1 1 |вжя
ллфл
ж

RODOLJUB
CO LA КО V IC
KAZIVANJE
0 JEDNOM
POKOLJENJU
ZA G RE В• I 964

Родолюб Ч о л
а кович
РАССКАЗ ОБ ОДНОМ ПОКОЛЕНИИ
Под редакцией
Д. А.Севьяна
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС» МОСКВА "1966

В работе над переводом принимали участие:
М. Б. Богданов, Ю. А. Брагин, А. Г. Назарова
Редактор перевода В. Н. Филор
Редакция литературы по истории
Г-6-3
Б 3-18-65
о.э.

СОВЕТСКОМУ ЧИТАТЕЛЮ
Эта книга, которая для советского читателя выпу¬
скается в русском переводе издательством «Прогресс:»* 1,
будет, надеюсь, близка и понятна ему. Хотя в ней рас¬
сказывается об обстановке, событиях и людях страны,
жизненные условия которой во многом отличались от
условий в царской России, все же советский читатель
почувствует в ней дыхание того же старого, давно про¬
шедшего времени.
Это обусловлено двумя причинами. Как и в дорево¬
люционной России, в старой Югославии реакционные об¬
щественные силы пытались остановить неотвратимый
ход истории. Передовые силы русского общества во гла¬
ве с рабочим классом поднялись на борьбу и победили,
они создали могучий Советский Союз и открыли всем
его народам путь к социализму. Такие же общественные
I силы поднялись на борьбу и победили двадцать восемь
лет спустя в Югославии, создав необходимые условия
I для ее социалистического преобразования.
Огромную роль в их борьбе сыграла победа Октября
I и опыт славной партии большевиков, выкованной
■ г-ж
1 В русском издании книга выходит с некоторыми сокраще¬
ниями.
5

великим Лениным. Для югославских коммунистов это
был неиссякаемый источник моральной силы, который по¬
мог ему выстоять и победить в неравной борьбе с беспо¬
щадным врагом; это был надежный компас, указывав¬
ший нам, каким путем надо идти и что надо делать, что¬
бы добиться победы.
Работая в нелегальных условиях, ибо Коммунистиче¬
ская партия Югославии была запрещена и подвергалась
гонениям, югославские коммунисты учились на опыте
большевиков умению организовать свои ряды, учились
трезво, по-марксистски оценивать действительное поло¬
жение в своей стране, устанавливать связь с трудящими¬
ся массами и, возглавляя их, бороться за их интересы.
А больше всего они учились упорству и стойкости в
борьбе и готовности на любую жертву ради победы ве¬
ликого исторического дела рабочего класса. Школа была
не . из легких; имели место шатания и отклонения — о чем
искренне повествует эта книга, — однако мы все преодо¬
лели и победили.	дЩИ
Поэтому я рад, что советский читатель получит эту
книгу. Читая ее, он увидит, как глубоки корни неруши¬
мой дружбы народов Советского Союза и народов Социа¬
листической Федеративной Республики Югославии, уви¬
дит, что в совместной борьбе всех трудящихся за луч¬
шую жизнь, за жизнь, действительно достойную челове¬
ка, их объединяют многосторонние связи, которые были
скреплены кровью в тяжелые и героические годы второй
мировой войны, в борьбе с фашистскими мракобесами.
Автор сочтет себя щедро вознагражденным, если эта
книга явится скромным вкладом в дело более глубокого
понимания наших братских отношений, а тем самым и
вкладом в дело нашей совместной борьбы за победу
мира и социализма во всем мире.
Родолюб Чолакович
Белград,
декабрь 1965 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Свои «Записки об Освободительной войне» я закон¬
чил несколько элегическим воспоминанием о товарищах,
«которые не вернулись с нами из похода». Еще тогда
(в 1956 году) я задумал написать книгу обо всем, что мне
запомнилось об этом походе югославских революционе¬
ров против буржуазного господства в Югославии. Но от
желания и замысла до осуществления — долгий путь.
Не так легко, а порой и нерадостно ворошить далекое
прошлое, припоминать события и людей, разыскивать в
старых газетах и других публикациях ^ведения, которые
бы оживили и закрепили то, что осталось в памяти как
далекое и смутное воспоминание. Поэтому я долго коле¬
бался, приниматься ли за работу над книгой воспоми¬
наний или ограничиться тем, что время от времени и от
случая к случаю публиковать фрагменты воспоминании
о событиях, которые наиболее ярко запечатлелись в па¬
мяти и представляют сегодня особый интерес для нашей
общественности. В конце концов, во мне взяло верх чув¬
ство долга живого очевидца, который обязан рассказать
все, что он помнит о прошедших временах и о тех лю¬
дях, которые пролегали пути социалистической револю¬
ции в нашей стране.
Период с 1917 по 1945 год — один из наиболее значи¬
тельных в истории народов Югославии. Это время, когда
7

впервые все южные славяне, за исключением болгар,
оказались объединенными в одном государстве. В этот
период началась и завершилась борьба, в которой ре¬
шался вопрос: кто будет определять судьбу югослав¬
ских народов — буржуазия, превратившая Югославию в
тюрьму народов, или пролетариат, общественным идеа¬
лом которого является уничтожение всех форм эксплуа¬
тации и угнетения. Борьба эта была длительной и бес¬
пощадной, так как буржуазия, поскольку дело шло о
защите ее эгоистических, узкоклассовых интересов, не
останавливалась ни перед чем, готова была ради этого
на любое преступление и под конец своего господства,
находясь уже при последнем издыхании, пошла на са¬
мое тяжелое преступление—национальное предатель¬
ство; здесь и нашла она свой позорный конец как класс
югославского общества.
Суд истории даст свою спокойную и беспристраст¬
ную оценку всей этой борьбе, на которую подняла весь
рабочий класс и другие передовые силы страны Комму¬
нистическая партия Югославии и в годы Освободитель¬
ной войны и Революции привела их к победе, как спра¬
ведливо он оценит и тех, кто четверть века вел эту борь¬
бу против господства буржуазии.
Эти оценки будут безусловно интересны и поучитель¬
ны, ибо речь идет о драматическом сражении двух клас¬
сов нашего общества в период, когда в результате побе¬
ды Октябрьской революции уже начался всемирно-исто¬
рический процесс ликвидации капитализма как общест¬
венно-экономической формации и рождения новой, более
прогрессивной формации — социалистической. Я убеж¬
ден в том, что это сражение, отдельные фазы его разви¬
тия, повороты событий вновь и вновь будут вызывать
интерес * и у наших современников и у потомков, посколь¬
ку дело идет о решающих переменах в истории наших
народов, о переменах, означающих начало ликвидации
классового господства в нашей стране и выполнения той
великой задачи, которая в силу неотвратимых законов
дбщественного развития возложена на рабочий класс.
История, несомненно, скажет, что рабочий класс в дан¬
ной фазе движения к бесклассовому обществу с честью
выполнил свою задачу.
Однако история не может сохранить многих подроб¬
ностей, относящихся к событиям и людям этого бурного,
сурового, но великого времени, а ведь это, надеюсь, тоже
представляет интерес и для современников и для потом¬
ков. На* своем т^^ути революционера мне довелось встре¬
чаться с сотнями борцов нашей партии, о которых исто¬
рия не скажет ни слова, хотя и будет повествовать о де¬
ле, которому они отдали свою жизнь, борясь за победу
социалистической революции.
Это было поколение борцов и подвижников, о личной
судьбе которых стоит рассказать не только ради освеще¬
ния обстоятельств и отношений, в которых проходила
их деятельность, не только для того, чтобы, быть может,
сохранить память об их подвигах, но и для того, чтобы
их судьбы стали завещанием для нынешних борцов за
коммунизм.
Все эти люди встали под знамя Коммунистической
партии добровольно, по велению своей совести, по внут¬
реннему импульсу революционера. Партия их организо¬
вала, помогла им составить верное представление о ме¬
сте и роли, которые им предназначены, учила их ясно
видеть политические перспективы и понимать, что рево¬
люционная работа — это непрерывная общественная
деятельность, направляя которую партия требует от каж¬
дого ее члена полного самоотрешения. Являясь аккуму¬
лятором революционной энергии нашего общества, пар¬
тия облагораживала эту первоначальную силу и воспи¬
тывала каждого как борца, проникнутого чувством
достоинства и ответственности, готового к самоотрече¬
нию и жертве; именно эти качества каждый из нас дол¬
жен был вновь и вновь проявлять на поле боя, в непре¬
рывных схватках с жестоким врагом. Только благодаря
этим качествам мы могли выстоять в такой борьбе и
поднять знамя партии на вершины победы.
Рассказывая о своем личном жизненном пути, о то¬
варищах, с которыми я встречался на этом пути, вместе
с которыми боролся в самых различных обстоятельст¬
вах, я желал уберечь от забвения все то, что мне каза¬
лось значительным как в личной судьбе отдельных това¬
рищей, в их индивидуальном облике, так и в деятель¬
ности самой партии — той силы наплело общества,
которая оказала решающее влияние на все наши лич¬
ные судьбы. Развиваясь и сама, как живой организм,
мужая и умножая свои силы, партия всегда учила нас
оставаться борцами в любой ситуации н таким образом
9

в меру своих сил и способностей увеличивать ее силы и
тем самым вносить свой вклад в ее освободительное
дело. Поэтому значение каждого из нас как личности
определялось тем, насколько твердо он принадлежал
партии, чувствовал себя частицей этой чудесной силы,
которая, невзирая на все временные неудачи и пораже¬
ния, поднимала трудящихся на активные действия, раз¬
вивала их творческую энергию, способную изменить
мир. От экономических требований и забастовок за
улучшение условий труда и жизни до политической
борьбы и, наконец, вооруженного восстания и -револю¬
ции— вот тот диапазон непрерывных действий, кото¬
рые организовывала и направляла наша партия. Но не¬
зависимо от стадий и форм борьбы в ней всегда
ощущался дух революции, подземные толчки которой
непрестанно потрясали вулканическую югославскую
почву. В конечном счете эта революционная деятель¬
ность изменила ход наших исторических судеб и пре¬
образовала нашу страну, что полностью оправдало
существование самой партии и окупило все жертвы, ко¬
торые были принесены нами.
Если эта книга побудит читателя, а особенно моло¬
дежь, поразмыслить не только о прошлом, но и о на¬
стоящем, о -нашем времени и о нашей сегодняшней от¬
ветственности, автор будет считать, что он не напрасно
трудился, стремясь изложить в этой книге то, что он, как
живой свидетель, считал своим долгом рассказать.
Белград, 1964 г.
Родолюб Чолакович

Рассказ об одном поколении

детство и школьные годы
родился я в последний год прошлого века в обеспе-
' ченной семье, которая в такой нищей стране, какой
были оккупированные Босния и Герцеговина, считалась
богатой. Наша семья, 'как и большинство сербских се¬
мей в Семберии, была пришлой. Переселилась она, по
преданию, из восточной Герцеговины, как и добрая
часть поселенцев западной Сербии и восточной Боснии.
Предки мои были терзиями и абаджиями’, но дед по
отцу, Перо, уже не занимался этим ремеслом, а торго¬
вал портняжным товаром, давал деньги в рост, строил
дома и склады в городе, скупал землю по селам, а у од¬
ного разорившегося бега’ купил даже целое село вме¬
сте с крепостными крестьянами. Это был уже тот типич¬
ный боснийский хозяин конца прошлого века, которому
условия австрийской оккупации предоставили возмож¬
ность обогащаться. Энергичный и оборотистый, он уме¬
ло использовал эти условия: торговал, занимался рос¬
товщичеством, получал немалые барыши от сдачи в
аренду своего недвижимого имущества и в городе и в
’ Терзия (турецк.) — портной, который шьет одежду, расшитую
шелком и украшенную вышивкой. Абаджия — портной, который
шьет только крестьянскую одежду из домотканого сукна — абы.
2 Бег (турецк.) — феодал, владелец феодальной земельной соб¬
ственности.
13

деревне. Самого деда я не запомнил, но вспоминаю, как
ребенком ««засматривал его фотографию, висевшую в
«большой комнате» родительского дома: стоит доводы^
высокий худой мужчина с редкой бородкой, одетый в
хороший «турецкий» костюм, ап взгляд у него пронзи¬
тельный и цепкий, как у хищной птицы.
Полной противоположностью ему был мой отец, Ми-
чо, единственный хозяйский сынок, избалованный и
своевольный, не имевший ни способностей своего отца,
ни желания продолжать его дело; он любил веселое об¬
щество и с легким сердцем растранжиривал то, что бы¬
ло нажито отцом. Так, вскоре после смерти деда он ока¬
зался по уши в долгах, и мы были вынуждены пересе¬
литься из Биелины в наше деревенское имение, где
жизнь была проще да и искушений меньше. Вообще
отец был человеком общительным, хлебосольным, любил
дружеские пирушки с вином и песнями и ради этого
готов был истратить последнюю копейку, по в минуты
гнева бывал страшен и способен ударить и даже убить
человека из-за пустяка. К детям своим относился добро¬
душно и несколько беззаботно: они не были главной за¬
ботой в его жизни; иногда он шутил с ними, но редко
был по-отцовски нежен или по-отцовски строг, не 'пом¬
ню случая, чтобы он крикнул на меня, упрекнул или
дал совет. Умер он молодым — мне было тогда восемь
лет.
Моя мать, Сока, также происходила из пришлой
семьи (отец ее был родом из Герцеговины, мать — из
Крайны); ее семья тоже занималась сначала ремеслом,
а затем торговлей. Замуж она вышла совсем молодень¬
кой и за двадцать лет супружества родила десятерых
детей, но из них в живых остались только пятеро. Это
была высокая красивая женщина с серьезным, задум¬
чивым выражением лица. Свои материнские чувства она
выражала по-своему, как-то серьезно и строго, однако
умела внести в нашу детскую жизнь и теплоту, и ве¬
селье, и р адость. Она был at решительна, настойчива и
обладала развитым чувством долга. Мужа любила и
•уважала, но в ответственные моменты жизни действе-
вала самостоятельно и осуществляла то, что, по ее мне¬
нию, было в интересах семьи.
На ее плечи легло все бремя забот о хозяйстве и
воспитании детей. Безропотно и спокойно нексла она это
14

бремя и успешно управляла хозяйством. Помню, как в
детские годы я часто холил с нею пешком из города в
наше имение. Бывало позовет меня: «Пойдем-ка, «ба¬
тюшка!» (она хотела, чтобы я стал попом, и оттого
иногда называла меня так), возьмет за руку,и смы от¬
правляемся в наше село, находящееся в пяти-шести
километрах от Биелины. Здесь она вместе с испольщи¬
ками и поденщиками сосредоточенно и спокойно приво¬
дила в порядок все очередные дела. При всем этом
она находила время участвовать и в местной общест¬
венной жизни в качестве члена »«Товарищества сербских
женщин»—■патриотической организации того времени.
Ола помогала бедным семьям, жившим по соседству с
нами, говоря: «Рука дающего не оскудеет», трещала
гиги испольщикам, заботилась об их детях. И делала
нее это скромно, без шума.
Будучи сама глубоко патриархальной, она и нас
юспитывала в таком же духе, желая, чтобы мы «стали
юдьми», соблюдали все нормы приличия. А нормы эти
зылн в то время святыней для наших матерей, стоиче¬
ски переносивших все тяготы жизни и не утрачивав¬
ших «при этом бодрости духа и человечности. Она по¬
учала нас просто: «Не «надо так делать, не гадится».
Н > наряду с добрым словом учила подчас и палкой.
Что касается этого последнего воспитательного средст¬
ва. оно не оказывало «на меня заметного действия. Боль¬
ше помогало доброе слово.
Запомнился мне на всю жизнь «такой случай. После
той серьезной провинности (я что-то стащил из дому
I «реализовал» с друзьями) являюсь домой. Мать встре¬
чает меня во дворе. Строгая, бледная, она испытующе
глядит на меня. Ну, думаю, и достанется же мне!.. Не¬
сколько секунд она смотрела на меня молча и наконец
сказала дрожащим голосом: «И тебе не стыдно?» Сев
у порога, она устремила взгляд куда-то далеко, а я
стоял перед ней, сгорая от стыда. Легче было бы, ка¬
жется, если б она набила меня, как я того и заслужил.
От стыда и раскаяния я горько зарыдал, едва ли не
впервые в жизни. Всхлипывав, я просил у нее проще¬
ния, обещал, что это больше не повторится. Ничего мне
не ответив, она поднялась и ушла в дом.
Не MHoixD запомнил я из первых лет своей жизни,
проведенных в деревне, в доме, утопавшем во фрукто-
15

вом саду. Ясно вижу перед собой только лужи непоцц
леку он крыльца, возле которых мы ипрали, да еще «ию-
полины-дубы в роще, куда водили меня летом старшие
сестры. Когда мне пошел шестой год, мы переездились
в пород, в новый дом. Запомнилось, какими тесными
показались мне двор и городская улица после сел^ъо^к^о.
го приволья.
К этому времени относится первое мое знакомство
со школой. Оно оставило у меня неприятное воспоми¬
нание. Мои старшие сестры и брат уже учились, и я ра¬
довался, что скоро стану учеником. Определять меняв
школу повела мать. «Вот твоя школа», — оказала она,
когда мы подошли к большому двухэтажному
Пройдя просторный коридор с каменным полом, мы во¬
шли в кабинет директора. Высокий мужчина, директор
школы, стоял перед конторкой и что-то писал. Я с лю¬
бопытством разглядывал висящие на стенах картины,
глобус на шкафу. Желая привлечь к себе внимание, я
прислонился к конторке и стал наблюдать, как пишет
директор. Он сурово взглянул на меня и, указав паль¬
цем на середину комнаты, строго произнес: «Встань
там, мальчик!» Я отошел в испуге. Мать пробормотала
слова извинения, посмотрела на меня с укором и взяла
за руку. Я был так ошарашен, что не слышал даже, что
говорила она директору. Пришел я в себя только на
улице. Домой вернулся разочарованным: вместо ожи¬
даемого торжества получилось что-то неприятное, и мне
было непонятно, какую ошибку я совершил.
Потому, быть может, и день, когда я в первый раз
пошел в школу, ничуть не был для меня радостным,
В класс я (^(^^1шел робея, со стесненным сердцем!, держа
в руках грифельную доску с прикрепленной к ней на
шнурке маленькой губкой. В этой комнате, пропитан¬
ной острым запахом мастики, которой здесь натирали
полы, было что-то таинственное, непостижимое для
моего детского ума,
•Сербы Боснии и Герцеговины после многолетней
борьбы с австрийскими оккупационными властями по¬
лучили в 1905 году (свою церковную и школьную авто¬
номию. Теперь они могли иметь свои начальные школы,
которые ^содержались на средства церковно-школьных
Общин. Такой «сербской школой», как мы ее называли,
и была (наша школа. Имелась в городе и общая народ-
16

ная школа; называлась она почему-то ■коммунальной,
но (мы, щели, окрестили ее «швабской». SB этой школе
было мало сербских детей; in основном это были дети
местных чи^ин^ввии^со^в, а также тех сербов, которые хоте¬
ли выслужиться перед австрийскими властями.
Невесело было в моей школе, да в в других, ду¬
мается, не лучше. Важным средством воспитания была
камышовая (палка — «фиргайз». (Ею, не скупясь, пользо¬
вались наши воспитатели: за мелкие (провинности нас
били по ладоням, а за серьезные— по заднице. В пер¬
вые дни я (боялся даже поднять глаза на учителя и на
палку, аккуратно висевшую на гвоздике в качестве на¬
глядного учебного пособия, но, испытав первую трепку
и проглотив первый стыд, я получил закалку и мне ста¬
ло полегче. Скоро я усвоил, что мы, ученики, состав¬
ляем Iодин .мир, а они, учителя,—совсем иной. В нас,
малышах, беззащитных и отданных на произвол ■взрос¬
лых, зарождалось чувство солидарности, желание ока¬
зать отпор. На нх насилие мы отвечали мелкими учени¬
ческими пакостями, которыми гордились, и коноводы
наши пользовались <в (этом маленьком мире большим
авторитетом. Зато подхалимов и ябедников мы прези¬
рали, не допускали их в маши игры и колотили при
всяком удобном (случае, невзирая на то, что и за это
мы получали новую вСтрепку от учителей.
Такое отношение к нам учителей я привык считать
чем-то нормальным, а недоверие между нами и ними —
естественным. Были .среди учителей и явно патологиче¬
ские субъекты. Так, в третьем классе учителем был
наш земляк, родом из села Попово в -Сеиберии. Этот
неуравновешенный мерзкий человечек просто наслаж¬
дался тем, что мог избивать нас, когда ему вздумается.
Я получил от него больше побоев, чем от всех других
учителей вместе (взятых. Все это я ему давно простил,
но один случай не забуду никогда.
'Перед окончанием учебного года заболела моя
мать, заболела тяжело, смертельно. Это были страш¬
ные дни. Она лежит, почти ине приходя в сознание, воз¬
ле нее неотступно находятся бабушка и тетка, то и
дело приходят врачи. В доме все ходят на цыпочках,
говорят шепотом. Агония длится долго, тетка уже ку¬
пила свечу и спрятала на окне за занавеской, чтобы за¬
жечь ее у изголовья матери, как только она умрет. Все
17

это я ’видел и понимая. Я знал, что «мать умирает
сердце мое разрывалось от горя. Я «места себе не Ra* у
ходил, и. конечно, мне было не до ученья. Когда в Те
дни «во тремя уроков звонил колокол в церкви, что на
холилась 'нагпротив школы, внутри у меня что-то обрц. I
валось—не по моей ли ’матери? И как только кончался
урок, я бежал «к пономарю узнать, кто умер. В один из
таких дней этот учитель «вызвал ’меня к доске и задал
задачу. Я запнулся в ’вычислении, и он тут же взъвре-
пенился (и заорал: «Ага, не знаешь!» — «Знаю,—огне
тил я,— дайте подумать». Он «вел -наш клаюс в течение
всего тода и хорошо знал, что я 1не слаб в арифметике
По он только еще промче заорал: «Врешь!»—и дви¬
нулся на меня. «У меня мать больна»,—глотая слезы,
тихо сказал я. «A-а, у него мать больна!» — передраз- I
вил он меня и вцепился мне в ухо. Не сознавая, что
делаю, я оттолкнул его. Гут он окончательно взбесился,
стал бить меня по щекам, а потом о доску головой. Ни¬
когда в жизни Hie был я так жестоко избит. Но эта не¬
справедливость, эти тобой -не могли идти ни ® какое
сравнение с горем, постигшим меня через несколько
дней,— смертью матери.
’В 1943 году, сшуктя тридцать четыре ’года, я встре¬
тился с ним на улице освобожденной Тузлы. Он был
уже пенсионером. Подойдя ко мне и изобразив на своей
гнусной физиономии (какое-то подобие улыбки, он ока¬
зал: «Помнишь меня? Я был когда-то твоим учителем».
Многое я видел и пережил за эти тридцать четыре года,
но в эту минуту переж'итое ® тот далекий день встало
передо iMiHofi, -словно это было (вчера. «Да, я вас пом¬
ню»,— ответил я и «повернулся (К нему спиной.
Ученье давалось мне легко. Дома я никогда систе¬
матически -не занимался—-в доме была друтая жизнь,
другие «интересы. От школьных лег у меня сохранилась
любовь к жпхлрии: Бодни Масла а1 2, Душат Сильный3,
1	Болин — сербский король (1081—1116).
2	Часлав - сербский князь (931—ок. 960).
“Душан (.ильный (ок. 1308—1355)—сербский король н царь
сербов и греков; в годы его правления феодальное сербское rocv-
?pop3"Hu/S!L“.,.,Hia стго ₽о,нт,,я- *• "о,тому «• -’-'-ил
18

а затем Сннджелич 1 и Раич2. Очень любил я и геогра¬
фию. До сих пор живо томимо большую жарту Евроты:
на зеленом фоне «черные издоил нт ы рек со звучными на¬
званиями — Луара, Гвадалквивир; розовые кружочки
городов — Лондон, Дрезден, Краков. Помню и первые
прочитанные книги (те считая хрестоматии) —«Народ¬
ные песни», «Сокровища инков»3, «Гайдук Станко»4.
Теперь (расскажу о зимних вечерах в (родительском
доме, (повлиявших благотворно на 'мое дальнейшее раз¬
витие. В вечерние часы 1мать часто читала там (народ¬
ные песни. Это «самое лучшее (воспомнна«н'ие (моего дет¬
ства. На дворе стужа, а в чистой, гпо-старивному убран¬
ной комнате уютно и тепло. Горит (керосиновая лампа
на высокой подставке. Мы, дети, сидим (полукругам воз¬
ле матери и слушаем ее рассказ о печальной судьбе
Предрага и Непала5, или о подвигах Стояна Янкови¬
ча6, или о доблести Кралевича Марко7. Еще лучше
бывало, когда приходил чича8 Рисго Каитарджия, слу¬
га деда, низкорослый коренастый человек, уже «пол усе-
дой, но всегда улыбающийся и бодрый. Он -играл мам
на гуслях9 и пел. Мать встречала его с уважением, са¬
жала iHa почетное место. А о>н усядется поудобнее, дол¬
го настраивает гусли, потом весело 'подмигнет и спро¬
сит: «Ну, какую будем?» И, не дожидаясь нашего отве¬
та, проведет (несколько раз смычком то струмам, отки¬
нет голову и, устремив взгляд (куда-то (вдаль, словно
погружаясь в воспоминания, начинает петь не сильным.
1	Сннджелич Стеван (погиб в 1809) — воевода, герой первого
сербского восстания против турок.
3	Раич Та-наско (умер в 1815)—герой первого сербского вос¬
стания против турок.
3	«Сокровища инков» — приключенческий роман Карла Мая
(1842—1912).
4	«Гайдук Станко» — исторический роман сербского писателя
Янко Веселиновнча (1862—1905).
3 Предраг и Кенад — герои одноименной народной эпической
песни.
• Янкович Стоян (умер в 1687)—известный борец против ту¬
рецкого ига, герой многих народных песен.
7 (Кралевнч Марко (ок. 1335—-1395)—сербский король, а позд¬
нее турецкий вассал; популярный герой южнославянского эпоса.
6 Чича почтительное обращение к пожилому человеку.
9 Гусли—однострунный или двухструнный народный музыкаль¬
ный инструмент, на котором играют смычком.
19

но звучным голосом. Он мог iHirpaTb -и петь нескщ.
часов кряду, >и мы слушали его, как зачарованные
Все и этих песнях увлекало нашу детскую дум¬
цам слышался звон мечей, представлялись яркие одеж
ды и золотые бляхи, но больше всего покоряло на^
воображение бесстрашие лютей, которые бились на гг
едииках, получали страшные рамы, исцеляли себя ка
ким и-то травами м опять садились nia боевых ком
устремляясь ма новые битвы. Зачаровывали и саму
слома, значение которых оставалось нам (непонятным
миздрак1, аздия2, бугар-кабаннца3... В существование
этого мира я твердо верил, и, может быть, это помога¬
ло мне мириться с докучными тяготами ученика на¬
чальной школы. Чича Ристо был в моих глазах вол¬
шебником: с момощью обыкновенных гуслей он перено*
сил нас в мир, населенный созданными им образами-
го рыцарски благородными, храбрыми, то алчными,
подлыми и трусливыми. И уже тогда начало формиро¬
ваться мое отношение к людям и их поступкам. Пом
ню, как восхищали меня герои, сражавшиеся за правду
За стенами дома и школы мы, дети, были предо¬
ставлены самим себе и проводили время как нам взду¬
мается. Наша уличная жизнь была бурной, анархичной
и бесцельной. Мы росли, как дикая поросль. Нередко
наши шалости перехлестывали через край, и тогда пу¬
скался в ход прут учителя или палка родителей. Важ¬
ным элементом нашей жизни была игра: чижик, мяч —
не футбольный, а тряпичный, азартные игры — сперва
на орехи, пуговицы и шарики, а позднее и на медяки.
Но больше всего волновала нас игра в «жандармов и
гайдуков»; в эти часы вся улица гудела от наших 'Голо¬
сов. Подчас дело доходило до таких свирепых схваток,
что взрослые являлись разнимать нас и при этом уже
колотили каждого, кто попадал им в руки, не щадя ни
«жандарма», ни «гайдука».
Особое место в нашей детской жизни занимали дра¬
ки. Наш город, как, впрочем, и все города в Боснии, по
своему национальному составу был смешанным. Тут
1	Миздрак — копье.
2	Аздия —вид длинной, часто дорогостоящей мужской верхней
одежды.	г
* Бугар-кабанипп— род накидки из овечьего меха.
20

жили мусульмане (составлявшие большинство), сербы,
небольшое число хорватов (главным образом чиновни¬
ки и ремесленники), а также венгры и немцы, которых
называли пкоферами» Ч С этими последними мы, дети,
не имели никакой связи. И в школе и за ее стенами нас
воспитывали (если только это можно назвать воспита¬
нием) в духе шовинизма. Мусульмане в наших глазах
были турками, вековыми у пнет ател я ми и врагами серб¬
ского народа. Мы, дети сербов, не дружили с мусуль¬
манскими детьми и не играли с ними. Если и случалось,
что кто-нибудь из них пытался включиться в нашу игру,
его тут же прогоняли, а то и избивали. Той же мерой
платили нам дети мусульман. Мы постоянно оскорбля¬
ли друг друга: сербские дети звали мусульманских ба-
лиями1 2, а они нас обзывали влахами3 и даже сканди¬
ровали нараспев: «Влахи-собаки-». Не удивительно, что
и летом во время купания, и зимой на катке у нас про¬
исходили стычки. Достаточно было одному из мусуль¬
манских ребят ударить серба или наоборот как тут же
возникало два фронта и начинался бой. Случалось, что
эти сражения, начатые на окраине, переносились в го¬
род, и тогда улицы оглашались яростными воплями ма¬
леньких вояк. Под градом камней — "главного нашего
оружия— звенели оконные стекла, сыпалась черепица.
Нередко дело доходило и до рукопашной; мы хватали
друг друга за горло, били палками и кольями. Сколько
синяков, сколько разбитых голов- Помню, что после
русско-японской войны мы дрались чуть не каждый
день. Мусульманские дети были японцами, а мы, серб¬
ские,— русскими. В эти наши детские сражения вклю¬
чались иногда и ребята постарше, и даже парни. Об
одном из таких жестоких и безобразных побоищ у меня
до сих пор сохранилась память — два рубца на голове.
Это была пометим е школ а шов ин изм а — прокл я того яда,
который причинил нам столько мучений йот которого
многие мои сверстники, и с той и с другой стороны, не
излечились и до сих пор.
1	От немецкого слова Koffer — чемодан, сундук.
2	Балия — простофиля, оскорбительная кличка по отношению к
мусульманам.
3	Влах — оскорбительная кличка по отношению к православным
сербам в Боснии.
21

* * *
Я рано потерял родителей—отца на девятом, а мать
па десятом году; если смерть отца /не много значила в
моей дальнейшей судьбе, то смерть матери была невос¬
полнимой потерей. Из моей жизни ушло тепло маирян-
ской любви, а взамен вошло что-то холодное и жесткие
олицетворенное в опекуне, моем деде по матери. Вол
уже сорок лет как он в могиле, а я вижу его перед
собой как живого. Это был довольно высокий, пол¬
ный человек. Держался он прямо и всегда был чисто
и хорошо одет; носил «турецкий» костюм, как это было
принято среди состоятельных и знатных сербов в Бос¬
нии. Зимой ходил в меховой шапке, а в остальное вре¬
мя года — в феске темно-вишневого цвета. Был он сов¬
сем седой, с редкими усами, под которыми нервно вздра¬
гивали губы вспыльчивого и злого человека. Даже
когда он бывал спокоен, его зеленые глаза прямо-таки
леденили душу, а в минуты гнева они жгли и хлестали,
как кнут.
Пока отец и мать были живы, дед не играл в моей жиз¬
ни заметной роли. Дома звали его «старый отец», и я знал,
что он отец моей матери. Но не помню случая, чтобы я
подошел к нему или чтобы он ласково, иот-дедовски,
подозвал меня к себе. Он был певчим в праюссланной
церкви. Когда он, стоя на клиросе, подтягивал хору
своим гнусавым голосом, я спокойно и равнодушно
рассматривал его. Зато стоило мне увидеть его /на ули¬
це, особенно когда -мы играли в азартные игры, как я
убегал в страхе, а за мной и /все мои товарищи. Его все
боялись и дома. Ото всех он требовал беспрекословно¬
го повиновения, а хуже в/сего было то, что никогда
ннеызя было предвидеть, изоа чего о/н придет в ярость
и начнет бушевать. Вообще-то о/н был молчалив, не
умел да, видимо, и не имел потребности разговаривать
На взрослых о/н только покрикивал, а нас, детей, обзы¬
вал подчас гадкими сл овами.
Но коша /моя мать умерла, я всецело оказался во
власти этого страшного «хозяина Михаило», и мне уже
негде было искать помощи и защиты от его таращит
В 1910 году я закончил начальную школу. И вот дед
откуда-то узнал, что в Сараеве существует /военное
реальное училище, куда принимают детей «бОссниСкжнк
22

аборигенов» и где их подготовляют, а точнее, дресси¬
руют для поступления и офицерскую школу. Обучение
гам, а также одежда, жилище и питание, были бесплат¬
ными, и это было самым главным для моего опекуна.
Невзирая на то, что после смерти родителей мы уна¬
следовали немалое имущество, он относился к нам так,
бущто мы были «нищие, севшие на его шею, и каждую
копейку, которую надо было потратить на нас, он отда¬
вал скрепя сердце. Все это лето он сам водил меня на
какие-то осмотры и в канцелярию уездного начальника,
и к концу каникул я был 'снабжен всеми необходимыми
документами для поступления в сараевское училище.
И вдруг все эти хлопоты деда пошли прахом. Когда
перед началом учебного гада я робко сп-росил у деда,
поеду ли я в Сараево, он свирепо взглянул иа меня и
сказал: «Пошел вон!» Не зная причины его злости, я по¬
нял одно: отдан в это училище я не буду. Лишь много
позже я узнал, что планы деда расстроил православный
протоиереи. Встретив моего опекуна в городе, он ска¬
зал ему: «Слышал я, Миха ил о, что ты отдаешь своего
внука в швабскую офицерскую школу. Л ведь ты за
парня в ответе и перед богом и перед людьми. Так вот
и подумай, хорошо ли, что ты прочишь его в янычары».
Дед, не 'привыкший, чтобы кто-нибудь ему перечил,
грубо огрызнулся, однако священник примирительно, но
твёрдо оказал: <Хорошвнько подумай, прежде чем ре¬
шать». Дело кончилось тем, что вместо военного учили¬
ща меня определили в местную торговую школу, по¬
скольку гимназии в нашем городе в то время еще не
было.
Годы обучения в торговой школе были для меня еще
более гнетущими, чем в начальной: я возненавидел ее с
первого дня. Здесь до того загружали память детей не¬
доступными их рассудку понятиями, что естественным
следствием стало отвращение к занятиям. Даже пение
и го преподавалось здесь не без мытарств и палки. Вел
этот предмет сам директор школы, «кофер» Рольф. Об¬
ращался он с нами скорее как унтер-офицер сверхсроч¬
ной службы, чем как педагог. Когда он первый раз во¬
шел в класс со скрипкой, все мы обрадовались, не по¬
дозревая, что в продолговатом черном футляре скры¬
вается столько мытарств для боснийской детворы, при¬
ступающей к овладению тайнами музыки. Желая, что-
23

бы мы сразу пели по нотам, Рольф бил нас смычком^
ушам.
В первом классе этой школы на маня •обруутлось
столько новых предметов, столько сразу было преть®.
лено требований, что я, махнув на все рукой, отреаа
ровал просто — стал убегать с уроков. Вместе с сыном
одного испольщика я убегал св село. Там мы играли с
подпасками, бродили с ними по лесу, лазили на дере¬
вья, а иной раз ловили на пастбище неоседланных чу¬
жих коней и устраивали скачки. А ночью мне снилась
грамматика, мудреные латинские названия давно зна¬
комых -цветов и деревьев, и я просыпался с тяж&тьм
чувством, что завтра надо опять идти в школу. Извсех
предметов я любил только историю; учебник Сркуля1 2.
рассчитанный на все четыре класса нашей школы, я
прочитал сразу, как занимательное чтение, и хорошо
запомнил историю Французской революции и Напо¬
леона.	*
Несмотря на слабые успехи, я кое-как перетащился
во второй класс, но здесь застрял на два года. Ни мой
опекун, ни кто-либо из домашних долгое время не зна¬
ли об этом — так много они думали обо мне. Когда же
это стало известно, дед отдубасил меня и пригрозил,что
отдаст на выучку ремесленнику, если я не испгasл1кx:ь.
Я приналег на ученье, но не побои и угрозы были то¬
му причиной. Пока я не был второгодником, мне было
безразлично, какую отметку мне поставят, похвалит ме¬
ня учитель за хороший ответ или будет упрекать за
нерадение. Взяться за учение меня заставило отноше¬
ние моих товарищей, поступивших в торговую школу
вместе со мной; теперь, опередив меня на год, онипере-
стали дружить со мной и обращаться стали как-то
свысока. Это и побудило меня взяться за книги, и
вскоре я оказался в числе хороших учеников, к большо¬
му удовольствию моего классного руководителя, добро¬
душного бородатого личанина 1 учителя сербского
языка, который заступался за меня, ленивого и озорно¬
го ученика, всякий раз, когда мне случалось не явиться
1	Сркуль Степан (1869—1<МЗ)—историк и политический дея¬
тель.
2	Личании— житель Лика.— Прим, перев.
24

в школу, не приготовить урок, подраться на перемене
или другим подобным способом проявить себя.
Мне шел тринадцатый год, когда я обнаружил в не¬
приветливом доме деда укромный уголок. Наш опекун
сдал дом моих родителей внаем, а нас переселил в
свою летнюю кухню— мрачмую комнату на первом
этаже. Здесь я и жил с двумя моими братьями год.
В доме деда и бабки жил также младший брат моей
матери с женой и детьми. Была в этом доме так назы¬
ваемая «большая комната», хорошо меблированная,
устланная коврами, с семенными фотографиями на сте¬
нах и с полкой, забитой книгами в синих переплетах,
издававшимися «Сербским литературным товарищест¬
вом^* 1. Комната эта открывалась только в дни семей¬
ных торжеств или больших «праздников, обычно же ею
не пользовались, и деревянные ставни на ее окнах были
закрыты. Летом здесь было прохладно. Я стал украд¬
кой забираться ib эту комшату. Приоткрою чуть-чуть
ставню — так, чтобы узкая полоска света падала на
книгу, сяду, прислонившись к стене, и читаю. А читал
я все подряд: «Айвенго», «Мельница на Флосе»2, «Де-
вайтис», «Васа Решпект»3, «Отец Горио» и многое
другое, начиная с народных песен и кончая авантюр¬
ными романами. И хотя любовь к чтению зародилась у
меня еще в начальной школе, но лишь теперь, на три¬
надцатом году, я открыл этот большой, чудесный мир
книг. Это оказалось много увлекательнее, интереснее,
чем игры с подпасками или драки в переулках. Впро¬
чем, в те годы и от них я еще не отказался.
Любовь к чтению сблизила меня с тремя ребятами.
Первый был на год или на два старше меня; сам о»н
читать не любил, ио постоянно таскал с собой всякие
книги, воодушевленно рассказывал о них и давал чи¬
тать другим. Легкомысленный и болтливый, он легко
загорался какой-нибудь идеей и так же быстро остывал
и хватался за другую. Как-то ему пришла в полову
1 «Сербское литературное товарищество» («Српска кннжевна
задруга») — издательство, существующее с 1892 года.
1 «Мельница на Флосе» — роман английской писательницы
Джордж Элиот (псевдоним, настоящее имя — Мэри Анн Эванс)
(1819-1880)
* «Васа Решпект» — роман сербского писателя Яши Игаятовнча
(1824—1886).
25

-мысль устроить ученический клуб с библиотекой
нем. Здесь мы могли бы устраивать коллективные тц
пня, а в дальнейшем, как от ..мечтал, даже разучнвак
пьесы и дава!Ь представления. Отец его, портной-абад.
жия, предоставил нам комнатушку в старом одноэтаж
ном домике, где работали его подмастерья. Несколько
диен мы вдвоем наводили (порядок в ней, сколачивали
полки для книг, которых еще не было, но которые он
обещал достать. Я приходил в наш клуб ежедневно и
пока мой приятель бегал по городу, вербуя членов и
добывая книги, проводил время с под/мастерьями
В большинстве это были прибывшие из Сербии сезон¬
ные рабочие, «зицеры» * *, словоохотливые и веселые
парни. Их было четверо. Один из них, любивший книги,
попросил, чтобы я прочитал им вслух авантюрный ро¬
ман «Черные братья», толстую растрепанную книгу.
Это была, так сказать, моя первая профсоюзная работа.
Сидя посреди комнаты на полу, я читал им о приклю¬
чениях шайки разбойников в Германии, называвшие
себя черными братьями. Мои слушатели были в таком
восторге от книги, что каждый взял себе имя одногоиз
главных героев романа. Так продолжалось примерке
месяц, но на этом и закончилась деятельность нашего
клуба. Отец моего товарища, узнав, что тот оставлен Из
второй гол, избил его и забрал из школы, а клуб наш
разгромил.
Второй мой товарищ был ровесник мне. Сын бедной
вдовы мелкого чиновника налогового ведомства, он рос
в нищете, но много читал и рано повзрослел. От него я
впервые услышал о книге Толстого «Война и мир>,ко¬
торую он в то время читал. Посвятил он меня и в соб¬
ственные литературные начинания. Он писал рассказы
о жизни бедноты своего квартала, о кротких и незадач¬
ливых людях, которые бродили по улицам нашего го¬
рода, жили милостыней -и ночевали в заброшенных ла¬
чугах. Это был, если можно так выразиться, дегскяй
вариант социальной литературы2. Она произвела на
меня глубокое впечатление и навела на размышления о
1 Зицер (немец*.— Zitzer) — рабочий, берущий работу на дом.
* Социальная литература — возникшее в конце 20-х годов тече¬
ние в литературах югославских народов, связанное с революционным
рабочим движением.
26

богатых и бедных, о жутком равнодушии сытых к го-
ладным, о жестокости обывателей. о их измывательст-
вах над беспомощными людьми. Эти неискусные лите¬
ратурные опыты моего друга выражали бунт бедного,
патуголодного подростка и его презрение к хозяевам
жизни —тупым и бессердечным людям. Товарищ мой
умер от туберкулеза >в койне первой мировой войны;
пятнадцати лет он вынужден был поступить на работу
и кормил всю семью. Это и погубило его.
Мне шел двенадцатый год, .когда я подружился с
Инколой Петровичем. Это был живой, худощавый и
нервный парень старте меня года на два. Его родите¬
ли. переселившиеся в Бнелину из Срема. держали
корчму. С Николой меня также сблизили книги. Он
был единственный сын у родителей и на деньги, кото¬
рые давала ему мать, добрая и болезненная женщина,
покупал книги (это были в основном издания Цвияно-
вича !), которыми пользовался и я. Петрович много чи¬
тал, а еще больше мечтал и весьма резко отзывался о
жизни и о школе. Однажды мы с ним решили бежать
из дому, от этой постылой жизни в Сербию, но, пройдя
пешком несколько километров и изрядно отбив пятки,
вернулись домой и отложили ла время осуществление
нашего плана -бегства -в некий лучший для ребят мир.
Мы утешались хорошими книгами, а еще больше — бес¬
конечными разговорами о героях прочитанных книг.
В числе этих героев был и Дон-Кихот. Много читали
мы и стихов и вместе учили их наизусть. Появившаяся
в то время «Антология сербской лирики» Богдана По¬
повича2 долгое время была нашей любимой книгой.
Никто из старших — ни в пгколе, ни дома—не ин¬
тересовался мной: как расту, чем занимаюсь, о чем
мечтаю. Учителей заботило схтно: знаю ли я пройден¬
ное, выполнил ли домашнее задание, соблюдаю ли
установленный для школьников распорядок в школе и
на улице. Прочее их не касалась. Дома было еще ху¬
же: здесь меня душила атмосфера равнодушия, и я
убегал из дому при первой возможности. Я понимал. * 1
1 Издательство Цвияновича—одно из крупнейших белградских
издательств, созданное и 1902 году.
1 Попович Богдан (1863—1944)—известный сербский литерату¬
ровед и критик, профессор Белградского университета.
27

что у меня, в сущности, нет лома, что я лишен того,что
должен давать подростку 'родительский дом. Я был си¬
рота в доме богатой родии, принадлежавшей к тому
замкнутому так называемому деловому миру, где нель¬
зя было позволить себе заниматься такими пустяками
как детские мечты, страдания и (надежды. Все в этом
мире было подчинено одной цели — накоплению денег,
высшим наслаждением было получать и сущей мукой —
отдавать их другому. Помню, какое лихорадочное воз¬
буждение царило (в доме по базарным дням, когда з
кассу дядиной лавки рекой текли деньги, а также
осенью, когда испольщики привозили годовой урожай
Помню и то, какое воцарялось уныние и подавленность
в дни «чесатлука» ’, то есть когда наступал застой в
делах. (Слово «чесатлук» я очень часто слышал вдет
ские годы.) Получать как можно больше и отдавать
как можно меньше—хотя бы за счет обвешивания или
урезывания любыми путями платы поденщикам— та
кова была главная забота. Это бездушное стяжательст¬
во опекун проявлял по отношению ко ibccm, в том числе
и ко мне. Чтобы получить полагавшнеся мне жалкие
карманные деньги, я всякий раз должен был выпраши¬
вать их. Не помню, чтобы хоть раз мне без укоров и
попреков купили новые ботинки или что-либо из одеж¬
ды, а уж о каком-нибудь подарке, который делают
обычно всем детям, нечего было и мечтать.
Вероятно, именно чтение книг помогало мне перено¬
сить эту жизнь без теплоты и любой; книгам же обязан
я тем, что на мир моего опекуна я стал смотреть ины¬
ми глазами—не глазами «внука, который сам принадле¬
жит к этому миру. Находясь в сущности на положении
сироты, наблюдая близко нравы и отношения в этом
мире наживы, я все меньше солидаризировался с ним
и все больше сближался с геми, кого он, как и меня,
угнетал.
В доме моего деда с угра до ночи совершались вся¬
кого рода деловые операции — купля и продажа, отда¬
ча земли в испольщину и денег под процент. Деда ок¬
ружало множество зависимых от него людей—слуг, ис¬
польщиков, поденщиков, должников. Дед постоянно
1	Чссатлук (турецк.) — экономический застой.
28

конфликтсмвал с ними: по его словам, все они «сущие
воры, глаз у тебя вытащат— не заметишь как». А меня
эти люди привлекали уже потому, что они были гго^раздо
человечнее моего деда. Я наблюдал их, когда ош^< пере-
лопачнивли зерно перед амбаром деда, окапывали ку¬
курузу, косили |И молотили пшеницу в имении или соби¬
рали сливу и гнали из нее водку. При появлении деда
они вздрагивали, да и я испытывал чувство неловкости,
когда он заставал меня среди них. Подозрительность и
враждебность так и выпирали из него: он приходил
проверять, не обманывают ли они его, не бездельничают
ли, не припрятывают ли обмолоченное зерно, которое
им надлежало |рааделить с хозяином. Я же только ра¬
довался, когда крестьянам все это удавалось.
Мне было лет двенадцать, когда дед выгнал из дому
Ристо Кантарджию, слугу и гусляра, прожившего в его
доме много лет на особом положении. Он не был нанят
за определенную плату, а считался в доме «своим». Эта
патриархальная форма эк^к^ппуаа^стии называлась «кор¬
мить до смертного часа». Дед одевал его, давал в боль¬
шие праздники немного денег, обращался с ним лучше,
чем с другими слугами, да и все домочадцы привыкли
считать чину Ристо членом семьи. Но однажды он пору¬
гался с дедом, и тот прогнал его из дому.
Чича Ристо, трудолюбивый шлстидлсятиллтний ста¬
рик, просто поверить не мог, что его гонят из дому, ко¬
торый он давно считал своим. Сперва он был раздра¬
жен, но скоро затосковал: ведь ему некуда было деться.
Уже не те годы были, чтобы начинать новую жизнь, а
никакого соглашения с хозяином — ни устного, ни пись¬
менного— у него не было. С горя он начал пить. Пре¬
жде подтянутый, опрятный, он теперь появлялся на
улице грязным, небритым и почти всегда пьяным или в
тяжелом похмелье. Однажды при встрече со мной он
стал жаловаться. Я любил чипу Ристо, помнил его пес¬
ни и игру на гуслях. В моих глазах это был человек
необыкновенный, выше и лучше других, и я слушал его
с глубоким сочувствием. Он .вдруг заплакал. Тяжелые
мужские слезы падали на его седые растрепанные усы.
После этого случая я еще больше возненавидел моего
опекуна.
Дед часто выезжал из города по делам и всегда
брал меня с собой в качестве мальчика для услуг. Сам
29

он удобно устраивался на широком сиденье повозки 2
меня сажал позади себя на голых досках. Моей обязан
ностью было при всех остановках соскакивать первые
и придерживать коня, пока дед, грузный и (непоиог(г I
ливый, вылезет из повозки, а также открывать и за¬
крывать ворота дворов, куда мы заезжали. Делать это
надо было тртозорно, иначе дед гадко ругал мeня, а г
и стегал кнутом. За долгие часы этих поездок он, бы¬
вало, не перекинется со мной и словом. В горных села.;
Биелишского уезда у деда было немало дояжикол
Разговаривал он с ними коротко и сердито. Они же
рассыпались перед ним в извинениях, льстили, утопи¬
ли его кофе и водкой, а когда и обедом, чтобы задо¬
брить его и отсрочить уплату долгов. И только один и.
должников деда, некий Макавие, был ненаходчив и не¬
расторопен. Человек это был крепко с’'крcииlиый, широ¬
коплечий, но выражение глаз у него было кроткое и
тупое, как у овцы. Было в нем что-то детское: он любы
бродить по лесу и искать гнезда, увлеченно гaecкaьывa.’
о птицах и подражал их голосам. Находясь по уши в
долгу у деда и будучи не в состоянии расплатиться с
ним, он не умел и защитить себя. Бывало стоит перед
дедом потерянный, кусая веточку или травинку, и
только глядит на него умоляюще, а тот беснуется и
осыпает его руганью. Сколько раз я ожидал, что эта
грубая ругань возмутит наконец Макание и он схва¬
тит палку да огреет деда. То-то поднялась бы сумато¬
ха- Но, к моему удивлению, этого ни разу не случи¬
лось. Напротив, широкоплечий Макавие, как-то весь
съежившись, смиренно провожал деда после того, как
тот наорет на него, и даже помогал ему взобрать¬
ся в повозку. Однако смирение не помогло бе_тня1е
дед подал на него в суд и оттягал у него сливовьй
сад.	-I
Так, будучи подростком, я познавал мм»р деда, в
котором накопление богатства было высшим затем
Из-за денег попиралось все человеческое, из-за н их и
между членами семьи, даже между родными бранями
происходили ссоры, скандалы и раздоры. Обращение
с бедной родней, просившей помощи, было самое отвр-з
тительное, унизительное. С ними поступали соглаоо
принципу: хотя мы и братья, но наши мошны — не се¬
стры.
30

Мне вспоминаются многие детали этик отношений,
которые наглядно показывали, как жажда нажины вы¬
травила в душах этих торгашей все человечное, веяное
сочувствие к людям, оказавшимся в беде; более того,
эта ледяная черствость, это каменное равнодушие по¬
читались в том мире за житейскую мудрость. И все это
прикрывалось фасадом знатного хозяйского дома —
благородство, благопристойность, благочестие, постное
по средам и пятницам и еще четыре малых и больших
поста; освященная вода, зажженные свечи; каждую суб¬
боту весь дом окуривается ладаном и зажигается лам¬
пада перед образом Иоанна Крестителя. Смиренно
склонившись пред этой иконой, мой дед в течение полу¬
часа что-то невнятно бормотал, а затем принимался
пеггь молитвы своим старческим блеющим голосом, воз¬
нося благодарение господу за все свои успехи в мирских
делах. Подавленный холодом и бездушием этого мира,
я уже в те детские годы возненавидел его всем своим
существом.
♦ ♦ »
Мое детство и юношество протекали в довольно бес¬
покойный период европейской истории. Первая настоя¬
щая буря была еще впереди. Пока еще слышались
только глухие раскаты грома, но они возвещали близ¬
кое завершение того относительно мирного периода ев-
рапеГсской истории, которому и пришел конец вместе с
концом XIX века. В действительности весь этот период
был временем подготовки первой мировой войны, вой¬
ны за новый раздел мира, за то, чтобы, как говорил
Ленин, решить спор: Англии или Германии, тому
или иному финансовому капиталу господствовать
над миром.
В разных частях мира началась серия локальных
столкновений и войн, явившихся прелюдией к первому
мировому пожару. Таковы были ©усско-японская, ита¬
ло-турецкая и балканские войны. Отзвуки этих событий
долетали и в наш боснийский городишко, волновали
людей, порождая у одних беспокойство, у других на¬
дежду. Особенно это относится к балканским войнам.
Я хорошо помню это время. Победы сербских войск у
31

Кумашева 1 и Брегальницы г получили громкий отго.^
сок в Боании, укрепив веру боснийских сербов в то,^
близок конец их рабской жизни в ненавистной AaqJ
Венгерской монархии. Это вызывало у многих из нц-
патриотический подъем, и нам эта Габсбургская монар
хия, в то время еще крупная европейская держава, преД
ставлялась обветшалым зданием, которое рухнет по:
первыми же ударами наших (то есть сербских) войск
Когда приходила весть о победах сербов, мы, сербски
подросткщ пели до хрипоты патриотические песни »
мечтали о том дне, когда на Дрине загремят выстрлаы
Лвстро-Венгерокая монархия (поддан ным к^срм
был в то время и я) —это многонациональное государ¬
ство под скипетром Габсбургов — претендовала на то
чтобы в качестве одной из великих держав у* 2 * ч *аста)вать
в новом переделе мира, тоода как в дейстииелльосси
она шла в фарватере политики германского империа¬
лизма. Габсбургскую монархию раздирали все более
обострявшиеся внутренние противоречия, среди которых
особенно сильно проявлялись противоречия нащиниль-
ные — стремление объединенных в ней народов к «а-
цион ал ьном у с амоопр е делен и ю. При этом наиболыше
трудности австро-венгерским «властителям создав&и
национальные устремления югослав янских народов.
Во всех землях Австро-Венгерской монархии, где
жили южные славяне, как уже сложившиеся нации, уси¬
ливалось движение, которое приобретало все более
антиавстрийский характер. Это движение возникло на
собственной почве, из определенных условий жизни уг¬
нетенных народов в двуединой монархии. Питалось н
стимулировалось оно существованием двух самостоя¬
тельных югославянских государств на Балканах: Сер¬
бии и Черногории. Мысль об освобождении из-под ярма
Австрии была неразрывно связана с «мыслью об объе¬
динении южных славян в единое государство. Идея эта.
г Кумановская битва — одно из сражений между сербской и
турецкой армиями во время первой балканской войны, происходив¬
шее 23—24 октября 1912 года и закончившееся победой сер&киВ
войск.
2	Битва на реке Брегальнице — сражение между сербскими я
болгарскими войсками во время второй балканской войны, начав¬
шееся 30 июня и продолжавшееся до 8 июля 1913 года; закончи
лось победой сербской армии.
32

бывшая катца-то лишь мечтой дальновидных политиче¬
ских деятелей, становилась боевым лозунгом целого
поколения. Вопросу объединения южных славян, бал¬
канской федерации посвящались собрания представи¬
телей рабочего движения. И делю не ограничивалось
словеоными боями; молодежь — самый бунтарский эле¬
мент на беспокойном юге Австро-Венгерской империи
вела борьбу и в более драматической, театрализован¬
ной форме, совершая покушения.
В этот период в Боснии и Герцеговине создаются
политические партии, возникает рабочее движение, про¬
исходят выборы в первый Боснийский сабор Помню,
как с детским любопытством смотрел я на красовав¬
шуюся на одноэтажном домике небольшую зеленова¬
тую вывеску, на которой были неумело намалеваны два
человека, держащие в руках пламенеющий факел:
один бородатый, с сердитым взглядом, второй моло¬
дой, улыбающийся, с отвислыми усами. Это был дом
сапожника Томича, одного из первых биелинских социа¬
листов, основателя профсоюзной организации кожевни¬
ков в Биелине. Только много лет спустя я узнал, что
бородатый человек на вывеске был Маркс, а второй,
молодой,— Лассаль.
Выборы в Боснийский сабор запомнились мне бла¬
годаря одному комическому инциденту. Наш край был
вообще настроен оппозиционно, а сербы Биелинского
уезда были решительно против кандидата из группы
сараевского адвоката Данилы Димовича, стремившего¬
ся создать про австрийскую политическую партию среди
сербов Боснии и Герцеговины. Хотя Димовичу в Бие¬
лине не на что было надеяться, он все же направил туда
для предвыборной агитации своего сторонника Лазу
Димитриевича. Этот последний приехал в фиакре и
сразу же был очень бурно встречей... толпами детворы.
Дело в том, что один из биелинских торговцев роздал
сербским детям сотни леденцовых свистков (дети всег¬
да охотно лакомились ими) с уговором: как только по-
1 Боснийский сабор — региональный парламент в Боснии, соз¬
данный после аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгерской
монархией. Стремясь укрепить свою власть в аннексированных обла¬
стях, правительство Австро-Венгрии приняло в феврале 1910 года
конституционный закон для Боснии и Герцеговины, на основе кото¬
рого и был избран Боснийский сабор.
2 Р. Чолакоаич
33

явится фиакр, они начнут свистеть и кричать: «Долой
дядю Лазу1» Надо ли говорить, что мы, дети, с востор.
гом согласились участвовать в такого рода демонстра¬
ции. Мы 'встретили «дядю Лазу» п-ри въезде в город и
провожали до самой гостиницы, вопя во все горло и
свистя что было мочи. Такова была первая иолитиче.
ская демонстрация, в которой я участвовал. ПН
Наш край делегировал в сабор Васу Цриооорчвви-
ча—торговца из Тузлы и Максима Джурковича из
Доля Трнова —первого крестьянина-депутата, сторон¬
ника Петра Коч мяч 1
Господствующие круги Австро-Венгрии носились с
идеей проникновения на Балканы и вообще на Вос:тох.
Первым этапом на этом пути были уже ангнакси-р-паен-
ные Босния и Герцеговина, которые и должны были
послужить трамплином для дальнейших захватов. Пре¬
пятствием на этом пути осуществления планов герма¬
но-австрийского империализма было Королевство Сер¬
бия. Поэтому в годы моего детства и отрочества грани¬
ца на Дрине была неспокойной. В Биелине, погранич¬
ном городке, постоянно находился большой австрийский
гарнизон, в котором служили поляки и венгры. Но по¬
сле таких событий, как аннексия Боснии и Герцеговины
в 1908 году2 и Скутарийский кризис 1913 годаЗ, когда
возникла непосредственная угроза войны, наши казармы
уже не могли вместить войск, которые Австрия подтя¬
нула к Дрине. Солдат расквартировывали в школах, а
офицеров — по частным домам. Остались в моей памяти
частые постои войск в нашем городе и вокруг него, по¬
левые кухни во дворе школы и повсюду разбросанные
книги из нашей школьной библиотеки. * з
е Кочич Петр (1877—1916) —известный писатель и политический
деятель, борец за национальное освобождение народов Боснии и
Герцеговины и ликвидацию пережитков феодализма. Был депутатом
Боснийского сабора.
3	Босния и Герцеговина были аннексированы Авс'по:--Вннрр||еА
7 октября 1908 года в нарушение решений Берлинского конгресса
1878 года. Акт аннексии вызнал не только сопротивление народов
Боснии и Герцеговины, но и протесты со стороны заинтересованных
балканских государств — Сербии и Турции, а также Англии и Рос¬
сии— держав, подписавших Берлинский договор.
з Скутарийский кризис был вызван угрозами Австро-Венгрии
вступить в войну, если черногорские войска не покинут город Ску-
тари (Скадар). 18 апреля черногорская армия оставила Скутари-
а в город вошли войска великих держав.
34

II вог, как грозовой удар, прогремел сараевский вы¬
стрел’. В тот день я был на охоте с одним моим учи¬
телем (я нес его сумку) и с молодым судьей. Мы бро¬
ней целый день в окрестностях Биелины, и я был сча¬
стлив. Домой я вернулся поздно. Брат встретил меня
словами: «Сегодня какой-то Принцип убил в Сараеве
престолонаследника Фердинанда и его жену Софью».
Я ненавидел все австрийское, начиная от жандар¬
мов и общинных стражников и кончая самим императо¬
ром Францем. Обрадованный этой вестью, я сказал
брату: «Так нм и надо!»
♦ ♦ ♦
Сразу же после сараевского убийства в нашем горо¬
де воцарилась зловещая тишина: люди напряженно
ожидали, что же последует дальше. Уже на другой день
мы узнали, что в Сараеве и в других местах Боснии и
Герцеговины толпа, предводительствуемая австрийски¬
ми агентами, громила сербские учреждения и магази¬
ны. Это якобы был ответ «верных императору босний¬
цев» сербам за убийство Фердинанда и Софьи. Говори¬
ли, что и в нашем городе некоторые преданные импера¬
тору люди готовились совершить аналогичный подвиг,
но не решились на это, ибо стало известно, что крестья¬
не из близлежащих сербских сел, узнав, что «турки
хотят разрушить сербскую церковь», вооружились ви¬
лами и косами, оседлали коней и двинулись защищать
«сербские святыни» и что только благодаря уговорам
приходского священника и еще нескольких авторитет¬
ных сербов они разошлись по домам.
Очень скоро Австрия вручила ультиматум Сербин-.
Становилось все более ясно, чго война неизбежна, а с
1 Сараевский выстрел - покушение на эрцгерцога Франца-
Фердинанда, наследника австро-венгерскою престола, совершенное
2* июня 1914 года Гаврнло Принципом, членом молодежной иацно-
«a.ibiio революционной организации «Молодая Босния». Эго покуше¬
ние послужило поводом для развязывания первой мировой войны.
8 В связи с сараевским убийством правительство Австро-Bewr
рии 23 июля 1914 годя предъявило ультиматум правительству Сер¬
бин с весьма унизительными требованиями. Гем не менее правитель¬
ство Сербин приняло все условия ультиматума, за исключением
«•дног | — требования, чтобы австро-венгерские чиновники пели рас-
следование дела о покушении на территории Сербин.
2*
35

войной у людей были ввязаны самые различные жела¬
ния, надежды и опасения. И еще очевиднее стало так¬
же, насколько разобщены мы в нашем городе, с каким
недоверием относимся друг »к другу. В то время как
одни были охвачены тревогой, другие радовались, го¬
воря, (что пришло (время отомстить за поражедие
турецкого оружия в недавно окончившейся балкасаой
войне. Так была настроена в нашем городке та отста¬
лая часть мусульманского населения, которая все еще
была связана с Турцией. Всего за несколько лет до
начала первой мировой войны тысячи боснийских му¬
сульман переселились в Турцию, которую они считали
своей настоящей родиной. А она встретила их немило¬
стиво: поселила на бесплодных землях Анатолии. Тур¬
ция забыла о том, что боснийцы отдавали жизнь за
интересы Османской империи, охраняя границы уже
пошатнувшегося царства. Когда настоятельно встал
вопрос об их размещении и трудоустройстве, она броси¬
ла их на произвол судьбы. Многие из этих переселен¬
цев (мухаджиров) вернулись в Боснию, но их горький
опыт не слишком-то помог остальным избавиться от
своих иллюзий о матери-Турции, от судьбы конторой
якобы зависит их собственная судьба.
Ввиду таких отношений между сербами и мусульма¬
нами, проникнутых, мягко -говоря, недоверием, мы, сер¬
бы, в те ..(польские дни 1914 года, напряженно ожидая
часа, когда вся австрийская мощь обрушится на Сер¬
бию, чувствовали себя очень тяжело. Это был час испы¬
таний для сербов, все надежды которых на освобожде¬
ние от австрийского ярма были связаны с Сербией.
Наступали дни великой развяжи. Теперь уже для сер¬
бов исключалась возможность парадной, со знаменами
и лозунгами, демонстрации национальных чувств, ибо
это значило бы выступать против Австрии, а послед¬
нее -приравнивалось к «измене родине» со всеми выте¬
кающими отсюда последствиями. Торговых людей из
числа сербов, преуспевших и обогатившихся за время
австрийского господства, пугала неизвестность завтраш¬
него дня. Один из них весьма красноречиво выразил
общее настроение, сказав: «Я же говорил, что juac
погубят наши собственные дети».
А молодежь, наоборот, втайне радовалась, что на¬
ступает день великой битвы, в исходе которой она не
36

сомневалась. В своей юношеской наивности она и не
подозревала, <что все происходящее в связи с сараев¬
ским убийством и вокруг Сербии было лишь отголос¬
ком большой игры империалистических воротил. Моло¬
дежь ненавидела чужеземную австрийскую власть, же¬
лала ей гибели и верила, что выстрел Принципа
нлин\ гнл наступление ее конца.
J! влрхп' по городу пронеслись слава «.мобилизация»,
гвойна», вызвавшие полное смятение. Каждый день на
перекрестках быот барабаты глашатаев, на стенах
..склеены объявления австрийских властей. Все то. что
бара банщик-гл а шатай 'выкрикивает своим гнусавым го¬
лосом перед толпой праздных зевак и любопытных
детей, все, о чем возвещают эти объявления своим
путаным, трудно понимаемым языком — все это полно
угроз по адресу сербов: запрещается, отменяется, будет
расстрелян на .месте. А вслед за этим очень скоро по¬
следовали и доказательства, что это были не пустые
угрозы: посреди рынка была сооружена виселица,
на которой в один из августовских дней был повешен
крестьянин из ближнего села. Несколько лет назад
он бежал в Сербию, и вот теперь его схватили в его
селе и осудили как сербского шпиона. Затем повесили
одного испольщика, на поле которого оказался
перерезан провод полевого телефона. Начались мас¬
совые аресты сербов — торговцев, священников, учите¬
лей, учеников. Все сербы, участвовавшие в прошлом
в каких-либо национальных организациях, все те,
кто в той или иной .мере оказывал сопротивление ок¬
купационным властям, были арестованы и интерниро¬
ваны в Арад.
Во дворах некоторых биел янских школ, которые в
ни каникулярные дни оглашались голосами и звуками
отнюдь не школьной жизни, были размещены мобили¬
зационные пункты. Целыми днями я околачивался воз¬
ле них и смотрел па крестьян, омотрел, как они терпе¬
ливо и молча жду г. когда их вызовут, дадут нм какие-
то бумаги, чтобы сразу же в строевом порядке и под
конвоем отправиться дальше—во направлению к Брчко
и Тузле. А по бокам этой пестрой колонны рядам с
мужьями и сыновьями шагшот их жены и матери, не-
которые молча, другие с тихим плачем, и несут их
полные крестьянские сумы,
37

В противоположном же направлении, то есть 9
Брчко и Тузлы, движутся полки в полном военном об¬
ряжении, с пушками, которые волокут тяжеловозы, упи-
тамные кони, а замыкает колонну вереница конныхуп¬
ряжек, мобилизованных по славонским селам. В городе
из всех трактиров доносятся пьяные солдатские песни —
венгерские, польские, чешские и наши. И вот в одну из
тихих августовских ночей раздаются первые выстрелы
и стрекот пулеметов на Дрине— это австрийские вой¬
ска форсировали ее около Лешкины.
В том году я закончил третий класс торговой шко¬
лы. По-прежнему я жил в доме деда, пгедо)cтaи.еннный
сам себе. Но теперь я чувствовал себя значительно
свободнее. Дед немного присмирел, видимо .иопутaш^ый
войной и порожденной ею атмосферой неуиеrрeнн(от'и и
неизвестности. В верхнем этаже его дома раси*ваpтиго
вали солдат, а одну комнату, даже не спрашивая его
согласия, заняли два офицера, и он не только не посмел
возразить, но даже обязан был быть любезным по от¬
ношению к этим незваным гостям, нарушившим все
порядки его дома.	J
Я проводил время или в мастерской у дяди, где ра¬
ботал столько, сколько хотел, или на улице, узнавая
новости и наблюдая, как войска направляются к Дрине
и как оттуда везут раненых, или в холодке дедушки¬
ного сада за чтением книг. Я так был уверен, что Авст-
^Венгрия скоро распадется, что когда на военный
лагерь стали падать первые сербские снаряды, я опро¬
метью бросился туда, рассчитывая увидеть нечто
невообразимое. Однако взору моему предстало несколь¬
ко разрушенных бараков да угрюмые фигуры венгер¬
ских солдат. Они ругались и разгоняли нас.
Дед ежедневно покупал загребский «Обзор*1 и чи¬
тал его в своей комнате, куда я не мог входить без раз¬
решения. Однако, когда он уходил, я пробирался туда
и читал жирные заголовки и подзаголовки, сообщавшие
о больших успехах немецких войск в Бельгии и Фран¬
ции. Но это для меня было чем-то итc^Jнсc■еп.пeннп^v
1 «Обзор» — политическая ежедневная газета, выходившая в
Загребе с 1860 по 1941 год. В период с 1919 по 1941 год газета ра¬
товала за единство югооиaиянскltх народов, но с позиций крупной
буржуазии.
38

I .tibhwm в моих глазах был театр повитых действий
in Др ине: я был убежден, что именно там решится
н.ппа судьба. Л оттуда все везли и везли раненых, для
кот >рых уже не хватало места в наскоро оборудован¬
ных лазаретах нашего городка. Теперь с Дрины уже
нс вносилась винтовочная стрельба, а слышался толь¬
ко тяжелый гул артиллерии. Большое число раненых.
кот\ ы.х привозили оттуда, свидетельствовало о том.
чю там, на Дрине, «идут кровопролитные бои.
Однажды в наш город прибыл с Дрины огромный
о - ь заполонивший все улицы и переулки. Испутвн-
;iле обозники рассказывали шепотом, что сербские вой¬
ск.) разбили австрийцев на Цере и те в беспорядке от¬
сыпают из Сербин. Вскоре вслед за обозом появились
>' войска, но как не похожи они были на те, что шли
к Дрнне месяц назад: эго были исхудалые. грязные
•л .аты, многие без ранцев и ремней, они не шли, а
е ча плелись. Помню, как в лайку моего дяди ворвал-
ми.тодой офицер и потребовал табаку. Тетка моя.
: т идьгваясь расстроенной, опросила его, что же это
ю исходит. «Да убегаем, хозяйка! Неужто сами не
•идите? Бежим!* — ответил он весело, выскочил из лав-
- г и бросился догонять свою часть.
Я ожидал, что теперь вслед за ними войдут се.рб-
:ие войска, но этого не случилось. Носились слухи,
и > сербы уже в Среме и сражаются где-то вблизи
Власеницы, что черногорские войска продвигаются к
Сараеву. Однако в самом важном—согласно моей дет¬
ин стратегии — секторе европейского театра военных
дейивин, то есть на нижнем течении реки Дрины, было
чагишье. Через месяц стали прибывать свежие австрий-
г.ие полки, и вновь начался кровавый хоровод. Всю
> ень шли бои на Видоевице, Гучеве, Ирном Врхе; от-
туда, не смолкая, доносился сердитый пушечный гул,
'•пуда прибывали раненые, рассказывавшие о тяжелых
б>ях за каждую пядь земли.
Живо помню и сейчас свои детские опасения за
судьбу той страны за Др иной, с которой были связаны
все мои мечты о свободе. «Пока слышна артиллерия,
эго хорошо,— думал я,— значит, наши не дают швабам
пробиться через Гучево*. И в моем представлении Гу-
чево превращалось в своего рода Фермопилы. Но стои¬
ло артиллерии смолкнуть, и меня охватывало уныние,
39

которое проходило лишь тоща, коцда канонада возоб
иовлялась. Однажды через наш город провели групп,
сербских пленных. Шли они (красиво, как-то лаж
неторопливо шагая но пыльной улице и глядя куда-то
поверх голов зеваж-обывателей, провожавших их изде
вательскм-ми выкриками и руганью. Я вернулся домой
подавленный и долго не мог забыть зацумчивосерьеу
них лиц этих людей, больше похожих на усталых кре
стьян после страды, чем на славных воинов, которые
еще вчера в кровавом бою защищали свою маленькую
страну от страшной вражеской силы.
Сохранилось в моей памяти и то чувство, которг^
я испытывал при виде раненых,— смешанное чувство
радости и печали. Их приводили в город непрерывно,
а это значило, что австрийские войска, войска неприя¬
тельские, несут потери. Это хорошо. Но среди раненых
были и личане из 79-го полка, который останавливал
ся в нашем городе по пути па фронт, к Дрине. Сол-да
ты его стояли и в нашем дворе, разговаривал i с нами
хорошие, простые люди, и среди них было немало сер¬
бов. Л сейчас они возвращаются с фронта изувече:-£ные.
изнуренные. «Почему,— спрашивал я себя в мучитель¬
ном недоумении,— почему сербы убивают сербов, по¬
чему они не бегут, почему не сдаются своим, а поги¬
бают за чужеземцев?»
Поздняя осень 1914 года; дождь и мокрый снег па¬
дают на раскисшую землю, печаль и тоска окутали наш
город. На востоке тишина, не слышны уже и пуша,
я целыми днями сижу дома, читаю, со своими сверст¬
никами встречаюсь редко. Иногда хожу в село с де-
дом, который теперь уже реже и не так настойчиво,
но все же напоминает своим арендаторам и исполь¬
щикам об их обязан постах.
Однажды угром эта глухая тишина была нарушена
Австрийские войска, побитые на Колубаре. опять бе
жали из Сербии. Сплошным потоком они вливались в
наш город, заполняя все улицы и переулки и создавай
неописуемую давку. Гак же внезапно, как вошли в го
род, они к покинули его, направляясь к Маевице; туг
на склонах они остановились. выкопали рвы и огоро¬
дил и колючей проволокой. В ге дни не только сербы
но все жители нашего порода ожидали, что сербские
войска вот-вот войдут в Б мел ину. По и на этот «раз они
iif пришли. Они остановились по ту сторону Дрины,
р^иитшуясь тем, что выпнали захватчиков из своей
страны.
♦ ♦ ♦
В первую воен!ную зиму в пашем городке войск и
•.аченых было немного. По внешнему его виду никго
бы не оказал, что он находится всего в нескольких ки-
л.-метрах от границы. Война ощущалась в другом: каж-
:ый лень в общину приглашали кого-нибудь и сооб¬
щили. что такой-то его родственник погиб на русском
? ите, каждый день проводились реквизиции; появи-
Л1.ь на улицах инвалиды, уже не годные для службы
в армии, а комиссии по мобилизации продолжали вы-
* 1вагь и старых и молодых. Теперь война была уже
не отдаленным грохотом пушек, она, как страшная
теть. пала на наш пород, наводя на всех тоску и страх.
Весной, когда в школах возобновилась учеба, я за¬
писался в четвертый «класс торговой школы. Почти все
ее учителя были мобилизованы—оставался только ди¬
ректор да два-три пожилых преподавателя,— и обуче¬
ние велось по урезанной программе. Проучили нас три
месяца, а затем выдали свидетельства о прохождении
нурса —просто для того, чтобы мы не потеряли год.
Большую часть лета я провел в деревне, в имении,
:ле хозяйство вел один испольщик со своей семьей. Мне
бы.ь» хорошо с этими людьми. Я жил их суровой кре-
1 ьинской жизнью, работал в меру своих сил, слушал
их рассказы о войне. Мне тогда казалось, что нет ни-
чего лучше деревенской жизни. Но ее отравляли часто
наезжавшие реквизиционные комиссии, которые прика¬
зывали доставлять в определенное место скот, зерно,
пому, сено—все, что земля давала, а война пожи¬
рала. Забрали и самого испольщика, по не в армию,
а в тюрьму. Говоря о войне, он не романтизировал ее.
Испольщик часто повторял: «И за все это расплатит-
я крестьян ин-труженик, вот увидишь*. Я пытался уве¬
рить его, что, когда победит Сербия, и у вас, как там,
наступит свобода и не будет больше ни австрийских
полицейских начальников, ни б>егов. ио он в сам ней и и
качал головой и говорил: «Но опять же кто-нибудь
другой будет обирать крестьян ин а-труженика*.
41

Настала осень 1915 пода. В первые сентябрьски
дни прибыли новые '1в.>й<н<а и без больших боев всту.
пили в Сербию. Фронт на Дрине имел теперь второе,
пенное значение: главным был фронт у Белграда, куда
рвались немцы. Старшие с беспокойством говср^и
нам, что теперь, пожалуй, Сербии не устоять: на нее
обрушилась страшная сила — немцы и австрийцы, а .
тыла вероломно напала Болгария. Но даже и в эту
осень, когда сербские войска, измотанные в неравны»
боях, отступали к Албании, наша вера в победу Сербии
не была поколеблена.
Закончив торговую школу в Биелине, я задумал
продолжить ученье в сараевском Коммерческом учили¬
ще. Для этого мне надо было преодолеть две трудно¬
сти: получить разрешение австрийских властей на про¬
живание в Сараеве и уломать моего опекуна, который
был против всего, что было связано хоть с малейипми
затратами. Он требовал, чтобы я поступил на служб;,
в банк или писарем к какому-нибудь адвокату, но я эб
этом и слышать не хотел. Скорее уж пойду в ремеслен¬
ники, чем в писари—-таково было мое непреклонна
решение, о котором я и поставил в известность деда.
Мне было уже пятнадцать лет, и я не желал бол^ее
терпеть, чтобы дед распоряжался, как ему заблапрас-
судится, моей судьбой, тем более что она его забюгнлг
не больше, чем судьба любого его испольщика. Он не
позволил мне поступить в гимназию на том осисваания.
что один из моих братьев учился там и дотянул
только до второго класса, а это, по его мнению, озна¬
чало, что деньги были выброшены на ветер. Дед согла¬
шался лишь на то, чтобы я учился в нашем городишке,
жил по-прежнему в доме, где некогда жили его сыно¬
вья, и при этом питался и одевался как можно скром¬
нее. А учеба в Сараеве, говорил он, требует зна^'^^тель-
ных расходов. Дед считал, что, оказавшись вне его
контроля, я начну повесничать, швырять деньгами и
все равно вернусь домой, так и не завершив своего
образования. А яв самом деле хотел учиться, для меня
это было самым важным делом в жизни.
Каким-то образом деда все-таки уломали, и он дал
согласие на мой отъезд в Сараево. Я послал прошение
военным властям, так как Сараево тогда находилось
на военном положении. Несколько месяцев я не полу
42

ответа. Учебный год длинно начался. Наступила зи-
мн. и мои опекун стал настаивать, чтобы и устраивался
hi работу. Он говорил, что никакого разрешения я не
пдчучу, а допустить, чтобы «такой оболтус ларом ел
\ е> , «хозяин! Михаил о» нс мог.
Ожидая, пока там, в Сараеве, кто то и канцеляриях
(марийской военщины решит, буду ли я продолжать
• > м мканне или должен идти в ремесленники, я много
штал - преимущественно русских писателей: Доггоев-
ч ■■•! .). Гоголя, Горького. «Преступление и наказание*.
Гарас Бульба», «Челка-ш», «Мальва» были моими учеб-
I ими в те дни. Ответ из Сараева пришел, когда я
•	герял уже всякую надежду получить его. Была сере-
га января 1916 года. Вне себя от радости я помчал-
к моему опекуну. «Поздно ехать в школу, —сказал,
л отрезал, он,— ты уже не догонишь других учени-
я. а денег потратишь много».— «Всех догоню, только
-глусти меня»,—ответил я, стараясь говорить самым
м'К'им и почтительным тоном.
Мне до сих пор (мучительно вспоминать этот раз-
вор. Смиренно сложив руки, я молил и заклинал его
тпутить меня. Наконец черствый старик смилостнвил-
: * Ладно уж, ступай, черт бы тебя побрал».
Таково было его благословение. Грубость его слов
•	.мутила меня — я слишком хорошо знал деда. Глав-
>е— я теперь мог покинуть его дом, продолжить уче-
перейти от мечтаний к делу, ради которого стоило
ЖИ1Б.
» ♦ ♦
Первые месяцы в Сараеве я почти не отрывался от
книг. Надо было догнать товарищей, которые далеко
\ пли вперед, освоить новые предметы, и прежде всего
ин-, гранные языки. Занимался я с утра до позднего
вечера, помня, что мне нельзя (вернуться домой, не пе¬
рейти в следующий класт. Зная своего опекуна, я по¬
ил мал. что это означало бы конец .моей учебы.
Атмосфера в Сараев** была в то время гнетущей.
После победы Германии, Австрии и Болгарин над Сер¬
бией и Черногорией Сараево из прифронтового города,
в котором в конце 1914 года были слышны выстрелы
черногорских винтовок, оказалось теперь в глубоком
43

тылу. Итальянский фронт был далеко, а Галицийский ?
Салоникский — еще дальше. Положение на всех фронтах
было таково, что проаастрийюкне элементы уже
сомневались в победе Центральных держав и подиима-
ли невыносигмую шовинистическую шумтгху. Оообенж
отличались ф рам концы 1 * * * и клерикалы7. Все это получа
ло отклик и в нашем училище, где несколько франюж.
сох оболтусов не раз пытались провоцировать уча
щихся-сер-бов: заглядывали в их тетради, чтобы прове¬
рить, ле пишут ли те запрещенной кириллицей, пели в
их присутствии антисербские песни и так далее. Нас
сербов, в этой школе было немного — человек десять
Мы отмалчивались и только в своем узком кругу де
лились мыслями и надеждами и, стиснув зубы, ждали
часа, когда швабская колесница покатится под гору
Я старался избегать этой среты. этой атмосферы. У себя
дома, со своими книгами, я чувствовал себя лучше, н
это, вероятно, способствовало тому, что из ученика
отстающего, чувствовавшего себя в классе неуверенно,
я к концу учебного года стал одним из лучших. Я с не¬
терпением ждал летних каникул, но не оттого, что учеба
меня утомила, а потому, что мне осточертела эта
жизнь в атмосфере недоверия и подозрений, когда тре
бовалось постоянно быть начеку, постояно ждать не
приятностей из-за каждого неосторожно сказанное
слова.
* * *
У нас в Биелине во время летних 'Каникул былс
тоскливо. Вонна длилась уже два года. Почти в каж
дой семье кто-нибудь был на франте, а оттуда прихо¬
дили черные вести. Что ни день —на улицах нашего
городка слышались причитания. Я и десяток mow
школьных товарищей проводили дни в городском пар¬
ке—единственном убежище от летнего зноя и пыли.
Здесь мы беседовали о прочитанных книгах, о вестях:
фронта и о том, что будет после нашей победы. А в
1	Фраиковцы — сторонники лидера «Чистой партии права> Лоск
па Франка (IK44—1911).
’ Экстремистско шовинистическое и клерикальное политическое
течение, имевшее своих сторонников в Хорватии и Боснии.
44

int io мы не сомневались — это было бесспорно, хотя
I че думали, что она придет легко и быстро. Других
развлечений у нас не было. Разве что изредка ночью.
к ‘г:.1 лунный свет окутывал рано уснувший город, со-
билались мы в каком-нибудь саду и ипрали на мандоли¬
не, чаши песни разрывали тишину провинциального
городишка и тревожили полицейских, дремавших на
перекрестках.
До войны в летние каникулы мы любили ходить
н Дрину, неспокойную, бурную реку, которая в своем
нижнем течении постоянно размывает и сносит то один,
то рутой берег. Бывало, мы с утра ухолили туда ку-
•:а ьсн и возвращались только вечером. Но этой вес-
41 во время пахоты крестьяне то и дело находили на
г? берегу прибитые течением трупы солдат, погибших
s прошлогодних боях. Поэтому мы теперь избегали хо-
шть гуда. Да и слишком грустно было смотреть на ее
инвоиолож'ный берег—-на порабощенную Сербию.
II »м.ню, однажды как-то мы пришли туда, но вскоре
ci тало не по себе, мы быстро выкупались и ушли.
I I нас. сербской молодежи в Боснии, Др ин а была
ие:ь не просто географическим понятием.
В то лето я лучше всего себя чувствовал в нашем
;мепии в деревне. У здешних крестьян вошло в обычаи в
жаркое, засушливое лето молотить хлеб ночью, при лун-
н л! свете.Так делали в то лето и у нас в имении. Было
’ ниным наслаждением видеть, как кипит работа на
г.мне, капе каждый старается делать все как можно
(гейше и лучше. Боснийские лошадки размеренной рыс-
■I и двигаются но кругу, а на краю гумна громыхает
чеилка, которую мы, несколько молодых работников,
попеременно привалим в движение. А устанешь—рас-
ннешься на свежей пахучей соломе возле только что
еу олоченного зерна. Над лесом — полная луна, и в ее
' летном свете все 'выглядит необычно, как в сказке,
лаже давно знакомые лица кажутся не такими, как
•ем. Когда же луна скрывалась за лесом, мы сразу
укладывались спать гут же, на соломе, закутываясь в
; убые крестьянские одеяла, потому что под утро бы-
зало прохладно. Будит нас раннее солнце. Тело ломит
<1 усталости и неудобного ложа, но это быстро проко-
лит, когда пройдешься по саду, подбирая созревшие
фрукты, холодные и влажные от росы. Я любил это не-
45

посредственное соприкосновение с землей и с людьми
■которые ее возделывают, любил лес с его тудесшой ти
шиной в знойные дни и ночную грозу с ее сверкающи
ми молниями. Как приятно было шагать по хорошо
проторенной тропе, погрузившись в зеленое море муку
рузы, или лежать в траве, устремив взпляд в небесную
синеву, слушать стрекотание кузнечиков и не думать
ни о чем. Все это наполняло меня радостным чувством
н а<сл ажден и я ж и з i i ью.
Каникулы пронеслись бьвстро, и в первых числах
сентября я уже снова был в Сараеве. Теперь учеба шла
у меня легче и оставляла больше времени для чтения
Читал я много, в основном художественную литерату¬
ру, но без всякой системы. Самое сильное впечатление
произвели на меня две 'книги: «Мать* Горького и
«Падполыная Реке и я» Степняка- К равнине кого. Я и
раньше любил читать русских авторов, но эти две кни¬
ги открыли мне 'Новый, неизвестный мир. Я родился и
рос в национально 1пора1бощеннюй стране, воспитывался
в духе любви к своему народу и готовности бороться
за его освобождение. Поэтому общественно-политиче¬
скую борьбу я понимал в то время исключительно как
борьбу за национальные права народа, и в этом плане
больше всего меня шмлдушевляла борьба против Ав¬
стро-Венгрии— главного в то время врага свободы
сербского народа. Мне были дороги и близки герои
этой борьбы — Гаврило Принцип, Данило Илия, Не-
делько Чабринович, люди, чьи имена мы шепотом про¬
износили за школьными партами и чьи подвиги и
жертвы были в наших глазах неоценимы1.	j
По эти две книги познакомили меня с революций
верами иного типа, иных взглядов и устремлений. Впер¬
вые я узнал о рабочем движении как огромной общест¬
венной силе, вовлекающей в борьбу таких бескорыст¬
ных, блаюроиных людей, как Павел Власов и его гова
рищи. И социальная демократия, и рабочий класс как
понятия были еще для меня чем-то гуманным, неопре¬
деленным, но мои симпатии уже были на стороне этих
1 Принцип Гаврило (1894—1918), Данило Илич (1889—1915) и
Чабринович Неделько (1895—11916)—организаторы молодежного
движения «Молодая Босния», участники покушения на эрцгерцога
Франца-Фердинанда.
46

СИЛ, борющихся П’роти® насилия и несправедливости.
Особенно cH’Minатизпровал я в то орем я русским на<ро-
довольца1М-террористам, которые во имя свободы под¬
нимали руку на царей и министров. Меня восхищало
мужество и аскетическая жизнь этих фанатиков, их го¬
товность на подвиг и самоотречение. Они нашоминали
мне наших югославских террористов — от Юкича 1 и
Дойчича2 до Жераича3 и Принципа. Почему Принцип
стреляет во Франта-Фердин ат да, т рестол она следника
Австро-Венгерской монархии, то есть серб — в оккупан¬
та и угнетателя, это я понимал. Но почему русские уби¬
вают русских царей—*это не укладывалось у меня в
голове. Тем не менее их имена были дороги мне.
Осенью 1916 года известный австрийский социалист
и публицист Фридрих .Адлер в одном из венских отелей
убил из револьвера австрийского премьер-министра
графа Штюргка. Этим актом о»н выразил свой протест
против -милитаристской -политики австро-венгерского
империализма. Для меня это было радостным собы¬
тием: против ненавистной .Австро-Венгерской монархии
поднимаются уже сами австрийцы, значит, ее крах не¬
избежен, хотя и гот год с топки зрения положения на
фронтах был довольно благоприятным для Центральных
держав. Это же убийство помогло imihc сделать еще
одно открытие. Я жил в Новом Сараеве — рабочем
квартале. Хозяином моей квартиры был серб, но в том
же доме жило еще несколько семей—'немцы, венгры,
чехи. В большинстве это были квалифицированные ра¬
бочие железнодорожного депо. TaiK вот они, каж я по¬
чувствовал. были на стороне Фридриха Адлера, посту¬
пок которого оживленно обсуждали. Прямо они этого
не высказывали, но из самого тона их разговоров ста¬
новилось ясно, что они ничуть не жалеют убитого пре¬
мьер-министра. От них же я впервые узнал о том»
1	Юкич Лука (1887—1929)— видный деятель национального мо¬
лодежного движения в Хорватии. 8 июня 1912 года совершил поку¬
шение на королевского комиссара Славно Цувая, за что был осуж¬
ден австро-венгерскими властями на пожизненное тюремное заклю¬
чение.
2	Дойчич Степан—рабочий металлист, совершивший 18 августа
1913 года покушение на барона Ивана Скерлеца, бана Хорватии.
‘ Жераич Богдан (1866—1910) —студент, совершивший 2 нюня
1910 года покушение на генерала Варешаннна, губернатора Боснии
н Герцеговины.
47

сколько бедствий принесла война трудящимся, об
нищенской зарплате, о запрещении профсоюзных ор^.
низаний, о режиме террора яв депо и о многих других
явлениях и фактах того же порядка, о сущвттвoеa■ц^p
которых я и не подозревал. И хотя они говорили наме¬
ками, многого не договаривали, видимо остерегаясь
доноса, все это свидетельствовало об их ант-ивминых на¬
строениях.
Мне, боснийскому подростку, выросшему в малень
ком городишке, в отсталой, национально огранженадой
и патриархальной среде, знакомство с этими лкши
помогло расширить кругозор. Но многое по-прежнему
оставалось для меня неясным. Я все еще оставался
узким националистом и радовался главным образом
тому, что не одни сербы ненавидят Лвстрро-Венгрркую)
монархию.
Обстановка в училище была тяжелой. Это была
средняя специальная школа, куда я попал по случай¬
ному стечению обстоятельств. Меня интересовали исто¬
рия и литература, а приходилось штудировать бухгал¬
терию и всякого рода коммерческие науки, которые к
тому же преподавались сухо, неинтересно. Единствен¬
ным учителем, который что-то значил для меня, быт
преподаватель истории Василь Попович, тихий элегант¬
ный герцеговинец, хорошо знавший свой предмет и
преподававший его с любовью. Он добив алея, чтобы
мы не только заучивали факты и даты, но и получили
определенное представление о жизни народов разных
стран и эпох, об их, как это тогда называли, мате¬
риальной культуре. Но характерно, что именно эта
самая интересная сторона исторической науки была скуч¬
ной для большинства моих товарищей в классе, в пред¬
ставлении которых история означала примерно следую¬
щее: тогда-то была битва под Левантом, тогда-то пра¬
вили Ягеллоны и тому подобное.
Директор школы Антон Пихлер был форменный
австрийский солдафон. Свою задачу он видел в том, что¬
бы держать нас в повиновении и, применяя унтер-
офицерские методы, сделать из нас преданных импера¬
тору людей. Каждое утро он встречал нас у входа в
школу. Мы обязаны были приветствовать его по-воен¬
ному, то есть пройти мимо него строевым шагом, при¬
ставив руку к козырьку ученической фуражки, ношение
Которой было обязательным во всех средних школах
бараева. Помуштровать учеников ему доставляло ис¬
тинное удовольствие. Когда кому-либо из учеников не
удавалось приветствовать его по всей ([корме. он прика¬
зывал ему вернуться, кричал «на наго, как капрал на
новобранца, и заставлял повторять церемонию по не¬
скольку раз. С помощью доносчиков он держал сербов
под наблюдением — и не только учеников, но и препо¬
давателей. Часто устраивал специальные лекции, на ко¬
торых наши учителя должны были внушать нам, что
Австрия стоит на пороге (победы. Эти лекции наводили
скуку лаже и на тех учеников, которые не были на¬
строены антиавстрийски. Зато после каждой такой лек¬
ции мы, сербы, собравшись в теслом кругу, разыгрыва¬
ли в лицах всю эту сцену и хохотали над Пихлером и
его преподавателями, которые сами не верят в то,что
творят. но лгут и изворачиваются, чтобы преуспеть по
службе.
Вче это отталкивало нас и от училища и от наших
наставников. Нам ненавистна была вся эта отврати¬
тельная австрийщита, в атмосфере которой мы при¬
нуждены были жить. Отводили мы, учашиеся-сербы.
душу только во время загородных прогулок или в
комнатушке, что было чаще, того из наших товарищей,
хозяйка которого благоволила -к нам. Здесь мы могли
открыто, не таясь, говорить о Принципе и Чабринови-
че. о Салоникском фронте, на котором теперь, пусть
хоть и после их «поражения в Сербии и отступления че¬
рез Албанию, появились сербские войска. Расходились
мы по домам уверенные в победе наших, чувствуя при¬
лив новых сил и способность противостоять отупляю¬
щей атмосфере пнхлеровакон казармы.
Февральские «события в России вызвали у меня
смешанные чувства. Еще с детских лет, когда я впервые
прочитал о Французской революции, у меня сохрани¬
лись искренние симпатии ко всякой революции, как к че¬
му-то великому: народ восстал, падают коронованные
головы, мир сотрясается до основания... Так было и те¬
перь. Народ в России поднялся и сверг царя—это хо¬
рошо... Конечно, там действуют сейчас герои прочитан¬
ных мною книг Горького и Степи яка-Кравчинскопо,
храбрые и благородные люди, борющиеся за народное
дело. Но вместе с гем я испытывал какой-то страх:
•19

ведь все а'встрофийы радуются тому, что преходит *
России; теперь, говорят они, война закснтчиття быстро
и, конечно, победой Германии и Австрии, потому что
Россия уже не будет воевать. «Да, — думал я.—ру^
окая революция—‘'/великое дело, но что будет с нами
сербами, если победят швабы?» И не было рядом со
мной человека, который рассеял бы мои оомнения и
разъяснил смысл совершающихся событий; мои же свер-
стнипки (а только с ними я и мог говорить об ЭТОМ)
знали ничуть не больше меня.
«Как-то во время летних каникул -1917 года мы, би?-
линские учащиеся, собрались на вечер нику. На ней
один из вьвпус1К1нм1к<ов Осмекской гимназии стал расска¬
зывать нам о Корфской декларации 1 и о будущем еди
ном посуд прств? сербов, хорватов и словенцев, которое
должно родиться в горниле этой войны. Австрия и
Германия, утверждал он, безусловно, потерпят пораже¬
ние, ибо хотя Россия и перестала воевать, но скоро в
войну вступит Америка. Вея учащаяся молодежь Хор¬
ватии, рассказывал он, единодушно стоит за севдание
Югославии, вое больше видных политических деятелей
в стране присоединяется к принципам Корфской де¬
кларации, одобряет деятельность и программу Югосла¬
вянского комитета2 3 в Лондоне, возглавляемого Анте
Трумбиг-ем з.
Все услышанное дало мне богатую пищу для раз¬
мышлений. Раньше я никогда не задумывался о юго-
славянстве, об объединении сербов, хорватов и словен¬
цев, хотя слышал кое-что о молодежном движении до
1	Корфская декларация — политическое соглашение правитель¬
ства Королевства Сербия и Югославянского комитета, находивше¬
гося в Лондоне, заключенное на острове Корфу 20 июля 1917 го.и
об образовании и устройстве будущего объединенного государева
сербов, хорватов и словенцев.
2	Югославянский комитет — политическая организация. создан¬
ная в Лондоне 22 ноября 1914 года хорватами, сербами и словен¬
цами, эмигрировавшими из Австро-Венгрии Эта организация в пе¬
риод первой мировой войны вела борьбу за освобождение югосла¬
вянских земель из-под владычества Австро-Венгрии и за их объ¬
единение с Сербией и Черногорией. Заявление о сформировании ко*
митета было опубликовано в апреле 1915 года.
3	Трумбич Анте (1864—1938—хорватский политический де*
тель, организатор и председатель Югославянского комитета; неод¬
нократно избирался депутатом парламента и занимал пост мини
стра.
50

дервои мировой воины, о террористических
вершенных хорватскими юношами против
Крских властей и Хорватии.
Идея объединения сербов, хорватов и
югославянство, получала в моем соэнапгии
актах, со-
а^стро-вен-
словенцев,
все более
четкие формы и становилась все более привлекатель¬
ном Помогали этому не только наши молодежные дис¬
куссии. но и доходившие до нас вести о дея¬
тельности Югославянского комитета и особенно о
Югоглаияисюой добровольческой дивизии1 в России,ко¬
торая готовилась выступить на Салоникский фронт.
Этому же способствовали наши встречи с теми участ¬
никами молодежного движения, которые в 1914 году
были арестованы, но теперь уже вышли из тюрем.
| Почти все они придерживались югославянской ориен¬
тации, и их влияние сказывалось и на нас, младших.
Уже в третьем классе Коммерческого училища я
сблизился на почве югославянства с несколькими
школьными товарищами хорватами и мусульманами.
С ними можно было открыто говорить о политике, о
том, что угнетало нас, австрийских подданных, а также
о нашем завтрашнем дне, когда Австро-Венгерская мо¬
нархия рухнет.
Между тем жизнь становились все более безотрад¬
ной. Война неумолимым бременем тридавила людей.
Нехватки и голод всей своей тяжестью ложились на
плечи народных масс. По для нас, учащейся молоде¬
жи, всего мучительней был тот полицейский режим,
который душил нас и в школе и за ее стенами. Доста¬
точно оказать, что мы не могли иметь никаких учени¬
ческих организаций — ни спортивных, ни литературных,
ни музыкальных, не смели появляться в местах гуляний
и даже в кино могли ходить только всем классом на
специальные школьные сеансы и т. д. и г. п. Нам ос¬
тались только книги да разговоры о будущем. Вся
жизнь превратилась в ожидание окончания войны, в
надежду, что свежий воздух проникнет в эту душную
• •
1 Югославянская добровольчески я дивизия была сформирована
в России в 1915 году из бывших военнопленных. В 1916 году она
была направлена на фронт и районе Добруджн. Посл( Октябрьской
революции эта дивизия частью через Архангельск, а частью через
Сибирь и Дальний Восток была переброшена на Салоникский фронт
51

тюрьму, в которой все тяжелее было нам дышать по
мере того, как мы становились старше и сознатллыее
Понятно поэтому, что мы страстно желали окончания
войны и что молодежь, у которой пробудилось нацио¬
нальное и политическое сознание, с поражением Авст¬
рии Связывала начало новой, иной, лучшей жизни в
нашей стране.
В 1918 поду стало совершенно очевидно, что Австро¬
Венгерская монархия распадается. Уже весной этого
года мы говорили почти открыто о ее крахе и начали
петь запрещенные патриотические песни. Прежде за
такие песни арестовывали, а теперь власти делали вид
что не слышат их. Помню, как весной 1918 года мы,
биел имение юноши, организовали концерт. Готоюгтсь
мы к нему в доме писателя Мато Ханжековича *, кото¬
рый был в то время адвокатом в Биелине. Программа
была составлена в духе идей югославяиства, а все
пеан и, которые мы пели до самого утра, были «антиго¬
сударственными». Мы ожидали, что за этим последуют
аресты или хотя бы вызовы на допрос, но ничего, обо¬
шлось. Только уездный пристав намекнул Ха^^^жаов^1^'^у\
что, пожалуй, еще рановато выражать свои чувства так
открыто, и напомнил ему басню о петухе, который сам
на себя накликал беду, прокукарекав до рассвета.
Только осенью рухнула наконец ненавистная Авст¬
ро-Венгерская монархия. Я жил тогда дома, так как
все школы в Сараеве были закрыты из-за эпидемии
«испанки». Помню, как по нашему городу провались
вести о том, что Салоникский фронт прорван и Болга¬
рия капитулировала, что немецкие и австрийские части
бегут, а сербские и французские войска в Болгарии и
Сербии преследуют их по пятам. В эти дни загрбоую
газету «Риеч срба, хрвата и словенаца»2 разбирали
нарасхват, как только она прибывала на почту. Эта га¬
зета более открыто, чем другие, писала о событиях этой
бурной осени, когда заканчивалась первая мировая
война, разваливалась вторая крупная европейская мо-
2 Ханжекович Мато (1884 — 1955) —адвокат и писатель; сотру.!-
ч ник и редактор ряда газет.
2 «Риеч срба, хрвата и словенаца» («Слово сербов, хорватов и
словенцев») — еженедельная газета, орган Демократической партии,
выходила в Загребе с 1919 года.
52

нархия. а для нас, Югославии, наступало освобождение
от габсбургского ярма.
В конце октября 1918 года из Запрвба пришла весть
об образовании Народного веча словенцев, сербов и
хорватов1, а также об отделении югосланя неких зе¬
мель от Австрии и свержении династии Габсбургов.
В ответ на призыв веча о повсеместном формировании
новых органо® власти в нашем городе сразу -было об¬
разовано Народное вече и сформирована Народная
гв.с'тич н качестве его вооруженной силы. В тот же
день .и я стал гвардейцем, вооружился винтовкой и ре-
вользером, который я еще раньше купил у одного ав-
ст а некою солдата, (бежавшего из Сербии: в первые
дни октября 1918 года через Б целину «проходили неболь¬
шие австрийские и немецкие части, и австрийские сол¬
даты охотно обменивали свое оружие на что попало,
некоторые отдавали винтовку за бутылку водки. Иначе
вели себя -немцы: они и при отступлении сохраняли ор¬
ган и.зонанн ость и дисциплину.
Как только было образовано Народное вече, народ¬
ные гвардейцы стали преграждать путь отходящим
авирайским и немецким частям и требовали сдать ору¬
жие. Австрии ок не солдаты тут же передавали свое ору¬
жие юношам, большинство которых не умело даже об¬
ещаться с ним. Немецкие же солдаты в ответ на это
требование сразу выстраивались в боевой порядок, и
молодым пвардцей>ца1М ничего не оставалось, ка.к отсту¬
па ib ла издали угрожать ям и ругать их швабскую
мать. На это немцы не реагировали, но все же отходи¬
ли осторожно и организованно. Восторженное исступле¬
ние. в каком в те дни находились горожане, дошло до
апогея, когда однажды после полудня в городе появи¬
лись человек десять в полувоенной одежде, назвавшие
себя сербскими комитами2. Они продефилировали
—	' I—	—
1 Так называемое Народное вече словенцев, сербов л хорватов
было образовано па основе договоренности между буржуазными
партиями в Загребе 5—6 октября 1918 года. В него вошли буржуаз¬
ные депутаты саборов Хорватии, Боснии и Герцеговины, местных
ландтагов Крайни, Истрни и Далмации, а также пять реформист¬
ских лидеров социал-демократов. Программа Народного веча про¬
возглашала «объединение всех словенцев, хорватов и сербов в на¬
родное, свободное и независимое государство словенцев, хорватов
и сербов, созданное на демократических началах».
’ Сербские комиты — националистические добровольческие во-
53

через весь город. По бокам их шествовали члены На.
родного веча, за ними гвардейцы, которые без -конца
палили в воздух из винтовок, пели и кричали до хрипе
ты, а далее все сербское население города — все, кто
мог ходить. Всем хотелось почтить освюболтге/ей
И только позднее выяснилось, -что это было жулье
курячие ворршжи из мачва.неких сел, нагрянувшие в
Биелину, чтобы вволю поесть и попить, а при случае а
стянуть что-нибудь.
B этот вечер с группой юношей из Биелины я на¬
правился в Шабац и з апис алея	в 6-й
полк, только что прибывший с Салоникского фронта.
С этим полком я через Сремскую Митровицу прибыл в
Осиек, а оттуда через Драву—в Печуй.
■Вместе с небольшой французской частью наш 6-й
полк оккупировал Печуй от имени союзнического ко¬
мандования. Это вызвало сильное недовольство среди
венгерского населения, особенно у печуйкжих горняков,
ожидавших от окончания войны чего угодно., только не
оккупации их города войсками Антанты. Об этом наш
полк был поставлен в известность уже в день нашего
вступления в Печуй. Помню: в то время как на разу¬
крашенном вокзале представитель местных венгерских
властей и командир нашего полка обменивались при¬
ветственными речами, нам, солдатам, с любмыгством
выглядывавшим в окна вагонов, грозили сжатыми кула¬
ками граждане с перрона и пассажиры из поезда,
стоившего рядом с нашим. Это был более искренний
разговор, чем тот, который .велю начальство.
Сначала нас разместили за городом в каких-то за¬
брошенных военных бараках. Но уже через три дня мы
вступили в город, обосновались в кадетской школе и
постепенно стали занимать другие пункты в городе.
Наша рота охраняла Фридрихавскую казарму, и здесь
я нес вахту в течение всех шести недель нашего пребы¬
вания в Печуе. Кроме того, мы несли патрульную
службу на улицах, убирали казарму и выполняли кое-
какую .работу в ротной кухне. Однообразная, скучная
казарменная жизнь. Только однажды мы пережили тре-
оруженные отряды сербской буржуазии, которые начиная с 1904 го¬
да засылались в Южную Сербию и , Македонию для борьбы про¬
тив турок. В период существования Королевства Югославия комн’
ские организации служили опорой реакционных режимов.

важную ночь. Около полуночи влетает к нам старшина
роты и приказывает немедленно с оружием построить¬
ся на длинной не,ранде перед нашей комнатой. Посреди
двора мы увидели несколько станковых, а на веранде
множество ручных пулеметов. Я дрожал от ночной сту¬
жи и волнения. Сейчас, казалось мне, начнется бой.
Однако ничего не произошло. Через два часа нам раз¬
решили идти спать. На другой день мой земляк Марко
Маркович, литератор, а в то время унтер-офицер, до¬
броволец бчго полка, сообщил мне по секрету, что но¬
чью на нас хотела напасть Красная гвардия. Л на мой
вопрос, что это такое, ответил, что Красная пвардия
это вооруженные печуйские рабочие, которые хотят
создать советскую республику.
В те же дни в полку я впервые повстречал босний¬
ского социалиста. Звали его Митар Трифунович. До
воины он был учителем. Будучи мобилизован в австрий¬
скую армию, бежал с итальянского фронта и ушел до¬
бровольцем на Салоникский фронт. Приземистый, ко¬
ренастый, в поношенной военной форме, этот младший
унтер-офицер был любимцем всей нашей роты. Глядя
на этого добродушного, разговорчивого человека, ско¬
рее похожего на крестьянина, чем на учителя, никто бы
не подумал, что это известный активный деятель Соци¬
ал-демократической партии Боснии.
Однажды он пришел к нам, когда мы чистили кар¬
тошку в ротной кухне. Спросил, откуда мы. чем зани¬
мались раньше. Выслушав наши ответы, он с минуту
помолчал, а затем, понизив голос, сказал: «С войной по¬
кончено. И самое лучшее для вас, ребята, разойтись
теперь по домам и продолжать свою учебу. Мы вынуж¬
дены оставаться, а вам в этом нет никакой надобности».
В тот же вечер мы решили последовать его «совету: по¬
дали рапорт и потребовали отпустить, потому что нам
надо учиться. Командир полка, человек умный и хоро¬
ший, сразу же дал свое согласие, и нее мы (кроме од¬
ного нашего товарища, умершего <в «печуйском госпита¬
ле от случайно полученного ранении) после шестине¬
дельной добровольной службы в 6-м полку были уво¬
лены из армии.
Приехав домой, в Биелншу, я упаковал свой учени¬
ческий чемодан и выехал в Сараево за«ка«нчи1вать сред¬
нее образование. Было это ib декабре 1918 года.

На перепутье
В Сараево я приехал в последние дни 1918 года. Еще
недавно, осенью этого года, это был город, усталый
и обессилевший от военных лишений, апатично ожи¬
давший окончания войны. А теперь он словно пробудил¬
ся: люди вновь стали во что-то верить, на что-то на¬
деяться, объединяться и готовиться действовать.
Я почувствовал это в первый же день в нашей шко¬
ле, в ее атмосфере, в беседах с товарищами по вопро¬
су, который занимал тогда всю молодежь, интересовав¬
шуюся политикой: какою будет только что родившаяся
Югославия, какой путь она изберет. Об этом мы спо¬
рили между собой и этот же вопрос задавали нашим
преподавателям, которые в ответ только пожимали пле¬
чами или же говорили, что нам надо думать о том,
чтобы успешно закончить свое образование, а о буду¬
щем Югославии позаботятся старшие, те, кому этим
надлежит заниматься.
Но мы все же считали, что это и наша забота, и при¬
том более важная, чем школа и все наши школьные и
юношеские треволнения. Мы уже определяли свои по¬
литические позиции — кто из нас коммунисты, кто нацио¬
налисты, а кто клерикалы, и вступали в жаркие схват¬
ки друг с другом. Впервые мы получили возможность
выражать открыто свои мысли и чувства, и делали мы
56

эго довольно шумно и патетично, с юношеским жаром и
нетерпимостью.
Я тогда еще твердо верил, что сербская армия
принесла свободу Боснии и всем остальным югославян¬
ским землям, и каждый рае, встречая ее главного пред¬
ставителя в Сараеве, воеводу Стену-Степановича * 1, про¬
стого воина, задумчиво прогуливавшегося по набереж¬
ной реки Миланки, я с уважением приветствовал его.
Конечно, мои тогдашние представления об этой свободе
были весьма неопределенными и туманными. Правда,
я посещал всякого рода политические сборища, участ¬
вовал в манифестациях, слушал речи Милана» Сршки-
ча2 и Светозара Прибичевича 3. а также Василя и Шче-
пана Грджичей4 и других боснийских деятелен, при¬
шедших к власти после освобождения из австрийских
тюрем, но в их речах я не находил объяснения волно¬
вавшим в то время меня явлениям нашей политической
и общественной жизни, и поэтому они не могли вооду¬
шевить меня и дать стимул к действию.
Особенно смущали и раздражали меня две вещи.
Во-первых, неожиданная смычка тех, кто боролся про¬
тив Австро-Венгерской монархии, с людьми, которые до
вчерашнего дня составляли у нас опору ее господства.
И это происходило не только в государственном аппа¬
рате. Надо сказать, что весь старый аппарат, включая
полицию, у нас полностью сохранился: он просто при¬
нес присягу новой власти .и продолжал, теперь под но¬
вым флагом, вершить свои старые дела. Такая же
смычка с новой властью имела место и в среде наших
’Степанович Степа (1856—1929) — выдающийся сербский пол¬
ководец.
1 Сршкич Милан (1880—1937)—политический и государствен¬
ный деятель, один из лидеров Радикальной партии
* Прибичевич Светозар (1875—1936)—политический и государ¬
ственный деятель, публицист, один из основателей Хорватско-серб¬
ской коалиции и Независимой демократической партии
4 Грджич Василь (1875—1934) —боснийский политический дея¬
тель. После сараевского убийства был арестован как член органи¬
зации «Народная защита» и осужден на смерть; позднее смертная
казнь была ему заменена пожизненным заключением. Из тюрьмы
был освобожден в 1918 году.
Грджич Шчепаи (1873—1944)—боснийский политический дея¬
тель п деятель культуры. Преследовался австро-венгерскими вла¬
стями как участник ивцнонально-освободмтелыюго днижения.
57

политиков— ё основном людей торгового мира,— кото
.рые тогда играли главную роль в политической жизни
Боснии и Герцеговины. Ташлиханский1 2 любимчик
сараевский адвокат Милан Сршкич, тот самый, кото¬
рый в 1914 году, одетый в форму офицера запаса ав¬
стрийской армии, с обнаженной саблей в руках, торже¬
ственно клялся на том месте, где Принцип совершил
покушение, что он отомстит за кровь Фердинанда и
Софьи, теперь, ничуть не смущаясь, выступал на собра¬
ниях от имени боснийских сербов. I	му¬
сульманских бегов — вековых угнетателей боснийоиТо
крестьянина-испольщика,— многие из которых были ор¬
ганизаторами антисербских погромов <в 1914 году и «шуц-
кора»2— добровольческого формирования, совершив¬
шего столько преступлений в сербских селах, особенно
в начале войны,— теперь открыто призывали мусульман
объединяться для защиты своих «находящихся под уг¬
розой мусульманских интересов». Давали себя знать и
такие представители католического клира, как пресло¬
вутый иезуитский прозелит3 архиепископ Йосип Штад-
лер4, еще недавно верный слуга Вены и ревностный
проводник ее политики в порабощенной Боснии, а ныне
крикливый защитник «христианских очагов» от «боль¬
шевистской опасности». И удивительно было не столь¬
ко то, что эти люди осмеливались и имели возможность
выступать с такого рода заявлениями, сколько то, что
с ними блокировались и считали их своими партнерами
в «наведении порядка» и строительстве нового государ¬
ства все те, в руках которых теперь находилась власть,
независимо от того, вернулись ли они с Салоникккого
фронта или из австрийских тюрем, из мест интерниро¬
вания. В то время я еще не понимал, что все это бы^ли
лишь различные фракции нашей буржуазии; между
ними шла борьба, у них было некоторое противоречие
1	Ташлихан — буржуазный квартал Сараева.
2	«Шуцкор» — название отрядов австро-венгерской нерегулярной
милиции в Боснии, существовавших перед первой мировой войной
и во время войны и снискавших печальную известность своими на¬
силиями над сербским населением.
8 Иезуитский прозелит — новообращенный и чересчур ревност¬
ный иезуит.
4 Штадлер Йосип — архиепископ Верхней Боснии, иезуит, изве¬
стный в Боснии австрофил.
58

интересов, но при всем том они составляли единый
фронт на основе -важнейшего для них общего интере¬
Са — зашиты от гнева широких народных масс, измучен¬
ных лишениями и бедствиями предвоенного и военного
времени. Они боялись масс, все решительнее выступав¬
ших с требованиями, которые угрожали не только ин¬
тересам того или иного паразитического слоя, но и са¬
мой основе буржуазного порядка.
Меня возмущала такая политика: я, как и преобла¬
дающая часть сербской молодежи, находился под влия¬
нием идей младобоснийцев 1 которые ненавидели и пре¬
зирали -веского -рода торгашей и вели борьбу за осво¬
бождение крестьян-испольщиков и всех трудящихся.
I помощью сербских войск торговцы прибрали к ру¬
кам власть, а теперь они грызлись между собой из-за
добычи и в то же время блокировались, чтобы защитить
себя от угрожавшей им всем опасности — большевиз¬
ма, как тогда говорили, то есть от пролетарской рево¬
люции, волны которой захлестывали Европу.
Второе, что меня возмущало, была оголтелая жажда
обогащения. Четыре военных года до предела истощи¬
ли экономику страны. Еще во время войны остро ощу¬
щалась нехватка продуктов питания и предметов пер¬
вой необходимости. Процветала черная биржа, бессо¬
вестные дельцы занимались спекуляцией и буквально
гребли деньги. Война кончилась, но никто из этих лю¬
дей не был привлечен к ответу. Напротив, они теперь
еще шире развернули свою грязную деятельность. Мало
того, теперь они «работали» под покровительством, а то
и в компании с теми, кто восседал в народных вечах —
новых органах власти.
Все это вызывало отвращение и озлобление у моло¬
дежи, наивно мечтавшей о новой жизни, о свободе и
справедливости для всех после того, как рухнет ненави¬
стная черно-желтая монархия. Вот почему все красивые
слова, которые произносили на собраниях и конферен¬
циях старые видные политики, звучали для молодежи
фальшивой неубедительно. Когда я однажды в разгово¬
ре с товарищами сказал, что мы, мо-лодежь, не долж¬
ны верить старым политикам, которые непрестанно бол¬
тают о свободе, пережевывая одни и те же избитые
1 См примечание на стр. 61
59

фразы, а сами втихомолку обделывают свои дела, и что
мы должны найти собственный путь, ко мне подошел
мой школьный товарищ Драго Зломислич и предложил
мне посещать Дом рабочих. Там, сказал он мне, соби¬
раются люди, которые борются за то новое, что уже
победило в России и что является единственным выхо¬
дом для всего мира. И вот в один из январских дней
1919 года я впервые пришел в Дом рабочих в Кошеве
Хорошо помню узкий и длинный зал, переполнннный
в тот вечер бедно одетыми людьми: это были сараев¬
ские пролетарии — рабочие депо и рабочие из Нового
Сараева, где я жил два года назад. В суровом молча¬
нии слушали они оратора, который говорил о двух
вождях немецкого пролетариата, зверски убитых не¬
сколько дней назад немецкой военщиной.
Едва оратор закончил свою речь, все в зале подня¬
лись и запели какую-то печальную песню. Вслед за ней
зазвучала другая песнь, грозная и гневная: «Вставай,
проклятьем .заклейменный...» Ее величавая сила по¬
трясла меня, я был взволнован искренностью чувств
тех, кто так воодушевленно пел эту песню.
Это было траурное собрание, посвяшенное Карлу
Либкнехту и Розе Люксембург. Я понимал далеко не
все из того, что говорил оратор, и с трудом следил за
ходом его мысли, но меня взволновала история жизни
этих необыкновенных людей. Впечатляла и сама пуб¬
лика— эти простые люди, глубоко потрясенные и раз¬
гневанные убийством в далеком Берлине, как если бы
жертвой его стал кто-то из их близких или родных.
В тот вечер я живо ощущал действие какой-то волную¬
щей и могучей силы, хотя не знал тогда, что имя ей —
международная пролетарская солидарность.
Конечно, один этот вечер не сделал меня социали¬
стом, но после него я стал часто заглядывать в Дом
рабочих, слушал доклады и лекции и регулярно читай
газету «Глас слободе» 1. Эта газета на четырех полосах
имела невзрачный вид из-за плохой бумаги, слабого от¬
тиска и неумелой верстки. Но она смело обличала про¬
цветавшие в то время коррупцию и спекуляцию, подан-
* «Глас слободе» (-«Голос свободы») — орган Социал-демократи¬
ческой партии Боснии и Герцеговины, затем Коммунистической пар¬
тии Югославии. Газета выходила в Сараеве с 29 апреля 1909 года
60

«зла вопросы заработной платы и снабжения, а также
|Е^грар^н^ын и жилищный вопросы, требуя их радикально¬
Ю решения. Она выступала в защиту Октябрьской ре-
вотюции и Советской России, говорила о героизме рус¬
ских рабочих, которые в невероятно тяжелых условиях
эа1^<п^щ^<ли молодую Советскую республику от белогвар¬
дейских 'генералов и иностранных интервентов. И поэто¬
му ее страницы часто испещрены были белыми пятна¬
ми: это цензура старательно вычеркивала все, что мог¬
ло не понравиться нашей буржуазии. Однако власти
еще не решались окончательно задушить этот единст¬
венный голос нелицеприятной критики политических и
обшеестеиных отношений в Боснии и Герцеговине. Эта
газета оказала мне большую помощь. Ей обязан я тем,
что сумел правильно ориентироваться в бурные дни
1919 года и в решающий момент встать на сторону ра¬
бочего движения, на сторону революции.
* * *
Большую часть свободного времени я проводил те¬
перь в кафе «Европа». Право посещать кафе было од¬
ной из завоеванных учащимися свобод. Здесь я оста¬
вался подолгу, иногда до поздней ночи, читая газеты
и участвуя в обсуждении тех или иных вопросов. Сюда
наряду со студентами и учащимися старших классов
приходили и те молодые люди, которые в 1914 году со
школьной чккмьи были брошены в тюрьмы или лагеря,
затем мобилизованы в армию и лишь в 1918 году вер¬
нулись в Сараево. Для них теперь были организованы
специальные курсы, где они имели возможность в ка¬
кой-то мере освежить свои школьные познания и полу¬
чить свидетельство об окончании средней школы. Среди
этих молодых людей было немало членов организации
«Молодая Босния» Г
по 6 октября 1914 года, а затем с перерывами с 1917 по 1929 год.
С 14 мая 1921 года она стала органом реформистской Социал-демо¬
кратической партии Югославии.
1 «Молодая Босния» — национально-революционное молодежное
движение в Боснии, боровшееся за освобождение от чужеземного
ига и за объединение всех югославянских земель. Это движение
испытало на себе идейное влияние русских народников и анархи¬
стов. Участники этого движения совершили ряд покушений, из ко¬
торых самыми известными были покушения на губернатора Боснии
61

Для нас, повзрослевших за годы войны и начинав¬
ших интересоваться политикой, младобскнийны были
борцами за освобождение и объединение всех югосла-
■вянских земель, бесстрашными людьми, которые не ба¬
ялись идти за свои убеждения в тюрьмы и на висели¬
цы. Помню, как в 1918 году в Видов день* нас погнали
в церковь на панихиду по Францу-Фердинанду. Пани¬
хиду в соборе за упокой души авсгрийского эрцгерцога
и престолонаследника служил сам митрополит Летица.
И вот, когда мы опустились на колени, по нашим рядам
от одного к другому стали передаваться шепотом слова
«Слава Принципу!»
В *919 году я сошелся ближе с некоторыми из мла-
добоснийцев и не раз подолгу беседовал с ними. И тог¬
да я стал замечать, что и они, захлестнутые волной со¬
бытий, находятся в замешательстве и не в состоянии
что-либо предпринять. Я стал более трезво оценивать
их. Между ними не было единства. Некоторые сокру¬
шенно говорили о том, что новое государство оказа¬
лось не тем, за которое они боролись. Преждевремен¬
но охваченные какой-то старческой усталостью, они
апатично следили за развитием событий и разве что на
словах выражали свое негодование. Другие стремились
примениться к обстановке, выхлопотать себе стипен¬
дию и завершить учебу: они считали, что с созданием
нового ггоударства их борьба окончена. Только немно¬
гие из них не удовлетворялись словесной критикой и
выражали готовность идти дальше, продолжать борь¬
бу, но как и с кем — это им было неясно. Таким был
Бранко Загорац, гфооидевший три года в тюрьме как
участник покушения на Франца-Фердинанда. Скромный
и тихий молодой человек, никогда не говоривший о сво¬
их страданиях в тюрьме, он выгодно отличался от тех
генерала Варешанина (в 1910 году) и на эрцгерцога Франца-Ферди¬
нанда (в 1914 году).
* Видов ден> — 15 июня (28нюня) — религиозный праздник пра¬
вославной церкви в Сербии. В Видов день 1.389 года произошла
битва сербов с турками на Косовом поле, в которой сербы потер’
пели поражение. Принято считать, что с этой битвой связано нача¬
ло конца средневекового феодального сербского государства. В XIX
и XX веках господствующие классы Сербии идею возрождения серб¬
ского государства связывали с идеей отмщения за поражение на
Косовом поле и поэтому усиленно развивали культ Видова дня.
62

горластых «патриотов», которые прожужжали всем уши
рассказами о своих заслугах. Он ясно видел, кто пожи¬
нает плоды усилий и жертв, понесенных в борьбе про¬
тив Австрии Но менее ясно было ему, как должна
молодежь бороться против богатеев, •взяточников,
карьеристов и всякого рода политических проходимцев,
которые с первых же дней молодого Югославского го¬
сударства загадили политическую жизнь. Лишь в одном
он был твердо уверен: молодежь должна бороться, это
ее обязанность, она не может позволить, чтобы ее об¬
манывали красивыми словами и пустыми обещаниями
люди, ничем не заслужившие право говорить от имени
народа.
Первые месяцы 1919 года были переломными для
всей моей дальнейшей жизни. Это было время, когда я
мучительно решал, куда идти.
Мне уже было ясно, что моя дорога расходится с
дорогой тех, в чьих руках находилась власть в только
что созданной Югославии, дорогой насилия, несправед¬
ливости, эксплуатации, коррупции. Правда, я не испы¬
тал всего этого на себе, поскольку принадлежал к чис¬
лу имущих, но во мне было живо чувство справедли¬
вости, и пусть это было юношески наивное, и очень аб¬
страктное чувство, но оно было настолько сильным, что
я не мог оставаться равнодушным к несправедливости,
которую испытывали другие, и считал нечестным высту¬
пать против несправедливости на словах и ничего не
делать для того, чтобы ее уничтожить. Именно за эту
справедливость, думал я, и борется рабочее движение,
оно борется за новые отношения между людьми, за то
светлое и великое, что способно преобразовать мир и
людей вообще, а следовательно, и нашу страну. Эта
борьба может действительно заполнить жизнь человека,
дать ей богатое содержание, более глубокий смысл.
О современном рабочем движении я тогда знал не¬
много, но Октябрьская революция, которая потрясла до
основания старый мир, явилась важнейшим фактором,
определившим мой жизненный путь. Кое-что об истории
России я знал только по прочитанным мною книгам
Толстого, Достоевского, Тургенева, Горького, Кропот¬
кина и Степняка-Кравчинского, но ничего не знал ни о
Ленине, ни о партии большевиков. А теперь, когда я
стал читать в нашей печати об Октябрьской револю-
63

ции, я проникался все большим сочувствием к ней и на¬
чал воспринимать ее идеи. В России она разрушила
мир насилия, нищеты и несправедливости, чтобы соз¬
дать другой мир, лучший и справедливый. Она-то и
стала для меня путеводной звездой. В нашей стране од.
но только рабочее движение как социальная сила вста¬
ло на сторону Октябрьской революции, защищало ее от
клеветы и лжи, призывало трудящихся бороться про¬
тив угнетателей по примеру русских рабочих и крестьян.
Все это заставило меня встать под знамя этого движе¬
ния, в ряды борцов за новую, лучшую жизнь для всех.
Во время наших ученических дискуссий я все более
открыто и решительно отстаивал ту точку зрения, что
и нам надо подготовлять революцию, чтобы установить
в нашей стране рабоче-крестьянскую республику, как
это уже сделали русские. А реформы, эволюция — это
лишь красивые слова, пустые побасенки, которыми бур¬
жуазия обманывает народ. Однажды в школьном сочи¬
нении по сербскому языку на свободную тему я напи¬
сал об аграрной реформе. Можно себе представить, что
я там нагородил при моих тогдашних «глубоких позна¬
ниях» в этом вопросе. Но вывод я сформулировал до¬
статочно ясно: для того чтобы у нас осуществилась
справедливая аграрная реформа, надо, чтобы наши
крестьяне действовали так, как это сказано в извест¬
ном стихотворении Вишнича «Восстание против да¬
хий» 1, а именно: «Пусть каждый убьет своего субак
шу...»
Мой классный руководитель, преподаватель серб¬
ского языка, счел необходимым в этой связи выразить
мне свое негодование перед всем классом. Он вызвал
меня и спросил, понимаю ли я смысл того, что написал.
Я сказал, что понимаю. Мой ответ буквально ошарашил
его. Он начал говорить о морали, о цивилизации, о де¬
мократии, сказал, что нужно искать иных, гуманный
методов при решении социальных вопросов и что толь¬
ко эволюционный путь приводит к наилучшим решени-
1 Вишнич Филип (1765—11835—знаменитый сербский народный
бард и гусляр, создатель большого цикла народных эпических песе-н
о первом сербском восстании против турок (1804—1813). «Восста¬
ние против дахий» — название одной из песен Филипа Вишнича .
(Дахин — турецкие янычарские начальники. Субаши — наместники
дахий в сербских селах.) — Прим, перев.
64

ям. По его словам, я начитался разной литературы, ко¬
торая сбила меня с толку. «Поймите же,— сказал он,—
многое из того, что представлялось естественным когда-
то в прошлом, теперь есть не более как глупость»
и т. д. Я стал ему возражать, разгорячился, наговорил
много громких слов, но не сумел логически обосновать
свою точку врения и остался недоволен собой, понимая,
что совсем ни к чему было вступать в дискуссию с ка¬
ким-то школьным наставником. Дело кончилось тем,
что он поставил мне плохую отметку и сказал: «А вы,
видать, далеко пойдете».
Спустя сорок лет, в июле 1959 года, мы, несколько
старых школьных товарищей, отмечали сорокалетие со
дня окончания школы. Был с нами и он — наш бывший
классный руководитель Владимир Кестерчанек. Как это
обычно бывает при таких не слишком интересных встре¬
чах, мы вспоминали разные случаи из нашей школьной
жизни, и я в шутливой форме рассказал о вышеупомя¬
нутом столкновении Наш старый, но еще достаточно
бодрый учитель ничуть нс сконфузился. Он посмотрел
на меня, прищурив глаза, как делал это когда-то в
классе, и спокойно ответил: «Ну что ж, как видите, я
не ошибся». А мы все захохотали и выпили за его здо¬
ровье.
* * »
Однажды, в марте 1919 года, мой друг Драго Зло-
мuсгuч, вместе с которым я ходил в Дом рабочих и у
которого брал для чтения социалистическую литерату¬
ру, показал мне свой членский билет С оци ат-демокра-
тической партии Боснии и Герцеговины У Для меня бы¬
ло новостью, что в ее рядак состоят и учащиеся сред¬
них школ, и я спросил, могу ли и я вступить в партию.
«Почему же нет,— ответил он.— Меня там знают, я им
скажу, кто ты, и думаю, тебя должны принять». Вече¬
ром того же дня мы вместе отправились в Дом рабо¬
чих. Я с волнением вошел в комнату, где помещалась
партийная организация. Зломислич отрекомендовал ме¬
ня какой-то девушке, после чего она, опросив меня, за¬
полнила членский билет, приняла мой первый членский
1 Социал-демократическая партия Боснии и Герцеговины была
создана в июне 1909 года на съезде в Сараеве.
3 Р. Чолдкович
65

взнос и, улыбаясь, вручила мне мой партийный доку¬
мент, отпечатанный на тонком красноватом картоне.
Тогда это было совсем просто: в партию принимали
без какой-либо особой проверки. Тем не менее для ме¬
ня это был торжественный акт. В тот вечер я уже как-
то по-другому чувствовал себя в Доме рабочих — не
как простой посетитель, который зашел послушать лек¬
цию или посидеть в буфете, а как в родном доме, среди
своих людей, с которыми меня связывали отныне не
только формальные узы принадлежности к одной пар¬
тии, но отношения более глубокие и значительные.
Помню, как в тот же вечер, вернувшись домой, я с важ¬
ным видом извлек из бумажника» свой членский билет и
показал его жившему со мной товарищу. Он поднял
голову от учебника, бросил небрежный взгляд на мой
билет и равнодушно спросил: «На что это тебе? На но¬
су выпускные экзамены, а ты записываешься в как^ую-
то партию».— «Главное сейчас — это революция, а уж
с экзаменами как-нибудь справимся»,— ответил я, не¬
сколько задетый его равнодушием.
Хотя в тогдашнюю Социал-демократическую пар¬
тию принимали легко и пребывание в ее рядах не на¬
лагало никаких обязательств, кроме уплаты членских
взносов, я очень серьезно отнесся к моему вступлению
в партию. Ежедневно посещал Дом рабочих, который в
1919 году стал излюбленным местом сбора не только
классово сознательных пролетариев Сараева, но и всех
сочувствующих рабочему движению. С возникновением
нового государства стали быстро расти классовые ра¬
бочие организации — профсоюзы, партия, культурные
общества. Последствия войны тяжелее всего сказались
на положении рабочего класса. По всей Боснии и Гер¬
цеговине под руководством партии и профсоюзов про¬
ходили забастовки и другие выступления рабочих за
увеличение заработной платы. У нас в Боснии чувство¬
валось сильное влияние Октябрьской революции, побе¬
да которой действовала ободряюще на рабочих, откры¬
ла им перспективу, подняла их самосознание. В Дом
рабочих шли не только для того, чтобы послушать лек¬
цию или присутствовать на какой-нибудь конференции.
Дом этот стал своего рода штабом рабочих: здесь нахо¬
дились партийный и профсоюзный центры, отсюда исхо¬
дили директивы для тех или иных действий.
GG

Особенно оживленно здесь бывало вечерами, когда
сюда собирались активисты партии и профсоюзов и
других организаций — кто на собрание, кто на репети¬
цию вокального или драматического кружка. В эти ча¬
сы Дом гудел, как улей, и здесь никто не бездельничал.
Я еще не включился .в работу Дома и проводил боль¬
шую часть времени на лекциях и конференциях. Боль¬
ше всего я любил слушать выступления здешних орато¬
ров— речи, произносимые с глубоким убеждением и
полные революционного огня. Они захватывали слуша¬
телей, и зал Дома рабочих сотрясался от аплодисментов
и возгласов. Помню двух таких ораторов — Джуро
Джаковича 1 2 и Митара Трифуновича — Учу1. Джако¬
вич не был искусным оратором, но уже само появление
1	Джакович Джуро (1886—1929) — пролетарский революционер,
выдающийся руководитель югославских коммунистов. Революцион¬
ную ■ деятельность начал в Сараеве. Будучи фабричным рабочим, он
принимал участие в рабочем движении, в работе профсоюзов, а
позднее в Социал-демократической партии Боснии и Герцеговины.
В 1906 году становится одним из видных руководителей профдви¬
жения, в 1910 году руководит молодежным социалистическим дви¬
жением.
В 1915 году за .антивоенные выступления Джуро Джакович был
арестован австро-венгерскими властями и приговорен как «сербский
шпион» к смертной казни, впоследствии замененной каторжными
работами.
После окончания первой мировой войны Джуро Джакович от¬
даст все силы созданию единой революционной рабочей партии
В июне 1920 года на втором съезде в Вуковаре был избран членом
Центрального Комитета Коммунистической партии Югославии.
28 ноября 1920 года был выбран депутатом от коммунистов в
Учредительное собрание. Участвовал в работе III Конгресса Комин¬
терна в 1921 году После возвращения из Москвы был арестован и
приговорен к десяти месяцам тюрьмы. На второй конференции КПЮ
в мае 1923 года был избран членом Центрального исполнительного
комитета КПЮ. Осенью 1927 года уезжает в СССР на учебу. В се¬
редине 1928 года иозвращается в Югославию и возглавляет Времен¬
ное руководство КПЮ. На IV съезде КПЮ и ноябре 1928 года был
избран сеаргтарем ЦК КПЮ по организационным вопросам. В ап¬
реле 1929 года был арестован в Загребе и после зверских пыток в
загребской полиции вывезен на югославско-австрийскую границу,
где 25 апреля 1929 года был убит «при попытке к бегству» См. так¬
же стр. 40б и др.
2	Трифунович Митар — Учо (1880—ЦМ1) — по профессии учи
тель. Член Сербской социал-демократической партии с 1904 года
На Объединительном съезде был избран в члены Центрального пар¬
тийного совета Социалистической рабочей партии Югославии (ком¬
мунистов)
3
67

его крепкой и ладной фигуры на трибуне вызывало у
людей симпатии; все чувствовали, что сейчас услышат
что-то важное для себя, что перед ними выступает че¬
ловек, которому можно верить. В каждом его слове бы¬
ла страстная уверенность борца, который умеет нахо¬
дить путь к сердцу людей, готовых к борьбе.
K-ргдр впервые я увидел на трибуне Митара Трнфу-
новича в его полувоенной костюме, я и удивился, и об¬
радовался, узнав в нем того добродушного младшего
унтер-офицера из 6-го толка, который этой осенью в
Печуе посоветовал нам разойтись то домам и продол¬
жать учебу. Я не -мог удержаться и спросил сидевшего
рядом со мной старшего товарища, кто этот оратор.
Тот объяснил мне, что это известный пролетарский бо¬
рец, которого особенно любят в Тузланюком угольном
бассейне. Он работал там еще до войны, а теперь стал
самым популярным человеком в этом революционно
настроенном крае. Трифунович был прирожденным три¬
буном: голос его, звонкий баритон, звучал удивительно
проникновенно и звал людей за собой. Когда он гово¬
рил, лицо его преображалось, отражая все его чувства.
Язык его был Всем понятен и вместе с тем богат, сочен
и выразителен, речь лилась, как водопад, до краев за¬
полняя ^рудивогию, захватывая силой своей убежден¬
ности.
Это были те волнующие дни, когда рабочее движе¬
ние росло и ширилось. Шла подготовка к съезду, кото¬
рый должен был объединить все социал-демократиче¬
ские партии в единую революционную партию рабочего
класса Югославии. Подавляющее большинство рабочих
в Боснии и Герцеговине было настроено революционно,
и поэтому за революционную линию вынуждены были
высказываться даже такие реформисты, как Сретен
В ноябре 1928 года был избран депутатом от коммунистов в
Учредительное собрание. После запрещения деятельности компар¬
тии неоднократно арестовывался полицией за деятельность в неле¬
гальных организациях КПЮ. В феврале 1930 года был приговорен
к двум годам тюремного заключения. По выходе из тюрьмы снова
активно включается в нелегальную деятельность КПЮ.
28 июня 1941 года был арестован усташами и отправлен в конц¬
лагерь в Ясеноваце, где в конце того же года был расстрелян.
В 1953 году Митару Трифуновичу было присвоено звание Народ¬
ного Героя Югославии.
68

Я шич, Балдам Крекич, Франт Раушер и Йово Я к шич
Ц.итнее, когда буржуазия начала обрушивать репрес-
hi на рабочее движение, они дезертировали, предали
1бочий класс и стали открыто сотрудничать с буржуа
teft. Но тогда, « 1919 гощу, им * *пр и надлежало еще ре-
■ лютее слово « рабочем движении Боснии и Герцего-
ины. Они щеголяли революционной фразой, так как
и и. что с иными речами им (нельзя появиться перед
ле ними, как не посмел этого сделать, например,
Франьо Маркич, один из довоенных сониал-демократи-
ie. ких вождей, который представлял Социал-демокра-
лчеекую партию Боснии и Герцеговины на Стокгольм-
■х )й конференции циммервальдцев в сентябре 1917 го-
|. а по окончании войны вернулся на родину уже как
: гн истерла лист L Он не посмел прийти в Дом рабочих
и «ащищагь перед ними свою политику сотрудничества
буржуазией.
Мы, молодые, были особенно наэлектризованы и
л ибу жданы. Нам казалось, что не сегодня-завтра раз-
; Г1ИГСЯ революция, Сараево (покроется баррикадами,
1 которых будут развеваться алые стяги, грянут рево¬
люционные песни, и мы услышим призыв, зовущий к
'• >рьбе не на жизнь, а на смерть. Вспоминаю, как я
вместе с товарищами отправился на вокзал провожать
делегатов из Сараева на Объединительный съезд2. Что
такое съезд, я не знал. Мне 'Представлялось, что речь
пет о решающей подготовке к революции. Ведь после
гшо как объединятся все силы рабочего класса Юго-
лавии, рассуждал я, тут же придет жонец господству
буржуазии. Мы шли из города к вокзалу по грязным
и слабо освещенным утицам. Нас было несколько сот
* Министериализм (мнльсраннзм) — классовое сотрудничество с
буржуазией. участие В буржуазном правительстве, когда это не от¬
вечает интересам пролетариата.
1 Объединительный съезд — первый съезд Социалистической ра¬
бочей партии Югославии (коммунистов), состоявшийся в Белграде
20—23 апреля 1919 года; в нем участвовали 132 пределавнгеля со¬
циал демократических и социалистических партий и групп из всех
• ■б.шетей Югославии, за исключением Словении Ни съезде было
принято решение об объединении рабочих партий, были приняты
временные программа и устав партии и определено название пор¬
тив Социалистическая рабочая партия Югославии (коммунистов)
Съезд принял также решение о немедленном вступлении партии в
Коммунистический Интернационал.
69

человек. Мы щели популярную в то тремя «песню «При¬
вет «вам, храбрые борцы...> и выкрикивали с энтузиаз¬
мом лозунги: «Да здравствует объединение!»,«Да здрав¬
ствует Революция, Советская Россия!» Но когда .мм
пришли на место, я был несколько разочарован. Кор¬
дон «полиции препрадил вход в вокзал. Я ожидал, что
сейчас начнется схватка с «полицией и мы прорвемся на
перрон. Ио один из организаторов проводов приказал
нам мирно (разойтись. Достаточно и того, сказал он, что
мы с ’песнями и лозунгами проводили наших делегатов.
Приказание мы выполнили, то очень неохотно: неуже¬
ли, ворчали мы, десяток «полицейских 'может командо¬
вать 'нами и указывать, до «какого (места мы можем про¬
вожать наши«х товарищей, которые уезжали, чтобы под¬
готовить революцию’
♦ ♦ ♦
Среди членов партии в Сараеве было немало моло¬
дых людей, которые не удовлетворялись тем, что посе¬
щали Дом ,ра«бочих, слушали лекции и изредка выпол¬
няли поручения главным образом технического поряд¬
ка. Наиболее активные стали просить партийное руко¬
водство, чтобы им разрешили создать отдельную моло¬
дежи ую организацию, 'которая бы проводила 'работу по
объединению молодых коммунистов. В «ней они могли
бы систематически «повышать свой идеологический уро¬
вень, чтобы бсхлее успешно вести работу среди молоде¬
жи в школах я та предприятиях. Тогдашние социал-
демократические партии не уделяли (внимания мал о де¬
жи. Никто не заботился ши -о специфических интересах
молодежи, ни о создании молодежных организаций.
К этой (просьбе «отнеслись «сначала иронически: что это,
мол, за молодежную партию они хотят создать? Но ко¬
гда выяснилось, что речь 'идет не о создании особой
партии, а лишь об отдельной молодежной организации,
разрешение было дано, и уже в апреле 1919 года была
создана группа 'молодых коммунистов, ib которую во¬
шло около тридцати членов. В большинстве это были
учащиеся юредних школ, а также несколько рабочих н
служащих.
Администрация Дома рабочих «предоставила на*м по¬
мещение. На первом нашем собрании председателем

ани танин был избран Зломнслкч, а секретарем — я.
> был .мой первый руководящий пост в рабочем дви¬
жении. Из этой группы шомню следующих товарищей:
1?аго Зломислича» Луё Тропана, Дмитрие Лопандича.
\н она Шмита» Стиле Субашича. Собирались мы каж¬
дый вечер и (вместе изучали азбуку марксизма. Начали
< Коммунистического Манифеста», затем были про¬
гу пированы «Наемный труд и .капитал» Маркса и
Женщина и социализм» Бебеля. Взялись было за «Эр-
фуртс.кую программу» Карла Каутского, но школьные
к. пикулы помешали нам до (конца (прочитать эту труд-
•ью для нас книгу.
Мы учились самостоятельно, так как ни у кого из
тарших товарищей не было времени заниматься с нами.
Тишь изредка, когда мы настолько запутывались, что
че могли разобраться сами, мы просили помочь нам
к )1Ы1ибудь ‘из подготовленных товарищей. В этих слу¬
чаях (к нам приходили Ново Якш-ич, Живота Милойко-
зич. т-р Моисей Зон, Симо Милюш, Коста Нова ковш
и еще несколько товарищей, имен которых я уже не
помню.
Наряду с этими занятиями каждую неделью мы уст¬
раивали доклады, с которыми выступали по очереди пе¬
рст членами кружка. Каждый избирал тему для доклада
•гласно своим наклонностям. В Доме рабочих была
небольшая библиотечка марксистской литературы, со-
ставленная в oohobihom из изданий Сербской социал-де¬
мократической партии, и мы. готовясь к нашим докла¬
дам, жадно (набрасывались на эти еще очень трудные
для нас, -но очень интересующие нас книги. Тут были:
Маркс, Энгельс, Бебель, Роза Люксембург, Антон Пан-
некук, Л. Дейч, Отто Рюле, Димитр не Туиович’. Ду¬
шан Попович2.
Туновин Димнтрие (1881 —1914)—одни in основателей и ли-
ер »а социалистического движении в Сербии, секретарь Сербской
'шны-лгмокригическон партии и главный редактор се теоретичс-
скоп» журима «Борба». Туцовнч был одним из организаторов пер¬
иин Балканской социал-демократической конференции, состоявшейся
и 1919 году.
• Попович Душан (1884—1918) политический деятель, журна¬
лист н пч'блиинст, один из организаторов и лидеров соннпл-демокра-
тмчс-ского движения в Сербин, самый выдающийся популяризатор
марксизма и Сербии до !918 года
71

Первый .мой доклад в этом кружке, да и вообще
первый /в жизни, был та тему -о просвещении. На эту
тему меня натолкнули брошюры (Отто 'Рюле, немецкого
соци ал идем акр ата, зан им авшегос я вопр ос ам и пр осве¬
щения, то еще более известного тем, что он вместе с
Карлом Либкнехтом голосовал в германском рейхстаге
против военных -кредитов. Я прочитал неоколько его
брошюр, а также статьи Милоша Янковича \ сербского
социал-демократа. Оба они 'критиковали ■«^\у^ржуа^^?ую
школу и «□детали взгляды «сонал-демократии «на про¬
блемы -згОлштания и образования. Мне понравилась их
острая критика, и на основе прочитанного я скомпоно¬
вал свой доклад. И хотя выступал я перед своими то¬
варищами, но волновался невероятно.
Мы, однако, не ограничивались чтением докладов в
кружке -и «иучеиием '.марксистской литературы. Полные
жизни, ^мы ’«ттепмились к более широкой арене деятель¬
ности, желая приобщить к нашим идеалам и других,
воздействовать на среду, в которой мы жили. Такой
ареной стала для нас средняя школа, точнее, разные
кружки, созданные в ней в 1919 «году.
После краха Австро-Венгрии в школах был ликвиди¬
рован существовавший во время войны хазар мниный
режим, и они получили больше свободы. По всей стране
учащиеся старших классов открыто выступили против
существовавшего в школах режима, требовали иных
отношений между преподавателями и учащимися, .вне¬
сения нового духа в школы, создавали свои организа¬
ции, устраивали забастовки. В некоторых школах были
созданы ученические советы. Все это происходило бо¬
лее или 'менее «тихий-но, вне «вязи «одной школы с дру¬
гими, так как не «юо организации, которая бы объ¬
единяла и направляла инициативу и деятельность уча¬
щихся. У нас в (сараевских школах не было в то время
ученических советов, но почти в каждой ‘был литера¬
турный кружок, «цде читались и обсуждались доклады
не только по литературе, но и «по «бииественно-ппол эти¬
ческим проблемам. В этих-то кружках мы н сосредото¬
чили нашу работу, добиваясь того, чтобы как -можно
1	Янкович Милош (род. 1885) — педаши, основатель Клуба учи¬
телей— социал-демократов и его первый секретарь. В 1908 году
организовал социалистическую библиотеку «Будущее».
72

б-сыне докладчиков было из .наших рядов и чтобы при
обсуждении этих докладов была возможность открыто
выражать и отстаивать свои взгляды.
Главными нашими противниками в тот период были
ст 7 >нники клерикалов. Они имели давно сложив-
шуюся и руководимую опытными людьми, иезуитами,
католическую организацию, так называемую «Конгре¬
гацию Марии». Вышколенные этой организацией уча¬
щиеся выступали .в литературных кружках организо¬
ванно и хорошо подготовленные. Вспоминаются мне
бурные споры о положении женщины <в обществе, по¬
витом для которых послужил доклад одного из наших
товарищей о ‘книге Бебеля «Женщина и социализм».
Клерикалы набросились на докладчика, утверждая, что
коммунисты призывают к поруганию всех святынь, че¬
сти женщины, святости материнства и т. д. Мы не оста¬
лись у них -в долгу, и дискуссия едва не закончилась
рукопашной схваткой.
Мы устраивали также загородные прогулки, во вре¬
мя которых вели беседы со своими товарищами о рево¬
люции и рабочей власти, раздавали им партийные га¬
зеты и брошюры, разучивали с ними революционные
песни, рекомендовали им для чтения книги тех авторов,
которые «могли оказать соответетв^’ющее воздействие
на молодых людей, и прежде (всего роман 1 орького
«Мать». Мы читали с ними и журнал «Пламен»1 *, кото¬
рый той весной начали издавать Мирослав Крлежа • и
Август Песарец3. Мы не всегда понимали форму, кото¬
рую избирал Крлежа для обличения всего безобразно¬
го и реакционного в нашей среде, но его пламенные
стихи о коммуне, о нефти, об адмирале, которого рас¬
пяли на мачте, об Интернационале, который озаряет
мир. кружили нам голову, как (молодое вино.
1 «Пламен» («Пламя») — двухнедельный литературно-обществен¬
ный журнал, выходивший п Загребе п 1919 году. Редакторами его
были Мирослав Крлежа и Август Цесарей Журнал был запрещен
в связи с обвинением, что редакция якобы получила денежную по¬
мощь от правительства Венгерской советской республики.
’Крлежа Мирослав (род. 1883)—крупнейший хорватский пн
сзтсль н поэт, прозаик, драматург н публицист. См. также стр 519
и др.
’ Цесарец Август (1893—1941)—хорватский писатель публи¬
цист. видный деятель Коммунистической партии, редактор ряда га¬
зет и журналов. В нелегальной н легальной партийной печати опуб¬
ликовал большое число статей о Советском Союзе, н котором он по¬
73

Естественно, «что -наша деятельность недолго остава¬
лась без «внимания» полиции и администрации школы
Некоторые из наших цднокл асе ников уже ле раз доно
сили директору, что мы ведем ib школе коммунистиче
скую пропаганду. А в шовинистической сараевской га¬
зете «Срнока зора» появилась статья, утверждавшая,
что в нашем Коммерческом училище распространяется
коммунистическая литература и что его воспитанники
заражены коммунизмом. В койне статьи редактор газе¬
ты. «обеспокоенный происходящим сербский патриот»
Джордже Чокорило, задавал вопрос: «Кто же все это
делает и что все это значит?» А мы были горды тем.
что наша работа среди школьной молодежи доставляет
столько беспокойства нашим врагам.
Полиция требовала, чтобы директор школы подверг
нас дисциплинарным наказаниям. Этот нажим мы осо¬
бенно ощутили после 1 мая 1919 гола, когда буржуа¬
зия перешла в наступление против рабочего движения
«в Боснии и Герцеговине, а особенно в Сараеве. Бур¬
жуазия была напугана все усиливавшимся влиянием
только чго созданной Социалистической рабочей пар¬
тии Югославии (коммунистов) на рабочий класс, а
также и на другие слои населения, особенно на город¬
ской трудовой люд. Трудящиеся, страдавшие от после¬
военной дороговизны, безработицы, жилищного кризи¬
са, раздраженные произволом и насилием полиции,
озлобленные коррупцией и спекуляцией, поголовно ста¬
новились -на сторону нашей партии
♦ * ♦
Между тем наша партия впервые после окончания
войны готовилась к празднованию Первого смая. кото¬
рое должно было продемонстрировать ее силу и готов¬
ность к борьбе. В Боснии и Герцеговине полиция за¬
претила празднование. В связи с этим партия органи¬
зовала в Сараеве всеобщую забастовку протеста, что¬
бы вынудить буржуазию отменить это запрещение. На
забастовку правительство ответило силой: 30 апреля
бывал к 1922 и и 1934—1937 годах. В 1937—1939 годах Цесарей
был участником антифашистской войны испанского народа По воз¬
вращении в Югославию был арестован и в 1941 году расстреляв
фашистами.
74

поиска заняли Дом рабочих в Кошеве, были арестова-
;! партийные руководители и около тысячи активи-
►в. запрошен «Глас -слободы»; наряду с этим были
- введены аресты среди наших а<кги»вистов в Моста-
. ч-iiiuie, Баня-Луке и других местах.
Чень Первого мая Сараево встретило в обстановке
н >гг» положения: перед Домом рабочих были рас-
• сены пушки, по улицам разъезжали усиленные
л • ные патрули, а на всех перекрестках -патрули изби-
I- I прикладами «каждого, кто -появлялся с красной
i. ♦ hi кой а* метлице.
Хорошо помню встречу с одним из таких патрулей.
И ; было пять или шесть молодых людей. мы шли по
’•снежной реки Миляцк-и. У всех были гвоздики в
ie ншах. Внезапно недалеко от моста, у главного (поч-
’ :м а. перед щами вырос «патруль.
— Кула идете? крикнул старшин -патрульный, по-
ь !.i hi человек в желтоватой шинели.
Гуляем,— ответили .мы хором.
-	Ах, гуляете!— произнес он с издевкой.— А что
| терьмо у вас та (пиджаках?
И он грубо вырвал гвоздику у одного из нас. А сол-
(гы. не ожидая команды, -скинули с плеч винтовки и
■и.чялись избивать .нас прикладами.
—	Марш домой, мать вашу босяцкую,— орал стар-
,;ий.— а то всех перебью, как собак! Из-за вас меня
: «ял1 не отпускают, а я уже семь лет воюю.
Мы спаслись бегством и в дальнейшем старались
: 'е агь подобных встреч. В этот день на улицах Са-
аева были арестованы и избиты сотни рабочих и ра-
бинид. Я видел, как группа работниц табачной фабри¬
ки оказала огпо.р солдатам, ’пытавшимся сорвать гвоз¬
дики. приколотые у лих на груди. В ответ на грязную
угань и насилие солдат женщины кричали: «Позор!
Какие же вы освободители?!» В тот день на улицах
Сараева хозяйничала военщина. Но из окон перепол¬
нен н»й полицейской тюрьмы неслись революционные
песни арестованных рабочих.
Домой я возвратился поздно и за лень насмотрелся
разных сцен. Вот скачет по главной улице конный
эска трон в кашах. Перед гостиницей «Европа» сидят
г свода. Завидев всадников, они вскакивают, востор¬
женно аплодируют и кричат: «Да здравствует армия!»
75

Дамы бросают цветы с балкона, а командир эскадра
на, избоченясь в седле, сладко улыбается и посылает им
воздушные лпоиелуи. Но не нрроехав и лвадшати метров,
от пабрасыввется на группу рабочих, мирно и спокой¬
но выходящих с «юковой улицы на главную. Слышу,
как сейчас, его визгливый голос: «Дави скотину!» Ра¬
бочие возмущены и кричат: «Долой армию!» — а госпо¬
да и зеваки, сидевшие в то время у гостиницы, про¬
должают вопить: «Да здравствует армия!»
Все это было для меня лшлезным уроком. До этого
мое отношение к сербской армии было наинн!(-сенти¬
ментальным, хотя, прочитав какую-то брошюру, я уже
знал, что полиция и войска являются аипаратом наси¬
лия буржуазии, 'Правв-амныМ защищать сущес’'пзующий
порядок. Тем не менее сербская армия все еще остава¬
лась в моих глазах легендарным народным воинспшм,
овеянным славой Куманова и Бакарно Гума^ Пера2,
Колубары з, Каймакчалана4 и Добра Поля5. и вот те¬
перь за один только день я освободился от своих ил¬
люзий, •насмооревшись на улицах Сараева на то, как
это воинство набрасывается на «езоружных рабочих,
оберегая покой буржуев. Надо сказать, что сараевская
буржуазия, смертельно испуганная революцией, расце¬
нила и первом а некую демонстрацию сараевского проле¬
тариата чуть ли не как революцию.
1	После победы сербской армии у Куманова (23—24 октября)
во время первой балканской войны турки попытались остановить
продвижение сербских войск у Бакарно Гумна, недалеко от города
Битоля. В этом сражении, которое произошло в ноябре 1912 года,
турецкие войска были снова разбиты.
2	Сражение в районе Перского хребта (Западная Сербия) было
первым крупным сражением австро-венгерской и сербской армий в
первой мировой войне; продолжалось оно с 12 по 24 августа 1914 го¬
да и окончилось поражением австро-венгерских войск.
3	Сражение в бассейне реки Колубары — Колубарская битва
(с 16 ноября по 15 декабря 1914 гща)—самое крупное и значи¬
тельное сражение между сербской и лвстро•nеагерскцй армиями во
время первой мировой войны, в котором сербы одержали победу.
4	Каймакчалан — самая высокая вершина горы Нмдже, близ
теперешней югославско-греческой границы. Здесь во время первой
мировой войны, с 12 сентября по I октября 1916 года, шли оже¬
сточенные бои между сербской и германо-болгарской армиями.
' Битва у Добра Поля происходила 14—15 сентября 1918 года
между сербскими и болгарскими войсками Заняв Добро Поле, серб¬
ская армия начала прорыв Салоникского фронта.
7G

Вечером того же дня у меня произошло столкнове¬
ние олним моим земляком — офицером запаса, добро-
риьнем с Салоникского фронта, Я и мои приятели си-
. I н кафе и обсуждали события этого бурного ди я.
{ie<b собиралось обычно довольно большое общество
.ii. мых друг с другом людей и велись разговоры па
:игические гемы. Что касается этого офицера, то он
!<<«л поговорить о своих демократических взглядах,
<	or ia лодче'ркивая при этом преимущества мирной
-	с юн и и перед революцией. В возвышенном стиле
.1 . агольстаонал о «наших национальных идеалах».
лер ждал. что как раз теперь они претворяются в
жизнь и мы, югославы, избрав эволюционный -путь.
<	потрясений и ломки, «которые погубили Россию».
к*м развиваться быстрее, чем любая другая страна
: вэемпе. Вся эта слащавая болтовня по поводу только
-	> возникшего Югославского государства «е имела
никакой связи с нашей неприглядной денсгвительно-
ью. Я и мои товарищи, несколько 'молодых коммуни-
:“В, подтрунивали и раньше над этой идиллической
Ю главней ^'чистейшим плодом его фантазии. Но
пни разногласия, как это говорится, не выходили за
I м- к и ак а л ем юческо й дискуссии.
А в этот вечер он появился с какой-то напыщенной
е; ьедной миной. Он даже -нацепил саблю, которую
ежде никогда не носил. И сразу же тачал .превозно¬
си в армию, которая, по его словам, дала сегодня зра-
•. ми тельный урок «черно-желтому1 сброду». Это был
влюбленный полемический прием всех велнкосерб-
-	ких крикунов в Сараеве при столкновениях с комму¬
нистами. Все, кто желает революции, твердили они,—
> черно-желтые, им досадно, что Австр о-Венгерская
■•н си ар хи я потерпела крах, и поэтому они хотят расчле-
! - и. и разрушить Югославию.
Мы были поражены его 'наглостью. Когда же он
обозвал сараевских рабочих хулиганами, а «работниц —
распутными девками, я не выдержал и заявил, что ему
ле нет стыдиться и своих слов и мундира, который он
носи г. Он вскочил вне себя от бешенства и пытался на¬
броситься на меня с кулаками, однако его усмирили и
1 Цнетп имперского флага Австро-Венгерской монархии —Прим
nepeti.
77

усадили на место. Он прямо-таки дрожал от прости
и все повторял: «Молокососы! Я научу их уму-разуму»
Иной раз человек из сурового опыта одного дня
своей жизни может почерпнуть больше, чем за год и.
чтения книг. Таким и был для меня тот первомайски»
день 1919 пода. В этот день я увидел без маски иска¬
женное злобой лицо буржуазии, а также все лицемерие
тех «либералов», которые в дни затишья в своих речах
расписывают идиллическую картину де1ктгиттельнстп||
а когда сгущаются тучи, когда обстановка и социаль¬
ные отношения обостряются, мигом меняют свое об¬
личье и выступают как вышколенные псы -буржуазии
В эти первомайские дни в числе других был аресто¬
ван председатель нашей молодежной организации Дра¬
го Зломислич. Как и большинство арестованных, он
был освобожден на третий день, и, когда мы встрети¬
лись с ним на собрании, он рассказал мне, что какоой-то
полицейский писарь пригрозил ему, что все учащиеся-
коммунисты будут исключены из школ.
Вскоре после этого директор нашей школы, видимо
по требованию полиции, вызвал меня в свой кабинет.
— Нт могу понять, что творится с нынешней моло¬
дежью,— начал он в миролюбивом тоне.— Почему она
так липнет к коммунизму?
По его словам, он и сам в молодости увлекался вся¬
кими идеалами, но это не выходило из границ порядка
и приличия. А мы якшаемся с простыми рабочими, при¬
носим! в школу какие-то прокламации и подстрекатель¬
ские брошюрки, горланим на улицах, и дело доходит
до того, что полиция «рееттовьввает нас.
Я молча смотрел на этого вылощенного господина,
который еще совсем недавно был примерным австрий¬
ским чиновником, а теперь превратился в столь же рев¬
ностного слугу нового режима.
— Что же вы молчите? —спросил он.
— Но вы же ни о чем меня и не спрашивали. Вы
только высказали свое суждение о нынешней молоде¬
жи, которое вполне м«окет быть и неправильным.
— «^<ак это неправильным!—прервал он -меня,—
Откуда вам знать в ваши годы, что правильно и что
неправильно, корда дело касается политики?!
И уже сердито он заговорил о наших аттестатах, о
карьере, которую мы можем непоправимо испортить,
78

e i не изменим своего поведения. В заключение он
сказа . что как директор вынужден наказать нас: это-
г? требует от него полиция, а также некоторые претто-
даэа тел и.
Я «гнетил. что. независимо от того, буду я наказан
ил i чет, от своих убеждений я не отрекусь.
Вон!— крикнул он и указал пальцем на дверь.
В тот же день я рассказал обо всем Зломисличу и
т-н фищам. и мы решили вопреки всем угрозам про-
д чжать нашу работу как в организации, так и вне ее
Впрочем, директор не наложил на нас никакого
взыскания. Но с этого дня он, прежде любезный со
мн I!. делал вид, что не замечает меня, и не отвечал
на мои приветствия ни в школе, ни на улице.
Стычк\ с директором я воспринял как нечто естест-
йг г >е и понятное. Тяжелее было для меня видеть под-
ло/ть тех моих школьных товарищей, которые, оста-
или ь заядлыми националистами и будучи не в состоя¬
нии бороться с нами аргументами, доносили на нас
преподана гелям.
Особенно запомнился мне один из них, купеческий
сы iж из Бршко. Оба мы происходили из торговой сре¬
ды. хорошо знали друг друга но средней школе и ко¬
гда-то лаже дружили. Но когда я узнал, что он доно¬
сит на коммунистов, я оказал ему прямо, что считаю
еш поведение постыдным.
А я не только не стыжусь,— ответил он ци¬
нично—но даже горжусь. Я защищаю наши сербские
святыни от вас. выродков. Я тебя не понимаю. Если
всякие оборванны хватаются за коммунизм, они эго
ic.i.noT «и нужды, желая отнять и поделить между со-
бон го. что принадлежит нам. Но у тебя-то что общего
с ними? Ведь для таких, как мы с тобой, открыты те¬
перь все пути, хочешь в дипломаты, хочешь в гвар¬
дию только выбирай...
II мы разошлись с ним как враги. А вновь встрети-
лись уже двадцать три года спустя, во время револю¬
ции, он по одну, а я по другую сторону баррикады.
* « *
Учебный год шел к концу. Приближались выпуск¬
ные экзамены. Нужно было повторить и высшей степе¬
ни скучный материал, в то время как в библиотеке
79

Дома рабочих меня ждало столько интересных книг
Хотя и в третьем и в четвертом классе Коммерческого
училища я шел в числе самых лучших учеников, но на
экзамены я пришел неподготовленным: в мае и июне
все свободное время я отдавал работе в нашей моло¬
дежной организации и чтению научных пособий, не¬
сравненно более интересных, чем товароведение и тор¬
говый кодах—два наиболее важных специальных
предмета из тех, которые мне предстояло сдавать на
выпускных экзаменах. Преподаватель торгового кодек¬
са не скрывал своего злорадства и ехидно ухмылялся,
когда я, стоя перед экзаменационной комиссией, запу¬
тался в параграфах этого кодекса, которые нужно
было знать назубок. Он то и дело восклицал: «Как!
Вы и этого не знаете!» Я же прекрасно понимал, что
этими восклицаниями он ста.рается сбить меня. Это
была его месть за то, что однажды во время свободной
дискуссии я перед всем классом заявил, что прошли
те времена, когда преподаватели навязывали нам свои
взгляды относительно непобедимости Австрии. К числу
этих '«некоторых» принадлежал и он. Поняв мой на¬
мек, он тогда покраснел до ушей и свирепо воззрился
на меня, но ничего не оказал. А теперь он дождался
своего часа и явно желал меня провалить. И, вероятно,
добился бы своего, если бы не вмещались другие чле¬
ны комиссии. Остальные предметы я знал лучше, хотя
тоже не совсем 'твердо. Так или иначе, но я выдержал
экзамены.
Некоторых преподавателей огорчило, что я, отлич¬
ник. слабо отвечал на экзаменах. Даже сдержанны#
Василь Попович, поздравляя меня, процедил сквозь
зубы: «Мог бы и получше». А преподаватель торг^ов^с^ю
кодекса, когда мы уже вышли в коридор, не мог удер¬
жаться, чтобы не съязвить: «Вы так-таки ничего не
усвоили из моего предмета».— «Да, не усвоил, потому
что ваш предмет меня совсем не интересует»,— отпа¬
рировал я, счастливый тем, что мне никогда уже не
придется держать такого рода экзамены.
И в самом деле, я был счастлив. Наконец-то покон¬
чено было с этим училищем, куда я вынужден был
пойти, чтобы вырваться из опостылевшей мне среды и
изчпод надзора опекуна, отравлявшего мне жизнь. От¬
ныне я буду делать только то, против чего не восстает
80

моя совесть, изучать лишь то, что мне по душе, и пойду
тем путем, который избрал себе сам на решающем пе¬
репутье своей жизни. Я покинул здание школы, такое
невзрачное снаружи и такое мрачное и холодное вну¬
три. с радостным и бодрым сознанием, что моя жизнь
теперь целиком принадлежит мне и что я сумею про¬
жить ее достойно. Я уже твердо решил, что отдам ее
борьбе за освобождение .-рабочего класса, за мировую
пролетарскую революцию (как красиво и гордо это
звучало!), за ту революцию, волны которой, подняв¬
шиеся в далеких необъятных просторах России и до¬
катившиеся к нам, били уже со всей силой по обвет¬
шалым устоям европейской крепости капитализма.
Я шагал по улицам Сараева, гордый сознанием, что я
теперь не только так называемый вольный «академи¬
ческий» гражданин, но и солдат революции, которая
скоро уничтожит все несправедливости и мерзости
мира.

