ещё
смотрел на худую, скрюченную фигуру, когда голос его друга внизу вернул его
к действительности.
— Давай, Смит! — крикнул он. — Это вопрос жизни и смерти, ты же прекрасно это понимаешь. Поторопись!
И когда студент-медик снова появился он добавил:
— А теперь давайте пробежимся. Это не больше мили, и мы должны пробежать её за пять минут. Человеческая жизнь стоит того, чтобы бежать за ней
со всей прытью.
Они побежали в темноте и не останавливались до тех пор, пока, запыхавшиеся и измученные, не добрались до маленького коттеджа у реки. Юный Ли, обмякший и истекающий влагой, как сломанное водяное растение, растянулся на
диване, на его черных волосах была зеленая речная пена, а на свинцового цвета
губах — бахрома белой пены. Рядом с ним стоял на коленях его сокурсник Харрингтон, пытаясь вернуть хоть немного тепла в его окоченевшие конечности.
— Мне кажется, в нём ещё теплится жизнь, — сказал Смит, приложив руку
к боку парня. — Поднеси к его губам свое часовое стекло. Да, на нем есть затемнение. Возьми одну руку, Хасти. Теперь работай ею, как я, и мы скоро приведем его в чувство.
В течение десяти минут они работали в тишине, надувая и сжимая грудную
клетку лежащего без сознания парня. По истечении этого времени по телу Ли
пробежала дрожь, губы задрожали, и он открыл глаза. Трое студентов разразились неудержимым ликованием.
— Очнись, старина. Ты нас достаточно напугал.
— Выпей немного бренди. Глотни прямо из фляжки.
— Теперь он в порядке, — сказал его спутник Харрингтон. — Боже мой,
как же я перепугался! Я читал здесь, а он пошел прогуляться до реки, и тут
я услышал крик и всплеск. Я выбежал, и пока нашел его и выловил, казалось,
жизнь его угасла. Тогда Симпсон не смог позвать врача, потому что у него нога
больная, и мне пришлось бежать, и я не знаю, что я делал бы без вас, парни.
Вот так, старина. Садись.
Монкхаус Ли приподнялся и дико огляделся по сторонам.
— Что случилось? — спросил он. — Я был в воде? Ах, да, я вспоминаю.
В его глазах появился страх, и он закрыл лицо руками.
— Как ты упал в воду?
— Я не падал.

Я стоял на берегу, и что‑то сзади подхватило меня, как перышко,
и швырнуло в воду.

артур конан дойл

— Тогда что произошло?
— Меня туда бросили. Я стоял на берегу, и что‑то сзади подхватило меня,
как перышко, и швырнуло в воду. Я ничего не слышал и ничего не видел.
Но я знаю, что это было, несмотря ни на что.
— И я тоже, — прошептал Смит.
Ли поднял на него быстрый удивленный взгляд.
— Значит, ты узнал? — воскликнул он.— Ты помнишь совет, который я тебе
дал?
— Да, и я начинаю думать, что последую ему.
— Я не знаю, о чем вы тут болтаете, — сказал Хасти, — но я думаю, что
на твоём месте, Харрингтон, я бы немедленно уложил Ли в постель. Когда он
немного окрепнет, у нас будет достаточно времени, чтобы обсудить причины
и следствия. Я думаю, Смит, теперь мы с тобой можем оставить его в покое.
Я возвращаюсь в колледж пешком — если ты идешь в том же направлении, мы
можем поболтать.
Но на обратном пути они почти не разговаривали. Разум Смита был
слишком занят событиями этого вечера: отсутствием мумии в комнатах его
соседа, раздавшимися на лестнице шагами, повторным появлением — необычайным, необъяснимым повторным появлением ужасного существа — и затем
этим нападением на Ли, так близко соответствующее предыдущему нападению на другого человека, на которого Беллингем затаил злобу. Все это сложилось в его голове вместе с множеством мелких происшествий, которые ранее
настраивали его против своего соседа, и необычными обстоятельствами, при
которых он впервые был позван к нему. То, что было смутным подозрением,
расплывчатой, фантастической догадкой, внезапно обрело форму и предстало
в его сознании как мрачный факт, который нельзя отрицать. И все же, как это
было чудовищно! Неслыханно! Совершенно выходило за рамки человеческого опыта. Беспристрастный судья или даже друг, который шел рядом с ним,
просто сказал бы ему, что глаза его обманули, что мумия была там все время,
что юный Ли упал в реку, как любой другой человек падает в реку, и что голубая таблетка — лучшее средство от расстройства печени. Он чувствовал,
что сказал бы то же самое, если бы положение было обратным. И всё же он
мог поклясться, что Беллингем в душе был убийцей и что он владел таким
оружием, каким ещё ни один человек не пользовался за всю мрачную историю преступлений.
Хасти удалился к себе, бросив несколько резких и выразительных замечаний по поводу необщительности своего друга, а Аберкромби Смит пересек
двор и направился к своей угловой башенке, испытывая сильное отвращение
к своим апартаментам и связанным с ними чувствам. Он решил последовать
совету Ли и как можно скорее переехать в другое место, ибо как может человек
заниматься, когда его ухо постоянно прислушивается к каждому шороху или
шагам в комнате внизу? Пересекая лужайку, он заметил, что в окне Беллингема
все еще горит свет, и когда он поднимался по лестнице, дверь открылась и на

лот № 249

него вышел сам хозяин. Со своим толстым, злобным лицом он был похож на
раздувшегося паука, только что соткавшего свою ядовитую паутину.
— Добрый вечер, — сказал он. — Не зайдёшь?
— Нет! — яростно воскликнул Смит.
— Нет? Как всегда занят? Я хотел спросить тебя о Ли. Мне было жаль слышать, что ходят слухи, будто с ним что-то не так.
Черты его лица были серьезны, но в глазах мелькнула затаенная усмешка.
Смит увидел это, и за это мог бы сбить его с ног.
— Ты ещё больше огорчишься, узнав, что у Монкхауса Ли всё хорошо и он
в безопасности, — ответил он. — На этот раз твои адские фокусы не сработали. О, не надо делать вид, что ты ничего не понимаешь. Я знаю об этом всё.
Беллингем отступил на шаг от разгневанного студента и прикрыл дверь,
словно защищаясь.
— Ты сумасшедший, — сказал он. — Что ты имеешь в виду? Ты утверждаешь, что я причастен к несчастному случаю с Ли?
— Да, — прогремел Смит. — Ты и этот мешок с костями позади тебя; вы
управились с этим вдвоём. Вот что я тебе скажу, мистер Беллингем: таких, как
ты, уже перестали сжигать, но у нас все еще есть палач, и, клянусь Святым Георгием! Если кто‑нибудь в этом колледже встретит свою смерть, пока ты здесь,
я тебя вздерну, и, если ты не поплатишься за это, это будет моя вина. Ты увидишь, что твои грязные египетские трюки не пройдут в Англии.
— Ты буйнопомешанный, — воскликнул Беллингем.
— Хорошо. Только запомни, что я сказал, и ты поймёшь, что я исполню
обещанное.
Дверь хлопнула, и Смит, кипя от злости, поднялся в свою комнату, где запер
дверь изнутри и провёл полночи, куря свою трубку и размышляя о странных
событиях этого вечера.
На следующее утро Аберкромби Смит ничего не слышал о своём соседе,
днём к нему зашел Харрингтон и сообщил, что Ли уже почти в полном порядке. Весь день Смит не отрывался от учёбы, а вечером решил нанести визит
своему другу доктору Питерсону, к которому он собирался накануне вечером.
Хорошая прогулка и дружеская беседа были бы кстати для его расшатанных
нервов.
Дверь Беллингема была закрыта, но, оглянувшись назад, он увидел в свете
лампы голову своего соседа, прижавшуюся к стеклу, и его лицо, вглядывающееся в темноту. Смит бодро вышел на улицу и вдохнул в легкие мягкий весенний
воздух — это было счастье, хотя бы на несколько часов избавиться от всякого
общения с ним. Полумесяц висел на западе между двумя готическими шпилями и отбрасывал на посеребренную улицу темный узор от каменной кладки
наверху. Дул свежий ветерок, и по небу стремительно неслись легкие пушистые
облака. Старый колледж находился на самой границе городка, и через пять минут Смит оказался за домами, между живыми изгородями оксфордширской
дорожки, благоухающей майскими ароматами.

Оглянувшись, увидел, что этот ужас несется за ним по пятам, как тигр,
с горящими глазами и вытянутой вперед жилистой рукой.

лот № 249

Дорога к дому его друга была пустынна и малолюдна. Несмотря на лучшее
время для прогулок, Смит не встретил на своем пути ни единой живой души. Он
быстро зашагал вперед, пока не подошел к воротам, выходившим на длинную
гравийную дорогу, ведущую к Фарлингфорду. Впереди сквозь листву виднелся
уютный красноватый свет окон. Положив руку на железный засов распашных
ворот, он оглянулся на дорогу, по которой шел. По ней что-то быстро приближалось.
Она двигалась в тени живой изгороди, бесшумно и скрытно, темная приземистая фигура, смутно видневшаяся на черном фоне. Пока он оглядывался, она
сократила расстояние на двадцать шагов и стремительно приближалась к нему.
Из темноты он мельком увидел тощую шею и два глаза, которые теперь всегда будут преследовать его во сне. Смит повернулся и с криком ужаса бросился
бежать по аллее. Красные огни на калитке, где он был бы в безопасности, были
почти в двух шагах от него. Он был известным бегуном, но никогда не бегал
так, как в эту ночь.
Калитка захлопнулась за ним, но он услышал, как она снова распахнулась перед его преследователем. Когда он бешено мчался сквозь ночь, он
услышал позади себя быстрый топот и, оглянувшись, увидел, что этот ужас
несется за ним по пятам, как тигр, с горящими глазами и вытянутой вперед
жилистой рукой. Слава богу, дверь дома была приоткрыта. Он увидел тонкую полоску света, падавшую от лампы в коридоре. Сзади снова раздался
топот, и он услышал хриплое бульканье у самого плеча. С криком он бросился к двери, захлопнул её за собой и рухнул в полуобморочном состоянии
на стул в прихожей.
— Боже мой, Смит, в чем дело? — спросил Питерсон, появляясь в дверях
своего кабинета.
— Дай мне немного бренди!
Питерсон исчез и тут же снова появился с бокалом и графином.
— Что случилось? — сказал он, когда его посетитель отпил из бокала. —
Да ты бел, как сыр!
Смит поставил свой стакан, поднялся и глубоко вздохнул.
— Теперь я успокоился, — сказал он. — Никогда раньше я не был таким
беспомощным. С твоего позволения, Питерсон, я сегодня переночую у тебя,
потому что не думаю, что смогу снова выйти на улицу не иначе, как при дневном свете. Это глупо, я знаю, но ничего не могу с собой поделать.
Питерсон посмотрел на своего гостя очень вопросительным взглядом.
— Конечно, ты можешь остаться здесь, если хочешь. Я скажу миссис Берни,
чтобы она застелила свободную кровать. Куда это ты направился?
— Поднимись со мной к окну, которое выходит на дверь. Я хочу, чтобы ты
увидел то, что видел я.
Они подошли к окну верхнего этажа, откуда могли наблюдать за подходом
к дому. Подъездная дорожка и газоны по обе стороны лежали тихие и неподвижные, залитые мирным лунным светом.

артур конан дойл

— Ну, в самом деле, Смит, — заметил Питерсон, — хорошо, что я знаю тебя
как воздержанного человека. Что в этом мире могло тебя напугать?
— Сейчас я всё расскажу. Но куда он мог подеваться? Смотри, смотри! Видишь что-то на изгибе дороги за твоими воротами?
— Да, вижу; тебе не нужно отрывать мне руку. Я видел, как кто-то прошел.
Я бы сказал, мужчина, по-видимому, довольно худой и высокий, очень высокий. Но что с ним? А что с тобой? Ты все еще дрожишь, как осиновый лист.
— Я был в руках дьявола, вот и всё. Давай пойдём в твой кабинет, и я поведаю тебе всё что знаю.
Они так и сделали. При ярком свете лампы, с бокалом вина рядом на столике, перед дородной фигурой и румяным лицом своего друга, он рассказал
по порядку обо всех событиях, больших и малых, которые образовали столь
странную цепочку, начиная с той ночи, когда он нашел Беллингема в обморочном состоянии перед мумией, и кончая его ужасным происшествием часовой
давности.
— Ну вот, — сказал он в заключение, — вот и всё. Всё, что я знаю об этом
чёрном деле. Это чудовищно и невероятно, но это правда.
Доктор Пламптри Питерсон некоторое время сидел молча с очень озадаченным выражением на лице.
— Я никогда в жизни не слышал ни о чем подобном, никогда! — признался
он наконец. — Ты изложил мне факты. А теперь расскажи мне о своих выводах.
— Ты можешь сделать собственные.
— Но я хотел бы услышать твоё мнение. Ты уже обдумал этот вопрос,
а я нет.
— Ну, в деталях все, наверное, несколько туманно, но основные моменты,
как мне кажется, достаточно ясны. Этот парень, Беллингем, изучая Восток,
завладел каким‑то адским секретом, с помощью которого мумию — или, возможно, только эту конкретную мумию — можно временно вернуть к жизни.
Он занимался этим отвратительным делом в ту ночь, когда потерял сознание.
Без сомнения, вид движущегося существа потряс его до основания, хотя он
и ожидал этого. Ты помнишь, что первыми словами, которые он произнес,
было обвинение себя в глупости. Но впоследствии он взял себя в руки и довел
дело до конца, больше не падая в обморок. Жизненная сила, которую он смог
вложить в мумию, была, очевидно, лишь преходящей, потому что я постоянно видел её в таком же мертвом состоянии, как этот стол. Я полагаю, он знает
какой‑то сложный процесс, с помощью которого он доводит дело до конца.
Сделав это, он, естественно, подумал, что мог бы использовать мумию в качестве орудия. У неё есть разум и сила. С какой‑то целью он посвятил Ли в свои
дела, но Ли, как порядочный христианин, не хотел иметь ничего общего с такими делами. Потом они поссорились, и Ли поклялся, что расскажет своей сестре
об истинном обличии Беллингема. Цель Беллингема заключалась в том, чтобы
помешать Ли, и ему почти удалось это сделать, натравив на него эту тварь. Он
уже испробовал силу мумии на другом человеке — Нортоне, — на которого

лот № 249

Этот парень, Беллингем, изучая Восток, завладел каким‑то адским секретом,
с помощью которого мумию — или, возможно, только эту конкретную мумию
— можно временно вернуть к жизни.
у него тоже был зуб. Это всего лишь моё предположение, но я думаю на его совести только два этих нападения. И когда я обратился к нему с этим вопросом,
у него были самые веские причины, чтобы убрать меня с дороги, прежде чем
я смогу передать свои догадки кому‑либо еще. У него появился шанс рассчитаться со мной, когда я пошёл к тебе, потому что он знал мои привычки и куда
я направляюсь. Мне пришлось нелегко, Питерсон, и это просто удача, что ты
не застал моё бездыханное тело утром на пороге своего дома. Как правило,
я человек не суеверный, и я никогда не думал, что меня охватит такой страх
смерти, как сегодня.
— Мой дорогой мальчик, ты относишься к этому слишком серьезно, — заметил собеседник. — У тебя нервы не в порядке из-за непосильной нагрузки,
и ты придаешь слишком большое значение произошедшему. Как могло такое
существо, как описанное тобой, разгуливать по улицам Оксфорда, даже ночью,
оставаясь незамеченным?
— Я думаю, что его видели. В городе царит настоящий переполох из-за
сбежавшей обезьяны, как они себе представляют это существо. Об этом только и говорят на улицах.

артур конан дойл

— Что же, это поразительная цепочка событий. И все же, мой дорогой
друг, ты должны признать, что каждое происшествие само по себе имеет более
естественное объяснение.
— Что?! Даже моё сегодняшнее злоключение?
— Конечно. Ты выходишь с расшатанными нервами и с головой, забитой
этой твоей теорией. Какой-нибудь изможденный, полуголодный бродяга крадется за тобой и, увидев, что ты бросаешься наутёк, осмеливается преследовать
тебя. Остальное делают твои страхи и воображение.
— Так не пойдет, Питерсон, так не пойдет.
— И опять же, в случае, когда ты обнаружил ящик с мумией пустым, а через
несколько мгновений в нем появился обитатель, ты же знаешь, что там был полумрак, что лампа была почти погашена, и что у тебя не было особых причин
пристально смотреть на ящик. Вполне возможно, что ты с самого начала не
обратил внимания на мумию.
— Нет, нет, об этом не может быть и речи.
— А потом Ли, возможно, упал в реку, а Нортона придушили. Это, конечно, страшное обвинение против Беллингема, но, если бы ты предъявил его полицейскому судье, он бы просто рассмеялся тебе в лицо.
— Я знаю, что так и будет. Вот почему я намерен взять это дело в свои руки.
— А?
— Да; я чувствую, что на мне лежит общественный долг, и, кроме того,
я должен сделать это ради собственной безопасности, если только я не решу
позволить этой твари выследить меня за пределами колледжа, а это было бы
слишком неразумно. Я уже решил, что буду делать. И прежде всего, могу я воспользоваться твоими бумагой и пером?
— Разумеется. Ты найдешь всё, что захочешь, на том приставном столике.
Аберкромби Смит сел перед стопкой листов и в течение двух часов быстро
водил по бумаге пером. Страница за страницей заканчивалась и отбрасывалась
в сторону, пока его друг, откинувшись в кресле, смотрел на него с терпеливым
любопытством. Наконец, с возгласом удовлетворения Смит вскочил на ноги,
собрал листы по порядку и положил последний на стол Питерсона.
— Будь добр, подпиши это как свидетель, — сказал он.
— Свидетель? Чего?
— Моей подписи и даты. Дата — это самое важное. От нее, Питерсон, может зависеть моя жизнь.
— Мой дорогой Смит, ты несешь полную чушь. Тебе надо лечь отдохнуть.
— Напротив, я никогда в жизни не говорил так обдуманно. И я обещаю
лечь спать, как только ты это подпишешь.
— Но что это такое?
— Это изложение всего того, что я говорил тебе сегодня вечером. Я хочу,
чтобы ты засвидетельствовал это.
— Безусловно, — сказал Питерсон, подписываясь своим именем под именем Смита и ставя дату. — Так, всё. Но что ты хочешь предпринять?

лот № 249

— Будь любезен, сохрани эти бумаги и предъяви их на случай, если меня
арестуют.
— Арестуют? За что?
— За убийство. Это вполне возможно. Я хочу быть готовым к любому развитию событий. У меня есть только один путь, и я полон решимости пройти
его до конца.
— Ради всего святого, не делай ничего необдуманного!
— Поверь, гораздо более необдуманным было бы выбрать любой другой
путь. Я надеюсь, что мне не придется тебя беспокоить, но мне будет легче, если
у тебя будет это заявление о моих мотивах. А теперь я готов последовать твоему
совету и лечь спать, так как утром хочу быть в наилучшей форме.
Аберкромби Смит был не совсем приятным противником. Медлительный
и покладистый, он был грозен, когда его побуждали к действию. К любой цели
в жизни он подходил с той же целеустремленностью, которая отличала его как
студента-исследователя. Он отложил свои занятия на день, рассчитывая, что
этот день не пропадет даром. Он ни словом не обмолвился с Питерсоном о своих планах и уже в девять часов был на пути в Оксфорд.
На Хай-стрит он зашел к оружейнику Клиффорду и купил тяжелый револьвер с коробкой патронов. Шесть из них он вставил в револьвер и, наполовину взведя затвор, положил оружие в карман пальто. Затем он направился
в комнату Хасти, где здоровенный гребец сидел за завтраком, прислонив к кофейнику «Спортивные новости».
— Привет! Как дела? — спросил он. — Хочешь кофе?
— Нет, спасибо. Хасти, я хочу, чтобы ты пошел со мной, и сделал то, о чем
я тебя попрошу.
— Конечно, мой мальчик.
— И захвати с собой тяжелую клюшку.
— Ну ты даёшь! — Хасти уставился на него. — У меня есть охотничий
хлыст, которым можно свалить и быка.
— И ещё кое-что. У тебя есть ящик с ампутационными ножами? Дай мне
самый длинный из них.
— Вот это да. Похоже, ты встал на тропу войны. Что-нибудь ещё?
— Нет, этого хватит.
Смит спрятал нож за пазуху и направился через двор к башне.
— Мы оба не лыком шиты, Хасти,— произнёс Смит.— Я думаю, что справлюсь в одиночку, тебя я беру в качестве меры предосторожности. Я собираюсь немного поговорить с Беллингемом. Если мне придется иметь дело только
с ним, ты мне, конечно, не понадобишься. Но если я закричу, ты поднимешься
и будешь бить хлыстом так сильно, как только сможешь. Понял?
— Хорошо. Я поднимусь, если услышу твой крик.
— Тогда оставайся здесь. Это может занять немного времени, но не двигайся с места, пока я не спущусь.
— Я не сдвинусь с места.

артур конан дойл

Смит поднялся по лестнице, открыл дверь Беллингема и вошел внутрь.
Беллингем сидел за своим столом и что-то писал. Рядом с ним, среди груды его
странных пожитков, возвышался ящик для мумии, на лицевой стороне которого все еще был приклеен регистрационный номер 249, а внутри него — его
отвратительный обитатель, застывший и неподвижный. Смит очень внимательно огляделся по сторонам, закрыл дверь, запер её на ключ, вынул ключ изнутри,
а затем, подойдя к камину, чиркнул спичкой и разжег огонь. Беллингем сидел,
уставившись на него, с изумлением и яростью на пухлом лице.
— Ну, чувствуй себя как дома, — выдохнул он.
Смит решительно сел, положил часы на стол, достал пистолет, взвел его
и положил на колени. Затем он вынул из-за пазухи длинный ампутационный
нож и бросил его перед Беллингемом.
— А теперь, — сказал он, — бери этот нож и разрежь мумию на куски.
— А больше ничего не надо? — с усмешкой спросил Беллингем.
— Нет, делай, что я говорю. Мне говорят, что закон тебя не тронет.
Но у меня есть свой закон, который расставит всё по своим местам. Если через пять минут ты не приступишь к делу, клянусь Богом, который меня создал,
я пущу тебе пулю в лоб!
— Ты убьёшь меня?
Беллингем привстал, и лицо его было гипсового цвета.
— Да.
— И ради чего?
— Чтобы прекратить твои безобразия. Прошла одна минута.
— Но что я такого сделал?
— Я знаю, и ты знаешь.
— Это просто хамство.
— Две минуты истекли.
— Но ты должен привести причины. Ты сумасшедший — опасный сумасшедший. Почему я должен уничтожать свою собственность? Это очень дорогая мумия.
— Ты должен разрезать её и сжечь.
— Я не буду делать ничего подобного.
— Прошло четыре минуты.
Смит поднял пистолет и с неумолимым выражением лица посмотрел на
Беллингема. Когда секундная стрелка сделала круг, он поднял руку, и палец
дернулся на спусковом крючке.
— Всё! Всё так! Я всё сделаю! — закричал Беллингем.
В безумной спешке он схватил нож и рубанул по фигуре мумии, постоянно
оглядываясь, чтобы увидеть устремленный на него глаз и оружие своего ужасного посетителя. Мумия хрустела и трещала под каждым ударом острого лезвия. От нее поднималась густая желтая пыль. На пол посыпались благовония
и сухие эссенции. Внезапно, с раздирающим хрустом, её позвоночник переломился, и мумия упала на пол бурой кучей раскинутых конечностей.

лот № 249

— А теперь в огонь! — сказал Смит.
Пламя взметнулось и взревело, когда в него навалили сухие, похожие на
труху куски мумии. Маленькая комнатка была похожа на кочегарку парохода,
и пот струился по лицам двух мужчин; один все еще сутулился и подкидывал
куски в огонь, в то время как другой сидел и наблюдал за ним с каменным лицом. Из огня валил густой, клубящийся дым, а в воздухе стоял тяжелый запах
жженой канифоли и паленых волос. Через четверть часа от лота № 249 остались
лишь несколько обугленных и хрупких огарков.
— Теперь ты доволен? — прорычал Беллингем, с ненавистью и страхом
в маленьких серых глазках, оглянувшись на своего мучителя.
— Нет, я должен уничтожить все твои принадлежности. Больше не должно быть никаких дьявольских фокусов. Вон сколько листьев! Они могут иметь
к этому какое‑то отношение.
— И что теперь? — спросил Беллингем, когда листья тоже были брошены
в огонь.
— Теперь давай сюда папирус, который лежал на столе в тот вечер. Я думаю, он в этом ящике.
— Нет, нет, — закричал Беллингем. — Не сжигай его! Ты не знаешь, что
делаешь. Он уникален, в нем содержится мудрость, которой больше нигде нет.
— Доставай его!
— Но послушай, Смит, ты же это несерьёзно?. Я поделюсь с тобой этими
знаниями. Я научу тебя всему, что в нём есть. Или подожди, дай мне его скопировать, прежде чем ты сожжешь!
Смит шагнул вперед и повернул ключ в ящике стола. Достав желтый свернутый папирус, он бросил его в огонь и придавил каблуком. Беллингем закричал
и схватился за него, но Смит оттолкнул его и стоял над папирусом, пока он не
превратился в бесформенный серый пепел.
— Итак, мистер Беллингем,— сказал он,— по-моему, я довольно намучился
с тобой. Ты еще услышишь обо мне, если вернешься к своим старым трюкам.
А теперь доброе утро, ибо я должен вернуться к своим занятиям.
Таков рассказ Аберкромби Смита о необычных событиях, произошедших
в оксфордском Старом колледже весной 84‑го. Поскольку Беллингем сразу после этого покинул университет, и в последний раз о нем слышали в Судане, никто не может опровергнуть его слова. Но мудрость человеческая велика, а пути
природы странны, и кто положит предел темным вещам, которые могут быть
найдены теми, кто их ищет?

КОЛЬЦО ТОТА

Мистер Джон Ванситтарт Смит, член Королевского общества, проживавший на Гауэр-стрит, 147А, был человеком, чья целеустремленность и ясность
мышления могли бы поставить его в самый первый
ряд ученых-наблюдателей. Однако он стал жертвой
обычного честолюбия, которое побудило его стремиться к отличию во многих предметах, а не к превосходству в одном.
В юности он проявлял способности к зоологии и ботанике, что заставляло его друзей смотреть
на него, как на второго Дарвина, но когда профессорская должность была почти в пределах его досягаемости, он внезапно прекратил занятия этими науками и обратил всё свое внимание на химию. Здесь
его исследования спектров металлов принесли ему членство в Королевском
обществе; но он снова начал кокетничать с предметом своего обожания и после
годичного отсутствия в лаборатории, вступил в Восточное общество и произнёс там доклад об иероглифических и демотических надписях Эль-Каба, тем
самым показав выдающийся пример как своей многогранности, так и непостоянства своих талантов.
Однако самый непостоянный из ухажеров, как правило, в конце концов
становится добычей, так было и с Джоном Ванситтартом Смитом. Чем больше
он погружался в египтологию, тем большее впечатление на него производила
обширная область, которая открывалась перед исследователем, и чрезвычайная
важность предмета, который обещал пролить свет на первые зачатки человеческой цивилизации и происхождение большей части наших искусств и наук.
Мистер Смит был настолько поражен, что сразу же женился на девушке-египтологе, писавшей о VI династии, и, обеспечив себе надежную базу для деятельности, занялся сбором материалов для работы, которая должна была объединить

кольцо тота

исследования Лепсиуса и изобретательность Шампольона. Подготовка этого
грандиозного опуса повлекла за собой множество кратковременных посещений
великолепных египетских коллекций Лувра, во время последнего из которых,
не далее, как в середине октября прошлого года, он оказался вовлечен в весьма
необычное и заслуживающее внимания приключение.
На этот раз поезда шли медленно, а Ла-Манш был неспокоен, так что студент прибыл в Париж в несколько заторможенном и расстроенном состоянии.
Добравшись до отеля «Де Франс» на улице Лаффит, он пару часов повалялся
на диване, но, обнаружив, что не может заснуть, решил, несмотря на усталость,
отправиться в Лувр, дабы уладить дело, ради которого приехал, и вечерним
поездом вернуться в Дьепп. Придя к такому умозаключению, он надел пальто, поскольку день был сырой и дождливый, и направился через Итальянский
бульвар вниз по Авеню де л'Опера. Оказавшись в Лувре, как на знакомой территории, он быстро направился к коллекции папирусов, с которой намеревался ознакомиться.
Самые горячие поклонники Джона Ванситтарта Смита вряд ли могли бы
сказать о нем, что он был красивым парнем. В его носу с высоким горбинкой
и выступающем подбородке было что‑то от того же острого и проницательного
характера, который отличал его интеллект. Он держал голову по-птичьи, и её
клюющим движением по-птичьи он высказывал свои возражения и реплики.
Когда Смит остановился, подняв высокий воротник пальто до ушей, по отражению на стенде перед ним можно было заметить, что вид у него не совсем
обычный. И все же его передернуло, когда позади него английский голос очень
громко воскликнул:
— Какой этот смертный странный на вид!
В студенте было много мелкого тщеславия, которое проявлялось в показном и чрезмерном пренебрежении всеми личными потребностями. Он
поджал губы и пристально посмотрел на свиток папируса, в то время как
его сердце наполнилось горечью по отношению ко всей расе странствующих
британцев.
— Да, — сказал другой голос, — он действительно выглядит необыкновенно.
— Знаете, — сказал первый голос, — складывается такое ощущение, что
из-за постоянного созерцания мумий этот парень сам наполовину превратился в мумию.
— У него определенно египетский облик, — сказал другой.
Джон Ванситтарт Смит развернулся с намерением пристыдить своих соотечественников одним-двумя едкими замечаниями. К его удивлению и облегчению,
двое беседовавших молодых людей были повернуты к нему спиной и смотрели
на одного из служителей Лувра, который полировал какую‑то латунную деталь
в другом конце комнаты.
— Картер будет ждать нас в Пале-Рояле, — сказал первый голос, взглянув
на часы, и они удалились, оставив студента заниматься своими делами.

артур конан дойл

Двое беседовавших молодых людей были повернуты к нему спиной и смотрели
на одного из служителей Лувра, который полировал какую‑то деталь.
«Интересно, что эти болтуны называют египетским обликом», — подумал
Джон Ванситтарт Смит и слегка придвинулся, чтобы мельком посмотреть на
лицо служителя музея. При взгляде на него он вздрогнул. Это действительно
было то самое лицо, с которым он познакомился во время обучения. Правильные статные черты лица, широкий лоб, округлый подбородок и смуглый цвет
лица были точной копией бесчисленных статуй, саркофагов для мумий и картин, украшавших стены квартиры.
Все это не поддавалось никакому объяснению. Этот человек, должно быть,
египтянин.
Одной только национальной угловатости плеч и узости бедер было достаточно, чтобы опознать его.
Джон Ванситтарт Смит шаркающей походкой направился к служителю,
намереваясь обратиться к нему. Он не отличался легкостью в общении и с трудом находил золотую середину между грубостью начальника и приветливостью
равного. Когда он приблизился, человек повернулся к нему лицом, но взгляд
его был по-прежнему устремлен на свою работу. Ванситтарт Смит, посмотрев
на его кожу, внезапно ощутил, что в его внешности есть что-то нечеловеческое

кольцо тота

и сверхъестественное. На висках и скулах она была гладкой и блестящей, как
лакированный пергамент. Не было и намека на поры. Невозможно было представить себе ни капли влаги на этой сухой поверхности. Зато от бровей до подбородка ее пересекали миллионы тонких морщинок, которые то появлялись,
то переплетались, словно природа в каком-то диком настроении пробовала,
какой причудливый и замысловатый узор она сможет придумать.
— Не подскажете, где находится коллекция из Мемфиса? — спросил
по-французски студент с неловким видом человека, который задает вопрос
только для того, чтобы завязать разговор.
— Вон там, — резко ответил мужчина, кивая головой в другой конец комнаты.
— Вы египтянин, не так ли? — спросил англичанин.
Служащий поднял голову и посмотрел на своего собеседника странными
темными глазами. Они были стекловидными, с туманным холодным сиянием,
какого Смит никогда не видел на человеческом лице. Вглядываясь в них, он
увидел, как в их глубине зарождается какое‑то сильное чувство, которое росло и углублялось, пока не вылилось во взгляд, похожий одновременно на ужас
и ненависть.
— Нет, месье, я из Франции.
Человек резко повернулся и низко склонился над своей работой. Студент
с изумлением смотрел на него, а затем, опустившись на стул в укромном уголке
за одной из дверей, принялся делать заметки о своих изысканиях среди папирусов. Однако его мысли никак не хотели возвращаться в свою естественную
колею. Они то и дело натыкались на загадочного служителя с лицом сфинкса
и пергаментной кожей.
«Где я видел такие глаза? — спрашивал себя Ванситтарт Смит. — В них
есть что-то ящероподобное, что-то от рептилий».
Вспомнив о своих занятиях зоологией, он задумчиво произнес:
— У змей есть membrana nictitans. Она создает блестящий эффект. Но здесь
было нечто большее. Чувствуется ощущение силы, мудрости — так я это вижу
— и усталости, предельной усталости и невыразимого отчаяния. Может быть,
все это плод воображения, но у меня никогда не было такого сильного впечатления. Клянусь Юпитером, я должен еще раз взглянуть на них!
Он поднялся и зашагал по египетским комнатам, но человек, возбудивший
его любопытство, исчез.
Студент снова уселся в своем тихом уголке и продолжил работать над заметками. Он почерпнул нужную ему информацию из папирусов, и оставалось
только записать её, пока она была еще свежа в памяти. Некоторое время его
карандаш быстро бегал по бумаге, но вскоре линии стали менее ровными, слова более расплывчатыми, и, наконец, карандаш со стуком упал на пол, а голова
студента тяжело опустилась на грудь.
Утомленный путешествием, он так крепко спал на своем одиноком посту за
дверью, что ни клацанье сапогов охраны, ни шаги экскурсантов, ни даже громкий звон колокольчика, дающего сигнал к закрытию, не смогли его разбудить.

артур конан дойл

Сумерки сгустились до темноты, суета на улице Риволи то усиливалась,
то затихала, далекий собор Парижской Богоматери отбивал полночь, а темная
и одинокая фигура по-прежнему молча спала в тени. Только ближе к часу ночи
Ванситтарт Смит внезапно охнул и сделав глубокий вдох проснулся. На мгновение ему почудилось, что он заснул дома в своем рабочем кресле. Однако луна
неярко светила в окно без штор, и, пробежав взглядом по галерее мумий и бесконечным рядам блестящих витрин, он отчетливо вспомнил, где находится
и как сюда попал. Студент не был слабонервным человеком. Он обладал той
любовью к новым ситуациям, которая была свойственна его нации. Разминая
затекшие конечности, он посмотрел на часы и расхохотался, заметив, который
час. Этот эпизод мог бы стать прекрасным анекдотом, который можно было бы
включить в его следующую статью в качестве отступления от более серьезных
размышлений. Он немного озяб, но был бодр и чувствовал себя прекрасно.
Неудивительно, что охранники не заметили его, ведь дверь отбрасывала свою
тяжелую черную тень прямо на него.
Полная тишина была впечатляющей. Ни снаружи, ни внутри не раздавалось
ни скрипа, ни шороха. Он был наедине с мертвецами погибшей цивилизации.
И это при том, что через окна от внешнего мира несло аляповатым девятнадцатым веком! Во всём этом помещении не было ни одного экспоната, от сморщенного пшеничного колоса до коробки с красками художника, который бы
не преодолел четырех тысяч лет. Здесь лежали вещи, вымытые великим океаном времени из далекой страны. Из величественных Фив, из величественного
Луксора, из великих храмов Гелиополя, из сотен разграбленных гробниц были
привезены эти реликвии. Студент оглянулся на безмолвные фигуры, смутно
стоящие во мраке, на занятых тружеников, которые теперь были так спокойны,
и впал в благоговейное и задумчивое настроение. Непривычное чувство собственной молодости и незначительности охватило его. Откинувшись на спинку стула, он мечтательно оглядел длинную череду помещений, серебристых от
лунного света, которые тянулись через все крыло обширного здания. И тут его
взгляд упал на желтый отблеск далекой лампы.
Джон Ванситтарт Смит откинулся на стуле, нервы его напряглись. Свет
медленно приближался к нему, время от времени приостанавливаясь, а затем
рывками двигаясь вперед. Сам носитель двигался бесшумно. В полной тишине
не было и намека на звук шагов. Англичанину пришла в голову мысль о грабителях. Он еще плотнее забился в угол. Свет освещал сразу два зала. Теперь он
находился в соседней комнате, а звука шагов всё не было. С чувством, близким
к испугу, студент заметил за бликами лампы лицо, как бы парящее в воздухе.
Фигура была окутана тенью, но свет отражался на странном оживленном лице.
Металлический блеск глаз и пергаментную кожу невозможно было перепутать.
Это был тот самый человек, с которым он разговаривал.
Первым побуждением Ванситтарта Смита было выйти вперед и обратиться
к нему. Несколько слов объяснений прояснили бы ситуацию и, несомненно,
привели бы его к какому-нибудь служебному выходу, через который он мог бы

кольцо тота

отправиться в свой отель. Однако, когда мужчина вошел в комнату, в его движениях и выражении лица было что-то настолько крадущееся, что англичанин
изменил свое намерение. Это явно был не обычный смотритель, совершающий
обход. На нем были тапочки на войлочной подошве, он ступал, выпячивая
грудь, и быстро оглядывался по сторонам, в то время как его торопливое прерывистое дыхание колебало пламя его лампы. Ванситтарт Смит молча отступил
в угол и внимательно наблюдал за ним, уверенный, что миссия незваного гостя
имеет тайное, а, возможно, и зловещее значение.
В его движениях не было ни малейшей нерешительности. Он легко и проворно подошел к одному из больших шкафов и, достав из кармана ключ, отпер
его. С верхней полки он достал мумию, и с большой осторожностью положил
её на пол. Рядом с ней он поставил лампу, а затем, присев на корточки на восточный манер, начал длинными дрожащими пальцами развязывать опоясывающие мумию повязки и бинты. По мере того, как льняные ленты с треском
отделялись одна от другой, помещение наполнял сильный ароматический запах, а на мраморный пол сыпались кусочки душистого дерева и благовоний.
Джону Ванситтарту Смиту было ясно, что эту мумию никогда раньше не
исследовали. Операция живо заинтересовала его. Он весь трепетал от любопытства, и его птичья голова все дальше и дальше высовывалась из-за двери.

— Моя малышка! — простонал он по-французски. — Моя бедная малышка!

артур конан дойл

Когда же с четырехтысячелетней головы человек стал снимать последний бинт,
он только и смог, что подавить возглас изумления. Сначала на руки и кисти работавшего хлынул поток длинных, черных, блестящих локонов. При втором
обороте повязки открылся низкий белый лоб с изящно изогнутыми бровями.
Третий оборот открыл пару ярких, глубоко посаженных глаз, прямой, четко
очерченный нос, четвертый и последний — милый, полный, чувствительный
рот, красиво изогнутый подбородок. Всё лицо было необычайно красивым, за
исключением одного недостатка — в центре лба виднелось одно неровное пятно кофейного цвета. Это был триумф искусства бальзамировщика. Глаза Ванситтарта Смита становились все больше и больше по мере того, как он смотрел
на это, и он удовлетворенно хмыкнул.
Однако эффект, произведенный развертыванием мумии на египтолога, был
ничтожен по сравнению с тем, что оно произвело на странного смотрителя. Он
вскинул руки вверх, разразился громкими словами, а затем, бросившись на пол
рядом с мумией, обхватил её руками и многократно поцеловал в губы и лоб.
— Моя малышка! — простонал он по-французски. — Моя бедная малышка!
Его голос срывался от волнения, а бесчисленные морщины на лице дрожали и корчились, но при свете лампы студент заметил, что его сияющие глаза
по-прежнему сухи и без слез, как две стальные бусинки. Несколько минут он
сидел с подергивающимся лицом, напевая и постанывая над красивой головой мумии. Затем он внезапно расплылся в улыбке, произнёс несколько слов
на незнакомом языке и с энергичным видом человека, собравшегося с силами,
вскочил на ноги.
В центре комнаты стоял большой круглый стенд, в котором, как не раз замечал студент, хранилась великолепная коллекция древнеегипетских колец
и драгоценных камней. Служитель подошел к нему и, открыв замок, распахнул
его. На выступ сбоку он поставил лампу, а рядом с ней — небольшую фаянсовую баночку, которую достал из кармана. Затем он достал из футляра горсть
колец и с самым серьезным и озабоченным видом стал поочередно смазывать
каждое каким‑то жидким веществом из фаянсовой баночки, поднося их к свету. Первая партия его явно разочаровала, он раздраженно бросил их обратно
и достал еще несколько. Одно из них, массивное кольцо с вставленным в него
крупным кристаллом, он схватил и с нетерпением попробовал содержимое
банки. В тот же миг он издал крик радости и раскинул руки в таком неистовом
жесте, отчего опрокинул горшок и жидкость потекла по полу к самым ногам
англичанина. Служитель вытащил из-за пазухи красный носовой платок и, вытирая жидкость, проследовал за ней в угол, где через мгновение оказался лицом
к лицу со своим наблюдателем.
— Извините меня, — сказал Джон Ванситтарт Смит со всей возможной
вежливостью, — я имел несчастье заснуть за этой дверью.
— И вы наблюдали за мной? — спросил другой по-английски с невероятно
разъяренным выражением на своем тщедушном лице.

кольцо тота

Студент был человеком правдивым.
— Признаюсь, —
сказал он, — что я заметил ваши действия
и они вызвали у меня
живейшее любопытство и интерес.
Мужчина вытащил
из-за пазухи длинный
нож с ярким лезвием.
— Если бы я увидел вас десять минут
назад, я бы вогнал
этот нож вам в сердце.
Но и сейчас, если вы
дотронетесь до меня
или как‑то помешаете
мне, вы покойник.
— Я не собираюсь
вам мешать, — ответил
студент. — Мое присутствие здесь совершенно случайно. Все,
о чём я прошу, — это
чтобы вы были чрезвычайно любезны и про— Если бы я увидел вас десять минут назад,
водили меня на улицу
я бы вогнал этот нож вам в сердце.
через какой-нибудь
служебный выход.
Он говорил с большой учтивостью, потому что мужчина все еще прижимал
кончик кинжала к ладони левой руки, как бы желая убедиться в его остроте,
в то время как лицо его сохраняло злобное выражение.
— Если бы я знал... — проговорил он. — Но нет, возможно, это и к лучшему. Как вас зовут?
Англичанин представился.
— Ванситтарт Смит, — повторил собеседник. — Вы тот самый Ванситтарт
Смит, который выступал в Лондоне с докладом об Эль-Кабе? Я видел отчет об
этом. Ваши познания в этом вопросе весьма сомнительны.
— Сэр! — воскликнул египтолог.
— Тем не менее, они превосходит знания многих, кто претендует на ещё
большие знания. Краеугольным камнем нашей прежней жизни в Египте были
не надписи или памятники, о которых вы так много говорите, а наша герме-

артур конан дойл

тическая философия и мистические знания, о которых вы говорите мало или
вообще ничего не говорите.
— Нашей прежней жизни? — повторил ученый, широко раскрыв глаза;
и вдруг: — Боже милостивый, посмотрите на лицо мумии!
Странный человек повернулся и посветил фонариком на мертвую женщину, издав при этом протяжный горестный стон. Действие воздуха уже свело
на нет все искусство бальзамировщика. Кожа опала, глаза ввалились внутрь,
обесцвеченные губы скривились, обнажив желтые зубы, и только коричневая
отметина на лбу свидетельствовала о том, что это действительно было то самое
лицо, которое несколько минут назад излучало молодость и красоту.
Мужчина ударил в ладоши от горя и ужаса. Затем, сделав над собой огромное усилие, он снова обратил свой суровый взгляд на англичанина.
— Это не важно, — сказал он дрожащим голосом. — Это вовсе не имеет значения. Я пришел сюда сегодня вечером с твердым намерением сделать кое-что.
Теперь это сделано. Все остальное — ничто. Я нашел свою цель. Старое проклятье снято. Я могу вернуться к ней. Что толку от этой неодушевленной оболочки,
если её дух ждет меня по ту сторону завесы!
— Это какие-то безумные слова, — воскликнул Ванситтарт Смит.
Он всё больше и больше убеждался, что имеет дело с сумасшедшим.
— Время поджимает, и я должен идти, — продолжал собеседник. — Близок момент, которого я ждал многие годы. Но сначала я должен проводить вас.
Пойдёмте со мной.
Взяв лампу, он вышел из зала, где царил беспорядок, и быстро повел студента через длинный ряд египетских, ассирийских и персидских помещений.
В конце последнего из них он открыл небольшую дверь, сделанную в стене,
и спустился по винтовой каменной лестнице. Англичанин почувствовал на своем лбу холодный свежий воздух ночи. Напротив него находилась дверь, выходящая на улицу. Справа от нее была приоткрытая дверь, через которую в проход
падал желтый свет.
— Заходите! — коротко предложил служащий.
Ванситтарт Смит замешкался. Он надеялся, что его приключение подошло
к концу. И всё же любопытство распирало его. Он не мог оставить этот вопрос
неразгаданным и последовал за своим странным спутником в освещённую
комнату.
Это была небольшая комната, вроде тех, что предназначены для консьержа.
В камине потрескивали дрова. С одной стороны стояла раскладушка, с другой — грубый деревянный стул, а в центре — круглый стол, на котором лежали остатки трапезы. Оглядываясь по сторонам, гость не мог не отметить, что
все мелкие детали комнаты отличались причудливым дизайном и старинным
исполнением. Подсвечники, вазы на каминной полке, каминные щипцы, украшения на стенах — все было таким, какое у него обычно ассоциировалось с далёким прошлым. Сморщенный смотритель сел на край кровати и пригласил
гостя сесть в кресло. Говоря на прекрасном английском, он начал свой рассказ:

кольцо тота

«Возможно, в этом есть какой‑то замысел. Может быть, мне суждено оставить после себя некий отчет в качестве предостережения для всех опрометчивых смертных, которые захотят противопоставить свой ум законам природы.
Я передаю его тебе. Используй его так, как тебе заблагорассудится. Я говорю
с тобой уже стоя на пороге иного мира.
Я, как ты уже догадался, египтянин — но не из той обездоленной нации
рабов, что ныне обитает в дельте Нила, а из тех, кто был свиреп и жесток, кто
приручил иудеев, изгнал эфиопов в южные пустыни и построил те могучие сооружения, которые являлись предметом зависти и удивления всех последующих
поколений. Я появился на свет в царствование Тутмоса, за шестнадцать столетий
до рождества Христова. Ты зачем отшатнулся от меня? Подожди, и ты увидишь,
что меня следует больше жалеть, чем бояться.
Меня звали Сосра. Мой отец был главным жрецом Осириса в великом храме Авариса, который в те дни процветал на Бубаститском рукаве Нила. Я воспитывался в том храме и был обучен всем тем мистическим искусствам, о которых говорится в вашей Библии. Я был способным учеником. Прежде чем мне
исполнилось шестнадцать, я выучил всё, чему мог научить меня мудрейший
жрец. С того времени я сам изучал тайны природы и ни с кем не делился своими знаниями.
Из всех вопросов, которые привлекали меня, не было ни одного, над которым я трудился бы так долго, как над тем, который касался природы жизни.
Я глубоко проник в познание жизни. Целью медицины является изгнание болезни, когда она появляется. Моей целью была разработка метода, который
настолько укрепит организм, что не позволит слабости или смерти овладеть
им. Нет смысла пересказывать мои изыскания. Ты вряд ли поймёшь что-нибудь, даже если я расскажу. Я их проводил отчасти на животных, отчасти на
рабах, отчасти на самом себе. Достаточно сказать, что в результате я получил
эликсир, который при введении в кровь давал организму силу противостоять
воздействию времени, насилия или болезни. Он, конечно, не давал полного
бессмертия, но его сила должна была действовать в течение многих тысяч лет.
Я испытал его на кошке, а затем напичкал её самыми смертельными ядами. Она
ещё и сейчас бегает по Нижнему Египту. В этом деле не было ничего таинственного или волшебного. Это было просто химическое открытие, которое вполне
может быть сделано снова.
В молодости любовь к жизни очень велика. Мне казалось, что я оторвался
от всех человеческих забот, что я избавился от боли и отогнал от себя смерть.
С легким сердцем я влил это проклятое вещество в свои вены. Затем я огляделся в поисках кого‑нибудь, кому я мог бы помочь. Нашёлся молодой жрец Тота,
по имени Пармес, который завоевал мое расположение своим искренним характером и преданностью учебе. Я открыл ему свою тайну и по его просьбе ввел ему
свой эликсир. Теперь, подумал я, у меня всегда будет товарищ моего возраста.
После этого великого открытия я несколько расслабился в своих занятиях, но Пармес продолжал их с удвоенной энергией. Каждый день я мог

артур конан дойл

видеть, как он работает со своими склянками в Храме Тота, но он мало что
говорил мне о результатах своих трудов. Что касается меня, то я обычно прогуливался по городу и с ликованием оглядывался вокруг, размышляя о том,
что всему этому суждено пройти, и что останусь только я. Проходя мимо
люди кланялись мне, ведь слава о моих познаниях распространилась далеко
за пределами города.
В то время шла война, и Великий Фараон послал своих воинов к восточной
границе, чтобы прогнать гиксосов. В Аварис был направлен наместник, чтобы
он мог защитить его от вторжения. Я много слышал о красоте его дочери, и однажды, когда я выходил с Пармесом, мы встретили её, сидящую в паланкине
на плечах рабов. Любовь сразила меня, как молния. Мое сердце ушло в пятки.
Я готов был броситься под ноги носильщикам. Эта девушка была моя. Жизнь
без неё казалась невозможной. Я поклялся самим Гором, что она будет моей.
Я клятвенно пообещал это жрецу Тота, своему другу. Но он отвернулся от меня,
нахмурив черные, как полночь, брови.
Нет необходимости рассказывать тебе о наших ухаживаниях. Она полюбила меня так же, как я её. Я узнал, что Пармес увидел её раньше меня и показал
ей, что он тоже любит её, но я мог только улыбаться его страсти, потому что
знал, что сердце красавицы принадлежит мне. В это время на город обрушилась белая чума, и многие жители были поражены, но я возлагал свои руки
на больных и ухаживал за ними без страха и ужаса. Она удивлялась моей смелости. Тогда я раскрыл ей свою тайну и умолял её позволить мне применить
к ней моё искусство.
— Тогда твой цветок не завянет, Атма, — говорил я. — Все окружающее
прейдёт, но наша любовь друг к другу, ты и я, всё переживёт смерть, подобно
фараона Хафре.
Но она была полна робких, девичьих возражений.
— Разве это правильно? — спрашивала она. — Разве это не будет нарушением воли богов? Если бы великий Осирис пожелал, чтобы наши годы были
такими долгими, разве он сам не исполнил бы этого?
Нежными словами я преодолел её сомнения, и все же она колебалась.
— Это очень сложный вопрос — сказала она.
Она добавила, что подумает над ним предстоящую ночь. Утром я должен
был узнать о её решении. Конечно, одна ночь — это не слишком много. Она
хотела помолиться Исиде, чтобы та помогла ей принять решение.
С замиранием сердца и печальным предчувствием беды я оставил её с колесничими. Утром, после жертвоприношения, я поспешил к ней домой. На пороге
меня встретила испуганная рабыня. Она сказала, что её госпожа больна, очень
больна. В бешенстве я прорвался сквозь прислугу и бросился через зал и коридор в покои моей Атмы. Она лежала на кушетке, положив голову на подушку,
с бледным лицом и остекленевшими глазами. На ее лбу пылало единственное
ужасное багровое пятно. Я знал эту адскую метку с давних пор. Это был след
белой чумы, символ смерти.

кольцо тота

Не хочу рассказывать о том ужасном времени. Несколько месяцев я был
безумен, бредил в лихорадке, и все же я не мог умереть. Никогда арабы так не
жаждали сладостных колодцев, как я жаждал смерти. Если бы яд или сталь
могли сократить нить моего существования, я бы немедленно воссоединился
со своей любовью в стране с узкими вратами. Я пытался, но безрезультатно.
Действие этого проклятого эликсира было слишком велико. Однажды ночью,
когда я лежал на своем ложе, слабый и изможденный, в мою комнату пришел
Пармес, жрец Тота. Он стоял в круге света лампы и смотрел на меня сверху
вниз глазами, в которых светилась безумная радость.
— Почему ты позволил Атме умереть? — спросил он. — Почему ты не защитил её, как защитил меня?
— Я опоздал, — ответил я. — Но я совсем забыл. Ты тоже любил её. Ты
мой товарищ по несчастью. Разве не ужасно думать о веках, которые должны
пройти, прежде чем мы снова увидим её? Глупцы, какие мы глупцы, что приняли смерть за врага!
— Ты умеешь говоЯ знал эту адскую метку
рить, — воскликнул он
с давних пор. Это был след
с диким смехом, — слобелой чумы, символ смерти.
ва хорошо слетают с твоих уст. Но для меня они
не имеют никакого значения.
— Что ты имеешь
в виду? — воскликнул
я, приподнимаясь на руках. — Несомненно, дружище, горе помутило
твой разум.
Его лицо пылало
от радости, и он дергался
и трясся, как человек, в которого вселился дьявол.
— Знаешь ли ты, куда
я отправляюсь? — спросил он.
— Нет, — ответил я,
— откуда же мне знать.
— Я иду к ней, —
сказал он. — Она лежит
за б а л ьзамир ов анна я
в дальней гробнице под
двойной пальмой за городской стеной

артур конан дойл

— Зачем ты туда идёшь? — поинтересовался я.
— Умереть! — вскрикнул он. — Умереть! Я более не связан земными оковами.
— Но эликсир у тебя в крови, — воскликнул я.
— Я бросаю ему вызов,— сказал он.— Я нашел более сильное средство, которое уничтожит его действие. Оно уже течёт по моим венам, и через час я буду
мёртв. Я присоединюсь к ней, а ты останешься здесь один.
Когда я посмотрел на него, я понял, что он говорит правду. Сияние его глаз
подсказало мне, что он действительно не подвластен эликсиру.
— Ты научишь меня? — спросил я.
— Никогда! — ответил он.
— Я заклинаю тебя мудростью Тота и величием Анубиса!
— Это бесполезно, — холодно сказал он.
— Тогда я сам это выясню, — буркнул я.
— Ты не сможешь, — ответил он, — это попало ко мне случайно. Есть одна
составляющая, которую ты никогда не сможешь достать. Кроме той, что находится в кольце Тота. А другой больше не будет никогда и нигде.
— В кольце Тота? — повторил я. — Где же оно?
— Этого ты тоже никогда не узнаешь, — ответил он. — Ты завоевал её
любовь. Но кто же в итоге победил? Я оставляю тебя в твоей жалкой земной
жизни. Мои оковы разорваны. Я должен идти!
Он развернулся и выбежал из комнаты. Утром пришло известие, что жрец
Тота мёртв.
После этого мои дни были посвящены исследованиям. Я должен был найти этот неуловимый яд, который был бы достаточно силен, чтобы разрушить
эликсир. С раннего рассвета до полуночи я склонялся над склянками и печью.
Прежде всего, я собрал папирусы и химические сосуды жреца Тота. Увы! Они
мало чему меня научили. То тут, то там какой‑то намек или мимолетное высказывание рождали в моей душе надежду, но ничего путного из этого не выходило. И всё же, месяц за месяцем, я продолжал трудиться. Когда сердце ослабевало, я пробирался к могиле у пальм.
Там, стоя у мертвой шкатулки, из которой была похищена драгоценность,
я чувствовал сладкое присутствие Атмы и шептал ей, что я воссоединюсь с ней,
если смертная мудрость сможет разгадать эту загадку.
Пармес сказал, что его открытие было связано с кольцом Тота. Я немного
помнил эту безделушку. Это был большой и увесистый перстень, сделанный
не из золота, а из более редкого и тяжелого металла, привезенного из рудников горы Харбал. Платина, как вы это называете. Я вспомнил, что в него был
вставлен полый кристалл, в котором могло храниться несколько капель жидкости. Итак, секрет Пармеса не мог быть связан только с металлом, ведь в Храме
было много колец из этого металла. По всей вероятности, он хранил свою драгоценную составляющую в полости кристалла. Едва я успел прийти к такому
выводу, как, роясь в его записях, наткнулся на ту, в которой говорилось, что

кольцо тота

это действительно так и что в кристалле ещё оставалось немного неиспользованной жидкости.
Но как найти кольцо? Его не было на нём, когда его раздевали для бальзамирования. В этом я сам убедился. Не было его и среди личных вещей. Тщетно
я обыскивал все комнаты, в которые он заходил, все шкатулки, вазы и вещи,
принадлежавшие ему. Я просеял весь песок пустыни в тех местах, где он обычно ходил; но, что бы я ни делал, я не смог найти никаких следов кольца Тота.
Но, возможно, мои труды преодолели бы все препятствия, если бы не новое,
нежданное несчастье.
В это время велась великая война против гиксосов, и военачальники Великого Фараона оказались отрезаны в пустыне вместе со всеми своими лучниками
и всадниками. Племена гиксосов набросились на нас, как саранча в засушливый
год. От пустыни Шур до великого Горького озера днем лилась кровь, а ночью
— горел огонь. Аварис был оплотом Египта, но мы не смогли сдержать натиск
дикарей. Город пал. Наместник и солдаты были преданы мечу, а я вместе со
многими другими попал в плен.
Много лет я пас скот на великих равнинах у Евфрата. Умер мой хозяин,
состарился его сын, а я был всё так же далёк от смерти, как и прежде. Наконец я бежал из плена на быстроногом верблюде и вернулся в Египет. Гиксосы поселились на завоеванной ими земле, и их собственный царь правил
страной. Аварис был разрушен и полностью сожжен, а от великого храма
не осталось ничего, кроме неприглядного кургана. Повсюду могилы были
разграблены, а памятники разрушены. От могилы моей Атмы не осталось
и следа. Она была погребена в песках пустыни, а пальмы, которыми было
отмечено это место, давно исчезли. Бумаги Пармеса и остатки храма Тота
были либо уничтожены, либо разбросаны по пустыням Сирии. Любые поиски были тщетны.
С тех пор я оставил всякую надежду когда‑либо найти кольцо или открыть
для себя хитроумный яд. Я поставил перед собой задачу жить как можно спокойнее и терпеливее, пока действие эликсира не ослабнет. Как ты можешь понять, насколько страшная вещь время? Ты, имеющий опыт только короткого
пути между колыбелью и могилой? Я знаю это на собственном опыте, я, плывущий по течению мировой истории. Я был стар, когда пал Илион. Я был очень
стар, когда Геродот посетил Мемфис. Годы не согнули меня, когда Евангелие
явилось на землю. И все же ты видишь меня таким же, как и те люди,— проклятый эликсир все еще услаждает мою кровь и охраняет меня от того, что
я хотел бы получить. Но теперь я наконец‑то я дошёл до конца!
Я путешествовал по всем землям и жил среди всех народов. Для меня все
языки одинаковы. Я выучил их все, чтобы скоротать утомительные годы. Мне
нет нужды говорить тебе, как медленно они тянулись — долгий рассвет современной цивилизации, унылые средние века, мрачные времена варварства. Теперь всё это позади, и я никогда не смотрел влюбленными глазами на другую
женщину. Атма знает, что я был верен ей.

артур конан дойл

У меня было обыкновение читать всё, что писали учёные о Древнем Египте. Я был в разных положениях, иногда в достатке, иногда в бедности, но всегда находил достаточно средств, чтобы покупать книги, посвященные этим
вопросам. Около девяти месяцев назад я был в Сан-Франциско, где прочитал
сообщение о некоторых открытиях, сделанных в окрестностях Авариса. Сердце моё заколотилось, когда я прочитал его. Там говорилось о том, что один
археолог занялся исследованием нескольких недавно раскопанных гробниц.
В одной из них была найдена нетронутая мумия с надписью на саркофаге, гласившей, что в ней находится тело дочери наместника города времён Тутмоса.
Кроме того, там было написано, что при снятии саркофага было обнаружено
большое платиновое кольцо с кристаллом, которое было положено на грудь
забальзамированной женщины. Получается, именно здесь Пармес спрятал
кольцо Тота. Он мог с уверенностью утверждать, что оно в безопасности, ведь
ни один египтянин не запятнал бы свою душу, тронув даже внешний саркофаг
похороненного человека.
В ту же ночь я выехал из Сан-Франциско и через несколько недель снова
оказался в Аварисе, если несколько песчаных насыпей и разрушившихся стен
могут служить подтверждением местонахождения этого великого города. Я поспешил к французам, которые вели там раскопки, и спросил у них про кольцо.
Они ответили, что и кольцо, и мумия отправлены в Булакский музей в Каире.
Я отправился в Булак, но там мне сказали, что кольцо и мумию забрал Мариэтт-бей и отправил их в Лувр. Я последовал за ними, и вот, наконец, здесь
в египетском зале, спустя почти четыре тысячи лет, я нашёл останки моей Атмы
и кольцо, которое я так долго искал.
Но как я мог прикоснуться к ним? Как я мог заполучить их себе в собственность? Случилось так, что освободилось место служителя. Я пошел к директору.
Я убедил его, что много знаю о Египте. В своем рвении я рассказал ему слишком
много. Он заметил, что мне больше подходит профессорское кресло, чем место
простого смотрителя. Я, по его словам, знал больше, чем он. Только совершив
ошибку и дав ему понять, что он переоценил мои знания, я уговорил его разрешить мне перенести в эту комнату те немногие вещи, которые я сохранил.
Это моя первая и последняя ночь здесь.
Такова моя история, мистер Ванситтарт Смит. Это всё, что я хотел поведать
тебе о своей жизни. По странной случайности этой ночью ты взглянул на лицо
женщины, которую я любил в те далекие дни. На стенде было много колец
с кристаллами, и мне пришлось протестировать их, чтобы выбрать именно то,
которое я хотел. Один взгляд на кристалл показал мне, что жидкость действительно всё ещё находится внутри него, и что я наконец‑то смогу избавиться
от этого проклятья, которое было для меня хуже самой отвратительной болезни. Мне больше нечего тебе сказать. Я сбросил с себя бремя. Ты можешь рассказать мою историю или умолчать о ней по своему усмотрению. Выбор остается
за тобой. Я в долгу перед тобой, потому что этой ночью я едва не лишил тебя
жизни. Я был отчаянным человеком и не хотел, чтобы меня останавливали

кольцо тота

Один из служителей лежит мертвый на полу,
обхватив руками одну из мумий.
в достижении моей цели. Если бы я увидел тебя до того, как всё было сделано,
я, возможно, применил бы свой кинжал. Вот дверь. Она ведет на улицу Риволи. Спокойной ночи!»
Англичанин оглянулся. На мгновение в узком дверном проеме возникла
тощая фигура египтянина Сосры. В следующее мгновение дверь захлопнулась,
и тяжелый скрежет засова разорвал ночную тишину.
На второй день после своего возвращения в Лондон мистер Джон Ванситтарт Смит увидел в парижской корреспонденции «Таймс» следующее краткое
сообщение:
«Любопытное происшествие в Лувре. Вчера утром в главном египетском
зале произошёл странный случай. Люди, нанятые убирать помещения по утрам,
обнаружили, что один из служителей лежит мертвый на полу, обхватив руками
одну из мумий. Его объятия были так крепки, что лишь с величайшим трудом
их удалось разнять. Один из стендов с ценными кольцами был вскрыт. Власти
придерживаются мнения, что мужчина хотел похитить мумию с целью продать
её частному коллекционеру, но скончался на месте из-за давней болезни сердца. Говорят, что он был человеком неопределенного возраста и эксцентричных
привычек, у которого не было никаких родственников, которые могли бы оплакивать его драматическую и безвременную кончину».

УЖАС ШТОЛЬНИ «СИНИЙ ДЖОН»

Нижеследующий рассказ был найден среди бумаг доктора Джеймса Хардкасла, проживающего по адресу Аппер-Ковентри-Флэтс, 36, Южный Кенсингтон и умершего от чахотки 4 февраля 1908 года. Те, кто хорошо его знал, отказываются высказывать свое мнение по поводу этой истории, но единодушно
утверждают, что он был человеком трезвого и научного склада ума, абсолютно
лишённым воображения и вряд ли мог выдумать какую-либо небывальщину.
Письменное изложение произошедшей с ним истории было вложено в конверт
с надписью: «Краткий отчет о происшествии, произошедшем вблизи фермы
мисс Аллертонов в северо-западном Дербишире весной прошлого года». Конверт был запечатан, а на другой стороне карандашом было написано:
«ДОРОГОЙ СИТОН, возможно, вам будет интересно, а возможно, и больно
узнать, что недоверие, с которым вы встретили мой рассказ, не позволило мне
больше поднимать эту тему. Я оставляю эту историю здесь, на бумаге, и, воз‑
можно, после моей смерти обнаружится, что незнакомые люди доверяют мне
больше, чем мой друг».
Расследование не смогло установить, кем был этот Ситон. Могу добавить,
что проживание покойного на ферме Аллертонов и общий характер его тревожного поведения, помимо его конкретного объяснения, абсолютно точно подтверждено. К этому предисловию я прилагаю рассказ самого Хардкасла в точности в том виде, в каком он его оставил. Он написан в форме дневника, некоторые записи в котором были расширены, в то время как другие были стерты.
«17 апреля. Я уже чувствую благотворное влияние этого чудесного горного
воздуха. Ферма Аллертонов расположена на высоте тысяча четыреста двадцати футов над уровнем моря, так что климат здесь вполне бодрящий. Помимо
обычного утреннего кашля, я почти не испытываю дискомфорта, а благодаря
свежему молоку и домашней баранине у меня есть все шансы прибавить в весе.
Я думаю, Сондерсон будет доволен.

ужас шахты «синий джон»

Обе мисс Аллертон были очаровательны и добры, две милые маленькие
трудолюбивые старые девы, готовые излить всё своё искреннее внимание, которое должно было быть обращено на мужа и детей, на немощного незнакомца.
Воистину, старая дева — полезнейший персонаж, одна из резервных сил общества. Говорят о ненужности такой женщины, но что бы делал бедный больной мужчина без её доброго присутствия? Кстати, в своей простоте они очень
быстро раскрыли причину, по которой Сондерсон рекомендовал их ферму.
Профессор поднялся по служебной лестнице своим старанием, и я полагаю,
что в молодости он не раз пугал ворон на этих самых полях.
Это очень уединенное место, и прогулки здесь чрезвычайно живописны.
Ферма состоит из пастбищ, расположенных на дне долины неправильной
формы. По обе стороны раскинулись фантастические известняковые холмы,
сложенные из такой мягкой породы, что ее можно откалывать руками. Вся эта
местность как будто полая. Если бы вы могли ударить по ней каким-нибудь
гигантским молотом, она бы загудела, как барабан, или, возможно, вообще обрушилась, обнажив какое-нибудь огромное подземное море. Несомненно, там
должно быть большое море, потому что со всех сторон ручьи уходят в гору, чтобы никогда больше не появиться. Повсюду в скалах есть расщелины, и, пройдя
через них, оказываешься в огромных пещерах, уходящих в недра земли. У меня
есть маленький велосипедный фонарик, и я с удовольствием ношу его с собой
в эти странные уединенные места и наблюдаю удивительные искрящиеся серебром эффекты, когда бросаю его свет на сталактиты, украшающие высокие
своды. Выключите фонарик, и вы окажетесь в кромешной тьме. Включите его,
и очутитесь в сказке из «Тысячи и одной ночи».
Но есть одна странная расщелина в скале, которая представляет особый
интерес, ведь это дело рук человеческих, а не природы. Я никогда не слышал
о «Синем Джоне» до того, как приехал в эти края. Так называют необычный
минерал красивого сиреневого оттенка, который встречается только в одном
или двух местах в мире. Он настолько редок, что обычная ваза из него ценится
очень высоко. Римляне, обладая своим необыкновенным чутьем, обнаружили, что его можно найти в этой долине, и пробили глубокую горизонтальную
штольню в склоне горы. Она получила название штольня «Синий Джон»,
её вход представлял собой вырубленную в скале арку, которая теперь заросла кустарником. Это довольно обширная штольня, прорубленная римскими
рудокопами, и она пересекает несколько больших пещер, затопленных водой,
так что, если вы попадете в неё, вам не помешает отметить свои шаги и запастись свечами, иначе вы никогда не сможете вернуться на дневной свет. Я еще
не углублялся в этот лабиринт, но в тот день, стоя в начале арочного прохода
и вглядываясь в черные глубины, я поклялся, что, когда вернется здоровье, я посвящу свой отпуск исследованию этих таинственных недр и выясню, как далеко
проникли римляне в дербиширские холмы.
Странно, до чего суеверны мои соотечественники. Мне следовало бы быть
лучшего мнения о молодом Армитидже, потому что он человек с неплохим

артур конан дойл

образованием и характером, и очень приятный для своего положения в обществе. Я стоял у входа в штольню «Синий Джон», когда он подошел ко мне
через пастбище.
— Ну, доктор, — спросил он, — я надеюсь, вы не боитесь?
— Боюсь? — парировал я. — Чего тут бояться?
— Этого, — сказал он, тыча большим пальцем в сторону черного свода, —
Ужаса, который обитает в этих недрах.
Как абсурдно легко возникают легенды в уединенной сельской местности!
Я расспросил его о причинах его странного поверья. По словам Армитиджа,
время от времени с пастбищ пропадали овцы, которых похищали целиком.
То, что они могли потеряться и исчезнуть среди гор, он не стал даже принимать
во внимание. Однажды была найдена лужа крови и несколько клоков шерсти.
Это тоже, как я отметил, можно объяснить совершенно естественным образом.
Кроме того, ночи, в которые исчезали овцы, неизменно были очень темными,
облачными и безлунными. На это я получил очевидный ответ, что именно такие
ночи, естественно, выбирает для своей работы обычный вор. В одном случае
в стене овчарни была проделана брешь, и некоторые камни были разбросаны
на значительное расстояние. На мой взгляд, снова дело рук человеческих. Наконец, Армитидж подкрепил все свои аргументы, сказав мне, что он как‑то слышал это Существо — более того, его может услышать любой, кто достаточно
долго просидит перед входом в штольню. Звук существа похож на отдаленный
рев огромной силы. Я не мог не улыбнуться по этому поводу, зная, как странно
звучат отголоски подземной водной системы, проходящей среди расщелин известняковых образований. Мое недоверие раздражало Армитиджа, и он резко
повернулся и покинул меня.
А теперь — самое интересное во всем этом деле. Я все еще стоял у входа
в пещеру, прокручивая в уме различные высказывания Армитиджа и размышляя о том, насколько легко их можно было бы объяснить, как вдруг из глубины
раздался совершенно необычный звук. Как его описать? Во-первых, казалось,
что он находится на огромном расстоянии, далеко в недрах земли. Во-вторых,
несмотря на это ощущение расстояния, он был очень мощным. И, наконец, это
был не гул, не грохот, как, например, при падении воды или обрушении камня,
а высокий вой, дрожащий и вибрирующий, немного похожий на ржание лошади. Это было, безусловно, удивительное ощущение, которое на мгновение,
я должен признать, придало новое содержание словам Армитиджа. Я простоял
у входа в штольню полчаса или больше, но звук больше не повторился, и в конце концов я побрёл обратно к фермерскому дому, несколько озадаченный произошедшим. Я решил, что обязательно исследую эту пещеру, когда восстановятся силы. Конечно, версия Армитиджа слишком абсурдна для обсуждения,
но все же этот звук был очень странным. Он до сих пор звучит в моих ушах,
пока я пишу.
20 апреля. За последние три дня я совершил несколько вылазок к «Синему
Джону» и даже преодолел небольшой отрезок штольни, но мой велосипед-

ужас шахты «синий джон»

Я простоял у входа в штольню полчаса или больше, но звук
больше не повторился.
ный фонарь был настолько мал и слаб, что я не осмеливался заходить слишком далеко. Я решил действовать более систематически. Больше я не слышал
никаких звуков и почти поверил, что стал жертвой галлюцинации, навеянной,
возможно, разговором Армитиджа. Конечно, всё это нелепо, и все же я должен
признать, что кусты у входа в пещеру действительно выглядят так, как будто
сквозь них протискивалось какое‑то здоровое существо. Я начинаю испытывать острый интерес. Я ничего не сказал мисс Аллертонам, потому что они
и без того достаточно суеверны, но прикупил несколько свечей и намерен был
разобраться сам.

артур конан дойл

Сегодня утром я заметил, что среди многочисленных клочков овечьей
шерсти, лежавших в кустах возле пещеры, был один, измазанный кровью. Конечно, разум подсказывает мне, что, если овцы забредут в такие каменистые
места, они, скорее всего, поранятся, и все же каким-то образом этот багровый
след вызвал у меня неожиданный шок, и на мгновение я в ужасе отпрянул от
старой римской штольни. Зловонное дыхание, казалось, сочилось из черных
глубин, в которые я вглядывался. Неужели там, внизу, может таиться какое-то
безымянное нечто, какое-то страшное существо? В те дни, когда я был здоров,
я был бы неспособен на подобные чувства, но человек становится более нервным и капризным, когда его здоровье пошатнётся.
На мгновение я ослабел в своей решимости и был готов навсегда оставить
тайну старой штольни, если таковая существует, неразгаданной. Но сегодня
вечером мои нервы успокоились и ко мне вернулся интерес. Я надеюсь, что
завтра попробую глубже разобраться в этой тайне.
22 апреля. Позвольте мне попробовать как можно точнее описать свои
вчерашние необычные похождения. Я отправился в путь во второй половине
дня и добрался до штольни «Синий Джон». Признаюсь, когда я заглянул в её
глубины, ко мне вернулись опасения, и я пожалел, что не взял с собой спутника
для совместного исследования. Наконец, набравшись решимости, я зажег свечу,
продрался сквозь заросли и спустился в скальную выработку.
Она уходила вниз под острым углом примерно на пятьдесят футов, пол был
покрыт битым камнем. Оттуда тянулся длинный прямой проход, вырубленный
в цельной скале. Я не геолог, но поверхность коридора, несомненно, состояла
из более твердого материала, чем известняк, так как в некоторых местах виднелись следы от инструментов, оставленные древними старателями, причем
такие свежие, как будто они были сделаны вчера. Я, спотыкаясь, шел по этому
странному неосвещенному коридору, и мой слабый огонек отбрасывал вокруг
меня тусклый круг света, отчего тени казались еще более угрожающими и неясными. Наконец, я добрался до места, где римские рудокопы докопались до
изъеденной водой пещеры — огромный зал, увешанный длинными сосульками известковых отложений. Из этой центральной камеры, как мне показалось,
уходило в глубь земли множество ходов, проточенных подземными потоками.
Я стоял там, размышляя, что лучше — вернуться назад или осмелиться углубиться дальше в этот опасный лабиринт, внезапно мой взгляд упал на что-то,
лежащее у моих ног и привлекшее мое внимание.
Большая часть пола пещеры была покрыта каменными глыбами или твердыми известковыми наростами, но в этом месте с далекого свода капала вода,
оставившая пятно мягкой грязи. В самом его центре виднелась огромная отметина — нечеткая клякса, глубокая, широкая и неровная, как будто туда упал
большой валун. Однако никакого валуна поблизости не было, как не было
и ничего, что могло бы объяснить такой след. Он был слишком велик, чтобы
его могло сделать какое‑либо животное, и, кроме того, он был только один,
а пятно грязи было такого размера, что ни один человек не смог бы покрыть

ужас шахты «синий джон»

его никаким разумным шагом. Когда я оторвался от изучения этого странного явления и оглядел черные тени, окружавшие меня, должен признаться, что
на мгновение у меня неприятно сжалось сердце, и, как я ни старался, свеча задрожала в моей протянутой руке.
Однако я быстро пришел в себя, подумав, насколько абсурдно связывать
столь огромный и бесформенный след со следом какого‑либо известного животного. Даже слон не смог бы его оставить. Поэтому я решил, что не буду
пугаться смутных и бессмысленных страхов и продолжу разведку. Прежде
чем идти дальше, я обратил внимание на любопытное каменное образование
в стене, в котором я смог опознать вход в римскую штольню. Такая предосторожность была крайне необходима, так как большая пещера, насколько я мог
видеть, была пересечена множеством проходов. Убедившись, что я спокоен
и проверив запасные свечи и спички, я медленно двинулся вперед по каменистой и неровной поверхности.
И вот я подошёл к тому месту, где меня постигла столь неожиданная и отчаянная катастрофа. Ручей шириной около двадцати футов пересекал мой путь,
и я прошел некоторое расстояние вдоль берега, чтобы найти место, где можно было бы перейти его посуху. Наконец, я подошел к месту, где недалеко от
центра лежал одинокий плоский валун, до которого можно было допрыгнуть.
Но так получилось, что камень был отколот и источен потоком, поэтому при
приземлении он накренился, а я упал в ледяную воду. Свеча погасла, и я барахтался в абсолютной темноте.
Я, пошатываясь, снова поднялся на ноги, больше удивленный, чем встревоженный своим приключением. Свеча выпала у меня из руки и затерялась
в ручье, но у меня в кармане были две другие, так что это не имело никакого
значения. Я приготовил одну из них и достал коробок спичек, чтобы зажечь
её. Только тогда я осознал свое положение. Коробка промокла во время моего
падения в реку. Зажечь спички было невозможно.
Когда я осознал свое положение мне почудилось, что холодная рука сжала моё сердце. Темнота была непроницаемой и ужасной. Это было настолько
невыносимо, что хотелось оттолкнуть её рукой. Я замер и последним усилием воли удержался на ногах. Я попытался восстановить в уме карту пещеры
такой, какой я видел ее в последний раз. Увы! Ориентиры, которые запечатлелись в моем сознании, находились высоко на стене, и их нельзя было найти
на ощупь. Тем не менее, я в общих чертах помнил, как располагались стены,
и надеялся, что, пробираясь вдоль них ощупью, я наконец приду к началу римской штольни. Двигаясь очень медленно и постоянно натыкаясь на камни, я отправился на этот отчаянный поиск.
Но очень скоро я понял, насколько это невозможно. В этой черной, непроглядной тьме в одно мгновение теряешь ориентацию. Не успел я сделать и дюжины шагов, как был совершенно сбит с толку своим местонахождением. По
журчанию ручья, который был единственным слышимым звуком, я понял, где
нахожусь, но стоило мне покинуть его берег, как я окончательно заблудился.

артур конан дойл

Идея найти обратный путь в абсолютной темноте через этот известняковый
лабиринт была явно невыполнимой.
Я сел на валун и задумался о своем незавидном положении. Я никому не говорил, что собираюсь пойти в штольню «Синий Джон», и маловероятно, что
какая-то поисковая группа отправится за мной. Поэтому я должен полагаться
только на свои силы, чтобы избежать беды. Оставалась одна надежда — на то,
что спички высохнут. Когда я упал в реку, то промок только наполовину. Моё
левое плечо оставалось над водой. Поэтому я взял коробок спичек и сунул его
себе под левую подмышку. Влажный воздух пещеры, возможно, нейтрализуется
теплом моего тела, но даже в этом случае я понимал, что не могу рассчитывать
на свет в течение многих часов. А пока ничего не оставалось, как ждать.
По счастливой случайности, прежде чем покинуть ферму, я сунул в карман
несколько галет. Теперь я проглотил их и запил глотком из того злополучного
ручья, который был причиной всех моих несчастий. Затем я на ощупь нашел
удобное сиденье среди камней и, обнаружив место, где я мог бы получить опору
для спины, вытянул ноги и устроился поудобнее. Мне было ужасно сыро и холодно, но я старался подбодрить себя мыслью о том, что современная наука
предписывает при моей болезни открытые окна и прогулки в любую погоду.
Постепенно, убаюканный монотонным журчанием ручья и абсолютной темнотой, я погрузился в тревожный сон.
Как долго это продолжалось, я не могу сказать. Возможно, это продолжалось час, а возможно, и несколько. Внезапно я вскочил на своём каменном ложе,
чувствуя, как трепещет каждый нерв, а все чувства обострены до предела. Вне
всякого сомнения, я услышал звук — этот звук, совершенно отличался от журчания воды. Он исчез, но его отголоски все еще звучали в моем ухе. Может
быть, это поисковая группа? Они наверняка кричали, и как ни смутен был этот
звук, разбудивший меня, он был очень похож на человеческий голос. Я сидел,
пошатываясь и не решаясь вздохнуть. И вот он раздался снова! И ещё раз! Теперь он стал непрерывным. Это были шаги — да, несомненно, это были шаги
какого‑то живого существа. Но что это была за поступь! Создавалось впечатление, что на ногах из губки лежит огромная тяжесть, издающая приглушенный, но слышимый звук. Темнота оставалась такой же, как и всегда, но поступь
была размеренной и решительной. И шаги, вне всякого сомнения, направлялись в мою сторону.
Моя спина похолодела, а волосы встали дыбом, когда я прислушался к этим
ровным и тяжеловесным шагам. Там было какое‑то существо, и, судя по скорости его продвижения, оно прекрасно видело в темноте. Я низко пригнулся к своему камню и попытался слиться с ним. Шаги стали еще ближе, затем
прекратились, и вскоре я услышал громкий плеск и чавканье. Существо пило
из ручья. Затем снова воцарилась тишина, нарушаемая чередой долгих сопений
и фырканья огромной громкости и силы. Неужели оно учуяло мой запах? Мои
собственные ноздри наполнил слабый зловонный запах, мерзкий и отвратительный. Потом я снова услышал шаги. Теперь они были на моей стороне ру-

ужас шахты «синий джон»

чья. Камни загрохотали в нескольких ярдах от того места, где я лежал. Не смея
дышать, я прижался к камню. Затем шаги удалились. Я услышал всплеск, когда
он снова перешёл через ручей, и звук затих вдали.
Я ещё долго лежал на камне, не в силах пошевелиться от ужаса. Я думал
о звуке, доносившемся из глубины пещеры, об опасениях Армитиджа, о странном отпечатке в грязи, и вот теперь появилось окончательное и абсолютное
доказательство того, что в недрах горы действительно притаилось какое‑то
немыслимое чудовище, нечто совершенно неземное и страшное. О его природе или форме я не мог составить никакого представления, кроме того, что оно
быстро передвигается и обладает гигантским размером. Пока я лежал, во мне
бушевала борьба между разумом, который говорил мне, что такого не может
быть, и чувствами, которые говорили мне, что это так. В конце концов, я почти
убедил себя, что все произошедшее было частью какого‑то дурного сна, а мое
тяжелое физическое состояние могло вызвать галлюцинацию. Но там я обнаружил ещё кое-что, что устранило последнюю возможность сомнений.
Я достал спички из подмышки и пощупал их. Они казались совершенно
твердыми и сухими. Наклонившись в расщелину между скалами, я попробовал зажечь одну из них. К моей радости, она сразу загорелась. Я зажег свечу
и, испуганно оглядываясь в туманную глубину пещеры, поспешил в сторону
римской штольни. Делая это, я миновал участок грязи, на котором до этого
видел огромный отпечаток. Теперь я стоял перед ним в изумлении, потому
что там были три похожих отпечатка, огромных размеров, неправильных очертаний и глубины, которая указывала на тяжесть, оставившую их. И тут меня
охватил ужас. Пригнувшись и заслоняя свечу рукой, я в безумном страхе побежал к римской штольне, поспешил вверх и не останавливался до тех пор, пока
с усталыми ногами и тяжело дышащими легкими не взбежал по последнему
каменному склону, прорвался сквозь заросли шиповника и в изнеможении
не рухнул на мягкую траву под мирным светом звезд. Было три часа ночи, когда я добрался до фермерского дома, а сегодня я весь взвинчен и дрожу от пережитого потрясения. Пока я никому ничего не рассказывал. Я должен быть
осторожен в этом вопросе. Что подумают бедные одинокие женщины или необразованные люди, если я расскажу им о своем происшествии? Лучше обратиться к тому, кто поймет и посоветует.
25 апреля. После невероятного происшествия в пещере я два дня пролежал в постели. Я использую это прилагательное в совершенно определенном
значении, потому что ничто в жизни не потрясло меня так же сильно, как этот
случай. Я уже говорил, что искал кого‑нибудь, кто мог бы дать мне совет. В нескольких милях отсюда практикует доктор Марк Джонсон, к которому у меня
была рекомендательная записка от профессора Сондерсона. К нему я и поехал,
когда уже достаточно окреп, чтобы передвигаться, и рассказал ему все свои
странные события и мысли. Он внимательно выслушал, а затем тщательно осмотрел меня, уделяя особое внимание моим рефлексам и зрачкам моих глаз.
Закончив, он отказался обсуждать моё происшествие, сказав, что это совер-

100

артур конан дойл

шенно не в его компетенции, но дал мне визитку мистера Пиктона в Каслтоне
и посоветовал немедленно отправиться к нему и рассказать все в точности так,
как я рассказал ему. По словам моего собеседника, это был именно тот человек,
который как нельзя лучше подходил для помощи в этом деле. Поэтому я отправился на станцию, а оттуда в маленький городок, который находится примерно
в десяти милях отсюда. Мистер Пиктон, судя по всему, был человеком важным,
поскольку его латунная табличка красовалась на двери довольно солидного здания на окраине города. Я уже собирался позвонить в его колокольчик, когда
у меня возникло какое‑то дурное предчувствие, и, зайдя в соседний магазин,
я спросил человека за прилавком, не может ли он рассказать мне что‑нибудь
о мистере Пиктоне.
— Он, — сказал продавец, — лучший лекарь для сумасшедших в Дербишире, а вон там его лечебница.
Сами можете представить, что прошло совсем немного времени, прежде
чем я отряхнул пыль Каслтона со своих ног и вернулся на ферму, проклиная
всех лишенных воображения педантов, которые не могут себе представить, что
в мироздании могут существовать вещи, которые еще ни разу не попадались
на глаза. В конце концов, теперь, когда я остыл, я могу позволить себе признать,
что ранее сочувствовал Армитиджу не больше, чем доктор Джонсон мне.
27 апреля. Когда я был студентом, у меня была репутация человека смелого и предприимчивого. Помню, что, когда в Колтбридже проводилась охота
за привидениями, именно я сидел в доме с призраками. Что это — преклонный
возраст (в конце концов, мне всего тридцать пять лет) или физический недуг,
вызвавший перерождение? Сердце моё замирает, когда я думаю об этой ужасной заброшенной штольне и об уверенности, что в ней обитает какое‑то чудовище. Что же мне делать? Не проходит и часа, чтобы я не задумывался над этим
вопросом. Если же я расскажу что‑нибудь, то это вызовет либо безумную тревогу на всю деревню, либо абсолютное недоверие, которое может закончиться
тем, что меня отправят в психушку. В целом, я думаю, что лучший выход для
меня — подождать и подготовиться к более продуманному походу, чем предыдущий. В качестве первого шага я побывал в Каслтоне и приобрел несколько
предметов первой необходимости — большой ацетиленовый фонарь, во‑первых, и хорошую двуствольную спортивную винтовку, во‑вторых. Последнюю
я взял напрокат, но купил дюжину патронов для тяжелой дичи, которыми можно завалить и носорога. Теперь я готов к встрече с моим другом-троглодитом.
Дай бог мне побольше здоровья и сил, и я еще попробую договориться с ним.
Но кто или что он такое? Ах! Вот вопрос, который стоит между мной и моими
страхами. Сколько теорий я строю, чтобы потом отбросить каждую из них! Всё
это так немыслимо. И все же звуки, отпечаток ноги, топот в пещере — никакие
доводы рассудка не могут обойти их стороной. Вспоминаются старинные легенды о драконах и других чудовищах. Может быть, это не такие уж и сказки,
как мы думаем? Может быть, в их основе лежит какой‑то факт, и я, как никто
другой из смертных, избран для его раскрытия?

ужас шахты «синий джон»

101

Так вот, овцы исчезли.
3 мая. В течение нескольких дней я был прикован к постели капризами английской весны, и за эти дни произошли события, истинный и зловещий смысл
которых никто, кроме меня, не может оценить. Я могу сказать, что в последнее
время у нас были пасмурные и безлунные ночи, именно такие, в которые исчезали овцы. Так вот, овцы исчезли. Две у мисс Аллертонов, одна у старого Пирсона
из Кэт-Уолки и одна у миссис Моултон. Всего четыре овцы за три ночи. От них
не осталось и следа, а по деревне поползли слухи о цыганах и похитителях овец.
Но было и нечто более серьезное. Молодой Армитидж тоже исчез. Он покинул свой коттедж на вересковой пустоши вечером в среду, и с тех пор о нём
ничего не было слышно. Он был холостяком, так что разговоров было меньше,
чем это было бы в противоположном случае. Популярное объяснение гласило,

102

артур конан дойл

что он задолжал денег и нашел работу в какой‑то другой части страны, откуда
в ближайшее время выпишет свои вещи. Но у меня есть серьезные сомнения.
Не гораздо ли более вероятно, что недавняя трагедия с овцами заставила его
предпринять какие‑то шаги, которые могли закончиться для него гибелью?
Он мог, например, подстеречь это существо и быть унесенным им в глубь гор.
Какая немыслимая судьба для цивилизованного англичанина двадцатого века!
И все же я чувствую, что это возможно и даже вероятнее всего. Но в таком случае, насколько я несу ответственность как за его смерть, так и за любое другое
несчастье, которое может произойти? Конечно, с теми знаниями, которыми
я уже обладаю, моим долгом должно быть проследить за тем, чтобы что‑то было
сделано, или, если необходимо, сделать это самому. Я взялся за последнее, сегодня утром я отправился в местное отделение полиции и рассказал свою историю. Инспектор записал всё в большую книгу и с похвальной серьезностью раскланялся со мной, но не успел я отойти от его садовой дорожки, как раздался
взрыв хохота. Несомненно, он рассказывал о моём приключении сослуживцам.
10 июня. Я пишу это, лежа в постели, спустя шесть недель после моей последней записи в этом дневнике. Я пережил ужасное душевное и физическое
потрясение, вызванное таким испытанием, какое редко выпадало на долю человека. Но я достиг своей цели. Опасность, исходящая от Ужаса, обитающего в штольне «Синий Джон», миновала и больше никогда не вернется. По
крайней мере, я, несчастный больной, сделал всё возможное для общего блага.
Позвольте мне теперь как можно подробнее рассказать о том, что произошло.
Ночь на пятницу, 3 мая, была темной и облачной — самая подходящая ночь
для прогулок чудовища. Около одиннадцати часов я вышел из дома с фонарём
и ружьём, предварительно оставив записку на столе в своей спальне, в которой
говорилось, что, если я пропал, меня следует искать в направлении штольни
«Синий Джон». Я пробрался к проходу в римскую штольню и, устроившись
среди камней недалеко от входа, закрыл фонарь и стал терпеливо ждать, держа
наготове заряженную винтовку.
Это было печальное бдение. По всей извилистой долине я мог видеть
разбросанные огни фермерских домов, и до моих ушей слабо доносился бой
церковных часов в Чапел-ле-Дейле. Эти признаки присутствия моих собратьев только усиливали ощущение одиночества и заставляли прилагать больше
усилий, чтобы преодолеть страх, который постоянно искушал меня вернуться
на ферму и навсегда отказаться от этого опасного похода. Но в каждом человеке глубоко сидит чувство собственного достоинства, которое не позволяет
ему отказаться от однажды начатого дела. Это чувство личной гордости было
моим спасением, и только оно одно удерживало меня, когда все инстинкты
моей натуры тянули меня прочь. Сейчас я рад, что у меня хватило сил остаться.
Несмотря на всё, чего мне это стоило, мое мужское достоинство, по крайней
мере, выше всяких похвал.
В далекой церкви пробило двенадцать часов, потом час, потом два. Это
было самое тёмное время ночи. Низко плыли облака, и на небе не было ни звез-

ужас шахты «синий джон»

103

дочки. Где-то среди скал ухала сова, но никаких других звуков, кроме легкого
шелеста ветра, до моих ушей не доносилось. И тут вдруг я услышал «это»!
Издалека, из глубины штольни, донеслись приглушенные шаги, такие мягкие
и в то же время такие тяжелые. Я также слышал скрежет камней, когда они поддавались поступи гиганта. Шаги приближались. Они были совсем близко от
меня. Я услышал треск кустов вокруг входа, а затем смутно различил в темноте
очертания какой-то огромной фигуры, какого-то чудовищного существа, очень
быстро и бесшумно выходящего из земных недр. Меня парализовало от страха
и изумления. Как бы долго я ни ждал, теперь, когда это действительно произошло, я был не готов к такому шоку. Я лежал неподвижно, затаив дыхание, в то
время как огромная темная масса пронеслась мимо меня и растворилась в ночи.
Я собрался с духом, готовясь к его возвращению. Из спящей сельской местности не доносилось ни звука, который мог бы рассказать о том ужасе, который
вырвался на свободу. Я никоим образом не мог судить, насколько чудовище
было далеко, что делало и когда могло вернуться. Но ни в коем случае во второй раз мои нервы не должны подвести меня, ни в коем случае во второй раз
чудовище не должно подойти незамеченным. Я поклялся в этом сквозь стиснутые зубы, кладя свою взведенную винтовку поперек камня.
И все же это чуть не случилось. Не было никаких предупреждений о приближении чудовища, когда оно пронеслось по траве. Вдруг, как темная, плывущая тень, передо мной снова вырисовалась огромная фигура, направляющаяся
к входу в подземелье. Снова наступил тот паралич воли, который сковал мой
скрюченный указательный палец, не давая нажать на спусковой крючок. Но
отчаянным усилием я стряхнул оцепенение. Как только зашуршал кустарник,
и чудовищный зверь слился с тенью штольни, я выстрелил в удаляющуюся
фигуру. В свете выстрела я мельком увидел огромную косматую массу, нечто
с грубой и щетинистой шерстью цвета выцветшей седины, переходящей в белый, огромное тело опиралось на короткие, толстые, изогнутые ноги. Я успел
только взглянуть на него, как раздался грохот камней — это существо рвануло
вниз, в свою нору. В одно мгновение, с торжествующим остервенением, я отбросил свои страхи и, раскрыв мощный фонарь, с винтовкой в руках, спрыгнул
со скалы и бросился за монстром вниз по старой римской штольне.
Моя великолепная лампа отбрасывала передо мной ослепительный поток
яркого света, совсем не похожий на желтое мерцание, которое помогло мне
спуститься в этот же проход всего двенадцать дней назад. На бегу я увидел
огромного зверя, ковылявшего передо мной, его огромная туша заполняла все
пространство от стены до стены. Его шерсть напоминала грубую выцветшую
паклю и свисала вниз длинными густыми космами, которые колыхались при
движении. В своей шерсти он напоминал огромную нестриженую овцу, но по
размерам превосходил самого большого слона, а его ширина, казалось, была
почти такой же, как и высота. Сейчас я с изумлением думаю, как я мог осмелиться последовать за таким чудовищем в недра земли, но когда кровь бурлит, когда
кажется, что добыча уже в руках, просыпается старый первобытный охотничий

104

артур конан дойл

На бегу я увидел огромного зверя, ковылявшего передо мной.
дух, и благоразумие отбрасывается на второй план. С винтовкой в руках я на
предельной скорости помчался по следу монстра.
Я видел, что существо было быстрым. Теперь мне предстояло узнать, что,
к моему огорчению, оно еще и очень хитрое. Мне казалось, что чудовище в паническом бегстве, и мне остается только преследовать его. Мысль о том, что
оно может повернуть в мою сторону, не приходила в мой возбужденный разум.

Он поднялся на задние лапы, как это делает медведь, и стоял надо мной,
огромный, грозный — такое существо, какое ни один кошмар
никогда не рисовал в моем воображении.