Первые шаги
Домой, в Биелину, я возвратился в мюле 1919 года.
Моя родия встретила меня приветливо: она, ка¬
жется, даже гордилась мной — ведь среди наших род¬
ственников, и близких и дальних, я был первым, закон¬
чившим среднюю школу. Дед, который вое еще опекун¬
ствовал надо мной, и гот принял меня милостиво и
даже изъявил желание побеседовать со мной, но после
первых же двух-трех фраз разговор наш иссяк, мы
разошлись и уже никогда больше не оказали друг дру¬
гу ни слова. В дальнейшем все свои распоряжения он
передавал мне через бабушку, я же со своей стороны
не считал себя обязанным их выполнять.
IB отличие от военных лет в Биелине тем летом
было очень оживленно. В городе собралось много моло¬
дежи: студенты, учащиеся средних школ, приехавшие
на каникулы, а также вернувшиеся с войны или из
плена, освобожденные из тюрем и, наконец, те, кто и
во время войны, как мы, самые младшие, учился.
Мы собрались в родном краю, только что освобо¬
дившемся от кошмара войны и ненавистной оккупации,
в ов леченном в общественно-политический водоворот
только что созданного государственного объединения
южных славян. Этому оживлению политической актив¬
ности способствовали и мы, молодежь. Нас уже не
82

удовлетворяли лжж’ууосий, проиСХОдявшие тогда в го¬
родском саду. Мы стали теперь принимать участие
в политических конференциях и на них пытались
высказать свои взгляды и по общеюгославским, и
по нашим местным проблемам, волновавшим нередко
весь край.
Одним из таких событий, взбудораживших всю
Семберию и разделивших ее на два лагеря, был отказ
крестьян, еще остававшихся сметами, то есть крепост¬
ными, выплачивать бегам третину. Дело в том, что в
ряде .с^м^(бериГсских сел к моменту крушения Австро¬
Венгерской монархии сохранились еще крепостные от¬
ношения, несмотря на то что после принятия в 1910 го¬
ду закона о выкупе процесс раскрепощения шел доволь¬
но быстро в нашем экo^юмичеlввки вравнuтель^ац разви¬
том крае.
Обещание регента Александра 1 ликвидировать фео¬
дальные отношения кметы поняли в том смысле, что
земля теперь принадлежит только «богу и им» и что
субаша уже никогда не появится ни на их поле, ни на
гумне. «Сербскую свободу» же они поняли как освобо¬
ждение в первую очередь от этой повинности. Однако
беги успели оправиться от страха, пережитого в дни
переворота 1918 года. Осведомленные о политических
сделках своих вождей с Радикальной партией1 2, искав¬
шей союзников всюду, даже среди боснийских бегов,
летом 1919 года беги стали настаивать, чтобы их «пра-
1	В дни распада Австро-Венгерской монархии в конце первой
мировой войны все югославянские земли были охвачены крестьян¬
скими волнениями. Движение за решение аграрного вопроса про¬
должалось и после образования Королевства сербов, хорватов и
словенцев. Регент Александр попытался успокоить крестьян демаго¬
гическими обещаниями. 24 декабря 1918 года он опубликовал обра¬
щение, в котором обещал «справедливое решение аграрного вопро¬
са и ликвидацию крепостных отношений», но «при справедливом
возмещении прежним землевладельцам за изъятые у них земли».
2	Народная радикальная партия в Сербии была создана 21 ян¬
варя 1881 года. Вначале это была мелкобуржуазно-крестьянская пар¬
тия, но в дальнейшем она превратилась в партию крупной буржуа¬
зии. После образования Королевства сербов, хорватов и словенцев
Радикальная партия стала главной носительницей цеатривтскц-геге-
моннстской политики. Она, как и все другие партии, была распу¬
щена 6 января 1929 года, когда была введена монархо-фашистская
диктатура. В 1935 году Радикальная партия была восстановлена и
просуществовала до 1941 года.
83

ва» уважались, пока закон не решит иначе. А закона
или иного постановления по аграрному вопросу в вер.
хах все никак не могли принять из-за продолжающе¬
гося политического торга. Что феодальные отношения
должны быть уничтожены — это было ясно всем, даже
реакционерам. По всей стране, особенно в Хорватии,
Славонии и Воеводине, деревня кипела, как в котле,
местами дело доходило даже до бурных вспышек. По¬
этому речь шла уже только о том, чтобы сохранить за
помещиками как можно больше земли и выплатить им
возможно более «справедливое» возмещение за землю,
отторгнутую у них в результате нажима крестьянских
масс. Крестьяне-кметы в Семберии не слишком разби¬
рались в юридических тонкостях - в ответ бегам, тре¬
бовавшим выполнения старых повинностей, они взяли
колья в руки и показали зубы: третину больше нико¬
му не дадим. Когда же в некоторые села прибыли
жандармы, чтобы принудить их к послушанию, кре¬
стьяне попросту прогнали их. В этом справедливом
отказе крестьян давать третину своим вековым эксплуа¬
таторам особенно активную роль играли салоникские
добровольцы, которым пообещали дать землю, когда
вербовали их в формировавшуюся в России добро¬
вольческую дивизию, а также солдаты, вернувшиеся из
русского плена; эти последние сами видели, как рус¬
ские крестьяне получили . землю, и во всеуслышание
заявляли, что у нас до сих пор «господдттвут царский
режим» и что мы не добьемся ни земли, ни свободы,
пока не свергнем этот режим, как это сделал русский
народ.
После жандармов в села двинулись преданные ре¬
жиму люди. Они заверяли крестьян, что землю те не¬
пременно получат, потому что «слово царское» (то есть
заявление регента) твердо. Но крестьяне стояли на
своем: третину платить не станут, пусть хоть сам ре¬
гент за ней пожалует. В одном из сел в присутствии
уездного начальника полиции крестьяне даже о реген¬
те высказались непочтительно. Когда начальник «име¬
нем его величества» приказал возбужденным кресть¬
янам разойтись, один доброволец в ответ ему пустил
некий глагол в сочетании с именем короля Петра, сде¬
лав, правда, оговорку: «Если только это он послал
тебя к нам требовать третину». Характерно, что на-
84

ч д ни уездной полним и не решился арестовать этого
, t i iiHiia. Возбуждение крестьян, как кметов. так и
j,< ( инах, а также нажим со стороны общественности
и настолько сильны, что власти не нашли воамож-
II м <ем либо помочь бегам. Особенно активна была
у нежь: она одобряла поведение крестьян, нападала
и пи.жительство за то, чго оно медлит принять закон.
< о смыкание с бегами и оказывала давление на
ло колебался сделать выбор между своими дина-
кими настроениями и своим сочувствием к века-
: ! \ негаемому кмету. Одни только биелинские бога-
| • уждали крестьян, но не за то, что те требовали
• ini, а лишь за их «самоуправство». «Сегодня,— объ-
| один из них,— крестьянин идет против бега, а
: | j пойдет против нас, ведь он ни в чем меры не
Вот потому-то и следует, пока не поздно, на-
» ci о уму-разуму». Однако «научить крестьян уму-
уму» у них не было сил: уже в тот год биелинские
1 и не смогли получить третину от своих кметов в
1 емберии.
♦ ♦ •
В го лето в Биелине мы основали местную органи-
ию Социалистической рабочей партии Югославии
ммунистов). До тех пор здесь существовали только
фе-'сновальные объединения кожевников, портных,
■ «ларов и местный профсоюзный совет. Руководили
и"и организациями коммунисты, и членство в проф-
-• их они приравнивали к членству в партии Пар¬
си ия организация была создана по инициативе при-
•	.ижего из Тузлы в Бнелину товарища из областного
via риата СРПЮ. В нее сразу же влилось около
! н-ювек — рабочие, служащие, учащиеся. За исклю
•а-нием нескольких товарищей постарше, все это были
>дыс люди, еще не имевшие ни организационного,
ни по литического опыта, но настроенные по-боевому н
I ни- желанием работать.
Первым нашим начинанием было открытие Рабоче
1 дома. Нам надо было иметь помещение, где разме¬
рь я наши организации, где мы будем собираться.
•	ил \ждать и осуществлять подготовку наших планов
•ины. В самом людном и бойком месте, в доме на
базарной площади, мы сияли второй этаж — три скром
85

ные комнаты. Сюда прямо с улицы вела крутая дере
вянная лестница. Внизу, помнится, помещалась лавка
кожевенных товаров. Сколотив немножко денег, мы
купили подержанную мебель — несколько столов, ска¬
меек и стульев, а один из товарищей пожертвовал нам
для хранения партийных документов солидный окован¬
ный сундук. На здании, под самой крышей, мы повеси¬
ли вывеску, которая бросалась в глаза издалека —на
зеленом фоне красными буквами было выведено: «Ра
бочий дом Социалистической рабочей партии Югосла¬
вии (коммунистов)». Мы очень гордились этой выве
ской, которую нам бесплатно изготовил Алия Али^о^1^и^ч
с двумя рабочими-столярами. Пригласив всех троих в
наш Дом на чашку кофе, мы таким образом отпразд¬
новали наше новоселье.
Открывая Рабочий дом, мы знали, что он будет
иметь большое значение для нашего движения, и все
же были удивлены, когда увидели, насколько способ¬
ствовал он налаживанию партийной и профсоюзной ра¬
боты в нашем крае.
Мы начали с того, что выдали всем членам партии
членские билеты. Теперь и сбор членских взносов стал
производиться регулярно и все денежные поступления
заносились в особую книгу. То же было сделано и в
профессиональных объединениях. Но главное заключа¬
лось в том, что теперь было место для сбора активи¬
стов рабочего движения и мы могли обсуждать все
намечаемые нами мероприятия.
В нашем Доме было три комнаты. В первой, куда
вела дверь с лестницы, стояли два стола и скамьи, в
углу находилась печурка для приготовления кофе и сто¬
лик с чашечками и стаканами. Вторая комната — «проф¬
союзная»; здесь вели свое небольшое хозяйство три
профессиональных объединения. В третьей, «молодеж¬
ной», собирался наш самодеятельный драмаимческнй
кружок и оркестр тамбуристов, созданные нами в пер¬
вые же дни и объединившие значительное число молоде¬
жи, преимущественно из рабочих.
В первой, «большой», комнате расположился секре¬
тарь и кассир нашей партийной организации Симо Бо-
гович, рабочий пекарни. Он не только хранил партийные
документы, печать и нищенскую нашу кассу, но и был
управляющим Домом; он же производил уборку помеще-
86

пня, следил за порядком, ходил на почту, приносил газе¬
ты. Это был единственный платный "«функционер» в
рабочем движении в Биелине, а его зарплату составляла
мизерная выручка от кофе и чая, приготовлявшихся им
же самим для посетителей нашего Дома. Здесь проводил
он весь день — с {раннего утра до позднего вечера, был
неутомимым агитатором и всех наших гостей потчевал
не только кофе и чаем, но и порцией коммунистической
пю'паганды. Приходит, скажем, молодой горняк с ближ¬
него рудника, а Симо ему: «Садись, товарищ. Этот Дом
твои товарищи коммунисты открыли, чтобы было тебе
куда прийти, как к своим родным. Можешь ничего не
заказывать, садись и читай наши рабочие газеты. А если
ты не шибко грамотен, я тебе разъясню». И начнет, в
меру своих знаний и уменья, на популярный манер ста¬
рого профсоюзного работника объяснять внутреннюю и
внешнюю обстановку; особенно любил он рассказывать
о России, о первом рабоче-крестьянском государстве. На
прощанье выпьет с гостем кофе, а провожая его, гово¬
рит: «Ничего, дружище, заплатишь в другой раз, что нам
унывать, пролетариям, живем небогато, зато знаем, чего
хотим, и сердца у нас боевые».
Рабочее движение в Биелине уже имело известные
традиции. Первые профсоюзные организации были здесь
созданы еще в 1905 году, а во время выборов в Босний¬
ский сабор в 1910 году в этом оппозиционно настроен¬
ном крае в предвыборной агитации уже принимали уча¬
стие местные социалисты, предводительствуемые обув-
шикотм Светозаро.м Томичем.
Эти товарищи включились и в возобновившееся после
окончания войны движение, однако большинство в нашей
партийной организации и профсоюзах составляла моло¬
дежь. Из старых товарищей, кроме упомянутого Бого-
вича, помню сапожного мастера Радована Симича, мас¬
тера-обувщика Вою Николича, рабочего-сапожника Сте-
ву Ивановича, мастера-ножовщика Абаза Мухаремагича,
рабоччго-сттляра Алию Алиагича, приказчика Джоку
Милишича. Все они вошли в состав партийного комите¬
та, руководившего как партийной, так и профсоюзной
работой.
Председателем нашего партийного комитета был Ра¬
дован Симич. Приехал он из Сербии в Биелину еще бу¬
дучи молодым рабочим. До войны активно участвовал в
37

профсоюзном движении и имел немалый опыт организа¬
ционной работы, но теперь, став мастером, он все больше
политиканствовал по кафе и явно избегал кропотливой
повседневной работы. Поскольку он считался лидером
здешних коммунистов, то и вся повадка у него была
подобающая — этакая важная, вождистская.
Помню его столкновение с Алией Алиагичем на од¬
ном из заседаний нашего парткома, на которые иногда
приглашали и меня, хотя я не входил в состав комитета.
Профессиональное объединение столяров,	з^<^^мое
Алией, готовило в те дни забастовку рабочих-столяров,
поскольку мастера отклонили их требование о повыше¬
нии заработной платы. Симич был против забастовки.
Прошлым летом, заявил он, столяры уже получили над¬
бавку, нельзя же бастовать каждый месяц; чуть что —
и забастовка, словно нож из-за пояса выхватывают!
Алия стал спокойно доказывать ему, что с прошлого
лета жизнь вздорожала, что хозяева продолжают загре¬
бать деньги, а рабочим остается только потуже затяги¬
вать пояс. Поэтому-то они и требуют, чтобы соответст¬
венно росту цен была повышена их' заработная плата.
И если профсоюзная организация не поможет им в
этом, то ее надо попросту разогнать.
В ответ на это Симич, прибегая по обыкновению к
громким фразам, стал отстаивать свою позицию. Заго¬
ворил об «опасной обстановке», которой Алия не учиты¬
вает. А обстановка эта, утверждал он, для рабочих не¬
благоприятна, потому что в город что ни день прибы¬
вают люди, ищущие работу. «Полезете бастовать и
оскандалитесь! Вот тогда посмотрим, что скажет рабо¬
чий о профсоюзной организации!» И при этом Симич
ссылался на свой многолетний опыт.
Алия подчеркнул, что все рабочие как один выска¬
зались за забастовку, следовательно, вопрос не в том,
быть забастовке или не быть, это рабочие уже сами ре¬
шили, а лишь в том, в какой степени мы как рабочая
организация поддержим ее и обеспечим ее успех.
Симич прервал его: «Ты сам заварил эту кашу, сам
и расхлебывай, я же как председатель еще раз заявляю,
что не одобряю этой забастовки!»
В спор вмешались другие члены комитета. В конце
концов было решено помочь забастовщикам путем сбора
добровольных пожертвований.
88

Возвращаясь домой вместе с Алией, я сказал ему, что
меня удивило выступление Симича против забастовки.
Надо сказать, что в своих высказываниях Симич всегда
выражал самые радикальные взгляды. Часто ввязывался
в перепалку с биелинскими богатеями, прозвавшими его
коммунаром, и грозился, что «пустит их на мыло», когда
победит революция. Алия стал мне объяснять. Дело в
том, сказал он, что забастовка рабочих-столяров, несо¬
мненно. будет успешной, и это послужит примером для
низкооплачиваемых рабочих других отраслей. А у Сими¬
ча у самого двое рабочих и два ученика. Он все же ра¬
ботодатель, хотя и мелкий. Он шибко боевой на словах,
когда ругается с богатеями, сидя с ними в кафе, но за¬
бастовок не любит. А к тому же его, вероятно, обидело,
что к нему не обратились за советом с самого начала.
Ведь он и в комитете считает себя хозяином, бед раз¬
решения которого ничего нельзя предпринять.
Алия оказался прав: рабочие-столяры после трех¬
дневной забастовки добились прибавки, а следом за ни¬
ми забастовали кожевники и рабочие на мельницах.
В нашем городке это был только слабый отзвук той
огромной волны экономических выступлений и забасто¬
вок, которая прокатилась по всей Югославии в бурном
1919 году. Наряду с успешными забастовками стали не¬
удержимо расти профсоюзные организации, объединив¬
шие к тому времени уже около трехсот тысяч рабочих и
служащих.
Самым старшим по возрасту среди биелинских ком¬
мунистов был Светозар Томич, сапожник. В маленьком
домишке, где он жил и чинил обувь, он еще задолго до
войны основал нечто вроде профсоюзной организации
кожевников. Сам он занимал одну комнатушку, а в дру¬
гой помещалась профсоюзная «канцелярия». Потом его
призвали в армию, и вернулся он домой позже всех,
только в начале лета 1919 года, после поражения Вен¬
герской Коммуны, которую он защищал, находясь в ря¬
дах Югославского коммунистического батальона. Не¬
сколько дней отсидел в тюрьме, потом был выпущен.
Полиция постоянно за ним следила, видя в нем опасного
коммуниста, недавнего солдата пролетарской революции.
Мы, молодежь, уважали его как старого борца за ра¬
бочее дело, который в числе первых в нашем городе под¬
нял знамя рабочего движения. А особенно мы его цени-
89

ли как человека, принимавшего участие в революции
Не раз мы просили его рассказать нам об этом, но Т&
мич был скуп на слова. Бывало, начнет говорить, и зеле¬
новатые его глаза сразу становятся грустными, а выра¬
жение лица задумчивым. Вспоминал он иногда Пешт,
ночи, темные улицы и треск винтовочных выстрелов'
рассказывал о патрулях Красной гвардии и засадах
контрреволюционеров, о специальных отрядах по борь¬
бе с контрреволюцией, которые назывались «Ленинские
сыны». Все это он рассказывал отрывочно, несвязно,
но мы жадно слушали его, стараясь себе преястаиить.
как все это будет выглядеть у нас, когда Революция
грянет.
Из всех биелинских рабочих-коммунистов ближе we¬
re я сошелся с Алией Алиагичем. Он был старше меня
на четыре года, еще до войны участвовал в профсоюз¬
ном движении, а под влиянием Октябрьской революции
стал коммунистом. Это был высокий, статный человек с
открытым, симпатичным лицом, на котором выделяли»
красиво очерченный нос и темно-серые глаза, спокойные,
умные. Происходил он из разорившейся семьи бегов, на¬
ходившихся по женской линии в родстве со знаменитым
беговским родом Видаичей из Зворника. Первым в этом
беговском роде Алия, покинув родительский дом, ушел
на заработки и стал классово сознательным пролета¬
рием. Столярное ремесло изучал в Яне, маленьком по¬
селке на Дрине, в 1913 году стал подмастерьем и рабо¬
тал в Сараеве. Здесь вступил в профсоюз. Во время вой¬
ны был мобилизован и работал в военной мастерской в
Мостаре. Здесь первый раз он был арестован и несколь¬
ко месяцев просидел в тюрьме за протест против ка¬
торжного режима в мастерской и за оскорбление двух
.заключивших союз монархов — последнего австрийского
императора Карла и последнего турецкого султана Мех¬
меда. По окончании войны некоторое время работал в
Мариборе и Вараждине, а затем возвратился в Бнелину
нанялся здесь на работу и принял участие в создании
профсоюзной и партийной организаций.
Среди биелинских коммунистов того времени его вы¬
деляло необычайно требовательное отношение к себе
как члену партии и столь же развитое чувство ответст¬
венности. Проявлялось это не в словах, а в его неутоми¬
мой, кропотливой повседневной работе в партийной и
90

особенно в профсоюзной организации. После тяжелого
трупного дня ради куска хлеба он все свое свободное
время отдавал партийным делам и учебе. Много читал
н своим товарищам говорил: «Из неуча никогда не вый¬
дет борца за рабочее дело: надо кое-что знать, чтобы
вести за собой других». Так, например, в то лето он изу¬
чал работы: «Экономическое учение Маркса» Каутского,
<Наемный труд и капитал» Маркса, «Женщина и социа¬
лизм» Бебеля. Он часто рассказывал нам о прочитанном
и все, что узнавал из книг, старался применить на ма¬
ленькой арене борьбы нашего боснийского городка.
У нас в городе не было ни одного завода, однако и здесь
пржссоднла классовая борьба. Алиагич старался глуб¬
же постичь ее причины и закономерности, ее своеобра¬
зие, чтобы использовать свои знания в работе нашей
ми^с^о^м^слл^ш^ой профсоюзной организации и в агитации
среди еще маловцзнательныо и подверженных самым
рaзнацЦ)pрзным влияниям ремесленных рабочих.
Поселился он на окраине и вел, как он, подшучивая
над собой, говорил, «монашеский образ жизни». Как-то
я его спросил, почему он не женится. «Жениться-то не¬
долго, — ответил он, — но что будешь делать, когда пой¬
дут дети? Не так-то просто прокормить несколько душ,
не оставляя работы в организации. А я не представляю
себе жизни вне рабочего движения, а без жены и де¬
тей уж как-нибудь проживу. Женюсь, когда победим;
авось еще не поздно будет». И при этом лицо его осве¬
щалось совсем детской, милой улыбкой.
Учащиеся и студенческая молодежь Биелины в об¬
щем были настроены революционно. За исключением
двух-трех младобоснийцев, просидевших всю войну в
тюрьме, да сынков местных бегов и богатеев, молодежь
высказывалась против тогдашнего положения в Юго¬
славии; воодушевленная русской революцией, она стре¬
милась к переменам в нашей стране, более радикаль¬
ным, чем те, что были осуществлены осенью 1918 года.
Но не все в одинаковой мере проявляли готовность во
имя своих убеждений, или, точнее говоря, в соответствии
со своим рев<цлюиицнным настроением, вести какую-либо
работу в нашем городе. Большинство было более склон¬
но растрачивать свой революционный пыл в бесконечных
дискуссиях по вопросам политики или литературы, в бес-
I церемонной юношеской критике различных безобразных
91

явлений в окружающей жизни — например, по поводу
происходившей на наших глазах солидаризации местных
богачей, адвокатов и бегов ради защиты своих экономи¬
ческих и политических позиций. Им нравилось шуметь
и грозить буржуям, но они не выражали охоты органи¬
зоваться, заняться самообразованием, посещать Дом ра¬
бочих и участвовать хотя бы в художественной само¬
деятельности. В свое оправдание они говорили, что сей¬
час каникулы и поэтому не время утруждать себя чте¬
нием Маркса. Ведь куда приятнее и легче было сидеть
в парке или загорать на берегу Дрины и в громких спо¬
рах решать судьбы не только Югославии, но и всего
мира.
. Лишь небольшая группа .молодежи вступила в пар¬
тийную организацию и приняла непосредственное учас¬
тие в рабочем движении в нашем городе. В нее входи¬
ли Радивое Софронич, Душан Дивяк и Мирко Конако-
вич, окончившие педагогическое училище, а также
студент философского факультета Никола Петрович и я.
Мы регулярно посещали наш Дом, участвовали в рабо¬
те драматического кружка, режиссером и главным акте¬
ром которого был Петрович, основали футбольный клуб,
членами которого были в основном молодые ребята,
находившиеся под нашим влиянием, проводили беседы с
активом нашей партийной организации и т. д.
Кроме того, мы охотно приходили на помощь своим
товарищам рабочим во всех случаях, когда нужны были
наша грамотность и знания. Связь между центральными
и местными партийными органами и организациями бы¬
ла в то время очень слабой, ни письменных, ни устных
директив мы почти не получали, и поэтому руководящим
материалом служили нам главным образом «Глас сло¬
боде» и «Радничке новине» й центральный орган нашей
партии. Эти две газеты мы получали в нескольких экзем-
1 Газета «Радничке новине» («Рабочая газета») первоначаль¬
но была органом социалистического движения в Сербии Выходила
с апреля по октябрь 1897 года (была запрещена полициеИ).
В 1902 году снова стала выходить (до 1915 года) как орган Серб¬
ской социал-демократическоИ партии и Главного рабочего союза-
По окончании первой мировой воИны (с 2 декабря 1918 года) га¬
зета снова выходит — сначала как орган Социал•дeмoка•тннч^‘aг:1И
партии, а затем как орган КПЮ. В 192! году, после запрещения
деятельности КПЮ, газета перешла п руки центристов и реформи¬
стов и выпускалась ими до 1941 года.
92

алярах, и они всегда были в распоряжении посетителей
Дома рабочих. На них уходили почти все наши скром¬
ные средства, но без газет нам в провинции нельзя бы-
ло—они являлись для нас незаменимым пособием как
| устной пропаганде, так и в других формах работы.
Отношения с рабочими у нас сложились товарищеские,
сердечные, они ценили нас за образованность и за то,
что мы не кичимся нашими знаниями, а отдаем их на
пользу нашего движения.
Четверо из нас: Петрович, Софронич, Дивяк и я,
дружившие с детства, часто встречались и вне Дома ра¬
бочих. В то лето мы много читали и спорили часами,
совершая загородные прогулки, а в ночные часы бродили
по тихим, залитым лунным светом улицам уснувшего
города. Чаще всего мы говорили о самих себе, вернее,
о том, какими мы должны быть. Мы сходились на том,
что забота о продолжении образования и о личной
Oбeгтпеcннocти не должна быть нашей главной заботой,
главная же наша цель: выработать из себя новых лю-
дей—борцов за коммунизм. Из всего прочитанного в то
лето две книги подействовали на нас особенно сильно,
побудили к размышлениям и спорам. Это были не марк¬
систские книги: одна — роман Н. Г. Чернышевского
«Что делать?», другая — исследование французского пе¬
дагога Жюля Пайо «Воспитание воли».
Свой роман Н. Г. Чернышевский написал в Петро¬
павловской крепости, где пробыл два года, перед тем
как был сослан в Сибирь. Он не ставил перед собой
задачу написать художественное произведение — целью
его было изложить свои взгляды на общественное пре¬
образование тогдашней России и при этом обвести цар¬
скую цензуру. Нас, молодых революционеров из босний¬
ской провинции, эта книга привлекла не своими реше¬
ниями сложных проблем царской России и человечества
вообще, а моральной чистотой ее героев, внутренней
красотой этих новых людей, которые работают над со¬
бой, чтобы стать лучше, человечнее, совершеннее во всех
существенных проявлениях жизни: в труде, любви, вос¬
питать в себе готовность пойти на любые жертвы во имя
своих убеждений.
Мы не обсуждали эту книгу как явление литератур¬
ное, нет; прочитав ее, мы задавали себе вопрос: а како¬
вы мы сами? Достаточно ли платить членские взносы и
93

участвовать, скажем, в драматическом кружке, чтобы
считать себя новым человеком, борцом за коммунизм?
В те дни мы были убеждены, что в самом скором вре
мени у нас совершится революция, и по-юношески наив¬
но полагали себя в нашем провинциальном городке
форпостом этой революции. Но иногда мы спр^£^пи^|^«^;и
себя: а что, если она произойдет не так скоро, если борь¬
ба затянется на пять или даже на десять лет? А если
так, то, следовательно, мы должны быть готовы к тому,
чтобы вынести любые испытания. Русские товарищи
ради торжества революции шли в тюрьмы, «в ссылку, на
виселицы, а хватит ли у нас сил на это?
Впрочем, обо всем этом мы рассуждали лишь как о
возможности, так сказать, теоретической, потому что бы¬
ли глубоко уверены не только в том, что революция
будет скоро, но и в том, что наша партия к ней готова
и что ей остается только получить откуда-то сигнал (от¬
куда — об этом мы не задумывались), чтобы приступить
к непосредственным действиям. С напряженным внима¬
нием мы следили за событиями в России. Доходившие
до нас скупые вести о происходившей там гражданской
войне мы толковали так, словно дело шло не о борьбе
молодой советской республики за свое существование —
борьбе не на жизнь, а на смерть, а о том, что револю¬
ция уже расправляет крылья, чтобы двинуться на осво¬
бождение Европы, измученной войной и потрясаемой
острыми классовыми столкновениями.
Мы считали, что раз мы революционеры, то незави¬
симо от того, когда произойдет революция, мы должны
стать новыми людьми и в личной жизни. И в качестве
первых, самых элементарных норм поведения мы при¬
няли решение не пить, не курить и не покупать любовь
за деньги. Мы обещали друг другу вести чистую жизнь
и быть правдивыми и с самими собой и с окружающи¬
ми нас людьми.
Мы пришли также к выводу, что нам необходимо
серьезно работать и учиться. Все мы в той или иной
мере ленивы, много времени тратим на пустые разгово¬
ры и мало читаем, а спим и бездельничаем больше, чем
положено в нашем возрасте. Да и то, что читаем, мы
читаем поверхностно, не анализируя и почти не обсуж¬
дая прочитанного, не определяя своей позиции. А ведь
мы хотим вести за собой наших сверстников! Значит,
94
к

необходимо в корне изменить образ жизни дисциплини-
Гровать себя, сознательно бороться против всякого рода
дурных наклонностей, внести ио» все свои занятия опре¬
деленную систему.
Так рассуждали мы между собой и помогали друг
[другу организовать свою жизнь. Но когда мы попыта¬
лись заговорить о том же в более широком кругу наших
школьных товарищей, они обозвали нас запоздалыми
спартанцами и фантазерами. Помню, как я мучился в
первые дни без табака, к которому пристрастился еще
в детстве. II бывало так: кто-нибудь из компании нароч¬
но предлагает мне закурить, а другой насмешливо его
одергивает: «Ты что, забыл? Он же волю свою воспиты¬
вает!» Еще неприятнее было, когда эта молодая компа¬
ния затевала отвратительную ночную вылазку на окраи¬
ну города, в публичный дом. И этих случаях нас четве¬
рых осыпали насмешками, слышались плоские шутки и
безудержный хохот. Но нас охраняла достаточно надеж¬
ная броня — своего рода молчаливая клятва никогда не
переступать порог этого мерзкого заведения.
Порой летом в Семберии выдаются чудесные ночи:
звезды, кажется, совсем близко от земли, а дома и сады
и даже пыльные и такие безобразные днем улицы по¬
ручают какую-то удивительную окраску, словно они осы¬
паны звездной пылью. Тишина такая, что слышно, как
далеко где-то скрипнула калитка. Это тишина не тре¬
вожащая и пугающая, а такая, когда кажется, что из
нее рождается само великолепие музыки или что она
сама и есть эта музыка, в которой гармонично слились
все звуки мира. Слушаешь ее, и все тебе в этом мире
становится ближе, роднее, дороже и люди, и вещи;
все тебе становится понятнее и легче — и проблемы бес¬
покойной юности, и запутанные вопросы нашего бытия,
и грозные события, потрясающие этот беспокойный,
взбудораженный мир, в котором ты должен найти свое
место и действовать так, чтобы сделать его иным -
более справедливым, человечным, прекрасным.
И одну из таких ночей мы, четверо молодых комму¬
нистов, бродили по улицам спящего городка, мечтали
вслух о будущем, декламировали стихи, шутили. Идруг
радивое Софронич заплакал. Он рыдал горько, а мы,
совсем растерявшись, стояли рядом и в недоумении смо¬
трели на него. «Да что с тобой? — спросили мы, немного
95

придя в себя. — Объясни. Ведь мы самые близкие тебе
люди». Не переставая всхлипывать, он молча стал обни¬
мать нас — то одного, то другого. Мы ждали, чтобы он
успокоился. Внезапно он перестал плакать и принялся
как-то неестественно смеяться и быстро повторять:
«Я пошутил, я пошутил!» Но мы не могли этому поверить
и сказали ему об этом. Пусть-ка лучше честно расска¬
жет, что с ним происходит, а мы постараемся ему по¬
мочь.
Мы присели на сложенные у дороги бревна. Ой опу¬
стил полову и долго молчал. Молчали и мы в тишине,
вдруг ставшей такой тягостной. Наконец он заговорил
каким-то изменившимся, словно чужим голосом.
Он сказал, что глубоко страдает, потому что обма¬
нывает нас, своих лучших товарищей. Но пусть мы не
думаем, что он нарушил какое-нибудь из принням» нами
обязательств, нет, это дается ему легко, и свое слово он
держит. Дело обстоит серьезнее — он ни во что не верит.
Он убежден, что любое человеческое усилие бессмыслен¬
но, ибо бессмысленна сама жизнь. Когда мы обсуждаем
вместе с ним мировые проблемы или делимся малень
кими нашими заботами, он воодушевляется, соглашается
с нами и охотно берется выполнить любое порученное
ему задание. Но когда остается один, им часто овладе¬
вает безысходная грусть от сознания бесплодности все¬
го, что делает он сам, и все мы, и все человечества
Несчастные букашки суетятся, грызутся между собой,
а ведь настанет день — и все это будет сметено. В такие
минуты он сознает, что обманывает нас, что его вооду¬
шевление неискренне, что даже в коммунизм он ничуть
не верит, как не верит и ни во что другое на свете. Он
идет с нами, потому что любит нас, потому что без нас
стал бы еще более одиноким и несчастным, но ему стыд¬
но, потому что мы верим в его искренность. И это ему
тяжелее всего. Сейчас, когда он все нам сказал, ему
легче, даже если мы его теперь оттолкнем и перестанем
с ним дружить.
О его «метафизических букашках» мы знали и рань¬
ше, еще со школьных лет, когда он, бывало, ожесточен¬
но споря с нами, начинал доказывать, что жизнь чело¬
веческая в конечном счете лишена смысла, что наша пла¬
нета, эта мельчайшая пылинка во вселенной, по исте¬
чении определенного времени охладится и, следователь-
96

ио. вес. что создали поколения, погибнет вместе со всем.
Кожннет и дышит. Проклятие человека, говорил он, в
jom. то он выделился из животного царства, развил
Свои умственные способности и пришел к сознанию этого
|е\молимого процесса, который совершается во вселен¬
ной независимо от человеческой воли. Собака, которая
жнвет. жрет, спаривается и подыхает, не сознающая,
в сущности, что с ней происходит, но испытывающая
радости бытия, счастливее, чем человек, ибо он знает
свои) роковую судьбу и это отравляет ему сущест¬
вование Жить — это счастье, но знать — злой удел че-
j Крвека.
Мы, со своей стороны, всеми возможными аргумен¬
тами. доступными нашему уму школьников, доказывали
Софроннчу, что именно в этой удивительной способности
человека познавать мир, в котором он жнвет, изменить
его ирироду, создавать материальные блага и духовные
ценности и состоит его величие и красота. Но Софронич
упрямо стоял на своем. Впрочем, это не мешало ему
участвовать во всех наших начинаниях.
К тому времени, когда он вместе с нами стал комму¬
нистом, мы уже успели забыть его незрелые мудрство¬
вания. Этот физически крепкий и прекрасно развитый
юноша, интеллигентный и достаточно образованный, был
нам хорошим товарищем и верным другом, и мы радо¬
вались, когда и он включился в рабочее движение. По¬
этому нас огорчила и потрясла эта исповедь.
Мы принялись его убеждать, что он вовсе не обма¬
нывает нас, что это v него мимолетное настроение, что
само его участие в рабочем движении свидетельствует о
его искренности и порядочности. А лучшее лекарство для
него работать, учиться и постепенно освобождаться от
своих мудрствований и заблуждений, которые античело-
вечны по своей сути и могут повести только к трусливо¬
му отрыву от жизни и к отказу от всех обязательств,
предъявляемых ею настоящему человеку. Мы сказали
ему, что порвали бы с ним только в том случае, если бы
он под влиянием своих суждений повернулся спиной к
рабочему движению и не хотел бы ничего делать ради
нашей великой цели. А поскольку об этом и речи нет,
мы по-прежнему считаем его хорошим товарищем и, на¬
сколько это в наших силах, поможем ему поскорее осво¬
бодиться от своих заблуждений.
4 Р Чолакооич
97

Опустив голову, он сидел между нами и слушал, а
мы изыскивали все новые аргументы, чтобы убедить его
в самом важном: мы не' считаем его нечестным и неис¬
кренним. Это его, видимо, успокоило. Мы поднялись и
вопреки обыкновению пошли проводить его до дому,
разговаривая по дороге уже на другие темы.
Ни разу потом мы не возвращались к этому ночному
разговору. Софронич по-прежнему участвовал в нашем
движении, а осенью того же года уехал учительствовать
в село Миличе, близ Власеницы. И больше мы уже не
встречались. Но мне было известно, что и после «Обзна-
ны»1 он остался верен рабочему движению. Будучи учи¬
телем, он начал писать и опубликовал книгу расска-ов
под названием «Ирония». Но в 1928 году у него обна¬
ружилось нервное заболевание — меланхолия, и он,
истерзанный этой коварной болезнью, на двадцать вось¬
мом году покончил с собой.
* * *
Мое участие в движении не могло остаться тайной
ни для местных властей, ни для моих родственников.
Начальником уездной полиции был у нас салоникский
доброволец, офицер запаса Ново Милишич. Он закон¬
чил юридический факультет, а в студенческие годы чис¬
лился в социалистах. Это не был заядлый слуга режима.
По сравнению с полицейскими начальниками других
уездов его можно было назвать прогрессивно настроен¬
ным. В нашем уезде не было случаев полицейских рас¬
прав, власти не вмешивались грубо в конфликты между
работодателями и рабочими и довольно либералнио от¬
носились к самочинным действиям крестьян в связи с
третиной. Этот уездный начальник не пытался с помо-
1 В ночь с 29 на 30 декабря 1920 года правительство, возглав¬
ляемое Миленко Весничем, под предлогом того, что КПЮ якобы
готовит государственный переворот, приняло а^пикoиcтнуyцнolыгк^
полицейское постановление, опубликованное в виде объявления-де¬
крета — «Обзнаны». «Обзнана» запрещала деятельность КПЮ и всех
ее организаций (все имущество, архивы и типографии компартии
были конфискованы). Были распущены также все профсоюзные
организации, запрещена печать — партийная и профсоюзная
В стране начались массовые аресты членов КПЮ и сочувствующих
ей, а также профсоюзных активистов. Подробнее см. на
стр. 156 и ел.
98

щью грубой силы препятствовать работе нашей органи¬
зации — он нашел иной способ ослабить наше влияние
на молодежь. Совместно с группой интеллигентов он
основал клуб под названием «Обновление». В клубе схо¬
дились прогрессивные, образованные люди, спорили на
политические и общественные темы, а раз в неделю
здесь устраивались лекции для молодежи. Наряду с Ми-
лишичем наиболее активными членами клуба были:
Воислав Кецманович ■ врач, получивший образование
в Праге, масариковец; Лазар КойДич — известный мате¬
матик, директор гимназии; Джордже Перендия — вете¬
ринар, всеми уважаемый специалист своего дела. Это
были демократически настроенные люди и активные об¬
щественные деятели, которые уже в силу своих занятий
были связаны с крестьянами и молодежью и имели на
них определенное влияние. Мы, группа молодых комму¬
нистов, сами, без чьей-либо директивы, стали регулярно
посещать этот клуб. В лобовую атаку против него мы
не шли, но п разговорах и дискуссиях развивали и упор¬
но отстаивали спои идеи.
Другим столпом власти в уезде был начальник жан¬
дармерии, тоже салоникский доброволец, офицер запаса
Любомир Милошевич. Он знал меня давно, потому что
был нашим соседом и преподавал п торговой школе.
При встречах он всегда старался завести со мной раз¬
говор, особенно на политические темы. Однажды мы
встретились с ним возле его канцелярии, и он предло¬
жил мне выпить с ним чашку кофе. Я стал отказываться.
Тогда он сказал: «Похоже, что вы боитесь скомпроме¬
тировать себя. Что скажут люди? Коммунист, а заходит
к жандарму и распивает с ним кофе!»
Я принял его приглашение, и он сразу же завел раз¬
говор о том, что-де функции жандармерии теперь со¬
всем иные, чем когда-то, во времена Австро-Венгерской
империи. На это я ему ответил только, что еще этим ле¬
том жандармы «нанесли визит» в села, чтобы защитить
интересы бегов, а если и не смогли «навести порядок»,
как делали это раньше, то только потому, что вся наша
общественность была на стороне крестьян, а вовсе не
потому, что функции жандармов стали иными.
Тогда он переменил тему. Заговорил о России, о рус¬
ской революции. Лично он ничего не имеет против ком¬
мунизма как идеологии, но ему тяжело видеть, что ре-
99

волюция ввергла эту великую славянскую страну в та¬
кой хаос. Ведь теперь Россия уже не может играть в
мировой политике той роли, какая принадлежит ей по
праву. И это особенно чувствуется сейчас, когда гото¬
вится договор о мире. Кто может сегодня сказать, чем
закончится этот хаос в России и кто заварил всю эту
кашу? Ему просто непонятно, как мог Ленин, этот, по
его словам, «самый обыкновенный агитатор», осущест¬
вить подобную ломку в такой великой стране; к тому же
весьма симптоматично, что германское правительство раз¬
решило ему проезд в Россию через свою территорию в
самый разгар войны. Вы, молодежь, сказал он, напрас¬
но так восторгаетесь русской революцией. Можно еще
понять, когда об этом большевизме пишут такие авто¬
ритетные люди, как Максим Горький, но нельзя допу¬
стить издание каких-то брошюр, в которых нет ничего,
кроме анонимной и поверхностной агитации за нечто
весьма проблематичное.
В ответ на эти речи я напомнил моему бывшему учи¬
телю о подписании царским правительством Лондонско¬
го соглашения \ отторгавшего у нас и передававшего
Италии большую часть Далмации и солидную часть
Словении. Впрочем, сказал я, сегодня совсем не так уж
важно, какая Европа выкраивается в Версале. Гораздо
важнее то, что назревает в самой Европе, чему вдох¬
новляющим примером послужила как раз Россия, а
именно пролетарская революция. Сейчас вся Европа на¬
ходится под знаком революции, которая вот-вот разра¬
зится и не только свергнет власть буржуазии, но и со¬
трет все границы.
Милошевич молчал, не возражая, и только насмеш¬
ливо поглядывал на меня.
Для нас, молодежи, русская революция и Ленин бы¬
ли священны, имя Ленина было олицетворением русской
революции, хотя мы знали о нем только то, что он воз¬
главляет советское правительство. Я прочитал к тому
1 Лондонское тайное соглашение между Италией, Англией,
Францией и Россией было заключено 26 апреля 1915 года. На осно¬
вании этого соглашения Италия в качестве вознаграждения за
вступление в войну на стороне Антанты должна была, кроме всего
прочего, получить Далмацию, почти все прибрежиые далматинские
острова, часть Албании и Додеканессмте острова. Соглашение было
заключено втайне от Сербии и других заинтересованных стран.
100

времени только одну книгу Ленина — «Государство и ре¬
волюция», которая весной 1919 года вышла и у нас.
Еще многое в этой книге было непонятно мне, но я стал
доказывать Милошевичу, что Ленин — это отнюдь не
«обыкновенный агитатор», а великий русский теоретик.
Что же касается того факта, что в Россию он ехал через
Германию, то надо помнить одно: это была единствен¬
ная возможность прибыть в Петроград в нужное время,
чтобы возглавить пролетарскую революцию.
Милошевич сказал, что его поражает мой цинизм.
«Вы рассуждаете, как иезуиты: цель оправдывает сред¬
ства. Не таковы были мы в ваши годы. Мы были людь¬
ми безупречными в моральном смысле, идеалистами.
А вы с первых же шагов ударились в грубую политику,
погрязли в материализме, и поэтому у вас нет ничего
святого». Между прочим, добавил он, частые посещения
Дома рабочих ни к чему хорошему не приведут. Ведь
там бывают весьма сомнительные люди, некоторые из
которых замечены даже в мелких кражах и других пре¬
досудительных поступках.
Я ответил, что посещаю Дом, ибо там собираются
лучшие люди нашего города. К тому же, как ему долж¬
но быть известно, там помещается партийная организа¬
ция, к которой я принадлежу. И пусть бывающие там
люди не носят эполет и не имеют дипломов, но это чест¬
ные люди и верные товарищи, которым дано совершить
великое дело в нашей стране.
Он сразу насторожился и спросил, какое же это
дело, на что я ответил, не моргнув глазом: «Очень про¬
стое. Революция, ггосподин учитель!»
Он громко захохотал и махнул рукой:
— Неужели ты и в самом деле в это веришь?
Абсолютно. Как в то, что после ночи наступит
день.
И я вышел от него, полный молодого задора и глубо¬
ко убежденный, что будущее принадлежит нам.
Гораздо тяжелее мне было с моими родичами, с ко¬
торыми я, естественно, не ладил. Эти материально обе¬
спеченные, патриархально настроенные люди никак не
могли понять, для чего это я, молодой, образованный,
обладая всеми данными, чтобы сделать карьеру, связал¬
ся со столь недостойными меня людьми — столярами,
сапожниками, ремесленниками, мастерами и подмас¬
101

терьями — и с утра до ночи толкую с ними о политике,
вместо того чтобы заняться делами, приличествующими
молодому человеку из богатого дома. На мое отступни¬
чество они реагировали по-разному: одни молчали, и в
этом молчании я чувствовал их разочарование во мне и
укор; другие пытались отлучить меня от рабочего дви¬
жения всякого рода заманчивыми обещаниями; третьи
наскакивали на меня, надеясь с помощью угроз вернуть
меня на «правильный путь».
Жил я у старшего брата, торговца, который в тот
год женился, открыл «свое дело» и поселился в доме
покойного отца. Брат выделил мне маленькую комнату:
здесь когда-то жил мой отец, здесь он долго болел и
умер от туберкулеза. И этой скромно обставленной ком¬
натке я мог без помех заниматься и мечтать в тишине.
Политические воззрения моего старшего брата уже
определились: как и большинство биелинских торговцев,
он был радикалом. И мою жизнь он не вмешивался, и
о политике мы никогда с ним не говорили. Что касается
моего младшего брата, то он в свои шестнадцать лет
уже рассуждал, как завзятый хозяйчик; однажды во вре¬
мя ссоры он попрекнул меня тем, что я «якшаюсь с
отъявленными негодяями» — так он аттестовал моих то¬
варищей из рабочей среды. После этого разговора наши
отношения испортились и вообще прекратились на мно¬
гие годы.
Мой старший дядя, оборотистый и лишенный всякой
щепетильности торговец, умело использовавший для сво¬
его обогащения благоприятную конъюнктуру, сложив¬
шуюся в 1919 году, смотрел на мое увлечение политикой
как на мальчишество. Иообще же политика, согласно его
воззрениям, должна была служить только ширмой, под
прикрытием которой умные люди загребают деньги.
Ися суть политики сводится к тому, чтобы говорить «на¬
роду» что-нибудь о короле, о сербских святынях и таким
способом держать его в узде, это и дает возможность
«порядочным людям» спокойно заниматься делом, то
есть обогащаться. «С каждым будь ласков и каждого
старайся обобрать»,— такова примерно была его житей¬
ская философия. Ни разу ни единым словом не упрек¬
нул он меня в том, что я коммунист, и даже делал вид,
что не знает этого. Как-то раз он пригласил меня к себе
и за ужином предложил поехать с ним вместе в Бел-
102

град. Он сводит меня к Стояну Протичу (это ведь все
же «свой человек») и выхлопочет мне стипендию.
II тогда я смогу выбирать: захочу — поеду учиться в
Лондон, захочу — в Париж. «Завершишь свое образова¬
ние, а заодно сможешь и поразвлечься, короче говоря,
наберешься ума». О коммунизме он не сказал мне
ни слова. Он очень любил мою мать, свою единствен¬
ную сестру, и, видимо, искренне желал в меру своего
разумения помочь мне освободиться от «заблуждений
юности».
Я поблагодарил дядю, но сказал, что решил учиться
в Белграде и обойдусь без стипендии. Немало есть бед¬
ных студентов, вот пусть им и дадут возможность
учиться. Дядя не настаивал, сказал только, что я зря
отказываюсь: сегодня он может это сделать, а завтра —
кто знает, и ему будет жаль, если я потом передумаю,
а он уже не сможет сделать то, что сегодня для него
проще простого — как пальцем о палец ударить. И, го¬
воря это, он стал подкручивать свои красивые усы, как
делал обычно, совершая торговую сделку.
Распрощались мы сердечно, по-родственному; прово¬
жая, он похлопал меня по плечу: «А ты изрядно вырос,
догоняешь своих дядек»; И только по глазам его можно
было догадаться, что он недоволен: не получилось дель¬
це, в котором он был так уверен.
Его младший брат, мой второй дядя, тоже торговец,
больше занимался политикой, чем торговлей. Самолю¬
бивый и претенциозный буржуа, один из местных лиде¬
ров Радикальной партии, он считал личным для себя
оскорблением, что его племянник оказался коммунистом.
Первая же наша встреча и разговор закончились ссорой.
Как собственник, сознающий интересы своего класса, он
сразу ополчился на мои враждебные ему взгляды; как
дядя же был ожесточен тем, что я, желторотый птенец,
не питаю к нему должного уважения и отвечаю непоч¬
тительно. «Я сам, — заявил он мне, — будучи уже жена¬
тым человеком и уважаемым торговцем, должен был на
все испрашивать разрешения у своего отца. А как ве¬
дешь себя ты? Что за время наступило, что за молодежь
пошла! До чего же мы докатимся?» Во время этой
шумной ссоры выдавались иногда минуты затишья, и
тогда он пробовал нажимать на чувствительные струны:
«Несчастная наша Сока (моя мать] ев гробу переверну-
103

Лась бы, если б узнала, что ее сын стал отступником и
растоптал все, что дорого и свято всякому сербу, всяко¬
му честному человеку!» Но тут уж я возвысил голос.
Меня возмутило, что в нашу распрю он впутывает имя
моей матери, сыновнюю любовь и уважение к которой я
сохранял всю жизнь. И я высказал это дяде, не слиш¬
ком выбирая выражения. Он опять разгоряяииля, и мы
теперь походили на двух разъяренных боксеров, забыв¬
ших о правилах боя. В заключение он пригрозил мне,
что откажется признать меня совершеннолетним, как это
намеревался сделать этим летом мой опекун, и что опека
надо мной будет продолжаться, пока я не образумлюсь.
«Мы не можем уже пороть такого оболтуса, но мы тебя
скрутим», — таков был его последний аргумент.
Моя бабка по матери, Иованка, неграмотная стару¬
ха, житейский мир которой был ограничен домом, вну¬
чатами, суровым мужем и немногими зн^п^с^омы» услы¬
хав от кого-то в городе, что я изменил богу и вере, яви¬
лась домой охваченная ужасом и, крестясь, объявила
своей снохе: «Сноха моя горемычная! Наш-то Рочко за¬
писался к каким-то богошливцам [так она перекрестила
большевиков], в церковь не ходит, в бога не верует! Что
же это с ним стряслось, анафема на его голову!»
Она по-своему любила меня, но никогда ни взглядом,
ни словом не показывала мне этого, словно остерегалась,
что я употреблю во зло ее добрые чувства и потребую
чего-то такого, что она не вольна сделать. Она была
скуповата и все-таки регулярно, по воскресеньям и празд¬
никам, вздыхая и ворча, выдавала мне немного денег
на карманные расходы.
Узнав о моем вероотступничестве, она позвала меня,
с тем чтобы «побранить и вразумить». Мы сидели в те¬
нистом дворе дедовского дома, и я, сдерживая улыбку,
слушал аргументацию моей «главной бабушки» (так на¬
зывали ее все внучата). Оказалось, что и ей не чужды
запутанные проблемы мировой политики, что и она в
одном лагере с римским папой, Ллойд-Джорджем, Кле¬
мансо и учеными людьми буржуазии — ревностными
защитниками христианской цивилизации от большевиз¬
ма, этого антихриста нашего времени.
Правда, выражалась она не так грамотно, но суть
была та же: уважай старших и установленные ими по¬
рядки, молись богу, который создал этот мир так, что
104

лучше и быть нельзя (слава ему и хвала), и не гневи
его, дабы не навлечь на себя неведомые напасти.
Я слушал ее голос, а взгляд мой скользил по дворо¬
вым постройкам — кладовке, погребу, амбару, клети для
кукурузы. И я припомнил, как в детские годы,
будучи охоч до лакомого кусочка, я забирался в погреб
или кладовку, где бабка хранила под замком соленья,
варенья и другие деликатесы. Бывало, забудет запе¬
реть— и я уже там, поедаю себе сливки и домашнюю
ветчину, и, что греха таить, случалось это и во время
поста. Вспомнились мне и разные хитроумные способы,
которые я применял, чтобы проникнуть в это ее царство,
где она постоянно что-то пересчитывала и переставляла
подальше от постороннего взгляда. Я так живо предста¬
вил себе все это, что весело засмеялся, а она гневно
подняла на меня глаза, подумав, наверное, что я смеюсь
над ее наставлениями.
Помолчав немного, она выдвинула самый веский свой
аргумент — дед. Для нее это был больший авторитет,
чем сам бог — бога-то можно было умилостивить, упра¬
шивать, умолять и даже сердиться на него, а крутому
и своенравному «хозяину Михаилу» надлежало лишь
угождать и повиноваться беспрекословно.
Она сказала мне, что старику известно, каким позо¬
ром я покрыл дом и семью, и что это так его потрясло,
что он теперь то и дело горестно вздыхает и проклинает
час, когда отпустил меня в «высшую школу».
Едва она упомянула про деда, как мое хорошее на¬
строение улетучилось; я вспомнил свое невеселое детство
и опекуна-тирана, обращавшегося со мной, как с лакеем.
И мне 'вдруг стало как-то душно в этом тенистом дворе.
Я встал и попросил бабку передать деду, что я обойдусь
как-нибудь и без его опекунства. При этом мне захоте¬
лось сказать что-либо особенно обидное для него, но я
сдержался, почувствовав жалость к этой несчастной его
рабыне, которая никогда и в мыслях не смела роптать
на свою судьбу.
Несмотря на дядькины угрозы и недовольство деда,
в то лето я был признан совершеннолетним. Поделили
довольно солидное отцовское наследство, и я таким об¬
разом вышел из-под опеки. Теперь я получил возмож¬
ность учиться и работать, где захочу. И я решил изу¬
чать литературу и историю в Белградском университете.
105

Еще раньше я договорился с Николой Петровичем и
Душаном Дивяком вместе поехать учиться. И вот в пер¬
вых числах сентября 1919 года мы выехали в Белград.
* * *
Я ехал в Белград не только ради изучения литера¬
туры и истории — предметов, полюбившихся мне еще в
школе, но и потому, что он был революционным центром
нашей страны. Регулярно читая «Радничке новине»,
центральный орган нашей партии, я знал, что рабочее
движение в этом городе получило широкий размах. Мне
хотелось видеть собственными глазами происходившие
там забастовки, собрания, конференции, а также тех
людей, которые возглавляли тогда наше движение,—
Филипа Филиповича Павле Павловича2, Симу Марко-
’ Филипович Филип (1879—1938)—выдающийся сербский ре¬
волюционер, один из основателей Коммунистической партии Юго¬
славии. Свою деятельность в социалистическом движении начал в
1897 году среди студентов-социалистов в Белграде. Учился в Выс¬
шей школе в Белграде и окончил университет в Петрограде. Во
время учебы в России участвовал в революционном движении, со¬
стоял в марксистских кружках Петрограда. В 1912 году, после воз¬
вращения из России, стал одним из руководителей сербской СДП.
Во время первой мировой войны был арестован за антиимпериа¬
листическую деятельность и брошен в австрийский концлагерь, где
находился до конца 1918 года. Вернувшись на родину, Филиппин
горячо пропагандировал идеи Великой Октябрьской революции, вы¬
ступал на массовых рабочих собраниях с докладами, в которых от¬
стаивал принципы социалистической революции, призывал крепить
интернациональные связи пролетариата, разоблачал социал-рефор
мизм.
Начиная с Объединительного съезда в апреле 1919 года Фнлшпо-
вич неизменно избирался во все руководящие органы КПЮ. Фяди-
пович входил также в руководство Коминтерна (до 1932 года). За
революционную деятельность подвергался неоднократно арестам. Фи¬
липович был редактором и сотрудником многих партийных газет
и журналов. Пламенный борец и несгибаемый революционер, Филип
Филипович был также крупным ученым•магемагисое, ав^1O^J^c^е
марксистских работ по истории и международным огноuкнlийе
В СССР были изданы его труды (под псевдонимом Б. Бошкович):
«Крестьянское движение и национальный вопрос в Югославии»
(1929 год), «Малая Антанта» (1934 год), «Балканы и международ¬
ный империализм» (1936 год) и др.
2 Павлович Павле (род. 1888) — профсоюзный и партийный дея¬
тель; был членом Центрального правления Сербской социал-деми-
крагическо^f партии, председателем Центрального исполнительного
io$

вича ’. Живко Топэловича * 1 2, Живко Йовановича3,
чьи статьи и речи я читал в газетах. Я рассчитывал,
что, попав в эту среду и оказавшись в центре полити¬
ческих событий, я многому научусь и весь полученный
опыт сумею передать нашей партийной ячейке, с ко¬
торой я чувствовал себя тесно связанным. Я лаже
втайне рассчитывал испробовать свои силы в журна¬
листике.
В то время Белград был грязным, неблагоустроен¬
ным городом, не убравшим еще развалины, но оживлен¬
ным. веселым, жизнелюбивым. Я помню, как хорош он
был в тот осенний день, опьянивший меня своей све¬
жестью, когда я, волоча свой видавший виды студенче¬
ски!! чемодан, поднимался от вокзала к площади Тера-
зие по крутой Балканской улице.
Мы, трое провинциальных парней, полные надежд,—
Никола Петрович, Душан Дивяк и я — временно при¬
строились у нашего земляка Илии Лакича, работавшего
кельнером в отеле «Гра нд», доброго человека, сочувст¬
вовавшего нашей партии. Со своим младшим братом он
снимал маленькую полутемную комнату в доме на Зет-
ской улице. Эго было длинное и низкое глинобитное
строение во дворе, разделенное на несколько двухком¬
натных квартирок без водопровода и канализации. По¬
грели двора — общая водоразборная колонка, а напро¬
тив дома — сарай для дров и угля и общая уборная.
К нам в квартиру надо было спускаться по лесенке, так
как уровень двора был «выше. Квартира эта принадле¬
жала двум сестрам — старым девам, которые жили на
маленькую пенсию и держали жильцов. Сами они юти¬
лись на кухне, где стоял маленький кухонный стол и
комитета КПЮ (1920), делегатом КПЮ на III и IV конгрессах
Коминтерна, представителем ЦК КПЮ в Исполнительном комитете
Балканской коммунистической федерации.
1 См. стр. 284. 387 и др.
3 Топалович Живко (род. 1886) адвокат, одни из лидеров
реформистской Социалистической партии Югославии
3 Йованович Живко (1888—1923) —выдающийся сербский пуб-
лииисг. видный деятель коммунистического движения Югославии п
1919	1921 годах Автор книги «Большевизм и большевики», пропа*
Ганди ронявшей идеи Великой Октябрьской революции. На выборах
и Учредительное собрание 28 ноября 1920 года был избран депута¬
том от компартии.
107

кровать, а над ней на стене красовалась большая фото
графия Александра Обреновича ’ и Драги МашинХ
В комнатушке, где мы разместились, было две кро¬
вати, ттuрниныft шкаф, стол и два стула — просто негде
было повернуться. Земляк встретил нас радушно и усту¬
пил нам вторую кр^тва<ь. Он с братом спал на одной
а ми втроем делили другую, причем делали это так
поочередно на ней располагались двое и.з нас, а третий
укладывался рядом на полу, укрываясь нашими зимни¬
ми пальто. «Ничего! — рассуждали мы. Это временно
Молодость выдержит и не такие лишения!»
Мы записались на философский факультет в качестве
студентов-вольнослушателей, так как у нас не было
дипломов об окончании гимназии, а поскольку интия
еще не начались, мы решили поступить на подготови¬
тельные курсы (и Белграде тогда было создано много
таких курсов в расчете на молодежь, которой война
помешала закончить тредиce образование), чтобы полу¬
чить аттестат зрелости и перейти на очное отде-зсши
Однако равнодушные чиновники министерства просвеще¬
нии наотрез отказали нам. Извольте сначала, сказали
они, сдать .экзамены за все восемь классов гимназий, а
уже после этого — на аттестат. Пришлось отказаться от
этой идеи. Ну что же, сказал я себе, ведь те же зна¬
ния я смогу получить и как ттуде'HT'B4JЛинoллyLUlTГС.n.
Безуспешными оказались и все наши попытки найти
себе квартиру. Заходим по объявлению в какоА-пмбуд»
дом. Сдается комната, хотя и скромная, но по траи^ие-
нию с нашей берлогой на Зетской улице прямо-тати
роскошная. Договариваемся о плате. Но стоит нам толь¬
ко сказать нашей будущей хозяйке, что мы студенты,
как она сразу меняет тон: нет, она не может нам сыть.
И никакие объяснения тут не помогают. Положение не
меняется и после того, как мы предлагаем платить м
три месяца нперед. «Студентам мы не сдаем»,— сухо
повторяет хозяйка и дает понять, что мы можем не за¬
держиваться.
1 Александр ОВренови’! (1876—Н90Ц — король Сербии, убит в* *
Время готуДuрттп«ииOГо переворота в ночь с 28 на 29 мая 1903 года.
• Драга Машин (1вб7—1м0) —жена сербского короля Але
к^ндра Обрснивича. Была убита вместе с мужем во в^»е«я ■**-
ского переворота 1903 года
108

И Дом рабочих на Славйй, куда й отправился в пер¬
вые же дни пребывания в Белграде, я вошел с некото¬
рым волнением. Он выглядел весьма импозантно по
сравнению с нашим более чем скромным биелинским и
даже < сараевским, попасть в который можно было, прой¬
дя через тесный и крутой двор. А здесь прямо с много¬
людной площади вы попадали
зал.
Дом этот был куплен в I9I0 году та 75 тысяч тогдаш¬
них динаров, собранных среди членов Сербской социа-
лмг!и'нх'кой партии и людей, ей сочувствовавших. Были
выяииены удостоверения учредителей стоимостью от I
до I00' динаров, и каждый делал взнос, исходя из сво¬
их возможностей, а деньги шли в особый фонд. Каковы
были эти возможности, можно видеть из следующего
примера. Группа горняков на руднике Равпэ Река так¬
же выразила желание сделать свой вклад, но заработ¬
ки их были такие низкие, что они не могли внести сра¬
зу даже один динар и выплачивали эту сумму по I0
пар ' в течение десяти месяцев. И документах Дом был
офсрмтен на имя Ппвле Павловича* уже в то время
видного и популярного партийного и профсоюзного дея¬
теля.
Кроме большого зала, здесь было еще несколько
комнаток, где разместились секретариат партии и ко¬
митет Союза металлистов Тут же во дворе находился
книжный склад и экспедиция по распространению лите¬
ратуры и газеты «Радничке новмне», а в крыле здания,
пыходиишем фасадом на площадь, помещалась Социа-
лигтишеткая книжная лавка. Тесное уже в годы доку-
маковской Сербин*, что здание на Славии стало еще
более тесным, когда Белград превратился в центр рабо¬
чего движения Югославии й когда в это движение вли¬
лись десятки тысяч новых сторонников. Иесной I920 года
партия построила напротив парка Карагеоргия, там, где
сейчас клиники, огромный барак, в котором размести
лись профсоюзы. Его так и называли - Дом-барак. Здесь
был огромный зал, в то время самый большой в Бел¬
граде, вмещавший до трех тысяч человек. И этом зале
бии
• ДокумпионскПИ Сербия — Сербия в ее границах до балкан
,км> войн После балканских войн 19I2 и I9I3 годов к Сербии была
прис/одии-хна Македония.
Пара — одна сотая часть динара, дтнежноЛ единицы в Сер¬
I09

проводились партийные собрания и конференции, а п
Доме на Славии разместилась партийная типография
Здесь, в Доме на Славии, в те сентябрьские дни
1919 года я стал членом Клуба студентов-марксистов1,
Старый рабочий, проводивший какое-то совещание в
углу зала, указал мне дверь с картонной тч^<^J^^^«к^г^й
«Клуб студентов-марксистов». Я постучал, но никто не
ответил; тогда я открыл дверь и вошел в комнату, пол¬
ную табачного дыма. Несколько юношей и девушка о
чем-то оживленно беседовали. Девушка, высокая, смуг¬
лая, несколько болезненного вида, спросила, что мне
угодно. Я показал ей свой партийный билет и свою
книжку студента философского факультета и сказал,
что хочу записаться в их клуб. Она просмотрела мои
документы, спросила, где я работал до сих пор, после
чего взяла чистый бланк и стала его заполнять, а мо¬
лодые люди с любопытством разглядывали меня.
Клуб студентов-марксистов не был организацией с
четкой структурой и твердой дисциплиной, члены кото¬
рой имеют определенные обязанности и перед кем-то от¬
читываются в своей! работе, даже уплата членских взно¬
сов была здесь скорее делом доброй воли. Может быть,
как новый человек в этой среде, я не мог всего знать,
но, насколько помню, этот клуб не вел систематической
работы в университете. В ту пору студенчество в своем
большинстве было настроено революционно. Но наш
клуб не ставил своей задачей возглавить и направлять
студенческое движение или хотя бы заняться материаль¬
ными проблемами студенчества — вопросами жилья
и питания. Руководство клуба довольствовалось тем.
что проводило общие дискуссии по политическим
вопросам и устраивало от случая к случаю лекции в
стенах Дома, предоставляя членам клуба по собствен¬
ному усмотрению заниматься той или иной практиче¬
ской работой.
Впрочем, в таком положении находились не только
студенты-партийцы, но и вообще все те члены партии,
которые не были связаны прочно с каким-либо партий¬
ным органом, например с редакцией газеты, где обязан¬
ности обусловлены самой работой в газете, или с проф-
’ Клуб студентов-марксистов в Белграде был создан 26 апреля
1919 годЧ.
110

I союзной организацией, задачи и деятельность которой
диктуются непосредственно самой жизнью.
Организованная по территориальному- принципу, без
ясного представления о себе самой как политическом
организме, повседневно вводящем в действие широкие
массы трудящихся, наша партия в то время, хотя она
и объединяла много членов, не была той движущей си¬
лой в массах трудящихся, какою она могла быть, имея
в виду объективные условия и революционное настроение
масс. Она была подобна некой громоздкой и шумной ма¬
шине, которую лишь время от времени приводили в дви¬
жение, но коэффициент полезного действия которой
очень незначителен. У нее хватало способности начать
ту или иную широкую политическую кампанию, но этим
она и ограничивалась. Между тем партия не понимала,
что она должна быть не только политической организа¬
цией рабочего класса, но и его движущей силой, ини¬
циатором выступлений рабочего класса и всех трудя¬
щихся масс в защиту их повседневных интересов, что
такие выступления являются более эффективным спосо¬
бом политического воспитания масс, чем собрания и
конференции, потому что именно здесь, в непосредствен¬
ном столкновении сил, в повседневной борьбе, выигры¬
ваются и проигрываются битвы, накапливается опыт,
приобретается понимание сущности происходящей борь¬
бы, проверяются формы и средства этой борьбы.
Тогда я еще не знал, что существует нечто такое, что
называется организационные вопросы, хоть мне и каза¬
лось ненормальным, что мы так слабо связаны друг с
другом, а между тем готовимся к такому великому де¬
лу, как революция, в близости которой никто из нас —
ни молодые, ни старые — не сомневался. Только позд¬
нее, когда я кое-чему научился, мне стало ясно, что ор¬
ганизационная расхлябанность партии была ее серьез¬
ной болезнью. И события вскоре показали это.
Хорошо помню Миду Вукомановича и Драгослава
Гайовича, тогдашних руководителей Клуба студентов-
марксистов, а также Даринку Цветкович и Райко Пова-
новича L Райко привлек мое внимание в тот день, когда
1 Иованович Райко (1898—П92)—адвокат, публицист и один
из руководящих деятелей КПЮ. Погиб в народно-освободительной
борьбе.
Ш

он читал лекцию о государстве, после которой разверну¬
лись продолжительные, живые и интересные прения. Он
хорошо знал теорию Маркса о государстве, к тому же
был красноречив, остроумен, находчив и в дискуссии
умел внести ясность в сложные вопросы взаимоотноше¬
ний рабочего класса с буржуазным государством и его
институтами.
Нас тогда очень волновал вопрос, как мы должны
относиться к парламенту и другим выборным учрежде¬
ниям буржуазного государства. Должны ли мы, комму¬
нисты, в революционной ситуации тратить время на
борьбу за более широкое наше представительство в му¬
ниципалитетах и парламенте, где все равно невозможно
добиться чего-нибудь существенного для пролетариата,
или разумнее бойкотировать эти институты, сосредото¬
чить внимание на работе с массами и готовить их к пря¬
мым действиям? Тогда много говорилось о «прямых дей¬
ствиях», и хотя было не вполне ясно, что значат эти
слова, но звучали они как-то очень революционно, и это
подкупало нас. Оппоненты Райко утверждали, что, ис¬
пользуя институты буржуазного государства, мы будем
лишь сеять иллюзии в умах рабочих, отвлекать их вни¬
мание от главной задачи — подготовки к «последней рас¬
плате». Эту точку зрения упорно, с большим ораторским
искусством защищал рослый и сильный молодой человек,
по кличке Эра. Фамилии его я не запомнил, родом он
был, помнится, из Ужице. Его хорошо знали в Белград¬
ском университете. В облике его было что-то актерское::
широкополая черная шляпа, длинные густые волосы,
на шее черный бант. В споре он не обнаружил сколько-ни¬
будь солидного знания проблемы, но зато так и сыпал
громкими революционными фразами, и, очевидно, с на¬
слаждением. Речь его сводилась к тому, что нам незачем
ломать копья из-за того, что уже отжило свой век —
ведь это институты умирающего мира, пусть же и зани¬
маются ими профессора. Мы же, революционеры, дол¬
жны исходить из перспективы надвигающейся револю¬
ции. Поэтому все, что заслоняет эту перспективу, все,
что сковывает революционную энергию масс, необходи¬
мо отбросить как устаревшие средства борьбы, как вред¬
ные для дела революции.
Райко Йованович аргументированно опроверг его
доводы, он не отрицал, что в Европе сложилась «непр-

сректвгииая революционная» ситуация и что «процесс
[революции» развивается стремительно. Но из всего это-
г го не следует, что рабочий класс нс может использовать
институты буржуазной демократии, он должен исполь-
зовать их. но не обольщаясь иллюзиями, ясно представ¬
ляя себе их значение и возможности. Кроме того, эти
институты должны послужить представителям рабоче¬
го класса трибуной, которая даст им возможность про-
паган шровать свои взгляды, мобилизовывать массы и
убеждать их в том, что даже самая широкая буржуаз¬
ная демократия на деле означает не более как искусно
замаскированную диктатуру буржуазии.
Большинство присутствующих встало на сторону
[Рай ко- хотя все мы тогда питали пристрастие к револю¬
ционной фразе, но у Эры они были настолько треску¬
чие и пустые, что утратили всякую убедительность.
»А ведь и впрямь было бы хорошо, если бы мы. биелии-
скне коммунисты, имели в нашем муниципалитете двух
или трех своих представителей, которые были бы в кур-
I се того, чем заняты «отцы города», и рассказывали бы об
этом своим избирателям. Тогда мы могли бы критико-
Ьать их действия на основании точных фактов, а пред¬
лагаемые нами действия были бы понятнее и поддержи¬
вались бы трудящимися.
Значит, стоит поразмыслить над словами этого юно¬
ши, есть чему поучиться у него. Однако мне не ясно
было, что надо понимать под словами «непосредствен¬
ная революционная ситуация». Вместе с Петровичем,
который тоже присутствовал на лекции, мы долго гада¬
ли, что бы это могло значить. Что должно происходить
в стране, чтобы ситуация была революционной вообще,
и что должно происходить, чтобы она стала «непосред-
ствеио революционной»? Видимо, надо больше читать,
глубже изучать прочитанное. Ведь мы оба прочитали
работу Ленина «Государство и революция», но много
ли мы почерпнули из нее? А ведь тот парень в своей
аргументации опирался главным образом на эту книгу.
Он ее изучал, а мы ее только прочитали, как любую
другую книгу. К таким работам необходим иной подход.
Нам, видимо, следует начинать с политических азов, что¬
бы хорошо понять такие работы и лучше подготовиться
к подобным обсуждениям. И не откладывая, на другой
Же день мы купили книжку Душана Поповича «ДейсТ’
ПЭ

вие и тактика» в надежде, что в ней мы найдем эту са¬
мую азбуку, чтобы овладеть с ее помощью основами по¬
литической грамоты.
Каждый вечер я бывал в Доме рабочих, где ключом
била напряженная жизнь большой боевой политичес^й
организации. В дни, когда не было какого-либо собра
ния членов нашего клуба, проводились лекции или кон¬
ференции, на которых всегда можно было узнать что-то
новое, чему-то научиться. Когда же не было лекций,
наш большой зал ввиду нехватки помещения нередко
служил для собраний или совещаний нескольких проф¬
союзов одновременно. Так, бывало, по углам зала, где
стояли шкафы, в которых хранились документы, прово¬
дили свои совещания, обсуждали и решали свои дела
не мешая друг другу, активисты различных союзов. Ког¬
да же устраивалась лекция, в зал откуда-то приносили
множество старых расшатанных скамеек и стульев и
все они, как правило, заполнялись публикой. Из лекций
я хорошо запомнил одну: лекцию Павле Павловича о
Французской революции. Все места в зале были заняты,
но рабочих среди публики было немного. Павлович
принадлежал к числу тех руководящих’ кадров сербско¬
го рабочего движения, которых выдвинул из рабочей
среды и вовлек в молодую, немногочисленную, но бое¬
вую Сербскую социал-демократическую партию неуто¬
мимый и умный Димитрие Туцович. Этих людей форми¬
ровала Социалиттнческая школа \ организатором и ве¬
дущим преподавателем которой был Туцович, там они
получали систематическое теоретическое обг^<зз(вuиl^^^e‘^
Такие рабочие-активисты играли тогда в рабочем дви¬
жении Сербии более важную роль, чем в других землях
Югославии. Они были не только организаторами и руко¬
водителями профсоюзов, но выступали также с полити¬
ческими статьями и лекциями, оказывая разностороннее
влияние на рабочее движение. Самым популярным ер*
ди них был Павле Павлович, рабочий портновской ма¬
стерской, любимый трибун белградского прoлeгтpгитй
Слушать, как он говорит перед массами, было наслаж¬
дением.
В тот вечер он выступал с исторической лекцией, но
1 Социалистическая школа - партийная школа Социал-де мокра
тической партии в Белграде; основана в 1908 году.
П4

\ говорил он, как трибун, в каждом его слове звучала
страстная убежденность революционера, для которого
жпгорнчеекая тема служит лишь поводом, чтобы за¬
ставить 'слушателя задуматься, привлечь его на сторону
революции. Помню, что во время лекции он зачитывал
отрывки из «93-го года» Виктора Гюго, рассказывал о
[героях этой книги, особенно о Симурдэне, и собравшие¬
ся слушали его с напряженным вниманием. В жизни мне
довелось присутствовать на множестве лекций, но эта
врезалась мне в память не столько по содержанию,
сколько по той особой атмосфере, которую сумел создать
ее автор, по его умению установить контакт со слушате¬
лями, по тому неуловимому, что передавалось от него
публике, захватывало ее и возбуждало.
Тогда же, во время моего первого пребывания в Бел¬
граде, мне довелось участвовать в студенческой демон-
Ь'т^ации. Поводом к ней послужили безобразные поряд¬
ки в нашей студенческой столовой на Светогавссрй ули¬
це, где питалось большинство студентов. Кормили здесь
так, что пока из столовой доберешься до дому, успеешь
опять проголодаться. К тому же там было грязно, ни¬
кто не заботился о соблюдении санитарных условий на
кухне. Однажды в рисовой каше, которой нас кормили
почти ежедневно, мы обнаружили кусочки мыши. Мы
отнесли эту кашу директору столовой. Сначала он пы¬
тался отрицать, что это действительно мышь, а потом
принялся кричать, что в котле ее быть не могло, что мы
нарочно подбросили ее в кашу, чтобы смутьянничать и
подстрекать студентов. Разразился скандал. Директор
обвинял нас в неблагодарности, а .мы грозились пойти к
министру и показать ему «чем кормят студентов». Де¬
монстрация не была массовой и проходила как-то вяло:
молча шли по улице короля Милана и через Теразие,
и только перед зданием министерства просвещения раз¬
далось несколько протестующих возгласов. Гораздо
оживленнее был митинг, состоявшийся после демонстра¬
ции в актовом зале университета. Речи первых орато¬
ров мне не запомнились, но когда слово взял Райко Йо-
ванрвие, все заволновались, потому что это была поли¬
тическая речь. Беспорядки в студенческой столовой по¬
служили Райко лишь поводом, чтобы заявить о граби¬
тельских действиях коррумпированных политиканов, о
фактах беззакония и насилия на всей территории нашего
115

только что созданного государства, 0 растущей дорого¬
визне, о лишениях, которые терпит народ, и в первую
очередь рабочий класс. Голос его, разносившийся по ак¬
товому залу, наэлектризовал студенческую массу. Одна¬
ко сторонники Радикальной и Демократической1 пар¬
тий почувствовали себя задетыми и стали прерывать
его. Они кричали, что он не имеет права выступать на
студенческом митинге, поскольку он уже не студент
университета. Их было немного, но они все же достигли
своей цели — сорвали митинг. Аудитория разбилась на
группы, которые яростно бранились между собой. В од¬
ном углу вспыхнула драка. В результате митинг закон¬
чился всеобщей свалкой. Будь мы более оргчнизoчaннь.
мы сумели бы выдворить этих крикунов, радикалов и
демократов и не допустили бы срыва митинга.
В связи с празднованием второй годовщины Октябрь¬
ской революции в Доме рабочих на Славии состоялся
митинг. Нынешнему молодому читателю трудно пред¬
ставить себе, как много значила Октябрьская револю¬
ция для пролетариата и для революционно настроенных
масс — для всех трудящихся, только что перенесших че¬
тырехлетнюю бойню и сопряженные с нею бесчисленные
страдания, выпавшие на их долю во время войны и
после нее, поскольку буржуазия сумела взвалить на его
плечи все тяготы войны и все послевоенные лишения.
Трудовой народ, пролетариат всех европейских стран —
как победивших, тчк и побежденных — все те, кто хлеб¬
нул горя в окопах разных фронтов, при каторжном во¬
енном режиме в тылу, все, у кого сохранилась совесть
и силы для борьбы, задавали себе один самый главный
вопрос: что же надо делать теперь, когда они выкараб¬
кались, и побежденные и победившие — все равно, из
кровавого болота, теперь, когда были растоптаны и все
человеческие ценности и многие высокие идеалы, и в
первую очередь принцип солидарности трудящихся? Неу¬
жели и сейчас позволить, чтобы судьбы мира продолжа¬
ли определять те же люди, которые управляли им до
сих пор и ввергли его в катастрофу? В поисках ответа
на этот коренной вопрос того времени решающее влия¬
ние имела Октябрьская революция. Еще в разгар вой-
1	Демократическая партия — буржуазная политический партия
в Югославии; создана в мае 1919 года.
116

Ш, во мраке, спустившемся над Европой, изрытой око¬
пами и опутанной колючей проволокой, когда все сред¬
ства тогдашней военной техники сеяли смерть и опу¬
стошение, над миром разнесся ее голос: «ВСЕМ, ВСЕМ
ВСЕМ! ЗА МИР БЕЗ АННЕКСИИ И КОНТРИБУ¬
ЦИИ!» Это был не только призыв к прекращению бес¬
смысленного убийства и уничтожения, но одновремен¬
но и призыв к революционным действиям. Больше того,
■Октябрь своим примером показал, что пролетариат спо-
еобен и в состоянии свергнуть власть капиталистов, по¬
мещиков, банкиров и других общественных паразитов
и утвердить власть трудового народа в форме рабоче-
крсстьянских Советов. Позорное банкротство II Интер¬
национала во время первой мировой войны нанесло тя¬
желый удар международному рабочему движению. По¬
чти все его вожди, несмотря на их торжественные заве¬
рения и клятвы бороться против войны, предали прин¬
цип интернациональной пролетарской солидарности и,
каждый в своей стране, призывали рабочий класс вое-
[ вать за интересы капиталистических монополии и фи¬
нансовой олигархии. Предательство реформистов и
министтриалистов, задававших тон во II Интернациона¬
ле, поколебало веру в то, что международное рабочее
движение способно выступить как единая и самостоя¬
тельная сила и действовать в духе тех принципов, на
которых оно было основано. Разочарование, малодушие,
апатия овладели умами многих передовых людей, кото¬
рые до этого верили в историческую миссию рабочего
класса, в его способность совершить революцию, преобра¬
зовать мир и повести его в бесклассовое коммунистиче¬
ское общество.
Октябрьская революция показала, что предательство
вождей II Интернационала — это всего лишь непригляд¬
ный эпизод в гигантской борьбе двух основных классов
капиталистического общества. Эта борьба далеко не за¬
кончена, она только разгорается, происходит перегруп¬
пировка сил — за пролетарскую революцию и диктатуру
пролетариата- или против нее. Так произошло разделе¬
ние Европы на два фронта: на одной стороне буржуа¬
зия побежденных и победивших стран, церковь и всяко¬
го рода реформисты, проповедники классового сотрудни¬
чества, на другой — всё, что было боевого и прогрессив¬
ного, все те, кто стремился на развалинах одряхлевшего
117

буржуазного мира построить новый мир. Для нас, ком¬
мунистов, Октябрьская революция была неисчерпаемым
источником моральной силы, ее победа и — в еще боль¬
шей. мере — ее героическая защита от контрреволюции —
вот на чем основывалась наша гордость, наша фанатич¬
ная вера в непобедимость рабочего класса, а имя ее вож¬
дя — Ленина — было нашим знаменем и клятвой,
В тот ноябрьский день белградский пролетариат, на¬
строенный по-боевому, охваченный чувством междуна¬
родной пролетарской солидарности, заполнил зал Дома
рабочих на Славии. На митинге выступили Павле Пав¬
лович и Живота Милойкович 1 . Всякий раз, когда они
произносили слова «мировая пролетарская революция»,
«Советская республика», «непобедимая Красная Армия»,
«Ленин» — зал ликовал, гремел от возгласов и аплоди¬
сментов.
Этот митинг вылился в яркую демонстрацию соли¬
дарности с Октябрем, его идеями, его непоколебимой
волей добиться победы во всем мире, а также в демонст¬
рацию готовности югославского пролетариата встать на
защиту завоеваний Октября. В этой связи газета «Рад-
ничке новине» писала: «В день празднования Русской
Коммуны коммунистический пролетариат Югославии
дал торжественную клятву вести беспощадную — не на
жизнь, а на смерть - — борьбу против всех попыток уду¬
шения Советской России и с помощью югославских
войск. Да будет известно всем без исключения госпо¬
дам, что против наших пролетарских братьев в Роти
не посмеет и не сможет выступить ни один югославский
солдат, ибо он встретит самый решительный отпор с
нашей стороны. Наша страна с ее светлыми традициями
народных революций и борьбы за свободу не должна
стать орудием мировой контрреволюции. Любое органи¬
зованное на нашей территории нападение на Советскую
Россию было бы одновременно нападением и на нас
самих, и мы будем защищаться всеми имеющимися в
нашем распоряжении средствами...»
1 Милойкович Живота (род. 11888 — публицист и журналист,
деятель социал-демократического движения в Сербии до первой ми¬
ровой войны, редактор газепы «Радничке новине», член Исполни¬
тельного комитета ЦК КПЮ (1920—1921). В 1924 году был исклю¬
чен из КПЮ, после чего стал лидером социалистической группы
«Объединение».
11$

После митинга люди разошлись не сразу, одни пели
наши боевые песни, другие, разбившись на группы, что-
то обсуждали. Со мной заговорил один студент из Бос¬
нии. с которым я встречался в студенческой столовой и
на собраниях нашего клуба. Он сказал мне, что в Бел¬
град прибыла некая английская военная миссия, которая
вербует добровольцев в армию английских интервентов
в Архангельске. Студент предложил мне вместе с ним
записаться в добровольцы, чтобы потом, когда прибудем
па место, перейти в ряды Красной Армии. Я взглянул на
него с удивлением, пытаясь понять, серьезно ли он гово¬
рит. Я ответил ему, что охотно бы вступил в Красную
Армию, но не подобным образом. «Убирайтесь отсюда
вон с пустыми списками!» — вот, сказал я. лучший от¬
вет английским интервентам, которые пытаются закупить
у нас пушечное мясо, потому что не могут найти его в
достаточном количестве у себя в Англии. И мы разо¬
шлись. Позднее я несколько раз видел его в Доме рабо¬
чих. но мне и сегодня не ясно, был ли он провокатором
или просто недалеким, наивным человеком.
Я много времени проводил в Доме рабочих, много
времени отдавал чтению социалистической литературы
(главным образом работ Дмитрие Туцовича, Душана
Поповича, а также различных книжек и брошюр, изда¬
ваемых партией), наряду с этим регулярно посещал фа¬
культет. Но и воодушевленный революцией, я по-
прежнему любил художественную литературу и не про¬
пускал лекций Богдана Поповича по сравнительному
литературоведению. Читал он их в холодной, сумрачной
аудитории Здания капитана Миши !, казавшегося мне в
те дни более ветхим и неприглядным, чем сегодня, спу¬
стя сорок лет. Как сейчас вижу: за кафедрой сидит ма¬
ленький, симпатичный, элегантный пожилой господни в
наброшенном на плечи пальто, теребит свою редкую ост¬
ренькую бородку и тихим голосом неутомимо ведет рас¬
сказ. Приятно было следить, как свободно ориентируется
он в мировой, а особенно в западноевропейской литера¬
туре. Свои лекции он насыщал цитатами из произведений
великих писателей—Гейне, Шелли, Байрона, Гюго,
1 Здание капитана Миши — популярное название здания Бел¬
градского университета, которое подарил «своему отечеству»
в 1863 году Лнастасневнч Миша, купец и «капитан дунайский»,
119

Мюссе, Леопарди. То стих сверкнет какой-нибудь, то
афоризм. Аудитория во время его лекций была всегда
переполнена. Многие студенты заранее занимали места
на скамьях, а остальным приходилось стоять в проходе
вплотную друг к другу. Слушали его затаив
так что тихий, монотонный голос профессора достигал
даже самых дальних углов аудитории.
Меня мало интересовали тогдашние распри между
консервативным и модернистским направлением в лите¬
ратуре, я читал и ценил молодых — М. Крлежу, И. Дид¬
рича !, А. Б. Шиита1 2 3, М. l^рняиткрго3, но вместе с тем
с детских лет сохранил любовь к Змаю4, Лазе Костичу5 6,
Якшичу*, Дучичу7, Ракичу8 9, Боичу®. И когда несколь¬
ко лет спустя, уже находясь в тюрьме, я прочитал статью
Богдана Поповича, написанную, помнится, по поводу
«Суматры» Цриянского, меня поразило, что этот старый
профессор, тонкий ценитель литературы, настроен столь
коитервaтнвит и совсем глух к новым звукам в нашей
поэзии. Связывая новые литературные течения с общест¬
венными переменами, он делал вывод, что в литературе
исчезла «подлинная» поэзия, а все новое в общественной
жизни расценивал как вторжение варваров, гибель циви¬
лизации и крушение мира.
Наряду с литературой я слушал курс истории. Про¬
фессор истории Станое Стантевич читал свои лекции,
стоя перед кафедрой, словно выступая на митинге. Че¬
рез все его лекции красной нитью проходила одна
мысль: у сербов всегда было высоко развито внутреннее
чувство государственности, они были всегда, начиная от
Неманичей 10 и до наших дней, державогворным и ктист-
1	Андрич Иво (род. 1892) — крупнейший современный сербский
писатель — прозаик и поэт, лауреат Нобелевской премии
2	Шимич Ангун Бранко (1898—1925) —хтрватткнй поэт, кри¬
тик и журналист.
3	Приписки Милош (род. 1189)—сербский писатель.
4	Иованович Йован — Змай (1833—119Ы) —крупнейший серб¬
ский поэт и общественный деятель эпохи романтизма.
6	Кост и ч Лаза (1841—1910)—сербский писатель.
* Якшич Джура (1832—<1177) —сербский поэт, прозаик и ху¬
дожник.
7	Дучич йован (1874—11913) —сербский поэт.
8	Ракич Милан (1876—1938) — сербский поэт
9	Боич Милутин (1892—1*917) — сербский поэт.
*0 'Неманичи — правящая династия в феодальной Сербии (1114—
1377),

■активным элементом на этом балканском скрещении
■путей, интуитивно понимая, что именно оно, государств
I венное начало, является условием и гарантией их суще-
Иствования и развития. Точно так же и сейчас, в новых
■исторических условиях, их постулат остается прежним:
■государство с его разветвленными функциями есть залог
I дальнейшего прогресса нации.
Надо сказать, что в то время, когда великосербские
[гегемонисты только начинали укреплять свои позиции,
■	когда революционное движение угрожало самому суше-
■ствованию буржуазной власти, слово «державотворный»
■	было крылатым словечком правящих кругов и верной
■режиму печати.
I	Прелестна ранняя осень в Белграде, но длится она
I Нед е" о. Начались дожди, задула кошава \ и в нашем
I	тесн »м. сыром и темном подвале на Зетской улице жить
II	стало невыносимо. Света было так мало, что даже днем
почти невозможно было читать. Печки у нас не было, и
только когда наши хозяйки готовили на плите свой скуд¬
ный обед, через открытую дверь поступало немного теп-
| ла из кухни. Я просыпался рано, в дурном настроении, с
I тяжелой головой от затхлого воздуха и с трудом застав-
I лял себя взяться за книгу. Наконец настал день, когда
я заявил товарищам, что не могу больше так жить. Про¬
должать жить в таких условиях — значит потерять здо¬
ровье. Сказал, что еду домой и там буду учиться само-
I стоятельно и работать в биелинской организации, а при-
I дет весна — увидим.
Я продал свой выходной костюм, справленный по слу¬
чаю окончания школы, накупил книг, упаковал чемодан
и в начале декабря выехал в Биелину.
♦ ♦ ♦
По сравнению с комнатушкой на Зетской улице, где
сколько ни открывай окно, воздух все равно оставался
затхлым и насыщенным кухонными испарениями, моя
комната в отцовском доме в Биелине походила на сана¬
торий. Светлая, с высоким потолком и двумя большими
окнами, не загроможденная лишней мебелью, она была
1 Кошава — северо-восточный ветер на нижнем Дунае. — Прим,
перец.
121

приятным обиталищем. Здесь можно было работать с
тем радостным чувством, какое испытывает человек, за¬
нимаясь любимым делом. В доме всегда тихо; и брат , и
его молодая жена полны внимания ко мне.	*
Зима только начиналась, и я составил себе план за¬
нятий вплоть до весны. Из Белграда я привез много
книг: все произведения Йована Скерлича « чОр^р^ки»
Богдана Поповича, «Философию искусства» Ипполита
Тэна1 2, «Экономическое учение Карла Маркса» Каутско¬
го, «Капитал» Девиля 3. Кроме того, решил изучить не¬
мецкий и французский хотя бы настолько, чтобы читать
на этих языках. Я понимал, что без знания хотя бы двух
языков неврзержнр быть в курсе той литературы,
которая была мне необходима для моей пoл^гкечгcкoй
работы и для работы по специальности. Особенно
важным было для меня знание немецкого языка. В то
время из трудов Маркса были переведены на сербский
язык лишь две-три небольшие работы, я же хотел ргнр-
вательно, глубоко изучить марксизм, пользуясь перво¬
источниками. Кроме того, я решил часть своего времени
отдавать работе в партийной организации. Уже тогда
.меня больше всего привлекал тот вид партийной работы,
который, как я позже узнал, кратко называется агит¬
проп, то есть лекции, конференции, беседы с отдельны¬
ми людьми.
Так началась эта жизнь, наполненная напряженной
работой. Каждый день был шагом вперед по намечен¬
ному пути: я узнавал что-то нрвре, делал что-то конкрет¬
ное. И все это рождало в душе чувство радости и удов¬
летворения. Я был молод и здоров, жизнь вел почти
аскетическую, как это свойственно юношам, которые дер¬
жат себя в руках: ложился рано, спал не больше семи
часов, утром занимался гимнастикой, обмывался холод¬
ной водой и тут же принимался за дела, которые назна¬
чал себе на этот день. Поработав несколько часов, шел
1	Скерлич Иовнн (1877—1914)—крупнейший сербский литера¬
туровед и критик, профессор сербской литературы в Белградском
университете.
2	Ипполит Тэн (1828—1893) — французский философ, историк»
критик.
3	Девиль Габриэль (род. 11854)—французский писатель, актив¬
ный участник марксистского крыла французского грциaлиcтнч^с:кoгр
движения.
\>>

на прогулку за город, чаще всего один. Зима выдалась
сухая, морозная, и дорогие моему сердцу пейзажи род¬
ного края будили воспоминания детства: ’ вот здесь я ку¬
пался в жаркие дни, здесь катался на коньках, по этой
дороге бродил, полный смелых планов и юношеских
мечтаний.
Каждый день ближе к вечеру я отправлялся в Дом
рабочих, где встречался с товарищами. Здесь обсужда¬
лись политические новости, а раз в неделю устраивались
лекции, чаще всего на политическую тему. Кроме того,
здесь проводились лекции по истории рабочего движения.
Материал для лекций мы черпали из нашей прессы, а
также из партийных альманахов и календарей. Лекто¬
ры были местные, не слишком образованные люди, к то¬
му же не имевшие опыта в лекторском деле, но искренне
желавшие сделать все, что в их силах, чтобы помочь
идеологииескому и политическому воспитанию своих
товарищей, которые знали еще меньше и подчас не
могли даже самостоятельно разобраться в том, что
сообщалось в передовицах. Лекции посещались хорошо,
хотя в Доме рабочих было тесно, душно от табачного
дыма и испарений. Снять помещение более просторное
было трудно, да и дорого для нас. Владельцы кафан не
соглашались предоставлять нам свои залы, потому что
к ним из-за этого придиралась полиция. Один лишь Саво
Талаван, державший корчму неподалеку от Дома рабо¬
чих, разрешал нам иногда собираться у него.
Помню одну такую конференцию, на которую мы
пригласили шахтеров из близлежащей шахты в Угле-
вике. Мы часто говорили о том, что углевицких шахтеров
надо вовлечь хотя бы в профсоюзное движение. На шах¬
те было несколько наших сторонников, которые распро¬
страняли среди шахтеров партийную печать, но ни проф¬
союзной, ни партийной организации там не было. С по¬
мощью наших сторонников мы подготовили конферен¬
цию на тему о положении рабочего класса в других
Вранах и у нас, о том, что рабочим для борьбы против
капитализма, для борьбы за свое освобождение, за рево¬
люцию необходимо организоваться. За это мероприятие,
как сказали бы мы сейчас, ответственными были Никола
Ветрович и Мирко Конакович.
Конференция состоялась вечером. Когда я вместе с
Алией Алиагичем вошел в корчму Саво Талавана, то
123

был приятно удивлен, застав там около пятидесяти шах
теров. Большую половину составляли пожилые серьез
ные люди. Сидя за столами, они курили и молча ждали
начала. В сторонке полицейский писарь попивал ракию,
делая вид, что ничуть не интересуется происходящим
вокруг.
Конференцию открыл Никола Петрович и сразу же
приступил к чтению доклада. В докладе своем, путаном
и бессвязном, он говорил о множестве вещей сразу: об
эксплуатации и прибавочной стоимости, о прибыли, о
революции, о России, а добрые шахтеры, специально
пришедшие из Углевнка в Биелнну, чтобы услышать ум
ное слово, только хлопали глазами и, видимо, ничего не
понимали. Еще больше озадачил их Мирко Конакович
он принялся читать им какой-то стих из журнала Крле-
жи «Пламен», а едва закончив чтение, стал призывать
их подписаться на «Пламен», говоря, что это журнал ре¬
волюционны!? и поэтому все рабочие должны поддержать
его. Воцарилось тягостное молчание.
Я попросил Алию взять слово и разъяснить людям
толково, зачем мы их созвали. Алия встал и сразу овла¬
дел вниманием шахтеров, заговорив с ними простым я
доступным языком опытного профсоюзного работника
Он говорил о самом мощном пролетарском оружии —
организации, с помощью которой они смогут не только
добиться повышения заработка в улучшения условий
труда, но и завоевать весь мир. Настроение в корчме
заметно поднялось. Угрюмая тишина сменилась тихим
говором, возгласами одобрения, а когда Алия кончил
говорить, раздались даже аплодисменты. Расходясь,
шахтеры попросили Алию приехать к ним в Углевяк и
помочь им создать профсоюзную организацию.
В Доме рабочих мы потом резко упрекали Петровича
и Конаковича, едва ле проваливших конференцию, за
несерьезный подход к делу. Впрочем, часть вины мы взя¬
ли и на себя, ибо сами допустили, что это мероприятие
они подготовляли одни, без помощи более опытных това¬
рищей.
Все общественные организации в нашем городе уст¬
раивали хотя бы раз в год вечера с танцами. Начина¬
лись они обычно с художественной части — театральной
постановки, декламации или выступления хора, после
чего начинались танцы. В наших провинциальных город-

1ках такого рода вечера являлись одной из главных форм
[|култур^>^1ых мероприятий и развлечений молодежи. Мы
Грешили, что этой зимой тоже устроим свой рабочий ве¬
чер — прежде всего для того» чтобы продемонстрировать
нши силы в культурной области, а кроме того, и ради
получения известного материального дохода. Средств,
Йступпвших от членских взносов, нам уже не хватало,
чтобы покрывать неуклонно возраставшие расходы на¬
шей организации. Правда, время от времени нам посту¬
пали добровольные пожертвования от некоторых обеспе¬
ченных товарищей, но и этого было недостаточно, ибо
надо было покупать книги, выписывать газеты, оплачи¬
вать командировки отдельных товарищей и т. д. Подго¬
товить вечер — составить программу, подобрать участни¬
ков художественной самодеятельности, а также обеспе¬
чить всю техническую часть этого мероприятия — мы
поручили специально созданному комитету.
За месяц мы подготовили художественную часть ве¬
чера, причем исключительно своими силами, без привле¬
чения каких-либо сил со стороны. В ней участвовал наш
теттральный кружок, оркестр тамбуристов и декламато¬
ры-любители. Мы сняли самый большой зал в Биелине и
трудили сцену — для этой цели Алиагич мобилизовал
своих столяров. Открыть вечер мы поручили одному на¬
шему старшему товарищу и составили ему для этого
случая краткую речь; отпечатали даже несколько боль¬
ших плакатов на красной бумаге с призывом ко всем
нашим товарищам — мужчинам и женщинам, — а также
к прочим гражданам посетить рабочий вечер.
За несколько часов до начала весь организационный
комитет в полном составе собрался, чтобы расставить
стулья, украсить зал и привести в порядок сцену.
Зал быстро наполнился — это был первый приятный
сюрприз. Порадовал нас и состав публики. Это был пер¬
вый в Биелине вечер для рабочих, и не удивительно поэто¬
му, что пришли преимущественно рабочие. Но были здесь
и несколько работодателей, которые сделали доброволь¬
ный - взнос. Один из них пошутил: «Никто не знает, что
принесет день и что — ночь, так пусть люди видят, что
я давал даже и тогда, когда не обязан был этого де¬
лать». На это мы ему ответили тоже шуткой, в которой,
однако, было много правды: «Вы просто возвращаете
нам частицу своего долга, а остальное мы подождем.
125

Терпения у нас хватит!» Услышав такой ответ, он только
кисло усмехнулся.
После приветственной речи небольшой, но слажниный
хор исполнил старую рабочую песню «Привет вам, храб¬
рые борцы...», которую публика встретила бурными ап¬
лодисментами. Продекламировали несколько стихотво¬
рений Косты Лбрашевичч1 и Нестора Жучки2. Затем
состоялось представление одноактной пьесы Эптона
Синклера «Вор». Это была поверхностная и незначитель¬
ная пьеска, и если она вызвала интерес, то лишь тем,
что исполнитель главной роли вставлял в свой монолог
намеки на наши местные обстоятельства и отношения.
Это вызывало смех публики и недовольство нашего «ре¬
жиссера».
Мне запомнился этот первый наш вечер для рабочих,
помню, как благодарны были биелинские рабочие
гие «маленькие люди» коммунистам, не пожалввшим
времени и труда для того, чтобы они приятно провели
время. Помню, как они окружили Ллиагича и других
устроителей вечера и предложили им выпить, желая
выразить этим простым и трогательным образом свои
дружеские чувства.
Было уже очень поздно, когда я предложил Ллиаппу
идти домой. «Не могу», — сказал он и кивнул головой в
сторону сцены. «Да ладно, завтра разберешь ее», — ска¬
зал я. «Не о том речь, — объяснил Ллиагич. — Там висят
два моих одеяла, которыми я ночью укрываюсь. Не могу
же я при публике портить сцену!»
Мы, группа студентов-коммунистов, часто бывали в
клубе «Обновление», где собиралась демократически на¬
строенная интеллигенция, не питавшая симпатий к режи¬
му. Здесь обсуждались и политические, и общественные
проблемы. Мы вступали в спор не только со старшими
нашими согражданами, которые находились под влияни¬
ем Масарика и Милана Марьяновича 3, издававшего тог¬
да газету «Обновление» в Загребе, но и со студентами-
демократами, в прошлом младобоснийцами, которые в
1	Лбрашевич Коста (1879—1898) - первый пролетарский поэт
Сербии.
2	Жучни Нестор (псевдоним Йовкича Проки) (1886—1915) —
сербский пролетарский поэт.
3	Марьянович Милан (1879—1956) —хорватский публицист и
литературный критик.
126

роды воины сидели в тюрьмах За свои убеждения и
поэтому были теперь окружены своеобразным ореолом
мучеников. Самым активным среди них был Любо Тодо-
рович, студент .медицинского факультета, просидевший
три года в зеницкой тюрьме. С ним-то мы чаще всего и
скрещивали .мечи. Он не отрицал, что созданное Югослав¬
ии государство и порядки в нем далеки от того идеала,
за который до войны боролась настроенная в югославян-
гком духе молодежь, однако отказывался признать, что
пролеетрская революция и социализм — единственная
перспектива для нашей страны. Он был начитан и обра¬
зован. Национальный романтик, он утверждал, что
марксизм чужд духу нашего народа, что его породила
lulеycгтрaлиииpoвaннaя Западная Европа и что те, кто
на его основе ищут решений для нашей страны, попросту
имитируют движение, сргррре, может быть, хорошо для
Германии или Франции, но для нас совершенно непри¬
емлемо. В отрицании марксизма он был велеречив и
неутомим в конструировании аргументов, но когда мы
просили его ответить, какие же силы в Югославии спо¬
собны, по его мнению, распутать клубок ее противоречий,
он не мог сказать ничего определенного. Будучи челове¬
ком честным, он не хотел служить такому режиму. По-
литнка— самое неблагодарное дело, устало говорил
он. Однако отрешиться от нее он так и не смог.
Однажды вечером старшие члены клуба, слушая на¬
ши споры, предложили провести молодежную конферен¬
цию, на когрррй обе стороны могли бы высказать свои
взгляды на положение в Югославии и перспективы раз¬
вития страны. Мы приняли предложение, а они пообеща¬
ли обеспечить нам большой зал в здании ратуши.
Конференция состоялась в январе 1920 года. Собра¬
лось рсрло трехсот биелинских юношей и девушек — сту¬
денты, гимназисты и небольшое число рабочих. От имени
демократической молодежи выступил Тодорович, а от
коммунистической — я.
Восемь дней готовил я свое выступление, ставя целью
обосновать два тезиса. Во-первых, буржуазная Югосла¬
вия не оправдала надежд и ожиданий молодого поколе¬
ния и не окупила страданий и жертв, понесенных им в
борьбе за национальную свободу. Власть в ней принад¬
лежит насильникам, эксплуататорам и продажным эле¬
ментам, у которых одна забота — личные интересы и
127

обогащение. И, вт-вторuх, для югославского народа, как
и для всех других народов мира, единственный выход —
пролетарская революция и советская власть. Мы долж¬
ны следовать примеру русских рабочих и крестьян.
Тодорович говорил первым. Его хорошо знали и ува¬
жали как человека честного и пострадавшего за свои
убеждения. Вначале его слушали со вниманием, особен¬
но когда он говорил о борьбе довоенной молодежи про¬
тив Австрии. Однако внимание аудитории ослабло, когда
он перешел к современному положению: в этой части
своей речи он всячески избегал касаться острых вопро¬
сов, о которых в узком кругу не раз беседовал с нами,
а именно: о смычке городской буржуазии с феодалами в
борьбе против рабочих и крестьян, о коррупции и о наси¬
лии режима. А когда, заканчивая свою речь, он провоз¬
гласил здравицу в честь монархии Кааpaгтргиивнчеeй.
зааплодировали только несколько хозяйских и бегоэвских
сынков.
Затем выступил я. Волновался страшно, но ободряю¬
щие взгляды товарищей помогли мне овладеть тобсй.
Я понимал, что говорю не только от своего имени, но и
от имени всего нашего движения, и это придало мне
уверенности. Я перестал запинаться и подыскивать сло¬
ва — они уже приходили на ум сами и складывались в
предложения. По лицам слушателей я мог заключить,
что большинство присутствующих слушают меня с по¬
ниманием и симпатией. И вдруг в зале зашумели: говоря
о коррупции, я выступил против местных радикалов,
которые уже в 1918 году, как только были созданы так
называемые народные веча, принялись растаскивать на¬
родное добро, а затем спекулировать продуктами пита¬
ния. Свое выступление я закончил примерно так: насиль¬
ники и продажные элементы могут какте-го время в
силу стечения обстоятельств править в той или нитй стра¬
не, но их господство недолговечно. В нашей стране уже
организуется и растет сила, которая, как мякину с зерна,
сдует нынешних правителей, и тогда власть переедет в
чистые руки — в руки трудового народа, который один
лишь способен осуществлять общественные функции в
интересах большинства и нести ответственность за судь¬
бу нации.
В тот же вечер мне стало известно, что трое местных
радикалов расценили мое выступление как личное тт-
128

кормление и намерены подать на меня в суд за клевету
и оскорбление их чести. «Мы покажем этому выродку, -
говорили они, — что никому не позволено безнаказанно
поливать грязью уважаемых граждан». И действитель¬
но — подали в суд. Мне это импонировало; сожалел я
лишь о том, что в числе обвинителей оказался мой быв¬
ший учитель из начальной школы, которого я поминал
только добром.
В ту зиму я прочитал много книг, систематически
изучал языки и уже начал читать по-немецки и по-фран¬
цузски. Желая овладеть хотя бы основами экономиче¬
ской теории Маркса, я старательно штудировал книгу
Карла Каутского «Экономическое учение Карла Марк¬
са» и даже выступал с докладами на эту тему в нашем
Доме перед рабочими и профсоюзным активом. Не
думаю, чтобы это .были хорошие доклады, ибо сам я еще
слабо разбирался во всем этом, но все-таки общими уси¬
лиями мы сумели понять, что такое прибавочная стои¬
мость и прибыль, где их источник, а также некоторые
другие основные категории марксистской политической
экономии. Более чем экономика привлекала меня лите¬
ратура политическая, художественная, историческая и
мемуарная. Читая, я всегда делал выписки, а также пы¬
тался сформулировать письменно свою точку зрения по
тому или иному вопросу. Эта привычка записывать со¬
хранилась у меня на всю жизнь: позднее я делал записи
о своей жизни в тюрьме, о событиях военного времени и
на их основе писал свои книги.
По прессе мы следили за бурными событиями в мире
и в нашей стране. Мы понимали, что переживаем зна¬
чительный, поворотный период истории, когда должна
решиться и наша судьба. Но что должны предпринять
мы сами, чтобы стать активными участниками надвига¬
ющихся событий—это было нам не ясно. Помню, как
мы, горя желанием узнать побольше, окружили приехав¬
шего в Биелину из Тузлы по партийным делам предста¬
вителя областного комитета партии. Но он не оправдал
наших ожиданий, ибо не сумел нам сказать самого
главного: что надо делать, чтобы быть готовыми к рево¬
люции. Было похоже, что сам он представляет дело так:
революция-де возникнет или сама собой, или когда «в
Еврипе заварят кашу», и поэтому нам в нашей балкан¬
ской провинции следует только ждать этого момента.
5 Р. Чолаковач
129

Когда же оДии йз Молодых товарищей сказал ему, н
быть может, неплохо было бы нам собрать немного ору¬
жия, он почти с испугом воскликнул: «Что вы! Ни в коем
случае!»
Весна 1920 года была богата бурными политическими
событиями. Во-первых, крупная забастовка железнодо¬
рожников, закончившаяся поражением рабочих и крово¬
пролитием в Любляне на Залошком шоссе. Затем муни¬
ципальные выборы в Хорватии, на которых наша партия
получила большинство во многих местах, даже в самом
Загребе. Наших депутатов вместе с председателем Де¬
личем изгнали из муниципалитета, и это—но крайней
мере у нас, молодых,— вызвало возмущение. Буржуазия
путем практических уроков давала нам понять существо
ее демократии, а мы в недоумении спрашивали себя: до
каких же пор будем мы бездействовать и терпеть ее на¬
силие? Мы не сомневались, что, если кто-то в Белграде
даст сигнал к восстанию, мы в мгновение ока разгоним
эту банду насильников и продажных элементов. Однако
такого сигнала никто не подавал. Правда, в газете «Рад-
ничке новине» печаталось много рассуждений о револю¬
ционной тактике, о советской власти, о неизбежности
революции в Европе. Мы жадно глотали эти статьи, с
восторгом пересказывали их на собраниях, но, конечно,
с еще большим воодушевлением поднялись бы на борь¬
бу за установление советской власти в нашей стране.
Мы были уверены, что к восстанию присоединились бы
не только рабочие, но и огромное большинство крестьян.
Хорошо помню митинг Демократической партии в
Биелине, на который местные сторонники этой партии
пригласили тогдашнего главу правительства Любомира
Давидовича Ч На митинг собралось около десяти тысяч
крестьян из Семберии, заполнивших огромную площадь
хлебного рынка перед зданием ратуши. Давидович, ма¬
ленький, юркий, прошел через бурно приветствовавшую
его толпу в здание ратуши и с балкона держал речь
народу. О чем он говорил, уже не помню. Он долго не
мог начать, потому что группа местных радикаллв, за¬
ранее сговорившись, стала ему мешать. В ответ на это
группа демократов вознамерилась удалить их с митинга
1 Давидович Любомир (1863—1<МО0—профессор, политический
и государственный деятель, председатель Демократической партии.
130

силой. Началась драка, и тогда крестьяне, в руках ко¬
торых неизвестно откуда появились колья, принялись
дубасить сначала радикалов, а затем, действуя по прин¬
ципу «бей городских», всех прилично одетых людей, так
что вскоре на площади остались только крестьяне да не¬
большая группа наших товарищей, которые с удоволь¬
ствием смотрели, как биелинские богатеи, беги и адво¬
каты, обезумев от страха, спасаются в ближайших ка-
фанах.
Еще год назад в Семберии мы были свидетелями ре¬
шительного отпора крестьян политике радикально-демо¬
кратического правительства, когда был поставлен вопрос
о взимании третины с кметов. А теперь те же самые
крестьяне, взявшие колья в руки, чтобы бить радикалов,
с полной готовностью и охотой обратили свой гнев про¬
тив всех «торгашей». В них вспыхнула плебейская
ярость против богатеев. Мы же расценивали это собы¬
тие в том смысле, что все готово вспыхнуть, как солома,
пусть только призовут и поведут.
* * ♦
Той весной после долгих размышлений я решил по¬
ехать учиться в Чехословакию на экономический факуль¬
тет. Главным при этом было не желание получить систе¬
матические знания и диплом. Я был уверен тогда, что
пролетарская революция начнется очень скоро и, следо¬
вательно, если к чему-то надо готовить себя и других,
то	к революции. Я твердо решил жить только
для революции, служить ей, как солдат.
Уже в юные годы, когда я только еще начинал раз¬
мышлять о смысле жизни и о борьбе за достойную че¬
ловека жизнь, мне доводилось встречать людей, еще мо¬
лодых и полных сил, но с отчаянной пустотой в душе, и
это меня поражало. Эти молодые люди почитали чуть ли
не за величайшую мудрость утверждение, что любое
человеческое усилие тщетно, и они говорили мне, что и я
уверую в эту истину, когда ударюсь головой о стену.
Иногда я со страхом спрашивал себя: не сделаюсь ли
когда-нибудь и я таким, не охладится ли во мне пыл
молодости, не окаменеет ли сердце, не стану ли и я в
один прекрасный день подсмеиваться над своими юно¬
шескими мечтами, не потону ли в этом филистерском
5*
131

жабьем болоте? Решительно отвергнув такую возмож¬
ность, я упорно занимался самовоспитанием! выраба¬
тывал привычки, и прежде всего привычку работать над
собой и помогать своим товарищам, а также способность
не поддаваться пустым и мелочным соблазнам, непре¬
станно преследующим молодых людей. Не раз, размыш¬
ляя над какой-нибудь книгой о русских революционерах
( в те дни, кроме русского, я не знал ни о каком другом
революционном движении), я спрашивал себя: а смог
бы ты, как они, пренебречь всеми благами жизни и пойти
в тюрьму, в ссылку и даже на казнь за свои убеждения?
Признаюсь, ответ был дан мною не быстро и не легко,
но день за днем я готовил себя к тому, чтобы ответить
на него утвердительно, ибо считал, что это единственно
возможный ответ.
Уяснив все это для себя уже в двадцать лет, я ре¬
шил, однако, завершить свое образование. Ведь мало
приятного было слушать, когда мои политические про¬
тивники называли меня «хозяйским сынком, который
сам ничего не делает, а рабочих подстрекает». Как бы
ни сложилась моя дальнейшая жизнь, необходимо было
помимо всего прочего приобрести специальность, и не
ради карьеры, .а чтобы утвердить свое положение, найти
свое место в той среде, где мне придется жить и зани¬
маться общественной работой.
Была и еще одна причина, глубоко личного свойства,
понуждавшая меня уехать из Биелины. Я полюбил де¬
вушку, которая дружила с одним моим товарищем. Все
мы трое были членами партии, встречались на собра¬
ниях и часто работали вместе. Товарищ поведал мне о
своей любви к ней, казавшейся ему взаимной. Он меч¬
тал вслух о своем счастье, не догадываясь, что и я люб¬
лю ту же девушку и как тяжело мне слушать его.
О своем чувстве я не говорил ни девушке, ни ему и глу¬
боко таил его в своем сердце. И я решил, что вдали от
родных мест мне легче будет погасить это прекрасное
чувство, которое придает жизни столько очарования.
ж * *
В 1920 году мы приняли решение торжественно отме¬
тить Первое мая. В прошлом году празднование не со¬
стоялось, потому что полиция в Боснии запретила в этот
день все публичные мероприятия, и в связи с наруше-
132

нием этого запрета было много арестов и преследова-
I ний. Было решено в первой половине дня провести ми¬
тинг перед Домом рабочих, а после митинга отправиться
колонной за город и там устроить маевку. Выступить на
митинге поручили мне. Я предлагал, чтобы выступил
кто-нибудь из старших товарищей, и выражал готовность
помочь подготовить речь, но не сумел отстоять свое
предложение. Материала для первомайской речи было
I достаточно: весна 1920 года ознаменовалась рядом со¬
бытий. свидетельствовавших об обострении классовой
борьбы, о все более наглом давлении буржуазии на ра¬
бочий класс, об усиливающемся наступлении властей на
его основные политические права. Буржуазия готовила
расправу над нашей партией, и некоторые ее представи¬
тели уже почти открыто говорили об этом.
В день Праздника труда перед нашим Домом собра¬
лось несколько сот рабочих, молодежь и небольшое чис¬
ло крестьян. В качестве представителя власти на митинг
{явился начальник уездной полиции Йово Милишич,
который когда-то, в студенческие годы, был социалистом.
Мы хорошо его знали по клубу «Обновление», к числу
основателей которого он принадлежал. Там мы часто
вступали с ним в споры, и надо сказать, он при этом
проявлял необычную для начальника полиции широту
взглядов и терпимость. Он считал, что наша революци¬
онность — явление преходящее, что такое настроение
естественно для молодых людей, которые со временем
остынут, и поэтому почитал, что лучше и благоразумнее
обращаться с молодежью тактично, дискутировать с ней
в академическом плане, помогать ей понять ее заблужде¬
ния. Главное, считал он,— это предоставить времени сде¬
лать свое дело: большинство нынешних горланов через
год-другой сами остепенятся и сделаются благопристой¬
ными гражданами. Явившись в Дом рабочих, он уселся
в главном помещении, где собрался президиум, и, явно
позируя, начал разглагольствовать о том, что пришел
не по долгу службы: ему, видите ли, захотелось вспом¬
нить молодость. Выступать мне пришлось, стоя перед
открытым окном. Позиция для оратора, прямо скажем,
не слишком удобная, потому что приходилось далеко
высовываться из окна, чтобы меня лучше видели и что¬
бы между мной и слушателями мог установиться хоть
какой-нибудь контакт.
133

Сначала это мне мешало, потому что я не умел го¬
ворить спокойно и без жестикуляции. Но вскоре я воо.
душевился и забыл обо всем. Я клеймил режим за на¬
силие в отношении рабочего движения, которое борется
за права трудящихся, за их экономические интересы, за
свободу, за 'власть рабочего и крестьянина. Я обвинял
правительство за его незаконные действия против рабо¬
чего движения, и прежде всего за подавление забастов¬
ки железнодорожников и кровопролитие в Любляне,
Свое выступление я закончил словами, которые ктгдa-гр
в Боснийском табтре Василь Грджич бросил в лицо
австрийскому генерал-губернатору Пттноpeкy 1: «Жги,
пали, презренный сатрап! Настанет день — рухнет итоя
башня!»
Эти слова молодежь встретила восторженными воз¬
гласами и аплодисментами. Закрыл митинг Симо Бого-
вич, сказав несколько принятых в таких случаях слот и
провозгласив здравицу в честь Первого мая и Револю¬
ции.
По окончании митинга ко мне подошел начальник
уездной полиции и спросил меня иронически, каким спо¬
собом намереваюсь я разрушить башни нынешних са¬
трапов. Я ответил, что башни эти не столь прочны, как
кажутся, ибо воздвигнуты на гнилом фундаменте — на
несправедливости. Он резко выпрямился и сказал:
«Смотрите не разбейте о них свои головы!» — «Голов у
нас много, хватит, чтобы довести дело до конца», — от¬
ветил я ему и, вежливо попрощавшись, ушел в сопро¬
вождении своих товарищей.
Из-за выступления на первомайском митинге у меня
произошло серьезное столкновение с моим младшим дя¬
дей. Начальник уездной полиции был не в пример куль¬
турнее этого клаттовт сознательного буржуя бттниiteкоK
разновидности, дорвавшегося до власти и яростно опол¬
чавшегося на каждого, кто хоть чем-нибудь угрожал
ему или хотя бы выражал несогласие с ним. Он зазвал
меня к себе, сказав, что хочет со мной IIOголктвагь в
связи с моей поездкой за границу. Идя к нему, я и не
подозревал, что мы жестоко поссоримся. Встретил он
меня с наигранной любезностью, даже угостил кофе.
» Потиорек Оскар (1853—1934) —австро-венгерский генерал,на¬
местник в Боснии и Герцеговине.
134

Его жена, кроткое, благородное создание, стала меня
расспрашивать о целях моей поездки за границу, о том,
где и что я буду изучать, а их трехлетиий сынишка
Брато, милый и озорной мальчишка, забрался ко мне на
колени. Но дядя очень скоро разрушил эту семейную
идиллию. До каких пор, начал он свою атаку на меня,
буду я позорить семью? Достаточно уже того, что я за¬
вел дружбу со всякого рода проходимцами, прислугой и
п^р’I^м^c■г^г’C^l^1^^еи. Так нет, теперь я уже принялся публич¬
но нападать на все то, что свято каждому сербу, завел
шашни с врагами отечества, иноземными агентами, кото¬
рые хотят разрушить все то, за что сербский народ своей
кровью платил. Ему стыдно, когда друзья говорят ему
о моем поведении.
Удивленный и оскорбленный его трнрм, я ответил,
что меня тошнит от всех этих рассуждений о «сербских
святынях». Мошна - вот единственная ваша святыня,
поэтому-то любую попытку положить конец беззастен¬
чивому грабежу и коррупции вы называете покушением
на сербские святыни. Это вам должно быть стыдно за
себя, потому что вы, как волки, дерете шкуру с народа.
Я же горжусь тем, что коммунист и вместе с рабочими
борюсь за иной, справедливый порядок.
Он воззрился на меня своими неприятными, сверкав¬
шими яростью зелеными глазами и молчал. Когда же я
крнеил, процедил сквозь зубы: «Я и не подозревал, в ка¬
кого выродка ты превратился». И вдруг заорал на сы¬
нишку: «Брато, иди сюда! Он хочет убить твоего папу!»
Ребенок, более напуганный его голосом и видом, чем
смыслом произнесенных слов, слез с моих колен и рто-
шел к отцу. А я встал и, не прощаясь, вышел из комна¬
ты; с дядей я больше не разговаривал до самого моего
выхода из тюрьмы.
* * *
В первой половине мая 1920 года я вместе с Душа¬
ном Дивяком, выпусснисрм учительской школы и членом
партии, выехал в Чехословакию. Это была моя первая
поездка за границу. Было немножко грустно покидать
родные края и товарищей, ио вместе с тем радовала
мысль, что увижу мир, увижу развитую, передовую стра¬
ну. Рабочий класс там многочисленнее и лучше органи-
135

збван, чем у нас, поэтому -полезно будет узнать, как го¬
товятся они к революции. О Чехословакии я знал не¬
много — кое-что из ее новой политической истории да
несколько имен писателей.
На один день мы остановились в Вене. Ни о кем из
наших югославских товарищей я не встретился, узнал
только от одного земляка, что здесь учится Драгупн
Зломислич, мой товарищ по сараевской молодежной
организации, и что занимается он больше политикой,
чем науками. Позднее я узнал, что в том же году он
умер в Вене от туберкулеза. Драгстин Зломислич был
одним из основателей здешнего Клуба студентов-марк¬
систов и его первым секретарем. Жил он в большой ну¬
жде, не получая стипендии и почти никакой помощи из
дому, а работал очень много и буквально сгорел на два¬
дцать втором году жизни.
В Прагу я прибыл в середине мая и остановился у
одного земляка. До начала нового учебного года оста¬
валось еще несколько месяцев, и следовало приискать
себе работу. Вскоре мне представилась возможность
устроиться в качестве практиканта в одном государст¬
венном имении в Моравии. Я еще мальчиком полюбил
деревенскую жизнь и поэтому решил: там будет мне луч¬
ше, да и легче, чем в большом городе, прожить на те
скромные средства, которыми я располагал; к тому же
узнаю кое-что о современном сельском хозяйстве, а это
может мне пригодиться в жизни.
Самое сильное впечатление за время моего непродол¬
жительного пребывания в Праге оставил у меня боль¬
шой митинг на Вацлавской площади. Пражский проле¬
тариат протестовал против заточения в тюрьму Алоиса
Муны1. Я стоял окруженный неспокойным человеч^кям
морем. Слышались лозунги в честь Советской России.
Я не понимал, что говорили ораторы, но общее возбуж¬
дение передалось и мне. А когда над широкой площадью
разнеслось тысячеголосое пение «Интернационала», по
1	Алоис Муна (1886—1943) —до войны видный профсоюзный
деятель в Простейове (Моравия). Будучи военнопленным в России
участвует в .создании чехословацкой социал-демократической орга¬
низации в Киеве. С мая 1918 года — председатель ЦИК чехосло¬
вацкой социал-демократической группы при РКП (б) Осенью 1918
года возвращается на родину. Был арестован как деятели марк-
левой.
136

спине у меня пробежали мурашки. Впервые в жизни
прнистссвовал я на таком большом митинге, я чувство¬
вал себя частицей этой возбужденной массы людей, ко¬
торые что-то кричали и грозили кому-то, и вместе с
ними я испытывал тревогу за судьбу человека, имя ко¬
торого услышал впервые. В тот день рабочие вышли на
площадь под красными стягами, они несли лозунги, вы¬
ражавшие солидарность с Советской Россией. Все это
опьяняло меня и воодушевляло.
В эти дни в Праге я неожиданно встретил Асима
Бехмена, моего товарища по сараевскому училищу.
Я	,д(^ов^.ося, встретив в чужом городе близкого чело¬
века, а еще больше потому, что он, как выяснилось,
тоже стал коммунистом, членом партии. Бехмен родился
в богатой семье в Строце, в Герцеговине. В 1917 году
поступил в Коммерческое училище сразу в третий класс,
и одно время мы сидели с ним за одной партой. Высо¬
кий, болезненного вида, он производил впечатление
изысканного и благородного человека. В нашей скучной
специальной школе все мы, и преподаватели, и ученики,
примечали и уважали этого, впрочем, не слишком-то
прилежного ученика: он знал иностранные языки, много
читал, но при этом не любил выставлять напоказ свои
знания и только иногда на уроке истории он какой-ни¬
будь неожиданной репликой или вопросом приковывал
внимание всего класса и вовлекал преподавателя в раз¬
говор, выходивший из узких рамок нашей школьной про¬
граммы.
Я выразил ему свою радость по поводу того, что он
тоже стал членом партии, и спросил, почему он не был
с нами весной 1919 года. Он объяснил, что примкнул к
рабочему движению и вступил в партию уже после вы¬
пускных экзаменов. Я предложил ему заходить в наш
клуб, но он сказал, что приехал в Чехословакию на ко¬
роткий срок и скоро возвращается домой, на родину. Он
теперь занимается журналистикой, самостоятельно изу¬
чает политическую экономию, историю и все то, что нуж¬
но знать ему как партийному журналисту. Мы долго с
ним говорили, и я убедился, что Бехмен хорошо осве¬
домлен о положении в стране и в партии, а также о
коммунистическом движении в Европе. Он был недово¬
лен политикой нашей партии, ее отступлением перед все
усиливающимся нажимом буржуазии и высказал опасе-
137

ние, что такая политика не сулит нам ничего хорошего
Мы расстались, и я больше уже не увиделся с ним
Позднее, сидя в тюрьме, я встречал его имя в печати в
качестве сотрудника журнала «Нова Эвропа» он актив¬
но выступал в защиту хусинского шахтера Юре Керо>
шевича В 1925 году в загребской «Борбе»3 я прочитал
сообщение о том, что Асим Бехмен умер в Москве.
Позднее Радомир Вуёвич4 рассказал мне, что Велмен
приехал в Москву на какой-то конгресс и -остался там
на ответственной работе в Коммунистическом Интерна¬
ционале Молодежи. Его очень ценили как образоанногто
и способного политического работника и хорошего жур¬
налиста. Болезненный от природы, он тяжело перевесил
московский климат, заболел брюшным тифом и не пере¬
вес его. Похоронен он в Москве.
В начале июня вместе с Душаном Дивяком я при¬
ехал в Моравию в село Чейч близ Годонина. Село это
лежит в живописной холмистой местности, среди буй¬
ной зелени фруктовых садов. Вдалеке виднеются горы,
в на самом горизонте синеют Татры, «Неплохо будет
провести здесь летние месяцы», — думал я, шагая от
железнодорожной станции к канцелярии государствен¬
ного имения. Нас встретил директор имения, старый и
тучный господин, молчаливый и апатичный. Он долго
вертел в руках рекомендательное письмо из Праги от
министерства земледелия, в котором сообщалось, что мы
направлены сюда в качестве практикантов. Наконец,
изволив заговорить, он спросил, что мы умеем делать
Мы ответили, что готовы выполнять любую работу. в
если чего не знаем, то сумеем научиться. Он оглядел
нас с недоверием, явно чувствовалось, что он недоволен
нашим появлением и не знает, что с нами делать. Так
ничего и не придумав, он передал нас в распторяжннне
управляющего имением. Подвижный, сметливый, разго¬
ворчивый управляющий устроил нас на жительство в
1	«Нова Эвропа» — еженедельный культурно-псмитический жур¬
нал. выходил в Загребе с 1920 по 1941 гол.
2	См. подробнее о Керошевиче на стр. 156.
3	«Борба» — неофициальный орган КПЮ, выходивший легально
в Загребе с 19 февраля 1922 года по 13 января 1929 года.
4	Вуёвич Радомир (Лихт Франц — Димитриевич) (1895 —
1938) —член КПЮ с 1919 года. Член ЦК КПЮ и оргсекретарь С
1926 года. См. также стр. 372 и др.
136	I

большой комнате одного йз зданий неподалеку от кан¬
целярии, объяснил, где мы сможем питаться, предложил
отдохнуть с дороги и осмотреть село, а завтра в пять
утра явиться к нему.	-
’ * Государственное имение «Чейч» — прекрасно постав¬
ленное хозяйство, занимавшее до двух тысяч гектаров
земли, ранее принадлежало кому-то из Габсбургов, а в
1918 году было конфисковано. Главной культурой здесь
была сахарная свекла, но большие участки были отве¬
дены также под пшеницу и кормовые травы. Свою прак¬
тику я начал с того, что стал работать на конюшне.
Я люблю лошадей с детства, поэтому эта^ работа не бы¬
ла для меня тяжелой и неприятной. Я чистил коней,
подостлал солому, вывозил навоз на тачке. Старшим в
конюшне был старик, который когда-то, будучи солда¬
том австрийской армии, служил в наших краях. По-сер¬
бски говорить он не научился, знал очень немного, зато
в с^г^с^е^освоил все наши сербские ругательства
и щедро пользовался ими в разговоре со мной, желая,
видимо, таким способом создать вокруг меня родную
атмсоферу. У нас с ним царило согласие во всем, кроме
одного: он обожал Масарика, который родился в этом
самом селе в семье управляющего, служившего здесь
же, з имении, а я — Ленина. Но и на эту тему мы рас¬
суждали по-приятельски, потому что он был славяно¬
фил, любил сербов («эх, хорошие юнаки!»), любил рус-
скиx — «защигников всех славян» ■ и упрекал их толь¬
ко в том, что они убили своего царя, ослабив тем самым
петиции славянства в конце войны. Поляков он не тер¬
пел: «Отняли у нас Тешин, а у самих небось земли-то
побольше, чем у чехов».
На конюшне я проработал десять дней. Управляю¬
щий, человек толковый, смекнул, что администрации
невыгодно держать грамотного человека на конюшне.
Он поставил меня во главе группы работниц, обраба¬
тывавших сахарную свеклу. Каждое утро при распре¬
делении нарядов я принимал свою группу, записывал
имена работниц и шел с ними на делянку. Хоть меня и
«повысили», должность моя мне не нравилась. Скучно
было ходить целый день вслед за работницами, проре¬
живавшими посевы сахарной свеклы, и уж совсем
неприятно делать замечания тем из них, которые остав¬
ляли в своем рядке больше ростков, чем нужно, подго-
139

йять их и поднимать на работу после отдыха и переры¬
ва на обед.
Этих работниц, бедных сельских девушек из Слова¬
кии, приводил в имение на весь сезон так называемый
«хозяин». Он договаривался с администрацией о числе
работниц и об условиях оплаты. С работницами он имел
особое соглашение и платил им, конечно, меньше, а раз¬
ницу клал себе в карман. Жили работницы в одноэтаж¬
ном доме» словно в казарме, и питание им организовы¬
вал тот же «хозяин». Меня поражало, что они даже не
понимают, что попали в кабалу, не жалуются и не про¬
тестуют. Напротив, они были благодарны, что он при¬
вел их на работу. «Хозяин» же держался как благоде¬
тель, озабоченный якобы только тем, чтобы обессиль
этой голытыбе надежный заработок.
Время летело быстро. Прореживание свеклы смени¬
лось окучиванием, затем подошел сенокос и, наконец,
жатва. Физически я чувствовал себя хорошо, мне нра¬
вилось целые дни проводить в поле, но иной раз полу¬
ченное письмо живо напоминало о родине и друзьях.
Чаще других писала мне девушка, которую я полюбил,
но это были письма чисто товарищеские, дружеские.
И вдруг пришла весть, наэлектризовавшая меня с то¬
варищем: Красная Армия у Варшавы и Львова . Из га¬
зет мы знали кое-что о борьбе Советской России против
белых генералов, об успехах Красной Армии в боях про¬
тив контрреволюции и интервенции. Но эта весть нас уди¬
вила и обрадовала безгранично. Мы фанатически ве¬
рили, что никакая сила не может победить сове^г^с^кую
власть: ни белые генералы — Юденичи, колчаки, Каледи¬
ны, Врангели, ни империалистические интервенты, ни
польская шляхта, войска которой доходили до Киева и
вместе с Петлюрой заняли почти всю Украину. И все-
таки мы никак не ожидали, что Красная Армия, кото¬
рая понесла столько потерь, найдет в себе силы уже
теперь двинуться на Запад. Этот бросок на Варшаву
мы рассматривали не просто как поход против панской
Польши, а гораздо шире — как сигнал для революции
в Германии и — по крайней мере — в Центральной Ев¬
ропе. Можно понять, с каким нетерпением и напряже¬
нием ожидали мы газет в следующие дни.
Настал день, когда мы уже не могли усидеть в де¬
ревне и решили немедленно ехать в Прагу. Можно ли

т рчать в этой глуши, когда полны революции захле-
пывиют Европу! Администрация не задерживала нас,
лаже выдала свидетельство, что мы успешно прошли
практику. Во второй половине августа мы уже были в
Праге и ожидали событии, которые решат судьбу всей
Европы.
Красная Армия в то время подступила к Варшаве,
но .нем была вынуждена отступить. Неудачи Красной
Армии под Варшавой были еще одним свидетельством
т . что революционная волна стала спадать; это на¬
шло \же свое выражение и в ряде других европейских
сг I Только мы, молодежь, не видели этого, не жела¬
ли видеть, пребывая по-прежнему во власти иллюзии,
чю дни буржуазного господства, по крайней мере в
Ев и ц. сочтены. Между тем буржуазия во всех стра¬
нах, оправившись от испуга, начала укреплять свое
по а гнувшееся господство, переходила в контрна-
сг. зление, нанося удары революционному рабочему дви¬
жении).
Хорошо помню эти месяцы в Праге. В тот год в He¬
x’ ювакии стремительно росло влияние марксистской
левой так назывались сторонники 111 Интернациона¬
ла в Чехословацкой социал-демократической партии. Во
вр». мя нападения Полыни на Советскую Россию созда-
валнсь рабочие Советы, особенно активными были гор¬
ня-и К.чадно, крупного горняцкого центра. После отступ¬
ления Красной Армии на польском фронте реформисты
осмелели и открыто шли на раскол рабочего движения.
В то время я уже был студентом Высшей коммерче-
i л! школы. Захваченный политическими событиями,
ггря желанием научиться чему-то на опыте революцион-
| движения этой промышленно развитой страны, я
рели ходил на лекции. У югославских студентов-левых
был свой Клуб марксистов, в который я сразу же запи¬
сался. Мы не располагали достаточными средствами,
I )бы нанять постоянное помещение для клуба, и по-
i ому сходились по вечерам в студенческой столовой па
( i алейой улице. Вся паша работа сводилась к докла¬
дам и дискуссиям. Никакой другой связи между чле¬
нами клуба не было, так что многие из нас были едва
Ч 1ЙХ0МЫ друг с другом.
На доклады в нашем клубе приходили и даже уча-
егзшьзли в дискуссиях студенты, которые не были марк-
141

сметами. Помню на одной такой лекции Бганьо Чу-бри.
ловича, студента медицинского факультета. Заметная
фигура в молодежном движении до первой мировой
войны, Чубрилович был тогда осужден на двенадцать
лет на процессе в Баня-ЛукеЧ В Праге он был предсе¬
дателем студенческого общества «Скерлич». Принимая
участие в дискуссии у нас в клубе, он показал широту
взглядов, соглашался даже с некоторыми нашими по¬
ложениями, однако утверждал, что в нашей стране ра¬
бочий класс не может стать ведущей силой ввиду своей
малочисленности. Позднее он стал одним из вождей
Земледельческой партии1 2, но всегда поддерживал свя¬
зи с нашими товарищами. Связи эти были прерваны,
когда в 1939 году он вошел в правительство Цветкови-
ча — Мачека. Однако, когда это правительство подпи¬
сало акт о присоединении Югославии к так называемо¬
му АнтньомннтернOвсьому пакту, он демoнтгpтнввнс
подал в отставку. Годы второй мировой войны провел
в эмиграции; после освобождения вернулся на родиту,
участвовал в ее восстановлении и строительстве.
Наш клуб не был организационно связан ни о Чехо¬
словацкой социал-демократической партией, ни с ее
студенческой молодежью. Но некоторые из нас посе¬
щали Народный дом близ Масарньопсього вокзала, где
по вечерам было очень оживленно. Здесь встречались
сторонники марксистской левой. Левые выступали про¬
тив реформизма и классового сотрудничества, за дик¬
татуру пролетариата и присоединение к III Интернацио¬
налу. Руководители левых развернули интенснв1П’ю
пропагандистскую деятельность — начали издавать га¬
зету «Руде право», выпускали брошюры и книги. В те
дни вышла в свет книга выдающегося представителя
левых Богумира Шмераля о его впечатлениях о Совет¬
ской России. Как-то раз я слушал его выступление в
Народном доме. Он говорил о том, почему Октябрьская
революция служит путеводной звездой для рабочего
1	Процесс над «государственными преступниками» в БаняЛу-
ке — процесс, происходивший с 3 ноября 1915 года по 22 апреля
1916 года над 156 сербами, обвиненными в подрывной деяте.ыьи<кти
против Австро-Венгрии. 15 человек были приговорены к смертной
казни, а остальные на разные сроки заключения— от 2 до 20 лет.
2	Союз земледельцев (Земледельческая партия) создан был в
августе 1920 года. Программа этой партии предусматривала борь¬
бу за реформу общества «мирным путем и через кооперацию»;

класса всего мира. Трибуном он не был, говорил, каза¬
лось, вяло, но собравшиеся бурно ему аплодировали.
Слышал я также выступление писателя Ивана Оль-
брша. Революция и культура — гuкттu была тема его
лекции. Говорил он, помнится, о том, какая интенсив¬
ная культурная жизнь в Сттетткок России и сколько.
усилий прилагает советская власть и лично В. И. Ленин,
чтобы в условиях революционной бури обеспечить ра¬
бочим хотя бы элементарные условия для овладения
Посещения Народного дома давали мне больше,
чем наши собрания в клубе на Спаленой улице. Здесь
цльcииртaлu настоящая жизнь — тгрижилтть опреде¬
ленным образом то революционное брожение среди ра¬
бочих страны, которое в те годы было хuрuктгрит
не только для Чехословакии, но и для европейского ра¬
бочего движения в целом. Старые силы, силы рефор¬
мизма, судорожно защищали свои позиции и взгляды, а
новые, ргврлюцнтиные, выражавшие стремления трудя¬
щихся масс, обманутых и преданных их старыми вож¬
дями в годы войны, пытались сформулировать свою
политику, выработать стратегию и тактику класттврк
борьбы применительно к условиям своей страны. Побе¬
да Октябрьской революции пробудила их революцион¬
ную энергию, влила в них уверенность, открыла пер¬
спективы, но этот процесс ттпртIзтжда^лтя колебаниями
в определении ттбтгвгниогт пути и подчас механическим
переннсением русского опыта* в страну, где условия бы¬
ли иные. И ттг-гаки, несмотря на все колебания, тгклр-
нения, рождалась во всех странах партия пролетарской
революции, ктгтрая решительно рвала с рефтрмитгсктк
практикой кластовтгт тттрудинчеттва, столь дорого
стоившей рабочему движению в недалеком прошлом.
Обо воем этом я узнавал из брошюр и газетных ста-
тгИ, которые читал с жадностью. Многого я не понимал,
ибо не знал истории рабочего движения. Но я был твер¬
до убежден, что буржуазные порядки, отжившие и об¬
реченные историей на гибель, нельзя сменить на луч¬
шие ни реформами, ни парламентской борьбой, а толь¬
ко пролетарской революцией, которая коренным обра¬
зом преобразит тбщесгвт, такой революцией, какую
осуществили русские рабочие. Лекции, которые я слу¬
шал, давали пищу для размышлений, давали мне новые

аргументы, подтверждавшие правильность этой револю¬
ционной позиции и радикально иного подхода к поли¬
тическим событиям в каждой стране. Это было полезно
не только для моего собственного политического обра¬
зования, но и помогало в политических спорах с наши¬
ми противниками не только в клубе, но и в кафе
«Спорт» и «Злата гуса», где главным образом собира¬
лись тогда югославские студенты.
В Праге на разных факультетах насчитывалось не¬
сколько сот студентов из Югославии. Ранее, до первой
мировой войны, много наших студентов училось в Ве¬
не, но после крушения Австро-Венгрии для них более
притягательным центром сделалась Прага. Подавляю¬
щее большинство этих молодых людей находилось под
влиянием Масарика, который еще до войны был авто¬
ритетом для многих югославских студентов; ныне как
борец за национальную свободу и независимость Чехо¬
словакии, он возвратился победителем и стал президен¬
том республики, а его авторитет еще более возрос. В са¬
мой Чехословакии он был очень популярен. Обыватели
сюсюкали: «Наш папочка Масарик». Он был не просто
буржуазным политиком, а ученым, профессором уни¬
верситета, автором ряда книг, направленных против
марксизма. На посту президента республики он искус¬
но играл роль человека, стоящего якобы над партиями.
На самом деле он был тем центром, вокруг которого
буржуазия Чехословакии сплачивала свои ряды про¬
тив нарастающей революционной волны.
В наших студенческих политических дискуссиях мно¬
гие цитировали его. С масариковцами не легко было
спорить, потому что они были достаточно образованны,
теоретически подкованы, гибки, некоторые явления в
буржуазном обществе и сами подвергали критике, но
были упорны в защите чистой, абсолютной, надклассо¬
вой демократии, которая-де может и должна осущест¬
виться в результате -постоянной борьбы за все более глу¬
бокие реформы данного общества, преобразующегося и
теряющего свой капиталистический характер незамет¬
но, без потрясений и катастроф. Нас, коммунистов, они
упрекали в том, что мы нетерпимы и хотим изменить за
один день то, что можно изменить только в результате
длительной, упорной, кропотливой работы. Они не ста¬
рили под сомнение честность наших намерений, но счи-
Н1

тали, что наша политика) авантюристична и что она
дает только аргументы реакционерам, одолеть которых
можно лишь демократическими методами, такими близ¬
кими и понятными широким народным массам.
А мы называли их утопистами, людьми, не понима¬
ющими ни классовой природы капиталистического об¬
щества, ни существа буржуазной демократии. Мы цити¬
ровали В. И. Ленина, указывали на «демократическую»
практику буржуазии в нашей стране. Она может стать
практикой и любой другой буржуазии, когда ее пози¬
ции как господствующего класса подвергнутся серьез¬
ной угрозе в результате движения масс, положение ко¬
торых таково, что они не могут терпеливо ждать вступ¬
ления в эту обетованную землю.
Среди студентов — сторонников режима было мно-
[ го 1^и^1ин^(ских крикунов, а порой и просто провокато¬
ров, которые в дискуссиях налетали, как осы, бравиро¬
вали сербством, юглсоавянством, монархией и другими
|«вационнльными святынями». Их было меньшинство,
I но весьма горластое. Они рьяно защищали все, что тво-
I рил в Югославии режим, и поэтому наши дискуссии
часто заканчивались ссорами, а подчас и взаимными
оскорблениями. Почти все эти молодые люди были
карьеристами, они стремились к служебной и полити-
|чссклй карьере, почти все они стали кандидатами в
I депутаты, амбиция которых, как правило, была несо¬
размерна с их моральными и другими человеческими
качествами. Эти типы, называвшие себя интеллигентами,
ПlглyуЛpaзoвa•нныс, бесцеремонные, эгоистичные, без ка-
I ких-либо убеждений, были послушными лакеями всевоз-
I можных режимов в старой Югославии и значительно
[способствовали загрязнению общественной атмосферы в
I нашей стране.
Я провел в Праге около трех месяцев, много читал,
I посещал лекции и дискуссии. Все это было увлекатель-
| но и пом опало моему развитию, но я чувствовал, что
I при этом образе жизни мне недостает главного, а имен-
I но действия, практической деятельности, сколь бы
ссррицой она ни была. И как раз в те дни, когда я уже
I дoгoлapииaлcя со своим другом Дивяком взяться за
I какое-нибудь дело, мне пришлось в конце ноября
1920 года по личным мотивам оставить Прагу и возвр*-
I титься на родину.

„Красная справедлив
ост»»
Q чувствовал себя уютно в поезде Прага—
хотя сидел на жесткой скамье вагона третьего класса
и весь мой дневной рацион состоял из куска черного хле¬
ба и ломтика колбасы. Я был доволен, что возвраща¬
юсь на родину — пребывание в Праге стало меня тяго¬
тить. Не воодушевляли меня и занятия в Высшей ком¬
мерческой школе, не удовлетворяла и работа в Клубе
студентов-марксистов, а еще менее студенческие «по¬
литические диспуты», бесконечные перепалки по любо¬
му поводу в кафе «Спорт» и «Злата гуса». Дома, ду¬
мал я, все будет иначе, моя жизнь станет содержа¬
тельнее и полнее. Там, на родине, меня ждет девушка,
которую я любил со всем пылом моих двадцати лет.
Во время моего пребывания в Чехословакии выясни¬
лось, что любит она не моего товарища, а меня. Она
болела и просила меня приехать, выражая надежду,
что мое присутствие поможет ей выздороветь.
Время в пути я провел за чтением и в мечтах о бу¬
дущем: поступлю в Высшую школу торговли и коммер¬
ции, только что открывшуюся в Загребе, буду продол¬
жать свое марксистское образование и партийную ра¬
боту, женюсь, как только моя девушка выздоровеет.
Радостное возбуждение охватило меня, когда поезд,

из ночной темноты, с грохотом подкатил к
ярко освещенному загребскому вокзалу.
Меня встретили два моих земляка и товарища по
партии — Никола< Петрович и Димитрие Лопандич. Оба
они уже были студентами упомянутой школы. Прямо с
вокзала они повели меня в старую Рудольфову казарму
на Илицегде было устроено общежитие для бесквар¬
тирных студентов. Здесь в большом помещении стоял
длинный стол со скамьями без спинок, а по обе его сто¬
роны рядами тянулись солдатские койки. Несколько
тусклых лампочек под потолком едва освещали желто¬
ватым светом этот невеселый студенческий приют. Было
уже поздно и не до разговоров. Я улегся на соломен¬
ный матрац без простыни, укрылся старым солдатским
одеялом и, утомленный дорогой, сразу заснул.
В хмуром свете ноябрьского утра еще неприветли¬
вее показалось мне это холодное, непроветренное поме¬
щение, где нет у человека своего укромного уголка. По
комнате сновали угрюмые люди, выходили в коридор,
умывались над длинным бетонным корытом, торопливо
одеадлись и буквально бегом устремлялись на улицу —
согреться где-нибудь или как-нибудь, хотя бы ходьбой
по улицам.
Вшили и мы втроем позавтракать в кафе. Было вос¬
кресенье, 28 ноября 1920 года, день выборов в Учреди¬
тельное ссекание. Я еще не имел права голоса. Всю
первую половину дня мы ходили от одного избиратель-
ноей участка к другому и ловили краткие сообщения о
ходе голосования. А вечером мы ликовали: кандидат
КПЮ от Загреба Симо Милюш получил наибольшее
число голосов и был избран. Еще большую радость ис¬
пытали мы на другое утро, когда узнали из газет пред¬
варительные данные о результатах выборов по всей
стране. Наша партия одержала большую победу, полу¬
чив около 200 тысяч голосов. Из 419 депутатов, избран¬
ных в Умилительное собрание, 58 принадлежали к на¬
шей партии, и она таким образом по числу депутатских
мандатов заняла третье место в скупщине (после Де-
мократимескойи Радикальной партий). -Мы были горды
и взволнованы этой победой. Вопреки всякого рода ма¬
хинациям и полицейским преследованиям, которым
1	Илица -- центральная улица в Загребе— Прим, перел.

Подверглись в некоторых краях (Македония, Косово й
Метохия) наши агитаторы и сторонники, портня нашо
утвердилась как крупная политическая сила, Выборы по-
козоли, что не только рабочий клосс, но и широкие слои
городских и сельских тружеников верят нашей партии Их
не .могли запугать ни угрозы, ни преследования, ни ок-
ты прямого произвола в отношении основных граждан¬
ских пров рабочего клоссо, ни насилия и убийство
забастопщньоп. Не сбил их с толку и бешеный лай
официозной печати, клеветнически называвшей комму¬
нистов то «черно-желтыми», то «вел икс>бoлогсьнимл
агентами», то «врагами отечества», действующими в
интересо* неких темных сил, то «проходимцами и авон-
тористами, которые хотят ввергнуть в хаос анархии
только что созданное государство». Трудящиеся массы
были настроены по-боевому и не побоялись отдать свои
голоса, ношей иортии.
В ту осень я записался в Высшую школу торговли и
коммерции и поселился на Тратин^ом шоссе, тогдаш¬
ней окраине Загреба, сняв комнату у рабoчeсo-тпс1ЯDо.
Это было скромная, почти нищенская комнатушка, но
после Рудольфовой казармы она показалась мне рай¬
ским уголком. Здесь можно было затопить печку и ро-
бототь целый день в тишине зо собственным столом.
Перебрался ко мне и Николо Петрович, которого я
пристроил на кушетке. Он был слаб здоровьем, и его
нельзя было оставлять в холодной казарме.
Я записался в Клуб студентов-ком мунистов и здесь
на одной из лекций познакомился с Огненом Прицей’»
которого видел и запомнил еще в Сараеве. Прица б>ыл
одним из руководителей зогребского клуба, а по своему
образовонию, общему и марксистскому, и по интеллек¬
туальному уровню он был, несомненно, самой выдаю¬
щейся личностью в руководстве клуба. С этой встречи
началась наша дружба, а вскоре он познакомил меня
с несколькими студентами-коммунистами, игравшими
заметную роль в Загребском университете. Но самым
значительным в моей дальнейшей судьбе было знаком-
’ Прина Огнен (1899 1941) — видный деятель Коммуинпсчо-
ской партии Югославии. Член КПЮ с 1919 года. Талантливый пор-
тийный публицист. В морте 1929 года был приговорен к семи годам
тюрьмы 9 июня 1941 года расстрелян фашистами.
148

ство с Рудольфом Херцигоней. Он был известен еще дд
войны как национальный революционер, боровшийся
против австро-венгерского господства, и как участник
покушения на бана Хорвuтнц Скерлеца. За это поку¬
шение Херцигоня несколько лет отсидел в тюрьме и там
написал книгу «Лепоглавские вампиры». Сразу же
после войны он стал коммунистом и одним из деятелей
мсоюдежного ктммуинстичетктгт движения. Его книгу
н статьи, публиковавшиеся в газете СКМЮН «Црвена
застава»2, я читал еще раньше.
С Херцигоней я познакомился в Брестоваце, близ За¬
греба, в санатории для легочных больных, где он слу¬
жил. В этом санаттрин лечилась девушка, которую я
любил и 1с когтртй обручился сразу же по возвращении
на родину. Она и познакомила меня с Херцигоней и
еще с некоторыми коммунистами, лечившимися здесь.
Я был рад познакомиться с человеком, который столь¬
ко -тпержил, хотя был совсем еще молод. Больше всего
меня привлекало в нем то, что он продолжал бтрттьтя
в новых условиях, используя опыт и наш, и междуна¬
родный, что он перешел на позиции рабочего класса и
его партии. Сразу же в 1919 году Херцигоня пришел в
рабочее движение и уже в 1920 году играл значитель¬
ную роль в только что созданном Союзе коммунистиче¬
ской молодежи Югославии.
При первой встрече он произвел на меня впечатле-
ине человека серьезиого, который не кичится своим
прошлым и своей нынешней ролью в молодежном дви¬
жении. Я попросил его связать меня с партийной орга¬
низацией, сказав, что меня не удовлетворяет моя рабо¬
та в Клубе студентов-ком мунистов. Он обещал испол¬
нить мою просьбу, как только я вернусь после зимних
каникул. Вскоре после этой встречи я уехал в Бие-
лину.
• * *
1 Союз ктммуннттнчетктй молодежи Югославии (СКМЮ) — по-
лит^'^се^^^.ая организация революционной молодежи, была создана
10 сентября 1919 года в Загребе на конференции представителей
соммyннитн^це:кнх молодежных клубов и обществ.
9 «Црвена застава» («Красное знамя») —орган Союза комму-
ИlиттичecктK молодежи Югославии. Газета выходила в Белграде * и
19Ю-1920 годах. ■MIm	m
149

Я чувствовал себя хорошо в кругу моих товарищей
в скромном бне.ъниском Ломе рабочих, который, как и
прежде, был местом наших встреч; здесь мы обсужда¬
ли наши дела, выступали с докладами и просто бесе¬
довали о больших и малых проблемах нашего движе
ния. Я отсутствовал больше чем полгода и теперь из
разговоров’с товарищами узнал много такого, что ме¬
няло мои представления о положении на родине, со¬
ставившиеся на основании газетных сообщений.
Еще будучи в Чехословакии, я прочитал в газетах
о том, что министр внутренних дел Милорад Драшко-
вич по решению «радикально-демократического» прави¬
тельства распустил законно избранный коммунистиче¬
ский муниципалитет1 в Белграде. Этот акт насилия
заклеймила не только наша партийная пресса, но и
печать некоторых прогрессивных буржуазных партий и
групп «Республика» Яши Продановича 2 и «Прогресс»3
Симы Пандуровича 4 * и Драгиши Васича6. Но я тогда не
знал, как отнеслись партийные организации к оппорту¬
нистической позиции, занятой партийным руководством
перед ляпом все более наглых атак буржуазии на наше
движение, и к каким последствиям эта позиция привела.
Я узнал об этом только в Биелипс от товарищей, откры¬
то высказавших мне свое мнение. Молодые члены
партии были возмущены; позор для революционной
партии, говорили они. получать удары и даже не пытать¬
ся дать соответствующий ответ. Мало протестовать и
клеймить в газетах насилие буржуазии. Мы-то протесту¬
1	Напуганная победой КПЮ на муниципальных выборах, про
исходивших 22 августа 1920 года в Сербин и Македонии, буржуа
зия Югославии сделала все возможное, чтобы воспрепятствовать
депутатам от компартии занять свои посты. Так. уже 26 августа
был распушен муниципалитет и Белграде, а во многих других ме¬
стах выборы были аннулированы и назначены новые
2	Проданович Яша (1BG7—1948)—политический деятель, исто¬
рик и публицист, основатель и лидер Республиканской демократа
ческой партии. «Република» — еженедельная политическая газета,
орган Республиканской демократической партии, выхолила н Бел¬
граде с 1967 по 1909 год. а затем с перерывами с 1920 по 1929 гол
3	«Нрогрес»— независимая политическая ежедневная газета,
выходила с Ю мая по 31 августа 1920 гола.
4	Пандурович Сима (1883—1960)—сербский nosn и лшерзтур
нын критик.
ь Васнч Драги ша (1885 -1945) — сербский писатель и публи¬
цист.

ем, а буржуазия гнет свою линию и наглеет. Пожалуй,
I в самом деле осчастливят нас «Постановлением о по¬
рядке и тр>уд<^д»’. которым угрожал Миленко Веснин* 2
еще несколько месяцев назад.
В разговорах с этими молодыми товарищами я пы¬
тался оправдать позицию партии, напоминал, что кое-где
называется сопротивление и что именно рабочие демон¬
страции помешали правительству Миленко Веснина при¬
нять это реакционное постановление, запрещающее дея¬
тельность партии. Но они продолжали утверждать, что
такая политика партии только поощряет буржуазию и
деморализует наших сторонников. Впервые с тех пор
как я стал членом партии, мне было неловко перед то-
варишами: продолжая защищать перед ними позицию
партии, я в глубине души чувствовал, что они, пожалуй,
правы. Но авторитет партийного руководства был в
моих глазах очень велик, и я не мог допустить еретиче¬
ской мысли, что оно ведет партию по ошибочному пути.
Я так и сказал товарищам, а они ответили мне, что
тоже верят руководству, но что ему следовало бы боль¬
ше считаться с мнением рядовых членов партии.
Однажды вечером в декабре пришел в Дом рабочих
престтвитель шахтеров из Креки и сообщил нам, что
шахтеры Тузланского бассейна и других боснийских
шахт начали забастовку. Его направили сюда, чтобы
огтанизовать сбор средств в .помощь забастовщикам!. Он
рассказал нам, что забастовку эту вызвало само босний¬
ко-герцеговинское краевое правительство, отказавшееся
соблюдать заключенный с шахтерами коллективный до¬
говор, согласно которому заработки шахтеров должны
повышаться в соответствии с ростом цен. Власти же со¬
глашались лишь на мизерную надбавку, ни в коей мере
не отвечавшую росту дороговизны. Когда представители
шаххтеров заявили, что будут бастовать, председатель
краевого правительства Милан Сршкич ответил им, что
у правительства достаточно пулеметов, чтобы защитить
авторитет государства. Шахтеры не дали себя запугать
’ Проект «Постановления о порядке и труде» был разработан
в мае 1920 года. Предусматривал запрещение забастовок рабочих
I■служащих на государственных предприятиях, на железных доро¬
гах и почте».
2 Веснич Миленко (1802—1921)	-адвокат, дипломат и полщ
трческлй деятель, один из лидеров Радикальной партии,

и забастовали. И теперь правительство применяет самые
крутые меры, чтобы подавить забастовку. Оно выбро¬
сило на улицу всех шахтеров с их семьями, живших
в принадлежавших шахте квартирах, а тех, кто не
из Тузлы и окрестностей, отправляло туда, откуда они
пришли.
Шахтеры-крестьяне из ближайших сел Хусино и Лип¬
шица дали приют выселенным шахтерским семьям и ре¬
шили сопротивляться, если власти попытаются силой
прогнать этих людей. Там все кипит. Шахтеры возмуще¬
ны действиями властей и готовы на все, власти же про¬
воцируют, открыто угрожают забастовщикам; наряду с
полицией и воинскими частями в действие приведена
«народная гвардия», созданная буржуазией из всякого
сброда, обитающего в Тузле; в любой момент можно
ожидать кровопролитных столкновений, потому что на
этот раз шахтеры без борьбы не уступят.
О готовящейся забастовке мы знали из газет*, читали
и о переговорах между профсоюзом шахтеров и прави¬
тельством, но только теперь, из беседы с этим шахтером,
узнали о возмутительных фактах, вызвавших эту заба¬
стовку. Он рассказал нам о полуголодной жизни своих
товарищей и их детей, о грубости мастеров и инженеров,
об их ежедневных придирках, вычетах из зарплаты, бес¬
церемонных увольнениях с работы каждого, кто воспро¬
тивится их самоуправству, об обвешивании в лавках и
продаже заплесневевшей кукурузы...
Злобу правителей шахтеры испытали на себе еще в
прошлом году, когда бастовали в связи с запрещением
празднования Первого мая. Тогда для «наведения по¬
рядка» сюда был направлен некий Вилим Келер, само¬
управство и жестокость которого хорошо запомнили
шахтеры Креки. А сейчас зло превысило всякую меру,
говорил нам шахтер. Посмотрите, как из домов шахтер¬
ского поселка выбрасывают на снег семьи шахтеров,
как уничтожают их жалкий скарб, как, шлепая по грязи,
бредут с детьми на руках в ближайшие села шахтерские
жены. «Сердце разрывается от жалости, братцы! Как же
нам не защищаться от этих кровопийц, хотя бы и голы¬
ми руками!» — закончил шахтер свой рассказ.
Было решено немедля начать сбор денег и продуктов
питания бастующим шахтерам. Кампанию эту возглаюил
местный совет профсоюзов, и все мы в последующие дни
152

Lui заняты этим делом, а о событиях в ТузлаиккоМ
Ессейнс узнавали из газет и из рассказов приезжих,
буржуазная печать писала о забастовке как о попытке
Ем1му1Нстов свергнуть существующий строй, как о на-
4але * революции. Особенно усердствовала сараевская
Сне-па «Српска риеч» 1 утверждавшая, что повинны во
[сеч этом «к(оммунисс1и1чеко-карл-габсбургские элемен-
5ты> В те дни каждую крупную забастовку буржуазия
г_об»яяляла политической и изображала ее «делом рук
коммуииисов», «заговором коммунистов», которые под¬
стрекают рабочих на революцию. А чтобы еще больше
л»(^^у^lггь против коммунистов всякого рода «защитни¬
ков сербских святынь», великосербская печать иногда,
и и в данном случае, ставила в связь чисто экономиче¬
ские забастовки нашего пролетариата с происками реак¬
ционных кругов на землях бывшей Австро-Венгерской
моиархаи, замышлявших вернуть трон Карлу Габсбургу,
послддему императору развалившейся двуединой мо-
■архии.
Выходило, таким образом, что шахтеры бастуют не
оотому, что голодают, а потому, что их толкают на это
■нострюные наемные агенты — коммунистические из
Мгоквы и карл-габсбургские из Вены». Таковы были
фйемы, при помощи которых буржуазная «демократиче-
шя» печать расправлялась со своими политическими
пррттивиками: обрушивая на их головы потоки лжи и
клеветы, она призывала правительство к «решительным
мерам» против нарушителей порядка, которые хотят в
угоду «темным чужеземным силам» развалить государ¬
ство, «сделанное ценой крови и лишений нашего много-
стрдального народа».
О том, какая атмосфера создалась в шахтерских рай¬
онах в те декабрьские дни 1920 года, когда 6100 бос-
иииякo-тepцeгoвиниких шахтеров из Креки, Зеницы, К лр-
каня, Мостара забастовали, протестуя против наруше¬
ния государством, выступавшим в роли работодателя,
коллективного договора, можно судить хотя бы по тому,
что и католические, и православные священники в этих
местах в своих проповедях называли шахтеров «сынами
«■Српска риеч» («Сербское слово»)—ежедневная газета серб¬
ской буржуазной оппозиции в Боснии и Герцеговине, выходившая
1 Сараеве еще со времен австро-венгерского владычества.
153

антихриста» и заклинали шахтерских жен повлиять на
своих мужей, чтобы те прекратили забастовку. Началь¬
ник окружной полиции в Мостаре приказал рабочим
выйти на работу в определенный день и час, угрожая
им, что в противном случае каждому гражданину будет
дано право убить шахтера, не выполнившего этот при¬
каз. Такова была обстановка, созданная самим прави¬
тельством, которое уже подготовило «Обзнану»1 и за¬
прещение классового рабочего движения в Югославии.
Как только вспыхнула забастовка, оно приняло поста¬
новление о мобилизации в армию всех шахтеров от во¬
семнадцати до пятидесяти лет, а через три дня после
спровоцированного кровопролития в Хусино, представ¬
ленного общественности правительственной печатью как
попытка государственного. переворота, опубликовало и
«Обзнану».
Государственные власти были, таким образом, уже
готовы применить «решительные меры» против «антиго-
судар^венных элементов». Главным защитником «труда
и порядка» в Тулонском бассейне был начальник
окружной полиции Димитрие Грудич, лихоимец и пья¬
ница. Как только вспыхнула забастовка, он прибыл в
Креку вместе с начальником туз ланского гарнизона пол¬
ковником Иова-ном Петровичем и принялся угрожать
шахтерам, провоцировать их. А когда забacтггlврки ему
заявили, что они не подачку вымаливают, а требуют
уважать их права, он нагло крикнул: «Берегитесь, а то
кровь потечет!» В лгвег собравшиеся шахтеры только
теснее и угрожающе стали сжимать кольцо вокруг Гру-
дича, и он поспешил вернуться в Тузлу, пообещав на
прощанье «поговорить по-иному». И этот «разговор» не
заставил себя ждать.
Несколько дней спустя до нас дошли слухи о поору-
женном столкновении в Хусино. Говорили, что на это
село были брошены войска с пушками. Слухи эти, как
часто бывает, были преувеличенными; рассказывали о
десятках убитых и сотнях раненых, о том, что по Хусино
целый день палили из пушек. Однако и того, что стало
достоверно известно позднее, было более чем достаточ¬
но, чтобы вызвать гнев и ужас. На справедливые требо¬
вания шахтеров, защищавших свое право на заработаи-
‘ См. подробнее об «Обзнане» на стр. 98, 157 и др.
154

йый кусок хлеба, правительство ответило угрозоми
I жестокими репрессиями, доведя дело до кровопро¬
лития.
Непоорредтвенным виновником происшедшего был
начальник окружной полиции Грудин, который 27 декаб¬
ря дослав! в село Хусино около 20 жандармов и полицей¬
ских, вооруженных карабинами, с приказом арестовать
шахтеров и их семьи, нашедших приют в этом селе, и
выдворить их за пределы Боснии и Герцеговины. Речь
шла в основном о шахтерах-словенцах -— квалифициро¬
ванных рабочих на шахте в Креке. Патрули забастов¬
щиков встретили жандармов и заявили, что не позволят
тронуть их товарищей, ибо считают это решение плорией
«тонным. Тогда жандармы начали стрелять, шохтеры
ответили тем же, затем атоковали жан^^рмов, разору¬
жи их и обратили в бегство. В стычке был тяжело
ранен жандарм Релич, который позднее умер от ран.
Этот отпор доведенных до крайности и почти безо¬
ружных людей, решившихся воснгоmuпuтыся насилию
naвпительсвa, взбесил Грудича и его советчиков в Тузле.
Немедленно на Хусино были двинуты два батальона с
пушками, отряд жандармов и группа так называемых
сггвордйцев». Ночью они окружили Хусино, а утром
аоррвлись в село. Началось избиение, грабеж, насилова¬
ние женщин. Два шахтера были убиты, а позднее
еще лптеро умерли от побоев. Тяжелораненых и изби¬
тых насчитывалось несколько десятков. Во время этой
облавы на безоружных шахтеров и их семьи особенно
у:срддствва.ли «гвардейцы»: конвоируя в тюрьму за-
баптвщиков, они скручивали им руки и избивали их
прииклдами.
Это событие всколыхнуло всю строну, вызвало бурю
ов со стороны прогрессивной общественности.
А псозкольку официальная печать пыталась замять дело,
мы стремились в наших выступлениях ознакомить воз¬
можно более широкий круг людей с событиями в Тузлин¬
ском бассейне, с этой горькой и крововой правдой. Мы
H!меpeвпа^ись провести митинг протесто, но он не мог
рксoятbcт ввиду последовавших вскоре событий, о кото¬
рых я расскажу позже. Об этом митинге мы, согласно
УУстноввлнным правилам, заблаговременно сообщили
властям и вывесили плакаты, извещавшие жителей, где
и когда он состоится. При этом имел место следующий
155

инцидент, Группа рьяных на цини а листан, в балыпннст^
своем членов * Соколет Л пыталась сорвать наш плана:
висевший перед одним из кафе. Но в это время здесь
случайно ока :ались несколько молодых коммунисток
Они вежливо попросили не делать этого, заметив, нгп
было с>ы разумнее, если бы они сами при] пл и на митинг.
Те ответили руганью и угрозами, и тогда молодые ра
бочие пустили в ход кулаки. Во время завя-аввшейся
драки один из молодчиков «Сокола» выхватил револь¬
вер, но наши тут же обезоружили его и вся компания
обратилась в бегство, призывая на помощь полицию.
Зuбuтгтвкu шахтеров в декабре 1920 года и пттледр-
вавшее за ней кровопролитие в Хусино — одна из самых
известных и крупнейших классовых битв в старой Юго¬
славии, эпилог которых был дописан в 1922 году в
Окружном суде в Тузле. Это был чудовищный процесс,
на котором судили 350 шахтеров, обвинявшихся в бунте
против властей. 11 шахтеров было приговорено к тюрьме
на срок от одного года до восьми лет. А молодой шахтер
Юре Кертшевич, обвиненный в том, что он стрелял в
жандарма Релича, был приговорен к смертной казни че¬
рез повешение. Только благодаря широкой и энергичней
кампании, организованной нашей партией, Керошевич
был вырван из рук палачей. Смертную казнь ему заме¬
нили двадцатью годами каторги. Семнадцать лет* проси¬
дел Керошевич в тюрьме в Зенице. Димитрие Грудича
же, начальника окружной полиции в Тузле, по приказу
которого была пролита кровь хусинских шахтеров, за¬
щитил своим авгтрнгегом от всякой ответственности и
даже наградил и продвинул по службе министр внутрен¬
них дел Милорад Драшкович, главный вдохновитель и
организатор ангиктммунисгической кампании в стране
В один из декабрьских дней 1920 года, полных для
нас тревог и волнений, препирательств и тптртв с мест¬
ными политическими противниками, на стенах общест¬
венных зданий нашего городка было расклеено объявле¬
ние с необычным заголовком — «Обзнана». Как сегодня
помню: после полудня я прогуливался с Алией Алиаги*
чем и Стево Ивановичем. На перекрестке мы заметили
1 «Сокол» («Соко») — националистические спортивные органнза-
ции в югославя иских землях, тбъеднннnшнетя после первой миро¬
вой войны (в 1919 году) в Сокольский союз сербов, хтрвигтв и
словенцев.
156

куппу людей, которые что-то читали стоя у стены. Кто-
ихрикнул нам: «Прочитайте-ка, это касается вас, ком-
оvииитoв’!» Мы подошли и начали читать. Во вступи¬
тельной части говорилось о том, что-де государственным
частям «из многих и самых различных источников ста¬
до известно» о готовящемся «выступлении подрывных
элемитов против государства, его устройства и общест¬
венного порядка, которое ставит своей задачей, следуя
русскому, большевистскому примеру, попрать всякую
законность в стране, уничтожить все существующие
уфрждения, упразднить всякую собственность, как об-
щесвенную, так и частную, и по примеру России поста¬
вить у власти группу людей, которые будут самовла¬
стно распооржаться жизнью, свободой и имуществом
граждан и откроют границы государства для вторжения
чжеземмев». Далее говорилось, что в стране воца¬
рились бы хаос и грабеж и она потонула бы в крови,
ке это готовят люди, действующие по указке из-за
границы, «чужеземные агенты», в том числе и на¬
лившиеся на войне спекулянты, которые дают деньги
для печатания газет, «распространяющих ложь и под-
с-трекющих народ к проявлению недовольства», и все
это потому, что эти люди «ненавидят нашу страну и хо¬
тят ее уничтожить». «Другие благоустроенные и богатые
такие, как Америка, Англия, Франция и
Германия, ликвидировали эту опасность в самом заро¬
дыше. Следовательно), «и наше государство не может
допустить кровопролития; народ хочет мира, чтобы ис¬
целиться от своих ран и страданий». Поэтому «прави¬
тельство решило поставить все силы государства на
службу свободы и порядка». С этой целью оно приказы¬
вает... И далее следовало семь пунктов: запрещается
любая деятельность коммунистической партии; закры¬
ваются принадлежавшие ей Лома рабочих и прекращает¬
ся выход всех ее печатных изданий; запрещается всеоб¬
щая забастовка; вводится регистрация огнестрельного
оружия и взрывчатых веществ; увольняются с государ¬
ственной службы все чиновники-комоунитты; все сту-
сeеаы•ккм.мо,уиcты лишаются стипендии. Декрет был
подписан! председателем правительства Миленко Весни-
чем и всеми министрами его кабинета.
Когда мы прочитали объявление, Алия сказал: «Бе¬
жим скорее, надо спасать архив», — и мы побежали к
157

Дому рабочих. Но полиция опередила нас — дом был
уже опечатан, у входа мы увидели Симо Богота, се¬
кретаря нашей партийной организации. Бледный и воз¬
мущенный, он рассказал нам, что полчаса назад сюда
явился полицейский писарь в сопровождении двух горо¬
довых. Они начали с того, что обыскали Боговича, а за¬
тем наложили арест на партийный и	ар.
хивы. Богович заявил им, что это беззаконие, но писарь
возразил ему: «Не тебе меня учить, 'что законно, а что
нет. Иди прочь отсюда, я должен опечатать здание.
Теперь не будете здесь плести заговор против государ¬
ства». Богович пытался протестовать, но писарь пригро¬
зил, что посадит его в тюрьму, если он не замолчит.
Впрочем, свою угрозу он не привел в исполнение. Бо¬
гович остался у опечатанной двери дома и сердито объ¬
яснял прохожим, какая несправедливость учинена над
рабочими.
Полицейский, который с тоскливым видом стоял
поодаль, приказал нам:
— А ну расходитесь, здесь запрещено собираться
группами.
— Уж не боишься ли ты, что мы устроим тут рево¬
люцию?! — крикнул ему Богович.
Полицейский, его знакомый, ответил примир^иеелы^о-
Симо, братец, я боюсь начальника, у меня же по¬
лон дом малых детей. Иди, дорогой, домой, сам знаешь,
какие времена настали, а начальник мне строго прика¬
зал следить за порядком.
Обсудив положение, мы решили, что Алиагич и Ива¬
нович отправятся в уездную полицию и выразят св/й
протест. Они должны потребовать, чтобы сняли печать
хотя бы с профсоюзного помещения и разрешили
деятельность профсоюза, поскольку это не коммунисти¬
ческая, а просто рабочая организация. Больших надежд
на успех мы не питали, но хотели показать властям, что
мы не намерены мириться с их произволом.
Взволнованные, мы долго в тот вечер бродили по ули¬
цам, возмущенно обсуждали события. Мы были еще
очень молоды и политически наивны, нам казалось, что
все это лишь пустые угрозы буржуазии и что она не ос¬
мелится нанести удар по партии, которая насчитывает
до 60 тысяч членов и под абсолютным влиянием которой
находится до 300 тысяч членов профсоюзов А между

тем буржуазия Давно готовила это наступление — уже
К времени всеобщей забастовки железнодорожников в
Апреле 1920 года. Правительству удалось подавить эту
зд(^»т<с,^4^1вку, мобилизовав железнодорожников на воен-
Еую подготовку и объявив, что забастовка эта политиче¬
ская и имеет своей целью переворот, а не улучшение
Жизненных условий. Удар по гарантированному консти¬
туцией праву на забастовку был составной частью об¬
щего плана буржуазии разгромить революционное рабо-
lee движение в нашей стране — коммунистическую пар¬
тию и классовые профсоюзы. Они были главным препят¬
ствием на пути «экономического обновления страны»,
под которым следовало понимать ничем не ограниченную
экспллуаацню рабочей силы и лихорадочное обогащение
нен несытной буржуазии с волчьим аппетитом, дорвавшей¬
ся ■ до власти на нашей сравнительно большой и богатой
природными ресурсами территории. Возможности для
Асоучения прибылей были огромны, но этому мешало со-
протиивюнпе организованного рабочего класса. Он пре-
пясстовал продлению рабочего дня и использованию
детского и женского труда, короче говоря, препятствовал
применению давно оправдавших себя методов увеличе¬
ния прибылей. К тому же в бурный период, начавшийся
рсхле Октябрьской революции и окончания первой миро¬
вой войны, рабочий класс был настроен революционно
и представлял собой постоянную опасность для господ¬
ства гегемонистической великосербской буржуазии и
монархии.
Весной 1921 года во время переговоров о возобновле¬
нии работы профсоюзов Милорад Драшкович, который
никогда не заботился о камуфляже политики правящего
класса, с циничной откровенностью изложил истинные при¬
чины наступления буржуазии на классовые профсоюзы
и направо объединения рабочего класса. Он сказал: «Вос¬
становление профсоюзов не в интересах капиталистиче¬
ского класса, потому чтч> мы находимся накануне эконо¬
мического процветания. В стране большие запасы золота,
много денег, предприятия реконструируются, создаются
новые. Если разрешить профсоюзы, рабочие станут требо¬
вать повышения зарплаты и других улучшений, а все это
затормозило бы наше экономическое процветание»,
И мы можем верить Драшковичу, ибо он превосход¬
но знал мотивы действий буржуазии, поскольку был не
159

Только проводником ее политики в правительстве, но j
сам был капиталистом, крупным акционером, банкиром
таким его еще в маленькой Сербии распознал и охара,
теризовал Иован Скерлич. Драшкович был известей как
человек, который, опираясь на силу, с поражающей от
кровенностью называл вещи своими именами. Когда пос
ле разгона белградского муниципалитета в 1920 году к
нему как к министру внутренних дел пришли прелстави
тели Коммунистической партии, чтобы выразить протест
против этого незаконного акта, он, развалясь в кресле,
спокойно сказал им: «Не о законности или незаконности
идет речь, господа, а о том, кто кого: мы вас или вы
нас». Это был полезный урок для всех тех, кто еще питал
какие-нибудь иллюзии в отношении буржуазной демо¬
кратии вообще, а особенно нашей буржуазной демо¬
кратии— в интерпретации Николы Пашича Милорада
Драшковича, Светозара Прибичевича и им подобных.
Кроме этой, главной, причины наступления буржуа¬
зии на рабочий класс и его организации, была и еще одна
причина — внешнеполитическая. В области внешнеполи¬
тической Югославия была тогда сателлитом француз¬
ского империализма, этого главного организатор так
называемого санитарного кордона против Советской
России. В этом кордоне буржуазной Югославии пред¬
назначалась особая роль — быть центром антисоветской
деятельности на Балканах, роль, которую она, разумеет¬
ся, ревностно выполняла на протяжении всего тзлегл
существования. Но и здесь ей препятствовала Коммуни¬
стическая партия. Так, например, во время подавления
Венгерской Советской республики югославская буржуа¬
зия, хотя и очень хотела, но не могла ввиду решитель¬
ного отпора рабочего класса присоединиться к чехо¬
словацкой и румынской буржуазии, которая начала по
приказу французского империализма вооружнннув
интервенцию в Венгрии.
Подавляя забастовки, лишая коммунистов депутат¬
ских мандатов, изгоняя их из муниципалитетов в Хор¬
ватии и Сербии, правительство производило таким обра-
‘ Пашич Никола (1845—1926) — политический и государствен¬
ный деятель, один из основателей и лидеров Радикальной партии
В течение многих лет стоял по главе правительства.
160

пробу сил, оно наносило то здесь, то там удары ра-
■	Поему движению, не дававшему того отпора, который
К мог бы оказать соответственно своим возможностями
■евому настроению масс. Такая политика правитель¬
ства сопррвождалась шумной кампанией в буржуазной
I лексе. Любое выступление рабочих провозглашалось
■	делом «подрывных наемных элементов» и слиостраниых
I агентов». И пресса призывала положить этому конец
I <решнттеы!ыми мерами». Помимо уже упомянутых «ре-
I шмте1ьв1ых мер», еще с мая 1920 года правительство
I товвкло «Закон о труде и охране порядка в стране»,
который должен был объявить вне закона Коммунисти-
I ческую партию и классовые профсоюзы.
В Официозная печать подчеркивала необходимость
создания «Гражданской лиги» для борьбы против рево¬
люционного рабочего движения. Газета радикалов «Са-
мот^пц^1^а» писала в мае 1920 года: «В момент, когда все
должны самоотверженно трудиться, эти господа {то есть
| коммунисты] объявляют политические забастовки... Но
мы не можем не напомнить, сколь важно, чтобы каждый
выпад большевиков, каждая их атака на порядок и сво¬
боду труда в стране подавлялись не только законом, но
и *совместными действиями граждан». Это был первый
клич к созданию фашистских организаций в нашей стра¬
не. Во имя «порядка и свободы труда» он призывал к
рвтъешнению всех, кому мешала организованная сила
рабочего класса Югославии.
Во время выборов в Учредительное собрание (в нояб¬
ре 1920 года) Коммунистическая партия по числу полу¬
денных голосов и депутатских мест вышла на третье
место среди политических партий в стране. Все попытки
разбить ее ряды и запугать ее сторонников обычными
полицейскими мерами и, так сказать, обычными метода¬
ми нажима со стороны аппарата насилия оказались
безуспешными. Великосербская буржуазия и ее реакци¬
онные союзники из рядов буржуазии других националь¬
ностей Югославии повели генеральное наступление про¬
тив рабочего движения, они решились наложить запрет
на Коммунистическую партию и классовые профсоюзы.
I Опыт, приобретенный буржуазным аппаратом наси¬
лия после отдельных наскоков на рабочий класс и его
гражданские права, подсказывал буржуазии. что она мо¬
жет нанести удар, не рискуя вызвать какие-либо серьез-
6 Р. Чолпкович
161

иые последствия. К несчастью, предвидение реакционных
сил оправдалось. Несмотря на внушительное число сво¬
их членов и большое влияние на массы неорганизован
ных трудящихся, Коммунистическая партия оказалась
неспособной ответить на атаку буржуазии. Оппортуни¬
стическая политика ее руководства привела в итоге пар¬
тию к страшнейшему из всех поражений, какие только
возможны для политической партии, — к поражении»
без боя.
Разумеется, мы, рядовые бойцы нашей партии, ничего
этого не знали; мы любили ее, потому что это была
партия Революции, гордились, что состоим ее членами,
потому что это была сила, которая призвана была пре¬
образовать нашу страну. Но в эти дни мы находились
в замешательстве. У нас и раньше не было тесных и по¬
стоянных связей с высшими партийными оргиинаи, и мы
сейчас вдруг почувствовали себя отрезанными от всех.
Партийное руководство, которое прежде через печать
помогало нам хоть в какой-то мере ориентироваться я
нашей повседневной борьбе, утратило теперь эту воз¬
можность. Что же оставалось нам делать, как не зая¬
вить властям свой протест. Конечно, с большей охотой
мы пошли бы с ними бороться, имея оружие в руках.
Не сомневаюсь, что такое настроение было у огромного
большинства, и, во всяком случае, у молодых членов
партии и коммунистической молодежи.
Наутро Богович от имени партии, а Алиагич и Ива¬
нович от имени профсоюзов направились в управление
уездной полиции протестовать против закрытия Дома
рабочих и добиваться разрешения хотя бы работы проф¬
союзов. Принял их все тот же полицейский пис^р^ь».
Алиагич попытался ему растолковать, что Коммунисти¬
ческая партия — это одно, а профсоюзы — совсем другое,
но писарь оборвал его: «Ты что, вздумал мне, по¬
лицейскому, голову морочить! И профсоюзы ваши и пар¬
тия— один мусор!» Возмущенный этими словами Алиа¬
гич пытался ответить, но писарь не дал ему говорить и,
вскочив из-за стола, заорал: «Вон отсюда, а то упрячу
вас куда следует! Мы больше не будем с вами цацкать¬
ся! Бешеным собакам палка нужна!»
В кафе, где мы поджидали наших товарище® они
рассказали нам о результатах своего визита в полицию.
«А что мешает им издеваться над нами в этом босний-
162

не считать демонстрации и неудачном
в Загребе да выступления вуковарских
время которого был убит Степан Су-
руководителей, вся страна хранила глу-
смысл которого можно передать в та-
|СК1)М п>р<» пинке, где нет ни одной фабрики и где не¬
сколько десятков ремесленных рабочих — вся наша ар¬
мия' Но посмотрим, как ответят на насилие наши круп¬
ные города и промышленные центры Белград. Загреб,
|Дюбляна. Зеница, Крека», — говорили мы в бессиль¬
ном гневе, но в то же время уверенные, что «Обзиана»
вызош т волну демонстраций и забастовок я что подго-
' тонка к ним уже началась.
Ближайшие за этим дни принесли нам большое разо-
I чарование: если
всеобщей стачки
коммунистов, во
панн, один из их
боксе молчание,
ких словах: не дадим себя спровоцировать. Нам было
грустно и немного стыдно за нашу партию, но мы на¬
деялись. что это состояние растерянности временное, что
оно скоро пройдет и югославские коммунисты дадут от¬
вет па учиненное над ними насилие. Так рассуждали
мы. молодые, старшие же товарищи уныло молчали. Да
и мы-то ввязывались, к сожалению, только в словесные
баталии с нашими политическими противниками, кото¬
рые ликовали и насмехались над нами. Особенно отвра¬
тительно вели себя не богатые хозяева и беги, а их при-
служники и прихлебатели, которых было немало в на¬
ших городах и местечках. Они крикливо заявляли, что
защищают «сербство и веру», а также и своих жен от
нас. «коммунаров», ибо им известно, что мы хотим всех
согнать «к одному котлу и под одно одеяло».
Поучительно также было наблюдать, как изменилось
доведение некоторых молодых людей, которые хоть и не
разделяли наших взглядов, но до этого времени под¬
держивали с нами приятельские отношения и даже кое
в чем соглашались с нами, щеголяя своей показной
прогрессивностью. Теперь они резко изменили свой тон
и запели в один голос с заядлыми реакционерами. Их
просто невозможно было узнать. Они теперь во всеуслы¬
шание заявляли о своей антикоммунистической позиции,
словно спешили искупить свои «грехи», состоявшие в
том, что когда-то они помогли деньгами при организа¬
ции коммунистического вечера пли заглядывали подчас
в Лом рабочих и присутствовали на какой-нибудь лек-
163

Началось дезертирство и из наших рядов. Один такой
случай произошел на моих глазах, и я до сих пор вспо¬
минаю о нем с чувством омерзения. В первых числах
января 1921 года,* то есть после принятия «Обзнаны»,
меня пригласил зайти один член партии, студент юриди¬
ческого факультета. Я пришел к нему, ни о чем не дога¬
дываясь. Тем сильнее было мое удивление и ратгеряи-
ность. Чего только я не наслушался от этого ренегата,
испугавшегося «Обзнаны». Вместо того чтобы явиться х
нам и сказать честно, что, мол, у него не хватает реши¬
мости идти по нашему пути, он целую неделю придумы¬
вал всякие доводы для оправдания своей трусости. Во-
первых, он, видите ли, «обнаружил, что в наших рядах
«много евреев» и «черно-желтых элементов», которые ста¬
ли коммунистами не по убеждению, а лишь потому, что
ненавидят Югославию. Кроме того, он пришел к выводу,
что мы, как страна аграрная, не созрели еще для ком¬
мунизма и, тледовuгельит, должны двигаться к социа¬
лизму «эволюционным путем» и, наконец, для него, че¬
ловека интеллигентного, унизительно подчиняться руко¬
водству «каких-то портных и сапожников, которые и
двух слов связать не могут, а туда же, берутся пере¬
строить весь мир».
Уже после первых его слов мне стало ясно, куда он
клонит, меня поразила лишь желчность, с кактк он из¬
лагал свои «аргументы». * Я не мог поверить, что это тот
самый человек, с которым я всего две недели назад си¬
дел в Доме рабочих и договаривался, как трганязтвагь
сбор пожертвований в помощь шахтерам Тузлaнcкoгт
бассейна.
Я не счел нужным вступать с ним в спор; не имело
никакого смысла опровергать эти штвинистнческне из¬
мышления и принимать всерьез напыщенную болтовню.
Лишь в одном я не хотел осгaгьтя у него в долгу.
— Зачем же ты, — сказал я ему, — примкнул к рабо¬
чему движению? Ты думал, что завтра начнется рево¬
люция и что ты сделаешь головокружительную карьеру?
А теперь, когда увидел, что путь к революции не так
близок, ты перетрусил и поворачиваешься к нам спиной.
Ну что ж! Это тTвсем неплохо, что ты уходишь. Без
таких, как ты, мы будем только сильнее. Но ты не
только трус, а еще и подлец, ибо пытаешься опорочить
наше движение, чтобы оправдать свою грутосгь.
164

Он прожал от бешенства и с ненавистью смотрел на
меня I и расстался со вчерашним товарищем и с тех
Лор не обменялся с ним ни одним словом. За сорок лет
мнс ювелось видеть много ренегатов, но ни один из них
иг выбывал у меня такого отвращения.
Когда я сообщил товарищам об этом разговоре,
Длиагич сказал:
Многие еще убегут, особенно из числа мастеров-
врсмесънннков. Эти наверняка перейдут к социал-дсмо-
рерзтам, если только не ошибутся дверью и не попадут
I к радикалам.
И он горько усмехнулся.
Перед отъездом в Загреб я встретился с Алиагичем,
Иван ничем н еще с несколькими энергичными молоды¬
ми рабочими. Договорились, что я им немедленно сооб-
I щу. какого курса нам держаться, и прежде всего — в об-
л ти профсоюзной работы. Дело в том, что некоторые
мастера-ремесленники уже начали удлинять рабочий
лень н нарушать коллективный договор. Почувствовали,
что пришло их время и теперь можно «по-иному разго¬
варивать» с рабочими.
♦ * ♦
Приехав в Загреб, я в тот же день поспешил в Бре¬
ст шан. Хотелось поскорее увидеть невесту, которая все
еше находилась в санатории, а также повидаться с
Хернигонсй и узнать от него, что намерена делать пар¬
тия Я предполагал, что он более осведомлен, чем мы в
нашей боснийской провинции. Велико было мое разоча¬
рование. когда я убедился, что знает он немногим боль¬
ше нас. Его возмущала растерянность партийного руко-
во.ктва, для которого «Обзнана» была настолько
неожиданной, что у него не нашлось сказать членам пар¬
тии ничего иного, кроме как предложить им быть дис¬
циплинированными, спокойно ждать и не поддаваться
чи на какие провокации буржуазии. <А ведь внизу, в
партийной массе все кипит, — говорил Херцнгоня. —
Недовольство нерешительностью руководства велико.
Массы чувствуют, что оно, в сущности, не знает, что де¬
лать. По эту свою растерянность руководство хочет вы¬
дать за некую мудрую политику: вот, мол, даже в такой
тяжелой ситуации оно сохранило хладнокровие и не до¬
165

пустило непродуманных действий, не дало себя сврово.
пировать классовому врагу».
Херцигоня надеялся, что эта растерянность быстро
пройдет. Массы заставят руководство активно действо¬
вать. Тогда он свяжет меня с одной из партийных орга¬
низаций, которая в изменившихся условиях будет про¬
должать свою работу, конечно, уже в новой форме. Ведь
не будем же мы сложа руки смотреть, как буржуазия
и ее социал-демократические пособники разрушают то,
что с таким трудом создавал рабочий класс! Я был со¬
гласен с ним и рассказал, каково настроение молодых
членов партии в Биелине. «Обзнана» не испугала их, и
они будут бороться. Они хотели бы только, чтобы им
дали указания, как организоваться и какими средствами
бороться против террора буржуазии.
В эти же дни я встретился с Прицей и еще несколь¬
кими товарищами из Клуба с•иудeнтoп-вoммyриттoв.
Университетские власти, не желая отставать от других
в травле коммунистов, запретили деятельность клуба.
Прица был спокойнее Херцигони и на все
иначе, чем тот. Мне особенно запомнилось одно его вы¬
сказывание. Революционная фраза в нашем движении,
сказал он, играла до сих пор значительную роль, мы
прямо-таки упивались ею. Пришло время отрезветь и
понять: революция это не пышная демонстрация с музы¬
кой и транспарантами, а сложная и длительная борьба.
Освободиться от революционной фразы нам будет труд¬
нее всего. Ею страдали не одни только романтически на¬
строенные, неопытные молодые люди, примкнувшие к
нашему движению, не зная закономерностей классовой
борьбы, но и само руководство, которое сейчас растеря¬
лось и не знает, что делать, потому что действовать нуж¬
но теперь другими методами. Но какими именно мето¬
дами — этого, видимо, не знал тогда и он сам.
В начале февраля Херцигоня назначил мне встречу.
Я обрадовался, полагая, что он мне скажет что-то опре¬
деленное по поводу нашей дальнейшей работы. Встрети¬
лись мы в Зриневане1 и разговаривали, прохаживаясь
под платанами. Собственно, говорил он один, а я внима¬
тельно слушал, потому что впервые после «Обзнаны»
слышал какие-то конкретные суждения о нашей тактике
1 Зриневац — парк в Загребе. — Прим, перев.
166

Л средствах борьбы против «Обзнапы», В партии, гово-
Ipii.i Хсрцнгоня, нет единой точки зрения относительно
(того, как ответить на «Обзнану». Идет борьба между
[двумя группами, и еще не известно, какая победит. Одни
■считают, что сейчас не следует поднимать массы на за-
■бастовки и демонстрации, ибо благоприятный момент
(упущен, поэтому следует центр борьбы против «Обзна-
I ны» перенести в парламент и вынудить правительство
■ поить в отставку. Тем самым была бы отменена и «06-
I звана». В этой акции против правительства партия мог¬
ла бы действовать совместно с партиями, выступающими
против «Обзнаиы». Кроме того, в широких кругах
Общественности, в среде видных людей, нс являющих¬
ся активными политическими деятелями, этот де¬
крет вызвал большое недовольство и был расценен как
неприкрытое попрание законности и гражданских прав.
Юто обстоятельство также облегчит борьбу партии, если
I она будет вестись в рамках парламентаризма. Вследст¬
вие своей реакционной политики насилия правительство
I оказалось в серьезной изоляции. Следовательно, проду¬
манная тактика партии в парламенте получит поддержку
| со стороны прогрессивных авторитетных лиц вне парла¬
мент. будет способствовать дальнейшему разоблачению
эт *п реакционной политики и приведет к тому, что пра¬
вительство или отменит «Обзнану», или подаст в отстав¬
ку Из всего этого делался вывод: сейчас надо выжи¬
дать. готовить интерпелляцию в парламент и развернуть
в нем деятельность за отмену «Обзнаиы».
Другие считают, что такая тактика опасна, и пере¬
несение центра борьбы в парламент оторвало бы партию
от масс, усыпила бы их, убаюкала иллюзиями относи¬
тельно буржуазной законности и парламентаризма. По¬
литика словесных протестов и требований уважать бур-
ж.азную законность уже принесла нам большой вред,
выразившийся в разгоне коммунистических муниципали¬
тетов. Продолжать такую политику сейчас, когда для
партии речь идет о том, быть или не быть, значило бы
утратить свое влияние на массы, поскольку уже и сей-
I час они крайне недовольны пассивностью руководства.
Нужны немедленные действия. Пусть мы не можем в
ближайшее время поднять массы на забастовки и де¬
монстрации, зато мы можем ответить на насилие буржу¬
азии, на ее террор нашим красным террором против от-
167

Дельных главных носителей антирабочей политики.
поднимет дух рабочего класса, устрашит буржуазию
заставит тех, кто не выступал решительно за «Обзнаиу/
занять более определенную позицию, что в конечном сче¬
те позволит обеспечить отмену этого декрета. Ни в коем
случае нельзя допустить, чтобы реакционная часть бур.
жуазии стабилизировала положение, созданное «Обод¬
ной». Напротив, мы должны сделать все, чтобы показать,
что «Обзнана» привела не к водворению порядка, а |
новым потрясениям.
До последнего времени, продолжал Херцигоня, в пар¬
тийном руководстве преобладающее влияние имеет пер¬
вая группа, но и у второй также имеется достаточнее
число сторонников. Что касается его лично, то он за то,
чтобы действовать без промедления, даже если потре¬
буется создание особой революционной организа^и.
Организация эта должна быть немногочисленной и дол¬
жна без промедления приступить к подготовку покуше¬
ний. В нее надо подобрать людей очень надежных и всю
работу вести строго конспиративно.
На вопрос Херцигони о моей позиции я ответил, что
не верю, что наши депутаты смогут что-либо сделать в
парламенте для отмены «Обзнаны». Буржуазные мини¬
стры будут только высмеивать их, а буржуазная пресса
будет сообщать публике лишь то, что им выгодно. К то¬
му же вся эта парламентская возня наверняка подейству¬
ет отрицательно на партийные массы, которые и так уже
недовольны нерешительной политикой партийного руко¬
водства. Поэтому и я за то, чтобы действовать немед¬
ленно и на террор буржуазии ответить нашим террором.
Ведь это тот язык, который она только и понимает-
К этому я добавил, что знаю несколько молодых членов
партии, которые наверняка выскажутся за ту же пози¬
цию.
Херцигоня сказал мне, что и он знает много молодых
людей — сторонников немедленных действий. С некото¬
рыми он уже разговаривал, они не возражают против
создания специальной террористической организации. Но
при этом он подчеркнул, что мне при подборе людей сле¬
дует быть очень осторожным и ни в коем случае не
упоминать его имени. Мы расстались, договорившись,
где и когда встретимся, чтобы обсудить наше новое дело
уже конкретно.
168

: р.иц.чясь дамой, я чувствовал огромное облегче-
|)|е лк, настает время действий! Пу что ж. мы пока-
I жсм • ржуазии, что умеем и действовать, а не только
I поен п. депутации к их властям с протестами против
I наси ни гсх же самых властей: мы покажем всей нашей
обп • ’’ • нпости, что югославские революционеры умеют
1 бо i1 ’ нс только словом, но и делом.
Жил я в то время вместе с Николой Петровичем и
Д|г нгм .Допаидичем, моими земляками и товарища¬
ми партии. Обоих знал давно и считал, что с ними
м(»я ч творить откровенно. Особенно я был уверен в
.Ъ .1 aie. Это был человек замкнутый, молчаливый
и I же время необыкновенно чувствительный и дели-
кати 11. к жизни и своим обязанностям относился
се ч < ю, без ропота мог пожертвовать любыми благами
жижи ради своих убеждений. В эти дни он тяжело пе¬
ред.! д нашу пассивность и не скрывал этого.
Петрович был человек несколько легкомысленный, со
стр ностями, но честный. Он примкнул к рабочему дви¬
жении. из самых высоких побуждений, «чтобы бороться
пр • т всего плохого в жизни», как он говорил. Любил
театр, музыку, писал стихи и часто мечтал вслух, как
бу.: г хорошо, когда мы после нашей победы откроем
д. народных масс концертные залы и театры и научим
н лаждаться всем, что есть прекрасного в мире. Мы
’’	\пинали над Петровичем, называли его мечтате¬
лем который хочет питать человечество музыкой и сти¬
хам . тогда как оно требует хлеба. Он сердился и го-
в<-ри ’. что мы вульгарные утилитаристы, что не хлебом
е ным жив человек и хлеб даже не самое главное в
жили. (' ним хорошо было дружить и интересно бесе-
.1 л • ь, однако он был человек неуравновешенный, с
и ламп и мог неожиданно причинить и неприятность.
В гог вечер мы встретились в студенческой столовой
h i | ритории ярмарки, примерно там, где сейчас Рабо-
41 и университет. Съели наш более чем скромный сту-
. нч- кий ужин и отправились домой пешком по Трл-
тинскомх шоссе, чтоб не расходовать денег на трамвай.
I! только придя домой, я заговорил с ними об инднвн-
дуальном терроре как средстве борьбы против «Обзна¬
ны Я пересказал им все, что услышал от Херцигони,
но не назвал его имени. «Итак, скоро мы начнем дец-
ciBi .иь сказал я в заключение.
169

г
Лопандич сразу же выразил свое согласие. Обычно
скупой на слова, он на этот раз произнес целую речь.
Говорил о вредности политики выжидания и о глубоком
заблуждении тех, кто думает, что речами в парламенте
можно сокрушить «Обтяну». Кто-то должен заговорить
по-иному с этими зарвавшимися господами. «Нет, наша
страна не их вотчина, и мы не позволим им хозяйничать
в ней, как это делали некогда турецкие паши и австрий¬
ские губернаторы!» — заключил он взволнованно.
Петрович долго молчал и заговорил только после то¬
го, как мы потребовали, чтобы он высказался. Он зая¬
вил, что не согласен с нами: марксизм осуждает инди¬
видуальный террор как средство борьбы, только дейст¬
вия масс могут изменить соотношение сил л стране и
принудить правителей изменить свою политику. Это в
принципе. Что же касается сегодняшней конкретной
ситуации, то наивно думать, будто покушение на одного
или нескольких министров заставит буржуазию отме¬
нить «Об.знаиу». Ведь этот декрет она приняла потому,
что вынуждена была это сделать, чтобы сохранить свое
господство, а вовсе не потому, что ей нравится делать
это путем чрезвычайных мер. А если так, то скорее надо
ожидать, что после покушений она ради защиты своих
позиций и своего политического курса обрушит на нас
еще более жестокие репрессии.
Начался спор, затянувшийся до поздней ночи. Лопан-
дич и я подчеркивали, что мы не выступаем против
марксизма как общей теории рабочего двИжения, л том
числе и против марксистского положения относительно
индивидуального террора. Но ведь л данном случае,
говорили мы, налицо исключительная ситуация, и поэто¬
му нельзя повторять, как попугай: марксизм против ин¬
дивидуального террора. Мы согласны, что социалыую
революцию нельзя осуществить средствами индивиду¬
ального террора, ее могут осуществить только широчай¬
шие массы. Однако сейчас речь идет не о революции,
не об изменении всего общественного строя, а лишь о
том, чтобы добиться отмены чрезвычайного средства на¬
силия, обращенного против рабочего движения, средства,
против которого выступает даже часть буржуазии и мел¬
кобуржуазные политические партии. Партийное руковод¬
ство, или, во всяком случае, его большинство, не хочет
ради отмены «Обшаны» призывать массы к борьбе, к
J70

забастовкам и демонстрациям. Оно считает, что это зна¬
чило бы дать себя спровоцировать и, может быть, вы¬
звать преждевременно на кровопролитные бои. Центр
борьбы оно хочет перенести в парламент, надеясь таким
образом вынудить правительство подать в отставку или
отменить < Обзнану». Но это тактика социал-демократов
и реформистов, а не революционеров. Именно социал-
демократические наивные представления о буржуазном
парламенте и законности поставили нашу партию в то
незавидное положение, из которого она сейчас не нахо¬
дит выхода. Ноэтому-то югославским революционерам
не остается ничего другого, как прибегнуть к индивиду¬
альному террору, нарушить свое мучительное молчание,
покончить с нерешительностью, оказать давление на
буржуазию, показав, что нельзя запугать рабочий класс
декретами полицейского характера. Вспомним Фрица
Адлера, который стрелял в главу правительства Штюрг-
ка. Так же девствовали подчас революционеры и в дру-
пх странах и у нас, когда иной возможности для борьбы
нс было. Главное сейчас — действовать, а не сидеть сло¬
жа руки, рассуждая о хладнокровии и марксизме.
В таком духе мы спорили несколько часов. Петрович
остался при своем мнении, а в конце разговора даже
выразил сомнение, что в партии существует группа,
выступающая за индивидуальный террор. Может быть,
сказал он, таких взглядов придерживаются отдельные
липа в руководстве, но о какой-либо группе или течении
не может быть и речи, потому что это авантюризм, а не
революционная политика. А впрочем, заключил он. бу-
|дцее покажет. Может быть, я чересчур дисциплиниро¬
ванный член партии и слишком верю в тех, кто опреде¬
ляет партийную политику, которая не такова, какой бы
мне хотелось, но ведь я и сам затрудняюсь сказать, ка¬
кой бы мне хотелось ее видеть.
В середине февраля Херцигоня назначил мне встре¬
чу и сообщил, что дела идут хорошо. Организация уже
создана: о ее существовании официально не заявлено
партийному руководству, но о ней знают и ее поддержи¬
вают некоторые его члены. Херцигоня передал мне стра¬
ниц десять текста, сказав, что это манифест организа¬
ции. именуемой «Красная справедливость». Я должен
причитать его и сообщить свои замечания, если таковые
будут. Он попросил меня переписать манифест в двух
171

экземплярах и вместе с оригиналом вернуть ему как
можно скорее.
Я рассказал Херцигоне о моем разговоре с Лопаиди.
чем и Петровичем, о том, что первый согласен с нами,
а второй нет, и кратко изложил аргументы Петровича.
Знакомая музыка, сказал он презрительно. Что же ка¬
сается течения в партии, то ваш Петрович и прав, и не¬
прав. Действительно, нет такой фракции, которая вы¬
двинула бы перед партийным форумом свою программу
и боролась за нее, в этом Петрович прав. Но сущест¬
вуют настроения в пользу индивидуального террора,
особенно среди молодежи и даже у некоторых членов
партийного руководства, и эти настроения распростра¬
няются все шире — и поэтому Петрович неправ. Впро¬
чем, нам ведь и не требуется большого числа единомыш¬
ленников. В свою организацию мы будем принимать
только тех, кто готов действовать и принять на себя весь
риск, сопряженный с этими действиями.
В тот же вечер мы с Лопандичем прочитали руко¬
пись, озаглавленную «Манифест революционной органи¬
зации „Красная справедливость"». Во вступительной ее
части говорилось о положении в мире, которое характе¬
ризовалось как непосредственно революционное, о стрем¬
лениях империализма силой и обманом воспрепятство¬
вать пролетарской революции, которая уже победила в
России и распространяется по всему миру. «Тщетны все
потуги мирового капитализма, о чем ' красноречиво
свидетельствует провал интервенции против Советской
России». Далее шла речь о ситуации в нашей стране,
описывались насилия буржуазии над рабочим классом
выразившиеся наиболее резко в запрещении Коммуни¬
стической партии и профсоюзов. «Буржуазия ополчилась
на партию, рассчитывая заглушить таким образом голос
тех, кто в социальной революции видит единственное
спасение как для нашей страны, так и для народов всего
мира. Но буржуазия просчитается. На ее террор юго¬
славские коммунисты отвечают своим красным терро¬
ром, они создают революционную организацию, которая
силой оружия заставит буржуазию отменить «Обзнану»,
снять запрет с деятельности Коммунистической партии
и остальных организаций рабочего класса». Кончался
манифест призывом к югославским коммунистам созда¬
вать небольшие группы, вооружаться и осуществлять
172

цинния на самых известных и отъявленных врагов
I .>3(и.ч,,.1 класса, а также осуществлять экспроприацию,
чтобы иметь финансовые средства для создания неле-
галы1ы\ ннюграфии, приобретения оружия и т. д. Внизу
.ТОяла подпись: «Исполнительный комитет „Красной
справе т.тивости**».
’Мы оба были согласны с текстом манифеста, по¬
скольку в нем было систематично изложено все то, о
чем мы и сами думали. Немедленно переписали и дали
Петровичу. Он прочитал манифест и вернул его нам, не
сказав ни слова. Но на следующий день, когда мы соби-
ралал уходить из дома, Петрович неожиданно сказал,
что 1	- же согласен с манифестом и желает быть чле¬
ном Красной справедливости». Мы с удивлением смот-
релн : i него. Ведь всего несколько дней назад он с та¬
ким жаром выступал против наших взглядов и даже на¬
зывал их авантюристическими. Я спросил, не поддался
ли минутному настроению, и напомнил ему, что наше
где.ж аятие— дело весьма серьезное, ведь на карту ста¬
вит ч жизнь не только наших врагов, но и наша собст¬
вен ч. не говоря уже о том. что оно требует самоотре¬
чения и готовности ко всякого рода лишениям. Пусть хо-
рошснько поразмыслит об этом. Ои ответил, что долго
дум ч после нашего первого разговора и этой ночью ре¬
ши... что должен быть вместе с нами. Повлияло на него
тс ' оягельство, что мы, двое, выбрали этот путь, ио
И ИС впсимо от этого ои пришел к выводу, ЧТО ДЛЯ ком¬
мунист.!, которому дорога честь революционера, другого
выбора сейчас нет.
Спустя несколько дней ко мне на квартиру пришла
Айа Михота, работница, активистка нашей партии, с
которой познакомила меня в Брестоваце моя невеста.
Она принесла письмо от Херцигони; он назначал мне
встреч) в окрестностях Брестоваца, в лесу, на пути от
Шенина к санаторию.
Херцнгоня пришел не один. С ним был высокий,
стройный юноша. Голубые глаза и кудрявые русые во¬
лосы придавали почти детское выражение его болезнен¬
но румяному лицу. Это был Янко Мншич, банковский
служащий и студент Высшей экономической школы. Хер¬
цнгоня сказал, что мы трое—он. Мишич и я — с этого
дня будем представлять исполнительный комитет нашей
173

оргаийзаций, что все решения будем принимать мы сами
и только по наиболее важным вопросам он будет сове¬
щаться с несколькими товарищами в Загребе, имена ко¬
торых по причине конспирации не может нам назвать
Я понял его так, что это товарищи из партийного руко¬
водства, которые знают о нашей организации и одобряют
ее планы, но не стал расспрашивать об этом Херниоси^.
Я задал ему другой вопрос. В манифесте говорилось об
экспроприации как способе получения средств для уст¬
ройства типографий и покупки оружия. Хотелось бы уз¬
нать об этом больше: как представляет он себе эту экс¬
проприацию и кто ее осуществит? «Да просто нападем
на какой-нибудь банк или почту,— спокойно ответил
Херцигоня.— Так делали и русские революционеры»,—
«Неужели с этого мы и будем начинать? — спросил я.—
А если нас постигнет неудача, если арестуют кого-ни¬
будь из нас? Ведь это будет плохое начало для нашего
большого дела. Мы вполне могли бы начать и с неболь¬
шими средствами, которые можно получить и не прибе¬
гая к экспроприации. Я получил в наследство от отца
имущество в деревне, я охотно продам все, а деньги от¬
дам организации для покупки оружия и на другие рас¬
ходы». Но Херцигоня возразил мне, считая, что этих
средств едва ли будет достаточно и что нет никаких
оснований отказываться от экспроприации. Я не согла¬
шался. Тогда он, уже теряя терпение, стал мне объяс¬
нять, что революционеры осуществляют свое право, от¬
нимая деньги у буржуазного государства, если это необ¬
ходимо для революции. Опасаясь оказаться менее
революционным, чем он, я замолчал, но в душе не мог
примириться с тем, что свою деятельность мы начнем с
нападения на банк или почту.
На этой же встрече мы договорились, что Мишич бу¬
дет осуществлять связь с загребской группой, а я —с
группой Лопандич — Петрович, которую я должен как
можно скорее расширить за счет приема новых членов.
Сейчас наша главная задача — найти нелегальную квар¬
тиру для встреч; там же можно будет разместить и типо¬
графию, стеклограф для которой обещал достать член
загребской группы Степан Ковачевич. При расставании
Херцигоня передал мне четыре бомбы, чтобы я их спря¬
тал у себя на квартире, пока не найдем для них более
подходящего места.
174

В » время нашей беседы Мишин молчал и только доб-
Ьдушпо, по-детски, улыбался. Но на обратном пути из
ррестонана мы разговорились. В его группе, сказал он.
два ’.кийка средней школы и один служащий, ребята
восвые, ждут с нетерпением, когда же начнут стрелять.
<Я тоже хочу поскорее начать стрелять,— ответил я,—
да только из чего? Прежде надо организоваться и запа¬
стись оружием, чтобы можно было ударить сразу с не¬
скольких сторон. Нельзя действовать необдуманно и
своди в нашу акцию к какому-нибудь одному покуше-
Расставшись с Мишнчем, я сел на трамвай и поехал
домой, и тут только вспомнил, что у меня в сумке. Я оце¬
пенел и хотел было выскочить из трамвая. «Что, если
бомбы почему-нибудь взорвутся».— подумал я, глядя на
Женщин и детей вокруг. Кое-как овладев собой, я остал¬
ся в вагоне, но этот путь от Мирогоя до Савского шоссе
длился для меня целую вечность. И только сойдя с трам¬
вая на своей остановке, я облегченно вздохнул.
В то время я часто виделся с Огнепом Прицеп и сбли¬
зился с ним. Встречались мы обычно в Театральном ка¬
фе. где кельнеры уже привыкли к студентам, которые
часами просиживали за одной рюмкой, читая газеты и
беседуя. Как-то в начале марта я завел с Прицеп раз¬
говор об индивидуальном терроре. Он молча смотрел на
меня своими красивыми, умными глазами, в которых я
читал и дружеские чувства и вместе с тем легкую иро¬
нии». «Наверняка он против»,— подумал я. Я ожидал,
что он станет меня разубеждать, но, к моему великому
I удивлению, он, помолчав немного, сказал, что знает о
таком настроении нашей молодежи. Оно ему нравится,
ибо свидетельствует об их боевом духе и храбрости, но
сам он занят сейчас другим делом—старается вновь
объединить членов разогнанного Клуба студентов-ком¬
мунистов, а также создать нелегальную газету. Он при¬
гласил меня на студенческую сходку и попросил напи¬
сать статью для его газеты — что-нибудь о настроениях
молодежи в нынешней ситуации.
Прина жил в студенческом общежитии на плошали
Святого Духа вместе со студентом агрономического фа¬
культета Леимом Шереметом, который в прошлом году
вернулся из русского плена. Шеремет рассказывал, что
некоторое время он находился в рядах Красной Армии
175

и участвовал в боях против Юденича. По этой причине
я симпатизировал ему и только позднее понял, что в
жизни Шеремета это был лишь случайный эпизод. После
окончания учебы он выгодно женился, стал депутатом
сЮгоc.лавянской мусульманской организации»1 и лидной
личностью л буржуазных кругах в старой Югославии.
Но л те дни, весной 1921 года, он еще был коммунистом,
весьма революционным на словах.
В одно из воскресений, после полудня, по приглаше¬
нию Прицы л их большой студенческой комнате собра¬
лось человек десять бывших членов Клуба студентов*
коммунистов. Не помню уже точно, о чем шла речь на
этой сходке и к какому решению мы пришли. Кажется,
решено было вместо запрещенного Клуба студентов ком¬
мунистов создать при университете клуб «Галилей», ко¬
торый бы объединил всех коммунистов и сочувствуюшх
и дал возможность выступать и участвовать легаль¬
но, как организованная сила, во всех областях студен¬
ческой жизни. Но я л те дни не придавал никакого зна¬
чения легальной работе. Единственным стоящим делом
казалось мне то, что замышляли мы, террористы. В ту¬
манных выражениях и довольно сумбурно я попытался
изложить перед собравшимися мнение «Красной спра¬
ведливости» относительно задач молодежи в нынешней
ситуации. Студенты л недоумении смотрели на меня-
Они, видимо, даже не понимали толком, какого рода
действия я рекомендую. Я поймал взгляд Прицы — он
делал мне знаки замолчать, что я сразу и сделал. На¬
ступило неловкое молчание, но Прица поспешил переве¬
сти разговор на другие темы.
Когда мы расходились по домам, Прица строго упрек¬
нул меня л том, что о конспиративных делах я говорю
с неизвестными мне людьми. Правда, все они были близ¬
ки к партии, но кто может знать, что думают они сейчас,
когда партия запрещена. Мы пытаемся, сказал он, снова
объединить их, но многие ли пойдут с нами это еще
вопрос. Я был согласен с Прицей, что зарвался, но
оправдывался тем, что меня вывела из равновесия бол¬
товня одного слишком ретивого парня, который говорил
1 «Югослзвянская мусульманская организация» — политическая
партия боснийских помещиков Лидером партии был д-р Мехмед
Спнхо-г
176

0 необходимости самообразвания с таким видом, будто
открывал великую истину.
Несколько дней спустя я передал Прине свою статей¬
ку для нелегальной газеты, но он сказал, что не сможет
ее опублл^овать, поскольку в ней проповедуется инди¬
видуальный террор, «хоть это и пытался прикрыть не
слишком грамотный автор статьи». Однако тут же он
вручил мне револьвер, который достал у одного из своих
знакомых. Я пошутил, что он превосходно платит за ста¬
тьи, которые даже не собирается публиковать. «Если
так,— сказал я,— то обещаю каждую неделю приносить
тебе по статье». Теперь в моем деревя^невм солдатском
еун^]^^1чке рядом с бомбами появился и револьвер. «Для
начала вполне достаточно»,— сказал я Лопандичу.
Янко Мишин пригласил меня на совещание своей
группы. Я отправился туда неохотно, считая, что члены
наших двух групп не должны знать друг друга. Но у
Мишина возникли какие-то разногласия с его группой,
и он хотел их обсудить вместе со мной. Встретились мы
вечером на Юрьевской улице и зашагали по направле¬
нию к Прекрижью. С ним были два симпатичных юно¬
ши. Один — высокий, стройный, с продолговатым энер¬
гичным лицом — шел легко и быстро, чуть раскачиваясь
на ходу. Это был Златко Шнайдер, ученик седьмого
класса гимназии. Другой — худощавый, чуть пониже, с
нежным, почти девичьим лицом — был Мариан Стили-
нович, ученик Технической школы. Третий член загреб¬
ской группы, Степан Ковачевич, служащий муниципали¬
тета, с которым я познакомился еще раньше, но тесных
к^|^т^т^ктов не имел, на совещании не присутствовал. От
М ишача я узнал, что Ковачевич участвовал в некоторых
высттнленнях «зеленого кадара» 1 в Славонии, на своей
родине, затем жил в Германии и Австрии, вернулся до¬
мой коммунистом и был полон самых фантастических
планов.
Первым заговорил Шнайдер и почему-то о литера¬
туре. Он слышал, что я много читаю. Спросил, каких
писателей я люблю. Меня несколько удивил этот вопрос,
но вскоре я убедился, что этот ввсе^!еадцатилетнllй юно¬
ша много, знает и круг интересующих его вопросов очень
широк. Помимо литературы, он любил театр, архитеК
1 См. подробнее о «зеленом кадаре» на стр. 276 и ед,
177

г
туру, читал Маркса. Меринга. Поговорив о литературе,
мы перешли к нашей главной теме. Шнайдер предлагал,
чтобы загребская группа отправилась в Белград и со¬
вершила покушение в зале парламента. По его мысли,
террористы должны закидать бомбами депутатов с гале¬
реи для публики: он уверен, что это не только заставило
бы буржуазию отменить «Обзнану», но послужило бы
сигналом для развертывания серьезного движения ши¬
рочайших масс, а может быть, явилось бы даже нача¬
лом революции.
Пока он говорил, горячась и волнуясь, Стилиноаич
молча кивал в знак одобрения. Видимо, они вдвоем уже
обсудили этот план и были во всем согласны. «Вот оно
как! — думал я, слушая Шнайдера.— Нас и всего-то не
больше десяти, а уже появляются течения». Я никак не
мог согласиться, что покушение, даже такое, какое пред¬
лагал совершить Шнайдер, могло стать сигналом для
революции, и прямо сказал ему об этом. Начался прин¬
ципиальный спор: можно ли индивидуальным террором
вызвать революцию. Не помню уже ни моих, ни е~о
аргументов, помню только, что меня поддержал Мишич.
Оба мы решительно высказались и против террористи¬
ческого акта в зале парламента: этого нельзя делать уже
потому, что в зале наряду с нашими противниками бу¬
дут находиться и наши товарищи, а также депутаты
других партий, выступающих против «Обзнаны». Но
Шнайдер был упрям; несмотря на все наши доводы, он
и Стилинович остались при своем мнении. Тогда мы ска¬
зали, что переговорим с авторитетными товарищами, ко¬
торые могут решить наш спор. Они согласились на это,
потребовав, однако, чтобы решение было принято как
можно скорее.
Когда мы с Мишичем рассказали о плане Шнайдера
Херцигоне, он вскочил с места, как ужаленный. Он на¬
звал этот план ребячеством, которое может нам дорого
стоить, и потребовал немедленно вернуть ему бомбы,
переданные мне на хранение, видимо опасаясь, как бы
я не передумал и не отдал их Шнайдеру. Я заверил его,
что ничего не предприму без согласия его и Мишина, но,
если он так настаивает, бомбы я могу принести в лю¬
бое время.
При расставании Херцигоня дал мне письмо для Ав¬
густа Цесареца, которого я знал понаслышке как одного
|78

| .из редакторов журнала «Пламен» и Сотрудника партий-
I ной газеты «Истина» К Когда Херцигоня назвал его имя,
[ я чуть было не спросил, состоит ли Цесарец в нашей
[организации, но, вспомнив о конспирации, прикусил
язык. Я знал, что оба они до войны участвовали в мо¬
лодежном движении и были осуждены на каторгу за
участие в покушениях — Цесарец на бана Цувая* 2, а
Херцигоня на бана Скерлеца.
Цесареца я нашел в начале Влашкой улицы в одном
из старинных домов с просторным подъездом под свода¬
ми и с узкой винтовой лестницей. Я позвонил, в дверях
появилась пожилая женщина. Узнав, что он дома, я по¬
просил вызвать его. Вскоре вышел и он сам — невысо¬
кого роста, чуть сутулый, узколицый. Не подавая руки,
холодно спросил, чего я хочу. Я молча протянул ему
[письмо. Он тут же распечатал его и прочитал. Улыбнул¬
ся и коротко сказал, что все в порядке. На прощанье
крепко сжал мою руку и пристально, как бы изучающе,
помотрел на меня.
Когда мы создавали террористическую организацию,
я не испытывал никаких сомнений в правильности на¬
шего пути, уверенный, что в данных условиях никакой
рной революционной борьбы против «Обзнаны» быть не
может. И если мне было тяжело, то по другой причине —
меня мучили мои личные дела. Я был обручен, но моя
невеста была тяжело больна и состояние ее становилось
все хуже. Я ничего не говорил ей о своих делах, потому
что не хотел тревожить ее, но не легко мне было и мол¬
чать, слушая, как она говорит о нашем будущем.
«Меня,— думал я,— безусловно ждет тюрьма, а мо¬
жет быть, даже смерть». Я пытался примириться с этой
мыслью, и до некоторой степени мне это удавалось. Но
что ждет ее? Как отразится на ней, больной туберкуле¬
зом, мой арест? Я очень страдал и старался не думать
об этом. Я говорил себе, что должен поступать так, как
подстывает совесть, а это значило — выполнять свой
«Истина» — еженедельная газета, орган Социалистической
рабочей партии Югославии (коммунистов) и Центрального рабочего
прмфоюзного совета Хорватии и Славонии. Газета выходила в За¬
гребе с 19 июня по 8 августа 1919 года. Была запрещена за под¬
держку Венгерской социалистической революции.
2 Славко Цувай (1851 —19311 —бан и королевский комиссар в
Хорватии.
179

Лол г перед революцией. Если бы революционеры в пер.
вую очередь думали о своих личных делах, а уже затем
о революции. они едва ли были бы способны что-то еде.
лап. для нес. Жертвовать своим личным благополучием
и даже жизнью, если это потребуется,— такова судьба
поколения, живущего для революции.
По моему поведению невеста моя не догадывалась,
что переживал я в те мартовские дни 1921 года. Одиаж
ды она сообщила мне, что должна поехать в Вену, что
бы испробовать новый метод лечения. Может быть, гово-
рила она, это ускорит ее выздоровление. У меня иемног»
отлегло от сердца: может, и в самом деле ей станет луч¬
ше, а тогда ей легче будет вынести то, что ее ожидает
Перед отъездом она временно поселилась у меня вместе
со своей матерью, приехавшей в Загреб для оформления
паспорта. В середине марта я уехал в Биелину. Мне
предстояло два дела: создать там террористическую
группу и продать свое имущество; организации нужны
были деньги, а другим способом получить их не удава
лось от мысли об экспроприации мы все-таки оконча¬
тельно отказались.
♦ ♦ ♦
Сразу же по приезде в Биелину я встретился с Алиа-
гичем и Ивановичем. Они жаловались, как тяжело нм
без Дома рабочих и без повседневной партийной рабо¬
ты. Ходят слухи, что деятельность профсоюзов все-таки
разрешат. Тогда можно было бы вновь открыть Дом ра¬
бочих, хотя бы в другом, более скромном помещении
Главное—иметь место, где можно будет встречаться
Когда Иванович ушел, я начал с Алнагичем разговор,
ради которого главным образом приехал в Биелину.
Я верил Алиагичу и знал, что для него участие в ра
бочем движении и пребывание в рядах партии значит
больше, чем для многих других известных мне здешни'
рабочих-ремесленников. Он был образованнее их. имел
большой опыт политической работы и более широкий
кругозор. Алиагич был незаурядной личностью. У неге
было развито классовое чувство чести пролетария, и он
гордился, чго сумел подняться до осознания своей роли
пролетарского борца и способен бороться и терпеть ли¬
шения, не теряя веры в свое дело и не падая духом. Его
&ШГрЮДСТЯО, ЖИюА Н ЯСНЫЙ ум ПрОЯДЗЯЛИ/К и я р?г» О
ЛЯ- пкиз г товарищами, и я острых рбмаивях при об
суждении больших и малых аопр<ч*ои нашего движение
[Мн Про| ‘УЛНВЛЛИСЬ ПО пустынной ЯЛЛГГ ЯЛиыГо яр
ры.кпсп парка; я рассказал Алнагнну о сознания герр»
мстичгской организации и о ге залячах До сие пор я
рвBn«ftapмnал об этом только со гтулемтама, поэтому ые
п^нснь интересовало, что скажет по этому п<»иолу рябо»
яяй, такой. как Алия. Он слушал меня очень Юlаwлгаль-
но, задал несколько «опросов. а затем коротко скатал
«Я ,с вами». Когда же я попросил его не спешить с ре ■
менясм. поскольку избранный нами путь труден и полон
он лишь улыбнулся. Неужели, скатал ок. я
думаю. что ему. осужденному «Обзна^оЙ» на беедей-
ствие и лишившемуся всего. что наполняло его жизнь и
придавало ей смысл, неужели ему легче изо дня в день
нышкить насмешки и издепательства мастеров и вла¬
стей. которым известна его роль в биелинской орган изв¬
аян! А тяжелее всего для него сейчас оставаться в роли
Шасссьного наблюдателя и выжидать в бездействии, что
яршфимут наши депутаты в парламенте. Поэтому-то он
готов пойти на террористические акты, какими бы по-
сагексънами это ему ни грозило. Я почувствовал, что в
этих словах весь Алиагич, и мы крепко пожали друг
Друг. руки.
|Я сказал Алии, что нам необходимо создать биелмн
окую группу. Лопандич и Петрович уже состоят в орга-
нивации, но нельзя ли вовлечь в нее кого-нибудь из ра¬
бочих? «Может быть, Ивановича»,— предложил он Ива¬
нович и раньше в беседах с ним выражал недовольство
во поводу нерешительной позиции партийного руковод
ЯЫ недоволен он и сейчас. Но вопрос в том, решится
да он встать на такой путь. Алия сказал, что поговорит
с ним и, если убедится, что на него можно положиться,
расскажет ему о нашей организации
Через два дня Алия сообщил мне, что Иванович со
гадин присоединиться к нам. Мы решили собраться где-
явбухь аа городом, подальше от дюteAЫTMШш г«ь»ь б
ДOnмввриГ’CИ о создании бнелижжой группы Месюм
сбора выбрали Ново Село • ближайший от Ьиелимы ио*
селом мcмцcв■lшлонистоп. Здесь никого из нж не шллм.
и к тому же Лонандич и He1r(ропич. которые жжш в со¬
седи их селах, могли сюда прийти, минуя Биели иу

Лопандич тогда жил в своем родном селе Дворови, а
Петрович — в Бродаце, он как раз в эти дни получил
временную работу в сельской общине. Я сообщил им о
времени и месте встречи и в назначенный день отпра¬
вился в Ново Село с Алиагичем и Ивановичем.
Был весенний, ясный, солнечный день. Со вспаханных
полей веяло влажным, опьяняющим запахом земли. На
голой равнине виднелись фигуры крестьян: крестьяне па¬
хали, сеяли, их сопровождали стаи ворон. Встретившись
в поселке, мы по просохшей уже дороге направились к
Дрине. Мы совсем не были похожи на заговорщиков, а
скорее на беззаботных экскурсантов, которых весенний
день выманил в поле, где легко дышит грудь, а глаза
отдыхают, созерцая необозримую даль.
Лопандич, сын богатого крестьянина, сказал на.м, что
вчера он вместе с братьями пахал: земля ждет, кони от¬
дохнули за зиму, и для него сейчас нет большего удо¬
вольствия, как идти за плугом по борозде, вдыхая запах
влажной земли. Мы подшучивали над Лопаидичемисрав¬
нивали его с Янко Веселиничем \ а он защищался и гово¬
рил, что ничуть не идеализирует деревенскую жизнь и
знает ее лучше, чем мы. Когда победит революция, он вер¬
нется в село и будет пахать и сеять: это во сто раз лучше
и полезнее, чем торчать -в канцелярии и марать бумагу.
Я начал с того, что пересказал товарищам содержа¬
ние манифеста загребской организации «Красная спра¬
ведливость». Сообщил, что ее исполнительный комитет
приступает к организации по всей Югославии небольших
групп. Пока таких групп только две: в Загребе и Бел¬
граде, но скоро они будут созданы во всех больших го¬
родах. Принимать в них будут только людей проверен¬
ных, готовых действовать по решению исполнительгого
комитета в любом месте и в любое время. Поэтому каж¬
дый вступающий в организацию, прежде чем дать свое
согласие, должен серьезно подумать и дать себе отчет,
способен ли он вынести все то, что его ожидает,—лише-
ния, муки, тюрьму, а может быть, и смерть. Надо пом¬
нить, что после того, как согласие будет дано, выход из
организации, а также невыполнение ее решений будет
рассматриваться как предательство. Короче говоря, ник¬
то никого не заставляет вступать в организацию, но ог
1 Веселинович Янко (1862—11Юб)— сербский писатель.
182

тех, кто в нее вступил, требуется железная дисциплина
и абсолютное повиновение. Организация наша нелегаль¬
ная, и поэтому каждый ее член должен строго соблюдать
все правила конспирации: члены одной группы ничего
не знают о членах других групп; осуществляют связь
между группами и координируют их работу специально
выделенные товарищи; ни один из членов организации
не имеет права говорить о ней никому из тех, кто в нее
не входит, ибо это может привести к провалу и тяже¬
лым последствиям; при вербовке новых членов запре¬
щается действовать самочинно; новые люди могут быть
■	приняты только на основании решения всей группы, если
она придет к выводу, что тот или иной человек вполне
надежен. Мы должны остерегаться провокаций, быть
< осторожными даже в отношениях с членами партии, так
как опыт показывает, что после «Обзнаны» некоторые из
членов партии настолько напуганы, что сейчас заиски-
■	вают перед властями, стараются загладить все то, что
вчера говорили и делали. На сегодняшнем совещании
I мы создадим биелинскую группу «Красная справедли¬
вость» и примем тактику индивидуального террора. Кро¬
ме того, каждый из нас должен высказаться, принимает
ли он все те принципы, о которых я только что говорил.
Если кто не согласен, он не должен вступать в организа¬
цию, но обязан дать слово, что никому не скажет обо
всем услышанном; но если свое слово он нарушит, то
будет считаться предателем и понесет кару.
После моего выступления началась дискуссия. Алиа-
гич и Лопандич сразу же согласились со мной, но Ива¬
нович и особенно Петрович считали, что в основе органи¬
зационных принципов не должно лежать беспрекослов¬
ное подчинение приказу, команде. Напротив, надо дать
каждому члену право делать то, что он может, и дейст¬
вовать тогда, когда он найдет нужным.
Это было бы верно, возразил я, если бы речь шла о
такой группе, как наша, и она существовала сама по себе.
Кто из нас может приказать другому — иди и стреляй в
Драшковича? Но если существуют десятки таких групп
в Югославии и имеется единый центр — исполнительный
комитет, принимающий решение, когда и на кого надо
совершить покушение, то совершенно необходимо, чтобы
каждый член группы и каждая группа выполняли то,
что им приказано. Иначе это будет не революционная
183

организация, а какое-то самодеятельное певческое обще¬
ство. Это сравнение всех рассмешило. Засмеялся и Пет¬
рович, однако продолжал отстаивать свою точку зрения:
для такого рода действий необходима соответствующая
личная настроенность.
«Да и не может это быть делом минутного настрое¬
ния,— подал голос Алиагич. —- Так не ставится вопрос
даже в профсоюзах, а ведь мы говорим об организации,
которая вступает в единоборство со страшной силой. Тут
необходима дисциплина, необходима готовность выпол¬
нить даже самое трудное поручение. Кто на это не спо¬
собен, пусть не вступает», — заключил он коротко и про¬
сто, словно речь шла о делах в его профсоюзе столяров.
Наконец мы пришли к согласию. Биелинская группа
«Красной справедливости» была создана. Связь нашей
группы с центром поручили осуществлять
Это меньше всего будет бросаться в глаза, поскольку я
давно с ним дружу и переписываюсь. Я передал группе
купленный недавно в Биелине револьвер с двадцатью
патронами, чтобы они тренировались в стрельбе по це¬
ли, но предупредил об осторожности: делать это надо в
безлюдных местах — где-нибудь в лесу или на пустын¬
ном берегу Ярины.
Возвращаясь домой, я встретил одного бнелинскогв
торговца-радикала, хорошего знакомого нашей семьи,
который в прошлом не раз давал мне «отеческие советы»
не соваться в политику, ибо пользы от этого не будет,
а закончить школу и стать «уважаемым человеком».
Я обычно отвечал иронически на его советы, и он затаил
на меня обиду. На этот раз он насмешливо сказал
мне: «Что-то вас, коммунаров, не слыхать больше. Быст¬
ро же вам пообломали рога!» Я посмотрел на него с не¬
навистью и отрезал: «Цыплят по осени считают, хозяин
Максо». А про себя подумал: «Оглохнете, торгаши, на
оба уха, когда нас услышите».
В эти же дни я встретил на улице бывшего нашего
партийного секретаря Симо Боговича, который работал
теперь в пекарне. На его вопрос, какова обстановка в
Загребе и есть ли надежда, что .«Обзнана» будет скоро
отменена, я ответил весьма неопределенно, общими фра¬
зами — о том, что надо-де дисциплинированно выжи¬
дать, и о мерах, предпринимаемых нашими депутатами 0
парламенте. Он посмотрел на меня грустно и, вероятно.

додумал, что я, как и многие студенты, отошел от рабо¬
чего движения, забыл своих товарищей и уже не говорю
с ним откровенно, как когда-то раньше, в те дни, когда
мы вместе выполняли всякого рода партийные поручения.
I не смел даже намекнуть ему насчет «Красной справед¬
ливости», и не потому, что мы ему не верили, а потому,
что его, человека женатого, имеющего маленьких детей,
нельзя было, как я считал, привлекать к работе в такой
организации, как наша. Чтобы немного его утешить, я
рассказывал ему о новостях из Советской России, о
том, что Красная Армия добивает остатки банд интер¬
вентов на Кавказе и на Дальнем Востоке. Он обрадовал¬
ся, как ребенок, и в глазах его появился столь знакомый
мне гордый блеск. «Ничего они нам, пролетариям, не .мо¬
гут сделать, .мы все преодолеем и победим!» — сказал
он, бодро шагая рядом со .мной. На прощанье он крепко
пожал мне руку, и я почувствовал, что он по-прежнему
витает меня верным товарищем.
I Первую свою задачу — создание биелинской груп¬
пы— я выполнил, вторую — продажу земли — осущест¬
вить оказалось сложнее. От отца я унаследовал име¬
ние— пахотную землю с домом для поденщиков и не¬
много леса, всего около пятнадцати гектаров. Землю об¬
рабатывал поденщик, .мой сосед Мехо; хозяйствовал он
по своемту усмотрению и высылал мне столько, сколько
считал нужным. Продав землю, я мог бы расквитаться с
долгами, которые вынужден- был сделать, и получил бы
также средства для нашей организации. Самому мне
много не требовалось: одевался я скромно, питался в
дешевой студенческой столовой, комнату снимал в рабо¬
чем квартале и платил за нее самую малость. Но продать
землю мне не удавалось. Прошел март, а я все еще бол¬
тался в Биелине и торговался с покупателями, рассчи¬
тывавшими, что у никудышного хозяина-коммуниста им
удастся купить землю за полцены. Между тем мне пора
было возвращаться в Загреб, я взял денег взаймы, по¬
просил брата закончить дело с продажей и в начале ап¬
реля уехал из Биелины.
* * *
Прибыв в Загреб, я пустился на поиски Херцигони и
Мишина, Встретились мы, как обычно, в лесу близ Бре-
стоиаца. Я сообщил им о создании биелинской группы и
185

передал Херцигоие несколько тысяч Динаров на нужды
организации. Мишин рассказал, что Шнайдер и Стилино-
вич ушли от родителей и поселились в его квартире.
Они очень нетерпеливы, все время приходится утихоми¬
ривать их и объяснять необходимость серьезно® подго¬
товки. Херцигоня заметил, что в таких делах поспеш¬
ность и суетливость могут иметь катасроофические
последствия. Надо расширить и укрепить организацию и
только тогда перейти к действиям.
После нашей встречи Херцигоня вернулся в Бресте
вац, а я отправился к Мишину на квартиру. Шнайдер и
Стилинович были дома. Они собирали на столе какой-то
механизм, представлявший собой, по их словам, адскую
машину, которая взрывается с помощью электрической
батареи. Я осмотрел эту железяку и выразил сомнение в
ее качествах, но они уверяли меня, что это страшное
средство, способное разнести на куски автомобиль или
целую комнату; я же считал, что надежнее всего револь¬
вер, если он, разумеется, в твердой руке.
Я рассказал им о своей поездке в Биелину,о настрое¬
нии людей и сообщил о создании биелинской группы
Имен я не называл, но сказал, что это надежные товари¬
щи, в числе которых двое рабочих. Шнайдер уверял, что
в Загребе можно было бы создать по крайней мере групп
десять, так как здешняя молодежь настроена по-боевому.
Может быть, такие группы и будут созданы, сказал я,
но для этого нужны усилия и время, потому что надо
подобрать людей надежных, серьезных, а не просто недо¬
вольных политикой Симы Марковича, который своей по¬
зицией пассивного выжидания наносит большой ущерб
партии. Мишич сказал, что уже многие члены партии
сделались пассивными и даже отказываются помочь
материально, например, изданию нелегальной газкт^ыи
арестованным и преследуемым товарищам. Шнайдер
сказал, что именно поэтому нам и следовало бы поско¬
рее перейти к делу. Пусть это будет хотя бы, скажем,
диверсия на железной дороге или на другом обществен¬
ном объекте, раз уж мы отвергаем его план покушения
в здании парламента. Хуже всего ждать, потому что это
деморализует; важно показать на примере, как надн
действовать, и тогда группы будут возникать сами со¬
бой, и по всей стране начнутся диверсии. Это заставит
буржуазию задуматься, а наших парламентариев —
186

больше опираться на массы и меньше полагаться на раз¬
ные парламентские комбинации. Мы долго рассуждали
на эти темы и, расходясь, решили, что при первой же
встрече с Херцигоней потребуем от него незамедлитель¬
ного перехода к конкретным действиям. Мы были увере¬
ны, что для начала достаточно и нас одних и что’ наше
выступление сделает свое дело — заставит действовать
и Других.
О настроении загребских членов партии рассказал
мне недавно Франьо Пушкарич, который был в то время
с<^»^[^р'1^а|рем Областного комитета СКМЮ Хорватии и
членом Областного комитета партии в Загребе. С Пуш-
каричем я впервые встретился весной 1921 года. Тогда
он был одним из самых активных и боевых людей в
Загребе и очень заметной фигурой на наших собраниях,
а также на собраниях социал-демократов, куда мы часто
Валялись, чтобы придать им иное, нужное нам направ¬
ление или сорвать их. Работая над этой книгой, я вспом¬
нил о Пушкариче и, узнав, что он жив, повидался с ним,
чтобы проверить некоторые факты. Уже совсем пожилой,
но еще бодрый и сохранивший хорошую память, Пушка¬
рич рассказал мне, какая растерянность и беспомощ¬
ность царили в партии долгое время после «Обзнаны».
Городской комитет в Загребе создавал группы членов
партии по десять человек и поддерживал с ними постоян¬
ную связь. Сам Пушкарич был связан с десятью такими
группами. Он встречался с ними часто, но всякий раз
шел на эти встречи с тяжелым сердцем. Люди ждали
указаний, как действовать, а он мог только повторять
им надоевшие деморализующие директивы: ждите, наши
депутаты внесли интерпелляцию, увидим... Он был без¬
мерно счастлив, когда принес им для распространения
первые листовки, которые сам размножил на стеклогра¬
фе, украденном из загребского магистрата. Стеклограф
этот мы хотели взять для типографии «Красной справед¬
ливости», но Пушкарич оказался расторопнее и реши¬
тельнее: он сам организовал «изъятие» стеклографа из
магистрата и стал размножать первые коммунистиче¬
ские нелегальные листовки в Загребе.
Я удивился, когда Мишин не явился на назначенную
встречу. Мы должны были вместе с ним поставить
^Херцигоню в известность о намерении нашей четверки
приступить к действиям. Не пришел он и на другой день.
187

Я подумал, что он заболел, и решил навестить его. Но
уже возле его дома меня внезапно пронзила мысль: а мо
жет быть, он арестован? И я пошел назад, не зная, что
делать. В Театральном кафе я отыскал Прину и попро¬
сил его разузнать, не было ли каких-либо арестов я
Загребе, а сам вечером того же дня отправился на квар¬
тиру родителей Шнайдера, намереваясь спросить там
Златко, как если б я не знал, что он ушел из родитель-
ского дома. Ведь если с ним что-нибудь стряслось, ро;
ные, несомненно, уже знают.
Я долго звонил у подъезда и уже хотел уходить, ког
да кто-то боязливо приоткрыл дверь. Это была сестра
Златко Ольга. От нее я узнал, что Златко вместе с Ми-
шичем и Стилиновнчем арестованы два дня назад в
квартире Мишина. Все это произошло случайно. По-
скольку Шнайдер и Стилинович несколько дней не появ¬
лялись дома, родители стали их разыскивать через поли¬
цию. Ведя розыски по адресам приятелей исчезнувши!
полиция нашла их у Мишина. Но почему их арестовали
это пока не известно.
Домой я вернулся, немного успокоившись, и решил
рано утром идти в Брестовац, чтобы сообщить о случив¬
шемся Херцигоне. Но поскольку Херцнгоня запретил нам
заходить к нему в санаторий, я взял с собой студентка
медицинского факультета Ленду Радованович, которая
хорошо его знала. Я остался ждать в лесу, а она зашла в
санаторий и вскоре привела его ко мне.
Херцнгоня вздрогнул, когда я ему сказал об аресте
Мишина и товарищей, и сразу же спросил, знают ли его
Шнайдер и Стилинович. Узнав, что арест произошел в
результате глупой случайности, он сказал: <Что ж, мо¬
жет быть. Но, как видишь, их все еще не отпустили Хо¬
рошо, что хоть бомбы я забрал у Мишина», — вслух раз
мышлял Херцнгоня. А ведь я до тех пор не знал, что эти
бомбы сперва были у Мишина. Потом они были у ме.нн
но я возвратил их Херцигоне по его требованию, когда 4
группе Мишина стали поговаривать о покушении в пар
a
Прощаясь со мной, Херцнгоня сказал, что завтра
будет в Загребе и подробнее узнает обо всем; ан просил
меня соблюдать осторожность и не появляться больше
возле квартиры родителей Шнайдера. Если полиция о
чем-нибудь пронюхала, за домом, возможно, установле¬
на

- „лежка. Точно так же я не должен появляться в
Кестоване —ни один, ни в обществе с кем-нибудь. Че-
Е, Анку Мнхоту он сообщит, когда мне можно будет
ч?ийти-	г, .
■ Вечером того же дня я встретился с Прицей, и он
не рассказал, что в квартире Мишича полиция обнару¬
жила части адской машины. К тому же они сами заяви¬
ли, что готовили покушение на Милорада Драшковича,
|Ну, что скажешь?» — иронически спросил меня Прица,
считавший «Красную справедливость» самым обыкновен¬
ным мальчиинеством, а разговоры об индивидуальном
терроре выражением бессильной злости растерявшихся
людей. И все-таки в глубине души он желал, чтобы
выстрел прогремел. Отсюда проистекало его двойствен¬
ное отношение к индивидуальному террору — то благо¬
склонность, то ирония. «Да, — сказал я, — они аресто¬
ваны, но я не верю, чтобы они это заявили». — «А что
ИвЬкешь на это?» — и Прица протянул мне вечернюю
■газету. В ней сообщалось, что за подготовку покушения
на Милорада Драшковича арестованы трое юношей и
что у них найдена адская машина, предназначенная для
этого покушения.
■	У меня было такое чувство, словно меня обухом по
[голове огрели, буквы плясали перед глазами. Как это
возможно? Что же, черт возьми, произошло? Не выдадут
ли они и меня, и биелинскую группу, не погубят ли все,
прежде чем мы что-то сумеем сделать? Мне было тяже¬
ло. Я попросил Прицу выйти из кафе. «Я был связан с
Втими ребятами, — сказал я ему, объясняя свою озабо¬
ченность, когда мы вышли на улицу. — Если они в самом
деле сказали в полиции то, о чем пишут газеты, боюсь,
не выболтали бы они и все остальное, что им известно».
■Прица высказал догадку: не является ли это газетное
■соэбшенме полицейской уловкой. Может быть, полиция
1заштереоовна в публикации такого сообщения именно
[сейчас, когда в парламенте готовится обсуждение «Обз-
наны». Но на всякий случай он посоветовал мне унести
из дома все компрометирующие материалы и ждать.
ГКоро станет ясно, полицейская ли это провокация или
Кхамом деле ребята дали такие показания.
■	У меня в квартире временно жила моя невеста, Це-
Вилия Бердица, со своей матерью; завтра утром она
ролжна была выехать в Вену для лечения. Успокоенный
из лом а все компрометирующие
СКоро станет ясно, 	ж

189

разговором с Прицей, я пошел помочь им собрать вещи
в дорогу и провести с ними этот вечер. Войдя в комнату,
я сразу понял, что на этот раз мне уже не избежать объ¬
яснения с невестой. На совместной партийной работе
она привыкла к тому, что я ничего от нее не скрывал,
но за последние месяцы должна была заметить, что я
занят какими-то делами, о которых ничего ей не расска¬
зываю. Она сказала мне, что перед отъездом за границу
ей хотелось бы со мной поговорить. В голосе ее слышал¬
ся легкий укор. Она напомнила мне, что она не только
моя невеста, но товарищ и друг, от которого я не впра¬
ве ничего скрывать.
Слушая ее спокойный голос, я колебался, говорить
или нет. И наконец решил: я не могу сказать ей прайду,
потому что она тогда не поедет, а это могло усилить ее
и без того тяжелую болезнь. И я наскоро придумал объ¬
яснение и постарался изложить его как можно убеди¬
тельнее. Я сказал, что мы, группа студентов-коммри-
стов, примерно человек десять, регулярно собираемся и
изучаем марксизм; когда немножко «подкуемся», созда¬
дим рабочие кружки и будем выступать с лекциями.
Занятия в высшей школе меня не слишком привлекают.
Пока нет необходимости зарабатывать на хлеб, буду за¬
ниматься только партийной работой, то есть самым важ¬
ным, по-моему, делом.
Она поверила мне и обрадовалась. Сказала, что, есл^и
бы не болезнь, она присоединилась бы к нам. Ведь «Обз-
нана» — явление временное, а просвещение людей,
более глубокое ознакомление их с теорией марк¬
сизма — неизменная потребность такого движения,
как наше.
На следующий день, когда на перроне загребского
вокзала я махнул ей на прощанье рукой, меня вдруг
охватило предчувствие, что я вижу ее в последний раз,
что из моей жизни навсегда уходит то, чего ничем нель¬
зя возместить. И я почувствовал такую боль, что едва
сдержал себя, чтобы не крикнуть и не побежать за
поездом.
Прошло дней десять со времени ареста Мишина и то¬
варищей. Выяснилось, что они в самом деле заявили в
полиции, что готовили покушение на Драшковича. На
основании этих, совершенно непонятных мне признаний
полиция передала дело в суд. Однако всю вину они бра-
190

дн на себя, так что полиций не беспокоила йикого, КТО
дe^^cтгиитепъно имел с ними какую-либо связь.
На одной из наших очередных встреч Прица сказал,
что может сообщить мне важную новость: партия при¬
ступила к созданию нового типа организации, более от¬
вечающей условиям нелегальности. Это ячейки, и прием
в них проводится по более строгому принципу, чем ког¬
да-то в легальную КПЮ, которая фактически распалась
после «Обзианы». Осталась только определенная связь
между руководящими кадрами да небольшим числом ак¬
тивистов, и этого было достаточно для формирования
новых нелегальных партийных организаций. В конце
разговора он спросил, желаю ли я связаться с какой-
нибудь из этих ячеек, так как ему поручено отобрать
среди стyдeигол наиболее падежных людей, достойных
быть принятыми в нелегальную партию.
Я слушал Прицу с большим! интересом. Однако я уже
состоял членом нелегальной революционной организа¬
ции, созданной, как я был уверен, с ведома партийного
руккоодетва. Мне было неясно, что будут делать созда¬
ваемые ячейки. На мой вопрос Прица вкратце объяс¬
нил, что ячейки должны объединить самых боевых, са¬
мых сознательных рабочих, а также проверенных интел¬
лигентов; они будут связаны с районным комитетом, тот
в слою очередь — с городским комитетом и так далее,
вплоть до Центрального комитета, который будет давать
директивы л соответствии с конкретной политической
ситуацией. Но и после этого объяснения мне не было
ясно, что будут делать ячейки. Однако меня радовало
уже то, что коммунисты вновь собирают свои силы, свя-
I зываются между собой, организуются. Я ответил Прице,
I что уже участвую, как ему известно, л строго конспира-
I тилной работе, но если это не препятствие, охотно вступ¬
лю в одну из ячеек, так как хотел бы установить тесные
I контакты с загребскими коммунистами, со всеми, кто
I более или менее активен. Прица считал, что самое ра¬
зумное - вступить немедля л одну из ячеек, поскольку
I все замыслы террористов исчерпают себя л болтовне,
нынешнее возмущение пройдет, и тогда все мы более
хладнокровно и трезво примемся изыскивать надлежа-
итие формы борьбы.
На следующий день Прица познакомил меня с долго¬
вязым пареньком, почти мальчиком, веснушчатым, чуть

заикающимся При разговоре. Это был Степан Цвиичи
Штефек, брат Джуры Цвиича \ одного из самых изве¬
стных загребских коммунистов. Прица сказал, что Ште.
фек свяжет меня с ячейкой, и шутя добавил, что этй
ячейка самая старая по времени основания, но самая
молодая по возрасту своих членов.
В тот же день Штефек повел меня на собрание ячей¬
ки, проходившее в квартире на первом этаже в Прила
зе2. Кроме Штефека и меня здесь присутствовали еще
трое юношей. Один из них открыл собрание. Это был
(не помню его имени) типографский рабочий, говорилок
складно и уверенно вел собрание. Речь шла о по^д^гот^ов-
ке к празднованию Первого мая. Наша задача со^ст^ояиа
в том, чтобы подготовить тексты первомайских лозун¬
гов и своевременно написать их на стенах в выделен
ном для нас районе города. После обсуждения конкрет¬
ной работы мы перешли к ознакомлению с партийным?
документами. Скучно было сидеть в тесной и душной
комнате и слушать монотонное чтение какого-то малопо¬
нятного текста. Хоть бы обменяться мнениями! Видимо,
и для других текст был труден и непонятен, но в этом
никто не хотел признаться, в том числе и я. С нескры¬
ваемым облегчением мы приняли предложение нашего
председательствующего закрыть собрание и встретить¬
ся накануне Первого мая, перед выходом на задание
Однажды ко мне домой неожиданно пришел Херци¬
гоня и остался ночевать. Настроение у него было отлич¬
ное. Он сказал, что Мишич и его товарищи своими при¬
знаниями подняли большой шум. Полиция сбилась с
ног в поисках их возможных соучастников, а арестован¬
ные водят ее за нос.
’ Цвиич Джуро — Джука (1896-Н^.З^) — политический деятель
и публицист. За участие в покушении на хорватского бана Славко
Цувая в августе 1912 года был приговорен к трем годам каторги
После первой мировой войны принимает активное участие в созда¬
нии единой революционной рабочей партии Югославии С апрели
1919 года—член ЦК Социалистической рабочей партии Югсслиии
(коммунистов). Редактор и сотрудник многих партийных газет и
журналов. Участвовал в работе первой, второй и третьей партий¬
ных конференций, а также в работе III и IV съездов КПЮ В де¬
кабре 1928 года арестован югославской полицией и приговорен к
двум годим каторги. С конца 1932 года находился в эмигриши
в Вене, а с 1934 года — в СССР.
2 Прилаз — район Загреба.
192

Меня поразил его беспечный тон и отношение к не-
^мп^-зн^у, по мщтьшей мчр4, шиадению арестованных
■товарищей. Я слушал его и вспоминал слова Прицы о
|том, что все замыслы террористов исчерпают себя в пу-
Етой болтовне. Меня беспокоит все это, сказал я Херци-
Еоне; раз уж сами члены нашей организации делают та-
|(Ие заявления полиции, то она, конечно, примет меры
|йpeдлотoоржнocти; огорчает и то, что три члена нашей
йаloтниллннoй организации выбыли, не сделав ничего
[серьезного. Если так пойдет и дальше, мы все попадем
в тюрьму, не успев ни разу выстрелить.
Херцигоня переменил тон; он сказал, что этот
арест, конечно, означает удар для нас, но он может
■служить и на пользу, заставить задуматься и самих
^рeеoти)nионнpoв, и их врагов; первых — о необходимо¬
сти борьбы путем индивидуального террора, а вторых
о том, к чему может привести «Обзнана» и преследова¬
ния рабочего движения. Главное сейчас в том, чтобы
|нpeчсттвнные не проговорились о нашей организации и
чтобы мы продолжали свою работу.
Меня несколько успокоили его доводы. Пока нет
возможности пропагандировать свои идеи печатным сло¬
вом, полезно, быть может, хоть таким способом довести
до сведения общественности, что часть югославских ре¬
волюционеров готовит свой ответ на «Обзнану». И все-
таки я жалел, что три члена нашей организации выбыли
из строя. Их жертва будет иметь смысл только в том
случае, если заявление наших товарищей мы подкрепим
делами. Поэтому я предложил Херцигоне, чтобы один
из членов биелинской организации отправился в Белград
и совершил покушение на Николу Пашича или Светоза-
ра Прибичевича, а еще лучше — на Милорада Драшко-
вича, министра внутренних дел.
Херцигоня возразил — он считал, что надо сначала
пополнить и укрепить нашу организацию. Я стал убеж¬
дать его, что именно сейчас самое время показать, что
заявления Мишича, Шнайдера и Стилинтвича не пу¬
стые угрозы, и он наконец согласился со мной. Мы до-
гоюрнлись, что один из членов биелинской группы в
ближайшие дни выедет в Белград и свяжется с белград¬
ской группой, которая должна помочь ему совершить
покушение.
7 Р. Чоллкиаич
193

При следующей встрече Херцигоня дал мне явку »
Белграде. Наш человек должен разыскать НебойшуМъ.
ринковича, студента философского факультета, который
живет на улице Проте Матея, дом 66, первый этаж. Па¬
роль — «Весело в Белграде». Ответ должен быть такой-
«Как и во всей Югославии». Право выбора кандидату¬
ры — того, кто должен будет совершить покушение-
мы оставили за биелинской группой.
Еще до отъезда из Биелины я договорился с Никол
Петровичем в случае необходимости встретиться в Ши*
де, в кафе у железнодорожной станции. Дата встречи
будет указана в тексте моего письма. Согласовав все с
Херцигоней, я отправил Петровичу письмо, в котором
между прочим, упомянул о своем намерении отправить¬
ся в студенческую экскурсию 25 апреля утром.
В день отъезда в Шид, 25 апреля, я увиделся с Лен-
дой Радованович и взял у нее револьвер, полученньй
мною еще в марте от Прицы. Я попросил ее завтра.
25 апреля, на весь день уйти из дому. Тогда, если по¬
требуется, она сможет заявить, что в этот день была со
мной на прогулке на Слеме ■ . Она смотрела на меня во
все глаза, не поняв в первый момент, чего от нее
хотят, а когда поняла, то испуганно спросила: «А
где же ты будешь?» Я ответил, что мы будем испыты¬
вать наш револьвер, от нее же требуется лишь одно —
уйти завтра из дому и хорошенько запомнить дату это¬
го дня.
Я рано лег и, читая в постели, ждал, чтобы хозяева
квартиры легли спать. Когда в доме все затихло, я
встал, оделся и неслышно вышел на улицу. Я успел на
скорый поезд до Белграда. В Шид прибыл утром и в ка¬
фе у железнодорожной станции нашел Петровича, при¬
ехавшего поездом из Сремской Рачи.
Кафе было расположено в людном месте, и сюда ча¬
сто заходили приезжавшие из Биелины, поэтому мы
пешком пошли в Шид и расположились в корчме, где в
ранние часы бывало мало посетителей. Я рассказал Пет¬
ровичу все, о чем договорился с Херцигоней, и объяснил,
как найти Небойшу Маринковича. Напомнил, что тот,
кто поедет в Белград, не должен говорить Маринковичу
о нашей организации в Биелине, а тем более называть
* Слеме — гора близ Загреба. — Прим, перев.
194

имена ее членов Кому ехать - пусть решают они сами
в Биелиие, а на кого совершить покушение — это пусть
решат в Белграде, но было бы лучше всего выбрать
Драшковича.
Петрович предложил, чтобы в Белград выехала вся
группа и попыталась совершить одновременно несколь¬
ко покушений — на Пашича, Прибичевича, Драшк^овичи
и Куковца, министра труда. Я стал убеждать Петро¬
вича, что будет достаточно, если поедет один человек и
с помощью белградской группы осуществит террористи¬
ческий акт. Произвести несколько покушений едва ли
возможно., потому что министры, встревоженные аре¬
стом в Загребе, приняли, конечно, меры предосторож¬
ности. Мне казалось, что я убедил его. Я вручил ему ре¬
вольвер и немного денег на дорогу и на расходы в
Белграде для товарища, которого они назначат.
Выйдя из корчмы, мы расстались. Я сразу же отпра¬
вился на станцию, чтобы поспеть на загребский поезд,
а Петрович остался в Шиде — поезд на Сремскую Рачу
втпpal0ляуся только после полудня. К вечеру я вернул¬
ся в Загреб и зашел к своей хозяйке, рассказал, как
хорошо было на экскурсии, хвалил красоты окрестно¬
стей Загреба. Она угостила меня кофе и долго судачила
со мной о своих домашних заботах.
На следующий день по договоренности с Херцигоней
ко мне зашла Анка Михота. Через нее я передал ему,
что послал привет его знакомому в Белграде. Это долж¬
но было означать, что я побывал в Шиде и обо всем
договорился с Петровичем.
Последние дни апреля я провел с Прицей. Каждый
день после полудня в его комнате в студенческом обще¬
житии я, Прица и Шеремет вырезали из картона тра¬
фареты, чтобы трафаретить на стенах первомайские ло¬
зунги. Это было одно из заданий, которое я получил на
собрании ячейки. Здесь мы были в полной безопасности,
потому что полиция в общежитие не заглядывала, а на¬
ши встречи здесь были обычным делом Приятно было
сидеть с Прицей и слушать его остроумные реплики и
серьезные рассуждения по тому или иному вопросу. Он
любил подшучивать, ио не зло и не резко, если же кто-
либо отвечал грубостью на его шутки, он становился
вдруг изысканно вежлив, и это было достойным ответом
грубияну. Он не отличался пунктуальностью, постоянно
195

опаздывал на собрания и встречи, но при этом так ми¬
ло просил извинения, что на него нельзя было сердить¬
ся. У него многому можно было поучиться, Это была хо¬
дячая энциклопедия: он мог часами говорить о каком-
нибудь греческом философе или о Шекспире, деклами¬
ровать гекзаметры из «Илиады» на греческом языке,
рассказывать о Парижской Коммуне и других событиях
из истории рабочего движения. И все это без какой-ли¬
бо позы, не из желания блеснуть знаниями, как это
нередко бывает у молодых людей; говорил он так, слов¬
но речь шла о всем известных вещах. Любил рассуж¬
дать, доказывать, анализировать, проявляя при этом не¬
вероятное терпение, безупречную логику, умение глубоко
проникнуть в суть вопроса и найти аргументы в защиту
своего тезиса. Он не принадлежал к числу людей, кото¬
рые всегда хотят, чтобы за ними осталось последнее
слово в споре,— он давал собеседнику возможность
высказаться, не перебивая и не сбивая его репликами
Но он не терпел филистеров и любителей громкой рево¬
люционной фразы, каких было немало, беспощадно вы¬
смеивал их и не боялся стегнуть даже по тем, кто был
в то время в первых рядах партии. Это был человек ши¬
рокого кругозора и независимых взглядов, высокой об¬
щей и марксистской культуры, чистый, честный и пре¬
данный борец, в каждом поступке которого проявля¬
лось благородство и человеческая красота.
Что ж’е касается Шеремета, то это был самовлюблен¬
ный, самонадеянный человек, не обладавший глубокими
познаниями ни в области марксизма, ни в других обла¬
стях, но вместе с тем обидчивый и нетерпимый в спорах.
Вырезая с нами на картонных листах крупно написан¬
ные печатные буквы, то есть делая трафареты, какими
обычно пользуются маляры, он злился. Его бесило, что
нам, как он говорил, интеллигентам, приходится зани¬
маться делом, с которым мог бы справиться и малогра¬
мотный рабочий. Прица сначала с серьезным видом под
дакивал Шеремету, но затем с тонкой иронией, продол¬
жая как бы его мысль, начал говорить, что хорошо бы
нам вместо того, чтобы заниматься этим прозаический
делом, сидеть сейчас в Театральном кафе и рассуждать
о мировых проблемах с марксистской, революционной
точки зрения, выносить высокопринципиальные решения
относительно всемирной пролетарской революции. Мы
196

смеялись и продолжали резать наши картонки. Работу
закончили вовремя, и все изготовленные трафареты При¬
на передал товарищам, которым было поручено писать
на улицах лозунги.
С этими же самыми или, может быть, другими кар¬
тонками, ибо их вырезали во многих местах в Загребе,
я имел дело снова накануне Первого мая, когда пришел
на собрание нашей ячейки. Руководитель ячейки разде¬
лил нас на две группы, по три человека в каждой, и
разъяснил задание. Наша группа должна была писать
лозунги на стенах домов, двигаясь от Театрального кафе
в сторону университетской библиотеки, а затем по ны¬
нешней улице Исы Кршнявого, к Самоборскому вокзалу.
Я объяснил своим товарищам технику работы. Я понесу
ведерко с краской и малярную кисть, а они спрячут
под плащами трафареты. Выбрав место, они вдвоем
должны развернуть картон и плотно прижать его к стене,
а я буду красить. После этого они осторожно, чтобы не
смазать лозунг, отнимают картон — вот и вся операция.
Если нас застанет где-нибудь полиция, мы побежим в
разные стороны, если же кого-либо из нас схватят, он
должен сказать, что все эти приспособления мы полу¬
чили от неизвестного человека, встретившегося нам воз¬
ле университета: мы-де согласились за плату сделать эти
надписи на стенах и не знаем даже, о чем там идет
речь. Нельзя ни в коем случае говорить о нашей ячейке
и называть имена остальных товарищей.
Ровно в полночь мы вышли на задание. На улицах
было пустынно, редкие прохожие не обращали на нас
никакого внимания. Они думали, вероятно, что мы рас¬
клеиваем рекламные афиши, как это часто делается
ночью. И, конечно, удивились бы, а иные, может быть,
и обрадовались, если б остановились и прочитали на
стене: «Да здравствует Первое мая!», «Да здрав¬
ствует Коммунистическая партия Югославии!», «Да
здравствует Советская Россия!», «Долой буржуазный
террор!» и т. д.
Работа наша шла превосходно и уже подходила к
концу, мы были довольны, но тут случилась беда. Когда
мы прислонили трафарет к стене дома на улице Исы
Кршнявого и я уже взял кисть и принялся красить,
невдалеке появилась парочка. Занятые своим делом, мы
их не заметили. Возможно, они жили в той квартире,
197

пол окнами которой мы писали свой лозунг. Увидев нас
троих н, видимо, решив, что мы хотим ш лезть к ним в
квартиру или уже побывали там, они подняли крин
«Полиция, на гюмоть! Воры!» — разносилось по пу¬
стынной улице. Мы свернули картон, подхватили ведер¬
ко с краской п пустились бежать в сторону СамОборско
ю вокзала. Мужчина бежал за нами по пятам, воля:
«Держите воров!» ('.вернув на полном ходу в боковую
улочку, я не ш метил бетонного столбика, какие ставят
в местах, где проезд для машин закрыт, со всей силы
налетел на него, упал и опрокинул па себя ведерко с
краской. Послышался полицейский свисток. Я вскочил,
пересек железнодорожное полотно и залег за насыпью
Вдалеке слышались голоса и крики, но вскоре все за¬
тихло.
Я поднялся и. крадучись, добрался к себе домой
Включив свет, я увидел, на что стал похож: весь в гря
зи, а спереди пальто залито, словно кровью, красной
масляной краской. На другой день добрая госпожа
Шкриняр, моя квартирная хозяйка, потратила, .наверни,
пол-литра бензина, отчищая пальто. Я объяснил ей, что
ночыо мы. студенты, немножко хватили лишнего и чт^
я сам не помню, где так извозился. Она с сомнением по¬
качала головой, но о подробностях расспрашивать не
стала. Зато какое я испытал удовлетворение, когда
увидел на стенах домов лозунги, написанные нашей
группой. Подобные же лозунги, сделанные по заданию
партийной организации, красовались на всех улицах
Загреба. Встречались и лозунги, написанные неумелой
рукой. Это наши сторонники по собственной ин инна-и-
ве приветствовали Праздник труда, выражая гем самым
свое настроение. И все же я не мог побороть в себе чув¬
ство горечи, вспоминая прошлогодний Первоман в Вне
лине, когда мы хоть и скромно, но открыто отмечали
свой праздник и могли свободно говорить, кто мы и чего
мы хотим. Да, невесело жить, когда тебе зажимают рот*
Когда и расска тал Херингене о том. что со мной при¬
ключилось в канун Первого мая. он призадумался
«Лучше бы тебе не участвовать в таких делах,—сказал
он. Легко может случиться, что тебя арестуют, а ты
сам знаешь, как мало нас осталось для нашего важного
дела. Лозунги могут писать и другие, а мы должны де¬
лать то, что задумали». Я согласился и не стал больше
I9K

ходить на собрания нашей ячейки. Впрочем, вскоре про¬
изошли события, заставившие меня уехать на время из
Загреба.
* * *
На другой день после Праздника труда ко мне вва¬
лился Алия Алиагич. Его появление обрадовало меня,
но и несколько озадачило». Мне не было известно, что
биелинская группа после нашей встречи в
Шиде, поехал ли кто л Белград и кто именно, связались
ли они с Небойшей Маринковичем. Сгорая от нетерпе¬
ния, я спросил Алию, откуда он и с какими лестями.
«Вести не слишком веселые, — ответил Алия. — Но
позволь мне сначала закурить и немного прийти в се¬
бя». Затем он рассказал, что прибыл из Белграда. Вся
биелинская группа сейчас находится там и послала его
в Загреб посоветоваться со мной. Я удивился, услышав,
что они все в Белграде: ведь в Шиде, сказал я, мы до¬
говорились, что л Белград поедет только один из членов
бие-линской группы. Теперь удивился Алия: «Да ведь
нам Петрович передал твое указание, чтобы мы в Биелине
сами решили, кому ехать, и убедил нас, что лучше всего
ехать всем вместе и совершить покушение сразу на че¬
тырех министров». Тогда я пересказал Алии мой раз¬
говор с Петровичем л Шиде. Алия нахмурился. «Но
есть вести и похуже, — заметил он, — давай расскажу
все по порядку».
По возвращении Петровича из Шида биелинская
группа провела совещание и решила, что в Белград
поедут все. Петрович и Лопандич выехали поездом, а
Алиагич и Иванович — на следующий день пароходом,
с тем чтобы кому-нибудь не бросилось л глаза, что они
все четверо едут л Белград. В Белграде Петрович сра¬
зу же связался с Небойшей Маринковичем, и тот после
совещания с какими-то товарищами сообщил им, что
надо произвести покушение на регента Александра.
Петрович запротестовал, сказав, что они прибыли для
покушения на министров. Тогда Маринколич указал
ему дом, л котором жил Драшкович, а также здание
министерства внутренних дел. При следующей встрече
Маринколич сообщил Петровичу, что 30 апреля состоят¬
ся похороны военного министра генерала Бранка Йова-
новича, на которых, несомненно, будут присутствовать
199

члены правительства, так что создается благоприттная
возможность осуществить покушение. Петрович сказал
что информирует об этом своих товарищей Было ре«ш^(^.
но, что на похороны пойдут Петрович и Алиагич. И дей¬
ствительно, Драшкович и Пашич были на похоронах, но
покушение не состоялось. Увидев Пашича и Драшооипчг
в похоронной процессии, они решили, что Алиагич бу¬
дет стрелять в Драшковича, а Петрович — в Пашюи,
Был момент, когда Петрович дал знак стрелять, но ми¬
нистры находились в это время на расстоянии пр^и^мс^р^но
семнадцати шагов от них. «Промахнемся,— сказал Алиа¬
гич. — Подожди». Протолкались поближе к минист¬
рам. Теперь Алиагич считал, что уже можно стрелять, но
запротестовал Петрович. Он потащил Алиагича в сторо¬
ну, говоря, что здесь слишком много народу и надо
найти другой случай для покушения. На следующий
день, в первый день пасхи, они, по предложений Петро¬
вича, отправились в собор в надежде, что кто-нибудь из
министров явится на богослужение. Однако никто не
пришел.
Сейчас они, продолжал Алиагич, слоняются по бел¬
градским улицам без гроша в кармане и к тому же
встречают биелинцев, у которых может возникнуть подо¬
зрение, что они неспроста приехали вчетвером в Белград
Одному из биелинцев Петрович уже заявил, что против
«Обзнаны» можно бороться только террором. Правда,
это человек из числа сочувствующих нам, но ведь о на¬
ших делах мы не вправе говорить даже членам партии.
«Боюсь, — сказал Алия,— как бы нас не арестовали преж¬
де, чем мы успеем что-либо сделать». Он считает, что
им следует уехать из Белграда, а в следующий раз
подготовиться более основательно. Что касается Пет¬
ровича, то он слишком несерьезен и легкомыслен. К
такому делу, как, впрочем, и ко всякому другому, на¬
до подходить серьезно, продумав каждую мелочь, а
Петрович — человек настроения, и он старается навя¬
зать другим то, что кажется ему правильным в данную
минуту.
Слушая Алию, я все более убеждался, что допустил
ошибку, приняв Петровича в организацию; во всяком
случае, не следовало вызывать его для переговоров в
Шид и ставить под удар всю группу. Мы договорились
с Алией, что Иванович и Петрович должны немедленно
200

выехать в Биелину, а Лопандича Алиагич привезет сюда
и тог та решим, что нам делать дальше.
На следующий день после отъезда Алин я узнал из
газет, что в Белграде на вечере Демократической партии
в Во таране* кто-то пытался убить Милорада Драшко-
вича. ведутся розыски террориста, который скрылся, вое-
пи.]:.«•вавшись замешательством.
Я читал и перечитывал это короткое сообщение и
спрашивал себя, не- был ли этим террористом кто-либо
и ('шлипской группы. Не исключено, ибо все. что рас-
ck;i 1 мне Алиагич, характеризовало действия группы
как несерьезные и легкомысленные. Я пребывал в неиз-
нп инн ги два дня. пока Алиагич и Лопандич не приеха¬
ли в Загреб. Они явились сердитые, в плохом настрое¬
нии Рассказали, что покушение совершил Петрович, но
пс «. тему легкомыслию он упустил идеальную возмож¬
на п. убить Драшковича или хотя бы ранить. И все
ci кичилось небольшим переполохом да шумихой в
газетах.
Чысль осуществить покушение в «Колараце» подска¬
за Пебойша Марннкович. Еще раньше, когда было ре¬
же . что Петрович и Алиагич пойдут на похороны ге¬
нерала Повановича, Петрович познакомил Лопандича с
Марпнковичем, дабы не порвалась их связь с белград-
СК'Ш группой, если его арестуют. Па первой и единст¬
ве шиш встрече Марннкович сказал Лопанднчу, что на
Триши день пасхи в <Колараце> состоится традицион¬
на I ечер Демократической партии, на который, вероят¬
на. рндет и Драшкович. Лопандич сообщил об этом то-
В' I ипим 1 мая, уже после похорон генерала Повановича
и г мешения собора. Было решено, что Алиагич поедет
ко дне в Загреб, а они будут ждать указаний в Белгра-
? Два дия они бесцельно бродили по Белграду, не за*
| I больше разговоров о покушении. Тем сильнее было
хдивлеиие Ивановича и Лопандича, когда 4 мая они
v и i ni из газет, что какой-то неизвестный на вечере в
Ь таране» пытался убить Драшковича. Алиагич был к
' : <де, а Петрович не сказал о своих намерениях, по¬
жму можно было заключить, что это сделал кто-то из
ч инов белградской группы. Когда же они встретились
в Калемегдане 1 с Петровичем, тот подтвердил, что
’ Калемегдаи— парк в Белграде. — Прим, перев.
201

именно он пытался убить Драшковича, но револьвер дал
осечку. В первый момент ему не поверили, но он сооб¬
щил такие подробности, которые их убедили.	в
Расставшись с ними накануне, Петрович вспомни.-;
что говорил Лопандичу Маринкович о вечере Демократи¬
ческой партии в «Коларане», и внезапно решил идти ту¬
да. Он переоделся и отправился на вечер. В зал «Колара-
ца» он проник без труда, свободно расхаживал по залам
вместе с приглашенными и даже танцевал. В главам
зале за одним из столов он увидел Драшковича, сидев¬
шего вместе с Любомиром Давидовичем и другими ли¬
дерами Демократической партии. Считая, что стрелять
в зале слишком рискованно, он около полуночи ушел с
вечера и пробрался к дому Драшковича, решив подсте
речь его здесь. Но возле дома стояли жандарм и катой-
то человек в штатском, вероятно, агент тайной поли™
Петрович показался им подозрительным, и они напра¬
вились к нему. Но он успел скрыться в темноте. После
этого он возвратился в «Коларац» и там ждал, проха¬
живаясь возле раздевалки и в коридоре. Около часа
ночи, заметив, что министры собираются уходить, он
занял позицию у выхода. Любомир Давидович вышел
первый, сел в машину и уехал; Драшкович задержался,
разговаривая с кем-то, и вышел несколько позднее. Ед¬
ва он появился в дверях, Петрович шагнул ему навстре¬
чу. От неожиданности Драшкович крикнул: «Что это?»
а Петрович выхватил из правого кармана плаща револь¬
вер, нажал на спусковой крючок раз и еще раз. Осечка
Драшкович отшатнулся в испуге, прикрыл лицо зонтом
и закричал: «Он стреляет, держите его!» — «Да, я
стреляю!», — ответил ему Петрович и бросился бежать.
Обогнув угол здания, он помчался со всех ног по улице
Пуанкаре. Кто-то пытался его догнать, но добежав до
угла, вернулся обратно: улица темная, а у террориста
револьвер. Дежурного полицейского на его обычном ме¬
сте у «Колараца» не было. С улицы Пуанкаре Петрович
свернул на Дечанскую, потом на улицу Александра Ока¬
завшись возле плаца, огороженного забором, он забро¬
сил туда свой плащ, кепку и револьвер и пошел ночевать
на Цетиньскую улицу к своему знакомому из Биелины.
Наутро Петрович встретился с Ивановичем и Лопанди-
чем. В тот же день вернулся из Загреба Алиагич с мо¬
им поручением, и члены' биелинской группы немедлен-
202

покинули Белград: Иванович поехал в Биелину, Пет-
в Сремскую Митровицу, где жила его мать, а
\ in гич и Лопандич — в Загреб, как было условлено.
Перед отъездом из Белграда Лопандич и Алиагич от-
чи1 :<и! Петровича за все. Во-первых, не было необходи¬
мей (выезжать в Белград всем членам биелинскойтруп
ы, . кроме того, если уж Петрович решил идти одни в
Кпларап», то почему он действовал гак опрометчиво и
I .же не удостоверился, заряжен ли его револьвер?
Алия сказал, что револьвер был вполне исправен,
1 и Петрович признался, что в самом деле забыл
1‘рнть, заряжен ли он.) Нельзя гак по-мальчишески
I	литься к серьезному делу, говорили они ему; четыре
ь зека прибыли сюда для выполнения задания орга-
II	нни, восемь дней терпели всяческие лишения, и вот
н из них по своему легкомыслию провалил все дело,
I \.. [-IB идеальный случай покончить с палачом рабочего
а. Геперъ уж нелегко будет подобраться к Драш-
к и чу. Петрович, смущенный их критикой, ничего нс
лле.к-я сказать в свою защиту. Ему только теперь ста-
. | ясно, что эта упущенная возможность нанесла боль-
••и \терб нашей организации. Л ведь могло кончиться
[ с хуже, если б ему не удалось убежать.
Мы долго обсуждали втроем этот случай'. Решили
Петровича к такого рода делам больше не привлекать.
IИ, мо ему об этом не скажем, но при подготовке сле-
■invio покушения обойдемся без него.
А.шагнч неожиданно заявил, что то же касается и
И ншича. II вот почему: когда биелннская группа при-
in 1 решение ехать в Белград, Петрович и Лопандич
!.ш первыми, а они двое должны были выехать на
•J\KHiiinr день. Иванович тогда сказал Алиагичу:
biro, если нам не ехать?» Правда, потом Иванович под-
niiiii. ся и поехал, но с таким видом, как если бы его
ни! на бойню. «С этого дня, — сказал Алия, — не
| ' \ больше ему верить. Такие люди будут нам только
* 1 хон». Он сожалел, что не сказал нам об этом рань¬
ше Я и Лопандич, посовещавшись, согласились с пред¬
ложением Алии. Итак, после первой неудачи биелннская
р'» in i вычеркнула из своих рядов двух членов. Пусть
иис будет меньше, решили мы. зато мы сможем полно-
1ьк) доверять друг другу, будем уверены, что товарищ
нс подведет.
203

ф ♦	♦
Встретившись с Херцигоней в Брестоваце- я подроб¬
но рассказал ему обо всем, что делала биелинская груп¬
па в Белграде. Он остался весьма доволен и несколько
раз подчеркнул, что покушение благоприятно восприня¬
то и положительно оценено многими товарищами в За¬
гребе. По его мнению, мы были чересчур строги, крити
куя Петровича. Может быть, даже и лучше, что нашу
первую акцию мы не довели до конца. Мы дали понять
Драшковичу и подобным ему, что коммунисты не при¬
мирятся с «Обзнаной» и будут преследовать ее инициа¬
тором; общественность же истолковывает эту попытку
как протест против акта насилия над рабочим движени¬
ем. Многие смеются над министром полиции: одни ут¬
верждают, что это покушение он выдумал сам, для то¬
го чтобы доказать и оправдать то, чего не мог доказать
и оправдать при обсуждении интерпелляции в скупщине:
а другие говорят: «Не многого стоит такой министр. На
него в самом центре города в упор наставили револьвер,
а его жандармы не могут изловить смельчака!» Короче
говоря, хорошо, что поднялась вся эта шумиха: теперь
«Обзнана» находится в центре внимания общ^^твенност
Во всяком случае, это лучше, чем та зловещая тишина,
которая воцарилась после опубликования этого декрета.
Зачем же мы создавали организацию, недоумевал я,
и чего мы в сущности хотим? Если все дело в том, чтобы
поднимать шум, так ведь это можно делать и без
«Красной справедливости». И к тому же шумихой мы не
заставим буржуазию изменить ее политику. Др^у^гое де¬
ло, если слетит с плеч несколько министерских голов
Тогда действительно наша работа получит то политиче¬
ское значение, на которое мы и рассчитывали, встав на
этот путь.
К моему удивлению, Херцигоня согласился со мной.
Но ведь мы только начинаем, сказал он. Это, так сказать,
первая проба сил. Нам полезно узнать, как к этому отне¬
сется и буржуазия и общественность, а также те наши
товарищи, которые отвергают индивидуальный террор
как средство борьбы. Он уверен, что это наше первое
выступление активизирует многих наших сторонников,
особенно молодежь, послужит стимулом для их объеди¬
нения, для создания новых групп и развертывание под¬
готовки.
204

Если так, сказал я, то следовало бы воспользоваться
этой ситуацией и расширить нашу организацию, а не
полагаться на самотек. Нужно использовать существую¬
щие связи для привлечения новых членов, для приобре¬
тения оружия и денежных средств, для осуществления
новых покушений. Надо сделать так, чтобы наша орга¬
низация имела свои группы не только л Загребе и Бел¬
граде, но и во всех важных центрах страны и чтобы
члены правительства, куда бы они ни поехали, повсюду
получали по заслугам. И я вызвался поехать л Сараево.
Там среди учащейся молодежи у меня были товарищи.
Они состояли, как и я, л молодежной организации. Не¬
которые из них входили даже в состав руководства
СКАВО. Конечно, они и сейчас связаны с молодежью.
п знают ее настроения. И думаю, что там можно будет
создать террористическую организацию. Херцигоня л
принципе согласился со мной, но сказал, что ему надо
п<осжвтповться с некоторыми товарищами. Я не стал
спрашивать, кто они, но полагал, что речь идет о пар¬
тийных руководителях л Загребе, с которыми он под¬
держивает связь через Цесареца.
Алиагич и Лопандич уехали л Биелину уладить свои
домашние- дела, а после этого переселиться л Загреб.
Это был лучший способ отстранить Ивановича и Петро¬
вича от участия в нашей дальнейшей работе, не вступая
с ними в объяснения.
Однажды я решил повидаться с Огненом Прицей и
очень обрадовался, найдя его л кафе. Рядом с ним я
увидел Антона Шмита, которого давно знал по сараев¬
ской молодежной организации. Я и не подозревал, ка¬
кой неприятной будет для меня эта встреча с ним.
Я знал Шмита как скромного и активного члена моло¬
дежной организации, л которую он вступил л 1919 го¬
ду, когда был служащим. Разговор зашел о политике
партии в связи с интерпелляцией Симы Марковича в
скупщине по поводу «Обзнаны» и ответом на нее Мило-
рада Драшколича. В этой интерпелляции Маркович
стремился, с одной стороны, «разоблачить» буржуазию,
а с другой — публично оправдать капитулянтскую пози¬
цию руководства КПК). «Правительство господина Вес¬
нина,— заявил он,— коварным ударом 30 декабря хоте¬
ло спровоцировать л стране кровопролитие и потопить л
крови рабочее движение. Но этот его дьявольский план
205