106

артур конан дойл

Я уже объяснял, что проход, по которому я мчался, выходил в большую центральную пещеру. В неё я и бросился, боясь потерять след зверя. Но он уже
развернулся, и через мгновение мы оказались лицом к лицу.
Эта сцена, увиденная в ярком белом свете фонаря, навсегда запечатлелась
в моем мозгу. Он поднялся на задние лапы, как это делает медведь, и стоял надо
мной, огромный, грозный — такое существо, какое ни один кошмар никогда
не рисовал в моем воображении. Я уже говорил, что он встал на дыбы, как медведь, и было что‑то медвежье — если только можно представить себе медведя,
в десять раз крупнее, жившего на Земле, — во всей его позе, в его огромных
кривых передних лапах с когтями цвета слоновой кости, в его грубой шкуре
и в его красной, зияющей пасти, окаймленной чудовищными клыками. Только
в одном он отличался от медведя или от любого другого существа, которое ходит по земле — его глаза, сверкавшие в свете моего фонаря, были огромными,
выступающими луковицами, белыми и незрячими. Когда я заметил это, меня
пробрала дрожь ужаса. На мгновение его огромные лапы взметнулись над моей
головой. В следующий момент он упал на меня, а я и мой разбитый фонарь рухнули на землю, и больше я ничего не помню.
Когда я пришел в себя, то снова оказался на ферме Аллертонов. Прошло
два дня с момента моего ужасного приключения в штольне «Синий Джон».
Похоже, я всю ночь пролежал в пещере без чувств из-за сотрясения головного
мозга, с сильно сломанными левой рукой и двумя ребрами. Утром мою записку
нашли, собрали поисковый отряд из дюжины фермеров, разыскали меня и отнесли в спальню, где я и пролежал с тех пор в сильном бреду. Похоже, они не нашли никаких признаков
чудовища, и никаких пятен крови, которые указывали бы на то, что моя
пуля настигла его, когда
он пронесся мимо. Кроме моего собственного
бедственного состояния
и следов на грязи, ничто
не подтверждало правдивости моих слов.
Прошло уже шесть
недель, и я снова могу
посидеть на солнышке.
Прямо напротив меня
находится крутой склон
холма, усеянный серыми
Он упал на меня, а я и мой разбитый фонарь
сланцевыми обломками,
рухнули на землю, и больше я ничего не помню.
а вон там, на его склоне,
находится темное пят-

ужас шахты «синий джон»

107

но, отмечающее вход в штольню «Синий Джон». Но эта древняя штольня
не является больше источником ужаса. Никогда больше через этот зловещий
проход не вынырнет в мир людей странная тварь. Образованные и ученые,
доктора Джонсоны и им подобные, могут с улыбкой отнестись к моему рассказу, но простые жители этих мест никогда не сомневались в его правдивости. На следующий день после того, как я пришел в сознание, они сотнями
собрались вокруг входа в штольню «Синий Джон». Вот что написала газета
«Каслтонский Курьер»:
«Нашему корреспонденту или кому другому из предприимчивых джентльменов, приехавших из Мэтлока, Бакстона и других мест, было бесполезно
предлагать спуститься, исследовать пещеры до конца и проверить экстраординарный рассказ доктора Джеймса Хардкасла. Сельские жители взяли дело
в свои руки и с раннего утра усердно трудились, заделывая вход в туннель. Там,
где начинается штольня, есть крутой склон, и огромные валуны, перекатываемые многими усердными руками, были сброшены вниз до тех пор, пока вход
не был полностью заделан. Так закончился эпизод, вызвавший такой ажиотаж
во всей стране. Мнения местных жителей по этому поводу разделились. С одной стороны, есть те, кто указывает на ослабленное здоровье доктора Хардкасла
и на возможность поражения головного мозга туберкулезного происхождения,
вызвавшего странные галлюцинации. По словам этих джентльменов, какая‑то
навязчивая идея заставила доктора блуждать по штольне, и падения среди камней было достаточно, чтобы объяснить его травмы. С другой стороны, легенда
о странном существе в штольне существует уже несколько месяцев, и фермеры
рассматривают рассказ доктора Хардкасла и его личные травмы как окончательное подтверждение. Так обстоят дела сейчас, и так будет и впредь, поскольку никакого определенного объяснения дать сейчас невозможно. Какое‑либо
научное объяснение, которое могло бы охватить предполагаемые факты пока
выше человеческого разума».
Возможно, прежде чем «Курьер» опубликовал эти слова, им следовало бы
направить своего корреспондента ко мне. Я изучил этот вопрос, как никто
другой, и вполне возможно, что мне удалось бы устранить некоторые из наиболее очевидных трудностей этого повествования и приблизить его на одну
степень к научному признанию. Итак, позвольте мне записать единственное
объяснение, которое, как мне кажется, может прояснить то, что, как мне известно, является рядом достоверных фактов. Моя теория может показаться
совершенно невероятной, но, по крайней мере, никто не осмелится сказать,
что это невозможно.
Я считаю, что в этой части Англии существует огромное подземное озеро
или море, которое подпитывается множеством ручьев, проходящих через известняк, — и это мнение сформировалось, как видно из моего дневника, еще
до моего личного происшествия. Там, где есть большое скопление воды, должно быть и испарение, и туманы, и дожди, а также возможность появления растительности. Это, в свою очередь, наводит на мысль, что здесь может суще-

108

артур конан дойл

ствовать и животная жизнь, возникшая, как и растительная, из тех семян и видов, которые попали туда в ранний период мировой истории, когда общение
с внешним миром было ещё возможным. В этом месте развилась своя собственная фауна и флора, включая таких чудовищ, как то, которое я видел, и которое
вполне могло быть древним пещерным медведем, чрезвычайно увеличившимся
и изменившимся в новой среде обитания. В течение бесчисленных эпох внутреннее и внешнее творения существовали раздельно, неуклонно отдаляясь
друг от друга. Затем в недрах горы образовался какой‑то разлом, который позволил одному существу подняться наверх и с помощью римской штольни выбраться на открытый воздух. Как и все подземные жители, он утратил способность видеть, но это, без сомнения, было компенсировано природой в других
направлениях. Безусловно, он мог ориентироваться на местности и выслеживать овец на склонах холмов. Что же касается выбора темных ночей, то, согласно
моей теории, свет был болезненным для этих огромных белых глазных яблок,
и он мог переносить только кромешную тьму. Возможно, именно блики моего
фонаря спасли мне жизнь в тот страшный момент, когда мы оказались лицом
к лицу. Итак, я думаю, раскрыл тайну. Я оставляю эти факты здесь, и если вы
можете объяснить их, сделайте это; или если вы предпочитаете сомневаться
в них, сделайте это тоже. Ни ваша вера, ни ваше недоверие не смогут изменить
их и не повлияют на того, чья миссия почти выполнена.
Так заканчивается странное повествование доктора Джеймса Хардкасла.

ОТБОР ПРИВИДЕНИЯ

Я уверен, что природа никогда не предназначала меня для самореализации.
Бывают моменты, когда я с трудом могу заставить себя осознать, что двадцать
лет моей жизни прошли за прилавком бакалейной лавки в Ист-Энде в Лондоне, и что именно таким путем я достиг обеспеченной жизни и стал владельцем Горесторп-Грейнджа. Мои привычки консервативны, а вкусы изысканны
и аристократичны. Моя душа не приемлет вульгарного стада. Наш род, Д'Одды,
восходит по меньшей мере к доисторической эпохе, о чём свидетельствует тот
факт, что их появление в британской истории не прокомментировано ни одним
заслуживающим доверия источником. Интуиция подсказывает мне, что в моих
жилах течет кровь крестоносцев. Даже сейчас, по прошествии стольких лет,
такие восклицания, как «Клянусь Гробом Господним!», сами собой слетают
с моих губ, и я чувствую, что, если того потребуют обстоятельства, я способен
привстать на стременах и нанести неверному удар — скажем, булавой,— который бы его сильно изумил.
Горесторп-Грейндж — феодальное поместье — по крайней мере, так оно
называлось в объявлении о продаже, которое привлекло мое внимание. Право
на это прилагательное самым замечательным образом повлияло на общую стоимость, и полученные преимущества, возможно, скорее романтичны, чем реальны. Тем не менее, мне приятно осознавать, что на моей лестнице есть бойницы,
через которые я могу выпускать стрелы. А ещё мне нравится ощущение могущества — ведь я обладатель сложного устройства, с помощью которого я могу
поливать расплавленным свинцом головы случайных посетителей. Эти штучки соответствуют моему своеобразному юмору, и я совершенно не жалею, что
заплатил за них втридорога. Я горжусь своими зубчатыми стенами и круглым
открытым коллектором, который опоясывает замок со всех сторон. Я горжусь
своей опускной решеткой, донжоном и самой крепостью. Чтобы окончательно придать моему жилищу средневековую атмосферу и сделать её гармоничной и абсолютно стариной, мне не хватает только одной вещи — в Горесторп-
Грейндж нет привидения.

110

артур конан дойл

Любой человек со старомодными вкусами и представлениями о том, как
должны быть устроены подобные поместья, был бы разочарован таким упущением. В моем случае это было особенно прискорбно. С детства я был ревностным исследователем сверхъестественного и твердо верил в него. Я с удовольствием читал литературу о привидениях, и вряд ли найдется рассказ на
эту тему, который я бы не прочёл. Я выучил немецкий язык с единственной
целью — овладеть книгой по демонологии. Когда я был маленьким, я прятался
в темных комнатах в надежде увидеть какое-нибудь из тех страшилищ, которыми моя няня обычно угрожала мне; это чувство и сейчас живо во мне. И вот
настал счастливый момент, когда я почувствовал, что приведение — это одна
из тех роскошей, которую можно купить за деньги.
Да, согласен, в объявлении не было никакого упоминания о привидении.
Однако, осмотрев покрытые плесенью стены и темные коридоры, я счёл само
собой разумеющимся, что в этих казематах точно должно жить такое существо. Как наличие конуры предполагает наличие собаки, так и я полагал, что
не могут же, чтобы столь желанные владения не быть занятыми одной или несколькими беспокойными тенями. Боже милостивый, чем же занималась благородная семья, у которой я купил это замок, все эти сотни лет? Неужели не
нашлось ни одного достаточно пылкого члена семьи, который бы не удрал со
своей возлюбленной или не предпринял какие-нибудь другие шаги, направленные на появление наследственного призрака? Даже сейчас я не могу спокойно
писать на эту тему.
Долгое время я надеялся вопреки всему. Никогда крысиный писк за обшивкой или капли дождя на чердаке не проходили без того, чтобы меня не пронзила дикая дрожь при мысли, что наконец‑то я наткнулся на следы какой‑то
неупокоенной души. В этих случаях я не испытывал ни малейшей капли страха.
Если это происходило ночью, то я посылал миссис Д'Одд — женщину с сильным характером — разобраться в случившемся, а сам накрывшись с головой
одеялом, предавался экстазу ожидания. Увы, результат всегда был один и тот
же! Подозрительный звук был связан с причиной, настолько естественной и банальной, что самое пылкое воображение не могло придать ему ни малейшего
романтического очарования.
Я, может быть, и смирился с таким положением вещей, если бы не Джоррокс с фермы Хэвисток. Джоррокс — грубый, грузный, простоватый мужчина, с которым я познакомился только благодаря тому, что его поля примыкали к моим владениям. Однако этот человек, совершенно лишенный всякого
представления об археологических ценностях, владеет вполне достоверным
и неоспоримым привидением. Я полагаю, что его существование восходит
к правлению Георга Второго, когда молодая леди перерезала себе горло, услышав о смерти своего возлюбленного в битве при Деттингене. Тем не менее,
даже такое привидение придает дому респектабельность, особенно в сочетании с пятнами крови на полу. Джоррокс совершенно не осознает своей удачи,
а его разговоры, когда он возвращается к этому явлению, мне больно слушать.

отбор привидения

111

Он и не подозревает, как я жажду каждого из тех стонов и ночных воплей,
которые он описывает с излишней откровенностью. Я думаю, будет неплохо,
когда уничтожатся все социальные различия и у демократически настроенных
привидений появится возможность покинуть своих прежних владельцев и они
смогут обрести новый дом у великих, но непризнанных особ.
Но я обладаю большим упорством. Ничто другое не сможет вознести меня
в достойную жизнь, если учесть, в какой неблагоприятной атмосфере я провел предыдущую часть своей жизни. Теперь я понял, что необходимо срочно
обрести привидение, но как это сделать, не могли решить ни миссис Д'Одд,
ни я сам. Из прочитанных мною книг я понял, что подобные явления обычно
являются следствием преступления. Какое же преступление должно быть совершено, и кто его должен совершить? Мне пришла в голову дикая мысль, что
Уоткинса, управляющего «поместьем», можно уговорить — конечно за определенную плату — покончить с собой или с кем-нибудь другим, и после этого
мне оставалось только ожидать появления в замке привидения. Я осторожно
высказал ему эту мысль в полушутливой форме, но, похоже, она не произвела
на него благоприятного впечатления. Остальные слуги были того же мнения
— по крайней мере, я не могу объяснить иначе, почему они в тот же день после
обеда покинули дом в полном составе.
— Мой дорогой, — заметила мне миссис Д'Одд однажды после обеда, когда я сидел, угрюмо потягивая «сикеру» (я люблю добрые старые названия),
— Мой дорогой, этот отвратительный призрак Джоррокса снова начал тараторить.
— Ну и пусть себе тараторит! — опрометчиво ответил я.
Миссис Д'Одд взяла несколько аккордов на своем вёрджинеле и задумчиво
посмотрела в огонь.
— Вот что я тебе скажу, Аргентинец, — наконец сказала она, используя
ласкательное прозвище, которым она обычно заменяла имя Сайлас. — Пусть
нам из Лондона пришлют это чёртово привидение.
— Как ты можешь быть такой идиоткой, Матильда? — сурово заметил я.—
Кто сможет достать этакую штуку?
— Мой кузен, Джек Брокет, без сомнения сможет, — уверенно ответила
она.
Этот кузен Матильды был довольно болезненной темой в наших отношениях. Он был бесшабашным, умным молодым человеком, который пробовал
свои силы во многих делах, но для того, чтобы добиться успеха, ему не хватало
упорства. В то время он работал в конторе в Лондоне, называя себя международным посредником, а на самом деле жил в значительной степени за счет
своей смекалки. Матильда устроила так, что большая часть наших дел проходила через его руки, что, конечно, избавило меня от многих хлопот, но я вскоре обнаружил, что комиссионные Джека обычно значительно превышали все
остальные статьи расходов, вместе взятые. Именно этот факт заставил меня
воспротивиться любым дальнейшим сделкам с этим джентльменом.

112

артур конан дойл

— О да, он бы точно смог, — настаивала миссис Д., видя выражение неодобрения на моем лице. — Ты помнишь, как хорошо он справился с тем делом
о гербе?
— Моя дорогая, это было всего лишь «возрождение» старого фамильного
герба, — возразил я.
Матильда улыбнулась в раздражающей манере.
— А «реставрация» семейных портретов, дорогой? — заметила она. — Ты
должен признать, что Джек подобрал их очень разумно.
Я задумался о длинной веренице лиц, украшавших стены моего банкетного зала — от дюжих нормандских разбойников в касках, с плюмажами и жабо
в разных вариациях до мрачного честерфильдца, который, кажется, прислонился к колонне в агонии из-за возврата рукописи, которую он судорожно сжимает
в правой руке. Я был вынужден признать, что в данном случае её кузен хорошо
исполнил свою работу и что было бы вполне справедливо заказать — с обычными комиссионными — ему семейное привидение, если бы такое было возможно.
Одно из моих правил — как только я приму решение, действую незамедлительно. Полдень следующего дня застал меня поднимающимся по винтовой
каменной лестнице, ведущей в покои мистера Брокета, я полюбовался на череду стрелок и пальцев на побеленной стене, указывающих направление к святая
святых этого джентльмена. Так уж получилось, но подобные дополнительные
подсказки были совершенно ни к чему, ведь пройти можно было только одним
путём. Дверь открыл юноша, явно изумленный появлением гостя, и я предстал
перед компаньоном, который что-то увлеченно писал в большом гроссбухе —
вверх ногами, как я впоследствии обнаружил.
После первых приветствий, я сразу же приступил к делу.
— Послушай, Джек, — сказал я, — я хочу, чтобы ты достал мне духа, если
сможешь.
— Духа 1 говоришь? — воскликнул двоюродный брат моей жены, запуская
руку в корзину для бумаг и извлекая с быстротой фокусника оттуда бутылку.
— Что ж, давай выпьем!
Я поднял руку в знак немого протеста против подобных действий в столь
ранний час, но, опустив её, обнаружил, что почти непроизвольно сомкнул
пальцы вокруг фужера, который поднёс мой собеседник. Я поспешно выпил
содержимое, чтобы кто-нибудь не застал нас врасплох и не заподозрил во мне
алкоголика. В конце концов, в эксцентричности этого молодого человека было
что-то забавное.
— Нет, мне нужна не выпивка, — объяснил я с улыбкой. — А привидение,
призрак. Если ты сможешь это достать, я охотно вступлю в переговоры.
— Привидение для Горесторп-Грейнджа? — осведомился мистер Брокет
с таким хладнокровием, как если бы я попросил его о покупке интерьера для
гостиной.
¹

игра слов: «spirits» — это и «дух», и — «алкоголь».

отбор привидения

113

— Совершенно верно, — ответил я.
— Проще простого, — сказал мой собеседник, снова наполняя мой фужер,
несмотря на мои возражения. — Давай посмотрим!
Тут он достал большой красный блокнот, по краю которого на выступах
были выписаны все буквы алфавита.
— Ты сказал, привидение, так? Это «При»: Привет — Привал — Привкус — Привратник — Приверженец. А, вот и оно. Привидение. Том девятый,
раздел шестой, страница сорок первая. Извини меня!
И Джек взбежал по приставной лестнице и начал рыться в груде огромных
книг на верхней полке. Когда он повернулся ко мне спиной, я почувствовал
легкое желание вылить содержимое своего фужера в плевательницу, но, поразмыслив, я распорядился им естественным образом.
— Вот оно! — воскликнул мой лондонский агент, с грохотом спрыгивая со
стремянки и кладя на стол огромный рукописный том. — У меня всё сведено
в таблицы, так что через мгновение я найду. Так, всё в порядке, а это довольно
неплохо (тут он снова наполнил наши фужеры). — Напомни, что мы искали?
— Привидение, — произнес я.
— Точно, страница сорок первая. Вот здесь. «Т.Х. Фаулер и сын», Дункель-стрит, поставщики медиумов для знати и дворянства, в наличии амулеты,
приворотные зелья, мумии, составляем гороскопы. Полагаю, ничего по твоей
части.
Я уныло покачал головой.
— Фредерик Табб, — продолжал кузен моей жены, — единственный проводник между живыми и мертвыми. Владелец духов Байрона, Кирка Уайта,
Гримальди, Тома Крибба и Иниго Джонса. Вот это я понимаю!
— В этом нет ничего романтичного, — возразил я. — Боже милостивый!
Представь себе привидение с подбитым глазом и платком, повязанным вокруг
талии, или кувыркающееся в воздухе и спрашивающее: «Какие у вас завтра
дела?».
Сама мысль об этом так согрела меня, что я опустошил очередной фужер
и наполнил его снова.
— Вот ещё один, — сказал мой собеседник, — Кристофер Маккарти. Сеансы раз в две недели с участием всех выдающихся духов древности и современности. Привороты, чары, абракадабры и послания от мертвых. Возможно,
он бы смог нам помочь. Впрочем, я сам завтра пройдусь по окрестностям и повидаюсь с этими ребятами. Я знаю их места пребывания, и будет странно, если
мне не удастся подцепить что-нибудь по дешевке, — подытожил он, швыряя
книгу в угол, — а теперь давай что-нибудь выпьем.
Мы выпили несколько бутылок — так много, что наутро мои творческие
способности притупились, и я с некоторым трудом объяснил миссис Д'Одд,
почему, прежде чем лечь спать, я повесил свои ботинки и очки на крючок вместе с остальной одеждой. Новые надежды, вызванные уверенным поведением
моего агента, взявшего на себя такие обязательства, заставили меня преодолеть

114

артур конан дойл

тягу опохмелиться, и я расхаживал по запутанным коридорам и старомодным
комнатам, представляя себе внешний вид ожидаемого приобретения и решая,
какая часть здания будет лучше всего гармонировать с его присутствием. После
долгих размышлений я остановился на пиршественном зале, как на наиболее
подходящем для его пребывания. Это была длинная комната с низким потолком, увешанная ценными гобеленами и любопытными реликвиями прежних
владельцев. Рыцарские доспехи и прочая военная амуниция мерцали, когда на
них играли отблески камина, а ветер гулял под дверью, раскачивая портьеры
взад и вперед с жутким шорохом. В одном конце находился приподнятый помост, на котором в древние времена накрывали стол для хозяина и его гостей,
а спуск в несколько ступеней вёл в нижнюю часть зала, где вассалы и холопы
устраивали свои попойки. Пол был покрыт каким-то ковром, но по моему указанию на нём был разбросан слой тростника. Во всей комнате не было ничего,
что напоминало бы о девятнадцатом веке, за исключением моего собственного
массивного серебряного блюда с тиснёным изображением «возрожденного»
фамильного герба, которое стояло на дубовом столе в центре. Я решил, что это
и будет местом обитания привидения, если, конечно, кузену моей жены удастся
договориться с торговцами духами. Теперь ничего не оставалось, как терпеливо
ждать известий о результатах его поисков.
Через несколько дней пришло письмо, которое, хотя и было коротким, но
по крайней мере обнадеживающим. Оно было нацарапано карандашом на обороте театральной афиши и заклеено табачной этикеткой.
«Я на верном пути, — говорилось в нем. — Ни от одного профессионального медиума ничего подобного получить не удалось, но вчера в пабе я случайно
подцепил парня, который говорит, что может тебе помочь. Я пришлю его, если
ты не сообщишь об обратном. Его зовут Абрахамс, и он уже выполнил один
или два подобных заказа». Письмо заканчивалось какими-то бессвязными намеками на чек и было подписано моим любящим кузеном Джоном Брокетом.
Вряд ли нужно говорить, что я не телеграфировал об отказе, а со всем нетерпением стал ожидать приезда мистера Абрахамса. Несмотря на мою веру
в сверхъестественное, я с трудом верил в то, что кто‑то из смертных может настолько властвовать над миром духов, что имеет право командовать ими и обменивать их на обычное мирское золото. Тем не менее, я поверил Джеку на слово, что такая профессия существует; и вот джентльмен с иудейским именем готов был продемонстрировать это с помощью неопровержимых доказательств.
Каким вульгарным и заурядным покажется призрак Джоррокса из восемнадцатого века, если мне удастся заполучить настоящее средневековое привидение!
Я уже подумал, что какой‑то дух прибыл заранее, потому что, обходя в ту ночь
ров, прежде чем лечь спать, я наткнулся на темную фигуру, занятую осмотром
механизмов моей опускной решетки и подъемного моста. Однако его удивленный взгляд и то, как он поспешно скрылся в темноте, быстро убедили меня
в его земном происхождении, и я принял его за какого‑то воздыхателя одной
из моих служанок, скорбящего о грязном Геллеспонте, который разлучает его

отбор привидения

115

с любовью. Кем бы он ни был, он исчез и не возвращался, хотя я некоторое
время слонялся поблизости в надежде увидеть его мельком и воспользоваться
своими феодальными правами на его особу.
Джек Брокет оказался верен своему слову. Над Горесторп-Грейнджем начинали сгущаться сумерки очередного вечера, когда звон внешнего колокола
и звук подъезжающей колымаги возвестили о прибытии мистера Абрахамса.
Я поспешил вниз, чтобы встретить его, рассчитывая увидеть множество приведений, толпящихся у него за спиной. Однако вместо того, чтобы быть смуглым
и меланхоличным человеком, каким я его себе представлял, торговец привидениями оказался крепким невысоким парнем, с парой удивительно зорких
блестящих глаз и ртом, который постоянно растягивался в добродушной, хотя
и несколько искусственной, ухмылке. Его единственный товар состоял из маленькой кожаной сумки, тщательно застегнутой ремнями, которая издала металлический звон, когда он поставил её на каменные плиты в холле.
— Как вы поживаете, сэр? — спросил он, с величайшим пылом пожимая
мне руку. — А как хозяйка? А как остальные — что у них там со здоровьем?
Я ответил, что все мы здоровы настолько, насколько можно было ожидать,
но мистер Абрахамс случайно заметил вдалеке миссис Д'Одд и тут же набросился на неё с очередными расспросами о её здоровье, произнесенными так
громко и с такой серьезностью, что я уже ожидал увидеть, как он заканчивает
свои расспросы, щупая её пульс и требуя показать язык. Всё это время его маленькие глазки бегали туда-сюда, постоянно переводя взгляд с пола на потолок
и с потолка на стены, охватывая, по-видимому, каждый предмет мебели одним
всеобъемлющим взглядом.
Убедившись, что ни один из нас не находится в болезненном состоянии,
мистер Абрахамс позволил мне отвести его наверх, где для него была приготовлена трапеза, которой он отдал должное. Таинственную сумку он взял с собой
и во время трапезы положил под себя на стул. Только когда со стола убрали
и мы остались вдвоем, он затронул вопрос, по которому прибыл ко мне.
— Я так понимаю, — заметил он, попыхивая тритчи 1, — что вам для обустройства счастливой жизни в этом доме требуется моя помощь?
Я признал правильность его предположения, мысленно удивляясь его беспокойному взгляду, который всё ещё метался по комнате, словно составляя
опись её содержимого.
— И лучшего человека для этого вам не найти, хотя я думаю, что этого и не
стоит делать, — продолжил мой собеседник. — Что я ответил тому молодому
джентльмену, который заговорил со мной в баре «Хромой пес»? «Ты можешь
это устроить?» — спросил он. «Попробуй, — ответил я, — мою сумку. Просто попробуй». Я не мог произнести ничего более честного.
Мое уважение к деловым способностям Джека Брокета стало заметно расти. Казалось, что он прекрасно справился с этим делом.
¹

«тритчи» — разновидность индийских сигар.

116

артур конан дойл

— Уж не хотите ли вы сказать, что носите привидения в сумке? — заметил
я с неуверенностью.
Мистер Абрахамс улыбнулся с видом сведущего знатока.
— Подождите,— сказал он,— предоставьте мне нужное место и в нужный
час испробуйте немного эссенции Лукоптолика,— тут он достал из жилетного
кармана маленький флакончик,— и вы не найдете ни одного привидения, с которым бы я не справился. Вы сами увидите их и выберете себе подходящего.
Мне больше нечего сказать.
Поскольку все заверения мистера Абрахамса в честности сопровождались
хитрой ухмылкой и подмигиванием то одним, то другим маленькими лукавыми
глазками, впечатление от его откровенности несколько ослабело.
— Когда вы собираетесь начать? — благоговейно вопросил я.
— Десять минут первого, — решительно ответил мистер Абрахамс. — Некоторые говорит, что лучше в полночь, но я утверждаю десять минут первого
— в это время уже нет такой толпы, и вы без проблем сможете выбрать своё
собственное привидение.
Поднимаясь на ноги, он продолжил:
— А теперь, давайте пройдёмся по всему дому, и вы покажите, где желаете иметь привидение. Ведь есть места, которые их привлекают, а есть такие,
о которых они и слышать не хотят — даже если бы во всём мире не останется
другого места.
Мистер Абрахамс осмотрел наши коридоры и покои самым критичным
и наблюдательным взглядом, с видом знатока потрогал старый гобелен и вполголоса заметил, что он «очень хорошо выглядит». Однако только когда он
добрался до пиршественного зала, который я сам выбрал, его восхищение достигло предела.
— Вот это место! — крикнул он, пританцовывая с сумкой в руке вокруг
стола, на котором стояла моё блюдо, и сам похожий на какого‑нибудь причудливого маленького гоблина.— Вот самое лучшее место. Ничего лучше этого места быть не может! Прекрасная комната — благородная, солидная, без всяких
подделок! Именно так всё и должно быть, сэр. Здесь достаточно места, чтобы
они могли свободно летать. Пришлите сюда немного бренди и коробку с сигарами; я посижу здесь у камина и займусь предварительными приготовлениями, что гораздо труднее, чем вы думаете — ведь эти призраки порой творят
всякую чепуху, прежде чем поймут, с кем им приходится иметь дело. Если бы
вы остались здесь, они бы скорее всего разорвали вас на куски. Оставьте меня
одного разбираться с ними, а в половине двенадцатого приходите, и я полагаю,
что к тому времени они уже успокоятся.
Просьба мистера Абрахамса показалась мне разумной, и я оставил его с ногами на каминной полке и в кресле перед камином, укреплявшего себя снадобьями против его несговорчивых посетителей. Из комнаты внизу, в которой я сидел с миссис Д'Одд, я слышал, что, посидев некоторое время, он встал
и принялся расхаживать по залу быстрыми нетерпеливыми шагами. Затем мы

отбор привидения

117

услышали, как он пытается открыть дверной замок, а затем подтащил какой‑то
тяжелый предмет мебели к окну, на который, по-видимому, забрался, потому
что я услышал скрип ржавых петель, когда створка с ромбовидным остеклением откинулась назад, а ведь она расположена в нескольких футах выше досягаемости человека маленького роста. Миссис Д'Одд говорит, что после этого ей
послышался его голос, произнесенный низким и быстрым шепотом, но, возможно, это была игра её воображения. Признаюсь, я начал испытывать более
сильное впечатление, чем считал возможным. Было что‑то потрясающее в мысли о том, что одинокий смертный стоит у открытого окна и вызывает из мрака
за окном духов потустороннего мира. С трепетом, который мне с трудом удалось скрыть от Матильды, я заметил, что часы показывают половину двенадцатого, и что пришло время разделить бдение моего гостя.
Когда я вошёл, он сидел в своей прежней позе, и не было никаких признаков таинственных движений, которые я подслушал, хотя его пухлое лицо раскраснелось, как от недавнего напряжения.
— Всё ли у вас получается? — спросил я, входя, напуская на себя как можно более беспечный вид, но невольно оглядывая комнату, чтобы убедиться,
что мы одни.
— Чтобы завершить это дело, нужна только ваша помощь, — сказал мистер
Абрахамс торжественным голосом. — Вы сядете рядом со мной и примете эссенцию Лукоптолика, которая снимает пелену с наших земных глаз. Что бы вы
ни увидели, не говорите и не двигайтесь, чтобы не разрушить чары.
Его манера была сдержанной, а обычная вульгарность кокни полностью
исчезла. Я сел на стул, на который он указал, и стал ждать результата.
Мой спутник убрал тростник с пола рядом с нами и, опустившись на четвереньки, очертил мелом полукруг, который окружал камин и нас самих. По краю
этого полукруга он начертал несколько иероглифов, похожих на знаки зодиака.
Затем он встал и проговорил длинное заклинание, произнесенное так быстро,
что оно прозвучало, как одно гигантское слово на каком‑то грубом гортанном
языке. Закончив эту молитву, если это, конечно, была молитва, он достал маленькую бутылочку, которую уже показывал, и налил пару чайных ложек прозрачной жидкости в бокал, который протянул мне, намекая, что я должен её
выпить.
Жидкость имела слегка сладковатый запах, похожий на аромат некоторых
сортов яблок. Я мгновение колебался, прежде чем поднести её к губам, но нетерпеливый жест моего собеседника превозмог мои сомнения, и я отхлебнул.
Вкус был довольно необычным, и, поскольку он не вызвал никаких немедленных последствий, я откинулся в кресле и приготовился к тому, что должно было
произойти. Мистер Абрахамс расположился рядом со мной, и я почувствовал,
что он следит за моим лицом, время от времени повторяя какие-то заклинания,
которым он предавался раньше.
Чувство восхитительного тепла и истомы начало постепенно овладевать
мной, отчасти, возможно, от жара камина, а отчасти по какой-то необъясни-

118

артур конан дойл

мой мне причине. Неконтролируемое желание уснуть утяжелило мои веки, в то
же время мой мозг активно работал, и в нем промелькнула сотня прекрасных
и приятных мыслей. Я чувствовал себя настолько вялым, что, хотя и знал, что
мой собеседник положил руку на область сердца, чтобы почувствовать, как оно
бьется, я не пытался помешать ему и даже не спросил о причине его действий.
Всё в комнате, казалось, медленно кружилось в дремотном танце, центром
которого был я. Огромная голова лося в дальнем конце торжественно покачивалась взад-вперед, в то время как массивные подносы на столах исполняли
котильоны с охлажденным кларетом и эпернье. Моя голова упала на грудь от
невероятной тяжести, и я потерял бы сознание, если бы меня не вернула в себя
открывшаяся дверь в другом конце зала.
Эта дверь вела на возвышение, которое, как я уже упоминал, главы дома
обычно оставляли для собственного пользования. Когда дверь медленно повернулась на петлях, я приподнялся в кресле, вцепившись в подлокотники
и с ужасом уставившись в темный проход. Что‑то двигалось по нему — что‑то
бесформенное и неосязаемое, но все же это было что‑то. Тусклая тень мелькнула за порогом, а по комнате пронесся порыв ледяного воздуха, который, казалось, пронзил меня насквозь, леденя сердце. Я ощутил таинственное присутствие, а затем услышал, как неведомое существо заговорило голосом, похожим
на вздохи восточного ветра среди сосен на берегу пустынного моря.
Оно сказало:
— Я — невидимое бесплотное существо. Я обладаю сродством и тонкостью. Я электрический, магнетический и спиритуалистический. Я — великий
эфирный вздыхатель. Я умерщвляю собак. Смертный, изберешь ли ты меня?
Я хотел было заговорить, но слова словно застряли в горле, и, прежде чем
я успел их произнести, тень метнулась по коридору и исчезла в темноте на противоположной стороне, а по залу пронесся протяжный меланхоличный вздох.
Я снова перевел взгляд на дверь и, к своему изумлению, увидел очень маленькую старушку, которая, ковыляя по коридору, вошла в зал. Она несколько
раз прошлась взад и вперед, а затем, присев на корточки у самого края полукруга на полу, открыла лицо, ужасная злобность которого никогда не изгладится
из моей памяти. Казалось, что на этом отвратительном лице отпечатались все
порочные страсти.
— Ха! Ха! — закричала она, протягивая свои сморщенные руки, похожие
на когти грязной птицы. — Ты видишь, кто я такая? Я — чудовищная старуха.
Я ношу шелка табачного цвета. Мое проклятие нисходит на людей. Сэр Уолтер
был неравнодушен ко мне. Стану ли я твоей, смертный?
Я попытался в ужасе покачать головой, в ответ на что она нанесла мне удар
своим костылем и исчезла с жутким воплем.
К этому времени мой взгляд сам обратился к открытой двери, и я почти не
удивился, увидев входящего мужчину высокого роста и благородного телосложения. Его лицо было мертвенно-бледным, но его венчала бахрома темных
волос, которые локонами ниспадали ему на спину. Короткая остроконечная

отбор привидения

119

бородка покрывала его подбородок. Он был одет в свободную одежду, сшитую,
по-видимому, из желтого атласа, а его шею окружал большой белый шарф. Он
медленно и величественно прошёлся по залу. Затем, повернувшись, он обратился ко мне сладким, изысканно поставленным голосом.
— Я кавалер, — заметил он. — Я пронзал и сам был пронзён. Вот моя рапира. Я лязгаю сталью. Вот кровавое пятно над моим сердцем. Я могу издавать
глухие стоны. Мне покровительствуют многие старые консервативные семьи.
Я — подлинное привидение для феодального поместья. Я работаю один или
в компании визжащих девиц.
Он учтиво склонил голову, как бы ожидая моего ответа, но тот же самый
спазм горла помешал мне заговорить, и, отвесив глубокий поклон, он исчез.
Едва он ушел, как меня охватило чувство сильного ужаса, и я ощутил присутствие в комнате жуткого существа смутных очертаний и неопределенных
пропорций. В один момент оно, казалось, охватывало весь зал, в то время как
в другой он становился невидимым, но оно всегда оставляло после себя отчетливое осознание своего присутствия. Голос, когда неведомое заговорило, был
дрожащим и порывистым. Он произнёс:
— Я — тот, кто оставляет следы и проливает потоки крови. Я люблю бродить по коридорам. Сам Чарльз Диккенс упоминал обо мне. Я издаю странные
и неприятные звуки. Я выхватываю письма и кладу невидимые руки на запястья людей. Я жизнерадостен. Я разражаюсь взрывами жуткого смеха. Хочешь,
я продемонстрирую это прямо сейчас?
Я удрученно поднял руку, но слишком поздно, чтобы предотвратить этот
диссонирующий взрыв жуткого смеха, эхом разнёсшегося по залу. Прежде чем
я успел отпустить его, привидение исчезло.
Я повернул голову к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату
поспешно и крадучись вошёл мужчина. Это был загорелый, крепко сложенный парень с серьгами в ушах и барселонским платком, свободно повязанным
на шее. Голова его была склонена на грудь, и весь его вид свидетельствовал
о том, что он страдает от невыносимых угрызений совести. Он быстро расхаживал взад и вперед, как тигр в клетке, и я заметил, что в одной его руке блеснул
обнаженный нож, в то время как в другой он сжимал что‑то похожее на лист
пергамента. Его голос, когда он заговорил, был глубоким и звучным. Он сказал:
— Я убийца. Я негодяй. Я ступаю бесшумно. Я кое-что знаю об Испанском
Мэйне и умею искать потерянные сокровища. У меня для этого есть карты.
Я крепок телом и хорошо хожу пешком. Способен бродить по большому парку.
Он умоляюще посмотрел на меня, но, прежде чем я успел подать знак, меня
парализовало ужасное зрелище, появившееся в дверях.
Это был очень высокий человек, если, конечно, его действительно можно
было назвать человеком, потому что изможденные кости выступали сквозь разъеденную плоть, а черты лица имели свинцовый оттенок. На голову был накинут
капюшон из ткани, из-под которого, как раскаленные угли, сверкали два страшных глаза, глубоко посаженные в жуткие глазницы. Нижняя челюсть упала на

120

артур конан дойл

грудь, обнажив высохший, сморщенный язык и два ряда черных зазубренных
клыков. Я вздрогнул и отшатнулся, когда это страшное привидение приблизилось к краю полукруга.
— Я — американский устрашитель, кровь стынет в жилах от моего вида, —
произнесло оно голосом, который, казалось, исходил из-под земли. — Никакое
другое привидение не является подлинным. Я — воплощение Эдгара Аллана
По. Я скрытен и ужасен. Я — привидение, подчиняющее духов низшей касты.
Посмотри на мою кровь и мои кости. Я ужасен и тошнотворен. При моём появлении, для рвоты не надо прибегать к искусственным средствам. В работе
использую могильную одежду, крышку гроба и гальваническую батарею. Волосы поседеют за одну ночь.
Существо протянуло ко мне свои лишенные плоти руки, словно в мольбе,
но я покачал головой; и оно исчезло, оставив после себя лёгкий, тошнотворный
и отталкивающий запах. Я откинулся на спинку стула, настолько охваченный
ужасом и отвращением, что охотно согласился бы вообще обойтись без призрака, если бы был уверен, что это последний из отвратительной процессии.
Слабый звук шуршащей одежды предупредил меня, что это не так. Я поднял глаза и увидел белую фигуру, выходящую из коридора на свет. Когда она
переступила порог, я увидел, что это была молодая и красивая женщина, одетая по моде давно ушедших дней. Её руки были переплетены перед собой, а на
бледном гордом лице виднелись следы страсти и страдания. Она пересекла зал
с тихим звуком, похожим на шелест осенних листьев, а затем, обратив на меня
свои прекрасные и невыразимо печальные глаза, сказала:
— Я — простодушная и сентиментальная, прекрасная и нелюбимая. Я была
покинута и предана. Я рыдаю по ночам и скольжу по коридорам. Мои предки
в высшей степени респектабельны и в целом аристократичны. У меня элегантный вкус. Подойдет старая дубовая мебель, подобная этой, старинные доспехи
и большое количество гобеленов. Итак, ты возьмешь меня к себе?
Когда она закончила, её голос замер в прекрасной тональности, и она протянула руки, словно в мольбе. Я всегда чувствителен к женскому влиянию. Кроме
того, как отнесется к этому призрак Джоррокса? Разве может быть что-то лучше? Не подвергаю ли я себя опасности повредить свою нервную систему беседами с такими существами, как моя последняя посетительница, если не приму
немедленного решения? Она одарила меня неземной улыбкой, как будто знала,
что творится у меня в голове. Эта улыбка решила вопрос.
— Она подойдет! — воскликнул я. — Я выбираю её, — и когда, охваченный энтузиазмом, я сделал шаг к ней, то переступил через магический полукруг,
опоясывавший нас.
— Аргентинец, нас ограбили!
Я смутно сознавал, что эти слова произносились или, скорее, выкрикивались прямо мне в ухо огромное количество раз, но я был не в состоянии понять их смысл. Сильная пульсация в моей голове, казалось, подстроилась под
их ритм, и я закрыл глаза под колыбельную: «Ограбили, ограбили, ограбили».

отбор привидения

121

Существо протянуло ко мне свои лишенные плоти руки, словно в мольбе.
Однако энергичная встряска заставила меня снова открыть их, и вид миссис
Д'Одд в самом убогом одеянии и в самом разъяренном состоянии был достаточно впечатляющим, чтобы вспомнить все мои разрозненные мысли и осознать, что я лежу на спине на полу, голова моя лежит среди пепла, оставшегося
от вчерашнего огня, а в руке у меня маленький стеклянный бокал.
Пошатываясь, я поднялся на ноги, но почувствовал такую слабость и головокружение, что был вынужден опуститься на кресло. По мере того, как мой
мозг прояснялся, подстегиваемый восклицаниями Матильды, я начал постепенно припоминать события прошедшей ночи. Вот дверь, через которую прошли
мои сверхъестественные посетители. Круг мела с иероглифами по краю. Ко-

артур конан дойл

122

робка из-под сигар и бутылка бренди, удостоенные внимания мистера Абрахамса. Но сам провидец — где он? И почему открыто окно, а с него спускается
веревка? И где, где гордость Горесторп-Грейнджа, великолепное серебряное
блюдо, которое должно было стать предметом восхищения многих поколений
Д'Оддов? И почему миссис Д. стоит в сером свете рассвета, разминая руки и повторяя монотонный рефрен? Лишь очень постепенно мой затуманенный мозг
воспринял все эти вопросы и уловил связь между ними.
Читатель, с тех пор я больше никогда не видел мистера Абрахамса, никогда
не видел блюда с возрожденным фамильным гербом, и, что самое страшное,
никогда не видел меланхоличного призрака с развевающимися одеждами, и не
надеюсь, что когда-нибудь увижу. В сущности, ночные переживания излечили
меня от мании к сверхъестественному и вполне примирили с тем, что я живу
в обычном доме девятнадцатого века на окраине Лондона, который миссис Д.
давно видела в своем воображении.
Что касается объяснения всего произошедшего, то здесь можно высказать
несколько предположений. То, что мистер Абрахамс, охотник за привидениями,
идентичен Джемми Уилсону (он же ноттингемский грабитель), в Скотленд-Ярде считают более чем вероятным, и, безусловно, описание этого незаурядного
грабителя очень точно совпадает с внешностью моего посетителя. Небольшая
сумка, которую я описал, была подобрана на соседнем поле на следующий день,
и оказалось, что в ней находится отборный ассортимент всякого хлама. Следы
ног, глубоко впечатанные в грязь по обе стороны рва, свидетельствовали о том,
что мешок с драгоценными металлами, спущенный через открытое окно, получил кто-то из сообщников снизу. Несомненно, эти негодяи в пабе, ища, где
поживиться, подслушали неосторожные расспросы Джека Брокета и быстро
воспользовались заманчивым предложением.
А теперь, что касается моих менее значительных посетителей и любопытного гротескного видения, которым я наслаждался, — должен ли я приписать
это какой‑либо реальной власти над оккультными материями, которой обладал
мой ноттингемский друг? Долгое время я сомневался в этом вопросе и в конце
концов попытался решить его, обратившись к известному аналитику и медику,
отправив ему несколько капель так называемой эссенции Лукоптолика, которые оставались в моем бокале. Я прилагаю полученное от него письмо, радуясь
возможности завершить свое небольшое повествование весомыми словами
ученого человека:
«АРУНДЕЛ-СТРИТ.
Уважаемый сэр, ваш весьма необычный случай чрезвычайно заинтересовал
меня. В присланном вами флаконе содержался крепкий раствор хлорала, и коли‑
чество, которое, по вашим словам, вы сами проглотили, должно было составлять
по меньшей мере восемьдесят гран чистого гидрата. Это, конечно, привело бы
вас к состоянию частичной бесчувственности, постепенно переходящей в полную
кому. В таком полубессознательном состоянии нередко возникают случайные

отбор привидения

123

и причудливые видения — особенно у людей, непривычных к употреблению этого
препарата. В своей приписке вы сообщаете мне, что ваш разум был пропитан
литературой о привидениях и что вы долгое время проявляли нездоровый инте‑
рес к классификации и запоминанию различных форм, в которых, как говорят,
являются привидения. Вы также должны помнить, что ожидали увидеть нечто
подобное, и что ваша нервная система была доведена до чрезмерного напряжения.
Учитывая сложившиеся обстоятельства, я думаю, что было бы очень удиви‑
тельно, если бы вы не испытали на себе подобных эффектов, известных любому
человеку, разбирающемуся в наркотиках.
Остаюсь искренне ваш, уважаемый сэр,
Т.Э. ШТУБЕ, доктор медицины».
«Аргентинец» Д'Одд, эсквайр. Элмс, Брикстон.

ЛИСИЙ ЦАРЬ

Эта история была рассказана после охотничьего ужина, где за столом было
столько же алых одеяний, сколько и черных. Разговор за сигарами перешёл на
лошадей и наездников, с воспоминаниями о феноменальных погонях, когда лис
гнали из одной части графства в другую и в конце концов их настигали двумя
или тремя уставшими гончими и пешим егерем, в то время как охотники на
лошадях были измотаны до изнеможения. По мере того, как всё чаще разливали портвейн, рассказы становились все длиннее и длиннее, а правды в них
всё меньше и меньше — скоро в разговоре появились выжлятники, которые
спрашивали дорогу и не понимали говора людей, встреченных ими на пути.
Лисы тоже становились все более эксцентричными — появились лисы, забравшиеся на ивы, лисы, которых вытаскивали за хвост из лошадиных яслей, лисы,
проскочившие через открытую входную дверь и спрятавшиеся в дамские коробки из-под шляп. К этому времени владелец своры гончих уже рассказал две
невероятных истории, и когда он прочистил горло для следующей, всем стало
любопытно, потому что он был в некотором роде художником и создавал свои
шедевры по нарастающей. На его лице застыло серьезное, практичное и строго
выверенное выражение, которое предвещало одно из лучших представлений
года. И он начал рассказ:
«Это было до того, как я стал владельцем наших гончих. Раньше они были
у сэра Чарльза Эдера, а потом они перешли к старому Лэтому, а сейчас они
у меня. Возможно, эта история произошла во времена, когда Лэтом взял их
себе, хотя мне кажется, что это было при Эдере. Какая разница! Произошло
всё это в начале семидесятых — я бы сказал, примерно, в семьдесят втором.
Человек, о котором я сейчас расскажу, живёт сейчас в другом месте, но осмелюсь предположить, что некоторые из вас могут его помнить. Его звали Дэнбери — Уолтер Дэнбери, или Уот Дэнбери, как обычно называли его люди. Он
был сыном старого Джо Дэнбери из Хай-Аскомба, и когда его отец умер, (а ещё
раньше его единственный брат утонул во время крушения корабля «Магна
Чарта»), ему досталось очень приличное состояние — он унаследовал целое

лисий царь

125

поместье размером несколько сотен акров. Это была хорошая пахотная земля,
тем более те времена были счастливыми для земледельцев. Кроме того, это поместье было свободно от долгов, а фермер без закладной считался тогда весьма обеспеченным человеком. Правда, так было до того, как случилось великое
падение цен на пшеницу. Иностранная пшеница и колючая проволока — вот
два проклятия этой страны, ибо одно портит жизнь фермера, а другое — его
забавы.
Молодой Уот Дэнбери был очень хорошим парнем, прекрасным наездником
и отличным охотником, но его голова немного вскружилась от огромного состояния, хотя он и продержался год или два. У парня не было никаких пороков,
но в то время по соседству обитала компания сильно пьющих, и Дэнбери быстро оказался среди них, а поскольку он был общительным человеком и любил
делать то, что делали его друзья, то очень скоро он стал пить гораздо больше,
чем следовало. Как правило, человек, занимающийся спортом, может пить вечером столько, сколько ему заблагорассудится, и это не причиняет особого вреда,
при условии, что днём он не притронется к бутылке. Однако у Дэнбери было
слишком много друзей для соблюдения этого правила, и казалось, что бедняге
совсем кранты, когда произошла очень любопытная история, которая так резко
изменила его жизнь, что он больше никогда не прикасался к бутылке с виски.
У него была особенность, которую я замечал у многих других людей — хотя
он постоянно дурачился со своим здоровьем, но не менее сильно беспокоился
о нём и был очень суетлив, если у него появлялся какой-нибудь пустяковый
симптом заболевания. Будучи крепким парнем, любителем активного отдыха,
который всегда был тверд, как гвоздь, с ним редко случалось что-нибудь неладное. Но в конце концов выпивка начала сказываться, и однажды утром он проснулся с трясущимися руками и нервами, звенящими, как туго натянутые скрипичные струны. Накануне вечером он ужинал в каком-то очень «нехорошем»
доме, и вина, возможно, было больше, чем подают обычно; во всяком случае,
он проснулся с языком, похожим на банное полотенце, и головой, в которой
стучали гигантские часы. Его очень встревожило это состояние, и он послал
за доктором Миддлтоном в Аскомб, сын которого практикует там и поныне.
Миддлтон был большим другом старого Дэнбери, и ему было очень тяжело
видеть, как сын давнего товарища отправляется к дьяволу, поэтому он воспользовался случаем, отнесясь к его положению очень серьезно и прочитал юнцу
лекцию об опасности избранного пути. Он качал головой и говорил о возможности белой горячки или даже помешательства, если тот продолжит вести такой
образ жизни. Уот Дэнбери был ужасно напуган.
— Неужели вы думаете, что у меня может быть нечто подобное? — причитал он.
— Ну, честно говоря, я не знаю,— серьезно произнёс доктор.— Я не берусь
утверждать, что вы вне опасности. Но ваш организм очень сильно истощён.
В любой момент в течение дня у вас могут появиться те тяжелые симптомы,
о которых я вам расскажу.

126

артур конан дойл

— Вы думаете, к вечеру всё
наладится?
— Если вы ничего не будете
пить в течение дня, и до вечера
у вас не будет никаких нервных
потрясений, я думаю, вы можете
считать себя в безопасности, —
ответствовал врач.
Доктор подумал, что небольшой испуг пойдет на пользу пациенту, поэтому постарался извлечь из этого максимум пользы.
— Каких симптомов мне следует ожидать? — спросил Дэнбери.
— Обычно это проявляется в
— Неужели вы думаете, что у меня может виде оптических галлюцинаций.
быть нечто подобное? — причитал он.
— Я уже сейчас повсюду вижу
плавающие мушки.
— Это просто ерунда, не обращайте на них внимания, — успокаивающе
сказал доктор, потому что видел, что парень сильно взвинчен, и не хотел переусердствовать. — Осмелюсь предположить, что у вас будут несколько иного
типа галлюцинации. Когда они появляются, то обычно принимают форму
насекомых, или рептилий, или диковинных животных.
— А если я увижу нечто подобное?
— Если это случится, сразу шлите за мной, — и, пообещав прислать лекарство, доктор удалился.
Молодой Уот Дэнбери встал, оделся и принялся расхаживать по комнате,
чувствуя себя очень несчастным и разбитым, а в голове у него поселилось видение местной психушки. Доктор заверил его, что, если он сможет благополучно
дожить до вечера, с ним всё будет в порядке. Но не очень‑то радостно ждать появления симптомов и постоянно поглядывать на свои ботинки, чтобы понять,
это ещё они, или у них начали расти усы и ноги. Наконец, он больше не мог этого выносить, и его охватила непреодолимая тоска по свежему воздуху и зеленой
травке. Почему он должен оставаться дома, когда в полумиле от него в Аскомбе
собиралась охота? Если у него и возникнут какие‑то галлюцинации, о которых
говорил доктор, то вряд ли они начнутся раньше и будут страшнее от того, что
он будет сидеть верхом и на свежем воздухе. Он также был уверен, что это облегчит его головную боль. Так всё и случилось: через десять минут он был уже
в охотничьем костюме, а еще через десять — выезжал со двора конюшни, держа
между колен свою чалую лошадь Матильду. Поначалу он немного неуверенно
держался в седле, но чем дальше он ехал, тем лучше себя чувствовал, и к тому
времени, когда он добрался до места встречи, голова у него почти прояснилась,

лисий царь

127

Пока он подъезжал, гончие бросились врассыпную.
и ничто его не беспокоило, кроме навязчивых слов доктора о возможных галлюцинациях в любое время до наступления ночи.
Вскоре он забыл и об этом, потому что, пока он подъезжал, гончие бросились врассыпную, и обежали Грейвел-Хангер, а затем Гикори-Коупс. Утро было
как раз подходящим для запаха: ни ветра, чтобы его унесло, ни воды, чтобы
его смыло, и достаточно влажно, чтобы он остался в воздухе. В поле было человек сорок, и все они были увлеченными людьми и хорошими наездниками,
поэтому, когда они прискакали в Блэк-Хангер, то знали, что там будет нечто
интересненькое — ведь там всегда что-нибудь происходило. В те дни леса были
гуще, чем сейчас, и лис тоже были больше, а та огромная темная дубрава просто
кишела ими. Единственная трудность заключалась в том, чтобы заставить их
разбежаться, поскольку, как вы знаете, это очень тесная местность, и, прежде
чем надеяться на успех, нужно выманить лис на открытое пространство.
Когда охотники подъехали к Блэк-Хангеру, они начали занимать свои позиции вдоль края леса, где, по их мнению, у них было больше шансов встретить
лис. Некоторые шли с гончими, кто-то сгрудился по краю просеки, а другие
держались в стороне, надеясь, что лисы рванут в их направлении. Молодой Уот
Дэнбери знал эту местность как свои пять пальцев, поэтому направился к месту,
где пересекались несколько просек, и стал ждать. У него было такое чувство, что
чем быстрее и дальше он поскачет галопом, тем лучше будет его самочувствие,
и поэтому ему не терпелось пуститься в погоню. Его лошадь была в отличной

128

артур конан дойл

форме и принадлежала к числу самых быстрых в округе. Уот был великолепным
наездником, он отличался лёгким весом, а его лошадь отличалась невероятной
статью; и поэтому неудивительно, что в полевых условиях едва ли нашелся
человек, который мог состязаться с ним. Он ждал и прислушивался к крикам
егерей и выжлятников, время от времени замечая в темноте леса мелькающий
хвост или отблеск бело-рыжих боков гончих среди подлеска. Это была хорошо
выдрессированная свора, и даже небольшой скулёж не мог подсказать вам, что
вокруг орудуют сорок гончих.
Вдруг раздался протяжный вой одной из них, его подхватила другая гончая,
третья, и через несколько секунд вся свора дружно высунула языки и побежала
по следу. Дэнбери видел, как они пересекли одну из просек и исчезли на другой стороне, а мгновение спустя три выжлятника в красном промелькнули за
ними. Дэнбери мог бы срезать путь по одной из других просек, но он боялся
обогнать лису, поэтому последовал за егерем. Прямо через лес они пронеслись
галопом, пригнувшись под ветвями, наклоняя лица к гривам своих лошадей.

К ним подъехали ещё двое — пастор Геддес на большом гнедом, своей обычной
лошади, и сквайр Фоули, который летал на своей лошади, как перышко
и обставлял других охотников на отборных чистокровках с Новой ярмарки.

лисий царь

129

Как вы знаете, в лесу, где все корни извиваются и переплетаются между собой, трудно нестись во всю прыть, тем более надо следить за гончими, идущими по следу. Они петляли туда-сюда, вскоре лес начал редеть, и они оказались
в долине на берегу реки. Вокруг было чистое поле, а в двухстах ярдах впереди,
бежали гончие, держась параллельно ручью. Другие охотники, которые обогнули лес, вместо того чтобы идти через него, упорно продвигались по полям
слева, но у Дэнбери с егерем было явное преимущество, и они не собирались
его терять.
К ним подъехали ещё двое — пастор Геддес на большом гнедом, своей обычной лошади, и сквайр Фоули, который летал на своей лошади, как перышко
и обставлял других охотников на отборных чистокровках с Новой ярмарки,
больше никого не было видно. Теперь предстояла настоящая погоня по пересеченной местности. Если бы вы захотели провести карандашом линию на карте,
вы не смогли бы нарисовать её прямее, чем та, по которой бежал лис, направляясь к Саут-Даунсу и морю. Гончие неслись так уверенно, как будто мчались
с целью узнать, кого же они преследуют, но самого лиса так никто и не видел,
и ни разу не раздался крик о том, что его выследили. Впрочем, это было неудивительно, ведь если вы бывали в тех краях, то знаете, что там не так уж много
людей.
В погоне участвовали шестеро — пастор Геддес, сквайр Фоули, егерь, два
выжлятника и Уот Дэнбери, который к этому времени забыл о своей голове
и докторе и не думал ни о чем, кроме погони. Все шестеро скакали галопом
так быстро, как только могли. Однако скоро один из выжлятников пустился
обратно, так как некоторые из гончих отстали и их надо было собрать. Теперь
осталось пятеро охотников. Затем чистокровная лошадь Фоули начала отставать из-за перенапряжения. Но остальные четверо по-прежнему держались
молодцом, и преодолели четыре или пять миль вниз по реке. Зима в том году
выдалась сырой, кругом была сплошная грязь, так что было много скольжений
и брызг. К тому времени, когда они подъехали к мосту, на полях никого не было
видно, и охота оказалась в полном распоряжении этих четверых.
Лис пробежал по мосту — ибо лисы любят переплывать холодную реку
не больше, чем люди, — и с этого места он помчался на юг так быстро, как
только мог. Кругом была пересеченная местность — холмистые вересковые
пустоши, крутой спуск по одному склону и подъем на другой, и трудно сказать, что для лошадей было более утомительно — подъем или спуск. Такого
рода местность вполне подходит для коренастой с короткими ногами маленькой лошадки, но убийственна для крупной, широко шагающей лошади, какова
и используется у нас на охоте. Как бы то ни было, для гнедой пастора Геддеса
это было слишком, и, хотя он попробовал применить ирландский прием — а он
был на редкость увлеченным наездником — подниматься на склоны, держась
за шею лошади,— всё было бесполезно, и ему пришлось отказаться от дальнейшей погони. Итак, остались только егерь, выжлятник и Уот Дэнбери —и все
они были полны сил.

130

артур конан дойл

Лошадь выжлятника споткнулась, и тот упал в кусты.
Но местность становилась все хуже и хуже, а холмы становились все круче
и все гуще покрытые вереском и папоротником. Лошади всё время меняли направление, ведь вся местность была изрыта кроличьими норами, но гончие все
еще неслись вперёд, и охотники не могли позволить себе сбавлять темп. Когда
они мчались вниз по склону, гончие всегда взбирались по противоположному,
пока это не стало похоже на ту игру, где одна фигура, падая, заставляет подниматься другую.
За всё время погони они ни разу, даже мельком, не увидели самого лиса, хотя
очень хорошо знали, что он должен быть совсем недалеко впереди, потому что
гончие очень уверенно шли по следу. Тут Уот Дэнбери услышал треск и глухой
удар сбоку и, оглянувшись, увидел пару белых шнурков и высоких ботинок,
выбивающихся из зарослей ежевики. Лошадь выжлятника споткнулась, и тот
упал в кусты. Дэнбери и егерь на мгновение притормозили, а затем, увидев,
что тот, пошатываясь, поднимается на ноги, повернули и поскакали дальше.
Джо Кларк, егерь, был знаменитым старым наездником, известным во всех
пяти окружающих графствах; в ту охоту он рассчитывал на запасную лошадь,
но они отстали на много миль. Однако и его лошадь была достаточно хороша
для чего угодно с таким всадником на спине, и он несся так же быстро, как
и в начале погони. Что касается Уота Дэнбери, то дела у него шли отлично.
С каждым ярдом его самочувствие улучшалось, и настроение всадника влияло
на настроение лошади. Маленький крепкий чалый мчался галопом, как будто
его конечности были из стали и китовой кости, а не из плоти и крови. Уот еще
не исчерпал своих сил, и сегодня у него был такой шанс их испытать и узнать
свои резервы.

Что касается Уота Дэнбери, то дела у него шли отлично.

132

артур конан дойл

За вересковыми
склонами простирались пастбища, и на
протяжении нескольких миль оба всадника
либо притормаживали объезжая изгороди,
либо мчались во весь
галоп по полям без
них. Это было еще до
того, как в стране появилась эта проклятая
проволока, и обычно
можно было пробиться через живую изгородь там, где нельзя
было перепрыгну ть Им вслед с возбужденным криком
через нее. Затем они бросился мужчина, но у них не
оказались на просебыло времени остановиться
лочной дороге с твери послушать его.
дым покрытием, где им
пришлось сбавить темп, и они проехали через ферму, где им вслед с возбужденным криком бросился мужчина, но у них не было времени остановиться
и послушать его, потому что гончие были всего в двух сотнях ярдов впереди.
Впереди был холм, всё вокруг него было распахано и лошади по щиколотку
увязали в красной, мягкой почве.
Когда они достигли вершины, дул сильный ветер, и перед ними раскинулась
огромная долина, ведущая к Саут-Даунсу. Между ними простиралась полоса
соснового бора, куда устремились гончие, бежавшие теперь длинной, беспорядочной вереницей. То тут, то там виднелись бело-рыжие точки, и было видно,
что отставшие гончие перемещаются в хвост погони. Но половина своры все
еще неслась сломя голову, хотя и темп, и расстояние были огромными — прошло уже два часа без остановок.
Дорога пролегала через сосновый бор — одна из тех зеленых, слегка изрытых колеями дорог, где лошадь может выжать из себя последние силы, потому
что земля была достаточно твердой, чтобы обеспечить ей ровный галоп, и в то
же время достаточно пружинистая, чтобы помочь ей. Уот Дэнбери поравнялся с егерем, и они вместе поскакали галопом, соприкасаясь стременами, в то
время как гончие неслись в сотне ярдов от них.
— Всё теперь в наших руках, — сказал Уот.
— Да, сэр, на этот раз мы всех опередили, — ответил старый Джо Кларк. —
Если мы добудем этого лиса, то его стоит освежевать и сделать чучело, потому
что это невиданная диковинка.

лисий царь

133

— Это самый быстрый галоп в моей жизни! — воскликнул Дэнбери.
— И самый быстрый в моей жизни, а это значит гораздо больше, — ответил
егерь. — Но что меня поражает, так это то, что мы до сих пор даже не видели
этого лиса. Он, должно быть, оставляет за собой удивительный запах, раз эти
гончие следуют за ним, но его всё равно не видно, хотя перед нами чистое пространство на целую милю.
— Я думаю, мы скоро увидим его, — сказал Дэнбери и мысленно добавил:
«По крайней мере, я увижу», потому что лошадь егеря начала сбиваться с галопа, и белая пена стекала с неё, как со стенок тазика для мытья посуды.
Они последовали за гончими по одному из просёлков, ведущих в сторону
от главной дороги, и который вскоре превратился в ещё более узкую тропинку,
где ветви деревьев били их по лицу, и где едва хватало места даже для одной лошади. Уот Дэнбери помчался впереди, и он слышал, как за ним тяжело ступала
лошадь егеря, а его собственная шла уже не так резво, как в начале погони. Однако она откликалась на прикосновение его хлыста или шпоры, и он чувствовал, что в ней что-то еще осталось, на что можно было рассчитывать. Тут он
поднял глаза и увидел в конце узкой тропинки массивную деревянную ограду,
к которой вела тропинка, окружённая крепкими молодыми кустами, слишком
густая, чтобы через неё можно было пробиться. Гончие бежали по лугу, с другой
стороны, и нужно было либо перепрыгнуть через эту ограду, либо потерять их
из виду, так как темп был слишком высок, чтобы пуститься в объезд.
Ну, Уот Дэнбери был
не из тех парней, которых можно остановить,
и пришпорив лошадь он
ринулся на ограду. Лошадь галантно поднялась
на дыбы, потом послышался удар передних копыт и всё было кончено.
Уот едва успел отъехать,
когда позади него раздался грохот, похожий на падение поленницы дров —
верхняя перекладина разлетелась в щепки, лошадь
упала на брюхо, а егерь
с тоял на че твер ень ках в нескольких ярдах
от него. Уот на мгновеУот Дэнбери был не из тех парней,
ние остановился, так как
которых можно остановить,
падение было нешуточи пришпорив лошадь он ринулся на ограду.
ным, но увидел, как ста-

134

артур конан дойл

рый Джо вскочил на ноги и схватился за уздечку лошади. Лошадь, пошатываясь, поднялась, но в тот момент, когда она приподнялась, Уот увидел, что
она безнадежно хромает — это был вывих и ей потребуется шестинедельный
отдых. Он ничем не мог помочь егерю, и тот прокричал, чтобы Уот не терял
гончих из виду. Так что теперь охоту продолжил единственный «оставшийся в живых». Когда человек оказывается в таком положении, он может отказаться от дальнейшей охоты, потому что он уже вкусил самое лучшее, что она
может ему предложить. Помню, однажды я был на Королевской охоте и… —
но об этом в следующий раз.
За это время свора собак, или то, что от неё осталось, немного вырвалась
вперед, но Уот хорошо видел их на спуске, и лошадь, похоже, была полна гордости за то, что она осталась одна. Они преодолели ещё две мили по зеленому
склону холма, спустились по каменистой, изрытой глубокими колеями проселочной дороге, где лошадь споткнулась и чуть не упала, потом они перепрыгнули через пятифутовый ручей, продрались через заросли орешника, через ещё
клочок вспаханной земли, пару открытых ворот, и вот перед ними зеленый,
бескрайний Даунс.
«Что же, — сказал сам себе Уот Дэнбери, — теперь я увижу, как этот лис
наткнется на меня или утонет в море, потому что между мной и меловыми утесами, которые окаймляют море, всё отлично просматривается».
Но, как он вскоре обнаружил, тут он был не прав. Во всех небольших ложбинах на склонах в этом месте растут ельники, некоторые из которых достигают значительных размеров. Их не видно, пока не подъедешь к краю ложбины,
в которой они лежат. Дэнбери изо всех сил скакал галопом по пружинистому
дерну, когда перевалил через край одной из таких ложбин, и перед ним предстал
темный ельник. В нём всё ещё бежала дюжина гончих, и они уже скрывались
за елями. Солнечный свет падал прямо на длинные оливково-зеленые склоны,
изгибавшиеся к этому леску, и Дэнбери, обладавший ястребиным зрением,
обшарил глазами это огромное пространство, но не обнаружил ничего движущегося. Далеко справа паслось несколько овец, но ни одного живого существа
больше не было видно. Он был уверен, что уже близок к развязке — лис либо
затаился в ельнике, либо гончие сейчас сцапают его за хвост. Лошадь, казалось,
тоже поняла, что означает огромная пустынная местность вокруг, поэтому
ускорила шаг и устремилась в чашу. Через несколько мгновений Дэнбери уже
мчался галопом в ельник.
Он въехал в него с яркого солнечного света, но ельник был настолько густой, что он едва мог что‑либо видеть по сторонам. Вы знаете, какое это торжественное, похожее на старинный храм, место — еловый лес. Я полагаю, это
из-за отсутствия какого‑либо подлеска и того факта, что сами деревья стоят
неподвижно. Во всяком случае, Уота Дэнбери внезапно пробрал какой‑то холодок, и в его голове промелькнуло, что в этой погоне было несколько очень
необычных моментов — его длина и прямолинейность, а также тот факт, что
с самого начала никто ни разу не видел лиса. Глупые слухи, бытовавшие в округе

Затем раздался лязгающий щелчок, как будто захлопнулась крысоловка,
и вой перешел в визг, а затем затих.

136

артур конан дойл

о лисьем царе — этаком демоническом лисе, таком быстром, что мог обогнать
любую стаю, и таком свирепом, что гончие ничего не могли с ним поделать,
если бы настигли его, — вдруг всплыли в памяти, и теперь в тёмном ельнике они уже не казались такими смешными, как тогда, когда их рассказывали
за вином и сигарами. Нервозность, овладевшая им утром и от которой, как
он надеялся, ему удалось избавиться, снова захлестнула его всепоглощающей
волной. До этого момента он гордился тем, что остался один, но сейчас он бы
отдал даже десять фунтов стерлингов за то, чтобы рядом с ним было родное
лицо Джо Кларка. И тут, как раз в этот момент, из самой гущи леса донесся
самый неистовый гвалт, который он когда‑либо слышал в своей жизни. Гончие
наткнулись на лиса.
Ну, вы знаете, или должны знать, каков ваш долг в таком случае. Вы должны
быть выжлятником, егерем и всем остальным, если вдруг подоспели первыми.
Вы оказываетесь среди собак, отстегиваете их и следите за ними. Конечно, Уот
Дэнбери знал об этом всё, и он попытался заставить свою лошадь пробраться к тому месту, откуда доносились все эти жуткие визги и вой, но ельник был
такой густой, что проехать было невозможно. Поэтому он спрыгнул, оставил
лошадь, и держа наготове охотничий хлыст через плечо, изо всех сил стал пробираться вперед.
Но когда он протискивался сквозь деревья, то почувствовал, как всё его
тело снова похолодело и по нему пробежали мурашки. Он и раньше много раз
слышал, как гончие натыкались на лис, но никогда не слышал таких звуков, как
сейчас. Это были не звуки триумфа, а вопли ужаса. Время от времени раздавался пронзительный визг смертельной агонии. Затаив дыхание, он прорвался
сквозь переплетение ветвей и оказался на небольшой поляне, где все гончие
столпились вокруг зарослей ежевики.
Когда он впервые увидел их, гончие стояли полукругом вокруг зарослей,
ощетинив спины и разинув пасти. Перед кустами ежевики лежала одна гончая
с разорванным горлом, и вся в крови. Уот выбежал на поляну, и при его виде
гончие снова воспрянули духом, а одна из них с рычанием бросилась в кусты.
В то же мгновение существо размером с осла вскочило на ноги, огромная серая голова с чудовищными блестящими клыками и заостренной лисьей мордой
высунулась из-за ветвей, и гончую подбросило на несколько футов в воздух,
потом она с воем упал в заросли. Затем раздался лязгающий щелчок, как будто
захлопнулась крысоловка, и вой перешел в визг, а затем затих.
Дэнбери весь день ждал галлюцинаций, и теперь он их увидел. Он еще раз
оглянулся на заросли, увидел пару диких красных глаз, устремленных на него,
и тут же бросился наутёк. Возможно, это лишь мимолетный бред, а возможно,
и постоянное помешательство, о котором говорил доктор, но в любом случае
нужно было вернуться в постель, успокоиться и надеяться на лучшее.
Он забыл о гончих, об охоте и обо всем остальном в своем отчаянном страхе
перед собственным разумом. Уот вскочил на лошадь, понесся бешеным галопом
по пастбищам и остановился только тогда, когда оказался на сельской станции.

лисий царь

137

Там он оставил свою лошадь
на постоялом дворе и направился домой так быстро,
как только хватало сил. Был
уже вечер, когда он добрался к себе, дрожа от страха
и видя на каждом шагу эти
красные глаза и злобный
оскал. Он сразу же лег в постель и послал за доктором
Миддлтоном.
— Я видел их, доктор,—
сказал он. — Все произошло
именно так, как вы говорили — странные существа,
оптический обман и все таУот вскочил на лошадь, понесся бешеным
кое прочее. Все, о чем я прогалопом по пастбищам и остановился
шу вас сейчас, — это сохратолько тогда, когда оказался
нить мой рассудок.
на сельской станции.
Доктор выслушал его
историю и был немного потрясен услышанным.
— Похоже, это очень явный случай, — сказал он. — Это должно стать для
вас уроком на всю жизнь.
— Никогда больше в жизни ни капли, если только всё благополучно закончится, — воскликнул Уот Дэнбери.
— Что же, мой дорогой мальчик, если ты будешь придерживаться этого
правила, оно может стать твоим благословением. Но трудность в данном случае заключается в том, чтобы понять, где кончается факт и начинается фантазия. Видишь ли, это не единственное иллюзорное видение. Их было несколько. Например, мертвые собаки, должно быть, были одним из них, так же, как
и существо в кустах.
— Я видел все это так же ясно, как вижу вас.
— Одной из характерных черт этой формы помешательства является то,
что вы видите всё даже яснее, чем в реальности. Мне сейчас вот интересно, не
была ли вся эта погоня тоже галлюцинацией?
Уот Дэнбери указал на свои охотничьи сапоги, все еще валявшиеся на полу,
заляпанные грязью двух графств.
— Хм! Конечно, это выглядит очень правдоподобно. Несомненно, в своем
слабом состоянии вы перенапряглись и тем самым навлекли на себя эту напасть.
Что ж, какова бы ни была причина, ваше лечение очевидно. Вы примете успокаивающую микстуру, которую я вам пришлю, а на ночь мы приложим к вашим
вискам двух пиявок, чтобы снять застойные явления в мозге.

138

артур конан дойл

Уот Дэнбери провёл ночь, ворочаясь с боку на бок и размышляя о том, насколько чувствительной вещью является наш механизм и как очень глупо забавляться с тем, что так легко вывести из строя и так трудно починить. И он
повторял и повторял свою клятву, что этот первый урок должен стать для него
последним, и что с этого момента он будет трезвым, трудолюбивым йоменом,
каким был его отец. Так он лежал, ворочаясь и все еще раскаиваясь, когда утром
дверь распахнулась и в его комнату ворвался доктор со скомканной газетой
в руке.
— Мой дорогой мальчик,— воскликнул он,— я должен принести тебе тысячу извинений. Ты самый несчастный парень, а я самый большой тупица в графстве. Слушай сюда!
Он присел на край кровати, расправил газету на коленке и начал читать.
Абзац был озаглавлен «Несчастье с гончими Аскомба», и далее говорилось,
что четыре собаки, ужасно растерзанные и искалеченные, были найдены в лесу
Винтон-Фир в Саут-Даунсе. Погоня была настолько тяжелой, что половина
своры была искалечена, а четверо гончих были найдены в лесу мертвыми, хотя
причина их необычайных травм до сих пор неизвестна.
— Итак, как вы видите, — сказал доктор, поднимая глаза, — я был неправ,
когда отнес смерть гончих к числу галлюцинаций.
—Тогда, что там произошло? — воскликнул Уот.
— Что ж, я думаю, мы можем догадаться о происшествии по статье, которая
была вставлена как раз в тот момент, когда газета поступила в печать:
«Вчера поздно вечером мистер Браун с фермы Смизерс, расположенной
к востоку от Гастингса, встретил существо, похожее на огромную собаку, которое потревожило его овец. Он застрелил его, и оно оказалось серым сибирским волком, известным как Lupus Giganticus. Предполагается, что он сбежал
из какого-то бродячего зверинца».
Вот такая история произошла в те времена, джентльмены. Уот Дэнбери
остался верен своему здравому решению, поскольку испуг, который он пережил, избавил его от всякого желания снова идти на подобный риск. Он никогда
больше не притрагивался ни к чему крепче лаймового сока — по крайней мере,
до того момента, как покинул наше графство, пять лет назад, в Благовещение».

ЖУТЬ В ПОДНЕБЕСЬЕ

Мысль о том, что необычная история, получившая название «Фрагменты записок Джойса-Армстронга», — это тщательно продуманный розыгрыш,
затеянный неизвестным человеком, наделенным извращенным и зловещим
чувством юмора, сегодня отвергнута всеми, кто изучал этот вопрос. Самый
мрачный и изобретательный из интриганов не решился бы связать свои нездоровые фантазии с неоспоримыми и трагическими фактами, которые подкрепляют сие суждение. Хотя содержащиеся в повествовании утверждения
поразительны и даже чудовищны, тем не менее, оно внушает нашему сознанию, что это всё правда, и что мы должны перестроить наши представления
в соответствии с новой реальностью. Наш мир, по-видимому, отделен лишь
небольшим и шатким слоем атмосферы от самой необычной и непредвиденной
опасности. В своём рассказе, полностью воспроизводящем оригинал, в котором отсутствуют некоторые страницы, я постараюсь изложить читателю все
известные на сегодняшний день факты, предварив его словами о том, что если
кто‑то сомневается в правдивости истории Джойса-Армстронга, то не может
быть никаких сомнений в гибели лейтенанта Миртла и мистера Хэя Коннора,
которые, несомненно, встретили свой конец описанным образом.
«Фрагменты записок Джойса-Армстронга» были найдены на поле, которое называется Лоуэр-Хейкок, лежащем в одной миле к западу от деревни
Уитихем, на границе Кента и Суссекса. Пятнадцатого сентября прошлого года
батрак Джеймс Флинн, нанятый Мэтью Доддом, владельцем фермы «Чонтри» в Уитихеме, заметил курительную трубку, лежащую рядом с пешеходной
дорожкой, которая огибает живую изгородь в Лоуэр-Хейкок. Пройдя еще несколько шагов, он подобрал разбитые очки. Наконец, среди зарослей крапивы
в канаве он заметил плоскую книжицу в холщовом переплете, которая оказалась записной книжкой с отрывными листами, некоторые из которых оторвались и разлетелись у основания живой изгороди. Он их собрал, но некоторые,
включая первые, так и не были обнаружены, что оставляет досадный пробел
в этом важном документе. Флинн отнес записную книжку своему работодателю,

140

артур конан дойл

который, в свою очередь, показал её доктору Дж. Х. Атертону из Хартфилда.
Этот джентльмен сразу же признал необходимость проведения экспертизы,
и рукопись была отправлена в аэроклуб в Лондоне, где она сейчас и находится.
Первые две страницы записей отсутствуют. Кроме того, одна страница
отсутствует в конце повествования, но это не влияет на связность изложения.
Предполагается, что отсутствующее начало связано с записями о квалификации
мистера Джойса-Армстронга как авиатора, которую можно почерпнуть в других источниках и которая, по общему признанию, является непревзойдённой
среди авиаторов Англии. В течение многих лет он считался одним из самых
смелых и самых талантливых пилотов, что позволило ему изобрести и испытать несколько новых устройств, в том числе и гироскопическое приспособление, известное под его именем. Основная часть рукописи написана аккуратно
чернилами, но последние несколько строк написаны карандашом и настолько
неровны, что их с трудом можно разобрать — фактически именно так, как можно было бы ожидать, когда записи торопливо накарябаны в летящем самолете.
Можно добавить, что как на последней странице, так и на внешней стороне обложки имеется несколько пятен, которые, по заключению экспертов Министерства внутренних дел, являются кровью — вероятно, человеческой и, безусловно,
млекопитающего. Тот факт, что в этой крови было обнаружено нечто, очень
напоминающее возбудителя малярии, — а Джойс-Армстронг, как известно,
страдал от перемежающейся лихорадки,— является замечательным примером
нового средства, которое современная наука дала в руки нашим детективам.
А теперь несколько слов о личности автора этих эпохальных «Отрывков…». Джойс-Армстронг, по словам немногих друзей, которые действительно что‑то знали о нём, был поэтом и мечтателем, а также механиком и изобретателем. Он был человеком со значительным состоянием, большую часть
которого потратил на свое увлечение воздухоплаванием. В его ангарах близ
Девайзеса находилось четыре частных самолета, и, по слухам, за прошлый год
он совершил не менее ста семидесяти полётов. Он был замкнутым человеком
с угрюмым настроением, из-за которого избегал общества своих собратьев. Капитан Дэнджерфилд, знавший его лучше других, говорит, что бывали случаи,
когда его эксцентричность грозила перерасти в нечто более серьезное. Одним
из проявлений этого была его привычка брать с собой в аэроплан дробовик.
Другой причиной было болезненное впечатление, которое произвела на его
разум гибель лейтенанта Миртла. Миртл, пытаясь установить рекорд, разбился,
упав с высоты более тридцати тысяч футов. Ужасно рассказывать, но его голова
была полностью снесена, хотя тело и конечности остались на месте. На каждом
собрании авиаторов Джойс-Армстронг, по словам Дэнджерфилда, с загадочной
улыбкой спрашивал: «А где, скажите на милость, голова Миртла?»
В другой раз, после ужина в столовой лётной школы в Солсбери-Плейн, он
затеял дискуссию о том, что будет самой главной опасностью, с которой придется столкнуться в будущем авиаторам. Выслушав несколько мнений о воздушных ямах, дефектах конструкции и чрезмерном крене, он в конце концов

жуть в поднебесье

141

пожал плечами и отказался излагать свои собственные взгляды, хотя и создал
впечатление, что они отличаются от любых, выдвинутых его собеседниками.
Стоит отметить, что после его таинственного исчезновения выяснилось, что
его личные дела были улажены с точностью, которая может свидетельствовать
о предчувствии скорой беды. С этими существенными пояснениями теперь
я перехожу к изложению записей в точности так, как они написаны, начиная
с третьей страницы, в записной книжке, заляпанной кровью:
«Как‑то раз, обедая в Реймсе с Козелли и Густавом Раймондом, я обнаружил, что ни один из них не задумывается о какой‑либо особой опасности
в верхних слоях атмосферы. Я не сказал, что было у меня на уме, но я так близко
подошел к этому, что, если бы у них была соответствующая мысль, они бы точно её высказали. Но они — два пустых, тщеславных типа, у которых нет иных
мыслей, кроме как увидеть свои глупые имена в газете. Интересно отметить, что
ни один из них никогда не поднимался выше отметки в двадцать тысяч футов.
Конечно, люди поднимались выше этой отметки, как на воздушных шарах, так
и при восхождении на горы. Должно быть, именно выше этой отметки аэроплан попадает в опасную зону — при условии, что мои предчувствия верны.
Полёты на аэропланах осуществляются у нас уже более двадцати лет, и вполне можно задаться вопрос — почему эта опасность проявилась только в наши
дни? Ответ очевиден. В прежние времена слабых двигателей, когда «Гном»
или «Грин» мощностью в сто лошадиных сил считался достаточным для любых нужд, полеты были весьма ограничены. Теперь, когда триста лошадиных
сил — скорее правило, чем исключение, полеты в верхние слои стали более
простыми и распространенными. Некоторые из нас помнят, как в молодости
Гаррос прославился на весь мир, поднявшись на высоту девятнадцать тысяч
футов, а полет над Альпами считался выдающимся достижением. Сейчас наши
критерии неизмеримо повысились, и на один полет прежних лет приходится
двадцать в высоких слоях атмосферы. Многие из них совершаются практически беспрепятственно. Раз за разом преодолевается отметка в тридцать тысяч
футов, и авиатор не испытывает никаких неудобств, кроме простуды и астмы.
Что это доказывает? Человек может тысячу раз приземлиться на нашу планету
и ни разу не увидеть тигра. И всё же тигры существуют, и, если бы он случайно попал в джунгли, его могли бы сожрать. В верхних слоях атмосферы есть
свои «джунгли», и в них обитают твари похуже тигров. Я верю, что со временем составят точную карту этих джунглей. Но даже сейчас я могу назвать две
таких области. Одна из них находится над районом По — Биарриц во Франции. Другая находится прямо у меня над головой, в Уилтшире, где я пишу эти
строки, находясь у себя доме. Я также полагаю, что третья находится в районе
Хомбурга и Висбадена.
Именно исчезновение авиаторов впервые заставило меня задуматься. Конечно, все говорили, что они упали в море, но это меня совершенно не удовлетворяло. Сначала был Веррье во Франции, его машину нашли недалеко от Байонны, но тело так и не обнаружили. Потом был случай с Бакстером, который

142

артур конан дойл

исчез, хотя части его мотора и некоторые детали обшивки были найдены в лесу
в Лестершире. Доктор Миддлтон из Эймсбери, наблюдавший за полетом в телескоп, утверждает, что как раз перед тем, как облака закрыли обзор, он увидел,
как машина, находившаяся на огромной высоте, внезапно поднялась перпендикулярно вверх последовательными рывками, что, по его мнению, было невозможно. Это был последний раз, когда видели Бакстера в живых. В газетах
началось обсуждение, но оно ни к чему не привело. Было еще несколько подобных случаев, а следом за ними — смерть Хэя Коннора. Сколько было смеха
по поводу неразгаданной тайны воздушного пространства, и какие печатались
колонки об этом в газетах за полпенни, но как мало было сделано, чтобы докопаться до сути дела! Он спланировал с неизвестной высоты, но так и не покинул свою машину, а умер прямо в кресле пилота. Умер от чего? «От болезни
сердца», — сказали врачи. Чушь собачья! Сердце Хэя Коннора было таким же
крепким, как и моё. Что сказал Венейблс? Венейблс был единственным человеком, который был рядом с ним, когда он умирал. Он сказал, что тот дрожал
и выглядел, как сильно напуганный человек. «Умер от испуга», — предположил Венейблс, но не смог понять, чего тот испугался. Коннор произнёс только одно слово, которое прозвучало, вроде как: «Чудовищно». Никто ничего
не мог объяснить. Но я смог кое-что понять. «Чудовища!» Вот каким было
последнее слово бедного Гарри Хэя Коннора. И он действительно умер от испуга, как и предположил Венейблс.
А потом была голова Миртла. Неужели вы верите — точнее, неужели кто‑то
верит, — что голова человека может быть начисто срезана от падения? Ну, может быть, это и возможно, но я, например, никогда не верил, что это случилось
с Миртлом. А масло на его одежде? «Он был весь скользкий от масла», — сказал кто‑то на расследовании. Странно, что после этого никто не задумался!
А я задумался, но, впрочем, я думал уже давно. Я совершил три «восхождения» — так Дэнджерфилд обычно подшучивал надо мной из-за моего дробовика, — но я никогда не забирался достаточно высоко. Теперь, с этой новой,
лёгкой машиной «Поль-Веронер» и её мощным двигателем «Робур», завтра
я легко доберусь до тридцати тысяч. Я попробую установить рекорд. Может
быть, совершу ещё что‑нибудь интересное. Конечно, это опасно. Но если человек хочет избежать опасности, ему лучше вообще воздержаться от полётов
и облачиться во фланелевые тапочки и халат. Завтра я наведаюсь в воздушные
джунгли — и, если там что‑то есть, я об этом узнаю. Если я вернусь живым,
то стану знаменитостью. Если же нет, то эта записная книжка сможет объяснить, что я пытался предпринять и как я погиб, делая это. Но только, пожалуйста, не надо никакой чепухи о несчастных случаях или загадках.
Для этого полёта я выбрал моноплан «Поль-Веронер». Нет ничего лучше
моноплана, когда нужно делать настоящую работу. Бомонт понял это в самые
первые дни. Он не боится сырости, а погода выглядит так, как будто завтра
всё время будет дождливо. Это отличная небольшая модель, и она отвечает на
действие моей руки безупречно, как ласковая лошадь. Двигатель представляет

жуть в поднебесье

143

Вы бы видели лицо Перкинса, моего старого механика, когда я приказал ему
вставить их в дробовик.
собой десятицилиндровый роторный «Робур», развивающий скорость до ста
семидесяти пяти оборотов. У моноплана есть все современные усовершенствования — закрытый фюзеляж, высоко изогнутые посадочные полозья, тормоза,
гироскопические стабилизаторы и три скорости, работающие за счет изменения угла наклона крыльев по принципу жалюзи. Я взял с собой дробовик и дюжину патронов с картечью. Вы бы видели лицо Перкинса, моего старого механика, когда я приказал ему вставить их в дробовик. Я оделся как исследователь
Арктики: две майки под комбинезоном, толстые носки в ботинках, штормовка

144

артур конан дойл

Когда я взлетел, то набрав небольшую высоту,
облетел своё родное поле раз или два, просто
чтобы разогреть мотор, а затем, помахав
Перкинсу и остальным,выровнял свой моноплан
и стал набирать скорость.

с клапанами и защитные очки с тальком. В ангаре
было душно, но я собирался на вершину Гималаев
и должен был одеться соответственно. Перкинс понял, что я что-то задумал, и стал упрашивать меня
взять его с собой. Возможно, если бы я использовал
биплан, я бы так и поступил, но моноплан — это
представление для одного человека, если ты хочешь
выжать из него последние силы. Конечно, я взял с
собой кислородный баллон — человек, который
пойдет на рекорд высоты без него, либо замерзнет,
либо задохнется, либо и то, и другое вместе.
Прежде чем сесть в моноплан, я хорошенько осмотрел крылья, руль направления и рычаг подъема.
Насколько я мог видеть, всё было в полном порядке. Затем я запустил двигатель и убедился, что он
работает без сбоев. Когда я взлетел, то набрав небольшую высоту, облетел своё родное поле раз или
два, просто чтобы разогреть мотор, а затем, помахав
Перкинсу и остальным, выровнял свой моноплан и
стал набирать скорость. Он пронесся, как ласточка,
по ветру восемь или десять миль, пока я не задрал
нос, и он начал подниматься по большой спирали
к облачной гряде надо мной. Очень важно подниматься медленно, приспосабливаясь к давлению по мере набора высоты.
В тот день было пасмурно, хотя и тепло для английского сентября, воздух
был пропитан надвигающимся дождём. Время от времени с юго-запада нале-

жуть в поднебесье

145

тали внезапные порывы ветра — один из них был настолько порывистым и неожиданным, что застал меня врасплох и на мгновение развернул вполоборота.
Я помню времена, когда порывы ветра, вихри и воздушные ямы были опасны —
до того, как мы научились закладывать в наши двигатели запредельную мощь.
Как раз в тот момент, когда я достиг гряды облаков, а альтиметр показывал три
тысячи, пошел дождь. Боже мой, как он лил! Он барабанил по крыльям и бил
по лицу, смазывая изображение в очках так, что я почти ничего не видел. Я перешел на малую скорость, потому что лететь быстрее мне было больно. Когда
я поднялся ещё выше, начался град, и мне пришлось развернуться. Один из цилиндров вышел из строя — грязная пробка, надо полагать, — но все же я уверенно поднимался вверх с достаточной скоростью. Через некоторое время всё
наладилось, что бы это ни было, и я услышал мощное, глубокое горловое урчание — все десять цилиндров работали в унисон. Вот тут‑то и проявляется вся
прелесть наших современных глушителей. Наконец‑то мы можем управлять
нашими двигателями на слух. Как они визжат, пищат и всхлипывают, когда
попадают в беду! Все эти крики о помощи были напрасны в прежние времена,
когда каждый звук поглощался чудовищным шумом машины. Если бы только
первые авиаторы могли вернуться и увидеть красоту и совершенство механизма, который был куплен ценой их жизней!
Около девяти тридцати я приблизился к облакам. Подо мной, вся расплывшаяся и окутанная тенью дождя, лежала бескрайняя равнина Солсбери. С полдюжины летающих аппаратов на высоте тысячи футов копошились на зеленом
фоне, похожие на маленьких черных ласточек. Смею предположить, что им
было интересно, чем я занимаюсь в облачной стране. Вдруг серая завеса сомкнулась подо мной, и влажные клубы тумана закружились вокруг моего лица.
Было жутко холодно и сыро. Но я уже был выше града, а это уже кое-что. Туча
была темной и густой, как лондонский туман. Стремясь забраться повыше,
я задирал нос моноплана до тех пор, пока не зазвенел автоматический сигнал
тревоги, и я действительно начал сползать назад. Мои промокшие крылья сделали моноплан тяжелее, чем я думал, но вскоре я оказался в более легкой облачности и сумел преодолеть первый облачный слой. На огромной высоте над
моей головой находился второй слой облаков — белый, необъятный потолок
сверху и темный, необъятный пол снизу, а между ними по огромной спирали
поднимался вверх моноплан. В этих облачных просторах ужасно одиноко. Однажды мимо меня пронеслась большая стая каких‑то мелких водоплавающих
птиц, очень быстро летящих на запад. Быстрый шум их крыльев и музыкальный
крик радовали мой слух. Мне показалось, что это были чирки, но я — никудышный зоолог. Теперь, когда мы, люди, стали как птицы, мы должны научиться
распознавать своих собратьев по виду.
Ветер внизу подо мной кружил и колыхал широкую облачную равнину. Однажды в ней образовался большой вихрь, водоворот тумана, и через него, как
через воронку, я увидел далёкий мир. На огромной глубине подо мной пронесся
большой белый биплан. Наверное, это была утренняя почта между Бристолем

146

артур конан дойл

и Лондоном. Затем воздушные течения разрушили эту воронку, и снова воцарилось абсолютное одиночество.
Сразу после десяти я коснулся нижнего края верхнего облачного слоя. Он
состоял из белёсого тумана, быстро дрейфующего с запада. Всё это время ветер
неуклонно усиливался, и теперь дул резкий бриз — двадцать восемь миль в час
по моим расчетам. Стало очень холодно, хотя мой альтиметр показывал всего
девять тысяч. Двигатели работали прекрасно, и я уверенно поднимался вверх.
Облачный покров оказался гуще, чем я ожидал, но наконец он поредел, превратившись в золотистую дымку, и в одно мгновение я вынырнул из неё, а над
головой возникло безоблачное небо и сияющее солнце — сверху всё стало голубым и золотым, а внизу, насколько хватало глаз, распростёрлась огромная, мерцающая серебром равнина. Было четверть одиннадцатого, и стрелка барографа
показывала двенадцать тысяч восемьсот. Я поднимался все выше и выше, мой
слух сосредоточился на глубоком урчании мотора, мои глаза постоянно были
заняты часами, индикатором оборотов, рычагом подачи бензина и масляным
насосом. Неудивительно, что авиаторы считаются бесстрашной расой. Когда
нужно подумать о стольких вещах, нет времени думать о себе. Примерно в это
время я заметил, насколько ненадежен здесь компас. На высоте пятнадцать
тысяч футов мой показывал на восток, а реально там был юг. Солнце и ветер
давали мне верные ориентиры.
Я надеялся достичь вечной тишины на этих высотах, но с каждой тысячей
футов ветер становился только сильнее. Моя машина стонала и дрожала в каждом узле и заклепке, когда она сталкивалась с ним, и уносилась прочь, как
лист бумаги, когда я кренил её на повороте, проносясь по ветру с большей скоростью, чем, возможно, когда-либо двигался смертный человек. И все же мне
всегда приходилось снова поворачивать и лавировать по ветру, ведь я стремился
не просто к рекорду высоты. По всем моим расчетам, мои воздушные джунгли
находились над Литтл-Уилтширом, и все мои труды были бы напрасны, если бы
я достиг внешних слоев в какой-нибудь более отдаленной точке.
Когда я достиг высоты девятнадцать тысяч футов, что было около полудня, ветер настолько усилился, что я с некоторым беспокойством посмотрел на
стойки крыльев, ожидая, что они вот-вот сломаются или ослабнут. Я даже отстегнул парашют за спиной и прикрепил его крючок к кольцу своего кожаного ремня, чтобы быть готовым к худшему. Наступил момент, когда небольшая
халтура механика оплачивается жизнью авиатора. Но моя машина держалась
мужественно. Каждый трос, каждая распорка гудели и вибрировали, как струны
арфы, но было приятно видеть, как, несмотря на все удары и толчки, она остается покорительницей природы и хозяйкой неба. Несомненно, в самом человеке
есть что-то божественное, что позволяет ему подняться настолько выше ограничений, которые, казалось бы, накладывает Творение, и подняться при этом
с такой бескорыстной, героической самоотдачей, какую продемонстрировал
этот воздушный полёт. О каком вырождении человечества может идти речь?
Когда еще в анналах нашей расы были записаны подобные слова?

жуть в поднебесье

147

Таковы были мысли у меня в голове, когда я поднимался по этой чудовищной спирали, ветер то бил мне в лицо, то свистел за ушами, а облачная страна
подо мной удалялась на такое расстояние, что складки и торосы серебрились
и превращались в одну плоскую, сияющую равнину. Но внезапно я пережил
ужасный и беспрецедентный опыт. Я и раньше знал, каково это оказаться в том,
что наши соседи называют турбийоном, но я никогда не видел таких масштабов. Та огромная, стремительная река ветра, о которой я говорю, имела, как
оказалось, внутри себя водовороты, такие же чудовищные, как и она сама. Без
всякого предупреждения меня внезапно затянуло в самое сердце одного из них.
Минуту или две я кружился с такой скоростью, что чуть не лишился чувств,
а затем внезапно упал левым крылом вперед в вакуумную воронку в центре.
Я камнем рухнул вниз и потерял почти тысячу футов высоты. Только ремень
удерживал меня в кресле, а от шока и одышки я в полуобморочном состоянии
свесился за борт. Но я всегда способен на невероятные усилия — это мое единственное достоинство, как авиатора. Я почувствовал, что спуск стал медленнее.
Водоворот представлял собой скорее конус, чем воронку, а я как раз добрался
до вершины. Гигантским рывком, отбросив весь свой вес в сторону, я выровнял
свой моноплан и вывел его против ветра. В одно мгновение я вырвался из водоворотов и заскользил по небу. Затем, потрясенный, но с чувством одержанной
победы, я развернул машину носом вверх и снова начал уверенное движение
по восходящей спирали. Я сделал большой вираж, чтобы избежать опасного
водоворота, и вскоре оказался над ним. Сразу после часа дня я был на высоте
двадцати одной тысячи футов над уровнем моря. К моей огромной радости,
я преодолел шторм, и с каждой сотней футов подъема воздух становился все
спокойнее. С другой стороны, было очень холодно, и я ощущал ту особенную тошноту, которая возникает при разрежении воздуха. Впервые я отвинтил крышку кислородного баллона и время от времени вдыхал живительный
газ. Я чувствовал, как он, подобно сердечному средству, течет по моим венам,
и я возбудился почти до состояния опьянения. Я кричал и пел, взмывая ввысь,
в холодное, неподвижное поднебесье.
Теперь мне совершенно ясно, что бессилие, охватившее Глейшера и в меньшей степени Коксвелла, когда в 1862 году они поднялись на воздушном шаре
на высоту тридцать тысяч футов, было вызвано чрезвычайной скоростью,
с которой совершался вертикальный подъем. Если подниматься по спирали
и постепенно привыкать к снижению атмосферного давления, таких ужасных
симптомов не возникает. На той же большой высоте я обнаружил, что даже
без кислородного баллона могу дышать без особых затруднений. Однако было
жутко холодно, термометр показывал ноль по Фаренгейту. В час тридцать я находился на высоте около семи миль над уровнем моря и продолжал неуклонно
подниматься вверх. Однако я обнаружил, что разреженный воздух оказывает
заметно меньшую поддержку моему моноплану, и поэтому угол подъема пришлось значительно уменьшить. Уже было ясно, что даже при таком малом весе
и мощном двигателе передо мной есть точка, выше которой я не смогу поднять-

148

артур конан дойл

ся. Что еще хуже, одна из моих свечей зажигания снова забарахлила, и в двигателе периодически возникали осечки. На сердце было тяжело от боязни провала.
Примерно в то же время со мной произошло необычное событие. Что-то
пронеслось мимо меня в шлейфе дыма и взорвалось с громким шипящим звуком, выпустив облако пара. В первое мгновение я не мог понять, что это такое.
Потом я вспомнил, что наша планета постоянно подвергается бомбардировке метеоритами и вряд ли была бы пригодна для жизни, если бы они почти во
всех случаях не превращались в пар во внешних слоях атмосферы. Вот и новая
опасность для высотного полёта, пока я приближался к отметке сорок тысяч
футов мимо меня пролетели ещё два метеорита. Я не сомневаюсь, что на самом
краю земной атмосферы риск очень велик.
Стрелка моего барографа показала сорок одну тысячу триста, когда я понял,
что дальше лететь невозможно. Физически нагрузка еще не превышала моих
возможностей, но машина достигла своего предела. Разреженный воздух не давал твердой опоры крыльям, и малейший наклон перерастал в боковое скольжение, а управление становилось неуклюжим. Возможно, если бы двигатель
работал в полную силу, мне было бы по силам преодолеть еще тысячу футов,
но он по-прежнему давал осечки, и два из десяти цилиндров, похоже, вышли
из строя. Если я еще не достиг той искомой области, то в этом полете я её уже
не увижу. Но разве я её достиг? Паря по кругу, как чудовищный ястреб на высоте сорока тысяч футов, я позволил моноплану лететь самостоятельно, а сам
с помощью мангеймского бинокля внимательно наблюдал за окружающей обстановкой. Небо было совершенно чистым — не было никаких признаков тех
опасностей, которые я себе представлял.
Я уже упомянул, что я летал кругами. Вдруг меня осенило, что неплохо было
бы расширить круги и проложить новый воздушный путь. Если охотник попал
в земные джунгли, он должен двигаться сквозь них, если хочет найти свою добычу. Мои предыдущие размышления привели меня к выводу, что воздушные
джунгли, которые я себе воображал, находятся где-то над Уилтширом. Это находилось к югу-западу от меня. Я сориентировался по солнцу, так как компас
был бесполезен, а внизу не было видно никаких следов — только далёкая серебристая облачная равнина. Тем не менее, я, как мог, определил направление
и держал курс прямо на цель. По моим расчетам, бензина хватит не более чем
на час, но я мог позволить себе израсходовать его до последней капли, так как
моя великолепная машина отлично планировала и могла в любой момент доставить меня на землю.
Внезапно я осознал нечто новое. Воздух передо мной утратил свою кристальную чистоту. Он был наполнен длинными, рваными клубами чего-то, что
я могу сравнить только с очень легким табачным дымом. Они свивались в венки и спиральки, медленно вращаясь и переливаясь в солнечном свете. Когда
моноплан пронесся сквозь них, я почувствовал слабый привкус масла на губах,
а на деревянной обшивке появился жирный налет. Казалось, что в атмосфере
взвешено какое-то бесконечно разреженное органическое вещество, но в нём

В одно мгновение оказался среди целой тучи «медуз», различных размеров.