разбился о высокую сознательность, глубокую проница¬
тельность и прозорливость рабочего класса».
Ответ Мил ор ада Драшковича на эту интсрпелляиню
был попросту издевательским. Поскольку буржуазии
удалось без труда одержать крупную победу, он не счел
нужным приводить какие-либо доказательства в под¬
тверждение версии, что Коммунистическая партия Юго¬
славии готовит государственный переворот. Он лишь
повторял лживые и клеветнические измышления офици¬
озной печати по адресу рабочего движения, а затем зая¬
вил, что у него в руках имеются веские д^о^к^азттелсс^ш^,
и при этом выразительно похлопал по своему министер¬
скому портфелю. Депутаты сторонники правитель¬
ства — с воодушевлением «аплодировали ему и, упоенные
своей победой, насмехались над Марковичем, который,
желая «вразумить» их, обратился к ним с такими сло¬
вами: «Снимите, господа, запрет с рабочих орга-ии^.а^1^}й.
откройте клапаны, пусть недовольство получит какой-то
выход, ибо недовольство трудового народа в городе и
деревне бурлит, оно дошло до точки кипения, и, если по
вашей вине дело дойдет до взрыва, гнев народный об¬
рушится на ваши же головы».
Шмит считал, что Маркович своими аргументами
«буквально раздавил» Драшковича, сделал его смеш¬
ным в глазах общественности. Я возражал Шмиту и
утверждал, что словесные поединки не имеют большого
значения и что такого рода апелляции не способны «раз¬
давить» такого противника, как Драшкович.
Взглянув на меня свысока, Шмит усмехнулся и про¬
цедил сквозь зубы: «Все это студенческая болтовня.
К счастью, нашу политику определяют не какие-то сту-
дентишки, а люди серьезные и опытные. «Обзнану», ко¬
нечно, отменят: ведь уже начали ослаблять нажим —
разрешили деятельность классовых профсоюзов. Поти¬
хоньку, постепенно, но они должны пойти на попятную»
В ответ на это я сказал, что ожидать от буржуазии, что
она изменит свою позицию в результате выступлений
наших депутатов в скупщине, значило бы обольщать се¬
бя иллюзиями. Против насилия надо бороться другими
средствами, а не парламентскими речами, на которые
депутаты буржуазных партий отвечают смехом и изде¬
вательствами. Шмит нервно забарабанил пальцами по
столу и не сразу удостоил меня ответом. Сощурив гла-
206

за, он смотрел куда-то поверх моей головы. Наконец с
ученым видом изрек: «Да, трудно сейчас нашим иител-
лиготам разобраться в сложных условиях классовой
борьбы. Отсюда-то и проистекают всякого рода уклоны и
выпады против партийного руководства». Я встал и хо¬
лодно раскланялся с моим бывшим товарищем. Позже
мне стало известно, что Шмит был в это время членом
ЦК СКМЮ и Областного секретариата КП Боснии и
Герццеовины, а в Загребе он оказался проездом, на-
правлнясь в Москву в составе делегации СКМЮ и пар¬
тии на конгресс Коммунистического Интернационала
молодежи и Коминтерна. Уже находясь в тюрьме, я
узнал от Зтатте Шнайдера, что Шмит «разочаровался»
в СССР. «Разочаровался» ли он или просто струсил —
это осталось его тайной. Известно только то, что вскоре
по возвращении на родину Шмит дезертировал из на¬
ших рядов и присоединился к социалистам Живко Топа-
довича и Иовы Якшича. Будучи сами ренегатами рабо¬
чего движения, они охотно принимали в свое бесслав¬
ное и ничтожное общество всякого рода «кающихся» и
вместе с ними «оттачивали классовое острие» своей по¬
литики. Шмиту они дали хлебное местечко редактора в
каком-то своем журнале.
* * *
Неожиданно я заболел. В ту весну я чувствовал не-
домооание, но не придавал этому большого значения.
Я знал, что для людей со слабыми легкими в весенние
метяиы это явление обычное. Но возвращаясь как-то
домой, в трамвае, я ощутил во рту что-то теплое, сплю¬
нул в носовой платок — кровь! Врач посоветовал мне
иeмодлeнио ехать лечиться.
Я договорился с Херцигоней, что связь с ним будет
держать Лопандич, который к этому времени приехал
из Биелины и поселился у меня на квартире. Мы встре¬
тились все трое в Брестоваце, потому что Херцигоня хо¬
тел расспросить самого Лопандича о делах биелинской
труппы в Белграде. Когда мы с Лопандичем возвраща¬
лись домой, я спросил,. какое впечатление произвел на
него Херцигоня. «Есть в его лице что-то лисье»,— ска¬
зал он кратко. На другой день я уехал лечиться на
остров Хвар. Был конец мая 1921 года.
207

На Хваре я пробыл около месяца, и это были, пожа
луп. самые безмятежные дни в моей жизни Впервые я
имел случаи наблюдать море во всем его разнообразим
и оно меня покорило своей красотой, мощью и таин¬
ственностью. Я целиком отдался морю и солнцу. Bet
дни я проводил на небольшом пляже на окраине старо¬
го городка, белые каменные дома которого как бы сбе¬
гают с двух горных склонов к широкому заливу и на
берегу удивленно замирают на месте, созерцая раски¬
нувшуюся перед ними синеву. Я купался, собирал нз
пляже плоские камешки и запускал их над волнами,
наслаждаясь этой игрой своего детства. Устав от поды
солнца и игры, я шел в сосновый лес на горном склоне,
ложился на мягкую хвою, дышал запахами сосны, ди¬
кого розмарина и еще каких-то трав, проникавшими,
словно целебный бальзам, в мои легкие, и смотрел
сквозь сплетение ветвей на чудесную, ласкающую голу
бпзну южного неба и моря. Через пятнадцать дней, про
веденных таким образом, я забыл и думать о своей бо¬
лезни и о том. что совсем недавно я харкал кровью.
Впервые я близко узнал людей приморья, жителей
островов — рыбаков и виноградарей. Я полюбил их об¬
ветренные и опаленные солнцем липа, их живую, яркуг*
речь, пересыпанную итальянскими словечками, но со¬
хранившую в оборотах и интонациях что-то архаичное,
славянское, унаследованное от тех первых славян, ко¬
торые спустились к этим берегам и не покидали их в те¬
чение долгих, неспокойных веков. Никакие бури, ника¬
кие нашествия не смогли вытеснить их отсюда \ ведь
до них прошли здесь, да и позже наведывались н эти
края многие, начиная от греков и кончая австрийцами,
и все оставили здесь какой-нибудь след своего длитель¬
ного или краткого пребывания; но те приходили и ухо¬
дили, а славянские рыбаки и виноградари жили и живут
до сегодняшнего дня в этих городках и селах с древ
ними названиями Брусье, Богомолье, Врбань. За
вальс, Грабле. Об истории острова Хвар мне много
рассказывал один чудак, неудачник, несчастный чело¬
век, бывший учитель, которого прогнали со службы зл
пьянство. Когда бывал пьян, он разгуливал но набереж¬
ной с гордо поднятой головой и, размахивая руками,
громко разговаривал сам с собой. В трезвые же дни
проходил по улицам городка потерянный, прнстыжси-
208

ный и сторонился людей. В такие дни мы встречались с
ним, и он часами рассказывал мне красноречиво и со
знанием дела об истории этого городка, о его старых
церквах, памятниках, театре, о народном мятеже и его
вожде Матии Иваниче *, -сторонников которого дворяне
желе подавления мятежа распяли на мачтах рыбац¬
ких лодок здесь же, в бухте, у всех на глазах, дабы
устрашить народ и дабы неповадно ему было впредь
бунтовать.
Вместе с рыбаками я выходил ночью в открытое
море ловить рыбу с фонарями, от них я услышал мно¬
го рассказов о море, о его красоте и капризах, об из¬
менчивых ветрах, от которых зависит судьба человека,
плывущего в деревянной скорлупке, чтобы отвоевать у
моря свою скудную пищу. Я многое узнал о тяжелой
жизни этих простодушных и суровых людей, пашущих
эту необозримую, но ненадежную ниву. В ночные часы
под блистающим сводом звездного неба мы говорили о
справедливости, которая так нужна человеку труда.
О Матии Иваниче помнили все, и все верили, что не на¬
прасно он поднял мятеж против злой силы и неправды:
Настанет, настанет время,
Матия Иванич,
Поднимешься ты из могилы
И поведешь нас в бой...
Постояльцев в гостинице «Палас», где я поселился,
было всего несколько человек. Моим соседом по столу
Казался белградский торговец кожей, человек образо¬
ванный, хорошо говоривший по-немецки и по-француз¬
ски, читавший «Revue de deux mondes»; он был интерес¬
ным собеседником. За столом и во время наших совме¬
стных прогулок у моря мы подолгу' с ним беседовали.
Его брат был видным деятелем Демократической пар¬
тии, народным депутатом, а позднее на короткое время
стал даже министром в одном из часто сменявшихся
югославских правительств. «Я слышал,— сказал я тор¬
говцу однажды вечером,— на Драшковича этой весной
было совершено покушение. Меня интересует, арестован
ли виновник и кто он». И когда он с полной определен-
1 Иванич Матия — вождь крестьянского восстания на острове
Хвар в начале XVI века
209

ностью ответил, что террорист арестован, я от неожи¬
данности даже поперхнулся. А на мой вопрос, кто же
этот террорист, он небрежно ответил: какой-то македо¬
нец. «Черт знает что, хватают людей без разбора»,—
подумал я и переменил тему разговора.
Эта хварская идиллия была нарушена взрывом бом¬
бы Стеича • . Хорошо помню, какой переполох вызвала
в этом тихом городке весть о покушении на регента
Александра. Никто еще не знал, кто бросил бомбу и за¬
чем. Председатель местной общины сообщил только,
что, по слухам, регент жив, а виновник арестован. Я до¬
гадывался, что это дело рук наших товарищей, и испы¬
тывал угрызения совести. Я решил немедленно ехать.
Перед гостиницей я встретил знакомого торговца, он
уже знал о покушении и сказал мне, что сегодня же
возвращается в Белград. Он тоже был озабочен, но, ко¬
нечно, по иным мотивам, чем я.
В тот же день я сидел перед кафе на Народной пло¬
щади в Сплите. Я ждал парохода на Бакар и наблю¬
дал за охваченной националистическим угаром толпой,
которая заполнила площадь и изрыгала проклятия по
адресу виновников покушения. Я увидел, как на балко¬
не ратуши появился какой-то старый господин и при¬
нялся разжигать страсти и без того возбужденной тол¬
пы. Слышно было плохо, но я разобрал, что этот госпо¬
дин обрушился на коммунистов, на антигосударствен¬
ные и антинациональные элементы, посягнувшие на
жизнь «нашего героического и славного регента». С от¬
вращением слушал я рычание этой сытой и хорошо оде¬
той толпы и пышную декламацию с балкона о «наших
национальных святынях», которым угрожают «выродки
и иностранные наемники». А другой Сплит, Сплит пор¬
товых рабочих, грузчиков, рыбаков, в тот вечер молчал,
готовясь вступить в противоборство с этой охваченной
монархическим угаром толпой.
1 Стеич Спасое — Бача (1892—19-13) — рабочий-маляр. Участво¬
вал я Октябрьской революции в России. После возвращения на ро¬
дину участвовал в работе группы так называемых
в Воеводине. За покушение на регента Александра (29 июня
1921 года) приговорен к смерти. Смертная казнь была заменена
ему двадцатью годами каторги. В августе 1941 года вместе с груп¬
пой коммунистов бежал из Сремскомитровицкой тюрьмы и вступил
в ряды народно-освободительного движения. Погиб в 1943 году

Именно в те дни зародилась в Сплите пресловутая
Организация югославских националистов — «Орыон> *
сыт^г^ри^1ш^зя впоследствии позорную роль «черной сотни»
при подавлении рабочего движения.
Я едва дождался прибытия парохода. С огромным
облегчением смотрел я с палубы, как удалялась осве¬
щенная набережная. На следующий день вечером я при¬
был в Загреб.
Я еще лежал в постели, разговаривая с Лопанди-
чем, когда в комнату вошел Алиагич. Он прибыл только
что с поезда. Мы еще раньше договорились, что он пе¬
реберется в Загреб, устроится здесь на работу и будет
депп-вовать с нами, как только представится благопри¬
ятный случай. Он был рад, что уехал из Биелины, где
ему, захваченному нашими планами, жизнь казалась
однообразной и скучной.
Мы долго говорили о покушении Стеича. Предпола¬
гали, что оно является делом белградской группы, с ко¬
торой наша группа установила связь в апреле, когда
Петрович пытался стрелять в Драшковича. В пользу та¬
кого предположения говорил и тот факт, что один из
участников покушения, Младен Маринкович* 2, носил ту
же фамилию, что и человек, у которого была назначена
наша явка на улице Проте Матея. Возможно, это было
одно лицо. Еще тогда Маринкович предлагал биелин¬
ской группе совершить покушение на регента. Теперь
это попыталась сделать новосадская группа. Мы счи¬
тали, что надо без промедления начать действовать, не
дав буржуазии опомниться, показать ей, что покушения
не прекратятся, пока не будет отменена «Обзнана».
В первых числах июля у меня на квартире мы встре¬
тились с Херцигоней. Пока я был на Хваре, он прихо¬
дил сюда ночевать каждую субботу. Лопандич и я зая¬
вили ему, что теперь наша группа будет действовать не
* «Орион» («Организация югославских националистов») — про¬
фашистская организация в королевской Югославии; вела террори¬
стическую борьбу против рабочего движения и других прогрессив¬
ных сил.
2 Маринкович Младен был обвинен в покушении на регента
Александра 29 июня 1921 года; бежал из тюрьмы и «мигрировал
в СССР.
211

теряя времени. Херцигоня спокойно выслушал наши до¬
воды, но не согласился с нами и сказал, что мы слиш¬
ком нетерпеливы. Надо выждать некоторое время, по¬
смотреть, как будет реагировать правительство на это
покушение, получить хоть какие-нибудь сведения о том,
как оно воспринято в различных политических кругах,
в том числе и среди рабочих. И только тогда можно бу¬
дет принять решение. Его аргументы были основатель¬
ны, и мы не стали ему возражать. Однако события тех
неспокойных июльских дней 1921 года держали нас в
состоянии нервного напряжения, тревожили и огорчали.
Все же мы старались ждать развития событий. Алиа¬
гичу мы нашли квартиру, он написал в Биелину, чтобы
ему выслали профсоюзную книжку, потому что хотел
устроиться на работу через свой профсоюз. Несколько
раз мы ходили купаться на Саву, но держались подаль¬
ше от ватаг беззаботных купальщиков. Лежа на горя¬
чем песке, мы обсуждали известия, о которых газеты
не сообщали,— о массовых арестах в Белграде, Нови
Саде и других городах Воеводины, об истязаниях, кото¬
рым подвергались в политических тюрьмах наши това¬
рищи, особенно Стеич. Мы были возмущены, и желание
мстить было в нас сильнее всех аргументов Херцигони
Однажды утром мы прочитали в газетах, что Мило-
рад Драшкович находится на отдыхе в Делницах, и все
трое, не сговариваясь, пришли к выводу: эту неожидан¬
ную и исключительную возможность нельзя упускать
С именем Драшковича были связаны все бесчинства и
насилия над рабочими, в нем воплотились весь цинизм
и вся жестокость правящего класса — разгон коммуни¬
стических муниципалитетов, подавление с помощью
войск рабочих забастовок, жестокие расправы над заба¬
стовщиками, их женами и детьми, кровопролитие в
Хусино, наконец, «Обзнана», текст которой написал он
сам. И вот сейчас у нас была возможность вынести при¬
говор этому «сильному человеку» буржуазии за все его
злодеяния.
Мы уже не могли успокоиться и тут же отправились
разыскивать Херцигоню. Он был удивлен, увидев меня
и Лопандича в Брестоваце: мы договорились, что не бу¬
дем приходить к нему сюда. Выйдя из санатория, мы
пошли в лес и сели на полянке. Мы сказали Херцнгоне,
что один из нас немедленно поедет в Делницы и убьет
212

Драшковича. On ответил, йтд случай действительно бла¬
гоприятный и сам объект выбран нами удачно, однако
момент для покушения неподходящий. Ведь сейчас л
организации остаемся только мы четверо, и поэтому на¬
ша главная задача — расширять организацию. А поку¬
шение на Драшковича привело бы по сути дела к пол-
идй ликвидации «Красной справедливости», и это было
бы очень прискорбно, поскольку мы еще не приступили
всерьез к осуществлению всего того, что записано л на¬
шем манифесте.
Когда в апреле мы ставили вопрос о расширении
организации, Херцигоня медлил принять решение и де¬
ло застыло на мертвой точке; теперь, когда встал ло-
прос о покушении, он тоже против, ссылаясь на необ¬
ходимость расширить организацию. Все это давало ос¬
нования сомневаться, в этом ли истинная причина
его несогласия. Я чувствовал, что он неискренен с на¬
ми, и захотел внести ясность в этот вопрос.
Лопандич и я высоко ценили Херцигоню как извест¬
ного революционера, верили, что он связан с руково¬
дящими партийными товарищами и направляет наши
(действия по договоренности с ними. Мы не требовали,
чтобы он говорил нам о своих связях, и знали мы о них
лишь то, чю он сам нам сообщал. Но на этот раз, от¬
правляясь в Брестовац к Херцигоне, чтобы испросить
его согласие на покушение, мы твердо решили действо¬
вать даже л том случае, если он выскажется против. Мы
прямо заявили об этом Херцигоне, а также и о том, что
его оговоркам и ссылкам на недбхддиудсть расширить
организацию, мы больше не верим.
Херцигоня растерялся. Раньше мы никогда так с ним
не разговаривали. Он стал бормотать что-то о. своей от¬
ветственности, о том, что обстановка слишком серьезна
и поэтому ему необходимо переговорить с какими-то
людьми. Да, ситуация весьма серьезна, согласились мы,
так вот пусть он и посоветуется с теми, с кем советовал¬
ся раньше. Мы не дети и давно поняли, что пресловутый
исполнительный комитет «Красной справедливости» су¬
ществует лишь л его воображении, но это для нас не
важно. Главное — осуществить хоть что-то из того, с
чего мы начали в феврале, из-за чего сидят л тюрьме
Мишич, Шнайдер и Стилинович, из-за чего подвергаются
истязаниям в Белграде Стеич и другие товарищи.
213

Херцигоня, видимо, немного обиделся на мои слова
о «Красной справедливости». Ведь у него, уверял он,
в самом деле был план организовать группы по всей
стране, но развитие событий воспрепятствовало этому,
«Думаю, что вы все-таки слишком спешите с покушо-
ниями»,— сказал он в заключение. Не было смысла спо¬
рить с ним на эту тему, и я промолчал. Лопандич
же заметил, что, поскольку вопрос о каждой ак¬
ции нашей организации решал он, Херuигоня, мы хо¬
тим и сейчас знать его мнение, но при этом просим его
высказаться откровенно и аргументированно.
Мы договорились, что встретимся в следующую суб¬
боту 16 июля, вечером в Стреляне и он сообщит нам
свой окончательный ответ. Расстались мы холодно,
как люди, в личных отношениях которых что-то обор¬
валось.
Из Броскеваuа мы возвращались в плохом настрое¬
нии, потому что впервые усомнились в серьезности наме¬
рений Херцигони. Мы спрашивали себя, с какой целью
он основал «Красную справедливость»: проводить в
жизнь то, что провозглашал манифест этой организа¬
ции, который он сам написал, или затем лишь, чтобы
поднимать шумиху?
В назначенный день я и Лопандич встретились с
Херцигошш у Стреляны и все вместе пошли в парк Туш-
канац. На Софьином шоссе он предложил нам подо¬
ждать его на скамейке в аллее. Уже смеркалось. Под
деревьями было совсем темно. В свете уличного фонаря
изредка мелькали фигуры прохожих. Мы сидели молча
и ждали его почти целый час. Видимо, Херцигоня об¬
суждал с кем-то наше предложение. Мы начинали уже
терять терпение, тем более что стал накрапывать
дождь. Однако мы не двигались с места, чтобы Херци-
гоня не подумал, что мы следили за1 ним.
В аллее послышались шаги. Как же я был удивлен,
узнав в прохожем Животу Милойковича! Подняв ворот¬
ник, он спешил к выходу из парка Тушкаиана. Еще в
Сараеве я хорошо .запомнил его высокую фигуру и
худое лицо, потому что часто видел его в Доме рабочих,
а однажды он даже присутствовал на собрании нашей
молодежной организации. Очевидно, с ним-то и сове¬
щался Херцигоня, который подошел к нам минуты две
спустя. Когда он сел рядом, я спросил. «С чего это А1и-
214

лойкович разгуливает в Тушканаце в такое время?»—
«А ты откуда его знаешь?» — удивился Херцнгоня. По
его тону я понял, что моя догадка верна. Я ответил, что
познакомился с Милойковичем в Сараеве еще в
1919 году.
Херцигоне, видимо, было неприятно, что я узнал,
с кем он совещался. Между тем дождь усиливался. Мы
встали и пошли из Тушканаца. У памятника Качичу мы
остановились и условились встретиться завтра в четыре
часа в Максимире'1 у озера .и уже решить вопрос окон¬
чательно. Уходя, Херцигоня вручил Лопандичу револь¬
вер, завернутый в газету. «Мне неудобно идти с ним на
квартиру к брату»— объяснил он.
Это нас удивило. «Видишь, — сказал Лопандич,
все таки и он за покушение, раз дает нам оружие».
На следующий день в обеденное время я и Лопандич
встретились с Алиагичем в скромном ресторане на Ман
рофской улице, против Театрального кафе. «Пу как, ре¬
шено?»— -спросил Алия, едва только мы сели за стол.
«Вопрос решится сегодня вечером», — ответил Лопан¬
дич. Мы не стали рассказывать Алиагичу о поведении
Херщигони во время нашей встречи в Брестоваце, отло¬
жив это до того момента, когда Херцигоня даст нам
свой окончательный ответ. Наскоро пообедав, мы вышли
из ресторана, прошлись немного по пустынным улицам
и распрощались с Алией, договорившись встретиться по¬
раньше за ужином.
В Максимире у озера нас уже ждал Херцигоня. Мы
сошли с дорожки и сели на траву под деревом. И я и
Лопандич молчали, ожидая, что скажет Херцигоня. Он
сидел перед нами с холодным и отчужденным лицом, и
я видел, что он делает усилие над собой, чтобы объя¬
вить нам о своем решении. Наконец Херцигоня загово¬
рил. Он сказал, что не возражает против покушения на
Драшковича, но тут же добавил — при одном непремен¬
ном условии: если мы не сумеем организовать бегство
покушавшемуся, то он должен после покушения покон¬
чить жизнь самоубийством. Нельзя допустить, объяснил
он, чтобы из-за одного министра пострадало несколько
наших товарищей.
Я возразил. Наша организация слишком сляба, что-
1 Максимир — парк в Загребе.
215

бы можно было гарантировать бегство террориста. Во¬
прос ведь не только в том, чтобы он убежал с места, где
будет совершено покушение, а в том, чтобы обеспечить
ему где-то поблизости укрытие, а потом переход через
границу. А для такого дела у нас нет ни людей, ни
средств. Неуместно ставить такое условие; ведь он сам
знает, что единственное, чем мы располагаем, — это ре¬
вольвер и наша твердая решимость. Что же касается
самоубийства, то я решительно протестую против этого
жеста отчаяния. Террорист — это борен-революнионер,
который выступает против насилия буржуазии, олиие-
творенного в «Обзнане», а не какой-нибудь фанатик, сна¬
чала стреляющий в министра, а затем в себя. Он должен
предстать перед судом и изложить причины, заставив¬
шие его прибегнуть к такому средству борьбы, исполь¬
зовать судебный процесс как трибуну для пропаганды
идей нашего манифеста, который в некотором роде
представляет собой политическую платформу террориз¬
ма. И хотя еще не решено, кто поедет в Делницы, но о
себе я заранее заявляю, что не соглашаюсь убить себя,
а тем более после покушения. А если уж я должен по¬
гибнуть, то пусть меня казнит буржуазия, ибо для дела
революции это будет иметь большее значение, чем мое
самоубийство.
Тут заговорил молчавший до сих пор Лопандич. Под¬
мигнув мне, он сказал, что предлагает Херцигоне само¬
му совершить покушение, а затем сделать то, что он ре¬
комендовал нам. Такой неожиданный переход от общих
рассуждений к конкретному предложению смутил Хер-
аигоню. Но после короткой паузы он овладел собой и
ответил, что сам он пока не может совершить покуше¬
ние, потому что идеи, за которые он борется, еще недо¬
статочно популярны. «Да ведь нет же лучшей возможно¬
сти их популяризировать, — возразил Лопандич, — как
делом, а уже после того — словом, выступлением на
судебном процессе». «Что же касается меня, — добавил
он, — то я бы никогда не убил себя и вместе с тем не
позволил бы себе предлагать своим товарищам сделать
то, чего не могу совершить сам».
Херцигоня молчал. И вдруг разразился потоком слов
в свое оправдание. Он снова принялся объяснять, почему
не может сейчас совершить покушение. Не помню уже,
что он говорил, но хорошо помню, какое впечатление
216

произвели на нас его объяснения. Перед нами был чело¬
век, не имевший смелости сделать то, к чему он призы¬
вал других, человек, неспособный принять на себя по¬
следствия таких действий.
И тогда снова заговорил наш молчаливый Лопаидич.
Он задал Херцигоне вопрос: от чьего имени тот гово¬
рит— от своего или от имени тех людей, с которыми
совещался в эти дни. Херцигоня раадраженно ответил,
что ©то не наше дело, но тут же, немного сбавив тон, до¬
бавил, что не имеет права нам об этом говорить, даже
если бы и хотел.
Мы никогда и не спрашивали об этом, ответил я,
да и сейчас не спрашиваем, но мы хотим знать одно:
исходят ли эти решения от пресловутооо исполнитель¬
ного комитета, созданного самим Херцигоней, или нас
обязывают подчиняться воле кого-то другого.
Херцигоня на это ответил, что он сказал нам все,
что хотел: он не возражает против покушения, если
террорист покончит с собой, в противном же случае —
он против. В интересах дальнейшей борьбы за свои
идеи он не может взять на себя ответственность за по¬
следствия покушения, и поэтому лишь в том случае,
если исполнитель покончит с собой, он лично и органи¬
зация будут гарантированы от провала.
Мы с Лопандичем не могли больше сохранять спо¬
койствие. Мы оба вскочили на ноги и смотрели на
Херцигоню, не веря своим ушам. Так вот в чем дело!
Ему нужна гарантия, что он сам не пострадает! Но если
так, то зачем же было создавать «Красную справедли¬
вость»? И как он может в таком случае требовать, что¬
бы товарищ, совершивший покушение, убил себя? Толь¬
ко готовность принять на себя ответственность давала бы
ему такое право. А он виляет и прячется от ответствен¬
ности, и это бессовестно! «До сих пор мы думали, чти
имеем дело с революционером, а ты оказался каким-то
комбинатором», — сказали мы ему.
Херцигоня побледнел, он явно был испуган. «Тише,
нас могут услышать»,— повторял он, озираясь по сто¬
ронам. Но мы были настолько возмущены, что уже не
думали об осторожности. «Мы будем действовать так,
как решим сами, — заявили мы, заканчивая этот тяже¬
лый разговор, — а твоими рецептами предоставляем
воcпoлъьoвaтьси тебе самому».
217

«В таком случае мы больше не знаем друг друга»,—
сказал Херцигоня, мрачно глядя на нас.
И мы ушли, не подав ему руки. Ннкго из нас и не
думал заставлять Херцигоню совершать покушение. Мы
считали, что он руководитель нашей организации, а по-
кушения осуществлять будем мы.
Возмущенные этим разговором, мы с Лопандичем
присели на скамыо в парке, чтобы немного успокоиться.
11 тут на дорожке, огибающей цветник, появилась высо¬
кая фигура Симо Милюша. Он шел, озираясь по сторо-
нам. словно искал кого-то. Скользнул взглядом по на¬
шей скамье и прошел к озеру. Было ясно, что он ищет
Херцигоню. И я подумал, как же наивен наш великий
конспиратор, назначающий в одном и том же месте
встречу и нам, и Милюшу, которого знает весь Загреб,
а следовательно, и мы.
Много лет спустя, когда я отбывал свой срок на ка¬
торге. Моша Иниде1, который был близок с Милюшем.
рассказал мне, что в те июльские дни 1921 года» руко¬
водство партии пыталось воспрепятствовать покушению
на Драшковича. По.мшо, как он говорил: некоторые това¬
рищи из руководства» КПЮ знали, чго Херцигоня «что-
то затевает» с группой молодых людей, сторонников ин¬
дивидуального террора. Сначала они считали, что это
минутный порыв в среде молодежи. Но после покушения
на регента Александра поняли, что дело обстоит серьез¬
нее, и решили принять меры против этих террористиче¬
ских тенденций. В Загреб направили Животу Милойко-
вича», чтобы он переговорил с людьми п предупредил их.
какие последствия для партии может иметь новое поку¬
шение. Милойкович. по словам Моши, имел разговор
с Милюшем и Херцигоней. причем последний ему ска¬
зал, что «его ребята» с ума посходили, отбились от рук.
не хотят ему подчиняться, но, судя по всему, ничего не
предпримут.
Все это подтвердило мою тогдашнюю догадку, что
Херцигоня встречался в те дни с Милой кони чем и Милю¬
шем, а также и то, чго Херцигоня не внял советам Ми-
лойковича. Он попросту скрыл oi нас все. о чем говорил
с Милойковичем и Милюшем, хотя у него было и время,
и возможность обо всем нас информировать. Не могу
1 Подробнее о М. Пияде см. на стр. 321 н сл.
218

угввеждать, что наше решение изменилось бы после
этого, по уверен, что, ознакомившись с иными доводами
против покушения, чем те, что выложил сам Херцигоня,
/у бы подошли к вопросу более трезво.
Когда мы немного успокоились и обрели способность
спокойно рассуждать, мы решили, не откладывая, рас¬
сказать обо всем Алиапичу.
Итак, «Красной справедливости» больше нет. Херци¬
гоня основал эту организацию, и он же сам, своими
действиями, разрушил те. И теперь нам троим надо
решить, будем ли мы продолжать борьбу или сложим
оружие.
Мы вернулись в город и нашли Алиагича r нашем
ресторане. Поужинав, мы вышли на улицу, так как в ре¬
сторане говорить было нельзя. Сели за столик перед
Т^т^ар^р^/^л^шым кафе и заказали по чашке кофе. Но за со¬
седним столом расположилась веселая компания моло¬
дежи, возвратившаяся с загородной прогулки. Тогда мы
вышли на площадь перед театром, сели на укромную
скамью и рассказали Алии о наших последних трех встре¬
чах с Хтрцип^)нтй. Алия слушал очень внимательно, не
пергТбгвая нас, и только когда я сообщил, какие Херци¬
гоня поставил нам условия, он взволнованно восклик¬
нул: «Не может быть!» ■ «Да,— подтвердили мы,—
именно таковы его условия, но мы ответили ему надле¬
жащим образом». И я пересказал Алии все, что мы вы¬
сказали Херцигоне на прощанье.
И в заключение я сказал: «Красная справедливость»
как организация больше не существует — загребская
группа в тюрьме, Петровича и Ивановича мы сами от¬
странили, Херцигоня ушел от нас. Остались трое — и это
мы. Теперь необходимо решить, что мы будем делать, но
Уже нт как члены «Красной справедливости» и нт на
основе обязательств к этой организации, которая пере¬
стала существовать, а просто как три революционера»
Алия прервал меня. «Существует или не существует
«Красная справедливость», — для меня это дела не ме¬
няет,—сказал он, — ничто не помешает мне ехать в
Дслницы и убить Драшковича». И, помолчав немного,
°н добавил, что поедет именно юн и никто другой, пото¬
му что Справедливость требует, чтобы именно рукой
«Фолегария был приведен -в исполнение приговор над
Арашковичем за все его преступления против рабочего
219

класса. Он сказал это спокойно, как если бы сообщало
решении, которое уже давно у него созрело.
В свою очередь Лопандич сказал, что нам стыдно
было бы отступать только из-за того, что от нас ушел
Херцигоня: ведь все, что обусловило избранный нами
образ действий, остается в силе, и сейчас нам представ¬
ляется реальная возможность покончить с самым закля¬
тым врагом революционного движения.	СВ
Хотя «Красной справедливости» больше не сущест¬
вует, сказал я, и хотя у нас теперь нет обязательств к
этой организации, но мы не откажемся от прогрмммы,
которую приняли, когда вступали в организацию и ве¬
рили, что- она распространится по всей стране и будет
дойсквевать, пока не отменят «Обэнану^». Да, нас оста¬
лось только трое, но мы будем действовать. Уверен, что
наш пример воодушевит и других. Точно так же я убеж¬
ден, что не мы одни готовы принять на себя все послед¬
ствия такого рода борьбы. И именно сейчас, когда поли¬
ция после покушения Стеича со всей жесттооотыю
обрушилась на революционное движение, когда она аре-
сктвы•вает и истязает югославских революционеров, ста¬
раясь запугать и деморализовать их, мы должны пока¬
зать буржуазии, что нас ничем нельзя запугать.
Высказавшись таким тбразто, мы встали и молча
зашагали через площадь. Меня взволновали и тронули
мужество и воритокь моих товарищей. Это не фразеры,
не комбинаторы, а настоящие борцы, думал я, глядя на
их открытые и серьезные лица.
Молчание прервал Лопандич. Обратившись к Алии,
он спросил, чувствует ли тот себя дтотатт^чит уверниным.
чтобы без колебаний привести в исполнение приговор.
Мы остановились, и Алия, глядя нам прямо в глаза,
коротко ответил: «Вы только доверьте мне это дело и не
беспокойтесь ни о чем». — «Хорошо, — сказали мы —
тогда иди ты. Но стреляй только тогда, когда будешь
уверен, что не промахнешься». — «Будьте уверены,—
ответил Алия, — то, что было в Белграде, не повто¬
рится».
Мы снова сели на скамейку и стали рззрабтгываи
план действий. Я предложил Алии не выходить из поезда
в Делницах и не останавливаться там, потому что пред¬
полагал, что ввиду приезда Драшковича полиция прове¬
ряет всех сходящих на этой станции пассажиров. ЬМ
220

если при проверке документов Алию обыщут и найдут
у него револьвер, тогда все пропало. -Поэтому пусть
лучше он остановится в Локвах, селе близ Делниц.
Здесь летом много отдыхающих, и поэтому его прибытие
никому не бросится л глаза. Отсюда он сможет совер¬
шать прогулки л Делницы и выждать благоприятную
вoтмуткнocть. Такое поведение не вызовет подозрений,
пхккльку такие же прогулки совершают и другие при¬
езжие. Затем я сказал, чтобы после покушения Алия не
убегал, а когда его арестуют, заявил, что покушение
noдсгдгд.^eид нами троими. Таким образом все мы трое
будем нести ответственность. В полиции и на суде мы
заявим, что это был наш ответ на «Обзнану», поскольку
мы считали, что только путем таких действий можно за¬
ставить правительство отменить ее. В полиции и на суде
мы не должны упоминать ни «Красной справедливости»,
ни имен людей, известных нам по предыдущей работе.
Лопандич согласился со мно^й, но Алиагич возразил.
Он считал, что незачем нам всем троим отвечать перед
судом. Он и один сумеет защитить наше дело как сле¬
дует. Однако, когда я ему сказал, что после покушения
клубок начнет разматываться, что нас двоих могут вы¬
дать другие, он согласился с моим предложением.
От театра мы направились на Зриневац, л студенче¬
ское общежитие, где теперь поселился Лопандич, чтобы
взять револьвер, полученный им вчера от Херцигони.
Оттуда мы пошли по Трагинскому шоссе к моему дому.
Я вынес Алии деньги на дорогу. Возле самого дома, на
лугу, мы испробовали револьвер ——• он действовал безу¬
пречно. Прошлись по Трагиискоуу шоссе, еще раз обсу¬
дили план поездки и договорились, как будем себя ве¬
сти после покушения. Была уже глубокая ночь, теплая,
июньская, звездная. Усталые до предела, мы останови¬
лись у моей калитки. Мне хотелось на прощанье еще
что-то сказать товарищу и другу, а он стоял передо мной
торжественно серьезный и смотрел на меня слоим пре¬
красным, открытым взглядом. Я ничего не сказал ему,
только крепко обнял и сжал ему руку. И он ушел л го¬
род вместе с Лопандичем, который на другой день дол¬
жен был проводить его на утренний поезд. Это было
ночью 17 июля 1921 года.

с у д
Lja следующий день после того, как я расстался с Али-
■■ей, ко мне около полудня пришел Лопандич. Он
был рассеян и немного встревожен.
В понедельник утром 18 июля Алия уехал в Лок-
вы, — сказал он.	АЩ
Некоторое время мы молчали, занятые своими мыс¬
лями. ГЦ -
— Боюсь я за Алию, — сказал он.	И
— Не оеегюкойся, он выполнит то, о чем мы догово¬
рились.
В этом я не сомневаюсь, - ответил Лопандич —
Я за него боюсь, полюбил я его очень.
— Ты думаешь, я его не люблю? Мне дороги и он,
и ты. Вы самые близкие мои товарищи и друзья. Но
надо взять себя в руки и выдержать все.
Мы снова замолчали.	j
— Ты не рассердишься, если я съезжу домой? Хочу
повидаться с матерью,— оказал Лопандич, и голос его
дрогнул. .
За что же сердиться, — ответил я, тронутый его
чувствами.	j3JI
Я знал, как он любит свою мать, добрую, простую
семберийскую крестьянку.
222

Поезжай, побудь с ней денька дал. Думаю, эго
тебс удастся. II миг хотелось бы повидать, гы таешь
кого, но она за .границей, далеко, недосягаема, как зве-
‘ 1Л
В ил же лень вечером Лопандич уехал, я я оегяле я
н Загребе ждать развязки. II ждать пришлось недолго
На четвертый день поело отъезда Алии, в четверг
21 Iю ж, я сплел в свой комнате и читал. Бросив случай
но взгляд в открытое окно, я обратил внимание на двух
мужчин, которые пристально оглядывали наш дом, слов-
н некали кого-то. «Это за> мной», -подумал я. Перной
мыслью было бежать через черный ход в сад. Я выско¬
чил было в коридор, но тут же взял себя в руки, вернул¬
ся в комнату и сел за стол. Эти двое прошли мимо, но
вскоре вернулись. Вошли во двор, что-то спросили у ле¬
чи хозяйки и направились в дом. Без стука открыли
дверь в мою комнату.
Чолакович?— спросил один из них. высокий по-
жилой человек.
— Да. Что вам угодно?
— Мы из полиции. Приказано доставить вас туда.
— Почему?
— Не знаем, собирайтесь.
Я готов, — спокойно ответил я.
В комнату вошла моя хозяйка, госпожа Шкриняр, и,
узнав, в чем дело, запричитала:
За что вы его забираете, он такой смирный моло-
: й человек, целыми днями сидит дома и читает.
— Не волнуйтесь. — сказал я, — это какое-то нею-
р азумение.
Я ожидал обыска», но. к моему удивлению, они не
ла.ти обыскивать ни меня, ни квартиру. И только когда
мы выходили, пожилой агент, заметив, что я сунул руку
в карман пиджака, спросил, что у меня там, и небрежно
г’шупал мою одежду. Госпожа Шкриняр, сокрушенно
охая, шла за нами. А у калитки сунула мне в карман
сверточек с хлебом и сыром. Агенты не связали меня.
Я шел между ними, и, глядя на нас со стороны, никто
не подумал бы, что ведут арестованного. На Савском
цюссе мы сели в трамвай. Па площади Елачича мы выш¬
ли и выправились через Зриненац к Истринской улице.
Вдруг в витрине я увидел экстренный выпуск какой-то
загребской газеты. Крупными буквами было написано:
223

Сегодня в Делницах убит Милюрад Драшковин. Терро¬
рист Алия Алиагич арестован. До этого момента я те¬
рялся в догадках... Теперь стало все ясно... «Красная
справедливость» перестала существовать, но она все же
осуществилась...
Агенты ввели меня в управление полиции, мрачное
здание на Петринской улице, и только здесь, в так на¬
зываемой комнате для агентов, меня тщательно обыска¬
ли н отобрали все мои личные вещи. Тот же самый
пожилой агент отвел меня на второй этаж и здесь при¬
казал ждать, а сам скрылся за массивными обитыми
дверями. Вскоре он вышел и дал знак рукой, чтобы я
входил. В кабинете сидел высокий, крепкий человек —
шеф загребской полиции Иосип Шабаш. Несколько
минут он пристально разглядывал меня, а затем спро¬
сил:	J
— Вы знаете, за что арестованы?
— Нет, не знаю..
— Ах, вы не знаете?! Ну так я вам скажу.
И он начал, отчеканивая каждое слово, словно де¬
кламируя:
— Сегодня Алия Алиагич убил в Делницах министра
в отставке Милорада Драшковича. На допросе Алиагич
показал, что это вы склонили его к этому и вы же дали
ему денег на дорогу и револьвер. Ну, а теперь что вы
скажете?
— Это неправда, — ответил я, глядя Шабану прямо
в глаза.
— Запирательство не поможет вам, а только ухуд¬
шит ваше и без того незавидное положение.
— Мне нечего больше вам сказать.
— Хорошо. Уведите его. Но мы еще поговорим с
вами.
В полутемном коридоре арестантской на меня пах¬
нуло таким смрадом, что я остановился.
— Ну, ты, пошел! — крикнул рослый полицей¬
ский, державший в руке связку ключей. Перед одной из
камер он остановился, отпер дверь и скомандовал:
«Входи».
Я вошел и остановился у двери в состоянии полной
прострации...
К реальности меня вернул чей-то голос:
— За что арестован?
224
к

— Не знаю, — ответил я. Только теперь я заметил
человека», сидевшего на бетонном полу камеры.
— Ну конечно, фрайер не знает, за что аресто¬
ван, — сказал он с издевкой.
Впервые я оказался в тюрьме. Невыносимо тяжелы
были эти первые часы в тюремной клетке. Пустой пря¬
моугольник, нет даже скамейки, только параша в углу.
Высоко под потолком напротив двери — окошко с решет¬
кой и деревянными ставнями. Свет в камеру проникает
только в щель ставен снизу и сверху. Поэтому и днем
в камере горит свет — слабая, тусклая лампочка, при¬
крепленная к высокому потолку. Я смотрел на грязные
стены, на решетку, на запертую’ дверь и вдруг начал ме¬
таться из угла в угол, пока усталость буквально не сва¬
лила меня с ног. Я упал на бетон, опустил голову на ко¬
лени и забылся. Поднял меня полицейский, чтобы отве¬
сти в фотолабораторию. Там меня сфотографировали и
взяли отпечатки пальцев.
Только вечером меня вызвали на допрос к самому
Шабану. Я продолжал все отрицать. Сказал только, что
по убеждениям я коммунист, но членом партии не явля¬
юсь. Меня не били, мне не угрожали. Шабан был даже
подчеркнуто вежлив, говорил мне «вы» и лишь отпускал
язвительные замечания, явно не веря ни одному моему
слову.
— Завтра сюда доставят Алиагича из Делниц. Вот
тогда и установим, кто говорит правду, — сказал Шабан,
закончив этот первый допрос.
Всю ночь я не сомкнул глаз. И не потому, что не мог
заснуть на холодном бетонном полу. Не давали спать
мысли: что говорить в следующий раз на допросе? Хотя
мы заранее условились, в чем признаемся и о чем умол¬
чим, когда нас арестуют, тем не менее надо было все
хорошо продумать и говорить так, чтобы уже из первых
сообщений о мотивах покушения, если они, конечно,
попадут в печать, было видно, что только исключитель¬
ные меры, предпринятые нежимом против рабочего дви¬
жения, и прежде всего «Обзнана», вынудили нас взять¬
ся за оружие.
Только перед рассветом я немного успокоился и ре¬
шил лечь. Одеяла не было, и я снял пиджак, чтобы
укрыться им, однако сквозь тонкую летнюю рубашку я
ощутил такой холод от бетона, что вынужден был снова
8 Р, Чолакомч	225

одеться. Свернувшись в комок в углу камеры, где, как
мне казалось, было теплее, я пытался уснуть. Только я
немного задремал, как был поднят «необычной побудкой
этого необычного дома: звоном ключей, хлопаньем две¬
рей, криками и глухими звуками ударов. Мой сосед по
камере, видимо частый гость в этом доме, крепко спал
у противоположной стены.
Около полудня меня снова вызвали на допрос.
— Знакомы вы с Херцигоней? — с места в карьер
спросил меня Шабан.
Изумленный этим неожиданным вопросом, я ответил,
что познакомился с ним в Брестоваце, когда навещал
свою невесту, и несколько раз встречал его в Загребе.
— Он ночевал у вас?	1
— Да, ночевал, кажется, как-то раз, точно не помню.
«Откуда Шабану известно об этом? —-думал я.—
От моей квартирной хозяйки или же за Херцигоней, как
за известным коммунистом, была установлена слежка?»
— О чем вы говорили с Херцигоней?
— Преимущественно о политике,— ответил я.
Насмешливо посмотрев на меня, Шабан сказал:
— Знакомство с Херцигоней вы изображаете как
нечто случайное и совсем невинное, между тем некото¬
рые факты свидетельствуют совсем о другом, например
исчезновение Херщигони из Брестоваца. Вот уже несколь¬
ко дней, как он скрылся. Мы сейчас не знаем, где он. Но
мы его разыщем, и он наверняка расскажет нам поболь¬
ше об этих ваших* политических беседам.
1В камере, шагая от двери к оконной решетке и от
решетки к двери, я стал обдумывать версию, в которой
убедительно и правдоподобно говорилось бы о нашей
террористической деятельности и в то же время не упо¬
миналась бы организация «Красная справедливость».
Тогда я еще не знал, как должен держаться коммунист
перед лицом классового врага, но здравый смысл под¬
сказывал: не говорить ничего, что может нанести ущерб
нашему делу, ради которого мы совершили покушение.
Лопандич, Алиагич и я условились признать делницкое
покушение нашим общим делом, однако, чтобы сказать
об этом на допросе, мне пришлось побороть в себе ка¬
кое-то внутреннее сопротивление. То был не страх перед
наказанием, а скорее чувство презрения к следователям,
этим слугам режима насильников.
226

В тот жт вечтр я показал на допросе, что к мысли
об индивидуальном ттррорт как средстве борьбы я при¬
шел только после «Обзнаны» и под влиянием Херцигони.
В начале этого года, изыскивая любую возможность
борьбы против режима репрессий и насилия в отноше¬
нии рабочего класса, мы часто говорили с ним об этом.
В наши замыслы я посвятил Лопандича и Алиагича, ко¬
торые также поддержали идею террора. Однако все
ограничивалось одними разговорами до тех пор, пока
мы нт прочитали в газетах, что Драшкович в Дтлницах.
Я и Лопандич предложили Херни-гонт совершить поку¬
шение на главного виновника принятия «Обзнаны».
Когда жт он отказался, мы втроем решили действовать
самостоятельно. При этом нашей целью было выразить
свой протест против «Обзнаны».
На следующий день мне устроили очную ставку с
Алией. Я сидел в углу комнаты, когда ввели Алию, блед¬
ного, с измученным лицом, но спокойного и собранного.
Голова его была забинтована. Я вскочил и бросился к
нему, но агент оттолкнул меня.
Алия повторил то, что сказал сразу жт после ареста.
Мы подписали протокол. Я подошел к нему, обнял и
спросил, почему у него забинтована голова. «Агент ра¬
нил во время покушения». Говорить нам нт дали, раз¬
вели в стороны и препроводили в камеры.
Чтртз два дня из Биелины доставили Лопандича. Его
арестовали в родном селе Двсрови близ Биелины.
На допросе он сказал только то, что уже было заяв¬
лено мною и Алией. На этом дознание в полиции
закончилось, однако в суд наше дело еще нт переда¬
вали.
Июль. Днем в камере духота невыносимая. Ужасная
вонь от уборной, человеческого пота и грязи. Кормили
нас раз в день жидкой кукурузной поклебкой, пахнув¬
шей помоями. Поэтому я обрадовался, когда мне сооб¬
щили, что нас переводят в следственную тюрьму.
♦ ф *
На второй день пребывания в следственной тюрьме
после полудня кто-то тихо подошел к моей камере и, нт
говоря ни слова, сунул мне под дверь письмо. Оно было
от Алии.
8*
227

Алия писал, что уехал из Загреба в понедельник
18 июля утром и прибыл в Локвы в тот же день после
полудня. Поселился в гостинице «Америка», сказав хо¬
зяину, что болен и приехал в Горски Котар лечиться. На
следующий день, во вторник утром, отправился в Делни-
цы разузнать, где остановился Драшкович и куда ходит
на прогулку... Узнать в тот день ничего не удалось, а
расспрашивать он не решился, чтобы не вызвать подо¬
зрений. Во второй половине дня возвратился в Локвы,
погулял, посидел в ресторане, то есть провел время как
и все отдыхающие.
В среду 20 июля утром опять пошел *в Д^^л^^иц^ы. Сел
за столик у ресторана и завел разговор с кельнершей.
Расхваливал здешний чудесный воздух и красоту этого
края. Она ему пожаловалась, что очень загружена ра¬
ботой— нет совсем времени прогуляться, подышать воз¬
духом. Затем сказала, что в Делницы приехал министр
из Белграда, что «за него все боятся и, куда бы он ни
пошел, всюду его сопровождают агенты и жандармы.
Алия посидел еще немного и отправился искать Драшко-
вича. Нашел он его в парке. Алия узнал Драlнктвичб по
описанию и по фотографии, которую мы достали еще
весной. Он сидел на скамейке с детьми, рядо.м стояла
женщина, вероятно, его жена. Алия мог стрелять, но,
щадя жену и детей его, не стал этого делать, хотя, как
он писал, "Драшкович не жалел детей шахтеров из Кре¬
ки, когда приказывал выбрасывать их из казенных до¬
мов на снег во время забастовки прошлой зимой.
Алия вернулся в Локвы, переночевал здесь, а утром,
в четверг 21 июля, снова пошел в Делницы. Немного по¬
сидел у ресторана- и отправился в парк. Не найдя
Драшковича, сел на скамейку и развернул газету. Подо¬
ждав немного, поднялся и направился к ресторану, но
при выходе из парка встретил Драшковича. За ним шли
телохранитель и жандарм. Было около 10 часов. Алия
птолодтвал за ними. И когда Дра^шк^о^вич уселся на ска¬
мейку в глубине парка, Алия решил доИоквтвaкь немед¬
ля. Отошел в лесок, примыкающий к парку, переложил
револьвер из заднего кармана брюк в правый карман и
направился к скамейке, на кокортй сидел Драшкович и
читал газету. Тот, услышав шаги, поднял на мгновение
голову, птооткрол в его сторону и опять углубился в
чтение. Подойдя к Драшковичу шагов на пять, Алия
228

выхватил револьвер с заранее взведенным курком и вы¬
стрелил ему в грудь — один раз, второй, третий, но на
этот раз осечка - патрон заклинило в стволе. После пер¬
вого выстрела Драшкович вскочил - пуля лишь задела
левую руку выше локгя, но вторая попала в цель, он
покачнулся, сделал еще несколько шагов и замертво
упал. Алия повернулся н неторопливо зашагал к лесу.
II вдруг сильный удар в голову и крик: «Стой!» Стрелял
в него полицейский агент Тимотневич. Он легко ранил
его в голову. Алия остановился и бросил револьвер в
сторону агента, который подбежал и схватил его за
грудь. Отдыхающие в парке, которые, окаменев, смотре¬
ли, как Алия после покушения проходит мимо них, теперь
набросились на пего, безоружного, и начали бить тро¬
стями, зонтиками, кулаками и чем попало. Агент и жан¬
дарм. с трудом отбив Алию у толпы, отвели его в жан¬
дармское отделение, куда тотчас же примчался началь¬
ник уездной полиции. «Как ты пробрался сюда? Кто ты,
мать твою!» — завопил он диким голосом, обрушив град
пощечин и ударов кулаком по голове. Алиагич был весь
в крови. Только полчаса спустя кто-то догадался, что
так и убить можно, не узнав ничего. Алию втащили в
какую-то каморку, обмыли лицо и перевязали рану.
Рана не опасна, сказал врач, но если будете бить, он
может умереть. Алию отвели в помещение уездной по¬
лиции, куда в тот же день прибыл министр внутренних
дел Светоза'р Прибичевич. Он бросился на Алию с кула¬
ками и с пеной на губах прорычал: «Знай, тебя ждет
виселица». — «Я сделал свое дело, а вы делайте ваше.
Моя совесть чиста».— ответил ему Алия.
Письмо Алии потрясло меня. Я несколько раз пере¬
читал его, прежде чем разорвал. Потом, смочив его и
скатав в шарик, выбросил в окно.
♦ • »
Наступили тяжелые для нашего движения дни. По¬
кушение на Драшковича подняло невиданную до сих
пор антикоммунистическую .волну репрессий, точнее: оно
подлило масла в огонь, разгоревшийся после покушения
Стеича на регента Александра. Все реакционные силы
нашего общества двинулись в настоящий крестовый по¬
ход против «коммунистической опасности». По всей
229

стране шли аресты партийных и профсоюзных активи¬
стов, число арестованных достигало нескольких десят¬
ков тысяч человек. Но самый тяжелый удар револю¬
ционному движению был нанесен в результате приня¬
тия «Закона о защите общественной безопасности и
порядка в государстве», или сокращенно «Закона о зав¬
идите государства», который в экстренном порядке
был утвержден скупщиной в последние дни июля
1921 года. Еще в 1920 году «радикально-демократическое»
правительство подготавливало закон, а затем постанов¬
ление «об охране труда и порядка», которыми намерева¬
лось запретить деятельность классовых организаций
пролетариата. В результате сопротивления рабочего
движения и других демократических сил оно вынуждено
было отказаться от этого закона и осуществить свою
цель с помощью «Обзнаны», антиконституционного ак¬
та, грубо попиравшего основные гражданские права.
Воспользовавшись покушением на регента и Драшкови¬
ча, правительство заменило полицейское постановление
законом, острие которого было направлено против рево¬
люционного рабочего движения. За любую коммунисти¬
ческую деятельность наказания были непомерно увели¬
чены, была предусмотрена даже смертная казнь.
На основании этого закона буржуазное большинство в
скупщине аннулировало мандаты депутатов-комму¬
нистов, изгнало их из парламента и, сфабриковав лож¬
ное обвинение, в котором клуб депутатов-коммунистов
объявлялся инициатором покушения Стейна и
Ллиагича, начало против депутатов-коммунистов судеб¬
ный процесс. На скамье подсудимых оказались почти
все члены Исполнительного комитета Центрального
партийного совета Коммунистической партии Юго¬
славии.
Заставили замолчать и тех буржуазных демократов,
которые в печати и в парламенте выражали протест
против реакционной политики буржуазии, против «Об-
знаны». В атмосфере погромов и антикоммунистической
истерии они, опасаясь навлечь на себя подозрение «в по¬
собничестве коммунистам, террористам, анархистам»,
уже не решались выступать открыто. Буржуазные жур¬
налисты буквально соревновались в стремлении как
можно больше очернить участников покушений в глазах
общественности. Драшкивича же превозносили до небес
230

как национального героя, как неустрашимого защитника
государства, порядка, «национальных святынь».
Я тяжело переживал эти преследования, но мне да¬
же в голову не приходило, что мы, террористы, в сущно¬
сти своими действиями мешали борьбе тех, которые в
тяжелых условиях нелегальной работы пытались спло¬
тить нашу разбитую армию для новых битв. Напротив,
я .надеялся и ждал, что молодые, по-боевому настроен¬
ные люди в условиях этой антикоммунистической исте¬
рии продолжат наше дело.
Сразу же после делницкого покушения полиция аре¬
стовала в Биелине всех известных ей членов Коммуни¬
стической партии, а также всех, кто так или иначе был
связан или знаком с участниками покушения; арестова¬
ла даже наших земляков, случайно встречавшихся с
нами в Загребе в те июльские дни. Особенно усердство¬
вал начальник биелинской уездной полиции Чурулович.
Он собственноручно избивал арестованных бычьими
жилами, чтобы вырвать у них признание по меньшей
мере в том, что все они знали о готовящемся покушении
в Делницак. На основе полученного таким же путем в
Сремской Митровице признания от Стевы Ивановича
был арестован Никола Петрович и доставлен в биелин-
скую тюрьму. Петрович подтвердил показания Иванови¬
ча; в результате в Белграде был арестован Небойша
Маринкович и доставлен в Загребский судебный стол ’.
В Белграде были арестованы также братья Милошеви¬
чи— Мирко и Ристо — родом из Биелины, которые встре¬
чались с Петровичем и другими товарищами в Белграде
и дали им немного денег, не имея ни малейшего пред¬
ставления, с какой целью прибыли они в столицу. Итак,
в начале августа в Загребском судебном столе, кроме
Алиагича, Лопандича и меня, оказалось еще пятна¬
дцать человек, заподозренных в причастии к делницкому
покушению. Большинство из них в течение августа было
выпущено на свободу. Осталось лишь шестеро: Алия
Алиагич, Димитрие Лопандич, Никола Петрович, Стево
Иванович, Небойша Маринкович и я. Надо отдать долж-
1 Судебный стол — краевой суд и следственная тюрьма.
231

ное прокурору Керблеру— он сделал правильный отбор.
В самом деле, остальные не имели никакой связи с тер¬
рористической организацией, даже не знали о ее сущест¬
вовании.
★ ♦ ♦
Во время следствия Алиагич, Лопандич и я старались
взять на себя ответственность за террористический акт,
чтобы остальные могли если не избежать суда, то по
крайней мере отделаться легким наказанием.
Петрович и Иванович вначале подтвердили свои по¬
казания, данные в полиции, а затем по моему совету от¬
казались от них. Иванович оставался последовательным
и упорно отрицал всякую связь с покушением. Петрович,
однако, снова повторил свое прежнее признание. Когда
же я его спросил, зачем он так поступил, он ответил:
«Просто мне стало противно юлить перед следователем,
и я ему все выложил». Я попросил передать ему, что
таким поведением он ухудшает не только свое положе¬
ние, но также положение Маринковича- и мое. Это по¬
действовало на него, и он стал отрицать, что встречался
со мной в Шиде, и утверждал, что на явке в Белграде
был не Небойша Маринкович, а его брат Младен,заме¬
шанный в дело о покушении на регента Александра, но
сумевший бежать за границу.
Следствие начал вести Эммануель Перчич, но вско¬
ре его сменил Душан Джерманович. Джермановича,
члена Демократической 'партии, власти, видимо, сочли
более подходящей фигурой для столь деликатной рабо¬
ты, как подготовка процесса, на котором правительство
и министр внутренних дел Светозар Прибиченич хотели
заработать политический капитал. Ограниченный, исте¬
ричный Джерманович неумело, с трудом маскировал
свою политическую ненависть к нам.
Никогда не забуду, как он измывался надо мной,
пытаясь заставить меня подтвердить показания Петро¬
вича и Ивановича и признаться, что я создал биелинскую
террористическую группу и руководил всеми ее действия¬
ми. Он по ночам вызывал меня на допросы, завязывал
бесконечные «академические дискуссии», чтобы в ходе
их неожиданно задать мне такой, например, вопрос:
точно ли, что в Новом Селе я пригрозил смертью каждо-
232

му, КТО не выполнит распоряжения организации? Так
продолжалось несколько дней.
Такую же борьбу со следователем вел и Небойша
Марннкович. Еще в белградской полиции, сразу же по¬
сле ареста, Марннкович заявил, что он коммунист, но не
согласен с индивидуальным террором и что никогда не
видел Петровича. На» протяжении всего следствия Не¬
бойша держался спокойно, с достоинством.
Делницкая полиция, так же как и биелинскэя, пы¬
талась взвалить вину за покушение на делиицких ком¬
мунистов — Драгутина Шкорича и Ивана Майнарича.
В Делийцах до <Обз»наны> существовала крупная пар¬
тийная организация и влияние партии было очень силь¬
ным. Так, в 1920 году на муниципальных выборах ком¬
мунисты одержали победу.
Спустя полмесяца после покушения полиция аресто¬
вала Шкорича и Майнарича». Основанием для их ареста
послужили показания извозчика, служившего у хозяина
гостиницы, где жил Алиагич, и официантки тон же го¬
стиницы, которые якобы видели, как они встречались в
Локвах с Алиагичем. Однако доказать причастие дел-
ннцких коммунистов к покушению не удалось и проку¬
рор вынужден был освободить из-под стражи Шкорича
и Майнарича.
Правительство торопилось закончить следствие и
как можно скорее передать дело в суд, намереваясь,
очевидно, драконовскими приговорами запугать всех
тех. кто еще. быть может, намеревался продолжать тер¬
рористические акты. Поэтому прокурор прекратил рас¬
следование наших связей и поиски новых возможных
соучастников, хотя поначалу на этом настаивал. На
основе материалов следствия суд уже мог облечь в соот¬
ветствующие параграфы классовую месть буржуазии и
придать ей вид отправления правосудия. Итак, в авгу¬
сте следствие было закончено, и в начале сентября
1921 года мы получили обвинительное заключение.
Государственный обвинитель Славиша Керблер об¬
винял: «Родолюба Чолаковича, Димитрие Лопандича.
Алию Алиагича, Николу Петровича». Сгено Ивановича.
Небойшу Марииковича в том, что начиная с 1921 года
они, как сторонники коммунистических идей или как
члены Коммунистической партии, создали совместно со
скрывающимся Рудольфом Херцигоней террористиче-
233

скую организацию и были ет членами в Белграде, в За¬
гребе, в Битлштт, имея целью совершить покушение на
Его Высочество наследника престола Александра, на
госуударственных руководителей и других видных поли¬
тических деятелей... преследуя при этом цель, с одной
стороны, заставить правительство отменить «Обзнану»,
а с другой — свергнуть существующий режим и путем
революции, путем насилия и кровопролития заменить
власть буржуазии властью рабочего класса и устано¬
вить режим по русскому примеру, то есть ввести советы
рабочих и крестьян; следовательно, вст вышеупомяну¬
тые обвиняются в государственной измене, в попытке на¬
сильственным путем отменить конституцию Королевства
сербов, хорватов и словенцев и лишить монарха возмож¬
ности осуществления конституционных прав».
Вину за покушения вообще, и в частности за дел-
ницкое, государственный обвинитель возлагал на Ком¬
мунистическую партию. Обоснование обвинения он на¬
чал с оправдания «Обзнаны» и пользовался притом теми
жт аргументами, что и те авторы. Однако он сделал при
этом неожиданный поворот — он пытался убедить обще¬
ственность в том, что Коммунистическая партия и после
принятия «Обз^на^тыт» имела-де возможность легальной
деятельности, но она якобы пошла по другому, неле¬
гальному пути. К числу этих нелегальных средств борь¬
бы он причислял издание газет, распространение листо¬
вок, организацию покушений.
В обвинительном заключении говорилось: «Члены
Коммунистической партии и сторонники коммунистиче¬
ских идей сочли, что «Обзнана» направлена против них.
Коммунистическая партия, несмотря! на наличие в учре¬
дительной скупщине свыше пятидесяти своих предста¬
вителей, что давало тй возможность летальной парла¬
ментской борьбы, не пожелала идти по этому пути. Ее
руководители избрали нелегальные формы борьбы, стре¬
мясь всеми средствами обойти «Обзнану». С этой целью
они стали с начала текущего года созывать тайные со¬
вещания, создавать так называемую тайную печать,
подпольно издавать равные газеты — «Комуниста»
1 «Комуниста» — нелегальная газета, издававшаяся загреб¬
ской организацией КПЮ с марта по июнь 1921 года. Редактором
газеты был Август Цесарец.
234

«Млада Гарда» 1 и т. п., распространять различные ли*
стовки антигосударственного и подрывного содержания»
Эти руководители, говорилось в обвинительном за¬
ключении, вошли в контакт с учащимися высших и сред¬
них школ, с рабочей молодежью, организовали для них
Коммунистическую школу, куда «приходили руководите¬
ли Коммунистической партии Симо Милкин, Камило
Хорватии и другие, распространяли коммунистические
идеи, пропагандировали их». Далее говорилось, что Ми¬
шин и Шнайдер, воспринявшие коммунистические идеи,
готовили покушение на Милорада Драшковича, но блаи
годаря случайности были арестованы и их планы сорва¬
ны. После этого коммунист Никола Петрович в начале,
мая пытался убить Драшковича, а коммунист Спасое
Стеич 28 июня бросил бомбу в регента Александра, и,
наконец, коммунисты Алия Алиагич, Димитрие Лопан¬
дич и Родолюб Чолакович совершили покушение в Дел-
ницах.
На основании вышеизложенного государственный об¬
винитель сделал вывод о том, что Коммунистическая
партия пошла по пути индивидуального террора, стре¬
мясь таким образом ликвидировать существующий по¬
рядок и установить диктатуру пролетариата, то есть
осуществить цель, записанную в ее программе.
Обвиняя нас -в создании террористической организа¬
ции, прокурор хотел представить ее как партийную ор¬
ганизацию, приравнивая ее к тем нелегальным органи¬
зациям, которые партия начала создавать после «Обзна-
ны» и которые развернули известную, главным образом
пропагандистскую, деятельность. А ведь именно в этих
организациях партия вела борьбу против террористиче¬
ских настроений среди своих молодых членов. Помню,
как молодой Штефек Цвиич в Загребском следствен¬
ном столе (куда он попал за издание нелегальной мо¬
лодежной газеты) завязывал шумные дискуссии с Ми-
шичем и Шнайдером, членами «Красной справедли¬
вости». Но, разумеется, государственного обвинителя
факты не интересовали, законом для него была инст¬
рукция правительства, а она гласила: Коммунистиче¬
ская партия — террористическая организация; нрння-
1 «Млада Гарда» — нелегальная газета. издававшаяся в 192! го¬
ду загребской организацией СКМЮ.
235

тие «Обзнаны» и закона о защите государства — это не
анкидемокракnчоокnе меры, а оправданное средство за¬
щиты от анархических, террористических и других под¬
рывных элементов, которые хотят разрушить государ¬
ство и ввергнуть стражу в хаос и анархию.
Таков был главный политический тезис, выдвинутый
государственным обвинителем!. Целью его второго те¬
зиса было nредскавnкы делницкое покушение как тбйнто
злтдейокте убийство, осуществленное по указке, и в
этом! свете изобразить Алиагича как слопоо орудие,
как человека, совершившего преступление, руководст¬
вуясь как^ш-то низменными побуждениями. Убрать та¬
кую фигуру было зиачпкольие легче, нежели осудить
на смерть сознательного и гордого атрuа, знающего,
ради чего он взял в руки оружие.
После вручения обвинительного заключения мы мог¬
ли встречаться и советоваться со своими защитниками —
известными загребскими адвокатами. Алиагича и Ма-
ринковича защищал Иво Политео, Лопандича, Петрови¬
ча и меня — Радивой Вальтер, Ивановича — Владимир
Видман. Наиболее видной фигурой среди них был Поли-
тео — автор юридических работ и тащескве?нкыИ
деятель. Одно время Птликео был депутатом загреб¬
ского оупиципалитека, но не принадлежал ни к одной
политической партии. По убеждениям! он был респуб¬
ликанцем, выступал за реформы буржуазного общест¬
ва. Полнтео был решительным противником реакцион¬
ного режима, полицейского самоуправства, корруп¬
ции— всего, что тогда гтоподствтвaлт в Югославии.
Хорошо помню первую встречу с ним. Желая уока-
новить единую линию защиты, он выразил желание по
беседовать сю мной, хотя и не был моим защитником.
К мю-менту моей 'встречи с ним он уже несколько раз
беседовал с Алиагичем, в кактй-кт море уже узнал его
и был восхищен душевной красотой этого пролетария,
чистотой его побуждений, силой его воли, удивительным
сптктИсквиом человека, исполнившего свой долг.
Он попросил меня рассказать о мотивах наших дей¬
ствий. Слушал впnоакельнт, иногда чкт-ко записывал.
Потом стал расспрашивать об Алиагиче: каков он как
рабочий, как товарищ? Он изложил свой план защиты,
пронизанный одной основной мыслью: режим намерен
приговорить Алиагича к смерти, чтобы отомстить за
236

Драшковича и устрашить других. Не дать возможности
или по крайней мере затруднить режиму осуществить
свой план можно, если мы на суде несколько изменим
свои показания и тем самым поможем защите, во-пер¬
вых, разбить тезисы прокурора и, во-вторых, восстано¬
вить общественное мнение против судебного убийства,
подготавливаемого режимом. Поэтому необходимо,
чтобы мы на -суде последовательно отстаивали два поло¬
жения: во-первых, не существовало никакой террори¬
стической организации—была лишь обычная догово¬
ренность знакомых и товарищей о совершении опреде¬
ленного конкретного покушения; во-вторых, у нас не
было намерения убить Драшковича, своим выстрелом
мы хотели только выразить протест против насилия ре¬
жима над ра^С^т^1им- движением, считая, что таким обра¬
зом повлияем на правительство, заставим его отменить
«Обзнану» как антиконституционный закон.
Политео сказал мне, что Ллиагич и Лопандич со¬
гласны с таким планом защиты, но просили узнать и
мое мнение. Я согласился. Делу нашему, думал я, ущер¬
ба мы не причиним, а шансы спасти жизнь самому луч¬
шему из нас, положение которого, как непосредственно¬
го исполнителя покушения, было самое тяжелое, уве¬
личатся.
Для моего защитника Радивой Вальтера вся эта дра¬
ма представляла только профессиональный интерес.
Будучи хорошим юристом, он глубоко вникал в дело,
видел все возможности разрушить юридические пост¬
роения прокурора, накодил удовлетворение в поисках
все новых и новых аргументов против его тезисов, но,
мне кажется, чисто человеческая сторона этого случая
не затрагивала' его души.
Суд был назначен на 6 октября, так что для подго¬
товки у нас был почти месяц.
Готовясь к этому поединку с буржуазным правосу¬
дием, я поддерживал связь с Ллиагичем и Лопандичем.
Мы договорились заявить на суде, что не считаем себя
виновными, хотя и понимаем, что наши действия нахо¬
дятся в противоречии с законом. Но мы не смеем гово¬
рить ничего такого, что могло быть расценено как
просьба о снисхождении.
Все эти дни перед судом меня терзала тревога за
судьбу Алии. Сумеем ли мы устранить нависшую над
237

ним страшную тень виселицы? Сумеем ли поднять об¬
щественное мнение в пашен стране и за границей, что¬
бы заставить буржуазию отказаться от своего наме¬
рения?
В треножные мысли об Алии вплетались печальные
думы еще об одном любимом существе — о моей неве¬
сте, которая вернулась из Вены в Биелину в очень тя¬
желом состоянии. Ее отец и (ранъше был против нашей
помолвки, а теперь он был просто взбешен: две доче-
ри-коммуниегки доставляли ему массу неприят¬
ностей. Младшая была арестована по делу о покушении,
а старшая, моя невеста, прикованная к постели, нахо¬
дилась под надзором полиции. Для него, видного бие-
линского торговца, это означало крайнее унижение и
оскорбление. Свою филистерскую ярость он вымещал
на всех домашних, не щадя даже тяжело больную
дочь. Полученная мною в тюрьме через ее брата запис¬
ка, полная нежности и понимания, немного ободрила
меня.
Как все жестоко переплелось! Бессонными ночами,
пригвожденный, как к распятию, к тюремной койке или
мечась по камере, я думал, как тяжело быть револю¬
ционером и выполнять свой долг... Я прилагал неимо¬
верные усилия, чтобы овладеть собой и как следует под¬
готовиться к битве из суде, к которой будет привлечено
внимание и наших друзей и наших врагов.
• • •
Суд начался 6 октября 1921 года в присутствии кол¬
легии загребского краевого суда. Председательствовал
Александр Ваич. Членами судебной коллегии были:
Славое Валявец, Роко Маричич, Владимир Иоваи и Ми¬
лан Матияшевич. Государственный обвинитель — про¬
курор Славишз Керблер, защитники обвиняемых —
Иво Поли гео, Радивой Вальтер и Владимир Видман.
На скамье подсудимых шесть юношей: два рабочих и
четыре студента—Алия Алиагич, Стево Иванович, Ди-
митрие Лопандич, Никола Петрович, Небойша Марнн¬
кович, Родолюб Чолакович; старшему было двадцать
шесть, а младшему — двадцать один год.
В зал суда нас ввели одновременно. Мы молча по¬
здоровались, так как разговаривать было запрещено.
238

Я очень обрадовался, увидев спокойное лицо Алии, его
открытый взгляд говорил о собранности и внутреннем
спокойствии. Процесс считался открытым, но зал суда
был полупустым. Суд поскупился на пропуска, без ко¬
торых вход в зал суда был запрещен.
Вначале я чувствовал себя неловко, словно оказал¬
ся на сиене, к которой устремлены все взоры. По вскоре
волнение улеглось, и я стал внимательно следить за
всем происходящим. 11редседа<тельство'вал, очень теат¬
рально и напыщенно, Александр Ваич, явно наслаж¬
давшийся своей ролью. Прокурора Керблера я видел
впервые. Пока он в течение почти трех часов читал об¬
винительное заключение, я хорошо его рассмотрел.
Весьма респектабельный, элегантно одетый загребский
господин лет сорока, с бритой лысеющей головой, с
тупым и отталкивающим лицом. Обвинительное заклю¬
чение он нс читал, а декламировал, очень стараясь при¬
дать этому сфабрикованному документу убедительность
и значительность.
Среди публики я увидел своего брата и отца Лопан-
дича, смекалистого и рассудительного семберийского
крестьянина, внимательно слушавшего обвинительное
заключение. Вспомнилось, как он радушно принимал
нас в своем доме, укорял по-отцовски за наше юноше¬
скую горячность, говорил, что мы хотим головой проши¬
бить стену, что существующий порядок вещей и за сто лет
невозможно коренным образом изменить. А мы ему от¬
вечали: но ведь и они там, в России, думали в 1914 го¬
лу, что их царство вечно и никто не может его изменить
даже зэ сто тысяч лет. И все-таки нашлась сила, раз¬
рушившая его до основания и развеявшая их, как тру¬
ху. И в шутку предлагали ему выйти поскорее из своей
кулацкой Земледельческой партии и записаться в на¬
шу, Коммунистическую партию. Мы были убеждены в
том, что вот-вот наступит час расплаты с мировой бур¬
жуазией. Это были дни Венгерской и Баварской ком¬
мун, жестоких классовых битв ib Германии, Италии и
Франции — забастовок, демонстраций, захватов заводов
забастовщиками, вооруженных столкновений, а на нео¬
бозримой русской земле — дни победы над белыми ге¬
нералами и империалистическими интервентами. И сей¬
час, сидя на скамье подсудимых, я по-прежнему верил
в это и ощущал гордость борца, который, правда, по-
239

пал в когти врага в авангардных стычках, но ведь ско¬
ро грянет втликая битва, революция...
Я обрадовался, когда среди публики заметил Ми¬
рослава Крлежу и Августа Цтсартца. Этой весной Ог¬
нен Прица показал мне Крлтжу на улице. Мнт было
приятно, что они пришли на суд и будут свидетелями
всего происходящего и в суде и вне его.
Кто знатт, что и как будут писать о процессе, о нас
наемные писаки-журналисты, готовые по приказу своих
работодателей очернить и опорочить каждого. Поэтому
я обрадовался, когда приметил >в углу зала ссутулив¬
шегося Асима Бехмтна, своего школьного товарища, а
сейчас нашего партийного журналиста. Уж он-то на¬
верняка напишет правду о процессе.
Чтение обвинительного заключения закончилось толь¬
ко к полудню; председатель объявил перерыв...
Когда на следующий день в сопровождении страж¬
ников я снова вошел в зал суда, судьи ужт сидели за
своим столом, справа от них — прокурор, слева — за¬
щитники. Нт будучи знаком с судебной процедурой, я
удивился, обнаружив, что один сижу на скамьт подсу¬
димых. Оказалось, на допрос обвиняемых вызывают по
одному, а в ходе дальнейшего разбирательства вст
остальные обвиняемые после допроса остаются r залт
суда. Они даже могут брать слово, чтобы дополни®
ранте данные показания.
Прокурор обвинял меня как идейного вдохновителя
покушения, организатора и распорядителя злодейского
убийства, казначея террористической организации, же¬
лая ттм самым еще раз подчеркнуть, что Алия был
только слепым орудием в руках других, то есть наем¬
ным убийцей.
Так началась словесная битва, длившаяся девять
дней, днем и вечером.
Председатель суда, опытный и хитрый, то наигран¬
но добродушный, то по-жандармски резкий и грубый,
прерывал и обвиняемых, и защитников, если они начи¬
нали говорить о политических проблемах больше, не¬
жели он, преданный режиму чтловтк, считал допусти¬
мым. Режим выбрал хорошего режиссера для этого
важного для него политического спектакля. Прокурор
старался изобразить нас как людей сомнительных мо¬
ральных качеств: Алию — бездельником, который ради
240

денег убил человека, Петровича — лжецом, Лопандича и
меня — зачинщиками преступления. И все это — с целью
ослабить сочувствие общественности к молодым людям,
поднявшимся против несправедливости и насилия.
Трудно было бы описать весь ход процесса (поли¬
цейское и судебное досье о делницком покушении со¬
ставляют свыше двух тысяч машинописных страниц),
все, что и течение этих девяти дней сказали обвиняе¬
мые, их защитники, свидетели, прокурор и судьи. Oip^aa-
ничусь только существенным, тем, что наложило печать
на этот первый крупный политический процесс в старой
Югославии.	.йцт*	К
Обвиняемые и защитники доказали на процессе всю
несоссоятельность и тенденциозность обвинения об от¬
ветственности Коммунистической партии за покушение.
Когда я пошел по ошибочному пути терроризма, я был
уверен, что в партии существует два течения. Об этом
говорил Хер ци го ня еще во время первых наших встреч
после принятия кОббианы». Террористические настрое¬
ния отдельных депутатов-комму листов Херцигоня изо¬
бражал нам как течение в партии. Историческая исти¬
на, яднaкo,зaключaееоя в том, что Центральный партий¬
ный совет и клуб депутатов-коммунистов в Народной
окупщине, игравший важную роль в определении пар¬
тийной политики, были против индивидуального терро¬
ра. Сегодня их можно упрекнуть только в том, что они
недсютаточно энергично противодействовали террори¬
стическим тенденциям, проявлявшимся во всей стране,
считая их временным взрывом возмущения главным
образом' молодых людей.
Защищая партию от необоснованных обвинений, я
утверждал перед судом, что она принципиально против
индивидуального террора, что партия выступает за мас¬
совые действия и если в ее программе говорится о на¬
силии, то имеются в виду не убийства отдельных мини¬
стров, а вооруженная борьба масс, которые со¬
крушат врага, оружием и насилием принуждающего их
к покорности, угнетающего и- эксплуатирующего их.
К этой вооруженной борьбе масс можно прийти толь¬
ко после определенного более или менее продолжитель¬
ного периода подготовки. «Обзиана» насильственно
прервала эту работу по сплочению и подготовке рабо¬
чего класса к революции. Мы, террористы, считаем, что

на этот акт насилия правительства необходимо отве¬
тить покушением, в первую очередь в знак протеста, а
во-вторых, чтобы принудить правительство отменить
«Обзнану», против которой выступили даже некоторые
буржуазные политики, убедившиеся, что «Обзнана»,
сейчас обрушившаяся только на рабочий класс, угро¬
жает и политическим свободам ® нашей стране. Став на
путь индивидуального террора, мы отошли от позиций
Коммунистической партии. Абсурдно, закончил я свое
выступление, обвинять Коммунистическую партию, ибо
только благодаря дисциплине ее членов, которые сле¬
дуют программе партии, осуществляют ее политику,
покушений было меньше, чем можно было ожидать
вследствие политики насилия правительства, рассчиты¬
вающего террором запугать тех, кто борется за реше¬
ние трудных социальных проблем в нашей стране.
Гораздо убедительнее, сильнее моих слов, слов мо¬
лодого, недостаточно образованного и неопытного, а к
тому же и обвиняемого человека, действовали аргумен¬
ты Политео. Прокурор свои нападки на коммунизм как
идеологию «подкреплял» -цитатами из различных низ¬
копробных антикоммунистических брошюрок того вре¬
мени. Представив коммунизм каким-то бумажным дра¬
коном, он затем разил его с чувством интеллектуально¬
го и морального превосходства. Доктор Политео прочел
ему краткую, но весьма внушительную лекцию о том,
что коммунизм — движение, охватившее весь мир, ба¬
зирующееся на научных основах, теоретически очень
фундаментальное, что коммунизм необходимо серьезно
изучать. Можно соглашаться с ним или не соглашать¬
ся, но, во всяком случае, он заслуживает более серьез¬
ного подхода, чем это делает государственный обвини¬
тель. Цитируя Вуковарскую программу, принятую на
Втором съезде КПЮ в июне 1920 года, и другие’ доку¬
менты партии, Политео доказывал, что утверждения
•прокурора, содержащиеся в обвинительном заключе¬
нии, несостоятельны вообще, а в отношении этого кон¬
кретного -пок ушення — просто вымышленны. Он также
защищал от клеветы вождей Коммунистической пар¬
тии.
Политео говорил о некоторых известных тогда ком¬
мунистах как о людях чистых, порядочных, посвятив¬
ших жизнь борьбе за свои убеждения, о Франьо Люш-
242

тине! тяжелобольном борце-пролетарии, о Филипе
Филипповиче, находившемся в тюрьме по ложному обви¬
нению в соучастии в покушении на регента Александра.
Председательствующий часто прерывал его, явно
недовольный оборотом дела. Прокурор же едва сдер¬
живался, выслушивая отповедь этого видного юриста.
В обвинительном заключении и в своей речи
на процессе прокурор пытался доказать, что суще¬
ствовала террористическая организация, готовившая и
совееш давшая покушения. Более того, он доказывал, что
террористическая организация — это одна из форм неле¬
гальной организации КПЮ.
Еще в ходе следствия нам стали ясны цели госу¬
дарственного обвинителя, и все мы более или менее ре¬
шительно стали <^1три^<ать существование террористиче¬
ской организации. Мы старались представить покуше¬
ние делом группы товарищей, земляков, возмущенных
политикой насилия буржуазии и решивших ответить на
«Обзнану». покушением в надежде принудить прави¬
тельство отменить ее.
Прокурор обвинял нас в государственной измене,
утверждая, что мы хотели свергнуть существующий
строй. Я уже писал выше о том, что еще до «Обзнаны»
каждую крупную экономическую забастовку власти
объявляли противогосударственным актом и подавляли
жестокими методами, не останавливаясь даже перед
кровопролитием. Преданная режиму печать трубила;
что такие забастовки являются делом рук подрывных,
антинациональных элементов, связанных с какими-то
«центрами» за границей, которые хотят /внести смуту,,
подстрекают рабочих к бунтам с целью воспрепятство¬
вать консолидации «нашего молодого государства».
Что же после этого говорить о покушении на одного
из ^иы^^^и^/щи^хся представителей этого режима?! Оно,
конечно, было квалифицировано как нападение на юго¬
славское государство.
1 Люштина Франьо (1893—1922)—до первой мировой войны
был социал-демократом. Начиная с 1918 года— один из организа¬
торов коммунистического движении в Хорватии В 1919 году редак¬
тор газеты «Црвена застава» — органа Югославской коммунистиче¬
ской группы в Будапеште. После поражения Венгерской коммуны
уехал в Вену. На родину вернулся в начале 1921 года. За свою
революционную деятельность подвергался преследованиям.
243

Для обвинения нас я государственной измене у про¬
курора не было доказательств даже после первых на¬
ших показаний. -С оаотгт начала следствия мы как
один утверждали, что идея индивидуального террора
созрела у нас только после принятия «Обананы»,
«Обанана» представляла собой акт произвола, она
лишила рабочий класс основных гражданских прав,
гарантируемых конституцией. «Обанану» невозможно
было защищать и юридически, ибо она являла собой
грубейшее попрание закона, ее вынуждены были осу¬
дить даже такие консервативные юристы, как Слобо¬
дан Йованович1, пустивший в оборот осторожное вы¬
ражение «исчезновение закона». В ходе продолжавше¬
гося нооктлькт насов судебного допроса я уделил этой
теме особое внимание, доказывая, что политика наси¬
лия по отношению к рабочому движению, давно став¬
шая nтоттянной практикой режима, достигла кульмина¬
ции в «Обанане». Мы прткnвтпеcтaв■илn ей индивиду¬
альный террор как ответ на террор буржуазии, и уж
если зашла речь о коиотттуuии, то мы выступили не
против коистттуuтn, а против политики правительства
и его «Обзнаны», попирающей конституцию. Мы не из¬
менники родины, не агенты каких-то «иностранных
uенкртв». Мы любим нашу родину, нам дорога судьба
нашего народа, но наш патриотизм не имеет ничего
общего с разглагольствованиям-ми людей, которые слова¬
ми о пакриттизме прикрывают антинародную политику
угнетения и грабежа.
Председатель суда часто прорывал меня то напоми¬
нанием, что это к делу не относится, то замечанием, что
это но имеет существенного значения для моей защиты.
Всю неотсттякельнтсть обвинения в государственной
измене доказали на процессе также и наши защитники.
Убедительное всех выступил Политео. Еще До начала
процосса он в письменной форме потребовал пригласить
1 Пованович Слободан (1869—1958) —академик, ректор Белград¬
ского университета. Сербский буржуазный историк, правовед, социо¬
лог. В марте 1941 года был заместителем премьер-министра в пра¬
вительстве генерала Симовича. Во время войны — премьер-министр
эмигрантского королевского правительства. Как глава эмигрантского
правительства вел борьбу против Народно-освободительного движе¬
ния, оказывал поддержку и всемерную помощь Драже Михайловичу.
В 1946 году был заочно осужден Народным судом на 20 лет тюрьмы.
244

на процесс Стояна Протнча Слободана Повановича и
Ладислава Полина* 2 и выслушать их мнение как экспер-
гон о юридическом характере «Обзпаны», особенно о ее
совмес i имости с конституцией бывшего Королевства
Сербия, с нынешней конституцией Королевства сербов,
хорватов и словенцев, а также с демократическими кон¬
ституциями и парламентскими принципами вообще;
о характере действий государственной власти по отно¬
шению к рабочему классу и Коммунистической партии
до и после «Обзнаны»— с юридической точки зрения;
о политической целесообразности этих действий, осо¬
бенно имея в виду «Обзнану».
Суд, естественно, отклонил это требование Политео,
гак же как и другие его требования.
По инициативе Политео мы заявили на суде, что не
хотели убивать Драшковича и что Алия покушением
лишь выразил протест против «Обзнэны». Нашей целью
было добиться изменения главной формулы обвинения,
то есть чтобы тайное злодейское убийство, вменяе¬
мое Алиагичу, было заменено на убийство. В первом
случае закон предусматривал смертную казнь, во вто¬
ром наказание было мягче. Политео знал, какая опас¬
ность угрожает Алиагичу. II ка«к защитник, и как чело¬
век он делал все, чтобы затруднить властям выполнить
свое намерение. Как-то Полигео сказал мне, что прави¬
тельство намеревалось сначала судить нас в Белграде,
но отказалось от этого намерения ввиду того, что ста¬
рый сербский уголовный кодекс более либерален и на
его основе труднее осудить Алиагнча на смерть, чем по
уголовному кодексу, действовавшему тогда в Хорватии.
Стремясь спасти Алиагича, Политео проявил боль¬
шую настойчивость и подлинное мужество. С помощью
показаний свидетелей он «пытался выявить в деле Ал'на-
гича необходимые смягчающие обстоятельства, могу¬
щие повлиять на приговор. Он отмечал, что Алиагич
«совершил акт убийства, охваченный чувством человеч¬
ности», и в письменной форме потребовал от суда, что-
Протич Стоян (1857—1923)—политический и государственный
деятель, публицист. Один из идеологов и лидеров Ради калькой пар¬
ши В 1918—1919 — председатель правительства,
2 Полич Ладислав (1874—1927)—юрист, профессор Универс>г
гета в Загребе
245

бы на процесс в качестве свидетелей были приглашены
Филип Филиппович, Живота Милойкович, Васо Срзтн-
тич, Митар Трифунович, Симо Милюш. Они должны
были, как он говорил, дать показания, «в каких мате¬
риальных условиях жил рабочий класс во всей Югосла¬
вии, особенно в Боснии, и прежде всего боснийские
шахтеры; каково было экономическое, социальное и по¬
литическое положение рабочего класса до «Обзнаны» и
после нтт; как после «Обзнаны» рабочие в Боснии при¬
теснялись работодателями и государственными властя¬
ми, в частности как представители властей арестовы¬
вали, подвергали избиениям и лишали рабочих государ¬
ственной защиты; как во время стачки в декабре
1920 года шахтеров насильно выгоняли на работу, аре¬
стовывали без всяких оснований, избивали, выбрасыва¬
ли вместе с семьями на улицу; как в момент принятия
«Обзнаны» и позднтт было конфисковано имущество
коммунистических и профессиональных рабочих орга¬
низаций, а рабочий класс лишен свободы организации,
собраний, слова, печати и передвижения; какие меры
предпринимали органы государственной власти, пресле¬
дуя коммунистов; как и почему, например, во время
выборов ещт до принятия «Обзнаны» был убит один
коммунист, равно как был убит еще один коммунист
после «Обзнаны» в Вуковарт; какие последствия имела
«Обзнана» для рабочего класса ещт до убийства мини¬
стра Драшковича; какую роль сыграл Драшкович в
подготовке «Обзнаны» и в действиях государственных
властей против рабочего класса, и в частности против
коммунистов. Причем следует выяснить, какое участие
Драшковича во всем этом было на самом деле и как
оно расценивалось общественностью».
Сама формулировка этих требований и их аргумен¬
тация звучали как обвинение. Суд, разумеется, отказал¬
ся приглашать таких свидетелей, ибо в противном слу¬
чат на скамье подсудимых оказался бы сам режим и
речь шла бы о таких фактах из практики «государст¬
венной» деятельности ее представителей — от жандар¬
ма до министра,— что обвиняемые террористы в срав¬
нении с ними выглядели бы невинными агнцами.
Борясь за изменение главной формулы обвинения и
установление смягчающих вину обстоятельств, Политео
сделал все возможное для защиты Алиагича от клеве-
246

ты нс только официозной печати, по и государственного
обвинителя.
Уверен, что Политео хорошо узнал Алиагича. У него
была возможность наедине поговорить «с ним, понять
побудительные причины его поступка, почувствовать
живую душу этого человека. Поэтому в его стремлении
помочь Алин, защитить его от клеветы и унижений
было нечто большее, чем обычная борьба адвоката за
своего клиента. Что же касается защиты человеческого
облика Алиагича, то и этом главной опорой для Поли¬
тео был сам Алиагич, его спокойное, полное достоин¬
ства поведение во время следствия и судебного про¬
цесса.
Для нас троих (Алиагича, Лопандич», Чолаковича»)
прокурор требовал смертной казни, для первого — как
исполнителя, а для двух других—как вдохновителей
тайного злодейского убийства. Положение Алиа-
гича, естественно, было самое тяжелое. Еще до суда
мы трое договорились сделать все возможное для об¬
легчения положения Алиагича!, ио ни в коем случае не
говорить ничего такого, что могло быть понято как по¬
пытка умилостивить судей. Поэтому на процессе мы
заявили — Алиагич: «Меня можно считать виновным
только в том, что я убил человека, лишил жену мужа,
а тетей отца, но, как коммунист, я выполнял свои долг
и поэтому не считаю себя виновным». Лопандич: «Аб¬
солютно не считаю себя виновным, потому что выпол¬
нял доброе и благородное дело». Чолакович: «Не счи¬
таю себя виновным, потому что выполнял свой долг,
однако знаю, что тем самым вступил в конфликт с су¬
ществующим уголовным кодексом».
Защищать такого человека от клеветы прокурора
было не трудно, может даже показаться излишним, но
Политео хотел сказать об Алиагиче то, что не могли
сказать его товарищи, а тем более он сам. Политео го¬
ворил п человечности Алиагича*, об идеализме молодого
пролетария, самоотверженно защищавшего интересы
своих товарищей, когда работал в профсоюзе, о том,
как близко к сердцу принимал он бедственное положе¬
ние шахтерских детей в период огромной стачки в Кре¬
кс в 1920 году, как он организовал сбор помощи для них
и как сам отдавал почти весь свой нищенский зарабо¬
ток. Мы можем, сказал он, осуждать Алиагича и его
247

товарищей за» то, что они совершили, но ие имеем пра¬
ва их оскорблять. Ллнагич выше и лучше многих из тех.
которые н азы на ют его прирожденным убийцей.
Прокурор, продолжал Политео, обвиняет Алиагича в
преднамеренном убийстве. Такого убийства не было
Возмущенный несправедливостью и насилием факты,
которых нельзя отрицать,— он только протестовал, на¬
деясь, «роме того, что его действия будут способство¬
вать отмене этого антиконституционного акта, акта про¬
извола, и уж совершенно абсурдно утверждать, что он
совершил убийство по указке других. Товарищи Алии
образованнее его, но что касается характера, твердости
воли, душевной силы, он выше их всех — это созна¬
тельный и гордый борец, который действовал ие под
чьим-то влиянием.
Эта часть речи защиты произвела сильное впечатле¬
ние на присутствующих в зале суда. Ни реплики, ни
замечания председателя не могли умалить его.
Заканчивался девятый день суда. После выступле¬
ния защитников и прокурора было предоставлено по¬
следнее слово обвиняемым. Но договоренности с това¬
рищами выступил я. Моя речь длилась недолго - око¬
ло двадцати минут. Я начал с заявления, что на
клеветнические выпады прокурора, допущенные в ходе
судебного разбирательства и в его заключительной речи
против Коммунистической партии и всех нас лично, от¬
вечать не стану. Есть более важные вопросы, о которых
следует сейчас сказать. Затем я кратко рассказал, по¬
чему мы, молодые коммунисты, пошли по пути индиви¬
дуального террора-. Я обвинил режим за попытку с
помощью «Обзнаны» помешать (крупнейшему общест¬
венному движению выполнить свою освободительную
миссию в нашей стране. Рабочему классу, сегодня уг¬
нетенному и эксплуатируемому, принадлежит будущее;
он может и должен возродить нашу страну; для этого
необходима свобода, необходима длительная подго¬
товка, в ходе которой рабочий класс станет способным
выполнить поставленную задачу. Правящий класс, на¬
писавший в конституции много красивых слон о граж¬
данских свободах, отнял у пего эту свободу. Револю¬
ционное рабочее движение обвиняют н том, что оно
действует в нашей стране по директивам из-за грани¬
цы, но это обычная клевета. Оно возникло из наших
248

глубоких потреб костей — ведь все крупные социальные
вопросы буржуазия не решает и не может решить, по¬
тому что это противоречит ее интересам. Ничтожное
меньшинство нашего общества держатся у власти с по¬
мощью самого грубого насилия, что особенно наглядно
подтверждает «Обзнана», против которой мы выступи¬
ли и в результате чего оказались на скамье подсуди¬
мых. Но ни «Обз нан ой», ни другими чрезвычайными за¬
конами невозможно остановить ход истории, а следо-
нательно, и предотвратить социальную революцию. Она
победит, несмотря ни на что. Речь идет о том, чтобы
она победила как можно скорее, .как можно более без¬
болезненно, с минимальными жертвами, без бессмыс¬
ленного пролития крови и других бедствий, сопровож¬
дающих такие грандиозные общественные перевороты.
Смысл нашей террористической акции состоял в том,
чтобы обратить внимание оЗщеоовринясои, активизиро¬
вать ее и принудить правительство отменить «Обзна-
ну», этот тормоз нашего общественного прогресса, ко¬
торый возможен только тогда, когда победит револю¬
ция. Свое выступление я закончил, провозгласив: «Да
здравствует социальная революция!»
Председатель суда громко объявил об окончании
главной части судебного разбирательства и театраль¬
ным жестом и голосом приказал стражникам: уведите
обвиняемых!
Сопровождаемые взглядами публики, в которых, кро¬
ме обычного любопытства, чувствовалась симпатия, мы
с высоко поднятыми головами вышли из зала суда.
Спустя семь дней, 26 октября утром, был зачитан
приговор. Нас ввели в зал суда, который в тот облач¬
ный осенний день выглядел еще мрачнее, чем во время
судебного процесса. Судьи, прокурор, защитники уже бы¬
ли на своих местах. Как только мы сели на скамью под¬
судимых, председатель суда встал, а» следом за ним под¬
нялись и остальные* с-удьи. Мы продолжали сидеть, и он
крикнул нам: «Встать!»
«Именем Его Величества короля...» — начал он,— пя¬
теро обвиняемых — Алиагич, Лопандич, Чолакович, Пе¬
трович и Иванович признаны виновными в преступле¬
нии «против монарха и конституции» (государственная
измена), а Алиагич также в преступлении, выразившем¬
ся в тайном злодейском убийстве, Лопандич и Чола-
249

кович — в соучастии в тайном злодейском убийстве
и Петрович — в попытке тайного злодейского убий¬
ства и осуждаются: Алия Алиагич к смертной казни,
Димитрие Лопандич к пятнадцати годам каторги, Родо-
люб Чолакович к пятнадцати годам каторги, Никола
Петрович к пятнадцати годам каторги, Стево Иванович
к двум годам каторги. Обвиняемый Небойша Маринко-
вич признан невиновным.
Огласив приговор, председатель суда приказал нам
сесть, сели также судьи, а один из них принялся зачи¬
тывать обоснование приговора, продолжавшееся около
двух часов. Алия сидел рядом со мной. Он был спокоен.
Наклонившись в мою сторону и едва заметно усмехнув¬
шись, тихо сказал: «Вот я и удостоился чести быть
осужденным буржуазией на смерть».
Светозар Прибичевич сдержал слово. Он постарался
найти послушных судей. А чтобы продемонстрировать
перед общественностью свою независимость, они внесли
изменение в главный пункт обвинения — отпала фор¬
мула «по указке», но осталось «тайное злодейское убий¬
ство»— и освободили Небойшу Маринковича. Когда
обоснование было зачитано, защитники и прокурор по¬
дали апелляцию в связи с приговором, настаивая на
своих прежних тезисах, изложенных на процессе.
Когда мы выходили из зала суда, где в этот день
было больше народу, чем на процессе, взоры всех при¬
сутствующих были устремлены на Алию. Он шел своей
обычной легкой походкой и смотрел на публику. Этот
только что приговоренный к смертной казни человек был
спокоен. В устремленных на него взглядах читалось и
уважение, и восхищение.
•
* * *
После вынесения приговора мы еще два месяца со¬
держались в следственной тюрьме. Только теперь, после
приговора, нас поместили вместе в две камеры: меня,
Петровича и Ивановича — в одну, Алиагича и Лопанди-
ча — в другую, и всех вместе выводили на прогулку.
Я ждал часа прогулки радовался возможности
побыть вместе с Алией. О казни мы не говорили ни разу,
хотя оба, несомненно, думали об этом. Утешать такого
250

человека, как Алия, или убеждать в возможности поми¬
лования значило бы оскорбить его.
Чаще всего мы говорили о прочитанных им книгах,
а читал он много, целыми днями, до глубокой ночи.
Политео постоянно приносил ему книги: в эти страшные
часы перед казнью его любимыми авторами были Тол¬
стой, Достоевский, Горький. Он много читал и раньше,
но не беллетристику, а политическую литературу: рабо¬
ты Маркса, Каутского, Бтбтля — все, что было переведе¬
но у нас из марксистской литературы. Сейчас перед ним
открывался целый мир, вызвавший у него новые мысли
и чувства и давший повод для размышлений о действи¬
тельности и людях. Однажды он мне сказал, что и не
подозревал, сколько в романах прекрасного, глубокого,
а ведь он считал раньше художественную литературу
чем-то неважным и сейчас очень жалеет, что мало читал
тт. Я знал Алию хорошо, но не переставал поражаться
остроте тго ума, способности открыть в книге такую де¬
таль, образ, может быть, и второстепенный, но чем-то
особенный, неповторимый. Больше всего меня восхи¬
щала непосредственность, свежесть тго восприятия
прочитанного, способность воодушевиться каким-либо
эпизодом или образом, который чтм-то оказался ему
близок.
Умение Алии держать себя н руках было удивитель¬
ным. Не знаю, какими были бы наши прогулки, нт будь
его среди нас. Он нт только спокойно, обстоятельно,
с искренней заинтересованностью говорил обо всем, но
нт утратил способности шутить. Чаще всего объектом
его шуток был Лопандич, сидевший вместе с ним н ка¬
мере. Его неуклюжесть, неповоротливость и непосред¬
ственность давали богатую пищу для шуток. Порой мы
так смеялись, что наш страж — усатый загортц преду¬
преждал нас: «Потише, ребятки». Иногда мы играли с
тюремной овчаркой, Собака очень привязалась ко мне и
Алии, потому что мы каждый день приносили тй то кость,
то еще что-нибудь. Овчарке надлежало это заработать
игрой и прыжками, что она исполняла неумело и смеш¬
но. «Да, ты нт рожден ходить на задних лапах, ттбт бы,
волчье племя, овец драть»,— ласково говорил Алия, н
то время как собака пыталась выхватить у него из рук
кость. Прогулка освежала нас, разговоры, смех ободряли,
помогая выдержать очередные двадцать три часа.
251

ф • ф
В ноябре у меня побывали брат и сестра. Они приш¬
ли попрощаться, перед тем как меня отправят в другую
тюрьму. Я был рад их приходу и вместе с тем с нетер¬
пением! ожидал конца свидания. Я знал, они любят
меня, но точно так же знал, что мы не поймем друг
друга, и знал, что в душе они укоряют меня за легко¬
мыслие. Я читал в глазах брата: «Как ты мог впутать
в эту историю всю нашу семью?» И в глазах сестры: «Ну
зачем тебе понадтбnлтоь выпрямлять кривую Дрину?
А теперь такому молодому гнить в тюрьме». Из дели-
какнтотт и нежелания вызвать бурную реакцию с моей
стороны они не говорили об этом. ♦Посидишь некоторое
время,— утешали они меня,— а потом!, может быть, вый¬
дет птмиловбние». Я молчал, а сам думал: «Какое там
помилование! Цепи, в том числе и мои, разорвет мировая
революция». Сестра принесла мне записочку от невесты —
она желала м<но здоровья и сил выдержать все. «Передай
ей,— попросил я сестру,— что я всегда буду помнить
о ней, и это поможет мне на каторге». У сестры навер¬
нулись слезы на глазах, но она аыокрт взяла себя в ру¬
ки и заговорила о другом. Долго после этого свидания
я не мог успокоиться, метался в своей клетке, взбирал¬
ся к окну и, не отрываясь, смотрел на черную крышу
'здания суда.
В декабре нас вызвали в кабинет начальника тюрь¬
мы, который сообщил, что завтра нас отправят для от¬
бытия заключения в Лопоглаву. «Но ведь приговор еще
не вступил в силу»,— заметили мы. «Знаю, но в моей
тюрьме нет место»,— резко ответил он.
В эту последнюю ночь в оледотвеннтй тюрьме мы не
сомкнули глаз. Глухая тюремная тишина, изредка нару¬
шаемая звуками шагов да звяканьем ключей. Завтра
нас отправят в Лепоглаву, только Алия останется здесь
ждать «высочайшей милости». Сегодня на последней
нашей совместной прогулке мы простились с ним. Мы
старались скрыть нашу печаль, говорили о нем, вспо¬
минали, как вместе работали, как дружили, словно
только сейчас понили, что он значил для всех нас. Те¬
перь нам придется идти дальше боз него. Печаль, словно
холодная змоя, обвилась вокруг сердца при мысли, что
мы теряем его, что скоро, быть можот, именно на этом
252

тесном дворе возле нашего окна его казнят. В это
узкое, стиснутое зданиями пространство врывается ве¬
тер: дует сверху, с крыш в мрачную глубину, бьется
о мрачные тюремные стены, словно ищет выхода, и, не
находя его, тоскливо воет.
Было еще темно, когда в коридоре послышались то¬
ропливые шаги и звон ключей. Открыли нашу камеру,
приказали взять вещи и выходить. В коридоре на вто¬
ром этаже уже стояли заключенные, отобранные для
транспортировки в Лепоглаву. Нас построили в два
ряда. Жандармский унтер-офицер принял нас по списку.
И вот когда жандармы стали заковывать нас по двое
в кандалы, из полумрака коридора вышел Алия.
— Хочу еще раз посмотреть на вас, пожать руки,-
сказал он улыбаясь.— Может, последний раз видимся.
То, о чем ни разу не говорил за все восемь недель
на наших совместных прогулках, он сказал сейчас, при
прощании. Я ощутил прикосновение его щек, теплых
еще после сна, и сердце мое захлестнули печаль и неж¬
ность. Я гладил его по голове и крепко сжимал руку.
Я едва сдерживался, чтобы не заплакать.
— Прощай! Мне тяжело расставаться с тобой. Хо¬
телось бы все время быть с тобой...
И мне. Но не волнуйся, я выдержу все до конца,
каким бы страшным он ни был. Прощай!
Нас заковали в цепи, раодалась команда трогаться.
По узкой лестнице мы спустились во двор. Я бросил
последний взгляд на место наших совместных прогулок,
на решетчатые окна тюрьмы, где Алия остался один.
Безлюдными улицами жандармы вели нас к вокзалу.
Когда в пустом зале вокзала мы ждали унтер-офицера,
который ушел узнать о поезде, появился Огнен Прица.
Я обрадовался этой встрече, потому что любил Огнена
и крепко дружил с ним до отъезда на Хвар. Он быстро
заговорил по-французски. <Об Алии не беспокойтесь —
товарищи готовят ему побег». Я не сразу понял, почему
он говорит по-французски, но, сообразив, попро¬
сил сообщить об этом Алии. «Не волнуйся, все будет в
порядке»,— ответил он и громко, уже по-сербски, стал
расспрашивать о нашем здоровье. Только тогда один из
жандармов заметил, что мы разговариваем, и рявкнул
Прице: «Отойди, с заключенными запрещено разгова¬
ривать!»
253

Довольный тем, что ему удалось выполнить задачу,
ради которой он пришел на вокзал, Прина беспрекос¬
ловно подчинился жандарму и ушел. Я смотрел ему
вслед, пока он не скрылся в глубине длинного коридора
вокзала. Я был глубоко благодарен ему за сообщенную
весть. Лучшего подарка перед отправкой в тюрьму он
не мог бы и придумать. Этой радостью я хотел тут же
поделиться с товарищами, ио, опасаясь, как бы не услы¬
шал кто-нибудь, отложил до более благоприятного мо¬
мента.
В полуосвещенном вагоне холод, вонь, но теперь уж
я привык к этому. Когда совсем рассвело, жандармы
подобрели, разрешили купить на какой-то станции про¬
дукты и даже ракию и сигареты. Осужденные едят, ку¬
рят; после выпитой ракии послышался смех, кто-то за¬
тянул песню.
В Вараждине пересели на местный поезд, следую¬
щий до Лепоглавы. Около полудня уголовник, всю до¬
рогу потешавший нас своими рассказами, крикнул:
«Вот и Лепица-красавица!».
Мы вышли из поезда, построились в два ряда, и на¬
ша небольшая колонна из двенадцати закованных па¬
. *
рами в кандалы заключенных' направилась к каторжной
тюрьме, расположенной в двадцати минутах ходьбы от
станции. Мрачные стены, ряды небольших окон с решет¬
ками, группы каторжан, разбивающих камни, и охрана
с винтовками. Нас подвели к огромным двустворчатым
воротам, и охранник в тулупе отворил их. Нас ввели в
просторное сторожевое помещение, закрыли ворота и
лишь тогда сняли кандалы. Колокол тюремной церкви
пробил полдень. Это было 12 декабря 1921 года.

Родолюб Чолакович в Сремскомитровицкой тюрьме
(1923 год)

Л ел о г л а в а
Двадцать два года назад в книге «Оплаканный дом»
я рассказал кое-что о своем пребывании в тюрьме.
Но в ней я главным образом описывал жизнь уголов¬
ников и лишь попутно коснулся некоторых фактов из
моей жизни. Я считал своим долгом рассказать о тюрь¬
ме, об этом институте для исправления «оступившихся
личностей», и писал упомянутую книгу как обвинение
против буржуазного общества, которое бессмысленной
жестокостью уничтожает людей, попавших по тем или
иным причинам под жернова его законов. Книга сразу
же была запрещена цензурой, так как буржуазия не
разрешала никому приподнять даже уголок завесы, ко¬
торой она тщательно прикрывала жестокую действи¬
тельность старой Югославии.
Сейчас, ведя повествование о своей жизни и жизни
моего поколения, я неизбежно должен снова обратиться
к той же теме. Но теперь, уже не стесненный рамками
цензуры, я могу не прибегать к языку намеков и рас¬
сказать всю правду о положении политических заклю¬
ченных.
Для осужденных коммунистов тюрьма не была
«оплаканным домом», ибо они и ее превращали в арену
борьбы. Попав за высокие тюремные стены, они не ми¬
рились с тем положением, которое им уготовила бур-
9 Р. Чиламович
257

жуазия, и продолжали в изменившихся условиях борьбу
против классового врага. Прежде всего это была борьба
за права политических заключенных, она велась долго,
упорно и требовала серьезных жертв, а подчас и самой
жизни. Только благодаря этой борьбе осужденные ком¬
мунисты сумели превратить тюрьмы в «наши универси¬
теты», в которых они приобретали разнообразные зна¬
ния. Годы, проведенные коммунистами в заключении,
представляют собой значительную главу в истории на¬
шего революционного движения, ибо в «наших универ¬
ситетах» учились сотни его активистов, которые были
организаторами революционного рабочего движения до
войны, а многие из них — организаторами и руководите¬
лями нашей революции и послевоенного социалистиче¬
ского строительства.. Говорить о тюрьме, обо всем том,
что мы в ней пережили,— значит говорить не только о
том, сколько мы в ней выстрадали, сколько она отняла
у нас, но и о том, как мы в ней закалялись и чему мы
в ней, в этой суровой школе югославских революционе¬
ров, научились и что мы приобрели.
* * *
Свою тюремную жизнь я начал в Лепоглаве, в рр
так называемом старом здании, где до конца XVIII ве¬
ка помещался монастырь «белых братьев», или павли¬
нов 1 2 . В свое время этот широко известный монастырь
под Иванчицей являлся центром названного католиче¬
ского ордена в Хорватии. Монахи основали тут латин¬
скую гимназию и философскую академию. Окончившим
ее присваивалось звание доктора. Иосиф II все это лик¬
видировал, а позднее этот монастырь был превратен
в тюрьму.
В те дни, когда я сюда попал, здесь неограниченно
властвовал Иосип Шабан, начальник тюрьмы, которого
вся округа называла «загорским2 королем». И это не
было шуткой, ибо он был поистине всемогущ в этом
нищем крае.
1	Павлины — «белые братья» — католический монашеский орден,
основанный в 1250 году. Монахи носили белую одежду и мерную
сутану.
2	Загорье — область в Хорватии.
258

В тот же день, когда нас привезли, Шабан пожелал
увидеть нас. Он сидел в своей канцелярии, развалясь
на стуле, за большим столом, заваленным бумагами.
Глядя на нас своими колючими глазками, он попел речь
о смысле наказания. Он внушал нам. что. работая здесь
н соблюдая тюремный режим, мы, преступившие закон,
сможем искупить свою вину; что закон строг, ио спра¬
ведлив одинаково ко всем: кто будет его уважать, тому
будет легче, кто будет ему противиться, тот испытает
на себе все последствия его неукоснительной строгости.
Закон обходить и нарушать нельзя!..
1Паба«н выкрикивал эти заученные фразы, и было
ясно, что он повторял их каждой новой партии осуж¬
денных, которых злая судьба отдавала во власть ему
и его закону, «справедливым» толкователем которого
был он сам да выдрессированные им и только перед
ним ответственные стражники.
Оборотная сторона этого закона обнаружилась через
полчаса, когда нас, двенадцать новичков — «пувак-
сов»,— погнали в баню. Мы попали туда, кажется, в не¬
урочное время. Был полдень; в этот час охрана привык¬
ла дремать в караульне, а тут ей пришлось сопровож¬
дать в баню и на медицинский осмотр это «проклятое
жулье», как они нас называли. Свою злобу охрана вы¬
мешала на нас криком, руганью и рукоприкладством.
Продолжалась эта< мучительная и никому не нужная
процедура часа три; говорю — не нужная, потому что
в бане никто из нас не сумел помыться, а медицинский
осмотр столь же квалифицированно могли бы провести
и сами охранники.
Итак, нас ввели в баню — большое бетонированное
помещение, посреди которого стоял чан с чуть теплой
водой. После того как нас остригли и обрили, нам по¬
зволено было на две-три минуты влезть в этот чан и
пополоскаться, а затем мы должны были, стоя на бе¬
тонном полу и дрожа от холода, ждать, когда нам вы¬
дадут тюремное белье и одежду. Воду в чане ни разу
не меняли, все окунались в одну и ту же. Когда я по¬
требовал, чтобы ее сменили, заключенный, который об¬
служивал баню, грубо ответил мне, чтобы я здесь не
командовал. Наше белье и платье у нас отобрали,
а взамен мы получили тесные короткие пестрые от¬
репья. Когда нас построили, чтобы вести на медицин¬
9*
259

ский осмотр, мы, оглядев друг друга, не могли удер¬
жаться от смеха: в этой каторжной униформе мы стали
похожи на огородные пугала.
У входа в тюремную больницу нас встретил старший
надзиратель Любек, толстенький человечек с большой
головой и глазами навыкате, оглядевший нас весьма
надменно. Видя, что мы не знаем, как положено дер¬
жать себя в больнице, он разгневался и обрушил на нас
каскад сочных загорских ругательств. Затем появился
тюремный врач Франьо Айзенбахер, невысокий стари¬
чок. Ему потребовалось не более пяти минут, чтобы при¬
знать нас всех здоровыми и способными выдержать оди¬
ночное заключение.
Этим и закончилась процедура приема, после чего
те же два охранника погнали нас через тюремный двор
обратно в главное здание. Пройдя много лестниц и ко¬
ридоров, мы оказались перед металлической решеткой.
Один из охранников бешено застучал по ней железным
кольцом. Из глубины мрачного коридора послышалось
чье-то бормотание, затем звяканье ключей и шаги. Дверь
открыл комендант отделения одиночек. Пропуская по
одному человеку, он громко пересчитывал нас и нако¬
нец сказал: «Правильно, все двенадцать».
Он провел нас по длинному коридору, остановился
у входа в свою канцелярию и стал излагать нам прави¬
ла внутреннего распорядка. Он 'был не столь речист, как
Шабан, однако сумел объяснить 'весьма наглядно, что
ждет нарушителя этих правил: показав нам свой хлыст,
он сказал, что на первый случай каждый отведает этой
штуки, а уж если хлыст не поможет, тогда будут пу¬
щены в ход дисциплинарные наказания, предусмотрен¬
ные правилами.
Уже в сумерки меня втолкнули в одну из многочис¬
ленных камер. Тяжелая, окованная железом дверь за¬
хлопнулась за мной. Мрак и холод. Попробовал ходить
по камере, но старые, стоптанные ботинки оказались так
тесны, что я вынужден был присесть. Вскоре, однако,
холод заставил меня снова двигаться. Я вставал, садил¬
ся, снова вскакивал. Меня охватило странное чувство,
будто время остановилось. Казалось, никогда не будет
звонка, дающего мне право лечь в постель. Но и в по¬
стели не стало легче. Тощий постельник, набитый соло¬
мой, не менявшейся, видимо, несколько лет и давно
260

превратившейся в труху, и два тоненьких одеяла не за¬
щищали от холода. Зубы мои выбивали дробь, я пово¬
рачивался и так и этак, тщетно стараясь согреться и
заснуть. Когда же наконец забылся, меня разбудили
Крики охранников иод самым окном: «Стража, слу¬
шай’*. гулко разносившиеся на пустом дворе. И это по¬
вторялось каждые четверть часа до самой зари.
За свою жизнь я пережил немало тяжелых ночей,
но эта была одна из самых кошмарных. Перед рас¬
светом холод усилился и я совсем закоченел. Спасаясь
от леденящего холода, я завернулся в порванный тю¬
фяк, пробовал зарыться в трухлявую солому, ио ничто
не помогало... К холоду присоединился голод. И когда
в пять часов утра прозвучал подъем, я пулен выскочил
из своей норы, радуясь тому, что кончился этот кошмар.
Гак началась моя тюремная жизнь в Лепоглаве.
♦ ♦ ♦
В ту зиму, когда> я начал отбывать свои срок в оди¬
ночке, стояли такие морозы, что в камере замерзала
вода. В моем глиняном кувшине к утру образовывался
кусок льда, который я не мог вытряхнуть оттуда, чтобы
набрать воды.
Я постоянно был голоден. На завтрак полагалось
четверть литра невкусного цикорного кофе или еще бо¬
лее отвратного, пахнувшего помоями супа — «айнпрен-
супе>На целый день нам выдавали полкилограмма
полусырого прогорклого черного хлеба. Половину я
съедал тут же, как только получал. На обед давали
плохо проваренную капусту, картошку или репу. Обед
я торопливо съедал с куском хлеба, а кусочек оставлял
на вечер, потому что ужина нам не полагалось.
После обеда нас выводили на прогулку в тесный
дворик, предназначенный для сидящих в одиночках,
и мы вертелись по кругу на расстоянии пяти-шести
шагов друг от друга. Охрана издевается над нами, сып¬
лет матерщиной, обыскивает, если ей покажется, что
кто-то обмотал себя под курткой одеялом или полотен¬
цем. что было запрещено, ну а если действительно обна¬
руживала «нарушение*, то принималась избивать про-
1 Вуквалыю «воображаемый суп» (нем.).
261

винившегося палкой, ключами или кулаками. Нелегко
было молча сносить все это. Бывало, едва дождешься,
когда наконец прогулка закончится.
А в камере тебя опять ждет голод... Мечешься из
угла в угол, посматриваешь на кусочек хлеба, оставлен¬
ный на ужин, и не решаешься его съесть, пока не стем¬
неет, потому что без еды на таком холоде не выдержать
до утра. И так изо дня в день.
Иногда в мою камеру заходил кто-нибудь из тюрем¬
ной администрации. Войдет, оглядит с ног до головы,
пытаясь узнать, как действует одиночка и нет ли при¬
знаков, что я исправляюсь. Я старался не показывать,
как чувствую себя, а на вопросы отвечал стереотипно.
И они уходили, эти холодно учтивые и глубоко равно¬
душные люди, наведывавшиеся к нам по обязанности.
С одним из этих чиновников, тюремным приставом, ко¬
торый был членом Демократической партии, у меня про¬
изошел резкий разговор. Войдя в камеру, он сразу же
задал вопрос, раскаиваюсь ли я в том, что совершил.
Я ответил, что он, вероятно, знает, за что я осужден,
а> если хочет об этом поговорить, то я могу ему объяс¬
нить, почему я это сделал. Но он только в бешенстве
закричал, что не желает слушать никаких объяснений,
ему нужен только мой ответ: раскаиваюсь ли я. «Ну
что ж,— сказал я,— если так. ответ будет короткий:
нет, не раскаиваюсь!» Он злобно посмотрел на меня и
спросил, на сколько лет я осужден. Когда я ответил,
что получил пятнадцать лет, он взвизгнул:
— Мало!
— Может быть, нужно было двадцать?
— Мало! — взвизгнул он снова.
— Тогда, может быть, смерть?
— И этого мало! — крикнул он и выбежал из ка¬
меры.
В эти первые недели тюремной жизни, когда особен¬
но трудно было переносить одиночество, голод, холод,
унижения, все то, что разом обрушилось на меня, я не¬
редко, шагая во время прогулки мимо наглухо закрытых
ворот и тюремных решеток, спрашивал себя: имеют ли
хоть какой-нибудь смысл мои страдания, кому от них
польза? Бывало и так, что я мучительно искал способ
разрубить этот узел. И хотя в камере стоял холод, как
в собачьей конуре, меня охватывал лихорадочный жар.
262

Можно выпутаться, думал я, йо какой ценой? Призна¬
нием себя виновным? Капитуляцией перед теми, кого
я презирал, против чьей бесчеловечной жестокости и
нecпpaвeеыивотти я восстал? Но если ты это сделаешь,
говорил я себе, как же потом будешь жить? Чем ты
будешь жить, не имея больше ни идеалов, ни воодушев¬
ления, ни веры? Нет! Нет! Это было бы хуже смерти!
И я принимался высчитывать, сколько еще дней остает¬
ся мне провести в тюрьме. Выходило, что около пяти
с половиной тысяч дней. Так не лучше ли теперь же,
в самом начале этой путающей вереницы дней, конца
которой ты не можешь себе даже представить, не лучше
ли покончить с собой, чтобы положить конец своим му¬
чениям? И я смотрел на оконную решетку, обдумывая,
нельзя ли на ней повеситься. Но эта гаденькая, трусли¬
вая мысль сразу же вызывала у меня протест. Нет! Ни¬
когда! Ведь именно этого желают наши враги. И как
бы они ликовали, обнаружив однажды утром мой око¬
ченевший труп!..
Расхаживая по темной камере, я разговаривал сам
с собой и ободрял себя: нет, ты не сдашься, не покон¬
чишь с -обой, ты все выдержишь. Другие выносили и
более тяжкие муки. А ведь ты еще молод. Скоро на¬
чнется революция, ты выйдешь на волю и снова будешь
бороться за то, что составляет для тебя единственный
смысл жизни. И понемногу я успокаивался, душевная
боль утихала, и я наконец ложился на свою койку, до¬
вольный собой, забыв про голод, холод и унижения, уве¬
ренный в том, что все это минует, что я все выдержу
и с незапятнанной совестью снова окажусь среди лю¬
дей...
Книг мне не давали. «Согласно правилам внутренне¬
го распорядка, цуваксам книг не полагается»,— объяс¬
нил мне комендант, когда я потребовал, чтобы мне дали
хоть какую-нибудь книгу.
А Библию можно? — спросил я.
Посмотрев на меня удивленно, он -казал:
— Но ведь вы же коммунист и в бога не веруете?!
— Точно,— сказал я.— А все же принесите мне ее.
— Посмотрим,— ответил он, но Библию так и не
принес.
В томительные часы хождения по камере я нашел
способ занять -ебя и отгонять не покидавшие меня мыс¬
263

ли о еде и тепле, которые меня непрерывно преследо¬
вали. Теперь, расхаживая, я вызывал в памяти имена
известных мне писателей и названия их книг, прочитан¬
ных мною. Писателей я вспоминал по алфавиту, одного
за другим, затем перечислял в уме их произведения.
Старался припомнить не только содержание книги, но
и время, когда ее читал, а также что она дала для моего
развития. Припоминал стихи, которые когда-то учил
наизусть. Иногда часами старался вспомнить название
той или иной книги или стихотворения. При этом в па¬
мяти воскресали многие люди, товарищи по школе, вся¬
кого рода подробности. Вспоминались смешные проис¬
шествия, над которыми я теперь один в своей камере
громко смеялся.
Нашел я способ бороться и с холодом. Чтобы зака¬
лить себя, я до изнеможения занимался гимнастикой,
открывал на ночь окно, а по утрам стал обтираться до
пояса холодной водой. Однажды утром меня за этой
процедурой застал охранник.
— Ты что, рехнулся? — спросил он.
— Нисколько,— ответил я.
Он захлопнул дверь, и я слышал, как он сказал ко¬
му-то в коридоре:	лЯН
— Черт их поймет, мать их воровскую, я и в шубе
мерзну, а он обливается холодной водой!
Вот таким образом я старался облегчить себе пре¬
бывание в тюрьме. Режим для цуваксов был вообще
тяжел, а при морозах, достигавших двадцати градусов,
он становился тяжелым вдвойне. В соответствии с об¬
щим сроком моего заключения я должен был провести
в одиночке и на ее режиме девяносто дней. По истече¬
нии этого срока начальник тюрьмы мог по своему усмо¬
трению перевести меня, как и других осужденных, в об¬
щую камеру и направить работать в мастерские иди же
установить для меня особый, самый жесткий режим,
С товарищами, сидевшими в одиночках, я виделся
каждый день на прогулке. Но разговаривать мы не мог¬
ли — нас держали на расстоянии друг от друга. Мы
только издали приветствовали друг друга незаметным
кивком или улыбкой. Заключенный, обслуживавший оди¬
ночки, приносивший хлеб и убиравший наш коридор,
иногда передавал мне от них привет. Но о том, как пе¬
реносят они одиночество, что чувствуют в своей холод¬
264

ной клетке, я мог сулить только по себе. Часто я думал:
будь мы вместе, в одной камере, все эти муки перено¬
сились бы легче и мы нашли бы способ смягчить наши
страдания. Но «ирландская система» (так назывался
примененный к нам метод наказания), изощренность ее,
именно и сводилась к тому, как объяснил мне» наш тю¬
ремный православный священник, чтобы в первые меся¬
цы заключения держать нас в одиночке. Пребывая в
одиночестве, по его словам, человеческая душа раскаи¬
вается и скорбит. К сожалению, добавил он, люди за
годы войны испортились так, что и одиночка на них
слабо действует. Не то было до войны. Тогда она обла¬
мывала даже самых закоренелых злодеев.
* * *
Прошло два месяца моего пребывания в одиночном
заключении, и я заболел. От холода и голода ноги у
меня стали отекать, на них появились нарывчики, а ког¬
да они прорывались, на их месте возникали большие,
очень глубокие «и болезненные язвы, особенно мучитель¬
ны они были возле костей. Вскоре у меня на ногах было
уже до двадцати таких язв, и я почти не мог ходить.
Как-то после обеда ко мне зашел комендант и строго
спросил, почему я не выхожу на прогулку. Я молча по¬
казал ему на мои отркшир, изъязвленные ноги. Смягчив
тон, он сказал:
Завтра же в больницу!
На другой день он зашел за мной, приказал взять
с собой мои вещи — полотенце, кружку и ложку, види¬
мо, рассчитывая, что меня оставят в больнице. Однако
уже при входе, увидев мой узелок с вещами, старший
надзиратель тюремной больницы Любек с издевкой
заявил:
— С чего это всякое жулье думает, что гак легко и
просто устроиться в больницу, где им будут давать жар¬
кое и вино? Ну нет! Любека еще никому не удавалось
провести!
Я молчал, считая бесполезным что-нибудь объяснять
этому олуху. Здесь есть врач, и он увидит, что со мной.
Но сопровождавший меня комендант счел себя оскор¬
бленным и начал спорить с Любеком. Из своего теплого
кабинета вышел врач, раскуривая сигарету. Он прервал
265

препирательства охраны и тут же, не осматривая меня,
заявил, что ничего у меня нет, но тем не менее прика¬
зал поставить мне градусник. А когда узнал, что темпе¬
ратура нормальная, то пустился в разглагольствования о
том, какая нынче пошла молодежь — лентяи, симулян¬
ты, просятся в больницу, чтобы уклониться от работы.
Я не стерпел и сказал, что он поступает несправедливо,
объявляя меня здоровым, даже не осмотрев. Тогда тюрем¬
ный эскулап поднял крик, угрожая подать на меня рапорт.
Чем кричать, вы бы лучше осмотрели меня,—
сказал я со злостью.
Я разделся и заставил его осмотреть мои ноги. Ка¬
жется, ему стало немного стыдно, но он все же продол¬
жал утверждать, что все это пустяки, что из-за этого не
ложатся в больницу, что пребывание в больнице даже
опасно для молодого человека. Он приказал дать мне
примочку для компресса и разрешил лежать в камере.
Поведение врача меня разозлило. Тогда ведь я еще
ничего не знал о таких «врачах»-жандарма.х с медицин¬
ским образованием. Комендант шел за мной и обижен¬
но бормотал:
Ну что прикажешь делать, раз у тебя нет темпе¬
ратуры. А что ты болен, это и слепой увидит.
Пребывание '«в камере стало еще мучительней, пото¬
му что все беды заключенного в одиночке я теперь вы¬
нужден был переносить, будучи прикован к койке. Осо¬
бенно тяжело было лишиться прогулки, которая вносила
хоть какое-то разнообразие в убийственно монотонную
жизнь заключенного в одиночке.
Комендант отделения одиночек оказался вниматель¬
нее и человечнее врача. Он перевел меня в камеру
более сносную. Окно в ней было побольше и выходило
на юг. Дал мне два хороших теплых одеяла. Он захо¬
дил ко мне каждый день, справлялся о здоровье, пред¬
лагал еще раз пойти на медицинский осмотр, но от этого
я упорно отказывался. Из медперсонала ко мне прихо¬
дил только тюремный санитар — бывший грабитель из
Загреба, приносил мне примочку и какую-то мазь, но
главным образом лечил меня утешительными рассуж¬
дениями, что скоро-де весна и что солнце все «как ру¬
кой снимет».
Однако до весны было еще далеко. Правда, обман¬
чивое февральское солнце растопило снег во дворе, уже
266

повисли сосульки с крыш, ио в камере была стужа, как
и в январе, а мне от компрессов, которыми я лечил
ноги, было еще холоднее. К тому же раны стали причи¬
нять мне такую боль, что я не мог спать. Все эти дни
и ночи переплелись в какой-то кошмар, который давил
на меня в течение шести недель. В таком состоянии
застала меня горькая и страшная весть о казни Алии.
После этого удара я совсем слег.
О том, что Алия будет повешен, сообщил мне
7 марта после полудня сам Иосип Шабан. За все время
моего пребывания в тюрьме он лишь раз заходил в мою
камеру, а тут не посчитал за труд явиться, чтобы
объявить:
— Завтра твой Алия испустит дух!
Вскочив с постели, словно от удара хлыстом, я за¬
кричал:
— Что?!	11
Он повторил:
Да, испустит дух! Получит, что заслужил. Его
нужно казнить для примера.
Я молчал и смотрел на него исподлобья, понимая,
что он пришел специально за тем, чтобы помучить меня.
Повертевшись в камере еще минуты две и повторив
несколько раз: «Да, для примера, для примера!» — он,
не прощаясь, вышел.
В продолжение этих трех .месяцев моего одиночного
заключения я не переставал думать об Алии и со дня
на день ждал известия, что товарищи спасли его. 'Еще
на станции, перед отправкой в тюрьму, Огнен Прица
мне сказал, что готовится побег Алии.
«Что же помешало этому? Почему его не спасли?
Как можно было допустить, чтобы его убили?» — спра¬
шивал я себя, с трудом ковыляя по камере, так как уже
не мог лежать на койке. Мне казалось, что я сейчас
завою, и в бессильной злобе вцепился зубами в одеяло.
Я не сомневался, что несколько храбрецов могли бы
освободить из Судебного стола любого осужденного.
А ведь во время процесса товарищи могли убедиться,
что за человек Алия и что ради его спасения стоило
подвергнуть опасности нескольких наших товарищей.
И среди загребских пролетариев, конечно, нашлись бы
такие, лишь бы наши руководители проявили реши¬
мость... Горько было у меня на душе.
267

Сорок лет прошло с той ночи — кануна казни Алии,—
а я не могу ее забыть и не могу писать о ней без вол¬
нения и горечи. Невыносима была мысль, что через не¬
сколько часов в тесном дворе Судебного стола повесят
лучшего из нас. Мне хотелось быть рядом с ним, и не
затем, чтобы утешать его, а чтобы как-то облегчить его
последние минуты. Я не сомневался, что он встретит
смерть гордо, без позы и жеста, во имя того, ради чего
жил, ибо он был убежден, что и своей смертью он за¬
свидетельствует свою веру в нашу победу. Грозна сила
тех, кто так умирает за* свои убеждения: мертвые, они
опаснее для своих убийц, чем заживо погребенные в
тюремных казематах.
Светало. Наступало хмурое, дождливое утро. Я стоял
у оконной решетки какой-то опустошенный, притихший,
давая в душе клятву верности тому делу, за которое
только что был казнен Алия. Я ощущал в своем сердце
не скорбь, какую обычно испытываешь, стоя над свежей
могилой, а ту боль, которая дает силы выдержать все,
порождает ненависть ко всему отвратительному, тому,
что является отрицанием человеческой красоты, той кра¬
соты, которая только что, этим мартовским утром, была
насильственно уничтожена, но несокрушимо продолжала
светить и из могилы.
♦ ♦ ♦
Спустя много лет я узнал из газетных отчетов, су¬
дебных актов и других документов подробности казни
Алии. И, читая, я гордился и восхищался своим погиб¬
шим другом и товарищем, который до последней минуты
жизни оставался верен себе.
Загребские товарищи немало сделали, чтобы подго¬
товить его побег из тюрьмы. Им даже удалось привлечь
на свою сторону надзирателя тюрьмы. Но план сор¬
вался, потому что в последнюю минуту Алию совер¬
шенно неожиданно перевели в другую камеру. Надо
было разработать новый план, но времени для этого уже
не было. Когда кассационный суд (так называемый
Стол семи) утвердил приговор — смертную казнь, пра¬
вительство, временно выполнявшее роль регента, 22 фев¬
раля 1922 года от имени короля Александра, находив¬
шегося в Румынии, отклонило просьбу о помиловании.
Однако Алия был повешен не сразу, ждали еще четыр-
268

нэднать дней. Только 7 марта в 8 часов Алия был при¬
веден в тот же суд, который его судил, и Александр
Ваич сообщил ему, что правительство отказалось поми¬
ловать его. Алия принял эту весть спокойно, как и
сушение о том, что завтра в 6 утра он будет повешен
и что казнь не будет отсрочена, даже если кто-либо
подаст прошение о помиловании.
Алия коротко ответил:
— Знаю.	|	... ЛИ
Действительно, группа депутатов скупщины подала
королю Александру просьбу о помиловании Алии. Того
же требовали студенты Загребского университета. Но
король отверг и просьбу и требование.
— Если хочешь,— сказал Ваич Алии,— священник
по^гг^т^товит тебя к смерти.
Алия ответил, что священник ему не нужен. Из зда¬
ния суда он вышел своей обычной легкой походкой.
«Даже улыбался»,— пишет один журналист.
Вернувшись в камеру, он тут же вызвал к себе за¬
щитника Политео и попросил написать завещание. Это
завещание, написанное в форме прошения в суд, сохра¬
нилось в судебном деле.
«Прошу сразу же после моей смерти все мое имуще¬
ство, находящееся в тюрьме, передать моему защитнику
д-ру Политео, который, согласно выраженной мною
воле, передаст его Обществу помощи голодающим в
России... Для этой же цели прошу 'передать И. Поли¬
тео и наличные мои сбережения в сумме 100 (сто)
динаров. Эти деньги находятся на хранении у началь¬
ника тюрьмы».
Распорядившись так своим имуществом пролетария,
он выполнил свой интернациональный долг по отноше¬
нию к советским братьям в тяжелую для них годину.
Последние двадцать часов до казни он провел в кругу
близких.
В его камере, дверь которой все время была открыта
настежь, дежурили два жандарма.
Возле него находились его младший брат Муха рем —
подросток лет пятнадцати — и еще какой-то родствен¬
ник, а также Август Цесарец и Политео. Цесарей напи¬
сал об этих часах его жизни потрясающий очерк
«Последняя ночь Алии», опубликованный в загребской
«Борбе».
269

■«Казалось бы,— писал он,— мы должны были облег¬
чить Алии эти последние часы, но вышло так, что своим
спокойствием, самообладанием и мужеством он облег¬
чал их нам...
Наступила ночь, в тесную камеру внесли керосино¬
вую лампу; ее нужно было повесить на стену. Принесли
молоток и гвоздь. Кто-то неумело попытался вбить
гвоздь. Тогда Алия сказал: «Дайте мне, забью-ка я свой
последний гвоздь». И опытной рукой искусного столяра
он забил гвоздь в стену и повесил лампу».
Свои последние двадцать часов жизни, уже стоя у
края могилы, прощаясь с жизнью, со всем, что ему бы¬
ло дорого, Алия еще раз проверял свою стойкость,
проверял самого себя: сумеет ли умереть за свои убеж¬
дения, не жалеет ли, что пошел по пути, который при¬
вел его к виселице. Цесарец приводит слова Алии:
«Это самый прекрасный день в моей жизни. Никогда
еще не было мне так спокойно и радостно, как сегодня.
Когда-то я читал «Подпольную Россию» Степняка-Крав-
чинского и со страхом спрашивал себя: смогу ли и я
быть одним из тех, кто спокойно жертвует всем, даже
жизнью? А сейчас чувствую, что могу, и счастлив, что
это так».
Почти все часы своей последней ночи Алия провел
в разговорах с товарищами — рассказывал, шутил,
смеялся. «Не раз,— писал Цесарец,— нам казалось не¬
вероятным, непостижимым, что здесь, в этой камере, на¬
ходится с нами человек, которого наутро ждет смерть».
Алия рассказывал о своей жизни: о том, как под¬
ростком учился ремеслу, как ходил на заработки,
о суровой школе классовой борьбы, которая сделала
из него сознательного пролетария. Он и в эти послед¬
ние свои часы непоколебимо верил в победу своего
класса, в победу коммунизма.
«Им ничем не удастся нас уничтожить»,— в этих
простых словах выразил он свою веру, находясь уже у
края могилы.
У своего защитника Алия спросил, испытывает ли
человек боль, когда умирает. Политео стал объяснять,
что на виселице человек мгновенно теряет сознание, но
Алия его прервал:
«Если бы даже оно было и не так, я готов ко всему».
270

Затем он попросил, чтобы кто-нибудь спел. Но кто
мог петь в эту ночь! Перед зарей Алия сам запел
своим мягким, душевным голосом:
Почему я должен умереть до срока,
Чтоб зарыли в землю молодость мою...
Ему было двадцать шесть лет.
* * *
А в тесном дворике Судебного стола уже была по¬
ставлена виселица. Здесь 8 марта в 6 часов утра собра¬
лись одетые в парадную форму члены судебной колле¬
гии во главе с председателем Ваичем. Были здесь также
журналисты и еще несколько граждан, которые,
по долгу службы или как-то иначе, получили разре¬
шение при<^с^п^с^-^1^<^1вать при казни. Вокруг — рота жан¬
дармов.
Простившись в камере со своими близкими, Алия
быстрым и легким шагом, в сопровождении своего за¬
щитника, вышел к месту казни. Перед столом, за кото¬
рым восседала коллегия, он остановился. Был он не¬
много бледен и имел утомленный вид. Сосредоточенно
и хладнокровно выслушал приговор. А когда Ваич за¬
кончил чтение приговора и произнес: «Палач, пусть
свершится правосудие!» — случилось нечто непредвиден¬
ное. Алия спокойно спросил:
—	Господин председатель, могу ли я вам что-то ска¬
зать?	_i
—	Можете,— ответил, смешавшись, председатель, со¬
вершенно не подготовленный к беседе с человеком, ко¬
торый через минуту должен умереть.
—	Мне хотелось бы с вами проститься,— сказал
Алия.
Эти слова еще больше смутили Ваича.
—	Что?.. Как?..— забормотал он и наконец зая¬
вил: — Я вас прощаю.
Ия вас прощаю,— сказал Алия и шагнул к ви¬
селице. Стоя под ней, он застегнул пальто и сам убрал
руки за спину, чтобы помощники палача связали их,
прежде чем палач набросит петлю ему на шею.
Когда все было кончено, палач Зайферт подошел к
столу, за которым восседала судебная коллегия, и ра-
271

портовал Ваичу на немецком языке: «Bitte, Herr Pre¬
sident, das Gericht ist vollzogen» ’.
Врачи подтвердили наступление смерти. Составили
протокол. Убийство, санкционированное судом, соверши¬
лось. Свой очерк Цесарец заканчивал словами: «Как
только его повесили, начался дождь. Но все дожди это¬
го мира не могли смыть позор, которым режим циников
запятнал Югосла вию».
Весть о том, как умер Алия, молниеносно распро¬
странилась по Загребу. И когда три часа спустя гроб
с его телом в сопровождении усиленного наряда кон¬
ной полиции перевозили в морг на кладбище в Миро-
гое, на улицах толпился народ. Весь день приходили
на кладбище работницы и другие женщины и приноси¬
ли цветы к могиле Алии.
Кладбище в Мирогое было забито народом, но на¬
чальник загребской полиции приказал разогнать со¬
бравшихся. Остались только полицейские да несколько
загребских студентов-мусульман, которые под вечер
перенесли тело Алии из морга к могиле и похоронили.
В городе начались демонстрации. С Мирогоя това¬
рищи Алии, загребские коммунисты, с пением револю¬
ционных песен двинулись через Нову Вес к Капт-олу
и площади Елачича. Полиция пыталась разогнать
демонстрантов. При этом были ранены три челове¬
ка и несколько арестовано, в том числе и Август
Цесарей.
В одной из своих статей, посвященных Алии, Цеса¬
рев пишет: «Виселица, оборвавшая жизнь Алии, при¬
несла ему славу». Ежегодно 8 марта и 1 ноября загреб¬
ские коммунисты приходили почтить память своего по¬
гибшего товарища». Собирая по динару, они поставили
ему скромный памятник. И здесь, на его могиле, у них
постоянно происходили столкновения и стычки с поли¬
цией. Кончилось тем, что правительство приказало
снести памятник, а останки Алии тайно выкопать и
похоронить в отдаленном мусульманском селе Турин,
возле Бихача. О местонахождении могилы знали лишь
несколько полицейских. Но и это не могло вычеркнуть
Алию из памяти его товарищей: они все равно собира¬
лись там, где была могила Алии, и тем самым выра-
1 «Господин председатель, приговор приведен в исполнение».
272

жали свой протест против режима насилия и неспра¬
ведливости.
Спустя тридцать лет после гибели Алии, в ноябре
1952 года, я стоял у его могилы возле села Турин -в
горной котловине, у сливовой рощи — холмика, покры¬
того венками и цветами, принесенными воинами нашей
революции. Мы собрались на открытие памятника, воз¬
двигнутого на этом холмике, куда однажды темной
октябрьской ночью 1925 года агенты югославской
охранки тайком перенесли останки Алии, рассчитывая,
что теперь все забудут о нем, а они заметут следы
своего злодеяния. Когда я говорил собравшимся на его
могите товарищам об Алии, я с грустью вспоминал
верного товарища и друга, но вместе с тем и радовал¬
ся, что победила великая историческая справедливость.
* ♦ *
Незаметно подошла весна, а я все еще был болен.
Раны, правда, стали затягиваться, но я был так изну¬
рен болезнью и голодом, что передвигался с трудом.
Ежедневно после полудня комендант выпускал меня в
малый тюремный двор, и я проводил здесь несколько
часов. Грел на солнце свои больные ноги, понемногу
ходил, держась за стенку рукой. Это помогло мне спра¬
виться с болезнью.
Иногда в тот же дворик выводили на прогулку
особую группу каторжан, которых называли «дохляка¬
ми». В подавляющем большинстве это были стари¬
ки, уже не способные к труду, однако врач не хотел
их брать в больницу. Содержались они все в одной
камере, прозванной «камерой дохляков». Эти люди
были несчастны вдвойне: они доживали дни свои в
таких страшных условиях, по сравнению с которыми
жизнь других заключенных казалась им недосягаемым
раем. Старость, болезни, голод, грязь, бесчеловечное об¬
ращение тюремной администрации и охраны... Впервые
в жизни видел я такой сгусток человеческих несчастий
и такое циничное отношение к людям! После встречи
с «дохляками» я всегда возвращался в камеру с чув¬
ством боли и гнева. А сколько таких же несчастных
рассеяно по всему свету?! — спрашивал я себя. Сколько
кругом горя, несчастий и, что еще хуже, человеческого
273

равнодушия к чужому страданию! Когда же всему
этому придет конец?!
В начале апреля начальник тюрьмы вызвал меня
в свою канцелярию.
— Я слышал, что ты поправился,— сказал он мне.—
Пора бы тебе начать работать. Ну как, пойдешь ра¬
ботать в какую-нибудь мастерскую или останешься в
камере?
Я спросил, нельзя ли мне научиться столярному
делу. Он молча уставился на меня, а затем с издевкой
процедил:
— Хочешь заделаться именно пролетарием?
Я промолчал, и тогда он добавил:
Нам нет никакой выгоды обучать ремеслу людей
образованных. Будете работать в «Пенкале» писарем.
— Но я предпочитаю научиться ремеслу, чем рабо¬
тать писарем,— возразил я.	I
— Здесь не выбирают*! Делайте, что вам приказы¬
вают. Можете идти!
Так я стал писарем в «Пенкале» — филиале загреб¬
ской фабрики того же названия при Лепогл а некой
тюрьме.
Наутро меня отвели в «Пенкалу» и передали в рас¬
поряжение начальника охраны, который следил за ра¬
ботой 150 каторжан. Он спросил, как меня зовут, зна¬
ком ли я с правилами внутреннего распорядка, а затем
отвел в канцелярию управляющего филиалом, который
должен был мне объяснить мои обязанности. Звали его
Берндт. Это был чех по национальности, по виду и
манерам — типичный отставной унтер, мнящий, ' что
знает жизнь и видит людей насквозь и что его-то уж
никто не проведет. Начальственным тоном он сообщил
мне, что производится в цехе и каковы будут мои обя¬
занности. При этом не упустил случая преподать «мо¬
лодому человеку» несколько советов. Предупредил,
чтобы я не заводил дружбы с заключенными, ибо все
они форменные жулики, не желающие работать. Хоть
он и делает все от него зависящее, чтобы специальными
надбавками повысить их заработок, но они, неблаго¬
дарные, постоянно ищут случая увильнуть от работы
и портят товар. Он говорил резким, неприятным голо¬
сом, при этом его маленькие, глубоко посаженные
глазки злобно сверкали. Едва дождавшись, чтоб он

закончил свой «инструктаж», я отправился к своему
рабочему месту в углу склада, где было два стола —
один для кладовщика, другой для меня.
Я должен был вести списки работающих и ежеднев¬
но вносить в них определенные данные: сколько каж¬
дый из них сделал, сколько допустил брака и т. п.
В «Пенкале» заключенные шлифовали целлулоид¬
ные наконечники для карандашей и обтачивали дере¬
вянные ручки. Это был утомительный труд. Работать
приходилось '-в тяжелой атмосфере. Воздух был пропи¬
тан мелкой невидимой пылью, которая образовывалась
при обточке ручек. За десять с половиной часов работы
надо было сделать заданное количество наконечников
или ручек. На того, кто не выполнял нормы, подавали
рапорт и налагали дисциплинарное взыскание. Пере¬
выполняющий норму получал ежедневно в качестве
поощрения от предприятия полбуханки черного тюрем¬
ного хлеба. Рабочую силу тюремная администрация
продавала «Пенкале» до смешного дешево: первые
три месяца — по 80 пара, а потом — по 2 динара в
день. Из этой суммы каторжане получали, уже в зави¬
симости от срока заключения, «зарплату» 10—15
и — самое большее — 25 пара в день. Остальные
деньги поступали в распоряжение тюремной админи¬
страции.
Идеальные условия эксплуатации труда для любого
капиталиста: низкая оплата труда, никакой заботы
о социальном обеспечении, никакого контроля и охраны
труда, никакой возни с профсоюзами. Уверен, что алч¬
ный, падкий на деньги Шабан, строивший в то время
себе виллу в Загребе, получал от «Пенкалы» взятки.
По доносам Берндта он нещадно наказывал тех катор¬
жан, которые не желали или не имели сил выполнять
норму, к тому же находились подхалимы, которые за
кусок сала или несколько сигарет перевыполняли эти
нормы и тем самым увеличивали их.
Работы у писаря было немного: за несколько часов
без особых усилий я составлял сводку за истекший
день. Поэтому, когда на складе было много работы, я
помогал кладовщику, эта работа была приятнее, по¬
движнее, она давала к тому же возможность устано¬
вить контакт с другими заключенными. Среди них по¬
падались интересные люди. В первую очередь это каса-
275