150

артур конан дойл

не было никакой жизни. Область с этим веществом простиралась на многие
квадратные акры, а затем исчезала вдалеке. Нет, это была не жизнь. Может быть,
это были остатки какой-то жизни? А главное, не может ли это служить пищей
для жизни — для невероятной жизни — подобно тому, как ничтожная жижа
океана является пищей для могучего кита? Эта мысль пришла мне в голову,
когда мои глаза поднялись вверх, и я увидел самое чудесное видение, которое
когда-либо видел человек. Могу ли я надеяться, что смогу передать его вам так
же, как видел его сам в прошлый четверг?
Представьте себе медузу, похожую на парусников в наших летних морях,
колоколообразную и огромных размеров — гораздо больше, насколько я могу
судить, чем купол собора Святого Павла. Существо было светло-розового цвета
с нежными зелеными прожилками, но вся эта огромная структура была такой
зыбкой, что казалась всего лишь сказочным силуэтом на фоне темно-синего
неба. Оно пульсировало в определенном ритме. От него свисали два длинных
зеленых щупальца, которые медленно раскачивались взад и вперед. Это восхитительное видение с бесшумным достоинством пронеслось над моей головой,
легкое и непрочное, как мыльный пузырь, и поплыло дальше своим величественным путем.
Я уже почти развернул свой моноплан, чтобы понаблюдать за этим прекрасным созданием, когда в одно мгновение оказался среди целой тучи «медуз»,
различных размеров, но ни одна из них не была такой большой, как первая.
Некоторые были совсем маленькими, но большинство размером со средний
воздушный шар и с такой же округлой верхушкой. По изысканности строения и окраски они напоминали тончайшее венецианское стекло. Преобладали
бледно-розовые и зеленые оттенки, но все они обладали радужными переливами, когда солнце просвечивало сквозь их изящные формы. Несколько сотен
из них проплыли мимо меня, удивительная эскадрилья неведомых небесных
существ — созданий, чьи формы и сущность были настолько созвучны этим
чистым высотам, что невозможно было представить себе ничего столь утонченного в пределах земной видимости и слышимости.
Появились длинные, тонкие, фантастические завитки туманной материи,
которые вращались и извивались с огромной скоростью, летая по кругу с такой быстротой, что глаза едва могли уследить за ними. Некоторые из этих призрачных существ достигали двадцати-тридцати футов в длину, но определить
их обхват было трудно, так как их очертания были настолько туманны, что, казалось, они растворялись в окружающем их воздухе. Эти воздушные «змеи»
были светло-серого или дымчатого цвета, с несколькими более темными прожилками внутри, что создавало впечатление некоего организма. Одно из них
пронеслось мимо самого моего лица, и я ощутил холодное, липкое прикосновение, но их строение было настолько неубедительным, что я не мог связать
их с мыслью о физической опасности, как и предшествовавших им прекрасных
колоколоподобных существ. В их телах было не больше прочности, чем в поднимающейся пене от разбившейся волны.

жуть в поднебесье

151

Особенно выделялись две огромные, темные, круглые пластины по сторонам,
которые, возможно, были глазами, и совершенно твердый белый выступ между
ними, изогнутый и, выглядевший свирепым, как клюв стервятника.
Но меня ждало страшное испытание. С огромной высоты вниз спускался
пурпурный клубок тумана, небольшой, как мне показалось, но быстро увеличивающийся по мере приближения ко мне, пока не стал казаться размером в сотни
квадратных футов. Хотя он был сделан из какого‑то прозрачного, желеобразного
вещества, но, тем не менее, имел гораздо более четкие очертания и твердую консистенцию, чем всё, что я видел раньше. В нём было больше следов материальной структуры, особенно выделялись две огромные, темные, круглые пластины

Падая, я выстрелил из обоих стволов своего оружия, хотя, конечно,

это было всё равно, что напасть на слона с дробовиком...

154

артур конан дойл

по сторонам, которые, возможно, были глазами, и совершенно твердый белый
выступ между ними, изогнутый и, выглядевший свирепым, как клюв стервятника.
Весь облик этого монстра был внушительным и угрожающим, и он постоянно менял свой цвет с очень светло-сиреневого на темный пурпур, настолько густой, что отбрасывал тень, когда дрейфовал между моим монопланом
и солнцем. На верхнем изгибе его огромного тела виднелись три больших выроста, которые я могу описать только как огромные пузыри, и, глядя на них,
я убедился, что они наполнены каким‑то летучим газом, который служит для
поддержания в разреженном воздухе бесформенной массы. Существо стремительно двигалось вперед, не отставая от моноплана, и на протяжении двадцати
или более миль оно составляло мой ужасный эскорт, нависая надо мной, как
хищная птица, которая ждет, чтобы наброситься. Оно двигалось так быстро,
что за ним было нелегко уследить, — оно выбрасывало перед собой длинное
желеобразное щупальце, которое, в свою очередь, казалось, тянуло вперёд все
остальное извивающееся тело. Щупальце был настолько упругим и студенистым, что в течение двух минут подряд не меняло своей формы, и все же каждое
последующее изменение делало его всё более отвратительным и ужасающим.
Я знал, что оно сулит беду. Каждый пурпурный всполох на его отвратительном теле говорил мне об этом. Туманные, вытаращенные глаза, постоянно
обращенные на меня, были холодны и беспощадны в своей звериной ненависти. Я опустил нос моноплана вниз, чтобы скрыться от него. В этот момент из
плавающей жижи вырвалось длинное щупальце, которое легким и изящным
движением, как хлыст, опустилось на переднюю часть моего моноплана. Раздалось громкое шипение, когда оно на мгновение легло на горячий двигатель,
и оно снова взвилось в воздух, а огромное плоское тело напряглось, словно от
внезапной боли. Я резко спикировал, но щупальце снова опустилось на мой
моноплан и было срезано пропеллером так же легко, как если бы прорезало
дымовую завесу. Длинное, скользкое, липкое, змееподобное щупальце метнулось сзади и обхватило меня за талию, вытаскивая из фюзеляжа. Я рванул его,
мои пальцы погрузились в гладкую, похожую на клей «кожу», и на мгновение
я высвободился, но только для того, чтобы быть схваченным за ботинок другим щупальцем, который дернул меня так, что я опрокинулся почти на спину.
Падая, я выстрелил из обоих стволов своего оружия, хотя, конечно, это было
всё равно, что напасть на слона с дробовиком и представить, что какое-либо
человеческое оружие может покалечить эту могучую тушу. И всё же я целился
лучше, чем предполагал, потому что с громким щелчком один из огромных наростов на спине существа лопнул от картечи. Было совершенно ясно, что моя догадка верна, и что эти огромные прозрачные пузыри были наполнены каким-то
лёгким газом, потому что в одно мгновение огромное, похожее на облако тело
повернулось боком, отчаянно извиваясь, чтобы обрести равновесие, в то время
как белый клюв щелкнул и открылся в ужасной ярости. Но я уже устремился
прочь по самой крутой траектории, на которую только осмелился решиться.
Двигатель работал на полную мощность, ревущий пропеллер и сила тяжести

жуть в поднебесье

155

устремили меня вниз, как аэролит. Далеко позади себя я увидел тусклое пурпурное пятно, которое стремительно уменьшалось и сливалось с голубым небом. Я был в безопасности, вырвавшись из смертоносных джунглей поднебесья.
Оказавшись вне опасности, я сбросил обороты двигателя, ибо ничто так
не разваливает машину на части, как падение на полной мощности с высоты.
Это был великолепный полет по гигантской спирали с высоты почти в восемь
миль — сначала до уровня серебристой гряды облаков, затем до уровня грозовых облаков под ней и, наконец, под проливным дождем, до поверхности
земли. Вырвавшись из облаков, я увидел под собой Бристольский канал, но,
поскольку в моем баке еще оставалось немного бензина, я пролетел двадцать
миль вглубь страны, прежде чем обнаружил, что застрял в поле в полумиле от
деревни Эшкомб. Там я прикупил три канистры бензина у проезжавшего мимо
автомобилиста, и в десять минут седьмого того же вечера мягко приземлился
на своем родном лугу в Девайзесе, проделав такое путешествие, какого еще не
совершал ни один смертный на земле и главное остался жив, чтобы рассказать
о нём. Я видел красоту и видел жуть поднебесья — и большей красоты и большей жути, чем эти, не дано понять человеку.
И теперь я планирую полететь туда ещё раз, прежде чем сообщу о своих открытиях всему миру. Причина этого в том, что мне непременно нужно что-то
предъявить в качестве доказательства, прежде чем я расскажу об этом. Правда,
вскоре за мной последуют другие и подтвердят мои слова, но я хотел быть уверенным с самого начала. Эти прекрасные переливающиеся туманные пузыри
несложно поймать. Они медленно дрейфуют, и стремительный моноплан может перехватить их неторопливый полет. Вполне вероятно, что они растворятся
в более тяжелых слоях атмосферы, и небольшая кучка аморфного желе — это
всё, что я привезу с собой на землю. И всё же там обязательно найдётся что-то,
чем я смогу подтвердить свой рассказ. Да, я полечу, даже если это сильно рискованно. Эти пурпурные страшилища, по-видимому, не так уж многочисленны.
Вполне вероятно, что я не увижу ни одного. А если увижу, то сразу же исчезну.
В худшем случае всегда есть ружье и мои знания о...»
Здесь, к сожалению, отсутствует страница рукописи. На следующей странице крупным, неровным почерком написано:
«Сорок три тысячи футов. Я никогда больше не увижу землю. Они ниже
меня, и их трое. Боже, помоги мне! Какая ужасная смерть!»
Таково в полном объеме повествование Джойс-Армстронга. Больше о нём
ничего не известно. Обломки его разбитого моноплана были подобраны на
поле мистера Бадда-Лашингтона на границе Кента и Суссекса, в нескольких
милях от того места, где была обнаружена записная книжка. Если верна теория
несчастного авиатора о том, что эти воздушные джунгли, как он их называл,
существуют над юго-западом Англии, то получается, что он бежал от них на

Я никогда больше не увижу землю. Они ниже меня, и их трое. Боже, помоги мне!
Какая ужасная смерть!

жуть в поднебесье

157

полной скорости, но был настигнут и сожран этими ужасными существами гдето в поднебесье над тем местом, где позднее были найдены мрачные реликвии.
Картина того, как моноплан проносится по небу, а безымянные твари кружат
под ним и навсегда отрезают его от земли, постепенно настигая свою жертву
— это то, над чем человек, дорожащий своим рассудком, предпочёл бы не задумываться. Насколько я знаю, многие всё ещё насмехаются над фактами, которые я здесь изложил, но даже они должны признать, что Джойс-Армстронг
исчез без следа, и я хотел бы привести им его собственные слова: «Эта записная книжка сможет объяснить, что я пытался предпринять и как я погиб, делая это. Но только, пожалуйста, не надо никакой чепухи о несчастных случаях
или загадках».

РАССКАЗ О СМУГЛОЙ РУКЕ

Всем известно, что сэр Доминик Холден, знаменитый хирург, долгое время
практиковавший в Индии, сделал меня своим наследником и что его смерть
в один момент превратила меня из трудолюбивого и безденежного медика в состоятельного землевладельца. Многие также знают, что между наследством
и мной было по меньшей мере пять человек, и что выбор сэра Доминика казался совершенно произвольным и причудливым. Однако могу заверить их,
что они глубоко заблуждаются, и что, хотя я знал сэра Доминика только в последние годы его жизни, тем не менее существовали вполне реальные причины,
по которым он проявил ко мне свою благосклонность. На самом деле, хотя это
и нескромно, ни один человек никогда не сделал для другого больше, чем я сделал для своего дяди. Я не ожидаю, что в эту историю поверят, но она настолько
необычна, что я счел бы нарушением долга, если бы не записал её — итак, вот
она, а верить или не верить — решать вам самим.
Сэр Доминик Холден, обладатель множества званий и наград, был самым
выдающимся хирургом своего времени, из практикующих в Индии —других
таких не сыскать. Первоначально он служил армейским хирургом, а после занялся гражданской практикой в Бомбее и посетил в качестве консультанта все
уголки Индии. Его имя неразрывно связано с Восточной больницей, которую
он основал и поддерживал. Однако пришло время, когда его стальное здоровье начало проявлять признаки длительного перенапряжения, которому он его
подвергал, и его коллеги-практики (которые, возможно, были не совсем бескорыстны в этом вопросе) единодушно рекомендовали ему вернуться в Англию.
Он держался, сколько мог, но в конце концов у него развились нервные симптомы очень выраженного характера, и он вернулся, весь изможденный, в родное графство Уилтшир. Здесь он приобрёл обширное поместье со старинной
усадьбой на краю Солсберийской равнины и посвятил свою старость изучению
сравнительной патологии, которая была его научным увлечением всю жизнь
и в которой он был одним из самых авторитетных специалистов.
Как можно предположить, новость о возвращении богатого и бездетного
дяди в Англию сильно взволновала всех членов семьи. Со своей стороны, хотя

рассказ о смуглой руке

159

он совершенно не отличался чрезмерным гостеприимством, дядя проявил некоторое чувство долга по отношению к своим родственникам, и каждый из нас,
в свою очередь, получил приглашение навестить его. Судя по рассказам моих
кузенов, это было меланхоличное мероприятие, и я со смешанными чувствами, наконец, получил его приглашение приехать в Роденхерст. Моя жена была
специально исключена из приглашения и моим первым побуждением было
вообще отказаться от него, но необходимо было учитывать интересы детей,
и поэтому, с её одобрения, однажды октябрьским днем я отправился с визитом
в Уилтшир, мало задумываясь о том, что повлечет за собой этот визит.
Поместье моего дяди располагалось там, где пахотные земли равнин начинают подниматься вверх, превращаясь в округлые меловые холмы, характерные
для этого графства. Когда я ехал со станции Динтон в угасающем свете осеннего
дня, я был поражен необычными видами вокруг. Разбросанные по округе крестьянские хижины казались настолько незначительными по сравнению с огромными свидетельствами доисторической жизни, что настоящее казалось сном,
а прошлое — навязчивой и властной реальностью. Дорога вилась по долинам
среди череды поросших травой холмов, и на вершине каждого были руины
каких-то сложных укреплений, некоторые круглые, некоторые квадратные, но
все они были такого размера, что не поддавались действию ветров и дождей на
протяжении многих веков. Кто-то называет их римскими, кто-то бриттскими,
но их истинное происхождение и причины, по которым именно этот уголок
страны оказался так густо усеян ими, так и не были окончательно установлены.
То тут, то там на длинных, гладких, оливкового цвета склонах возвышаются небольшие округлые курганы. Под ними покоится прах кремированный людей,
застроивших все эти холмы, но эти могилы ничего не говорят нам, кроме того,
что кувшин, наполненный пылью, представляет собой человека, который когда-то трудился под солнцем.
Через эту странную местность я подъехал к дому моего дяди в Роденхерсте,
и дом, как мне показалось, вполне соответствовал своему окружению. Две сломанные и покрытые пятнами от непогоды колонны, каждая из которых была
увенчана изуродованной геральдической эмблемой, обрамляли въезд на запущенную подъездную аллею. Холодный ветер свистел в выстроившихся вдоль
неё вязах, и в воздухе витали облетающие листья. В дальнем конце, под мрачной аркой деревьев, горела одинокая желтая лампа. В тусклом свете наступающей ночи я увидел длинное низкое здание, раскинувшееся на два неправильных крыла, с глубокими карнизами, покатой стрельчатой крышей и стенами,
крест-накрест обшитыми деревянными балками в стиле Тюдоров. Яркий свет
камина мерцал в широком, решетчатом окне слева от двери с низким крыльцом, и это, как оказалось, был кабинет моего дяди, ибо именно туда дворецкий
провел меня для знакомства с хозяином.
Дядя съежился у камина, потому что влажный холод английской осени
заставил его дрожать. Лампа не горела, и я видел только красный отблеск
углей, падающий на огромное скуластое лицо с носом и щеками красноко-

160

артур конан дойл

жего индейца и глубокими
морщинами от глаз до подбородка. Он вскочил при
моем появлении с какой-то
старомодной учтивостью и
тепло приветствовал меня
в Роденхерсте. В то же время, когда мне поднесли
лампу, я почувствовал, что
из-под мохнатых бровей,
как разведчики из-под куста, на меня смотрит очень
критическая пара светло-голубых глаз, и что этот
чудаковатый дядюшка внимательно изучает мой характер со всей непринужденностью опытного наблюдателя и искушенного
в жизни человека.
Что касается меня,
то я в свою очередь тоже
Он вскочил при моем появлении с какой-то
посмотрел очень пристаромодной учтивостью и тепло
стально, потому что никогприветствовал меня в Роденхерсте.
да не видел человека, чья
внешность была бы более
приспособлена для того,
чтобы приковывать к себе внимание. Его фигура чем‑то напоминала великана,
но сейчас он сильно осунулся так, что его халат неловко свисал вниз с широких
и костлявых плеч. Все его конечности были огромными и в то же время истощёнными, и я не мог отвести взгляда от его узловатых запястий и длинных,
скрюченных пальцев. Но его глаза — эти проницательные светло-голубые глаза — были самой примечательной из всех его особенностей. Дело было не только в их цвете, и не в густоте бровей, в которых они прятались, а в выражении,
которое я увидел в них. Ибо внешность и осанка его были властными, и в его
глазах можно было ожидать соответствующего высокомерия, но вместо этого
я прочёл взгляд, говорящий о подавленности духа; затаенный, выжидающий
взгляд собаки, хозяин которой снял хлыст с гвоздя на стене. Я поставил свой
собственный медицинский диагноз, взглянув в эти критические и в то же время
умоляющие глаза. Я понял, что он болен каким‑то смертельным недугом, знает,
что он скоро умрёт, и живет в страхе перед этим. Таково было мое первое суждение — ложное, как показали дальнейшие события; но я упоминаю об этом,
чтобы это помогло вам осознать выражение, которое я прочёл в его глазах.

рассказ о смуглой руке

161

Прием моего дяди был, как я уже сказал, учтивым, и примерно через час
я обнаружил, что сижу между ним и его женой за уютным ужином, на столе
были необычные, острые деликатесы, а за его стулом стоял скрытный, быстроглазый слуга-азиат. Пожилая пара пришла к той трагической имитации рассвета
жизни, когда муж и жена, потеряв или разбросав всех, кто был им близок, снова
оказываются наедине лицом к лицу, их дело сделано, а конец близок. Те, кто достиг этой стадии в любви и нежности, кто смог превратить свою зиму в нежное
бабье лето, вышли победителями из жизненных испытаний. Леди Холден была
невысокой, подвижной женщиной с добрыми глазами, и выражение её лица,
когда она взглянула на меня, было свидетельством характера её мужа. И все же,
хотя я читал взаимную любовь в их взглядах, я читал также взаимный ужас
и распознал на её лице некоторое отражение того скрытого страха, который
я заметил на лице дяди. Их разговоры были иногда веселыми, а иногда грустными, но в их веселье была наигранная нотка, а в их печали — естественность,
которая подсказала мне, что по обе стороны от меня бьются сердца, отягощенные какой‑то бедой.
Мы сидели за первым бокалом вина, и слуги уже покинули комнату, когда разговор принял
такой оборот, который
произвел на моих хозяина и хозяйку удивительное впечатление. Я не могу
вспомнить, с чего началась
тема сверхъестественного,
но всё закончилось тем,
что я поведал им, что аномальные психические переживания — это тема, которой я, как и многие неврологи, уделял большое
внимание. В заключение
я рассказал о своём опыте, когда, будучи членом
Общества психических
исследований, я вошел
в состав комиссии из трёх
человек, которая провела
ночь в доме с привидениНаконец он повернулся ко мне судорожным
ями. Наши переживания
жестом, как человек, отбросивший
не были ни захватываюпоследние сомнения.
щими, ни убедительными,

162

артур конан дойл

но, несмотря на это, рассказ заинтересовал слушателей. Они слушали в напряженном молчании, и я уловил в их взглядах понимание, которого не мог распознать. Леди Холден сразу же после этого встала и вышла из комнаты.
Сэр Доминик пододвинул ко мне коробку с сигарами, и некоторое время
мы молча курили. Его огромная костлявая рука подергивалась, когда он подносил её с сигарой к губам, и я почувствовал, что нервы этого человека вибрируют, как струны скрипки. Интуиция подсказывала мне, что он был на грани
какой-то интимной откровенности, и я боялся заговорить, чтобы не прервать
её. Наконец он повернулся ко мне судорожным жестом, как человек, отбросивший последние сомнения.
— Из того немногого, что я о вас узнал, доктор Хардэйкр, — произнес он,
— мне кажется, что вы именно тот человек, с которым я хотел кое-что обсудить.
— Я рад это слышать, сэр.
— Ваша натура выглядит спокойной и уравновешенной. Не думайте, что
я льщу вам, ибо обстоятельства слишком серьезны, чтобы допускать неискренность. Вы обладаете некоторыми специальными знаниями по нужным мне вопросам и, очевидно, рассматриваете их с той философской точки зрения, которая лишает их всякого вульгарного ужаса. Я полагаю, что вид привидения
не вызовет у вас серьёзного беспокойства?
— Думаю, что нет, сэр.
— Возможно, это даже заинтересует вас?
— Думаю, что да.
— Как психолог-наблюдатель, вы, вероятно, исследуете его так же безлично,
как астроном рассматривает блуждающую комету?
— Именно так.
Он тяжело вздохнул.
— Поверьте мне, доктор Хардейкр, было время, когда я говорил так же,
как и вы сейчас. Моя выдержка была притчей во языцех по всей Индии. Даже
мятеж ни на мгновение не поколебал её. И всё же вы видите, до чего я дошел
— сегодня я, возможно, самый робкий человек во всём Уилтшире. Не говорите
слишком смело на эту тему, иначе вы можете оказаться подвергнутым такому
же затяжному испытанию, как и я, — испытанию, которое может закончиться
только сумасшедшим домом или могилой.
Я терпеливо ждал, когда он сочтёт нужным продолжить свой доверительный разговор. Его преамбула, надо ли объяснять, наполнила меня интересом
и ожиданием.
— В течение нескольких лет, доктор Хардэйкр, — продолжал он, — моя
жизнь и жизнь моей жены были отравлены причиной, которая настолько причудлива, что граничит с нелепостью. И, тем не менее, привычка никогда не помогала легче переносить это, наоборот, с течением времени мои нервы все
больше изнашивались и расшатывались от постоянного напряжения. Если у вас
нет физических страхов, доктор Хардэйкр, я был бы очень признателен за ваше
мнение об этом феномене, который нас так сильно беспокоит.

рассказ о смуглой руке

163

— Как бы то ни было, я полностью в вашем распоряжении. Могу я узнать
природу этого явления?
— Я думаю, что ваш опыт будет иметь более высокую доказательную ценность, если вам заранее не будет известно то, с чем вы столкнётесь. Вы и сами
знаете, с какими причудами подсознательного мышления и субъективными
впечатлениями может столкнуться научный скептик, чтобы поставить под сомнение ваше утверждение. Было бы неплохо заранее предохраниться от них.
— Что же мне тогда делать?
— Я расскажу вам. Не могли бы вы последовать за мной сюда?
Он вывел меня из столовой и повел по длинному коридору, пока мы не подошли к двери с решеткой. Внутри была большая пустая комната, приспособленная под лабораторию, с многочисленными научными приборами и склянками. Вдоль одной стены тянулась полка, на которой стоял длинный ряд стеклянных банок с патологическими и анатомическими образцами.
— Вот, видите, я всё ещё занимаюсь некоторыми из своих старых исследований, — заметил сэр Доминик. — Эти образцы — остатки некогда прекрасной
коллекции, но, к сожалению, я потерял большую её часть, когда в 92 году сгорел
мой дом в Бомбее. Это было очень печальное событие для меня — и не только
для меня. У меня были образцы многих редких заболеваний, и моя коллекция
селезенок была, пожалуй, уникальной. Вот всё, что осталось.
Я окинул коллекцию взглядом и увидел, что с точки зрения патологии они
действительно представляют большую ценность и редкость: раздутые органы,
зияющие кисты, деформированные кости, отвратительные паразиты — уникальная выставка индийской «продукции».
— Здесь, как видите, есть небольшой диван, — сказал хозяин. — Мы не собирались предлагать гостю столь скудное жилье, но раз уж дела приняли такой
оборот, то с вашей стороны будет большой любезностью, если вы согласитесь
провести ночь в этой комнате. Прошу Вас не стесняться и сообщить мне, если
эта идея покажется вам хоть сколько-нибудь неприемлемой.
— Напротив, — сказал я, — это вполне приемлемо.
— Моя комната — вторая слева, так что, если вы почувствуете, что нуждаетесь в компании, я всегда приду к вам на зов.
— Я надеюсь, что мне не придется вас беспокоить.
— Маловероятно, что я буду спать. Я почти не сплю. Не колеблясь, зовите
меня.
И вот, обговорив детали, мы присоединились к леди Холден в гостиной
и поговорили о более простых вещах.
Я без всякого жеманства сказал, что перспектива моего ночного приключения была мне приятна. Я не претендую на большую внутреннюю храбрость,
чем мои собеседники, но знакомство с объектом лишает его тех смутных и неопределенных ужасов, которые наиболее страшны для обладающего богатым
воображением ума. Человеческий мозг способен одновременно испытывать
только одну сильную эмоцию, и если он наполнен любопытством или науч-

164

артур конан дойл

ным азартом, то в нём нет места страху. Правда, у меня были заверения дяди,
что он сам изначально придерживался такой точки зрения, но я подумал, что
расстройство его нервной системы могло быть вызвано как сорокалетним пребыванием в Индии, так и какими-либо психическими переживаниями, выпавшими на его долю. По крайней мере, нервы и психика у меня были в порядке,
и я с чем-то похожим на приятный трепет предвкушения, с которым охотник
занимает позицию рядом с местом обитания своей дичи, закрыл за собой дверь
лаборатории и, не раздеваясь, улегся на покрытый накидкой диван.
Атмосфера в спальне не была идеальной. Воздух был тяжелым от множества химических запахов, среди которых преобладал запах метилового спирта.
Не способствовало спокойствию и убранство моей комнаты. Перед глазами тянулась омерзительная вереница стеклянных сосудов с реликвиями болезней и страданий. Штор
на окне не было, и почти полная луна заливала
комнату белым светом,
рисуя на противоположной стене серебряный
квадрат с филигранными
решетками. Когда я погасил свою свечу, это единственное оставшееся яркое пятно посреди общего мрака, несомненно,
выглядело жутко и неуютно. Во всем старом
доме царила непроницаемая тишина, и до моего слуха доносился лишь
слабый шелест ветвей
в саду. Возможно, что
гипнотическа я колыбельная этого нежного
шуршания, а может быть,
результат утомительного
дня, но после долгих дремотных попыток вернуть
себе ясность восприятия
Он шел медленно, и его взгляд был устремлен вверх, я, наконец, провалился
к ряду сосудов.
в глубокий сон без сновидений.

рассказ о смуглой руке

165

Меня разбудил какой‑то звук в комнате, и я мгновенно приподнялся на диване. Прошло уже несколько часов, потому что квадратное пятно на стене
сползло вниз и в сторону, и лежало наискосок на краю моей кровати. Остальная часть комнаты была в глубокой тьме. Сначала я ничего не видел, но потом,
когда глаза привыкли к тусклому свету, я с трепетом, который не могли полностью предотвратить все мои научные изыскания, понял, что вдоль стены что‑то
медленно движется. Тихий шаркающий звук, похожий на шлепанье мягких
тапочек, донесся до моих ушей, и я смутно различил человеческую фигуру,
крадущуюся со стороны двери. Когда она появилась в лунном свете, я очень
хорошо разглядел, что это было и как оно было устроено. Это был мужчина,
невысокий и приземистый, одетый в какое‑то темно-серое одеяние, которое
свисало с плеч до самых ног. Луна освещала его лицо сбоку, и я увидел, что оно
шоколадно-коричневого цвета, а на затылке — клубок черных, как у женщины, волос. Он шел медленно, и его взгляд был устремлен вверх, к ряду сосудов,
в которых покоились жуткие человеческие остатки. Казалось, он внимательно
осматривает каждый сосуд, а затем переходит к следующему. Дойдя до конца
ряда, прямо напротив моей кровати, он остановился, повернулся ко мне лицом,
вскинул руки в жесте отчаяния и исчез из поля моего зрения.
Я сказал, что он вскинул руки, но мне следовало бы сказать: «вскинул
руку», потому что, когда он принял эту позу отчаяния, я заметил странную
особенность в его облике. У него была только одна рука! Когда рукава упали
вниз с поднятых рук, я отчетливо увидел левую руку, а правая заканчивалась
бугристым и неприглядным обрубком. Во всем остальном его облик был настолько естественным, и я так отчетливо видел и слышал его, что вполне мог
поверить, что это индийский слуга сэра Доминика, зашедший в мою комнату
в поисках чего‑то. Только его внезапное исчезновение наводило меня на мысль
о чем‑то более зловещем. Как бы то ни было, я вскочил со своего ложа, зажег
свечу и внимательно осмотрел всю комнату. Никаких следов моего посетителя
не было, и я был вынужден сделать вывод, что в его появлении действительно
было что‑то, выходящее за рамки обычных законов природы. Остаток ночи
я пролежал без сна, но больше меня ничто не беспокоило.
Обычно я встаю рано, но мой дядя встал еще раньше, потому что я застал
его расхаживающим взад-вперед по лужайке у дома. Увидев, что я выхожу из
дверей он в нетерпении бросился ко мне.
— Ну, ну? — воскликнул он. — Вы его видели?
— Индийца с одной рукой?
— Да, именно его.
— Да, он приходил.
И я рассказал ему обо всем, что произошло. Когда я закончил, он повёл
меня в свой кабинет.
— У нас есть немного времени до завтрака,— начал он.— Этого будет достаточно, чтобы дать вам объяснение этого необычайного явления — насколько я смогу объяснить то, что по сути своей является необъяснимым. Прежде

166

артур конан дойл

всего, я скажу вам, что уже
четыре года я не провел
ни одной ночи, ни в Бомбее, ни на борту корабля,
ни здесь, в Англии, без
того, чтобы этот человек
не нарушил мой сон. Теперь вы понимаете, почему я превратился в тень
прежнего себя? Его поведение всегда одно и то же. Он
появляется у моей кровати,
грубо трясет меня за плечо,
проходит из моей комнаты
в лабораторию, медленно
проходит вдоль образцов
и затем исчезает. Более тысячи раз он повторяет одно
и то же.
— Чего он хочет? —
спросил я.
— Ему нужна его рука.
— Его рука?
— Да, это произошло
следующим образом. Лет
И я рассказал ему обо всем, что произошло.
десять назад меня вызвали
в Пешавар на консультацию, и там меня попросили посмотреть руку одного туземца, с проходящего мимо афганского каравана.
Этот парень был из какого-то горного племени, живущего в глуши, где-то по
ту сторону Кафиристана. Он говорил на ужасном пушту, и я никак не мог его
понять. У него была мягкая саркоматозная опухоль одного из пястных суставов, и я дал ему понять, что только лишившись руки, он может надеяться спасти свою жизнь. После долгих уговоров он согласился на операцию, а когда всё
закончилось, спросил, какое вознаграждение я потребую. Бедняга был почти
нищим, поэтому мысль о гонораре была абсурдной, но я в шутку ответил, что
вознаграждением будет его рука, и что я намерен добавить её в свою патологоанатомическую коллекцию.
К моему удивлению, он очень возражал против такого предложения и объяснил, что, согласно его религии, очень важно, чтобы тело после смерти было
без изъянов и стало бы идеальным жилищем для духа. Это, определённо, очень
древнее верование — из аналогичного суеверия возникли мумии древних египтян. Я ответил ему, что рука уже отрублена, и спросил, как он собирается её

рассказ о смуглой руке

167

сохранить. Он ответил, что поместит руку в большое количество соли и будет
носить с собой. Я высказал мнение, что у меня она будет в большей безопасности, чем у него, и что у меня есть более надежные средства для её сохранения,
чем соль. Поняв, что я действительно намерен бережно хранить его руку, он
сразу же сдался.
— Но помните, саиб, — сказал он, — я потребую её обратно, когда умру.
Я рассмеялся над этим замечанием, и на этом дело закончилось. Я вернулся
к своей практике, а он, без сомнения, со временем смог продолжить свой путь
в Афганистан.
— Как я уже говорил вам вчера вечером, у меня в доме в Бомбее случился
сильный пожар. Половина дома сгорела, и, кроме всего прочего, моя патологоанатомическая коллекция была в значительной степени уничтожена. То, что
вы видите, — это её жалкие остатки. Вместе с остальным сгорела и рука горца,
но я тогда не придал этому особого значения. Это было шесть лет назад.
Четыре года назад — через два года после пожара — однажды ночью я проснулся от того, что кто‑то яростно дергал меня за рукав. Я приподнялся, решив,
что меня пытается разбудить мой любимый мастиф. Но вместо этого я увидел
своего давнего пациента, одетого в длинный серый халат, который был отличительной чертой его народа. Он держал свою культю и укоризненно смотрел
на меня. Затем он подошел к моим сосудам, которые в то время я хранил в своей
комнате, и внимательно осмотрел их, после чего сделал гневный жест и исчез.
Я понял, что он только что умер и пришел потребовать свою руку, которую
я обещал сохранить для него.
Ну, вот и всё, доктор Хардейкр. Каждый вечер в один и тот же час в течение
четырех лет это представление повторяется. Это простое само по себе действо,
но оно источило меня, как вода, капающая на камень. У меня появилась изматывающая бессонница, потому что я не могу заснуть в ожидании его прихода.
Это отравило мою старость и старость моей жены, которая теперь тоже участница этой большой неприятности. Но вот прозвенел колокольчик к завтраку,
и моя жена, наверное, с нетерпением ждёт вас, чтобы узнать, как всё прошло
этой ночью. Мы оба в большом долгу перед вами за вашу храбрость, потому
что это снимает тяжесть несчастья, когда мы делимся им, пусть даже на одну
ночь, и вселяет в нас уверенность в нашем здравомыслии, в котором мы иногда уже сомневаемся.
Таков был любопытный рассказ, который поведал мне сэр Доминик, —
история, которая многим покажется нелепой и невозможной, но которую, после того, что я пережил прошлой ночью, и учитывая мои прежние знания о подобных вещах, я был готов принять как абсолютно достоверный факт. Я глубоко задумался над этим вопросом, используя все свои знания и опыт. После
завтрака я удивил хозяина и хозяйку дома, объявив, что возвращаюсь в Лондон
ближайшим поездом.
— Мой дорогой доктор, — воскликнул сэр Доминик в великом отчаянии,
— вы заставляете меня чувствовать, что я виновен в грубом нарушении пра-

168

артур конан дойл

вил гостеприимства, навязав вам это прискорбное
дело. Я должен был нести
это бремя сам.
— Именно ваше бремя
и вынуждает меня отправиться в Лондон, — ответил я. — Но, уверяю вас,
вы ошибаетесь, если думаете, что события прошлой
ночи были для меня неприятными. Напротив, я
прошу вашего разрешения
вернуться к вам вечером и
провести еще одну ночь в
вашей лаборатории. Мне
очень не терпится увидеть
этого посетителя ещё раз.
Д яд я о ч е нь хо т ел
знать, что я собираюсь
предпринять, но боязнь
вызвать ложные надежды,
не позволила мне рассказать ему об этом. Вернувшись после обеда в свой
рабочий кабинет, я стал
Я стал вспоминать отрывок из недавно
вспоминать отрывок из
вышедшей книги по оккультизму, который
недавно вышедшей книпривлек мое внимание еще при её чтении.
ги по оккультизму, который привлек мое внимание еще при её чтении.
«В случае с духами, привязанными к нашему миру,— писал эксперт по оккультизму,— достаточно какой‑то одной господствующей идеи, овладевающей
ими в час смерти, чтобы удержать их в этом материальном мире. Они — амфибии этой и последующей жизни, способные переходить из одной в другую, как
черепаха переходит из воды на сушу. Причинами, которые могут так сильно
привязать душу к нашему миру, оставленным её телесной оболочкой, являются
любые сильные эмоции. Известно, что алчность, месть, тревога, любовь и жалость вызывают такое состояние. Как правило, это происходит из-за какого‑то
неисполненного желания, и когда желание исполняется, материальные узы ослабевают. Известно множество случаев, когда эти «гости» проявляли необычайную настойчивость, и исчезали после исполнения желаний или, в некоторых случаях, после достижения разумного компромисса».

рассказ о смуглой руке

169

«Разумный компромисс» — вот слова, над которыми я размышлял всё
утро, и подтверждение которых теперь нашёл в книге. В моём случае не может
быть никакого иного решения, кроме разумного компромисса! Я быстро, как
только возможно на поезде, добрался до больницы в Шэдвелле, где мой старый друг Джек Хьюэтт был главным хирургом. Не объясняя ситуации, я дал
ему понять, что именно мне нужно.
— Смуглая мужская рука? — спросил он в изумлении. — Зачем, черт возьми, тебе это нужно?
— Не бери в голову. Когда-нибудь я тебе всё расскажу. Я знаю, что в ваших
палатах полно индийцев.
— Я так думаю, рука... — Он немного подумал, а затем позвонил в колокольчик.
— Трэверс, — сказал он студенту, — что стало с руками Ласкара, которые
мы вчера ампутировали? Ну да, это тот парень с Ост-Индского причала, который зацепился за паровую лебедку.
— Они в морге, сэр.
— Упакуйте одну из них в антисептик, и передайте доктору Хардэйкру.
Итак, я вернулся в Роденхерст перед ужином, привезя с собой любопытный
результат моего дня в городе. Я так ничего и не сказал сэру Доминику, но в ту
ночь я ночевал в лаборатории и положил привезённую руку в один из стеклянных сосудов, стоявших недалеко от моего дивана.
Я был настолько заинтересован в результатах своего эксперимента, что
о сне не могло быть и речи. Я сидел рядом с затененной лампой и терпеливо
ждал своего посетителя. На этот раз я ясно увидел его с самого начала. Он
появился рядом с дверью, на мгновение расплылся, а затем приобрел четкие
очертания живого человека. Тапочки под серым халатом были красные и без
каблуков, что объясняло низкий шаркающий звук, который он издавал при
ходьбе. Как и прошлой ночью, он медленно прошёл вдоль образцов, пока
не остановился перед сосудом с рукой. Он потянулся к нему — вся его фигура дрожала от волнения — взял его, жадно осмотрел, а затем, с лицом, искаженным яростью и разочарованием, швырнул сосуд на пол. Раздался грохот,
который разнесся по всему дому, и когда я поднял глаза, безрукий горец уже
исчез. Мгновение спустя моя дверь распахнулась, и в комнату ворвался сэр
Доминик.
— Вы не ранены? — крикнул он.
— Нет, но я глубоко разочарован.
Он с удивлением посмотрел на осколки стекла и смуглую руку, лежащую
на полу.
— Боже милостивый! — воскликнул он. — Что это?
Я рассказал ему о своей идее и её плачевном завершении. Он внимательно
слушал и качал головой.
— Это хорошо придумано, — сказал он, — но я боюсь, что так просто мои
страдания не закончатся. Но сейчас я настаиваю на одной вещи. Вы никогда

Он с удивлением посмотрел на осколки стекла и смуглую руку, лежащую на полу.

рассказ о смуглой руке

171

больше ни под каким предлогом не должны занимать эту комнату. Мои опасения, что с вами могло что-то случиться, — когда я услышал этот грохот, — были
самыми жестокими из всех мук, которые я пережил. Я не хочу подвергать себя
их повторению.
Однако он позволил мне провести остаток той ночи в лаборатории, и я лежал, размышляя над проблемой и сокрушаясь о своей неудаче. С наступлением утра на полу все еще лежала рука, напоминая мне о моём фиаско. Я лежал
и смотрел на неё — и вдруг мысль, как пуля, пролетела в моей голове и заставила меня, дрожащего от возбуждения, вскочить с дивана. Я поднял мрачную
реликвию с того места, где она упала. Да, это действительно было так. Эта была
левая рука!
Первым же поездом я выехал в город и сразу же поспешил в больницу.
Я помнил, что у Ласкара были ампутированы обе руки, но я был в ужасе от того,
что драгоценный орган, который я искал, мог быть уже сожжён в крематории.
Моему напряжению вскоре пришел конец — она всё ещё хранилась в морге.
И вот вечером я вернулся в Роденхерст с выполненной, как мне казалось, миссией и рукой для нового эксперимента.
Но сэр Доминик Холден и слышать не хотел о том, чтобы я снова занял
лабораторию. Ко всем моим мольбам он оставался глух. Это оскорбляло его
чувство гостеприимства,
и он больше не мог этого допустить. Поэтому
я оставил руку в лаборатории, как и её собрата предыдущей ночью,
и занял удобную спальню в другой части дома,
на некотором расстоянии
от места моих злоключений.
Но, несмотря на это
моему сну не суждено
было быть безмятежным.
Глубокой ночью в мою
комнату ворвался хозяин с лампой в руке. Его
огромная, изможденная
фигура была закутана
в свободный халат, и весь
его вид, несомненно,
мог бы показаться более Глубокой ночью в мою комнату ворвался хозяин
устрашающим слабонервс лампой в руке.
ному человеку, чем у ин-

172

артур конан дойл

дийца прошлой ночью. Но меня поразило не столько его появление, сколько
выражение его лица. Он внезапно помолодел по меньшей мере лет на двадцать.
Его глаза сияли, лицо излучало радость, и он торжествующе размахивал руками.
Я сидел, пораженный, и сонно смотрел на этого необычного визитёра. Но его
слова вскоре прогнали сон.
— Мы сделали это! Мы добились успеха! — закричал он. — Мой дорогой
Хардэйкр, чем я могу отплатить вам за это?
— Вы же не хотите сказать, что всё в порядке?
— Конечно, хочу. Я был уверен, что вы не будете возражать против того,
что вас разбудили и сообщили такую радостную новость.
— Нет, не против! Я думаю, что нет. Но это действительно так?
— Я нисколько не сомневаюсь в этом. Я в таком долгу перед вами, мой
дорогой племянник, как никогда не был ни перед одним человеком и никогда не предполагал быть. Что я могу сделать для вас соразмерного? Должно
быть, Провидение послало мне вас в помощь. Вы спасли и мой рассудок, и мою
жизнь, потому что еще бы полгода и я оказался бы либо в психушке, либо в гробу. А моя жена — она изнемогала на глазах. Я никогда не мог поверить, что
кто‑то из людей может снять с меня это бремя.
Он схватил мою руку и сжал её костлявой хваткой.
— Это был всего лишь эксперимент — тщетная надежда, — но я от всего
сердца рад, что он увенчался успехом. Но откуда вы знаете, что всё получилось?
Вы что-то видели?
Он уселся у моей кровати.
— Я увидел достаточно, — произнёс он. — Я спокоен, что больше не буду
волноваться. Произошедшее легко описать. Вы знаете, что в определенный
час это существо всегда приходит ко мне. Сегодня ночью оно явилось в обычное время и разбудило меня с еще большей силой, чем обычно. Я могу только
предположить, что его разочарование прошлой ночью усилило его гнев. Он
сердито посмотрел на меня, а затем продолжил свой обычный обход. Но через несколько минут я увидел, как он, впервые с тех пор, как всё это началось,
вернулся в мою комнату. Он улыбался. В тусклом свете я увидел блеск его белых зубов. Он встал лицом ко мне у моей кровати и трижды низко поклонился
по-восточному, что является их торжественным прощанием. И в третий раз,
когда он поклонился, он поднял руки над головой, и я увидел две его руки, распростертые в воздухе. Так он исчез, и, как я полагаю, навсегда.
Таково любопытное происшествие, которое снискало мне любовь и благодарность уважаемого дяди, известного в Индии хирурга. Его ожидания
оправдались, и больше его никогда не беспокоили визиты неугомонного горца в поисках потерянной руки. Сэр Доминик и леди Холден прожили очень
счастливую старость, не омраченную, насколько мне известно, никакими неприятностями, и в конце концов умерли во время великой эпидемии гриппа
с разницей в несколько недель. При жизни он всегда обращался ко мне за советом во всем, что касалось английской жизни, о которой он так мало знал; я по-

рассказ о смуглой руке

173

могал ему также в приобретении и обустройстве его имений. Поэтому для меня
не было большой неожиданностью, что в конце концов я обошёл пять раздраженных кузенов и за один день превратился из трудолюбивого сельского врача
в главу влиятельного уилтширского семейства. По крайней мере, у меня есть все
основания благословлять память человека со смуглой рукой и тот день, когда
мне посчастливилось избавить Роденхерст от его нежелательного присутствия.

ПАРАЗИТ

I
24 марта. Весна уже совсем близко. За окном моей лаборатории большой
каштан весь покрыт большими, клейкими почками, некоторые из которых уже
начали распускаться в маленькие зеленые соцветия. Когда идешь по дорожкам,
чувствуешь, как вокруг тебя бушуют могучие, безмолвные силы природы. Влажная земля пахнет благодатно и приятно. Повсюду пробиваются зеленые ростки.
Ветки набухли от сока, и влажный, тяжелый английский воздух напоен слабым
смолистым ароматом. Почки в живых изгородях, ягнята под ними — повсюду
идет работа по размножению!
Я вижу это снаружи и чувствую внутри. У людей тоже есть своя весна, когда
расширяются маленькие протоки сосудов, бодрее течет лимфа, активнее работают железы, процеживая и очищая кровь. Каждый год природа перенастраивает весь этот механизм. Я чувствую, как в моей крови сейчас бурлит жизнь,
и, когда в окно льется прохладный солнечный свет, я, наверное, смог бы станцевать в нем, как мошкара. Я бы так и сделал, только Чарльз Сэдлер бросился
бы наверх узнать, в чём дело. Кроме того, я должен помнить, что я профессор
Гилрой. Старый профессор может позволить себе быть скромным, но если
судьба отдала одну из первых кафедр в университете человеку сорока трех лет,
он должен стараться вести себя подобающим образом
Что за человек этот Уилсон! Если бы я мог с таким же энтузиазмом заниматься физиологией, с каким он занимается психологией, я бы стал по меньшей
мере Клодом Бернаром. Вся его жизнь, душа и энергия работают на одну цель.
Он засыпает, сопоставляя результаты прошедшего дня, и просыпается, чтобы
спланировать свои исследования на следующий. И все же за пределами узкого
круга тех, кто следит за его работой, он получает так мало благодарности за проделанную работу. Физиология — это признанная наука. Если я добавляю хоть
один кирпичик в её здание, все это видят и оценят. Но Уилсон пытается зало-

паразит

175

жить фундамент для науки будущего. Его работа пока не видна окружающим.
И всё же он спокойно продолжает её, переписываясь с сотней «слабоумных»
в надежде найти хоть одного надежного свидетеля, просеивая сотню лживых
сведений в надежде получить хоть крупицу правды, собирая старые книги, поглощая новые, экспериментируя, читая лекции, стараясь зажечь в других тот
жгучий интерес, который поглощает его самого
Я преисполняюсь удивления и восхищения, когда думаю о нём, и всё же, когда он просит меня присоединиться к его исследованиям, я вынужден отвечать
ему, что в своем нынешнем состоянии они мало привлекательны для человека,
преданного точным наукам. Если бы он показал что‑то положительное и объективное, я мог бы склониться к тому, чтобы подойти к этому с физиологической
точки зрения. Пока же половина его испытуемых запятнана шарлатанством,
а другая половина — истерией, и мы, физиологи, должны довольствоваться
изучением тела, оставив исследования разума нашим потомкам.
Без сомнения, я материалист. Агата говорит, что я настоящий материалист, а я ей говорю, что это отличная причина для сокращения сроков нашей
помолвки, поскольку я так остро нуждаюсь в духовности. Я рос нервным,
чувствительным мальчиком, мечтателем, сомнамбулой, полным впечатлений
и предчувствий. Черные волосы, темные глаза, худое, смуглое лицо, тонкие
пальцы — все это характеризует мой настоящий темперамент и заставляет таких экспертов, как Уилсон, считать меня своим. Но мой мозг пропитан точными науками. Я приучил себя иметь дело только с фактами и доказательствами.
Предположениям и фантазиям нет места в моей системе координат. Покажите мне то, что я могу разглядеть в микроскоп, разрезать скальпелем, взвесить
на весах, и я посвящу изучению этого целую жизнь. Но когда вы просите меня
изучать чувства, впечатления, предположения, вы просите меня делать то, что
мне неприятно и даже унизительно. Отклонение от чистого разума действует
на меня, как неприятный запах или музыкальный диссонанс.
И это вполне достаточная причина, почему я не хочу идти сегодня к профессору Уилсону. И все же я чувствую, что вряд ли смог бы отказаться от приглашения без откровенной грубости. А теперь, когда миссис Марден и Агата идут,
я, конечно, не смогу отказаться, даже если бы мог. Я бы предпочёл встретиться
с ними где‑нибудь в другом месте. Я знаю, что Уилсон, хочет завлечь меня в эту
свою невразумительную науку. В своём энтузиазме он совершенно невосприимчив к намекам и возражениям. Ничто, кроме серьезной перебранки, не заставит его понять мое отвращение ко всему этому делу. Я не сомневаюсь, что
у него есть какой‑нибудь новый месмерист, или ясновидящий, или медиум, или
фокусник, которого он собирается нам показать, потому что даже его забавы
связаны с его увлечением. Ну, а для Агаты это будет, во всяком случае, удовольствием. Ей это интересно, как обычно женщине интересно все неопределенное,
мистическое и загадочное.
10.50 ночи. Ведение этого дневника, как мне кажется, является результатом
той научной привычки ума, о которой я писал сегодня утром. Я люблю запи-

176

артур конан дойл

сывать впечатления, пока они свежи. По крайней мере, раз в день я пытаюсь
определить свою собственную жизненную позицию. Это полезный самоанализ,
который, как мне кажется, оказывает укрепляющее воздействие на характер.
Честно признаюсь, что мой собственный характер нуждается в той твердости,
которую я способен ему придать. Я опасаюсь, что, в конце концов, большая
часть моего невротического темперамента ещё сохранилась, и что я далек от той
холодной, невозмутимой ясности, которая характерна для Мердока или Пратта-Холдейна. Иначе почему бы то сумасбродство, свидетелем которого я стал
сегодня вечером, так взвинтило мои нервы, что даже сейчас я весь на взводе?
Единственное, что меня утешает, — это то, что ни Уилсон, ни мисс Пенклоза,
ни даже Агата не могут знать о моей слабости.
И что же, чёрт возьми, могло меня так взволновать? Ничего, или так ничтожно мало, что это покажется смехотворным, когда я изложу всё подробно.
Мардены добрались до Уилсонов раньше меня. На самом деле я пришел
одним из последних и обнаружил, что зал переполнен. Я едва успел перекинуться парой слов с миссис Марден и Агатой, которая выглядела очаровательно
в белом с розовым одеянии, с блестящими золотыми волосами, когда подошел
Уилсон и дёрнул меня за рукав.
— Вы хотели видеть что-то конкретное, Гилрой? — сказал он, оттаскивая
меня в сторону. — Мой дорогой друг, у меня есть чудо — настоящий феномен!
Я был бы более впечатлен, если бы не слышал то же самое раньше. Его жизнерадостный дух умеет превращать любого светлячка в звезду.
— На этот раз никаких сомнений в добросовестности, — заявил он, видимо, в ответ на небольшой отблеск улыбки в моих глазах. — Моя жена знает её
уже много лет. Они обе родом из Тринидада. Мисс Пенклоза живет в Англии
всего месяц или два, и не знает никого за пределами университетского круга,
но я уверяю вас, что её рассказов, само по себе достаточно, чтобы утверждать,
что ясновидение имеет абсолютно научную основу. Ни любитель, ни профессионал не могут с ней сравниться. Идемте, я вас познакомлю!
Я не люблю ни одного из этих таинственных людей, но дилетантов — в особенности. На платного артиста можно наброситься и разоблачить его в тот же
миг, как только ты разгадаешь его трюк. Он явился, чтобы вас обмануть, а вы —
чтобы его раскусить. Но что делать с подругой жены хозяина? Включить ли
внезапно свет и увидеть, как она тайком играет на банджо? Или посыпать кошенилью ее вечернее платье, когда она будет красться со своим фосфорным
флаконом и сверхъестественной ахинеей? Будет скандал, и на вас посмотрят,
как на грубияна. Так что у вас есть выбор: быть таковым или оставаться одураченным. Я был не в очень хорошем настроении, когда последовал за Уилсоном
к этой барышне.
Невозможно было представить себе кого-либо менее похожего на мое представление о женщинах Вест-Индии. Это было маленькое, хрупкое создание, лет
сорока, я бы сказал, с бледным лицом и волосами очень светлого каштанового
оттенка. Ее поведение было скромным, а манеры — сдержанными. В любой

паразит

177

группе из десяти женщин она была бы последней, кого бы кто-нибудь выбрал.
Глаза были, пожалуй, самой примечательной и, должен сказать, наименее приятной её чертой. Они были серого цвета — серые с оттенком зеленого, — и их
выражение показалось мне явно коварным. Интересно, «коварный» — подходящее слово, или мне следовало сказать «агрессивный»? Если подумать, то
лучше было бы сказать «кошачий». Костыль, прислоненный к стене, подсказал
мне о том, что стало очевидным, когда она поднялась — одна нога у неё была
искалечена.
Итак, меня представили мисс Пенклозе, и от меня не ускользнуло, что при
упоминании моего имени она бросила взгляд на Агату. Уилсон, очевидно, чтото говорил о нас. И вскоре, без сомнения, подумал я, она сообщит мне оккультными средствами, что я помолвлен с молодой леди с золотистыми волосами.
Мне было интересно, сколько еще Уилсон рассказал ей обо мне.
— Профессор Гилрой — ужасный скептик, — заявил он, — я надеюсь, мисс
Пенклоза, что вы сумеете его переубедить.
Она пристально посмотрела на меня.
— Профессор Гилрой имеет полное право быть скептиком, если он не видел ничего убедительного, — ответила она.
И тут же добавила:
— Мне кажется, что вы были бы отличным испытуемым.
— Для чего, позвольте спросить? — поинтересовался я.
— Ну, для месмеризма, например.
— Мой опыт говорит о том, что месмеристы используют в качестве испытуемых психически нездоровых людей. Все их результаты искажаются, как мне
кажется, из-за того, что они имеют дело с ними.
— Какая из этих дам, по вашему мнению, обладает нормальным здоровьем?
— спросила она. — Я бы хотела, чтобы вы выбрали ту, кто, по вашему мнению,
обладает наиболее уравновешенным умом. Скажем, девушка в белом с розовым
— мисс Агата Марден, кажется, так её зовут?
— Да, я придам значение любым результатам, полученным от неё.
— Я никогда не проверяла, насколько она впечатлительна. Конечно, некоторые люди реагируют гораздо охотнее, чем другие. Могу ли я спросить, насколько далеко простирается ваш скептицизм? Я полагаю, что вы признаёте
существование гипнотического сна и силы внушения.
— Я ничего не признаю, мисс Пенклоза.
— Боже мой, я думала, что наука пошла дальше. Конечно, я ничего не знаю
о научной стороне этого дела. Я знаю только то, что я могу сделать. Вот, например, вы видите девушку в красном, что стоит возле японского кувшина? Я попрошу, чтобы она подошла к нам.
Говоря это, она наклонилась вперед и уронила веер на пол. Девушка резко
развернулась и направилась прямо к нам с вопросительным выражением на
лице, как будто кто-то окликнул её.
— Что вы об этом думаете, Гилрой? — воскликнул Уилсон в каком-то экстазе.

178

артур конан дойл

Я не осмелился сказать ему, что я об этом думаю. По-моему, это был самый
наглый и бесстыдный обман, который я когда-либо наблюдал. Сговор и сигнал
действительно были слишком очевидны.
— Профессор Гилрой не удовлетворен, — сказала она, взглянув на меня
своими странными маленькими глазками. — Мой бедный поклонник должен получить по заслугам за этот эксперимент. Что ж, мы должны попробовать
что-нибудь другое. Мисс Марден, вы не будете возражать, если я вас приглашу?
— О, я бы с удовольствием! — воскликнула Агата.
К этому времени вся компания собралась вокруг нас в кружок, мужчины
в рубашках и женщины с белыми шеями, некоторые благоговели, другие критиковали, как будто это было нечто среднее между религиозной церемонией
и представлением фокусника. В центр было выдвинуто красное бархатное кресло, и Агата откинулась на спинку, слегка раскрасневшаяся и немного подрагивающая от волнения. Я мог видеть это по вибрации золотистых волос. Мисс
Пенклоза поднялась со своего места и встала над ней, опираясь на костыль.
И в этой женщине произошла перемена. Она больше не казалась маленькой или незначительной. Двадцать лет исчезли из её облика. Её глаза сияли,
на бледных щеках появился румянец, вся фигура округлилась. Я наблюдал, как
угрюмая, вялая вест-индская женщина в одно мгновение становится бодрой
и живой, когда ей поручали дело, в котором она чувствовал себя мастером.
Она посмотрела на Агату сверху вниз с выражением, которое возмутило меня
до глубины души, — с таким выражением римская императрица могла бы смотреть на свою коленопреклоненную рабыню. Затем быстрым, повелительным
жестом она вскинула руки и медленно опустила их перед собой.
Я внимательно следил за Агатой. Во время первых трёх пассов она казалась
просто веселящейся. На четвертом я заметил, что её глаза застыли, а зрачки немного расширились. На шестом — кратковременное оцепенение. На седьмом
веки стали опускаться. На десятой секунде глаза закрылись, дыхание стало более медленным и полным, чем обычно. Я старался сохранять научное спокойствие, но глупое, беспричинное волнение охватило меня. Я верю, что скрыл
его, но я чувствовал себя так, как чувствует себя ребенок в темноте. Я не мог
поверить, что все ещё подвержен такой слабости.
— Она в трансе, — сказала мисс Пенклоза.
— Она спит! — воскликнул я.
— Тогда разбудите её!
Я потянул ее за руку и прокричал ей в ухо. Она казалась мертвой. Её тело
лежало на бархатном стуле. Ее органы действовали — сердце, легкие. Но её
душа? Она ускользнула от нашего зрения. Куда она делась? Какая сила отняла
её? Я был озадачен и обескуражен.
— Вот вам и гипнотический сон, — сказала мисс Пенклоза. — Что касается внушения, то всё, что я прикажу мисс Марден, она непременно сделает,
будь то сейчас или после пробуждения от транса. Вы хотите получить доказательства этого?

паразит

179

— Безусловно, — ответил я.
— Вы их получите.
Я увидел, как по её лицу пробежала улыбка, как будто её осенила забавная
мысль. Она наклонилась и что-то прошептала на ухо своей подопечной. Агата,
которая была так глуха ко мне, кивнула головой, слушая.
— Проснитесь! — крикнула мисс Пенклоза, резко стукнув костылем по полу.
Глаза открылись, застывшие глаза вздрогнули, и душа снова выглянула наружу после своего странного исчезновения.
Мы собрались уйти пораньше. Агата ничуть не пострадала от своей странной экскурсии, но я нервничал и был не в себе, отчего не хотел слушать или отвечать на поток комментариев, которые Уилсон изливал в мою сторону. Когда
я пожелал ей спокойной ночи, мисс Пенклоза сунула мне в руку листок бумаги.
— Прошу простить меня, — обратилась она ко мне, — если я воспользуюсь некоторыми средствами, чтобы преодолеть ваш скептицизм. Вскройте эту
записку завтра в десять часов утра. Это небольшой личный тест.
Я не могу понять, что она имеет в виду, но вот записка передо мной,
и я вскрою её в десять, как она того просила. У меня разболелась голова, и я уже
достаточно написал на сегодня. Завтра, смею надеяться, то, что кажется таким
необъяснимым, примет совсем другой вид. Я не откажусь от своих убеждений
без борьбы.
25 марта. Я поражен, сбит с толку. Очевидно, что я должен пересмотреть
свое мнение по этому вопросу. Но сначала позвольте мне официально изложить произошедшее.
Я уже закончил завтракать и просматривал диаграммы, которыми будет сопровождаться моя лекция, когда вошла экономка и сообщила, что Агата в моем
кабинете и желает немедленно меня видеть. Я взглянул на часы — была только
половина десятого.
Когда я вошел в кабинет, она стояла на коврике у камина лицом ко мне. Чтото в её позе охладило меня и остановило слова, рвущиеся на волю. Её вуаль была
опущена, но я увидел, что она бледна и выражение её лица было скованным.
— Остин, — произнесла она, — я пришла сказать тебе, что наша помолвка
расторгнута.
Я пошатнулся. Я думаю, что я буквально пошатнулся. Я помню, что в поисках опоры я прислонился к книжному шкафу.
— Но... но... — заикаясь, пробормотал я. — Это очень неожиданно, Агата.
— Да, Остин, я пришла сюда, чтобы сказать тебе, что наша помолвка расторгнута.
— Но, как же так, — воскликнул я, — назови причину твоего решения!
Это не похоже на тебя, Агата. Расскажи мне, в чем я имел неосторожность
обидеть тебя.
— Все кончено, Остин.
— Но почему? Ты, наверное, находишься в каком-то заблуждении, Агата.
Возможно, тебе сказали обо мне какую-то неправду. Или ты неправильно по-

180

артур конан дойл

— Остин, — произнесла она, — я пришла сказать тебе, что наша помолвка
расторгнута.
няла, что-то сказанное мной. Только дай мне знать, в чём дело, и одно слово
может всё исправить.
— Мы должны признать, что между нами все кончено.

паразит

181

— Но ты ушла прошлой ночью без намека на какие-либо разногласия. Что могло
произойти за это время, чтобы так изменить тебя? Должно быть, что-то случилось
вчера вечером. Ты всё обдумала и не одобрила мое поведение. Это был месмеризм?
Ты винишь меня в том, что я позволил этой женщине использовать свою власть над
тобой? Ты думаешь, что при малейшем признаке я должен был вмешаться.
— Слова бесполезны, Остин. Всё кончено.
Её голос был холодным и размеренным, а манеры странно официальными
и жесткими. Мне показалось, что она твердо решила не вступать ни в какие споры и объяснения. Что касается меня, то меня трясло от волнения, и я отвернул
лицо, стыдясь того, что она видит мою несдержанность.
— Ты же знаешь, что это для меня значит! — воскликнул я. — Это крушение всех моих надежд и гибель всей моей жизни! Ты же не станешь подвергать
меня такому наказанию? Ты же дашь мне знать, в чём дело? Вдумайся — я ни
при каких обстоятельствах не мог бы так с тобой поступить. Ради Бога, Агата,
дайте мне знать, что я натворил!
Она прошла мимо меня, не сказав ни слова, и открыла дверь.
— Это совершенно бесполезно, Остин, — сказала она. — Ты должен считать нашу помолвку расторгнутой.
Мгновение спустя она ушла, и, прежде чем я успел прийти в себя и последовать за ней, я услышал, как за ней закрылась дверь в прихожей.
Я бросился в свою комнату, чтобы переодеться, с мыслью заскочить к миссис Марден и узнать у неё, в чём может заключаться причина моего несчастья.
Я был так потрясен, что с трудом зашнуровал ботинки. Никогда я не забуду эти
ужасные десять минут. Я только успел натянуть пальто, когда часы на каминной
полке пробили десять.
Десять! Эта цифра ассоциировалась у меня с запиской мисс Пенклозы. Она
лежала передо мной на столе, и я вскрыл её. Она была написана карандашом
странным угловатым почерком.
«МОЙ ДОРОГОЙ профессор ГИЛРОЙ (говорилось в ней):
Прошу извинить за личный характер теста, который я вам устраиваю.
Профессор Уилсон случайно упомянул об отношениях между вами и моей сегодняш‑
ней подопечной, и мне показалось, что ничто не может быть более убедительным
для вас, чем если я предложу мисс Марден прийти к вам завтра в половине десято‑
го утра и прервать ваши занятия на полчаса или около того. Наука настолько
требовательна, что трудно дать удовлетворительный тест, но я убеждена,
что это, по крайней мере, будет действие, которое она вряд ли совершила бы
по собственной воле. Забудьте всё, что она сказала вам, так как в реальности она
не имеет к этому никакого отношения и, конечно, ничего не вспомнит. Я пишу
эту записку, чтобы облегчить вашу тревогу, и прошу простить меня за минут‑
ное огорчение, которое, должно быть, причинило вам моё внушение.
Искренне ваша,
ХЕЛЕН ПЕНКЛОЗА».

182

артур конан дойл

На самом деле, когда я прочитал записку, я испытал слишком большое облегчение, чтобы сердиться. Это было невероятно. Конечно, это была слишком
большая вольность со стороны дамы, с которой я встречался всего один раз.
Но, в конце концов, я бросил ей вызов своим скептицизмом. Возможно, как
она сказала, было трудновато придумать тест, который бы меня удовлетворил.
И она это сделала. В этом вопросе не могло быть никаких сомнений. Для
меня гипнотическое внушение было окончательно установлено. Отныне оно
заняло место одного из непреложных фактов. То, что Агата, которая из всех
моих знакомых женщин обладает наиболее уравновешенным умом, была доведена до состояния автоматизма, представлялось несомненным. Кто-то на
расстоянии управлял ею, как инженер на берегу управляет торпедой Бреннана. Вторая душа, как бы войдя в нее, оттеснила её собственную, овладела ее
нервным аппаратом и сказала: «Я поработаю здесь с полчасика». И Агата,
должно быть, была в сознании всё это время. Могла ли она в таком состоянии
спокойно передвигаться по улицам? Я надел шляпу и поспешил узнать, всё ли
с ней в порядке.
Да. Она была дома. Меня провели в гостиную, и я застал её сидящей с книгой на коленях.
— Вы очень рано пришли, Остин, — улыбаясь, заметила она.
— А вы были у меня ещё раньше, — ответил я.
Она выглядела озадаченной.
— Что вы имеете в виду? — спросила она.
— Вы сегодня никуда не выходили?
— Нет, конечно, нет.
— Агата, — серьезно сказал я, — не могли бы вы мне рассказать в точности,
чем вы занимались сегодня утром?
Она рассмеялась над моей серьезностью.
— У вас вид профессионала, Остин. Посмотрим, что получится из помолвки с человеком науки. Тем не менее, я расскажу вам, хотя и не могу себе
представить, зачем вам это знать. Я встала в восемь, позавтракала в половине
девятого, и пришла в эту комнату в десять минут десятого и стала читать «Мемуары мадам де Ремюза». Через несколько минут я сделала французской даме
дурной комплимент — заснула над её страницами, а вам, сэр, я оказала очень
лестную услугу, увидев вас во сне. Прошло всего несколько минут с тех пор,
как я проснулась.
— И обнаружили себя там же, где и заснули?
— А где же я ещё, по-вашему, должна была очутиться?
— Не могли бы вы рассказать мне, Агата, что именно вам приснилось обо
мне? Это не простое любопытство с моей стороны.
— У меня осталось очень смутное впечатление, что вы мне приснились.
Я не могу вспомнить ничего определенного.
— Если вы сегодня никуда не выходили, Агата, то почему у вас пыльные
туфли?

паразит

183

На её лице появилось страдальческое выражение.
— Право, Остин, я не знаю, что с вами сегодня утром. Можно подумать,
что вы сомневаетесь в моих словах. Если мои туфли пыльные, то это, конечно,
оттого что я надела пару, которую горничная ещё не почистила.
Было совершенно очевидно, что она ровным счетом ничего не помнила
об этом деле, и я подумал, что, в конце концов, возможно, мне лучше не просвещать её. Это может напугать Агату и не послужит ни к чему хорошему, как
мне кажется. Поэтому я больше ничего не сказал об этом и вскоре ушел читать
свою лекцию.
Но я был безмерно впечатлён. Мой горизонт научных возможностей внезапно чрезвычайно расширился. Я уже не удивляюсь демонической энергии
и энтузиазму Уилсона. Кто бы не стал так усердно трудиться, имея под рукой
обширное девственное поле? Я знаю, что новая форма нуклеолы или пустяковая особенность полосатого мышечного волокна, увиденного под линзой
с 300‑кратным увеличением, приводят меня в восторг. Какими мелкими кажутся подобные исследования по сравнению с этим, затрагивающим самые
корни жизни и природу души! Я всегда смотрел на дух, как на продукт материи.
Мозг, думал я, выделяет разум, как печень выделяет желчь. Но как это может
быть, когда я вижу, что разум действует на расстоянии и управляет материей,
как музыкант скрипкой? Значит, тело не порождает душу, а является грубым
инструментом, с помощью которого душа проявляет себя. Ветряная мельница не порождает ветер, а лишь обозначает его. Это противоречило всему
моему образу мыслей, и все же это, бесспорно, было возможно и заслуживало
изучения.
И почему бы мне не исследовать это? Я вижу, что под вчерашней датой я написал: «Если бы он показал что‑то положительное и объективное, я мог бы
склониться к тому, чтобы подойти к этому с физиологической точки зрения».
Что ж, я получил свой тест. Я сдержу свое слово. Исследование, я уверен, будет представлять огромный интерес. Некоторые из моих коллег могут отнестись к этому с недоверием, ведь наука полна необоснованных предрассудков,
но, если Уилсону хватает смелости отстаивать свои убеждения, я тоже могу
позволить себе это. Я пойду к нему завтра утром — к нему и к мисс Пенклозе.
Если она показала мне такое, то вполне вероятно, она сможет показать нам еще
более невероятные вещи.
II
26 марта. Уилсон, как я и ожидал, очень обрадовался моему преображению, а мисс Пенклоза была сдержанно довольна результатом своего эксперимента. Странно, каким молчаливым, бесцветным существом она является, за
исключением тех случаев, когда проявляет свою силу. Даже разговоры об этом
придают ей красок и жизни. Кажется, она проявляет ко мне особый интерес.
Я не могу не заметить, как её глаза следят за мной.

184

артур конан дойл

У нас состоялся интереснейший разговор о её способностях. Нелишне будет изложить точку зрения мисс Пенклозы, хотя она, конечно, не может претендовать на какой-либо научный вес.
— Вы увидели только периферию месмерического знания, — сказала она,
когда я выразил удивление по поводу замечательного примера внушения, который она мне продемонстрировала.
— Я не оказывала прямого влияния на мисс Марден, когда она пришла
к вам. В то утро я даже не думала о ней. Что я сделала, так это настроила её
на нужный лад, как настраивают будильник на часах, чтобы в назначенное время они зазвенели сами по себе. Если бы ей было внушено шесть месяцев вместо
двенадцати часов, произошло бы то же самое.
— А если бы ей было внушено убить меня?
— Она неизбежно так бы и поступила.
— Но это же страшная сила! — воскликнул я.
— Да, это, как вы говорите, очень страшная сила, — серьезно ответила
она, — и чем больше вы будете знать о ней, тем страшнее она вам будет представляться.
— Могу я спросить, — произнес я, — что вы имели в виду, когда сказали,
что этот вопрос о внушении находится только на периферии знания? Что вы
считаете более важным?
— Я бы предпочла не говорить об этом.
Я был удивлен решительностью её ответа.
— Вы понимаете, — продолжал я, — что я спрашиваю не из любопытства,
а в надежде найти научное объяснение фактам, которыми вы меня снабжаете.
— Честно говоря, профессор Гилрой, — сказала она, — я совершенно не
интересуюсь наукой, и меня не волнует, может она классифицировать эти способности или нет.
— Но я надеялся...
— Ах, это совсем другое дело. Если вы хотите лично заняться этим делом, — сказала она с самой приятной улыбкой, — я буду очень рада рассказать
вам всё, что вы пожелаете узнать. Позвольте узнать, о чем вы меня спрашивали? О сверхспособностях? Профессор Уилсон в них не верит, но, тем не менее,
они вполне реальны. Например, оператор может полностью контролировать
своего подопечного — при условии, что последний достаточно хорош для этого. Без всякого предварительного внушения он может заставить его делать все,
что ему заблагорассудится.
— Без ведома субъекта?
— Это зависит от обстоятельств. Если воздействие будет сильным, то он
будет знать об этом не больше, чем мисс Марден, когда она пришла к вам и так
вас напугала. Или, если влияние будет менее сильным, он может осознавать,
что делает, но не сможет помешать себе это сделать.
— Значит, он потеряет свою собственную свободу воли?
— Да, она окажется заменена другой, более сильной.

Я видел только её глаза, смотревшие на меня сверху вниз, серые, глубокие
и непостижимые.

186

артур конан дойл

— Вы сами когда-нибудь пользовались этой силой?
— Несколько раз.
— Значит, ваша собственная воля настолько сильна?
— Ну, это работает немного по-другому. Многие обладают сильной волей,
которая не отделима от них. Дело в том, что надо обладать даром проецировать
её в другого человека и вытеснять его собственную. Я считаю, что сила зависит
от моей собственной силы и здоровья.
— Практически, вы отправляете свою душу в тело другого человека?
— Ну, можно сказать и так.
— А что в это время делает ваше собственное тело?
— Оно просто чувствует себя немощным.
— Хорошо, но разве нет никакой опасности для вашего собственного здоровья? — спросил я.
— Немного есть. Нужно быть осторожным и не отпускать свое сознание
совсем, иначе могут возникнуть трудности с возвращением назад. Нужно
всегда сохранять связь, так сказать. Боюсь, я очень плохо выражаюсь, профессор Гилрой, но, конечно, я не знаю, как изложить эти вещи научным языком.
Я просто делюсь с вами своим собственным опытом и своими собственными
объяснениями.
Сейчас я перечитал это на досуге и сам себе удивляюсь! Неужели это Остин
Гилрой, человек, который пробился на передний край науки благодаря своей
твердой аргументации и преданности фактам? Здесь я серьезно пересказываю
сплетню женщины, которая рассказывает мне, как её душа может проецироваться из ее тела, как оно лежит в летаргическом сне, как она может управлять действиями людей на расстоянии. Согласен ли я с этим? Конечно, нет.
Она должна доказывать и показывать, прежде чем я уступлю. Но если я всё
ещё скептик, то, по крайней мере, перестал насмехаться над этим. Сегодня
вечером у нас будет опыт, и она попробует произвести на меня какое‑нибудь
месмерическое воздействие. Если ей это удастся, это станет прекрасной отправной точкой для нашего расследования. Во всяком случае, никто не может
обвинить меня в соучастии. Если же она не сможет, то нам надо будет найти
какого‑нибудь субъекта, который будет подобен жене Цезаря. Уилсон совершенно невосприимчив.
10 часов ночи. Я считаю, что нахожусь на пороге эпохального открытия.
Иметь возможность изучать месмерические явления изнутри — иметь организм, который будет реагировать, и в то же время мозг, который будет оценивать и критиковать, — это, безусловно, уникальное преимущество. Я совершенно уверен, что Уилсон отдал бы пять лет своей жизни, чтобы оказаться таким
же восприимчивым, каким оказался я.
В зале не было никого, кроме Уилсона и его жены. Я сел, откинув голову
назад, а мисс Пенклоза, стоя впереди и чуть левее, делала те же длинные, размашистые пассы, как и при сеансе с Агатой. При каждом из них меня, казалось,
обдувал теплый поток воздуха, который наполнял меня трепетом и возбуж-

паразит

187

дением с головы до ног. Мои глаза были прикованы к лицу мисс Пенклозы,
но по мере того, как я вглядывался, черты её, казалось, расплывались и исчезали. Я видел только её глаза, смотревшие на меня сверху вниз, серые, глубокие и непостижимые. Они становились все больше и больше, пока внезапно
не превратились в два горных озера, к которым я, казалось, падал с ужасающей скоростью. Я вздрогнул, и в этот момент какой‑то более глубокий пласт
сознания подсказал мне, что это вздрагивание было похоже на то оцепенение,
которое я наблюдал у Агаты. Мгновение спустя я ударился о поверхность озер,
теперь уже слившихся в одно, и погрузился под воду с ощущением тяжести
в голове и звоном в ушах. Я опускался, опускался, опускался, а затем взмыл
вверх, пока не увидел яркий свет, струившийся сквозь зеленую воду. Я был
почти на поверхности, когда в моей голове прозвучало слово: «Проснитесь!»,
и, вздрогнув, я обнаружил, что снова сижу в кресле, мисс Пенклоза опирается на костыль, а Уилсон с записной книжкой в руке выглядывает из-за её плеча. Ни тяжести, ни усталости не осталось и следа. Напротив, хотя с момента
эксперимента прошел всего час или около того, я чувствовал себя настолько
бодрым, что мне больше хотелось в кабинет, чем в спальню. Я вижу, что перед
нами открывается целая вереница интересных экспериментов, и мне не терпится приступить к ним.
27 марта. Бесполезный день, так как мисс Пенклоза уехала с Уилсоном и его
женой к Саттонам. Приступил к «Животному магнетизму» Бине и Ферре.
Какие это странные, бездонные глубины! Результаты, результаты, результаты,
а причины — абсолютная загадка. Это стимулирует воображение, но я должен
быть начеку. Пусть у нас не будет ни умозаключений, ни дедукции, а только
твердые факты. Я знаю, что гипнотический транс — это реальность; я знаю,
что гипнотическое внушение — это реальность; я знаю, что я сам чувствителен
к этой силе. Такова моя нынешняя позиция. У меня есть большая новая тетрадь,
которая будет полностью посвящена научным подробностям.
Вечером долго разговаривал с Агатой и миссис Марден о нашем браке. Мы
думаем, что летние каникулы (начало их) были бы лучшим временем для свадьбы. Почему мы должны медлить? Я жалею даже об этих нескольких месяцах.
Но, как говорит миссис Марден, нужно многое уладить.
28 марта. Снова загипнотизирован мисс Пенклозой. Ощущения почти
такие же, как и раньше, за исключением того, что бесчувствие наступило быстрее. Температуру в комнате, барометрическое давление, пульс и дыхание,
измеренные профессором Вильсоном, см. в «Тетради А».
29 марта. Снова загипнотизирован. Подробности в «Тетради А».
30 марта. Воскресенье, снова бесполезный день. Не хотелось бы прерывать
наши эксперименты. В настоящее время они охватывают только физические
признаки, сопровождающие легкую, полную и крайнюю степень бесчувствия.
Позже мы надеемся перейти к феноменам внушения и осознания. Профессора демонстрировали это на женщинах в Нанси и Сальпетриере. Будет более
убедительно, если женщина продемонстрирует это на профессоре, а второй

188

артур конан дойл

профессор будет свидетелем. А субъектом буду я — скептик и материалист!
По крайней мере, я покажу, что моя преданность науке выше, чем моя личная
убежденность. Пожирание собственных высказываний — величайшая жертва,
которой требует от нас истина.
Мой сосед, Чарльз Сэдлер, красивый молодой преподаватель анатомии, зашел сегодня вечером, чтобы вернуть том «Архивов» Вирхова, который я ему
одолжил. Я называю его молодым, но, по сути, он на год старше меня.
— Насколько я понимаю, Гилрой, — сказал он, — мисс Пенклоза проводит
над вами эксперименты.
Когда я признал это, он продолжил:
— Ну что же, на вашем месте я бы не стал увлекаться этим. Вы, конечно,
сочтете меня очень дерзким, но, тем не менее, я считаю своим долгом посоветовать вам больше не иметь с ней никаких дел.
Конечно, я спросил его, почему.
— Я нахожусь в таком положении, что не могу вдаваться в подробности
так свободно, как мне хотелось бы, — ответил он. — Мисс Пенклоза — подруга моей подруги, и мое положение весьма щекотливо. Могу только сказать,
что я сам был объектом некоторых экспериментов этой особы и они оставили
в моей душе очень неприятное воспоминание.
Вряд ли он ожидал, что меня это удовлетворит, и я попытался добиться от
него чего-то более определенного, но безуспешно. Можно ли допустить, чтобы
он завидовал тому, что я его сменил? Или он один из тех людей науки, которые
чувствуют себя лично оскорбленными, когда факты идут вразрез с их предвзятым мнением? Не может же он всерьез полагать, что из-за какой-то неясной
причины я должен отказаться от серии экспериментов, которые обещают быть
столь плодотворными. Похоже, он был раздосадован тем, как легко я отнёсся
к его туманным предупреждениям, и мы расстались с некоторой холодностью
с обеих сторон.
31 марта. Загипнотизирован мисс П.
1 апреля. Загипнотизирован мисс П. (Тетрадь А.)
2 апреля. Загипнотизирован мисс П. (Сфигмограмма, сделана профессором
Уилсоном).
3 апреля. Вполне возможно, что этот курс месмеризма может быть немного
вреден для общего состояния организма. Агата говорит, что я похудел и у меня
появились круги под глазами. Я ощущаю нервную раздражительность, которой раньше за собой не замечал. Например, малейший шум заставляет меня
вздрагивать, а глупость студента вызывает у меня раздражение вместо усмешки. Агата хочет, чтобы я прекратил опыты, но я говорю ей, что любой процесс
изучения — это испытание, и что никогда нельзя достичь результата, не заплатив за него определенную цену. Когда она увидит, какой фурор произведёт моя
предстоящая работа на тему «Взаимосвязь разума и материи», она поймет, что
это стоило того, чтобы немного понервничать. Я не удивлюсь, если из-за этих
опытов я стану членом Королевского общества.

паразит

189

Вечером я снова был загипнотизирован. Теперь результат наступает быстрее, а субъективные видения менее выражены. Я веду подробные записи о каждом сеансе. Уилсон уезжает в город на неделю или десять дней, но мы не будем
прерывать эксперименты, ценность которых зависит как от моих ощущений,
так и от его наблюдений.
4 апреля. Я должен быть очень настороже. В наши эксперименты вкралось
осложнение, на которое я не рассчитывал. В своем стремлении к научным фактам я по глупости не обратил внимания на человеческие отношения между мной
и мисс Пенклозой. Я могу написать здесь то, чего не сказал бы ни одной живой
душе. Несчастная женщина, похоже, воспылала ко мне любовью.
Я бы не сказал ничего подобного, даже в уединении собственного интимного дневника, если бы дело не дошло до того, что игнорировать это невозможно.
В течение некоторого времени, то есть в течение последней недели, были признаки, от которых я отмахивался и отказывался думать. Её жизнерадостность,
когда я прихожу, её уныние, когда я ухожу, её желание, чтобы я приходил почаще, выражение её глаз, тон её голоса — я пытался думать, что они ничего не значат и, возможно, были всего лишь проявлениями её пылкой вест-индской натуры. Но прошлым вечером, очнувшись от гипнотического сна, я бессознательно
протянул руку и сжал её ладонь. Когда я полностью пришел в себя, мы сидели
с ней сомкнув руки, и она смотрела на меня с выжидательной улыбкой. И самое ужасное заключалось в том, что я почувствовал побуждение сказать то, что
она ожидала от меня услышать. Каким лживым негодяем я должен был быть!
Как бы я ненавидел себя сегодня, если бы поддался искушению в тот момент!
Но, слава Богу, у меня хватило сил вскочить и выбежать из комнаты. Боюсь,
я был груб, но я не мог, да, я не мог доверять себе ни на секунду. Я, джентльмен,
человек чести, помолвленный с одной из самых милых девушек в Англии —
и всё же в минуту беспричинной страсти я чуть не признался в любви к этой
женщине, которую едва знаю. Она намного старше меня и к тому же калека. Это
чудовищно, отвратительно; и всё же порыв был так силен, что, останься я еще
хоть минуту в её присутствии, я бы совершил непростительный поступок. Что
это было? Я должен учить других работе нашего организма, а что я сам об этом
знаю? Может быть, в моей натуре внезапно всколыхнулся какой‑то низший
пласт — грубый первобытный инстинкт, вдруг заявивший о себе? Я почти поверил в рассказы об одержимости злыми духами, настолько это чувство было
всепоглощающим.
Что же, этот случай ставит меня в крайне затруднительное положение. С одной стороны, мне очень не хочется отказываться от серии экспериментов, которые уже зашли так далеко и обещают такие блестящие результаты. С другой
стороны, если эта несчастная женщина воспылала ко мне страстью… Но, несомненно, даже сейчас я, должно быть, совершаю какую‑то ужасную ошибку.
Она, с её возрастом и уродством! Это невозможно. И потом, она знала об Агате. Она понимала, в каком я был положении. Возможно, она улыбнулась только
от удовольствия, когда в своем ошеломленном состоянии я схватил её за руку.

190

артур конан дойл

Это мой загипнотизированный мозг придал этому значение и с такой звериной
стремительностью бросился ей навстречу. Хотел бы я убедить себя, что это действительно так. В целом, возможно, самым мудрым планом было бы отложить
эксперименты до возвращения Уилсона. Поэтому я написал мисс Пенклозе
записку, в которой не упоминал о вчерашнем вечере, но сообщил, что в связи с навалившейся работой мне придется прервать наши встречи на несколько дней. Она ответила достаточно формально, сказав, что если я передумаю,
то найду её дома в обычный час.
10 часов ночи. Ну, какое же я соломенное чучело… В последнее время я всё
лучше узнаю себя, и чем больше узнаю, тем ниже падаю в своей собственной
оценке. Конечно, я не всегда был таким слабым, как сейчас. В четыре часа дня
я усмехнулся, если бы кто‑нибудь сказал мне, что сегодня вечером я пойду
к мисс Пенклозе, а в восемь я, как обычно, стоял у дверей Уилсона. Я не знаю,
как это произошло. Полагаю, это влияние привычки. Возможно, это гипнотическое увлечение, как и увлечение опиумом, и я его жертва. Знаю только,
что, работая в своем кабинете, я становился все более и более беспокойным.
Я ерзал. Я волновался. Я не мог сосредоточиться на бумагах, которые лежали
передо мной. И вот, наконец, почти не соображая, что делаю, я схватил шляпу
и поспешил на обычную встречу.
Мы провели интересный вечер. Миссис Уилсон присутствовала большую часть времени, что предотвратило смущение, которое, по крайней мере,
один из нас, должно быть, испытывал. Мисс Пенклоза держалась совершенно
так же, как обычно, и не выразила удивления по поводу моего прихода, несмотря на мою записку. В её поведении не было ничего, что свидетельствовало бы
о том, что вчерашний случай произвел на нее какое‑либо впечатление, и поэтому я склонен надеяться, что преувеличил его.
6 апреля (вечер). Нет, нет, нет, я не преувеличил. Я больше не могу пытаться
скрывать от себя, что эта женщина воспылала ко мне страстью. Это чудовищно, но это правда. Сегодня вечером я снова очнулся от гипнотического транса,
обнаружив свою руку в её руке, и испытал то отвратительное чувство, которое
побуждает меня бросить свою честь, свою карьеру, всё, что угодно, ради этого
существа, которое, как я ясно вижу, находясь вдали от её влияния, не обладает
ни единым очарованием на свете. Но когда я рядом с ней, я этого не чувствую.
Она пробуждает во мне что-то дурное, что-то недоброе, о чем я предпочитаю
не думать. Она парализует мою лучшую натуру, причем в тот же момент она
стимулирует худшую. Мне решительно вредно находиться рядом с ней.
Вместо того чтобы идти домой, я некоторое время сидел, держа её руку
в своей, и разговаривал с ней на самые интимные темы. Мы говорили, в частности, об Агате. Что я мог сказать о ней? Мисс Пенклоза сказала, что Агата обычная, и я с ней согласился. Один или два раза она пренебрежительно отозвалась
о ней, но я не протестовал. Какой же я все‑таки был тварью!
Каким бы слабым я ни показал себя, я все еще достаточно силен, чтобы положить этому конец. Это больше не повторится. У меня достаточно здравого

паразит

191

смысла, чтобы убежать, когда я не могу сопротивляться. С этого воскресного
вечера я больше никогда не буду общаться с мисс Пенклозой. Никогда! Пусть
прекратятся эксперименты, пусть завершится всё исследование; это намного
лучше, чем снова столкнуться с этим чудовищным искушением, которое опускает меня так низко. Я ничего не скажу мисс Пенклозе, а просто буду держаться
подальше от неё. Она и без моих слов знает причину.
7 апреля. Как я и говорил, держался в стороне. Но как жаль загубить такое интересное исследование, но еще жальче было бы загубить свою жизнь,
а я знаю, что не могу доверить себя этой дамочке.
11 часов ночи. Боже, помоги мне! Что со мной такое? Неужели я схожу с ума?
Попробую успокоиться и порассуждать с самим собой. Прежде всего, я изложу, что именно произошло.
Было около восьми, когда я написал строки, с которых начинается этот день.
Чувствуя странное беспокойство и тревогу, я вышел из кабинета и отправился на вечер к Агате и её матери. Они обе отметили, что я бледен и изможден.
Около девяти пришел профессор Пратт-Холдейн, и мы сыграли партию в вист.
Я изо всех сил старался сосредоточить свое внимание на картах, но чувство беспокойства все росло и росло, пока я не обнаружил, что бороться с ним невозможно. Я просто не мог спокойно сидеть за столом. Наконец, в середине раздачи я бросил карты и, бессвязно извинившись, что у меня назначена встреча,
ушёл. Словно во сне, я смутно помню, как пронёсся через прихожую, схватил
с вешалки свою шляпу и захлопнул за собой дверь. Я смутно помню дальнейшее, но у меня возникает воспоминание двойного ряда газовых фонарей, и мои
забрызганные ботинки говорят мне, что я, должно быть, бежал по середине
дороги. Все это было туманно, странно и неестественно. Я подошел к дому
Уилсона; я увидел миссис Уилсон и мисс Пенклозу. Я почти не помню, о чем
мы говорили, но помню, я точно помню, что мисс Пенклоза игриво погрозила
мне концом костыля и обвинила меня в опоздании и потере интереса к нашим
экспериментам. Никакого гипноза не было, но я пробыл там некоторое время
и только сейчас вернулся.
Теперь мой мозг снова совершенно ясен, и я могу обдумать произошедшее.
Абсурдно предполагать, что это просто слабость и сила привычки. Я пытался объяснить это таким образом прошлой ночью, но сегодня этого уже будет
недостаточно. Это явление гораздо глубже и страшнее, чем я думал. Почему,
когда я сидел за столом и играл в вист у Марденов, меня потянуло прочь, как
будто на меня накинули веревочную петлю. Я больше не могу скрывать это от
самого себя. Эта женщина крепко вцепилась в меня. Я в её власти. Но я должен
держать себя в руках, рассудить и понять, как лучше поступить.
Каким же я был слепым дураком! В своем энтузиазме, вызванном моими
исследованиями, я угодил прямо в яму, хотя она зияла передо мной. Разве она
сама не предупреждала меня? Разве она не говорила мне, как я могу прочесть
в своем собственном дневнике, что, получив власть над субъектом, она может
заставить его исполнять свою волю? И она получила эту власть надо мной.

192

артур конан дойл

В данный момент я нахожусь в распоряжении этого монстра с костылем. Я должен являться, когда она пожелает. Я должен делать всё, что она захочет. Хуже
всего то, что я должен чувствовать то, что она хочет. Я ненавижу её и боюсь,
но, пока я нахожусь под её властью, она, несомненно, может заставить меня
полюбить её.
Есть некоторое утешение в том, что те омерзительные порывы, за которые
я себя винил, на самом деле исходят вовсе не от меня. Все они исходят от нее,
как бы мало я об этом ни догадывался в то время. От этой мысли я чувствую
себя чище и легче.
8 апреля. Да, теперь, среди бела дня, пишу спокойно, имея время для размышлений, я вынужден подтвердить все то, что написал вчера вечером в дневнике. Я в ужасном положении, но, главное, я не должен терять голову. Я должен
противопоставить свой интеллект её силе. В конце концов, я не глупая марионетка, пляшущая на ниточке. У меня есть энергия, мозги, смелость. Несмотря
на все её дьявольские уловки, я еще могу победить. Могу! Я ДОЛЖЕН, иначе
что со мной будет?
Давайте я попробую рассудить. Эта дамочка, по её собственному объяснению, может властвовать над моим нервным аппаратом. Она может проецировать себя в мое тело и командовать им. У неё душа паразита; да, она паразит,
чудовищный паразит. Она вползает в мой организм, как рак-отшельник в раковину моллюска. Я бессилен перед ней, что я могу сделать? Я имею дело с силами, о которых ничего не знаю. И я никому не могу рассказать о своей беде.
Меня сочтут сумасшедшим. Наверняка, если об этом станет известно в округе, в Университете заявят, что им не нужен одержимый дьяволом профессор.
А Агата? Нет, нет, я должен справиться с этим в одиночку.
III
Я перечитал свои записи о том, что говорила женщина, рассказывая о своих способностях. Есть один момент, который привёл меня в ужас. Она утверждала, что при слабом воздействии субъект знает, что он делает, но не может
контролировать себя, в то время как при сильном воздействии он абсолютно
бессознателен. Так вот, я всегда знал, что я делаю, хотя вчера вечером это было
не так заметно, как в предыдущих случаях. Это, по-видимому, означает, что она
еще никогда не оказывала на меня полного воздействия. Был ли кто-нибудь
ещё в таком положении?
Да, возможно, и был, и к тому же он совсем рядом со мной. Чарльз Сэдлер должен что-то знать об этом! Теперь его туманные слова предупреждения
обретают смысл. Ах, если бы я только послушал его тогда, до того, как помог
этими повторными встречами выковать звенья цепи, которая меня сковывает!
Я увижусь с ним сегодня. Я извинюсь перед ним за то, что так легкомысленно отнесся к его предупреждению. Я посмотрю, сможет ли он что-нибудь мне
посоветовать.

паразит

193

4 часа дня. Нет, он не может. Я разговаривал с ним, и он так удивился первым словам, в которых я попытался выразить свою невысказанную тайну, что
я не стал продолжать. Насколько я могу судить (скорее по намекам и умозаключениям, чем по какому‑либо утверждению), его собственный опыт был
ограничен некоторыми словами или взглядами, подобными тем, которые я сам
пережил. То, что он бросил мисс Пенклозу, само по себе является признаком
того, что на самом деле он никогда не был в её власти. О, если бы он только
знал, что ему удалось спастись от чудовища! Он должен благодарить за это
свой флегматичный саксонский темперамент. Я же безрадостный кельт, и когти этой старой карги глубоко вонзились в мои нервы. Смогу ли я когда‑нибудь
их извлечь? Смогу ли я когда‑нибудь стать тем же человеком, каким был всего
две недели назад?
Давайте подумаем, как мне лучше поступить. Я не могу покинуть Университет в середине семестра. Если бы я был свободен, мой выбор был бы очевиден.
Я должен немедленно отправиться в путешествие по Персии. Но позволит ли
она мне это сделать? И не может ли ее влияние достичь меня в Персии и вернуть меня обратно, чтобы я мог прильнуть к её костылю? Пределы этой адской
власти я могу узнать только на собственном горьком опыте. Я буду бороться,
бороться и бороться — и что я могу сделать еще?
Я прекрасно знаю, что около восьми часов вечера на меня нахлынет эта
жажда ее общества, это непреодолимое беспокойство. Как мне преодолеть её?
Что мне делать? Я должен сделать так, чтобы мне невозможно было покинуть
комнату. Я запру дверь и выброшу ключ в окно. Но что же тогда делать утром?
Неважно, что будет утром. Я должен любой ценой разорвать цепь, которая
держит меня.
9 апреля. Победа! У меня всё получилось! Вчера в семь часов вечера я наспех поужинал, потом заперся в спальне и бросил ключ в сад. Я выбрал веселый роман и три часа пролежал в постели, пытаясь читать его, но на самом
деле я находился в ужасном состоянии тревоги, ожидая каждое мгновение,
что я осознаю её призыв. Однако ничего подобного не произошло, и утром
я проснулся с ощущением, что с меня свалился мрачный кошмар. Возможно,
эта тварь осознала, что я сделал, и поняла, что пытаться воздействовать на меня
бесполезно. Во всяком случае, я победил её, и если я смог сделать это, то смогу
это сделать снова.
Утром было очень неловко из-за ключа. К счастью, внизу был садовник,
и я попросил его подбросить ключи наверх. Он, конечно, подумал, что я их
просто уронил. Мне придется заколачивать двери и окна, и шесть крепких
парней будут удерживать меня в моей постели, прежде чем я отдам себя на растерзание карге.
Сегодня днем я получил записку от миссис Марден с просьбой зайти к ней.
Я собирался сделать это в любом случае, но не предполагал, что меня ждут плохие новости. Оказывается, Армстронги, от которых Агата чего-то ждет, должны
вернуться домой из Аделаиды на «Авроре» и что они написали миссис Мар-

194

артур конан дойл

ден, чтобы она встретила их в городе. Вероятно, их с матушкой не будет месяц
или шесть недель, а, поскольку «Аврора» должна прибыть в среду, то они отправляются в дорогу уже завтра. Мое утешение в том, что, когда мы встретимся
снова, между нами больше не будет разлуки.
— Я хочу, чтобы вы сделали одну вещь, Агата, — сказал я, когда мы остались
наедине. — Если вы случайно встретите мисс Пенклозу в городе или здесь, вы
должны пообещать мне, что никогда больше не позволите ей загипнотизировать вас.
Агата вытаращила глаза.
— Да ведь только на днях вы говорили, как всё это интересно и были полны
решимости закончить свои эксперименты.
— Я помню, но с тех пор я изменил свое мнение.
— И больше не хотите этим заниматься?
— Нет.
— Я так рада, Остин. Вы не представляете, каким бледным и изможденным
вы выглядите в последнее время. Это было наше главное возражение против
поездки в Лондон — мы не хотели оставлять вас в таком состоянии. И временами вы вели себя как-то странно — особенно в ту ночь, когда оставили бедного
профессора Пратт-Холдейна посреди игры. Я убеждена, что эти эксперименты
очень вредны для ваших нервов.
— Я тоже так думаю, дорогая.
— И для нервов мисс Пенклозы тоже. Вы слышали, что она больна?
— Нет.
— Миссис Уилсон сказала нам об этом вчера вечером. Она описала это, как
нервную лихорадку. Профессор Уилсон возвращается на этой неделе, и, конечно, миссис Уилсон очень беспокоится, чтобы к тому времени мисс Пенклоза
поправилась, потому что у него целая программа экспериментов, которые ему
не терпится провести.
Я был рад обещанию Агаты, ведь было достаточно того, что эта дамочка
держала в руках одного из нас. С другой стороны, меня встревожило известие
о болезни мисс Пенклозы. Это сводит на нет ту победу, которую, как мне казалось, я одержал вчера вечером. Я помню, что она говорила, что плохое самочувствие мешает её силе. Возможно, именно поэтому мне так легко удалось
настоять на своем. Ну что же, сегодня я должен принять те же меры предосторожности и посмотреть, что из этого выйдет. Я не по-детски пугаюсь, когда
думаю о ней.
10 апреля. Вчера вечером всё прошло очень удачно. Меня позабавило лицо
садовника, когда утром мне снова пришлось его окликнуть и попросить подбросить мой ключ. Если так будет продолжаться, я приобрету незавидное прозвище
среди слуг. Но главное, что я остался в своей квартире, не имея ни малейшего
желания её покинуть. Я действительно верю, что избавляюсь от этой невероятной связи — или это только потому, что её власть надо мной не действует, пока
она не восстановит свои силы? Я могу только молиться о лучшем.

паразит

195

Мардены уехали сегодня утром, и весеннее солнце, кажется, погасло.
И всё же оно очень прекрасно, когда сверкает на зеленых каштанах напротив
моих окон и придает нарядность тяжелым, поросшим лишайником стенам
старых зданий Университета. Как мила, нежна и упоительна природа! Кто бы
мог подумать, что в ней таятся такие мерзкие силы, такие отвратительные возможности! Ведь я, конечно, понимаю, что этот кошмар, который на меня обрушился, не является ни противоестественным, ни даже сверхъестественным.
Нет, это естественная сила, которую эта особа может использовать, а общество
об этом и не подозревает. Сам факт того, что сила исчезает вместе с ее здоровьем, показывает, что она полностью подчиняется физическим законам. Если бы
у меня было время, я мог бы докопаться до сути и заполучить в свои руки противоядие. Но вы не можете приручить тигра, когда находитесь в его когтях.
Можно только пытаться вырваться из его лап. Ах, когда я смотрю в зеркало
и вижу свои собственные темные глаза и четко очерченное испанское лицо, мне
хочется выпить купорос или подхватить оспу. То или другое могло бы спасти
меня от этого бедствия.
Я склонен думать, что сегодня у меня могут быть проблемы. Есть две вещи,
которые заставляют меня так опасаться. Первая — я встретил миссис Уилсон
на улице, и она сказала мне, что мисс Пенклозе лучше, хотя она все еще слаба.
Я ловлю себя на том, что в глубине души желаю, чтобы эта болезнь была для
неё последней. Вторая — профессор Уилсон возвращается только через деньдва, а его присутствие сейчас явилось бы сдерживающим фактором. Я опасаюсь
встреч с ней, если на них не будет присутствовать третий человек. По обоим
этим обстоятельствам у меня есть предчувствие беды сегодня вечером, и я приму те же меры предосторожности, что и раньше.
10 апреля. Нет, слава Богу, вчера вечером все прошло хорошо. Мне действительно не пришлось снова встретиться с садовником. Я запер свою дверь
и засунул ключ под нее, так что утром мне пришлось просить горничную выпустить меня. Но эта мера предосторожности была совершенно излишней, так как
у меня вообще не было никакого желания выходить из дома.Я был три вечера
подряд дома! Я был уверен, что мои неприятности подошли к концу, так как Уилсон вернется домой сегодня или завтра. Рассказать ему о том, что мне пришлось
пережить, или нет? Я убежден, что не получу от него ни малейшего сочувствия.
Он посмотрит на меня, как на интересный случай и прочтет обо мне доклад на
ближайшем заседании Психического общества, в котором он серьезно обсудит
возможность того, что я преднамеренный лжец, и возможно нахожусь на ранней стадии помешательства. Нет, я не получу никакого утешения от Уилсона.
Я чувствую себя прекрасно. Мне кажется, я никогда не читал лекции с большим воодушевлением. О, если бы я только мог избавиться от этой тьмы в своей
жизни, как бы я был счастлив! Молодой, довольно состоятельный, занимающий
лидирующие позиции в своей профессии, помолвленный с красивой и очаровательной девушкой — разве это не то, о чем может мечтать настоящий мужчина?
Только одна вещь беспокоит меня, но какая это вещь!

196

артур конан дойл

Полночь. Я, наверное, сойду с ума. Да, это будет конец. Я сойду с ума. Я уже
недалек от этого. Голова пульсирует, когда я прикладываю к ней свою горячую
руку. Я весь дрожу, как испуганная лошадь. О, что за ночь у меня выдалась!
И все же у меня есть повод для гордости.
Рискуя стать посмешищем для прислуги, я снова сунул ключ под дверь, заперев себя на ночь. Затем, сочтя, что еще рано ложиться спать, я лег, не раздеваясь, и стал читать один из романов Дюма. Внезапно меня схватили и стащили
с дивана. Только так я могу описать всепоглощающую природу силы, которая
обрушилась на меня. Я вцепился в диван. Кажется, я кричал в исступлении. Все
это было бесполезно, безнадежно. Я ДОЛЖЕН был идти. И другого выхода
не было. Только в самом начале я сопротивлялся. Вскоре сила стала слишком
непреодолимой для меня. Слава богу, что рядом никого не было, что могли бы
мне воспрепятствовать. Если бы они были, в этот момент я за себя не отвечал.
И, кроме решимости выбраться, ко мне пришла еще и самая серьезная и спокойная рассудительность в выборе средств побега. Я зажег свечу и попытался,
стоя на коленях перед дверью, затащить ключ обратно кончиком пера. Оно
оказалось слишком коротким и оттолкнуло его еще дальше. Тогда я с невероятной настойчивостью в ящиках стола нашёл нож для бумаги и с его помощью
втолкнул ключ обратно. Я открыл дверь, вошел в свой кабинет, взял с бюро свою
фотографию, что‑то написал на ней, положил во внутренний карман пальто
и направился к Уилсонам.
Все это было удивительно четким и в то же время не связанным с остальной моей жизнью, как это бывает с событиями даже самого яркого сна. Своеобразное двойное сознание властвовало надо мной. В нем преобладала чужая
воля, стремившаяся переманить меня на сторону своего хозяина, и более слабая
протестующая личность, которую я осознавал, как самого себя, слабо дергающегося от властного импульса, как терьер, которого ведут на поводке. Я помню, как распознал эти две противоборствующие силы, но я ничего не помню
ни о своей прогулке, ни о том, как меня впустили в дом.
Зато очень ярко запомнилось, как я встретил мисс Пенклозу. Она лежала
на диване в маленьком будуаре, где обычно проводились наши эксперименты.
Ее голова покоилась на согнутой ладони, а сверху было накинуто покрывало
из тигровой шкуры. При моем появлении она подняла голову, и при свете лампы я увидел, что она очень бледная и худая, с темными впадинами под глазами.
Она улыбнулась мне и указала на стул рядом с собой. Она это сделала левой
рукой, и я, подбежав к ней, схватил ее, — я ненавижу себя, когда вспоминаю
об этом, — и страстно прижал к губам. Затем, усевшись на стул и не выпуская
её руки, я подал фотографию, которую принес с собой, и говорил, говорил,
говорил — о своей любви к ней, о своем горе по поводу её болезни, о своей радости по поводу её выздоровления, о том, каким несчастьем это было для меня
отсутствовать рядом с ней хоть один вечер. Она тихо лежала, глядя на меня
сверху вниз властным взглядом и вызывающей улыбкой. Однажды, я помню,
она провела рукой по моим волосам, как гладят собаку; и это доставило мне

паразит

197

удовольствие. Я трепетал от этого. Я был её рабом, душой и телом, и в этот момент я наслаждался своим рабством.
А потом наступила благословенная перемена. Никогда не говорите мне, что
не существует Провидения! Я был на краю гибели. Я стоял на краю. Случайно
ли в этот момент пришла помощь? Нет, нет, нет. Есть Провидение, и его рука
вернула меня назад. Во Вселенной есть что-то сильнее этой дьявольской особы с
её трюками. Ах, какой бальзам проливается на моё сердце от одной этой мысли!
Подняв на неё глаза, я заметил, как она изменилась. Её лицо, которое до этого было бледным, теперь стало мертвенно-бледным. Глаза потускнели, и веки
тяжело опустились на них. И, прежде всего, из ее черт исчезло выражение спокойной уверенности. Её губы расслабились. Её лоб наморщился. Она была напугана и пребывала в нерешительности. И пока я наблюдал за этой переменой,
мой собственный дух трепетал и боролся, пытаясь вырваться из цепких объятий, которые держали его, — объятий, которые с каждым мгновением становились все менее крепкими.
— Остин,— прошептала она,— я пыталась сделать слишком много. У меня
не было столько сил. Я еще не оправилась от своей болезни. Но я не могу больше жить, не видя вас. Вы не оставите меня, Остин? Это всего лишь мимолетная слабость. Если вы дадите мне пять минут, я снова стану собой. Дайте мне
маленький графинчик со столика у окна.
Но я вновь обрел свою душу. С ее убывающей силой влияние на меня ушло
и сделало меня свободным. И я был агрессивен — ожесточенно, неистово агрессивен. По крайней мере, на этот раз я смог заставить эту женщину понять, каковы были мои настоящие чувства к ней. Моя душа была наполнена ненавистью,
такой же звериной, как и любовь, против которой она была направлена. Это
была дикая, кровожадная страсть взбунтовавшегося крепостного. Она вскинула
руки, как бы уклоняясь от удара, и трусливо отпрянула от меня в угол дивана.
— Бренди! — выдохнула она. — Дайте бренди!
Я взял графин и вылил его содержимое в горшок с пальмой у окна. Затем
я выхватил у нее из рук свою фотографию и разорвал её на сотни кусочков.
— Мерзкая женщина, — заявил я, — если бы я исполнил свой долг перед
обществом, вы бы никогда не вышли из этой комнаты живой!
— Я люблю вас, Остин, я люблю вас! — причитала она.
— Да, — воскликнул я, — а до этого, Чарльза Сэдлера. И сколько еще было
до него?
— Чарльз Сэдлер! — вскрикнула она. — Он говорил с вами? Значит, Чарльз
Сэдлер, Чарльз Сэдлер!
Эти слова сорвались с побелевших губ подобно змеиному шипению.
— Да, теперь я знаю вас, скоро и другие узнают. Бесстыжее создание! Вы
знали, в каком я положении. И все же использовали свою мерзкую силу, чтобы склонить меня на свою сторону. Возможно, вы сделаете это еще раз, но, по
крайней мере, запомните мои слова о том, что я люблю мисс Марден всей душой, а вас я ненавижу. Я презираю вас!

Я остановился, потому что голова женщины запрокинулась, и она
потеряла сознание.

паразит

199

Сам ваш облик и звуки вашего голоса вызывают у меня ужас и отвращение. Сама мысль о вас отвратительна. Вот что я чувствую по отношению к вам,
и если вам доставляет удовольствие своими уловками снова перетянуть меня
на свою сторону, как вы это сделали сегодня вечером, то вы, я думаю, по крайней мере, не получите большого удовольствия, пытаясь сделать любовника
из человека, который высказал вам свое истинное мнение. Вы можете вкладывать в мои уста любые слова, но вы не можете не помнить…
Я остановился, потому что голова женщины запрокинулась, и она потеряла
сознание. Ей было невыносимо слышать сказанное мной. Какое удовлетворение доставляет мне мысль о том, что, что бы ни случилось, в будущем она всегда будет знать мои истинные чувства. Но что произойдет в будущем? Как она
поступит дальше? Я не смею об этом думать. О, если бы я только мог надеяться,
что она оставит меня в покое! Но когда я думаю о том, что я ей сказал — хотя,
это уже неважно; в кои-то веки я оказался сильнее ее.
11 апреля. Прошлой ночью я почти не спал, а утром обнаружил, что так
разбит и меня лихорадит, что был вынужден попросить Пратта-Холдейна
прочитать за меня лекцию. Это первая лекция, которую я пропустил. Я встал
в полдень, но у меня болит голова, руки дрожат, а нервы в плачевном состоянии.
Сегодня вечером собирался прийти Уилсон. Он только что вернулся из
Лондона, где читал лекции, доклады, устраивал собрания, разоблачал медиумов, проводил ряд экспериментов по переносу мыслей, развлекал парижского
профессора Рише, часами смотрел в хрустальный шар и получил некоторые
доказательства прохождения вещества сквозь материю. Все это он в едином
порыве вывалил мне на уши.
—Что с тобой? — воскликнул он наконец.— Ты неважно выглядишь. А мисс
Пенклоза сегодня совершенно подавлена. Как насчет экспериментов?
— Я их забросил.
— Так, так! И почему же?
— Мне кажется они очень опасны.
Он достал свой большой коричневый блокнот.
— Это очень интересно, — заметил он. — На каких основаниях ты утверждаешь, что это опасно? Пожалуйста, изложи факты в хронологическом порядке, указав приблизительные даты и имена надежных свидетелей с указанием их
постоянных адресов.
— Прежде всего, — начал я, — скажи, пожалуйста, были ли у тебя случаи,
когда мессмерист получал власть над объектом и использовал его в дурных целях?
— Десятки! — ликующе воскликнул он. — Преступление, совершенное
по внушению…
— Я имею в виду не внушение. Я имею в виду, когда внезапный приказ исходит от человека, находящегося на расстоянии, — неконтролируемый порыв.
— Одержимость! — он взвизгнул в экстазе восторга. — Это самое редкое
состояние. У нас есть восемь случаев, пять из которых хорошо засвидетельствованы. Уж не хочешь ли ты сказать...

200

артур конан дойл

От ликования он с трудом выговаривал слова.
— Нет, не хочу, — сказал я. — Доброго тебе вечера! Ты уж извини меня,
но я сегодня не очень хорошо себя чувствую.
И вот, наконец, я избавился от него, все еще размахивающего карандашом
и записной книжкой. Может быть, мои неприятности и неприятны для слуха,
но, по крайней мере, лучше держать их в себе, чем выставлять себя на обозрение Уилсону, как уродца на ярмарке. Он потерял представление о человеке.
Для него все — случай и явление. Да, я лучше умру, чем снова заговорю с ним
на эту тему.
12 апреля. Вчера был благословенный спокойный день, и я наслаждался
безмятежной ночью. Присутствие Уилсона — большое утешение. Что теперь
делать этой старухе? Несомненно, услышав мои слова, она должна испытывать ко мне такое же отвращение, какое я испытываю к ней. Ей не нужен любовник, который так оскорбил её. Нет, я верю, что я свободен от её любви, но
как насчет её ненависти? Не может ли она использовать свои способности для
мести? Тпру! Зачем мне пугаться теней? Она забудет обо мне, а я забуду о ней,
и всё будет в порядке.
13 апреля. Нервы мои совсем пришли в порядок. Я действительно верю,
что победил это существо. Но я должен признаться, что живу в некотором напряжении. Она снова здорова, так как я слышал, что днем она гуляла с миссис
Уилсон по Хай-стрит.
14 апреля. Как же мне хочется уехать отсюда навсегда. Я переберусь к Агате
в тот же день, как закончится семестр. Наверное, это жалкая слабость с моей
стороны, но эта особа ужасно действует мне на нервы. Я снова видел её и разговаривал с ней.
Это было сразу после обеда, и я курил сигарету в своем кабинете, когда услышал в коридоре шаги слуги Мюррея. Я вяло осознавал, что сзади слышны
шаги второго, и не успел даже предположить, кто это может быть, как вдруг
легкий стук поднял меня с кресла, по коже поползли мурашки от страха. Я никогда раньше не обращал внимания на то, какой звук издает костыль, но дрожащие нервы подсказали мне, что сейчас я услышал его в резком деревянном
перестуке, который чередовался с приглушенным стуком опускающейся ноги.
Еще мгновение, и мой слуга впустил её внутрь.
Я, как и она, не стал пытаться соблюдать обычные светские условности.
Я просто стоял с тлеющей сигаретой в руке и смотрел на нее. Она, в свою очередь, молча смотрела на меня, и по ее взгляду я вспомнил, как на этих самых страницах дневника пытался определить выражение её глаз, были ли они хитрыми
или свирепыми. Сегодня они были свирепы — холодными и неумолимыми.
— Ну, — сказала она наконец, — у вас всё то же мнение, как и в нашу последнюю встречу?
— У меня всегда было только такое мнение.
— Давайте поймем друг друга, профессор Гилрой, — медленно произнесла она. — Как вы уже должны были понять, со мной небезопасно шутить. Это

паразит

201

вы попросили меня вступить с вами в серию экспериментов, это вы завоевали
мое расположение, это вы признались мне в любви, это вы принесли мне свою
фотографию с ласковыми словами на ней, и, наконец, это вы в тот же вечер сочли нужным оскорбить меня самым возмутительным образом, обратившись ко
мне так, как еще ни один человек не смел обращаться ко мне. Скажите, что эти
слова прозвучали у вас в минуту страсти, и я готова забыть и простить их. Вы
же не имели в виду то, что сказали, Остин? Вы действительно ненавидите меня?
Я мог бы пожалеть эту изуродованную женщину — такая жажда любви прорвалась сквозь угрозу её взгляда. Но потом я подумал о том, что мне пришлось
пережить, и мое сердце стало твердым, как кремень.
— Если вы когда‑нибудь слышали, как я говорю о любви к вам, — заявил
я, — вы прекрасно знаете, что это был ваш голос, а не мой. Единственные слова
правды, которые я когда‑либо мог сказать вам,— это те, которые вы слышали
при нашей последней встрече.
— Я знаю. Кто‑то настроил вас против меня. Это был он! — Она постучала
костылем по полу.— Что ж, вы прекрасно знаете, что я могу привести вас в эту
минуту в состояние спаниеля, припадающего к моим ногам. Вы не найдете
меня больше в часы моей слабости, когда вы можете безнаказанно оскорблять
меня. Подумайте, что вы делаете, профессор Гилрой. Вы находитесь в ужасном
положении. Вы еще не осознали, насколько я владею вами.
Я пожал плечами и отвернулся.
— Ну что же, — произнесла она после паузы, — если вы презираете мою
любовь, я должна посмотреть, что вы сделаете со страхом. Вы усмехаетесь,
но, поверьте, настанет день, когда вы приползёте ко мне на коленях, умоляя
о прощении. Да, вы будешь пресмыкаться передо мной, каким бы гордым вы
не были, и будете проклинать тот день, когда превратили меня из лучшего друга
в злейшего врага. Берегите себя, профессор Гилрой!
Я увидел белую руку, дрожащую в воздухе, и лицо, которое едва ли можно
было назвать человеческим, настолько оно было искажено страстями. Через
мгновение она исчезла, и я услышал, как она быстро зашагала и удалилась по
коридору.
Но она оставила тяжесть на моем сердце. Смутные предчувствия грядущего
несчастья тяжелым грузом легли на меня. Я тщетно пытаюсь убедить себя, что
это всего лишь слова пустого гнева. Но я слишком отчетливо помню эти безжалостные глаза, чтобы так думать. Что же мне делать — ах, что же мне делать?
Я больше не хозяин своей собственной души. В любой момент этот отвратительный паразит может заползти в меня, и тогда — я обязан открыть кому‑нибудь свою отвратительную тайну — я должен об этом рассказать или я сойду
с ума. Если бы у меня был кто‑то, кто мог бы посочувствовать и посоветовать!
Об Уилсоне не может быть и речи. Чарльз Сэдлер понял бы меня только в той
мере, в какой это позволяет ему его собственный опыт. Пратт-Холдейн! Он человек уравновешенный, весьма здравомыслящий и находчивый. Я пойду к нему.
Я всё ему расскажу. Дай Бог, чтобы он смог дать мне совет!

202

артур конан дойл

IV
6.45 вечера. Нет, это бесполезно. Человеческая помощь мне не поможет,
я должен бороться в одиночку. Передо мной два пути. Я могу стать любовником этой особы. Или я должен вытерпеть те мучения, которые она может мне
устроить. Даже если их не будет, я буду жить в адском страхе. Пусть она меня
мучает, пусть сводит с ума, пусть убивает — я никогда, никогда, никогда не сдамся. Что может быть хуже потери Агаты и осознания того, что я лжец и лишился
имени джентльмена?
Пратт-Холдейн был очень любезен и со всей вежливостью выслушал мой
рассказ. Но когда я посмотрел на его суровые черты лица, медлительный взгляд
и громоздкую мебель, окружавшую его в кабинете, я с трудом смог рассказать
ему то, что хотел сообщить. Все это было таким не существенным, таким не материальным. И, кроме того, что бы я сам сказал месяц назад, если бы кто-то из
моих коллег пришел ко мне с историей об одержимости бесами? Возможно, мне
следовало бы быть менее терпеливым, чем он. Он записывал мои показания,
спрашивал, сколько я пью чая, сколько часов сплю, не переутомлялся ли я, не
было ли у меня внезапных болей в голове, дурных снов, пения в ушах, вспышек
перед глазами — все вопросы указывали на то, что причина моей беды была
перегрузка мозга. В конце концов он отделался банальностями о прогулках на
свежем воздухе и избегании нервного возбуждения. Его рецепт, содержавший
хлорал и бромид, я свернул и выбросил в сточную канаву.
Нет, ни от кого из людей я не могу ждать помощи. Если я обращусь к кому‑нибудь еще, они могут собраться с мыслями, и я окажусь в психиатрической
лечебнице. Мне остается только ухватиться обеими руками за свое мужество
и молиться, чтобы честный человек не был им покинут.
10 апреля. Это самая приятная весна на памяти человека. Такая зеленая,
такая нежная, такая прекрасная! Ах, какой контраст между окружающей природой и моей собственной душой, раздираемой сомнениями и ужасом! День
прошел без происшествий, но я знаю, что нахожусь на краю пропасти. Я знаю
это, но продолжаю жить обычной жизнью. Единственное светлое пятно — это
то, что Агата счастлива, здорова и находится вне всякой опасности. Если бы
это существо приложило руку к каждому из нас, что бы оно могло тогда предпринять?
16 апреля. Эта женщина изобретательна в своих мучениях. Она знает, как
я люблю свою работу и как высоко ценю свои лекции. Поэтому сейчас она нападает на меня именно с этой стороны. Я вижу, что это закончится тем, что
я потеряю профессорское звание, но я буду бороться до конца. Она не выгонит
меня отсюда без борьбы.
Я не почувствовал никаких изменений во время утренней лекции, за исключением того, что на минуту или две у меня закружилась голова и всё поплыло
перед глазами, но это быстро прошло. Напротив, я поздравил себя с тем, что
сделал тему лекции (функции красных кровяных телец) одновременно инте-

паразит

203

ресной и понятной. Поэтому я был удивлен, когда сразу после лекции в мою
лабораторию зашел студент и пожаловался, что его озадачило несоответствие
между моими утверждениями и тем, что содержится в учебниках. Он показал
мне свой конспект, в котором значилось, что в одной из частей лекции я отстаивал самые вопиющие и антинаучные ереси. Я, конечно, отрицал это и заявил,
что он меня неправильно понял, но при сравнении его записей с записями его
товарищей выяснилось, что он прав, и я действительно сделал несколько абсурдных заявлений. Конечно, я объясню это, как результат минутной рассеянности, но я совершенно уверен, что это только начало. До конца сессии остался
всего месяц, и я молюсь, чтобы мне удалось продержаться до этого времени.
26 апреля. Прошло десять дней с тех пор, как у меня хватило духу сделать
хоть какую-то запись в этом дневнике. Зачем мне записывать свои унижения
и деградацию? Я поклялся никогда больше не открывать дневник. Но сила
привычки сильна, и вот я снова взялся за запись своих ужасных переживаний
— примерно в том же духе, в каком самоубийца записывает действие яда, который его убил.
Что же, катастрофа, которую я предвидел, произошла — и произошло это
не далее, как вчера. Университетские власти отобрали у меня право читать
лекции. Это было сделано самым деликатным образом, якобы в качестве временной меры, чтобы избавить меня от последствий переутомления и дать мне
возможность восстановить свое здоровье. Тем не менее, это было сделано,
и я больше не профессор Гилрой. Лаборатория всё ещё находится в моем ведении, но я не сомневаюсь, что и она скоро перестанет быть таковой.
Дело в том, что мои лекции стали посмешищем для всего Университета.
Мои занятия были переполнены студентами, которые приходили посмотреть
и послушать, что сделает или скажет эксцентричный профессор в следующий
раз. Я не могу вдаваться в подробности этого унижения. О, эта дьявольская
сущность! Нет такой глубины шутовства и нелепости, до которой бы она меня
не довела. Я начинал свою лекцию четко и хорошо, но всегда с ощущением приближающегося помутнения. Затем, когда я чувствовал это влияние, я боролся с ним, сжимал руки и пот бисером выступал на лбу. Я старался избавиться
от чуждой воли, а студенты, слыша мои бессвязные слова и наблюдая за моими выкрутасами, покатывались со смеху над выходками профессора. А потом,
когда она уже окончательно овладевала мной, в ход шли самые возмутительные
вещи — глупые шутки, сентенции, как будто я произношу тосты, фрагменты
баллад, личные оскорбления в адрес какого‑нибудь студента в аудитории. А через мгновение мозг снова прояснялся, и лекция благополучно завершалась. Неудивительно, что о моем поведении заговорили в округе. Неудивительно, что
Совет Университета был вынужден официально обратить внимание на такой
скандал. О, эта дьявольская сущность!
И самое ужасное во всем этом — моё полное одиночество. Вот я сижу
у заурядного английского эркера, смотрю на заурядную английскую улицу
с её кричащими автобусами и бездельничающим полицейским, а за спиной

204

артур конан дойл

у меня висит тень, не соответствующая ни эпохе, ни месту. В обители знаний
меня угнетает и мучает сила, о которой наука ничего не знает. Ни одна газета не станет обсуждать мое дело. Ни один врач не поверит моим симптомам.
Мои самые близкие друзья смотрят на это только как на признак умственного
расстройства. Я потерял всякую связь с себе подобными. О, эта дьявольская
сущность! Пусть она будет осторожна! Она может завести меня слишком
далеко. Когда закон не может помочь человеку, он может сам издать новый
закон.
Вчера вечером она встретила меня на Хай-стрит и заговорила со мной.
Возможно, для неё было и к лучшему, что это произошло не между живыми
изгородями на пустынной проселочной дороге. Она спросила меня со своей
холодной улыбкой, не получил ли я еще взыскание. Я не удостоил её ответом.
— Надо попробовать еще раз повернуть винт, — сказала она.
Будьте осторожны, миледи, будьте осторожны! Однажды вы были в моей
власти. Возможно, представится еще один шанс.
28 апреля. Отстранение меня от преподавательской деятельности лишило
её возможности досаждать мне, и я наслаждался двумя благословенными днями
покоя. В конце концов, нет никаких причин отчаиваться. Сочувствие льется
ко мне со всех сторон, и все согласны с тем, что именно моя преданность науке
и напряженный характер моих исследований расшатали мою нервную систему. Я получил самое любезное послание от Совета, в котором рекомендуется
отдых за границей и выражается твердая надежда на то, что я, возможно, смогу
вернуться ко всем своим обязанностям к следующему семестру. Ничто не может
быть более лестным, чем их упоминания о моей карьере и заслугах перед Университетом. Только в несчастье можно испытать собственную популярность.
Может быть, этой сущности надоест меня мучить, и тогда все наладится. Дай
Бог, чтобы так и было!
29 апреля. В нашем маленьком сонном городке произошла небольшая сенсация. О преступлениях мы узнаем только тогда, когда какой-нибудь буйный
студент-дебошир разбивает несколько фонарей или вступает в драку с полицейским. Однако вчера вечером была предпринята попытка взлома отделения
Банка Англии, и в результате мы все в смятении.
Паркинсон, управляющий, мой близкий друг, и я застал его очень взволнованным, когда прогулялся туда после завтрака. Если бы воры проникли в контору, им все равно пришлось бы считаться с сейфами, так что оборона была
значительно сильнее нападения. Впрочем, последнее, судя по всему, никогда
и не было особо грозным. На двух нижних окнах есть следы, как будто под них
просовывали зубило или другой инструмент, чтобы заставить их открыться.
У полиции должна быть хорошая зацепка, так как деревянные конструкции
были покрашены зеленой краской только накануне, и по пятнам видно, что
часть ее попала на руки или одежду преступника.
16:30 Ах, эта проклятая баба! Эта трижды проклятая баба! Ей меня не
победить! Нет, не победить! Но, о, дьявол! Она уже забрала мою профессу-

паразит

205

ру. Теперь она хочет отнять мою честь. Неужели я ничего не могу против нее
сделать, ничего, кроме... Ах, но, как я ни напрягаюсь, я не могу заставить себя
вспомнить о событиях ночи!
Около часа назад я вошел в свою спальню и расчесывал волосы перед зеркалом, как вдруг глаза мои загорелись чем-то, от чего мне стало так плохо и холодно, что я сел на край кровати и заплакал. Я уже много лет не проливал слез,
но тут все нервы мои были на пределе, и я мог только лишь рыдать и стонать
от бессильной скорби и гнева. На вешалке в гардеробе висел мой домашний
пиджак, который я обычно надеваю после ужина, а правый рукав от запястья
до локтя был покрыт пятнами зеленой краски.
Так вот что она имела в виду, говоря об очередном повороте винта! Она уже
выставила меня публичным идиотом. Теперь она хочет заклеймить меня, как
преступника. На этот раз она проиграла. Но как насчет следующего? Я не смею
думать об этом — и об Агате, и о моей бедной старой матери! Лучше бы я умер!
Да, это новый поворот винта. И это, без сомнения, она тоже имела в виду,
когда сказала, что я еще не осознал, какую власть она имеет надо мной. Я вспоминаю свой отчет о разговоре с ней и вспоминаю, как она заявила, что при
слабом усилии ее воли субъект будет в сознании, а при более сильном — без
сознания. Прошлой ночью я был без сознания. Я мог бы поклясться, что крепко
спал в своей постели без единого сновидения. И все же эти пятна говорят мне
о том, что я оделся, вышел, попытался открыть окна банка и вернулся. Наблюдали ли за мной? Возможно ли, что кто‑то увидел, как я это делаю, и последовал
за мной до дома? Ах, в какой ад превратилась моя жизнь! Мне нет ни покоя,
ни отдыха. Но моё терпение подходит к концу.
10 часов вечера. Я почистил пальто скипидаром. Не думаю, что кто‑то мог
меня заметить. Следы я оставил отверткой. Я обнаружил, что она вся покрыта следами краски, и я очистил её. Голова болит, как будто она вот-вот лопнет,
и я принял пять гранов антипирина. Если бы не Агата, я бы принял пятьдесят
и покончил бы с этим навсегда.
3 мая. Три спокойных дня. Этот исчадие ада ведет себя, как кошка с мышкой. Она отпускает только для того, чтобы снова наброситься на меня. Мне
никогда не бывает так страшно, как тогда, когда все вокруг неподвижно. Мое
физическое состояние плачевно — постоянная икота и опущение левого века.
Я слышал от Марденов, что они возвращаются послезавтра. Я не знаю, рад
я этому или сожалею. В Лондоне они были в безопасности. Оказавшись здесь,
они могут попасть в эту злосчастную сеть, в которой я сам нахожусь. И я должен
рассказать им об этом. Я не могу жениться на Агате до тех пор, пока знаю, что
не отвечаю за свои поступки. Да, я должен сказать им, даже если это положит
конец нашим отношениям.
Сегодня вечером в университете бал, и я должен туда идти. Бог свидетель,
я никогда не чувствовал себя менее расположенным к празднеству, но я не должен допустить, чтобы говорили, что я не способен появляться на людях. Если
меня там увидят, и я поговорю с кем‑нибудь из старейшин университета, это

Прошлой ночью, вы набросились на меня, ударили в лицо, сбили с ног,
яростно пнули в бок и оставили лежать почти без сознания на улице.

паразит

207

в значительной степени поможет показать им, что было не совсем справедливо
отнимать у меня кафедру.
10 часов вечера. Я был на балу. Мы с Чарльзом Сэдлером пошли вместе,
но я ушел раньше него. Я, однако, буду ждать его, потому что, действительно,
я боюсь засыпать в эти ночи. Он веселый, практичный человек, и беседа с ним
успокоит мои нервы. В целом вечер удался на славу. Я поговорил со всеми, кто
имеет влияние, и думаю, что дал им понять, что мое кресло еще не совсем вакантно. Существо было на балу — разумеется, не танцевало, но сидело с миссис
Уилсон. Снова и снова её взгляд останавливался на мне. Это было последнее,
что я увидел перед тем, как покинуть зал. Однажды, сидя боком к ней, я наблюдал за ней и увидел, что ее взгляд следит за кем‑то другим. Это был Сэдлер,
который в это время танцевал со старшей мисс Терстон. Судя по выражению
ее лица, для него хорошо, что он не находится в её власти, как я. Он не знает,
от чего ему удалось спастись. Мне кажется, сейчас я слышу его шаги на улице,
и я пойду вниз и приглашу его. Если он захочет…
4 мая. Что случилось прошлой ночью? Ведь я не спускался по лестнице —
по крайней мере, я не помню, чтобы я это делал. Но, с другой стороны, я не
помню, как ложился спать. Сегодня утром кисть правой руки сильно распухла,
но я не помню, что поранил ее вчера. В остальном я чувствую себя лучше после
вчерашнего праздника. Но я не могу понять, как получилось, что я не встретился с Чарльзом Сэдлером, когда так сильно намеревался это сделать. Возможно
ли это — Боже мой, это слишком вероятно! Неужели она снова водит меня
за нос в каком-то дьявольском хороводе? Я спущусь к Сэдлеру и спрошу его.
Полдень. Дело дошло до критической точки. Моя жизнь не стоит того, чтобы жить. Но если мне суждено умереть, то и она придет. Я не оставлю её здесь,
чтобы она свела с ума другого человека, как свела меня. Нет, я подошел к пределу своей выносливости. Она сделала меня таким отчаянным и опасным человеком из всех, кто ходит по земле. Бог свидетель, у меня никогда не хватило
бы духу обидеть муху, и все же, если бы я сейчас смог дотянуться до этой женщины, она никогда не покинула бы эту комнату живой. Я пойду к ней сегодня
же, и она узнает, чего ей от меня ждать.
Я пошел к Сэдлеру и, к своему удивлению, застал его в постели. Когда я вошел, он сел и повернул ко мне такое лицо, что мне стало дурно, когда я на него
взглянул.
— Что случилось, Сэдлер? — воскликнул я, но сердце мое похолодело при
этих словах.
— Гилрой, — ответил он, бормоча распухшими губами, — у меня уже несколько недель сложилось впечатление, что вы сумасшедший. Теперь я в этом
убедился, и к тому же вы опасны. Я просто не хочу устраивать скандал в Университете, а то бы вы сейчас были в руках полиции.
— Вы хотите сказать... — воскликнул я.
— Я хочу сказать, что, когда я открыл дверь прошлой ночью, вы набросились на меня, ударили в лицо, сбили с ног, яростно пнули в бок и оставили

208

артур конан дойл

лежать почти без сознания на улице. Посмотрите на свою собственную руку,
свидетельствующую против вас.
Да, вот она, раздутая, с костяшками пальцев, похожими на губку, как после
какого-то ужасного удара. Что я мог сделать? Хотя он и счел меня сумасшедшим, я должен рассказать ему всё. Я сел у его кровати и рассказал обо всех своих
неприятностях с самого начала. Дрожащими руками и горячими словами, которые могли бы убедить самого большого скептика, я излил ему все свои беды.
— Она ненавидит вас, она ненавидит меня! — вскрикнул я. — Прошлой
ночью она отомстила нам обоим сразу. Она видела, как я уходил с бала, и, должно быть, видела и ваш уход. Она знала, сколько времени вам понадобится, чтобы добраться до дома. Тогда ей оставалось только применить свою злую волю.
Ваше искалеченное лицо — ничто по сравнению с моей искалеченной душой!
Он был поражен моим рассказом. Это было очевидно.
— Да, да, она смотрела, как я уходил с торжества, — пробормотал он. —
Она способна на это. Но возможно ли, что она действительно довела вас до
этого? Что вы собираетесь делать?
— Остановить её! — воскликнул я. — Я в полном отчаянии, я предупрежу
её сегодня же, и следующий раз будет для неё последним.
— Не делайте ничего опрометчивого, — сказал он.
— Опрометчивого? — воскликнул я. — Единственное, что я могу сделать
опрометчивого, так это отложить это дело еще на час.
С этими словами я бросился в свою комнату, и вот я накануне того, что
может стать великим поворотом в моей жизни. Я начну немедленно. Сегодня
я уже кое-что выиграл, ибо заставил хотя бы одного человека осознать истинность моего чудовищного опыта. И, если случится худшее, этот дневник останется, как доказательство того, что мной двигало.
Вечер. Когда я пришел к Уилсону, меня впустили, и я обнаружил, что он
сидит с мисс Пенклозой. В течение получаса мне пришлось терпеть его суетливую болтовню о недавних исследованиях точной природы спиритического
сеанса, в то время как мы с существом сидели в молчании, глядя друг на друга
через всю комнату. В её глазах я прочел зловещее веселье, а она, должно быть,
увидела ненависть и угрозу в моих. Я уже почти отчаялся поговорить с ней,
когда Уилсона позвали из комнаты, и мы на несколько мгновений остались
вдвоем.
— Ну, профессор Гилрой... или точнее мистер Гилрой? — сказала она со
своей горькой улыбкой. — Как чувствует себя ваш друг мистер Чарльз Сэдлер
после бала?
— Вы дьявол! — воскликнул я. — Теперь ваши фокусы подошли к концу.
Я больше не намерен их терпеть. Послушайте, что я скажу.
Я подошел к ней и грубо потряс ее за плечо.
— Я клянусь, что, если вы попытаетесь проделать со мной ещё хоть раз одну
из своих чертовщин, я лишу вас жизни. Будь что будет, но я заберу вашу жизнь.
Я подошел к пределу того, что может вынести человек.

паразит

209

— Между нами еще не всё решено, — ответила она со злостью, не уступавшей моей собственной. — Я могу любить и могу ненавидеть. У вас был выбор.
Вы предпочли отвергнуть первое, теперь вы должны испытать второе. Я вижу,
потребуется еще немного времени, чтобы сломить ваш дух, но он будет сломлен. Насколько я понимаю, мисс Марден возвращается завтра?
— Какое это имеет отношение к вам? — воскликнул я. — Это безобразие, что
вы осмеливаетесь даже думать о ней. Если я узнаю, что вы причинили ей вред...
Я видел, что она была напугана, хотя и пыталась не показывать этого. Она
прочла черные мысли в моей голове и испуганно отпрянула от меня.
— Ей повезло, что у неё есть защитник, — произнесла она. — Он посмел
угрожать одинокой женщине. Я должна поздравить мисс Марден с таким защитником.
Слова были горькими, но голос и манеры были ещё более едкими.
— Говорить бесполезно, — заявил я. — Я пришел сюда только для того,
чтобы сказать вам — и сказать самым серьезным образом, — что ваше следующее оскорбление меня будет последним.
С этими словами, услышав шаги Уилсона на лестнице, я вышел из комнаты.
Пусть она выглядит ядовитой и смертоносной, но, несмотря на это, она начинает понимать, что ей стоит опасаться меня так же сильно, как и мне её. Убийство! Это звучит отвратительно. Но вы же не говорите об убийстве змеи или
тигра? Пусть теперь она будет осторожна.
5 мая. Я встретил Агату и её мать на вокзале в одиннадцать часов. Она выглядит такой сияющей, такой счастливой, такой красивой. И она так обрадовалась, увидев меня. Чем я заслужила такую любовь? Я вернулся с ними домой,
и мы вместе отобедали. Казалось, что все неприятности в одно мгновение исчезли из моей жизни. Она говорит мне, что я выгляжу бледным, встревоженным и больным. Милое дитя объясняет это моим одиночеством и небрежным
отношением экономки. Я молюсь, чтобы она никогда не узнала правды! Пусть
тень, если она должна существовать, всегда лежит черным пятном на моей жизни, а её оставит в солнечном свете. Я только что вернулся от них, чувствуя себя
новым человеком. Рядом с ней я думаю, что смогу смело противостоять всему,
что ни пошлет мне жизнь.
5 часов вечера. Теперь я постараюсь быть точным. Попробую рассказать,
как именно это произошло. Это еще свежо в памяти, и я могу изложить все
в точности, хотя вряд ли когда‑нибудь наступит время, когда я забуду о сегодняшнем дне.
Я вернулся от Марденов после обеда и нарезал несколько микроскопических срезов на своем морозильном приборе, когда в одно мгновение потерял
сознание в той внезапной ненавистной форме, которая в последнее время стала
мне слишком хорошо знакома.
Когда ко мне вернулись чувства, я обнаружил, что сижу в маленькой комнате, сильно отличающейся от той, в которой я работал. Она была уютной и светлой, с обитыми ситцем диванчиками, цветными портьерами и тысячей милых

210

артур конан дойл

безделушек на стенах. Напротив меня тикали маленькие декоративные часы,
стрелки которых показывали полтретьего. Все это было мне хорошо знакомо,
и все же какое-то мгновение я ошеломленно озирался по сторонам, пока мой
взгляд не упал на мою фотографию в комнате, стоявшую на крышке пианино.
С другой стороны стояла фотография миссис Марден. В ту же секунду, я понял,
где нахожусь. Это был будуар Агаты.
Но как я здесь очутился и что мне нужно? У меня ужасно сжалось сердце.
Неужели меня послали сюда с каким-то дьявольским поручением? А может
быть, это поручение уже выполнено? Конечно, выполнено, иначе почему мне
позволили вернуться в сознание? О, как мучителен был этот миг! Что я наделал? В отчаянии я вскочил на ноги, и в этот момент маленькая стеклянная бутылочка упала с моих колен на ковер.
Она была целой, и я поднял ее. Снаружи было написано «Серная кислота». Когда я откупорил круглую стеклянную пробку, вверх медленно поднялся
густой дым, и в комнату проник резкий, удушливый запах. Я узнал в ней ту, что
хранилась для химических опытов в моих покоях. Но зачем я принес бутылочку
в комнату Агаты? Разве это не та густая, вонючая жидкость, которой ревнивые
женщины, как известно, лишают красоты своих соперниц? Моё сердце замерло,
когда я поднес бутылочку к свету. Слава Богу, она была полна! Никакой беды
пока не случилось. Но если бы Агата вошла минутой раньше, разве я не был
уверен, что адский паразит внутри меня не выплеснул бы в неё эту дрянь… Ах,
невыносимо даже думать об этом! Должно быть, я пришёл сюда именно за этим.
Зачем еще я должен был приносить бутылочку? При мысли о том, что я мог бы
натворить, мои измученные нервы не выдержали, и я сидел, дрожа и подергиваясь, жалким подобием человека.
Только звук голоса Агаты и шорох её платья привели меня в чувство. Я поднял голову и увидел голубые глаза, полные нежности и жалости, которые смотрели на меня.
— Мы должны увезти вас в деревню, Остин, — сказала она. — Вам нужен
отдых и покой. Вы выглядите ужасно больным.
— О, это пустяки! — сказал я, пытаясь улыбнуться. — Это была всего лишь
минутная слабость. Теперь я снова в полном порядке.
— Мне так жаль, что я заставила вас ждать. Бедный мальчик, вы, должно
быть, пробыли здесь целых полчаса! Викарий был в гостиной, и, поскольку
я знала, что он вам безразличен, я решила, что Джейн лучше проводить вас
сюда. Я думала, он никогда не уйдет!
— Слава Богу, он не ушёл! Слава Богу, он не ушёл!
Я истерически заплакал.
— Да что с вами такое, Остин? — спросила она, держа меня за руку, когда
я, пошатываясь, поднялся со стула. — Почему вы рады, что викарий остался?
И что это за маленькая бутылочка у вас в руке?
— Ничего,— ответил я, засовывая её в карман.— Но я должен идти. У меня
есть одно важное дело.

паразит

211

— Какой у вас суровый вид, Остин! Я никогда не видел вашего лица таким.
Вы на что-то сердитесь?
— Да, я сержусь.
— Но не на меня?
— Нет, нет, моя дорогая! Вы не поймёте.
— Но вы не сказали, зачем приходили.
— Я пришел спросить вас, будете ли вы любить меня всегда — что бы я ни
сделал, какая бы тень ни легла на моё имя. Будете ли вы верить в меня и доверять мне, как бы ни были черны мои дела?
— Вы знаете, что да, Остин.
— Да, я знаю, что вы поверите. Все, что я сделаю, я сделаю для вас. Я вынужден это сделать. Другого выхода нет, моя дорогая!
Я поцеловал её и бросился вон из комнаты.
Время колебаний подошло к концу. Пока это существо угрожало только
моим интересам и моей чести, можно было сомневаться в том, что предпринять. Но теперь, когда Агата — моя невинная Агата — оказалась под угрозой,
мой долг лежал передо мной, как проезжая дорога. У меня не было оружия,
но я никогда не задумывался над этим. Да и какое оружие мне нужно, когда
я чувствовал, как каждый мускул дрожит от мощи взбешенного человека? Я бежал по улицам, так сосредоточившись на своем деле, что лишь смутно различал лица встречных друзей — смутно сознавал также, что навстречу мне бежит
профессор Уилсон, устремляясь в противоположном направлении. Задыхаясь,
но полный решимости, я добрался до дома и позвонил в дверь. Дверь открыла
белощекая горничная и стала еще белее, когда увидела лицо, смотревшее на нее.
— Немедленно проводите меня к мисс Пенклозе, — потребовал я.
— Сэр, — выдохнула она, — мисс Пенклоза умерла сегодня днем в половине третьего!

НЕВЕРОЯТНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ В КАЙНПЛАЦЕ

Из всех наук, которые ставили в тупик сынов человеческих, ни одна не привлекала ученого профессора фон Баумгартена так сильно, как те, что связаны
с психологией и неизученными отношениями между разумом и окружающим
миром. Знаменитый анатом, прекрасный химик и один из первых европейских
физиологов, он с облегчением отошел от этих наук и приложил свои разнообразные знания к изучению духа и его таинственных свойств. Поначалу, когда
молодым человеком он начал постигать секреты месмеризма, его разум, казалось, блуждал в незнакомой стране, где царили хаос и тьма, за исключением
того, что то тут, то там перед ним вырисовывались какие-то великие необъяснимые и несвязанные факты. Однако с годами, по мере того как увеличивался
запас знаний достойного профессора, — ибо знание порождает знание, как
деньги порождают проценты, — многое, казавшееся ранее странным и непонятным, стало приобретать в его глазах иные очертания. Он освоил новые пути
рассуждений, и он увидел связующие звенья там, где раньше все было непостижимым и поразительным.
Путем экспериментов, длившихся более двадцати лет, он получил фактическую базу, на основе которой стремился создать новую точную науку. Она
должна была охватывать месмеризм, спиритизм и все родственные им науки.
В этом ему очень помогло глубокое знание сложнейших разделов физиологии
животных, касающихся нервных токов и работы мозга, ведь Алексис фон Баумгартен был профессором физиологии в Университете Кайнплаца и располагал отличной лабораторией для своих великих исследований.
Профессор фон Баумгартен был высок и худощав, с заостренными чертами лица и серо-стальными глазами, необычайно яркими и проницательными.
От долгих раздумий его лоб покрылся морщинами, а густые брови сошлись,
так что казалось, что он вечно хмурится. Это часто вводило людей в заблуждение относительно его характера, ибо при всей своей строгости он был нежен
душой. Он был популярен среди студентов, которые собирались вокруг него
после лекций и жадно слушали его странные теории. Нередко он приглашал

невероятный эксперимент в кайнплаце

213

добровольцев из их числа, чтобы провести какой-нибудь эксперимент, так что
в конце концов не осталось ни одного студента, которого профессор не вводил
бы в тот или иной момент в гипнотический транс.
Среди всех этих юных приверженцев науки не было никого, кто мог бы
сравниться по энтузиазму с Фрицем фон Гартманном. Его сокурсникам часто
казалось странным, что необузданный, бесшабашный Фриц, самый лихой молодой человек, какой только мог родиться в Рейнских землях, тратил столько
времени и сил на чтение заумных трудов и оказание помощи профессору в его
удивительных экспериментах. Однако на самом деле Фриц был человеком не
только умным, но и дальновидным. За несколько месяцев до этого он отдал
своё сердце юной Элизе, голубоглазой, светловолосой дочери профессора.
Хотя ему удалось узнать из её уст, что она неравнодушна к его ухаживаниям, он
так и не решился объявить
о себе её родителям, как об
официальном кавалере. Поэтому ему было бы трудно
видеться с избранницей,
не будучи полезным старому профессору. Таким
образом, его часто приглашали в дом старика, где он
охотно соглашался на любые эксперименты, лишь
бы был шанс удостоиться
одного взгляда Элизы или
прикосновения её маленькой ручки.
Юный Фриц фон Гартманн был достаточно красив. К тому же он обладал
обширными земельными
угодьями, которые он обретёт после смерти отца.
Многим он показался бы
подходящим женихом, но
фрау Профессорша неодобрительно относилась к его
присутствию в доме и время от времени отчитывала
мужа за то, что он позволяет такому волку рыскать воФрау Профессорша укрыла свою фройляйн
круг их овечки. По правде
под крылом.
говоря, Фриц пользовался

214

артур конан дойл

в Кайнплаце дурной славой. Не было ни разборок, ни дуэлей, ни других злоключений, где бы юный студент не фигурировал в качестве зачинщика. Никто
не употреблял более вольных и грубых выражений, никто не пил больше, никто
не играл в карты более обыденно, никто не был более праздным, кроме одного-единственного субъекта.
Неудивительно, что благовоспитанная фрау Профессорша укрыла свою
фройляйн под крылом и возмущалась вниманием такого дурного человека.
Что касается достойного профессора, то он был слишком поглощен своими
странными занятиями, чтобы высказать то или иное мнение по этому поводу.
В течение многих лет один вопрос постоянно навязчиво лез ему в голову. Все его эксперименты и теории сводились к нему. По сто раз на дню
профессор спрашивал себя, возможно ли, чтобы человеческий дух какое‑то
время существовал отдельно от тела, а затем снова возвращался в него. Когда эта мысль впервые пришла ему в голову, его научный ум восстал против
неё. Это слишком сильно противоречило предвзятым идеям и предрассудкам его обучения и воспитания. Однако постепенно, по мере того как он
продвигался все дальше и дальше по пути оригинальных исследований, его
разум сбросил старые оковы и был готов к любому заключению, которое
могло бы примирить факты. Многое заставляло его поверить в возможность
существования разума отдельно от материи. Наконец ему пришло в голову,
что с помощью смелого и оригинального эксперимента вопрос может быть
решен окончательно.
«Очевидно,— заметил он в своей знаменитой статье о невидимых сущностях, появившейся примерно в это время в «Кайнплацовском еженедельном
медицинском журнале» и которая удивила весь научный мир,— что при определенных условиях душа или разум действительно отделяются от тела. В случае
загипнотизированного человека тело находится в каталептическом состоянии, а дух покидает его. Возможно, вы ответите, что дух остался, но находится
в спящем состоянии. Я отвечу, что это не так, иначе как объяснить состояние
ясновидения, которое по глупости некоторых негодяев попало в немилость,
но которое можно легко доказать, как несомненный факт. Мне самому удалось, работая с чувствительным субъектом, получить точное описание того,
что происходило в другой комнате или в другом доме. Как такое знание может
быть объяснено какой‑либо гипотезой, кроме той, что дух субъекта покидает
тело и блуждает в пространстве? Мгновенно он отзывается на голос оператора и рассказывает о том, что видел, а затем снова летает в пространстве. Поскольку дух по своей природе невидим, то мы не можем видеть его появления
и исчезновения, но мы видим, как они отражаются на теле субъекта, то застывшем и неподвижности, то пытающемся рассказать о впечатлениях, которые
никогда не могли бы дойти до него естественным путем. Я вижу только один
способ продемонстрировать этот факт. Хотя мы неспособны видеть этих духов
во плоти, всё же наш собственный дух, если бы мы могли отделить его от тела,
осознал бы присутствие других. Поэтому в ближайшее время я намерен загип-

невероятный эксперимент в кайнплаце

215

нотизировать одного из моих студентов. Затем я загипнотизирую себя способом, который я отлично освоил. После этого, если моя теория верна, мой дух
без труда встретится с духом студента и будет общаться с ним, причем оба они
будут отделены от тел. Я надеюсь, что смогу сообщить о результатах этого необычного эксперимента в одном из ближайших номеров «Кайнплацовского
еженедельного медицинского журнала».
Когда уважаемый профессор, наконец, выполнил своё обещание и опубликовал отчет о проведённом эксперименте, он оказался настолько необычным,
что был воспринят со всеобщим недоверием. Тон некоторых публикаций был
настолько оскорбительным, что разгневанный учёный заявил, что больше никогда не откроет рта и не будет касаться этой темы — обещание, которое он
добросовестно сдержал. Однако этот рассказ составлен на основе самых достоверных источников, и на приведенные в нём факты можно положиться, как на
достоверные.
Случилось так, что вскоре после того, как у профессора фон Баумгартена
возникла идея проведения вышеупомянутого эксперимента, он, раздумывая
о ней, шёл домой после долгого пребывания в лаборатории, и тут ему навстречу
из трактира высыпала компания веселящихся студентов. Во главе их был захмелевший и очень шумный молодой Фриц фон Гартманн. Профессор прошел бы
мимо них, но тут выскочил студент.
— Мой почтенный профессор,— произнёс он, беря старика за рукав и таща
его за собой по дороге. — Пока доброе пиво гудит у меня в голове я хочу,
кое-что сказать вам, на что я не осмелюсь в другое время.
— И что же это, Фриц? — спросил физиолог, глядя на него с легким удивлением.
— Я слышал, майн герр, что вы собираетесь провести какой-то удивительный эксперимент, в ходе которого вы намерены вытащить дух человеческий из
тела, а затем вернуть его обратно. Это правда?
— Да, Фриц, это правда.
— А вы не задумывались, мой почтенный профессор, что вам, возможно,
будет трудно найти человека, который на это согласится? Тысяча чертей! Предположим, что дух выйдет и не вернется. Это, наверное, было бы скверное дельце? Кто захочет рисковать?
— Но, Фриц, — воскликнул профессор, очень удивленный таким взглядом
на ситуацию, — я рассчитывал на вашу помощь в этой затее. Я думал, вы меня
не подведете. Подумайте о чести и славе.
— Подумайте о славе,— сердито возразил студент.— Неужели мне всегда будут этим оплачивать? Разве я не стоял два часа на стеклянном изоляторе, пока вы
вливали в мое тело электричество? Разве вы не стимулировали мои диафрагмальные нервы, и нарушали мое пищеварение, проводя гальванический ток через
мой желудок? Тридцать четыре раза вы гипнотизировали меня, и что я получил
от всего этого? Ни-че-го. А теперь вы хотите вынуть мою душу, как вынимают
механизм из часов. Это выше моих сил.

216

артур конан дойл

— Боже мой, Фриц! — огорченно произнес профессор. — Ну, честно говоря, это очень справедливо. Я никогда не думал об этом раньше. Если вы подскажете, как я могу компенсировать вам ущерб, то увидите, что я готов и желаю этого.
— Тогда слушайте, — торжественно ответил Фриц. — Если вы дадите мне
слово, что после завершения эксперимента я смогу получить руку вашей дочери, то я согласен помочь вам. Если же нет, то я не хочу иметь с этим ничего
общего. Это мое единственное условие.
— А что скажет на это моя дочь? — предупредительно спросил профессор,
после изумленной паузы.
— Элиза будет только рада этому, — ответил молодой человек. — Мы давно любим друг друга.
— Тогда она будет вашей, — решительно заявил физиолог, — потому что
вы добросердечный молодой человек и один из лучших подопытных субъектов,
которых я когда-либо знал, — ну, то есть лучший, пока не находитесь под воздействием алкоголя. Мой эксперимент будет проведен четвертого числа следующего месяца. Приходите в физиологическую лабораторию в двенадцать часов.
Это будет величайшее событие, Фриц. Из Йены приедет фон Грубен, а из Базеля — Хинтерштейн. Там будут главные деятели науки всей Южной Германии.
— Я сама точность, — коротко пообещал студент, и на этом они расстались.
Профессор побрел домой, размышляя о предстоящем великом эксперименте, в то время как молодой человек, пошатываясь, побрёл вслед за своей
шумной компанией, думая о голубоглазой Элизе и о сделке, которую он заключил с её отцом.
Профессор не преувеличивал, говоря о широком интересе, вызванном его
новым психофизиологическим экспериментом. Задолго до того, как наступил
назначенный час, зал заполнила целая плеяда талантов. Помимо упомянутых
им знаменитостей, из Лондона приехал выдающийся профессор Лурчер, только
что утвердивший свою репутацию замечательным трактатом о мозговых центрах. Несколько видных представителей спиритизма также проделали долгий
путь, чтобы присутствовать на конференции, а один из служителей Сведенборгской церкви посчитал, что данная конференция может пролить свет на
учение розенкрейцеров.
Это выдающееся собрание разразилось бурными аплодисментами при появлении профессора фон Баумгартена и его подопечного на сцене. Лектор в нескольких удачно подобранных фразах объяснил, в чем заключаются его взгляды
и как он предлагает их проверить.
— Я считаю,— заявил он,— что, когда человек находится под воздействием
месмеризма, его дух на время освобождается от тела, и я бросаю вызов любому,
кто выдвинет какую‑либо другую гипотезу, объясняющую факт ясновидения.
Поэтому я надеюсь, что после того, как я загипнотизирую здесь моего юного
друга, а затем введу себя в транс, наши духи смогут общаться друг с другом, хотя
наши тела будут лежать неподвижно и безучастно. Через некоторое время при-

невероятный эксперимент в кайнплаце

217

Странное и впечатляющее зрелище представляли собой старик и юноша,
сидящие вместе в одинаковом каталептическом состоянии.
рода возобновит свою власть, наши духи вернутся в свои тела, и все станет как
прежде. С вашего позволения, мы приступим к эксперименту.
После этой речи аплодисменты возобновились, а после них аудитория погрузилась в напряженную тишину. Несколькими быстрыми пассами профессор
загипнотизировал молодого студента, и тот, побледнев, откинулся на спинку
стула. Затем он достал из кармана блестящий стеклянный шар и, сосредоточив
на нём свой взгляд и произведя сильное мысленное усилие, погрузился в то
же состояние. Странное и впечатляющее зрелище представляли собой старик
и юноша, сидящие вместе в одинаковом каталептическом состоянии. Куда же
подевались их духи? Этот вопрос возник у каждого из зрителей.
Прошло пять минут, затем десять, потом пятнадцать, а затем еще пятнадцать, в то время как профессор и студент сидели неподвижно. За это время из
зала не доносилось ни звука, но всё внимание было приковано к бледным лицам
в поисках первых признаков возвращения сознания. Прошел почти час, прежде
чем терпеливые наблюдатели были вознаграждены. На щеках профессора фон
Баумгартена вновь появился слабый румянец. Дух возвращался в своё земное
жилище. Внезапно профессор вытянул свои длинные тонкие руки, как человек,
пробуждающийся ото сна, и, протирая глаза, встал с кресла и огляделся вокруг,
словно не понимая, где находится.
— Тысяча чертей! — воскликнул он, отчеканив потрясающее южногерманское ругательство, к великому изумлению своей аудитории и отвращению свя-

218

артур конан дойл

щеннослужителя. — Где я, чёрт возьми, нахожусь, и что, чёрт возьми, происходит? О, да, теперь я вспоминаю. Это один из этих нелепых экспериментов
с гипнозом. На этот раз никакого результата, потому что я ничего не помню
с тех пор, как потерял сознание. Так что все ваши долгие путешествия, мои ученые друзья, были напрасны, и к тому же, это была очень замечательная шутка.
Тут профессор физиологии разразился громким хохотом, хлопнув себя по
бедру в высшей степени неприличной манере.
Публика была настолько разгневана столь неприличным поведением хозяина, что, если бы не благоразумное вмешательство молодого Фрица фон Гартманна, который уже оправился от оцепенения, могли бы возникнуть серьезные
неприятности. Выйдя вперёд, молодой человек извинился за поведение своего
партнера.
— Я с сожалением должен признать, — сказал он, — что он, хотя и выглядел таким серьезным в начале этого эксперимента, является очень легкомысленным человеком, который не умеет себя контролировать. Он всё еще
страдает от гипнотической реакции и вряд ли отвечает за свои поступки. Что
касается самого эксперимента, то я не считаю его неудачным. Вполне возможно, что наши духи общались в пространстве в течение этого часа, но, к сожалению, наша грубая телесная память отличается от духовной, и мы не можем
вспомнить, что происходило. Теперь все мои усилия будут сосредоточены на
разработку методов, с помощью которых духи могли бы вспомнить происходящее с ними в свободном состоянии, и я верю, что, когда я разработаю это,
я буду иметь удовольствие снова встретиться со всеми вами в этом зале и продемонстрировать результат.
Это заявление, прозвучавшее из уст столь юного студента, вызвало немалое удивление аудитории, и некоторые были склонны возмутиться, решив, что
он придаёт себе слишком большое значение. Большинство, однако, сочло его
молодым человеком, подающим большие надежды, и при выходе из зала неоднократно сравнивали его достойное поведение с легкомыслием профессора,
который во время этих замечаний искренне смеялся в углу, ничуть не огорченный неудачей эксперимента.
И хотя все эти ученые люди выходили из аудитории под впечатлением, что
они не увидели ничего примечательного, на самом деле на их глазах произошло
одно из самых удивительных событий во всей истории человечества: профессор фон Баумгартен оказался прав в своей теории — его дух и дух его ученика
на некоторое время покинули свои тела. Но здесь произошло удивительное
и непредвиденное осложнение. При их возвращении дух Фрица фон Гартманна вселился в тело Алексиса фон Баумгартена, а дух Алексиса фон Баумгартена обосновался в теле Фрица фон Гартманна. Отсюда жаргонные выражения
и сквернословие, прозвучавшие из уст серьезного профессора, отсюда же весомые слова и серьезные заявления, сорвавшиеся с уст нерадивого студента.
Это было беспрецедентное событие, но никто о нём ничего не знал, и меньше
всего те, кого оно касалось.

невероятный эксперимент в кайнплаце

219

Тело профессора, ощутив внезапно сильную сухость в горле, выбралось
на улицу, все еще усмехаясь про себя над результатом эксперимента, ибо душа
Фрица внутри была полна безрассудства при мысли о невесте, которую он так
легко завоевал. Первым побуждением было идти к ней домой и увидеть её, но,
поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше держаться подальше, пока профессор не сообщит фрау Баумгартен о достигнутом соглашении. Поэтому он
направился в «Грюнер-Манн» — одно из любимых мест свиданий буйных студентов — и вбежал, шумно размахивая тростью, в маленькую залу, где сидели
Шпиглер, Мюллер и еще полдюжины веселых товарищей.
— Ха-ха! Парни, — крикнул он. — Я знал, что найду вас здесь. Пейте все,
кто захочет, и заказывайте всё, что желаете, потому что сегодня я угощаю.
Если бы зеленый мужичок, изображенный на вывеске этого известного
трактира, вдруг вошел в помещение и потребовал бы бутылку вина, студенты были бы
меньше поражены, чем этим
неожиданным появлением
почитаемого ими профессора. Они были настолько ошеломлены, что минуту-другую
смотрели на него в полном недоумении, не в силах ничего
ответить на его радушное приглашение.
— Доннер и Блитцен! —
сердито крикнул профессор.—
Да что с вами такое? Вы сидите
здесь, как пришибленные свиньи, и пялитесь на меня. В чем
дело?
— Это неожиданная честь
для нас.., — заикаясь, пробормотал Шпигель, сидевший
в кресле.
— Честь? Чепуха! — Раздраженно сказал профессор.—
Вы думаете, что, если я продемонстрировал гипноз перед
группой старых ископаемых,
я слишком возгордился, что- — Да что с вами такое? Вы сидите здесь, как
бы общаться с такими дороги- пришибленные свиньи, и пялитесь на меня.
ми старыми друзьями, как вы?
В чем дело?
Поднимайся со своего кресла,

220

артур конан дойл

Шпигель, мой мальчик, ибо теперь я буду верховодить. Пиво, вино, шнапс, мои
ребятки — наливайте, что пожелаете, и записывайте всё на мой счёт.
Никто и никогда ещё в «Грюнер-Манн» не видел такого зрелища. Кружки
пенящегося светлого пива и бутылки рейнского с зелеными горлышками весело расходились по столам. Постепенно студенты утратили свою застенчивость
в присутствии профессора. Что касается его самого, то он орал, пел, горланил,
прикладывал к губам длинную трубку с отборным табаком и предлагал любому
из компании посоревноваться в беге на сто ярдов. Кельнер и буфетчица шептались друг с другом за дверью, удивляясь невиданному поведению профессора древнего университета Кайнплаца. Затем у них ещё прибавились темы для
перешептывания, поскольку ученый муж треснул кельнера по макушке и поцеловал буфетчицу за кухонной дверью.
— Господа, — воскликнул профессор, встав, хотя и несколько неуклюже,
на край стола и балансируя в костлявой руке высоким старомодным бокалом,
— я должен объяснить вам причину этого торжества.
— Слушаем! — взревели студенты, стуча пивными стаканами по столу. —
Говорите! Тишина, студенты, слушаем профессора!
— Дело в том, друзья мои, — сказал профессор, сияя сквозь очки, — что
я надеюсь очень скоро жениться!
— Жениться? — воскликнул студент, самый смелый из всех. — Значит,
фрау мертва?
— Какая фрау?
— Ну разумеется, фрау Баумгартен.
— Ха-ха! — засмеялся профессор. — Я вижу, вы всё знаете о моих прежних
затруднениях. Нет, она не умерла, но у меня есть основания полагать, что она
не будет возражать против этого брака.
— Это очень любезно с её стороны, — заметил один из присутствующих.
— На самом деле, — сказал профессор, — я надеюсь, что она теперь будет
способствовать тому, чтобы я обрёл жену. Мы с ней никогда особенно не любили друг друга, но теперь этому придёт конец, и когда я женюсь, она, возможно,
даже приедет ко мне погостить.
— Какая счастливая семья! — воскликнул какой-то остряк.
— Это несомненно. Я приглашаю всех вас на мою скорую свадьбу! Вас всех.
Я не буду называть имён, а теперь давайте выпьем за мою красавицу-невесту!
— и профессор взмахнул бокалом в воздухе.
— Выпьем за красавицу-невесту! — взревели гуляки, разразившись взрывами смеха. — За её здоровье!
Веселье становилось все более бурным и неистовым, и каждый молодой
человек, следуя примеру профессора, поднимал тост за девушку своего сердца.
В то время, как в «Грюнер-Манн» продолжалась гулянка, в другом месте
разворачивалась совсем другая история. Молодой Фриц фон Гартманн после
эксперимента, с торжественным лицом и сдержанной манерой поведения, занимался настройкой нескольких измерительных приборов, после чего, сказав

На ходу он увидел впереди себя профессора анатомии фон Альтхауса и,
ускорив шаг, догнал его.

222

артур конан дойл

несколько приветственных слов сторожам, вышел на улицу и медленно двинулся к дому профессора. На ходу он увидел впереди себя профессора анатомии
фон Альтхауса и, ускорив шаг, догнал его.
— Послушайте, дорогой фон Альтхаус, — воскликнул он, потрепав его по
плечу, — на днях вы просили у меня информацию о среднем слое мозговых
артерий. Сегодня я обнаружил...
— Доннерветтер! — крикнул фон Альтхаус, который был довольно вспыльчивым стариком. — Что, черт возьми, вы подразумеваете под столь дерзкими
словами? Я вызову вас за это в Академический совет, сударь.
С этой угрозой он развернулся и поспешил прочь. Фон Гартманн был очень
удивлен таким ответом. «Это из-за провала моего эксперимента», — сказал
он сам себе и угрюмо продолжил свой путь.
Однако впереди его ждали новые сюрпризы. Он спешил домой, когда его
обогнали два студента. Эти молодые люди, вместо того чтобы приподнять шапки или выказать какой-либо другой знак уважения, в тот же миг, как увидели
его, издали дикий возглас восхищения и, бросившись к нему, схватили его за
обе руки и начали тащить за собой.
— Боже милостивый! — взревел фон Гартманн. — Что означает это беспрецедентное оскорбление? Куда вы меня тащите?
— Распить с нами бутылку вина, — сказали двое студентов. — Пошли быстрее! Это предложение, от которого ты никогда не отказывался.
— Я никогда в жизни не слышал о такой наглости! — воскликнул фон Гартманн. — Отпустите мои руки! За это я вас точно отчислю. Отпустите меня,
я вам говорю!
И он яростно лягнул своих похитителей.
— О, если ты решил поиздеваться, то ступай куда угодно, — сказали студенты, отпуская его. — Мы прекрасно справимся и без тебя.
— Я вас запомнил. Я с вами ещё рассчитаюсь, — яростно заявил фон Гартманн и продолжил путь в направлении, которое он считал своим домом, сильно
разгневанный двумя эпизодами, произошедшими с ним по дороге.
Фрау Баумгартен, выглядывавшая из окна и недоумевавшая, почему её муж
опаздывает к ужину, была немало удивлена, увидев, как молодой студент стремительно шагает по улице к её дому. Как уже говорилось, она питала к нему
сильную антипатию, и если он когда‑либо отваживался заходить в дом, то только с позволения и под покровительством профессора. Поэтому она была ещё
более удивлена, когда увидела, как он открыл калитку и зашагал по садовой
дорожке с видом хозяина жилища.
Не веря своим глазам, она поспешила к двери, воспрянув всеми своими материнскими инстинктами. Из верхних окон прекрасная Элиза тоже наблюдала
за этим смелым шагом своего возлюбленного, и сердце её учащенно забилось
от гордости и ужаса.
— Добрый день, сэр, — обратилась фрау Баумгартен к незваному гостю,
с мрачным величием стоя в дверях.

невероятный эксперимент в кайнплаце

223

— Действительно, очень хороший день, Марта, — ответил тот. — А теперь
не стой тут, как статуя Юноны, а поскорее подавай ужин, потому что я умираю
с голоду.
— Марта? Ужин? — воскликнула фрау, в изумлении отступая назад.
— Да, ужин, Марта, ужин! — взвыл фон Гартманн, начав раздражаться.— Разве есть что‑то удивительное в этой просьбе, когда человек весь день был на работе?
Я подожду в столовой. Подойдет всё, что угодно. Ветчина, колбаса, чернослив —
любая мелочь, которая подвернется под руку. Я вот не понимаю — ты стоишь
и смотришь на меня. Женщина, ты будешь или не будешь шевелить ногами?
Это последнее обращение, произнесенное с яростным восклицанием, заставило милую фрау Баумгартен пронестись по коридору в кухню, где она заперлась в буфетной и впала в истерику. Тем временем фон Гартманн вошёл
в комнату и бросился на диван в самом дурном расположении духа.
— Элиза! — крикнул он. — Черт бы побрал эту девчонку! Элиза!
Вызванная таким грубым образом, девушка робко спустилась по лестнице
и подошла к возлюбленному.
— Дорогой! — воскликнула она, бросаясь к нему в объятия. — Я знаю, что
всё это ты делаешь ради меня! Это уловка, чтобы увидеться со мной?
Возмущение фон Гартманна этим поведением было столь велико, что он на
минуту потерял дар речи от ярости и мог только озираться и потрясать кулаками, борясь в её объятиях. Когда же он наконец обрел дар речи, то издал такой
вопль, что молодая девушка от страха упала в кресло.
— Никогда в жизни у меня не было такого ужасного дня,— воскликнул фон
Гартманн, топнув ногой по полу. — Мой эксперимент провалился. Фон Альтхаус оскорбил меня. Двое студентов потащили меня по дороге на виду у всех.
Моя жена чуть не упала в обморок, когда я потребовал ужин, а моя дочь бросается ко мне и обнимает, как медведь гризли.
— Ты болен, милый, — воскликнула девушка. — У тебя с головой не всё
в порядке. Ты даже ни разу не поцеловал меня.
— Нет, и не собираюсь этого делать, — решительно заявил фон Гартманн.
— Тебе должно быть стыдно за себя. Почему бы тебе не сходить за моими тапочками и не помочь матушке приготовить ужин?
— И ради этого, — воскликнула Элиза, пряча лицо в носовой платок, —
я страстно любила тебя больше десяти месяцев? Неужели ради этого я навлекла
на себя гнев матери? О, ты разбил мне сердце, я уверена, что разбил.
— Я больше не могу этого выносить, — яростно взревел фон Гартманн.
— Что, чёрт возьми, тут происходит? Что я сделал десять месяцев назад, что
внушило тебе такую особую привязанность ко мне? Если ты действительно так
сильно любишь меня, то лучше сбегай вниз и найди ветчины и немного хлеба,
вместо того чтобы нести эту чушь.
— О, мой милый! — воскликнула несчастная девушка, бросаясь в объятия
того, кого она считала своим возлюбленным. — Ты просто шутишь, чтобы напугать свою маленькую Элизу?

224

артур конан дойл

...шаткий диван не выдержал, и тело несчастного студента швырнуло
спиной в аквариум, в котором оказались прочно зажатыми голова и плечи,
а ноги беспомощно болтались в воздухе.
Так случилось, что в момент этого неожиданного объятия фон Гартманн
все еще сидел, откинувшись на спинку дивана, который, как и большая часть
немецкой мебели, был в довольно плачевном состоянии. Около дивана стоял аквариум с водой, в котором физиолог проводил опыты с икринками рыб
и который он держал в гостиной для поддержания стабильной температуры.
Дополнительный вес девушки в сочетании с толчком, с которым она бросилась
на него, привел к тому, что шаткий диван не выдержал, и тело несчастного студента швырнуло спиной в аквариум, в котором оказались прочно зажатыми
голова и плечи, а ноги беспомощно болтались в воздухе. Это стало последней
каплей. С трудом выбравшись из неприятного положения, фон Гартманн ис-

— Ну, сынок, — сказал пьяный незнакомец, разглядывая фон Гартманна
и покачиваясь перед ним, — где, чёрт возьми, я видел вас раньше?

226

артур конан дойл

пустил нечленораздельный вопль ярости, выскочил из комнаты и, несмотря
на уговоры Элизы, схватил шляпу и помчался в город, весь мокрый и растрепанный, с намерением найти в каком‑нибудь трактире еду и уют, которых он
не мог обрести дома.
Когда дух фон Баумгартена, заключенный в тело фон Гартманна, шагал
по извилистой тропинке, ведущей вниз, в маленький городок, гневно размышляя о своих многочисленных обидах, он заметил, что к нему приближается пожилой мужчина, находящийся, по-видимому, в состоянии сильного
алкогольного опьянения. Фон Гартманн подождал у обочины и стал наблюдать за ним — тот шёл, спотыкаясь и виляя по сторонам, и пел студенческую
песню очень хриплым и пьяным голосом. Сначала его заинтересовало только
то, что он видит человека столь почтенной наружности в таком безобразном
состоянии, но по мере приближения он убедился, что хорошо знает его, хотя
и не может вспомнить, когда и где встречал. Это впечатление настолько укрепилось в нём, что, когда незнакомец оказался рядом с ним, он шагнул к нему
и внимательно вгляделся в его лицо.
— Ну, сынок, — сказал пьяный незнакомец, разглядывая фон Гартманна
и покачиваясь перед ним, — где, чёрт возьми, я видел вас раньше? Я знаю вас
так же хорошо, как самого себя. Кто вы такой, черт возьми?
— Я профессор фон Баумгартен, — сказал студент. — Могу я спросить, кто
вы такой? Мне странно знакомы ваши черты.
— Вам никогда не следует лгать, молодой человек, — ответил старик. —
Вы точно не профессор, потому что он уродливый, обрюзгший старик, а вы
— рослый, широкоплечий молодой парень. Что касается меня, то я — Фриц
фон Гартманн, к вашим услугам.
— Ну, вы, любезный, даёте, — воскликнуло тело фон Гартманна. — Вы годитесь ему в отцы. Но, сударь, знаете ли вы, что у вас мои запонки и цепочка
от моих часов?
— Доннерветтер! — икнул тот. — Если это не те брюки, за которые мой
портной собирается подать на меня в суд, то пусть я больше никогда не отведаю пива.
Когда фон Гартманн, потрясенный множеством странностей, произошедших с ним в этот день, провел рукой по лбу и опустил глаза вниз, он случайно уловил отражение собственного лица в луже, оставшейся на дороге после
дождя. К своему изумлению, он увидел, что лицо его было юношеским, что
одет он был как модный молодой студент и во всех отношениях он был полной противоположностью той серьезной и ученой фигуры, в которой привык
жить его разум. В одно мгновение его деятельный мозг пронесся над чередой
произошедших событий и сделал вывод. От полученного удара он пошатнулся.
— Святые небеса! — воскликнул он. — Я всё понял. Наши души находятся не в тех телах. Я — это вы, а вы — это я. Моя теория доказана — но какой
ценой! Неужели самый ученый ум в Европе обязан расхаживать с такой легкомысленной наружностью? О, загублены труды всей моей жизни!

невероятный эксперимент в кайнплаце

227

И он в отчаянии ударил себя по груди.
— Послушайте, — заметил настоящий фон Гартманн из тела профессора,
— я вполне понимаю смысл ваших высказываний, но не надо так колотить моё
тело. Вы получили его в прекрасном состоянии, но я вижу, что вы намочили его,
набили синяки и рассыпали нюхательный табак на мою рубашку с оборками.
— Это не имеет большого значения, — угрюмо сказал профессор. — Какие мы есть, такими и останемся. Моя теория триумфально доказана, но цена
ужасна.
— Если бы я так думал, — сказал дух студента, — было бы и в самом деле
неприятно. Что мне делать с этими старыми негнущимися руками и ногам?
Как мне очаровать Элизу и убедить её в том, что я не её отец? Нет, слава богу,
несмотря на пиво, которое подействовало на меня больше, чем когда я был самим собой, я вижу выход из этой ситуации.
— Какой? — выдохнул профессор.
— А вот какой — надо повторить эксперимент. Освободите наши души еще
раз, и есть шанс, что они найдут дорогу обратно в соответствующие им тела.
Ни один утопающий не мог бы с таким рвением ухватиться за соломинку,
как это сделал дух фон Баумгартена при этом предложении. В лихорадочной
спешке он оттащил свое собственное тело с дороги и погрузил его в гипнотический транс, затем он извлек из кармана хрустальный шар и сумел привести
себя в такое же состояние.

Проходившие мимо в этот час студенты
и крестьяне были немало удивлены, увидев
достойного профессора физиологии и его любимого ученика, сидящих в грязи.

228

артур конан дойл

Случайно проходившие мимо в этот час студенты и крестьяне были немало
удивлены, увидев достойного профессора физиологии и его любимого ученика,
сидящих в грязи и совершенно бесчувственных. Не прошло и часа, как собралась довольно большая толпа, обсуждавшая целесообразность вызова кареты
«скорой помощи» для доставки этой пары в больницу, как профессор открыл
глаза и безучастно огляделся вокруг. На мгновение он, казалось, забыл, как тут
очутился, но уже в следующий миг ошеломил публику, взмахнув худыми руками над головой и воскликнув восторженным голосом:
— Слава богу! Я снова стал самим собой. Я чувствую это!
Когда студент, вскочив на ноги, разразился тем же возгласом, изумление
толпы не уменьшилось, а они исполнили нечто вроде па-де-жой (танцевальных
па) посреди дороги.
Некоторое время после этого у окружающих были сомнения во вменяемости обоих участников этого странного происшествия. Когда профессор, как
и обещал, опубликовал свои впечатления в медицинском журнале, ему даже
коллеги стали намекать, что лучше бы он позаботился о своем рассудке и что
еще одна такая публикация непременно приведёт его в сумасшедший дом. Студент также на собственном опыте убедился, что разумнее всего было бы промолчать по этому поводу.
Когда в тот вечер достойный профессор вернулся домой, он не встретил
того радушного приёма, на который рассчитывал после столь странных приключений. Напротив, обе его родственницы резко отчитали его за то, что от
него несло спиртным и табаком, а также за то, что он отсутствовал, когда в дом
ворвался молодой негодяй и оскорблял его обитателей. Прошло немало времени, прежде чем в доме профессора восстановилась привычная спокойная
атмосфера, и еще больше времени, прежде чем под его крышей появилось приветливое лицо фон Гартманна. Однако настойчивость побеждает все преграды,
и в конце концов студенту удалось утихомирить разгневанных дам и встать на
прежние позиции. Теперь у него больше нет причин опасаться вражды фрау,
потому что он — капитан фон Гартманн, улан Его Императорского Величества,
а его любящая жена Элиза в знак своего расположения уже подарила ему двух
маленьких уланчиков.

ПРИВИДЕНИЯ В УСАДЬБЕ ГОРЕСТОРПА

Сейчас, оглядываясь назад на события моей жизни, я вспоминаю ту ужасную ночь, которая теперь вырисовывается, как некая великая веха. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я не могу вспоминать о ней без содрогания.
Все незначительные происшествия и события я мысленно классифицирую, как
произошедшие до или после того момента, как я увидел привидение.
Да, я видел привидение. Не будь недоверчивым, читатель, не насмехайся
над этими словами; хотя я не могу винить тебя, поскольку сам когда-то был
достаточно недоверчив. Однако выслушай факты из моей истории, прежде чем
выносить своё суждение.
В моем поместье Горесторп в Норфолке раньше находилась так называемая
Старая усадьба. Сейчас её снесли, но в то время, когда Том Халтон приехал навестить меня в 184…-м, она всё ещё была там. Это был старый полуразвалившийся дом на пересечении дорог Морсли и Альтон, где сейчас находится новый
поворот. Сад вокруг давно зарос сорняками, а лужи застоявшейся воды и скопившийся мусор из близлежащей деревни отравляли воздух вокруг. Днем здесь
было тоскливо, а ночью — жутко, потому что об усадьбе рассказывали странные
истории, говорили, что из этих потрепанных непогодой стен доносились такие
звуки, каких нельзя услышать из уст смертных, а старики в деревне до сих пор
рассказывают об одном человеке, по имени Джоб Гарстон, который лет тридцать назад имел наглость переночевать там, а утром был выведен оттуда седым
и сломленным стариком.
Помнится, я приписывал все это влиянию странного и мрачного старого
здания на их неокрепшие умы и рассуждал о том, что либеральное образование помогает избавиться от подобных умственных изъянов. Однако я один
знал, что усадьба, безусловно, в том, что касается самых грязных преступлений, имеет такое же право считаться местом обитания привидений, как и любое другое старинное здание. Последним жильцом, как я выяснил из своих
семейных бумаг, был некий Годфри Марсден, злодей первейшей пробы. Он
жил там примерно в середине прошлого века и был известен по всей округе

230

артур конан дойл

Это был старый полуразвалившийся дом на пересечении дорог Морсли
и Альтон, где сейчас находится новый поворот.
своей свирепостью и жестокостью. В конце концов он завершил свои многочисленные преступления, зверски зарубив двух своих детей и задушив их мать.
В суматохе, вызванной походом Претендента, правосудие было отправлено
небрежно, и Марсдену удалось бежать на континент, где все его следы затерялись. Правда, среди его кредиторов, единственных, кто сожалел о нём, ходили
слухи, что угрызения совести заставили его покончить с собой, и что его тело
было выброшено на французский берег, но те, кто знал его лучше всех, смеялись над мыслью, что нечто столь нематериальное может повлиять на такого
закоренелого негодяя. Со времен его правления усадьба пустовала, и пришла
в плачевное состояние, в каковом она и пребывала в то время.
Том Халтон был моим старым приятелем по колледжу, и я был очень рад
видеть его честную натуру под своей крышей. Он оживил весь дом, потому
что более добродушного, сердечного и бесшабашного парня не было на свете.

привидение в усадьбе горесторпа

231

Единственный его недостаток заключался в том, что он приобрел странный
специфический образ мышления в результате своего немецкого образования,
и это приводило к постоянным спорам между нами, поскольку я получил медицинское образование и смотрел на вещи исключительно с практической точки
зрения. Помню, в тот вечер, первый после его приезда, мы переходили от одного спора к другому, весело обмениваясь репликами и неизменно не приходя
ни к какому выводу.
Я забыл, как возник вопрос о привидениях; во всяком случае, в полночь, мы,
то есть Том Халтон и я, оказались погружены в дебаты о духах и спиритизме.
Когда Том спорил, он имел обыкновение доставать из кармана большую трубку
из бриарового корня, и его окружали густые клубы дыма, из которых его голос
звучал, как пророчества Дельфийского оракула, а его рослая фигура туманно
вырисовывалась сквозь дымку.
— Я говорю тебе, Джек, — вещал он, — что человечество можно разделить
на две категории — на тех, кто не верит в привидения и смертельно их боится,
и на тех, кто допускает хотя бы возможность их существования и готов из кожи
вон лезть, чтобы увидеть одного из них. Теперь я без колебаний признаю, что
принадлежу к последней категории. Конечно, Джек, я знаю, что ты один из этих
медиков «я верю в то, что знаю», которые идут узкой тропинкой определенных
фактов, и это совершенно правильно при такой профессии, как твоя, но у меня
всегда была странная склонность ко всему невидимому и сверхъестественному,
особенно в том, что касается существования привидений. Однако не думай, что
я такой глупец, что верю в классическое привидение с его проклятием, цепью,
которая должна греметь, и темным пристанищем за какой-нибудь задней лестницей или в подвале, нет, ничего подобного.
— Что же, Том, давай расскажи, как ты себе представляешь подходящее
привидение.
— Видишь ли, не так‑то просто объяснить это другому, хотя я и могу достаточно хорошо сформулировать это в своём уме. Мы с тобой оба считаем, Джек,
что, когда человек умирает, он избавляется от всех забот и проблем этого мира
и на будущее, будь оно радостным или печальным, остаётся чистым и бесплотным духом. Так вот, я считаю, что, если человек поспешно покидает этот мир
с душой, настолько пропитанной какой‑то одной всепоглощающей страстью,
что она цепляется за него даже после того, как тот переступил порог могилы.
Так вот, — продолжал Том, выразительно помахивая трубкой из стороны в сторону сквозь окружавшее его облако дыма, — любовь, патриотизм или какая‑
нибудь другая чистая и возвышающая страсть вполне могут быть присущи
тому, кто всего лишь дух, но совсем другое дело, как мне кажется, с такими грубыми чувствами, как ненависть или месть. Можно представить себе, что даже
после смерти они заполняют бедную душу, так что она все еще должна обитать
в той грубой оболочке, которая наиболее приспособлена к обуревающим её
грязным страстям. Таким образом я объясняю необъяснимые и непостижимые вещи, которые происходят даже в наше время, и глубоко укоренившуюся

232

артур конан дойл

веру в привидения, которая существует, как бы ни душили её в каждой душе
и в каждой эпохе.
— Возможно, ты прав, Том, — сказал я, — но поскольку ты говоришь
«я верю в то, что знаю» и поскольку я никогда не видел ни одного из твоих
«реальных духов», я должен попросить разрешения усомниться в их существовании.
— Очень легко смеяться над этим вопросом, — ответил Том, — но в этом
мире мало фактов, над которыми не смеялись бы в то или иное время. Скажи
мне вот что, Джек, ты когда-нибудь пытался увидеть привидение? Ты когда-нибудь охотился за ними, старина?
— Ну, не могу сказать, что я когда-нибудь пытался, — сказал я, — а ты?
— Я как раз сейчас занимаюсь этим, Джек.
Он некоторое время сидел, попыхивая трубкой, а потом произнёс:
— Знаешь, я помню, что ты говорил о какой-то старой усадьбе, в которой,
как говорят, водятся привидения. Так вот, я хочу, чтобы ты одолжил мне ключ
от неё, и я завтра же вечером устроюсь там на ночлег. Как давно там никто не
ночевал, Джек?
— Ради всего святого, даже не думай о таком безрассудстве, — воскликнул
я. — За сто лет там спал только один человек, и он, насколько мне известно,
сошел с ума.
— Ха! Звучит многообещающе и очень даже обнадеживающе, — воскликнул Том в полном восторге. — А теперь просто понаблюдай за тупостью британской публики, включая самого себя, Джек. Вы не верите в привидения
и не пойдете искать их там, где, как говорят, они водятся. Предположим, что
в Йоркшире водятся белые вороны или еще какая‑нибудь диковинка, а кто‑то
уверяет вас, что их там нет, потому что он прошел весь Уэльс и ни одной не видел, вы, естественно, сочтёте этого человека идиотом. Разве то же самое не относится и к тебе, если ты откажешься переночевать в усадьбе и решить для себя
этот вопрос раз и навсегда?
— Если ты отправишься туда завтра, я, естественно, пойду с тобой, — ответил я, — хотя бы для того, чтобы ты не вернулся обратно с какой-нибудь дурацкой историей о некоем духе; так что спокойной ночи, Том.
И на этом мы расстались.
Признаюсь, утром мне стало казаться, что я поступил несколько неосмотрительно, помогая Тому в его нелепой авантюре. «Это всё тот проклятый
ирландский виски, — подумал я. — Мне не надо пить больше трёх стаканов,
может, Том сейчас уже передумал». Впрочем, в этом ожидании я был жестоко
разочарован, поскольку он уверял, что не спал всю ночь, планируя и подготавливая всё на предстоящий ночлег.
— Ты же знаешь, старина, мы обязаны взять пистолеты; их всегда берут;
затем надо взять наши трубки, пару унций доброго табака, наши подстилки,
и бутылку виски, больше, я думаю, ничего. Клянусь Юпитером, я действительно верю, что сегодня ночью мы отыщем привидение!

привидение в усадьбе горесторпа

233

«Боже упаси!» — мысленно воскликнул я, но поскольку выхода не было,
я притворился таким же энтузиастом этого дела, как и сам Том.
Весь день Том находился в состоянии дичайшего возбуждения, а с наступлением вечера мы оба отправились к старой усадьбе Горесторпа. Она стояла
холодная, мрачная и пустынная, как всегда, и ветер завывал над ней. Огромные побеги плюща, лишившиеся своей опоры на стенах, колыхались на ветру,
как шлейфы катафалка. Каким уютным показался мне свет в деревне, когда мы
повернули ключ в ржавом замке и, зажегши свечу, пошли по вымощенному
камнем пыльному коридору!
— Вот мы и пришли! — сказал Том, распахивая дверь и открывая взору
большую мрачную комнату.
— Только не здесь, ради бога, — сказал я. — Давай найдем маленькую комнату, где мы сможем развести огонь и с первого взгляда убедиться, что мы там
единственные люди.
— Ладно, старина, — ответил Том, смеясь. — Я сегодня днём немного пошарил по дому и хорошо изучил это местечко. В другом конце есть как раз то,
что тебе нужно.
С этими словами он снова взял свечу и, закрыв дверь, повел меня по ветхому зданию из одного прохода в другой. Наконец мы вышли в длинный коридор, идущему во всю длину этого крыла дома, и который, конечно, имел очень
жуткий вид. Одна стена была сплошной, а в другой через каждые три-четыре
шага зияли проемы для окон, так что, когда светила луна, мрачный коридор
озарялся белыми пятнами. В конце его находилась дверь, ведущая в небольшую комнату, более чистую и уютную, чем остальные помещения дома, с большим камином напротив входа. Она была занавешена темно-красными шторами, и когда мы разожгли камин, она определенно выглядела более уютной, чем
я смел ожидать. Том, казалось, испытывал невыразимое разочарование и был
недоволен результатом.
— Если назвать это домом с привидениями, — сказал он, — то с таким же
успехом мы могли бы сидеть в гостинице и ожидать увидеть привидение! Это
ни в коем случае не то, чего я с нетерпением ждал.
Только после того, как трубки был дважды наполнены, к нему начало возвращаться его обычное хладнокровие.
Возможно, именно наша необычная обстановка придала аромат табаку
и смягчила виски, а наше собственное подавляемое возбуждение придало изюминку разговору. Определенно, более приятного вечера никто из нас никогда
не проводил.
За окном завывал и шумел ветер, раскачивая в воздухе разросшийся плющ.
Луна неясно светила из-под темных туч, плывущих по небу, а по черепице над
нами слышался мерный стук дождя.
— Крыша может протекать, но сюда точно не попадёт дождь, — сказал Том,
— потому что над нашими головами есть маленькая спальня с очень хорошим
полом. Не удивлюсь, если это та самая комната, где этих подростков зарезал их

234

артур конан дойл

примерный отец. Что ж, уже почти двенадцать часов, и если мы вообще собираемся что-то увидеть, то это должно произойти очень скоро. Клянусь Юпитером, в эту дверь пробирается ужасно холодный ветер! Я помню, что чувствовал
нечто подобное, когда стоял на улице перед сдачей устного экзамена в колледже.
Ты тоже выглядишь взволнованным, старина.
— Тише, Том, разве ты не слышал шума в коридоре?
— Да ладно тебе, — сказал Том, — передай-ка мне огоньку для трубки,
старина.
— Я готов поклясться, что слышал, как хлопнула тяжелая дверь, — настаивал я. — Вот что я тебе скажу, Том, у меня такое чувство, что сегодня вечером
твои амбиции осуществятся, и мне не стыдно сказать, что я искренне сожалею,
что отправился с тобой на такое безрассудное дело.
— Чёрт возьми, — сказал Том, — теперь уже не до шуток — ей-богу, ты
слышал?
В комнате раздалось негромкое «пит-пат-пит», совсем рядом с Томом. Мы
оба вскочили на ноги, и тут Том разразился оглушительным хохотом.
— Джек, — сказал он, — ты превращаешь меня в обычную старуху; это
всего лишь вода, которая все-таки проникла внутрь и капает вон на тот клочок
обоев на стене. Какими же мы были глупцами, что испугались! Вот то самое
место, куда она капает...
— Боже милостивый! — воскликнул я. — Что с тобой, Том?
Его лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок, глаза были неподвижными и вытаращенными, а губы разошлись в жутком испуге и изумлении.
— Смотри! — почти закричал он. — Смотри!
И он оторвал клочок обоев, который свисал с покрытой плесенью стены.
Великие небеса! Он был весь в пятнах и потеках еще свежей крови. Пока мы
стояли и смотрели на него, на пол с глухим всплеском упала еще одна капля.
Оба наших бледных лица были обращены вверх, прослеживая путь этого ужасного душа. Мы заметили небольшую трещину в потолке, и через неё, как через
рану в человеческой плоти, сочилась кровь. Упала еще одна капля, потом ещё,
и ещё, а мы стояли, как завороженные.
— Уходим, Том, уходим! — закричал я наконец, не в силах больше этого
выносить. — Быстрее! На этом месте лежит божье проклятие.
С этими словами я схватил его за плечо и направился к двери.
— Клянусь богом, я не пойду, — яростно воскликнул Том, вырываясь из
моей хватки. — Пойдем со мной, Джек, и разберемся в сути дела. Возможно,
здесь кроется какое-то злодейство. Чёрт возьми, старина, не пугайся пары капель крови! И не пытайся меня остановить! Я иду наверх.
И он, протиснувшись мимо меня, выскочил в коридор.
Что это был за момент! Доживи я до ста лет, всё равно никогда не смогу
избавиться от этих ярких воспоминаний. Снаружи за окнами всё ещё завывал
ветер, в то время как редкие вспышки молний озаряли Старую усадьбу. Внутри не было слышно ни звука, кроме скрипа отворяемой двери и негромких

привидение в усадьбе горесторпа

235

шлепков этого ужасного кровавого потока сверху. Затем Том ввалился обратно
в комнату и схватил меня за руку.
— Давай держаться вместе, Джек, — сказал он благоговейным шепотом.
— Там что-то приближается по коридору!
Ужасное возбуждение заставило нас подойти к двери, и мы вместе заглянули в длинный и темный проход. Одна сторона, как я уже говорил, была
пронизана многочисленными проемами, через которые пробивался лунный
свет, бросая маленькие пятна света на темный пол. Далеко по коридору мы
увидели, что нечто заслонило сначала одно из этих ярких пятен, потом другое, потом третье. Оно исчезало во мраке, потом снова появлялось там, где
его освещало следующее окно, потом снова исчезало. Оно быстро приближалось к нам. Вот уже четыре окна от нас, вот уже три, вот уже два, одно, и вот
в лучах света, прорывавшихся из открытой двери, появилась человеческая
фигура. Она быстро бежала и скрылась во мраке по другую сторону от нас.
Одежда его была старомодной и растрепанной, среди волос, по обе стороны
смуглого лица, свисали длинные темные ленты. Но само это лицо — когда же
я его забуду? Когда он бежал, то казалось, что он оглядывается назад, словно
ожидая какого‑нибудь преследователя, и его лицо выражало такую степень
безнадежного отчаяния и жуткого страха, что, как я ни был напуган, сердце
мое разрывалось от жалости к нему. Проследив за направлением его ужасного
взгляда, мы увидели, что у него действительно есть преследователь. Как и прежде, мы могли видеть темную тень, метнувшуюся по белым пятнам лунного
света, как и прежде, она появилась в круге света, отбрасываемого нашими
свечами и огнем. Это была красивая и статная дама, женщина лет двадцати
восьми, в просторном платье, сшитом по моде прошлого века. Под ее красивым подбородком мы оба заметили на шее с одной стороны четыре маленьких
темных пятнышка, а с другой — одно побольше. Она пронеслась мимо нас,
не глядя ни вправо, ни влево, а устремив свой каменный взгляд на то место,
где скрылся беглец. Затем она тоже растворилась в темноте. Минуту спустя,
когда мы стояли там, всё ещё глядя друг на друга, раздался, перекрывая шум
ветра и раскаты грома, жуткий вопль — крик ужасной агонии, а затем в доме
всё стихло.
Не знаю, сколько времени мы стояли, как завороженные, держа друг друга за руки. Прошло, наверное, немного времени, потому что свежая свеча еще
мерцала в светильнике, когда Том, содрогнувшись, быстро пошёл по коридору,
все еще держа меня за руку. Не говоря ни слова, мы вышли через заплесневелую
дверь холла, в бурю и дождь, перемахнули через садовую ограду, прошли через
безмолвную деревню и поднялись по аллее. Только когда мы оказались в моей
уютной маленькой курительной, и Том по привычке зажег сигару, он, казалось,
полностью восстановил свое спокойствие.
— Ну, Джек, — были первые слова, которые он произнес, — что ты теперь
думаешь о привидениях?
А потом добавил:

236

артур конан дойл

— Черт возьми, я потерял лучшую бриаровую трубку, которая у меня когда-либо была, и пусть лучше меня повесят, чем я вернусь туда за ней.
— Мы видели ужасное зрелище, — сказал я. — Какое у него было лицо,
Том? А эти ужасные ленты, свисающие с его волос, что это были за ленты, Том?
— Ленты? Джек, ты не узнал морские водоросли? Ты видел эти отметины
на шее женщин, и я не сомневаюсь, что ты знаешь, что это такое, ведь ты изучал медицину.
— Да, — сказал я, — это следы четырех пальцев и большого указательного.
Эту женщину задушили, Том. Храни нас господь, чтобы мы никогда больше не
видели подобного зрелища!
— Аминь, — сказал Том, и это были последние слова, которыми мы обменялись в тот вечер.
Утром Том, завершив свою миссию, отправился в Лондон, а вскоре после
этого отплыл на Цейлон заниматься отцовскими кофейными плантациями.
С тех пор я потерял его из виду. Я не знаю, жив он или мертв, но в одном я совершенно уверен — если он жив, то он, наверное, не без содрогания вспоминает
о нашей ужасной ночи на заброшенной усадьбе Горесторпа.