лось участников «зеленого кадара», осужденных в
1919—1920 годах на длительные сроки.
Движение «зеленого кадара» возникло стихийно ио
время первой мировой войны во всех землях Австро-
Венгрии. Однако наибольший размах оно получило в
южнославянских землях двуединой монархии. К концу
войны здесь насчитывалось до двухсот тысяч «зелено-
кадаровцев». Для югославского «зеленого кадара» ха¬
рактерным была не только многочисленность, но и опре¬
деленная социальная направленность, которая особенно
заметно проявилась в конце войны под влиянием сол¬
дат-военнопленных, вернувшихся из Советской России.
«Зеленый кадар» возник как протест солдат, в подав¬
ляющем большинстве крестьян, против этой войны. Этот
протест они выражали просто — бежали из армии, не
возвращались после отпуска в свои части и укрывались
в лесах, откуда и возникло название «зеленый кадар»
(«зеленые отряды»). Сначала солдаты-дезертиры в оди¬
ночку или небольшими группами скрывались вблизи
своих деревень, иногда даже без оружия. По мере того
как продолжалась война, число дезертиров увеличива¬
лось, образовывались целые отряды, их становилскь
все больше, а к концу войны такие отряды были уже
во всех районах страны. Вооруженные, они нередко ока¬
зывали успешное сопротивление специальным каратель¬
ным частям австро-венгерской армии, о чем свидетель¬
ствуют многие тревожные сообщения политических и
военных деятелей. Летом 1918 года, еще до распада
Австро-Венгрии, «зеленый кадар» был уже не просто
сборищем дезертиров. Он становился орган изованной
силой, оказывавшей сопротивление таким мероприятиям
властей, как реквизиции, проводившиеся по деревням
для нужд армии. «Зеленокадаровцы» совершали напа¬
дения на всякого рода спекулянтов, поставщиков, на¬
жившихся на войне, и даже на жандармские гарнизоны.
В этот период в ряды «зеленого кадара» вливалось все
больше солдат, вернувшихся из Советской России. Они-
то и придавали этому движению социальную окраску,
которая особенно отчетливо проявилась в дни переворо¬
та 1918 года. Вот тогда-то «зеленокадаровцы» и начали
свой плебейский расчет с теми, кто нажился на войне.
Позднее во многих районах они, выражая чаяния кре¬
стьянских масс, требовали земли и социальных прав.
276

Осенью 1918 года крестьянское движение представ¬
ало такую грозную силу, что представители буржуазии,
убравшиеся в Народном вече словенцев, хорватов и сер¬
бов. в первый же день своей власти, перепуганные этим
движением, резко выступили против него, призывая
одновременно к порядку, спокойствию и дисциплине.
Они стремились в этом «порядке и спокойствии» осу¬
ществить свои концепции «национального освобождения
и объединения*. В Хорватском саборе об этом говорили
его председатель Богдан Меликович, Светозар Ириби-
чевич и даже Степан Радич. Но их призывы к «поряд¬
ку. спокойствию и дисциплине» не могли остановить
волн\ крестьянской стихии. Угроза буржуазному
«порядку и спокойствию» со стороны движения кре¬
стьянских масс, особенно в Хорватии, была настолько
велика, что это и явилось одной из основных причин,
а тзвивших представителей так наоываемой пречаи-
скон буржуазии поспешить в Белград — добиваться не
столько объединения, сколько помощи войсками, кото-
?ье способны были бы защитить буржуазный порядок
'pa.no эффективнее, чем это могло сделать сколочен¬
ное на скорую руку совершенно ненадежное «народное
войско» Народного веча. Порядок был быстро установ¬
лен. Уже летом 1919 года волна крестьянских выступ¬
лений схлынула. Большинство участников «зеленого
кадара» разошлось по домам, многие погибли, а боль¬
шое число их было осуждено и брошено в тюрьмы.
Во время войны я не только слышал, ио даже распе¬
вал песни «зеленока да ровнее», в которых с необычай¬
ной непосредственностью солдаты-крестьяне выражали
свои антивоенные настроения, ненависть и презрение к
koi ia то мошной, а теперь одряхлевшей монархии. С не¬
которыми «зеленокадаровцами* я познакомился в тюрь-
к. Они отбывали наказание «за разбой, поджоги и ан-
н /бшественные акты» — так буржуазное правосудие
инфицировало их действия в дни переворота». Связь
с ними я установил в «Пенкале» через кладовщика
Мяртина Жуфику, родом из какой-то деревни в Нодравн-
не. Жуфнка как «зелеиокадаровец» был осужден «за
уча тие в разбое». «Разбойник» этот был тихий честный
I Цюманами называют жителей областей, расположенных вне
i не. Сербин, ти есть Хорватии, Славонии и Воеводины.
277

юноша. Вернувшись с фронта, он ушел к «зеленым», что¬
бы «отомстить господам» за четырехлетние страдания —
свои на фронте, а родных в тылу. Зная, за что я осуж¬
ден, Жуфика откровенно рассказывал мне, как ожесто¬
чившиеся, измученные крестьяне поднялись -в 1918 году,
чтобы искать справедливости. Как ураган, обрушились
крестьяне на богатые поместья, на помещичьи амбары и
погреба, на их скотные дворы и другие хозяйственные
постройки. Поплатились и некоторые сельские торговцы,
кое-где и сельские священники, особенно те, кто, служа
ссвему богу, думал больше всего о земных благах и о
своих усадьбах. Не обошлось и без расправы с над¬
смотрщиками и лесничими, с управляющими, пытавши¬
мися спасти добро своих господ.
Жуфика познакомил меня с несколькими своими то¬
варищами, осужденными на большие сроки — до 15 лет
каторги — и работавшими также в «Пенкале». Большин¬
ство этих бывших солдат «зеленого кадара» хорошо дер¬
жалось: они не подлаживались к администрации, еще
менее склонны были заниматься доносами и другими
подлостями, которых, к сожалению), было предостаточно
в тюремной жизни. До сих пор я с удовольствием вспо¬
минаю этих «зеленокадаровцев» — загорских, подравин-
ских и меджюмурских крестьян, «бунтарей» нашего вре¬
мени, которые облегчали мне жизнь в первый год тю¬
ремного заключения.
Особенно запомнился мне Андрия Хергешич. Когда
начались репрессии против «зеленого кадара», он ушел
в Венгрию и вступил там в Югославский коммунистиче¬
ский батальон, в составе которого и боролся до конца,
а после разгрома Венгерской Советской республики
возвратился в Югославию. Схвачен он был только в
1920 году во время крестьянских волнений в Хорватии,
когда пытался восстановить практику «зеленокадаров-
цев». Его осудили на восемь лет каторги. Андрия часто
заходил ко мне на склад поговорить. От него я и узнал
много подробностей об участии югославских коммуни¬
стов в Венгерской коммуне. С восторгом рассказывал он
об Иване Матузовиче, одном из выдающихся военных и
политических организаторов югославских борцов, участ¬
ников Венгерской революции. Под его командованием
Андрия сражался на фронте у Кацошвара, а затем под
Кошицами. После поражения Венгерской революции
278

\ндрия не захотел, как большинство наших людей, ехать
р Вену, а вернулся на родину, где, как он надеялся,
вскоре начнется революция. Однажды он спросил меня,
почему в 1918—1919 годах, когда большинство народа
было готово бороться против буржуев, у нас не началась
революция. Еще веря, что революция вскоре вспыхнет в
Европе, а следовательно, и у нас, я ответил: «То, чего
не случилось тогда, может произойти в этом или сле¬
дующем году». «Нет. Мы упустили возможность! Нас
разгромили, многих убили или арестовали»,— сказал
Анлрия, грустно глядя поверх моей головы на грязные
стены склада. Позднее, когда я избавился от иллюзий
о близости революции, я вспомнил этот разговор с
Анприем.
♦ ♦ *.
Я и мои товарищи — Димитрие Лопандич, Никола
Петрович и Стево Иванович — содержались в тюрьме не
хак политические заключенные. Мы были приговорены к
чаторге и отбывали наказание в условиях строгого ре¬
жима. как уголовные преступники. Шабан, которого я
как-то попросил поместить нас четверых в одну камеру,
злобно посмотрел на меня и заявил: «Вас, коммунистов,
нужно держать дальше друг от друга*».
Виделись мы редко. Лишь иногда* нам удавалось по¬
слать друг другу через надежных заключенных корот¬
кую записку, какую-либо книгу или что-нибудь вкусное
из посылок, которые мы получали из дому. Такая разоб¬
щенность была мучительна. Тогда я еще не знал, что в
коллективе и за тюремной решеткой многое можно ор¬
ганизовать и многого добиться. Насколько легче мне
было бы, имей я возможность после принудительной
работы, к которой не лежала душа, прийти к своим то¬
варищам и разделить с ними радости и горести тяжелой
тюремной жизни.
В моей камере, бывшей монашеской келье с двумя
большими окнами, выходившими на юг, света» было пре¬
достаточно. Одиночество мучительно, но теперь оно пе¬
реносилось легче, чем зимой. Был май. И он чувство¬
вался и в этих стенах — я не страдал больше от холо¬
да. Да и не голодал, так как начал получать передачи
из дому. К тому же и в тюрьме, имея деньги, можно
279

купить кое-что из съестного. И наконец, пройдя, конеч¬
но, тюремную цензуру, ко мне в тюремное безмолвие
пришли книги, мои старые, верные друзья. Правда, для
чтения у меня почти не оставалось времени: поднимали
нас в пять утра, а уже полшестого выгоняли на часовую
прогулку, а затем на работу. В 12 часов — часовой пе¬
рерыв на обед, потом снова работа до 18 часов, а в
20 часов уже нужно было укладываться спать.
Только по воскресеньям и в праздничные дни, ког¬
да нас не гоняли на работу, я мог читать и заниматься
французским и русским языками. Я и до тюрьмы немно¬
го знал французский, а здесь начал серьезно изучать
его по методу Лангеншайта. В этом же году я читал на
немецком языке Ибсена и Метерлинка, произведения ко¬
торых каким-то образом приблудились к тюреми»! биб¬
лиотеке и стояли там, покрытые слоем пыли.
В свою жизнь каторжанина я старался внести по¬
рядок и систему, убежденный, что только это поможет
мне выдержать и отупляющий тюремный режим, и тос¬
ку одиночества. Не скажу, что это всегда удавалась
мне, но все же помогало сократить приступы напрас¬
ных мечтаний о свободе, неотступно преследующих че¬
ловека за решеткой.
Жить' в четырех голых стенах тяжело, но особенно
тяжело, когда тебе двадцать два года, а за решеткой
смеющееся синее майское небо.
Как удержаться и не мечтать о жизни по ту сторо¬
ну заржавевших от дождя решеток? И я садился за
французский, учил правила грамматики или зубрил
слова, только бы отогнать мысли, от которых станови¬
лось еще тяжелее.
Дни, похожие один на другой, тянулись медленно,
как муравьи: все было заранее известно — от утренней
побудки до вечернего звонка ко сну. Ночи же были
иные: меня обуревал рой мыслей, от которых нельзя
было убежать, с ними нужно было вести мучит^с^л^т^ную
борьбу в темноте камеры. Вот тогда-то я начал сочи¬
нять стихи. В них я тихо повизгивал о любви или гро¬
могласно декламировал о революции. Три года спустя
некоторые из этих стихотворений Мирослав Крлежа
опубликовал в журнале «Книжевна република». Не ду¬
маю, что мои стихотворения обладали высокими худо¬
жественными достоинствами, но каждое из них вылилось
280

и, сорта. Нависал я их несколько десятков н почти
I зёе слагал устно, в уме, и только на следующий день по
памяти записывал. Это был монолог о том, что я вы-
ггралал ночами, когда сон не смежал глаз, когда тю¬
ремный постельник жег, словно раскаленные угли, ког¬
да нельзя было уйти от себя, когда' необходимо было
излить свое горе, грусть и надежду.
В эту весну каторжан взбудоражило сообщение о
предстоящем бракосочетании короля, хотя онинеочень-
то благоволили к династии. Королевская свадьба' их ин¬
тересовала и волновала только потому, что с ней были
связаны надежды на амнистию. Каких только шредпо-
ложений и комбинаций я не наслушался. Особенно изо¬
бретательны в этом отношении были всякие аферисты и
1рофессиональные воры — «светские люди», как они се¬
бя называли, по роду своего ремесла прошедшие через
тюрьмы многих стран. Они следили «за высокой поли¬
тикой» и весьма авторитетно толковали ее «рядовым»
каторжанам, в большинстве малограмотным и легко¬
верным людям, которые прямо-таки глотали каждое их
слово, верили каждому, даже самому невероятному вы¬
мыслу. Когда наступил день королевского венчания, вся
тюрьма глухо бурлила.
Как сейчас помню, это было в воскресенье. После
церковной службы заключенных вывели на» прогулку.
Все ждали, что указ об амнистии, который, как утверж¬
дали, был уже доставлен в тюрьму, будет зачитан сра¬
зу же после прогулки. Но Шабат, этот приспешник ре¬
жима. пожелал как можно торжественнее обставить
этот акт и поэтому отложил оглашение указа на» вто¬
рую половину дня. Каторжан развели по камерам. Мно¬
гие, потеряв всякую надежду, ругали на» чем свет стоит
короля, да и себя за то, что поверили россказням. На¬
зревал скандал— повсюду слышались желчные и не¬
цензурные комментарии. Немногие заключенные в этот
день ели с аппетитом, хотя на обед было мясо,— на¬
столько все были измучены ожиданием и треволнения¬
ми. И когда около четырех часов пополудни стража,
открыв камеры, приказала выходить во двор, поднялся
страшный гам и толкотня, прекратить которые охрана
не могла» пи руганью, ни угрозами.
Во дворе, перед тюремной церковью, на» трибуне
стоял начальник тюрьмы Шабан. Наряженный, как опе-
281

реточный генерал, стоял он, окруженный всем тюрем¬
ным начальством, также парадно разодетым по случаю
такого редкого в тюрьме торжества. Когда каторжане
построились и утихомирились, Шабан, подойдя к пери¬
лам трибуны, продекламировал патриотическую речь, в
которой по меньшей мере каждым вторым словом было
«его королевское величество», и лишь после этого огла¬
сил наконец указ.
Большинству заключенных срок наказания был сни¬
жен на одну треть или четверть. Амнистии не подлежа¬
ли государственные преступники и осужденные за пред¬
намеренное убийство. Как раз в это число попадали и
мы, четверо террористов, потому что были осуждены и
за первое, и за второе.
Выслушав довольно равнодушно указ об амнистии,
я возвратился в камеру. Я и не надеялся, что мне будет
снижен срок. Еще в марте я так же равнодушно выслу¬
шал сообщение о том, что кассационный суд сократил
мне срок каторжных работ с пятнадцати лет до двена¬
дцати. В то время я твердо верил, что не сегодня-зав¬
тра вспыхнет революция в Германии и быстро охватит
всю Европу. «На что нам королевская амнистия, когда
близка революция, которая разрушит все тюрьмы, разо¬
бьет все цепи, в том числе и наши»,— говорил я Лопан-
дичу, шедшему рядом со мной. Он улыбнулся, махнул
рукой и сказал: «Мы же их не миловали и не будем ми¬
ловать». *•
Думая, что наша югославская революция вспыхнет
вслед за революциями в некоторых больших европей¬
ских странах, в первую очередь в Германии и Италии,
заббуждались не только мы, молодые; руководство нй
шей партии, постоянно говорившее о революции, не
имело ясного представления ни о политической обста¬
новке в стране, ни о своих организационных и полити¬
ческих задачах, выполнение которых в данной ситуэдии
предполагало бы приведение всех революционных сил
на позиции, с которых можно двинуться на завоевание
власти. Прежде всего оно не понимало, что Югославия —
многонациональная страна, в которой великосербская
буржуазия, пользуясь своим аппаратом насилия, в пер¬
вую очередь армией, стремится укрепить свое гегемо¬
нистское положение, маскируя эту свою политику ло¬
зунгами о национальном единстве. В качестве своих
282

союзников буржуазия объединяла! наиболее реакцион¬
ные силы всех национальностей Югославии, видевших в
монархии и преданной ей армии единственную надеж¬
ную затитх от «большевистской опасности», то есть от
требований революционно настроенных масс, добивав¬
шихся и национального равноправия, и демократиче¬
ских свобод, и глубоких экономических и социальных
изменений.
При гаком состоянии национальных и политических
отношении заявить, чдо КИЮ «твердо стоит на страже
национального единства», объективно означало пойти
на поводу у великосербской буржуазии в важнейшем
вопросе, который потрясал основы старой Югославии
во все времена ее существования. Это прежде всего
означало оттолкнуть от себя крестьянские массы
национально угнетенных народов, среди которых как
раз в тс годы бурлило недовольство, и предоста¬
вить Радину* 1, Корошецу2 и другим быть вождями и
выразителями требований и чаяний этих масс, дать им
возможность сделать эти массы своей армией избира¬
телен. которая должна 'была обеспечить им более вы¬
годные позиции на торгах, которые они вели с велико¬
сербской буржуазией за- участие в правительстве.
Руководство КПЮ не понимало революционного ха¬
рактера крестьянского движения, поэтому и не стреми¬
лось связать борьбу рабочего класса, его забастовки и
политические выступления с выступлениями крестьян¬
ских масс против всех послевоенных тягот (дороговиз¬
ны, спекуляции, налогового бремени, ростовщичества,
полицейского произвола и т. л.) и особенно с требова¬
нием дать им землю. Не трудно представить, что озна¬
чало бы такое взаимодействие в бурные 1918—4920 го¬
лы, когда буржуазия еще ие очень прочно сидела в сед¬
ле. Так или иначе, но руководство КПЮ, говоря о ре¬
волюции. ие искало союзников рабочему классу, не раз¬
рабатывало свою тактику сообразно этой цели, а со¬
средоточило свою деятельность на избирательной борь¬
бе, Наше руководство было во власти иллюзий, будто
1 Рзднч Степан (1871 —1928) —политический деятель и публи¬
цист создатель и лидер Хорватской крестьянской партии
1 Д-р Корошеи Антон (1872	1940) теолог и реакционный по¬
литический деятель, лидер клерикальной Словенской народной
партии.
283

успех на» выборах обеспечит солидную позицию в клас¬
совой 'борьбе, хотя буржуазия, аннулировав мандаты
депутатов-коммунистов, разогнав коммунистические му¬
ниципалитеты, дала практический урок, чего стоят и что,
по сути дела, значат буржуазная законность и буржу
азная демократия.
Как ра>з в дни, когда великосербская буржуазия от¬
крыто попирала основные права трудового народа,
взвешивала соотношение сил и прощупывала, готово ли
руководство революционным рабочим движением дать
отпор, когда она повсюду вербовала союзников для
своей реакционной политики, руководство КПЮ устрем¬
ляло свой взгляд за пределы нашей страны, ожидая,
когда там вспыхнет революция. Один из руководителей
нашей партии, Сима Маркович, осенью 1919 года писал
Милкичу Илии, представителю КПЮ в Коминтерне
«Общая обстановка в Югославии, как в городе, так и
в деревне, вполне благоприятна для нас; с каждым днем
мы становимся сильнее, и мы готовы, как только меж¬
дународная обстановка даст повод, а мы надеемся, что
это скоро произойдет, выполнить свой долг!»
В этом, ■видимо, исходный пункт известной тактики
Симы Марковича—«не поддаваться на провокаиию»,
тактики, которая тормозила всякий серьезный отпор
масс, готовых противопоставить насилию буржуазии
более эффективные средства, чем протест перед вла¬
стями или запросы в парламенте. В его професссорсксм
представлении любое проявление борьбы 'масс ослаби¬
ло бы силы революционного движения, которое должно
ждать пресловутого «повода извне», чтобы ринуться на
борьбу.
Руководство нашей партии в то время не готовило
массы к революции путем непосредственных действий
и выступлений. Более того, в ряде случаев оно сдержи¬
вало их активность, сковывало их революционную
энергию, ослабляло их боеспособность. Оно делало это
из-за филистерской боязни какой-либо «преждевремен¬
ной» акцией ослабить революционное движение. Бур¬
жуазия наступала, а мы непрерывно отступали, отсту¬
пали без боя. Так же бесславно мы отступили в конце
1920 года, когда буржуазия, перейдя в генеральное на¬
ступление на революционное движение, одним полицей¬
ским постановлением попросту разогнала все полнтнче-
284

,.ие экономические и культурные организации рабо¬
чего класса.
П не удивительно, что в партии началась деморали¬
зация, что многочисленная партия распалась. Руковод¬
ство партии ждало сигнала из-за рубежа, а сигнала не
было. Буржуазия же не дремала. Она» укрепляла свои
позиции и ударила со всей силой, оказавшись полити¬
чески более зрелой и решительной, чем руководство
КПК) Великосербская буржуазия, главное действую¬
щее лини в этой антикоммунистической травле, обеспе¬
чила себе союзников, а наше руководство этого сделать
не сумело. Поэтому на <Обзнане> рядом с подписями
Милен ко Веснина», Ми л орала» Драшковича, Светозара
Прибичевича стоят подписи Хнико Кризмана1 и Веко-
слава Куковеца 2.
Если о революции, о ее подготовке, об условиях ее
з нашей стране так думали старшие и опытные това¬
рищи. что ж странного в том, чтс я, политический пте¬
нец, считал в 1922 году, будто в Европе все еще револю¬
ционная обстановка, и ожидал, что в Германии с
минуты на минуту вспыхнет революция и пламя ее
перебросится на другие страны Центральной Европы
и Балканы.
* * ♦
Вторым, после казни Алии, ударом, обрушившимся
на меня в тот первый год моего пребывания в тюрьме,
была смерть невесты. Она умерла ог туберкулеза в ию¬
ле 1922 года, ровно через год после моего ареста. Ду¬
мая о ней, я постоянно со страхом ждал эту черную
весть. 11 все же, когда» она пришла в виде нескольких
скупых слов на телеграфном бланке, сердце «мое прон¬
зила такая боль, что я зарыдал. Я потерял в ее лице
не только человека, с которым меня связывала юноше-
Кризман Хинко (1881 — 1958)— политический деятель. Член
Независимой демократической партии, член Временного народного
представительства в 1918—1920 годах. Во время второй мировой
войны помогал Народно-освободительному движению. После вой¬
ны -народный депутат и член Исполнительного веча Хорватии.
1 Кчковец Векослав (1876—1951)—политический деятель, один
из лидеров Независимой демократической партии, противник монар-
ю фашистской диктатуры (6 января 1929 года). В 1936 -1939 го¬
лы председатель Главного комитета Словенского крестьянско-ра-
6i"!vD HUI ження.
285

ская любовь, но и преданного друга, верившего, как и
я, со воем пылом молодости в святое для нас дело ре¬
волюции.
Облегчить свое горе я ничем не мог: жизнь катор¬
жанина беспощадно сурова—подъем, работа, всевоз¬
можные унижения. И никого не касалось, что под но¬
мерным Знаком каторжанина сердце разрывается от
неизбывного горя. Правила внутреннего распорядка ни¬
чего на этот случай не предусматривали.
И я не выдержал: поругался с управляющим Бернд¬
том. Он застал меня за чтением во время работы. «Я
плачу вам не за то, чтобы вы читали романы, а за) ра¬
боту!> — завопил он.
«Свою работу я выполняю, а если вы мной недоволь¬
ны, можете подать рапорт, но орать на меня не имеете
права»,— ответил я.
Истеричный, привыкший в мастерской набрасы¬
ваться и покрикивать даже на охрану, Берндт был взбе¬
шен моим ответом. Наша стычка кончилась тем, что он
подал на меня рапорт и я получил дисциплинарное
взыскание.
Больше месяца меня не гоняли на работу, и я был
даже рад этому. Можно было не видеть рожу Берндта,
не слышать жандармских окриков ни в мастерсской.
ни на прогулке, не подвергаться ежедневным унизи¬
тельным обыскам.
Целыми днями я читал, лежал или ходил до изне¬
можения. Комендант отделения одиночек, убедившись,
что я «серьезный и приличный» человек, соблаговолил
принимать от меня подношения: то лакомый кусочек, то
какую-нибудь вещь из тех посылок, которые я регуляр¬
но получал из дому. И он стал смотреть сквозь паль¬
цы, если я и днем ложился на койку, немного дольше
оставлял меня на прогулке, иной раз приносил мне га¬
зеты или на свой манер толковал, о чем в них пишут.
Лишь о политике — опасной теме — он не желал разго¬
варивать. Но я на этом и не настаивал — заниматься
политическим перевоспитанием его «у меня не было на¬
мерения.
Шабан, однако, был не из тех начальников, которые
могут допустить, чтобы у них хоть один заключенный,
способный работать, разлеживался в камере. Он вспо¬
мнил обо мне, и меня направили работать писарем в
286

больницу. В тюрьме эта должность считалась одной из
лучших, но я пошел туда с отвращением. Как-то еще
подростком я с одним моим товарищем ходил в боль¬
ницу к его матери, которая долго болела и умерла там.
С тех пор я не мог забыть запаха йодоформа, бьющего
н нос, как только войдешь в здание, тяжелого духа не-
провстреппых палат, переполненных изможденными,
какими-то апатичными больными.
П вот теперь мне предстояло жить в тюремной боль¬
нице. В ней лежало пятьдесят больных, в большинстве
тяжело больных: попасть в больницу у Шабана было
нс легко.
Моим непосредственным начальником стал Франьо
Лйзенбахер. Медицинское образование он получил лет
сорок назад и, проработав свыше тридцати лет в тюрь¬
ме, превратился в настоящее туловище. Он считал, что
по отношению к заключенным — его пациентам — у него
нет никаких обязательств. Человек, пришедший к нему за
советом и медицинской помощью, не интересовал его
абсолютно. Ему было безразлично — притворщик это,
каких у нас было немало, или тяжелобольной человек,
которому можно помочь и теми скромными средства¬
ми, которыми он располагал. Равнодушный к людским
страданиям, без грана* -врачебной этики, без чувства
какой-либо ответственности за то, что делал, или за то,
Чего не делал, Айзенбахер за восемь месяцев, которые
я проработал у него, отправил на тот свет — и по не¬
вежеству, и по халатности — не одного заключенного.
Боялся он только Шабана. Узнай этот беспощадный
эксплуататор, что доктор разрешает «ворам» отлежи¬
ваться в больнице и уклоняться от работы, он спрова¬
дил бы его «на пенсию.
Полной его шротивоположностью, но не в лучшем
смысле, был надзиратель тюремной больницы Любек.
Всем и каждому он старался продемонстрировать, что
в больнице именно он «царь и бог», что никто другой
здесь не нужен, ибо он сам «любого проклятого вора
насквозь видит» и нико-му из них его не обвести.
Обязательный обход для Айзенбахера был тяжелой
обузой, и потому обход палат совершал Любек. Он при¬
казывал, прописывал лекарства по своему усмотрению,
орал на* больных и санитаров, особенно в дни, когда
бывал подвыпивши, а случалось это довольно часто.
287

Под началом таких людей я и работал. По собст-
венной инициативе я расширил круг своей деятельности.
У одного заключенного-санитара, бывшего парикмахе¬
ра, я научился дергапь зубы, вправлять вывихнутые
суставы, вскрывать нарывы и делать перевязку. Я ста¬
рался как мог и делал это потому, что никто другой не
хотел этим заниматься. Раньше одна мысль о больнице
мне была неприятна. Но постепенно я привык ко всему.
Видел, что могу помочь людям, что могу и в тюрьме на¬
учиться многому полезному, да и о ней самой узнать
значительно больше, чем на любой другой работе.
В больницу приходили не только заключенные из
всех отделений, но и «слободняки» (расконвоирован
ные). Из разговоров с ними я узнавал все. что проис¬
ходит в тюрьме. Выздоравливающих ежедневно выво¬
дили на прогулку в небольшой больничный садик, и
здесь с ними можно было поговорить, ate опасаясь быть
подслушанным. Они мне доверяли, рассказывали от¬
кровенно даже о своих личных делах, ища совета и по¬
мощи. Здесь я познакомился со многими и очень раз¬
ными людьми: ог закоренелых преступников, для кото¬
рых не было на свете ничего святого, до добродушных
бродяг и мелких воришек, которые время от временя
попадали в этот дом — неизбежный этап на их жизнен¬
ном пути. Среди заключенных были профессиональные
воры и аферисты, растратчики и поджигатели, сбив¬
шиеся с пути неудачники, бандиты, убийцы и секта»
ты-назаряне L Большинство из них неохотно рассказы¬
вало о том, за что были осуждены. Исключение состав¬
ляли аферисты и профессиональные во»ры, которые с
наслаждением, порой остроумно »и занимательно, пове¬
ствовали о своих «подвигах», желая стать центром вни¬
мания и вызвать наивное удивление молодых воров,
только еще начинавших познавать это «ремесло».
В тяжелых тюремных условиях заключенные, неза¬
висимо от того, за что были осуждены, сохраняли, за
редким исключением, чувство солидарности. Всячески
ухищряясь, они старались обойти правила внутреннего
распорядка, сообща преследовали доносчиков, «стука-
1 Назаряне — члены секты. которая запрещала убивать людей
Они активно сопротивлялись мобилизации в армию.
288

чен> нарушителей неписаных норм поведения, <бя »а-
тельных как между арестантами, так и н их отношени¬
ях с тюремным начальством.
От одного заключенного «с большим стажем» он
отсидел уже двенадцать лег и узнал многое о началь¬
нике тюрьмы Шаба,не »н о других тюремных чниопинкях.
До первой мировой войны Шабан служил пристаном м
этой же тюрьме. Он уже тогда имел тесные связи с
влиятельными лицами в Загребе. Когда началась вой¬
на. тогдашний начальник тюрьмы был мобилизован в
армию, а Шабан назначен на его место. Во время вой¬
ны Шабан как примерный австрийский паггрнот, отли¬
чившийся на поставках армии (в тюрьме заключенных
заставляли шить белье для армии), был лаже награж
тен каким го орденом. На этой службе Шабан не за¬
бывал и себя. Уже тогда было известно, что Шабан
влоу потребляет своим служебным положением для лич¬
ного обогащения. После развала Австро-Венгерской мо¬
нархии ею положение пошатнулось. В связи с книгой
Рудольфа Херцигони «Лепогла^вские вампиры», в кото¬
рой приводится много фактов о «деятельности» Шаба¬
на в .Пепоглавской тюрьме, было начато следствие.
В результате Шабаи лишь был переведен в Загреб и
назначен начальником полиции. Но в 1921 году, опять
же благодаря личным связям, Шабана снова назнача¬
ют начальником Лепоглавской тюрьмы, и он с еще
большим усердием и беззастенчивостью продолжает за¬
ниматься стяжательством. Не было ни одной поставки
•для тюрьмы, за которую Шабан не получил бы мзды.
Занимался он и всевозможными! недозволенными махи¬
нациями с тюремной продукцией. Во всем этом ему по¬
могал чиновник бухгалтерии Франьо Маркович. Многие
подавали жалобы на Шабана, но ему всегда удавалось
замять дело, подкупив влиятельных чиновников в ми¬
нистерстве юстицию.
Десять лет спустя в Мариборской тюрьме я встре¬
тил Франьо Марковича, «но уже в качестве заключенно¬
го. На мой вопрос, почему он попал в тюрьму, Франьо
коротко ответил: «Шабаи, черт бы его побрал...» Ша
бан зарвался — он переступил в своем воровстве грани¬
цу, которую даже в старой Югославии нельзя бы¬
ло нарушать. Расследование подтвердило заявления
многих обвинявших Шабана. Но его признали невме-
Ю р. Чал а копи ч
289

няемым и направили в Стеневац (дом умалишенных),
а Марковича присудили к трем годам тюремного за¬
ключения.
В больнице я жил в так называемой писарской ком¬
нате вместе с Николой Петровичем. В больницу Петро¬
вич (был положен как туберкулезный больной. Когда он
немного поправился, его оставили в больнице помогать
мне. С Петровичем я дружил с детских лет. Мы вместе
•пошли 'в школу, в одно 'время стали коммунистами,
вместе работали в биелинской партийной организации
и, наконец, вместе вступили в «Красную справедли¬
вость». Во время следствия и суда в наших отношениях
наступило охлаждение из-за его несерьезного и порой
необъяснимого 'поведения. Без всякой нужды он запу¬
тал других, да и себя и получил двенадцать лет
каторги. Алиагич, Лопандич и я сердились на
него, говорили ему, что глупо идти на каторгу из-за так
называемого покушения в «Колараие». Он согласился с
нами, но уже нельзя было опровергнуть всего, что в хо¬
де следствия он наговорил. Позднее он как-то признал¬
ся: «Вы хоть знаете, почему вы здесь, а я попал на ка¬
торгу за то, что однажды наклал в штаны».
После работы мы вместе занимались, читали. У Пет¬
ровича были способности к языкам. Уже тогда я до¬
статочно хорошо знал немецкий, итальянский и фран¬
цузский. Были у него и писательские амбиции — он меч¬
тал написать роман о жизни каторжан. Однако дело не
пошло дальше нескольких вариантов первой главы.
Мы читали «Илиаду» и «Одиссею», трагедии Эсхила и
Сенфокла в переводе Томы Маретича 1 и Коломана Ра-
ца2, а также наших современных писателей.
Получали «Српски книжевни гласных» — один из
наших лучших журналов того времени. Из него узна¬
вали новости не только о литературной жизни, но кое-
что о политических событиях и у нас и во всем мире.
Правда, эти факты трактовались с точки зрения людей
консервативных, но и в таком виде они для нас значи¬
ли многое, ибо других газет или журналов мы не мог-
• Маретич Тома — славист, профессор Университета в Загребе,
переводчик с греческого и латинского языков.
2 Рац Колом ап ■ писатель, переводчик с греческого и латин¬
ского языков.
290

дн получать из-за цензуры. Нелегальных контактов с
внешним миром у нас еще не было.
Оторванные от жизни вообще и гем более от жизни
партии, мы продолжали жить старыми иллюзиями, и
поэтому с нетерпением ждали, что появится новый
Алиагич или Стеич. Часто об этом говорили и прихо¬
дили к выводу, что именно теперь, после казни Алии,
необходимо осуществить ряд покушений, и тогда, как
мы думали, симпатии общественности будут на нашей
стороне Иногда мы спрашивали себя: не слишком три
рано мы начали, ведь у нас не было широкой сети тер¬
рористических организаций в стране, которые были бы
способны организовать и проводить покушения одно за
другим то тех пор, пока цель не была бы достигнута. Мы
вспоминали манифест «Красной справедливости», в ко¬
тором речь шла о создании именно такой сети органи¬
заций. которая имела бы свои нелегальные жвартиры-
явки. типографии, технику, издавала свои листовки и
газеты и благодаря этому действовала бы бесперебой¬
но... Мы же были слишком нетерпеливыми, не подго¬
товились как должно к серьезному делу, а, приобретя
два пистолета и три бомбы, начали акцию. Не удиви¬
тельно поэтому, что буржуазии удалось так легко, од¬
ним ударом, вывести нас из строя.
Вот какого рода «самокритикой» занимались мы в
писарской комнате тюремной больницы нередко целы¬
ми ночами напролет под зловещий аккомпанемент пе¬
реклички часовых — «Слу-шэ-й!», доносившейся к нам
с пустого тюремного плаца.
Почти каждое воскресенье r больницу к нам прихо¬
дил «за лекарством» Лопандич и проводил с нами час.
а то и больше. Он был не очень разговорчивым, но нас
ратовало уже одно присутствие этого чистого и благо¬
родного человека, с которым нас связывала долголет¬
няя дружба и товарищество. Работал он в тюремной
бухгалтерии, а жил в одиночке. Лопандич много читал,
книги брал из тюремной библиотеки и у мае, изучал
языки. Стоически переносил он тюремное существова¬
ние. Никогда ни одним словом те пожаловался нам. но
порой по выражению его грустных глаз я догадывался,
что и его, такого сильного, способного переносить и не
такие страдания, гнетет одчпночка. Я предложил ему на
время лечь в больницу, обещая уговорить «врача прн-
10*
291

мять его, однако он решительно отказался, хотя, как он
сказал, ему «было бы очень приятно» провести с нами
несколько дней. Но он не хотел, чтобы ради него я об¬
ращался с просьбой к людям, которых мы презирали.
Таким он был всегда — гордый, несгибаемый, деликат¬
ный. Он не любил (^|р^]^.ких -слов, никогда не стремился
выделиться, обратить на себя внимание. Когда кто-ли¬
бо говорил о нем хорошо, он смущался, краснел, опус¬
кал голову, словно защищаясь от удара. Из деликат¬
ности никогда ни у кого ничего не просил, даже у своих
близких, не желая подвергать их из-за себя неприятно¬
стям. Иногда мы его за это упрекали, но он упорно за¬
щищал свою позицию, убежденный, что человек тем
счастливее, чем меньше ему надо.
Каждый раз, когда после своего короткого визита
он уходил от нас, меня охватывала грусть, ведь я знаш,
как ему плохо там, в одиночестве.
Несколько раз я писал в Загреб Ленде Радовано-
вич, студентке медицинского факультета, сочувствовав¬
шей нам, надеясь через нее установить связь со Шнай¬
дером или Мишичем. Но все мои попытки оставались
безрезультатными. Нам нужна была не материальная
поддержка (мы получали посылки из дому), а товари¬
щеское внимание. Хоть бы прислали нам привет, дали
знать, что помнят нас!..
Пошел второй год моей тюремной жизни в Лепогла-
ве. Тяжко было сознавать свою полную оторванность от
товарищей, вместе с которыми боролся. Где сейчас Ог¬
нен Прица, Златко Шнайдер, Янко Мишич? Что делают?
Неужели они действительно не могут найти способа
установить с нами связь? Я уже имел некоторый опыт,
как в тюремных условиях устанавливать связи, как уго¬
ворить людей оказать ту или иную услугу, и не мог по¬
верить, что из Загреба невозможно установить связь с
нами. Тогда-то и зародилась у меня мысль потребовать
перевода в Сремскую Митровицу: Петрович был оттуда
родом и знал в Сремской Митровице некоторых това¬
рищей; из Сремскомитровицкой тюрьмы нам легче бы¬
ло бы установить связь с партией. Лопандич считал,
что требовать перевода не стоит, так как в Сремско¬
митровицкой тюрьме может оказаться еще хуже. Нель¬
зя быть нетерпеливыми, связь можно установить и от¬
сюда, времени у нас предостаточно. Однако мы угово-
292

pun его, и он одобрил наше предложение. Решили тре¬
бовать перевода в Сремскую Митровицу по состоянию
здоровья.
В апреле 1923 года» было получено, наконец, решение
министерства юстиции о переводе Петровича и меня в
Сремскую Митровицу. Нам было тяжко расставаться с
Лопанлнчем, но отступать уже было невозможно. Через
несколько дней нас вызвали к начальнику тюремной
охраны. Он сообщил о полученном (распоряжении и при¬
казал лам принести вещи для осмотра, после чего пере¬
дал нас под расписку начальнику жандармского конвоя.
Жандармы надели на нас кандалы, пригрозив, что при
попытке к бегству -будут стрелять без предупреждения.
Нас поместили в один пустой вагон. Начальник кон-
боя. личанин, оказался человеком веселым и разговор-
чивым. Вопреки ожиданию он обращался с ‘нами по-
людски, рассказывал о своем крае, о Салоникском фрон¬
те, где он добровольцем пробыл почти год. Узнав, что
он служил в 6-м полку, я сказал, что сам тоже служил
в этом полку и прошел с ним от Шабана до Печуя. Он
сначала не (поверил м»не, а убедившись, что я говорю
правду, после того как я рассказал некоторые подроб¬
ности из жизни полка» в Печуе, он никак не мог нади¬
виться этому. Несколько раз повторил:
Но как же вы здесь-то оказались?
— Вы знаете, за что я осужден?—в свою очередь
спросил я.
— Знаю, знаю, но все же, братец ты мой, как же
это? Ну и ну!
Так я и ке понял, осуждает ли он меня или жалеет.
Когда стемнело, он снял с нас наручники. Мы поужи¬
нали вместе. После ужина он не стал надевать нам на¬
ручники. стелав вид, будто забыл о них, и только на
вокчале в Загребе он снова надел их на нас.
А произошло это так.
В вагоне нас было четверо. Мы ожидали, когда сфор¬
мируется состав на Белград. Двери вагона были откры¬
ты Я си тел липом к двери па конце лавки, жандармы —
липом к нам, спиной к дверям. Винтовки их лежали на
полке с вешами. С перрона доносился гул голосов. Чув¬
ствовался ускоренный ритм жизни большой железнодо¬
рожной станнин. Я смотрел на открытые двери и думал:
«Вот удобный момент для побега: вскочить, выпрыгнуть
293

на перрон и скрыться в темноте между вагонами . Пока
конвоиры поднимутся, схватят винтовки и бросятся в
погоню, я буду уже далеко». Едва удержался, чтобы не
вскочить с лавки. Однако меня остановила другая
мысль: «Куда же ты в каторжной одежде на освещен¬
ный перрон, по которому шныряют полицейские и аген¬
ты в штатском?»
Начальник конвоя перехватил и понял мой взглях
Немножко поерзал на лавке и, словно извиняясь, ска¬
зал:
Должен надеть на вас наручники... Сами пони¬
маете, приказ.
Наступило тягостное молчание. Я смотрел в окно.
Там ничего не было, кроме длинных составов из порож¬
них пассажирских или товарных вагонов. Слушал доно¬
сившиеся до нас, уже почти забытые звуки: пыхтенье
паровозов, их протяжные, пронзительные гудки, стук
колес, резкий лязг металла» при сцеплении вагонов,
свист выпускаемого пара, полоса железнодорожников,
деловито суетившихся возле поезда. Мне были приятны
все эти звуки — они означали движение, жизнь, далли
Я вспоминал Загреб, все, что в нем пережил, товарищей,
которые где-то здесь, совсем рядом, и в то же время так
далеко.
Наступила ночь. А мы все стояли. Но вот наш поезд
тронулся к Белграду. Начальник конвоя встрепенулся,
видно, и он задумался о чем-то своем, личном. Он попы¬
тался было снова завязать разговор, но усталость сва¬
лила и его, и нас. Петрович и я дремали, прислонились
друг к другу. От неудобного положения на узкой лавке,
а еше больше от наручников затекли руки и при малей¬
шем движении железо еше сильнее впивалось в тело.
Едва забывшись, я просыпался м с нетерпением ждал
рассвета. Светать начало, когда мы подъезжали уже к
Славонскому Броду. Вдалеке, сквозь легкую дымку вид¬
нелись деревни. На станциях в поезд -садились и выхо¬
дили пассажиры, в большинстве крестьяне и крестьянки
с корзинками и узелками. Оживился разговор, запахло
раккей, стало теплее и легче на душе.
Наступило солнечное весеннее утро. Блестевшие на
•солнце луга, раскинувшиеся вдоль железнодорожной №
сыпи, радовали глаз и душу. Как давно я не видел всего
этого! (Вспомнилось детство, такое же прохладное ве-
294

сенкнеутро в деревне, вспомнилось, как с пастухами вы¬
гонял скот на пастбище, затевал игры и радовался дню,
которому, казалось, не будет конца.
Сремская Митровица! — объявил кондуктор, про¬
ходя по нашему вагону. — Остановка три минуты!
«<О:та*новка будет немного подольше», — подумал я
и горько усмехнулся.
Из вагона мы вышли разбитые, усталые. Вдали пря¬
мо перед нами виднелось несколько обнесенных высокой
стеной больших кирпичных зданий, над ними высились
труба и церковный купол. Это и была катор¬
жная тюрьма.
Пока нас гнали по Сремской равнине, я спрашивал
себя: что меня ждет там? Цуваксом я уже не был, за
спиной у меня почти два года тюрьмы, полтора из «них
я просидел в лепоглавских казематах, которые едва не
сломили меня физически. А теперь новая среда, надо
к ней приспособляться.	да, наверное, хуже не будет,
успоккнвал я себя. Я и не подозревал тогда, что про¬
буду здесь — да и в тюрьме вообще — так долго и, что
самое главное, годы эти сыграют во всей моей после¬
дующей жизни куда* более значительную роль, чем мож¬
но было ожидать от пребывания на каторге.

Сремская М ит р о в и ц а
Даже сам вход в Сремскомитровицкую тюрьму свиде¬
тельствовал, что это «наша* самая современная ка¬
торжная тюрьма», как с гордостью «рекомендовало» ее
тюремное начальство. Двери с медными ручками мас¬
сивнее обычных. Открыл их часовой по сигналу электри¬
ческого звонка. Нас ввели в комнату дежурного, запи¬
сали наши фамилии и имена, после чего дежурный над¬
зиратель повел нас в корпус одиночек.
Нас вывели на засыпанный галькой пустынный тю¬
ремный плац, и мы оказались перед трехэтажным зда¬
нием из неоштукатуренного кирпича с тремя рядами
маленьких зарешеченных окон. И было в этом здании
все до того геометрически точно, симметрично, что че¬
ловеку почему-то становилось не по себе.
Направо! — приказал надзиратель.
Немного дальше, в стороне от других, находилась
еше одно здание, чем-то похожее на гроб. Это знамени¬
тый митровицкий корпус одиночек, которому каторжане
в своей песне посвятили такие слова: «В нем сто два¬
дцать одиночек, лица многих они избороздили морщи¬
нами». SB этом здании и началась моя тюремная жизнь
в Сремской Митровице.
1 Войдя в просторный вестибюль этогокорпуса, я был
удивлен*, бетонный пол блестел, много света, падаюшино
296

(через стеклянную крышу. Я еще не знал, в чем «изо¬
щренность» здешних одиночек. С обеих сторон ряды за-
I пертых дверей, вверху три галереи, на которые ведут
железные винтовые лестницы. На каждом этаже от лест¬
ничной площадки к камерам ведет небольшой мостик.
Когда надзиратель стоит на этом мостике, он видит все
камеры, расположенные на этаже.
Принимал нас старший надзиратель Степан Зебец,
болезненного вида человек в накинутом на плечи овчин¬
ном п^луз^губке. На улице было солнечно и тепло, но в
этом огромном ящике из кирпича, бетона, железа и
стекла было очень прохладно.
Спросив, сколько времени мы провели в Лепоглаве,
и выслушав наши ответы, Зебец сказал:
Значит, мне незачем объяснять вам правила внут¬
реннего распорядка. Прошу только об одном: и ради
себя, и ради меня соблюдайте и выполняйте их. Не я их
писал ине в моих силах их изменить.
Так не совеем обычно для тюремщика закончил свою
речь надзиратель.
Меня он поместил в камеру с дощатым полом на
южной стороне. В других одиночках пол был асфальто¬
вый. Прежде чем запереть дверь, надзиратель сказал:
— Здесь не очень-то хорошо, но жить все же можно!
Глядя на запертую дверь, я с недоумением размыш¬
лял: что за человек этот надзиратель и что означают
его слова?..
Осмотрел камеру — три с половиной метра длины,
два с патовиной ширины. Откидная железная койка, де¬
ревянный ящик для мусора, параша, стол, на нем гли¬
няный кувшин для воды, табуретка. Прямо напротив
двери, высоко в стене—маленькое окошечко в два пе¬
реплета, с помощью привинченной к окну скобы можно
открывать фрамугу. В двери под «глазком» небольшая
дверка. (В нее заключенному просовывают воду, пищу.
Следовательно, дверь камеры открывалась только в тех
сллуаях, когда заключенного выводили. Дне очень хоте-
порядка, я подавил в себе это желание и начал свой
путь по знакомой дорожке: от запертых дверей к окон-
297

я сел за стол, впился глазами в стену перед собой, я
том смотрел сквозь решетку на свою порцию неба , кото,
рое в этот день было таким голубым и ясным! Вдруг i
окна донесся чей-то разговор, в котором выделялся жен¬
ский голос. Значит, недалеко тюремная стена, а за ней
дорога. по- которой ходят свободные люди. Может быть,
смешно, но я обрадовался этому.
Направляясь на рапорт к начальнику тюрьмы, я
ожидал, что он начнет разглагольствовать о справедли¬
вости и других высоких материях. Однако все произо¬
шло иначе. Когда я вошел, начальник тюрьмы Милан
Кнези, полный господин средних лет, рассматривал пап¬
ку с моим делом, лежавшую перед ним на столе. Не гля¬
дя на меня, буркнул:
— Где работали в Лепоглаве?	В
— В больнице.
— У нас в больнице есть место? — обратился он к
стоящему рядом надзирателю.
— Нет.
— Пятнадцать суток в одиночке, а потом работать в
бухгалтерию... В общую камеру пока нельзя. Следую-
щий1^	 .	ЩМ
Но и начав через пятнадцать суток работать, я оста¬
вался по-прежнему в одиночке. Еще в первые дни я был
удивлен, как много здесь заключенных в кашдалах.
В пять часов по команде «Вынести мусор и параши!» в
«Дании с прекрасной акустикой со всех сторон разда¬
вался звон кандалов — тяжелых, легких, дисциплинар¬
ных. Так минут пятнадцать -они звенели в вестибюле,
потом стихали, чтобы немного позже возобновить свою
невеселую мелодию под -моими окнами, где гуляли и
дисциплинарно наказанные, и сидящие в одиночках.
* * * ,
Весной 1923 года в ССемскомитровицкой тюрьме на¬
ходилось двадцать коммунистов. Спасое Стеич, Лайош
Чаки, Лазар Стефанович, Владимир Мирич, Иван Чоло-
вич, Драгутин Марянович и Живота Милойкович были
осуждены на так -ннаываемом Видовданском процессе
Божидар МасларшН, Иосип Шулер и Артур Вайс — на
1 Масларич Божидар (1895—1963) — член КПЮ с 1919 годя За
свою революционную деятельность подвергался претлeдoааниM
298

коммунистическом процессе» в Оюиеке в июле 1922 го¬
да. Кроме указанных товарищей, помню еще Иосина
Вуршта, Джуре Каича, Матию Вирага с Вилмоша Фее-
ша, осужденных за «бунт в Суботице».
На Виловдэнском процессе, длившемся с 25 января
по 23 февраля 1922 года, правящие круги намеревались
возложить на Коммунистическую партию Югославии
вину за покушение Спасое Стеича на регента Алексан¬
дра .Полиция арестовала многих активистов партии.
пытала их. Особенно зверским пыткам подверглись Сте¬
пи и Чаки. Полиция хотела вынудить их дать такие по¬
казания. которые дали бы возможность не только обви¬
нить руководителей КПЮ, но и оправдать в глазах
общее стен и ости изгнание депутатов-коммунистов из
скупщины <и принятие «Закона о защите государства».
Но уже в ходе следствия стало ясно, что невозможно до¬
казать «вину» ни депутатов-коммунистов, ни арестован¬
ных активистов партии. Именно поэтому еще до суда
многих из них судебные власти вынуждены были осво¬
бодить. Следователь всячески затягивал следствие. Аре¬
стованные, чтобы ускорить начало процесс» и добиться
открытого суда за» «преступления», в которых офици¬
альная печать их уже заранее обвинила, объявили голо¬
довку, и все же процесс начался только в феврале
1922 года; на скамье подсудимых оказалось тридцать
три человека».
Мужественное и полное достоинства поведение руко¬
водителей КПЮ, особенно Филипа Филиповича и Вла¬
димира Чопича \ произвели большое (впечатление на об-
В 1922 году был приговорен к 2 годам заключения После выхода
из тюрьмы — секретарь Окружного комитета в Осиеке и член Крае¬
вого комитета Хорватии. В 1928 году уезжает в СССР, где препо¬
длет в Коммунистическом университете народов Запада до 1934 го¬
да и руководит югославской секцией в Ленинской школе. С 1936 до
1939 года участвует в национально-революционной войне испанского
народа. Из Испании Масларич возвращается в СССР. Во время
второй мировой войны был заместителем председателя Весела в ян¬
ского Комитета в Москве. В 1944 году вернулся на родину Член
ЦК КИЮ и член Исполкома ЦК Компартии Хорватии Народный
Герой Югославии.
1 Чопич Владимир (1891—1938) —юрист, В 11920 году был орг-
секретарем ЦК КПЮ, депутатом компартии в Учредительном собра¬
нии. За революционную деятельность подвергался арестам и преследо¬
ваниям. на «Видовданском процессе» был приговорен к двум годам
тюрьмы. После освобождения работал секретарем областного коми-
299

щественность. Их аргументы в защиту партии по бути
дела были обвинением существующего в стране режима
насилия, власти буржуазии вообще. На этом процессе
вскрылись произвол и бесчинства полицейских орга¬
нов, пользующихся покровительством министров и двора.
Чем менее правящая клика была способна разрешить
многочисленные проблемы, которые жизнь выдвигала
перед ней, тем грубее и наглее попирала она основные
гражданские права.
И все же несмотря на сфабрикованные признания в
сфабрикованных преступлениях, буржуазный суд даже
такого полицейско-инквизиторского государства не смог
осудить всех обвиняемых. Из тридцати трех обвиняемых
осуждено был о всего одиннадцать. Кроме уже упоми¬
навшихся, по этому делу привлекались еще Филип
Филипович, Владимир Чопич, Никола Ковачевич1 и
Джуро Салай2. Однако в своем приговоре суд смог осу¬
дить как участников покушения не всех (хотя именно
этого и добивалось правительство), а толлыко Стеича и
тета Независимой рабочей партии Югославии по Хорватии и Сло¬
вении, В 1925 году эмигрировал в СССР, где учился в Ленинской
школе, а позднее был представителем КПЮ п Коминтерне. В те¬
чение многих лет являлся членом ЦК КПЮ. Участвовал в нацио¬
нально-революционной войне испанского народа (командир XV бри¬
гады им. Линкольна).
* Ковачевич Никола (год рожд. 1894) —рабочий, участник ра¬
бочего движения с *910 года. После возвращения на родину из
Советской России, где принимал участие в Октябрьской революции.
Ковачевич Никола работает в Воеводине над созданием коммуни¬
стической группы «Пелагича». В 1920—1921 годах — секретарь об¬
ластного секретариата для Воеводины и народный депутат от ком¬
мунистов в скупщине. На так называемом «Виддвдапском процессе»
*922 года был приговорен к 2 годам тюрьмы. В конце 1927 года
уезжает в СССР на учебу. В 1936 году едет в Испанию, где участ¬
вует в национально-революционной войне испанского народа. На ро¬
дину вернулся в *945 году.
2 Салай Джуро (1889—1958)—рабочий-портной. Участник ра¬
бочего движения с 1906 года. Один из организаторов коммунисти¬
ческого движения в Югославии. В 1920—1921 годах депутат ком¬
партии в Народной скупщине. На «Вноовоанском процессе» был
приговорен к 2 годам тюрьмы. С мая 1929 года член Политбюро
ЦК КПЮ. В июле 1930 года уезжает в Москву па V конгресс
Профиптерпа. После окончания конгресса остается работать в
Профинтерне. С 1924 по 1944 год — редактор радиостанции «Сво¬
бодная Югославия». На родину возвратился в 1944 году. С 1945 го¬
да председатель ЦК Объединенных профсоюзов Югославии. С 1948
года член Политбюро ЦК КПЮ.
300

qm(H. Остальные были осуждены этим приговором за
поддержку программы КПЮ, которая был»' принята,
когда партия еще была легальной. Стеича приговорили
к смертной казни, позднее замененной двадцатилетней
каторгой. Отбывать наказание1 он должен был в тяже¬
лых кандалах; Чаки приговорили к двадцати годам ка¬
торжных работ «и легким кандалам, остальные девять
д^тто-оо-коммунистов получили по два года тюрем¬
ного заключения каждый. Филипович, Чопич, Салай и
Коваччгвич отбывали тюремное заключение в Пожаре-
ване, а остальные — в Срем-ской Митровице, в особом,
«мооодджном отделении». На них распространялись пре-
дусмотрснные для политических заключенных льготы.
Стеич и Чаки, присужденные к каторжным работам, со¬
держались в одиночках на особом режиме, который для
них, в нарушение закона о каторжных работах, устано¬
вило министерство правосудия. Здесь я с ними и позна¬
комился.
Стеича я встретил как-то утром во время уборки.
Я узнал его по фотографии, которую видел в газетах
после покушения. Несмотря на тяжелые кандалы на
ногах, он шел легко и свободно.
—	Ты Стгич?— спросил я.
Да, я, — ответил он удивленно.
Я назвал себя. Внимательно посмотрев на меня, он
сказал:
— Нг помню тебя.
—	Драшкович, Дглнице, — подсказал я. И в ответ
услышал радостный возглас:
”—■ А-а-а!
Мы опустили параши и крепко обнялись, но погово¬
рить в этот раз нам не удалось.
С Чаки я встретился позднее. Он был уже в годах,
но бодрый и живой. По-отечески улыбнувшись, он ска¬
зал мне: «Все будет хорошо» — и похлопал меня по пле¬
чу. Потом мы часто виделись в часы уборки, но разго¬
варивать мы не могли. Лишь изредка удавалось
перекинуться двумя-тремя словами. Но мне были доро¬
ги и эти встречи с ними.
Как -с^йча^с вижу Стеича, шагающего легко и гордо
в тяжелых кандалах на ногах, настолько отшлифовав¬
шихся, что они кажутся никелированными. Его бледное
лицо <к именно спокойно, взгляд сосредоточен. Говорит
30!

медленно, тихо, словно уже отвык разговаривать с
людьми.
В поведении Чаки было что-то по-детски наивное. На
его худом лице отшельника особенно выделялись боль¬
шие седые усы и густые брови. А когда он поднимал
припухшие усталые веки, на вас смотрели очень добрые
и печальные голубые глаза.
Во время следствия их обоих избивали воловьими
жилами до тех пор, шока они не теряли сознания, по не¬
скольку суток не давали спать, подвешивали им гири к
мошонке, запирали в страшный «одж^к»1 Главнячи2,
где невозможно было не только сесть, но, и повернуться.
А теперь вопреки всем постановлениям их содержали в
одиночках и in кандалах: истязали одиночеством —
страшной пыткой для всякого нормального человека.
♦ * ♦
Первые дни ко мне в одиночку заходили разные тю¬
ремные чины. Двоих из них не 'мешает вспомнить: Лю-
девит Флегар, по прозвищу «Бабо, был начальником
тюремной охраны. Человек рослый и крупный, он, не¬
смотря на свои размеры, был похож на проворного, хит¬
рого зверька. Работая тюремщиком около двадцати лет,
он создал такую сеть доносчиков и среди надзирателей,
и среди заключенных, что знал, как о нем говорили, «чем
весь дом дышит». Войдя ко мне в камеру, он весьма
любезно осведомился, как я себя чувствую в новой об¬
становке. «Было бы хорошо, если б мне дали книги».—
«Какие желаете? Коммунистические?» — насмешливо
спросил он — «Можно и коммунистические, но не обя¬
зательно»,— попытался я пошутить. Он сразу стал
серьезен и заявил, что я получу те книги, какие у меня
были в Лепоглаве, но лишь тогда, когда пойду рабо¬
тать. Флегар пробыл у меня целый час; он не спраши¬
вал, раскаиваюсь ли я в том, что сделал, а повел речь
о ■каиих-тр знакомых ему людях, служивших в Лепогла-
ве. По изучающему взгляду его хитрых глаз я догады-
’ Оджак (турвцк.) — дымоход, труба.
2 Главнячи — полицейская тюрьма в Белграде.
302

вался. что по моим ответам он хочет ^составить пред¬
ставление, каков я и какие методы следует ко мне
применять. Система Бабо была эластична: применяя
тактику кнута и пряника, он умел держать заключенных
в узде.	Д|Ц/ 7’.aJ
Тюремный учитель Стеван Милошевич, добродушный
и недалекий человек, пытался действовать «педагогиче¬
ски». Педагогика его заключалась в примитивных, на¬
вязших в зубах нравоучениях о том, что-де молодость
глупа ,и сумасбродна и что нужно обуздывать себя, что-
!5ы не «свихнуться». Он был очень -озабочен «амораль¬
ностью» и канниинши^^к^чЧьностью» коммунистов. «Я ведь
тоже, — говорил он мне, — в молодости мечтал мир пе¬
ревернуть, но все это, братец, было в границах. А для
'вас, коммунистов, нет ничего святого. Вы идете на пре¬
ступления, только бы добиться сейчас же того, что ста¬
нет возможно разве лишь (через несколько «тсотетий. За¬
кон жизни — эволюция, а революция — это хаос», — умо¬
заключил он.
— Могу ли я вам возразить? — спросил я. — Или
должен только слушать?
Да о чем тут спорить? Это же ясно, — сказал он.
— Нет, это и не ясно и не верно.
Он несколько растерялся, ибо не привык, чтобы ему
противоречили во время таких бесед. Бросив насторо¬
женный взгляд на полуоткрытую дверь, возле которой
Стоял в коридоре старший надзиратель Зебец, он вос¬
кликнул:
’ Ну что можете вы возразить мне, сын мой несча¬
стный! Ничего, кроме (фраз, надерганных из пропаган¬
дистских брошюр! Ну да уж ладно, послушаем. — И он
присел на табуретку.
Я сделал попытку в коротких словах объяснить ему,
почему д стал коммунистом и что заставило меня уча¬
ствовать в покушении. Начал я (с того, что коммунисты
■вовсе не аморальны и не антинациональны, как он ут¬
верждает. Слушая меня, юн ежился и вертелся на табу¬
ретке, а когда в заключение я сказал, что только рево¬
люция способна навести порядок в нашей стране, что
'только тогда люди станут трудиться на 'общее благо,
'он, вскочив с места, воскликнул:
— Вы отравлены этими погаными идеями! Вы со¬
вершенно погрязли в них!.. А жаль!
303

И тут лишь вспомнив, что должен получить от меня
кое-какие сведения и записать их в толстую книгу, он
стал спрашивать, законнорождениый я или незаконно-
'рожденный, не употреблял ли алкоголь мой отец или
'мать или оба, не алкоголик ли я сам, не находился ли
'«в конкубинате» и так далее. Все эти глупые вопросы
'придумал (Милан Ко(стич, бывший начальник этой тюрь-
'мы, собиравший такого рода «данные» якобы для науч¬
ного изучения преступности. Теперь то же продолжали
делать Милошевич и ему подобные «исследователи».
Дойдя до графы «Особые замечания», Милошевич,
'вспомнив только что состоявшийся разговор и, видимо,
не зная, что он должен записать сюда, лишь многозна¬
чительно кивнул и, неопределенно хмыкнув, захлопнул
‘книгу...	1Ц
Прошли пятнадцать «проверочных» дней в одиночке,
'и меня послали работать в бухгалтерию тюремных ма¬
стерских, которые обслуживали заключенных и охрану,
а. также выполняли заказы городских жителей. Канце¬
лярия помещалась на первом этаже административного
'здания, замыкавшего тюремный плац и расположенно¬
го возле шоссе Сремская Митровица—Илок. .Работа
была скучнейшая, отупляющая. Один только Миловано-
вич, мой товарищ по заключению, бывший дьячок об¬
щины, (приходил прямо-таки в восторг, когда в конце
месяца выяснялось, что дебет не сходится с кредитом,
и всем приходилось наваливаться на работу, чтобы
найти ошибку. Милованович обожал рту охоту за циф¬
рами. Как он ликовал, когда ошибка была наконец
найдена и бухгалтерские отчеты приведены в порядок!
Единственную пользу от работы в канцелярии я ви¬
дел в том, что не был теперь оторван от людей. Наш
надзиратель Марко Бегович был неплохой человек, хоть
и изображал из себя строгого, исполнительного и не¬
подкупного служаку. Здесь мы могли получить газеты,
ла’скоро прочитать их и даже обменяться несколькими
словами с городскими жителями, приходившими что-
либо заказать в тюремной мастерской.
Постепенно я стал налаживать связь с товарищами
из Сремской Митровицы. Но следовало быть очень
осторожным, так как малейшая оплошность означала
бы для меня возвращение в одиночку «на неопределен¬
ное время», как говорилось на официальном языке,
304

Некоторое время я вел Себя сдержанно и никак не
реагировал, когда незнакомые люди выражали мне*
свою симпатию. Наконец, не нарушая правил внутрен¬
него распорядка, я все же решил довериться одной
заказчице. Это была госпожа Лабаш, жена судьи Судеб¬
ного стола ив Сремской Митровице, еще молодая и оча-
р^о^г^тте^л^ь^-ая дама, которая приходила сюда каждое
воскресенье, чтобы сделать какой-нибудь заказ. В офици¬
альную атмосферу, господствовавшую в нашей канцеля¬
рии, она вносила такую чудесную и веселую непринуж¬
денность, что даже всегда хмурый Бегович оживлялся
ни начинал с ней шутить. Никому, однако, и в голову не
приходило, что она может нарушить наши правила
«внутриного распорядка. Но однажды, когда надзира¬
тель на минуту вышел из канцелярии, она мне сказала,
нто сын одной ее знакомой очень интересуется допой и
хотел бы меня повидать.
— Пусть придет -сюда с вами, — тихо ответил я: —
Только надо быть очень осторожным.
Милованович заметил, что мы разговаривали, но, не
расслышав, о чем, решил, что здесь имело просто прояв¬
ление женской симпатии ко мне, и, будучи большим лю¬
бителем женского пола, завистливо /сказал мне, когда
она ушла:
— Везет вам, ученым людям! На вас и в арестант¬
ском наряде женщины ласково посматривают.
Я, конечно, не стал разубеждать его.
Дней десять спустя к нам в канцелярию вошла гос¬
пожа Лабаш в сопровождении высокого симпатичного
молодого человека, который нес корзину, наполненную
•понсоиенной обувью. • Я стал записывать заказ.
—	Ваше имя? — спросил я.
—	Небойша Малетич, студент юридического факуль¬
тета,— ответил он.— Но заказ оформляйте не на мое
имя, а на имя моей матери, вашей прежней заказчицы.
Пока я, заполняя квитанцию, знакомился с челове¬
ком, который интересовался мной, госпожа Лабаш ве¬
село щебетала с Беговичем. Малетич глазами указал
мне на корзину. В ответ я кивнул головой. Но лишь спу¬
стя часа два после их ухода я, улучив момент, извлек
спрятанный в одном из башмаков номер «Организован»!
радника», легальной профсоюзной газеты, и укрыл его
между старыми бухгалтерскими книгами. Небойша Ма-
305

летич, митровицкий коммунист, приходил к нам еще не¬
сколько раз или с госпожой Лабаш или со своей ма¬
терью, но наладить с ним более тесную и регулярную
связь мне удалось только позже.
Я сделал также попытку связаться с товарищами,
сидевшими в политическом отделении тюрьмы. Явив¬
шись однажды на медицинский осмотр, я встретился
с Вайсом. Выхоленный, упитанный, одетый почти
элегантно, он больше походил на заправского банков¬
ского чиновниц чем на политического заключенно™.
Я попросил его прислать мне какие-нибудь марксист¬
ские книги.
У меня есть книги только па немецком языке,—
ответил он.
— Я читаю и по-немеики и по-французски,— ска¬
зал я.	J|l
Однако он так и не прислал мне никаких книг. Ви¬
димо, оп не считал для себя возможным общаться с тер¬
рористом. Мне это было горько и обидно.
Именно п это время, весной 1923 года, у меня яви¬
лась мысль записывать спои тюремные впечатления.
Я был уверен, что выйду живым из тюрьмы, и не сомне¬
вался в этом даже в самые тяжелые моменты. Необходи¬
мо, думал я, чтобы наша общественность получила до¬
стоверные свидетельства об условиях тюремной жизни,
о которых опа не знает почти ничего. Я стал делать па
клочках бумаги короткие записи. Начал я с того, что
узнал и пережил в Лепоглаве. Подчас это были всего
только имена или несколько слов для памяти, попять и
расшифровать которые мог только я. Я вкладывал эти
заметки в конверты с письмами, полученными из дому,
или засовывал под корешки книг; прятать их более ис¬
кусно я не имел возможности, и все же никто из тюрем¬
ного начальства их пи разу не обнаружил. Этому, види¬
мо, способствовало то обстоятельство, что мои виги ле¬
жали на самом виду—на столе в моей камере, а на кон¬
вертах с письмами стоял штамп тюремной цензуры.
Вскоре писать стало для меня глубокой потребностью и
источником удовлетворения, некоим утверждением лич¬
ности. Тюрьма с. ее режимом старается обезличить чело¬
века, даже его имя она заменяет номером. А человек
все же нашел способ это перебороть, изыскал возмож¬
ность работать и творить, хотя и втайне!
306

Делая заметки о тюремной жизни, я Касался иногда
и своих интимных настроений, писал о своей грусти и о
маленьких радостях арестанта — о ветре, прошумевшем
над крышей, о каплях дождя, стучащих в окно одиноч¬
ки, о звездном небе, которым я, несмотря на тюремную
решетку, все же любовался. Именно здесь и в эти дни
начала создаваться моя книга «Оплаканный дом», кото¬
рую я написал пятнадцать лет спустя на основе этих
записей.
Лето, проведенное в одиночке, я использовал для
учебы. Официальная побудка производилась в пять ча¬
сов утра, но я вставал в четыре. Закончив утреннюю гим¬
настику, я обтирался холодной водой и садился рабо¬
тать. Я уже неплохо овладел немецким и французским
языками и теперь начал изучать русский. Кроме того,
читал «Политическую историю Сербии» Слободана Ио-
вановича и изучал «Систему индуктивной и дедуктивной
логики» Джона Стюарта Милля. Художественную ли¬
тературу я читал тайком от надзирателя только в кан¬
целярии, в часы, когда не было работы. Жизнь в оди¬
ночке облегчало внимательное отношение ко мне началь¬
ника нашего отделения Зебеца. Это был занятный чело¬
век. Двадцать лет назад он, крестьянский парень, бед¬
няк, пришел сюда из какой-то деревни хорватского За¬
горья и поступил на эту собачью должность. Самолю¬
бивый и ревностно относившийся к службе, он в ту пору
всячески притеснял заключенных и скоро был назначен
старшим надзирателем. В 1914 году, когда фронт при¬
близился к Сремской Митровице и заключенных начали
эвакуировать в Лепоглаву, сержант Зебец был моби¬
лизован и около четырех лет провел в окопах на рус¬
ском и итальянском фронтах. И хотя с войны он вер¬
нулся больным!, вынужден был пойти на прежнюю
службу. Теперь, однако, это был уже не прежний Зебец:
ни служебного рвения, ни строгости к заключенным» ни
покорности перед начальством у него не было. Когда мы
ближе узнали друг друга, он стал часто заходить в мою
камеру и вел со мной разговоры, необычные для тюрем¬
ного надзирателя. Его мучил вопрос: почему после та¬
кой страшной войны, поглотившей столько жертв, все
осталось почти по-старому. Дошла очередь и до разго¬
вора о России и коммунизме. Зебец читал кое-что о
русской революции, идеи коммунизма находил разум-
307

нымй и справедливыми, но он не верил людям. По его
убеждению, все люди плохи, а испортили их господа и
попы. Верить нельзя никому, ибо люди способны осквер¬
нить и предать даже самое благородное дело. Столь
мрачному взгляду на жизнь способствовала, конечно, и
его болезнь — астма, которая мучила его непрестанно.
Ему было очень тяжко здесь. Он считал, что служба в
тюрьме только для глупых и бессердечных людей, одна¬
ко ему податься было некуда. Заключенных Зебец жа¬
лел, охрану презирал, а лиц чиновных и высокопостав¬
ленных ненавидел, считая, что именно они опоганили и
погубили его жизнь. В отношениях с заключенными Зе¬
бец всегда был осмотрителен, корректен, никогда на
них не кричал и не ругал их. Несмотря на свое недове¬
рие к людям, он соглашался передавать Стеичу и Чаки
кое-что из продуктов, когда я получал передачу из до¬
му. Зебец относился к ним с уважением и как мог ста¬
рался помочь им. Тем не менее, когда я попытался уста¬
новить через него связь с товарищами из Сремской Мит-
ровицы, он сказал:
— Лично вам я верю, но кто знает, что за люди те,
к кому вы меня направляете? Ведь из-за этого можно
потерять службу, а то и в тюрьму угодить.
Случалось, Зебец приносил мне газеты. Однажды
принес даже номер журнала «Книжевна република»,
который Мирослав Крлежа начал издавать в За^гр^<^Се^.
Он читал рассказы Крлежи о войне и понимал, что пи¬
сатель и от его, Зебеца, имени, от имени солдат из
галицийских окопов протестует против бессмысленности,
ужасов и бесчеловечности войны, и просто обожал
Крлежу.
Однажды Зебец принес мне «Государство и револю¬
цию» В. И. Ленина и лаконично сказал:
— Это от ваших, из «молодежного корпуса».
Думою, что прислал мне эту драгоценную книгу Бо-
жидар Масларич, потому что незадолго до того, встре¬
тив меня как-то в больнице, он бросил на ходу;
Пришлю тебе одну книгу, но храни ее хо¬
рошенько.
И я хранил ее многие годы. Я разброшюровал и на¬
рочно зомослил ее листы, и таким образом мне уда¬
лось пронести ее через все обыски вплоть до Мори6ор-
ской тюрьмы.
308

Эту работу Ленина я впервые прочитал еще в 1910
году, когда она вышла у нас в Белграде в переводе Фи¬
липа Фялнповича. Но тогда я еще не вникал глубоко в
существо вопросов, которые ставил Ленин и на которые
он отвечал с присущей ему ясностью и точностью. Те¬
перь я читал ее ежедневно и изучал системат^и^чески.
Именно эта книга заставила меня впервые по-иному по¬
дойти к вопросу об индивидуальном терроре и усом¬
ниться в правильности такого способа борьбы (хотя и
не вывела меня окончательно из дебрей террористиче¬
ских заблуждений),	j
Как-то я заговорил об этом с Петровичем, который
работал в канцелярии столярной мастерской, а спал в
общей камере «дома» К Встречались мы с ним чаще
всего на медицинских осмотрах. Я был удивлен, когда
он сказал мне, что не стоит ломать голову над этим,
само время покажет, правы мы были или нет.
— Ио ведь вопрос не в том, были ли правы мы или
кто-то другой,— возразил я,— а в том, приемлем ли в
принципе для коммуниста такой метод борьбы.
Я не мог не думать об этом, ибо не только сам уча¬
ствовал в покушении, но и убеждал товарищей принять
участие в этом деле, считая, что оно будет иметь
определенное политическое значение для движения,
участником которого я был тогда и остаюсь теперь.
Пе-трович, видимо, не понимал, что меня мучает чувство
отвесттвешости за то, что мы совершили. Вновь и вновь
я обращался к ленинской работе, но, к сожалению, не
сумел тогда найти ясного ответа на этот вопрос.
Дни, похожие один на другой, тянулись медленно...
Наступила осень. Она принесла с собой два значитель¬
ных события: в связи с окончанием срока приговора
были выпущены на свободу коммунисты, осужденные
по Видов да неком у процессу, а по случаю рождения
npегсогoгнcсeдника Петра был сокращен срок наказа¬
ния большинству заключенных. Однако амнистия не
еacпp(Jгтpеlия^aть на осужденных за «преступления про¬
тив монарха и конституции», а к их числу относились
и террористы. Теперь-то мне стало ясно, что я не скоро
выйду из тюрьмы.
Главного корпуса тюрьмы
309

Хорошо помню тот день, когда я убедился в иллю¬
зорности своей надежды на скорую мировую пролетар¬
скую революцию и когда впервые осознал, сколь наив¬
но -было ожидать, что мне, как и остальным коммуни¬
стам, будет сокращен срок по амнистии. Мне было все¬
го двадцать три года, а впереди еще десять лет тюрь¬
мы! Я метался по камере, подавленный сознанием, что
вынужден буду отсидеть свой срок полностью. Успокои¬
ли меня немного лишь книги, лежавшие на столе. Взгля¬
нув на них, я вдруг остановился и неожиданно для себя
громко воскликнул: «Они должны меня спасти!»
И действительно, книги помогли мне перенести оди¬
ночество и сохранить бодрость духа. Но когда наступи¬
ла дождливая осенняя пора и дни стали короче, меня
одолела тоска. Вставать рано, до побудки, теперь уже
не имело смысла, читать было нельзя — в камере было
темно и холодно. Я стал подумывать о побеге, строить
планы... Но уже с самого начала мне было ясно, что
без помощи извне все это лишь пустые мечты. М^а^л^етич,
единственный человек, который мог бы помочь мне, уехал
учиться в Загреб. Об этом сообщила, улучив момент,
госпожа Лабаш. Но мысль о побеге уже овладела мной.
Из канцелярии я жадно смотрел на улицу, от которой
меня отделяла только входная дверь. Охранял ее лишь
один часовой. Не так уж трудно вечером справиться с
ним, отпереть дверь и оказаться на темной улице. Ну
хорошо, а что дальше? Куда я денусь в арестантской
одежде? Бежать необдуманно, просто с отчаяния, я не
хотел. Побег нужно было организовать с помощью то¬
варищей на воле, только тогда он имел бы шансы на
успех... И от мысли о бегстве я возвращался к русской
грамматике, политической истории и другим своим кни¬
гам.
* * *
Помню, как однажды утром в начале 1924 года в
камеру вошел Зебец и негромко сказал:
— В газетах пишут, что умер Ленин. Может, врут?
Чего только не пишут о России!..
Это не было ложью. Через несколько дней Зебец же
принес мне загребскую «Борбу», в которой я прочитал
некролог вождю русской революции.
310

В то время я еще не понимал всего значения Лени¬
на для международного рабочего движения, хотя с тех
самых пор, как стал коммунистом, постоянно клялся его
именем. Он был вождем победоносной пролетарской рево¬
люции, той силы, которая действовала магически на
боевых молодых людей моего поколения. В те годы мы
не знали, кто вождь нашей партии, но Ленина мы зна¬
ли все.
Я чувствовал, что мы, коммунисты, осиротели после
смерти Ленина; мы потеряли вождя, которого никто не
сможет заменить. Повторяю, я не понимал тогда значе¬
ния Ленина как теоретика, знал только, что на него
бешено нападала и клеветала буржуазная печать, ибо
видела в нем олицетворение силы, поднявшейся, чтобы
разрушить буржуазный строй и создать новый. Все то,
к чему стремились, о чем мечтали миллионы людей во
всем мире, можно было выразить в одном слове — Ле¬
нин. Его имя было одновременно и программой, и бое¬
вым кличем. И вот теперь газеты сообщали, что в Гор¬
ках. под Москвой, угасла жизнь человека, сумевшего
поднять миллионы обездоленных на борьбу, чтобы из¬
менить мир. «Как же мы будем теперь без него?» —
спрашивал я себя в те дни, как и множество других
людей, которые чувствовали себя борцами под знаменем
Ленина.
♦ ♦ ♦
После четырнадцати месяцев пребывания в одиноч¬
ке н работы в бухгалтерии меня перевели в июне в
тюремную больницу на такую же работу, как и в Лепо-
главе. Это во многих отношениях улучшило мое поло¬
жение. Я вырвался из одиночки и жил теперь в боль¬
нице в отдельной комнатке с паркетным полом, спал не
на койке-раскладушке, а на больничной кровати с мат¬
рацем, укрывался теплым одеялом, под головой была
подушка с наволочкой. В больнице работы было боль¬
ше, чем в бухгалтерии, но она была несравненно инте¬
реснее и содержательнее—это был непосредственный
контакт с людьми, которым нужна была помощь. Каждый
день приносил что-то новое, да и возможностей у меня
леев было значительно больше, чем в больнице Лепо-
главы Здесь не было постоянного врача. Три раза в не-
311

делю из Сремской Митровици приходил доктор Душан
Гаич; он осматривал больных и назначал лечение, а в
остальное время его заменял я. В этой работе я доста¬
точно хорошо ориентировался, стал настоящим фельд¬
шером. Лечил я не только заключеппых, но и охрану.
Гаич был добрым человеком и добросовестным врачом,
терпеливым и внимательным к людям. Но он был очень
занят и своей внештатной работе не мог уделять много
времени. Видя, что меня интересует работа в больнице,
оп разрешил мне делать и то, чего прежде санитары не
делали. Так я завоевал в больнице положение, которое
защищало меня от произвола надзирателей и от многих
других неприятностей арестантской жизни. Ни один над¬
зиратель не решался меня обыскивать, когда я шел по
больничным делам в административный корпус, хоть это
и было здесь правилом. Ведь каждому из них могло
потребоваться какое-либо лекарство или медицинская
услуга.
Своим новым положением я пользовался для
установления связей с некоторыми заключенными в
«доме» и, что было еще важнее, с Небойшей Мале-
тичем.
Среди тюремной охраны был некий Здравко Вуле¬
тич, сремский крестьянин-бедняк. Оп часто заходил в
больницу за лекарством для себя и членов своей семьи.
Свои служебные часы Вулетич чаще всего проводил в
городе, конвоируя заключенных, которые пилили дрова
у горожан, друживших с тюремным начальством. Мне
пришла мысль установить через Вулетича связь с Не-
бойшей Малетичем, и я осторожно начал склонять его
па свою сторону. Усилия мои увенчались успехом, ког¬
да я пообещал, что буду платить ему за его услуги. Вско¬
ре я уже наладил регулярную связь с Небойшей Мале-
тичем. Два раза в месяц Вулетич приносил мне от Ма-
летича письма, «Борбу» или «Организованы раднии»,
а иногда «Книжевпу републику» или какую-нибудь
нашу брошюру. От меня он передавал Малетнчу
ответные письма, а также мои записи о тюремной
жизпи.
Писал я тогда много, каждый день. В больнице я
общался с заключенными из всех тюремных корпусов,
сталкивался и с занятыми на «внешних работах»,’ и с
расконвоированными, узнавал не только о том, что про-

уходит в камерах, но и о тюремном начальстве и его
зл^упо^1рееле1н^ях, о надзирателях и их произволе. На-
I ща «самая современная» каторжная тюрьма была пе¬
редо мной как но лодони. И я все записывал, теперь
> уже значительно подробнее и конкретнее — имена, циф-
L ры и факты.	1||||Ц|цВнц""
Малетич, читавший мои записки, передал мне, что
кое-что можно было бы опубликовать в ношей печати.
Я вогользовался этой возможностью и написал статью
| об «ирландской системе» и ее применении в Сремско-
[ Nитpеоиluиoй тюрьме. С незначительными сокращениями
I оно была опубликована в загребской! «Борбе». Я очень
I рбледoрaлcя, увидев напечатанной мою первую статей-
I ку. Еще большей была моя радость, когда Крлежа в
j жу|^1^н^.пе «Книжевно републико» опубликовал три моих
| стихховоориия, написанных в Лепоглав^ской тюрьме.
Я никогда не страдал большой писательской амбицией,
I но тот факт, что даже в тюрьме, где я был всего лишь
каким-то номером, занесенным в списки, я смог писать
и что написанное мною здесь публикует наша печать,
доставлял мне особое удовлетворение, ибо он означал,
что я обошел их «ирландскую систему», которая для
I того и была придумана, чтобы поработить и обезличить
человека.
Для меня это явилось могучим стимулом, чтобы еще
более настойчиво собирать данные о людях, которые
носили одиозное название преступника и от которых
якобы защищало общество жестокая «ирландская систе¬
ма». Теперь я старался беседовать с возможно большим
числом заключенных, расспрашивать как можно подроб¬
нее, что привело их к столкновению с законом. Все, что
узнавал, я старательно записывал и сопровождал свои¬
ми комментариями. Так накапливался материал для
моей книги «Оплаканный дом».
* * *
Работая в больнице, я получил возможность позна¬
комиться с рабочими, осужденными в 1920 году по
делу о «бунте «в Суботице». Иожеф Вуршт, невысокий,
ловкий юношо, болел туберкулезом и часто приходил в
больницу. Знакомясь со мной, он сказал мне совсем
просто:
313

— Товарищ, я коммунист, участник восстания в Су-
ботице. Сижу здесь с несколькими своими товарищами
с двадцать первого года.
«Бунт в Суботице» вспыхнул во время забастовки
железнодорожников в апреле 1920 года. В нем участ¬
вовали несколько сот суботицких рабочих под руковод¬
ством слесаря Шандора Рутая. Это выступление — сви¬
детельство боевых настроений пролетариата, его готов¬
ности с оружием в руках пойти в наступление. Но, бу¬
дучи изолировано от остального рабочего движения в
стране, оно было заранее обречено на провал. С первых
же дней забастовки железнодорожников Шандор Ру¬
тай стал устраивать по ночам в окрестностях Суботицы
собрания рабочих. Он говорил им, что приближается
час расплаты с буржуазией. На одном из таких собра¬
ний Рутай предложил группе рабочих, в которую вхо¬
дил и Вуршт, собраться в ночь с 19 на 20 апреля на па¬
стбище неподалеку от Суботицы и взять с собой оружие,
у кого оно есть. Собралось около двухсот человек, часть
из которых была вооружена винтовками. Рутай высту¬
пил с речью и объявил, что этой ночью они захватят
власть в Суботице. Для этого надо занять все полицей¬
ские участки в городе. С этой целью из разных .мест
выйдет несколько таких же пролетарских отрядов. Вме¬
сте со своей группой Рутай захватил один полицейский
участок, затем другой. Полицейских предупредили об
их приближении, и они бежали так поспешно, что по¬
бросали даже свое оружие, так что восставшие захвати¬
ли в этих двух участках много винтовок. Но, захватив
второй участок, они наскочили на патруль, который пы¬
тался их задержать. Первым же выстрелом Рутай уло¬
жил начальника патруля, после чего патрульные сда¬
лись. Выполнив свою задачу, группа отправилась на
сборный пункт. Однако здесь они нашли всего несколь¬
ко человек, которые им сообщили, что остальные группы
не вышли на задание, полагая, что так же поступит и
группа Рутая. Рутай приказал восставшим разойтись по
домам, а оружие спрятать. Сам он в ту же ночь скрыл¬
ся; говорили, что бежал в Россию.
На следующий же день начались аресты. Следствие,
во время которого арестованных зверски истязали, за¬
кончилось быстро, и уже 22 июня начался судебный
процесс. Перед местным судом предстало шестнадцать
314

человек, обвиняемых «в попытке совершить переворот»,
восемь человек были приговорены к смертной казни,
один на десять и один на пятнадцать лет тюрьмы со
строгой изоляцией. В дальнейшем смертную казнь
осужденным, среди которых был и Вуршт, ' заменили
| пожизненной каторгой.
Вуршт никогда не выражал сожаления, что пошел
вту апрельскую ночь сражаться за рабочую власть, нос
горечью говорил иногда о товарищах, оставшихся на сво¬
боде, которые забыли и о нем, и о других осужден¬
ных.
Если б не старуха мать, которой теперь прихо¬
дится стирать чужое белье,— говорил он,— то я был бы
здесь совсем покинутым. Тяжелее всего мне бывает, ког¬
да она приходит ко мне на свидание. Спросишь ее, не
прислал ли привет кто-нибудь из товарищей, а она толь¬
ко головой покачает... В пролетарскую солидарность я
верю по-прежнему, а все же тяжко мне.
Я хорошо понимал Вуршта, ибо по себе знал, как
тяжело быть покинутым и забытым!. Я написал Мале-
тичу, просил его разыскать товарищей из Суботицы и
напомнить им об участниках вооруженного выступле¬
ния.
Вспоминаю еще одного участника «бунта в Субо-
тице» — Вирага. Его принесли в больницу с высокой
темме^а-гурой, и, так как врача в этот день не было, я
стал его лечить, как умел: сделал ему согревающий
компресс, а увидев, что Вирага душит кашель, давал
ему лекарство от кашля.
На следующий день врач, осмотрев его, установил
вго^г^г^лсение легких. Помню, как я сидел у его кровати,
б^<^(^тит1^1ный помочь ему теми средствами, какими рас¬
полагала наша бедная тюремная аптека. И сейчас пом¬
ню широкое, милое, открытое лицо монгольского типа,
лихорадочно блестящие, черные, как уголь, глаза навы¬
кате, крупные капли пота на его лбу и розовую пену
на губах. Вираг умер двадцати шести лет, и никому из
близких не было позволено проводить его в последний
путь. Похоронен он был на тюремном кладбище в Срем-
ской Митровице.
* * *
315

Хотя мое положение в тюрьме было сравнительно
не так уж плохо, мысль о побеге не оставляла меня
Но написать об этом Малетичу я не решался, опасаясь,
что Вулетич может передать мое письмо тюремному
начальству. За свои услуги он брал с меня деньги, и
именно поэтому с ним следовало быть очень осторож¬
ным. В разговорах со мной Вулетич постоянно жало¬
вался, как трудно ему живется: жалованье маленькое, а
у него жена, дети. Как-то я прямо спросил его, не помо¬
жет ли он мне совершить побег за большую сумму
Услышав слово «побег», он испугался. Ведь это был
самый тяжкий проступок, какой мог совершить заклю¬
ченный, и за него налагалась самая суровая кара.
— Не бойся,— сказал я,— не будет ни подпилншшж
решеток, никакого шума. С помощью товарищей с воли
я тихо исчезну отсюда, а затем и из города, как если
бы провалился сквозь землю.
Это его несколько успокоило. Когда же я сказал,
что за помощь в этом деле он может получить тысяч
двадцать динаров, Вулетич весь просиял и обещал по¬
думать.
Мой план был очень прост. Больница помещалась в
особом здании вблизи высокой стены; за стеной нахо¬
дился тюремный морг, за ним фруктовый сад,, за садом
поляна, а за ней железнодорожная станция. С этой сто¬
роны человек с воли мог бы незаметно подойти к тю¬
ремной стене и укрыться в саду или за мертвецкой.
В ночное время надзирателей в больнице не было, толь¬
ко патруль обходил ее три раза в ночь. Наружную ох¬
рану несли двое часовых: один дежурил до полуночи,
другой — с полуночи до четырех часов утра. В комна¬
те, где я спал, дверь была с обычным внутренним зам¬
ком, такой же замок был и у входной двери больнич¬
ного здания. Если сделать ключи для обеих дверей, я
смогу в любое время выйти из здания в больничный сад.
А если я при этом запру за собой обе двери, то и полу¬
чится, что я бесследно исчез. Из больничного сада за
несколько минут можно доползти до стены, но чтобы
перелезть через нее, надо, чтобы часовой, дежурящий
там, согласился немножко приподнять меня. Если по ту
сторону стены будет ждать человек с гражданским
платьем для меня, мы могли бы через десять минут ми¬
новать опасную зону. Затем я должен укрыться в’ зара-
316

|jee подготовленном безопасном месте н здесь дожидать¬
ся, пока полиция прекратит свои розыски. Л там уж я
нашел бы способ перейти границу.
Диен через десять Вулетич сказал мне, что он согла¬
сен помочь мне бежать, но только при условии, чтобы
сам он не попал при этом в беду. Я изложил ему свой
план Побег следует совершить сразу же после полу¬
ночи. после того как пройдет часовой. Установить, в
какие часы я бежал, будет нельзя и. следовательно,
не»-зможно будет доказать вину ни первого, ни второго
часового.
Л кто сделает ключи?— поинтересовался Вулетич.
Это уж моя забота. Твое дело известить Мале-
тича. Как только узнаешь, что там все подготовлено,
скажешь ему, когда будешь стоять на часах у больни¬
цы. чтобы товарищи именно в эту ночь ждали меня в
назначенном вами месте. На другой же день после по¬
бега ты получишь от Малетпча условленную сумму.
Вулетич на все эго согласился. Я послал письмо Ма-
летичу. В нем я, между прочим, писал, что Вулетич
расскажет ему об одном деле, о котором я с ним дого¬
ворился и за которое он может обещать Вулетичу
20 тысяч динаров. О деньгах же я позабочусь сам.
Не сомневаясь, что Небойша Малетич возьмется за
организацию моего побега, я начал думать, кто мог бы
сделать ключи. Я знал двух заключенных, работавших
в тюремной слесарной. Оба были ворами-взломщиками:
один немец из Бачки, пожилой молчаливый человек,
неоднократно сидевший за ограбление касс; другой —
Душан Петканич, электрик из Белграда, симпатичный
молодой парень, ставший вором из-за женщин. Я ко¬
лебался, не зная, на ком из них двоих остановить свой
выбор н в какой форме изложить свою просьбу. Помог
мне сам Петканич. Он страдал малокровием и ежеднев¬
но приходил в больницу выпить ложку рыбьего жира.
Как раз этой весной у него начали опухать миндалины.
Петканич был в отчаянии, он боялся золотухи, которой
страдали многие заключенные. Каждое утро я смазы¬
вал ему шею йодом и успокаивал его, говоря, что все
пройдет. Как-то раз в ответ на мои утешения он бросил
такую фразу:
— Пройдет, когда выберемся па волю,— и многозна¬
чительно посмотрел на меня.
317

Ла, конечно, тогда пройдет быстрее,—подтвер
Несколько дней спустя он попросил дать ему свечу
и коробку спичек.
— Мне это нужно для одной очень важной one-
— Ладно, лам и спрашивать не стану, зачем они
тебе понадобились.	'д'
Но прежде чем исполнить его просьбу, я вручил
ему оттиски ключей и попросил сделать для меня два
«запасных» ключа. Он усмехнулся, взял оттиски, а че¬
рез три дня принес мне ключи. Опробовав их, я хоро¬
шенько смазал их маслом и, завернув в тряпочку, спря¬
тал в своей комнате в вентиляторе.
В ту же осень Петканич как-то удивительно просто,
можно сказать артистически, бежал из тюрьмы. Боль¬
ше я о нем никогда не слышал.
Тогда же летом я позаботился и о деньгах. У брата
находилась и моя часть наследства, оставленного нам
родителями, что-то около ста тысяч динаров. Улучив мо¬
мент во время одного из свиданий с ним, я попросил
брата половину этой суммы передать Малетичу. что
он и исполнил. Все остальное зависело от товарищей на
воле и от Вулетича. Хотя товарищи с воодушевлением
приняли мой план побега, дело подвигалось не так бы¬
стро, как мне того хотелось бы. Труднее всего оказалось
найти надежное убежище у верного человека, о кото¬
ром бы полиция не знала, что он коммунист.	|
Как раз в это время начались аресты коммунистов
в Сремской Митровице. Полиция произвела обыск я
в квартире Малетича и отобрала у него некоторые кни¬
ги. Вулетича это так напугало, что он целый месяц не
решался даже пройти мимо дома Малетича, и наша
связь прервалась. Л когда в городе стало несколько
спокойнее и мы снова восстановили связь, Малетич пе¬
редал мне печальную новость: все мои тюремные за¬
писи и стихи, которые я пересылал ему. пропали во вре¬
мя этих арестов. Я читал и перечитывал эти строки в
письме Малетича и никак не мог свыкнуться с мыслью,
что невозвратно погибло все то, что в течение трех лет
с такой мукой рождалось, что я с таким трудом сохра¬
нял и наконец сумел переправить из тюрьмы на волю
контрабандным путем. В те дни мне было так тяжело.
318

,„.ццо я получил известие о смерти дорогою и близко-
человсли. И все же я продолжал свои записи.
Одна* ня осенью 1925 года я получил от Малетича
^общение, что у них все готово и товарищи ждут толь-
.пдня. копа Вулетич будет назначен на караул во иго-
.,)41 смену Вулетич взял аванс несколько тысяч ди-
JapiiB. теряя. чго все будет в порядке. По лень этот
ict не наступал, и я стал уже сомневаться в Вулетиче.
Нтут неожиданно он мне сообщит, чтобы я подготовил
у-секиня ночью товарищи будут ждать меня. Весь
лот тень я провел словно в лихорадке. «Неужели воз¬
можно. спрашивал я себя, —чго через несколько часов
мбуту уже на свободе?» Меня била нервная дрожь при
одной мысли, что после четырех лет тюрьмы я окажусь
та ту сторону решетки. Вечером, как всегда, меня запер-
ли в моей комнате. Вскоре в больнице все затихло. Про¬
шел первый патруль. Я вынул ключи из вентилятора и
больше уже не чувствовал дрожи. В полночь Вулетич
рапортовал дежурному, что
не было». Перед концом
условленным сигналом дал мне знать, что он за¬
ступил на дежурство. Теперь надо было ждать его вто¬
рого сигнала о том, что товарищи уже находятся по
т. сторону тюремной стены. Только после этого я мог
выйти из помещения. Но прошел час, второй, а сигнала
не было. Я лежал одетый и прислушивался, но слышал
олько шум начавшегося дождя да тревожный стук
ваего истомившегося сердца. «Ничего не вышло»,—
мал я. В последний раз прошел патруль. Я услышал,
йк Вулетич за окном
никаких происшествий
своей мены Вулетич запел: «Милый сказал, что придет,
а сам все нейдет». Вскочив с постели, я подошел к
окну, но ничего не увидел в темноте, только еще раз до¬
неслась до меня та же песенка. Я открыл вентилятор,
ррятал ключи и снова лег, еще более несчастный.
■Чго же произошло? Как могло случиться, что товари-
[ши не пришли? Или это Вулегич струсил? А может
ныть, ему предложили мало денег и он просто водил
вас за нос?* роились в голове вопросы, и, тщетно
Вша на них отвел, я дождался побудки, одной из самых
Вяжелых <а все годы моей тюремной жизни
■ Только спустя дней десять Вулетич зашел в боль-
■иу и сказал мне, что товарищи в ту ночь не явились.
I— Почему? — спросил я.

Не знаю. Велели тебе еще потерпеть.
— Есть письмо от Малетича? — спросил я.
— Нет, он посылает только газеты.
Теперь мне стало ясно: Вулетич меня обманул, но
он намерен и дальше вымогать у меня деньги. На мои
письма Малетичу я долго не получал ответа, а Вулетич,
принося мне от него газеты и журналы, с каждым ра¬
зом выглядел все более сконфуженным. Я делал вид,
что продолжаю ему верить, но через брата передал
Малетичу, чтобы он никому ничего не давал из моих
денег.
Видимо, следовало составить новый план побега,
без участия Вулетича. Но тут произошли события, за¬
ставившие меня отказаться от этой мысли.
Зимой того же 1925 года в Митровицкую тюрьму был
доставлен Моша Пияде, и вскоре мы с ним договори¬
лись начать борьбу за улучшение положения всех поли¬
тических заключенных.
Уже много лет спустя, выйдя на свободу, я узнал от
Малетича правду о той ночи, когда я напрасно ждал
сигнала. Мой побег готовил Малетич. В ту ночь два
сремскомитровицких коммуниста — Ивица Микулич и
Лазар Бибич — ждали меня с гражданской одеждой в
саду за тюремной стеной. Условленным сигналом они
дали знать Вулетичу о своем приходе, но понапрасну
мокли под дождем до четырех часов утра. Сказав мне,
что товарищи не пришли, Вулетич обманул меня. Солгал
он и Малетичу, сказав, что в ту ночь я не смог выйти из
больницы.
Много лет спустя, уже после освобождения страны,
Здравко Вулетич как-то пришел ко мне повидаться и
вспомнить те давние дни. Он начал было говорить, что
его до сих пор мучает история с моим несостоявшимся
побегом, но я прервал его: «Брось, Здравко! Что было,
то было. Каждый делает лишь то, что ему по силам. Спа¬
сибо тебе и за то, что ты делал для меня и тогда, и
позже». Он долго смотрел на меня молча и, видимо, по¬
нял, что мне известно все, что произошло той ночью —
двадцать пять лет назад. Поговорив еще немного кое о
чем, мы дружески распрощались.
* * *
320

Прибытие в Митровицкую тюрьму Моши Пияде с
В^пой политических каторжан было одним из тех собы-
Ьяй, весть о Которых мигом распространяете иевиди-
каналами по всем отделениям тюрьмы, вызывая
Ю^ти^лс^ешые толки и споры. Старший надзиратель боль-
[ницы Петар Вучковечки, обычно замкнутый и неразго-
Тмфчивый, тоже высказался: «Доставили сюда Пияде, го-
1	опасный коммунист, а с виду — и смотреть не на
Ьо>-
О Моше Пияде я много слышал еще в 1919 году, ког¬
да он издавал газету «Слободна реч» К Он тогда еще не
был членом партии, но в своей газете беспощадно клей¬
мил насилие, коррупцию, полицейский произвол — все,
чем изобиловала политическая жизнь только что создан¬
ного государства. До того как присоединиться к рабоче- .
му движению, он был югославским! националистом.
В 1920 году он вступил в Коммунистическую партию и
вскоре стал активистом белградской партийной организа¬
ции, был избран секретаре секции «Дунай»2 и стал
одним из ведущих сотрудников центрального партийного
органа «Радничке новине». На II съезде КПЮ в Вукова¬
ре, делегатом! которого он был, Моша привлек к себе
внимание своими энергичными выступлениями против
ценнриитов. Остроумный, находчивый Моша часто сме¬
шил делегатов съезда своими репликами. Он был также
известен как редактор партийной юмористической газе¬
ты «Црвени	на страницах которой он и пе¬
ром сатирика, и карандашом карикатуриста зло высмеи¬
вал правииельство и его политику.
Когда же в стране были запрещены партия и классо¬
вые профсоюзы, Моша стал действовать еще активнее.
В отличие от многих интеллигентов, которые охотно при-
садинились к рабочему движению в бурные дни 1919 го¬
да, когда казалось, что не сегодня-завтра грянет револю¬
ция, но повернулись к нему свиной, как только партия
оказалась под запретом, Моша не покинул поля сраже-
1	«Слободна реч» («Свободное слово») — независимая полити¬
ческая газета, выходившая в Белграде с 15 марта по 25 октября
1919 года.
2	Название одной из теааирориальных организаций КГПО в
Белграде.
3	«Црвени смех» — еженедельная газета, выходившая в Белгра¬
де с мая по июль 1920 года.
11 Р. Чола кович	321

ния. Он отдавал все свои способности и все свои силы
рабочему движению, к которому присоединился не по
конъюнктурным соображениям — оно стало для Моши
делом всей жизни.
После ареста членов партийного руководства летом
1921 года Моша стал членом второго (резервного) соста.
ва Исполнительного Комитета партии. В разгар белого
террора, в труднейших условиях, он работал над восста¬
новлением классового профсоюзного движения, заново
восстанавливал разгромленные партийные организации,
налаживал выпуск газеты «Слободна реч», исполыуя
все легальные возможности для борьбы. В это же вре¬
мя он нелегально переходил границу, чтобы принять
участие в работе наших и балканских ком^мyнттииетшх
форумов в Софии и Вене. В период с 192! по 1925 год,
когда внутри КПЮ шла борьба по вопросу создания
нелегальной партии рабочего класса, за ясность ее идей¬
ных позиций, за утверждение ее стратегии и тактики.
Моша был одним из самых активных участников левого
крыла в партии. Он был редактором партийного теорети¬
ческого журнала «Борба», профсоюзных газет, автором
многих профсоюзных и других публикаций, издававших¬
ся легально. Когда ему предложили организовать в цент¬
ре Белграда нелегальную партийную типографию и вы¬
пускать центральный орган КПЮ газету «Кому№ст»>,
Моша, несмотря на то, что был хорошо известен бел¬
градской полиции, которая следила за каждым его ша¬
гом, без колебаний взялся за дело. Он успел выпустить
всего несколько номеров, при этом он сам редактировал
газету, сам набирал ее и сам же писал большинство ста¬
тей. В феврале 1925 года он был арестован, а в мае при¬
говорен к двадцати годам каторги. Даже в тогдашних
югославских условиях это было драконовским наказани¬
ем. Верховный суд, пересмотрев приговор, снизил нака¬
зание до двенадцати лет. Отбывать наказание Моша на¬
чал в Топчидере, а в декабре 1925 года был переведеен
в Сремскую Митровицу. Этим приговором буржуазия,
видимо, «воздавала» Моше за всю его деятельность про¬
тив нее.
Появление Моши в нашей тюрьме пробудило во мне
надежду. Такой опытный партийный руководитель, думал
я, должен встряхнуть нас от спячки, у него мы многому
научимся, многое узнаем о работе нашей партии за те
322

Цоэды, что мы провели за решеткой и были оторваны и от
■партии и от жизни.
' На следующий день после прибытия Моши и других
■	товарищей ’их, как полагалось, повели но медицинский
I осмотр. Глядя из окно на эту группу эоключенных, вхо¬
дивших но больничный двор, я заметил невысокого худо
I щового человека. Но нем был поношенный костюм из
1белого сукно — узкие брюки и короткий, едва прикры¬
вавший поясницу капорах \ из опалок1 2 виднелись полот¬
няные портянки. «Это Моша!» — догадался я, и сердце
мое сжалось от жалости; я-то хорошо знал, каково си-
| деть в декабре в неотапливаемой камере. Войдя в пало-
I ту, чтобы смерить температуру у новичков, я подошел к
I Моше, делая при этом вид, что не знаю его, так как
стражник, сопровождавший зоключенных из отделения
! одиночек, не отходил от него. Но мне все-токи удалось
■	шепнуть Моше, кто я такой.
«А-о, так это ты!» — сказал он и посмотрел но меня
поверх очков. Доктор Гоич был очень внимателен к Мо¬
шей разговаривал с ним дольше, чем это положено на ме¬
дицинском осмотре. Видимо, он знол, чтоМошо художник,
журналист, переводчик — человек, пользующийся автори¬
тетом в обществе, о потому и сам относился к нему с ува¬
жением. Дней через десять после осмотра, когда Моша
пожж-юнался ему на холод в одиночке, Гоич положил
его в больницу. Хотя у Моши не было ни температуры,
ни перелома, ни ран, доктор рискнул нарушить тюремные
правило, желая избавить Мошу Пияде от одиночки хотя
бы но время самых больших морозов.
Я поместил Мошу в палате для нетяжелых больных,
в уголке, принес ему книг и кое-что из еды. Когда стар¬
ший надзиратель ушел из больницы, я зашел к Моше
поговорить. Я присел к нему на кровать и был немного
смущен, не зная, как начать разговор. Моша был старше
меня лет на десять, его партийное прошлое мне очень
импoриpoвaлр. Разговор начал он сам:
— Мне рассказывали о тебе Златко Шнайдер и Янко
Мишин. Не слишком-то ты похож но заядлого террори-
1	Капораи — род пиджака, национальная одежда.
2	Опанки — крестьянская обувь из сплетенных кожаных рем-
вей.
1Ы*	323

ста! — Он улыбнулся и заговорил со мной просто и
непринужденно. Сказал, что Златко и Янко по выходе из
тюрьмы быстро поняли, до чего докатились, и очень
энергично взялись за восстановление комсомольских ор¬
ганизаций в Загребе. Сейчас они оба — руководящие ра¬
ботники СКМЮ. «Это умные, энергичные, самоотвержен¬
ные молодые люди, настоящие представители нового ре¬
волюционного поколения, которое формируют условия
нелегальной борьбы», — сказал Моша.
Я рассказал Моше, где и как работал за время за¬
ключения, что делаю сейчас. Но когда я заявил, что и
сегодня не считаю, будто в 1921 году мы «докатились»,
Моша поднял очки на лоб, удивленно посмотрел на ме¬
ня и сказал:
— Ба!.. Да ты, братец, все еще анархист!
Никогда я не был анархистом, и сейчас я не
анархист. Я революционный коммунист!— гордо произ¬
нес я.
Моша засмеялся и некоторое время насмешливо рас¬
>. сматривал меня своими проницательными глазами. Л за¬
тем, сразу став серьезным, медленно и со значением
сказал:
— Слушай, парень, возьми-ка ты литр хинина и вы¬
пей его, чтобы в твоей тупой боснийской башке немнож¬
ко прояснилось.
Я разозлился, встал и обиженно заявил, что не нуж¬
даюсь ни в каком хинине. Вот если бы, сказал я, не¬
сколько храбрецов после нашего покушения убрали еше
с десяток министров, столпов режима, таких, как Пашич
и Прибичевич, тогда сейчас все было бы по-иному.
Моя тирада, однако, не произвела на Мошу ни ма¬
лейшего впечатления.
— Сядь, — сказал он, — успокойся.
Затем он заговорил потише, чтобы не слышали дру¬
гие заключенные.
Я и сейчас хорошо помню главное из того, что он
мне тогда сказал. Говорил он негромко, неторопливо, ло¬
гично. Руководство партии, по его мнению, в 1920 году,
в обстановке, создавшейся после принятия «Обзнаны»,
оказалось не на высоте. Оно заняло оппортунистическую
позицию, и это не случайно: такая позиция — закономер¬
ное следствие той политики, которую руководство вело
уже долгое время. Свидетельство тому — поведение руко-
324

11Ства партии во время забастовки железнодорожников,
разгона коммунистических муниципалитетов и забастов¬
ок горняков в 1920 году. Результатом той же оппортуни¬
стической позиции была и ориентация руководства на
парламентскую борьбу, и пренебрежение к созданию не¬
легал! ною аппарата партии и т. д. Именно поэтому пос¬
ле запрещения партии и классовых профсоюзов, партий¬
ных и профсоюзных газет и закрытия Домов рабочих
рабочее шнжение сразу оказалось обезглавленным. Мно¬
гие испугались, отошли от движения. В создавшихся ус¬
ловиях необходимо было бросить все силы на то, чтобы
вновь сплотить разрозненные и лишенные руководства
трудящиеся массы. Наиболее верным путем к этому бы¬
ла борьба за легализацию классовых профсоюзов. Уже
весной 1921 года в этом отношении были достигнуты оп¬
ределенные успехи. Одновременно нужно было создавать
и нелегальную партию, и для этого можно было исполь¬
зовать клуб депутатов-коммунистов в скупщине, члена¬
ми которого было почти все партийное руководство.
В буржуазных кругах отношение к «Обзнане» не было
одинаковым, особенно когда речь шла о профсоюзном
движении. Надо было использовать все для быстрейше¬
го сплочения тех, кто был готов дать отпор наступле¬
нию реакции на завоевания рабочего класса. Ведь не
все же, скрестив руки, выжидали, что ответит парламент
на интерпелляции Симы Марковича (сама по себе ин¬
терпелляция, конечно, неплохое дело). Но именно в это
время начались акты индивидуального террора. Исполь¬
зовав их как предлог, власти арестовали и сослали ты¬
сячи боевых рабочих, профсоюзных и партийных активи¬
стов. Работа по восстановлению классовых организаций
рабочего движения была очень затруднена. Террор уси¬
лился, и поднять людей на какие-либо акции стало зна¬
чительно труднее, ибо теперь у полиции были развязаны
руки и ей было разрешено по своему усмотрению рас¬
правляться с борцами рабочего класса. Таким образом,
за заблуждение, будто путем индивидуального террора
можно добиться отмены «Обзнаны» (а этому заблужде¬
нию поддались не только мы, кучка молодых людей),
партия заплатила дорогой ценой. Буржуазия объедини¬
лась против рабочего движения, а в глазах мелкой бур¬
жуазии чрезвычайные меры против рабочих казались те¬
перь оправданными.
325

Вместо того чтобы бороться против «Обзнаны» и дру¬
гих аналогичных действий реакционеров в сравнительно
благоприятных условиях — в союзе со всеми демократи¬
ческими силами, поддерживавшими буржуазную демо¬
кратию,— мы не только поставили себя под удар
«Закона о защите государства», но и оказались изоли¬
рованными, что делало борьбу против наступления
реакции еще более тяжелой. «Все это ясно, как дважды
два!»—такими словами закончил Моша свое объяснение.
Внимательно слушая его, я думал: неужели то, что
мы считали самым подлинным революционным дейст¬
вием, было всего лишь авантюрой, принесшей вред ра¬
бочему движению, ради победы которого мы готовы бы¬
ли пожертвовать жизнью? Неужели мы и впрямь не по¬
стигли даже азов классовой борьбы? А ведь среди тех,
кто знал, что мы замышляем, были и марксистски обра¬
зованные, достаточно опытные политические работники!
В голове у меня все перепугалось. Может быть, думал я,
мне и впрямь надо принять изрядную дозу хинина, чтобы
во всем разобраться! Но, будучи молод и строптив, я не
сдавался и начал возражать.
Может быть, сказал я, сейчас дело обстоит именно
так, но тогда, в революционной обстановке, все могло
сложиться иначе. Ведь мы едва только начали террор,
как были арестованы. Возможно, что поведение буржуа¬
зии было бы иным, если бы после нашего ареста продол¬
жались террористические выступления, настаивал я, хо¬
тя сам совсем не был уверен в том, что говорю. Моша
выслушал меня спокойно, а затем сказал: «Я и не рас¬
считывал сразу разубедить тебя. Но ты поразмысли на
досуге, была ли в то время ситуация в нашей стране
действительно революционной, были ли в то время мы,
коммунисты, так сильны, как это казалось, и могут ли
отдельные лица осуществить то, что способны сделать
только массы».
Наш разговор грубо прервал Флегар, неожиданно по¬
явившийся в палате вместе со старшим надзирателем
больницы. Он направился прямо к постели Моши и спро¬
сил, что я тут делаю. «Разговариваю», — ответил я спо¬
койно. — «А это откуда?» — и он схватил с тумбочки
книгу, чтобы прочитать ее название. «Это я принес», —
поспешил я ответить. — «Он не имеет права на книги», —
злобно буркнул Флегар. '— «Я думал, что ему можно
326

дать... Он же больной...» — «Тоже мне больной! — на¬
смешливо процедил Флегар. — Мы еще об этом погово¬
рим с доктором. А вы идите на свое место!» — рявкнул
он на меня.	I I	-
На следующий день до начала обхода в больницу
пришел начальник тюрьмы Стеван Бреберина. Приказав
мне выйти из канцелярии, он долго оставался с врачом,
который после его ухода был чем-то раздражен и взвол¬
нован. Во время обхода палат врач остановился у посте¬
ли Моши и, не глядя на него, словно стыдясь чего-то,
сказал: «Ну, вы немного отдохнули, теперь вам придет¬
ся вернуться в одиночку».
Было . ясно: Флегар донес начальнику, что я разгова¬
риваю с Мошей, и тот приказал врачу выписать его из
больницы. Нескольких коммунистов, сидевших в этой
тюрьме, начальство изолировало не только от других
заключенных, но и друг от друга, но особенно строгой
изоляции подвергался Моша Пияде.
После этого я долго не встречал Мошу. Мы только
переепиывались. Хотя Вулетич обманул меня, я не по¬
рвал с ним отношений, ибо это значило бы потерять
связь с Малетичем. Теперь же оказалось, что Вулетич
нужен мне и для переписки с Мошей. Поэтому я сказал
Вулетичу, что больше не думаю о побеге, ибо это слиш¬
ком рискованное дело. Мои слова он воспринял с явным
облегчением. «Я напишу об этом Малетичу,— сказал
я,— чтобы ни он, ни другие товарищи на воле не тра¬
тили понапрасну время и деньги». И я сообщил Мале¬
тичу, что о побеге больше не думаю и что Моша со¬
держится в одиночке. Пусть Малетич сразу же напишет
товарищам в Белград, чтобы они прислали Моше теп¬
лое. белье и книги.
Наша связь с Мошей не была регулярной, так как
мы могли обмениваться письмами, только когда Вуле¬
тич дежурил ночью в отделении одиночек. Старшим
надзирателем в отделении одиночек был теперь уже
не Зебец, а строгий, мрачный человек, который особен¬
но зорко следил, чтобы Моша ни с кем не общался.
И все же время от времени мне удавалось послать ему
письмо, газеты и табак... А однажды я переслал ему
статью, которую Крлежа опубликовал в загребской га¬
зете «Обзор» в связи с годовщиной ареста Моши. Это
была вдохновенная статья, в которой Крлежа смело и
327

горячо защищал Мошу, подчеркивая значейие его по¬
зиции и его деятельности для нашего общества.
Посылая мне этот номер «Обзора», Молетич писал,
что Крлежа просил во что бы то ни стало вручить его
Моше. Только через месяц Моша мне ответил, что ста¬
тью прочитал, шлет привет Крлеже и благодарит его
зо товарищеское внимание.
Весной Мошо мне написал, что его, кажется, скоро
выпустят из одиночки и тогда мы сможем продолжить
начатый разговор. И добавил в скобках: он надеется,
что теперь его аргументы будут для меня более убеди¬
тельны, чем зимой.
Уже нош первый разговор с Мошей подействовал но
меня отрезвляюще, и я еще зимой понял ошибочность
своих террористических взглядов. Ведь и раньше, когда
я сидел в одиночке, меня часто мучило сомнение в пра¬
вомерности террористических октов. Но тогда это был
вопрос без ответа, бесконечные блуждания в заколдо¬
ванном кругу, из которого я не мог найти выход. После
разговора с Мошей я впервые серьезно задумался о
том, что же представляли собой бурные события 1919—
1920 годов, которые, как стремительный поток, пронес¬
лись по ношей стране и увлекли за собой многих, кто
верил, что не сегодня-завтра вспыхнет революция, что
достаточно одного смелого, сокрушительного штурма
и рухнет обветшавшее, насквозь прогнившее здание бур¬
жуазного общества, рухнет от одних только боевых воз¬
гласов штурмующих. Многие, особенно молодежь, упи¬
вались революционными фразами, не имея ни малейше¬
го понятия о силе классового врага и его способности
не только защищаться, но и наступать. А югославская
буржуазия укрепило свои позиции и пошло в генераль¬
ное наступление но коммунистическое движение,
которое не было подготовлено к борьбе и потому
потерпело самое худшее из всех поражений — пораже¬
ние без боя.
После этого поражения, когда корабль революции
сел на мель, нужно было приложить все силы, чтобы на¬
править этот корабль в его стихию —- к массам, от кото¬
рых он оказался изолированным. Только они вдохнули
бы силу в поникшие порусо, и тогда, несмотря но подсте¬
регающие его опасности, корабль мог бы плыть к своей
цели. Мы, молодые, верили, что революция пронесется
3'28

n0 ii'iiiici'i земле, как буря, разрушит и снесет все, что
отжило, очистит затхлую атмосферу и мы начнем стро-
ить новую жизнь, достойную человека. Когда же вместо
революции пришла «Обзнана», а вместо революционных
действий — беспочвенные профессорские умствования,
мы совершили ошибку — встали па путь индивидуально¬
го террора, что, говоря принципиально, в классовой
борьбе пролетариата вообще неуместно, а в создавшейся
тогда обстановке могло принести только вред.
Теперь, когда я пытался осознать свои политические
заблуждения, для меня большое значение имело и то
обстоятельство, что критика метода индивидуального
террора, принципиально чуждого рабочему движению,
исходила от человека, который на основе собственного
многолетнего опыта мог указать, что конкретно нужно
предпринять, чтобы и в условиях нелегальности и пре¬
следований рабочее движение могло завоевать опреде¬
ленные позиции и снова стать политической силон. Но
дело было не только в этом. Моша своим личным при¬
мером показывал мне, что подлинно революционной в
тогдашних условиях была незаметная повседневная дея¬
тельность. имевшая целью объединение рабочих, про¬
буждение их классового самосознания и вовлечение их
в те пли иные активные действия. И хотя эта деятель-
ность не давала сразу ощутимых результатов, но это
было именно то, чего требовало в тот момент дело ре¬
зол ЮПИ и.
Наконец, для меня имел определенное значение и
тот факт, что в эту работу включились Шнайдер и
Мишин, которые отказались от террористических взгля¬
дов не потому, что Алия был повешен и сами они по¬
пали в тюрьму, а оттого, что сама жизнь и практика
рабочего движения доказали им, что они шли по не¬
правильному пути. Так через пять лет я наконец изба¬
вился от заблуждений, которые весной 1921 года при¬
вели меня на кривую дорожку терроризма. Поняв свои
ошибки, я испытывал двойственное чувство: с одной
стороны, огромное облегчение, а с другой — чувство
вины и ответственности перед рабочим движением за
то, что натворили мы все и прежде всего я сам. Это
чувство вины несколько смягчалось сознанием того,
что, действуя неправильно, мы были искренне убежде¬
ны, что служили делу рабочего класса и революции.
329

И все же чувство своей вины я долгие годы носил в
себе как тяжелый груз и страдал от этого,
Этой весной Петрович несколько дней пролежал в
больнице. У меня было время подробно рассказать
ему и о моей беседе с Мошей и о моих раздумьях. Я на¬
помнил ему наш самый первый разговор об индивиду¬
альном терроре в 1921 году, когда он отказывался при¬
соединиться к «Красной справедливости», говоря, что
это противоречит марксизму. Петрович засмеялся и
сказал: «Ну, это я только так сказал, а сама ваша идея
стрелять в министров мне сразу понравилась, и я сом¬
неваюсь, чтобы в то время кому-нибудь удалось отго¬
ворить нас от этого. Уж очень мы были злы на буржуа¬
зию и недовольны тогдашней позицией нашего руковод¬
ства. Нам нужна была отдушина, хотелось сорвать свою
злобу. А сегодня мы можем рассуждать обо всем этом
более хладнокровно. Приятно было именно от Моши
слышать такую беспощадную критику, ибо за его сло¬
вами стояли его деятельность и каторга». Трезвые рас¬
суждения Петровича свидетельствовали о том, что и он
разобрался в наших заблуждениях. Это радовало меня.
Мы вместе написали Моше в одиночку, что, по правде
говоря, хинин не принимали, но тем не менее, хоро¬
шенько поразмыслив над его словами, пришли к заклю¬
чению, что шли по неправильному пути. Моша ответил
коротко: «Это хорошо. Ведь впереди бои».
В одиночке Моша пробыл дольше, чем рассчитывал.
Правда, он получал книги, письма и посылки, но его
держали в изоляции не только от нас, коммунистов, но
и от остальных заключенных. Только летом 1926 года
начальник тюрьмы, наконец, разрешил ему работать. Он
выделил Моше комнатку в ткацкой мастерской, дал ему
подрамник и другие принадлежности для рисования. На¬
чальник тюрьмы и остальные господа чиновники надея¬
лись, что Пияде напишет их портреты. Но он деликатно
уклонился: давно, мол, не работал, нужно время, чтобы
опять обрести мастерство, и тому подобное. А сам тай¬
ком рисовал тюремные эскизы и портреты каторжан.
Единственное официальное лицо, чей портрет он сделал,
был надзиратель ткацкой мастерской Воякович — рос¬
лый и нескладный увалень, большеголовый, с растре¬
панными волосами; лицо красное, одутловатое, а на нем
огромный, как хобот, нос, такой же длинный и такой
330

же подвижный. Это был такой совершенный экземпляр
стража тюремного порядка, что прямо-таки сам просил¬
ся на полотно. Однако Воякович, твердо помнивший
служ<е5ную иерархию и знавший, что господа
чиновники ждут не дождутся, чтобы Моша на¬
писал их портреты, ни за что не хотел ему по¬
зировать, хотя постоянно забегал в помещение,
где Моша работал, а после обеда дремал здесь, сидя
на стуле. Этим воспользовался Моша и сделал в крас¬
ках его портрет. Но Воякович, видимо, что-то почуял, ибо
вдруг очнулся от дремоты. А увидав свое изображение,
пришел в ярость. Ведь это была, так сказать, прямая
улика, что он спит в служебное время. И эту улику он
решил во что бы то ни стало уничтожить. Моша молил
его, заклинал, уверял, что никому не покажет этот рису¬
нок, но Воякович не дал себя уговорить. Он отнял у
Моши портрет, разорвал его на клочки и бросил в огонь.
Рас<^^с^с^.з^ивая об этом, Моша вздыхал: «Ох, видели бы вы,
что мне удалось схватить, рисуя эту дурацкую рожу!
Вы бы со смеху умерли! Но этот олух проснулся как
раз в тот момент, когда я заканчивал, и уничтожил
лучшую вещь из всего, что я когда-либо создавал».
Хотя Моше разрешили ходить в масте^рскую, но он
был под особым надзором. Однажды тюремщик, увидев,
что Моша разговаривает с Чипчичем, осужденным вме¬
сте с ним, стал кричать на него. Моша заявил, что он
политический и требует, чтобы с ним соответственно
обращались. Тюремщик взбесился: «Никакой ты не по¬
литический! Ты вор, как и остальные, и даже больше,
йем остальные!» На это Моша ответил тюремщику, уже
называя его также на «ты», что он сумеет доказать и
ему и всему тюремному начальству, что он политиче¬
ский заключенный.
Через Вулетича я продолжал обмениваться с Мошей
письмами, а с тех пор, как он начал работать в ткац¬
кой мастерской, мы стали иногда видеть друг друга.
В одном из писем Моша сообщил мне, что в тюремной
библиотеке имеются две книги американского писателя
Джорджа Кеннана в немецком переводе — «Тюремная
система в Сибири» и «Тюрьмы России». При этом Моша
как бы между прочим отметил, что в этих интересных
жигах в нескольких местах рассказывается о голодовке
как одном из способов борьбы политических заключен¬
ии

них за улучшение своего положения, и об азбуке ддя
перестукивания. «Это может пригодиться и нам»,— пи¬
сал Моша. Я сразу же взял эти книги и, читая их, все
время удивлялся, как допустило их начальство в тю¬
ремную библиотеку. Видимо, никто из тюремных чинов¬
ников их не читал, решил я, иначе они не попали бы
к нам в руки. В одной из них азбука для перестуки¬
вания через стену был изображена даже графически, и
я быстро заучил ее. Книги эти оказали добрую услугу
нам, а позднее и многим другим политическим заклю¬
ченным. Именно тогда у Моши явилась мысль объя¬
вить голодовку. Голодовка была единственным средст¬
вом добиться улучшения условий и корректного отно¬
шения к нам, политическим. Еще более Моша утвердил¬
ся в своем намерении после упомянутого инцидента с
тюремщиком. Он написал мне об этом летом 1926 года,
и я с готовностью согласился. Договорились, что я на¬
пишу об этом Малетичу, ибо нам надо было узнать
мнение ио этому вопросу Ранко Йовановнча и товари¬
щей в Белграде. Только через несколько месяцев Иова-
нович наконец передал нам, чго мы можем объявить
голодовку, если Моша считает, что другого выхода у
нас нет. Моша вспылил: «Какой же другой выход, черт
возьми! Неужели они не понимают, что мы нигде и
ничего не добьемся, если не будем бороться!» И мы
начали готовиться к голодовке - первой в югославские
тюрьмах. Моша взялся написать представление в ми¬
нистерство юстиции о нашем положении и наших требо¬
ваниях, а мне поручил оповестить обо всем остальных
товарищей в тюрьме и заручиться их согласием.
Положение политических заключенных в то время не
регулировалось никакими правилами. Когда дело шло о
каком-нибудь осужденном буржуазном политическом
деятеле, власти предоставляли ему известные льготы:
его не заставляли работать, ему чаще разрешались сви¬
дания, он мог носить собственную одежду, получать
письма, газеты и т. д. А коммунист пользовался толь¬
ко немногими из упомянутых льгог, да и то лишь в том
случае, если не был приговорен к каторге. С коммуни¬
стом же, приговоренным к каторжным работам, обра¬
щались так же, как с уголовником, и он должен был
испытать на себе «ирландскую систему» со всей ее бес¬
человечной изощренностью и произволом. Более того,
332

коммунисты, приговоренные к каторге, не пользовались
даже' теми немногими правами, какие имели уголовники.
Так, например, обыкновенного преступника тюремное
начальство не могло держать в одиночке дольше, чем
это было предписано правилами. Исключение делалось
лишь в тех случаях, когда на него налагалось дисципли¬
нарное взыскание. А в отношении срока содержания в
одиночке коммуниста все зависело от того, какое мне¬
ние составит о нем начальник тюрьмы. И еще пример.
Каждый заключенный, просидев в тюрьме определенное
время, имел по закону право стать «слободняком» (рас-
конвввиооанным) и тогда условия его жизни стано¬
вились более благоприятными. А после того, как от¬
сидит половину срока, полученного им по приговору, он
мог быть условно освобожден. Всех этих льгот осуж¬
денные коммунисты были лишены.
Когда мы требовали, чтобы с нами обращались как
с политическими заключенными, нам отвечали: «Вы не
политические заключенные, так как приговорены к ка¬
торге. Политические заключенные это только те, кто
приговорен к тюремному заключению. А поскольку вы,
коммунисты, люди опасные, вам нельзя разрешить на¬
ходиться вместе, быть «слободняками», а уж об услов¬
ном освобождении и речи быть не может. Единственно,
на что вы можете рассчитывать, это на амнистию. Но
для этого вы должны письменно заявить, что раскаивае¬
тесь в содеянном и отрекаетесь от своих коммунистиче¬
ских убеждений». Напрасно мы указывали всевозмож¬
ным начальникам, что такая дискриминация и является
лучшим доказательством того, что мы именно политиче¬
ские заключенные; а раз так, то мы имеем право хотя
бы на некоторые льготы, которые явились бы компенса¬
цией за лишение нас тех прав, которыми пользовались
уголовники. Очевидно, в этом пункте тюремная админи¬
страция выполняла указания министерства юстиции. Во
всем же остальном начальнику тюрьмы предоставлялось
право поступать по собственному усмотрению. Тяжелее
всего для нас было то, что мы были разобщены. Одни
сидели в одиночках, другие — в общих камерах с уго¬
ловниками. До прибытия Моши в С р-ем скую Митровицу
мы терпели такой режим, ибо не знали, что можно сде¬
лать, чтобы улучшить свое положение. Но когда Моша
проявил инициативу, мы все ухватились за предложен-
333

нос им средство. Авторитет Моши в партии и среди
прогрессивной общественности должен был обеспечить
нашей акции поддержку, которая была необходима а
борьбе с режимом.
Взятую на себя часть дела Моша закончил сравни
тельно быстро. В представлении, направленном минис¬
терству юстиции, он так ясно и убедительно описал по¬
ложение заключенных коммунистов, что наши требова¬
ния выглядели и скромными, и разумными. Написать об
этом было нужно не для информирования министерства
юстиции — там н без того превосходно знали о нашем
положении и считали, что лучшего мы и не заслужива¬
ем. Но нам было важно уведомить обо всем обществен¬
ность. нашу и зарубежную, на сочувствие и поддержку
которой мы рассчитывали. В представлении мы требо¬
вали, чтобы нас, коммунистов, поместили в одну каме¬
ру, освободили от принудительных работ, увеличили нам
время прогулок, разрешили курить, чаще получать сви¬
дания, письма и передачи, получать книги, журналы и
газеты, легально выходящие в Югославии.
Кроме того, мы требовали отправить на лечение
больных политических заключенных Спасое Стенча и
Милутина Раича (осужденного за покушение на Николу
Пашича), а также освободить от ношения кандалов тех
политических, которые согласно приговору должны были
отбывать свой срок в кандалах.
Это представление подписали, кроме Моши, еще двое
политических заключенных, сидевшие в одиночках,—
Лайош Чаки и Костадин Ципушев, учитель, осужден¬
ный на пятнадцать лег каторжных работ. Его дядя,
тоже Костадин Ципушев, профессор, приговоренный к
двадцати годам каторги, отказался подписать документ,
боясь ухудшить положение — свое и племянника.
Порученная мне часть дела требовала больше вре¬
мени и зависела от ряда случайностей, которые нельзя
было предвидеть. Поспешность и неосмотрительность
могли провалить все дело в самом начале. Получив от
Моши представление, я снял с него копню' и послал
Малетичу, чтобы он опубликовал его в печати и рас¬
пространил в общественных кругах. Оставшийся у меня
334

пцгина.1 подписали также студент Никола Петрови'1,
;-)1Ир Коста Чипчич, портной Попа Сачич, парикмахер
Буача и Родолюб Чолакович.
' Сбор подписей, передача копии представления на
1К), ожидание ответа от Малетича— все это отняло
иемало времени. Наша «почта» работала регулярно,
очень медленно. Обмен письмами был возможен
1И111ь тогда, когда Вулетич был свободен и мог пойти
Р город.
Готовились к голодовке мы с конца лета 1926 года, а
начали ее только в апреле 1927 года.
Получив от Малетича сообщение, что он переслал
копию нашего представления в Белпрад Райко йовано-
вичу. мы условились со всеми товарищами, что устанав¬
ливать срок окончания голодовки не будем и что во
время голодовки будем пить воду, потому что тогда
сможем дольше выдержать. После этого я отправился
на рапорт к начальнику тюрьмы. Когда я протянул ему
наше представление, он даже несколько отпрянул: заяв¬
лять о чем-либо в письменной фо|рме здесь не было
принято. Прочитав несколько фраз, он иронически про¬
изнес: «Так, так! Посмотрим!» — «Вот и мы говорим —
посмотрим»,— ответил я начальнику и добавил: «Сего¬
дня мы объявляем голодовку, а вас просим отправить
наше представление в министерество правосудия». На¬
чальник тюрьмы вспыхнул: «Вы еще будете меня учить,
что я должен делать!». и он прогнал меня.
В тот же день, еще до полудня, нас всех бросили в
дисциплинарные камеры.
В первые дни голодовки никто из тюремного началь¬
ства к нам не наведывался. Только ко мне явился над¬
зиратель Флегар и стал выпытывать, кто писал пред¬
ставление и как мы собрали подписи. Я молчал. Он
начал бушевать, угрожать. «Мне совершенно безразлич¬
но, что говорите вы,— сказал я.— Для меня важно, что
решит министерство юстиции».— «Решит, чтобы вы пе¬
редохли с голоду!» — злобно изрек он и ушел. Дня че¬
тыре или пять начальство нашей тюрьмы делало вид,
будто не знает, что мы не принимаем пищи. Видимо,
они надеялись, что все мы сами, кто раньше, кто позже,
прекратим голодовку. Но однажды в мою камеру во¬
шел начальник тюрьмы Стеван Бреберина. В первое
время после назначения на пост начальника тюрьмы
\	335
• *

(прежде он был прокурором) он начал было вводить
кое-какие реформы, вознамерившись устранить из тю
ремной практики бессмысленную жестокость и внести в
жизнь заключенных хоть немного разнообраияя. Однако
пыл его весьма скоро иссяк, и он сделался таамм же
циником и грубияном, как и все прежние началниии.
Он ревниво охранял авторитет своей «самой современ¬
ной каторжной тюрьмы», и поэтому наша голодовка его
прямо-таки бесила. «11у что же, вы начали есть?» —
сердито спросил он меня с порога камеры. «Не начал
и не начну, пока мы не получим благоприятный ответ
на наше заявление».— «Вы, может быть, думаете, что
я сейчас сложу ручки и буду умолять, чтобы вы поку¬
шали?»— произнес он с издевкой.— «Отнюдь нет,— ска¬
зал я.— Но мы ждем, чтобы наше заявление вы пере¬
дали в министерство юстиции. Наши требования .весьма
скромны по сравнению с тем, что мы, коммунисты, зы-
нуждены терпеть. Будь я осужден за разбой, я уже
давно был бы расконвоирован. Но как коммунист, я до
сих пор нахожусь на строгом режиме. Мне понятно, по¬
чему вы нас не хотите расконвоировать, но и мы имеем
право требовать за это компенсации — хотя бы пере¬
вода всех нас в общую камеру, между тем вы даже за¬
прещаете нам разговаривать. Но вам не удастся сохра¬
нить в тайне, что мы объявили голодовку. Скоро об
этом узнает общественность!» — «Какая такая общест¬
венность?»- крикнул он.— «Наша!— ответил я.— Есть
у нас в стране люди справедливые. Они будут ошелом¬
лены, когда узнают, как с нами обращаются И они
выступят в нашу защиту».
Вне -себя от злости он метался по камере и не на¬
ходил слов для ответа. А я испытывал сггомное удо¬
влетворение, что могу все это выложить ему. «Уже
из-за одного этого стоило объявить голодовку»,— думал
я, глядя на озадаченного начальника тюрьмы.
Вскоре ко мне заявился его заместитель Васа Пу-
шич, тупой, вспыльчивый и амбициозный чиновник
Прямо с порога камеры он начал угрожать: «Мы вам
покажем прщвду! Бунтуете?.. Для бунтовщиков у нас
существуют кандалы и смирительная (рубашка».—
«Можно и в кандалах продолжать голодоЗку,— отве¬
тил ему я. — А за все последствия отвечать придется
вам»,
330

lb-1ЫИ час продолжалась словесная перепалка,
ушел <>н в том же воинственном настроении и даже из
рпдора продолжал сыпать угрозами.
Прошло восемь дней, и поведение тюремного началь¬
на изменилось. Из этого я сделал вывод, что обще-
ственнски» начала кампанию в нашу защиту. И ко мне
н к моим товарищам ежедневно стали наведываться
или начальник тюрьмы, или его заместитель, или кто-
либо из тюремщиков и «по-отечески» советовали нам
прекратить голодовку. Они говорили нам, что готовы,
«несмотря ни на что», облегчить наше положение, но
для этого надо, чтобы мы начали принимать пищу. Но
я отвергал все их предложения и всякий раз отвечал
одно и то же:
• Мы требуем, чтобы наше представление было вру¬
чено министерству юстиции, которое и должно вынести
решение об улучшении нашего положения. А прини¬
мать пищу я начну только в том случае, если наши тре¬
бования будут удовлетворены».
Заставить нас прекратить голодовку тюремщики пы¬
тались и хитростью. Некоторые из товарищей—Коста
Чнпчич, Душан Буача, йоца Сачич и Костадин Цппу-
шев— не смогли долго выдержать и по собственному
решению, один за другим, стали принимать пищу. Но
Моша. Чаки, Петрович и я продолжали голодовку.
Тогда начальник отделения одиночек по указанию на¬
чальника тюрьмы, войдя ко мне в камеру, заявил:
«Да ты просто сумасшедший. Все приняли пищу,
один ты голодаешь!» То же он повторял и другим.
Моша разгадал этот маневр, и однажды утром по
отделению одиночек разнесся его голос: «Товарищи! Не
верьте им! Они лгут, я продолжаю голодовку!» В ответ
я закричал во весь голос: «И я тоже продолжаю!» Та¬
ким образом, и эта попытка обмануть нас тюремному
начальству не удалась.
Когда я начинал голодовку, я опасался, что мне
трудно будет ее выдержать по причинам чисто физиче¬
ским. Первые три дня мне ужасно хотелось есть. Было
такое ощущение, словно внутри у меня все горит. Но
вскоре эго ощущение прошло. Я ежедневно выхолил на
прогулку и медленно шел по кругу. Больше чем голод
меня изводили мысли — вначале о всяких вкусных блю¬
дах, а затем и о любой пище вообще. Ог этого я никак
337

не мог отделаться. Например, придет в голову: «Почему
это я до сих пор не любил помидоры?» И мысленно я
начинаю глотать сочные, свежие помидоры, слегка их
посолив и полив маслом. А может быть, они еще вкус¬
нее будут со шпигом? Да еще добавить к этому хоро¬
ший кусок хлеба из обдирки, настоящего деревенского
хлеба, еще сохранившего запах гумна!.. Мечты о еде
доводили меня до исступления, и я метался, как зверь
в своей клетке. Но голод обессиливает. В первые дни
это еще не чувствовалось, но уже на восьмой день у
меня темнело в глазах, когда я пытался подняться с
кровати. Во время прогулки подгибались колени, так
что, сделав несколько кругов, я должен был сесть и
опереться о стену.
И все же эти неприятности, 'связанные с голодовкой,
были мелочью по сравнению с той душевной бодростью,
которую я испытывал от сознания, что борюсь, хотя бы
и таким способом, и что на воле нас поддерживают
многие уважаемые люди. Нет ничего хуже, чем тер¬
петь пассивно насилие и несправедливость. Это выма¬
тывает человека и лишает энергии. До голодовки меня
часто охватывало чувство подавленности, меланхолия,
ибо я вынужден был безропотно наблюдать жестокое
обращение с людьми и сносить его сам. Вынуждай был
молчать до того самого дня, пока мы все не взбунто¬
вались.
На десятый день голодовки Вулетич подсунул под
дверь моей камеры письмо от Малетича. Тот сообщал,
что кампания в нашу защиту в полном	и по¬
этому нам надо продержаться еще несколько дней.
Было радостно и от полученного известия, и от созна¬
ния, что у меня хватит сил продержаться столько вре¬
мени, сколько будет нужно.
Наша голодовка была самым громким событием в
стенах Митровицкой тюрьмы за все время ее сущест¬
вования. И до этого здесь -стучались события, о кото¬
рых заключенные помнили годами и передавали из уст
в уста: драматический побег, когда дело дошло до
■сватки сс охраной и стрельбы, убийство заключенно¬
го на работе, самоубийство не то каторжанина, не то
тюремного чиновника.
Но о голодовке ничего не слышали даже заключен¬
ные, сидевшие здесь с давних пор, она поразила даже
338

tex заключенных, которые побывали в тюрьмах других
стран. Понятно поэтому, что вся тюрьма была взбудо¬
ражена и наша голодовка стала объектом непрерыв¬
ных разговоров и споров.
Некоторые расторопные арестанты, особенно из чис¬
ла сербиянцев *, уже стали поговаривать, что неплохо
бы и им предпринять нечто подобное для улучшения
своего положения. Все симпатии заключенных были на
нашей стороне. Наиболее смелые из них, возвращаясь
с работы, а также во время прогулок поднимали руку
в знак приветствия перед окнами наших камер, а встре¬
тившись с кем-нибудь из нас, снимали шапки. Позднее
Моша нам рассказал, что один заключенный пытался
сунуть ему украдкой кусок хлеба, а когда он сердито
отказался, удивленно -сказал: «Я же от всего сердца!..
Жалко мне тебя!» По своей наивности он полагал, что
при голодовке главное в том, чтобы надзиратели не
видели, как ты ешь.
На одиннадцатый день голодовки за дверями наших
карцеров послышались торопливые шаги и звон клю¬
чей. Отперли дверь камеры Моши, а спустя несколько
минут ее заперли с^снюва. Звуки шагов стали удаляться
в сторону выходных дверей из отделения одиночек.
А через полчаса нас всех четверых, продолжавших го¬
лодовку, вывели в вестибюль. Моша нам сказал, что у
него в камере был сейчас инспектор министерства юсти¬
ции и сспашивал, почему мы голодаем и чего хотим.
В ответ Моша потребовал, чтобы вызвали всех четве¬
рых и тогда мы скажем о своем положении и своих
требованиях. Инспектор дал согласие на это. «Ты объ¬
явишь им наши главные требования»,— сказал мне
Моша.
Нас ввели в кабинет начальника тюрьмы. За боль¬
шим письменным столом сидел рядом с начальником
инспектор министерства юстиции Густав Гай. Мы стоя¬
ли и ждали, чтобы они сами начали разговор. В их
практике это был, вероятно, первый случай, когда при¬
ходилось вести переговоры с людьми, которым они до
сих пор только приказывали. Наконец инспектор за»
1 Сербиянцами называют сербов, проживающих на территории
Сербии, в отличие от сербов, проживающих в Хорватии, Боснии и
Герцеговине и др.
339

говорил: «Я прибыл сюда из министерств/ правосудия
узнать, почему вы отказываетесь принимать пищу и
когда намерены прекратить голодовку». Я начал было
с юношеской задиристостью: «Прекратим только при
условии...» Но едва я произнес слово «условие», ин¬
спектор и начальник крикнули мне в один голос: «Вы
не смеете ставить нам никаких условий!»	I
Бросив на меня укоризненный взгляд, заговорил
Моша. В немногих словах он обрисовал инспектору
наше положение, а затем обосновал наши требования.
При этом он подбирал выражения, чтобы не раздра-	|
жать этих надутых бюрократов. Инспектор вниматель¬
но слушал Мошу, а затем, когда он кончил, сказал.
«Вы должны прекратить голодовку, а министерство на
основании моего доклада примет определенные меры,
дабы облегчить ваше положение». Моша вопросительно
посмотрел на нас, и, словно сговорившись, мы все отри¬
цательно покачали головой. Начались уговоры, про¬
должавшиеся целый час. Инспектор старался нам вну¬
шить, будто сам теперь убедился, как тяжело наше
положение и насколько обоснованны наши требования.
Ему-де не нравится только способ, к которому мы при¬
бегли. Итак, мы должны прекратить голодовку, ибо
иначе дело выглядело бы так, что министерство было
вынуждено дать нам льготы. Возможно, мы получим
даже больше того, что требуем, но министерство может
сделать это лишь по своей доброй воле, а не под на¬
жимом. На это мы ответили, что вопрос о нашем по¬
ложении мы поднимали уже не раз, но без всякого
результата и что министерство знало и раньше об усло- I
виях, в которых нас содержат, но считало их нормаль¬
ными. Поэтому мы не можем прекратить голодовку, I
доверившись лишь его обещанию, что наши требования I
будут удовлетворены, а просим вынести конкретное ре¬
шение. Требования наши минимальны и обоснованны.
А как будет выглядеть дело, если их примут, — это уж
забота министерства, которое установило для коммуни¬
стов, приговоренных к каторжным работам, более * тя¬
желый режим, чем для уголовников. Во время этого
разговора мне стало ясно, что инспектору даны очень
ограниченные полномочия: его послали разведать об¬
становку и попытаться прекратить голодовку с по¬
мощью обещаний.
340

«Переводите в общую камеру всех участников гпло-
д<дая. предложил наконец Моша.— Тогда мы будем
ожидать решения министерства». По и на это скром-
ное требование инспектор не согласился.
«В таком случае нет смысла продолжать перегово
ры,- сказал Моша.— Мы будем продолжать голодовку,
л ответственность за ее последствия пусть ляжет на ми¬
нистерство». Инспектор на это ответил, что доложит
обо всем министру, и отпустил нас. Когда мы возвра¬
щались. Моша заметил:
«Министерству не слишком-то приятна кампания,
которую проводит общественность. Пам нужно про¬
держатся еще несколько дней, и они уступят».
Чтобы помешать любой попытке тюремного началь¬
ства обмануть нас, мы договорились, что прекратим го¬
лодовку только после совместно принятого решения. Но
долго г шолать нам не пришлось. Уже на следующий
день после отъезда инспектора в Белград нас снова
привели в вестибюль корпуса одиночек, и здесь началь¬
ник тюрьмы сообщил нам, что он получил по телефону
распоряжение из министерства перевести нас всех в
одну камеру. Главные же наши требования будут
удовлетворены при условии, что мы немедленно прекра¬
тим голодовку. «Есть ли у вас письменное распоряже¬
ние?» — спросил Моша. «Да не требуйте вы, Ни яде,
письменных указаний! — умоляюще сказал начальник.—
На это просто не было времени. Но даю вам честное
слово, что я говорю правду. И прекратите наконец эту
комедию во вверенном мне учреждении».— «У нас сли¬
шком много причин быть недоверчивыми»,— возразил
Моша. И затем обратился к нам троим: «Что думаете
ви. товарищи?» Старый Чаки, очень бледный, почти
прозрачный от голода и истощения, ио гордый и сразу
ощетинившийся, ответил первым: «Ну что ж, согласим¬
ся Но если нас обманут, мы возобновим голодовку.
Ведь мы теперь овладели этой наукой».
Петрович и я также согласились прекратить голо¬
довку, и начальник удалился, не скрывая своей радо¬
сти, чго может сообщить министерству, что с голодов¬
кой покончено. Уходя, он приказал тюремщику, чтобы
нас отвели в больницу и кормили гам бульоном, яйца¬
ми и молоком, видимо опасаясь, что пища из тюрем¬
ного котла может повредить нашему здоровью.
341

«Ого! — заметил Моша — Какая трогательная забо¬
та о нашем здоровье!» И присовокупил несколько креп¬
ких словечек по адресу тюремного начальства.
Тюремщик суетился в вестибюле, давая распоряже¬
ния охране отвести нас в баню и выдать нам чистое
белье, однако к нам не подходил. Он выполнял прика¬
зание начальника тюрьмы, но при этом чувствовалось,
что его распирает от злости: ведь ему приходилось про¬
являть заботу о людях, которым он еще вчера грозил,
что они «почувствуют его, Бабину, руку», как только
окончится голодовка.
В больнице мы пробыли всего один день». И пища и
условия были тут хорошими, но нам хотелось поскорее
воспользоваться только что завоеванным нами правом
и перебраться в общую камеру для политических за¬
ключенных. В нее уже были переведены товарищи, ко¬
торые вместе с нами начали голодовку, но не смогли
выдержать ее до конца. Там же был и Чаки, заявив¬
ший начальнику отделения одиночек, что он сроду не
лежал в больнице, а потому не пойдет и теперь. После
одиннадцати дней голодовки он уплел целый котелок
фасоли и половину буханки арестантского хлеба, после
чего связал в узелок свой скарб и отправился в «отде¬
ление политических». Надзиратели, привыкшие в преж¬
ние годы видеть Чаки послушным и молчаливым, те¬
перь говорили о нем с уважением: «Надо остерегаться
этого старого волка!»
Еще в больнице Моша предложил создать партий¬
ную организацию, в которую, как мы решили, войдут
те, кто выдержал голодовку до конца. О приеме осталь¬
ных товарищей решим позднее, когда увидим, как они
поведут себя в коллективе. Мы договорились не бой¬
котировать их как штрейкбрехеров и, покритиковав их
за нетоварищеское поведение, больше не1 возвращаться
к этому вопросу.
Необходимо,— считал Моша,— сразу же создать
в коллективе атмосферу, благоприятную и для жизни,
и для работы. Нельзя допускать, чтобы мы разделились
на два фронта — на тех, кто выдержал голодовку, и
на тех, кто спасовал. Тем более, что речь идет о людях,
которые только что примкнули к нашему движению, а
один из них и вовсе далек от нас. — Мы все охотно со¬
гласились с Мошей.
342