СЕРЕБРЯНОЕ ЗЕРКАЛО

3 января. Работа над счетами Уайта и Уотерспуна представляет собой гигантскую задачу. Необходимо изучить и проверить двадцать толстых бухгалтерских книг. Кто же не хочет стать младшим партнером? Тем не менее, это
первое крупное дело, которое полностью в моих руках. Я должен оправдать
оказанное доверие. Мне надо закончить аудит до начала судебного процесса,
чтобы адвокаты могли изучить результаты. Джонсон сказал сегодня утром, что
я должен уложиться до двадцатого числа месяца. Боже правый! Ну что же, надо
приступать, и если мозг и мои нервы выдержат такое напряжение, то я выйду победителем из этой ситуации. Предстоящее дело означает работу в офисе
с десяти до пяти, а затем второе сидение с восьми до часу ночи. В жизни бухгалтера есть своя драма. Оказавшись на работе в ночные часы, когда весь мир
спит, я пролистываю колонку за колонкой в поисках тех недостающих цифр,
которые превратят уважаемого олдермена в преступника, я понимаю, в конце
концов, что бухгалтер не такая уж прозаичная профессия.
В понедельник я наткнулся на первые следы растраты. Ни один охотник
за крупной дичью не испытывал более сильного волнения, чем я, увидев впервые след своей добычи. Но я вижу перед собой эти двадцать книг и думаю
о том, через какие джунгли мне придется пробираться, прежде чем я заполучу
свою добычу. Тяжелая работа — это в некотором смысле редкий вид спорта!
Однажды я увидел этого толстяка на обеде в Сити, его красное лицо сияло над
белой салфеткой. Он смотрел на маленького бледного человечка в конце стола.
Сейчас он бы тоже был бледным, если бы увидел, какая задача предстоит мне.
6 января. Что за полная глупость со стороны врачей предписывать отдых,
когда об отдыхе не может быть и речи! Ослы! С таким же успехом они могли бы
крикнуть человеку, за которым по пятам мчится стая волков, что всё, чего ему
нужно,— это абсолютной покой. Мои цифры должны быть готовы к определенному сроку; если их не будет, я потеряю шанс всей своей жизни, как же я сейчас
могу отдыхать? Я возьму неделю или около того после суда.

238

артур конан дойл

Возможно, я сам был дураком, что вообще пошёл к врачу. Но я становлюсь
нервным и взвинченным, когда сижу ночью один на работе. Это не болезненно — просто какая‑то тяжесть в голове с периодическим туманом над глазами.
Я подумал, что, возможно, какой‑нибудь бромид, или хлорал, или что‑нибудь
в этом роде могли бы мне помочь. Но прекратить работу? Абсурдно даже думать об этом. Это похоже на забег на длинную дистанцию. Сначала ты чувствуешь себя странно, твое сердце колотится, а лёгкие тяжело дышат, но, если
у тебя хватит мужества продолжать, открывается второе дыхание. Я буду работать дальше и ждать, когда у меня откроется второе дыхание. Если оно никогда
не откроется — я всё равно продолжу работу. Две бухгалтерские книги закончены, и я уже приступил к третьей. Этот негодяй хорошо заметал свои следы,
но я все равно их обнаруживаю.
9 января. Я не собирался снова идти к врачу. И все же мне пришлось это
сделать. «Напрягаю нервы, рискую получить нервный срыв, даже подвергаю
опасности свое здравомыслие». Это хорошее предложение, чтобы выпалить
его сразу. Что ж, я выдержу напряжение и пойду на риск, и пока я могу сидеть
в своем кресле и водить пером, я буду следовать за старым грешником.
Кстати, я запишу здесь тот странный факт, который заставил меня во второй
раз обратиться к врачу. Я буду вести точный учет своих симптомов и ощущений, потому что они интересны сами по себе — «любопытное психофизиологическое исследование», — скажет доктор, — а ещё потому, что я совершенно
уверен: когда я разберусь с ними, все они будут казаться размытыми и нереальными, как какие-то странные грезы в промежутке между сном и бодрствованием. Поэтому сейчас, пока они еще свежи, я просто запишу их хотя бы для того,
чтобы сменить обстановку после бесконечных цифр.
В моей комнате есть старое зеркало в серебряной рамке. Его подарил мне
один приятель, увлекающийся антиквариатом, и он, как я знаю, купил его
на распродаже и понятия не имел, откуда оно там взялось. Это довольно большая штука — три фута в поперечнике и два фута в высоту — и она прислонена
к спинке приставного столика слева от меня, когда я пишу. Рамка плоская, около трех дюймов в поперечнике, и очень старая, слишком старая, чтобы можно
было определить ее возраст по меткам или другими способами. Выступающая
стеклянная часть со скошенным краем обладает великолепной отражающей
способностью, которая, как мне кажется, присуща только очень старым зеркалам. Когда смотришь в него, возникает ощущение перспективы, которого
не может дать ни одно современное зеркало.
Зеркало расположено так, что, когда я сижу за столом, я обычно не вижу
в нем ничего, кроме отражения красных оконных штор. Но прошлой ночью
произошла странная вещь. Я работал в течение нескольких часов, очень напряженно, с постоянными приступами того затуманивания сознания, на которое
я уже жаловался здесь. То и дело мне приходилось останавливаться и протирать глаза. В один из таких моментов я случайно взглянул в зеркало. У него был
очень странный вид. Красных штор, которые должны были отражаться в нем,

серебряное зеркало

239

больше не было, но зеркало казалось затуманенным и запотевшим, не на поверхности, которая блестела, как сталь, а глубоко внутри, в самой своей сердцевине. Эта мутность, когда я пристально смотрел на неё, казалось, медленно
вращалась то в одну, то в другую сторону, пока не превратилась в густое белое
облако, струящееся тяжелыми клубами. Это было так реально и убедительно,
и я был настолько рассудителен, что, помню, обернулся с мыслью, что загорелись шторы. Но в комнате царила мертвая тишина — ни звука, кроме тиканья
часов, ни движения, кроме медленного кружения этого странного пушистого
облака глубоко в сердце старого зеркала.
Затем, когда я присмотрелся, туман, или дым, или облако, или как его еще
можно назвать, казалось, сгустился и затвердел в двух точках, расположенных
довольно близко друг к другу, и я с трепетом, скорее интересом, чем страхом,
осознал, что это два глаза, смотрящие в комнату. Смутно виднелись очертания
головы — женской, судя по волосам, но она была очень смутной. Только глаза были видны совершенно отчетливо. Это были необычные глаза — темные,
светящиеся, наполненные каким‑то страстным чувством, яростью или ужасом,
я не смог определить, каким. Никогда я не видел глаз, которые были бы так
полны напряженной, яркой жизнью. Они были устремлены не на меня, а смо-

...и я с трепетом, скорее интересом,
чем страхом, осознал, что это два
глаза, смотрящие в комнату.

240

артур конан дойл

трели куда‑то вглубь комнаты. Затем, когда я сел прямо, провел рукой по лбу
и приложил сильное волевое усилие, чтобы взять себя в руки, туманная голова
растворилась в общей дымке, зеркало медленно очистилось, и снова появились
красные шторы.
Скептик, несомненно, скажет, что я заснул над своими цифрами и что всё
происходящее было сном. На самом деле, я никогда в жизни не был так бодр.
Я мог рассуждать об этом, даже глядя на эти глаза, и говорить себе, что это субъективное впечатление — химера нервов, порожденная беспокойством и бессонницей. Но почему именно это? И кто эта женщина, и что за страшное чувство
я читаю в этих удивительных карих глазах? Видение стоит между мной и моей
работой. Впервые я выполнил меньше, чем намечал на день. Возможно, именно поэтому сегодня у меня не было никаких ненормальных ощущений. Завтра
я должен сильно потрудиться, несмотря ни на что.
11 января. У меня всё в порядке и работа идёт полным ходом. Я наматываю сеть, виток за витком, вокруг этого грузного тела олдермена. Но всё может
пойти прахом, если у меня сдадут нервы. Зеркало, по-видимому, является своего рода барометром, определяющим напряжение моего мозга. Каждый вечер
я замечал, что оно мутнело еще до того, как я заканчивал с работой.
Доктор Синклер (который, кажется, немного психолог) был так заинтересован моим рассказом, что зашёл вечером посмотреть на зеркало. Я заметил,
что на серебряной оправе с обратной стороны что-то нацарапано корявыми
старинными буквами. Он посмотрел на это через лупу, но ничего не смог разобрать. «Sanc. X. Pal». — прочитал он, но дальше этого дело не пошло. Он
посоветовал мне убрать его в другую комнату, но, в конце концов, что бы я ни
увидел в зеркале, это, по его мнению, только симптом какого-то заболевания.
Опасность кроется именно в причине. Двадцать гроссбухов, а не серебряное
зеркало, должны быть «убраны» со стола, если только я смогу осилить свой
труд. Сейчас я на восьмом, так что я продвигаюсь.
13 января. Возможно, в конце концов, было бы разумнее, если бы я всё‑таки убрал зеркало. Вчера вечером с ним произошел необыкновенный случай.
И я нахожу это настолько интересным, настолько завораживающим, что решил
оставить зеркало на месте. В чём, чёрт возьми, смысл видения?
Полагаю, было около часу ночи, когда я закрыл гроссбух, собираясь отправиться спать, когда увидел женщину прямо перед собой. Стадия тумана и формирования, видимо, прошла незаметно, и она предстала передо мной во всей
своей красоте, страсти и страданиях, так ясно, как будто она действительно
была во плоти. Фигура была маленькой, но очень отчетливой — настолько,
что каждая черта и каждая деталь одежды запечатлелись в моей памяти. Она
сидела в крайнем левом углу зеркала. Рядом с ней наклонилась какая‑то зыбкая
фигура — я смутно различил, что это мужчина, — а за ними облако, в котором
я увидел фигуры — фигуры, которые двигались. Это не просто картина, на которую я смотрю. Это сцена из жизни, реальный момент чего‑то. Она приседает и вздрагивает. Мужчина рядом с ней пригнулся. Неясные фигуры делают

серебряное зеркало

241

резкие движения и жесты. Все мои страхи были поглощены моим вниманием.
Это было безумие — видеть так много и не видеть больше.
Теперь я могу хотя бы в общих чертах описать эту женщину. Она очень
красива и довольно молода — насколько я могу судить, ей не больше двадцати
пяти лет. Волосы у нее очень насыщенного каштанового цвета с теплым ореховым оттенком, переходящим в золотистый по краям. Маленькая остроконечная шляпка, спускающаяся под углом спереди, сделана из кружевной ткани,
окантованной жемчугом. Лоб высокий, возможно, слишком высокий для совершенной красоты, но иначе и быть не могло, так как он придает властность
и силу мягкому женственному лицу. Брови изящно изогнуты над тяжелыми
веками, а затем следуют эти удивительные глаза — такие большие, такие темные, полные всепоглощающих эмоций, ярости и ужаса, борющихся с гордым
самообладанием, которое удерживает её от полного безумия! Щеки бледны,
губы побелели от муки, подбородок и шея изящно округлены. Фигура садится
и наклоняется вперед в кресле, напряженная и неподвижная, оцепеневшая от
ужаса. Платье из черного бархата, драгоценный камень сверкает на груди, как
пламя, а в тени складки мерцает золотое распятие. Образ этой дамы до сих пор
живёт в старинном серебряном зеркале. Что это могло быть за ужасное деяние,
оставившее там свой отпечаток, так что и теперь, в другую эпоху, я мог осознать его присутствие?

Это была рука человека, стиснутая и скрюченная в агонии, которая
судорожно вцепилась в складку платья.

242

артур конан дойл

И еще одна деталь: на левой стороне черного платья находился, как мне
сначала показалось, бесформенный клубок белой ленты. Затем, когда я стал
всматриваться более пристально или когда видение стало более четким, я понял, что это такое. Это была рука человека, стиснутая и скрюченная в агонии,
которая судорожно вцепилась в складку платья. Остальная часть скорчившейся фигуры представляла собой лишь смутные очертания, но эта напряженная
рука четко выделялась на темном фоне, и в её неистовой хватке был зловещий
намек на трагедию. Этот человек был напуган — ужасно напуган. Это я ясно
различил. Что его так напугало? Почему он хватается за женское платье? Ответ
кроется среди этих движущихся фигур на заднем плане. Они несут опасность
и ему, и ей. Интересное действо увлекло меня. Я больше не думал о том, как
это отразится на моих собственных нервах. Я смотрел и смотрел, как в театре. Но вдруг все закончилось. Туман рассеялся. Возникли бурные движения,
в которых смутно участвовали все фигуры. Потом зеркало снова стало ясным.
Врач говорит, что я должен на день оставить работу, и я могу себе это позволить, так как в последнее время я добился хороших успехов. Совершенно
очевидно, что видения полностью зависят от моего собственного нервного
состояния, потому что сегодня вечером я просидел перед зеркалом целый час,
но безрезультатно. Мой спокойный день прогнал их прочь. Интересно, смогу ли я когда‑нибудь понять, что всё это значит? Сегодня вечером я осмотрел
зеркало при хорошем освещении и, кроме загадочной надписи «Sanc. X. Pal.»,
я смог увидеть некоторые признаки геральдических знаков, очень слабо различимые на серебре. Они должны быть очень древними, так как почти стёрлись. Насколько я смог разобрать, это были три наконечника копий, два сверху
и один снизу. Я покажу их доктору, когда он завтра придет.
14 января. Чувствую себя снова совершенно здоровым и рассчитываю, что
ничто больше не остановит меня, пока я не выполню свою работу. Доктор осмотрел обнаруженные мной отметины на зеркале, и согласился, что это геральдические знаки. Он глубоко заинтересовался всем, что я ему рассказал, и подробно
расспросил меня о деталях. Меня забавляет, как его раздирают противоречивые желания: одно — чтобы у пациента исчезли симптомы, а другое — чтобы
медиум (так он меня называет) разгадал эту тайну прошлого. Он посоветовал
продолжить отдых, но не стал возражать, когда я заявил, что об этом не может
быть и речи, пока не будут проверены оставшиеся десять книг.
17 января. Вот уже три ночи у меня нет никаких видений — день отдыха
принес свои плоды. Осталась только четверть моего задания, но мне нужно
ускориться, потому что адвокаты требуют моих результатов. Я предоставлю им
предостаточно данных и даже с избытком. Я уже нашёл не меньше сотни злоупотреблений. Когда они поймут, какой он скользкий и хитрый плут, я получу
от этого дела определенную выгоду. Фальшивые торговые счета, фальшивые балансы, дивиденды из капитала, убытки, записанные как прибыль, замалчивание
рабочих расходов, манипулирование мелкой наличностью — это прекрасный
результат моей работы!

серебряное зеркало

243

18 января. Головные боли, нервные вздрагивания, затуманивание сознания,
тяжесть в висках — все это предчувствия беды, и она пришла. И все же моя настоящая печаль не столько в том, что видение пришло, сколько в том, что оно
прекращается до того, как всё станет понятным.
Сегодня вечером я увидел больше. Скорчившийся мужчина был так же
хорошо виден, как и дама, за платье которой он держался. Это маленький
смуглый человечек с черной острой бородкой. На нем свободное одеяние
из дамаста, отороченное мехом. В одеянии преобладают красные тона. Как же
он напуган! Он ёжится, дрожит и оглядывается через плечо. В другой руке
у него небольшой нож, но он слишком запуган и сильно трясётся, чтобы им
воспользоваться. Теперь я смутно начинаю различать фигуры на заднем плане.
Свирепые лица, бородатые и мрачные, вырисовываются из тумана. Вот я вижу
ужасное существо — человек-скелет с впалыми щеками и запавшими глазами. В руке у него нож. Справа от женщины стоит высокий мужчина, очень
молодой, с русыми волосами, лицо его угрюмо и мрачно. Красивая женщина
смотрит на него с вызовом. Так же смотрит и мужчина, лежащий на земле.
Этот молодой человек, похоже, вершит их судьбы. Склонившийся мужчина
прячется в юбках женщины. Высокий молодой человек нагибается и пытается оттащить его. Вот так много я увидел прошлой ночью, прежде чем зеркало прояснилось. Неужели я никогда не узнаю, с чего всё началось и чем всё
закончилось? Это не просто игра воображения, в этом я совершенно уверен.
Где‑то, когда‑то эта сцена уже разыгрывалась, а старое зеркало просто отразило её. Но когда и где?
20 января. Моя работа подходит к концу, настало время предоставить результаты. Я чувствую напряжение в мозгах, ощущение нестерпимого напряжения, которое предупреждает меня о том, что что‑то должно произойти. Я выложился до предела. Сегодняшняя ночь должна стать последней. Огромным
усилием воли я должен закончить последнюю книгу и завершить дело до того,
как встану с кресла. Я сделаю это. Я сделаю.
7 февраля. Сделал. Боже мой, какой это был труд! Я не знаю, хватит ли
у меня сил, чтобы описать это.
Позвольте мне сначала объяснить, что я пишу это в частной клинике доктора Синклера примерно через три недели после последней записи в этом дневнике. В ночь на 20 января моя нервная система окончательно сдала, и я ничего
не помнил до тех пор, пока три дня назад не оказался в этом месте успокоения.
Теперь я могу отдыхать с чистой совестью. Моя работа была сделана до того,
как я пошел ко дну. Мои цифры в руках адвокатов. Охота окончена.
А теперь я должен описать ту последнюю ночь. Я поклялся закончить свою
работу в тот день и усердно взялся за неё, хотя голова у меня раскалывалась, но
я не поднимал глаз, пока не дописал последний столбец. Я с трудом сдерживал себя, так как всё время знал, что в зеркале происходят удивительные вещи.
Каждый нерв в моем теле говорил мне об этом. Если бы я поднял глаза, моей
работе пришел бы конец. Поэтому я не отрывал взгляда от книги, пока всё не

серебряное зеркало

245

было закончено. Когда же, наконец, с пульсирующими от напряжения висками
я бросил перо и поднял глаза, то передо мной предстало невероятное зрелище!
Зеркало в серебряной раме было похоже на ярко освещенную сцену, на
которой разыгрывалась драма. Тумана теперь не было. Напряжение моих нервов вызвало эту удивительную ясность. Каждая деталь, каждое движение
были чётким, как в жизни. Подумать только, что я, усталый бухгалтер, самый
прозаичный представитель человечества, перед которым лежат бухгалтерские
книги жуликоватого банкрота, избран из всего рода человеческого для созерцания такой сцены!
Это была та же сцена и те же персонажи, но драма вышла на новый уровень.
Высокий юноша попытался обнять женщину. Она отстранилась от него и смотрела с отвращением на лице. Вокруг него стояла дюжина человек — свирепых бородатых мужчин. Они оторвали скорчившегося мужчину от его хватки
за подол её платья и набросились на него с ножами. Казалось, они все вместе
наносят ему удары. Их руки поднимались и опускались. Кровь из него не текла, а брызгала. Его красное одеяние было залито ею. Он бросался то в одну,
то в другую сторону, багровея, как перезрелая слива. Они всё ещё били его
ножами, и из него все еще вырывались кровавые брызги. Это было ужасно
и кошмарно! Они потащили его, бьющегося, к двери. Женщина посмотрела
на него через плечо, и у неё открылся рот. Я ничего не слышал, но знал, что она
кричит. И тут, то ли от этого нервного видения, то ли от того, что, закончив
работу, на меня навалилась вся тяжесть последних недель, комната заплясала
вокруг меня, пол словно провалился под ногами, и я больше ничего не помню.
Ранним утром домовладелица нашла меня бесчувственным перед серебряным
зеркалом, но сам я ничего не сознавал, пока три дня назад не проснулся в глубоком покое медицинской палаты.
9 февраля. Только сегодня я рассказал доктору Синклеру о своих впечатлениях. Раньше он не позволял мне об этом рассказывать. Он слушал меня с глубоким интересом. «Вы не связываете это с каким‑нибудь известным историческим эпизодом?» — спросил он с подозрением в глазах. Я заверил его, что
ничего не смыслю в истории. «Вы не знаете, откуда взялось это зеркало и кому
оно когда‑то принадлежало?» — продолжил он. «А вы?» — спросил я, потому
что он говорил, как бы на что‑то намекая. «Это невероятно, — сказал он, —
и всё же, как ещё это можно объяснить? Сцены, которые вы описали ранее, навели меня на одну мысль, но теперь это вышло за рамки простого совпадения.
Вечером я принесу кое‑какие книги».
Позже. Он только что ушел от меня. Позвольте мне изложить его слова настолько точно, насколько я могу их вспомнить. Он начал с того, что положил
несколько заплесневелых томов на мою кровать.
— С ними вы можете ознакомиться на досуге, — сказал он. — У меня здесь
есть кое-какие записи, которые вы можете подтвердить. Нет никаких сомнений, что то, что вы видели, — это убийство Риццио шотландскими дворянами
в присутствии Марии, которое произошло в марте 1566 года. Ваше описание

246

артур конан дойл

этой женщины очень точное. Высокий лоб и тяжелые веки в сочетании с необычайной красотой вряд ли могли быть присущи двум женщинам. Высокий
молодой человек был её мужем, Дарнли. Риццио, говорится в «Хронике»,
был одет в свободное одеяние из дамаста багрового цвета, отороченного мехом. Одной рукой он сжимал платье Марии, в другой держал кинжал. Вашим
свирепым человеком-скелетом с ввалившимися глазами был Рутвен, который
только что поднялся с одра болезни. Каждая деталь точна.
— Но почему именно со мной? — спросил я в замешательстве. — Почему
из всего человечества это привиделось именно мне?
— Потому что вы были в подходящем психическом состоянии, чтобы воспринять это видение. Потому что вы случайно стали обладателем зеркала, которое и дало это представление.
— Зеркало! Значит, вы думаете, что это было зеркало Марии и что оно стояло в комнате, где было совершено преступление?
— Я убежден, что это было зеркало Марии. Она была королевой Франции.
Её личная собственность была быть отмечена королевским гербом. То, что вы
приняли за три наконечника копья, на самом деле были лилиями французских
королей.
— А надпись? — спросил я.
— «Sanc. X. Pal». На самом деле это сокращение от — «Sanctae Crucis
Palatium». Кто-то сделал на зеркале пометку о том, откуда оно взялось. Это
был дворец Святого Креста.
— Оно из Холирудского дворца! — воскликнул я.
— Вот именно. Ваше зеркало родом из Холируда. С вами приключился
очень необычный инцидент, и вы спаслись. Я верю, что вы никогда больше
не станете подвергать себя такой опасности, не совершайте прежних ошибок.

КОЖАНАЯ ВОРОНКА

Мой друг, Лайонел Дакр, жил на улице де Ваграм в Париже. Его дом находился с левой стороны улицы, когда спускаешься от Триумфальной арки. Он
был довольно маленьким, с железными перилами и газоном перед ним. Я полагаю, что он стоял здесь задолго до того, как была проложена аллея, потому что
серая плитка перед домом была покрыты пятнами лишайника, а стены расписаны плесенью и обесцвечены возрастом. С улицы дом выглядел небольшим —
пять окон спереди, если я правильно помню, сзади находилась большая длинная комната. Именно здесь Дакр хранил уникальную библиотеку оккультной
литературы и коллекцию фантастических диковинок, которые служили хобби
для него самого и развлечением для его друзей. Богатый человек с утонченными и эксцентричными вкусами, он потратил большую часть своей жизни и состояния на то, чтобы собрать воедино то, что считалось уникальной частной
коллекцией талмудических, каббалистических и магических произведений,
многие из которых представляли большую редкость и ценность. Его вкусы
тяготели к чудесному и чудовищному, и я слышал, что его эксперименты в направлении неизведанного перешли все границы цивилизованности и приличий. Со своими английскими друзьями он никогда не заговаривал на подобные темы и придерживался манеры студента-дилетанта; но один француз, чьи
вкусы были того же рода, уверял меня, что в этом большом и величественном
зале, уставленном полками с книгами и стендами с экспонатами, совершались
самые ужасные бесчинства черной мессы.
Внешности Дакра было достаточно, чтобы показать, что его глубокий интерес к этим психическим вопросам был скорее интеллектуальным, чем духовным. На его тяжелом лице не было и следа аскетизма, но в его огромном, похожем на купол черепе, который поднимался вверх из-под редеющих локонов,
словно снежный пик над бахромой елей, было много психической силы. Его
знания превосходили мудрость, а силы — характер. Маленькие светлые глаза,
глубоко запрятанные в мясистое лицо, светились умом и неослабевающим любопытством к жизни, но это были глаза сластолюбца и эгоиста. Хватит об этом

Он был довольно маленьким, с железными перилами и газоном перед ним..

кожаная воронка

249

человеке, ведь он уже мёртв. Он умер, бедняга, в тот самый момент, когда был
уверен, что наконец-то открыл эликсир жизни. Здесь я хочу рассказать не о его
сложном характере, а об очень странном и необъяснимом инциденте, который
произошел во время моего визита к нему ранней весной 82-го года.
Я познакомился с Дакром в Англии, поскольку мои исследования в Ассирийском зале Британского музея проходили как раз в то время, когда он пытался выяснить мистический и эзотерический смысл вавилонских табличек,
и эта общность интересов свела нас вместе. Случайные замечания привели
к ежедневному общению, переходящему в дружбу. Я пообещал ему, что во время моего следующего визита в Париж зайду к нему. В то время, когда я мог
выполнить свое обещание, я проживал в коттедже в Фонтенбло, и поскольку
вечерние поезда были неудобны, он предложил мне переночевать в его доме.
— У меня есть только один свободный диван, — сказал он, указывая на
него. — Надеюсь, что вам там будет удобно.
Это была необычная спальня с высокими стенами, уставленными коричневыми томами, но для такого книжного червя, как я, не может быть более
приятной мебели, и нет запаха, столь приятного для моих ноздрей, как этот
слабый, тонкий аромат, исходящий от старых книг. Я заверил его, что не мог бы
пожелать более очаровательной комнаты и более благоприятного окружения.
— Возможно обстановка вам покажется ни удобной, ни традиционной, но
она, по крайней мере, мне дорого обошлась, — сказал он, оглядывая эти полки.
— Я потратил почти четверть миллиона на окружающие вас предметы. Книги,
оружие, драгоценные камни, резьба по дереву, гобелены, изображения — вряд
ли здесь найдется вещь, у которой не было бы своей истории, и, как правило,
о ней стоит рассказать.
Говоря это, он сидел по одну сторону камина, а я — по другую. Справа
от него стоял стол для чтения, и яркая лампа освещала его золотистым светом. В центре стола лежал свернутый палимпсест, а вокруг него множество
причудливых безделушек. Одной из них была большая воронка, такая, какие
используются для наполнения винных бочек. Судя по всему, она была сделана
из черного дерева и окантована потускневшей латунью.
— Любопытная вещичка, — заметил я. — И какая у неё история?
— О! — сказал он. — Это тот самый вопрос, который я задавал сам себе
множество раз. Я бы многое отдал, чтобы узнать ответ. Возьмите её в руки и осмотрите.
Я так и сделал, и обнаружил, что материал, который я принял за дерево, на
самом деле был кожей, хотя возраст высушил её до чрезвычайной твердости.
Это была большая воронка, в которой, наверное, помещалась целая кварта.
Латунный обод опоясывал широкий конец, но узкий тоже был отделан металлом.
— Что вы об этом думаете? — спросил Дакр.
— Я полагаю, что он принадлежал какому-нибудь виноделу или пивовару
в средние века, — ответил я. — Я видел в Англии кожаные сосуды для питья

250

артур конан дойл

— Любопытная вещичка, — заметил я. — И какая у неё история?
семнадцатого века — «блэк джек», как их называли, — которые были того же
цвета и твердости.
— Осмелюсь предположить, что эта воронка примерно того же времени,
— сказал Дакр, — и несомненно она использовалась для наполнения сосудов жидкостью. Однако, если мои подозрения верны, то использовал её очень
странный винодел и наполнял им весьма необычный бочонок. Не замечаете ли
вы ничего странного на конце воронки?

кожаная воронка

251

Поднеся его к свету, я заметил, что примерно в пяти дюймах над латунным
наконечником узкое горлышко кожаной воронки было все измято и зазубрено,
как будто кто-то надрезал его тупым ножом. Только в этом месте на мертвой
черной поверхности имелись шероховатости.
— Кто-то, вероятно, пытался отрезать горлышко, — предположил я.
— Вы думаете это сделали ножом?
— Ну, не знаю, тут явно видны следы надрезов. Чтобы оставить эти следы
на таком прочном материале, каким бы инструментом не пользовались, требовалась определенная сила. Ну, а что вы думаете об этом? Я подозреваю, что
вы знаете больше, чем говорите.
Дакр улыбнулся, и его маленькие глазки блеснули знанием.
— Вы включили психологию сновидений в число своих научных исследований? — спросил он.
— Я даже не знал, что существует такая дисциплина.
— Мой дорогой сэр, эта полка над стендом с драгоценными камнями заполнена книгами, начиная с Альберта Великого, и далее, которые не касаются
никакой другой темы. Это целая наука.
— Наука шарлатанов!
— Шарлатан всегда является первопроходцем. От астролога произошёл астроном, от алхимика — химик, от месмериста — психолог-
экспериментатор. Вчерашний шарлатан — это завтрашний профессор. Даже
такие тонкие и неуловимые вещи, как сны, со временем будут приведены
в систему и порядок. Когда это время придёт, исследования наших друзей
с этой книжной полки больше не будут развлечением мистиков, а станут основами новой науки.
— Предположим, это так, но какое отношение наука о сновидениях имеет
к большой черной воронке с латунной окантовкой?
— Я вам сейчас расскажу. Как вы знаете, у меня есть агент, который всегда
в поиске раритетов и диковинок для моей коллекции. Несколько дней назад
он услышал, что один из торговцев на Куэ приобрел какой-то старый хлам,
найденный в шкафу в старинном доме на задворках улицы Матюрен, в Латинском квартале. Столовая этого старинного дома украшена щитом, с красными
полосами на серебряном поле, который, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, является гербом Николаса де ла Рейни, высокопоставленного чиновника короля Людовика XIV. Нет никаких сомнений, что и другие предметы
в шкафу относятся к раннему периоду правления этого короля. Отсюда следует
вывод, что все они принадлежали этому Николасу де ла Рейни, который, как
я понимаю, был человеком, уполномоченным на поддержание и исполнение
драконовских законов той эпохи.
— И что это значит?
— Теперь я попрошу вас ещё раз взять воронку в руки и осмотреть
верхний латунный ободок. Можете ли вы различить на нём какие-либо
надписи?

252

артур конан дойл

— На нем определенно есть несколько царапин, почти стершихся со временем. Общее впечатление — это несколько букв, последняя из которых имела
некоторое сходство с буквой «Б».
— Вы думаете это «Б»?
— Определенно.
— Я тоже так думаю. На самом деле, я нисколько не сомневаюсь, что это
буква «Б».
— Но у упомянутого вами дворянина в инициалах на конце была бы «Р».
— Вот именно! В этом-то и прелесть. Он владел этим диковинным предметом, и при этом на нём были чужие инициалы. Зачем он это сделал?
— Я даже не могу себе представить, а вы что думаете?
— Я могу только, пожалуй, предполагать. Вы замечаете что-нибудь, нарисованное чуть дальше?
— Я бы сказал, что это корона.
— Но если вы рассмотрите её при хорошем освещении, то убедитесь, что
это не обычная корона. Это геральдическая корона — символ знатности, состоящий из чередования четырех жемчужин и земляничных листьев — знака
маркиза. Таким образом, мы можем сделать вывод, что человек, чьи инициалы
заканчиваются на «Б», имел право на эту корону.
— Значит, эта обычная кожаная воронка принадлежала маркизу?
Дакр как-то странно улыбнулся.
— Или какому-нибудь члену его семьи, — сказал он. — Вот что мы можем
почерпнуть из этого ободка с гравировкой.
— Но какое отношение всё это имеет к снам?
Не знаю, то ли от взгляда Дакра, то ли от какого‑то тонкого намёка в его
манере, но чувство отвращения, беспричинного ужаса охватило меня, когда
я посмотрел на старый сморщенный кусок кожи.
— Я не раз получал важную информацию через свои сны, — заявил мой
собеседник в свойственной ему дидактической манере. — Теперь я взял за правило, когда у меня возникают сомнения по какому-либо вопросу, класть на время сна рядом с собой предмет, о котором идёт речь, и надеяться на прозрение.
Этот процесс мне не кажется очень уж загадочным, хотя он еще и не получил
благословения ортодоксальной науки. Согласно моей теории, любой предмет,
который был тесно связан с каким-либо высшим проявлением человеческих
эмоций, будь то радость или боль, сохраняет определенную атмосферу или ассоциацию, которую он способен передать чувствительному уму. Под чувствительным умом я имею в виду не ум душевнобольного, а такой тренированный
и образованный ум, каким обладаем вы или я.
— Вы хотите сказать, что, например, если я буду спать рядом вот с этим старым мечом, висящим на стене, мне может присниться какой-нибудь кровавый
эпизод, в котором этот самый меч участвовал?
— Прекрасный пример, ибо, собственно говоря, этим мечом пользовался
и я, и я видел во сне смерть его владельца, погибшего в жестокой стычке, ко-

кожаная воронка

253

торую мне не удалось установить, но она явно произошла во времена Фронды. Если вдуматься, некоторые народные приметы показывают, что этот факт
признавался уже нашими предками, хотя мы, по своей мудрости, отнесли его
к суевериям.
— Например?
— Ну, например, подкладывание кусочка торта невесты под подушку, чтобы спящему снились приятные сны. Это один из нескольких примеров, которые вы найдете в небольшой брошюре, которую я сейчас пишу на эту тему. Но
вернемся к делу — однажды я спал с этой воронкой рядом, и мне приснился
сон, который, безусловно, проливает удивительный свет на её использование
и происхождение.
— Что вам приснилось?
— Мне приснилось...
Он сделал паузу, и на его массивном лице появилось выражение пристального интереса.
— Ей-богу, это отличная мысль, — вдруг сказал он. — Это действительно
будет чрезвычайно интересный эксперимент. Я думаю, вы сами по себе неплохой медиум — с нервами, которые легко откликаются на любое воздействие.
— Я никогда не проверял себя в этом смысле.
— Тогда сегодня ночью мы вас проверим. Могу ли я попросить вас кое
о чём в качестве очень важного одолжения? Когда сегодня вы ляжете спать
на этот диван, положите рядом с подушкой эту старую воронку.

Попробую как можно точнее описать сцену, которая предстала передо мной
во сне.

254

артур конан дойл

Просьба показалась мне нелепой, но я сам, по своей сложной натуре, жажду всего причудливого и фантастического. Я не имел ни малейшей веры в теорию Дакра и не надеялся на успех такого эксперимента. И все же меня забавляло — эксперимент должен был быть проведен. Дакр с большой серьезностью
придвинул к изголовью моего дивана небольшую подставку и поставил на неё
воронку. Затем, после короткого разговора, он пожелал мне спокойной ночи
и ушёл.
Некоторое время я сидел, покуривая у тлеющего камина и перебирая в уме
произошедший любопытный казус и странный опыт, который мог меня ожидать. Каким бы скептиком я ни был, в уверенности Дакра было что‑то впечатляющее, а моё необычное окружение, огромная комната с развешанными
по ней странными и зачастую зловещими предметами, вселяла в мою душу
торжественность. Наконец я разделся и, погасив лампу, лёг. Улёгшись, я долго
ворочался, а затем заснул. Попробую как можно точнее описать сцену, которая предстала передо мной во сне. Она запечатлелась в моей памяти отчетливее, чем всё, что я видел наяву. Там была комната, похожая на склеп. Четыре
арки по углам поднимались вверх, соединяясь с острой чашеобразной крышей.
Строение выглядело грубо сделанным, но очень прочным. Очевидно, это была
часть большого здания.
Три человека в черном, в странных черных бархатных шапках, сидели в ряд
на покрытом красным ковром возвышении. Их лица были очень серьезны и печальны. Слева стояли два человека в длинных одеждах с папками в руках, которые, казалось, были набиты бумагами. Справа, глядя в мою сторону, стояла
невысокая женщина со светлыми волосами и необычными светло-голубыми
глазами — глазами ребенка. Она была уже не слишком юная, но её еще нельзя
было назвать взрослой женщиной. Её фигура была склонна к полноте, а осанка — гордой и уверенной. Лицо девушки было бледным, но безмятежным. Это
было любопытное лицо, миловидное и в то же время кошачье, с едва уловимым намеком на жестокость в выражении прямого, сильного маленького рта
и пухлой челюсти. Она была одета в какое‑то свободное белое платье. Рядом
с ней стоял худенький священник, который что‑то шептал ей на ухо и постоянно поднимал перед её глазами распятие. Она повернула голову и неподвижно
посмотрела мимо распятия на трех мужчин в черном, которые, как мне показалось, были ее судьями.
Пока я смотрел, трое «судей» встали и что‑то сказали, но я не мог разобрать слов, хотя и слышал, что говорил тот, кто находился в центре. Затем они
вышли из комнаты, сопровождаемые двумя мужчинами с бумагами. В тот же
миг в зал ввалились несколько грубоватого вида парней в крепких камзолах
и убрали сначала красный ковер, а затем доски, из которых состоял помост,
полностью освободив помещение. Когда помост убрали, я увидел за ним несколько необычных предметов мебели. Один из них был похож на кровать с деревянными роликами на каждом конце и ручкой лебедки, регулирующей её
длину. Другим был деревянный конь. Там было еще несколько любопытных

кожаная воронка

255

предметов, а также несколько раскачивающихся веревок, которые свисали
со шкивов. Это мало чем отличалось от современного спортивного зала.
Когда помещение было очищено, появилась новая фигура. Это был высокий, худой человек в черной одежде, с изможденным и суровым лицом. Вид
этого человека заставил меня содрогнуться. Вся его одежда блестела от жира
и была покрыта пятнами. Он держался с неторопливым и внушительным достоинством, как будто с момента своего появления здесь он стал хозяином
положения. Несмотря на его грубый вид и убогую одежду, теперь это было
его дело, его помещение, его власть. На левом предплечье у него был перекинут моток тонких веревок. Девушка оглядела его с ног до головы, но выражение её лица не изменилось. Оно осталось уверенным, даже немного вызывающим. А вот со священником всё было совсем иначе. Его лицо жутко побелело, и я увидел, как на его высоком покатом лбу заблестели капельки пота. Он
вскидывал руки в молитве и постоянно наклонялся, бормоча на ухо девушке
отчаянные слова.
Человек в чёрном подошел к женщине и, взяв одну из веревок с левой руки,
связал ей руки. Она покорно протянула их к нему. Затем он грубо взял её за
руку и подвел к деревянному коню, который был чуть выше её талии. Девушку
подняли и положили на коня спиной вниз, а лицом к потолку, а священник,
дрожа от ужаса, бросился вон из комнаты. Губы несчастной быстро шевелились,
и, хотя я ничего не слышал, но знал, что она молится. Ноги девушки свисали
по обе стороны от коня, и я увидел, что грубые слуги привязали веревки к её
лодыжкам, а другие концы прикрепили к железным кольцам в каменном полу.
Сердце мое замерло, когда я увидел эти зловещие приготовления, и в то же
время меня охватил ужас, не позволяющий оторвать глаз от этого странного
зрелища. В комнату вошёл мужчина с ведрами воды в обеих руках. За ним последовал другой с ещё одним ведром. Их поставили рядом с деревянным конем.
В другой руке у второго мужчины был деревянный ковш — плошка с прямой
ручкой. Он протянул его человеку в черном. В этот момент один из верзил подошёл с темным предметом в руке, который даже во сне вызвал у меня смутное
ощущение чего-то знакомого. Это была кожаная воронка. С ужасающей энергией он втолкнул её в рот несчастной — но я больше не мог этого выносить.
У меня от ужаса волосы встали дыбом. Я корчился, я боролся, я вырвался из
оков сна и с криком ворвался в реальный мир и обнаружил, что лежу, дрожа от
ужаса, в огромной библиотеке, а лунный свет льётся через окно и отбрасывает
странные серебристо-черные узоры на противоположную стену. С каким облегчением я почувствовал, что вернулся в XIX век, вышел из средневекового склепа в мир, где у людей в груди есть человеческие сердца. Я сел на диване, дрожа
всем телом, мой разум разрывался между благодарностью и ужасом. Подумать
только! Как вообще совершались такие ужасные вещи? Как они могли совершаться без того, чтобы Бог не поразил негодяев насмерть на месте? Было ли все
это фантазией, или же действительно происходило в черные, безжалостные дни
мировой истории? Я опустил свою пульсирующую голову на трясущиеся руки.

А потом фигура выплыла на белую дорожку лунного света, и я снова вздохнул.

кожаная воронка

257

И вдруг сердце словно замерло в груди, и я даже не смог закричать — так велик
был мой ужас. Что-то приближалось ко мне из темноты комнаты.
Это был ужас, тот надвигающийся ужас, который ломает дух человека.
Я не мог думать, не мог молиться — я мог только сидеть, как застывшее изваяние, и смотреть на темную фигуру, которая приближалась ко мне. А потом
фигура выплыла на белую дорожку лунного света, и я снова вздохнул. Это был
Дакр, и по его лицу было видно, что он был испуган не меньше меня.
— Что с вами? Ради бога, в чем дело? — спросил он хриплым голосом.
— О, Дакр, как я рад вас видеть! Я побывал в аду. Это было ужасно.
— Значит, это вы кричали?
— Боюсь признаться, но это я.
— Крик разнесся по всему дому. Все слуги в ужасе.
Он чиркнул спичкой и зажег лампу.
— Я думаю, мы сможем снова разжечь огонь в камине, — добавил он, подбрасывая несколько поленьев на тлеющие угли. — Боже милостивый, мой дорогой друг, как вы побелели! У вас такой вид, словно вы увидели привидение.
— Так и есть— несколько привидений.
— Значит, кожаная воронка подействовала?
— Я бы не стал больше спать рядом с этой адской штукой ни за какие деньги, которые вы могли бы мне предложить.
Дакр усмехнулся.
— Я ожидал, что у вас будет бурная ночь, — сказал он. — Я это говорю, потому что ваш крик был не самым приятным звуком в два часа ночи. Я полагаю,
что, судя по вашим словам, вы видели это ужасное дело?
— Какое ужасное дело?
— Пытка водой — «Экстраординарный допрос», как это называлось в добрые времена Короля-Солнца. Вы выдержали это до конца?
— Нет, слава Богу, я проснулся до того, как всё началось по-настоящему.
— Это только к лучшему для вас. Я продержался до третьего ведра. Ну, это
давняя история, и все они уже в могилах, так или иначе, какая разница, как
они туда попали? Я полагаю, вы понятия не имеете, что это было за зрелище?
— Пытки какой-то преступницы. Должно быть, она действительно была
ужасной злодейкой, если её преступления соразмерны наказанию.
— Что же, у нас есть это маленькое утешение, — сказал Дакр, кутаясь в халат и присаживаясь поближе к огню. — Они были соразмерны ее наказанию.
Конечно, если я не ошибаюсь в том, кто эта девушка.
— Откуда вы можете знать, кто она такая?
Вместо ответа Дакр взял с полки старинный том в пергаментном переплете.
— Послушайте, — сказал он, — это французский язык семнадцатого века,
но я буду давать приблизительный перевод по ходу дела. Вы сами поймете, разгадал я загадку или нет.
— Итак, «заключенная предстала перед Большой палатой парламента
в Турнеле, заседающей в качестве суда справедливости, по обвинению в убий-

258

артур конан дойл

стве маркиза Дре д'Обре, её отца, и двух её братьев, господ д'Обре, один из которых был гражданским лейтенантом, а другой — советником парламента».
Лично мне казалось трудным поверить, что она действительно совершала такие
злодеяния, потому что у неё была кроткая внешность, невысокий рост, светлая
кожа и голубые глаза. Тем не менее, суд, признав её виновной, приговорил её
к обычному и экстраординарному допросу, чтобы заставить назвать своих сообщников, после чего девушку отвезли в повозке на Гревскую площадь, где ей
отрубили голову, а тело впоследствии сожгли, и прах развеяли по ветру. Дата
этой записи — 16 июля 1676 года.
— Это интересно, — отметил я, — но неубедительно. Как вы докажете, что
эти две девушки — одно и то же лицо?
— Я как раз подхожу к этому. Далее в повествовании рассказывается
о поведении женщины во время допроса: «Когда палач приблизился к ней,
она узнала его по веревкам, которые он держал в руках, и сразу же протянула к нему свои руки, оглядывая его с головы до ног, не произнося ни слова».
Как вам это?
— Да, так и было.
— Или вот: «она, не моргнув глазом, смотрела на деревянного коня
и кольца, которые вывихнули ей суставы и вызвали столько криков агонии.
Когда её взгляд упал на три ведра с водой, которые были приготовлены для
нее, она сказала с улыбкой: «Всю эту воду, должно быть, принесли сюда с целью напоить меня, месье. Я надеюсь, вы понятия не имеете, как заставить человека моего маленького роста выпить всё это?». Мне зачитать подробности
пытки?
— Нет, ради всего святого, не надо.
— Вот фраза, которая, несомненно, должна показать вам, что здесь записана
та самая сцена, которую вы наблюдали сегодня ночью: «Добрый аббат Пирот,
не в силах созерцать муки, которые испытывала кающаяся грешница, поспешил
покинуть комнату». Вас это убеждает?
— Полностью. Не может быть никаких сомнений в том, что это действительно одно и то же событие. Но кто же тогда эта дама, чья внешность была
столь привлекательна, а конец столь ужасен?
Вместо ответа Дакр подошел ко мне и поставил маленькую лампу на столик,
стоявший у моей кровати. Подняв злополучный предмет, он повернул латунный ободок так, чтобы свет падал на него полностью. При таком освещении
гравировка казалась более четкой, чем накануне вечером.
— Мы уже договорились, что это значок маркиза или его жены, — сказал
он. — Мы также решили, что последняя буква — «Б».
— Да.
— Теперь я предлагаю вам, чтобы остальные буквы слева направо были:
«М», «M», маленькая «д», «О», маленькая «д», а затем конечная «Б».
— Да, я уверен, что вы правы. Я совершенно отчетливо различаю две маленькие буквы «д».

кожаная воронка

259

То, что он выгравировал на нём её инициалы для сведения других,
было, конечно, вполне обычным поступком с его стороны.
— То, что я вам сегодня прочитал, — сказал Дакр, — это официальный
протокол судебного процесса над Мари Мадлен д'Обре, маркизой де Бринвилье, одной из самых известных отравительниц и убийц всех времен и народов.
Я сидел молча, потрясенный необычностью этого происшествия и полнотой доказательств, с помощью которых Дакр раскрыл мне истинный смысл.
Я смутно припоминал некоторые детали биографии этой женщины, её безудержное распутство, хладнокровное и длительное истязание больного отца,
убийство братьев из корыстных побуждений. Я вспомнил также, что храбрость,
с которой она умерла, в какой-то мере искупила ужас её жизни, и что весь Париж сочувствовал её последним мгновениям и благословлял её, как мученицу
в течение нескольких дней после того, как они прокляли её, объявив убийцей.
Одно возражение, и только одно, пришло мне в голову.
— Как её инициалы и знак отличия оказались на воронке? Ведь не довели
же они свое средневековое почтение к знати до того, чтобы украшать орудия
пыток их именами и титулами?
— Я и сам был озадачен этим самым вопросом, — сказал Дакр, — но он
допускает простое объяснение. Дело вызвало необычайный интерес в то время, и не могло быть ничего более естественного, чем то, что Ла Рейни, глава
тайного сыска, сохранил этот инструмент в качестве мрачного сувенира. Не
часто маркиза Франции подвергалась экстраординарному допросу. То, что он
выгравировал на нём её инициалы для сведения других, было, конечно, вполне
обычным поступком с его стороны.
— А это? — спросил я, указывая на зазубренные отметины.
— Она была жестокой тигрицей, — сказал Дэйкр, отворачиваясь. — Я думаю, очевидно, что зубы у неё, как и у других тигриц, были крепкими и острыми.

ИЗ ГЛУБИНЫ

До тех пор, пока океаны являются узами, связывающими воедино великую
Британскую империю, в наших неспешных фризских умах будет царить романтика. Ибо душа покоряется волнам, как волны — луне. Когда великие пути
империи пролегают по дорогам, полным странных зрелищ и звуков, с опасностями по обеим сторонам, — только скучный разум не сохранит в себе хоть
какой-то след такого путешествия. Теперь Британия лежит далеко за пределами
самой себя, ибо, по правде говоря, трехмильная граница на других берегах —
это граница, которая была завоевана молотом, ткацким станком и киркой, а не
военным искусством. Ведь как гласит история, ни короли с их могуществом,
ни армии с их знамёнами не могут преградить путь человеку, который, имея
в своем кармане два пенса и хорошо зная, где он может превратить их в три
пенса, стремиться к этой единственной цели. И по мере того, как расширялась
империя, расширялось и сознание Британии, распространяясь на свободу слова, свободу прессы, свободу торговли, пока все люди не увидели, что Остров
охватывает все континенты и все пути ведут к нему.
Но за это приходится платить, и цену немалую. Как древнему зверю в качестве дани каждый год полагалась одна молодая человеческая жизнь, так и нашей
Империи изо дня в день мы приносим плоды нашей юности. Она охватывает
весь мир, и она безмерно сильна, но единственное топливо, которое может привести её в движение, — это жизни британских парней. Вот так и получается,
что в старых седых соборах, вглядываясь в латунные надписи на стенах, мы видим незнакомые слова, такие слова, что те, кто возводил эти стены никогда и не
слышали, ибо именно в Пешаваре, Умбалле, Корти и Форт-Пирсоне умирают
молодые люди, оставляя после себя лишь историю и латунные буквы. Если бы
каждый человек имел обелиск, в том месте, где он уснул вечным сном, то можно было бы не проводить пограничную черту, так как ряд британских могил
всегда бы показывал, насколько высок был прилив англосаксов.
Всё это, а также воды, которые отделяют нас от Франции и соединяют
с остальным миром, придаёт нам романтический оттенок. Ведь когда столько

из глубины

261

близких за морями, среди пуль
горцев или болотной малярии,
где смерть внезапна, а расстояния огромны, разум напрямую
общается с другим разумом,
и тогда возникают странные
рассказы о снах, предчувствиях
или видениях, где мать видит
своего умирающего сына и уже
проходит первая горечь её
утраты, прежде, чем приходит весть, сообщающая
о случившемся. В последнее время ученые
исследовали этот вопрос и даже дали ему название,
но что мы можем знать об этом,
кроме того, что бедная измученная душа, когда ей трудно и тяДжон Ванситтарт был младшим
жело, может пронести через всю
партнером фирмы «Хадсон и
необъятную землю картину своВанситтарт», экспортеров кофе
ей беды до самой близкой к ней
с острова Цейлон.
души. Я далёк от того, чтобы
утверждать, что внутри нас нет
такой силы, ибо из всего, что может постичь мозг, последним будет он сам,
но всё же стоит быть очень осторожным в таких вопросах, ведь однажды я сам
узнал, что, нечто казавшееся находящимся в рамках законов природы, оказалось далёко за их пределами.
Джон Ванситтарт был младшим партнером фирмы «Хадсон и Ванситтарт», экспортеров кофе с острова Цейлон, и на три четверти голландцем

262

артур конан дойл

по происхождению, но полностью англичанин по своим взглядам. В течение
многих лет я был его агентом в Лондоне, и когда в 72‑м он приехал в Англию
на три месяца в отпуск, то обратился ко мне за рекомендациями, которые позволили бы ему увидеть городскую и деревенскую жизнь. Вооруженный семью
письмами, он покинул мой офис, и в течение многих недель обрывочные сообщения из разных уголков страны давали мне знать, что он снискал расположение в глазах моих друзей. Затем пришло известие о его помолвке с Эмили Лоусон, представительницей младшей ветви херефордских Лоусонов, и в самом
хвосте первых разлетевшихся слухов — известие о его окончательной женитьбе,
ибо ухаживания странника всегда недолги, тем более приближалось время возвращаться домой, на Цейлон. Они должны были вместе вернуться в Коломбо
на одном из множества собственных тысячетонных парусников, и это путешествие должно было стать их «королевским» медовым месяцем, одновременно
необходимостью и наслаждением.
Это были царские времена для выращивания кофе на Цейлоне, прежде
чем за один сезон грибок заставил целое сообщество пережить годы отчаяния и одержать одну из величайших коммерческих побед, которые когда‑либо одерживали смелость и изобретательность. Не так часто у людей хватает
духу, когда их великая отрасль угасает, через несколько лет поднять другую,
столь же богатую, способную занять место угасшей. Чайные плантации Цейлона — такой же истинный памятник мужеству, как Лев у Ватерлоо. Но в 72‑м
году над горизонтом еще не было ни облачка, и надежды плантаторов были
столь же велики и светлы, как и склоны холмов, на которых они выращивали
свой урожай. Ванситтарт приехал в Лондон со своей молодой красавицей-
женой. Я был представлен, пообедал с ними, и в конце концов было решено,
что я, — поскольку дела звали меня на Цейлон, — стану их попутчиком на паруснике «Восточная звезда», отплытие которого было назначено на следующий понедельник.
Следующий раз я увидел Ванситтарта в воскресенье вечером. Он появился в моих покоях около девяти часов вечера с видом человека, который чем-то
обеспокоен и не в духе. Его рука, когда я пожал её, была горячей и сухой.
— Я бы хотел, Аткинсон, — произнёс он, — чтобы вы дали мне немного
лаймового сока с водой. Меня мучает зверская жажда, и чем больше я пью, тем,
кажется, больше мне хочется.
Я позвонил в колокольчик и заказал кофе и бокалы.
— Вы раскраснелись, — заметил я, — и выглядите неважно.
— Нет, я этого не замечаю. У меня немного болит спина, и, кажется, я не
чувствую вкуса еды. Этот мерзкий Лондон душит меня. Я не привык дышать
воздухом, который употребили четыре миллиона легких, высасывая его со всех
сторон от вас.
Он взмахнул скрещенными руками перед лицом, как человек, которому
действительно трудно дышать.
— Прикосновение к морю быстро приведет вас в порядок.

из глубины

263

— Да, в этом я с вами согласен. В этом-то всё и дело. Мне не нужно другое
лекарство. Если я завтра не выйду в море, то заболею. Тут нет других вариантов.
Он выпил стакан разбавленного лаймового сока и хлопнул себя обеими
ладонями по пояснице, согнув костяшки пальцев.
— Кажется, мне стало легче, — сказал он, глядя на меня замутнённым взором. — А теперь мне нужна ваша помощь, Аткинсон, потому что я в довольно
неловком положении.
— Какая помощь?
— Вот в чём дело. Мать моей жены заболела, и жена отправилась к ней. Я не
мог поехать — вы сами знаете, как я был занят, — так что ей пришлось отправиться одной. Теперь я получил сообщение, что она не сможет приехать завтра
сюда, но сядет на корабль в Фалмуте в среду. Мы как раз заходим туда, как вы
знаете. Аткинсон, по-моему, это жестоко — требовать от человека, чтобы он
верил в чудо, и предавать проклятию, если он на это неспособен. Проклятию,
больше, чем требовалось от него веры.
Он наклонился вперед и начал прерывисто дышать, как человек, который
вот-вот разрыдается.
Тогда мне впервые пришло в голову, что я много слышал о его пьянстве на
Острове и что именно от бренди появились эти дикие слова и лихорадочные
руки. Покрасневшие щеки и остекленевшие глаза были явными симптомами
злоупотребления крепкими напитками. Печально было видеть столь благородного молодого человека во власти этого самого жестокого из всех дьяволов.
— Вам следует прилечь, — сказал я с некоторой суровостью.
Он зажмурил глаза, как человек, пытающийся проснуться, и удивленно
поднял голову.
— Так я и сделаю,— ответил он вполне разумно.— Только что я чувствовал
себя неважно, но теперь я снова сам себе хозяин. Дайте-ка вспомнить, о чём
я говорил? Ах да, конечно, о жене. Она присоединится ко мне в Фалмуте.
Я хочу отправиться в путешествие на корабле. Я считаю, что от этого зависит
моё здоровье. Мне нужно немного чистого воздуха, чтобы снова встать на ноги.
А вас прошу, как хорошего знакомого, отправиться в Фалмут по железной дороге, чтобы в случае нашего опоздания позаботиться о моей жене. Поселитесь
в гостинице «Ройял», а я сообщу ей, что вы будете там. Сестра привезет её
к вам в гостиницу, так что надеюсь всё будет нормально.
— Я сделаю это с удовольствием, — сказал я. — На самом деле, я и сам бы
предпочёл поехать по железной дороге, потому что у нас будет достаточно времени на море, прежде чем мы доберёмся до Коломбо. Я также считаю, что вы
остро нуждаетесь в свежем воздухе. А сейчас я бы на вашем месте пошёл и лег
спать.
— Да, я так и сделаю. Ночью я уже буду спать на борту судна. Знаете, —
продолжил он, когда глаза его снова помутнели, — я плохо спал последние
несколько ночей. Меня мучают теологические, то есть богословские — чёрт
возьми, — сомнения теологов. Я всё задавался вопросом, зачем Всемогущий

264

артур конан дойл

создал нас, и почему Он заставляет наши головы кружиться, а поясницу болеть.
Может быть, сегодня мне будет лучше.
Он поднялся и с усилием оперся об угол спинки кресла.
— Послушайте, Ванситтарт, — серьезно сказал я, подходя к нему и кладя
руку ему на плечо, — вам просто необходимо сейчас же отдохнуть. Вы не в состоянии выйти на улицу. Вы весь горите. Вы что, смешивали напитки?
— Напитки? — он тупо уставился на меня.
— Раньше вы лучше переносили выпивку, чем сейчас.
— Даю вам слово, Аткинсон, что я не пил уже два дня. Это не выпивка.
Я не знаю, что это такое. Полагаю, вы это считаете выпивкой?
Он взял мою руку в свою пылающую ладонь и провел ею по своему лбу.
— Великий боже! — сказал я.
На ощупь его кожа напоминала тонкий бархат, под которым лежит плотный
слой мелкой дроби. На ощупь в любом месте она была гладкой, но если провести по ней пальцем, то казалась шероховатой, как терка для мускатного ореха.
— Всё в порядке, — сказал он, улыбаясь моему испуганному виду. — У меня
уже бывала такая лихорадка.
— Но у нас здесь не бывает лихорадок.
— Это всё из-за Лондона. Я дышу испорченным воздухом. Но уже завтра
всё будет в порядке. На борту есть хирург, так что я буду в надежных руках.
Я должен идти.
— Только не сейчас, — сказал я, усаживая его обратно в кресло. — Это уже
не шутка. Вы не сдвинетесь с места, пока вас не осмотрит доктор. Оставайтесь
здесь.
Я схватил шляпу и, помчавшись к дому соседнего врача, привёл его с собой.
В комнате было пусто, Ванситтарта не было. Я позвонил в колокольчик. Слуга
сказал, что джентльмен заказал кэб сразу же после моего ухода и уехал на нём.
Он велел извозчику везти его в доки.
— Джентльмен не казался больным?
— Больным? — Мужичок улыбнулся. — Нет, сэр, он всё время пел.
На самом деле ситуация была не столь обнадеживающей, как показалось
моему слуге, но я подумал, что Ванситтарт направился прямиком на «Восточную звезду», а на её борту есть врач, так что я больше помочь ничем ему не мог.
Вспоминая его жажду, горящие руки, тяжелый взгляд, спотыкающуюся речь
и, наконец, этот лоб, с непонятными подкожными пупырышками, я погрузился в сон, который унёс с собой неприятные воспоминания о моем посетителе
и его визите.
В одиннадцать часов следующего дня я был в доках, но «Восточная звезда»
уже двинулась вниз по реке и была почти у Грейвзенда. В Грейвзенд я отправился
поездом, но успел лишь увидеть вдали её мачты и шлейф дыма от буксира перед
ней. Больше я ничего не слышал о нём, до того времени, как получил в Фалмуте
письмо о нём. Когда я туда прибыл, меня ждало сообщение от миссис Ванситтарт с просьбой встретиться с ней, и следующий вечер застал нас обоих в отеле

из глубины

265

«Ройял» в Фалмуте, где мы должны
были ожидать прибытия «Восточной
звезды». Прошло десять дней, а о судне
не было никаких известий.
Это были десять дней, которые я вряд ли забуду. В тот самый день, когда «Восточная звезда»
ушла с Темзы, разыгрался неистовый восточный ветер, который дул изо дня в день большую часть недели
без малейших признаков затишья. Такого ревущего, неистового, затяжного шторма не знали на южном побережье.
Из окон нашей гостиницы вид на море был затянут дымкой,
а под самым носом у нас был маленький полукруг из дождевой
воды, превратившийся в одну клокочущую пену. Ветер был так силён, что ни одна волна не могло высоко подняться на море, потому что
гребень каждой волны с визгом отрывался от неё и нёсся по заливу. Облака,
ветер, море — все неслось на запад, и там, глядя вниз на это безумное нагромождение стихий, я ждал день за днём. Моя единственная спутница — бледная, молчаливая девушка, с ужасом в глазах, постоянно прижимающаяся лбом
к оконной раме, пристально вглядывалась с раннего утра и до наступления
ночи, в эту стену серого тумана, и ждала, когда сквозь неё проступит силуэт
судна. Она ничего не говорила, но её лицо превратилось в один долгий вопль
отчаяния.
На пятый день я обратился за советом к старому моряку. Я предпочёл бы
сделать это наедине, но она увидела, как я разговариваю с ним, в мгновение ока
оказалась рядом с нами, с приоткрытыми губами и мольбой в глазах.
— Семь дней пути из Лондона, — сказал он, — и пять в шторм. Но на
Ла-Манше не видно ни единого корабля. На то есть три причины. Возможно,
«Восточная звезда» зашла во французский порт на той стороне Канала. Я бы
так и сделал.
— Нет, нет, Ванситтарт знает, что мы здесь. Он бы давно телеграфировал.
— Вероятно, так бы и было. Что ж, тогда возможно они сбежали от шторма, и если они это сделали, то сейчас они где-то недалеко от Мадейры. Может
и так, мэм, не стоит в этом сомневаться.
— А какой третий вариант, о котором вы упоминали?

266

артур конан дойл

— Нет, мэм, только два. По-моему, я ничего не говорил о третьем. Ваше
судно там, будьте уверены, далеко в Атлантике, и вы услышите об этом достаточно скоро, потому что погода меняется. А теперь не волнуйтесь, мэм, ждите
спокойно, и завтра вы увидите настоящее голубое небо Корнуолла.
Старый моряк оказался прав в своем предположении, потому что следующий день выдался спокойным и ясным, и только низкие редеющие облака на
западе отмечали последние следы штормового разгула. Но с моря по-прежнему
не поступало никаких известий, и не было видно никаких признаков корабля.
Прошло еще три томительных дня, самых утомительных за всю мою жизнь, когда в гостиницу пришел моряк с посланием. Я вскрикнул от радости. Оно было
от капитана «Восточной звезды». Когда я прочитал первые строки, я накрыл
его рукой, но она отдернула её в сторону.
— Я видела первые строки, — сказала она холодным, спокойным голосом.
— Могу посмотреть и остальные.
«Уважаемый сэр, — говорилось в письме, — мистер Ванситтарт заболел
оспой, и мы так далеко отклонились от курса, что не знаем, что делать, а он
не в себе и не может нам ничего сказать. По приблизительным подсчетам, мы
находимся всего в трехстах милях от Фуншала, поэтому я считаю, что нам
лучше всего двигаться туда, доставить мистера В. в больницу и ждать в бухте,
пока вы не прибудете. Как я понимаю, через несколько дней из Фалмута в Фуншал
должен отправиться парусник. Это послание отправлено на бриге «Мэриан»
из Фалмута, и капитану причитается пять фунтов.
С уважением, ДЖОН ХАЙНС.
Она была удивительной женщиной — совсем еще девчушка, только что из
школы, но спокойная и сильная, как мужчина. Она ничего не сказала — только
плотно сжала губы и надела шляпку.
— Вы собираетесь куда-то отправиться? — спросил я.
— Да.
— Могу ли я быть полезен?
— Нет, я иду к доктору.
— К доктору?
— Да. Чтобы узнать, как выхаживать больных оспой.
Она была занята этим весь вечер, а на следующее утро мы отплыли с прекрасным десятиузловым бризом на барке «Роза Шарона» на Мадейру. Пять
дней мы шли хорошо и были недалеко от острова, как на шестой наступил
штиль, и мы неподвижно лежали в море, медленно покачиваясь, но не прибавляя ни фута хода.
В десять часов вечера мы с Эмили Ванситтарт стояли, облокотившись на
поручни правого борта, за спиной у нас светила полная луна, отбрасывая черную тень барка и наших голов на сверкающую воду. От тени к одинокому горизонту тянулась расширяющаяся дорожка лунного света, мерцающая и пере-

из глубины

267

Джон Ванситтарт вынырнул из воды и посмотрел на нас.
ливающаяся на легком вздымании волн. Мы разговаривали, склонив головы,
обсуждая штиль, вероятность попутного ветра, вид неба, как вдруг раздался
резкий всплеск, похожий на прыжок лосося, и в ясном свете Джон Ванситтарт
вынырнул из воды и посмотрел на нас.
Я никогда в жизни не видел ничего более ясно, чем этого человека. Полная
луна освещала его, и он был всего на расстоянии трех взмахов весел. Его лицо
стало ещё более одутловатым, чем когда я видел его в последний раз, местами
покрылось темными струпьями, рот и глаза были открыты, как у человека,

268

артур конан дойл

пораженного каким-то непреодолимым удивлением. С плеч у него струилось
что-то белое, одна рука была поднята к уху, другая скрещена на груди. Я видел,
как он выпрыгнул из воды в воздух, и в штиль волны от его прыжка ударились
о борт судна. Затем его фигура снова погрузилась в воду, и я услышал треск,
похожий на потрескивание вязанки хвороста в костре в морозную ночь. Когда
я посмотрел снова, его не было видно, но быстрый водоворот на спокойном
море все еще отмечал место, где он был. Как долго я простоял там, ощущая покалывание в кончиках пальцев, одной рукой поддерживая потерявшую сознание женщину, а другой вцепившись в поручни судна, я не могу сказать. Я был
признан человеком медлительным и невосприимчивым к эмоциям, но в этот
раз, по крайней мере, я был потрясен до глубины души. Я постучал ногой по
палубе, чтобы убедиться, что я действительно хозяин своих чувств и что это не
какая-то безумная выходка непослушного мозга. Пока я стоял, всё ещё изумляясь, девушка вздрогнула, открыла глаза, ахнула, а затем выпрямилась, положив руки на поручни, и посмотрела на залитое лунным светом море с лицом,
постаревшим за летнюю ночь на десять лет.
— Вы видели его призрак? — пробормотала она.
— Да, я кое-что видел.
— Это был он. Это был Джон. Он мертв.
Я пробормотал несколько неубедительных слов сомнения.
— Несомненно, он умер в этот час, — прошептала она. — В больнице на
Мадейре. Я читала о таких вещах. Его мысли были со мной. Его призрак пришёл ко мне. О, мой Джон, мой дорогой, ненаглядный, потерянный навсегда,
Джон!
Внезапно она разразилась рыданиями, и я отвел её вниз, в каюту, где оставил
наедине с постигшим горем. В ту ночь с востока подул свежий ветер, и вечером
следующего дня мы миновали два островка Лос-Десертос и на закате бросили
якорь в заливе Фуншал. Невдалеке от нас лежала «Восточная звезда», на гротмачте развевался карантинный флаг, а на самом верху — «Джек».
— Видите? — Быстро сказала миссис Ванситтарт.
Теперь у неё были сухие глаза, потому что она знала, что произойдёт. В ту
ночь мы получили разрешение от властей подняться на борт «Восточной звезды». Капитан Хайнс ждал на палубе, на его грубоватом лице отражались замешательство и скорбь, пока он подыскивал слова, чтобы сообщить эту тяжелую
весть, но она перебила его.
— Я знаю, что мой муж мёртв, — сказала она. — Он умер вчера вечером,
около десяти часов, в больнице на Мадейре, не так ли?
Моряк ошарашено уставился на неё.
— Нет, мэм, он умер восемь дней назад в море, и нам пришлось похоронить его там, потому что мы лежали в штиле и не могли знать, когда сможем
добраться до суши.
Таковы основные факты о смерти Джона Ванситтарта и его появлении перед женой где‑то в районе 35 северной широты и 15 западной долготы. Более

из глубины

269

ясного случая появления призрака трудно представить, и с тех пор этот случай был рассказан как таковой, опубликован в печати, как таковой, одобрен
ученым сообществом, как таковой, и таким образом вместе со многими другими превратился в поддержку недавней теории телепатии. Сам я считаю, что
телепатия доказана, но я хотел бы выделить этот случай из всех доказательств
и сказать, что я думаю, что это был не призрак Джона Ванситтарта, а сам Джон
Ванситтарт, собственной персоной, которого мы видели в ту ночь выпрыгнувшим в лунный свет из глубин Атлантики. Я всегда был убеждён, что какая‑то
странная случайность, одна из тех случайностей, которые кажутся такими невероятными и всё же так часто случаются, привела нас к тому самому месту,
где неделю назад он был похоронен. Что касается остального, хирург сказал
мне, что свинцовый груз был закреплен не слишком прочно и что за семь дней
произошли изменения, способные поднять тело на поверхность. Исходя из глубины, на которую груз мог бы погрузить труп, он объясняет, что он вполне
мог бы развить такую скорость, чтобы вылететь, как пробка, из воды. Таково
мое собственное объяснение, и если вы спросите меня, что потом стало с телом,
то я должен буду напомнить вам этот треск, хруст и водоворот в воде. Акула
питается на поверхности, и в этих местах их много.

РАССКАЗ АМЕРИКАНЦА

— Странный это, конечно, случай — произнёс он, когда я открыл дверь
комнаты, где заседало наше маленькое светское окололитературное сообщество, — но я могу вам рассказать истории и похлеще, — чертовски удивительную историю. Вы не можете всему научиться из книг, господа, ни в коем случае.
Видите ли, в тех странных местах, где я бывал, попадаются люди, которые не
могут связать вместе английские слова и которые не получили хорошего образования. По большей части это грубые люди, господа, и они не могут описывать
пером и чернилами виденное ими — но если бы они это умели, то заставили
бы некоторых из европейцев вздрогнуть от изумления. Они бы это сделали,
сэры, можете не сомневаться!
Кажется, его звали Джефферсон Адамс, мне помнится, что его инициалы
были Дж. А., потому что вы можете видеть их все еще глубоко вырезанными
на правой верхней панели двери нашей курительной комнаты. Он оставил нам
это наследие, а также несколько художественных узоров, выполненных «табачным соком» на нашем турецком ковре, но помимо этих следов американский рассказчик более ничего не оставил и исчез из нашего поля зрения. Он
сверкнул на фоне нашего обычного спокойного общения, как какой‑то яркий
метеор, а затем пропал во тьме. В тот вечер, однако, наш невадский друг был
полон сил. Я спокойно раскурил трубку и опустился в ближайшее кресло, стараясь не прерывать его рассказ.
— Имейте в виду, — продолжал он, — я не держу зла на ваших ученых мужей. Я люблю и уважаю тех, кто может сопоставить любого зверя и растение,
от черники до гризли с именами, ломающими наши челюсти, но если вам нужны действительно интересные факты, что‑нибудь пикантное, стоит обратиться
к китобоям, пограничникам, скаутам или к жителям Гудзонова залива — ребятам, которые в большинстве своем едва ли могут написать своё имя.
Наступила пауза, поскольку мистер Джефферсон Адамс достал длинную
сигару и раскурил её. В комнате царила строгая тишина, поскольку мы уже зна-

рассказ американца

271

ли, что при малейшем вмешательстве наш янки снова замыкается в себе. Он
огляделся с самодовольной улыбкой, заметив наши выжидательные взгляды,
и продолжил рассказ, окружив себя облаком дыма.
— Итак, кто из вас, джентльмены, хоть раз бывал в Аризоне? Ни один, ручаюсь. А из всех англичан и американцев, способных писать на бумаге, сколько
было в Аризоне? Очень немногие, я уверен. А я там был, господа, жил много
лет, и когда я думаю о том, что я там видел, то с трудом могу заставить себя поверить в это.
Ах, что это за страна! Я был одним из обструкционистов Уокера, как они
предпочитали нас называть, и после того, как мы разорились, а шеф был застрелен, многие из нас ушли оттуда куда подальше. Мы были настоящей англо-американской колонией, с женами и детьми, в полном составе. Полагаю, что там
ещё остались старые люди, и они не забыли того, что я собираюсь вам рассказать. Нет, я ручаюсь, что не забыли — и никогда не забудут, пока находятся по
эту сторону могилы, господа.
Однако я говорил о стране, и, думаю, я мог бы вас сильно удивить, если бы
не говорил ни о чем другом. Подумать только, такая земля была устроена для
нескольких мексикашек и полукровок! Это злоупотребление дарами Провидения, вот как я это называю. Заросли растений нависают над головой человека,
который едет через них, они такие густые, что на многие лиги не видно голубого неба, а орхидеи похожи на зонты! Может быть, кто-нибудь из вас видел
растение, которое в некоторых местах называют «мухоловкой»?
— Diancea muscipula 1, — пробормотал Доусон, наш выдающийся ученый.
— Да, «Умри возле муниципалитета», это оно! Когда муха сядет на это
растение, то вы увидите, как две стороны листа схлопываются и ловят её между
собой, перемалывают и разрывают на куски, как какой-нибудь большой морской кальмар своим клювом. И через несколько часов, если раскроете лист, вы
увидите, что внутри лежит труп — полупереваренный и разорванный на части.
Я видел в Аризоне мухоловки с листьями-ловушками длиной в восемь и десять
футов, с шипами или, можно сказать, зубьями в фут и более. Они могли бы...
Но, чёрт возьми, я слишком тороплю события!
Я собираюсь рассказать вам о смерти Джо Хокинса — думаю, это самая
странная история, о которой вы когда‑либо слышали. В Монтане не было никого, кто бы не знал о Джо Хокинсе — «Алабама» Джо, как его там прозвали.
Это был настоящий отщепенец, самый отвратительный скунс, какого только
можно представить. Он был довольно сносным типом, заметьте, до тех пор,
пока вы его правильно гладили, но стоило его разозлить, и он становился хуже
дикой кошки. Я видел, как он разрядил свой шестизарядный револьвер в толпу, когда кто‑то случайно толкнул его в баре Симпсона, когда там были танцы,
и он мастерски врезал Тому Хуперу, когда тот случайно пролил своё бухло ему
¹
непереводимая игра слов: «Diancea muscipula» и «Die near a municipal»,
рассказчик коверкает латинское название.

272

артур конан дойл

на одежду. Нет, в убийствах он не был замешан, но он был не из тех, кому можно доверять дальше, чем его видишь.
В то время, о котором я рассказываю, когда Джо Хокинс разгуливал по городу и устанавливал закон с помощью своего револьвера, там жил англичанин
по имени Скотт — Том Скотт, если я правильно помню. Этот парень Скотт
был чистокровным британцем (прошу прощения у присутствующих), и всё же
он не сильно стремился к британцам, да и они не особо сильно стремились
к нему. Скотт был тихим простым человеком, — слишком тихий для окружающих грубых людей. Они называли его хитрецом, но это было не так. Он держался в основном обособленно и никому не мешал, пока его не трогали. Кое-кто
рассказывал, что дома с ним плохо обращались,— он был чартистом или что‑то
в этом роде, и ему пришлось всё бросить и бежать сюда, но сам он никогда
об этом не рассказывал и ни на что не жаловался. К несчастью или к счастью,
но этот парень умел держать язык за зубами.
Этот Скотт слыл своего рода «придурком» среди парней в Монтане, потому что он был таким тихим и простодушным. Не было никого, кто бы выслушал его жалобы. Ведь, как я уже говорил, британцы едва ли считали его своим,
и много грубых шуток они с ним сыграли. Он никогда не грубил, но сам по себе
был вежлив со всеми. Я думаю, ребята думали, что в нем не так уж много смелости, пока он не показал им их ошибку.
Началось всё в баре Симпсона, где произошла ссора, и именно она привела
к той странной истории, о которой я собираюсь вам рассказать. В те дни Алабама Джо и еще один-два парня были неравнодушны к британцам и высказывали
свое мнение довольно свободно, хотя я предупреждал их, что будет очень много
шуму по этому поводу. В тот вечер Джо был сильно пьян, и носился по городу
со своим шестизарядным револьвером, высматривая, где затеять ссору. Вскоре
он припёрся в бар, где, как он знал, можно было найти англичан, готовых к ссоре, как и он сам. Там сидело с десяток людей, а Том Скотт в одиночестве стоял
перед плитой. Джо сел за стол и положил перед собой свой револьвер и охотничий нож. «Вот мои аргументы, Джефф, — сказал он мне, — если какой‑нибудь
белокожий британец посмеет мне врать». Я пытался остановить его, господа,
но он был не таким человеком, которого легко остановить, и он начал говорить
так, что ни один завсегдатай не мог устоять. Ведь даже последний мексикашка
вспылил бы, если бы вы так отзывались о его стране! В баре поднялась суматоха, и все схватились за пояса, но прежде, чем они успели достать револьверы,
мы услышали тихий голос: «Помолись, Джо Хокинс, ибо, клянусь Небом, ты
покойник!». Джо обернулся и, похоже, хотел схватиться за свою пушку, но это
было бесполезно. Том Скотт стоял, направив на него свой «дерринджер».
На его белом лице играла улыбка, а в глазах сверкал самый настоящий дьявол.
«Не то, чтобы прежняя страна использовала меня по назначению, — сказал
он,— но никто не может говорить против неё, оставаясь живым». Секунду или
две я видел, как его палец напрягся на спусковом крючке, а потом он рассмеялся
и бросил револьвер на пол. «Нет,— произнес он,— я не могу стрелять в пьяно-

рассказ американца

273

го человека. Забирай свою грязную жизнь, Джо, и распорядись ею лучше, чем
ты это делал до этого. Этой ночью ты был ближе к могиле, чем думаешь, но скоро придёт твое время. Никогда не смотри на меня косо, приятель — я не боюсь
твоей пули. Задира почти всегда трус». И он презрительно повернулся и снова
раскурил трубку от плиты, в то время как Алабама выскользнул из бара, и смех
англичан звенел у него в ушах. Я видел его лицо, когда он прошёл мимо меня,
и в нём я увидел убийцу, господа, — убийцу, настолько явного и очевидного,
чего раньше ни разу не видел в жизни.
После ссоры я остался в баре и наблюдал за Томом Скоттом, пожимающим
руки окружающим. Мне показалось странным видеть его улыбающимся и веселым, потому что я знал кровожадный ум Джо и как мало у англичанина шансов дожить до утра. Жил он в глухом уголке, в стороне от дороги, и добираться
до него приходилось через лощину Мухоловок. Эта лощина была болотистым
мрачным местечком, в котором и днём-то было довольно пустынно, потому что
всегда было жутковато смотреть, как огромные десятифутовые листья схлопываются при малейшем прикосновении, а ночью туда вообще никто не совался.
Некоторые части болота были зыбкими и глубокими, и тело, брошенное туда,
исчезло бы к утру. Я ясно представлял Алабаму Джо, сидящего под листьями
большой мухоловки в самой темной части лощины, с хмурым лицом и револьвером в руке. Да, господа, я представлял себе это очень чётко.
Около полуночи Симпсон закрыл свой бар, и нам пришлось разойтись. Том
Скотт отправился быстрым шагом в свою трехмильную прогулку. Мне этот
парень нравился, и я намекнул ему, когда он проходил мимо: «Держите свой
«дерринджер» на взводе, сэр,— сказал я, — он может вам случайно пригодится». Он оглянулся на меня с лёгкой улыбкой, и я тут же потерял его из виду.
Я и не надеялся увидеть его снова. Едва он ушел, как ко мне подошел Симпсон
и сказал: «Сегодня ночью в лощине Флайтрап что‑то случится, Джефф. Ребята
говорят, что Хокинс вышел полчаса назад, чтобы дождаться Скотта и пристрелить его там. Я думаю, что завтра будет нужен коронер».
Что же произошло в лощине прошедшей ночью? Многие задавались этим
вопросом на следующее утро. После рассвета в магазине Фергюсона появился
полукровка, который рассказал, что ему довелось быть рядом с лощиной около часа ночи. Было нелегко разобраться в его рассказе, он казался необычайно
испуганным, но в конце концов он рассказал нам, что слышал ужасные крики
в ночной тишине. По его словам, выстрелов не было, но вопли раздавались
один за другим, становясь всё более приглушенные, как будто человек с накинутой на шею удавкой испытывал смертельную боль. Эбнер Брэндон, я и еще несколько человек были в это время в магазине — мы сразу сели на лошадей и поскакали к дому Скотта, проехав по дороге через лощину. Там не было видно
ничего особенного — ни крови, ни следов драки, ничего. И когда мы подъехали
к дому Скотта, он вышел нам навстречу, бодрый словно жаворонок. «Привет,
Джефф! — сказал он. — Револьверы здесь ни к чему. Заходите и пропустите
по рюмочке, ребята». «Вы ничего не видели и не слышали, когда возвращались

274

артур конан дойл

...на Тома Скотта, могу вам сказать, смотрели совсем недоброжелательно.
домой прошлой ночью?» — спросил я. «Нет,— ответил он,— все было достаточно спокойно. Только сова тихонько ухала в лощине Мухоловок — вот и всё.
Давайте, спрыгивайте — у меня есть отличная выпивка». «Спасибо»,— сказал
Абнер. И мы отправились обратно в поселение, и Том Скотт поехал с нами.
Когда мы въезжали на Мэйн-стрит, на ней царила огненная суматоха.
Американцы, похоже, совсем спятили. Алабама Джо исчез, от него не осталось и следа. С тех пор как он отправился в лощину, его никто не видел. Когда
мы слезли с лошадей, перед заведением Симпсона собралась большая толпа,
и на Тома Скотта, могу вам сказать, смотрели совсем недоброжелательно. Раздались щелканья револьверов, и я увидел, что Скотт тоже держит руку у пояса.
Вокруг не было ни одного англичанина. «Отойди в сторону, Джефф Адамс,—
произнёс Зебб Хамфри, величайший негодяй из когда‑либо живших на свете.—
Ты здесь явно не замешан. Скажите, ребята, неужели мы, свободные американцы, должны быть убиты каким‑то чертовым британцем?» Раздался резкий щелчок, Зебб упал с пулей Скотта в бедре, а сам Скотт оказался на земле, и дюжина
человек удерживала его. Бороться было бесполезно, и он затих. Сначала они,
похоже, не знали, что с ним делать, но потом один из приятелей Алабамы подтолкнул их к этому. «Джо исчез, — сказал он, — я в этом не сомневаюсь, и вот
человек, который убил его. Многие из вас знают, что Джо отправился по делам
в лощину прошлой ночью, но так и не вернулся. Этот англичанин проходил там,
все знают, что они поссорились, а из чертовых мухоловок доносились вопли.
А я говорю, что он обманул бедного Джо и бросил его в болото. Не удивительно, что тело исчезло. Но неужели мы должны стоять и смотреть, как англичане
убивают наших дружков? Думаю, что нет. Позвольте судье Линчу исполнить
правосудие, вот мои слова». «Линчевать его!» — закричали сотни сердитых
голосов, потому что к этому времени вокруг нас собрались все отбросы поселения. «Эй, ребята, принесите веревку и вздернем его, прямо здесь, над дверью

рассказ американца

275

Симпсона!» «Давайте повесим его на большой мухоловке в лощине. Пусть
Джо увидит, что он отомщен, раз уж так случилось, пусть он умрёт на месте его
гибели». Раздались одобрительные возгласы, и они поехали, Скотта они привязали к мустангу, окружив его парнями с взведенными револьверами — мы
знали, что вокруг было около десятка британцев, которые, похоже, не признали
судью Линча и были настроены на честную драку.
Я отправился с ними, и сердце мое обливалось кровью за Скотта, хотя он
не выглядел ни на йоту подавленным. Он был готов ко всему. Кажется странным, сэр, вешать человека на мухоловке; но это было большое растение, а его
листья походили на пару шлюпок, соединённых петлями и с шипами по краям.
Мы спустились в лощину к тому месту, где растут большие мухоловки, и там
увидели, что некоторые листья-ловушки открыты, другие же нет. Но мы нашли,
и кое-что похуже. Вокруг мухоловки стояло около тридцати человек, все англичане, вооруженные до зубов. Они явно ждали нас, и вид у них был серьезный,
как будто они пришли за чем‑то и намереваются это получить. Явно назревала схватка, которой я не видел до сей поры. Когда мы подъехали, огромный
рыжебородый шотландец — его звали Камерон — выступил вперед, его револьвер был взведен. «Идите отсюда, ребята,— сказал он,— вы не имеете права
тронуть ни одного волоска
с головы этого человека.
Вы еще не доказали, что
Джо мертв, а если бы и доказали, то не подтвердили бы, что его убил Скотт.
В любом случае, это была
самооборона, потому что
вы все знаете, что он подстерегал Скотта, чтобы
пристрелить его. Так что
я еще раз говорю, что у вас
нет никакого права причинять вред этому человеку, и более того, у нас есть
тридцать шестизарядных
доводов против того, чтобы вы это сделали». «Это
интересно, но с этим можно поспорить», — заявил
человек, бывший закадычным другом Алабамы
Джо. Раздались щелчки
Там, в пазухе створки, как ребенок в колыбели, пистолетов, звуки досталежал Алабама Джо.
ваемых ножей, и обе сто-

276

артур конан дойл

роны стали приближаться друг к другу, и это было похоже на рост смертности
в штате Монтана. Скотт стоял позади с револьвером у уха, и выглядел спокойным и невозмутимым, как будто он делал ставки, как вдруг он вздрогнул и издал
крик, который зазвенел у нас в ушах, как труба. «Джо! — закричал он.— Джо!
Посмотрите в мухоловку!». Мы все повернулись и посмотрели туда, куда он
показывал. Иерусалим небесный! Думаю, мы больше не сможем выкинуть эту
картинку из головы. Одна из больших створок мухоловки, закрытая и касавшаяся земли, медленно раскрывалась. Там, в пазухе створки, как ребенок в колыбели, лежал Алабама Джо. Когда ночью створки закрылись, то огромные
шипы медленно пронзили его сердце. Мы видели, как он пытался вырваться,
потому что в толстом мясистом листе была прорезь, а в руке у него был его
охотничий нож, но мухоловка была быстрее. Вероятно, он улёгся на лист, чтобы уберечься от сырости, пока ждал Скотта, и он сомкнулся над ним, — вы же
видели, как оранжерейные питомцы расправляются с мухой? Вот так мы нашли
его, разорванного и раздавленного в кашу огромными зазубренными шипами
растения-людоеда. Итак, господа, я думаю, вы согласитесь, что это очень любопытная история.
— А что стало со Скоттом? — спросил Джек Синклер.
— Ну, мы отнесли его обратно в бар Симпсона, и он угостил нас выпивкой.
Позже, за стойкой, он произнес речь — чертовски прекрасную речь. Что‑то
о британском льве и американском орле, идущих рука об руку вечно и навсегда.
А теперь, господа, эта история была слишком длинной, и моя сигара кончилась,
так что, пожалуй, я оставлю следы, пока не поздно,— и, пожелав: «Спокойной
ночи!», он вышел из комнаты.
— Необыкновенное повествование! — произнёс Доусон. — Кто бы мог
подумать, что Diancea обладает такой силой!
— Чертовски интересный рассказ! — воскликнул юный Синклер.
— Очевидно, это правдивый человек, — сказал доктор.
— Или самый оригинальный лжец, который когда-либо жил, — сказал я.
Интересно, кем он был?

КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ

Она была медиумом, ведущим записи своих сеансов. Вот одна из таких записей:
«Некоторые события того вечера я помню очень отчетливо, а другие похожи на какие‑то смутные, обрывочные сны. Именно из-за этого так трудно
рассказать связную историю. Я и сейчас не представляю, что привело меня
в Лондон и вернуло так поздно. Это просто слилось со всеми другими моими
визитами в Лондон. Но с того момента, как я сошёл на маленькой деревенской станции, все необычайно ясно. Я могу заново всё это пережить — каждое
мгновение.
Я хорошо помню, как шёл по платформе и смотрел на подсвеченные часы
в конце, которые показывали, что уже половина двенадцатого. Помню также,
как я размышлял, успею ли я добраться домой до полуночи. Потом я вспоминаю большую машину с ослепительными фарами и блеском полированной латуни, ожидающую меня снаружи. Это был мой новый «Robur» мощностью
в тридцать лошадиных сил, который был только что доставлен в мой гараж.
Помню, я также спросил Перкинса, своего шофера, как она едет, и он сказал,
что, по его мнению, она превосходна.
— Попробую-ка я сам, — сказал я и забрался на водительское сиденье.
— Передачи тут по-другому устроены, — сказал он. — Возможно, сэр, мне
лучше сесть за руль.
— Нет, я всё равно хочу испытать её.
И вот мы отправились домой, до него было не больше пяти миль.
В моем старом автомобиле передачи всегда были в виде пазов на рейке.
В этой машине, чтобы попасть на высшую передачу, нужно было провести рычаг через затвор. Освоить это было несложно, и вскоре мне показалось, что
я всё понял. Глупо, конечно, было начинать изучать новую систему в темноте,
но глупости часто совершаются, и не всегда за них приходится расплачиваться сполна. Все шло хорошо, пока я не добрался до холма Клейстолл. Это один
из худших холмов в Англии, полторы мили в длину и местами с подъёмом один

К этому времени мы уже довольно быстро спускались по склону.

как это случилось

279

к шести, с тремя довольно крутыми поворотами. Ворота моего парка находятся
у самого его подножия, на главной лондонской дороге.
Мы как раз перевалили через гребень этого холма, где подъем самый крутой, когда начались неприятности. Я ехал на максимальной передаче и хотел
перевести её на свободную, но рычаг заело между передачами, и мне пришлось
снова вернуться на максимальную передачу. К этому времени машина неслась
с большой скоростью, поэтому я нажал на оба тормоза, и они один за другим
отказали. Я не очень обеспокоился, когда почувствовал щелчок ножного тормоза, но, когда я навалился всем своим весом на боковой тормоз, и рычаг лязгнул
до предела без защелки, меня прошиб холодный пот. К этому времени мы уже
довольно быстро спускались по склону. Свет фар был ослепительным, и я без
проблем прошёл первый поворот. Затем мы прошли второй, хотя и были близки к тому, чтобы улететь в кювет. Затем была миля прямой, за ней третий поворот, а там уж и ворота парка. Если бы я мог пройти третий поворот, все
было бы замечательно, потому что склон, ведущий к дому, заставил бы машину
притормозить.
Перкинс вёл себя великолепно. Я бы хотел, чтобы это стало известно. Он
был совершенно спокоен и внимателен. Я с самого начала думал, как пройти
последний поворот, и он угадал мое намерение.
— Я бы не стал этого делать, сэр, — сказал он. — При такой скорости она
пролетит мимо, и мы окажемся на вершине.
Конечно, он был прав. Он добрался до электрического выключателя и выключил его, так что мы были на свободе, но мы всё ещё мчались с ужасающей
скоростью. Он положил руку на руль.
— Я буду держать машину ровно, — сказал он, — если вы захотите рискнуть и выпрыгнуть. Нам никогда не пройти этот поворот. Лучше прыгайте, сэр.
— Нет, — сказал я, — я попробую пройти поворот. Прыгайте вы, если
хотите.
— Я останусь с вами, сэр, — сказал он.
Если бы это была старая машина, я бы перевел рычаг переключения передач
на задний ход и посмотрел, что произойдёт. Думаю, в коробке передач вылетела бы шестеренка или она бы развалилась, но это был бы шанс. А так я был
беспомощен. Перкинс попытался перелезть через борт, но на такой скорости
это было невозможно. Колеса свистели, как от сильного ветра, а огромный кузов скрипел и стонал от напряжения. Но свет фар был очень ярким, и можно
было управлять машиной с точностью до дюйма. Помню, я подумал, каким
ужасным и в то же время величественным зрелищем мы должны предстать перед всеми, кто нас встретит. Дорога была узкой, а мы были просто огромной,
ревущей, золотистой смертью для всех, кто окажется у нас на пути.
Мы обогнули поворот и одно колесо оказалось на высоте трех футов от
дороги. Я подумал, что нам точно конец, но, пошатнувшись на мгновение, машина выправилась и понеслась дальше. Это был третий поворот и последний.
Теперь оставались только ворота парка. Они смотрели в нашу сторону, но на-

Мое правое колесо врезалось в столб моих собственных ворот.

как это случилось

281

ходились примерно в двадцати ярдах слева от главной дороги, на которую мы
выскочили. Может быть, я и смог бы это сделать, но, видимо, рулевое колесо
заклинило, когда мы наехали на насыпь — оно поворачивалось с трудом. Мы
пулей вылетели с дороги. Я увидел открытые ворота слева. Я крутанул руль со
всей силой, какая у меня оставалась. Я увидел слева открытые ворота. Я со всей
силой вцепился в руль. Мы с Перкинсом уже почти промчались через ворота,
как в тот же миг, на скорости пятьдесят миль в час, мое правое колесо врезалось в столб моих собственных ворот. Я услышал треск. Я осознал, что лечу по
воздуху, а затем — затем...
Когда я снова обрёл сознание, то оказался среди зарослей кустарника в тени
дубов со стороны дороги, ведущей к дому. Рядом со мной стоял человек. Сначала я подумал, что это Перкинс, но когда я посмотрел снова, то увидел, что это
Стэнли, человек, которого я знал по колледжу несколько лет назад и к которому испытывал действительно искреннюю привязанность. В личности Стэнли всегда было что‑то особенно симпатичное мне, и я с гордостью думал, что
оказываю на него такое же влияние. В настоящий момент я был удивлен, увидев его, но я был как во сне, легкомысленный, потрясенный и вполне готовый
принять всё так, как оно есть, не подвергая сомнению.
— Вот это удар! — сказал я. — Боже милостивый, какой ужасный случай!
Он кивнул головой, и даже в полумраке я увидел, что он улыбается той нежной, задумчивой улыбкой, которую я связывал с ним.
Я был совершенно не в состоянии пошевелиться. Более того, у меня не было
никакого желания пытаться двигаться. Но мои чувства были очень обострены.
Я видел обломки машины, освещенные движущимися фонарями. Я увидел небольшую группу людей и услышал тихие голоса — там были сторож и его жена,
и еще один или двое. Они не обращали на меня никакого внимания, но были
очень заняты машиной. И вдруг я услышал крик боли.
— Его придавило. Надо быстрее поднять вот этот кусок, — крикнул чейто голос.
— Это всего лишь моя нога! — сказал другой, в котором я узнал голос
Перкинса.
— Где хозяин? — воскликнул он.
— Я здесь, — ответил я, но они, казалось, не слышали меня. Все они склонились над чем-то, что лежало перед машиной.
Стэнли положил руку мне на плечо, и его прикосновение было невыразимо успокаивающим. Несмотря ни на что, я чувствовал себя бодрым и счастливым.
— Ничего не болит? — спросил он.
— Ничего, — ответил я.
— Здесь нет боли.
И тут внезапно меня захлестнула волна изумления. Стэнли? Стэнли! Да
ведь Стэнли умер от кишечной инфекции в Блумфонтейне во время англо-бурской войны!

282

артур конан дойл

— Стэнли? — воскликнул я, и слова, казалось, захлебнулись в горле: —
Стэнли, ты же мёртв.
Он посмотрел на меня с той же прежней нежной, задумчивой улыбкой.
— Ты тоже, — ответил он.»

КИПРИАН ОВЕРБЕК УЭЛЛС

С самого детства у меня было сильное и всепоглощающее убеждение, что
моё настоящее призвание лежит в области литературы. Однако мне было очень
трудно убедить кого-либо из ответственных лиц разделить мои взгляды. Правда
мои близкие друзья иногда, выслушав мои излияния, не преминули замечать:
«В самом деле, Смит, это не так уж плохо!» или: «Послушай моего совета,
старина, и отправь это в какой-нибудь журнал!», но у меня никогда не хватало
морального мужества сообщить своему советчику, что статья, о которой идёт
речь, была отправлена практически во все издательства Лондона и вернулась
обратно с быстротой и точностью, говорящими об эффективности нашей почтовой службы.
Будь мои рукописи бумажными бумерангами, они не смогли бы с большей
точностью вернуться к своему несчастному отправителю. О, какой это мерзостный и унизительный момент, когда безжалостный почтальон вручает чёрствый
маленький сверток с мелко исписанными страницами, который еще несколько
дней назад казался таким свежим и многообещающим! А какая нравственная
испорченность просвечивает сквозь нелепую отговорку редактора о «нехватке
места в журнале»! Но тема эта болезненна для меня и является отступлением
от простого изложения фактов, которое я первоначально задумывал.
С семнадцати до двадцати трех лет я был литературным вулканом в состоянии постоянного извержения. Стихи и рассказы, статьи и рецензии — ничто
не ускользало от моего пера. Начиная с великого морского змея и заканчивая
гипотезой туманностей, я был готов писать о чём угодно и могу с уверенностью сказать, что редко обращался к какой‑либо теме, не пролив на неё новый
свет. Однако поэзия и романтика всегда привлекали меня больше всего. Как
я плакал над пафосом моих героинь и смеялся над комичностью моих шутов!
Но, увы! Я не мог найти никого, кто бы присоединился к моим восторгам,
а одинокое восхищение самим собой, каким бы искренним оно ни было, со временем надоедает. Отец тоже упрекал меня в пустых тратах денег и потере времени, и в конце концов я был вынужден отказаться от мечты о литературной
независимости и стать клерком в оптовой компании, связанной с западноафриканской торговлей.

284

артур конан дойл

Даже будучи обреченным на прозаические обязанности, выпавшие на мою
долю в конторе, я оставался верен своей первой любви. В самые обычные деловые письма я вставлял кусочки словесной живописи, которые, как мне рассказывали, немало удивляли адресатов. Мой утонченный сарказм заставлял
неплательщиков вздрагивать и морщиться. Иногда, подобно великому Сайласу
Веггу, я переходил на поэзию и тем самым поднимал весь тон переписки. Что
может быть изящнее моего изложения инструкций Компании капитану одного
из судов. Она выглядела следующим образом:
«Из Англии, плывя, мой капитан
Держите на Мадейру курс.
Оставив там бочонки с солониной,
Затем отправьтесь в Тенерифе.
Молю вас, будьте осторожны,
А также осмотрительны и хладнокровны
С торговцами с Канарских островов.
Когда вы их покинете, используйте
Пассаты и к берегу стремитесь.
И вдоль него вам путь до Калабара,
Оттуда отправляйтесь дальше
В Фернандо-По и Бонни...»

и так далее на протяжении четырех страниц. Капитан, вместо того чтобы бережно хранить эту маленькую литературную жемчужину, на следующий день
позвонил в контору и с ненужной горячностью потребовал объяснить, что она
означает, и я был вынужден перевести её обратно в прозу. В этом, как и в других подобных случаях, мой работодатель сурово отчитал меня — ведь он, как
вы понимаете, был человеком, начисто лишенным всякой претензии на литературный вкус!
Впрочем, всё это лишь преамбула, а суть в том, что после десяти лет каторги я получил наследство, хотя и небольшое, но достаточное для удовлетворения моих простых потребностей. Обретя независимость, я снял тихий домик
вдали от шума и суеты Лондона и поселился там с намерением создать какое-нибудь великое произведение, которое выделило бы меня из семьи Смитов
и обессмертило моё имя. С этой целью я приготовил несколько листов бумаги, коробку гусиных перьев и шестипенсовую бутылочку чернил и, приказав
своей экономке не впускать ко мне никаких посетителей, принялся за поиски
подходящей темы.
Поиски продолжались несколько недель. По истечении этого срока я обнаружил, что, постоянно обгрызая перо, извёл преизрядное их количество, а все
чернила израсходовал с превеликим удовольствием, ставя кляксы и бросая начатое, что, казалось, они были везде, кроме бутылки. Что же касается до самого повествования, то способность к нему, свойственная моей юности, совершенно покинула меня, и мой ум оставался совершенно пустым. Я не мог, как

киприан овербек уэллс

285

ни старался, возбудить своё
бесплодное воображение, чтобы выдумать хоть одно событие или характер.
В этой трудной ситуации
я решил посвятить свой досуг быстрому просмотру произведений ведущих английских романистов, от Даниэля
Дефо до наших дней, в надежде пробудить свои скрытые идеи и получить хорошее
представление об общей тенденции развития литературы.
В течение долгого времени
С этой целью я приготовил несколько листов я избегал читать какое‑либо
бумаги, бутылочку чернил и, приказав своей художественное произведеэкономке не впускать ко мне посетителей, ние, поскольку одним из главпринялся за поиски подходящей темы.
ных недостатков моей юности было то, что я неизменно
и бессознательно подражал
стилю автора, прочитанного мной последним. Однако теперь я решил искать
спасения во множестве и, обратившись ко ВСЕМ английским классикам, избежать опасности подражания кому‑либо из них. К моменту начала моего повествования я как раз справился с поставленной задачей — прочёл большинство
популярных романов.
Итак, в ночь на четвертое июня тысяча восемьсот восемьдесят шестого
года, примерно без двадцати минут десять, я, расправившись с пинтой пива
и валлийской лепешкой на ужин, уселся в кресло, закинул ноги на табурет
и, по своему обыкновению, раскурил трубку. Мой пульс и температура, насколько я помню, в то время были нормальными. Я бы рассказал о показаниях барометра, но этот злосчастный прибор пережил беспрецедентное падение
с высоты сорок два дюйма — с гвоздя на пол — и его показания могли быть
не достоверными. Мы живём в век науки, и я льщу себя надеждой, что иду
в ногу со временем.
Пребывая в том комфортном расслабленном состоянии, которое сопровождает как процесс пищеварения, так и отравление никотином, я вдруг осознал
тот необычный факт, что моя маленькая гостиная превратилась в большой салон, а мой скромный стол пропорционально увеличился. Вокруг этого колоссального стола из красного дерева сидело множество людей, которые оживлённо беседовали друг с другом, а весь стол перед ними был завален книгами и брошюрами. Я не мог не заметить, что эти люди были одеты в самую необычную
комбинацию костюмов: те, кто находился поближе ко мне, носили напудрен-

286

артур конан дойл

ные парики, шпаги и одеяния по моде двухвековой давности; те, кто находился
в центре, были в узких штанах, высоко повязанных галстуках и камзолах; среди
тех, кто сидел в дальнем конце, большинство было одето в самом современном
стиле, и среди них я увидел, к своему удивлению, несколько выдающихся литераторов, которых имел честь знать. В компании было две или три женщины.
Мне следовало бы встать, чтобы поприветствовать этих неожиданных гостей,
но, казалось, всякая способность двигаться покинула меня, и я мог только неподвижно сидеть и слушать их разговор, который, как я вскоре понял, касался
исключительно меня.
— Боже мой! — воскликнул грубый, обветренный мужчина, куривший
длинную трубку церковного старосты на моём конце стола. — Мое сердце
смягчается из-за него. Что же, досужие сплетники, мы сами были в таком же
положении. Чёрт побери, никогда мать не испытывала большей заботы о своем
старшем сыне, чем я, когда Рори Рэндом отправился прокладывать свой собственный путь в этом мире.
— Верно, Тобайас, верно! — воскликнул другой мужчина, сидевший рядом со мной.
— Клянусь честью, я потерял больше сил над бедным Робином на его острове, чем если бы я дважды переболел потливой горячкой. Повесть была почти
закончена, когда, задрав нос, появился милорд Рочестер — веселый кавалер
и человек, чьё слово в литературных делах может как помочь, так и погубить.
«Ну что, Дефо, — спросил он, — у тебя есть история на руках?». «Да, ваша
светлость», — ответил я. «Надеюсь, она весёлая? — спросил он. — Расскажи
мне о своей героине, миловидной девушке, Дэн, или я ошибаюсь?». «Нет, —
ответил я, — в этой истории нет героини». И он продолжил: «Не дроби
свои фразы, ты взвешиваешь каждое слово, как завзятый адвокат. Расскажи
мне о своей главной героине, кто она или её нет?». Я ему отвечаю: «Милорд,
здесь нет женского персонажа». На что он воскликнул: «Тогда пеняй на себя
и на свою книгу тоже! Лучше сожги её!» — и ушёл в полном раздражении,
а я стал оплакивать свой несчастный роман, который, таким образом, был приговорён к смерти ещё до своего рождения. И тем не менее сейчас найдется тысяча тех, кто читал о Робине и его друге Пятнице, и только один, кто слышал
о милорде Рочестере.
— Совершенно верно, Дефо, — сказал добродушного вида мужчина в красной жилетке, сидевший за современным концом стола. — Но всё это не поможет нашему доброму приятелю Смиту начать свою работу над повествованием,
ради чего, я полагаю, мы и собрались.
— Да это же Диккенс! — пробормотал маленький человечек рядом с ним,
и все рассмеялись, особенно добродушный мужчина, который воскликнул:
— Чарли Лэм, Чарли Лэм, вы никогда не меняетесь. Вы бы стали сочинять
каламбуры, даже если бы вас за это вздернули.
— Верёвка кого хочешь остановит, — ответил тот, на что все снова рассмеялись.

киприан овербек уэллс

287

К этому времени я начал смутно осознавать в своем затуманенном разуме
ту огромную честь, которая была мне оказана. Величайшие мастера английской
художественной литературы всех эпох, очевидно, собрались под моей крышей,
чтобы помочь мне в моих затруднениях. За столом было много лиц, которых
я не мог опознать, но когда я пристально вглядывался в других, то часто обнаруживал, что они мне очень знакомы, будь то по картинам или просто по описанию. Так, между первыми двумя ораторами, которые выдали себя за Дефо
и Смоллетта, сидел мрачный, сгорбленный старик с резкими чертами лица,
который, как я был уверен, мог быть не кем иным, как знаменитым автором
Гулливера. Было еще несколько человек, в отношении которых я не был так
уверен, сидевших по другую сторону стола, но я предполагаю, что среди них
были и Филдинг, и Ричардсон, и я мог бы поклясться, что человек с мощным
подбородком и мертвенно-бледным лицом был Лоуренсом Стерном. Дальше
я разглядел высокий лоб сэра Вальтера Скотта, мужественные черты Джорджа
Элиотта и приплюснутый нос Теккерея; среди живых я узнал Джеймса Пейна,
Уолтера Безента, даму, известную под именем «Уида», Роберта Льюиса Стивенсона и еще нескольких менее известных людей. Вероятно, никогда ещё под
одной крышей не собиралось такое количество избранных.
— Ну что же, — произнёс сэр Вальтер Скотт, говоря с заметным акцентом,
— вы знаете старую пословицу, господа, «Много поваров не бывает», или как
пел пограничный менестрель:
«Черный Джонстон со своими десятью солдатами может заставить сердце
похолодеть, Джонстон в десять тысяч раз опаснее, когда он на свободе.
Джонстоны были одной из семей Редесдейлов, троюродными братьями Арм‑
стронгов, и были связаны брачными узами...»
— Возможно, сэр Вальтер, — прервал его Теккерей, — вы снимете с нас
ответственность и сами продиктуете начало рассказа этому молодому начинающему литератору.
— Нет, нет! — воскликнул сэр Вальтер, — я внесу свою лепту, но вон там
сидит Чарли, который набит талантом, как радикал изменами. Он тот автор,
который с радостью откроет наше повествование.
Диккенс покачал головой и, по-видимому, собирался отказаться от этой
чести, когда голос из числа современных — я не мог разглядеть, кто это был
— произнес:
— А давайте начнем с конца стола и будем работать по кругу, каждый внесёт понемногу, что ему взбредет в голову?
— Согласны! Согласны! — воскликнула вся компания, и все взгляды обратились на Дефо, который казался очень встревоженным и набивал трубку из
стоявшей перед ним большой табакерки.
— Нет, досужие сплетники, — сказал он, — есть другие, более достойные...
Но его прервали громкие крики:

288

артур конан дойл

— Нет! Нет! — раздалось отовсюду, и Смоллетт крикнул:
— Давайте, Ден, давайте! Вы, я и присутствующий здесь декан сделаем три
коротких галса, чтобы вывести судно из гавани, а потом оно может дрейфовать,
где ему заблагорассудится.
Воодушевленный таким образом, Дефо прочистил горло и говоря между
затяжками своей трубки, начал рассказ:
«Мой отец был зажиточным йоменом из Чешира по имени Киприан Овербек, но, женившись примерно в 1617 году, он присовокупил фамилию семьи
жены — которая была Уэллс — к своей, и таким образом я, их старший сын,
получил имя Киприан Овербек Уэллс. Ферма была очень плодородной, и на ней
были одни из лучших пастбищ в тех краях, так что мой отец смог скопить денег — примерно тысячу крон, которые он вложил в авантюру в Индию с таким
удивительным успехом, что менее чем за три года они увеличились в четыре
раза. Воодушевленный таким образом, он купил часть акций торговца и, вновь
оснастив его товарами, которые пользовались наибольшим спросом (а именно:
старыми мушкетами, крюками и топорами, а также очками, иглами и т. п.), посадил меня на борт в качестве поверенного для обеспечения своих интересов,
и я отправился в плавание.
До мыса Кабо-де-Верде мы шли при попутном ветре, а там, попав под
северо-западный пассат, успешно продвигались вдоль африканского побережья. Однажды мы заметили берберских пиратов, после чего наши моряки впали
в печальное уныние, считая
себя немногим лу чше рабов. Нам сопутствовала удача, пока мы не приблизились
на сотню лиг к мысу Доброй
Надежды, когда ветер переменился на южный и задул
с необычайной силой, а волны поднялись на такую высоту, что конец грот-рея погружался в воду, и я слышал,
как капитан сказал, что, хотя
он и провёл в море тридцать
пять лет, он никогда не видел ничего подобного, и что
Дойдя до этого места, Дефо заметил, что, он не надеется пройти через
по его мнению, он дал хорошее начало,
это. На этом я принялся заи передал рассказ декану Свифту.
ламывать руки и оплакивать
себя, пока мачта с грохотом
не пронеслась мимо борта,

киприан овербек уэллс

289

я подумал, что корабль ударился, и потерял сознание от ужаса, упал в шпигаты и лежал как мертвый, что и спасло меня, как будет видно из дальнейшего.
Ибо моряки, потеряв всякую надежду спасти корабль и пребывая в ожидании, что он вот-вот затонет, отчалили на баркасе, в результате чего, боюсь,
их постигла участь, которой они надеялись избежать, поскольку с того дня
я никогда ничего о них не слышал. Что касается меня, то, придя в себя после
обморока, в который я впал, я обнаружил, что по милости Провидения море
утихло и на судне я остался один. Это последнее открытие повергло меня
в такой ужас, что я мог только стоять, заламывая руки и оплакивая свою печальную участь, пока, наконец, не воспрянул духом и не стал сравнивать свою
участь с участью моих несчастных товарищей, после чего я повеселел и, спустившись в каюту, приготовил обед из тех лакомств, которые хранились в капитанском рундуке.»
Дойдя до этого места, Дефо заметил, что, по его мнению, он дал хорошее
начало, и передал рассказ декану Свифту, который, предварительно сказав, что
опасается остаться в море один так же, как и Киприан Овербек Уэллс, продолжил следующим образом:
«В течение двух дней я дрейфовал в сильном волнении, опасаясь повторения шторма и внимательно высматривая своих покойных спутников. На третий
день, ближе к вечеру, я, к своему крайнему удивлению, заметил, что судно находилось под влиянием очень мощного течения, которое шло на северо-восток
с такой силой, что его несло то носом, то кормой, а иногда сносило вбок, как
краба, со скоростью, которую я не мог вычислить, но не менее двенадцати-
пятнадцати узлов. В течение нескольких недель меня несло таким образом,
пока однажды утром, к моей невыразимой радости, я не увидел остров по правому борту. Течение, однако, унесло бы меня мимо него, если бы я не успел,
хотя и в одиночку, поставить флай-стаксель так, чтобы развернуть нос судна,
а затем, закрепив шпрюйт, шип-парус и фок-парус, я закрепил фалы на мачте
по левому борту и резко переложил штурвал на правый борт, ветер в это время
был северо-восточный.»
При описании этого морского маневра я заметил, что Смоллетт ухмыльнулся, а джентльмен, сидевший дальше за столом в форме Королевского флота, который, как я догадался, был капитаном Марриетом, очень встревожился
и заерзал на своем месте.
«Таким образом, я избавился от власти течения и смог держаться на расстоянии четверти мили от берега, к которому, действительно, я мог бы подойти еще ближе, повернув другим галсом, но, будучи отличным пловцом, я счёл
за лучшее покинуть судно, которое было почти затоплено, и проложить себе
путь к берегу по воде.
До сих пор у меня были сомнения относительно того, обитаема ли эта новооткрытая земля или нет, но, когда я приблизился к ней, находясь на гребне
огромной волны, я заметил на берегу несколько фигур, которые, по-видимому,
наблюдали за мной и моим судном. Моя радость, однако, значительно умень-

290

артур конан дойл

шилась, когда, достигнув суши, я обнаружил, что фигуры состояли из огромного скопления животных различных видов, которые стояли группами и спешили спуститься к кромке воды, чтобы приветствовать меня. Едва я ступил
на песок, как меня окружила нетерпеливая толпа оленей, собак, диких кабанов,
буйволов и других животных, ни одно из которых не выказывало ни малейшего страха ни передо мной, ни друг перед другом, а, напротив, было охвачено общим чувством любопытства, а также, судя по всему, некоторой долей
брезгливости.»
— Вчерашнее блюдо, — прошептал Лоуренс Стерн своему соседу. — Гулливер подан холодным.
— Вы что-то сказали, сэр? — очень строго спросил декан, очевидно, подслушав это замечание.
— Мои слова были адресованы не вам, сэр, — ответил Стерн с несколько
испуганным видом.
— Но они были слишком дерзкими, — взревел декан.
— Ваше преподобие, я не сомневаюсь, желало бы сделать из этой истории
сентиментальное путешествие и найти пафос в мёртвом осле — хотя, поверьте,
никто не может упрекнуть вас в том, что вы любите такие сюжеты.
— Лучше уж так, чем погрязнуть во всех нечистотах страны йеху, — горячо возразил Стерн, и, если бы не вмешательство остальных членов компании,
непременно бы разгорелась ссора.
Как бы то ни было, декан с негодованием отказался принимать какое-либо
дальнейшее участие в этой затее, Стерн тоже остался в стороне, с усмешкой заметив, что ему не хотелось бы приделывать хороший клинок к плохому эфесу.
При таких обстоятельствах могли бы произойти еще какие-нибудь неприятности, если бы Смоллетт быстро не подхватил повествование, продолжая его
от третьего лица вместо первого:
«Наш герой, сильно встревоженный таким странным приёмом, не теряя
времени, снова нырнул в море и вернулся на свое судно, будучи уверенным, что
самое худшее, что может постигнуть его от стихии, не идёт ни в какое сравнение с опасностями этого таинственного острова. И не ошибся, приняв такого
решение, потому что еще до наступления темноты он отремонтировал корабль,
а его самого подобрал британский военный корабль «Молния», возвращавшийся тогда из Вест-Индии, где он входил в состав флота под командованием
адмирала Бенбоу. Молодой Уэллс, будучи достаточно симпатичным парнем,
хорошо говорящим и жизнерадостным, сразу же был зачислен в офицерскую
прислугу, где и приобрёл большую популярность благодаря свободе своих манер, а также нашел возможность предаваться тем шалостям, которыми он славился всю свою жизнь.
Среди офицеров «Молнии» был один по имени Джедедайя Анкорсток,
чья внешность была настолько примечательной, что быстро привлекла внимание нашего героя. Это был мужчина лет пятидесяти, потемневший от непогоды
и такой высокий, что, когда он проходил под палубами, ему приходилось сги-

киприан овербек уэллс

291

баться почти вдвое. Но самой яркой особенностью этого человека было то, что
в детстве какой‑то злой человек вытатуировал ему глаза по всему лицу с таким
удивительным мастерством, что на небольшом расстоянии трудно было различить настоящие среди множества фальшивых. Киприан решил применить свои
таланты озорника на этом странном человеке, тем более что он узнал, что тот
крайне суеверен, а также что в Портсмуте у него осталась супруга с сильным
характером, перед которой он испытывал смертельный страх. С этой целью он
поймал одну из овец, которых держали на борту для офицерского стола, и, влив
ей в горло фляжку рома, довел её до состояния полного опьянения. Затем он
отнёс овцу на койку Анкорстока и с помощью других таких же озорников нарядил её в высокий ночной колпак и халат, накрыв одеялом.
Когда тот спустился со своей вахты, наш герой встретил его в дверях своей
каюты с взволнованным лицом.
— Мистер Анкерсток, — обратился он, — может ли быть так, что ваша
жена находится на борту?
— Жена? — взревел изумленный моряк. — Что ты имеешь в виду, белокожий болван? Её нет на корабле, это, должно быть, её призрак.
Он мрачно покачал головой и продолжил:
— На борту? Как, чёрт возьми, она могла попасть на корабль? Я думаю,
ты слаб в высших матерях, понимаешь, если видишь такие вещи. Моя Полли
пришвартована в Портсмуте, более чем в двух тысячах миль отсюда.
— Честное слово, — очень серьёзно сказал наш герой, — не более пяти минут назад я видел, как из вашей каюты выглянула женщина.
— Да, да, мистер Анкерсток, — подхватили несколько заговорщиков. —
Мы все её видели — устрашающего вида женщина с фонарем под глазом.
— Ну глаз моей Полли — начал Анкорсток, ошеломленный таким количеством улик, — на самом деле с правого борта навсегда затуманила длинная
Сью Уильямс. Но если уж так случилось, что она там, я должен увидеть её, будь
она призраком или живой.
С этими словами почтенный моряк, в сильном смятении и дрожа всем телом, начал осторожно втискиваться в каюту, держа фонарь прямо перед собой.
Случилось, однако, так, что несчастная овца, спокойно дремавшая под воздействием необычного зелья, пробудилась от шума и, обнаружив себя в таком необычном положении, вскочила с койки и опрометью бросилась к двери, жутко
блея и кувыркаясь, как бриг в шторм, отчасти из-за опьянения, отчасти из-за
ночной рубашки, которая стесняла её движения. Когда Анкорсток увидел это
необычное явление, надвигающееся на него, он издал вопль и упал на палубу,
убежденный, что имеет дело со сверхъестественным визитёром, тем более что
сообщники усилили эффект хором самых жутких стонов и криков.
Шутка едва не вышла за рамки изначально задуманного, потому что Анкорсток лежал, как мёртвый, и только с величайшим трудом его удалось привести
в чувство. К концу путешествия он стойко утверждал, что видел далёкую миссис Анкорсток, и клятвенно заверял, что хотя он был слишком напуган, чтобы

292

артур конан дойл

обращать внимание на черты её лица, но сильный запах рома, характерный для
его лучшей половины, ни с чем не перепутать.
Вскоре после этого случился день рождения Короля, и это событие было
отмечено на «Молнии» смертью командира при странных обстоятельствах.
Этот офицер, который был весьма неопытным и едва ли отличал киль корабля от флага. Своё назначение он получил благодаря парламентским связям
и пользовался этим положением с такой тиранией и жестокостью, что его все
ненавидели. Он был настолько непопулярен, что, когда вся команда вступила
в заговор, чтобы наказать его за проступки смертью, у него не было ни одного
сочувствующего среди шестисот душ, который предупредил бы его об опасности. На кораблях Его Величества существовал обычай, согласно которому
в день его рождения вся корабельная команда должна была собраться на палубе и по сигналу выстрелить из своих мушкетов в воздух в его честь. В этот
раз было тайно передано распоряжение, чтобы каждый моряк вставил в свое
огнестрельное оружие пулю вместо предусмотренного холостого патрона. По
свистку боцмана моряки собрались на палубе и выстроились в шеренгу, в то
время как капитан, стоя прямо перед ними, сказал им несколько слов.
— Когда я дам команду, — заключил он, — вы должны выстрелить из своих
ружей, и, клянусь Тором, если кто-либо из вас окажется на секунду раньше или
на секунду позже своих товарищей, я в три счета вздерну его на рее!
С этими словами он прокричал:
— Огонь! — после чего заговорщики направили свои мушкеты прямо ему
в голову и нажали на спусковой крючок. Прицеливание было настолько точным, а расстояние настолько близким, что в него одновременно попало более
пятисот пуль, разнеся ему голову и большую часть тела. В этом деле было замешано так много людей, и было совершенно безнадежно найти какого‑либо
конкретного виновника. Так что офицеры не смогли никого наказать за это
преступление — тем более что надменные манеры и бессердечное поведение
капитана сделали его столь же ненавистным для них, как и для моряков, которыми они командовали.
Своими любезностями и естественным очарованием манер наш герой настолько снискал расположение команды корабля, что по прибытии в Англию
они расстались с ним с бесконечным сожалением. Однако сыновний долг побуждал его вернуться домой и доложить отцу о себе, с чем он и отправился
из Портсмута в Лондон, намереваясь затем проследовать в Шропшир. Однако
случилось так, что одна из лошадей вывихнула переднюю ногу, проезжая через
Чичестер, и, поскольку сменить её не удалось, Киприан был вынужден остановиться на ночь в гостинице «Корона и Бык».
— О, Боже! — смеясь, продолжил Смоллетт. — Я никогда не мог пройти
мимо уютной гостиницы, не остановившись там, и поэтому, с вашего позволения, я остановлюсь здесь, и тот, кто пожелает, может повести дорогого Киприана к его дальнейшим приключениям. Не могли бы вы, сэр Вальтер, поведать
нам историю словами «Волшебника Севера»?

киприан овербек уэллс

293

С этими словами Смоллетт достал трубку и, набив её табаком из табакерки
Дефо, стал терпеливо ждать продолжения истории.
— Ну, что же, надо, так надо, — заметил прославленный шотландец, беря
щепотку табака. — Но я должен попросить позволения перенести мистера
Уэллса на несколько сотен лет назад, ибо больше всего на свете я люблю дух
средневековья. Итак, продолжим:
«Наш герой, желая продолжить своё путешествие и зная, что пройдет еще
некоторое время, прежде чем будет готов какой-либо экипаж, решил отправиться в путь в одиночку, сев на своего великолепного скакуна. Путешествия
в те времена были особенно опасными, ведь помимо обычных неприятностей,
подстерегающих путников, южные районы Англии находились в состоянии
беззакония и беспорядков, граничащих с мятежом. Однако молодой человек,
высвободив меч из ножен, чтобы быть готовым к любым неожиданностям, быстрым галопом пустился в путь, ориентируясь по мере сил и возможностей на
свет восходящей луны.
Не успел он удалиться, как понял, что предостережения, которые внушал
ему хозяин гостиницы и которые он был склонен рассматривать, как корыстные
советы, вполне оправдались. В одном месте, где дорога была особенно неровной
и проходила по болотистой местности, он заметил на небольшом расстоянии
от себя странную тень, которую опытный глаз сразу же определил, как группу
пригнувшихся людей. Остановив коня в нескольких ярдах от засады, он накинул плащ на руку, державшую уздечку, и призвал их выйти навстречу.
— Что за дела, мои господа! — воскликнул он. — Неужели вам так не хватает постелей в домах, что вы должны перекрывать своими телами королевскую
дорогу? Клянусь святой Урсулой Альпуксеррской, вы случайно не из тех, кто
думает, что птицы, летающие по ночам, получают более ценную дичь, чем болотная куропатка или вальдшнеп?
— Клинки и щиты, дружищи! — воскликнул высокий мощный мужик,
выскочив с несколькими подручными на середину дороги и встав перед испуганной лошадью. — Кто этот головорез, что отрывает подданных Его Величества ото сна? По правде говоря, очень похож на военного. Послушайте, сэр,
или милорд, или ваша светлость, или какой там титул угоден вашей чести, вы
должны обуздать свой язык, или, клянусь семью ведьмами Гэмблсайда, вы можете оказаться в весьма плачевном положении.
— В таком случае я прошу вас объяснить мне, кто вы и что из себя представляете? — спросил наш герой. — И каковы ваши намерения и может ли
их одобрить честный человек? Что же касается ваших угроз, то они вылетают
у меня из головы, так как ваше коварное оружие затрепещет от моей кольчуги
из Милана.
— Подожди, Аллен, — перебил его один из выскочивших, обращаясь
к тому, кто, по-видимому, был их предводителем, — это мужественный воин,
и именно такого желает заполучить наш справедливый Джек. Но мы не приманиваем ястребов с пустыми руками. Послушайте, сэр, здесь водится дичь, для

294

артур конан дойл

поимки которой могут понадобиться такие смелые охотники, как вы. Идёмте
с нами, выпьем по чарке вина, и мы найдем лучшую работу для вашего клинка,
чем вовлекать её владельца в жаркое кровопролитие, клянусь честью! Милан
это или не Милан, но, если мой топор ударит по вашему Милану, это будет плохой день для сына вашего отца.
На мгновение наш герой засомневался, стоит ли в соответствии с его рыцарскими традициями бросаться на врагов, или лучше подчиниться их требованиям. Благоразумие, смешанное с большой долей любопытства, в конце
концов одержало верх, и, слезая с лошади, он дал понять, что готов последовать
за этими людьми.
— Вот молодчина! — воскликнул тот, к кому они обращались как к Аллену. — Джек Кейд будет очень рад такому новобранцу. Кровь и падаль!
У тебя мускулы молодого быка, и я клянусь эфесом своего меча, что кое
с кем из нас могло бы случиться несчастье, если бы вы не прислушались
к голосу разума!
— Нет, не так, славный Аллен, не так,— пискнул маленький человечек, который оставался на заднем плане, пока была хоть какая‑то перспектива драки, но теперь вырвался вперед. — Если бы ты был один, возможно, так оно
и было бы, но опытный воин может по своему желанию обезоружить любого, вроде этого юного рыцаря. Хорошо помню, как в Пфальце я сразил наповал рыцаря — барона фон Слогстаффа. Он нанёс мне удар, смотрите, вот так,
но я, вооруженный щитом и клинком, если так можно сказать, отразил его —
парировав удар, я яростно ударил, и… Святая Агнесса, спаси нас! Кто это сюда
направляется?
Видение, напугавшее словоохотливого маленького человечка, было достаточно странным, чтобы вызвать тревогу даже в сердце рыцаря. В темноте вырисовывалась фигура гигантских размеров, а хриплый голос, раздававшийся,
по-видимому, на некотором расстоянии над головами присутствующих, грубо
нарушил ночную тишину.
— Я обращаюсь к тебе, Томас Аллен, и да будет ужасна твоя судьба, если
ты покинул свой пост без уважительной причины. Клянусь святым Ансельмом
из Священной Рощи, лучше бы тебе никогда не рождаться, чем разжигать этой
ночью мой гнев. Почему ты и твои люди слоняетесь по пустоши, как стая гусей
перед Михайловым днём?
— Добрый капитан, — сказал Аллен, снимая шляпу, примеру которого
последовали другие члены шайки, — мы поймали славного юношу, который
промышлял на лондонской дороге. Я подумал, что какое-нибудь слово благодарности было бы достойной наградой за такую услугу, но никак не ожидал
насмешки или угрозы.
— Не бери в голову, отважный Аллен, — воскликнул их предводитель,
который был не кем иным, как самим великим Джеком Кейдом. — Ты давно
знаешь, что нрав мой несколько холоден, а язык не смазан тем маслом, которым
смазывают уста красноречивых лордов этой страны.

киприан овербек уэллс

295

Внезапно повернувшись к нашему герою, продолжил он:
— А ты готов присоединиться к великому начинанию, которое сделает Англию такой, какой она была в царствование мудрого Альфреда? Чёрт возьми,
дружище, говори прямо и не выбирай выражений.
— Я готов на всё, что достойно рыцаря и джентльмена, — решительно заявил наш герой.
— Налоги должны быть отменены! — взволнованно воскликнул Кейд. —
Оброк и дани, десятина и королевские поборы. Соляной короб и мучной ларь
бедняка должны быть такими же вольными от них, как погреб дворянина. Ха!
Что ты на это скажешь?
— Это справедливо, — ответил новобранец.
— Но они воздают нам по заслугам так же, как сокол воздает зайцу! — взревел оратор. — Долой их, я говорю — долой каждого из них! Дворянин и судья,
священник и король, долой их всех!
— Нет,— сказал сэр Овербек Уэллс, выпрямляясь во весь рост и кладя руку
на эфес своего меча, — здесь я не могу последовать за вами, но скорее должен
бросить вам вызов, как предателю и изменнику, поскольку вы не честный человек, а тот, кто желает узурпировать права нашего короля-повелителя, да защитит его Пресвятая Дева!
Эти смелые слова и брошенный вызов на мгновение привели мятежников
в полное замешательство, но, ободренные хриплым возгласом своего предводителя, они выхватили оружие и приготовились наброситься на рыцаря, который
занял оборонительную позицию и ожидал их нападения.»
— Ну вот! — воскликнул сэр Вальтер, потирая руки и посмеиваясь. —
Я загнал нашего героя в угол, и мы посмотрим, кто из вас, современных авторов, сможет вывести его оттуда. Больше ни слова вы не добьётесь от меня,
чтобы я помог ему тем или иным способом.
— Попробуй свои силы, Джеймс,— закричало несколько голосов, и автор
уже собрался было намекнуть на приближающегося одинокого всадника, как
его прервал сидевший чуть дальше высокий джентльмен с легким заиканием
и очень нервной манерой поведения.
— Извините меня,— сказал он,— но мне кажется, что я могу быть полезен.
О некоторых моих скромных произведениях говорят, что они превосходят
лучшие работы сэра Вальтера, и я, несомненно, сильнее его во всех отношениях. Я мог изобразить современное общество так же хорошо, как и древнее;
а что касается моих пьес, то Шекспир никогда и рядом не стоял по популярности моей «Лионской Леди». Есть одна маленькая вещица… (Тут он порылся
в огромной стопке бумаг, лежащих перед ним). Это мой отчёт, о путешествии
в Индию. Вот он. Нет, это одна из моих речей в Палате Представителей, а это
моя критика Теннисона. Неплохо я по нему прошёлся, да? Я не могу найти то,
что хотел.., но вы, конечно, читали их все — «Риенци», «Гарольд» и «Последний барон». Каждый школьник должен знать их наизусть, как сказал бы
бедняга Маколей. Позвольте мне продолжить:

296

артур конан дойл

«Несмотря на доблестное сопротивление бесстрашного рыцаря, бой был
слишком неравным, чтобы его можно было выдержать. Его меч преломился
от мощного удара, и он рухнул на землю. Он ожидал немедленной смерти, но,
похоже, это не входило в планы захвативших его грубиянов. Его взвалили на
спину собственного скакуна и повезли, связанного по рукам и ногам, по бездорожью болот, в дебрях которых скрывались мятежники.
В глубине этих дебрей стояло каменное здание, которое когда‑то было фермерским домом, но, будучи по какой‑то причине заброшенным, превратилось
в руины и теперь стало пристанищем Кейда и его подручных. Большой коровник рядом с фермой использовался в качестве спального помещения, а главную
комнату основного здания пытались защитить от непогоды, заделывая зияющие проемы в стенах. В этой комнате была накрыта грубая еда для вернувшихся повстанцев, а наш герой был брошен связанным в пустую пристройку, где
и ждал своей участи.»
Сэр Вальтер с величайшим нетерпением слушал рассказ Бульвер-Литтона,
но, когда дело дошло до этого момента, он нетерпеливо прервал его.
— Нам нужен ваш собственный стиль, — сказал он. — Животно-магнито-электро-истерично-биологически-таинственная история — это ваше. Но
сейчас вы просто плохая копия меня, и не более того.
В компании послышался одобрительный ропот, и Дефо заметил:
— Поистине, мастер Литтон, в этом стиле есть поразительное сходство,
которое действительно может
быть лишь случайным, и всё
же, мне кажется, оно достаточно заметное, чтобы оправдать те слова, которые употребил наш друг.
— Возможно, вы сочтёте
и это за подражание? — с горечью сказал Литтон и, откинувшись на спинку стула
с угрюмым видом, продолжил
повествование в таком духе:
«Едва наш несчастный герой растянулся на соломе, которой была устлана его темница, как в стене открылась
потайная дверца, и в комнату
величественно вплыл почтенЗатем, полностью потеряв контроль
ный старец. Узник смотрел
над собой, подхватил все свои бумаги
на него с удивлением, не лии вышел из комнаты.
шенным благоговейного трепета, ибо на его широком челе

киприан овербек уэллс

297

лежала печать большого знания — такого знания, которое не дано знать сыну
человеческому. Он был облачен в длинную белую мантию, пересеченную и испещренную мистическими арабскими надписями, а высокая алая тиара, украшенная квадратом и кругом, подчеркивала его почтенный вид.
— Сын мой, — сказал он, обратив свой пронзительный и в то же время
мечтательный взгляд на сэра Овербека, — всё ведет ни к чему, и ничто является основой всего сущего. Космос непостижим. Зачем же нам тогда существовать?
Пораженный этим веским вопросом и философским настроем своего посетителя, наш герой решил поприветствовать его и поинтересоваться, как его
зовут и какого он рода. Когда старец отвечал ему, его голос то поднимался, то
опускался в музыкальных ритмах, подобно вздохам восточного ветра, в то время как неземной ароматический дым наполнял помещение.
— Я — вечное не-эго, — ответил он. — Я — квинтэссенция небытия, вечная сущность ничто. Вы видите во мне то, что существовало до начала материи
и задолго до начала времён. Я — алгебраический «Х», представляющий бесконечную делимость конечной частицы.
Сэр Овербек почувствовал дрожь, как будто ему на лоб положили ледяную
руку.
— Что вы хотите сказать? — прошептал он, падая ниц перед своим таинственным посетителем.
— Я хочу сказать вам, что вечность порождает хаос и что необъятное находится во власти божественного рока. Бесконечность
склоняется перед личностью.
Непостоянная сущность является главной движущей силой духовности, и мыслитель
бессилен перед пульсирующим небытием. Космическое
движение завершается только непознаваемым и непроизносимым…»
— Могу я спросить, мистер Смоллетт, над чем вы
смеётесь?
— Чертовски занудно! —
воскликнул Смоллетт, котоВеселый смех августейшей компании сменился рый уже некоторое время хиупрёками жены, которая яростно трясла меня хикал. — Мне кажется, что
за плечо и уговаривала выбрать для сна более вряд ли кто-нибудь решится
подходящее место.
оспаривать у вас этот стиль.

298

артур конан дойл

— Это полностью соответствует вашему стилю, — пробормотал сэр Вальтер.
— И к тому же, он очень красив, — добавил Лоуренс Стерн со злобной
усмешкой. — Прошу прощения, сэр, на каком языке вы всё это рассказывали?
Литтон был настолько разгневан этими замечаниями и тем, как благосклонно они были восприняты, что попытался что‑то ответить, а затем, полностью
потеряв контроль над собой, подхватил все свои бумаги и вышел из комнаты,
роняя на каждом шагу памфлеты и речи. Это происшествие так развеселило
собравшихся, что они смеялись несколько минут без остановки. Постепенно
их смех всё громче звучал в моих ушах, огни на столе становился всё тусклее,
а компания всё туманнее, пока они и их симпозиум не исчезли совсем. Я сидел
перед углями, которые раньше были жарким пламенем камина, а теперь представляли собой лишь кучку серого пепла, и веселый смех августейшей компании сменился упрёками жены, которая яростно трясла меня за плечо и уговаривала выбрать для сна более подходящее место. Так закончились удивительные
приключения мастера Киприана Овербека Уэллса, но я всё ещё живу надеждой,
что в каком‑нибудь будущем сне великие мастера сами смогут завершить начатую ими историю.

ИГРА С ОГНЕМ

Я не берусь судить о том, что произошло 14 апреля прошлого года в доме
№ 17 по Баддерли Гарденс. Изложенное черным по белому, мое предположение
может показаться слишком грубым, слишком гротескным для серьёзного рассмотрения. И всё же там произошло нечто, и оно было такого рода, что оставит
свой след в памяти каждого из нас на всю оставшуюся жизнь. Произошедшее
могут подтвердить единодушные показания пяти свидетелей. Я не буду пускаться ни в какие споры и рассуждения. Я лишь изложу суть дела, и покажу рассказ
Джону Мойру, Харви Дикону и миссис Деламер, и он не будет опубликован,
если они не будут готовы подтвердить каждую деталь. Я не могу получить разрешение Поля Ле Дюка, поскольку он, по-видимому, покинул страну.
Именно Джон Мойр (хорошо известный старший партнер фирмы «Мойр,
Мойр и Сандерсон») первоначально обратил наше внимание на оккультные
темы. Подобно многим очень усердным и практичным деловым людям, он
обладал натурой с мистической настроем, которая и привела его к изучению
и, в конечном итоге, к признанию тех неуловимых явлений, которые вместе
со многими глупостями и мошенничеством объединяются под общим названием «спиритизм». Его исследования, начатые с позиций открытого разума,
к несчастью, закончились догмой, и он стал таким же убеждённым и пылким,
как и любой другой фанатик. В нашей маленькой группе он представлял тех,
кто превратил эти необычные явления в новую религию.
Миссис Деламер, наш медиум, была его сестрой, женой Деламера, начинающего скульптора. Опыт подсказывал нам, что работать над этими темами без медиума так же бесполезно, как астроному вести наблюдения без телескопа. С другой стороны, появление платного медиума всем нам было ненавистно. Разве
не очевидно, что за полученные деньги он просто обязан предоставить хоть
какие‑то результаты, и что соблазн обмана будет непреодолим? Ни на какие
результаты, полученные за гинею в час, нельзя будет положиться. Но, к счастью, Мойр обнаружил, что его сестра была медиумом — другими словами,
она является проводником той животной магнитной силы, которая является

300

артур конан дойл

единственной формой энергии, достаточно тонкой, чтобы на неё можно было
воздействовать как с духовного, так и с материального уровня. Разумеется, говоря это, я не хочу ставить вопрос ребром — я просто указываю на те теории,
на основании которых мы сами, правильно или неправильно, объясняем виденное нами. Муж не одобрял её участие в наших опытах, но она всё равно пришла. Хотя она никогда не демонстрировала большой психической силы, мы,
по крайней мере, могли получать те обычные феномены передачи сообщений,
которые в одно и то же время так глупы и так необъяснимы. Каждое воскресенье вечером мы собирались в студии Харви Дикона в Бэддерли-Гарденс, в доме
на углу Мертон-Парк-Роуд.
Воображение Харви Дикона, занимавшегося искусством, подготовило его
к тому, что он стал страстным любителем всего необычного и сенсационного.
Изначально его привлекала некая образность в изучении оккультизма, но вскоре его внимание привлекли некоторые из тех феноменов, о которых я уже говорил, и он быстро пришёл к выводу, что то, на что он смотрел как на забавную
романтику и развлечение после ужина, на самом деле является очень грозной
реальностью. Этот человек с удивительно ясным и логичным умом — настоящий потомок своего предка, известного шотландского профессора — представлял в нашем небольшом кругу критический элемент, человека, который не
имеет предрассудков, готов следовать фактам в той мере, в какой он их видит,
и отказывается выдвигать теории, не имея всех данных. Его осторожность раздражала Мойра не меньше, чем твердая вера последнего забавляла Дикона, но
каждый по-своему был одинаково увлечён нашими сеансами.
А я? Что я могу сказать о себе? Я не был приверженцем. Я не был научным
критиком. Пожалуй, лучшее, что я могу сказать о себе,— это то, что я был дилетантом в обществе, стремящимся быть в курсе всех новых движений, благодарным за любое новое ощущение, которое бы открыло новые возможности существования. Сам я не энтузиаст, но мне нравится общество тех, кто им является.
Рассказ Мойра, который заставил меня почувствовать, что у нас есть личный
ключ от дверей смерти, наполнил меня смутным удовлетворением. Успокаивающая атмосфера спиритического сеанса с приглушенным светом была для
меня восхитительна. Одним словом, меня это забавляло, поэтому я и присутствовал на сеансах.
Как я уже говорил, 14 апреля прошлого года произошло весьма необычное
событие, о котором я собираюсь рассказать. Я был первым из мужчин, пришедших в студию, но миссис Деламер уже пила послеобеденный чай с миссис
Харви Дикон. Обе дамы и сам Дикон стояли перед незаконченной картиной
на мольберте. Я не знаток искусства и никогда не утверждал, что понимаю, что
имеет в виду Харви Дикон, рисуя свои картины. Но в данном случае я видел,
что всё это было очень искусно и образно: феи, животные, аллегорические фигуры всех видов. Дамы громко хвалили его, и действительно, картина обладала
необычным цветовым эффектом, производящем благоприятное впечатление.
— Что вы об этом думаете, Маркхэм? — спросил он.

игра с огнем

301

— Ну, это выше моего понимания, — сказал
я. — Эти звери — кто
они такие?
— Мифические чудовища, воображаемые существа, геральдические
эмблемы — своего рода
странная, причудливая
процессия из них.
— А белая лошадь
впереди?
— Это не лошадь,
— сказал он довольно
раздраженно, что было
удивительно, поскольку, как правило, он был
очень добродушным человеком и никогда не относился к себе серьезно.
— Тогда что же это?
— Разве вы не видите рог впереди? Это единорог. Я же говорил, что
Дамы громко хвалили его, и действительно,
это геральдические звекартина обладала необычным
ри. Разве вы не распозцветовым эффектом.
нали его?
— Очень сожалею,
Дикон, — сказал я, потому что он, казалось, действительно был раздражен.
Он рассмеялся над своим разочарованием.
— Извините меня, Маркхэм! — сказал он. — Дело в том, что я ужасно потрудился над этим животным. Весь день я рисовал его изнутри и снаружи и пытался представить, как бы выглядел настоящий живой скачущий единорог. Наконец он у меня получился — как я думал,— и когда вы его не узнали, это задело
меня за живое.
— Ну конечно, это единорог, — сказал я, потому что он, очевидно, был подавлен моей тупостью. — Я вижу рог совершенно отчетливо, но я никогда не
видел единорога, кроме как рядом с Королевским гербом, и поэтому я никогда
не думал о том, как он выглядит в природе. А как вы изобразили этих — грифонов, василисков и существ, похожих на драконов?
— У меня не было с ними никаких трудностей. Меня беспокоил только
единорог.
Он развернул картину на мольберте, и мы заговорили на другие темы.

302

артур конан дойл

В тот вечер Мойр опоздал, а когда
всё-таки появился, то привел с собой,
к нашему немалому удивлению, невысокого, крепкого француза, которого он
представил, как месье Поль Ле Дюка.
Я говорю «к нашему удивлению», поскольку мы придерживались теории,
что любое вторжение в наш духовный
круг нарушает условия и вносит элемент подозрительности. Мы знали, что
можем доверять друг другу, но все наши
результаты были бы сведены на нет присутствием постороннего. Однако Мойр
вскоре примирил нас с этим гостем.
Месье Поль Ле Дюк был известным
исследователем оккультизма, провидцем, медиумом и мистиком. Он путешествовал по Англии с рекомендательным письмом от президента парижских
братьев-розенкрейцеров к Мойру. Что
может быть естественнее, чем привести
его на наш маленький спиритический
сеанс и заставить нас чувствовать себя
польщенными его присутствием?
Как я уже говорил, это был невысокий, крепкий мужчина, ничем не при- Месье Поль Ле Дюк был известным
мечательный внешне, с широким, гладисследователем оккультизма.
ким, чисто выбритым лицом, примечательным лишь парой больших карих бархатистых глаз, рассеянно смотревших
прямо перед собой. Он был хорошо одет, имел манеры джентльмена, а его диковинные обороты английской речи вызывали улыбки у дам. Миссис Дикон
с предубеждением относилась к нашим исследованиям и покинула комнату,
после чего мы, по своему обыкновению, приглушили свет и придвинули стулья к квадратному столу из красного дерева, стоявшему в центре студии. Свет
был тусклым, но достаточным для того, чтобы мы могли совершенно отчётливо видеть друг друга. Помню, что я даже смог разглядеть любопытные, пухлые
маленькие ручки с квадратными ногтями, которые француз положил на стол.
— Какая радость! — сказал он. — Я уже много лет не сидел в такой позе,
и это меня забавляет. Мадам — медиум? Мадам умеет впадать в транс?
— Ну, это вряд ли, — сказала миссис Деламер. — Но я всегда ощущаю
крайнюю сонливость.
— Это первый этап. Затем надо стимулировать её, и тогда наступит транс.
Когда наступает транс, тогда наружу выходит ваш дух и входит чужой, и так

игра с огнем

303

он может говорить или писать. Вы просто оставляете своё тело на попечение другого человека. Как вам такое? Но какое отношение к этому имеют
единороги?
Харви Дикон заёрзал на своем стуле. Француз медленно крутил головой по
сторонам и всматривался в тени, покрывавшие стены.
— Как интересно! — сказал он. — Кругом единороги. Кто так усердно размышлял на столь странную тему?
— Это чудесно! — воскликнул Дикон. — Я пытался весь день нарисовать
единорога. Но как вы могли об этом узнать?
— Вы думали о них в этой комнате?
— Конечно.
— Но мысли — это вещи, друг мой. Когда вы представляете себе вещь, вы
её создаёте. Вы этого не знали, правда? Но я могу видеть ваших единорогов,
потому что я умею видеть не только глазами.
— Вы хотите сказать, что я создаю вещь, которая никогда не существовала,
просто думая о ней?
— Безусловно. Это факт, который лежит в основе всех других фактов. Вот
почему дурная мысль может представлять опасность.
— Они, я полагаю, находятся на астральном уровне? — спросил Мойр.
— Ну, это всего лишь слова, друзья мои. Они там — где-то… везде… я не
знаю, как это сказать. Я просто вижу их. Я могу дотронуться до них.
— Вы не можете сделать так, чтобы и мы их увидели?
— Это называется материализация. Стоп! Это интересный эксперимент.
Но не хватает силы. Давайте посмотрим, какая сила у нас есть, а потом решим,
что нам делать. Могу ли я рассадить вас по своему усмотрению?
— Вы, очевидно, знаете об этом гораздо больше, чем мы, — сказал Харви
Дикон. — Поэтому берите всё под свой полный контроль.
— Возможно, у нас получится материализация, если условия окажутся подходящими. Но мы попробуем сделать всё, что в наших силах. Мадам останется
на своём месте, я рядом, а этот джентльмен рядом со мной. Мистер Мойр сядет
рядом с мадам, потому что хорошо, когда темноволосые и блондины сидят друг
за другом. Ну что ж! А теперь, с вашего позволения, я погашу свет.
— В чем преимущество темноты? — спросил я. — Потому что сила, с которой мы имеем дело, — это вибрация эфира, а значит, и света. Свет может
только помешать, да? Вам не будет страшно в темноте, мадам? Я думаю, нас
ожидает интересный сеанс!
Сначала темнота показалась совершенно непроглядной, но через несколько
минут наши глаза настолько привыкли к ней, что мы смогли различать присутствие друг друга — правда, очень смутно и неясно. Больше я ничего не мог видеть в комнате — только черный силуэт неподвижных фигур. Все мы отнеслись
к этому вопросу гораздо серьёзнее, чем когда-либо прежде.
— Положите руки перед собой. Соприкосновение бесполезно, ведь нас
так мало за таким большим столом. Возьмите себя в руки, мадам, и, если к вам

304

артур конан дойл

придёт сон, не сопротивляйтесь ему. А теперь мы сидим в тишине и ожидаем,
поняли?
Так мы и сидели в тишине и ожидали, уставившись в темноту перед собой.
В коридоре тикали часы. Где-то вдалеке прерывисто лаяла собака. Раз или два
на улице проехало такси, и отблеск его фар сквозь щель в занавесках был неким перерывом в этом мрачном бдении. Я почувствовал те физические симптомы, с которыми я был знаком на предыдущих сеансах, — холод в ногах,
покалывание в руках, жар ладоней, ощущение холодного дуновения на спине.
В предплечьях, особенно, как мне показалось, в левом, ближайшем к гостю,
появились странные небольшие стреляющие боли — несомненно, нарушение
сосудистой системы, но все равно заслуживающие некоторого внимания. В то
же время я ощущал напряженное, почти мучительное чувство ожидания. По
напряженному, абсолютному молчанию моих спутников я понял, что их нервы
были напряжены не меньше моих собственных.
И вдруг из темноты донесся звук — низкий, свистящий звук, учащенное,
прерывистое дыхание женщины. Он становилось быстрее и слабее, и всё же
звук вырвался, словно сквозь стиснутые зубы, и закончился громким вздохом
с резким шорохом ткани.
— Что это было? Всё
в порядке? — спросил
кто-то из темноты.
— Да, всё в порядке,— ответил француз.—
Это мадам. Она в трансе.
А теперь, господа, если
вы подождёте спокойно,
то увидите нечто, что,
я думаю, вас очень заинтересует.
В коридоре всё ещё
слышалось тиканье часов, а в комнате — звуки дыхания медиума,
которое стало более глубоким и наполненным.
По-прежнему изредка
мелькали, как никогда
долгожданные, проносящиеся мимо огни машин. Какую пропасть мы
преодолевали: с одной
стороны, почти припод— Здесь много энергии, — произнёс француз.
нятая завеса вечности,

игра с огнем

305

а другой — лондонские такси. Стол сотрясался, как от мощного пульса. Он
устойчиво, ритмично покачивался под нашими пальцами, легко вздымаясь
и опускаясь. Из его недр доносились резкие удары, треск, звуки напильников,
залповая пальба, звуки пылающего в морозную ночь костра.
— Здесь много энергии, — произнёс француз. — Посмотрите на стол!
Я думал, то это мой собственный обман зрения, но теперь все могли это
видеть. По поверхности стола разливался зеленовато-желтый фосфоресцирующий свет — или, я бы сказал, скорее светящийся пар, чем сам свет. Он перекатывался, извивался и расходился тусклыми мерцающими складками, вращаясь и кружась, как клубы дыма. В этом зловещем свете я разглядел белые руки
французского медиума с квадратными ногтями.
— Какая потеха! — воскликнул он. — Это великолепно!
— Попробуем алфавит? — спросил Мойр.
— Не стоит, ведь мы можем сделать гораздо лучше, — заявил наш гость.
— Наклонять стол для каждой буквы алфавита — дело неуклюжее, а с таким
медиумом, как мадам, мы применим способ гораздо более лучший.
— Да, у вас получится, — произнес чей-то голос.
— Кто это был? Кто говорил? Это был ты, Маркхэм?
— Нет, я ничего не говорил.
— Это говорила мадам?
— Но это был не её голос.
— Это вы, миссис Деламер?
— Это не она, но сила, использующая её органы речи, — произнёс странный, глубокий голос.
— Где миссис Деламер? Я надеюсь, это не причинит ей вреда?
— Медиум счастлива в другой плоскости бытия. Она заняла моё место, так
же как я занял её.
— Кто ты такой?
— Для вас не имеет значения, кто я. Я тот, кто жил, как живёте вы, и кто
умер, как умрёте вы.
Мы услышали звук приближающегося такси. Возник спор о плате за проезд, и таксист с хриплым ворчанием уехал по улице. Зелено-желтое облако все
еще слабо кружилось над столом, тусклое в некоторых местах, но светящееся
неясным светом в направлении медиума. Казалось, что оно накапливается перед ней. Чувство страха и холода пронзило моё сердце. Мне показалось, что мы
легкомысленно и несерьёзно подошли к самому настоящему и величественному
таинству — к тому общению с умершими, о котором говорили отцы Церкви.
— Не кажется ли вам, что мы зашли слишком далёко? Не стоит ли нам прервать этот спиритический сеанс? — воскликнул я.
Но все остальные были полны решимости довести это до конца. Они посмеялись над моими сомнениями.
— Все силы созданы для того, чтобы их использовать, — сказал Харви
Дикон. — Если мы можем это сделать, мы должны это сделать. Каждое новое

306

артур конан дойл

направление в знаниях с самого начала называлось недозволенным. Но для
постижения природы смерти нам необходимо продолжить сеанс, и это будет
правильным.
— Да, это правильно, — сказал голос.
— Чего же ещё нам спросить? — воскликнул Мойр, который был очень
взволнован. — Давайте проведем тест. Не мог бы ты нам подтвердить, что ты
действительно существуешь?
— Что вы хотите от меня?
— Ну, предположим... у меня в кармане есть несколько монет. Скажи сколько их?
— Мы, духи, возвращаемся в мир в надежде научить и возвысить вас, а не
для того, чтобы отгадывать детские загадки.
— Ха-ха, мистер Мойр, на этот раз вы попали в точку, — воскликнул француз. — Но, конечно, в словах Контролера есть здравый смысл.
— Это нечто большее, а не просто игра, — сказал холодный, жёсткий голос.
— Именно так и я смотрю на это, — воскликнул Мойр. — Я, конечно, очень
сожалею, если задал глупый вопрос. Ты не скажешь мне, кто ты?
— Какое это имеет значение?
— Ты давно стал духом?
— Да.
— Когда?
— Мы не можем считать время так, как это делаете вы. У нас другие условия.
— Ты счастлив?
— Да.
— Ты бы не хотел вернуться к жизни?
— Нет, конечно, нет.
— Ты занят?
— Мы не могли бы быть счастливы, если бы не были заняты.
— Чем ты занимаешься?
— Я уже сказал, что у нас условия совершенно другие.
— Ты можете дать нам какое-нибудь представление о своей занятости?
— Мы занимаемся тем, что улучшаем себя и улучшаем других.
— Тебе нравится быть здесь сегодня вечером?
— Я рад прийти, если своим приходом могу принести хоть какую-то пользу.
— Значит, делать добро — это твоя цель?
— Это цель всей жизни на всех плоскостях бытия.
— Вот видите, Маркхэм, это должно развеять ваши сомнения.
Так оно и было, потому что мои сомнения прошли, и остался только интерес.
— Есть ли у тебя в жизни боль? — спросил я.
— Нет, боль — это свойство тела.
— А душевная боль?
— Да, человек всегда может быть печален или встревожен.

игра с огнем

307

— Встречаешь ли ты друзей, которых знал на земле?
— Некоторых из них.
— Почему только некоторых из них?
— Только тех, кто был симпатичен мне.
— Мужья встречаются с женами?
— Те, кто по-настоящему любил.
— А остальные?
— Они ничего друг для друга не значат.
— Должна быть духовная связь?
— Безусловно.
— Правильно ли то, что мы делаем?
— Если это делается в правильном духе.
— Тогда, что «неправильно»?
— Любопытство и легкомыслие.
— Может ли от этого быть вред?
— Очень серьёзный вред.
— Какого рода этот вред?
— Вы можете вызвать силы, над которыми вы не имеете контроля.
— Силы зла?
— Непроявленные силы.
— Ты говоришь, что они опасны. Опасны для тела или для разума?
— Иногда и для того, и для другого.
Наступила пауза, и тьма, казалось, стала еще гуще, а желто-зеленый туман
клубился и дымился над столом.
— Вы хотели бы задать какие-нибудь вопросы, Мойр? — спросил Харви
Дикон.
— Только один — молишься ли ты в своем мире?
— Молиться нужно в каждом из миров.
— Почему?
— Потому что это признание сил, лежащих вне наших пределов.
— А какой религии ты придерживаешься там?
— Мы различаемся точно так же, как и вы.
— У тебя нет определенных сведений?
— У нас есть только вера.
— Эти вопросы религии, — сказал француз, — они интересны вам, серьезным англичанам, но они не так уж забавны. Мне кажется, что с этой силой здесь
мы могли бы получить какой-то больший опыт, как думаете? Что-то, о чём мы
могли потом бы рассказать.
— Но ничего интереснее этого быть не может, — возразил Мойр.
— Что же, если вы так думаете, это очень хорошо, — раздраженно ответил
француз. — Что касается меня, то мне кажется, что я уже слышал всё это раньше, и что сегодня вечером мне следует попробовать провести какой-нибудь
эксперимент со всей этой силой, которая нам дана. Но если у вас есть другие

308

артур конан дойл

вопросы, тогда задавайте их, и когда вы закончите, мы попробуем сделать ещё
кое-что.
Но чары были разрушены. Мы спрашивали и спрашивали, но медиум молча
сидела в своем кресле. Только её глубокое, ровное дыхание выдавало, что она
была там. Туман все еще клубился над столом.
— Мы нарушили гармонию. Она не ответит.
— Но мы уже узнали всё, что она может рассказать, нет так ли? Со своей
стороны, я хочу увидеть то, чего никогда раньше не видел.
— И что же?
— Вы позволите мне попробовать?
— Что вы собираетесь делать?
— Я уже говорил вам, что мысли — это вещи. Теперь я хочу доказать вам
это и показать вам то, что является только мыслью. Да, да, я могу это сделать,
и вы это увидите. А теперь я прошу вас сидеть тихо, ничего не говорить и спокойно держать руки на столе.
В комнате стало еще темнее и безмолвнее, чем когда-либо. То же чувство
тревоги, которое навалилось на меня в начале спиритического сеанса, вновь
охватило моё сердце. Волосы немного зашевелились.
— Это работает! Это работает! — воскликнул француз, и когда он заговорил, в его голосе послышалась надломленность, говорившая о том, что он
напряжен до предела.
Светящийся туман медленно стекал со стола, колебался и мерцал по комнате. Там, в самом дальнем и темном углу, он собирался и светился, застывая
в сияющую точку — странную, зыбкую, светящуюся и в то же время не излучающую сияния и не отбрасывающую лучей в темноту. Цвет сменился с зеленовато-
желтого на темно-красный. Затем вокруг этого средоточия закружилась темная дымчатая субстанция, густеющая, твердеющая, становящаяся все плотнее
и чернее. А потом свет исчез, поглощённый тем, что росло вокруг него.
— Он исчез.
— Тише, в комнате что-то есть.
Мы услышали, что в углу, где раньше был свет, — что‑то глубоко дышит
и копошится в темноте.
— Что это? Ле Дюк, что вы наделали?
— Всё в порядке. Ничего страшного не случится.
Голос француза от волнения стал высоким.
— Боже правый, Мойр, в комнате большое животное. Вот оно, рядом
с моим креслом! Уходите! Уходите!
Это был голос Харви Дикона, а затем раздался звук удара по какому-то
твердому предмету. А потом... А потом... Как я могу рассказать, что произошло потом?
Какая-то огромная тварь мчалась на нас в темноте, вздымаясь, скрежеща,
разбиваясь, пружиня и фыркая. Стол разлетелся на куски. Нас разбросало во
все стороны. Она металась и билась среди нас, с ужасающей энергией бросаясь

игра с огнем

309

из одного угла комнаты в другой. Мы все кричали от страха, ползая на четвереньках, чтобы убраться подальше от всего этого. Что-то навалилось на мою
левую руку, и я почувствовал, как кости хрустнули под тяжестью.
— Свет! Скорее, свет! — крикнул кто-то.
— Мойр, у вас есть спички?
— Нет, у меня их нет. Дикон, где спички? Ради бога, дайте спички!
— Я не могу их найти. Эй, вы, француз, прекратите это!
— Это выше моих сил. О, боже мой, я не могу это остановить. Дверь! Где
находится дверь?
Моя рука, по счастливой случайности, нащупала ручку, когда я шарил в темноте. Тяжело дышащее, фыркающее, мечущееся существо промчалось мимо
меня и со страшным грохотом ударилось о дубовую перегородку. Как только
это произошло, я повернул ручку, и в следующее мгновение мы все оказались
снаружи, и дверь за нами захлопнулась. Изнутри донесся ужасный грохот и топот.
— Что это? Во имя всего
святого, что это?
— Лошадь. Я увидел её,
когда дверь открылась. Но
где миссис Деламер?
— Мы должны вытащить
её оттуда. Пойдёмте, Маркхэм. Чем дольше мы будем
ждать, тем меньше нам это
будет по душе.
Он распахнул дверь, и мы
бросились внутрь. Она лежала на полу среди обломков
своего кресла. Мы схватили
её и быстро потащили к выходу, и, когда мы достигли
двери, я оглянулся через плечо прямо в темноту. На нас
смотрели два странных глаза, слышался стук копыт,
и я только успел захлопнуть
дверь, как на неё обрушился
удар, расколовший её сверху
донизу.
— Тварь прорывается!
Она идёт сюда!
— Бегите, спасайте свои
жизни! — закричал француз.
На нас смотрели два странных глаза.

И я только успел захлопнуть дверь, как на неё обрушился удар,
расколовший её сверху донизу.

игра с огнем

311

Раздался ещё один удар, и что-то вылетело из разбитой двери. Это был длинный белый шип, сверкающий в свете фонаря. На мгновение он блеснул перед
нами, а затем с грохотом исчез.
— Быстрее! Быстрее! Сюда! — крикнул Харви Дикон. — Тащите её сюда!
Быстрее!
Мы укрылись в столовой и закрыли тяжелую дубовую дверь. Мы положили
бесчувственную женщину на диван, и в этот момент Мойр, суровый деловой
человек, обмяк на коврике у камина. Харви Дикон был бледен, как труп, и дергался, как эпилептик. Мы услышали, как с грохотом разлетелась на куски дверь
студии, а фырканье и топот раздавались в коридоре, вверх и вниз, сотрясая дом
своей яростью. Француз закрыл лицо руками и всхлипывал, как испуганный
ребенок. Я грубо потряс его за плечо.
— Что же нам делать? Может, пистолет?
— Нет, нет. Сила скоро сама исчезнет. И тогда всё закончится.
— Вы могли убить нас всех — несчастный глупец — своими адскими экспериментами!
— Я не знал. Как я мог знать, что это его испугает? Оно обезумело от ужаса.
Это вина Дикона. Он ударил по нему.
Харви Дикон вскочил.
— Боже правый! — воскликнул я
Ужасный крик разнёсся
по дому.
— Это моя жена! Я иду
туда! Даже если это сам Дьявол, я всё равно иду!
Он распахнул дверь
и выбежал в коридор. В конце его, у лестницы, лежала
без чувств миссис Дикон,
пораженная увиденным зрелищем. Но больше никого
и ничего не было.
Мы с ужасом смотрели
по сторонам, но всё было
совершенно тихо и спокойно. Я подошел к черному проёму студии, ожидая
с каждым медленным шагом, что из него выскочит
какая‑нибудь чудовищная
В конце его, у лестницы, лежала без чувств
тварь. Но ничего не происмиссис Дикон.

312

артур конан дойл

ходило, и в комнате царила тишина. Подглядывая и переглядываясь, с замиранием сердца, мы подошли к самому порогу и уставились в темноту. По-прежнему не было слышно ни звука, а в углу комнаты парило светящееся облако
с раскаленным добела центром, пока, наконец, вся студия не погрузилась в густую, бархатистую тьму. И при последнем мерцающем отблеске этого зловещего света француз разразился радостным криком.
— Вот это потеха! — воскликнул он. — Никто не пострадал, только дверь
сломали да дам напугали. Но, друзья мои, мы сделали то, чего никто и никогда
раньше не делал.
— И, насколько я могу судить, — сказал Харви Дикон, — такого больше
никогда не случится.
Именно это и произошло 14 апреля прошлого года в доме № 17 по Бэддерли-Гарденс. Я начал с того, что сказал, что было бы слишком нелепо догматизировать то, что произошло на самом деле, но я излагаю свои впечатления,
наши впечатления (поскольку они подтверждены Харви Диконом и Джоном
Мойром), чего бы они ни стоили. Вы можете, если вам так угодно, вообразить,
что мы стали жертвами изощренной и необычной мистификации. Или можете
думать вместе с нами, что мы пережили вполне реальный и очень ужасный опыт.
А может быть, вы знаете больше нас о подобных оккультных вещах и можете
сообщить нам о каком-то похожем случае. В этом случае напишите письмо Уильяму Маркхэму, 146М, Олбани. Возможно, оно поможет пролить свет на то,
что для нас является очень тёмным.

ЗАДИРА ИЗ БРОКАС-КОРТА

В тот год — это было в 1878-м — йомены из Южного Мидленда, призванные на военные учения, расположились под Лутоном, и единственный вопрос,
который волновал каждого в большом лагере, заключался не в том, как подготовиться к возможной европейской войне, а гораздо более насущный — как
найти человека, способного выдержать десять раундов с сержантом Бёртоном.
Здоровяк Бёртон был отличного телосложения, его мощные удары кулаками
были способны лишить чувств любого обычного смертного. Надо было срочно
где-то найти ему соперника, иначе невозможно было с него сбить спесь. Поэтому сэр Фред Милберн, более известный как Мамблз, был отправлен в Лондон, чтобы нанять какого-нибудь кулачного бойца, который смог бы проучить
«непобедимого драгуна».
Это были плохие дни на боксёрском ринге. Старые кулачные бои с кастетами вымерли со скандалом и позором, задушенные язвительной толпой
букмекеров и разного рода негодяев, навлёкших своими грязными делами позор и разорение на достойных бойцов, которые часто были скромными героями, чья честность никогда не может быть оспорена. На приличного любителя
спорта, желавшего посмотреть бой, обычно набрасывались негодяи, против
которых он не мог ничего поделать, так как сам участвовал в не совсем законном мероприятии. Его раздевали прямо на улице, отбирали кошелек, а если
он осмеливался сопротивляться, то разбивали голову. Попасть на ринг могли
только те, кто был готов пробиваться туда с дубинами и охотничьими ружьями. Неудивительно, что на классический вид спорта теперь приходили только
те, кому было нечего терять.
С другой стороны, эпоха специальных помещений и легальных боксёрских боев в перчатках еще не наступила, и кулачный бой находился в странном промежуточном состоянии. Регулировать его было невозможно, как
невозможно и отменить, поскольку ничто так непосредственно и мощно не
действует на среднего британца, как разного рода запреты. Поэтому устраивались состязания на конюшнях и в сараях, спешные поездки во Францию,

314

артур конан дойл

тайные встречи на рассвете в диких уголках страны, всевозможные ухищрения и эксперименты. Сами спортсмены становились такими же недовольными, как и их окружение. Честной открытой борьбы быть не могло, и самый
громкий хвастун прокладывал себе путь к вершине. Только за Атлантикой
появилась огромная фигура Джона Лоуренса Салливана, которому суждено
было стать последним представителем старой системы поединков и первым
представителем поздней.
При таких обстоятельствах капитану кавалерии было нелегко найти среди
боксерских салунов и спортивных пабов Лондона человека, который смог бы
устроить сержанту хорошую взбучку. Тяжеловесов было слишком мало. В конце
концов его выбор пал на Альфа Стивенса из Кентиш-Тауна, отличного восходящего боксера среднего веса, который еще ни разу не знал поражений и вполне
мог претендовать на чемпионский титул. Его профессиональный опыт и мастерство, несомненно, компенсировали бы тот недостаток веса, который отделял его от грозного драгуна. Возложив на него все свои надежды, сэр Фред
Милберн нанял его и предложил отправиться в лагерь в своём экипаже, запряженным парой великолепных серых лошадей. Они собирались выехать вечером, проехать по Грейт-Норт-роуд, переночевать в Сент-Олбансе, и закончить
своё путешествие на следующий день.
Боксер встретился с баронетом-кавалеристом в «Голден Кросс», где Бейтс,
молоденький конюх, уже запряг резвых лошадей. Стивенс, белокожий, гладко
выбритый молодой человек, сел рядом со своим нанимателем и махнул рукой
небольшой группке товарищей, грубых парней без воротничков и в резиновых
плащах, собравшихся, чтобы попрощаться с товарищем.
— Удачи, Альф! — раздался хор хриплых голосов, когда паренёк припустил лошадей, и экипаж стремительно свернул за поворот на Трафальгарскую
площадь.
Сэр Фредерик был так занят управлением лошадьми в уличном потоке на
Оксфорд-стрит и Эджвер-роуд, что не думал ни о чём другом, и только когда
он выехал на окраину Хендона, а живые изгороди наконец-то заняли место
бесконечной панорамы кирпичных домов, он отпустил вожжи и обратил свое
внимание на молодого человека, сидевшего рядом с ним. Он нашел его по переписке и рекомендации, и теперь ему было любопытно взглянуть на него.
Сумерки уже спустились, и свет был неярким, но то, что баронет увидел, его
порадовало. Это был подтянутый боксёр, крепко сбитый, с длинными прямыми скулами и глубоко посаженными глазами, присущими упрямому мужеству.
Прежде всего, он был спортсменом, который еще никогда не встречался со своим победителем и в нём ещё жила та глубокая уверенность, которая никогда не
бывает прежней после первого поражения. Баронет усмехнулся, когда понял,
какой неожиданный сюрприз он везёт на север для сержанта.
— Полагаю, вы прошли неплохую подготовку, Стивенс? — заметил он, поворачиваясь к своему спутнику.
— Да, сэр, я готов сражаться за свою жизнь.

задира из брокас-корта

315

— Судя по вашему внешнему виду, это так.
— Я все время занимаюсь тренировками, сэр, но в прошлый уик-энд меня
поставили в пару с Майком Коннором и мне пришлось скинуть лишний вес.
Сейчас я на пике своей формы.
— Это к счастью. Это к счастью. Вам понадобятся все силы против человека
выше вас ростом и намного тяжелее.
Молодой человек улыбнулся.
— У меня были и более серьёзные противники, сэр.
— Осмелюсь сказать, он ещё и неплохо двигается.
— Что же, сэр, я буду стараться изо всех сил.
Баронету понравился скромный, но уверенный тон молодого боксёра. Внезапно ему в голову пришла забавная мысль, и он расхохотался.
— Клянусь Юпитером! — воскликнул он. — Вот будет потеха, если Задира
сегодня ночью прогуливается по округе!
Альф Стивенс навострил уши.
— Кто это, сэр?
— Ну, это тот, о ком все спрашивают. Некоторые говорят, что видели его,
а некоторые говорят, что это выдумка, но есть веские доказательства того, что
он настоящий человек с парой на редкость крепких кулаков, которые оставляют после себя заметные вмятины на пострадавшем.
— И где он обитает?
— На этой самой дороге. Между Финчли и Элстри, так говорят. Вроде, это
два мужика, и они выходят по ночам, когда полнолуние, и вызывают прохожих
на бой в старом стиле. Один бьёт, а другой поднимает упавших. Ей-богу! Этот
парень, судя по всему, умеет драться. Многих потом нашли утром с разорванными в клочья лицами, чтобы все знали, что над ними поработал Задира.
Альф Стивенс был полон интереса.
— Я всегда хотел попробовать сразиться в старом стиле, но мне, сэр, никогда не выпадало такой возможности. Я думаю, что это подходит мне больше,
чем перчатки.
— Значит, вы не откажете Задире?
— Откажу? Я бы проехал десять миль, чтобы только встретиться с ним
— Ей-богу! Это было бы здорово! — воскликнул баронет. — Сегодня полнолуние, а их «логово» должно быть, как раз здесь.
— Если он так хорош, как вы говорите, — заметил Стивенс, — его должны
знать на ринге, если только он не просто любитель, любящий подраться.
— Некоторые думают, что он конюх или, может быть, любитель скачек.
Видишь вон те конюшни. Там, где есть лошади, там есть и кулачные бои. Если
верить рассказам, в этом громиле есть что-то немного странное и диковинное.
Эй! Берегись, чёрт бы тебя побрал, берегись!
Голос баронета внезапно перешел в визг от удивления и гнева. В этом месте
дорога спускается в ложбину, сильно затененную деревьями, так что ночью возникает ощущение, что впереди находится вход в туннель. У подножия склона

316

артур конан дойл

стоят две огромных каменных
колонны, при дневном свете
можно заметить, что они покрыты лишайниками и сильно выветрены, с геральдическими знаками на каждой, которые настолько изуродованы
временем, что представляют
собой просто каменные выпуклости. Железные ворота
изящной конструкции, болтающиеся на проржавевших
петлях, свидетельствуют как
о былой славе, так и о нынешнем упадке старого поместья
Брокас, расположенного в
конце заросшей бурьяном
аллеи. Именно из тени этих
старинных ворот на середину
дороги внезапно выскочила
энергичная фигура и с большой ловкостью удержала лошадей, которые взбрыкивали
и били копытами, вынуждая
их присесть на задние ноги.
— Ну-ка, Роу, иди сюда,
слышишь? — крикнул высокий пронзительный голос. —
Я хочу сказать пару слов это- — Закройте свой рот, папаша! Небезопасно
му ряженому павлину, покуда
так со мной разговаривать.
он не уехал.
Из тени появился второй
человек и, не говоря ни слова, схватил лошадей за уздечки. Это был невысокий,
плотный парень, одетый в странное коричневое пальто, доходившее ему до колен, под которым виднелись гетры и сапоги. На нем не было шляпы, и те, кто
сидел в экипаже, увидели, когда он поравнялся с боковыми фонарями, угрюмое
красное лицо с плохо выбритым подбородком и высоким черным галстуком,
туго повязанным под подбородком. Его более деятельный товарищ прыгнул
вперед и оперся костлявой рукой о борт экипажа, и пока тот пристально вглядывался парой свирепых голубых глаз в лица двух путешественников, свет ярко
освещал его собственные черты. Шляпа была низко надвинута на лоб, но, несмотря на её тень, и баронет, и боксер могли разглядеть достаточно, чтобы отшатнуться от него, потому что это было очень злобное лицо, не просто злобное

задира из брокас-корта

317

— Послушайте, — сказал баронет, — я не знаю, кто вы такой,
за исключением того, что вы чертовски дерзкий малый.
злое, но грозное и суровое, с резкими чертами, вздернутым носом и свирепым
выражением, с беспощадным оскалом, свидетельствующим о натуре, которая
не склонна просить пощады, ни тем более даровать её. Что касается его возраста, то можно было только с уверенностью сказать, что мужчина с таким лицом
был достаточно молод, чтобы обладать таким выражением, и достаточно стар,
чтобы испытать все пороки жизни. Холодные, свирепые глаза внимательно осмотрели сначала баронета, а затем молодого человека рядом с ним.
— Да, Роу, это ряженый павлин, как я и говорил, — заметил он через плечо своему спутнику. — Но этот другой — вполне подходящий парень. Если
он не слабак, то должен быть отличным бойцом. Так или иначе, мы его сейчас
испытаем.

318

артур конан дойл

— Послушайте, — сказал баронет, — я не знаю, кто вы такой, за исключением того, что вы чертовски дерзкий малый. Я бы хлестанул вас по лицу за
просто так!
— Закройте свой рот, папаша! Небезопасно так со мной разговаривать.
— Я слышал о тебе и твоих привычках! — воскликнул разгневанный капитан. — Я тебя научу, как останавливать лошадей на большой королевской
дороге! На этот раз ты выбрал не тех людей, мой славный друг, и скоро ты об
этом узнаешь.
— Может быть, и так, — сказал незнакомец. — Может быть, мистер, мы
все чему-нибудь научимся, прежде чем расстанемся. Прежде чем вы поедете
дальше, кто-нибудь из вас должен спуститься и сразиться со мной на кулаках.
Стивенс мгновенно спрыгнул на дорогу.
— Если вам нужна драка, то вы обратились по адресу, — завил он. — Это
моё ремесло, так что не говорите, что я застал вас врасплох.
Незнакомец издал возглас удовлетворения.
— Ну, на хрен! — закричал он. — Это самый подходящий парень, Джо, как
я и говорил. Ну, парнишка, сегодня ты встретишь свою «погибель». Ты никогда не слышал, что лорд Лонгмор как-то сказал обо мне? «Чтобы тебя победить,
нужен особенный человек». Вот что сказал сам лорд Лонгмор.
— Это было сказано до боя с Быком, — проворчал парень впереди, впервые заговорив.
— Отставь свою болтовню, Джо! Ещё раз скажешь о Быке, и мы с тобой
поссоримся. Он хотя и одолел меня однажды, но я с ним ещё поквитаюсь. Ну,
молодой человек, что вы обо мне думаете?
— Я думаю, что вы, папаша, нахал.
— Нахал. Что это такое?
— Хам, наглец, если хотите.
Последнее слово произвело на незнакомца неожиданный эффект. Он хлопнул себя рукой по ляжке и разразился пронзительным смехом, к которому присоединился его грубоватый спутник.
— Ты сказала правильное слово, моя красавица, — воскликнул тот. — Наглец — это подходящее слово, и тут нет никакой ошибки. Что ж, луна сегодня
полная, но уже набегают тучи. Стоит поторопиться — нам лучше драться при
лунном свете, пока он есть.
Пока шёл этот разговор, баронет со все возрастающим изумлением разглядывал наряд незнакомца. Многое в нём подтверждало его убеждение в том, что
он был связан с какими-то конюшнями, но даже с учетом этого его внешность
была очень эксцентричной и старомодной. На голове у него была желтовато-белая шляпа из длинношерстного бобра, такие до сих пор носят некоторые извозчики, с овальной макушкой и загнутыми полями. Из одежды на нем было
короткое пальто с разрезом «ласточкин хвост», цвета табака, и со стальными
пуговицами. Спереди оно было распахнуто, и был виден клетчатый жилет из
шелка, на ногах обтягивающие бриджи с синими чулками и полуботинки. Фи-

задира из брокас-корта

319

гура была угловатой и крепкой, и выглядела очень энергичной. Этот парень из
Брокаса явно был очень неординарным персонажем, и молодой драгунский
офицер усмехнулся, подумав о том, какую славную историю он расскажет об
этом странном представителе старого мира и о той взбучке, которую ему предстояло получить от знаменитого лондонского боксера.
Билли, юный конюх, занялся лошадьми, которые тряслись и блестели от
пота.
— Прошу сюда! - произнёс незнакомец.
Это было зловещее место, мрачное и неприветливое, с разрушенными колоннами и огромными кронами деревьев. Ни баронету, ни боксёру оно не понравилось.
— Куда вы направляетесь?
— Здесь не лучшее место для драки, — ответил здоровяк. — У нас тут рядом имеется самое красивое место, какое вы когда-либо видели снаружи. Лучше
даже, чем Моулси Херст.
— Можно драться и здесь, на дороге, она достаточно хороша, — сказал
Стивенс.
— Дорога достаточно хороша для двух Джонни Роу,— сказал человек в бобровой шляпе.— Но она недостаточно хороша для двух таких хлопцев, как ты
и я. Ты ведь не боишься, правда?
— Ни капельки, ни тебя, ни десятка таких, как ты, — решительно заявил
Стивенс.
— Что ж, тогда пойдём со мной, и побьёмся по совести.
Сэр Фредерик и Стивенс обменялись взглядами.
—Я согласен, — сказал боксер.
— Тогда пошли.
Маленькая компания из четырех человек прошла через ворота. За спиной
в темноте слышался топот и ржание лошадей, а также голос юноши, который
тщетно пытался их успокоить. Пройдя ярдов пятьдесят по заросшей травой
дороге, проводник свернул направо через густой ряд деревьев, и они вышли
на круглую лужайку, серебристую и чистую в лунном свете. С одной стороны
она была приподнята, а вдалеке стояла одна из тех маленьких каменных беседок
с колоннами, которые так любили во времена первых Георгов.
— Что я вам говорил? — торжествующе воскликнул здоровяк. — Разве
можно найти место лучше этого в двадцати милях от города? Оно было создано для этого. А теперь, Том, займись своим делом и покажи нам, на что ты
способен.
Всё это стало похоже на необыкновенный сон. Странные люди, их странная
одежда, их странная речь, залитые лунным светом лужайка и беседка с колоннами — все это сплелось в одно фантастическое целое. Только вид плохо сидящего твидового костюма Альфа Стивенса и его невзрачное английское лицо над
ним вернули баронета в мир будней. Худой незнакомец снял свою бобровую
шапку, пальто, шелковый жилет, и, наконец, его секундант стянул через голову

320

артур конан дойл

ему рубашку. Стивенс хладнокровно и неторопливо следил за приготовлениями своего противника. Затем участники поединка повернулись друг к другу.
Но как только они это сделали, Стивенс издал возглас удивления и ужаса.
Снятая бобровая шляпа открыла страшное увечье на голове его противника.
Вся верхняя часть лба ввалилась, и казалось, что между его коротко остриженными волосами и густыми бровями пролегла широкая красная полоса.
— Боже милостивый! — воскликнул молодой боксер. — Что не так с твоей головой?
Этот вопрос, казалось, пробудил в его противнике холодную ярость.
— Берегите свою голову, мистер, — сказал он. — Я думаю, у вас найдется
достаточно проблем, чтобы не говорить о моих.
Эта реплика вызвала взрыв хриплого смеха у его секунданта.
— Хорошо сказано, мой Томми! — воскликнул он. — Даю руку на отсечение.
Человек, которого назвали Томом, стоял в бойцовской стойке в центре
естественного ринга. В одежде он выглядел крупным мужчиной, но сейчас казался еще крупнее, а его бочкообразная грудь, покатые плечи и свободно свисающие мускулистые руки — все это идеально подходило для кулачного боя.
Его мрачные глаза яростно сверкали под уродливыми бровями, а на губах застыла суровая улыбка, более угрожающая, чем его хмурый взгляд. Подойдя
к нему, боксёр признался себе, что никогда не видел более грозного соперника.
Но его смелое сердце смирилось с тем фактом, что не было человека, который
смог бы одолеть его, и едва ли им окажется старомодно одетый незнакомец
на проселочной дороге. Поэтому, ответив улыбкой, он занял свою позицию
и поднял руки.
Но то, что последовало за этим, было совершенно за пределами его опыта.
Незнакомец быстро сделал ложный выпад левой и нанес размашистый удар
правой, настолько быстрый и сильный, что Стивенс едва успел уклониться
от него и ответить коротким ударом, когда его противник бросился на него.
В следующее мгновение костлявые руки мужчины обхватили его, и боксер был
подброшен в воздух крутящимся ударом, с грохотом упав на траву. Незнакомец отступил назад и скрестил руки на груди, в то время как Стивенс вскочил
на ноги с красным от гнева румянцем на щеках.
— Это не по правилам, — воскликнул он. — Что это было?
— Мы заявляем о нарушении правил! — крикнул баронет.
— Какой фол, чёрт возьми? Самый чистый бросок, который я когда-либо
видел! — сказал здоровяк. — По каким правилам вы бьётесь?
— Куинсберри, конечно.
— Я никогда не слышал о таких. У нас здесь лондонский призовой ринг.
— Ну, тогда вперёд! — яростно закричал Стивенс. — Я могу биться по любым правилам. Ты больше не застанешь меня врасплох
И не застал. В следующий раз, когда незнакомец бросился на него, Стивенс
поймал его в такой же крепкий захват, и, раскачиваясь, они вместе рухнули вниз

задира из брокас-корта

321

кувырком. Это повторялось трижды, и каждый раз незнакомец подходил к своему другу и усаживался на поросший травой берег, прежде чем продолжить.
— Что вы о нём думаете? — спросил баронет в одну из таких пауз.
У Стивенса шла из уха кровь, но в остальном никаких признаков повреждений не было.
— Он много чего умеет, — сказал боксер. — Не знаю, где он этому научился, но практика у него была немалая. Он силён, как лев, и тверд, как доска,
несмотря на свое чудаковатое лицо.
— Не допускай самой драки. Я думаю, вы в этом сильны.
— Я не уверен, что я где-то сильней его, но я буду стараться изо всех сил.
Это был отчаянный бой, и по мере того, как раунд следовал за раундом,
даже изумленному баронету становилось ясно, что чемпион в среднем весе
встретил достойного соперника. Незнакомец обладал ловким броском и стремительностью, что в сочетании с его пружинистыми ударами делало его опаснейшим противником. Его голова и тело казались нечувствительными к ударам, а ужасающе злобная улыбка ни на мгновение не сходила с его губ. Он
бил очень сильно, кулаками, похожими на камни, и его удары свистели со всех
сторон. У него был один особенно смертельный удар — апперкот в челюсть,
который снова и снова попадал в защитный блок, пока, наконец, он не пробил защиту и не повалил Стивенса на землю. Здоровяк издал торжествующий
возглас.
— Удар по усам, ей-богу! Это невероятно, Томми! Еще один такой удар,
дружище, и ты его победишь.
— Послушайте, Стивенс, это заходит слишком далеко, — сказал баронет,
поддерживая своего изможденного спутника.— Что скажут в полку, если я привезу вас разбитым вдребезги! Пожмите руку этому парню и пожелайте ему всего наилучшего, иначе в полку вы ничем не сможете нам помочь.
— Оставить самое лучшее? Только не я! — сердито воскликнул Стивенс. —
Я сотру эту чёртову улыбку с его уродливой рожи, прежде чем закончу.
— А что насчет сержанта?
— Лучше я вернусь в Лондон и никогда не увижу сержанта, чем позволю
этому парню победить меня.
— Ну что, достаточно? — спросил его противник насмешливым голосом,
поднимаясь со своего места.
В ответ молодой Стивенс рванулся вперед и бросился на своего противника
со всей силой, которая у него оставалась. Яростью своего натиска он отбросил
его назад, и в течение долгой минуты все удары были успешными. Но этот железный боец, казалось, никогда не уставал. Его шаг был быстр, а удары сильны,
как никогда, даже когда закончилась эта долгая серия ударов. Стивенс ослабел
до полного изнеможения. Но его противник не успокоился. Он обрушил на
него шквал яростных ударов, которые сбивали с ног изможденного защитника.
Альф Стивенс был на пределе сил и в любое мгновение мог рухнуть на землю,
если бы не случайное вмешательство.

322

артур конан дойл

Как уже было сказано,
они прошли к этому «рингу» через ряд деревьев. Из
них донесся странный пронзительный вой, крик агонии,
который мог принадлежать
ребенку или какому-нибудь
маленькому лесному существу, попавшему в беду. Он
был нечленораздельным,
пронзительным и невыразимо тоскливым. При этом
звуке незнакомец, поваливший Стивенса на колени, отшатнулся назад и огляделся
вокруг с выражением беспомощного ужаса на лице. Улыбка сошла с его губ, и осталась
только безвольная слабость
человека, находящегося на
последней стадии испуга.
— Она снова пришла за
мной, дружище! — закричал
он.
— Держись, Том! Ты его
почти победил! Она не помешает тебе.
— Она не помешает мне?!
Она убьет меня! — закричал
боец. — Боже мой! Я не могу
с этим смириться! Ах, я вижу
Его спутник, громко ругаясь, подхватил груду её! Это она!
одежды и бросился за ним, тёмные тени
С воплем ужаса он поверпоглотили их летящие фигуры.
нулся и бросился в заросли.
Его спутник, громко ругаясь, подхватил груду одежды
и бросился за ним, тёмные тени поглотили их летящие фигуры.
Стивенс в беспамятстве попятился назад и сел на поросший травой склон,
положив голову на грудь молодого баронета, который поднёс к его губам фляжку с бренди. Сидя так, они оба почувствовали, что звуки стали громче и пронзительнее. Затем из кустов выбежал маленький белый терьер, обнюхивая всё
вокруг, словно идя по следу, и жалобно повизгивая. Он пронёсся по травянистому склону, не обращая внимания на двух молодых людей. Затем он тоже

задира из брокас-корта

323

исчез в тени. В этот момент оба наших героя вскочили на ноги и изо всех сил
рванули к воротам. Их охватил ужас — панический ужас, который невозможно контролировать. Дрожа всем телом, они забрались в свой экипаж, и только
когда послушные лошади преодолели добрых две мили, отделявшие их от зловещей лощины, они наконец отважились заговорить.
— Вы когда-нибудь видели такую собаку? — спросил баронет.
— Нет, — воскликнул Стивенс. — И, пожалуйста, Боже, я больше никогда
не хочу её видеть.
Поздно вечером того же дня двое путешественников прервали свой путь
в гостинице «Лебедь», расположенной недалеко от Харпенден-Коммон. Хозяин был старым знакомым баронета, и после ужина он с удовольствием выпил с ними по бокалу портвейна. В гостинице работал известный спортсмен
Джо Хомер, который часами мог рассказывать о легендах ринга, как новых,
так и старых. Имя Альфа Стивенса было ему хорошо известно, и он смотрел
на него с глубочайшим интересом.
— О, сэр, вы, несомненно, недавно боксировали? — сказал он. — Но я не
читал в газетах ни о каких новых поединках.
— Не стоит об этом, — угрюмо ответил Стивенс.
— Ну, не обижайтесь! Я полагаю, — его улыбающееся лицо внезапно стало
очень серьёзным, —вы случайно не видели, так называемого Задиру из Брокаса,
когда ехали по дороге сюда?
— Ну, а если бы видели?
Хозяин гостиницы напрягся от волнения.
— Он чуть не убил Боба Медоуза. Он остановил его у самых ворот старого
поместья Брокас. С ним был еще один человек. Боб был избит до мозга костей.
Его нашли, можно сказать, изорванным в клочья на лужайке недалеко от ворот,
где стоит летняя беседка.
Баронет кивнул.
— А, так вы там были? — воскликнул хозяин.
— Ну что же, мы, пожалуй, расскажем всё по порядку, — сказал баронет,
глядя на Стивенса.— Мы, действительно, там были и встретили человека, о котором вы говорите, — и он оказался отвратительным типом!
— Скажите мне, — сказал хозяин голосом, понизившимся до шепота. —
Правда ли то, что, как говорит Боб Медоуз, они одеты, как наши деды, и что
у одного голова проломлена?
— Ну, да, одежда на них весьма старомодна, и голова у одного из них самая
странная из всех, что я когда-либо видел.
— Боже милостивый! — воскликнул хозяин. — Знаете ли вы, сэр, что Том
Хикман, знаменитый боксер-чемпион, вместе со своим приятелем Джо Роу,
серебряных дел мастером из Сити, встретил свою смерть в том самом месте
в 1822 году, когда он, будучи пьяным, попытался проехать по разбитой дороге
на своей двуколке? Оба погибли, а колесо раздробило лоб Хикману.
— Хикман… Хикман! — воскликнул баронет. — Наглец, что ли?

324

артур конан дойл

— Да, сэр, его называли «Наглец». Он выигрывал свои бои с помощью
приема, который он называл «ударом по усам», и никто не мог устоять против него, пока Нейт — кого называли «Бристольский бык» — однажды не
уложил его.
Стивенс поднялся из-за стола белый, как сыр.
— Может уедем отсюда, сэр. Я хочу на свежий воздух. Давайте отправимся
в путь.
Хозяин похлопал его по спине.
— Не унывай, парень! Во всяком случае, ты удержался, а это больше, чем
кто-либо другой сделал за всё время. Садись и выпей еще бокал вина, потому
что, если кто-то в Англии и заслужил его этой ночью, так это ты. Есть много
долгов, которые вы оплатили, устроив взбучку Наглецу, живому или мёртвому.
Знаете ли вы, что он сделал в этом самом помещении?
Оба путешественника испуганно оглядели высокую комнату, выложенную
каменными плитами и обшитую дубовыми панелями, с огромной открытой
решеткой в дальнем конце.
— Да, в этом самом помещении. Я узнал это от старого сквайра Скоттера,
который находился здесь в ту самую ночь. Это случилось, когда Шелтон победил Джоша Хадсона в Сент-Олбансе, и Наглец выиграл в этом бою кучу денег.
Он и его приятель Роу зашли сюда по пути, и он был безумно пьян. Народ буквально забился в углы и под столы, потому что он расхаживал вокруг с большой
кухонной кочергой в руке, и за улыбкой на его лице скрывалась жажда убийства. Он всегда был таким, когда напивался,— жестоким, безрассудным и наводил ужас на весь мир. Ну, и что, по-вашему, он в конце концов сделал? У камина
лежала маленькая собачонка, терьер, как я слышал, свернувшаяся калачиком,
потому что стояла морозная декабрьская ночь. Наглец сломал ей хребет одним ударом кочерги. Затем он расхохотался, бросил пару проклятий в адрес
посетителей, которые шарахнулись от него, и направился к своей шикарной
двуколке, которая ждала снаружи. Потом мы узнали, что его увезли в Финчли
с размозженной колесом повозки головой. Да, ещё говорят, что с тех пор в тех
местах видят маленькую собачонку с кровоточащей раной и сломанной спиной, ползающую и визжащую, как будто она разыскивает негодяя-у бийцу. Так
что, как видите, мистер Стивенс, вы сражались не только за себя, когда наносили ему удары.
— Может быть, и так, — сказал молодой боксер, — но я больше не желаю
участвовать в подобных поединках. Сержант Бёртон меня вполне устраивает,
и, сэр, если вы не против, обратно в город мы поедем на поезде.