Так закончилась первая в истории югославских тю¬
рем голодовка, организованная каторжанами-комму¬
нистами и продолжавшаяся одиннадцать дней. Под дав¬
лением общественности, которую всколыхнула наша
партия. министерство юстиции было вынуждено удов¬
летворить все наши основные требования.
* * *
Рядом с главным корпусом Сремскомитровицкой
тюрьмы находилось окруженное стеной «молодежное от¬
деление». где содержались несовершеннолетние преступ¬
ники. Здесь же отбывали наказание и те, кто был при¬
говорен к каторжным работам на срок не более трех
лет. Эти каторжане работали или в тюремном подсоб¬
ном хозяйстве, или на различных, так называемых
ввшлннх работах. Вот в этом-то «молодежном отделе¬
нии» в одной из камер на втором этаже и было созда¬
но «отделение для политических». В него и поместили
нас. девять человек, для которых был установлен спе¬
циальный статус. Камера была большая, светлая, с
паркетным полом, тремя окнами, выходившими в тю¬
ремный сад, за которым видна была железнодорож¬
ная станция. К ней примыкало небольшое помещение
с бетонным полом —умывальня и клозет. «В таких
ускязиях можно жить и на каторге», — пришли мы к
заключению, собравшись в общей камере.
Встреча с Буачей, Сачичем, Чипчичем, Ципушевыми,
старым и молодым, была не из приятных. Только Чаки
улыбая-сь подошел к нам, обнял и сказал: «Хорошо,
что и вы сразу же пришли».
Остальные, немного смущенные, смотрели на нас, не
зная, видимо, как держаться с нами. Но Моша обошел
всех и каждому сердечно пожал руку, а вслед за ним
то же самое сделали и мы. И сразу же атмосфера
разрядилась. Завязалась непринужденная беседа, и все
вместе мы комментировали только что происшедшие
события и нашу совместную победу. Моша искусно из¬
бегал касаться поведения отдельных товарищей во вре¬
мя голодовки. Он не хотел начинать серьезного раз¬
говора, пока не улягутся страсти, не хотел он также,
чтобы это было сказано вскользь и воспринято как за¬
мечание по незначительному поводу.
343

Я измерял шагами просторную «общую камеру» —
это наше главное требование, а теперь уже наше глав¬
ное завоевание, и вдруг мне захотелось, как на пик¬
нике, перепрыгнуть через стоявший посредине камеры
стол. И я это сделал несколько раз, к великому удив¬
лению моих старших товарищей. Давно у меня не было
такого хорошего настроения. Мне даже показались
сущей ерундой и те шесть лет, которые я должен был
еще отсидеть.
В тот же день после полудня мы провели собрание
нашего коллектива. Моша говорил о голодовке, о ее
значении, и не только для нас, но и для нашего движе¬
ния, потому что в данном случае речь шла о выступ¬
лении прогрессивной общественности против произвола
режима. Критиковал он и товарищей, самовольна пре¬
кративших голодовку, но сделал это очень тактично,
спокойно, аргументированно, и они признали, что до¬
пустили ошибку и теперь сожалеют об этом. Буача
прямо сказал: «Мне стыдно перед Чаки, старым, боль¬
ным человеком, он выдержал одиннадцать дней, а я,
молодой и здоровый, не смог продержаться и трех».
Однако Чипчич и Сачич не хотели признаться, что
просто не выдержали и сдались. Свой поступок они
стали объяснять обманом охраны: «Нам говорили, что
Моша принял пищу, и мы начали есть, думая. что го¬
лодовка провалилась».
Ципушев младший молчал, но его дядя, который
уговорил племянника прекратить голодовку, развил це¬
лую теорию об «особом» их положении: «Вам, сербам,
легко бороться против сербского режима, а нам, ма¬
кедонцам, ничего другого не оттаеття, как только тер¬
петь, ибо только так мы сможем сохранить себе жизнь».
Это была широко известная «мудрость», что «повинную
голову меч не сечет», согласиться с которой мы, ко¬
нечно, не могли, но и не стали переубеждать этого вы¬
живавшего из ума старика, который, находясь в тюрьме
с 1918 года, натерпелся столько страху, что пугался и
собственной тени. Придерживаясь этой своей «теории»,
он отказался влиться в наш коллектив. Он и его пле¬
мянник, боясь, как бы их не сочли коммунистами, даже
питались отдельно.
Первые несколько дней мы приводили в порядок
наше «отделение». Нам разрешили по твоему усмотре-
344

ц| расставить кровати и столы, за свой счет произве-
циклевку и натирку паркета.
1’'Все кровати мы поставили под окнами, а к противо-
,иаоя<но1'| стене придвинули, как это делают в деревен¬
ских корчмах, два длинных стола и скамейки. Таким
Аразом. часть комнаты стала у нас спальней, другая
предназначалась для работы, а середина оставалась
свободной для тех. кто привык совершать прогулки в
своих камерах. Теперь у них была «тропа» длиной в
добрых двенадцать шагов. Старый Чаки из красной
гофрированной бумаги сделал большую корзину с ро¬
зами. которую мы, как люстру, подвесили к потолку.
В нашем чистом, светлом и строгом помещении это
были единственным украшением, если не считать книг,
которые мы вскоре разместили на полках по стенам над
нашими постелями и столами. На свои деньги купили
большущий примус и стали на нем готовить кофе и
чай. Это было приятным дополнением к пашей однооб¬
разной шпце, которую мы получали три раза в день.
Теперь нам разрешили и больше покупать продуктов и
больше получать из дому. Организовали дежурство:
каждый день двое из нас должны были делать уборку,
наводить порядок в нашем «отделении». Все это было
осуществлено по единодушному согласию и при участии
всего коллектива. Сложнее оказалось договориться, как
использовать время, которым мы, хотя по-прежнему
находились за решеткой, теперь уже могли располагать
сами Этот вопрос поставил Моша на собрании кол¬
лектива, и он же внес свои предложения. Он говорил:
«Находясь здесь, мы физически оторваны от рабочего
движения, но и в этих условиях мы можем кое-что
сделать для нашего движения. Прежде всего все обя¬
заны учиться. У одних из пас знаний больше, у других
меньше, но ни у тех, ни у других их не настолько много,
чтобы не нужно было учиться. Нашему движению нуж¬
ны не только борцы преданные и отважные, но и по¬
литически и теоретически образованные, которые смо¬
гут правильно ориентироваться и
НЫХ условиях классовой борьбы,
политическую экономию, историю
родною рабочего движения и многое
этом договоримся позднее. Знающие иностранные язы¬
ки должны переводить на наш язык те марксистские
действовать в слож-
Мы будем изучать
нашего и междуна-
другое, но об
345

работы, которые насущно необходимы для нашего ра.
бочего движения, Каждый из нас должен выйти отсюда
более образованным и политически полкованным, чем
пришел сюда. Добиться же этого можно, только рабо
тая систематически II это будет нашим вкладом в то
дело, защищая которое мы попали в тюрьму и за ко¬
торое завтра, выйдя отсюда, снова будем бороться
Чтобы можно было работать организованно и плоде,-
творно, нужно установить в нашем отделении опреде¬
ленный режим дня, договориться, что будем изучать
вместе в кружке, составить расписание этих совместных
занятий. И этого порядка мы должны будем твердо
придерживаться».
Все, что предлагал Моша, было умно и вполне осу¬
ществимо. При таком распорядке оставалось время и
для самостоятельных занятий, и для доступных нам
развлечений. Поэтому такой неожиданной была для
нас реакция Чипчича и Сачича. Я их до этого не знал
и думал, что это классово сознательные пролетарии,
которые с большой охотой воспользуются возмож¬
ностью чему-нибудь научиться, которой лишены были
раньше. Однако Чипчич, как только услышал предло¬
жение Моши, заявил: «Ну вот, из одной каторги вы
делаете две, а я этого, ей богу, не хочу!»
К Чипчичу сразу же присоединился Сачич. который
высказался в еще более резкой форме: ему, мол. доста¬
точно и существующих тюремных [распорядков, н он не
желает, чтобы ему кто-то предписывал новые.
Сдвинув очки на лоб, Моша саркастически спросил
Что значит «не желаешь»? И как это «кто-то
предписывает»? Мы коллектив и должны договориться,
и к решению большинства все обязаны относиться с
уважением.
Долго еще «пришлось нам убеждать эту пару согла¬
ситься с нашим [распорядком дня. Они, словно бы им
это доставляло удовольствие, сопротивлялись всему, что
предлагал Моша, а он. убеждая их, приводил все но¬
вые и новые аргументы в доказательство того, что было
ясно н понятно каждому коммунисту. В конце концов
они все же «из уважения к коллективу» согласились
принести эту «жертву».
Решено было организовать кружок политической эко¬
номии. в котором будут заниматься все, кроме Ципу-
31G

язевых. Они согласились с предложенным нами распо¬
рядком дня, но, очевидно, не желая заниматься с нами,
заявили, что предпочитают «заниматься индивиду¬
ально».
На гом же собрании мы были потрясены, обнару¬
жив. что человек, дорогой и близкий нам. человек, ко¬
торого мы нее уважали и как старшего по возрасту и
за его мужественное поведение во время голодовки,
тяжело болен. Речь шла о Лайоше Чаки.
Я уже говорил, что с Чаки и Стеичем я познако¬
мился в корпусе одиночек. В моем представлении Чаки
был не тделим от Стеича. И не только потому, что они
оба были осуждены по одному делу и прошли через
одни и те же испытания. Мне казалось, что они и
внешне походили друг на друга, может быть потому,
что многолетние страдания наложили на них одну не¬
изгладимую печать.
Мне было известно, что у Стеича после ужасных пы¬
ток, которым его подвергали в полиции, обнаружилось
психическое заболевание. Его пытали всеми способами,
ему не давали спать ни ночью, ни днем. В полицейской
тюрьме возле него все время менялась охрана, которая
будила его. как только он закрывал глаза. Это до¬
водило Стеича до такого состояния, что он не мог ни
сидеть, ни лежать, ни говорить. Доведенный до исступ¬
ления, он что-то нечленораздельно мычал, бился голо¬
вой об стену. И все это делалось для того, чтобы вы¬
рвать из него признание, которого требовал государст¬
венный обвинитель, признания в том. что Коммунистиче¬
ская партия Югославии организовала покушение на
регента .Александра.
После процесса здоровье Стеича немного улучши¬
лось. Однако те немногие люди, которым удалось с ним
говорить, утверждали, что его психическое состояние
тяжелое. Однажды, когда я еще сидел в одиночке, мы
встретились в бане. Обращаясь ко мне, он сказал: «Вот
тратят бешеные деньги на отопление бани! А я приду¬
мал способ, как снегом топить котел. Только меня ни¬
кто не хочет слушать». Л как-то в амбулатории во вре
мя перевязки Стсич (у него начался фурункулез)
прошептал мне:
— Что толку от твоего лечения, если каждый лень
ко мне приходит человек и травит меня печенкой.
347

Когда приходит? Как он выглядит?—спросил я.
В полдень. Высокий, в черном костюме, — отве¬
тил Стеич.
— Ну, а зачем ты ешь, если знаешь, что тебя от¬
равляют?
— Вынужден. Это заговор.
О душевном состоянии Стеича в тюрьме все знали,
но никто не подозревал, что и Чаки болен. В обычном
разговоре его болезнь ничем не проявлялась. Да и мы
первые дни, уже будучи в общей камере, не заметили
ничего необычного в его поведении. Это вышло наружу
неожиданно, как взрыв.
Из камеры-одиночки Чаки принес единственнуюкни¬
гу — Библию на немецком языке; он читал ее ежеднев¬
но и при этом бормотал что-то, а иногда громко смеял¬
ся. Мы думали, что это результат его пребывания в оди¬
ночке; ведь известно, что люди, долго находившиеся в
одиночном заключении, привыкают разговаривать сами
с собой.
На одном из наших совещаний Моша, излагая план
предстоящей нам работы, сказал мимоходом Чаки, на¬
мекая на его Библию: «Брось ты эту чепуху. Мы тебе
дадим более умные книги». Чаки побледнел, взъеро¬
шился, затем вдруг стукнул своим костлявым кулаком
по столу и крикнул: «Чепуха—это то, что вы читаете^
в этой книге — спасение для человечества!» И он заго¬
ворил с Мошей по-немецки. (Чаки мог объясняться по-
сербски в повседневном разговоре, но во время наших
споров всегда говорил по-немецки, а Моша нам пере¬
водил.) Он заявил, что открыл в Библии тайный смысл,
который официальная церковь скрывает от верующих.
И свою задачу он видит в том, чтобы этот тайный
смысл сделать явным для людей: «Стоит мне поднять
руку и молвить слово истины — и все несправедливости
на земле исчезнут. Все книги — ложь, одна лишь Биб¬
лия с ее сокровенным смыслом, который я в ней от¬
крыл, указывает истинный путь к освобождению чело¬
вечества». И в заключение он попросил над дать ему
возможность изложить свое учение более подробно. Мо¬
ша в нескольких фразах пересказал нам то, что гово¬
рил Чаки.
Наступило неловкое молчание. Чаки сидел, весь дро¬
жа после своей горячей речи, полной гнева и религиоз-
348

ного экстаза. Наконец заговорил Моша. Он попросил у
Чаки извинения за то, что его обидел, ведь он не знал,
чго это так серьезно. Сегодня, сказал он, во вто¬
рой половине дня мы можем снова собраться, и Чаки
нам объяснит, что он открыл в Библии. На этом мы
и закончили совещание. Моша, улучив момент, сказал
нам, чтобы мы не вступали в спор с Чаки, не противо¬
речили ему, а главное — не насмехались над ним. По¬
хоже, что Чаки свихнулся на религиозной почве, и
поэтому надо обращаться с ним крайне деликатно.
Во второй половине дня Чаки пришел на совещание
т^[^я^еесввнноч^'.с[)1^€^зный, неся в руках Библию. Види¬
мо, ему впервые представилась возможность изложить
свое «учение», и это его волновало. Он смотрел на нас
своими грустными усталыми глазами и кротко улыбал¬
ся. Его речь не была длинна. В основном он повторил
то, что сказал утром. А чтобы наглядно показать, как
он открыл тайный смысл слов в Библии, заключающий
в себе силу, которая способна сразу преобразовать
мир, он раскрыл Библию, повернулся ко мне и, указы¬
вая пальцем на слово «Erbsen», спросил: «Видишь ты
это слово? Что оно, по-твоему, означает?» — «Горо¬
шек»,— ответил я. «Да, это его обычный смысл. Так его
и толкуют попы. А теперь я тебе открою тайный смысл
этого слова. Что означает «егЬеп»? Унаследовать. Ага!
А что означает «sehen»? Видеть, зрение. Выходит, что
<Erbsen» — это не какой-то там горошек, который идет
в пищу, слово это означает: унаследовать зрение, спо¬
собность увидеть или постигнуть смысл вещей». Так
говорил Чаки, весь озаренный. Получалось, что каж¬
дое слово в Библии имеет два смысла — обычный и
тайный, который он открыл. Его долг, сказал он нам,—
поведать об этом людям, и тогда они легко и безболез¬
ненно освободятся от всех бед и зол. Он мог бы это сде¬
лать и один, когда выйдет из тюрьмы, но его задача
облегчилась бы, если бы он имел учеников, помогаю¬
щих ему. Поэтому он просит нас обратиться в истинную
веру и воспринять его учение. Находясь здесь, мы
должны хорошенько изучить тайный смысл Библии, с
тем чтобы завтра, выступив во главе с ним, освободить
человечество. И в заключение он, ломая руки, восклик¬
нул: «Bekehrt euch, Genossen, bekehrt euch!» («Обрати¬
тесь, товарищи, обратитесь!»)
349

Было грустно до слез слушать весь этот бред из уст
старого пролетарского борца, охваченного религиозным
сумасшествием, и видеть при этом его измученное ли¬
цо, его худые, костлявые, судорожно сжатые руки. Вот
что сделали т ним пять лет изоляции в могиле из бето¬
на и предшествовавшие этому неописуемые мучения в
белградской Главьяче, где Чаки, так же как и Стеича,
подвергали всевозможным истязаниям, чтобы вынудить
у него признание.
Мы молчали, опустив головы. Видя это, Чаки сразу
тник, взгляд его погас, руки задрожали, он весь как-то
сжался, словно из него вышла вся воодушевлявшая его
сила. Молчание нарушил Моша. Он заговорил негром¬
ко, в мирном и мягком тоне. «Мы глубоко уважаем —
сказал оь, — убежденьость Чаки в том, что . таким путем
можно освободить человечество. Но ведь у ьас есть твоя
точка зрения по этому вопросу, и поэтому он не дол¬
жен ожидать, что мы у ним согласимся и примемся изу¬
чать тайный 'смысл Библии». Выслушав Мошу, Чаки
грустно кивнул, тихо отошел и лег на твою койку, Мы
договорились, что каждый день кто-нибудь из нас будет
с ним беседовать и даже выслушивать его толкование
Библии, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Такое
обращение, считали мы, было в данном случае единст¬
венно возможным и вместе с тем гуманным по отноше¬
нию к нашему больному товарищу, который в минуты
просветления был настроен по-боевому и оставался вер¬
ным и достойным членом нашего коллектива. Ведь каж¬
дый раз, когда речь заходила о каком-нибудь предстоя¬
щем нам деле, Чаки коротко и гордо заявлял: «Где два
товарища, тан я третий, и будем бороться до конца».
ф ф *
Хотя наш коллектив в вопросах работы и учебы и
не был единодушен, мы осуществляли принятый нами
план, невзирая на возникавшие иногда мелкие уторы
и ттычки. Мы знали, что только труд способен запол¬
нить годы, которые нам еще предстояло провести в
тюрьме, достойным человека содержанием, и надеялись,
что практика нашей повседневной жизни в камере сло¬
мит пассивное сопротивление тех, у которых не было
350

ци воли, ни сил для учебы. Занятия в кружке политиче¬
ской экономии мы начали с изучения популярной бро¬
шюры А. А. Богданова, считаясь с уровнем знаний уча¬
стников курса. Это была, так сказать, азбука политиче¬
ской экономии. Но вскоре выяснилось, что Чипчич и
Сачич не хотят изучать даже и эту азбуку. Они оправ¬
дывались тем, что им трудно учиться вместе с нами,
интеллигеенами. Поэтому Моша стал заниматься с
ними отдельно, проявляя при этом колоссальное терпе¬
ние. Часами он сидел с ними и объяснял, что такое
труд, что такое рабочая сила и где источник капитали¬
стического обогащения. Пока Моша говорил, они еще
кое-что слушали, хоть и позевывали от скуки, но когда
дело доходило до проверки усвоения, они не могли рта
раскрыть. Тогда Моша начинал их критиковать и уп¬
рекать в лености, а они в свою очередь прикидывались
обиженными и отказывались заниматься. Было ясно,
что они только того и хотят, чтобы мы их оставили в
покое и дали им возможность, как говорил Моша, «си¬
деть, чтобы отсидеть». Но от Моши не так-то легко
было отделаться. В назначенный для учебы час
он поддсживался к ним и заводил непринужденный раз¬
говор— рассказывал интересный случай из своей пар¬
тийной деятельности или просто какой-нибудь анекдот,
но затем неуклонно переводил речь на свою главную
тему — политическую экономию. Однако и такой подход
не помогал делу. Наконец Моша махнул рукой на эту
пару, и таким образом Сачич и Чипчич своим пассив¬
ным сопротивлением «завоевали право» ничему не
учиться. Целыми днями они сидели и курили или со
скуки просили Чаки толковать им тайный смысл Биб¬
лии, притворно выражая удивление и восхищение его
оП^|^П^Пиями.
Наряду с учебой в кружке мы с Мошей занимались
еще переволческой работой. Когда мы составляли план
наиболее рационального использования нашего времени,
Моша предложил мне помогать ему в работе по пере¬
воду произведений Маркса. Еще находясь в одиночке,
он сумел раздобыть популярную работу К. Каутского о
«Капитале» К. Маркса и начал ее переводить летом
1926 года. В то время ему мало что удалось сделать,
так как условия были крайне неблагоприятны: зани¬
маться переводом приходилось более или менее тайком
351

и лишь в часы после обязательной для всех заключен¬
ных работы. К тому же у него не было под рукой ни
словаря, ни каких-либо других пособий. Теперь он пред¬
лагал мне перевести совместно с ним все три тома
«Капитала», «Нищету философии» и «Критику полити¬
ческой экономии». При этом он говорил: «Пока огра¬
ничимся этим, а когда закончим — посмотрим, что де¬
лать дальше. Срок у тебя немалый, а у меня и того
больше. Поработаем! Если же не выйдем из тюрьмы
живыми (а почему бы нам и не выйти?—добавлял он,не
то задавая вопрос, не то бросая вызов), наш переводи
без нас будет делать и сделает свое дело». И он закан¬
чивал шуткой: «Так мы воздвигнем себе памятник еще
при жизни!»
Я был горд тем, что Моша предложил мне помогать
ему в этой трудной, ответственной и важной работе.
Я сказал ему, что охотно принимаю его предитожение.
хоть и нет у .меня опыта в этом деле, так как я никогда
не переводил. «Научишься, — ответил Моша. — Начнешь
с восьмой главы — о рабочем дне, которая считается
самой легкой в первом томе, а потом возьмешься за
исторические главы, те еще легче. Впрочем, работать
будем вместе». Мы договорились, что ежедневно будем
переводить вчерне, как обязательный минимум, три
странички текста. Через каждые восемь дней мы будем
просматривать сделанное, проверять точность перевода
и согласовывать терминологию.
Так как для этой серьезной работы мы не распола¬
гали ни словарями, ни другими пособиями, то состави¬
ли список самых необходимых книг для нашей «мастер¬
ской» (так мы называли нашу часть стола, за которым,
сидя рядом, переводили).
Эти книги купил и пересдал нам мой брат. Средн
них были: словарь Вука Караджича1, немецко-англий¬
ский и англо-немецкий словарь Мюрет-Саидерса —
большое четырехтомное издание, философский словарь
на немецком языке, «Капитал» на французском языке
(но, к сожалению, не в переводе Руа, который Маркс
1 Караджич Вук Стефанович (1787—11861)—лингвист, этнограф
историк, крупнейший деятель культуры сербского нациошлиного
возрождения, реформатор сербского литературного языка и право
писания.
352

хвалил.» а в переводе Молитора, которым, из-за его не¬
брежности и недобросовестности, даже мы были недо¬
вольны). «Экономическое учение Карла Маркса» К. Ка¬
утского в переводе Душана Поповича, «Политическая
экономия» Михайло Вуича 1 и «Принципы политиче¬
ской экономии» Милорада Недельковича*. Кроме этих
книг мы получили «Нищету философии» на француз¬
ском языке и в немецком переводе Э. Бернштейна. пе¬
реписку Маркса и Энгельса в четырех томах под ре¬
дакцией Э. Бернштейна и К. Каутского, «Теорию при¬
бавочной стоимости» Маркса в четырех выпусках и
еще ряд марксистских книг на немецком языке.
Когда я приступал к переводу Маркса, я и не подо¬
зревал, насколько эта работа может увлечь человека,
шюдушевить его на уяснение прежде всего точного
смысла текста, который он переводит, а затем и на оты¬
скание соответствующих выражений на нашем языке,
чтобы текст был передан возможно точнее и лучше.
В этом мне очень помог Моша, который подошел к делу
очень серьезно и предъявлял ксебе самые высокие требо¬
вания. Он добивался, чтобы текст Маркса был передан
не только точно, но и с сохранением стилистического по¬
строения фразы и чтобы перевод на сербском звучал как
можно лучше. В этом отношении Моша не делал уступок
ни мне, ни себе. Часто нам приходилось переводить зано¬
во уже переведенный нами текст и переписывать его
имида по десять раз. Просматривая мой перевод, он ча¬
сто подзывал меня: «Эй, подмастерье! (В шутку он на¬
зывал себя мастером, а меня подмастерьем.) Поди-ка
сюда и посмотри, что ты тут накрутил». (Иногда пу¬
скалось в ход и более резкое словцо.) И он прочитывал
мне сперва текст Маркса, а потом мой перевод. «Так
не пойдет, братец! Ты берешь первое слово, какое при¬
ходит тебе в голову... Но ведь это же Маркс, а не какой-
нибудь фельетон!» Как правило, критика его бывала
справедлива, но я поначалу сердился, пускался в объяс¬
нения, оправдывался. Однако позднее я убедился, что
Моша никогда не придирается попусту, а требует и от
> Д-р 1Вуич Михайло
пломат и ученый.
* Д-р Неделькович
профессор университета.
(1853—1013) —политический деятель, дн-
Милорид	(1883—...) — ученый-экономист,
|2 Р. Чилакоимч
353

себя н от других основательной и скрупулезной работ
Случалось, что он часами переставлял одно и то же
слово, пока не находил ему место в контексте. Помню,
мы несколько дней совместно искали сербское выраже
пне для передачи марксовского термина «vergvgenstand-
lichte Arbeit», пока наконец не произвели на светтер-
мин «Opredmeceiii rad* (овеществленный груд). Сегод-
ня многие термины Маркса на сербском языке звуча?
уже вполне привычно — как естественный перевод оп¬
ределенного понятия; поэтому может показаться стран¬
ным, что мы двое подолгу ломали голову и спорили по
поводу них. Некоторые из небольших трудов Маркса,а
также несколько марксистских книг были уже переве¬
дены раньше на сербский язык, так что в некоторой
части, правда весьма скромной, у нас уже существо¬
вала марксистская терминология. Так, например, упот¬
реблялся термин «espap» вместо нынешнего «гоЬа» (то¬
вар) и «najamnica* вместо теперешнего <najamnina>
(заработная плата)—два термина, которые чаще всего
встречаются в первом томе «Капитала*. Нам, следова¬
тельно, нужно было произвести научный пересмотр уна¬
следованной нами терминологии, решить, какие нзтер-
мннов можно оставить, а для ряда категорий Маркса
отыскать, а иногда и сконструировать заново более
точное выражение. На нашем столе стояло с десяток
коробок. Сюда мы складывали в алфавитном порядке
карточки с терминами, которые нам встречались впро-
нессе перевода и для которых мы нашли — или думали,
что нашли, — соответствующие сербские выражения.
Этой картотекой мы постоянно пользовались в своем
работе, дополняли ее и заменяли иногда уже найденные
термины новыми, так что по этим карточкам можно
было проследить наши поиски самых точных, самых
лучших и самых современных выражений. Не так-то
легко и не так-то быстро отказались мы от термина
«espap*, и я уже не говорю о том, сколько было поис¬
ков для обозначения других, новых, более сложных ка¬
тегорий. Словарь Вука Караджича, который мы посто¬
янно листали, мало нам мог помочь, когда дело шло о
переводе научных терминов. «Что ж поделаешь.— го¬
ворил Моша. — Ведь в то время, когда в Англии про¬
исходила промышленная революция, сербы еще были
только скотоводами и земледельцами, а сама Сербия —
354

турецким пашалыком» Ч Для отыскания технических
терминов нам гораздо больше помогал словарь Мю-
рет-Санлерса. Молиторовский перевод «Капитала» на
французский язык был несолидным и небрежным, а
когда "мы обнаружили, что переводчик перефразирует и
выхооащивает текст Маркса, нам стало тошно. Так,
например, в главе о рабочем дне Маркс доказывает, что
капиталист, который стремится возможно больше удли¬
нить рабочий день, так же прав с точки зрения юриди¬
ческой, как и рабочий, который борется за то, чтобы
рабочий день был как можно короче. Тут, говорит
Маркс, сталкиваются два одинаковых права — право
капитала на возрастание и право рабочего защищать
свое физическое существование. И Маркс делает вы¬
вод: «При столкновении двух равных прав решает си¬
ла». Между тем Молитор этот вывод попросту опустил
и вместо него поставил многоточие. Очевидно, эта рево¬
люционная мысль не укладывалась в профессорскую,
молиторовскую концепцию марксизма.
Работа с Мошей давала мне большую радость, по¬
тому что он сам работал с наслаждением и умел про¬
будить то же чувство в других. При совместной работе
даже и с людьми гораздо моложе его Моша был крайне
терпелив, готов был выслушать их мнение, спорил с ни¬
ми, не горячась, а в тех случаях, когда оказывалось,
что он не прав, признавал это, не боясь уронить свой
авторитет. Я ни разу не слышал, чтобы он сказал своему
молодому собеседнику: «Что ты знаешь!» Он не считал,
что сам по себе возраст или занимаемое место в той
или иной иерархии может иметь силу аргумента в дис¬
куссии. Моша всегда работал в полную силу, увлекая и
других своим примером.
Первая зима после нашего переселения в новое по¬
мещение выдалась очень суровой. Мне запомнились ее
холодные завывающие ветры над сремскими равнинами,
которые не утихали в течение целых недель и нагоняли
в наше помещение такой холод, как если бы оно не
имело стекол в окнах и не отапливалось. После совме¬
стных занятий в кружке наши товарищи ложились, не
раздеваясь, на свои койки и кутались в одеяла, а мы
1 Турецкий пашалык — административная область под управле¬
нием паши.
12*
355

у Мошей садились в нашей «мастерской» и принима¬
лись за перевод. Моша был зябок. Он натягивал на
тебя какой-то толстый джемпер, а поверх его накиды¬
вал еще одеяло. Мне очень хотелось по примеру других
улечься в постель, но при взгляде на Мошу, который
дул на твои посиневшие пальцы и тихонько ругал ветер
и того, кто его придумал, мне становилось ттыдьо, и я
не мог оставить его одного за столом, потому что знал,
что он не подымется у места, пока не закончит «пор¬
цию» перевода, назначенную ьа этот день.
Для меня работа у Мошей была хорошей школой.
Трудясь изо дня в день над переводом такой работы,
как «Капитал», под руководством такого прилежного
«мастера», каким был Моша, я учился терпению и упор¬
ству, методичности и основательности в труде. Нелегко
это мне давалось. Ведь я привык читать быстро и, так
сказать, проглатывать книги, стремясь прочитать их как
можно больше и не слишком задумываясь о том, будет
ли от этого прок. А теперь необходимо было продви¬
гаться черепашьим шагом: в течение недель, а то и ме¬
сяцев мы одолевали всего лишь какой-нибудь десяток
или два страниц перевода, которые, как правило, надо
еще было вновь и вновь пересматривать, переделывать
и переписывать. Казалось, конца этому не будет. Но,
трудная и утомительная поначалу, работа эта у тече¬
нием времени стала для меня источником подлинного
творческого наслаждения. Работая столь основательно,
я прежде всего лучше изучил свой родной язык, а кро¬
ме того, шаг за шагом проникал в самые разнородные
области знания, в которых Маркс ориентировался
так свободно. Но важнее всего было то, что я начал
постигать его научный метод и знакомиться у его «ин¬
теллектуальной лабораторией».
Первыми читателями перевода, кроме, разумеется,
нат двоих, были участники кружка политической эконо¬
мии— Душан Буача и Никола Петрович.
Убедившись, сколь поверхностна была популярная
брошюра Богданова, мы решили приступить к изучению
«Капитала». Кружком руководил Моша. На первом же
занятии он предупредил нат —я, мол, «Капитала» ни¬
когда не изучал и теперь хочу вместе у вами попытаться
разгрызть этот твердый орешек. Занимались мы в
умывальне. Из каких-то старых ящиков мы соорудили
356

низенькие стульчики и, сидя на них полукругом, исполь¬
зовали в качестве школьной доски бетонный пол, на
котором мы без устали чертили мелом формулы и'
уравнения, пытаясь проникнуть в тайны разных форм
стоимости и других категорий Маркса. Этим заразил
нас Моша, которому хотелось все изобразить графиче¬
ски— не только какое-нибудь соотношение, которое
можно выразить формулой, но также и любую более
сложную мысль Маркса. Объясняя, он чертил на «до¬
ске» какие-то кружочки, связывал их между собой
стрелками, затем обводил их более широкими кругами,
так что в конце концов сам не мог разобрать, что все это
означает. Часто мы смеялись вместе с ним над его по¬
пытками изобразить графически то, что не поддается
графическому изображению, но тем не менее и сами то
и дело хватались за мел. Моша стремился делать все
как можно основательнее. Так он работал над перево¬
дом, точно так же и при изучении «Капитала» он требо¬
вал, чтобы мы не только проработали столько-то стра¬
ниц, но понялии усвоили их. Поэтому мы продвигались
очень медленно. Это огорчало Николу Петровича, кото¬
рый высчитал, что при таком темпе нам потребуется до¬
полнительно еще двадцать лет тюремного заключения,
чтобы одолеть все три тома «Капитала». Не лучше ли,
говорил он, если каждый будет заниматься самостоя¬
тельно, а через определенные промежутки времени мы
будем устраивать нечто вроде экзамена? Но мы реши¬
тельно высказались против, потому что обсуждения в
кружке давали нам возможность глубже проникнуть в
дух и существо учения Маркса и лучше ознакомиться
с его подходом к проблемам. В ходе обсуждения мы за¬
трагивали много вопросов, которые хоть и не были свя¬
заны прямо с той или иной темой, но дополняли нн и
освещали с новой стороны. «Ну какая польза скользить
по поверхности! — говорил Моша. — Текст Маркса — это
вам не гладкий каток, а крутые скалы». И он повторял
известные слова Маркса: «В науке нет широкой столбо¬
вой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих
вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее
каменистым тропам». И мы продолжали наши занятия,
продвигаясь ползком. Для усвоения первых трех глав
нам потребовалось больше чем полгода. Моша был пре¬
красным педагогом Стиль его речи был оригинальным,
357

образным. Часто он прибегал к неожиданным оборотам
и смачным выражениям, которые хоть и были подчас
грубоваты, но в ряду его аргументов получали особую
убедительность. Острый полемист, находчивый, остроум¬
ный, он умел подчас больно укусить, но не обижался,
когда ему отвечали тем же. Во время наших дискуссий
Моша весьма выразительно манипулировал своими
очками. Слушает кого-нибудь и вдруг бросит на него
взгляд искоса поверх очков, как будто иронически гово¬
рит: «Твои аргументы произвели на меня весьма глубо¬
кое впечатление». Или, излагая что-нибудь сам, неожи¬
данно поднимет очки на лоб: «Неужели ты не понима¬
ешь таких простых вещей?» Или снимет совсем очки и
откинется немного назад, и это значило: «Теперь этот
вопрос следует растолковать более подробно». Во время
занятий у нас часто вспыхивали острые ибурные дебаты
и даже ссоры, но скучно никогда не было. Согласно рас¬
писанию мы должны были заниматься в течение двух
часов, но нередко, увязнув в казуистических дебрях, мы
оставались в умывальной по три-четыре часа, так что
остальным товарищам приходилось напоминать нам, что
пора освободить помещение, потому что им надо приго¬
товить себе ужин или кофе.
* ♦ ♦
В числе тех, кто всегда с нетерпением ждал оконча¬
ния наших занятий в кружке, были, кроме Сачича и Чип-
чича, дядя и племянник Ципушевы; считалось, что они
занимаются индивидуально, но на самом деле они чи¬
тали романы; правда, Ципушев старший перелистывал
еще иногда какой-то учебник химии, чтобы освежить в
памяти когда-то полученные знания. В начале девятисо¬
тых годов он закончил в Швейцарии химический факуль¬
тет, но уже с молодых лет втянулся в политику. По
окончании балканских войн, когда его родной Радовиш
вошел в состав Сербии, он, будучи сторонником партии
верховистов 1 (проболгарского крыла ВМРО), эмигриро-
’ Верховисты — сторонники Верховного македонского комите¬
та, созданного в 1895 году, Этот комитет находился на службе |
болгарского короля и болгарской буржуазии. Верховисты были
сторонниками присоединения Македонии к Болгарии.
358

вал в Болгарию. В годы первой мировой войны он был
уездным начальником болгарского оккупационного
управления в Македонии. В 1918 году его приговорили
к смерти за то, что по его приказу было убито несколько
сербских солдат. Позднее смертную казнь ему заменили
двадцатью годами каторги в тяжелых кандалах. Не¬
сколько лет он отбывал наказание в Мариборе, но в
1923 году, когда югославские власти пронюхали, что
верховисты замышляют побег, его перевели в Сремскую
Митровицу, и здесь он вплоть до нашей забастовки си¬
дел в одиночке вместе со своим племянником, осужден¬
ным как его соучастник к пятнадцати годам каторги в
легких кандалах. Долгие годы одиночества совсем доко¬
нали Ципушева. Правда, у него не было заметно при¬
знаков умственного расстройства, но он как бы впал в
детство и утратил всякую способность к интеллектуаль¬
ному труду. Он кое-что читал, но без особого интереса.
Единственное, что его интересовало, была Македония и
та политика, которую проводила там великосербская
буржуазия, а также всякого рода политические сделки
в его родном крае, в которых известную роль играл дру¬
гой его племянник— богатый торговец, принадлежавший
к партии радикалов. Этот племянник сообщал ему, что
при своих связях он сумеет добиться помилования для
обоих Ципушевых. Поэтому Ципушев старший очень
боялся каким-нибудь проявлением солидарности с нами,
коммунистами, ухудшить свои шансы на помилование и
в том же духе влиял на Ципушева младшего — человека
более мужественного, смелого. Впрочем, оба они были
люди весьма корректные и не заявляли нам никаких
претензий, которые бы шли вразрез с теми порядками,
которые мы ввели в нашем отделении.
В шесть часов вечера кончался наш рабочий день.
В этот час наше отделение немножко напоминало шко¬
лу, когда звонок возвещает об окончании уроков: шум,
беготня, перекликанье. Введенный нами режим был, ве¬
роятно, тяжел для тех, кто не хотел или не мог учиться.
Мы вставали в пять часов утра. До утреннего завтрака
дежурные обязаны были подмести и привести в порядок
помещение. В семь мы выходили на прогулку, которая
продолжалась один час. С восьми и до одиннадцати
предписывалось соблюдать тишину, в крайнем случае —
говорить шепотом, и только в умывальной разрешалось
359

разговаривать и курить. С одиннадцати до часу — обед
и отдых. Затем на один час нас выводили на послеобе¬
денную прогулку. С четырнадцати до восемнадцати —
опять тишина и ученье. Воскресенье было днем отдыха.
Этот день, свободный от совместных занятий, каждый
проводил как хотел. С 15 июля по 15 августа у нас бы¬
ли каникулы, которые каждый использовал по своему
усмотрению.
По окончании занятий наша умывальня превраща¬
лась в кухню. В первой половине дня у нас не было вре¬
мени что-нибудь себе приготовить, кроме кофе и чая,
зато вечером наши повара могли показать свое искус¬
ство. На ужин нам выдавался обычно рис или картош¬
ка, и Моша, который умел и любил стряпать, ухитрялся
приготовить нам нечто похожее на пюре или рисовую
кашу. А когда кто-нибудь из нас получал посылку из
дому и ассортимент продуктов увеличивался, кулинар¬
ные таланты Моши проявлялись во всем блеске: он уго¬
щал нас блинами, а то и котлетами.
После ужина, вымыв посуду и наведя порядок в на¬
шей «кухне», мы сидели, попивая кофе, пели и разгова¬
ривали. Самым большим удовольствием для нас было
слушать Мошу, когда у него было настроение расска¬
зывать. Он вспоминал свои студенческие годы в Мюн¬
хене и Париже. Не менее интересно рассказывал он о
своей жизни в Белграде. Когда его отец, богатый торго¬
вец, обанкротился, Моша вынужден был забросить свою
живопись и занялся журналистикой. Вскоре он увлекся
политикой и стал принимать участие в деятельности юго¬
славских националистических организаций. Под влияни¬
ем тех же идей он в 1913 году уехал в Македонию и не¬
долгое время преподавал рисование в гимназии в Охри¬
де. В годы первой мировой войны он оказался в оккупи¬
рованной Сербии; работал официантом, писал вывески,
а в свободные часы переводил Рабле и Мольера и писал
исследование о Мештровиче! Под влиянием своего бра¬
та, профессора Давида Пияде, Моша порвал с национа¬
лизмом и примкнул к рабочему движению. Он ушел из
’ Мештрович Иван (1883—1962)—крупнейший югославский
скульптор и первый ректор Академии изобразительных искусств в
Загребе.
360

редакции газеты «Правда» ’ и стал выпускать собствен¬
ную газету — «Слободна реч». Тогдашние власти стара¬
лись всеми способами удушить его газету. Изо дня в
день его преследовала цензура, номера газеты конфи¬
сковывались, а сам он, главный редактор, получал пре¬
дупреждения, что его «изобьют, как последнюю собаку».
Но запугать его не могли. Он рассказывал об этом ве¬
село, с юмором, это были живописные сценки, столь вы¬
разительные, что мы отчетливо представляли себе и са¬
мих людей, и отношения между ними. Так, например,
он рассказал нам, как после опубликования одной ста¬
тьи, вскрывавшей злоупотребления на складах военных
трофеев, в редакцию газеты «Слободна реч» заявился
некий майор, человек пожилой, но еще достаточно бод¬
рый и настроенный весьма воинственно. Вошел он с хлы¬
стом в руке и все время похлопывал им по голенищам
своих до блеска начищенных сапог. Даже не поздоро¬
вавшись, он заявил, что ему надо видеть главного ре¬
дактора. Моша был в редакции один. Догадавшись с
первого взгляда о намерениях этого майора, он надел
пальто, занял позицию позади длинного стола, на кото¬
ром упаковывали газету, взял в руки линейку с метал¬
лическим краем и, опираясь на нее, сказал, что он и есть
главный редактор и желал бы знать, кому и зачем он
понадобился. Некоторое время они молча смотрели друг
на друга через стол. Затем майор спросил Мошу, кто
дал ему право клеветать на армию и оскорблять ее.
Моша не спасовал и отвечал ему в том же тоне. Эту сло¬
весную дуэль Моша охарактеризовал так: «Мы всласть
наговорились друг с другом». «Майор угрожает,— рас¬
сказывал он,— и все хлопает себя хлыстом по голени¬
щам, а я не столько слушаю его, сколько слежу за его
руками и соображаю: если он подымет свой хлыст, я
сразу стукну его линейкой по башке». (Моша любил
употреблять в своей речи гиперболы: «я нахлобучил ка¬
кую-то шляпищу», «,дует проклятущий ветрище», «я за¬
катил ему такую оплеушищу...» Мы смеялись: руки у
него, как " у ребенка, а он, видите ли, «закатил оплеу¬
шищу».)
’ «Правда» — буржуазная ежедневная
Белграде с 1904 по 1914 год и с 1918 по
в
газета, выходившая
1941 год.
361

Мы у удовольствием слушали также рассказы Душа¬
на Буачи о гражданской войне в России, в которой он
сам принимал участие. Он был родом из села Чуруг
(Бачка), девятнадцати лет попал на галицийский фронт
в качестве солдата венгерской армии и оттуда перебе¬
жал к русским. Революция застала его где-то на Урале.
С труппой югославов он вступил в один из многих от¬
рядов, которые создавали тогда военнопленные и кото¬
рые сражались на стороне революции. Отряд Буа-
чи, который прошел с боями от Нижнего Новгорода до
Урала, влился в только что сформированную дивизию
Кратной Армии, которой командовал легендарный Ча¬
паев. Впервые о Чапаеве я услышал именно от Буачи,
который обожал своего бывшего командира. По его уло¬
вам, вте бойцы считали, что «Чапая и пуля не берет, и
сабля не течет». Из дивизии Чапаева Буачу послали в
Москву на курсы кратных командиров, а по окончании
этих курсов, где в числе других преподавателей был
Пая Грегори ’, Буача в конце 1921 года возвратился с
группой твоих земляков в Югославию. К этому времени
партия уже была запрещена. Все возвратившиеся уже в
силу того обстоятельства, что они прибыли из России,
вызывали подозрение у полиции и находились под ее по¬
стоянным надзором. Только в 1923 году, когда была соз¬
дана Независимая рабочая партая1 2, Буача получил воз¬
можность активно включиться в рабочее движение. Вско¬
ре он был арестован и осужден на четыре года за рас¬
пространение листовок. Но, видимо, главным мотивом
при вынесении приговора явилось то обстоятельство, что
Буача побывал в рядах Красной Армии.
По вечер.ам мы часто пели. Больше всего ни любили
1	Грегорич Павле — Пая (род. 11892— видный деятель комму¬
нистического движения в Югославии Во время первой мировой
войны находился в плену в России, оставался здесь во время Ок
тябрьской революции и в 1920 году вступил в РКП (б). В 1921 году
вернулся в Югославию и активно включился в работу нелегаль¬
ной КПЮ.
2	Независимая рабочая партия Югославии (НРПЮ) была соз¬
дана в 1923 году как легальная политическая партия рабочего
класса, через которую нелегальная Коммунистическая партия Юго¬
славии вела свою работу в массах. НРПЮ были запрещена В
1924 году.

русскую революционную песню времен народничества,
на мелодию которой Моша написал слова:
Поднимайся, рабочий люд!
Час восстания пробил.
Все бедные и голодные
Поголовно уже восстали.
К победе труда и свободы
Красный стяг нас ведет.
Вперед, на борьбу, вперед!
На баррикады, пролетарий!
Уничтожим буржуазный порядок!
К нашему хору присоединялся даже старый Ципу-
шев, он помнил старинные боевые македонские песни,
которые двадцать с лишним лет назад пел в тюрьмах
Салоник. Чаки, слушая наше пение, весь преображался.
Чтобы сделать ему приятное, я негромко запевал «Ин¬
тернационал» на венгерском языке: «Fel, fel, rabjai а
feldnek».
Он сразу начинал мне подтягивать своим надтресну¬
тым, но еще звучным голосом: «Fel, fel, te ehes prole¬
tar...» А вслед за тем он уже сам принимался петь вен¬
герские, немецкие и американские пролетарские песни,
которым научился в годы своих странствий по свету--
от Воеводины до Соединенных Штатов. Бывало, сдвинет
набок свою шапку и взмахивает в такт руками, пригла¬
шая нас всех петь вместе с ним.
Однажды кому-то из нас пришло в голову, что наша
комната весьма подходит для игры в кегли. Из куска
старой жести мы соорудили маленькие кегли и обтянули
их полотном, а шары ’ сделали из тряпок и старых нос¬
ков. Комната наша имела в длину около двенадцати
метров, паркет был натерт до блеска — чем не кегель¬
бан! И мы с увлечением предались этой игре.
После ужина и мытья посуды мы собирались все на
поле боя, разделившись на две команды, и начиналось
состязание. Иногда поднимался такой шум, что являлся
надзиратель и через «глазок» приказывал нам утихоми¬
риться. Кегли расшевелили даже тех наших товарищей,
которые не любили ходить на прогулки и не участвовали
в нашей общей утренней зарядке. В их числе был и Мо¬
ша, который во время наших прогулок в хорошую пого¬
ду, сделав десять кругов, усаживался на скамейку возле
тюремной стены или ложился на чахлую, выжженную
363

траву, чтобы загорать. Игра в кегли очень его оживляла
он предавался ей с мальчишеским азартом, радовался
успехам своей команды, сердился, если она проигрыва¬
ла, ругал неуклюжих и нерасторопных и страшно рас¬
страивался, если его команда проигрывала несколько
раз подряд. Но, видимо, кто-то пожаловался на нас тю¬
ремному начальству. Однажды, когда все мы были на
прогулке, у нас отобрали наши кегли и шары и лишили
нас таким образом этого невинного удовольствия.
Другим любимым нашим развлечением были шахма¬
ты, но мы были вынуждены сами ограничить время для
этой игры воскресными днями и каникулами, потому что
игроки, как правило, не могли уложиться в часы, отве¬
денные для отдыха, а их к тому же всегда окружали
болельщики. Увидев, что эти шахматные состязания на¬
носят ущерб нашим совместным занятиям, мы приняли
решение играть только в те часы, когда это не нарушало
установленного нами распорядка дня.
* * *
Летом 1927 года у меня прервалась связь с Небойшей
Малетичем, которую мы поддерживали около трех лет.
Меня перевели в «молодежный корпус», и мне теперь
стало труднее встречаться с Вулетичем, чем в то время,
когда я работал фельдшером. Теперь я мог с ним пере¬
говорить, только когда он дежурил в «молодежном кор¬
пусе», а это случалось крайне редко. Однажды он оклик¬
нул меня через «глазок» и спросил, можно ли передать
мне газеты и письмо от Малетича. «Конечно»,— отвечал
я, не подозревая, какие это будет иметь последствия. Он
просунул под дверь несколько номеров газеты «Борба»
и журнала «Книжевна република» 1 и письмо. Мы дого¬
ворились, что, когда он будет дежурить возле здания,
мы обменяемся почтой с помощью веревки, которую я
опущу из окна уборной (она находилась в менее осве¬
щенной части здания). Каждый вечер около девяти ча¬
сов я должен был наблюдать через окно за условленным
1 «Книжевна република» («Литературная республика») — еже¬
месячный литературный журнал, выходивший в Копривнице и За¬
гребе с 1923 по 1927 год. Редактором журнала был Мирослав
Крлежа.
364

местом на дворе, куда он обещал явиться, когда будет
иж\р|иь. Об этом я сообщил одному только Моше, но
я нс знал, что все эти дни за мной зорко следил Попа
Сачич. Когда я получил газеты от Вулетича, он спросил
меня: «Что это принесли?» Я ответил, что это его не
касается.
Пи я, ни Моша, ни Петрович нс знали тогда, какие
разговоры недуг между собой Чипчич. Сачич и Чаки По
окончании забастовки из наших денег, которые храни¬
лись \ Мэлетича еще с тех пор, когда я готовился к по¬
бегу. я отдал часть Моше, чтобы он купил себе краски
и полотна для эскизов, часть передал матери Петровича
и еще одну часть — сыну Чаки. чтобы тот купил своему
отцу белье и кое-какие мелочи. О том, чьи это деньги,
знали только Моша и Петрович, Чаки же думал, что их
прислала «Красная помощь». Об этом он сказал Сачнчу
и Чипчичу и спрашивал их, не получили ли и они что-
нибудь. Решив, что эти деньги назначались и для них.
они вдвоем судачили об этом и считали себя обделен¬
ными или даже обокраденными, но нам ничего не гово-
рнли Л когда Сачич и Чипчич увидели, что я поддержи¬
ваю связь с Вулетичем и не хочу об этом говорить с
ними, они заподозрили, что именно таким путем пере¬
даются деньги, которые получают все. кроме них двоих.
Однажды ночью Сачич застал меня в уборной в тот мо¬
мент. когда я на веревке поднимал чулок, который на¬
полнил газетами Вулетич, находившийся в эту ночь на
дежурстве. На другой день во время прогулки Сачич
сказал Моше, что ему и Чипчичу присланы деньги, а я
самовольно ими распоряжаюсь. Моша вспылил и нагово¬
рил нм обоим много резких слов. В тот день Сачич от¬
казался обедать за общим столом, сел в стороне и ел
только то. что получил из тюремного котла. На этой
почве произошла ссора между ним и Мошей, во время
которой Сачич пригрозил, что сообщит надзирателю о
том. что я поддерживаю связь с товарищами на воле и
получаю <»т них газеты и письма. Все онемели ог изум¬
ления. Первым моим побуждением было ударить Сачи-
ча. но я сдержался и, стараясь говорить как можно спо¬
койней, ска <ал ему: «Только самые гнусные люди из чис¬
ла уголовников доносят на своих товарищей по заклю¬
чению. ио даже и в этой среде они окружены всеоб¬
щим презрением». Эти слова, видимо, подействовали на
365

Сачича, но я все-таки при первой возможности сказал
Вулетичу, что нам надо на некоторое время прекра¬
тить связь.
После этого инцидента Сачич просил у меня проще¬
ния, говоря, что свою угрозу произнес сгоряча и вовсе
не собирался доносить на меня. Спустя несколько меся¬
цев, отбыв свой срок, он вышел из тюрьмы. Перед его
уходом Моша дал ему немного денег, и он, прощаясь с
нами, обещал, что будет работать в подпольном движе¬
нии, но никто не дал веры его словам, что и оказалось
справедливым.
Неприятности и столкновения с Сачичем, а иногда
и с Чипчичем- мелкие размолвки с Ципушевым старшим,
которому мы не раз были вынуждены напоминать, что
услужливость и подхалимство перед начальником, адми¬
нистрацией и охраной тюрьмы несовместимы с достоин¬
ством политического заключенного,— все это не могло
нарушить здорового пульса внутренней жизни нашего
маленького коллектива. Мы, коммунисты, хоть нас бы«
и немного, не допускали, чтобы кто-либо нарушал поря¬
док в нашем отделении шла ли речь о занятиях совме¬
стных или индивидуальных. Каждый из нас имел свою
программу. Моша продолжал заниматься живописью и
китайским языком, изучать который он начал еще в оди¬
ночке. В часы отдыха, после занятий в кружке и работы
над переводом, он писал портреты своих товарищей по
заключению. В те дни он написал Чаки и Ципушева
младшего. Начал писать и мой портрет, но он ему не
удавался. Несколько раз Моша соскабливал краски с
наполовину уже готового полотна, наконец рассердился
и забросил его, сказав, что «намалюет» меня в другой
раз, но больше уже не просил, чтобы я ему позировал.
Лучше всего удался Моше собственный портрет в одеж¬
де арестанта. Это была небольшая картина маслом в
зеленоватых тонах, простая, выразительная. Вообще же
рисовал он лишь временами. Иногда по нескольку дней
не подходил к мольберту, а потом вдруг хватался за
кисть и начинал лихорадочно писать. В те дни, когда ра¬
бота у него не шла, он с грустным видом отодвигал в
угол мольберт и возвращался к китайской грамматике
и идеограммам, которые изучал с невероятным рвением,
но без сколько-нибудь заметных результатов. А когда
бывал доволен тем, что написал, он, закончив работу,
366

шел в умывальню, варил на примусе кофе и приглашал
меня составить ему компанию. В эти часы я узнал от
него кое-что из истории живописи, и в первую очередь
французской, которую он знал и любил. Особенно он
ценил Гюстава Курбе, книга репродукций которого была
в нашей библиотеке, а также импрессионистов и Поля
Сезанна. Под влиянием этих разговоров я снова взялся
за «Философию искусства» Ипполита Тэна. Теперь я
лучше понимал эту книгу и мог отнестись к ней более
критич^ки, чем когда читал ее первый раз, будучи сту¬
дентом. Моша рассказывал мне, что больше всего он
сделал как художник, когда был учителем рисования в
Охриде; с воодушевлением он описывал мне красоту этих
мест. Все написанные в то время полотна он отправил
на выставку в Белград, но они затерялись где-то в пути,
и ему не удалось их отыскать.
Летом 1927 года я приступил к переводу «Нищеты
философии». Сначала я переводил с немецкого, но вско¬
ре достал французский оригинал и принялся переводить
заново. Моша проверял и редактировал мой перевод.
Сам он в это же время переводил известное введение
Маркса «К критике политической экономии».
Кроме того, я изучал некоторых буржуазных эконо¬
мистов: Эугена Филиповича — венского профессора и
известного представителя теории предельной полезности,
Конрада, Шарля Жида и Ш. Риста. Из наших буржуаз¬
ных экономистов я читал старого Вуича и в высшей сте¬
пени поверхностного компилятора Милорада Неделько-
вича. Наряду с этим я изучал теорию государства Сло¬
бодана Повановича. Читая, я делал обширные выписки
в особых тетрадях. Эти же тетради служили мне и в
целях маскировки: я вносил сюда некоторые собствен¬
ные записи, которые желал скрыть от тюремного началь¬
ства. Как я уже упоминал, Небойша Малетич сообщил
мне, что мои старые тюремные записи и .мои стихотво¬
рения пропали во время арестов в Сремской Митровице.
Но меня не покидала мысль написать когда-нибудь кни¬
гу о моем пребывании в тюрьме, и поэтому я в те же
тетради, в которых делал выписки из книг Филиповича
и Жида, записывал все то, что помнил о моей тюремной
жизни. За два года я записал столько, что впоследствии
это явилось черновым наброском моей книги .«Оплакан¬
ный дом». В тетрадях все эти записи были искусно за-
367

маскированы. Чтобы обнаружить их, потребовалось бы
читать все написанное сплошь и притом очень внима¬
тельно, а такое желание едва ли могло возникнуть у на¬
чальства, потому что писал я неразборчиво. К тому же
и само содержание тетради имело весьма наукообразный
вид. Например: «Известный венский профессор Фи-
липович утверждает, что стоимость не есть что-то объ¬
ективное, но выражает субъективное отношение индиви¬
дуума к вещам». Затем следовала цитата из Филипови-
ча, а далее я сделал запись о том, как на пустыре
Сремскомитровицкой тюрьмы охранники, убив заключен¬
ного, притащили его в тюремную больницу, чтобы врач
подтвердил, что умер он от воспаления легких.
Свои стихи я уже не мог восстановить в памяти, дан
не хотел. Своей критикой Моша совсем отбил у меня
охоту к стихотворчеству. Когда-то я переслал ему на
отзыв свое стихотворение об одиночке в Срнмскомитро-
вицкой тюрьме. Хорошо помню его ответ. «Это не поэ¬
зия,— писал он,- а статья в стихах. А поэзия — вот
она...» И далее он цитировал стихи Тина Уевнча1:
Блаженно ты, солнце,
Низвергающееся светлым водопадом в э|у комнату,
Ведь ты уже не можешь причинить мне боль,
Ибо я почил сном вечным
И я раз и навсегда отказался кропать стихи —' пи¬
сать статьи в стихах.
Наряду со своими записями о тюремной жизни я по¬
добным же образом закамуфлировал и работу Ленина
«Государство и революция». Книгу эту я получил неле¬
гальным путем еще четыре года назад. Опасаясь, что нн
у меня найдут, я переписал ен всю целиком и переписан¬
ные —мной листы вкладывал между моими выписками из
книги Слободана Йовановича, чьи комментарии по по¬
воду различных теорий о государстве как нельзя лучше
маскировали ленинский текст. Все эти тетради мне впо¬
следствии удалось вынести из тюрьмы, хотя они и были
подвергнуты здешней цензуре, и, таким образом, труд
мой нн пропал даром. Из книг, которые я в то время чи¬
тал, следует прежде всего назвать переписку Маркса и
1 Уепич Августин — Тин (1891—19f5)—хорватский поэт, пуб
лиинст и литературный критик.
368

Энгельса — четыре больших тома под редакцией Каут¬
ского и Бернштейна. Помимо того, что эти книги содер¬
жат в себе множество драгоценных для нас фактов и
идей, а также блестящих и выразительных высказыва¬
ний по поводу многих событий, лиц и явлений, они помо¬
гают нам проследить, как работал Маркс, создавая свою
теорию. Мы с Мошей решили, что обязательно переве¬
дем эти книги, как только закончим перевод «Капитала»,
поскольку они являются гораздо более доступным посо¬
бием для тех, кто интересуется марксизмом, но не ре¬
шается взяться за изучение «Капитала» и других тру¬
дов Маркса. Много читали мы и художественной литера¬
туры и обменивались впечатлениями о прочитанном. Мо¬
ша любил Бальзака, Диккенса и особенно большую лю¬
бовь питал к Мольеру и Рабле, которых когда-то пере¬
водил. Его брат Давид прислал нам собрания сочинений
Мольера и Рабле на французском языке. Читали мы и
русских писателей, главным образом классиков — Гого¬
ля, Толстого, Достоевского, а также достали книги ряда
советских писателей в немецком переводе — Леонова,
Федина, Сейфуллину, Эренбурга, Бабеля. Эти книги бы¬
ли для нас не только любимым чтением, но и давали
повод для частых дискуссий, причем предметом спора
были у нас не столько эстетические, сколько социальные
и моральные проблемы. Мы следили также за некото¬
рыми нашими литературными и экономическими журна¬
лами.
* *
Окончился первый год нашей жизни в «отделении
для политзаключенных». Как быстро он пролетел и как
отличался от предыдущих шести лет, особенно от тех,
которые мне пришлось провести в одиночных камерах
Лепоглавы и Сремской Митровицы! Этот год был напол¬
нен любимым трудом, который придал смысл и содер¬
жание даже жизни за решеткой. Ни разу за эти
365 дней я не скучал. Ни разу мной не овладела мелан-
холня — моя частая гостья в одиночной камере, когда
я сидел за столом, уставясь в одну точку, без единой
мысли в голове, или шагал по камере, напевая про себя
какую-нибудь тоскливую мелодию, тщетно пытаясь успо¬
коить себя ею, как колыбельной песенкой. В те дни сама
369

жизнь была для меня бременем, под тяжестью которого (
я едва мог дышать. А теперь каждый без исключения
день был для меня радостной отдачей сил. Теперь я чув¬
ствовал значение и смысл каждого прожитого дня, и
мне не было жаль, что я провожу их за решеткой, ибо
и здесь я мог хоть немного служить тому делу, которое
составляло суть моей жизни. А то обстоятельство что,
находясь в заключении, мы были лишены многих житей¬
ских благ, не влияло существенно на мое настроение,
поскольку я еще раньше отрекся от них и сознательно
шел на это.
Я просыпался с бодрым чувством, что наступающий
день принадлежит мне, что я сделаю в этот день все то,
что заранее наметил, — переведу свою «порцию» стра¬
ниц, прочитаю какой-то кусок художественной прозы
или какие-то стихи, и все это заставит меня почувство¬
вать сложность, противоречивость, многогранность и
глубину человеческой души, заставит задуматься о ве¬
личии и ничтожестве человека, о его страхе перед неиз¬
вестным и вместе с тем о его надеждах и о его вере в
человечество. Особенно хорошо чувствовал я себя летом
и в дни ранней осени. Встав до зари, я выходил в умы¬
вальню и занимался гимнастикой, а затем мылся, напол¬
нив холодной водой бетонное корыто. Вслед за тем я
садился за стол и чаще всего начинал день с чтения
художественной литературы, которая еще с мальчише¬
ских лет стала для меня и необходимой потребностью и
источником радости. Иногда, прервав чтение, я взбирал¬
ся на свою койку и смотрел через окно на сремскую рав-	'
нину, она была еще застлана легким утренним туманом,
и только верхушки редких деревьев да крыши дальних
строений были уже озарены восходящим солнцем.
Я представлял себе, что шагаю по этой необозримой
равнине, и даже то обстоятельство, что между мной и *
моим простым человеческим желанием находилась ржа¬
вая тюремная решетка, не опечаливало меня. Я не испы¬
тывал горечи от сознания, что мне отказано даже в этой
маленькой радости, напротив, меня наполняла мысль о
том, как хороша жизнь, когда знаешь, ради чего жи¬
вешь. И, умиротворенный, я возвращался к своему сто¬
лу и книгам и садился за работгу.
В этом году благодаря нашей организованности, а
также системе и упорству в работе мы овладели азбу-
370	.	Т

кой политической экономии н уже более свободно ориеИ
тировались в первом томе «Капитала». Но эго, конечно,
нс значило, что мы полностью усвоили его. Мы не раз
возвратились к уже пройденным главам, ибо не могли
двигаться дальше, зная, что нс все в них поняли. Но
наиболее важным занятием в этот период был для нас
перевод Маркса Мы перевели уже половину первого то¬
ма <Капитала». Окончательно отработанные части ру¬
кописи. признанные нами готовыми для печати, мы скла¬
дывали в большую картонку. Время от времени Моша
открывал ее и любовался солидной стопкой старательно
переписанных и аккуратно сложенных листов, помечен¬
ных различными условными знаками. «Очень хорошо и
очень полезно.— говорил он.— что мы занимаемся в
кружке, изучаем языки и читаем всякие умные книги,
но для меня настоящей работой является только эта».
И, достав из коробки часть нашей рукописи, он с выра¬
жением блаженства на лице взвешивал ее на ладони.
В эти минуты он был похож на скупца, который наслаж¬
дается. пересчитывая свои деньги.
Моша закончил перевод «Предисловия к «Критике
политической экономии» — одной из самых трудных ра¬
бот Маркса. Но если он сам над ней порядком попотел,
то еще больше намучились мы на занятиях кружка, пы¬
таясь освоиться в этом лабиринте идей и категорий Мар¬
кса Несколько месяцев изучали мы этот текст, состав¬
ляющий всего пятьдесят страниц, но без особого успеха.
Что касается меня, то я в этом году закончил перевод
<Нишеты философии». Моша просмотрел его и предло¬
жил мне некоторые разделы перевести заново, чго я в
дальнейшем и выполнил.
Наш коллектив в 1927 году уменьшился на одного
человека осенью из тюрьмы вышел Поца Сачич. Всем
стало легче, когда он ушел из нашей среды, в которую
он попал случайно и сам об этом сожалел. Коста Чип-
чич, такой же случайный наш попутчик, теперь присми¬
рел. Пока они были вдвоем, они то и дело находили
поводы, чтобы заявить, чго мы к ним несправедли¬
вы, и выискивали способы, как бы выразить нам свое
недовольство. Они или отказывались убирать помеще¬
ние в свое дежурство, или не хотели обедать с нами за
одним столом, а нам всякий раз приходилось усовещи¬
вать и уговаривать их. Теперь Чипчпч начал даже кос-
371

что почитывать. Петрович раздобыл специально для него
книгу «Хайдук Станко» и еще несколько книжек в та¬
ком же духе, и это помогало Чипчичу коротать время.
* * *
В мае 1928 года в наше отделение привели Радомира
Вуёвича и Златко Шнайдера. Каждый из них был осуж¬
ден на пять лет. Свой срок они начали отбывать на Ада
Циганлия: Шнайдер с 1927, а Вуёвич с 1928 года. Ре¬
жим в этой тюрьме был невыносим из-за самоуправства
и жестокости ее начальника Манойло Мрвича. О его ме¬
тодах перевоспитания я много слышал и раньше от за¬
ключенных, побывавших в этой тюрьме. Мрвич гонял
Шнайдера на самые тяжелые работы и так истязал его,
что тот заболел. Но когда на Аду был доставлен Вуёвич,
они вдвоем стали сопротивляться самоуправству Мрви-
ча. Однажды, когда Шнайдер отказался выйти на ра¬
боту и на него набросилась охрана, Вуёвич поспешил на
помощь товарищу. Охранники, избив их обоих, предста¬
вили Мрвичу дело так, будто бы «оборонялись от ком¬
мунистов». Такого же рода донесение Мрвич направил
в министерство правосудия. Шнайдер и Вуёвич в знак
протеста объявили голодовку и потребовали, чтобы их
перевели к нам, в «отделение для политических». Им
удалось оповестить об этом наших товарищей в Белгра¬
де, и под влиянием поднятого в газетах шума министер¬
ство правосудия было вынуждено удовлетворить их тре¬
бование.
Ныне широко известно, что Златко Шнайдер был од¬
ним из тех семи легендарных секретарей СКМЮ, ко¬
торых убила югославская буржуазия, чтобы запугать
молодежь нашей страны, в условиях неравной борьбы
стремившуюся вырваться из мрака заточения к дневно¬
му ссету, на просторы общественного прогресса. Еще в
1919 году, в юношеском возрасте, будучи учеником за¬
гребской гимназии, Шнайдер примкнул к революций ино¬
му движению. Сначала он активно участвовал в работе
ученических кружков, которые в то время возникали по
всей стране, а в 1920 году вступил в СКМЮ. Я уже пи¬
сал о том, как познакомился с ним в 1921 году. В то
время он был членом загребской группы «Красной спра¬
ведливости». В том же году он был арестован и восемь
372

месяцев отсидел в тюрьме. По выходе из тюрьмы он бы¬
стро освободился от своих террористических заблужде¬
ний и вместе с Янко Ммшичсм вел работу по восста¬
новлению организаций СКМЮ. Вскоре проявились его
блестящие способности организатора и агитатора. Уже
в 1922 году его избрали секретарем областного секрета¬
риата в Хорватии. Он становится главным редактором
молодежном странички легальной партийной газеты
«Борба>, а затем главным редактором газеты «Омла-
дннска борба» ’. Еще более значительную, хотя и менее
заметную работу он ведет среди молодых загребских ра¬
бочих - собирает их и организует. Теперь он уже один
из самых видных молодежных руководителей, и его из¬
бирают секретарем ЦК СКМЮ. Он переезжает в Бел¬
град, знакомится с Мошей Пи яде, Райко Йовановиче.м
и другими левыми, воспринимает их взгляды в важней¬
ших вопросах партийной политики и привносит их в
СКМЮ, но решительно выступает против вовлечения
молодежи во фракционную борьбу, происходившую в
партии.
Белградская полиция быстро пронюхала, кто такой
Златко Шнайдер, и уже в 1925 году арестовала его. На
этот раз он отсидел семь месяцев. Как только его выпу¬
стили. он приступил к работе по подготовке руководства
СКМЮ к Третьему съезду партии. Это было время, ког¬
да всем коммунистам, не зараженным фракционной
борьбой, становилось ясно, что необходимо решительно
покончить с групповщиной. Все основные вопросы, во¬
круг которых шла борьба, были уже приведены к ясно¬
сти. и теперь нужно было, чтобы партия проводила свои
решения в жизнь, а этому мешали фракционеры в вер¬
хах, особенно правые, с их сектантскими, оппортунисти¬
ческими воззрениями. Шнайдер на Третьем съезде КПЮ
в Вене резко выступал против групповщины. Возвратив¬
шись на родину, он занялся подготовкой Третьего съез¬
да СКМЮ, и на этом съезде его избирают политиче¬
ским секретарем Центрального комитета СКМЮ и пред¬
ставителем СКМЮ в ЦК КПЮ. Вскоре после съезда, в
октябре 1926 года, он был снова арестован и приговорен
сначала к одному году, а затем к пяти годам тюремного
1 <Омладннска борба» — газета, яыходнишмя н Загребе в
1923	1924 годах, орган Союза рабочей молодежи.
373

заключения. Товарищи хотели освободить его из тюрь¬
мы. Это дело взял на себя секретарь по организацион¬
ным вопросам СКМЮ Мийо Орешки Ч Неподалеку от
здания суда, куда однажды был приведен Шнайдер из
тюрьмы, его ожидала машина. Из здания суда Златко
возвращался в сопровождении одного жандарма. Неожи¬
данно обернувшись, он швырнул жандарму в глаза при¬
горшню молотого красного перца и побежал к машине.
Но едва он приоткрыл дверцу, шофер дал газ, машина
тронулась и открытой дверцей повалила Шнайдера на
землю. Подоспевшие жандармы и агенты схватили окро¬
вавленного беглеца, которого машина проволокла не¬
сколько метров по булыжной мостовой, избили его и за¬
перли, а спустя несколько дней препроводили в тюрьму.
Второй новый член нашего коллектива, Радомир Вуё-
вич, принадлежал к старшему поколению югославских
революционеров, которые еще до первой мировой войны
включились в социалистическое движение. Еще будучи
в гимназии, Вуёвич выделялся среди учащейся и рабо¬
чей молодежи своей политической активностью. По его
инициативе стали создаваться культурные и спортивные
молодежные организации. По окончании войны Вуёвич,
уже будучи членом партии, уехал учиться в Париж. Он
записался на медицинский факультет, но больше зани¬
мался политикой. Именно в это время он вступает на
путь профессионального революционера. По заданию
КПЮ он ведет работу среди наших студентов в Париже,
а затем пропагандирует революционные идеи III Интер¬
национала среди французских рабочих. В связи с этой
деятельностью он в 1921 году был арестован как «агент
Москвы» и спустя три месяца был выслан из Франции.
Вуёвич перебрался в Вену и работал здесь секретарем
Балканского секретариата Коммунистического Интерна¬
ционала Молодежи с 1921 по 1924 год. В то же время он
был инструктором КИМа по Австрии и Балканам. На
этой работе он познакомился и сотрудничал со многими
представителями европейского коммунистического движе¬
ния. Эти годы способствовали его широкому культурному
развитию и обогатили его опытом партийной рабо*
1 Орешки Мийо (1906—1929) —рабочий-строитель, один из РУ*
ководителеЙ коммунистической молодежи Югославии. Погиб 8
стычке с полицией 27 июля 1929 года.

тЫ. В 1925 году осуществилось его давнишнее жела¬
ние—он вернулся в Югославию. Здесь он был предста¬
вителем КИМа при СКМЮ. затем инструктором Комин
терна при КПЮ, а на Третьем ее съезде был избран в
ее Центральный комитет. Вуёвич был одним из самых
неутомимых борцов против фракционерства в нашей
партии и неутомимо трудился нал сплочением ее рядов
в этот трудный период ее развития. В июле 1927 гола
был арестован. Хотя в Югославии он жил нелегально,
белградская полиция имела достоверные сведения
о том, с каких пор он находится на родине, чем за¬
нимается. и собиралась расправиться с ним без суда.
Незадолго до этого был схвачен полицией другой ра¬
ботник партии, нелегально проживавший в стране,—
Франьо Вулч— Станко1, и после страшных истязаний
убит. Его труп в мешке был брошен в Дунай. Тогдаш¬
ний шеф политической полиции намеревался так же по¬
ступить и с Вуёвичем. Он сам истязал его и цинично
говорил при этом, что расправится с ним как с соба¬
кой, если тот не подпишет предъявленного ему обвине¬
ния. Но Вуёвич выдержал все пытки, не сказав ни сло¬
ва о своей работе в партии. Только благодаря широкой
кампании протеста в кругах нашей общественности и за
границей он был спасен от неминуемой смерти. Поли¬
ция была вынуждена предать его суду, а суд пригово¬
рил его к пяти голам тюремного заключения.
Хорошо помню тот день, когда охрана привела
Шнайдера и Вуёвича в наше отделение. Войдя в поме¬
щение, они удивленно остановились у входа. На них
была рваная арестантская одежда из домотканого су¬
кна, а на ногах заскорузлые опанки (Мрвич распорядил¬
ся выдать им, как интеллигентам и коммунистам, самую
худшую одежду и обувь). В руках каждый держал свою
арестантскую котомку. Несколько мгновений они изу¬
мленно осматривались. Большая опрятная комната, бле¬
стящий паркетный пол... За столом сидят люди, которые
что-то читают и пишут... Ничто не напоминало здесь тот
вертеп, из которого они только что вышли. «Я привел к
вам двух ваших коллег»,— сказал надзиратель. Услы¬
1 Вулч Франьо-- Стлико—деятель КИЮ, был членом Краевого
комитета СКМЮ в Словении в 1923 году; с 1923 по 1926 год учился
и СССР В начале 1926 года возвратился на родину
375

шав это, я и Моша вскочили из-за стола и бросились
обнимать наших новых друзей, а Моша, человек экспан¬
сивный, даже прослезился. Мы прервали наши занятия
и повели их в умывальню, чтобы быть чуть подальше
от коварного «глазка». Сварили кофе и угостили наших
«цуваксов», как мы их в шутку называли. Начался раз¬
говор. Вернее, мы только задавали вопросы обо всем и
обо всех, так как ничего другого в эту минуту говорить
были неспособны.
Моша был знаком с Вуевичем и Шнайдером, он не
раз выполнял вместе с ними различные партийные зада¬
ния. У них было много общих знакомых и общих воспо¬
минаний. За те три года, что Моша сидел в тюрьме, в
партии произошло много событий, о которых он хотел
узнать. Но когда Буевич заговорил об этом, Моша сде¬
лал ему предостерегающий знак, и тот перевел речь на
другой предмет. Весь день мы провели в разговорах на
общие темы. Только вечером я получил возможность
переговорить со Шнайдером с глазу на глаз. Один из
первых моих вопросов был о том, почему они не попы¬
тались спасти Алию. Шнайдер сообщил мне, что заг¬
ребская молодежь выражала готовность вызволить
Алию из Судебного стола, но дело это затянулось, по¬
тому что некоторые из старших товарищей, в руках ко¬
торых находились материальные средства, считали это
предприятие безнадежной авантюрой. Когда же их уда¬
лось убедить, что оно относительно легко всущесгвн^мв.
время было упущено—Алию перевели в другую камеру.
Как бы между прочим Шнайдер мне сказал: «Моло¬
дежь считала Алию борцом рабочего класса, но не была
согласна с его методом борьбы, который в самом деле
был ошибочным, хоть и объясним при тогдашнем тяже¬
лом положении партии». Сказав это, Шнайдер вопроси¬
тельно взглянул на меня. Я ответил: «Знаю, Я ведь и
сам переболел этой болезнью». — «Правда?»—обрадо¬
ванно воскликнул Шнайдер, и мы оба засмеялись.
«Я много мучился из-за этого, — сказал я, — сердился
на вас, остававшихся на свободе, пока Моша не убедил
меня, в какой тупик мы забрели», — «А нам в Загребе,—
сказал Шнайдер, — помог Джука Цвиич, с которым мы
связались через Штефека, его брата. Они не нападали
на нас за наши убеждения, но всячески помогали осво¬
бодиться от заблуждения. И когда мы начали работать
376

по	организаций СКМЮ, по организации
молодежных выступлений и созданию газет и печатанию
других публикаций, мы поняли, насколько псевдоре-
волюцконны были все эти бредни насчет террора,
и для тех, кто действительно хотел работать, открылось
широкое поле деятельности и неограниченные воз¬
можности разумного использования своей жизненной
энергии».
Как раз в это время была распущена последняя тер¬
рористическая группа в Белграде, которая уцелела после
покушений на регента Александра и Милорада Драш-
ковича.
Все наши товарищи по 1921 году, говорил мне
Шнайдер, остались верны революционному движению.
Янко Мишич учится в Свердловском университете в
Москве, Мариан Стилинович занимается журналистикой
и театральной критикой в Берлине, а Степан Ковачевич,
неугомонный человек, носится где-то по Европе.
Шнайдер очень подробно рассказал мне о молодежи,
и особенно о рабочей молодежи, которая присоединилась
к революционному движению уже в период нелегального
тyщeствввaния партии. Она значительно отличается от
молодежи 1919—1920 годов: более серьезна, более опыт¬
на в политическом! отношении, не увлекается громкими
революционными фразами и более склонна заниматься
так называемой черновой работой. За последние пять
лет делалось немало для того, чтобы сплотить эту мо¬
лодежь вокруг партии. Но результаты могли бы быть
и лучше, лслИ бы в самой партии было больше поряд¬
ка и она больше уделяла внимания молодежному
движению.
Я внимательно слушал Златко и лишь изредка пре¬
рывал его вопросами. Меня очень радовали добрые вести
о людях, которых я знал, и о молодежном движении
вообще.
* * *
На первом же партийном собрании, которое состоя¬
лось у нас после прибытия Вуёвича и Шнайдера, Моша
подробно рассказал новым товарищам о нашей забастов¬
ке, а затем о жизни и работе нашего коллектива. Они
слушали с большим интересом, немного удивленные
377

строгостью нашего режима и неукоснительностью, с ка¬
кой он проводился. После долгих дискуссий мы пришли
к выводу, что наряду с политической экономией нам на¬
до изучать и философию. Вуёвич будет переводить
«Анти-Дюринга», и с этой же книги мы начнем занятия
в нашем кружке философии. Шнайдер и Вуёвич должны
в нескольких докладах ознакомить нас с наиболее важ¬
ными событиями ° жизни нашей партии и Коминтерна.
В конце собрания Моша предложил избрать Вуёвича
секретарем нашей партийной организации, и мы приняли
это предложение.
Вуёвич и Шнайдер, которые в течение многих лет
занимались в партии практической работой и не имели
времени для систематического изучения марксистской
теории, составили себе теперь такие обширные планы
индивидуальных занятий, для осуществления которых
потребовался бы срок вдвое больше того, на какой они
были осуждены. Шнайдер был прямо-таки ненасытен и
все время повторял, имея в виду ту или иную книгу:
«Необходимо ее достать... Достанем-ка и ту, и эту»,—
так что мы дали ему прозвище «Достанем-ка». Более
уравновешенный Вуёвич был на этот раз ненамного
реалистичнее Шнайдера. Мы сидим в умывальне, а он
спокойно и методично излагает нам программу своих
занятий. Во-первых, как бывший студент-медик он по¬
старается не забывать медицину (он питал надежду, что
все-таки в один прекрасный день закончит медицинский
факультет); во-вторых, он изучит политическую эконо¬
мию и философию, уделив особое внимание Гегелю, что¬
бы лучше понимать Маркса и Энгельса, а кроме того,
он будет заниматься историей, чтобы глубже вникать в
югославскую проблематику. Помимо «Анти-Дюринга»,
он переведет и некоторые другие марксистские работы,
изучит еще какой-нибудь язык, а также стенографию и,
конечно, будет читать художественную литературу — на¬
шу и иностранную. «А не многовато ли это будет'?» —
задает ему вопрос Моша, поднимая очки на лоб и погля¬
дывая на Вуёвича иронически. «Откуда же много! —
удивляется Вуёвич. — Ведь у меня впереди еще четыре
с половиной года тюрьмы, а за этот срок можно закон¬
чить любой факультет». — «Но то, что ты насчитал,
превышает программу любого факультета, — говорит
Моша и смеется. — А впрочем, дело твое, увидишь сам».
378

Теперь на занятиях нашего кружка политической
экономии бывало еще более шумно, чем раньше, по¬
скольку Вуёвич, который когда-то изучал «Капитал»,
желал некоторые проблемы «полностью объяснить». Та¬
ких проблем оказалось немало, и благодаря этой его
тенденции мы теперь больше спорили о методах Маркса,
чем о содержании «Капитала». «Нам важно усвоить, -
говорил Вуёвич, — как Маркс подходит к вопросу, как он
его ставит». Он настаивал на этом и говорил, что ина¬
че мы никогда не станем хорошими марксистами. Ленин,
говорил он, изучая диалектику, не раз обращался к
первым трем главам «Капитала». Дойдя до середины
первого тома, мы тоже вернулись к первой главе, но не
потому, что так делал Ленин, а чтобы «полностью уяс¬
нить», что надо понимать под относительной и эквива¬
лентной формами стоимости. Я уже забыл подробности
этой дискуссии, но помню: она длилась несколько дней
и разделила нас на два лагеря; некоторые, впрочем, ме¬
няли лагерь. Мы истратили очень много мела, выписы¬
вая формулы на бетонном полу нашего «класса», во
время этой дискуссии «вылетело» много острых слове¬
чек и даже нецензурных выражений. Помню также, как
мы смеялись, когда кто-либо из перебежавших в дру¬
гой лагерь спустя час или два опять перекидывался на
старые позиции. Мы вошли в такой воинственный
раж, что забросили все другие наши работы, по¬
тому что по окончании занятий в кружке дискуссия
продолжалась и в спальне, и в умывальне и из всех
углов летели все те же слова: «форма относительная» и
«форма эквивалентная». Тогда мы попросту запретили
дискуссию об этих проблемах на восемь дней. Было ре¬
шено, что, когда страсти улягутся, мы закончим ее ака¬
демическим способом: каждая сторона изложит свое
понимание, и даже если мы не придем к согласию, мы бу¬
дем продолжать изучение «Капитала». Позже выяснит¬
ся, чье понимание более соответствует духу «Капитала»,
а кто механически подходит к его тексту, из которого
обе стороны черпали цитаты в подтверждение своих те¬
зисов. Зато самый текст этой главы мы знали теперь
так хорошо, что без малейшего затруднения находили
то или иное место. Во время этого спора то один, то дру¬
гой из нас хватал том «Капитала» и выхватывал из него
нужную ему цитату. И поэтому этот первый том мы
379

прозвали «инджиела» ’, «Л ну посмотрим, что говорит
по этому поводу «ннджнела», —слышалось на заняти¬
ях. когда нам попадался какой-нибудь «твердый оре¬
шек». Таких «орешков» и вообше-то было немало, а
Вуёвич находил особое удовольствие в том, что выиски¬
вал их чуть ли не в каждой фразе Маркса.
Маркс в своем тексте часто весьма энергично полеми¬
зирует с буржуазными экономистами и цитирует их тру¬
ды. Для того, чтобы лучше понимать смысл этой поле¬
мики. следовало побольше знать и об этих авторах и об
их концепциях. Поэтому наряду с «Капиталом» Маркса,
который оставался главным предметом нашего курса,
мы взялись за изучение его «Теории прибавочной стои¬
мости». Это помогло нам понять, что в развитии эконо¬
мической теории, когда речь идет о буржуазных ученых,
является действительно наукой, а что апологетикой, а
также и то. что только благодаря иному «подходу к во¬
просу» Маркс мог подвести научную базу под свое эко¬
номическое учение. Этот иной «подход к вопросу» состоял
в том. что все явления и отношения в буржуазном об¬
ществе Маркс рассматривал с точки зрения другого,
большего общественного класса буржуазного общест¬
ва пролетариата, и тем самым не только дал в руки
этому классу оружие, но и проложил путь для политиче¬
ской экономии как науки, которая, идя по уже прото¬
ренной. то есть буржуазной, дорожке, неминуемо вы¬
рождается в апологетику. В этом свете для нас стал
более понятным и текст «Предисловия к «Критике по¬
литической экономии», к изучению которого мы верну¬
лись вместе с Вуёвичем и Шнайдером. И насколько
было нам трудно пробираться через этот подлинный ла¬
биринт мыслей и идей, настолько же было и приятно,
когда после долгих дискуссий мы наконец проникали в
смысл очень трудных и сложных для нас Марксовых
слов. «Маркса нельзя до конца понять, не зная Геге¬
ля», говорил нам Вуёвич и заставлял нас изучать геге¬
левскую «Логику», которую он получил этим летом и
над которой сам просиживал по нескольку часов вдень
Однако никто, кроме него, не имел времени для этого
1	Имеются в виду упоминающиеся п известной народной песне
<Начало восстания против дахнй» старинные мусульманские свя¬
щенные книги — ннджнелн. в которых объясняются тайны мира. См
«Сербский эпос», М . I960, с гр. 318.
380

Моша и я твердо решили закончить до конца годя пере¬
вод первого тома «Капитала» и отредактировать пере¬
вод «Нищеты философии», а у Шнайдера план инди¬
видуальных занятии был до такой степени перегружен,
что он уже едва дышал. В конце лета мы организовали
«курс журналистики», который вскоре, против наших
ожиданий, стал отнимать у нас очень много времени,
так как он. к нашему счастью, превратился в нечто та¬
кое. чего мы совсем не предвидели, когда к нему при¬
ступали.
* * *
Моша, старый, опытный журналист, боевое перо на¬
шего движения, высоко ценил роль печати в освободи¬
тельной борьбе рабочего класса. Он хотел ввести пас в
круг вопросов, в которых, как он считал, должен разби¬
раться каждый пролетарский журналист. В этой области
он был мастером своего дела: за время своей многолет¬
ней журналистской карьеры ему приходилось занимать¬
ся и технической, и административной работой в редак¬
циях. и он изучил на опыте все рабочие процессы газет¬
ного дела, начиная от набора, корректуры и верстки и
кончая писанием передовиц. Моша предложил нам орга¬
низовать нечто вроде курса журналистики, который дал
бы нам хоть элементарные знания в этой области. Нача¬
ли мы очень скромно. На первых занятиях Моша озна¬
комил нас с историей журналистики, говорил о роли
прессы в политической борьбе, о значении, какое она
имеет в жизни современного человека, и, главное, о том,
хакую большую роль может играть пресса в классовой
борьбе пролетариата. Ссылаясь на Ленина, он говорил,
что хорошо редактируемая партийная газета может стать
и организатором, и агитатором, и пропагандистом, мо¬
жет стать воспитателем масс и быть для них источником
многих знаний в разных областях общественной и по¬
литической жизни. Чтобы газета действительно стала та¬
кой. ее должны делать люди идеологически подкован¬
ные. обладающие широкой культурой, политическим об¬
разованием и опытом; а помимо всех этих качеств они
должны иметь боевитость и смело бросаться в любую
схватку. Газета должна быть интересной в лучшем смы¬
сле этого слова, но прежде всего быть грамотной, хоро-
381

шо оформленной. Она должна быть разносторонней, по¬
мещать на своих страницах фельетоны, репортажи, эпи¬
граммы, стихи, карикатуры, причем все это, разумеется,
должно быть выдержано в духе ее основного направле¬
ния, которое должно быть «кристально ясным». Писать
надо по-боевому, с вызовом, но без трескучих фраз и
патетики, без приторной сентиментальности. Затем Моша
говорил нам, как надо организовывать редакцию газе¬
ты, каковы функции главного редактора, заведующих
отделами и внешних сотрудников. Особо подчеркивал он
значение корреспонденций с мест и необходимость кре¬
пить связи с теми многочисленными рабкорами, которые
в своих корреспонденциях, порой и малограмотных, мо¬
гут сообщить важную жизненную правду.
После этих вводных лекций, которые Моша оживлял
воспоминаниями о нравах буржуазной журналистики в
довоенной Сербии и о разных комических случаях, над
которыми мы подчас смеялись до слез, мы сделали сле¬
дующий шаг. В это время мы получали несколько жур¬
налов— «Српски книжевни гласник* 1 2.<Baнкapгтвв»1
«Экономист»3. Мы их регулярно читали, обсуждали и
критиковали те или иные статьи. Участвуя и сам в об¬
суждении их, Моша требовал, чтобы мы свою критику
излагали в письменном виде — в форме статей или крат¬
ких рецензий. Эти свои статьи и рецензии мы приносили
на занятия наших журналистских курсов, читали их и
обсуждали. Враг громкой фразы, трескотни и патетики
(а всего этого было достаточно много в наших статьях
и рецензиях), Моша обрушивался на нас с беспощад¬
ной критикой, обучая нас излагать свои мысли просто
и защищать свои тезисы спокойно, аргументированно,
без громких слов, которые никогда не могут возместить
отсутствие аргументов и свидетельствуют лишь о пло¬
хом вкусе автора. Во время этих занятий бывали и оби¬
ды, когда Моше случалось кого-нибудь побольнее за-
1	«Српски книжевни гласник» («Сербский литературный вест'
ник») — литературный журнал, выходивший в Белгрлде с 1901 по
1914 год и с 1920 по 1941 год.
2	«Банкарство» («Банковское дело») — ежемесячный экономиче¬
ский журнал, выходивший с 1924 по 1932 год.
3	«Экономист» — журнал, орган «Общества по изучению эконо¬
мической и социальной политики». Выходил в Белграде с 1924 по
1931 год.
382

■Дс1ь Про себя могу сказать, что мне было нелегко, но
Iи по сен день я ему благодарен за многое, чему я от
[него научился и что в своей дальнейшей газетной Ирак-
|тнк<’ старался применять.
Однако работа наших «журналистских курсов» не
I сводилась только к этому. Обсуждая больше всего и в
| первую очередь политические вопросы, мы. естественно,
Ьатрагнвали и политику нашей партии. Таким образом
I наш курс журналистики постепенно превращался в свое-
■ образный курс истории КИЮ. По рассказам отдельных
товарищей мы и раньше знали кое-что из этой истории.
I Теперь мы начали изучать ее по порядку и системати¬
чески: создание партии, период ее легальной деятель-
|ногти, опубликование «Обзнаны» и «Закона о защите
Государства», деятельность партии в условиях нелегаль¬
ности, расхождения в основных вопросах партийной по-
Елтггнки и возникновение фракций, борьба за правильное
решение организационного, национального, крестьянско¬
го и профсоюзного вопросов, оценка деятельности фрак¬
ций и их перерождение, усилия по преодолению фрак-
днонерства и т. д. и т. и. Историю с 1919 по 1925 год
преподавал нам Моша, с 1925 по 1927 год — Вуёвич.
А Шнайдер в нескольких лекциях изложил нам историю
СКМЮ. На этих лекциях я впервые мог осмыслить в
целом историю партии, в рядах которой состоял уже де¬
вять лет. ее возникновение, ее силу и слабости в пе¬
риод легальности, причины ее поражения в 1920 году,
Причины, из-за которых она очень медленно и с трудом
оправлялась от полученных ударов и не могла быстро
стать значительным политическим фактором в нашей
стране.
Когда я, будучи юношей, вступил по чисто эмоцио¬
нальным мотивам в Коммунистическую партию, я ниче¬
го не знал ни о современном рабочем движении, ни о
5орьбе, которую вел пролетариат на протяжении почти пе¬
того столетия — от лионских ткачей и чартистов до наших
1ней. Я также ничего не знал и о теории, которая
5ыла его идейной основой, — о марксизме и марксист¬
кой концепции развития общества и движения его впе¬
ки, о классовой борьбе, о роли рабочего класса в капи-
алистическом обществе и о необходимости создания его
•амостоятельных классовых организаций — нолитиче-
ких. экономических и других — для борьбы как за
383

улучшение его положения в буржуазном обществе, так
и за окончательную победу над буржуазией. Мало я знал
и о рабочем движении в нашей стране, и о партии, к ко¬
торой принадлежал. Об этом я кое-что начал читать по¬
сле того, как стал ее членом, да и то беспорядочно, без
какой-либо системы и посторонней помощи, так что все
это представлял себе довольно путано и неясно. Я по¬
пал в тюрьму как раз в то время, когда в истории пар¬
тии заканчивался первый, легальный период и начинал¬
ся второй, нелегальный, когда она была вынуждена в
трудных условиях заново строиться, создавать свою
организацию, вырабатывать свою стратегию и тактику в
соответствии с этими условиями.
Наученная опытом прошлого, наша партия должна
была оценить югославскую действительность с правиль¬
ных идейных позиций, более точно осмыслить националь¬
ные и общественно-политические отношения в стране, и, в
частности, положение рабочего класса и его субъектив¬
ные и объективные возможности в рамках таких отно¬
шений. Это была основная предпосылка для ее действий,
для поднятия на борьбу рабочего класса и остальных
национально и социально угнетенных и эксплуатируемых
слоев югославского общества. Это была сложная и труд¬
ная работа, и не только из-за неблагоприятных неле¬
гальных условий, в которых нужно было ее вести, но
также из-за идейного балласта, отживших представле¬
ний, которыми были засорены головы многих руководя¬
щих работников нашей партии, из-за личных особенно¬
стей, амбиции некоторых из этих людей, которых рево¬
люционная волна вынесла на руководящие посты в бур¬
ные дни 1919—1920 годов, но которые не были ни
настоящими вождями, ни настоящими революционера¬
ми и поэтому ъ решающие, трудные для партии дни про¬
являли пассивность.
В то время меня больше всего интересовали идейные
проблемы и те вопросы, из-за которых в нашей партии
происходили столкновения между революционными ее
силами и оппортунистами. КПЮ возникла из слияния
социал-демократических партий тех земель, которые в
1918 году вошли в состав Югославии. Все они в большей
или меньшей степени находились под влиянием II Ин¬
тернационала, который, как известно, был насквозь про¬
никнут оппортунизмом. Когда в 1*919 году руководящие
384

деятели КПЮ приняли революционную Платформу и
присоединились к III Интернационалу, это еще не зна¬
чило, что они таким путем автоматически освободи¬
лись от своих реформистских и других отживших или
ошибочных взглядов. Эти взгляды проявлялись еще в
период легальной деятельности партии, но с особой си¬
лой они проявились в то время, когда нужно было
строить нелегальную партию и вырабатывать ее страте¬
гию и тактику. Большинство ее вождей или вообще не
знало, или не понимало того, что дал Ленин, борясь
против оппортунизма и ревизионизма II Интернациона¬
ла, международному рабочему движению в качестве
те<^|^р?т)ич^^<ской основы для действия в изменившихся
условиях классовой и национально-освободительной
борьбы. Поэтому руководство КПЮ, несмотря на боевое
настроение рабочих масс, оказалось незрелым и неспо¬
собным предпринять какие-либо серьезные действия в
период революционной ситуации, которая создалась в
Югославии в 1919—1920 годах, оттого-то классовый враг
в конце 1920 года легко разбил КПЮ и загнал ее в под¬
полье. Вполне естественно, что в новых, нелегальных
условиях борьбы возник ряд вопросов теоретического и
практического характера, от правильного решения кото¬
рых зависел успех борьбы. Неизбежно было также то,
что и в самой постановке вопросов и в поисках точного
ответа на них проявлялись различные, часто диаметраль¬
но противоположные точки зрения. Между тем необхо¬
димо было создать нелегальную партию, которая всеми
своими действиями подготовляла бы социалистическую
революцию в Югославии. Это была не столько смелая,
сколько трудная задача, трудная не только из-за суро¬
вых условий, в которых ее нужно было осуществлять, но
и из-за неизбежных столкновений между людьми. На
словах все заявляли, что хотят ее осуществить, что го¬
ворят они от имени рабочего класса, от имени проле¬
тарской революции, но это отнюдь не означало, что все
то, что они думали и делали, было выражением интере¬
сов этого класса и его революции. Некоторые действи¬
тельно пытались на основании собственного опыта и
опыта международного рабочего движения создать та¬
кую революционную партию, которая, основываясь на
новых идейных позициях в важнейших вопросах югос¬
лавской революции, вела бы политику, которая способ-
13 Р. Чолакович
385

йа была тесно связйть её с рабочими масёами й сдёлать
ее, даже и в условиях нелегального существования, дейст¬
венным политическим фактором. Другие не были в со¬
стоянии понять ни новых условий борьбы, ни существа во¬
просов, занимавших главенствующее место в политиче¬
ской жизни Югославии, и поэтому хоть и говорили о
революции, но фактически стали ее тормозом. Столкнове¬
ние было неизбежно, и тут не могло быть никакого ком¬
промисса, так как по сути дела речь шла о принципиаль¬
ных расхождениях в вопросе о том, что нужно делать, что¬
бы КПЮ действительно стала партией югославской со¬
циалистической революции. А -в эту принципиальную
борьбу, что также вполне понятно, вносились и личные
мотивы, давали знать о себе разные человеческие страсти
и слабости, тем более что участниками этой борьбы за
принципы были в основном амбициозные интеллигенты,
которые зачастую не были связаны с рабочим классом,
его повседневными заботами и нуждами. Все же эта
борьба дала в тот период и положительные результаты,
так как она помогала членам КПЮ и другим политиче¬
ски активным и прогрессивным элементам понять суще¬
ство главных вопросов югославской социалистическом
революции.
На этой основе и возникли фракции в КПЮ—левая
и правая, борьба которых вокруг принципиальных во¬
просов стратегии и тактики занимала на протяжении
длительного времени главное место в партийной
жизни. И хотя фракционная борьба велась пре¬
имущественно в партийных верхах, в ней, пока шла речь
о принципах, отражались умонастроения, имевшие место
в партии вообще. Правая фракция отражала стремле¬
ния мелкобуржуазных, оппортунистических элементов,
которые хотя и не отказывались от коммунистической
фразеологии, но не были способны проводить последо¬
вательно революционную политику. Левая же фракция
отражала боевые настроения пролетарских элементов,
которые, будучи научены горьким опытом 1920—1921 го¬
дов, действительно стремились построить революцион¬
ную партию и были готовы принять на себя все возмож¬
ные последствия ее борьбы в условиях подполья. Это со
всей очевидностью проявилось в дискуссиях по органи¬
зационному, национальному, крестьянскому и профсоюз¬
ному вопросам. Правая фракция отстаивала такие по-
386

зиции и предлагала такие решения, которые не слишком
задевали интересы буржуазии, так как в сущности не
затрагивали основ буржуазной власти. Позиции же ле¬
вой фракции были органически связаны с основной за-
I дачей революционной рабочей партии — социальной ре¬
волюцией. Здесь не место пересказывать подробно, по
каким вопросам велись дискуссии в КПЮ. Хотелось бы
только напомнить, что взгляды левой фракции в основ¬
ном победили и были приняты огромным большинством
членов нашей партии, что нашло свое выражение в ре¬
шениях ее Третьего съезда в 1926 году.
Но именно в то время, когда казалось, что КПЮ на
основании принятой ею линии двинется широким фрон¬
том на политическую борьбу, наступил снова период
бесплодного и беспринципного фракционерства. Оказа¬
лось, что вожди правой фракции во главе с Симой Мар¬
ковичем не приняли искренне решения Третьего съезда
и продолжали после него свою фракционную политику,
используя при этом то обстоятельство, что Сима Мар¬
кович был на этом съезде избран секретарем партии.
Левая фракция, взгляды которой в основном победили
на съезде, оказалась неспособной связаться с массами,
активизировать их, доказать им на практике классовой
борьбы правильность своей политики и тем самым сде-
■	лать невозможной деятельность правых фракционеров.
Более того, она сама скатилась в болото беспринципно¬
го фракнионерства, бесплодного интеллигентского мудр¬
ствования и сведения личных счетов, способствуя этим
еще большему отравлению атмосферы в партии. Такие
■	отношения, хотя они имели место только в верхах, пре¬
пятствовали укреплению рядов партии и тормозили раз¬
витие широкой активности партии как раз в то время,
когда началась значительная перегруппировка сил в по¬
литической жизни страны. В руководстве партии сущест¬
вовали такие отношения, что оно оказалось неспособ-
ним путем продуманных и широких действий претворить
I в жизнь то, что было записано в решениях Третьего
въезда.
Рассказывая теперь обо всем этом, я пытаюсь вспом-
| нить хотя бы самое главное из того, что я узнал на па-
I ших «журналистских курсах» от Моши Пияде, Радомира
I Буевича и Златко Шнайдера. Наверное, я многое поза-
1был, а также вполне вероятно, что к тому, что узнал
Из*
387

тогда, я добавил многое и из того, что мне стало извест¬
но позже. Но это не столь существенно. Существенным
же было то, что мы в тюремных условиях, располагая
скромными средствами, без какой-либо литературы по¬
пытались систематизированно изложить историю нашей
партии и осмыслить важнейшие события и явления в ее
развитии. Несколько лет спустя, когда группа осужден¬
ных коммунистов в нашем отделении тюрьмы значитель¬
но увеличилась, была основана в созданном нами пер*
вом коммунистическом университете кафедра истории
КПЮ, руководителем которой стал Моша Пияде. Уже
тогда была написана нами и первая история КПЮ, ко¬
торая, несмотря на многие недостатки, сослужила полез¬
ную службу в деле идеологического и политического об¬
разования большого числа партийных активистов.
Лекции и дискуссии на курсах журналистики помог¬
ли мне. понять процесс создания, а также идеологическо¬
го и политического созревания революционной партии в
стране экономически втсгалой, в которой преобладало
мелкотоварное производство, в стране с неразвитой про¬
мышленностью, с малочисленным и молодым рабочим
классом. Впервые начал я тогда связывать то, что знал
из марксистской теории, с нашей действительностью, с
нашей практикой. И тогда мои книжные знания в соб¬
ственных моих глазах получили новую ценность и смысл,
ибо помогли мне спокойно отнестись ко всем мукам, в
которых рождалась наша партия, как к чему-то законо¬
мерному и неизбежному'.
Для меня слушание курса истории партии было инте¬
ресно и поучительно и еще по одной причине. Перед на¬
ми выступали крупнейшие деятели нашей партии (Пия¬
де, Вуевич, Шнайдер), но поскольку они вели руководя¬
щую партийную работу в разные периоды, то теперь
неизбежно по-разному ставили некоторые вопросы и ос¬
вещали некоторые события. Иногда это различие выра¬
жалось лишь в нюансах, в других же случаях оценки да¬
вались даже противоположные. Моша был одним из вы¬
дающихся представителей левого крыла. Говоря о перио¬
де 1922—1924 годов, то есть о времени, когда в открытых
дискуссиях обсуждались существенные вопросы партий¬
ной политики, Моша был склонен пренебречь тем фак¬
том, что и левое крыло, хотя оно вело борьбу за марк¬
систские позиции в решении этих вопросов, вносило в
388

эт\ борьбу и личные страсти и нетерпимость. И когда
выдержанный Вуёвич спокойно и систематически изла¬
гал факты, Моша все же пытался доказать, что правое
крыло в этом отношении было хуже и что именно оно
провоцировало левых на выпады и беспринципные по¬
ступки.
Вуевич особенно критиковал поведение левого кры¬
ла после Третьего съезда, и Моше это было неприятно,
хоть он и не участвовал в этой борьбе. Левые, которые
были когда-то борцами за большевизацию нашей пар¬
тии. превратились в большинстве своем позднее в неис¬
правимых фразеров и потеряли авторитет в глазах ра¬
бочих активистов партии, связанных с массами, в пер¬
вую очередь в профсоюзах. Они живо ощущали, насколь¬
ко это фразерство далеко от жизни, от подлинной борь¬
бы рабочего класса и остальных трудящихся. Вуёвич
считал, что это было «роковой ошибкой» левых. После
Третьего съезда он работал в ЦК, занимаясь по преиму¬
ществу организационными делами, ездил по стране, при¬
сутствовал на собраниях рабочих и хорошо знал их на¬
строения. Многие из них нс верили больше руководству
партии. Это. однако, не означало, что они отказываются
от борьбы, но они требовали создания новой рабочей
партии, раз уж они не в состоянии выгнать из сущест¬
вующей партии неисправимых фракционеров, сектантов,
всякого рода болтунов, ставших помехой в борьбе ра¬
бочего класса. Антифрикционное настроение рабочих-
партийцев в ряде наших больших городов, говорил Вуё¬
вич, представляет собой серьезное и обнадеживающее
явление, а что из всего этого выйдет—покажет близкое
будущее. Обстановка в партии стала невыносимой. И пра¬
вые и «левые», используя свои посты в руководстве пар¬
тии. начинают вербовать на свою сторону активистов в
крупнейших партийных организациях, вносят в эти орга¬
низации дух фракпионерства, сеют недоверие, отравляют
атмосферу в партии и при этом пренебрегают своей
главной задачей, осуществлять которую обязал их съезд,
а именно организацией работы по претворению в жизнь
его решений, которые, если бы не было инициативы ком¬
мунистов на местах, вообще остались бы мертвыми бук¬
вами на бумаге.
П » словам Вуёвича, в такой атмосфере он не был в
состоянии добиться примирения рассорившихся фракнио-
389

неров, а это он считал своей главной задачей, когда вер¬
нулся на родину. Сам он никогда не примыкал ни к ка¬
кой фракции, и поэтому все фракционеры относились к
нему с недоверием. Поскольку он более резко критико¬
вал правых, которые на словах отрекались от своих оши¬
бок, а на деле продолжали прежнюю оппортунистиче¬
скую политику, они считали его скрытым сторонником
левой фракции. А так как он осуждал «левых» за то,
что они революционные действия подменяли громкой
фразой, то и они в свою очередь считали его ненадеж¬
ным человеком, который в сущности помогает правым.
Работать в руководстве при таких условиях было крайне
трудно. Вуёвич считал, что Третий съезд не решил важ¬
нейшей проблемы в КПЮ — проблемы руководства.
Положение в партии, создавшееся после Третьего съез¬
да, свидетельствует о том, что стремление к единству
останется бесплодным, пока у руля партии будут неис¬
правимые фракционеры, которые именно после съезда
показали, что для них интересы их фракции, их «полити¬
ческий престиж» важнее, чем интересы самой партии.
Нет сомнения, говорил Вуёвич, что у КПЮ найдется до¬
статочно сил для того, чтобы освободиться от этого бал¬
ласта, как освобождалась она и раньше от людей, пре¬
пятствовавших ее развитию. Возможно, борьба затя¬
нется на долгое время, но все симптомы говорят о том,
что новые силы в партии уже активизируются и что раз¬
вязка неминуема.
* * *
Жизнь в нашей камере текла по установившемуся
руслу, без каких-либо видимых изменений. Но под этим
ее внешним однообразием бурлила интенсивная, много¬
образная и интересная работа, требовавшая постоянно¬
го напряжения мысли и вызывавшая бурные дискуссии,
во время которых никто не оставался в роли пассивного
наблюдателя. Мы не прощали друг другу небрежного
отношения к работе, неграмотности и шероховатостей
стиля как в переводах, так и в том, что мы сами писали,
и мы требовали, чтобы во время наших споров каждый
внимательно выслушивал мнение оппонента, не перехо¬
дил на личности и сохранял лояльность. Мы считали,
что лишь при таких условиях мы сможем помочь друг
390

другу в усвоении знании. Помимо общих курсов, нс0 мы
занимались индивидуально, и эта индивидуальная про¬
грамма у каждого из нас была так насыщена, что для
ее выполнения нужно было четко распланировать свое
время и прилагать максимальные усилия. Не помню
другого периола в своей жизни, когда бы я так напря¬
женно занимался умственным трудом, как тогда,
находясь в камере для политических заключенных в
Сремскомнтровнцкой тюрьме. Я был настолько увле¬
чен учебой, что почти перестал вести тот проклятый счет,
который ведут все заключенные, — ежедневный счет лет,
месяцев, недель, дней, отделяющих меня от дня осво¬
бождения. Бывало, что я неделями не вспоминал об этом.
Ложась спать, я обыкновенно, прежде чем уснуть, в те¬
чение нескольких минут думал о том. что сделано мной
сегодня и что предстоит сделать завтра. Шнайдер часто
жаловался мне, что дни летят слишком быстро. Он опа¬
сался. что не успеет до конца своего тюремного заклю¬
чения сделать все то, что наметил. Но напряженность
работы нас не смущала. Ведь речь шла о том бремени,
которое мы добровольно взвалили себе на плечи. И мы
несли его бодро, даже с радостью.
Внешняя монотонность нашего существования нару¬
шалась время от времени известиями «с воли» при сви¬
даниях с родными, при получении письма или каким-ни¬
будь событием, которое невзначай врывалось в нашу
монастырскую тишину. Так, однажды Моша получил не¬
сколько китайских журналов, которые переслал ему
Анри Барбюс, известный французский писатель, особен¬
но прославившийся своим антивоенным романом «Огонь».
Барбюс живо интересовался положением арестованных
коммунистов в балканских странах, где коммунистиче¬
ские партии были запрещены, и отважно боролся за то,
чтобы им была оказана помощь, чтобы европейская
общественность выступила против их истязания во вре¬
мя следствия, против бесчеловечных условий, в которых
отбывали наказание коммунисты, за улучшение их тяже¬
лого положения. Он объехал все балканские страны,
ознакомился с обстановкой и опубликовал книгу «Пала¬
чи» — красноречивое и документированное обвинение
всех балканских режимов, которые жестоко расправля¬
лись со своими политическими противниками, я особен¬
но с коммунистами, которых они объявили вне закона.
391

Оказавшись в Белграде как раз в те дни, когда Моша
был осужден на исключительно долгий даже по юго¬
славским условиям срок тюремного заключения, он до¬
бивался разрешения посетить его в тюрьме, но суд, ра¬
зумеется, отказал ему в этом. Барбюс и в дальнейшем
интересовался судьбой Моши и, узнав, что тот изучает
китайский язык, переслал Моше эти журналы через его
сестру, которая жила в Вене. Мы все собрались вокруг
стола, на котором лежали эти журналы, брали их в руки,
перелистывали и, увидев в нескольких местах имена
Маркса и Ленина, набранные в скобках латинским
шрифтом, пришли к выводу, что это наши журналы.
Надо сказать, что сам Моша, который уже третий год
старался одолеть китайскую грамматику и запомнить
идеограммы, не сумел прочитать в этих журналах, отпе¬
чатанных на дешевой бумаге, больше, чем мы. Но он
рассматривал их с большим вниманием, ибо это было
как бы приветствие и весть от наших далеких товари¬
щей по борьбе.
Китайская революция была частой темой разговоров
в нашем коллективе. Поэтому с таким вниманием раз¬
глядывали мы эти тоненькие тетрадки журналов, за¬
полненные непонятными нам словами, которые бла¬
годаря Барбюсу проникли в нашу тюрьму как привет
издалека.
Некоторых из нас регулярно посещали родные. Ра¬
зумеется, мы радовались каждому такому посещению:
помимо угощения, мы всегда получали и какую-нибудь
новость, но больше всего нас радовали посещения Вели
Косановича, свояка Вуёвича, белградского врача, пото¬
му что через него наша тюремная партийная организа¬
ция поддерживала связь с партийным руководством в
Белграде. Вероятно, покажется странным, если я скажу,
что все наши письма, адресованные товарищам в Бел¬
граде, проходили через руки тюремного надзирателя
Флегара. Но суть в том, что он об этом и не подозревал.
Эту старую, опытную лису, как он сам себя называл,
нам удалось перехитрить «более высокой техникой». Че¬
рез Косановича Вуёвичу удалось получить под видом
лекарства препарат, из раствора которого изготовляются
так называемые симпатические чернила. Текст, написан¬
ный такими чернилами, невидим, но его можно проявить
с помощью горячего утюга. Приходя на свидание с Вуё-
392

внчем. Косанович приносил гостинцы, которые были за¬
вернуты в листы чистой бумаги, причем некоторые из
этих листов были особым образом надорваны по краям,
Флегар, не зная, что существуют на свете симпатические
чернила, не возражал, когда Вуёвич, возвращая какую-
нибудь банку из-под варенья, завертывал ее в такой же
лист чистой бумаги, а на нем-то и было написано иеви-
тнмыми чернилами наше ответное письмо. В дни сви¬
даний Вуёвича с Косановичем мы с нетерпением ждали
минуты, когда надзиратель после обеда запрет дверь на¬
шей камеры. Тогда мы могли без помех нагреть на на¬
шем примусе кастрюлю и ее дном разгладить бумажный
лист с надорванным краем. И как же мы ликовали, ког¬
да на нем появлялись бледные серые строчки. Из осто¬
рожности Косанович писал не своим обычным почерком,
а печатными буквами.
Сообщения, которые мы таким образом получали, ка¬
сались главным образом внутренней обстановки в пар¬
тии, а также тех политических событии, о которых не
сообщалось в газетах. Но иногда нам удавалось доста¬
вать и газеты. Читая их. мы убеждались, что политиче¬
ские и национальные противоречия в нашей стране все
более обостряются.
Это было бурное, драматичное время. В течение по¬
следних нескольких лет в политической жизни Югосла¬
вии произошли большие перемены, свидетельствовавшие
о том. что база великосербской гегемонии сужается. Да¬
же Светозар Прибичевич, когда-то ярый поборник цент¬
рализма и унитаризма, переменил свои позиции и заклю¬
чил со Степаном Радичем политический союз — Кресть¬
янски демократическую коалицию. Она объединила все
оппозиционные силы в так называемых пречанских обла¬
стях. а ее влияние все возрастало и в самой Сербии.
Столкновения между правительством и оппозицией ста¬
новились все более ожесточенными. В Народной скупщи¬
не оппозиция изо дня в день резко нападала на прави¬
тельство за его самоуправство, коррупцию и насилия.
Происходили бурные объяснения и даже драки между
депутатами. На одном из заседаний скупщины депутат
от радикалов Пуниша Рачич совершил покушение на
Степана Радича и смертельно ранил его; во время этого
покушения Рачич убил двух и ранил еще двух депутатов

от Хорватской крестьянской партии L Это преступление,
совершенное в Народной скупщине, еще более обострило
обстановку в стране. Депутаты, принадлежавшие к Кре¬
стьянско-демократической коалиции, покинули Народную
скупщину и стали проводить свои заседания в Загребе.
Они требовали роспуска парламента, отмены Видовдан-
ской конституции1 2 * * * и назначения выборов в Учредитель¬
ное собрание. Эти события взволновали широкие слои
народа, а особенно крестьянство. О том, насколько воз¬
росло боевое настроение народных масс, можно было
судить по бурному характеру массовой демонстрации
протеста в Загребе, организованной городским комите¬
том КПЮ в ответ на покушение, совершенное в Народ¬
ной скупщине. Во время этой демонстрации имели место
ожесточенные, столкновения с полицией. На баррикадах
было убито несколько человек. Волна недовольства за¬
хлестнула и Сербию. Поднялось и сербское крестьянство,
которое до тех пор было главной опорой двух самых
крупных партий Сербии — Радикальной и Демократиче¬
ской. Крестьяне устраивали митинги внепартийного ха¬
рактера. На этих митингах они протестовали против по¬
литического курса и действий правительства, требовали
«честного правительства» и «справедливой политики» —
то есть тех двух вещей, которых в тогдашней Югославии
труднее всего было найти. Эти митинги характеризовали
настроение сербского крестьянства, которое стало отрез¬
вляться и вопреки своим вождям самостоятельно стало
выступать на политической арене, выдвигая свои собст¬
венные, хотя и довольно туманные требования.
Мы с жадностью читали эти сообщения, свидетельст¬
вовавшие о том, что Югославия находится на пороге
важных событий. Но нас несколько тревожило, не заста-
1	Хорватская республиканская крестьянская партия была соз¬
дана в декабре Р9О4 года Эта партия боролась за введение мест¬
ного самоуправления, за право крестьян на землю и участие их в
органах управления. С 1919 года она вносит в свою программу тре¬
бование о создании федеративной республики сербов, хорватов и
словенцев. П()зже, в Г925 году, она отказалась от этого требования.
2	28 июня 1921 гола, в день святого Вида, была принята кон-
ститyция, названная «ВидовданскоЙ». Королевство сербов, хорва¬
тов и словенцев провозглашалось централистской парламентарной
монархией, в которой королю были предоставлены шврокие полно¬
мочия. Король разделял законодательную власть со скупщиной и
имел право распустить скупщину.
39<

нут ли эти события нашу партию неподготовленной к той
роли, которую она была призвана сыграть. Правда, до
нас доходили ободряющие вести о все более решитель¬
ном отпоре фракционерам в некоторых партийных орга¬
низациях, особенно в загребской, и о вмешательстве Ко¬
минтерна, но мы все же опасались, что события нас
опередят. Косанович сообщал нам, что Коминтерн по
предложению Загребского городского Комитета партии
направил Открытое письмо всем членам КПЮ, в котором
призывал к энергичной борьбе с фракционерами. Комин¬
терн снял партийное руководство, избранное на Третьем
съезде нашей партии, и назначил временное руководст¬
во, в задачу которого входило претворить в жизнь дирек¬
тивы Открытого письма в партийных организациях и
подготовить Четвертый съезд КПЮ.
Наряду с чисто партийными проблемами нас интере¬
совали многие политические события в стране, боевое
настроение народных масс, находившее свое выражение
в многочисленных вспышках во всех частях страны. Все
это свидетельствовало о том, что основы великосербской
гегемонии серьезно пошатнулись. Но наряду с этим до
нас доходили вести о том, что король Александр и наи¬
более реакционные круги подготовляют установление
диктатуры, что покушение в Народной скупщине было
делом их рук и что они таким образом хотели обезгла¬
вить Крестьянско-демократическую коалицию и скомпро-
мети[х>вать парламент в глазах общественности. Стано¬
вилось очевидным, что приближается развязка, о чем,
кроме всего прочего, говорили решительные атаки поли¬
ции против рабочего движения и происходившие по всей
стране аресты выдающихся деятелей партии, которые,
действуя зачастую независимо от руководств а, были ини¬
циаторами многочисленных массовых выступлений — по¬
литических демонстраций, забастовок и митингов.
Об одном из таких арестов мы узнали из загребской
газеты «Новости» 1 , которая подробно описывала судеб¬
ный процесс над арестованными и их поведение на суде.
Главным обвиняемым был рабочий-металлист Иосип
Броз. Никто из нас его не знал, а Вуевич знал только,
что Броз — один из сторонников «загребской линии» и
1 «Новости» — буржуазная ежедневная газета; выхолила в За¬
гребе с 1906 по 1941 год.
395

что он известен как профсоюзный деятель. Но хоть мы и
не знали этого человека, он вызывал у нас симпатию
своим мужественным поведением на суде, которое отме¬
чали даже буржуазные газеты. Сегодня хорошо известна
по многим источникам речь Иосипа Броза, которую он,
не считаясь с последствиями, спокойно и гордо произнес
на судебном процессе в ноябре 1928 года. Я напомню
здесь некоторые места из этой речи, потому что мы тог¬
да оживленно и радостно ее обсуждали, чувствуя, что
за этими словами стоит не только Броз, но и многие ра¬
бочие-коммунисты, прошедшие школу суровой борьбы с
классовым врагом и закалившиеся в этой борьбе. На
вопрос, признает ли он себя виновным, Броз ответил:
«Я не считаю себя виновным, хоть и признаю то, в
чем меня обвиняет государственный обвинитель. При¬
знаю, что являюсь членом нелегальной Коммунистиче¬
ской партии Югославии; признаю, что пропагандировал
идеи коммунизма и разъяснял пролетариям, какие не¬
справедливости совершаются по отношению к ним. Но
я не признаю буржуазного суда, так как считаю себя
ответственным только перед своей Коммунистической
партией!»
На вопрос председателя суда, знаком ли он с «Зако¬
ном о защите государства», Броз ответил, что слышал
об этом законе, но не читал его. Он знает, что этим за¬
коном запрещается коммунистическая пропаганда, но
считает этот закон временным. И Броз добавил: «Плохо
было бы, если бы Коммунистическую партию устрашил
временный закон».
Обсуждая процесс и поведение Броза, мы говорили о
том, как было бы хорошо, если бы Иосип Броз, раз уж
он приговорен к тюремному заключению, попал в нашу
тюрьму. Мы были уверены, что он внес бы в наш кол¬
лектив свежую струю и передал нам тот новый опыт, ко¬
торый приобрели активисты нашей партии в течение
последних двух лет, когда быстрее начали выдвигаться
из рабочей среды настоящие руководители масс, умею¬
щие связать повседневные требования рабочего класса с
революционными целями. Но Броз был посажен в Лею
главу, где должен был отбыть пять лет тюремного за¬
ключения. Только три года спустя, летом 193! года, я
встретился с ним в Мариборской тюрьме, куда нас обо¬
их — его из Лепоглавы, а меня из Сремской Митрови-
396

цы — перевело министерство юстиции в порядке наказа¬
ния. Но об этом позже.
Все эти события в партии и в политической жизни
страны получали отголосок в жизни нашего коллектива.
Все более частыми и продолжи игольными становились на¬
ши дискуссии о партийных проблемах. Известия с воли,
которые нам нелегально пересылал Веля Косанович,
были коротки и скупы, так что о многом мы могли толь¬
ко догадываться. Так, например, мы не знали, каково
было содержание Открытого письма Коминтерна, а зна¬
ли только, что оно было направлено против обеих фрак¬
ций. Моша внутренне ликовал. Он считал, что Сима
Маркович был злым духом нашей партии, что КПЮ мо¬
жет существовать и без него и что для того, чтобы внести
порядок в свои ряды, она должна окончательно разде¬
латься с симовщиной.
Все это, однако, не означало, что наш коллектив изме¬
нил свой внутренний распорядок и превратился в какой-
то дискуссионный клуб. Все по-прежнему занимались на
трех «курсах», как и до сих’ пор. По-прежнему продол¬
жалась и работа по переводу «Капитала». Вуёвич пере¬
водил «Лнти-Дюринга», и этот текст служил нам основой
для курса по философии. На этом курсе наши дискус¬
сии были еще более бурными, чем на курсе политической
экономии, а Вуёвич, руководитель этого курса, изучав¬
ший к тому же параллельно «Логику» Гегеля, был еще
более требователен, чем Моша. «Без Гегеля,-— повторял
он постоянно,- невозможно понять Маркса». И он за¬
ставлял нас изучать «Логику». Помню, как я несколько
раз схватывался врукопашную с этой трудно усваивае¬
мой книгой, однако дальше первых параграфов так и не
продвинулся. Сознаюсь, что мне были милее политиче¬
ская экономия и история.
Наступили дни поздней осени с ее дождями, сыро¬
стью и первыми морозами. Теперь уже не имело смысла
подниматься рано, как летом, потому что в камере было
холодно и темно. В результате наш рабочий день сокра¬
тился на несколько часов. Это неблагоприятно отрази¬
лось на выполнении наших индивидуальных планов, по¬
скольку многие из нас использовали как раз ранние ут¬
ренние часы для изучения иностранных языков, писания
статей и т. д. Но, несмотря на все неприятности, которые
принесли наступившие холода, мы работали в том же
397

бодром ритме и так же напряженно, в соглйсйй с приня¬
тыми планами, и даже находили время для разговоров,
шуток и песен.
er
* * *
Однажды, в начале января 1929 года, я пошел в тю¬
ремную больницу к зубному врачу. У него был испуган¬
ный вид, и он шепотом сообщил мне, что король Алек¬
сандр совершил путч и установил диктатуру. «Только,
прошу вас, постарайтесь чтобы никто не узнал, что это
я вам сказал об этом, так как теперь начнутся большие
строгости».
Когда, вернувшись в камеру, я сообщил эту новость
товарищам, они прервали свои занятия. Мы собрались в
нашей «аудитории», чтобы обсудить это важное собы¬
тие. Мы надеялись, что эта новая атака буржуазии не
застанет партию врасплох, так как «Борба» уже давно
писала о готовящейся диктатуре. Но нас тревожило, го¬
това ли партия в теперешних, еще более трудных усло¬
виях продолжать неравную борьбу. Недавно закончился
Четвертый съезд партии, на котором были ликвидирова¬
ны фракции, выработана политическая линия и избрано
новое руководство. Но сумело ли новое руководство свя¬
заться с организациями на местах и обеспечить функ¬
ционирование партийного механизма, что стало теперь
необходимым условием его деятельности ввиду усиления
террора? Мы знали многих закаленных борцов по их
прежним выступлениям. И несомненно, они будут про¬
должать свою революционную деятельность. Ведь сейчас
не 1920 год, когда партия вследствие злополучной поли¬
тики оппортунистов потерпела тяжкое поражение, даже
не вступив в бой со своим врагом. В последние годы ве¬
лась не только фракционная борьба, но и борьба против
классового врага, приобретался опыт, закалялись люди,
появились новые борцы, политически более зрелые; в
теперешних тяжелых условиях они сумеют найти соот¬
ветствующие формы и средства борьбы. Объективная об¬
становка теперь такова, что партия, ведя умную полити¬
ку, сможет не только отразить нападение коварного
врага, но и стать значительным фактором в борьбе про¬
тив диктатуры, поскольку правящие круги не способны
ни с помощью насилий, ни с помощью демагогии распу¬
тать узел сложных классовых и национальных противо¬
398

речий в Югославии. Ни рабочим, ни крестьянам, ни
остальному трудящемуся населению, то есть большин¬
ству народа, диктатура не может дать ничего, кроме пу¬
стых обещаний. Более того, положение трудящихся еще
ухудшится из-за последствий аграрного кризиса, безра¬
ботицы и других экономических трудностей. А сопротив¬
ление угнетенных наций, которые и раньше не мирились
со своим положением, еще усилится, поскольку они те¬
перь лишены даже тех весьма ограниченных прав, какие
им дала Видовданска.я конституция. Примерно так ком¬
ментировали мы в нашем коллективе установление дик¬
татуры. Мы чувствовали всю серьезность момента и то,
сколь велика ответственность нашей партии, и испыты¬
вали тревогу за наших товарищей, которым придется в
гораздо более трудных условиях продолжать борьб>у
против хорошо уже известного нам врага.
Вскоре мы получили известия и от Вели Косановича.
Он сообщал, что король Александр, опираясь на армию
и реакционных представителей крупного капитала и по¬
лучив благословение французских империалистов, уста¬
новил диктатуру: распущена Народная скупщина, отме¬
нена Видовданская конституция, запрещены все полити¬
ческие партии и их газеты, усилена цензура, декретирован
еще более реакционный «Закон о защите государства»,
создан специальный суд для осуждения политических Про¬
тивников диктаторского режима. Диктаторский режим
сочетает насилие с демагогией. В обращении «к своему
дорогому народу» король подчеркивает, что ныне «между
ним и народом не должно быть посредников». Некото¬
рые политически отсталые слои восприняли установление
диктатуры с облегчением, ожидая, что сторонники ди¬
настии, все еще популярной в большой части страны, на¬
ведут порядок в государстве, чего не были способны сде¬
лать «морально испорченные политики».
Как и следовало ожидать, буржуазные партии при¬
няли диктатуру без единого слова протеста. Некоторые
авторитетные представители этих партий вошли в пра¬
вительство генерала Петра Живковича1 и тем самым
помогли королю хотя бы на первое время обмануть ши-
Живкович Петар (1870—1953)—генерал армии и премьер-
министр (1929—1932), один из руководителей фашмстско-милцтд-
р истской клики короля Карагеоргиевича
899

рокие слои населения. Даже один из вождей Крестьян¬
ско-демократической коалиции, Влатко Мачек, председа¬
тель Хорватской крестьянской партии, своим заявлени¬
ем, что теперь «жилет расстегнут», подогревал иллюзию,
что король сможет приступить к разрешению хорватско¬
го вопроса. Единственной политической партией, сооб¬
щал Косанович, которая сразу и открыто выступила про¬
тив диктатуры, является КПЮ. В Белграде арестованы
некоторые члены молодежной организации, печатавшие
и распространявшие листовки, которые раскрывали под¬
линный смысл диктатуры и призывали к борьбе против
диктаторского режима. И хотя правительство старается
с помощью угроз и суровых мер создать атмосферу стра¬
ха, партия едина в своей решимости продолжать борьбу
всеми средствами. Нас очень обрадовала эта информа¬
ция Косановича, подтверждавшая, что, как мы и пред¬
видели, партия вступает в борьбу.
Прошло немного времени, и мы в тюрьме почувство¬
вали на себе последствия перемен, происшедших в поли¬
тической жизни страны. За несколько месяцев до уста¬
новления диктатуры начальником нашей тюрьмы был
назначен Васа Пушич, неврастеник и самодур, пожелав¬
ший особо ознаменовать наступление новой эры в Срем-
скомитровицкой тюрьме. Он сразу стал вводить драко¬
новские наказания за каждую мелочь — связывание
заключенных, карцер, кандалы. «Надо только ковать кан¬
далы, и тогда будет порядок»,— это было его любимое
изречение. Теперь он мог развернуться вовсю, ибо то,
что он уже начал вводить «в своем заведении», станови¬
лось, так сказать, законом для всей страны.
Раньше, будучи заместителем начальника, Пушич ни¬
когда не заходил в нашу камеру. Он помнил, что он
говорил нам во время нашей голодовки, и ему, вероятно,
было неловко, так как нашу победу в этой забастовке
он считал своим личным поражением. Став начальником
тюрьмы, он явился в нашу камеру, и во время этого пер¬
вого его визита у меня с ним произошел неприятный раз¬
говор. Тюремная цензура задержала присланную мне ле¬
гально изданную книгу Симы Марковича «Националь¬
ный вопрос в свете марксизма». Я заявил Пушичу
протест и сказал, что мы имеем право получать книги,
легально изданные в Югославии. Он взъерошился и рез¬
ко возразил: «А на что вам понадобилась эта книжка в
40Q

красной обложке?» — «Это научная книга, я что облож¬
ка красная — это чистая случайность».— «Ну нет, не слу¬
чайность! Мне все эти трюки знакомы»,— сказал Пушим
с видом превосходства. «А вы отдадите мне эту книгу,
если тот, кто мне ее прислал, переменит обложку на чер¬
ную?»— спросил я. Он почувствовал насмешку, злобно
посмотрел на меня и, уходя, сказал: «У вас и так больше
чем надо книг, к чему вам еще новые».
В первых числах января Пушич внезапно заявился в
нашу камеру и застал Мошу и меня за переводом. «Пи¬
шете. а?» — спросил он язвительно. Мы молчали. Он
оглядел наши полки, полные книг, видимо готовя нам
какую-то пакость. «Не скучаете, а?» (Это «а?» служило
ему в разговоре чем-то вроде подпорки.)—«Да нет,—
сказал Моша,— читаем. Понемногу переводим кое-что,
чтоб время убить».— «Да-а,— протянул Пушич,— это хо¬
рошо. Но вы могли бы и поработать».— «Мы освобож¬
дены от принудительных работ»,— сказал решительно
Моша. «Когда же это?» — удивился Пушич. «После за¬
бастовки».— «Ну нет, вы не освобождены. Это дело моей
доброй воли». И он ушел, не попрощавшись с нами.
Несколько дней спустя в нашу камеру принесли це¬
лую стопу судебных решений о нарушении закона по
охране лесов. Судьи, заваленные работой, переслали эти
листки в тюрьму, чтобы заключенные переписали их в
трех экземплярах—для судейских эта рабочая сила об¬
ходилась всего дешевле*. А Пушич распорядился, чтобы
эту работу сделали мы.
Мы тут же собрались па совещание. Надо было ре¬
шить, подчиняться ли этому приказу. Нам было ясно,
что Пушич провоцирует нас. На нас не распространял¬
ся статус политических заключенных, а те немногие
льготы, которыми мы пользовались, мы получили лишь
в результате объявленной нами голодовки. В числе этих
лыог было и освобождение от принудительного труда,
но это было, так сказать, джентльменское соглашение,
нигде в письменном виде не зафиксированное. Мы
долго совещались. Если откажемся, кто знает, что
еше придумает Пушич, жаждущий мести и славы?
Л если согласимся, то ограничится ли Пушич этим, не
вздумает ли отобрать у нас книги и бумагу, не ухуд¬
шит ли еще больше наш режим? Наконец мы решили,
что формально дадим согласие на эту работу, но вц-
40»

поднять ее будем так, чтобы это не нанесло ущерба на¬
шим совместным и индивидуальным занятиям. Вместе с
тем мы решили сообщить обо всем товарищам на воле
и запросить их, можно ли рассчитывать на их помощь
в случае если на нас будет оказано давление и мы бу¬
дем вынуждены бастовать.
Теперь наша камера имела несколько иной вид: по¬
среди стола лежали стопками решения различных судов
и стопки уже переписанных листков, а по краям стола
были разложены отдельные листки, которые мы только
еще начали переписывать. Создав таким образом види¬
мость, что работа по переписке идет полным ходом, мы
продолжали заниматься тем, что делали и раньше. Как
только слышался шум шагов в коридоре, мы прекращали
свои занятия и принимались за переписку. Делали мы
все это так умело, что Пушич во время одного из своих
посещений с удовлетворением оглядел наш рабочий стол,
кивнул головой и сказал: «Неплохо, что вы кое-что де¬
лаете и для государства». Он был удовлетворен, потому
что хотел нам показать, что только от него зависит, бу¬
дем ли мы освобождены от принудительного труда.
Одержав над нами первую победу, он вскоре пошел и
дальше.
Однажды в воскресенье он снова появился у нас в
камере, и мы сразу поняли, что он пришел специально
для того, чтобы нас провоцировать: «Почему вы сегодня
не были в церкви?» — задал он вопрос вызывающим то¬
ном. «Мы не ходим в церковь с тех пор, как перешли в
эту камеру»,— ответил кто-то из нас. «Как! Кто же вам
разрешил?» Надзиратель попытался ему объяснить, но
Пушич прикрикнул на него. «Все заключенные обязаны
быть на богослужении, в том числе и вы!» — сказал он,
повысив голос. И затем продолжал:—«Меня не интере¬
суют ваши убеждения, но вы должны подчиняться тю¬
ремным порядкам, которые обязательны для всех». Ни¬
кто ему не ответил, и это еще больше разозлило Пуши¬
ма. «Чтобы в будущее воскресенье все были в церк¬
ви!»— приказал он надзирателю. «И мне тоже прика¬
жете идти?» — задал вопрос Моша. Пушич повернулся,
оглядел Мошу, который смотрел на него насмешливо, и
с расстановкой произнес: «Пойдут только те заключен¬
ные, храм которых находится в тюрьме».— «Вот за это
спасибо!» — сказал Моша саркастически.
402

В тот же день мы провели партийное собрание, на
котором обсудили этот новый наскок Пушима, а также
наше положение в новой политической обстановке, сло¬
жившейся в стране. Пам было ясно: Пушим посмел из-
левлгься над нами, ибо был уверен, что мы в случае
^пр оявления не сможем получить помощи извне, по-
скольку немногие органы независимой прессы были за*
гущены, все демократические организации разогнаны и,
следовательно, наше обращение к прогрессивной обще¬
ственности не получило бы отклика. А без поддержки
извне, ^то понимал и туповатый Пушим, любое наше вы¬
ступление в тюрьме было осуждено на провал. Если мы
окажем сопротивление в этих условиях, то тем самым
лишь дадим Пушичу удобный повод отомстить нам за
то. что ему пришлось «проглотить» в 1927 году во время
нашей голодовки, и показать «его величеству», как энер¬
гично он расправляется с врагами государства и дина¬
стии.
Скрепи сердце мы приняли решение ходить в цер-
.с»вь Нас мало утешало при этом даже то соображение,
чт в церкви мы сможем установить контакт с новыми
товарищами, осужденными уже в период диктатуры, ко-
: >рые начали прибывать в тюрьму. Обсудив положение,
мы пришли к выводу, что рано или поздно у нас прои-
> идет столкновение с Пушичем, но наши шансы на по¬
беду при этом будут весьма неблагоприятны. Вполне
вероятно, он отменит паше право на отдельную камеру
и нас снова рассадят по одиночкам. Учитывая все это,
••ы решили перестроить всю пашу работу, чтобы быстрее
к нчить перевод первого тома «Капитала», а затем
■Нищеты философии» и «Анти-Дюринга». Если нас ра-
общат и отберут у нас книги, мы сдадим наши рукопи¬
си в вещевой склад, и там они, может быть, дождутся
.г.чших дней. По для этого надо, чтобы они уже теперь
были готовы к печати. Что же до нас самих, то «нас
it судьбы безвестные ждут». Этим стихом из «Варша-
1!1.и Вуёвич закончил наше партийное собрание.
Хотя мы вынуждены были вторично капитулировать
и ; д Пушичем, настроение у нас было бодрое и боевое:
р;шт время, когда мы покажем когти и Пушичу, и его
•зяезам. Л сейчас все силы на выполнение нашей оче-
i твой задачи. Моша, который уже начал переводить
>рой том «Капитала» («чтобы немножко отдохнуть от
403

первого»,— как Говорил он), приостановил эту работу,
и мы принялись еще раз совместно просматривать весь
текст первого тома, а особенно те части, которые пере¬
водил я, чтобы окончательно уточнить перевод, а затем
переписали начисто те главы, которые до сих пор не бы¬
ли приведены в порядок. Это была внушительная стопа
исписанных листков — около двух с половиной тысяч
страниц in quarto. Затем Моша каждую главу завернул
отдельно, на каждом свертке печатными буквами напи¬
сал название главы, после чего упаковал всю рукопись
в- большую картонную коробку. «Теперь хоть отправляй
в типографию»,— сказал он, с удовлетворением окидывая
взглядом результат нашего почти трехлетнего труда. Он
даже и предисловие к нему написал.— Кпо-по пошутил,
что, пожалуй, заодно надо бы написать и некролог пе¬
реводчикам. «Э, нет! — сказал Моша.— Мы решили жить
по меньшей мере сто лет. Причем все эти сто ради свое¬
го удовольствия, а те, что проживем сверх того,— назло
им!» И вслед за этим он произнес длинную фразу, щед¬
ро сдобренную словечками из его дорчолского лексико¬
на, от которой все мы покатились со смеху. Точно так
же мы привели в порядок перевод «Нищеты филосо¬
фии» и упаковали его в другую коробку.
Вуёвич ускоренным темпом работал над окончанием
чернового варианта своего перевода «Анти-Дюринга»,
из-за чего, к своему большому сожалению, вынужден
был значительно сократить объем своих учебных заня¬
тий. Целыми днями он корпел над переводом. Будучи
человеком добросовестным, он копался в словарях, по¬
собиях и немногих имевшихся у нас книгах по филосо¬
фии, ища наиболее точные термины, как искали их и
мы в книгах по политической экономии. Несмотря на
все трудности, он все же успел в течение лета и осени
вчерне закончить свой перевод.
* * *
С воли начали поступать в тюрьму плохие вести. На¬
ша партия, которая одна встала на защиту основных де¬
мократических прав народа, подверглась бешеному на¬
тиску диктаторского режима. Активисты партии были
объявлены вне закона. В полицейских застенках их под¬
вергали пыткам, чтобы вынудить у них признание. По-
404

линия и раньше применяла истязания, и в первую
очередь—к коммунистам. Особенно усердствовала бел¬
градская полиция. Ее тюрьма Главняча была известна
своими беззакониями, дикими истязаниями политических
заключенных. Но если раньше такую систему предва¬
рительного следствия правительство лишь молчаливо
допускало, то теперь оно стало открыто поощрять ее,
позволив полиции любыми средствами добиваться при¬
знаний у арестованных коммунистов. Органы политиче¬
ской полиции и се сотрудники, от рядовых до самых вы¬
сокопоставленных, состязались в изобретении все новых
способов истязания, и в этом нм могли бы позавидовать
даже палачи инквизиции. Бояться ответственности нм
нечего было, напротив, они могли ждать за свое усердие
лишь похвал, наград и повышений по службе. Раньше
все это применялось только в Главняче, а теперь то же
творилось и в Беледин в Сараеве, и на Петринской ули¬
це в Загребе, и во многих других полицейских застен¬
ках по всей стране. Политическая полиция и ее шефы,
такие, как Ачимовнч и Бедекович (я называю лишь име¬
на люден, наиболее известных своими злодеяниями),
получили непосредственно из королевского дворца до¬
зволение истязать коммунистов, как им заблагорассу¬
дится, и даже убивать их без суда и следствия, если
они сочтут, что это соответствует «высшим интересам».
Александр Карагеоргисвич вел себя, как лев в извест¬
ной сатирической песенке Милорада Митровича 1 2:
А тех, кто мне, царю, наперекор пошли,—
Коли!
Хорошо помню, как потрясла нас первая такая весть.
В апреле 1929 года после долгих истязаний в загребской
полиции Джуро Джакович и Нико Хечимович* были вы¬
везены на югосл а веко-австрийскую границу и там убиты.
Общественности же полиция представила дело так, буд¬
то на границу их вывезли в интересах следствия, а уби¬
ли при попытке к бегству. Уже тогда было ясно, что
это неумелая выдумка полиции, заметающей следы сво¬
его преступления.
1	Мигрович Мнлорад (I8G7—1907) — сербский поэт.
2	Хечнмовнч Николз Нико (1900—1929)—выдающийся лея-
гель КПЮ. с 1928 года секретарь МОПРл.
405

Арест и убийство Джуро Джакойича было тяжелым
ударом для нашей партии, и не только потому, что он
был одним из крупнейших партийных руководителей, но
и потому, что он олицетворял тогда анти фр акционную
и антисектантскую линию нашей партии. Рабочий-метал¬
лист Джуро Джаковнч закалялся, учился и совершенст¬
вовался как руководитель нашей партии в суровой клас¬
совой борьбе, оставаясь всегда простым, скромным, пря¬
мым человеком и хорошим товарищем, который умел
завоевывать симпатии и доверие трудящихся. Он тер¬
петь не мог, когда люди разводили дипломатию и ста¬
рались друг друга перехитрить, как это делали фрак¬
ционеры в партийных верхах, ненавидел громкие фразы
и так называемую высокую политику, которой так охот¬
но занимались «революционные» болтуны.
Прошло три месяца, и мы узнали о гибели Мийо
Орешки — политического секретаря, и Янко Мишина1 —
организационного секретаря СКМЮ. Помню, как Златко
после свидания с матерью, которая передала ему эту
весть, вошел в нашу камеру с окаменевшим лицом, по¬
дошел к своей койке и упал на нее ничком. Я подошел и
молча сел возле него, чувствуя, что случилось что-то
страшное. Я ждал, чтобы он немного успокоился. Но
Златко резко поднялся и вышел в умывальню. Мы по¬
спешили за ним. «Что случилось?» — спрашивали мы.
Он вдруг зарыдал и, всхлипывая, сказал: «Янко и Мийо
убиты в Самоборе полицией». Это было все, что он
узнал, потому что мать при свидании не могла сообщить
ему подробности этого нового злодеяния диктатуры. Мы
сидели в умывальне совершенно убитые. Трудно выра¬
зить словами, что мы чувствовали. Особенно тяжело бы¬
ло нам узнать о смерти Мишича, с которым все мы бы¬
ли знакомы, дружили и работали вместе в разное время.
Нами овладело тревожное чувство. Каким образом
удается полиции так легко и быстро выхватывать из на¬
ших рядов самых ответственных товарищей? Не значит
ли это, что в наших собственных рядах находятся аген-
1 Мишин Янко (1900—1929) —один из видных деятелей и ру¬
ководителей коммунистического молодежного движения. С 1926
по 1928 год учился в Москве. С 4923 года был организационным
секретарей СКМЮ. Погиб в стычке с полицией 27 июля 1929
года.
406

ты полиции и провокаторы, которые еще раньше про¬
никли в партию, а теперь выдают палачам самых луч¬
ших ее деятелей? Или, может быть, нашлись среди
наших товарищей малодушные люди, волю которых поли¬
ция до такой степени сломила, что они, боясь за соб¬
ственную жизнь, предают своих друзей и свою партию?
Мы предчувствовали, что партия понесет огромные по¬
тери, что враг обезглавит ее, убьет или сошлет на ка¬
торгу ее руководство — то ядро, которое партия годами
и с большим трудом выращивала и воспитывала, чтобы
оно способно было руководить в сложных и тяжелых
условиях- ее нелегального существования. Уже много
позже мы узнали, как основательны были наши предчув¬
ствия и сколько жертв понесла наша партия из-за этих
прискорбных явлений. Понадобились годы упорных уси¬
лий, чтобы обескровленный организм нашей партии мог
восстановить свои силы, чтобы на место борцов, уничто¬
женных диктатурой, встали новые, способные повести ее
в классовые бои.
Во время этой жестокой и неравной борьбы с наглым
врагом многие сыны нашей партии умирали героически
в застенках, не вымолвив ни слова, или гибли на улицах
наших городов при столкновениях с полицией. Трудно
было скрыться от преследований и облав, которые бес¬
прерывно устраивала полиция. И все-таки некоторым
смелым и находчивым товарищам удавалось иногда вы¬
рваться из когтей врага и спастись от неминуемой смер¬
ти. Такой случай имел место в июле 1929 года в Дубров¬
нике. Штефек Цвиич, инструктор ЦК КПЮ, был схва¬
чен на вокзале по доносу одного провокатора и достав¬
лен в отделение железнодорожной полиции. Штефек
знал, что его ожидают пытки и смерть. Когда жандар¬
мы хотели его обыскать, он выхватил револьвер, застре¬
лил двоих и бежал из полиции. С помощью местной
партийной организации он некоторое время скрывался в
самом городе, а когда полиция напала на его след, бе¬
жал за границу.
Весной 1929 года стали привозить в Сремскомитро-
вицкую тюрьму коммунистов, осужденных уже после
введения диктатуры. Их дела, как правило, рассматри¬
вал так называемый Суд по защите государства — спе¬
циальное учреждение, которое создала военно-монархи-
щская диктатура, чтобы расправляться со своими подц-
407

тическими противниками, и в первую очередь с комму¬
нистами. Этот суд служил диктатуре, как послушный
механизм, действовавший безотказно, и посылал на мно¬
голетнюю каторгу деятелей нашей партии. За период с
1929 по 1934 год этим судом было осуждено 1446 чело¬
век, получивших в общей сложности более трех тысяч
лет тюремного заключения. Приговоры этого суда были
крайне жестоки, особенно в 1929 году, когда судьи и их
хозяева полагали, что, действуя таким образом, им уда¬
стся запугать борцов рабочего класса. Насколько был
жесток этот суд, стало ясно уже на первом процессе,
когда судили группу молодых коммунистов за распро¬
странение листовок, призывавших к борьбе против дик¬
татуры. Несовершеннолетние обвиняемые получили по
шесть лет тюрьмы, достигшие совершеннолетия — от де¬
сяти до двенадцати, а один даже пятнадцать лет. При¬
говор же на два или три года приходилось считать
исключительно мягким.
В течение 1929 года число осужденных коммунистов
достигло примерно 60 человек. Это были люди со всех
концов страны, что свидетельствовало о готовности всех
партийных организаций бороться, несмотря на террор,
и действовать согласно директивам партийного руковод¬
ства. Из числа коммунистов, осужденных в то время, я
помню Давидовича Радиввя, Грубора Петра, Матиеви-
ча Милоша — Мршу, Медана Саву, Пашича Мустафу,
Петровича Милорада, Пуцара Джуро, Ранковича Але¬
ксандра, Серво Михаля и Трайковича йована.
Первое время мы надеялись, что все осужденные ком¬
мунисты будут отбывать свои сроки в тех же условиях,
как и мы, и что их поместят в «молодежный корпус», где
находилось наше отделение. Но мы ошиблись в наших
расчетах, и вскоре выяснилось, что само существование
нашего отделения поставлено под вопрос. Все осужден¬
ные коммунисты были размещены в «доме», то есть в
общей тюрьме, вместе с уголовниками, и были постав¬
лены в одинаковые с ними условия, с той лишь разни¬
цей, что коммунистов Пушич посылал на самые тяже¬
лые работы и налагал на них самые тяжкие наказания
по любому поводу. Хорошо помню, как одного из ком¬
мунистов Пушич посадил на месяц в карцер в двойных
кандалах только за то, что тот не позволял ни охран¬
никам, ни тюремному надзирателю оскорблять себя Ц

на их ругань и пощечины отвечал: «Требую, чтобы со
мной обращались как с человеком».
Двойные кандалы были наказанием, которое нала
галось за самые тяжелые провинности. Это означало, что
одной парой кандалов заковывали левую ногу и левую
руку, а другой — правую ногу и правую руку.При этом
осужденный, когда он шел. вынужден был держать ру¬
ки вытянутыми вперед, как если бы он что-то нес. Веси¬
ли эти оковы около десяти килограммов. Носящий такие
кандалы не мог ни помыться, ин нормально поесть, ни
даже отдохнуть во время сна, потому что вся эта масса
холодною железа давила ему на бедра и живот. Но
Пушич, поощряемый тем, как обращались с арестован¬
ными коммунистами до тюрьмы, решил, что его «заведе¬
ние > должно стать местом постепенного и систематиче¬
ского уничтожения коммунистов.
Узнав, как обращаются с нашими товарищами ведо¬
ме», мы устроили партийное собрание и приняли реше¬
ние требовать у Пушича, чтобы всех осужденных ком¬
мунистов перевели в наше отделение и распространили
на них льготы, которыми пользовались мы. Мы поручили
Моше предъявить наше требование начальству, но не на
очередном рапорте, а когда сам Пушич зайдет к кам в
камеру. И при первом же его посещении Моша это сде¬
лал в весьма корректной форме. В первый момент Пу¬
шич растерялся, но он тут же овладел собой и сказал с
издевкой: «Поберегите-ка лучше вы сами то, что имеете.
Теперь, Моша, другой ветер подул. А они получат то
наказание, какое я сам им назначу».
Становилось ясно: если по категорическому приказу
короля Александра полиция истязает и мучает комму¬
нистов на допросах, а послушный ему Суд по защите
государства сыплет как из рога изобилия драконовские
приговоры, то, очевидно, бесчеловечный режим в тюрьме
призван был завершить то, что было начато в поли¬
ции,— то есть физическое уничтожение осужденных ком¬
мунистов. Но столь же ясно мы понимали и то. что наш
долг — оказать организованное сопротивление грубому
насилию и сделать все, что в наших силах, чтобы вос¬
препятствовать ему. И мы решили объявить голодовку.
Инициаторами забастовки должны стать именно мы, как
находящиеся в более благоприятных условиях. У нас бы¬
ли кое-какие связи с партией, которой уже было нзвест-
409