ДЖОН БАРРИНГТОН КАУЛЗ

ЧАСТЬ I
Может показаться опрометчивым с моей стороны приписывать смерть
моего несчастного друга Джона Баррингтона Каулза какому-либо сверхъестественному воздействию. Я отдаю себе отчет в том, что при нынешнем состоянии общественных настроений того, чтобы допустить возможность такого
вывода, потребуются очень убедительные доказательства.
Поэтому я просто изложу обстоятельства, которые привели к этому печальному событию, настолько кратко и ясно, насколько смогу, и предоставлю
каждому читателю самому делать выводы. Возможно, найдётся кто-то, кто сможет пролить свет на то, что для меня покрыто мраком.
Впервые я познакомился с Баррингтоном Каулзом, когда поступил в Эдинбургский университет на факультет медицины. У моей квартирной хозяйки на
Нортумберленд-стрит был большой дом, и, будучи вдовой без детей, она зарабатывала на жизнь тем, что предоставляла жилье нескольким студентам.
Случилось так, что Баррингтон Каулз снимал спальню на моём этаже, и когда мы познакомились поближе, то стали вместе обедать в общей гостиной. Таким образом, у нас завязалась дружба, которая не была омрачена ни малейшими
разногласиями вплоть до дня его смерти.
Отец Каулза был полковником сикхского полка и с давних пор находился
в Индии. Он обеспечивал своему сыну неплохое содержание, но редко проявлял какие-либо другие признаки родительской привязанности — писал нерегулярно и кратко.
Мой друг, который сам родился в Индии и по характеру был страстным романтиком, был очень уязвлен таким пренебрежением. Его мать умерла, и у него
не было других родственников в мире, которые могли бы заполнить эту пустоту.
Так со временем он сосредоточил на мне всю свою привязанность и доверился мне так, как это редко бывает у парней. Даже когда на него нахлынула
более сильная и глубокая страсть, она не нарушила прежней привязанности
между нами.

326

артур конан дойл

Каулз был высоким, стройным молодым человеком с лицом, похожим на
лицо Веласкеса, и темными нежными глазами. Я редко встречал юношу, который с большей вероятностью вызывал бы интерес у женщины или пленял её
воображение. Выражение его лица, как правило, было мечтательным и даже
томным, но, если в разговоре возникала тема, которая его интересовала, он
мгновенно оживлялся. В таких случаях его румянец становился ярче, глаза
блестели, и он мог говорить с таким красноречием, которое увлекало слушателей за собой.
Несмотря на эти природные преимущества, он вел уединенный образ жизни, избегая женского общества и с большим усердием читал. Он был одним из
выдающихся людей своего года, получив высшую медаль по анатомии и премию Нила Арнотта по физике.
Как хорошо я помню нашу первую встречу с ней! Очень часто я вспоминал
этот случай и пытался вспомнить, какое именно впечатление она произвела на
меня в то время.
После того как мы познакомились с ней, моё мнение о ней радикально
изменилось, поэтому мне интересно вспомнить, какими были тогда мои непредвзятые впечатления. Трудно, однако, избавиться от чувств, которые разум
или предрассудки пробудили во мне впоследствии.
Это было на открытии Королевской шотландской Академии весной
1879 года. Мой бедный друг был страстно привязан к искусству во всех его
проявлениях, и приятный аккорд в музыке или изящный рисунок на холсте
доставляли изысканное наслаждение его впечатлительной натуре. Мы вместе
пошли посмотреть картины и стояли в большом центральном зале, когда я заметил чрезвычайно красивую женщину в другом конце зала. За всю свою жизнь
я никогда не видел такого классически совершенного лица. Это был настоящий
греческий тип: лоб широкий, очень низкий, белый, как мрамор, с облаком нежных локонов, обвивающих его, нос прямой и четко очерченный, губы тонкие,
подбородок и нижняя челюсть красиво закруглены и при этом достаточно развиты, чтобы обещать необычайную силу характера.
А эти глаза — эти удивительные глаза! Если бы я мог дать хоть какое‑то
представление об их переменчивом настроении, об их стальной твердости
и женственной мягкости, об их властности, об их пронизывающей силе, внезапно переходящей в выражение женской слабости… Но я сейчас говорю о последующих впечатлениях.
С этой дамой был высокий молодой человек со светлыми волосами, в котором
я сразу узнал студента юридического факультета, с которым был немного знаком.
Арчибальд Ривз — так его звали — был броским, красивым молодым человеком и одно время был зачинщиком всех университетских выходок, но в последнее время я его почти не видел, и ходили слухи, что он помолвлен и собирается жениться. Тогда, как я предположил, эта девушка была его невестой.
Я уселся на бархатный диванчик в центре зала и украдкой наблюдал за парой,
прикрываясь каталогом.

джон баррингтон каулз

327

Чем больше я смотрел на неё, тем больше поражала меня её красота. Она,
правда, была несколько маловата ростом, но фигура её была совершенна, а сама
она держалась так, что только при непосредственном сравнении можно было
заметить, что она ниже среднего роста.
Пока я не сводил с них глаз, Ривза куда‑то позвали, и девушка осталась одна.
Повернувшись спиной к картинам, она до возвращения своего ухажёра внимательно осматривала собравшихся, не обращая ни малейшего внимания на то,
что десятки глаз, привлеченные её изяществом и красотой, с любопытством
смотрят на неё. Держась одной рукой за красный шелковый шнур, отгораживающий картины, она стояла, томно переводя взгляд с одного лица на другое с такой же беспечностью, как если бы она рассматривала висящие на стенах полотна. Вдруг, наблюдая за ней, я увидел, что её взгляд стал пристальным и, как бы,
напряженным. Я проследил за направлением, гадая, что же могло так сильно
привлечь её внимание.
Джон Баррингтон Каулз стоял перед картиной — кажется, Ноэля Патона,
но я точно помню, что сюжет был благородным и неземным. Его профиль был
повернут к нам, и никогда еще я не видел его в таком выгодном свете. Я уже
говорил, что он был поразительно красивым парнем, но в этот момент он выглядел просто великолепно. Было видно, что он на мгновение забыл о своём
окружении, и вся его душа сопереживала представшей перед ним картине. Его
глаза блестели, а на щеках проступал тёмно-розовый румянец. Она продолжала наблюдать за ним с заинтересованным выражением лица, пока он не вышел
из задумчивости, резко не обернулся, так что их взгляды встретились. Она тут
же отвела взгляд, но его глаза еще несколько мгновений оставались прикованными к ней. Картина уже была забыта, и его душа снова спустилась на землю.
Мы видели её раз или два перед уходом, и каждый раз я замечал, что мой
друг смотрит ей вслед. Однако он не сказал ни единого слова, пока мы не вышли на свежий воздух и не пошли рука об руку по Принсес-стрит.
— Ты заметил ту красивую даму в темном платье с белым мехом? — спросил он.
— Да, заметил, — ответил я.
— Ты её знаешь? — нетерпеливо спросил он. — У тебя есть какие-нибудь
предположения, кто она такая?
— Я не знаю её лично, — ответил я. — Но я не сомневаюсь, что смог бы узнать о ней всё, потому что, по-моему, она помолвлена с молодым Арчи Ривзом,
и у нас с ним много общих друзей.
— Помолвлена? — воскликнул Каулз.
— Что с тобой, мой дорогой друг, — сказал я, смеясь, — ты же не хочешь
сказать, что ты настолько чувствителен, что того факта, что девушка, с которой
ты никогда в жизни не разговаривал, помолвлена, достаточно, чтобы расстроить тебя?
— Ну, это не совсем так, — ответил он, заставляя себя рассмеяться. —
Но я могу сказать тебе, Армитидж, что никогда в жизни я не был так очарован
ни одним человеком. И дело не в красоте лица — хотя оно и так прекрасно, —

328

артур конан дойл

а в характере и интеллекте. Надеюсь, если она обручится, то только с парнем,
который будет её достоин.
— Что же, — заметил я, — ты говоришь весьма проникновенно. Это явный
случай любви с первого взгляда, Джек. Однако, чтобы успокоить твою тревогу,
я постараюсь разузнать о ней всё от человека, который знает её.
Баррингтон Каулз поблагодарил меня, и разговор перетёк в другое русло.
В течение нескольких дней никто из нас не упоминал об этой теме, хотя мой
собеседник стал, пожалуй, несколько более мечтательным и растерянным, чем
обычно. Этот разговор почти исчез из моей памяти, когда однажды молодой
Броуди, мой кузен, подошёл ко мне на ступеньках Университета с лицом человека, приносящего занятные вести.
— Послушай, — начал он, — ты знаешь Ривза, не так ли?
— Да. А что с ним?
— Его помолвка расторгнута.
— Вот это дела! — воскликнул я. — Да я только на днях узнал, что он помолвлен.
— О, да, всё отменяется. Его брат сказал мне об этом. Чертовски подло со
стороны Ривза, знаешь ли, если он отказался от помолвки, ведь она необыкновенно милая девушка.
— Я видел её, — сказал я, — но не знаю, как её зовут.
— Её зовут мисс Норткотт, и она живет со своей старой тетей
на Аберкромби-плейс. Никто ничего не знает ни о её семье, ни о том, откуда
она родом. В любом случае, она, пожалуй, самая невезучая девушка на свете,
бедняжка!
— Почему невезучая?
— Это была её вторая помолвка, — сказал юный Броуди, который обладал удивительной способностью знать всё обо всех. — Она была помолвлена
с Прескоттом — Уильямом Прескоттом, который помер. Это было очень печальное событие. День свадьбы был назначен, и всё шло, как по маслу, когда
случилось несчастье.
— Какое несчастье? — спросил я, смутно припоминая обстоятельства.
— Ну, смерть Прескотта. Однажды вечером он пришел на Аберкромби-плейс и засиделся допоздна. Никто точно не знает, когда он ушёл, но около
часа ночи его встретил знакомый, когда тот быстро шёл в направлении Королевского парка. Он пожелал ему спокойной ночи, но Прескотт поспешил дальше,
не обращая на него внимания, и это был последний раз, когда его видели живым. Три дня спустя его всплывшее тело было найдено в озере Святой Маргариты, у часовни Святого Антония. Никто так и не смог этого понять. В конце
концов решили, что смерть является следствием временного помешательства.
— Это очень странно, — заметил я.
— Да, и ужасно жестоко по отношению к бедной девушке, — заметил Броуди. — Теперь, когда нанесен второй удар, он совершенно сломит её. Она такая
нежная и женственная.

джон баррингтон каулз

329

— Значит, ты знаешь её лично? — спросил я.
— О, да, я её знаю. Я встречался с ней несколько раз. Я легко мог бы устроить так, чтобы тебя ей представили.
— Ну, — ответил я, — это не столько для меня, сколько для моего друга.
Однако я не думаю, что она будет часто выходить в свет в течение некоторого
времени после этого. Когда она выйдет, я воспользуюсь твоим предложением.
На этом мы пожали друг другу руки, и некоторое время я больше не вспоминал об этом.
Следующий случай, о котором я должен рассказать, как имеющий отношение к вопросу о мисс Норткотт, весьма неприятен. И все же я должен описать
это как можно точнее, поскольку он может пролить некоторый свет на дальнейшее развитие событий. Однажды холодной ночью, через несколько месяцев после разговора с кузеном, который я привёл выше, я шёл по одной из самых «тёмных» улиц города, возвращаясь с одного дела. Было очень поздно,
и я пробирался среди грязных бездельников, столпившихся у дверей огромной пивной, когда оттуда, пошатываясь, вышел парень и протянул мне руку
с пьяной ухмылкой. Свет газового фонаря падал прямо на его лицо, и, к моему величайшему изумлению, я узнал в опустившемся существе, стоявшем передо мной, моего бывшего знакомого, молодого Арчибальда Ривза, который
когда‑то славился, как один из самых нарядных и представительных парней
во всем колледже. Я был настолько поражён, что на мгновение почти усомнился в свидетельствах своих собственных чувств, но я не мог ошибиться в чертах
лица, которое, хоть и распухло от выпивки, всё ещё сохраняло что‑то от былой
привлекательности. Я был полон решимости вызволить его, по крайней мере
на одну ночь, из компании, в которую он попал.
— Привет, Ривз! — сказал я. — Пойдем со мной. Я иду в твоем направлении.
Он пробормотал какие-то бессвязные извинения за свое состояние и взял
меня за руку. Идя с ним по направлению к его жилищу, я увидел, что он страдает не только от последствий недавнего кутежа, но и от того, что длительная
невоздержанность отразилась на его нервах и разуме. Его рука, когда я дотронулся до нее, была сухой и горячей, и он вздрагивал от каждой тени, падавшей
на тротуар. Речь его была бессвязна, и скорее напоминала бред больного, чем
болтовню пьяницы.
Когда мы добрались до его квартиры, я раздел его и уложил на кровать. Его
пульс в то время был очень частым, и, очевидно, у него был сильный жар. Он,
казалось, погрузился в дремоту, и я уже собирался выскользнуть из комнаты,
чтобы предупредить его хозяйку о его состоянии, когда он вскочил и схватил
меня за рукав пальто.
— Не уходи! — воскликнул он. — Я чувствую себя лучше, когда ты здесь.
Тогда я в безопасности от неё.
— От неё? — спросил я. — От кого?
— От неё! От неё! — раздраженно ответил он. — Эх! Ты не знаешь её. Она
— дьявол! Красивая-прекрасивая, но дьявол!

330

артур конан дойл

— Тебя лихорадит, и ты слишком возбуждён, — сказал я. — Постарайся
немного поспать. Когда проснёшься тебе будет лучше…
— Заснуть? — простонал он. — Как же мне заснуть, когда я вижу, как она
сидит вон там, на краю кровати, и её огромные глаза наблюдают за мной час за
часом? Говорю тебе, это высасывает из меня все силы и мужество. Вот что заставляет меня пить. Господи, помоги мне, я уже почти спился!
— Ты очень болен, — сказал я, прикладывая к его вискам немного уксуса,
— и ты бредишь. Ты сам не знаешь, что несёшь.
— Нет, я всё знаю,— резко перебил он, глядя на меня снизу вверх.— Я прекрасно знаю, что говорю. Я сам на себя это навёл. Это был мой собственный выбор. Но я не мог — нет, боже мой,— я не мог принять другой вариант. Я не мог
быть с ней. Это было больше, чем человек может вынести.
Я сидел на краю кровати, держа его горящую руку, и размышлял над его
странными словами. Некоторое время он лежал неподвижно, а потом, подняв
на меня глаза, сказал самым жалобным голосом:
— Почему она не сказала мне раньше? Почему она ждала, пока я не стал её
так сильно любить?
Он повторил этот вопрос несколько раз, покачивая лихорадочной головой
из стороны в сторону, а затем погрузился в тревожный сон. Я выскользнул из
комнаты и, убедившись, что о нём позаботятся должным образом, вышел из
дома. Однако его слова еще несколько дней звучали у меня в ушах и приобретали все большее значение в свете того, что мне предстояло узнать.
Мой друг, Баррингтон Каулз, уехал на летние каникулы, и я ничего не слышал о нём в течение нескольких месяцев. Однако, когда началась зимняя сессия,
я получил от него телеграмму, в которой он просил меня забронировать для
него старые комнаты на Нортумберленд-стрит и сообщал, каким поездом он
прибудет. Вскоре, я спустился к нему и с радостью обнаружил, что он выглядит
на редкость бодрым и здоровым.
— Кстати,— внезапно сказал он в тот вечер, когда мы сидели в креслах у камина, обсуждая события прошедших каникул, — ты даже не поздравил меня!
— С чем, мой друг? — поинтересовался я.
— Как с чем? Ты хочешь сказать, что не слышал о моей помолвке?
— О помолвке? Нет. — ответил я. — Тем не менее, я рад это слышать и поздравляю тебя от всего сердца.
— Удивительно, что это не дошло до твоих ушей, — сказал он. — Это была
самая странная вещь. Ты помнишь ту девушку, которой мы оба так восхищались в Академии?
— Что? — воскликнул я, и сердце мое сжалось от смутного предчувствия.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что помолвлен с ней?
— Я думал, ты удивишься, — ответил он. — Когда я гостил у своей старой
тети в Питерхеде, в Абердиншире, Норткотты случайно приехали туда в гости,
и поскольку у нас были общие друзья, мы вскоре познакомились. Я узнал, что
слухи о её помолвке оказались ложными, а потом... Ну, ты понимаешь, что это

джон баррингтон каулз

331

такое, когда тебя бросают в общество такой милой девушки и в таком месте,
как Питерхед.
И секунду спустя добавил:
— Заметь, я не считаю, что совершил глупый или поспешный поступок.
Я ни на минуту не жалею об этом. Чем больше я узнаю Кейт, тем больше восхищаюсь ею и люблю её. Впрочем, когда я представлю тебя ей, у тебя сформируется собственное мнение.
Я выразил своё удовольствие от предстоящей встречи и постарался говорить с Каулзом на эту тему как можно непринужденнее, но на душе у меня
было тревожно и гнетуще. В памяти всплыли слова Ривза и несчастная судьба
юного Прескотта, и, хотя я не мог назвать никакой ощутимой причины, мною
овладел смутный, неясный страх и недоверие к этой девушке. Возможно, это
было глупым предрассудком и суеверием с моей стороны, и я невольно исказил её будущие действия и высказывания, чтобы вписать их в какую‑то почти сформировавшуюся фантастическую теорию. Это было предложено мне
некоторыми людьми в качестве объяснения моего повествования. Я готов
поддержать их теорию, если они могут согласовать её с фактами, о которых
я должен сообщить.
Несколько дней спустя мы с моим другом отправились навестить мисс
Норткотт. Помню, что, когда мы шли по Аберкромби-плейс, наше внимание
привлек пронзительный собачий лай, который, как оказалось, доносился из
дома, к которому мы направлялись. Нас провели наверх, где я был представлен старой миссис Мертон, тете мисс Норткотт, и самой молодой леди. Она
выглядела, как всегда прекрасно, и я не мог не заметить восторга моего друга.
Её лицо было чуть более раскрасневшимся, чем обычно, а в руке она держала
увесистый собачий хлыст, которым наказывала маленького скотч-терьера, лай
которого мы слышали на улице. Бедное животное прижалось к стене, жалобно
скулило и, очевидно, было полностью сломлено.
— Кейт, — сказал мой друг, после того как мы заняли свои места, — ты
снова сорвалась на Карло?
— На этот раз совсем немного, — сказала она, очаровательно улыбаясь.
— Он милый и славный малый, но время от времени его нужно приструнять.
Затем, повернувшись ко мне, добавила:
— Мы все так поступаем, мистер Армитидж, не так ли? Вот было бы здорово, если бы вместо посмертного наказания в конце жизни мы получали бы
его сразу, как это бывает с собаками, когда они совершают какой-нибудь дурной поступок. Это заставило бы нас быть более осторожными, не правда ли?
Я признал, что это так.
— Предположим, что каждый раз, когда человек плохо себя ведёт, гигантская рука хватала бы его и порола кнутом до потери сознания, — говоря это,
она сжала свои белые пальцы и злобно взмахнула хлыстом для собак, — это
помогло бы ему больше, чем любое разглагольствование о возвышенных теориях морали.

332

артур конан дойл

— Ну что ты, Кейт, — сказал мой друг, — ты сегодня просто дикарка.
— Нет, Джек, — рассмеялась она. — Я всего лишь выдвигаю эту концепцию на рассмотрение мистера Армитиджа.
Они стали болтать о каких-то абердинширских воспоминаниях, и у меня
появилось время понаблюдать за миссис Мертон, которая молчала во время
нашего короткого разговора. Это была очень странная старушка. Больше всего в её внешности привлекало полное отсутствие цвета кожи. Её волосы были
белоснежными, а лицо очень бледным. Губы были бескровными, а глаза имели
такой легкий оттенок голубизны, что почти не разбавляли общей бледности.
У неё было платье из серого шелка, которое очень гармонировало с общим
обликом. И она имела странное выражение лица, причину которого я в тот
момент не мог определить.
Она занималась каким-то старомодным декоративным рукоделием, и при
движении рук платье издавало сухой, грустный шорох, похожий на шелест
осенних листьев. В её облике было что-то скорбное и удручающее. Я пододвинул свой стул поближе и спросил, как ей нравится Эдинбург, и давно ли она
тут живёт.
Когда я заговорил с ней, она вздрогнула и посмотрела на меня с испуганным
выражением лица. И в тот же миг я понял, что это было за выражение, которое я заметил ранее. Это был страх — сильный и всепоглощающий страх. Он
был настолько выражен, что я мог бы поставить свою жизнь на то, что эта дама
в какой‑то период своей жизни подверглась какому‑то страшному испытанию
или ужасному несчастью.
— О да, мне здесь нравится,— сказала она мягким, робким голосом,— и мы
здесь давно… то есть не очень. Мы очень часто переезжаем.
Она говорила неуверенно, как будто боялась выдать себя.
— Я полагаю, вы уроженка Шотландии? — спросил я.
— Нет. Мы не являемся уроженцами какого-либо места. Мы космополиты, знаете ли.
Говоря это, она оглянулась в сторону мисс Норткотт, но та всё ещё болтала
у окна. Тогда она вдруг наклонилась ко мне, с выражением глубокой серьёзности на лице, и сказала:
— Не разговаривайте со мной больше, пожалуйста. Ей это не нравится,
и я потом буду страдать из-за этого. Пожалуйста, не делайте этого.
Я собирался спросить о причине этой странной просьбы, но, когда она увидела, что я собираюсь обратиться к ней, то встала и медленно вышла из комнаты. В этот момент я заметил, что влюбленные перестали разговаривать, а мисс
Норткотт смотрит на меня своими серыми внимательными глазами.
— Вы должны извинить мою тетю, мистер Армитидж, — сказала она. — она
странная и легко устаёт. Подойдите и посмотрите на мой альбом.
Мы провели некоторое время, рассматривая портреты. Отец и мать мисс
Норткотт были, по-видимому, обычными смертными, и я не смог обнаружить
в них ни малейших следов того характера, который проявился в лице их до-

джон баррингтон каулз

333

чери. Однако там был один старый дагерротип, который привлёк моё внимание. На нём был изображен мужчина лет сорока, поразительно красивый. Он
был чисто выбрит, и необычайная сила выражалась в выдающемся подбородке
и решительной форме рта. Однако его глаза были несколько глубоко посажены, а верхняя часть лба была немного, по-змеиному, приплюснута, и это портило его внешность. Увидев это лицо, я почти непроизвольно указал на него
и воскликнул:
— В вашей семье есть ваш прототип, мисс Норткотт.
— Вы так думаете? — спросила она. — Боюсь, вы делаете мне очень неудачный комплимент. Дядя Энтони всегда считался белой вороной в семье.
— Тогда действительно, — ответил я, — моё замечание было неудачным.
— О, не обращайте на это внимания, — сказала она. — Я сама всегда считала, что он стоит всех их вместе взятых. Он был офицером Сорок первого
полка и погиб в бою во время Персидской войны — так что, во всяком случае,
он умер достойно.
— Именно такой смертью я хотел бы умереть, — сказал Каулз, его темные
глаза сверкали, как бывало, когда он был взволнован. — Я часто жалею, что не
выбрал профессию своего отца вместо этой мерзкой каторги по изготовлению
таблеток.
— Ну что ты, Джек, ты еще не скоро умрешь, — сказала она, нежно беря
его за руку.
Я не мог понять эту красавицу. В ней была такая необычайная смесь
мужской решительности и женской нежности, с ощущением чего-то своего
на заднем плане, чем она меня изрядно озадачила. Поэтому я не знал, что
ответить Каулзу, когда мы вместе шли по улице, и он задал обстоятельный
вопрос:
— Ну, и что ты о ней думаешь?
— Я думаю, она удивительно красива, — осторожно ответил я.
— Разумеется, — раздраженно ответил он. — Ты знал это ещё до своего
прихода к ней.
— Я думаю, что она ещё и очень умна, — заметил я.
Баррингтон Каулз шёл молча ещё некоторое время, а потом вдруг обратился
ко мне со странным вопросом:
— Ты думаешь, она жестока? Как ты думаешь, она из тех девушек, которым
доставляет удовольствие причинять боль?
— Честно говоря, — ответил я, — у меня едва ли было время составить
мнение.
Затем мы некоторое время шли молча.
— Она просто старая дура, — наконец пробормотал Каулз. — Она сумасшедшая.
— Кто?
— Ну, та пожилая женщина... тетя Кейт... миссис... Мертон, или как там её
зовут.

334

артур конан дойл

Тогда я понял, что моя бесцветная собеседница разговаривала с Каулзом,
но больше он ничего не сообщил о характере этого разговора.
В ту ночь мой спутник рано лёг спать, а я долго сидел у огня, обдумывая всё,
что видел и слышал. Я чувствовал, что в этой девушке была какая-то тайна —
какая-то мрачная обречённость, настолько странная, что не поддавалась объяснению. Я вспомнил о беседе Прескотта с ней перед их свадьбой и о её роковом
исходе. Я соединил это с жалобным криком бедного пьяного Ривза: «Почему
она не сказала мне раньше?» и с другими словами, которые он тогда говорил.
Затем в памяти всплыло предупреждение миссис Мертон, упоминание Каулза
о ней и даже эпизод с хлыстом и дрожащей собакой.
Весь эффект от моих воспоминаний был в какой‑то степени неприятным,
и всё же не было никаких ощутимых обвинений, которые я мог бы предъявить этой девушке. Пытаться предупредить друга, пока я сам не определился
с тем, от чего я должен его предостеречь, было бы бессмысленно. Он отнесётся к любому обвинению в её адрес с презрением. Что же делать? Как прийти
к какому‑то ощутимому заключению о её личности и происхождении? Никто
в Эдинбурге не знал этих людей, кроме недавних знакомых. Она была сиротой
и, насколько мне было известно, никогда не сообщала, где жила раньше. Вдруг
меня осенила идея. Среди друзей моего отца был полковник Джойс, который
долгое время служил в Индии в штабе и который, вероятно, знал большинство
офицеров, находившихся там после мятежа. Я сразу же сел и, поправив лампу,
принялся писать письмо полковнику. Я сообщил ему, что мне было бы очень
любопытно узнать кое‑какие подробности о некоем капитане Норткотте, который служил в Сорок первом пехотном полку и погиб на Персидской войне.
Я описал этого человека так хорошо, как только мог, исходя из своих воспоминаний о дагерротипе. Закончив письмо, я отправил его в тот же вечер, после
чего, чувствуя, что сделал всё возможное, я лёг спать, слишком взволнованным,
чтобы заснуть.
ЧАСТЬ II
Я получил ответ из Лестера, где проживал полковник, через два дня. Пока
я пишу, оно у меня перед глазами, и я копирую его дословно.
«ДОРОГОЙ БОБ, — говорилось в нем, — я хорошо помню этого человека.
Я служил с ним в Калькутте, а затем в Хайдарабаде. Он был любопытным,
замкнутым, но достаточно доблестным солдатом, потому что отличился при
Собраоне и был ранен, если я верно помню. Он не пользовался популярностью
в своём корпусе — говорили, что он был безжалостным, хладнокровным парнем,
в котором не было ни капли добродушия. Ходили также слухи, что он поклонялся
дьяволу или чему‑то в этом роде, а также что у него был дурной глаз, что, разу‑
меется, было полной чепухой. Помнится, у него были какие‑то странные теории
о силе человеческой воли и воздействии разума на материю.

джон баррингтон каулз

335

Как у тебя продвигаются дела с изучением медицины? Никогда не забывай,
мой мальчик, что сын твоего отца имеет на меня все права, и что, если я могу
чем-то тебе помочь, я всегда в твоем распоряжении.
Всегда с любовью твой, ЭДВАРД ДЖОЙС.
P. S. Кстати, Норткотт не пал в бою. Он был убит после объявления мира
в безумной попытке заполучить немного вечного огня из храма солнцепоклонни‑
ков. Его смерть была весьма загадочной».
Я перечитал это послание несколько раз — сначала с чувством удовлетворения, а затем с чувством разочарования. Я получил кое-какую любопытную
информацию, и всё же это было совсем не то, что мне нужно. Он был эксцентричным человеком, поклонялся дьяволу и, по слухам, мог сглазить. Я мог поверить, что глаза молодой леди, когда они были наделены тем холодным серым
блеском, который я замечал в них раз или два, способны на любое зло, какое
только может сотворить человеческий глаз, но всё же это суеверие было устаревшим. Не было ли больше смысла в последующем предложении: «у него были
какие-то странные теории о силе человеческой воли и воздействии разума на
материю»? Помню, однажды я читал причудливый трактат, который в то время казался мне простым шарлатанством, о силе некоторых человеческих умов
и эффектах, производимых ими на расстоянии.
Неужели мисс Норткотт наделена какими-то исключительными способностями в этом роде?
Эта мысль росла во мне, и очень скоро я получил доказательства, которые
убедили меня в истинности моего предположения.
Случилось так, что в то самое время, когда я размышлял на эту тему, я увидел в газете объявление о том, что наш город должен посетить доктор Мессингер, известный медиум и месмерист. Мессингер был человеком, чьи выступления, какими бы они ни были, снова и снова признавались компетентными
экспертами подлинными. Он был намного выше обмана и имел репутацию
самого здравомыслящего из ныне живущих авторитетов в таких странных
псевдонауках, как животный магнетизм и электробиология. Поэтому, преисполненный решимости посмотреть, на что способна человеческая воля, даже
несмотря на все недостатки яркого освещения рампы и множество зрителей,
я приобрёл билет на первый вечер представления и пошел с несколькими
друзьями-студентами.
Мы заняли одну из боковых лож и пришли сразу после начала представления. Едва я успел занять свое место, как увидел Баррингтона Каулза с невестой
и старой миссис Мертон, сидевших в третьем или четвертом ряду партера. Они
заметили меня почти в тот же момент, и мы поклонились друг другу. Первая
часть выступления была несколько заурядной — медиум показывал проявления
месмеризма у субъекта, которого он привёз с собой. Продемонстрировал он
и ясновидение: ввел испытуемого в транс, а затем потребовал сообщить о передвижениях отсутствующих друзей и местонахождении спрятанных предме-

336

артур конан дойл

тов, на что получил удовлетворительные ответы. Впрочем, всё это я уже видел
раньше. Сейчас я хотел увидеть, как действует воля медиума на какого‑то независимого участника представления.
К этому он подошел, как к завершающему этапу своего выступления.
— Я показал вам,— сказал он,— что загипнотизированный субъект полностью находится во власти воли гипнотизера. Он теряет всякую силу воли, и сами
его мысли таковы, какие подсказывает ему ведущий разум. Той же цели можно
достичь и без предварительного процесса гипнотизирования. Сильная воля
может просто в силу своей силы овладеть слабой, даже на расстоянии, и регулировать порывы и поступки её обладателя. Если бы в мире существовал один человек, обладавший гораздо более развитой волей, чем у любого другого представителя человеческого рода, нет причин, по которым он не мог бы править ими
всеми и низвести своих собратьев до состояния автоматов. К счастью, уровень
умственной силы или, скорее, умственной слабости среди нас настолько низок,
что подобная ситуация маловероятна, но все же в пределах нашего маленького
помещения существуют отклонения, которые могут привести к удивительным
результатам. Сейчас я выберу одного из зрителей и попытаюсь «силой воли»
заставить его выйти на сцену, сделать и сказать то, что я захочу. Хочу заверить
вас, что здесь нет никакого сговора и что выбранный мною субъект имеет полное право до последнего сопротивляться любому моему внушению.
С этими словами медиум вышел на край сцены и окинул взглядом первые
ряды зрителей. Несомненно, смуглая кожа и яркие глаза Каулза выдавали в нём
человека с очень нервным темпераментом, и месмерист в мгновение ока вычислил его и устремил на него свой взгляд. Я увидел, как мой друг вздрогнул от
неожиданности, а затем опустился в кресло, как бы выражая свою решимость
не поддаваться влиянию Оператора. Мессингер не был человеком, чьё лицо
свидетельствовало о большой умственной силе, но его взгляд был необычайно
напряжённым и пронизывающим. Под его воздействием Каулз сделал одно
или два спазматических движения руками, как бы пытаясь ухватиться за края
своего кресла, а затем медленно поднялся, но только для того, чтобы снова
опуститься, хотя и с явным усилием. Я наблюдал за происходящим с большим
интересом, когда случайно мельком увидел лицо мисс Норткотт. Она сидела,
пристально глядя на месмериста, и на её лице было такое выражение сосредоточенной силы, какого я не видел ни на одном человеческом лице. Её челюсти
были крепко сжаты, губы поджаты, а лицо так сурово, словно это была прекрасная скульптура, вырезанная из белоснежного мрамора. Однако брови её
были опущены, и из-под них, казалось, сверкают серые глаза и переливаются
холодным светом…
Я снова посмотрел на Каулза, ожидая, что он вот-вот поднимется и подчинится желаниям месмериста, как вдруг с помоста раздался короткий, задыхающийся крик человека, совершенно измотанного и ослабевшего от долгой
борьбы. Мессингер облокотился на стол, приложил руку ко лбу, пот струился
по его лицу.

джон баррингтон каулз

337

— Я не могу больше, — воскликнул он, обращаясь к аудитории. — Против меня действует более сильная воля, чем моя. Вы должны извинить меня за
сегодняшний вечер.
Он был явно не в себе и не мог продолжать, поэтому занавес опустили,
и слушатели разошлись, многозначительно комментируя внезапное недомогание медиума.
Я подождал у входа в зал, пока мой друг и дамы не вышли. Каулз смеялся
над своим недавним испытанием.
— У него ничего не получилось со мной, Боб, — торжествующе воскликнул он, пожимая мне руку. — Я думаю, он встретил противника не по
зубам.
— Да, — сказала мисс Норткотт, — я думаю, что Джек должен очень гордиться своей силой воли, согласны, мистер Армитидж?
— У меня ушли все силы на это, — серьезно сказал мой друг. — Ты не можешь себе представить, какое странное чувство я испытывал один или два раза.
Казалось, что силы покинули меня — особенно перед тем, как он рухнул.
Я пошёл с Каулзом, чтобы проводить дам домой. Он шёл впереди с миссис
Мертон, а я оказался позади с молодой леди. Минуту или около того я шёл рядом с ней, не говоря ни слова, а потом вдруг выпалил в манере, которая, должно
быть, показалась ей несколько грубоватой:
— Вы это сделали, мисс Норткотт?
— Сделала что? — резко спросила она.
— Ну, загипнотизировали медиума — полагаю, так лучше всего описать
этот случай.
— Что за странная идея! — сказала она, смеясь. — Значит, вы считаете, что
у меня сильная воля?
— Да, — сказал я. — Опасно сильная.
— Почему опасно? — удивлённо спросила она.
— Я думаю, — ответил я, — что любая воля, способная проявлять такую
силу, опасна, ибо всегда есть шанс, что она будет использована во вред.
— Вы представляете меня очень страшной личностью, мистер Армитидж.
— сказала она, а затем, внезапно подняв голову, посмотрела мне в лицо, и произнесла:
— Я вам никогда не нравилась. Вы подозреваете меня в чём-то и не доверяете мне, хотя я никогда не давала вам повода.
Обвинение было таким неожиданным и таким правдивым, что я не нашёлся, что на него ответить. Она помолчала мгновение, а затем сказала твёрдым
и холодным голосом:
— Однако не позволяйте своим предрассудкам мешать мне или говорить
вашему другу, мистеру Каулзу, что-то, что может привести к разногласиям между нами. Вы увидите, что это очень плохая позиция.
В том, как она говорила, было что-то такое, что придавало этим нескольким
словам неописуемый оттенок угрозы.

338

артур конан дойл

— У меня нет права, — сказал я, — вмешиваться в ваши планы на будущее.
Однако, исходя из того, что я видел и слышал, я не могу не опасаться за своего
друга.
— Опасаться! — презрительно повторила она. — Молитесь о том, чтобы
не случилось, что вы видели и слышали. Может быть, что-то от мистера Ривза
— я полагаю, он один из ваших друзей?
— Он никогда не упоминал вашего имени, — ответил я достаточно правдиво. — Вам будет жаль узнать, что он умирает.
Когда я это сказал, мы проходили мимо освещенного окна, и я взглянул туда,
чтобы посмотреть, какой эффект произвели на неё мои слова. Она смеялась —
в этом не было сомнений, она тихо смеялась про себя. Я видел веселье в каждой
черточке её лица. С этого момента я стал её бояться и перестал верить ей.
В тот вечер мы больше ни о чём не говорили. Когда мы расставались, она
бросила на меня быстрый предостерегающий взгляд, словно напоминая о том,
что она говорила об опасности вмешательства. Её предостережения не имели
бы для меня никакого значения, если бы я видел, что могу принести пользу Баррингтону Каулзу своими словами. Но что я мог сказать? Я мог бы сказать, что её
бывшим ухажёрам не повезло. Я мог сказать, что считаю её бессердечной особой.
Я могу сказать, что считаю её обладательницей удивительных, почти сверхъестественных способностей. Какое впечатление произвело бы любое из этих обвинений на пылкого влюблённого — человека с восторженным темпераментом
моего друга? Я чувствовал, что приводить их бесполезно, поэтому промолчал.
И теперь я подхожу к развязке. Моя тягостная задача — беспристрастно
и как можно точнее рассказать о том, что произошло на самом деле при моем
личном участии, и изложить в письменном виде события, предшествовавшие
смерти моего друга.
Ближе к концу зимы Каулз сказал мне, что намерен жениться на мисс Норткотт как можно скорее — вероятно, где-нибудь весной. Он был, как я уже отмечал, довольно обеспечен, и у молодой леди имелись собственные деньги, так
что не было никаких финансовых причин для долгого ожидания.
— Мы собираемся снять небольшой домик в Корсторфине, — сообщил
он, — и мы надеемся видеть тебя за нашим столом, Боб, так часто, как только
ты сможешь.
Я поблагодарил его и попытался избавиться от дурных предчувствий и убедить себя, что всё ещё будет хорошо.
Примерно за три недели до назначенного дня свадьбы Каулз заметил мне
как-то вечером, что опасается, что задержится в этот вечер.
— Я получил записку от Кейт, — сказал он, — в которой она просит меня
прийти около одиннадцати часов вечера, что кажется довольно поздним временем, но, возможно, она хочет спокойно поговорить о чём-нибудь после того,
как старая миссис Мертон уснёт.
Только после его ухода я внезапно вспомнил о таинственном разговоре,
который, как мне рассказывали, предшествовал самоубийству молодого Пре-

джон баррингтон каулз

339

скотта. Затем я вспомнил бредни бедняги Ривза, ставшем еще более трагичным
из-за того факта, что в тот самый день я услышал о его смерти. В чём был смысл
позднего разговора? Может быть, у этой особы есть какая-то зловещая тайна,
которую она должна раскрыть до свадьбы? Была ли это причина, которая запрещала ей выходить замуж? Или это была причина, которая запрещала другим жениться на ней? Мне стало так не по себе, что я хотел было последовать
за Каулзом, даже рискуя обидеть его, и попытаться отговорить его от встречи,
но, глянув на часы, я понял, что опоздал.
Я твердо решил дождаться его возвращения, подбросил в огонь углей и взял
с полки книжку. Однако мои мысли оказались интереснее книги, и я отбросил
её в сторону. Непонятное чувство тревоги и подавленности навалилось на меня.
Пробило двенадцать часов, затем половина первого, а моего друга всё не было
видно. Был почти час ночи, когда я услышал шаги на улице, а затем стук в дверь.
Я был удивлен, так как знал, что у моего друга всегда был с собой ключ, однако
я поспешил вниз и отпер засов. Когда дверь распахнулась, я в одно мгновение
понял, что мои худшие опасения оправдались. Баррингтон Каулз стоял, прислонившись к перилам, лицо низко опущено, а вся его поза выражала глубочайшее
уныние. Проходя мимо, он пошатнулся и упал бы, если бы я не обхватил его левой рукой. Поддерживая его одной рукой и держа лампу в другой, я медленно
повёл его наверх, в нашу гостиную. Он без единого слова опустился на диван.
Теперь, когда я мог как следует рассмотреть его, я с ужасом увидел произошедшую с ним перемену. Его лицо было мертвенно бледным, и даже губы были
бескровны. Его щёки и лоб выглядели неестественно, глаза остекленели, и всё
выражение его лица изменилось. Он выглядел как человек, прошедший через
какое-то ужасное испытание и совершенно выбитый из колеи.
— Мой дорогой друг, в чём дело? — спросил я, нарушая молчание. — Надеюсь, ничего страшного? Тебе нехорошо?
— Бренди! — выдохнул он. — Дай мне немного бренди!
Я достал графин и собирался помочь ему, когда он дрожащей рукой выхватил его у меня и налил почти полстакана спиртного. Обычно он был очень
воздержанным человеком, но эту порцию он выпил одним глотком, не запивая водой.
Похоже, это пошло ему на пользу, так как цвет лица начал возвращаться,
и он оперся на локоть.
— Моя помолвка расторгнута, Боб, — сказал он, стараясь говорить спокойно, но с дрожью в голосе, которую он не мог скрыть. — Всё кончено.
— Не унывай, — ответил я, пытаясь подбодрить его. — Не падай духом.
Как это случилось? Из-за чего это произошло?
— Из-за чего? — он застонал, закрыв лицо руками. — Если бы я тебе рассказал, Боб, ты бы не поверил. Это слишком ужасно — слишком ужасно — невообразимо ужасно и невероятно! О Кейт, Кейт!
И он, раскачиваясь взад-вперед в своем горе, продолжил:
— Я представлял её ангелом, а она...

340

артур конан дойл

— Что? — спросил я, потому что он замолчал.
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, а потом вдруг взорвался,
размахивая руками:
— Дьявол! — воскликнул он. — Упырь из преисподней! Вампирская душа
за милым личиком! А теперь, прости меня, Господи!
Он отвернулся лицом к стене и продолжал намного тише:
— Я сказал больше, чем следовало. Я слишком любил её, чтобы говорить
о ней так. Я и сейчас люблю её слишком сильно.
Некоторое время он лежал неподвижно, и я надеялся, что бренди подействовал на него усыпляюще, как вдруг он повернул ко мне своё лицо.
— Ты когда-нибудь читал об оборотнях? — спросил он.
Я ответил, что да.
— В одной из книг Марриета есть история,— задумчиво сказал он,— о красивой женщине, которая ночью принимала облик волчицы и пожирала своих
собственных детей. Интересно, что навело Марриета на эту мысль?
Он размышлял несколько минут, а потом попросил графин с бренди.
На столе стояла маленькая бутылочка настойки опия, и мне удалось, настояв на том, что я сам налью бренди ему в стакан, подмешать в спиртное
примерно половину драхмы. Он выпил его залпом и снова опустил голову
на подушку.
— Всё лучше, чем это, — простонал он. — Смерть лучше этого. Преступление и жестокость, жестокость и преступление. Всё лучше, чем это…
Он продолжал монотонно говорить, пока, наконец, слова стали неразборчивыми, веки его усталых глаз сомкнулись, и он погрузился в глубокий сон.
Я перенёс его в спальню, не разбудив, и, соорудив себе ложе из стульев, оставался рядом с ним всю ночь.
Утром у Баррингтона Каулза начался сильный жар. В течение нескольких
недель он находился между жизнью и смертью. Пришлось прибегнуть к помощи высочайшего эдинбургского медицинского искусства, и его крепкое телосложение постепенно взяло верх над болезнью. Я ухаживал за ним в течение
всего этого тревожного времени, но за всё время его безумного бреда он так
и не смог вымолвить ни слова, объясняющего тайну, связанную с мисс Норткотт. Иногда он говорил о ней самыми нежными словами и самым любящим
голосом. В других случаях он кричал, что она исчадие ада, и протягивал руки,
как бы отгоняя её. Несколько раз он кричал, что не продаст душу за красивое
лицо, а потом жалобно стонал: «Но я люблю её, я люблю её за все это, я никогда не перестану любить её».
Когда он пришел в себя, то был совершенно другим человеком. Тяжелая
болезнь сильно истощила его, но его темные глаза ничуть не утратили своего
блеска. Они сияли поразительным сиянием из-под нависших темных бровей.
Его манера поведения стала эксцентричной и изменчивой: то раздражительной, то безрассудно веселой, но никогда не естественной. Он странно и подозрительно оглядывался по сторонам, как человек, который чего-то боится, но

джон баррингтон каулз

341

вряд ли понимает, чего именно он боится. Он никогда не упоминал имени мисс
Норткотт — ни разу до того рокового вечера, о котором я сейчас расскажу.
Стремясь прервать течение его мыслей частой сменой обстановки, я путешествовал с ним по горным районам Шотландии, а затем по восточному побережью. Во время одного из наших странствий мы посетили остров Мэй, расположенный недалеко от устья залива Ферт-оф-Форт, который, за исключением
туристического сезона, на редкость пустынен и безлюден. Помимо смотрителя
маяка, там живут всего одна-две семьи бедных рыбаков, которые влачат жалкое
существование за счет своих сетей и ловли бакланов и гусей. Это мрачное место настолько очаровало Каулза, что мы сняли комнату в одной из рыбацких
хижин, намереваясь провести там неделю или две. Мне это показалось очень
скучным, но одиночество, похоже, подействовало на моего друга благотворно.
Он утратил выражение настороженности, ставшее для него привычным, и стал
чем-то похож на себя прежнего.
Целыми днями Каулз бродил по острову, глядя вниз с вершин огромных
скал, опоясывающих его, и наблюдая за длинными зелеными волнами, которые
с шумом набегали на скалы и рассыпались брызгами внизу.
Однажды ночью — я думаю, это была наша третья или четвертая поездка на
остров — мы с Баррингтоном Каулзом, прежде чем отправиться спать, вышли
из домика, чтобы немного подышать свежим воздухом, потому что наша комната была маленькой, а от грубой лампы исходил неприятный запах. Как хорошо я помню все мельчайшие обстоятельства, связанные с той ночью! Ночь
обещала быть бурной, потому что на северо-западе собирались тучи, а по лику
Луны плыла темная пелена, отбрасывая чередующиеся полосы света и тени на
изрезанную поверхность острова и неспокойное море за ним.
Мы стояли и разговаривали недалеко от нашей двери, и я подумал про себя,
что мой друг стал веселее, чем когда-либо после болезни, как вдруг он издал
внезапный резкий крик, и, оглянувшись на него, я увидел при свете луны, как
ужас отразился на его лице. Его взгляд стал неподвижным и напряженным,
словно прикованным к какому-то приближающемуся объекту, и он вытянул
свой длинный тонкий указательный палец, который немного дрожал.
— Смотри туда! — крикнул он. — Это она! Это, точно, она! Видишь, она
спускается по склону холма.
Он судорожно схватил меня за запястье.
— Вот она, идёт к нам!
— Кто? — воскликнул я, вглядываясь в темноту.
— Она... Кейт... Кейт Норткотт! — закричал он. — Она пришла за мной.
Держи меня крепче, старый друг. Не отпускай меня!
— Погоди, старина, — сказал я, хлопая его по плечу. — Возьми себя в руки,
ты грезишь, тебе нечего бояться.
— Она ушла! — воскликнул он со вздохом облегчения. — Нет, клянусь
небом! Она снова здесь, и всё ближе и ближе. Она сказала мне, что придёт за
мной, и она держит своё слово.

342

артур конан дойл

— Вон она, машет руками. Она манит меня к себе.
— Пошли в дом, — сказал я.
Его рука, когда я схватил ее, была холодна, как лёд.
— Я так и знал! — закричал он. — Вон она, машет руками. Она манит меня
к себе. Это сигнал. Я должен идти. Я иду, Кейт, я иду!
Я бросился к нему, но он вырвался от меня со сверхчеловеческой силой
и умчался в ночную тьму. Я последовал за ним, требуя остановиться, но он
бежал еще быстрее. При свете луны между облаками я разглядел его темную
фигуру, стремительно бегущую по прямой, как будто к какой‑то намеченной
цели. Может быть, это было воображение, но мне показалось, что в мерцающем
свете я различил перед ним что‑то смутное, мерцающее, ускользающее от его
взгляда и ведущее его вперёд. Я видел, как его очертания четко вырисовывались
на фоне неба, когда он поднялся на вершину небольшого холма, затем он исчез,
и это был последний раз, когда смертный видел Баррингтона Каулза.
В ту ночь мы с рыбаками обошли остров с фонарями и обследовали каждый
уголок, не обнаружив ни малейшего следа моего несчастного друга. Направление, в котором он бежал, заканчивалось изрезанной линией зубчатых скал,
нависающих над морем. В одном месте их край был несколько осыпавшимся,

джон баррингтон каулз

343

а на дерне виднелись следы человеческих ног. Мы легли на это место и стали
смотреть с фонарями вниз, глядя на кипящую волну в двухстах ярдах внизу.
Когда мы лежали там, вдруг, над шумом волн и воем ветра, из бездны раздался
странный дикий вопль. Рыбаки — суеверные люди — предположили, что это
был женский хохот, и мне с трудом удалось убедить их продолжать поиски. Сам
же я думаю, что это мог быть крик какой-нибудь морской птицы, выпорхнувшей из гнезда от яркого света фонаря. Чтобы это ни было, я никогда больше не
желаю слышать такой звук.
И теперь я подошёл к концу той мучительной обязанности, которую взял
на себя. Я рассказал так ясно и точно, как только мог, историю смерти Джона
Баррингтона Каулза и предшествовавших ей событий. Я понимаю, что другим
этот печальный эпизод покажется достаточно банальным. Вот прозаический отчёт, который появился в газете «Скотсмен» через несколько дней после этого:
«Печальное происшествие на острове Мэй.
Остров Мэй стал ареной печальной катастрофы. Мистер Джон Баррингтон
Каулз, джентльмен, хорошо известный в университетских кругах, как самый выдающийся студент и нынешний обладатель премии Нила Арнотта по физике,
восстанавливал свое здоровье в этом тихом уединенном месте. Позавчера вечером он внезапно покинул своего друга, мистера Роберта Армитиджа, и с тех
пор о нём ничего не было слышно. Почти наверняка он встретил свою смерть,
упав со скал, окружающих остров. Здоровье Каулза уже давно пошатнулось,
отчасти из-за чрезмерной учебы, отчасти из-за переживаний, связанных с семейными делами. С его смертью Университет теряет одного из своих самых
перспективных выпускников».
Мне больше нечего добавить к сказанному. Я изложил всё, что знал. Вполне допускаю, что многие, взвесив всё это, не увидят оснований для обвинений в адрес мисс Норткотт. Они скажут, что, поскольку он человек, возбудимый от природы, говорит и делает необдуманные вещи и даже в конце концов
совершает самоубийство после внезапного и тяжелого разочарования, то нет
никаких оснований выдвигать неясные обвинения против молодой леди.
На это я отвечаю, что они могут иметь свое мнение. Со своей стороны, я приписываю смерть Уильяма Прескотта, Арчибальда Ривза и Джона Баррингтона
Каулза этой даме с такой же уверенностью, как если бы я видел, как она вонзила кинжал в их сердца.
Вы, несомненно, спросите меня, какова моя собственная теория, объясняющая все эти странные факты. У меня её нет, или, в лучшем случае, она туманна и расплывчата. В том, что мисс Норткотт обладала необычайной властью
над умами, а с помощью ума — над телами других людей, я убежден, равно как
и в том, что её инстинкты заставляли её использовать эту власть в низменных
и жестоких целях. О том, что за этим скрывалась какая‑то ещё более чудовищная и страшная черта личности, которую она должна была раскрыть до брака,

344

артур конан дойл

можно судить по опыту трёх её возлюбленных, а о страшной природе раскрытой тайны можно догадаться только по тому, что само упоминание о ней оттолкнуло от неё тех, кто так страстно её любил. Их последующая судьба была,
по моему мнению, результатом её мстительного воспоминания об их предательстве, и то, что они были предупреждены об этом, видно из слов Ривза и Каулза. Кроме этого, я ничего не могу сказать. Я трезво излагаю факты в том виде,
в каком они стали мне известны. С тех пор я никогда не видел мисс Норткотт
и не хочу видеть. Если написанные мною слова способны спасти хоть одного
человека от ловушки этих ярких глаз и прекрасного лица, то я могу отложить
свое перо с уверенностью, что мой бедный друг умер не напрасно.

СКВОЗЬ ЗАВЕСУ

Он был крупным, с копной светлых волос, веснушчатым лицом жителем
Пограничья, прямым потомком клана скотоводов из Лиддесдейла. Несмотря
на свое происхождение, он был таким солидным и трезвомыслящим гражданином, какого только можно пожелать — членом городского совета Мелроуза, старейшиной церкви и председателем местного отделения Христианской
ассоциации молодых людей. Его фамилия была Браун — и вы, наверняка, видели эту фамилию на вывеске «Браун и Хэндисайд» над большими продуктовыми магазинами на Хай-стрит. Его жена, Мэгги Браун, до замужества была
Армстронг и происходила из старинного фермерского рода в диких землях
Тевиотхеда. Она была маленькой, смуглой и темноглазой, с необычным для
шотландки нервным темпераментом. Невозможно найти большего контраста,
чем крупный светловолосый мужчина и маленькая темноволосая женщина.
Оба были родом с земель, древность которых простиралась насколько хватало памяти человеческой.
Однажды — это была первая годовщина их свадьбы — они вместе поехали
посмотреть на раскопки римского форта в Ньюстеде. Это было не слишком
живописное место. От северного берега Твида, как раз там, где река делает поворот, отходит пологий склон пахотных земель. По нему проходят траншеи,
оставленные экскаваторами, то тут, то там обнажая старую каменную кладку,
свидетельствующую об основаниях древних стен. Это было обширное место,
ведь площадь лагеря составляла пятьдесят акров, а форта — пятнадцать. Однако всё оказалось проще, поскольку мистер Браун знал фермера, которому принадлежала эта земля. Под его руководством они провели долгий летний вечер,
осматривая траншеи, ямы, валы и всё то странное разнообразие предметов,
которые ждали своего часа, чтобы быть перевезенными в Эдинбургский музей
древностей. В тот же день была откопана пряжка женского пояса, и фермер как
раз обсуждал её, когда его взгляд упал на лицо миссис Браун.
— Ваша милая леди устала, — заметил он. — Может быть, вам лучше немного отдохнуть, прежде чем мы продолжим.

346

артур конан дойл

Однажды — это была первая годовщина их свадьбы —
они вместе поехали посмотреть на раскопки римского форта в Ньюстеде.
Браун посмотрел на свою жену. Она действительно была очень бледна, а её
тёмные глаза были блестящими и беспокойными.
— В чём дело, Мэгги? Ты утомилась? Я думаю, нам пора возвращаться.
— Нет, нет, Джон, давай продолжим. Это чудесно! Это похоже на сказочную страну. Всё это кажется мне таким близким и родным. Как долго римляне
пробыли здесь, мистер Каннингем?
— Очень долго, мэм. Если бы вы увидели кухонные помойные ямы, то догадались бы, что на их заполнение ушло немало времени.
— А почему они ушли?
— Ну, мэм, судя по всему, они ушли, потому что были вынуждены. Люди
вокруг больше не могли их терпеть, поэтому они просто собрались и сожгли
форт. На стенах видны следы пожара.
Женщина слегка вздрогнула.
— То, наверное, была дикая ночь — страшная ночь, — сказала она. — Небо,
должно быть, было красным в ту ночь — и эти серые камни, возможно, тоже
были красными.
— Да, я думаю, они были красными, — сказал её муж. — Это странная
вещь, Мэгги, и, возможно, это из-за твоих слов, но я, кажется, вижу, что происходило, так ясно, как никогда ничего не видел в своей жизни. Отблески пожара падали на воду.

сквозь завесу

347

— Да, отблески пожара падали на воду. И дым хватал за горло. И все дикари вопили.
Старый фермер рассмеялся.
— Леди хочет рассказать историю о старом форте? — сказал он. — Я многим показывал это, но никогда раньше не слышал, чтобы это было изложено
так ясно. У некоторых людей есть такой дар.
Они прогуливались по краю рва, и справа от них зияла яма.
— Эта яма глубиной четырнадцать футов,— сказал фермер.— Как вы думаете, что мы выкопали со дна? Там был скелет человека с копьем на боку. Я думаю,
что он держался за него, когда умирал. Как же человек с копьем попал в яму
глубиной в четырнадцать футов? Он не был похоронен там, потому что они
всегда сжигали своих мертвецов. Что вы думаете об этом, мэм?
— Он спрыгнул туда, чтобы скрыться от дикарей, — ответила девушка.
— Что же, это достаточно вероятно, и профессора из Эдинбурга не могли
бы придумать лучшей причины. Как бы я хотел, чтобы вы всегда были здесь,
мэм, чтобы так легко отвечать на наши затруднения. А вот и алтарь, который
мы нашли на прошлой неделе. Здесь есть надпись. Мне сказали, что это латынь,
и она означает, что люди этого форта благодарят Бога за свою безопасность.
Они осмотрели старый потёртый камень. На его верхней части находились
большие глубоко вырезанные буквы «VV».
— Что означает «VV»? — спросил Браун.
— Никто не знает, — ответил фермер.
— Валерия Виктрикс, — тихо произнесла девушка.
Её лицо было бледнее, чем когда‑либо, взгляд был устремлён вдаль, как у человека, который всматривается в тусклые проходы уходящих веков.
— Что это? — резко спросил ее муж.
Она встрепенулась как человек, пробуждающийся ото сна.
— О чём мы говорили? — спросила она.
— Насчет этих букв «VV» на камне.
— Без сомнения, это было просто название легиона, который воздвиг алтарь.
— Да, но ты назвала какое-то необычное имя.
— Да? Какой абсурд! Откуда мне знать, что это за буквы?
— Ты что-то сказала — «Виктрикс», кажется.
— Полагаю, я просто предположила. Это место вызывает у меня очень
странное чувство, как будто я не я, а кто-то другой.
— Да, это жуткое место, — сказал её муж, оглядываясь вокруг с выражением немого страха в своих смелых серых глазах. — Я сам это чувствую. Я думаю, мы просто пожелаем вам доброго вечера, мистер Каннингем, и вернемся
в Мелроуз до наступления темноты.
Ни один из них не мог избавиться от странного впечатления, которое произвело на них посещение раскопок. Как будто какие‑то миазмы прошлого поднялись из этих сырых траншей и вошли в их кровь. Весь вечер они провели

348

артур конан дойл

в молчании и задумчивости, но по тем замечаниям, которые они делали, было
видно, что каждого из них занимала одна и та же тема. Браун провел беспокойную ночь, во время которой ему приснился странный последовательный сон,
настолько яркий, что он проснулся весь в поту и дрожащий, как испуганная
лошадь. Утром, когда они сидели вместе за завтраком, он попытался рассказать
обо всём жене.
— Это была самая ясная картина, Мэгги, — сказал он. — Ничто из того,
что приходило мне в голову во время бодрствования, не было более ясным,
чем она. У меня такое чувство, как будто эти руки до сих пор липкие от крови.
— Расскажи мне об этом, не торопись, — попросила она.
— Когда всё началось, я находился на склоне горы. Я лежал плашмя на земле. Она была неровной, и там были кусты вереска. Вокруг меня была только темнота, но я слышал шорохи и дыхание людей. Казалось, со всех сторон
от меня их было великое множество, но я никого не видел. Иногда раздавался
негромкий звон стали, а затем несколько голосов шептали: «Тише!». В руке
у меня была грубая дубина, на конце которой были железные шипы. Сердце
мое учащённо билось, и я чувствовал, что наступает момент большой опасности
и волнения. Вдруг я выронил дубину, и снова со всех сторон раздались голоса
в темноте: «Тише!». Я протянул руку, и она коснулась ноги другого человека,
лежавшего передо мной. По обе стороны от меня, у самого локтя, находился
еще кто‑то. Но они ничего не говорили.
Затем мы все начали перемещаться. Казалось, что весь склон ползет вниз.
Внизу была река и деревянный мост с высокими арками. За мостом было много
огней — факелы на стене. Все эти жуткие люди направлялись к мосту. Не было
слышно никаких звуков, только величественная тишина. А потом в темноте
раздался крик, крик человека, которого внезапно ударили по голове. Этот крик
на мгновение затих, а затем раздался рев тысячи разъяренных голосов. Я побежал. Все побежали. Вспыхнул ярко-красный свет, и на реке появилась алая
полоса. Теперь я мог разглядеть своих спутников. Они были больше похожи
на дьяволов, чем на людей: дикие фигуры, одетые в шкуры, с растрепанными
волосами и бородами. Они были вне себя от ярости, прыгали на бегу, раскрыв
рты, размахивая руками, красный свет бил по их лицам. Я тоже бежал и выкрикивал проклятия, как и все остальные. Потом я услышал сильный треск дерева и понял, что частокол разрушен. В ушах раздался громкий свист, вероятно
мимо меня летели стрелы. Я добрался до основания насыпи и увидел протянутую сверху руку. Я ухватился за неё, и меня втащили на вершину. Мы оглянулись, а под нами серебристые люди держали копья. Некоторые из наших людей
бросились на копья. За ними последовали другие, и мы убили воинов, прежде
чем они успели снова вытащить копья. Они громко кричали на каком‑то чужом
языке, но пощады им не было. Мы нахлынули на них, как волна, и втоптали их
в грязь, потому что их было мало, и не было конца нашему числу.
Я оказался среди построек, и одна из них горела. Я увидел, как пламя вырывается через крышу. Я побежал дальше, и тут я оказался один внутри хижины.

сквозь завесу

349

Кто-то пробежал передо мной. Это была женщина. Я поймал её за руку, взял
за подбородок и повернул её лицо так, чтобы на него падал свет от огня. Как
ты думаешь, Мэгги, кто это был?
Его жена облизнула пересохшие губы.
— Это была я, — сказала она.
Он удивленно посмотрел на неё.
— Удачное предположение, — сказал он. — Да, это была ты. Не просто похожа, как ты думаешь. Нет. Это была ты — ты сама. Я увидел ту же душу в твоих испуганных глазах. В свете пожара ты выглядела белой, прекрасной и удивительной. У меня в голове была только одна мысль — забрать тебя с собой,
оставить в своём доме, где‑нибудь за холмами. Ты вцепилась в моё лицо когтями. Я перекинул тебя через плечо и попытался выбраться из горящей хижины
и вернуться в темноту.
Затем произошло то, о чем я думаю больше всего. Ты больна, Мэгги? Может,
мне остановиться? Боже мой! У тебя точно такое же выражение лица, какое
было прошлой ночью в моем сне. Ты закричала. Он прибежал в свете пожара.
Его голова была непокрыта, волосы были черными и вьющимися, в руке он держал обнаженный меч, короткий и широкий, немногим больше кинжала. Он ударил меня ножом, но споткнулся и упал. Я держал тебя одной рукой, а другой...
Его жена вскочила на ноги с перекошенным лицом.
— Маркус! — воскликнула она. — Мой прекрасный Маркус! Ах ты, скотина! Ты скотина! Скотина!
Раздался звон чайных чашек, когда она без чувств упала на стол.
Они никогда больше не говорили об этом странном случае в их супружеской жизни. На мгновение завеса прошлого откинулась, и перед ними предстал
какой-то странный проблеск забытой жизни. Но он закрылся, чтобы больше
никогда не открыться. Они живут своим узким кругом — он в своей лавке, она
в их доме, — и все же с того летнего вечера у разрушающегося римского форта
вокруг них смутно обозначились новые, более широкие горизонты.

ПОБЕДНЫЙ ВЫСТРЕЛ

«Внимание! Настоящим мы предостерегаем общественность о человеке, на‑
зывающем себя Октавиус Гастер. Его можно узнать по высокому росту, светлым
волосам и глубокому шраму на левой щеке, идущему от глаза к уголку рта. Его
пристрастие к ярким цветам — зеленым галстукам и тому подобному — мо‑
жет помочь опознать его. В его речи чувствуется легкий иностранный акцент.
Этот человек не подвластен закону, но опаснее бешеной собаки. Избегайте его,
как чумы, которая разгуливает в полдень. Любые сообщения о его местонахож‑
дении будут с благодарностью приняты. A.C.Ю., Линкольнс Инн, Лондон».
Это копия объявления, которое, возможно, вы видели в колонках лондонских утренних газет в начале текущего года. Полагаю, что в определенных кругах оно вызвало немалое любопытство, и было высказано множество предположений относительно личности Октавиуса Гастера и характера предъявленного
ему обвинения. Когда я скажу, что это «предостережение» было размещено
моим старшим братом, Артуром Купером Андервудом, адвокатом, по моему
желанию, то станет ясно, что я являюсь наиболее подходящим лицом для того,
чтобы дать достоверное объяснение.
До сих пор ужас и неясность моих подозрений в сочетании с горем из-за потери моего несчастного любимого в самый канун нашей свадьбы не позволяли
мне рассказать о событиях августа прошлого года никому, кроме моего брата.
Однако теперь, оглядываясь назад, я могу привести множество мелких фактов, почти незамеченных в то время, которые образуют цепочку доказательств,
хотя и бесполезных для суда, но всё же способных оказать определенное влияние на общественное мнение.
Поэтому я без преувеличения и предвзятости расскажу обо всем, что произошло с того дня, когда этот человек, Октавиус Гастер, прибыл в Тойнби-Холл,
и до большого турнира по стрельбе из винтовки. Я знаю, что многие люди
всегда будут высмеивать сверхъестественное или то, что наш бедный интеллект
считает сверхъестественным, и что тот факт, что я женщина будет считаться

победный выстрел

351

ослабляющим для моих доказательств. Я только могу заявить, что никогда не
была слабоумной или впечатлительной, и что у многих других людей сложилось
такое же мнение об Октавиусе Гастере, что и у меня.
Теперь перейдем к истории.
Осенние каникулы я проводила в доме полковника Пиллара в Роборо,
в приятном графстве Девон. Уже несколько месяцев я была помолвлена с его
старшим сыном Чарли, и была надежда, что брак может состояться до окончания длинных каникул.
Чарли считался «благополучным» из-за своей ученой степени и в любом
случае был достаточно богат, чтобы быть практически независимым, в то время, как и я отнюдь не была без гроша в кармане.
Старый полковник был в восторге от перспективы этого брака, и моя мать
тоже, так что, как бы мы ни смотрели, над нашим горизонтом, казалось, не
было ни облачка.
Неудивительно, что тот август был счастливым для нас. Даже самый несчастный из людей отбросил бы свои беды под благотворным влиянием веселых домочадцев из Тойнби-Холла.
Там был лейтенант Дасеби, «Джек», как его неизменно называли, только что вернувшийся из Японии на корабле Её Величества «Акула», который
был в таких же приятных отношениях с Фанни Пиллар, сестрой Чарли, как
мы с Чарли, так что мы могли оказывать друг другу определенную моральную
поддержку.
Также там были Гарри, младший брат Чарли, и Тревор, его закадычный
друг по Кембриджу.
Наконец, там была моя мать, милейшая из старушек, которая смотрела на
нас сквозь очки в золотой оправе, с тревогой разрешая все мелкие трудности
на пути двух молодых пар, и не устававшая подробно рассказывать нам о своих
сомнениях, страхах и растерянности, когда весёлый молодой человек, мистер
Николас Андервуд, появился в провинции и бросил Крокфорд и Таттерсалл,
ради дочери сельского пастора.
Не стоит, однако, забывать и о старом галантном вояке, который был нашим хозяином, с его проверенными временем шутками, подагрой и безобидным проблеском свирепости.
— Я не знаю, что в последнее время нашло на губернатора, — обычно говорил Чарли. — Он ни разу не проклял либеральную администрацию с тех пор,
как вы здесь, Лотти, и я считаю, что, если он не получит хорошую взбучку, этот
ирландский вопрос попадет в его организм и прикончит его.
Возможно, в уединении собственной комнаты ветеран наверстывал свое
самоотречение в течение дня.
Казалось, он проникся ко мне особой симпатией, что проявилось в сотне
мелких знаков внимания.
— Вы хорошая девушка, — заметил он однажды вечером шепотом, отдающим портвейном. — Чарли — счастливый пёс, черт возьми! И он более раз-

352

артур конан дойл

борчив, чем я думал. Попомните мои слова, мисс Андервуд, вы увидите, что
этот молодой джентльмен не такой уж дурак, каким кажется!
Произнеся этот двусмысленный комплимент, полковник торжественно
закрыл лицо носовым платком и отправился в страну грез.
Как хорошо я помню тот день, который стал началом всех наших несчастий!
Ужин закончился, и мы сидели в гостиной с открытыми окнами, впуская
приятный южный ветерок.
Моя мать сидела в углу, занятая каким-то рукоделием, и время от времени
мурлыкала какую-нибудь прописную истину, которую старая душа считала
совершенно оригинальным наблюдением, основанным исключительно на её
личном опыте.
Фанни и молодой лейтенант ворковали на диване, а Чарли беспокойно расхаживал по комнате.
Я сидела у окна и мечтательно смотрела на бескрайние просторы Дартмура,
простиравшиеся до самого горизонта, красноватые и светящиеся в лучах заходящего солнца, лишь кое-где на алом фоне резко выделялись изрезанные скалы.
— Послушайте, — заметил Чарли, подходя ко мне у окна, — по-моему,
просто позор тратить впустую такой вечер.
— Чёрт бы побрал этот вечер! — сказал Джек Дасеби. — Чарли, ты всегда
становишься жертвой погоды? Мы с Фан не собираемся вставать с этого дивана — правда, Фан?
Юная леди объявила о своем намерении остаться, уютно устроившись на
подушках и вызывающе взглянув на своего брата.
— Лежание на диване в такой вечер унизительно, верно, Лотти? — сказал
Чарли, со смехом обращаясь ко мне.
— Да, мой милый, — ответила я.
— Я помню Дасеби, когда он был таким же активным молодым парнем,
как и все в Девоне, и только посмотрите на него сейчас! Фанни, Фанни, ты во
всём виновата!
— Не обращай на него внимания, моя дорогая, — сказала моя мама из угла.
— Тем не менее, мой опыт всегда показывал мне, что благоразумие — прекрасная вещь для молодых людей. Бедный дорогой Николас тоже так думал. Он
никогда не ложился спать, пока не перепрыгнет через коврик у очага. Я часто
говорила ему, что это опасно, но он все равно прыгал, пока однажды ночью не
упал на ограждение и не порвал мышцу на ноге, из-за чего хромал до самой
смерти, потому что доктор Пирсон принял это за перелом кости и наложил
ему шину, отчего колено стало неподвижным. Говорят, что доктор в то время
был почти вне себя от волнения, вызванного тем, что его младшая дочь проглотила монетку в полпенни, и именно это заставило его совершить ошибку.
У моей матери была любопытная манера плыть по течению в разговоре
и время от времени отклоняться от темы, из-за чего было довольно трудно
вспомнить её первоначальное рассуждение. Однако в данном случае Чарли отложил его в памяти, посчитав, что оно может быть применено немедленно.

победный выстрел

353

— Превосходную вещь вы говорите, миссис Андервуд, — заметил он, —
и мы ещё сегодня никуда не выходили. Послушай, Лотти, у нас еще есть час
светлого времени суток. Давай спустимся вниз и попробуем поймать форель,
если твоя мама не возражает.
— Надень что-нибудь на шею, дорогая, — сказала моя мама, чувствуя, что
её перехитрили.
— Хорошо, дорогая, — ответила я. — Я только сбегаю наверх и надену
свою шляпку.
— А обратно мы прогуляемся в сумерках, — сказал Чарли, когда я направилась к двери.
Когда я спустилась, то обнаружила, что мой возлюбленный нетерпеливо
ждет меня в холле со своей рыболовной корзинкой.
Мы вместе пересекли лужайку и прошли мимо открытых окон гостиной,
откуда на нас смотрели три озорных личика.
— Лежание на диване в такой вечер унизительно, — заметил Джек, задумчиво глядя на облака.
— А нам и здесь хорошо, — сказала Фан, и все трое смеялись до тех пор,
пока не разбудили спящего полковника, и мы могли слышать, как они пытались
объяснить шутку этому обиженному ветерану, который, по-видимому, упрямо
отказывался её оценить.
Мы вместе прошли по извилистой дорожке и через маленькие деревянные
ворота вышли на Тавистокскую дорогу.
После этого Чарли на мгновение остановился и, казалось, не знал, в какую
сторону повернуть.
Если бы мы только знали, что от этого пустякового сомнения зависела наша
судьба.
— Спустимся к реке, дорогая, — сказал он, — или попробуем один из
ручьев на вересковой пустоши?
— Что тебе больше нравится?
— Что ж, я голосую за то, чтобы мы пересекли пустошь. Так нам будет
дольше идти обратно, — добавил он, с любовью глядя на маленькую фигурку
в белом платке рядом с собой.
Ручей, он говорил, протекает по самой безлюдной местности. Если идти
по тропинке, то он находится в нескольких милях от Тойнби-Холла, но мы
были молоды и активны и отправились в путь по пустоши, невзирая на камни
и заросли дрока.
Во время нашей одинокой прогулки мы не встретили ни одного живого
существа, за исключением нескольких тощих девонширских овец, которые задумчиво посмотрели на нас и последовали за нами на некотором расстоянии,
как бы интересуясь, что могло побудить нас вторгнуться в их владения.
Уже почти стемнело, когда мы добрались до маленького ручейка, который
с журчанием стекает по обрывистой лощине и, извиваясь, впадает в Плимутский канал.

354

артур конан дойл

Над нами возвышались две огромные скальные глыбы, между которыми струилась вода, образуя на дне глубокое, тихое озерцо. Это озерцо было излюбленным
местом Чарли, и днем здесь было довольно приятно проводить время. Но сейчас,
когда восходящая луна отражалась в его гладких водах и отбрасывала темные тени
от нависающих скал, он казался чем-то большим, нежели местом, где собираются
искатели удовольствий.
— Не думаю, дорогая, что я буду ловить рыбу, — сказал Чарли, когда мы
вместе уселись на мшистом берегу. — Что-то здесь мрачно сейчас, не думаешь?
— Очень даже, — сказала я, содрогаясь.
— Давай просто отдохнем, и потом пойдём обратно по тропинке. Ты вся
дрожишь. Тебе не холодно?
— Нет,— сказала я, стараясь собраться с духом.— Мне не холодно, но я немного напугана, хотя это очень глупо с моей стороны.
— Ей-богу! — сказал мой жених. — Я не могу этому удивляться, потому что
сам чувствую себя немного подавленным. Шум, который издает вода, похож на
бульканье в горле умирающего человека.
— Не надо, Чарли, ты меня пугаешь!
— Ну что ты, дорогая, не надо пугаться, — сказал он со смехом, пытаясь
успокоить меня. — Давай убежим из этого склепа и… Смотри! Смотри! …боже
милостивый! Что это?
Чарли отшатнулся и с бледным лицом посмотрел наверх.
Я проследила за направлением его взгляда и с трудом подавила крик.

На вершине этого холма, над нашими головами, стояла высокая тёмная фигура.

победный выстрел

355

Я уже упоминала, что озерцо, у которого мы стояли, находится у подножия
неровной каменной насыпи. На вершине этого холма, примерно в шестидесяти футах над нашими головами, стояла высокая тёмная фигура, вглядываясь,
по-видимому, вниз, в изрезанную лощину, в которой мы находились.
Луна как раз поднималась над горным хребтом позади, и худые, угловатые
очертания незнакомца четко выделялись на фоне её серебристого сияния.
Было что-то жуткое во внезапном и бесшумном появлении этого одинокого
странника, особенно в сочетании со странной природой этого места.
Я прижалась к своему возлюбленному в безмолвном ужасе и уставилась на
тёмную фигуру над нами.
— Здравствуйте, сэр! — воскликнул Чарли, переходя от страха к гневу, как
это обычно бывает у англичан. — Кто вы такой и что, чёрт возьми, вы тут делаете?
— Ой! Я так и думал! — воскликнул мужчина, наблюдавший за нами, и исчез.
Мы услышали, как он спускается по камням, и в следующее мгновение он
появился на берегу ручья и встал перед нами.
У него была странная внешность, когда мы впервые увидели его, и при более
близком знакомстве это впечатление скорее усилилось, чем исчезло.
Полная луна освещала его длинное худое лицо, покрытое мертвенной бледностью, эффект усиливался контрастом с ярким зеленым галстуком, который
он носил.
Шрам на его щеке плохо зажил и образовал неприятную морщину у рта,
которая придавала всему его облику искаженное выражение, особенно когда
он улыбался.
Рюкзак за спиной и крепкий посох в руке выдавали в нём туриста, а непринужденная грация, с которой он приподнял шляпу, заметив присутствие дамы,
свидетельствовала о том, что он мог претендовать на изысканность светского
человека.
В его угловатых пропорциях и бескровном лице было что‑то такое, что в сочетании с черным плащом, развевавшимся на его плечах, неудержимо напомнило мне кровососущую летучую мышь, которую Джек Дасеби привёз из Японии
из предыдущего путешествия и которая была настоящим пугалом для прислуги
в Тойнби.
— Извините за беспокойство, — сказал он с легкой иностранной шепелявостью, которая придавала его голосу особую красоту. — Мне пришлось бы
заночевать на вересковой пустоши, если бы я не встретился с вами.
— Чёрт возьми, приятель! — сказал Чарли. — Почему вы не крикнули или не
предупредили? Вы так напугали мисс Андервуд, когда внезапно появились там.
Незнакомец ещё раз приподнял шляпу, извиняясь передо мной за то, что
заставил меня так вздрогнуть.
— Я джентльмен из Швеции, — продолжал он со своей особенной интонацией, — и осматриваю вашу прекрасную страну. Позвольте представиться:
доктор Октавиус Гастер. Может быть, вы скажете мне, где я смогу переночевать
и как мне добраться отсюда до этого места?

356

артур конан дойл

— Вам очень повезло, что вы наткнулись на нас, — сказал Чарли. — Нелегко найти дорогу на вересковых пустошах.
— В это я вполне могу поверить, — заметил наш новый знакомый.
— До сих пор здесь находят мертвыми чужаков, — продолжал Чарли. —
Они теряются, а потом бродят по кругу, пока не падают от усталости.
— Ха-ха! — рассмеялся швед. — Мне, дрейфовавшему в открытой лодке
от мыса Бланко до Канар, это не грозит, и я не умру от голода на английских
болотах. Но где мне найти гостиницу?
— Послушайте! — сказал Чарли, которого заинтересовал рассказ незнакомца и который всегда был самым открытым человеком. — Здесь на много
миль вокруг нет ни одной гостиницы, и я осмелюсь предположить, что вы уже
проделали долгий путь. Пойдёмте с нами, и мой отец, полковник, будет рад вас
видеть и найдет для вас свободную кровать.
— Как я могу отблагодарить вас за эту доброту? — ответил путешественник. — Воистину, когда я вернусь в Швецию, мне будет что рассказать об англичанах и их гостеприимстве!
— Чепуха! — сказал Чарли. — Пойдёмте, мы немедленно отправляемся
в путь, потому что мисс Андервуд замерзла. Оберни шаль вокруг шеи, Лотти,
мы скоро будем дома.
Мы шли молча, держась, насколько это было возможно, изрезанной тропинки, иногда теряя её, когда облако закрывало лик луны, а затем вновь обретая,
с возвращением лунного освещения.
Незнакомец казался погружённым в свои мысли, но раз или два у меня
создалось впечатление, что он пристально смотрит на меня сквозь темноту,
пока мы шагали к дому.
— Значит, — спросил наконец Чарли, нарушив молчание, — вы дрейфовали в открытой лодке, верно?
— О да, — ответил незнакомец. — Много странных мест я видел, много
опасностей пережил, но хуже этого ничего не было. Впрочем, это слишком
грустная тема для дамских ушей. А я уже и так испугал её сегодня ночью.
— О, теперь вам не стоит бояться напугать меня, — сказала я, держась за
руку Чарли.
— Рассказывать, в самом деле, почти нечего, и все же это печально.
— Мы с моим другом, Карлом Осгудом из Упсалы, отправились в торговое
путешествие. Мало кто из белых людей бывал среди странствующих мавров
у мыса Бланко, но мы всё же отправились туда и несколько месяцев жили в достатке, продавая то одно, то другое и приобретая много слоновой кости и золота. Это
странная страна, где нет ни дерева, ни камня, так что хижины сделаны из морских
водорослей. Наконец, когда мы сочли, что мы достаточно наторговали, мавры сговорились убить нас и напали на нас ночью. Недолго думая, мы бежали к берегу,
спустили на воду лодку и вышли в море, бросив всё нажитое. Мавры погнались
за нами, но потеряли нас в темноте, а когда рассвело, земля уже скрылась из виду.
Не было страны, где мы могли бы надеяться на пропитание, ближе, чем Канары,

победный выстрел

357

и мы отправились туда. Я добрался туда живым, хотя был очень слаб и безумен,
но бедный Карл умер за день до того, как мы увидели острова. Я предупреждал
его! Я не могу винить себя в этом. Я сказал ему: «Карл, сила, которую ты получишь, съев их, с лихвой компенсируется потерянной кровью!». Он рассмеялся
моим словам, выхватил нож у меня из-за пояса, отрезал их, съел и умер.
— Что съел? — спросил Чарли.
— Свои уши, — произнёс незнакомец.
Мы оба в ужасе оглянулись на него.
На его жутком лице не было и намёка на улыбку или шутку.
— Он был тем, кого вы называете упрямым, — продолжал он, — но ему
следовало бы лучше соображать, чем совершать подобные поступки. Если бы
он только воспользовался своей волей, то остался бы жить, как я.
— И вы думаете, что воля человека может помешать ему чувствовать голод?
— сказал Чарли.
— А что она не может этого сделать? — ответил Октавиус Гастер и снова погрузился в молчание, которое не нарушалось до нашего прибытия в Тойнби-холл.
Наше отсутствие вызвало немалую тревогу, и Джек Дасеби вместе с другом
Чарли Тревором, как раз собирались отправиться на наши поиски. Поэтому
они обрадовались, когда мы пришли, и были немало удивлены появлением
гостя.
— Где, чёрт возьми, вы подобрали этот потрепанный труп? — спросил
Джек, отводя Чарли в сторону курительной комнаты.
— Заткнись, дружище, он тебя услышит, — проворчал Чарли. — Он шведский доктор, совершающий путешествие, и чертовски хороший парень. Он
приплыл на открытой лодке из Как-там-его-называют в наши края. Я предложил ему ночлег.
— Ну, всё, что я могу сказать, — заметил Джек, — это то, что его лицо никогда не принесёт ему счастья.
— Ха-ха! Очень хорошо! Очень хорошо сказано! — рассмеялся субъект
этого замечания, спокойно входя в комнату, к полному замешательству моряка. — Да, вы правильно заметили, в этой стране это никогда не принесёт мне
счастья.
И он ухмылялся до тех пор, пока отвратительная рана на его лице не сделала
его больше похожим на отражение в разбитом зеркале, или на что-то похожее.
— Поднимитесь наверх и умойтесь, я могу одолжить вам пару тапочек, —
сказал Чарли и поспешил вывести посетителя из комнаты, чтобы положить
конец несколько неловкой ситуации.
Полковник Пиллар был душой гостеприимства и приветствовал доктора
Гастера так радушно, как будто тот был старым другом семьи.
— Чёрт возьми, сэр, — сказал он, — этот дом в вашем распоряжении, и если
вы захотите здесь остановиться, мы будем вам очень рады. У нас тут довольно
тихо, и любой гость — это большая редкость.
Моя мать была немного более отстраненной.

358

артур конан дойл

— Очень хорошо образованный молодой человек, Лотти, — заметила она
мне, — но мне бы хотелось, чтобы он почаще моргал. Мне не нравится видеть
людей, которые никогда не моргают. И всё же, дорогая моя, жизнь преподала
мне один большой урок, а именно: внешность мужчины имеет очень мало значения по сравнению с его поступками.
Произнеся это совершенно новое и в высшей степени оригинальное наблюдение, моя мать поцеловала меня и оставила наедине с моими размышлениями.
Каким бы ни был доктор Октавиус Гастер физически, он, безусловно, пользовался успехом в нашем обществе.
На следующий день он настолько прочно утвердился в качестве члена семьи,
что полковник и слышать не хотел об его отъезде.
Он поражал всех обширностью и разнообразием своих знаний. Ветерану
он мог рассказать о Крыме гораздо больше, чем тот знал сам, моряку — о побережье Японии, а моему любителю атлетизма — даже о гребле, рассказывая
о рывках, точках опоры и поворота, пока несчастный кембриджец не был вынужден оставить эту тему.
Но всё это делалось так скромно и даже почтительно, что никто не мог
обидеться на то, что его обошли на его же территории. Во всём, что он говорил и делал, чувствовалась спокойная сила, которая была очень поразительной.
Я помню один пример этого, который произвёл на всех нас в то время большое впечатление.
У Тревора был удивительно свирепый бульдог, который, как бы ни любил
своего хозяина, яростно возмущался любыми вольностями со стороны гостей.
Животное это, надо полагать, было весьма непопулярно, но так как оно составляло гордость студенческого сердца, было решено не изгонять его совсем, а запереть в конюшне и не выпускать к гостям.
С самого начала он, казалось, питал явное отвращение к нашему гостю
и при каждом его приближении демонстрировал свои клыки.
На второй день его визита мы проходили мимо конюшни, когда рычание
собаки в конюшне привлекло внимание доктора Гастера.
— Э! — произнёс он. — Это ваша собака, мистер Тревор, не так ли?
— Да, это Таузер, — согласился Тревор.
— Он, кажется, бульдог? То, что на континенте называют национальным
животным Англии?
— Чистокровный, — с гордостью ответил студент.
— Это уродливые животные, очень уродливые! Не могли бы вы зайти в конюшню и отцепить его от цепи, чтобы я мог его рассмотреть. Жалко держать
в неволе такое сильное и полное жизни животное.
— Он совсем не добрый, — сказал Тревор с озорным выражением в глазах.
— Но, я полагаю, вы не боитесь собак?
— Боюсь? Нет. Почему я должен бояться?

победный выстрел

359

Озорное выражение на лице Тревора усилилось, когда он открыл дверь конюшни. Я услышал, как Чарли пробормотал ему что-то о том, что это уже не
шутка, но ответ собеседника потонул в глухом рычании, доносившемся изнутри.
Остальные отступили на приличное расстояние, в то время как Октавиус
Гастер стоял в открытом дверном проеме с выражением легкого любопытства
на бледном лице.
— А вот это, — сказал он, — что я вижу в темноте такими ярко-красными
точками, — это его глаза?
— Это они, — сказал студент, наклоняясь и отцепляя цепь.
— Иди сюда! — сказал Октавиус Гастер.
Рычание собаки внезапно перешло в протяжное поскуливание, и вместо
того, чтобы яростно броситься на гостя, как мы ожидали, она зашуршала по
соломе, словно пытаясь забиться в угол.
— Да что, чёрт возьми, с ним такое? — воскликнул озадаченный владелец.
— Иди сюда! — повторил Гастер резким металлическим голосом, в котором
чувствовался непередаваемый властный оттенок. — Иди сюда!
К нашему удивлению, пес выбежал рысцой и встал рядом с ним, но выглядел настолько непохожим на обычно драчливого Таузера, насколько это вообще
возможно себе представить. Его уши были опущены, хвост поджат, и в целом
он представлял собой картину собачьего унижения.
— Очень хорошая собака, но на редкость тихая, — заметил швед, поглаживая её.
— А теперь, сэр, идите назад!
Собака повернулась и попятилась обратно в свой угол. Мы услышали, как
загремела цепь, которую застегивали, и в следующий момент из двери конюшни вышел Тревор с капающей из пальца кровью.
— Чёрт бы побрал это чудовище! — сказал он. — Не знаю, что на него нашло. Он у меня уже три года, и он никогда раньше не кусал меня.
Мне кажется — я не могу сказать этого наверняка, — что на лице нашего гостя судорожно подергивался шрам, что свидетельствовало о внутреннем смехе.
Оглядываясь назад, я думаю, что именно с того момента я начала испытывать странный неопределенный страх и неприязнь к этому человеку.
Неделя шла за неделей, и день, назначенный для нашей свадьбы, быстро
приближался.
Октавиус Гастер всё ещё оставался гостем в Тойнби-Холле и, более того,
настолько сблизился с хозяином, что любой намек на отъезд вызывал у этого
достойного вояки презрительный смех.
— Вы сюда заявились, сэр, здесь вы и останетесь, так и будет, клянусь Юпитером!
В ответ Октавий улыбался, пожимал плечами и бормотал что-то о достопримечательностях Девона, что приводило полковника в хорошее расположение духа на весь последующий день.

360

артур конан дойл

Мы с любимым были слишком увлечены друг другом, чтобы обращать
внимание на занятия путешественника. Иногда мы натыкались на него во
время наших блужданий по лесу, сидящего и читающего в самых уединенных местах.
При виде нас он всегда убирал книгу в карман. Помню, однажды мы наткнулись на него так неожиданно, что книга так и осталась лежать перед ним
раскрытой.
— А, Гастер, — сказал Чарли, — занимаетесь, как обычно? Вы как старый
книжный червь! Что за книга? Ах, иностранный язык, шведский, я полагаю?
— Нет, это не шведский, — сказал Гастер, — это арабский.
— Не хотите сказать же вы, что знаете арабский?
— О, я его действительно знаю очень хорошо!
— И о чём же эта книга? — спросила я, перелистывая страницы старого
потрепанного тома.
— Ничего такого, что могло бы заинтересовать такую молодую и красивую
особу, как вы, мисс Андервуд, — ответил он, глядя на меня привычным для
него в последнее время взглядом. — В ней рассказывается о тех днях, когда
разум был сильнее того, что вы называете материей, когда жили великие духи,
которые были способны существовать без наших грубых тел и придавать всем
вещам форму по своей могущественной воле.
— Понятно, что-то вроде легенд о призраках, — сказал Чарли. — Что же,
прощайте, не будем отрывать вас от занятий.
Мы оставили его сидеть в маленькой долине, всё ещё поглощенного своим
мистическим трактатом. Должно быть, это было воображение, которое внушило мне, когда я внезапно обернулась полчаса спустя, подумать, что я видела
его знакомую фигуру, быстро скользнувшую за дерево.
Я сказала об этом Чарли, но он посмеялся над моей фантазией.
Я уже упоминала об особой манере этого человека, Гастера, смотреть на
меня. Его глаза, казалось, теряли свое обычное жесткое выражение и становились такими, что их можно было назвать ласковыми. Они, казалось, странно
влияли на меня, так как я, не глядя на него, всегда могла определить, когда его
взгляд устремлен на меня.
Иногда мне казалось, что это просто расстройство нервной системы или
болезненное воображение, но мама развеяла это заблуждение.
— Знаешь, — сказала она, войдя однажды ночью в мою спальню и осторожно прикрыв за собой дверь, — если бы эта мысль не была столь абсурдной,
Лотти, я бы сказала, что этот доктор безумно в тебя влюблен.
— Глупости, ма! — сказала я, чуть не выронив свечу от ужаса при этой
мысли.
— Я действительно так думаю, Лотти, — продолжила моя мама. — У него
такой взгляд, что он очень похож на взгляд твоего бедного дорогого отца, Николаса, до того, как мы поженились. Что-то в этом роде, знаешь ли.
И старушка бросила совершенно убитый горем взгляд на стойку кровати.

победный выстрел

361

— А теперь иди спать, — произнесла я, — и не думай о таких смешных
вещах. Этот доктор Гастер знает, что я помолвлена, так же хорошо, как и ты.
— Время покажет, — сказала моя мама, выходя из комнаты, а я легла спать,
и эти слова еще долго звучали у меня в ушах.
Удивительно, но именно в ту ночь по мне пробежала хорошо знакомая мне
тревожная волна, пробудившая меня от дремоты.
Я тихонько подкралась к окну и выглянула сквозь жалюзи, и там на гравийной дорожке я увидела стоящую исхудалую, похожую на вампира фигуру
нашего шведского гостя и, он, казалось, смотрел на моё окно.
Возможно, он заметил движение жалюзи, потому что, закурив сигарету,
начал расхаживать взад-вперед по аллее.
Я обратила внимание на то, что за завтраком он стал рассказывать, что ночь
была беспокойной, и он успокоил свои нервы небольшой прогулкой и курением.
В конце концов, если подумать спокойно, то неприязнь к этому человеку и недоверие к нему имели под собой весьма скудные основания. Человек может иметь
странное лицо, увлекаться диковинной литературой, даже одобрительно смотреть на молодую девушку, но при этом не быть очень опасным членом общества.
Я говорю это, чтобы показать, что я была совершенно беспристрастна и свободна от предубеждений в своём мнении об Октавиусе Гастере.
— Ну что, — заметил однажды утром лейтенант Дасеби, — как вы смотрите
на то, чтобы устроить сегодня пикник?
— Превосходно! — воскликнули все.
— Видите ли, они поговаривают о скорой подготовке старой «Акулы»,
и нашему Тревору придется отчалить от нас. Нам предстоит втиснуть в оставшееся время как можно больше веселья.
— Что это такое — «никпик»? — поинтересовался доктор Гастер.
— Правильно «пикник», это ещё один из наших английских обычаев,
который вы должны изучить, — сказал Чарли. — Наша версия «праздника
шампанского».
— А, я понимаю! Это должно быть очень весело! — согласился швед.
— Есть с полдюжины мест, куда мы могли бы отправиться, — продолжал
лейтенант. — Есть «Прыжок влюбленного», или «Черный Тор», или «Пивное Аббатство».
— Это самое лучшее, — сказал Чарли. — Для пикника нет ничего лучшего, чем развалины.
— Что же, пусть будет Аббатство. Сколько до него?
— Шесть миль, — сказал Тревор.
— Семь по дороге, — с военной точностью заметил полковник. — Мы
с миссис Андервуд останемся дома, а все остальные могут разместиться в фургоне. Смотрите не потеряйтесь там.
Нет нужды говорить, что это предложение было принято без всяких разногласий.

362

артур конан дойл

— Ну что же, — сказал Чарли, — я прикажу, чтобы через полчаса запрягали
лошадей, так что вам всем лучше использовать время с пользой. Нам понадобится и лосось, и салат, и вареные яйца, и ликер, и еще много чего. Я присмотрю за спиртным. А ты что будешь делать, Лотти?
— Я позабочусь о посуде, — сказала я.
— Я принесу рыбу, — сказал Дасеби.
— А я — овощи, — добавила Фан.
— Гастер, а вы что собираетесь делать? — спросил Чарли.
— Очень жаль, — ответил швед со своим странным музыкальным акцентом, — но мне мало что осталось делать. Однако я могу прислуживать дамам
и готовить то, что вы называете салатом.
— В последнем случае вы будете более востребованы, чем в первом, — сказала я со смехом.
— Вы так думаете? — спросил он, резко повернувшись ко мне и покраснев
до корней своих льняных волос. — Да. Ха-ха! Очень хорошо!
И с раскатистым смехом он вышел из комнаты.
— Послушай, Лотти, — возразил мой милый жених, — ты, наверное, задела чувства этого парня.
— Я совершено этого не хотела, — ответила я. — Если хочешь, я пойду за
ним и скажу ему об этом.
— О, оставь его в покое, — сказал Дасеби. — Человек с такой физиономией
не имеет права быть таким обидчивым. Он скоро одумается.
Это правда, что у меня не было ни малейшего намерения обидеть Гастера,
и всё же мне было больно от того, что я его разозлила.
Убрав ножи и тарелки в корзину, я обнаружила, что остальные всё ещё
заняты своими делами. Момент показался мне благоприятным для того,
чтобы извиниться за свое необдуманное высказывание, и я, ничего никому
не сказав, выскользнула и побежала по коридору в направлении комнаты
для гостей.
Наверное, я очень мягко ступала, а может быть, дело было в толстом ковре
на полу Тойнби-холла, но точно можно сказать, что мистер Гастер не заметил
моего приближения.
Его дверь была открыта, и когда я подошла к ней и увидела его внутри, в его
облике было что-то настолько странное, что я замерла, буквально окаменев на
мгновение от изумления.
В руках он держал небольшую вырезку из газеты, которую он читал и которая, похоже, доставляла ему немало радости. В этом веселье было и нечто
ужасное, так как, хотя он и извивался всем телом, как бы смеясь, с его губ не
срывалось ни звука.
Его лицо, наполовину повернутое ко мне, имело выражение, которого я никогда раньше не видела. Я могу описать это, как дикое ликование.
Как раз в тот момент, когда я достаточно пришла в себя, чтобы шагнуть
вперёд и постучать в дверь, он внезапно, в последнем судорожном припадке

победный выстрел

363

веселья, швырнул вырезку на стол и вышел через другую дверь, которая вела
через бильярдную в холл.
Я услышала, как его шаги затихают вдали, и заглянула в его комнату.
Что за шутка могла так развеселить этого сурового человека? Наверняка
какой-нибудь шедевр юмора.
Разве существовала когда-нибудь женщина, чьи принципы были бы достаточно сильны, чтобы преодолеть любопытство?
Осторожно оглядевшись по сторонам и убедившись, что коридор пуст,
я проскользнула в комнату и просмотрела вырезку, которую он читал.
Это была вырезка из английского журнала, и, очевидно, её долго носили
с собой и часто просматривали, потому что местами она была почти неразборчива. Однако, насколько я помню, в её содержании было очень мало веселого.
Начиналась она так:
«ВНЕЗАПНАЯ СМЕРТЬ В ДОКАХ.
Капитан парохода «Ольга», пришедшего из Тромсберга, был найден мёрт‑
вым в своей каюте в среду днём. Погибший, судя по всему, отличался буйным нра‑
вом и часто вступал в перепалки с хирургом судна. В тот день он вёл себя более
агрессивно, чем обычно, заявив, что хирург — некромант и поклоняется дьяволу.
Последний удалился на палубу, чтобы избежать дальнейших преследований. Вско‑
ре после этого стюард зашел в каюту и обнаружил, что капитан лежит на столе
совершенно мёртвый. Смерть капитана объясняется болезнью сердца, вызван‑
ной чрезмерным увлечением спиртным. Дознание будет проведено сегодня же».
И эти строки наш странный гость считал верхом юмора?
Я поспешила вниз по лестнице, и в моём сознании преобладало удивление, смешанное с отвращением. Однако я была столь благоразумна, что мрачный вывод, который так часто приходил мне в голову, я просто отбрасывала.
Я смотрела на него, как на любопытную и довольно отталкивающую загадку
— не более того.
Когда я встретилась с ним на пикнике, все воспоминания о моей неудачной
реплике, казалось, исчезли из его памяти. Он был так же приятен, как и обычно, и его салат был признан шедевром поварского искусства, его причудливые
шведские песенки и рассказы о разных странах попеременно волновали и забавляли нас. Однако уже после обеда разговор перешел на тему, которая, похоже, обладала особым очарованием для его дерзкого ума.
Я забыла, кто именно поднял вопрос о сверхъестественном. Думаю, это был
Тревор, рассказавший о мистификации, которую он совершил в Кембридже.
Эта история произвела странное впечатление на Октавиуса Гастера, который,
размахивая длинными руками, с яростью высмеивал тех, кто осмеливался сомневаться в существовании невидимого.