но об ухудшении положения ранее осуЖдеийых ком¬
мунистов и о невыносимо тяжелом положении тех, кто
был осужден после введения диктатуры. Мы поставили
в известность товарищей в Белграде, что вынуждены
будем бастовать. На это нам ответили, что надо потер¬
петь и подождать, пока сложится более благоприятная
ситуация. Однако нам казалось, что медлить более не¬
возможно, а уж если нужно ждать, то лишь до тех пор,
пока мы установим связь с нашими товарищами в «до¬
ме» и договоримся с ними о совместной акции, чтобы
провести ее организованно, выдвинув единые требова¬
ния.
Наша партийная организация поручила мне устано¬
вить связь с товарищами в «доме». Вскоре благодаря
знакомствам и хорошим отношениям со многими заклю¬
ченными мне удалось создать два канала, по которым
могла осуществляться наша связь с «домом». В бане
«молодежного корпуса» работал заключенный Смайо
Имамович, мой земляк, который и раньше оказывал мне
некоторые услуги. Каждое воскресенье, когда мы ходи¬
ли в баню, он передавал мне газеты, которые получал
от заключенных', работавших за стенами тюрьмы, или
таскал у тюремной охраны. И хотя газеты попадали к
нам с опозданием дней на десять, все же благодаря им
мы узнавали о том, что творится на свете. Через Смайо,
который каждый день носил хлеб из пекарни, находив¬
шейся в «доме», в «.молодежный корпус», мы связались
с одним пекарем, которого я в течение ряда лет лечил,
пока работал в больнице. В том же корпусе находилась
и сапожная мастерская. Здесь работал Петар Грубор,
бывший рабочий-сапожник, осужденный на двенадцать
лет тюрьмы на так называемом Молодежном процессе
в Белграде1. Этот пекарь связал меня с Грубором, ко¬
торому я послал условную азбуку с объяснением, как
ею пользоваться при перестукивании через стену и для
шифрованных писем.
Второй наш канал сообщения шел через больницу,
1 «Молодежный процесс» происходил в Суде по защите госу¬
дарства 22—23 мая 1929 года. На нем судили Александра Ранко-
вича — секретаря Краевого комитета СКМЮ, Милоша Матневича —
члена Краевого комитета СКМЮ, Светислава Стефановича — секре¬
таря Белградского городского комитета СКМЮ, Стевана Чолови-
ча — члена Белградского городского комитета СКМЮ и других.
410

в которой работал санитаром Ловам Крстич, крестьянин
из Врдника, осужденный на восемнадцать лет за убий¬
ство. С ним я подружился, когда работал в больнице.
Под моим влиянием он стал сочувствующим нашей пар¬
тии и читал нашу литературу, которую я тайком получал
от Небойши Малетича. На него можно было положить¬
ся. Получив задание установить связь с товарищами в
«доме», я решил «заболеть ревматизмом». Я не стал
требовать положить меня в больницу, но добился разре¬
шения ходить в лазарет на массаж, который мне делал
Крстич. Таким образом мне удавалось каждые два-три
дня видеться с Крстичем и через него держать связь с
ГруСюром.
Мы попытались установить и непосредственную связь
с «домом», и этому невольно способствовал сам Пушич,
который приказал нам посещать церковную службу. Мы
были очень рады увидеть в церкви наших новых това¬
рищей. Постепенно мы узнали их всех и вскоре с по¬
мощью азбуки для перестукивания стали переговари¬
ваться с ними. В нашем православном храме справа от
алтаря стояли заключенные из одиночек, позади них
я и мои товарищи из «политического отделения», а сле¬
ва— уголовники из «дома» и наши новые товарищи.
Предвврительно сговорившись, я и Грубор становились
в церкви каждый с краю своего ряда и таким образом
могли хорошо видеть друг друга и перестукиваться уда¬
рами ноги в пол.
Однако нам не повезло с этими разговорами. Одному
охраннику показалось подозрительным поведение Гру-
бора, и он сказал об этом надзирателю. Тот пришел
в церковь и сам стал наблюдать. Он не разгадал нашу
хитрость, однако заметил, что я чаще смотрю на Грубо-
ра, чем в сторону алтаря. По окончании службы он мне
сказал: «Вы как-то переговариваетесь с этим, из «до¬
ма».— «С кем это?» Я сделал вид, что ничего не пони¬
маю. «Вам прекрасно известно, с кем. Но больше этого
не будет. Будьте уверены, что сегодня вы в последний
раз были в церкви».— «Но мне же приказали ходить в
церковь», — возразил я. «Знаю, знаю, — сказал он, — но
берегитесь, попадетесь вы мне». После этого случая нас
уже больше не водили в церковь. Но наша связь с то¬
варищами в «доме» действовала и без этого. Грубор
сообщал, что все его товарищи потребовали, чтобы их
411

перевели в наше отделение, но Пушич высмеял их, а
затем предупредил, что если они еще раз потребуют
этого, то будут строго наказаны. Теперь они с нетерпе¬
нием ждут, когда снова будут вызваны на рапорт, по¬
тому что решили повторить свое требование и готовы
хоть сегодня начать забастовку.
Между тем Веля Косанович уже не раз приносил нам
с воли все то же указание: положение сейчас крайне не¬
благоприятное; потерпите некоторое время, так как пар¬
тия в данный момент ничем не может вам помочь. Такая
директива не могла нас воодушевить, ибо приближалась
зима, а зимой переносить голодовку было бы гораздо
труднее. Но мы уже знали, что бастовать нам придется
независимо от того, какая будет обстановка на воле, —
к этому нас вынуждало все более наглое поведение Пу¬
шима. Несколько наших товарищей в «доме» были звер¬
ски избиты и закованы в кандалы. Мы в нашем отделе¬
нии по-прежнему соблюдали наш распорядок дня и про¬
должали занятия в кружках, но уже без прежней энергии
и увлечения. Поскольку мы закончили свои работы,
которые считали главными, и были целиком захвачены
мыслью о забастовке, у нас сильно охладел интерес к
категориям политической экономии и философии. Да и
до того ли было? Мы узнали, что один наш молодой то¬
варищ, Радивое Давидович, доставленный в одиночку,
попытался подать голос протеста из этого каменного
мешка. Он где-то нашел кусок проволоки и нацарапал
ею на жестяной миске лозунг: «Долой кровавого коро¬
ля!» Его тут же заковали в двойные кандалы и бросили
в карцер, а за оскорбление короля добавили к его сро¬
ку заключения еще три года. Каждый день мы узнава¬
ли о новых случаях издевательства над нашими друзья¬
ми, о новых карах. Тех, кто не хотел сносить молча из¬
девательства охранников и дерзко отвечал им, при¬
водили на рапорт к Пушичу, а тот рад был случаю от¬
править их в карцер и заковать в кандалы, чтобы лиш¬
ний раз показать, что он душой и телом предан режи¬
му. Он натравливал на них охранников, среди которых
немало было таких, которые и без того отличались же¬
стокостью и произволом.
Нам трудно было оставаться в бездействии, и мы с
тяжелым сердцем читали указания с воли: подождите
еще. Мы тогда еще не знали, в каком трудном положе-
412

л.
I в ее рядах сокрушительный натиск диктатуры. Мало¬
численная, недостаточно сплоченная, не связанная с мас-
I сами, изолированная от других антидиктаторских сил,
партия наша оказалась в одиночестве перед лицом силь¬
ного и коварного врага. По призыву руководителей чле¬
ны партии в своем громадном большинстве выступали
против диктатуры и призывали массы к вооруженному
восстанию, для которого, однако, еще не было условий.
Они писали лозунги на стенах домов, проводили летучие
митинги, печатали и распространяли листовки, нелегаль¬
ные газеты и журналы. Это свидетельствовало о их ге¬
роизме, о их преданности партии, но вместе с тем все
эти действия стоили партии огромных жертв. В неравной
борьбе ряды ее быстро редели, ее организации были
: разгромлены, связи потеряны; таким образом, партия
как целое была парализована, и у нее не было сил для
того, чтобы оказать какую бы то ни было помощь нам,
заключенным, в борьбе против режима, беспощадно по¬
давлявшего любую попытку сопротивления.
Между тем у нас неожиданно произошло столкнове¬
ние с начальством, и мы, вопреки полученным с воли
ук;^:^1ан1^иям, решились перейти к действиям. Мы считали,
что всякое иное поведение было бы недостойным рево¬
люционеров и явилось бы предательством по отношению
к нашим товарищам в «доме».
В начале февраля 1930 года прибыл для ревизии
Среессомииррвицкой тюрьмы представитель министер¬
ства юстиции. Он осмотрел тюремные мастерские, шко¬
лу, одиночки, «дом», «молодежный корпус», после чего
Пушич привел его к нам, чтобы показать, как живут по¬
литические заключенные.
Хорошо помню этот день. Дверь нашей камеры вне¬
запно открылась. Мы в это время были все в сборе,
потому что было время обеда. Пушич важно шагал впе¬
реди, размахивая тростью. Войдя в камеру, он в фа¬
мильярном тоне объявил: «К нам пожаловал предста¬
витель министерства правосудия. Он желает посмотреть,
как вы тут живете. А живете вы неплохо,— торопливо
продолжал он.— Посмотрите-ка, какой у них обед! У них
и книги есть. А в камере паркет, как в санатории!»
Представитель министерства остановился посреди
комнаты, несколько смущенный развязным поведением
413

Пушича. Затем, скорее из приличия, он подошел к Моше
и спросил, как ему тут живется. «Нам-то живется тер-
nимо,— втвегил Моша,— а вот в центральном здании со¬
держатся шестьдесят политических заключенных, кото¬
рым живется так, что хуже быть не может». Слова Мо¬
ши произвели эффект разорвавшейся бомбы. Сразу была
уничтожена та видимость патриархальных отношений,
которую пытался создать Пушич своей болтовней. Се¬
кунду-другую Пушич стоял в растерянности, а затем
сразу изменил тон и показал себя в истинном свете. Под¬
няв трость, он шагнул к Моше и заорал как сумасшед¬
ший: «Моша, ты соображаешь, что говоришь? Я-то знаю,
куда ты клонишь! Но вы добьетесь своего, лишь пере¬
шагнув через мой труп!»
Движения и тон Пушича подействовали на Мошу,
как электрический ток. Он разом выпрямился, подбоче¬
нился, словно собирался драться, и шагнул к Пушичу,
крича и называя его уже на «ты»: «Своим криком ты
нас не запугаешь! Ты избиваешь и заковываешь в кан¬
далы политических заключенных, а этого господина при¬
вел сюда, чтобы показать, как живем мы, какие-то де¬
сять человек, и таким образом скрыть, что ты делаешь с
остальными».
Пушич взмахнул палкой и истерично завопил: «И это
за все то, что я вам дал! Так-то вы меня благодари¬
те!»— «Ничего ты нам не дал! — крикнули мы в один
голос.— Мы завоевали это голодовкой. А ты уже начал
отнимать у нас и то, что мы раньше имели».
Началось бурное объяснение между нами и Пуши-
чем. И он, и мы кричали, не желая слушать друг друга,
пока не вмешался представитель министерства. «Успо¬
койтесь,— сказал он.— Все это похоже на предвыборный
митинг. Пусть говорит кто-нибудь один и объяснит, чего
вы хотите».— «Мы и сами хотим вам все объяснить,— от¬
вечали мы,— но этот (Пушича мы уже называли «этот»)
не дает нам изложить то, что мы обязаны вам сказать».
Затем мы вкратце рассказали ему, как обращается
Пушич с политическими заключенными в «доме», и по¬
требовали, чтобы на них был распространен режим,
установленный у нас.
«Ну погодите у меня, узнаете вы Пушича!» — буше¬
вал начальник тюрьмы, пока мы излагали свои требо¬
вания представителю министерства. Тот записал неквгв-
414

тЫе данные и пообещал, что через несколько дней при¬
шлет комиссию для проверки фактов, а после этого
решит, в какой мере можно будет удовлетворить наши тре¬
бования. Он попрощался с нами вполне корректно и
ушел с Пушичем. У того уже прошел приступ гнева, и
в конце нашего разговора он понуро молчал.
Когда закончилась эта не вполне обычная ревизия,
мы долго смеялись, пересказывая весь ход событий и
напоминая друг другу о подробностях, которые в этой
суматохе не все успели заметить. В самом деле, Пушич
вел себя в высшей степени комично. Задыхаясь от смеха,
Моша говорил: «Если б он меня ударил, я тоже влепил
бы ему оплеуху, влепил бы, хотя бы меня тут же на
месте застрелили».
Посмеявшись досыта и прокомментировав с комиче¬
ской стороны события, которые нас всех ободрили и раз¬
веселили, мы сели за стол, чтобы уже трезво обсудить
создавшееся положение и договориться, что мы будем
делать дальше. У нас не было никаких иллюзий относи¬
тельно комиссии, которую представитель министерства
обещал прислать. Мы не сомневались, что министерству
и без того хорошо известно, как Пушич обращается с
полииииескими заключенными. Все же мы пришли к вы¬
воду, что следует дождаться прибытия комиссии и по¬
вторить ей наши требования, а пока что надо, не теряя
времени, оповестить товарищей в «доме» обо всем, что
п^<^>из^!шло, и посоветовать им, чтобы и они предъявили
комиссии то же требование, то есть чтобы режим, уста¬
новленный для нас, был распространен на всех полити¬
ческих заключенных, которые находятся в Сремскомит-
ровицкой тюрьме или будут доставлены сюда в даль¬
нейшем. А в случае, если министерство отклонит это
требование, мы начнем голодовку без объявления ее срока.
В тот же день мы написали письмо товарищам в «до¬
ме», и мне дали задание поскорее передать его Грубору.
Сразу после столкновения с Пушичем мы почувст¬
вовали, что надзор за нами стал более строгим. Из все¬
го, что мы говорили представителю министерства, на¬
чальство сделало вывод, что у нас есть связь с «домом»
и что нам известно все, что там происходит. Когда я
попросил коменданта отпустить меня в больницу для
массажа, он ответил, что не может этого сделать, а если
уж дело столь серьезно и неотложно, то врач сам придет
415

в наше здание. Это означало, что один наш каййл Сооб¬
щения был теперь закрыт. Но оставался еще один — че¬
рез Смайо Имамовича, который во время нашей прогул¬
ки сам спросил меня знаками из окна своей камеры,
есть ли у нас какая-либо почта для «дома». Я утверди¬
тельно кивнул и на следующий день в заранее услов¬
ленном месте передал ему письмо для Грубора.
Несколько дней прошло в ожидании. Заниматься мы
уже не могли; приводили в порядок наши вещи, читали
романы, уничтожали некоторые статьи, написанные для
наших «курсов журналистики», где встречались выска¬
зывания, за которые какой-нибудь усердный прокурор
мог бы нас предать Суду по защите государства. Боль¬
шую часть дня мы проводили в нашей «аудитории»,
строя догадки, какой оборот примут события. Приятно
было смотреть на старого Чаки, который был теперь на¬
строен на боевой лад и изъявлял готовность участвовать
в голодовке. Он забросил свою Библию, сидел с нами и
принимал живое участие в разговоре. Зато поведение
профессора Ципушева производило жалкое впечатление.
Он боялся за себя и за своего племянника, с которым
все время перешептывался; видимо, он убеждал его не
участвовать в нашей забастовке, как три года тому на¬
зад. Однажды он даже сказал Моше открыто: «Эх, Мо¬
ша, не следовало нам затевать эту историю». Моша толь¬
ко взглянул на него, с презрением и махнул рукой. Бес¬
полезно было втолковывать этому старому, заядлому оп¬
портунисту, который держался в стороне во время на¬
шего объяснения с начальством, хотя пользовался всеми
благами, отвоеванными нами в прошлой забастовке, что
это новое столкновение было неизбежно и что мы всту¬
пили в борьбу не из спортивного интереса, а из чувства
солидарности к своим товарищам в «доме».
Спустя несколько дней наступила развязка. Однажды
во второй половине дня, когда мы только что вернулись
с прогулки, в коридоре послышался топот ног. Дверь
нашей камеры распахнулась, и на пороге появился тю¬
ремный надзиратель Флегар. «Смирно!» — скомандовал
он фальцетом и приказал нам построиться вдоль комна¬
ты. Затем скомандовал: «Шагом марш!» — и двинулся
во главе нашей маленькой колонны, которую сопрово¬
ждали несколько охранников. Нас повели с третьего эта¬
жа на первый. Здесь в коридоре нас ожидал Пушич.
416

думали, что нас сейчас разведут по камерам. Не¬
вольно мгновений он смотрел на пас с торжеством, а
затем не торопясь достал из кармана листок и зачитал
н;1м приказ: «По указанию министерства правосудия
следующие заключенные переводятся из Срсмскомитро¬
пинкой в Лепоглавскую тюрьму: Моша Пияде. Коста
Чипчнч, Лайош Чаки, Радомир Вуёвич, Златко Шнайдер,
Никола Петрович, Родолюб Чолакович, Петар Грубор и
Любомир Долич».
«А можно ли нам узнать почему?» — спросил Моша.
<В приказе не указано», — ответил Пушич. «Хорошо, но
что будет с нашими книгами и остальными вещами?» —
спросил кто-то из нас. «Самые необходимые вещи мо¬
жете взять с собой, а книги и все остальное запакуйте
и оставьте возле ваших кроватей. Все это будет послано
почтой следом за вами», — ответил Пушич.
Мы вернулись в камеру в сопровождении тюремного
надзирателя. Пока мы собирали вещи, он следил за на¬
ми, не разрешая разговаривать. Все же мне удалось
шепнуть Моше: «Хорошо, что мы будем вместе». Я вы¬
холил последним из нашего отделения и столкнулся с
Флегаром. Он сиял от удовольствия и не мог удержать¬
ся. чтобы не сказать мне тоном победителя: «А я пере¬
хитрил тебя! Один раз тебе удалось меня обдурить, но
больше уж этому не бывать. Я ведь старая хитрая ли¬
са».—«Я не понимаю вас», — сказал я, но тут же у меня
мелькнула мысль: «Имамович!» «Ты прекрасно пони¬
маешь. что я имею в виду, и только прикидываешься
дурачком», — возразил Флегар. Так разгромили «поли¬
тическое отделение» в Сремской Митровице. Ципуше-
вых —дядю и племянника — снова водворили в одиноч¬
ку, а нас, семерых коммунистов, наказали тем, что
переводили в Лепоглаву. К нам присоединили еще Гру-
бора и Долича, которые до этого отбывали свой срок в
«доме».
Во дворе тюрьмы нас ожидали жандармы с винтов¬
ками. Здесь вас разбили на три группы и приковали
друг к другу цепями. В одну группу вошли Пияде, Чаки,
Чипчич и Грубор, в другую—Петрович и Шнайдер, в
третью— Вуевич, Долич и Чолакович. Каждую группу
конвоировал отдельный жандармский наряд. «Моша,
значит, мы не будем вместе! — крикнул и.- Видишь,
нас уже разъединили!»- «Молчать!» — прикрикнул на
14 Р. Чолаковмч
417

меня начальник конвоя и дал команду двигаться. К вок¬
залу группы следовали на значительном расстоянии друг
от друга. На вокзале, в небольшом зале ожидания, наши
группы также разделили и мы не могли переговаривать¬
ся. а когда прибыл поезд, каждую группу посадили в
отдельный вагон.
Усаживаясь у окна, я, улучив момент, спросил Доли¬
на, который был скован со мной одной цепью, получили
ли они наше письмо. «Нет, не получили». И ненова поду¬
мал: «Имамович...» Теперь было ясно, что он нас пре¬
дал, а письмо наше передал тюремному надзирателю.
Спустя несколько лет я узнал от одного охранника,
как обстояло дело с этим письмом, которое мы после
столкновения с Пушичем послали нашим товарищам в
«доме». После столкновения с нами Пушич вызвал к
себе коменданта нашего отделения и наложил на него
взыскание за то, что он не был достаточно бдителен, в
результате чего мы знали обо всем, что происходит
в «доме». При этом он наорал на Флегара, когда тот
высказал предположение, что мы поддерживаем связь с
«домом» через какого-нибудь заключенного из «моло¬
дежного здания», который часто бывает в «доме». Ста¬
рой, опытной тюремной крысе нетрудно было догадаться,
что таким лицом был Имамович — единственный заклю¬
ченный, с которым мы могли общаться бесконтрольно.
Флегар вызвал его, закатил ему несколько оплеух и при¬
грозил, что отправит его на принадлежавшую тюрьме
ферму, которая пользовалась дурной славой, если он не
признается, что связь осуществлялась через него. Има¬
мович сразу же сознался во всем и отдал надзирателю
мое письмо к Грубору, а надзиратель в свою очередь
передал его Пушичу. Когда Пушич его прочитал, он тут
же отправился в министерство юстиции и поставил в из¬
вестность соответствующие органы, что мы готовимся
объявить голодовку. В министерстве было принято реше¬
ние расформировать наше отделение, а нас разместить
по разным тюрьмам — в Лепоглаве, Зенице и Мари-
боре.
Через окно вагона я бросил взгляд на удаляющуюся
группу зданий, опоясанных стеной, над которой возвы¬
шалась колокольня и труба тюремной электростанции.
Я подсчитал, что здесь, за этими стенами, я провел без
малого семь лет — с весны 1923 года и по сегодняшний
418

день. А теперь, когда мне осталось отбыть три года и
восемь месяцев, меня увозят в неизвестном направлении.
Эти семь лет не прошли даром. Они не были бесплод¬
ным ожиданием освобождения, жалким прозябанием под
ярмом принудительного труда. Это была и борьба, и уче¬
ба. и творческий труд, хотя этот последний в довольно
скромных размерах. За это время я освободился от мно¬
гих своих политических заблуждений, расширил свой
кругозор, научился работать и находить наслаждение
в работе и, что всего важнее для меня как борца, про¬
верил себя в ряде испытаний и доказал, что могу быть
верным товарищем. И я не сожалел о времени, прове¬
денном в этих мрачных стенах, уже почти скрывшихся
сейчас за горизонтом в сумерках короткого зимнего дня.
Мне жалко было только расставаться с дорогими това¬
рищами, с Мошей и Златко, которых везут в другую, не¬
известную мне тюрьму. Трудно мне будет без них, без
совместной работы с ними, без наших дискуссий, без то¬
варищеских разговоров 'и шуток. Но это ненадолго.
Скоро мы встретимся на свободе, и нас снова соединит
то дело, которому мы посвятили свою жизнь, а она, не¬
смотря на цепи, которые сегодня сковывают нас, при¬
надлежит нам, коммунистам. Утешало меня и сознание,
что против меня сидит Радомир Вуёвич, с которым мы
вместе будем водворены в новую тюрьму. Его лицо спо¬
койно, и, хотя нам не разрешают разговаривать, я читаю
в его глазах, что он, как всегда, хладнокровен и бодр.
Сейчас он, вероятно, думает о том, как завтра мы, ока¬
завшись в новых, еще не известных нам условиях, нач¬
нем борьбу за все то, что сегодня потеряли. Одна про¬
игранная битва — это еще не поражение, если при этом
было сделано все, чтобы ее выиграть, ибо в этом случае
она лишь укрепляет в человеке уверенность, что новая
битва может увенчаться победой. А поезд стучит моно¬
тонно, мрак сгустился над сремской равниной, и только
вдали кое-где поблескивают огоньки. Мы делим между
собой буханку черствого тюремного хлеба и пытаемся
при этом обменяться несколькими словами. Но жандар¬
мы неумолимы ■ разговаривать запрещено. Когда поезд
остановился в Славонском Броде, я увидел в тусклом
свете вокзальных фонарей среди пассажиров, сходивших
с поезда, две высокие фигуры — Златко Шнайдера и Ни¬
колы Петровича. «Златко и Николу увозят в Зеницу».—
14*
419

сказал я громко Вуёвичу. «Откуда вы это знаете?» —
спросил меня строго начальник конвоя. Я ответил, что
уже десятый год нахожусь в заключении и изучил за это
время» в каких местах расположены тюрьмы Югославии
и как содержатся арестанты в каждой из них. Жандарм
посмотрел на меня подозрительно и вдруг, протянув ко
мне руку, ощупал цепь, которая связывала меня с До-
личем. «Нет, я пока не думаю убегать»,— сказал я. «Ва¬
шему брату верить нельзя», — грубо ответил он.
Долго тянулась эта ночь. Прислонившись друг к дру¬
гу, мы пытались уснуть, но скамья была жесткая, цепь
все глубже врезалась в наши опухшие руки, а поезд то
и дело с грохотом и скрежетом останавливался. Если и
задремлешь, то тут же просыпаешься н думаешь: когда
же наконец наступит утро? Если б нам можно было раз¬
говаривать, много мог бы нам порассказать Долич и
ночь пролетела бы незаметно. Но всякую попытку заго¬
ворить жандармы грубо пресекали. На рассвете, невыс-
павшиеся. с ломотой в теле, мы сошли с поезда на за¬
гребском вокзале. Когда нас вели по перрону к составу,
стоявшему на другом пути, мы увидели Мошу и еготова-
ришей. Проходя мимо нас, он сказал по-французски:
«Не бастуйте сразу*. Вуёвич так же коротко ему отве¬
тил: «Нс будем. Можешь не беспокоиться». — «До сви¬
данья!»— крикнули мы товарищам, которые должны
были в Загребе дожидаться поезда на Лепоглаву.
Нас троих жандармы погнали к поезду, который сто¬
ял под парами на первом пути. Вы вошли в вагон я
спустя несколько минут двинулись к северу — на Мари-
бор.

(Л. Давидович и Й. Йовапопич), представители КПЮ и студен¬
чества. В заключение был образован комитет Фронта народной
свободы в составе 18 человек*57.
Подобные митинги и собрания, вылившиеся в яркие манифе¬
стации народного фронта, состоялись затем в Валеве, Ужице,
Горпи-Милnноваце, Костайпице, Чачаке, Крушеваце, Ягодине,
Баре, Лютомере, Сараеве, Кикипде и других местах.
Осенью 1935 г. был основан полулегальный комитет народ¬
ного фронта в Скопле (Македония). В результате переговоров
между различными оппозиционными группами была составлена
общая программа действий, но приступить к ее осуществлению
не удалось из-за ареста членов комитета 5бв.
В октябре 1935 г. в Подгорице проходила конференция с уча¬
стием представителей КПЮ, земледельческой, Черногорской
федералистской и демократической партий. Основная цель ее
состояла в организационном оформлении и выработке плат¬
формы ФНС Черногории. Однако в связи с тем, что демократы
отказались удовлетворить требования федералистов и включить
в совместную декларацию положение о федеративном устройстве
Югославского государства, конференция окончилась безрезуль¬
татно. В ходе последующих переговоров в Цетинье также не
удалось достичь соглашения между всеми оппозиционными груп¬
пировками 559.
Осенью 1935 г. была предпринята попытка сплочения неко¬
торых демократических организаций Словении. 1 ноября орган
КПЮ газета «Людска правица» призвала прогрессивные группы,
объединившиеся вокруг газет «Боевник», «Словения», а также
последователей политики Хорватской крестьянской партии
в Словении, печатным органом которых являлась газета «Сло-
вспска земля»590, демократические элементы из рядов Словен¬
ской народной партии, социалистов и левых в рабочем движении
создать «словенский Фронт народной свободы» 581.
В конце ноября 1935 г. представители компартии и «Боев-
ника» присутствовали на конференции в Целе, созванной руко¬
водством группы «Словенска земля». Была достигнута предвари¬
тельная договоренность об объединении трех газет — «Людска
правица», «Боевник» и «Словенска земля» и издании общего
печатного органа «для всех сторонников словенского Крестьян- **
**7 Arhiv СК SKJ, f KI, 1935/584; Rlbar I. I’oHtlCkl rapisI. knj. 2. Beograd.
1949. s. 202; knj. 3 Beograd, WM, s. М—З*
568 Фиданова С. Улогатл на KHJ во поврауватьето борбата на работничката
класа со напи<)налноослободителпото движеп.е на македонскиот народ
од 1935—1941. — «Годишея зборник» (Фнлоаофски факултст на унг!пер-
аитетог). 1971, иль. 28, с. 1122.
55^ Rafoeuh Р. Активист.... с. 136—138.
580 «Словепека земля» выходила как орган словенского Крестьянско-рлбо-
чего движения.
5*' Mlkui М. Oris zgodovIne slovencev v star! Jugoslaviji 1917—1941. LJnb
ljana, 1965. в. 4".
342

М а р и б о
Р
VLT изнь в старой австрийской тюрьме на правом бе-
* 1 1 регу Дравы я начал в «клети», в подвале сырого
каземата, пропахшем гнилью и мышами, где было темно
даже в середине дня. В тесной подвальной камере не
было ничего, кроме незастеленной койки и параши. Не
было ни стула, ни даже кувшина с водой; вода находи¬
лась в коридоре, и заключенный мог напиться только
три раза в день, когда камеру отпирали для подачи пи¬
щи. Дюжий, угрюмый надзиратель протянул мне боль¬
шой картонный лист с правилами внутреннего распоряд¬
ка, лаконично приказав: «Это хорошенько проштудиро¬
вать!» Я уселся на койку и начал свое первое чтение
на словенском языке. Поскольку такого рода материалы
я «штудировал» уже десятый год, мне все было понятно,
хоть я и не знал словенского языка.
Па следующий лень нас вывели на рапорт к началь¬
нику тюрьмы. Ожидая приема у дверей его канцелярии,
я договорился с Вуевичем, что мы будем требовать, что¬
бы нас поместили в одну камеру. Однако начальник
тюрьмы Никола Врабл, закоснелый австрийский бюро¬
крат. объявил нам весьма категорично, что его не ка¬
сается, какой срок мы отбыли и как его отбывали; здесь
мы «цуваксы», и он будет с нами поступать так. как
предписывают правила внутреннего распорядка: первые
421

три дня в «клети», затем в одиночке. А дальше видно
будет. Никаких дискуссий тут быть не может, так как
заключенный должен только отвечать на вопросы.
После рапорта меня снова отвели в «клеть». Вот
уже третий раз я был «цуваксом», и каждый раз это
случалось зимой, когда особенно трудно переносить
строгий тюремный режим. Со всех сторон тут давят на
человека толстые сырые стены, он лишь с трудом может
повернуться, не говоря уже о том, чтобы ходить по ка¬
мере хотя бы два-три шага взад и вперед, как мы это
делали в одиночке. Можно только лежать или сидеть на
жесткой койке. За наш дерзкий протест министерство
юстиции поспешило упрятать нас в каменные мешки,
рассчитывая таким способом нас образумить и убить в
нас волю к борьбе. Мне вспомнилась книга Кеннана о
русских тюрьмах. Ведь совершенно так же поступало
царское самодержавие с русскими революционерами:
в Петропавловской крепости и Шлиссельбурге они томи¬
лись в сырых казематах многие годы, а некоторые из
них, как, например, Вера Фигнер, даже по два десятка
лет, и все же они вынесли все и победили. Человек силь¬
нее всего, что могут придумать его мучители. В схватке
с силами мракобесия и насилия отдельный человек мо¬
жет сойти с ума, пасть духом и даже умереть, но стрем¬
ление народа к свободной и справедливой жизни уни¬
чтожить нельзя. Как же иначе можно объяснить, что
прогресс человеческого общества не был остановлен, не¬
смотря на необозримую вереницу костров, виселиц, ко¬
льев и всех прочих орудий пытки, с помощью которых с
древнейших времен и по сегодня убивали и убивают
революционеров — носителей передовых идей. Такими
размышлениями и рассуждениями я, сидя в одиночке,
защищал себя от холода и голода, от тюремной грязи и
вони. Я вспоминал наши столкновения с Пушичем и гром¬
ко смеялся при этом. Он воображал, что своим криком
и угрозами запугает нас и мы, не желая утратить наши
маленькие льготы, забудем о солидарности с остальными
товарищами. Именно из страха перед этой солидар¬
ностью, без которой жизнь революционеров немыслима,
нас разъединили и разбросали по разным тюрьмам, и
теперь нам сызнова надо начинать борьбу за элементар¬
ные права политических заключенных, за общую камеру,
за книги — за все то, что давало нам возможность за-
422

поднять полезным трудбм Дни, которые мы вынуждены
были проводить за решеткой. При расставании Моша
сказал, чтобы мы не сразу бастовали. Действительно,
бастовать в этих новых условиях, когда мы разобщены
и не имеем связи друг с другом, означало бы пробивать
стены лбом. Надо запастись терпением, осторожно уста¬
навливать связи, используя для этого все возможности
(а они существуют в любой тюрьме), и стараться пере¬
хитрить сильного и опасного врага.
После трех диен, проведенных в «клетях», нас пере¬
вели в одиночки, которые во всем были похожи на оди¬
ночки Сремской Ммтровицы. разве что в Мариборе они
были теснее. Но хотя моя одиночка и была тесной клет¬
кой. все же по сравнению с «клетью» она показалась
мне в первый день и просторной, и светлой. Больше все¬
го меня обрадовал мой первый контакт с «уборщиком»,
то есть заключенным, который обслуживал одиночки —
убирал коридоры, разносил пищу и воду сидящим в оди¬
ночке. Он весь день находился в коридоре и имел воз¬
можность установить связь с каждым из сидящих в оди¬
ночках, а также и с более широким кругом заключен¬
ных. Он сразу представился мне: «Далматинец, осужден
на двадцать лет тюрьмы за убийство сборщика налогов,
отбываю срок уже десять лет». Так как он убил госу¬
дарственного служащего, тюремное начальство не хочет
его перевести в разряд «слоболняков», а тем более от¬
пустить на поруки. Он недоволен и чувствует себя не¬
много «политическим», поскольку убил сборщика нало¬
гов, «который душил народ». От него я узнал, что в от¬
делении одиночек находятся, кроме пас, «митровчан».
еще шесть коммунистов: Йосип Дужевич— земледелец
из Старнграда на Хваре, Гушге Шпрлян — земледелец
из Водицы близ Шибеника, Бернардо Скитарелнч —
земледелец с острова Нага, Посип Коцман— рабочий-
гимназист из Любляны. Первые трое сидят в камерах
на втором этаже, как и мы, а Коцман, Бутала н Кид-
рич -на первом. Тюремная администрация не разре¬
шает им поддерживать между собой какую-либо связь,
а Кидрича даже на прогулки выводят отдельно, якобы
потому, что он несовершеннолетний. Все эти товарищи
уже продолжительное время находятся в одиночках, не-
423

которые больше года, а это означает, что тюремная ад¬
министрация считает такой режим по отношению к
коммунистам нормальным. «Ну что ж, — подумал я,—
девять коммунистов — это уже серьезная сила, с кото¬
рой даже и в тюрьме можно кое-что начать».
Условия здесь были хуже, чем в Лепоглаве и Срем-
ской Митровице. Камеры никогда не отапливали, света
не давали, хотя существовала система центрального
отопления и электрическое освещение. «Экономим», —
коротко объяснил надзиратель отделения одиночек. Из-за
этой их экономии мы мерзли и оставались в темноте с
четырех часов пополудни до семи часов утра. В темноте
ужинали и ложились спать, в темноте вставали, умы¬
вались, убирали камеру и завтракали. Хорошо мне за¬
помнились длинные мариборские ночи февраля 1930 го¬
да. Питание было плохое. И на этом экономили. В этой
тюрьме не было своего подсобного хозяйства, и все про¬
дукты покупались на рынке и по рыночным ценам, а так
как сумма, выделенная на одного заключенного, была
мизерна, то кормили нас форменными помоями: прокис¬
шей свеклой и капустой, недоваренным рисом, прогнив¬
шей картошкой. Раз в неделю, по воскресеньям, мы по¬
лучали кусочек мяса в супе. И тем не менее администра¬
ция не разрешала заключенным ни покупать продукты
на свои деньги, ни получать посылки из дому — прави¬
лами тюремного распорядка это было запрещено. За¬
ключенный мог улучшить свое питание, лишь покупая
определенные продукты на деньги, заработанные в тюрь¬
ме. А что это означало — легко понять, если учесть, что
даже наиболее «высокооплачиваемый» заключенный по¬
лучал не более 25 динаров в месяц, а подавляющее
большинство зарабатывало от 5 до 10 динаров. К тому
же из заработанных денег заключенный мог расходовать
только половину, другая же половина выдавалась ему
на руки лишь по отбытии срока заключения («чтобы он
мог начать новую, честную жизнь») или, в случае его
смерти, шла на оплату его похорон. Никогда в жизни я
так не голодал, как в мариборской одиночке, живя на
полкилограмме хлеба, которые получал на день.
Не лучше были и санитарные условия в Мариборской
тюрьме. Из экономии начальство разрешало заключен¬
ным мыться теплой водой лишь один раз в пятнадцать
дней. Солома в постельниках, на которых мы спали,
424

не менялась годами и давно превратилась в труху. При
уборке постели поднималась пыль, засорявшая воздух
в камере. На койках не было простынь, подушка без
наволочки, вонючая, рваная, с большим жирным пят¬
ном посредине от многих голов, которые на ней когда-то
покоились. Параша была облупленная, без ящика, уце¬
левшая еще от австрийских времен, а ее крышка вся
изъедена ржавчиной. И все-таки начальство не раз¬
решало заключенным приобретать за свой счет по¬
стельное и нательное белье—это запрещалось правила¬
ми внутреннего распорядка. Па прогулку нас выпускали
лишь один раз в лень в определенные часы. Если же в
это время шел дождь, прогулка совсем отменялась.
В первый день моего пребывания в одиночке комен¬
дант мне сказал, что я должен работать. «Это для того,
чтобы вам не было скучно и чтобы вы могли немножко
заработать», — добавил он язвительно. Он привел ко мне
«инструктора»— заключенного из другой одиночки, и тот
показал мне, как клеить пакеты на 250 граммов.
«Сколько же штук я должен делать?»—спросил я ко¬
менданта. «Чем больше, тем лучше».—«Но какая все-
таки норма?» — «Две тысячи», — сказал комендант. Так
началась моя новая каторжная работа, из-за которой у
меня то и дело происходили неприятные объяснения с
комендантом, пока наконец мы не достигли соглашения.
Я не желал с утра до вечера заниматься этой отуп¬
ляющей работой, я хотел, чтобы у меня оставалось хоть
несколько часов для чтения и «прогулок» по камере.
Каждый день я делал тысячу пакетов, но это не удо¬
влетворяло коменданта. Заметив, что я не работаю, он
врывался в мою камеру, угрожал, что подаст на меня
рапорт и я буду наказан. Л я отвечал, что не могу сде¬
лать больше, как бы ни старался. Однажды он повел
меня в камеру моего «инструктора», чтобы показать,
как надо работать, чтобы сделать больше. Когда мы
туда вошли, я остолбенел: камера была завалена груда¬
ми пакетов. Мой «инструктор», согнувшись, сидел за сто¬
лом и с непостижимой быстротой хватал листы бумаги,
смазывал их клейстером, а через секунду отбрасывал в
сторону готовый пакет. Ои даже не поднял головы, когда
мы вошли. Словно заведенный, он раз за разом повторял
несколько заученных молниеносных движений, и из его
рук, как из автомата, вылетали пакеты. «Этот делает
499

двенадцать тысяч в день», — сказал мне комендант с нот¬
кой уважения в голосе. Тогда я попросил его вернуться
в мою камеру и выслушать меня. Он посмотрел на меня
с недоумением, но не возражал. «Вам известно, за что я
сижу в тюрьме?» — спросил я его. «Да, конечно». —
«Тогда давайте поговорим, как люди. Я не собираюсь
в течение этих трех лет, что мне осталось отсидеть в
тюрьме, гнуть спину до девяти часов вечера и тратить
свою энергию на дурацкую работу, которая на воле ни¬
кого не сможет прокормить. Я хотел бы изучить какой-
нибудь иностранный язык, чтобы впоследствии зараба¬
тывать на жизнь переводами или другой подобной рабо¬
той. Раз уж здешние правила требуют, чтобы я клеил
пакеты, я буду делать определенное количество, чтобы
у вас не было неприятностей с начальством, но осталь¬
ное время я хочу использовать для учебы. Будьте же
человеком и оставьте меня в покое. Если же вы не со¬
гласны, подавайте на меня рапорт. Но никто не заставит
меня делать больше, чем я делаю теперь». Комендант
смотрел на меня, вытаращив глаза: видимо, он не при¬
вык слышать такие речи от заключенных. То, что я ему
предлагал, было похоже на какое-то тайное соглашение,
а он был слишком выдрессирован, чтобы допустить это.
Однако мои доводы, видимо, подействовали на него.
«Каждый заключенный обязан работать, в том числе и
вы», — сказал он мне не слишком уверенным тоном, но
в конце концов все же молчаливо согласился на мое
предложение. Я без особых усилий делал тысячу паке¬
тов за три часа, после чего переключался на учебу или
просто читал, пряча книгу между пачками пакетов на
столе. В течение нескольких дней комендант ворчал,
принимая у меня по утрам сделанные пакеты, но затем
махнул рукой и оставил меня в покое.
Начальник Мариборской тюрьмы Никола Врабл не
был ни беспощадным тираном, как Иосип Шабан в Ле*
поглаве, ни истеричным крикуном и тупым деспотом,
как Васа Пушич в Сремской Митровице. Это был чело¬
век тихий, незаметный, всегда одетый в черное, с очка¬
ми на холодном, невыразительном, как маска, лице.
И только его маленькие, тусклые и злобные глазки за
толстыми стеклами очков всегда были в движении и
шарили по всем углам. Это была одна из тех безликих
фигур, какие мы встречаем в произведениях Кафки. Он
•>26

никогда не повышал голоса, никогда не угрожал. Свои
обязанности он выполнял, как автомат, холодно и бес¬
сердечно. Он считал, что тюремные правила —это свя¬
тыня. а сам он беспристрастный истолкователь их, че¬
ловек непогрешимый, каким и должен быть вершитель
правосудия. Он обходил наши одиночки раз в неделю
и бросал взгляд в каждую камеру. Я говорю «бросал
взгляд», потому что он никогда не заходил в камеры, а
лишь спрашивал из-за двери, есть ли у заключенного
какие-либо просьбы или жалобы, на которые он, если
таковые были, как травило, отвечал отказом.
Уже во время его первого обхода я по договорен¬
ности с Вуёвичем поставил вопрос о том, чтобы нас пе¬
ревели в общую камеру. «Нельзя!»— был его ответ. «Но
я же не новичок, я уже десять лет в тюрьме», — возра¬
зил я. «Здесь вы новичок, и для вас, как и для всех
остальных, внутренние правила являются законом». —
«Нельзя ли увеличить мне время прогулки? В Сремской
Митровице я гулял два часа в день». — «Нельзя, здесь
другие порядки». — «Тогда нельзя ли мне в дни. когда
идет дождь, выходить на прогулку после дождя?»
«Нельзя. Это нарушило бы существующий порядок».
Однажды мне дали на ужин черный полусгнивший кар¬
тофель. Я явился на рапорт с этим картофелем и пока¬
зал его начальнику. «На воле многие не имеют и это¬
го*,- сказал он нравоучительно. «Можно ли мне поку¬
пать пишу на свои деньги?» — «Нельзя». Такие же во¬
просы задавал ему и Вуёвич и получал те же ответы.
Нам стало ясно, что от этого бюрократического ро¬
бота по-хорошему ничего не добьешься и что он до кон¬
ца нашего заключения будет издеваться над нами, ссы¬
лаясь на правила внутреннего распорядка. Когда на¬
стала весна, в одиночке стало более терпимо. Уже не
мучил холод и не приходилось по четырнадцать часов
подряд оставаться в темноте. Я получил и книги — прав¬
да, только две, потому что, согласно распоряжению на¬
чальника, заключенный мог иметь только две собствен¬
ные книги. Когда он их прочтет, ему разрешается заме¬
нить их другими двумя. Мне долго пришлось настаивать,
чтобы словари и грамматика не входили в это число.
Я изучал английский н словенский. В тюрьме была до¬
статочно большая и хорошо скомплектованная библиоте¬
ка. откуда я мог брать книги, а также журналы «Люб-
427

Лянски звон» 1 «Дом ин свет» 1 2 и «Живлене ин свеТ».
Это была моя первая встреча со словенской литерату¬
рой, которой я почти совсем не знал. Наибольшее удо¬
вольствие я получал, читая Цанкара, собрание сочине¬
ний которого вышло как раз в это время под редакцией
и с предисловием его племянника Исидора Цанкара.
Правда, произведения дяди племянник трактовал по-
своему, но никакое толкование не может извратить яс¬
ную мысль и мужественное слово Цанкара. Раньше я
читал только две его книги — «Батрак Ерней и его пра¬
во» и «Дом Марии Помощницы», теперь же мне открыл¬
ся более многогранный, более глубокий и более поэтич¬
ный Цанкар. Немного было писателей, которые бы так
близко к сердцу принимали судьбу своего народа, так
страстно и беспощадно бичевали все то, что было в нем
ничтожного, мещанского и холуйского, как это делал он
в своих драмах, романах и рассказах. Его фразы были
подобны искрам, высекаемым мечом. Это была литера¬
тура социального заказа. Цанкар сам заявлял с вызо¬
вом: «Все, что я пишу, — тенденциозно». Я всегда любил
такую литературу, которая ополчается на зло, неспра¬
ведливость и бесчеловечность, которая возбуждает же¬
лание действовать. Цанкар дорог мне и потому, что он
человек чувства, лирик, воспевающий свою страну, ее
дороги, леса и горы. Много лет спустя, когда я, уже сво¬
бодный, ходил по земле свободной Словении, ее пейзаж
был мне уже знаком, близок и дорог, и всегда, любуясь
ее лесами, ее хорошо возделанными долинами и разбро¬
санными по ним деревнями, я вспоминал Цанкара, —
все то, что впервые я узнал в мариборской одиночке, чи¬
тая его произведения. Наш «уборщик» оказался надеж¬
ным и смелым человеком, и через него я постоянно под¬
держивал связь с Вуевичем и другими товарищами, со¬
державшимися в одиночках. Между нашими камерами
беспрерывно циркулировали письма, которые мы писа¬
ли друг другу. Моим соседом справа был Йосип-Сибе
Дужевич, бедный крестьянин, рыбак из Стариграда на
острове Хвар. Еще юношей он примкнул к нашему дви-
1	«Люблянски звон» — ежемесячный литературный журнал, вы¬
ходивший в Любляне с 18У1 по 1941 год.
2	«Дом ин свет» — литературно-художественныЛ журнал, выхо¬
дивший в Любляне с Г888 по 1944 год.
428

ясению й быстро выделился Среди хварских Коммуни¬
стов. В 1928 году он был делегатом на V Конгрессе
Коммунистического Интернационала Молодежи в Мос¬
кве, а* потом несколько недель путешествовал по Совет¬
скому Союзу. По возвращении на родину Дужевич был
арестован в окрестностях Марибора. У него нашли пар¬
тийные документы, и он был осужден на три года
тюрьмы.
В камере рядом с ним находился Гуште Шпрлян—
молодой крестьянин из Водицы возле Шибеника — де¬
ревни, известной своими революционными настроениями
и находившейся под сильным влиянием нашей партии.
Шпрлян буквально засыпал меня вопросами по полити¬
ческой экономии. Меня удивляло, откуда у этого далма¬
тинского крестьянина, который окончил только началь¬
ную школу, такой интерес к этому предмету. Шпрлян
измыслил какую-то экономическую систему, упраздняв¬
шую роль денег («которые являются главным источни¬
ком бед человечества»), и пытался изложить ее в пись¬
менном виде. Он посылал мне свои запутанные вычисле¬
ния и просил дать отзыв о его «открытии». Мне нелегко
было убедить его, что система его несостоятельна,
он упорно отстаивал свой идеи. Но уже само его стрем¬
ление как-то бороться против состояния депрессии, по¬
рождаемой пребыванием в одиночке, вызывало симпа¬
тию. Шпрлян в скором времени вышел из тюрьмы, но
затем снова был арестован, осужден на десять лет и
отбывал свой срок в Сремской Митровице. Здесь у него
была возможность более основательно изучить полити¬
ческую экономию. Я встретил его в дни революции, че¬
тырнадцать лет спустя. Он был одним из деятелей пар¬
тии в Далмации. Мы вспомнили наше совместное пребы¬
вание в Мариборской тюрьме и нашу переписку. После
освэбождения Гуште Шпрлян работал в Агитпропе
Центрального Комитета Коммунистической партии Хор¬
ватии. Из-за одного трагического недоразумения он в
момент душевной депрессии наложил на себя руки и
преждевременно ушел из жизни.
Однажды я получил письмо от Бориса Кидрича, люб¬
лянского гимназиста, члена СКМЮ, осужденного на год
тюрьмы. Борис принадлежал к той группе молодежи, ко¬
торая примкнула к коммунистическому движению в кон¬
це 20-х годов, то есть на десять лет позже моего поко-
429

Ления. Меня очень интересовало, какова эта .молодежь,
по каким мотивам она примкнула к рабочему движению
и насколько она политически и идеологически подкова¬
на. Нас увлекла за собой та революционная волна, ко¬
торая в 1918'—1919 годах захлестнула всю Европу, нас
захватил тот всеобщий революционный энтузиазм, кото¬
рый владел умами в то бурное время. Воодушевляющие*,
великие слова — «баррикады», «революция», «диктатура
пролетариата», «власть Советов» - несли нас, как на
крыльях. А это новое поколение присоединилось к ра¬
бочему движению совсем в иной международной и внут¬
ренней обстановке, тогда, когда революционная волна в
Европе отхлынула, а в нашей стране буржуазия пресле¬
довала коммунистическое движение. Я спрашивал себя,
какие они, как отразилось на них все то, что пережила
и испытала на себе наша страна вообще и наше рево¬
люционное движение в частности. В известной степени
ответ на эти вопросы давали мне письма Кидрича.
В этих письмах ключом било юношеское воодушевление;
вместе с тем они свидетельствовали, что это новое поко¬
ление обладает большими знаниями и более солидным
политическим опытом, чем наше.
Совсем незнакомым для меня человеком был и Лю¬
бомир Долич, доставленный сюда вместе со мной и Буе¬
вичем из Сремской Митровицы. В дороге я не мог с ним
разговаривать, но здесь, в отделении одиночек, он был
помещен в камеру рядом с моей, теперь мы при помощи
азбуки Морзе часто переговаривались. Долич родился в
семье высокопоставленного чиновника старой Австрии,
который благодаря семейным связям продолжал свою
карьеру и в Югославии и стал начальником полиции
Травницкой области. Еще студентом юридического фа¬
культета Долич вступил в партию, работал в За^г^р^^б^е,
но при первом же провале организации, в 1929 году, был
арестован и осужден на шесть лет. Он постоянно жало¬
вался на свое здоровье и часто ходил на врачебный
осмотр. Осенью 1930 года его неожиданно перевели в
Лепоглаву. Он никогда нам не говорил, что требовал
этого перевода. В том же году Долич был освобожден
из тюрьмы — он подписал заявление, в котором отрекал¬
ся от партии. Это был единственный случай в Югосла¬
вии, когда осужденный коммунист капитулировал перед
классовым врагом и таким неблаговидным способом по-
430

лучил освобождение. О его дальнейшей судьбе я ничего
не знаю.
Наиболее оживленную «переписку» я вел с Буевичем.
Цз всех товарищей по заключению он был мне ближе
всех не только потому, что мы хорошо знали друг друга
по Сромскомитровицкой тюрьме, но и потому, что
я любил этого бодрого, уравновешенного и трезвого че¬
ловека, который в самой трудной ситуации сохранял
хладнокровие и тщательно обдумывал каждый свой по¬
ступок- Его и здесь, в Мариборе, навещали Веля Косано-
вич и сестра Живка. Он восстановил старые связи и да¬
же при одном из таких посещений сумел получить с во¬
ли некоторую сумму денег, спрятанных в тюбике зубной
пасты. Из его писем я кое-что узнавал о положении в
стране и в партии. Это были нерадостные вести.
. ♦ *
Главным в нашей «переписке» с Вуевичем был воп¬
рос: должны ли мы без сопротивления терпеть режим оди¬
ночек и встретить вторую зиму в Мариборе в тех же ус¬
ловиях? Мы исчерпали все свои доводы, пытаясь угово¬
рить Врабла перевести нас в общую камеру, которая
отапливалась бы зимой, разрешить нам покупать на свои
деньги продукты питания и получать больше книг. Все
эти требования он неизменно отвергал, покачивая головой
или презрительно ворча: «Ишь, чего захотел!» Единст¬
венное, что мы своими настойчивыми требованиями суме¬
ли вырвать у него, было разрешение покупать раз в ме¬
сяц на свои деньги пол-литра уксуса, один килограмм
луку и пачку «овомалтина» — какого-то препарата для
малокровных детей. Это похоже было на издевательство.
Если мы в чем-то остро нуждались, то прежде всего в
сытном куске, а уж никак не в приправах. Но на худой
конец и они нам сгодились, ибо хоть немного сдабривали
нашу постную и безвкусную пищу, которая нам осточер¬
тела. Однако большего от Врабла просьбами нельзя бы¬
ло добиться. Он был убежден, что и так позволяет нам
слишком много, о чем и заявил мне однажды, когда у
меня обнаружили старые газеты, переданные мне одним
из заключенных во время прогулки. За эту провинность
я в течение трех суток спал на голой койке и получал
урезанный рацион. Объявив мне об этой каре, он стал
431

упрекать меня в неблагодарности: дескать, в то время,
как он старается облегчить мое положение (наверное,
«овомалтином»?), я нарушаю тюремные правила и при
этом еще отказываюсь назвать того, кто дал мне эти
газеты, и нагло лгу, будто нашел их в мусорном ящике.
Правда, он выразил готовность назначить Вуевича, ко¬
торый был медиком, на работу в тюремную больницу,
но тот отказался, мотивируя свой отказ тем, что речь
ндет не о нем одном, а обо всех политических заключен¬
ных, которым нужно дать хотя бы те льготы, которыми
пользовались мы в Сремской Митровице.
Вуевич писал мне, что если мы думаем бастовать, то
начать забастовку следует в летние месяцы, когда легче
переносить голод. Косанович при свидании с Вуевичем
сказал ему, что момент для такого рода действий крайне
неблагоприятен: поддержать нас через печать нет воз¬
можности, а на кампанию протеста за границей, если та¬
ковая последует, режим диктатуры реагировать не будет.
Несмотря на все это, мы все-таки решили объявить го¬
лодовку и попытаться таким образом улучшить свое
положение. Мы договорились выдвинуть самые скромные
требования в основном те, которые выдвигали при
переговорах с Враблом: общая камера, освещение, ото¬
пление, книги, улучшенное питание.
Потребовалось немало времени, чтобы оповестить о
нашем намерении остальных товарищей и узнать их мне¬
ние. Все они высказались за забастовку, хотя ни один
из них раньше не бастовал. При этом нам пришлось дол¬
го уговаривать Кидрича не бастовать вместе с нами.
Его часто навещали отец или мать, и мы рассчитывали
через них сообщить товарищам в Любляне о нашей за¬
бастовке. Мы были убеждены, что они сделают все воз¬
можное, чтобы нам помочь. Мы считали, что Кидрич бу¬
дет нам более полезен, если не станет бастовать, потому
что в противном случае ему наверняка запретят свидания.
Кидрич не соглашался, он хотел бороться вместе с на¬
ми, хотя ему оставалось всего несколько недель до
окончания срока. Он так заартачился, что я вынужден
был написать ему и доказать, что п данных условиях его
боевое настроение принесло бы больше вреда, чем поль¬
зы. Только после этого он покорился. Я также написал
пйсьмо товарищам, которые до сих пор не участвовали
в таких забастовках, и поделился с ними опытом нащей
432

голодовки в Сремской Митровице. Я писал им о том, что
они нс должны принимать пиши, по должны пить иоду
и выходить на прогулку, что труднее всего выдержать
первые два-три дня, что не следует поддаваться лживым
уверениям администрации, будто другие уже приняли
пишу, и что онп должны прекратить голодовку только
тогда, когда получат письменное или устное указание
об этом от Вуёвнча или от меня.
Забастовку мы начали в середине сентября. Хоть мы
и не подавали начальству никакой петиции, но уже то
обстоятельство, что все мы, восемь человек, одновремен¬
но отказались принимать пишу, свидетельствовало о том,
что это организованная акция заключенных-коммуни¬
стов. В течение первых нескольких дней начальство по¬
просту игнорировало нашу забастовку. Только наш над¬
зиратель беспрерывно сновал от одной камеры к другой
и настойчиво убеждал нас не делать глупостей, потому
что таким способом мы все равно ничего не добьемся.
Наше упорное молчание его сильно разозлило, и он на¬
чал делать нам всякие мелкие пакости. Он потребовал,
чтобы мы ежедневно сдавали ему предписанное количе¬
ство готовых пакетов. Мы все решительно отказались
исполнить это. а он кричал и угрожал написать на нас
рапорт. Когда нам приносили еду, мы оставляли ее
на полу за дверью камеры. Тогда надзиратель прика¬
зал. чтобы мы вносили пишу в камеру и ставили ее на
стол, а затем подкрадывался к дверям и через «глазок»
следил, не возьмет ли кто-нибудь из нас тайком хоть
кусочек.
Па четвертый день явился сам начальник тюрьмы.
Он держался так, будто это был один из его обычных
обходов, и никого из нас не спрашивал, почему мы ба-
стуем. Поскольку он нс хотел начинать разговор об этом,
мы тоже молчали. На его обычный вопрос: «Ну как по¬
живаете?» — я коротко ответил: «Хорошо». Он постоял не¬
сколько секунд на пороге моей камеры и ушел. В гот
же лень у меня отняли книги и перевели меня на первый
паж. в камеру рядом с уборной, с той целью (как объ¬
яснил мне надзиратель, взбешенный тем, что, несмотря
на его бдительность, мы сумели организовать забастов¬
ку I, чтобы мы не могли договариваться между собой,
(идя за столом, я вдруг услышал размеренные стуки в
степу откуда-то сверху. Это были наши позывные:"один

удар, пауза, затем три удара один за другим. Я обрадо¬
вался и ’в ответ выстукал свое имя. Сверху мне ответи¬
ли: «Вуёвич». Таким образом, наша бдительная охрана
снова не сумела воспрепятствовать мне и Вуёвичу уста¬
новить между собою связь. Целыми днями мы пересту¬
кивались, извещая друг друга о всех событиях, связан¬
ных с голодовкой. На пятый или шестой день Вуёвича
приехала навестить жена Вели Косановича, Елена. Это
был знак, что товарищи на воле знают о нашей голодов¬
ке. Мы обрадовались, хоть и не надеялись, что они могут
сделать для нас что-нибудь существенное, поскольку де¬
мократическая печать была задушена, а любая органи¬
зация помощи революционерам запрещена. Оставалась
единственная надежда, что кампания, предпринятая про¬
грессивной общественностью за границей, все же окажет
какое-нибудь давление на диктаторский режим.
Седьмой день нашей голодовки стал для нее днем
катастрофы: наше забастовочное войско было разбито.
Уже на четвертый день стали принимать пищу Шпрлян,
Дужевич и Скитарелич, на пятый день — Долич. Продол¬
жали голодовку только четверо, включая меня. А на
седьмой день приняли пищу также Коцман и Бутала.
Теперь держались только двое: Вуевич и я. Обо всем
этом сообщил мне с видом победителя наш надзиратель.
Я сделал вид, что ничего не знал о происходившем в
тюрьме: «Разве они тоже объявляли голодовку?» Под¬
тверждение печальной новости я вскоре получил от Вуё¬
вича, которому удалось на прогулке обменяться несколь¬
кими словами с Буталой. Тем не менее я и Вуёвич до¬
говорились продолжать голодовку. Между тем началь¬
ство замыслило сломить наше сопротивление. Ко мне в
камеру явился надзиратель в сопровождении санитара
и охранника из больницы. Санитар нес горячий бульон,
в котором плавал яичный желток. Поставив чашку с
бульоном на стол, они приказали мне есть. От запаха
бульона у меня потекли слюни, но я отказался выпол¬
нить их приказ. «Ну, если так, мы накормим вас на¬
сильно!» — Неужели вам не стыдно применять силу к
человеку, который не может оказать вам сопротивле¬
ние?»— воскликнул я и движением руки как бы нечаян¬
но опрокинул чашку. Уходя из камеры, они пригрозили,
что научат меня уму-разуму. Я запросил Вуёвича, что
мне делать. «Не сопротивляйся. Пусть они вольют в те-
434

6я суп. а ты сразу вслед за этим засунь пальцы в рот
и вызови рвоту. Я уже испробовал на себе этот спо¬
соб»,—был ответ Вуёвича.
Спустя некоторое время тс же трое вернулись в мою
камеру. Па этот раз они кроме бульона принесли еще
смирительную рубашку. Надзиратель приказал мне сесть
на стул. Я сел и позволил напялить на себя эту печаль¬
ную одежду. Мне в рот засунули какое-то металлическое
приспособление, чтобы я не мог закрыть рта. Затем по¬
следовала самая мучительная часть процедуры: они ста¬
ли запихивать мне в пищевод довольно толстую резино¬
вую кишку. Больничный охранник, видимо, не имел
большого опыта в этом деле, да и не слишком деликат¬
ничал. У меня начались рвотные судороги, но так как
желудок мой был пуст, то из моего исцарапанного рта
текла только желтая пена. После того как кишку кое-
как впихнули в меня, они через воронку стали вливать
мне в рот теплый бульон. Он ничуть не был мне прия¬
тен. Я чувствовал себя не только измученным физиче¬
ски, но и униженным. Самым мучительным было, одна¬
ко. извлечение кишки из пищевода. Мне казалось, что с
нею вместе из меня вытягивают и весь мой кишечник.
Л так как мой пищевод был раздражен, мне уже не по¬
требовалось засовывать пальцы в рот, чтобы вызвать
рвоту. Достаточно было напрячь мускулы живота — и
вся насильственно принятая пища изверглась из меня
фонтаном. «Черт!» — заорал больничный охранник, кото¬
рый понапрасну возился со мной целый час. «Ну,— ска¬
зал я с негодованием,— теперь вы сами видите: мой же¬
лудок слишком чувствителен, чтобы принимать пищу та¬
ким образом». Ио они не оставили меня в покое. По два
раза в день повторялась та же мучительная и унизитель¬
ная процедура, заканчивавшаяся всякий раз примерно
таким же результатом. Неизвестно, чем бы все это кон¬
чилось, если бы не вмешался тюремный врач Франьо
Янкович. Он пришел в мою камеру на девятый день го¬
лодовки, чтобы меня освидетельствовать, поскольку я в
этот день заявил больничному охраннику, что вынужден
буду лечь, и не столько оттого, что ослабел от голодов¬
ки, сколько оттого, что меня замучили принудительным
кормлением. Взяв мою руку, врач сказал, что пульс у
меня нормальный Hi что было бы самое лучшее, если б я
прекратил голодовку. «У нас, в Словении,—добавил
435

он, вы таким способом все равно ничего не добьетесь*.
Я вспылил: <Прн чем тут Словения? Вы здесь исполняе¬
те то. что вам приказывают из Белграда, а приказывают
вам люди, которые угнетают нас всех, в том числе и сло¬
венский народ. Мы не воры, мы политические заключен¬
ные. То. что вы с нами делаете, — это возмутительное
безобразие, и вы рано или поздно за это ответите. Ведь
придет же конец существующим порядкам! Что же ка¬
сается нас, мы требуем меньше того, что имели в Срем
ской -Митровице. Мы пытались уговорить по-хорошему
начальника тюрьмы, чтобы нас, политических, перевели
в общую камеру, дали нам освещение и пищу получше,
но он не захотел с нами разговаривать».
Реакция тюремного врача на мою гневную тираду
была неожиданной. Я думал, что он призовет меня к по¬
рядку, что за мои угрозы и не слишком корректное пове¬
дение напишет на меня рапорт. Но он сам был политиче¬
ским деятелем (в 1920 году недолгое время был даже
министром в общем правительстве в Белграде) и, по-
видимому, понимал, сколь жестоко обращается с нами
тюремное начальство. И он заговорил со мной примири¬
тельным тоном. «Я, как врач,— сказал он,— потребую у
тюремной администрации, чтобы обо всем было постав¬
лено в известность министерство, ибо не хочу нести от¬
ветственность за могущие быть последствия. Но вам со¬
ветую все-таки принимать пищу». Я вежливо, но реши¬
тельно отклонил его совет, после чего он с задумчивым
видом покинул мою камеру.
Во второй половине того же дня ко мне явился тю¬
ремный учитель. Имя его я забыл, но помню, что он был
уроженец Приморья, беженец из той части Словении, ко¬
торую после первой мировой войны оккупировала Ита¬
лия. Он и раньше посещал меня время от времени, и
обычно мы беседовали с ним о литературе, поскольку
от разговоров на другие темы он весьма искусно укло¬
нялся. После того как мы начали забастовку, он пере¬
стал ко мне заходить, и его появление теперь было для
меня неожиданным. Голосом, полным сочувствия, он
стал меня спрашивать, что с нами случилось, почему мы
начали голодовку, долго ли намерены ее продолжать
и т. д. Вскоре выяснилась и цель его посещения. Началь¬
ник тюрьмы, сказал он, готов предоставить нам некото¬
рые льготы, если я и Вуёвич прекратим голодовку по
436

Примеру наших товарищей. Тогда администрация обсу¬
дит, как можно улучшить наше положение. Ла мой воп¬
рос, дадут ли нам общую камеру, он сказал, что не уве¬
рен в этом, потому что есть приказ министерства содер¬
жать меня и Вуевича до конца срока в одиночках. Но
другие льготы, которые вправе предоставить сама адми¬
нистрация, мы наверняка получим. Я сказал учителю, что
обдумаю его предложение.
Как только учитель ушел, я вызвал стуком Вуевича.
Он был уже в курсе дела, потому что учитель сначала
побывал у него. Мы долго обсуждали наше положение,
а оно было нелегким. Все товарищи, кроме нас двоих,
прекратили голодовку. При существующей обстановке
партия не может оказать нам поддержки, так же как и
передовая общественность других стран. Мы оба неваж¬
но чувствуем себя физически и если будем голодать еще
дней десять, то едва ли вынесем это без серьезных по¬
следствий, особенно если нас и впредь будут мучить при¬
нудительным кормлением. Поэтому, пожалуй, будет бо¬
лее разумно согласиться на предложение администра¬
ции, чем продолжать голодовку и быть вынужденным
прекратить ее поневоле, ибо тогда администрация уже
не будет обязана предоставить нам те льготы, которые
обещает дать сейчас. И мы с Вуевичем решили закон¬
чить голодовку. Мы договорились, что Вуевич будет ве¬
сти переговоры с администрацией через учителя и поста¬
рается вырвать у нее как можно больше.
На десятый день нашей голодовки в мою камеру во¬
шел учитель. Он весь сиял и заявил мне, что радуется
за нас, потому что скоро кончатся наши бессмысленные
мучения. На самом же деле он радовался тому, что ус¬
пешно выполнил поручение администрации. Почти в
дружеском тоне он сообщил мне, что Вуевич дал согла¬
сие прекратить голодовку при условии, что и я соглашусь
на это. Он же обещал Вуевичу, что администрация с
полным вниманием рассмотрит наши требования! и на¬
верняка предоставит нам определенные льготы. В ответ
на это я потребовал, чтобы о своем решении Вуевич ска¬
зал мне сам или сообщил письменно. Такое недоверии»
видимо, несколько задело учителя, но он тут же изъявил
готовность принести мне письменное уведомление от Ву¬
евича. Прочитав записку Вуевича, я сказал учителю, что
я тоже прекращаю голодовку, после чего он, забыв даже
437

попрощаться со мной, выбежал из камеры, чтобы по¬
скорее передать администрации это известие. На следу¬
ющее утро мы с Вуевичем впервые после десяти дней
голодовки приняли пищу.
Результаты нашей забастовки были ничтожны, но она
могла окончиться и гораздо хуже, если учитывать тог¬
дашнюю обстановку и поведение большинства забастов¬
щиков. Нас перевели в камеры чуть получше, располо¬
женные в южной части того же здания, дали чуть по¬
больше книг, но главным нашим завоеванием было то,
что теперь по вечерам наши камеры освещались вплоть
до восьми часов вечера. Это может показаться смешным,
поскольку в городах в это время только еще начинается
вечерняя жизнь, однако следует помнить, что в тюрьмах
это тот час, когда заключенные ложатся спать, здание
погружается во мрак и вое кругом затихает. Ярко осве¬
щенным остается только тюремный двор да опоясываю¬
щие его стены. То обстоятельство, что мы теперь могли
читать до восьми часов вечера, было для нас большим до¬
стижением. Хорошо помню, как под потолком моей каме¬
ры впервые загорелась пятнадцатисвечовая лампочка и
как я радовался, что могу взять книгу и прочитать неско¬
лько страниц. Итак, мы вее-таки не напрасно голодали.
Любопытно было наблюдать за поведением Врабла
по окончании нашей голодовки, которая ему показала,
что нас нельзя заставить отбывать наказание в тех ус¬
ловиях, какие он сам вздумал для нас создать. Он де¬
лал вид, будто ничего не слышал ни о забастовке, ни о
том, что мы получили какие-то льготы, и ни разу во вре¬
мя своих обходов ни одним словом не упоминал об этом
весьма неприятном для него инциденте. Лишь в его при¬
щуренных глазах, которые из-под толстых стекол очков
коварно посматривали на нас, можно было прочитать,
что он все помнит и еще посчитается с нами. И, конечно,
он сделал вывод из того обстоятельства, что мы, хоть
и рассаженные по одиночкам, нашли какой-то способ об¬
щаться и даже провели забастовку. Вскоре был сменен
«уборщик» — надежный и верный наш помощник. Его
удаление было для нас тяжелым ударом, и нам потре¬
бовалось много времени, чтобы восстановить связь меж¬
ду камерами.
438

II I I i i ocein. се хмурим небом и ь.ж 1чми, когда
в камерах становится сыро н темно. Осенью узник-! ога
# да ют невесел ыс мысли, от которых нельм» и еблкигьс »
ни чтением, ни бесконечным хождение м от двери до
оконной решетки. II я решил ^вписывать вс< то, <
думаю, рлехпжипая часами но камере Пглдиее >ти и
пион я включил в свою книгу «Оплаканный дом» fro
сжатое изложение того, что я пережил, находясь в они
ночках .Чепоглавы, ( ремскои Мнтровины и. и аноне и.
Марибора. В обшей сложности я провел п одиночках
около пяти лет. Но теперь, в Мариборе. мне было осо¬
бенно тяжело, поскольку это при нули тельное одиночество
пришло ко мне уже на десятом году тюрьмы и притом
после нескольких лет, которые я провел в обществе ум*
ных и верных товарищей, с которыми так хорошо было
учиться и работать вместе; с ними я мог обсуждать мно¬
гие вопросы, которые меня в тот момент особенно зани¬
мали; живя с ними, мог излить душу в минуты, когда
так нужен близкий человек, который способен тебя по¬
нять и несколькими дружескими словами или сочувст¬
венным молчанием облегчить бремя, пол тяжестью ко¬
торого сгибаются иногда даже самые сильные спины. Ча
сами шагая по камере, я часто вспоминал товарищей
Моша Пияде дал мне знать о себе из Лепоглавы лишь
один раз. да и то официальным путем: он просил пере
стать ему большой англо-немецкий и немецко-англмй
скин отоварь Мюрет-Сандерса, которым мы пользова¬
лись. переводя Маркса. «Значит, он там имеет возмож¬
ность заниматься переводами»,— сделал я вывод. Я тут
же переслал ему четыре больших тома этого словаря,
запрятав под корешок одного из них небольшое количе¬
ство ферроцианида, из которого мы изготовляли енмли¬
тические чернила. Хоть я и не мог написать ему об зтом.
но был уверен, что он, как старый конспиратор, основа
тельно осмотрит все четыре тома и отыщет то, чего не
сумеют обнаружить туповатые жандармы. О Златки. ко
торого загнали в Зеницу, до нас дошли невеселые вести
Из всего, что сообщал а его мать Милев а Веле Коса нови
чу, можно было заключить, что положение ЗлатКо ни
чнтельно тяжелее нашего. Он один из всех нас отбывал
свой срок в казематах Зеницы, нанес гной своими жесто¬
костями. Златко заявлял протес i и был «а но наказан,
а теперь страдает каким-то тяжелым кишечным за бол с-
439

ванием и здоровье его сильно пошатнулось. Мать всяче¬
ски добивалась его перевода в Лепоглаву, ибо Зеница с
ее тюремным пайком и методами лечения могла совсем
прикончить его. А как он поправился недавно в Сремской
Митровице!
Меня очень тревожила судьба Златко, так как, про¬
ведя долгие годы в заключении, я знал, что любое сколь¬
ко-нибудь серьезное заболевание грозит в условиях
тюрьмы смертельной опасностью. Тюремные врачи край¬
не небрежно ставят диагноз. Сколько заключенных по¬
гибло из-за того лишь, что врач слишком поздно опреде¬
лил их болезнь! Когда заключенного, уступив его требо¬
ваниям, приводят на осмотр, врач, как правило, в пер¬
вый день его не осматривает. Если у больного повышен¬
ная температура, ему прописывается хинин или аспирин;
если после этого жар не спадает, врач берет его в боль¬
ницу «на исследование», но только спустя три или четы¬
ре дня устанавливает, что заключенный болен, скажем,
воспалением легких. Таким образом, даже тогда, когда
болезнь легко определить и способ лечения хорошо из¬
вестен, исход болезни весьма сомнителен. В случаях же,
когда трудно поставить диагноз, когда излечение требует
серьезного внимания врача, терпеливых исследований,
материальных затрат, больному остается только бороть¬
ся со смертью один на один.
В ту осень я перенес тяжелую болезнь, оставаясь в
своей камере. Лишь благодаря счастливому случаю я не
попал на операционный стол и не остался на всю жизнь
инвалидом. У меня было воспаление среднего уха, а ле¬
чил меня от этой болезни санитар-заключенный, который
до тюрьмы был мясником. Болезнь обострялась, и я по¬
просил надзирателя отправить меня на осмотр к врачу,
но получил отказ. В мою камеру явился охранник из
больницы и смерил мне температуру. «Не нуждается в
больничном лечении»,— заключил он. На следующий
день мне стало еще хуже: боли усилились, и я едва дер¬
жался на ногах, но надзиратель не разрешил мне лечь
в постель. Опять пришел тот же больничный охранник.
Поскольку температура у меня поднялась до 38 граду¬
сов, он на этот раз был более внимателен и решил на¬
конец-то доложить обо мне врачу. Пришел Янкович, ос¬
мотрел меня и распорядился ставить мне пиявки на ви¬
сок и за ухом. «Хоть это и старинный способ лечения,—
44Q

сказал он,— но он может оказаться эффективным». Он
не поместил меня в больницу, но разрешил лежать. Как
только я лег, у меня сразу начался бред. Мне казалось,
что я лежу на раскаленном солнцем песке и вижу непо¬
далеку деревья с их прохладной теныо и быстро текущую
речку. Меня манит эта тень и свежесть, но я не могу
встать на ноги, чтобы добраться до них. Приоткрою гла¬
за—а рядом на подушке толстые черные пиявки*, кото¬
рые досыта напились моей крови. Мне противно смот¬
реть на них, но нет сил отвернуться. Опять закрываю
глаза и напрасно стараюсь вернуть это видение свежести
и прохлады. Я лежу опустошенный, без единой мысли
в голове. Какие-то люди входят в мою камеру, слышу
голос: «Пусть спит, не трогайте его». Притворяюсь, что
сплю, Hi это длится час, два часа — неизвестно сколько
часов... Л затем меня в самом деле разбудили — я за¬
снул и спал, говорят, около десяти часов. Смерили тем¬
пературу— нормальная. Боль в ухе почти совсем прекра¬
тилась. «Все-таки я еще раз поставлю вам пиявки»,—
сказал врач. И снова ко мне присосались эти скользкие
паразиты.
На другой день врач пришел проведать меня, сел на
стул и, видимо довольный результатами лечения, сказал:
«Если б это средство не помогло, пришлось бы прибег¬
нуть к трепанации черепа и ликвидировать инфекцию пу¬
тем хирургического вмешательства. Это серьезная опе¬
рация: после нее больные чаще всего глохнут на одно
ухо*. Он говорил все это таким тоном, как если бы чи¬
тал лекцию студентам-медикам у постели больного, де¬
монстрируя им «интересный случай». Поблагодарив вра¬
ча за его заботы и пользуясь его хорошим настроением,
я попросил, чтобы меня осмотрел специалист по ушным
болезням. Я сказал, что уже три года страдаю воспале¬
нием среднего уха, что лечил меня только санитар-за¬
ключенный и поэтому болезнь стала хронической. Врач
сразу нахмурился, приняв все это как критику по своему
адресу, но все же пообещал поговорить с начальником
тюрьмы. Несколько дней я получал ио пол-литра молока
в качестве усиленного питания, но когда попросил раз¬
решения приобрести на своп деньги сала шгшг и еще
кое-каких продуктов, .мне отказали в этом и позволили
только купить «овомалтнна» и уксуса. Я пытался настаи¬
вать, но надзиратель мне заявил, что я уже здоров и юл-
441

жен подчиняться правилам, обязательным для всех За¬
ключенных. Л за «непочтительное» поведение меня ли¬
шили и молока. Между тем мне необходим# было уси¬
ленное питание, так как в результате болезни здоровье
мое пошатнулось. Я голодал, ибо не мог заставить себя
есть бурду из кислой репы и бобов, тюремную баланду,
из которой с трудом можно было выловить зернышко
фасоли пли риса. Правда. Вуёвич посылал мне половину
своего хлебного пайка, так что в период выздоровления
почти единственной моей нищей был хлеб. И все же я
быстро поправлялся и уже через месяц почувствовал,
что ко мне вернулись силы и работоспособность. Я был
молод и закален. Хоть я не мог похвалиться особым здо¬
ровьем, но всегда вел себя как человек здоровый — каж¬
дое утро делал гимнастику, обливался холодной водой и
даже в зимние месяцы спал с открытым окном. Это, по
всей вероятности, и способствовало тому, что я выжил,
а также помогло мне перенести вторую зиму в одиночке
без тяжелых последствии.
Для меня самой надежной защитой от холода и голо¬
да. от грязи и тоски одиночества были книги. С молча¬
ливого согласия надзирателя я и в дальнейшем сдавал
ему тысячу пакетов в день, изготовление которых отни¬
мало у меня два-три часа. Остальное время я читал и
учился. Я изучил словенский язык и целыми днями читал
годовые комплекты «Люблянски звона», журнала, ин¬
тересно составляемого, в котором сотрудничали наи¬
более известные словенские писатели. Из той же тюрем¬
ной библиотеки я брал регулярно популярный журнал
«Живлене ин свет», в котором печатались обзорные
статьи о важнейших политических событиях в мире.
Именно из него я впервые узнал, что в Советском Союзе
принят Закон о пятилетием плане и что жизнь в этой ог¬
ромной стране проходит теперь под знаком его осущест¬
вления. Я очень радовался этому, потому что любил
Страну Советов, как свою отчизну, и все происходившее
в этой стране, все ее радости и беды воспринимал как
теснейшим образом связанные с моей личной судьбой.
В одиночке я начал изучать болгарский язык, раз¬
добыв болгарскую грамматику и несколько книг. Через
два месяца я уже без труда читал Ивана Минчова Ва-
зова, Йордана Йовкова и объемистый груд Константина
Иосифа Йречека «Княжество Болгария», представляю-
442

щий собой богатейшее собрание сведений о жизни близ¬
кого нам болгарского народа, о котором я так мало знал.
Неожиданно и довольно необычным способом полу¬
чил я вскоре и несколько марксистских книг. При каж¬
дой тюрьме существовал специальный склад, где хра¬
нились вещи заключенных, с которыми они были достав¬
лены. Заключенный мог отослать их домой, что и дела¬
ли тс, кто был осужден на длительный срок. Отсылали
обычно одежду, потому что на складе ее съедала моль.
Вслед за мной из Сремской Митровици прибыл большой
ящик, наполненный книгами и всякими мелочами. Все это
я купил в свое время для нашего тюремного коллектива.
Меня вызвали на склад, чтобы я осмотрел вещи и удо¬
стоверил своей подписью, что все доставлено в полном
порядке. Службу на складе нес пожилой надзиратель, ко¬
торому не слишком нравилось расхаживать между стел¬
лажами, среди пыли и паутины. Он сидел за столом в
углу склада и был убежден, что и оттуда ему достаточно
хорошо видно, что делают заключенные со своими веща¬
ми. Я долго копался в своем ящике, рассматривал кни¬
ги, перебирал свои записи, пересчитывал постельное бе¬
лье. У меня явилась мысль похитить отсюда две книги
«Нищету философии» и «Критику политической эконо¬
мии», благо обе они были не слишком объемисты. Я спро¬
сил надзирателя, можно ли мне что-либо из полученных
вещей взять с собой. «Ничего без разрешения начальни¬
ка, а за разрешением надо явиться на рапорт»,— после¬
довал ответ. Улучив момент, я сунул обе книги за пазу¬
ху. Ради таких книг стоило пойти на риск — быть пойман¬
ным и наказанным. Я был очень счастлив, доставив их
благополучно в свою камеру, и поспешил спрятать под
стопкой изготовленных мною пакетов в углу камеры.
И только после ужина, когда камеры наши были запер¬
ты и воцарилась тишина, я извлек эти дорогие для меня
книги. Одну из них я на другой день переслал Вуевичу
н написал Сму, как ее достал. Позднее Вуевич и я похи¬
тили из своих вещей на складе еще несколько марксист¬
ских книг, в том числе «Накопление капитала» Розы
Люксембург, «Государство и революция» Ленина и «Ан¬
ти-Дюринг» Энгельса. Так составилась у нас небольшая
марксистская библиотечка из книг, которые нам удалось,
прибегая ко всякого рода ухищрениям, утаить от бес¬
церемонных, но нс всегда проницательных взоров нашей
443

охраны. «Австрия — это бюрократизм плюс ротозей-
ство>__ сказал известный австрийский социалист Виктор
Адлер. В нашей тюрьме и чиновники, и охрана сформи¬
ровались еше во времена австрийского господства; те¬
перь они сменили кокарды, но психология их не претер¬
пела изменений. С этими людьми невозможно было дого¬
вориться. пытаясь убедить их разумными доводами, ибо
таковые не укладывались в правила, которым они сле¬
довали буквально, даже если те отжили свой век и пре¬
вратились в бессмыслицу. Зато этих людей нетрудно
было перехитрить. П мы делали вил, что соблюдаем эти
правила, а сами терпеливо выжидали, когда ослабнет
их бдительность.
После нашей голодовки комендант отделения одино¬
чек стал зорко следить за мной и Вуёвичем, стараясь по¬
нять, каким образом мы поддерживаем между собой
связь. Теперь он сам выходил с нами на прогулку и не
спускал с нас глаз, ожидая, что один из нас передаст
другому записку. А мы делали вид. что не замечаем этой
слежки, и вели себя так, как будто не знаем друг друга.
Вновь назначенный нм уборщик навязчиво предлагал
нам свои услуги, но мы ему не доверяли и пытались най¬
ти нового человека для связи. По утрам один заключен¬
ный обходил одиночки, принимая у заключенных готовые
пакеты и записывая, кто сколько сделал. Однажды я
попотчевал его «овомалтином», и этот препарат ему.
видимо, пришелся по вкусу. После этого он каждое утро
получал от меня свою порцию в одном из пакетов.
Спустя некоторое время с его помощью мы с Вуёвичем
уже обменивались письмами. Вскоре мои «деловые от¬
ношения» с ним еще более расширились. Я передал
ему банкноту в сто динаров, которую контрабандой
принес в одиночку в тюбике зубной пасты, и на эти день¬
ги он за приличное вознаграждение достал мне сигарет,
которые в тюрьме являлись таким же универсальным
платежным средством, как золото в капиталистической
экономике В дальнейшем за эти сигареты он доставал
мне газеты и оказывал всякие другие услуги.
Тот же 1930 год. который принес мне много неприят¬
ных неожиданностей и резких перемен в условиях тю¬
ремной жизни, порадовал меня неожиданным подарком:
срок моего заключения был сокращен на год. Еще в се¬
редине 1929 года вышел указ об амнистии. В этом ука-
444

ЗС был пункт, согласно которому ЛНИЛ. О< ужЛГ1О11Н !Л
два преступления, имеют право нл сокращение сроил за¬
ключения даже в том случае, если одно из этих арестуй
лений не подпадает под действие амнистии Эго прямо
касалось меня и товарищей, осужденных вместе со мной,
так как мы были осуждены за «преступление против ко
роля н конституции» и за соучастие в прелнямергином
убийстве.
На этот пункт в свое время указал мне Вуёвич Я вы¬
разил сомнение в том, что ням сократят срок, ио он го¬
ворил. что мы должны настаивать на применении к нам
этого пункта. При этом он приводил в пример Ленина,
который использовал любую зацепку в законе, чтобы об¬
легчить условия своего пребывания в тюрьме. Свой спор
с начальством я начал еще в Сремской Митровице, но
прекратил его, получив отказ. Теперь по настоянию Вуё¬
вича я возобновил его в Мариборе и наконец добился
того, что мне сократили срок на один гол. На столько
же был сокращен срок Николе Петровичу и Димитрию
Лопандичу.
Я сообщил об этом Вуёвичу, и тот, обрадованный из¬
вестием. написал мне: «Ну вот, теперь ты сам видишь,
насколько Ленин был умнее неких анархиствующих бос¬
нийских упрямпев>. Такая нотация была вполне уместна.
Не будь Вуёвича, я никогда не поднял бы этого вопроса,
ибо считал безнадежным делом апеллировать к закону,
имея дело с людьми, которые повседневно и нагло по¬
пирали закон. Но благодаря настойчивости Вуёвича я
вышел из тюрьмы на 365 дней раньше. Д ведь для че¬
ловека, который обречен провести в тюрьме несколько
тысяч дней, каждый такой день, особенно под конец за¬
ключения, кажется долгим и тяжелым, как год.
♦ ш •
Когда мы во время голодовки вели переговоры через
тюремного учителя, нам дали понять, что после того, как
мы проведем год в одиночках, нам будут давать работу
вне отделения одиночек. Но это еще не означало, что
нам станет легче,- все зависело от того, на какую рл
боту нас назначат. Если придется работать по десять ча¬
сов в день, то это будет хуже, чем работа и камерах, ибл
она отнимала у меня и Вуевича не больше трех часов, а
445

остальное время мы учились и читали. Действительно, в
начале 1931 года начальник тюрьмы объявил, что мы,
если желаем, можем получить работу овне отделения оди¬
ночек, но содержать нас будут по-прежнему в отдельных
камерах. В ответ мы снова потребовали, чтобы всех нас,
то есть Вуевича, Коцмана, Буталу и меня, поместили в
общую камеру. (За это время из тюрьмы были освобож¬
дены Кидрич, Дужевич, Шир л ян и Скита ре лич.) Началь¬
ник тюрьмы решительно отклонил наше требование. Буе¬
вич отказался работать в тюремной больнице, ибо там
он не смог бы продолжать изучение Гегеля, чем он зани¬
мался весьма старательно. Я же, предварительно догово¬
рившись с ним, дал согласие работать в тюремной кан¬
целярии, считая, что всегда смогу вернуться к работе в
отделении одиночек.
Таким образом, я снова стал тюремным писарем.
В канцелярии я работал в отдельной комнате, где не бы¬
ло других заключенных, и находился под непосредствен¬
ным надзором внештатного практиканта Франца Грего-
ревчича, студента-юриста. По своим убеждениям он был
клерикал, но поскольку в это время Корошец перешел в
оппозицию, то и Грегоревчич относился критически к ре¬
жиму диктатуры. У нас установились хорошие отноше¬
ния. Ежедневно он приносил мне газету «Словенец», ор¬
ган Словенской народной партии 1 Газета велась умело.
Передовицы для нее писали лучшие журналисты клери¬
кального лагеря, владевшие искусством говорить между
строк и пользовался эзоповским языком. Таким обра¬
зом, передовицы эти давали возможность узнать многое
о политических течениях и настроениях в стране. Газета
давала также пространный обзор международных собы¬
тий, которые тогда, в период большого экономического
кризиса, развивались весьма бурно. Это было время мас¬
совой безработицы и крупных классовых столкновений.
Германские империалисты вели подготовку к мировой
войне и прокладывали путь к власти Гитлеру, партия
которого усиливалась изо дня в день. Обо всем, что мне
удавалось узнать из газет и из разговоров с Грегорев-
чичем, я сообщал Вуёвичу.
’ Словенская народная партия — клерикально-консервативная
партия словенской буржуазии, была создана в 1905 году.
446

Мои канцелярские обязанности отнимали у меня не
более трех-четырех часов в день. Это была скучнейшая
работа по составлению ведомостей, в которых велся
скрупулезный учет денег и материалов, отпущенных тю¬
ремным мастерским для изготовления новых и починки
старых вещей. Работа эта имела то преимущество, что
теперь, сидя в канцелярии со своим шефом, я мог, не
таясь от него, читать книги и учиться. Более того: по
окончании занятий он сам прятал мои книги в свой пись¬
менный стол. Единственным условием, которое он мне
поставил, было то, чтобы о моих занятиях никто не про¬
нюхал, а здесь было легче этого достигнуть, чем в каме¬
ре. Вечером я возвращался в отделение одиночек, но те¬
перь уже в тот его флигель, где ночевали заключенные,
которых днем уводили на работу.
Зима 1930/3! года была сурова и продолжительна, и
я переносил ее очень тяжело, несмотря на то, что днев¬
ные часы проводил в теплой канцелярии. Ложась спать,
я укрывался теми же двумя тощими одеяльцами, что и
летом, и по ночам то и дело просыпался от холода. Я во¬
рочался в постели, набрасывал поверх одеял свою тю¬
ремную одежду, ио все это мало помогало. По утрам я
вставал промерзший до костей, невыспавшийся, чувствуя
ломоту во всем теле. Еще хуже было Вуёвичу, который
проводил в неотапливаемой камере круглые сутки. Он
мне писал, что от холода у него опухли и потрескались
уши («расцвели*, как он горько шутил), по его отказа¬
лись отправить в больницу из-за таких «пустяков». Врач
был сердит на него за то, что он не согласился рабо¬
тать в больнице, хоть и был медиком. Вуевич писал мне,
что его нервы сдают, что он стал раздражительным и с
трудом может сосредоточиться. Часто во время занятий
он ловит себя на том, что сидит, подолгу уставившись в
одну и ту же страницу, а мысли его где-то далеко. Меня
встревожило состояние Вуёвнча, и я предложил ему, как
только наступит весна, опять начать голодовку и До
биваться хотя бы перевода в общую камеру. Он ответил,
что и сам об этом думал, и мы договорились, что начнем
голодовку, как только настанут теплые дни. Он поручил
мне подготовить к этому Копмэна и Буталу. поскольку с
ними я тоже поддерживал письменную связь. Оба они
дали свое согласие. Тюремная администрация и< их дер¬
жала в одиночках и заставляла каждого заниматься в
447

камере своим ремеслом: Ёутала портняжничал, а Коц-
ман сапожничал. Работали они по десять часов в день,
а то и больше. За исключением одного часа, когда их
выводили на прогулку, они безвыходно сидели в своих
камерах-мастерских и оба жаловались мне, что страдают
бессонницей, теряют аппетит и что здоровье их ухуд¬
шается.
Мы едва дождались весны. В тюрьме весна начинает¬
ся позже, чем на воле. В неотапливавшихся годами ка¬
мерах с толстыми стенами и в апреле еще сохраняются
холод и сырость, которые пробирают заключенного до
костей и постоянно держат его в состоянии озноба. Это
не зимний мороз, а тот леденящий холод, какой, навер¬
ное, испытывал бы человек, запертый в холодильнике.
Поэтому мы решили начать голодовку в мае, когда весна
заглянет и в наши камеры, чтобы нам наряду с голодом
не приходилось страдать еще и от холода.
Как раз в те дни, когда мы готовились начать голо¬
довку, из Лепоглавской тюрьмы за нарушение тюремных
правил были переведены в Марибор четыре коммуни¬
ст а — Иосип Броз, Салам он Леви, Стеван Чолович и
Йован Трайкович. Мы с Вуёвичем решили известить но¬
вых товарищей о нашем намерении, уверенные в том,
что они к нам присоединятся. В том же крыле отделения
одиночек, где находилась моя камера, был помещен и
Леви. Я послал ему письмо, в котором рассказал о на¬
шем положении и о прошлогодней неудавшейся забастов¬
ке. Я сообщил ему, что мы решили снова бастовать и
что наше главное требование — общая камера для всех
политических заключенных. Я послал ему бумаги, кусок
карандаша и азбуку Морзе и посоветовал зашифровы¬
вать все, что касается забастовки. Несколько дней спу¬
стя в мою камеру ворвался надзиратель отделения оди¬
ночек и стал кричать, что мы, коммунисты, о чем-то до¬
говариваемся и пишем друг другу письма с какими-то
«тайными знаками». Я попросил его изложить спокойно,
чего он хочет от меня. «Этот ваш коммунист, которого
перевели из Лепоглавы, послал вам письмо»,— сказал
мне надзиратель, немного сбавив тон. «Но я ничего не
знаю о коммунисте, которого перевели из Лепоглавы».—
«Ничего не знаете, однако уже писали ему, а
он вам отвечает!» — «В таком случае покажите мне
письмо», — потребовал я. Но у него было только пись¬
448

мо . leiui. которое то: пытался переслать через непадсж
лого человека, объяснив ему па словах, что передать
его надо мне. «Я никому не писал, сказал я. —Это,
видимо, какое*то недоразумение». Хоротпо-о, - npojя
нуд надзиратель язвительно.- Все это вы объясните
на рапорте самому начальнику тюрьмы».
На следующий день надзиратель привел меня и Леви
на рапорт. Началось с того, чго начальник тюрьмы пы¬
тался выяснить, посылал ли я Леви письмо и было ли
письмо Леви ответом мне или кому-либо другому. Но я
заявил начальнику, что вопрос этот не имеет большого
значения. Существенным же вопросом, который необхо¬
димо обсудить является вопрос о положении политиче¬
ских заключенных в Мари борской тюрьме. Я сказал, что
в этой тюрьме даже закоренелые преступники содержат¬
ся в лучших условиях, чем мы. Я напомнил начальнику
о том, что в течение всей зимы наши камеры не отапли¬
вались, сказал об антисанитарных условиях, о скверном
и скудном питании. Видимо, он плохо знает нас, комму¬
нистов, если думает, что мы безропотно будем перено¬
сить такой режим. Мы снова забастуем, и не из любви
к забастовкам, а потому, что вынуждены прибегнуть к
этому средству, чтобы добиться хотя бы перевода в об¬
щую камеру и тех элементарных льгот, какими пользуют¬
ся политические заключенные в других странах. Я твер¬
до знаю, что достаточно его приказа, чтобы нас перевели
в общую камеру. 'Гем самым ему нс придется отвечать
за тяжелые последствия, какие может иметь наша голо¬
довка. В случае же его отказа мы объявим голодовку, и
продолжаться она будет длительное время. Все это я
говорю не для того, чтобы пугать его, и выражаю нс
только свое личное намерение. Мы уже приняли решение
бастовать, потому что не можем мириться с беззаконны¬
ми действиями, которые ставят под реальную угрозу
жизнь каждого из нас.
Начиная говорить, я ожидал, чго начальник, по своему
обыкновению, прервет меня на второй или третьей фразе
и выгонит из кабинета. По нет! Он молчал и вниматель¬
но слушал, хотя смотрел не на меня, а куда то в окно.
Когда я закончил, воцарилось молчание. Начальник про¬
должал смотреть в окно. Наконец он повернулся ко мне
и сказал: «Хорошо, я переведу вас всех в общую камеру.
Но никаких других послаблений я не могу вам дать без
|5 Р< Малаховым
449

разрешения министерства правосудия. Можете идти».
Это было так неожиданно, что я даже не нашелся, что
ответить ему.
На следующий день после рапорта надзиратель отпер
мою камеру, приказал мне забрать мои вещи и следо¬
вать за ним. «Куда?» — спросил я. «Какого черта спра¬
шиваете. раз уже знаете!» — сердито ответил он. видимо
огорченный тем. что ни я. ни Леви не были наказаны за
письмо с «тайными знаками».
В общей камере — светлом помещении на втором эта¬
же южного крыла Мариборской тюрьмы — я увидел
остальных наших товарищей. Я обнял и расцеловал каж¬
дого из них, радуясь тому. что после полутора лет оди¬
ночества снова нахожусь среди товарищей по борьбе.
Все мы улыбались и были возбуждены. Из их рассказов,
то и дело прерываемых репликами и смехом, я узнал.
что все они требовали у начальника тюрьмы перевода в
общую камеру. Броз даже заявил ему, что немедленно
начнет голодовку, если это требование не будет удовлет¬
ворено. Теперь мне стало понятно, почему начальник был
так уступчив во время моего рапорта. У этого бюрократа
все же сохранилась способность реально смотреть на ве¬
щи. Таким образом в начале июня 1931 года оказались
в сборе все восемь осужденных коммунистов: Броз Ио-
сип, Бутала Яков, Чолакович Родолюб, Чолович Стеван.
Коцман Иосип. Леви Саламон, Трайкович Йован и Вуё-
вич Радомир. Правда, наше политическое отделение во
многом уступало тому. какое было в Сремской Митрови¬
це, но уже сам факт. что мы были вместе. означал в тог¬
дашних условиях немалую победу. Теперь можно было
действовать с большей надеждой на успех в целях даль¬
нейшего улучшения нашего положения.
* * *
На первом партийном собрании. которое мы провели
на следующий день, был избран комитет в следующем
составе: Броз Иосип, Чолакович Родолюб и Трайкович
Йован. Секретарем комитета мы избрали Иосипа Броза.
Первой задачей комитета была выработка наших правил
внутреннего распорядка и плана совместных занятий.
На основе опыта мы знали, что организованная жизнь
является первейшим условием для установления снос-
450

ных отношений в коллективе и для успешных занятий
членов коллектива, как совместных, так и индивиду¬
альных.	-
Хотя перевод в общую камеру означал для всех нас
большое завоевание, все жс условия отбывания срока за¬
ключения оставались тяжелыми. Как и раньше, мы были
обязаны ходить на принудительные работы, питание
осталось прежним, покупка продуктов питания на соб¬
ственные деньги зависела от разрешения начальника,
получение передач издому было нам наравне с другими
заключенными запрещено тюремными правилами и, на¬
конец, свет гасили в восемь часов вечера, после чего
оставалось только ложиться спать. Мы договорились не
предпринимать пока решительных действий и попытать¬
ся по-хорошсму уговорить начальника тюрьмы, чтобы он
разрешил нам покупать продукты питания. Но уговорить
его нам не удалось. Как и раньше, он разрешал нам
только покупать раз в месяц немного репчатого лука,
уксуса, соли да всс того же пресловутого «овомалтина»,
словно он от фабрики, производившей этот препарат,
получал комиссионные.
Буталу и Коцмана уводили с утра в их прежние ка¬
меры, гдс они все так жс занимались своим ремеслом, а
я продолжал работать в тюремной канцелярии. Осталь¬
ные товарищи клеили пакеты в общей камере. Броза не¬
которое время водили на работу на тюремную электро¬
станцию, но он намеренно портил всс, что ему там дава¬
ли делать, и поэтому его, как «неспособного», заставили
снова клеить пакеты в общей камере, а это оставляло
сму больше времени для учсбы.
При таких условиях мы могли совместно заниматься
только по вечерам и по воскресеньям со второй полови¬
ны дня. В кружке мы изучали политическую экономию
по книге Каутского «Экономическое учение Карла Марк¬
са», а также книгу Ленина «Государство и революция».
Наша скромная марксистская библиотечка состояла в
это время из следующих книг: Маркс, «Нищета фило¬
софии» и «Критика политической экономии»; Энгельс,
«Анти-Дюринг»; Ленин, «Государство и революция»; Ро¬
за Люксембург, «Накопление капитала»; Каутский, «Эко¬
номическое учение Карла Маркса». Мы заметили, что,
когда нас уводят на прогулку, наш новый надзиратель
осматривает чаши вещи в камере. Поэтому мы решили
15*
451

«переоб.мундировать» наши марксистские книги. Мы сня¬
ли с них обложки и титульные листы, а взамен подклеи¬
ли к каждой обложку и несколько первых страниц из
тех наших книг, которые прошли через тюремную цен¬
зуру. На титульных листах этих книг стоял тюремный
штамп: «Разрешено выдать заключенному...» — и далее
дата и подпись начальника тюрьмы. Таким образом, на¬
пример, Маркс оказался у нас в обложке рассказов Пет¬
ра Кочича. Разрешенные же нам книги мы были вы¬
нуждены после такой операции уничтожить. Служащим
тюрьмы так и не удалось раскрыть эту хитрость, ибо при
осмотре наших книг на них завораживающе действовал
разрешительный штамп. Кроме уже названных марксист¬
ских книг, у нас были еще две, полученные легальным
путем: «Финансовый капитал» Рудольфа Гильфердинга
и «Дороговизна» Отто Бауэра. Бюрократ Врабл оказал¬
ся более грамотным, чем можно было предположить.
Маркса, Энгельса, Розу Люксембург он не хотел нам раз¬
решить, а книги Гильфердинга и Бауэра позволил иметь.
Вероятно, он думал, что эти книги помогут нашему «пе¬
ревоспитанию». Но он недоучел, что книга Гильфердинга
«Финансовый капитал», несмотря на ряд ошибок, явля¬
ется солидной теоретической работой, рассказывающей
о роли финансового капитала в политике капиталистиче¬
ских государств и о неизбежных политических последст¬
виях, проявляющихся везде, где роль его становится до¬
минирующей.
Работу в нашем кружке мы начали с изучения эко¬
номической теории Маркса в популярном изложении Ка¬
утского, потому что Бутала и Коцман не имели никакого
марксистского образования, а учиться хотели. После де¬
сятичасовой работы в сырой и душной камере они с
большим удовольствием садились за книгу. Вуёвич, ко¬
торый руководил кружком, уделял больше всего внима¬
ния Бутале и Коцману. Вскоре выяснилось, что и нам
остальным не мешает освежить кое-что в памяти. Опять,
как и в Сремской Митровице, во время наших занятий
возникали бурные дискуссии. Но теперь у нас было на
это слишком мало времени. Поэтому нередко случалось,
что уже после того, как гасили свет и мы ложились, дис¬
куссия все еще продолжалась, а дежурный надзиратель
приходил выяснить, почему мы так кричим, и призывал
нас к порядку.
452

Но если для совместных занятий время у нас было
ограничено, то для индивидуальной учебы все мы, за
исключением Буталы и Коцмана, имели его значительно
больше. Те товарищи, которые оставались в камере и
клеили пакеты, успевали! изготовить их несколько сотен
штук за два-три часа, после чего занимались индиви¬
дуально и раз в месяц должны были сообщать на пар¬
тийном собрании, что ими пройдено.
Помню, что Броз изучал английский язык и« филосо¬
фию, читал на русском языке «Психологию» Бехтерева
и на немецком «Анти-Дюринга». Он хорошо владел эти¬
ми языками: немецкий изучил, работая на заводах в Ав¬
стрии. а русский — находясь в плену в России, где он
провел несколько лет. Когда Броз на одном из рапортов
потребовал, чтобы ему выдали из его книг, хранящихся
на складе, учебник греческой философии, Врабл презри¬
тельно сказал: «Зачем вам. рабочему, философия? Мо¬
лот в руки — вот это для вас».
Вуёвич по-прежнему изучал Гегеля, штудируя его
«Логику», «Философию истории» и «Феноменологию ду¬
ха». а наряду с этим обрабатывал свой перевод «Анти-
Дюринга», который он вчерне закончил еще в Сремской
Митровице. В этом ему помогали Броз, Леви и я: мы чи¬
тали перевод, сличали его с оригиналом и предлагали
те или* иные поправки к тексту. Вуёвич. добросовестный
и даже педантичный переводчик, хорошо потрудился над
нелегким текстом Энгельса. «Анти-Дюринг» в переводе
Вуёвича издал перед войной Стево Галогажа в Загребе,
а после освобождения страны книга не раз переиздава¬
лась.
Трайкович изучал политическую экономию, точнее.
«Накопление капитала» Розы Люксембург. Он был так
старателен, аккуратен и педантичен, что мы порой даже
подтрунивали над ним. Это его удивляло и немного сер¬
дило, но он все так же систематично продолжал делать
выписки из прочитанного. Он был очарован «Накопле¬
нием капитала», этой замечательной и блестяще напи¬
санной книгой, и был глух к нашей критике какого-либо
тезиса Розы Люксембург. Вуёвич, единственный средн
всех пас читавший экономические работы Ленина, указы¬
вал Трайковичу. что тезис Розы Люксембург о невозмож¬
ности расширенного воспроизводства в условиях сущест¬
вования только двух классов капиталистического обще¬
453

ства — буржуазии и пролетариата — является несостоя¬
тельным, что именно этот тезис и послужил основой тео¬
рии об автоматическом крахе капитализма. Но Трайко-
вич упрямо защищал Розу и был готов спорить с Буе¬
вичем с утра до вечера. Трайкович часто разговаривал
во сне, и мы поддразнивали его, уверяя, будто он и по
ночам продолжает спор на эту же тему и в сотый раз
повторяет то, что уже высказал днем в девяноста девя¬
ти вариантах. Однако сдвинуть Трайковича с его пози¬
ции не мог никто.
Стеван Чолович был человеком даровитым и стара¬
тельным, но не мог учиться систематически. Его инте¬
ресовало все, и он разбрасывался. Брался то за исто¬
рию, то за экономическую географию, читал романы,
журналы, делал выписки и обо всем дискутировал стра¬
стно и красноречиво. Писал, кажется, и стихи, но об
этом никому не говорил. Будучи истым комсомольцем,
он, вероятно, считал, что писание стихов — дело несерь¬
езное, но мне это нравилось в нем, поскольку я и сам
занимался стихотворчеством десять лет назад, как раз
в его возрасте, когда меня томило одиночество.
Саламом Леви провел свои молодые годы в Вене,
где изучал медицину, но больше занимался партийной
работой. Хотя он и получил диплом врача, но по воз¬
вращении на родину врачебной практикой не занимался,
а сразу включился в работу загребской партийной орга¬
низации. В 1929 году он был арестован и осужден на
десять лет. Только здесь, в тюрьме, он начал система¬
тически изучать политическую экономию и диалектиче¬
ский материализм. Больше всего его интересовала ор¬
ганизация и техника банковского дела и биржи. Когда
ему попалась книга какого-то венского профессора о
банках, он читал и перечитывал ее в течение целого го¬
да, словно это был увлекательный роман.
Прочитав «Финансовый капитал» Гильфердинга, я
решил перевести его. Ежедневно я занимался этим в
канцелярии по два-три часа и закончил перевод до ис¬
течения срока моего заключения. Мой шеф не препят¬
ствовал мне в этом деле, охотно обсуждал со мной
разные вопросы политической экономии и при этом вы¬
ражал весьма критическое отношение к некоторым
аспектам экономической политики крупного капитала.
454

Каждое воскресенье, во второй половине дня, мы
устраивали доклады, после которых следовало их об¬
суждение. Мы получали несколько журналов — наших
и заграничных: «Социална мисао» * *, «Народно благо-
станс»2, «Српсюи книжевни гл а сник». «Русский ар¬
хив» 3 и лондонский журнал «Экономист». В этих жур¬
налах мы находили множество данных по всевозмож¬
ным вопросам, по ним мы следили за развитием
многих областей человеческой деятельности, а из загра¬
ничных изданий узнавали о нашей стране то, чего не
публиковала отечественная печать. «Русский архив», ко¬
торый издавала в Белграде эсеровская эмигрантская
группа «Земгор», регулярно публиковал статьи о Совет¬
ском Союзе. И хотя статьи эти написаны были с враж¬
дебных позиций, в них все же можно было найти много
данных о деятельности советской власти в разных об¬
ластях жизни страны. Это и было для нас самое важ¬
ное, а истолкование фактам мы давали свое. Например,
на основании ряда статей о первом пятилетием плане,
опубликованных в этом журнале, мы могли судить о
грандиозности начинаний советской власти, направлен¬
ных на создание мощной материальной базы социали¬
стического общества. Правда, в статьях «Русского ар¬
хива» утверждалось, что пятилетний план — это утопия,
но для нас важно было, что из них мы узнали подроб¬
но, какие задачи ставятся этим планом в области про¬
мышленности, сельского хозяйства, просвещения ит. д.
Нас радовало, что советская власть уже настолько
сильна и может приступить к решению столь крупных
задач. Мы верили в силу освобожденного трудящегося
народа, в его, как говорил Ленин, чудесную энергию,
способную преобразовать мир.
Одним словом, материала для докладов у нас было
достаточно. Каждый сам выбирал себе тему и получал
нужное ему время для подготовки. Это были доклады
1	«Социална мисао» («Социальная мысль»»—литературно-об¬
щественный журнал, выходивший в Загребе с 1928 по 11933 год.
2	«Народно благостаие» («Народное благосостояние»» — ежене¬
дельный экономический журнал, выходивший в Белграде с 1929 по
1938 год.
* «Русский архив» — журнал по вопросам культуры, экономики
и политики России, издавался русскими белоэмигрантами в Бел¬
граде с 1928 по 1937 год.
455

по вопросам политической экономии, истории рабочего
движения, философии. экономической географии, лите¬
ратуры. а также о русской революции и социалистиче¬
ском строительстве в СССР. Доклады эти были полезны
для нас во многих отношениях. Каждый из нас должен
был систематически изложить вопрос. который он изу¬
чил, перед коллективом, настроенным в достаточной
степени критически. На этих докладах каждый из нас
чему-то учился, а в обсуждениях. которые были откро¬
венны, а подчас и весьма резки, проверял свои знания
в данной области. Свои доклады мы не писали. а учи¬
лись излагать устно. пользуясь несколькими записанны¬
ми тезисами, а затем защищали свою точку зрения
в дискуссии. Все это было весьма полезно для нас как
политических работников. Вначале мы нервничали. за¬
икались и повторялись, но со временем овладели уме¬
нием последовательно излагать свои мысли и защищать
их аргументированно и с принципиальных позиций. Я и
теперь считаю, что это была хорошая школа для каж¬
дого из нас. Во всяком случае, могу сказать это о себе,
ведь впоследствии мою партийную работу составляла в
основном устная и письменная агитация и пропаганда.
а первые навыки в этой области я приобрел в наших
кружках в Сремской Митровице и Мариборе.
Повседневная систематическая работа помогала нам
переносить без серьезных ссор и столкновений совме¬
стное пребывание в одном-единственном помещении, где
мы и ели, и спали и где в одном из углов находилась
параша. отделенная полотняной занавеской. Вообще же
ссоры и столкновения бывали. Когда в течение долгих
лет живешь ненормальной жизнью, в условиях при¬
нуждения, не удивительно, что становишься раздражи¬
тельным, иногда вспылишь по какому-нибудь пустячно¬
му поводу и скажешь товарищу резное. а порой и обид¬
ное слово. Тем не менее мы всячески старались сдер¬
живать себя. Каждое воскресенье мы проводили пар¬
тийное собрание, на котором после подведения итогов
работы коллектива и каждого его члена в отдельности
мы переходили к вопросу о личных отношениях в кол¬
лективе. Вопрос этот ставился как специальный и об®
зательный пункт повестки дня — «взаимоотношения».
Мы обсуждали все столкновения, имевшие место за
истекшую неделю. и подвергали критике. подчас весьма
456

рс «кои, тех, кто этого заслуживал. Таким образом, мы
очищали атмосферу нашего коллектива, чтобы легче
было жить и работать. Как и повсюду при совместной
жизни людей, в нашем тюремном коллективе существо¬
вали симпатии и антипатии, но мы стремились изгнать
из наших личных отношений фамильярность и нетер¬
пимость, установить здоровые товарищеские отношения,
никогда не забывая, что наш коллектив имеет опреде¬
ленные обязанности и несет ответственность перед пар¬
тией.
Монотонность тюремной жизни мы несколько скра¬
шивали пением. Каждое воскресенье по окончании
доклада, когда наступал вечер, мы пели сначала «Ин¬
тернационал», а затем и другие наши и заграничные,
чаще всего русские, боевые песни. После «революцион¬
ного репертуара» приходила очередь лирических и на¬
родных песен. Начинали мы тихо, как бы про себя, но
затем воодушевлялись и пели уже, как заправский хор,
во всю силу голоса. Появлялся надзиратель и напоми¬
нал нам. что пенне запрещено. Тогда один из нас под¬
ходил к «глазку» и вступал в переговоры, мы же, не
видя необходимости отказывать себе в этом невинном
удовольствии, продолжали петь, пока не приходил к
концу весь наш репертуар.
Несколько лет спустя я находился однажды вместе
с Иоси пом Брозом (тогда Вальтером) в обществе рус¬
ских в Москве. Кто-то запел, а другие подхватили бое¬
вую русскую песню, которая очень понравилась Брозу.
Он тут же вынул блокнот и записал слова. «Знаешь,—
сказал он мне улыбаясь, — может, и эта песня когда-
нибудь пригодится для нашего революционного репер¬
туара».
Наша партия в это время была обезглавлена и дез¬
организована. Все наши попытки установить связь с
партийным руководством в Загребе или Белграде оста¬
вались безрезультатными. Брозу удалось, минуя тю¬
ремную цензуру, переслать письмо одном загребской
работнице нашему хорошему товарищу, в котором он
просил сообщить об «общих знакомых». Когда спустя
много времени он получил ответ, мы узнали о том,
457

что загребская партийная организация, одна из самых
сильных в нашей стране, дезорганизована в результате
многочисленных арестов, а Косанович при свидании с
Вуевичем дал понять, что так жс обстоит дело и в
Белграде. Среди разговора он как бы мимоходом бро¬
сил фразу, что сму нс удалось поговорить о наших де¬
лах ни с одним из белградских адвокатов. Мы поняли
из этих слов, что никакого партийного руководства в
Белграде уже нс существует.
Единственным источником политической информации
была для нас газета «Словенец». Я читал сс каждый
день и делал выписки, пользуясь которыми вечером
сообщал товарищам обо всем, что происходит в мире и
в нашей стране. Надо сказать, что информация эта
была весьма скудной, ибо цензура нс пропускала в пе¬
чать всс то, что не служило восхвалению диктатор¬
ского режима. Но я узнавал кое-что и от своего шефа,
который становился все более оппозиционно настроен¬
ным, поскольку даже вождь сго партии А. Корошец уже
имел столкновения с правительством. Именно поэтому
и мои разговоры с шефом становились болес откровен¬
ными. Однажды он принес мнс брошюру Свстозара
Прибичсвича, напечатанную в Праге и нелегально рас¬
пространенную в Югославии. Прибичевич резко крити¬
ковал диктатуру короля Александра и доказывал, что
единственный ’ выход из тяжелого положения — сплочение
всех демократических сил для борьбы за свержение
диктатуры, которая привела страну на край пропасти и
подорвала сс международный авторитет. Я сделал об¬
ширные выписки из этой брошюры и ознакомил с ними
товарищей. Бывший унитарист, активный противник вся¬
кой оппозиции, направленной против централизма и ве¬
ликосербской гегемонии, один из главных инициаторов
«Закона о защите государства», Прибичевич теперь
предлагал создать в Югославии что-то вроде народного
фронта. Мы пришли к выводу, что эволюция Свстозара
Прибичсвича является показателем глубокого политиче¬
ского кризиса в Югославии, что король Александр со
своей диктатурой потерпел крах и что недалек тот день,
когда этот режим насилия рухнет. О том же свидетель¬
ствовали и другие симптомы. Ужс начала, пока сщс
боязливо, поднимать свой голос мелкобуржуазная оп¬
позиция в стране; гораздо болсс значительным былр
I
453

движение недовольного крестьянства; придавленное
экономическим кризисом, оно теперь поднималось про¬
тив диктаторского режима. О том, насколько шатким
становилось положение правящей верхушки, можно
было судить не только по жестокости мер, применяе¬
мых против масс, которые выступали, зачастую стихий¬
но, против насилия и нищеты, но больше всего потому,
что она начала арестовывать даже буржуазных поли¬
тиков (таких, как А. Корошец или В. Мачек), у которых
и в мыслях не было поднимать народ на борьбу; на¬
против. они стремились к соглашению с монархией.
Именно тогда, в обстановке, когда начали расшаты¬
ваться основы диктатуры, стало особенно ощутимо от¬
сутствие в политической жизни Югославии организо¬
ванной революционной силы, способной сплотить массы
и направить их энергию не только на свержение воен¬
но-монархистской диктатуры, но и на ликвидацию вели¬
косербской гегемонии вообще. Становилось все более
очевидным, насколько ошибочной была в 1929 году
тактика партии, руководители которой подставили под
тяжелые удары классового врага свои кадры, мужест¬
венные и преданные, но малочисленные и слишком сла¬
бо связанные с широкими массами.
В истории КПЮ имеется немало событий, на пер¬
вый взгляд необъяснимых, имевших серьезные послед¬
ствия для ее дальнейшего развития. Так, например, на
Третьем съезде КПЮ, проходившем под лозунгом лик¬
видации фракций, победили по сути дела взгляды ле¬
вых. И все же секретарем ЦК был избран Сима Мар¬
кович, заядлый фракционер и известный оппортунист,
чья капитулянтская политика дорого стоила партии и
взгляды которого по основным вопросам партийной по¬
литики были подвергнуты острой критике и в Комин¬
терне и на самом съезде и были осуждены, как оппор¬
тунистические.
Еще более трудно объяснить состав партийного ру¬
ководства, избранного на Четвертом съезде КПЮ. Как
известно, Коминтерн по предложению Загребского пар¬
тийного комитета сменил состав Центрального Комите¬
та, избранного на Третьем съезде, создав временное
руководство во главе с Джуро Джаковичем. Оно долж¬
но было довести до сведения членов партии Открытое
письмо Коминтерна, адресованное членам КПЮ, призы-
459

вавшее покончить с фракционной борьбой и рекомендо¬
вавшее избрать руководство, свободное от фракционер-
ства, которое должно было повести партию по новому
пути. Для этого в то время уже созрели условия и в
организациях, и среди самих членов партии. Отпор
фракционерству и сектантству получил свое выражение
в «загребской линии», которая победила не только в
загребской партийной организации, в то время самой
крупной в стране, но получила одобрение и большинст¬
ва членов партии, для которых стала уже очевидной
вредность фракционерского мудрствования и сектант¬
ского «революционного» фразерства. Поэтому Открытое
письмо Коминтерна действовало ободряюще на членов
партии, на тех ее активистов, которые протестовали
против фракционерства и сектантства и требовали та¬
кой политики, которая открыла бы партии путь в мас¬
сы и сделала ее фактором политической жизни страны.
И все-таки на Четвертом съезде, который должен был
закрепить в своих решениях такой курс политики и
избрать руководство, способное проводить его в жизнь,
произошло совершенно противоположное. В решениях
этого съезда господствовал дух сектантства, а главные
лица в руководстве не были кадрами, сформировавши¬
мися в антифракционой борьбе. Напротив, это были
люди, склонные к групповщине и фракционерству. Уже
на самом съезде они вели закулисные интриги и дей¬
ствовали как группировка. По свидетельству Джуро Са-
лая, одного из делегатов съезда, они приложили все
усилия, чтобы Джуро Джакович не был избран орга¬
низационным секретарем партии, и примирились с его
избранием, только уступив давлению. Во главе этой
группы стоял Мартинович, которого на съезде избрали
политическим секретарем партии. Лозунги партии о
создании нелегальных профсоюзов и о раздроблении
Югославии на несколько независимых государств, сек¬
тантское отношение к другим силам внутри страны, оп¬
позиционным правительству, наконец, призыв к воору¬
женному восстанию в момент, когда для этого не суще¬
ствовало ни объективных, ни субъективных условий —
все это привело и без того малочисленную партию к
изоляции от рабочего класса и остальных масс, так
что классовому врагу уже нетрудно было разбить
авангард, вступивший в бой, не имея резервов. С од¬
460

ним авангардом, говорит Ленин, Победить нельзя. Но
что делает честь КПЮ и ее членам, так это то обстоя¬
тельство, что в этой борьбе они проявили мужество и
решимость вступить в единоборство с превосходящим
в силе и свирепым врагом. Благодаря такой своей по¬
зиции наша партия приобрела большой .морально-по¬
литический авторитет в глазах людей, которые стра¬
дали под гнетом диктатуры. Но за это было заплачено
слишком дорогой ценой, слишком много было понесе¬
но жертв. А этого можно было избежать, если бы
руководство партии проявило больше политической
зрелости, широты и гибкости.
От этих ударов партия оправлялась долго и мучи¬
тельно. Созданное в Вене Заграничное бюро ЦК КПЮ
не способно было возродить партию, хоть и претендо ва-
ло на то, чтобы в стране его считали партийным руко¬
водством. У людей, входивших в это бюро, не хватало
ни мужества, ни политической дальновидности, чтобы
спустя год после введения диктатуры трезво оценить
результаты той политики, за которую именно они в пер¬
вую очередь несли ответственность, и чтобы со всей
объективностью констатировать, что дала эта политика
на деле рабочему классу и партии. Вместо этого они
упрямо повторяли лозунги о вооруженном восстании и
рассылали директивы организациям, которые или вооб¬
ще не существовали, или не имели никакой связи с
высшими партийными органами. Но и те организации,
которые еще сохранились и до которых иногда доходи¬
ли эти директивы, поставили бы себя под удар, если
бы стали проводить их в жизнь. Поэтому более трезвые
и самостоятельные партийные деятели не хотели подчи¬
няться этим директивам и, терпеливо работая в своей
среде, находили себе подходящие формы деятельности
и устанавливали связь с трудящимися, которые наряду
с политическим гнетом ощущали на себе еще и все тя¬
готы большого экономического кризиса, который охва¬
тил и Югославию.
Оторванное от страны, лишенное того корректива в
своих действиях, какой может дать только непосредст¬
венная связь с практикой, Заграничное бюро ЦК КПЮ
не было способно совершить тот поворот в политике
партии, которого требовала обстановка в Югославии.
Потеряв наконец всякую связь со страной, оно совсем
4GI

захирело и было упразднено. Вместо него Коминтерн
создал так называемую Центральную партийную ин¬
станцию и поставил перед ней задачу восстановить
связи со страной, возродить партийные организации и
направлять их работу.
Центральная партийная инстанция, даже если бы ее
состав был более сильным и политически более зрелым,
все равно не могла бы, оставаясь в Вене, чувствовать
политический пульс страны. Она повторяла старые ло¬
зунги, которые сама жизнь сурово опровергала. Никого
в стране она не могла убедить в своей политической
зрелости и способности руководить кропотливой рабо¬
той по обновлению партийных организаций. Новым бор¬
цам революционного движения, вступавшим в борьбу
уже в период диктатуры, знавшим положение в стра¬
не и реальные возможности для более активных
действий, такая псевдореволюционная (фразеология ка¬
залась какой-то провокацией. Возникало недоверие к
этому руководству за границей — настолько велико бы¬
ло расхождение между тем, что оно ставило в качестве
задачи, и тем, что в тогдашних условиях было не толь¬
ко возможным, но и в политическом отношении един¬
ственно целесообразным и разумным. Ибо новые рево¬
люционные борцы, вступавшие в партию в период звер¬
ских преследований режима диктатуры, то есть люди
храбрые и преданные, начинали понимать, что словес¬
ная битва с диктатурой — это не путь к массам и что ре¬
волюционная фразеология в сущности является бес¬
плодной и вредной политикой. На основе собственного
опыта они все более убеждались, что только непосред¬
ственная борьба за конкретные требования трудящихся
масс, за которые они и сами будут бороться всеми
средствами, какие в данной обстановке возможны, от¬
крывает партии путь к массам. А вместе с тем это путь
к возрождению и укреплению самих партийных орга¬
низаций, которые в самом процессе борьбы станут по¬
полняться наиболее энергичными и способными людьми,
которые могут стать предводителями в новых битвах.
Отсюда проистекало недоверие к директивам из-за гра¬
ницы, в которых все еще говорилось о необходимости
вооруженного восстания, но забывались повседневные
нужды трудящихся, стонавших под игом диктатуры.
Мы часто вели споры о политике партии, основыва*
462

ясь на высказываниях об этом тех наших товарищей по
заключению, которые были осуждены уже после уста¬
новления диктатуры. Мы все одобряли политику ее ре¬
шительного сопротивления диктатуре, считая, что только
такой образ действии соответствует ее революционной
роли в нашей стране. В то же время были некоторые по¬
ложения, к которым Броз и Вуёвич, будучи более поли¬
тически зрелыми и опытными, относились скептически.
Прежде всего это касалось нелегальных профсоюзов.
Центральный Комитет, избранный на Четвертом съезде
КПЮ, еще до установления диктатуры, принял решение
созлавагь вместо запрещенных независимых профсою-
юв нелегальные профсоюзы. Броз и Вуёвич считали,
что это сектантские взгляды, поскольку повсюду, где
были созданы такие профсоюзы, в них объединялись
только члены партии и сочувствующие ей, а это ничуть
не помогало коммунистам установить связи с массами.
И еще в меньшей мере нелегальные профсоюзы могли
стать основой влияния партии на массы после введения
диктатуры. Они просуществовали короткое время и са¬
ми собой распались. Несмотря на такие результаты в
профсоюзной политике, некоторые товарищи настойчи¬
во защищали идею нелегальных профсоюзов, считая,
что вступление коммунистов в профсоюзы, которыми ру¬
ководили социал-демократы и другие политические
партии, означало бы отход от классовой борьбы и оп¬
портунизм. Броз, опытный профсоюзный деятель, дока¬
зывал, что если коммунисты хотят бороться за интере¬
сы рабочих и завоевать их доверие, то они обязаны
идти в гущу рабочих и там вести свою работу, незави¬
симо от того, кто и с какой целью создал такие орга¬
низации. Это отнюдь не означает ухода от классовой
борьбы. Напротив, это единственный способ вести ее на
истинном поприще—на фабриках, в шахтах, мастер¬
ских. собирая вокруг себя рабочих, пробуждая их соз¬
нательность, организуя для защиты их повседневных
интересов. Учась в этой школе, рабочие будут обретать
собственный боевой опыт и зрелость, воспримут и дру-
I ие требования коммунистов и станут способными и
киипыми следован» за ними и при других формах про¬
летарской борьбы.
За такими, порой очень бурными дискуссиями я
следил с большим интересом. Сам я не имел никакого
463

опыта профсоюзной работы. О профсоюзах я знал кое-
что из книг, кое-что из разговоров с товарищами в
Сремской Митровице, особенно из лекций Моши о по¬
литике партии в период с 1921 по 1925 год, когда про¬
блема профсоюзов играла важную роль. Все, что гово¬
рил Броз по этому вопросу, было для меня и ново, и
убедительно. Это был не только опыт, приобретенный в
определенной области работы, но и иной подход к во¬
просу, иное, более жизненное понимание революцион¬
ной политики. Идти туда, где находятся рабочие мас¬
сы, там закрепиться и работать с людьми, постоянно
побуждать их к борьбе за их непосредственные интере¬
сы, но в то же время учить их, что этим борьба не
исчерпывается, что необходимо продвигаться дальше
хотя бы и извилистыми дорогами, продвигаться терпе¬
ливо, муравьиным шагом, для освобождения от капита¬
листической эксплуатации, — это и есть воплощенная
путем непрерывных действий в животворную политику
Марксова мысль о том, что коммунисты, ведя борьбу в
разных условиях и соответствующими средствами за
непосредственные интересы трудящихся масс, не забы¬
вают конечную цель пролетарской борьбы.
Только теперь, в Мариборской тюрьме, я стал пони¬
мать, какую роль сыграла «загребская линия» в истории
нашей партии. По воскресеньям, сразу после обеда, нас
на полчаса выпускали на прогулку. Вовремя этой про¬
гулки я часто шел рядом с Брозом, и он рассказывал
мне об этом важном периоде в развитии нашей партии
на основании собственного опыта. Еще во время моего
заключения в Сремской Митровице я кое-что узнал о
фракционной борьбе как о чем-то неизбежном в процес¬
се развития революционной партии. Когда же эта неиз¬
бежная, принципиальная борьба была в основном за¬
кончена, когда марксистские положения по существен¬
ным вопросам партийной политики стали общим достоя¬
нием всей партии, тогда стало ясно, что дело идет не
только о принятии правильных положений, но и о спо¬
собах их проведения в жизнь. Ибо даже правильная
постановка того или иного вопроса будет иметь мало
пользы для партии, если последняя не способна прив¬
лечь к решению его рабочий класс и остальных угнетен¬
ных и эксплуатируемых, ибо, не опираясь на массы,
партия не может стать политическим фактором, не мо-
464

жет влиять с определенных классовых позиций на поли
тическую жизнь в стране и в конечном счете на судь¬
бу самой страны. Именно вследствие неспособности
прежних руководителей партии связаться с массами, их
беспомощности в организации широких политических
действии и возникло в партийных верхах то бесприн¬
ципное фракционерство, те бесплодные умствования и
выимные обвинения, которые не только ослабляли
способность партии к действию, но и превращали саму
партию в замкнутую секту. Лучше всего это чувство¬
вали те деятели партии, которые работали в профсою¬
зах. были связаны с рабочим классом, знали, что его
угнетает и как к нему подойти, и умели говорить по¬
нятным ему языком о вещах, близких ему, за которые
он готов был бороться. Поэтому именно рабочие —
активисты партии выступили как против правых, так
и против «левых» фракционеров.
Первый серьезный улар фракционерам и сектантам
был нанесен на Восьмой партийной конференции 1 за¬
гребской организации, на которой победила эта новая
линия, названная «загребской». Ее носителями были
рабочие-коммунисты, которые годами работали в мас¬
совых организациях, приобретали политический опыт,
овладевали теорией и в результате стали способны воз¬
главить свой класс.
В то время Броз был секретарем профсоюза рабо¬
чих металлистов Хорватии и организационным секрета¬
рем Городского комитета партии в Загребе. Политиче¬
ским секретарем был Дуле Гркович, «левый», типичный
представитель тех интеллигентов в партии, которые уме¬
ли часами разглагольствовать, например, о революцион-
ной ситуации в Германии или на основе статьи, прочи¬
танной в «Инпрекоре» («Interna tionale-Presse-Korres-
pondcnz»), еженедельном журнале Коминтерна для ак¬
тива его секций, могли рассказывать о положении и про¬
блемах любой коммунистической партии в мире, но о
проблемах своей партии и о конкретных задачах своей
организации имели поверхностное понятие. Такие лю¬
ди неизбежно становились помехой для развития пар¬
тии. Но и тогда они еще имели влияние на некого-
1 Восьмая партийная конференция состоялась о Загребе в ночь
25 на 26 февраля 1928 года.
465

рых рабочих, которые поддавались их «революционно¬
му» краснобайству. Так, например, Гркович накануне
упомянутой конференции имел за собой большинство в
Загребском городском комитете, в то время как на сто¬
роне Броза был только один член комитета. На этой
конференции Гркович выступил с поверхностным и пол¬
ным общих фраз докладом, который нс давал ни серь¬
езного анализа положения в организации, ни ясного
представления о предстоящих сй задачах. Броз потре¬
бовал, чтобы был заслушан его содоклад, поскольку он
нс был согласен с положениями доклада Грковича.
В своем выступлении Броз критиковал работу загреб¬
ской организации и доказывал, что фракционсрство и
сектантство тормозят работу партии в целом. «Очистить
партию от фракционеров, преодолеть сектантство, — го¬
ворил он, — значит открыть партии дорогу к массам,
которые настроены по-босвому, ибо к этому их побуж¬
дают тяжелые условия их жизни». Выступление Броза
подействовало как свежий воздух на делегатов, которые
почувствовали, где выход из того незавидного положе¬
ния, в каком находилась вся партия. Настроение делега¬
тов изменилось, они нс одобрили доклад Грковича, и
при выборах нового городского комитета политическим
секретарем был избран Броз. Это была победа «загреб¬
ской» линии в самой сильной в то время партийной ор¬
ганизации. Она получила широкий резонанс во всей
партии и ободрила тех, кто был недоволен положением в
партийном руководстве, но нс видел ясно, как освобо¬
диться от этого кошмара.
После Восьмой конференции Загребский городской
комитет обратился к Исполкому Коминтерна с письмом,
в котором просил положить конец фракционной дея¬
тельности в КПЮ. Коминтерн одобрил это письмо и
принял меры, о которых я уже говорил. Однако Иосип
Броз был лишен возможности непосредственно участво¬
вать в проведении тех мер по ликвидации тяжелого
положения в партии, которые он подготовил вместе с
несколькими другими активистами-рабочими (Благое
Паровичем, йосипом Крашем, Виктором Колсшем и
другими). Еще до съезда партии он был арестован и
приговорен к пяти годам тюрьмы.

Быстро прошло лето. В первые осенние дни мы по¬
лучили тяжелое известие: в Загребе умер в больнице от
туберкулеза кишечника Златко Шнайдер. Еще в прош¬
лом году до нас доходили тревожные слухи о состоянии
его здоровья, но мы были далеки от мысли, чтобы Злат¬
ко, физически очень крепкий молодой человек, который
никогда ничем не болел, мог так быстро сгореть. Он
тяжело занемог в Зеницкой тюрьме, куда его перевели
после расформирования «политического отделения» в
Сремской Митровице. Его не лечили и даже отказыва¬
лись дать ему соответствующее питание; более того, его
подвергали наказаниям, когда он протестовал против
грубого обращения тюремной «администрации. Его мать
после долгих хлопот добилась того, чтобы его перевели
в Лепоглавскую тюрьму. Здесь тюремным врачом был
доктор Оттон Шантель, который во время принудитель¬
ного кормления коммунистов, объявивших голодовку,
применял клизму с соленой водой, от которой все они
страдали ужасными поносами. Можно себе представить,
как старался «помочь» этот врач умирающему Златко!
В мае 1931 года, когда состояние его стало безнадеж¬
ным, министерство правосудия выпустило его из тюрь¬
мы для лечения. Его перевезли в загребскую больницу,
и здесь спустя три месяца жизнь его догорела. Позднее
я видел его последнюю фотографию. Какая перемена!
В этом изможденном, похожем на маску лице едва
угадывались красивые и выразительные черты Златко.
Живыми оставались только широко раскрытые грустные
глаза, глаза человека, который уже видит перед собою
смерть.
Гибель Златко нас глубоко потрясла, особенно Буе¬
вича и меня, потому что мы знали его давно, были его
друзьями, с ним вместе работали и находились в за¬
ключении. Он принадлежал к тому поколению молодых
людей, которые в начале 20-х годов, уже в нелегальных
условиях, прокладывали новые пути, чтобы поднять на
борьбу нашу революционно настроенную молодежь.
Златко жил только для партии. Будучи еще совсем мо¬
лодым, он стал профессиональным революционером и
вскоре благодаря своим разносторонним способностям,
бесстрашию и неиссякающей энергии был уже секрета¬
рем ЦК С КМЮ и видным деятелем партии, от которого
многого ждали в будущем. В нем жила душа пламенного
467

романтика, вдохновенного мечтателя, но эту сторону
своего существа он раскрывал только перед * близкими
друзьями. Рабочее движение не было для Златко толь¬
ко политическим движением с определенной классовой
целью. Он видел в нем силу, которая обеспечит свободу
развития всем созидательным возможностям, заложен¬
ным в человеке, даст им невиданный размах, будет
способствовать полному расцвету человеческой лично¬
сти, скованной и искалеченной в условиях классового
общества. Мысль Маркса о том, что уничтожение капи¬
тализма означает переход человечества из предыстории
в его подлинную историю, именно и означает, что чело¬
век, освобожденный от классовых оков, не будет больше
ни подъяремным скотом, ни паразитом, ибо как то, так
и другое унижает и калечит его личность, а станет сво¬
бодным, гордым и радостным созидателем, что и состав¬
ляет его подлинную человеческую сущность.
Так понимал Златко суть нашего движения, в этом
видел он освободительную миссию рабочего класса.
И хотя он редко говорил об этом, но именно образ че¬
ловека будущего, человека-созидателя стоял перед его
глазами, когда он спокойно и деловито трудился над
созданием организаций СКМЮ, издавал и редактировал
легальные и нелегальные газеты, вовлекал в организа¬
цию загребских подмастерьев и учащихся. Все это было
необходимо для того, чтобы пробудить к жизни, орга¬
низовать и привести в действие ту силу, которая одна
лишь могла, поднявшись на борьбу, достигнуть светлых
и осуществимых, хотя еще и далеких целей пролетар¬
ской борьбы. И вот уже нет с нами этого мужественно¬
го мечтателя и неукротимого борца. Его молодую жизнь
сгубили мелкие, жалкие люди, которые в волчьей борь¬
бе за существование, в оголтелой погоне за наживой
утратили всякий человеческий облик, стали дуинпемямн
тех, кто, по словам Крлежи, «в нашем балканском мра¬
ке нес факел будущего». Да, его сгубили. Но жива оду¬
шевлявшая его мечта и пылает факел, который он нес.
* * *
В конце 1931 года на своем партийном собрании, ко¬
торое продолжалось до вечера, мы обсуждали вопрос,
что нам предпринять. Есть ли смысл терпеть и даль-

те систематическое недоедание й провести вторую зи¬
му в неотапливаемюй камере, что еще больше подор¬
вет наше здоровье, или надо объявить голодов¬
ку, чтобы добиться улучшения условий заключения?
Это была длинная и бурная дискуссия, во время кото¬
рой было произнесено много громких слов: «бороться
во что бы то ни стало», «бастовать до конца» и т. п. Мы
уже склонялись к мысли в тот же вечер объявить голо¬
довку, но тут взял слово Вуёвич. Он сказал, что вопрос
этот надо обсудить всесторонне, и просил нас отложить
его решение до завтра. Когда мы собрались на другой
день, он первый взял слово. «Положение тяжелое,—
сказал он, — но ■ я сомневаюсь, что забастовка поможет
нам его улучшить. Больше того, она может даже ухуд¬
шить его. Во-первых, сейчас зима — время, когда ор¬
ганизм тратит больше сил. Между тем весьма вероятно,
что, если мы объявим голодовку, нас снова рассадят по
холодным одиночкам и отнимут у нас зимнее белье, а
это может серьезно отразиться на нашем здоровье. Во-
вторых, в данное время партия ничем не может нам по¬
мочь по уже известным вам причинам. А кроме того, с
нового года вводятся новые правила внутреннего рас¬
порядка для всех тюрем. Говорят, что они будут более
либеральны, чем существующие, и, следовательно, мы
получим! некоторое облегчение». В заключение Вуёвич
предложил нам отложить забастовку до весны, а сейчас
просить у начальства разрешения купить на свои деньги
печку, топить которую мы будем также на свой счет.
Вуёвич трезво оценил наше положение и перспективы
на будущее. Его сразу поддержал Броз, а затем и все
остальные. Запротестовал один только Чолович — весь¬
ма боевой и храбрый, но неопытный, вспыльчивый и
упрямый молодой человек. Весь вечер он старался убе¬
дить нас, что единственный выход—забастовка, что от¬
кладывать ее — значит обманывать себя и что нам, ре¬
волюционерам*, нечего ожидать от каких-то новых пра¬
вил внутреннего распорядка. Сам он всегда был сторон¬
ником борьбы и таким же остается по сей день, закон¬
чил он, а там будь что будет. Слушая его, Вуёвич сдер¬
живал себя и только усмехался, а затем сказал: «Это
твое «будь что будет» не может стать правилом для нас
нигде, даже в тюрьме. Если мы каким-либо необдуман¬
ным действием ухудшим свое положение, никто нас за

это не похвалит». Чоловича никто не поддержал. Мы
все согласились с Вуёиичем, что вопрос о забастовке
надо отложить до весны, а тогда мы вновь обсудим
наше положение и решим, как нам действовать. Мне
поручили явиться на рапорт и просить у начальника
тюрьмы разрешения купить на свои деньги печку и еже¬
месячно покупать тонну угля.
Мне не пришлось долго убеждать начальника. Он
разрешил нам купить печку, но предупредил, что ее от¬
берут у нас, если по нашей вине произойдет что-нибудь
неладное с огнем: видимо, он опасался, что мы можем
спалить тюрьму. Мы купили маленькую железную печ¬
ку. Когда мы в первый раз ее затопили и она быстро
стала красной от жара, в камере воцарилось почти
праздничное настроение. Свою печку мы называли «бур¬
жуйкой»; в суровых тюремных условиях она и впрямь
являлась предметом роскоши. «Буржуйка» не только
обогревала нашу камеру. Когда дежурный охранник ве¬
чером выключал у нас свет, мы придвигали скамьи к
нашей печке и сидели возле нее до поздней ночи. Мы
приоткрывали ее дверцу, огонь разгорался, а его крас¬
новатый отблеск трепетал на стенах и на наших лицах.
Наш коллектив хоть и был беден, но дал разрешение
курящим выкуривать в день одну сигарету на всех.
К счастью, нас, курящих, было всего только четверо.
Курили мы вечером и всегда с нетерпением ждали это¬
го часа. Впрочем, слово «курить» было бы преувеличе¬
нием; мы называли это «окурить ладаном свою душу».
Сигарету мы предварительно размечали карандашом,
чтобы на каждого пришлось равное число затяжек, и
при этом всякий раз меняли очередность, чтобы раз в
четыре дня каждый испытал удовольствие докурить си¬
гарету до конца. Так же по-братски, как эту сигарету,
делили мы между собой и пищу, которую нам удава¬
лось раздобыть помимо положенной нам тюремной
бурды.
Сидя у «буржуйки», члены нашего коллектива коро¬
тали вечера за разговорами, рассказывали друг другу
о том, что пережили, участвуя в рабочем движении, о
своих семьях, о детстве, о годах рабочего ученичества,
об учебе, о войне. Стоило кому-нибудь из нас начать
рассказ, как ту же тему подхватывали другие и каж¬
дый вносил в беседу свое, лично пережитое.. Все это де-
470

дало наши вечера интересными, а пором и веселыми.
В «буржуйке» пляшет беспокойное пламя, от нее исхо
дит усыпляющее тепло, а мы. восемь человек, сидим по
обе стороны печки на двух скамьях. Помню рассказ
Броза о том, как в 1914 году в Галиции он сидел в ав¬
стрийских окопах и лишь благодаря случайности избе¬
жал смерти и попал в плен к русским. Позиции авст¬
рийцев стремительно атаковала русская конница. В око¬
пе, где сидел Броз, находилось около двадцати солдат.
Конники окружили их и стали колоть пиками и рубить
саблями. Один из них проколол Брозу левую подмыш¬
ку. а затем, с искаженным лицом, уже занес над ним
саблю, по в этот миг кто-то закричал по-русски: «Не
рубить! Это офицер!» Броз был всего лишь фельдфебе¬
лем (это было самое высокое звание, какое мог полу¬
чин. солдат в австро-венгерской армии), и поэтому у
него под шинелью, на гимнастерке, была нашита звез¬
дочка, обведенная золотым позументом. Но в суматохе
командир русских конников принял его за манора. При
таких обстоятельствах Броз был взят в плен.
Броз рассказывал живо, образно, он умел подмечать
характерные детали. Так, например, даже в минуту
смертельной опасности он успел заметить, что напав¬
ший на него конник был не русский, а калмык или чер¬
кес. Рассказы Броза были проникнуты юмором, что
еше более их оживляло. С наибольшим интересом слу¬
шали мы его рассказы о русской революции и особенно
о том ее периоде, когда началась гражданская война
и интервенция. В гражданской войне принимали уча¬
стие отряды бывших военнопленных. Это были люди
разных национальностей, входивших в состав Австро-
Венгерской монархии, — чехословаки, венгры, югосла¬
вы. Одни из этих отрядов сражались на стороне крас¬
ных, другие на стороне белых, а были и такие, что
меняли фронт.
В часы наших бесед у «буржуйки» нередко заходил
разговор о двух мальчиках сыне Иосипа Броза и о
сыне Радо Вуевича. Находясь в русском плену, Броз
женился на сибирячке, а затем вместе с ней уехал в
Югославию. Когда он был арестован и заключен в
тюрьму, она с сыном Жарко вернулась в Советский
Союз. В письмах жены, которые Броз изредка получал,
всегда можно было найти несколько строк по-русски,
471

написанных крупными печатными буквами Это писал
отцу семилетний Жарко. И здесь же мальчик рисовал
танки, самолеты и военные корабли, с помощью кото¬
рых он хотел освободить своего отца. Вуевич женился в
Вснс, а когда он перебрался на родину как нелегаль¬
ный партийный работник, жена последовала за ним и
помогала ему в работе. Уже после того, как он был за¬
ключен в тюрьму, она родила сына — Владимира, Вов¬
ку, вместе с которым уехала в СССР. Вовка был на¬
строен нс столь воиествееео, как Жарко, но и сго «пись¬
ма» были для нас нс менее интересны. Когда Вовкс
исполнилось три года, Вуевич в каждом письме к жене
писал и сму несколько строк, желая уже теперь, нахо¬
дясь в заключении, установить контакт с сыном, кото¬
рого он знал только по фотографии. Амбициозный Вов¬
ка отвечал отцу, малюя на последней странице письма
матери какис-то непонятные арабески и сообщая сму,
что написал бы и побольше, но мать нс даст сму очки
и поэтому он нс может прочесть отцовские письма и
болес подробно на них ответить. Мы, остальные шесте¬
ро, нс были женаты и еще нс испытали чувства отцов¬
ства, однако с удовольствием слушали, когда Броз и
Вуевич рассказывали нам о своих сыновьях. Это вно¬
сило нотку нежности в нашу суровую тюремную жизнь
и напоминало нам о том чарующем детском мире, с
которым у нас .здесь нс было никакого соприкоснове¬
ния. Я, например, уже десять лет нс слышал ни детского
плача и смеха, ни веселого щебетанья дстсй.
Многого лишили нас наши враги, стремясь превра¬
тить нашу жизнь в монотонное и жалкое прозябание.
Тюремная администрация Старалась свести до мини¬
мума даже нашу переписку. Согласно существовавшим
правилам, мы могли посылать только одно письмо в ме¬
сяц и то только родным. А писать разрешалось лишь
самые общие, почти казенные фразы — что мы живы,
здоровы и т. д. Для тсх, кто писал нам, таких ограни¬
чений не было, но в тюрьме действовало бесчеловечное
правило: каждому заключенному передавали в течение
месяца лишь одно письмо с воли. Правило это соблю¬
далось неукоснительно, от него нс отступали даже и в
том случае, если в пришедшем письме содержалось
какое-либо важное сообщение. Тюремный цензор, вечно
нетрезвый католический поп Завадлал, складывал все

полученные на имя заключенного письма в папку, из
которой раз в месяц извлекал одно и передавал ему, не
принимая при этом в расчет, когда оно пришло и яв¬
ляется ли оно самым важным для получателя. И только
когда заключенный, отбыв свой срок, выходил на сво¬
боду, ему вручались все письма, скопившиеся в папке.
А между тем письма с воли значили для нас очень
много. Каждое из них прочитывалось всем коллекти¬
вом. Все мы живо интересовались, что пишет одному из
нас мать, другому — жена, третьему—брат, ибо в
каждом из этих писем было заключено дыхание того ми¬
ра, от которого нас насильственно оторвали. Мы знали
поименно всех писавших, а также и тех, кто приезжал
на свидания с кем-нибудь из нас, ибо все эти люди
приносили частицу того мира каждому из нас, и за это
мы были им глубоко благодарны.
1* * *
Наступил новый, 1932, год, последний год моего тю¬
ремного заключения. Теперь уже я считал месяцы и
дни, которые мне еще оставалось отсидеть. Вместе со
мной считал их и Вуёвич, пятилетний срок: заключения
которого по случайному совпадению истекал, как и мой,
26 октября 1932 года. Мысль о том, что мы скоро вый¬
дем на свободу, возбуждала меня, но не настолько,
чтобы это мешало нормально работать и участвовать в
жизни нашего коллектива. Я заканчивал перевод «Фи¬
нансового капитала» Гильфердинга, продолжал свои
записи о Мариборской тюрьме, участвовал в работе на¬
шего кружка, выступал с докладами и т. д.
Неоле нового года наше положение несколько улуч¬
шилось. Были объявлены наконец новые правила внут¬
реннего распорядка, согласно которым каждый заклю¬
ченный мог получать посылки, но не свыше пяти кило¬
граммов в месяц. Однако только двое из нас имели
возможность регулярно получать посылки, остальным
их родные не были в состоянии ничего посылать, а от
друзей посылки не принимались. Организация же
«Красной помощи» была настолько дезорганизована,
что даже в крупных центрах эта помощь не доходила
до семей осужденных коммунистов, число которых все
возрастало. Таким образом, мы получали каждый месяц
473

на восьмерых всего лишь десять килограммов продук¬
тов питания, и избранный нами эконом лез из кожи вон,
чтобы обеспечить нам в течение всего месяца хоть не¬
большую ежедневную прибавку к нашему нищенскому
тюремному рациону. Каждый месяц эконом переизби¬
рался, но от этого наше питание не становилось лучше.
В добавление к нашему тюремному пайку мы ежеднев¬
но получали кусочек сала, ложечку меда, кусочек са¬
хара и т. д. Иногда мы устраивали «банкет». В такие
дни мы готовили салат из репчатого лука и вареной го¬
вядины, которую каждое воскресенье получали в супе.
Суп мы съедали за обедом, а на ужин готовили салат,
сдобренный уксусом и оливковым маслом, который ка¬
зался нам очень вкусным, поскольку отличался от на¬
шей обычной тюремной еды. Мы расхваливали нашего
«повара» и при этом вспоминали всякие вкусные до¬
машние блюда, рассказывали о своих любимых кушань¬
ях и способах их приготовления. Рассказывалось это с
большим мастерством, а слушалось с большим внима¬
нием, все же вместе свидетельствовало о том, что мы
ведем полуголодную жизнь и все время испытываем по¬
требность поесть досыта.
Но это не портило нашего настроения. Были у нас и
песни, и смех, и жестокие битвы вокруг теоретических
и всяких других проблем, в которых участвовал весь
коллектив. Наш живой интерес к широкому кругу во¬
просов — от политической экономии до художественной
литературы — и систематическая учеба служили нам
надежной защитой от всех крупных и мелких невзгод
тюремной жизни. Когда же к нам с воли доходили ве¬
сти о каком-нибудь важном политическом событии, мы
и вовсе забывали об этих невзгодах.
Так, весной я узнал от своего шефа о восстании в
мариборском гарнизоне. Сообщив мне это известие, он
тут же, кажется, пожалел, что сделал это. Взволнован¬
но шагая по канцелярии, он бормотал, обращаясь ско¬
рее сам к себе, чем ко мне: «А ведь это, знаете ли, тре¬
вожно! Ведь это наша армия!..» Я поспешил его заве¬
рить, что мы, коммунисты, умеем хранить тайну и что
ни я, ни мои товарищи не станут распространять эту
весть в тюрьме. Я еле дождался конца рабочего дня,
чтобы сообщить обо всем товарищам: ведь речь шла о
бунте в армии — надежной опоре монархии, главной
474

опоре диктатуры, о бунте, который, по слухам, органи¬
зовали люди, сочувствующие коммунистам. В нашем
коллективе это известие было встречено с живым инте¬
ресом, но мнения были различны. Одни сомневались,
что этот бунт — дело сочувствующих нам людей, другие
горячо возражали им, но скорее из желания, чтобы ' это
было так, чем исходя из реальных фактов. И все-таки
в одном мы все были согласны: этот бунт независимо
от того, насколько широки его размеры и кто его инициа
торы, является симптомом определенных настроений в
нынешней Югославии. Н икакой поддержки в массах
диктатура не имела, разве лишь в самом начале, когда
многие политически неграмотные люди еще питали ил¬
люзии, что «его величество», разогнав скомпрометиро¬
вавший себя парламент, «стабилизирует положение и
наведет порядок в государстве, как хороший хозяин в
своем доме». Но как только Александр Карагеоргиевич,
самый крупный капиталист и землевладелец в Югосла¬
вии, начал вместе со своими компаньонами осущест¬
влять «упрочение» и «упорядочение», все эти иллюзии
развеялись. Только па аппарат насилия (армию и поли¬
цию) в основном и опирался диктаторский режим. Следо¬
вательно, бунт в армии мог означать начало конца дик¬
татуры. Уже само обнародование конституции в 1931 го¬
ду, хотя она и была октроированной, и созыв парламен¬
та, пусть даже избранного на основе одного списка и
притом путем открытого голосования, означали, что
король отступает от принципа: «Пусть между мной и
народом не будет посредников», провозглашенного в
его декларации от 6 января в качестве основы его еди¬
ноличной власти. Даже самые заядлые сторонники дик¬
татуры видели, что опасно властвовать без какого бы
то ни было «народного представительства» и что необ¬
ходимо открыть какие-то клапаны. А как только пра¬
вительство встало на этот путь, сразу же появилась на
сцене буржуазная оппозиция, которая, увидев первые
трещины в системе диктатуры, стала выдвигать свои
требования; и хотя требования эти были весьма уме¬
ренные, но это была уже оппозиция махровой реак¬
ции диктаторского режима. Теперь же, с мариборским
бунтом, вышло наружу недовольство, существовавшее
совсем в другой среде — — в армии, которую режим до
сего времени считал надежной и в которой он в послед¬
475

нее время видел свою единственную опору. Бунт в ма-
риборском гарнизоне, подавленный еще до того, как он
по-настоящему начался, явился изолированным актом
оппозиционно настроенных офицеров 45-го пехотного
полка, возглавляемых поручиком Мирославом Милойко-
вичем, сочувствующим КПЮ. Из сообщений оставших¬
ся в живых участников бунта можно было заключить,
что Милойкович был человек образованный, он читал
Маркса и Ленина, читал прогрессивную литературу, но
в политическом отношении был крайне наивен и неопы¬
тен. Не имея никакой связи с нашей организацией вне
казармы, не имея опоры в солдатской массе, он пред¬
полагал вместе с десятком офицеров и унтер-офицеров
сначала захватить казарму, затем город Марибор, а
вслед за этим провозгласить республику. Выступление
было назначено на ночь с 16 на 17 апреля 1932 года, но
затем было принято решение начать его в мае. Однако
не все участники были своевременно оповещены об этой
перемене. Произошло замешательство. Один из заговор¬
щиков попытался разоружить офицера, дежурного по
полку, и дело провалилось в самом начале. Глава заго¬
ворщиков Милойкович покончил с собой, другой офи¬
цер, Михайло Миладинович, артиллерийский поручик,
бежал за границу, остальные в ту же ночь были аресто¬
ваны.
Хотя все это выступление было по-детски наивным,
правящие круги восприняли его, как взрыв бомбы. Пер¬
вым побуждением короля Александра было расстрелять
схваченных заговорщиков без суда. Но их спасло бег¬
ство Миладиновича, который, прибыв в Вену, связался
с нашей партией. Партия обратилась с призывом к об¬
щественности, и благодаря этому участники бунта все
же были переданы военному трибуналу. Король Алек¬
сандр, напуганный событием, угрожавшим и ему лично,
и режиму, вызывал к себе следователя, чтобы непосред¬
ственно от него получать все сведения о ходе разбира¬
тельства дела. Поскольку заговорщиков не удалось
расстрелять без суда, власти постарались изобразить
их в печати как кучку пьяниц и проходимцев, которые
пытаются прикрыть свои грязные делишки разговорами
о том, что они будто бы недовольны положением в
стране. Уже в июне был вынесен приговор. Подпоручик
Драголюб Атанацкович был приговорен к расстрелу.

Это был романтически настроенный юноша, уроженец
города Заечара; на казнь он вышел с песней. Его рас¬
стреляли где-то около Белого Потока, под горой Авала,
а где похоронили — неизвестно. Остальные заговорщи¬
ки — семь офицеров и три унтер-офицера — были приго¬
ворены к тюремному заключению на длительные сроки.
В числе их был майор Воислав Джокич, который полу¬
чил пятнадцать лет тюрьмы. В 1941 году, как только
началось восстание, он ушел в партизаны, был членом
штаба Калиновичского партизанского отряда, а затем
Верховного штаба; погиб летом 1943 года, когда парти¬
заны прорывались из окружения во время пятого вра¬
жеского наступления.
Офицеры мариборского гарнизона не имели связи со
своими единомышленниками в других воинских частях,
а что таковые существовали, о том свидетельствовал
ряд фактов. Так, в том же году были произведены аре¬
сты среди офицеров в Мостаре и Вишеграде. По словам
Оскара Давичо, который в то время был преподавате¬
лем гимназии в Бихаче и входил в состав городского
комитета партии, бихачская партийная организация
поддерживала связь с подпоручиком 55-го пехотного
полка Калайджичем. Когда в Бихаче дело провали¬
лось, он покончил с собой.
Все эти факты свидетельствовали о том, что в ар¬
мии даже среди офицеров имеются люди, настроенные
не только против диктатуры, но и вообще против бур¬
жуазного строя. Нужно только найти этих людей, рабо¬
тать с ними, организовать их и с их помощью создать
нашу организацию в армии. Предоставленные же самим
себе, эти честные, но политически неопытные люди,
которых не изменила, не исковеркала и военная форма,
могут пойти на авантюру и понапрасну погубить себя,
не сделав ничего для дела, которое стало им близким.
Об этом мы долго говорили в связи с 'бунтом в мари-
борском гарнизоне и вспоминали о нашей прежней дея¬
тельности в армии, сводившейся к так называемой
АМ11-работе (антимилитаристской работе); она была
весьма узко поставлена, и отношение к ней было фор¬
мальное.
По.сле перевода в общую камеру у нас не было
столкновений с тюремной администрацией. Начальник
почти не появлялся у нас, мы видели его только во
477

время рапорта, когда сами приходили к нему с каким-
нибудь заявлением. Другие чиновники также избегали
заходить к нам. Дело в том, что, когда мы требовали
льгот, предоставленных законом политическим заклю¬
ченным, они должны были ссылаться на официальную
мотивировку, согласно которой мы не являлись полити¬
ческими, а когда мы указывали, что не имеем льгот, ко¬
торыми пользовались все прочие заключенные, они вы¬
нуждены были упирать на то, что мы не простые за¬
ключенные, а политические. Один лишь я имел возмож¬
ность разговаривать с тюремными чиновниками, по¬
скольку они иногда заходили в канцелярию, где я
работал. Видимо, в результате того, что в беседах с
ними я не раз напоминал о том, что нам, коммунистам,
не дают статуса расконвоированных и условного осво¬
бождения, а следовательно, правительство считает
нас заключенными политическими, начальник вызвал
однажды на рапорт Броза и спросил, почему тот не
требует условного освобождения. Броз ответил, что не
требует, ибо знает, что все равно его не получит. «Мо¬
жет быть, и получите, — возразил начальник, — если
администрация тюрьмы придет к выводу, что вы испра¬
вились». — «Но я не исправился, я не изменил своих по¬
литических убеждений», — сказал Броз. Тогда началь¬
ник потребовал, чтобы он повторил это специально для
протокола и расписался под ним, что Броз и исполнил,
а спустя некоторое время то же сделали и все мы,
остальные. Мы письменно подтвердили, что не требуем
условного освобождения, потому что не чувствуем себя
виновными, а следовательно, нам не в чем и исправлять¬
ся. Единственное, чего мы требуем, — это амнистии для
всех политических осужденных.
* * *
Нам с, Вуёвичем оставалось всего несколько недель
до выхода из тюрьмы, и мы должны были позаботиться
о покупке одежды, обуви, белья и всяких мелочей. Но
был более важный вопрос, который следовало обсудить
на нашем партийном собрании, вопрос о том, что мы
будем делать после освобождения. Мы не знали, как
поведут себя власти по отношению к нам. В лучшем слу-
478

цае можно было ожидать, что нас вышлют под надзор
полиции в те места, где мы родились. Наша партийная
организация приняла решение, что мне надо уехать в
СССР для поправки здоровья, после чего я должен за¬
няться учебой — по возможности политической эконо¬
мией. Об этом решении нашей организации Вуёвич дол¬
жен был сообщить руководству партии. Если оно даст
свое согласие, я должен буду искать пути и способы,
чтобы бежать из Югославии. Я договорился с Вуёвичем
о том, как мы будем переписываться. Мы выбрали
шифр, и я дал ему адрес одного моего старого товари¬
ща в Биелине, так как предполагал, что письма, прихо¬
дящие непосредственно на мое имя, полиция будет
вскрывать. Когда мы обо всем этом говорили с Вуёви-
чем, мысли мои блуждали где-то далеко; мне не вери¬
лось, что речь идет обо мне, что скоро я в самом деле
выйду на свободу, в широкий мир. Из-за этого я плохо
понимал, что говорил мне Вуёвич, и часто его переспра¬
шивал. Он улыбался и терпеливо повторял. Мы дого¬
ворились сделать все необходимое, чтобы товарищи,
остающиеся в тюрьме, регулярно получали журналы и
посылки. Вуёвич обещал наладить связь между ними
и каким-нибудь руководящим партийным органом, он
рассчитывал, что это удастся сделать в Белграде бла¬
годаря его старым партийным связям.
Я написал свое последнее письмо из тюрьмы старше¬
му брату, который в течение всего времени моего заклю¬
чения навещал меня, присылал мне письма и посылки.
Я писал ему, что намереваюсь продолжительное * время
жить в Биелине, и просил подыскать мне жилье — обык¬
новенную меблированную комнату, где можно было бы
спокойно работать. Я не собирался жить у родных, так
как не хотел подвергать их неприятности вполне вероят¬
ных полицейских посещений и обысков. Вскоре я полу¬
чил ответ; брат писал, что меня ждут с нетерпением все
мои родные и друзья. Квартира снята очень хорошая —
возле городского парка, на тихой улице. Только не будет
ли мне неприятно, писал он, что эта улица носит имя
Милорада Драшковича? Читаю это письмо товарищам,
и все мы хохочем. «Его тень, видимо, будет теперь сле¬
довать за тобой всю твою жизнь»,— говорит кто-то из
товарищей. «Ну что ж,— отвечаю я,— пусть уж лучше
его тень, чем тюремные стражники».
479

За десять дней до выхода из тюрьмы я обратился к
начальнику за разрешением отослать свои вещи домой.
Собственно, отослать я хотел свой перевод «Финансового
капитала», а также конспекты по политической экономии
и истории, среди которых находились мои записи о жизни
в Лспоглавской, Срсмскомитровицкой и Мариборской
тюрьмах. Я нс знал, как будет происходить моя высыл¬
ка в Биелину. Нс исключено было, что полиция станет
рыться в моих бумагах, а то и просто отберет их. Раз¬
решение отослать вещи я получил. Правда, полицейский
чиновник сделал кислое лицо, увидав груду моих блок¬
нотов и исписанных листов. «Но ведь мне не прочитать
этого и за месяц!» — воскликнул он. «Да тут нечего и
читать,— сказал я смиренно.— Это просто я переводил и
делал конспекты прочитанного, когда находился в отде¬
лении для политзаключенных в Сремской Митровице.
Вот, посмотрите! Это Эугсн Филипович, известный вен¬
ский профессор. А вот Слободан Йованович, вы и сами,
наверное, сго читали, вы же юрист, а это наш экономист
Неделькович. Ну и так далее». Чиновник пришел
в хорошее настроение, начал листать некоторые блокно¬
ты и спустя час, махнув рукой, сказал: «Ладно, всс в
порядке. Можете упаковывать и посылать». Тут жс, в сго
кабинете, я упаковал все бумаги в большой ящик, кото¬
рый в тот жс день был отправлен в Биелину. «Первый,
самый трудный барьер взят!» — с победным видом сооб¬
щил я товарищам.
За два дня до нашего выхода из тюрьмы товарищи
устроили прощальный вечер. Наш дежурный эконом по¬
старался приготовить нам ужин посытнес. Курильщики
по случаю торжества получили по целой сигарете. Из
коллектива уходили два самых старших по тюремному
стажу заключенных, и товарищи считали, что нас надо
хорошо проводить. Трогательны были эти товарищеские
проводы. В этот вечер было произнесено немало теплых
слов и наилучших пожеланий. Я сидел среди товарищей,
взволнованный и смущенный их похвалами, и укорял
себя за то, что бывал иногда резок и ннсдержан с некото¬
рыми из них. Товарищи радовались за нас, провожая на
свободу, хоть и знали, сколько трудностей ожидает нас
на нашем пути, пути революционеров, с которого—в этом
они были убеждены — мы никогда нс свернем. В этот
480

вечер мы пропели весь наш революционный репертуар и
|3ам>н'|или его «Варшавянкой»:
Вихри враждебные веют нал нами.
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами.
Нас еще судьбы безвестные ждут..
Пусть так! Ведь нет ничего на свете прекраснее на¬
шего знамени и нет большей чести, чем быть солдатом ре¬
волюции.
* ♦ *
Согласно правилам Мариборской тюрьмы, каждый за¬
ключенный перед выходом на свободу должен был по¬
следние двадцать четыре часа провести в одиночке. Де¬
лалось это якобы для того, чтобы он перед окончанием
своего заключения имел возможность хорошенько поду¬
мать обо всем, чему научил его этот «дом», взялся за ум
и остерегался в будущем совершать поступки, несоглас¬
ные с законом, которые могли бы вновь привести его в
эти стены. Утром 25 октября надзиратель нашего отделе¬
ния почти торжественным голосом вызвал меня и Буе¬
вича и приказал взять свои веши и следовать за ним.
Мы распрощались с товарищами, с которыми долго де¬
лили горе и радость. Нас связывало с ними чувство глу¬
бокой дружбы, возникшей и закалившейся в суровых ус¬
ловиях тюремной жизни.
Я почувствовал себя непривычно, оказавшись снова
в одиночке после шестнадцати месяцев жизни в общей
камере. Я не находил себе места и долго расхаживал
взад и вперед, от двери до оконной решетки. Я был за¬
хвачен одной-единствеиной мыслью: «Итак, завтра я вы¬
хожу на свободу!» 11н разу за все эти долгие годы, даже
в самые трудные минуты, у меня не возникало сомнений
в том, что я дождусь этого дня. Не может быть, чтобы я
окончил свою жизнь за решеткой. Это убеждение жило
нс только в моем сознании, но в каждой капле моей мо¬
лодой крови, во всем моем существе, жаждавшем насто¬
ящей жизни. Возможно, этот несокрушимый оптимизм и
помог мне вынести многие лишения, преодолеть всякого
рода кризисы и опасности на моем пути каторжанина.
И все же, когда этот день пришел, когда свобода была
10 Р» Чилакоиич
481

уже так близка, я спрашивал себя: неужели возможно,
что завтра передо мной откроются ворота тюрьмы и я
уже нс буду дышать этим зловонным тюремным возду¬
хом, слышать звон ключей и крики» стражников, увижу
небо, не обезображенное ржавой решеткой, смогу бро¬
дить по равнинам моего родного края, под кронами ста¬
рых деревьев, под усыпанным звездами небосводом, бе¬
седовать с дорогими и близкими людьми и проявить
себя в более широком плане, в согласии со своими убеж¬
дениями и в меру своих способностей! Неужели возмож¬
но, что завтра я смогу улететь из своей клетки в настоя¬
щую жизнь, которая, знаю, будет нелегкой и, может
быть, короткой, но будет принадлежать мне!
Я останавливался то посреди камеры, то у оконной
решетки, смотрел в ясное осеннее небо, подернутое лег¬
ким туманом, разговаривал вслух сам с собой н вздра¬
гивал от звука собственного голоса. Так прошел этот по¬
следний день в одиночке. Я не помню, показался ли он
мне длинным или коротким. Помню только, что он был
не таким, как множество дней, проведенных мною в за¬
ключении. Это приподнятое состояние не прошло и тог¬
да, когда колокол дал сигнал ко сну и вокруг стало тихо.
Я привел в порядок койку и лег па жесткую, зловонную
постель арестанта. Я прислушивался к знакомым звукам
тюремной ночи, которые может уловить только изощрен¬
ный слух заключенного. Сон не шел ко мне. хотя я и
устал от долгой ходьбы по камере. Постепенно я все же
успокоился и начал более хладнокровно размышлять о
себе, о пройденном пути и о своем будущем. За эти не¬
сколько часов я как бы прожил заново последние трина¬
дцать лет — от бурного 1919 года, когда я включился в
рабочее движение, и до сегодняшнего дня. И все-таки
все это можно изложить в нескольких простых фразах.
Мне было тридцать два года, более трети из которых
проглотила тюрьма. По я выходил на волю, не жалея о
том, что столько лег провел за решеткой. Я попал в
тюрьму потому, что хотел бороться за победу пролетар¬
ской революции в нашей стране. Находясь в тюрьме, я
узнал из книг, из бесед с товарищами, из самого опыта
тюремной жизни, насколько сложны in суровы условия
этой борьбы; я знал теперь, что она требует не только
отваги, но и упорства, терпения, знаний, способности к
самоотречению. Попять все это мне помогли старшие, бо-

1<пытные борцы нашей партии, а больше всего Моша
11 ie. о котором в эту последнюю ночь и вспоминал с
рением, товарищеской любовью и благодарностью,
многом помог нам всем, и мне в том •числе, и не
1Ько своими советами, ио и собственным примером,
правда, и до его прихода в тюрьму я и мои товарищи
не сплели сложа руки, дожидаясь истечения своего сро¬
ка В соответствию со своими возможностями и склонно-
,тЯми все мы работали и учились, преодолевая этим то¬
ску тюремной жизни, которая действует на человека раз-
лагаюте. Но эта наша работа получила совсем иное ка¬
чество. когда ее организовал Моша в политическом от¬
делении Сремскомитровицкой тюрьмы. Это новое каче¬
ство заключалось не только в том, что теперь мы учи¬
лись систематически, по определенному плану, но и в
том. что обязанность учиться Моша поставил перед нами
как задание партии. Таким образом, он связал нас с на¬
шей партией и помог нам понять, что, только находясь и
действуя в ее рядах, можно бороться за более человече¬
скую и достойную жизнь для всех людей, что наша лич¬
ная жизнь получает какое-то значение только в том слу¬
чае. если каждый из нас действует как частица одного
целого—партии, что это единственный путь для претво¬
рения в жизнь мечты любого человека, каким бы он ни
был, какими бы личными способностями ни обладал,
мечты о лучшей, разумной и справедливой жизни. При
такой предпосылке ничто во мне не восставало против
такого рода несвободы, против такого рода подчинения
моей личности. Напротив, понимание этого действовало
на меня как раз освобождающе, ибо оно означало для
меня окончательный разрыв с анархистским, индивидуа¬
листским пониманием свободы, означало, что я осознал
необходимость такой позиции и такого способа действий,
которые одни лишь могли изменить мир насилия и не¬
справедливости, против которого я, еще будучи юношей,
взбунтовался, ища человеческий смысл в своей жизни
и жизни всех людей. Это было самое важное, чему я на¬
учился за долгие годы заключения и что сейчас, при вы¬
ходе из тюрьмы, я уношу в себе как нечто самое драго¬
ценное для моего дальнейшего пути революционера.
Из сна меня вырвал звон колокола —сигнал подъема.
Я вскочил со своей конки, полный бодрости и сил, хотя
почти всю ночь не спал и лишь под утро забылся беспо-
16е
483

койным, часто прерывавшимся сном. В коридоре отделе¬
ния одиночек слышалось звяканье ключей и голоса охра¬
ны. Они отперли мою камеру и повели меня вместе с
Вуёвичем на тюремный склад, где мы должны были пере¬
одеться. После стольких лет я впервые сбросил с себя
одежду арестанта и надел гражданское платье. До чего
же приятна была эта перемена! Я оглядывал себя, сов¬
сем как в детстве, когда мне к празднику покупали но¬
вый костюм.
Затем комендант отделения одиночек повел нас к на¬
чальнику тюрьмы на рапорт. Так же как в свое время он
встретил нас, теперь он должен был нас проводить и
«дать благой совет» при выходе из тюрьмы. Я не запом¬
нил подробностей этого прощального рапорта. Да и что
мог сказать нам этот закоренелый бюрократ!
Когда перед нами открылись ворота тюрьмы, мы уви¬
дели двух ожидавших нас агентов мариборской полиции.
Достаточно учтиво они предложили нам следовать с ни¬
ми. Мы не стали спрашивать, куда нас поведут и для
чего, ибо хорошо понимали, на какую свободу мы вышли.
Когда мы уже пошли, к нам подбежала Живка, сестра
Вуёвича. Немного озабоченная, но улыбающаяся, она
обняла брата. Родственники и друзья Вуёвича. поручили
ей встретить его и следовать за ним, ибо те же самые
люди, которые в 1927 году собирались его убить без су¬
да и приговора, могли попытаться сделать это и теперь,
в мрачном 1932 году.
И вот мы уже идем по городу в полицейское управ¬
ление. Осенний день ясен, прохладен. С деревьев падают
листья. Несмотря на неудовольствие наших провожатых,
Живка шагает рядом с нами. Оживленно разговаривая,
мы идем по шумным, полным движения улицам города,
которого мы совсем не знаем, хотя пробыли в нем почти
три года.

I Ли iwF-
I в родных местах
р тюрьме я достаточно наслышался от старых заклю¬
ченных, профессиональных воров, что такое высылка
по месту рождения и как ее осуществляет югославская
полиция. Эту меру полиция применяла к карманникам,
взломщикам и всякого рода бродягам, чтобы очистить от
них крупные города. Но та же мера нередко применя¬
лась и к активистам рабочего движения, к профсоюзным
и политическим деятелям. Во время забастовки или дру¬
гого массового выступления полиция хватала организа¬
торов и наказывала «за бродяжничество» непродолжи¬
тельным тюремным заключением, а затем высылкой по
месту рождения. Осужденных не отправляли порознь не¬
посредственно к месту назначения, а собирали в группы
и передавали по этапам —от одного полицейского уп¬
равления в другое. На каждом этапе полиция их держа¬
ла под арестом, причем помещения для арестованных
повсюду, а особенно в мелких центрах, представляли со¬
бой форменный клоповник.. Арестованным давали только
хлеб и обращались с ними крайне грубо и бесцеремонно.
Продержав их под замком несколько дней, полиция от¬
правляла их дальше, и то же повторялось на каждом но¬
вом этапе. Эта полицейская процедура внушала страх
даже старым уголовникам, для которых тюрьма была
местом привычным.
485

Мы с Вуёвичем полагали, что то же ожидает и нас, а
когда за воротами тюрьмы нас встретили полицейские
агенты и повели в полицию, сомнений на этот счет у нас
уже не оставалось. Теперь, думали мы, нас загонят в по¬
лицейский участок и будут там держать под замком, по¬
ка не наберется достаточное число высылаемых. Мы до¬
говорились с Живкой, что она купит нам в городе про¬
дукты, а затем будет требовать в управлении полиции,
чтобы нас отправили без промедления, и что сама она
будет следовать за нами от этапа к этапу. Но все сло¬
жилось иначе. Нас привели не в помещение для арестан¬
тов, а в приемную начальника полиции. Один из сопро¬
вождавших нас агентов прошел в его кабинет, а другой
остался с нами в приемной. Мы ждали долго. Видимо,
начальник совещался по телефону с каким-то высшим
начальством, как с нами поступить. Наконец в дверях
кабинета появился какой-то шустрый человечек и рез¬
ким движением головы дал понять, чтобы мы вошли в
кабинет. Начальник сидел за столом. Он кивнул нам в
ответ на наше приветствие и в течение нескольких ми¬
нут молча разглядывал меня и Буевича.
«Мне приказано отправить вас под конвоем по месту’
вашего рождения,— сказал он неприятным голосом.—
Если у вас есть деньги, вас могут сопровождать служа¬
щие нашего управления. Если же у вас их нет, вы будете
отправлены в общем порядке: В первом случае вы долж¬
ны оплатить нашим сотрудникам все расходы на дорогу
и суточные».
Хорошо зная, что означает и сколько времени длится
путешествие «в общем порядке», мы сразу дали согласие
на первый вариант, не спросив даже, сколько нам это
будет стоить. Меньше чем за час были закончены все
формальности, и мы в сопровождении тех же двух аген¬
тов отправились на вокзал дожидаться поезда на Загреб.
Мы заняли столик в углу просторного вокзального ре¬
сторана и заказали обед. Странное ощущение испытывал
я, глядя вокруг себя. Я видел чистые скатерти, обеден¬
ные приборы, цветы на столах, людей, обедающих Я со¬
седними столиками или выходящих толпой на перрон,
громко разговаривающих, смеющихся. Но ничто меня
не возбуждало. Я словно окаменел от множества впечат¬
лений, обрушившихся на меня. Какая-то девушка с кор¬
зинкой, полной сигарет, стоит возле меня и, улыбаясь,
4Ь6

что-то говорит мне. Я смотрю на нее, слышу ее голос, но
не понимаю, что она говорит. Уже сам факт, что это
женщина и что мне позволено с ней разговаривать, дей¬
ствует ошеломляюще. Наконец я догадался, что она
предлагает мне купить сигарет, и взял у нсе из корзин¬
ки без выбора несколько пачек. Я голоден, но нс могу
ничего проглотить — у меня будто ком стоит в горле; я
голько пью воду и курю, курю сигарету за сигаретой.
Живка, не умолкая, разговаривает с братом. Слышу их
голоса, но за разговором следить не могу. Когда обра¬
щаются ко мне, я оборачиваюсь к говорящему, но слу¬
шаю его рассеянно — никак нс могу освободиться от
внутренней скованности. Слишком долгое время был я
оторван от жизни, от всего, что окружает меня сейчас и
что кажется таким обыденным всем этим людям, кото¬
рые спокойно входят в ресторан, садятся за столики, за¬
казывают обед, разговаривают, едят... Во все это мне
надо снова как-то включиться, привыкнуть к новому,
совсем иному ритму существования. Эти первые сопри¬
косновения с жизнью столь удивительны и необычны,
они действуют на меня, как шок, но я не сомневаюсь,
что скоро все это пройдет и я с радостью брошусь в этот
бурлящий поток, хоть ■ и испытываю сейчас какую-то
боязнь перед ним.
Шум большого города, особенно здесь, на вокзале,
оглушил меня после тюремной тишины. А когда на стан¬
цию прибыл скорый поезд Вена — Загреб, я форменным
образом оглох от лязга железа, свиста выпускаемого па¬
ра и людских голосов и вошел в вагон совсем одурма¬
ненным. Мы заняли места в мягких креслах купе второ¬
го класса, где уже находились несколько пассажиров.
Наши провожатые вели себя тактично, чему, видимо,
способствовало обильное угощение в вокзальном ресто¬
ране. Ужс смеркалось, когда поезд двинулся. Приятно
было слушать перестук колес, смотреть в окно на рос¬
сыпь огней вдали, прислушиваться к разговорам попут¬
чиков и чувствовать стремительное движение поезда.
Сколько раз по ночам в своей камере, услышав шум про¬
ходящего поезда, я представлял себя сидящим в этом
поезде и уносящимся в неизведанный мир. Временами
тоска до того овладевала мной, что мне казалось, что
и вся окружающая жизнь прекратила свое движение и
топчется на месте. И только поезда, которые с грохотом
487

проносились невдалеке от тюремной стены, оставались
как бы символом движения, уходя куда-то, где нет ни
преграждающей все пути тюремной стены, ни решеток
на окнах, ни запертых дверей. А сейчас я сам испытывал
это несказанно прекрасное чувство — какие-то невиди¬
мые крылья несли меня вдаль, и я удивлялся, глядя на
одного из моих случайных попутчиков, которому, видимо,
давно опротивели путешествия: он поминутно зевал и со
скукой посматривал на часы. И у меня возникло жела¬
ние рассказать ему об ужасах одиночества и вынужден¬
ного пребывания в течение долгих лет на одном -месте, о
том, что есть на свете такие мрачные места, где люди
бесследно исчезают, словно их поглотила пропасть; обо
всем этом он, очевидно, не имел даже отдаленного пред¬
ставления. Трудно выразить словами то тихое наслажде¬
ние, которое я испытывал от стремительного движения
сквозь эту прохладную октябрьскую ночь, мимо лесов,
черневших по сторонам дороги, по громыхающим мо¬
стам, мимо освещенных станций, на которых наш поезд
не останавливался, уносясь все дальше, дальше и
дальше.
В непривычной для меня толкотне, в толпе мужчин и
женщин мы сошли наконец с поезда и оказались на ярко
освещенном перроне загребского вокзала. Мы с Буеви¬
чем во всем были похожи на остальных пассажиров, с
той лишь разницей, что у нас не было никаких докумен¬
тов. А между тем агенты местной железнодорожной по¬
лиции проверяли документы у всех прибывших пассажи¬
ров при выходе их в город. Наши провожатые шепотом
объяснили своим загребским коллегам, кто мы такие, по¬
сле чего те, смерив нас долгим испытующим взглядом,
пропустили и нас. Проходя через вокзал, я вспомнил,
что именно здесь я в последний раз увиделся с другом
моей юности Огненом Прицей. Я вспомнил тревогу в его
глазах - ведь он знал, что здоровье у меня неважное, а
мне предстояло столько лет просидеть в тюрьме. Он как
будто взглядом спрашивал меня: «Сможешь ли ты вы¬
держать?» Окончив учебу в Вене, Огнен вернулся на ро¬
дину и был назначен преподавателем гимназии в Сарае¬
ве. Но в связи со своей политической деятельностью он
вскоре был уволен с государственной службы и стал ре¬
дактором партийного органа «Борба». Теперь Прица на¬
ходился в заключении в Сремской Митровице. Он был
488

,гТ0Пан в 1930 году и осужден на семь лет. Один из
| ^нейших и образованнейших людей нашего поколения.
■	был отдан на полный произвол прислужникам
■	Д-татуры. таким, как Васа Путин. Сможет ли он вы-
fl ^ржать? Вот так перекрещиваются пути югославских
И революционеров: одни—в тюрьму на более или менее
■	длительный срок, другие—из тюрьмы, причем неизвест-
■	яо. надолго ли; одни — на виселицу, другие — на смерть
■	ст пыток в полицейских застенках.
Р Мы поужинали в ресторане невдалеке от вокзала. По-
I скольку до поезда на Белград оставалось еще много вре-
I пени, я предложил пойти в какое-нибудь кафе и поси-
I деть там. Агенты согласились. Мы прошли не торопясь
| по загребским улицам до Театрального кафе, -с которым
у меня было связано много воспоминаний. Оно было ме-
I стом наших студенческих встреч, здесь мы проводили
многие часы, читая газеты, обсуждая серьезные вопросы
и препираясь по поводу всякой всячины. Тут я встре¬
чался с Алиагичем и Лопандичем в те июльские дни
1921 года, когда мы решали вопрос о покушении на
Драшковича. Тут же, неподалеку, перед театром, мы
приняли окончательное решение и отсюда отправились
взять оружие и подготовиться к отъезду в Делницы.
Когда по Маровской улице мы вышли на площадь перед
кафе, все это всплыло у меня перед глазами: теплый
июльский вечер, пустынная площадь и на ней только мы
трое —три молодых фанатика; мы решаем, кому из нас
завтра отправиться в Делницы и привести* в исполнение
приговор над человеком, которого мы считали олицетво¬
рением всех темных сил в нашей стране. Тогда Алия
просто и спокойно сказал: «...Справедливо будет, чтобы
рука пролетария совершила над ним суд за все то зло,
которое он причинил рабочему классу*.
В кафе было шумно и неуютно. За столиком сидели
незнакомые нам молодые люди. Читали газеты, спорили,
шумели, флиртовали. «Не нравится мне здесь*,— сказал
Вуёвич. «Мне тоже*. Мы наскоро выпили кофе и вышли
на улицу. На вокзале мы купили кучу газет и журналов
и сели в зале ожидания. Интересно: когда-то в тюрьме,
тайком получив газету, я с жадностью прочитывал каж¬
дое сообщение, каждую статью, а вот теперь я держу
в руках столько газет и почти» со скукой скольжу глаза¬
ми по заголовкам. И я говорю Буевичу, что у меня ни-
]7 Р. Чолакович
489

что не вызывает интереса — ни газетные новости, ни изо¬
бражения обнаженных женщин в журналах. Он улы¬
бается и спокойно отвечает: «Это нервы не дают тебе со¬
средоточиться ни на чем. Вся эта ярмарка вокруг воз¬
буждает и расстраивает. Но скоро мы к этому привык¬
нем, все для нас станет обыденным, и тогда в этом шу¬
ме мы сможем думать свои думы и делать свое дело».
Резко зазвонил колокол, и чей-то голос объявил о
посадке на белградский поезд. Мы вошли в вагон и раз¬
местились в пустом купе. Около полуночи поезд тронул¬
ся. Наши провожатые и Живка вскоре заснули, но мы с
Вуёвичем никак не могли уснуть. Наконец мы поднялось
и вышли в коридор поговорить. Еще раз мы повторили,
что нужно сделать, чтобы держать связь друг с другом,
проверили адреса и шифры и договорились о помощи то¬
варищам, которые остались в Мариборе. Буевич был
опытным подпольщиком, педантичным и осторожным кон¬
спиратором, он хотел уточнить и предусмотреть все, до
последней мелочи. Он задал мне вопрос, что я скажу,
если полиция обнаружит, что мы переписываемся симпа¬
тическими чернилами, и будет спрашивать, что означа¬
ют зашифрованные места в наших письмах. Немного по¬
думав, я ответил: «Я им скажу, что ничего не скажу».—
«А если поднажмут?» — «Ну, к этому надо заранее
быть готовым, иначе вообще нет смысла браться за де¬
ло». И мы оба засмеялись. «Верно,— сказал Вуёвич,—
ко всему надо быть готовым. В сегодняшней Югославии,
больше чем где бы то ни было, сохраняет силу извест¬
ное изречение Евгения Левине, вождя Баварской комму¬
ны, о том, что мы, революционеры,— смертники, полу¬
чившие отсрочку».
Устав стоять в коридоре, мы вернулись в купе. Наши
провожатые все еще спали, когда мы проехали Винков-
цы. Поскольку мне нужно было сходить в Шиде, чтобы
пересесть в поезд на Сремскую Рачу, пора было их бу¬
дить. «Когда нас везли из Сремской Митровицы в Мари-
бор,— сказал я Вуёвичу,— господа конвоиры не чувст¬
вовали себя так беззаботно». И я стал будить спящих
агентов. Они открыли глаза и некоторое время бессмыс¬
ленно смотрели на нас обоих, не соображая, где нахо¬
дятся. «Мы хорошо вас охраняли,— сказал я.— Но при¬
ходит время нам разлучиться».— «Как это? О чем
вы?» — спросил един из них, не понимая. «О том,— ска¬
490

зал я,— что сейчас будет Шид. Скорый поезд стоит здесь
всего несколько минут. Поэтому тот из пае, кто будет
сопровождать меня до Биелины, должен приготовиться
к выходу».
Поезд сбавлял скорость. Вдали уже показались туск¬
лые огоньки. Я простился с Живкой и Буевичем. «До
скорого свиданья»,— сказал я, обнимая товарища и дру¬
га, с которым более четырех лет мы вместе ели черствый
тюремный хлеб, у которого я многому научился и кото¬
рого уважал за его трезвый ум и непоколебимое муже¬
ство. Я любил Вуевича за его доброе сердце, в котором
было так много мудрости, теплоты и понимания всего
человеческого. К Вуевичу можно было прийти с откры¬
той душой и поговорить с ним не только о том, что было
записано в плане занятий нашего коллектива, но и о
том, что не было ни идеологией, ни политикой, а просто
глубокой человеческой потребностью.
Уже рассветало, когда я очнулся от легкой дремоты,
в которую погрузил меня монотонный шум поезда, мед¬
ленно ползущего от Шида к Раче. Я встал. В окне за ут¬
ренней мглой проступала светлой полосой река Сава.
Со скрежетом и грохотом наш поезд остановился. Вместе
с агентом я вышел из вагона и поспешил к реке, где сто¬
ял паром, готовый принять пассажиров. К своему удив¬
лению, среди пассажиров, стоявших на берегу, я увидел
конвоируемого двумя жандармами Димитрие Лопандича,
моего товарища и друга, который вместе со мной был
осужден На тот же срок. Я радостно подбежал к нему,
обнял его, поцеловал и только теперь заметил, что он
был в наручниках. «Почему он в наручниках?» — спросил
я жандармов. «А это вас не касается»,— грубо ответил
старший конвойный. «Нет, касается! Потому что я знаю,
что он, так же как и я, отбыл срок наказания и теперь
возвращается домой. Уж не думаете ли вы, что он от
вас убежит?» Жандарм злобно покосился на меня и про¬
цедил сквозь зубы: «Я знаю свои обязанности и никому
не позволю вмешиваться в мои дела». Видя, что так я
ничего не добьюсь, я коротко объяснил своему провожа¬
тому суть дела и попросил его воздействовать на жан¬
дарма, чтобы тот снял наручники с Лопандича. Но жан¬
дарм упрямо тряс головой. Все же, когда мы взошли на
паром, он снял наручники с опухших и посиневших рук
Лопандича.
17
491

С Лопандичем я расстался девять с половиной лет
тому назад в Лепоглаве, где он и оставался до конца
срока. Его вид мне не понравился. Он был каким-то по¬
давленным, невеселым, рассеянным. На мой вопрос, как
его здоровье, Лопандич ответил, что оно оставляет же¬
лать лучшего, но все это пустяки, а важно то, что мы
все-таки выбрались из тюрьмы. «Немножко отдохнем,—
сказал он,— и обдумаем, что делать дальше. Но об этом
мы поговорим потом».
На боснийском берегу реки нас встретили родные —
два моих брата и брат Лопандича. Это была немного¬
словная, но радостная встреча. Тут же оказались не¬
сколько наших знакомых земляков, которые ехали в
Белград. Я несколько удивился их пылким приветствиям,
так как все это были «благонадежные» граждане, кото¬
рые как огня боялись любого столкновения с властями
и остерегались соприкасаться с «подозрительными и
скомпрометировавшими себя людьми». Но мне и в даль¬
нейшем немало пришлось удивляться, и это было ре¬
зультатом моего полного незнания тех перемен, которые
произошли в наших краях за время моего отсутствия.
Жандармы и агент отправились с нами в уездное по¬
лицейское управление в Биелине, где должны были сдать
нас в «в его ведение». Было еще рано, и нам пришлось
ждать в тесной приемной старого здания, в котором
когда-то вершили свои дела турецкие, затем австрийские,
а ныне наши, югославские, начальники уездной полиции.
Начальником оказался Васа Косорич, тот самый, с ко¬
торым я некоторое время дружил осенью 1919 года в
Белграде. Я пытался угадать, как он теперь меня при¬
мет.
Когда мы вошли в кабинет начальника, он встретил
нас, стоя около своего письменного стола. У меня было
впечатление, что он немного смущен и не знает, как на¬
чать разговор. Затем он улыбнулся и сказал мне, что,
как ему кажется, мы немного знакомы. «Да, по Белгра¬
ду, когда были студентами»,— ответил я коротко. На¬
зывая меня «господин», он сказал, что я, вероятно, знаю
обстановку в стране, и он надеется, что я, как человек
умный, буду себя вести как подобает. Того же он ожи¬
дает и от Лопандича, семью которого, одну из самых
уважаемых крестьянских семей в Семберии, он хорошо
знает. Я сказал, что с положением в стране я знаком
492

плохо, что намереваюсь немного отдохнуть, а затем по¬
дыщу себе какую-нибудь работу. «Хорошо,—сказал
он.—Можете идти».
ф ♦ ф
Из уездного управления я вместе с братом отправил¬
ся к нему на квартиру, чтобы немного отдохнуть. Со сле¬
зами и радостными восклицаниями меня встретили моя
сестра и сноха. Я сильно устал и хотел прилечь. Войдя
в спальню, я сел на приготовленную мне постель. На ме¬
ня пахнуло запахом чистого белья. Я уже столько лет
ложился в грязную, зловонную постель без простынь и
подушек, что эта чистота и аромат белья меня взволно¬
вали, и я не мог заснуть. В тюрьме я часто бывал голо¬
ден. еще чаще страдал от холода, но больше всего стра¬
даний причиняла мне грязь — неизбежный удел арестан¬
та. Грязное белье и одежда на теле, никогда не вымы¬
тая как следует посуда, из которой он ест. вонючая по¬
стель, в которой он спит, паразиты, грязь в одиночке, в
общей камере, в мастерской,— грязь повсюду, на каж¬
дом шагу, и от нее нет спасения. Поэтому не следует
удивляться, что вид чистой постели подействовал на ме¬
ня сильнее всего прочего, что я успел увидеть за первые
двадцать четыре часа моего пребывания на свободе. Я
долго лежал в полумраке комнаты и слышал негромкие
голоса, доходившие до меня как бы издалека.
В комнату вошла сноха. «Ты, кажется, не спишь?» —
спросила она. «Нет, не сплю. Кто это там в кухне?» —
«Дядя Влайко пришел повидаться с тобой». Мне это бы¬
ло неприятно, так как я с ним когда-то часто ссорился, о
чем уже упоминал. Одеваясь, я думал о том, как он бу¬
дет теперь ликовать: «Вот тебе твоя политика! Погубил
себя...» И так далее в том же духе. Но когда я вошел в
кухню, дядя поднялся с дивана, бросился ко мне, крепко
обнял и. опираясь на мое плечо, стал всхлипывать. Я
был поражен и не знал, что делать. Наконец он немного
успокоился и заговорил, не выпуская моей руки: «Хоро¬
шо, чго ты вернулся, племянник! Выходит, ты был прав.
Только коммунизм может нас спасти от этого несчастья».
Я просто не верил своим ушам. Если» бы в гот момент
крыша обрушилась мне на голову, я был бы меньше
удивлен. И это говорит мой дядя, дородный самоуверен-
493

ный буржуй, из уст которого лет тринадцать назад я
слышал столько оскорбительных слов по поводу моих
коммунистических убеждений. «Что стряслось с ним? От¬
куда такая перемена?» спрашивал я себя, усаживаясь
с ним рядом и готовясь его слушать.
После нескольких общих фраз дядя заговорил о по¬
ложении в Семберни. «Теперь мы все пролетарии, все
пойдем в твою партию,— заявил он.— Ничего другого
нам не остается, потому что они там, в Белграде, пустили
нас по миру». И, не выбирая выражений, он стал ругать
генералов, которые думают, что можно управлять стра¬
ной с помощью дубинки. Я с большим интересом слушал
дядю, потому что его слова приоткрывали не известный
мне аспект нашей действительности. Они свидетельство¬
вали о полном крахе политики Александра Карагеоргие-
вича, который, «наводя порядок в стране», разорил и
довел до отчаяния даже таких людей. Я напомнил дяде,
что, когда была введена диктатура, к королю являлось
много депутаций, чтобы поклониться ему и поблагода¬
рить за такой «мудрый политический шаг». Почему же
теперь никто не идет к нему сказать, каковы результаты
этой «мудрой» политики? Дядя быстро огляделся по сто¬
ронам и зашептал: «Да ведь сам же король нас обма¬
нул, и идти к нему жаловаться — это все равно, что жа¬
ловаться судье на самого же судью. По только,— добавил
он,— пусть все то, что я тебе говорил, останется между
нами».
Когда за обедом я завел с братом разговор о поло¬
жении в нашем крае, он сказал, что в деревнях стало не¬
выносимо трудно жить, что кризис разорил многих ре¬
месленников и торговцев, в том числе и нашего дядю,
что в уезде все бурлит от недовольства, и люди со стра¬
хом спрашивают, что же будет дальше. Никогда еще в
Семберни не были столько нищих, безработных н голод¬
ных людей, как теперь. Так охарактеризовал положение
мой брат, член Радикальной партии, который всегда был
далек от сколько-нибудь революционных взглядов.
Под вечер я вышел в город прогуляться, взглянуть
на родные места, улицы и дома, с которыми у меня было
связано так много воспоминаний. Па Театральной улице
я встретил Ново Милишнча, бывшего начальника уезд¬
ной полиции в Биелине. Эго был когда-то влиятельный
член Демократической партии, один из основателей
494

«Клуба обновления*, в котором в 1920 году собирались
прогрессивно настроенные интеллигенты нашего города.
Он подошел и приветствовал меня. «Давайте пройдем¬
ся»,-— предложил он. «Охотно»,— ответил я, немного удив¬
ленный такой любезностью со стороны человека, бывше¬
го когда-то нашим противником. «Знаете,— добавил он,
улыбаясь,— не будет плохо ни для меня, ни для вас,
если нас увидят вместе. Про меня скажут, что не такой
уж реакционер этот Милишич, раз с ним гуляет комму¬
нист, а про вас скажут, что не так уж опасен этот Чо-
лакович, раз с ним гуляет сам председатель этой нашей
благословенной партии. Вы, может быть, не знаете, что
у нас теперь создана новая политическая партия, кото¬
рая называется немного комично — «Югославская ради¬
кально-крестьянская демократия*. Как видите, тут все¬
го понемножку, на все вкусы. А поскольку даже для ее
сокращенного наименования требуется много букв, то я
окрестил ее «алфавитная партия*. На это я имею право,
так как состою председателем ее здешней организации.
Вы, может быть, удивлены? Удивляться не надо. Я стал
ее членом не из убеждения, а из сугубо личных интере¬
сов, отчасти же потому, что люблю все делать наперекор
другим. Радикалы перевели меня в Зворник. тогда я по¬
дал в отставку и открыл адвокатскую контору. Теперь
уж я не позволю, чтобы всякая шушера мной помыкала,
а уж если так мир устроен, то я сам буду командовать.
Я знаю, вас шокирует мой цинизм, но я люблю называть
вещи своими именами*.
В том же духе говорил он и дальше. Я говорил мало,
больше слушал и при этом вспоминал, каким 'был Мили¬
шич в 1920 году: энергичный, целеустремленный, полный
планов о поднятии экономики нашего края, о просвеще¬
нии деревни. Все это улетучилось. От этого человека
остались руины, а его когда-то ясный ум служит ему
теперь лишь на то, чтобы издеваться и над собой и над
другими. Как жалка наша буржуазия! Она не способна
разумно использовать даже своих талантливых людей и
превращает их в беспринципных и пустых болтунов. Вот
уж действительно класс без перспективы. Раньше, бы¬
вало, в наших спорах с Милишичем, когда мы, молодые
коммунисты, критиковали политику буржуазии, утверж¬
дая, что единственным выходом для нашей страны яв¬
ляется революция и советская власть, он неплохо умел
495

защищать свои позиции; он утверждал, что нашей стра¬
не нужна не революция, а реформы, при помощи кото¬
рых ’можно обеспечить прогресс страны и благосостоя¬
ние народа, двигать вперед просвещение и культуру.
Тогда он в это верил и кое-что в этом смысле делал, те¬
перь же он не верит ни во что. Хотя он и пользуется еще
авторитетом в своей среде, но сам-то он раздавлен жиз¬
нью и потерпел полный крах. Что это было именно так,
подтвердил он сам, когда мы проходили мимо одного из
трактиров. Он пригласил меня зайти и выпить чего-ни¬
будь. Я поблагодарил, но отказался, сказав, что не пью.
«А я вот пью и притом, может быть, даже больше, чем
мне дозволено, потому что у меня печень не в порядке.
Не люблю оставаться с собой один на один. Лучше по¬
сидеть в компании за рюмочкой. Тогда человек не занят
мыслями, которые не так-то приятно додумывать до кон¬
ца. Вы мне не поверите, но я рад, что вы вышли из
тюрьмы, хотя, казалось бы, должен вас ненавидеть. Но
я так рассуждаю: когда еще там придет ваше время, а
я пока поживу в свое удовольствие».
На следующий день, не без некоторой тревоги, я по¬
шел в военный отдел, чтобы урегулировать вопрос о во¬
енном учете. Я побаивался, что меня призовут в армию,
а это слишком осложнило бы мое положение. Тогда мне
пришлось бы выбирать: или быть объявленным дезерти¬
ром, или провести полтора года в казарме. В тюрьме я
встречал людей, попавших туда из армии за то, что они
заявили протест против грубого обращения какого-нибудь
офицера или унтер-офицера. Они тем самым нарушили
субординацию и были наказаны как преступники. ’ Неко¬
торые из них получили много лет тюрьмы. Я не хотел,
чтобы меня объявили дезертиром, но не хотел и идти в
казарму, где меня, как «государственного преступника»-
наверняка третировали бы и в конце концов спровадили
бы в тюрьму.
В канцелярии военного отдела меня весьма нелюбезно
встретил тот самый референт, с которым у меня произо¬
шло столкновение еще в 1920 году. В то время он был
молодым поручиком, а теперь это был грузный, пожи¬
лой человек в чине капитана первого класса. Тогда мы
столкнулись с ним из-за того, что я свое заявление с
просьбой об отсрочке, адресованное начальнику военного
округа, написал латинским алфавитом. В таком виде он
496

не хотел принять мое прошение.. «Нельзя писать латин¬
ским алфавитом»,— заявил он. «Напротив, можно и
должно, так как это тоже официально принятый алфа¬
вит».— «Но неужели вам, сербу, не стыдно писать ла¬
тинскими буквами?» — закричал на меня поручик. «Во-
первых, я не серб, а югослав, а во-вторых, не ваша обя¬
занность мне объяснять, что стыдно, а что не стыдно.
Ваше дело — принять мое прошение и препроводить его
в военный округ». Он злился, кричал, но все же вынуж¬
ден был сдаться.
Теперь я вспомнил об этом столкновении, по,доплекой
которого была плохо скрытая ненависть этого референта
ко всем «красным» в нашем городе. А на этот раз капи¬
тан, даже не взглянув на меня, взял чистый бланк и стал
меня опрашивать. Когда он дошел до графы «националь¬
ность», я сказал, что я серб. «Нельзя записывать «серб»,
надо писать «югослав»»,— заявил он. «Я не югослав, а
серб,— возразил я,— а впрочем, можете писать, что хо¬
тите».— «Теперь нет больше сербов, хорватов и прочих
там, а есть одни только югославы». Под конец он ска¬
зал, что через несколько дней сообщит мне, как обстоит
дело относительно моей службы в армии.
Дней десять спустя он вызвал меня. Торжественным
голосом, как будто он лишал меня чина, он прочитал
решение: «Поскольку поименованный выше гражданин
судебным приговором лишен гражданских прав, он тем
самым лишается и чести служить под воинским знаме¬
нем».— «Я могу идти?»— спросил я капитана. «Може¬
те»,— сказал он, глядя на меня строго и презрительно, и
я, как на крыльях, вылетел из отдела. Так просто и лег¬
ко разрешилась для меня эта неприятная дилемма.
» * «
Я поселился в квартире на тихой улице за городским
парком. Дом был старинный, одноэтажный, немного от¬
ступавший от улицы; позади дома был большой двор,
через поломанный забор которого нетрудно было про¬
никнуть в соседние сады и огороды, а оттуда и за черту
города. Я хорошо чувствовал себя в своей скромной хо¬
лостяцкой комнате, два окна которой были обращены к
городскому парку. Сидя за столом, я мог смотреть на
все еще зеленые кусты вдоль забора, на кроны старых
497

каштанов на главной аллее парка, уже тронутые баг¬
рянцем ранней осени, на стройные молодые елки на лу¬
жайке парка. Это была радость для глаз, привыкших к
унылому созерцанию тюремного двора, на бесплодной
земле которого не могла расти даже трава. Но еще боль¬
шую радость давало сознание, что в любую минуту я
могу встать из-за стола, распахнуть дверь и, ни у кого
не спрашивая разрешения, отправиться, куда пожелаю.
Я делал это часто, предпочитая уходить за город.
Я всегда любил свой родной край — эту равнину, окай¬
мленную двумя реками и хребтом Маевицы, синевшим
на горизонте. Сейчас, в дни ранней осени, эта равнина,
небогатая красками в другое время года, была пышно
расцвечена пламенеющими тонами своих рощ и живых
изгородей. Я радовался, проходя по знакомым тропин¬
кам, вспоминал детские игры и моих озорных товари¬
щей, вспоминал наши лихие набеги на чужие сады и
бахчи. Я посещал места, где когда-то давно бродил с
молодыми революционерами нашего города, припоминал
наши пылкие споры и наивные мечты о революции, и
мне казалось, что я снова слышу их задорные голоса,
убежденно утверждающие, что мир принадлежит сме¬
лым, что мы легко его завоюем и все богатства мира
сделаем всеобщим достоянием. Но теперь, умудренный
опытом, я мысленно вступал с ними в спор. Теперь я
знал, что пути к победе более запутаны и извилисты,
чем это могли представить себе наши горячие головы в
бурные дни 1919 года. И все же пути эти существуют.
Необходимо только упорство, чтобы отыскать их, и му¬
жество, чтобы идти по ним, и тогда они наверняка при¬
ведут нас к победе. С прогулки я возвращался ободрен¬
ный и радостно садился за работу.
В первые дни пребывания в Биелине я приводил в
порядок свои тюремные записи, которые вместе с про¬
чими моими вещами в полной сохранности были достав¬
лены по адресу. Я спешил закончить эту работу, самую
важную для меня в то время. Трудно было предвидеть,
что может случиться, пока я ожидаю разрешения Цент¬
рального Комитета партии покинуть страну, и не изве¬
стно было также, смогу ли я пронести с собой эти за¬
писи при нелегальном переходе границы. Поэтому всего
разумнее было привести в порядок и спрятать в надеж¬
ном месте все то, что я писал о тюрьме: ведь это был

документ, написанный под непосредственным впечатле¬
нием всего того, что я видел и пережил. Несколько дней
просидел я над своими блокнотами. Меня интересовали
не выписки из книг, а одни только записи о жизни в
тюрьме. Поэтому из своих блокнотов, где эти записи
были закамуфлированы, я вырывал листки с описанием
трудной жизни заключенных в трех тюрьмах, в которых
я отбывал свой срок. Я сидел над этими листками, пе¬
речитывал их и вспоминал высокие тюремные стены, ре¬
шетки, мрачные тюремные коридоры, звон кандалов,
грубые окрики стражников, бессмысленное унижение и
уничтожение людей. Этого нельзя забывать, об этом на¬
до рассказать людям. Иногда мои воспоминания были
настолько живы, что мне казалось странным, как это я
могу встать из-за стола и свободно выйти из дому или
распахнуть окно, на котором нет решетки. Несколь¬
ко раз я видел во сне одиночку и людей, закованных в
кандалы. Я просыпался в испуге, но тут же начинал
громко смеяться над своими кошмарными снами.
Когда я привел в порядок все эти листки, вырванные
из разных блокнотов (их набралось несколько сотен),
я упаковал их вместе с переводом «Финансового капи¬
тала» Гильфердинга и передал на хранение моему млад¬
шему брату. Когда-то в юности у него было свое хозяй¬
ство, и мы не раз с ним жестоко ссорились из-за моей
политической деятельности. Он быстро промотал свое
наследство и вместо того, чтобы стать купцом, о чем он
когда-то мечтал и к чему готовился, стал рабочим, а
затем вследствие кризиса лишился и работы. Теперь он
проявлял больше сочувствия к моим взглядам и был го¬
тов мне помочь. Мы договорились, что рукописи он спря¬
чет у надежного человека и передаст их только тому,
кто явится к нему с условным паролем.
Закончив эту работу, я стал чаще выходить в город,
заходил в кафе, возобновил старые связи _ и стал завя¬
зывать новые. Недели через две мне стало уже ясно,
откуда эта предупредительность ко мне самых различ¬
ных людей, их желание разговаривать со мной и даже
рассказывать о своих бедах. Кроме нескольких самых
заядлых сторонников режима, все остальные были край¬
не недовольны положением в стране. Экономический
кризис тяжелее всего отразился на крестьянах, а поэто¬
му в трудное положение попали также ремесленники и
499

лавочники, ибо их главными клиентами были крестьяне
из Семберии. В силу этих причин в нашем типично сель¬
скохозяйственном районе нарастала волна оппозицион¬
ных настроений. Ко мне заходили разные люди — ре¬
месленники, торговцы, старые знакомые. И все они же¬
лали услышать, что думаю я, коммунист, о положении в
стране. Сами они во всем винили Белград, куда утекали
их деньги, обвиняли Петра Ж.ивковича и даже самого
короля, высказывались в пользу автономии и федерации,
и хотя подчас не понимали, что значат эти слова, но
были уверены, что хуже, чем теперь, им не будет.
Я слушал их суровую критику диктаторского режима
и пытался в осторожных выражениях объяснить им, что
в нашей стране до тех пор не будет ни благосостояния,
ни справедливости, пока народ не получит возможности
свободно выражать свою волю и установить свою
власть, которая будет защищать его интересы. Они со¬
глашались с этим, но не проявляли особой охоты к ка¬
кому-нибудь организованному действию, опасаясь тер¬
рора. Впрочем, в нынешних условиях я и сам не пред¬
ставлял себе, как именно могли бы они дейсттовааь,
если бы даже были к этому готовы. В уезде ходили по
рукам листовки и брошюры Драголюба Йвванооича \
которые приносили сюда из Белграда его сторонники.
Наших листовок не было, а это означало, что нет в этом
крае и нашей организации, хотя условия для работы
были благоприятны, а интерес людей к политическим во¬
просам был огромный. Многих, особенно в кругах интел¬
лигенции, интересовало положение в Советской России,
пятилетний план, о котором здесь кое-что слышали.
Я говорил им, что советская система, власть трудящего¬
ся народа, дала русским возможность преодолеть огром¬
ные экономические и другие трудности, восстановить
свою экономику и предпринять новое строительство в
колоссальных масштабах, в то время как капиталисти¬
ческие страны задыхаются в тисках небывалого кризи¬
са. Некоторые из этих интеллигентов, не решаясь встре¬
чаться со мной в кафе, приглашали меня к себе домой.
1 Ноиановин Драголюб (род, 1895) — ученый-социолог и поли¬
тический деятель, основатель и лидер Народной крестьянской пар¬
тии. За антинародную деятельность был после войны осужден на
долголетнее тюремное заключение.
500

Помню одного учителя гимназии и его жену, учительни¬
цу. к которым я часто заходил. Оба они сочувствовали
нашей партии. От них я узнал, что среди учеников бие¬
линской гимназии имеется немало революционно наст¬
роенных молодых людей, но в городе нет человека, кото¬
рый мог бы их организовать и направить их юношеский
энтузиазм на работу среди молодежи. Средн них есть
несколько серьезных юношей, которые читают маркси¬
стскую литературу, а на уроках прогрессивных препода¬
вателей открыто высказывают свои взгляды.
Вскоре я установил связь с молодежью Семберии
Сын моей хозяйки Миленко Стоякович, недавно окончив¬
ший гимназию, познакомил меня со своими сверстника¬
ми-студентами Белградского университета. Уже с пер¬
вых дней моего пребывания в Биелене он заходил ко мне
и просил дать ему ту или иную книгу. Я давал ему кни¬
ги охотно, но скоро заметил, что заходит он ко мне не
столько из-за книг, сколько для того, чтобы поговорить
со мной. Читал он много и выражался витиевато, види¬
мо, ему доставляло удовольствие щеголять своей учено¬
стью. Я приписывал это его молодости, так же как и его
стремление всем своим видом показать свою независи¬
мость и презрение к условностям нашей мещанской сре¬
ды. Он никогда не носил галстука и даже не застегивал
ворота рубашки, ходил с поднятым воротником пальто
и т. д. Вначале он заводил со мной разговор о Достоев¬
ском и других русских писателях, роняя при этом сарка¬
стические замечания о положении в нашей стране. Но
затем все чаще мы стали беседовать о биеленской мо¬
лодежи, ее жизни и настроениях. Ио секрету он мне
сообщил, что несколько его сверстников, студентов Бел¬
градского университета, регулярно собираются и изуча¬
ют «Развитие общества» Филипа Филиповича и «Ком¬
мунистический Манифест» К. Маркса и Ф. Энгельса.
Они уже собрали довольно много марксистских книг и
дают их читать ученикам гимназии, которые проявляют
большой интерес к марксистской и вообще передовой
литературе, а особенно к художественной. В эту группу,
кроме Стояковича, входили Мирко Филиповнч. Анте Ма-
расович, Миленко йоиичнч— Нале, Велико Бнбнч и Не
над Петрович.
Я внимательно слушал Стояковича и радовался, чго
эти молодые люди уже создали нечто вроде организа-
501

ции. Впрочем, в своей деятельности они ограничивались
в основном идейным самообразованием и не решались
перейти к более широкой общественной работе. Беседуя
со Стояковичем, я старался уяснить себе, насколько
серьезны эти молодые люди и можно ли установить с
ними связь, чтобы помочь им сделать следующий шаг —
создать партийную организацию и выступить на более
широком поприще. Наконец я решил встретиться с ними
и путем непосредственного контакта определить, что это
за люди и можно ли на них положиться.
Хорошо помню мою первую встречу с ними. Мы со¬
брались у меня. Это было наиболее удобно и безопасно,
поскольку свое присутствие в доме они могли бы объ¬
яснить тем, что пришли навестить своего приятеля Стоя-
ковича. На первой встрече присутствовали Мирко Фили-
пович, Миленко Иовичич и Миленко Стоякович. Я смотрел
на них и наблюдал за ними. Ведь именно в их воз¬
расте я примкнул к рабочему движению и осознал, что
пролетарская революция является тем великим идеалом,
которому стоит посвятить жизнь. Я старался понять, что
это за люди, о чем они мечтают, что их во<^>1}^чш^вляе^.
что знают они о мире и о нашей стране. Это были сим¬
патичные, скромно одетые юноши, они немного смуща¬
лись— ведь я был старше их на двенадцать лет, а в их
возрасте такая разница представляется весьма значи¬
тельной, и к тому же я был известным бунтовщиком и
каторжанином. Поэтому вначале наш разговор не кле¬
ился. «Может быть, вам будет интересно, если я расска¬
жу о тюрьме?» — спросил я. Они радостно закивали
головами. И я стал рассказывать им о жизни в заключе¬
нии, о нашей голодовке, о нашем тюремном «универси¬
тете». Они слушали с большим вниманием, изредка пре¬
рывая меня вопросами. Расставаясь, мы договорились,
что в следующий раз они расскажут мне о себе, о своей
жизни, работе, раздумьях и надеждах.
Они произвели на меня впечатление серьезных юно¬
шей, и я решил помогать им в меру своих сил. На вто¬
рой нашей встрече я узнал у них много о настроениях
биелинской молодежи, особенно учащихся, а также о не¬
довольстве в деревне. Мы приняли решение, что свою
энергию они должны направить по трем руслам: моло¬
дежь, профсоюзы, деревня. Первоочередная их задача —
отыскать людей, которые пользуются авторитетом всво-
502

ей среде и способны повести за собой других, а своей
серьезностью и своим поведением способны показать
пример и завоевать доверие. В наших условиях от ком
мунистов требуется многое, и поэтому партия не должна
отыскивать людей просто недовольных, но отбирать сре¬
ди них революционеров, сознающих, что их ожидает и
как почетно бороться в рядах партии. Я говорил им о
нашей партии, ее истории, о трудной борьбе за превра¬
щение ее в подлинно революционную организацию. Я не
скрывал, что положение очень трудное, что партия дез¬
организована, но подчеркивал, что с приливом новых,
молодых сил она будет восстановлена, воспрянет и ста¬
нет способной вести серьезные, классовые бои. В резуль¬
тате террора погибло много членов партии, но он не мог
уничтожить партию, ее корни в народных массах, ибо
она столь необходима нашему обществу, что без нее оно
потеряло бы всякую надежду на лучшее будущее. Я ре¬
комендовал им пробуждать у молодежи интерес к таким
книгам, как «Мать» Горького, «Что делать?» Чернышев¬
ского, к произведениям Крлежи и Цесареца, к изданиям
«Полита» 1 и к нашей социальной литературе.
При каждой встрече эти молодые люди сообщали
мне какую-нибудь интересную новость. Сообщали о том
или ином небольшом успехе, но не скрывали от меня и
своих неудач. Лучше всего развивалась работа среди
учащейся молодежи, где у них были знакомства и легче
было найти общий язык. Менее успешно обстояло дело
с рабочими. За последние тринадцать лет в Семберии не
было построено ни одной фабрики. В профсоюзной орга¬
низации Биелины состояло не больше сотни рабочих —
опанчары, сапожники, столяры, слесари. Хотя их поло¬
жение было очень трудным, но они не вели никакой
борьбы за повышение зарплаты. В городе было столько
безработных, что люди, имевшие работу, уже считали
себя счастливыми, когда могли заработать себе хотя
бы на хлеб. Среди них было несколько энергичных и по-
боевому настроенных молодых людей. С ними встреча¬
лись и вели беседы Мирко Филипович и Миленко Стоя-
кович, но вовлечь их в какие-либо активные действии
они не смогли.
1 кНолит» («Новая литература») — прогрессивное издательство,
печатавшее произведения передовых югославских и иностранных
писателей в период между первой и второй мировыми войнами
503

Больший успех в деле подбора людей и устинтц*.
ння сняли между ними был достигнут в деревне Зя ко»
ротное время биелннская группа связалась с десятком
серьезных линей в семберийскнх селах Драго Тоямм,
Млалженом Бфтнчем и Свгпмнком Госпнчем п Цпнмо-
не. Симой Джурковнчсм в Гриппе, Мнлорл к»м Монти
в Балатуне, Душаном Повнчнчем и Мяртином Кораном
в Углсвнкс. Николой Спасовичем в Пят ковач?, М н и-
мом Страхиней в Лмайлнях. Средн них были и крестья¬
не. и деревенские ремесленники, и студенты родом mi
деревни. Вместе с биелннской группой они составили
ядро партийной организации в Биелинском уеме, кото¬
рая была создана несколько позже.
Сразу по приезде в Биелину я встретился с сестрой
Алии Алиагича — Хайрней. Это была энергичная и сим
патичная девушка, выросшая в нужде и работавшая те¬
перь медсестрой в биелннской больнице. Я рассказал ей
об Алии, о нашей давней дружбе, о покушении и о роля
Алии в нашей группе и его поведении в лень казни
Когда я ей рассказывал о последних часах Алии, она
не плакала, но нервно теребила платок, который дер¬
жала в руках, выдавая только этим свое волнение. Уже
при первой нашей встрече она мне сказала, что хочет
бороться за то же дело, за которое отдал свою жизнь
ее брат.
Хайрня была обручена с Фадилом Яхичем. рабочим
столяром. Она рассказала ему о встречах со мной, и
однажды на улице ко мне подошел рослый, красивый
юноша, назвал свое имя и спросил, что я могу порем
мендовать ему прочитать. «А почему ты спрашиваешь
об этом именно у меня?» Он посмотрел на меня внима¬
тельно и, засмеявшись, весело ответил: <А у кого же.
если не у тебя? Не буду же я спрашивать об этом у
уездного начальника полиции!» Мне понравился и ом
сам и его ответ. Мы прошлись немного вместе и услови¬
лись встретиться у Хаирнн. После этого мы встречались
регулярно. Я рассказывал им обоим о тюрьме, о Рос¬
сии. а они мне о здешней обстановке. Много времени
я потратил, чтобы уговорить Яхнча работать в проф
союзе. Он удивлялс я, ему казалось куда более револю¬
ционным выпустить какую-нибудь листовку или писать
лозунги на стенах домов. «Ну нет. Эго легче, а в приф
союзе надо по настоящему впрячься в работу, чтобы
501

поднять на борьбу наших рабочих», таков был Смысл
моих аргументов.
Вообще товоря, все это были юноши боевые, но очень
нетерпеливые. Нм хотелось поскорее каким • либо >ф*
фектным способом показать, что и у нас есть коммуии
сты. Они часто жаловались на инертность и отсутствие
мужества даже у тех людей, которые крайне недовольны
существующим положением. Это очень огорчало моих
молодых товарищей. А я старался нм объяснить, что
мерить на свой аршин весь мир и отрицать все, что не
укладывается в наши концепции, весьма опасно с точки
зрения политической. То обстоятельство, что дела идут
не так быстро, как нам хотелось бы, не может служить
причиной для отчаяния. Уже сам факт, что в нашем не¬
большом городке существует группа боевых молодых
людей, говорит о многом. Это симптом того, что по всей
стране, несмотря на террор, возрастают силы, способные
в будущем свергнуть диктатуру. Ведь смешно было бы
думать, что в одной только' Биелине появились такие
боевые парни. Они есть во всех городах, и такими их
делают наши беды и несчастья. Они не мирятся с такой
казарменной жизнью, ищут новые пути и все более ори¬
ентируются на революционное рабочее движение — на
ту силу нашего общества, которая одна лишь способна
изменить его до основания. Пройдет еще немало време¬
ни, пока организуется сама эта объединяющая сила, по¬
ка партия оправится от страшных ударов и станет спо¬
собной собрать воедино всю эту революционную энер¬
гию, организовать и направить ее на действия, которые
разрушат то, что должно быть разрушено. Пройдет еще
много времени, но это — единственная перспектива на¬
шего общества.
Я недолго работал с этими молодыми людьми, но и
по сей день я вспоминаю об этом времени как об одном
из светлых эпизодов моей жизни. Позднее все эти моло¬
дые люди стали бойцами нашей партии, и с большинст¬
вом из них я в дальнейшем встречался на нашем общем
боевом пути. Многие из них прошли через тюрьмы, не ко¬
торые сражались добровольцами в Испании, и большим
ство погибло в дни нашей революции, доказав делом,
что их юношеское воодушевление не было мимолетным
настроением. Хайрию Алиагнч расе грел и-ли усгашм к»
самом начале восстания Точно так же, как се браг
18 Р. ЧолаЮМИч
505

Алия, она двадцатью голами позже мужественно встре¬
тила смерть Флднд Яхнч сражался н Испании был
поручиком I 1нтернацнональной бригады; во время Осло*
боднтельиой войны Яхнч был комиссаром Магницкого
партизанского отряда, погиб он а фснрале 1942 года, ког¬
да четники напали на штаб этого отряда. Мирко Фили-
поннч погиб дна года спустя также на Маслице, он был
в то время комиссаром одной hi наших бригад. Оба
они Народные герои, оба живут в памяти своих това¬
рищей и народа своего края, где они подняли и несли
с честью знамя нашей партии.
♦ ♦ ♦
В декабре я получил давно ожидаемое мною письмо
от Вуевича. Между строк самого безобидного содержа¬
ния ок писал мне симпатическими чернилами о том. что
партийное руководство дало согласие на мой выезд из
страны и что по прибытии в Вену я получу указание, ху¬
да мне ехать дальше. Он предлагал мне встретиться а
Белграде у его сестры Живки и просил сразу же отзе-
тить на письмо н сообщить дату моего приезда.
Я пошел к начальнику уездной полиции и попросил
дать мне разрешение на поездку в Белград, чтобы пока¬
заться врачу-специалисту. Начальник сказал мне. чтобы
я подождал, пока Э. Бенеш, тогдашний министр иност¬
ранных дел Чехословакии, закончит свой визит в Бел¬
граде. «Нежелательно, чтобы вы ехали туда во время
его визита,—объяснял он мне.— Но как только он уедет,
вы можете выехать. Однако вы должны указать нам ад¬
рес. где намерены остановиться, и имена лиц. которых
будете посещать в Белграде». Биелинская полиция на¬
блюдала за мной, следила, куда я хожу, но на дом ко
мне ие являлась и обысков у меня не делала, а также
не преследовала тех. с кем я встречался. Все же я был
начеку и заранее обдумывал каждый свой шаг.
Когда в конце декабри я оказался в Белграде, я снял
номер в отеле «Прага» и в то же утро, удостоверившись,
что за мной не следит, поспешил на квартиру Живки.
сестры Вуевича. Она сообщила мне, что Вуевич, кото¬
рый вчера прибыл в Белград hi Иожареваца, был гут
же выслан полицией обратно Дело в том, что, согласно
указанию Полинин 1I <>ж арена ца, он должен был огне-
титься о белградской полиции, но когда явился туда, ему
приказали немедленно покинуть Белград. Буевич все же
успел сообщить Живке, что о Загребе Мариян Стилино-
вич поможет мне нелегально перейти границу. Я жалел,
что мне не удалось повидаться с Вуевичем, но проис¬
шедшее с ним подсказывало мне, что я не должен задер¬
живаться в Белграде. Все же я решил не уезжать, пока не
повидаюсь с некоторыми из белградских товарищей.
Кроме того, я должен был посетить врача — специалиста
по болезням уха и горла, чтобы иметь оправдание для
полиции. Благодаря стараниям Живки, у которой были
хорошие связи с белградскими товарищами, врач осмот¬
рел меня в тот же день и выдал мне справку. Живка
устроила мне встречу с Веселином Маслешей Ч Я встре¬
тился с ним вечером на квартире нашего товарища Ото-
на Крстановича, журналиста. Имя Маслеши было мне
знакомо уже несколько лет, с того времени, когда он
вместе с Отокаром Кершованн2 и братьями Бихали
(Павле и Ото) 1 * 3 начал издавать журнал «Нова литера¬
тура* 4 и перевел Эгона Эрвина Киша, писателя, ныне
уже немного забытого, чьи очерки о Советской России
вызывали тогда восторг у молодежи. Маслеша был уже
известен в общественных кругах как высокообразован¬
ный марксист, хороший журналист и публицист. Хорошо
знала его и югославская полиция как коммуниста, она
не раз арестовывала его. и всячески преследовала.
Когда я позвонил, меня встретил Крстанович вместе
с Маслешей. После того как я сказал пароль, который
должен был удостоверить мою личность, Маслеша сердеч¬
но пожал мне руку. «Ты выглядишь так, словно вернул¬
ся из санатория, а не из тюрьмы*,— сказал он, огляды¬
вая меня с любопытством и приветливо улыбаясь. Весь
его вид, характерное лицо с правильными чертами, то,
1 Маслеша Веселии (1906—1943) —видный деятель КПЮ и пуб¬
лицист.
9 Кершовани Отокар (1902' 19-11) —деятель КПЮ, известный
журналист и публицист.
з Бихали Павле (1898—194!) —сербский писатель. Вместе со
своим братом Ото издавал журнал «Нова литература*. Расстрелян
о гестапо о 194! году. Бихали — Мерин Ото (род. 11904—сербский
писатель, публицист и художественный критик.
) «Нова литература* — журнал по вопросам культуры и лите¬
ратуры, выходил о Белграде с 1928 по 1930 год.
18*	507

как он ко мне подошел, и его первые слова — все это
располагало к нему. Мы сели в тесной комнатке, зава¬
ленной книгами и журналами, и начали непринужден¬
ный дружеский разговор, как будто были знакомы с
давних пор. Беседовали мы долго, так как с этим любо¬
знательным, образованным, остроумным и живым собе¬
седником время пролетало незаметно. Прежде всего и
больше всего мы говорили о тяжелом положении наших
товарищей в тюрьмах, о котором Маслеша был в доста¬
точной мере информирован. Партия еще не в состоянии
была организовать им какую-нибудь помощь через на¬
шу общественность, а на протесты прогрессивных людей
за границей режим не обращал никакого внимания.
Только при условии нарастания всеобщего движе¬
ния против диктатуры можно было ожидать каких-
нибудь серьезных кампаний за улучшение положения в
тюрьмах.
Маслеша рассказал мне, что он вместе с Августом
Цесарецем готовят к печати первый том «Капитала»,
который им тайно переслал Моша из Сремскомитровиц-
кой тюрьмы. Книга выйдет в серии книг издательства
«Космос», которую выпускает Светомир Лазаревич. Эго
человек широкой культуры, который не побоялся наряду
с трудами Кроче, Фрейда и Адлера издать и Маркса; он
уверен в том, что даже и режим диктатуры не посмеет
запретить опубликование такого всемирно известного
научного труда. По поводу самого перевода у Маслеши
был ряд критических замечаний, о чем он сказал мне с
полной откровенностью: он считает, что переводчики не
поняли некоторые места в «Капитале». Мне понравилась
его прямота. Я защищал переводчиков и рассказал об
условиях, в которых мы работали. Маслеша отдал дол¬
жное нашим стараниям, однако тут же процитировал на
память некоторые места, которые он исправил под свою
ответственность. Мы договорились, что я перешлю ему
мой перевод «Финансового капитала» Гильфердинга,
для которого он надеялся найти издателя. Он также по¬
обещал мне организовать перепечатку на машинке моих
тюремных записок, а впоследствии переслать их, куда я
ему укажу.
Для меня самой интересной была та часть разговора,
которая касалась положения партии, ее постепенного
оздоровления и обновления ее работы. Маслеша в товре-
508

мя находился в гуще событий и имел связь с различными
кругами белградской общественности — рабочими, сту¬
дентами, писателями, политиками. Самая большая на¬
ша слабость, по его мнению, состояла в том, что мы
слишком медленно восстанавливаем организации и пар¬
тийное руководство и поэтому не в состоянии направлять
недовольство масс и их боевое настроение по каналам
политических и других действий. Мы все еще работаем
как заговорщики, нам связывают руки различные псев-
дореволюционные лозунги и положения, принятые в
прошлом, хотя дорого стоивший нам опыт показал, на¬
сколько они были сектантскими и политически вредны¬
ми. Правда, уже заметны некоторые перемены, но они
происходят весьма медленно, как будто товарищи, нахо¬
дящиеся за границей, не чувствуют, какой большой мо¬
рально-политический капитал мы приобрели в борьбе с
диктатурой и какие большие возможности открываются
теперь для политических действий. Если уж неизбежно
попадать в тюрьму, говорил Маслеша, то пусть это будет
за деятельность, имеющую большое общественно-полити¬
ческое значение, а не за писание лозунгов на стенах и
распространение листовок, нередко чисто декларативных.
Он считал, что нашим товарищам нужно более реши¬
тельно вступать в организации Объединенного рабочего
пр офсоюзз 1 и другие организации, сделать их более
массовыми, поднимать их на борьбу за экономические
требования и на другие акции и таким образом завоевы¬
вать в них позиции. Только тогда рабочий класс сможет
стать фактором политической жизни страны и прибли¬
зит развязку, которая не заставит себя долго ждать.
Между тем Сима Маркович, используя организацион¬
ную слабость партии, развертывает свою деятельность,
устанавливает связи с некоторыми молодыми людьми в
провинциальных городах Сербии, не знающими о его
раскольнических действиях внутри партии. Он даже пе¬
чатает нелегально «Коммунистический бюллетень» —
сектантскую и фразерскую газетенку и пытается завое-
’ Объединенный рабочий профессиональный союз Югославии —
реформистская профсоюзная организация, созданная в октябре
1925 года. Поскольку работа революционных профсоюзов в 1929 го¬
ду была запрещена, руководство КПЮ в середине 1932 года дало
директиву членам партии работать внутри реформистских проф¬
союзов.
509

вать позиции в реорганизующейся партии. И теперь, как
прежде, его методы фракционерские: дескать, все то, что
он делает,— единственная настоящая партийная работа,
а все остальные усилия — это дело людей, не заслужи¬
вающих доверия. Хотя еще и слабо, но партийная орга¬
низация в Белграде борется против этой раскольниче¬
ской политики и пытается политически изолировать Си¬
му Марковича.
Для меня этот разговор с Маслешей был весьма по¬
учителен. Разговор с этим умным человеком, обладав¬
шим высокой культурой и умевшим широко охватить
явления общественной жизни, был для меня весьма полез¬
ным и ободряющим. Я узнал много подробностей о поли¬
тических движениях в стране, а также о мерах, с помо¬
щью которых наши товарищи рассчитывали возродить
партию и сделать ее способной к политическим выступ¬
лениям. Разговор этот был для меня интересен и еще по
одной причине. Маслеша был представителем той части
нашей интеллигенции, которая стремилась свои комму¬
нистические убеждения воплотить в политические дейст¬
вия и была готова принять на себя все последствия
этого.
Возвращаясь поздно ночью в отель, я ожидал, что
застану там агентов белградской полиции. На мой во¬
прос, спрашивал ли меня кто-нибудь, сонный портье от¬
ветил, что никто не спрашивал. Я удивился, так как счи¬
тал, что полиция уже должна была получить сведения
о том, что я прибыл и остановился в отеле. Но и на сле¬
дующий день никто меня не беспокоил. Я решил наве¬
стить издателя Лазаревича. Представившись ему, я ска¬
зал, что меня интересует, как идет подготовка к изданию
первого тома «Капитала». Лазаревич, уже знавший от
Маслеши, что я в Белграде, весьма любезно рассказал
мне обо всем, что он предпринял в связи с изданием
этой книги. Если редакторы закончат в срок свою рабо¬
ту, книга выйдет в будущем году. Она будет превосход¬
но издана, как того и заслуживает такой замечательный
труд. Выпуская в свет знаменитые произведения миро¬
вой научной литературы, Лазаревич считал, что он таким
образом осуществляет высокую культурную миссию в
нашей стране. «А вы не боитесь, что издание «Капитала»
принесет вам убытки, если книгу запретят?» — «Я полу¬
чил от авторитетных инстанций более или менее твердое
510

обещание, что книгу разрешат. Знаете,— добавил он иро¬
нически,— им тоже хочется щегольнуть перед всем све¬
том— вот, мол, мы разрешили издать «Капитал», зна¬
чит, не такие уж мы реакционеры, как о нас говорят
коммунисты и прочие подрывные элементы».
Я распрощался с Лазаревичем и вышел на улицу. На
Теразие в обоих направлениях двигалось множество пе¬
шеходов. Я шел и вспоминал нашу камеру в Сремско-
митровицкой тюрьме, в которой мы много лет трудились
над переводом первого тома «Капитала». Итак, книга
выйдет. Следовательно, наши усилия и время нс потра¬
чены даром. Как обрадуется Моша, когда узнает об
этом! Эти размышления прервала моя кузина, студент¬
ка, которая неожиданно подошла ко мне и взволнован¬
но сообщила, что утром к ней на квартиру явились по¬
лицейские агенты и спрашивали, не заходил ли я к ней.
Она советовала мне немедленно возвращаться в Биели-
ну. Мне вспомнилось: когда я просил разрешения на вы¬
езд в Белград, я сказал начальнику уездной полиции,
что, кроме врача, я навещу кузину и тетку. Очевидно, по¬
лиция ищет меня, но вместо того, чтобы явиться в отель,
где я отметился, как и все приезжие, она на основании
сообщения из Биелины ищет меня у родных. Я вернулся
в отель. «Теперь уж наверняка меня ждут там аген¬
ты»,— думал я, входя в вестибюль. Нет, не ждали.
Я сложил свои вещи в чемодан, заплатил по счету и от¬
правился к одному земляку, который жил недалеко от
вокзала. Тут я дождался вечернего поезда и выехал в
Биелину.
♦ ♦ ♦
Уже в начале января 1933 года я был готов к поезд¬
ке в Загреб. От начальника уездной полиции, которому
я сказал, что мне необходимо съездить в Загреб для
решения вопроса о дальнейшей учебе и для прииска¬
ния работы, я получил разрешение выехать на три дня.
Если за это время я не закончу свои дела, то должен
обратиться в загребскую полицию для продления
срока.
Перед отъездом я встретился с Димитрие Лопанди-
чем, который жил у своих родных в деревне Дворови
близ Биелины. Я с ним уже встречался, беседовал и ин-
51!

формировал его обо всем, что я делал в Биелине, но не
связывал его с другими товарищами. Он был болен все
время, чего-то боялся, не мог сосредоточиться и жало¬
вался мне, что не может читать даже мало-мальски
трудный текст. Мне было жалко друга и старого вер¬
ного товарища, кристально чистого и благородного чело¬
века, которого многолетнее заключение до такой степени
изнурило, что он потерял веру в себя. Однажды я при¬
знался ему, что собираюсь покинуть страну. Он обрадо¬
вался. «Правильно делаешь,— сказал он,— и чем скорее,
тем лучше». Но когда я ему сказал, что, прибыв в Вену,
я поставлю вопрос перед партийным руководством, что¬
бы и ему разрешили выехать в СССР для лечения и от¬
дыха, он решительно запротестовал. Ехать он не может,
он болен. «Именно поэтому тебе и надо ехать. Там ты
скорее вылечишься»,— настаивал я. Но он упорно отка¬
зывался и при этом так разволновался, что я вынужден
был прекратить этот разговор. «Пока что я никуда не
поеду из своей деревни,— сказал он.— Если где-нибудь
я и могу поправиться, то только здесь. К городу я испы¬
тываю отвращение, там все меня нервирует. Скорее все¬
го, я навсегда останусь в деревне. Ведь и здесь можно
работать и бороться. Сам же я только здесь и могу это
делать. Мне нужно только договориться обо всем этом
с братьями». В последнее время он уже помогал мне
в работе и понемножку стал заниматься с несколькими
по-боевому настроенными молодыми людьми в своей де¬
ревне.
Когда я предложил связать его с молодыми товари¬
щами в Биелине, он охотно согласился. Это, говорил он,
поможет ему доставать литературу и другие материалы,
необходимые для работы среди крестьян. Пока что там
ходят по рукам листовки Драголюба Йовановича, кото¬
рый пользуется достаточно большим влиянием у недо¬
вольных семберийских крестьян. Среди сторонников
Драголюба Йовановича есть люди, с которыми можно
сотрудничать. Они пошли за Драголюбом потому, что
не было никого другого, кто бы их политически органи¬
зовал. Бывшие радикальные и демократические вожаки,
в своем большинстве зажиточные крестьяне, примкнули
как один к правительствен ной партии, а за ними пошла
и часть бедноты, которая зависит от них и ожидает, что
этим облегчит свое положение. Но все же в деревнях
512

имеется немало настроенных по-боевому людей, которых
не пугают ни угрозы пособников режима, ни экономиче¬
ское ' давление со стороны городских и сельских ростов¬
щиков.
Я связал Лопандича с Мирко Филипооичем, студен¬
том-юристом, отец которого был учителем о одном из
семберийских сел. Я попросил Филиповича действовать
осмотрительно и не связывать Лопандича с другими то¬
варищами, чтобы не подвергать его без крайней нужды
опасности. Пусть он о меру своих сил работает о дерев¬
не среди крестьян, которых он хорошо знает, а товарищи
из города будут снабжать его литературой.
Лопандич познакомил меня со своим родственником
Душаном Лопандичем, журналистом, работавшим в то
время корреспондентом белградской газеты «Политика*
о Загребе. Он проявлял некоторые симпатии к нашему
движению. Когда я ему сказал, что поеду о Загреб
подыскивать работу, он рекомендовал мне остановить¬
ся в гостинице «Охотничий рог*, близ которой он жи-
оет; я могу о любое время зайти к нему, если пона¬
добится.
Последнюю ночь в Биелине я провел очень весело—
на встрече православного Нового года, который биелин¬
ские сербы считали единственным настоящим Новым
годом и отмечали весьма торжественно. К ним присоеди¬
нялись и остальные жители города, желая лишний раз
повеселиться. Поэтому зал в гостинице «Дрина*, един¬
ственный в городе, был переполнен. Я пришел туда с
братьями, которые догадывались, что из Загреба я вер¬
нусь не скоро, и поэтому пожелали провести со мной
ночь накануне моего отъезда. Сначала мне было не по
себе о этом по-карнавальному разукрашенном зале, где
среди прочих приглашенных находился и начальник
уездной полиции, а также другие сторонники режима.
Но когда я оказался за большим столом о кругу биелин-
ской молодежи, среди студентов и студенток Белград¬
ского университета, я уже не раскаивался, что пришел.
Они приняли меня о свою компанию как «старшего кол¬
легу* и открыто выражали коммунисту-каторжанину
свое уважение и симпатию. Мы шутили, пели, танцевали
до упаду, и только когда бледный свет январского утра
проник в наполненный табачным дымом зал, мы разо¬
шлись по домам. Это была первая ночь, проведенная
513

мною в обществе веселых, поющих и танцующих моло¬
дых людей после долгих лет, прожитых в зловещей ти¬
шине «Оплаканного дома».
* * *
В Загреб я прибыл вечером и остановился в «Охот¬
ничьем роге»—старинной удобной гостинице на Илице.
На другой же день рано утром, чтобы опередить загреб¬
скую полицию, я вышел из гостиницы и пошел к Лопан-
дичу, который жил неподалеку, на площади Прерадови-
ча. Он встретил меня весьма сердечно и предложил мне
не выходить в этот день из его квартиры: он сам при¬
ведет ко мне тех, с кем я желаю повидаться. Когда я
спросил, знает ли он Мариана Стилиновича, Лопандич
сказал, что приведет ко мне Стевана Галогажу, журна¬
листа, который знает добрую половину Загреба. О Га-
логаже я уже слышал от Салам она Леви, моего товари¬
ща по Мариборской тюрьме. Галогажа был неутомим в
деле издания газет, журналов и другой марксистской и
прогрессивной литературы и постоянно старался пере¬
хитрить полицию: она запрещала и конфисковала его
издания, а он, прибегая к всевозможным уловкам, «по¬
хищал» из типографии собственные издания и рассылал
их по всей Югославии. Это доставляло ему огромное
удовольствие, как занятие опасным спортом. Он часто
подвергался преследованиям полиции, постоянно испы¬
тывал финансовые затруднения, часто попадал в весьма
неприятные положения, и товарищи не раз горько упре¬
кали и даже ругали его; но это были едва ли справедли¬
вые упреки, потому что он делал в высшей степени по¬
лезное для нашего движения дело и притом без какой-
либо материальной заинтересованности. Благодаря его
бескорыстным усилиям наша общественность, жаждав¬
шая хорошей книги, получила ряд произведений маркси¬
стской литературы, в том числе «Нищету философии» и
«Анти-Дюринга».
С Галогажей я встретился во второй половине того
же дня. В комнату вошел человек среднего роста, худой,
с резкими движениями, бледным лицом и светлыми ред¬
кими волосами, которые были словно приклеены к его
черепу. Несколько мгновений он смотрел на меня испы¬
тующе, а затем, заговорщически кивнув головой, тихо
514

сказал: «Так это ты и есть тот самый?» — «Тот са¬
мый»,— ответил я и засмеялся его словам и деланной
строгости. Мне понравилось, что он сразу же, как толь¬
ко Лопандич сказал ему обо мне, пришел повидать меня
и помочь. Я сказал, что мне нужно как можно скорее
видеть Стилиновича. Он на минуту задумался, а затем
коротко ответил: «Можно. Даже сегодня вечером». Мы
долго с ним беседовали. Галогажа с интересом расспра¬
шивал меня о нашей жизни и работе в тюрьме, о наших
переводах, о товарищах, которых он знал. Он рассказы¬
вал мне очень живо о своей издательской работе, о сво¬
их связях в прокуратуре, благодаря которым ему почти
всегда удается одурачить полицию и опередить ее, когда
дело идет о печатании книг, которые цензура запретила.
Только после того, как я несколько раз напомнил ему,
что мне надо увидеть Стилиновича, он поднялся и, про¬
щаясь, пообещал, что обязательно сегодня же вечером
пришлет его на квартиру Лопандича.
Поздно вечером пришел Стилинович. Последний раз
мы с ним виделись двенадцать лет назад в тюрьме Су¬
дебного стола в Загребе. Тогда это был слабый на вид
семнадцатилетний юноша, а теперь передо мной стоял
крепкий, представительный молодой человек. Из трех
известных мне членов загребской группы «Красной спра¬
ведливости» в живых оставался один Стилинович. В от¬
личие от Мишича и Шнайдера он не посвятил себя все¬
цело политике: некоторое время он изучал драматургию
в Берлине, работал в ряде редакций, но всегда оставал¬
ся активистом нашего движения. Сразу после введения
диктатуры он был осужден на три года заключения. Не¬
давно он вышел из Сремскомитровицкой тюрьмы.
Когда я сказал Стилиновичу, что меня из Белграда
направили к нему, он ответил, что был оповещен об этом
и ждал меня, но не через эту явку. Я ему объяснил, по¬
чему не смог повидаться в Белграде с Вуевичем и полу¬
чить явку. Стилинович сказал, что мне придется задер¬
жаться в Загребе на несколько дней, пока он установит
связь с Любляной, и спросил, не знаю ли я кого-нибудь
из люблянских товарищей лично. «Только Бориса Кид-
рича, с которым я сидел в Мариборской тюрьме»,— от¬
ветил я и добавил, что мое разрешение на пребывание
в Загребе действительно только три дня. «Если хочешь,
ты можешь уйти из гостиницы и жить в Загребе неле-
515

гально»,— сказал Стилинович. «Еще рано мне ухддйтк
в подполье,— возразил я.— Это только в крайнем слу¬
чае. Завтра мне придется для виду сходить на экономи¬
ческий факультет и спросить там, могу ли я продолжать
учебу, а затем, также для виду, поискать работу. Я хо¬
тел бы повидать мать Златко, думаю, что мне удастся
ее навестить, если агенты не будут за мной следить».—
«Это можно и даже будет хорошо. Ходи по Загребу
вполне спокойно». На этом мы закончили «техническую»
часть нашего разговора.
Затем Стилинович подробно рассказал мне, что де¬
лается для восстановления партийной организации в
Загребе. Он просил, чтобы я обязательно сказал об этом
товарищам из Временного партийного руководства, на¬
ходившегося в то время в Вене. Загребская партийная
организация, как и все прочие, за последние три года
понесла большие потери. Лучшие ее активисты или уби¬
ты, или сидят по тюрьмам, или вынуждены были эмиг¬
рировать. А те члены партии, которые не пострадали во
время провалов, потеряли связь между собой, так как
все районные руководства были разгромлены. Все по¬
пытки восстановить городской комитет до сих пор не
имели успеха. Причиной этому, помимо полицейского
террора, было и некоторое недоверие старых членов пар¬
тии к вышестоящим партийным инстанциям. Однако это
не значит, что эти члены партии повернулись спиной к
движению, просто они не хотят, чтобы из-за какой-ни¬
будь листовки, содержащей фразы о вооруженном вос¬
стании, их истязали в полиции и сослали на каторгу.
Кое-что они делают в своей среде — на фабриках и в
учреждениях, даже работают организованно, но они не
хотят устанавливать партийные связи с кем бы то ни
было вне своего круга. Теперешний временный город¬
ской комитет пытается связаться с этими людьми и орга¬
низовать их, но пока что достиг немногого. Эти «дикие»
группы, как их называют, крайне недоверчивы, и потре¬
буется много усилий, чтобы рассеять их недоверие. Но¬
вое Временное партийное руководство в Вене, с которым
ныне установлена связь, по-видимому, более трезво оце¬
нивает положение в стране и ставит перед партией бо¬
лее реальные задачи. Одной из самых крупных перемен
явилось изменение позиции по отношению к объединен¬
ным рабочим профсоюзам, в которые коммунистам пред-
516

Ложсно теперь вступать, чтобы устанавливать связь с
рабочими и своей деятельностью завоевывать их дове¬
рие. Это путь и для усиления влияния партии в рабочем
классе, и для восстановления ее организаций.
Политическое банкротство диктатуры побудило к ак¬
тивным действиям также и оппозиционные партии в
Хорватии, которые до недавнего времени не решались
действовать открыто и только в конце прошлого года
выступили со своей политической платформой, получив¬
шей название «Пункты». Главное их требование — это
«возвращение к 1918 году», то есть назначение выборов
в Учредительное собрание, которое на основании свобод¬
но выраженной воли народа должно решить вопрос о
государственном устройстве. Правительство резко реаги¬
ровало на это выступление и арестовало некоторых
представителей оппозиции. Но недовольство в Хорватии,
особенно в деревне, настолько сильно, что почти еже¬
дневно происходят столкновения с жандармами и вся¬
кого рода вооруженными бандами режима.
В университете активно действует небольшая группа
коммунистов; сейчас она является одной из главных опор
партии в Загребе. Деятельность коммунистов имеет
большое значение и потому, что националисты и фран-
ковцы с их шовинистической пропагандой определенным
образом влияют па политически неопытную студенче¬
скую молодежь.
Обо всем этом Стил и нови ч рассказывал мне подроб¬
но, и в его голосе звучали потки раздражения и горечи.
Он критиковал партийное руководство за то, что оно
слишком медленно приходит к пониманию сути перемен,
происшедших и происходящих в Югославии, и поэтому
недостаточно решительно освобождается от устаревших
положений и оценок политической ситуации и не учиты¬
вает задач, возникающих в новой обстановке. С горечью
он говорил о некоторых когда-то горластых «левых»,
которые теперь ничего не хотят делать, ссылаясь на то,
что они не согласны с политикой партии. Стилинович
имел все основания их порицать, ибо сам он сразу же
по выходе из тюрьмы взялся за партийную работу и де¬
лал все для того, чтобы собрать и объединить людей,
у которых было желание бороться.
Мы договорились, что встретимся завтра и продол¬
жим разговор. В гостиницу я вернулся поздно ночыо.
517

В своем кресле за столом дремал портье. «Вас спраши¬
вал какой-то господин»,— сказал он, подавая мне ключ
от номера. «Как его имя?» — спросил я. «Он не назвал
себя»,— ответил портье и выразительно посмотрел на
меня. Это полиция, подумал я. Здешняя действует болей
оперативно, чем белградская.
Ча следующий день я намеренно задержался подоль¬
ше в гостинице. Я ожидал, что полицейские шпики будут
теперь следить за мной на улицах. Действительно, в ве¬
стибюле слонялся какой-то тип, который своей наигран¬
ной непринужденностью сразу выдавал свою профессию.
Он не потребовал у меня документов, но проследовал
за мной в ресторан и уселся за соседний стол. Я стал
просматривать в газетах объявления о найме и нашел
одно, которое мне подходило. Прекрасно, подумал я,
схожу туда и попрошу принять меня на работу. И я за¬
писал адрес.
Но сначала я пошел на экономический факультет и
явился к декану Филипу Лукасу, у которого в 1921 году
я слушал экономическую географию. Я коротко объяс¬
нил ему, что когда-то был слушателем Высшей коммер¬
ческой школы, но вынужден был прервать учебу в
1921 году, так как был приговорен к тюремному заклю¬
чению, а теперь хочу завершить образование. Лукас, ко¬
торого я, видимо, оторвал от дела, сначала слушал меня,
так сказать, одним ухом; но когда я упомянул о тюрьме,
он привстал и молча воззрился на меня. «Сколько, го¬
ворите, вы пробыли там? — спросил он наконец.— С два¬
дцать первого года и до сих пор? Н теперь вы хотите
завершить образование?» — «А почему бы и нет, если
только вы разрешите мне поступить,— сказал я и доба¬
вил как бы мимоходом: — Мне кое-что удавалось читать
по специальности и там».— «В принципе,— начал он,—
каждый гражданин, получивший среднее образование,
имеет право поступить на наш факультет...» Чтобы по¬
мочь ему и поскорее закончить этот пустой разговор, я
прервал его: «Видите ли, господин декан, я пожизненно
лишен гражданских прав. Как вы полагаете, это не явит¬
ся препятствием?» — «Ну, тогда нельзя»,— сразу ответил
Лукас. Поблагодарив декана, который не пожелал по¬
дать мне руки на прощанье, я вышел. Одно очко в мою
пользу в состязании с полицией было уже у меня в каш
мане. Теперь надо было добывать второе. Н я пошел
518

дальше, сопровождаемый агентом, который терпеливо
дожидался меня у входа.
В каком-то узком переулочке близ площади Елачича
я нашел мебельный магазин, которому требовался бух¬
галтер. Здесь меня встретил типичный загребский «бюр¬
гер». Когда я сказал, по какому делу пришел, он провел
меня в помещение за перегородкой, где даже днем горел
свет. Здесь, видимо, и находилось ожидавшее меня рабо¬
чее место. Я сказал, что окончил коммерческое училище
и имею некоторый опыт ведения торговых книг. На во¬
прос, где я раньше работал, я ответил, что вел книги
материального учета в Сремскомитровицкой и Марибор-
ской тюрьмах. Он, видимо, не сразу догадался, что я
находился там в качестве заключенного, и спросил,
сколько лет я там проработал. Чтобы вывести его из за¬
блуждения, я рассказал, как было дело. Он отпрянул
от меня и сердито сказал: «Благодарю вас! Таких мы
не берем».— «Но ведь я был политическим заключен¬
ным...» — «А уж эти нам тем более не нужны. И прошу
вас, уходите, я занят». Не попрощавшись, я вышел из
магазина, размышляя о судьбе бывших заключенных-
уголовников, которые, отбыв свой срок, должны начи¬
нать «честную жизнь». Как это унизительно — предстать
перед таким вот «непорочным» гражданином и просить
о работе и как неимоверно трудно получить работу по¬
бывавшему в тюрьме!
В уличной толкотне на Илице мне удалось оторвать¬
ся от полицейского агента, и я направился к Лопандичу.
Здесь меня ожидала записка от Стилиновича; он сооб¬
щал, что сегодня я приглашен к Мирославу Крлеже на
обед. К Крлеже я шел с некоторым волнением. На всех
молодых людей моего поколения Крлежа оказал боль¬
шое влияние и своими художественными произведения¬
ми, и своей общественной деятельностью публициста и
лектора. Первый раз я прочитал его стихи в журнале
«Пламен» в 1919 году и в дальнейшем старался читать
все, что он публиковал: каждое слово Крлежи направ¬
лено было в защиту нашего мировоззрения, наших пози¬
ций, каждое его слово призывало к активности и борь¬
бе. До сих пор у меня не было случая познакомиться
с ним. Я видел его много лет назад: первый раз — на
улице в Загребе и второй — в зале суда во время нашего
519

процесса. Мне хорошо запомнилось его лицо, обрамлен¬
ное густой мерной бородой.
Когда я позвонил у дверей его квартиры на улице
Куковича, мне открыл сам Крлежа. Увидев его, я был
немного удивлен: он теперь не носил бороды и показал¬
ся мне моложе, чем двенадцать лет назад. Я назвал
себя. «Знаю, знаю»,— сказал он, крепко пожимая мне
руку и ведя за собой. Спустя минуту мы уже сидели в
его кабинете и беседовали. Вернее, я отвечал на множе¬
ство вопросов, которые ' он мне задавал: о моем здоровье,
о тюрьме, о моих планах на будущее. Несколько раз он
прерывал наш разговор восклицанием: «Одиннадцать
лет отняли у тебя!»
Крлежа был в это время в расцвете сил и таланта —
ему было около сорока. Вся его крепкая фигура дышала
уверенностью и силой. А его темные глубокие глаза во
время нашего разговора то сверкали гневом, то выража¬
ли иронию, то становились добрыми. Слушать Крлежу
было наслаждением. Это был поток ясной, впечатляю¬
щей речи, которая воодушевляла и обвораживала.
Вскоре пришел Стилинович. Крлежа встретил его
дружеским упреком: «Ты только что вышел из тюрьмы,
а ведешь себя так неосторожно. Ведь снова посадят, и
уж на этот раз на более длительный срок». Стилинович
засмеялся и махнул рукой. Видимо, он уже привык к
такого рода упрекам Крлежи. «Слушай, брат,— загово¬
рил Крлежа серьезно.— Я не говорю, что ты должен
сидеть за печкой. Но почему именно ты, которого поли¬
ция знает в лицо еще с двадцать первого года и кото¬
рый только что вышел из тюрьмы, должен бывать везде
и всюду? Это уж, извини меня, глупо!» — «Да ведь кто-
то должен дело делать, несмотря ни на что!» — оправды¬
вался Стилинович.
Наш разговор прервала супруга Крлежи Бэла, при¬
гласившая нас к столу. Обед был скромный, принесен¬
ный из соседнего ресторана. Беседа за столом была
приятной и непринужденной. Мы разговаривали и на¬
слаждались красноречием Крлежи, смеялись его искря¬
щемуся остроумию, когда он говорил о своих впечатле¬
ниях от Берлина и Парижа, где он недавно побывал,
или о политической обстановке в нашей стране. Мне за¬
помнилось, с каким сарказмом он говорил о Мачеке и
других «загребских адвокатах», этих политиканах, кото¬
рые, взяв под свою опеку хорватское крестьянское дви¬
жение, сделали из него не орудие борьбы за свободу
хорватского народа, а средство для осуществления сво¬
их политических комбинаций. Все они, говорил Крлежа,
с восторгом согласятся стать хоть завтра министрами
сербского короля, если только он захочет поделиться с
ними своей властью. Но больше всего они хотели бы
иметь свою, хотя бы и маленькую, Хорватию — именно об
этом они мечтают в глубине души. Так же резко Крлежа
отзывался и о вождях сербской оппозиции — Любо Да¬
видовиче и Йоване Йовановиче*. С большой тревогой
говорил он о Германии. Он считал весьма вероятным,
что там из-за раскола в рабочем движении к власти на¬
верняка придет Гитлер и что рано или поздно он запа¬
лит в Европе пожар.
Стилинович послал в Любляну связного и рассчиты¬
вал получить ответ только через два дня. Когда я ему
напомнил, что за мной следит полицейский шпик, он
снова предложил мне уйти из гостиницы и перебраться
на нелегальную квартиру, но я отказался. Мы договори¬
лись встретиться завтра в полдень у Августа Цесареца,
который хотел меня видеть. Прощаясь, Крлежа просил,
чтобы я был осторожен и чтобы Стилинович информиро¬
вал его обо всем. В его голосе звучала искренняя забота
о моей судьбе, и я был этим глубоко тронут.
Я направился к Лопандичу, у которого решил про¬
вести вечер, так как мне не хотелось ни возвращаться в
гостиницу, ни сидеть в кафе. Лопандич был дома. Я
сказал, что завтра мне надо зайти в полицию, чтобы
продлить разрешение на пребывание в Загребе. Он пред¬
ложил мне свою помощь. Он лично знает начальника
полиции Станко Михалджича и надеется, что тот разре¬
шит мне остаться в Загребе хотя бы еще дня три.
Наутро мы вместе отправились в полицейское управ¬
ление. Я остался ждать в передней, а Лопандич прошел
к Михалджичу. Полчаса спустя он вышел, ничего не до¬
бившись. Нельзя. Если я желаю задержаться здесь, то
должен просить разрешения у уездного начальника в
Биелине, который разрешил мне выехать в Загреб. Я тут
* Йованович Йован (I8G9—1939)—политический деятель, писа¬
тель и профессор университета, один из основателей Союза земле¬
дельцев и один из лидеров объединенной оппозиции в тридцатых
годах.

же послал ему телеграмму, но одновременно принял ре¬
шение уйти из гостиницы независимо от того, каков бу¬
дет ответ.
Весьма сердечным было мое свидание с Августом
Цесарецем, которого я навестил в его квартире на Го¬
ляке. Первый раз я с ним встретился весной 1921 года,
когда передал ему письмо Херцигони. Но еще раньше я
слышал о нем как о национальном революционере, ко¬
торый во времена Австро-Венгрии сидел в тюрьме за
участие в покушении на Цувая. Я знал его также как
коммуниста, писателя и журналиста—вместе с Крлежей
он издавал журнал «Пламен». Позже, уже находясь в
заключении, я следил за тем, что он пишет, и высоко
ценил его политическую публицистику. Но особенно я
любил Цесареца за его горячо и искренне написанные
статьи об Алиагиче, с которым он провел ночь накануне
его казни. Эту ночь он описал в загребской «Ворбе».
Цесарец встретил меня очень радушно и ласково, стоя
посреди комнаты, заваленной книгами и газетами. Его
радует, сказал он, не только то, что я вышел из тюрьмы,
ио и то, что я хорошо выгляжу. Я был тронут и даже
немного удивлен, ибо не ожидал такой теплой встречи
от этого сдержанного и на вид весьма замкнутого чело¬
века. «Садись,— сказал он.— Расскажи о тюрьме, о Мо¬
ше, о том, как вы там жили, вообще обо всем». В то
время меня нетрудно было заставить говорить о тюрьме.
Ведь в первые месяцы по выходе на свободу я больше
всего и рассказывал об этом своим друзьям и товари¬
щам. Тем с большей охотой я стал рассказывать об этом
человеку, который и сам когда-то провел несколько лет
в заключении, и притом именно в Сремской Митровице.
Правда, Цесарец сидел в тюрьме еще во времена Авст¬
ро-Венгрии. ио ведь меняются цари, а тюрьмы остаются
все теми же.
Когда я окончил свой достаточно пространный рас¬
сказ. который не раз прерывался вопросами и реплика¬
ми, Цесарец спросил Стилиновича, как обстоит дело с
переброской меня через границу. Тог ответил, что послал
связного в Любляну и ждет с часу на час его возвра¬
щения. «Не надо затягивать дело, надо действовать ре¬
шительней,— сказал Цесарец.— Нелегальный переход
через границу — дело гораздо более простое, чем многие
себе представляют». Ои поглядел в окно на густо пада-
522

ющие с неба снежные хлопья й сйова Заговорил, как бы
наведенный на мысль тем, что видел: «Купите пару лыж
и лыжный костюм, достаньте билет общества альпини¬
стов на его имя и отправляйтесь на какую-нибудь лыж¬
ную базу в Словении, оттуда ему нетрудно будет со¬
вершить прогулку в Австрию. Если его случайно пойма¬
ют, никто не сможет доказать, что он намеревался
бежать за границу. Ведь вполне естественно, что быв¬
ший заключенный захотел немного отдохнуть в горах.
Я сегодня же позвоню одному моему другу в Любляне.
Завтра суббота. Это день, когда многие загребчане от¬
правляются вечерним поездом в Словению. Пусть и он
сядет на этот поезд. У тебя есть деньги? — обратился
он ко мне и тут же добавил: — Несколько дней назад я
получил ваш гонорар за перевод «Капитала». Возьми из
них несколько тысяч на покупку лыж и костюма. Навер¬
ное, когда вы с Мошей делали перевод, ты и не думал,
на что «используешь свой гонорар,— добавил он смеясь
и сунул деньги мне в карман.— Да и Моша, конечно,
обрадуется, узнав об этом. Когда ппмедешь в Вену, явись
по адресу, который я тебе сейчас дам. Сядь и выучи его
наизусть». Это был адрес его жены, Марии Винской, ко¬
торая училась на медицинском факультете. Она должна
была связать меня с товарищами. Нам со Стилиновичем
пора было уходить: ему — по каким-то партийным
делам, а «мне — к Милеве Шнайдер, с которой я до¬
говорился встретиться в этот же вечер. Цесарец
сердечно простился с нами; он поторапливал Стилино-
вича, а «пне советовал быть осторожным, но решитель¬
ным. «Все это гораздо проще, чем люди думают. Сам
увидишь».
Милева Шнайдер, мать Златко, приняла меня в сво¬
ей скромной квартире. Хотя ей не было еще и пятидеся¬
ти, она была совсем седая; но лицо у нее было молодое,
а глаза добрые и умные. Она напоминала тех наших
патриархальных женщин, которые* хотя и не имеют ника¬
кого образования, но интеллигентны по самой своей при¬
роде и чувствуют интуитивно, в чем состоят высшие че¬
ловеческие ценности, а благодаря своей моральной силе
способны жертвовать всем, не раскаиваясь и не ропща.
По рассказам Златко я знал, что она никогда не
отговаривала его от революционной работы. Наобо¬
рот, она поддерживала его и помогала, уверенная в том,
523

что ее сын не может заниматься Делом нсчсстным и не¬
справедливым, Во время преследований, при арестах, в
тюрьме — повсюду он чувствовал ее материнскую и то¬
варищескую заботу. В то время как его товарищи, го¬
раздо менее способные, стали докторами и ассистентами
на факультетах, он мучился в тюрьмах Загреба и Ады
Циганлии, Зеницы и Лепоглавы и наконец скончался
на руках матери в одной из загребских больниц. Мы все
глубоко уважали «товарища Милеву> — так называли
мы ее в нашем тюремном коллективе.
«Я пришел повидаться с тобой,— начал я,— и побла¬
годарить за все, что ты для нас делала». Грустно улыб¬
нувшись, она прервала меня и сказала совсем просто,
что это был ее долг, потому что нас, товарищей ее сына,
она любит, как собственных детей.
Я боялся начать разговор о Златко. Но она загово¬
рила о нем сама — спокойно, без слез. Она рассказала
мне о том, как в Зенице его держали в пресловутых
«клетках», а затем в карцере, где он и заболел, о том,
сколько пришлось хлопотать, чтобы его перевели в Лепо-
главу, о бесчеловечном отношении к нему лепоглавского
тюремного врача, об освобождении Златко из тюрьмы,
когда стало очевидно, что он уже обречен, и, наконец,
о его смерти. Он боролся со смертью, да и врачи сде¬
лали все возможное, чтобы его вылечить, но организм
был уже настолько подорван, что спасение было не¬
возможно.
Я попросил ее сходить со мной на могилу Златко , и
примерно через час мы уже были на Мирогое. Молча
стояли мы возле могилы, в которой был похоронен на
двадцать девятом году жизни один из самых выдающих¬
ся людей моего поколения. Он не оставил нам ни напи¬
санных им книг, ни какой-либо другой вещественной па¬
мяти о себе, но он отдал свою жизнь целиком нашему
делу. «Хочешь, я тебе покажу, где была могила
Алии?» — сказала Милева. Н она привела 'меня к это¬
му месту, которое товарищи обнесли оградой. Какие это
были люди, какие чудесные представители рода чело¬
веческого! А убили их насильники и выродки, недостой¬
ные даже называться людьми. Но придет час, и они от¬
ветят за эти могилы.
* * *
524

По договоренности со Стилйновичем я в последний
день моего пребывания в Загребе покинул отель на рас¬
свете, сказав портье, что уезжаю домой. Я вышел на
улицу и, удостоверившись, что за мной не следят, сел
в такси. Вскоре я был уже в квартире Любицы Шаги.
Туда же пришел Стилинович. Он сказал, что <с Любляной
установлена связь. Сегодня в девять вечера меня там
будет ждать у вокзала один мой старый знакомый. Сти¬
линович передал мне билет общества альпинистов, кото¬
рый раздобыл один из наших сочувствующих. Лыжи
Стилинович обещал мне прислать, а вот костюм и бо¬
тинки, сказал он, мне придется уж купить самому. По¬
прощавшись со Стилиновичем, я пошел в город. Купил
лыжный костюм и ботинки, вернулся на квартиру и стал
дожидаться, когда придет с работы Любица Шаги, ко¬
торая должна была на всякий случай сопровождать ме¬
ня до Любляны.
Мы сели в поезд на Савском вокзале — здесь меньше
было полицейских шпиков. В поезде, полном туристов,
контроль был поверхностный, и мой альпинистский би¬
лет, а может быть, и лыжный костюм внушили доверие
жандарму, который проверял документы у пассажиров.
В Любляну мы прибыли около девяти вечера и тут же
зашли в вокзальный ресторан. Немного погодя я вышел
на перрон, зашел за угол вокзального здания, и тут ко
мне быстро подошел Борис Кидрич. Мы крепко пожали
друг другу руки. «Я так и думал,— сказал я,— что имен¬
но ты меня встретишь, ведь из люблянских товарищей
один ты меня знаешь». Он опросил, не было ли у меня
неприятностей по пути из Загреба. «Нет, все в порядке.
Я и моя спутница ехали вместе с группой каких-то ту¬
ристов».— «Через час ты должен выехать поездом в сто¬
рону границы. Провожать тебя будет один студент —
член партии. Он же проведет тебя через границу и даст
адрес явки в Целоваце. Мне очень хотелось бы посидеть
с тобой и поговорить, но на это нет времени». Он подо¬
звал высокого юношу, который стоял неподалеку, и по¬
знакомил нас. Юноша сказал, что позаботится о биле¬
тах, а когда начнется посадка, зайдет в ресторан и даст
мне знак. Я простился с Борисом, и он скрылся в темно¬
те. А я вернулся в ресторан и сказал Любице, что все
в порядке, через час я еду дальше. Мы поужинали на
скорую руку и простились.
525

Через час я уже сидел в поезде, направлявшемся к
Планиде. Мой новый провожатый строго соблюдал кон¬
спирацию и держался так, будто мы друг друга не зна¬
ем. Поздно ночью мы прибыли в Планиду и сняли два
номера в гостинице близ вокзала. В гостинице было
холодно, как в собачьей конуре, и я еле дождался утра.
Как только рассвело, мы двинулись с. лыжами на
плечах по направлению к месту лыжных прогулок у юго¬
славско-австрийской границы. Приятно было после пре¬
бывания в холодном номере двигаться ясным морозным
утром по тропинке, слышать хруст снега под ногами и
вдыхать полной грудью горный воздух. На первом при¬
вале мой провожатый сказал мне: «Условимся на всякий
случай: мы с вами познакомились в поезде, и я пошел
с вами, чтобы показать хорошее место для лыжного
спорта. Так мы скажем полиции, если это понадобится.
Теперь нам надо добраться до лыжной базы, она нахо¬
дится на австрийской территории, но наши пограничники
пропускают туда лыжников из Югославии, если у них
есть билет общества альпинистов».
После двух часов ходьбы мы поднялись на горный
перевал — довольно просторное плато, покрытое снегом.
Еще издали мы увидели югославского- пограничника,
расхаживавшего взад и вперед. Когда мы приблизились,
он остановил нас. Привыкнув иметь дело с туристами-
лыжниками, он бросил поверхностный взгляд на наши
документы, спросил, когда мы намерены вернуться, и
разрешил пройти через пограничную линию к туристской
базе, находившейся на опушке хвойного леса. Мы во¬
ткнули наши лыжи в снег у бревенчатого домика и во¬
шли в приятное, чистое и теплое помещение, где все пах¬
ло смолой. В небольшой столовой мы выбрали столик
у окна, откуда был виден весь этот край, и заказали
завтрак.
Мой провожатый был доволен. До сих пор все шло
хорошо. За завтраком он мне объяснил: здесь мы поси¬
дим, пока прибудет какая-нибудь большая группа лыж¬
ников из Югославии. Тогда пограничникам будет труд¬
нее вести наблюдение. Кроме того, надо дождаться, что¬
бы сменили пограничника, который нас пропустил. Когда
его сменят, я должен направиться к лесу по тропе, Она
выведет меня к железнодорожной станции Арнольд-
штейн; там я должен сесть в скорый поезд на Целовац.
526

Заблудиться тут нельзя, так как существует лишь одна
тропа. На станции надо спокойно сидеть л зеле ожила
ния, а билет купить, только когда прибудет поезд И еще
я должен запомнить: если австрийские жандармы потре¬
буют у меня документы, я пн в коем случае не должен
говорить, что прибыл из Югославии, потому что они, как
правило, всех беглецов задерживают и перелаял нашим
пограничникам. Когда прибуду в Целован, я должен
явиться к его дяде, у которого там какой-то магазин .
(При этом мой провожатый назвал мне улицу и номер
дома, но я их уже не помню.) Дяде я не должен гово¬
рить, что я коммунист, надо придумать для него какую-
нибудь историю; он человек наивный, поверит. Он прию¬
тит меня до поезда на Вену, обменяет мне деньги и
вообще поможет во всем. Все это мой провожатый
втолковывал мне добросовестно и педантично — он как
бы довел меня за руку вплоть до самого Целована.
Скоро появилась группа лыжников из Загреба, на¬
полнившая весь дом веселым гомоном. Пограничника,
который нас пропустил, уже сменили. Я поблагодарил
моего провожатого, взял лыжные палки и без лыж за¬
шагал по тропе. Сердце мое сильно стучало, хотелось
побежать, чтобы поскорее скрыться в лесу, но я держал
себя в руках и шел не торопясь, даже остановился один
раз и полюбовался на лыжников, которые с головокру¬
жительной быстротой спускались с горы в долину, остав¬
ляя за собой облако снежной пыли. Пограничник прогу¬
ливался по своей тропе и не обращал на меня никакого
внимания. Дойдя до леса, я обернулся: черный силуэт
пограничника с винтовкой на плече четко выделялся на
фоне горного массива, покрытого снегом. Опираясь на
лыжные Палки, я стал быстро спускаться к железнодо¬
рожной станции. Цесарец был прав — перейти границу
оказалось проще, чем это представляют себе некоторые
люди.

УКАЗАТЕЛЬ имен
Абрашевич, Коста 126
Ддлер. Виктор 444, 508
Ддлер. фридрих 47. 171
Александр Карагеоргиевич 83.
199.	210.	211,	218.	229.	232.
234.	235.	243.	268.	269.	299.
347.	377.	395.	398.	399.	495.
409. 458. 475. 476. 494
.■Хлексзндр Обренович 008
Длиап1Ч. Длия 86—9L	123.
125. 126. 156—158. 162. 165.
1180-184. 1199—203. 205. 211.
212. 215. 219—233, 235-240.
245 -253. 267—273. 285. 290.
291. 329. 376. 489. 504. 506.
522. 524
Длиагич. Хайрия 504 . 505
Лндряч, Иво 120
Атанацковнч. Драголюб 476
Барбюс, Днри 391, 392
Баузр. Отто 452
Бебель. Двгуст 71, 9L 251
Бенеш. Эдуард 506
Бердица, Цецилия 189
Берштейн, Эдуард 353, 369
1>ехмен, Дсим Ш, 138. 240
Бибич. Велько 501
Бибич. Лазар 320
ЬБихали. Мерин Ото 507
Бихали, Павле 507
Богданов. Ллександр Длексан-
дрович 351, 356
Богоаич. Оимо 86, 87, 134. 158.
162. 184
Бодан. сербский король 18
Боич, Милутан 120
Броз. Иосип 395. З96. 448. 450.
451, 453. 457, 463—466. 469.
471. 472. 478
Буача. Душан 335, 337. 343.
344 . 356. 362
Буталп, Яков 423 434, 446—
448. 450—453
Ванс. Дртур 298. 306
Васим. Драгмша I50
Веселинович. Янко Ш, 182
Веснин. Миленко 93 151. 157.
205. 285
Вираг. Матея 2". 3^
Вишнич. филип 64
Вуёвич. Жнвка 431, 484. 486,
487. 490. 491, 506. 507
Вуёвич, Радомир (Лихт
франц — Дмитриевич) 138,
372, 374 —380. 383. 387—390.
392. 393. 395. 397. 403. 404.
Ж

417. 419-421. 427. 428. 430-
437. 442-448. 450. 452—454.
458. 463. 467. 469. 470. 472,
473. 478. 479. 481. 484 . 486.
488 —491, 506, 507. 515
Вуич. .Михайло 353, 367
Вукомановнч, Мида 111
Вулетнч, Здравко 312, 316—
320, 327. 331. 335. 338. 364—
366
Вулч. Франьо /Станко) 375
Вуршт, Пожеф 299. 313—315
Жсраич, Богдан 4?
Жинковнч, Петяр 399. 500
Жуфика. Мяртин 277. 278
iaropait. Враи ко 62
Зломнслич, Драгутин FX), 65,
71. 78. 79, 136
Змай (йоваиопич, Поппи) 12Л.
521
Зои. Моисей 71
Гайович, Драгослав 111
Галогажа, Стеван 453. 514 , 515
Гегель. Георг Вильгельм Фрид¬
рих 378. 380. 397. 446. 453
Гейне. Генрих 119
Гитлер. Адольф 446, 521
Греторич, Павле (Пая) 362
Грджич, Василь 57, 134
Грджич, Шчепан 57
Грковнч, Дуле 465. 466
Грубор. Петар 408, 410, 411,
415-418
Давидович, Любомир 130. 202.
521
Давидович. Радивое 408, 412
Давичо, Оскар 477
Девиль. Габриэль 122
Дивяк, Душан 92. 93, 106, 107,
135, 138. 145
Джакович. Джуро 67. 68. 405,
406, 459. 460'
Джокич. Воислав 477
Джуркович, Максим 34
Дойчич, Степан 47
Долнч, Любомир 417, 418, 420,
430, 434
Драшкович,	Мн лора д	150,	156,
159, 160.	183,	189,	190.	193.
195. 199, 200—206. 209. 211 —
215, 218-220.	224.	227—230.
235. 237,	245,	246.	285,	301.
377. 479, 189
Дужевнч, Посип (Сибе) 423,
428. 429. 434
Дучич. Йован 120
Душан Сильный, сербский ко¬
роль 18
Иваннч, Мптия 209
Иванович. Стево
87.
156.
158.
162, 180—183,
199-
-203.
205.
219. 231. 233.
236,
238.
249.
250, 279
Игнитович, Яша
25
Илич. Данило 46
Иосиф II 258
Пованович. Бранко 199. 201
Пованович, Драголюб 500. 512
Пованович, Живко 107
Пованович, Райко 111—113,
115, 332, 335, 373
Пованович. Слободан 244. 245,
307, 367. 368. 480
Иовичич. Милеико (Нале) 501
Покич. Прокн (Жучки. Не¬
стор) 126
Канч, Джуре 299
Караджич. Вук Стефанович
352. 354
Карл, император 90. 153
Керошсвич, Юре 138. 156
Кершовапи, Отокар 507
Клемансо, Жорж Бенжамен
104
Ковачевич. Никола 300, 301
Ковачевич. Степан 174, 177,377
Колем, Виктор 466
Конаковнч. Мирко 92. 123, 124
Корошец. Антон 283. 446. 458.
459
Коснноннч. Веля 392, 393. 395.
397. 399. 400. 412. 431, 432.
434. 439. 458
Костим, Лаза 120
Коцмап, Поснп 423, 434. 44G—
448. 450 —453
529

Кочич, Петр 34, .452
Краш, Йосип 466
Крекич, Богдан 69
Кризман, Хинко 285
Крлеж, Мирослав 73,	120,
124 . 240, 280, 308, .313, 327,
364, 468, 503, 519—522
Крстанович, Отои 507
Куковец 195, 285
Лазаревич, Светомир 508, 510,
5,11
Леви, Саламон 448—450, 453,
454, 514
Левине, Евгений 490
Ленин В. И. 31, 63, 100, 101,
113, 118, 139, 143, 145, 308—
311, 368, 379, 381, 385, 392,
443, 445, 451, 453, 455, 461,
476
Либкнехт, Карл 60, 72
Ллойд Джордж, Давид 104
Лопандич, Димитрие 71, 147,
169, 170, 172, 174, 177, 181 —
1183, 199—203, 205, 207, 211 —
218, 220—223, 226, 227. 231 —
233, 235—239, 241, 247, 249—
251, 279, 282, 290—293, 445,
489, 491, 492, 511, 513
Лопандич, Душан	513—515,
519, 521
Люксембург, Роза 60, 71, 443,
451—454
Май, Карл 19
Майнарич, Иван 233
Малетнч, Небойша 305, 306,
310, 312, 313, 315—320, 327,
328, 332, 334, 338, 364, 365,
367, 411
Маретич, Тома 290
Маринкович, Младен 211, 232
Маринкович, Небойша 194,
199, 201, 202, 231—233, 236,
238, 250
Марасович, Анте 501
Марким, Франьо 69
Маркович, Марко 55
Маркович, Сима 106—107, 186,
205, 206, 284, 325, 387, 397,
400, 459, 509, 510
Маркс, Карл 33, 71 9h	112
122, 129, 178, 251, 351—357,
367, 368—371, .378 -380, 392,
397, 439, 451, 452, 468, 476.
501, 508	■
Мартинович 460
Марьянович, Милан 126
Марянович, Драгутин 298
Масарик, Томаш Гарриг 126
139, 144
Масларич, Божидар 298, 308
Маслеша, Веселии 507—510
Матиевич, Милош (Мрша) 408,
410
Матузович, Иван 278
Мачек 142
Мачек, Влатко 400, 459, 520
Медакович, Богдан 277
Медан, Сава 408
Мештрович, Иван 360
Микулич, Ивица 320
Милкич, Илия 284
Миладинович, Михайло 476
Милишич, Джока 87
Милишич, Йово 98, 99, 133,
494, 495
Милойкович, Живота 71, 118,
214, 215, 218, 246, 298
Милойкович, Мирослав 476
Милошевич, Мирко 231
Милошевич, Рясто 231
Милюш, Симо 71, 147, 218,235,
246
Мирич, Владимир 298
Митрович, Милорад 405
Михайлович, Драже 244
Михота, Анка 173, 189, 195
Мишин, Янко 173—175, 177,
178, 185—190, 192, 193, 213,
235, 292, 323, 329, 373, 377,
406, 515
Муна, Алоис 136
Мухаремагич, Абаз 87
Неделькович, Милорад 353,367,
480
Николич, Воя 87
Нованоиич, Коста 71
Ольбрахт, Иван 143
Орешки, Мийо 374, 406
530

Павлович. Павле 106, 109, 114,
118
Пандурович, Сима 150
Паннекук, Антон 71
Парович. Благое 466
Пашнч. Никола 160, 193, 195,
200, 324, 334
Пашнч, Мустафа 408
Петр, престолонаследник 309
Петрович. Мнлорад 408
Петрович, Ненад 501
Петрович, Никола 27, 92. 93.
106.	107,	113,	123, 124,	147.
148,	169-174,	181 — 184,	194.
195, 199—205, 211, 219, 231 —
233,	235,	236.	238, 241,	249,
250.	279,	290.	292—294,	309.
330.	335,	337,	341, 356,	357,
365. 372, 417, 4 1 9, 445
Пнядс, Давид 360. 369
Пня де. Моша 218.	320—324,
326-332,	334,	337.	339—
346. 348-358. 360, 361, 363—
369. 371, 373. 376—378. 381 —
383. 387-389, 391, 392, 397,
401-404. 409, 414—417, 419,
420. 423, 439. 464. 483, 508,
511. 522. 523
Политео. Иво 236—238,	242,
244-248, 251, 269, 270
Полня, Ладислав
245
Попович, Богдан
27.
119,
120.
122
Попович. Душан
71.
113,
119,
353
Потиорек, Оскар
134
Прнбичевич, Светозар 57, 160,
193, 195. 229. 232, 250, 277.
285, 324. 393, 458
Принцип. Таврило 35, 37, 46,
47. 49, 58, 62
Прина, Огнен 148, 166, 175—
177. 188—197. 205. 240. 253,
251. 267, 292, 488, 489
Проданович, Яша 150
Протич, Стоян 103, 245
Пушкарич, Франьо 187
Пуцара, Джуро 408
Радия, Степан 277, 283, 393
Раня, Ми л ути и 334
Раич. Танаско 19
Ракич, Милан 120
Рлпкович, Алскслнлр 408, 410
Ра у шоп, Фра пн 69
Рлц, Колом л п 290
Рачич, Нунишл 393
Рутой, II bi и дор 314
Слллй. Джуро 300, 301, 4ГХ)
Сачич, Поцл 335. 337, 343. 344,
346, 351. 358, 365, 366. 371
Серио, Мих иль 408
Симич, Радован 87—89
Сннджслич, Степан 19
Скерлец. бан Хорватки 149, 179
Скерлич, йован 122. 160
Скита релич, Бернардо 423, 434
Софронии, Радивое 92. 93, 95,
97, 98
Спахо, Мехмед 176
Срзентич, Васо 246
Сркуль, Степан 24
Сршкич, Милан 57. 58, 151
Станосвич, Станое 120
Стеич, Спасое (Бача) 210—213,
220, 229, 230, 235, 291. 298.
301. 308, 334, 347, 348, 350
Степанович, Степа 57, 64
Стефанович, Светислав 410
Стефанович, Лазар 298
Стили'нсвич, Мариан 177. 178,
186, 188, 193. 213, 377, 507,
514—517, 519—525
Стоякович, Миленко 501—503
Субашнч, Стнпе 71
Супанец, Степан 163
Танаско, Раич 19
Тодорович. Любо 127, 128
Томич, Светозар 33, 87, 89
Топалович. Жинко 107. 207
Трайкович, Йован 408, 448.450.
453, 454
Трифуновнч, Митар (Уча) 55,
67. 68, 246
Т ропак, Луё 71
Трумбич, Анте 50
Туцовнч, Димнтрне 71, 114.119
Тэн, Ипполит 122, 367
Уевич, Августин (Тин) 368
Фееш, Вил мош 299
Фигнер, Вера 422
531

Филипович, Мирко 501—503,
506, 513
Филипович, Филип (Бошкович,
Б.) Ю6, 243, 246, 299—301,
309, 501
Филипович, Эуген 367, 36)8, 480
Франк, Иосип 44
Франц-Фердинанд, эрцгерцог
35, 46, 47, 59, 62
Ханжекович, Мато 52
Хергешич, Андрия 278, 279
Херцигоня, Рудольф 149, 165—
169, 171 — 174, 178, 179, 185—
188, 192—495, 198, 204, 205,
207, 211—221, 226, 227, 233,
241, 289, 522
Хечимович, Никола (Нико) 405
Хорватии, Камило 235
Цветкович, Даринка 111
Цвиич, Джуро (Джука) 192,
376
Цвиич, Степан (Штефек) 192,
235, 376, 407
Цв иянович 27
Цесарец, Август 73, 74, 178,
179, 205, 234, 240, 269, 270,
272, 503, 508, 521—023, 527
Ципушев, Костадин (профес¬
сор) 334 , 343, 347, 359, 363,
366, 416, 417
Ципушев, Костадин (учитель)
334, 337, 343, 344, ,'347, 359,
,'366, 416, 417
Црногорчевич, Васа 34
Црнянски, Милош 120
Цувай, Славко 179, 192, 522
Чабринович, Неделько 46, 49
Чаки, Лайош 298, 299, 301, <302,
308, 334, 337, 341—345 -и?
350, 363, 365, 366, 416’ JU
Чипчич, Коста 331, it ^7
343, 344, 346, 351, 358
366, 371, 372, 417	’
Чокорило, Джордже 74
Чолович, Иван 298
Чолович, Степан 410, 44Я лел
454, 469	' ™
Коста 331, 335 ^
.4 *мд on ТГУ? 337,
Чопич, Владимир 298— эд
Чубрилович, Брайко 142
Шеремет, Асим 175, 176 1гл
196
Шимич, Антон Бранко 120
Шкорич, Драгутин 233
Шмераль, Богумир 142
Шмит, Антон 71, 205—207
Шнайдер, Златко 177, 178 186
188, 193, 207, 213, 235, ’ 292^
323, 329, 372—378, 380, 381.
383, 387, 388, 391, 406, 417
419, 439, 440, 467, 468, 515,
516, 523, 524
Шпрлян, Гуште 423, 429, 434
Штадлер, Иосип 58
Шулер, Иосип 298
Энгельс, Фридрих 71, 353, 369,
378, 443, 451—453
Юкич, Лука 47
Якшич, Джура 120
Якшич, Иово 69, 71, 207
Якшич, С ретен 69
Янкович, Милош 72
Янкович, Стоян 19
Яхич, Фадил 504, 506

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ
Авала, гора 477
Австрия 32. 34-36, 43. 49. 50,
52. 53, 63. 80. 128, 177. 374,
430. 444. 453. 523
Австро-Венгрия 33, 38, 46, 50.
72. 142. 144. 276. 522
Албания 42. 49. 100
Америка 50. 157
Анатолия 36
Англия 31,34, 100. 119, 157, 355
Арад 37
ХрнольдштеЙн 526
Архангельск 51, 119
Бзкар 210
Бакарно Гумно 76
Балканы 32, 34, 160, 285. 374
Баня Лука 142
Белая Крайня 423
Белград 42. 69,
ПО. 114, 119,
149. 150, 163,
102. 103, 106—
121.
178.
122, 130,
182. 193—
195.
199-
-205.
207. 210.
212.
213.
220,
228.
231. 232.
234,
245,
277.
293.
294, 309,
317,
321.
322.
327,
332, 335,
341.
360.
361,
367,
372. 373,
377.
392.
479,
506.
400. 410. 436, 456-
489, 492. 494. 500,
507, 510, 511, 515
Поток 477
382,
4.58.
503.
Белый
Бельгия 38
Берлин 60. 377, 515,
Бяелина 14, 15.
42. 44. 52—55.
91. 121,
132. 149.
184-186.
202. 205.
231. 234.
492, 494,
511-513.
Бихач 272.
Богомолье 208
Болгария 42. 43, 52.
Босния 13. 16, 20—22, 32—36.
44-47. 53. 55. 57, 58, 60—62,'
124.
150.
194.
207.
238,
498,
521
477
27.
82.
125,
166.
195.
211.
479,
501,
520
33—35. 40.
85. 87. 90.
129.
180.
198.
212.
480.
503—505.
130,
181,
201,
227.
491,
358. 359
65 67. 69. 74. 119. 132, 134.
153. 155. 207, 246, 339
Брегалницв, река 32
Простов яц 149, 165, 173. 175,
185. 186. 188, 189. 204. 207.
212-215. 226
Бродац 182
Брусье 208
Брчко 37, 38, 79
Будапешт 243
В ара ж дин 90. 254
Варшава 140, 141
Вена 58. 136. 153. 180. 189. 192.
238, 243, 279, 322. 373. 374.
392. 4.54. 461, 462. 472, 476.
487.488.506,512,516, 523,527
Венгрия 160, 278
Видоевица 39
Винковци 490
Вншеград 477
Власеница 39, 98
Воеводина 84, 277, 300. 363
Врбаня 208
Врдиик 41I
Вуковар 67, 246, 321
Галиция 47!
Германия 26, 31,43, 50. 101. 127.
140, 157, 177.239.282.285.521
Герцеговина 13. 14, 16. 33-35.
47.	S3, 58. 60. 61. 65—67.
69. 74, 134, 153, 155. 207.
339
Г одонин 138
Горски Котор 228
Г рабле 208
Гунева 39
Далмация 53, 100. 429
Дальний Восток 51. 185
Дворони 182, 227, 511
Делинце 212,	216. 219 221.
224. 225. 227. 228. 231. ?<3.
235. 301. 489
Добро Поле 76
Добруджа 5!
533

Додека нссские острова 100
Дон я Трио па 34
Драпа, река 54. 421
Дрезден 19
Дрина, река 32, 34. 38 42. 45,
90. 92, 182. 184. 252
Дуброяиик 407
Дунай, река 121, 375
Европа 19, 59, 77. 94, 100, 112,
117. 129, 130. 137, 141, 279.
282. 285. 377, 430, 521
Завальс 208
Загорье 258, 307
Загреб 38. 53. 67. 73. 126, 130,
138.
146-
-149.
163,
165,
166.
174.
179,
180.
182.
184-
-188.
192,
194.
195,
197—
199. 201 —
205.
207,
2И,
218.
223.
226.
228,
231,
234,
245.
266,
272.
275.
289.
290,
292
-294.
308,
310.
324.
3(51,
376,
394.
395.
405.
420.
430,
455,
457.
465.
4457,
486.
487.
507,
511.
513—517.
519.
521.
524.
525.
527
Заечар 477
Зворник 495
Зеница
75.
153,
156,
163,
418,
419.
439,
440, 524
Нввнчнца 258
Идок 304
Испания 299. 300, 505, 506
Истряя 53
Италия 100, 239. 282. 436
Кавказ 185.
Кяймакчалан, гора 76
Какань 153
Капошвяр 278
Киев 136
Кладно 141
Колубара 40
Копривинца 364
Корфу, остров 50
Кошено 60. 75
Космет 148
Кошины 278
Крайня 14, 53
Краков 19
Крока 151—155, 163. 228, 247
Кум «ново 32, 76
Левант
48
Лспогл
лвя
252 -254.
257,
258.
261.
292,
297. 298.
302.
306,
307.
311.
369. 396.
417.
418.
420.
424.
426, 430,
439.
140.
448.
492.
524
Лешнмцл 38
Ликл 24
Липп ина 152
Л окне 221. 222. 228. 233
Лондон 19, 50. ЮЗ
Льнов 140
Любляна 130.	134.	163, 423,
428.	432. 515. 521-523. 525
Мае вина, гори 40. 498, 506
Македония 54, 109. 148. 150.
359, 360
Мприбор 90, 359. 418. 420. 421.
423, 429, 431. 439, 445. 448.
456, 476. 490
Миличе 98
Миляцка, река 57. 75
Моравия 136
Москва 138. 153, 207. 299. 300.
362. 374.	377. 406. 429. 457
Мостар 75. 90, 153, 154. 477
Мюнхен 360
Индже, гора 76
Нижний Новгород 362
Нови Сад 212
Ново Село 181, 182. 232
Осиек 54. 299
Охрид 360, 367
Паг, остров 423
Париж 103. 360, 374, 520
Петроград 101, 106
Печуй 54. 68. 293
Пдлинна 526
Пожарен а ц 301, 506
Польша 140, 141
Попово 17
Прага 99, 136- 138, 140—142,
144—446. 458
Простейов 136
Равна Река, рудник 109
Радовнш 358
Россия 34. 46. 49—51. 60. 63.
64. 77, 81. 84. 87. 93. 94. 99.
100. 106, 124. 136. 157, 160.
534

172, 210. 229. 269. 270. 307
310. 314. 362, 453. 504
Румыния 268
Сава, река 212
Салоники 363
Сампбор 406
Сараево 22. 23, 35, 39. 42, 43,
46. 49. 52. 55—58, 60, 61. 65
67. 69. 70, 74. 75, 77. 81. 90.
148, 153.205,214,215. 405.488
Сембермя 13. 83—85. 95, 130,
HI. 492, 494 . 500. 501. 503
Сербия 13. 26. 27. 32, 34—37,
39-43, 45. 49. 50. 52-^4, 62,
71. 72. 76, 83, 87. 92,	100,
108,	109, 118, 120. 126, 150.
160, 277. 355, 358, 360. 382.
393. 394. 509
Сибирь 51
Скугари 34
Славония 84, 177, 277
Слпвонекмй Брод 294. 419
Слсме. гора 194
Словакия 140
Словения 69,	100, 300, 375.
428.	1 6. 436. 523
Советская Россия, Советский
Союз. СССР 61. 73, 136, 137,
141—143, 185, 197, 276, 299,
300, 429. 442, 456, 471, 479,
500. 507. 512
Соединенные Штаты Америки
363
София 322
Сплит 210, 211
Срем 27. 39
Сремская Митровица 54 ,	203,
231.	292.	293,	295,	301,	304.
305,	307,	308,	312,	315.	318,
322. 334. 359, .367, 369, 396-
397.	417.	423,	424.	426.	427,
429.	430.	432,	433,	436.	439.
440.	443.	445,	450.	452,	453,
156.464,467, 480. 488. 490, 522
Срсмская Рача 194, 195, 490,491
Стариград 423, 428
Стреляна 214
Строц 137
Суботица 299, 313—315
Татры, горы 138
Теш1Ш 139
Топяидер 322
Туму It. U w -и.
1Г.2, 1М -1И ’ *
Гу 1Лянс1мй уголиима /
М. mi. is, IM *1м
Гурия 272. 273	*
Турция 34. V>
1И. IM ш"' "• * 1Л.
Ужине ||2
Укряиия 140
Урал 362
Фр линия 38,
374
100, 127. 157. 2Ж>.
остров 207 -209.
, 423. 42Я
211.
Хорватия 44. 47. 50. 51. S3 84
130, 149, 160, 179, 187. 243
245. 258. 277, 278. 285, 299
300.339,373.429.465,517, 521
Хусино 152, 154—156, 212
Целе 423
Целован 525—527
Центральная Европа 140. 285
Цер 39
Церский хребет, горы 76
Црии Врх 39
Чейч 138
Черногория 32. 43. 50
Чехословакия 131	135—137
141, 143, 144. 146. 150. 606
Чуруг (Бачка) 362
Шабац 54. 293
Швейцария 358
I Пестик 173
Шид 194, 195. 199,
490, 491
200. 232.
109.
145
161.
194.
241.
107.
144.
160.
192.
236.
282-284.
347.
393,
430.
490.
106,
142.
156.
183,
230.
278.
334.
Югославия 50, 54. 56, 60. 61.
63. 67-70, 74.
92,
127.
154.
182.
211.
272,
300.
384 Ж
400. 420.
475. 479.
526. 527
77, 66. 89. 91.
116. 118.
143—150,
164. 179.
197. 206.
246. 257.
289. Ж
374. 375.
Ш 398,
161. 471,
514. 517.
362.
31М,
458
509.
Янн 90
Яссновдц 68

СОДЕРЖАНИЕ
Советскому читтттлю	 5
Предислоаие	 7
Рассказ об одном поколении
Детство и школьные годы	 13
На переппгьт	 56
Первые шаг	 82
«Красная справедливость»	146
Су	222
В тюрьме
Лепоглава . 		:	257
Сремская	Митр^и^ци	296
Марибор	.	 421
В родных	шпгтя	 485
Р. ЧОЛАКОВИЧ
Рассказ об одном поколении
Художник В. Добер
Художественный редактор Л. Шканов
Технический редактор Г. Каледина
Сдано в производство 8/IV 1966 г. Подписано к печати IS9'IX 1966 г.
Бумага 84XI08'/»!-8% бум. л 28,35 печ. л. в том числе 2 вклейки
Уч.-мзд. л. 28,36. Изд. № 6'5925. Цена I р. 28 к. Зак 185
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС»
Комитета по печати при
Совете Министров СССР
Москва, Г-21, Зубовский бульвар, 2I
Московская типография N9 20 Главполиграфпрома
Комитета по печати при Совете Министров СССР
Москва, I-А Рижский пер., 2

редлагаемая вниманию
советского читателя но¬
вая книга Родолюба Чола-
новича — «Рассказ об од¬
ном поколении» — носит
мемуарный характер- В
ней автор, вспоминая свой
жизненный путь, свою
революционную деятель¬
ность в период с конца
первой мировой войны и
до кануна второй, знако¬
мит читателей со многими
эпизодами борьбы юго¬
славских коммунистов, де¬
лится личными впечатле¬
ниями о тех борцах юго¬
славской коммунистиче¬
ской партии, с которыми
он встречался в эти годы,
разделял и тяготы и ра¬
дости трудных боевых до¬
рог революционеров, при¬
ведших к победе социа¬
листической революции
в Югославии.