364

артур конан дойл

— Скажите мне,— сказал он, вставая в волнении,— кто‑нибудь из вас сталкивался хоть один раз с инстинктом, который не срабатывает? У дикой птицы есть инстинкт, который говорит ей об одинокой скале в безбрежном море,
на которой она может отложить яйцо, и разве она разочарована? Ласточка с наступлением зимы улетает на юг, и разве инстинкт когда‑нибудь сбивал её с пути?
И неужели этот инстинкт, который говорит нам о неведомых духах, окружающих нас, и который пронизывает каждого необученного ребенка и каждую
дикую расу, может быть ошибочным? Я говорю — никогда!
— Давай, Гастер, докажите! — крикнул Чарли.
— Вперёд с попутным ветром и произнесите заклинание, — сказал моряк.
— Нет, никогда, — повторил швед, не обращая внимания на наше забавное
настроение. — Мы видим, что материя существует отдельно от разума, почему
же тогда разум не может существовать отдельно от материи?
— Бросьте вы это, — сказал Дасеби.
— Разве у нас нет доказательств этого? — продолжал Гастер, его серые глаза
возбужденно блестели. — Кто из тех, кто читал книгу Штейнберга о духах или
книгу выдающейся американки мадам Кроу, может в этом сомневаться? Разве
Густав фон Шпее не встретил своего брата Леопольда на улицах Страсбурга,
того самого брата, который за три месяца до этого утонул в Тихом океане? Разве
Хоум, спиритуалист, не парил при дневном свете над крышами домов Парижа?
Кто не слышал вокруг себя голоса мертвых? Я сам…
— Ну, а как насчет самого вас? — спросили мы в один голос.
— Это не имеет никакого значения, — сказал он, проводя рукой по лбу
и, очевидно, с трудом овладевая собой. — Воистину, наш разговор слишком
банален для такого случая.
И, несмотря на все наши усилия, мы не смогли вытянуть из Гастера ни слова
о его собственном опыте общения со сверхъестественным.
День выдался на редкость весёлым. Приближающееся расставание, казалось, заставляло каждого вносить посильную лепту в общее веселье. Было
решено, что после предстоящего турнира по стрельбе Джек вернется на свой
корабль, а Тревор — в Университет. Что касается нас с Чарли, то мы должны
были превратиться в обычную респектабельную пару.
Турнир по стрельбе был одной из главных тем наших разговоров. Стрельба
всегда была хобби Чарли, и он был капитаном роты девонских добровольцев
Роборо, в которой были одни из самых метких стрелков графства. Состязаться
предстояло с отборной командой регулярных войск из Плимута, и, поскольку
они были достойными противниками, исход турнира представлялся спорным.
Чарли явно был настроен на победу и долго и громко рассуждал о шансах.
— Стрельбище находится всего в миле от Тойнби-Холла, — говорил он, —
мы все поедем туда, и вы увидите, как это интересно. Ты принесешь мне удачу,
Лотти, я знаю, что так и будет.
О, мой бедный потерянный любимый, подумать только, какую удачу я принесла тебе!

победный выстрел

365

Но было одно темное облачко, омрачавшее яркость этого счастливого дня.
Я не могла больше скрывать от себя, что подозрения моей матери были верны и что Октавий Гастер любит меня.
На протяжении всей поездки его внимание было самым пристальным, и его
глаза почти никогда не отрывались от меня. Кроме того, во всём, что он произносил, была уверенность, которая говорила громче слов.
Я была как на иголках, опасаясь, что Чарли заметит это, ибо я знала его
вспыльчивый нрав, но мысль о подобном предательстве никогда не приходила
в честное сердце моего возлюбленного.
Правда, однажды он поднял взгляд с лёгким удивлением, когда швед настоял на том, чтобы освободить меня от ноши, которую я несла в руках. Но это выражение исчезло, превратившись в улыбку, вызванную, по его мнению, излишним добродушием Гастера. Моим же чувством в этом случае была жалость к несчастному иностранцу и сожаление, что я оказалась причиной его несчастья.
Я подумала о том, как мучительно для такого дикого, свирепого духа, как
у него, иметь в сердце страсть, которую честь и гордость не позволят ему выразить словами. Увы! Я не предполагала, насколько безрассуден и беспринципен этот человек, но прошло совсем немного времени, прежде чем я перестала
обманываться.
В глубине сада была маленькая беседка, заросшая жимолостью и плющом,
которая долгое время была нашим с Чарли любимым местом отдыха. Она была
вдвойне дорога нам тем, что именно здесь, во время моего предыдущего визита,
между нами впервые прозвучали слова любви.
После ужина на следующий день после пикника я, по своему обыкновению,
отправилась в эту маленькую беседку. Здесь я ждала, пока Чарли, докурив сигару
с другими джентльменами, спустится вниз и присоединится ко мне.
В тот вечер он, казалось, отсутствовал дольше обычного. Я с нетерпением
ждала его прихода, то и дело подходя к выходу, чтобы посмотреть, нет ли признаков его приближения.
Только я присела после одной из таких бесплодных попыток, как услышала
шаги мужских ног по гравию, и из кустов появилась фигура.
Я вскочила с радостной улыбкой, которая сменилась выражением недоумения и даже страха, когда я увидела исхудавшее, бледное лицо Октавиуса
Гастера, смотревшего на меня.
В его действиях, безусловно, было что-то такое, что могло бы вызвать подозрение у любого человека на моём месте. Вместо того чтобы поприветствовать
меня, он оглядел весь сад, как бы желая убедиться, что мы совершенно одни.
Затем он незаметно вошёл в беседку, сел на стул и расположился так, что оказался между мной и дверным проемом.
— Не бойтесь, — сказал он, заметив моё испуганное выражение лица. —
Здесь нечего бояться. Я пришёл, чтобы поговорить с вами.
— Вы не видели мистера Пиллара? — спросила я, изо всех сил стараясь
казаться непринужденной.

366

артур конан дойл

— Ха! Не видел ли я вашего Чарли? — он ответил с насмешкой на последних словах. — Так вы так хотите, чтобы он пришел? Никто не может разговаривать с вами, кроме Чарли, милочка?
— Мистер Гастер, — сказала я, — вы забываетесь.
— Это Чарли, Чарли, всегда Чарли! — продолжал швед, не обращая внимания на то, что я его перебиваю. — Да, я видел Чарли. Я сказал ему, что вы
ждёте его на берегу реки, и он полетел туда на крыльях любви.
— Почему вы обманули его? — спросила я, всё ещё стараясь не терять самообладания.
— Чтобы увидеть вас и поговорить. Неужели вы так сильно любите его?
Неужели мысли о славе, богатстве и власти, превышающей всё, что может
представить разум, не может отвратить вас от этой первой девичьей прихоти?
Пойдёмте со мной, Шарлотта, и всё это, и даже больше, будет вашим! Идёмте?
И он протянул свои длинные руки в страстной мольбе.
В этот момент у меня мелькнула мысль, что они похожи на щупальца какого-то ядовитого существа.
— Вы оскорбляете меня, сэр! — воскликнула я, поднимаясь на ноги. — Вы
дорого заплатите за такое обращение с беззащитной девушкой!
— Ах, вы так рассуждаете, — воскликнул он, — В вашем столь нежном сердце не осталось жалости к самому несчастному из людей? Нет, вы не пройдёте
мимо меня — вы должны сначала выслушать меня!
— Отпустите меня, сэр!
— Нет, вы не уйдёте, пока не скажете мне, что ничто из того, что я могу
сделать, не сможет завоевать вашу любовь.
— Как вы смеете так говорить? — Я чуть не закричала, потеряв от негодования весь свой страх. — Вы, гость моего будущего мужа? Позвольте мне
сказать вам раз и навсегда, что я не испытывала к вам никаких чувств, кроме
отвращения и презрения, которые вы сейчас превратили в лютую ненависть!
— Даже так? — произнёс он, пятясь к дверному проему и прижимая руку
к горлу, как будто ему было трудно произнести эти слова.
— Неужели моя любовь вызвала ответную ненависть? Ха! — продолжил
он, приблизив свое лицо на расстояние фута от моего, когда я съежилась от его
остекленевших глаз. — Теперь я знаю почему. Вот оно, вот оно!
И он ударил кулаком по ужасному шраму на своём лице.
— Девушки не любят такие лица, как это! Я не гладкокожий, не смуглый, не
кудрявый, как этот Чарли, этот безмозглый школьник, этот грубиян, которому
важны только его спорт и его...
— Дайте мне пройти! — закричала я, бросаясь к выходу.
— Нет, ты не пройдёшь, не пройдёшь! — прошипел он, отталкивая меня
назад.
Я яростно сопротивлялась, пытаясь вырваться из его объятий. Его длинные
руки, казалось, сжимали меня, как стальные прутья. Я чувствовала, что силы
мои на исходе, и прилагала последние отчаянные усилия, чтобы освободить-

победный выстрел

367

ся, когда какая-то непреодолимая сила сзади оторвала моего преследователя
от меня и швырнула его навзничь на гравийную дорожку.
Подняв голову, я увидела в дверном проеме возвышающуюся фигуру Чарли
с широкими плечами.
— Моя бедная крошка! — сказал он, заключая меня в объятия. — Сиди
здесь — здесь, в углу. Сейчас ты в безопасности. Я буду с тобой через минуту.
— Не надо, Чарли, не надо! — пробормотала я, когда он повернулся, чтобы уйти от меня.
Но он был глух к моим мольбам и вышел из беседки. Из того положения,
в которое он меня усадил, я не видела ни его, ни его противника, но слышала
каждое произнесённое слово.
— Ах ты, негодяй! — произнёс голос, в котором я с трудом узнала голос
моего возлюбленного. — Так вот почему ты направил меня по ложному пути?
— Именно поэтому, — ответил иностранец с лёгким безразличием.
— И вот как ты отплатил за наше гостеприимство, проклятый негодяй!
— Да, мы развлекались в вашей красивой беседке.
— Мы? Ты всё ещё на моей земле и мой гость, и мне приходится держать
себя в руках, но, клянусь небом...
Чарли теперь говорил очень тихо и с придыханием.
— Почему вы ругаетесь? В чём дело? — спросил мягкий голос Октавиуса
Гастера.
— Если ты осмелишься связать имя мисс Андервуд с этим делом и намекнуть, что...
— Намекнуть? Я ни на что не намекаю. То, что я говорю, я говорю открыто,
чтобы все слышали. Я говорю, что эта целомудренная девушка сама попросила...
Я услышал звук тяжелого удара и громкий скрежет гравия.
У меня не было сил подняться, и я только сжала руки в кулаки, издав слабый крик.
— Ах ты, отродье! — прокричал Чарли. — Скажи это ещё раз, и я заткну
тебе рот на веки вечные!
Наступила тишина, а затем я услышал, как Гастер говорит хриплым, странным голосом.
— Вы ударили меня! — воскликнул он. — У меня кровь на губе!
— Да, я ударю тебя еще раз, если, не дай бог, ты снова появишься в этих краях со своим проклятым лицом. Не смотри на меня так! Неужели ты думаешь,
что твои фокусы могут меня напугать?
Непонятный страх охватил меня, когда мой возлюбленный произнёс эти
слова. Я, пошатываясь, поднялась на ноги и посмотрела на них, прислонившись
к дверному проему для поддержки.
Чарли стоял прямо и вызывающе, высоко подняв свою молодую голову, как
человек, который гордится делом, за которое сражается.
Напротив него стоял Октавиус Гастер и смотрел на него с поджатыми губами и злобным взглядом безжалостных глаз. Кровь обильно текла из глубокой

368

артур конан дойл

раны на его губе и запятнала зеленый галстук и белый жилет. Он заметил меня,
как только я вышла из беседки.
— Ха-ха! — воскликнул он с демоническим взрывом смеха. — Она идёт!
Невеста! Она идёт! Освободите место для невесты! О, счастливая пара, счастливая пара!
И с очередным приступом безумного смеха он повернулся и исчез за осыпающейся стеной сада с такой быстротой, что мы не успели понять, как он это
сделал.
— О, Чарли, — сказала я, когда мой возлюбленный вернулся ко мне, — ты
сделал ему больно!
— Сделал ему больно? Я надеюсь, что так оно и есть! Пойдём, дорогая, ты
напугана и устала. Он ведь не причинил тебе вреда, верно?
— Нет, но мне очень дурно и плохо.
— Пойдём, мы вместе немедленно отправимся к дому. Негодяй! Это было
очень хитро спланировано, и преднамеренно. Он сказал мне, что видел тебя
у реки, и я пошёл туда, но встретил молодого Стоукса, сына сторожа, возвращавшегося с рыбалки, и он сказал мне, что там никого нет. Когда Стоукс сказал
это, у меня в голове сразу промелькнула тысяча всяких мыслей, и я в одно мгновение так уверился в злодействе Гастера, что изо всех сил побежал к беседке.
— Чарли, — сказала я, цепляясь за руку моего возлюбленного, — я боюсь,
что он каким-нибудь образом причинит тебе вред. Ты видел выражение его глаз
перед тем, как он перепрыгнул через стену?
— Тьфу на него! — сказал Чарли. — У всех этих иностранцев есть манера
хмуриться и сверкать глазами, когда они злятся, но это никогда не приводит
к серьезным последствиям.
— И все же я его боюсь, — печально сказала я, когда мы вместе поднимались по ступенькам, — и мне жаль, что ты его ударил.
— Мне тоже, — ответил Чарли, — ведь он был нашим гостем, несмотря
на свою грубость. Однако, как говорит повар в «Пиквике», дело сделано,
и ничего не поделаешь, и действительно, это было больше, чем могли вынести
плоть и кровь.
Я должна быстро пробежаться по событиям следующих нескольких дней.
Для меня, по крайней мере, это был период абсолютного счастья. С уходом
Гастера с моей души словно сползла туча, и депрессия, которая тяготила всех
домочадцев, полностью исчезла.
Я снова стала той легкомысленной девушкой, какой была до появления
иностранца. Даже полковник не стал оплакивать его отсутствие из-за всепоглощающего интереса к предстоящему турниру, в котором участвовал его сын.
Это была главная тема нашего разговора, и джентльмены свободно предлагали ставки на успех команды из Роборо, хотя никто не был настолько беспринципным, чтобы, принимая их, надеялся на успех противников.
Джек Дасеби смотался в Плимут и заключил пари с несколькими офицерами морской пехоты, причем сделал это столь необычным образом, что мы по-

победный выстрел

369

считали, что в случае победы добровольцев из Роборо он потеряет семнадцать
шиллингов, а в случае другой развязки окажется вовлеченным в безнадежные
обязательства.
Мы с Чарли молчаливо договорились не упоминать имя Гастера и никоим
образом не вспоминать о произошедшем в саду.
На следующее утро после сцены в беседке, Чарли послал слугу в комнату
шведа с инструкциями собрать все вещи, которые он там найдет, и оставить их
в ближайшей гостинице.
Однако оказалось, что все вещи Гастера уже вывезены, хотя, как и когда —
для слуг было полной загадкой.
Я знаю мало мест, более привлекательных, чем стрельбище в Роборо. Долина, на которой оно расположено, имеет длину около полумили
и идеально ровную поверхность, так что мишени можно было располагать на расстоянии от двух до семисот ярдов, причем дальние мишени
были видны просто, как белые точки на фоне зелени, поднимающихся
позади холмов.
Сама долина является частью огромной болотистой пустоши, и её склоны,
постепенно поднимаясь вверх, теряются в бескрайних суровых просторах. Её
симметричность наводит на мысль о том, что какой‑то древний великан титаническим ковшом для сыра сделал здесь выемку, но эта попытка убедила его
в полной никчёмности почвы.
Можно даже предположить, что он уронил презренный образец в конец
сделанной им выемки, потому что там было значительное возвышение, с которого стрелки должны были вести огонь. Туда мы и отправились в тот насыщенный событиями день.
Наши противники прибыли на стрельбище раньше нас, прихватив с собой
значительное число морских и военных офицеров, а длинная вереница неприметных автомобилей свидетельствовала о том, что многие добропорядочные
жители Плимута воспользовались возможностью устроить прогулку для своих
жен и семей по вересковым пустошам.
На вершине холма было возведено ограждение для дам и почетных гостей,
которое вместе с шатром и палатками с закусками создавало оживленную атмосферу.
Окрестные жители собрались в полном составе и с азартом ставили свои
полукроны на местных чемпионов, а гости на вояк из Плимута.
Через всю эту суету и неразбериху нас благополучно провёл Чарли, которому помогали Джек и Тревор, и в конце концов усадил нас на что-то вроде
простейшей зрительской площадки, с которой мы могли спокойно наблюдать
за происходящим.
Однако вскоре мы были настолько поглощены великолепным окружающим
видом, что совершенно перестали обращать внимание на ставки, толкотню
и болтовню толпы перед нами.

370

артур конан дойл

Вдали на юге виднелся голубой дымок Плимута, вьющийся в спокойном
летнем воздухе, а за ним — огромное море, простирающееся до самого горизонта, темное и бескрайнее, за исключением тех мест, где какая-нибудь капризная волна покрывала его полосой пены, словно бунтуя против величественного
спокойствия природы.
От Эддистоуна до стрельбища длинная изрезанная линия Девонширского
побережья лежала перед нами, как карта.
Я всё ещё пребывала в восхищении, когда голос Чарли прозвучал у меня
над ухом.
— Лотти, — сказал он, — похоже, состязания тебя ничуть не интересуют?
— О, нет, дорогой, — ответила я. — Но окружающий пейзаж такой красивый, а море всегда было моей слабостью. Подойди, сядь сюда и расскажи
мне всё о правилах турнира и о том, как узнать, выигрываешь ты или проигрываешь.
— Я только что объяснял это, — ответил Чарли. — Но я повторю это ещё
раз для тебя.
— Давай, милый, — согласилась я и устроилась поудобнее, чтобы запомнить, выучить и усвоить.
— Итак, — начал Чарли, — с каждой стороны соревнуются по десять человек. Мы стреляем поочередно: сначала один стрелок из нашей команды, потом
один из их, и так далее по очереди — поняла?
— Да, я это понимаю.
— Сначала мы стреляем с расстояния в двести ярдов — это самые близкие
мишени из всех. Мы делаем по пять выстрелов в каждую из них. Затем мы делаем пять выстрелов в те мишени, что находятся на расстоянии пятисот ярдов
— вон те, что посередине, и в завершение стреляем по мишеням на семьсот
ярдов — вон там, на склоне холма. Выигрывает тот, кто наберет больше всего
очков. Сейчас всё понятно?
— О да, оказывается это очень просто, — ответила я.
— Ты знаешь, что такое «яблочко»? — спросил мой милый.
— Это что-то вроде каких-то конфет, да? — рискнула предположить я.
Чарли, казалось, был поражен степенью моего невежества.
— «Яблочко», — сказал он, — это кружок в центре мишени. Если попадёшь в него, засчитывается пять очков. Вокруг него нарисовано кольцо, и если
попадёшь внутрь него, — оно называется «центр», — то засчитывается четыре
очка. Снаружи есть ещё одно кольцо, называется «внешним», попадание туда
даёт только три очка. Ты можешь определить, куда попали, потому как маркер
выставляет цветной диск.
— Теперь всё понятно, — сказала я с энтузиазмом. — Вот что я скажу тебе,
Чарли — я при каждом выстреле буду отмечать результат на листке бумаги,
и тогда я всегда буду знать, как идут дела у Роборо!
— Лучше и не придумаешь, — рассмеялся он и пошёл собирать свою команду, так как колокол возвестил о начале состязания.

победный выстрел

371

Не успели расчистить площадку, как послышались взмахи флажков и крики, а затем я увидела небольшую группу людей в красных мундирах, лежащих
на лужайке, в то время как такая же группа, в сером, заняла свою позицию слева от них.
«Бах!» — раздался выстрел, и голубой дым, клубясь, поднялся из травы.
Фанни взвизгнула, а я вскрикнула от восторга, потому что увидела, как
взлетел белый диск, означавший «яблочко», а выстрел был произведен стрелком из команды Роборо. Однако мой восторг был быстро развеян ответным
выстрелом, который принёс те же пять очков в актив воякам. Следующий выстрел — снова «яблочко». Противники тоже получили пять очков. В конце
состязания на первой дистанции каждая из сторон набрала сорок девять очков
из пятидесяти возможных, и вопрос о превосходстве остался нерешенным.
— Становится всё интереснее, — сказал Чарли, облокачиваясь на стойку.
— Через несколько минут мы начнем стрелять на пятьсот ярдов.
— О, Чарли, — воскликнула Фанни в сильном волнении, — что бы ты ни
делал — не вздумай промахнуться!
— Я не буду, если получится, — весело ответил Чарли.
— Ну ты, ведь, всегда попадал в «яблочко», — заметила я.
— Да, это просто, когда ты нацелен на успех. Но мы сделаем всё, что в наших силах, и большего нам не добиться. Среди соперников есть очень хорошие
стрелки на большие дистанции. Подойди-ка сюда, Лотти, на минутку.
— В чём дело, Чарли? — спросила я, когда он отвёл меня подальше от
остальных. По выражению его лица я понял, что его что-то беспокоит.
— Видишь его, — проворчал мой жених. — Какого чёрта он сюда приперся? Я надеялся, что мы видели его в последний раз!
— Кого? — спросила я, чувствуя смутную тревогу в сердце.
— Вон там стоит этот чертов швед, Гастер!
Я проследила за направлением взгляда Чарли, и, действительно, на небольшом пригорке, недалеко от того места, где лежали стрелки, стояла высокая, напряженная фигура иностранца.
Казалось, он совершенно не замечал, что его необычная внешность и отвратительное лицо вызывают у окружавших его дородных фермеров такое же чувство, что и у нас, и только поворачивал свою длинную шею то в одну, то в другую сторону, как будто искал кого‑то.
Когда мы наблюдали за ним, его взгляд вдруг остановился на нас, и мне
показалось, что даже на таком расстоянии я увидела, как судорога ненависти
и торжества пробежала по его мертвенно-бледному лицу.
Странное предчувствие охватило меня, и я обеими руками схватила руку
моего возлюбленного.
— О, Чарли, — воскликнула я, — не возвращайся к стрельбе! Скажи, что
ты болен, придумай какой-нибудь предлог и пошли отсюда!
— Глупости, детка! — сказал он, от души смеясь над моими страхами. —
Почему, чёрт возьми, ты его боишься?

372

артур конан дойл

— Не знаю! — ответила я.
— Не будь такой глупой, дорогая. Можно подумать, что он полубог, если
послушать, как ты о нём говоришь. Ну вот, уже звонит колокол, и мне пора идти.
— Ну, обещай, по крайней мере, что не подойдёшь к нему? — воскликнула
я, следуя за ним.
— Хорошо, хорошо! — сказал он.
И мне пришлось довольствоваться этой маленькой уступкой.
Состязание на дистанции пятьсот ярдов было напряженным и захватывающим. Некоторое время наша команда лидировала с перевесом в пару очков,
но серия точных попаданий одного из самых метких стрелков соперника перевернула ход поединка.
В конце концов, выяснилось, что мы уступаем три очка — результат, который был встречен одобрительными возгласами представителей Плимута, а также недовольными лицами и мрачными взглядами обитателей окрестных мест.
В течение всего этого турнира Октавиус Гастер оставался совершенно неподвижным на вершине холма, на котором он первоначально занял свою позицию.
Мне показалось, что он мало что понимает в происходящем, так как его
лицо было отвернуто от стрелков, и он, казалось, вглядывался вдаль.
Один раз я увидела его профиль, и мне показалось, что его губы быстро
шевелятся, словно в молитве, но, может быть, меня обманул струящийся жаркий воздух бабьего лета. Впрочем, таково было моё впечатление на тот момент.
И вот наступил этап состязаний на самой длинной дистанции, который
должен был решить исход матча.
Команда добровольцев из Роборо уверенно взялись за дело — наверстывая
упущенное, а вояки в красном, похоже, не собирались упускать свой шанс из-за
чрезмерной самоуверенности.
По мере того, как раздавался выстрел за выстрелом, возбуждение зрителей
становилось настолько велико, что они столпились вокруг стрелков, восторженно приветствуя каждое попадание в «яблочко».
Мы сами были настолько заражены общей эпидемией, что покинули свою
тихую гавань и безропотно подчинились толкающейся и грубой толпе, чтобы
поближе познакомиться с участниками турнира и их деяниями.
Военных было семнадцать, а добровольцев — шестнадцать, и уныние местных жителей было велико.
Однако после того, как они сравнялись, имея по двадцать четыре очка, ситуация для местных изменилась к лучшему, а благодаря уверенной стрельбе
команды из Роборо, их счёт вырос до тридцати двух против тридцати у соперников.
Однако нужно было еще наверстать три очка, потерянные на предыдущем
рубеже.
Счет постепенно увеличивался, и обе стороны прилагали отчаянные усилия, чтобы вырвать победу.

победный выстрел

373

Наконец, по толпе пробежала волна возбуждения, когда стало известно, что
выстрелил последний стрелок в красном мундире, в то время как у нас остался
ещё один выстрел, и что плимутцы лидируют на четыре очка.
Даже наши неспортивные умы были приведены в состояние всепоглощающего возбуждения характером наступившего кризиса.
Если последний представитель нашего провинциального местечка сможет
попасть в яблочко, то турнир будет выигран.
Серебряный кубок, слава, деньги наших болельщиков — всё зависело от
этого единственного выстрела.
Читатель поймёт, что мой интерес ничуть не уменьшился, когда, вытянув
шею и встав на цыпочки, я увидела, как мой Чарли спокойно вставляет патрон
в винтовку, и поняла, что именно от его мастерства зависела честь Роборо.
Думаю, именно это и придало мне сил так энергично протискиваться сквозь
толпу, что я оказалась практически в первом ряду, откуда открывался отличный
обзор происходящего.
По обе стороны от меня стояли два огромных фермера, и пока мы ждали
решающего выстрела, я не могла не прислушаться к разговору, который они
вели у меня над головой.
— Смотри, как он уродлив, — сказал один из них.
— Да, и не говори, — сердечно согласился другой.
— Приглядись к нему внимательно.
— Будь я проклят, если у него не капает пена из рта, как у собаки фермера
Уотсона, которая сдохла, обезумев от водобоязни.
Я обернулась, чтобы посмотреть на объект этих лестных комментариев,
и мой взгляд упал на доктора Октавиуса Гастера, о присутствии которого я совершенно забыла в своем волнении.
Его лицо было повёрнуто ко мне, но он, очевидно, не видел меня, потому
что его взгляд с непоколебимой настойчивостью был устремлен в точку, находящуюся, по-видимому, на полпути между далёкими мишенями и им самим.
Я никогда не видела ничего, что могло бы сравниться с необычайной сосредоточенностью этого взгляда, из-за чего его глазные яблоки казались выпученными, а зрачки сузились до предельно возможной величины.
Пот обильно струился по его мертвенно-бледному лицу, и, как заметил
фермер, в уголках его рта виднелись следы пены. Челюсти были сжаты, словно
от какого-то яростного усилия воли, потребовавшего всей энергии его души.
До самой моей смерти вид этого отвратительного лица никогда не изгладится из моей памяти и не перестанет преследовать меня в моих снах.
Я вздрогнула и отвернулась в тщетной надежде, что, возможно, фермер прав
и причиной всех причуд этого необыкновенного человека было психическое
заболевание.
Глубокая тишина воцарилась вокруг, когда Чарли, зарядив свою винтовку,
весело передернул затвор и улегся на отведенное ему место.
— Целься точно, мистер Чарльз, сэр, целься точно!

374

артур конан дойл

Проходя мимо, я услышала шепот старого Макинтоша, сержанта-добровольца.
— Холодная голова и твердая рука — вот что помогает, сэр!
Мой возлюбленный улыбнулся седовласому добровольцу, и продолжил
смотреть на мишень сквозь прицел в тишине, в которой был отчётливо слышен
слабый шелест ветерка среди травинок.
Больше минуты он не отрывался от своей цели. Казалось, его палец нажал
на спусковой крючок, и все взгляды были прикованы к далекой цели, но он
вдруг вместо того, чтобы выстрелить, шатаясь, поднялся на колени, оставив
оружие на земле.
К всеобщему удивлению, его лицо было смертельно бледным, а на лбу выступил пот.
— Послушайте, Макинтош, — сказал он странным, задыхающимся голосом, — там на полпути к мишени, никого нет, случайно?
— Там, сэр? Нет, ни души, сэр, — ответил изумленный сержант.
— Вон там, дружище, вон там! — воскликнул Чарли с неистовой энергией,
хватая его за руку и указывая в направлении мишени. — Разве ты не видишь
его там, стоящего прямо на линии огня?
— Там никого нет! — раздалось из толпы.
— Там никого нет? Ну, наверное, мне показалось, — сказал Чарли, медленно проводя рукой по лбу. — И всё же я мог бы поклясться… Дай-ка мне
винтовку!
Он снова лег и, устроившись поудобнее, медленно поднял оружие к глазам. Не успел он взглянуть сквозь прицел, как снова вскочил с громким криком.
— Вот! Говорю вам, я вижу его! Человек, одетый в форму добровольца,
и очень похожий на меня самого — вылитый я. Это что, какой‑то заговор? —
гневно оглядев толпу, он продолжил, — вы хотите сказать, что никто из вас
не видит человека, похожего на меня, на пути к мишени, и менее чем в двухстах ярдах от меня?
Я должна была бы броситься к Чарли, если бы не знала, как он ненавидит
женское вмешательство и всё, что приближается к драме. Я могла только молча
слушать его странные дикие слова.
— Я протестую против этого! — сказал вышедший вперед офицер.— Этот
джентльмен должен либо выстрелить, либо мы уведем наших людей с поля
и объявим о победе.
— Я застрелю его! — вскрикнул бедный Чарли.
— Обманщик!
— Чушь собачья!
— Ну так пристрели его! — раздались крики из толпы.
— Дело в том,— прошептал один из военных, стоявших передо мной, другому, — что у молодого парня нервы не выдержали, и он это чувствует и пытается отступить.

победный выстрел

375

Непонятливый молодой лейтенант в тот момент даже не подозревал, как
жаждет протянуться к нему женская рука и дать ему звонкую пощечину.
— Это трехзвездочный бренди «Мартелл», вот что это такое, — прошептал другой. — «Черти», наверное, ему мерещатся! Я их сам видел, и знаю, как
это выглядит.
Это замечание было слишком сложным для моего понимания, иначе говорящий рисковал бы так же, как и его предшественник.
— Ну, так вы будете стрелять или нет? — закричало несколько голосов.
— Да, я выстрелю, — простонал Чарли, — я прострелю его насквозь! Это
убийство, настоящее убийство!
Я никогда не забуду измученный взгляд, которым он окинул толпу.
— Я целюсь сквозь него, Макинтош, — пробормотал он, ложась на траву
и в третий раз поднимая ружье к плечу.
Последовало мгновение напряженного ожидания, вспышка пламени, раздался выстрел и радостные крики, которые эхом разнеслись по пустоши и, возможно, были услышаны в соседней деревне.
— Молодец, парень, молодец! — закричала сотня искренних голосов девонширцев, когда маленький белый диск показался на щите маркера, возвещая
о том, что матч выигран. — Молодец, парень! Это мистер Пиллар из Тойнби-Холла. Давайте подбросим его и отвезем его домой, ради чести Роборо.
Давайте, ребята! Почему он лежит на траве? Очнитесь, сержант Макинтош.
Что с вами? А? Что?
В толпе воцарилась мертвая тишина, а затем тихий недоверчивый ропот,
сменившийся жалостливым шепотом:
— Оставьте её в покое, бедная девушка, предоставь её самой себе! — и затем снова воцарилась тишина, нарушаемая женскими стонами и короткими,
быстрыми криками отчаяния.
Ибо, читатель, мой Чарли, мой прекрасный, храбрый Чарли, лежал холодный и мёртвый на земле, всё ещё сжимая винтовку в окоченевших пальцах.
Я слышала добрые слова сочувствия. Я слышала надломленный горем голос лейтенанта Дасеби, умолявшего меня сдержать свое горе, и чувствовала его
руку, когда он бережно поднимал меня от тела моего бедного юноши. Я могу
вспомнить только это, и ничего больше, до самого выздоровления, когда я очнулась в больничной палате в Тойнби-Холле и узнала, что с того ужасного дня
прошло три беспокойных, полные бреда недели.
Постойте! Неужели я больше ничего не помню?
Иногда мне кажется, что да. А иногда мне кажется, что я могу вспомнить
какой-то ясный промежуток времени среди моих метаний. Кажется, я смутно
помню, как моя добрая сиделка вышла из комнаты, как в приоткрытое окно
заглянуло исхудалое бескровное лицо и как я услышала голос, который сказал:
«Я расправился с твоим прекрасным женихом, и мне ещё предстоит расправиться с тобой». Слова возвращаются ко мне со знакомым звуком, как будто
они уже звучали в моих ушах, но, возможно, это был всего лишь сон.

артур конан дойл

376

— И это всё? — спросите вы. — Именно за это истеричная женщина разыскивает в газетных колонках объявлений безобидного учёного! На этом
ничтожном доказательстве она намекает на преступления самого чудовищного характера!
Что же, я не могу ожидать, что всё это поразит вас так же, как поразило
меня. Могу лишь сказать, что, если бы я оказалась на мосту, на одном конце
которого стоял Октавиус Гастер, а на другом — самый безжалостный тигр,
который когда-либо бродил в индийских джунглях, я бы бросилась к дикому
зверю за защитой.
Что касается меня, то моя жизнь разбита вдребезги. Мне всё равно, как
скоро она закончится, но, если мои слова не позволят этому человеку войти
ни в одну честную семью, я написала всё это не напрасно.
«Через две недели после написания этой истории моя бедная дочь пропала.
Все поиски не увенчались успехом. Носильщик на вокзале утверждает, что видел,
как молодая девушка, похожая на неё по описанию, садилась в вагон первого класса
с высоким худым джентльменом. Однако слишком нелепо предполагать, что она
могла сбежать после недавнего горя, не вызвав у меня никаких подозрений. Детек‑
тивы, однако, работают над разгадкой.
ЭМИЛИ АНДЕРВУД».

КАПИТАН «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЫ»

11 сентября. 81°40' северной широты, 2° восточной долготы, кругом огромные ледяные поля. Ледяное поле, простирающееся к северу от нас и к которому
прикреплен наш ледовый якорь, навскидку не меньше обычного английского
графства. Справа и слева до горизонта простираются такие же сплошные льды.
Сегодня утром помощник капитана доложил, что к югу появились признаки
пакового льда. Если он окажется достаточно толстым, чтобы помешать нашему
возвращению, мы окажемся в опасном положении, так как припасы, как я слышал, уже несколько истощились. Приближается зима, а с ней и полярная ночь.
Сегодня утром я увидел звезду, мерцающую прямо над нами, первую с начала мая. Среди команды наблюдается значительное недовольство, многие
стремятся вернуться домой, чтобы успеть к сезону сельди, когда труд на шотландском побережье всегда стоит дорого. Пока их недовольство выражается
лишь в угрюмых лицах и мрачных взглядах, но сегодня днём я услышал от второго помощника, что они собираются послать депутацию к капитану, чтобы
выразить своё недовольство. Я очень беспокоюсь, как он это воспримет, так
как он человек вспыльчивый и очень болезненно относится ко всему, что касается ущемления его прав. Я рискну после ужина сказать ему несколько слов по
этому поводу. Он спокойно воспринимает мои слова, но, если бы он услышал
подобное от другого члена экипажа, он пришёл бы в неописуемую ярость. По
правому борту виден остров Амстердам, расположенный в северо-западной
части Шпицбергена, — изрезанная линия вулканических скал, пересеченная
белыми швами, которые представляют собой ледники. Любопытно думать, что
в настоящий момент, вероятно, нет человека ближе к нам, чем люди в датских
поселениях на юге Гренландии — добрых девятьсот миль по прямой. Капитан
берёт на себя большую ответственность, когда рискует судном в таких обстоятельствах. Ни один китобой никогда не оставался в этих широтах до столь
позднего времени года.
9 часов вечера. Я поговорил с капитаном Крейги, и, хотя результат вряд ли
можно назвать удовлетворительным, я обязан сказать, что он выслушал меня

378

артур конан дойл

очень спокойно и даже с почтением. Когда я закончил, он напустил на себя ту
железную решимость, которую я часто замечал на его лице, и несколько минут
быстро расхаживал по узкой каюте. Сначала я испугался, что серьёзно обидел
его, но он развеял эту мысль, снова сев и положив руку на мою плечо жестом,
почти похожим на легкое обращение. В его диковатых темных глазах была такая глубина мягкости, которая меня изрядно удивила.
— Послушайте, доктор,— сказал он,— я сожалею, что вообще взял вас с собой, — действительно сожалею, — и я бы сию минуту отдал пятьдесят фунтов,
чтобы увидеть вас стоящим в безопасности на набережной Данди. На этот раз
у меня всё складывается, как нельзя лучше. К северу от нас есть киты. Как вы
смеете качать головой, сэр, когда я говорю вам, что видел их в бинокль?
Это было сказано во внезапном приступе ярости, хотя я не подавал признаков сомнения.
— Двадцать две рыбины за несколько минут, я не видел такого за всю
жизнь, и ни одной меньше десяти футов 1. Как вы думаете, доктор, смогу ли
я покинуть это место, когда между мной и моей судьбой остается только одна
адская полоска льда? Если завтра подует северный ветер, мы сможем заполнить
трюмы и уплыть, прежде чем нас настигнет мороз. Если подует с юга — что же,
я полагаю, что людям достаточно платят за то, что они рискуют жизнями, а что
касается непосредственно меня, то это не имеет большого значения, потому что
с «тем» миром меня связывает нечто большее, чем с этим. Хотя, признаюсь,
мне вас жаль. Жаль, что я не взял старину Ангуса Тейта, который был со мной
в прошлом плавании, потому что по нему никто не будет скучать, а вы… Вы
ведь как‑то сказали, что помолвлены?
— Да, — ответил я, щелкнув пружинкой медальона, висевшего у меня на
цепочке, и протянув ему маленькую виньетку с изображением Флоры.
— Будьте вы прокляты! — завопил он, вскакивая со своего места, и даже
его борода зашевелилась от гнева. — Что мне ваше счастье? Что я имею с ним
общего, что вы должны болтать этой фотографией у меня перед глазами?
Я уже подумал, что он сейчас ударит меня в бешенстве, но он с очередным
проклятием распахнул дверь каюты и выскочил на палубу, оставив меня в изумлении от его необычайной агрессивности. Впервые за всё время он проявил ко мне что‑то, кроме вежливости и доброты. Пока я пишу эти строки,
я слышу, как он взволнованно вышагивает туда-сюда по палубе у меня над
головой.
Я хотел бы дать характеристику этого человека, но мне кажется самонадеянным пытаться изложить её на бумаге, когда в моей голове есть лишь смутное и неопределённое представление о нём. Несколько раз мне казалось, что
я уловил ключ к разгадке, который мог бы объяснить его сущность, но я был
разочарован тем, что он представал в новом свете, который разрушал все мои
предыдущие выводы. Возможно, ни один человеческий глаз, кроме моего соб¹

Китобои измеряют кита не по длине его тела, а по длине китового уса.

капитан «полярной звезды»

379

ственного, никогда не остановится на этих строках, но в качестве психологического исследования я попытаюсь оставить некоторые записи о капитане Николасе Крейги.
Внешний облик человека обычно позволяет судить о его душе. Капитан —
высокий, хорошо сложенный мужчина, со смуглым красивым лицом, с любопытной манерой подрагивать конечностями, что может быть как следствием
нервозности, так и просто результатом чрезмерной энергии. Подбородок и всё
лицо мужественны и решительны, но глаза являются отличительной чертой его
лица. Они очень темного орехового цвета, живые и азартные, с необычной смесью безрассудства и чего-то еще, что, как мне иногда казалось, больше похоже
на страх, чем на какую-либо другую эмоцию. Обычно преобладало первое, но
иногда, и особенно когда он был задумчив, выражение страха распространялось
и углублялось до тех пор, пока не придавало новый характер всему его облику.
Именно в такие моменты он больше всего подвержен бурным приступам гнева,
и он, кажется, осознаёт это, так как я знаю, что он запирается у себя в каюте,
чтобы никто не мог войти к нему, пока не пройдет его мрачный час. Он плохо
спит, и я слышал, как он кричал ночью, но его каюта находится на некотором
расстоянии от моей, и я никогда не мог разобрать слов, которые он произносит.
Это одна из черт его характера, и самая неприятная. Я заметил это только благодаря тесному общению с ним, когда мы были вместе день за днем.
В остальном он приятный собеседник, начитанный и занятный, и самый галантный моряк, какой когда‑либо ступал по палубе. Я не забуду, как он управлял кораблем, когда мы попали в шторм среди обломков льда в начале апреля.
Я никогда не видел его таким неунывающим и даже весёлым, как в ту ночь, когда он расхаживал взад и вперед по мостику под сверкание молний и завывание
ветра. Он несколько раз говорил мне, что мысль о смерти была для него приятной, что печально для молодого человека. Ведь ему не больше тридцати, хотя
его волосы и усы уже слегка поседели. Видимо, какое‑то большое горе настигло
его и омрачило всю его жизнь. Возможно, я был бы таким же, если бы потерял
свою Флору — Бог знает! Думаю, если бы не она, мне было бы всё равно, какой
ветер будет дуть завтра — северный или южный.
Я слышу, как он спускается по лестнице и запирается в своей каюте, что
показывает, что он всё ещё не в духе. Итак, в постель, как сказал бы старина
Пепис, потому что свеча догорает (мы должны пользоваться ими, так как рано
темнеет), а стюард уже лёг спать и нет надежды на еще одну.
12 сентября. Сегодня спокойный, ясный день, и мы по-прежнему занимаем
то же положение. Ветер дует с юго-востока, но очень слабый. Капитан в лучшем
расположении духа и за завтраком извинился передо мной за свою грубость.
Однако он всё ещё выглядит несколько мрачно, и в его глазах сохраняется тот
дикий взгляд, который у горца означал бы, что он «обречён на смерть» — по
крайней мере, так заметил мне наш главный механик, а среди кельтской части
нашего экипажа он пользуется определенной репутацией провидца и предсказателя

380

артур конан дойл

Странно, что суеверие настолько овладело этой твердолобой и практичной народностью. Я не мог бы поверить, до какой степени оно распространено, если бы не наблюдал сам. В этом плавании у нас была настоящая эпидемия этого заболевания, вплоть до того, что я был вынужден выдавать порции
успокоительных и нервно‑тонизирующих средств вместе с субботней порцией
грога. Первым симптомом стало появление, вскоре после отплытия с Шетландских островов, жалобы рулевых на то, что они слышат жалобные крики
и вопли вслед кораблю, как будто что‑то преследует его и не может догнать. Эта
выдумка сохранялась на протяжении всего плавания, и в темные ночи в начале
лова тюленей только с большим трудом удавалось уговорить людей выполнить
свою работу. Несомненно, они слышали либо скрип рулевых цепей, либо крик
какой‑нибудь пролетающей мимо морской птицы. Меня несколько раз поднимали с постели, чтобы я прислушался, но вряд ли стоит говорить, что я так
и не смог различить ничего необычного.
Впрочем, парни настолько абсурдно уверены в этом, что спорить с ними
безнадежно. Однажды я заговорил об этом с капитаном, но, к моему удивлению, он отнесся к этому очень серьёзно и, похоже, был сильно встревожен тем,
что я ему рассказал. Мне казалось, что он, по крайней мере, должен быть выше
таких вульгарных заблуждений.
Все эти разговоры о суевериях позволили мне узнать, что мистер Мэнсон,
наш второй помощник, видел прошлой ночью привидение — или, по крайней мере, говорит, что видел, что, конечно, одно и то же. Очень приятно найти какую‑нибудь новую тему для разговора после вечной череды разговоров
о медведях и китах, которые велись на протяжении многих месяцев. Мэнсон
клянется, что на корабле водятся привидения, и что он не остался бы на нем
ни дня, если бы у него было куда бы уйти. Он действительно очень напуган,
и мне пришлось дать ему утром хлорал и бромид калия, чтобы успокоить его.
Он очень возмутился, когда я предположил, что накануне вечером он выпил
лишнюю рюмку, и мне пришлось выслушать его, сохраняя как можно более серьезное выражение лица во время его рассказа, который он, конечно, излагал
очень прямолинейно и как ни в чём не бывало.
— Я стоял на мостике, — сказал он, — около четырех склянок ночной
вахты, как раз, когда ночь самая тёмная. Луна светила неярко, её заслоняли
облака, так что далеко от корабля ничего не было видно. Джон МакЛеод, гарпунер, пришел на корму с фока и сообщил о странном шуме в носовой части
правого борта.
Я пошел на корму, и мы оба услышали звук, иногда похожий на плач ребёнка, а иногда на крик девушки, страдающей от боли. Я семнадцать лет провёл
в море и никогда не слышал, чтобы тюлень, старый или молодой, издавал подобные звуки. Когда мы стояли на фоке, луна вышла из-за тучи, и мы оба увидели белую фигуру, двигавшуюся по ледяному полю в том же направлении, откуда
мы слышали крики. На некоторое время мы потеряли её из виду, но она снова
появилась по левому борту, и мы смогли различить эту фигуру, как тень на льду.

капитан «полярной звезды»

381

Я послал на корму за ружьями, а мы с МакЛеодом спустились вниз, думая,
что это возможно медведь. Когда мы спустились на лёд, я потерял Мак-Леода
из виду, но пошёл дальше в том направлении, где еще слышались крики. Я шёл
за ними с милю, а может быть, и больше, а потом, обогнув торос, вышел прямо
на его гребень, где стояло нечто и, кажется, ожидало меня. Я не знаю, что это
было. Но это был не медведь. Оно было высоким, белым и длинным, и если
это был не мужчина и не женщина, то я готов поспорить, что это было что‑то
ужасное. Я бросился к кораблю со всех ног, и был безумно рад, когда очутился
на борту. Я подписал контракт на выполнение своего долга на корабле, и на корабле я останусь, но после заката меня на льду больше не увидите.
Такова история второго помощника, изложенная, насколько я смог, его
собственными словами. Я полагаю, что, несмотря на его отрицание, он увидел
молодого медведя, вставшего на задние лапы, — такую позу они часто принимают, когда встревожены. В неясном свете это напоминало бы человеческую
фигуру, особенно для человека, нервы которого были уже несколько расшатаны. Что бы это ни было, но происшествие прискорбно, поскольку произвело
на экипаж крайне неприятное воздействие. Их взгляды стали более угрюмыми,
чем раньше, а недовольство — более открытым. Двойная обида — отстранение от промысла сельди и пребывание на корабле, которое они предпочитают
называть «судном с привидениями», может подтолкнуть их к необдуманным
поступкам. Даже гарпунщики, которые являются самыми старыми и стойкими
среди них, присоединяются к общему волнению.
Если не считать этой абсурдной вспышки суеверия, всё выглядит гораздо
веселее. Паковый лёд, который формировался к югу от нас, частично рассеялся,
а вода настолько теплая, что я могу предположить, что мы находимся в одном
из рукавов течения, которое проходит между Гренландией и Шпицбергеном.
Вокруг корабля обитает множество мелких медуз и морских котиков, а также
наблюдается обилие креветок, так что есть все шансы увидеть китов. Действительно, один из них был замечен около обеда, но в таком месте, что лодки не
могли следовать за ним.
13 сентября. На мостике состоялся интересный разговор со старшим помощником капитана мистером Милном. Похоже, что наш капитан — такая
же загадка для моряков и даже для владельцев судна, как и для меня. Мистер
Милн рассказал мне, что после возвращения из рейса, когда с командой судна
рассчитываются, капитан Крейги исчезает, и его больше не видят до наступления нового сезона, когда он спокойно заходит в контору и спрашивает, не
требуются ли его услуги. У него нет друзей в Данди, и никто не претендует на
то, что знаком с его ранней биографией. Его назначение на должность капитана полностью зависит от его мастерства, как моряка, а также от той репутации
храбрости и хладнокровия, которую он заслужил в должности помощника капитана, прежде чем ему доверили целый корабль. По общему мнению, он не
является шотландцем, а его имя — вымышленное. Мистер Милн считает, что
он посвятил себя китобойному промыслу только потому, что это самое опасное

382

артур конан дойл

занятие, которое можно выбрать, и что он всеми возможными способами ищет
смерти. Он привел несколько примеров, один из которых, если он правдив,
весьма любопытен. Однажды он не явился в контору, и вместо него пришлось
подбирать замену. Это было во время последней русско-турецкой войны. Когда весной следующего года он снова появился на корабле, у него была рана на
шее, которую он пытался скрыть своим шарфом. Верен ли вывод помощника
о том, что он участвовал в войне, или нет, я сказать не могу. Но это действительно странное совпадение.
Ветер меняется на восточный, но все еще очень слабый. Я думаю, что лед
сейчас ближе, чем вчера. Со всех сторон, насколько хватает глаз, простирается
одно широкое пространство безупречной белизны, нарушаемое лишь случайными разломами или темной тенью торосов. На юге — узкая полоса голубой
воды, которая является нашим единственным спасением, и которая с каждым
днем сужается. Капитан берёт на себя большую ответственность. Я слышал,
что с картошкой покончено и даже сухие бисквиты на исходе, но он сохраняет
все то же бесстрастное выражение лица и проводит большую часть дня в «вороньем гнезде», осматривая горизонт в бинокль. Его манера поведения очень
переменчива, и он, кажется, избегает моего общества, но повторения той жестокости, которую он проявил прошлой ночью, не последовало.
7.30 вечера. По моему глубокому убеждению, нами командует сумасшедший. Ничем другим нельзя объяснить необычайные причуды капитана Крейги.
Счастье, что я веду дневник этого рейса, так как он послужит нам оправданием в случае, если нам придётся применить к нему какие‑либо меры принуждения, на что я соглашусь только в крайнем случае. Любопытно, что именно
он сам предположил, что причиной его странного поведения является сумасшествие, а не просто эксцентричность. Около часа назад он стоял на мостике
и, как обычно, смотрел в свой бинокль, а я ходил по палубе. Большинство людей находилось внизу, за чаем, так как вахты в последнее время проводились
нерегулярно. Устав от прогулки, я прислонился к поручню и любовался неярким сиянием, отбрасываемым опускающимся солнцем на окружающие нас
огромные ледяные поля. Из задумчивости меня вывел хриплый голос у плеча,
и, обернувшись, я увидел, что капитан спустился и стоит рядом со мной. Он
смотрел на лёд с выражением, в котором боролись ужас, удивление и что‑то
похожее на радость. Несмотря на холод, по его лбу текли крупные капли пота,
и он был страшно взволнован.
Его конечности подергивались, как у человека на грани эпилептического
припадка, а черты лица у рта были напряженными и суровыми.
— Смотрите! — воскликнул он, схватив меня за запястье, но по-прежнему
не сводя глаз с далекого льда и медленно поворачивая голову в горизонтальном
направлении, как будто следуя за каким‑то объектом, который перемещался
в поле зрения. — Смотрите! Туда, смотрите, вон туда! Между торосами! Сейчас она выйдет из-за дальнего! Вы видите её — вы ДОЛЖНЫ её видеть! Она
ещё там! Летит от нас, Господи, улетает — всё, пропала!

капитан «полярной звезды»

383

Последние два слова он произнес шепотом, полным отчаянной боли, который никогда не изгладится из моей памяти. Цепляясь за канаты, он попытался
вскарабкаться на борт, как бы надеясь в последний раз взглянуть на уходящий
объект. Однако ему не хватило сил, и он, пошатываясь, прислонился к освещённому люку, где и остался стоять, тяжело дыша и обессилев. Его лицо было
таким мертвенно-бледным, что я ожидал, что он потеряет сознание, поэтому,
не теряя времени, отвёл его вниз по трапу и уложил на один из диванов в общей
каюте. Я налил ему немного бренди, поднёс к губам, и оно произвело на него
удивительное действие — вернуло кровь к его побелевшему лицу и успокоило
его трясущиеся конечности. Он приподнялся и, оглянувшись, чтобы убедиться, что мы одни, пригласил меня сесть рядом с ним.
— Вы видели это, да? — спросил он всё тем же приглушенным и потрясенным тоном, столь чуждым природе этого человека.
— Нет, я ничего не видел.
Его голова снова откинулась на подушки.
— Да.., без бинокля её нельзя было увидеть, — пробормотал он. — Он
просто не мог разглядеть её. Именно с помощью бинокля я увидел её, а потом
глаза — глаза моей любимой. Послушайте, док, не впускайте сюда стюарда. Он
подумает, что я сошёл с ума. Просто заприте дверь, ладно.
Я встал и сделал то, что он приказал.
Некоторое время он лежал молча, очевидно, погруженный в свои мысли,
а затем снова приподнялся и попросил еще бренди.
— Вы же не думаете, что я такой, правда, док? — спросил он, когда я убирал
бутылку обратно в шкафчик. — Скажите мне теперь, как мужчина мужчине,
вы думаете — я сумасшедший?
— Я думаю, что у вас есть какие-то мысли, — ответил я, — которые вас будоражат и причиняют немалый вред.
— Вот именно, дружище! — воскликнул он, и его глаза заблестели от действия бренди.— Много чего у меня на уме — очень много! И всё же я ещё могу
вычислить широту и долготу, могу обращаться с секстантом и логарифмами.
В суде вы не сможете доказать, что я сумасшедший, верно?
Было любопытно слышать, как этот человек, откинувшись на спинку дивана, хладнокровно рассуждает о своём здравомыслии.
— Может быть, и нет, — сказал я. — Но всё же я думаю, что вы поступите
мудро, если вернётесь домой как можно скорее и на какое-то время окунётесь
в спокойную жизнь.
— Домой, а? — пробормотал он с ухмылкой на лице. — Это слово значит для меня совсем другое, чем для вас, док. Для вас возвращение домой это
свадьба с Флорой — хорошенькой миленькой Флорой. Являются ли дурные
сны признаками безумия?
— Иногда, — ответил я.
— А что ещё? Какие первые симптомы?
— Боли в голове, шум в ушах, мельтешение перед глазами, галлюцинации…

384

артур конан дойл

— А что насчет последних? — перебил он. — Что вы называете галлюцинациями?
— Видеть то, чего нет, — это галлюцинации.
— Но она БЫЛА там! — простонал он про себя. — Она БЫЛА там!
И, поднявшись, он отпер дверь и медленными, неуверенными шагами направился в свою каюту, где, я не сомневаюсь, он пробудет до завтрашнего утра.
Его организм, по-видимому, испытал ужасное потрясение, что бы ему ни привиделось. Этот человек с каждым днем становится всё большей загадкой, хотя
я боюсь, что решение, которое он сам предложил, является правильным, и что
его рассудок повреждён. Я не думаю, что к его поведению причастны угрызения совести. Эта точка зрения популярна среди офицеров и, думаю, среди команды, но я не видел ничего, что могло бы её подтвердить. У него внешность
не грешника, а того, кто подвергся ужасным испытаниям судьбы, и его следует
считать скорее мучеником, чем преступником.
Сегодня ночью ветер переменился на южный. Помоги нам Бог, если он перекроет узкий проход, который является нашим единственным путем к спасению! Поскольку мы находимся на краю главного арктического ледяного покрова, или «барьера», как его называют китобои, любой ветер с севера разрушает
лед вокруг нас и позволяет нам спастись, в то время как ветер с юга вздымает
весь паковый лед позади нас и зажимает нас между двумя ледяными полями.
Боже, помоги нам, повторяю я еще раз!
14 сентября. Воскресенье, выходной день. Мои опасения подтвердились,
и тонкая полоска голубой воды на юге исчезла. Вокруг нас только огромные
неподвижные ледяные поля с их странными торосами и фантастическими гребнями. На их просторах царит гробовая тишина, наводящая ужас. Ни плеска
волн, ни криков чаек, ни скрипа парусов — одна глубокая вселенская тишина,
в которой ропот моряков, скрип сапог по белой блестящей палубе кажутся
несуразными и неуместными. Единственным нашим гостем был песец — редкое животное во льдах, но вполне обычное на суше. Но к судну он не подошел, а, осмотрев нас с расстояния, быстро скрылся во льдах. Такое поведение
было весьма любопытным, ведь они обычно ничего не знают о человеке и, будучи любознательными, настолько с ним свыкаются, что их легко поймать. Как
ни невероятно, но даже этот маленький инцидент произвел на экипаж плохое
впечатление.
— Этот дикий зверь смотрит на нас, и не видит ни тебя, ни меня — никого! — таков был комментарий одного из ведущих гарпунщиков, и остальные
кивнули в знак согласия.
Тщетно пытаться возражать против такого глупого суеверия. Они решили, что на корабле лежит проклятие, и ничто никогда не убедит их в обратном.
Капитан весь день оставался в уединении, за исключением получаса после
обеда, когда он вышел на палубу. Я заметил, что он не сводил глаз с того места,
где вчера было видение, и был вполне готов к повторению явления, но его не
последовало. Казалось, он не видел меня, хотя я стоял рядом с ним. Богослу-

капитан «полярной звезды»

385

жение, как обычно, читал главный механик. Любопытно, что на китобойных
судах всегда используется молитвенник Англиканской церкви, хотя ни среди
офицеров, ни среди команды нет ни одного прихожанина этой церкви. Вся
команда — или римские католики, или пресвитериане, причём первые преобладают. Поскольку используется обряд, чуждый и тем, и другим, ни один
из них не может жаловаться на то, что ему предпочитают другого, и слушают
службу с большим вниманием и благоговением, так что этой концепции есть
что предложить.
Великолепный закат, из-за которого огромные ледяные поля стали похожи
на озеро крови. Я никогда не видел более прекрасного и в то же время более
странного эффекта. Ветер меняет направление. Если он будет дуть двадцать
четыре часа с севера, то всё будет хорошо.
15 сентября. Сегодня день рождения Флоры. Милая девочка! Хорошо,
что она не может видеть своего мальчика, как она называла меня, заточенным
среди ледяных полей с сумасшедшим капитаном и запасом провизии лишь на
несколько недель. Без сомнения, она каждое утро просматривает список судов
в «Скотсмене», чтобы узнать, нет ли сообщений о нас с Шетландских островов. Я должен подавать пример людям и выглядеть веселым и беззаботным, но,
видит Бог, на сердце у меня порой очень тяжело.
Термометр сегодня показывает девятнадцать градусов по Фаренгейту. Ветра почти нет, а тот, что есть, дует с неблагоприятной стороны. Капитан в превосходном расположении духа — я думаю, он воображает, что видел ночью
какое‑то знамение или видение, бедняга. Рано утром он вошёл в мою каюту
и, наклонившись над моей койкой, прошептал:
— Это не было галлюцинацией, док, со мной всё в порядке!
После завтрака он попросил меня выяснить, сколько осталось еды, что мы
со вторым помощником и сделали. Оказалось даже меньше, чем мы ожидали.
На борту имеется полбака бисквитов, три бочки соленого мяса, очень ограниченный запас кофейных зерен и сахара. В запасном отсеке и в рундуках есть
много предметов «роскоши», таких как консервированные лосось, супы, баранина и т.д. Но на команду из пятидесяти человек их надолго не хватит. В кладовой есть два бочонка муки и неограниченный запас табака. В общем, всего
этого достаточно, чтобы продержаться на половинном рационе восемнадцать-
двадцать дней — на большее не хватит. Когда мы доложили о положении вещей капитану, он приказал собрать всех матросов на палубу и обратился к ним.
Я никогда не видел его в лучшем ракурсе. С его высокой, подтянутой фигурой
и смуглым оживленным лицом он казался человеком, рождённым для командования, и он обсуждал ситуацию в холодной матросской манере, которая показывала, что, осознавая опасность, он видит каждую лазейку для спасения.
— Ребята, — сказал он, — вы, конечно, считаете, что это я втянул вас в эту
передрягу, если это действительно передряга, и, возможно, некоторые из вас
затаили на меня за это злобу. Но вы должны помнить, что уже много сезонов
ни одно судно, приходящее сюда, не приносило столько денег, сколько наша

386

артур конан дойл

«Полярная звезда», и каждый из вас получал свою долю от прибыли. Вы можете спокойно оставлять своих жен, в то время как другие бедолаги возвращаются, чтобы найти своих барышень в приходе. До этого мы с вами уже предпринимали смелые начинания и преуспевали, так что теперь, когда мы попробовали
и потерпели неудачу, у нас нет причин сетовать на это. Если случится худшее,
мы сможем перебраться по льду и запастись тюленями, которые помогут нам
продержаться до весны. Однако до этого не дойдёт, потому что не пройдёт
и трех недель, как вы снова увидите шотландское побережье. В настоящее время каждый из нас вынужден питаться половинным пайком, делить всё поровну, не делая никому поблажек. Не падайте духом, и мы справимся с этим, как
справлялись со многими опасностями раньше.
Эти простые слова произвели на команду потрясающий эффект. Его прежняя непопулярность была забыта, а старый гарпунщик, которого я уже упоминал за его суеверие, трижды прокричал: «Ура!», к чему от души присоединились все матросы.
16 сентября. Ночью ветер переменился на северный, и лёд начал вскрываться. Люди находятся в хорошем настроении, несмотря на небольшой паёк,
на который их посадили. В машинном отделении поддерживается пар, чтобы
не было задержки, если представится возможность спастись. Капитан в приподнятом настроении, хотя и сохраняет то дикое выражение лица «обреченного на смерть», о котором я уже упоминал. Этот всплеск жизнерадостности
озадачивает меня больше, чем его прежняя мрачность. Я не могу его понять.
Кажется, я упоминал в начале этого дневника, что одна из его странностей заключается в том, что он никогда никому не разрешает входить в свою каюту,
и сам застилает себе постель и прибирается. К моему удивлению, сегодня он
вручил мне ключ и попросил спуститься туда и засечь время по его хронометру,
пока он будет измерять высоту солнца в полдень. Там обнаружилась маленькая
пустая каюта, в которой есть умывальник и несколько книг, но больше ничего
роскошного, кроме нескольких картин на стенах. Большинство из них — маленькие дешевые олеографии, но мое внимание привлек один акварельный
набросок головы молодой леди. Очевидно, это был портрет, а не один из тех
причудливых типов женской красоты, которыми особенно увлекаются моряки.
Ни один художник не смог бы создать в своем воображении столь диковинную смесь достоинств и слабостей. Томные, мечтательные глаза с опущенными ресницами и широкий низкий лоб, не тронутый ни мыслью, ни заботой,
резко контрастировали с четко очерченным, выступающим подбородком и решительно очерченной нижней губой. Под ним в одном из углов было написано: «M. Б., л. 19.» Для меня тогда казалось почти невероятным, что кто‑то
за девятнадцать лет жизни мог воспитать в себе такую силу воли, какая была
запечатлена на её лице. Должно быть, она была необыкновенной личностью.
Черты её лица настолько заворожили меня, что, хотя я лишь мельком взглянул
на них, я мог бы, будь я рисовальщиком, воспроизвести их строка за строкой
на этой странице дневника. Интересно, какую роль она сыграла в жизни на-

капитан «полярной звезды»

387

шего капитана? Он повесил её портрет в торце своей койки, так что его взгляд
постоянно устремлен на неё. Если бы он был менее замкнутым человеком, я бы
сделал какое‑нибудь предположение по этому поводу. Из других вещей в его
каюте не было ничего достойного упоминания: форменное пальто, походный
стул, небольшое зеркало, табачная коробка и множество трубок, включая восточный кальян, который, кстати, придает некоторую окраску рассказу мистера
Милна о его участии в войне, хотя эта связь может показаться довольно отдаленной.
11.20 вечера. Капитан только что отправился спать после долгой и интересной беседы на общие темы. Когда он хочет, он может быть очень интересным
собеседником, будучи удивительно начитанным и умея убедительно выражать
свое мнение, не кажущееся догматичным. Я не люблю, когда мне наступают на
интеллектуальные пятки. Он говорил о природе души, мастерски излагал взгляды Аристотеля и Платона на эту тему. Похоже, он склоняется к метемпсихозу
и учению Пифагора. Обсуждая их, мы затронули тему современного спиритизма, и я сделал несколько шутливых намеков на обманы Слейда, на что, к моему
удивлению, он очень убедительно предостерёг меня от смешения невиновных
с виновными и заявил, что было бы логично объявить христианство заблуждением, поскольку Иуда, исповедовавший эту религию, был злодеем. Вскоре после
этого он пожелал мне спокойной ночи и удалился в свою каюту.
Ветер крепчает и устойчиво дует с севера. Ночи сейчас такие же темные,
как и в Англии. Я надеюсь, что завтрашний день освободит нас от наших ледяных оков.
17 сентября. Снова «привидение». Слава Богу, что у меня крепкие нервы! Суеверие этих бедняг и подробные рассказы, которые они дают с предельной серьезностью и убежденностью, привели бы в ужас любого человека,
не привыкшего к их укладу. Существует множество версий произошедшего,
но в итоге все они сводятся к тому, что всю ночь вокруг судна порхало нечто
сверхъестественное, и что Сэнди МакДональд из Питерхеда и старина Питер
Уильямсон из Шетланда видели это, так же как и мистер Милн на мостике —
так что, имея трех свидетелей, они могут обосновать это лучше, чем это сделал
ранее второй помощник. Я поговорил с Милном после завтрака и сказал ему,
что он должен быть выше подобных глупостей и что как офицер он должен
подавать людям достойный пример. Он мрачно покачал головой, но ответил
с характерной осторожностью:
— Возможно, да, возможно, нет, доктор, — сказал он. — Я не думаю, что это
призрак. Я не могу сказать, что верю в морских чудовищ и тому подобное, хотя
есть люди, которые утверждают, что видели их и им подобных. Меня нелегко
испугать, но, может быть, ваши сомнения немного бы развеялись, приятель,
если бы вместо того, чтобы говорить об этом днем, вы были со мной прошлой
ночью, и увидели нечто похожее на призрак, белое и отвратительное, издававшее странные звуки, словно маленький ягненок, потерявший свою мать. Тогда,
я думаю, вы вряд ли бы так говорили.

388

артур конан дойл

Я понял, что вразумлять его безнадежно, и удовлетворился тем, что попросил его в качестве личного одолжения позвать меня в следующий раз, когда
привидение появится, на что он согласился, многословно выразив надежду, что
такая возможность никогда не представится.
Как я и ожидал, белая пустыня позади нас оказалась изрезана множеством
тонких нитей воды, пересекающих её во всех направлениях. Наша широта
в этот день была 80° 52' северной широты, что свидетельствует о сильном южном дрейфе пакового льда. При дальнейшем благоприятном ветре он распадётся так же быстро, как и образовался. Нам остаётся только курить, ждать
и надеяться на лучшее. Я быстро становлюсь фаталистом. Когда имеешь дело
с такими неопределёнными факторами, как ветер и лёд, человек не может быть
никем другим. Возможно, именно ветер и песок аравийских пустынь породили
в умах первых последователей Магомета склонность склоняться перед судьбой.
Эти явления призраков очень плохо влияют на капитана. Я опасался, что
это может взволновать его чувствительный ум, и постарался скрыть от него эту
нелепую историю, но, к несчастью, он услышал, как один из людей упоминал
о ней, и настоял на том, чтобы ему всё рассказали. Как я и ожидал, это выявило
всё его скрытое безумие в преувеличенной форме. Мне трудно поверить, что
это тот самый человек, который вчера вечером рассуждал о философии с самым критическим подходом и холодной рассудительностью. Он расхаживает
взад-вперед по палубе, как тигр в клетке, то и дело останавливаясь, чтобы вскинуть руки в тоскливом жесте и нетерпеливо поглядеть на лёд. Он постоянно
что‑то бормочет про себя, а однажды воскликнул:
— Только не торопи, милая, только не торопи!
Бедняга, печально видеть, как доблестный моряк и образованный джентльмен опустился до такого положения, и думать, что воображение и иллюзии
могут запугать разум, для которого реальная опасность была лишь смыслом
жизни. Был ли когда-нибудь человек в таком положении, как я, между сумасшедшим капитаном и помощником, видящим призраков? Иногда мне кажется,
что я единственный по-настоящему здравомыслящий человек на борту судна
— за исключением, возможно, второго механика, который является своего рода
жвачным животным, и ему нет дела до всех чертей в Красном море, лишь бы
они оставили его в покое и не разбрасывали его инструменты.
Лёд быстро вскрывается, и есть все шансы, что мы сможем отправиться
в плавание завтра утром. Дома, когда я буду рассказывать обо всех странных
событиях, которые со мной приключились, подумают, что я выдумываю.
12 часов дня. Я был сильно потрясен, хотя сейчас, благодаря стакану крепкого бренди, чувствую себя более уверенно. Однако я еще с трудом прихожу
в себя, о чём свидетельствует мой почерк. Дело в том, что я пережил очень
странный случай и начинаю сомневаться, не зря ли я клеймил всех на борту сумасшедшими, потому что они утверждали, что видели вещи, не поддающиеся
моему разумению. Тьфу! Я дурак, что позволяю такому пустяку нервировать
меня. И всё же, появившись после всех этих треволнений, он имеет важное

капитан «полярной звезды»

389

значение, поскольку теперь, когда я испытал на себе то, над чем раньше насмехался, я не могу сомневаться ни в рассказе мистера Мэнсона, ни в рассказе
помощника.
В конце концов, ничего особо пугающего в этом не было — просто звук,
и всё. Я не ожидаю, что кто‑то из читающих это, — если вообще кто‑то это
прочтёт, — будет сочувствовать моим чувствам или поймёт, какой эффект это
произвело на меня в то время. Ужин закончился, и я вышел на палубу, чтобы
спокойно выкурить трубку перед сном. Ночь была очень тёмная — настолько
тёмная, что, стоя под шканцами, я не мог разглядеть офицера на мостике. Кажется, я уже упоминал о необычайной тишине, царящей в этих замерзших морях. В других частях света, какими бы пустынными они ни были, ощущается
какая‑то лёгкая вибрация воздуха — какой‑то слабый гул, будь то от отдаленных
жилищ людей, или от листьев деревьев, или от крыльев птиц, или даже от слабого шелеста травы, покрывающей землю. Человек может не осознавать эти
звуки, но если их удалить, то это сразу станет ему заметно. И только здесь, в арктических морях, суровая, непостижимая неподвижность нависает над вами
во всей своей ужасающей реальности. Вы чувствуете, как напрягается ваша
барабанная перепонка, пытаясь уловить хоть какой‑то шорох, и жадно прислушиваетесь к каждому случайному звуку на судне. В таком состоянии я прислонился к борту, когда со льда, почти прямо подо мной раздался крик, резкий
и пронзительный, огласивший безмолвный ночной воздух, начавшийся, как мне
показалось, на такой ноте, какой никогда не достигала примадонна, и поднимавшийся от неё все выше и выше, пока не вылился в долгий вопль страдания,
который мог бы быть последним криком заблудшей души. Этот жуткий крик
до сих пор звучит в моих ушах. В нём, казалось, выразилось горе, неимоверное
горе, огромная тоска, и в то же время сквозь него изредка прорывались дикие
нотки ликования. Он раздался совсем рядом со мной, но, вглядываясь в темноту, я ничего не мог разглядеть. Я подождал немного, но, не услышав никаких
повторений этого звука, спустился вниз, потрясенный так сильно, как никогда
в жизни. Спустившись вниз, я встретил мистера Милна, который поднимался,
чтобы сменить вахтенного.
— Ну, доктор, — сказал он, — может это звуки тюленей? Что вы слышали?
Может, это предрассудок? Что вы теперь об этом думаете?
Я был вынужден извиниться перед этим честным человеком и признать, что
озадачен этим не меньше, чем он. Возможно, завтра всё будет выглядеть иначе.
Сейчас я вряд ли осмелюсь написать всё, что думаю. Перечитывая это через
несколько дней, когда я отброшу все эти ассоциации, я буду презирать себя за
то, что был таким слабым.
18 сентября. Ночь прошла беспокойно и тревожно, и меня до сих пор преследует этот странный звук. Капитан тоже не выглядит отдохнувшим, лицо
у него изможденное, глаза налиты кровью. Я не стал рассказывать ему о своём
вчерашнем случае, да и не собираюсь: он и так неспокоен и возбужден, то встаёт, то садится, и, видимо, совершенно не может усидеть на месте.

390

артур конан дойл

Сегодня утром, как я и ожидал, появился проход, и мы, отцепившись от ледяного якоря, прошли на пару около двенадцати миль в юго-западном направлении. Затем нас остановила огромная льдина, не уступающая ни одной из тех,
что мы оставили позади себя. Она полностью блокирует наше продвижение,
поэтому нам ничего не остается, как снова стать на якорь и ждать, пока она
не разрушится, что, вероятно, произойдет в течение двадцати четырех часов,
если сохранится ветер. В воде плавает несколько носатых тюленей, одного удалось подстрелить — это огромное животное длиной более 11 футов. Это свирепые, драчливые животные, которые, как говорят, не уступают медведю. К счастью, они медлительны и неуклюжи в своих движениях, так что нападение
на них со льда не представляет особой опасности.
Капитан, очевидно, считает, что это ещё не последняя наша неприятность,
хотя почему он так мрачно смотрит на ситуацию, я не могу понять, ведь все
остальные на борту считают, что мы чудом спаслись и теперь обязательно выйдем в открытое море.
— Полагаю, вы считаете, что теперь всё в порядке, доктор? — сказал он,
когда мы сидели вместе после ужина.
— Я надеюсь на это, — ответил я.
— Мы не должны быть слишком уверены — и все же, несомненно, вы правы. Мы все скоро окажемся в объятиях своих любимых, верно? Но мы не должны быть слишком уверены… Мы не должны быть слишком уверены.
Он немного посидел молча, задумчиво покачивая ногой взад-вперед.
— Послушайте, — продолжал он, — это очень опасное место, даже в самом
лучшем состоянии — коварное, угрожающее. Я знавал людей, которые очень внезапно оказывались отрезанными от мира в этих местах и погибали. Иногда такое
случается из-за промаха — один-единственный промах, и ты проваливаешься
в трещину, и только пузырь на зеленой воде показывает, где именно ты утонул.
Немного погодя, с наигранным смешком, он продолжил:
— Это странная вещь, но за все годы, что я провел в море, мне ни разу не
пришло в голову составить завещание — не то, чтобы мне было, что оставлять,
но всё же, когда человек в опасности, он должен всё предусмотреть и подготовить, вы также считаете?
— Конечно, — ответил я, недоумевая, к чему он клонит.
— Человек чувствует себя лучше, зная, что все улажено, — продолжал он,
— теперь, если со мной что-нибудь случится, я надеюсь, что вы позаботитесь
обо мне. В каюте почти ничего нет, но я хотел бы, чтобы всё это было продано,
а деньги разделены между командой в той же пропорции, что и деньги за добычу. Хронометр я хочу, чтобы вы оставили себе на память о нашем путешествии.
Конечно, всё это простая предосторожность, но я решил воспользоваться случаем и поговорить с вами об этом. Полагаю, я могу на вас положиться, если
возникнет такая необходимость?
— Разумеется, — ответил я, — и раз уж вы решились на этот шаг,
то и я могу…

капитан «полярной звезды»

391

— Стойте! — перебил он. — С вами всё в порядке? Что, чёрт возьми,
с ВАМИ такое? Не хочу показаться грубым, но мне не нравится, когда молодой человек, едва начавший жить, рассуждает о смерти. Поднимитесь на палубу и подышите свежим воздухом, вместо того чтобы болтать в каюте о всякой
ерунде и подстрекать меня к тому же.
Чем больше я думаю об этом нашем разговоре, тем меньше он мне нравится.
Почему этот человек решает такие дела именно в то время, когда мы, казалось
бы, избавляемся от опасности? В его безумии должен быть какой-то смысл. Может быть, он подумывает о самоубийстве? Я помню, что однажды он с глубоким
отвращением говорил о чудовищности самоубийства. Однако я буду следить за
ним, и, хотя я не могу проникнуть в его каюту, я, по крайней мере, постараюсь
оставаться на палубе до тех пор, пока он не ляжет спать.
Мистер Милн отмахивается от моих страхов и говорит, что это всего лишь
«капитанская манера». Сам он смотрит на положение дел очень радужно.
По его словам, мы выйдем из льдов послезавтра, пройдем Ян-Мейен через два
дня после этого, а Шетландские острова увидим чуть больше, чем через неделю.
Я надеюсь, что он не слишком оптимистичен. Его мнение может быть справедливо уравновешено мрачными предостережениями капитана, ибо он старый
и опытный моряк и хорошо взвешивает свои слова, прежде чем их произнести.
Давно назревавшая катастрофа наконец-то произошла. Я даже не знаю, что
об этом написать. Капитан просто ушёл. Может быть, он ещё вернется к нам
живым, но я боюсь, что нет. Сейчас семь часов утра 19 сентября. Я провёл всю
ночь, обходя с группой матросов огромную льдину перед нами в надежде найти
хоть какой-нибудь его след, но всё тщетно. Я попытаюсь описать обстоятельства его исчезновения. Если когда-нибудь кто-то прочтёт эти слова, он должен
помнить, что я пишу не по домыслам или со слухов, а то, что я здравомыслящий
и образованный человек увидел своими глазами. Мои умозаключения — это
мои мысли, но за достоверность фактов я отвечаю.
Капитан пребывал в прекрасном расположении духа после разговора со
мной (я записал его выше). Однако он казался нервным и нетерпеливым, часто
менял позу и бесцельно двигал конечностями, что временами было для него
характерно. За четверть часа он семь раз поднимался на палубу только для того,
чтобы, сделав несколько торопливых шагов, спуститься вниз. Каждый раз я следовал за ним, потому что в его лице было что-то такое, что подтверждало мою
решимость не выпускать его из виду. Он, по-видимому, заметил, какой эффект
производят его движения, и постарался своим чрезмерным весельем, громко
смеясь над самыми незначительными шутками, успокоить мои опасения.
После ужина он снова отправился на палубу, и я вместе с ним. Ночь была
тёмной и очень тихой, если не считать меланхоличного завывания ветра среди
мачт. Плотное облако надвигалось с северо-запада, и рваные щупальца, которые
оно выбрасывало перед собой, скользили по лику луны, которая лишь время от
времени просвечивала сквозь прорехи в облаке. Капитан быстро расхаживал
по палубе, а затем, увидев, что я всё ещё преследую его, подошел и намекнул,

392

артур конан дойл

что, по его мнению, мне лучше быть внизу, — что, едва ли нужно говорить,
укрепило моё решение остаться с ним на палубе.
Думаю, что после этого он забыл о моём присутствии, так как молча стоял,
облокотившись на поручень, и вглядывался в огромную снежную пустыню,
часть которой лежала в тени, а часть тускло сверкала в лунном свете. Несколько
раз по его движениям я видел, что он смотрит на часы, а один раз он пробормотал короткую фразу, из которой я смог разобрать только одно слово: «готов».
Признаюсь, меня охватило жуткое чувство, когда я наблюдал за его высокой
фигурой, вырисовывающейся в темноте, и отметил, насколько полностью он
соответствовал представлению о мужчине, который назначает свидание. Свидание с кем? Какое‑то смутное понимание начало зарождаться во мне по мере
того, как я сопоставлял один факт с другим, но я был совершенно не готов
к продолжению.
По внезапной напряженности его позы я почувствовал, что он что-то
увидел. Я подкрался к нему сзади. Он смотрел нетерпеливым вопрошающим
взглядом на то, что казалось клубком тумана, быстро уносимого ветром в одном
направлении с кораблем. Это было тусклое, туманное тело, лишенное очертаний, то более, то менее заметных при попадании на него лунного света. В этот
момент сияние луны было приглушено пологом тончайших облаков, похожих
на покров анемона.
— Иду, милая, иду, — воскликнул капитан голосом, исполненным неизмеримой нежности и сострадания, как у человека, который успокаивает любимого
человека какой-то любезностью, о которой тот давно мечтал, и которую так же
приятно дарить, как и получать.
То, что последовало за этим, произошло в одно мгновение. Я не успел ничего предпринять.
Он одним махом взлетел на борт, другим — на лёд, почти у самых ног бледной туманной фигуры. Он протянул руки, чтобы обнять её, и с протянутыми
руками и словами любви побежал в темноту. Я так и стоял, не двигаясь, устремив взгляд вслед удаляющейся фигуре, пока его голос не затих вдали. Я уже не
надеялся увидеть его снова, но в этот момент сквозь прореху в облачном небе
блеснула луна и осветила огромное ледяное поле. И тогда я увидел его тёмную
фигуру, уже очень далеко, бегущую с огромной скоростью по замерзшей равнине. Это был последний раз, когда я видел его, — возможно и впрямь последний.
Была организована поисковая группа, и я сопровождал её, но сердца моряков
не лежали к поискам, и ничего найдено не было. В течение нескольких часов
будет сформирована другая группа. Мне трудно поверить, что это не сон и что
я не страдаю от какого-то ужасного кошмара, когда пишу эти строки.
7.30 вечера. Только что вернулся усталый и совершенно измотанный после
вторых безуспешных поисков капитана. Льдина имеет огромную протяженность, и, хотя мы прошли не менее двадцати миль по ней, не было никаких
признаков того, что она кончается. Морозы в последнее время были настолько сильными, что лежащий снег стал, как гранит, иначе мы могли бы ориенти-

Уверен, что капитана Николаса Крейги не постиг мучительный конец,
потому что на его посиневшем, изможденном лице сияла улыбка,
а руки всё ещё были протянуты, как будто он хватался за странного
посетителя, который позвал его в мир, лежащий по ту сторону могилы.

394

артур конан дойл

роваться по следам. Команда очень хочет, чтобы мы отчалили и пошли вокруг
льдины на юг, так как ночью лёд вскрылся, и на горизонте виднеется море. Они
утверждают, что капитан Крейги, безусловно, погиб, и что мы все напрасно
рискуем жизнью, оставаясь здесь, когда у нас есть возможность спастись. Мы
с мистером Милном с огромным трудом убедили их подождать до завтрашнего
вечера и были вынуждены пообещать, что ни при каких обстоятельствах не будем задерживать отплытие дольше этого срока. Поэтому мы предполагаем поспать несколько часов, а затем приступить к завершающим поискам.
20 сентября, вечер. Сегодня утром я пересёк льдину с группой людей, исследующих южную её часть, в то время как мистер Милн отправился в северном
направлении. Мы прошли десять или двенадцать миль, не встретив ни малейшего следа живых существ, кроме одной птицы, которая пролетела на большом
расстоянии над нашими головами, и по её полету я могу предположить, что это
был сокол. Южная оконечность ледяного поля сужалась, превращаясь в длинную узкую косу, выдававшуюся в море. Когда мы подошли к основанию этой
косы, люди остановились, но я умолял их продолжать путь до самого её конца,
чтобы мы могли удостовериться, что не упустили ни одного возможного шанса.
Мы не успели пройти и ста ярдов, как МакДональд из Питерхеда закричал, что видит что‑то впереди, и бросился бежать. Мы все увидели это мельком
и тоже побежали. Сначала это была лишь смутная тень на фоне белого льда,
но по мере того, как мы мчались вперед, она приобретала очертания человека, а в конце концов и того, кого мы искали. Он лежал лицом вниз на ледяном
поле. На него налипло множество мелких кристалликов льда и пушинок снега, которые сверкали на его темной матросской куртке. Когда мы подошли,
какой‑то блуждающий порыв ветра подхватил эти мелкие снежинки в свой
вихрь, они взвились в воздух, частично опустились, а затем, снова подхваченные течением, стремительно понеслись в сторону моря. На мой взгляд, это был
всего лишь снежный заряд, но многие мои спутники утверждали, что он возник
в облике женщины, наклонился над трупом и поцеловал его, а затем поспешил
прочь по льдине. Я научился никогда не высмеивать чужое мнение, каким бы
странным оно ни казалось. Уверен, что капитана Николаса Крейги не постиг
мучительный конец, потому что на его посиневшем, изможденном лице сияла
улыбка, а руки всё ещё были протянуты, как будто он хватался за странного посетителя, который позвал его в тусклый мир, лежащий по ту сторону могилы.
Мы похоронили его в тот же день, обмотав корабельным флагом и привязав к его ногам тридцатидвухфунтовую гильзу. Я читал заупокойную службу, в то время как грубые матросы плакали, как дети, ибо многие были многим обязаны его доброму сердцу и теперь проявляли привязанность, которую
его странные привычки отталкивали при жизни. Он слетел с борта с унылым
всплеском, и, глядя в зеленую воду, я видел, как он опускается всё глубже и глубже, пока не стал лишь маленьким мерцающим пятнышком белого цвета, висящим на окраине вечной тьмы. Потом оно померкло, и он исчез навсегда. Так
и останется он лежать там со своими тайнами, печалями и загадками до того

капитан «полярной звезды»

395

великого дня, когда море выдаст своих мертвецов, и Николас Крейги выйдет
из-подо льда с улыбкой на лице и протянутыми в знак приветствия окоченевшими руками. Я молюсь о том, чтобы его участь в той жизни была более счастливой, чем в этой.
Я не буду продолжать свой дневник. Дорога к дому лежит перед нами ясно
и чётко, и великое ледяное поле скоро станет лишь воспоминанием о прошлом. Пройдет некоторое время, прежде чем я отойду от шока, вызванного
недавними событиями. Когда я начинал этот дневник о нашем путешествии,
я мало задумывался о том, как мне придется его закончить. Я пишу эти заключительные слова в уютной каюте, всё ещё временами вздрагивая и думая, что
слышу быстрые нервные шаги мёртвого человека на палубе прямо надо мной.
Вечером я вошёл в его каюту, как и полагается, чтобы составить список вещей
для внесения их в судовой журнал. Всё было так же, как и во время моего предыдущего визита, за исключением того, что картина, которая, как я уже рассказывал, висела у его кровати, была вырезана из рамы, словно ножом, и исчезла.
Этим последним звеном в странной цепи свидетельств и фактов я завершаю
свой дневник о путешествии «Полярной звезды».
(ПРИМЕЧАНИЕ доктора Джона МакАлистера Рэя, старшего.
Я перечитал странные события, связанные со смертью капитана «Поляр‑
ной звезды», о которых рассказывается в дневнике моего сына. Я верю, что всё
произошло именно так, как он описывает. Я полностью доверяю ему, и, более
того, совершенно уверен в этом, так как знаю, что мой сын — человек твёр‑
дый и не склонный к фантазиям, строго следящий за правдивостью. Тем не ме‑
нее, история эта, на первый взгляд, настолько туманна и неправдоподобна, что
я долго противился её публикации. Однако за последние несколько дней я получил
независимые свидетельства по этому вопросу, которые проливают новый свет
на записи. Я приехал в Эдинбург, чтобы присутствовать на собрании Британ‑
ской медицинской ассоциации, когда случайно встретил доктора П., моего старо‑
го приятеля по колледжу, который сейчас практикует в Солташе, в Девоншире.
Когда я рассказал ему об этой истории, он заявил мне, что был знаком с этим
капитаном, и, к моему немалому удивлению, дал мне его описание, которое удиви‑
тельно хорошо совпадало с тем, что было приведено в дневнике, за исключением
того, что он изобразил его более молодым мужчиной. Согласно его рассказу, он был
помолвлен с молодой леди исключительной красоты, проживавшей на побережье
Корнуолла. В то время пока он был в море, его суженая умерла при обстоятель‑
ствах, вызывающих особый трепет.)

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

Комната ужасов (The Nightmare Room) 1921 г. — Владислав Теодор Бенда
(15 января 1873—30 ноября 1948) — польско-американский художник, иллюстратор и дизайнер в журнале Hearst's International (август 1922 г.) Стр. 8, 10, 13
Хозяин Шато-Нуар (The Lord of Chateau Noir) 1894 г. — Уильям Барнс
Воллен (1857—1936) — британский художник и иллюстратор. Работал в журналах The Illustrated London News, The Strand Magazine и других.Стр. 17, 19,
21, 24, 27, 29
Серебряный топорик (The Silver Hatchet) 1883 г. — Луи Жорж Конрад
(24 февраля 1874—7 декабря 1936) — французский художник-иллюстратор.
Иллюстрации в журнале Journal des Voyages (1 и 8 декабря 1907 г.). Стр. 33, 38
Лот No 249 (Lot No. 249) 1892 г. — Морис Мартен (Мартин Ван Маэль,
А. Ван Тройзем) (12 октября 1863—5 сентября 1926) — французский гравер
и иллюстратор. Известен своими эротическими иллюстрациями. Иллюстрации
в журнале Société d'Edition et de Publications, 1906 г. Стр. 47, 50, 63, 65, 68, 71
Кольцо Тота (The Ring of Thoth) 1890 г. — Jules Rouff & Cie (а позже
F. Rouff ) — французская издательская компания, основанная Жюлем Руффом в 1873 году и закрытая в 1982 году. В 1912 году компания была ликвидирована, но возобновлена в мае 1913 года сыном Руффа, Фредериком Руффом, в роли Фредерика Руффа, редактора (Ф. Руфф), в частности, с серией
«La Grande Collection Nationale», за которой последовала «La Nouvelle
Collection Nationale». Стр. 76, 78, 81, 83, 87, 91
Ужас штольни «Синий Джон» (The Terror of Blue John Gap) 1910 г.— Гарри Раунтри (1878—1950) новозеландский художник и иллюстратор, живший
в Лондоне с 1901 года. Он много работал в журнале The Strand Magazine. Иллюстрации стр. 95, 101, 104, 105, 106

список иллюстраций

397

Отбор привидения (Selecting a Ghost. The Ghosts of Goresthorpe Grange)
1883 г. — Жорж Пьер Дютриак (17 ноября 1866—1958) — французский художник и иллюстратор. Иллюстрация в журнале Dimanche Illustré (18 ноября
1928 г.) Стр. 121
Лисий царь (The King of the Foxes) 1898 г. — Г. Х. Ялланд (G. H. Jalland)
британский журнальный художник-иллюстратор. Иллюстрации в журнале The
Windsor Magazine (июль 1898 г.) Стр. 126, 127, 128, 130, 131, 132, 133, 135, 137
Жуть в поднебесье (The Horror of the Heights) 1913 г. — WRS Stott — британский художник-иллюстратор. Иллюстрации в журнале The Strand Magazine
(ноябрь 1913 г.) стр. 144, 149, 152, 153, 156
Иллюстрация художника Рака в журнале Je Sais Tout (15 апреля 1922 г.)
стр. 151
Иллюстрации художника Дж. Дютриака в журнале Dimanche Illustre (2 января 1927 г.) Стр. 143
Рассказ о смуглой руке (The Story of the Brown Hand) 1899 г. — Иллюстрации художника Сидни Пэджета в журнале The Strand Magazine (май 1899 г.)
Стр. 160, 161, 164, 166, 168, 170, 171
Паразит (The Parasite) 1894 г. — Иллюстрации художника Говарда Пайла
в журнале Harper's Weekly (10 ноября — 1 декабря 1894 г.) Стр. 180, 185, 198,
206
Невероятный эксперимент в Кайнплатце (The Great Keinplatz Experiment)
1885 г. — Иллюстрации художника Жоржа Редона в журнале La Vie Illustree
(17—24 ноября 1899 г.) стр. 217, 227
Иллюстрации художника Луи Байи (Пьер Лафит, 1914) стр. 213, 219, 221,
224, 225
Привидения в усадьбе Горесторпа (The Haunted Grange of Goresthorpe)
1877 г.— за отсутствием оригинальных иллюстраций, использована иллюстрация из газеты Chicago Tribune (15 июля 1894 г.) Стр. 230
Серебряное зеркало (The Silver Mirror) 1908 г.— Иллюстрации художника
Артура Твидла в журнале The Strand Magazine (август 1908 г.) Стр.239, 241, 244
Кожаная воронка (The Leather Funnel) 1902 г.— Иллюстрации художника
Андре Кастаня в журнале McClure's Magazine (ноябрь 1902 г.) Стр. 248, 250,
253, 256, 259

398

артур конан дойл

Из глубины (De Profundis) 1892 г.— Иллюстрации художника А. де Париса
в журнале Je Sais Tout (15 ноября 1923 г.) Стр. 261, 265, 267
Рассказ американца (The American's Tale) 1880 г.— Иллюстрации художника Фредерика Ауэра в журнале Dimanche Illustre (28 марта 1926 г.) Стр. 274, 275
Как это случилось (How It Happened) 1913 г. — Иллюстрации художника
Сайруса Кунео в журнале The Strand Magazine (сентябрь 1913 г.) Стр. 278, 280
Киприан Овербек Уэллс (Cyprian Overbeck Wells) 1886 г. — Иллюстрации
художника Луи Байи (Пьер Лафит, 1914) Стр. 285, 288, 296, 297
Игра с огнём (Playing with Fire) 1900 г. — Иллюстрации художника Сидни Пэджета в журнале The Strand Magazine (март 1900 г.) Стр. 301, 302, 304,
309, 310, 311
Задира из Брокас-Корта (The Bully of Brocas Court) 1921 г. — Иллюстрации художника Уолтера Лаудербека в журнале Hearst's International (декабрь
1921 г.) Стр. 316, 317, 322
Джон Баррингтон Каулз (John Barrington Cowles) 1884 г. — иллюстрация
в журнале The People's Home Journal (январь 1904 г.) Художник не указан. Стр.
342
Сквозь завесу (Through the Veil) 1911 г.— Художник Чарлз Спенс. Стр. 346
Победный выстрел (The Winning Shot) 1883 г. — иллюстрация в журнале
Bow Bells (Великобритания) 11 июля 1883 г. Художник не указан. Стр. 354
Капитан «Полярной звезды» (The Captain of the «Pole-Star») 1883 г. —
Иллюстрация художника Пола Лоу. Стр. 393

СОДЕРЖАНИЕ

Комната ужасов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7
Хозяин Шато Нуар . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16
Серебряный топорик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 31
Лот № 249 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44
Кольцо Тота . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
Ужас штольни «Синий Джон» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92
Отбор привидения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 109
Лисий царь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 124
Жуть в поднебесье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 139
Рассказ о смуглой руке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 158
Паразит . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 174
Невероятный эксперимент в Кайнплаце . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 212
Привидения в усадьбе Горесторпа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 229
Серебряное зеркало . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 237
Кожаная воронка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 247
Из глубины . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 260
Рассказ американца . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 270
Как это случилось . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 277
Киприан Овербек Уэллс . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 283
Игра с огнем . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 299
Задира из Брокас-Корта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 313
Джон Баррингтон Каулз . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 325
Сквозь завесу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 345
Победный выстрел . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 350
Капитан «Полярной звезды» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 377

Артур Конан Дойл
КОМНАТА УЖАСОВ
библиотека мировой литературы
Том 215
На основании п. 2.3 статьи 1 Федерального закона № 436-ФЗ от 29.12.2010
не требуется знак информационной продукции, так как данное издание
классического произведения имеет значительную историческую,
художественную и культурную ценность для общества
Верстка и работа с иллюстрациями
Д. Петерфельд
Дизайн обложки,
подготовка к печати
А. Яскевича
Гарнитура Гарамонд Премьер Про
12 кегль
Сдано в печать 20.11.2023
Объем 25 печ. листов
Тираж 3100 экз.
Заказ № 26780
Бумага
Сыктывкарская книжная кремовая офсетная 60 г/м2

ООО «СЗКЭО»
Телефон в Санкт-Петербурге: +7 (812) 365-40-44
E-mail: knigi@szko.ru
Интернет-магазин: www.сзкэо.рф
Отпечатано в типографии ООО «ЛД-ПРИНТ»,
196643, Россия, г. Санкт-Петербург, п. Сапёрный,
ш. Петрозаводское, д. 61, строение 6,
тел. (812) 462‑83-83, e-mail: office@ldprint.ru.

Артур
КОНАН ДОЙЛ
Артур
КОНАН ДОЙЛ

КОМНАТА
УЖАСОВ

Свыше девяноста иллюстраций
английских и французских
художников